автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.02.09
диссертация на тему: Морфология частей речи в лезгинском языке

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Курбанов, Балаэфенди Рамазанович

ВВЕДЕНИЕ.

ГЛАВА I. ИМЯ СУЩЕСТВИТЕЛЬНОЕ.

Общие замечания.

Лексико-семантические группы существительныхбО Названия диких и домашних животных, птиц и насекомых

Названия частей тела человека и животных и т.п.

Названия растений и их частей.

Понятия, связанные с обозначением времени и пространства

Явления неживой природы, части ландшафта.

Названия строений, их частей и т.п.

Названия предметов домашнего обихода, одежды и т.п.:.

Названия продуктов питания.

Названия веществ, материалов и т.п.:.

Некоторые абстрактные понятия.

Термины родства и свойства.

Синтаксические функции существительного.

Морфологические признаки существительного.

Словообразовательные признаки существительного.

ГЛАВА II. ИМЯ ПРИЛАГАТЕЛЬНОЕ.

Общие замечания.

Семантические группы прилагательных.

Синтаксические функции прилагательного.

Словоизменение прилагательных.

Словообразовательные признаки прилагательных

ГЛАВА III. ИМЯ ЧИСЛИТЕЛЬНОЕ.

Общие замечания.

Классификация числительных.

Синтаксические функции числительного.

Распределительные числительные.

Порядковые числительные.

Кратные числительные.

Собирательные числительные.

ГЛАВА IV. МЕСТОИМЕНИЕ.

Общие сведения.

Формальные и содержательные критерии выделения местоимения как самостоятельной части речи.

Особенности семантики местоимений.

Особенности склонения местоимений.

Словообразовательные характеристики местоименных основ.

Функциональные особенности местоимений.

Функциональная характеристика местоимений

Личные местоимения.

Возвратные местоимения.

Семантическая структура и классификация.

Особенности употребления.

Взаимные местоимения.

Указательные местоимения.

Вопросительные местоимения.

Семантическая структура и классификация.

Проблемы функционирования.

Определительные (кванторные) местоимения.

Неопределенные местоимения.

Отрицательные местоимения.

Притяжательные местоимения.

Использование местоимений в функции относительных. 172 Проблемы генезиса и исторического развития лезгинских местоимений.

Проблемы реконструкции общелезгинской и общедагестанской прономинальной системы.

Заимствования в лезгинской системе местоимений.

Современные тенденции в развитии прономинальной системы лезгинского языка.

ГЛАВА V. ГЛАГОЛ.

Общие замечания.

Семантические группы глаголов.

1. Непереходные глаголы.

2. Переходные глаголы.

3. Лабильные глаголы.

4. Аффективные глаголы.

Синтаксические особенности глаголов.

Словообразовательные особенности глаголов.

Дефектные (недостаточные) глаголы

Инфинитные глагольные формы.

Масдар.

Причастие.

Деепричастие.

Инфинитив.

ГЛАВА VI. НАРЕЧИЕ.

Общие сведения.

Морфологические признаки наречий.

Словообразовательные особенности наречий

ГЛАВА VII. СЛУЖЕБНЫЕ ЧАСТИ РЕЧИ.

Послелог.

Классификация послелогов.

Пространственные послелоги.

Временные послелоги.

Объектные послелоги.

Причинно-целевые послелоги.

Союзы.

Классификация союзов.

Происхождение союзов.

Частицы.

Классификация частиц.

Модальные частицы.

Вопросительные частицы.

Усилительные частицы.

Междометия.

Введение диссертации1999 год, автореферат по филологии, Курбанов, Балаэфенди Рамазанович

Исследование проблемы частей речи, или классов слов, выделяемых на основании общности их синтаксических, морфологических и семантических характеристик, с давних времен представляло собой одно из фундаментальных направлений языковедения. Так, вопросы выделения частей речи, начиная с первых грамматик, привлекали к себе внимание исследователей грамматического строя русского языка. По характеристике В. В. Виноградова [1972: 38], в традиционной русской грамматике, отражающей влияние античной и западноевропейской грамматик, количественный состав выделяемых лексико-грамматических разрядов слов на протяжении истории изучения русской морфологии постоянно менялся: в ранних описаниях насчитывалось восемь, впоследствии - девять, в современных же грамматических трудах обычно выделяются десять частей речи.

Один из первых исследователей грамматического строя русского языка М. В. Ломоносов в «Российской грамматике» выделял восемь частей речи, в том числе (1) имя, (2) местоимение, (3) глагол, (4) причастие, (5) наречие, (6) предлог, (7) союз, (8) междометие. Среди перечисленных выше лексико-грамматических групп имена и глагол М. В. Ломоносов считал основными частями речи, противопоставляя им все остальные как "вспомогательные группы слов". А. X. Востоков, как и М. В. Ломоносов, выделял в русском языке восемь частей речи, однако вычленял имя прилагательное в качестве самостоятельной части речи.

В последующих грамматических разработках статус самостоятельных частей речи получили числительные и частицы, что привело к появлению классификации, вобравшей в себя 10 частей речи.

К числу дискуссионных вопросов частеречной проблематики относится квалификация причастия и деепричастия, которые рассматривались, с одной стороны, как особые формы глагола и, с другой стороны, относились к смешанным, переходным частям речи. Действительно, имеются основания считать причастия и деепричастия самостоятельными частями речи, поскольку им присущи соответственно грамматические свойства глагола и имени прилагательного или же грамматические признаки глагола и наречия [Виноградов 1972: 38].

Из числа менее популярных концепций отметим предложения считать отдельными частями речи также префикс и связку [Шахматов 1911: 4-5], вопросительные слова и относительные слова [Щерба 1957: 18]. Наконец, как последнее слово в учении о частях речи русского языка можно охарактеризовать идею В. В. Виноградова о категории состояния как о самостоятельной части речи [Виноградов 1972: 40-43].

В русской грамматической традиции тенденция к дифференциации, обособлению частей речи и, соответственно, к увеличению их количества в лексико-грамматической классификации, сосуществовала с противоположными направлениями. В частности, как отмечает В. В. Виноградов, такие крупные ученые, как A.A. Потебня [1888: 6-7], Ф. Ф. Фортунатов [1900: 73] и А. М. Пешковский [1927] "отрицали у числительных и местоимений наличие грамматических признаков особых частей речи, указывая на то, что числительные и местоимения по своим синтаксическим особенностям близки к таким грамматическим категориям, как имена существительные, прилагательные и наречия" [Виноградов 1972: 39]. Кроме этого, междометия, характеризующиеся как слова неграмматические, и, более того, предлоги и союзы как слова, близкие к морфам, также предлагалось не включать в состав частей речи.

Основополагающей для современных исследователей рассмат-рваемой проблемы можно считать классификацию частей речи В. В. Виноградова, считавшего, что "деление частей речи на основные грамматические категории обусловлено . различиями в способе отражения действительности" [Виноградов 1986: 41]. Эта классификация базируется прежде всего на разграничении четырех различных категорий слов: части речи, "частицы речи", модальные слова и междометия.

Приведенный выше обзор мнений показывает, что в рассматриваемой проблеме имеется, по крайней мере, два аспекта: первый затрагивает сущностные характеристики частей речи, т.е. что подразумевается под частью речи в целом (в зависимости от этого можно решать проблемы частеречной принадлежности "переходных классов слов"); второй касается результатов применения исходных концептов к описанию грамматического строя конкретного языка (отсюда вытекает возможность или невозможность выделения в конкретном языке таких специфических частей речи, как категория состояния). Учитывая взаимодействие названных аспектов, мы полагаем особенно важным исследование данной проблемы с типологической точки зрения.

Типологический аспект рассматриваемой проблемы послужил предметом исследования И. И. Мещанинова [1945], уделившего особое внимание и специфике дагестанских языков. В своем понимании частей речи И. И. Мещанинов исходил из тезиса о зависимости лексико-грамматической классификации от синтаксической роли слова в предложении, которая, в свою очередь, является производной от семантики слова: "Не приходится отрицать того, что лексический состав языка различается по своему смысловому значению и что семантика слова влияет на его использование в роли того или иного члена предложения. Использование же слова в роли определенного члена предложения оказывает, в свою очередь, влияние на закрепление за словом особых формальных отличий, выделяющих слова в самом лексическом составе в особые группы. Такие лексические группировки, характеризуемые и по семантике, и по формальной стороне, именуются частями речи. При таком понимании частей речи придется признать, что семантическая сторона выступающего в предложении слова выявляется в содержании самого слова как лексической единицы. Эта семантическая сторона слова устанавливается носителем речи, им уточняется и изменяется в процессе развития языка. Одно и то же слово может быть использовано в различных контекстах предложений, где оно может приобретать и видоизменения своего значения. Тем самым слово приобретает синтаксическую значимость, которая сочетается с его лексическими свойствами" [Мещанинов 1945: 5]. Сущность данного принципа раскрывается И. И. Мещаниновым следующим образом: "Например, подлежащими и дополнениями чаще всего выступают имена существительные, так как этим членам предложения свойственно выражать предметные понятия, тогда как определение, по своему синтаксическому значению, характеризует другое слово, поэтому в роли определения обычно выступают такие слова, которым, по их лексиче-скей семантике, свойственно выражать качественные и т. п. понятия. Сказуемое характеризует субъект в его действии и состоянии, в виду чего охват слов, используемых в предикативном значении, весьма велик" [там же: 13].

Надо сказать, что в основе разрабатывавшейся И. И. Мещаниновым концепции непосредственно лежит идея Н. Я. Марра о появлении частей речи в результате специализации тех или иных классов слов в определенных синтаксических функциях. Так, по словам Н. Я. Марра, "Частей речи еще не было. Постепенно из частей предложения выделяются имена, которые служат основою для образования действия, т. е. глаголов переходных и впоследствии непереходных; имена существительные на функции становятся, служа определением, прилагательными, которые также выделяются; имена же (определенный круг имен существительных) становятся местоимениями." [Марр 1936: 417].

В целом подобное решение представляется вполне естественным в рамках контенсивной типологии, ставящей во главе угла принципы выражения субъектно-объектных отношений в разных языках мира. Было бы, впрочем, неправомерно считать, что в концепции И. И. Мещанинова выделение частей речи как бы дублирует классификацию членов предложения: каждая из этих категорий, по мнению ученого, обладает собственной спецификой. Ср.: ".как член предложения, так и часть речи, обладают своими особенностями, которыми они и выделяются: член предложения - в предложении, часть речи - в лексическом составе языка. Оба они имеют свое семантическое назначение и свои формальные отличия" [Мещанинов 1945: 11]. Как отмечается в монографии И. И. Мещанинова далее [1945: 13], слово может обладать и формальными признаками, которые не оставляют никаких сомнений в принадлежности слова к той или иной части речи. В то же время такой принцип определения части речи, как частотность выполнения словом той или иной синтаксической функции, не играет в рамках рассматриваемой концепции существенной роли: "Представляется иногда возможным, например, выяснить, что такое-то слово чаще употребляется в значении определения или обстоятельства и реже выступает подлежащим, дополнением и сказуемым. Но следует ли отсюда притти к наименованию его «прилагательным» или «наречием». Это еще вопрос, на который, с моей точки зрения, приходится чаще всего отвечать отрицательно" [там же].

Детальный анализ проявления конкретных особенностей тех или иных частей речи (отдельное исследование И. И. Мещанинов посвятил глаголу [Мещанинов 1949]) в языках различного строя не привел к определенным формулировкам о типологически обусловленных закономерностях группировки частей речи. С другой стороны, именно И. И. Мещанинов сформулировал тезис о типологической идентичности различных видов эргативной конструкции - именного, глагольного и смешанного. Последняя разновидность эргативной конструкции, в которой, по выражению И. И. Мещанинова, синтаксические отношения представлены в наиболее полном виде, характеризуется следующим образом: «Глагол получает показатели связанных с ним членов предложения, - подлежащего и прямого дополнения и, сочетаясь с ними обоими, ставит подлежащее в точно установленном виде» [Мещанинов 1967: 86-87; ср. также Мещанинов 1935: 191-201]. Второй тип эргативной конструкции обнаруживается в агульском и лезгинском языках: "По своему построению глагол в лезгинском и агульском языках не различает переходных и непереходных форм. Значение глагола устанавливается контекстом предложения, в котором глагол выделяется своею семантикою. Его грамматическая форма, передающая времена и наклонения, не имеет отношения; ни к другим членам предложения, ни к его построению" [Мещанинов 1967: 67].

Последняя характеристика представляется особенно важной в связи с встречающимися в литературе встречаются определениями эргативной конструкции предложения, основанными на иных принципах. Ср.: "Эргативной конструкцией следует считать лишь такую трехчленную синтагму, в которой не только субъект действия поставлен в самостоятельном эргативном падеже, а объект действия в именительном падеже, но где и глагол-сказуемое имеет двухстороннее субъект-но-объектное согласование" [Абдуллаев 1967: 198].

Впоследствии проблема частей речи по существу перестает быть одной из основных проблем контенсивной типологии, представленной в последние годы в основном работами Г. А. Климова [1973; 1977; 1983 и др.]. Тем не менее, и в его концепции отводится определенное место поискам типологической соотнесенности лексического состава той или иной лексико-грамматической группировки, ведущих семантических оппозиций внутри имени и глагола и т.п. Одним из наиболее интересных наблюдений, касающихся частей речи, является вывод о несформиро-ванности в языках имени прилагательного, функции которых выполняют прежде всего стативные глаголы, а также атрибутивы-существительные и различные суффиксы оценки («большой», «маленький» и т.п.) [Климов 1977: 103 и сл.].

С этой точки зрения были проанализированы и материалы дагестанских языков. Как пишет М. Е. Алексеев, "практически во всех на-хско-дагестанских языках выделяется категория имени прилагательного. Вместе с тем некоторые явления, наблюдаемые в отдельных представителях этой группы, позволяют судить о недостаточной сформированное™ этой части речи. К числу таких явлений в первую очередь можно отнести неоднократно отмечавшееся в специальной литературе отсутствие во многих нахско-дагестанских языках относительных прилагательных. Как известно, роль последних обычно выполняет здесь форма генитива соответствующего имени существительного, ср., например, авар. г!арцул баргъич 'серебряное кольцо', лезг. цурун квар 'медный кувшин', хин. к/инажи сандыр 'зимние ночи' и т. п. От этой же формы в некоторых языках образуются собственно прилагательные при помощи адъективирующего суффикса, ср. авар, школазул 'школ' (род, над. мн. ч.) - школазул-аб 'школьный', арч. орхи!лин 'соли' (род. пад. ед. ч.) - орхи/лин-нут 'соленый' и др." [Климов, Алексеев 1980: 273].

В теоретическом плане проблема частей речи освещается в монографиях Е. С. Кубряковой [1978; 1997]. Первая работа содержит ономасиологический анализ основных и производных частей речи, в т.ч. номинативных функций этих единиц. Таким образом, в ней восполняется известный пробел, возникающий при рассмотрении частей речи исключительно с морфологической или же синтаксической точек зрения. В известном смысле работа является ответом на вопрос, что может дать теория номинации для определения статуса отдельных частей речи и для более полной характеристики их значимости в системе языка.

В книге 1997 г., с одной стороны, раскрывается сущность когнитивной науки, в особенности в ее связи с теорией номинации, причем основной акцент в обсуждении этих проблем делается на уточнение тех понятий, которые принимают участие в характеристике частей речи, с другой стороны, предпринимается основательный экскурс в историю изучения частей речи, классификации существующих направлений в их исследовании (в большей степени по работам последних двух десятилетий, ср., в частности, рассмотрение вопроса о частях речи в генеративной и эмерджентной грамматиках).

Наконец, книга содержит анализ частей речи как дискурсивно-когнитивных образований, образующих классы слов, которые существуют и функционируют в языке в качестве естественной прототипиче-ской категории, что составляет основы новой интерпретации частей речи.

В дагестанском языкознании исследуемая проблема специально не рассматривалась (о чем свидетельствует, например, тот факт, что в обзоре работ по морфологии дагестанских языков [Талибов 1976] она даже не упоминается), хотя практически в каждом грамматическом очерке отражено то или иное решение данной проблемы.

Так, например, в монографии Р. И. Гайдарова "Морфология лезгинского языка" [1987] проблемы взаимного обособления различных частей речи не обсуждаются, однако само описание строится как последовательное изложение свойств и характеристик частей речи: имени существительного, имени прилагательного, имени числительного, местоимения, наречия, глагола, послелогов, частиц, союзов, союзных слов и междометий.

Актуальность темы и необходимость ее разработки, как следует из предшествующего изложения, обусловлены, с одной стороны, тем, что проблема частей речи, классификации лексико-грамматических разрядов слов является центральной для морфологии, обусловливающей решение целого ряда отдельных морфологических задач, и синтаксиса1 и, с другой стороны, тем, что данная проблема до сих пор не стала объектом специального монографического исследования специалистов как по лезгинскому, так и по другим дагестанским языкам. Вместе с тем, имеющиеся в лезгинском языкознании научные труды вполне дают в настоящее время необходимую теоретическую и источниковедческую базу для проведения подобного исследования.

Цель и задачи исследования. Основной целью настоящей диссертационной работы является всесторонний системный анализ лексико-грамматических классов слов лезгинского языка. В соответст

1 Ср. мнение югославского лингвиста о роли частеречной классификации в общем языкознании Й.Вуковича: "Разделить части речи на самостоятельные и служебные (вспомогательные, вторичные) затем расчленить каждую из этих групп, определить место и функцию каждой части речи с учетом как лексической, так и синтаксической семантики - одна из важнейших задач и в области синтаксиса, и в области общего языкознания" [Вукович 1972: 49]. вии с этим в исследовании предполагается решение следующих главных задач:

1) полное описание системы лексико-грамматических разрядов слов и присущих каждому из этих разрядов категориальных значений;

2) определение характера и специфики основных морфологических категорий (числа, падежа, наклонения, времени, переходности-непереходности и др.), их структурно-функциональных особенностей и роли в формировании частей речи лезгинского литературного языка;

3) морфемный анализ основ, относящихся к различным лексико-грамматическим классам и определение их частеречной принадлежности;

4) выявление процессов трансформации некоторых морфологических разрядов слов в словообразовательном аспекте, включая аффиксальное словообразование и конверсию.

С выполнением упомянутых задач тесно связано решение ряда более конкретных вопросов, среди которых можно выделить, в частности, следующие:

1) характеристика принципов построения именных и глагольных парадигм;

2) анализ переходных категорий (например, наречие-послелог, частица-союз и др.), дифференциация которых, как правило, базируется на синтаксических критериях;

3) обоснование решения вопроса о словарной характеристике частеречных омонимов;

4) решение вопроса о лексико-грамматическом статусе сложных отыменных и отглагольных образований;

5) определение роли словообразовательных критериев в выделении частей речи лезгинского языка;

6) анализ форм падежей существительного и адвербиализован-ных именных с точки зрения семантики и др.

Научная новизна работы связана, во-первых, с тем, что исследование теоретических принципов классификации частей речи, иерархия критериев их выделения с ведущей ролью функциональных признаков предлагается впервые не только на материале лезгинского, но и дагестанских языков в целом. Это позволило сформулировать типологически обоснованное определение различных лексико-грамматических категорий в лезгинском языке, а также отдельных их разрядов.

Соответственно, в диссертации содержатся новые наблюдения в области грамматики лезгинского языка, связанные прежде всего с особенностями функционирования различных частей речи в текстах различных жанров, их статистическая и сравнительно-историческая характеристика. Определенную новизну можно усматривать также в трактовке зависимости некоторых особенностей частеречной классификации от общей контенсивно-типологической характеристики языка.

Теоретическая значимость исследования. Как первый опыт грамматического исследования проблемы частей речи, осуществленного на стыке морфологии и синтаксиса, данная работа может послужить образцом аналогичных разысканий и на материале других грамматических категорий, причем не только лезгинского, но и других дагестанских языков, для которых актуальность подобных задач также представляется достаточно очевидной.

Особое место в рубрикации частей речи занимают местоимения, которые, будучи неотъемлемой частью грамматической структуры языка, демонстрируют подчас такие реликтовые особенности словоизменения и словообразования, которые утрачены другими сферами грамматики. Сошлемся в связи с этим на следующее наблюдение

Р. И. Гайдарова [1987: 77]: "Приведенные здесь падежные формы собственно личных местоимений, а также вопросительных местоимений вуж? и вуч? (см. ниже), состоящие из моноконсонантного корня и взаи-мозменяющих флексий-вокалов, исключительно интересное реликтовое явление, восходящее ко времени флективного строя. В системе имен существительных оно представлено в слове ц/а (орфогр. ц!ай) "огонь", являющемся одним из самых древних слов в иберийско-кавказских языках. Срв. эргатив ¿//-у, местный покоя I ц!-е!\

Изучение проблемы частей речи в синхронном плане имеет определенные следствия и для сравнительно-исторического исследования дагестанских языков. В этом плане нельзя не обратить внимание на тот факт, что многие синхронные специфические особенности современных частей речи, как предполагают, восходят к общедагестанскому состоянию: "При недостаточной изученности проблемы частей речи в дагестанских языках не только в историческом, но и в синхронном аспекте трудно сказать, какие лексико-грамматические классы слов, помимо субстантивов, охватывала категория падежа. Тем не менее, имеются основания для утверждения о падежном словоизменении некоторых разрядов местоимений, обладавших при этом рядом специфических особенностей (супплетивный способ образования косвенной основы, нерегулярность образования отдельных падежных форм и не^ кот. др." [Алексеев 1995: 95].

В этом отношении особенно полезным является, на наш взгляд, применение понятия "прототипические части речи" при анализе лекси-ко-тематических групп, формирующих те или иные части речи.

Практическая ценность заключается в первую очередь в возможностях использования ее конкретных положений, равно как и выводов более общего характера при составлении школьных и вузовских учебников лезгинского языков, руководств для самостоятельного изучения лезгинского языка, методических пособий для учителей, справочных изданий для издательских работников, двуязычных грамматических словарей и т.д.

Приемы и методы исследования, используемые в работе, концентрируются в основном в русле лингвистической дескриптики: она, естественно, базируется на методике конкретного лингвистического анализа грамматических явлений по материалам их функционирования в тексте и в системе языка (здесь нельзя не указать на те широкие возможности, которые открывает применение методов функциональной грамматики, логического анализа языка и т.п.]. Как видно, понимание дескриптивного метода в широком смысле допускает и заметное варьирование в применении и тех или иных конкретных приемов анализа в зависимости от специфики конкретного материала и целей исследования: интроспекция, работа с информантом2, анкетирование, статистический анализ.

2 Ср. следующую характеристику экспериментального метода в лингвистике: "Исследователь живых языков должен поступать иначе. Конечно, он тоже должен исходить из так или иначе понятого языкового материала. Но, построив из фактов этого материала некую отвлеченную систему, необходимо проверять ее на новых фактах, т.е. смотреть, отвечают ли выводимые из нее факты действительности. Таким образом, в языкознание вводится принцип эксперимента. Сделав какое-либо предположение о смысле того или иного слова, той или иной формы, о том или ином правиле словообразования или формообразования и т.п., следует пробовать, можно ли сказать ряд разнообразных фраз (который можно бесконечно продолжить), применяя это правило. Утвердительный результат подтверждает правильность постулата и, что любопытно, сопровождается чувством большого удовлетворения, если подвергшийся эксперименту сознательно участвует в нем" (Л.В.Щерба "О трояком аспекте языковых явлений и об эксперименте в языкознании", цит. по кн. История. 1981: 41-42).

В ряде моментов исследователь неминуемо выходит за рамки одного языка: либо когда уровень изучения других языков позволяет воспользоваться опытом иных грамматических традиций (например, русистики), либо для обоснования принимаемых в работе трактовок, получивших аналогичное решение на сходном языковом материале, а также и в некоторых других случаях.

Таким образом, данное исследование в отдельных случаях можно охарактеризовать и как сопоставительное, или контрастивное, которое в качестве основного метода исследования использует сравнительно-типологический, т.е. предполагающий выявление в сравниваемых языках как подобных, так и различных явлений. Придавая серьезное значение возможностям использования данного метода, мы не можем не согласиться со следующим мнением, высказывавшимся в связи с общетеоретическими аспектами сопоставительной грамматики: "Нельзя также не учитывать тех возможностей, которые предоставляет сопоставление для более полного раскрытия языковой специфики, многие аспекты которой ускользают из поля зрения языковедов, описывающих язык без обращения к внешнему эталону. Более того, при отсутствии серьезной сопоставительной традиции многие грамматики дагестанских языков имплицитно как бы повторяют в своей принципиальной схеме русскую, игнорируя непроизвольно своеобразие грамматической структуры и словарного состава описываемых языков" [Шейхов 1994: 3]

В определенном смысле полезным оказывается применение в практике грамматических исследований результатов общей типологии, особенно ее контенсивно-типологического направления, в большей мере учитывающего фактор семантики. "Именно семантический фактор, - как отмечает Г. А. Климов, позволяет в этом случае найти определенные основания для сопоставления формальных средств самых разных языков" [Климов 1983: 14-15].

Лексико-грамматические группы слов, называемые частями речи, выделяются во всех языках мира, хотя инвентарь частей речи в них может в разной степени варьировать. Подобные различия обусловлены прежде всего особенностями самих языков, однако иногда это является следствием того, что разные исследователи при выделении частей речи используют не совпадающие критерии (это особенно важно учитывать в сопоставительной грамматике, требующей единых подходов к описанию в обоих компонентах сравнения).

Выделение частей речи опирается на целую совокупность признаков, которые, как правило, пересекаются, т.е. частично противоречат друг другу. Рассмотрим некоторые из них более подробно.

По мнению В. Г. Гака [1977: 97] одним из центральных признаков, дифференцирующих части речи, является способ отображения элементов действительности, разлагающийся на несколько элементарных признаков: непосредственно/ опосредованно, самостоятельно/ несамостоятельно, расчлененно/ нерасчлененно. Применение этого признака позволяет различать основные части речи (существительные, прилагательные, глаголы, наречия) и дополнительные (междометия, местоимения, служебные слова). Основные части речи обозначают элементы действительности непосредственно, самостотельно и расчлененно. В противоположность им, местоимения обозначают эти элементы не непосредственно, а через замещаемые ими слова и по соотнесенности с участниками речи. Что касается служебных слов, то они лишены способности самостоятельно обозначать элементы действительности и служат для связи других элементов высказывания или же выражения различных дополнительных значений. В свою очередь, междометия обозначают явления действительности в нерасчлененном виде (отсюда их невозможность выступать в качестве членов предложения, предполагающего расчлененное представление описываемой реальности.

Местоимения и междометия, как видно из вышеизложенного, не входят в число основных частей речи, однако объединяются с ними в группу знаменательных частей речи, противостоящую по признаку "самостоятельно/несамостоятельно" служебным словам. С этой точки зрения лезгинский и русский языки не обнаруживают расхождений.

Второй дифференциальный признак частей речи - характер отображаемых элементов. На основе этого признака различаются существительные (Б - наименование субстанции), глаголы (V - наименование процессов), прилагательные и наречия.

Два отмеченных признака пересекаются: так, среди местоимений можно найти местоименные существительные {вуж - кто), прилагательные (и-этот), наречия (анал - там), глаголы (например, лезгинский глагол-заместитель ограниченного употреления вучда "что будет делать"). Среди служебных слов можно найти субстантивные элементы, адъективные (некоторые частицы), адвербиальные (пространственные предлоги и послелоги) и глагольные (глаголы-связки).

Более традиционное деление частей речи опирается на совокупность трех признаков: семантического (общее категориальное значение), морфологического (наличие специфических грамматических категорий) и синтаксического (функции в предложении)3. Именно совмещение разного рода признаков в классификации частей речи привносит в их определение наибольшие трудности. На это указывал в свое время А. С. Чикобава: "Если части речи характеризовать одновременно по

3 Ср.: "Части речи традиционно определяются, опираясь на следующие четыре особенности: единство абстрагированного или же обобщенного значения, наличие одних и тех же морфологических категорий; сходство типов парадигм и основных синтаксических функций" [Гайдаров 1991: 68]. трем аспектам - по значению слова, его функции в составе предложения и его особенностям в области флексии и словообразовании, то ни о какой "логической системе" в таких условиях говорить, конечно, не прходится: эти три признака не идут параллельно" [Чикобава 1968: 57].

Как правило, преимущество при классификации частей речи отдается все же морфологическому признаку. Соответственно, при таком подходе в языках синтетического строя части речи выражены более ? четко по сравнению с языками аналитическими. Наконец, изолирующим языкам в праве на части речи морфологический подход отказывает. Ср.: "В западноевропейском китаеведении до сих пор господствует точка зрения, будто части речи речи должны быть всегда морфологически оформлены, - но так как в китайском языке слова, как правило, такого оформления не имеют, то, следовательно, в нем нет и частей речи" [Драгунов 1952: 15].

В русском языкознании разработка морфологического подхода к выделению частей речи связывается прежде всего с именем Ф. Ф. Фортунатова. В качестве последователей Ф. Ф. Фортунатова в большей или меньшей степени можно назвать таких известных русистов, как Д. Н. Ушаков, А. М. Пешковский, М. Н. Петерсон, Г. О. Винокур, В. Н. Сидоров, П. С. Кузнецов и др. Части речи понимаются в рамках этого подхода как морфологические классы: „Прежде всего части речи представляют собой классы слов, разграничиваемые по определенным морфологическим признакам, по наличию у них тех или иных форм словоизменения, причем принимаются во внимание и формы словоизменения слов, зависимых отданных" [Кузнецов 1961: 63].

На материале лезгинского языка морфологический подход к определению частей речи ставит во главу угла Р. И. Гайдаров: "Два из четырех критериев являются словоизменительными (сходство морфологических категорий и типов парадигм). Однако взаимоотношения словоизменения и частей речи этим не исчерпываются. Больше того, если рассматривать части речи только с морфологической точки зрения (а так оно и должно быть), то их станет можно определить одними только словоизменительными критериями. Причем подобное определение будет свободно от таких логически нежелательных элементов как противоречивость, неполнота и некоторые другие. Для этого прежде всего следует установить, что собой представляет слово с точки зрения словоизменения и ответить на этот вопрос следующим образом: слово - это совокупность словоформ. Если же слово не изменяется, то оно совпадает со своей единственной словоформой, т. е. слово состоит из одной словоформы. Чем же в таком случае будут различаться слова между собой с точки зрения морфологии - они будут различаться количеством объединяемых ими словоформ. Следовательно и группировка слов с точки зрения морфологии должна производиться в зависимости от количества объединяемых ими словоформ. Какие же части речи будут различаться в лезгинском языке, если произвести подобную им классификацию? Они будут такими же, какие различаются по существующей традиционной классификации, потому что все пять изменяемых частей речи имеют разное количество словоформ: имя существительное - 36; имя прилагательное - 27-, имя числительное -54; местоимение (местоимение-существительное) вопросительное, возвратные, отрицательные - 18-19; глагол, а неизменяемая часть речи наречие - одну- единственную словоформу" [Гайдаров 1991: 69].

Таким образом, по мнению Р.И.Гайдарова, применение критерия «количество словоформ» не разрушает сложившейся системы частей речи, а наоборот, дает возможность объективно верифицировать иеющиеся представления на базе формализованной процедуры. С нашей точки зрения, в решении данного вопроса принципиально неверным является опора лишь на один критерий. Кроме того, хотя морфология является наиболее выраженным формально фактором, она лишь отражает в определенной степени существующие в семантике различия. Заметим, что Р. И. Гайдаров делает уступки функциональному критерию, когда речь заходит о служебных словах: "Что касается неизменяемых служебных слов и междометий, то их классификация должна быть не морфологической, определяться другими критериями, в частности их функциональными различиями" [там же: 70].

В связи с этим важным представляется и то обстоятельство, что даже при опоре на морфологические критерии, последние нередко понимаются более широко, чем просто словоизменительные, и включают ряд параметров дистрибуционного плана, ср.: "При широком подходе к выделению морфологических частей речи учитывается сочетаемость лексических единиц (основ) не только с аффиксами, но с любыми грамматическими элементами, включая служебные слова; в других терминах - словоизменение плюс сочетаемость словоформ той или иной лексемы со служебными словами. Хотя традиционно сочетаемость со служебными словами считается синтаксическим признаком и сближается с обычной синтаксической сочетаемостью, противопостав-ляясь словоизменительным (собственно морфологическим) характеристикам, при лингвистическом анализе больше оснований исходить из обратного: целесообразнее считать, что присоединение, аффиксов к основам и служебных слов к словоформам - разные варианты одного и того же процесса грамматического оформления, тогда как синтаксическая сочетаемость, о которой говорилось в предыдущем подразделе -явление другого уровня. Тем самым классификации по сочетаемости со служебными словами являются одной из разновидностей морфологической классификации" [Алпатов 19906: 41].

Итак, по характеру изменения части речи делятся на: а) склоняв-, мые - имя существительное, имя прилагательное, имя числительное,/ V местоимение (в эту группу имеет смысл включить с некоторой долей условности и наречие); б) на спрягаемую - глагол.

Объединение именных частей речи в более широкий класс оправдано и с точки зрения системы обозначения референтов - участников повествования в рамках текста. Исследование вопроса, что входит в эту систему, представляет собой самостоятельную проблему, однако нельзя не обратить внимания на следующее обстоятельство, подмеченное Я. Г. Тестельцом: "Один из таких признаков (речь идет о признаках нарицательных имен - Б.К.) - наличие/отсутствие в тексте повторного упоминания одного и того же референта. Кроме личных местоимений и имен собственных контролировать кореферентный повтор (полный или редуцированный - в виде местоимений и нулей) могут, очевидно, только нарицательные имена, иллюстрацией чего является, например, многократное упоминание о некоторой ситуации в детективном романе, которая осуществляется не с помощью глагола убить, а с помощью имени убийство" [Тестелец 1990: 90].

На материале лезгинского языка легко можно показать наличие внутритекстовой синонимии в плане использования в кореферентных повторах, с одной стороны, местоимений и, с другой стороны, имен собственных и нарицательных. Ср., например, начальный абзац из лезгинской сказки Кьилиз акъуд тавур веси "Невыполненное завещание"4:

Къурбан т/вар алай кьуьзуь кас яшамиш жезвай.

Курбан имя имеющий старый человек жил."

Адахъ са къарини пуд хва авай.

У него одна жена и три сына было".

Кьуьзуь касдуьнья акур. итим тир.

4 Литературадин хрестоматия. 4-класс. 5 лагьай изд. Махачкала, 1976. - С. 5.

Старый человек мир повидавшим. человеком был".

Адаз. девлетлу са касдин мул кар галайдакай. хабар авай.

Он. богатого одного человека о землях. знал".

Къурбана. веси авуна.

Курбан. завещание сделал".

В данном отрывке тема высказывания вводится одновременно разными средствами - сочетанием нарицательного существительного с определяемым прилагательным (кьуьзуь кас), а также именем собственным (Къурбан). В дальнейшем для указания на данный референт фактически на правах синонимов функционируют а) местоимение 3-го лица, б) нарицательное существительное, в) имя собственное. Обозначаемый при этом той же нарицательной лексемой (кас 'человек') второстепенный участник повествования дифференцируется не только с помощью характеризующего прилагательного {девлетлу 'богатый'), но и числительным 'один' в функции неопределенного артикля.

Рассмотрим на конкретном примере некоторые закономерности маркировки тождественных лексем в тексте (Къ.Межидов. Лацу вац!ун ц!аяр).

Гад алукьай юкъуз Жаншир бубадиз мугьманар атана.

Летним днем к дедушке Джанширу гости приехали"

Абурухъ кьуьзуь касдин ц!илуд йис хьанвай хтул Эминни галай.

С ними был и тринадцатилетний внук старика Эмин".

Ам шегьерда ч!ехи хьанвайди тир.

Он в городе вырос".

Адаз гьеле гьакъикъи дагълар акунвачир.

Он. пока настоящих гор не видел".

В первом предложении вводится два участника события (условно принимаем группу гостей за одного участника). Более существенный для дальнейшего повествования участник вводится собственным именем Жаншир буба, второй - нарицательным мугьманар. Они же упоминаются и во втором предложении, причем во избежание одинакового обозначения разных участников используются разные средства кодировки - местоимение и нарицательное имя. Во втором предложении вводится новый участник повествования с помощью имени собственного, что свидетельствует о его важности для дальнейшего развертывания событий. Впоследствии этот участник кодируется с помощью личного местоимения.

Следующий абзац рассказа характеризуется сменой эпизода, поэтому главный участник события маркируется не личным местоимением, а нарицательным именем:

Хтай йикъара гададин кеспи. дагълариз килигун тир.

В последующие дни занятием мальчика. было смотреть на горы".

При дальнейшем повороте повествования используется имя собственное.

Эминахъ гьеле дустар авачир.

У Эмина друзей пока не было".

Для передачи контраста возможно повторение тех же самых лексем. Так, в ответ на реплику мальчика дедушка использует практически идентичную структуру:

- Куь хуьре, буба, гадаяр, рушар авачхьи!.

В вашем ауле, дедушка, мальчиков и девочек, оказывается нет"!

- Чи хуьре, хтул, гадаярни ава, рушарни.

В нашем ауле, внук, и мальчики есть, и девочки".

Дальнейшая характеристика данной темы высказывания идет по пути свертывания полноты называния:

- Бес а бур гьинва ?

Где же они?"

- А бур к/вал ах рал ала.

Они на работе". абурукай] Садбуру колхозда, муькуьбуру усадьбайра к/валахзава. из них] "Одни в колхозе, другие в усадьбах работают". абуру] Багълар, малар хуьзва. они] "Сады, скот охраняют". абур] Дагълариз, вац/ариз фенва. они] "В горы, в леса пошли".

Такое нулевое обозначение вызвано, видимо, тем, что данный эпизод является как бы побочным ответвлением основного сюжета: дедушка объясняет, почему внук не увидел на улице детей.

На материале данного отрывка можно заметить следующие закономерности в кодировке различными средствами участников ситуации:

1. Основный участник события вводится сочетанием нарицательного имени с именем собственным.

2. Второстепенный участник события может быть введен нарицательным именем.

3. При одновременной кореферентности двух участников события они кодируются разными способами (например, нарицательное имя и местоимение).

4. В рамках одного эпизода основной участник события обычно кодируется местоимением.

5. Смена эпизода сопровождается сменой кодировки основного участника - с помощью нарицательного или же собственного имени.

6. Во второстепенном эпизоде возможна максимальная компрессия текста, когда основной (для эпизода) участник события получает нулевую форму выражения.

К числу критериев, дифференцирующих части речи, лингвисты относят также их выделение "на основе морфемной структуры, прежде / всего в связи со словообразовательными моделями, обычно специфичными для разных классов слов, и гюморфонологич еской структуре. Однако подобные критерии выделения частей речи, как правило, выступают как дополнительные по отношению к некоторым другим; обычно на их основе нельзя подвергнуть классификации всю лексику языка. Словообразовательные критерии, впрочем, имеют довольно большое значение при описании изолирующих языков" [Алпатов 1990: 17]. Как показывают наши материалы, данные лезгинского словообразования могут быть эффективно использованы для построения исчерпывающей классификации частей речи, поскольку практически для каждой из них можно указать характерные способы словообразования.

Таким образом, в решении проблемы частей речи в лезгинском^ языке специфика функциональной сферы лексико-грамматических классов слов оставалась до сих пор нераскрытой (и, видимо, таково же положении в изучении других дагестанских языков), поэтому, например^ неясной остается частеречная квалификация некоторых лексических единиц - "потенциальных" местоимений, служебных частей речи и др.

Исходя из вышеизложенного мы считаем, что в решении проблемы частей речи следует опираться на следующее положение: "При определении частей речи следует положить в основу учение о функционально-семантических разрядах. В этом самое главное. Второстепен- I ным объектом изучения являются различные степени морфологизации частей речи, дающие очень пеструю картину в разных языках" [Принципы. 1976: 27]. Подобная постановка проблемы требует всестороннего рассмотрения и решения многих вопросов, по существу даже не ставившихся в дагестановедении (в лучшем положении, если говорить о кавказоведении в целом, находится картвелистика, имеющая сравнительно прочные традиции очерченного выше круга проблем), относящихся, например, к таким отраслям лингвистической науки, как лингвистика текста, стилистика и др.

В связи с этим в работе предлагается детальный структурный и семантический анализ местоимения как одной из лексико-грамматических категорий лезгинского языка (в основном, на двух структурных уровнях - морфологии и синтаксиса), в т. ч. здесь сделана попытка выявления и описания семантического поля "прономинальности" в грамматике лезгинского языка; определения границ местоимения в морфологии - как лексико-грамматической категории, иными словами, части речи; определения иерархии используемых при этом морфологических, синтаксических и семантических критериев; выделения специфических черт в структуре и функциях отдельных разрядов лезгинских местоимений и, по мере возможности, уточнения и упорядочения соответствующей терминологии; генетической и ареальной характеристики лезгинских местоимений. При этом предметом анализа является не только качественный и количественный состав исследуемой лексико-грамматической группировки, но и ее особенности в аспекте парадигматики и синтагматики.

Рассмотрим предварительно общие характеристики лезгинских частей речи в сопоставлении с русским языком. Прежде всего можно отметить, что в соответствии с представленной выше классификацией в лезгинском и русском языках различаются четыре основные части : речи, хотя имеются определенные различия в степени их взаимной дифференциации.

В лезгинском языке, например, прилагательные и наречия имеют гораздо больше точек соприкосновения, нежели в русском, хотя и здесь краткое прилагательное в форме среднего рода почти не отли-^ чается от наречия (хорошо, холодно). Как в русском, так и в лезгинском часто адвербиализируются косвенные падежи существительных (утром, вечером, стрелой).

Отношения между этими частями речи тесны в обоих языках. Особенно легко здесь совершается переход прилагательного в суще-|/ ствительное, однако в русском этот процесс заметно активнее. С другой стороны, специфику лезгинского языка составляет возможность контаминации прилагательного и генитива существительных: аялрин детей /детский. Размытость границ между глаголом и именем в лез/ гинском демонстрирует наличие глагольного имени - масдара, объеди-Ху/ няющего глагольные и именные свойства.

Глагол переходит в прилагательное только в форме причастия. В русском имя может выступать предикатом в ограниченном типе конструкций предложениях, причем лезгинский язык требует использования в подобных предложениях вспомогательного глагола: Он мой друг - Ам^ зи дуст я.

Деепричастие, в свою очередь, сближается с наречием, что, по-видимому, особенно характерно для русского языка (ср. молча, сидя).

Интересны данные, свидетельствующие об удельном весе отдельных частей речи в общем словарном запасе лезгинского и русского языков. Цифры по русскому языку приводит в своей сопоставительной монографии В. В. Гак [1977: 103].

Обратный словарь (120000) Частотный словарь (1250)

Существительное 46,3 40,7

Глагол 30,7 22,4

Прилагательное 20,4 15,4

Наречие 1,6 10,3

Прочие 1,0 11,2

Данные по лезгинскому языку основываются на наших собственных подсчетах. Поскольку результаты подсчетов во многом зависят от исходных принципов определения части речи той или иной лексемы, а также включения или невключения отдельных единиц в общий список, мы считаем целесообразным изложить эти принципы ниже.

Опираясь на материалы лезгинско-русского словаря, мы исходили из той рубрикации частей речи, которая была принята авторами этого словаря. Как отмечается в грамматическом очерке Б. Б. Талибова, "в лезгинском языке выделяются следующие части речи: имя существительное, имя прилагательное, имя числительное, местоимение, глагол, наречие, послелоги, частицы и междометия". Видимо, по ошибке в этом списке не оказались союзы, так как в других частях очерка и в самом словаре этот термин используется (и, более того, описанию союзов посвящен отдельный раздел очерка). Таким образом, словарный состав лезгинского языка был классифицирован нами на десять соответствующих классов.

За единицу подсчета принималась отдельная словарная статья. Из подсчетов при этом были исключены: а) отдельные формы слов, ср.: кана прош. вр. от кун [ккун]. дак1ук1 повел, ф. огдак1ун. гелкъвез целее, ф. оггелкъуьн. гъапар мн. ч. оггъаб. гъута местн. п. от гъуд. дердини акт. п. сгдерт.

В то же время формы повторного вида рассматривались нами как самостоятельные лексические единицы; б) фонетические варианты лексем, ср.: гьейбатлу см. гьайбатлу. дамах-чагъ см. дамагъ-чагъ. дак1ан см. так1ан.

Варианты морфологического характера, также представленные в словаре отсылочными словарными статьями, учитывались нами как отдельные единицы. В этот список вошли: а) различные превербные образования, ср. какатун (-из, -на, ка-кат1-а) см. акатун; б) слитные и раздельные формы сложных глаголов, ср. дарба-дагъун (-из, -на, -а) см. дарбадагъ (дарбадагъ авун); в) различные формы наречий образа действия, ср. дурумлуви-лелди см. дурумлудаказ.

Учитывались как отдельные лексемы лексические варианты, ср.: дайи см. халу.

Не были исключены из подсчетов лексемы с пометами редко, уст., диал. и т.п.: дулах диал. см. шал 3. даиман редко см. даим. дак1 (-а, -а, -ар) уст. ниша; в) слова, не образующие самостоятельной словарной статьи. Так, в очерке читаем, что "относительные прилагательные представлены .большим количеством слов, являющихся формой родительного падежа имени существительного: къванцин 'каменный' (< къван 'камень'); къизилдин 'золотой' (< къизил 'золото'); ракьун 'железный' (< ракь 'железо'); к/арасдин 'деревянный' (< к/арас 'древесина'); цавун 'небесный' (< цав 'небо'); гъилин 'ручной' (< гъил 'рука')". Тем не менее, в самом словаре приведенные выше единицы не образуют самостоятельных статей и как отдельные лексемы, соответственно, не рассматриваются.

Аналогичным образом не учитывались сложные глаголы, приводимые в рамках словарных статей на соответствующее существительное или прилагательное, ср.: дуст (-уни, -уна, -ар) друг, приятель; дуст авун а) сделать другом; б) помирить (кого-л.);дуст хьун а) сдружиться.

В словаре маркируются специальными грамматическими пометами лишь некоторые части речи (наречие, местоимение, междометие), причем не во всех случаях. Как правило, в таких пометах в целом и нет необходимости, однако отдельные ситуации требуют особой оговорки. Это касается прежде всего служебных слов и междометий. В качестве последних мы рассматривали также и звукоподражания типа амрам звукоподражание лаю. багърагъ звукоподражание грохоту, грому, звуку выстрела и т.п. Кроме того, в число междометий были включены единицы, выступающие в функции целых высказываний ("речевые формулы"): баркалла молодец (похвала); хвала и честь и т.д. Это решение в целом соответствует частеречной классификации, принятой в "Грамматическом очерке" [Талибов 1966: 588].

Несколько условно принятое нами решение относить частереч-ные омонимы только к одной из частей речи. Так, довольно часто отмечаются случаи омонимии существительного и прилагательного: таковая отражается в словаре посредством выделения цифрами соответствующих значений, ср.: бит1иш 1.1) приплюснутый (о носе); 2) курносый (о человеке); 2. курносый человек.

Регулярной подобная омонимия является у названий национальностей, ср.: бацби 1. бацбиец; 2. бацбийский; бацби ч1ал бацбийский язык. Хотя в последнем случае перевод-существительное помещен в словаре на первом месте, в обоих случаях мы классифицировали рассматриваемые единицы как прилагательные.

Как прилагательные (эти значения в словаре фиксируются первыми) квалифицировались единицы, способные выступать также и в качестве наречия, ср.: ажайиб 1. удивительный, изумительный; дивный; 2. удивительно, изумительно. акьулсуз 1. неразумный, глупый; безрассудный.; 2. неразумно, глупо; безрассудно.

Лезгинско-русский словарь (ок. 28000)

Существительное 45,0

Глагол 21,4

Прилагательное 13,5

Наречие 11,1

Междометие 2,1

Местоимение 1,3

Союзы 0,4

Послелоги 0,3

Частицы 0,3

В то же время с учетом частотного словаря русского языка эти данные существенно сближаются. Не исключено, что это говорит о несколько большей сбалансированности словарного состава лезгинского языка, его соответствии частотным характеристикам.

Те же подсчеты, проведенные на материале текста (в качестве образца для анализа взят текст лезгинских народных сказок), дают совершенно иные цифры, ср.:

Глагол 35

Местоимение 24

Существительное 23

Наречие 6

Послелоги 5

Прилагательное 3

Частицы 2

Как видно, глагол, представленный фактически в каждом предложении, явно выделяется среди других частей речи. Не удивительно, что на втором месте оказались местоимения, чья текстообразующая роль очевидна. За счет этого резко снижается удельный вес существительных. В текстах разговорных жанров уменьшается и употребление прилагательных, связанных скорее с оценочной характеристикой.

В то же время тексты современных лезгинских писателей (без учета диалогов) дают иные цифры, соответствующие скорее словарным данным. Ср. результаты подсчетов, проведенных по произведениям К. Меджидова:

Существительное 46

Глагол 27

Местоимение 13

Прилагательное 10

Наречие 6

Здесь, как видим, роль местоимения, хотя и снизилась, остается высокой. Существительное же прочно занимает первую строку в таблице частотности.

Говоря о служебных словах, следует отметить отсутствие в лезгинском предлогов и соответствующее функционирование послелогов, в то время как союзы, связки (как особая часть речи не выделяются) и частицы в равной степени присущи обоим языкам.

Как уже отмечалось, в лезгинском языке обычно выделяются следующие части речи: имена существительные, прилагательные, числительные, местоимения, глаголы, наречия (знаменательные), союзы, частицы, послелоги (служебные) и междометия (особого рода)

Талибов 1966: 548;5 Гайдаров и др. 1994: 94-95]. В основе подобного разбиения лежат семантические (общее категориальное значение - у существительных предметности, у прилагательных - признака, у глаголов -действия или состояния и т.п.), морфологические (состав грамматических категорий, например, для имен и местоимений характерно наличие категории падежа и числа, для глагола - времени и наклонения) и синтаксические (выполняемые синтаксические функции: подлежащего и дополнений у имени, сказуемого у глагола, определения у прилагательного и т.д.) критерии.

Перечисленные выше критерии, с одной стороны, далеко не всегда четко определены (например, семантика) и, с другой стороны, во многом оказываются противоречивыми уже по своей изначальной природе, что порождает сходные по содержанию дискуссии на материале языков различных типов. Нельзя не отметить также тенденцию выделять стандартный набор частей речи в каждом языке, независимо от тех или иных его структурно-типологических особенностей. В качестве примера можно привести высказывание Л. И. Жиркова, писавшего о специфике грамматического строя дагестанских языков, что "грамматические категории в этих языках настолько специфичны по своей природе, что лишь с оговорками, или, так сказать, в «кавычках», можно употреблять привычные для нас термины: имя, глагол, прилагательное, наречие, предлог и т. п." [Жирков 1935: 156-157]. Несмотря на это, он же констатировал: "Переходя к вопросу о том, какие же части речи обнаруживаются в горских языках Дагестана, мы должны будем сказать, что вопреки отмеченной нами связи глагола и имени мы в современной грамматике можем различить почти все те же части речи,

5 В списке на стр. 548 пропущены союзы, однако на стр. 587 приводится их сравнительно подробная характеристика. что и в русском языке. Этот факт на первый взгляд может показаться удивительным, на самом же деле он служит лучшим доказательством того, что сохранение языком древних, реликтовых фактов сознания ничуть не мешает этому языку развиваться. Как ни изолированы горские народы в своих ущельях (благодаря чему на Кавказе и сохранились реликтовые языки), все же, особенно в нашу эпоху, они не могут жить в полной изоляции. Языковое смешение и в них имеет место, тем более что хозяйственные и культурные отношения связывают их с другими народами, говорящими на языках иной стадии развития. В этих условиях никакой язык не имеет возможности своевременно и достаточно быстро создать все те формы речи, какие нужны на данной стадии развития общества. Недостающие для данных понятий термины вечно вливаются в него из других языков и образуют потребный на данный момент терминологический сектор языка" [Жирков 1935: 166-167].

На наш взгляд, взаимодействие языков не является решающим фактором в изоморфизме лексико-грамматической классификации разных языков мира: дело скорее в универсальности некоторых понятий. В то же время немалая доля в причинах идентичности выделяемых категорий принадлежит переносу концептов, установленных на материале одних языков на материал других. Что же касается взаимовлияния языков, то в лезгинском языке можно увидеть, по-видимому, следы азербайджанского влияния и в характеристике отдельных частей речи, в частности, наличие лексем, объединяющих, с одной стороны, свойства прилагательного и существительного и, с другой стороны, прилагательного и наречия, типичны как для лезгинского, так и для азербайджанского языков.

Подтвердим высказанную выше мысль следующей характеристикой соответствующих частей речи азербайджанского языка: "Слово тахта (дерево) в лексико-грамматическом отношении является именем существительным. Как только это слово вступает в зону синтаксиса, т. е. в сочетание с другим словом (тахта гашыг - деревянная ложка), оно выполняет синтаксическую функцию прилагательного, не переставая быть существительным. Или возьмем слово уахшы (хороший): в лексико-грамматическом смысле оно всюду продолжает оставаться одной и той же частью речи - прилагательным; и только в сочетании с глаголом выступает в функции наречия" [ГАЯ 1971: 39-40]. ]

Ранее мы обращали внимание на сложности, возникающие при выделении в качестве самостоятельной лексико-грамматической группы местоимений [Курбанов 1996]. В настоящей работе делается попытка распространить применявшуюся ранее методику на материал всех частей речи, обращая внимание на трудные случаи взаиморазграничения отдельных частей речи. Отметим здесь в качестве примера некоторые из них.

1. Существительное и прилагательное в лезгинском языке взаимно обособлены: при субстантивации прилагательное приобретает аффикс субстантивации -ди {яру 'красный' - яру-ди). Однако, границы между существительным и прилагательным становятся не столь очевидными при рассмотрении класса имен, способных выступать в качестве определения и не принимающих суффикса субстантивации при самостоятельном употреблении, ср. гачал 'паршивец' - гачал кьил 'паршивая (голова)'; авам 'невежда, необразованный человек' -'невежественный, необразованный' и т.п.6

6 Аналогичное явление характерно и для других дагестанских языков, в частности, даргинского, ср.: "К именам, выступающим в форме именительного падежа выразителями определения, дающего качественную характеристику определяемому предмету, относятся и такие слова, которые грамматически находятся как бы на границе между существительными и прилагательными. Они могут употребляться и как существительные и как прилага

Интерпретация подобных примеров, на наш взгляд, не обязательно должна предполагать субстантивацию исходных прилагательных. Не меньше оснований и у точки зрения, квалифицирующей атрибутивное употребление таких имен как приложение - использование субстантива в роли определения. У. А. Мейланова отмечает следующие виды определения-субстантива в именительном падеже:

Определение в именительном падеже, как известно, может выражать: а) профессию или специальность; б) имена собственные и | прозвища самых различных существ и предметов; в) материал, из которого сделан предмет; г) национальную принадлежность; д) место происхождения или жительства; е) количество, ж) принадлежность к полу. Кроме того, имена в именительном падеже в функции определения могут выражать: з) степень родства при именах собственных" [Мейланова 1960: 41]. тельные. О категории таких имен С. Н. Абдуллаев пишет как об именах, «которые по своей семантике непосредственно примыкают к прилагательным» .

К таким субстантивированным прилагательным относятся: ухъна 'старый' и 'старик', мискин 'бедный' и 'бедняк', сукъур 'слепой' и 'слепец' и т. п. Выразителями определения слова данного типа выступают лишь как прилагательные: ухъна адам 'старый человек', мискин хъубзара 'бедный крестьянин', сукъур далайчи 'слепой певец' и т. д. Как имена существительные они не могут быть выразителями определения, как таковые они выступают выразителями главных членов предложения - подлежащего и объекта. К подобным словам, употребляющимся и как имена существительные, выражающие подлежащее или объект, и как имена прилагательные, выражающие определение, также может быть присоединена частица гъуна. При этом как имена существительные они приобретают два значения: значение обобщенного понятия и значение простого уподобления" [Абдуллаев 1971: 171-172].

41

2. Другим фактором, затемняющим взаиморазграничение прилагательных и существительных, является отсутствие в лезгинском языке, по мнению многих специалистов, относительных прилагательных, заменяемых генитивом соответствующих субстантивов. Еще П. К. Услар определил эту особенность грамматического строя лезгинского языка следующим образом: "Производные от существительных прилагательные имеют форму родительного падежа единственного или множественного числа" [Услар 1896: 56].7

Проблема квалификации подобных форм имеет определенную связь с высказывавшимся в специальной литературе мнением о наличии в лезгинском языке специальной формы ограниченного множественного числа, которая "образуется не от именительного падежа единственного числа, а сочетанием основы косвенных падежей ограниченного количества имен существительных, обозначающих некоторые термины родства и личные имена людей, с аффиксом множественности -бур [16, с. 90]. Формы ограниченного множественного числа, по Б.Б.Талибову, обозначают множество лиц, объединенных какой-либо общностью (чаще всего родственными отношениями), например: бу-бадбур (от буба"отец") "отец и лица, относящиеся к нему как к главной фигуре"; то же самое относится и к формам дидедбур (от диде "мать")

7 Сходную ситуацию фиксирует, например, в даргинском языке 3. Г. Абдуллаев: "Отсутствие в даргинском языке формального разграничения категорий относительности и притяжательности нередко приводит к синтаксической двусмысленности. Например, ряд выражений даргинского языка на русский можно переводить двояким образом: ябнала илхъи 'лошадиный табун' и 'табун лошадей, мазала х/енкь 'овечья отара' и 'отара овец', мирхъ-ила варъа 'пчелиный мед' и 'мед пчел' и т. п. В иных случаях русские относительные прилагательные в даргинском вовсе нельзя передавать родительным падежом имени" [Абдуллаев 1971: 175]. мать и все относящиеся к ней как к главной фигуре"; стхадбур(от стха "брат") "брат и лица, связанные с ним как с главной фигурой"; Алидбур "Али и те, кто относится к нему как к главной фигуре" (от Али - имя собств.) и т.д. Данные формы образованы по модели "род. пад. имени (в усеченной форме, т.е. без -ин) + -бур. Включение приведенных форм в числовую парадигму исходного существительного, по нашему мнению, дает дополнительные основания для квалификации формы генитива как падежной формы, а не как относительного прилагательного, поскольку последняя оказывается ограниченной в своих парадигматических потенциях.

Анализируя подобные формы "ограниченного множественного числа" Э. М. Шейхов соотносит с ними как с точки зрения семантики, так и по словообразовательной модели русские слова типа "дядины (т.е. дядя и лица, относящиеся к нему как к главной фигуре ), тетины, сестрины, Витькины, Женины и т.д. Ср., например, фразу: Витькины пошли в кино. Эта разговорная фраза не может вызвать недоумения у носителя русского языка. Она несет информацию, согласно которой Витька и лица, относящиеся к нему как к главной фигуре с точки зрения говорящего (т.е. родители, жена, дети и т.д. - по ситуации), пошли в кино. Причем не обязательно, чтобы сама главная фигура (в данном случае Витька) участвовала в описываемой ситуации" [Шейхов 1993: 39].

Как показал анализ, проведенный Э. М. Шейховым, "выделение в лезгинском формы ограниченного множественного числа в самостоятельную категорию, противопоставленную категориям единичности и множественности. не имеет под собой достаточных оснований" [там же]. Из этого следует, что формы генитива, способные субстантивироваться, образуют собственную самостоятельную парадигму и могут рассматриваться как притяжательные или относительные прилагательные.

Заметим, что рассматриваемая проблема в равной степени актуальна для всех дагестанских языков. Как пишет М. Е. Алексеев, "практически во всех нахско-дагестанских языках выделяется категория | имени прилагательного. Вместе с тем некоторые явления, наблюдаемые в отдельных представителях этой группы, позволяют судить о недостаточной сформированности этой части речи. К числу таких явлений в первую очередь можно отнести неоднократно отмечавшееся в специальной литературе отсутствие во многих нахско-дагестанских языках относительных прилагательных. Как известно, роль последних обычно выполняет здесь форма генитива соответствующего имени существительного, ср., например, авар, г/арцул баргъич 'серебряное кольцо', лезг. цурун квар1 медный кувшин', хин. к/инажи сандыр'гште I ночи' и т. п. От этой же формы в некоторых языках образуются собственно прилагательные при помощи адъективирующего суффикса, ср. авар, школазул 'школ' (род. пад. мн. ч.) - школазул-аб 'школьный', арч. орхи/лин 'соли' (род. пад. ед. ч.) - орхи/лин-нут 'соленый' и др." [Климов, Алексеев 1980: 273].

Как видим, в решении рассматриваемых проблем, нередко полезными оказываются экскурсы в сравнительное дагестановедение, поскольку многие проблемы, наличествующие в лезгинском языкознании, столь же характерны и для исследования других языков.

Наконец, многие утверждения, основанные на наблюдениях над современным лезгинским языком, находят свое обоснование при обращении к результатам сравнительно-исторических исследований. Так, сравнительно-историческое лезгиноведение располагает достаточным материалом, демонстрирующим переходы из одной части речи в другую в процессе развития языков лезгинской группы, дает доказательства выделения в морфологической структуре слова исторических словообразовательных и словоизменительных аффиксов и т. п. Все это, в свою очередь, позволяет сделать вывод о достаточной стабильности лексико-грамматической класссификации на протяжении длительного периода развития языка.

Материалом исследования послужили прежде всего грамматические описания лезгинского языка, начиная с основополагающего труда П. К. Услара "Кюринский язык" [1896]. Собственный грамматический анализ, а также критическая оценка воззрений различных исследователей на предмет настоящей диссетации базируется на подобранном нами корпусе материалов, извлеченных из произведений классической и современной лезгинской литературы (см. список сокращений). Суждения о современном разговорном лезгинском языке основываются на наблюдениях автора над живой речью городских и сельских жителей.

Апробация работы. Основные положения диссертации были изложены в ряде публикаций автора, в том числе монографиях "Местоимение в лезгинском языке (к проблеме частей речи" (М.: Ин-т языкознания, 1998), "Проблема частей речи в лезгинском языке" (М.: Центр языков и культур Северной Евразии, 1999), "Именные части речи в лезгинском языке". (Махачкала, Даггоспедуниверситет, 1999), а также в ряде статей. Ряд вопросов, связанных с темой настоящего исследования, выносился на обсуждение на региональных конференциях (в т. ч. на конференции, посвященной 80-летию Б.Х.Балкарова "Актуальные вопросы общего и кавказского языкознания", Нальчик, 1997), а также на конференциях преподавателей ДГПУ.

Объем и структура работы. Диссертационная работа изложена на 322 страницах и состоит из введения, семи глав, заключения, списка использованной научной литературы и списка сокращений.