автореферат диссертации по философии, специальность ВАК РФ 09.00.11
диссертация на тему: Повседневность

Полный текст автореферата диссертации по теме "Повседневность"

На правах рукописи

Боголюбова Светлана Николаевна Повседневность: феномен неявного знания

09.00.11 - социальная философия

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени кандидата философских наук

Ростов-на-Дону 2009

I о и. г л

003464888

Работа выполнена в ФГОУ ВПО «Ростовский государственный строительный университет»

Научный руководитель - доктор философских наук, профессор

Золотухин Валерий Ефимович

Официальные оппоненты - доктор философских наук, профессор

Баидурин Александр Петрович доктор философских наук, профессор Савченко Людмила Алексеевна

Ведущая организация - Донской государственный технический

университет

Зашита состоится «3.» апреля 2009 г. в на заседании диссертационного совета Д.212.208.01 по философским и социологическим наукам в ФГОУ ВПО «Южный федеральный университет» по адресу. (344006, г.Ростов-на-Дону, ул.Пушкинская 160, ИППК ЮФУ, ауд.34).

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке ЮФУ (344006, г.Ростов-на-Дону, ул.Пушкинская, 148).

Автореферат разослан «.. .......(1$..........2009 г.

Ученый секретарь //,

диссертационного совета А^ I Маринов М.Б.

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность темы исследования

Тема, избранная нами для исследования, представляется нам актуальной и важной по целому ряду причин как теоретического, так и практического свойства.

Прежде всего необходимо отметить, что вопрос о неявном знании в повседневности - это вопрос о тех приводных ремнях человеческих действий, а порой и поступков, которые срабатывают неприметно и автоматически, обеспечивая связанность в единое целое социальной реальности. Фактически, это вопрос о том, какие схемы поведения, говорения, оценки воспринимаются людьми как допустимые, естественные и необходимые, принимаются без сомнений и отказов. Социальному философу, социологу, психологу, управленцу, политику крайне важно понимать природу такого вида неявных знаний чтобы, возможно, следующим шагом типизировать и классифицировать их с целью сознательного влияния на порой бурные и непредсказуемые общественные процессы.

Для современной России, которая переживает уже два десятилетия системный социальный кризис с разрушением старой совокупности регулятивов, вопрос о перестройках в неявном знании стоит особенно остро, но этот вопрос невозможно решить без общетеоретической проработки темы. Конечно, неявное знание не относится к области непосредственной мотивации, поскольку оно является именно знанием, а не потребностью, эмоциями или волей, однако во внутреннем мире нет непроницаемых перегородок, и неявное знание входит в качестве элемента в комплекс непосредственных движителей человеческого поведения ( как практического, так и речевого) в качестве компонента, обеспечивающего «разрешение» на тот или иной тип социокультурной активности.

Рассмотрение феномена неявного знания важно также для самой социальной теории, которая должна разобраться в этом явлении на присущем ей социально-философском уровне абстракции. Дело в том, что неявное знание было, в основном, предметом рассмотрения гносеологов (прежде всего феноменологов) и философов науки, а также социологов, как правило концентрирующих внимание на скрытой схематике отдельных поведенческих актов и ситуаций. Именно поэтому стоит рассмотреть вопрос с социально-философских позиций, соотнеся неявное знание с вопросами социализации, а также раскрывая внутренние противоречия всеобщего и единичного в механизмах неявной социальной регуляции.

Степень разработки темы. Проводимая исследовательская работа связана, главным образом, с осмыслением природы повседневности, знания, языка и дискурса, социальных взаимодействий и практик. Следует отметить, что уровень постижения этих социокультурных явлений к настоящему времени достиг достаточных высот. Так, на основе проработки темы повседневности сложилась отрасль социальной теории, именуемая «философией» и «социологией повсе-

дневности». Однако сама проблематизация этой темы, а также других компонентов исследуемого тематического поля, их консолидация в предмет социально-философского исследования осуществлялась в исторически длительные сроки, была связана со значительными трудностями.

Возникновение и развитие философии и социологии повседневности осуществлялось параллельно с развитием неклассического философского мышления. Оно связано с именами таких мыслителей, как Ф.Ницше, В.Дильтей, Г.Риккерт, М.Вебер, А.Бергсон, Г.Зиммель, Э.Трельч, Э.Гуссерль. Эти философы и социологи поместили в центр социогуманитарного познания проблематику жизни, культуры и ее различных видов (религии, искусства, политики и т.д.), соотношения наук о «духе» и «природе», объяснения и понимания, соотнесли понятия «мира» и «жизни».

Становление темы повседневности тесным образом связано с возникновением и проработкой понятия «жизненный мир». Его концептуализация и глубинное рассмотрение осуществлено Э.Гуссерлем. Следует отметить, что в современной философии сложился большой круг исследований, посвященных изучению и развитию идей данного философа, неклассической философии в целом. Среди них можно выделить работы А.Ф.Зотова, В.Молчанова, Д.Н.Разеева, Н.М.Смирновой.

Осмысление понятия «жизненный мир» в социально-философском аспекте проведено А.Щюцем, основателем школы социальной феноменологии. Он одним из первых указал на повседневный характер жизненного мира, введя, таким образом, термин «повседневное» в теоретическое мышление сначала в качестве характеристики жизненного мира, а затем и как основание для специального исследования.

Изучение феноменов жизненного мира и повседневности в их синкретизме и взаимном пересечении осуществляется многими современными школами и течениями. К ним относятся история и антропология в ее различных ипостасях (см. работы П.М.Бицилли, М.Блока, Ф.Броделя, Ж.Ле Гоффа, А.Я.Гуревича, Б.В.Маркова и др.), экзистенциализм (А.Камю, Ж.-П.Сартр, М.Хайдеггер), «философия модерна» Ю.Хабермаса.

Становление повседневной тематики в качестве особого предмета социальной теории связано с именами П.Бергера и Т.Лукмана, П.Бурдье, Б.Вальденфельса, Г.Гарфинкеля, Э.Гофмана, А.Сикурела, Х.-П.Турна, А.Щюца, Н.Элиаса.

Большой вклад в развитие этой тематики осуществлен российскими философами - авторами монографий (И.А. Бутенко, Е.В. Золотухиной-Аболиной, Л.Г.Иониным, И.Т.Касавиным и С.П.Щавелевым, Н.Н.Козловой, В.П.Козырьковым, Л.А Савченко, Н.М.Смирновой), статей (К.Г.Барбаковой и В.А.Мансуровым, В.Е.Давидовичем и Е.В.Золотухиной-Аболиной, Г.С.Кнабе, О.Н.Козловой, Н.Г Колодько, В.Д Лелеко, С.А.Смирновым, В.Н.Сыровым, В.Г.Федотовой), диссертаций (Е.В Ковалевой, А.А.Магомедовым, С.Н.Тесля). В рамках данной проблематики можно особо выделить исследования, посвящен-

ные обыденному сознанию, В.Н.Гореловой, С.С.Гусева и Б.Я.Пукшанского, Т.А.Кузьминой, Е.И.Кукушкиной, а также работу Т.П.Матяш, напрямую не связанную с этой темой, но способствующую ее проработке.

В данной диссертации мир повседневности рассматривается под особым углом зрения - в его когнитивных структурах и формах, среди которых выделяется неявное знание. Чтобы войти в данную проблематику автору исследования потребовалось изучить большой объем работ. Среди них, в первую очередь, можно выделить те произведения, в которых осуществлена всесторонняя проработка феномена знания. Они созданы учеными-когнитологами И.Ю. Алексеевой, Л.А.Микешиной и М.Ю.Опенковым, М.Минским, У.Найссером, Е.Я.Режабеком, З.А.Сокулер, Р.Харре.

Следует отметить, что современная философия большое внимание уделяет знанию, возникающему и развивающемуся не только в рамках науки, но и за ее пределами. Вненаучное знание, его природу, виды и структурные формы изучают С.А.Азаренко, А.А.Гусейнов, Ю.А.Данилов, В.Е.Кемеров, В.А.Лекторский, Т.И.Ойзерман, М.А.Розов, В.С.Степин, В.С.Швырев.'

Во второй половине 20 века на первый план исследований выдвигаются проблемы «экзистенциальной детерминации» знания, корреляции бессознательного и знаниевых систем, археологии знания, разнообразия «в идений» реальности. Доказывается, что люди создаются теми когнитивными актами, в которых они участвуют. Социальная философия обнаруживает, что существует множество видов знаний, и любой из этих видов может создавать свою «реальность». Герменевтика пытается понять и описать механизмы «конфликта интерпретаций» (П.Рикер). Осмысливается феномен «власти знания», раскрывается его дисциплинарный характер (М.Фуко).

Развиваются не только гносеологический и эпистемологический подходы к осмыслению феномена знания, но также онтологический и социально-философский. Знание как часть социальной реальности исследуется в работах Н.Бондаренко, Е.К.Быстрицкого, В.А.Лекторского, Т.И.Ойзермана, М.А.Розова, З.А.Сокулер, Н.Ф.Овчинникова, Ф.А.фон Хайека, Н.Штера и др. Формируется школа «социология знания». Ее идеи разворачиваются и анализируются в работах П.Бергера и Т.Лукмана, Д.Блура, К.Манхейма, Р.М.Нугаева, М.Шелера, А.Н.Малинкина и др.

Большое внимание уделяется также когнитивным формам повседневной жизни. Однако следует отметить, что сам термин «неявность» и обозначаемое им качество знания почти не отображены в крупных произведениях монографического характера. Возможно, это вызвано глубиной исследования данного

1В том числе см. коллективные монографии и сборники статей: Знание в связях социальности - Екатеринбург: УрГУ, 2003- 231 е.; Знание за пределами науки: мистицизм, герметизм, астрология, алхимия, магия в в интеллектуальных традициях 1-Х1У вв. — М.: Республика, 1996.- 445 е.; Научные и вненаучные формы мышления - М.: ИФРАН, 1996. - 335 с.

качества, осуществленного (применительно к научному знанию) М.Полани. Объяснение этому факту можно найти также и в кажущейся очевидности трактовок «неявности».

Поэтому автору диссертации пришлось обратиться к специальному осмыслению той системы значений, которая стоит за данной характеристикой. В первую очередь, потребовалось соотнести феномены бессознательного и неявного знания, понять, насколько знание может быть бессознательным, а бессознательное выполнять когнитивную функцию.

Изучению этой проблемы способствовали исследования бессознательного, взятого в его психоаналитическом (З.Фрейдом) и структурно-антропологическом (К.Леви-Стросом) измерениях. При этом можно выделить работы Г.М.Андреевой, Н.Н.Богомоловой и Л.А.Петровской, Л.С.Драгунской, Ю.А.Савенко, А.Ф.Зотова, В.М.Розина, в которых дан всесторонний и глубокий анализ идей названных классиков философского мышления.

Следует также отметить, что феномены «тайного» знания, явной и скрытой культуры выделены и рассмотрены В.Бакусевым и Ю.Чернявской.

Вследствие развертывания тенденции к онтологизации феномена знания, оно исследуется не только как элемент сознания, но и как часть социального (повседневного) мира. В качестве способов его существования, механизмов порождения и развития рассматриваются дискурсы и социальные взаимодействия.

Необходимо подчеркнуть, что феномены языка, речи и дискурса как механизма их связи находятся в фокусе внимания философии 20 века. Их исследованием занимается целая группа школ и течений философской мысли. Классиками этих исследований являются Ф.Боас, Л.Витгенштейн, К.Леви-Строс,

3.Сепир, Ф.де Соссюр. М.Фуко.

Осмыслению идей автора «Археологии знания» посвящается большая часть диссертационного исследования. В своей работе диссертантка смогла опереться на глубокую проработку этих идей российскими исследователями западной философии, в том числе аналитики дискурса М.Фуко. Это Н.С.Автономова, А.Ф.Зотов, И.П.Ильин, Т.Х.Керимов, В.М.Розин, Е.Г.Сахно, В.Фурс, а также немецкий ученый Ю.Хабермас.

Необходимо подчеркнуть, что в рамках дискурса повседневности возникает много школ и течений, избравших в качестве приоритетных направлений исследования проблемы определения роли и места знания в повседневном мире, описания таких механизмов его порождения и функционирования как интеракции и коммуникации. Это, прежде всего, социальная феноменология, социология знания, социология культуры, когнитивные психология и социология, социальная антропология, этнометодология, постмодернизм.

Однако особую роль в осмыслении места неявного знания в практике повседневных взаимодействий сыграли философы и социологи феноменолого-интеракционистского направления. Это П.Л.Бергер и Т.Лукман, Г.Гарфинкель,

4.Кули, Дж.Г.Мид, А.Щюц. Глубокий анализ данной проблемы осуществлен также Э.Гофманом и П.Бурдье, представляющими то направление социальных

исследований, в котором реализуется стремление преодолеть сложившееся противостояние объективных структуралистских схем соотнесения и субъект-но-ориентированных интерпретаций социальных явлений. Интересные интерпретации идей данных социологов осуществлены Х.Абельсом, К.Г.Барбаковой и В.А Мансуровым, Г.С. Батыгиным, Л.-Э.Бергом, В.С.Вахштайном.

Основной целью данного исследования является осмысление феномена неявного знания, рассматриваемого как одно из важнейших компонентов мира повседневности.

Для достижения данной цели необходимо решить следующие задачи:

- рассмотреть понятие повседневности в соотношении с другими социально-философскими понятиями, в частности, с понятием «жизненный мир»;

- выявить специфические черты неявного знания в повседневности;

- при опоре на тексты М.Фуко описать соотношение неявного знания и языка;

- проанализировать участие неявного знания в социализации индивидов;

- показать формы бытия неявного знания.

Объект исследования: мир повседневности, рассмотренный прежде всего как мир коммуникации и смыслополагания.

Предмет исследования: неявное знание как важнейшая часть ментального комплекса повседневности: его виды, формы, особенности, механизмы формирования.

Теоретико-методологические основы исследования:

Основные методы, которые применены нами в исследовании, это: метод сравнительного анализа при сравнении различных подходов к пониманию повседневности и неявного знания, а также диалектический метод, использование которого выразилось в усмотрении противоречия в исследуемом феномене. Мы используем также методологические представления, характерные для феноменологической социологии, то есть, исходим из представления о повседневности прежде всего как сфере интерсубъективности и области циркулирования и генерирования смыслов ( эта позиция излагается и обосновывается в первой главе работы).

Стоящее в центре работы понятие «неявное знание» само по себе выступает как парадоксальное, так как речь фактически идет о том, что люди «знают, не зная» ( как господин Журден говорил прозой, не ведая, что это такое). Неявное знание - «кентавр», «круглый квадрат», а, говоря диалектически, это переход, медиатор между ясными и темными пластами внутреннего мира.

Мы отдаем себе в этом отчет, полагая, что неявное знание может быть охарактеризовано прежде всего как нерефлексивная схема и как содержательная интуиция, обрамляющая ясный фокус сознавания. В этом смысле неявное знание не равно понятию «установки» (психологическая школа Узнадзе), т. к. «установка» - это готовность к определенному типу реагирования, а неявное

знание кроме этой готовности содержит позитивную схему умения ( умения, например, говорить прозой или говорить стихами на поэтическом турнире).

Мы также полагаем, что всякое «неявное знание», предпосланное речевым и поведенческим актам и реализуемое в них, контекстуально в смысле культурной условности. «Неявного знания» россиянина может не хватать и в разговоре с иностранцем, и в практике жизни за рубежом, «чужое» неявное знание ( дискурсивные и поведенческие аксиомы другой культуры ) надо сделать «своим» через практическое вживание в Незнакомый быт и общение. Точно также неявное знание может быть ситуативно подвергнуто деструкции, «шокировано», например, экспериментами театра абсурда или любым другим видом абсурдного поведения.

Употребляя термин «когнитивный», мы приписываем ему расширенный смысл, не сводящийся к узко понятому процессу познания, а, скорее, включающий в себя весь спектр мировосприятия и миропереживания, прежде всего имеющих касательство к коммуникации.

Научная новизна работы состоит в следующем:

- понятие повседневности рассмотрено в соотношении с другими социально-философскими понятиями, в частности, с понятием «жизненный мир»; определен статус понятия «повседневность» в социальной теории через его сопряженность с понятиями коммуникации и смыслосозидания; рассмотрены различия «повседневности» и «жизненного мира» как двух разноаспектных способов осмысления социальной реальности;

- выявлены специфические черты неявного знания в повседневности через его сравнение с теоретическим и практическим знанием, отмечен его контекстуальный и инструментальный характер; акцентированы нерефлексивные моменты, типичные для неявного знания; даны его характеристики, отличающие его от ясного, самоотчетного, дискурсивного знания;

- выяснено внутреннее противоречие между контекстуальностью и генерализацией как двумя основными тенденциями существования неявного знания, позволяющими ему как осуществлять связь с тотальностью культуры, так и служить конкретным целям индивидов;

- при опоре на тексты М.Фуко и с употреблением его терминологии (дискурс, дискурсивная формация) описано соотношение неявного знания и языка, язык рассмотрен как одна из ведущих сфере формирования и функционирования неявного знания, которая характеризуется вербальным воплощением прямо не осознаваемых установок, интенций и практических стереотипов;

- подчеркнута значительная роль неявного знания в социализации индивидов, которая выражается в глубоком нерефлексивном усвоении растущим человеком стереотипов, правил, установок, клише, свойственных окружающему социальному и культурному миру;

- выявлены, представленные в теории, всеобще-нормативные формы бытия неявного знания, описанные под разными названиями у современных западных социологов: «паттерны» (образцы действий), «схемы референции» или

«соотнесения», «рецепты» (знания, позволяющие достигать при минимальных усилиях наилучших результатов), «типизации», «фоновые» ожидания, фреймы («рамки» взаимодействия, его структуры, габитус) и др.

На защиту выносятся следующие положения:

1. В социальной теории понятие «повседневности» не тождественно понятию «жизненного мира». Если «жизненный мир» означает всю совокупность культурных воздействий, получаемых человеком вне сферы теоретизирования, то «повседневность» указывает прежде всего на область повторяющихся коммуникаций и смьгслополагания, которое осуществляется в рамках отношений интерсубъективности.

2. Неявное знание, характерное для повседневности, отличается как от рефлексивного теоретического знания, так и от ясного практического знания, (например самоотчетного знания норм). Оно неявно, так как находится не периферии внимания, выступает фоновым, размытым и приблизительным, не проблематизируется и не выстраивается в иерархию. Главная черта неявного знания в повседневности - его инструментальность, операциональность, способная без и помимо рефлексии включать индивида в коммуникацию

3. Повседневное неявное знание всегда выражает себя в наборе когнитивных генерализаций, которые используют люди для поддержания социального порядка ( нерефлексируемые базисные правила, культурные образцы, способы поведения и разговора). В то же время оно несет в себе противоречие между генерализацией и контекстуальностью Генерализирующий момент присутствует в нем как связь со всей совокупностью коммуникативной практики, как выражение всеобщих норм, а контекстуальный - как органичное и нерефлексивное применение этих норм в конкретной ситуации, как преломление всеобщего через единичное.

4. Язык в своем реальном функционировании выступает как нерефлексивный феномен - феномен неявного знания. В языковых структурах осаждаются бессознательные практические интенции, отношения между человеком и вещами и интерпретации культурных событий. Следуя М.Фуко, можно проследить подвижные и изменчивые паттерны неявных знаний, спонтанно складывающиеся в динамические иерархии - дискурсы, дискурсивные ансамбли и дискурсивные формации.

5. Важнейшим фактором социализации индивидов является латентное ненавязчивое усвоение ими неявных знаний о наличном социальном порядке, способах реагирования других людей, допустимых недопустимых способах собственного реагирования на чужие слова и поступки. Такое неявное знание формируется через подражание, игру, другие формы социо-окультурного взаимодействия. Впрочем, в его возникновении принимают участие и целенаправленные формы воспитания.

6. Современной социальной философией и социологией создана к сегодняшнему дню сложная теоретическая модель неявного знания. Она включает описание различных его видов и типов. К ним относятся: выде-ляемые«паттерны» (образцы действий), «схемы референции» или «соотнесения» (выстраивающие координаты, позволяющие ориентироваться в социальном пространстве), «рецепты» (знания, позволяющие достигать при минимальных усилиях наилучших результатов), «типизации» (фиксирующие единообразие); установки, «фоновые» ожидания, «фоновые системы уместностей»; фреймы («рамки» взаимодействия, его структуры, формы, обладающие имплицитным, а не только эксплицированным бытием); габитус (неявное знание, складывающееся на основе интериориза-ции внешних социальных структур и формирующее ментальные и телесные предрасположенности понимания и действия). Выявленные модели неявного знания взаимодополнительны и не могут подменять друг друга.

Научно-практическая значимость работы. Результаты диссертационного исследования имеют теоретическое значение. Оно определяется возможностью более глубокого познания природы, видов, типов, функций неявного знания структур повседневности. Открывается перспектива достижения целостного взгляда на проблему, нахождения в различных методологических подходах момента взаимодополнения. Осмысление избранной темы важно в плане выработки понимания того, как складываются конкретные социумы и культуры, что отличает друг от друга этнические сообщества, профессиональные группы, семьи и т.п., каковы механизмы формирования этих отличий.

Практический смысл проведенной работы заключается в возможности использовать ее результаты в прикладных социологических исследованиях повседневных взаимодействий, складывающихся в современном российском обществе или в иной культурной среде. Возможно использование наработанного материала в лекциях по социальной философии и социологии, при написании учебных пособий.

Апробация работы: Материалы диссертационного исследования обсуждались на кафедре философии Ростовского государственного строительного университета, а также на Международной конференции «Строительство -2007» (секция философии). Основные положения диссертации нашли отражение в четырех научных публикациях общим объемом 1,6 п.л.

Объем и структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, шести параграфов, заключения и списка литературы, включающего 161 источник. Общий объем работы 161 стр.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во введении обоснована актуальность темы диссертации, определены степень разработанности проблемы, ее объект и предмет, цель и задачи. Даны характеристики теоретической и методологической базы исследования, элементов научной новизны. Сформулированы положения, выносимые на защиту. Раскрыта теоретическая и практическая значимость работы, показано, как проходила ее апробация.

Первая глава «Повседневность как сфера неявного знания», состоящая из двух параграфов, посвящена осмыслению основных понятий диссертационного исследования: «жизненного мира», «повседневности», «обыденности», «неявного знания». Рассматриваются области их значений, показываются их взаимосоотнесенности и пересечения.

В первом параграфе «Повседневность - предмет социальной теории» внимание сосредотачивается на генезисе понятия повседневности, его основных характеристиках и сопоставлениях. Фиксируются трудности, с которыми сталкивается исследователь, обращающийся к рассматриваемой проблематике.

Приступая к осмыслению феномена повседневности и неявного знания как его важнейшей черты, автор руководствовалась методологической установкой, ориентирующей на системный анализ философских понятий. Помимо многих других функций, эти понятия выполняют задачу упорядочения картины мира. Поэтому их отношения между собой также являются или должны быть упорядоченными.

Опираясь на данную теоретическую посылку, автор счел необходимым рассмотреть связку понятий «мир», «жизнь», «жизненный мир», «повседневность» (или «мир повседневности», «повседневная жизнь»), «обыденность». В ходе анализа значений, составляющих содержание этих понятий, а также их связей между собой, была обнаружена их отчетливая корреляция с основополагающими установками неклассического философского мышления.

К таковым, прежде всего, относится стремление преодолеть характерное для классической рациональности расчленение действительности на объект и субъект, формирование нового понимания ее как реальности, в которой объективное и субъективное переплетено, сплавлено друг с другом. Эти установки конституируют взгляд на мир как пространство смыслополагающей деятельности человека, реальность, не только физическую, но и интерсубъективную. Этот мир не является исключительно внешним и пред-данным индивиду. Подчеркивается, что он зависит от поступков людей, их способности к пониманию И интерпретации событий, от их взаимодействий и коммуникаций.

Поэтому тема повседневности возникала в философии 20 века не случайно. Ее проблематизации способствовали как социокультурные предпосылки

формирования неклассической картины мира в целом, так и логика развития самого неклассического мышления.

Социокультурные предпосылки сформировались в 19 веке. Интерес к проблемам повседневной жизни возникает на фоне бурных революционные событий европейской истории, неопределенности, которую принесли в жизнь индивида капиталистические общественные отношения, разрушение традиций, риск предпринимательства, переделы собственности, постоянная угроза насилия, исходящая как из внешних социальных структур, так и от близких, но ставших вдруг чужими, людей. Внутреннее обаяние прозы жизни проступает на этом фоне все более отчетливо.

На этой социокультурной основе развиваются новые ориентации философской мысли. Возникает интерес к феномену Жизни. Он находит выражение и концептуальное оформление у Ф.Ницше, В.Дильтея, А Бергсона.

Логика развития философского мышления приводит к противоположению классической философской категории «мира» и понятия «жизненного мира». Последнее теоретически прорабатывается Э.Гуссерлем и становится одним из важнейших в философии 20 века.

Термин «мир» традиционно помогал философскому осмыслению многоликого сущего во всех формах его существования и бесконечности проявлений. Так понимаемый мир, как правило, противопоставлялся индивиду, познающему и преобразующему его. Но «жизненный» мир начинает рассматриваться как пространство, которое не существует без человека как существа, опирающегося на культурные смыслы, но в то же время имеющего и личное отношение к другим людям и вещам. Этот мир обладает безусловной значимостью для каждого человека. Он есть система жизненных отношений. В них уходят корни всякой практики, и эти отношения сами меняются в ходе этой практики.

И, наконец, на основе категории «жизненного мира» конституируется понятие «мир повседневности». Важной задачей исследования, осуществляемого в рамках данного параграфа, становится осмысление этих понятий, определение того, насколько они пересекаются и в чем их специфика.

Трудность данного сюжета заключается в том, что социогуманитарная мысль 20 века, активно пользуясь данными понятиями, далеко не всегда специализирует их. И во многом это связано с традициями и подходами к осмыслению темы повседневности, заложенными австрийским философом и социологом А.Щюцем - одним из основоположников «философии» и «социологии повседневности». Он специально не занимался проблемой диверсификации этих понятий. «Повседневное» являлось для него непроблематизируемой характеристикой жизненного мира, фиксируемой по формуле: жизненный мир повседневен. И все же, именно А.Щюц внес новые моменты в понимание специфики повседневности.

Анализируя идеи Э.Гуссерля, А.Щуца, Н.Элиаса, Б.Вальденфельса, Е.В.Золотухиной-Аболиной, И.Т.Касавина, В.П.Козырькова, Н.М.Смирновой и др., автор диссертации приходит к выводу о том, что теоретическая модель по-

вседневности сегодня уже не является только лишь дубликатом и инструментом конкретизации совокупности представлений о жизненном мире.

Жизненный мир - это мир культуры и основанных на ней многообразных форм жизнедеятельности. Это система отношений, которые имеют множество особенностей, в частности, руководствуются не только «естественной», но и теоретической, эстетической и другими установками. Выделение теоретическим сознанием феномена повседневности из всего пространства жизненного мира все более связывается с констатацией значимости упорядоченных, привычных и даже рутинных связей между людьми. Они представляются человеком в виде набора типичных ситуаций. Важнейшими сторонами этих связей являются полезность и адаптивная стратегия. Кроме того, сегодня повседневность все более начинает исследоваться как та область мира и жизни, в которой легитимизируются и воссоздаются, устанавливаются и трансформируются социальные связи и отношения.

Все более подчеркивается, что повседневность не может рассматриваться как единственная реальность, совпадающая с жизненным миром. Так, например, ширится круг исследований, посвященных виртуальной реальности, являющейся, несомненно, важной частью жизненного, но, наверное, не повседневного, мира.

Трудности теоретического анализа повседневного мира и дискуссион-ность многих его моментов в значительной мере обусловлены нефиксирован-ностью данного феномена и неизбежной, при этом, его многоликостью. Поэтому исследователи отмечают, что повседневность не может рассматриваться как замкнутый на внутренних определениях мир. Она не существует без собственных парадоксов и альтернатив (в частности, повседневного и «внеповседневно-го») и не может быть понята вне их.

В диссертации подчеркивается, что повседневность трудноуловима в своей очевидности. Поэтому часто возникает смешение феноменов повседневности и обыденности. Между тем, при всей их близости, они обладают своими особенностями и отношениями, которые могут быть осмыслены на основе диалектического метода исследования. Повседневность по мысли автора необходимо рассматривать прежде всего как сферу коммуникации и смыслопорожде-ния.

Во втором параграфе «Неявное знание - важнейшая черта повседневности» показывается, что важнейшей частью когнитивного комплекса, обеспечивающего функционирование и воспроизводство мира повседневной жизни, является неявное знание. Осуществляется анализ его важнейших черт и характеристик. Однако сначала автор обращается к рассмотрению понятия «знание».

Знание рассматривается как важнейшая составная часть мира повседневности, его «скрепа», гарант смыслового порядка в обществе, условие его устойчивости и целостности. Знание структур повседневности обеспечивает адекватность действий человека в житейских ситуациях, позволяет ему осуществлять

дела без лишних рассуждений. Благодаря ему, мир, полный неожиданностей, приключений, случайностей и опасностей, становится прибежищем спокойствия, мирного общения, повторяющихся взаимодействий и воспроизводящихся отношений. Он становится повседневной реальностью, то есть миром общих смыслов и значений. Этот мир является понятным и предсказуемым, так как он складывается из взаимодействий, сориентированных на типичные жизненные ситуации и схемы опыта, запечатленные когнитивными комплексами повседневности.

Важнейшей частью этих комплексов является неявное знание.

В ходе осмысления природы данного феномена, автор диссертации обращается к работе М.Полани «Личностное знание», в которой обосновывается факт существования неявного знания. Диссертантка считает необходимым понять, что есть сама «неявность», в связи с чем ставит вопрос о соотношении неявного знания и индивидуального бессознательного, исследуемого психоанализом.

Изучение этой проблемы показывает, что бессознательное в его психоаналитическом прочтении можно рассматривать как предпосылку неявного знания, как одно из условий его формирования, но не в качестве знания как такового. По-видимому, неявное знание есть «сфера между» (выражение М.Бубера) бессознательным, понятым под углом зрения психоанализа, и сознанием; бессознательным и осознанным действием. Оно и разделяет эти две крайние области, и связывает их. Вследствие этой связи и наличия общей с бессознательным границы в содержание неявного знания могут попасть и попадают некоторые содержания бессознательного. Таким образом неявное знание выступает в своем функционировании как живое противоречие, «круглый квадрат», кентавр. Это дает ему возможность быть медиатором, таинственным интуитивным посредником двух неслиянных и нераздельных сфер внутреннего мира.

В диссертационной работе выделяются и исследуются специфические характеристики когнитивного комплекса повседневности, отличающие его от научного или какого-либо профилированного знания, приобретающего строгие и формальные очертания в процессе институализации социальных отношений (например, зафиксированного в форме юридического закона).

К этим характеристикам относятся: 1) узнаваемость знаний повседневного мира; 2) их сориентированность на то, какими способами и в каких формах поддерживаются взаимодействия, «ограниченная», относительная общезначимость; 3) низкая степень аргументированности (индивиду достаточно уверенности, что этим знанием обладают и другие участники повседневной жизни); 4) специфический характер проективной функции; 5) биографическая детерми-нированость; 6) социальная распределяемость (см. произведения П.Б.Бергера и Т.Лукмана, В.П.Козырькова, А.Сикурела, Н.М.Смирновой, А.Щюца и др.)

В ходе исследования неявного знания выявлен ряд его особенных черт, раскрыты специфические факторы и обстоятельства его формирования.:

1 Существеннейшая черта неявного знания в повседневности - его инструментальная, операциональная направленность. Оно содержит в неявной форме схематику того, как именно следует поступать в данном типе ситуаций и дополняется интуитивной интерпретацией того, как следует быть и чего ожидать именно в этом конкретном случае. Фактически, это - нерефлексивно существующие во внутреннем мире нормы и правила коммуникативной культуры, латентный культурный опыт. Примером этого выступает применение человеком на практике законов языка, правил грамматики. Люди могут никогда не изучать языковых дисциплин и тем не менее говорить правильно. Точно также функционируют нерефлексируемые знания о «технической стороне» коммуникации.; 2 Часть знания, на которое опирается индивид, действующий в повседневном мире, функционирует и используется неявно для людей и не требует «обдумывания», ибо не является продуктом и средством познания и закрепления в сознании свойств и отношений объективной реальности. Оно возникает вследствие имплицитной кристаллизации («осадка смысла») множества взаимодействий индивидов и различного рода социальных образований, социальных интеракций и коммуникаций; 3. Неявное знание повседневных взаимодействий контекстуально; 4. Его отличает «размытость» содержания, нечеткость, неопределенность, приблизительность, внутренняя несогласованность; 5. В нем силен личностный элемент. Моменты нормативного и личностного, индивидуального и абстрактно-всеобщего представляют собой серьезное сущностное противоречие неявного знания, составляют момент диалектики его функционирования и развития. В одном и том же месте, в одно и то же время неявное знание выступает и как нормативно-всеобщее, генерализованное, латентно диктующее определенную схему реагирования и поступка, и как индивидуально-контекстуальное, уникальное, неповторимое.; 6. Оно непроблематизируемо ; 7 Оно неиерархизировано.

Во второй главе «Неявное знание и язык», включающей в себя два параграфа, раскрыта связь феноменов языка, дискурса и неявного знания. Проблема неявного знания как важнейшей черты повседневности осмыслена под углом зрения идей Л.Витгенштейна о неявном характере языковых правил, М.Фуко о дискурсивном характере рождения и развития знания, и К.Леви-Строса о языке как знании неявном и «бессознательном».

Первый параграф «Дискурсивные пространства Мишеля Фуко» посвящен анализу языковых, дискурсивных форм существования неявного знания (в связи с тем, что знание не существует лишь в сознании, но имеет языковую форму, «проговаривается»). Показано, что возможности для осмысления этой проблемы были созданы в ходе лингвистического поворота философской мысли 20 века.

Отмечается, что тема неявного знания получает свое специфическое озвучивание уже в работах Л.Витгенштейна. В фокусе его интереса сосредоточены игры и правила языка повседневности. Он обращает внимание на то, что эти

правила часто, но далеко не всегда, артикулированы и зафиксированы в словарях и существуют в неявной форме.

Руководствуясь познавательной установкой на более глубокое проникновение в сущностные глубины связи языка, дискурса и неявного знания, автор диссертации адресуется к аналитике дискурса М.Фуко, считая, что его идеи тесным образом связаны с тенденцией к онтологизации знания, сформированной неклассическим философским мышлением.

Обращается внимание на то, что М.Фуко производит «редукцию» по отношению к понятиям феноменологического и герменевтического плана и дискурсом повседневности непосредственно не занимается. Но он создает особый вид исследования - «археологию знания», признавая, что она может «вопрошать» знание, развиваемое в различных направлениях, описывать его в разнообразных системах связей.' Это позволяет применить методику и выводы М.Фуко к исследованию дискурса любого типа.

При этом автор диссертации раскрывает особенности дискурса повседневности, сопоставляет его с научным и институциональным дискурсами. Показываются их специфические отличия. Однако диссертант полагает, что, несмотря на эти отличия, повседневный дискурс связан с неявным знанием и языком так же, как институциональный и научный. Методолого-теоретическим основанием исследования этой связи в данной работе становятся идеи М.Фуко.

В параграфе анализируются основные понятия «археологии знания», разрабатываемой философом и используемой им в качестве метода исторического познания. Это, прежде всего, понятия «язык» (культуры), «дискурс», «дискурсивные практики» и «правила», «дискурсивная формация». Раскрываются основные положения археологии знания.

Опираясь на текст «Археологии знания» М.Фуко, можно выделить важнейшие характеристики названных понятий и обозначаемых ими феноменов и даже дать краткие дефиниции.

Язык — это система знаков культуры, информирующая о ней. Эта система является реальностью базисной и не зависимой в онтологическом плане от говорящих людей. Это материал, субстрат, из которого в ходе дискурса формируются новые элементы культуры. Язык в том виде, в каком он используется говорящим субъектом, становится дискурсом.

Дискурс есть процесс установления отношений между элементами языка (словами) в речи. Он является способом обработки языка и, в этом смысле, может быть рассмотрен как способ конституирования конкретной культуры. В ней нет «горизонта объективности», ее объекты порождаются дискурсом. Она есть то, о чем говорится в дискурсивной практике, а следовательно, является системой знания.

У каждого дискурса есть свое историческое a priori, включающее пространственно-временные характеристики культуры, а также совокупность

1 Фуко М. Археология знания. Пер. с фр,- Киев.: Ника-Центр, 1996. С.194.

предшествующих ему речевых актов. Но у него отсутствует однозначная детерминация, есть лишь ожидания, уместность одного дискурса и неуместность другого.

Различные дискурсы «собираются» в целостность благодаря правилам. Их использование имеет нерефлексивный характер (можно добавить, что особенно это касается повседневной дискурсивной практики). Их знание относится к категории неявного. Тем не менее, именно данного рода правила позволяют дискурсу сопротивляться высказываниям, которые этим правилам не соответствуют. В результате формируется стиль, то есть неизменный характер актов «говорения». Этот стиль создается в ходе воспроизведения дискурсивных практик.

Получается, что дискурс управляется собственными правилами, стилевыми режимами, практиками. Он, фактически, сам себя регулирует, работает по принципу самонастройки. Из того, что некая совокупность дискурсивных практик, объединенных общими или близкими условиями порождения, правилами и стилевым единством, составляет дискурсивную формацию, философ делает заключение, что каждая такая формация является достаточно замкнутой, автономной системой.

Автору диссертации представляется, что наиболее важными - относительно темы диссертационного исследования - являются два положения «Археологии знания»:

1 Нет единой, глобальной истории или культуры. В следовании дискурсивных формаций друг за другом нет закономерностей. Есть лишь уместности возникновения или же исчезновение того, что могло бы быть совсем другим.

2. «Говорящие» субъекты всегда находятся внутри дискурсивной формации и она господствует над ними. Они не выходят за пределы горизонта своего мира, а потому ошибочно выдают свою, в общем-то, частную, интерпретацию за универсальное знание. Возможность аналитики создающей эту формацию системы дискурсов появляется только у тех, кто занимает место вне данной формации.

Из сказанного можно сделать важное для данного диссертационного исследования заключение, смысл которого развивается далее - в следующем параграфе. Объекты каждой конкретной культуры (иначе говоря, исторической, научной эпохи, дискурсивной формации и т.п.) функционируют как знание, которое порождается и трансформируется в ходе дискурса и благодаря ему.

Во втором параграфе «Неявное знание-дискурс» идет речь о том, что «невидимые», скрытые слои знания-дискурса, а в целом и язык как культурный феномен, в рамках (пост)структуралистских исследований, связанных с лингвистическим поворотом философской мысли 20 века, могут быть рассмотрены как историческое или культурное бессознательное.

Согласно М.Фуко, видимая часть дискурсивного пространства какой-либо эпохи или культуры включает множество самых разнородных и даже противоречащих друг другу дискурсов, что затрудняет его восприятие как некоего

единства. То, что делает их родственными друг другу, обозначается философом с помощью понятия «эпистема».

Эпистема - это неявное (мета)знание культурной эпохи, состоящее из свода предписаний и запретов, скрытым образом предопределяющих дискурс. Она определяет выбор стратегий деятельности, восприятие людьми действительности, характер их отношений друг с другом, выступает в качестве условия возникновения мнений и теорий. Это (мета)знание содержится в дискурсе и является реальностью внешней для индивида.

Реальность подобного рода структурирована, включает доминанты значения и смысла, которые подчиняют себе людей, находящихся в данном дискурсивном пространстве. Она формируется бессознательно и не поддается рационализации ни повседневному, ни даже теоретическому - в его классической версии — сознанию. Исследователи творчества М.Фуко используют для ее описания характеристики «историческое бессознательное» или «бессознательный интертекст».1

Итак, снова, как и в первой главе данной диссертационной работы, возникает необходимость соотнесения понятий бессознательного и неявного, но на новом материале исследования.

В диссертации отмечается, что понятие «бессознательное», введенное З.Фрейдом в терминологический аппарат психиатрии, получило в философской литературе очень широкую интерпретацию, приобретая в ходе нее понятийную многозначность и (относительную) неопределенность. Произошло расширение его предметной области. На базе новых интерпретаций возникли разные теоретические конструкты, приводящие, подчас к противоположным выводам. Почему?

Объяснение можно найти у самого М.Фуко. Он показывает, что стратегии дискурса и «решетки» понятий какой-либо эпохи связаны в целостность. Им соответствует общее историческое «а priori», они руководствуются единой эпи-стемой. Поэтому одно и то же понятие, формируясь, может стать источником разных комплексов идей. Есть вероятность и обратного: понятийный конструкт, уже созданный на базе одной методологии, может быть инкорпорирован в другую, способствуя появлению неожиданных суждений и выводов.

Диссертантка сочла необходимым, для более глубокого понимания идей М.Фуко, обратиться к К.Леви-Стросу, создателю концепцию культурного бессознательного. Известно, что французский этнолог значительно повлиял на фи-

' Ильин И.П. Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм. - М.: Интрада, 1996; см. также: Зотов А.Ф. Современная западная философия: Учебник. - М.: Высш. шк., 2001; Розин В.М. Два взгляда на природу власти (власть как психологический и институциональный феномен и как дискурс).// Право и политика. 2000. №3; Leitch V. Deconstructive criticism: An advanced introd. - L. etc., 1983.

лософский дискурс второй половины 20 века и, в частности, на становление идей самого М.Фуко.

Логика рассуждений К.Леви-Строса, также как и М.Фуко, приводит к выводу о том, что культура в целом или любая дискурсивная формация, выступающие как бессознательные хранилища смыслов-знаний, могут быть рассмотрены как реальность, внешняя по отношению к индивиду. Она содержит смысловые структуры, доминирующие над-индивидуальным сознанием, а потому подчиняющие его себе.

Так, М.Фуко приходит к идее «власти-знания». Последняя находит логическое развитие и теоретическую аргументацию в концепции дисциплинарного общества.

Воля к знанию имеет имплицитный характер, но может быть эксплицирована и артикулирована как воля к истине. Однако всякая истина относительна. Она не является всеобщей и универсальной идеей, но навязывается сознанию, заставляя его мыслить схемами, руководствоваться даже иллюзиями и заблуждениями. Поэтому познание, ориентированное на методологию «археологии» (и «генеалогии») знания, должно совершать «редукцию» по отношению к этим схемам и ложным представлениям, вскрывать слои знания-дискурса, связанным с эпистемами, и только таким образом приходить к объективному познанию исторического процесса.

Третья глава «Неявное знание в практиках повседневного взаимодействия», состоящая из двух параграфов, посвящена еще одной составляющей повседневного мира - практикам социального взаимодействия, определению того, как связаны когнитивные (в их неявном существовании) и практически-поведенческие комплексы повседневности.

В первом параграфе — «Неявное знание и становление социальных качеств индивида» - раскрывается роль неявных знаний в формировании личностного Я, приобретении индивидом необходимых социальных свойств и характеристик, способности исполнять социальные роли, быть полноценным участником повседневных практик взаимодействия.

Автор диссертации полагает, что неявные знания, дискурсы и повседневные взаимодействия представляют собой части или стороны мира повседневности. Они существуют во взаимополагании друг друга и могут рассматриваться в их относительной автономности только в теоретическом анализе.

В первой главе раскрывались характеристики когнитивного комплекса повседневности самого по себе, во второй фокус внимания был сосредоточен на взаимосвязи неявного знания, языка и дискурса. Теперь возникает необходимость исследования того, как укореняется повседневное знание в бесконечно разнообразных поведенческих формах и практиках взаимодействия, каким образом оно фиксируется в них и с их помощью транслируется.

Для этого целесообразно использовать, прежде всего, материалы и выводы достаточно широкого спектра подходов, составляющих феноменолого-интеракционистское направление в социальной философии и социологии. Фо-

кус анализа явлений и процессов социальной реальности, избираемый представителями символического интеракционизма, социальной феноменологии, социологии знания, этнометодологии, а также близких им концептуальных стратегий и проектов, сориентирован на повседневные взаимодействия индивидов и процессы означивания, смыслополагания и интерпретации, задающие параметры социальной реальности. Социологи данных школ и течений особое значение придают знаниевым контекстам повседневности. В качестве своей основной задачи они усматривают обнаружение базисных структур понимания, позволяющих индивидам взаимодействовать, воспринимать других людей и мир в целом как нечто понятное и предсказуемое.

Теоретиков рассматриваемого направления отличает уверенность, что такое явление как общество не существует вне составляющих его индивидов, являющихся мыслящими, волящими и действующими существами. Поэтому им важно знать, как происходит формирование таких существ, с помощью каких механизмов.

Исходя из требований единства исторического и логического подходов к исследованию любого развивающегося явления, а теоретическая мысль является именно подобным процессом, автор диссертации обращается, прежде всего, к символическому интеракционизму. Это течение является наиболее ранним по отношению к вышеперечисленным (возникает на рубеже 20-30 годов 20 века). Кроме того, именно у предшественника символического интеракционизма Ч.Кули и ярчайшего представителя этого течения Дж.Г.Мида можно, пожалуй, впервые найти достаточно развернутое представление о том, что впоследствии концептуализируется с помощью понятия «неявное знание».

В данном параграфе осуществляется анализ концепций «зеркального Я» Ч.Кули и «обобщенного другого» Дж.Г.Мида. Показывается, что в работах ученых неявное знание индивидом того, как он воспринимается другими людьми, каковы их реакции и оценки его образа мыслей и действий, каковы социальные смыслы и символы, его умение взглянуть на себя со стороны становятся важнейшими конституирующими элементами социальной самости, то есть индивидуального (социального) Я.

.Ярким исследователем проблемы формирования социальных качеств индивида является американский социолог середины и второй половины 20 века И.Гофман. В данном параграфе внимание автора диссертации сосредотачивается на его концепции «управления впечатлениями» (а в следующем параграфе на фреймовом анализе).

В изображении американского социолога общество становится похожим на театр, люди - на актеров, исполняющих роли. Пытаясь произвести впечатление, они в своем исполнении ролей оказываются вынужденными опираться на некие генерализованные представления о порядке взаимодействий. Но эти представления, ожидания, интерсубъективные договоренности об определенном способе поведения далеко не всегда отчетливо выражены и не обладают эксплицированной формой. От того, насколько индивид сможет приобщиться к ним в ходе социализации и

освоить неявное знания структур повседневности зависит очень многое в плане его социальной адаптации и, обретения и сохранения идентичности, успешного самовыражения. Дополняя размышления классиков социологии, диссертант отмечает, что неявное знание формируется не только миметическим путем или внерадио-нальным усвоением социальных норм. Будущее неявное знание возникает и путем обычного воспитания, когда ребенку разъясняют и сознательно показывают, как дано себя вести и от кого каких реакций можно ожидать. Такое знание, сначала будучи явным, затем погружается в «нижние пласты» внутреннего мира и переходит в неявную форму, также, как формируется двигательный навык или нравственная привычка. Поэтому в практической житейской ситуации оно выступает как неявное, воздействуя на индивида из своего скрытого состояния.

Из анализа работ И.Гофмана проистекает вывод, что условием достижения подобных целей становится знание «порядков интеракции», умение предвидеть взаимодействия, которые еще даже не случились, - то есть до их осуществления. Участники интеракции должны знать «правила участия», «контуры вовлеченности» в ситуацию взаимодействия.

Все это говорит о высокой значимости неявных знаний, о том, что они играют важную роль в практике повседневных взаимодействий и что без овладения ими индивиду очень трудно, если не невозможно, стать полноценным участником таких взаимодействий.

Второй параграф «Неявное знание в динамике повседневности» посвящен анализу общего и особенного в понимании крупнейшими представителями социальной теории природы неявного знания структур повседневности, его интерактивной роли в воспроизводстве этих структур и, даже, в их конструировании.

В данном параграфе повседневность рассматривается как пространство, в котором люди «что-либо делают»: ведь их жизнь состоит из свершения поступков, постановки и деятельного достижения целей, побуждений других людей к действию, ожиданий, ответов на чужие ожидания, из общения, коммуникаций и т.п. В связи с этим возникает необходимость исследования того, как используются неявные знания повседневного мира в практике взаимодействий людей между собой, в динамике повседневных ситуаций, в коммуникационных связях, из которых, собственно, мир повседневности и состоит.

Социальные философы и социологи феноменолого-интеракционистского направления (А.Щюц, ПЛ.Бергер и Т.Лукман, А.Сикурел, Г.Гарфинкель), и даже ученые, ориентированные структуралистски, но пытающиеся все же преодолеть полярности объективизма и субъективизма (И.Гофман, П.Бурдье), близки в тех оценках, которые они дают феномену неявного знания. Пожалуй, общим моментом их подхода является отношение к неявному знанию повседневной жизни как к важнейшему ингредиенту оснований социальности как таковой, условию возможности людей действовать сообща, понимать друг друга. Ученые раскрывают тот набор когнитивных генерализаций, который используют люди, стремящиеся поддержать социальный, прежде всего, повседневный мир в порядке, утвердиться в этом мире.

В качестве отправной точки анализа неявных знаний представители современной социальной теории берут предположение о том, что существуют базисные правила, допущения, культурные образцы, принципы организации деятельности, которые характеризуют и даже конституируют социальную группу или сообщество. Они определяют рамки и степень допустимости или желательности того или иного поведения, выступают в качестве оснований заключений и действий, на которые люди опираются в своих повседневных делах.

Такое знание представляет собой определенную матрицу. Она позволяет воспринимать бесконечное количество единичных событий, давать им наименование, классифицировать, типологизировать и т.п.

Оно придает взглядам людей на многие проблемы, их суждениям и решениям однозначность, гарантирует снижение проблемности интеракций и коммуникаций. Оно является тем, что используют члены общества как само-собою-разумеющееся и становится основой привычного мышления.

Однако социальные теоретики, идеи которых рассматриваются в данном параграфе, являются яркими представителями (а многие из них и основателями) различных школ и течений. Своеобразие их концепций находит выражение в специфичности подходов к осмыслению природы неявного знания, его форм И составляющих элементов, его способности определять взаимодействия, участвовать в тех процессах, которые определяют облик повседневного мира. В диссертации осуществляется анализ этих особенностей.

В ходе данного анализа выясняется, что современной социальной философией и социологией создается очень сложная теоретическая модель неявного знания. Она включает описание различных его видов и типов. К ним относятся:

- выделяемые А.Щюцем «паттерны» (образцы действий), «схемы референции» или «соотнесения» (выстраивающие координаты, позволяющие ориентироваться в социальном пространстве), «рецепты» (знания, позволяющие достигать при минимальных усилиях наилучших результатов), «типизации» (фиксирующие единообразие);

- изучаемые Г.Гарфинкелем установки, «фоновые» ожидания, «фоновые системы уместностей»;

- открываемые И.Гофманом фреймы («рамки» взаимодействия, его структуры, формы, обладающие имплицитным, а не только эксплицированным бытием);

- исследуемый П.Бурдье габитус (неявное знание, складывающееся на основе интериоризации внешних социальных структур и формирующее ментальные и телесные предрасположенности понимания и действия).

Следует подчеркнуть, что суть дела заключается не в описании неявного знания в разных терминах, а в вычленении его онтологической многомерности и полифункциональности.

Социальные аналитики отличаются разным пониманием природы и характеристик социальной реальности, механизмов ее воспроизводства и развития. Но именно разность подходов позволяет им открыть и описать различные

виды и функции неявного знания, на которое опирается индивид в динамике повседневных взаимодействий.

В частности, социальной феноменологией выделяются такие функции как типизация, ориентация на образцы или предпочтения, - ведь А.Щюц стремится понять, как возникает коллективная разделяемость знаний, снимающая субъективность, единственность и особость видения человеком мира и задающая общность восприятия.

В социологии знания, представленной идеями П.Л.Бергера и Т.Лукмана, акцентируются моменты вовлеченности неявного знания в процессы конструирования людьми общества.

Этнометодология (в лице Г.Гарфинкеля и А.Сикурела) фокусируется на исследовании функции обеспечения «правильности» интеракции.

Автор диссертации показывает трудности, с которыми столкнулось фе-номенолого-интеракционистское направление в своих исследованиях мира повседневности. Они связаны, прежде всего, с проблемой методологической корректности этих исследований, со сложностью определения границы, отделяющей субъективистский подход от релятивизма.

В качестве теоретиков, стремящихся преодолеть многие трудности социального анализа посредством снятия оппозиции объективистского и субъективистского подходов, рассматриваются И.Гофман (его анализ фреймов) и П.Бурдье (концепция габитуса)..

В заключении подводятся основные итоги диссертационной работы, намечаются перспективы дальнейшего изучения данной проблемы.

По теме диссертации опубликованы следующие работы:

В изданиях перечня Минобрнауки России:

1. Боголюбова С.Н. Неявное знание в динамике повседневности//Известия высших учебных заведений. Северо-Кавказский регион. Общественные науки, 2007, №5, 0,4 п.л.

Другие издания

2.Боголюбова С.Н. Неявное знание ( анализ структур повседневности). Изд-во РГСУ, 2007, 0,9 п.л.

3. Боголюбова С.Н. Специфика неявного знания в структуре повседневности // Материалы Международной научно-практической конференции

« Строительство - 2007». Ростов-на-Дону, Изд-во РГСУ,2007, 0,1 п.л.

4. Боголюбова С.Н., Золотухин В.Е. Современная пресса : нарушение фрейма // Вестник российского философского общества, 2007, № 2, 02 п.л.( 0,1 п.л.)

ь

Подписано в печать 18. 02. 2009. Формат 60 х 84 /16. Ризограф. Бумага белая. Уч. - изд. л. 1,2. Тираж 100 экз. Заказ №

Редакционно-издательский центр РГСУ.

344022, Ростов -на- Дону, ул. Социалистическая , 162.

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора философских наук Боголюбова, Светлана Николаевна

Введение.

Глава 1. Повседневность — предмет социальной теории.

1.1. Классический дискурс повседневности.

1.2. Понимание повседневности как концепции «я».

1.3. Повседневность и категоризация социальности: акт распознавания.

Глава 2. Алгоритм повседневности в социальном самоопределении.

2.1. Практическое и теоретическое знание как процедуры социального сравнения.

2.2. Повседневность: пределы идентификационных интерпретаций.

2.3. Идентичность в тематизации обыденного сознания.

Глава 3. Социально-ориентационные смыслы повседневности

3.1. Альтернатива интерсубъективности - конструирование идентичности.

3.2. Архаизация в контексте повседневности: идентификационный ретреатизм.

3.3.Структуры репрессивного знания и тотальность идентичности.

Глава 4. Повседневность и идентификационные стратегии.

4.1. Язык повседневности в контексте субъективной реальности идентичности.

4.2. Повседневность: логика рутинизации и обновления.

Введение диссертации2011 год, автореферат по философии, Боголюбова, Светлана Николаевна

Актуальность темы исследования. Современную эпоху социолог 3. Бауман называет «веком поиска идентичности»1. За этим5 тезисом скрывается разнообразный мир устремлений, мотиваций и целей, преследуемых людьми в повседневной жизни. Хотя идентичность является объектом социально-научной рефлексии и не относится к традиционным, обыденным формам познания и основанным на них практиках, истоки идентичности следует искать в различных видах практического сознания. Не случайно 3. Бауман замечает, что интерес к идентичности вызван изменениями повседневности, а английский мыслитель Э. Гидденс усиливает эту интонацию ссылкой на то, что современный мир кажется человеку ускользающим на основании того, что он не может выработать устойчивый дискурс повседневности, а его обычные представления не выдерживают испытания перед напором перемен.2

Идентичность выступает не просто срезом обыденного сознания, связанным с процедурой самоопределения человека в мире. Она является способом познания мира на основе притязаний и ожиданий, а также имеет социально-ориентационную составляющую, связанную со стратегиями повседневного поведения человека. Именно в жизненной среде, вроде бы, в рутинных практиках человек хотя и обходится без рефлексии в той или иной проблемной ситуации, однако образ «я» или «мы» является конституирующим в системе социальных отношений, в выходе на реконструкцию форм социальности. Попытка отделить идентичность от повседневности, по сути, приводит к разрыву сравниваемых феноменов.

Российское общество сегодня представляет достаточно очевидное проявление кризиса идентичности, так как ментальные структуры повседневности не столько отражают массовые практики, сколько связаны

1 Бауман 3. Индивидуализированное общество. М., 2002. С. 191.

2 Гидденс Э. Ускользающий мир. М., 2004. С. 29. с социально-апробированными формами идентичности, пусть и не носящими когнитивного смысла, или не связаны с внедряемыми в массовое сознание социальными дискурсами.

В качестве проблемы исследования, идентичность показывает свои неявные стороны тем; что уходит в сферу выбора^ личности. При разнотипности и гетерогенности человеческого сознания, его укорененности в многоликости повседневности, идентичность легитимируется» исключительно в формах неэксплицируемого самоопределения. Внешне иррациональный выбор на самом деле вполне укладывается в ситуативную логику, в логику повседневности.

Не трудно видеть, что повседневность как конструирование идентичности занимает особое место в жизни человека, потому что именно с позиции самоопределения он и оценивает, и воспроизводит структуры повседневности как на уровне обыденного сознания, так и повседневного поведения. Без исследования идентичности в контексте повседневности трудно выявить реальные тенденции формирования общероссийской или региональной идентичности. В этом «незримом» споре побеждает повседневность, потому что с ее помощью идентичность становится привычным хабитуализированным феноменом жизни человека. Восходящие формы идентичности могут восприниматься* как репрессивные, принуждающие, и связаны (являются схемами) с социокультурной детерминацией личности.

Благодаря идентичности личность выстраивает обыденную картину мира, где иррациональные или рациональные компоненты находятся» в неразрывном единстве3. В конечном счете, идентичность является тем пространством, в котором происходит саморегуляция личности, ее самосознание. Трудно представить, что повседневность пластична под влиянием тех или иных идентификационных проектов.

3 Касавин И. Т., Щавелев С.П. Анализ повседневности. М., 2004. С. 64.

На наш взгляд, разработка идентичности в российской литературе приняла условно социологизаторский характер и в большей степени характеризуется переносом, заимствованием, рецессией зарубежных парадигм идентичности. Не отрицая их позитивного» влияния на развитие теории идентичности, отметим, что и парадигма российской литературы содержит немало эмпирического и- требующего теоретического осмысления'массива о жизни простого человека, о его идентификационном поведении. К такому выводу приводит само состояние российской социальной мысли. И дело не в том, чтобы взять, условно говоря, концептуальный реванш, а в проблеме выработки определенного представления об идентичности на основе социальных и социально-философских исследований по этой теме.

Рационально-сциентистская, психологическая, когнитивная модели идентичности описывают повседневность в проекции заданных теоретических параметров и отказывают ей в праве быть базовой матрицей идентичности. Если мы исходим из многомерности повседневности,4 идентификационная проблематика, таким образом, обогащает наше исследовательское поле и содержит немалый социально-практический интерес.

Степень научной разработанности темы. Несмотря на то, что социальное и социально-гуманитарное знание представляет разнообразие подходов по осмыслению идентичности, очевиден разрыв между идентичностью и повседневностью, хотя и схожими, но не однотипными социальными феноменами. В качестве причины можно назвать то, что повседневность воспринимается как рутина, как привычный мир вещей; идентичность же связана с уверенностью в будущем, с социальной динамикой, с изменением, преодолением сопротивления реальности повседневности.

4 Касавин И.Т., Щавелев С.П. Указ. соч. С. 70

В понимании идентичности заложена идеяг модернити, выражающаяся в том, что мир и есть превращение «вещей в себе» в «вещей для нас»»5. Мир в движении-показывает хрупкость и непрочность вещей, которые требуют для компенсации страха, тревоги и беспокойств^ веры в совместно'построенные надежные институты, с которыми человек может уверенно согласовывать свои долгосрочные планы и действия, иными словами, идентификации с определенными социальными формами6.

Таким образом, социально-философская традиция идентичности требует переосмысления постулата модернити, согласно которому идентичность связывается с «разумностью» субъекта, интерпретации идентичности не как чисто проективного, динамичного состояния, того, что люди свободно могут творить себя, будучи наделенными разумом, а того, что в самой плотной, казалось бы, не дающей зазора для инициативы, реальности генерируется- идентичность, что повседневность вовсе не означает предписанной принадлежности, что она является результатом усилий от человека и требует не просто присоединения, адаптации, а использования новых возможностей и права к самоопределению, поиска места во вновь создаваемой реальности.

Современная российская социально-философская мысль включила в свое научное поле повседневность после господства историко-материалистического воззрения, в котором повседневность упоминалась как обыденность сознания, как низший уровень в структуре общественного сознания. Несмотря на определенные достижения, связанные с диалектикой личного и общественного, на первый план выступали социально-психологические аспекты этой тематики, когда обыденное сознание преподносилось как отсталое, фрагментарное, но доступное для совершенствования и контроля со стороны научной (идеологической) теории.

5 Бауман 3. Индивидуализированное общество. С. 178.

6 Там же.

Исследование повседневности как реальности было заложено еще в религиозно-философской традиции, но философской рефлексии она подверглась в работах об экзистенциализме М. Хайдеггера, этнометодологии А. Щютца. Аналитика повседневности имеет сложную структуру, ее культурно-символическое значение определяется1 тем; что она выходит за собственные пределы, формирует пространство коммуникации, т. е. является незамкнутой. Такой исследовательский лейтмотив позволяет не просто рассматривать повседневность как прочный жизненный каркас, а определяет ее направленность на систематизацию обыденных условий и событий жизни, что характерно для позиций К А. Абульхановой-Славской и А. Бесковой. В работах Л.П. Буевой, JI.A. Микешевой, М.Ю. Опенкова рассматриваются значение повседневного бытия и его влияние на жизненную судьбу личности. В этом смысле позиции И.А. Бутенко раскрывают особенности повседневности, которая не отделена фильтрами от научного познания, а проникает в высокий рефлексивный слой, иными словами, заставляет мыслить штампами и образами повседневности.

Данные разработки легитимировали возможности исследования идентичности в ее реальных профанных основаниях, что подтвердило их в I объемном социологическом исследовании обыденного сознания H.H. Козловой, творчески применившей дискурс классификации и оценки для социологической интерпретации повседневности. Рассматривая проблемы детерминации обыденного сознания, его укорененность в общественном бытии личности, Л.И. Насонова, Е.В. Золотухина-Аболина раскрыли соотношение рационального и ценностного в человеческом сознании, что выявило первичность обыденности по отношению к другим формам сознания и прежде всего в сфере возможности формирования идентичности.

В работах В.В. Маркова, Г.Л. Турчинского, С.П. Щавелева анализ типов рациональности, хотя и характерных для повседневности, привел к 7 выводам о связующем характере обыденного сознания, о» возможности расширения понимания идентичности за счет включения в нее феноменов, которые, казалось бы, являются предметом специального научного-познания.

В понимание идентичности важный вклад внесли Л.Г. Гуслякова, И.Т. Касавин, Е.И. Кукушкина, Л.Б. Логунова, Е.В. Шевцов, которые рассматривали обыденное сознание как способ духовно-практического освоения мира, тем самым не только расширив, переинтерпретировав гносеологический и онтологический аспекты повседневности, но и связав, переопределив их в контексте структур повседневного опыта.

Исследование идентичности в постсоветский период во многом определялось социологической проблематикой, но работы Б.И. Грушина, Ю. А. Левады (исследование простого мира, простого советского человека) позволяют надеяться, что мир повседневности может быть пространством идентификационных интерпретаций, что в повседневности конструирование идентичности определяется не только возвышенными мотивами и, что повседневность имеет значение не только в индивидуально-личностном аспекте идентичности, рассматриваемом символическом интеракционизме и феноменологии, но и вступает в действие на групповом уровне, где, казалось бы, преобладают структурные подходы.

Значимый исследовательский интерес представляют работы исследователей гуманистического направления (Ю.Г. Волков, В.Е. Кемеров, Н.И. Лапин, B.C. Малицкий), для которых повседневность является источником плюралистичности образов реальности и служит стремлению индивида сконструировать смысл своего «я», создать образ общественной реальности.

Хотя изменения социальных идентификаций рассматриваются прежде всего в масштабах общества, повседневность выявляет проблему интеграции, солидаризации или разделения людей по принципу «мы-они». 8

Неверно толковать, как пишет 3. Бауман, что именно в повседневности заложена эта дихотомия, что подтверждается исследованиями Л.Б. Брусиловской, Э.А. Орловой, C.B. Оболенской, B.C. Степина.

Несмотря на то, что в большей степени даются культурологические и социологические экскурсы в сферу идентичности^ проекция повседневности в социально-философском смысле таит в себе возможность переопределения идентичности как формы самоопределения, связанной с повседневностью тем, что французский мыслитель И. Бурдье называет жизненным габитусом. Данная методологическая трансформация ведет к включению в проблематику идентичности, как пишет Д.П. Данилова, исследование аффективных общностей, вживание в чувствование, в идентичность.

Объяснение феноменам множественности идентичности в современном мире, а также механизмов самоидентификации, конечно, требует осознания социальной категоризации и социального сравнения, а также «раскодировки» неопределенности повседневности, подвергаемой различным идеологическим и социальным влияниям, конструируемой как мир вынужденного индивидуализма (У. Бек). Реально повседневность связывается с пространством социального самоопределения человека, в котором внешнесоциальные формы направлены на культивирование пассивности жизненного существования и требуются немалые интеллектуальные усилия, чтобы выйти за рамки привычного и определить себя во взаимодействии с другими.

Идентичность формируется двойственно: будучи социальным субъектом, индивид вырабатывает свое «я», но вместе с тем идентичность интерсубъектна, на что указывают символические интеракционисты, рассматривая структуры повседневного мышления. В целом российская5 социально-философская мысль определяет идентичность в двух измерениях:

• в использовании традиционных социологических (когнитивного, психологического, феноменологического) подходов, которые исходят из концепции «я» в формирующейся повседневности;

• в переносе структурного подхода, который рассматривает идентичность как результат воздействия категоризации мира, включения, в определенные социальные структуры.

Заслуживает внимания социально-конструктивистский подход П. • Бергера и Т. Лукмана, в котором идентичность является инструментом конструирования реальности повседневного мира. Российские исследователи в той или иной степени пользуются рассмотренными подходами, впрочем, не освободившись, в некотором смысле, от представления о повседневности как низшей формы бытийственности, а также повседневном сознании как простой по отношению к научному познанию.

Принимая во внимание подобные сциентистские «издержки», можно сказать, что наиболее плодотворным для исследования идентичности как конструкта повседневности можно считать социально-деятельностный подход, трактующий идентичность как способ самоопределения и самоутверждения личности или группы в коридоре имеющихся возможностей, условий повседневной жизни через интернализацию смыслов и категорий, позволяющих воссоздать концепцию своего «я» по сравнению с другими, а также реконструировать окружающий мир сообразно собственному идентификационному выбору.

Обозначая непреодоленность разрыва между макросистемными подходами, трактующими идентичность в контексте доминирования базовых идентификационных матриц, и подходов, исходящих из приоритета повседневности, приоритетности узнаваемых образцов самоопределения, можно сказать, что принципиальное научное решение осмысливаемой проблемы может располагаться в модели социальной интерсубъектности, воспроизводства индивидных форм социальности,

10 требующих анализа структур повседневности как поля идентификационных интерпретаций.

Цель диссертационного исследования состоит в социально-философской рефлексии идентичности в контексте повседневности как пространства, конфигурации социальных отношений, в которых индивиды, группы, институции самоопределяются на основании форм воспроизводства и производства социальности. Она определила следующие исследовательские задачи:

- раскрыть идентичность в классическом дискурсе повседневности;

- определить отношение к идентичности в интерактивистской интерпретации повседневности;

- проследить эволюцию понятий и взглядов на идентичность в постнеклассической философской мысли;

- концептуализировать понятие идентичности в практическом и теоретическом знании как процедурах социального сравнения;

- охарактеризовать повседневность как пространство идентификационных интерпретаций;

- выявить сущностные черты повседневности на основе процедуры тематизации обыденного сознания;

- раскрыть смысл идентичности через интерсубъективность разумности;

- проанализировать процесс архаизации идентичности как способа жизненного освоения «незнакомого» мира в формировании структур повседневности;

- выделить тотальность образа идентичности в структурах «репрессивного» знания;

- исследовать язык повседневности в контексте идентификации индивида, включенного в определенные схемы жизнедеятельности;

- изучить логику рутинизации и обновления повседневности в системе жизненных миров личности как идентификационной проективности.

Объектом исследования является* повседневность как социокультурное* пространство, конфигурация социальных взаимодействий, в которых индивид действует в контексте обретенного социального опыта, «телесных» и культурно-символических дискурсивных практик, схем жизненной классификации.

Предмет исследования составляет идентичность как способ самоутверждения, самореализации индивида в мире повседневности, принятие человеком его позиции в социальном пространстве через определение его «малого» мира к «большому» обществу.

Гипотеза исследования заключается в том, что( идентичность, как акт самоопределения индивида, является способом включения в повседневность на основе освоения рутинных форм, примирения с обстоятельствами или преобразованием структур повседневной жизни, расширения жизненного мира вследствие выбора наступательной жизненной стратегии через самоопределение как желаемого жизненного проекта. В" акте самоопределения содержится актуализация личного опыта и опыта группы ближних, ориентированных на опривычивание или создание адекватных форм малого мира. Идентичность формируется как способ самоутверждения личности на основе алгоритмизации социальной жизни, которая использует знание повседневности в процессе легитимации притязаний и намерений по отношению к «другим», к «большому» миру.

Теоретико-методологическую основу исследования представляют фундаментальные категории и принципы социальной философии: сознание, обыденное сознание, сознание рациональное/иррациональное, повседневность, идентичность.

В работе активно используются принципы системности, гносеологические стандарты классической философской мысли, а также

12 концепция постнеклассической рациональности. Большое внимание уделено положениям и выводам, содержащимся в работах российских исследователей: С.П. Щавелева, И.Т. Касавина, H.H. Козловой; а также концепциям современных зарубежных авторов: П. Бурдье, 3. Баумана, У. Бека, Э. Гидденса; Ю. Хабермаса, содержащим фундаментальные положения о социальной капитализации, индивидуализации жизненного мира, алгоритмизации социального действия, интерсубъектной рациональности. При этом операционализируются процедуры сравнительного анализа, а также социальной интерпретации и понимания.

Научная новизна исследования. В диссертации проводится социально-философский анализ инновационной темы идентичности как способа самоутверждения и самореализации человека в контексте реконструкции и конструирования повседневности, что находит воплощение в совокупности результатов, отличающихся новизной:

- проведен анализ классического дискурса повседневности, позволяющий рассматривать идентичность как надповседневную бытийственность индивида, идеальное, организованное, упорядоченное начало по отношению к фрагментарности, разорванности, дискретности и непросвещенности повседневности, что дает возможность осмыслить идентичность как категорию рационального познания, определяющего разрыв между повседневностью и идентичностью в классической философской традиции по сравнению с социальным конструктивизмом, относящим феномен идентичности к сфере описания постклассической философии;

- предложена интерпретация идентичности в интеракционистской парадигме повседневности, что связано с преодолением формулы противопоставления повседневности идентичности через выявление диалектики «я» и «мы» в обмене социально значимыми смыслами, что указывает на выявление в идентичности интерсубъектной направленности, означающей снятие «низшего» статуса повседневности, придающего

13 идентичности спонтанный, импульсивный характер, что является шагом по сравнению с культурологическими моделями, сводящими повседневность к социальной игре, имеющей такой же статус, как и познание, но не дающей выхода на осмысление идентификационных конструктов; прослежена эволюция взглядов- на идентичность» в постнеклассических интерпретациях повседневности, что связано с критикой логоцентризма! философской традиции, отклонением роли философского метанарратива в формировании идентичности, представлении идентичности как процесса постоянного изменения личностных смыслов и принятия демонстративных образцов, тем самым утраты смысловых и онтологических оснований идентификации, что определяет критику постмодернистских трактовок идентичности, фиксирующих ускользающую идентичность в контексте распада логоцентристских схем и преобладания нарративов, релевантных по смыслу стилей самоопределения; рассмотрено становление идентичности в контексте практического и теоретического знания, определяющего разновекторность модели идентичности как способа стереотипизации действительности и идентичности как проективной деятельности, направленной на получение жизненного «приза», что является шагом по сравнению с концепциями идентичности, трактующими ее только в сугубо адаптивном значении; охарактеризована повседневность как пространство идентификационных интерпретаций, дающих возможность сравнивать жизненные позиции индивидов на основании их социального опыта и жизненных траекторий, а также институциональных условий их жизнедеятельности, что вносит инновационность в понимание идентичности как формы самоопределения социального индивида в повседневности; раскрыт смысл идентичности через тематизацию обыденного сознания, т. е. через включение в идентичность личностно

14 ориентированного опыта, направленного на конструирование малого мира;, дающего возможность компенсировать или амортизировать, внешние негативные влияния, что содержит приращение знания по сравнению - с концептуализацией; идентичности в контексте базовых идентификационных матриц;

- раскрыта- логика конструирования- идентичности через интерсубъективность, предписывание' идентичности способности к взаимопониманию, что связано с разделением структуры знания и структуры действия; идентичности как инструмента достижения целей и идентичности как способа вхождения в коммуникацию, что является определенным шагом по сравнению с определением идентичности в рамках теории схизмогенезиса;

- выявлен дискурс архаизации повседневности, определяющийся дефицитом или неадекватностью существующих идентификационных матриц и являющийся; способом традиционализации повседневности как, тотальности, противостоящей; разрушительным или нежелательным воздействиям, и воспроизводящий жизненные алгоритмы, что позволяет определить архаизацию не просто как повторение, уход в прошлое, а как способ сохранения самости в условиях неожиданных перемен;

- показана роль репрессивного знания, языка официального дискурса, инклюзируемого в повседневность с целью воздействия на жизненные миры, и выбор идентичности как программы приведения: индивида к усредненному состоянию, что является определенным шагом в осмыслении идентичности по сравнению с самоотречением или игрой: в идентичность, позиционируемой постмодернистской критикой репрессивного знания;

- выявлена роль языка повседневности в формировании идентичности на индивидуально-личностном и групповом уровнях, содержащей схемы классификации и оценки явлений повседневности с целью объективирования социального опыта и соотнесения с практиками и

15 диспозициями в социальном пространстве в отличие от концепции демонстрационной идентичности или модной идентичности, принятой в концепции неопределенности современного мира; раскрыто значение жизненных миров личности в. контексте рутинизации и обновления повседневной деятельности индивида, что определяет роль идентичности как основного смыслообраза жизненных установок индивида и выявляет влияние на выработку идентификационных схем и образцов, способов и рецептов решения жизненно практических проблем, что связано как с критическим отношением к классической элитарной концепции идентичности, так и с концепцией социального спонтанеизма.

На защиту выносятся следующие положения:

1. Классическая философская мысль, исходя из понимания повседневности как низшего среза бытия, акцентирует внимание на эмпирической данности, повторяемости, усредненности повседневности, которая не содержит высоких смыслов и соотносится со сферой рассудочности, что ставит препятствия для самоосознания индивидом повседневности как имеющей идентификационные смыслы. Повседневность воспринимается как вязкость, рутина, способная дать индивиду приспособительные акценты, но не направленная на осознание «я» или значимости,, «других» и имеющая смысл в придании жизни человека ритуализированности и инерционности.

2. Интеракционистская модель повседневности выдвигает на первый план интерсубъектный, социально-конструирующий смысл повседневности, трактуя ее в рамках значимого «я». В этом смысле возникает множество идентичностей, которые носят эквивалентный по отношению друг к другу характер, и существует риск эклектизации идентификационного выбора. В рамках дуализма повседневности и интеракции повседневность выступает как процесс раздвоения индивида, становление сознания своего «я» как доминантного по отношению к

16 другим» и осознание «других» как ограничивающих собственное жизненное пространство. Концепт интеракционизма содержит интерпретацию повседневности как поля социальных взаимодействий, что является следствием индивидуации, конструирования объяснительных, легитимирующих и нормативных смыслов повседневности.

3. Повседневность становится предметом философской'рефлексии в постнеклассической традиции, ей предписывается конституирующее-значение в жизни человека и обретение социальной уверенности. Трактовка повседневности релятивизируется и связывается с утратой человеком целостности, онтологических основ бытия индивида, что делает идентичность обреченно фрагментарной и ненаправленной на акт самоопределения. Распознание индивида в повседневности мыслится как процедура самодетерминации, воспринимается преимущественно фатально, хотя и акцентируется внимание на случайности выбора, возникающего в процессе коммуникативного действия. «Множественность» выборов осложняет или делает неисполнимым самоопределение как инвариантность существования, что связывается с недифференцированностью, децентричностью повседневности.

4. Исходя из того, что повседневность воспроизводит структуры практического знания, алгоритмы действительности и, в этом смысле, противостоит дискурсивному знанию, идентичность закрепляется на уровне дискурсивного знания, в повседневности обнаруживаются первичные условия и признаки легитимации «малого» мира, основанной на социально нерефлексированном знании. За идентичностью закрепляется возможность выхода из повседневности, в то время как практическое знание удерживает идентичность в рамках обыденности, адаптирует идентификационные значения к тривиальностям повседневности и нацелена на извлечение из идентичности жизненной пользы, что показывает риск раздвоения образа повседневности в утилитаристской и неоромантической интерпретациях идентичности через призму дихотомии практического и теоретического знания.

5. Повседневность, как пространство идентификационных интерпретаций, измеряется позициями индивида в повседневности, образами восприятия и оценки повседневности и связанных с ней жизненных перспектив; с жизненными намерениями, которые реализует индивид для изменения собственных жизненных траекторий. С фазой перехода от жизненной инертности к изменениям связывается переоценка повседневности и в пространстве повседневности выявляются различные идентификационные тенденции, которые могут носить компенсаторный или мобилизующий характер. Сложность состоит в том, что в повседневности человек склонен рождаться как бы заново, что часто отодвигает на второй план идентичность как результат социальной рефлексии, возвышающейся над повседневностью. Поскольку пространство повседневности конструируется в процессе присвоения индивидом «собственной» природы, то идентификационный выбор может осуществляться посредством либо реализации жизненных стратегий в соответствии с целями жизнедеятельности, либо имитации деятельности через принятие демонстративных идентичностей.

6. Тематизация обыденного сознания представляет процедуру теоретической рефлексии, создания проблемных ситуаций вокруг, вроде бы, очевидных, не поддающихся аналитике, аксиом здравого смысла. Выбор идентичности либо порождает уровень социальной рефлексии, либо ведет к утрате тематизации повседневности. Тематизация повседневности, ее пропуск через теоретическое сознание и личностный опыт индивида происходит на основе самооценки и представления о других. Идентичность предлагает конкретный образ повседневности, тем самым отторгая или принимая повседневность либо как основную форму социальности индивида, базовую структуру жизнедеятельности, либо как навязываемый образ жизни, определяемый конструктами официального порядка.

7. Конструирование идентичности в рамках интерсубъективности выступает как процесс трансформации индивида, преследующего инструментальные цели через самоопределение как участника коммуникации, для которого идентичность является условием взаимопонимания других и персональная самотождественность становится, частью социальной интегрированности. В условиях повседневности, которая являет череду локальных, ситуативных, переходных состояний, субъекты коммуникации нацелены на поиск возможностей для достижения взаимопонимания в рамках самого процесса коммуникации, взаимозависимости коммуникативных актов как «удержания» повседневности, сохранения жизненных миров, отношений в малых группах, способных к достижению относительной гармонии между контрастными смыслами идентификации.

8. Архаизация в контексте повседневности означает, что в условиях идентификационного кризиса, отсутствия базовых идентификационных матриц усиливается вынужденная самостоятельность индивида в поиске смысла повседневности, и традиция (изобретенная или реальная) является той основой, которая непосредственно определяет принадлежность индивида к той или иной группе в условиях общности. Архаизация не означает возвращения в прошлое, а характеризует возможности индивида предъявить жизненные претензии в условиях незнакомой действительности, в сложностях хабитуализации, пользуясь прежде всего типовой процедурой «мы-они». Архаизация может включать различные исторические воспоминания, но представляет их реконструкцию в условиях действительности, связанную с расширением возможностей понимания мира, и определяется зонированием индивида, структурированием повседневности индивидом, его способностью нести ответственность за собственную жизнь и рационализировать поведенческие схемы.

9. Классическая философия придает повседневности репрессивную, угнетающую направленность, связанную с отвлечением индивидов от высоких идеалов, от полета мысли и смирением перед обстоятельствами, но повседневность конструируется индивидом под внешним влиянием и в нем присутствует привнесенное, репрессивное знание, внедряемое в дискурс повседневности путем навязывания внедрения стереотипов и клише, которые кажутся языком обыденности, являясь реально заимствованными из публичного дискурса. Репрессивное знание выступает как инструмент внешнего доминирования и манипулирования в рамках коммуникации индивида с другими, включая стремление индивида не оказаться в положении «чужого», аутсайдера и совмещения жизненных сценариев с господствующими структурами знания и деятельности в контексте резистентности, сопротивляемости повседневности как пространство упорядочивания жизненных событий и ситуаций.

10. Язык повседневности ориентирует на описание мира в качестве «объективной» реальности, обладающей ориентационными и функциональными значениями, и связан с включением, с осознанием индивидами повседневности как требующей не рефлексии, а оценки. Язык, как программа организации повседневности, создает последовательность локутивных актов, побуждающих субъекта к идентификационному выбору. Корректное употребление языка означает признание эквивалентности повседневности и жизненных практик, коммуникаций, требующих определения отношения к «другим». В срезах повседневности, «покрывающих» различные социокультурные феномены, идентичность выступает внешним коррелятом сознания, содержащим образ востребуемой социальной практики.

11. В концепции жизненных миров идентичность выступает своеобразным «мостом» между государством и обществом, расширяя горизонты повседневности, воспроизводя поведенческие рецепты, схемы интерпретации событий, фактов в контексте обретения институционализированного отношения к «большому» обществу. Ситуативная логика в выборе идентичности позволяет либо переводить высокий язык идентификационных смыслов в адаптированное состояние, соответствующее целям логики присоединения или эксклюзии от «большого» общества, либо в контексте убежденности, что повседневность является необходимой, в формуле идентичности осуществляется процедура очищения от страхов, тревог и включение в процесс примирения с действительностью через прозаизацию идентичности, гомологизацию идентификационных смыслов с актуальными жизненными практиками.

Теоретическая и научно-практическая значимость диссертационного исследования состоит в обосновании самостоятельности социально-философского анализа идентичности через призму повседневности. Практический смысл работы заключается в том, что результаты и выводы исследования способствуют более адекватной оценке причин и факторов формирования идентичности как способа конструирования и использование как ориентационной и деятельностно-мотивационной модели развития повседневности, что стимулирует более адекватные ожидания по отношению к применению идеологических и политических конструктов в формировании идентичности.

Основные выводы и положения диссертации могут использоваться в преподавательской и научно-исследовательской деятельности во многих сферах социальной философии, исследованиях общественного сознания и общественной деятельности личности, проблем ее свободы и прав.

Выводы, сделанные автором диссертации, могут быть полезными при разработке и чтении курсов по философским проблемам

21 идентичности, а также для реализации исследовательских усилий по изучению проблем социальной жизни современного российского общества.

Апробация работы. Основные результаты диссертационного исследования были апробированы на: III Российском философском конгрессе «Рационализм и культура на пороге III тысячелетия» (г. Ростов-на-Дону, 2002 г.); III Всероссийском социологическом конгрессе «Глобализация и социальные изменения в современной России» (г. Москва, 2006 г.); Всероссийской научно-практической конференции «Диалог культур в изменяющейся России» (г. Ставрополь, 2007 г.); V Российском философском конгрессе (г. Новосибирск, 2009 г.); Международной научно-практической конференции «Кавказ — наш общий дом» (г. Ростов-на-Дону, 2010 г.).

Результаты и содержание работы отражены в 64 публикациях общим объемом 36,6 п. л., в том числе 1 монография объемом 10 п.л., 7 научных статей, рекомендованных ВАК Министерства образования и науки РФ объемом 4,5 п. л.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, четырех глав, включающих одиннадцать параграфов, заключения и литературы.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Повседневность"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Исследование идентичности в контексте повседневности вписывается в классическую философскую традицию асимметрично. С одной стороны, повседневность представляет эмпирический срез бытия, с другой - в повседневности пытаются найти подтверждение тем или иным трансцендентным схемам. На основе анализа классического дискурса повседневности, можно сделать вывод, что философская классика, рассматривая определение человека как акт самопознания, самосознания или нравственного совершенствования, не связывает повседневность с идентичностью. Вернее, идентичность определяется как выход за пределы повседневности или как результат преобразования живущего повседневной жизнью человека в сфере образования, воспитания, просвещения.

Иными словами, индивиду отказывают в праве конструировать повседневность, для которой «трибуналом» является человеческий разум, воплощенный в человеческом знании. Как мера разумности человека, идентичность становится знаком принадлежности к определенной культурно-цивилизационной общности, что означает несовместимость идентичности и «отсталых», традиционных форм быта. Идентичность воспринимается как акт социальной эмансипации, что находит очевидное воплощение в идее прогрессизма.

Рост национализма, трайбализма, локализма вынуждает обратиться к интерпретациям повседневности, которая содержит возможность исследовательских процедур для выявления идентичности как самоопределения в повседневности. Интеракционистская концепция выводит идентичность из соотношения «я» и значимых других. В этой конфигурации обстоятельств повседневность присутствует как сфера актуализации «я», а другие воспринимаются как ближайший социальный мир индивида.

Я» становится результатом идентификации в контексте сравнительного анализа с другими по различным срезам повседневности. Сама повседневность является актом распознавания «я», что требует ее категоризации, применения процедур, выводящих на формы социальности. В процессе самоопределения индивид пользуется преимущественно практическим знанием (личным опытом, групповым опытом «своих»), что делает это знание скрытным, имплицитным, не требующим рефлексивной^ оценки, так как оно является для индивида очевидным, ясным и не нуждается в процедурах обоснования и проверки. Теоретическое знание воспринимается как процедура легитимации уже оформленной идентичности, как способ артикуляции интересов и позиций, которые демонстрируют групповое самосознание. В отличие от философии сознания, приоритет отдается структурам действия, благодаря чему, индивид самоопределяется, чтобы действовать; объектом размышления идентичность становится только в контексте проблематизации повседневности или необходимости защиты идентичности.

Повседневность представляет собой пространство идентификационных интерпретаций. Имеется в виду, что, в силу многослойности, многообразности проявлений повседневности, того, что индивид в повседневности воспринимает себя как субъективно свободное и автономное существо, идентичность превращается в состояние соотношений с другими. Короче говоря, индивид имеет выбор возможностей, связанных с восприятием его другими. По существу, речь идет о том, что самоидентификация, не являясь случайным, разовым актом, закрепляется за индивидом как его судьба, что в рамках избранной идентичности индивид в связи с «открывшимися» жизненными обстоятельствами* может вносить изменения, связанные с жизненными планами или с тем, в какой степени идентичность маркирует его амбиции и притязания.

В диссертационном исследовании содержится вывод, что различение теоретической рефлексии и реальных повседневных практик содержит двойственный смысл. Следуя логике преобразования просвещения» человека, идентификации с духом общества или человечества, как это-делал Гегель, повседневность являет только собрание разнородных, моментов и не может быть источником самотождественности личности. Аргументация логического характера определяет повседневность в форме спектакля,, в котором социальный индивид играет различные роли, не обретая абсолютное знание о самом себе. Благодаря социальной рефлексии, и в этом состоит авторская позиция, можно обнаружить концептуальность повседневности, если считать таковой определенный социальный и нравственный порядок. ■

В повседневности социальный индивид интегрирует «универсальное» в индивидуальное, что расходится с требованиями философской классики о приоритетности универсального. Идеальный тип повседневности, на основе описания' качеств человеческой природы, содержит привлекательность по отношению к рутинным формам повседневности, но благое намерение реализовать теоретический конструкт в границах повседневного существования-' грозит срывом в экзистенциальную пропасть, насилием над самим собой и другими людьми,- будь то культурная революция по маоистскому образцу или изгнание, сегрегация целых групп людей, не удовлетворяющих стандартам «совершенного» общества.

Диссертант делает вывод, что в шкале от классики к постнеклассическому видению повседневности содержится «середина», понимание повседневности как социально-интерпретативного пространства, в котором социальная рефлексия неоднозначна социальной инженерии, взывающей к переделке душ, а позволяет раздвинуть горизонты повседневности, воспринимая инаковость как повод к переопределению собственного бытия и обретению аргументации для

230 выбора жизненного пути, закладки «правильного фундамента жизни». Рефлексизация повседневности разделяет универсальное и локальное, текущее и инвариантное, определяя через традиции, идеалы, ценности возможности для концептуализации идентичности.

Это не означает, что в течение жизни происходит постоянная смена идентичностей: повседневность очерчивает пределы дозволенной интерпретации, выделяет центральные и периферийные позиции индивида, что определяет идентификационный мейнстрим. Индивид меняет не идентичность, а вносит новые акценты в понимание идентичности, которая из оборонительной может стать наступательной, из позиции индифферентизма превратиться в состояние агрессивности, вызвать социальную активность или блокировать желание инициативы.

Характерно, что формула «такой же, как все» означает, что допускается легитимация возможностей, содержащихся в повседневности для переопределения. Сама характеристика «такой" же, как все» интегрирована с динамикой повседневности: люди, жившие в XX в., различаются по критерию сходства с теми, кто являлся современниками XIX в. Несмотря на внешнюю усредненность, эта формула фиксирует интерпретативность повседневности, разнообразие смыслов, которые могут актуализироваться в идентификации индивида.

Таким образом, повседневность, в отличие от публичного, официального дискурса, привлекает индивида возможностями «идентификационной» свободы, того, что часто воспринимается как конформизм или оппортунизм. Тематизация обыденного сознания в социальном знании, как описание деталей, подробностей повседневности, и признание обыденности как самостоятельной формы социальности, содержит риск ухода от идентичности, ее замещение пластичностью логики повседневности.

Повседневность подвергается «испытанию» в том смысле, что идентичность мыслится как связанность с определенными деталями быта,

231 не вырастает за рамки приватных интересов и целей, в тематизации обнаруживается аналитика повседневности, способная вместо ее реабилитации привести к утрате целостности или породить ощущение потерянности.

Концепция интерсубъективности преодолевает эти негации обращением к коммуникации, в которой индивид становится актором, а затем и участником социального взаимодействия, разделяя инструментальное действие и обретение идентичности в результате стремления к взаимопониманию, поскольку на уровне прагматизма он видит в другом способ достижения целей, социальное взаимопонимание обязывает признавать самотождественность другого в рамках социального согласия. Если не одобрять претензии концепции интерсубъективности на первенство повседневности в достижении социальной интегрированное™, эти мысли кажутся достоверными в контексте архаизации идентичности, процедуры самоопределения через актуализацию исторической памяти.

Не являясь бегством от действительности, архаизация направляет усилия индивида на построение субъективного мира, как альтернативы современности. И в этом выводе убеждает значение репрессивного знания, которое, в отличие от языка повседневности, нацелено на контроль, дисциплинирующее воздействие на структуры мышления и действия индивида, и является репрессивным как знание, навязывающее индивиду категории, образы и смыслы, делающие повседневность сферой внешнего влияния. Пафос диссертационного исследования направлен на преодоление синдрома архаизации, придающего идентичности ложную значимость, в реальности имеющую смысл в поиске и осознании социальных перспектив, переформатировании структур повседневности на основе «аргументов» прошлого. Мифологизация повседневности, наполнение ее квазиисторическим содержанием культивируют возвышенность чувств и веру в революционные утопические проекты, что может обернуться личной катастрофой, срывом в экзистенциальную

232 пропасть или эскалацией насилия, бесцеремонного и репрессивного вторжения в приватную жизнь. Признавая архаизацию повседневности как следствие исторического самопознания, необходимо осознавать границы «обращенностью* в прошлое», исходя из имитационности любого исторического события в настоящем, и уходе самоопределения от целей саморефлексии и самоконтроля.

Анализируя язык повседневности, диссертант сделает вывод о том, что попытки сблизить язык теории и язык повседневности игнорируют различия между претензией на истинность и претензией на очевидность. Для языка повседневности лишение социальной экспрессивности означает «умирание», язык теории неизбежно воспроизводит объективации повседневности, что сужает возможности видеть в идентичности способ узнавания человеком собственной сущности. Разъясняя ^ эту позицию, следует подчеркнуть, что в повседневности происходит применение обыденного языка как воспроизводство символических кодов (поведенческих, профессиональных, контактных), что позволяет утверждать преимущества языка повседневности для взаимодействия в межличностном пространстве и амбивалентность в рамках публичной-жизни, ориентированной на идентификацию макрообщностей.

В поисках согласия между жизненными мирами личности и институционализированными формами социальности идентичность, как акт самоопределения, основывается на логике рутинизации и обновления. Индивид, вступая в мир, ориентирован на опривычивание, использует стереотипы и алгоритмы практического знания и, в этом отношении, исходя из критериев «экономности» и рационального обоснования, селекционирует, фильтрует новации. В большей степени идентичность резистентна, сопротивляема новациям, которые имеют успех в контексте адаптации к сложившимся идентификационным параметрам. Забывать об этом - значит претендовать на навязывание или слом сложившегося идентификационного типа личности.

История содержит немало тому примеров, но логика индивида, как создателя уникального жизненного мира, состоит в достижении пропорций рутинности и обновления, принятии новых форм жизни, исходя из сложившихся идентификационных представлений, того, что воспринимается как естественные жизненные установки. В диссертационной работе ставится проблема соотнесения жизненных миров, как форм автономности индивида, с явлением административной, властной воли с возможностью соединения повседневного знания с результатами социального познания в контексте достижения приемлемых способов интерпретации взаимодействия в общественно-государственной жизни. Существующий дуализм общества и государства, общества и приватной жизни воспроизводится как продукт равноудаленности повседневности от центров социального влияния и формирования социального интереса.

Новый уровень повседневности требует интерпретации других как иных, как узнаваемых, но отличающихся такими же человеческими достоинствами и недостатками. Жизненные миры, и эта мысль последовательно проводится в диссертации, внушают надежду на возможность успеха, пусть не ценой героизации, самопожертвования, но в духе разумных компромиссов, так необходимых для современного человека. Опыт рутинизации повседневности выглядит достаточно убедительным по сравнению с проектами совершенствования человеческого рода или объединением людей во имя великих целей: в повседневности есть универсальные, свойственные каждому человеку, проблемы и способы их решения, что свидетельствует о необходимости поиска идентификационных стратегий, построенных на интегрированности человека в общность по жизненным интересам. Разнородность социальной интеграции и самоопределение индивида можно минимизировать, исходя из принятия гетерогенности жизненных миров и, следовательно, возможности онтологической привязанности человека к идентичности как выражению собственной сущности.

Действующие идентификационные образцы строятся в контексте официального дискурса, человек стремится воспроизвести узнаваемое, даже находясь на чужбине. Подобную конфликтную ситуацию можно конвертировать в состояние идентификационного перехода, позволяющего индивиду действовать свободно в рамках социально-ориентировочных схем, выработанных на основе взаимопонимания и признания права на занятие определенной позиции в социальном пространстве.

Представленные положения дают возможность в большей степени не для окончательных выводов, а для дальнейших размышлений об идентичности человека, которая, как мы выявили, задает не только вопрос «кто мы?», но и ставит проблемы того, «как мы действуем?» и «куда мы движемся?».

Список научной литературыБоголюбова, Светлана Николаевна, диссертация по теме "Социальная философия"

1. Абелъс X. Интеракция, идентификация, презентация: Введение в интерпретативную социологию. СПб.: Алетейя, 1999. 265 с.

2. Автономова Н. С. Мишель Фуко и его книга «Слова и вещи» // Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. СПб.: АОЗТ «Талисман», 1994. С. 5-25.

3. Автономова Н.С. Рассудок, разум, рациональность. М.: Наука, 1988. 286 с.

4. Алексеева И.Ю. Человеческое знание и его компьютерный образ. М.: Наука, 1992. 217 с.

5. Алккаев P.C. Язык науки в парадигме современной лингвистики. Нальчик: Эль-Фа, 1999. 318 с.

6. Андреева Г.М., Богомолова H.H., Петровская JI.A. Зарубежная социальная психология XX столетия: Теоретические подходы: Учеб. пособие для вузов. М.: Аспект Пресс, 2002. 286 с.

7. Арутюнова Н.Д. Метафора и дискурс // Теория метафоры. М.: Прогресс, 1990. С. 5-32.

8. Арутюнова Н.Д. Дискурс // Лингвистический энциклопедический словарь. М.: Сов. энциклопедия, 1990. С. 136-137.

9. Астафурова Т.Н. Стратегии коммуникативного поведения в профессионально-значимых ситуациях межкультурного общения (лингвистический и дидактический аспекты): Автореф. дис. . д-ра филол. наук. М.: Моск. гос. лингв, ун-т, 1997. 41 с.

10. Ашкеров А.Ю. Клод Леви-Стросс и структуралистская революция в антропологии // Человек. 2004. № 4. С. 92-103; № 5. С. 89-99.

11. Баку сев В. «Тайное знание»: архетип и символ // Литературное обозрение. 1994. № 3/4. С. 14-19.

12. Барбакова КГ., Мансуров В.А. Проблема повседневности и поискиальтернативной теории социологии // ФРГ глазами западногерманских236социологов: Техника интеллектуалы - культура. М.: Наука, 1989. С. 296392.

13. Батыгин Г. С. Континуум фреймов: социологическая теория Ирвинга Гофмана // Гофман И. Анализ фреймов: эссе об организации повседневного' опыта. М.: Институт социологии РАН, Институт Фонда «Общественное мнение», 2003. С. 3—39.

14. Батыгин Г. С., Девятко И.Ф. Миф о «качественной социологии» // • Социологический журнал. 1994. № 2. С. 28-42.

15. Бауман 3. Индивидуализированное общество. М., 2002. 390 с.

16. Бауман 3. Мыслить социологически. М., 1996. 255 с.

17. Белозерова, H.H.; Чуфистова, JI.E. Когнитивные модели дискурса: Учеб. пособие. Тюмень: Тюм. гос. ун-т., 2004. 254 с.

18. Берг JJ.-Э. Человек социальный: символический интеракционизм // Монсон П. Современная западная социология: теории, традиции, перспективы. СПб.: Нотабене, 1992. С. 157-191.

19. Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания. М.: «Медиум», 1995. 323 с.

20. Бергер П.Л. Приглашение в социологию: Гуманистические перспективы. М.: Аспект Пресс, 1996. 168 с.

21. Бергсон А. Смех. М.: Искусство, 1992. 127 с.

22. Бергсон А. Творческая эволюция. М.: Кучково поле, 2006. 380 с.

23. Бицнлли П.М. Избранные труды по средневековой истории: Россия и Запад. М.: Языки славянских культур, 2006. 808 с.

24. Блур Д. Сильная программа в социологии знания // Логос. 2002. № 5/6. С. 1-24.

25. Богатырева Е.А. Завершен ли «проект» постмодерна?// Вопросы философии. 2009. № 8.

26. Бондаренко Н. Знание как фактор социального развития // Известия высших учебных заведений. Северо-Кавказский регион. Общественные науки. 2004. № 4. С. 19-22.

27. Борботъко В.Г. Общая теория дискурса (принципы формирования и смыслопорождения): Автореф. дис. . д-ра филол. наук. Краснодар: Кубанск. гос. ун-т, 1998. 48 с.

28. Броделъ Ф. Материальная' цивилизация, экономика и капитализм, XV-XVIII вв. Т. 1-3. М., 1986-1992.

29. Бурдъе П. Начала. М.: Социо-Логос, 1994. 287 с.

30. Бурдъе П. Практический' смысл. СПб.: Алетейя, М.: Институт экспериментальной социологии, 2001. 562 с.

31. Бутенко И. А. Социальное познание и мир повседневности: Горизонты и тупики феноменологической социологии. М.: Наука, 1987. 141 с.

32. Быстрицкий Е.К. Практическое знание в мире человека // Заблуждающийся разум? Многообразие вненаучного знания., М.: Политиздат, 1990. С. 210-238.

33. Валъденфелъс Б. Повседневность как .плавильный тигль рациональности // Социо-Логос. Социология. Антропология. Метафизика. Вып. 1. М.: Прогресс, 1991. С. 17-27.

34. Вахштайн B.C. Драматургическая теория Ирвинга Гофмана: два прочтения // Социологическое обозрение. 2003. Т. 3. № 4. С. 104-116.

35. Верещагин Е.М., Костомаров В.Г. В поисках новых путей развития лингвострановедения: концепция речеповеденческих тактик. М.: Ин-т русского языка им. А.С.Пушкина, 1999. 84 с.

36. Витгенштейн Л. О достоверности // Философские работы. Ч. I. М.: Гнозис, 1994. С. 321—405.

37. Витгенштейн JI. Голубая книга. Пер. с англ. М.: Дом интеллектуальной книги, 1999.- 127 е.;

38. Волков В.В. О концепции практик(и) в социальных науках // Социологические исследования. 1977. № 6. С. 9-23.

39. Гарфинкелъ Г. Исследование привычных оснований повседневных действий // Социологическое обозрение. 2002. Т. 2. № 1. С. 42—70.

40. Гарфинкелъ Г. Обыденное знание социальных структур: документальный метод интерпретации в профессиональном и непрофессиональном поиске фактов // Социологическое обозрение. 2003. Т. 3. № 1.С. 3-19.

41. Гидденс Э. Ускользающий мир. М., 2004. 120 с.

42. Горелова В.Н. Обыденное сознание как философская проблема. Пермь: Пермский сельскохозяйственный институт, 1993. 165 с.

43. Гофман И. Анализ фреймов: эссе об организации повседневного опыта. М.: Институт социологии РАН, Институт Фонда «Общественное мнение», 2003. 752 с.

44. Гофман И. Представление себя другим в повседневной жизни // Социология. Хрестоматия для вузов. М.: Академический проект; Екатеринбург: Деловая книга, 2002. С. 607-617.

45. Гудков Л. Негативная идентичность. М., 2004. 816с.

46. ГулыгаА.В. Немецкая классическая философия. М., 2001. 416 с.

47. Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры. М.: Искусство, 1984. 350 с.

48. Гусев С.С., Пукшанский Б.Я. Обыденное мировоззрение: структура и способы организации. СПб.: Наука, 1994. 88 с.

49. Гуссерль Э. Картезианские размышления. СПб.: Наука; Ювента, 1998.315 с.

50. Гуссерль Э. Кризис европейской науки и трансцендентальная феноменология: Введение в феноменологическую философию. СПб.: Вл.Даль: Фонд университет, 2004. 398 с.

51. Давидович В.Е., Золотухина-Аболина Е.В. Повседневность и идеология // Философские науки. 2004. № 3. С. 5-17.

52. Дахин A.B. Общественное развитие и вызовы коллективной памяти: перспектива философской концептуализации memory studies // Вопросы философии. 2010. № 8. С. 42.

53. Демъянков В.З. Доминирующие лингвистические теории в конце XX века // Язык и наука конца 20 века. М.: Институт языкознания РАН, 1995. С. 239-320.

54. Драгунская JI.C. Переживание, рациональность Иу континуум. К специфике фрейдовского дискурса // Вопросы философии. 2004. № 10. С. 136-144.

55. Дряхлое В.Н. Повседневность и материальная культура древних германцев по данным Аммиана Марцеллина // Античность и средневековье Европы: Межвуз. сб. науч. тр. Пермь: Перм. гос. ун-т, 1996. С. 63-70.

56. Дъюз П. Парадигмальный сдвиг к коммуникации и вопрос о субъективности: размышления о Хабермасе, Лакане и Миде // Реферативный журнал. Социальные и гуманитарные науки. Серия 11. Социология. 1997. № 4. С. 11-16.

57. Зеленко Б.И. Правовой этатизм как modus vivendi РФ (взгляд через кризис) // Вопросы философии. 2010. № 4. С. 11.

58. Знание в связях социальности. Екатеринбург: УрГУ, 2003. 231 с.

59. Знание за пределами науки: Мистицизм, герметизм, астрология, алхимия, магия в интеллектуальных традициях I-XIV вв. М.: Республика, 1996. 445 с.

60. Знание: семантика и прагматика: Сб. научн. трудов. Фрунзе: КГУ, 1991.89 с.

61. Золотухина-Аболина Е.В. Повседневность и другие миры опыта. М.: ИКЦ «МартТ», 2003. 192 с.

62. Золотухина-Аболина Е.В. Философия обыденной жизни: Экзистенциальные проблемы: Курс лекций. Ростов н/Д: Феникс, 1994. 140 с.

63. Зотов А.Ф: Современная западная философия: Учебник. М.: Высш. шк., 2001.784 с.

64. Ильин И.П. Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм. М.: Интрада, 1996. 255 с.

65. Ионин Л.Г. Социология культуры: путь в новое тысячелетие: Учеб. пособие. Изд. 3-е, перераб. и доп. М.: Логос, 2000. 432 с.

66. История философии: Запад Россия - Восток. Кн. 3: Философия XIX - XX века. 2-е изд. М.: «Греко-латинский кабинет» Ю.А. Шичалина, 1999. 444 с.

67. Калюжная Н.А. Философский анализ опыта: экзистенциальные аспекты // Вопросы философии. 2009. № 9.

68. Карасик В.И Этнокультурные типы институционального дискурса // Этнокультурная специфика речевой деятельности: Сб. обзоров. М.: ИНИОН РАН, 2000. С. 37-64.

69. Касавин И.Т. Где живет повседневность? // Знание в связях социальности. Екатеринбург: УрГУ, 2003. С. 37- 58.

70. Касавин И.Т. Междисциплинарное исследование: к понятию и типологии // Вопросы философии. 2010. № 4. С. 61.

71. Касавин И.Т. Повседневность и альтернативные миры // Философские науки. 2003. № 5. С. 104-124.

72. Касавин И.Т. Язык повседневности: между логикой и феноменологией//Вопросы философии. 2003. № 5. С. 14-29.

73. Касавин И.Т., Щавелев С.П. Анализ повседневности. М.: Канон, 2004. 432 с.

74. Катастрофическое сознание в современном мире в конце XX века. М., 1999. 346 с.

75. Качанов Ю.Л. Начало социологии. М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 2000. 255 с.

76. Квадратура смысла: Французская школа анализа дискурса. М.: Прогресс, 1999. 414 с.

77. Кемеров В.Е. Введение в социальную философию. М., 2000. 314 с.

78. Керимов Т.Х. Дисциплинарное общество: эпистемологические парадоксы // Знание в связях социальности. Екатеринбург: УрГУ, 2003. С. 70-89.

79. Киященко Н.И. Культура гражданского общества // Вопросы философии. 2010. № 10: С. 62.

80. Кнабе Г.С. Диалектика повседневности // Вопросы философии. 1989: № 5. С. 26-46:

81. Ковалев АД. «Фрейм-анализ» Гофмана-с точки зрения переводчика. Предисловие // Ирвинг Гофман. Укоренение деятельности в' окружающем, мире // Социологическое обозрение. 2002. Т. 2. № 2. С. 10-13.

82. Ковалев АД. Книга Ирвинга Гофмана «Представление себя другим в повседневной жизни» и социологическая традиция. // Гофман И. Представление себя другим в повседневной жизни. М.: Канон-Пресс-Ц, Кучково поле, 2000. С. 3-6.

83. Ковалева Е.В. Структуры повседневности России 90-х годов: Автореф. дис. . канд. филос. н. Ростов н/Д: РГУ, 2000: 28 с.

84. Коган Л. А. Свобода самость созидания // Вопросы философии. 2009. № 7. С. 78.

85. Козлова H.H. Горизонты повседневности-советской эпохи: Голоса из хора. М.: ИФРАН, 1996. 216 с.

86. Козлова H.H. Советские люди. Сцены из истории. М., 2005. 544 с.

87. Козлова H.H. Социология повседневности: переоценка ценностей // Общественные науки и современность. 1992. № 3. С .47-56.

88. Козлова H.H. К анализу обыденного сознания // Философские науки.1984г. № 4. С. 29-32.

89. Козлова H.H. Методология анализа человеческих документов // Социологические исследования. № 1. 2004. С. 14-26.

90. Козлова О.Н. Повседневность как источник и итог социального бытия // Социально-гуманитарные знания. 2004. № 3. С. 250-261.

91. Козловский П. Общество-и государство: неизбежный дуализм. М., • 1998. 368 с.'

92. Козырьков В.П. Образы повседневности и проблема их целостности

93. Наука и повседневность: основания науки в цифровом обществе:242

94. Материалы 4-ой межвузовской научной конференции. Вып. 4. Н. Новгород: Изд-во ННГУ, 2002. С. 5-30.

95. Козырьков В.П. Освоение обыденного мира: социокультурный анализ. Н. Новгород, ННГУ, 1999. 340 с.

96. Кравченко Е.И. Эрвин Гоффман. Социология лицедейства. М: Аспект Пресс, 1997. 222 с.

97. Кузьмина Т. А. Философия и обыденное сознание // Философия и ценностные формы сознания. М.: Наука, 1978. С. 191-243.

98. Кукушкина Е.И Обыденное сознание, обыденный опыт и здравый смысл // Философские науки. 1986. № 4. С. 126—135.

99. Кули Ч. Социальная самость // Американская социологическая мысль: Тексты. М.: Изд-во МГУ, 1994. С. 316-329.

100. Леви-Строс К. Мифологики. Т.1. Сырое и приготовленное. М.-СПб.: Культурная инициатива; Университетская книга, 2000. 399 с.

101. Леви-Строс К. Структурная антропология. М.: ЭКСМО-Пресс, 2001. 511 с.

102. Лекторский В.А., Кузьмин М.Н., Артеменко O.A., Баграмов Э.А., Гараджа В.И. Проблема идентичности в трансформирующемся российском обществе и школа М, 2009.

103. Лелеко В.Д. Статус повседневности в современной культуре // Векторы развития культуры на грани тысячелетий: Материалы международной научной конференции. СПб.: СПбГУ, 2001. С. 208-210.

104. Магомедова A.A. Феномен повседневности (социально-философский анализ): Автореф. дис. . канд. филос. н. СПб.: СпбГУ, 2000. 24с.

105. Макаров Л.М. Основы теории дискурса. IvL: ИТДГК «Гнозис», 2003. 280 с.

106. Макаров В.Л. Становится ли человеческое общество стабильнее // Вопросы философии. 2010. № 8. С. 17.

107. Малинкин А.Н. Социология знания и современное «общество знания» // Социологический журнал. 2002. № 2. С. 36—57.

108. Малинкович В.Д: Век вывихнут. Распалась связь времен; М., 2008;. 352 с.

109. Марков Б.В. Л: Витгенштейн: язык — это форма жизни // История философии, культура и мировоззрение. К 60-летию профессора A.C. Колесникова. СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2000. С. 85-102.

110. Марков Б.В. Философская'.антропология. СПб: Лань, 1997. 381 с.

111. Матяш Т.П. Сознание как целостность и рефлексия: Ростов н/Д: Изд. РГУ, 1988. 184 с.112; Мерло-Попти М. Феноменология восприятия. СПб: Ювента, Наука, 1999. 606 с.

112. Mud Дж.Г. От жеста к символу. Интернализованные другие и самость. Азия // Американская социологическая мысль: Тексты. М;: Изд-во МГУ, 1994. С. 215-237.

113. Микешина JI.A., Опенков М.Ю. Новые образы,познания и реальности. М.: РОССПЭН, 1997. 240 с.

114. Мшевская Т.В. Грамматика дискурса. Ростов н/Д: Рост. гос. ун-т, 2003. 311 с.

115. Минский М. Фреймы для представления знаний. М;: Энергия, 1979: 151 с.

116. Молчанов В. Парадигмы сознания и структуры опыта // Логос. № 3. 1992. С. 7-36.118; Мюрберг И.И. Свобода в пространстве политического. Современные философские дискурсы. М:, 2009. 236 с.

117. На перепутье. М., 1999. 240 с. \244

118. Научные и вненаучные формы мышления. М.: ИФРА М, 1996. 335 с.

119. Назарчук A.B. Теория коммуникации в современной философии. М., 2009. 320 с.

120. Найссер У. Познание и реальность. Смысл и принципы когнитивной психологии. М.: Прогресс, 1981. 230 с.

121. Наумова Н. Ф. Человек и модернизация России. М, 2006. 592 с.

122. Нугаев P.M. Современная социология знания: некоторые итоги и перспективы // Социология: методология, методы, математические модели. 1997. №8. С. 5-16.

123. Объять обыкновенное. Повседневность как текст по-американстки и по-русски // Материалы VI Фулбрайтовской гуманитарной летней школы. Ясная Поляна. 1-8 июня 2003 г. М.: Изд. МГУ, 2004. 260 с.

124. Овчинников Н.Ф. Знание болевой нерв философской мысли: к истории концепций знаний от Платона до Поппера // Вопросы философии. 2001. № 1.С. 83-113; № 2. С. 124-151.

125. Орехов A.M. Справедливость как базисный принцип устройства общества: путь к очевидности // Вопросы философии. 2010. № 9. С. 60.

126. Оруджев З.М. Природа человека и смысл истории М., 2009.

127. Оруджев З.М. Способ мышления эпохи. Философия прошлого. Изд. 2-е. М.: УРСС, 2009. 399 с.

128. Печерская Н.В. Проблема «следования правилу» в творчестве Л.Витгенштейна // Проблемы социального и гуманитарного знания. Сборник научных работ. СПб: Дмитрий Буланин, 1999. Вып. 1. С. 438-460.

129. Полани М. Личностное знание. М.: Прогресс, 1985. 344 с.

130. Разеев Д.Н. Проблема очевидности в феноменологии Гуссерля // Между метафизикой и опытом. СПб.: Санкт-Петербургское Философское Общество, 2001. С. 105-137.

131. Рассошенко Ж.В. К вопросу об определении дискурса в современной лингвистике // Язык, сознание, коммуникация. М., 2003. Вып. 24. С. 8697.

132. Режабек Е.Я. Мифомышление (когнитивный анализ). М.: Едиториал УРСС, 2003.304 с.

133. Рикер П. Время и рассказ. Т. 1. М., СПб.: Алетейя, 2000. 313 с.

134. Рикер П. Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтике. М.: Медиум, 1995. 415 с.

135. Розин В.М. Два взгляда на природу власти (власть как психологический и институциональный феномен- и как дискурс) // Право и политика. 2000: № 3. С. 23-30.

136. Розин В.М. Конституирование себя и реальности как способ жизни новоевропейской личности и философа // Вопросы философии. 2009. № 7.

137. Розин В.М. Что такое бессознательное? (Познавательно-объяснительный анализ) // Мир психологии. 2003. № 2. С. 80-94.

138. Рымаръ Н.Т. Узнавание и понимание: проблема мимезиса» и структура образа в художественной культуре XX века // Вестник Самарского государственного университета. Гуманитарный выпуск. Л 997. № 3/5. С. 8-12.

139. Саеенко Ю. Феноменологический подход к бессознательному и психопатология.//Логос. 1992. № 3. С. 184-189.

140. Сахно Е.Г. Истина и власть: конституирование желания // Философия желания. Сб. статей. СПб.: Изд-во СПбГУ, 2005. С. 54-57.

141. Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологи. М.: Изд. Группа «Прогресс», «Универс», 1993. 656 с.

142. Сергеев В.М. Когнитивные методы в социальных исследованиях // Язык и моделирование социального взаимодействия. М.: Прогресс, 1987. С. 3-20.

143. Сивиринов Б. С. О феноменологической интерпретации социальной реальности // Социологические исследования. 2001. № 10. С. 26-35.

144. Силантьев КВ. Текст в. системе дискурсных взаимодействий // Критика и семиотика. Вып. 7. Новосибирск: Институт филологии СО РАН, Новосиб. гос. ун-т, 2004. С. 98-123.

145. Славин Б.Ф. Идеология возвращается. М.: Социально-гуманитарные знания, 2009.

146. Смирнов С.А. Путь в структурах повседневности // Человек. 2004. № 6. С. 23-34.149Г Смирнова H.Mi От социальной метафизики к феноменологии «естественной установки» (феноменологические мотивы в современном социальном познании). М.: ИФРА М, 1997. 222'с.

147. Смит Р. История гуманитарный наук. М., 2008. 392 с.

148. Сокулер З.А. Знание-и власть: наука в обществе модерна. СПб.: Изд. Русс.христианск. гуманитар, ун-та, 2001. 239 с.

149. Сокулер З.А. Проблема обоснования знания. М.: Наука, 1988. 175с.

150. Социальные трансформации в России: теории, практики, сравнительный анализ. М., 2005. 583 с.

151. Султанова Л.Б. Взаимосвязь неявного знания и эвристической интуиции // Вестник МГУ. Серия 7. Философия. 1995. № 3. С. 30-36.

152. Сыров В.Н. О статусе и структуре повседневности (методологические аспекты) // Личность. Культура. Общество. 20001 Т. 2. Спец. выпуск. С. 147-159.

153. Тесля С.Н. Экзистенциальная аналитика повседневного: Автореф. дис. . д. филос. н. СПб.: СПбГУ, 2001. 48 с.

154. Толстых В.И. Мы были. Советский человек как он есть. М, 2008.

155. Труфанова Е.О. Человек в лабиринте идентичностей // Вопросы философии. 2010. № 2. С. 13.

156. Федотова В.Г. Российская история в зеркале модернизации // Вопросы философии. 2010. № 12.

157. Федотова В.Г. Социальное конструирование приемлемого для жизни общества (К вопросу о методологии) // Вопросы философии. 2003. №11. С. 3-18.

158. Федотова В.Г. Социальные инновации как основа процесса модернизации общества//Вопросы философии. 2010. № 10.' С. 3-16.

159. Федотова В.Г. Хорошее общество. М, 2005. 544 с.

160. Фрейд 3. Введение в психоанализ: Лекции. СПб.: Азбука-классика, 2003. 478 с.

161. Фрейд 3. По ту сторону принципа наслаждения; Я и Оно; Неудовлетворенность культурой. СПб.: Алетейя, 1998. 252 с.

162. Фуко М. Археология знания. К.: Ника-Центр, 1996. 208с.

163. Фуко М. Воля к истине: По ту сторону знания, власти и сексуальности. М.: Магистериум: Касталь, 1996. 446 с.

164. Фуко М. Интеллектуалы и власть. М., 2002.

165. Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. СПб.: АОЗТ «Талисман», 1994. 405 с.

166. Фуре В. Полемика Хабермаса и Фуко и идея критической социальной теории // Логос. 2002 (33). № 2. С. 120-152.

167. Хабермас Ю. Вера и знание // Будущее человеческой природы.М.: Весь Мир, 2002. 144 с.

168. Хабермас Ю. Философский дискурс о модерне. М.: Весь мир, 2003. 414 с.

169. Хайек Ф.А.фон. Претензии знания // Вопросы философии. 2003. № 1. С. 164-176.

170. Харре Р. Вторая когнитивная революция // Психологический журнал. 1996. Т. 17. №2. С. 3-15.

171. Хобсбаум Э. Век революции. Ростов н/Д, 1999. 480 с.

172. Хомбергер Э. Нью-Йорк: история города. СПб., 2008. 416 с.

173. Челышев П.В. Обыденное сознание, или не хлебом единым жив человек. М. 2009.

174. Чепкина Э.В. Русский журналистский дискурс: Текстопорождающие практики и коды. Екатеринбург: Изд-во Ур. Ун-та, 2000. 279 с.

175. Чернявская Ю. Культура явная и скрытая // Человек. 2005. № 4. С.5-12.

176. Чукин С.Г. «Хорошее общество» и его противники: к проблеме концептуализации ценностей в социальной науке // Вопросы философии. 2009. № 5.

177. Шелер М. Формы знания и общество: сущность и понятие социологии культуры // Социологический журнал. 1996. № 1/2. С. 122-160.

178. Шматко Н.А, Качанов Ю.Л. «Габитус» вместо «сознания»: теория и эксперимент//Социология. 2000. № 12. С. 25-39.

179. Шматко H.A. «Габитус» в структуре социологической теории // Журнал социологии и социальной антропологии. Т.1. 1998. № 2. С. 60-70.

180. Шматко H.A. Анализ культурного производства Пьера Бурдье // Социологические исследования. 2003. № 8. С. 113—120.

181. Штер H. Мир из знания // Социологический журнал. 2002. № 2. С. 31-35.

182. Штомпка П. Социология. Анализ современного общества. М., 2005.664 с.

183. Шюц А. Структура повседневного мышления // Социологические исследования. 1993. № 2. С. 129-137.

184. Щюц А. О множественности реальностей // Социологическое обозрение. 2003. Т. 3. № 2. С. 3-34.

185. Щюц А. Социальный мир и теория социального действия // Реферативный журнал. Социальные и гуманитарные науки. Серия 11. Социология. 1997. № 2. С. 24-43.

186. Щюц А. Формирование понятия в теории и общественных науках// Американская социологическая мысль: Тексты. М.: Изд-во МГУ, 1994. С. 481^96.

187. Щюц А. Чужак: социально-психологический очерк // Реферативный журнал. Социальные и гуманитарные науки. Серия 11. Социология. 1998. № 3. С. 177-192.

188. Юревич A.B. Дар данайцев: феномен свободы в современной России //Вопросы философии. 2010. № Ю. С. 17-25.

189. Brede R. Aussage und Discours : Unters, zur Discours-Theorie bei Michel Foucault. Frankfurt a.M. etc.: Lang, 1985. 196 S.

190. Garßnkel H. On ethnomethodology // Ethnomethodology. Middlesex: Penquin, 1974.

191. Gojfman E. Interaction ritual: Essays on face-to-face behavior. New York: Anchor, 1967.

192. Cicourel A. Cognitive Sociology. Language and Meaning in Social Interaction. Middlesex: Penguin, 1973.

193. Cicourel A. Ethnomethodology // Current Trends in Linguistics. 1974. Vol. 12. P. 35-48.

194. Cooley Ch. Human nature and the social order. New York, 1964.

195. Elias N. Zum Begriff des Alltags II Materialen zur Soziologie des Alltags. Opladen, 1978. S. 22-29.

196. Jameson F. Imaginary and symbolic in Lacan: Marxism, psychoanalytic criticism, and the problem of subject // Yale French studies. New Haven, 1977. № 55/56.

197. Leitch V. Deconstructive criticism: An advanced introd. L. etc., 1983. 290 p.

198. Thurn H.-P. Der Mensch im Alltag: Grundrisse einer Anthropologie des Alltags leben. Stuttgart, 1980.J250^