автореферат диссертации по истории, специальность ВАК РФ 07.00.09
диссертация на тему: Император Николай II как государственный деятель в отечественной историографии

Полный текст автореферата диссертации по теме "Император Николай II как государственный деятель в отечественной историографии"

На правах рукописи

Горбунова Юлия Фёдоровна

Император Николай П как государственный деятель в отечественной историографии (конец XIX - начало XXI вв.)

07.00.09 - Историография, источниковедение и методы исторического исследования

Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук

Томск - 2004

Работа выполнена на кафедре отечественной истории Томского государственного университета

Научные руководители:

доктор исторических наук, профессор Говорков Алексей Александрович

доктор исторических наук, профессор Жеравина Аниса Нурлгаяновна

Официальные оппоненты: доктор исторических наук, профессор

Фоминых Сергей Фёдорович

кандидат исторических наук, доцент Кисельникова Татьяна Валентиновна

Ведущая организация:

Томский политехнический университет

Защита состоится 21 мая 2004 г. в 15. 00 на заседании диссертационного совета Д.212.267.03 по защите диссертаций на соискание учёной степени доктора наук по специальностям 07.00.02 - отечественная история, 07.00.03 — всеобщая история и 07.00.09 - историография, источниковедение и методы исторического исследования в Томском государственном университете (634050, г. Томск, пр. Ленина 36, ауд. 41).

С диссертацией можно ознакомиться в Научной библиотеке Томского государственного университета.

Автореферат разослан « » апреля 2004 г.

Ученый секретарь

диссертационного совета

доктор исторических наук, профессор

I. ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА ИССЛЕДОВАНИЯ

Формулировка проблемы исследования и актуальность её решения. Историографическая традиция, сложившаяся вокруг имени императора Николая II уже отметила свой столетний юбилей. В течение века фонд документальной, научно-исследовательской, публицистической литературы о последнем самодержце быстро, хотя и не беспрерывно пополнялся, а на нынешнем этапе своего роста вовсе сделался трудно обозримым.

Между тем обилие бытующей ныне печатной продукции о последнем царствовании никто не спешит признать свидетельством её высокого качества. Напротив, доминирует скептическое мнение, что качество это обратно пропорционально её распухающему объему. И стали уже привычными сентенции современных авторов, что всё ещё «у нас нет» ни «научной биографии Николая II», ни «добросовестных исторических исследований о его времени», что «как личность и как политик он до сих пор не узнан и не понят», а «тема еще не освобождена от предубеждений прошлого, от клише и ярлыков длительной социально-идеологической конфронтации»... Причём неблагополучие историографической ситуации находит свое выражение даже не в том, что приведенные выше высказывания в какой-то мере справедливы, и их разделяют практически все современные авторы. Гораздо тревожнее, что эти общепринятые умозаключения не способны, по-видимому, инициировать никаких ожидаемых ощутимых изменений, поскольку о необходимости последних приходится напоминать снова и снова. Почему же так происходит? Почему отечественная историческая наука оказалась не в состоянии сказать ничего принципиально нового о последнем самодержце? Решение этой проблемы, которая уже самим скептическим отношением учёных к «новой» исторической литературе вполне поставлена, а отдельными из них даже и четко сформулирована, имеет не только сугубо научную значимость, но актуально и для современного российского общества в целом. Актуальность настоящего исследования определяется, таким образом, целым комплексом разнообразных факторов:

- Во-первых, личность и деятельность императора Николая II продолжают вызывать острые споры, в которых участвуют не только профессиональные историки, но и публицисты, широкая общественность, высказывающие подчас самые разные и даже противоположные суждения.

- Во-вторых, огромный массив разноплановой исторической литературы о последнем самодержце, появившейся в течение ста с лишним лет, ещё не подвергался специальному историографическому рассмотрению.

- В-третьих, достижения современной историографии о последнем царствовании вызывают у многих историков-профессионалов мучительное чувство неудовлетворённости, обманутых надежд. Однако сложившееся сегодня в отечественной историографии положение уходит корнями'в её прошлое. Это значит, что для продолжения эффективных научных изысканий требуется подвести итоги уже проделанного исследовательского пути. И прежде всего именно комплексное историографическое исследование может установить то, какие факторы оказывали и продолжают I

плсния исторических знаний, наметить возможные перспективы дальнейших научных поисков.

— В-четвёртых, будучи ныне обделено свежей научной информацией о последних Романовых, российское общество вынужденно черпает сведения о них из более доступных, но не всегда качественных источников. Их распространённость свидетельствует не столько о тщете любых исследовательских усилий историков, сколько как раз о необходимости активно вырабатывать альтернативное историческое знание, вмешиваясь в процесс формирования исторических представлений российского общества.

Объект исследования. Объектом настоящего исследования является отечественная историческая литература об императоре Николае II.

Предмет исследования. Предметом настоящего исследования являются условия, ход и результаты предпринимавшихся в отечественной историографии попыток рассмотреть императора Николая II в качестве государственного деятеля, то есть человека, осуществлявшего функции управления государством, участвовавшего в определении внешне- и внутриполитического курса страны.

Состояние научной разработанности темы исследования. Первым опытом разработок темы, очень ещё далёким от профессионального историографического анализа, можно признать немногочисленные и немногословные, но всегда резко критические отзывы дореволюционных российских публицистов на сочинения своих политических противников, обращавшихся среди прочего и к освещению государственной деятельности Николая П. Причём эти отзывы исходили, как правило, только из либерального и радикального, то есть оппозиционного престолу лагеря, представители которого возмущались чудовищной лживостью возвышенного парадного образа самодержца и подозревали за писательскими стараниями его апологетов низменные корыстные цели (подобные идеи высказывались, например, В. Обнинским, запечатлелись в карикатуре). Что же касается офици&чьной публицистики и периодики, которые этот образ именно и культивировали, то им приходилось игнорировать выпады критиков императора, чтобы не афишировать само их существование.

Революция 1917 г. не привнесла особых изменений в процесс осмысления уже появившейся и продолжавшей прибывать литературы о Николае ГЬ Более того, это осмысление на время практически утратило свой объект: критика официальных изданий недавнего прошлого стала бессмысленной - их тенденциозность в оценке личности и государственной деятельности последнего Романова казалась очевидной, новая литература подобного сорта появляться перестала, а критиковать авторов, приветствующих свершившуюся революцию и обличающих представителей старого режима, было несколько странно. По крайней мере, единичные голоса (К. Сивков, Л. Жданов), призывавшие обратить внимание на поверхностный, а местами и бульварный характер новоиспечённых публикаций о Николае II, услышаны не были.

Наступление советской эпохи ознаменовалось возобновлением ожесточённого публицистического, а несколько позднее и научного противостояния по вопросам, имевшим отношение к освещению и оценке государственной

деятельности императора Николая II. Но теперь эта неистовая словесная борьба, разразившаяся между советскими и эмигрантскими (а затем и зарубежными) исследователями, имела уже обоюдный, а не односторонний, как прежде, характер (участие в ней приняли И. Василевский, М. Касвинов, Н. Павлов, Н. Языков и др.) Вместе с тем ни количественно, ни качественно историографические суждения тогда, думается, не изменились. Лишь эпизодически обращаясь к анализу высказываний своих идейных оппонентов о последнем самодержце, обе стороны предъявляли друг другу такие обвинения, чтобы продемонстрировать главным образом лишь «беспардонную лживость» противника и тем самым до основания разрушить его исторические построения. «Клевета», «порция вымыслов и фальшивок», «революционные пасквили», «поделки советологов», «мерзость писаний», «пошлость и низменность» которых «очевидна»... - к этим и подобным им суждениям прибегали советские и эмигрантские авторы, чтобы охарактеризовать результаты исследовательских усилий друг друга. Сходным образом трактовали враждующие стороны и те мотивы, которые побуждали противника проявлять крайний субъективизм при оценке императора Николая И: в качестве таковых рассматривались политические и идеологические пристрастия, требовавшие исторического обоснования и, следовательно, негласного, но целенаправленного внесения определённых корректив в систему исторических знаний. Это значит, что и до и после революции отечественная историческая мысль была склонна концентрировать всё своё внимание только на таком предопределявшем процесс и результат осмысления личности последнего самодержца обстоятельстве, как сознательное искажение исторической истины во имя определённых идейных и (или) даже материальных интересов.

Таково было положение историографических дел, когда в СССР началась перестройка, а изучение последнего царствования подошло к новому рубежу. Казалось бы, для подлинного обновления исторических знаний в этой области, следовало заняться анализом накопленного за сто лет историографического материала, определить перспективы развития отечественной исторической науки. Между тем такому анализу в новейшей историографии достойного внимания снова уделено не было. И главное даже не в лаконизме всех его попыток, их объединяет и нечто более существенное - отношение к рассматриваемому материалу, сам механизм этого рассмотрения и его цель, которые уже не способны дать особого эффекта для дальнейших поисков.

Анализируя долгий опыт предшествующей работы над конкретно -историческим образом последнего самодержца, современные историки (среди них А. Боханов, А. Днепровой, В. Измозик, А. Искендеров, Ю. Кряжев, В. Чакшов, П. Черкасов) выделяют и противопоставляют сформировавшиеся в её ходе «два основных подхода», которые условно обозначаются как «критический» и «апологетический». Причем разительные внешние отличия между «карикатурным образом» Николая II и его «иконографическим изображением», созданными посредством применения указанных подходов в исследовательской практике, более не заслоняют кардинального сходства этих последних, ибо, по мнению авторов, «оба они одномерны».

Примечательно, что уже в самих словесных определениях, выбранных для сущностной характеристики «подходов», явно поставлена под сомнение возможность провести в рамках как одного, так и другого из них объективное историческое исследование, достичь приемлемого для современной науки результата. И как выясняется, основное к тому препятствие ученые усматривают в заведомой колоссальной идеологической и политической ангажированности их адептов. В результате, констатацией чрезмерной идеологизации и политизации познания прошлого нынешний историографический анализ по сути и заканчивается, но признаётся, однако, вполне достаточным не только для описания, но и для преодоления тех пороков, которые долгие годы парализуют изучение личности и деятельности императора Николая II. Причём эти пороки кажутся современным исследователям столь очевидными, что элементарный характер приобретают, в их глазах, и пути получения искомого, то есть по-настоящему нового знания о последнем самодержце, пути, которые так до сих пор и не стали предметом обсуждения и каждый раз лишь провозглашаются - «непредвзятое исследование», «спокойный беспристрастный анализ», «объективные обобщения и выводы» и т.п. Между тем в главном всё это уже по меньшей мере неоднократно обещалось и осуществлялось, приводя к достижению диаметрально противоположных заключений и, если верить отзывам сегодняшнего дня, отнюдь не гарантируя при этом их объективности или научности. Следовательно, задачу обновления исторических знаний о последнем российском монархе подобные декларации по существу не решают - ни объективность, ни научность, ни новизна не станут достоянием науки в силу одних лишь рассуждений о необходимости продемонстрировать их. Характеристике вводимых в научный оборот новых нетрадиционных подходов, по-видимому, надлежит уделять существенно большее внимание: их суть должна быть прояснена, а выбор обоснован, поскольку они являются не бесспорной исходной аксиомой, а результатом определённого и притом достаточно сложного мыслительного пути, проделанного историками. Пока нет этих объяснений и аргументации, нет и никакого серьёзного повода ожидать исследовательских открытии в области истории последнего царствования, ибо остаётся непонятным, в каком же направлении и на каком основании мы рассчитываем их совершить.

Более того, бытующее теперь представление об очевидности дефектов, присущих сочинениям о последнем российском венценосце, освобождает современных исследователей от сущностной критики путей их постоянного воспроизводства и закрепления, изначально ориентируя не столько на понимание сложившейся традиции изучения и оценки личности Николая II, сколько сразу на противопоставление себя ей, на исключительное право сделать первый шаг в ликвидации вопиющих ошибок прошлого и восполнении зияющих пробелов настоящего. Однако этот способ историографического анализа отнюдь не нов, и представители тех самых якобы принципиально отвергнутых за несостоягельностью исследовательских подходов практиковали его в полной мере. Полагая друг друга за «казённых советских историков» или «чернильных наймитов антисоветского промысла», они не только обвиняли оппонентов как раз в идеологизации и политизации исторических изысканий,

но и активно декларировали своё стремление к объективности в оценке последнего самодержца.

Главная новация современной историографии на этом фоне лишь в том, что она объявила банкротство претензий на объективность обеих противоборствовавших сторон сразу, чтобы вслед за тем выдвинуть подобные уже от своего имени. Но что же предлагается ею в качестве гаранта от повторения ошибок прошлого? Только одно: «Профессиональная честность, ответственность историка могут и должны помочь в освобождении от излишней политизированности», - уверены исследователи, расценивая именно «научную добросовестность» работы как главное необходимое ей достоинство. Однако помимо того, что совсем отказывать предшествующим поколениям учёных в «профессиональной честности» вряд ли возможно, следует обратить внимание и на другое обстоятельство: такой фактор как «профессиональная честность» или «научная добросовестность» способен удержать историка лишь от преднамеренных проявлений субъективизма, ибо область его влияния - область отрефлектировашюго.

Преднамеренные искажения исторической истины в угоду чьим-либо политическим интересам критиковались представителями историографии о последнем царствовании практически с момента её появления. Конечно, привлекать внимание исследователей к негативным фактам подобного рода, как это всегда делалось и делается, правомерно и полезно. Но если бы проблема состояла только в них, думается, её давно бы уже решили. В том-то всё и дело, что одного явившегося ныне желания сознательно покончить с идеологизацией и политизацией исторических изысканий о последнем царствовании, решительно порвать с устоявшимися неубедительными суждениями о Николае II или, во всяком случае, значительно их поправить оказалось недостаточно, чтобы построить современные исследования на принципиально новых основаниях. Это значит, что процесс воспроизводства прежних стереотипов в сущности остаётся неконтролируемым и, продолжаясь помимо желаний и намерений исследователей, не может быть ни понят, ни нейтрализован в пределах той модели историографического анализа, которая сегодня демонстрируется. Пытаться изменить традиционные формы познания личности Николая II, сразу ограничив их подлежащую преодолению «традиционность» сферой умышленного обмана и порицая их очевидные даже для «невооружённого глаза» недостатки, не значит уяснить суть этих прежних форм познания 1ши, тем более, найти и применить к предмету новые.

Вот почему задача историографа в этой связи будет заключаться не столько в том, чтобы воспроизвести бытовавшие и бытующие представления о Николае II и, оценивая степень их достоверности, рассудить, где именно и с каким расчётом исследователи вводят читателя в заблуждение, сколько в том, чтобы выяснить, посредством каких логических процедур эти представления на протяжении вот уже больше века создаются. И особого исследовательского внимания заслуживают как раз те из них, которые пользователями хотя и применялись, но не осознавались, или, во всяком случае, не прояснённым оставалось их реальное влияние на конечный результат исследования.

Цель исследования. Цель настоящего исследования обусловлена не только минимальной, явно недостаточной историографической изученностью российской исторической литературы об императоре Николае II, но и её непростым современным состоянием. Цель эта заключается в том, чтобы, учитывая имеющийся в исторической науке опыт критического исследования накопленной по теме литературы, дать развёрнутый анализ отечественной историографии о последнем самодержце.

Задачи исследования. Реализация такой цели возможна на путях решения ряда исследовательских задач:

- Рассмотреть содержание и особенности записок современников последнего царствования, в тексте которых имеются сообщения о личности и государственной деятельности императора Николая II или даётся его оценка.

- Определить основные крупные этапы в развитии отечественной традиции осмысления истории последнего царствования, а внутри каждого этапа -основные сформировавшиеся в ходе этого осмысления концепции, представляющие императора Николая II как государственного деятеля. На конкретном историографическом материале поэтапно раскрыть содержание этих концепций и проследить историю их формирования, их эволюцию и идейную преемственность между отдельными из них.

- Обозначить и проанализировать логический механизм, то есть механизм работы человеческого сознания, продемонстрированный исследователями разных эпох и приводивший их к созданию того или иного образа императора Николая И, к той или иной оценке последнего самодержца в качестве государственного деятеля. Причём совершенно необходимо выявить те стороны этого механизма, которые не были достаточным образом эксплицированы в изучаемых текстах — «естественные» ценности и мыслительные привычки, присущие исследователям, применявшийся ими алгоритм постановки вопросов и поиска их решений, установленные принципы источниковедческого анализа и отбора годного для работы материала, допустимые способы аргументации и т.п.

- Сопоставить основные наработанные в отечественной историографии концепции, представляющие императора Николая II в качестве государственного деятеля, и выделить общие для всех, повторяющиеся их черты. Установить причины, которые определяют устойчивый самовоспроизводящийся характер этих наиболее типичных черт.

- Наметить одну из возможных перспектив обновления исторического изучения личности и государственной деятельности последнего самодержца.

Источниковая база исследования. Источниковая база настоящего исследования представлена комплексом разнообразных исторических и историографических источников. Историографические источники настоящего исследования могут быть сгруппированы следующим образом:

А) Научная литература, различающаяся не только по жанрам (монографии, брошюры, статьи, авторефераты диссертаций), но и по характеру (те работы учёных, которые посвящены специальному рассмотрению темы, и те их труды, в которых тема затрагивается лишь попутно, в связи с освещением

других сюжетов) и происхождению (научные произведения, изданные в советское и постсоветское время, в эмиграции).

Б) Публицистическая литература, которая в настоящем исследовании рассматривается в качестве именно историографического источника. Такой подход представляется вполне правомерным: публицистика часто отражает не только общественные настроения, но и основные тенденции развития исторической науки и, как показывает настоящее исследование, оказывается во многом сходной с профессиональной историографией в плане тех принципов, согласно которым выстраивается представление о личности и государственной деятельности императора Николая II. Подобно научной литературе публицистическая может быть подразделена по жанрам (брошюры, статьи, карикатура, иногда - художественные произведения в виде сказок, стихов, романов), характеру (работы, посвященные специальному рассмотрению темы, и затрагивающие её мимоходом) и происхождению (дореволюционная, советская, эмигрантская, современная).

В) Учебная литература, которая связана с научной: строясь с учётом новых достижений исторической науки, она, таким образом, не только изменяется вместе с её развитием, но и отражает процесс этого развития.

Г) Записки (дневники и воспоминания) современников последнего царствования, на страницах которых отразились многие характерные тенденции исторического сознания того времени, не всегда находившие себе место в подверженных жесткой цензуре публицистических сочинениях. Думается, что указанное обстоятельство позволяют рассматривать записки не только как исторический, но и как историографический источник.

Д) Биографические материалы, отражающие жизненный и творческий путь отечественных авторов, учёных и публицистов, осуществлявших изыскания в области истории последнего царствования.

Необходимо отметить, что для каждой российской исторической эпохи характерен особый набор создаваемых историографических источников, к которым сегодня и приходится в основном обращаться, уделяя значительное внимание публикациям вненаучного происхождения.

Для полноценного анализа и проверки выводов, предложенных отечественной историографией последнего царствования, в диссертационном исследовании был использован комплекс разнообразных исторических источников, которые можно подразделить на следующие группы:

А) Официальные документы - законодательные акты, исходившие от верховной власти в годы последнего царствования; тексты международных договоров, подписанных тогда Российской империей.

Б) Делопроизводственные документы — текущая документация по различным вопросам государственной жизни, которой Николай II обменивался с подчинёнными и которая представлена с одной стороны в виде отчётов, донесений, докладов и записок, поступавших на высочайшее рассмотрение, а с другой — в виде резолюций, рескриптов и другого рода письменных указаний, выражавших реакцию самодержца на содержавшиеся в поступавших к нему документах предложения; стенограммы и протоколы заседаний высокопо-

ставленных гражданских и военных чинов, нередко проходивших под председательством самодержца.

В) Документы личного происхождения - дневники, воспоминания и письма современников Николая И, в том числе дневник самого императора и его обширная переписка с множеством адресатов.

Методологические основания исследования. Методологическим основанием настоящего исследования послужил принцип историзма, согласно которому ни сам человек, ни его интеллектуальная деятельность, ни результаты последней не должны рассматриваться вне связи с конкретно-историческими условиями современного им этапа общественного развития. Представляется, что этот вроде бы общепризнанный принцип исторического и историографического познания требует в рамках темы более последовательной реализации, поскольку при анализе литературы об императоре Николае II обычно недооценивается: одно дело считать теперь ошибочными те или иные аспекты исследовательской работы предшественников, и совсем другое - сводить к ошибочности, причём - очевидной, всю её смысловую полноту, как это обычно делалось и делается.

Среди использовавшихся исследовательских методов необходимо отметить метод классификации, направленный на вычленение отдельных этапов развития отечественной историографии о последнем царствовании, а внутри этих этапов - крупных концептуальных заключений о личности и государственной деятельности последнего самодержца; историко-генетический метод, направленный на анализ развития историографического процесса; историко-системпый метод, направленный на рассмотрение каждого отдельного этапа историографического развития в качестве целостной структуры; историко-сравнительный метод, направленный на выявление индивидуальных и повторяющихся черт, свойственных историографической практике разных эпох; проблемно-хронологический метод, направленный на выявление основных тенденций в освещении и объяснении конкретных государственных мероприятий императора Николая II.

Хронологические рамки исследования. Хронологические рамки настоящего исследования охватывают весь продолжительный период существования историографии последнего царствования с момента её зарождения в конце XIX в. до наших дней, открывающих XXI в.

Структура исследования. Структура настоящего исследования продиктована поставленными перед ним целью и задачами. Основная часть работы содержит три главы, первая из которых посвящена анализу представлений современников Николая II о его личности и государственной деятельности, а вторая и третья - анализу подобных представлений, бытовавших и бытующих после смерти императора.

Новизна исследования. Настоящее исследование представляет собой первый опыт обобщения и анализа отечественной исторической литературы об императоре Николае И, по большому счёту практически не изучавшейся до сих пор ни целиком, ни частично. Причём в этом историографическом комплексе впервые в равной степени заняли своё место работы российских доре-

волюционных и советских авторов, представителей российского зарубежья, а также многочисленные новейшие публикации. Самостоятельную роль в настоящем исследовании играет составленная автором библиография исторической литературы о последнем самодержце. На сегодняшний день это самая полная библиография по теме. В ней учтены сочинения дореволюционных, советских и современных учёных и публицистов, а также работы представителей российской эмиграции и ряд переводных изданий.

II. ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ

Во введении определяются актуальность избранной темы исследования, его предмет и объект, анализируется состояние научной разработанности, формулируются цель и задачи диссертации, даётся характеристика её теоретико-методологических основ, историографических и исторических источников, обосновывается её структура.

Первая глава «Император Николай II как государственный деятель в восприятии современников» состоит из трёх разделов.

В первом разделе «Образ последнего самодержца в записках отечественных авторов» показано, что император Николай II стал объектом пристального внимания со стороны современников ещё будучи наследником престола, с началом же последнего царствования оценивающий интерес к его персоне ещё более возрос, и самодержец оказался едва ли не центральной фигурой многочисленных записок (дневников, а затем и воспоминаний) участников российской истории конца XIX - начала XX вв.

Если классифицировать комплекс созданных ими записок, в тексте которых имеются сообщения об императоре Николае II, согласно происхождению и социальному положению авторов, то наиболее обширные группы этого комплекса принадлежат перу представителей царствующего дома Романовых (великие князья Александр Михайлович, Андрей Владимирович, Гавриил Константинович и др.), высокопоставленных гражданских, военных и придворных чинов или их близких (А. Богданович, С. Витте, В. Воейков, Ю. Данилов, А. Извольский, В. Коковцов, П. Курлов, А. Мордвинов, А. Мосолов, А. Половцов, Е. Святополк-Мирская и др.), общественно-политических деятелей (Ф. Головин, А. Керенский, А. Кони, П. Милюков, Б. Никольский, М. Родзянко, Л. Тихомиров и др.), представителей российской культуры (А. Бенуа, С. Минцлов, А. Суворин и др.) Если же проводить классификацию записок согласно политическим взглядам их авторов, то среди последних преобладали поборники самодержавной монархии и сторонники её более или менее радикального реформирования. Примечательно, однако, что вне зависимости от своего происхождения, социального положения и политических взглядов большинство мемуаристов оценивало монарха предельно критически, представляя его слабым, неспособным к решению государственных задач правителем.

Эта однозначно отрицательная оценка обнаружила себя до всех сколько-нибудь крупных социально-политических катаклизмов последнего царствования (то есть ещё в конце XIX в.) и была напрямую связана с распространяв-

шимся в обществе тревожным чувством агонии империи, её быстро приближающегося краха. Упрочиваясь по мере нарастания грозных событий, это чувство стимулировало как острое недовольство проводимым с престола политическим курсом, так и недоверие к его творцам, прежде всего - к самому монарху, считавшемуся главным виновником происходящих катаклизмов. Между тем, если неверие в способность Николая II урегулировать создавшуюся в России ситуацию объединяло его современников, то представления о том, как императору следовало вести дело, в российском обществе были разными. Одни (великие князья Александр Михайлович и Константин Константинович, Л. Богданович, Б. Никольский, Л. Тихомиров и др.) находили предпочтительной активизацию действий, направленных на сохранение и укрепление самодержавия, нещадно критикуя самодержца за неумение организовать решительный отпор революции. Другие (великий князь Николай Михайлович, Ф. Головин, С. Минцлов, Е. Святополк-Мирская и др.) предлагали прямо противоположный политический план, предусматривавший выход из создавшегося положения путём значительных уступок общественному движению, причём те из них, которые последовали в 1905 г., представлялись совершенно недостаточными для ликвидации разразившегося в стране кризиса. Крушение Российской империи каждая из сторон рассматривала в качестве подтверждения собственной политической правоты и, следовательно, несостоятельности Николая II как государственного деятеля. Это обстоятельство послужило продолжению его критики в мемуарной литературе, однако, никаких принципиально новых критических соображений по сравнению с дневниками в ней высказано не было.

В прежнем русле протекало и обсуждение тех причин, которые могли побудить Николая II упорно придерживаться избранного им непопулярного политического курса, причин, которых его современники уже давно пытливо доискивались. Они искали и находили эти причины в совокупности присущих монарху личностных качеств, а точнее - личностных недостатков. Правда, единодушия в этом отношении среди авторов записок никогда не было: ум императора, уровень его образованности, умение подбирать помощников, принимать волевые решения и т.п. качества оценивались ими крайне неоднозначно, зачастую - прямо противоположным образом. И хотя подобная неоднозначность была характерна даже для круга близких к престолу людей, лично знавших Николая II и сотрудничавших с ним, можно отметить одну любопытную закономерность: чем дальше от трона находились авторы дневников или воспоминаний, тем более жёсткие оценки в адрес его коронованного обладателя они высказывали.

Главным существенным новшеством мемуарной литературы стало другое - именно после революции 1917 г. появляются труды, создатели которых высоко оценивали последнего самодержца не только как человека, но и как государственного деятеля, возлагая всю вину за произошедшие с Россией несчастья на «образованное общество» (такая мысль присутствует в воспоминаниях П. Курлова, А. Мордвинова, С. Фабрицкого и др.) Вот почему невозможно согласиться с утверждениями некоторых историков (например, В. Ар-

хипенко, К. Шацилло) о том, что Николай II получил единодушную суровую оценку своих современников, или тем более рассматривать это мнимое единодушие как аргумент в пользу справедливости суровых оценок.

Во втором разделе «Первый опыт анализа государственной деятельности императора Николая II в дореволюционной отечественной публицистике» отмечается, что первые предназначенные для широкой читательской аудитории сочинения о последнем самодержце стали появляться практически сразу же по его воцарении и носили публицистический характер. Постепенно увеличиваясь, число подобных публикаций особенно возрастало в связи с отдельными российскими событиями государственной важности (коронация, революция 1905-1907 гг., трёхсотлетний юбилей династии Романовых и т.п.) Условия существования российской печати были, однако, таковы, что не позволяли открыто обсуждать или тем более осуждать личностные качества и политические мероприятия императора на страницах легальных общедоступных изданий. Поэтому наряду с официальной монархической публицистикой до революции сформировался целый комплекс либеральных и революционных публицистических работ, посвященных критике последнего самодержца, но опубликованных в России нелегально или только за границей.

Каждая из этих групп, то есть монархически, либерально и революционно настроенных публицистов, создала собственный образ императора Николая II. В легальной российской печати культивировался его официальный образ — образ заботливого «царя-батюшки», не только неустанно пекущегося об обеспечении интересов России и её народа, но и обладающего для их реализации всеми необходимыми личностными достоинствами (эта точка зрения прослеживается в работах Е. Богдановича, Д. Дубенского, А. Елчанинова, Д. Ломана и др.) Что касается либеральной и революционной публицистики (представителями которой помимо многих анонимных авторов можно считать В. Обнинского, С. Циона, Д. Шаховского и В. Бурцева, О. Ерманского, В. Ленина, Л. Троцкого соответственно и др.), то выработанные в ней представления о последнем самодержце во многом совпадали. Прежде всего, совпадала общая резко отрицательная оценка его государственной деятельности, которая расценивалась как руководство внешне- и внутриполитической реакцией, попытка сознательно воспрепятствовать развитию страны и даже повернуть его вспять. Но причины, побуждавшие монарха придерживаться этого абсолютно недопустимого, с точки зрения оппозиции, политического курса, либералы и радикалы видели по-разному. Первые в основном находили их в личностных недостатках Николая II (неумении оценить обстановку, безволии, политическом эгоизме и т.п.), полагая, что обладай император необходимыми личностными качествами, история России двинулась бы в совершенно ином направлении. Вторые же помимо этого личностного фактора, который признавали, но решающим не считали, нередко указывали и на более существенный двигатель политики российского престола - классовые интересы его обладателя, заключавшиеся в сохранении привилегий российского дворянства (или вообще разного рода толстосумов), а вместе с ними и своих привилегий, в первую очередь - неограниченной царской власти, материальных богатств.

Новорождённая отечественной историографии последнего царствования предложила, таким образом, три различных образа императора Николая II. Но механизм создания столь по-видимому разных концептуальных и конкретных заключений о последнем самодержце, исходивших из разных, даже враждебных политических кругов, был у дореволюционных публицистов одинаковым. Их суждения о монархе зависели прежде всего от свойственных им представлений о том пути развития России, на котором она могла добиться наибольшего общественного прогресса и по которому ей, таким образом, следовало бы идти. Эти представления о прогрессе, которые были лишь субъективной оценкой объективной исторической реальности, невольно выдавались за свойство самой этой реальности, «требовавшей» от главы государства определённых политических решений. В результате, личность и деятельность последнего самодержца интересовали авторов лишь на предмет их соответствия этому прогрессивному пути, причастности к его реализации.

Монархисты, связывавшие все свои надежды на лучшее будущее страны с укреплением самодержавия, стремились представить личность и государственную деятельность самодержца в свете необыкновенной пользы, принесённой им российскому государству и российскому народу на пути укрепления российской монархии. И хотя несомненно, что правые признавали и многочисленные личностные недостатки монарха, и промахи в его политической практике (это зафиксировано в их дневниках, переписке, мемуарах), открыто критиковать эти изъяны они отказывались, следуя далеко не только цензурным соображениям или соображениями личной выгоды, в чём их нередко упрекали современники. Они не делали этого в первую очередь потому, что в государственном масштабе монарх являл собой не просто конкретного человека, а незаменимую часть монархического государственного механизма - залога жизнеспособности России, подрывать который своими критическими выпадами монархисты считали совершенно недопустимым, ставящим под удар всю российскую будущность. В противоположность им либералы и радикалы указывали на реформирование или полный слом российского самодержавия соответственно как на более перспективный политический выбор, способный ускорить продвижение страны по пути исторического развития. Император Николай II, препятствовавший не только проявлениям революции, по и осуществлению крупных социально-политических преобразований, закономерно рассматривался оппозиционной средой как оплот ретроградства, как скудоумный государственный деятель, которому оказалось не под силу постичь ни своего положения, ни логики исторического развития страны. Регистрация исторической реальности и здесь, в либеральной и радикальной дореволюционной публицистике, была органично совмещена с определённой её оценкой, предопределявшей в конечном итоге процесс и результат накопления исторических знаний об императоре Николае II, различные предлагавшиеся его образы.

Таким образом, современные рассуждения об очевидной политизации представлений о последнем самодержце в российской публицистике конца XIX - начала XX вв. практически заслоняют собой тот факт, что логический механизм их формирования не только значительно сложнее, но и требует к

себе повышенного исследовательского внимания, поскольку, не будучи осознанным, он может практиковаться сколь угодно долго, препятствуя подлинному обновлению исторического познания и его результатов. Этот механизм состоял не столько в продиктованной какими-либо политическими или корыстными соображениями фальсификации исторического знания, сколько в его аксиологизации. Будучи присущ как публицистам того времени, так и авторам записок, такой логический механизм позволял выстраивать различные конкретно-исторические представления о последнем самодержце одинаковым мыслительным путём.

В третьем разделе «Отечественная историография 1917 г.: подведение итогов царствования императора Николая II в революционной России» указывается, что в связи с победой Февральской революции цензурная ситуация в стране резко изменилась: официальная публицистика безвозвратно утратила свои позиции, а те, кто ещё недавно был гоним, на этих позициях укрепились, приступив среди прочего к открытому разоблачению, а часто и осмеянию последнего самодержца. Критическое обсуждение его личности и государственной деятельности после краха династии Романовых не утратило своей актуальности, напротив, оно рассматривалось публицистами как посильная помощь делу революции, как оперативная и действенная профилактика идей монархической реставрации. Вместе с тем необыкновенная скоротечность, с какой тысячелетний монархический режим сошёл на нет, повлияла на публицистов не самым лучшим образом. Некоторое «головокружение от успехов» и сознание грядущих грандиозных свершений России на пути исторического прогресса заставляли рассматривать Николая II как полное ничтожество и в личностном, и в политическом смысле. Как таковая эта идея появилась ещё до революции и нашла особенно яркое выражение в дневниках и переписке, в меньшей степени - в публицистике, на страницах которой отнюдь не доминировала или, по крайней мере, не заслоняла того обстоятельства, что император является серьёзным политическим противником. Теперь же она приобрела именно ведущее положение, стирая былую разницу между либеральной и радикальной публицистикой, объединяя авторов с разными общественно-политическими умонастроениями и разными дальнейшими судьбами (Ф. Арбатский, Л. Жданов, О. Измаилович, С. Медведев, С. Мельгунов, В. Сыроечковский и др.)

Непосредственная убедительность прогрессистской аксиомы, принуждавшей своих адептов оценивать наступившую историческую эпоху как самую передовую, ещё более укрепляла прежнюю неявную предпосылку рассуждений о последнем самодержце. Его государственная деятельность и задействованные в ней личностные качества интересовали публицистов только с точки зрения их соответствия прогрессивному ходу истории, представление о котором всегда субъективно. Не замечая этого присоединения собственных оценок к фактам объективной исторической действительности, авторы любые расхождения между деятельностью императора и своим представлением о прогрессивной политической практике воспринимали как уродливое отклонение от нормы, установленной самой жизнью. Фиксация этих расхождений и поиск объяснения для них (в 1917 г. на язык чаще всего попадал как раз «полный кретинизм» царя)

исчерпывал процесс понимания его личности и государственной деятельности, о качественном изменении которого, таим образом, говорить не приходится. Тот факт, что этот подход безболезненно пережил российскую революцию, заставляет не только обратить повышенное внимание на первые шаги отечественной историографии последнего царствования, но и предполагать его присутствие на последующих этапах её развития, прежде всего в исторических трудах советских и эмигрантских учёных и публицистов.

Вторая глава «Государственная деятельность императора Николая II в изображении советской и эмигрантской исторической науки и публицистики» состоит из двух разделов.

В первом разделе «Государственная деятельность императора Николая II в изображении советской исторической науки и публицистики» обосновывается мысль, что многочисленные критические суждения, которые высказываются сегодня о советской историографии последнего царствования, по меньшей мере не вполне отвечают советской историографической действительности.

Прежде всего, для неё далеко не всегда была характерна та идейная монолитность, воспринимающаяся теперь как непременный атрибут отечественной исторической науки и публицистики после октября 1917 г. В 1920-х гг. такого единообразия они ещё не знали, и свободно обсуждался не только уровень государственных способностей Николая II, но и, как ни странно, даже жизнеспособность российской монархии, причины её крушения (например, в работах И. Василевского, С. Любоша). Лишь к началу 1930-х гт. классический для советской историографии образ «первого помещика» Николая Романова, кровавого защитника классовых интересов дворянства и верховного предводителя внешне- и внутриполитической реакции, обречённого на политический крах, вытеснит все иные интерпретации и в главном будет оставаться неизменным вплоть до перестройки (этот далеко не новый образ, сформулированный ещё в дореволюционной радикальной публицистике, нашёл последовательное воплощение в трудах Н. Ерошкина, М. Касвинова, М. Покровского, Б. Романова, В. Ссменникова, Н. Фирсова и др.)

Во-вторых, идеологизация и политизация советского исторического знания, справедливо отмеченные современными исследователями, едва ли зависели только от воцарившегося в стране «идеологического диктата КПСС», на который ныне определённо указывают как на главную, а часто и единственную причину создавшегося в советской историографии удушливого положения. Это означало бы, однако, что образ Николая Кровавого искусственно привит советскому обществу под влиянием «сверху», что он возник и сформировался против воли советских историков, хотя и при их вынужденном содействии. Между тем исторические и историографические факты позволяют утверждать как раз обратное: советские учёные и писатели сполна разделяли те кровавые характеристики, которыми они наделяли последнего самодержца.

Подлинный механизм формирования советского исторического знания был более сложным, нежели чем преднамеренное искажение исторической истины в угоду тем или иным партийным установкам, сегодняшние рассуждения об исключительной роли которых лишь закрывают нам путь к понима-

нию этого механизма. Вместе с тем было бы неправильно свести его и к намеренному потаканию собственным - не навязанным, а сознательно принятым - идеологическим и политическим убеждениям, характерным для советских исследователей. Если у некоторых авторов такое стремление и присутствовало, то по большому счёту оно делало процесс идеологизации и политизации исторического познания только более зримым и грубым, тогда как предопределяла его та логика исследовательских рассуждений, которая была продемонстрирована представителями советской историографии вслед за представителями историографии дореволюционной. Государственная деятельность последнего Романова продолжала интересовать и освещаться исследователями лишь постольку, поскольку она в их глазах содействовала или, как в данном случае - препятствовала, прогрессивному течению российского исторического процесса, то есть прежде всего прогрессивным изменениям в политическом строе Российского государства. Шкала личных социально-политических ценностей историка начинала играть ключевую роль не только в определении значимых фактов государственной деятельности Николая И, достойных исторического рассмотрения, но и в самой их интерпретации. В соответствии с этой шкалой наиболее существенными и показательными для советских исследователей стали факты, подтверждавшие активное участие императора в борьбе с оппозиционным российским движением и его скептическое отношение к собственным реформаторским начинаниям. Попадая в исследовательские руки, эти факты политической биографии последнего самодержца приобретали характер объективно вредоносных для России явлений и могли рассматриваться уже только как ожесточённое противодействие прогрессивным тенденциям развития страны, отказ осуществлять её модернизацию, пренебрежение её интересами и т.п.

Поиск же классовой подоплёки этого неоправданного политического курса служил объяснением прежде всего тому, почему император принимал такие государственные решения, с правомерностью которых советские авторы никак не могли примириться.

Полемизируя с российским зарубежьем, советские исследователи принципиально противопоставляли собственные заключения сделанным там выводам и оценкам. Анализ исторических трудов о последнем самодержце, предпринятых представителями российской эмиграции показывает, однако, что в этом противопоставлении присутствовала лишь поверхностная правда.

Во втором разделе «Государственная деятельность императора Николая II в изображении эмигрантской исторической науки и публицистики» отмечается, что формирование эмигрантской историографии последнего царствования началось уже в годы гражданской войны. Центральной темой, вокруг которой эта литература о последних Романовых возникла, а в дальнейшем развивалась, стала участь царской семьи, постигшая её в революционной России.

Примечательно, что многие вчерашние критики монарха на чужбине значительно смягчили свои суждения о нём (В. Бурцев, С. Мельгунов, Г. Иванов). Здесь же впервые был поднят вопрос о его канонизации, причём представители православной церкви сыграли большую роль и в становлении исто-

риографии последнего царствования (митрополит Анастасий, протопресвитер М. Польский, игумен Серафим и др.) Священнослужители не стали сторониться обсуждения сугубо политических аспектов российской истории конца XIX - начала XX вв. и наряду с представителями светской эмигрантской историографии не только оплакивали трагическую судьбу царской семьи, но и ожесточённо критиковали негативные высказывания о политике и государственных способностях Николая II.

В противоположность своим советским оппонентам публицисты и историки российского зарубежья видели в императоре дальновидного и проницательного политика, самоотверженно служившего интересам России и её народа, а не какого-то отдельного класса, и обладавшего всеми необходимыми личными качествами, чтобы эти интересы реально обеспечивать (такая точка зрения отражена в работах Е. Алферьева, В. Иванова, С. Ольденбурга, Н. Павлова, Н. Пушкарского, В. Свечина, К. Сычова, Н. Языкова и др.) Необходимо отметить, что эти оценки разделяла не вся российская эмиграция. Скорее, они были характерны именно для её историографии о последнем самодержце, тогда как сама эмигрантская «общественность» во многом сохранила те критические воззрения, которыми российская либеральная интеллигенция славилась до революции и которые теперь, после неё, нашли выход прежде всего в эмигрантской мемуарисгике.

Переоценка личности и деятельности Николая II, приведшая многих авторов-эмигрантов к умозаключениям, характерным для дореволюционной официальной публицистики, составляла лишь часть более глобальной мыслительной работы - работы по переоценке альтернатив исторического развития России, появившихся у страны в конце XIX - начале XX вв. Революционная альтернатива российской истории, представлявшаяся некогда прогрессивной, способствующей установлению в России конституционного режима, после Октября 1917 г. и сопряжённого с ним массового отъезда в эмиграцию утратила своё былое обаяние. Правда, значительная часть эмигрантов сочла непредвиденный исход российской революции «возмездием за грехи старого режима» - результатом консервативной политики Николая II, подготовившей социальный взрыв чудовищной силы. Однако среди эмигрантов были и те, кто извлёк из революционных событий другие уроки, уверившись, что реальная опасность грозила правильному развитию России не справа, а слева -именно со стороны революции.

Таким образом, понимание личности и деятельности последнего самодержца в очередной раз попало в зависимость от оценки того исторического пути, который наша страна проделала с конца XIX в. В результате эмигрантская историография находила существенными для понимания государственной деятельности последнего самодержца несколько иные (по сравнению с советской историографией) факты, а те, которыми в доказательство своей точки зрения оперировали советские историки, расценивала совершенно иначе. Так, всегда привлекавшая внимание эмигрантской исторической науки и публицистики отчаянная борьба императора с политической оппозицией, его упорное противодействие политическому реформированию России рассмат-

ривались здесь отнюдь не как проявление дремучей антинародной реакции и политической близорукости, а как свидетельство заботы о будущем страны и необыкновенной государственной прозорливости. Весомым аргументом в пользу этого вывода виделся и курс социально-экономических преобразований, осуществлявшийся в царствование Николая II и отвечавший, как представлялось, интересам развития страны. И даже если бы авторы не считали своё представление о состоянии императорской и советской России единственно правильным, они невольно соотносили с этим своим представлением государственную деятельность Николая II, выясняя насколько монарх содействовал или препятствовал реализации заветной предпочтительной альтернативы исторического развития нашей страны.

Подобный «сравнительный» подход практиковали и советские, и эмигрантские авторы, и сторонники, и критики самодержавия, разницу в данном случае составлял лишь сам искомый образец политического поведения, которого последнему самодержцу должно было бы, по мысли авторов, придерживаться. И если в эмигрантской исторической литературе констатировалось его неукоснительное соблюдение (имперагор боролся с разрушительными общественными силами), а советская, напротив, - утверждала обратное (император боролся с прогрессивными общественными силами), то главное, что Николай II был одинаково интересен их представителям лишь постольку, поскольку его деятельность была значима с точки зрения такого образца. Таким образом, здесь важно не столько то, с чем по ходу исследования соотносилась личность Николая II, сколько сама природа соотношения, всегда имевшая характер аналогии и невольно уподоблявшая монарха автору. Такой подход к делу не учитывает того обстоятельства, что сам он жил и работал в соответствии, может быть, с совершенно иной системой ценностей, что игнорируя её вероятное существование, исследователи лишают себя не только необходимости, но и возможности её целостного изучения, поскольку она могла рассматриваться ими только как повторение или извращение собственной. Никакого оригинального и даже просто самостоятельного способа восприятия и осмысления настоящего, реакции на разворачивавшиеся события у носителей верховной власти такая точка зрения не предусматривала, ибо изначально за ней стояло убеждение, что всё то, что видно и понятно автору, может быть только тем же принципиальным образом увидено и понято Николаем II.

Поскольку его государственные мероприятия представлялись эмигрантской историографии последнего царствования правомерными, то далее её представителям оставалось лишь указать на такие детерминирующие деятельность императора обстоятельства, которые помогли ему разобраться в непростой политической ситуации, принять верные для страны политические решения. В качестве этих обстоятельств выступал, как правило, целый ряд личностных достоинств императора, включающих его ум, веру в Бога, высокую образованность, верность долгу царского служения, выдержку и т.п.

Третья глава «Современное состояние отечественных исторических знаний о государственной деятельности императора Николая II и возможные перспективы их развития» состоит из двух разделов.

В первом разделе «Государственная деятельность императора Николая II в изображении современной отечественной исторической науки и публицистики» высказывается мнение, что заметное преображение современной отечественной историографии о последнем царствовании пока ещё ис представляет собой значительного и необратимого явления. Неслучайно большинство современных исследователей, посвятивших себя изучению личности и деятельности Николая II, испытывают чувство неудовлетворенности от достигнутых сегодня на этом исследовательском поприще результатов. Представлявшиеся поначалу вполне разрешимыми задачи подлинного обновления наших знаний в этой животрепещущей области оказались не столь простыми. Внешнее раскрепощение исторической науки и публицистики, на которое возлагались большие надежды, само по себе ожидаемого результата не принесло. Следовательно, проблемы, препятствующие перестройке исторического знания, лежат не снаружи, а внутри исследовательского процесса, прежде всего в тех способах и средствах познания прошлого, в соответствии с которыми строится вся исследовательская работа и достигаются её итоги. Как раз их сущностного обсуждения историки последнего царствования сегодня сторонятся, предпочитая сразу приступить к конкретно-историческим изысканиям и обрекая себя тем самым на опасную консервацию прежних правил исследовательской работы.

Это не означает, конечно, что в современной отечественной историографии о последнем царствовании и последнем самодержце не происходит никаких позитивных сдвигов. Они явились в виде постепенно усиливающейся конкретизации наших знаний о его личности и государственной деятельности, очередного существенного расширения источниковой базы, впервые появившейся возможности для свободного обмена мнениями, располагающей историков и публицистов к ведению полезных продуктивных дискуссий.

И всё же эти свершившиеся перемены, их глубину и принципиальность не стоит преувеличивать, ибо наряду с ними в современной отечественной историографии можно обнаружить также и признаки, свидетельствующие о сохранении гораздо более глубокой и принципиальной преемственности в её развитии. Причём едва ли родство былых и нынешних форм изучения личности и деятельности императора Николая II исчерпывается разнообразными проявлениями преднамеренной авторской субъективности, которые именно и принято сегодня (как, впрочем, и всегда) критиковать, выдавая за главное препятствие в процессе обновления исторического знания. Это родство, думается, лежит в совершенно иной плоскости - в плоскости бессознательной приверженности традициям, которая проявляет себя через тот способ познания прошлого, которым авторы продолжают уже не первое десятилетие пользоваться, - сами логика рассуждений, вопросы к прошлому, механизм поиска ответов на них, манера обоснования выводов и т.п. атрибуты исследовательского процесса остались фактически неизменны. Прежде всего, изучение последнего российского царствования сохраняет свой аксиологизированный характер. Деятельность императора Николая II продолжает интересовать исследователей лишь постольку, поскольку она в их глазах содействовала или препятствовала прогрессивному течению исторического процесса в России.

Понимание направления и сути российского общественного прогресса при этом демонстрируется разное (более или менее постепенное развитие, революция, сохранение статус-кво...), но привычка изучать и оценивать (положительно или отрицательно) деятельность последнего самодержца с точки зрения того, что он сделал и чего не сделал для реализации «предпочтительной» альтернативы развития страны, всё та же.

Закономерно, что все современные интерпретации, касающиеся личности и деятельности последнего самодержца, уходят корнями в далёкое прошлое. Некоторая часть исследователей, как правило - профессиональных историков (например, С. Волк, Ю. Кряжев, К. Шацилло и др.), после перестройки продолжили работать в рамках идей, характерных для советской историографии. В этой среде последний самодержец по-прежнему рассматривается как классовый лидер разлагающегося российского дворянства, лишённый не только государственных способностей, но и каких-либо значительных положительных качеств вообще и способный лишь на то, чтобы самыми непопулярными и кровавыми средствами защищать свои мелочные интересы. Практически противоположной точки зрения придерживается целый ряд других современных авторов, среди которых присутствуют и учёные, и публицисты (Н. Бо-нецкая, А. Боханов, Д. Орехов, О. Платонов и др.), в особенности - представители православной церкви. Оставаясь в русле идей, свойственных для официальной дореволюционной публицистики, а затем и значительной части русского зарубежья, они видят в императоре Николае II пример достойного человека, отличавшегося многообразием положительных человеческих качеств, и ответственЕюго государственного деятеля, беззаветно служившего интересам России. Между тем большинство современных исследователей (среди них Б. Ананьич, Р. Ганелин, А. Искендеров, М. Ирошников, Л. Процай, П. Черкасов, Ю. Шеласв и др.) склоняется к иным выводам. Не отказывая Николаю II в обладании рядом личностных достоинств, эти исследователи полагают, однако, что таких достоинств оказалось у монарха всё же явно недостаточно, чтобы в сложившейся политической ситуации принять верные государственные решения и вывести страну из углублявшегося кризиса. Думается, что эта точка зрения сродни той, которая была сформулирована ещё до революции в среде либеральных российских публицистов и которая приписывала безграмотный политический курс последнего царствования более или менее многочисленным личностным недостаткам последнего самодержца.

Внешняя разница между сегодняшними историческими знаниями и историческими знаниями прошлых десятилетий не должна заслонять их принципиального внутреннего сходства. Шкала личных социально-политических ценностей исследователя, историка или публициста, и сегодня играет ключевую роль не только в определении значимых фактов государственной деятельности Николая И, достойных исторического рассмотрения, но и в самой их интерпретации. Для тех, кто сохраняет уверенность в прогрессивном характере российской революции, наиболее существенными являются факты, свидетельствующие о причастности императора к борьбе с российским оппозиционным движением, к торможению и ограничению российского реформаторского процесса, факты, которые

не могут рассматриваться ими иначе, нежели чем неоправданная и бесполезная борьба с силами общественного прогресса. Для тех же, кто видит в революционных и последовавших за ними событиях национальную трагедию, едва ли совместимую с прогрессивными изменениями в стране, важнее установить, что было предпринято Николаем II для её предотвращения, и насколько его действия исчерпали всё то, что он мог и должен был бы в этом отношении предпринять. Причём набор приветствующихся исследователями действий может колебаться между сугубо репрессивными мерами и мерами реформаторского свойства, исключая или сочетая их в зависимости от того, находит ли исследователь обширные государственные преобразования в России конца XIX - начала XX вв. желательными или он считает, что таковые себя не оправдывали (оправдывали лишь в какой-то степени) и были стране не нужны. С этой точки зрения умеренная реформаторская деятельность Николая II вкупе с его непримиримым отношением к политической оппозиции, должны расцениваться (и ныне нередко так и происходит) как проявление необыкновенного государственного ума, предвидевшего и пытавшегося предотвратить многие печальные последствия безудержной преобразовательной политики для России. Если же исследователь связывает эти печальные последствия не столько с переизбытком крупных реформ, сколько с их явной недостаточностью, то действия императора начинают расцениваться как способствующие революционным катаклизмам и потому -не соответствующие интересам российского государства и общества.

Как видно, одни и те же факты политической биографии императора одними исследователями рассматриваются как безусловное доказательство антинародного, реакционного характера его политики, а в глазах других они столь же неопровержимо подтверждают обратное. Происходит это потому, что во всех этих «голых фактах» объективная информация о реальных действиях императора невольно совмещена с авторскими представлениями о наиболее выгодных перспективах и возможностях развития страны в годы последнего царствования, о приемлемости последующего этапа её истории и т.п. вещах, подверженных периодическим изменениям и пересмотрам. Эти весьма и весьма относительные представления об общественном прогрессе незаметно вкрадываются и пропитывают содержание таких ключевых для российской истории конца XIX - начала XX вв. понятий как «самодержавие», «революция», «реформы», «конституция» и т.п., которыми исследователи оперируют, но в которых констатация объективных исторических явлений по-прежнему намертво сопряжена с той или иной их индивидуальной оценкой.

Между тем обусловить изучение последнего царствования собственными оценками российского исторического процесса, значит рассматривать личность и деятельность последнего самодержца сквозь призму чужого, несвойственного для него жизненного и исторического опыта, игнорируя принцип историзма. Неудивительно, что исследователи последнего царствования по-прежнему понимают и принимают Николая II лишь как надёжного союзника или активного противника своих представлений об общественном благе и только в таком качестве его и рассматривают, указывая на те или иные причины, побудившие монарха отклониться от намеченного автором политиче-

ского курса или последовать ему. По большому счёту все эти причины уже неоднократно в прошлом назывались и обсуждались - личностные достоинства и недостатки последнего Романова, его классовые интересы, влияние самодержавных государственных традиций и т.д.

Задача исторической науки, думается, состоит именно в том, чтобы найти и реализовать такие исследовательские подходы, которые бы позволяли понять государственную деятельность Николая II как своеобычный способ осмысления и реакции на российские и мировые реалии конца XIX - начала XX вв., один из целого ряда возможных, равноправный со всеми другими, а не только правильный или ошибочный.

Во втором разделе «Возможные перспективы развития отечественных исторических знаний о государственной деятельности императора Николая II» рассматриваются различные интерпретации конкретных государственных мероприятий последнего самодержца в области внешней и внутренней политики, и намечается один из возможных путей их обновления.

Чтобы достичь сегодня принципиально новых исследовательских результатов, может быть, следовало бы сформулировать задачу исторической науки следующим образом: необходимо найти такой исследовательский путь, который позволит увидеть в государственной деятельности императора не возмутительное отклонение от спроектированного исследователем её идеального образца или, напротив, его меткое воплощение, а самостоятельное образование, обладавшее своими, может быть, принципиально иными логикой и структурой, и двигавшееся иной системой ценностей. Прямо противоположным в этом случае будет метод исторической науки: традиционная неявная предпосылка исследовательских рассуждений, будто мышление самодержца тождественно мышлению исследователей его личности, потребует замены. Один из возможных здесь путей - предварительно установить разницу между ними, распространив принцип историзма на основные понятия политического лексикона императора (самодержавие, революция, конституция, национальный вопрос и т.д.), а значит, и на его сознание. Сделать это невозможно без разделения ценностной и рациональной структур мировосприятия, присущих каждому конкретному исследователю, совмещение которых в ходе исторического познания приводит к аксиологизации его результатов.

Первые, далеко ещё не совершенные попытки реализации подобного подхода в практике конкретно-исторического исследования позволяет сделать ряд выводов, характеризующих последнего самодержца в качестве государственного деятеля. Проводимая в годы последнего царствования внешняя политика не была, думается, ни агрессивной, стимулировавшей развязывание международных конфликтов, ни миролюбивой, нацеленной на установление «вечного мира», как на то нередко указывали и указывают. Её стратегия, воплотившаяся в ряде конкретных мероприятий (Гаагские инициативы, торможение раздела Турции и Китая, русско-французские, а затем и русско-германские оборонительные договорённости, впоследствии - поиск соглашения с Великобританией...), предполагала отсрочку крупных дипломатических и военных потрясений, но эта отсрочка должна была продлиться лишь до тех

пор, пока она была выгодна России, пока не было полной уверенности в благоприятном исходе намечавшихся столкновений, вся опасность и трудность которых вполне императором сознавались. Вместе с тем Николай II не намеревался придерживаться подобной примирительной стратегии путём снижения российской внешнеполитической активности или уступок другим державам каких-либо существенных преимуществ, полагая, что этот путь как раз и чреват для России международными осложнениями. Царским престолом была избрана иная - не наступательная, но неуступчивая - тактика, рассчитанная не только на активное использование периодически представлявшихся ситуаций, подталкивавших к различным внешнеполитическим приобретениям, но и главным образом на то, чтобы проявленной твёрдостью заставить соперников либо совсем отказаться от намеченных целей, либо так или иначе поделиться с Россией предполагавшимися внешнеполитическими барышами (сопротивление присутствию Японии на евразийском континенте в 1895 г., проект захвата Босфора в 1896 г., захват портов в Китае, участие в подавлении «боксёрского» восстания, деятельность «безобразовцев»...) После проигранной русско-японской войны, ознаменовавшей собой неудачу этой тактики, прежний стратегический курс российской внешней политики не изменился, значительно корректировать пришлось именно способы его реализации в сторону большей пассивности.

Что же касается внутренней политики, то залогом её успешности представлялось Николаю II сохранение самодержавной государственной системы. Причём базировалось это представление не на бессознательной нерассуж-дающей вере, как часто принято думать, а на рациональном политическом расчёте. Рассчитывая на эффективность самодержавия не только в качестве гаранта целостности многонационального российского государства, но и в качестве скрепы самой русской нации, подтачиваемой внутренними противоречиями, император, таким образом, отчётливо формулировал те государственные проблемы России, обострение которых отмена самодержавия могла, по его мнению, спровоцировать. Более того, апеллируя к «малой культурности народа», Николай II указывал, что при таком её уровне менять государственное устройство страны не только опасно, но фактически и бесполезно: не отвечая условиям формирования конституционного общества, эта «малая культурность» не замедлит оказать самое разрушительное влияние на судьбу «конституционной» России, просто не позволив ей сформироваться, тогда как старый механизм государственной власти уже будет уничтожен. И те политические уступки, которые были сделаны в годы последнего царствования и которые завершили его, и те события, которые за этими уступками последовали, только убедили самодержца в собственной правоте. Отрицая созидательный потенциал российской революции, рассматривавшейся Николаем II не как путь к созданию в России реальных демократических институтов, а как пролог к социальному хаосу и гражданской войне и потому встречавшей с его стороны жесточайшее противодействие, император вместе с тем видел многие конкретные причины, порождавшие в стране массовое недовольство. Вот почему осуществление крупных социально-экономических реформ наряду с

нескрываемым отлагательством политических преобразований не содержало для последнего самодержца никакого противоречия - такая политика являла с его стороны пример именно целостного, непротиворечивого видения явлений.

В заключении излагаются основные выводы исследования:

- Отечественная историография последнего царствования, генезис которой практически совпал с его началом, пережила значительную эволюцию: из десятилетия в десятилетие появлялись новые источники, конкретизировались и усложнялись представления о личности и государственной деятельности императора Николая И. Основные этапы развития этой историографической традиции, думается, совпадают с главными политическими периодами, которые наша страна миновала с конца XIX в. - это само последнее царствование, краткая, но насыщенная пора «от Февраля к Октябрю», советская история и параллельная ей история российского зарубежья, современная Россия.

- На каждом из этих этапов историографического развития доминировали определённые представления о последнем самодержце. Вместе с тем все крупные концептуальные заключения о его личности и государственной деятельности были сделаны ещё до революции в рамках монархической, либеральной и радикальной публицистики и впоследствии лишь видоизменялись, совершенствовались, не меняясь по существу.

- При колоссальной внешней разнице, которой эти концептуальные заключения отмечены, им присуще поразительное внутреннее сходство, обеспеченное особым способом их выработки, единым логическим механизмом формирования исторических знаний о личности и государственной деятельности императора Николая II.

- Этот единый логический механизм, впервые продемонстрированный тоже до революции и с тех пор неизменно воспроизводящийся, может быть обозначен как аксиологизация исторического знания - невольное совмещение в ходе исследования оценок исторической реальности с регистрацией её наличия. И поскольку оценки исторической реальности конца XIX — начала XX вв. всегда были и продолжают оставаться разными, неудивительно, что одним и тем же мыслительным путём исследователи приходили и приходят к совершенно, казалось бы, разным конкретно- и общеисторическим выводам. Стоит особо подчеркнуть: этим познавательным путём шли не только авторы записок и публицисты, но и представители профессиональной историографии, что особенно важно и неожиданно. Именно он определяет нерушимую преемственность между отдельными этапами развития отечественной историографии последнего царствования.

- Фальсификация исторической истины, которая всегда являлась и до сих пор остаётся главным объектом историографической критики, не может быть признана ни главным, ни тем более единственным препятствием на пути подлинного обновления исторического познания и его результатов.

- Одной из возможных перспектив такого обновления может стать распространение принципа историзма на значение основных понятий политического лексикона императора, что невозможно без разделения ценностной и рациональной структуры мировосприятия исследователя.

Апробация и практическая значимость результатов исследования. Диссертация обсуждалась на заседании кафедры отечественной истории Томского государственного университета. Основные положения диссертации были изложены автором в ходе четырёх научных конференций, состоявшихся в Томском государственном университете (1999 г.), Томском государственном педагогическом университете (1999 г., 2000 г.) и «Центре интеллектуальной истории» ИВИ РАН (2000 г.)

Результаты диссертационного исследования имеют практическую значимость для исследователей отечественной истории конца XIX - начала XX вв. и, кроме того, могут быть использованы при чтении общих и специальных курсов по истории Отечества, отечественной историографии, источниковедению и методологии истории.

Основные положения диссертации нашли отражение в одной монографии и шести статьях автора, общий объём которых составляет около 9 п.л.:

1. Горбунова Ю. Ф. Император Николай II как государственный деятель в воспоминаниях современников// Человек в истории. Томск, 1999. 0,1 пл.

2. Горбунова Ю. Ф. Император Николай II и заключение русско-японского мирного соглашения в августе 1905 года// Духовно-исторические чтения. Красноярск, 2000. Вып. 5.0,3 п.л.

3. Горбунова Ю. Ф. Император Николай II как государственный деятель: к вопросу о соотношении традиции и новаторства в современной отечественной историографии// Преемственность и разрывы в интеллектуальной истории. Москва, 2000. 0,4 п.л.

4. Горбунова Ю. Ф. Император Николай II и идея учреждения Государственной Думы в России// Молодежь, наука и образование: проблемы и перспективы. Томск, 2000. Т.5.0,4 п.л.

5. Горбунова Ю. Ф. Отечественная историография о Николае II: поиск новых подходов исследования// III Сибирская школа молодого ученого. Томск, 2001. Т.4. Сер. Экономика, предпринимательство, правоведение, история. 0,3 п.л.

6. Горбунова Ю. Ф. Отечественная историческая литература о Николае П: к поиску новых подходов историографического исследования// Проблемы истории, историографии и источниковедения России ХШ-ХХ вв. Томск, 2003. 0,4 п.л.

7. Горбунова Ю. Ф. Вчера и сегодня отечественной исторической литературы об императоре Николае II. Томск, 2003. 7 п.л.

Подписано в печать 14.04.2004 г. Формат 60 х 84 1/16 Объем 2 п.л. Заказ №8. Тираж 100. Отпечатано в типографии ООО «ШЮ-РпШ» 634050, г. Томск, ул. К. Маркса, 19

»-R369

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата исторических наук Горбунова, Юлия Фёдоровна

ВВЕДЕНИЕ.

ГЛАВА I. ИМПЕРАТОР НИКОЛАЙ II КАК ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ДЕЯТЕЛЬ В ВОСПРИЯТИИ СОВРЕМЕННИКОВ.

1.1. Образ последнего самодержца в записках отечественных авторов

1.2. Первый опыт анализа государственной деятельности императора

Николая II в дореволюционной отечественной публицистике. и. Отечественная историография 1917 г.: подведение итогов царствования императора Николая И в революционной России.

ГЛАВА II. ГОСУДАРСТВЕННАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ИМПЕРАТОРА НИКОЛАЯ IIВ ИЗОБРАЖЕНИИ СОВЕТСКОЙ И ЭМИГРАНТСКОЙ ИСТОРИЧЕСКОЙ НАУКИ И ПУБЛИЦИСТИКИ.

2.1. Государственная деятельность императора Николая П в изображении советской исторической науки и публицистики.

2.2. Государственная деятельность императора Николая II в изображении эмигрантской исторической науки и публицистики.

ГЛАВА III. СОВРЕМЕННОЕ СОСТОЯНИЕ ОТЕЧЕСТВЕННЫХ ИСТОРИЧЕСКИХ ЗНАНИЙ О ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИМПЕРАТОРА НИКОЛАЯ IIИ ВОЗМОЖНЫЕ ПЕРСПЕКТИВЫ ИХ РАЗВИТИЯ.

3.1. Государственная деятельность императора Николая П в изображении современной отечественной исторической науки и публицистики.

3.2. Возможные перспективы развития отечественных исторических знаний о государственной деятельности императора николая II.

Введение диссертации2004 год, автореферат по истории, Горбунова, Юлия Фёдоровна

Более века минуло с того дня, как последний представитель династии Романовых - Николай Александрович Романов вступил на российский престол. Вместе с тем можно сказать, что и историографическая традиция, сложившаяся вокруг имени этого монарха, тоже уже отметила свой столетний юбилей, поскольку первые попытки оценить Николая II как человека и государственного деятеля стали осуществляться именно его современниками практически с момента воцарения, впервые достигнув пика в ходе революции 1905-1907 гг. Вот почему, если верно, что историографические факты — вещь тоже довольно упрямая, то явно ошибочными представляются утверждения историков, будто «первая книга, повествующая о Николае Александровиче Романове., была издана в Германии в 1912 году», или, тем более, будто «первая волна книг, брошюр и статей приходится на 1917-1918 гг.»1

С тех пор фонд документальной, научно-исследовательской, публицистической, даже художественной литературы о последнем самодержце быстро, хотя и не беспрерывно пополнялся2, а на нынешнем этапе своего роста вовсе сделался трудно обозримым: вот уже около пятнадцати лет в нашей стране год от года исправно публикуются все новые и новые работы современных учёных и публицистов, переиздаются былые, часто уже забытые труды их коллег-предшественников, в том числе реабилитируются

1 Кряжев Ю. Н. Военно-политическая деятельность Николая II Романова. Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Курган, 1997. С.2; Кряжев Ю. Н. Военно-организаторская деятельность Николая II как главы государства. Автореферат диссертации на соискание учбной степени доктора исторических наук. Омск, 2000. С.4; Архипенко В. Предисловие// Касвинов М. К. Двадцать три ступени вниз. М.: Мысль, 1987. С.З.

2 Значительная составляющая этого литературного фонда создана усилиями зарубежных авторов, но, будучи известной на многих иностранных языках, лишь отчасти переведена на русский. См. например: Вильтон Р. Последние дни Романовых// Последние дни Романовых. М.: Книга, 1991. С.363-476; Геретц Л. Николай II как император// Шаргунов А. Православная монархия и новый мировой порядок, М.: Новая книга, б. г. С. 169-176; Деруазье К. Царь-мученик Николай II// Шаргунов А. Православная монархия и новый мировой порядок. М.: Новая книга, б. г. С.218-221; Дориа де Дзулиани М. Царская семья. Последний акт трагедии. М.: Художественная литература, 1991. 206с.; Леве Х.-Д. Николай II// Русские цари. Ростов н/Д.: Феникс, 1997. С.489-514; Ливен Д. Николай II// Европейский опыт и преподавание истории в постсоветской России. М.: ИВИ РАН, 1999. С.262-269; Масси К. Р. Романовы. Последняя глава. Смоленск: Русич, 1998. 448с.; Мэсси К. Р. Николай и Александра. М.: Интерпракс, 1990. 448с.; Труайя А. Николай И. М.: Эксмо, 2003. 480с.; Уортман Р. Николай II и образ самодержавия// История СССР. 1991. №2. С.119-128; Ферро М. Николай II. М.: Международные отношения, 1991. 352с.; Хереш Э. Николай II. недоступные ранее издания. «Нынешний "романовский бум", — полагает исследователь А. Ю. Полунов, - по размаху, разноплановости и накалу страстей давно грозит превзойти все повальные идейные увлечения, которыми так богата история российской интеллигенции. Венценосцам посвящаются книги, статьи, фильмы, телепередачи, выставки, специальные выпуски журналов, конференции, фотоальбомы. О монархическом прошлом спешат высказаться литераторы, публицисты, кинематографисты, политики.»1

Объектом настоящего исследования является именно эта разнообразная и разновозрастная отечественная историческая литература об императоре Николае II. Таким образом, данное исследование представляет собой первый опыт обобщения и анализа имеющегося в рамках обозначенной темы историографического материала, по большому счёту практически не изучавшегося до сих пор ни целиком, ни частично. Причём в этом комплексе впервые в равной степени займут своё место работы российских дореволюционных и советских авторов, представителей русского зарубежья, а также многочисленные новейшие публикации.

Предметом настоящего исследования являются условия, ход и результаты предпринимавшихся в отечественной историографии попыток рассмотреть императора Николая II в качестве государственного деятеля, то есть человека, осуществляющего функции управления государством, участвующего в определении внешне- и внутриполитического курса страны.

Обилие нынешней печатной продукции о последнем царствовании никто не спешит признать свидетельством её высокого качества. Напротив, доминирует скептическое мнение, что качество это обратно пропорционально её распухающему объему, что разразилось много шума из ничего, и потому состояние знаний о Николае II до сих пор подобно гордиеву узлу, в котором вокруг царского имени многое неразличимо пере

Ростов н/Д.: Феникс, 1998.416с. и другие.

1 Полунов А. Ю. Романовы: между историей и идеологией// Свободная мысль. 1995. №11. С.117. плелось - и устоявшиеся суждения, и демонстративно противоположные им утверждения, и сенсационные открытия, и разнообразные спекуляции, и домыслы, и быль.

Конечно, можно утешать себя мыслью, что такая путаница неизбежно сопутствует спорным фигурам прошлого, что она больше присуща обывательскому сознанию с его непритязательным любопытством или весьма распространившейся теперь публицистической литературе, часто рассчитанной именно на такие невзыскательные вкусы, чем научным размышлениям современных историков с их стремлением толком во всем разобраться и строго выверенными выводами. Но между тем и осуществлявшиеся за минувшее десятилетие в лоне российской исторической науки попытки замены былого подхода к изучению личности и деятельности Николая II не столько внушают историкам-профессионалам обнадеживающий оптимизм по поводу достигнутых на новом пути результатов, сколько вызывают вопрос об их действительной новизне, весомости, степени превосходства и перспективности по сравнению с когда-либо раньше бытовавшими в отечественной историографии.

Симптоматично, как, выражая робкую надежду, не «спровоцируют» ли иностранные исследователи «российских историков всерьез и объективно заняться-изучением предыстории 1917 года», последним «что-то» мешает «утвердиться в такой надежде»1. Причём промедление с ее реализацией предоставляет ученым законный повод говорить, что «несмотря на всю важность изучения этого (предреволюционного. — Ю. Г.) периода для понимания всего последующего развития России, он до сих пор не получил всестороннего, достаточно глубокого и объективного отражения в отечественной историографии»2. А вместе с тем стали уже привычными сентенции современных авторов, что всё ещё «у нас нет» ни «научной биографии Николая И», ни «добросовестных исторических исследований о его времени», что год за годом «фигура» этого императора остаётся «загадочной», что «как личность и как политик он не узнан и не понят», что

1 Черкасов П. Последний император// Новый мир. 1993. №1. С. 196.

2 Искендеров А. А. Российская монархия, реформы и революция// Вопросы истории. 1993. №3. С.87. доныне «оценка его как государственного деятеля почти не изменилась». Если же, указывают историки, теперь и «появилось достаточно много различного толка изданий и публикаций с полярными точками зрения на деятельность последнего самодержца», то «научные аргументация и анализ данной проблемы нередко субъективны, а то и просто тенденциозны», ибо «тема эта до настоящего времени еще не освобождена от предубеждений прошлого, от клише и ярлыков длительной социально-идеологической конфронтации» и т.п.1

Представляется, однако, что неблагополучие историографической ситуации находит свое выражение даже не в том, что приведенные выше высказывания в какой-то мере справедливы, и их разделяют практически все современные авторы. Гораздо тревожнее, что эти общепринятые умозаключения не способны, по-видимому, инициировать никаких ожидаемых ощутимых изменений, поскольку о необходимости последних приходится напоминать снова и снова. «И авторы., и все мы читатели по-прежнему шарахаемся из стороны в сторону при оценке прошлого», — уверен исследователь Н. В. Кузнецов2. А историк М. В. Иванова озабоченно отмечает то обстоятельство, что практика «замалчивания одних фактов, выпячивания других», которая никак не претерпит существенных изменений, внушает «историческому сознанию нашего современника» очередной «усеченный» образ Николая II3. «Такая уж у нас, у русских, загадочная душа, — продолжает размышления своих коллег П. Черкасов, - вчера ещё громили православные храмы под пение "Интернационала", демонстрировали на площадях под алыми стягами и портретами антихристов и прочих членов Политбюро, а сегодня, тесня истинно верующих, набились в недоразрушенные по недосмотру храмы и неуверенно

1 Боханов А. Н. Император Николай II. М.: Русское слово, 1998. С.11; Боханов А. Н. Сумерки монархии. М.: Воскресенье, 1993. С.5; Гаврилов Д. В. Идеи мира и согласия во внешнеполитической деятельности императора Николая II// Россия. Романовы. Урал. Екатеринбург, 1997. Вып.З. С.11; Год памяти Государя Императора Николая II Александровича// Международный год памяти Государя Императора Николая II. М.: Дворянское собрание, 1993. С.20; История России с начала XVIII до конца XIX века. М.: ACT, 1997. С.479; Кряжев Ю. Н. Военно-политическая деятельность Николая II Романова. С.1; Черкасов П. У к. соч. С. 189 и другие.

2 Кузнецов Н. В. Последний император России// Специалист. 1994. №1. С.24.

3 Иванова М. В. Царь Николай II на страницах нелегальной сибирской социал-демократической печати// выводим "Отче наш". Смущает массовость "мероприятия" и та легкость, с какой мы меняем убеждения.»1

Интересно, что стремление поставить на вид низкий уровень исторических знаний о Николае II и тем самым сподвигнуть исследователей к его повышению возникло отнюдь не в современной историографии. Так, в конце 1917 г. историк К. В. Сивков с сожалением констатировал: «Прошло 8 месяцев со времени падения династии Романовых, но до сих пор на нашем рынке не появилось ни одной книги, которая давала бы истинную и действительно историческую картину хотя бы последнего царствования этой династии: почти всё, что появилось до сих пор, не может быть названо иначе, как книжной макулатурой»2.

Но если «8 месяцев» спустя, вероятно, было еще преждевременно по этому поводу недоумевать и сокрушаться, то сегодня заявления, подобные сделанному К. В. Сив-ковым, заставляют серьезно задуматься. В самом деле, почему отечественная историческая наука, несмотря даже на предоставленную ей теперь свободу*, оказалась не в состоянии сказать ничего нового о последнем самодержце? И вовсе не давнее русское обыкновение бередить свои раны, и не застарелая привычка горячо критиковать чужие ошибки заставляют сегодня снова поднимать и обсуждать эту болезненную проблему при том, что она уже самим скептическим отношением к «новой» исторической литературе вполне поставлена, а отдельными учеными даже и четко сформулирована . Важнее другое: решение этой проблемы без сомнения имеет не только сугубо научную

Историческая наука на рубеже веков. Томск: Издательство ТГУ, 1999. Т. 1. С.119.

1 Черкасов П. У к. соч. С. 189.

2 Сивков К. В. Николай II и его царствование (библиографический обзор)// Голос минувшего. 1917. №910. С.386. Сами исследователи оценивают новые условия своей работы следующим образом: «Появились условия рассказать правду», «стало возможным переосмыслить сложившиеся стереотипы. в оценке Николая II», «мощный сквозняк швырнул нам забытые факты, недоступные в прошлом мемуары и романы, эмоциональные размышления публицистов», «историческое сознание общества, долго сжатое давлением общеобязательных схем, "распрямляется"» и т.п. - Кузнецов Н. В. Ук. соч. С.24; Черкасов П. Ук. соч. С. 189; Днепровой А. Ю., Измозик В. С. Российский императорский дом в канун своего трехсотлетия// Наука и жизнь. 1991. №1. С.84; Полунов А. Ю. Ук. соч. С.117.

3 Полунов А. Ю. У к. соч. С. 126. значимость, но актуально и для современного российского общества в целом.

Актуальность настоящего исследования определяется, таким образом, целым комплексом разнообразных факторов:

Во-первых, фигура императора Николая II продолжает вызывать острые споры, в которых участвуют сегодня не только профессиональные историки, но и публицисты, широкая общественность, высказывающие подчас об этом монархе самые разные и даже противоположные суждения.

Во-вторых, огромный массив разноплановой исторической литературы о последнем самодержце, появившейся в течение ста с лишним лет, никогда не подвергался специальному историографическому рассмотрению.

В-третьих, достижения современной историографии о последнем царствовании вызывают у многих учёных-историков мучительное чувство неудовлетворённости, обманутых надежд. Это значит, что для продолжения эффективных научных изысканий требуется подвести итоги уже проделанного исследовательского пути. И прежде всего именно комплексное историографическое исследование может объяснить то, какие факторы оказывали и продолжают оказывать влияние на процесс накопления исторических знаний, каковы закономерности этого процесса, этапы его развития. Может и должно историографическое исследование наметить и возможные перспективы дальнейших научных поисков. От обычных общих слов о едва ли не перманентном кризисе научных исследований последнего царствования пора переходить к необычному конкретному делу - разрабатывать и обсуждать прежде всего те или иные пути преодоления этого недужного состояния и уж только «по размышленьи зрелом» браться за их реализацию. В противном случае кризисное состояние науки действительно станет хроническим: исследовательский опыт последних лет, думается, свидетельствует как раз о том, что ставить телегу впереди лошади, обращаясь к конкретно-историческому исследованию прежде серьезной предварительной проработки тех средств, с помощью которых из во многом прежнего исторического материала можно сформировать новое историческое знание, малопродуктивно.

- В-четвёртых, одновременно подтвердилась и другая старая истина - свято место пусто не бывает: будучи ныне обделено свежей научной информацией о последних Романовых, российское общество вынужденно черпает сведения о них из более доступных источников, насыщаясь любопытными подробностями идентификации и захоронения останков царской семьи, сообщениями о перипетиях её канонизации Русской Православной Церковью, широковещательной рекламой той России, которую «мы потеряли», популярными переложениями идеи реставрации отечественной монархии, занимательными анкетными данными многочисленных претендентов на вакантный престол и т.п. Избегая угодливо следовать преходящей общественно-политической моде, но не умея противопоставить ей что-либо значительное, профессиональным историкам . V только и остается теперь как, по меткому выражению А. Ю. Полунова, «скромно отираться» на обочине столбовой дороги переосмысления тех исторических коллизий, ко- л торые нашей стране было суждено испытать в конце XIX - начале XX вв.

Могут возразить, дескать, наука, оберегая свою репутацию, и должна сторониться ' разного рода политической пропаганды, подозрительных сенсаций и скороспелых переоценок прошлого, тем более что борьба с ними подобна сражению с ветряными мельницами. Спору нет: повинуясь лишь общественно-политической конъюнктуре, они, как показывает опыт, даже после кропотливого научного разоблачения всё-таки будут терпеливо ждать своего звёздного часа и нетерпеливо восстанут из пепла при любом подходящем повороте общественно-политической фортуны. «Исторические мифы сильнее истории», - пишет Г. 3. Иоффе, недвусмысленно указывая на «бастионы» коммерческой историографии как цитадель этого мифотворчества1. Вместе с тем, если безапелляционные утверждения, действительно, чрезвычайно живучи, если нельзя

1 Иоффе Г. 3. А. Боханов. Распутин. Анатомия мифа. М., 2000. 413с.// Новый журнал. 2002. №227. С.302. окончательно наступить на горло ни одной пропагандистской басне, то в конечном счете подобные обстоятельства свидетельствуют не столько о тщете любых исследовательских усилий историков, сколько как раз о необходимости активно формировать альтернативное сомнительному ширпотребу новое историческое знание. Не нужно, чтобы это историческое знание стало единственно допустимым и общеобязательным. Нужно, чтобы оно было. Но признав дело его формирования совершенно неотложным, намереваясь осуществить именно добротную ревизию былых представлений о последнем самодержце, историки, по собственной же оценке, до сих пор не сумели преодолеть этих представлений, не сумели обезвредить их влияния на свои нынешние исследования. И само собой такое положение вещей едва ли изменится, скорее оно будет и дальше устойчиво воспроизводиться - стереотипные представления, изгнанные в дверь, являются и будут являться к нам в окно.

Историографическое исследование способно сыграть в борьбе с этими представлениями значительную роль. Думается, однако, что преодолеть их, следуя путем тех мимолётных скептических замечаний, которыми как будто и был обычно ограничен интерес исследователей к исторической литературе о Николае И, невозможно. Затруднительно искать и тем более найти новое, лишь поверхностно зная, в чём заключается «старое». Вместе с тем накопленный в этой сфере опыт анализа весьма важен для продолжения и главное - развития историографической традиции. Ведь начинать новые исследования приходится не с «чистого листа», а переосмысливая полученные предшествующими поколениями исследователей результаты, учитывая их положительные и преодолевая их неприемлемые для современной историографической науки стороны.

Состояние научной разработанности темы следует поэтому рассмотреть предельно тщательно. Первыми попытками таких разработок, очень ещё далёкими от профессионального историографического анализа, можно признать немногочисленные и немногословные, но всегда резко критические отзывы дореволюционных российских публицистов на сочинения своих политических противников, обращавшихся среди прочего и к освещению государственной деятельности Николая II. Причём эти отзывы исходили, как правило, только из либерального и радикального, то есть оппозиционного престолу лагеря, представители которого энергично обсуждали личностные недостатки императора в нелегальной и заграничной печати, попутно возмущаясь чудовищной лживостью его возвышенного парадного образа и прозревая за писательскими стараниями его апологетов низменные корыстные цели1. Что же касается официальной публицистики и периодики, которые этот образ именно и культивировали, то они в силу ряда цензурных ограничений не имели возможности вести какую бы то ни было полемику, касавшуюся личности самодержца, просто игнорируя выпады его критиков.

Революция 1917 г., подарив общедоступность вчерашним нелегальным изданиям, не привнесла, однако, особых изменений в процесс осмысления уже появившейся и> продолжавшей прибывать литературы о Николае II. Более того, это осмысление на время практически утратило свой объект: критика официальных изданий недавнего-прошлого стала бессмысленной - их тенденциозность в оценке личности и государственной деятельности последнего Романова казалась очевидной, новая литература подобного сорта появляться перестала, а критиковать авторов, приветствующих свершившуюся революцию и обличающих представителей старого режима, было несколько странно. По крайней мере, единичные голоса, призывавшие обратить внимание на поверхностный и местами даже бульварный характер новоиспечённых публикаций о Николае II, чтобы не допускать таких недостатков впредь, услышаны не были. Именно это печально констатировал историк К. В. Сивков, поместивший на страницах популярного журнала «Голос минувшего» в конце 1917 г. первый в отечественной историографии последнего царствования специальный библиографический обзор .

1 Обнинский В. П. Последний самодержец. Очерк жизни и царствования императора России Николая II. М.: Республика, 1992. С.154.

2 Сивков К. В. Ук. соч. С.386-388.

Наступление советской эпохи, начало которой совпало с развёртыванием гражданской войны и постепенным массовым отъездом россиян в эмиграцию, одновременно ознаменовалось возобновлением ожесточённого публицистического, а несколько позднее и научного противостояния по вопросам, имевшим отношение к освещению и оценке государственной деятельности императора Николая II. Но теперь эта неистовая словесная борьба, разразившаяся между советскими и эмигрантскими (а затем и зарубежными) исследователями, имела уже обоюдный, а не односторонний, как прежде, характер. Вместе с тем ни количественно, ни качественно историографические суждения тогда, думается, не изменились. Лишь эпизодически обращаясь к анализу высказываний своих идейных оппонентов о последнем самодержце, обе стороны предъявляли друг другу такие обвинения, чтобы продемонстрировать главным образом «беспардонную лживость» противника и тем самым до основания разрушить его исторические построения1. Сходным образом трактовали враждующие стороны и те мотивы, которые побуждали противника проявлять крайний субъективизм при оценке Николая II: в качестве таковых рассматривались политические и идеологические пристрастия авторов, требовавшие исторического обоснования и, следовательно, негласного внесения определённых корректив в систему исторических знаний. Это значит, что и до и после революции отечественная историческая мысль была склонна концентрировать всё своё внимание только на таком предопределявшем процесс и результат осмысления истории последнего царствования обстоятельстве, как сознательное искажение исторической истины во имя определённых идейных и (или) даже материальных интересов.

Таково было положение историографических дел, когда в СССР началась пере

1 Гаранин Б. Предисловие к записке В. М. Руднева// Светлый Отрок. Сборник статей о Царевиче-Мученике Алексее и других Царственных Мучениках. М.: Диалог, 1990. С.67; Павлов Н. А. Его величество Государь Николай И. Париж, 1927. С.9-10; Жуков Ю. О чём они мечтают// Касвинов М. К. Двадцать три ступени вниз. М.: Мысль, 1987. С. 526-528; Василевский И. М. Что они пишут? Мемуары бывших людей. Л., 1925. С. 100-102; Касвинов М. К. Двадцать три ступени вниз. М.: Мысль, 1987. С. 19-20; Нежданов Л. Предисловие к русскому изданию// Извольский А. П. Воспоминания. М.: Международные отношения, 1989. С.5-6. стройка, а изучение личности и деятельности Николая II подошло к новому рубежу. Казалось бы, чтобы не нагромождать на пути научного осмысления личности и деятельности этого монарха дополнительные макулатурные завалы, увеличение которых историки не раз с тревогой отмечали1, следовало заняться анализом накопленного за сто лет историографического материала, определить перспективы развития отечественной исторической науки. Между тем такому анализу в новейшей историографии достойного внимания снова уделено не было — достаточно сказать, что все предпринимавшиеся за последнее время его попытки выглядят очень скромно и, как правило, умещаются либо в несколько строк, либо в несколько абзацев. Но главное даже не в их предельном лаконизме, их объединяет и нечто более существенное - отношение к рассматриваемому материалу, сам механизм этого рассмотрения и его цель, которые, как представляется, уже не способны дать особого эффекта для дальнейших поисков.

Анализируя долгий опыт предшествующей работы над конкретно-историческим образом последнего самодержца, современные историки выделяют и противопоставляют сформировавшиеся в её ходе «две главные тенденции, два основных подхода», которые условно обозначаются как «уничижительно-критический» и «апологетический», «подход марксистской историографии» и «подход дворянской историографии», «обличительство» и «слезливое умиление» и т.п.2 Причем разительные внешние отличия между «карикатурным образом» Николая II и его «иконографическим изображением святого новомученика», созданными посредством применения указанных подходов в исследовательской практике, более не заслоняют кардинального сходства этих последних, ибо, по мнению авторов, «оба они одномерны», но «только с разными знака Боханов А. Н. Сумерки монархии. С.4-5; Кряжев Ю. Н. Военно-политическая деятельность Николая II Романова. С.4-5; Полунов Ю. А. Ук. соч. С.122-123.

2 История России с начала XVIII до конца XIX века. С.478; Чакшов В. Н. Романовы: кто они?// Отечественная история. 1998. №1. С. 167; Кряжев Ю. Н. Николай II как военно-политический деятель России. Курган, 1997. С.11; Иванова М. В. Ук. соч. С. 119; Кузнецов Н. В. Ук. соч. С.24; Черкасов П. Ук. соч. С. 189. ми»1. «Было бы крайне опасно, - предупреждают в своей совместной статье историки А. Ю. Днепровой и В. С. Измозик, - заменить одни догмы другими, поменять "плюсы" на "минусы" и "минусы" на "плюсы"»2. Такая метаморфоза, по оценке А. А. Искенде-рова, «не прибавляет объективных исторических знаний, не способствует восстановлению правды о прошлом»3. Совершенно бесцельной, если не сказать - вредной, признают процедуру поспешной «смены знаков» и сотрудники издательского центра «Ме-рос», согласно коллективному мнению которых, «чрезмерное "отмывание" самодержавия, предпринятое некоторыми современными изданиями, .выглядит ничуть не лучше», чем «дворцовые сплетни о венценосцах России» или «грубая попытка нарисовать мрачные портреты российских государей, и особенно последнего, Николая II»4.

Примечательно, что уже в самих словесных определениях, выбранных для сущностной характеристики «тенденций», явно поставлена под сомнение возможность провести в рамках как одной, так и другой из них объективное историческое исследование, достичь приемлемого для современной науки результата. И как выясняется, основное и даже единственное к тому препятствие ученые усматривают в заведомой колоссальной идеологической и политической ангажированности этих подходов, утверждая, будто их адепты искажают историческую истину в соответствии со своими идеологическими и политическими предубеждениями. «Политическая, пропагандистская ангажированность леворадикальной печати в формировании политического имиджа Николая II очевидна. В советское время она, как известно, "переселилась" в научную литературу, в учебники», - считает М. В. Иванова5. Подобную точку зрения высказывает и А. Н. Бо-ханов: «Объектом беззастенчивых манипуляций, - пишет историк, - было прошлое нашей страны, которое "свободно интерпретировалось" в соответствии с примитивными

•

1 Иванова М. В. Ук. соч. С.119; Чакшов В. Н. Ук. соч. С. 167.

2 Днепровой А. Ю., Измозик В. С. Ук. соч. С.84.

3 Искендеров А. А. Ук. соч.// Вопросы истории. 1999. №11-12. С.98.

4 Предисловие// Ельницкий Л. Династия Романовых. Ташкент: РИЦ «Мерос», 1990. С.З.

5 Иванова М. В. Ук. соч. С.118. идеологическими схемами. Историю стали излагать не на основе принципов объективности, а в русле господствовавших представлений о том, как должно было быть. Отсюда и преобладание тёмных и мрачных тонов при изображении жизни России до 1917 г.»1 «Советской исторической наукой усиленно насаждались негативные и весьма тенденциозные оценки, создавались многочисленные мифы о Николае II, его правлении и обстоятельствах падения монархии, - указывают и другие исследователи. - Эти представления были достаточно прочно усвоены общественным сознанием, и потребуется немало времени, для пересмотра навязанных нам штампов»2. Суть последних уточняет П. Черкасов: «Что, собственно, мы знали о нём (Николае II. - Ю. Г.) до недавнего времени? - напрягает автор свою память. - Только то, что нам дозволялось знать в обстановке идеологического диктата КПСС. Что царь был, во-первых, Кровавый, а во-вторых, бездарный. И всё»3.

Сходным образом представляется в современной историографии и противоположная традиция, обременённая, по словам А. Ю. Полунова, «необходимостью под- > держивать престиж династии» и не обладавшая поэтому возможностью продемонстрировать должный уровень «критического анализа»4. «Исполненная великодержавного пафоса, подобная литература, - пишет об официальных дореволюционных изданиях А. А. Искендеров, - изображала не только царствование Николая II, но и всю историю российского самодержавия исключительно в радужном свете, сознательно уходила от освещения драматических и трагических страниц российской истории»5. «Естественно, - заключает размышления своих коллег историк Ю. Н. Кряжев, - что вся официальная дореволюционная литература лишь восславляла Николая II и о научности или объек

1 Боханов А. Н. Сумерки монархии. С.З.

2 Шокарев С. Падение династии Романовых (мемуары современников)// Гибель монархии. М.: Фонд Сергея Дубова, 2000. С.461; Гаврилов Д. В. Ук. соч. С.11; Кузнецов Н. В. Ук. соч. С.24; Платонов О. А. Николай Второй. Жизнь и царствование. СПб.: Общество святителя Василия Великого, 1999. С.36.

3 Черкасов П. Ук. соч. С. 189.

4 Полунов А. Ю. Ук. соч. С.118.

3 Искендеров А. А. Ук. соч.// Вопросы истории. 1999. №11-12. С.98. тивности оценки его деятельности как высшего государственного и военно-политического деятеля там не может быть даже речи.»1

Однако подобные умозаключения всегда остаются в значительной, а иногда -предельной мере абстрактными, и вследствие нерасположенности нынешних исследователей к детальному анализу сочинений, посвященных Николаю II, трудно понять, всех ли «доперестроечных» авторов они признают «апологетами» и «обличителями» и, особенно, к кому конкретно эти малопривлекательные определения приложимы в современной публицистике и исторической науке, об идеологизации и политизации которых пишется тоже довольно определённо. Вот, например, наблюдения Ю. Н. Кряжева: «С середины 80-х годов, как мы знаем, ситуация в стране изменилась, обострилось общественное сознание людей, повлиявшее и на новое возрождение интереса к этой теме. Однако, — продолжает исследователь, — сама личность Николая II как царя, его --; жизнь, деяния и преступления перед народом, к сожалению, не стали у некоторых историков и публицистов предметом глубокого рассмотрения, кропотливого изучения и, -конечно же, тщательного анализа и основополагающих суждений и выводов в этот период. Характерным для некоторых исследователей этих лет стал популистский приём — главное, неважно как переоценить настоящее и пересмотреть прошлое; любым путём, даже самым бессовестным, любой ценой вскрыть "засилье лжи и безнравственности" в обществе, что позволило им тем самым показать всем свои новые "демократические" взгляды, а значит кое-кому оказаться, а кое-кому удержаться на высоте популярности, острие, опять же, по их мнению, исторической науки.»2

Примечательно, что речь в данном случае идёт не только о безответственных любителях исторических изысканий на актуальные темы, но и о неких «бессовестных» представителях профессиональной историографии. При этом затруднительно опреде Кряжев Ю. Н. Военно-политическая деятельность Николая II Романова. С.З; Кряжев Ю. Н. Военно-организаторская деятельность Николая II как главы государства. С.4.

2 Кряжев Ю. Н. Военно-политическая деятельность Николая II Романова. С.4; Кряжев Ю. Н. Военно-организаторская деятельность Николая II как главы государства. С.6. лить, насколько имеется в виду и имеется ли в виду вообще круг тех современных отечественных ученых, из-под пера которых вышли наиболее крупные за истекшее десятилетие научные труды о последнем самодержце1. Если предположить наиболее вероятное, а именно - что никому из них высказанные претензии не адресовались, если учесть, что их труды, как правило, вообще выпадают из поля проводимого ныне историографического анализа2, то приходится признать - наиболее серьёзная, с точки зрения науки, часть литературы о Николае II, необыкновенно важная для историографического рассмотрения, в нём попросту игнорируется!

В результате, констатацией чрезмерной идеологизации и политизации познания прошлого нынешний историографический анализ по сути и заканчивается, но признаётся, однако, вполне достаточным не только для описания, но и для преодоления тех пороков, которые долгие годы парализуют изучение личности и деятельности импера- -тора Николая И. Причём эти пороки кажутся современным исследователям столь очевидными, что элементарный характер приобретают, в их глазах, и пути получения искомого, то есть по-настоящему нового знания о последнем самодержце, пути, которые так до сих пор и не стали предметом обсуждения и каждый раз лишь провозглашаются •• - «серьёзный исторический анализ», «спокойный объективный анализ», «беспристрастное исследование исторических источников», «честное и непредвзятое исследование», «объективные обобщения и выводы», «стремление понять случившееся», «отбро

1 Среди таких ученых и их трудов, видимо, следует назвать: Ананьич Б. В., Ганелин Р. Ш. Николай II// Вопросы истории. 1993. №2. С.58-77; Боханов А. Н. Император Николай II. М.: Русское слово, 1998. 567с.; Боханов А. Н. Николай II// Российские самодержцы. 1801-1917. М.: Международные отношения, 1994. С.307-384; Боханов А. Н. Николай II Романов// Свободная мысль. 1992. №11. С.101-109; Боханов А. Н. Сумерки монархии. М.: Воскресенье, 1993. 394с.; Ганелин Р. Ш. Российское самодержавие в 1905 году. Реформы и революция. СПб.: Наука, 1991. 221с.; Ирошников М. П., Процай Л.'А., Шелаев Ю. Б. Николай II - последний российский император. СПб.: Духовное просвещение, 1992. 512с.; Иоффе Г. 3. Революция и судьба Романовых. М.: Республика, 1992. 351с.; Искендеров А. А. Российская монархия, реформы и революция// Вопросы истории. 1993. №3, 5, 7, 1994. №1, 6, 1999. №1, 3, 9, 11-12; Кряжев Ю. Н. Николай II как военно-политический деятель России. Курган, 1997.224с.

2 Фактически его проявления сводятся сегодня к отдельным, разбросанным в книгах и статьях высказываниям, что «безусловно, читателя порадовала. монография известного историка А. Н. Боханова "Сумерки монархии"» и т.п., которые трудно определить как аналитические. Едва ли не единственным исключением на этом фоне является интересная статья А. Ю. Полунова «Романовы: между историей и идеологией», посвященная анализу современного состояния научных исследований истории отечественной монархии. сить традиционные клише», «осознать их (последних Романовых. - Ю. Г.) дела и поступки непредвзято» и т.п.1 Между тем в главном всё это уже по меньшей мере неоднократно обещалось и осуществлялось, приводя к достижению диаметрально противоположных заключений и, если верить отзывам сегодняшнего дня, отнюдь не гарантируя при этом их объективности или научности. Следовательно, если мы не хотим в очередной раз наступить на грабли, то время для подобных ритуальных деклараций прошло -ни «объективность», ни «строгая научность», ни «новизна» не станут достоянием науки в силу одних лишь рассуждений о необходимости, наконец, продемонстрировать их.

Необходимость реализации таких целей в принципе не вызывает сомнений, но молчание по поводу того, как может или должна происходить эта реализация, способно вызвать самые активные возражения. Ведь игнорировать указанный вопрос не значит не иметь ответа на него, тем более что одновременно полным ходом осуществляются 1 исторические исследования, демонстрирующие, по уверениям их авторов, тот самый серьёзный, непредвзятый анализ предмета. Однако ответ этот никогда не афишируется, ■ и поскольку специально замалчивать его нет никакого смысла, то остаётся предположить, что он либо представляется исследователям само собой разумеющимся, либо просто не сформулирован ими достаточно отчетливо за своей кажущейся маловажностью. Как бы то ни было, характеристике вводимых в научный оборот новых нетрадиционных подходов, по-видимому, надлежит уделять существенно большее внимание: их суть должна быть прояснена, а выбор — обоснован, поскольку они являются не бесспорной исходной аксиомой, а результатом определённого и притом достаточно сложного мыслительного пути, проделанного историками. Пока нет этих объяснений и аргументации, нет и никакого серьёзного повода ожидать исследовательских открытий в

1 Платонов О. А. У к. соч. С.36; Чернокрылова Е. Н. Николай II - портрет на фоне уходящей эпохи. Хабаровск: Издательство Дальневосточного университета путей сообщения. 1998. С.З; Шокарев С. У к. соч. С.461; Искендеров А. А. Ук. соч.// Вопросы истории. 1993. №3. С.87, 88; Кряжев Ю. Н. Военно-политическая деятельность Николая II Романова. С.8; Иоффе Г. 3. Революция и судьба Романовых. С.З; Боханов А. Н. Император Николай II. С.11; Боханов А. Н. Сумерки монархии. С.5. области истории последнего царствования, ибо остаётся непонятным, в каком же направлении и на каком основании мы рассчитываем их совершить.

Таким образом, основная проблема современных отечественных историков, нацеленных на обновление представлений об императоре Николае II, думается, состоит не в том, что они выбрали «не ту» методологию, а в том, что они вольно или невольно игнорируют её обсуждение, ссылаясь на авторитет объективности, строгой научности, здравого смысла, подлинной новизны и т.д.1 Между тем даже столь неконкретные, мало что объясняющие упоминания о технологической стороне ещё предстоящего или уже осуществлённого исследовательского процесса составляют в современной историографии последнего царствования значительную редкость. И одним из наиболее показательных проявлений этого неоправданного анабиоза теоретической и методологической мысли можно признать тот поныне практикующийся подход к работе с историческими источниками, применение которого, как представляется, способно обеспечить историкам больше вопросов, нежели чем ответов. Так, вопросы вызывает уже то удивительное обстоятельство, что исследователи личности последнего самодержца, обладая, по собственному признанию, «невероятным объемом доступного материала», до крайности скупо и неохотно пишут о том, как с этим материалом следует работать, то есть как этот только ещё «материал» можно превратить в нечто гораздо большее - научное историческое знание.

Единственное, чем в данном отношении приходится располагать, это вполне традиционные рассуждения о «соответствующей критической обработке», «серьёзном сравнительно-историческом анализе» и тому подобных испытательных процедурах, через горнило которых непременно должна пройти источниковая база любого респек Это кажется тем более странным, что в отечественной исторической науке теоретические и методологические проблемы обсуждаются сегодня весьма активно. - Актуальные проблемы теории истории. Материалы «круглого стола» (12 января 1994)// Вопросы истории. 1994. №6. С.45-103; Актуальные теоретические проблемы современной исторической науки. Материалы «круглого стола»// Вопросы истории. 1992. №8-9. С. 159-165; Данилов В. П. Современная российская историография: в чём выход из кризиса?// Новая и новейшая история. 1993. №6. С.95-101; Колосов Н. Е. Советская историография, марксизм, тотатабельного исторического сочинения. Однако к чему же реально сводятся сегодня подобные процедуры в исследовательской практике историков последнего царствования? Как будто лишь к тому, чтобы, говоря словами А. Н. Боханова, строить «взвешенные и объективные оценки. не на эмоциях и случайных впечатлениях, а на совокупности разнородных документов», причём, понятно, только таких, подлинность которых «не вызывает сомнения»1.

Безусловно, формирование надёжной источниковой базы для дальнейшего изучения личности и деятельности императора Николая II и важно и необходимо. Сомневаться заставляет совсем другое - тлеющая в высказываниях историков убеждённость, что проблема долгожданного обретения «взвешенных и объективных оценок» вполне сводима к проблеме обновления источниковой базы, и если таковое осуществилось, то остальное приложится. «В научный оборот, - пишет о своей работе Ю. Н. Кряжев, -вводится значительный пласт ранее не опубликованных документов, которые в конечном счете, безусловно вносят абсолютную ясность в изучаемые проблемы и, конечно же, дают уникальную возможность многое осмыслить и понять о роли личности высших носителей власти в истории и судьбе России, её вооруженных сил конца XIX - наЛ чала XX веков» . А вот фрагмент из рассуждений Г. 3. Иоффе о знаменитом «Архиве русской революции»: «Не нужно, конечно, ждать от авторов беспристрастных описаний. Разве наш взгляд, взгляд с нашей баррикады был беспристрастен? - резонно замечает историк. - Вот почему "Архив" во многом скорректирует наши знания, пополнит их и, как я убеждён, приблизит к пониманию истории революции и гражданской войны»3. На тот же эффект рассчитывает и автор «Вступительных замечаний» к опубликованному дневнику последнего самодержца: «Издаваемый дневник императора Нилитаризм// Одиссей. Человек в истории. 1992. М.: Круг, 1994. С.51-68 и т.д.

1 Бохаыов А. Н. Предисловие// Богданович А. В. Три последних самодержца. М.: Новости, 1990. С. 16; Боханов А. Н. Император Николай II. С. 12.

1 Кряжев Ю. Н. Военно-политическая деятельность Николая II Романова. С. 19.

3 Иоффе Г. 3. Читая «Архив русской революции»// Архив русской революции. М.: ТЕРРА, Политиздат, 1991. Т. 1. С.Х1Х. колая II, - пишет В. М. Шевырин, - должен пролить новый яркий свет на причины катастрофы и выяснить, насколько она была неотвратима»1. Эти и подобные им утверждения предполагают, что ценные для науки исследовательские результаты незамедлительно и - странно сказать - практически машинально следуют за нынешними усилиями ученых по расширению источниковой базы собственных исследований.

Сходным образом рассуждают и авторы, которые хотя и не задавались целью писать академический научный труд, но для которых тем не менее важно, чтобы в их книгу попала «только правда, ничего, кроме правды»: «Нам обоим, - рассказывает А. Мей-лунас об истории создания своей, совместной с С. Мироненко, "трагедии в документах", — удалось за сравнительно короткий срок просмотреть буквально сотни тысяч документов, писем, дневников, полицейских отчетов, опубликованных и неопубликованных мемуаров. Среди них было множество совершенно уникальных документов, которые до нас не только никто не читал, но о которых никто даже не слышал. Все вместе они и составили историю, которая, в сущности, не нуждается в комментариях»2. Между тем в комментариях нуждается уже само это высказывание. Для специалистов не является, конечно, откровением то обстоятельство, что эпоха последнего царствования подарила своим наследникам колоссальное количество замечательных и занимательных документов, многим из которых пока ещё не было суждено попасть в руки не только читателей, но даже исследователей. Вместе с тем можно сколько угодно восхищаться этими, действительно бесценными, документами, прилагать к ним внушительные эпитеты и величать «вскрывающими правду о жизни и смерти императорской семьи», однако ещё не факт, что их беспризорная («в комментариях не нуждается») публикация способна «вскрыть» для нас эту «правду». А как будто именно такого эффекта ожидает А. Мейлунас, когда напрямую увязывает объёмы вскрытой правды с количеством задействованных в издании источников: «Всё в этой книге только правда, ничего, кроме

1 Вступительные замечания//Дневник императора Николая II. М.: Полистар, 1991. С.4.

2 Мейлунас А., Мироненко С. Николай и Александра: Любовь и жизнь. М.: Прогресс, 1998. С.12-13. правды, но не вся правда! - предупреждает автор своего будущего читателя и критика. - Главный наш грех - грех упущения; мы не использовали массу важных исторических документов, бывших у нас в руках, и безжалостно сокращали некоторые использованные.»1 Выходит, будь они целиком опубликованы, историческая правда наконец обнаружилась бы?

Если документы в силах самостоятельно «внести абсолютную ясность в изучаемые проблемы», «вскрыть правду» и т.п., то, стало быть, они несут в себе совершенно однозначный смысл, готовую истину, которые вполне очевидны и доступны помимо наших специальных умений и усилий приблизиться к их пониманию. В таком контексте не покажется случайным намерение современных авторов «предоставить слово документам эпохи», позволить Николаю II и его близким «самим рассказать о себе, о своём восприятии людей и событий», о своей «жизни и роковой судьбе», в общем - «самим рассказать свою историю, своими собственными словами»2. Расчёт, скрытый за подобными рассуждениями, прост: раз «наши герои - люди образованные, и все они пишут друг другу», раз «большая часть написанного ими сохранилась в различных архивах», значит, «именно для такого короткого периода истории - нам стал доступен и внешний и, что гораздо важнее, внутренний мир наших героев» . Но это значит также, что задача попасть туда в общем не столь уж и сложна, а заслуга - не столь уж и велика, ибо достаточно процитировать или пересказать ряд изречений последнего самодержца, как из них выступит его подлинный облик со всем своим «внешним и внутренним миром», как мы услышим историю его жизни из его собственных уст и увидим события и лица последнего царствования его собственными глазами.

Нетрудно заметить, что высказанный подход к делу практически стирает существенную разницу между описанием почерпнутых в источнике фактов и их пониманием,

1 Мейлунас А., Мироненко С. У к. соч. С. 13.

2 Ирошников М. П., Процай Л. А., Шелаев Ю. Б. Ук. соч. С.6; Боханов А. Н. Император Николай II. С. 11; Мейлунас А., Мироненко С. Ук. соч. С. 14,22.

3 Мейлунас А., Мироненко С. Ук. соч. С. 11-12. в том числе - пониманием значения, которое этим фактам придавал сам автор источника. По крайней мере необходимость теоретически запланировать эту разницу оставлена без внимания, и совершенно не заметно, чтобы в среде исследователей личности и деятельности последнего самодержца всерьёз обсуждались проблемы извлечения исторической информации из источников, пути и возможности её дальнейшей интерпретации. Вместо того чтобы решить, как развязать источникам язык и организовать с ними продуктивный диалог, историки предпочитают пассивно ожидать, что те, от лица своих создателей, всё «сами расскажут». При этом без внимания остаётся ещё одно важнейшее обстоятельство: формирование источниковой базы исследования, контроль за её качеством, отбор существенной информации внутри каждого источника в отдельности, не говоря уж о последующей интеграции выделенных фактов в целостную историческую картину, осуществляются самим историком в соответствии с определёнными -принципами, отнюдь не абстрагированными от его сознания. Вот почему было бы куда точнее сказать, что это не документы нам щедро «рассказывают», а мы их жадно «чи- , таем», что «расскажут» они нам лишь то, о чём мы сумеем их «расспросить», чем намеренно поинтересуемся. И необходимо, чтобы правила этого «чтения» (коль скоро -обойтись без них невозможно) сознательно формулировались и соблюдались, а не игнорировались под эгидой борьбы за объективное историческое знание. Размышления о том, как мыслит и работает историк и как это отражается на его трудах, думается, представляют собой далеко не праздное или экзотическое времяпрепровождение, но необычайно плодотворное и более того — прямо насущное для современной исторической науки занятие, без должного внимания к которому никакое подлинное движение вперёд в научных изысканиях невозможно.

К слову, именно поэтому периодические ссылки исследователей на «наше смутное, беспокойное время», которое будто бы «явно не располагает ни к взвешенности, ни к объективности исторических оценок»1, нельзя признать ни особенно содержательными, ни особенно полезными. Дело в том, что они лишь ретушируют проблему, апеллируя к её мнимой неразрешимости ввиду не зависящих от науки обстоятельств, в то время как её решение зависит именно от историков и им вполне по силам выяснить и устранить её. Можно ли надеяться, что «после стабилизации обстановки в нашей стране станет возможным объективное, беспристрастное, базирующееся на всей совокупности достоверных фактов исследование отечественной истории. во всей многогранности раскроются характеры исторических деятелей с их достоинствами и недостатками, яснее выявятся праведники и злодеи»?2 Думается, что эти надежды безосновательны: само собой ничего возможным не станет, ничего не «раскроется» и не «выявится» — всё это необходимо сделать возможным, необходимо раскрыть и выявить на основе продуманной методологии. А продумать её, преодолевая «разруху в головах», как представляется, не мешает никакое «время».

И совсем уж иллюзорной представляется поэтому уверенность иных авторов, будто некая непреложная историческая истина вдруг сама собой станет очевидной и достанется современной историографии без всякого созидательного усилия с её стороны, только в силу неумолимого движения исторического процесса. «История, — утверждает О. А. Платонов, — расставила всё на свои места. Под лучами её прожекторов вся жизнь Николая II и его политических оппонентов просвечена до малейших подробностей. При этом свете стало ясно, кто есть кто»3. Между тем, «кто есть кто», ясно сегодня далеко не всем, и, по крайней мере, ответ, предложенный на этот вопрос самим О. А. Платоновым, не пользуется в среде учёных особым признанием4.

Таким образом, бытующее теперь представление об очевидности дефектов, при

1 Черкасов П. Ук. соч. С. 196.

2 Кривов М. Николай II — святой ли? Открытое письмо членам предстоящего архиерейского собора Русской православной церкви// Огонёк. 1992. №42-43. С.5.

3 Платонов О. А. Ук. соч. С.36.

4 Кряжев Ю. Н. Николай II как военно-политический деятель России. С. 10; Кузнецов Н. В. Ук. соч. С.24; Черкасов П. У к. соч. С. 190. сущих сочинениям о последнем российском венценосце, освобождает современных исследователей от сущностной критики путей их постоянного воспроизводства и закрепления, изначально ориентируя не столько на понимание сложившейся традиции изучения и оценки личности Николая И, сколько сразу на противопоставление себя ей, на исключительную претензию сделать первый шаг в ликвидации вопиющих ошибок прошлого и восполнении зияющих пробелов настоящего. Однако этот способ историографического анализа отнюдь не нов, и представители тех самых якобы принципиально отвергнутых за несостоятельностью исследовательских подходов практиковали его в полной мере. Полагая друг друга за «казённых советских историков» или, напротив, за «чернильных наймитов антисоветского промысла», они не только обвиняли оппонентов как раз в бесстыдной идеологизации и политизации исторических изысканий, но и декларировали своё стремление к объективности, и резервировали именно за собой право сказать об императоре «одну только правду», а Россию «представить такой, какой она была в действительности»1. И если две последние цитаты приведены из сочи-. „ нений так называемых апологетов Николая И, то и самый известный труд о нём советской эпохи — «Двадцать три ступени вниз» М. К. Касвинова — некогда тоже оценивался Г как не в пример «зарубежным фальсификаторам истории» «достоверно рисующий» личность последнего самодержца2. В отношении же трудов противника следовали не терпящие возражения оценки: «порция вымыслов, фальшивок, "концепций"», «якобы новое "прочтение"», «поделки советологов», «низкопробные фильмы и телепостановки» и т.п.3 Встречные отзывы, надо признать, были не менее категоричны: «революционные пасквили», «революционная ложь», «клевета», «мерзость писаний», «пошлость и

1 Платонов О. А. Ук. соч. С.36; Касвинов М. К. Ук. соч. С.19; Языков Н. Правда о Государе// Царствование и мученическая кончина императора Николая И. Париж, 1993. С.7; Сычов К. И. Царствование Императора Николая И. Саратов: Приволжское книжное издательство, 1991. С.5. Архипенко В. Ук. соч. С.4.

3 Касвинов М. К. Ук. соч. С.19-20; Шацилло К. Ф. По делам и воздастся.// Молодой коммунист. 1988. №8. С.65; Архипенко В. Ук. соч. С.4. низменность» которых «очевидна».1

Главная новация современной историографии на этом фоне лишь в том, что она объявила банкротство претензий на объективность обеих противоборствовавших сторон сразу, чтобы вслед за тем выдвинуть подобные уже от своего имени. Но что же предлагается ею в качестве гаранта от повторения ошибок прошлого? Только одно: «Профессиональная честность, ответственность историка могут и должны помочь в освобождении от излишней политизированности», — уверены исследователи, расценивая именно «научную добросовестность» работы как главное необходимое ей достоинство, о причём и их читатели требуют «добросовестных исторических исследований» . Однако помимо того, что совсем отказывать предшествующим поколениям учёных в «профессиональной честности» вряд ли возможно, следует обратить внимание на ещё более важное обстоятельство: такой фактор как «профессиональная честность» или «научная добросовестность» способен удержать историка лишь от преднамеренных проявлений субъективизма (грубо говоря, - только от целенаправленной лжи), ибо область его влияния - область отрефлектированного.

Обращение к этому фактору, надежда на его могущество, думается, отнюдь не случайны; более того, с уверенностью можно сказать, что они не только вполне закономерны, но и чрезвычайно, показательны для состояния современной историографической критики. И вот почему: анализируя труды своих предшественников и современников, её представители по-прежнему склонны концентрировать своё внимание именно на том, что им кажется сознательным искажением истины или, по крайней мере, результатом нечаянных просчётов со стороны исследователей. Чтобы убедиться в этом, достаточно взглянуть на те словесные определения, которые выбраны историографами для характеристики недостатков, увиденных ими в анализируемом научном и публици

1 Государь Император Николай Александрович. Берлин: Стяг, 1922. С.7; Гаранин Б. Ук. соч. С.67; Языков Н. Ук. соч. С.12; Павлов Н. А, Ук. соч. Париж, 1927. С.9, 10.

2 Иванова М. В. Ук. соч. С.119; Кряжев Ю. Н. Николай II как военно-политический деятель России. С.13; Год памяти Государя императора. С.20. стическом материале - «накипь злонамеренной клеветы», «субъективистская грязь», «откровенная фальшь и случайные ошибки, заведомая ложь и фактические неточности», «беззастенчивые конъюнктурные манипуляции», «грубые передержки, умолчания, недомолвки, а то и откровенная фальсификация», «совершенно сознательно смешаны правда с вымыслом», «прочная традиция замалчивания», «замалчивание одних фактов, выпячивание других», «тяга к сенсационным открытиям» и т.п.1

Возбудителем этих явлений обычно считаются политические и идеологические предубеждения авторов, о чём уже говорилось, а иногда ещё и ряд случайностей вроде их неосведомлённости или невнимательности. Определив это для себя, исследователи вслед за Л. Н. Толстым считают «эпиграфом к истории» девиз «ничего не утаю» и думают, будто для его осуществления достаточно «ничего не скрывать», «никогда не лгать, не гнаться за переменчивой модой, стараясь "попасть в тон" представлениям тео кущего момента» . В итоге создаётся устойчивое впечатление, что стоит лишь «честно» отрешиться от излишней политизации исследований, «добросовестно» собрать и «научно» истолковать факты, как историческая истина или хотя бы действительно новое историческое знание будут, наконец, достигнуты.

Однако преднамеренные искажения исторической истины в угоду чьим-либо политическим интересам критиковались представителями историографии о последнем царствовании практически с момента её появления. Конечно, привлекать внимание исследователей к негативным фактам подобного рода, как это всегда делалось и делается, правомерно и полезно. Вместе с тем, если бы проблема состояла только в них, думается, её давно бы уже решили. По справедливому наблюдению Г. М. Каткова, «у истины

1 Пагануцци П. Император Николай II - спаситель сотен тысяч армян от турецкого геноцида// Родина. 1993. №8-9. С.93; Семьянинов В. П. Возвращение правды об убийстве Романовых// Последние дни Романовых. М.: Книга, 1991. С.5; Днепровой А. Ю., Измозик В. С. Ук. соч. С.84; Боханов А. Н. Сумерки монархии. С.З; Искендеров А. А. Ук. соч.// Вопросы истории. 1993. №3. С.87; Шацилпо К. Ф. Царь и царица// Книга для чтения по истории отечества. Начало XX века. М.: Просвещение, 1993. С.4; Романовы и Крым. М.: Крук, 1993. С.5; Иванова М. В. Ук. соч. С.119; Кряжев Ю. Н. Военно-политическая деятельность Николая II Романова. С.5.

2 Иоффе Г. 3. Революция и судьба Романовых. С.З; Черкасов П. Ук. соч. С. 190; Боханов А. Н. Император Николай И. С. 12. много врагов. И ложь хоть самый заметный, но не самый пагубный. У явной и сознательной лжи, - писал этот исследователь-эмигрант, - по поговорке, ноги коротки, дале

1г. ко уити она не может» . В том-то все и дело, что одного явившегося ныне желания сознательно покончить с преднамеренной идеологизацией и политизацией исторических изысканий о последнем царствовании, решительно порвать с устоявшимися неубедительными суждениями о Николае II или, во всяком случае, значительно их поправить оказалось недостаточно, чтобы построить современные исследования на принципиально новых основаниях. «Удивительно, — поражён результатом собственных размышлений А. Ю. Полунов, - но под флагом решительного разрыва с советскими догмами при оценке последнего монарха возрождается старый, идеологизированный подход»2. Иными словами, хотя о необходимости принципиально новых исследований постоянно говорят и пишут, но в сущности процесс воспроизводства прежних стереотипов остаётся неконтролируемым и, продолжаясь помимо желаний и намерений исследователей, не может быть ни понят, ни нейтрализован в пределах той модели историографического анализа, которая сегодня демонстрируется. Пытаться изменить традиционные формы познания личности Николая II, сразу ограничив их подлежащую преодолению «традиционность» сферой умышленного обмана и благообразно порицая их заведомые, притом — очевидные даже для «невооружённого глаза» недостатки, не значит уяснить суть этих прежних форм познания или, тем более, найти и применить к предмету новые. Недаром именно об этой-то якобы привносимой ныне в исследовательскую практику новизне авторы хранят показательное молчание, а если и пишут, то до крайности скупо и неопределенно.

Поиск преднамеренных извращений исторической истины в научных и публицистических сочинениях не является ни главной, ни, тем более, единственной задачей историографического исследования хотя бы уже потому, что, позволив по-своему разо

1 Катков Г. М. Февральская революция. М.: Русский путь, 1997. С.7.

2 Полунов А. Ю. Ук. соч. С. 124. браться, в чём мы хотели бы изменить традицию историописания о последнем самодержце, он не оставляет никаких шансов предусмотреть, насколько та со своей стороны способна анонимно повлиять на проводимые теперь изыскания. Проникая сюда, как уже было сказано, помимо желаний и намерений исследователей, так сказать контрабандой, она тем самым негласно и потому вполне надёжно обеспечивает нежелательную принципиальную преемственность между нынешней и прошлой манерами изучения последнего царствования.

Вот почему задача историографа в этой связи будет заключаться не столько в том, чтобы воспроизвести бытовавшие и бытующие представления о Николае II и, оценивая степень их достоверности, рассудить, где именно и с каким расчётом исследователи вводят читателя в заблуждение, сколько в том, чтобы выяснить, посредством каких логических процедур эти представления на протяжении вот уже больше века создаются. И как уже говорилось, особого исследовательского внимания заслуживают как раз те из них, которые пользователями хотя и применялись, но не осознавались, или, во всяком случае, не прояснённым оставалось их реальное влияние на конечный результат «объективного» изучения личности и деятельности последнего самодержца. Речь, таким образом, идёт о некотором расширении традиционного предмета историографического исследования1.

Цель настоящего исследования, исходя из всего вышесказанного, обусловлена не только минимальной, явно недостаточной историографической изученностью российской исторической литературы об императоре Николае II, но и её непростым современным состоянием, внушающим многим учёным серьёзную озабоченность. Цель эта заключается в том, чтобы учитывая имеющийся в исторической науке опыт критического исследования накопленной по теме литературы, дать развёрнутый анализ отечественной историографии о последнем самодержце.

1 Зевелёв А. И. Историографическое исследование: методологические аспекты. М.: Высшая школа, 1987. С.27-28.

Реализация поставленной цели возможна на путях решения ряда исследовательских задач, в числе которых необходимо отметить следующие:

- Рассмотреть содержание и особенности записок современников последнего царствования, в тексте которых имеются сообщения о личйости и государственной деятельности императора Николая II или даётся его оценка.

- Определить основные крупные этапы в развитии отечественной традиции осмысления истории последнего царствования, а внутри каждого этапа — основные сформировавшиеся в ходе этого осмысления концепции, представляющие императора Николая II как государственного деятеля. На конкретном историографическом материале поэтапно раскрыть содержание этих концепций и проследить историю их формирования, их эволюцию и идейную преемственность между отдельными из них, а также перипетии полемики между их адептами.

- Обозначить и проанализировать логический механизм, то есть механизм работы человеческого сознания, продемонстрированный исследователями разных эпох и приведший их к созданию того или иного образа императора Николая II, к той или иной оценке последнего самодержца в качестве государственного деятеля. Причём совершенно необходимо выявить те стороны этого механизма, которые не были достаточным образом эксплицированы в изучаемых текстах - «естественные» ценности и мыслительные привычки, присущие исследователям, применявшийся ими алгоритм постановки вопросов и поиска их решений, установленные принципы источниковедческого анализа и отбора годного для работы материала, допустимые способы аргументации.

- Сопоставить основные наработанные в отечественной историографии концепции, представляющие императора Николая П в качестве государственного деятеля, и выделить общие для всех, повторяющиеся их черты. Установить причины, которые определяют устойчивый самовоспроизводящийся характер этих наиболее типичных черт, обеспечивающих в свою очередь нежелательную, но неизбывную стереотипность суждений об императоре Николае И, несколько встревожившую представителей современной отечественной историографии.

- Наметить одну из возможных перспектив обновления исторического изучения личности и государственной деятельности последнего самодержца.

Источниковая база настоящего исследования представлена комплексом разнообразных исторических и историографических источников. Если понимать под термином «историографический источник» такой письменный источник, который заключает в себе информацию о процессах, протекающих в исторической науке, то историографические источники настоящего исследования могут быть сгруппированы следующим образом:

А) Научная литература, различающаяся не только по жанрам (монографии, брошюры, статьи, авторефераты диссертаций), но и по характеру (те работы учёных, которые посвящены специальному рассмотрению темы, и те их труды, в которых тема затрагивается лишь попутно, в связи с освещением других сюжетов) и происхождению (научные произведения, изданные в советское и постсоветское время, в эмиграции).

Б) Публицистическая литература, которая в настоящем исследовании рассматривается не в качестве исторического, а в качестве именно историографического источника. Несмотря на то, что многие историки не склонны относить литературу подобного рода к историографическим источникам, обратный подход представляется тоже вполне правомерным. Публицистика часто отражает не только общественные настроения, но и основные тенденции развития исторической науки1 и, как показывает настоящее исследование, оказывается во многом сходной с профессиональной историографией в плане тех принципов, согласно которым выстраивается представление о личности и государственной деятельности императора Николая П. Подобно научной литературе публици

1 Прядеин В. С. Историческая наука в условиях обновления: философские основы, принципы познания и методы исследования (Историографический анализ). Автореферат диссертации на соискание учёной степени доктора исторических наук. Екатеринбург, 1996. С.18-19; Скоробогатов А. В. Павел Первый в российской исторической литературе. Казань, 1999. С.7-8. стическая может быть подразделена по жанрам (брошюры, статьи, произносимые на различных собраниях речи, карикатура, иногда - художественные произведения в виде сказок, стихов, романов), характеру (работы, посвященные специальному рассмотрению темы, и затрагивающие её в связи с обсуждением иных проблем) и происхождению (дореволюционная, советская, эмигрантская, современная).

В) Учебная литература, которая тесно связана с научной: строясь с учётом новых достижений исторической науки, она, таким образом, не только изменяется вместе с её развитием, но и отражает процесс этого развития.

Г) Записки (дневники и воспоминания) современников последнего царствования, на страницах которых отразились многие характерные тенденции исторического сознания того времени, не всегда находившие себе место в подверженных жёсткой цензуре публицистических сочинениях. Думается, что указанное обстоятельство позволяют рассматривать записки не только как исторический, но и как историографический источник1.

Д) Биографические материалы, отражающие жизненный и творческий путь отечественных авторов, учёных и публицистов, осуществлявших изыскания в области истории последнего царствования.

Необходимо отметить, что для каждой российской исторической эпохи характерен особый набор создаваемых историографических источников. Так, до революции 1917 г. да и во время неё личность и деятельность последнего самодержца оценивалась главным образом на страницах публицистических сочинений, к которым сегодня и приходится в основном обращаться. Эту особенность, думается, можно считать характерной и для русского зарубежья, интерес которого к фигуре императора Николая II находил выражение прежде всего в исторической публицистике, а также в трудах представителей Русской Православной Церкви. Дореволюционную и эмигрантскую исто

1 Скоробогатов А. В. Ук. соч. С.8-9. риографию о последнем царствовании роднит ещё одно примечательное обстоятельство - о многих её представителях нет никаких биографических сведений, что невольно заставляет ограничиться упоминанием только их имён, причём иногда неизвестными остаются даже и они. Что же касается советского этапа в развитии отечественной исторической мысли, то многочисленные исследования о последнем царствовании (отдельных его периодах, событиях или процессах) создавались, как правило, учёными, а редкие работы о последнем самодержце — публицистами, с чем при осуществлении историографического анализа приходится считаться, уделяя значительное внимание именно публикациям вненаучного происхождения. Подвергая рассмотрению современное состояние исторической литературы по теме, следует признать, что именно сегодня историки-профессионалы активнее, чем когда бы то ни было, принялись за конкретное изучение личности и деятельности императора Николая II, завершив к настоящему моменту целый ряд масштабных исследовательских трудов. И хотя с учёными ныне успешно конкурирует публицистика, по обыкновению склонная к обсуждению актуальных исторических тем и проблем, научная исследовательская продукция всё же представляет для историографов несоизмеримо больший интерес.

Самостоятельную роль в настоящем исследовании играет составленная автором библиография отечественной исторической литературы о последнем самодержце. На сегодняшний день это самая полная библиография по теме. В ней учтены сочинения дореволюционных, советских и современных учёных и публицистов, а также работы представителей российской эмиграции и переводные издания.

Колоссальный, увеличивающийся с каждым годом объём исторической литературы, посвящённой личности и деятельности императора Николая II, предопределил невозможность рассмотреть все многочисленные составляющие её элементы одинаково подробно. Критерием отбора тех публикаций, которые с точки зрения историографического исследования представляют наибольшую значимость, явился не столько размер рассматриваемых сочинений, сколько отражение в них общих закономерностей, характерных для развития отечественной историографии последнего царствования вообще или отдельных его этапов в частности.

Для полноценного анализа и проверки выводов, предложенных отечественной историографией последнего царствования, в настоящем исследовании был использован комплекс разнообразных исторических источников, которые можно подразделить на следующие группы:

A) Официальные документы - законодательные акты, исходившие от верховной власти в годы последнего царствования; тексты международных договоров, подписанных тогда Российской империей.

Б) Делопроизводственные документы — текущая документация по различным вопросам государственной жизни, которой Николай II обменивался с подчинёнными и которая представлена с одной стороны в виде отчётов, донесений, докладов и записок, поступавших на высочайшее рассмотрение, а с другой - в виде резолюций, рескриптов и другого рода письменных указаний, выражавших реакцию самодержца на содержавшиеся в поступавших к нему документах предложения; стенограммы и протоколы заседаний высокопоставленных гражданских и военных чинов, нередко проходивших под председательством самодержца.

B) Документы личного происхождения - дневники, воспоминания и письма современников Николая II, в том числе дневник самого императора и его обширная переписка с множеством адресатов.

Методологическим основанием настоящего исследования послужил принцип историзма, согласно которому ни сам человек, ни его интеллектуальная деятельность, ни результаты последней не должны рассматриваться вне связи с конкретно-историческими условиями современного им этапа общественного развития. Представляется, однако, что этот вроде бы общепризнанный принцип исторического и историографического познания требует в рамках темы более последовательной реализации, поскольку при анализе литературы об императоре Николае II обычно недооценивается. Проводить такой анализ можно и нужно вовсе не только для того, чтобы лишь ещё более внушительно указать на ошибки прошлого, предотвратить их повторение в будущем. Урезав понимание всей длительной традиции осмысления личности и деятельности Николая II до констатации её очевидных или пусть даже скрытых пороков, представляя дело так, будто она ими и исчерпывается или, по крайней мере, ими исчерпывается наш интерес к ней, мы рискуем упустить из вида историзм исторического познания: то, что теперь признаётся недопустимым, ложным или лживым, некогда таковым могло и не казаться, а чаще именно и не казалось.

Так, например, без конца повторяя укоризненную формулу о чрезмерной зависимости прежних исторических изысканий от идеологических и политических пристрастий авторов, мы забываем, что учёные и публицисты, для которых история сначала была «действительно хорошим подспорьем для политики», а затем стала уже и самой «политикой, опрокинутой в прошлое», видели эту зависимость, но не только не считали её предосудительной, не только не стремились её ликвидировать, а напротив — находили в ней именно положительную сторону, преимущество в своём движении к исторической истине.

Сказанное вовсе не подразумевает, будто бесполезно спорить с предшествующими поколениями исследователей о том, что современную науку не устраивает у них в плане методологии познания или его конкретных результатов. Вместе с тем, однако, надо помнить: одно дело считать теперь ошибочными те или иные аспекты их исследовательской работы, и совсем другое — сводить к ошибочности всю её смысловую полноту, как это обычно делалось и делается. С подобной точки зрения апологеты Николая II всегда взирали на работы его критиков, а критики в свою очередь — на работы его апологетов. Не чужда она и современной исторической науке, наперёд настроенной видеть в любых исследовательских результатах главным образом их несоответствие научным требованиям сегодняшнего дня и тем самым обнаружить всю сомнительность этих результатов. Наиболее отчётливое тому подтверждение - нынешняя критика советской историографии последнего царствования. «"Царский режим" так долго критиковали, - пишет, например, А. Н. Боханов, - так страстно поносили, дошли до таких степеней ослепляющей ненависти, что уж и представление о реальности потеряли»1. «Официальная историческая наука, — указывает и А. А. Искендеров, — была настолько идеологизирована и политизирована, что утратила способность воспринимать объективную историческую истину»2. Дальше этого тезиса, который в конечном счёте венчает сегодня рассуждения и многих других (если не сказать - большинства) авторов, историографический анализ не движется, исподволь обесценивая заявленный-таки ныне и заявленный, по-видимому, вполне искренно отказ от претензии на обладание объективной истиной3.

Щепетильно протестуя сегодня против такой, действительно неуместной для кого бы то ни было привилегии, мы тем не менее действуем именно как её обладатели или по крайней мере как обладатели больших прав на её использование. Так, благосклонно приветствовать у наших предшественников лишь те элементы знания, которые как будто отвечают современным научным теориям или, по-видимому, послужили их появлению, это всё равно, что остальные его элементы счесть всего-навсего заблуждением, обременительным и заведомо вредным для дальнейшего развития науки балластом. Таким образом, уже в самой идее анализировать исследовательские достижения прошло

1 Боханов А. Н. Император Николай II. С. 10.

2 Искендеров А. А. У к. соч.// Вопросы истории. 1993. №3. С.87.

3 Вот некоторые из подобных заявлений: «Автор лишён иллюзии, что только он должным образом расставит исторические смысловые акценты, определит все сюжетные линии, справедливо веб опишет, оценит и правильно интерпретирует, — в предисловии к собственной монографии указывает А. Н. Боханов. -Истину истории не знает никто, может быть лишь Всевышний». - Боханов А. Н. Император Николай II. С. 11-12. «Кто возьмёт на себя право и смелость сказать: "Я понял всё" - и погасить свечу, освещающую тропу к истине? - рассуждает Г. 3. Иоффе. - Грех "Краткого курса истории ВКП(б)". был, может быть, не столько в грубой фальсификации истории, сколько в категоричности, безапелляционности, злобе, исключавших возможность несогласия, дискуссии, спора». - Иоффе Г. 3. Революция и судьба Романовых. С.4. го, исходя из собственных представлений о том, каким надлежит быть подлинно научному знанию, запечатлено, что для нас эти представления не просто первые среди равных, а безусловно лучшие, более того - единственно допустимые на пути к серьёзным историческим открытиям и историографическим свершениям. Между тем безоговорочно отрицать право ушедших эпох на историческую истину лишь потому, что рождённые ими представления о последнем самодержце не удовлетворяют взглядам современной науки на объективность, значит не только абсолютизировать эти взгляды, но и поразительным образом отступать от признанного принципа историзма, поскольку самый историзм, оказывается, как раз и не предполагается ни в понятии «историческая истина», ни, соответственно, в понимании и выборе допустимых путей её получения.

Сотворив себе вневременной эталон научности, соответствующий на деле его современному состоянию, исследователи обречены рассматривать любые исторические труды только как более или менее удачное воплощение этого эталона, последовательно отыскивая в тексте признаки его присутствия (в том числе особенно часто — формы и причины отклонений от него). В результате историки невольно вынуждают себя искать и находить в исследовательских процессах прошлого лишь прообраз исследовательских процессов настоящего, их менее совершенный аналог. Попав в эту своеобразную смирительную рубашку, история изучения последнего царствования усилиями своих нынешних представителей приноравливается покорно пребывать в роли подготовительной ступени к полноценной реализации исследовательских идей сегодняшнего дня, в роли их инкубационного периода.

Вместе с тем при соблюдении ряда условий такой, по-видимому ограниченный, методологический подход лс историографической работе и правомерен, и продуктивен. Во-первых, анализируя былые представления о Николае II с позиций достигнутого теперь уровня знаний, не стоило бы выстраивать свои и без того немногословные историографические экскурсы так, будто их цель - научить историков и публицистов прошлого тому, как им не надо было писать историю. В свете обнаружившихся между исследователями разногласий более закономерно обратиться к прояснению их сути, к совершенствованию путей собственных исторических изысканий, используя счастливую возможность поучиться на чужом опыте - аккумулировать пусть, с нашей точки зрения, и немногочисленные позитивные его аспекты, предотвратить репродукцию отрицательных. И во-вторых, подобный историографический подход не следовало бы использовать как единственный.

Никаких сомнений, можно и нужно изучать познавательный опыт былых поколений с тем, чтобы стимулировать развитие науки настоящего. Но можно и нужно ли допускать при этом, чтобы они произвольно лишались права на собственные, только им присущие образ мышления, душевный склад, систему ценностей, язык и даже ошибки? Не таков ли по сути принцип действий и того литературного садовника, который, не ведая никаких ботанических различий, кроме «съедобно» и «сорняк», не видит толка от девяти десятых порученного его попечению сада, вырывает самые волшебные цветы, рубит благороднейшие деревья? Думается, абсолютизация подобного подхода к анализу историографического наследия будет без преувеличения означать, что даже в «делах давно минувших дней» нам интересны только мы сами: признавая работы предшественников исключительно в качестве дурных копий современных исследовательских проектов, мы безотчётно следуем не к тому, чтобы понять прошлое, а к тому, чтобы привычную нам современность расширить до его пределов. Уже поэтому опрометчиво было бы всецело доверяться заманчивой возможности осмыслить длительную исследовательскую традицию не иначе как через уподобление любых прежних её путей тем, которые практикуются ныне или скорее даже предполагаются в качестве передовых многообещающих планов на ближайшее будущее.

Не менее правомерно и продуктивно допустить обратное и, не обременяя историческую мысль прошлого перспективой стать исторической мыслью настоящего, представить её в уникальной внутренней целостности — ставящей собственные вопросы и решающей собственные задачи. В этой атмосфере интеллектуального рыцарства — подлинного идейного равноправия в центре историографического внимания окажутся не обнаружившиеся теперь чужие ошибки и детерминирующие их обстоятельства, не петляющая предыстория современного взгляда на предмет, а условия, правила, ход и результаты уже осуществлённых и ещё осуществляющихся попыток наделить фигуру императора Николая II преходящими историческими смыслами.

Совмещая и комбинируя эти два подхода к историографическому исследованию, можно осмыслить историю изучения последнего царствования в единстве, не сводя однако отдельные её этапы друг к другу - выявить общее, не упуская из вида особенное, указать на необходимость дальнейшего движения в исторических изысканиях, отнюдь не перечёркивая уже пройденного пути.

Среди использовавшихся в работе общеисторических исследовательских методов необходимо отметить следующие*:

- Метод классификации, направленный на вычленение отдельных этапов развития отечественной историографии о последнем царствовании, а внутри этих этапов -крупных концептуальных заключений о личности и государственной деятельности последнего самодержца.

- Историко-генетический метод, направленный на анализ развития историографического процесса.

- Историко-системный метод, направленный на рассмотрение каждого отдельного этапа историографического развития в качестве целостной структуры.

- Историко-сравнительный метод, направленный на выявление индивидуальных и повторяющихся черт, свойственных историографической практике разных эпох. Наименования методов приводятся согласно исследованию И. Д. Ковальченко. - Ковальченко И. Д. Методы исторического исследования. М.: Наука, 2003. С. 182-208. Проблемно-хронологический метод, направленный на выявление основных тенденций в освещении и объяснении конкретных государственных мероприятий императора Николая II.

Хронологические рамки настоящего исследования охватывают весь продолжительный период существования историографии последнего царствования с момента её зарождения в конце XIX в. до наших дней, открывающих XXI в.

Структура настоящего исследования продиктована поставленными перед ним целью и задачами. Хронологический метод изложения материала представляется наиболее целесообразным, поскольку он даёт возможность провести классификацию существующих по теме публикаций, выявить и рассмотреть содержание всех значительных концепций, установить их эволюцию, сходства и различия между ними. Основная часть работы содержит три главы, первая из которых посвящена анализу представлений современников Николая II о его личности и государственной деятельности, а вторая и третья - анализу подобных представлений, бытовавших и бытующих после смерти императора. Это значит, что в первой главе обстоятельному историографическому рассмотрению будут последовательно подвергнуты и обширный комплекс записок современников последнего царствования, и посвящённые императору Николаю II публицистические работы дореволюционных авторов, как официально изданные, так и нелегальные, и аналогичные сочинения, появившиеся на российском книжном рынке в 1917-1918 гг. Что касается записок современников, то их содержание будет подвергнуто также и источниковедческому рассмотрению, чтобы установить их характер и особенности, и использовать эту информацию при анализе тех приёмов работы с ними, которые практиковали и практикуют исследователи. Во второй главе предстоит рассмотреть научное и публицистическое творчество советских учёных-исследователей и публицистов-литераторов, а также научное и публицистическое творчество представителей российской эмиграции. Третья же глава предназначена изучению современного (пост

РОССИЙСКАЯ ГОСУДАРСТВ £ ИНАЯ БИБЛИОТЕКА перестроечного) состояния исторических знаний о личности и государственной деятельности последнего самодержца и определению возможных перспектив развития этого знания. Причём, поскольку в современной исторической литературе представлены самые разные толкования конкретных государственных деяний императора Николая И, включая и все те толкования, которые появились ещё до революции или в эмигрантской и советской историографии, то закономерно рассмотреть их в одном месте, именно в параграфе, посвящённом определению перспектив развития исторических знаний о последнем царствовании.

Раздробить историю изучения последнего российского царствования на эти составляющие, думается, вполне оправдано, поскольку видоизменения в его формах, его обогащение всегда следовали за метаморфозами в политическом режиме нашей страны, что между прочим уже само по себе свидетельствует не только о чрезвычайной политизации темы, но и о близком родстве познавательных процессов, характерных для отечественных историков разных поколений. Раскрывая сегодня суть этих процессов и вырабатывая методы их плодотворного преобразования в будущем, можно и глубже понять законы традиционного историописания об императоре Николае II, и пытаться ответить на вопрос, в каком же состоянии находится сегодня отечественная историческая наука и какие маршруты ей ещё предстоят.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Император Николай II как государственный деятель в отечественной историографии"

Выводы. Таким образом, хотя отечественная историография о последнем царствовании за истекшие пятнадцатъ-двадцать лет значительно преобразилась, пережив ощутимый всплеск, многие важнейшие задачи её обновления ещё ждут своего решения. И думается, вовсе не случаен тот факт, что большинство современных исследователей, посвятивших себя изучению личности и деятельности императора Николая II, испытывают чувство неудовлетворенности от достигнутых сегодня на этом исследовательском поприще результатов. К их очевидно успешной части следует отнести очередное существенное расширение источниковой базы, всё большую доступность разных по своему происхождению и содержанию исторических документов, постепенно усиливающуюся конкретизацию наших знаний о жизни последних Романовых, впервые появившуюся возможность для свободного обмена мнениями, располагающую историков и публицистов к ведению полезных продуктивных дискуссий. Уже можно признать свершившимся и тот факт, что в современной отечественной историографии последнего царствования выявились и относительно мирно сосуществуют несколько различных представлений о государственной деятельности Николая II.

Незначительная часть исследователей, как правило — профессиональных историков, продолжает работать в рамках идей, характерных для советской историограреволюции. С.274. фии. В этой среде последний самодержец по-прежнему рассматривается как классовый лидер разлагающегося российского дворянства, лишённый не только государственных способностей, но и каких-либо положительных личностных качеств вообще и способный лишь на то, чтобы самыми непопулярными и кровавыми средствами защищать свои мелочные интересы. Практически противоположной точки зрения придерживается целый ряд других современных авторов, среди которых присутствуют и учёные, и публицисты, в особенности — представители церковной историографии. Оставаясь в русле идей, свойственных для официальной дореволюционной публицистики, а затем и значительной части русского зарубежья, они видят в императоре Николае II пример достойного человека, отличавшегося многообразием положительных человеческих качеств, и ответственного государственного деятеля, беззаветно служившего интересам России. Между тем большинство современных исследователей склоняется к иным выводам. Не отказывая Николаю Не обладании рядом личностных достоинств, эти исследователи полагают, однако, что таких достоинств оказалось у монарха всё же явно недостаточно, чтобы в сложившейся политической ситуации принять верные государственные решения и вывести страну из углублявшегося кризиса. Думается, что эта точка зрения сродни той, которая была сформулирована ещё до революции в среде либеральных российских публицистов и которая приписывала безграмотный политический курс последнего царствования более или менее многочисленным личностным недостаткам последнего самодержца.

Примечательно, что высказывая и защищая сегодня разные суждения об императоре Николае II, исследователи одинаково судят о современном положении отечественной историографии последнего царствования, отмеченном, как им представляется, не столько обновлением исторического знания, сколько сохранением пережитков прошлого. Причём в очередной раз единственным препятствием, которое исследователи отчётливо видят на пути к этому подлинному обновлению исторического знания, выступают разнообразные проявления преднамеренной авторской субъективности, решительно критикуемые. Представляется, однако, что правомернее поставить вопрос (и отдельные историки справедливо его ставят) о наличии более существенной, хотя и менее заметной, а потому - чрезвычайно жизнестойкой преемственности, имеющейся между современной российской историографией и предшествующими ей этапами развития отечественного исторического познания. Это родство лежит в области принципов организации исследовательского процесса, принципов формирования исторического знания о последнем царствовании и последнем самодержце. И очевидная внешняя разница между сегодняшними историческими знаниями и историческими знаниями прошлых десятилетий не должна заслонять этого принципиального их внутреннего сходства: выработанные в современных условиях различные представления об императоре Николае II сходны не только с предшествующими представлениями, но и, таким образом, между собой.

Прежде всего, изучение и оценка личности Николая II продолжают носить политизированный характер, поскольку они продолжают напрямую зависеть от того, какой каждому конкретному исследователю видится наиболее предпочтительная альтернатива развития России в конце XIX— начале XX вв. Предпочтения в этом отношении за последние пятнадцать лет у большинства авторов сильно изменились в пользу эволюционного реформаторского направления российской истории, но привычка изучать и оценивать деятельность последнего самодержца с точки зрения того, что он сделал и чего не сделал для реализации этой или другой предпочтительной альтернативы развития страны, осталась. Шкала личных социально-политических ценностей исследователя, историка или публициста, и сегодня играет ключевую роль не только в определении значимых фактов государственной деятельности Николая II, достойных исторического рассмотрения, но и в самой их интерпретации. Для тех немногих, кто сохраняет уверенность в прогрессивном характере российской революции, наиболее существенными и. показательными являются факты, свидетельствующие о причастности императора к борьбе с российским оппозиционным движением, к торможению и ограничению российского реформаторского процесса, факты, которые не могут рассматриваться ими иначе, нежели чем ожесточённая, неоправданная и бесполезная борьба с силами общественного прогресса. Для тех же, кто видит в революционных и последовавших за ними событиях национальную трагедию, едва ли совместимую с прогрессивными изменениями в стране, важнее установить, что было предпринято Николаем II для её предотвращения, и насколько его действия исчерпали всё то, что он мог и должен был бы в этом отношении предпринять. Причём набор приветствующихся исследователями действий может колебаться между сугубо репрессивными мерами и мерами реформаторского свойства, исключая или сочетая их в зависимости от того, находит ли исследователь обширные государственные преобразования в России конца XIX- начала XX вв. желательными или он считает, что таковые себя не оправдывали (оправдывали лишь в какой-то степени) и были стране не нужны (нужны лишь в той степени, в которой оправдывали себя). С этой точки зрения умеренная реформаторская деятельность Николая II вкупе с его непримиримым отношением к политической оппозиции, должны расцениваться (и ныне нередко так и происходит) как проявление необыкновенного государственного ума, предвидевшего и пытавшегося предотвратить многие печальные последствия безудержной преобразовательной политики для России. Если же исследователь связывает эти печальные последствия не столько с переизбытком крупных реформ, сколько с их явной недостаточностью, то действия императора начинают расцениваться как способствующие революционным катаклизмам и потому - не соответствующие интересам российского государства и общества.

Как видно, одни и те-же факты политической биографии императора одними исследователями рассматриваются как безусловное очевидное доказательство антинародного, реакционного характера его политики, а в глазах других они столь же неопровержимо подтверждают обратное. Происходит это потому, что во всех этих фактах объективная информация о реальных действиях императора незаметно совмещена с их субъективной авторской оценкой. Между тем обусловить изучение последнего царствования собственными оценками российского исторического процесса, значит рассматривать личность и деятельность последнего самодержца сквозь призму чужого, несвойственного для него жизненного и исторического опыта, игнорируя принцип историзма. Неудивительно, что исследователи последнего царствования по-прежнему понимают и принимают Николая II лишь как надёжного союзника или активного противника своих представлений об общественном благе и только в таком качестве его и рассматривают, указывая на те или иные причины, побудившие монарха отклониться от намеченного автором политического курса или последовать ему. По большому счёту все эти причины уже неоднократно в прошлом назывались и обсуждались — личностные достоинства и недостатки последнего Романова, его классовые интересы, влияние самодержавных государственных традиций.

Чтобы достичь сегодня принципиально новых исследовательских результатов, может быть, следовало бы сформулировать задачу исторической науки прямо противоположным образом: необходимо найти такой исследовательский путь, который позволит увидеть в государственной деятельности императора не возмутительное отклонение от спроектированного исследователем её идеального образца или, напротив, его меткое воплощение, а самостоятельное образование, обладавшее своими, может быть, принципиально иными логикой и структурой, и двигавшееся иной системой ценностей. Прямо противоположным в этом случае будет и метод исторической науки: традиционная неявная предпосылка исследовательских рассуждений, будто мышление самодержца тождественно мышлению исследователей его личности, потребует замены. Один из возможных здесь путей — предварительно установить разнгщу в их структурах, распространив принцип историзма на основные понятия политического лексикона императора (самодержавие, революция, конституция, национальный вопрос и т.д.), а значит, и на его сознание.

Реализация подобного подхода в практике конкретно-исторического исследования позволяет сделать ряд выводов, характеризующих последнего самодержца в качестве государственного деятеля. Проводимая в годы последнего царствования внешняя политика не была, думается, ни агрессивной, стимулировавшей развязывание международных конфликтов, ни миролюбивой, нацеленной на установление «вечного мира». Её стратегия, воплотившаяся в ряде конкретных мероприятий (Гаагские инициативы, торможение раздела Турции и Китая, русско-французские, а затем и русско-германские оборонительные договорённости, впоследствии - поиск соглашения с Великобританией.), предполагала отсрочку крупных дипломатических и военных потрясений, но эта отсрочка должна была продлиться лишь до тех пор, пока она была выгодна России, пока не было полной уверенности в благоприятном исходе намечавшихся столкновений, вся опасность и трудность которых вполне императором сознавались. Вместе с тем Николай II не намеревался придерживаться подобной примирительной стратегии путём снижения российской внешнеполитической активности или уступок другим державам каких-либо существенных преимуществ, полагая, что этот путь как раз и чреват для России международными осложнениями. Царским престолом была избрана иная — не наступательная, но неуступчивая - тактика, рассчитанная не только на активное использование периодически представлявшихся ситуаций, подталкивавших к различным внешнеполитическим приобретениям, но и главным образом на то, чтобы проявленной твёрдостью заставить соперников либо совсем отказаться от намеченных целей, либо так или иначе поделиться с Россией предполагавшимися внешнеполитическими барышами (сопротивление присутствию Японии на евразийском континенте в 1895 г., проект захвата Босфора в 1896 г., захват портов в Китае, участие в подавлении «боксёрского» восстания, деятельность «безобразовцев».) После проигранной русско-японской войны, ознаменовавшей собой неудачу этой тактики, прежний стратегический курс российской внешней политики не изменился, значительно корректировать пришлось именно способы его реализации в сторону большей пассивности. Что же касается внутренней политики, то залогом её успешности представлялось Николаю II сохранение самодержавной государственной системы. Причём базировалось это представление не на бессознательной нерассуждающей вере, как часто принято думать, а на рациональном политическом расчёте. Рассчитывая на эффективность самодержавия не только в качестве гаранта целостности многонационального российского государства, но и в качестве скрепы самой русской нации, подтачиваемой внутренними противоречиями, император, таким образом, отчётливо формулировал те государственные проблемы России, обострение которых отмена самодержавия могла, по его мнению, спровоцировать. Более того, апеллируя к «малой культурности народа», Николай II указывал, что при таком её уровне менять государственное устройство страны не только опасно, но фактически и бесполезно: не отвечая условиям формирования конституционного общества, эта «малая культурность» не замедлит оказать самое разрушительное влияние на судьбу «конституционной» России, просто не позволив ей сформироваться, тогда как старый механизм государственной власти уже будет уничтожен. И те политические уступки, которые были сделаны в годы последнего царствования и которые завершили его, и те события, которые за этими уступками последовали, только убедили самодержца в собственной правоте. Отрицая созидательный потенциал российской революции, рассматривавшейся Николаем II не как путь к созданию в России реальных демократических институтов, а как пролог к социальному хаосу и гражданской войне и потому встречавшей с его стороны жесточайшее противодействие, император вместе с тем видел многие конкретные причины, порождавшие в стране массовое недовольство. Вот почему осуществление крупных социально-экономических реформ наряду с нескрываемым отлагательством политических преобразований не содержало для последнего самодержца никакого противоречия - такая политика являла с его стороны пример именно целостного, непротиворечивого видения явлений.

Заключение.

Генезис отечественной историографии о последнем самодержце практически совпал с началом последнего царствования: император Николай II стал объектом пристального внимания со стороны современников ещё будучи наследником престола, с восшествием же на престол оценивающий интерес к его персоне ещё более возрос, и монарх занял важное место не только на страницах многочисленных записок (дневников, а затем и воспоминаний) участников российской истории конца XIX - начала XX вв., но и в принадлежащих им публицистических работах. После гибели российской монархии и самой царской семьи эта историографическая традиция не прервалась, личность и деятельность Николая II продолжали и продолжают вызывать интерес у представителей исторической науки и публицистики.

Основные этапы развития отечественной историографии о последнем самодержце, думается, совпадают с главными политическими периодами, которые наша страна миновала в своей истории с конца XIX в. — это само последнее царствование, краткая, но насыщенная пора «от Февраля к Октябрю», советская эпоха и одновременная ей история российского зарубежья, современная Россия.

На каждом из этих этапов историографического развития доминировали определённые представления о последнем самодержце. Вместе с тем все крупные концептуальные заключения о его личности и государственной деятельности были сделаны ещё до революции в рамках монархической, либеральной и радикальной публицистики и впоследствии лишь видоизменялись, совершенствовались, не меняясь по существу. Так, именно до революции официальная монархическая публицистика впервые представила императора Николая П в образе заботливого «царя-батюшки», не только неустанно пекущегося об обеспечении интересов России и её народа, но и обладающего для их реализации всеми необходимыми личностными достоинствами (такая точка зрения прослеживается в работах Е. В. Богдановича, Д. Н. Дубенского, А. Г. Елчанинова, Д. Н.

Ломана и др.) Что касается либеральной и революционной публицистики (представителями которой помимо многих анонимных авторов можно считать В. П. Обнинского, С. А. Циона, Д. И. Шаховского и В. Л. Бурцева, О. А. Ерманского, В. И. Ленина, Л. Д. Троцкого соответственно), то выработанные в ней представления о последнем самодержце во многом совпадали. Прежде всего, совпадала общая резко отрицательная оценка его государственной деятельности, которая расценивалась как руководство внешне- и внутриполитической реакцией, попытка сознательно воспрепятствовать развитию страны и даже повернуть его вспять. Но причины, побуждавшие монарха придерживаться этого абсолютно недопустимого, с точки зрения оппозиции, политического курса, либералы и радикалы видели по-разному. Первые в основном находили их в личностных недостатках Николая II (неумении оценить обстановку, безволии, политическом эгоизме и т.п.), полагая, что обладай император необходимыми личностными качествами, история России двинулась бы в совершенно ином направлении. Вторые же помимо этого личностного фактора, который признавали, но решающим не считали, нередко указывали и на более существенный двигатель политики российского престола - классовые интересы его обладателя, заключавшиеся в сохранении привилегий российского дворянства (или вообще разного рода толстосумов), а вместе с ними и своих привилегий, в первую очередь - неограниченной царской власти, материальных богатств.

Впоследствии этот образ «первого российского помещика» Николая Романова, кровавого защитника реакционных классовых интересов дворянства, будет разрабатываться в советской историографии, где уже к началу 1930-х гг. вытеснит все иные интерпретации его личности и государственной деятельности, в главном сохранив неизменность вплоть до перестройки (конкретизацией этого образа занимались тогда А. Я. Аврех, Н. П. Ерошкин, М. К. Касвинов, М. Н. Покровский, Б. А. Романов, В. П. Семенников, Н. Н. Фирсов и др.) Подобные представления о последнем самодержце не утратили сторонников и после перестройки: некоторая часть российских исследователей, как правило - профессиональных историков (например, С. С. Волк, Ю. Н. Кряжев, К. Ф. Шацилло), продолжили работать в рамках идей, характерных для дореволюционной радикальной и советской историографии.

Если же прослеживать судьбу идей, высказанных в либеральной дореволюционной публицистике, то и они имели своё продолжение после 1917 г. Будучи весьма популярными в эмигрантской мемуаристике, нередко приписывавшей безграмотный политический курс последнего царствования более или менее многочисленным личностным недостаткам императора, эти идеи близки большинству современных исследователей (среди них Б. В. Ананьич, Р. Ш. Ганелин, А. А. Искендеров, М. П. Ирошников, Л. А. Процай, П. Черкасов, Ю. Б. Шелаев и др.) Не отказывая Николаю П в обладании рядом личностных достоинств, эти исследователи полагают, однако, что таких достоинств оказалось у монарха всё же явно недостаточно, чтобы в сложившейся политической ситуации принять верные государственные решения и вывести страну из углублявшегося кризиса.

Подобным образом сложилась судьба тех представлений, которые до революции культивировались официальной российской историографией. Её умозаключения об императоре как дальновидном и проницательном политике, наделённом многообразными личностными достоинствами, были развиты не только в сочинениях представителей российской эмиграции, в том числе - православной церкви (например, Е. Е. Ал-ферьева, С. С. Ольденбурга, Н. А. Павлова, протопресвитера М. Польского, Н. Ю. Пушкарского, игумена Серафима, К. И. Сычова и др.), но и в трудах целого ряда современных учёных-историков и публицистов (например, Н. Бонецкой, А. Н. Боханова, Д. Орехова, О. А. Платонова и др.)

При колоссальной внешней разнице, которой отмечены представленные концептуальные заключения, им присуще поразительное внутреннее сходство, обеспеченное особым способом их выработки, единым логическим механизмом формирования исторических знаний о личности и государственной деятельности императора Николая И. Этот единый логический механизм, впервые продемонстрированный тоже до революции и с тех пор неизменно воспроизводящийся, может быть обозначен как аксиологи-зация исторического познания - невольное совмещение в ходе исследования индивидуальных оценок исторической реальности с регистрацией её наличия. Суждения о монархе зависели и продолжают зависеть прежде всего от свойственных каждому автору, учёному или публицисту, представлений о том пути развития России, на котором она могла добиться наибольшего общественного прогресса и по которому ей, таким образом, следовало бы идти. Эти представления о прогрессе, которые являются лишь субъективной оценкой объективной исторической реальности, незаметно вкрадываются и окрашивают содержание таких ключевых для российской истории конца XIX - начала XX вв. понятий как «самодержавие», «революция», «реформы», «конституция» и т.п., которыми исследователи оперируют, невольно выдавая свои оценки этих событий и явлений за свойство самой исторической действительности, «требовавшей» от главы государства определённых государственных решений. Таким образом, понимание направления и сути российского общественного прогресса в эпоху последнего царствования демонстрировалось и демонстрируется разное (более или менее постепенное реформирование страны, революция, укрепление монархии.), но привычка изучать и оценивать (положительно или отрицательно) деятельность последнего самодержца с точки зрения того, что он сделал и чего не сделал для реализации «предпочтительной» альтернативы развития страны, одна и та же.

Шкала личных социально-политических ценностей исследователя при такой постановке познавательного процесса играет ключевую роль не только в определении значимых фактов государственной деятельности Николая II, достойных исторического рассмотрения, но и в самой их интерпретации. Для тех, кто уверен в прогрессивном характере российской революции, наиболее существенными были и остаются факты, свидетельствующие о причастности императора к борьбе с российским оппозиционным движением, к торможению и ограничению российского реформаторского процесса, факты, которые не могут рассматриваться ими иначе, нежели чем ожесточённое и нер-правданное противодействие прогрессивным тенденциям развития страны, отказ осуществлять её модернизацию, скудоумное пренебрежение её интересами и т.п. Для тех же, кто видит в революционных и последовавших за ними событиях национальную трагедию, едва ли совместимую с прогрессивными изменениями в стране, важнее установить, что было предпринято Николаем II для её предотвращения, и насколько его действия исчерпали всё то, что он мог и должен был бы в этом отношении предпринять. Причём набор приветствующихся действий может колебаться между сугубо репрессивными мерами и мерами реформаторского свойства, исключая или сочетая их в зависимости от того, находит ли исследователь обширные государственные преобразования в России конца XIX - начала XX вв. желательными или он считает, что таковые себя не оправдывали (оправдывали лишь в какой-то степени) и были стране не нужны. С этой точки зрения умеренная реформаторская деятельность Николая II вкупе с его непримиримым отношением к политической оппозиции, могут расцениваться только как проявление необыкновенного государственного ума, предвидевшего и пытавшегося предотвратить многие печальные последствия безудержной преобразовательной политики для России. Если же исследователь связывает эти печальные последствия не столько с переизбытком крупных реформ, сколько с их явной недостаточностью, то действия императора начинают расцениваться как способствующие революционным катаклизмам и потому не соответствующие интересам российского государства и общества, а сам он — как посредственный государственный деятель, которому оказалось не под силу постичь ни своего положения, ни логики исторического развития страны.

Как видно, одни и те же факты политической биографии монарха одними авторами рассматривались и рассматриваются как безусловное доказательство антинародного, реакционного характера его политики, а в глазах других они столь же неопровержимо подтверждают обратное. Происходит это потому, что во всех этих «голых фактах» объективная информация о реальных действиях Николая II невольно совмещена с разными авторскими представлениями о наиболее выгодных перспективах и возможностях развития страны в годы последнего царствования, о приемлемости последующего этапа её истории и т.п. вещах, подверженных периодическим изменениям и пересмотрам, но предопределявшим в конечном итоге процесс и результат накопления исторических знаний о последнем самодержце, различные предлагавшиеся его образы. Стоит особо подчеркнуть: этот логический механизм практиковали не только авторы записок и публицисты, но и представители профессиональной историографии, что особенно важно и неожиданно. Именно он определяет нерушимую преемственность между отдельными этапами развития отечественной историографии последнего царствования.

Следовательно, намеренная фальсификация исторической истины, которая всегда являлась и до сих пор остаётся главным объектом историографической критики, не может быть признана ни главным, ни тем более единственным препятствием на пути подлинного развития исторического познания и его результатов. Едва ли родство былых и нынешних форм изучения личности и деятельности императора Николая II исчерпывается разнообразными проявлениями преднамеренной авторской субъективности. Это родство, думается, лежит в совершенно иной плоскости — в плоскости бессознательной приверженности традициям, которая проявляет себя через тот способ познания прошлого, которым авторы продолжают уже не первое десятилетие пользоваться, - сами логика рассуждений, вопросы к прошлому, механизм поиска ответов на них, манера обоснования выводов и т.п. атрибуты исследовательского процесса остались фактически неизменны и, не будучи осознанными, они будут сохраняться сколь угодно долго, препятствуя подлинному обновлению исторического познания и его результатов. Как раз их сущностного обсуждения историки последнего царствования сегодня сторонятся, предпочитая сразу приступить к конкретно-историческим изысканиям и обрекая себя тем самым на опасную консервацию прежних правил исследовательской работы.

Одной из возможных перспектив их изменения может стать именно разделение ценностной и рациональной структуры мировосприятия исследователя, отделение присущих им субъективных оценок от фактов объективной исторической реальности. Ведь обусловить изучение последнего царствования собственными оценками российского исторического процесса, значит рассматривать личность и деятельность последнего самодержца сквозь призму чужого, несвойственного для него жизненного и исторического опыта, игнорируя принцип историзма. Задача исторической науки, думается, состоит как раз в том, чтобы найти и реализовать такие исследовательские подходы, которые бы позволяли понять государственную деятельность Николая II не как возмутительное отклонение от спроектированного исследователем её идеального образца или, напротив, его меткое воплощение, а как самостоятельное образование, обладавшее своими, может быть, принципиально иными логикой и структурой, и двигавшееся иной системой ценностей. Чтобы сделать это и преодолеть традицию, лишившую последнего самодержца права на уникальные образ мышления, систему ценностей, душевный и духовный склад, необходимо распространить принцип историзма на содержание общераспространённых, но далеко не однозначных понятий политического и житейского лексикона императора (таких как «самодержавие», «абсолютизм», «конституция», «национальный вопрос», «народное просвещение», «революция», «бюрократия», «свобода» и т.п.) Иными словами, нужно установить ту разницу, которая существует между нашим, исследовательским, и его их пониманием, а не отождествлять это понимание, как то всегда делалось и делается.

Первые, далеко ещё не совершенные попытки реализации подобного подхода в практике конкретно-исторического исследования позволяют сделать ряд выводов, характеризующих последнего самодержца в качестве государственного деятеля. Проводимая в годы последнего царствования внешняя политика не была, думается, ни агрессивной, стимулировавшей развязывание международных конфликтов, ни миролюбивой, нацеленной на установление «вечного мира», как на то нередко указывали и указывают. Её стратегия, воплотившаяся в ряде конкретных мероприятий (Гаагские инициативы, торможение раздела Турции и Китая, русско-французские, а затем и русско-германские оборонительные договорённости, впоследствии - поиск соглашения с Великобританией.), предполагала отсрочку крупных дипломатических и военных потрясений, но эта отсрочка должна была продлиться лишь до тех пор, пока она была выгодна России, пока не было полной уверенности в благоприятном исходе намечавшихся столкновений, вся опасность и трудность которых вполне императором сознавались. Вместе с тем Николай II не намеревался придерживаться подобной примирительной стратегии путём снижения российской внешнеполитической активности или уступок другим державам каких-либо существенных преимуществ, полагая, что этот путь как раз и чреват для России международными осложнениями. Царским престолом была избрана иная - не наступательная, но неуступчивая - тактика, рассчитанная не только на активное использование периодически представлявшихся ситуаций, подталкивавших к различным внешнеполитическим приобретениям, но и главным образом на то, чтобы проявленной твёрдостью заставить соперников либо совсем отказаться от намеченных целей, либо так или иначе поделиться с Россией предполагавшимися внешнеполитическими барышами (сопротивление присутствию Японии на евразийском континенте в 1895 г., проект захвата Босфора в 1896 г., захват портов в Китае, участие в подавлении «боксёрского» восстания, деятельность «безобразовцев».) После проигранной русско-японской войны, ознаменовавшей собой неудачу этой тактики, прежний стратегический курс российской внешней политики не изменился, значительно корректировать пришлось именно способы его реализации в сторону большей пассивности.

Что же касается внутренней политики, то залогом её успешности представлялось Николаю II сохранение самодержавной государственной системы. Причём базировалось это представление не на бессознательной нерассуждающей вере, как часто принято думать, а на рациональном политическом расчёте. Рассчитывая на эффективность самодержавия не только в качестве гаранта целостности многонационального российского государства, но и в качестве скрепы самой русской нации, подтачиваемой внутренними противоречиями, император, таким образом, отчётливо формулировал те государственные проблемы России, обострение которых отмена самодержавия могла, по его мнению, спровоцировать. Более того, апеллируя к «малой культурности народа», Николай II указывал, что при таком её уровне менять государственное устройство страны не только опасно, но фактически и бесполезно: не отвечая условиям формирования конституционного общества, эта «малая культурность» не замедлит оказать самое разрушительное влияние на судьбу «конституционной» России, просто не позволив ей сформироваться, тогда как старый механизм государственной власти уже будет уничтожен. И те политические уступки, которые были сделаны в годы последнего царствования и которые завершили его, и те события, которые за этими уступками последовали, только убедили самодержца в собственной правоте. Отрицая созидательный потенциал российской революции, рассматривавшейся Николаем II не как путь к созданию в России реальных демократических институтов, а как пролог к социальному хаосу и гражданской войне и потому встречавшей с его стороны жесточайшее противодействие, император вместе с тем видел многие конкретные причины, порождавшие в стране массовое недовольство. Вот почему осуществление крупных социально-экономических реформ наряду с нескрываемым отлагательством политических преобразований не содержало для последнего самодержца никакого противоречия, о котором часто писали и пишут, - такая политика являла с его стороны пример именно целостного, непротиворечивого видения явлений. В общем, девизом подобного рода исследования могли бы стать слова известного американского писателя: «Если человек шагает не в ногу со своими спутниками, то это, может быть, потому, что он слышит бой другого барабана».

Список научной литературыГорбунова, Юлия Фёдоровна, диссертация по теме "Историография, источниковедение и методы исторического исследования"

1. А. Бывший иеромонах Илиодор (Сергей Труфанов). Святой чорт. (Записки о Распутине). С предисловием С. П. Мелыунова. Издание журнала «Голос минувшего»// Исторический вестник. 1917. №4-5. С.609-611.

2. А-в А. К переводу бывшего царя из Тобольска в Екатеринбург// Мельник Т. Е. Воспоминания о царской семье и её жизни до и после революции. М.: Анкор, 1993. С. 169-176.

3. Авдеев А. Д. Николай Романов в Тобольске и Екатеринбурге// Красная новь. 1928. №5. С. 185-209.

4. Авдеев А. Д. Из истории борьбы за Советы// Пролетарская революция. 1930. №9. С.94-127.

5. Аврех А. Я. П. А. Столыпин и судьбы реформ в России. М.: Политиздат, 1991. 286с.

6. Аврех А. Я. Распад третьеиюньской системы. JL: Наука, 1985. 250с.

7. Аврех А. Я. Царизм накануне свержения. М.: Наука, 1989. 256с.

8. Агапеев В. Жива ли царская семья? Белград, 1929. 15с.

9. Айрапетов О. Р. Поездка Николая II в Галицию весной 1915 г. и политическая борьба в русских военных верхах// Вестник Московского университета. Серия 8, История. 2000. №1. С.103-120.

10. Александр Иванович Гучков рассказывает. Воспоминания председателя Государственной думы и военного министерства Временного правительства. М.: ТОО Редакция журнала «Вопросы истории», 1993.144с.

11. Александр Михайлович, великий князь. Книга воспоминаний. М.: Современник, 1991.271с.

12. Александр Михайлович, великий князь. Воспоминания. М.: Захаров ACT,1999. 526с.

13. Александра Фёдоровна, императрица. Дивный свет. Дневниковые записи, переписка, жизнеописание. М., 1999. 669с.

14. Алексеев В. В. Гибель царской семьи: мифы и реальность: Новые документы о трагедии на Урале. Екатеринбург, 1993.281с.

15. Алексеев В. В. Новые документы для идентификации предполагаемых останков царской семьи Романовых// Уральский исторический вестник. 1995. №2. С.99-100.

16. Алексеев В. П. Начало и конец самодержавия в России. М.: Типография товарищества И. Д. Сытина, 1906. 51с.

17. Алексеев М. В. Из дневника генерала М. В. Алексеева// Русский исторический архив. Прага, 1929. Т. 1. С. 11-56.

18. Алексеева-Борель В. М. Отречение// Дружба народов. 1993.№12. С.206-224.

19. Алексеева-Борель В. М. Сорок лет в рядах русской императорской армии: Генерал М. В. Алексеев. СПб.: Бельведер, 2000. 752с.

20. Алферьев Е. Е. Император Николай II как человек сильной воли. Материалы для составления Жития Святого Благочестивейшего Царя — Мученика Николая Великого Страстотерпца. Джорданвилль: Свято-Троицкий Монастырь,1983.152с.

21. Амелехина С. А., Гафифуллин Р. Р. Коронационные костюмы императора Николая II и императрицы Александры Фёдоровны// Проблемы изучения памятников духовной и материальной культуры. М., 2000. Вып.З. С. 102-107.

22. Амфитеатров А. В. Вредная раса. Борьба с династиями. Женева, 1905.49с.

23. Амфитеатров А. В. Господа Обмановы// Россия. 1902. 13 января.

24. Амфитеатров А. В. Кровавый царь. Фантазия. Нью-Йорк: Русский голос, 1919. 21с.

25. Амфитеатров А. В. Сказка об одной голове и её обладателе. Пг. Киев: И. Эль-перин, 1917.16с.

26. Ананьич Б. В., Ганелин Р. Ш. Николай II// Вопросы истории. 1993. №2. С.58-77.

27. Ананьич Б. В., Ганелин Р. Ш. От составителей// Николай Второй: Воспоминания. Дневники. СПб.: Пушкинский фонд, 1994. С.5-20.

28. Англо-русская конвенция 1907 г. и раздел Афганистана// Красный архив. 1925. №3. С.54-66.

29. Англо-русское соглашение о разделе Китая (1899 г.)// Красный архив. 1927. №6. С.111-134.

30. Англо-русское соперничество в Персии 1890-1906 гг.// Красный архив. 1933. №1. С.33-64.

31. Андрей Владимирович, великий князь. Дневники 1915-1917 гг.// Гибель монархии. М.: Фонд Сергея Дубова, 2000. С.247-352.

32. Андрианов П. Три века под скипетром царствующего дома Романовых. Одесса, 1913. 96с.

33. Андриенко К. Романовы в трёхвековом служении русскому народу. Киев, 1913. 48с.

34. Антти Куяла. Россия и Финляндия в 1907-1914 годах: планы введения военного положения// Отечественная история. 1998. №2. С.65-74.

35. Анфимов А. М. Царствование императора Николая II в цифрах и фактах// Отечественная история. 1994. №3. С.58-76.

36. Анциферов Н. П. Из дум о былом: Воспоминания. М.: Феникс, Культурная ини39