автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Проза Аполлона Григорьева в контексте русской литературы 30-60-х годов XIX века

Полный текст автореферата диссертации по теме "Проза Аполлона Григорьева в контексте русской литературы 30-60-х годов XIX века"

• - - с л

На правах рукописи

Ковалев Олег Александрович

Проза Аполлона Григорьева в контексте русской литературы 30-60-х годов XIX века

Специальность 10.01.01.- русская литература АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Томск - 1995

Работа выполнена на кафедре русской и зарубежной литературы Томского государственного университета.

Научный руководитель - доктор филологических наук,

профессор Ф.З.Канунова

Официальные оппоненты - доктор филологических наук,

профессор В.Г.Одиноков

кандидат филологических наук доцент И.А.Шия1]ова.

Ведущая организация - Новосибирский государственный

педагогический университет

Защита состоится ____199,5г. на заседании

специализированного совета К 063.53.06 по присуждению ученой степени кандидата филологических наук в Томском государственном университете (634050 г. Томск, пр. Ленина, 36).

I ,

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Томского государственного университета.

Автореферат разослан -.Ь^ЩА___ 1995 г.

Ученый секретарь ——------ —- —

специализированного совета

кандидат филологических наук Л.А.Захарова

доцент

В диссертации рассматривается одна из' самых сложных и неизученных фигур в русской литературе XIX века: поэт, писатель, критик Аполлон Григорьев.

АКТУАЛЬНОСТЬ работы определяется значимостью личности и творчества Ап.Григорьева в русской литературе XIX века. Григорьев связан со многими важнейшими и перспективными линиями в развитии русской культуры: история идей Шеллинга в России, рецепция немецкого идеализма вообще и философии Гегеля в частности, русский мистицизм, попытки синтеза светской и духовной культуры, романтического неогуманизма и принципов христианской этики (этики и эстетики).

Григорьев до сих пор остается одной из наиболее "темных" личностей в литературе 40-60-х годов. При жизни этот критик не получил широкого признания среди читателей. Уважение к нему со стороны видных писателей и критиков (среди них Ф.М.Достоевский, Н.Н.Страхов, И.С.Тургенев, Л.Н.Толстой), на многих из которых он оказал несомненное влияние, не изменило ситуации. После смерти Григорьева его имя на долгие годы было забыто, и только благодаря деятельности Н.Н.Страхова, считавшего себя учеником и последователем Григорьева, был издан том. его критических статей, получили некоторую известность идеи "органической" критики.

Ситуация изменилась в начале XX века, когда заметно усилился интерес к Григорьеву, по выражению А.А.Блока, "единственному мосту, перекинутому к нам (то есть к эпохе "серебряного" века,- O.K.) от Грибоедова и Пушкина". Предпринимаются попытки переоценить некоторых, деятелей русской культуры, в частности, В.Г.Белинского. Ап.Григорьев в эти годы рассматривается как наиболее значительный из русских критиков. Однако с наступлением новой эпохи в русской истории Григорьев опять был на долгие годы забыт. Оказался остановлен выпуск начатого в 1918 году собрания сочинений. До сих пор Григорьев остается единственным крупным русским критиком, яе удостоенным собрания сочинений. .

Самое большое число публикаций, посвященных Григорьеву, приходится на предреволюционное годы. В 1914 году исполнилось 50 лет со дня смерти критика, что стимулировало интерес к нему. Большая часть из этих статей посвящена общей характеристике биографии, взглядов Григорьева, его поэзии.

В этих статьях было высказано много интересных наблюдений относительно его художественного творчества, в частности, прозы.

Единственным предметом творчества Григорьева был он сам, его личность, чувства, страсти (А.Л.Волынский); Григорьев был по преимуществу поэтом-лириком, так как лирический род наиболее благоприятствовал непосредственным излияниям (Ч.Вегринскии [В.Е.Чешихин]); литературное наследие Григорьева являет собой пример необыкновенно интенсивной диффузии различных сторон его творчества (лирики, прозы, критики, писем, мемуаров), границы между ними очень условны (П.Сухотин); все произведения Григорьева и, в частности, егс проза, автобиографичны, так что обращение его в конце жизни к мемуара* было органичным итогом (Н.Н.Русов, В.Княжнин); сам тип личности, » которому принадлежал Григорьев, был характерным для поколения 30-40' х годов (Н.Долгов); все творчество Григорьева исповедально (В.Княжнин) Однако изучение творчества Григорьева не вышло за рамки отдельны? наблюдений, предположений. В эти годы не • было положено начале систематическому и целостному изучению творчества Григорьева.

Начало возрождения интереса к Ап.Григорьеву приходится на коне1 50-х - начало 60-х годов, когда один за другим выходят в свет сборник! художественных произведений и критики Ап. Григорьева, публикуютс: отдельные архивные материалы, связанные с биографией, личность* Григорьева. Особенно большой вклад в изучение наследия Ап. Григорьев, внесли Б.Ф.Егоров, П.П.Громов, А.И.Журавлева, Б.О.Костелянеи БЯ.Бухштаб. Анализировалась эволюция Григорьева-критика (Б.Ф.Егоров,' поэтика стихотворного творчества Григорьева (П.П.Громов, Б.Ф-Eropoi Б.О.Костелянец), шеллингианство (Григорьева (А.И-Журавлева). В 70-80-годы появился ряд кандидатских диссертаций, в основном посвящекньг Григорьеву-критику. Лишь в одной на них, диссертации В.В.Кудасово{ анализируется поэтическое творчество Ап. Григорьева. Прозе посвяще один из разделов диссертации В.В.Кудасовон, а также статья Б.Ф.Егоров; Следует отметить ряд интересных наблюдений, касающихся прозы, статье Б.Я.Бухштаба.

Неизученной является поэтика прозы Григорьева, ее соотношение лирикой, поэмами, с одной стороны, с критикой, с другой. Не определен жанровая и эстетическая природа таких произведений Григорьева, кя цикл "Записки ненужного человека", мемуары "Мои литературные нравственные скитальчества".

Область творчества, которой обычно отводится второстепеннс значение в творческом наследии известного поэта и выдающегося критик!

рассмотренная в контексте всего творчества Григорьева, позволяет существенно изменить устоявшееся представление о нем. Будучи областью у Григорьева во многом маргинальной, проза в то же время может рассматриваться как квинтэссенция творческих, эстетических и нравственных принципов Григорьева.

В литературе о Григорьеве устоялось представление о прозе как о "замаскированных" исповедях. Но будучи построенной во многом' по законам современной беллетристики, его проза 40-х годов представляет собой любопытный эстетический феномен, который мог возникнуть только в контексте необычной и в то же время характерной для своего времени литературно-эстетической позиции Григорьева. Именно проза в максимальной степени стремится выйти за пределы художественного творчества, законов искусства, являясь, в первую очередь, фактом и частью жизнетворчества Григорьева.

ЦЕЛИ И ЗАДАЧИ РАБОТЫ. Целью настоящей работы является рассмотрение прозы Аполлона Григорьева в контексте русской литературы XIX века. ,

В работе обосновывается расширенное понимание прозы Григорьева, требующее охвата, кроме автобиографической прозы 40-х годов ("Листки из рукописи скитающегося софиста"; составляющие трилогию о- Виталине "Человек будущего", "Мое знакомство с Виталиным", "Офелия"; "Один из многих"; "Другой из многих") и мемуаров Григорьева "Мои литературные и нравственные скитальчества", фельетонов и статей 60-60-х годов, в том числе "Записок ненужного человека", впервые выделяемых в "несобранный" цикл.

Справедливо замечено, что личность Ап. Григорьева интереснее, ярче, сложнее, чем его проза ц даже лирика. А поскольку все его творчество исповедально, то его можно рассматривать как материал для постижения личности (Ч.Ветричсвий).

В данной работе, однако, не творчество рассматривается сак материал для анализа личности, а нвобэрот, особенности личности • используются хзк сажный интерпретирующий контекст для творчества, в первую очередь, прозы Ап. Григорьева. Вспомним не . утратившие актуальности слова В^Л.Жирмунского, сказанные им еще в 1919 году а монографин о немецком романтизме: "Было бы непростительным педантизмом, если бы ученый исследователь романтизма из желания соблюсти методологическую невинность, сознательно закрывал глаза на сзагь поэтического произведения с внутренней биографией поэта."

В отношении такого писателя, как Ап.Григорьев, соединение анализа эстетики и творчества с анализом личностного самоопределения не методологический просчет, а необходимость, определяющая некоторые особенности работы. В диссертации показывается, что при изучения творчества Григорьева в центре должна находиться проблема личности. Антропология Григорьева является ключом не только к его мировоззрению, но н к творчеству. Необходимо видеть в эстетике Григорьева превращенную форму его самосознания, в его основных идеях в снятом виде эстетический и духовный опыт. НОВИЗНА работы определяется следующими моментами:

1. Ойределяется историко-литературное значение прозы Аполлона Григорьева, ее место в русской литературе середины XIX века. Особо« внимание обращено на таких деятелей русской культуры, как Н.В.Гоголь С.П.Шевырев, М.Ю.Лермонтов, А.И.Герцен, Ф.М.Достоевский.

2. В работе систематизирован и проанализирован большой материал русской журналистики середины XIX века, в первую очередо публицистика и литературная критика "Москвитянина" 40-х годов.

3. Уточнена позиция Ап.Григорьева по отношению к "старшему' "Москвитянину". Она рассматривается как диалог, получивший отраженш в творчестве Ап. Григорьева.

4. Поэтика прозы Ап.Григорьева анализируется в связи с основным! увлечениями 40-х годов, в частности, философией Г.В.Ф .Гегеля социализмом Ш.Фурье.

5. Анализируется и определяется сам тип личности Григорьева, ег< историко-литературное и общекультурное значенне.

ДОСТОВЕРНОСТЬ исследования определяется надежность» используемых методов. Основные выводы и результаты работы опираютс: на анализ поэтики прозы Григорьева, его критических статей 1 биографических документов.

МЕТОДЫ АНАЛИЗА: сравнительно-генетический, сравнительна типологический, структурный, историко-функциональный.

ПРАКТИЧЕСКАЯ ЦЕННОСТЬ диссертации обусловлена возмож ностыо использования ее основных положений в учебном процессе, работе спецсеминаров, при чтении общих в специальных курсов п истории русской литературы XIX века.

АПРОБАЦИЯ РАБОТЫ. Основные положения диссертации иг ложе ни в тезисах доклада на УИ-й межвузовской научной конференци "Проблемы литературных жанров" (Томск, 1992), в двух статьях и тезисах

которые готовятся к печати. Отдельные разделы работы получили апробацию на аспирантском семинаре кафедры русской и зарубежной литературы ТГУ, в выступлении на УШ-й научной межвузовской региональной конференции "Проблемы метода и жанра в русской литературе (Томск, 1995).

СТРУКТУРА И ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ диссертации. Работа состоит из введения, двух глав и заключения.

Во введении обосновывается выбор темы, ее актуальность, кратко излагается история вопроса, определяются предмет и методология исследования, характеризуются цели н задачи исследования, его структура.

В центре первой главы "Один из русских гамлетов": Ап.Григорьев к его эпоха" - генезис позиции Григорьева в литературе 40-60-х годов как писателя, критика и мыслителя. Название главы не следует понимать как утверждение о том, что время 40-60-х годов в русской литературе является эпохой Григорьева. Характер личности, ее самоопределение детерминируют угол зрения на эпоху, в то же время особый интерес для • темы диссертации представляют попытки определения Григорьевым своего места и назначения в связи со своим представлением об основном характере эпохи.

Первый раздел - "Исповедь скитающегося софиста: Ап.Григорьев и "Москвитянин* в 40-е годы." Отношения Григорьева с М.П.Погодиным и С.П.Шевыревым рассматриваются как диалог, получивший отражение а прозе, драме, лирике Григорьева 40-х годов. Этот диалог принципиально . важен для понимания как его "нравственных скитальчеств", так и произошедшего в конце 40-х годов духовного переворота. Несомненны серьезные идейные разногласия между М.П.Погодиным, С.П.Шевыревым и Григорьевым (они касаются отношений к Ж.Санд и семейному началу, В.Г.Белинскому, учению Ш.фурье, необходимости смирения личности перед лицом высших ценностей). В то же время Григорьев относится к Погодину как к своему духовному отцу, а Шевырева будет называть позднее одним из отцов "органической" эстетики. К "Москвитянину" 40-х годов восходят некоторые важнейшие идеи Григорьева-критика: концепция жизни, выделение рожденных и сделанных произведения и другие.

Перекликаются общая характеристик? и оценка Григорьева как личности С.П.Шевыревым н им самим. По Шевырезу, Григорьев постоянно колеблется между "да" и "нет". Сам Григорьев для характеристики своей личности использует понятие софиста, которое указывает на то, что он

ищет способ философского оправдания раздвоенности, колебания, неверия ни в одно нз существующих учений. Дорожа своей индивидуальностью, свободой, Григорьев чувствует свою неспособность принадлежать ни к одной из партий и пытается осмыслить данную черту как принципиальную эклектику.

Важными являются у Григорьева литературные коннотации основных проблем и тем. Литературные образы становятся для него обычно важнейшим аргументом в полемике, что во многом определило характер его прозы и многих стихотворных произведении 40-х годов. Наиболее часто Григорьев прибегает к образам комедии А.С.Грибоедова "Горе от ума" и романа М.Ю.Лермонтова "Герой нашего времени". При этом литературный источник задает не только направление жанрового поиска, но и сам характер тем: тема зависимости личности от чужого мнения ("Горе от ума" - "Два эгоизма"), тема современного поколения в форме исповеди ("Герой нашего времени" - трилогия о Виталине). Обе темы, кроме того, являются лейгмотивными для всего творчества 40-х годов.

Для Григорьева литературная исповедь является формой самооправдания. Личный опыт, помещенный в контекст искусства, оказывается завершенным (по более позднему выражению Григорьева, "догматизируется"), рассматривается как необходимый. С понятием софистики связано часто провозглашаемое в произведениях 40-х годов неверие в добро и зло (поэтический вариант) или в порок и добродетель. Григорьев, полемизируя с интерпретированным в духе идеи смирения Шеллингом, предлагает иной вариант слияния личности с общим, что отразилось в образе Виталина. Герой Григорьева - "человек духа", прошедший путь романтического отчуждения, однако в результате осознавший (в духе философии Гегеля в соединении с учением Ш.Фурье) иллюзорный характер изолированного существования, пришедший к убеждению об отсутствии "преграды", отделяющей человека от другого человека. Стремление сочувствовать любому человеку является лейтмотивным в трилогии о Виталине. При атом оно сочетается с осознанием личной бесхарактерности и детерминистским подходом к человеку. Данный детерминизм является в 40-е годы как наиболее существенным пунктом в его полемике с "Москвитянииым", так и важной, требующей разрешения проблемой для него самого.

Важным событием для Григорьева стал выход в свет книги Н.В.Гоголя "Выбранные места из перепискп с друзьями". Она явилась поводом для созданий главной кспог;едп Григорьева 40-х годоп: его писек

к Гоголю. Безоговорочное принятие книги было обусловлено следующими моментами: Григорьев уже давно находился в состоянии предвкушения, ожидания нового периода в своей жизни; стремление находиться в состоянии гордой борьбы не удовлетворяло и даже пугало Григорьева, хотя и рассматривалось им в эти годы обычно как идеальное для личности.

Итогом 40-х годов стало формирование и осознание личных узловых проблем, которые будет решать Григорьев в дальнейшем. В начале данного периода мы видим многообразие влияний и "веяний", в конце -приверженность немногим вечным истинам, апологию рожденных, выношенных идей.

Второй раздел "Антропология Аполлона Григорьева в контексте романтического эстетизма" посвящен анализу взаимообусловленного отношения Григорьева к собственному "я" и национальному (эпохальному) характеру. При этом григорьевское понимание человека рассматривается в контексте современных ему философских и эстетических учений. Оно отражает пережитое им увлечение немецкой идеалистической философией, но в то же время непонятно вне религиозных исканий Н.В.Гоголя, . славянофилов.

Григорьеву были свойственны такие черты романтического эстетизма, как власть эстетического образа, потребность в эстетической индивидуацич. Ведущими для него являются темы "человек н идея", "человек и литература". В отношении к идее Григорьев является одним пз наиболее ярких представителен русской традиции критики отвлеченности, представленной кроме него С.П.Щевыревым, А.И.Герценом, > Ф.М.Достоевскнм, Н.Н.Страховым. Мысль у Григорьева лишается отвлеченного характера, переживается чувством, осмысливается всей судьбой, становится мистическим "веянием", но при этом все же остается мыслью, смыслом. Это позволяет видеть в григорьевском понимании идеи завуалированное гегелевское тождество мышления и бытия, мысль, которая "есть сама реальность" (И.А.Ильин).

Для Григорьева з 40-е годы очень характерно стремление соотносить с 1 жизнью искусство как некий набор архетипов, з которые необходимо втиснуть жизнь, с которыми необходимо сйврять еа постоянно, находя в ней возможности для реализации соответствующих литературных смыслов. В 60-е годы Григорьев весьма сурово отзывается о своей "книжной" юности, однако при зтом данная черта сознания получает закрепление и осмысление в его эстетике.

Недоверие к оформленности, касающейся национальной жизни, коррелирует с необыкновенной динамикой "самообраза". Из "книжной" юности Григорьев вынес обостренную боязнь ложного определения, которая . выливается в разрушение любого "самообраза" вообще. Эстетизируется в конечном счете сама хаотичность, неопределенность. "Комету" заменяет "метеор". Если путь кометы в 40-е годы - это "путь очищения н самосоздания", то метеорство на рубеже 50-60-х годов - это отсутствие жестких, сковывающих личность в образе границ.

Особое внимание уделяется, ввиду их важности, проблеме смешного в романтическом "самообразе" и лейтмотивному для самоопределения Григорьева образу Гамлета. Для Григорьева, как н для Достоевского, в отношении к смешному заключена принципиальная черта русской натуры: нелюбовь к внешней благопристойности, к ханжеству. Вводя в свой "самообраз" смешное, он реализует во многом русский архетип юродивого. .

Третий раздел "Эстетика Ап.Григорьева: диалектика мысли -диалектика личности" является итоговым в главе. Основной предмет анализа в данном разделе - критические статьи Григорьева 50-60-х годов. Основными принципами Григорьева-критика являются исповедальносгь, целостность духовного опыта. Самобытная эстетика Григорьева представляет собою сложный сплав, для формирования которого в равной степени были важны немецкая философия (Гегель и Шеллинг), неогуманистические идеи романтизма и французского христианского социализма, христианская эстетика "Москвитянина" 40-х годов. Специфика позиции Григорьева, в том, что, чувствуя потребность "исповедовать" какое-либо учение, он не может позволить себе сделать четкий выбор. В итоге Григорьев-критик вырабатывает сложную позицию, оказавшуюся во многом невостребованной в условиях нарастающей поляризации русского общества. Исключительное положение Григорьева среди русских критиков XIX века определяется, на наш взгляд, тем, что в основе его понимания искусства, как и в основ« понимания личности, лежит категория свободы (понимаемой как реализация внутреннего закона).

Поиск свободы, с одной стороны, определяет стремление сохранить свою духовную независимость и самостоятельность по отношению к любым партиям, с другой стороны, детерминирует и соответствующее отношение к исхусству. Григорьев создает настоящую апологию жизни, свободной по отношению к любым моментам ее определения.

Для Григорьева искусство выше жизни, так как все новое вносится в .

жизнь именно искусством. В его оценке явлений искусства присутствует восходящее к Гегелю представление о Всеобщем как "тотальности своих обособлений". Поэтому он ищет в искусстве такие явления, которые бы являлись аналогом, моделью Всеобщего. Он и в себе, стремится сохранять в потенциальном виде противоположные обособления, лишая их центростремительной силы.

Особенность мышления Григорьева заключается в потребности доходить до крайности в каждой мысли. И поскольку такое крайнее мыслительное решение требовало и соответствующего практического деяния, то идеи, таким образом, поверялись самим бытием личности. Постепенно формируется сложная позиция Григорьева как поистине отчаянное стремление сохранить душевное равновесие вопреки различным "веяниям". Это была настоящая персонификация диалектики.

Обнаруживается корреляция между развитием мысли и развитием личности, как оно отражено в самоопределении. Данная черта оправдывает сделанное ФДостоевским определение Григорьева как "одного из русских Гамлетов".

Во второй главе "Поэтика прозы Аполлона Григорьева" анализируется поэтика его прозы: повестей 40-х годов (первый раздел), цикла "Записки ненужного человека" (1861-1864) (второй раздел) и мемуаров "Мои литературные и нравственные скитальчества" (1862, 1864) (третий раздел).

В первом разделе "Проза Аполлона Григорьева как эстетическая рефлексия" поэтика прозы Григорьева (в частности прием двойников) анализируется в связи с основными увлечениями Григорьева 40-х годов: философией Гегеля и учением Ш.Фурье. В творчестве Григорьева 40-х годов сосуществуют две различные тенденции: интегрирующая (как стремление идентифицировать героя) и дифференцирующая (связанная с анализом, выделением тех элементов, которые не позволяют создать единого непротиворечивого облика героя). С противоположностью этих тенденций связан очень важный в творчестве 40-х годов мотив тайны.

Генетически недоговоренность у Григорьева более всего связана с-поэтикой романтической поэмп. Но для него это не прием, а очень важная тема. Указанна на таинственность героя - это не столько признание невозможности самому понять то, что происходит в его душе, сколько указание на сложность, неоднозначность соотношения внутренних устремлении н внешней определенности. Раздвоенность отражена не только в прямой рефлексии, ко и в структуре объективированного персонажа:

слишком смутен и неуловим его облик, слишком неуверен автор в возможности определения своего героя. Автор хотел бы вписать героя в ряд других литературных образов, одновременно идентифицируя его и показывая на некотором известном фоне его своеобразие.

Герой Григорьева декларирует свое уважение к "чужому эгоизму", страданию, праву каждого человека "расцвести" в благоприятных для него обстоятельствах. При этом автор с самого начала обнаруживает склонность к тому, чтобы познание чужого "я" подменялось повторением того же личного комплекса, который свойствен герою-автопортрету. Так на стыке двух, казалось бы, не имеющих ничего общего характеристик: идеи эгалитаризма и исповедальности возникает двонннчество в повестях Григорьева. Оно связано со стремлением обнаруживать под внешними различиями одну и ту же сущность.

Инвариантный комплекс двойников Григорьева характеризует, во-первых, способность пережить страдание (или, пережив, затем освободиться от него, как и от всего личного), во-вторых, способность пренебречь тем, что будут говорить о герое другие люди, быть эгоистом, то есть безоговорочно отдаваться своим желаниям, потребностям. Данное качество не всегда достижимо для героя, но всякий раз является для него важнейшей нравственной проблемой- Оно важно как показатель самореализации, состоятельности человека как личности. Для поэтики" Григорьева ключевыми являются идея другого человека как зеркала и идея призрачной жизни. В философии Гегеля произведение искусства является инобытием авторского духа, удвоением самосознания. Отразить в себе самого себя - значит выйти, по Григорьеву, за пределы самого себя. Герой Григорьева осознается как инобытие авторского духа. Эта модель эстетического творения реализована к в пределах самой прозы: персонаж может, создавая другого, смотреться в него, как в зеркало. Для всех героев Григорьева важно то, как они воспринимаются другими. Этим определяется его близость Достоевскому, в цейтре творчества которого находится самолюбивая, но мнительная личность.

Мечтательность в 40-е годы для Григорьева - зто черта целого поколения. Демонические герои Григорьева Имеретднов и Зганинцев являются феноменами фантазии. Они тень, отброшенная Западом и в то же время факт внутренней жизни. Они являются "призраками", тревожащими воображение героев.

Для поэтики Григорьева важны такие типовые для эпохи формы обобщения, как байроническая поэма с ее антинолшзмом божественного и

человеческого, а также философская форма диалога, получившая преломление в критике и художественной прозе.

В трилогии о Виталине вырабатываются те приемы, к которым Григорьев будет обращаться и позднее. Две последние повести 40-х годов ("Один кз многих" и "Другой из многих"), в которых предпринята попытка беллетризации исповеди, оказались для Григорьева тупиковыми. В то же время с точки зрения логики историко-литературного развития они явились промежуточным звеном между романами Лермонтова и Достоевского.

Для Григорьева, как и для юного Лермонтова, его творчество 40-х годов не самостоятельные и самодостаточные произведения, а часть авторского пророческого героического обращения в будущее. Как и Лермонтов, он переходит затем от жизнестроительства к оценочной позиции, однако переход этот оказывается для него равносилен отказу от творчества.

Во втором разделе "Ненужный Человек" и "Записки из подполья" Ф.М.Достоевското" анализируется образ "ненужного человека", его эстетическая сущность. В 1861 году в журнале "Время" появилась первая статья Григорьева из цикла "Записки ненужного человека", и весь цикл, публикация которого предшествовала появлению повести Достоевского "Записки из подполья", находится в прямой связи с этим произведением. При этом образ "ненужного человека" рассматривается как часть практической ориентации Григорьева в журналистике рубежа 50-60-х годов. Этот образ создается из материала автобиографического, однако не равен автору: это отчужденный "самообраз" Григорьева. Исходной, опорной точкой для его создания послужило предполагаемой Григорьевым восприятие его личности и идей в журналистике рубежа 50-60-х годов. Это попытка быть услышанным при остро ощущавшейся невозможности быть услышанным, попытка прорваться через свою завершенность извне, лишающую возможности высказаться.

У "ненужного человека" оглядка . на чужое мнение зачастую переходит в откровенное поддразнивание своих противников, утрирование . их предполагаемых оценок и суждений. Обнаруживается близость данного образа герою "Записок из подполья" Ф.М.Достоевского.

Образы полемистов у Григорьева и Достоевского находятся на разных уровнях. Для Григорьева эстетический образ - способ практической ориентации и полемике, элемент жизнестроительства. Достоевский создает нэ его основа художественное произведение и персона?::. Традиционно

генезис героя Достоевского возводится к типу "лишнего" человека, активно дискредитировавшемуся в журналистике середины века публицистами радикального лагеря. Цикл Григорьева, как и повесть Достоевского, является частью полемики, в которой приняли участие Н.Г.Чернышевский, А.И.Герцен, Н.А.Добролюбов, П.Э.Анненков.

И Григорьев, и Достоевский высказывают некоторые заветные идеи устами героев, которые не только не являются авторитетными для их оппонентов, но и с самого начала дискредитируются авторами.

"Ненужный человек" н' герой Достоевского высказывают очень сходные мысли о соотношении цели и деятельности по ее достижению. Только у Григорьева это представление становится предметом критики как чуждая ему концепция прогресса, а у Достоевского она изнутри сознания "подпольного" доводится до абсурда.

"Ненужный человек", говоря от лица "мы", к этому же "мы" и обращается. Это своеобразная форма разговора с самим собой, предполагающая лишь 'на заднем плане наблюдающего за этим разговором-монологом противника. "Записки из подполья" - общение с самим собой, в то же время предвосхищающее чужое слово.

И подполье, и долговое отделение (в котором находится "ненужный человек") - это пространственные формы изоляции, символизирующие изоляцию духовную. В поведении как "ненужного человека", так и "подпольногй" актуализируется романтический комплекс. Оба они, дорожа своим хотением, дорожат индивидуальностью. Поэтому концепция "хрустального дворца" (у "подпольного") и параллельная ей концепция прогресса (у "ненужного человека") опровергаются изнутри отдельной личности, противопоставляющей господствующей в обществе идее свою индивидуальность.

Бесхарактерность героя Достоевского вызывает в памяти григорьевскую тему антнтеоретвзма, представляя как бы ее оборотную сторону. По мысли "подпольного", только дур^к, ограниченный человек может удовлетвориться какой-либо деятельностью. В' "Безвыходном положении" бесхарактерность "ненужного человека" связана с его неумением найти себе дело. "Ненужный человек" не художник, ке мыслитель, не ученый. Весь этот набор нереализованных возможностей основан не на ущербности, а на глубоких органичных стремлениях и подготавливает заявление "подпольного": "...я, может быть, потому только и считаю себя за "умного человека", что всю жизнь ничего не мог ни начать, ни окончить."

В то же время необходимо видеть и другую сторону проблемы определенности. И герой Достоевского, и "ненужный человек" мучаются от отсутствия своей определенности как личности. Обнаруживается мощный эстетический пласт в сознании как "ненужного человека", так и "подпольного". Это потребность в эстетической завершенности и эстетическом эффекте, целостном образе, соответствующем притязаниям героя. Невозможность найти эстетическое самоопределение воспринимается как указание на дюжинность. Имя Иван Иванович, использованное Григорьевым для "ненужного человека", является указанием на нее.

Стилевая, композиционная и логическая хаотичность "Записоз из подполья" и "Записок ненужного человека" коррелирует с неопределенностью, неприкаянностью личности. Предполагается, что для строгих форм нужны душевный покой, уверенное понимание как своей роля, так н своего дела. Только такая определенность "я" могла бы определить жанр и композицию. Как автор является "ненужным человеком", так и его записки являются ненужными.

Проведенный анализ показывает, что поведение как "ненужного человека", так и "подпольного" связано с диалектикой романтического индивидуального "самообраза".

В третьем разделе "Мои литературные и нравственные скитальчества" Ап.Грагорьева в контексте русской мемуаристики XIX века",- который завершает работу, мемуары Григорьева рассматриваются в контексте русской мемуаристики XIX века, в первую очередь, в связи с мемуарно-.автобиографическпми произведениями А.М.Герцена, С.Т.Аксакова, Л.Н.Толстого. Сделана попытка показать жанровое своеобразие мемуаров Григорьева, их связь с его прозаическими опытами 40-х годов, фельетонами и статьями 50-60-х годов.

К началу 60-х годов Григорьев осмыслил свое положение в современной публицистике как положение "ненужного человека", "последнего романтика", представителя ушедшего в прошлое поколения.

Однако, по Григорьеву, то "веяние" (или идея), частью, выражением. . которого он является, не умерло, а лишь замерло на врамя. Это в какой-то степени дает ему право на написание мемуаров "ненужного человека" и морально оправдывает создание собеседника-двойника, к которому обычна обращается Григорьев в последние годы. Именно данная надежда создавала дополнительный стимул для написания мемуаров.

Воспоминания, по Григорьеву, предполагают обращение к типам и

отношение ¡с себе как к типу. Однако оформляются и осознаются эти типы в литературе. Искусство - арена формирования истории, образов и их смысла. Поэтому в воспоминаниях по существу нет жизни как таковой, нет и апелляции к жизни внелитературной. В них присутствует только та действительность, которая была пропущена сквозь призму смыслотворящей деятельности литературы.

Григорьев не обращается к эмпирии как таковой. Его занимает именно отражение эпохальных "веяний" в самых, казалось бы, посредственных н неадекватных своему времени явлениях или личностях. В ■ глубине души автор чувствует некоторую противозаконность своего подхода к истории: не столько отсутствие нравственного права на рассказ о своих героях, сколько возможную эстетическую неполноту.

Эта неполнота устраняется, с одной стороны, помещением дюжинных людей в литературный контекст, их соотнесением с известными типами, с другой стороны, григорьевской концепцией личности как отражения "веяний": "...исторически живем не "мы как индивидуумы", но живут "веяния", которых мы, индивидуумы, являемся более или менее значительными представителями..."

Дюжинная личность оказывается как бы более подходящей для характеристики своего времени, так как она полнее сливается с ним.

Григорьев, как это уже отмечалось, часто отсылает читателей к тому или иному 'литературному произведению. При этом он отождествляет характеристику персонажей или эпохи в своем и чужом произведениях, а затем, как правило, отмечает отличия. Таким образом используются следующие произведения русской и мировой литературы: "Исповедь сына века" А. де Мюссе, "Семейная хроника" С-Т-Аксакова, "Сон Обломова" П.АТончарова, "Быдое и думы" А.И.Герцена, "Бедная невеста" А.Н.Островского, "Дневник студента" С.П^Кихарева, трилогия Л.Толстого "Детство", "Отрочество", "Юность".

Григорьев дает материал для образа, а не создает его. Образ может быть "легко нарисован читателем". Литература узаконивает ввод в рамки произведения искусства (даже мемуарного) определенных нелитературных сфер. Мемуары Григорьева не закончены, причем эта незаконченность во многом является имманентной их жанровой природе. Они словно склеены из разных кусков, каждый из которых связан с особой жанровой установкой: физиологический очерк, критическая статья, мемуары, литературные воспоминания.

Для Григорьева была характерна своеобразная боязнь жанра и боязнь формы. Он ищет свободные жанры и вносит свободу в уже оформившиеся жанры. Мемуары были восприняты им как такая свободная форма. Он деформирует, в соответствии со своими литературными пристрастиями, этот жанр, сочетая в нем воспоминания, критическую статью, письмо, художественную прозу. От размышлений автор свободно переходит к хронике н от хроники к истории литературы.

Григорьев полагает, что единственно новое, что он вносит в литературу - это размышление. Мемуары сближаются с критической статьей, так как являются не столько описанием жизни, сколько рассуждением в свободной форме по поводу литературных типов.

В то же время литература выступает у него сферой формотворчества, вносящего порядок и строй в хаос жизни - живой, но аморфной стихии. Поэтому апология жизни сопровождается имеющей шеллиитианский оттенок религиозной апологией литературы.

В заключении подводятся, итоги исследования, намечены перспективы дальнейшей работы по данной теме.

По теме диссертации опубликованы следующие работы:

1. Автор и герой в повести Ап.Григорьева "Один из многих" //Проблемы литературных жанров: Материалы VII научной межвузовской конференции. 4-7 мая 1992 года.- Томск, 1992.- С. 60-62.

2. О литературно-эстетической позиции Ап.Григорьева // Поэтика жанра. Сборник статей,- Барнаул, 1995.- С.47-59.

Кроме того готовятся к печати-статья и тезисы.

Заказ 248 Тираж 100 Томск, пр. Ленина, 40, ТАСУР,