автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.02.01
диссертация на тему: Проблемы этимологического изучения русской лексики Сибири

Полный текст автореферата диссертации по теме "Проблемы этимологического изучения русской лексики Сибири"

РГ6 од

На правах рукописи

ШАРИФУЛЛИН Борис Яхиевич

ПРОБЛЕМЫ ЭТИМОЛОГИЧЕСКОГО ИЗУЧЕНИЯ РУССКОЙ ЛЕКСИКИ СИБИРИ (Экспрессивный фонд языка)

Специальность 10.02.01 - Русский язык

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

ТОМСК 1998

Работа выполнена в Лесосибирском педагогическом институте Красноярского государственного университета

Защита состоится 14 октября 1998 г. в_часов на заседании

Диссертационного совета Д 063.53.10 в Томском государственном университете по адресу: Томск, 634050, пр. Ленина, 36, ТГУ

С диссертацией можно ознакомиться в Научной библиотеке ТГУ

Автореферат докторской диссертации разослан «¡<? » сиу^сТЦ 1998 г.

Ученый секретарь диссертационного совета доцент Захаоова Л. А.

Официальные оппоненты:

доктор филологических наук ВАСИЛЬЕВ А.Д. доктор филологических наук ПАНИН Л.Г. доктор филологических наук РУТ М.Э.

Ведущее учреждение: Институт филологии СО РАН (г. Новосибирск)

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ.

Постановка проблемы исследования и актуальность темы.

В последние десятилетия теория и практика русской и славянской этимологии достигли заметных и очевидных успехов. Появились новые, перспективные направления в этимологической науке, благодаря, прежде всего, работам отечественных ученых (этимологическая школа О. Н. Трубачева, исследования Вяч. Вс. Иванова и В. Н. Топорова и др.)- От традиционной "сравнительно-исторической" этимологии, опирающейся на зафиксированные в словарях реконструкции этимона, внимание исследователей переносится к нетривиальным сферам этимологического знания: к проблемам мифопоэтической и "онтологической" этимологии, реконструкции праязыковой метафоры (что связано с более общей проблемой образности и коннотации вообще), проблемам семантической реконструкции слова в тексте и текста через слово и т.д. В сферу этимологии начинают входить многие вопросы, связанные с теорией языковой коммуникации," семиотическими теориями языка как моделирующей системы, проблемами территориального, социального, функционального варьирования языка и т.п. И всё же многие вопросы этимологической теории и практики на современном этапе развития науки о языке остаются еще нерешенными или незатронутыми. Необходимо "подключение" этимологии к проблематике когнитивной лингвистики (или осознание некоторых проблем ког-нитологии в генетико-этимологическом плане). Такое понимание проблемной области этимологии должно вывести её на уровень лингвистики XXI в., поскольку расширение рамок деятельности этимолога соответствует одной из основных тенденций развития мирового языкознания: переход от специализации лингвистических знаний к их интеграции (А. Е. Кибрик). В связи с этим крайне необходимым и актуальным является осмысление и переосмысление многих проблем этимологического изучения лексики в свете очевидных изменений в общей парадигме науки о языке.

В славянской этимологии и лексикологии активно разрабатываются вопросы, связанные с проблематикой диалектного членения отдельных славянских языков и праславянского языкового пространства в целом. Этимологические разыскания в кругу диалектной лексики возросли количественно и качественно, что связано с новыми взглядами на этногенез славян и на диалектное устройство праславянского языка, с учением о "праславянском лексическом диалектизме" (О. Н. Трубачев) и др. Однако ряд вопросов этимологической интерпретации праславянской лексики диалектного характера, локализации русской диалектной лексики в праславянском лексическом фонде (ПЛФ) требуют своего решения. Таким образом, необходимость расширения рамок этимологического изучения

говоров русского и славянских языков осознается сейчас более чем очевидной. Необходимым представляется также этимологическая интерпретация словаря социальных диалектов. В этой области до сих пор сделано слишком мало, чтобы заполнить образовавшийся после исследований 20-30-х гг. (Б. А. Ларин, А. П. Баранников и др.) вакуум в генетическом изучении социальных диалектов (см. работы В. Д. Бондалетова, И. Г. Добродомова, М. М. Маковского, В. В. Шаповала и др.).

Этимологическое исследование лексики русских говоров должно стать важной частью полного и разноаспектного описания лексической системы диалектного языка. В последние 30 лет системное, комплексное и целевое изучение говоров различных регионов достигло значительных успехов. Активно и опережающе развивалась прежде всего сибирская и уральская диалектология, что связано с развитием научных центров на Урале и в Сибири в 60-е гг., а также с дореволюционными традициями изучения народной речи, унаследованными учеными Екатеринбурга, Томска, Иркутска, Красноярска и др. Это относится, прежде всего, к сопоставительному, историческому и лексикографическому изучению и описанию словарной системы говоров. Значение надежной лексикографической базы для фронтального этимологического исследования несомненна; в этом отношении ценными являются не только региональные сибирские словари, но и словари достаточно нетрадиционного типа, создаваемые в Томском университете (прежде всего, мотивационный, автором концепции которого является О. И. Блинова). Развивается историческая лексикография, публикуются словари, отражающие сибирскую речь XVI 1-Х VIII вв. (Н. А. Цомакион, Л. Г. Панин и др.).

Среди работ, описывающих лексику говоров в синхронно-системном плане, но имеющих большое значение и для этимологии, с начала 70-х гг. активизировались исследования проблем языковой мотивации, номинации, экспрессивности - как в теоретическом, так и в практическом (на обширном диалектном материале) плане. Поставлена задача максимально полно отразить экспрессивный фонд русских говоров и лексикологически, и лексикографически (Н. А.Лукьянова). Однако экспрессивная лексикография значительно отстает от собственно региональной, что сильно сужает базу для этимологической работы в этой области. Экспрессивная лексика, роль которой в создании общего лексического фонда языка оценена еще недостаточно, в лингвоисторическом и этимологическом плане изучена крайне мало. Лишь в последние годы появились отдельные работы, посвященные истории или этимологии экспрессивных слов различного типа (А. Д. Васильев, С. В. Зорина, М. Э. Рут). Однако общего представления о генетической природе экспрессивности, о принципах их историко-этимологического изучения до сих пор нет, поэтому этимологическая работа в этой области ведется непоследовательно и без учета специфики языковой экспрессивности. При объяснении происхождения экспрессивных

единиц не учитывается разнонаправленный и множественный характер их этимологических и мотивационных связей, обусловленный особенностями образования, функционирования и развития слов в пространстве языковой экспрессивности. Постулирование здесь только одной точки зрения, создание единственной этимологической версии, отражающей один конкретный способ этимологического видения, является, говоря словами Дж. Иингера, одновременно и способом невидения. Проблема множественности этимологизации - одна из актуальнейших проблем современной этимологической теории.

В целом, несмотря на безусловные достижения в области исторической лексикологии Сибири (работы А. Д. Васильева, Л. А. Захаровой, В. В. Палагиной, Л. Г. Панина и др.), активизацию исследований по сибирской этимологии (А. Е. Аникин, С. И. Ольгович, Л. И. Шелепова), опыт работы над составлением этимологических словарей (Томск, Новосибирск, Барнаул), недостаточность и неполнота изучения этимологического пространства русской сибирской лексики, её экспрессивного фонда, ощущается отчетливо - особенно на фоне активной этимологической деятельности в Москве и ряде других лингвистических центров. Нет обобщающих исследований, где бы ставились и решались такие проблемные задачи: теоретическое осмысление проблем этимологизации диалектной лексики, как территориальной, так и социальной; этимологическая "поддержка" реконструкции ПЛФ, в том числе и экспрессивного, при активном участии сибирской лексики архаичного и экспрессивного типа; разработка идеологии и процедур этимологизации экспрессивной и вообще маргинальной лексики, проблема генетической идентификации русской лексики (в особенности экспрессивной) в её взаимодействии с иноязычной и т.д.

Таким образом, встает задача всестороннего историко-этимологического изучения лексики русских говоров Сибири в рамках фронтального этимологического описания словарного фонда русского языка во всех его региональных и социальных вариантах. Подобное исследование, опирающееся на принципы когнитивного понимания сущности языка, его устройства, развития и функционирования, необходимо включает в себя реконструкцию праславянских элементов русского словаря (в том числе и в его маргинальных слоях), этимологизацию единиц экспрессивного фонда (ЭФ) русского языка, этимологические аспекты освоения лексических заимствований в диалектах и социолектах русского языка. Теоретическая и практическая значимость подобного исследования и соответствующей проблемной области очевидны. Отсюда следует и актуальность темы представленной диссертации, которая обусловлена следующими моментами:

1.Малоизученность вопроса о генезисе и развитии русских говоров Сибири, их основного лексического фонда, в связи с происхождением

Ш -

материнских говоров и их местом в славянском языковом пространстве (в частности, в плане выявления и интерпретации лексических изоглосс, связывающих сибирские говоры с другими славянскими языками и диалектами).

2. Необходимость выявления и этимологического описания элементов ПЛФ (праславянских лексических архаизмов) в говорах Сибири в плане более полной и представительной реконструкции ПЛФ.

3.Теоретическая и практическая неразработанность идеологии и методолопш этимологизации экспрессивных единиц языка, что связано, помимо факторов чисто этимологического характера, и с малоизученностью самого явления языковой экспрессивности.

4.Наличие ряда нерешенных вопросов, связанных с проблематикой лексических заимствований: особенности их освоения в экспрессивном пространстве русского языка, проблема генетической идентификации "своего" и "чужого" в русском ЭФ, взаимодействие славянских и иноязычных основ при порождении экспрессивных единиц.

Цель и задачи исследования.

Перечисленные выше вопросы формируют проблемную область диссертационного исследования, целью которой является многоаспектное рассмотрение основных теоретических и практических проблем этимологического изучения русской лексики Сибири в рамках постулируемого единства общерусского ЭФ. Для достижения данной цели были поставлены следующие задачи:

(1) на основе анализа существующей литературы по истории русских сибирских говоров рассмотреть вопрос о генетической принадлежности основного словаря говоров Сибири, его источников, о путях его формирования и развития;

(2) определить лексические связи сибирских говоров в ретроспективе и перспективе диалектного членения восточнославянских и праславянских диалектов;

(3) выявить и дать этимологическое описание основных типов праславянских архаизмов в составе лексики сибирских говоров, относящейся прежде всего к праславянскому экспрессивному фонду;

(4) рассмотреть основные понятия теории экспрессивности в когнитивно-коммуникативном аспекте, существенном для представления о генезисе, функционировании и развитии языковой экспрессивности;

(5) определить понятие формально-семантической корреляции экспрессивных слов, указать их типы и способы выражения экспрессивности, показать единство ЭФ русского языка во всех его разновидностях и вариантах;

(6) дать представление об экспрессивном лексическом гнезде (ЭГ) и его структуре, описать идеологию и процедуру множественного этимологического анализа слов на примере конкретных гнезд:

(7) рассмотреть некоторые вопросы теории заимствований, имеющие отношение к проблеме формирования сибирского и общерусского ЭФ, выяснить вопрос о мнимых и истинных заимствованиях;

(8) выявить особенности освоения иноязычной лексики в пространстве русских ЭГ, рассмотреть возникающую при этом проблему генетической идентификации русской экспрессивной лексики, соотношения "своего" и "чужого";

(9) показать особенности вхождения иноязычной ономастической лексики в экспрессивное пространство русского языка и её взаимодействие с исконно славянскими экспрессивными базами;

(10) представить в обработанном виде материалы для "Этимологического словаря русской экспрессивной лексики", иллюстрирующие принципы этимологического анализа, разработанные в диссертации.

Материал и источники исследования.

Объектом исследования является ЭФ русского языка, включающий в себя лексические единицы говоров Сибири, говоров других регионов, социальных диалектов, а также разговорной речи и просторечия. Материалом послужили данные, выбранные из общих и региональных диалектных словарей, прежде всего, сибирских, из различных исследований по русской и сибирской диалектологии и других источников. Кроме этого, имея в виду единство русского ЭФ, мы привлекали экспрессивные единицы различных вариантов русской речи, как выбранные из опубликованных источников, в том числе и словарей, так и собранные студентами, работавшими под руководством автора в проблемной группе "Язык современного сибирского города".

Методология и методы исследования определены характером самой проблемы и поставленными целью и задачами. Методологическая основа исследования - принцип антропоцентризма и разумного сочетания таксономического и объяснительного подходов к языковым явлениям. Общим методологическим принципом явилось следование одному из постулатов современной лингвистики - понимание языка и его единиц как не дискретной, а континуальной сущности. Основным методом исследования является этимологический анализ, существенно дополненный новыми аспектами и процедурами, обусловленными спецификой исследуемого объекта. При описании генезиса и развития ЭФ языка используется в целом полевый метод, интерпретированный в соответствии с представлением о континуальной природе экспрессивного пространства. Использовались также современные приемы компаративной методики, связанные с внедрением структурно-семантических, когнитивных и коммуникативных технологий в сферу диахронии языка.

Научная новизна и теоретическая значимость исследования.

В диссертации ЭФ русского языка исследуется в рамках общего когнитивно-этимологического подхода. В этом заключается основное

методологическое и теоретическое значение работы. Конкретные положения и результаты исследования касаются ряда сложных и малоизученных вопросов теории и истории языка. Теоретически значимы многие моменты, связанные с рассмотрением в данном исследовании вопросов становления, развития и современного состояния сибирских старожильческих говоров, некоторых проблем общей теории экспрессивности и теории заимствований. Научная новизна и теоретическое значение работы обусловлены тем, что в ней впервые поставлены и рассмотрены проблемы: (1) генетических связей сибирской лексики в рамках диалектного членения праславянского языка; (2) выявления и этимологической интерпретации праславянских лексических архаизмов в составе основного словаря русских говоров Сибири; (3) когнитивной природы экспрессивности как недискретного пространства естественного языка и способов ее выражения посредством различных видов формально-семантической корреляции в структуре экспрессивного образования; (4) этимологизации единиц русского ЭФ по их вхождению в определенные ЭГ; (5) генетической идентификации экспрессивных единиц русского ЭФ (проблема "своего" и "чужого"); (6) формально-семантической адаптации иноязычных слов при их включении в соответствующие ЭГ. Новым является также представление в диссертации целого ряда оригинальных русских и славянских этимологий, как отдельных, так и выполненных в рамках конкретных ЭГ.

Практическое применение.

Результаты и материалы исследования актуальных проблем русской и славянской этимологии, сибирской диалектологии, общей и русской лексикологии, представленные в диссертации, имеют прямой выход в общелингвистическую, лексикографическую, лексикологическую, сравнительно-историческую и педагогическую сферы применения. Они могут быть использованы при составлении этимологических словарей русского языка и его говоров, праславянского языка, словаря русской экспрессивной лексики. Материал исследования можно широко использовать в вузовском преподавании лингвистических курсов, в том числе и специальных (по региональной диалектологии, истории и этимологии русской лексики, теории экспрессивности), при проведении практических занятий, спецсеминаров, факультативов.

Апробация работы.

Материалы, проблематика и результаты исследования обсуждались на кафедре общего языкознания МПГУ им. В. И. Ленина, в Институте филологии СО РАН (г.Новосибирск). Доклады по теме исследования были представлены на научных конференциях в Москве, Вологде, Нижнем Новгороде, Сыктывкаре, Омске, Новосибирске, Красноярске, Барнауле, Иркутске и др., на Международном съезде русистов в Красноярске (1997 г.) и Международном симпозиуме "Славянский мир на рубеже веков" (1998 г.).

В течение ряда лет автор читал спецкурсы и спецсеминары по истории и этимологии русских говоров Сибири, теории и истории экспрессивности, по языку сибирского города на филологическом факультете Лесосибирского пединститута Красноярского госуниверситета. Материал и результаты исследования отражены в монографии, учебном пособии, научных статьях и тезисах докладов - всего свыше 35 работ общим объемом более 30 п.л.

На защиту выносятся следующие положения:

1.Русские говоры Сибири в своем становлении, развитии и современном состоянии отражают разнообразные взаимоотношения с другими русскими говорами и с другими вариантами национального языка. Для историко-этимологического изучения особенно важны генетические связи сибирской лексики как в пространстве восточнославянских диалектов, так и в славянском языковом пространстве; особо интересны сибирско-словенские лексические связи.

2.0сновной словарный состав русских говоров Сибири включает определенное количество праславянских лексических диалектизмов и архаизмов (ПЛА), сохранение которых обусловлено генетическими особенностями сибирских говоров. Выявление и этимологическая интерпретация сибирских ПЛА расширяет возможности реконструкции ПЛФ, в частности, системы праславянских экспрессивных единиц.

3.Экспрессивная лексика русских говоров, разговорной речи, просторечия, различных социальных диалектов (включая и маргинальные), а также средства литературного языка образуют единый ЭФ русского языка, в пространстве которого действуют единые закономерности порождения, развития и функционирования языковой экспрессивности. Эти закономерности описываются в когнитивно-коммуникативных и формально-семантических терминах. В пространстве экспрессивности проявляются особые отношения между формой и содержанием словесных знаков, определяющие тип формально-семантической корреляции, от которого зависят эксплицитность / имплицитность выражения экспрессии и типология экспрессивных единиц.

4.0сновной категорией ЭФ, определяющей его структуру, траекторию движения слов в экспрессивном пространстве, механизмы порождения и развития экспрессивов, является экспрессивное гнездо (ЭГ), в рамках которого возникают и трансформируются различные парадигматические отношения, конструирующие микро- и макросистемы экспрессивных единиц по типам формально-семантической корреляции в их структуре. Между различными ЭГ устанавливаются определенные связи по типу пересечения, наложения или объединения. С учетом реальности ЭГ разработана идеология и процедура этимологизации экспрессивной лексики, представленная на примере конкретных ЭГ.

5.Иноязычная лексика "встраивается" в русские ЭГ, подчиняясь действующим в них типам формально-семантической корреляции, поэтому

существенным аспектом этимологизации русской экспрессивной лексики является проблематика истинных и мнимых заимствований, процедура генетической идентификации экспрессивов ("свое" уб. "чужое").

Структура работы.

Диссертация состоит из введения, четырех глав, заключения, библиографического списка и приложения, в качестве которого представлен "Этимологический словарь русской экспрессивной лексики" (ЭСРЭЛ).

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во Введении дано обоснование актуальности исследования, определена проблемная область, цели и задачи работы, объект и предме! изучения, методы, используемые в работе, указывается научная новизна, теоретическая и практическая значимость работы, а также изложены основные положения, выносимые на защиту.

Глава 1 "Праславянское лексическое наследие в русских говорах Сибири" состоит из 5 параграфов, в которых рассмотрен вопрос о формировании русских говоров Сибири и их словаря, устанавливаются восточнославянские и праславянские связи сибирских говоров, выявляются и этимологизируются основные типы ПЛА сибирской лексики, относящиеся прежде всего к праславянскому экспрессивному фонду.

Истории и современному состоянию русских говоров Сибири посвящен § 1. Как известно, сибирские говоры вторичны, сформировались на территории позднейшего . расселения на базе уже сложившихся диалектных систем или в результате естественной интеграции разных говоров европейской России. На состояние традиционных сибирских говоров оказывали и оказывают влияние процессы промышленного освоения региона. Исконная речь старожилов, сохраняющаяся в местах первоначального заселения (на землях по Московскому и Туруханскому трактам, по берегам рек Тобол, Обь, Томь, Енисей), растворяется в рабочих поселках и городах, возникших на месте старых поселений 16-17 вв. или в центрах разработки каких-либо месторождений и иных сибирских богатств. Возникает сложная и неоднозначная языковая ситуация, для которой характерно наложение и интерференция различных форм речи -традиционно-диалектной (старожильческой или переселенческой), диалектно-просторечной, обиходно-просторечной и пр. Смешиваются и взаимодействуют территориальные и социальные диалекты, что связано с освоением и заселением Сибири не только выходцами с российского Севера и вольными переселенцами, но и ссыльно-каторжными, уголовными и "политическими". Особенно подобное перемешивание речевых форм, в котором традиционная сибирская речь если не исчезает, то истончается и нивелируется, активизировалось после гражданской войны. Таким образом,

современная языковая ситуация в Сибири и место, которое занимают в ней традиционные русские говоры, характеризуется не только сложностью, но и противоречивостью. Главная задача сибирской диалектологии в настоящее время - не только успеть описать, по возможности полнее, то, что еще остается в традиционной системе сибирских говоров, но и оценить их современное состояние с позиций лингвоэкологии, т.е. в связи с задачами их сохранения, осмысления их значения в судьбах русского языка, возрождения того ядра народной речевой культуры, которая всегда была присуща носителям севернорусской и сибирской речи. Решение этих задач невозможно без выяснения истории формирования и развития русских говоров Сибири.

При описании словаря сибирских говоров важное значение имеет постановка задач историко-этимологического характера. Происхождение и история слов в говорах Сибири тесно связаны с истоками формирования этих говоров. Образование сибирского словаря на месте исходной лексической системы, сохранение и преобразование ее элементов, воспроизводство унаследованных тенденций и генерирование собственных - этот процесс длительный и неравномерный. Для выяснения всех нюансов происхождения слова вторичного говора необходимо установить исходные форму и значение в первичном говоре. Для этого нужно знать историю образования данного говора, чтобы соотнести его именно с той материнской системой, на основе которой он сформировался. С другой стороны, надежная и достоверная историко-этимологическая интерпретация лексики сибирского говора, установление её генетических связей в русском диалектном ареале позволяет сделать объективные выводы о путях её формирования и развития на временной оси 'говоры первоначальной территории' > 'формирующаяся система вторичного говора 16-17 вв.' > 'современный сибирский говор'. Лексика формирующихся сибирских говоров, на основании которой можно судить об их диалектной основе, отражена в различных памятниках, начиная с 16-17 вв. Исторические источники позволяют - в известных пределах - установить диалектный состав населения первых сибирских поселений.

Существует в целом два основных взгляда на истоки формирования говоров Сибири. Первый заключается в признании моногенетической природы основных групп старожильческих говоров, материнским для которых является севернорусское наречие (В. А. Александров, А. А. Преображенский, А. М. Селищев, Н. А. Цомакион, П. Я. Черных и др.). При этом учитывается и то, что русский Север как основной район выселения не являлся, судя по историческим данным, единственным: с к. 17 в. в Сибирь, в частности в районы Енисейского края, направлялись и поселенцы с Поволжья, из юго-западных районов и т.д. Сибирские старожильческие говоры сложились на базе речи выходцев из Архангельской, Вологодской, Вятской и Пермской губерний и их потомков. Из этих говоров наиболее

интересны (в частности, с историко-этимологической точки зрения) средне-и северноенисейские и приангарские говоры. С лингвистической точки зрения эти говоры характеризуются специфическими чертами, "не имеющими аналогов ни с одним из русских говоров Европейской части страны" (Словарь русских говоров северных районов Красноярского края. Красноярск, 1992. С.9). Другая точка зрения на диалектную основу говоров Сибири подчеркивает гетерогенность старожильческого населения, смешанный характер как самих говоров, так и их основного словаря (В. В. Палагина, Л. А. Захарова и др. ученые томской диалектологической школы). При этом также признается решающий вклад севернорусского наречия. Суммируя выводы, представленные в работах сторонников обеих точек зрения на истоки сибирских говоров, мы приходим к достаточно очевидному для нас заключению: основой русских старожильческих говоров Сибири явились, по преимуществу, говоры русского Севера и Северного Приуралья.

Основной словарный фонд русских старожильческих говоров Сибири сложился на основе севернорусского наречия, с элементами лексических систем иных диалектных групп. Историко-этимологическое исследование лексики русских говоров Сибири, вместе с изучением памятников сибирской письменности (Л. Г. Панин), этимологический анализ праславянского слоя словаря сибирских старожильческих говоров подтверждает в целом севернорусский характер сибирской лексики. Так, интересное в этимологическом плане слово морговать "брезговать", образование архаичное и одновременно экспрессивное, фиксируется, судя по данным СРНГ, в севернорусском (вологодские, вятские, архангельские и др. говоры) и сибирском ареалах, а также в регионах, лежащих по древнему пути заселения Сибири (пермские, уральские говоры).

Существенным является также установление путей и источников заимствований в русских говорах Сибири. Помимо естественных иноязычных сибиризмов, проникших в эти говоры в период их формирования в результате контактирования с аборигенами Сибири, основная масса остальных заимствований этимологизируется как лексика финно-угорского происхождения (А. К. Матвеев, М. Э. Рут, А. Е. Аникин и др.). Такого рода заимствования могли произойти лишь в северном и северовосточном регионах Европейской России или по северному пути в Сибирь. Более же древняя, субстратная финно-угорская лексика в русских говорах "переводит" нас уже на восточнославянский уровень диалектного пространства и его членения.

Унаследованная и частично преобразованная впоследствии на сибирской почве материнская лексическая система включает в себя словарные массивы разной хронологической глубины. В исконной лексике выделяется пласт древне- и старорусского периодов и лексика, восходящая к праславянской эпохе. На таком глубинном уровне очевидной становится проблема установления родственных связей той группы восточнославянских

диалектов, которые легли в основу русских говоров Сибири, иными словами - проблематика членения праславянского диалектного пространства и вопросы междиалектных (сепаратных) лексических связей. Генетические связи сибирской лексики обусловлены как спецификой формирования старожильческих говоров Сибири, так и особым местом, занимаемым севернорусским наречием в диалектном пространстве восточнославянского и праславянского языков. Это связано с вопросом о путях и хронологии проникновения славян (восточных или северных, по разным теориям) в области будущих Псковской и Новгородской земель, т.е. с вопросом о становлении севернорусских диалектов. По этой проблеме существуют различные теории и концепции, как отечественных, так и зарубежных славистов (Г. Бирнбаум, В. Кипарский, В. Б. Крысько, Удольф, Г. Фенкер, Г. А. Хабургаев и др.).

Особенно сильный резонанс получила концепция особого древненовгородского диалекта А. А. Зализняка, имеющая серьезные последствия не только для истории восточнославянских языков, но и для всей картины позднепраславянской диалектной общности (А. А. Зализняк. Древненовгородский диалект. М., 1995). Обнаруженные им различия в восточнославянских диалектах отражают членение древнеславянских диалектов на две зоны: северную (польские, севернолехитские, лужицкие и севернокривичские диалекты) и юго-восточную (болгарские, сербохорватские, словенские, ильменско-словенские, южные диалекты восточнославянских племен). Между ними лежат переходные диалекты, к которым Зализняк относит древненовгородский, южнокривичские, словацкие, чешские, возможно, ростово-суздальские диалекты. Говоря о тех диалектах, которые легли в основу севернорусского наречия, он выделяет севернокривичские говоры (западные говоры Новгородской земли, говор Пскова) и ильменско-словенские (восточные говоры Новгородской земли). Иначе говоря - в свете наших представлений о характере севернорусского наречия, лежащего в основе говоров Сибири - севернорусские говоры, сложившиеся на базе древненовгородского диалекта, а также говоров, продолжающих псковский и ильменско-словенские диалекты, сохраняет лексические связи как с севернославянской зоной, так и с юго-восточной. Наиболее интересны связи со словенским языком, входящим вместе с ильменско-словенским в одну группу.

В целом теория А. А. Зализняка противоречит взгляду на восточнославянский язык как на генетически монолитное ответвление от праславянского языка, что естественно, поскольку и сам праславянский язык характеризуется полидиалектностью. Мы склоняемся к поддержке концепции Зализняка и его сторонников (А. Ф. Журавлев, С. Л. Николаев и др.), учитывая также и недавнюю теорию О. Н. Трубачева о первоначально южнорусском (приазовском) характере восточнославянской языковой группы (как и самого термина Рос, Рус). Отсюда следует вывод о

периферийном положении тех славянских диалектов, которые располагались к северу от Днепра (древненовгородского, кривичского, ильменско-словенского), т.е. об их архаичности (см. ниже).

В §2 рассматриваются теория ПЛА и проблема происхождения основного лексического фонда, сибирских говоров, а также выявленные в ходе исследования сибирско-славянские лексические связи, подтверждаемые их этимологическим анализом. Выявление различных особенностей архаичной (в том числе, и экспрессивной) лексики, выделение в общем словарном фонде сибирских говоров праславянских архаизмов, установление их генетических и изоглоссных связей в ПЛФ - одна из важнейших задач этимологического описания сибирской лексики, способствующая выяснению истории становления говоров Сибири и их места в системе русских и славянских диалектов. Реконструкция ПЛФ во всей его полноте осознана ныне как одна из самых актуальных задач славянской этимологии и сравнительно-исторической лексикологии. Она успешно решается этимологами Института русского языка РАН, выпускающими под руководством О. Н. Трубачева "Этимологический словарь славянских языков". Именно в рамках реконструкции ПЛФ была поставлена проблема соотношения праславянских общих и диалектных элементов словаря. В решении этой проблемы выкристаллизовалось учение о праславянском лексическом диалектизме (ПЛД), который можно интерпретировать и как архаизм, если речь идет о вхождении единиц подобного типа в словарь отдельного славянского языка или говора.

Оппозиция "архаичное о неархаичное" в этом смысле реализуется не внутри какой-либо одной формы языка, а на всем его лексическом пространстве. Исходя из этого, понятие ПЛА как элемента определенной диалектной лексической системы мы определяем относительно системы литературного языка и/или иной диалектной системы. Праславянский лексический архаизм - это унаследованная и сохраненная лексической системой какого-либо говора единица праславянского лексического фонда, неизвестная литературному языку, а также большинству других говоров. Естественно, что ПЛА можно считать и диалектное слово, не восходящее к праславянской эпохе, а сформировавшееся на праславянской основе в восточнославянский или древнерусский период. Атрибут "праславянский" сохраняется за такой лексемой только в том случае, если она содержит архаичный (праславянский и "глубже") корень или основу, либо создана по архаичной словообразовательной модели, либо сохраняет архаичный тип значения.

Очевидно, что при этимологическом подходе к описанию лексики славянских диалектов, для которых признается реальной реконструкция ПЛФ, понятие ПЛА должно рассматриваться на фоне существующих или восстанавливаемых межъязыковых или междиалектных связей и отношений. Праславянский язык уже не рассматривается как жесткая

система-конструкт, задаваемая списком гипотетических архетипов, описываемых на одной плоскости. Современные слависты-этимологи констатируют сложность праславянского языка на лексическом уровне, изначальный характер многих лексических различий и локальных изоглосс праславянских диалектов (О. Н. Трубачев). Утверждается мнение о множественности и разнородности диалектного пространства как самого праславянского языка, так и его диалектных группировок. В соответствии с этим понятие ПЛА по необходимости трансформируется в понятие ПЛД, когда речь идет о ПЛФ как подсистеме праславянского языка. Имея же дело с конкретным славянским языком или говором, мы говорим именно о ПЛА. Определение ПЛА должно учитывать и соотносительность разных диалектных систем, как в диалектном пространстве русского языка, так и на уровне восточнославянской й общеславянской систем. Например, сиб. лен "шея" никогда не было известно южно- и среднерусским говорам: данные СРНГ указывают на его севернорусский ареал.

Итак, ПЛА - слово, относящееся к ПЛФ, сохраняющее в данном говоре определенные фонетические, словообразовательные или семантические особенности, которые отражают более древнее состояние, чем то, что отмечено в лексике литературного языка или других говоров. Сохранение ПЛА в русских говорах Сибири обусловлено спецификой их формирования и развития. Севернорусские говоры известны своей лингвистической архаичностью, консервативностью, что объясняется их периферийным расположением в восточнославянском диалектном ареале. Рассмотрение ПЛА в плоскости оппозиции "языковой центр" о "языковая периферия" обращает нас к постулатам лингвогеографии, недооценивавшимся в традиционной этимологии, и на важность которых при реконструкции ПЛФ в свое время обратил внимание О. Н. Трубачев. Оппозиция 'центр' о 'периферия' характеризует организацию языкового пространства. Это пространство организовано неравномерно, всегда включая в себя некоторые ядерные (центральные) образования и структурную периферию. Особенно важным является то, что наиболее очевидно такая организация представлена в "сложных и сверхсложных языках, гетерогенных по своей природе и неизбежно включающих относительно самостоятельные - структурно и функционально -подсистемы" (Ю. М. Лотман). Степень жесткости подобных систем (праславянской, восточнославянской, общерусской) изменяется от центра к периферии, что вызывает определенные структурные деформации: появление инноваций в центре, их перемещение к периферии, вызывающее вытеснение на нее старых структурных элементов. Механизм перемещения лруктурного ядра и периферии показан в работах Ю. Н. Тынянова. Именно 5олее гибкая организация периферии оказывается удобной для такапливания вытесняемых из центра элементов системы, что обеспечивает и консервацию в сравнении с центральными подсистемами.

На этом характере организации языкового пространства, как мы полагаем, и базируется "общий закон преимущественного оседания архаизмов на периферии" (О. Н. Трубачев). Восточнославянский диалектный ареал является типичной зоной экспансии, поскольку центром праславянского континуума признается сейчас область Карпат и Северного Причерноморья (по Дунаю и Южн. Бугу). Поэтому русская лексика содержит, с одной стороны, немало ПЛА, неизвестных другим славянским языкам, а с другой, - обнаруживает любопытные сепаратные связи в праславянском диалектного ареале. В восточнославянском ареале периферией является русский Север, что и обусловило более архаичный характер севернорусской речи. Несомненно поэтому, что сибирские говоры, в силу своей лексической консервативности - как говоры зоны вторичной экспансии из ареала традиционных архаичных говоров русского Севера, а также в связи с тем, что они отделились от материнских еще в 16-17 вв. - во многом сохраняют те формальные и семантические особенности слов, которые были целиком или частично утрачены в исходных говорах, на остальной территории общерусского или восточнославянского ареалов. Можно также допустить, что отдельные сибирские ПЛА вообще не были известны другим русским говорам.

Для выявления и этимологизации ПЛА особое значение имеют внутриславянские соответствия, позволяющие не только выделить регионализмы в некотором языке или диалекте, но и обозначить локус последних в славянском диалектном пространстве. На значимость таких соответствий указывают многие слависты (А.Ф.Журавлев, Л.В.Куркина, В. А. Меркулова и др.). В говорах Сибири мы обнаружили ряд изоглосс, связывающих их с отдельными славянскими языками и диалектами: сибирско-болгарские (трекать "молоть языком, говорить зря" - болг. треква "брякнуть"), сибирско-сербохорватские (потка "старая изношенная корзина - с.хорв. потка), сибирско-чешские и сибирско-словацкие (мазлиться "ласкаться, примазываться" - чеш. mazliti "баловать", слвц. mazlit' sa), сибирско-лехитские (черемуха "жерди, служащие для укрепления рамы чердака (рыболовного орудия) поверх льда" - каш.-словин. бйгтёБШ) и т.д. Особенно показательны и интересны в этом отношении сибирско-(севернорусско-) словенские лексические связи. Во-первых, здесь уникальная лингвогеографическая ситуация - крайний запад Славии и её восточная периферия. Подобный территориальный разрыв еще более подчеркивает архаичный характер отдельных сибирско-словенских параллелей. Во-вторых, какое-то значение имеют и данные славянской этнонимики: Slovene (словенцы) и словене ильменские (в зоне древненовгородского диалекта).

Некоторые словенско-восточнославянские соответствия были выявлены ранее (Ф.Безлай, Л.В.Куркина, А.А.Зализняк). В диссертации анализируются специально только сибирско-словенские параллели:

жеровец "журавль (у колодца): zerjavec "жаворонок", zerjav "журавль"; истягать "мучить": izt?gati "истязать"; мезовать "пристально смотреть": meziti "приводить в движение; быть беспокойным" (к значению ср. мигать в значениях "колебаться, быть неустойчивым; моргать, смотреть"); навихать "поколотить": navihati "принудить, убежать"; снидать "сортировать": snuditi "шмыгать, сновать, дергать"; терлёша "болтун, пустослов": ter? "болван"; утартать "унести, утащить": tartati "медленно работать или идти; терзать" (ср. тащиться)', уторкаться "уснуть, успокоиться": utrkniti "пройти, перестать (о боли)"; шандать "ходить без дела, слоняться": Santati "хромать"; кавала "прозвище блаженного человека": kavelj "крюк; дельный человек"; дузынить "избивать": duzati, duzniti "совать, ударить" и др.

Принципы этимологического описания ПЛА в говорах Сибири обсуждаются в §3. Современная стратегия реконструкции ПЛФ рассматривает ее как процесс многоуровневый и иерархически выстроенный. Можно выделить пять основных моментов в процедуре выявления и восстановления единиц ПЛФ: (1) определение и составление праславянского словника для каждого славянского языка (диалекта) отдельно и для всего ПЛФ в целом; (2) реконструкция фонетической формы праславянского слова, принципы которой, сложившиеся в общих чертах еще в начале века, развивались далее в работах В. К. Журавлева, Вяч. Вс. Иванова и В. Н. Топорова, Г. С. Клычкова, В. В. Мартынова, А. С. Мельничука, В. Н. Чекмана, Г.Шевелова и др.; (3) семантическая реконструкция, не обязательно сводящаяся к суммированию или повторению значений засвидетельствованных в отдельных славянских языках слов (А. Е. Аникин, Ж. Ж. Варбот, И. П. Петлева, В. Н. Топоров, О. Н. Трубачев и др.); (4) реконструкция словообразовательной или морфемной структуры праславянской лексемы (Ж. Ж. Варбот, Ф. Славский, О. Н. Трубачев); (5) определение места праславянской реконструкции в системе генетически связанных с ней индоевропейских корней.

Этимологический анализ ПЛА в русской лексике Сибири производился на основе принципов, изложенных выше. Мы выявили несколько типов таких архаизмов (локализмов) в сопоставлении с уже опубликованными выпусками ЭССЯ: сравнение с разработанными уже фрагментами ПЛФ (реконструкции на буквы A-N) позволяет либо отбраковать сибирские "кандидаты" в ПЛА, либо существенно дополнить словник ЭССЯ новыми фактами, вписывающимися в общую картину реконструкции ПЛФ и определяющими тем самым позицию сибирских говоров в восточно- и общеславянском диалектном континууме. Всего мы выделили пять групп сибирских слов по рангу их "неучастия" в словнике ЭССЯ, анализ которых дан в 4 параграфе:

1. В ЭССЯ представлены континуанты праславянской лексемы в некоторых русских говорах, но данные говоров Сибири отсутствуют, хотя в целом ряде случаев именно они демонстрируют более архаичную форму

либо значение сравнительно с другими русскими говорами (бель "вид росы на растениях", лиса "изгородь из прутьев", хезнутъ "терять силы, хромать "прихрамывать", чакнуть "щелкнуть" и др.).

2. В говорах Сибири имеются лексемы, непосредственно восходящие к праславянскому архетипу и сохраняющие его форму и значение, в то время как в других говорах (в том числе, севернорусских) отмечаются и приводятся в ЭССЯ лишь производные от соответствующих единиц ПЛФ (берце "бердо",лабазной "плохой, никуда не годный").

3. В ЭССЯ вообще отсутствуют русские или даже восточнославянские данные; в этом случае сибирские соответствия являются особо ценным источником для восточнославянской исторической лексикологии и этимологии в силу своей реликтовости и интерпретируются как ПЛА (балки "нарывы, чирьи", брещиться "казаться", дружить "обрабатывать полозья, стругать", левный "проливной", черемуха "жерди для укрепления рамы чердака поверх льда", ялиться "капризничать" и пр.).

4. Некоторые сибирские диалектизмы являются производными от праславянских лексем, среди продолжений которых русские данные в ЭССЯ не фиксируются. (боринка "куст брусники", бубка "ягода", гумануть "украсть", глузам "тяжело, с трудом" и др.).

5. В говорах Сибири отмечены лексемы, которые по своим морфословообразовательным и иным особенностям относятся к праславянскому наследию. Они продолжают такие праславянские лексемы, которые в ЭССЯ не восстанавливаются, следовательно, выявление этих ПЛА, их включение в словник ЭССЯ и реконструкция на их основе соответствующих праславянских лексем заполнят лакуны (байга "крик, драка", башный "любимый", горовой "горный", грузиво "грузило", дивовежь "удивительно", крестатъ "стрелять", лескобай "подлиза", лыкать "ругать", хволый "невзрачный, слабый", хрясать "стучать" и пр.).

Рассмотрены также отдельные сибирские ПЛА, интересные по ряду моментов: лён "шея, загривок", стена "единица измерения вытканного холста", дыня "ребро в лодке". Их яркой особенностью является то, что они формально тождественны известным общенародным словам, однако по происхождению не связаны с ними. Перед нами случай праславянской омонимии (а для лён, вероятно, даже индоевропейской), когда тождество слов, образованных от разных корней, восходит к древнейшей эпохе. На базе данных слов мы восстанавливаем прасл. *lbnb,*sbtena и *dyn'a, продолжающие и.е. *lei(p)-"связывать или прилипать", слав. * ten-"рубить, отрезать" и *dup- "долбить". В завершение параграфа дается анализ некоторых сибирских лексем в составе устойчивых выражений. Многие сибирские фразеологизмы или, по крайней мере, их ключевые слова отмечаются - в том или ином виде - также в севернорусских и уральских говорах. Можно поэтому полагать, что основной фразеологический фонд сибирских говоров сложился еще на материнской территории. Об этом

свидетельствует этимологическая характеристика архаизмов в рассмотренных выражениях: убрать кмамору "устранить; убрать (к черту)" (ср. еще подь к чомору "иди к черту!", шоморунья "ведьма, колдунья"), негде клявнутъ "негде поселиться", сыпам (спом) спать, клящий мороз "сильный, жгучий мороз", хватить халипу (халипы) "нагореваться, намучиться" и др.

Довольно много представлено в сибирских говорах и сложений с архаичными префиксами экспрессивного характера. В ЭССЯ праславянская древность префиксального сложения часто аргументируется ссылкой на архаичность словообразовательной модели с участием данного префикса, например, *шо- в *то1ЪБкъ(]ь) и т.п. На важность фронтального обследования лексики с целью более полного выявления редких фактов формального характера ("нестандартных" префиксов типа *Ьа-,*ко-,*то- и т.п.), их систематизации и этимологизации, указывает ряд этимологов (И. И. Петлева, В. А. Меркулова и др.). Как показывает анализ русского и славянского материала, таким нестандартным и редким, архаичным префиксам присущи определенные особенности: они непродуктивны, вычленяются в слове лишь с помощью этимолош-словообразовательного анализа, частично деморфемизированы, вступают в неоднозначные отношения с корневой морфемой, что приводит к множественной интерпретации, как правило экспрессивны. В §5 рассмотрены сложения с префиксами типа *ка- и *ша-: казява "разиня, растяпа", кондра "ссора, драка", куразенок "незаконнорожденный ребенок", казаватый "быстрый, проворный", кувалам: кувалом лететь "падать большими количествами", купыра "грязнуля", катушиться "горячиться, петушиться", колызнуть "сильно ударить", поноситься "сердиться", камагориться "капризничать", капырзать "капризничать", касторить "бранить, отчитывать", кулемесить "идти, загребая ногами" и пр.; маврать "ходить без дела", марода "скверное лицо", медуковатъ "понимать, соображать", мудохатъся "делать что-л. медленно, заниматься чем-л. трудным, возиться", мулындать "увиливать от работы" и др.

Основная задача этимологизации диалектного словаря - определение специфических черт русской сибирской лексики. Диахрония и синхрония совмещаются в экспрессивной лексике, где древнейшие мотивации и тенденции сохраняются до сих пор, а архаичное одновременно является и новейшим, актуальным. Именно поэтому проблематика ПЛА тесно увязывается с проблемой генетической интерпретации экспрессивной лексики. Следующие главы диссертации посвящены этой проблеме.

Глава 2 "Экспрессивный фонд русского языка: синхрония и диахрония" рассматривает вопросы генезиса, развития и функционирования языковой экспрессивности. В § 1 дана общая постановка проблемы этимологического изучения экспрессивной лексики как одной из важнейших задач современной этимологической науки, выходящей на уровень глоттогенетической проблематики и вопросов, связанных с

лингвогенетическими аспектами языковой номинации. Проблема экспрессивности - одна из кардинальных лингвистических проблем -активно изучается в разных аспектах, но всё же остается "одной из наиболее "размытых" областей исследования, которая в настоящее время распределяется между стилистикой, семантикой и прагматикой речи" (В. И. Телия). Не определено пространство экспрессивности и сфера ее действия в языковой системе и в речевой коммуникации. Для постановки и обсуждения генетических аспектов экспрессивности, в том числе, этимологических, важным представляется рассмотрение явления экспрессивности в когнитивном и коммуникативном аспектах, не противопоставленных друг другу, а взаимосвязанных и взаимодействующих. Эти аспекты языковой / речевой экспрессивности в традиционной экспрессиологической теории еще не затрагивались. В частности, языковую экспрессию можно рассматривать через призму лингвокреативного мышления, порождающего, как проявление коллективного менталитета, когнитивных структур их мышления, "возможность творческого отхода от стандартных способов выражения самосознания языковой личности" (Т. А. Гридина). Это является решающим для понимания ситуаций, где происходит порождение и функционирование экспрессивных форм и смыслов. Вероятно, в этом состоит суть антропоцентрического подхода к языку и его категориям: за каждым экспрессивным текстом (высказыванием) стоит человек как носитель разнообразных эмоций. Этимологическое описание экспрессивного фонда языка является наименее разработанным и слабо представленным в теории и практике этимологического исследования. Экспрессивная лексика в этимологических словарях русского языка практически отсутствует, за исключением словаря М. Фасмера, в котором, однако, многие экспрессивные образования часто сопровождаются пометами типа "темное слово", а предлагаемые объяснения в недостаточной мере учитывают специфику экспрессивности.

Все эти соображения заставили нас выделить проблему этимологического изучения сибирской - и вообще диалектной -экспрессивной лексики в отдельную и важную часть исследования не только вопросов этимологизации русской лексики, но и общей проблематики теории экспрессивного пространства языка, его синхронических и диахронических аспектов. При этом мы полагаем, что сочетание этимологических (лингвогенетических) и общетеоретических подходов к проблеме экспрессивности и характеристике формально-семантических и функциональных особенностей макро- и микросистем, образующих русский ЭФ, взаимно дополняет и расширяет оба подхода. Выводы, сделанные при этимологическом анализе экспрессивной лексики, могут оказаться существенными для теории экспрессивности (прежде всего ее диахронического аспекта), а наши представления о природе экспрессивности и особенностях ее порождения, развития и

функционирования послужат базой для разработки принципов этимологизации экспрессивных слов. Следует рассматривать этимологический анализ единиц ЭФ как особый аспект этимологической проблематики, обусловленный спецификой этих единиц, их структуры, формы и семантики. Главное направление здесь - всестороннее этимологическое изучение ЭФ русского и славянских языков как подсистемы ПЛФ. Взаимосвязь проблематики праславянского наследия в русском языке и его говорах и этимологического описания экспрессивной лексики очевидна: в ЭФ русских говоров имеется большой пласт ПЛА, в частности, словообразовательных. Кроме того, имеются определенные корреляции между этимологическим гнездом праславянской реконструкции и выявленными нами экспрессивными гнездами.

Поскольку довольно молодая еще теория экспрессивности не сложилась окончательно в той мере, которая позволила бы использовать её данные в качестве эвристической базы для проведения не только этимологического, но вообще историко-сравнительного изучения, мы сочли необходимым специально рассмотреть некоторые общие понятия, касающиеся языковой экспрессивности, чему посвящен §2 данной главы.

Экспрессивность как свойство единиц языка обусловлена наличием у последнего соответствующей функции или функций. В вопросе о функциях языка и их соотношении сталкиваются различные взгляды, однако в любом случае выделяются и другие, кроме коммуникативной, функции: сообщения и выражения (Э. Гуссерль), общения (сообщения) и поэтическая (экспрессии) (Пражский лингвистический кружок), сообщения (репрезентативная), выражения (экспрессивная) и обращения (апеллятивная) (К. Бюлер), сообщения, представления, воздействия и выражения (Р. Ингарден), символическая и эмотивная (К. Огден и Дж. Ричарде), функции экстенсионала, т.е. информативная, и интенсионала, аффективная (С.Хаякава), коммуникативно-репрезентативная и экспрессивно-импрессивная (3. Клеменсевич), коммуникативная, экспрессивная и эстетическая (А. Мартине), коммуникативная (репрезентативная), экспрессивная (аксиологическая) и функция воздействия (волюнтативная) (Ч. Моррис) и т.д. Широкую известность получила концепция Р. О. Якобсона, выделившего шесть языковых функций: экспрессивную или эмотивную, соотносимую с установкой на говорящего, конативную или импрессивную, выводимую из установки на слушающего, референтивную (денотативную или когнитивную), отражающую установку на действительность, фатическую (или контактоустанавливающую), с ориентацией на канал связи, метаязыковую. отражающую установку на код (систему языка) и поэтическую, связанную с установкой на форму сообщения, т.е. на текст. В ряде современных работ в рамках общей коммуникативной функции объединяют "управленческую" (регулятивную) или "побудительную" (персуазивную), информативную,

эмотивную и фатическую функции. В этом случае экспрессивная (эмотивная) функция теряет свою самостоятельность, а экспрессивность сводится только к коммуникативному её аспекту.

В споре о функциях языка остается неясным, что такое экспрессивность, с какими функциями она связана непосредственно или опосредованно, в чем её реальная и языковая значимость. Тем не менее, представления о том, где и как "работает" язык, немаловажны для понимания функциональной (коммуникативной) и когнитивной сущности возникновения и развития экспрессивности в языке. В нашем понимании язык обладает тремя базовыми функциями, условно определяемыми как "коммуникативно-репрезентативная", "когнитивно-номинативная", "экспрессивная (эмотивная)". Взаимосвязь этих функций позволяет рассматривать экспрессивность не только в собственно семантическом, но и в когнитивном и коммуникативном аспектах.

В области изучения экспрессивности проявляется традиционно различный подход к этому явлению и разное понимание самих терминов или понятий "экспрессивность", "экспрессия", а также "эмоциональность", "эмотивность" и т.п. Сначала экспрессивность ( = выразительность) рассматривалась как исключительно стилистическая категория (Л. В. Щерба, Ш. Балли, Е. М. Галкина-Федорук, И. Р. Гальперин и др.). Затем, в рамках лексикологии, определились параметры языковой экспрессивности, ведется описание средств экспрессивности, её семантических признаков и т.п. В 70-е гг. сложилась лексикологическая школа экспрессивности в Новосибирске (Н. А. Лукьянова, М. И. Черемисина, О. А. Рыжкина и др.), в Уральском университете, где больше уделялось внимание вопросам образности экспрессивной номинации, а также проблемам фонетической и семантической мотивированности экспрессивных единиц (Т. В. Матвеева, М. Э. Рут и др.). Значительную роль в определении целого ряда проблемных вопросов экспрессивности сыграли исследования по проблеме языковой мотивации (О. И. Блинова). Отчетливо проявилась тенденция перехода от частного к общему: важное место в интерпретации проблем экспрессивности начинают занимать теоретические построения, разработка понятийно-терминологического аппарата. Выявляются категориальные признаки языковой экспрессивности (семантические и формальные), рассматривается позиция экспрессивности и экспрессивных средств в ряду соотносительных явлений, разрабатываются критерии определения и описания единиц ЭФ языка.

Несмотря на то, что большинство исследователей убеждено в объективном существовании экспрессивности, и она уже на является в целом ряде аспектов "размытым" понятием, многие вопросы остаются нерешенными, в том числе, и построение общей теории экспрессивного пространства языка. Такая теория может быть построена, видимо, на пересечении коммуникативного и когнитивного подходов к языку.

Прежде всего, поэтому, необходимо разграничить речевую и языковую экспрессивность. Эту чрезвычайно сложную задачу, сопоставимую с разграничением языка и речи в целом, здесь мы не рассматриваем: вместо различения языковой и речевой экспрессивности для нас предпочтительнее говорить о разграничении стилистической и лингвистической экспрессивности. В стилистике экспрессивность приравнивается к выразительности и рассматривается как свойство речи, это экспрессия, целиком создаваемая контекстом, т.е. не существующая вне его, в системе языка (Е. М. Галкина-Федорук, А. Т. Панасюк и др.). К 90-м гг. сложилась одна из наиболее распространенных концепций, отождествляющих экспрессивность и выразительность: интерпретация экспрессивности как "суммарного итога, совокупного продукта, создаваемого целым рядом субъективно ориентированных и эмоционально окрашенных отношений субъекта речи к обозначаемому" (В. Н. Телия). Одновременно сформировалась другая концепция экспрессивности как одного из компонентов коннотации, которая, наряду с функцией номинации, признается важнейшей функцией слова (Ю. П. Солодуб). Хотя здесь коннотация понимается в излишне широком смысле, а экспрессивность, наоборот, слишком узко, в таком подходе проявляется стремление разграничить стилистическую и языковую экспрессивность, иначе говоря, экспрессивность в аспекте коммуникации уб. номинации.

Экспрессивность в узком смысле принадлежит языку, являясь одним из его категориальных свойств, сущность которого может быть раскрыта только изнутри языка, его функциональных и когнитивных особенностей. Экспрессия как основная речевая тенденция, как постоянное свойство речи (Ш. Балли), реализующееся в коммуникативных ситуациях, не должна подменять собой объективную реальность языковой экспрессии. Речевую экспрессию можно толковать как форму реализации языковой экспрессии в коммуникативно-прагматической деятельности говорящего, а в стилистическом аспекте экспрессивность ( = выразительность) это уже свойство текста, а не речи. Разграничение речевой и языковой экспрессивности базируется на том, что экспрессивная функция - одна из основных функций языка, формирующая соответствующую категорию. Ср.: "Языковая экспрессивность (ехргезм1а) - это сложная психолого-социальная (т.е. соотносимая с коммуникативно-когнитивным аспектом. -Б. Ш.) и языковая категория..., которая имеет в системе языка определенное место и без которой мы ныне не можем представить себе функционирование языка" (М. 1уапоуа-5аНп§оуа). Итак, языковая экспрессивность - это категория языка, реализующая его экспрессивную функцию; она присуща его единицам, являясь их системным признаком (в оппозиции к номинативным лексемам), в отличие от речевой сферы, где таким признаком выступают "контекстуальные экспрессивно-стилистические элементы". В контексте речевой ситуации любая номинативная лексема может стать

"стилистически окрашенной", "выразительной". В языке экспрессивностью обладают только определенные классы слов, образующие ЭФ языка.

В последние годы, в связи с изучением функционального и коммуникативного аспектов языковых явлений, стали интенсивно исследоваться коммуникативно-прагматические особенности и возможности экспрессивного слова (Э. С. Азнаурова, Н. Д. Арутюнова, Т. Г. Винокур, Е. М. Вольф, Ф. А. Литвин и М. И. Черемисина, В. И. Телия и др.). Одновременно появились исследования по природе эмотивного в языке и способов его выражения (В. И. Шаховский, В. И. Жельвис, И. А. Троилина и т.д.). В современной лингвистике сложилось два основных направления в исследовании феномена языковой экспрессии: прагматическое (исходит из того, что языковая экспрессия как форма речевого поведения создается установкой на достижение определенного коммуникативного эффекта; исследуются приемы трансформации формы и содержания слова с учетом сферы реализации и функций языковой экспрессии в речевой коммуникации) и операциональное (исследуются принципы реализации различных приемов и средств языковой экспрессии с учетом субстанциональной природы единиц лексико-семантического уровня языковой системы и механизмов их функционирования в языке).

Имеется возможность и необходимость объединить или скоординировать оба направления в рамках когнитивно-коммуникативного подхода. Это соответствовало бы новой лингвистической парадигме конца XX в., центральными компонентами которой становятся когнитивный и коммуникативный аспекты языка (Т. С. Кубрякова, Т. М. Николаева и др.), безусловно взаимосвязанные и взаимодействующие друг с другом. Когнитивные структуры мышления содержат не только логические, но и эмотивные компоненты; эмоции человека - в некотором смысле генератор случайных величин, реализующий переход от неошибающегося интеллекта к ошибающемуся разуму, способному не только впитывать и передавать информацию, но и выражать своё отношение к ней, всегда субъективно окрашенное. Поэтому значение экспрессивной (эмотивной) функции языка для человека разумного не менее важно, чем функций коммуникативной или информативной. Антиномия информативной и экспрессивной функций языка отражает стремление к регулярности, унификации, дискретности языковых единиц и к их экспрессивной отмеченности, нестандартности, поэтому экспрессия всегда недискретна, в отличие от информации. Когнитивная сущность языковой экспрессии как особого типа познания - в искажении информации; экспрессивация (экспрессивная категориализация) - это процесс искажения информации, экспансия "обманутого ожидания", направленная на слушающего.

Понимание когнитивной природы и коммуникативной предназначенности экспрессивных единиц позволит по-новому взглянуть на сущность языковой экспрессивности, её генезис, развитие и

функционирование, отобразить многомерность как самого экспрессивного пространства, так и экспрессивных ситуаций, восстановить в речевых произведениях субъективные черты языковой личности и её эмоциональной картины мира. Экспрессивность - одна из основных когнитивных категорий, которые в своей совокупности создают в коммуникативной реальности то, что мы называем "языком-речью-текстом", т.е. то нерасчлененное, недискретное коммуникативное пространство, где есть место и номинации, и информации, и экспрессии во всех её формах. Когнитивно-коммуникативный аспект языковой экспрессивности требует особого изучения, что предполагает прежде всего обращение от вопросов что и как к вопросам почему и зачем. В диссертации рассмотрены вкратце лишь те аспекты когнитивного подхода к экспрессивности, которые кажутся интересными и существенными для раскрытия её генетических истоков, её развития и отражения в словаре в виде некоторого экспрессивного пространства, имеющего свою архитектонику и закономерности изменения. Иначе говоря, нас интересуют те когнитивные аспекты экспрессивности, которые, в нашем понимании, являются основополагающими для построения и объяснения принципов множественности происхождения и, геэр., этимологизации экспрессивных единиц русского языка, организованных в некотором недискретном пространстве экспрессивности.

Возникновение экспрессивности в языке можно рассматривать как результат категориализации некоторых фрагментов внешнего и внутреннего мира человека. Языковая экспрессия отражает реальную экспрессию, существующую в нашем мире и пропущенную через сознание человека. Экспрессия как явление действительности категоризируется, т.е. отражается в языковой картине мира в виде языковой категории экспрессивности. Нормальный человек, как субъект и объект актуализации "мировой" экспрессии, далеко не однозначен в своих оценках, мыслях, интенциях и т.п., поэтому языковая экспрессивность, отражающая всё это в соответствующих языковых формах, не может быть интерпретирована в терминах однозначного соответствия экспрессивных смыслов и экспрессивных текстов. Это создает в пространстве экспрессивности особые формально-семантические корреляции в структуре экспрессивных единиц, отражающие, в частности, лингвокреативный тип вербального мышления при котором, "используя различные ассоциативные связи, человек довольствуется уже имеющимися звуковыми комплексами" (Б. А. Серебренников). Лингвокреативное мышление в сфере экспрессивности (языковая игра, создание эффекта "обманутого ожидания", реэтимологизация и т.п.) с неизбежностью порождает, с одной стороны, стереотипы, способствующие эффективной коммуникации, с другой -"небанальные" экспрессивные структуры, базирующиеся на формально-семантических связях и сближениях. Ср. краснояр. верба "высокий человек", содержащее древний праславянский корень, но сблизившееся с

верблюд "то же".

Для понимания того, как происходит процесс экспрессивной категориализации и подключение к ней новых её членов (расширение экспрессивного пространства), интерес представляет теория "фамильного сходства" (family resemblance) JI. фон Витгенштейна, в соответствии с которой категории языка интерпретируются на базе положения о недискретности, размытости границ, непрерывности и случайности в определении объектов действительности и их именования. В этом смысле языковая экспрессивность. представляет собой недискретную категорию-континуум, организованную в виде экспрессивного пространства, формирующегося на базе определенных формально-семантических полей, которые представляют то или иное ЭГ. Наше представление об экспрессивном пространстве языка не случайно. Можно было бы говорить о поле экспрессивности, но этот термин заметно сужает наше понимание сущности языковой экспрессивности как когнитивной категории, ограничивая её лишь системой лексических средств выражения экспрессивности. Экспрессивное пространство - это не столько экспрессивный лексикон, сколько экспрессивный тезаурус, объединяющий систему экспрессивных единиц, механизмы их порождения, развития и функционирования и возможности их интерпретации (например, этимологической).

Итак, мы различаем языковую экспрессию как абстрактную (когнитивную) категорию языка, экспрессивацию как процесс экспрессивной категориализации и языковую экспрессивность как результат данного процесса, отраженный в языковых знаках, их ингерентную способность выражать качественные и количественные (эмоциогенные и интенсивно-экстенсивные) характеристики действия, явления, предмета, оценку состояния, свойств и поведения человека и т.п. В этом смысле экспрессивность есть категория семантическая, а её соотношение с языковой экспрессией аналогично соотношению семантики и прагматики языкового знака. Здесь же проходит граница между коннотацией и номинацией, коннотативными и номинативными знаками: именно этим отличается экспрессивный глагол наяривать от номинативного играть (быстро), а экспрессивное прилагательное ограмадный от номинативного большой. В таком контексте мы и говорим об экспрессивности слова, лексической экспрессивности и экспрессивной лексике.

В диссертации рассматривается далее вопрос о семантической структуре экспрессивного слова, о соотношении коннотативных компонентов и их вхождении в структуру значения экспрессивного слова, о соотношении в ней денотации и коннотации и т.п. Понятие коннотации, введенное К. Бюлером для обозначения дополнительных, сопутствующих значений языковой единицы, трактуется весьма неоднозначно как по

объему признаков, включаемых в это понятие, так и по их характеру. Обычно к коннотации относят такие признаки как экспрессивность, эмоциональность, оценочность, образность и т.п., причем у разных авторов соотношение этих признаков различно, как различен и сам их набор (Ш. Балли, Л. М. Васильев, Е. Ф. Галкина-Федорук, Л. А. Киселева, Н. А. Лукьянова, В. Н. Манакин, Н. Ф. Пелевина и др.). Часто экспрессивность, как компонент коннотации, занимает подчиненное положение, а оценочность и эмоциональность - ведущее (В. Н. Цоллер), с чем согласиться трудно: не следует противопоставлять экспрессию как функциональную категорию коннотации как категории семантической, т.к. экспрессивность сама является когнитивной семантической категорией, соотнесенной с языковой экспрессией и реализованной в семантической структуре слова в виде его коннотации. Поэтому её нельзя считать всего лишь компонентом коннотации: надо различать экспрессивность как семантическую категорию и 'экспрессивность' как семантический компонент коннотации, или интенсивность, т.е. способность слова выразить интенсивность (со знаком 'плюс или 'минус') признака, действия или состояния, переживаемого говорящим.

Экспрессивные лексические единицы, семантика которых содержит коннотативные признаки "эмоциональность", "оценочность", "образность", "экспрессивность (интенсивность)" или их комбинации, формируют экспрессивный лексический фонд. (ЭФ), образующий вместе с номинативным фондом словарный запас языка. Оба фонда не существуют изолированно: происходит постоянное "перетекание" единиц из одного фонда в другой, номинативные лексемы приобретают в процессе экспрессивации вторичные экспрессивные значения (медведь, осел, шляпа), а экспрессивные, стирая в частом употреблении свою коннотацию, могут в ряде случаев стать чисто номинативными единицам. Единицами ЭФ являются экспрессивы, чьей яркой особенностью, позволяющей достаточно объективно вычленять их в лексической системе, является специфическое соотношение их экспрессивной формы и экспрессивной семантики: ср. ухайдакать, мордофипя и др. Отсюда важнейшим понятием, определяющим принципы создания, функционирования и развития единиц ЭФ, является понятие формально-семантической корреляции в структуре экспрессива, обусловливающей единство его формы и значения. Эта корреляция определяет особую структурную организацию ЭФ как в плане выражения, так и в плане содержания, а также возможность классификации экспрессивов по способу доведения до адресата их экспрессивности. Наличие/отсутствие формально-семантических корреляций в структуре экспрессивных слов ведет за собой разбиение таких единиц на два класса: с формально выраженной и с формально не выраженной экспрессивностью (Н. А. Лукьянова).

В связи с этим рассмотрен вопрос об имплицитной и эксплицитной,

адгерентной и ингерентной экспрессивности слов. Можно выделить два типа экспрессивного значения (эксплицитное, т.е. выраженное в формальной структуре слова различными средствами, и имплицитное, формально не выраженное) и два класса слов - с эксплицитной (ингерентной) и с имплицитной (адгерентной) экспрессивностью. Если во втором случае мы имеем дело с вторичной, "наведенной" экспрессивностью, т.е. переносным употреблением номинативных слов, то среди ингерентных экспрессивов выделяются два класса слов, различающихся способом донесения до адресата экспрессивной информации:

1. Фонетические или фоносемантические экспрессивы - носителем экспрессивности является звуковая оболочка слова, вызывающая коннотативный эффект своим необычным, экзотическим составом или сочетанием звуков, звуковой символикой или изобразительностью, фонетическими деформациями слова по принципу Volksetymologie или языковой игры и т.п.: хорохориться, мямлить, харя, цаца, сбулефелить "украсть", тутуршитъся "сердиться", гиани-мани "денежки" и т.д.

2. Словообразовательные экспрессивы - показателем экспрессивности являются разнообразные словообразовательные средства, как продуктивные, так и уникальные или архаичные, специфически экспрессивные: суффиксация (бызгать, мызгать, пазгать, дербалызгать), префиксация (изнахратитъ, передырить и чикарезнуть, мокосья "женщина легкого поведения", шалыган и пр.), словосложение - с прозрачной внутренней формой (вертихвостка, пустолай, хвостокрутка) и с затемненной (дубатол, дербалызнуть, шематон и т.д.).

Для выяснения генетической природы экспрессивной лексики данная классификация может иметь важное значение, т.к. она указывает потенциальные связи мотивационного, формального, типологического характера в пространстве русского ЭФ. Понятие о русском ЭФ, его единстве и основных чертах раскрывается в §3. Экспрессивная лексика разных форм русского языка выделяется и исследуется в большей или меньшей изолированности друг от друга, существует концепция наличия в русском языке разных ЭФ (Н. А. Лукьянова), однако различия между ними определяются на коммуникативном уровне, а не на семантическом или структурном. Кроме того, экспрессивная функция языка - функция семантическая, реализуемая всеми экспрессивными единицами независимо от сферы их употребления. Поэтому мы выдвигаем концепцию единого ЭФ русского языка, включающего единицы самых разных форм и вариантов русской речи: общенародного языка, народных говоров, различных социальных диалектов и т.д. Несмотря на разные сферы употребления и разные коммуникативные ниши единицы этих вариантов обладают общими свойствами, имеют общие причины возникновения и общие условия развития. Необходимость рассмотрения экспрессивной лексики разных форм русского языка как подсистем единого ЭФ становится особенно

очевидной при историко-этимологическом подходе к изучению особенностей формы и семантики экспрессивов, устройства, развития и функционирования ЭГ. Выявлять, описывать и этимологически интерпретировать эти особенности без привлечения всех необходимых ресурсов и источников невозможно. На этом базируется принцип совместного этимологического изучения русской экспрессивной лексики, что соответствует "принципу межсистемной дополнительности" (М. Н. Янценецкая) и пониманию русского национального языка как единой системы, политипологической по своему характеру и гетерогенной по составу и происхождению. ЭФ, как часть целого, также система политипологическая и гетерогенная, и можно говорить о типологии подсистем русского ЭФ.

Изучение ЭФ предполагает установление (когнитивно-коммуникативный аспект), анализ (структурно-семантический и функционально-семантический аспект) и описание (этимологический аспект) его состава и структуры. Этимологическое описание ЭФ базируется на выявленных принципах его установления и его структурно-семантических и функциональных особенностях. В свою очередь, этимологическое объяснение экспрессивов позволит уточнить многие моменты устройства и функционирования ЭФ, являющегося скорее пространством, чем полем, хотя, конечно, полевая организация языка есть одна из форм представления его пространства. Однако существенное отличие ЭФ от традиционных типов полевых структур состоит в его принципиально недискретном характере. В пространство ЭФ включены единицы разного типа и различного происхождения: праславянская лексика, лексические заимствования, ономатопеические образования и т.п. Основная задача - реконструкция праславянского ЭФ как подсистемы ПЛФ. Для этого необходимо критическое обобщение этимологических исследований в области славянской экспрессивной лексики, выдвижение критериев выделения экспрессивов праславянского уровня, реконструкция их формально-семантической структуры. Естественно, что в ЭФ отдельных славянских языков должна быть выделена и соответствующим образом интерпретирована его праславянская часть.

Между единицами ЭФ существуют, помимо специфически экспрессивных (типа формально-семантических корреляций), отношения мотивации, синонимии, антонимии и др., во многом иные, чем в сфере номинативной лексики. Для экспрессивной лексики характерна высокая степень вариативности, которую можно объяснить тем, что "сцепления фономорфологических и семантических континуумов" (М. М. Маковский), т.е. формально-семантические корреляции, создают определенное "вариационное пространство". Важно отметить ту особенность семантической вариативности, которая связана с явлением мотивации и может быть названа "полифонией мотиваций" или

"множественной мотивацией" (О. И. Блинова). В сущности, все подсистемы ЭФ пронизаны отношениями полимотивации, существенными для этимологизации его единиц: вариационные (множественные) мотивационные связи в экспрессивном пространстве обусловливают и вариационные (множественные) этимологические связи, в том числе и те, которые традиционно объясняют действием народной этимологии или реэтимологизации. Специфической - фоно-семантической -мотивированностью в пространстве ЭФ обладают ономатопеические (звукоизобразительные, идеофонические) образования с эксплицитной экспрессивностью. Размытость границ между словами с разным типом мотивированности подтверждает представление о континуальности, а не дискретности экспрессивного пространства.

Русский ЭФ богат довольно объемными экспрессивными синонимическими рядами (СР), что для диалектной лексики уже отмечали Т. С. Коготкова, Ф. Л. Скитова, Е. В. Ухмылина и др. "Длинномерные" СР характерны и для жаргонной речи. Экспрессивные СР -особые микросистемы ЭФ, построенные чаще всего на отношениях глагольной синонимии и варьирующие прототипические смыслы "бездельничать", "болтать", "лгать", "бить", "пить - напиться", "наесться" и т.д. Члены этих СР имеют, как правило, и общую словообразовательную структуру, ориентированную на "нейтральный" глагол, выступающий не просто как инвариантный, но и как моделирующий. В такие СР входят единицы разных ЭГ, но общность их семантики приводит и к своеобразной "мимикрии" форм, усиливающей единство как словообразовательной модели, так и самого СР. Примеры: СР {НА-...-ТЬ-СЯ}, смоделированный структурой и семантикой глагола наесться: набулыниться, наверзаться, намулындаться, напилиться, насупонитъся, нахалыздатъся, наярыжиться и т.д.; СР {В-...-ТЬ-СЯ} (ср. влюбиться): взыриться, влёшиться, вмазаться, впехтиться, врютиться, втемяшиться, втетериться, втрескаться, втюкаться, вхазиться, вшендяпаться и пр.; СР {НА-...-ТБ-СЯ} со значением "надуться, рассердиться": натурушиться, натуркаться, нашутуриться, натутуркаться, натутумитъся, натутурлиться и т.д.

Спецификой единиц ЭФ является также их энантиосемия (см. работы Э. А. Балалыкиной, И. Н. Горелова, Г. В. Яцковской и др.). Экспрессивная энантиосемия, являясь крайним случаем взаимодействия антонимии, омонимии и полисемии, объединяет противоположные значения в одной и той же экспрессивной форме: сиб. валовой "трудолюбивый" и "медлительный в работе", пичкать "неумело, плохо делать что-л." и "хорошо работать", шизгать "быстро идти" и "тащиться" и т.д. Одна из причин развития энантиосемии - предельная размытость семантики экспрессивных единиц или пансемия (семантическая диффузия у Т. С. Коготковой, сверхмногозначность у А. А. Коротеева и пр.): ср. жарить, дуть, наяривать, шпарить и т.п. Реализация принципа языковой экономии,

стремление избавиться от "безрассудной расточительности" (Е. Д. Поливанов), приводит к созданию "рамки приблизительности" экспрессивного выражения, к перенасыщению его семантического пространства, что ведет к значительному увеличению семантической ёмкости экспрессива (пансемии), а одновременно к её инфляции, эрозии. Размытое денотативное ядро таких "сверхэкспрессивных" единиц позволяет использовать их для выражения любого смысла, актуального для говорящего в данный момент речи. Эти смыслы могут иметь весьма широкое варьирование, вплоть до одновременного выражения положительных и отрицательных оценок, т.е. энантиосемии.

В §4 рассмотрены проблемы генетической интерпретации единиц ЭФ. Такой объект этимологического исследования как ЭФ языка требует соответствующих когнитивному статусу экспрессивного пространства процедур. В частности, объектами когнито-этимологического исследования, наряду с собственно языковыми, должны оказаться и такие содержательные сущности как мифологические объекты, архетипы коллективного бессознательного, культурные концепты, модели метафоры, образности, эмоций и пр. Специфика материала ЭФ сравнительно с номинативной лексикой заставляет предполагать и специфику процедуры его этимологизации. Мы выделили ряд фонетических, словообразовательных и семантических особенностей экспрессивов, заставляющих построить соответствующие процедуры этимологического анализа. Необходимо учитывать самые разнообразные нерегулярные, спорадические, обусловленные действием аналогии, народной этимологии, языковой игры и т.п. изменения в звуковой структуре экспрессива. Такие модификации структуры слова, не вписывающиеся в картину привычных правил, лежащих в основе фонетической реконструкции, нарушающие стандартные "фонетические законы", в пространстве ЭФ широко используются как формальные средства донесения или усиления экспрессивности. При обращении к словообразовательной структуре экспрессивов необходимо учитывать нестандартные (нерегулярные, обусловленные процессами типа контаминации и народной этимологии) и архаичные типы словопроизводства: экспрессивную префиксацию и суффиксацию, такие периферийные способы как "деформирующее" словосложение, экспрессивная редупликация, "эхо-слова" и т.п. При этимологизации следует обратить внимание на немотивированные вне экспрессивного пространства семантические сдвиги, изменения и филиации, отражающие наложение, пересечение, объединение коннотативных сем экспрессивного значения, в том числе и с денотативными компонентами, семантическую диффузию и т.п. Во многих случаях отмечается принципиальная возможность неединственности этимологического толкования экспрессивных слов, что обусловлено их многосторонними формально-семантическими и генетическими (мотивационными) связями в

пространстве ЭФ.

В качестве иллюстрации к изложенным принципам приводится анализ наиболее интересных случаев, характеризующихся специфическими особенностями формальной (фонетической и словообразовательной) структуры, соотносительной с типом выражаемого ею экспрессивного значения: диал. вычичиниться, начечениться, начичиниться "нарядиться, накраситься; нажеманиться" (фонетические экспрессивы); "гнездо" слов с финалью -зг-: брызгать, брюзгать, бузгать, вазгать, варазгаться, дрызгать, лызгать, лязгать, мазгать, назгать, пазгать, салазган "оборванец",узгать и др., со значениями "бить, лить, есть, пачкать, болтать вздор, возиться и т.п."; ряд слов, обозначающих, как правило, лиц женского пола, с финалью -нд(а): дурында, пандора "медлительная, малоразвитая женщина", пинда "полная, неуклюжая женщина", слюнда "пьяница", тунда = пандора, чекунда "брошенка", чулинда, чунда "неряха, замарашка", шлёнда, шлянда, гилында "женщина легкого поведения, бродяжка" и др. - ср. также укр. чулинда "прозвище женщины", чешек. roSt'anda, manda = рус. манда, kunda, mmda "vagina; проститутка"; "гнездо" слов с одинаковым исходом -хл-: вихляй "худой или мешковатый, вялый человек, лентяй", махлай "глупый, неповоротливый человек", мухлый "хилый, тщедушный", мухляй "плут, обманщик", нюхлый "слабый, хилый", пахлый "незрелый (о плодах)", ракля = рохля, рухлый = рыхлый, тухлый (человек) "вялый, ленивый, сонный", чахлый "худой и болезненный" и пр.

Глава третья полностью посвящена этимологическому описанию единиц экспрессивного пространства русского языка, сгруппированных в ЭГ определенного вида. В §1 дается понятие об ЭГ и рассмотрены общие принципы их этимологического описания. Гнездовой принцип организации и представления словаря в этимологических исследованиях считается сейчас весьма важным (Ж. Ж. Варбот, А. А. Калашников, А. С. Мельничук, В. А. Меркулова, Н. В. Пятаева, О. Н. Трубачев, А. П. Шальтяните, Y. Malkiel и др.). На современном уровне развития лексикологии, семасиологии и этимологии данный принцип представления словаря и его описания базируется на полевой модели языка. Среди разнообразных видов полевых структур в языке (лексико-семантических, фоно-семантических, формально-семантических и др.; А. В. Бондарко, А. Б. Михалёв, В. М. Павлов и др.), к проблематике этимологических гнезд ближе всего понятие "морфо-семантического поля", разрабатываемое Ж. Ж. Варбот (термин П. Гиро). Ср. также "комбинаторные комплексы", "генетические гнезда" и "вариационное поле" M. М. Маковского.

В соответствии с представлением о сущности . экспрессивности и экспрессивного пространства, его формировании, функционировании и развитии, в диссертации вводится понятие "экспрессивное лексическое гнездо" (ЭГ), рассматриваемое как один из способов полевой организации

языковой системы. Принципиальная возможность такой группировки экспрессивных слов базируется на существовании формально-семантических (или фономорфо-семантических) корреляций в их структуре, позволяющих объединять экспрессивы, сходные по фономорфологической и семантической структуре, в единое ЭГ. ЭГ слов, объединенных экспрессивно мотивированной общностью формы (фонетического и морфо-словообразовательного состава) и значения (семантического спектра или континуума ЭГ) составляют основу ЭФ. Представляя собой лексико-семантические макросистемы, различные ЭГ практически покрывают весь объем ЭФ: любое образование, созданное заново или заимствованное, включается в то или иное ЭГ на основе возникающих формально-семантических корреляций с его единицами. В этом смысле отдельное ЭГ являет собой, в сущности, "формально-семантическое" или, по Гиро и Варбот, "морфо-семантическое" поле как фрагмент экспрессивного пространства языка. Кроме того, ЭГ как некоторое множество экспрессивных единиц есть пересечение формальных (фономорфологических) и семантических континуумов, т.е. организовано, как и весь ЭФ целиком, в виде недискретного пространства. Эти континуумы в рамках определенного ЭГ являются взаимопорождающими, взаимонастраивающимися, взаиморегулирующими, взаимомоделирующими, находящимися в отношении дополнительной дистрибуции, что и составляет суть формально-семантических корреляций.

Как недискретное пространство ЭГ включает в себя более мелкие полевые структуры: лексико-семантические и тематические группы, лексические серии, синонимические ряды и другие экспрессивные микросистемы. Экспрессивные глаголы, например, распределяются по ЛСГ "бездельничать", "шататься, скитаться", "болтать, врать", "бить, колотить", "пить, напиваться", "пачкать(ся)" и т.п., которые, в свою очередь, разносятся по различным ЭГ в зависимости от формальной структуры. Принадлежность к общей ЛСГ глаголов из разных ЭГ может "спровоцировать" такие изменения в форме, что данный экспрессив начинает "мигрировать" (оставаясь в рамках одной ЛСГ) по нескольким ЭГ. Подобные случаи обеспечивают множественность происхождения экспрессивных единиц (см. ниже). Внутри ЛСГ и на пересечении нескольких ЭГ формируются СР, включающие единицы разных ЭГ. Общность их семантики приводит к своеобразной мимикрии форм, усиливающей единство данной микросистемы. Ср. набулыздаться и нахалыздаться, чамулындаться и набулындатъея в СР "наесться". Отсюда возможность "сцепления" разных ЭГ, обычно называемого контаминацией или смешением основ. Для ЭГ и его микрополей характерны различные возможности группировок и перегруппировок этих систем и их единиц, а гакже их преобразований (пересечение, наложение, слияние, включение в систему или выключение из неё, свертывание, развертывание и т.д.), что

является типичным для континуумов типа ЭГ.

Формально-семантический комплекс, являющийся "именем" ЭГ, его фономорфологического и семантического континуумов, мы называем базой ЭГ, причем- формальная (фонетическая) база ЭГ может объединять несколько праславянских или и.е. корней, а семантическая база ЭГ представляет собой сложное семантическое единство, реализующее исходный смысл "прототипа". В генетическом отношении базу ЭГ составляют реальные славянские корни, продолжающие те или иные и.е. праформы. Для нотации используется условный (обобщенный) графический образ, который является не реальным корнем, а экспрессивной базой ЭГ, скомбинированной из нескольких праславянских или индоевропейских корней: например, {ДУ-} или {Z-v-C} (где С - условное обозначение варьирующегося согласного, т.е. консонантного расширения, a -v- передает варьирующийся гласный). Подобная структура экспрессивной базы в наших реконструкциях построена на том факте, что согласные являются "информационной базой" слова, а гласные относятся к его факультативным элементам (Н. Д. Андреев, А. Б. Михалев и др.).

В основе семантического прототипа ЭГ часто лежат глагольные предикаты с первичной семантикой DEFORM ("резать, бить, разрушать, рубить, колоть, гнуть и т.д." - ср. идею Маковского о первичности семантики "гнуть - резать"), связанной по оппозиции с семантикой FORM ("лепить, творить, создавать, формировать и т.п."). Элементарность (первичность) этих смыслов, порождающих в когнитивном аспекте многие креативные модели языковой картины мира, подтверждается разными фактами. Этимология также тестируют реальность семантики DEFORM <-> FORM как основу многих и.е. корней и их семантических филиаций. Часто эти "прото-смыслы" совмещаются, что порождает древнюю энантиосемию ("создавать" "разрушать") или синкретизм, базирующийся на креативном / декреативном ("созидательном / разрушительном") начале как прототипе исходной семантики ЭГ. Нами выделен ряд ЭГ русского языка, в основе которых лежат данные прототипы: {L-v-C} (из и.е. *le(i)-p- "лепить, мазать, формировать" & *le(i)- "лить" > "слабеть, исчезать и т.п."); {Z-v-C} ("разрезать, делать отверстие, щель" > "зиять, быть отверстым" / "разрушать" > "хаос"); {DU-} (из и.е. *dheu- "дуть": "гнить": "тлеть" & "дуть" > "вдувать (жизнь)" > "создавать"); {VAL-} (*vel- "валить, бросать, уничтожать" & "бросать семя" > "давать жизнь, создавать") и т.п.

Важнейшей особенностью функционирования и развития ЭГ, связанной с явлением полимотивации и множественной интерпретации, является тот факт, что одно и то же слово может одновременно включаться в два и более ЭГ, если этому способствуют формально-семантические корреляции в его структуре, "мигрировать" по различным ЭГ, ориентируясь на "зацепочные" формы и смыслы, близкие ему по особенностям

образования или происхождения. Так, диал. мутузить "бить" входит в ЭГ {ТУЗ-} (ср. тузить), и тогда элемент му- интерпретируется как экспрессивный префикс. С другой стороны, наличие глаголов типа мотызнуть, мутырить с тем же смыслом допускает возможность объединить их в ЭГ {МУТ-/МОТ-}, где они этимологизируются иначе. В подобных случаях межгнездового взаимодействия часто затруднительно определить генетическую принадлежность того или иного экспрессива. Гетерогенность ЭФ русского языка, множественность связей и отношений между его единицами, неоднозначность их отношений к прототипам определенных ЭГ определяют существование различных модификаций формы и смысла экспрессивов. Взаимодействие разных формально-семантических комплексов в одном ЭГ, а тем более в нескольких "сцепленных" между собой ЭГ, делает этимологическую картину еще более запутанной. Однако интерпретация экспрессивов сходной формальной-семантической структуры в пространстве общего ЭГ может решить многие неясные или спорные вопросы, в том числе вопросы, касающиеся самой природы языковой экспрессивности.

Проблематика этимологического изучения и описания конкретных ЭГ включает в себя следующие задачи: (1) установление пределов ЭГ, т.е. определение границ формального (фономорфологического) и семантического континуумов данного ЭГ, его базы и её формально-семантических вариантов; (2) выявление спектра всех значений в семантическом пространстве ЭГ, отмеченных для исходного корня (корней); (3) выявление и анализ фономорфологических изменений экспрессивной базы в конкретных лексемах (вариантах); (4) построение "деревьев" семантического развития базы (корней) данного ЭГ; (5) выявление различных моделей тождества (экспрессивная синонимия), различия (энантиосемия), схождения и расхождения и т.п.; (6) определение генетических моделей ("свое" - "чужое") и их идентификация; (7) выявление различных случаев сцепления с иными ЭГ и их базами; (8) интерпретация определенных фактов множественной мотивации и этимологизации отдельных единиц ЭГ, обусловленных перекрестными и параллельными формально-семантическими корреляциями.

Необходимо также построить типологию ЭГ как для общерусского ЭФ, так и для постановки и выполнения задачи реконструкции праславянского ЭФ.

В последующих параграфах эти принципы иллюстрируются при анализе трех ЭГ: {Ь-у-С}, \Z-\-C} и {ХАЛ-/ХОЛ-} (последнее носит более локальный характер). Выбор этих ЭГ обоснован прежде всего тем, что многочисленность и разнообразие их элементов открывает возможности наиболее полного охвата разнохарактерных процессов формально-семантического развития и микрогруппирования внутри ЭГ.

ЭГ {Ь-у-С} собирает вместе слова, объединяемые с точки зрения

семантики в рамках ЛСГ "бродить, шататься" <-> "бездельничать" / "ленивый человек". Общий формальный показатель представителей данного гнезда -наличие сочетаний типа пе-/ла-/лы-, с консонантными расширениями (-«, -д, -ид, -т, -г, -(з)г) или наращениями (ш-, х-, му- и т.п.). В целом данные образования "настроены" на структуру прасл. *1ёпь, (рус. лень, лениться, лентяй и т.д.), которое можно считать инвариантом (прототипом) данного ЭГ. В то же время в это гнездо могут "притягиваться" слова генетически разнородные, как исконные, так и заимствованные. База данного ЭГ - не один конкретный и.е. корень, а их комбинация или, точнее контаминация, явившаяся результатом сближения нескольких корней со сходной семантикой: с общим значением "лить", *1е(0- "двигаться

беспорядочно, в разных направлениях", *1еь(р)- "липнуть, лепить". *Ы-"связывать" и т.п. Так, в семантике слав. *1ёп-, рус. лень (<*Ы-п-) реализуется амбивалентное развитие и.е. *1еь: "лить" > "делать налитым, увеличивать" > "быть толстым, тяжелым на подъем, неподвижным" и "лить" > "гладить, выравнивать" > "делать тонким" > "худеть, тощать" > "уменьшаться, слабеть" > "быть вялым, неподвижным". Обе семы - "толстый & ленивый" и "вялый & ленивый" - присутствуют в семантическом пространстве данного ЭГ: ср. ленгуз илань,лепа и пр.

В основе ЭГ {г-у-С} (рус. зевать, зиять, разиня, зеньки, зырить, зюкать и т.п.) лежит прасл. *гуай, < и.е. "зиять,

зевать, быть открытым". В различных словах, входящих в данное ЭГ, выделяется "корневое" *г- с вариациями вокализма и консонантного расширения и с первичной семантикой "разрезать, делать надрез или прорезь" > "быть открытым, зиять". "Унифицированную" базу {2-у-С} можно рассматривать не только как непосредственное отражение прасл. *?Д|-/*гёу-, но и как слияние нескольких этимологических гнезд. Так, в базе *г-\-т объединены корни *гы-/ *гог- "смотреть", *гог-/*гаг- "сверкать, пылать", *2ог-/*гаг-"рвать, драть", *гуг- "лить/пить без меры" и "издавать звуки". Рус. зырить совмещает практически все эти смыслы. Базу ЭГ С} формирует не только исходный и.е. корень *§Ъе-1/и- "зиять" (с рядом вторичных расширений), но и некоторые другие корни, представленные в словаре Покорного как синонимичные или омонимичные: *§1гап- "зиять", "петь, кричать", *§ои-/§и- "кричать, звать", *§Ьаи- "призывать", *ghф)- "покидать, отсутствовать", "сверкать, сиять", "быстро

двигать(ся)", "холодный" *§Ьес1- "выделение, отверстие", §Ье)'- "кричать", §11е12- "мерцать", §Ье13- "резать", "побуждать", цЪег'- "мерцать",

*§'Ьег2- "желать", ^Ьеи- "лить"; §Ьои- "замечать", §Ьи§Ъ- "скрывать", *§"е1- "капать", "глотать", *§"ег2- "восхвалять", "говорить".

Для русских слов, имеющих в качестве "корневой" базы морфему хал-, соотносимую с хол-/хл-, постулируется ЭГ {ХАЛ-/ХОЛ-}. Круг значений этих слов достаточно обширен и разнообразен, но в целом сводим к

нескольким основным смыслам, составляющим семантическое ядро данной базы, представленной либо в "чистом" виде, либо с различными расширителями и иными модификациями: "грязный; неряха" {халява, халда)-, "рванье, хлам; вздор" (хал, халудора, халупа, халма); "портить; убивать; умирать, слабеть и т.п." (халпить, ухалястатъ, хледить, холя, охалеть)\ "нахал, крикун, мошенник" {халыга, холуй, хальной, халхай, охлаболда); "бродяга, лентяй" (халдома, хлынка, бухлайка); "глупец; дурь" (охламон, хал ах ал а, халамыга, халумина, бухло, филистый); "бежать; суетиться" (холзать, хлять, хлынять)-, "делать резкие движения" > "бить" (халыснуть, хлебестать, хломать, хлыздать, халко, холить и т.п.); "холод", "дуть" > "дрожать" (халпить, хлобыскаться); "кричать; болтать; бранить" (халезить, халендать, хламостить, хлусить,хылыгать, отчехолить) и т.д. В основе ЭГ лежит прасл. *ха1-/*хо1- (*хо1Ш, рус. холить), "сцепленное" с рядом других основ, исконных и заимствованных, в том числе, и ономатопеического происхождения. Их сближению и формированию базы данного ЭГ способствовало сходство в значениях, объединяемых протосемой "деформировать" > "нечто деформированное". Этот смысл присущ исходной и.е. базе *к$о1- < *кез-, *(5)ке1-, *зек-.

Глава 4 "'Свое' и 'чужое' в русском экспрессивном фонде" включает в себя 4 параграфа, посвященных проблеме заимствований, их вхождения и адаптации в экспрессивной лексике русского языка. Общие вопросы этимологической проблематики лексических заимствований в русском ЭФ, представленные в §1, рассматриваются прежде всего через призму разграничения-истинных и мнимых заимствований, что особенно актуально для лексики экспрессивного.типа. Это связано с гетерогенностью самого ЭФ русского языка, составной частью которого являются иноязычные слова или их основы, что вполне естественно: если народ как коллективный носитель и создатель языка включил то или иное иноязычное слово по коммуникативным, прагматическим и т.п. причинам в свой речевой обиход, значит, оно уже не является "чужим", а "присваивается", т.е. становится "своим". В этих ситуациях и формируется проблема соотношения "своего" и "чужого". В пространстве русских ЭГ исконные и иноязычные слова и их основы активно взаимодействуют между собой, подвергаются вторичным формально-семантическим преобразованиям типа контаминации, фонетической мимикрии, реэтимологизации и пр. Неверная квалификация мнимых заимствований часто происходит как раз в случае "неясных" слов: их затемненная внутренняя форма, нестандартная внешняя форма нередко провоцируют исследователя на поиски иноязычных источников, особенно соблазнительные для говоров вторичных территорий. Часто при этом наблюдается тенденция изолирования неясной лексики и возведения её к некоторому "языку-икс", определяемому как субстратный (О. Б. Ткаченко).

Поэтому основной задачей является определение четких, по возможности непротиворечивых критериев, которые позволили бы отделить

безусловные, этимологически доказанные заимствования как от слов, таковыми не являющихся, так и от слов, которые могут иметь множественность интерпретаций. Такие критерии практически еще не разработаны; особенно не "везет" в этом отношении русскому и славянским языкам, о чем уже писали отечественные этимологи (Р. М. Козлова, Ю. В. Откупщиков, О. Н. Трубачев). В общем виде главным критерием разграничения истинных и мнимых заимствований должно стать всестороннее фактологическое и этимологическое обсуждение слова-кандидата в заимствования, учет всех аналогичных или близких форм в других говорах и, возможно, в других славянских языках. Необходимо привлекать типологические и лингвогеографические данные (совпадение или несовпадение ареалов заимствующего говора и предполагаемого языка-источника), учитывать по возможности все известные в литературе этимологические версии, касающиеся данного слова. Основным принципом для нас является принцип самобытности единиц русского ЭФ. Спорные вопросы, имеющие отношение к проблематике истинных -мнимых заимствований, обсуждаются в данном параграфе на примере анализа этимологических решений в работах О. Б. Ткаченко и А. Е. Аникина, в которых некоторые диалектные слова славянского происхождения толкуются как заимствования: бени "вилы-двойчатки", приотудобеть "окрепнуть", (на)юлызитъся "наесться", халеть "умирать" (у Ткаченко - из мерянского); стачистый "завистливый, жадный", андатный (андатная белка "лучший сорт белки, охотно принимаемый в обмен"), калтака "косноязычный человек" и др. (у Аникина - из языков народов Сибири).

Формально-семантические проблемы адаптации заимствований в ЭФ русского языка рассмотрены в §2. Одна из двух основных тенденций взаимодействия русской и иноязычной экспрессивной лексики состоит в стремлении приспособить "чужое" слово к условиям "своей" речи, включить его в определенные ЭГ, в которых оно начинает подчиняться формально-семантическим отношениям, принятым для них. В этом смысле русское ЭГ не различает в своем составе исконные и иноязычные основы, выступающие как равноправные взаимодействующие партнеры в экспрессивном словопроизводстве. Поэтому здесь не только односторонний процесс приспособления иноязычного слова (основы) к "правилам игры" русского ЭФ, но и взаимодействие и взаимовлияние генетически разных элементов единого ЭФ в рамках конкретных ЭГ. Следовательно, в этимологическом плане встает проблема выделения экспрессивов иноязычного характера и пределов их адаптации в конкретном ЭГ.

При вхождении иноязычных слов в состав определенных ЭГ они подвергаются различным процессам переоформления и переосмысления. В условиях русского ЭФ происходит адаптация фонетико-морфологической структуры иноязычного слова и его семантическая адаптация (в рамках реэтимологизации, ремотивации и т.д.). Эти процессы актуализируются, с

одной стороны, проще и быстрее - по ассоциации с формой и смыслом экспрессивной базы какого-либо ЭГ или её дериватов (ср. естественное вхождение заимствованных слов на шал-, шел- в состав ЭГ {ШАЛ-} и их полную "русификацию" вплоть до неразличения "своего" и "чужого"). С другой стороны, подключение к адаптации иноязычных слов в экспрессивной сфере таких факторов как реэтимологизация (народная этимология), фонетическая мимикрия, лексическая аттракция, контаминации различного типа и т.п. усложняют общую картину взаимодействия русской и заимствованной лексики в рамках единого ЭФ.

Значительные фонетические "деформации" слов иноязычного происхождения, варьирование их звуковой и морфемной структуры могут быть объяснены не только чисто фонетико-экспрессивными причинами, но и теми, что связаны с явлением множественной мотивации, при котором "чужое" слово получает "свою" трактовку по "законам" ремотивации. Заимствованные экспрессивы семантически могут быть синонимичны исконным единицам - тогда решающим становится фонетический план. При наличии в структуре иноязычного слова "экзотических" звуков они могут приобретать особую функциональную нагрузку (например, звук [ф]). Очень часты в русском ЭФ случаи совпадения в звучании исконных и заимствованных единиц, особенно если мы имеем дело со сходством на уровне элементарной ономатопеи. Тогда сближение подобных слов или их основ (например, рус. шал- и аналогичные морфемы в алтайских языках) происходит естественно, а мотивационные связи приобретают множественный характер, т.е. имеет место полимотивация как иноязычного, так и соотнесенного с ним исконного слова, что ведет к их полиэтимологизации (как "народной", так и научной). Одним из проявлений освоения иноязычного слова в русском ЭФ является такое формально-семантическое взаимодействие своей и заимствованной лексики, когда формально и семантически близкие иноязычные слова оказывают влияние на русские - как в плане формы (фонетической или словообразовательной), так и в плане значения.

В качестве примеров сложного взаимодействия иноязычных и русских слов анализируется слово куролесить "озорничать, проказничать, буянить", традиционно объясняемое однозначно как заимствование из греческого (на самом деле, здесь объединение "чужой" и "своей" основ), а также интересные случаи усвоения лексических заимствований в арго и молодежном сленге.

Проблема генетической идентификации экспрессивной лексики обсуждается в §3. При взаимодействии формально-семантических структур исконных и адаптированных иноязычных слов в пространстве ЭФ остро встает одна из проблем генетической идентификации экспрессивной лексики, связанная с вопросом о распознавании "чужого" в "своем" и "своего" в "чужом". Сложность выявления и идентификации иноязычных

основ или аффиксов в разнообразных экспрессивных микро- и макросистемах во многом обусловлена единством русского ЭФ, включаясь в который заимствования подвергаются различного рода формально-семантическим трансформациям, приближаясь и даже совпадая по форме с исконными словами. Решение вопроса о генетической принадлежности экспрессива или его основы на уровне "поверхностной" этимологии, когда используются лишь внешние данные, причем изолированно, без учета возможного их гнездования, не приводит к достоверному представлению о происхождении данного слова и слов, соотносительных с ним по экспрессивным группировкам. Пример: микросистема экспрессивных глаголов звучания на -(а)ндать, -(а)йдать, где на равных правах функционируют заимствованные (из прибалтийско-финских языков) и собственно русские лексемы, причем сам суффикс, видимо, заимствован (3; М. Дубровина, А. С. Герд, М. Э. Рут и др.). Заимствованный формант, носитель экспрессивности, конструирует достаточно д линные цепочки слов, объединяющихся на основе формально-семантических корреляций в СР. Учет формально-семантических корреляций в структуре экспрессивов и соответствующего типа ЭГ минимизирует трудности, встающие при этимологическом толковании генетической принадлежности слова.

Проблема генетической идентификации русской экспрессивной лексики, с которой взаимодействует лексика заимствованная, решается в диссертации с учетом всех взаимных связей и притяжений в экспрессивном пространстве. В данном § рассмотрен ряд внешне вероятных этимологий, не учитывающих, однако, более широкий этимологический охват, предоставляемый возможностями ЭГ: сиб. букситься "дичиться, коситься исподлобья от угрюмости, застенчивости" (А. Е. Аникин: из монг.; но ср. кукситься, вакситься и пр.), зудырь "грязный, неряшливый человек" (Фасмер: из монг.; скорее, связано с гнездом зуд-)-, валандаться и его варианты "возиться, мешкать" (А. А. Потебня, М. Фасмер и др.: из балт.; но ср. славянское ЭГ {УАЬ-ЛЮЬ-}), экспрессивы с начальным ш- типа шаромыга, шваль, шалопай, шаматон (традиционно: французская или тюркская версии).

Одной из сфер формально-семантической адаптации иноязычной лексики является использование заимствованной ономастики в экспрессивном пространстве русского языка. Этот отдельный вопрос, связанный со спецификой имени собственного (ИС), рассматривается в §4.

Возможность переосмысления слов-онима как экспрессивных апеллятивов обусловлена их способностью варьировать свою коннотацию, сохраняя тождество денотата, при транспонировании в другие коммуникативные ситуации. Будучи перенесенными в иные контексты, ИС начинают использоваться для характеристики людей или объектов вне связи с конкретным лицом или явлением, т.е. переходят в экспрессивные апеллятивы. При этом в "пустое" значение ИС включается "семантика

отражения" (по А. А. Брагиной), наполняя его коннотативными (экспрессивными) смыслами. Экспрессивный потенциал ИС отмечают многие исследователи (М. Э. Рут, В. Н. Цоллер и др.). Экспрессивность словонима не всегда адгерентна, проявляясь лишь в определенных ситуациях (так при антономазии, т.е. применении ИС для обозначения лица, наделенного свойствами первичного носителя этого имени). В словах типа фаля, фофан, хавронья и др., связываемых с ИС, экспрессивный потенциал эксплицитно содержится в их фонетической структуре.

Очень распространено экспрессивное использование антропонимов, 1ТО связано с особым отношением человека к своему имени: оно связано с 1еловеком непосредственно, закрепляясь за ним достаточно произвольно, 10 одновременно и мотивированно (ср. имена-обереги и т.д.). Акт «речения человека личным именем (ЛИ) является по своему троисхождению сакральным. Так, в христианской традиции человека «зывают именем святого, который с этого момента считается его юкровителем, что отражает, собственно, традиции мифологического тротектората. С другой стороны, сакральность ЛИ снижается в текстах, :вязанных с "низовыми" формами культуры (В. Н. Топоров Б. А. /спенский): ср. номинацию в русских говорах различных растений, грибов и гасекомых формами ЛИ (В. А. Меркулова, В. Н. Топоров), что связано с [звестной ролью растительного (грибного) и энтомологического кода в оздании определенных видов славянского текста на мифопоэтическом ровне (В. Н. Топоров, Т. М. Судник, Т. В. Цивьян).

Кодирующим фактором транспонирования ЛИ в экспрессивное ространство является его звуковая форма, вызывающая различные ссоциативные связи с апеллятивами, и смысловая (в мифопоэтическом и еально-историческом планах) нагруженность многих ЛИ. При этом часто озникают ситуации неоднозначного взаимодействия заимствованных нтропонимических основ и русской апеллятивной лексики экспрессивного ипа, что вызывает известные трудности для их этимологизации. В иссертации выявлены разнообразные и многосторонние связи ЛИ и ^относительных с ними по форме экспрессивов. Формы ЛИ вступают в пределенные семантико-словообразовательные отношения с целым рядом депрессивных образований различной структуры и принадлежащие к 1зличным ЭГ. Поэтому однозначная интерпретация традиционно вводящихся из ЛИ экспрессивов типа фаля, простофиля, подкузьмить, тъегоритъ и т.п. в данном контексте неприемлема. Это положение тлюстрируется анализом слов с значением "ротозей, простофиля и т.п.": иля,хоня,моня, хима,макар (и связанных с ним образований ттамакарыга тзойливый человек", манатам "любовник" и пр.), а также глаголов типа гмишулить, объегорить и т.п. "обмануть", еваниться "важничать".

В качестве источника экспрессивных слов используются также нонимы, занимающие особое место по отношению к апеллятивной и

ономастической лексике. Использование названия "чужого" народа для отрицательной характеристики человека - нередкое явление в русском и других языках. Немаловажным условием такого употребления является сходство звучания этнонима с какой-либо русской экспрессивной основой. Семантическая мотивация базируется на представлении о "чужом" (соседнем) народе как носителе отрицательных свойств и качеств - лени, глупости, неряшливости, жадности и т.п. В качестве примеров рассмотрены слова берендеи (ср. берендеить "заниматься пустяками; болтать", берендерить "бить", берендить "врать, лгать", сбреноить "сойти с ума"), еаньзя "дурак" (в связи с этнонимом маньси- А. К. Матвеев), дулеб "глупый, бестолковый человек; "слепой, косой и т.п." (при этнониме дулебы), экспрессивы, связанные с этнонимами жемойтъ, жмудь, зыряне и нек.др.

Иноязычныбантропонимы и этнонимы, взаимодействуя с исконно русскими основами по типу сходства формально-семантических структур, не только расширяют экспрессивные возможности соответствующих образований, но и дополняют их новыми смыслами и новыми формами. Это еще раз подчеркивает единство русского ЭФ, впитавшего и "переварившего" в себе не только "свое", но и "чужое".

В Заключении подводятся итоги исследования и делаются основные выводы. Представленные в диссертации четыре главы являются взаимосвязанными частями комплексного, системного описания основных проблем этимологического изучения лексики русских говоров Сибири, сконцентрированных вокруг главной интересующей нас темы - генезис и развитие единого ЭФ русского языка. Предложенные в диссертации этимологические материалы и наблюдения явились обобщением опыта работы в области русской и славянской этимологии, предварительные результаты которой были ранее изложены в монографии и цикле статей. Обобщая результаты проведенного исследования, есть основания заключить, что материал и выводы диссертации могут свидетельствовать о достижении поставленных цели и задач, что данное исследование позволило в какой-то мере решить проблему разработки идеологии и методики этимологического анализа экспрессивной лексики. В процессе работы были выявлены основные задачи этимологического изучения русской лексики Сибири, определены направления, по которым должно идти исследование, конечной целью которого явилось бы создание "Этимологического словаря русских говоров Сибири" и "Этимологического словаря русской экспрессивной лексики".

Некоторые проблемы сибирской исторической диалектологии, теории экспрессивности и лексических заимствований остались за рамками нашего исследования, как и многие вопросы языковой мотивации и номинации, праславянской реконструкции и т.д. Ряд выводов и результатов этимологического исследования русского ЭФ могут быть скорректированы при включении нового фактического материала или новых подходов к

истории и этимологии русской и славянской лексики. Однако общие принципы этимологизации экспрессивов, базирующиеся на представлении о когнитивной природе языковой экспрессивности и вытекающей отсюда идее множественности интерпретации и этимологизации единиц ЭФ, являются, по нашему убеждению, верными. Для того, чтобы уточнить и углубить принципы этимологического анализа экспрессивных единиц, необходимо расширить объем привлекаемого материала, выделив в пространстве ЭФ русского языка достаточно представительное число самых разных ЭГ. Предварительно - как самая неотложная задача - должно быть реализовано незамедлительное составление полного общерусского свода экспрессивных лексических единиц, который послужит в будущем материалом для исследований самого различного характера, в том числе, естественно, и историко-этймологического.

По теме исследования опубликованы следующие работы:

Монография и учебные пособия:

1. Проблемы этимологического изучения русской лексики Сибири: Монография. Красноярск: Изд-во КрасГУ, 1994. -11,4 п.л.

2. История и этимология русских говоров Сибири: Учебное посо-бие. Красноярск: Изд-во КГПИ, 1990.- 6 п.л.

3. Язык современного города: Учебно-методические рекомендации. Лесосибирск, 1995.-2 п.л.

Статьи и тезисы докладов:

4. Некоторые аспекты этимологических исследований // Филология: Материалы XIII Всесоюзной научной конференции студентов и аспирантов. Новосибирск: НГУ, 1975.- 0,15 п.л.

5. К постановке проблемы протоиндоевропейской префиксации: Префиксальные модели и типы их значения // Вопросы словообразования в индоевропейских языках. Томск: Томскийун-т, 1979. Вып.З.-0,5 п.л.

6. Из истории архаичной префиксации. Локальные архаичные префиксы в истории русского языка // Актуальные проблемы лексикологии и словообразования.Вып.8.Новосибирск: НГУ, 1979.-0,5 п.л.

7. Об особенностях экспрессивных аффиксов в словообразовательной системе языка: Экспрессивные префиксы // Лексика и фразеология русских говоров Сибири. Новосибирск: Наука, 1982.-0,5 п.л.

8. Праславянские лексические архаизмы в русских говорах Сибири // Лексика и фразеология языков народов Сибири. Новосибирск: ИИФФ СОАН СССР, 1984.-0,5 п.л.

9. Из русской диалектной этимологии (словообразовательные архаизмы) // Русская лексика в историческом и синхронном освещении. Новосибирск: Наука, 1985.-0,5 п.л.

10. Праславянские лексические архаизмы в составе сибирской фразеологии // Лексическая и фразеологическая семантика языков народов Сибири. Новосибирск: ИИФФ СОАН СССР, 1987.-0,5 п.л.

11. Прозвища в приенисейских говорах (к вопросу о комплексном анализе) // Программа. Методические рекомендации внутривузовской конференции: Тез.докладов. Лесосибирск: ЛГПИ, 1987.- 0,1 п.л. - (В соавторстве с Т.В.Зайцевой).

12. Лексические архаизмы в русских приенисейских говорах // Координационное совещание по проблемам изучения сибирских говоров кафедр русского языка вузов Сибири, Урала и Дальнего Востока: Тез. докладов. Красноярск: КГПИ, 1988.-0,1 п.л.

13.0 мнимых и истинных заимствованиях в лексике русских говоров

// Русская лексика в историческом развитии. Новосибирск: ИИФФ СОАН СССР, 1988,-1,0 п.л.

14. Об архаичных элементах словообразовательной системы // Вопросы слово- и формообразования в индоевропейских языках. Томск: Томскийун-т, 1988.-0,5 п.л.

15. Проблема этимологизации экспрессивной лексики (на материале русских говоров Сибири) // Историческое и диалектное словообразование. Функциональный и стилистический аспекты деривации и номинации в русском языке/Тез. докладов научной конф. Омск: Омский ун-т, 1988.-0,15 п.л.

16. Проблемы этимологизации экспрессивной лексики (на материале русских говоров Сибири) // Историческая лексикология и лексикография русского языка: Методич. материалы в помощь студентам и преподавателям филологического факультета. Вологда: ВГПИ, 1988.-0,1 п.л.

17. Структура экспрессивного слова (некоторые аспекты этимологического изучения) // Грамматическая и семантическая структура слова в языках народов Сибири. Новосибирск: ИИФФ СОАН СССР, 1988. -0.7 п.л.

18. О лексике и фразеологии "политизированного" языка// Лексика и фразеология: Новый взгляд / Тез.2-ой межвузовской конференции. М.: МОПИ, 1990.- 0,2 п.л.

19. Формально-семантические корреляции в структуре экспрессивного слова // Семантика языковых единиц и ее изучение в школе и вузе: Межвуз. сб. научных трудов. Н. Новгород: НГПУ им. М. Горького, 1993.-0,1 п.л.

20. Сравнительно-историческое языкознание и сибирская диалектология // Вопросы грамматики и лексикологии в историческом и синхронном освещении. Новосибирск: НГУ, 1994.-0.3 п.л.

21. Молодежный сленг: "свое" и "чужое"//Язык - наше наследие: Тез. докл. научной конференции. Иркутск: ИГПИ, 1995.-0,1 п.л.

22. Лингвистическая экология: национальные и региональные аспекты//Теоретические и прикладные аспекты речевого общения: Научно-методич. бюллетень. Вып. 1. Красноярск, 1996.-0,4 п.л.

23. Некоторые аспекты этимологического изучения русской экспрессивной лексики: "Свое" и "чужое" // Всероссийская научная конференция "Русский язык: прошлое, настоящее, будущее": Тез. и аннотированная программа. Саратов-Сыктывкар, 1996.-0.05 п.л.

24. Русские гопоры Сибири и экология русского языка // Всероссийская научная конференция "Русский язык: прошлое, настоящее, будущее": Тез. и аннотированная программа. - Саратов-Сыктывкар, 1996. -0,05 п.л.

25. Лингвистика и теория общения: Некоторые замечания о парадигме коммуникативных знаний // Теоретические и прикладные

аспекты речевого общения: Научно-методич. бюллетень. Вып.З. Красноярск, 1997.-0,14п.л.

26. "Свое" и "чужое" в русском экспрессивном фонде // Русская речь. М.: Наука, 1997. №6. - 0,32 п.л.

27. Сибирская диалектология и экология русского языка // Материалы Международного съезда русистов в Красноярске: В 2 т. Т.2. Красноярск: КГПУ, 1997.-0,18п.л.

28. Славянские связи русской лексики Сибири // Материалы Международного съезда русистов в Красноярске: В 2 т. Т.1. Красноярск: КГПУ, 1997.-0,14п.л.

29. Эксплицитная и имплицитная экспрессивность лексической единицы // Явление вариативности в языке: Материалы международной конференции. Кемерово, 1997.-0,5 п.л.

30. Язык современного сибирского города // Теоретические и прикладные аспекты речевого общения: Научно-методич. бюллетень. Вып.5. Красноярск, 1997.-1,6 п.л.

31. Языковая экспансия, языковая агрессия и языковая демагогия // Проблемы развития речевой культуры педагога: Тез. Регионального научно-практич. семинара. Томск, 1997.-0,14 п.л.

32. Заметки по этимологии жаргонной и арготической лексики // Теоретические и прикладные аспекты речевого общения: Научно-мето-дич. бюллетень. Красноярск, 1998. Вып. 6. - 0,5 п.л.

33. Славянская ономастика и сибирская экспрессивная лексика // Славянский мир на рубеже веков: Материалы международного симпозиума. Красноярск, 1998.-0,18 пл.

34. Категория экспрессивности как недискретного когнитивного пространства естественного языка // Языковая ситуация в России конца XX века. Кемерово, 1998. - 0,15 п.л.

35. Экспрессивные явления в прозе В. Астафьева // Материалы конф. Ачинск, 1998.-(В печати).

36. Генетические аспекты языковой экспрессивности: когнитивный подход к описанию одного недискретного пространства // Семантика языковых единиц: VI Международная научная конф. М.: МГОПУ, 1998. - (В печати).

ерстка М. Дорогое.

одписано в печать 30. 07. 98.

ормат 60x84/16. Бумага писчая №1.

фнитура Times New Roman.

ечать офсетная. Тираж 100 экз. Зак. № 679

гсосибирская типография.

ицензия ПЛР № 040197.

>3131, г. Лесосибирск, ул. Победы, 1-г.

;л. (39145)2-24-31

Текст диссертации на тему "Проблемы этимологического изучения русской лексики Сибири"

МИНИСТЕРСТВО ОБЩЕГО И ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО

ОБРАЗОВАНИЯ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ КРАСНОЯРСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ ЛЕСОСИБИРСКИЙ ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ ИНСТИТУТ

Диссертационный совет Д 063.53.10

На правах рукописи

/ \/Ъ'

/ У и 7

1 А

I ШАРИФУЛЛИН Борис Яхиевич

Чу

ПРОБЛЕМЫ ЭТИМОЛОГИЧЕСКОГО ИЗУЧЕНИЯ РУССКОЙ ЛЕКСИКИ СИБИРИ (Экспрессивный фонд языка)

Специальность 10.02.01 - Русский язык

ДИССЕРТАЦИЯ на соискание ученой степени доктора филологических наук

Президиум ВАК Р; ' 0 уМ

г.

юь

э степень/.,.

КРАСНОЯРСК 1998

ОГЛАВЛЕНИЕ

ВВЕДЕНИЕ

с.4

ГЛАВА ПЕРВАЯ с.19

Праславянское лексическое наследство в говорах Сибири

§1. Русские говоры Сибири: историко-этимологический аспект с.21 §2. Теория праславянского лексического архаизма и проблема происхождения основного лексического фонда сибирских

говоров. Сибирско-славянские лексические связи. §3. Принципы этимологического описания праславянских

лексических архаизмов в говорах Сибири. §4. Лексические архаизмы в русских говорах Сибири. §5. Словообразовательные архаизмы сибирских говоров: образования с архаичными префиксами.

с. 42

с. 60 с. 69

с. 94

ГЛАВА ВТОРАЯ

Экспрессивный фонд русского языка: синхрония и диахрония

§1. Общая постановка проблемы этимологического изучения экспрессивной лексики.

§2. Теория экспрессивности: состояние и проблемы.

§3. Единство экспрессивного лексического фонда русского языка.

§4. Становление и развитие экспрессивной лексики

русского языка и проблемы генетической интерпретации единиц экспрессивного фонда.

с.иг*

С. и 9

с. 151

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Этимологическое описание экспрессивной лексической системы

§1. Понятие об экспрессивных лексических гнездах и прин-

ципы их этимологического описания. с.20$.*

§2. Экспрессивное лексическое гнездо {Ь-у-С}. с.

§3 . Экспрессивное лексическое гнездо {г-у-С} с .255.

§4. Экспрессивное лексическое гнездо {ХАЛ-/ХОЛ-}. с

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

"Свое1 и 'чужое' в русском экспрессивном фонде

§1. Этимологическая проблематика лексических заимствований и экспрессивный фонд русского языка.

§2. "Свое" и "чужое" в русском экспрессивном фонде: формально-семантические проблемы адаптации.

§3. Проблема генетической идентификации русской экспрессивной лексики.

§4. Иноязычная ономастика и русская экспрессивная лексика

ЗАКЛЮЧЕНИЕ с .339

Принятые сокращения с.

Список использованной литературы с.420. Приложение (часть II)

"ЭТИМОЛОГИЧЕСКИЙ СЛОВАРЬ РУССКОЙ ЭКСПРЕССИВНОЙ ЛЕКСИКИ" С.4-2К>.

с. 3*0.

с.333. ■ с. 35?.

С.37Т

этимологии уходит своими корнями прежде всего в ту предельную область, где освобождаются высшие энергии и берут начало... наиболее глубокие смыслы^7

В.Н.Топоров.

ВВЕДЕНИЕ

Проблемы этимологического изучения лексики языка так же стары, как и наука о нем, а этимология - наука столь же древняя, как и само человечество (см. Трубачев 1993,3). Чем больше мы знаем (или нам так кажется) о языке, тем необходимее нам знать о его истоках, о происхождении его словаря и его структуры, которые до сих пор обеспечивают нам не только более или менее нормальное общение, но и сохраняют и передают, при оптимальных лингвоэкологи-ческих условиях, неизмеримые (в буквальном смысле) запасы народной этноязыковой культуры. В последние два-три десятилетия теория и практика этимологических разысканий в области русского, славянских и иных языков достигли весьма заметных и очевидных успехов: это не раз отмечали как отечественные, так и зарубежные исследователи (см., например, доклады Международного симпозиума по проблемам этимологии, исторической лексикологии и лексикографии (Москва), опубликованные в ежегоднике "Этимология. 1984". За время, прошедшее после этого симпозиума, определились новые, интересные и перспективные направления в этимологической науке благодаря, в первую очередь, работам отечественных ученых (этимологическая школа О.Н.Трубачева, исследования Вяч.Вс.Иванова и В.Н.То-

порова, "лингвистическая генетика" М.М.Маковского и др.). От традиционной "сравнительно-исторической" (в духе К.Бругмана) этимологии, опирающейся на проверенные временем и зафиксированные в словарях типа Miklosicj^; Pokorny, Fraenkel и т.п. формально-семантические реконструкции этимона, внимание исследователей обращается к достаточно нетривиальным сферам этимологии: проблемам "мифо-поэтической" и "онтологической" этимологии (Топоров 1986,206); вопросам реконструкции праязыковой метафоры на разных уровнях ее порождения и употребления (Цыхун 1986), что связано с более общей проблемой образности, экспрессивности, коннотации вообще; теоретическим и практическим аспектам семантической реконструкции слова в тексте и текста via слово и т.д. В сферу действия этимолога начинают входить многие вопросы общей лингвистики, связанные с теорией языковой коммуникации, проблемами языкового варьирования (территориального, социального, стилистического), семиотическими теориями языка как моделирующей системы (см. Иванов, Топоров 1974; Эккерт 1974) и т.д.

Тем не менее, многие вопросы этимологической теории и практики на современном этапе развития лингвистики остаются еще нерешенными или затронутыми весьма мало. Необходимо, как мы полагаем, "подключение" этимологии к проблематике современной когнитивной лингвистики (или осознание некоторых проблем когнитологии в гене-тико-этимологическом плане). Такое понимание проблемной области этимологической науки должно вывести ее на уровень лингвистики XXI в., поскольку желательное расширение рамок деятельности этимолога соответствует одной из основных тенденций развития мирового языкознания: переход от специализации лингвистических знаний к их интеграции (см. Кибрик 1995). В связи с этим крайне необходимым и актуальным является осмысление (и, видимо, переосмысление) многих проблем этимологического изучения лексики естественного

языка в свете очевидных изменений в парадигме науки о языке.

В последнее время в области славянской этимологии активно и целенаправленно разрабатываются вопросы, связанные с проблематикой диалектного членения как праславянского языкового континуума, так и отдельных славянских языков. Этимологические разыскания в кругу диалектной лексики занимают достойное место в научной продукции, что обусловлено и новыми идеями относительно принципов диалектного устройства и конфигурации праславянского языка, и разработкой теории праславянского лексического диалектизма и/или архаизма в ходе работы над "Этимологическим словарем славянских языков" (идея и общее руководство О.Н.Трубачева). Таким образом, необходимость и важность этимологического изучения говоров русского и иных славянских языков осознаются сейчас как очевидные задачи (см., например, Герд 1994; Добродомов 1982; Чумакова 1986). Естественно, необходимым представляется и этимологическая интерпретация лексики социальных диалектов-вариантов языка (среди немногих современных работ в этой области см., например, Бондалетов 19671'2, 1974, 1982; Маковский 1986; Дьячок, Шаповал 1988; Орел 1990; о важности этой задачи см.также Трубачев 19942,16) и даже -- инвективной (обсценной) лексики (см. Жельвис 1997,301).

Особенно существенным это представляется при этимологическом изучении лексики экспрессивного типа, образующей единый экспрессивный фонд языка во всех его вариантах, роль которого в создании общего лексического фонда языка оценена еще недостаточно. Симптоматично поэтому такое "новое" для этимологической лексикографии явление как включение в словник "Этимологического словаря белорусского языка" большого пласта лексики экспрессивного типа. Работая над этимологизацией экспрессивной лексики русского языка, анализируя опыт в этой области предшествующих исследователей, мы пришли к убеждению, что этимологическая интерпретация экспрессив-

ных единиц должна учитывать разнонаправленный характер их формально-семантических (геэр., этимологических) связей, обусловленный особенностями образования, функционирования и развития единиц в пространстве языковой экспрессивности. Постулирование только одной точки зрения, создание единственный этимологической версии, отражающей один конкретный способ этимологического видения, является, по замечанию Дж.Йингера, сделанному им в связи с разработ-

/ / кой полевой теории поведения, одновременно и способом невидения

(У:1пдег 1965,49). В связи с этим можно привести мнение Л.Витгенштейна, отметившего принципиальную возможность подхода к языку (а следовательно, и к его единицам) с нескольких сторон (Ь-ДОл^депв-tein; цит. по: Щур 1974,5). Объемное этимологическое изучение русского словарного фонда во всех его проявлениях - в общенародном языке, диалектах, просторечии, жаргонах, ономастике и т.п. -по-настоящему еще только начинается.

Этимологическое исследование диалектной лексики должно стать важной составной частью всестороннего и комплексного описания лексической системы русского диалектного языка в целом, а также таких значительных групп, как севернорусская, уральская, сибирская и под. В последние три десятилетия четко обозначилась ориентация на системное, комплексное, целевое изучение русских говоров различных регионов, в том числе сибирского и сопредельных с ним. Значительных успехов достигла именно сибирская, уральская, дальневосточная диалектология, описывающая вторичные (по образованию, но не по значимости!) системы русских говоров. В первую очередь это касается лексикографического, системного, сопоставительного и исторического изучения и описания словарного состава данных говоров. Сибирская диалектная лексикография пополнилась весьма представительными и "мощными" региональными словарями, причем не только традиционного описательного типа (практически по всем основным

регионам Сибири,а также сопредельным), но и такими, как мотиваци-онный, исторический и пр. Важность наличия надежной лексикографической базы для фронтального этимологического исследования несомненна. Среди работ, описывающих диалектную' лексику в синхронно-системном плане, однако имеющих большое значение и для диалектной этимологии, с начала 70-х гг. активизировались пионерские исследования проблем языковой мотивации, номинации, экспрессивности, как в теоретическом, так и в практическом плане (работы О.И.Блиновой, Н.В.Жураковской, Н.А.Лукьяновой, Н.Б.Лаврентьевой, М.Э.Рут, Т.А.Трипольской, М.И.Черемисиной и др.). Появились в последние годы и работы по истории диалектной экспрессивной лексики (Васильев 1991,1992). Поставлена задача максимально полно отразить экспрессивный фонд русского языка лексикологически и лексикографически (см., например, Черемисина 1979; Лукьянова 19842). Полная инвентаризация словарного состава экспрессивного фонда - это, конечно, программа-максимум, пока же экспрессивная лексикография значительно отстает от диалектной вообще, что сильно сужает базу для этимологической работы в этой области.

Имеются определенные достижения в сфере сибирской исторической лексикологии, опубликованы работы, ориентированные не только на историческое описание словарного состава сибирских говоров, начиная с XVII в., но и на этимологическое исследование отдельных слов и лексических групп (Аникин 19872,1990 и др.; Брызгалова 1993; Варбот 19841 ; Ольгович 1965,1968, 1979; Панин 1980,1983; Филинова 1983; Шелепова 1977,1994 и др.). В Екатеринбурге выпускается тематический сборник "Этимологические исследования", ориентированный, в отличие от ежегодника "Этимология", в основном на диалектный материал Урала и Сибири. Однако недостаточность подобных исследований ощущается отчетливо - особенно на фоне активной этимологической деятельности в Москве и других лингвистических

центрах европейской России. Не хватает работ обобщающего характера, где бы ставились и решались, например, такие задачи: теоретическое осмысление проблематики этимологизации диалектной лексики, как территориальной, так и социальной, постановка этимологических задач в плане реконструкции праславянского лексического фонда, в том числе и экспрессивного, при активном участии сибирской лексики архаичного и экспрессивного типа, разработка идеологии и процедур этимологизации экспрессивной и вообще маргинальной лексики, проблема генетической идентификации русской лексики (в особенности экспрессивной) в плане соотношения и взаимодействия "своего" и "чужого" и т.д. Необходима и переориентация с этимологических этюдов об отдельных словах на системное и систематическое этимологическое описание всего основного фонда сибирской лексики, в том числе и экспрессивного. Таким образом, встает безотлагательная задача всестороннего историко-этимологического изучения лексики русских говоров Сибири в рамках фронтального этимологического описания словарного фонда русского языка во всех его региональных и социальных вариантах. Подобное исследование включало бы в себя реконструкцию праславянских элементов русского словаря (в том числе, и в его маргинальных слоях), этимологизацию экспрессивного фонда, безусловно единого для всех вариантов русской речи, этимологические аспекты освоения лексических заимствований в диалектах и социолектах русского языка. Конечным результатом такой работы, с которой, разумеется, в силах справиться только целая научная группа этимологов-единомышленников, явился бы "Этимологический словарь русского языка", естественными "спутниками" или дополнениями которого станут "Этимологический словарь русских говоров Сибири" и "Этимологический словарь русской экспрессивной лексики". Теоретическая и практическая значимость подобного исследования и соответствующей проблемной области очевидны.

Однако этимологическое описание диалектной лексики, как экспрессивной, так и номинативной, нейтральной, имеет целый ряд особенностей, не учитывать которые - значит вернуться к взгляду на диалектизмы лишь как на просто источник пополнения словника этимологического словаря, своего рода "этимологические экзотизмы", интерпретировать которые не так обязательно (ср. частые замечания в словаре М.Фасмера относительно диалектных, чаще всего, экспрессивных слов: "неясно","темное слово"). Если мы согласимся с О.Се-мереньи и другими исследователями, что цель этимологизации -восстановление древнейшей, т.е. первоначальной формы (фонетической, словообразовательной, морфологической) и, по возможности, древнейшей, доступной нам семантики слова /корня с указанием основных этапов его предыстории (Бгетегепу1 1977,288), то этимологизация диалектной лексики (шире - вообще экспрессивной лексики) наталкивается на ряд объективных и субъективных трудностей, определение и осознание которых также обусловливают актуальность обсуждаемой здесь темы.

Во-первых, вследствие практического отсутствия достаточно полных исторических словарей сибирских (как, впрочем, и иных русских) говоров, работа над которыми еще продолжается (в Томском и Алтайском университетах, в Новосибирском университете под рук. Л.Г.Панина, в Красноярском педагогическом университете), далеко не во всех случаях оказывается возможным "отследить" процесс развития формы и значения слов, в частности, установить первичное значение, зафиксированное в каком-либо историческом источнике. На то, какую негативную роль это может сыграть при этимологизации диалектных слов, указывал, например, Ф.П.Филин: "Не случайно, что у разных этимологов поиски первичного признака наименования слова и промежуточных цепочек значений, с которыми связаны уже известные нам лексемы, очень часто бывают противоречивыми. А многое из

утраченной лексической семантики погибло для науки безвозвратно" (Филин 1982,20). Особенно затруднительным в связи с этим становится этимологическое описание экспрессивной лексики, поскольку при осознаваемой необходимости полных сводов таких слов (в разговорной речи, в территориальных и социальных диалектах) , работа над ними остается пока в области дезидератив.

Во-вторых, диалектная лексика, в отличие от литературной и даже (хотя и в меньшей степени) разговорной, характеризуется предельной вариативностью на всех уровнях: фонетическом, словообразовательном, морфологическом, лексическом и, естественно, семантическом. Этой особенности посвящено уже немало работ (из последних см. специальный сборник "Явление вариативности в языке", Кемерово 1994), обсуждение которых, как и самой темы, не входит в задачи нашей диссертации, хотя она связано с некоторыми аспектами этимологизации русской лексики. В этимологическом отношении - и на этот момент следует обратить особое внимание - важен тот факт, что вариативность, например, фонетическая или морфо-фонетическая, составляет, по сути, неотъемлемый признак большинства экспрессивных образований (ср. отудобеть, отутореть, отутоветь, отыторить и т.д., вплоть до отумаровать "прийти в себя, поправиться; окоченеть, оцепенеть"; СРНГ 24,