автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Мифологема рождения и смерти художника в русской постсимволистской прозе

Полный текст автореферата диссертации по теме "Мифологема рождения и смерти художника в русской постсимволистской прозе"

На правсос рукописи

4843075

БУЧКИНА ЕЛЕНА АЛЕКСАНДРОВНА

МИФОЛОГЕМА РОЖДЕНИЯ И СМЕРТИ ХУДОЖНИКА В РУССКОЙ ПОСТСИМВОЛИСТСКОЙ ПРОЗЕ

Специальность 10.01.01 - русская литература

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

2 ' ЯН В 2011

Ижевск-2011

4843075

Работа выполнена на кафедре русской литературы XX века и фольклора образовательного учреждения высшего профессионального образования «Удмуртский государственный университет».

Научный руководитель: доктор филологических наук, профессор

Подшивалова Елена Алексеевна

Официальные оппоненты: доктор филологических наук, профессор

Химич Вера Васильевна

кандидат филологических наук, доцент Киреева Наталья Валерьевна

Ведущая организация: ГОУ ВПО «Пермский государственный

педагогический университет»

Защита состоится 11 февраля 2011 года в 13 часов на заседании диссертационного совета Д 212.275.07 в ГОУВПО «Удмуртский государственный университет» по адресу: 426034, г. Ижевск, ул. Университетская, корп. 2, ауд. 221

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке ГОУВПО «Удмуртский государственный университет». Автореферат разослан «11» января 2011 г.

Ученый секретарь диссертационного совета

Доктор филологических наук, профессор Н. Г. Медведева

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТКА РАБОТЫ

Для многих русских писателей и философов, являвшихся ключевыми фигурами литературного и общекультурного процесса начала XX в., мифологема рождения и смерти художника была инструментом эстетической организации материала и средством воплощения устойчивых, вневременных культурных моделей. Феномен Серебряного века состоял в том, что мифологичность рассматривалась в качестве фундаментальной основы всякого искусства, ибо она позволяла наиболее полно раскрыть творческий потенциал автора, мыслимого тождественным Первотворцу. В результате вся литература этого времени поддерживала миф о Художнике как об особой сакральной сущности, чья природа напрямую связана с вселенскими ритмами бытия.

Центральное системообразующее место в этом мифе занимает мифологема рождения и смерти художника, актуализированная символистами. Она лежит в основании их понимания искусства и природы художника, входит в важнейшие постулаты эстетических программ и определяет художественную практику.

Ключевой для символизма образ творца в последующую эпоху утратил свой особый статус. И хотя постсимволисткий период литературного развития был не менее генеративным, фигура демиурга, способного заклясть хаос гармонизирующим Словом, оказалась вытесненной с культурного поля. Это остро переживалась многими писателями и философами, особенно теми, кто участвовал в формировании «большого стиля». В изменившихся культурно-исторических обстоятельствах образ художника-демиурга стал для них объектом рефлексии. С этим связано появление в 1920-е годы большого количество текстов, оперировавших категорией памяти. «Припоминание» оказалось способом проанализировать не только собственный жизненный опыт, но и ушедшую эпоху в целом. Среди таких текстов можно выделить мемуары Зинаиды Гиппиус, Георгия Адамовича, Владислава Ходасевича, где описан и осмыслен опыт жизнетворчества ведущих фигур символизма. Сюда же мы отнесем роман Константина Бальмонта «Под Новым Серпом», обладающий явными автобиографическими чертами — текст, недавно вошедший в литературоведческий оборот и пока еще не получивший должной оценки.

Образ художника, культивировавшийся символистами, в 1920-е годы стал объектом рефлексии для некоторых писателей, сформировавшихся за пределами этого литературного направления, но испытавших его влияние. Например, К. Ватинов в романе «Козлиная песнь» художественно воссоздал судьбы символистской личности и символистского искусства. Но

особо следует отметить М.А. Булгакова, который последовательно и настойчиво обращался к образу «мастера» в противовес утвердившемуся в литературной жизни профанному образу литератора. В своем творчестве писатель создал своеобразный «макротекст» о Художнике, реализующем жизнетворческую программу.

Биография художника в постсимволистский период культурного развития становится объектом изображения в разных литературных жанрах: мемуарах, автобиографической и художественной прозе. Мы выделили три, на наш взгляд, наиболее репрезентативных разножанровых текста, где художник является объектом изображения и субъектом речи и сознания - воспоминания Зинаиды Гиппиус об Александре Блоке «Мой лунный друг», включенные в цикл «Живые лица», автобиографический роман Константина Бальмонта «Под Новым серпом» и «Театральный роман (Записки покойника)» Михаила Булгакова.

Необходимо оговорить наше понимание термина постсимволизм. Выделяя постсимволистскую прозу, мы имеем в виду, прежде всего, время создания произведений: «Живые лица» увидели свет в Праге в 1925 году (интересующая нас плава была написана в 1922), роман «Под Новым Серпом» - в Берлине в 1923, к созданию «Театрального романа» М. Булгаков приступил в 1936, хотя многие его идеи проявились еще в произведении «Тайному другу», начатом в 1929 году. К моменту публикации этих текстов эпоха символизма уже завершилась. Но все они представляют собой переживание символистского опыта и попытку ответить на вопрос, что символизм привнес в культуру и что последующая культура может у него позаимствовать. Это позволяет взглянуть на данные тексты как на некую целостность и задаться вопросом о специфике воплощения в них судьбы художника через структурирующую ее мифологему рождения и смерти.

Актуальность исследования состоит в том, что выдвинутая символизмом мифологема рождения и смерти художника впервые рассматривается на материале произведений разных жанров, созданных в постсимволистскую эпоху как авторами, относившими себя к символизму, так и их последователями. В центре нашего внимания оказываются тексты, в которых художник является одновременно объектом изображения и субъектом речи и сознания.

Объектом нашего исследования стала мифологема рождения и смерти художника, предметом — воплощение этой мифологемы в текстах разных жанров, созданных в постсимволистскую эпоху.

Цель исследования - проанализировать мифологему рождения и смерти художника как объект описания различных жанров постсимволистской литературы. Это позволит уточнить значение данной мифологемы в символистской культуре и выявить роль символистского жизнетворчества для последующего развития литературы.

Для достижения поставленной цели необходимо решить следующие задачи:

1) На основании философских, культурологических, литературоведческих источников соотнести понятия «миф» и «мифологема» и определить значение мифологемы рождения и смерти художника для эпохи Серебряного века.

2) Рассмотреть мифологему рождения и смерти художника как объект творческой рефлексии в постсимволистскую эпоху.

3) Выявить тексты разных жанров, где мифологема рождения и смерти художника изображается автором, прошедшим опыт символистского творчества или впитавшим символистскую творческую традицию.

4) Рассмотреть мемуары 3. Гиппиус «Живые лица» как текст о художнике, позволивший автору запечатлеть и вновь утвердить опыт жизнетворчества.

5) Проанализировать автобиографический роман К. Бальмонта «Под Новым Серпом» как художественную попытку дистанцироваться от собственного жизнетворческого опыта.

6) Описать мифологему рождения и смерти художника в «Театральном романе» М. Булгакова как способ выражения авторской мысли о сакральной природе творчества.

Под мифологемой, в соответствии с трактовками М. Ю. Лотмана, 3. Г. Минц, Е. М. Мелетинского, мы понимаем знак-заместитель целостного мифологического сюжета.

Наш подход к анализу функционирования мифа и мифологемы опирается на знание, выработанное в начале XX века мэтрами символизма и философами. Подчеркнутая мифогенность модернизма была вызвана общим стремлением эпохи обратиться к архаическому сознанию, для которого структура бытия (как личного, так и космического) мыслится в форме мифа. 3. Г. Минц сформулировала концепцию характерного для Серебряного века «мифа о мире» (некой общей мистической реальности символизма), состоящего из текстов двух порядков: «текстов искусства» и «текстов жизни», причем в структуре символистского миропонимания они оказывались равноправными. Таким образом, расширение символистами прежнего «узкого» реалистического понимания мифа привело к тому, что он распространился на сферы творческой, а затем и жизнетворческой стратегии. Это привело к мысли о существовании некого обладающего особым статусом универсального «текста». Его реконструкция, а также исследование конкретных форм его воплощения (то есть «текстов» жизни и творчества), позволяют обнаружить своеобразие мифологического мышления трех таких разных художников, какими являются 3. Гиппиус, К. Бальмонт и М. Булгаков.

Е. М. Мелетинский в работе «Поэтика мифа» выделил три источника мифологизации реальности, актуализированные Серебряным веком: философскую систему Фридриха Ницше, психоанализ Зигмунда Фрейда и Карла Густава Юнга, а также новые этнологические теории, которые во многом углубили традиционное понимание мифологии. Джеймс Фрэзер

впервые указал на прагматическую функцию мифа, понимая ее как урегулирование и поддержку определенного природного и социального порядка. Этот взгляд представляется нам сходным с теми функциями, которыми наделялось художественное произведение в символистской системе мировосприятия.

Идеи Ф. Ницше, 3. Фрейда и Дж. Фрэзера оказались важны для склонной к мифологизированию эпохи начала XX века, ибо именно в них наиболее ощутимо проявлялась логика культурного процесса. Тексты Ницше и Фрейда позволяли свободно создавать на своем материале некий «миф о мифе», так как, следуя культурной логике эпохи модернизма, оба этих автора воспринимали мифологию под определенным углом зрения. Из всего многообразия мифов, дошедших до нас из глубины веков, каждый из них выбирает один сюжет, свой «главный» миф, рассматривая все остальные сквозь его призму. Для Ницше это миф о Дионисе, для Фрейда -миф об Эдипе. Два этих мифа стали своеобразными метасюжетами, в рамках которых названные мыслители воспринимают все многообразие культурных практик. В эпоху Серебряного века специфично воспринимались и открытия английской этнологии. Из них выбиралось то, что оказывалось созвучным характеру мировосприятия в это время, а именно - представление об универсальности мифа и ритуала, которые перестали быть прерогативой «примитивного» общества и расширили свое влияние на всю историю человечества вплоть до современности. Также крайне важным представлялось утверждение о том, что миф может трансформироваться неожиданными для исследователя способами и проявлять себя в самых различных ситуациях и контекстах, связанных с функционированием общества.

Итак, благодаря этим трем научным и философским идеям, господствовавшим в культурном сознании начала XX века, миф обрел стаггус символической системы, родственной иным формам творческой фантазии. Таким образом, миф в интерпретации символистов стал одноприроден художественному тексту, что и определило характер творческой практики писателей данного периода.

Среди русских мыслителей Серебряного века, занимавшихся проблемой мифа, прежде всего необходимо отметить Вяч. Иванова, глубоко пережившего ницшеанскую идею о культуре как арене противоборства «солнечного» Аполлона и «стихийного» Диониса. Отталкиваясь от идей немецкого философа, Вяч. Иванов сформулировал свой миф о Дионисе, вечно умирающем и воскресающем боге, а также представление о творчестве как вечной цепи переживаемых художником рождений и смертей. Поэт должен 1) воспарить к «горним сферам»; 2) пережить там состояние катарсиса, «зачатия» художественного произведения, подобное пересотворению шамана, открывающему для него новое зрение; 3) вернуться в «тварный» мир и передать полученное им сакральное знание людям.

Помимо теоретического аспекта изучения, мифологема рождения и

смерти художника получила в русской культуре своеобразное практическое преломление, отразившись в авторской внутритекстовой биографии. Символизм как жизнетворческая система провоцировал поведение, соответствующее разного рода культурным архетипам. Жизнь художника подчас представляла собой трансляцию культурной модели.

Таким образом, мифологема рождения и смерти художника не просто была одной из основных, пронизывающих культурное пространство эпохи. Ей принадлежит в некотором роде структурообразующая функция, ибо она способствовала художественному самоосознанию творца, становилась тем стержнем, вокруг которого он выстраивал не только свое искусство, но и биографию, а последняя, в свою очередь, являлась своеобразным видом текста, продолжавшим текст литературный. Многие художники Серебряного века проявили внимание к перерождению своей «телесной» природы в процессе творческого акта. Именно в этот момент художник приобщается к «горним сферам», о которых писал Вяч. Иванов, и переживает опыт, без которого нельзя создать истинного произведения искусства.

Общей методологической основой исследования является системное единство выработанных литературоведением теоретического и историко-литературного подходов к объекту изучения. Поставленные в работе задачи требуют применения структурно-семиотического, мифопоэтического, а также системно-субъектного методов анализа текста. В основу исследования положены труды, А. Н. Афанасьева, А. К. Байбурина, М. М. Бахтина, В. В. Виноградова, Л. Я. Гинзбург, В. Д. Днепрова, Вяч. Вс. Иванова, Б. О. Кормана, М. Ю. Лотмана, Е. М. Мелетинского, 3. Г. Минц, А. М. Панченко, В. Я. Проппа, Н. И. Толстого, В. Н. Топорова, И. П. Смирнова, Б. А. Успенского, О. М. Фрейденберг.

Творчество избранных для исследования авторов описано литературоведами весьма неравномерно. Наиболее полно и целостно изучены произведения Михаила Булгакова Из работ о его творчестве для нас особо значимы исследования М. О. Чудаковой, В. В. Химич, Е. А. Яблокова, Е. А. Иваньшиной. Лирикой К. Бальмонта занимался ряд авторов (М. В. Михайлова, В. Н. Орлов, Н. В. Рожнятовская, И. Г. Дубовская), однако его роман «Под Новым Серпом» вошел в контекст отечественной культуры недавно, поэтому отдельных работ об этом произведении не существует. Лирика, некоторые прозаические произведения и критическое наследие Зинаиды Гиппиус в последнее время были проанализированы достаточно полно, в частности в работах таких ученых, как Е. М. Криволапова, А. В. Лавров, В. А. Мескин, М. В. Орлова. При этом мемуары писательницы пока еще не получили всестороннего отдельного рассмотрения и анализировались лишь как один из текстов в ряду мемуаристики послереволюционной эпохи.

Научная новизна диссертации состоит в том, что впервые предпринято целостное системное исследование мифологемы рождения и смерти художника, лежавшей в основании мифопоэтической культуры

Серебряного века и определившей ряд разножанровых постсимволистских художественных практик, которые рассмотрены как тематически организованное единство. Веден в научный оборот малоизученный текст романа К. Бальмонта «Под Новым Серпом». Результаты и выводы диссертации позволяют лучше понять неоднозначную связь символизма с последующим литературным процессом.

Практическая значимость. Положения и выводы диссертационного исследования могут быть использованы в учебных курсах, читаемых в высших учебных заведениях по различным гуманитарным дисциплинам (философии, культурологии, истории литературы), в спецкурсах и спецсеминарах по культуре Серебряного века, а также послужить основой для дальнейших научных разработок.

На защиту выносятся следующие положения:

1)Мифологема рождения и смерти художника, извлеченная символистами из всего предшествовавшего культурного опыта, была инструментом эстетической организации материала и средством воплощения устойчивых, вневременных культурных моделей.

2) В постсимволистский период литературного развития мифологема рождения и смерти становится объектом художественного изображения и творческой рефлексии в разных жанрах прозы.

3) Мемуары 3. Гиппиус «Мой лунный друг», автобиографический роман К. Бальмонта «Под Новым Серпом», «Театральный роман (Записки покойника)» М. Булгакова можно рассмотреть как единый текст, объектом изображения и субъектом речи и сознания в котором является Художник.

4) Интерпретация этого единого текста о рождении и смерти художника возможна на основании мифологических исследований, созданных в начале XX в., ибо сформулированная в них концепция искусства получает воплощение в самой символистской практике, а та, в свою очередь, становится предметом рефлексии в последующую культурную эпоху.

5) В мемуарах 3. Гиппиус «Живые лица» судьба символистского художника является объектом изображения и составной частью авторского мифа. Поэтому автор выступает не только как создатель текста, но и как герой своего произведения. В качестве «медиатора», он способствует пробуждению поэтического дара в героях воспоминаний; в качестве художника он организует текст по законам символистской поэтики. Поэтому мемуары о Блоке генерируются двумя основополагающими для символизма мифами об Аполлоне и Дионисе и мифологемой маски.

6) К. Д. Бальмонт в автобиографическом романе «Под Новым Серпом» делает попытку выйти за границы символистской культурной логики. Автор изображает героя как «Я-прошлое». В стремлении расширить рамки символистской эстетики он

обращается к разнообразным архаическим мотивам, связанным с темой границы и ее пересечения, а также к пространственной трансформации как мете внутренних изменений и перерождений героя. Мифологема рождения и смерти используется им для изображения творческих процессов, переживаемых не только художником, но и взрослеющим ребенком и всем мирозданием.

7) В «Театральном романе (Записках покойника)» М. А. Булгаков обращается к жизнетворческому опыту символистов как к художественному материалу. Мифологема рождения и смерти художника реализуется здесь в плоскости изображения нескольких персонажей и на нескольких уровнях текста. «Рождение» художника происходит в Максудове. В литераторах, которым он читает роман, художник давно пережил смерть. Субъект речи двоится: в одном случае в стиле повествователя заявляет о себе художник, в другом - человек, не владеющий даром слова. Но само по себе обращение к мифологеме, продуктивной для предшествовавшего жизнетворческого искусства, позволяет М. Булгакову воплотить представления о художнике, способном сохранить память-культуру и непрерывность традиции.

Апробация работы. Основные положения диссертационного исследования были изложены в докладах и сообщениях на аспирантских семинарах, заседаниях кафедры русской литературы XX века и фольклора Удмуртского государственного университета, на Девятой российской университетско-академической научно-практической конференции (г. Ижевск, 2008 г.), Всероссийской научной конференции «Кормановские чтения» (г. Ижевск, 2007, 2008, 2009, 2010 гг. ), Международной научно-практической конференции «Культура и текст: культурный смысл и коммуникативные стратегии» (БГПУ, Барнаул, 2008 г.); XXXI зональной конференции литературоведов Поволжья (Елабуга, 2008 г.); XIV Всероссийской научно-практической конференции с международным участием «Современные социально-политические технологии: смыслы и ценности» (УдГУ, Ижевск, 2009 г.); Межвузовской научной конференции XXI «Пуришевские чтения» (МПГУ, Москва, 2009 г.)

Структура работы:

Диссертационное исследование состоит из введения, трех глав, заключения, библиографического списка, включающего 242 наименования. Общий объем диссертационного исследования составляет 170 страниц печатного текста.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во введении обосновывается выбор материала исследования, актуальность избранной темы; обозначается '- Научная новизна;

определяются объект и предмет исследования; формулируются его цели и задачи, оговариваются методы; описывается теоретическая и практическая значимость работы; проясняется терминологический аппарат; формулируются основные положения, выносимые на защиту.

В первой главе «Мифологема рождения и смерти художника в мемуарах 3. Гиппиус "Живые лица"» рассматривается специфика художественной задачи 3. Гиппиус, которая избирает жанр мемуаров, по своей функции нацеленный на оценку и анализ пережитого повествователем опыта с последовательным восстановлением некогда реально произошедших событий. Однако 3. Гиппиус разрушает жанровые каноны воспоминания; текст утрачивает присущую жанру достоверность. Для автора реальный жизненный материал становится только отправным моментом, позволяющим предаться творческой саморефлексии.

В первом параграфе первой главы «Принципы создания универсальной биографии художника в мемуарах 3. Гиппиус» мы показываем, как автор выстраивает свою версию биографий двух «знаковых» поэтов Серебряного века (Александра Блока и Андрея Белого), что позволяет ей на основании их судеб прочертить «инвариант» символистской творческой и жизненной стратегии. Несмотря на описание двух героев, в подзаголовке мемуаров заявлен один объект изображения, Блок, названный автором «лунным другом». «Удвоение» объекта изображения является прямым обращением к культурной логике символизма, для которой характерно отсутствие четкой детерминированности и иерархичности. Символизм склонен к поиску оппозиций и обнаружению общих связующих черт между членами оппозиции. Это и демонстрирует 3. Гиипиус, «разбивая» (удваивая) объект изображения ради поиска универсальных качеств героев. Демонстрируя жизненные сценарии двух поэтов, автор обнаруживает в их судьбах как универсальное, так и своеобразное, что дает возможность сопоставлять, обобщать и делать выводы о сути «трансцендентного» творческого начала и его проявлении в биографии конкретного человека.

Автор соотносит своих персонажей с актуализированными Фридрихом Ницше античными образами: Аполлона - «светлого» бога, гармонизирующего мир, и Диониса — «стихийной» силы, приводящей в движение хаос. Такая проекция объясняет не только характеры, но и жизнетворческие стратегии Блока и Белого, в соответствии с которыми они выстраивали свое поведение. Интересно, что во внешности и различных проявлениях А. Блока многие мемуаристы Серебряного века находили черты Аполлона. Это подтверждает проекцию 3. Гиппиус.

Сопоставляя творческий путь двух поэтов, автор обращает особое внимание на комплекс мотивов, сопряженных с мифологемой рождения и смерти художника, детально описанных в эстетике и воплощенных в художественной практике символизма. «Рождение» и «смерть» творца в человеке для 3. Гиппиус происходит через несколько последовательно

разворачивающихся процессов: восхождение к «горним сферам», переживание катарсиса, «зачатие» произведения, «воплощение» Мировой Души и дальнейшее «нисхождение» «воплощенной Мировой Души» для явления «дольнему миру». Роль поэта-демиурга, таким образом, состоит в том, чтобы привнести в земной мир мистический опыт, приобретенный в ходе творческой реализации.

Второй параграф первой главы «Функции маски в мемуарах 3. Гиппиус» объясняет определяющую роль маски, сознательно «надеваемой» персонажем. Герои-поэты примеряют на себя два типа масок — богов Аполлона и Диониса и героев комедии del' arte Арлекина и Пьеро. Опираясь на эти маски, автор-биограф реконструирует существовавшую между ними систему отношений. Нами проанализировано все многообразие масочных функций, осознанных и воспринятых Серебряным веком. На мифопоэтическом уровне мифологема рождения и смерти художника связывает текст «Живых лиц» с античной традицией, напоминая о мистериальном генезисе театра и роли Диониса в этом генезисе. С точки зрения феноменологии культуры, маска действует как поведенческий знак, отражающий культурную логику эпохи Серебряного века. В связи с этим интересно проанализировать название цикла воспоминаний - «Живые лица». Мы явно имеем здесь дело с концептом памяти и широким кругом связанных с ней ассоциаций. Ко времени создания мемуаров описываемых в них героев давно уже не было в живых, фактически, память Гиппиус удержала только «маски», то есть совокупность статичных черт, имеющих, по сути, знаковый характер. Автор, будучи последним из «живых», вынужден существовать в другую «нетворческую» постсимволистскую эпоху. С помощью текста мемуаров она расставляет нужные фигуры на литературном поле предшествующей эпохи по своим местам, надевает на них маски (сравнимые с погребальными) и «вызывает» дух умерших героев, пытаясь тем самым их «воскресить».

Не последнюю роль в этом «обряде» воскрешения играет особый тип слова, избираемый повествователем. Гиппиус насыщает свои мемуары (напомним, что они традиционно не считаются «полноценным» художественным текстом) разного рода ассоциациями, метафорами, параллелями — то есть строит их практически по стихотворным канонам, оперируя поэтическим словом, на котором изъяснялись ее герои-поэты, и демонстрируя таким образом свое родовое единство с ними. В результате «Живые лица» оказываются произведением о Другом (художнике), который при этом тождественен Я, так как повествователь является художником, принадлежащим к той же культурной парадигме, что и изображаемый им объект.

Это позволяет сделать вывод о том, что перед нами текст, не выходящий за рамки культурной логики символизма. Обращение Гиппиус к пережитому символисткому опыту оборачивается его утверждением на разных уровнях структуры произведения:

- в образной системе (персонажи маркируются теми чертами, которые закрепила за ними символистская традиция);

в характере взаимоотношений героев (для выявления универсальных поэтических черт в главном герое воспоминаний - А. Блоке 3. Гиппиус было необходимо его «удвоить», ввести в текст образ Андрея Белого и начать поиск внутренних соответствий между поэтами);

- в характере авторского слова, (оно из «бытового» превращается в поэтическое, при этом автор оформляет им жанр личного документа.

Вторая глава диссертационной работы «Мифологема рождения и смерти художника в автобиографическом романе К. Д. Бальмонта "Под Новым Серпом"» открывается параграфом «Жизнетворческая концепция художника в трактовке К. Д. Бальмонта». В нем описано, как в раннем творчестве Бальмонт-поэт создает миф о творце, уподобленном Солнцу, аюуализируя тем самым мифологему рождения и смерти художника. В своей жизненной и творческой стратегии К. Бальмонт делает упор на особого рода жесты, назначение которых - подчеркнуть его связь с солнечной гармонизирующей энергией аполлинизма. С другой стороны, некоторые черты реализуемой им поведенческой модели (непредсказуемость, подверженность «порывам», экзальтация) сближают его с образом Диониса. Аполлоническое и дионисийское начала, в понимании Бальмонта, не противостоят друг другу и органично соединяются в одном образе поэта-Солнца. Это, очевидно, связано с тем, что за образами обоих античных богов поэт видит реализацию одной -фрэзеровской - мифологемы умирающего и воскресающего бога. (Необходимо сделать поправку: Аполлон не переживает смерть сам, но побеждает олицетворение смерти - чудовище Пифона).

Описание поведенческой и творческой стратегии, которую выработал К. Бальмонт в начале поэтического пути, необходимо для раскрытия всей полноты концепции романа «Под Новым Серпом» (относящегося к позднему творчеству писателя), так как в этом тексте происходит дистанцирование «пережившего» культурную логику символизма автора от своего предыдущего опыта. Это отмежевание оказалось возможным в романе. Жанровая форма романа предполагает особую повествовательную стратегию: пространство романного текста обеспечивает автору возможность дистанцироваться от героя. Однако между ними не проходит полного отчуждения, так как объект изображения у Бальмонта сохраняет четкие автобиографические черты. В частности, с этой целью автор использует в тексте романа детскую историю о мыши, приходившей к нему в моменты создания первых стихов. Об этой истории поэт рассказал М. Волошину и тот изложил ее в начале знаменитой статьи «Аполлон и мышь», получившей широкое хождение в период расцвета символизма.

Во втором параграфе второй главы «Пространственная структура романа "Под Новым Серпом" и ее связь с семантикой переходных обрядов» рассматривается обращение Бальмонта к обширному пласту

архаических мотивов, связанных с темой границы и ее пересечения. Бальмонт понимает обретение творческого дара как некую инициационную практику, поэтому пространственная организация текста соответствует мифологическим или сказочным представлениям об устройстве мира. Герой живет в «своем», хорошо освоенном пространстве, которое граничит с «чужим», потенциально опасным миром. В ходе взросления и в результате развития творческого дара он познает пространственные объекты. Эти объекты соотнесены нами с мировым древом. Герой путешествует к его корням, в нижний мир, вслед за своей ручной черной курочкой. Выход из тьмы наружу оказывается возможным благодаря герою-помощнику - солнечному лучу. Далее герой подходит непосредственно к стволу (в тексте романа это ствол развесистого дуба), около которого живет старушка, функционально адекватная Яге-дарительнице. Она наделяет мальчика сакральным знанием. Из кроны мирового древа (в тексте она названа «фейным царством») к мальчику спускается поющая мышка. Именно в таком мифогенном пространстве герой переживает инициацию, чем определяется его творческое становление. В своей дальнейшей жизни, оставшейся за рамками того, что изображено в тексте, герой всегда будет чувствовать эту «печать» иного мира — мифопоэтической реальности. Дворянская усадьба Большие Липы представляет собой герметичное пространство, граница которого пересекается героем лишь три раза, что позволяет спроецировать его жизненный путь на судьбу сказочного героя.

Автор показывает читателю три пересечения границы и другими персонажами. Но для них переход из мира в мир оказывается губительным. Все три «нарушителя границы» являются по тем или иным критериям чужими, иноприродными для внутритекстового топоса. Все три героя осуществляют предсказание, то есть выступают в роли вестника, который приносит из «чужого» пространство некое тайное и потенциально опасное знание. Они предсказывают разными способами, что приближается «время жатвы». Очевидно, что апокалиптическая символика жатвы представляется автору крайне важной, так как слово «серп» вынесено в заглавие произведения. Обращение разных людей по различным причинам к одному универсальному образу характерно для культуры символизма,

В третьем параграфе «Сюжет романа "Под Новым Серпом" как история внутренней трансформации героя» разбирается магистральный сюжет произведения, представляющий собою внутренние изменения, произошедшие с субъектом речи в детстве. На определенном этапе взросления он обнаруживает в себе дар поэта, что отдаляет его от других людей.

Нам представляется важным, что история взросления мальчика и пробуждения у него творческого дара передана через воспоминание взрослого человека. Оно отлично от воспоминаний 3. Гиппиус о Блоке. В «Живых лицах» активизирована память о «чужой» биографии, в которой автор выделяет нечто «универсальное», свойственное поэту, и эту

универсальность переживает как «свое» качество. К. Бальмонт изображает героя как «Я-прошлое» (в отличии от «Я-Другого художника» у 3. Гиппиус), что определяет особый характер избранной им дистанции. Он не просто вплетает в повествовательную ткань «меты», подобные эпизоду с мышью, намекающие современникам на автобиографизм текста. В определенные моменты авторская точка зрения и точка зрения героя предельно сближаются: герой переживает особого рода видения, суть которых может быть доступна только всезнающему автору. В последней сцене романа главному герою во всей полноте раскрывается предсказание о грядущей жатве. Это подтверждает, что в нем гибнет «тварный» человек и рождается художник, которому внятны «горние сферы» и дано понимание тайных знаков мироздания.

Благодаря избранной автором повествовательной стратегии заявленный жанр романа деформируется. В романное повествование включаются напрямую отсылающие к мифу сказочные мотивы, которые для ребенка и повествователя одинаково реальны (реален и «нижний мир», и «фейное царство»). Через систему образов произведения передается идея предсказания, предопределения, а также универсальный всеобъемлющий символ - миф о жатве, приносящей миру очищение и обновление. Это свидетельствует о том, что автор у К. Бальмонта, с одной стороны, дистанцируется от символизма. Но с другой - полного разрыва с символистской культурой у него не происходит. Текст романа, разворачивающий в различных проекциях идею «переходности», оказывается «переходным» и в плане моделирующей его культурной логики, ибо включает символистские конструирующие элементы.

В третьей главе диссертационной работы «Мифологема рождения и смерти художника в "Театральном романе (Записках покойника)" М. А. Булгакова» исследован текст, созданный писателем, чья творческая система, в отличие от художественного наследия 3. Гиппиус и К. Бальмонта, формировалась за границами символизма, в новых исторических и культурных условиях, когда литература уже пережила соблазн быть больше, чем искусством, и в ней утвердился новый тип писателя — прямого участника социально-исторической жизни. Постсимволистский тип культурного сознания предполагает специфическое отношение к символизму как к авторитетному, но уже освоенному литературой культурному опыту и особое восприятие «литературности» — одной из основных категорий в ценностной системе символизма. М. Булгаков обратился к жизнетворческому опыту символизма как к художественному материалу. Однако мифологема рождения и смерти оказалась для него не менее продуктивной, чем для старших собратьев по цеху, поэтому она получила в его творчестве новое смысловое наполнение.

Первый параграф третьей главы «Генезис художественного текста и процесс преображения героя в творческой системе

М. А. Булгакова» посвящен описанию основных особенностей булгаковского текста, касающихся интерпретации мифологемы рождения и смерти художника. В отличие от символистов, которые рассматривали творческий акт как бесконечную цепь переживаемых художником воплощений, рождение и смерть в текстах Михаила Булгакова переживаются один раз и тем самым сакрализуются. Герой «Театрального романа» создает одно произведение, на котором лежит печать подлинности, и всю свою дальнейшую жизнь он посвящает попытке донести свое творение до людей, помочь роману найти читателя. Поскольку рождение художника имеет для М. Булгакова особый статус, этот процесс удостоен отдельного описания, которое строится с использованием традиционных мифологических образов, «ломающих» границы мира героя. Как и в романе К. Бальмонта, мы сталкиваемся здесь с переходностью, но она выражена не через внешний образ (каковыми были в романе «Под Новым Серпом» курочка, «увлекающая» героя в «нижний» мир или «спускающаяся» с ветвей мирового древа «фейная мышка»), а через изменения, происходящие в самом герое.

Максудов - примерно ровесник биографического автора (Михаила Булгакова) и по крайней мере современник его первых читателей. В романе обнаруживается единственная «портретная» черта главного героя -«волчий взгляд». Волчьими аллюзиями маркированы как заведомо чуждые автору, так и во многом автобиографические персонажи. Вероятно, для Булгакова был важен связанный с волком концепт «чужого». «Чужеродность» Максудова имеет «переходную» природу: это не постоянная черта, «волчьими» ассоциации возникают в тексте в тот момент, когда герой переживает мучительное изменение своей внутренней природы. Изначальная «чужеродность» другим людям делает возможной последующую трансформацию Максудова-человека в художника. Процесс рождения художника описан подробно. Знаковым является тот факт, что роман «приходит» к герою во сне, то есть в пограничном, переходном состоянии. Максудов ощущает действительность как двухслойную, состоящую из двух реальностей, двух областей переживаемого индивидом опыта. Благодаря своей «новой» творческой природе он уходит за границы «повседневного», поэтому хронологическое восприятие жизни у него нарушается. Ткань быта «прорывается» при переходе Максудовым из одного внутреннего духовного состояния в другое, демонстрируя в самых, казалось бы, «приземленных» предметах, таких как «несколько книг» или «пачка старых газет», намек на существование реальности иного порядка.

Герой живет в комнате не один, с ним соседствует кошка. Вероятно, можно говорить о том, что кот и кошка в творческой системе Булгакова являются важными знаками, генерирующими некую «иную реальность». Обращает на себя внимание и тот факт, что «переход» от обыденного человека к творческому, и наоборот, оказывается для героя крайне мучительным. Смену его состояний сопровождает болезнь, выступающая в творчестве Булгакова как преобразующий физиологию человека код.

Меняя природу, Максудов становится изгоем, ассоциирующимся с маргинальным пространством (столь же маргинальным в послереволюционный период был символизм в качестве текстопорождающей практики).

Образу Максудова в романе противостоит «сонм» «литераторов» -персонажей, для которых создание текста подчинено исключительно конъюнктурным целям. М. Булгаков интерпретирует это как «мертворожденность» творчества и маркирует этих персонажей разного рода инфернальными чертами. По мере разворачивания трагедии художника, который ищет идеального читателя, понимающего сакральный язык его текста, в «Театральном романе» меняется повествовательная манера. Текст «расслаивается»: если описание переживаемого Максудовым творческого волнения и сам процесс создания романа описываются «нейтральным» литературным стилем, который явно принадлежит повествователю, имеющему представление о литературной норме, то большая часть глав оформляется уже «фельетонной» сниженной речевой манерой. Такая «разъятостъ» субъекта речи, распад его сознания, становятся свидетельством творческой смерти. Как и в «Живых лицах» 3. Гиппиус, метафорой смерти в произведении М. Булгакова выступает маска, но не надеваемая автором на героя для его «опознания» и «возрождения», а примеряемая самим повествователем, когда он изъясняется на нехарактерном для него языке.

Во втором параграфе третьей главы «Семантика и функции жанрового определения в «Театральном романе» («Записках покойника») роман, имеющий подзаголовок «Записки...»,

рассматривается как текст, представляющий из себя сложное двужанровое единство, что и отражается в его двойном заглавии. Автор одновременно ориентируется на повествовательный жанр романа, и на жанр личного документа, который не в полной мере соответствует представлению о полноценном художественном творчестве. Наличие в тексте двух заглавий имеет еще одну мотивировку: первое из них («Театральный роман»), характеризует творческую манеру Булгакова, второе («Записки покойника») - образ автора в тексте. Определение «театральный» не только сюжетно оправдано (оно характеризует текст как произведение о театре), но и указывает на игровое начало, свойственное булгаковскому письму и отмеченное многими исследователями его творчества. Словосочетание «Записки покойника» привлекает внимание читателя к теме смерти, пронизывающей всю ткань текста и проявляющейся в многочисленных вариациях: образе смертельно больного, но никак не умирающего второстепенного персонажа, бесконечных просьбах главного режиссера Независимого театра переделать в пьесе сцену смерти. Из-за явной сатирической окраски такого рода сюжетов тема смерти профанируется, и сам герой не замечает того, как его все больше затягивает «мертворожденный» мир литераторов. «Смерть» художника в

герое оборачивается его физической смертью: он становится «несчастным самоубийцей».

Как видим, в отличие от мемуаров 3. Гиппиус и романа К. Бальмонта, субъект речи в булгаковском тексте чрезвычайно риидистанцирован от объекта изображения, что на первый взгляд выглядит парадоксальным, так как именно записки являются жанром предельно личностного повествования. З.Гиппиус для своих мемуаров также избрала форму изложения от первого лица, но на объектном уровне ее героем является не она сама, а другой, пусть даже по-символистски родственный художник. К. Бальмонт отделяет себя от героя формой повествования от третьего лица и временной дистанцией. Однако в текстах 3. Гиппиус и К. Бальмонта «другой» (то есть герой) оказывался в некотором смысле «я».

Еще одним отличием «Театрального романа» от мемуаров 3. Гиппиус и автобиографического романа К. Бальмонта является то, что здесь временная дистанция между автором и героем минимальна. В мемуарах эта дистанция определялась установкой «припоминания» о «другом» художнике, пусть и имевшем много общего с самой 3. Гиппиус, но сам факт смерти изображаемого героя — Александра Блока — безусловно увеличивал дистанцию. У К. Бальмонта она определяется подчеркнутым автобиографизмом текста, который приводит читателя к мысли о том, что объект изображения — «я, но другой», то есть находящийся на принципиально другом этапе жизненного пути.

Таким образом, повествовательная стратегия М. Булгакова интересна тем, что при отсутствии временной дистанции — герой объявляется современником автора — «мировоззренческая» дистанция между субъектом речи и героем огромна. Герой — человек «нетворческой» эпохи, встраивающийся в новую реальность, в то время как для повествователя в любую эпоху одаренный человек должен оставаться художником или умереть. Приобщение к искусству для него возможно благодаря усвоению представлений о художнике, выработанных символизмом. Две стержневые идеи, сформулированные символистами, оказались близки художнику - концепция жизнетворчества и отношение к мифу как к универсальному началу, позволяющему приобщиться к общекультурному опыту. Мифологема рождения и смерти художника «стягивает» обе эти тенденции, поэтому обращение к ней является для автора-постсимволиста наиболее плодотворным. М. Булгаков извлекает из символизма только те тенденции, которые позволяют ему воплотиться в качестве художника и через свое искусство осуществить непрерывность традиции.

В заключении подводятся итоги и делаются выводы в соответствии с задачами исследования.

Символистский миф о художнике, во многом основанный на мифологеме рождения и смерти, не остался исторически локальным фактом культуры. Его актуальность подтвердилась и в последующую постсимволистскую эпоху, которая также представляла собой некую

единую культурную парадигму, несмотря на присутствие в ней множества разнообразных эстетических установок В литературном процессе послереволюционной эпохи оказалось возможным выделить тексты, объединенные общей темой рождения и смерти художника, и уточнить вопрос о судьбах символизма в постсимволистском искусстве. Мемуары «Живые лица», автобиографический роман «Под Новым Серпом» и «Театральный роман» представляют собой три возможных варианта рецепции символистского жизнетворчества в постсимволистскую эпоху.

Воплощение мифологемы рождения и смерти художника могло быть организовано как воспоминание, строящееся на анализе собственного опыта. В тексте мемуаров «Живые лица» это привело к внутреннему отождествлению автора и героя. Оно было основано на осознании необходимости возвращения в культуру особого, сакрального, заклинательного слова, утраченного в постреволюционный период. Попытка создания дистанции между автором и героем в автобиографическом романе К. Бальмонта обернулась утверждением всеохватывающего символа, объясняющего через одно «означающее» трансформации, происходившие не только с человеком, но и с миром. «Уроки символизма», усваивались писателями нового поколения, сформированными в период заката символизма. В этом случае обращение к мифологеме рождения и смерти художника объяснялось не творческой саморефлексией, а поисками «беспроигрышных» для искусства и художника путей воплощения.

Влияние идей символизма на последующую культуру требует дальнейшего осмысления. И обращение к мифологеме рождения и смерти художника прочерчивает лишь одну линию этого неоднозначно оцениваемого влияния.

Основные положения работы отражены в следующих публикациях:

Статьи в рецензируемых научных изданиях, включенных в перечень ВАК:

1. Бучкина, Е. А. Роль мифологемы в организации культурного пространства начала XX века (на примере мифологемы рождения и смерти) / Е. А. Бучкина // Знание. Понимание. Умение: научный журнал Московского гуманитарного университета. № 4- М: Издательство МосГУ, 2009. - С. 211-214.

2. Бучкина, Е. А. Трансформация жизненной практики как способ конструирования мифа о творце в культуре серебряного века (на материале мемуаров 3. Гиппиус «Живые лица») / Е. А. Бучкина // Вестник ВятГТУ. № 2 (2) - Киров, 2010. - С. 145-147.

3. Бучкина, Е. А. Роль мифологемы рождения и смерти в конструировании автобиографического мифа К. Д. Бальмонта /

Е. А. Бучкина И Вестник Удмуртского университета. Серия: История и филология. Вып. 4. - Ижевск, 2010. - С. 62-65.

Публикации в иных изданиях:

4. Бучкина, Е. А. Тема рождения и смерти художника в «Театральном романе» М. Булгакова / Е. А. Бучкина // Тезисы докладов XXXIII итоговой студенческой научной конференции. - Ижевск, 2005. -С. 4-5.

5. Бучкина, Е. Á. Биография А. Блока как вариант реализации мифологемы рождения и смерти художника в воспоминаниях 3. Гиппиус «Живые лица» / Е. А. Бучкина // Девятая российская университетско-академическая научно-практическая конференция : материалы конф. - Ижевск, 2008. - С. 28-31.

6. Бучкина, Е. А. Интерпретация жизненной практики как способ конструирования мифа о творце (на материале мемуаров 3. Гиппиус "Живые лица") / Е. А. Бучкина И Культура и текст: культурный смысл и коммуникативные стратегии: сборник научных статей / под ред. Г. П. Козубовской. - Барнаул: БГПУ, 2008. - С. 315-320.

7. Бучкина, Е. А. Роль мифологемы в организации культурного пространства начала XX века (на примере мифологемы рождения и смерти) У Е. А. Бучкина Е. А. //Современные социально-политические технологии: смыслы и ценности. Ч. 1 : материалы 14 Всерос. науч.-практ. конф. с международ, участием. - Ижевск, 2009. -С. 178-182.

Н. Бучкина, Е. А. Пространственная структура романа К. Д. Бальмонта "Под Новым Серпом" и ее связь с семантикой переходных обрядов / Е. А. Бучкина // Вестник Удмуртского университета. Сер. История и филология. Вып. 3 . - Ижевск, 2009. - С. 12-21.

9. Бучкина, Е. А. Топика маски как атрибут художественной биографии в литературном процессе Серебряного века / Е. А. Бучкина // Всемирная литература в контексте культуры: Сборник трудов по итогам XXI Пуришевских чтений. - М.: МПГУ, 2009. - С. 40-45.

Бучкина Елена Александровна

МИФОЛОГЕМА РОЖДЕНИЯ И СМЕРТИ ХУДОЖНИКА В РУССКОЙ ПРОЗЕ ПОСТСИМВОЛИСТСКОГО ПЕРИОДА

Специальность 10.01.01. - русская литература

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Ижевск-2011

Подписано в печать 11.01.11г. Формат 60x84 1/16. Бумага офсетная. Усл. п. л. 1,4 Уч.-изд. л. 1,2 Тираж 100 экз. Заказ № 4.

Типография Удмуртского университета 426034, г. Ижевск, ул. Университетская, 1.

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Бучкина, Елена Александровна

Введение.

Глава I. Мифологема рождения и смерти художника в мемуарах 3. Гиппиус

Живые лица».

§ 1. Принципы создания универсальной биографии художника в мемуарах

3. Гиппиус.

§2. Функция маски в мемуарах 3. Гиппиус.

Глава II. Мифологема рождения и смерти художника в автобиографическом романе К. Бальмонта «Под Новым Серпом».

§ 1. Жизнетворческая концепция художника в трактовке К.Д. Бальмонта

§2. Пространственная структура романа «Под Новым Серпом» и ее связь с семантикой переходных обрядов.

§3. Сюжет романа «Под Новым Серпом» как история внутренней трансформации героя.

Глава III. Мифологема рождения и смерти художника в «Театральном романе» М. А. Булгакова.

§1. Генезис художественного текста и процесс преображения героя в творческой системе М. А. Булгакова.

§2. Семантика и функции жанрового определения в «Театральном романе» («Записках покойника»).

Введение диссертации2011 год, автореферат по филологии, Бучкина, Елена Александровна

Для многих русских писателей и философов, являвшихся ключевыми фигурами литературного и общекультурного процесса начала XX в., мифологема рождения и смерти художника была инструментом эстетической организации материала и средством воплощения устойчивых, вневременных культурных моделей. Феномен Серебряного века состоял в том, что мифологичность рассматривалась в качестве фундаментальной основы всякого искусства, ибо она позволяла наиболее полно раскрыть творческий потенциал автора, мыслимого тождественным Первотворцу. В результате вся литература этого времени поддерживала миф о Художнике как об особой сакральной сущности, чья природа напрямую связана с вселенскими ритмами бытия.

Центральное системообразующее место в этом мифе занимает мифологема рождения и смерти художника, актуализированная символистами. Она лежит в основании их понимания искусства и природы художника, входит в важнейшие постулаты эстетических программ и определяет художественную практику. Образ художника (поэта) -ключевой в символизме — в последующую постсимволистскую эпоху стал объектом рефлексии для тех, кто формировал этот большой эпохальный стиль, и для тех, кто в новую послереволюционную — «нетворческую» (Н. А. Бердяев) - эпоху использовал уроки символизма, позволявшие обеспечить творческое воплощение личности и непрерывность культурного процесса. Это объясняет появление в 1920-30 -е годы особого рода разножанровых изданий. Среди них- можно выделить мемуары Зинаиды Гиппиус, Георгия Адамовича, Владислава Ходасевича, где описан и осмыслен опыт жизнетворчества ведущих поэтов-символистов, автобиографический роман К. Д. Бальмонта «Под Новым Серпом» (1923 г.), воссоздающий не столько биографию Константина Дмитриевича, сколько биографию поэта-символиста; роман К. К. Вагинова «Козлиная песнь», где художественно воссозданы судьбы символистской личности и символистского искусства. И, наконец, с этим, на наш взгляд, связано последовательное и настойчивое обращение М. Булгакова к образу мастера (проявившее себя во многих его текстах, в том числе — и «Театральном романе») в то время, как в литературной жизни утвердился профанный образ литератора.

Уже этот литературный ряд позволяет сделать вывод о том, что сформированный символистами и воплощенный в их жизнетворчестве миф о художнике отрефлектирован в постсимволистскую эпоху в произведениях разных жанров и в творчестве художников, испытавших влияние «большого стиля». Это позволяет взглянуть на данные тексты как на некую целостность и задаться вопросом о специфике воплощения в них судьбы художника через структурирующую ее мифологему рождения и I смерти.

Актуальность исследования состоит в том, что выдвинутая символизмом мифологема рождения и смерти художника впервые рассматривается на материале произведений разных жанров, созданных в постсимволистскую эпоху как авторами, относившими себя к символизму, так и их последователями. В центре нашего внимания оказываются тексты, в которых художник является одновременно объектом изображения и субъектом речи и сознания.

Объектом нашего исследования стала мифологема рождения и I смерти художника, предметом — воплощение этой мифологемы в текстах разных жанров, созданных в постсимволистскую эпоху.

Материалом диссертационного исследования являются мемуары 3. Н. Гиппиус «Живые лица», автобиографический роман К. Д. Бальмонта «Под Новым Серпом», I художественная проза М.А. Булгакова

Театральный роман (Записки покойника)».

Цель нашего исследования - проанализировать мифологему рождения и смерти художника как объект описания различных жанров постсимволистской литературы. Это позволит уточнить значение данной мифологемы в символистской культуре и выявить роль символистского жизнетворчества для последующего развития литературы.

Для достижения поставленной цели необходимо решить следующие задачи:

1) На основании философских, культурологических, литературоведческих источников соотнести понятия «миф» и «мифологема» и определить значение мифологемы рождения и смерти художника для эпохи Серебряного века.

2) Рассмотреть мифологему рождения и смерти художника как объект творческой рефлексии в постсимволистскую эпоху.

3) Выявить тексты разных жанров, где мифологема рождения и смерти художника изображается автором, прошедшим опыт символистского творчества или впитавшим символистскую творческую традицию.

4) Рассмотреть мемуары 3. Гиппиус «Живые лица» как текст о художнике, позволивший автору запечатлеть и вновь утвердить опыт жизнетворчества.

5) Проанализировать автобиографический роман К. Бальмонта «Под Новым Серпом» как художественную попытку дистанцироваться от собственного жизнетворческого опыта.

6) Описать мифологему рождения и смерти художника в «Театральном романе» М. Булгакова как способ выражения авторской мысли о сакральной природе творчества.

Ключевыми для диссертационного исследования являются термины «миф» и «мифологема». Эти понятия освещены в большом своде ; 5 философских, культурологических, психологических, эстетических, теоретико- и историко-литературных источников. Их анализ предполагает специальное сложное исследование. Мы ограничимся рассмотрением тех подходов к понятиям «миф» и «мифологема», которые раскрывают природу культурного мышления Серебряного века. Для понимания феномена мифа мы воспользовались культурологическими, философскими, а также теоретико-литературными работами.

Проблематику мифа разрабатывали на конкретном практическом материале этнографы и исследователи первобытной культуры Дж. Фрэзер, Э. Тайлор, Л. Леви-Брюль, Б. Малиновский и другие ученые. Все они рассматривали миф как закономерный этап развития человеческого сознания, в целом уже отживший свое и проявляющий себя в современном рациональном обществе лишь в «маргинальных» локусах культуры. К таким маргинальным локусам они относили фольклор, ассоциировавшийся преимущественно с периодом детства, то есть с неким «неполноценным» состоянием человека и соответствующим ему по своему уровню мышлением «дикаря», с характерными для него суевериями, приметами и т.д. Напротив, представители традиции немецкой романтической философии (Новалис, Бёме, Шлегель, и др.) и, в частности, Шеллинг считали миф формой бытия человека, распространяя, таким образом, его конструирующие возможности на современное им культурное поле. Эту традицию понимания мифа унаследовали 3. Фрейд, К. Юнг, Э. Кассирер.

Из отечественных ученых, разрабатывавших проблемы мифа, необходимо назвать О. М. Фрейденберг, А1. Ф. Лосева, И. С. Стеблин-Каменского, Е. М. Мелетинского, С. А. Токарева, А. Н. Гулыги, Н. С. Автономовой, Я. Э. Голосовкера, С. С. Аверинцева, Вяч. Вс. Иванова, В. Н. Топорова, Ю. М. Лотмана, Б. А. Успенского, Н. И. Толстого, И. П. Смирнова, А. М. Панченко и др. Их работы ¡создали научную основу для исследования символико-мифологической природы художественного слова.

Если понятие «миф» можно отнести к одному из самых употребительных и многозначно трактуемых в философии и литературоведении, то термин «мифологема» представляется, наоборот, недостаточно разработанным, используемым небольшим числом автором. Кроме того, разные ученые выделяют различный набор мифологем. Мы будем понимать мифологему в соответствии с интерпретацией Ю. М. Лотмана, 3. Г. Минц и Е. М. Мелетинского как некий знак-заместитель целостной ситуации либо сюжета. «Основным способом описания семантики мифопоэтической модели мира служит система мифологем и бинарных оппозиций, охватывающая структуру пространства (земля-небо, верх-низ), времени (день-ночь), оппозиции социального и культурного ряда (жизнь-смерть, свой-чужой)»1.

Практически все названные нами исследователи задавались вопросом, почему поэтика мифа оказывается столь продуктивна применительно к текстам Серебряного века. Подчеркнутая ориентация модернизма на миф как продукт была вызвана общим стремлением эпохи обратиться к архаическому сознанию, для которого структура бытия (как 1 личного, так и космического) мыслится в форме мифа. 3. Г. Минц сформулировала концепцию характерного для Серебряного века «мифа о мире» (некой общей мистической реальности символизма), состоящего из текстов двух порядков: «текстов искусства» и «текстов жизни», причем в структуре символистского < миропонимания они оказывались равноправными. Таким образом, расширение прежнего «узкого» реалистического понимания мифа привело к тому, что он распространился на сферы творческой, а затем и жизнетворческой стратегии. Это влечет за собой существование . некого обладающего особым статусом универсального «текста», реконструкция которого и обнаружение его

1 Лотман Ю. М., Минц 3. Г.," Мелетинский Е. М. Литература и мифы // Мифы народов мира: Энциклопедия. М., 1991. Т. 1. С. 225. конкретных реализаций, то есть «текстов» жизни и творчества, позволяет нам увидеть и проанализировать мифологическую природу произведений интересующих нас авторов.

Модернизм делал упор на идее цикличности и вечной повторяемости мифологем, для него характерно стремление реализовать в конкретном литературном образе некий вневременной мифологический прототип. Интерес авторов-модернистов к мифологии опирался на апологетическое отношение к мифу как «вечно живому» началу. Такое понимание мифа в России начала XX в. стало возможным благодаря культурному влиянию западной философии и науки. Анализируя период Серебряного века в культуре, Е. М. Мелетинский в своей монографии «Поэтика мифа» выделяет три источника мифологизации культурного пространства этого периода - философскую систему Фридриха Ницше, психоанализ Зигмунда Фрейда и Карла Густава Юнга, а также новые этнологические теории, которые во многом углубили традиционное понимание мифологии. Джеймс Фрэзер впервые выделил прагматическую функцию мифа, понимая ее как урегулирование и поддержку определенного природного и социального порядка. Этот взгляд представляется нам сходным с теми функциями, которыми наделялось художественное произведение в символистской системе мировосприятия.

Идеи Ф. Ницше, 3. Фрейда и Дж. Фрэзера оказались важны для склонной к мифологизированию эпохи начала XX века, ибо именно в них наиболее ощутимо проявлялась логика культурного процесса. Тексты Ницше и Фрейда позволяли свободно создавать на своем материале некий I миф о мифе», так как, следуя культурной логике эпохи модернизма, оба этих автора воспринимали мифологию под определенным углом зрения. Из всего многообразия мифов, дошедших до нас из глубины веков, каждый из них выбирает один сюжет, свой «главный» миф, рассматривая все остальные сквозь его призму. Для Ницше это миф о Дионисе, для Фрейда миф об Эдипе. Два этих мифа стали своеобразными метасюжетами, в рамках которых названные мыслители воспринимают все многообразие культурных практик. В эпоху Серебряного века специфично воспринимались и открытия английской этнологии. Из них выбиралось то, что оказывалось созвучным характеру мировосприятия в это время, а именно - представление об универсальности мифа и ритуала, которые перестали быть прерогативой «примитивного» общества и расширили свое влияние на всю историю человечества вплоть до современности. Также крайне важным представлялось утверждение о том, что миф может трансформироваться неожиданными для исследователя способами и проявлять себя в самых различных ситуациях и контекстах, связанных с функционированием общества. >

Благодаря этим трем новым научным и философским идеям, господствовавшим в культурном сознании начала XX века, миф обрел статус символической системы, родственной иным формам творческой фантазии. Таким образом, миф в интерпретации мыслителей начала века стал одноприроден художественному тексту; что и определило характер творческой практики писателей данного периода.

Социальные потрясения начала XX в.' сформировали убеждение в том, что под тонким слоем культуры действуют вечные разрушительные и созидательные силы, напрямую связанные с метафизической природой человека. Такое понимание культуры сформировалось прежде всего в Европе и было перенесено на российскую почву благодаря глубинному восприятию и переработке идей немецкого философа Фридриха Ницше. Этот мыслитель оказался невероятно популярен в России начала XX века благодаря тому, что предложенное им восприятие природы человека и функций культуры оказалось созвучно сознанию наших г соотечественников. По словам А. Бенуа, «идеи Ницше приобрели тогда прямо злободневный характер (вроде того, как впоследствии приобрели I 9

2 1 такой же характер идеи Фрейда)» . Н. Бердяев охарактеризовал философию Ницше как «самое сильное западное влияние на русский ренессанс», а также заметил, что «Ницше воспринимался как мистик и пророк»3. В работе «Рождение трагедии из духа музыки» Ницше пишет о своем понимании культуры, в которой за эстетизированным и уравновешенным «аполлоническим» началом греческой драмы обнаруживается скрытое природное неуравновешенное «дионисийство». Мифология в таком понимании предстает инстинктивным, иррациональным, хаотическим основанием, противостоящим рассудочно организованной гармонии.

В этот период особый статус в русской культуре приобретает идея цикличности категорий рождения и смерти, воплощением которой для Фридриха Ницше была фигура «эллинского» бога Диониса. В «Рождении трагедии» Дионис, приобщенный благодаря своему особому статусу к глубинным тайнам мироздания, противостоит началу легкости, света и гармонии, которое, согласно Ницше, было 1 олицетворено в образе бога Аполлона. Русская культура своеобразно проинтерпретировала идеи западного мыслителя. Если для Ницше образы этих двух богов, воплощавшие две стихии, представлялись равновеликими, то русская культурная среда приняла и ассимилировала прежде всего образ Диониса, вечно умирающего и возрождающегося бога, чье приобщение к тайнам творчества и бытия было возможно именно благодаря его пограничности, «медиативности», соединению в одном образе обоих членов оппозиции жизнь / смерть. Вяч. Иванов так формулирует основное значение работ Ницше для русских читателей и последователей философа: «Ницше возвратил миру Диониса: в этом было его посланничество и его пророческое безумие. Мы хлебнули мирового божественного вина и стали сновидцами. Спящие в нас возможности человеческой

2 Бенуа А. Мои воспоминания. М, 1980. Т.2. С. 249. I

3 Бердяев Н. А. Самопознание (опыт философской автобиографии). М., 2010. С. 246. божественности заставили нас вздохнуть о трагическом образе Сверхчеловека - о воплощении в нас воскресшего Диониса»4.

Для русской культуры начала XX века еще одной гранью восприятия не осознаваемых нами глубинных основ бытия, сопряженных с мифическим пластом психики, стал психоанализ, воспринимаемый не только как терапевтическая методика, но и как философская система. Как отмечает А. Эткинд, «с начала 10-х и вплоть до 30-х гг. психоанализ был одной из важнейших составляющих русской культурной жизни. . В годы, предшествовавшие Первой мировой войне, психоанализ был известен в России более, чем во Франции и даже, по некоторым свидетельствам, в Германии»5. В своих известных книгах «Психология бессознательного», «Толкование сновидений» Зигмунд Фрейд сформулировал мысль о том, что сознательная часть нашей психики сравнима с верхушкой айсберга, а подсознание — с его мощным подводным основанием.

Если сознание^ соответствует лишь поверхностным аспектам личности человека и культуры, то подсознание содержит в себе подлинные движущие силы социума. Миф воспринимается 3. Фрейдом как проекция глубинных желаний, прежде всего — сексуальных, которые из-за своего вытеснения и табуирования могут проявляться как в сновидениях, так и в фольклорных образах. Эти идеи были развиты в работах «Тотем и табу», «Будущее одной иллюзии». Фрейд анализирует образы персонажей определенных мифов как персонификацию проблем индивида, что и обеспечивает универсальный, характер мифа, сюжет которого может постоянно воспроизводиться в культуре. Иными словами, в мифе отражается универсальный для человеческой психики механизм. Как уже было нами отмечено, с точки зрения Фрейда, главный миф - это миф об Эдипе. Эдипов комплекс является не просто универсальной составляющей внутренней жизни индивида, он также создает общество и культуру, начало I

4 Иванов Вяч. Ницше и Дионис И Иванов Вяч. Дионис и прадионисийство. С. 309-320. С. 312.

5 Эткинд А. Эрос невозможного. СПб., 1993. С. 69. и ; которых Фрейд связывает с убийством отца и последовавшим за этим табу.

Человек не может уклониться от переживания Эдипова комплекса как факта своей внутренней биографии. Эта мысль Фрейда представляется нам крайне важной, так как демонстрирует одно из основных для культуры модернизма свойств мифа: миф неизбежен, это он диктует человеку свою волю, а не наоборот. И. П. Смирнов так формулирует это свойство философии модернизма: «познаваемый объект мыслится как субъект познания»6. Таким образом, миф есть не просто копилка образов и сюжетов, которыми писатель может пользоваться по своему желанию; наоборот, миф использует писателя для собственной реализации.

Отталкиваясь от концепции 3. Фрейда, его ученик К. Г. Юнг выделил категорию «коллективного бессознательного», в котором общечеловеческий опыт запечатлен в виде «архетипов». Архетипы обнаруживают себя во многих феноменах культуры, однако наиболее ярко они раскрываются в мифах. Художник в контексте культуры начала XX века воспринимается как некая сущность, через которую проявляет себя пронизанное мифологизмом бессознательное.

Английский ученый Дж. Фрэзер является не только исследователем, но и создателем особого типа мировосприятия. В его работе «Золотая ветвь» исследуются мифы и аграрные календарные культы «умирающих» и «воскресающих» богов, представляющие архаические параллели к сюжету воскресения Христа. Особый интерес вызывает у нас открытая Фрэзером мифологема периодически умерщвляемого и замещаемого царя-колдуна, магически ответственного за' благополучие племени. Обновление царя («калиф на час») анализируется в одном ключе с ритуалами умирающих и воскресающих божеств и ритуалом инициации. Фактически, Фрэзер свел все разнообразие «примитивных», библейских и новозаветных культов к сюжету об умирающем и воскресающем боге и представил этот сюжет ь , 1

6 Смирнов И. П. Мегаистория: К исторической типологии культуры. М., 2004. С. 23. ядром магии и религии. Именно это положение его научной системы позволило «приспособить» ее к логике культуры Серебряного века, соединив с ницшеанским сюжетом о Дионисе и фрейдистским сюжетом об Эдипе.

В российском культурном контексте основным проводником мифологемы рождения и смерти художника стал Вячеслав Иванов, воспринимавший миф как «сердце культуры» «В сознании и творчестве поэт переживает некий дуализм .Творчество поделено между миром внешним, «дневным» <.> и «неразгаданным», ночным миром, пугающим нас и влекущим <.>, миром бестелесным, слышным и незримым,

7 \ сотканном из душ, освобожденных сном» . Поэт - «носитель внутреннего слова, орган мировой души, ознаменователь сокровенной связи сущего, тайновидец и тайнотворец жизни». В статье «О границах искусства» Иванов дает понимание творческого акта как процесса, состоящего из этапов: 1) восхождения к горним сферам, 2) переживания катарсиса, «зачатия» произведения, «воплощения» Мировой Души и 3) дальнейшего нисхождения воплощенной Мировой Души: в дольний мир. Роль поэта-демиурга - воспарить к вышним сферам, привнести в земной мир приобретенный мистический опыт.

Подобно тому как Александр Блок создал миф о Прекрасной Даме, Вячеслав Иванов, опираясь на Ницше, сотворил свой миф о Дионисе, вечно умирающем и воскресающем боге. Поэтому Н. А. Бердяев называет Вяч. Иванова «главным • глашатаем дионисизма»8. Дионис - это универсальный символ коллективного бессознательного, общий сценарий индивидуального поведения, функционально равный Эдипову комплексу Фрейда. А. Эткинд сопоставляет Диониса в интерпретации Вяч. Иванова и

Эдипа в интерпретации 3. Фрейда, что позволяет провести следующие 1 параллели: в отличие от атомизированного, отчужденного Эдипа,

7 Иванов Вяч. Родное и вселенское. М., 1994. С. 234.

8 Бердяев Н. А. Самопознание (опыт философской автобиографии). М., 2010. С. 156. реализующего себя лишь в конкретном поле, Дионис в своем образе объединяет все оппозиции: индивида и универсума, мужчины и женщины. Его суть - в вечно повторяющемся цикле рождения и смерти. Он возрождает сам себя, поэтому не нуждается ни в родителях, ни в детях, ни в мужском, ни в женском.

Помимо теоретического аспекта изучения, мифологема рождения и смерти художника получила в русской культуре своеобразное практическое преломление, отразившись в авторской внутритекстовой биографии. Ключевым для нас является тот факт, что символизм как жизнетворческая система провоцировал поведение, соответствующее разного рода культурным архетипам. Жизнь художника' подчас представляла собой трансляцию культурной модели.

Таким образом, мифологема рождения и смерти художника не просто была одной из основных, пронизывающих культурное пространство эпохи. Ей принадлежит в некотором роде структурообразующая функция, ибо она способствовала художественному самоосознанию творца, становилась тем стержнем, вокруг которого он выстраивал не только свое искусство, но и биографию, а последняя, в свою очередь, являлась своеобразным видом текста, продолжавшим текст литературный. Многие художники Серебряного века проявили внимание к перерождению своей «телесной» природы в процессе творческого акта. Именно в этот момент художник приобщается к «горним сферам», о которых писал Вяч. Иванов, и переживает опыт, без которого нельзя создать истинного произведения I искусства. |

Рассмотренные выше I представления о мифе и мифологеме послужили философским и культурологическим фундаментом диссертации. Методологическая основа работы извлечена не только из этих источников, но и из специфически литературоведческих исследований. Системно-типологический I и культурно-исторический I

1 / I подходы (работы М. М. Бахтина, А. Н. Веселовского, Ю. Н. Тынянова, Б. М. Эйхенбаума, В. М. Жирмунского) обеспечили возможность объединить ряд произведений постсимволистской эпохи на основании темы саморефлексии художника. Это позволило увидеть в разножанровых, но исторически и эстетически близких текстах отражение некоего общего содержания, определяющегося культурным опытом символизма.

Важный для нас структуралистский подход (труды М. Ю. Лотмана,

3. Г. Минц, Б. А. Успенского, Вяч. Вс. Иванова, В. Н. Топорова, Е. М. 1

Мелетинского, И. П. Смирнова) предполагает рассмотрение литературного процесса как некой системы, элементами которой предстают различные типы культур. Возникшая в архаический период, мифологема рождения и смерти актуализируется символизмом, и сам процесс этой актуализации рефлексируется постсимволистской эпохой. 1

Рассмотрение повествовательного строя' текста опиралось на системно-субъектный - метод (В. В. Виноградов, Л. Я. Гинзбург, Г. А. Гуковский, В. Д. Днепров, Б. О. Корман), в соответствии с которым мы строго разграничивали автора биографического, автора-героя собственного I произведения и автора-субъекта сознания.

В целом в работе мы опираемся на комплексное знание о художественном феномене, выработанное гуманитарной наукой XX в.

Отбор текстов, явившихся материалом для нашего исследования, обусловлен задачами работы. Воплощение мифологемы рождения и смерти художника мы рассмотрели в произведениях разных жанров: в мемуарах («Живые лица» 3. Гиппиус), автобиографическом романе («Под Новым Серпом» К. Бальмонта) и собственно романе, героем которого является писатель («Театральный роман» («Записки покойника») М. Булгакова) и 1 который в наименовании I одновременно позиционируется как художественное произведение (роман) и как личный документ (записки). При выборе текстов важным для нас оказывался не только жанр, но и его смысловое наполнение.

Многие художники, принадлежавшие к культуре Серебряного века, оставили свои воспоминания: Г. Адамович, Г. Иванов, С. Маковский, Ф. Степун, В. Ходасевич, М. Цветаева и др. Авторы некоторых из них нацелены на самопознание (М. Волошин «История моей души) и на познание своего творческого генезиса (М. Цветаева «Мать и ее музыка», «Отец и его музей»). Мы выбрали мемуары 3. Гиппиус, потому что именно в них мифологема рождения и смерти художника, прослеженная на примере судеб ключевых поэтических фигур эпохи (Александра Блока и Андрея Белого), описана поэтом-символистом, пережившим опыт жизнетворчества. И в этом смысле они являются подлинным документом мифотворческой эпохи. Автор не ставил целью передать все, чему был свидетелем, со скрупулезной точностью. Но самый характер используемого слова и собственный образ поэта-демиурга, выстроенный как на объектном, так > и на субъектном уровне текста, наиболее репрезентативны для демонстрации основных черт символистской эстетики и мировидения. Таким образом, «Живые лица» - текст, в котором мемуары разрушают себя как жанр, стремясь стать художественной прозой — оказываются произведением об авторефлексии I всего Серебряного века. . 1 !

Проза, в основе которой лежит биография художника, была также достаточно распространенным жанром в символистскую и особенно в постсимволистскую эпоху. Это и роман «Огненный ангел» и рассказы В. Брюсова, и «Котик Летаев» Андрея Белого, и «Чертова кукла» 3. Гиппиус, и «Покойница в доме», «Плавающие и путешествующие», «Тихий страж» М. Кузьмина, Но роман Константина Бальмонта «Под Новым Серпом» отстоит от них не только по времени написания. Писатель, осмысляя символистский опыт, стремится выйти за рамки эпохи, выбрав для этого традицию русского психологического, а не символистского романа, с I характерной для нее «памятью жанра», предполагающей иную повествовательную стратегию. Используемое Бальмонтом слово внутренне аналитично, с его помощью, дистанцируясь от героя, автор исследует 1 судьбу художника.

Если 3. Гиппиус и К. Бальмонт непосредственно пережили символистский опыт и отрефлектировали его в мемуарах и автобиографическом романе, то М. Булгаков, существуя в другой исторической и культурной среде, заимствует из этого опыта то, что соответствует его художественным задачам. Символистская культура была если не отправной точкой, то, во всяком случае, важным организующим моментом поэтики многих писателей - современников М. Булгакова. Это и Б. Зайцев, Е. Замятин, А. Ремизов, Б. Пильняк, А. Платонов и др. Но

1 I именно М. Булгаков сосредоточился на образе художника, усвоившего 1 традицию жизнетворческого искусства. При этом писатель стоит перед новой относительно символизма проблемой - самоспасения художника и искусства в «нетворческую» эпоху.

Избранные нами авторы и тексты описаны в литературоведении весьма неравномерно. Наиболее полно и целостно изучен Михаил Булгаков. Ролью традиции и мифологизма в его творчестве занимались И. Ф. Бэлза, М. Б. Гаспаров, Р. Джулиани, Б. Ф. Егоров, Е. А. Иванынина, А. А. Кораблев, В. В. Химич, М. О. Чудакова, Е. А. Яблоков. Константин

Бальмонт изучался такими исследователями! как М. В. Михайлова, В. Н. 1

Орлов, Н. В. Рожнятовская, И. Г. Дубовская. Однако преимущественно описана лирика, а не-проза этого автора. Роман «Под Новым Серпом» вошел в контекст отечественной культуры недавно, поэтому отдельных работ об этом произведении не существует. Лирика, некоторые

1 ! прозаические произведения и, критическое наследие Зинаиды Гиппиус в последнее время были проанализированы достаточно полно, в частности в работах таких авторов, как Г. Р. Евграфов, А. Н. Захарова, Е. М.

Криволапова, А. В. Лавров, В. А. Мескин, М. В. Орлова. При этом мемуары писательницы пока еще не получили всестороннего отдельного рассмотрения и анализировались лишь как один из текстов в ряду мемуаров эпохи9. Таким образом, новизна нашего исследования состоит не только в том, что мы рассматриваем избранные нами произведения под новым углом зрения, но и вводим в научный оборот малоизученные тексты.

Положения диссертации, выносимые на защиту:

1. Мифологема рождения и смерти художника, извлеченная символистами из всего предшествовавшего культурного опыта, была инструментом эстетической организации материала и средством воплощения устойчивых, вневременных культурных моделей.

2. В постсимволистский период литературного развития мифологема рождения и смерти становится объектом художественного изображения и творческой рефлексии в разных жанрах прозы.

3. Мемуары 3. Гиппиус «Мой лунный друг», автобиографический роман К. Бальмонта «Под Новым Серпом», «Театральный роман (Записки покойника)» М. Булгакова можно рассмотреть как единый текст, объектом изображения и субъектом речи и сознания в котором является Художник. 1 1 i

4. Интерпретация этого единого текста о рождении и смерти художника возможна на основании мифологических исследований, созданных в начале XX в., ибо сформулированная в них концепция искусства получает воплощение в самой символистской практике, а та, в свою

- ii

9 См. Бронская Л. И. Автобиографическая проза русского зарубежья как художественная автобиография нового типа // Герменевтика литературных жанров: [интернет-конференция].

Ставрополь, 2006. - URL: http:// conf.stavsu.ru/conf.asp?ReportId=516, Кириллова Е. В. Мемуаристика как метажанр и ее жанровые модификации (на материале мемуарной прозы русского зарубежья первой волны») // Писатель, творчество: современное восприятие. - Курск, 2002. - С. 135-153 и

Устюгова В. В. Мемуарная беллетристика: к источниковедческой критике мемуаров российской иммиграции «первой волны» // Путь в историю, пути истории. - Пермь, 2002. - С. 185-197. очередь, становится предметом рефлексии в последующую культурную эпоху. 1

5. В мемуарах 3. Гиппиус «Живые лица» судьба символистского художника является объектом изображения и составной частью авторского мифа. Поэтому автор выступает не только как создатель текста, но и как герой своего произведения. В качестве «медиатора», он способствует пробуждению поэтического дара в героях воспоминаний; в качестве художника он организует текст по законам символистской поэтики. Поэтому мемуары о Блоке генерируются > двумя основополагающими для символизма мифами об Аполлоне и Дионисе и мифологемой маски.

6. К. Д. Бальмонт в автобиографическом романе «Под Новым Серпом» делает попытку выйти за границы символистской культурной логики. Автор изображает героя как «Я-прошлое». В стремлении расширить рамки символистской эстетики он обращается к разнообразным архаическим мотивам, связанным с темой границы и ее пересечения, а также к пространственной трансформации как мете внутренних изменений и перерождений героя. Мифологема рождения и смерти используется им для изображения творческих процессов, переживаемых не только художником, но и взрослеющим ребенком и всем мирозданием. 1 I I

7. В «Театральном романе (Записках покойника)» М. А. Булгаков обращается к жизнетворческому опыту символистов как к художественному материалу. Мифологема рождения и смерти художника реализуется здесь в плоскости изображения нескольких персонажей и на нескольких уровнях текста. «Рождение» художника происходит в Максудове. В литераторах, которым он читает роман, художник давно пережил смерть. Субъект речи двоится: в одном случае в стиле повествователя заявляет о себе художник, в другом - человек, не

1 I

I I

19 владеющий даром слова. Но само по себе обращение к мифологеме, продуктивной для предшествовавшего жизнетворческого искусства, позволяет М. Булгакову воплотить представления о художнике, способном сохранить память-культуру и непрерывность традиции.

Структура работы. Работа состоит из введения, трех глав, каждая из которых подразделяется на параграфы, заключения и списка литературы.

Во введении обосновывается выбор материала исследования, актуальность избранной темы; обозначается научная новизна; определяются объект и предмет исследования; формулируются его цели и задачи, оговариваются методы; описывается теоретическая и практическая значимость работы; проясняется терминологический аппарат; формулируются основные положения, выносимые на защиту.

В первой главе рассматривается мифологема рождения и смерти художника в мемуарах 3. Гиппиус «Живые лица». При этом мы сосредотачиваемся на символистской трактовке мифологемы рождения и смерти художника, потому что автор делает судьбу героя-поэта составной частью собственного мифа. !

Во второй главе анализируется использование мифологемы рождения и смерти художника в позднем ! романе К. Бальмонта «Под Новым Серпом». При этом роман интерпретируется как попытка пересмотра утвердившегося символистского канона, в формирование которого сам Бальмонт ранее внес большой вклад, и как опыт высвобождения автора из-под власти культурной доминанты символизма.

В третьей главе мифологема рождения и смерти художника исследуется на материале «Театрального романа (Записок покойника)» М. Булгакова. При этом акцентируется внимание на двужанровой природе произведения (роман, записки), выбор которой помогает писателю, усвоившему уроки символизма, в новую эпоху воплотить представления о творчестве как об особой сакрализующей .сфере, приобщающей его к всеобщему непрерывному опыту культуры.

В Заключении суммируются результаты исследования, которые легли в основу положений, вынесенных на защиту.

Научная новизна диссертации состоит в том, что впервые предпринято целостное системное исследование мифологемы рождения и смерти художника, лежавшей в основании мифопоэтической культуры Серебряного века и определившей ряд разножанровых постсимволистских художественных практик, которые рассмотрены как тематически организованное единство. Веден в научный оборот малоизученный текст романа К. Бальмонта «Под Новым Серпом». Результаты и выводы диссертации позволяют лучше понять неоднозначную связь символизма с последующим литературным процессом.

Практическая значимость. Положения и выводы диссертационного исследования могут быть использованы в учебных курсах, читаемых в высших учебных заведениях по различным гуманитарным дисциплинам (философии, культурологии, I истории литературы), в спецкурсах и спецсеминарах по литературе Серебряного века, а также послужить основой для дальнейших научных разработок.

Основные положения диссертационного исследования апробированы в выступлениях автора на международных, всероссийских, региональных и межвузовских научных конференциях:

Межвузовской научной конференции «Кормановские чтения» (УдГУ, Ижевск, 2006, 2008, 2009, 2010 гг.); Международной научно-практической конференции «Культура и текст: культурный смысл и коммуникативные стратегии» (БГПУ, Барнаул, 2008 г.); XXXI зональной конференции литературоведов Поволжья (Елабуга, 2008); 'XIV Всероссийской научно-практической конференции с международным участием «Современные социально-политические технологии: смыслы и ценности» (УдГУ, Ижевск, 2009 г.); Межвузовской научной конференция XXI «Пуришевские чтения»

I I

МПГУ, Москва, 2009 г.),

Результаты проведенного исследования отражены в 8 публикациях, 3 из которых напечатаны в изданиях, включенных в Перечень ведущих рецензируемых журналов ВАК. I I

Заключение научной работыдиссертация на тему "Мифологема рождения и смерти художника в русской постсимволистской прозе"

Заключение

Русские писатели Серебряного века часто обращались к мифу, что отвечало их представлениям об искусстве и внутренним устремлениям к преобразованию жизни через искусство. Универсалии мифов они успешно использовали в моделировании собственных художественных идей и образов. Характерное для этой эпохи восприятие действительности по законам литературного произведения и наличие в судьбах большинства поэтов того периода своеобразных жизнетворческих устремлений свидетельствуют о процессе проникновения- мифомышления не только в творческую, но и в поведенческую стратегию художника. В культурном сознании Серебряного века миф был интуитивной основой творчества, тем фундаментом, на котором выстраивалось здание искусства. Но при этом и жизнь художника как проводника «творческих энергий» обретала черты художественного текста, оказывалась источником мифотворчества. Исключительная роль, отводившаяся в эпоху Серебряного века фигуре творца, объясняет повышенный интерес к мифологеме рождения и смерти художника.

Символистский миф о: художнике, ,во многом основанный на мифологеме рождения и смерти, не остался исторически локальным фактом культуры. Его актуальность подтвердилась и в последующую постсимволистскую эпоху, которая также 1 представляла собой некую единую культурную парадигму, несмотря на присутствие в ней множества разнообразных эстетических установок. В литературном многообразии 1920-30-х годов можно выделить ряд текстов, где жизнетворческий опыт символистов стал либо объектом рефлексии и творческой саморефлексии, либо источником индивидуального творческого самоопределения. Отсюда обилие и необычайная востребованность воспоминаний о культурной жизни рубежа Х1Х-ХХ веков и о ключевых фигурах символизма - А. Блоке, Андрее Белом, К. Бальмонте. Отсюда интерес к биографии и судьбе художника как к культурному феномену. Биография художника становится объектом изображения в мемуарах, автобиографической и художественной прозе. Мы выделили три, на наш взгляд,^ наиболее репрезентативных разножанровых текста, где художник является объектом изображения и субъектом речи и сознания - воспоминания Зинаиды Гиппиус об Александре Блоке «Мой лунный друг», включенной в цикл «Живые лица», автобиографический роман Константина Бальмонта «Под Новым серпом» и «Театральный роман (Записки покойника)» Михаила Булгакова.

Задача нашего - исследования состояла в том, чтобы выявить специфику воплощения мифологемы рождения и смерти художника в мемуарах, автобиографии и художественной: прозе послереволюционной эпохи и уяснить, какие изменения она претерпела в постсимволистской культуре. Необходимо оговорить наше понимание термина постсимволизм. Говоря о постсимволистском характере текста, мы имеем в виду, во-первых, время его создания: воспоминания «Живые лица» увидели свет в Праге в 1925 году (глава «Мой лунный друг написана в 1922), автобиографический роман «Под Новым Серпом» — в Берлине в 1923, к созданию «Театрального романа» автор приступил в 1936, хотя многие его идеи появились еще в произведении «Тайному другу», начатом в 1929 году. К моменту публикации этих текстов символизм уже пережил свой закат, и культурное поле генерировалось другими эстетическими идеями и художественными заданиями. Художника-демиурга, любимца богов сменил писатель, непосредственно участвующий ■ в социально-исторической перестройке жизни. В понятие постсимволистский текст в нашем случае необходимо включить такую важную составляющую как рефлексия. Три произведения, вычлененные' нами из литературного контекста и объединенные темой Художника, содержат переживание символистского опыта и попытку ответить на вопрос, чем был символизм в истории культуры и в судьбе отдельной личности и чем он обогатил последующую культуру. Взгляд на символизм «со стороны» (из другого исторического времени, из географически отчужденного от родины пространства, из новой культурной парадигмы), попытка анализа его опыта, стремление вычленить в символизме корпус идей, плодотворных для последующего литературного и культурного развития, позволяют вести разговор о постсимволистском тексте и оперировать им как термином и в то же время как метафорой.

Для 3. Гиппиус, К. Бальмонта и М. Булгакова самыми продуктивными в символизме оказались два момента: обращение к мифу как универсальному сюжету и создание концепции жизнетворчества. И миф, и жизнетворчество, составляющие феномен Серебряного века, охватываются мифологемой рождения и смерти художника. Таким образом, вычлененная нами мифологема оказывается не только стержневой идеей символистского искусства, но и объединяет прозаические тексты, созданные в постсимволистский период. Объектом изображения во всех рассмотренных произведениях является художник-демиург, гармонизирующий мир своим словом. Но и тот, кто повествует о нем, тоже воплощает идею Творца—в его слове герой-поэт получает новое рождение.

Избранный подход позволил сблизить трех непохожих друг на друга авторов и проследить, как изменялись функции мифологемы рождения и смерти художника в литературном процессе. Авторы мемуаров «Живые лица», автобиографического романа «Под Новым Серпом» и «Театрального романа» из культуры Серебряного века выбирают разные генеративные идеи, строят ■ тексты на различном мифологическом фундаменте и на разных основаниях сближаются с символизмом и дистанцируются от него.

Воспоминания Зинаиды Гиппиус формально являются попыткой оценки пережитого повествователем опыта через восстановление логики некогда произошедших событий. Это не противоречит жанрообразующим принципам — именно такова функция мемуаристики. Сделав объектом изображения биографию творца, автор выбирает две «знаковые» фигуры Серебряного века: Александра Блока и Андрея Белого. Она соотносит своих персонажей с актуализированными Фридрихом Ницше образами: Аполлона — «светлого» бога, гармонизирующего мир, и Диониса -«стихийной» силы, приводящей в движение хаос. Такая проекция объясняет не только характеры, но и жизнетворческие стратегии Блока и Белого, в соответствии с которыми они выстраивали свое поведение. Создаваемый жизнетворческий миф объясняет определяющую роль маски, сознательно «надеваемой» персонажем. Герои-поэты примеряют на себя два типа масок - богов Аполлона и Диониса и героев комедии del' arte Арлекина и Пьеро. Опираясь на эти маски, автор-биограф реконструирует существовавшую между ними систему отношений.

Однако читатель скоро понимает, что он сталкивается с характерным для символизма приемом: все не то, чем кажется. «Подмене» подвергается герой - он «двоится» (в названии главы заявлен только Блок, но изображается не только путь Блока-художника, но и путь Андрея Белого). «Подменен» и заявленный жанр: воспоминания в исполнении 3, Гиппиус не оправдывают себя, и на «развалинах» этого жанра автор выстраивает другой - художественный текст. Субъект речи весьма вольно обращается с фактами, зато насыщает свое произведение ассоциациями, метафорами,

I v параллелями - то есть строит его практически по стихотворным канонам, оперируя, тем самым словом, свойственным героям произведения -поэтам, и демонстрируя себя как поэта. Такая организация текста нацелена на то, чтобы, на уровне слова, а не во внешней биографии, подчеркнуть глубинное родство автора и его «лунного друга». Фактически перед нами текст о «Другом» (художнике), который при этом равен «Я» (тоже художнику), то есть объект и субъект речи в воспоминаниях оказываются тождественными. 3. Гиппиус, как творец символистской культуры, продолжает тем самым развивать собственный жизнетворческий миф. На сюжетном уровне этому соответствует принимаемая ею функция «медиатора»: именно благодаря Гиппиус-героине текста оказывается возможным творческое воплощение Блока и Белого. Подобно демиургу, она способствует пробуждению поэтического дара в своих героях, что обеспечивает им выход к трансцендентному.

При этом на субъектном уровне текста — в характере повествования -Зинаида Гиппиус не просто проявляет себя как творец, но и реализует функцию культурной памяти, столь необходимой в новую «нетворческую» эпоху, сменившую символизм.!

Для этого она, последняя из «живых», расставляет нужные фигуры на литературном поле эпохи на отведенных им в культуре местах, надевает на них маски (сравнимые с погребальными) и «вызывает» дух своих умерших героев, оперируя тем типом поэтического слова, которое они совместно создали на теургических бдениях. Ритуальное «воскрешение» ей удается, потому свой текст она заканчивает следующими словами о Блоке: «И в том радость, что он навеки наш, что мы, сегодняшние, и Россия будущая, воскресшая, можем неомраченно любить его живого» (С. 42). Таким образом, мы имеем дело с «типично» символистским текстом, автор которого не выходит за рамки культурной логики этого большого эпохального стиля. Осмысление Зинаидой Гиппиус пережитого ею символистского опыта оборачивается в мемуарах «Живые лица» его утверждением.

Автобиографический роман Константина Бальмонта «Под Новым Серпом», напротив, представляет собой текст, где автор, имеющий опыт символизма, стремится от него дистанцироваться. В раннем творчестве универсальный всеобъемлющий символ — миф о жатве, приносящей миру очищение и обновление. Это свидетельствует о том, что полного дистанцирования от символистских идей и поэтики в романе К. Бальмонта не происходит. Его текст, разворачивающий в различных проекциях идею «переходности» оказывается «переходным» и в плане моделирующей его культурной логики, ибо автор активно использует символистские конструирующие элементы.

Театральный роман» отличается от двух предыдущих текстов. Он создан писателем, ни в коей мере не ассоциировавшим себя с символизмом (хотя и хорошо с ним знакомым). М.А. Булгаков обратился к жизнетворческому опыту символизма как к художественному материалу. Мифологема рождения и смерти художника оказалась для писателя не менее продуктивной, чем для его старших собратьев по цеху и получила в его творчестве новое смысловое наполнение.

В отличие от текстов символистов, которые рассматривали творческий акт как бесконечную цепь переживаемых художником воплощений, рождение и смерть в текстах Михаила Булгакова переживаются один раз и тем самым сакрализуются. Герой «Театрального романа» создает одно произведение, на котором лежит печать подлинности, и всю свою дальнейшую жизнь он посвящает попытке донести свое творение до людей, помочь роману найти читателя. Поскольку рождение художника имеет для Булгакова особый статус, этот процесс удостоен отдельного описания, которое строится с использованием традиционных мифологических образов, «ломающих» границы мира героя. Как и в романе К. Бальмонта, мы сталкиваемся здесь с переходностью, но она выражается не во внешнем образе (каковыми были для Бальмонта курочка, «увлекающая» героя в «нижний» мир или «спускающаяся» с ветвей мирового древа «фейная мышка»), а в трансформации самого героя. Он: меняет человеческую природу, становится «человеком-волком», изгоем, ассоциирующимся с маргинальным пространством. Столь же маргинальным в булгаковскую эпоху был и символизм в качестве текстопорождающей практики.

Образу Максудова противопоставлен в романе «сонм» противоположных образов. Они названы «литераторами». Эля этих персонажей создание текста подчинено исключительно конъюнктурным целям. М. Булгаков интерпретирует их деятельность как «мертворожденное» творчество и маркирует этих персонажей разного рода инфернальными чертами. По мере разворачивания трагедии художника, который ощущает, что поиски читателя-друга, понимающего сакральный язык его текста, обречены на поражение, меняется повествовательная манера «Театрального романа». Текст «расслаивается»: если описание переживаемого Максудовым творческого волнения и самый процесс создания романа описываются «нейтральным» литературным стилем, свойственным повествователю, имеющему представление о литературной норме, то большая часть глав оформляется уже «фельетонной» сниженной речевой манерой. Такая «разъятость» субъекта речи, распад его сознания, становятся свидетельством творческой смерти. Как и в мемуарах 3. Гиппиус, метафорой смерти в романе М. Булгакова оказывается маска, но не надеваемая автором на героя для его «опознания» и «возрождения», а примеряемая самим повествователем, когда он оперирует нехарактерной для него манерой речи.

Таким образом, мифологема рождения и смерти художника реализуется в «Театральном романе» в плоскости изображения нескольких персонажей и на нескольких уровнях текста. В Максудове «рождается» художник. В литераторах, которым он читает роман, художник давно пережил смерть. Субъект речи двоится: в одном случае в стиле повествователя заявляет о себе художник, в другом - человек, не I владеющий даром слова. Но само по себе обращение к мифологеме, продуктивной для предшествовавшего жизнетворческого искусства, позволяет М. Булгакову расставить нужные акценты и воплотить представления о художнике, способном сохранить память-культуру и I непрерывность традиции.

Рассмотренная нами проблема позволила в литературном процессе постсимволистского периода культурного развития выделить тексты, объединенные одной темой, и уточнить вопрос о судьбах символизма в постсимволистском искусстве. Мемуары «Живые лица», автобиографический роман «Под Новым Серпом» и «Театральный роман» представляют собой три возможных стратегии обращения с символистским опытом в постсимволистскую эпоху.

Осмысление жизнетворческого опыта художника-символиста может быть текстуально организовано как воспоминание, за которым стоит анализ собственного опыта. Такой анализ оборачивается или безоговорочным утверждением этого опыта, как в тексте мемуаров «Живые лица», или попыткой дистанцироваться от него, как в автобиографическом романе К. Бальмонта. Создавая миф о Поэте и одновременно миф о себе как о Поэте, 3. Гиппиус осознанно или подсознательно ощущала необходимость возвращения в культуру особого, сакрального, заклинательного слова, утраченного на закате символизма.

К. Бальмонт, творя миф о Поэте, сосредотачивается не столько на нем, сколько на мире. Это приводит его к необходимости1 создать всеохватывающий универсальный символ, позволяющий объяснить через одно «означающее» многие процессы, происходящие в окружающем.

Уроки символизма могут быть осмыслены изнутри новой культурной традиции. В этом случае весь сложный и1 духовно драматичный опыт символизма оказывается не нужным. Из него отбираются только те элементы, которые может использовать, кроме символизма всякий иной тип искусства. Подобное обращение с символистской традицией оказывается плодотворным. Оно не только вычленяет наработанные символизмом главные творческие открытия — мифогенность и жизнетворчество, но и удерживает их в отчужденной от символизма культурной парадигме, не требуя при этом приятия всей культурной логики символизма.

Список научной литературыБучкина, Елена Александровна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Булгаков, М. А. Записки покойника (Театральный роман) / М. А. Булгаков/ Собр. соч. в 5 т. Т. 4. М.: Художественная литература, 1992.-С. 401-545.

2. Бальмонт, К. Д. Под Новым Серпом / К.; Д. Бальмонт Иваново : Талка, 2007. -444 с.

3. Гиппиус, 3. Н. Живые лица / 3. Н. Гиппиус. М. : Искусство, 1991. -200 с.

4. Литературно-критические и научные исследования

5. Агапкина, Т. А. Мифопоэтические сновы славянского народного календаря. Весенне-летний цикл / Т. А. Агапкина. М.: Индрик, 2002.-С. 300-302.

6. Авдеев, А. Д. Происхождение театра. Элементы театра в первобытно-общинном строе / А. Д. Авдеев. М.: Искусство, 1959. -266 с.

7. Адамович, Г. В. Одиночество и свобода / Г. В. Адамович. — М. :

8. Республика, 1996. — 446 с.

9. Азадовский, К. М. Бальмонт и Япония /К. М. Азадовский, Е. М. Дьяконова. -М. : Наука, 1991. 187 с.

10. Аймермахер, К. Знак. Текст. Культура / К. Аймермахер : пер. С. Ромашко. М.: РГТУ, 2001. - 394 с.

11. Александр Блок: pro et contra : сб. ст. / под ред. Н. Грякаловой. М. : Издательство Русского Христианского Гуманитарного института, 2004. - 736 с.

12. Ю.Андрей Белый: pro et contra : сб. ст. / под ред. А. Лаврова. М. : Издательство Русского Христианского Гуманитарного института, 2004. - 1056 с.

13. Анненский, И. Ф. Книги отражений / И. Ф. Анненский. М.: Наука, 1979.-680 с.

14. Архипова, О. В. 3. Н. Гиппиус: поэзия как «текст культуры» : автореф. дис. . канд. филол. наук / О. В. Архипова Горно-Алтайск, 2004.-24 с.

15. Арьев, А. Ю. "Что пользы, если Моцарт будет жив." : М. Булгаков и Ю. Слезкин / А. Ю. Арьев // М. А. Булгаков-драматург и художественная культура его времени : сб. статей. — М.: Союз театральных деятелей РСФСР, 1988. С. 425-444.

16. И.Афанасьев, А. Н. Народные русские сказки А. Н. Афанасьева. В 3 томах. / подготовка текста Л. Г. Бараг, Ю. А. Новиков. Т 1. Л.: Наука, 1985.-512 с.

17. Афанасьев, А. Н. Народные русские сказки А. Н. Афанасьева. В 3 томах. / подготовка текста Л. Г. Бараг, Ю. А. Новиков. Т. 2. Л: Наука, 1986.-464 с.

18. Афанасьев, А. Н. Народные русские сказки А. Н. Афанасьева. В 3 томах. / подготовка текста Л. Г. Бараг, Ю. А. Новиков. Т. 3. Л. Наука, 1986.-496 с. , '

19. П.Афанасьев, В. H. Древо жизни / В. Н. Афанасьев. М.: Современник, 1983. -464 с.

20. Афанасьев, В. Н. Живая вола и вещее слово / В. Н. Афанасьев. М.: Советская Россия, 1988. - 512 с.

21. Бавин, С. Судьбы поэтов серебряного века : библиогр. очерки / С. Бавин, И. Семибратова. — М. : 2004. — 480 с.

22. Байбурин, А. К. Жилище в обрядах и представлениях восточных славян / А. К. Байбурин. JI.: Наука, 1983. — 191 с.

23. Байбурин, А. К. Ритуал в традиционной культуре / А. К. Байбурин. — СПб. : Наука, 1993. 240 с.

24. Бальмонт, К. Д. Автобиографическая проза / К. Д. Бальмонт. М. : Алгоритм, 2001. - 608 е.*

25. Бахтин, M. М. Литературно-критические статьи / M. М. Бахтин. -М. : Худ. лит., 1986. 541 с.

26. Бахтин, M. М. Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса / M. М. Бахтин. М. : Художественная литература, 1990. - 544 с.

27. Бахтин, M. М. Эпос и роман / M. М. Бахтин. — Спб. : Азбука, 2000. -300 с.

28. Белый, А. / А. Белый. Символизм как миропонимание. М. : Республика, 1994. - 528 с.

29. Белый, А. Критика. Эстетика. Теория i символизма. В 2 томах / А. Белый. Т. 1. - М. : Искусство, 1994. - 478 с.

30. Белый, А. Критика. Эстетика. Теория символизма. В 2 томах / А. Белый. Т. 1. - М. : Искусство, 1994. - 572 с.

31. Бенуа, А. Мои воспоминания. В 5 книгах. Книги 4-5 / А. Бенуа М. : Наука, 1980. -744 с.

32. Бердяев, Н. А. Самопознание / Н. А. Бердяев. М. : Мир книги, 2010.- 416 с.

33. Библия: Книги священного писания Ветхого и Нового Завета. — М. : Сибирская благозвонница, 2010. 1478 с.

34. Блок А. Дневник / А. Блок. М. : Советская Россия, 1989. - 512 с.

35. Бронская, JL И. Автобиографическая проза русского зарубежья как художественная автобиография нового типа / Л. И. Бронская // Герменевтика литературных жанров: интернет-конференция. -Ставрополь, 2006. URL: http:// conf.stavsu.ru/conf.asp?ReportId=516.

36. Булгаков, А. М. Письма / А. М. Булгаков : составление и комм. В. И. Лосева и В. В. Петелина. -М. : Современник, 1989. 574 с.

37. Бунин, И. А. Свет незакатный / И. А. Бунин. М. : Центр 100, 1995. -224 с.

38. Бурдин, В. В. К истокам жизнетворчества: Из наблюдений над символикой солнца и огня в поэзии К'. Бальмонта / В. В. Бурдин // «Серебряный век». Потаенная литература: межвуз. сб. научных трудов / Иван. гос. ун-т. -Иваново, 1997. С. 166-173.

39. Бэлза И. Ф. К вопросу о пушкинских традициях в отечественной литературе: На примере произведений М. А. Булгакова / И. Ф. Бэлза // Контекст. 1980. Литературно-критические исследования. М.: Наука, 1981. - С. 191-243. :

40. Веселовский, А. Н. Историческая поэтика / А. Н. Веселовский. -М.: УРСС, 2008. 648 с.

41. Виноградов, В. В. Избранные труды. О языке художественной прозы / В. В. Виноградов. — М. : Наука, 1980.— 360 с.

42. Виноградов, В. В. О языке художественной литературы / В. В.

43. Виноградов. — М.: Гослитиздат, 1959. — 655 с.

44. Виноградов, В. В. Проблема авторства и теории стилей / В. В. Виноградов. — М.: Худож. лит., 1961. — 614 с.

45. Виноградов, В. В. Проблема авторства и теория стилей / В. В. Виноградов. — М. : Гослитиздат, 1961. — 614 с.

46. Волошин, М. А. Лики творчества / М. А. Волошин. Л.: Наука, 1988.-848 с.

47. Воскресенская, М. А. Символизм как мировидение Серебряного века: Социокультурные факторы формирования общественного сознания российской культурной элиты рубежа Х1Х-ХХ вв. / М. А. Воскресенская. Томск: Изд-во Том. ун-та, 2003. — 226 с.

48. Воспоминания о серебряном веке : сб. ст. / сост., авт. предисловие и комм. В. Крейд. М. :Республика, 1993. - 560 с.

49. Гаспаров, Б. М. Литературные лейтмотивы: Очерки по русской литературе XX века / Б. М. Гаспаров. М. :Наука, 1994. - 304 с.

50. Гаспаров, Б. М. Язык. Память. Образ / Б. М. Гаспаров М. : НЛО, 1996. - 351 с.

51. Гаспаров, М. Л. Антиномичность поэтики русского модернизма / М. Л. Гаспаров // Гаспаров, М. Л. Избранные труды : в 2 т. Т. 2 : О стихах. —М. : Языки рус. культуры, 1997. — С. 434-455.

52. Геннеп, А. Обряды перехода. Систематическое изучение обрядов / А.! Геннеп. М. : Восточная литература, 2002. - 200 с.51 .Гинзбург, Л. Я. О психологической прозе / Л. Я. Гинзбург. Л.: Советский писатель, 1971. - 464 с.

53. Гиршман, М. М. Литературное произведение : теория художественной целостности / М. М. Гиршман. — М. : Языки славян, культуры, 2007. — 560 с.

54. Глухова, Е. В. «Посвятительный» миф в биографии и творчестве Андрея Белого: дисс. . канд. филос. наук: защищена 22. 10. 1998 /

55. Е. В. Глухова. Москва: РГГУ, 1998. - 184 с.

56. Голосовкер, Я. Э. Логика мифа / Я. Э. Голосовкер. М. : Центр гуманитарных инициатив, 2010. - 496 с.

57. Горан, В. П. Древнегреческая мифологема судьбы / В. П. Горан. -Новосибирск : Наука. Сиб. отделение, 1990. 335 с.

58. Грейвз, Р. Мифы Древней Греции / Р. Грейвз : пер. под ред. К. Тахо-Годи. М.: Прогресс, 1992. - 624 с.

59. Гулюк, Л. А. Мифологема женственности в культуре Серебряного века: дисс. . канд. филос. наук: защищена 12. 04. 2004 / Л. А. Гулюк. Белгород : Изд-во Белгородск. Ун-та, 2004. - 153 с.

60. Гура, А. В. Символика животных в славянских народных верованиях / А. В. Гура. М. : Индрик, 1997. - 912 с.

61. Гуртуева, Т. Б. Литературные портреты «Серебряного века» (Федор Сологуб, Зинаида Гиппиус, Константин Бальмонт) / Т. Б. Гуртуева. — Нальчик, 1996.— 45 с

62. Джулиани, Р. Демонический элемент в «Записках на манжетах» / Р. Джулиани // Возвращенные имена русской литературы : СПб. -Самара : Изд-во Сам. ГПИ, 1994. С. 24-32.

63. Джулиани, Р. Жанры русского народного театра и роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита» / Р. Джулиани // Булгаков-драматург и художественная культура его времени: СПб. М.: Союз театральных деятелей РСФСР, 1988.- С. 312-334.

64. Дмитриева, Е. Е. Жизнь усадебного мифа: утраченный и обретенный рай / Е. В. Дмитриева, О. Н. Купцова. М. : ОГИ, 2008. - 544 с.

65. Днепров, В. Д. Идеи времени и формы времени / В. Д. Днепров. — М.: Советский писатель, 1980. — 600 с.

66. Долгополов, Л. На рубеже веков. О русской литературе конца XIX -начала XX в. Текст. / Л. Долгополов. — Л. : Сов. писатель. Ленингр. отд-ние, 1985. —352 с.

67. Евграфов, Г. Р. «Я в себе, от себя ничего не боюсь.» / Г. Р. Евграфов //Смена.—1999.—№12. — С. 228-240.

68. Евзлин, М. Космогония и ритуал / М. Евзлин. М. : Радикс, 1993. -344 с.

69. Егоров, Б. Ф. Булгаков и Гоголь / Б. Ф. Егоров // Исследования по древней и новой литературе : сб. ст. — Л. : Наука, 1987. — С. 90-95.

70. Жирмунский, В. М. Преодолевшие символизм / В. М. Жирмунский // Поэтика русской поэзии / В. М. Жирмунский. СПб., 2001. - С. 364404.

71. Жирмунский, В. М. Теория литературы. Поэтика. Стилистика : избранные тр. / В. М. Жирмунский. — Л. : Наука. Ленингр. отд-ние, 1977.— 407 с.

72. Жирмунский, В. М. Фольклор Запада и Востока: Сравнительно-исторические очерки / В. М. Жирмунский М. : ОГИ, 2004. - 464 с.

73. Жукоцкая, 3. Р. Дионисийский феномен в творчестве Ницше и Вяч. Иванова / 3. Р. Жукоцкая // Русская философия между Западом и Влостоком: материалы V Всероссийской научной заочной конференции.- Екатеринбург, 2001.-С. 105-113.

74. Зеленин, Д. К. Избранные труды. Очерки русской мифологии: Умершие неестественной смертью и русалки / Д. К. Зеленин. М. : Индрик, 1995. - 432 с.74.3еркалов, А. Евангелие Михаила Булгакова / А. Зеркалов. М.: Текст, 2006.- 191 с. > ,

75. Зеркалов, А. Этика Михаила Булгакова / А. Зеркалов. — М.: Текст,2004. 239 с.

76. Иванов Вяч. Дионис и прадионисийство / В. И. Иванов. — М. : Алетейя, 1994. -352 с.

77. Иванов Вяч. По звездам. Борозды и межи / В. И. Иванов. М. : Астрель, 2007. - 1162 с.

78. Иванов, В. В. Избранные труды по семиотике и истории культуры. Т. 1. Знаковые системы. Кино. Поэтика / В. В. Иванов. М.: Языки славянской культуры, 2009. - 912 с.

79. Иванов В. В. Исследование в области славянских древностей / В. В. Иванов, В. Н. Топоров. М. : Наука, 1974. - 342 с.

80. Иванов, В. В. Проблема функций кузнеца в свете семиотической типологии культур / В. В. Иванов, В. Н. Топоров // Материалы всесоюзного симпозиума по вторичным моделирующим системам -Т. 1.-Тарту. -1974.-С. 87-90.

81. Иванов, В. И. Родное и вселенское / В. И. Иванов. М.: Республика, 1994. - 428 с.

82. Иванова, С. М. Тропою символа к мифу / С. М. Иванова // Смысл мифа: мифология в истории и культуре / отв. ред. М. М. Шахнович — СПб.: Издательство Санкт-Петербургское философское общество, 2001. С.

83. Иваныпина, Е. А. Сагпауа1а@пе1: о «Преображенской» специфике «Собачьего сердца» / Е. А. Иваныпина // Кормановские чтения: Статьи и материалы Межвуз. науч. конф. Ижевск: УдГУ, 2010. -Вып. 9.-С. 300-312.

84. Иваныпина, Е. А. Голубая чашка Марии-Антуанетты: Об образе традиции в структуре булгаковского текста / Е. А. Иваныпина // Вестник Удмуртского государственного университета. Серия : История и филология. Ижевск, 2009. - Вып. 2 - С. 22-34.

85. Иваныпина, Е. А. Дело о ревизорах: К вопросу о «соблазнеклассики» у M. Булгакова / Е. А. Иваныпина // Кормановские чтения : Статьи и материалы Межвуз. науч. конф. Ижевск : УдГУ, 2008. — Вып. 7.- С. 234-244.

86. Иваныпина, Е. А. Доказательства против веры: к проблеме точки зрения в "Мастере и Маргарите" / Е. А. Иваныпина // Проблемы современной филологии в вузовском образовании. Материалы Междунар. научно-практ. конф. Ижевск : УдГУ, 2006. - С. 220-227.

87. Иваныпина, Е. А. Культурная память и логика текстопорождения в творчестве М. А. Булгакова : автореф. дисс. . докт. филол. наук: защищена 24. 11. 2010 / Е. А. Иваныпина. Воронеж : Изд-во Воронеж, ун-та, 2010. -40 с.

88. Иваныпина, Е. А. Метаморфозы культурной памяти в творчестве Михаила Булгакова / Е. А. Иваныпина. Воронеж : Научная книга, 2010.-428 с.

89. Иваныпина, Е. А. Проблема поэтического языка в романе М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита» / Е. А. Иваныпина // Кормановские чтения: Материалы Межвуз. конф. Ижевск : УдГУ, 2006. - С. 205216.

90. Иваныпина, Е. А. Соблазнённый читатель, или Контрамарки Михаила Булгакова / Е. А. Иваныпина // Филологические записки: Вестник литературоведения и языкознания: Вып. 26. — Воронеж : ВГУ, 2007. С. 165-182.

91. Иваныпина, Е. А. Театр одного актера: Об авторских масках в творчестве М. А. Булгакова / Е. А. Иваныпина // Вестник ВГУ. Серия Филология. Журналистика. 2009. - №1 - С. 46-53.

92. Йованович, Е. Миф о «вечном возвращении» в разделе «Родина» Александра Блока / Е. Йованович // Cahiers du monde russe et soviétique. Année 1984. Volume 25. pp. 61-88.

93. Исупов, К. Г. Литература и философия «серебряного века»сближения и перекрестки) / К. Г. Исупов // Русская литература рубежа веков (1890-начало 20-х гг). М. : Наследие, 2001. - Кн. 1. - С. 69-130.

94. Кириллова, Е. В. Мемуаристика как метажанр и ее жанровые модификации (на материале мемуарной прозы русского зарубежья «первой волны») / Е. В. Кириллова // Писатель, творчество: современное восприятие. Курск, 2002. - С. 135-153.

95. Кнабе, Г. С. Русская античность: Содержание, роль и судьба античного наследия в культуре России / Г. С. Кнабе. — М. : РГГУ, 2000. 238 с.

96. Козубовская, Г. П. Проблема мифологизма в русской поэзии концы Х1Х-начала XX века / Г. П. Козубовская. Самара-Барнаул: Изд-во БГПУ, 1995.- 159 с.

97. Кораблев А. Время и вечность в пьесах М. Булгакова / А. Кораблев // Булгаков-драматург и художественная культура его времени: СПб. -М.: Союз театральных деятелей РСФСР, 1988. С. 39-57.

98. Корман, Б. О. Избранные труды. Теория литературы / Б. О. Корман. -Ижевск : Институт компьютерных исследований, 2006. 552 с.

99. Криничная, Н. А. Нить жизни: Реминисценция образов божеств судьбы в мифологии и фольклоре, обрядах и верованиях / Н. А. Криничная. — Петрозаводск : Изд-во Петрозаводского университета, 1995.- 40 с.

100. Криволапова, Е. М. «Преодолеть без утешенья» : Зинаида Гиппиус и ее время : (В помощь учителю) / Е. М. Криволапова. -Орел : Издат. Дом «ОРЛИК», 2005. 244 с.

101. Куприяновский, П. В. «Поэт с утренней душой»: Жизнь, творчество, судьба Константина Бальмонта / П. В. Куприяновский, Н. А. Молчанова. М. : Индрик, 2003. - 464 с.

102. Купцова, О. Н. Очерки русской театральной культуры / О. М. Купцова. -М.: ВГИК, 2003. -100 с.

103. Кушнер, А. Мифологические мотивы в лирике Вячеслава Иванова и И. Анненского / А. Кушнер // Cahiers du monde russe et soviétique. Année 1994. Volume 35 Numéro 1-2. pp. 235-447.

104. Лавров, A. B. 3. H. Гиппиус и ее поэтический дневник / А. В. Лавров // Гиппиус 3. Н. Стихотворения / Вступ. ст., сост. и примеч. А.В.Лаврова.— СПб., 1996. -С. 5-70.

105. Лавров, A.B. Белый Андрей / A.B. Лавров // Русские писатели. 1800—1917 :, Биографический словарь / гл. ред. П. А. Николаев. — М. : Советская энциклопедия, 1992. — Т. 1: А-Г. —С. 225—230.

106. Лавров, А. В. Андрей Белый. Разыскания и этюды / А. В. Лавров. М. : НЛО, 2007. - 620 с. i

107. Лавров, А. В. Русские символисты. Этюды и разыскания / А. В. Лавров. М. : Прогресс-Плеяда, 2007. - 696 с.

108. Лавров, В. «Чтобы сохранить свою эпоху.»: Заметки о литературных мемуарах / В. Лавров // Звезда. 1973. - № 4. -С. 188 - 196.

109. Лакшин, В. Я. Пути журнальные: Из истории литературной полемики 60-х / В. Я. Лакшин. М.: Советский писатель, 1990, -428 с.

110. Лапшин, И. Г. Маска-ландшафт / И. Г. Лапшин // 1 Mixtura verborum 2008 : небытие в маске : сб. ст. / под. общ. ред. С. А. Лишаева. Самара: Самарский гос. Ун-т, 2008. - С. 93-96.

111. Леви-Строс К. Путь масок / К. Леви-Строс; пер. А. Островский. М.: Республика, 2000. - 400 с.

112. Леви-Строс, К. Первобытное мышление / К. Леви-Строс; пер. А. Б. Островского. — М.: Республика, 2008. 384 с.

113. Левкиевская, Е. Е. Мифы русского народа / Е. Е. Левкиевская. -М. : ACT : Астрель, 2010. 528 с.

114. Левкиевская, Е. Е. Славянский оберег. Семантика и структура / Е. Е. Левкиевская. М. : Индрик, 2002. — 336 с.

115. Лейкина, Я. В. Поэтический мир Зинаиды Гиппиус 1889 1919 гг.: Автореф. Дис. канд. филол. наук. - Смоленск, 2000. -18с.

116. Лесскис Г. А. ¡Триптих Михаила Афанасьевича Булгакова о русской революции. «Белая гвардия», «Записки покойника», «Мастер и Маргарита»: Комментарий / Г. А. Лесскис. -М. : О.Г.И., 1999. 427 с.

117. Лихачев, Д. С. Историческая поэтика русской лиетратуры.

118. Смех как мировоззрение!/ Д. С. Лихачев. М. : Алетейя, 2001. - 566

119. Лотман, Ю. М. Беседы о русской культуре. Быт и традиции русского дворянства (XVIII начало XIX века) / Ю. М. Лотман. -СПб. : Искусство-СПб, 2002. - 416 с.

120. Лотман, Ю. М. Миф — имя — культура / Ю. М. Лотман, Б. А. Успенский // Учен. зап. Тарт. гос. Ун-та! 1973. Вып. 308 (=Труды по знаковым системам. VI). - С. 282-303.

121. Лотман, Ю. М. Семиосфера / Ю. М. Лотман. СПб. : Искусство-СПБ, 2010 - 702 с.

122. Лотман, Ю. М. Структура художественного текста / М. Ю.

123. Лотман. — М. : Искусство, 1970. — 384 с.

124. Магомедова, Д. М. Автобиографический миф в раннем творчестве Блока ("Стихи о Прекрасной Даме") / Д. М. Магомедова // Русская словесность. 1997. — № 2. - С. 32-38.

125. Магомедова, Д. М. Автобиографический миф в творчестве Александра Блока: автореф. дисс. . докт. филол. наук: защищена 12. 11. 1998 / Д. М. Магомедова. М. : РГГУ, 1998. - 42 с.

126. Максимов, Д. Е. О спиралеобразных формах развития литературы: (К вопросу об эволюции Блока) / Д. Е. Максимов // Культурное развитие Древней Руси: Истоки. Становление. Традиции : сб. ст. М.: Наука, 1976. - С. 326-334.

127. Максимов, Д. Е. Поэзия и проза А. Блока / Д. Е. Максимов. — Л.: Сов. писатель. Ленингр. отд-ние, 1981. — 552 с.

128. Малиновский, Б. Научная теория культуры / Б. Малиновский; пер. И. В. Утехин. М. : ОГИ, 2005. - 184 с.

129. Марков, В. Ф. Литература и миф (К постановке вопроса) / В. Ф. Марков // Тыняновский сборник. Четвертые тыняновские чтения, -1990, Рига. С. 132-145.

130. Мелетинский, Е. М. Герой волшебной сказки / Е. М. Мелетинский. М. : Академия исследований культуры, 2005. — 240 с.

131. Мелетинский, Е. М. Историческая поэтика фольклора: от архаики к классике / Е. М. Мелетинский, С. Ю Неклюдов., Е. С. Новик. М. : РГТУ, 2010. - 285 с.

132. Мелетинский, Е. М. Поэтика мифа / Е. М. Мелетинский. М. : Восточная литература, 2000. - 407 с. •

133. Мелетинский, Е. М. Происхождение героического эпоса: Ранние формы и исторические памятники / Е. М. Мелетинский. -М.: Восточная литература, 2004. 462 с.

134. Мескин, В. А. Заклинанье (о поэзии 3. Гиппиус) / В. А. Мескин // Русская Словесность. 1994. - № 1. - С.74-84.

135. Минц, 3. Г. Поэтика Александра Блока / 3. Г. Минц. СПб. : Искусство-СПб, 2004. - 727 с.

136. Минц, 3. Г. Поэтика русского символизма / 3. Г. Минц. СПб. : Искусство-СПб, 2004. - 480 с.

137. Минц, 3. Г. О некоторых «неомифологических» текстах в творчестве русских символистов / 3. Г. Минц // Блоковский сборник, III. Уч. зап. Тартуского гос. ун-та. - Вып. 459. - Тарту, 1979. -С. 76-120. |

138. Миртов, О. Бальмонт Электронный ресурс. / О. Миртов // Русский Журнал / Круг чтения / Век=текст. ■ URL: www.russ.ru/krug/veky2000053 lvek.html.

139. Миф в фольклорный традициях и культуре новейшего времени: сб. ст. / под ред. С. Ю. Неклюдова. М. : РГГУ, 2009. -136 с. {

140. Мифы народов мира. Энциклопедия: В 2 томах / под ред. С. А. Токарева. -М. : Советская энциклопедия, 1991. Т. 1. А-К. - 671 с.

141. Мифы народов мира. Энциклопедия: В 2 томах / под ред. С. А. Токарева. -М.: Советская энциклопедия, 1992. Т. 1. Л-Я. - 720 с.

142. Михайлин, В. Тропа звериных слов: Пространственно ориентированные культурные коды в индоевропейской традиции / В. Михайлин. М. : НЛО, 2005. - 540 с. i

143. Молчанова, Н. А. Аполлоническое и дионисийское начало в\книге К. Д. Бальмонта «Будем как Солнце» / Н. А. Молчанова // Русская литература. 2001. - № 4. - С. 51-67.

144. Молчанова, Н. А. Мифопоэтическая картина мира в книге К. Д. Бальмонта «Ясень. Видение древа» / Н. А. Молчанова // Вестник ВГУ. -Воронеж, 2004. -№1. -С. 71-86.

145. Московский Парнас: Кружки, салоны, журфиксы Серебряного века. 1890-1922 : сб. ст. / сост. Т. Ф. Прокопова. М. : Интелав, 2006. -768 с.

146. Мусатов, В. В. «В то время я гостила на земле.». Лирика Анны Ахматовой / В. В. Мусатов. М. : Словари, ру, 2007. - 496 с.

147. Мусатов, В. В. Пушкинская традиция в русской поэзии первойполовины XX в / В. В. Мусатов. М. : Издательский центр РГТУ,1998. -484 с.

148. Надь, Г. Греческая мифология и поэтика / Г. Надь. М. : Прогресс: Традиция, 2002. - 432 с.

149. Нинов, A.A. После катастрофы. Автор. Рассказчик. Издатель. Первый чтец и другие действующие лица произведений М. А. Булгакова 1929-1939 / А. А. Нинов // Собр. соч. М. А. Булгакова: В 5 т. М. : Художественная литература, 1991. - Т. 4. - С. 575-594.

150. Ницше, Ф. Малое собрание сочинений : В 1 т. / Ф. Ницше ; ред.

151. Г. Рачинский. М. : Азбука-классика, 2010. - 1056 с.i

152. Новожилова, А. М. Петербургские дневники Зинаиды Гиппиус («Синяя книга», «Черные тетради»,1 «Серая книжка», «Серый блокнот»): проблемы поэтики жанра :автореф. дис. . канд. филол. наук / А. М. Новожилова. Санкт-Петербург, 2006. — 21 с.

153. Орлов, В. Н. Перепутья. Из истории русской поэзии начала XX века / В. Н. Орлов. М.: Художественная литература, 1976. - 367 с.

154. Орлов, В. Н. Пути и судьбы / В.1 Н. Орлов Л. : Советский писатель, 1971. -744 с.

155. Орлова, M. В. Зинаида Гиппиус в журнале «Новый путь» (1903-1904) / М. В. Орлова // Литературоведческий журнал. 2001. -№ 15.-С. 27-45.

156. Осипова, Н. О. Мифопоэтический анализ поэзии Серебряного века / Н. О. Осипова // Наука о литературе XX века (история, методология, литературный процесс). М.: Академический проект, 2001.- С. 213-232.

157. Павленко, А. Теория и театр / А. Павленко. СПб.: Изд-во Санкт-Петербургского университета, 2006. - 234 с.

158. Павлов, Е. Шок памяти: Автобиографическая поэтика В. Беньямина и О. Мандельштама / Е. Павлов. М. : НЛО, 2005. - 224 с.

159. Павлова-Левицкая, Л. В. Маска и лицо в русской культуре начала XX века. Тождество и антитеза / Л. В. Павлова-Левицкая// Маска и маскарад в русской культуре XVIII-XX веков : сб. ст. М., 2000.- С.118-129.

160. Панченко, А. М. Метафорические архетипы в русской средневековой словесности и поэзии начала XX в. / А. М. Панченко, И. П. Смирнов // Труды Отдела древнерусской литературы. Т. 26. — Л. : Наука, 1971. - С. 33-49. i

161. Панченко, A.M. Юродивые на Руси / A.M. Панченко // Панченко, А. М. Русская история и культура. Работы разных лет. -СПб. : Юна, 1999. С. 392-407.I

162. Петелин, В. В. Жизнь Булгакова. Дописать раньше, чем умереть / Петелин В. В. М. : Центрполиграф, 2000. - 665 с.

163. Подшивалова, Е. А. Человек, явленный в слове (Русская литература 1920-х годов сквозь призму субъектности) / Е. А. Подшивалова. Ижевск. : Удмуртский университет, 2002. - 504 с.

164. Поэтика мифа: ' Современные аспекты : сб. ст. / под. ред. С. Н.

165. Зенкина. М. : РГТУ, 2008. - 100 с.

166. Пропп, В. Я. В свете фольклора / В. Я. Пропп. — М. : Лабиринт, 2007.- 168 с.

167. Пропп, В. Я. Исторические корни волшебной сказки / В. Я. Пропп. М. : Лабиринт, 2010. - 332 с.

168. Ребель, Г. М. Кто ведет повествование в романе Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита»? (Субъектный уровень текста) / Г. М. Ребель // Кормановение чтения. Ижевск, 1995. - С. 230-243.

169. Ребель, Г. М. Романы М.А.Булгакова «Белая гвардия» и «Мастер и Маргарита» в свете проблемы автора: Дис. .канд. филол. наук. Пермь, 1995. - 257 с. !

170. Родины, дети, повитухи в традициях народной культуры : сб. ст. / под. ред. С. Ю. Неклюдова. М.: РГГУ, 2001. - 316 с.

171. Рожнятовская, Н. В. Поэтика ассоциаций (К. Бальмонт и Ин. Анненский) / Н. В. Рожнятовская // Константин Бальмонт и мировая культура : сб. ст. Шуя, 1994. -С. 168-170.

172. Романовская, i Е. В. Мотив дионисийства в культуре Серебряного века / Е. В'. Романовская // Смысл жизни личности в эпоху посткнижной культуры. Саратов, 2003. - С. 110-114.

173. Рыбаков, Б. А. Язычество Древней Руси / Б. А. Рыбаков. М. : Наука, 1988. - 784 с.

174. Рыбаков, Б. А. 1 Язычество древних славян / Б. А. Рыбаков. -М.: Наука, 1994. 608 с:

175. Семенов, " А. Н. Дионисийство как эстетическая как эстетическая категория в русской литературе начала XX века/ А. Н. Семенов // Современные пути взаимодействия церкви и общества в сферах образования, науки, культуры. Ханты-Мансийск, 2004. -С. 205-213.

176. Серебряный век в России. Избранные страницы. М.: Радикс,1993.-339 с.

177. Синеокая, Ю. В. Три образа Ницше в русской культуре / Ю. В. Синеокая. М. : Институт философии РАН, 2008. - 200 с.

178. Скобелев, В. П. Слово далёкое и близкое: Народ — герой — жанр. (Очерки по поэтике и истории литературы) / В. П. Скобелев. -Самара: Самарск. Кн. Изд-во, 1991 278 с.

179. Скрипник, А. В. Специфика жанра записок в «Записках сумасшедшего» Н. В. Гоголя и «Сильфиде» В. Ф. Одоевского / А. В. Скрипник//Вестник ТГУ. -2008. -№ 1. -С. 15-17.

180. Славянский и балканский фольклор. Народная демонология : сб. ст. / под ред. Н. И. Толстого. М. : Индрик, 2000. - 400 с.

181. Славянский и балканский фольклор. Этнолингвистическое изучение Полесья : сб. ст. / под ред. Н. И. Толстого. — М.: Индрик, 1995. 400 с. |

182. Смелянский, А. М. Михаил Булгаков в Художественном театре / А. М. Смелянский. М. : Искусство, 1989- 464 с.

183. Смирнов, -И. П. Генезис. Философские очерки по социокультурной начинательности / И. П. Смирнов. — СПб. : Алетейя,2006. 288 с. , '1 »

184. Смирнов, И. П. Мегаистория. К исторической типологии культруы / И. П. Смирнов. М. : Аграф, 2004. - 544с.

185. Смирнов, И. П. Место «мифопоэтического» подхода к литературному произведению среди других толкований текста / И. П. Смирнов //Миф наука - литература : сб. ст. - JI. : Наука, 1978. - С. 186-203.

186. Смирнов, И. П. Психодиахронологика. Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней / И. П. Смирнов. — М. : НЛО, 1994.- 352 с.I

187. Соколов, Б. В. Булгаковская энциклопедия / Б.В.Соколов.

188. M. : Локид: Миф, 1996. 586 с.

189. Соколов, Б. В. Три жизни Михаила Булгакова / Б. В. Соколов. -М. : Эллис Лак, 1997. 428 с.

190. Соколов, Б. В. Три жизни Михаила Булгакова / Б. В. Соколов. -М. : Эллис Лак, 1997. 432 с.

191. Софронова, Л. А. Маска как прием затрудненной идентификации / Л. А. Софронова // Культура сквозь призму идентичности : сб. ст. М. : Индрик, 2006. - С. 343-359.

192. Тайлор, Э. Б. Первобытная культура / Э. Б. Тайлор : пер. Д. А. Коропчевский. М. : Политиздат, 1989. - 573 с.

193. Тиме Г. Культ мертвого поэта как «память» русского модерна / Тиме Г. // Новое литературное обозрение. 2008. - № 1. - С. 293299.

194. Токарев, С. А. Ранние формы религии / С. А. Токарев. М. : Политиздат, 1990. - 622 с. i

195. Топоров, В. Н. Из истории петербургского аполлинизма: его золотые дни и его крушение / В. Н. Топоров. М.: ОГИ, 2004. - 264 с.

196. Топоров, В. Н. Имя как фактор культуры / ВН. Топоров // Топоров, В. Н. Исследования по этимологии и семантике. Т. 1: Теория и частные приложения. М. :' Языки славянской культуры, 2005.- С. 380-384.

197. Топоров, В. Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ / ВН. Топоров. -М. : Прогресс: Культура, 1995. 624 с.

198. Тэффи, Н. Зинаида Гиппиус / Н. Тэффи // Тэффи, Н. Смешное в печальном : Рассказы, роман, портреты современников. — М. : Прогресс, 1992. — С. 466-476.

199. Тюрина, И. И. Дионис и дионисийство в сборнике Вяч. Иванова «Кормчие звезды» / И. И. Тюрина // Экология культуры и образования: филология, философия, история. Тюмень, 1997. - С. 22-25.

200. Успенский, Б. A. Historia sub specie semioticae / Б. А Успенский // Культурное наследие Древней Руси. Истоки. Становление. Традиции : сб. ст. / под. Ред Д. С. Лихачева. М.: Наука, 1976. - С. 286—292.

201. Успенский, Б. А. Поэтика композиции. Структура художественного текста и типология композиционной формы / Б. А. Успенский. — М. : Искусство, 1970. — 235 с.

202. Успенский, Б. А. Семиотика искусства / Б. А. Успенский М. : Языки русской культуры, 1995. - 360 с.

203. Успенский, Б. А. Филологические разыскания в области славянских древностей / Б. А. Успенский. М. : Изд-во Моск. ун-та, 1982.- 248 с. .1

204. Устюгова, В. В. Мемуарная беллетристика: к источниковедческой критике мемуаров российской иммиграции «первой волны» / Устюгова В. В. // Путь в историю, пути истории. -Пермь, 2002.-С. 185-197.

205. Фиалкова, Л. Л. Москва в произведениях М. Булгакова и А. Белого / Л. Л. Фиалкова // М. А/ Булгаков-драматург и художественная культура его времени: сб. ст. М. :Союз театральных деятелей РСФСР, 1988. - С. 358-369.

206. Фрейд, 3. Психология бессознательного / 3. Фрейд; пер. Г. Барышникова. М. : ACT, 2007. - 608 с.

207. Фрейд, 3. Толкование сновидений / 3. Фрейд; пер. А. Боковиков. М. : Азбука-классика, 2011. - 512 с. 1

208. Фрейд, 3. Тотем и табу / 3. Фрейд; пер. М. Вульф. М. : Азбука-классика, 2010. — 256 с.

209. Фрейд, 3. Тотем и табу / 3. Фрейд; пер. М. Вульф. М. : Азбука-классика, 2010. — 736 с.

210. Фрейденберг, О. М. Миф и литература древности / О. М. Фрейденберг. Екатеринбург : У-Фактория, 2008. - 896 с.

211. Фрэзер, Дж. Дж. Золотая ветвь / Дж. Дж. Фрэзер; пер М. Рыклин. М. : ACT, 2010. - 768 с.

212. Фрэзер, Дж. Дж. Фольклор в Ветхом Завете / Дж. Дж. Фрэзер; пер. Д. Вольпин. М. : ACT, 2003. - 656 с.

213. Хализев, В. Е. Теория литературы / В. Е. Хализев — М. : Высшая школа, 1999.—398 с.

214. Хализев, В. Е. Драма как явление искусства / В. Е. Хализев. -М.: Искусство, 1978. 240 с.

215. Ханзен-Леве, А. Русский символизм: Система поэтических мотивов. Мифопоэтический символизм начала века. Космическая символика / А.х Ханзен-Леве; пер. М. Ю. Некрасов. СПб.: Академический проект, 2003. - 814 с.

216. Хейзинга, И. Homo ludens (Человек играющий) / Й. Хейзинга; пер. Д. Сильвестров. — М.: Азбука, 2007. 384 с.

217. Химич, В. В. «Странный реализм» Михаила Булгакова / В. В. Химич. Екатеринбург : Изд-во Урал, ун-та, 1995. - 232 с.

218. Химич, В. В. В мире Михаила Булгакова / В. В. Химич. -Екатеринбург : Изд-во Урал, ун-та, 2003. — 336 с.

219. Ходасевич, В. Ф. ! 3. Н. Гиппиус, «Живые лица» / В. Ф. Ходасевич //Собрание сочинений : В 4 т. М. : Согласие, 1996. - С. 535-541.

220. Ходасевич, В. Ф. Колеблемый треножник. Избранное. / В. Ф. Ходасевич. М. : Советский писатель, 1991. — 688 с.

221. Цветаева, М. И. Слово о Бальмонте / М. И. Цветаева. М. : Азбука, 2005. - 448 с.

222. Цыкунова, Г. В. Религиозные и философские идеи, мотивы образы в художественном мире К. Д. Бальмонта : автореф. дис. . канд. филол. наук / Г. В Цыкунова — Москва, 2005. — 22 с.

223. Черных, Е. Н. Металл человек - время / Е. Н. Черных. - М. : Наука, 1972.-208 с.

224. Чистов, К. В. Фольклор. Текст. Традиция / К. В. Чистов. М. : ОГИ, 2005.- 272 с.

225. Чудакова, М. О. "И книги, книги.", (М .А. Булгаков: Круг чтения писателя) / М. О. Чудакова. // "Они питали мою музу": Книги в жизни и творчестве писателей : сб. ст. / сост. С. А. Розанова — М. : Книга, 1986. — С. 219—247.

226. Чудакова, М. О. Жизнеописание Михаила Булгакова / М. О. Чудакова. -М. : Книга, 1988. 496 с.

227. Чудакова, М. О. Пушкин у Булгакова и «соблазн классики» / О. М. Чудакова // Лотмановский сборник №1. — М. : ИЦ Гарант, 1995. -С. 538-567.

228. Чудакова, М. О. Рукопись и мысль / М. О Чудакова. М. : Просвещение, 1986. - 173 с.

229. Чулков, Г. Годы странствий / Г. Чулков. М. : Эллис Лак, 1999. -864 с. 1I

230. Штомпель, О.М. Культура как криптосистема Электронный ресурс. («Театральный роман» М. Булгакова) / О. М. Штомпель // URS: http://humanus. by.ru/studia/cripcl.htm.

231. Шруба М. Литературные объединения Москвы и Санкт-Петербурга 1890-1917 годов. М. : НЛО, 2004. - 440 с.1 I ^

232. Щепанская, Т. Б. Культура дороги в русской мифоритуальной традиции ХЕХ-ХХ вв. / Т. Б. Щепанская. М. : Индрик, 2003. - 528 с. ;

233. Эйхенбаум, Б. М. О прозе; О поэзии / Б. М. Эйхенбаум. — JI. : Худож. лит. Ленингр. отд-ние, 1986. —453 с

234. Эстетическое самосознание русской культуры. 20-е годы XX века: сб. ст. / под. Ред. Г. Белой. М. : РГГУ, 2003. - 720 с.

235. Эткинд, А. Эрос невозможного. История психоанализа в России / А. Эткинд. СПб. : Медуза, 1993. - 260 с.

236. Юнг, К. Г. Архетип и символ / К. Г. Юнг. М.: Ренессанс, 1991.- 286 с.

237. Юнг, К. Г. Психология бессознательного / К. Г. Юнг; пер. В. Бакусев, А. Кричевский. М. : Канон, 1994. - 329 с.

238. Юнг, К. Гл Символы трансформации / К. Г. Юнг; пер. В. Зеленский. М. : ACT, 2008. - 736 с.

239. Яблоков, Е. А. Мотивы прозы Михаила Булгакова / Е. А. Яблоков. М. : РГГУ, 1997. - 198 с.

240. Яблоков, Е. А. Художественный мир Михаила Булгакова / Е. А.V

241. Яблоков. М.: Языки славянской культуры, 2001. - 424 с.

242. Ямпольский, М. Б. Демон и лабиринт (Диаграммы, деформации, мимесис) / М. Б. Ямпольский. М. : НЛО, 1996. -336 с. !

243. Ямпольский, М. Б. О близком (очерки немиметического зрения) / М. Б. Ямпольский. М. : НЛО, 2001. - 240 с.

244. Яновская, Л. М. Творческий путь Михаила Булгакова / Л. М.i ! '

245. Яновская. -М. : Сов: писатель, 1983. -320 с.