автореферат диссертации по истории, специальность ВАК РФ 07.00.02
диссертация на тему: Крестьянские волнения первой половины XIX века в контексте социально-политических и религиозных представлений русского крестьянства

Полный текст автореферата диссертации по теме "Крестьянские волнения первой половины XIX века в контексте социально-политических и религиозных представлений русского крестьянства"

На правах рукописи

Егоров Александр Константинович

КРЕСТЬЯНСКИЕ ВОЛНЕНИЯ ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XIX ВЕКА В КОНТЕКСТЕ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ И РЕЛИГИОЗНЫХ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ РУССКОГО КРЕСТЬЯНСТВА

Специальность 07.00.02 — «Отечественная история»

Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук

Петрозаводск, 2006

Диссертация выполнена на кафедре архивоведения

и специальных исторических дисциплин Петрозаводского государственного университета.

Научный руководитель: Официальные оппоненты:

Ведущая организация:

кандидат исторических наук, доцент Т. Н. Жуковская

доктор исторических наук, профессор О. С. Поршнева

доктор исторических наук, профессор Т. Г. Яковлева

Санкт-Петербургский Институт истории РАН

Защита состоится _2006 г. в7^£%асов на заседа-

нии диссертационного совета К. 21^2.190.03 по присуждению ученой степени кандидата исторических наук при Петрозаводском государственном университете по адресу: 185910, г. Петрозаводск, пр. Ленина, 33, ауд. 3с^.

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Петрозаводского государственного университета.

Автореферат разослан » АСй^^у 2006 г.

Ученый секретарь диссертационного совета кандидат исторических наук, доцент

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность исследования. Изучение мировоззрения (менталитета) различных социальных групп в истории вызывает в последнее время большой интерес. Однако внимание исследователей привлекает сознание людей Западной Европы, или сознание российской элиты (дворянства, высшего чиновничества). Массовому сознанию, в частности, изучению сознания русского крестьянства, которое составляло подавляющее большинство населения империи XIX века, в историографии уделяется недостаточное внимание.

Считается, что народные представления о власти лежали в основе всей системы ценностей, существовавшей на протяжении длительного исторического времени в сознании людей, и в значительной степени определяли их отношение к конкретной социально-политической ситуации1. Народные представления о власти соответственно, могут объяснить то или иное поведение крестьян в истории.

В связи с этим важно проследить отражение социально-политических воззрений крестьян в крестьянских волнениях, которыми наполнена история дореформенной деревни. Волнения крестьян невозможно правильно истолковать без учета особенностей крестьянского мировоззрения. С другой стороны, крестьянские представления отпечатывались на характере самого крестьянского протеста, определяя его формы и последствия.

В периоды обострения социально-политической и экономической ситуации в России происходило активное продуцирование и распространение слухов, которые особенно ярко и отчетливо отражали особенности крестьянского отношения к окружающей социально-политической действительности. То же самое можно сказать и об открытых крестьянских волнениях, которые проявляли истинное содержание народного сознания и народных социально-политических представлений.

Изучение мировоззрения людей прошлого является насущной проблемой историографии, поскольку без понимания умственного строя этих людей невозможно объяснить многие исторические события; перенос на людей прошлого мотивов поведения современных людей искажает представление об этих событиях.

Реконструкция социально-политического мировоззрения русского крестьянства важна и потому, что крестьянство со своими архаическими представлениями доминировало в составе населения страны до середины XX века, да и в современной России большая часть городского населения является горожанами только в первых поколениях и может сохранять в пережиточном виде архаические политические представления своих предков. Учитывая, что сознание людей в условиях недостаточно интенсивной модернизации меняется медленно, можно предположить, что выявляемые у русских крестьян первой половины XIX в. представления о власти, соци-

1 Лукин П. В. Народные представления о государственной власти в России в XVII веке. М., 2000. С. 3.

альной иерархии, идеальном обществе продолжали управлять сознанием их потомков, живших в веке XX. Их изучение помогло бы нам лучше понять тс социально-политические потрясения, которые постигли Россию в последнее столетие и те реальные трансформации, которые происходят в стране теперь.

Целью диссертации является реконструкция социально-политических представлений русского крестьянства и определение влияния этих представлений на крестьянские волнения первой половины XIX века.

Задачи исследования:

• Реконструировать основные социально-политические представления и влиятельные сюжеты (мифы) крестьянского сознания, через которые крестьяне воспринимали окружающую их социальную действительность. Данные представления проявлялись в слухах и легендах, а также в высказываниях крестьян во время волнений.

• Проследить отражение системы социально-политических представлений крестьян в социальных действиях, в которые они вовлекались. В первую очередь, нас будет интересовать, каким образом данные представления соотносились с причинами волнений первой половины XIX в. и теми целями, которые крестьяне пытались осуществить.

• Исследовать особенности поведения русских крестьян во время волнений и соотнести его с особенностями их мышления и правосознания.

• Проанализировать представления крестьян о царской власти на основе изучения фактов восприятия крестьянами «царской грамоты».

Хронологические и территориальные рамки исследования

Данная работа охватывает период с 1796 по 1861 г., что обусловлено несколькими причинами: 1) выбранный временной промежуток вписывается в традиционный историографический канон — «крестьянские волнения» или «крестьянское движение» в «первой половине XIX века»; 2) с приходом к власти Павла I после «затишья», вызванного подавлением «Пугачевщины», начался новый подъем народных выступлений; 3) конечная дата — 1861 год завершает длительный исторический период в истории крестьянства, после чего коренным образом меняется правовое положение крестьян, характер их взаимодействия с властями всех уровней и помещиками; 4) рассматриваемый отрезок времени уникален тем, что это последний исторический период, в котором можно отчетливо вычленить народные представления эпохи феодализма; наконец, он гораздо лучше обеспечен источниками по сравнению с предшествующим временем. Предшествующие периоды представляют определенные трудности для изучения собственно крестьянского сознания, ибо сильно «загрязнены» крупными движениями типа «Разинщины» или «Пугачевщины», в которых фиксируется участие разных социальных слоев, в силу чего крестьянская составляющая терялась в общем голосе «бунташной» эпохи.

Исследование охватывает территорию Европейской России и Приуралья с преобладающим великорусским населением, хотя для сравнения привлекался и материал украинских губерний. Такой выбор границ оправдан тем, что на европейской части России волнения были более частыми, кроме того, здесь фиксируется преобладание крестьян разных категорий; наконец, изучение крестьянских выступлений в этом регионе лучше обеспечено источниками.

Объектом исследования стали основные категории сельского населения — помещичьи, государственные, удельные крестьяне великорусских губерний.

Предметом исследования является структура социально-политических представлений русского крестьянства, включающая социальный идеал и социальные ожидания крестьян, восприятие ими царя, помещиков, чиновников, государства в целом.

Характер изученности проблемы

История изучения крестьянских волнений представляет собой давнюю научную традицию. Проблема изучения крестьянских волнений впервые была поставлена еще в конце XIX в. такими исследователями, как В. И. Се-мевский и И. И. Игнатович . Однако долгое время содержанию крестьянского мировоззрения и его влиянию на крестьянские волнения не уделялось внимания. Одним из первых на необходимость изучения психологии русского крестьянства и ее отражения в крестьянских волнениях указал С. Авалиани3.

В советское время проблема влияния народного мировоззрения на крестьянские волнения разрабатывалась усилиями таких исследователей, как П. Г. Рындзюнский, Б. Г. Литвак, М. А. Рахматуллин, Б. Н. Миронов, Н. Н. Покровский, К. В. Чистов.

Ключевым для историков этого поколения был вопрос о наличии или отсутствии у крестьян развитой идеологии классовой борьбы. Одна группа авторов (П. Г. Рындзюнский, В. А. Федоров) исходила из того, что русское крестьянство обладало ею. К сторонникам этого подхода можно отнести и Н. Н. Покровского4. Противоположной точки зрения придерживались

2 Семевский В. И. Крестьянский вопрос в России в XVIII и первой половине XIX века. СПб., 1888. Т. 2. С. 570—596; Игнатович И. И. Волнения помещичьих крестьян от 1854 до 1863 г. // Минувшие годы. 1908. № 5—6.

Авалиани С. Волнения крестьян в царствование императора Александра I. Сергиев Посад, 1912. С. 5—6.

Рындзюнский П. Г. О некоторых спорных вопросах истории крестьянского движения в России // Вопросы истории. 1987. № 8. С. 86; Федоров В. А. К вопросу об идеологии крепостного крестьянства // Вопросы аграрной истории Центра и Северо-Запада РСФСР. Смоленск, 1972. С. 145—146; Покровский Н. Н. Сибирские материалы XVII—XVIII веков по «слову и делу государеву» как источник по истории общественного сознания // Источники по истории общественной мысли и культуры эпохи позднего феодализма. Новосибирск, 1988. С. 22—23.

Б. Г. Литвак, М. А. Рахматуллин, Б. Н. Миронов5. Так или иначе, что обе точки зрения восходят к концепции «наивного монархизма», о котором высказывался еще В. И. Ленин. Согласно этой концепции, русское крестьянство воспринимало царя как надклассовую силу, которая заботится о благе простого народа6.

Идеологию крестьян (без тесной привязки к народным выступлениям) изучали такие крупные исследователи духовной культуры русского народа, как А. И. Клибанов и К. В. Чистов. Они считали, что русский народ обладал утопическими социальными представлениями, которые оказывали влияние на его отношение к окружающей действительности.

А. И. Клибанов исследовал русскую народную утопию как составную часть крестьянского мировоззрения, в частности, утопические представления о Правде7 К. В. Чистов, рассматривая социально-политические легенды XVII—XIX вв., видел в них «форму политической идеологии, политические мифы позднефеодальной эпохи, сплетенные с действительностью, получающие реальное воплощение в лице самозванцев и поднимающегося по их призыву народа»8. Легенды, по его мнению, стимулировали народные движения, играли в них организующую роль.

В 1990-е гг. интерес к крестьянским волнениям в отечественной литературе почти совершенно угас, зато серьезное внимание стало уделяться духовной стороне жизни людей прошлого. Одной из базовых исследовательских категорий стала «ментальность», в рамках которой интерпретируется социальная история и действия различных социальных групп, в том числе крестьян.

Попытку связать крестьянскую ментальность и события крестьянских волнений предпринял Ю. П. Бокарев, отмечавший, что восприятие социальной действительности было опосредовано крестьянским менталитетом9. О. Г. Усенко связал народные выступления с социальной психологией10.

Среди историков, изучающих мировоззрение и социальное поведение народных масс, следует выделить уральскую школу исследований, которую представляют Н. А. Миненко, И. В. Побережников, О. С. Поршнева. В центре внимания Н. А. Миненко находится мировоззрение крестьян, в том

Литвак Б. Г. Крестьянское движение в России в 1774—1904 гг. История и методика изучения источников. М., 1989; Рахматуллин М. А. Крестьянское движение в великорусских губерниях в 1826—1857 гг.; Миронов Б. H. Историк и социология. Л., 1984.

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Изд. 5-е. М., 1959. Т. 6. С. 363.

Клибанов А. И. Народная социальная утопия в России. Период феодализма. М.,

\9Ц.

Чистов К, В. Русские народные социально-утопические легенды XVII— Х1Х9 веков. М., 1967. С. 219.

Бокарев Ю. П. Бунт и смирение (крестьянский менталитет и его роль в крестьянских движениях) // Менталитет и аграрное развитие России (XIX—XX века). М., 199^ С. 169—170.

Усенко О. Г. Психология социального протеста в России XVII—XVIII веков. Тверь, 1994. Ч. 1.

числе их социально-психологические представления". И. В. Побережников исследует роль слухов в народном протесте12. Исследования О. С. Поршневой посвящены социальному поведению народных масс в начале XX в., однако ее выводы об архаической составляющей сознания крестьян, можно с полным основанием применить в отношении крестьян первой половины XIX в.13

Среди авторов, исследующих сюжеты, органично вписывающиеся в интересующий нас контекст, можно выделить исследования В. В. Бочарова, который развил идею о так называемой «традиционной политической культуре», как особом феномене сознания, характерном для людей, живущих в доиндустриальном, аграрном обществе . Не менее важными представляются выводы таких представителей научной школы, изучающей духовный мир русского народа, как М. М. Громыко и А. В. Буганов15.

Отношение народа к царской власти привлекало к себе внимание семи-ологов — Б. А. Успенского и В. М. Живова16.

Среди работ, посвященных отношению русского народа к государственной власти, отметим работу П. В. Лукина о народных представлениях о власти, основанную на анализе следственных дел о «непригожих речах»17. Магическую сторону восприятия власти исследует Е. Б. Смилянская. Она подчеркивает, что категория власти является центральной категорией социально-политического сознания и получает отражение в собраниях магических текстов и магических практиках средневековья и Нового времени18.

Немаловажное значение в деле реконструкции контекста крестьянских волнений имеют работы медиевистов (в первую очередь, А. Я. Гуревича^, изучающих ментальность человека западноевропейского средневековья . Несмотря на то, что история ментальностей давно стала влиятельным научным направлением, ее выводы почти не использовались историками, изучающими социальный протест русского крестьянства.

11 Миненко Н. А. «Великий князь» Данило Петров сын Тяжел ков: феномен самозванства и социальная психология уральского крестьянства в начале реализации реформы 1861 года // Социально-политические институты провинциальной России (ХУ12— начало XX веков). Челябинск, 1993.

Побережников И. В. Слухи в социальной истории: типология и функции (по материалам восточных регионов России XVIII—XIX вв.). Екатеринбург, 1995.

Поршнева О. С. Социальное поведение российского крестьянства в годы первой ^шровой войны (1914 — февраль 1917 г.) // Социальная история. 2000. М., 2000.

Бочаров В. В. О культурно-психологических истоках русского тоталитаризма // Угол зрения. Отечественные востоковеды о своей стране. М., 1992. С. 184.

Громыко М. М„ Буганов А. В. О воззрениях русского народа. М., 2000. С. 4^—431.

Живов В. М., Успенский Б. А. Царь и Бог (семиотические аспекты сакрализации монарха в России) // Успенский Б. А. Избранные труды. М., 1996. Т. 1. С. 214, 310,7

Лукин П. В. Народные представления о государственной власти в России ХУН8века. М., 2000.

Смилянская Е. Б. Волшебники. Богохульники. Еретики. М., 2003.

Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. М., 1972.

Из зарубежных исследований, специально посвященных интересующим нас проблемам крестьянских волнений и крестьянского мировоззрения отметим работы Майкла Чернявского, Дэниэла Филда, и Джефри Брукса20.

Таким образом, историография проблемы характеризуется наличием сформировавшихся подходов к изучению мировоззрения крестьян в целом, и крестьянских социально-политических представлений в частности. Однако собственно народному протесту в дореформенной России, его формам и проявлениям, а также характеру отражения в этом протесте народного мировоззрения в современной историографии внимания почти не уделяется.

Источпиковая база диссертации включает три основные группы источников.

Первая группа представляет собой документы официального происхождения, весьма разнообразные по составу и содержанию. Среди них донесения представителей местных органов власти о крестьянских волнениях; рапорты начальников военных команд, принимавших участие в подавлении волнений; переписка губернских властей, министерств и ведомств по вопросам подавления волнений, а также рапорты губернаторов, освещающие отдельные выступления крестьян. К той же группе источников относятся ежегодные отчеты III Отделения, подаваемые на высочайшее имя, которые содержат не только описание событий крестьянских волнений, но и развернутую характеристику настроений крестьянства, а также рапорты жандармских офицеров с мест и агентурные донесения. Особое значение внутри данной группы имеют следственные дела по итогам волнений.

В число официальных источников входят и законодательные акты, опубликованные в Полном собрании законов Российской империи, касающиеся регламентации положения крестьян различных категорий.

Вторая группа источников — документы, инициированные самими крестьянами: жалобы крестьян, мирские приговоры с наказами для своих поверенных, переписка поверенных со своими доверителями.

Третья группа источников — воспоминания очевидцев событий.

Обычно следственное дело о волнениях включает в себя несколько разновидностей источников: крестьянскую жалобу или первичный рапорт исправника, переписку между учреждениями по поводу подавления волнения, выписки из следственного дела, проводимого местными или центральными учреждениями и пр.

Значительная часть источников первой и второй групп не вводились в научный оборот и находятся в составе центральных и местных архивов. Нами были использованы материалы, хранящиеся в Национальном архиве Республики Карелия (НАРК), Российском государственном историческом архиве (РГИА), Государственном архиве Российской Федерации (ГАРФ), Российском государственном военно-историческом архиве (РГВИА).

20 Cherniavsky M. Tsar and people: studies in Russian myths. N. Y., 1969; Field D. Rebels in the name of the tsar. Boston, 1989; Brooks J. When Russia learned to read. Princeton, 1985.

Среди архивных фондов наиболее содержательными представляются следующие:

В РГИА — фонд 1286, содержащий дела Департамента полиции исполнительной Министерства внутренних дел, где собрано множество документов по истории крестьянского движения в России в интересующий нас период. В первую очередь это донесения должностных лиц с мест волнений.

В ГАРФ — фонд 109, содержащий делопроизводство III Отделения. Среди дел фонда особо ценны всеподданнейшие отчеты, освещающие внутреннюю ситуацию в стране, агентурные донесения о слухах и толках в народе, а также дела, посвященные крестьянским волнениям.

В РГВИА — фонд 36 (Канцелярия дежурного генерала), фонд 395 (Инспекторский департамент), содержащие отчеты военных, командированных на место волнений с особыми полномочиями или в роли наблюдателей.

В НАРК — фонд 1 (Канцелярия Олонецкого губернатора), фонд 9 (Олонецкая палата уголовного и гражданского суда), фонд 655 (Олонецкая палата уголовного суда), содержащие дела по крестьянским волнениям в Олонецкой губернии.

Значительное число источников по истории крестьянского движения, относящихся к первой и второй группам, было опубликовано в советское время. В 1960-е гг. издавалась многотомная серия «Крестьянское движение в России», где публиковались многочисленные документы по истории крестьянского протеста с конца XVIII до начала XX века21. Кроме того, издано несколько документальных сборников, специально посвященных волнениям 1861 г.22

Особое значение имеют публикации отчетов III Отделения, осуществленные с перерывом в 70 лет. Первые отчеты были опубликованы в сборнике документов «Крестьянское движение в 1827—1869 гг.», изданном в 1931 году23. Другие отчеты (до 1861 г. включительно) опубликованы в последние годы .

Что касается воспоминаний очевидцев событий, то многие из них публиковались в дореволюционных журналах, таких как «Древняя и новая Россия», «Русская старина», «Русский архив» и др.

При изучении источников, отражающих столь сложные по своей природе социальные явления, закономерно возникает проблема источниковедческой критики. Документы официального происхождения отражают точку зрения властей в интерпретации событий. Их внимательный анализ позво-

21

Крестьянское движение в России в 1796—1825 гг. М., 1961; Крестьянское движение в России в 1826—1849 гг. М., 1961; Крестьянское движение в России в 1850—1856 гг. М., 1962; Крестьянское движение в России в 1857 — мае 1861 г. М., 196^; Крестьянское движение в России в 1861—1869 гг. М., 1964.

Бездненское восстание 1861 года. Казань, 1948; Крестьянское движение в 1861 году после отмены крепостного права. М., Л. 1949; Крестьянское движение в Вс^онежской губернии (1861—1863 гг.). Документы и материалы. Воронеж, 1961.

24 Крестьянское движение в 1827—1869 гт. М., 1931. Вып. 1.

Отчеты III Отделения собственной его императорского величества канцелярии и корпуса жандармов // Свободная мысль. 2002. № 3—12; 2003. № 1—12.

ляст предположить, что определенные моменты в крестьянских волнениях могли замалчиваться или фальсифицироваться. Однако в данном источнике нас интересует не столько официальная оценка события, сколько изложение тех фактических происшествий, которые имели место во время волнений, фиксация слов и действий, которые характеризуют отношение крестьян к власти.

С точки зрения отражения крестьянских представлений документы официального происхождения (как донесения с мест волнений, так и записи народных слухов) достаточно информативны: это массовые, содержащие однотипную информацию источники, дающие репрезентативный материал для изучения интересующего нас явления.

В тексте источника официального происхождения (например, отчета чиновника, командированного в бунтующие, деревни) выявляются два уровня. Первый представляет собой описание чиновником происшествия «от первого лица» и развернутую им оценку этих событий с позиции властей. Второй уровень текста — это отражение («цитирование») его составителем «прямой речи» крестьян. Те же два уровня информации обнаруживают источники, содержащие сообщения о народных слухах и легендах.

Значение законодательных актов заключается в том, что они позволяют проследить реакцию правительства на крестьянские волнения, а также реконструировать искажение содержания правительственных распоряжений в крестьянском сознании.

Парадоксально, но больше всего недоверия вызывают источники второй группы, вышедших из среды самих крестьян. Казалось бы, эти источники передают непосредственные желания крестьян, изложенные в прошениях. Однако проблема истолкования этих текстов заключается в том, что жалобы писали не сами крестьяне, а их поверенные, которые произвольно или непроизвольно вносили туда «некрестьянское» содержание.

Источники третьей группы несут на себе отпечаток личности их создателей. В этом их достоинство, поскольку они содержат независимый взгляд на события, но это и их недостаток. Важнейшая проблема здесь заключается в том, что, даже не желая что-то выдумать, мемуарист спустя много лет может смешивать в одном тексте то, чему был свидетелем, с тем, что где-то слышал от других. В этом заключается специфическая черта человеческой памяти.

Реконструкция исторической реальности, стоящей за источниками, предполагает учет как официальной, так и неофициальной интерпретации событий, в том числе высказываний крестьян, переданных независимыми источниками. При этом конкретные сообщения, содержащиеся в донесениях с мест волнений, следует соотносить с содержанием слухов, зафиксированных в это время. Включение данных, выявленных в источниках, в общий контекст понимания основ крестьянского сознания позднефеодальной эпохи позволит очистить источники (в первую очередь — донесения о волнениях) от напластований официальной терминологии, которая искажает намерения и мотивы действий крестьян во время волнений.

Теоретические и методологические основы исследования

В своем исследовании автор исходит из следующих принципиальных соображений:

• В основе крестьянских социально-политических представлений лежали мало изменчивые базовые образы и сюжеты (мифы) архаического происхождения, которые опосредовали восприятие крестьянами окружающего мира.

• Между человеком и миром, таким образом, оказывается совокупность знаков и стоящих за ними образов и значений, с помощью которых человек осмысливает окружающую его действительность.

• Опосредующая отношения человека и мира языковая и смысловая реальность не совпадает у представителей разных исторических эпох и культур.

• Русские крестьяне были носителями архаического (или мифологического) сознания, для которого характерно специфическое восприятие мира с преобладанием конкретно-образного мышления над абстрактно-понятийным.

• Характерной особенностью восприятия мира таким сознанием является представление о наличии в мире переходных состояний (архетип «рубежа»), и совершенствовании мира в форме смены одного состояния бытия на другое, принципиально иное.

• Русские крестьяне принадлежат к «традиционной политической культуре», которая воспринимает не рациональную, а магическую природу власти.

Следует признать, что сознание человека имеет сложную, многоуровневую структуру. В центре нашего внимания находится архаический и религиозный пласт крестьянского сознания.

Автором использованы основные методы исторического исследования: генетический, сравнительный, структурно-функциональный, системный и типологический.

Автор исходил из того, что историческое прошлое — это уникальный феномен, на который нельзя переносить логику современности. Частью этого прошлого является мировоззрение людей, которое оказывало влияние на восприятие ими тех или иных событий в окружающем мире и на поведение Взгляды людей прошлого можно выявить через их высказывания и действия, зафиксированные в источниках.

Научная новизна исследования

• Впервые социально-политические взгляды русских крестьян дореформенной эпохи включаются в контекст религиозного мировоззрения с учетом специфики «народного православия», отягощенного дохристианскими представлениями и практиками, что позволяет лучше понять социально-психологические механизмы функционирования народных представлений о власти.

• Реконструированы некоторые типичные сюжеты в структуре крестьянских социально-политических представлений.

• Фактическое содержание действий крестьян во время выступлений соотнесено с реконструированными представлениями крестьян о власти, выступления крестьян рассматриваются как реализация на практике типичных сюжетов народной мифологии власти.

Основные положения, выносимые на защиту:

Социально-политические представления русского крестьянства первой половины XIX в. были проекцией представлений религиозных, в первую очередь — эсхатологических. В сознании крестьян окружающая их социально-политическая реальность представлялась как арена борьбы сил добра, которые олицетворял царь, и сил зла, которые выражали «господа».

В основании крестьянских социально-политических представлений находился так называемый «сценарий воли», предполагавший ожидание близкого социального переворота, победы сил добра над силами зла, гибели «господ», наступления идеального мира.

Главным действующим лицом в «сценарии воли» был русский царь, который и осуществлял социальный переворот в борьбе с мешающими ему «господами». Крестьяне должны были оказывать царю помощь в этой борьбе.

Крестьянские волнения первой половины XIX в., независимо от локальных условий и принадлежности крестьян, разворачивались как реализация «сценария воли»; в качестве основного их мотива можно усматривать убежденность крестьян в том, что «воля» уже наступила. Выступления крестьян понимались ими как помощь царю в реализации «сценария воли». Слухи о «воле», состояние войны, смена царствований, пожары и стихийные бедствия обостряли социальные ожидания крестьянства.

В волнениях отражается практика «антиповедения» крестьян, что обуславливалось не только «сценарием воли», но и специфическим правосознанием русского крестьянства, для которого ликвидация официальных статусных структур (необходимая согласно «сценарию воли») означала отказ от выражаемых этими структурами правил и норм поведения.

Русские крестьяне первой половины XIX в. были носителями традиционной политической культуры. Они воспринимали царя как источник магической силы, которой он делился с подданными через передачу сакральных символов. «Воля» передавалась народу через те же символы.

По своей социальной мотивации крестьянские волнения не связаны непосредственно с усилением эксплуатации, ухудшением материального и правового положения народных масс.

Апробация результатов исследования

Положения и выводы диссертационного исследования отражены в публикациях автора, а также в его выступлениях на межведомственной научно-практической конференции «Актуальные вопросы истории, политики и права» (Петрозаводск, 25—26 апреля 2006 г.), IV научной интернет-конфе-

ренции «История города и села: теория и исследовательские практики (Ставрополь, 10 ноября 2006 г.), Зимней школе «Образы права и правовые культуры в мировой истории» (СПб ИРИ РАН, 9—10 декабря 2005 г.), аспирантском семинаре. Диссертация обсуждена на заседании кафедры архивоведения и специальных исторических дисциплин Петрозаводского государственного университета.

Структура и основное содержание исследования

Диссертация состоит из введения, четырех глав, заключения, списка источников и литературы.

Во введении обоснована актуальность темы диссертации, аргументирована научная новизна, цель и задачи исследования, раскрыты его теоретические и методологические основы, сформулированы положения, которые выносятся на защиту. Автором выдвинута научная гипотеза о наличии в структуре крестьянского традиционного сознания архетипа «рубежа», т. е. представления о смене одного бытийного состояния другим, принципиально отличным, которое проявлялось во многих сферах жизни людей древности и средневековья. Архетип «рубежа» отражен в представлении о победе Космоса над Хаосом, сил добра над силами зла, в христианской версии — о победе Бога над Антихристом.

Первая глава — «Религиозное мировоззрение как основа крестьянских социально-политических представлений» — посвящена рассмотрению особенностей мировоззрения русских крестьян, которое представляло собой смешение архаических и христианских представлений и обуславливало специфическое отношение крестьян к социально-политической действительности.

В первом параграфе — «Особенности религиозного мировоззрения русского крестьянства» — рассматриваются основные черты крестьянских представлений об окружающем мире. Можно констатировать, что сознание русских крестьян первой половины XIX в. относилось к средневековому типу мировоззрения, которое не разделяло мир на земной и потусторонний. Мир, в котором жил человек, включал для него самого и существа, порождаемые религиозным сознанием и суевериями. Историческое время, с точки зрения средневекового мировосприятия, имеет божественный замысел и близится к своему логическому завершению — Второму Пришествия и Страшному Суду.

История представляется ареной борьбы между добром и злом, при этом силы добра и зла населяют мир, в котором живет человек, борьба между ними, как ему представляется, должна проходить не где-то «там», а перед глазами человека. То есть носитель архаического сознания усматривал в реальных событиях отражение основных сюжетов мифа. Второе Пришествие означало для средневекового человека победу Бога над Антихристом, Добра над Злом. Однако, Второму Пришествию, с этой точки зрения, должны были предшествовать «Последние времена», когда власть на время перейдет к Антихисту. Ожидание «Последних времен» и Второго Прише-

ствия составляет сущность эсхатологических представлений религиозно ориентированного сознания.

Признаками наступления «Последних времен», с точки зрения носителя такого сознания, являются «умножение беззакония», появление «предтечей» Антихриста, природные катаклизмы, голод и войны. Как наступление «Последних времен» могли восприниматься и реформы, смена правительств, разрушение старых порядков в переломные моменты истории.

Эсхатологическая идея не была абстрактной, каждое новое поколение «включало» эсхатологическую идею в свое пространство и свое время. Особенно ярко эсхатологические настроения проявлялись у старообрядцев, которые воспринимали всю политику властей как действия. По нашим наблюдениям, подобные настроения разделяли не только старообрядцы, но и крестьяне, относившиеся к официальной церкви.

В основе представлений о «кознях» Антихриста, видимо, лежит древний сюжет о борьбе богов, создавших «наш мир», Космос, с врагами, демонами и архидемоном, первым Драконом, которые грозят превратить Космос в Хаос. Эта модель проецировалась на «земные» связи, когда «реальные» персонажи социальных и властных отношений приравнивались к силам Космоса и Хаоса, ведущих борьбу между собой. Русский царь в такой версии оказывался в роли Бога, которые побеждает «Дракона» в лице дьявола и его слуг — «господ».

Отчеты III Отделения показывают, что религиозный компонент в оценке народом социально-политической реальности играл немаловажную роль. Народные пророки, ориентируясь на библейские сюжеты, «предвещали» освобождение крестьянам и месть боярам. Крестьяне, таким образом, увязывали ожидаемую свободу с христианской традицией, в то же время, «бояре» или «господа» ассоциировались ими со «злыми силами», которые «клевещут на православный народ» царю.

При этом нужно учитывать, что сознание крестьян первой половины XIX в. включало и мощный пласт дохристианского происхождения. Христианские и архаические элементы в этом сознании тесно переплетались, что корректировало восприятие крестьянами социально-политической реальности и действия крестьян во время волнений.

Во втором параграфе — «Холерные и картофельные бунты как проекция религиозных представлений на социальную реальность» — рассматриваются наиболее показательные случаи проецирования религиозных представлений русских крестьян на социальную реальность.

Религиозная природа крестьянского мировоззрения ярко проявилась во время холерных бунтов лета 1831 г. в Новгородской губернии и картофельных бунтов, прокатившихся по России в середине 1830-х — начале 1840-х гг. Холерные бунты представляли собой выступления, направленные против «господ» и врачей, которых подозревали в отравлении «простого народа». Действия бунтовщиков выражались в нападениях и убийствах офицеров, лекарей и прочих «господ», разгроме больниц и сопротивлении карантинам. В немногочисленной литературе по этой теме массовость

и жестокость этих действий объяснялась антикрепостнической природой бунтов. При этом ни холерные, ни картофельные бунты не привлекали серьезного внимания исследователей, несмотря на то, что были наиболее массовыми и организованными выступлениями первой половины XIX в.

Что касается выступлений военных поселян, то анализ источников показывает, что крестьяне восприняли введение на их землях военных поселений как «козни» Антихриста. Граф Аракчеев при этом назывался или самим Антихристом, или его предтечей. Чиновников, претворявших идею военных поселений в жизнь, народ воспринимал как «слуг» Антихриста, поскольку они устанавливали порядки, чуждые местным традициям. «Грехами», вменявшимися в вину этим людям, представлялись образованность, необычное с точки зрения крестьян поведение, одежда, отдельные высказывания.

При анализе причин холерных бунтов в военных поселениях в 1831 г. пристальное внимание следует обратить на свидетельства источников о природных катаклизмах (необычайно холодной зиме, северных сияниях, «продолжавшихся часа по три», знойном лете, пожарах, закрывавших солнце мглой, падеже скота). Удивляясь необыкновенным явлениям, поселяне говорили между собой: «Это не к добру; настали последние времена».

Здесь мы имеем дело с особенностью средневекового мировоззрения, которое воспринимает природные катаклизмы, голод, болезни и войны как видимый признак наступления Последних Времен. Можно предположить, что описанные катаклизмы обостряли эсхатологические ожидания крестьян, которые были и без того сильными, на фоне реформы по учреждению военных поселений. Последней каплей, переполнившей чашу терпения поселян, стала холера, которая воспринималась не как болезнь, а как «козни» господ — «слуг дьявола». Сознание крестьян (военных поселян) воспринимало мероприятия по введению поселений, природные катаклизмы, и сопутствующую им холеру как признаки пришествия Антихриста.

При этом народ объяснял эти события не в религиозно-эсхатологическом, а в социально-эсхатологическом смысле. Крестьяне называли действия «господ» «изменой» царю. После завершения активной фазы бунтов поселяне отправляли депутатов с донесениями царю о своем верноподданстве, о числе убитых ими «изменников» и «отравителей», оставшихся в живых «господ» вели в Новгород «в кандалах»25.

Военные поселяне в Новгородской губернии, так же как крестьяне в других районах, воспринимали царя как объект нападения со стороны «господ», и как лицо, осуществляющее расплату за «измену». Более того, поселяне считали, что сам царь санкционирует священную войну народа с «изменниками», а значит, с Антихристом. Отсюда можно заключить, что «измена» в сознании крестьян — это не правовая, а сакральная категория.

25

Лукинский В. Бунт военных поселян в 1831 году. Рассказ священника-очевидца // Русская старина. 1879. № 8. С. 738.

В основе холерных бунтов 1831 г. лежал сложный комплекс крестьянских представлений, в которых эсхатологические ожидания переплетались с ненавистью к «господам», приравненным к «слугам» Антихриста.

Ту же природу имеют и картофельные бунты 1830—1840-х гг. Фактическое их содержание заключалось в том, что крестьяне отказывались сеять картофель, учреждать запасные магазины, принимать новую форму («кафтаны»), введенную для местных начальников, новые печати. Крестьяне считали, что все это — признаки перехода в «удел», куда их «продали» местные начальники. Удел в сознании крестьян выражал «Министер», в крепостную зависимость от которого крестьяне якобы переходили.

Все это может служить объяснением того, почему крестьяне сопротивлялись реформами в государственной деревне, проводимым П. Д. Киселевым. Однако такое объяснение событий не будет исчерпывающим. Источники, освещающие события картофельных бунтов, фиксируют, что крестьяне воспринимали картофель как порождение дьявола, а распространение властями картофеля как предзнаменование скорого пришествия Антихриста.

Согласно одному из пророчеств, имевшему хождение среди крестьян Московской губернии в 1842 г., Антихрист будет сеять картофель во время своего «воцарения» в мире. Он пошлет во все стороны, где живут верные христиане, слуг своих сажать картофель, учреждать «магазины», рядом с которыми будут стоять «приставники с печатию чувственною, с прописа-нием клейма тиранова». Во время воцарения Антихриста будет сильная засуха, погибнет урожай, море и реки высохнут, рыбы «изомрут»26. Содержание этого пророчества, интересно тем, что его предсказания, во-первых, очень напоминают катаклизмы, спровоцировавшие холерные бунты, во-вторых, Антихрист здесь очень похож на «Министера», под власть которого боялись попасть государственные крестьяне во время картофельных бунтов 1840-х гг. По приказанию «Министера», как они считали, засевался картофель, вводились запасные магазины. Окружные, волостные и сельские начальники оказывались в таком представлении «слугами» Антихриста в «новых кафтанах», с новыми печатями, т. е. «знаками» Антихриста. Во время картофельных бунтов, как и во время холерных, крестьяне называли государственных чиновников «изменниками».

Можно предположить, что государственные и удельные крестьяне воспринимали реформы 1830—1840-х гг. как «козни» Антихриста, признаки его «воцарения» в мире. Во время картофельных бунтов они связывали распоряжения о посадке картофеля с намерением властей перевести их в другую веру. В 1843 г. в Шадринском уезде Пермской губернии крестьяне прямо толковали о предстоящей кончине мира.

Холерные и картофельные бунты невозможно понять без включения их в контекст христианского эсхатологического мировоззрения, которое одновременно являлось и мировоззрением социального порядка. Властные

26 ГА РФ, ф. 109,4 экспедиция, оп. 182, д. 211, л. Зоб— 16

структуры в данном случае совпадали со структурами сакральными — силами добра и зла. Религиозные представления проецировались на социальную реальность.

Холерные и картофельные бунты, совпавшие с административными и экономическими нововведениями, имели не социально-экономическую, а религиозно-эсхатологическую природу, тесно связанную с представлениями о «последних временах».

В третьем параграфе — «"Правда" как базовая категория мировоззрения русского крестьянства» — рассматриваются особенности социально-политических ожиданий крестьянства, являвших собой проекцию религиозных представлений на восприятие социальной реальности.

Известно, что представление о победе Бога (сил добра) над злом реали-зовывалось в народном сознании через идею Правды. Правда представлялась как совершенное состояние рода человеческого на земле, которое насильственно отчуждено, но «подлежит возврату по законной принадлежности»27. С народной точки зрения, Правды в настоящий момент на земле нет, а царствует Кривда. Кривда в ее социальной версии и есть крепостное право и притеснения феодалов. «Правда» же есть не что иное, как «воля», ожидаемая крестьянами.

Правда, в представлениях народа, могла быть реализована двумя путями. Первый — это наступление Правды во времени, близкое по смыслу наступлению Царства Божия. Второй путь — наступление Правды в пространстве, что означает наличие на земле мест, где уже установился идеальный порядок Правды. Этот способ приближения социального идеала Правды можно проследить в народных легендах «о далеких землях».

При совпадении (или проецировании друг на друга) религиозно-эсхатологических воззрений и социальных представлений, важнейшая роль в достижении «светлого будущего» отводится русскому православному царю, он, как и Правда, — ключевая фигура в конструировании социального народным сознанием. Согласно народным представлениям, в мире господствует зло, олицетворяемое «господами», им принадлежит земля, они закабалили простой народ. Единственным союзником крестьян является царь, наместник Бога на земле. Именно царь может даровать народу Правду («волю»). Однако сделать это непросто, «господа» очень сильны, и царь должен победить их. «Господа» же сопротивляются царю, даже могут убить или изгнать его. Видимо, подобные представления о царе, борющемся с «господами», и «господах», плетущих интриги против царя, вплоть до цареубийства, лежали в основе легенд о возвращающихся царях-избавителях, проанализированных К. В. Чистовым.

Царь не властен над господами, которые формируют свою, независимую систему власти, поэтому он не в состоянии до определенного момента дать народу «волю», организовать идеальный мир Правды «во времени».

27 Клибанов А. И. Народная социальная утопия в России. Период феодализма. М., 1977. С. 9.

Однако царь может организовать «волю» «в пространстве», санкционировав втайне от господ переселение народа на новые земли. Подобные представления проявлялись в народных слухах, заставляя множество крестьян подниматься с насиженных мест.

Царь не может справиться в одиночку с господами, поэтому крестьяне считают, что должны помочь ему в борьбе с силами зла за «волю», Правду во времени. Анализ крестьянских волнений показывает, что крестьяне оформляют эту борьбу как священную войну, облекая ее в религиозные ритуалы.

В течение всего изучаемого периода крестьяне ждали наступления «рубежа», утверждения нового мира, мира Правды. В народных толках и легендах сроки ожидаемого наступления Правды назначались не раз — на 1796/1797, 1812 год, 1826, 1830 и т. д.

Согласно архетипу «рубежа», возникновение нового мира означает полный отказ от старого, его разрушение. Вот почему крестьяне во время волнений, связанных с ожиданием «воли», требуют казни «господ». «Господа» олицетворяли в народном сознании старый мир, и должны были уйти вместе с ним. Казнь господ — неотъемлемая составная часть «воли», перехода от одного бытийного состояния к другому. По всей видимости, «казнь господ» — еще одно отражение христианской мифологемы. Наступление «воли» повторяет мотив Второго Пришествия Христа, при котором Антихрист вместе со своими слугами будут ввергнуты в «геенну огненную».

Как и всякое переходное, «рубежное» состояние, наступление «воли» предполагает всяческие испытания, «пролитие крови христианской», это может быть даже война. Заметим, что реальные войны, которые вела Россия, в свою очередь активизировали народные ожидания «воли».

Что такое, с точки зрения крестьян, новый мир? Источники позволяют говорить о том, что для крестьян новый мир («воля», Правда) есть жизнь в рамках крестьянской общины («мира»), под эгидой русского царя. В этом мире нет мест для «господ», сил зла. Земля же, где правило зло, согласно крестьянским представлениям, переходит к народу, государство (бюрократический аппарат и законы), как орудие «господ», уничтожается.

Естественно, что такой мир должен даровать царь, возможно — с помощью народа. Однако народные толки выдвигают и других «освободителей», среди которых великий князь Константин (Константин Павлович или Константин Николаевич), в другой версии — великий князь Михаил. Подобные представления, видимо, также имеют христианское происхождение. Константин в этих легендах может играть роль самого Иисуса Христа. Образ Константина Павловича ближе образу Спасителя, чем правящий царь, ибо Константин как бы погиб, но вернулся, то есть повторил своей судьбой библейский сценарий. Михаил же и в ветхозаветной, и в христианской традициях выступает важной фигурой в крушении старого мира, уничтожая силы зла.

Высшим проявлением крестьянских ожиданий «воли» стало восприятие реформы 19 февраля 1861 г. Она понималась народом как «введение в обе-

тованную землю», как «наступление царства Давида»28. Царь при этом воспринимался в роли Спасителя. Заметим, что в 1861 г. появилось особенно много Константинов, или слухов о нем, как об Избавителе, уничтожающем «господ».

На важность даты указывает и то, что крестьяне увязывали с «волей» и новую войну с «ангричанином». Война — это признак «рубежа», социальной версией которого являлась «воля». Реальное протекание реформы 1861 г. не соответствовало народным ожиданиям. Поэтому реформу стали воспринимать как «барскую волю», как «божье наказание», ниспосланное крестьянам за их грехи «перед концом света». Однако крестьяне были уверены, что через некоторое время наступит «слушный час» и «настоящая воля», которая в настоящий момент украдена «господами».

Крестьяне в первой половине XIX в. рассматривали и другие формы освобождения. Одной из них был поиск «земель обетованных», второй — вера в народных представителей, которые смогут избавить народ от «господ». Таков «Метелкин», который «метет господ», персонаж народной политической мифологии.

Важную роль в активизации социально-политических ожиданий крестьян играли «крестьянские пророки». Это были фигуры, выступавшие посредниками между народом и сакральной сферой, миром Бога и царя. «Пророки» ориентировали народ в напряженной социальной обстановке, помогали ему выбрать линию поведения. Они указывали народу те «злые силы», против которых нужно бороться, давали крестьянам высшую божественную (царскую) санкцию на борьбу с «господами». «Пророки» появляются время от времени, само их существование и функционирование в народном сознании задано христианской мифологемой, согласно которой перед важными событиями сакральной истории обязательно появляются пророки, а социальная история в крестьянском сознании есть проекция сакральной.

Русские крестьяне были носителями архаических взглядов, в рамке которых оценивалась окружающая их социально-политическая действительность. Крестьянское сознание практически не восприняло модернизацию страны, осуществленную в XVII—XIX вв.

На основании разнообразных источников можно заключить, что стержнем социальных представлений и ожиданий крестьянства изучаемого периода является сценарий «воли», который сформировался как смешение архаических представлений — с одной стороны (представления о космической борьбе добра и зла, о возникновении мира) и представлений религиозно-эсхатологических (представления о «последних временах», воцарении Антихриста) — с другой. Этот сценарий диктовал крестьянам действия, направленные на приближение, конструирование нового мира через получение «воли». Сценарий «воли» — это проекция представлений архаических и религиозных, в основе которых лежит архетип «рубежа».

28 ГА РФ. Ф. 109, III Отделение, Секретный архив, оп. За, д. 1915, л. 1об.

Вторая глава — «Реализация сценария "воли" в крестьянских выступлениях» — посвящена изучению крестьянских волнений в контексте сценария «воли».

Первый параграф — «Сценарий "воли" и волнения помещичьих крестьян» — посвящен волнениям, в которых воздействие сценария «воли» прослеживается очень отчетливо. В этом параграфе показано, что главной причиной волнений помещичьих крестьян были не социально-экономические факторы, выражавшиеся в притеснениях «господ», а крестьянские представления о грядущей или уже наступившей воле. Рост крестьянского движения в определенные годы связан не с изменением условий их жизни, а прямо вызван активизацией слухов о грядущей «воле».

Будучи уверены в наступлении «воли», крестьяне начинали реализо-вывать ее на практике, что выражалось в отказе подчиняться помещикам и государственным чиновникам, противопоставлении официальной системе властей собственного, «мирского» управления, захвате помещичьих угодий.

Жалобы крестьян на притеснения, которые рассматривались историками как убедительное свидетельство экономической причины волнений, по нашему мнению, были лишь «дымовой завесой», скрывавшей истинные намерения крестьян.

Второй параграф — «Социальные отношения в представлении русских крестьян» — посвящен выявлению источника противоречий между открытыми заявлениями и требованиями крестьян, и глубинными мотивами волнений.

По нашему мнению, многих исследователей вводило в заблуждение употребление в документах, исходящих от крестьян или пересказывающих их требования, терминов «подданство», «принадлежность», «служба», «взятие в казну» и т. п. Ориентируясь на заявления крестьян о том, что они хотят быть «государственными» (в других случаях — «удельными»), исследователи делали неверный вывод о том, что крестьяне действительно хотят перейти из помещичьих в государственные.

По нашему мнению, желания русских крестьян, носителей архаического дописьменного сознания, невозможно уложить в те смыслы, которые заложены в рациональной терминологии сословного государства. Дело в том, что статус помещичьих крестьян, как и статус государственных и удельных, предполагает, что крестьяне подчиняются властям, платят налоги, исполняют повинности. Однако известны случаи, когда крестьяне, считая себя вольными, отказывались признавать государственную власть, прекращали исполнение обязательств по всем платежам и повинностям, переходили на «мирское» самоуправление. И это понятно: в таких случаях крестьяне предполагали, что скоро наступит новый мир, где вообще нет властей, нет «господ».

Естественно, что ожидаемый и создаваемый крестьянами «новый мир» не имеет никакого отношения ни к статусу государственных или удельных крестьян, ни к «подданству», «принадлежности» или «службе». Все эти термины предполагают жесткое подчинение и определенные обязательства

административного и фискального порядка. Какое может быть подчинение и обязательства, когда крестьяне самовольно выходят из системы существующего управления и переходят к «мирскому» управлению?

Государство воспринималось крестьянами как лишнее звено в структуре мироустройства. Идеалом для крестьян была жизнь в рамках «мира» под опекой русского православного царя.

Перечисленные в источниках понятия, которые якобы употребляли крестьяне — это всего лишь неудачный перевод на рациональный язык архаических крестьянских представлений о «воле». Вряд ли этот перевод осуществляли сами крестьяне. Видимо, его осуществляли разнообразные «ходоки» и составители прошений, которые часто оказывались выходцами из некрестьянской среды, и по существу пытались выразить в казенной терминологии желания крестьян, не умещающиеся ни в какие рамки закона и правопорядка.

Искажения намерений и желаний крестьян в официальных источниках происходили потому, что крестьяне, по существу, — это инертная масса. Между ними и «официальной средой» существует большой зазор, заполняемый «ходоками». «Ходоки», т. е. крестьянские поверенные, избирались «миром», как правило, из числа односельчан, с целью донести «наверх» о нуждах крестьянского общества. Поскольку для этого требовалось писать прошение, ходоки привлекали человека, который бы правильно его составил, в результате между крестьянином и текстом появлялся еще один посредник, обычно, человек не из крестьянской среды. Подобный механизм социальной связи создавал возможности для искажения первичной информации — собственно желаний крестьян.

Значительное территориальное и культурное расстояние между народными массами и государством формировало расхождение между знаками и тем, что за ними реально скрывалось. Когда же происходил реальный контакт власти и народа, становилось ясно, что крестьяне имеют в виду иное, нежели просто жалобу на притеснения помещика или даже требование взять их «в казну», то, что совершенно не вписывается в понимание «верхов». Получалось, что на словах крестьяне говорят о смсне управляющего, а на деле требуют поднять помещиков «на штыки».

В третьем параграфе — «Особенности реализации сценария "воли" в выступлениях военных лет (1812 и 1853—1856 гг.)» — показано, что крестьянские волнения военного периода (в годы Отечественной и Крымской войн) также были вызваны представлением о «воле».

Войны, затронувшие российскую территорию и вовлекшие в боевые действия широкие народные массы, активизировали в их сознании образ «воли». Война воспринималась крестьянами в русле архетипического «рубежа», который предполагал кардинальное изменение жизни, т. е. наступление нового мира, дарование «воли». Более того, прямая служба царю в ополчении, созываемом в 1812 г. и в годы Крымской войны, реанимировала архаический миф о царе, борющемся и побеждающем врагов, и крестьян, помогающих ему в этом. Царь, вместе с крестьянами воюющий

с врагом формировал в их сознании идеальный образ миропорядка, «мира Правды». Неудивительно, что крестьяне-ополченцы восприняв службу царю как «волю», отказывались повиноваться начальникам или (по возвращении из похода) прежним владельцам, ибо сценарий «воли» предполагал их ликвидацию.

В четвертом параграфе — «Роль распространителей слухов в активизации ожиданий "воли"» — показан механизм волнений, «запускавшийся» благодаря «подстрекателям» и распространителям слухов, отвечавших ожиданиям крестьян. По нашему же мнению, эти люди — важный элемент, играющий роль катализатора волнения. Фактически «подстрекатели» посредством распространения слухов о свободе реанимировали «придавленный» повседневной жизнью сценарий «воли», поднимали его из глубин крестьянского сознания. Это был тот раздражитель, который заставлял крестьян воскресить забытый на время социальный идеал.

При этом «раздражитель» мог не нести информации о «воле». Первоначальные известия могли сводиться к информации о льготах, положенных при переселении на новое место (переселенческая политика в реформе П. Д. Киселева действительно это предполагала), возможности перехода в статус государственных крестьян (подобные возможности открывались при продаже имения за долги, взятии «в опеку» и т. п.). Однако крестьянское сознание производило перекодирование этой информации, выраженной средствами рациональной терминологии, переводя ее из официального мифа в народный.

В результате такого перекодирования информация о реформах и мероприятиях правительства, объективно не ставящих целью освобождение крестьян, тем не менее, понималась крестьянами как информация именно о «воле», которая или уже дана, или скоро наступит.

Пятый параграф — «Сценарий "воли" и однотипность крестьянских волнений» — показывает обусловленность волнений крестьян разных категорий универсальным сценарием «воли».

Источники свидетельствуют о том, что крестьянские волнения, разделенные десятками лет и сотнями верст, похожи друг на друга, как близнецы-братья. В чем тут дело? По нашему мнению, именно универсальный сценарий «воли» (миф о «воле») запускал «шаблонный» механизм крестьянского волнения: жалоба царю на притеснения, отказ повиноваться помещику и государственной власти, создание альтернативных центров власти, подозрение «господ» в том, что они «украли» подлинный царский указ о воле и подменили его, нарастание напряженности, прекращение работ не только на господской, но и на своей земле, введение военной команды, экзекуция, «слезные» просьбы крестьян «на коленях» о помиловании и прощении. Все как на конвейере.

Известно, что с мифом как набором значимых сюжетов сочетается и совокупность действий по воспроизводству этого мифа, называемая ритуалом. По нашему мнению, крестьянские волнения по многим параметрам

напоминают ритуал реализации мифа о «воле». На это указывает и то, что крестьяне оформляли волнения именно как религиозный ритуал.

Так, во время волнения в имении помещика Пашкова в Нижегородской губернии в 1856—1857 годах крестьяне, отказываясь признавать своего помещика, произнесли клятву не повиноваться Пашкову. При этом они «исполняли даже особые приемы и движения вокруг головы, брали щепотки земли и провозглашали себя страждущими за Христа...»29.

Считая, что крестьяне поднимали восстания из-за притеснений, исследователи переносят на крестьян XIX в. модель мышления представителей иного социального и временного горизонта. Протест, в основе которого лежат осознанные требования экономического характера, были способны выразить консолидированные работники крупной промышленности. Эта модель социального поведения соответствует уровню индустриального общества. Культура крестьян — это культура аграрного, доиндустриально-го общества, культура терпения, при которой невзгоды воспринимаются как нечто естественное. Не будь «включен» сценарий «воли», крестьяне терпели бы еще тысячу лет.

В шестом параграфе — «Варианты реализации "сценария": волнения государственных и удельных крестьян» — рассматриваются особенности волнений указанных групп.

Социально-политические представления государственных и удельных крестьян очень близки представлениям крестьян помещичьих. Другое дело, что главным врагом первых были не «господа»-помещики, а «господа»-чиновники, управлявшие государственной и удельной деревней. Крестьяне этих групп противопоставляли царя — с одной стороны, и «господ»-чинов-ников — с другой. «Господа»-чиновники, в сознании крестьян являются автономными, не зависящими от царя центрами власти. В своем отношении к «господам» крестьяне руководствовались идеей упорной борьбы царя с «изменниками-господами», в которой крестьянам нужно занять сторону царя и помогать ему в этой борьбе.

Социальный идеал государственных и удельных крестьян такой же, как и у крестьян помещичьих — жизнь на своей земле «миром», под эгидой царя, без государства, «господ», податей и повинностей.

Третья глава — «Особенности поведения русских крестьян во время волнений» — посвящена влиянию особенностей мировоззрения и правосознания крестьян на их поведение.

В первом параграфе — «"Антиповедение" крестьян как характерная черта волнений» — сделана попытка объяснить фиксируемое в источниках игнорирование крестьянами действующего права и моральных норм во время волнений, сопутствующие этому пьянство, «разврат», грабежи и убийства.

Причиной такого поведения является содержание сценария «воли». Можно предположить, что «буйство» и аморальное поведение крестьян

Крестьянское движение в России в 1850—1856 гг... С. 536.

было следствием того, что они ощущали себя в условиях смены экзистенциальных состояний. В этой ситуации своим поведением они как бы моделировали Хаос, за которым наступит Космос — новый мир, мир Правды. Но поскольку новый мир еще не наступил, крестьяне находятся как бы в дороге, в приближении к нему, а дорога — состояние, когда моральные нормы перестают действовать.

Поведение крестьян во время волнения можно истолковать как ритуал смены миров, поскольку само волнение, как было определено во второй главе, — не что иное, как ритуал. Архаической основой подобного «антиповедения», видимо, является обряд перехода от «структуры» к «лими-нальности», идея которого была сформулирована этнографами А. Ван Ген-непом и В. Тэрнером . При этом обряде происходит отказ от сложившейся в обществе системы отношений и создание системы альтернативной.

Второй причиной «антиповедения» крестьян была особенность крестьянского мировоззрения, которая увязывала весь порядок в макрокосме с личностью правителя. Подобная модель переносилась и на отношения в микрокосме — на отношения между крестьянами и помещиком. На помещике держался весь порядок в деревне, как только помещик по сценарию «воли» терял свою власть, отменялся и весь порядок в вотчине.

Во втором параграфе — «Наказание и преступление в крестьянском правосознании» — рассматривается любопытная особенность крестьянского правосознания, которая заключалась в том, что крестьяне понимали, что совершили преступление, только после наказания и в связи с ним. Этот феномен объясняется тем, что русские крестьяне изучаемого времени находились на первой, доконвенциональной стадии развития морали, где, не имея иных ориентиров, субъект как бы находил себя в других, он не мог сам оценить свои действия, это делали «авторитетные» люди.

Третий параграф — «Отказ крестьян подписывать документы» — посвящен распространенной практике, которая выражалась в том, что крестьяне во время волнений отказывались подписывать любые составляемые властями акты, а также отказывались называть свои имена.

Данная особенность поведения коренится в мифологической природе крестьянского мышления. Для мифологического мышления имя — продолжение его носителя, оно столь же материально. Если кто-то завладеет им, это может повлечь за собой беду. Подпись в сознании крестьян имела не юридическую, а магическую природу.

В четвертой главе — «Символизм мышления в системе традиционной политической культуры крестьянства» — рассмотрено восприятие царской власти, проявляющееся в отношении к «царской грамоте».

В первом параграфе — «Ожидание царской "воли" как черта крестьянских социально-политических представлений» — показано, что крестьяне воспринимали царскую «волю» (в виде «царской грамоты») как уникаль-

30 Тэрнер В. Ритуальный процесс. Структура и антиструктура // Тэрнер В. Символ и ритуал. М., 1983. С. 170.

ную вещь, которую можно обрести, потерять, спрятать, а не как юридическую норму. В течение всей первой половины XIX в. ожидая освобождения, крестьяне подозревали, что «господа» укрыли царскую «волю». «Воли» как законодательного принципа, существующего вне зависимости от непосредственного обладания «бумагой» для них не существовало. Чтобы получить «волю», нужно было овладеть «царской грамотой», утратить «грамоту» означало утратить «волю».

Во втором параграфе — «Природа "царской грамоты" в сознании русских крестьян» — раскрываются причины «вещного» отношения к царской «воле», на основе изучения волнений 1861 года.

Крестьяне воспринимали отмену крепостного права не как юридический принцип. «Воля», с их точки зрения, была заключена в «царской грамоте» («Положении о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости»), «жила» в ней. Объяснение такого отношения лежит в том, что для традиционной политической культуры, к которой относились русские крестьяне изучаемого периода, власть имела не рациональную, а магическую природу. Осуществление власти производилось путем передачи символов этой власти. В случае освобождения символом власти, каким и представлялась «царская грамота», надлежало наделить народ. Значение при этом имело не фактическое («юридическое») содержание «грамоты», заключенное в ее тексте, а наличие сакральных знаков, «хранящих» частичку властной силы правителя. Неудивительно, что после получения «священной» царской грамоты крестьяне считали, что они вправе диктовать свои условия местным и центральным властям.

Анализ крестьянских волнений 1861 г. показывает, что в качестве сакральных знаков крестьяне воспринимали «золотую строчку», «золотую печать», Георгиевский крест или крест Святой Анны31. Именно эти атрибуты «царской грамоты», а не фактическое содержание документа интересовали крестьян в «Положении ...» 19 февраля 1861г. С одной стороны, «царская грамота», как носитель магии царской власти, устанавливала связь народа с сакральной сферой, с другой, она выступала в роли оберега, защищая народ от «злой силы» — «господ».

В заключении подводятся итоги диссертационного исследования.

Исследование показало, что социально-политические представления русского крестьянства в первой половине XIX века содержали в себе значительный пласт из элементов архаического и религиозного происхождения, которые тесно переплетались между собой.

Одной из базовых социально-политических идей русского крестьянства было представление о конце одного, «злого» социального мира и начале другого, справедливого мира. Механизм перехода от одного мира к другому, как его представляли себе крестьяне, был обозначен в исследовании как «сценарий воли». Волнения русских крестьян первой половины XIX в.,

31 Крестьянское движение в России в 1857 — мае 1861 года. М., 1963. С. 356.

в особенности наиболее масштабные и продолжительные, представляли собой реализацию этого «сценария».

Основные положения диссертации изложены в публикациях:

1. Егоров А. К. Стрелецкие бунты последней трети XVII века: некоторые типологические характеристики / А. К. Егоров // ANTE ANNUM: Сб. науч. работ студентов и аспирантов исторического факультета. Вып. 2. — Петрозаводск, 2004. — С. 4—20. — 0,6 п. л.

2. Егоров А. К. Наказание как регулятор крестьянского правосознания / А. К. Егоров // Актуальные вопросы истории, политики и права: материалы межведомственной научно-практ. конференции 25—26 апреля 2006 года. — Петрозаводск, 2006. — С. 59—62. — 0,2 п. л.

3. Егоров А. К. Конструкция «измены» как мотив волнений крестьян в России в первой половине XIX века / А. К. Егоров // Вестник Поморского университета. Серия «Гуманитарные и социальные науки». — 2006. № 5. — С. 9—14. — 0,5 п. л.

Подписано в печать 15.11.06 Формат 60x84 1/16. Бумага офсетная. 1 уч.-изд. л. Тираж 100 экз. Изд. № 261

Государственное образовательное учреждение высшего профессионального образования ПЕТРОЗАВОДСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

Типография Издательства ПетрГУ 185910, г. Петрозаводск, пр. Ленина, 33

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата исторических наук Егоров, Александр Константинович

Введение.

Глава 1. Религиозное мировоззрение как основа крестьянских социально-политических представлений.

§ 1. Особенности религиозного мировоззрения русского крестьянства.

§ 2. Холерные и картофельные бунты как проекция религиозных представлений на социальную реальность.

§ 3. «Правда» как базовая категория мировоззрения русского крестьянства.

Глава 2. Реализация сценария «воли» в крестьянских выступлениях.

§ 1. Сценарий «воли» и волнения помещичьих крестьян.

§ 2. Социальные отношения в представлении русских крестьян.

§ 3. Особенности реализации сценария «воли». в выступлениях военных лет (1812 и 1853-1856 гг.).

§ 4. Роль распространителей слухов в активизации ожиданий «воли».

§ 5. Сценарий «воли» и однотипность крестьянских волнений.

§ 6. Варианты реализации «сценария»: волнения государственных. и удельных крестьян.

Глава 3. Особенности поведения русских крестьян. во время волнений.

§ 1. «Антиповедение» крестьян как характерная черта волнений.

§ 2. Наказание и преступление в крестьянском правосознании.

§ 3. Отказ крестьян подписывать документы.

Глава 4. Символизм мышления в системе традиционной политической культуры крестьянства.

§ 1. Ожидание царской «воли» как черта крестьянских социально-политических представлений.

§ 2. Природа «царской грамоты» в сознании русских крестьян.

Введение диссертации2006 год, автореферат по истории, Егоров, Александр Константинович

Актуальность темы диссертации

В последнее время большой интерес у российских исследователей вызывает изучение мировоззрения (менталитета) различных социальных групп в разные исторические эпохи. При этом основное внимание исследователей привлекает сознание людей Западной Европы и сознание элитарных слоев в России. Однако массовому сознанию в историографии уделяется недостаточное внимание. В этом смысле важное значение имеет исследование разных сторон мировоззрения русского крестьянства, которое составляло подавляющее большинство населения России XIX века. В частности, заслуживают внимания и крестьянские социально-политические воззрения.

Считается, что народные представления о власти лежали в основе всей системы ценностей, существовавшей на протяжении длительного исторического времени в сознании людей, и в значительной степени определяли их отношение к конкретной социально-политической ситуации.1 Народные представления о власти соответственно объясняют то или иное поведение крестьян в истории.

В связи с этим очень важно определить отражение социально-политических взглядов крестьян в крестьянских волнениях. Крестьянские волнения невозможно правильно понять без учета особенностей крестьянского мировоззрения. С другой стороны, крестьянские представления отпечатывались на характере самого крестьянского протеста, определяя его формы и последствия.

В периоды обострения социально-политической и экономической ситуации и России происходило активное продуцирование и распространение слухов, которые особенно ярко и отчетливо отражали особенности крестьянского отношения к окружающей социально-политической действительности. То же самое можно сказать и об открытых крестьянских волнениях, которые проявляли истинное содержание народного сознания и народных социально-политических представлений.

Изучение мировоззрения людей прошлого является насущной проблемой историографии, ибо без понимания умственного строя людей прошлого невозможно Лукин П. В. Народные представления о государственной власти в России в XVII веке. М. 2000. правильно объяснить исторические события; перенос на историю мотивов поведения современных людей может исказить реальное положение дел.

Понимание социально-политического мировоззрения русского крестьянства очень важно и потому, что крестьянство со своими архаическими представлениями доминировало в составе населения практически до середины XX века, да и большая часть населения современной России являются горожанами только в первых поколениях и поэтому могут сохранять в пережиточном виде архаические политические представления своих предков. Учитывая, что сознание людей в условиях недостаточно интенсивной модернизации меняется медленно, можно предположить, что выявляемые у русских крестьян первой половины XIX века социальные взгляды можно в какой-то мере перенести и на людей, живших уже в веке двадцатом. Это помогло бы нам лучше понять те катаклизмы и потрясения, которые постигли Россию в последнее столетие, и те социальные процессы, которые происходят в нашей стране теперь.

Целью диссертации являются реконструкция социально-политических представлений русского крестьянства и определение влияния этих представлений на крестьянские волнения в первой половине XIX века.

Задачи исследования:

• Реконструировать основные социально-политические представления и влиятельные сюжеты (мифы) крестьянского сознания, через которые крестьяне воспринимали окружающую их социальную действительность. Данные представления проявлялись в слухах и легендах, а также в высказываниях крестьян во время волнений.

• Проследить отражение системы социально-политических представлений крестьян в социальных действиях, в которые они вовлекались. В первую очередь, пас будет интересовать, каким образом данные представления соотносились с причинами волнений первой половины XIX века и теми целями, которые крестьяне пытались осуществить.

• Исследовать особенности поведения русских крестьян во время волнений и соотнести поведение крестьян с особенностями их мышления и правосознания.

• Проанализировать представления крестьян о царской власти па основе изучения фактов восприятия крестьянами «царской грамоты».

Хронологические рамки диссертации

Данная работа охватывает период с 1796 по 1861 год. Выбор именно таких временных рамок исследования обусловлен несколькими причинами:

- Выбранный временной промежуток вписывается в лрадициоппый историографический канон - «крестьянские волнения» или «крестьянское движение» в «первой половине XIX века».

- С приходом к власти Павла 1 начался новый подъем народных выступлений, после «затишья», вызванного подавлением «Пугачевщины».

- Конечная дата - 1861 год стал завершением исторического периода, после чего коренным образом изменилось правовое положение крестьян и характер их взаимодействия с властями всех уровней и помещиками.

- Данный отрезок времени уникален тем, что это последний исторический период, в котором можно отчетливо вычленить народные представления эпохи феодализма, к тому же он лучше всего обеспечен источниками по сравнению с предшествующим временем. Наконец, более ранние периоды представляют определенные трудности для изучения собственно крестьянского сознания, ибо сильно «загрязнены» крупными движениями типа «Разинщины» или «Пугачевщины», в которых фиксируется участие разных социальных слоев, в силу чего крестьянская составляющая терялась в общем голосе «бунташпой» эпохи.

Территориальные границы исследования

Исследование охватывает территорию европейской России и Приуралья с преобладающим великорусским населением, хотя для иллюстрации использован материал и украинских губерний. Такой выбор границ вызван тем, что на европейской части России волнения были более частыми и разнообразными в своих проявлениях. К тому же в этом регионе фиксируется преобладание владельческих крестьян разных категорий; наконец, изучение крестьянских выступлений в этом регионе лучше обеспечено источниками.

Объект исследования: основные категории сельского населения помещичьи, государственные, удельные крестьяне великорусских губерний.

Предмет исследования: структура социально-политических представлений русского крестьянства, включающая социальный идеал и социальные ожидания русских крестьян, восприятие крестьянами царя, помещиков, чиновников, государства в целом.

Источниковая база диссертации

Следует отметить, что исследуемый период исключительно хорошо обеспечен источниками, по сравнению с предшествующим, в том числе источниками опубликованными.

Среди источников по теме исследования можно выделить гри основные группы:

Первая группа представляет собой документы официального происхождения, весьма разнообразные по составу и содержанию. Среди них: донесения представителей местных органов власти о крестьянских волнениях; рапорты командиров военных подразделений, принимавших участие в подавлении волнений; переписка губернских властей, министерств и ведомств по вопросам подавления крестьянских волнений, а также рапорты губернаторов, освещающие отдельные выступления крестьян. К этой же группе источников относятся ежегодные отчеты III Отделения па высочайшее имя, содержащие не только перечисление событий крестьянских волнений, но и развернутую характеристику настроений крестьянства. К официальным источникам также относятся рапорты жандармских офицеров с мест и агентурные донесения. Особое значение внутри данной группы имеют следственные дела по итогам волнений.

В отдельный блок источников следует выделить законодательные акты, опубликованные в Полном собрании законов Российской империи, касающиеся регламентации положения крестьян различных категорий.

Вторая группа источников - это документы, инициированные самими крестьянами: жалобы крестьян, мирские приговоры с наказами для крестьянских поверенных, переписка поверенных со своими доверителями.

Третья группа источников - воспоминания очевидцев событий.

Обычно отдельно взятое архивное дело содержит в себе несколько разновидностей источников: крестьянскую жалобу или первичный рапорт исправника, переписку между учреждениями по поводу подавления волнения, выписки из следственного дела, проводимого местными или центральными учреждениями и пр.

Значительная часть источников первой и второй группы не вводились в научный оборот и находятся в составе центральных и местных архивов. Нами были использованы дела, содержащиеся в Российском государственном историческом архиве, Государственном архиве Российской Федерации, Российском государственном военно-историческом архиве, Национальном архиве Республики Карелия.

Среди архивных фондов особо следует отметить следующие:

- В Российском государственном историческом архиве - фонд 1286, содержащий дела Департамента полиции исполнительной Министерства внутренних дел. В этом фонде собрано очень много документов по истории крестьянского движения в России в интересующий нас период. В neptiyio очередь это донесения должностных лиц с мест волнений.

- В Государственном архиве Российской федерации - фонд 109, содержащий дела III Отделения. Среди его дел следует отметить всеподданнейшие отчеты, посвященные внутренней ситуации в стране, агентурные донесения о слухах и толках в России, а также дела, посвященные крестьянским волнениям.

- В Российском государственном военно-историческом архиве - фонд 36 (Канцелярия дежурного генерала), фонд 395 (Инспекторский департамент), содержащие отчеты военных, командированных на места волнений.

- В Национальном архиве Республики Карелия - фонд I (Канцелярия олонецкого губернатора), фонд 9 (Олонецкая палата уголовного и гражданского суда), фонд 655 (Олонецкая палата уголовного суда), содержащие дела по крестьянским волнениям в Олонецкой губернии.

Довольно много источников по истории крестьянского движения, относящихся к первой и второй группам, было опубликовано в советское время. В 1960-е годы издавалась многотомная серия «Крестьянское движение в России», где публиковались многочисленные документы по истории крестьянского протеста в России с конца XVIII до начала XX века.2 Кроме того, в советское время было издано еще несколько сборников документов, посвященных, в первую очередь, крестьянским волнениям 1861 года.3

Особое значение имеют публикации отчетов III Отделения, осуществленные с перерывом в 70 лет. Первые отчеты были опубликованы в сборнике документов «Крестьянское движение в 1827-1869 гг.», изданном в 1931 году.^ Другие отчеты (до 1861 года включительно) были опубликованы в журнале «Свободная мысль» в 2002-2003 гг.5

Что касается воспоминаний очевидцев событий, то они публиковались в дореволюционное время па страницах журналов «Древняя и новая Россия», «Русская старина», «Русский архив», «Исторический вестник» и др.

При изучении источников, отражающих столь сложные по своей природе социальные явления, закономерно возникает проблема их достоверности. Документы официального происхождения (как донесения с мест волнений, так и записи народных слухов) - это массовые, содержащие однотипную информацию источники, дающие достаточный материал для изучения интересующего нас явления.

В рамках источника официального происхождения (например, отчетов командированных чиновников или военных с мест событий) можно выделить две важные составляющие.

Первая составляющая - это описание самим чиновником интересующих нас событий «своими словами» и официальная оценка этих событий. Вторая составляющая - это отражение («цитирование») «прямой речи» крестьян, зафиксированной властями во время волнений. Аналогично можно охарактеризовать и источники, содержащие в себе сообщения о народных слухах и легендах. Крестьянское движение в России в 1796-1825 гг. М„ 1961. 1048 е.; Крестьянское движение в России в

1826-1849 гг. М„ 1961. 984 с.; Крестьянское движение в России в 1850-1856 гг. М. 1962. 828 е.; Крестьянское движение в России в 1857-мае 1861 гг. М., 1963.882 е.: Крестьянское движение в России в 1861-1869 гг. М., 1964. 952 с.

1 Бс инснскос восстание 1861 года. Кашь. 1948. 160 е.; Крестьянское движение в 1861 году после отмены крепостного права. М., Л. 1949. 368 е.: Крестьянское движение в Воронежской губернии (1861-1863 гг.). Документы и материалы. Воронеж. 1961. 136 с. ' Крестьянское движение в 1827-1869 гг. М. 1931. Вып. 1. 164 с. Отчеты III Отделения собственной его императорского величества канцелярии н корпуса жандармов // Свободная мысль. 2002. №№ 3-12; 2003. №№ 1-12.

Парадоксально, но больше всего сомнений возникает в отношении источников второй группы, вышедших из среды самих крестьян. Казалось бы, эти источники передают непосредственные желания крестьян, изложенные в прошениях. Однако проблема их истолкования заключается в том, что жалобы писали не сами крестьяне, а их поверенные, которые могли произвольно или непроизвольно внести в эти тексты «пекрестьянское» содержание. Вопроса о практике составления обращений крестьян к властям мы подробно коснемся во второй главе.

Источники третьей группы несут на себе отпечаток личности их создателя. В этом их достоинство, поскольку они могут дать альтернативный взгляд на события, по это и их недостаток. Важнейшая проблема здесь заключается в том, что, даже не желая что-то выдумать, мемуарист спустя много лет может смешивать в одном тексте то, что он видел реально, с тем, что он где-то слышал от других. В этом заключается специфическая черта человеческой памяти.

Значение законодательных актов заключается в том, что они позволяют проследить реакцию правительства на крестьянские волнения, а также реконструировать искажение содержания правительственных распоряжений и законодательства в крестьянском сознании.

Реконструкция исторической реальности, стоящей за источниками, предполагает учет как официального (или авторского - в случае с третьей группой источников) описания и мнения о событиях, так и высказываний крестьян, зафиксированных этими источниками. С другой стороны, информацию, содержащуюся в донесениях с мест волнений, следует помещать в контекст слухов, зафиксированных в это время и сообщений независимых наблюдателей, мемуаристов.

Кроме этого, анализ исторических событий предполагает включение информации, выявленных в источниках, в контекст из общих исходных положений, которые будут рассмотрены нами в первой главе. Это позволит выявить соответствие или несоответствие информации источника теоретическим положениям и общей гипотезе исследования.

Включение данных, выявленных в источниках, в общий контекст позволит решить важную задачу - очистить источники (в первую очередь - донесения о волнениях с мест событий) от напластований официальной терминологии, которая может скрывать истинные намерения крестьян во время волнений.

Историография проблемы

История изучения крестьянских волнений представляет давнюю научную традицию. Еще в конце XIX веке этой проблемой начали заниматься такие исследователи, как В. И. Семевский и И. И. Игнатович.

В. И. Семевский, представитель либерально-народнической школы, считал, что если бы крестьяне не боролись, то крепостное право существовало бы и долее 1861 года - «призрак Пугачевщины вечно стоял в глазах нашего дворянства».6 Историк отмечал, что многие выступления были вызваны тем, что крестьяне считали себя вольными.7 Ученица Семевского, И. И. Игнатович подчеркивала, что «с Пугачевщины до 1861 года не было крупного народного движения, но крепостные пе переставали протестовать против крепостного права. Жажда воли, то есть полного уничтожения крепостного права проявлялась в разных местах и в разное время в слухах и толках».8

В советское время первые работы, посвященные крестьянским выступлениям были написаны еще в 1920-1930-е гг. Среди исследований этого времени следует отметить работы И. И. Игнатович и П. Г. Рындзюпского.9

Начиная с 1950-х гг. крестьянское движение в России стало изучаться широким фронтом. Среди ранних работ этого периода стоит отметить работы К. В. Сивко ва, Я. И. Линкова, Т. Г. Рябкова.10

Среди исследователей крестьянского движения в Карелии следует отметить работы Г. Е. Власьева, Е. П. Еленевского, Р. В. Филиппова, Я. А. Балагурова.11

Однако идеологические условия того времени жестко регламентировали изучение крестьянских волнений. Для теории и методологии исследований советй Семевский В. И. Крестьянский вопрос в России в XVIII и первой половине XIX пека. СПб., 1888. Т. 2. С. 570.

7 Там же. С. 596. Игнатович И. И. Волнения помещичьих креегьян от 1854 до 1863 гг. // Минувшие годы. 1908. Л" 5-6. С. 94. '' Игнатович И. Крестьянское движение на Дону в 1820 г. М. 1937: Рьншганский П. Г. Расслоение крестьянства и классовая борьба в крепостной деревне в 20-е годы XIX века // Исторические записки. М. 1938. Т. 4.

Сивков К. В. Очерки по истории крепостного хозяйства и крестьянского движения в России в первой половине XIX века. М., 1951.; Линков Я. И. Очерки истории крестьянского движения в России в 1825-1861 гг. М. 1952.; Рябков Т. Г. Крестьянское движение в Смоленской губернии в период разложения и кризиса крепостничества. Конец ХУШ-первая половина XX вв. Смоленск, 1957. Власьсв Г. Е. Волнения крестьян в Каргопольском устде в 1842-1844 гг. // ИЗ. 1940. № 7. С. 264-269; Еле-нсвский Е. П. И $ истории крестьянского движения в Карелин в первой трети XIX века // Ученые записки Петрозаводского государственного университета. 1956. Т. 6. Вып. 1. С. 115-125; Филиппов Р. В. Реформы 1861 года в Олонецкой гу бернии. Петрозаводск, 1961; Балагуров Я. А. Приписные крестьяне в ХУ1П-Х1Х вв. Петрозаводск. 1962. ского времени было характерно объективистски-марксистское рассмотрение крестьянских выступлений как проявлений классовой борьбы, с соответствующим объяснением их объективных причин. Эти причины сводились к усилению феодальной эксплуатации, ухудшению положения трудящихся масс.

Вопрос о роли народного мировоззрения и народной психологии в крестьянских волнениях был поставлен еще С. Авалиани.12 Однако серьезное внимание социально-психологическому фактору в социальном протесте стали уделять только в последние десятилетия двадцатого века. Это было связано с тем, что в это время под сомнение был поставлен базовый тезис советской историографии о том, что главной причиной народных волнений на всем их протяжении являлись эксплуатация и ухудшение экономического положения крестьянства.

В 1960-1980 гг. ключевым вопросом при изучении роли психологии в народных движениях был вопрос о том, обладало ли крестьянство сформировавшейся антифеодальной идеологией, или же не обладало таковой, не выходя в своих требованиях за пределы феодальной системы отношений. При этом изучение влияния духовного мира российского крестьянства на волнения шло бок о бок с исследованиями собственно духовной культуры русского парода.

Точка зрения, согласно которой крестьяне не обладали развитой идеологией классовой борьбы, была развернута в 1980-е гг. такими разными исследователями, как Б. Г. Литвак, М. А. Рахматуллин, Б. Н. Миронов.13 Эта точка зрения во многом опирается на результаты исследований психологов, в первую очередь А. Я. Лурия, который доказывал, что носитель дописьменного сознания не обладал развитым понятийным мышлением,14 и в силу этого он не мог разработать социальные концепции. Поэтому русские крестьяне «не имели собственной идеологии как теоретически систематизированного уровня общественного сознания», а значит «не могли осознать, что для утверждения социальной справедливости нужно ликвидировать сами основы феодально-крепостнического строя».15

Авллшши С. Волнения крестьян в царствование императора Александра I. Сергиев Посад. 1912. С. 5-6. " Литвак Б. Г. Крестьянское движение в России в 1774-1904 гг. История и методика изучения источников. М. 1989: Рахматуллин М. Д. Крестьянское движение в великорусских губерниях в 1826-1857 гг.; Миронов Б. Н. Историк и социология. Л. 1984.

11 Лурия А. Р. Психология как историческая наука (к вопросу об исторической природе познавательных процессов) // История и психология. М. 1971. С. 45-55. ь Рахматуллин М. А. Крестьянское движение. С. 212.

Как отмечал Б. Н. Миронов, «с точки зрения современного человека кажется несложным делом представить себе социальную структуру русского общества первой половины XIX века, выделить эксплуататоров - помещиков и эксплуатируемых - крестьян, обнаружить тесную связь между помещиками и царизмом. Крепостному крестьянину это было сделать не под силу - он не обладал необходимыми для подобного заключения абстрактным и обобщающим мышлением»"'.

Б. Г. Литвак и М. А. Рахматуллин обращали особое внимание на то, что социальная программа крестьян ограничивалась требованием перехода в казенное и удельное ведомство. Крестьяне в первой половине XIX века не ставили вопроса о

I 7 полной свободе. При этом Б. Г. Литвак отрицал факт влияния социальных утопий феодальной эпохи па социальную практику крестьянского движения1*, и таким образом сводил к минимуму возможности комплексного анализа «социальной практики» и ментальных форм, не имеющих локализованной во времени исторической привязки.

Между тем изучение природы крестьянского протеста невозможно представить без использования работ таких крупных исследователей духовной культуры русского народа, как А. И. Клибанов и К. В. Чистов, в изучении проблем крестьянского движения. Эти исследователи считали, что русский народ обладал утопическими социальными представлениями, которые оказывали влияние на его отношение к окружающей действительности.

А. И. Клибанов исследовал русскую народную утопию как составную часть крестьянского мировоззрения, в частности, утопические представления о Правде.19

К. В. Чистов, исследуя социально-политические легенды ХУ11-Х1Х вв. отмечал, что «легенды есть форма политической идеологии, политические мифы позднефеодальной эпохи, сплетенные с действительностью, получающие реальное воплощение в лице самозванцев и поднимающегося по их призыву народа»."0 Легенды стимулировали народные движения, играли в них организующую роль.

Однако идеи названных исследователей были восприняты другой группой авторов, придерживавшихся тезиса о том, что крестьяне все-таки обладали разви

16 Миронов Б. Н. Историк и социология. С. 145. Литвак Б. Г. Крестьянское движение. С. 144; Рахматуллин М. А. Крестьянское движение. С. 229.

1Х Литвак Б. Г. Крестьянское движение. С. 157.

19 Клибанов А. И. Народная социальная утопия в России. Период феодализма. М. 1977. ЗЛ6 с.

Чистов К. В. Русские народные социально-утопические легенды ХУН-Х1Х веков. М. 1967. С. 219. той идеологией классовой борьбы. Внутри этой группы следует выделить П. Г. Рындзюпского, который в полемике с Б. Г. Литваком наиболее последовательно выразил основные положения данного подхода.

П. Г. Рындзюнский отмечал, что «в народе сохранялась стойкая антимонархическая позиция, отрицавшая принудительное следование установленным гражданским законам и вмешательство в образ жизни «самовластных» простых лю-21 дей». Крестьянство выражало собственную классовую позицию, которая противостояла классовой позиции дворянства; их противоборство «переходило в идеологическую сферу».22

П. Г. Рындзюнский считал, что социальные желания крестьян далеко выходили за рамки требования перехода в категорию государственных. По его мнению, общественный идеал крестьянства представлял собой «свободное хозяйство на своей земле», что предполагало «получение полной воли и одновременно вполне удовлетворительные условия землепользования».23

Сторонником наличия у крестьян собственной цельной идеологии был и В. А. Федоров. Он писал, что «крестьянская идеология ставила задачу доказать несправедливость и неестественность существования феодальных порядков, законность крестьянского протеста против этих порядков». Однако, отмечал исследователь, «крестьянская идеология, антикрепостническая по своему содержанию, носила в то же время, . религиозную и монархическую оболочку».2"4

Сторонники данной концепции использовали ленинское понятие «наивный монархизм» как характеристику базового, по их мнению, элемента крестьянской идеологии. Как писал В. И. Ленин, «крестьяне требовали отмены крепостного права, ничего не имея против царской власти и веря в царя»,25 они «обвиняли во всех безобразиях, насилиях, произволе и грабеже только обманывающих царя чиновников».26 Такое отношение к царю связывалось с тем, что самодержавие «балапсиро

21 Рындчюнский П. Г. О некоторых спорных вопросах истории крестьянского движения в России. // Вопросы истории. 1987. №8. С. 86.

22 Там же.

21 Там же. С. 82,85.

21 Федоров В. А. К вопросу об идеологии крепостного крестьянства. // Вопросы аграрной истории Центра и Северо-Запада РСФСР. Смоленск, 1972. С. 145 -146.

25 Ленин В. И. Поли. собр. соч. М. 1959. Т. 5. С. 80.

2Г' Там же. Т. 9. С. 217. вало между противоположными интересами, представляя собой, до известной степени, самостоятельную организованную политическую силу».27

Как отмечает В. Д. Федоров, «наивный монархизм - это создание в воображении народа идеального царя и вера в такого царя. Царь утрачивал черты реального человека, простого смертного. По своей природе и по своему положению царь в глазах крестьян представлялся воплощением высшей правды и справедливости, защитником народа, как бы исполнителем «божьей воли».28 «Наивный монархизм обрекал крестьян на пассивное ожидание «чистой воли» от «царя-батюшки». Однако, как пишет П. Г. Рындзюнский, «крестьянский монархизм был классово противоположен монархизму дворянскому».,0

К сторонникам существования крестьянской идеологии и возможности ее реконструкции можно отнести и Н. Н. Покровского. Он считал, что русские крестьяне были носителями «народной политической утопии о добром государе, правящем по «правде» в союзе с «миром».'" Автор обращает внимание на то, что идеология крестьян и их протест приобретали религиозную окраску, и применяет термин «антимонархическая эсхатология». Под этим понимаются народные представления о царе-антихристе, воспринимаемые как исполнение вековых предсказа

32 нии, как непосредственное начало конца света.

Среди советских исследователей особо отметим работы Г. А. Кавтарадзе, посвященные взаимоотношениям крестьянского «мира» и царской власти, которые были написаны несколько десятилетий назад, но оказались очень близкими по своим методологическим основаниям и содержательным наблюдениям тому подходу, который избран нами. Анализируя отношение крестьян к государственной власти, Г. А. Кавтарадзе пришел к выводу, что «Россия должна была представляться крестьянам как какое угодно, но не как политическое целое». «Война для крестьян -не война между народами, а частное дело государя». Царь, по мнению исследователя, имеет некую, только ему принадлежащую, подвластную ему область, в кото Там же. Т. 6. С. 363. i< Федоров В. А. К вопросу об идеологии. С. 146. "'Тамже. С. 148.

1,1 Рындзюнский П. Г. О некоторых спорных вопросах. С. 87.

31 Покровский Н. Н. Сибирские материалы XVH-XV1H веков по «слову и делу государеву» как источник по истории общественного сознания. // Источники по истории общественной мысли и культуры эпохи позднею феодализма. Новосибирск. 1988. С. 22-23. 47.

Он же. Обзор сведений судебно-слсдственных источников о полшичсских взглядах сибирских крестьян конца XVII-ссрсдины XIX века. // Источники по культуре и классовой борьбе феодального периода. Новосибирск, 1982. С. 51. рую «свелось . государство, политические же отношения заменились часгны

33 ми».

В 1990-е гг. вопрос о наличии у крестьян собственной идеологии отошел па второй план, равно как сошло па пет и изучение крестьянского движения. Однако проблема крестьянского мировоззрения продолжала привлекать внимание исследователей. Более того, под влиянием тенденций западной науки возросло внимание к явлениям духовной жизни, особенностям картины мира разных исторических групп, обозначаемым общим термином «ментальность».

В области теории и методологии исследований в постсоветский период произошел переход к антропологическому представлению о волнениях крестьян, пониманию субъективных мотивов поведения крестьянства. Другое дело, что тема крестьянского менталитета и его отражения в явлениях социального протеста не получила развития. Исключение могут составить статья Ю П. Бокарева, а также труд О. Г. Усенко.

10. П. Бокарев в своей статье «Бунт и смирение» критикует советскую историографию классовой борьбы. Он пишет: «Получается, что 70-летпие старания марксистской (да и не только марксистской) историографии объяснить крестьянские выступления в России ухудшением положения крестьян является ничем иным, как притягиванием фактов к теории "за уши"»/4 Автор высказывает главную в своей статье мысль: «Не столько сама действительность управляла крестьянским поведением, сколько ее преломление через особенности крестьянского менталитета».35 Работа О. Г. Усенко представляет собой в большей степени не исследование природы социальных выступлений, а анализ существующей литературы по вопросам психологии народного протеста феодальной эпохи. С другой стороны, автор пытается классифицировать различные формы социального протеста, дать им определение.36

Особо следует отметить фундаментальную работу Б. Н. Миронова по социальной истории, в которой он касается и проблем крестьянского менталитета. Автор отмечает, что менталитет русского крестьянства в имперский период находился

Кавтарадзе Г. А. Крестьянский «мир» и царская власть в сознании помещичьих крестьян (конец XVIII -1861 г.) Рукопись дисс. канд. ист. наук. Л., 1972. С. 154-155.

3' Бокарев Ю. П. Бунт и смирение (крестьянский менталитет и его роль в крестьянских движениях). // Менталитет и аграрное развитие России (Х1Х-ХХ века). N1. 1996. С. 169.

Там же. С. 170.

3" Усенко О. Г. Психология социального протеста в России ХУИ-ХУШ веков. Тверь. 1994. Ч. I. 77 с. в соответствии с идеалами православия и его было бы правильно назвать традиционным православным менталитетом. Накануне отмены крепостного права крестьянство сохраняло предания, обычаи и нравы допетровского времени.17

По существу истолкование волнений крестьян дореформенной эпохи в свете исторической антропологии и истории ментальностей поставило под сомнение сам термин «крестьянское движение», предполагавший наличие в действиях крестьян протестной, антифеодальной составляющей и ставивший волнения крестьян в контекст освободительного движения в России XIX века.

В последние два десятка лет особое внимание исследователей стало привлекать отношение народа к власти. В этой области исследований можно выделить несколько направлений.

Отношение народа к царской власти привлекало к себе внимание семиологов - Б. А. Успенского и В. М. Живова. Они отмечали, что главным моментом, характеризующим отношение народа к царю, является сакрализация царской власти, ее обожествление. Истоки сакрализации царя, по мнению этих исследователей, лежат в политике правительства, начиная с XVIII века, когда в сознание народных масс правящими верхами целенаправленно вбивалась идея о том, что царь - наместник Бога на земле. С другой стороны, сама политическая лексика способствовала тому, что царь обожествлялся народом, ибо сам термин «царь» изначально отсылал к Бо-ГУ-38

Другое объяснение сакрализации монарха дает А. В. Гордон. Он основывает свои выводы не столько на российских исторических реалиях, сколько на материале исследований востоковедов. Он считает, что сакрализация монарха в аграрных обществах восходит к древности и связана с восприятием верховного правителя как посредника между небом и землей, и, в силу этого, гаранта всего мироздания'14.

Вообще специалисты-востоковеды вносят важный вклад в современные исследования народного отношения к власти. Здесь следует выделить исследования петербургских этнографов, в первую очередь В. В. Бочарова. Данное направление анализирует мировоззрение людей прошлого с точки зрения концепции о так пазы

1 Миронов Б. Н. Социальная история России периода империи (ХУШ-начало XX века). СПб. 2003. Т. 2. С. 331. х Живов В. М., Успенский Б. А. Царь и Бог (ссмиотическис аспекты сакрализации монарха в России). // Успенский Б. А. Избранные труды. М., 1996. Т. 1. С. 310. 214. у> Гордон А. В. Крестьянство Востока: исторический субъект, культу рная традиция, социальная общность. М., 1989. С. 50. ваемой «традиционной политической культуре», как об особом феномене сознания,

Л- 40 характерном для людей, живущих в доиндустриальпом, аграрном ооществе.

Другое, этноисторическое, направление, изучающее духовный мир русскою парода, представлено такими исследователями, как М. М. Громыко41 и А. В. Буга-нов.

А. В. Бугаиов пишет: «Вероятно, сразу после закрепощения крестьянства начали возникать и затем неустанно воспроизводиться мечты и слухи об освобождении от неволи. Слухи о воле стимулировали резкое увеличение количества активных крестьянских выступлений».4' Автор считает, что «в основе монархизма как проявления народного сознания лежало, прежде всего, восприятие царя как помазанника Божия. Народ передавал свою волю во власть воли Высшей, которая наделяла властью монарха».43 При этом крестьяне воспринимали царя в характер-пом для себя патерналистском духе, царь оказывается в роли отца-«бапошки»44. В структуре социально-политических представлений крестьян важное место занимало, по мнению автора, православие, которое выполняло функцию признака этнического самоопределения русских.45

Среди работ, посвященных отношению русского народа к государственной власти, отметим труд П. В. Лукина о народных представлениях о власти, основанный на анализе следственных дел о «непригожих речах».46 Анализируя крестьянский монархизм, П. В. Лукин приходит к выводу, что простой народ в России не отделял личность царя от управляемого им государства,47 русские люди часто ото

48 ждествляли понятие «Москва» и персону самодержца.

С другой стороны, в сознании простых людей фигура царя была взаимозаменяема некоторыми другими властными институтами и лицами: «Ситуация была такова: с одной стороны, царь, претендующий на то, чтобы стать в известной мере сакральной ценностью величайшего значения для всех жителей страны; с другой

Бочаров В. В. О культу рно-психологических истоках русского тоталитаризма. // Угол зрения. Отечественные востоковеды о своей стране. М., 1992. С. 184. Громыко М. М. Традиционные формы поведения и формы общения русских крестьян XIX в. М. 1986. 278 с.

12 Громыко М. М., Буганов А. В. О воззрениях русского народа. М. 2000. С. 429-431. Там же. С. 439.

11 Громыко М. М. Буганов А. В. О воззрениях русского народа . С. 442. ь Громыко М. М. Буганов А. В. О воззрениях. С. 504.

Лукин П. В. Народные представления о государственной власти в России XVII века. М. 2000. 294 с. 1 Л\кин 11. В. Народные представления. С. 28. w Там же. С. 29. существование на практике большого числа «государей», от которых зачастую жизнь простого человека зависела больше, чем от московского». «В роли своеобразного «заменителя» великого государя для крестьян и холопов часто выступал их помещик, он мог быть больше царя».49

Исследователь подчеркивает, что одним из главных аспектов народного отношения к царю был сграх: «Царя прежде всего боялись. Это отношение могло переноситься и на "квазигосударя"». В роли «заменителя» царя мог выступить и монастырь (для монастырских крестьян), и представители государственной власти -воеводы, «и вообще любой могущественный человек, от доброй воли которого зависело то или иное важное дело»50.

Среди современных исследований, посвященных проблеме отношения парода к власти, отметим диссертации Г. В. Лобачевой и А. В. Теленкова.

Г. В. Лобачева отмечает, что «присущее любому народу стремление структурировать представление об окружающем мире, локализовать источник добра и воплотить его в образ покровителя, в конкретных исторических условиях способствовало кристаллизации монархического идеала. Царь как символ порядка, посредник между сообществом и внешним миром является неотъемлемой частью картины мира россиян».51 Исследование этого автора показало, что «образ верховной власти отложился в социальной памяти, был освоен патриархальным мифологизированным сознанием, стал одним из стержневых в культурной традиции».52

А. В. Теленков считает, что в сознании русских крестьян даже во второй половине XIX в. «без всяких сомнений отсутствует идея государства». Термин «государство», пишет исследователь, обозначает не столько систему власти, сколько, вообще, какое-либо место, вовсе не обязательно целую страну, - это может быть территория куда болег мелкого порядка, а то и просто волость, крестьянский удел. Лукин П. В. Народные представления. С. 73-77.

Там же.

51 Лобачева Г. В. Монархическая идея в массовом сознании россиян (1881-1917 гг.) Дисс. докт. ист. наук. Саратов, 1999. С. С. 340. Там же.

Теленков А. В. Национальное самосознание русских во второй половине XIX - начале XX века (по материалам Среднего Урала). Дисс. канд. ист. наук. Пермь, 2003. С. 99-100.

Среди направлений, изучающих мировоззрение и социальное поведение народных масс, следует выделить уральскую школу историков, представленную такими исследователями, как Н. А. Миненко, И. В. Побережников, О. С. Поршпева.

Как отмечает Н. А. Миненко, «вера хлебопашцев в «государя» имела давнюю традицию, была неразрывно связана с их верой в Бога, любовыо к Отечеству, к отцу и матери, и, чтобы существенно поколебать ее, требовалось серьезно «поработать» над разрушением духовных основ деревенской жизни».34 С другой стороны, у «человеколюбивого» монарха были достойные помощники, например, великий князь Константин Николаевич (в период реформы 1861 года), образ которого сливался с образом «царя-освободителя». В то же время в местных чиновниках «крестьяне никак не усматривали верных слуг царя и закона».33

И. В. Побережников обратил внимание па роль слухов в народном протесте. Он отмечает, что «слухи являются неотъемлемым элементом в структуре неформальной коммуникации любого общества, дополняя формальные (официальные) коммуникации неформальной сетью «доверительных сообщений. существенная черта слухов - неофициальный источник их распространения».36

Автор подчеркивает, что в ХУШ-Х1Х веках слухи зачастую сопутствовали социальным конфликтам. Но это не означает, по его мнению, что слухи являются основной причиной этих конфликтов. И. В. Побережников допускает, что волнения приписных крестьян в 1750-1760-е гг., государственных крестьян в 1840-е гг. объясняются ухудшением их положения, ростом эксплуатации.57

Тем не менее, как считает Побережников, роль слухов в конфликтах не следует недооценивать. Они играли роль привходящего фактора, повода конфликта, провоцирующего или стимулирующего неповиновение. Кроме того, слухи давали лозунг протесту, объединяли его участников, определяли линию социального поведения в конфликте.58

Исследования О. С. Поршневой посвящены более позднему историческому периоду, однако ее выводы об архаической составляющей сознания крестьян начам Миненко Н. А. «Великий князь» Данило Петров сын Тяжелков: феномен самозванства и социальная психология уральского крестьянства в начале реализации реформы 1861 года. //Социально-политические институты провинциальной России (XVI- начало XX веков). Челябинск. 1993. С. Ш. " Там же. С. 102. л Побережников И. В. Слухи в социальной истории: типология и функции (по материалам восточных регионов России ХУШ-Х1Х вв.). Екатеринбург. 1995. С. 3. 5 Побережников И. В. Слухи в социальной истории. С. 47. ™ Там же. С. 47. ла XX пека, можно с полным основанием применить в отношении крестьян первой половины XIX века. Исследовательница отмечает, что в начале XX века русские крестьяне «по-прежнему оставались далекими от традиций и достижений письменной культуры, рационального мышления», несмотря на десятилетия просветительской работы в деревне.54 Несмотря на присущий крестьянам хозяйственный и со-циалыю-бытовой рационализм и прагматизм, «восприятие событий, причины которых оставались за пределами их умственного горизонта, на протяжении веков у

60 них определялись действиями традиционных ментальных установок».

Магическую сторону в восприятии власти исследует Е. Б. Смилянская. Она подчеркивает, что категория власти как важнейшая категория социально-политического сознания занимает одно из ведущих мест в собраниях магических текстов и магических практиках средневековья и Нового времени/'1 Автор на основе анализа текстов заговоров отмечает, что «модель взаимоотношений власти и подвластных, представленную в архаической форме заговорного текста, нельзя не принимать во внимание при анализе архетипических представлений о реализации функций власти». Что касается реализации функций власти, то они, «включая судебную функцию, имели для субъектов магического ритуала с древности и до Нового вреи 62 мени полумистическии, закрытый характер».

По мнению Е. Б. Смилянской, «глубинные пласты традиционной народной культуры и «народное православие» сохраняли (вплоть до начала XX века) более или менее выраженный «средневековый» и даже архаический субстрат».63

Немаловажное значение в деле исследования мировоззрения крестьянства имеют работы медиевистов (в первую очередь, А. 51. Гуревича), изучающих мен-тальность человека западноевропейского средневековья.64 Несмотря на то, что данное направление заявило о себе еще в советское время, его достижения по разным причинам не были использованы историками, изучающими социальные выступле-ня русского крестьянства.

Поршнева О. С. Социальное поведение российского крестьянства в годы первой мировой войны (1914-•евраль 1917 гг.). // Социальная история. 2000. М. 2000. С. 78. Там же. С. 60.

Смилянская Е. Б. Волшсбнгки. Богохульники. Еретики. М. 2003. с. 142. Смилянская Е. Б. Волшебники. С. 143. Там же. С. 330.

Гурсвич А. Я. Категории средневековой культуры. М. 1972.

Из зарубежных исследований, специально посвященных интересующим нас проблемам в истории крестьянских волнений и крестьянского мировоззрения, отметим работы Майкла Чернявского, Дениэла Филда и Джефри Брукса.

В своем исследовании, посвященном отношению народа к царской власти, М. Чернявский отмечает, что Богоподобный Царь и «Святая Русь» были христианскими мифами не только по терминологии, но и по содержанию.63 В то же время российская действительность была слишком «пе-святой» для создания «святейших мифов». Чем сильнее была власть правительства, тем сильнее был миф, который

06 оправдывал покорность ему.

Среди народных масс миф о «Святой Руси» сохранял свой антигосударственный привкус и продолжал существовать как скорее неясный образ собственной идентичности и обещания того будущего, которое подразумевал сам этот эпитет («Святая Русь»).67

Другой американский историк, Д. Филд, анализирует восстания в Бездне и Чигирине в 1861 г. Он отмечает, что вера в царя и миф о царе поддерживали терпение и покорность в народных массах, делали важный вклад в обеспечение стабильности правящего режима.68 Крестьяне выражали свою веру в царя в тех формах, которые соответствовали их интересам. Однако миф о царе был полезен для крестьян в их конфликте с властями, использовался как средство социальной мобилизации. Крестьянские лидеры использовали мифы для того, чтобы поднять на борьбу крестьян и объединить их.69

Говоря о наивном монархизме, Д. Филд пишет, что «наивность» была своеобразной защитой в конфронтации с властями. Миф о царе обеспечивал крестьянам готовое и приемлемое оправдание неповиновения.70 В связи с этим Д. Филд замечает, что очень трудно установить грань между искренностью и лицемерием в дей

- 71 ствиях крестьян во время восстании.

Д. Брукс исследовал развитие грамотности и народной литературы в России уже в пореформенный период. Он пишет, что мы мало знаем о народном попимаr'5 Chcmiavsky M. Tsar and people: studies in Russian myths. N. Y„ 1969. P. 228.

Ibid. P. 229. fr Ibid. P. 229-230. w Field D. Rebels in (he name of lhe Tsar. Boston. 1989. P. 209. ю Field D. Op. cil. P. 209.

Ibid. P. 210.

71 Ibid. P. 214. иии того, что означало быть русским в царской России, но ранние лубочные истории показывают, что православная церковь и царь были самыми главными символами принадлежности к русскому народу в течение большей части XIX в.72. Развитие коммуникаций способствовало пониманию пародом тех географических и политических условий, в которых они жили. В конце XIX в. уже недостаточно было знать название своей и соседней деревни, ближайшего рыночного города.71 Однако крестьяне продолжали идентифицировать себя с семьей, деревней, царем, церковью, а не по национальному признаку.7"4

В целом историография проблемы характеризуется наличием сформировавшихся подходов к изучению мировоззрения крестьян в целом, и крестьянских социально-политических представлений в частности. Однако собственно социальным выступлениям крестьян, формам и проявлениям «народного протеста» в России в интересующий нас период, а также характеру отражения в этих выступлениях народного мировоззрения современная историографии почти не уделяет внимания.

Теоретическая основа исследования

В своем исследовании мы исходим из того, что в основе крестьянского сознания лежат некоторые архаические образы и сюжеты, или мифы, которые опосредуют восприятие крестьянами окружающей их действительности.

В науке они называются по-разному. К. Г. Юнг называл их архетипами коллективного бессознательного. Сам Юнг понимал под ними некие структурные схемы, структурные предпосылки образов (существующих в сфере коллективно-бессознательного и, возможно, биологически наследуемых), как концентрированное выражение «психической энергии».

Избегая «психоаналитической» трактовки с ее специфической терминологией, отметим только, что в основе сознании человека действительно должны лежать некие базовые представления, которые влияют на всю его духовную и социальную жизнь. При этом они относятся не только к взаимоотношениям бессознательного и

12 Brooks J. Wlicn Russin Iciirncd to read. Princeton. 1985. P. 214. 73 Ibid. P. 214.

71 Ibid. P. 215. сознательного начал в структуре личности, как считал Юнг, но и к взаимоотношениям внутреннего мира человека и окружающей его среды.75

В основе представления человека о мире лежат несколько базовых мифологических сюжетов. Первый из них - это повествование о творении мира. При этом, как пишет Е.М. Мелетинский, «пафос мифа довольно рано начинает сводиться к космизации первичного хаоса, к борьбе и победе космоса над хаосом». Другим важным мифом является миф эсхатологический, он выступает как миф творения, только наизнанку.76

Для мифологического сознания мир - это арена борьбы добрых и злых сил, победа добра над злом и означает победу хаоса над космосом и возникновение нового мира. Как отмечает К. Г. Юнг в начале XX в., «мы, конечно, бессознательно живем в некоем мире оборотней, демонов, колдунов и т. д., ибо это вещи, которые наполняли все прежние времена мощнейшими аффектами. Таким же образом мы

77 причастны миру богов и чертей, святых и грешников». Однако в современном мире образы «злых» и «добрых» сил влияют на содержание коллективной психики, а пе индивидуальной. Другое дело, что «у наивных людей, естественно, эти вещи никак не отделялись от индивидуального сознания, потому что везде эти боги, демоны и т. д. понимались не как духовные проекции и тем самым содержания бессознательного, но как само собой разумеющиеся реальности».78

Иначе говоря, мир для простого человека был населен демонами реально. Лишь в эпоху Просвещения «обнаружили, что боги все же пе существуют в действительности, а являются проекциями. Тем самым с ними было покончено. Однако не было покончено с соответствующей им психической функцией, напротив, она ушла в сферу бессознательного». Это бессознательное могло оказывать на сознание человека мощное влияние своими архаическими коллективными представлениями, и это проявлялось в насилиях и войнах, массовом убийстве людей, а также «при любви и ее страстях».79

Юнг отмечал, что старые архетипические сюжеты в определенной ситуации начинают проецироваться на сознание современного человека, из чего возникают

75 Мелетинский Е. М. О литературных архетипах. М., 1994. С. 7. 7'Там же. С. 7, 13.

7 Юнг К. Г. О психологии бессознательного // Психология бессознательного. М. 1998. С. 98.

Юнг К. К. О психологии. С. 98. 9 Там же. такие современные мифологические образования, как фантастические слухи, но

НО дозрения и предрассудки.

Все это Юнг говорит о европейском человеке современного типа, жившем в индустриальную эпоху. Русские крестьяне первой половины XIX в. были ближе к «наивным людям», нежели к современным, поэтому можно считать, что отмеченные выше черты были составной частью их сознания. Архаическое представление о борьбе добра и зла, культурно усиленное и дополненное христианской традицией, должно было составлять одно из базовых представлений русских крестьян.

С другой стороны, миф есть не только набор первичных сюжетов, содержащихся в глубинных пластах человеческого сознания. Миф управляет миром. А. (I). Лосев пишет: «Надо вообразить, что мир, в котором мы живем и существуют все вещи, есть мир мифический, что вообще на свете только и существуют мифы».81 При этом миф не есть выдумка для носителя мифологического сознания. «Когда грек в эпоху расцвета религии и мифа говорил о своих многочисленных Зевсах или Аполлонах; когда некоторые племена имеют обычай надевать па себя ожерелье из зубов крокодила для избежания опасности утонуть при переплытии больших рек; когда религиозный фанатизм доходит до самосожжения, - то весьма невежественно было бы утверждать, что действующие тут мифические возбудители есть не больше как выдумка, чистый вымысел для данных мифических субъектов».82 «Миф есть подлинная и максимально конкретная реальность».

Нужно учитывать, что между человеком и миром находится миф как совокупность сюжетов и образов, знаков, символов и значений, неких «шаблонов», которые составляют то «решето», через которое просеивается идущая извне информация. При этом формируется образ мира, который отождествляется с самой природной реальностью, подменяет в сознании человека то, что существует независимо от него, объективно.84

Как отмечает Р. Барт, «миф возникает как убивание историчности в вещах, вещи в нем утрачивают память о том, как они были созданы».85 «Миф - это дспо-литизированное слово», где «политика» понимается как «совокупность чсловсчсх" Юнг К. Г. О психологии бессознательного., С. 100-101. Х| Лосев А. Ф. Диалектика мифа. М., 2001. С. 35. 8: Лосев А. Ф. Диалектика мифа. С. 36.

Там же. С. 37.

Юрганов А. Л. Категории русской средневековой культуры. М., 1998. С. 5. х' Барт Р. Миф сегодня // Мифологии. М. 2000. С. 269. ских отношений в их реально-социальной структурности, в их продуктивной силе воздействия на мир».8Г' Иначе говоря, миф закрывает объективную реальность.

Происходит это потому, что «мир поступает в область языка как диалектическое соотношение действий и поступков людей - на выходе же из мифа он предстает как гармоническая картина сущностей. Функция мифа - удалять рсаль

87 ность». Политическая, объективная реальность «вычищена, отделена от пас векооо выми напластованиями метаязыка».

Язык создает мир, в котором живет человек, поскольку язык есть орган существовании мысли, «между двумя мыслительными способностями пет другого посредника, кроме языка».8; Признавая роль языка в мышлении, мы, однако, не стали бы абсолютизировать значение языка. Даже если признать, что мышление осуществляется через язык, то все равно роль языка не стоит преувеличивать именно применительно к архаическому мышлению, ибо «мифическое сознание есть меньше всего интеллектуальное и мыслительно-идеальное сознание».

Миф не есть объект, он есть часть субъекта, он априорен, о его существовании субъект может не догадываться, ибо он есть часть самого «Я». «Миф не есть догмат потому, что последний есть всегда уже определенного рода рефлексия над религиозным опытом и, может быть, религиозным мифом». «Миф же ни в коем смысле не есть какая-нибудь рефлексия. Он всегда некая явленность, непосредственная и наивная действительность, видимая и осязаемая изваянность жизни».91 Для мифологического сознания «миф есть наивысшая по своей конкретности, максимально интенсивная и в величайшей мере напряженная реальность».92

Конечно, миф выражен в слове, однако слово несет в себе большую долю осознанности, нежели чувства и образы. Иначе говоря, в мифе, помимо слов, можно предположить наличие и допонятийных, до-словесных ощущений и образов («интуиций»), которые лежат в основе последующего многообразия слов, вещей. л Там же. С. 270.

87 Там же. С. 269-270. Там же. С. 271.

Гумбольдт В. О двойственном числе. // Гумбольдт В. Язык и философия культуры. М. 1985. С. 399.

Лосев А. Ф. Диалектика мифа. С. 38.

91 Там же. С. 128-129.

Там же. С. 36. явлений, поведения человека в мире. Как пишет Лосев, миф есть «до-рефлексивпо-инстинктивный, интуитивно понимаемый умно-энергийный лик».91

Исследуя социальные группы прошлого и их сознание, нужно понимать, что люди прошлого живут совершенно в другой мифологогической и языковой реальности. Само восприятие окружающей реальности в минувшие исторические эпохи довольно серьезно отличалось от современного восприятия. Известно, что народы, находившиеся на первобытной стадии развития, или на стадии разложения этого строя, совсем по иному по сравнению с «научным» мышлением современности классифицировали явления окружающей действительности94.

Люди прошлого иначе воспринимали окружающую их реальность, классифицировали и группировали предметы и явления окружающего мира, нежели это делаем мы. Их сознание существенно отличается от современного рационального сознания иным способом расчленения и организации действительности93.

С другой стороны, нужно учитывать, что язык «верхов» и язык «низов» сильно отличался друг от друга. Феодальная терминология, выработанная «верхами», могла совершенно по-своему восприниматься простым народом. В данном случае «мы имеем дело с разными способами моделирования социальной действительности, поскольку господа и подданные, если не всегда говорили на разных языках, то пользовались совершенно несоизмеримыми возможностями фиксации своих взглядов и мыслей»96.

Идеология феодального (да и всякого другого) государства основана на четкой социальной стратификации, отношения в рамках ее были выражены в понятиях, с помощью которых можно было отделить один уровень отношений от другого. Однако мышление крестьян не было выражено в понятиях. Наиболее отчетливо это проявлялось в средневековой Европе, где латинский язык (язык богослужения, судопроизводства, литературы) и язык народный - «две различные системы мышления: одна тяготеет к научной и логически непротиворечивой интерпретации дейст

93 Там же. С. 96-97. м Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. М., 1972. С. 72. ys Гу ревич А. Я. Социальная психология и история // Источниковедение: Теоретические и методологические проблемы. М„ 1969. С. 398.

Гуревич А. Я. Язык исторического источника и социальная действительность: средневековый билингвизм. //Труды по знаковым системам. Тарту. 1975. Вып. 7. С. 108. вительности, переводимой ею в строгие понятия, тогда как другая ориентирована скорее на образное восприятие конкретных явлений»97.

Конечно, русский язык «верхов» и русский язык «низов» в XVIII - XIX вв. находятся ближе друг к другу, чем латынь и народные языки раннего средневековья, однако они все равно должны были существенно отличаться друг от друга. Связано это с допонятийностью крестьянского мышления. Исследования психологов показали, что на ранних этапах исторического развития сознания человека, па уровне архаического мышления, за словами стояли не абстрактные понятия, а конкретные образы.48

Главной особенностью типа мышления, который можно назвать «традиционным», является то, что носитель такого мышления не способен выделять понятия па основе общих существенных признаков. Мышление такого человека отличается конкретностью и образностью и за пределы практического опыта не выходит. Этим

9<) оно отличается от современного типа мышления .

Кроме этого, «традиционное» сознание отличается неразвитостью логического мышления, не способно выстраивать силлогизмы. Человек традиционной культуры не чувствителен к логическим противоречиям, затрудняется в решении силлогизма потому, что посылки его воспринимаются им как частные положения, не образующие единую логическую систему100.

В результате не удивительно, что картина мира такого человека не представляла собой единой непротиворечивой системы, какая отличает рациональное мышление. В результате картина мира, формируемая в «традиционном сознании», в отличие от научной картины мира, характеризуется противоречиями и отсутствием системности. Каждое отдельное положение картины мира воспринималось этим сознанием изолированно, имело ценность само по себе и соответствовало той или иной группе известных или вымышленных фактов, при этом согласованность, соответствие отдельных идей и фактов друг другу носителя такого сознания мало беспокоило101.

9" Там же. С. 98.

9!< Выготский Л. С. Проблемы развития психики. // Собрание сочинений. М. 1983. Т. 3. С. 255-256.

99 Лурия А. Р. Психология как историческая наука. // История и психология. М. 1971. С. 49. Там же. С. 55. Миронов Б. Н. Историк и социология. Л., 1984. С. 143-144.

Носители «традиционного» сознания классифицировали факты и явления окружающего мира по совершенно иным, «ненаучным», критериям, в результате в одну категорию могли объединяться несоединимые с точки зрения современного сознания вещи. Это проявлялось в различных сторонах жизни людей прошлого, что мы увидим в изложенных ниже примерах из правовой и религиозной практики.

Мы исходим из того, что русские крестьяне вплоть до начала XX века был носителями «традиционного» сознания, т. е. сознания средневекового типа, к которому указанные особенности мышления и относятся.102 Поэтому не удивительно, что восприятие ими действительности отличалось, во-первых, от современного, и, во-вторых, от восприятия той же действительности представителями современного им господствующего класса, свидетелями чего мы станем.

Особенности занятий и мышления крестьян формировали у них собственный, особую мифологию, присущие этому мифу неизменные образы, определенные понятия для их выражения, собственное понимание строения мира и отношений в нем.

Вопрос о том, как русское крестьянство представляло себе окружающую социально-политическую реальность, на наш взгляд, является недостаточно изученным. Исследователи крестьянского сознания обращали внимание на восприятие крестьянами отдельных сторон социальной реальности. В первую очередь, их интересовала проблема восприятия крестьянами царя и царской власти, местных властей и помещиков. Однако вопрос о том, как крестьяне воспринимали социально-политическую структуру современного им государства в целом, не имеет пока однозначного ответа. Нас интересует социально-политический миф русского крестьянства, то есть тот набор сюжетов, с помощью которых крестьяне «объясняли» социальную реальность.

Русские крестьяне первой половины XIX в. относились к особому типу политической культуры, который называют «традиционной политической культурой» (далее ТПК). Известно, что ТПК определяет процессы социальной регуляции на докапиталистической стадии развития общества103.

Там же. С. 139-140. Поршнева О. С. Социальное поведение ру сского крестьянства в годы Первой мировой войны. С. 65.

1 Бочаров В. В. О культурно-психологических истоках русского тоталитаризма. // Угол '¡рения. Отечественные востоковеды о своей стране. М. 1992. С. 184.

В ТПК представление о власти основано на специфическом восприятии окружающего мира посредством установления ассоциативных связей между людьми и вещами, на базе фиксации их в одной и той же ситуации. Такое восприятие определило появление в культуре представления о магической силе, которая «свободно» перетекает между людьми и вещами104.

Такое мировоззрение воспринимает окружающую действительность с помощью конкретных представлений и образов, а не посредством логических конструкций, сформулированных в понятиях и категориях языка103.

Архаическое мировоззрение формирует в рамках ТПК представления об иррациональной сущности власти как психологической (магической) силе, посредством которой можно осуществлять влияние на явления и предметы окружающей действительности. В рамках ТПК лидеру было подвластно все, его власть была тотальна. Лидеры наделялись сверхъестественными возможностями106.

В системе ТПК власть - не отвлеченный принцип, а внутреннее, присущее конкретному индивиду и его генетическому роду свойство, обусловленное его магическим потенциалом, который может наследоваться кровными родственникам. Поэтому именно с определенным индивидом ТПК связывала организацию и порядок жизнеустройства, которым противостояли анархия и хаос. В силу этого с властью (властвующей персоной) ТПК увязывает явления природы, стихийные бедствия. Устанавливается причинно-следственная связь между властвующей персоной и процессами в окружающем мире107.

Отметим, что власть в традиционном понимании - это отнюдь не совокупность властных и юридических институтов, объединенных в единую систему.

Власть в понимании русских крестьян персонифицирована. «Власть» - это «вла

108 стители», «власти предержащие» , а не бюрократическая система. Для крестьян власть не есть совокупность уровней, взаимодействующих между собой на основе закона. Разделения властей ТПК не знает.

При изучении сознания людей прошлого возникает серьезная проблема, поднятая Л. М. Баткиным, который в свое время выразил сомнения по поводу ис Там же. С. 186. Грачев;» В. Н. Традиционное мировоззрение охотников Таймыра. Л. 1983. С. 53. 1111 Выготский Л. С. Проблемы развития психики. С. 256. '"л Бочаров В. В. О культурно - психологических истоках. С. 191. 11,7 Там же. С. 193-197.

Суздальцева В. Н. Образ власти в пословицах и поговорках русского народа (когнитивно-ссмантичсский аспект) // Журналистика и культура русской речи. 2005. №3. С. 31. пользуемой А. Я. Гуревичем в исследовании европейского средневековья схемы, предполагавшей использование категорий как главных инструментов «измерения» средневекового сознания. Баткин считал, что такие категории, как «время» или «пространство» - слишком «модернизированы», это не категории исторического

109 времени , по крайней мере, их применение в культуре определенных исторических и социальных групп в прошлом отличалось от современного.

Мы понимаем условность использования понятий «социально-политические взгляды», «правовые представления» и т. п. по отношению к русским крестьянам первой половины XIX в., однако без них не обойтись. Они нужны, чтобы при конкретном изучении увидеть разницу между современными научными понятиями и реальными представлениями дореформенного крестьянства.

Предваряя первую главу, отметим, что важной особенностью и мифов, и более поздних сказок является смена одного «бытийного» состояния па другое. Хаос меняется на космос (или, наоборот - на какое-то время), совершается переход из детского состояния во взрослое в ритуале инициации, происходит радикальная перемена социального статуса в сказке, этому постоянному превращению соответствуют календарные праздники воскрешения природы, свадебные обряды и т. п.

Иначе говоря, ключевым эпизодом мифа является наличие некоего рубежа, который разделяет на «до» и «после» бытие в целом, а также различные сцепы из сакральной и повседневной (если конечно их можно разделить) жизни носителей мифологического сознания.

По нашему мнению, можно допустить в качестве гипотезы наличие в сознании крестьян первой половины XIX в. базового образа «рубежа», который лежит в основе последующих ведущих архетипических сюжетов в мифе. «Рубеж» - это самый дематериализованный, и одновременно самый не-абстрактный (поскольку выражен во множестве практических ритуалов) феномен человеческого сознания, он пределен в своей бестелесности, по становится виден только тогда, когда происходит смена одного на другое или выявляется оппозиция одного другому, будь то оппозиция старого и нового, или оппозиция «мы» - «они». Архаическое общество вообще есть общество рубежа, это общество, которое выстраивает границы, разде

1119 Баткин Л. М. О том, как А. Я. Гурсвич возделывал свой аллод. // Одиссей. Человек в истории. М. 1994. С. 8. ляющие «своих» и «чужих». Попятно, что в таких условиях осознания целостности мира возникнуть не может.

Это ощущеиие рубежа (назовем его архетип «рубежа») является «вещыо в себе» как одно из первичных представлений, по проецируется на более конкретные представления в разных областях человеческой деятельности. Оно существует независимо от народных эсхатологических представлений, но неизбежно подкрепляется и усиливается ими. Ожидание наступления «рубежа» проявляется и в социальных представлениях русского крестьянства рассматриваемого времени.

Методологическая основа исследования

Автором были использованы основные методы исторического исследования: генетический, сравнительный, системный, типологический, структурно-функциональный.

Автор исходил из того, что историческое прошлое - это уникальный феномен, на который нельзя переносить логику современности. Частью этого прошлого является мировоззрение людей, которое оказывало влияние на восприятие ими тех или иных событий в окружающем мире, и на поведение в этом мире. Взгляды людей прошлого можно выявить через их высказывания и действия, зафиксированные в источниках.

При исследовании автор намерен построить теоретическую модель восприятия крестьянами социально-политической действительности и интерпретировать посредством ее крестьянские волнения первой половины XIX в.

Научная повита исследования:

- Впервые социально-политические взгляды русских крестьян дореформенной эпохи детально разбираются в контексте религиозного мировоззрения крестьянства, что позволяет лучше понять внутренние механизмы функционирования па-родных представлений о власти.

- Реконструированы некоторые типичные сюжеты в структуре крестьянских социально-политических представлений, в основе которых лежат представления архаического и религиозного происхождения.

- Фактическое содержание действий крестьян во время выступлений соотнесено с реконструированными представлениями крестьян о власти, выступления крестьян рассматриваются как реализация на практике типичных сюжетов народной мифологии власти.

Основные положения, выносимые на защиту:

Социально-политические представления русского крестьянства в первой половине XIX в. были проекцией представлений религиозных (в первую очередь -эсхатологических). В сознании крестьян окружающая их социально-политическая реальность представлялась как арена борьбы сил добра, которые олицетворял царь, и сил зла, которые выражали «господа».

В основании крестьянских социально-политических представлений находился так называемый «сценарий воли», предполагавший ожидание близкого социального переворота, победы сил добра над силами зла, гибели «господ», наступления идеального мира.

Главным действующим лицом, согласно «сценарию воли», был русский царь, который и осуществлял социальный переворот в борьбе с мешающими ему «господами». Крестьяне, согласно, «сценарию воли», должны были оказывать царю помощь в этой борьбе.

Крестьянские волнения первой половины XIX в., независимо от локальных условий и принадлежности крестьян, разворачивались как реализация «сценария воли»; собственно волнения начинались вследствие убежденности крестьян в том, что «воля» уже наступила. Выступления крестьян рассматривались ими самими как помощь царю в реализации «сценария воли».

Слухи о «воле», состояние войны, смена царствований, неурожаи, пожары и стихийные бедствия обостряли крестьянские ожидания «воли».

Антиповедение» крестьян во время волнений определялось как «сценарием воли», так и специфическим правосознанием русского крестьянства, для которого ликвидация официальных статусных структур (согласно «сценарию воли») означала и отказ от выражаемых этими структурами правил и норм поведения.

Русские крестьяне первой половины XIX в. были носителями традиционной политической культуры. Они воспринимали русского царя как источник магической силы, которой он делился с подданными через передачу сакральных символов. «Воля», согласно этому представлению, передавалась пароду также через эли символы.

Крестьянские волнения в дореформенной деревне не были прямо связаны с эксплуатацией и ухудшением материального положения народных масс.

Апробация результатов исследования

Положения и выводы диссертационного исследования отражены в публикациях автора, а также в его выступлениях на межведомственной научно-практической конференции «Актуальные вопросы истории, полигики и права» (Петрозаводск, 25-26 апреля 2006 г.), IV научной интернет-конференции «История города и села: теория и исследовательские практики (Ставрополь, 10 ноября 2006 г.), Зимней школе «Образы права и правовые культуры в мировой истории» (СПб. Институт российской истории РАН, 9-10 декабря 2005 г.), аспирантском семинаре. Диссертация обсуждена на заседании кафедры архивоведения и специальных исторических дисциплин Петрозаводского государственного университета.

Структура диссертации:

Исследование состоит из введения, четырех глав, заключения и списка источников и литературы.

Структура работы подчинена логике исследования. Во введении обоснована актуальность темы диссертации, аргументирована научная новизна, цель и задачи исследования, раскрыты его теоретические и методологические основы. В первой главе автор реконструирует базовую модель восприятия крестьянами социально-политической действительности, анализируя религиозные представления русских крестьян. В остальных главах рассматривается реализация этой модели в крестьянских волнениях в России первой половины XIX века. В заключении подводятся итоги диссертационного исследования.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Крестьянские волнения первой половины XIX века в контексте социально-политических и религиозных представлений русского крестьянства"

Заключение

Наше исследование показало, что социально-политические представления русского крестьянства первой половины XIX в. содержали в себе значительный пласт, состоящий из элементов архаического и религиозного происхождения, которые тесно переплетались между собой. Крестьянские представления о власти имели мало общего с реальной картиной вещей, являлись в значительной своей части мифом, иллюзией. Сказка о «добром царе» подменяла собой объективно существующую реальность.

Одной из базовых социально-политических идей русского крестьянства было представление о конце одного, «злого» социального времени и начале другого, справедливого. Согласно крестьянским воззрениям, осуществить разрушение старого мира и создать новый должен русский царь. По нашему мнению, это представление было проекцией на социальную реальность базового сюжета - сюжета христианского, повествующего о конце времени.

Крестьянские волнения, активизировавшиеся в дореформенный период, были следствием воздействия мифа, с которым крестьяне жили. Они жили в постоянном ожидании конца «этого мира», и возникновения нового. Волнения крестьян были следствием их убежденности в том, что новый мир уже наступает, и стремления помочь царю этот мир построить. Свою помощь крестьяне видели в борьбе с «господами», «злой силой», время которой уже прошло.

Убежденные в том, что «воля» (новый мир) наступает, крестьяне начинали ритуальным путем «помогать» ей, не только борясь с «господами», но и моделируя через «антиповедение» хаос, посредством которого они пришли бы к новому космосу. В этом «антиповедении» проявляются архаические черты крестьянского сознания, восходящие, видимо, к древним обрядам перехода.

Уникальной особенностью крестьянского сознания, которая отчетливо проявилась при изучении социально-политических представлений крестьян, является сочетание христианской по своей природе модели социального переустройства, которая проявилась в народных настроениях, с архаической моделью «антиповеде-пия», которая проявлялась не столько в словах, сколько в конкретных действиях крестьян во время волнений.

Иллюзорный характер властного пространства в сознании крестьян выражался в том, что власть для них представляла собой не совокупность институтов власти и законов, с помощью которых носители власти (царь и чиновники) управляют. Крестьяне представляли собой власть как царя, который руководит «лично», без посредников, посредством передачи народу символов своей власти.

В дореволюционной России крестьянский мир оставался неким «государством в государстве». Крестьяне жили практически в «параллельном мире», который выделялся как изолированным своим положением, так и специфическими представлениями об окружающем мире. Этот мир сформировался еще в древности и сохранял свой устойчивый характер в XIX в. в силу консерватизма крестьянского бытия. Этот мир в течение долгого времени игнорировал и не способен был воспринять все изменения и реформы в окружающем внешнем мире. Только в советское время эта параллельность начала разрушаться, подменяясь уже идеологией нового времени.

Исследование мировоззрения людей прошлого является на наш взгляд, одной из первоочередных задач исторической науки, ибо без этого исследователь постоянно будет вольно или невольно нарушать принцип историзма, модернизируя социальные процессы в истории, перенося логику и взгляды своего времени на прошлое.

Список научной литературыЕгоров, Александр Константинович, диссертация по теме "Отечественная история"

1. Неопубликованные источники

2. Государственный архив Российской федерации. Ф. 109. III Отделение.- 4 Экспедиция.

3. Оп. 166. 1826. д. 72: По донесению Рязанского гражданского губернатора: О неповиновении помещицы Сарочииской, Лл. 1-10об.

4. Оп. 172. 1832. Д. 111:0 неповиновении крестьян с. Лады, принадлежавших помещику Голубцову. Лл. 1-21.

5. Оп. 175. 1835. Д. 103: О неповиновении крестьян Новоторжского уезда Тверской губернии помещицы Нероновой. Лл. 1-22.

6. Оп. 182. 1842. Д. 211: О толках между казенными крестьянами Московской губернии о картофеле. Лл. 1-9.

7. Оп. 184. 1844. Д. 104: О возмущении казенных крестьян Тамбовской губернии. Лл. 1-35.

8. Оп. 186. 1846. Д. 198: О неповиновении крестьян помещика Казанской губернии Кушникова. Лл. 1-22.

9. Оп. 192. 1852. Д. 152: О неповиновении крестьян Оренбургского помещика Куприянова и о подстрекательстве их к тому чиновником Кашиным. Лл. 1-24.

10. Д. 169: О неповиновении крестьян бывшего имения графа Румянцева-Задунайского. Лл. 1-28.- Секретный архив. Оп. За. 1858-1861 гг.

11. Д. 1898: Агентурные записки о толках и слухах. Лл. 1-16. Д. 1905: Выписка из письма с неразборчивой подписью из Москвы к В. В. Романову в Уфу. Л. 1.

12. Д. 1914: Выписка из письма Н. Дубельта из Владимира к Н. А. Милютину в С.-Петербург. Л. 1.

13. Д. 1915: Выписка из письма с подписью «Михаил Кор.» из Владимира Катенину М. А. Л. 1-1а.

14. Д. 2045: Выписки из писем Чичерина В. и др. Лл. 1-10об.

15. Национальный архив Республики Карелия,

16. Ф. 655. Олонецкая палата уголовного суда. Он. 1. 1831-1832 гг. Д. 123: Дело о крестьянах Важинского погоста Олонецкого уезда не пропустивших через свои селения лекаря Белопольского. Лл. 1-35.

17. Ф. 1. Канцелярия Олонецкого губернатора. Оп. 48. Д. 1/6: Дело о неповиновении крестьян помещику Янковскому. Лл. 1-75.

18. Ф. 9. Олонецкая палата уголовного и гражданского суда. Оп. 1. 1843-1844 гг. Д. 2318: Дело о распространении крестьянами Аксентовской волости Каргополь-ского уезда Иваном Поповым и Андреем Плакипиным вздорных слухов. Лл. 1-45об.

19. Российский государственный воеппо-исторический архив,

20. Ф. 395. Инспекторский департамент.

21. Оп. 278. 1842 г. Д. 358: По донесению командира Пермского гарнизонного батальона, о возмущении крестьян в некоторых уездах Пермской губернии. Лл. 146.

22. Оп. 287. 1851 г. Д. 352: По всеподданнейшему рапорту командира гренадерского корпуса о буйстве и неповиновении крестьян Боровичского и Валдайского уездов Новгородской губернии своим владельцам. Лл. 1-66.

23. Российский государственный исторический архив,

24. Ф. 1286. Департамент полиции исполнительной. Оп. 4. 1826 г. Д. 70: По предложению управляющего Министерством внутренних дел о составлении годичных за 1826 год отчетов. Лл. 1-147.1. Законодательные акты

25. Манифест о возникшем в Губерниях неповиновении крестьян от 12 мая 1826 г. // Полное собрание законов Российской империи. Собрание второе. СПб., 1830. - Т. 1. С 12 декабря 1825 по 1827 гг. - № 330.

26. Безденское восстание 1861 года. Казань, 1948. - 160 с.

27. Бутурлин М. Д. 1861 год. Эпизод из истории калужского крестьянства/ М. Д. Бутурлин // Русский архив. 1876. - № 10. - С. 245-254.

28. Валевский М. С. Волнения крестьян в зауральской части Пермского края в 18421843 гг. /М. С. Валевский// Русская старина. 1879. - Т. 26. - С. 411-434, 627-646.

29. Великорусские сказки Пермской губернии. М., 1991. - 544 с.

30. Вяземский П.А. Записные книжки. 1813-1848 / П. А. Вяземский. М., 1963. - 507 с.

31. Гриббе А. К. Новгородские военные поселения /А. К. Гриббе // Русская старина. 1885. -№ 1.-С. 127-152.

32. Даль В. И. Воспоминания о Пушкине /В. И. Даль // Пушкин в воспоминаниях современников: В. 2 т. СПб., 1998. - Т. 2. - С. 258-268.

33. Деви П. П. Картофельный бунт в Пермской губернии в 1842 году. Рассказ крестьянина Турина /П. П. Деви // Русская старина. 1874. - № 5. - С. 88-120.

34. Дренякин А. Сказание о волнении крестьян в Кандеевке в 1861 г. /А. Дренякин // Русская старина. 1885,- №4. - С. 139-160.

35. Европеус И. Воспоминания И. И. Европеуса. Бунт военных поселян короля прусского полка / И. И. Европеус // Русская старина. 1872. - № 11. - С. 547-558.

36. Из записок мирового посредника А. И. Минха // Материалы по крепостному праву. Саратовская губерния. Саратов, 1911. - С. 5-11.

37. Кандеевское восстание в 1861 году// Красный архив. 1939. -№ 1. - С. 91-132.

38. Кокосов В. Картофельный бунт (рассказ покойной матери) /В. Кокосов // Исторический вестник. 1913. -№ 5. - С. 600-608.

39. Крестьянский бунт в с. Бездне Спасского уезда Казанской гу бернии в апреле 1861 года по письмам современников // Русская мысль. 1911. - № 4. - С. 103-108.

40. Крестьянское движение в 1827-1869 гг. М., 1931. - Вып. 1. - 164 с.

41. Крестьянское движение в 1861 году после отмены крепостного права. М., JI., 1969,-368 с.

42. Крестьянское движение в Воронежской губернии (1861-1863 гг). Документы и материалы. Воронеж, 1961. - 136 с.

43. Крестьянское движение в России в 1796-1825 гг. М., 1961. - 1048 с.

44. Крестьянское движение в России в 1826-1849 гг.- М., 1961. 984 с.

45. Крестьянское движение в России в 1850-1856 гг. М., 1962. - 828 с.

46. Крестьянское движение в России в 1857-мае 1861 года. М., 1963. - 882 с.

47. Крестьянское движение в России в 1861-1869 гг.- М., 1964. 952 с.

48. Крылов Н. А. Воспоминания мирового посредника первого призыва /И. А. Крылов // Русская старина. 1892. - № 4. - С. 81-102; № 6,- С. 615-642.

49. Лоначевский А. И. Представления украинцев о царе /А. И. Лопачевский // Исторический вестник. 1887. № 3. - С. 661-677.

50. Лукипский В. Бунт военных поселян в 1831 году. Рассказ священника-очевидца / В. Лукипский // Русская старина. 1879. - № 8. - С. 731-738.

51. Материалы rio истории крепостного права в России. Берлин, 1872.

52. Народное ополчение в Отечественной войне 1812 года. М., 1962. - 547 с.

53. На заре крестьянской свободы (материалы для характеристики общества). // Русская старина. 1898. - Т. 93. - С. 465-490.

54. Отчеты 111 Отделения собственной его императорского величества канцелярии и корпуса жандармов. /У Свободная мысль. 2002. - №№3-12; 2003. - №№1-12.

55. Очерки, рассказы и воспоминания Э.ва // Русская старина. 1878. - № 12. - С.631.704.

56. Павлов П. Воспоминания очевидца о бунте военных поселян в 1831 году / П. Павлов // Исторический вестник. 1894. - № 3. - С. 738-787.

57. Пионтковский С. Архив тайной канцелярии о крестьянских настроениях 1774 года / С. Пионтковский//Историк-марксист. 1935. - № 7 (47). - С. 91-100.

58. Письма графа Ф. В. Ростопчина к императору Александру Павловичу // Русский архив. 1892. - № 8. - С. 419-565.

59. Половцев Ф. А. Из воспоминаний 1859-1861 гг. / Ф. А. Половцев // Исторический вестник. 1907. - Кн. 11. - С. 462-486.

60. Пушкин А. С. Из дневника 1831 года/А. С. Пушкин // Собрание сочинений в 10 т.- М, 1962.-Т. 7.-С. 307-311.

61. Рассказ командира 2-й роты императора австрийского Франца I поселенного полка капитана Заикина. // Бунт военных поселян в 1831 году. Рассказы и воспоминания очевидцев. СПб., 1870. - С. 3-62.

62. Рассказ инженер-подполковника Панаева производителя работ в округе поселенного Гренадерского императора Австрийского полка. // Бунт военных поселян. С. 63-131.

63. Рассказ священника Гренадерского короля Прусского полка Вой нова. // Бунт военных поселян. С. 136-168.

64. Рассказ чиновника в Демьянске Соколова. // Бунт военных поселян. С. 171190.

65. Романов А. А. В Таврию за волей / А. А. Романов // Исторический вестник. -1901,-№4.-С. 264-273.

66. Селиванов И. В. Холера в Петербурге в 1831 году (рассказ очевидца) /И. В. Селиванов // Русский архив. 1868. - Стб. 958-962.

67. Сечевиков И. Амурский сполох (воспоминания)/ И. Сечевиков // Исторический вестник. 1905. - № 12. - С. 921 -931.

68. Сыроечковский Б. Московские слухи 1825-1826 гг. / Б. Сыроечковский // Каторга и ссылка. 1934. - Кп. 3 (112). - С. 59-85.

69. Ушаков А. Ф. Холерный бунт в Старой Руссе в 1831 г. (рассказ очевидца) / А. В. Ушаков // Русская старина. 1871. - № 1. - С. 145-162.

70. Холера в С.-Петербурге в 1831 году.// Русская старина. 1892,- № 9. - С. 738744.

71. Церковь и реформа 1861 года // Красный архив. 1935,- № 5. - С. 182-190.

72. Шишкин И. Бунт ополчения в 1812 году / И. Шишкин // Бунт военных поселян. С. 214-277.

73. Шомпулев В. А. Во время реформ императора Александра 1 (записки старого помещика) / В. А. Шомпулев // Исторический вестник. 1887. - № 3. - С. 69-91.

74. Энгельгардт А. И. Из деревни. 12 писем. 1872-1887/ А. И. Энгельгардт. М., 1987. -636 с.

75. Ярош С. А. Доктор Иван Тимофеевич Богородский. Одна из жертв бунта военных поселян 1831 г. / С. А. Ярош // Русская старина. 1886. -№ 3. - С. 581-586.1. Литература

76. Авалиапи С. Волнения крестьян в царствование императора Александра 1 / С. Авалиани. Сергиев Посад, 1912. - 74 с.

77. Андреева JI. А. Религия и власть в России: религиозные и квазирелигиозные доктрины как способ легитимации политической власти в России / Л. А. Андреева. -М., 2001.-253 с.

78. Ахметова М. В. Эсхатологические представления / М. В. Ахметова // Живая старина. 2003,- № 3. - С. 44-45.

79. Байбурин А. К. Семиотические аспекты функционирования вещей / А. К. Байбу-рип // Этнографическое изучение знаковых средств культуры. Л., 1989. - С. 63-88.

80. Балагуров Я. А. Приписные крестьяне в XV11I-X1X в. / Я. А. Балагуров. Петрозаводск, 1962. - 352 с.

81. Барт Р. Миф сегодня / Р. Барт// Мифологии. М., 2000. - С. 233-286.

82. Баткин Л. М. О том, как А. Я. Гуревич возделывал свой аллод / Л. М. Баткин // Одиссей. Человек в истории. М., 1994. - С. 5-36.

83. Библия. М„ 1989. - 1372 с.

84. Блок М. Короли-чудотворцы / М. Блок. М., 1998. - 712 с.

85. Бокарев 10. П. Бунт и смирение (крестьянский менталитет и его роль в крестьянских движениях) / Ю. П. Бокарев // Менталитет и аграрное развитие России (Х1Х-ХХ века). М„ 1996. - С. 167-172.

86. Бочаров В. В. О культурно-психологических истоках русского тоталитаризма / В. В. Бочаров // Угол зрения. Отечественные востоковеды о своей стране. М., 1992. - С. 182-206.

87. Бочаров В. В. Власть и символ / В. В. Бочаров // Символы и атрибуты власти. -СПб., 1996. С. 15-37.

88. Власьев Г. Е. Волнения крестьян в Каргопольском уезде в 1842-1844 гг. / Г. Е. Власьев // Исторические записки. 1940. - № 7. - С. 264-269.

89. Воловикова М. И. Нравственно-правовые представления в российском менталитете / М. И. Воловикова // Психологический журнал. 2004. № 5. - С. 1623. Выготский Л. С. Собрание сочинений / Л. С. Выготский. - М., 1983. - Т. 3. - 368 с.

90. Гордон А. В. Крестьянство Востока: исторический субъект, культурная традиция, социальная общность / А. В. Гордон. М., 1989. - 227 с.

91. Горовой Ф. С. Отмена крепостного права и рабочие волнения на Урале / Ф. С. Горовой. Молотов, 1954. - 148 с.

92. Грацианский П. С. Политическая и правовая мысль России второй половины XVIII века / П. С. Грацианский. М„ 1984. - 193 с.

93. Грачева В. Н. Традиционное мировоззрение охотников Таймыра / В. Н. Грачева. -Л., 1983.- 173 с.

94. Греков К. Тишанская воля / К. Греков // Исторический вестник. 1885. - Т. XXI. - № 7. - С. 208-211.

95. Громов Д. В. Образ «эсхатологического нашествия» в восточнославянских поверьях в древности и современности / Д. В. Громов // Этнографическое обозрение. 2004. № 5. - С. 20-42.

96. Громыко М. М. Традиционные нормы поведения и формы общения русских крестьян XIX в. /М. М. Громыко. М., 1986. - 178 с.

97. Громыко М. М., Буганов А. В. О воззрениях русского народа / М. М. Громыко, А. В. Буганов. М„ 2000. - 544 с.

98. Гумбольдт В. Ф. О двойственном числе / В. Ф. Гумбольдт // Гумбольдт В. Ф. Язык и философия культуры / В. Ф. Гумбольдт. М., 1985. - С. 382-402.

99. Гуревич А. Я, Социальная психология и история / А. Я. Гурсвнч // Источниковедение. Теоретические и методологические проблемы. М, 1969.

100. Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры / А. Я. Гуревич. М., 1972. -318с.

101. Гуревич А. Я. Язык исторического источника и социальная действительность: средневековый билингвизм / А. Я. Гуревич // Труды по знаковым системам. -Тарту, 1975.-Вып. 7.-С. 98-111.

102. Гуревич А. Я. Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства / А. Я. Гуревич. М„ 1990. - 396 с.

103. Гурьянова Н. С. Крестьянский антимонархический протест в старообрядческой эсхатологической литературе периода позднего феодализма / И. С. Гурьянова. -Новосибирск, 1988. 188 с.

104. Данилевский И. «Хотя самовластен быти.» / И. Данилевский /7 Знание-сила. -1993.-№6.-С. 74-83.

105. Домановский Л. В. Народное потаенное творчество / Л. В. Домановский // Русская литература и фольклор (Х1-ХУШ века). Л., 1970. - С. 248-305.

106. Дружинин Н. М. Ответ крестьянства на реформу Киселева / Н. М. Дружинин // Из истории общественных движений и международных отношений. М., 1957. - С. 405-436.

107. Дубасов И. Крестьянские беспорядки в Тамбовской губернии г> царствование Павла 1 / И. Дубасов //Древняя и новая Россия. 1877. -№ 3. - С. 307-309.

108. Еленевский Е. П. Из истории крестьянского движения в Карелин в первой трети XIX века / Е. П. Еленевский // Ученые записки Петрозаводского государственного университета. 1956. - Т. 6. - Вып. 1. - С. 115-125.

109. Ерасов Б. С. Социальная культурология / Б. С. Ерасов. М., 1996. - 591 с.

110. Живов В. М., Успенский Б. А. Царь и Бог (семиотические аспекты сакрализации мопарха в России) / В. М. Живов, Б. А. Успенский // Успенский Б. Л. Избранные труды. / Б. А. Успенский. М., 1996. - Т. 1. - С. 203-337.

111. Зеленый П. А. О последних пяти годах крепостного состояния / П. А. Зеленый // Великая реформа. М„ 1911. - Т. 4. - С. 86-93.

112. Зубов А. В. Харисма власти. От современности к древности: опыт архетипической реконструкции / А. В. Зубов // Восток. 1995. - № 2,- С. 80-99.

113. Зырянов А. Н. Крестьянские волнения в зауральском крае Пермской губернии / А. Н. Зырянов// Русская старина. 1883. -№ 9. - С. 590-593.

114. Игнатович И. И. Волнения помещичьих крестьян от 1854 по 1863 гг. / И. И. Игнатович // Минувшие годы. 1908. - № 5-6. - С. 93-127, - № 7. - С. 45-92, - № 9. -С. 152-173, -№ 10. -С. 227-253, -№ 11. -С. 189-211.

115. Игнатович И. И. Крестьянские волнения / И. И. Игнатович// Великая реформа. -М„ 1911. Т. 3.- С. 41-65.

116. Игнатович И. И. Крестьянское движение на Дону в 1820 г / И. И. Игнатович. -М, 1937.-267 с.

117. История крестьянства с древнейших времен до 1917 года. М., 1993. - Т. 3. -664 с.

118. Йенсен Т. В. Источники и литература изучения общественного сознания пореформенного крестьянства (на примере Костромской губернии): дисс. канд. ист. наук / Т. В. Йенсен. М„ 1999. - 211 с.

119. Кавтарадзе Г. А. Жалобы крестьян первой половины XIX века как источник для изучения их социальных требований / Г. А. Кавтарадзе // Вестник Ленинградского университета. Л., 1968. Серия: История. Язык. Литература. Вып. 4. - № 20. - С.54-61.

120. Кавтарадзе Г. А. Крестьянский «мир» и царская власть в сознании помещичьих крестьян (конец XVIII в. -1861 год): дисс. канд. ист. наук / Г. А. Кавтарадзе. Л., 1972.-228 с.

121. Кавтарадзе Г. А. Крестьянский «мир» и царская власть в сознании помещичьих крестьян (конец XVIII века 1861 год): автореф дисс. канд. исг. наук / Г. А. Кавтарадзе. - Л., 1972. - 20 с.

122. Каневский Я. Эпизод из бунта военных поселений в 1831 году / Я. Каневский // Исторический вестник. 1887. - № 3. - С. 682-689.

123. Кахк Ю. Ю., Лиги X. М. О связи между антифеодальными выступлениями крестьян и их положением / Ю. Ю. Кахк, X. М. Лиги // История СССР. 1976. - № 2. - С. 82-97.

124. Клибанов А. И. Народная социальная утопия в России. Период феодализма / А. И. Клибанов. М„ 1977.-336 с.

125. Клибанов А. И. Духовная культура средневековой Руси / А. И. Клибанов. М., 1998.-368 с.

126. Колоницкий Б. И. Символы власти и борьба за власть: к изучению политической культуры российской революции 1917 года / Б. И. Колоницкий. -СПб., 2001.-350 с.

127. Крутиков В. И. Отмена крепостного права в Тульской губернии / В. И. Крутиков. Тула, 1956. - 124 с.

128. Левин И. Двоеверие и народная религия / И. Левин // Двоеверие и народная религия в истории России,- М., 2004. С. 11-37.

129. Ленин В. И. Ценные признания / В. И. Ленин // Полное собрание сочинений. -Изд. 4-е. М„ 1959. - Т. 5. - С. 73-80.

130. Ленин В. И. Письмо «Северному союзу РСДРП» / В. И. Ленин // Полное собрание сочинений. М., 1959. - Т. 6. - С. 360-370.

131. Ленин В. И. «Царь-батюшка» и баррикады 1905 г. / В. И. Ленин // Полное собрание сочинений. М., 1960. - Т. 9. - С. 216-219.

132. ЛинковЯ. И. Очерки истории крестьянского движения в России в 1825-1861 гг. /Я. И. Л инков. М, 1952.-278 с.

133. Литвак Б. Г. Крестьянское движение в России в 1774-1904 гг. История и методика изучения источников / Б. Г. Литвак. М., 1989. - 256 с.

134. Лобачева Г. В. Монархическая идея в массовом сознании россиян (18811917гг.): дисс. докт. ист. наук / Г. В. Лобачева. Саратов, 1999. - 436 с.

135. Лукин П. В. Народные представления о государственной власти в России в XVII веке / П. В. Лукин. М., 2000. - 294 с.

136. Лурия А. Р. Психология как историческая наука (к вопросу об исторической природе познавательных процессов) / А. Р. Лурия // История и психология. М„ 1971. - С. 45-55.

137. Лурье С. В. Как погибла русская община / С. В. Лурье // Крестьянство и индустриальная цивилизация. М., 1993. - С. 136-173.

138. Лурье С. В. Историческая этнология / С. В. Лурье. М., 2004. - 624 с.

139. Лосев А. Ф. Диалектика мифа / А. Ф. Лосев. М., 2001. - 558 с.

140. Маслинский К. А. Эсхатологические рассуждения современных крестьян / К. А. Маслинский // Традиция в фольклоре и литературе. СПб., 2000. - С. 91-104.

141. Мелетинский Е. М. О литературных архетипах / Е. М. Мелетинский. М„ 1994. - 136 с.

142. Мещеряков А. Н. Японский император и русский царь. Элементная база / А. Н. Мещеряков. М., 2004. - 253 с.

143. Миронов Б. Н. Социальная история России периода империи (XVIII-начало XX века) / Миронов Б. Н. СПб., 2003. - Т. 2. - 583 с.

144. Никонов Б. Картофельный бунт (картины прошлого) / Б. Никонов // Исторический вестник. 1907. - № 10. - С. 154-167.

145. Оболенская С. В. Народное чтение и народный читатель в России конца XIX века / С. В. Оболенская // Одиссей. 1997. - М., 1998. С. 204-232.

146. Панченко А. А. Христовщина и скопчество: фольклор и традиционная культура русских мистических сект / А. А. Панченко. М., 2000. - 544 с.

147. Пихоя Р. Г. Общественно-политическая мысль грудящихся Урала (конец XVII-XVIII вв.) / Р. Г. Пихоя. Свердловск, 1987. - 272 с.

148. Побережников И. В, Слухи в социальной истории: типология и функции (по материалам восточных регионов России XVII-XIX вв.) / И. В. Побережников. -Екатеринбург, 1995. -60 с.

149. Побережников И. В. Слухи как фактор социальных конфликтов на Урале в первой половине XIX века / И. В. Побережников // Исследования по истории книжной и традиционной культуры Севера. Сыктывкар, 1997. - С. 139-152.

150. Покровский П. Н. Обзор сведений судебно-следственных источников о политических взглядах сибирских крестьян конца ХУП-середины XIX века / И. II. Покровский // Источники по культуре и классовой борьбе феодального периода. -Новосибирск, 1982. С. 48-79.

151. Покровский Н. Н. Сибирские материалы ХУН-ХУШ по «слову и делу государеву» как источник по истории общественного сознания / Н. Н. Покровский // Источники по истории общественной мысли и культуры эпохи позднего феодализма. Новосибирск, 1986. - С. 24-61.

152. Попов В. Л. Символы власти и власть символов / В. А. Попов // Символы и атрибуты власти. С. 9-14.

153. Поршнева О. С. Социальное поведение российского крестьянства в годы первой мировой войны (1914-февраль 1917 гг.) / О. С. Поршнева // Социальная история. -2000. М„ 2000. - С. 57-83.

154. Рахматуллин М. А. Крестьянское движение в великорусских губерниях в 18261857 гг. / М. А. Рахматуллин. М., 1990. - 303 с.

155. Рындзюнский П. Г. Расслоение крестьянства и классовая борьба в крепостной деревне в 20-е годы XIX века / П. Г. Рындзюнский // Исторические записки. М., 1938.-Т. 4.

156. Рындзюнский П. Г. О некоторых спорных вопросах истории крестьянского движения в России / П. Г. Рындзюнский // Вопросы истории. 1987. - № 8. - С. 7988.

157. Рябков Т. Г. Крестьянское движение в Смоленской губернии в период разложения и кризиса крепостничества. Конец ХУШ-первая половина XIX века / Т. Г. Рябков. Смоленск, 1957. - 156 с.

158. Семевский В. И. Крестьянский вопрос в России в ХУШ-первой половине XIX века / В. И. Семевский. СПб., 1888. - Т. 2. - 626 с.

159. Сивков К. В. Очерки по истории крепостного хозяйства и крестьянского движения в России в первой половине XIX века / К. В. Сивков. М„ 1951. - 252 с.

160. Смилянская Е. Б. Волшебники. Богохульники. Еретики / Е. Б. Смилянская. М., 2003.-464 с.

161. Суздальцева В. Н. Образ власти в пословицах и поговорках русского народа (когнитивно-семантический аспект) / В. Н. Суздальцева // Журналистика и культура русской речи. 2005. - № 3. - С. 31-47.

162. Теленков А. В. Национальное самосознание русских во второй половине XIX -начале XX века (по материалам Среднего Урала): дисс. канд. ист. паук / А. В. Теленков. Пермь, 2003. - 247 с.

163. Токарев С. В. Крестьянские картофельные бунты / С. В. Токарев. Киров, 1939. - 103 с.

164. Томсинов В. А. Правовая культура / В. А. Томсииов // Очерки русской культуры XIX века. М., 2000. - Т. 2. - С. 102-166.

165. Топоров В. Н. Праздник / В. Н. Топоров // Мифы народов мира. Энциклопедия. -М„ 1988.-Т. 2.-С. 330.

166. Трепавлов В. В. «Большой хозяин». Русский царь в представлениях народов России ХУ-ХУШ вв. / В. В. Трепавлов // Отечественная история. 2005. - № 3. - С. 124-135.

167. Трефолев Л. Н. Плещеевский бунт (эпизод из истории крестьянских волнений) / Л. Н. Трефолев // Древняя и новая Россия. 1877. - № 10. - С. 162-168.

168. Тульцева Л. А. Религиозные верования и обряды русских крестьян на рубеже XIX и XX веков (по материалам среднерусской полосы) / Л. А. Тульцева // Советская этнография. -1978. № 3. - С. 31-46.

169. Тэрнер В. Ритуальный процесс. Структура и антиструктура / В. Тэрнер // Тэрнер В. Символ и ритуал / В. Тэрнер. М., 1983. - С. 104-264.

170. Усенко О. Г. Психология социального протеста в России ХУП-ХУШ веков / О. Г. Усенко. Тверь, 1994. - Ч. 1. - 77 с.

171. Успенский Б. А., Лотман Ю. М. Миф-имя-культура / Б. А. Успенский, К). М. Лотмап // Успенский Б. А. Избранные труды / Б. А. Успенский. М., 1996. - Т. 1.

172. Успенский Б. А. Анти-поведение в культуре Древней Руси / Б. А. Успенский // Успенский Б. А. Избранные труды / Б. А. Успенский М., 1996. - Т. 1. - С. 461-476.

173. Федоров В. А. Требования крестьянского движения в начале революционной ситуации до 19 февраля 1861 года / В. А. Федоров // Революционная ситуация в России в 1859-1861 гг. М., 1961. - С. 133-148.

174. Федоров В. А. К вопросу об идеологии крепостного крестьянства / В. А. Федоров // Вопросы аграрной истории Центра и Северо-Запада РСФСР. -Смоленск, 1972.-С. 140-151.

175. Федотов Г. П. Стихи духовные (русская народная вера по духовным стихам) / Г. П. Федотов. М„ 1991,- 192 с.

176. Филиппов Р. В. Реформа 1861 года в Олонецкой губернии / Р. В. Филиппов. -Петрозаводск, 1961. 224 с.

177. Фирсов Н. Н. Крестьянское движение до XIX века / Н. Н. Фирсов // Великая реформа. М., 1911. - Т. 2. - С. 25-70.

178. Фурсов В. Н. Крестьянское движение в Воронежской губернии в 60-70-годы XIX века (социально-психологический аспект) / В. Н. Фурсов. -Воронеж, 1984. 136 с.

179. Чеканцева 3. А. О новом подходе к истории народных движений Франции XVI-XVIII веков / 3. А. Чеканцева // Новая и новейшая история. 1993. - № 4. - С. 74-86.

180. Чеканцева 3. А. Праздник и бунт во Франции между Фрондой и революцией / 3. А. Чеканцева // Одиссей. Человек в истории. 2005. М., 2005. - С. 49-67.

181. Чистов К. В. Русские народные социально-утопические легенды XVH-XIX веков / К. В. Чистов. М., 1967. - 311 с.

182. Щепапская Т. Б. Странные лидеры. О некоторых традициях социального управления у русских / Т. Б. Щепанская // Этнические аспекты власти. СПб., 1995. -С. 211-240.

183. Щепапская Т. Б. Власть пришельца. Атрибуты странника в мужской магии русских (XIX-начало XX века) / Т. Б. Щепапская // Символы и атрибуты. С. 73101.

184. Элиаде М. Священное и мирское / М. Элиаде. М., 1994. - 144 с.

185. ИЗ. Юдин А. В. Русская народная духовная культура / А. В. Юдин. М., 1999. -331 с.

186. Юнг К. Г. Психология и литература/ К. Г. Юнг// Юнг К. Г., Нойманн Э. Психоанализ и искусство / К. К. Юнг, Э. Нойманн. М., 1998,- С. 30-54.

187. Юнг К. Г. О психологии бессознательного / Юнг К. Г. // Психология бессознательного. М., 1998. - С. 9-124.

188. Юрганов А. Л. Категории русской средневековой культуры / А. Л. Юрганов. -М„ 1998.-448 с.

189. Brooks J. When Russia learned to read / Brooks J. Pinceton, 1985. - 450 p.

190. Cherniavsky M. Tsar and people: studies in Russian myths / Cherniavsky i\1. N. Y„ 1969.-258 p.

191. Field D. Rebels in the name of the Tsar /Field D. Boston, 1989. - 220 p.

192. Список принятых сокращений

193. ГЛ РФ Государственный архив Российской Федерации ДНР - Древняя и новая Россия. ИВ - Исторический вестник. 113 - Исторические записки. КА - Красный архив

194. Крестьянское движение в 1796-1825 гг. Крестьянское движение в России в 17961825 гг.

195. Крестьянское движение в 1826-1849 гг. Крестьянское движение в России в 18261849 гг.

196. Крестьянское движение в 1850-1856 гг. Крестьянское движение в России в 18501856 гг.

197. Крестьянское движение в 1857-мае 1861 гг. Крестьянское движение в России в 1857-мае 1861 гг.

198. Крестьянское движение в 1861-1869 гг. Крестьянское движение в России в 18611869 гг.1. МГ Минувшие годы.

199. НА РК Национальный архив Республики Карелия ПСЗ-1 - Полное собрание законов Российской империи. Собрание первое. ПСЗ-11 - Полное собрание законов Российской империи. Собрание второе. РА - Русский архив.

200. РГВИА Российский государственный военно-историчсский архив. РГИА - Российский государственный исторический архив. РМ - Русская мысль. РС - Русская старина. СМ - Свободная мысль.