автореферат диссертации по философии, специальность ВАК РФ 09.00.11
диссертация на тему: Насилие как социальный феномен

Полный текст автореферата диссертации по теме "Насилие как социальный феномен"

На правах рукописи

СУРКОВ Александр Алексеевич

НАСИЛИЕ КАК СОЦИАЛЬНЫЙ ФЕНОМЕН: ОСОБЕННОСТИ КОНСТИТУИРОВАНИЯ

Специальность 09.00.11 - социальная философия

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени кандидата философских наук

25 ФЕВ 2015

005559553

Москва - 2014

005559553

Работа выполнена на кафедре социальной философии факультета гуманитарных и социальных наук Федерального государственного автономного образовательного учреждения высшего образования «Российский университет дружбы народов» (РУДН).

Научный руководитель доктор философских наук, профессор, заведую-

щий кафедрой социальной философии факультета гуманитарных и социальных наз'к РУДН Гречко Петр Кондратьевич

Официальные оппоненты доктор философских наук, профессор, заведующий сектором этики ФГБУН Институт философии Российской академии наук Апресяи Рубен Грантович

кандидат философских наук, доцент кафедры социальной философии ФГБОУ ВПО «Московский государственный университет имени М.В.Ломоносова» (МГУ) Шевчук Иван Иванович

Ведущая организация ФГБОУ ВПО «Финансовый университет при

Правительстве Российской Федерации» (Финансовый Университет)

Защита состоится «18» марта 2015 года в «14:00» часов на заседании диссертационного совета Д 212.203.02 при Федеральном государственном бюджетном образовательном учреждении высшего профессионального образования «Российский университет дружбы народов»: 117198, г. Москва, ул. Миклухо-Маклая, д. 10/2, ауд. 415.

С диссертацией можно ознакомиться в Учебно-научном информационном библиотечном центре РУДН (УНИБЦ РУДН) и на сайте РУДН http://dissovet.rudn.ro

Автореферат разослан « //» е/<ие 2015 года.

Ученый секретарь

диссертационного совета Д 212.203.02 .^¿/ьге и^^З- О.Ю.Бондарь

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность исследования. Существуют такие понятия, которые используются повсеместно, но при этом остаются до конца непонятными участникам коммуникации. Зачастую они становятся «резиновыми», определяя собой любой феномен реальности, или, наоборот, не определяя ничего. Их употребление похоже на игру в перетягивание каната - каждый участник вкладывает в них свое содержание, стремясь полностью обессмыслить позицию оппонента. К философским высказываниям все это относится не больше и не меньше, чем к тому, что говорят в других областях знания, даже тех, которые рассматриваются как бастионы объективности. Особенность философии в том, что работа со смыслом понятий и категорий, их уточнение, ре-интерпретация, описание применения является, как мы считаем, одним из основных видов ее деятельности. Работа с этическим тезаурусом требует особой тщательности, ибо изменение смысла отдельных понятий может повлечь за собой изменение и стратегий поведения людей. Бездумное использование определенных категорий, убежденность в том, что существует абсолютное и полное их понимание, приводит к тому, что, вслед за A.A. Гусейновым, можно назвать цинизмом и «моральной демагогией»'.

Понятие «насилие» часто используется исходя из этических или политических предпочтений исследователей. Перетягивая его на свою сторону, каждый пытается обвинить своего визави в насилии. Само это слово имеет в обыденном языке негативную коннотацию, в то время как его синонимы -«сила», «власть» и т. д. — зачастую оцениваются положительно. И вся эта неразбериха существует на фоне постоянного столкновения с насилием в ежедневном опыте. В хоре голосов, обвиняющих друг друга в насилии, растворяется конкретная ситуация, исчезают из памяти образы людей, которые стали жертвами реальных насильственных действий.

Российское общество находится в числе стран с очень высоким уровнем преступности, что делает важным исследования проблемы насилия, ко-

1 Гусейнов Л.А. Моральная демагогия как форма апологии насилия [Электронный ресурс] // Guseinov.ru. URL: littp://^usemov.ni/pub!/Moral demagodiva.html (дата обращения 1S.CS.20I4).

торые смогли бы не просто предложить определенные трактовки происходящего в современном обществе, попытаться осмыслить исторический опыт народа, но и предложить способы снижения угрозы насильственного поведения. Без этого, как нам кажется, невозможно построение общества, основанного на понимании прав и свобод человека, его жизни как высшей ценности.

Степень разработанности темы. Без преувеличения можно сказать, что проблема насилия является одной из самых актуальных в социально-гуманитарном знании и познании. К ней на протяжении веков обращались крупные философы, теологи, основатели религиозных и этических систем, пытаясь уменьшить или остановить насильственные акты. В истории мировой философской мысли примеры рассуждений о роли насилия в жизни человека и общества можно найти у многих авторов. У Платона в его трактате «Государство» есть немало идей о связи насилия и зависти, насилия и воспитания. Аристотель касается этой темы в своем произведении «Политика». В Средние века размышления о насилии вписаны в обсуждение христианских доктрин. Например, о праве на убийство и самоубийство рассуждает в своей работе «О граде Божьем» Аврелий Августин. В эпоху Возрождения тема насилия рассматривается в контексте жестокости и милосердии власти, как у Н. Макиавелли в его труде «Государь». В Новое время, помимо дискуссии о естественном состоянии общества, которое Т. Гоббс считает в целом насильственным и интерпретирует как «войну всех против всех», насилие появляется у Дж. Локка в «Двух трактатах о правлении» в плане обязанности государства защищать гражданина и его собственность. В традиции Просвещения проблема насилия рассматривается в свете особенностей правильного воспитания, наиболее полно это выражено в трактате «О педагогике» И. Канта. Особое внимание необходимо обратить на литературное творчество Маркиза де Сада — «автора» такого насильственного феномена, как садизм. В XIX веке насилие начинают понимать в качестве определенной характеристики общественных отношений, как у Г.В.Ф. Гегеля в его рассуждениях о диалектике раба и господина, или общественного строя, как у К. Маркса. Именно у по-

следнего насилие становится важным элементом исторического процесса, средством, с помощью которого осуществляется переход к новому обществу. Полноценная же марксистская традиция осмысления насилия начинается с произведения Ф. Энгельса «Анти-Дюринг. Переворот в науке, произведённый господином Евгением Дюрингом», в котором обосновывается идея вто-ричности политического насилия по отношению к экономическим условиям. В конце XIX века немецкий социолог М. Вебср начинает рассматривать насилие через призму легитимности и в его связи с государством.

В западной философской традиции XX века создаются теоретические работы, полностью посвященные проблематике насилия, формируется особое дискурсивное пространство, для которого характерно различение категорий «насилие», «сила», «власть». К основным произведениям можно отнести здесь «Размышления о насилии» Ж. Сореля, «К критике насилия» В. Бенья-мина, «О насилии» X. Арендт, которые стали основной для нашего исследования. Много посвятили анализу феномена насилия (или в данном случае -агрессии) психологи, психиатры, психоаналитики, ученые, работающие и изучающие поведение животных. Среди исследователей, анализировавших связь психики человека, его биологических свойств с проявлениями агрессии, можно назвать 3. Фрейда, К. Лоренца, Б.Ф. Скиннсра и др. В настоящей работе это направление не рассматривалось как основное, однако две работы - «Анатомия человеческой деструктивности» Э. Фромма и «Эффект Люцифера. Почему хорошие люди превращаются в злодеев» Ф. Зимбардо - играют в нашем исследовании важную роль.

Вторая половина XX века отмечена появлением большого количества текстов, анализирующих насилие через осмысление связи ужасов второй мировой войны (Холокоста) и основных принципов модерна. Здесь прежде всего нужно указать «Негативную диалектику» Т. Адорно, его же совместную с М. Хоркхаймером «Диалектику просвещения», «Банальность зла: Эйхман в Иерусалиме» X. Арендт, «Актуальность холокоста» 3. Баумана, «Homo Sacer. Что остается после Освенцима: архив и свидетель» Дж. Агамбена. Особый

5

взгляд, оказавший сильное влияние на других мыслителей, на проблематику насилия в его связи с колониализмом представил в своем произведении «Les damnés de la terre»* Ф. Фанон. Важную лепту в исследование проблемы насилия внес Г. Маркузе, который в своем творчестве затрагивает темы репрессивности цивилизации, бунта, революционной теории («Эрос и цивилизация», «К ситуации новых левых»). Особое место в осмыслении роли насилия в деятельности отдельных социальных институтов занимают работы М. Фуко, такие как «Надзирать и наказывать» и «Безопасность, территория, население».

В последней четверти XX - начале XXI веков в Европе начинают складываться теории, раскрывающие насилие с позиций социальной феноменологии и социального конструктивизма. В числе произведений, оказавших сильное влияние на данное диссертационное исследование, следует назвать также «Феномен насилия» Д. Ричеса и «Насилие. Новый подход» М. Виевиорки.

Среди работ последнего времени особого внимания заслуживает «О насилии» С. Жижека, в ней подробно рассматривается вопрос о связи социальной системы, идеологии и насильственных актов.

В России, надо сказать, интерес к проблеме насилия не так велик, как в западном мире. Во многом это связано с нежеланием ворошить прошлое, связанное с массовыми репрессиями и тоталитарным государством. Это не значит, однако, что у нас не существует теории насилия. В конце XIX — начала XX века в России появляются совершенно разные направления анализа данной проблемы. Во-первых, возникает религиозная традиция, рассматривающая насилие в контексте проблемы взаимоотношений добра и зла. К ней можно отнести творчество Ф.М. Достоевского («Братья Карамазовы»), JI.H. Толстого («Закон насилия и закон любви», «Одумайтесь!» и др.), И.А. Ильина («О сопротивлении злу силою»). Во-вторых, оформляется революционная традиция, для которой насилие играет важную роль в осмыслении проблем

* На русском существуют только переводы отрывков, соответственно много и названий у книги: «Проклятьем заклейменные», «Проклятые земли» и т.д.

6

построения нового общества и разрушения старого. Так, В.И. Ленин, продолжая марксистскую традицию, в своем труде «Государство и революция» полагает насилие определенным способом поддержания экономического господства одних классов над другими: «Государство есть особая организация силы, есть организация насилия для подавления какого-либо класса»2.

Во второй половине XX века советские и российские авторы в целом находились в русле общеевропейской философской традиции осмысления проблемы насилия. Прежде всего здесь необходимо назвать современного отечественного исследователя В.В. Денисова, написавшего в 1975 году работу «Социология насилия», в которой собран уникальный историко-философский материал по теме, проведен анализ почти всех существовавших на тот момент концепций насилия. Творчество В.В. Денисова позволяет лучше понять марксистскую концепцию насилия, важность которой для осмысления этого феномена трудно переоценить. Особого внимание заслуживают работы A.A. Гусейноза («Моральная демагогия как форма апологии насилия», «Мораль и насилие», «Этика ненасилия» и др.), не один десяток лет работающего в области этики ненасилия, выработки возможных определений понятия «насилие». Вопросы насилия и ненасилия, войны и морали всесторонне рассматриваются в творчестве Р.Г. Апресяна («Опыт ненасилия в XX столетии», «Насилие к ненасилие: Философия, политика, этика»). Огромной теоретической глубиной обладают произведения Б.Г. Капустина (в частности «К понятию политического насилия»), в которых можно найти одну из немногих попыток на русском языке создать концепцию насилия в рамках того дискурсивного пространства, которое на Западе представлено X, Арендт, Ж. Сорелем, В. Беньямином. Творчество В.А. Подороги («Время После. Освенцим и ГУЛАГ: Мыслить абсолютное Зло») представляет собой одну из немногих попыток проанализировать трагический исторический опыт нашего народа.

2 Ленин В.И. Государства и революция // Поли. собр. соч.. Т. 33. M.: Изд-во политической литературы, 1959. С. 24.

Стоит отметить также исследования по проблеме насилия, которые проводят российские ученые в смежных с философией социально-гуманитарных областях, среди них ЯМ. Гилинский («Социальное насилие»), А.Г1. Назаретян («Антропология насилия и культура самоорганизации. Очерки по эволюционно-исторической психологии», «Эволюция ненасилия: историческая ретроспектива»).

Среди авторов, чьи работы не связанны напрямую с темой насилия, но оказали сильное влияние на методологию настоящего диссертационного исследования, необходимо назвать: Э. Левинаса («The Rights of Man and the Rights of the Other», «Время и другой. Гуманизм другого человека»), Ж. Дер-рида («Голос и феномен и другие работы по теории знака Гуссерля», «Насилие и метафизика. Очерк мысли Эммануэля Левинаса), Р. Барта («Мифологии»), А.Ф. Лосева («Диалектика мифа»), В.М. Найдыша («Философия мифологии: XIX - начало XXI вв.»).

Объект исследования — политическое и социальное насилие.

Предметом исследования является насильственный акт, как он складывается в процессе микросоциального взаимодействия субъектов и его связь с социальными структурами общества.

Цель диссертационного исследования заключается в построении целостной социально-философской концепции насилия через обращение к процессу формирования характерных социальных ролей (палача, жертвы, свидетеля) и с учетом его, насилия, связи с идеологической гегемонией, осуществляющей стабилизацию социальной системы.

Поставленная цель предполагает решение следующих задач:

- проведение историко-философского анализа основных концепций насилия и оценка методологических оснований биологических и моральных теорий насилия;

- демонстрация инструментального характера насилия;

- анализ основных принципов, на которых базируется процесс консти-туирования насильственного акта на разных уровнях социального;

- рассмотрение структуры процесса конституирования насильственного акта, исходя из предположения, что на уровне взаимодействия субъектов насильственного акта и на уровне социальных структур она различна;

- проведение анализа формирования социальных ролей палача, жертвы и свидетеля;

- выявление взаимного влияния жизненного пространства (социального, географического) и насильственною акта;

- определение основных путей построения концепции ненасилия.

Методология исследования включает в себя различные сочетания методологических программ, среди которых можно назвать и историко-философский анализ, и компаративное рассмотрение идей различных философов и школ. Вместе с тем существует два направления социально-философской мысли, которые оказали наиболее сильное влияние на категориальный и методологический аппарат данной работы.

Во-первых, настоящее диссертационное исследование использует возможности марксистского (в его грамшианском варианте) подхода к общественным отношениям, строящегося вокруг анализа процедур распространения идеологии и концепции «гегемонии». Эта методологическая установка проявляется в стремлении представить насильственный акт как феномен, возникающий в результате взаимодействия идеологических механизмов (понимаемых в духе «идеологических аппаратов государства» Луи Альтюссера) и сознания отдельного человека, выстраивающего свою субъективную реальность. Такой подход позволяет анализировать насильственный акт сквозь призму конкретных социально-исторических процессов, в которых он произошел, а также помогает создать определенные прогностические процедуры, с помощью которых стало бы возможно анализировать текущую социально-политическую жизнь и находить в ней ситуации, потенциально грозящие насилием.

Вторым методологическим источником диссертационного исследования является социальная феноменология, как она представлена у Альфреда

9

Шюпа и, в еще большей степени, в творчестве П. Бергмана и Г. Лукмана. С опорой на этот подход в работе проводится мысль, что насилие — это феномен социальной реальности, вызываемый к жизни как отдельными людьми, так и их группами в результате их активного взаимодействия между собой и с социальными институтами.

В работе также широко используется исторический материал, художественные источники, среди которых фильмы о войне и насилии, литературные произведения, прежде всего вышедшие из-под пера авторов, непосредственно испытавших ужасы насилия, таких как Примо Леви и Варлам Шала-мов.

Научная новизна исследования состоит в развитии концептуального понимания насилия как феномена, индуцируемого взаимодействием субъектов на микросоциальном уровне и принятием ими социальных ролей, символически нагруженных образами и мифологемами господствующего идеологического нарратива. Важный элемент так понимаемого насилия — критика идеологии, позволяющая наиболее полно осветить влияние общественных структур на динамику взаимодействия конкретных участников насильственного акта.

Более конкретно, научная новизна диссертационного исследования представлена следующими результатами:

Проведен критический анализ различных теорий насилия, итогом которого стало заключение о несостоятельности эссенциалистских концепций, для которых насильственный акт является характерным явлением какого-то определенного социально-политического строя или зависит от тех или иных природных предрасположенностей организма.

Обоснован инструментальный характер насилия, что позволяет рассматривать насильственный акт как выбор субъекта, который достигает с помощью него поставленных перед собой целей.

ю

Выделены в качестве основных принципы различия и тождества, задающие определенный способ взаимодействия с Другим.

Показано, что процессы конституирования насилия на микросоциальном уровне и на уровне социальной структуры отличаются исходными установками. Это означает, что если возможность насилия на уровне социальной структуры исходит из принципа тождества, то на уровне взаимодействия конкретных субъектов - из принципа различия.

Раскрыта процедура принятия субъектом насильственного акта в форме одной из трех возможных ролей: палача, свидетеля или жертвы. В работе описаны основные средства, выстраивающие символическое пространство вокруг каждой из ролей с целью подтолкнуть субъекта к ее признанию (принятию) в качестве своей.

Рассмотрено взаимное влияние насильственного акта и социальных характеристик территории, на которой он совершается. Результатом исследования в данном плане стало описание основных характеристик пространств, появившихся в XX веке в ходе массового применения насилия. Эти характеристики могут быть использованы как маркеры для определения территорий, на которых возможно в принципе возникновение насильственных актов.

Намечены основные направления построения теории ненасилия, связанные с необходимостью сопротивления идеологическому наррати-ву и отказу от принятия навязываемых социальных ролей.

Теоретическая значимость исследования заключается в создании теоретической модели насилия, которая позволяет, с одной стороны, учесть динамику взаимодействия между субъектами на уровне их непосредственного общения друг с другом, и, с другой стороны, связать особенности этих отношений с социальной структурой, объяснить, каким образом осуществляется

и

процесс гегемонии и принятия индивидами идеологический принципов за естественные ценности.

В практическом плане исследование открывает перспективы для анализа конкретных социальных ситуаций на предмет выявления опасности возникновения актов насилия, их профилактики и борьбы с ними.

Апробация диссертации. Основные результаты и положения диссертационного исследования были опубликованы в 3 статьях, а также представлены в виде выступления и обсуждения на фестивале науки-2012 года в Российском Университете Дружбы Народов. Диссертация обсуждена и рекомендована к защите на заседании кафедры социальной философии факультета гуманитарных и социальных наук РУДН.

Структура и объем работы. Диссертационное исследование состоит из введения, пяти глав, заключения и библиографии. Содержание изложено на 147 страницах. Библиография насчитывает 132 наименования.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИИ

Во Введении обосновывается выбор темы, постановка проблема и актуальность исследования, степень разработанности и научная новизна, излагается методология исследования, его цели и задачи, структура диссертации.

Первая глава - «Насилие и социальная реальность» - посвящена критическому анализу представлений о биологических корнях насилия, а также о том, что насилие может быть изучено через обращение к дихотомии доброго и злого в человеке. В главе обосновывается идея инструментально-сти насилия, выдвигается идея о том, что «легитимация» насильственного акта основывается на двух установках или базовых принципах - различении и тождественности. Под насилием понимается особый вид отношений одного человека к другому, при котором один из них доминирует над другим, используя различный символический, физический, технологический аппарат причинения страданий, что приводит к смерти, психологическим травмам, телесным повреждениям, отклонениям в развитии у обоих субъектов, но прежде всего у жертвы. Осознавая, что под данное определение подходит множество ситуаций в обыденной реальности, автор концентрируется на анализе физического, социального и политического насилия, а также на символических процедурах его конституирования в системе общественных отношений.

В первом параграфе - «Биологические и моральные теории насилия» - говориться о двух точках зрения на феномен насилия, которые распространены среди ученых и мыслителей, интересующихся данной тематикой. Первая позиция исходит из предположения о том, что насилие может быть объяснено через биологическую природу человека. К этой позиции относится большое число исследователей, которые представляют совершенно разные дисциплины и научные школы: психоанализ, бихевиоризм, этология и др. Человек сравнивается с животным, которые, как известно, проявляют агрессию в разных случаях, большинство из которых связаны с угрожающей опасностью. Сторонники этой концепции предполагают, что насильственный

13

акт может быть объяснен через обращение к процессам взаимодействия организма и окружающей среды. Например, утверждается, что в нервных центрах накапливается энергия, которая, при наличии достаточного раздражителя, способна выплеснуться наружу в виде агрессивного поведения. Спровоцировать подобное могут очень разные явления: от непосредственного физического воздействия до раздражителей, существующих на уровне социума.

Биологические теории насилия имеют ряд недостатков. Первый заключается в том, что, используя язык биологии, исследователи пытаются получить универсальные выводы, способные объяснить различные насильственные действия, обнаруживающиеся в разные моменты истории. Это лишает конкретный акт насилия его своеобразия и, следовательно, обедняет картину его описания. Второе затруднение состоит в том, что внутри данных концепций оказывается неразрешимой проблема определения субъекта ответственности, которая не может быть полностью возложена на палача, если его действия определяются биологической программой. Говоря о третьем недостатке, необходимо отметить, что данные теории, конечно, отражают поведение отдельных людей, могут рассказать нам о том, какие социальные и природные условия влияют на развитие преступности, но они не могут объяснить то, что вслед за Ханной Арендт принято называть «банальностью зла», т.е. то, почему обычные граждане (по крайней мере, без видимых патологий), готовы истязать и полностью дегуманизировать своих жертв.

Моральными теориями в рассматриваемом плане называются те концептуальные построения, которые исходят из установки на выбор одной из сторон-участников насильственного акта как морально правой. Для подобных взглядов характерно признание насилия сущностной чертой конкретного социального строя. Главной трудностью подобных рассуждений является их нацеленность на искоренение этого явления как не соответствующего духовной/социальной природе человека или, наоборот, признание насилия неотъемлемой чертой того или иного (социального/духовного) существования. Категория «природы» используется здесь в этическом ключе. Такая философ-

14

екая позиция может быть названа эссенциализмом, ибо придаст насилию сущностный характер. По сути, при таком типе анализа теряется своеобразие насильственного акта, и он сводится к метафизической проблеме хорошего и плохого в человеке (в обществе), суждение о насильственном акте выносится через сравнение с «должным», правильным состоянием человека/общества, иногда идеальным образом будущего. Обращение к этой классической дихотомии вредит изучаемому явлению, мешает его адекватной интерпретации, создавая ситуацию, когда мы вынуждены давать оценку насильственному акту с точки зрения личностей тех, кто его совершает, их принадлежности к определенной социальной группе. Анализ насилия через определение отдельных актов человеческого поведения как «злых» («плохие») или «добрых» («хорошие», «насилие во благо») приводит к искусственному методологическому раздвоению, при котором становится возможным анализировать только одну сторону поставленной проблемы и молчаливо игнорировать другую. Важно построить такую теорию насилия, которая бы позволила анализировать насильственный акт безотносительно к личности субъекга, его совершающего, безотносительно к нашему этическому принятию или непринятию деятельности этой личности.

Второй параграф - «Инструментальность насилия» - представляет собой анализ насильственного акта в качестве инструмента, который позволяет субъекту достигать определенные цели. Особенность этого инструмента в том, что его использование происходит в момент моего личного обращения к другому человеку, «Ты-ориентации», говоря терминами А. Шюца. Именно в этом взаимодействии, динамике отношений между мной и Другим, послс принятия нами определенных социальных ролей, необходимо искать ключ к пониманию всего процесса конституирования насильственного акта.

Каждый день человек сталкивается с необходимостью использовать определенные шаблоны и типизации, упрощающие коммуникацию с другими людьми и позволяющие выстроить интсрсубъсктнвную социальную реальность. Каждый из нас создает свою, выражаясь словами П. Бергера и Т. Лук-

15

мана, субъективность внутри реальности повседневной жизни, используя тот аппарат типизаций, который услужливо предоставило нам общество, в котором мы родились или живем. Обретая себя в уже объективированной действительности, в которой все вещи до определенной степени поименованы, субъект начинает привыкать к обозначенным смыслам и способам их функционирования. Он также привыкает к тому, что пространство и время более не являются только субъективными, они также объективируются, позволяя взаимодействовать с другими людьми, выстраивать общие линии прошлого, настоящее и будущего. Эта «хабитуализация» приводит к появлению институтов, окончательно закрепляющих общее понимание повседневной реальности.

Насилие необходимо рассматривать как часть этой социальной реальности, часть повседневного жизненного мира людей. Учитывая его инструментальный характер, мы должны связывать его появление с теми задачами, которые стоят перед разными группами индивидов, живущих внутри одного жизненного пространства. Следовательно, мы не можем не обратиться к анализу процесса конституирования насилия как инструмента достижения поставленных целей. В основе этого процесса, процесса своеобразной легитимации насильственного акта, лежат определенные установки, влияющие на мое отношение к Другому.

В третьем параграфе - «Принципы различия и тождественности» -рассматривается проблема отношения к Другому, которое является ключевым моментом насильственного акта. Предполагается, что Другой всегда оказывается доступным для Я только после определенной типизации. В некотором роде он является особым родом информации, на основе которой я выстраиваю наше взаимодействие. Общение с Другим возможно только если Другой воспринимается мною как «Лицо»3. Момент такого отношения неоднозначен: «В ситуации лицом-к-лицу я переживаю моего спутника непосредственно. Но когда я встречаюсь с ним, я привношу в каждую конкретную си-

3 Lcvinas Е. The Rights of Man and the Rights of the Other // Outside the Subiect. Continuum, 2008. P. 98

16

туацию комплекс предконституироваиного знания, который включает сеть типизации человеческих индивидов вообще»4.. В основе такого взаимодействия лежат определенные принципы. Они определенным образом воздействуют на общественные отношения, являясь ключевым элементом процесса опривычивания. Насилие, как инструмент взаимодействия с Другим, находится в прямой зависимости от них. Автор полагает, что в случае, когда ситуация лицом-к-лицу является насильственной, главную роль в легитимации подобного типа взаимодействия с Другим играют принципы различия и тождественности. Можно сказать, что принципы различия и тождественности представляют собой программный код, выбирающий в той или иной ситуации насилие в качестве подходящего инструмента. Другими словами, это те принципы, ориентируясь на которые «Я» определяет для себя насилие как приемлемое по отношению к другому человеку действие.

Различие означает такое отношение к предметам окружающего мира, при котором они описываются в субъективной реальности человека как нечто от нее отличающееся. В своем радикальном выражении различие приводит к исключению. Это становится возможным благодаря тому, что между сознанием и предметом существует «зазор времени», отражающийся в моей неспособности до конца познать объект в его темпоральных модусах - прошлом, настоящем и будущем. Насилие, требующее радикализма в интерпретации принципа различия, предполагает невозможность включения Другого в мой субъективный мир в модусах настоящего или будущего времени. Работа различия заключается в том, чтобы перевести оппозиционные значениям моей реальности явления, предметы и людей в реестр опознанного, того, что я уже прошел, но так никогда и не включил в свой мир, т. е. того, что так никогда и не стало по-настоящему присутствующим.

Работа тождественности противоположна различению. Однако без одного не было бы другого, они дополняют друг друга в процессе познания человеком окружающего мира. Тождественность стремится к построению мо-

4 Шюц А. Аспекты социального мира // Смысловая структура повседневного мира: очерки по феноменологической социологии. М.: Институт Фонда "Общественное мнение", 2003. С. 124

17

стов между моим «Я» и зачастую кажущимся враждебным «Он», к включению последнего в пространство моих субъективных значений в качестве близкого и понятного, того же самого. Тождественным объявляется все, что может быть зарегистрировано (и не исключено) мною как элемент моего субъективного представления об окружающей действительности. Другими словами, тождественным признается то, что полностью соответствует моей жизненной истории, то, с чем я имею общее (синхронизированное) время. Так появляются представление об общей исторической судьбе народов, общей исторической миссии и т. п. В отличие от того, что исключается, тождественное - это то, что присутствует актуально.

Насилие может быть основано как на желании различать, так и на желании сделать нечто тождественным принятой системе значений. Эти принципы могут сменять друг друга во временном плане. Их особенность в том, что они всегда существуют одновременно, но в разных регистрах социального. Во-первых, на уровне, где происходит создание единого символического пространства, социальных ролей, создаются институты и конструируются шаблоны типизаций. Во-вторых, на микросоциалыюм уровне личностного взаимодействия, когда мое «Я» непосредственно контактирует с другими людьми, встраиваясь в интерсубъективную реальность и одновременно формируя ее.

Насилие, содержащееся как потенция в социальной структуре, и насилие, проявляющееся на уровне взаимодействия людей лицом-к-лицу, имеют своим основанием разные принципы. Если на институциональном уровне насилие «легитимируется», исходя из принципа тождества, то на уровне, который мы будем называть субъективным, - исходя из принципа различия.

Во второй главе - «Насилие на разных уровнях социального» - анализируется существование насилия на уровне социальных структур и на уровне микросоциального взаимодействия. Анализ строится на основе критического прочтения концепции субъективного и объективного насилия С. Жижека.

В первом параграфе - «Объективное и субъективное насилие» - показывается, что субъективное и объективное насилие основываются на противоположных установках. Это позволяет системе долго находиться в стабильном положении, поскольку критика конкретного насильственного акта (субъективный уровень) превращается, в таком случае, в согласие на возможность насилия (объективный уровень), которое прописано на уровне социальной структуры общества. Субъективное и объективное насилие отделены друг от друга. Последнее существует как определенный порядок вещей, принимаемый всеми субъектами в качестве естественного. При этом субъективный уровень конкретного акта описывается как нечто «ненормальное». Его связь с логикой развития всей системы общественных отношений остается незаметной. Так происходит потому, что «субъективное и объективное насилие не могут быть восприняты с одной и той же позиции: субъективное насилие воспринимается только в соотношении с ненасильственным нулевым уровнем. Оно кажется нарушением «нормального», мирного положения вещей. В то время как «объективное» является неотъемлемой частью этого «нормального» положения вещей... Системное насилие, следовательно, есть нечто похожее на печально известную «темную материю» в физике, аналог (counterpart) слишком видимого субъективного насилия»5. Пространство между двумя видами насилия и использует в своих целях идеология. Неразрывно связанные между собой, два уровня насилия могут функционировать, только если процедура их конституирования будет основана на разных принципах. Если, скажем, мы полагаем, что системное насилие берет свое начало в тотализирующем принципе тождественности, то импульсом к субъективному насилию должно стать стремление к различению. Невозможно увидеть объективное и субъективное насилие с одной и той же точки. Они не могут быть описаны одними языковыми выражениями.

Славой Жижек строит детерминистскую картину, при которой субъективное насилие напрямую подчинено логике объективного. Он игнорирует

s Zizek S. Violence. London: Profile Books LTD. 2009. P. 2.

19

отношения конкретных субъектов насильственного акта. Между тем, именно благодаря постоянному взаимодействию общественных структур и свободных воль акторов на микросоциальном уровне, насилие не только возникает как следствие тех или иных общественных отношений, но и структурирует их. Отказавшись от детерминистского понимания отношений субъективного и объективного насилия, мы сможем открыть истинную ценность этого различения, которое позволяет нам понять насилие как социальный феномен, формирование которого происходит одновременно как на уровне социальной структуры, так и на уровне взаимодействия свободных субъектов, участников насильственных действий.

Необходимо найти моменты, в которые «Я» и «Ты» могут общаться свободно, т. е. без необходимости различать или отождествлять друг друга. Свобода заключается в возможности отказаться от совершения тех или иных действий, возможности не подчиняться тем нарративам, которые оправдывают насилие, подталкивают к его совершению. Моменты, в которые «Я» и «Ты» могут общаться свободно, игнорируя навязываемые социальными институтами способы взаимодействия, находятся на границе между субъективным и объективным насилием. В отличие от Жижека, мы полагаем, что «Я» совершает свободный выбор - использовать ли шаблоны типизации, создаваемые социальными институтами или нет. Это значит, что индивид имеет определенную степень свободы и может отказаться выполнять назначенную ему роль.

Момент, в который этот отказ оказывается возможным совершить, может быть описан как время «за-секунду-дог насильственного акта. Остановившись и отказавшись убивать, т. е. признавать акт субъективного насилия легитимным, субъект становится способным увидеть насилие объективное, совершаемое системой исходя из совершенно других принципов. В этот момент еще не принято окончательное решение о включении или исключении Другого из моей реальности, еще оказываются доступными моему сознанию некоторые его специфические черты. Но я уже могу отказаться от их воспри-

20

ятия и свести своего визави к тому или иному типу. Моменты за-секунду-до являются преградами на пути к полному доминированию системы над индивидуальным сознанием.

Во втором параграфе - «Миф и насилие» - анализируется теория французского мыслителя Ж. Сореля и описываются основные характеристики мифа, которые позволяют ему успешно участвовать в формировании насильственного акта, влиять на действия его участников.

Мы понимаем миф как особое слово, нарратив, использующий образную форму для стимулирования политического поведения человека, актуализации определенных архаичных пластов, его психики. Обладая подходящими свойствами, миф становится средством проявления идеологии, хотя для Сореля он отличается и от нее, и от утопии и никак с ними не связан. Миф для него — это совокупность образов, которые способны инстинктивно вызывать у людей чувства, необходимые для совершения тех или иных действий.

В данной связи мы обращаем внимание на использование в процессе насилия таких мифологических конструкций, как сакрализация пространства, эсхатологические представления об истории, стремление к золотому веку, обращение к предкам или тотемам и др. Сегодня миф является лишь одним из многих инструментов донесения до человека определенной идеологической информации. Согласно Р. Барту, миф использует слова обыденного языка, лишая их привычного смысла и одновременно наделяя их новым смыслом, более функциональным, пригодным для политического использования. В этой новой своей определенности миф активно вовлекается в манипулирование сознанием человека, принуждая его принять ту или иную социальную роль, участвующую в насильственном акте. Мифологическое слово является эффективным благодаря тому, что обладает особыми свойствами, способствующими вере человека в него. В своем труде «Философия мифологии: XIX - начало XXI вв.» В.М. Найдыш представляет читателям список «основных закономерностей мифологического сознания»: «1) Миф — это обобщение в форме наглядно-чувственных образов, представлений; 2) В ми-

21

фе не различаются объект и его образ в сознании субъекта; 3) Миф не ищет в природе нового; 4) В мифе не различаются когнитивные и ценностное, смысловые и аксиологические аспекты; миф абсолютно некритичен; 5) Для мифа характера опора не на универсальные категориальные структуры; преобладание умозаключений по аналогии; обобщение на основе подражания; определение предмета по одной его несущественной характеристике; 6) Миф есть средство оживления и поддержки социального родового чувства сопричастности и солидарности»6. Именно сочетание таких свойств и делает миф столь важным в процессе конституирования насильственного акта.

Четвертая глава - «Насилие на мнкросоциальном уровне» — посвящена анализу процедуры конституирования насилия на уровне взаимодействия субъектов, принимающих социальные роли палача, жертвы, свидетеля.

В первом параграфе — «Социальная роль палача» — рассматривается то, какими способами идеологии через ее мифы удается внушить человеку необходимость участия в насильственном акте в роли палача. Надо отметить, что эта роль в обществе не является однозначной. Зачастую палач оценивается с точки зрения справедливости совершенного им акта. Палач — фигура культурная, в том смысле, что создается внутри определенной культурной ситуации и соответствует ей. В этом смысле палач никогда не является Другим для социальной структуры. Он всегда существует или отсутствует как необходимый ее элемент. Для осуществления подобной включенности хороши любые методы, в том числе и исторические. Именно поэтому зачастую палач ассоциирует себя не с реальным социальным окружением, а с прошлым или будущим. Так появляется феномен насилия, которое совершается ради сохранения чести предков или будущего потомков.

Палач, стремящийся к тождественности с определенным выбранным пластом социальной реальности, являет собой торжество и победу тотальности, вытесняющей все отличающееся из своего поля зрения, что равносильно полному уничтожению иного. Эта черта его социальной роли -- тотальность -

6 Найдыш В.М. Философия мифологии: XIX - начало XXI вв. М.: Лльфа-М, 2004. С. 464-469.

22

обращена не только к Другому, который лишается даже права на смерть (она контролируется палачом), но и к самому субъекту насильственно акта. Палач должен постоянно уничтожать врага внутри самого себя, только так он может продолжать жить. Другими словами, палачу необходимо вытравить (ради собственного же блага и безопасности), все, что в нем не является палаческим. Иначе есть шанс, что произойдет обратный процесс. Для этого существуют определенные механизмы вины, которые понимаются трояко: вина как ответственность за совершенное преступление; вина как предательство; вина как осознанная расплата или ее боязнь.

Следующий, второй, параграф - «Социальная роль жертвы». Являясь тождественным социуму, палач всегда должен отстаивать свое существование в борьбе с кем-то. Его позиция всегда предполагает наличие жертвы. Поэтому он находится в непрестанном поиске, выражающимся в различении или отождествлении. Чтобы не стать жертвой самому, необходимо определить врага, Другого, против которого можно направить острие насилия: «тождественность Я не может породить в себе инаковость без встречи с другим»7. Эта инаковость, однако, должна пониматься в плане бесконечной пропасти между мной и Другим. Ее исчезновение будет означать, что палач перестал быть палачом. Насилие возникает благодаря наличию этой пропасти, которая позволяет палачу законсервировать противоположную сторону в виде изобретенного врага. Палач и жертва видят друг друга только как абстракции. Абстракция зрения предполагает, что палач и жертва до тех пор, пока один остается (или думает, ведомый мифом, что остается) тождественным господствующему социальному нарративу, а другой продолжает играть (написанную кем-то, но, возможно, вполне принятую им самим) роль, не видят друг друга такими, какими они есть. Им доступен лишь определенный образ, отсылающий к миллиону других и сводящий их всех воедино. Этот искусственный образ позволяет палачу не обращаться к самому себе с вопросом о том, кто сейчас находится перед ним в роли жертвы.

1 Деррнда Ж. Насилие и метафизика. Очерк мысли Эммануэля Левинаса П Письмо и различие. М.: Академический проект, 2007. С. 148.

Между двумя участниками насильственного акга возникает пропасть, преодолеть которую фактически невозможно. Сохранение пропасти между палачом и жертвой позволяет идеологии «закрепить» их на своих позициях как двух равноценных акторов. Именно это является начальным условием десубъективации как палача, так и жертвы. Палач, испытывающий чувство вины, все более ассоциируемый окружающими или даже самим собой со зверем, теряет свою субъективность постоянно, поэтому создаются различные мифы, которые должны ее поддерживать.

Конечно, совершающий насилие подвергается десубъективации в меньшей степени, чем его жертва. Возможность юридического наказания оставляет пространство для сохранения субъективности того, кто совершает насилие. Он должен остаться субъектом своего акта для того, чтобы была проведена юридическая процедура его исключения из общества, и для того, чтобы идеология, играя на этом потенциальном исключении (расплате), всегда держала палача «в тонусе». Жертва же начисто лишается всякой возможности выступать в качестве самой себя. Общество берет на себя роль защитника, а жертва становится знаком совершенного преступления. Происходит полная десубъективация жертвы. Реальный человек, который подвергся насилию, прекращает существовать. Он есть только постоянно действующая ссылка на само событие. Жертва теряет себя, поскольку с необходимостью должна сама себя обрести в абстракции, иначе она не будет признана окружающими.

Десубъектнвация происходит не только в направлении лишения жертвы права выступать в качестве самой себя, но и в ее сведении к определенному образу, кличке или имени. Все начинается с момента искажения смыслов обыденного языка, которое совершается в мифе. Так, изъяв слова «еврей» и «человек» и поставив их в особую, соответствующую социальной иерархии Третьего Рейха, связь, миф лишил возможности палачей обращаться к своим жертвам на уровне субъективного насилия. Эта игра с заменой слов не случайна. Создав образ еврея, лишив его всякого достоинства и низведя его до

уровня не-человека, необходимо было создать новый вокабулярий, который бы не только удовлетворял функциональным потребностям палачей, но и защищал бы их психику, спасая от размышлений о том, что еврей - это все-таки человек. Потворствуя насилию, окутывая его мифологией, которая бы позволяла совершать преступления массово, необходимо было полностью избавиться от представления о гом, что жертва — субъекг. Субъектность палача искусственно поддерживается, а вот субъектность жертвы полностью уничтожается. Происходит это не только в сознании палача, но и в сознании самой жертвы, которая лишается, таким образом, всякой возможности сопротивляться. Рано или поздно жертва сама начинает ощущать себя как дегума-низированный объект. «Мифологическое сопровождение», если так можно выразиться, насилия не только объединяет тех, кто его совершает, но и некоторым образом формирует особую идентичность тех, против кого оно совершается.

В случае с палачом мифологические средства, участвующие в создании насильственного акта, направлены на то, чтобы он всегда оставался тождественным социальным институтам и интерсубъективной повседневности, в случае же с жертвой весь механизм преследует одну цель — закрепить пропасть, заперев жертву в статусе бесконечно Другого.

В третьем параграфе - «Социальная роль свидетеля: в поисках объективности» — исследуются способы, благодаря которым идеологии удается включить индивида в насильственный акт в качестве свидетеля. Свидетельство может рассматриваться с трех сторон: свидетельство жертвы, существующее как постоянная актуализация боли, как память тела, как вечное возвращение к тем, кто не выжил; свидетельство палача, являющееся попыткой рационального объяснения произошедшего, апелляцией к судьбе или истории; свидетельство свидетеля, которое всегда может быть только поверхностным, а, значит, ничего не говорит нам о полной картине произошедшего. Введение в анализ позиции свидетеля имеет важное методологическое значение. Именно эта социальная роль оказывается связующим звеном между

социальной структурой и микросоциальным взаимодействием внутри насильственного акта. Свидетель создает эффект присутствия публики8, привнося в действия палача и жертвы необходимость считаться с мнением окружающих, ориентироваться на те принципы легитимности, которые характерны для того или иного общества.

Сегодня позиция свидетеля прочно занята средствами массовой информации. В ходе анализа этого вопроса мы пришли к выводу, что свидетель не должен пытаться заглянуть «внутрь» насильственного акта. Он не является детективом, ибо если он будет «проницателен», если он будет продвигаться в глубь события, то он перестает быть третьим участником, становясь на одну из сторон конфликта: движение через событие вряд ли может осуществляться без социального взаимодействие с жертвой или палачом.

В пятой главе - «Насилие и жизненные пространства» - рассматривается связь насилия с территорией, на которой оно происходит. Наряду с описанием процесса формирования социальных ролей палача, жертвы и свидетеля, мы можем говорить об использовании в идеологических мифах особых представлений о месте, которые влияют на конституирование насильственного акта. Идеология использует пространство, придавая ему те значения, которые способны сыграть ключевую роль в формировании такого социального явления, как насилие.

В первом параграфе — «Запретные районы» — речь идет о территории районов, в которых концентрируются Чужие (в работе Чужой используется как синоним Другого, более подходящий для описания данной конкретной ситуации). Районы эти оказываются закрытыми для выхода тех, кто внутри, и для входа тех, кто снаружи.

Постоянное ощущение опасности от тех или иных действий и людей подталкивает жителей территорий выстраивать определенные способы социальной коммуникации, направленные на защиту от них. Одни коллективы

8 В методическом руководстве для НПО в регионе ОБСЕ среди признаков насилия есть и такой: «совершено в общественном месте или в такой форме, чтобы вызвать общественный резонанс (например, преступники могут осуществлять видеозапись)». См. Преступления на почве ненависти: предотвращение и реагирование.. Методическое руководство для НПО в регионе ОБСЕ. Варшава: БДИПЧ ОБСЕ, 2013. С. 29.

26

привыкли видеть в других угрозу. Вообще угроза определяется отсутствием доверия, существующим или несуществующим между мной и Другим. Проще свести Другого к доступному абстрактному типу или шаблону, чем рискнуть и довериться ему. Существуют определенные маркеры опасности, которые мы закрепляем за той или иной группой людей, а затем за той или иной территорией. Эти ярлыки призваны не только отгородить нас от предполагаемой опасности, но и объяснить нам, почему гот или иной насильственный акт происходит на определенной территории. Возможность применения насилия заставляет нас определенным образом выстраивать пространство вокруг себя, упорядочивает территорию. Страх перед Другим приводит к образованию того, что мы привыкли называть «плохие районы», «опасные улицы» и т. д. Испытывая неподдельное отчаянье от невозможности контролировать Другого и опасаясь, что рано или поздно его действия совпадут с тем, что мы называем насилием, мы начинаем усиленно огораживать свое жизненное пространство от жизненного пространства других людей, запирая их на определенной территории. Несмотря на изменение в экономической и социальной структуре общества, которые произошли в постиндустриальную эпоху, риски в обществе по-прежнему распределяются согласно местоположению индивида или социальной группы. Те, кто находятся на верху социальной иерархии, живут во времени, для них пространство не является больше препятствием или ограничением. Этого нельзя сказать об остальной массе жителей, которые, как и раньше, вынуждены считаться с рисками, проистекающими от той или иной территории. Появляются районы, которые лучше обходить стороной.

Однако такое распределение территорий не приносит нужного эффекта. Районы так и остаются «опасными», поскольку именно такого поведения ожидают от них те, кто находится снаружи (потенциальные жертвы). Их жители, в свою очередь, рано или поздно действительно начинают организовывать жизнь с применением насилия, считая, что на это их толкает определенным образом сложившаяся судьба, несправедливость общественного поряд-

27

ка. Более того, создание подобных анклавов не отменяет того, что насилие продолжает распределяться в обществе в соответствии с социальной и экономической иерархией. Такое положение вещей, вместе с сакрализацией своей территории и представлением ее в качестве безопасного дома, приводит к распространению ненавистнических идей, ксенофобии, и, следовательно, насилия. Сегодня в таких районах сосредотачиваются Чужие (мигранты, беженцы, представители молодежных субкультур). Вызывая страх и неприязнь, Чужой должен быть изолирован, но сделать это в условиях, когда рабочая сила нужна городу в совершенно разных районах, сделать это фактически невозможно. И все же в городах продолжают появляться национальные анклавы и гетто. Более того, есть основания считать, что социальная исклю-ченность лишь нарастает. Все больше людей начинают принадлежать к группе, которую нужно «закрыть» в определенном районе. Непроницаемость таких районов создает благоприятные условия для формирования образов жертв и палачей. Люди начинают примерять на себя эти социальные роли. Это приводит к появлению насилия. То, что чужаков удается закрыть в замкнутом пространстве, трактуется как безусловное достижение. Однако такое решение может быть лишь временным, ибо общество, решившееся на подобное, должно понимать, что процесс «очужествления» требует постоянной pe-актуализации. Поместив всех неугодных в запретные районы, закрыв их там, мы создаем некоторую пустоту в общественной жизни, а вслед за ней и необходимость найти новую группу для исключения. Существует и еще одна опасность: ощущение дома, понимаемое как ощущение определенной территории, может привести к мифологизации и созданию удивительных ненавистнических идей, которые оправдывают свои действия сакралыюстыо территории. Профессор Бен Кирман рассматривает экспансионизм вкупе с мифологизацией территории, расы и сельского образа жизни как одни из маячков, призванных сигнализировать нам о возможном геноциде9.

5 Kieman В. Hitler, Pol Pot, and Hutu Power: Distinguishing Themes of Genocidal Ideology [Электронный ресурс] // The Holocaust and the UN Outreach Programme. - Режим доступа: http://www.un.ors/en/holocaustremembrance/riocs^aper? .shtml (дата обращения: 01.09.2014).

28

Во втором параграфе - «Безжизненные места» - описываются три безжизненных пространства, на которых произошли насильственные акты: Освенцим, ГУЛАГ и Поля смерти в Камбодже. Каждое из них обладает особыми характеристиками, которые определяют положение жертвы и палача. Так, Освенцим, является пространством не жизни, но тотальной смерти. Жертва в Освенциме не имеет имени, она не может говорить. Рожденным в нем детям не нужно было давать имена, поскольку любая жизнь с самого своего начала была нивелирована к смерти. Отсутствие языка делает из жертв безмолвную массу, которая не может свидетельствовать. Это полностью лишает территорию Освенцима жизни, превращая ее в чистый функциональный механизм, где убийство есть элемент производства. Существование на этой территории это постоянное нахождение в предельной ситуации, в которой преодолеваются любые возможные рамки человеческого опыта. Этот функционализм приводит к формированию особого этического пространства распределения ответственности, которой фактически не существует. Примо Леви пишет о «серой зоне», в которой палач и жертва тесно связаны друг с другом и иногда меняются местами.

ГУЛАГ отличается тем, что является пространством выживания, в котором через постоянный труд происходит его полное отчуждение. Заключенные нужны, чтобы производить, соответственно, они должны потерять человеческий облик ровно настолько, насколько необходимо для бездумной тяжелейшей многочасовой работы, в условиях, когда даже тягловые животные не смогли бы выдержать. Жизнь лагерного заключенного измерялась его полезностью для трудовой деятельности, даже если речь шла о детях: «В 1934 году срок пребывания ребенка с матерью составлял 4 года, позже — 2 года. В 1936-1937 годах пребывание детей в лагерях было признано фактором, понижающим дисциплину и производительность труда заключенных, и этот срок секретной инструкцией НКВД СССР снизили до 12 месяцев»10. ГУЛАГ

10 Шмарсва Е. ГУЛАГ для самых маленьких [Электронный ресурс] // Медиазона. — Режим доступа: http://www.zona. те^а^оту/риЬдчйуа-датукЬ-та^пИкЬ/ (дата обращения: 08.10.2014).

29

никогда не достигал своей цели — это был трудовой лагерь, который навсегда отучал человека от труда.

Камбоджийские Поля смерти, как показано в исследовании, являются пространством, на которых произошел полный разрыв с историей. В Камбодже осуществилась реальная попытка отказаться от всех связей с прошлым и начать историю заново. Насилие способствует появлению пустого пространства, не-мест, которые должны оставаться безжизненными, умножая на ноль стремление жертвы к выживанию. Эвакуацию Пномпеня, которая была проведена сразу после победы красных кхмеров в гражданской войне, можно было бы назвать высвобождением, ибо, словно в мифе о ящике Пандоры, наружу выбралось самое страшное, то, что в итоге привело к появлению действительных безжизненных пространств рядом с символически мертвым городом. Поля смерти стали основой для построения новой социальной структуры. Прежнюю символически заперли в пустом городе, где осталась вся инфраструктура. Те, кто не мог вписаться в новое жизненное пространство, кто не мог по каким-либо причинам быть принят в сельских общинах, подлежали уничтожению. Память переживших Поля смерти, по всей видимости, всегда будет желать остаться в Пномпене, вернуть себе историю, запечатленную в архитектуре города.

Те безжизненные пространства, которые остаются непоименованными, находятся в одном ряду с теми, чьи имена становятся нарицательными, выходят далеко за географические, временные и политические границы: Хатынь, Бабий Яр, Сонгми, Дон Боско и т.д. Происходя на определенной территории, акт насилия делает ее частью своей мифологии, зачастую заменяя абстрактным именем не-места весь тот ужас, который здесь творился. Это последний элемент в структуре насильственного акта. Наряду с фигурами палача, жертвы и свидетеля, пространство является тем, что используется идеологией при создании враждебного отношение к Другому.

Шестая глава диссертации — «Возможность ненасилия» - посвящена анализу феномена ненасилия. Стремление к ненасилию выражено во многих

30

моральных системах. Наиболее сильное этическое требование ненасилия выражено у Л.Н. Толстого. Русский писатель, однако, трактует насилие радикально, требуя полного отказа от зла, от сопротивления, от борьбы. Критика этой позиции позволяет установить, что ненасилие является активным выступлением против существующего статус-кво. Ненасилие, начинающееся со свободной и разумной воли человека, является, прежде всего, сопротивлением идеологическому нарративу, сопротивлением мифу, которое заставляет всех участников насильственного акта увидеть скрытые мотивы, являющиеся двигателями их действий. Это должно быть такое сопротивление, которое само не создает мифов, не использует их в качестве шор, отсекающих часть реальности и позволяющих направлять одних людей туда, куда нужно другим. Ненасилие, таким образом, является отказом от идеологических нарра-тивов, которые поддерживают статус-кво, отказом от сложившейся системы мифов. Это понимал М. Г анди, в концепции которого ненасилие было связано с процессом отказа от английского способа мышления, навязанного колонизированному народу. Ненасилие Ганди было направленно на преодоление английского владычества путем отказа участвовать в истории, созданной господами. Отмена истории понимается как этическое требование, заключенное в отказе от абстрактного взгляда на Другого. Это обращение к другому человеку, которое реализуется в отношении лицом к лицу, но без предварительных условий, без изначальной типизации.

В заключении подводятся итоги проведенного исследования и намечаются перспективы дальнейшего развития темы, среди которых основная - это построение полноценной теории ненасилия.

По теме диссертации опубликованы следующие работы:

1. Сурков А.А. Насилие как выражение тождественности // Личность. Культура. Общество. - 2014. - Том 16. - №1-2. - С. 198-204.

2. Сурков А.А. Насилие - диалектика субъективного и объективного // Вестник РУДН. Серия «Философия». - 2014. -№ 3. - С. 144-150.

3. Сурков А.А. Мультикультурализм в свете справедливости по Ролзу // Вестник РУДН. Серия «Философия». - 2012.-№1.-С. 153-161.

Сурков Александр Алексеевич

Насилие как социальный феномен: особенности конституирования

Диссертация посвящена исследованию насилия как феномена, индуцируемого взаимодействием субъектов на микросоциальном уровне и принятием ими социальных ролей, символически нагруженных образами и мифологемами господствующего идеологического нарратива. Важный элемент так понимаемого насилия — критика идеологии, позволяющая наиболее полно осветить влияние общественных структур на динамику взаимодействия конкретных участников насильственного акта. Такой подход к насилию позволяет избежать политической ангажированности при выборе той или иной стороны насильственного акта как более правой. В то же самое время только с помощью подобной методологии нам удается проанализировать насилие, связав индивидуальное сознание субъекта и процесс идеологической гегемонии.

Alexander A. Surkov Violence as a social phenomenon: constituting features

The dissertation is devoted to the study of violence as a phenomenon induced by the interaction of actors at the micro-sociai level and their acceptance of social roles, symbolically laden with images and myths of dominant ideological narrative. An important element of the way we understand the violence - a critique of the ideology that gives us the opportunity to highlight the impact of social struc-

32

tures on the dynamics of the interaction of certain participants in the violent act. This approach can help us to avoid the problem of political evaluation of one side of violence as legitimate in a moral sense. At the same time, this approach gives us a tool to analyze violence, linking the individual consciousness of the subject and the process of ideological hegemony.

Подписано в печать:

15.01.2015

Заказ № 10474 Тираж - 100 экз. Печать трафаретная. Объем: 1,5 усл.п.л. Типография «11-й ФОРМАТ» ИНН 7726330900 115230, Москва, Варшавское ш., 36 (499) 788-78-56 www.autoreierat.ru