автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Топика рыцарства в художественной системе Ф.М. Достоевского и М.А. Булгакова

Полный текст автореферата диссертации по теме "Топика рыцарства в художественной системе Ф.М. Достоевского и М.А. Булгакова"

На правах рукописи

РОМАНЫЧЕВА Елена Васильевна

ТОПИКА РЫЦАРСТВА В ХУДОЖЕСТВЕННОЙ СИСТЕМЕ Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО И М.А. БУЛГАКОВА

Специальность 10 01 01 - русская литература

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Иваново - 2009

003485591

Работа выполнена в ГОУ ВПО «Ивановский государственный университет»

Научный руководитель - доктор филологических наук,

профессор

Смирнов Вадим Андреевич ГОУ ВПО «Ивановский государственный университет»

Официальные оппоненты: доктор филологических наук,

профессор

Лебедев Юрий Владимирович ГОУ ВПО «Костромской государственный университет им. Н.А. Некрасова»

кандидат филологических наук, доцент

Николаев Алексей Иванович ГОУ ВПО «Ивановский государственный университет»

Ведущая организация: ГОУ ВПО «Елецкий государственный университет им И А. Бунина»

Защита состоится 17 декабря 2009 года в 10.00 часов на заседании диссертационного совета Д 212 062 04 при Ивановском государственном университете по адресу. 153025, ул Ермака, 39, ауд. 459

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Ивановского государственного университета

Автореферат разослан « /Р» тл£1л 2009 г Ученый секретарь

диссертационного совета Е.М. Тюленева

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность темы

Актуальность выбранной темы обусловлена повышенным интересом современной науки к проблемам теоретической и исторической поэтики

Уже в 60-е годы XX века группа ученых - Г Д Гачев, В В Кожинов, С Г Бочаров - провела очень широкое исследование поэтики романа, лирики и драмы Они опирались на комплекс идей М М Бахтина, рассматривавшего роман в качестве наиболее «живого» и неустоявшегося жанра литературы, рождение и существование которого возможно лишь в «бесконечном и незавершенном диалоге» «малого времени» (времени создания текста, современности, ближайшего прошлого и ближайшего будущего) и «большого времени», «далекого контекста» «Далекий контекст» оказывается особенно важным для функционирования романа, поскольку корни этого жанра, по мнению Бахтина, находятся в народной культуре и фольклоре1

Рождение романа, согласно исследованиям Г Д Гачева, происходит на пересечении двух сфер, двух планов эмпирического и мифологического (или космического) Такой синтез, такая «устремленность в небо» придает роману панорамность, философичность и включает и неизбежно «втягивает» архетипы и ритуалемы прошлого По мнению ученого, такой тип романа характерен для «европейского литературно-художественного цикла», в частности для романов Л Н Толстого и Ф М Достоевского2

Б П Иванюк, вслед за О М Фрейденберг в своих работах приходит к выводу о том, что генезис жанра оказывается напрямую связанным с архаическим ритуалом По мысли Б П Иванюка, выбор жанра далеко не случаен, он определяет содержание произведения, поскольку обладает особой «памятью» и исторически является модернизированной модификацией мифа, его гомоморфным образом3

Для понимания этого многое дают такие понятия, как «энтелехия культуры» и «эволюционирующая топика» Первое (работы Г С Кнабе) представляет собой не что иное, как реализацию скрытых внутри культуры потенций потенция становится воплощенной реальностью,

1 Бахтин М М Эпос и роман (О методологии исследования романа) // Бахтин М М Литературно-критические статьи М, 1986 С 409

2 Гачев Г В Жизнь художественного сознания Очерки по истории образа Часть 1 М 1972 С 68

3 Иванюк Б П Генезис и эволюция жанра версия обоснования // Жанрочогический сборник Выпуск 1 Елец, 2004 С 3

причем основным принципом здесь является принцип диалога между творцом и культурной традицией Второе (работы А М Панченко) подразумевает существование в культуре запаса особого рода устойчивых форм, которые актуальны на всем ее протяжении Но топика (как факт искусства и как предмет изучения), подобно всему на свете, эволюционирует Поэтому один и тот же сюжет в разных эстетических системах обретает специфический смысл Иными словами, для реализации творческого замысла одного только интеллектуального усилия художника оказывается недостаточно «художественное творение раскрывает присущим ему способом бытие сущего»4

Таким образом, обряд имплицитно становится стержнеобразующим для романной структуры Особый механизм «припоминания», о котором пишут исследователи, определяет структуру будущих романных форм Средневековья и Нового времени Разработанная в трудах В В Кожинова, С Г Бочарова, Г Д Гачева, в дальнейшем эта идея получила свое подтверждение и развития в исследованиях А М Панченко, И П Смирнова, В Н Топорова

Определяющей в этом случае является идея В В Кожинова об исходном значении эпоса для развития литературы в целом и для понимания русского романа XIX века в частности Фольклор выступает как необходимое «звено-посредник» между мифом и литературой, поскольку особый, формульный язык его представляет не что иное, как зашифрованную информацию, идущую из глубины веков

Сам героический эпос, как показывают исследования Д С Лихачева, Е М Мелетинского, А Я Гуревича, М И Стеблин-Каменского, Д М Балашова, М Оссовской, Г Д Гачева, В В Кожинова и др, содержит представления об особом воинским этосе, ведущем свое начало от античных представлений о «человеке по праву гордом», из которых и вырастает впоследствии западноевропейское рыцарство и русское богатырство Феномен рыцарства оказывается обусловленным древними архаическими представлениями о богинях - дарительницах коней, а в основе рыцарского служения лежит сложный комплекс представлений, связанных с приобретением особого статуса, особого знания и сознания, приобщением человека к Универсуму, выходом его из состояния лиминальности

Цель и задачи исследования

Целью нашей работы является анализ диалога, в который вступают между собой на имплицитном уровне М А Булгаков и Ф М Достоевский, с привлечением опыта мировой литературы

' Хайда гер М Исток художественного творения // Работы и размышления разных лет М , 1993 С 287

В связи с поставленной целью мы определяем для себя следующий ряд задач

1) показать типологическое сходство западноевропейского «рыцарства» и русского «богатырства» как явлений, стоящих в ряду наиболее значимых для развития культуры и литературной традиции,

2) показать обусловленность тематики рыцарства древними архаическими представлениями и выявить пути актуализации этих архаических сем в рассматриваемых произведениях,

3) рассмотреть, какое место в творческой системе Ф М Достоевского и М А Булгакова занимает проблема космизации личности, каковы пути ее решения в анализируемых текстах,

4) доказать, что топика рыцарства является «стержнеобразующей» для рассматриваемых в работе произведений Ф М Достоевского и М А. Булгакова

Материалом исследования являются романы

Ф М Достоевского «Идиот» и «Бесы», произведения М А Булгакова «Белая гвардия», «Дни Турбиных», «Мастер и Маргарита» Подобный выбор в отношении Ф М Достоевского обусловлен органической связью, в которой, по мнению ряда исследователей, состоят указанные произведет«! романы «Идиот» и «Бесы» являются как бы «зеркальными отражениями» друг друга и представляют собой своего рода диптих Мы также обращаемся к романам «Подросток» и «Братья Карамазовы», привлекая их в качестве иллюстративного материала Что касается произведений М А Булгакова, то подобный выбор, на наш взгляд, помогает проследить не только зарождение и развитие интереса писателя к проблематике рыцарства, но и то, каким образом в художественной системе М Булгакова функционирует «слово Достоевского»

Методологическая и теоретическая основа диссертации

Методология нашего исследования предполагает использование историко-функционалыюго, историко-генетического и структурного методов анализа

Теоретической опорой работы послужили, в первую очередь, работы М М Бахтина, Г Д Гачева, С Г Бочарова, В В Кожинова, Б П Иванюка, А М Панченко и др

Научная новизна диссертации в том, что в работе впервые подробно рассматриваются вопросы полифонии и диалога с «большим временем», заявленные уже в исследованиях М М Бахтина и А Ф Лосева, на материале произведений Ф М Достоевского и М А Булгакова, произведен анализ мотивов и образов, позволяющих говорить о принципиальной значимости художественной системы

Ф М Достоевского для творчества М А Булгакова

Основные положения, выносимые на защиту

1 Топика рыцарства является определяющей для развития романа конца XIX - начала XX веков (на примере произведений Ф М Достоевского и М А Булгакова)

2 Этос рыцарства обусловлен древними архаическими представлениями о «служении земле» и определяется архетипами мифа

3 М А Булгаков и Ф М Достоевский вступают в творческий диалог на имплицитном уровне с учетом предшествующей литературной традиции, обусловленной во многом влиянием А С Пушкина

4 Центральное место в творческой системе Ф М Достоевского и М А Булгакова занимает проблема космизации личности, напрямую связанная с выходом из кризисного состояния мира и общества

Теоретическая значимость диссертации связана, прежде всего, с обращением к проблеме миметической памяти жанра, определяющей структуру литературного произведения, благодаря которой становится возможным одновременно и сохранение культурной традиции, и развитие литературного процесса Выводы М М Бахтина, Г Д Гачева, С Г Бочарова, В В Кожинова, Б П Иванюка, объединенные в рамках одного исследования, намечают перспективы на пути выработки принципиально нового подхода к анализу жанровой структуры текста Кроме того, подобная постановка вопроса позволяет выйти к пониманию взаимоотношений писателя с языком и словом, как носителем закодированной информации о мире, что, на наш взгляд, является одной из актуальных проблем современного литературоведения

Практическая значимость диссертации состоит в том, что содержащиеся в данной работе наблюдения и выводы могут быть использованы в вузовских лекционных курсах, в спецкурсах по истории и теории литературы XIX и XX веков, а также в школьной практике

Апробация работы. Главные положения диссертации апробированы в докладах на научных конференциях в Московском государственном университете имени М В Ломоносова (Международный форум молодых ученых «Ломоносовские чтения -2008»), Ивановском государственном университете (итоговые конференции студентов и аспирантов, Медведевские чтения, «Малые жанры в русской и зарубежной литературе вопросы теории и истории»), в студенческой аудитории во время прохождения доцентской практики

Структура диссертации

Диссертация состоит из введения, трех главы, заключения и библиографического списка

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во «Введении» излагается история вопроса, обосновывается правомерность темы, ее актуальность, выясняется круг теоретических вопросов, связанных с понятиями «энтелехия культуры», «эволюционирующая топика», фольклоризм литературы, скрытый фольклоризм, «космизация личности», представлена методология исследования и структура работы.

Первая глава - «Истоки рыцарской менталыюстн. Типологическая близость европейского рыцарства н русского богатырства» носит теоретический характер и посвящена проблеме истоков рыцарской ментальное™, возникновению рыцарского этоса, закрепившегося в европейской и отечественной эпической традиции Глава состоит из двух параграфов «Проблема всадничества в индоевропейской традиции (истоки рыцарской ментальности')» и «Проблема изучения счавяно-иранских связей в современной науке»

Опираясь на работы Ф Кардини, Е М Мелетннского, Д С Лихачева, М Оссовской, В В Кожинова, Д М Балашова, Б Н Путилова, Б М Гаспарова и др , мы показываем, что западноевропейское рыцарство и русское богатырство не только являются типологически сходными явлениями, но и, как это не парадоксально, оказываются обусловленными архаическими женскими культами

Подробный анализ структуры и содержания европейского куртуазного романа позволил ученым говорить о том, что в нем сложным образом трансформировались и отразились представления Античности о «человеке, по праву гордом», содержащиеся уже в поэмах Гомера и «Никомаховой этике» Аристотеля и имеющие непосредственное отношение к формированию рыцарского этоса В то же время исследования Ф Кардини убедительно доказывают, что истоки рыцарской культуры следует искать и на Востоке- образ рыцаря «вырастает» из образа всадника на коне и приходит в Европу вместе с конным способом ведения боя и соответствующими культами

Своеобразным «аккумулятором» этих представлений оказывается героический эпос, формирующийся в воинской среде и выражающий идеалы соответствующего класса общества. При этом, по мнению исследователей (В В Кожинова, Е М Мелетннского), героический эпос вобрал в себя определенные образы и мотивы, сложившиеся еще в

общеиндоевропейскую эпоху, то есть за много столетий до того времени, когда началось само формирование эпоса

Большая мифологическая насыщенность эпоса позволяет рассматривать его в качестве исходного этапа всей истории литературы, причем это справедливо как для отечественной, так и для западноевропейской литературной традиции объединенные в целые поэмы, эпопеи, эпические сказания составили, основу не только куртуазного романа, но и во многом определили развитие жанра романа в целом

В связи с этим исследователи говорят об имплицитном значении ритуалем, которые обусловливают внутреннюю структуру романа Нет сомнения в том, что сам жанр, его возникновение и развитие определялись особым типом устойчивой памяти, что справедливо не только для романных форм Средневековья, но и для словесной практики Нового времени Генезис жанра оказывается напрямую связанным с архаическим ритуалом игры, драматические действа приурочивались к определенному, особому времени годового цикла (Дионисии, Сатурналии), а также являлись частью обряда

Ф Кардини в своем исследовании, отвечая на вопрос собственно об истоках рыцарства и рыцарской ментальности, предлагает искать ответ в доантичных культах Образ «всадника на коне» (будущего рыцаря) отражает ментальность наездников и воинов Согдийско-Парфянского царства, то есть предков иранских племен, и напрямую связан с культами коня как сотерического существа Конный воин символизировал героико-сакральные ценности, был связан с целым комплексом представлений, относящихся к потустороннему миру, путешествию в царство мертвых, бессмертию души Образ рыцаря вбирает в себя все те элементы, которые обладали первоначальной религиозной ценностью и были связаны общим героическим началом Отсюда особое отношение к рыцарю, как человеку достойному бессмертия, но уже в новом качестве он выступает, как спаситель и одновременно человек, приобщающийся к высшим ценностям

Углубляясь в анализ доантичных культов, связанных с конем, исследователь указывает на то, что мужские божества такого рода появляются уже ближе к римской эпохе, сменяя женские Богини олицетворяли целую группу верований, для которой характерна конная героизация и представления об инициационном путешествии мертвеца, направленного к своему последнему пристанищу. Представления о них, сложным образом трансформировавшись, органически вошли как в западноевропейский, так и в русский героический эпос и составили основу целой серии сюжетов о столкновении со «степью», когда мужской

«эгоизм» сталкивается с женским знанием, женскими культами Впоследствии следы представлений о богинях-дарительницах коней можно будет найти в цетральных (и наиболее значимых) мотивах средневекового рыцарского романа, связанных с получением статуса или обретением власти, таких как встреча героя с ланью, феей источника, женитьба на хранительнице волшебного сада или замка и т п

Что касается русского героического эпоса, то здесь мы имеем дело с косвенной характеристикой героя посредством его этикетного поведения- выполняя определенные действия в определенной последовательности, герой демонстрирует свою «приобщенность» к особому знанию, свое место в системе универсума Как и в западноевропейской традиции, конь занимает в русском героическом эпосе особое место Исследователи полагают, что суть мотивов, связанных с добыванием коня и ездой на коне в былине и сказке, с получением героем силы от вилы в южнославянском эпосе и т п сводится к приобщению героя к сфере сакрального через божественное женское начало

Истоки подобных представлений следует искать в сфере древних славяно-иранских контактов, в особой связи славян со скнфо-сарматами, которая подтверждается исследованиями антропологов, этнографов, лингвистов Видимо ситуация столкновения двух мировоззрений, которая нашла свое отражение в русской эпической традиции (например, былины «Дунай», «Потык»), явилась одной из важнейших вех развития народа, благодаря чему не только во многом определила черты национального менталитета, но и стала одной из важных тем народного творчества, а через него - русской литературы

Эту мысль подтверждают исследования А. Н Робинсона, убедительно доказывающие, что основной темой отечественной (и западноевропейской) литературы XI - XIII веков оказывается тема «дружбы - войны - родства» с западноазиатскими, тюркскими, иранскими племенами и народностями Наиболее показательным, в этом отношении, является «Слово о полку Игореве», понимание которого, по мнению Б М Гаспарова, невозможно без учета мифологического подтекста, и которое он предлагает рассматривать как реализацию мифического сюжета «рождения - смерти - воскресения»

Сама «жанровая ситуация» романа оказывается обусловленной древними архаическими представлениями, и суть ее составляет кризисное состояние мира и человека, необходимость преодоления этого кризиса и выхода из состояния лиминальности По мнению исследователей (В Н Топорова, Г Д Гачева, Г С Бочарова, В В Кожинова) развитие русской литературы пошло по пути расшатывания антропоцентрического

видения мира, и было связано с обращением к архетипам, к «детству человечества»

Таким образом, необходимо учитывать постоянную связь художественного образа с «иной системой ценностей», тем, что в современной науке называется «космическим параллелизмом», поскольку такое сопряжение с высшим образует вертикаль, необходимую для постижения глубинной сути образа

Во второй главе - «Проблема рыцарства в художественной системе Ф.М.Достоевского» мы обращаемся к анализу поэтической системы Ф М Достоевского в аспекте выбранной проблематики Глава состоит из трех параграфов «Ф М Достоевский как создатель романа особого типа», «Идиот» и «Бесы»

В первом параграфе мы обращаемся к проблеме жанрового своеобразия романов Ф. М Достоевского По мнению исследователей, Ф М Достоевский создает особый тип романа, для которого определяющими оказываются мотивы кризиса и жизненного перелома Человек в романах Достоевского ощущает себя как бы на «всемирной арене», он чувствует ответственность перед миром и ответственность мира перед ним самим, и ведет себя так, как будто на него смотрит целое человечество Поэтому осмысливать творчество Ф, М Достоевского необходимо «в «большом времени» - в том числе «большом времени» отечественного, русского бытия (мысль В В Кожинова)

Исследования В Е. Ветловской показывают, что в художественной системе Ф М Достоевского комплекс рыцарских идей играет весьма важную роль и актуализируется, благодаря обращению писателя к фольклорным источникам

В анализе романа «Идиот» основное внимание мы уделяем фигурам Льва Мышкина, Настасьи Филипповны, Парфена Рогожина

Анализ текста мы начинаем с названия Большинство исследователей, справедливо соотнося название романа с образом Мышкина, предлагают рассматривать характеристику героя - «идиот» - в одном семантическом ряду со словами «чудак», «юродивый», когда «ритм» образа (определение А В Чичерина) строится на нисхождении, «деградации» (по мысли Т А Касаткиной) героя от «юродивого» к «уродику»

На наш взгляд, понимание глубинной сути образа Льва Мышкина, невозможно без обращения к сказочной традиции, а именно -к образу сказочного шуто-дурака (обладающего особым «дурацким» умом, «дурацкой» психологией), изначальное значение которого - это «отпадение» от первообраза и стремление вернуться к нему

Парадоксальность поступков и поведения сказочного дурака объясняется тем, что он, являясь обладателем особого знания, прячет его за маской шутовства и дурачества, но в то же время он обладает способностью решать трудные задачи, загадывать и разгадывать загадки и тп Особенно показательны в этом отношении сцены «знакомства» Мышкина с семейством генерала Епанчина разговор с генералом, сцена в гостиной генеральши и др С нашей точки зрения речь должна, скорее, идти не о юродстве героя, а о путях преодоления им своей социальной и духовной ограниченности

Актуализация мифологических сем в романе происходит благодаря необыкновенной насыщенности художественной детали Сами имена героев Достоевского не случайны, они содержат «внутреннюю потенцию» образов В романе мы имеем дело с необходимостью «дорастания» до собственного имени и реализации этих срытых потенций Семантика образов раскрывается постепенно - через имя, цвет, поступок, слово и т п. Мы имеем дело с постоянными «перекличками», «рифмами смысла», и эта справедливо для всех рассматриваемых в работе персонажей

Так, в отношении Настасьи Филипповны мы можем говорить об обусловленности образа древнейшими представлениями о Богине -дарительнице коней, «лунной богине», что подтверждается не только семантикой имени, но и другими деталями «видениями» Мышкина, своеобразным «служением» ей Рогожина и т п Наиболее показательными в этом отношении, по нашему мнению, являются сцены именин Настасьи Филипповны, ее появление в Павловске, и, безусловно, финальная сцена романа

Образы Парфена Рогожина и Льва Мышкина мы рассматриваем в дублетном плане, как находящиеся друг с другом в отношениях взаимодополнения, и даже более того - мы вправе говорить о близнечной паре героев Путь Рогожина, как и путь Мышкина - это попытка самопреодоления, выхода из состояния посредственности В случае Рогожина, по нашему мнению, мы имеем дело с большей прямотой, выпуклостью обозначенной линии (внутренняя борьба героя с самим собой прочитывается не только на «символическом», «бытийственном» уровне, но и на уровне «бытовых» проявлений), тогда как в отношении Мышкина она в большей степени завуалирована, «зашифрована»

Определяющей для нас является мысль Н. Н Арсентьевой об особой логике романного повествования у Достоевского человек здесь изображается в его связи с трансцендентным, в его сопричастности «мирам иным», герои Достоевского находятся в постоянном поиске себя, они то тянутся к свету, то погружаются во тьму Князь Лев Николаевич

Мышкин отнюдь не исключение По мнению исследовательницы, он не есть воплощенный идеал, хотя и носит в себе черты идеала Достоевский не видит объективный условий для претворения этого идеала в жизнь

«Рыцарский идеал», носителем которого является Мышкин в романе, противопоставляется пошлому «торгашескому» менталитету Петербургского общества, в котором статус определяется денежным «состоянием», однако в условиях торжества последнего оказывается несостоятельным, что ведет за собой трагические последствия мы видим крушение личности в процессе ее взаимодействия с миром.

Обращаясь к роману «Бесы», мы подробно останавливаемся на образах Хромоножки и Ставрогина

Хромоножка в романе - безусловно, носительница особого знания С одной стороны, она соотносится с фольклорной Марьей Лебедью белой и - опосредованно - со скифской «змееногой» богиней С другой стороны, ключом к пониманию образа, с нашей точки зрения, может служить комплекс сюжетов о «безобразной невесте», «невесте, скрывшей свое лицо» В фольклоре лишь брак с таким волшебным существом дает герою право на власть В то же время, сюжеты о «безобразной невесте» включают в себя мотивы, связанные с определением «подлинного» и «ложного» героя, на что способна только героиня

Именно с такой ситуацией мы сталкиваемся у Достоевского Марья Лебядкина, как обладательница особого знания о поклонении Богородице как Матери-сырой земле, соотносящаяся, с одной стороны, с былинной героиней, с другой стороны, - со скандинавскими девами-валькириями, обладательницами лебединых крыльев, выступает как необходимый, центральный персонаж разыгрываемого в романе, но не состоявшегося рыцарского сюжета Ставрогин отказывается от нее, тем самым обнаруживая свою ложную природу, что раскрывается до конца в сцене свидания с Марьей Тимофеевной, которая называет его «сычом и купчишкой» и кричит вслед «анафему»

Принципиальное значение для понимания поэтики романа «Бесы» и творчества Ф М Достоевского в целом, на наш взгляд, имеет путешествие Ставрогина Писатель особо отмечает три остановки на пути героя Египет, Иерусалим, Исландия Видимо, в творческом сознании Достоевского каким-то неожиданным, парадоксальным образом соединяются три великих цивилизации, три великих культуры Лишь в последнее время интегральную формулу удалось найти В Щербакову

Обосновывая в своих исследованиях принципы «метаистории», под которой он понимает законы глобальных переселений племен и народов глубокой древности, В Щербаков приходит к выводу, что, как

это ии парадоксально, во всех трех случаях мы имеем дело с наследием древних племен - выходцев из Малой Азии, с Черноморского побережья Это культы, связанные со священным браком вождя с землей, обретением «царской» власти

В этой парадигме путешествие Ставрогина начинает приобретать особый смысл «путешествия в поисках самого себя», возможности выхода из состояния «нездоровья», «безумия» (по собственному признанию героя) к некому иному состоянию, а факт женитьбы на Хромоножке выглядит вполне закономерным и достаточно прозрачным как мы уже говорили, это попытка преодоления себя, приобщения к космическому

Образ Ставрогина в романе представляется противоречивым и неоднозначным его, как и героев романа «Идиот», можно отнести к персонажам, находящимся в постоянном поиске выходов «из быта к бытию» Однако, как и герои «Идиота», Ставрогнн оказывается несостоятельным, и выход из хаоса по этой причине - невозможным

На наш взгляд, тематика рыцарства получает в художественной системе Ф М Достоевского особое наполнение Она связана с представлениями о чести как «служении», преодолении своей низменной природы, реализации скрытых потенций личности и обусловлена древнейшими культами богини-дарительницы коней Безусловно, речь идет не о прямом заимствовании Достоевским этой сложной системы представлений, но о перекодировках, «трансформациях» образов, «имплицитном» диалоге с культурной традицией Вслед за Н Н Арсентьевой и К В Чистовым мы считаем, что основную коллизию романов «Идиот» и «Бесы» составляет трагическое противоречие между устремлением героев к «высшему», к духовному преображению мира и человека, и их несостоятельностью

Третья глава - «Проблема рыцарства как центральная проблема творчества М. А. Булгакова» посвящена анализу произведений М Булгакова «Белая гвардия», «Дни Турбиных», «Мастер и Маргарита» Глава состоит из четырех параграфов «Значимость «слова Достоевского» дпя художественной системы МЛ Булгакова», «"Софийный эйдос" в романе "Белая гвардия"», «Метатекст Булгаковского творчества пьеса "Дни Турбинных" и ее связи с романом "Белая гвардия"», «Булгаков и проблема антропокосмизма Роман "Мастер и Маргарита "»

Принципиальное значение для нас имеет положение об особом творческом диалоге, в который вступают на имплицитном уровне М А Булгаков и Ф М Достоевский. Если на раннем (ученическом, по мнению М Йовановича) этапе творчества М Булгакова мы имеем дело с прямыми отсылками к Достоевскому, то на более поздних этапах многое

«уводится» писателем в подтекст, и диалог начинает носить «скрытый», характер (Проблемы, связанные с попытками объяснить механизмы такого диалога, на наш взгляд, помогает решить теория «чужого слова», разработанная М М Бахтиным)

Благодаря такому «диалогу», происходит «усвоение» М Булгаковым важнейших для его предшественника положений и принципов Булгаковское «ученичество» представляет собой отнюдь не «подражание», а творческое «переосмысление» наиболее значимых для художественной системы Достоевского моментов.

Мы приходим к выводу, что «точкой соприкосновения», благодаря которой такой «диалог через время» оказывается возможным, является топика рыцарства, требующая особым образом выстроенного сюжета, во многом определяющая жанр и структуру произведения Она напрямую связана с «жанровой ситуацией»- ситуацией кризиса, требующего преодоления, и необходимостью ритуала, как способа этого преодоления Именно о такой жанровой ситуации мы можем говорить, анализируя названные произведения

В романе «Белая гвардия» она реализуется на разных уровнях (тем не менее, тесно связанных между собой) не случайны уже временные границы описываемых событий (канун Нового года), историческая ситуация, описываемая в романе - события гражданской войны, борьба за город Здесь мы сталкиваемся с актуализацией древнейших представлений об особой семантике «взятия города» Работы И Г Франк-Каменецкого, О М Фрейденберг, М Б Плюхановой, В Н Топорова убедительно доказывают, что «взятие-овладение» городом всегда представлялось метафорой либо космического брака с землей (въезд в город божественного персонажа, представлявшегося как жених и спаситель), либо насилия, потери чести (если речь идет о захвате)

Экстраполируя эту мифологическую ситуацию космического брака на роман М А Булгакова, мы можем сказать, что сама смена правительств, бегство гетмана из Города, «мифический» по определению Алексея Турбина Петлюра, который проходит «в Город, через Город и навеки вон», - все это приобретает особый смысл

Мы предполагаем, что идея «служения земле», восходящая к главным идеологемам Средневековья, является одной из центральных идей романа «Белая гвардия» И в этом смысле для нас определяющим является положение польской исследовательницы Марии Оссовской о том, что понятие чести как служения - это центральное понятие рыцарского этоса При этом служение Прекрасной Даме, Богоматери и Отчизне оказываются связанными между собой самым непосредственным образом и имеют, как это не парадоксально, общие корни

Весьма значимым фактом, в этом отношении, нам представляется то, что идею о чести как «служении земле» мы находим в романе Ф М Достоевского «Подросток», где об этом прямым текстом говорит Версилов Очевидно, Ф М Достоевский «передоверят» своему герою собственные размышления, обусловленные детальным знанием поэтики рыцарства, его менталитета, в основе своей определяемого архаическими представлениями о «всаднике на коне» Если вспомнить о существовании в тексте «Белой гвардии» прямой отсылки к «Бесам» Достоевского, то связь становится очевидной Булгаков, видимо, осмысливает, «опирается» на своего предшественника

Показателен в этом смысле сон Алексея Турбина о рае, а именно - фигура полковника Най-Турса, который предстает перед нами в образе рыцаря-крестоносца Именно с образом Най-Турса большинство ученых связывает «рыцарскую линию» романа Такой взгляд, бесспорно, верен, тем не менее, он представляется поверхностным, поскольку проблематика рыцарства в романе раскрывается на разных уровнях и затрагивает практически всех персонажей

В структурном отношении в романе «Белая гвардия» можно выделить два уровня. Первый уровень - условно говоря, пространство «большого космоса» - военные действия, борьба за Город На этом уровне «рыцарство» реализуется через служение Отчизне, и с этим уровнем в большей степени связывается фигура полковника Най-Турса Второй уровень - пространство «малого космоса» - квартира Турбиных И здесь важным и во многом определяющим становится образ Елены Турбиной-«Тальберг»

Можно сказать, что отношение к Елене окружающих ее мужчин строится согласно кодексу куртуазной любви Создавая образ Елены, Булгаков пользуется теми же приемами, какими пользовались трубадуры, описывая свою Прекрасную Даму это набор неких формул, которые должны создать идеальный образ возлюбленной (в частности, рядом с именем Елены автор едва ли не каждый раз употребляет эпитеты «ясная», «золотая», последний из которых очень созвучен часто употребляемому трубадурами эпитету «золотоволосая»)

Елена - земная женщина, в своих повседневных, бытовых проявлениях И вместе с тем сам ритм образа, его второй план, с нашей точки зрения, обусловлен и средиземноморской мифологической, обрядовой традициями, и ее отлитературными отражениями

В связи с этим встает вопрос о «подлинных» и «ложных» героях в романе, и своеобразная «проверка», выявление истинной сущности того или иного персонажа происходит именно благодаря образу Елены Турбиной (ср тому, что в волшебной сказке только героиня может

определить подлинного героя) Можно с уверенностью утверждать, что «ложными» героями в романе являются первую очередь Тальберг и Шервинский (которых сопровождают мотивы «лжи», «неискренности», «ряженья», несоответствия внешнего и внутреннего, что особенно актуально в отношении фигуры Шервинского) «Подлинные» герои - это Мышлаевский, Николка (который проходит в романе путь от «оруженосца» до «посвященного»), Алексей Турбин

Фигура Алексея Турбина занимает в романе особое место Именно с ним в первую очередь связано большинство рассуждений о том, что такое честь Для него это понятие является определяющим Автор проводит Алексея Турбина через испытание экзистенциального плана он должен победить в себе «человека-тряпку» На вопрос, удается ли ему это, сложно ответить однозначно, недаром в конце романа герою снится сон, в котором он «погибал»

Большое значение в этом отношении играет сон Турбина мы можем говорить, что сон содержит пророчество как о судьбе героя в пространстве «микрокосмоса» - семье Турбинных, которой он является и которую должен сохранить, так и о судьбе «большого космоса» -окружающего пространства в целом

На наш взгляд, образ Алексея Турбина не может быть понят без учета особых отфольклорных и литературных ассоциаций Возможно, некоторые черты этого образа, только намеченные в данном романе, впоследствии найдут свое отражение в «Мастере и Маргарите» Так, мы с полным правом можем сказать, что «маленького роста кошмар в брюках в крупную клетку», глумящийся над Турбиным, и здесь, как отмечают ученые, являющийся всего лишь отсылкой к Достоевскому, в «Мастере и Маргарите» разовьется в образ Коровьева-Фагота - фиолетового рыцаря

Что касается пьесы «Дни Турбиных», то нам представляется верной точка зрения О С Бердяевой, которая предлагает рассматривать пьесы Булгакова как «тексты», в которых реализовался метатекст булгаковского творчества, то есть как логическое продолжение его прозы Это особенно актуально для пьесы «Дни Турбиных», поскольку она во многом «выросла» из романа «Белая гвардия» Естественно, в связи с требованиями жанра, многое из того, что в романе было прописано подробно, в пьесе приобрело характер подтекста, иносказания, намека

Ситуация кризиса, хаосного состояния мира, переносится автором из романа в пьесу практически без изменений Но если в «Белой гвардии» мотивы жертвы, выбора супруга для ритуального брака с Богиней (ее ипостасями) были только намечены, в пьесе они реализуются куда полнее, если можно так сказать, зримее

Фактически, мы видим ту же расстановку сил, что и в «Белой гвардии» в центре «дома Турбиных» женщина - Елена Турбина, все и все остальные расположены вокруг нее Однако, проблематика рыцарства, заявленная в романе, в пьесе начинает носить неявный, имплицитный характер

Особое место в пьесе, как и в романе, занимает образ Алексея Турбина По признанию самого Булгакова, в пьесе образы Най-Турса и Алексея Турбина объединены в одном персонаже Рыцарь Най-Турс - это потенция образа Алексея Турбина в его возможном росте, а гибель Турбина в пьесе - это одновременно и «дорастание» до истинного рыцаря Мы полагаем, что многие смыслы, содержащиеся в пьесе в скрытом, зашифрованном виде, могут быть прочитаны лишь с учетом существующих в ней отсылок к роману Сама тематика рыцарства не просто механически переносится Булгаковым из романа в пьесу Она организует пространства обоих произведений, в обоих случаях является структурообразующей и оказывается напрямую связанной с космогоническим мифом

«Истинность» и «ложность», «рыцарство» и «не-рыцарство» выявляются в момент кризисного состояния мира благодаря актуализации архаических представлений Таким образом, уже в первом романе (и последующих произведениях) Булгакова в первую очередь интересует проблема космизации личности

Роман «Мастер и Маргарита» явился итогом и, безусловно, был подготовлен всем корпусом булгаковского творчества В то же время, «диалог» с Достоевским, видимо, длился у Булгакова всю его творческую жизнь

В последнем романе Булгакова особенно показательна в этом отношении фигура Коровьева-Фагота, который (в образе Коровьева) представляет собой явную аллюзию (а возможно, даже пародию) на черта Ивана Карамазова («кошмар в брюках в крупную клетку» из «Белой гвардии», по мнению М Йовановича, имеет то же происхождение) Показательно, что с обоими образами и у Достоевского, и у Булгакова, связан мотив двойничества Однако, если в романе «Братья Карамазовы» мы имеем дело с парой Иван Карамазов - черт (герой - трикстер), то в «Мастере и Маргарите» мы должны говорить о близнечной паре персонажей-трикстеров (Коровьев - Бегемот), который не противопоставлены друг другу, а дублируют функции друг друга и взаимно друг друга объясняют

При этом не случайно то, что Булгаков делает своих героев шутами Шутовство, подражательность - это веселый хаос, смена масок, личин Но смех - это и начало жизни, приобщение к жизни Таким

образом, функция этих персонажей - это создание карнавального хаоса, посредством преодоления которого должен возникнуть новый космос

При более внимательном рассмотрении оказывается, что весь роман построен на дублетности, причем не только на микроуровне (дублетность персонажей), но и на макроуровне (структурно «Ершалаимские главы» и главы о Воланде являются, безусловно, взаимодополняющими)

В этом отношении большое значение имеют временные рамки романа (весна, ночь на полнолуние, прибытие Воланда в канун 1 мая, бал - в канун Пасхи) как и в ранних произведениях Булгакова, временные границы в «Мастере и Маргарите» вновь свидетельствуют о ситуации «стыка времен», для преодоления которого нужен ритуальный брак И в этом случае бал у Воланда является ритуальным празднеством, а Маргарита, как хозяйка бала, вероятно, соотносится с Богиней Года, Лунной богиней, что подтверждается целым рядом деталей, от имени героини до постоянного «сопровождения» образа упоминаниями полной луны

В этой связи финал романа представляется вполне закономерным лишь пройдя через испытания эзотерического плана и смерть (в реальном плане романа), через особое «сакральное» время герои обнаруживают свою истинную сущность

В этом смысле «небо Воланда» и «небо Жилина» удивительным образом рифмуются В обоих случаях мы видим конных всадников-рыцарей, причем это приобретенный статус, и наблюдаем преображение, в «Белой гвардии» Най-турса и Жилина, в «Мастере и Маргарите» -свиты Воланда, и главных героев И в «Белой гвардии», и в «Мастере и Маргарите» «небо» вполне соотносимо с Валгаллой

«Выход» к этому небу получают лишь избранные, а приобретение статуса «избранного» связано с рядом испытаний Как мы помним, Турбин, «попросившись» во сне в небесный эскадрон полковым врачом и получив согласие, впоследствии проходит через ранение, болезнь, бред -это путь своеобразного «дорастания» до рыцарского статуса Мастер же, прежде чем «обрести покой», вынужден пройти через клинику Стравинского

Топика рыцарства раскрывается М А Булгаковым, как и Ф М Достоевским, в первую очередь через проблему космизации личности, преодоления повседневности и выхода в иное, «космическое» пространство В творчестве Булгакова оказывается обусловленной не столько литературной традицией, сколько древними, архаическими представлениями Булгаков заглядывает глубоко в прошлое В его произведениях мы наблюдаем актуализацию «сем», глубинной

информации, таящейся в мифе, их перекодировку. Это требует от читателя специальной эстетической подготовки, знания формульного языка фольклора для адекватного восприятия текста. Сам исторический материал - Киев 1918 года, Москва 30-х годов, оказывается не более чем декорацией, на фоне которой Булгаков развертывает свои «мировые мистерии» (по определению Петровского).

В «Заключении» подводятся итоги работы, делаются общие выводы о результатах исследования. Основной вывод сводится к тому, что проблематика рыцарства в произведениях Ф М. Достоевского и М. А Булгакова не лежит на поверхности, напротив, мы сталкиваемся со сложной системой недоговоренностей, намеков, аллюзий, чужих голосов, «подводных течений», которые не поддаются расшифровке с первого раза, и ключ к которым, порой, оказывается в архаических пластах народной культуры. Таким образом, с нашей точки зрения, подтверждается мысль Д Н Медриша о том, что литература, вступая в «спор» с фольклором, выявляет то, что в нем не всегда реализовано, и в отношениях писателя с фольклором и мифом действует сложная система перекодировок. Согласно А Н Веселовскому, мы имеем дело с рядом «простирающихся вдаль формул», которым в творчестве того или иного писателя придается новое значение. Что же касается фольклора, то он -необходимое звено-посредник, поскольку особый, формулыый язык его представляет не что иное, как зашифрованную информацию, идущую m глубины веков Само же восприятие этих глубинных знаний творцом возможно многими путями, от прямого, до опосредованного

Осповные положения диссертации отражены в следующих публикациях:

1. Романычева EJB. Семаотика образа богатырши в романе Ф.М. Достоевского «Идиот» // Вестник Костромского государственного университета им. H.A. Некрасова. Научно-методический журнал. Специальный выпуск. Т. 14. Кострома, 2008.1 п. л.

2. Романычева Е.В. Принципы фолыслорюма в романе Ф.М. Достоевского «Идиот» // Личность. Культура. Общество. Международный журнал социальных и гуманитарных наук. Т. XI. Вып. 1. №46 -47. М., 2009. 0,5 п.л.

3. Стрижкова Е.В. Семантика лунарного мифа в романе М Булгакова «Мастер и Маргарита» // Филологические штудии. Сборник научных трудов. Выпуск 8 Иваново, 2004 0,4 п л

4. Стрижкова ЕЛ. Проблема рыцарства в романе М. Булгакова «Белая гвардия» II Филологические штудии Сборник научных трудов. Выпуск 9 Иваново, 2005.0,3 п л.

5. Стрижкова ЕЛ. Символика неба в романе М Булгакова Белая Гвардия // Вестник Елецкого университета. Сборник научных трудов Елец, 2007 0,4 пл

6. Стрижкова ЕЛ. Сон как системообразующий компонент в романе М Булгакова «Белая гвардия» // Малые жанры1 Теория и история Сборник научных статей Иваново, 2007.0,4 пл

Романычева Елена Васильевна

Топика рывдрства в художественной системе ФЛ1 Достоевского иМ Л Булгакова

Специальность 10 01 01 -русская литература

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук Подписано в печать 16 11 2009 Формат 60 х 84 1/16 Бумага писчая Псчатьплоская Уел печ л 1,16 Уч-издл 1,0 Тираж ЮОэкз

Издательство «Ивановский государственный университет» 153038, Иваново, ул Ермака, 39

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Романычева, Елена Васильевна

1. Введение

§1. Мифология и литература. Миф и символ. Миф в структуре литературного произведения

§2. Проблема фолъклоризма литературы

§3. Исследователи о преломлении традиций фольклора в творчестве Ф.М. Достоевского и М.А. Булгакова

Глава I. Истоки рыцарской ментальности. Типологическая близость европейского рыцарства и русского богатырства

§1. Проблема всадничества в индоевропейской традиции (истоки рыцарской ментальности)

§2. Проблема изучения славяно-иранских связей в современной науке

Глава II. Проблема рыцарства в художественной системе Ф.М. Достоевского

§1. Ф.М. Достоевский как создатель романа особого типа

§2. «Идиот»

§3. «Бесы»

Глава III: Проблема рыцарства как центральная проблема творчества М.А. Булгакова.

§ 1. Значимость «слова Достоевского» для художественной системы М.А. Булгакова

§ 2. «Софийный эйдос» в романе «Белая гвардия»

§3. Метатекст Булгаковского творчества: пьеса «Дни Турбинных» и ее связи с романом «Белая гвардия»

§ 4. М.А. Булгаков и проблема антропокосмизма. Роман «Мастер и Маргарита»

Введение диссертации2009 год, автореферат по филологии, Романычева, Елена Васильевна

§L Мифология и литература. Миф и символ. Миф в структуре литературного произведения.

В статье «Топика и культурная дистанция» A.M. Панченко обращается к проблеме рассмотрения искусства (и в том числе литературы) как «эволюционирующей топики». Понятие «топика», введённое ещё Аристотелем, это соединение земного и небесного, воплощение эйдоса. Органика вещи («софийный эйдос», согласно Аристотелю) возникает в момент, когда произведение (вещь) становится орудием души своего создателя (и потребителя). Панченко считает, что для понимания этого очень многое дают былины, древнерусская литература. Он пишет: «Культура обладает запасом устойчивых форм, которые актуальны на всём её протяжении. Эта тема наиболее основательно разработана на материале сюжетов и мотивов, или «функций». Но топика (как факт искусства и как предмет изучения), подобно всему на свете, эволюционирует. Поэтому один и тот же сюжет в разных эстетических системах обретает специфический смысл»1. Таким образом, художественное произведение строится на пересечении различных культурных пластов, различных планов.

Определяющим, на наш взгляд, здесь является понятие энтелехии культуры. Г.С. Кнабе в работе «Понятие энтелехии и история культуры» пишет о том, что акт энтелехии совершается там, где совершается осуществление или явление идеи, принципа, общего свойства, где материя, физическая или духовная, принимает облик и форму, где потенция становится воплощенной реальностью. «В энтелехии осуществляется принцип диалога: более общее, исходное и как бы рассеянное начало обретает пластическую завершенность и самодостаточную, самостоятельную

1 Панченко A.M. Топика и культурная дистанция // Историческая поэтика. Итоги и перспективы изучения. М., 1986. С. 236-250. данность таким образом, что исходное начало в акте энтелехии не исчерпывается, оно продолжает действовать, и между ним и его воплощением устанавливается определенное двуголосие»1. Именно в акте энтелехии, по мнению исследователя, происходит реализация того скрытого импульса, который заложен в бытии и культуре2.

Этот особый механизм «припоминания», по мнению Г.С. Кнабе, во многом помогает понять, каковы механизмы взаимодействия мифа, фольклора и литературы.

Переосмысление понятия «миф» произошло в XX веке и было обусловлено разнообразными причинами. Большим толчком для этого послужило, в частности, оформление этнографии как науки, накопление большого массива этнографических материалов.

Что касается культурологической составляющей проблемы, то здесь в ряду наиболее значимых имен можно назвать К. Юнга, Р. Барта, А.Ф. Лосева, М. Элиаде, Е.М. Мелетинского, В.Н. Топорова.

В концепции Карла Юнга миф занимает центральное место. Именно через это понятие философ пытается объяснить связь между обществом и личностью, индивидуальным и коллективным. Новаторским в изысканиях К. Юнга было определение мифа как психического явления, отображающего глубинную сущность человеческой природы. По Юнгу миф, как мостик между настоящим и прошлым, является инструментом постижения абсолютной истины, иррациональным по своей сути, смысл которого можно лишь стремиться раскрыть3.

Ролан Барт, изучая современные мифы, отметил их двойное назначение: 1) они нацелены на деформацию действительности в направлении, желаемом для носителя мифологического сознания; 2) мифы вынуждены постоянно маскировать свою идеологичность, поскольку любая идеология стремится, чтобы ее воспринимали как единственно возможную и

1 Кнабе Г.С. Понятие энтелехии и история культуры // Вопросы философии, 1993, №5. С. 66.

2 Кнабе Г.С. Указ. соч. С. 67.

3 Юнг К.Г. Душа и миф. Шесть архетипов. Минск, 2004; Юнг К.Г. Психология бессознательного. М., 1994; Карл Густав Юнг о современных мифах. М., 1994. существующую саму по себе. В работе «Миф сегодня» Р. Барт предлагает единственный способ освободиться от тотальной власти мифа -«аналитически разрушить его знаки», то есть объяснить его1.

Согласно исследованиям Мирча Элиаде, выдающегося культуролога и философа, в архаические времена считалось, что миф передает абсолютную истину, так как пересказывает священную историю, события, происходившие в начале Великого Времени. Будучи реальным и священным, миф становится типичным, то есть повторяемым, поскольку является моделью и в известной мере оправданием всех человеческих поступков. Миф - это настоящая история того, что произошло у истоков времен, и в то же время образец для подражания человека. Перестав быть формой культуры, миф «притаился» в подсознательных тайниках человеческой души: символы, которые он задействует, никогда не исчезали из мира психики. Миф просто меняет свой аспект и маскирует свои действия. Именно из мифологии вычленяются такие формы общественного сознания, как наука, религия, идеология, искусство, литература. Они удерживают ряд мифологических моделей, своеобразно переосмысляемых при включении в новые структуры. Особый интерес, по мнению исследователя, представляет их трансформация в литературном творчестве2.

Е.М. Мелетинский в работе «От мифа к литературе» пишет о том, что словесное искусство неотделимо от мифа, восходит к нему, а миф в свою очередь неотделим от обряда. Литературная история начинается с комплекса «миф - ритуал», который является первоначальным источником всей духовной культуры и содержит синкретическое ядро религии и донаучных представлений, музыки, танца, театра и поэзии3.

В связи с этим особое значение приобретают исследования русского философа, знатока античности А.Ф. Лосева. В работе «Философия. Мифология. Культура» он дает следующее определение мифа: «Миф есть для

1 Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. М., 1989; Барт Р. Мифологии. М., 2000.

2 Элиаде М. Избранные сочинения: Миф о вечном возвращении. Образы и символы. Священное и мирское. М., 2000; Элиаде М. Космос и история. М., 1987.

3 Мелетинский Е.М. От мифа к литературе. М., 2001. С. 24 — 31. мифологического сознания наивысшая по своей конкретности, максимально интенсивная и в величайшей степени напряженная реальность. Это совершенно необходимая категория мысли и жизни»1.

Согласно концепции А.Ф. Лосева, миф есть логическая, то есть прежде всего диалектическая, необходимая категория сознания и бытия вообще. Миф - не идеальное понятие, не идея и не понятие, это есть сама жизнь. Он, как праклетка, содержит ростки развивающихся в будущем форм. В любом мифе можно выделить семантическое ядро, которое впоследствии будет востребовано.

Таким образом, миф в пространстве культуры оказывается напрямую связанным с понятиями «знак» и «символ». В работе «Символ и миф» А.Ф. Лосев подробно останавливается на тех отличиях, которые имеют эти категории.

Если под знаком ученый понимает некое соглашение о присвоении чему-нибудь (означаемому) какого-либо значения (означающего), то символ, в свою очередь, есть особого рода «развернутый» знак: это модель определенной предметности, способная «порождать» бесконечное число значений. Миф же представляет собой особого рода символ: это модель бесконечных порождений, субстанциально (то есть буквально) тождественная с самой моделью. Иными словами, в мифе мы сталкиваемся с тождеством означающего и означаемого. Согласно исследованию А.Ф. Лосева, всякий миф является символом уже потому, что он мыслит себе общую идею в качестве живого существа, а живое существо всегда бесконечно по своим возможностям.

Миф и символ находятся в отношениях постоянного диалога, причем их сближение происходит в границах художественного образа: в литературе и искусстве многие символы тяготеют именно к мифу. При этом Лосев А.Ф. Философия. Мифология. Культура. М., 1991. С. 24. формирование художественного образа само по себе является достаточно сложным и малоизученным процессом1.

В.Н. Топоров в работе «Миф. Ритуал. Символ. Образ» обращает внимание на то, что мифологическое, символическое и архетипическое выступают в качестве высшего класса универсальных модусов бытия, и отношение к ним художественных текстов двоякое: 1) тексты могут выступать в «пассивной» функции источников, по которым можно судить о присутствии в них этих модусов; 2) в «активной» функции - тогда они сами формируют и разыгрывают мифологическое и символическое и открывают архетипическому путь из глубин подсознания к свету сознания.

Функционирование мифа в тексте идет одновременно по двум направлениям: 1) мифологизация — создание наиболее семантически богатых, энергетичных и имеющих силу примера образов действительности и 2) демифологизация - разрушение стереотипов мифологического мышления, утративших свою подъемную силу. Оба направления, существуя внутри текста одновременно, преследуют одну цель: поддержание максимума возможных связей со сферой бытийственного, открываемого живым словом .

В тесной связи с проблемой «миф и литература» стоит проблема фолъклоризма литературы.

§2. Проблема фолъклоризма литературы

Исследователи уже давно обратили внимание на то, что многие сюжеты, образы, мотивы берут своё начало в фольклоре. В таком случае возникает вопрос об изучении фольклора и литературы как единой метасистемы. Д.Н. Медриш специально оговаривает: «В ряде случаев

1 Лосев А.Ф. Миф и символ // Лосев А.Ф. Проблема символа и реалистическое искусство. М., 1976. С. 167 — 176.

2 Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического: Избранное. М., 1995. фольклорная традиция в определённом смысле более продуктивна в литературе, нежели в фольклоре»1.

Ян Парандовский в своей книге «Алхимия слова» пишет: «Литература предназначена для задержания времени в его всеуничтожающем беге. Это она запечатлевает в вечном настоящем всё, что когда-либо происходило» . В отношениях писателя с фольклором действует, думается, своего рода закон превращения энергии, писатель превращает её во многие другие, качественно отличные формы, в которых специфические признаки этой «первичной» формы исчезают, но которые, тем не менее, обязаны ей в какой-то мере своим происхождением3.

Вероятно, отношения «миф - фольклор - литература» подчиняются принципу гегелевского «отрицания отрицания» (тезис - антитезис - синтез): фольклор отрицает мифологию (миф - это не система, он может принимать любые формы), литература отрицает фольклор. Но, отрицая фольклор, она вырабатывает некие новые формы и принципы, связь которых с мифом не выражена явно, но которые, однако, напитаны энергетикой мифа.

A.M. Панченко и И.П. Смирнов в своей статье «Метафорические архетипы в русской средневековой словесности и в поэзии начала XX века» пишут, что «в искусстве. всегда присутствует элемент соревнования: соревнуются не только современники между собой; младшее поколение стремится превзойти старшее. При этом ему. бывает легче опереться не на вчерашний, а на позавчерашний день»4. Иными словами, художник через отрицание предшествующего историко-культурного цикла обращается к более ранним, архаическим культурным пластам.

По мнению исследователей, «писатели нередко обращаются не к устоявшимся фольклорным жанрам, а к «дожанровым образованиям»,

1 Медриш Д.Н. О системно-типологическом изучении литературно-фольклорных связей в области поэтики // Фольклор народов РСФСР. Межвузовский сборник. Уфа, 1985. С. 102.

2 Парандовский Я. Алхимия слова. Олимпийский диск. М., 1982.С. 31.

3 Емельянов Л.И. Изучение отношения литературы к фольклору // Вопросы методологии литературоведения. М.;Л, 1966. С. 256.

4 Панченко И.П., Смирнов A.M. Метафорические архетипы в русской средневековой словесности и в поэзии начала XX века // ТОДРЛ XXVI. Древнерусская литература и русская культура XVIII - XX вв. М., 1971. С. 33. извлекая таящуюся в них эстетическую энергию. По существу, происходит своеобразный «спор» с фольклором, его диалектическое «отрицание», разумеется, с элементами «снятия», то есть продуктивного усвоения тех потенциальных возможностей, которые таятся в фольклоре»1.

A.A. Горелов в своей работе «К истолкованию понятия "фольклоризм литературы"» говорит о двух типах фольклоризма: фольклоризме явном и фольклоризме скрытом - и обозначает принципиальное различие между ними. К первому типу («регистрирующий фольклоризм») он относит произведения, в которых имеют место «непосредственные фольклорные отражения»: включения песен, преданий, сказок и т.д. Ко второму типу («стилистический фольклоризм») он относит произведения, при чтении которых рефлекторного возникновения «отфольклорной» ассоциации подчас не происходит. При таком «скрытом» фольклоризме читатель имеет дело с образами, символами, которые «потенциально готовы к художественному развёртыванию, и в словесном искусстве (фольклоре, литературе) это происходит непрерывно. <.> Движение не любых, а именно символических персонажей сквозь литературу предстаёт как беспрерывное воскрешение и обновление знакомых ситуаций»2.

Как мы видим, миф не заимствуется литературным произведением напрямую. Функционирование текста не ограничено предшествующей эпохой. H.A. Хренов в своей книге «Воля к сакральному» приходит к выводу

0 том, что художественное мышление всегда в большей или меньшей степени связано с мифологическим мышлением. Отсюда возникают представления о художнике как человеке, обладающем исключительным даром проникать воображением в прошлое3. Как отмечает В.Н. Топоров, с ним связана функция памяти, видение того, что недоступно другим членам коллектива, - и в прошлом, и в настоящем, и в будущем. Поэт как носитель

1 Смирнов В.А. Литература и фольклорная традиция: вопросы поэтики (архетипы «женского начала» в русской литературе XIX - начала XX века): Пушкин. Лермонтов. Достоевский. Бунин. Иваново, 2001. С. 4.

2 Горелов A.A. К истолкованию понятия «фольклоризм литературы» // Русский фольклор. Т. XIX. Л., 1979. С. 35 -40.

3 Хренов H.A. Воля к сакральному. СПб, 2006. С. 5 - 13. обожествленной памяти, выступает хранителем традиций всего коллектива. В работе над произведением художник имеет в своем распоряжении всю сферу культуры в ее диахронической составляющей, внутри которой миф существует в нескольких стадиях преломления. Формируясь литературной традицией, он переосмысливается и трансформируется внутри различных жанров. Многие формы и способы освоения фольклора давно стали национальной енутрилитературной традицией. Поэтому так важно выявить трансформацию фольклорных сюжетов, мотивов, образов.

§3. Исследователи о преломлении традиций фольклора в творчестве Ф.М. Достоевского и М.А. Булгакова.

Одним из первых исследователей, обратившихся к проблематике преломления традиций фольклора в творчестве Ф.М. Достоевского, был Н.К. Пиксанов. Он считал, что «сопоставление» произведений Достоевского «с произведениями фольклорных жанров <.> представляется несущественным для понимания проблем, касающихся собственно Достоевского, - как поэтики, так и содержательной стороны его повествований»1.

Однако дальнейшее изучение творчества Ф.М. Достоевского доказало, что подобная точка зрения не совсем корректна. Исследования М.М. Бахтина показали, что Достоевский создал новый романный жанр, которому была присуща множественность самостоятельных и неслиянных голосов и сознаний, для чего Достоевскому пришлось привлечь «разнородные, разноценные и глубоко чуждые материалы»2, в том числе и фольклор.

В.А. Михнюкевич в своей работе «Русский фольклор в художественной системе Ф.М. Достоевского» подчеркивает, что «фольклор как единственная форма проявления народного слова явно или неявно присутствует в

1 Пиксанов Н.К. Достоевский и фольклор // Советская этнография. 1934. № 1-2. С. 152.

2 Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М, 1972. С. 25. контексте многоплановых размышлений писателя»1. Однако исследователь оговаривается, что «задача изучения фольклоризма писателя может быть удовлетворительно решена лишь тогда, когда ясно выделенные и жанрово атрибутивные фольклорные включения будут осмыслены в контексте эстетики и поэтики литературного текста»2.

Другая известная исследовательница творчества Ф.М. Достоевского, В.Е. Ветловская, считает, что говорить о параллелях, отфольклорных ассоциациях и соотнесении творчества писателя с фольклором можно даже в тех случаях, когда такая связь не достаточно очевидна3. Она справедливо замечает, что середина и вторая половина XIX века - это время расцвета русской фольклористики, когда в свет выходит большое количество работ, посвященных народному творчеству, которые воспринимались как «важный факт самого животрепещущего свойства», и Ф.М. Достоевский просто не мог оставаться в стороне от этого потока4.

Исследователи полагают, что интерес к фольклорному материалу Ф.М. Достоевский проявляет уже в 40 - 50 годы, при этом, привлечение фольклора в этот период творчества писателя представляет собой большей частью механическое включение в текст разного рода пословиц, поговорок, песен, быличек и т.д. В.А. Михнюкевич отмечает, что в 40-е годы подобное использование фольклора диктовалось еще эстетикой натуральной школы. Однако уже в 50-е - 60-е годы, по мнению исследователя, принципы и приемы использования фольклора в творчестве Достоевского обогащаются, народная афористика в речи персонажей в целом ослабевает5. В.Н. Топоров показывает, что Достоевский обращает внимание на жанры, стоящие на

1 Михнюкевич В.А. Русский фольклор в художественной системе Ф.М. Достоевского. Челябинск, 1994. С. 78.

2 Михнюкевич В.А. Указ. соч. С. 82.

3 См.: Ветловская В.Е. Творчество Ф.М. Достоевского в свете литературных и фольклорных параллелей: «Строительная жертва» // Миф. Фольклор. Литература. Л., 1979; Ветловская В.Е. Средневековая и фольклорная символика у Достоевского // Культурное наследие Древней Руси. М., 1976; Ветловская В.Е. Ф.М. Достоевский // Русская литература и фольклор (Втор. пол. XIX века). Л., 1982; Ветловская В.Е. Поэтика романа «Братья Карамазовы». Л., 1977.

4 Ветловская В.Е. Творчество Ф.М. Достоевского в свете литературных и фольклорных параллелей: «Строительная жертва» И Миф. Фольклор. Литература. Л., 1979. С. 97.

5 Михнюкевич В.А. Указ. соч. С. 89 -90. грани литературы и фольклора: лубочная сказка, апокриф, легенда, духовный стих или любая другая обработка христианского канонического текста -предмет его пристального внимания.1

Применительно к более позднему этапу творчества Достоевского, по мнению исследователей, следует уже говорить о «стилистическом», «скрытом» фольклоризме. Так В.Е. Ветловская пишет: «При сознательном обращении писателя к литературному и фольклорному материалу естественна его переработка, которую автор предпринимает, имея в виду свои художественные цели» . Сам интересовавший художника фольклорный материал, по мнению исследовательницы, был настолько противоречив и многообразен, что Достоевский без труда находил в нем нужные ему «повороты смысла» . Однако при этом В.Е. Ветловская считает, что принципы работы писателя с фольклорным и этнографическим материалом на различных этапах его творчества не меняются. На наш взгляд, более точен в этом отношении Е.М. Мелетинский, который полагает, что у такого писателя, как Достоевский, трудно найти фольклорные элементы в «чистом виде». В тексте они преобразованы и синтезированы4.

Что касается фольклоризма М. Булгакова, то, по мнению исследователей, в его творчестве мы также имеем дело именно со скрытым фольклоризмом. Одним из первых на это обратил внимание A.A. Горелов: «Булгаков не принадлежал к числу тех писателей, которые в своих автобиографических признаниях сколько-нибудь фиксировали внимание на значении фольклора для их художественного развития. <.> О фольклоре в комментирующем плане можно узнать немногое <.> Тем не менее в произведениях мастера фольклорно-этнографические штрихи оказываются

1 Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического: Избранное. М., 1995. С. 179.

2 Ветловская В.Е. Творчество Ф.М. Достоевского в свете литературных и фольклорных параллелей: «Строительная жертва» // Миф. Фольклор. Литература. Л., 1979. С. 18.

3 Ветловская В.Е. Указ. соч. С. 19.

4 Мелетинский Е.М. О литературных архетипах. М., 1984. С. 87. не только безукоризненно достоверными, не только необходимыми для полноты и полнокровности обрисовки быта деталями»1.

В связи с этим Горелов особое внимание уделяет тому, что для самого Булгакова большее значение, нежели фольклорная, имела литературная традиция: «Гоголь, Достоевский, Гёте - вот имена, влияние которых в сочинениях мастера особенно ощутимо» . О традициях Достоевского в творчестве М.А. Булгакова упоминают многие исследователи, однако отдельные исследования, целиком посвященные этой проблеме, немногочисленны.

В частности, ряд статей по этой теме создал сербский исследователь Миливое Йованович. В своих работах он пишет о сложном «творческом диалоге» двух писателей. По его мнению, в работе над своими героями и их ситуациями М.А. Булгаков, с одной стороны, «отправляется от их интертекстуальных связей с "предшественниками" у Достоевского» (материалом здесь являются, по его мнению, такие романы Достоевского, как «Идиот», «Бесы», «Братья Карамазовы»)3. С другой стороны, Булгаков находится в русле творческих исканий писателей-современников, таких как Д. Мережковский, А. Белый, Ф. Сологуб, прошедших, как и он сам, через «мифопоэтическую школу» Ф.М. Достоевского4.

В связи с этим следует сказать, что сама топика рыцарства получает у Булгакова особое наполнение. В его поэтической системе она занимает одно из центральных мест. Особого внимания в этой связи заслуживают перспективы изучения иного пространства и времени в романе, намечаемые в исследованиях И.Ф. Бэлзы.

Ещё М.М. Бахтин писал о возможности двух подходов к тексту: синхронического и диахронического - и о перспективности последнего.

1 Горелов A.A. К истолкованию понятия «фольклоризм литературы» //Русский фольклор. Т. XIX. Л., 1979 С. 40.

2 Горелов A.A. Указ. соч. С. 40.

3 Йованович М. «Бесы» Достоевского как литературный источник «Мастера и Маргариты»// Йованович М. Избранные труды по поэтике русской литературы. Белград, 2004. С. 13, 20.

4 Йованович M. Об источниках «Мастера и Маргариты» // Миливое Йованович. Избранные труды по поэтике русской литературы. Белград, 2004. С. 25.

Бахтин говорил о существовании «малого времени» (современность, ближайшее прошлое и предвидимое или желаемое будущее) и «большого времени» - сложного единства всех человеческих культур. По мнению Бахтина анализ обычно осуществляется «на пространстве малого времени», тогда как лишь пространство большого времени даёт возможность тексту вступить в «бесконечный и незавершённый диалог, в котором ни один смысл не умирает»1.

Именно диахронический подход демонстрируют работы И.Ф. Бэлзы. В фундаментальной статье «Генеалогия «Мастера и Маргариты» в главке «Summa Daemonologiae» Бэлза обращается к фигурам Воланда и его свиты. Отмечая бесспорную связь булгаковского персонажа с персонажем гётевской трагедии, Бэлза, однако, говорит, что проведение параллелей между этими персонажами не может считаться правомерным. Автор считает, что все те атрибуты, которыми Булгаков наделяет своего героя, - «лишь отдельные, не так уж значительные в конце концов приёмы полемики Булгакова с концепцией гётевского "Фауста", причём пародируется <.> прежде всего образ Мефистофеля», а сам роман Бэлза называет «Антифаустом» .

Подробно рассматривая образ Воланда, автор отмечает, что его «ранг» определяется принципом дуализма (изначальности добра и зла, света и тени), который коренится в дуализме средневековой христианской церкви. В этой связи он обращает внимание на существование народных легенд, повествующих о взаимоотношениях Бога и Дьявола. Исследователь считает, что, помимо противопоставления Воланда Мефистофелю, Булгаков хотел показать образ «князя тьмы» путём развития мотивов древних легенд и обобщения их философского содержания. Таким образом, И.Ф. Бэлза приходит к корректному, с нашей точки зрения, выводу: «Обобщив

1 Бахтин M.M. К методологии гуманитарных наук // Эстетика словесного творчества. М., 1986. С. 390 - 392.

2 Бэлза И.Ф. Генеалогия «Мастера и Маргариты» // Контекст 1978: Лит. - теорет. исследования. М., 1978. С. 187-188. Курсив наш. громадный мифологический материал, Булгаков показал неразрывную взаимосвязь «света и тени»1.

К проблеме рыцарства в произведениях Булгакова обращались немногие учёные (Б. Соколов, Е.А. Яблоков, Л. Яновская и др.). Важно отметить, что отдельной работы, целиком посвященной проблеме рыцарства у Булгакова, нам не удалось найти. Как правило, эту проблематику учёные затрагивают в связи с рассмотрением отдельных персонажей, чаще всего это персонажи романов М. Булгакова «Мастер и Маргарита» и «Белая гвардия» Коровьев-Фагот и полковник Най-Турс.

Обращаясь к анализу этих образов, булгаковеды в основном идут двумя путями: пытаются установить прототипы этих героев и проследить связь образов с биографией писателя либо выявить связь с литературной традицией (установить ближний и дальний контекст).

В последние годы внимание к творчеству М. Булгакова значительно усилилось. Следует отдельно сказать о работах обобщающего характера, каковыми, например, являются труды Е.А. Яблокова, В.В. Химич.

Так, в монографии В. Химич «В мире Михаила Булгакова» рассматриваются принципы творческого освоения реальности в искусстве М. Булгакова, характеризуются важнейшие закономерности его художественной системы, описываются черты и свойства того «образа мира», который явлен в произведениях писателя. Книга является л своеобразным обобщением достигнутых ранее результатов .

Принципиальное значение для нас имеет монография Е.А Яблокова «Художественный мир Михаила Булгакова». Исследователь пытается выделить «устойчивые, глубинные признаки булгаковского художественного мира»3.

В качестве важнейших черт булгаковской поэтики автор выделяет следующие:

1 Бэлза И.Ф. Бэлза И.Ф. Генеалогия «Мастера и Маргариты» // Контекст 1978: Лит. - теорет. исследования. М., 1978. С. 206.

2 Химич В. В мире Михаила Булгакова. Екатеринбург, 2003.

3 Яблоков Е.А. Художественный мир Михаила Булгакова. М., 2001. С. 11.

1) многослойность сюжета, «диффузию» нескольких хронотопов в пределах одной сюжетной ситуации;

2) архетипичность художественного мышления, то есть его направленность на демонстративное соположение знаков различных культурных эпох, совмещение культурных кодов;

3) включённость в широкое ассоциативное поле мифопоэтических аллюзий, причём мифологический подтекст произведений обнаруживает связь с фундаментальными космогоническими сюжетами, в том числе, с «основным мифом».

Важно отметить, что особое внимание автор уделяет тому, что историческое, земное бытие в произведениях Булгакова предстаёт чередой сменяющихся «мифологий», которые выступают в самых различных вариантах. Лишь тот, кто обладает «мифологическим» сознанием, способен к активному действию «внутри» исторической реальности. При этом писатель постоянно ставит своих героев в ситуацию кризиса «мифа»; человек показан в точке «разрыва времён», перерыва постепенности, в состоянии «доисторическом» и «постисторическом» одновременно. Кроме того, автор отмечает особое тяготение булгаковских фабул к двум основным астрономически-фенологическим периодам: «зимнему» и «весенне-летнему», - при том, что сезонная привязка сопряжена с мотивом катастрофы, конца мира и его обновления (то есть традиционными годовыми кульминациями, двумя вариантами «Нового года», важнейшими моментами годового цикла)1.

Эти «пересечения» бытового и мифологического пластов, их диффузность и давали М. А. Булгакову возможность увидеть в Москве 20-х годов иные дали, иные горизонты мысли. Безусловно, он обращался к внимательному, вдумчивому читателю, видя в нём со-автора; иное «фольклорное сознание», фольклорное слово становилось посредником между ним и читателем.

1 Яблоков Е.А. Художественный мир Михаила Булгакова. М., 2001. С. 90 - 130.

Б.П. Иванюк в статье «Генезис и эволюция жанра: версия обоснования» пишет о миметической художественной рефлексии, для которой характерна тенденция «к осуществлению целостности произведения как такового, опосредованно уподобленной мировому единству»1, миметическом сознании, перед которым «возникает проблема выработки и традиционного модуса преломления идеи мирового единства в целостности художественного произведения». Эта проблема разрешается формированием жанра, который и логически, и исторически является модернизированной модификацией мифа, его гомоморфным образом. Генезис жанра связан с архаическим ритуалом как языком «мифопоэтической модели мира». Позже происходит «трансформация словесно-ритуального поведения в собственно жанр, а самой жизненной ситуации - в тему, которая долгое время <.> оставалась признаком его коммуникативной содержательности. Однако обусловленная мифом мировоззренческая содержательность ритуала как протожанра не «выветривается», а только становится достоянием его внутренней памяти, так сказать, этимологизируется»2.

Таким образом, не случайным и у Булгакова, и у Достоевского оказывается выбор жанра: роман и драма. Как отмечает О. М. Фрейденберг в своей работе «Поэтика сюжета и жанра», игры, драматические действа приурочивались к определённому, особому времени годового цикла (Дионисии, Сатурналии), а также имели место в ряде таких случаев, как мор, и являлись частью обряда3.

В центре произведений обоих писателей - ситуация кризиса, требующего преодоления, и необходимость ритуала как способа этого преодоления. Булгаков и Достоевский в своих произведениях создают особый хронотоп, выходят к диалогу с иным пространством и временем. Они обращаются к фольклору, к мифу на разных этапах его развития. В этом случае сама топика рыцарства, требующая особым образом выстроенного

1 Иванюк Б.П. Генезис и эволюция жанра: версия обоснования. // Жанрологический сборник. Выпуск 1. Елец, 2004. С. 3.

2 Иванюк Б.П. Указ. соч. С. 4.

3 Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра. М., 1997. С. 152 - 154. сюжета, во многом определяющая жанр и структуру произведения, оказывается весьма продуктивной.

В этой связи возникает закономерный вопрос, каким образом с исторической точки зрения можно сблизить рыцарство как явление «сугубо» западноевропейской культуры и русское «богатырство», насколько корректны в научном отношении такого рода сближения.

В нашей науке этот вопрос во многом получил свое решение благодаря работам А.Н. Веселовского, В.М. Жирмунского, Д.С. Лихачева, С.Н. Азбелева. Среди работ зарубежных исследователей мы особо выделяем работы Ф. Кардини.

Таким образом, актуальность выбранной нами темы обусловлена повышенным интересом современной науки к проблемам теоретической и исторической поэтики. Она связана прежде всего с обращением к проблеме миметической памяти жанра, определяющей структуру литературного произведения, благодаря которой становится возможным одновременно и сохранение культурной традиции, и развитие литературного процесса и определяется, в частности, недостаточной разработанностью, дискуссионностью диссертационной проблемы.

Научная новизна темы в том, что в работе впервые подробно рассматриваются вопросы полифонии и диалога с «большим временем», заявленные уже в исследованиях М.М. Бахтина и А.Ф. Лосева, на материале произведений Ф. М. Достоевского и М. А. Булгакова, произведен анализ мотивов и образов, позволяющих говорить о принципиальной значимости художественной системы Ф. М. Достоевского для творчества М. А. Булгакова.

Целью нашей работы является анализ диалога, в который вступают между собой на имплицитном уровне М.А. Булгаков и Ф.М. Достоевский, с привлечением опыта мировой литературы.

В связи с поставленной целью мы определяем для себя следующий ряд задач:

1) показать типологическое сходство западноевропейского «рыцарства» и русского «богатырства» как явлений, стоящих в ряду наиболее значимых для развития культуры и литературной традиции;

2) показать обусловленность тематики рыцарства древними архаическими представлениями и выявить пути актуализации этих архаических сем в рассматриваемых произведениях;

3) рассмотреть, какое место в творческой системе Ф.М. Достоевского и М.А. Булгакова занимает проблема космизации личности, каковы пути ее решения в анализируемых текстах;

4) доказать, что тематика рыцарства является «стержнеобразующей» для рассматриваемых в работе произведений Ф.М. Достоевского и М.А. Булгакова.

Материалом исследования являются романы Ф.М. Достоевского «Идиот» и «Бесы», произведения М.А. Булгакова «Белая гвардия», «Дни Турбиных», «Мастер и Маргарита». Подобный выбор в отношении Ф.М. Достоевского обусловлен органической связью, в которой, по мнению ряда исследователей, состоят указанные произведения: романы «Идиот» и «Бесы» являются как бы «зеркальными отражениями» друг друга и представляют собой своего рода диптих1. Мы также обращаемся к романам «Подросток» и «Братья Карамазовы», привлекая их в качестве иллюстративного материала. Что касается произведений М.А. Булгакова, то подобный выбор, на наш взгляд, помогает проследить не только зарождение и развитие интереса писателя к проблематике рыцарства, но и то, каким образом в художественной системе М. Булгакова функционирует «слово Достоевского».

Методология нашего исследования предполагает использование историко-функционального, историко-генетического и структурного методов анализа.

Теоретическая значимость работы заключается в разработке таких понятий, как топика, энтелехия культуры. Выводы М.М. Бахтина, Г.Д. Гачева, С.Г. Бочарова, Б.П. Иванюка, объединенные в рамках одного исследования, намечают перспективы на пути выработки принципиально нового подхода к анализу жанровой структуры текста. Кроме того, подобная постановка вопроса позволяет выйти к пониманию взаимоотношений писателя с языком и словом, как носителем закодированной информации о мире, что является одной из актуальных проблем современного литературоведения.

1 Померанц Г.С. Открытость бездне: Встречи с Достоевским. М., 1990.; Ермилова Г.Г. Событие падения в романе Ф.М. Достоевского «Бесы» // Ермилова Г.Г. От Гоголя до Набокова: Статьи о русской литературе. Иваново, 2007. С. 168.

Практическая значимость работы состоит в том, что содержащиеся в данной работе наблюдения и выводы могут быть использованы в вузовских лекционных курсах, в спецкурсах по истории и теории литературы XIX и XX веков, а также в школьной практике.

Структура нашей работы предполагает введение, три главы и заключение.

Во введении описывается структура работы, излагается история вопроса, даётся обоснование актуальности выбранной темы, представлена методология исследования.

Первая глава носит теоретический характер и посвящена проблеме истоков рыцарской ментальности, возникновению рыцарского этоса, закрепившегося в европейской и отечественной эпической традиции, вопросам типологического единства явлений западноевропейского рыцарства и русского богатырства.

Во второй главе мы обращаемся к анализу поэтической системы Ф.М. Достоевского в аспекте выбранной проблематики.

Третья глава посвящена творчеству М. А. Булгакова.

В заключении подводятся итоги работы, делаются общие выводы о результатах исследования.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Топика рыцарства в художественной системе Ф.М. Достоевского и М.А. Булгакова"

Заключение

Как мы видим, проблематика рыцарства в художественном осмыслении Ф.М. Достоевского и М.А. Булгакова представляется неоднозначной, многоуровневой. На наш взгляд, она является одной из центральных, системообразующих не только в творчестве обоих писателей; как показали исследования крупнейших историков и теоретиков литературы, таких как М.М. Бахтин, Г.Д. Гачев, Г.С. Бочаров, В.В. Кожинов, И.П. Смирнов, A.M. Панченко, A.A. Горелов, Б.П. Иванюк и др., такая ситуация характерна для всей русской литературы XIX - начала XX вв.

В работе «О "Слове о полку Игореве"» Д.С. Лихачев высказывает очень важную, на наш взгляд, мысль о том, что «Слово» является чудом уцелевшим памятником светской поэтической традиции домонгольской Руси: «За гениальностью автора «Слова» чувствуется наличие не дошедших до нас традиционных форм профессиональной поэзии»1, - пишет исследователь. Автор «Слова», по его мнению, был профессиональным поэтом и летописцем князя Игоря Святославича, а также певцом. Анализ мелодической структуры «Слова о полку» позволяет сближать его со скальдической поэзией, равно как и его автора - со скандинавскими скальдами, занимавшими при конунге куда более высокое положение, нежели европейские менестрели и миннезингеры при дворах местных правителей, и бывшими при этом воинами, не понаслышке знавшими, что такое боевой поход, битва2.

Если добавить к этим фактам сохранившиеся в летописях (хоть и обрывочные) описания домонгольского княжеского уклада: княжеские «посаги», конные состязания (которые Лихачев сравнивает с рыцарскими турнирами), дружину, представлявшую собой аристократическую воинскую верхушку - то становится понятным, что мы имеем дело с развитой

1 Лихачев Д.С. Избранные работы: в 3 т. Л., 1987. Т. 3: Человек в литературе Древней Руси: Монография; О «Слове о полку Игореве»; Литература - реальность - литература; О садах. С. 167.

2 Лихачев Д.С. Указ. соч. С. 170. рыцарственной» (по определению Лихачева) культурой. Однако эта культура претерпевает изменения уже во второй половине XIII века. Д.С. Лихачев пишет об утрате «исконных обычаев»: «своеобразная "рыцарственность" киевского периода исчезает»1.

Возникает закономерный вопрос: почему произошла утрата «рыцарской» традиции, и где она могла сохраниться, если в княжеском, аристократическом сообществе она исчезла?

По мнению Д.С. Лихачева, виной этому послужило татаро-монгольское иго. В результате традиция сохранилась в тех районах, где влияние степи было наименьшим: носителями ее стали новгородцы, жители русского Севера, в среде которых вплоть до середины XX века сохранялась былинная традиция, а позднее, возможно, казачество2.

Вопрос о том, каким образом эта традиция попадает в литературу, на наш взгляд, может стать предметом отдельного исследования. Сложность его заключается в его многоаспектности, когда собственно-литературоведческая проблематика составляет лишь одну из сторон. На данном этапе мы не ставили перед собой задачу решить эту проблему и вычленить все звенья этой цепи. Для нас принципиальное значение имеет тот факт, что в качестве такого «звена» неоспоримо может рассматриваться русский героический эпос, сохранивший память о далеких домонгольских «рыцарских» временах вместе с определенными чертами воинского, рыцарского этоса, а также «Слово о полку Игореве».

Что касается литературы XIX века, то здесь, безусловно, все начинается с A.C. Пушкина. Как известно, Пушкин хорошо был знаком с летописями, имел в личной библиотеке издание «Слова о полку Игореве», которое считал одной из жемчужин древнерусской словесности. Сам интерес к проблематике рыцарства у Пушкина не случаен: пушкиноведы отмечают, что поэт гордился своим шестисотлетним дворянством, был хорошо знаком с

1 Лихачев Д.С. Указ. соч. С. 167.

2 Весьма показательной в этом отношении нам представляется повесть Н.В. Гоголя «Тарас Бульба». трудами Н.Карамзина по истории России. При этом, как показали исследования И.П. Смирнова, Р.Н. Поддубной, Д.Н. Медриша, Е.Ф. Манаенковой, в своем творчестве поэт опирается на былинную, фольклорную традицию. В произведениях A.C. Пушкина мы сталкиваемся с системой перекодировок, трансформаций, творческим спором-диалогом с фольклором, который, видимо, подпитывал и помогал развитию тематики рыцарства в творчестве поэта от «Руслана и Людмилы» и «Песни о вещем Олеге» до «Капитанской дочки».

Уже в творчестве A.C. Пушкина с топикой рыцарства оказываются связанными идеи подлинной власти, обусловленной «служением земле», космизации личности, которые впоследствии будет разрабатывать в своем творчестве Ф.М. Достоевский. Неслучайно в своей знаменитой речи о Пушкине он говорит о «художественных прозрениях» поэта и подчеркивает значимость его фигуры для русской литературы [26, 126]. В своих произведениях Ф.М. Достоевский вступает в «творческий диалог» (если можно так выразиться) с различными современниками и предшественниками на разных уровнях, но фигура A.C. Пушкина, безусловно, занимает среди них особое место (глубоко проблемой связи творчества Ф.М. Достоевского с творчеством A.C. Пушкина занимался в частности Л.А. Бем), равно как и фигуры Пушкина и Достоевского - в творческих исканиях М.А. Булгакова.

При всей внешней несхожести, творчество Ф.М. Достоевского и М.А. Булгакова сближает принцип особого «поэтапного» развития, когда темы, идеи, мотивы, заявленные в ранних произведениях, находят отражение во всём творчестве и наибольшей силы и выразительности достигают на последнем этапе. Как мы увидели, в своем творчестве Ф.М. Достоевский и М.А. Булгаков обращаются к глубинным, архаическим пластам культуры. Позволим себе еще раз напомнить в связи с этим мысль Б.П. Иванюка о том, что сама природа жанра диктует художнику «жанровую тему», которая вызревала в лоне мифологического сюжета как такового. Тема, по мнению учёного, выступает «в роли мотивированного посредника, обусловливающего возможность актуального и продуктивного взаимоотражения мифа и истории»1. Таким образом, интерес к проблеме рыцарства, который впоследствии развивается у обоих писателей в одну из основных, структурообразующих, центральных тем, оказывается далеко неслучайным.

И Достоевский, и Булгаков в своих произведениях пытаются противопоставить «рыцарский» идеал мещанской обыденности. Напомним, что, по мнению М. Оссовской, оппозиция «рыцарской традиции» и «буржуазной морали» становится предметом размышления философов и литераторов начиная с XVII века, причем с течением времени интерес к этой проблеме в культуре не ослабевает, а только усиливается. Особенно пристальное внимание, по мнению исследовательницы, ей уделяется в конце XIX - начале XX веков2.

У обоих писателей мы постоянно сталкиваемся с особым состоянием мира и личности: это ситуация кризиса, надлома, хаоса, требующего преодоления, сверхусилия, которая настойчиво переносится ими из одного произведения в другое ради одной цели: для выхода из профанного к сакральному. В первую очередь обоих писателей интересует проблема приобщения к универсуму, её решение становится творческой задачей, важнейшим системообразующим принципом поэтики. И в этом смысле спор с современниками, с традицией и выход к архаическим пластам культуры оказывается наиболее продуктивным.

Однако мечта о воплощенном в мире идеале чести и достоинства оказывается несостоятельной, не проходит проверку действительностью: Настасья Филипповна и Марья Лебядкина погибают, Мышкин сходит с ума, Ставрогин кончает жизнь самоубийством; герои «Мастера и Маргариты», как мы помним, в «реальном» плане романа тоже гибнут, отравленные вином Азазелло. Основную коллизию в произведениях Ф.М. Достоевского и

1 Иванюк Б. П. Генезис и эволюция жанра: версия обоснования. // Жанрологический сборник. Выпуск 1. Елец, 2004. С. 5-8.

2 Оссовская М. Рыцарь и буржуа. Исследования по истории морали. М., 1987. 429 - 483.

М.А. Булгакова, таким образом, составляет трагическое противоречие между устремленностью героев к духовному преобразованию мира и человека и их несостоятельностью, и в этом отношении, на наш взгляд, правомочно говорить об антиутопических мотивах в творчестве обоих писателей1.

Как мы уже отмечали, проблематика рыцарства в произведениях Достоевского и Булгакова не лежит на поверхности, напротив, мы сталкиваемся со сложной системой недоговоренностей, намеков, аллюзий, чужих голосов, «подводных течений», которые не поддаются расшифровке с первого раза, и ключ к которым, порой, оказывается в архаических пластах народной культуры. Таким образом, с нашей точки зрения, подтверждается мысль Д.Н. Медриша о том, что литература, вступая в «спор» с фольклором, выявляет то, что в нем не всегда реализовано, и в отношениях писателя с фольклором и мифом действует сложная система перекодировок.

Известный русский философ И.А. Ильин писал: «.первоначальный «помысел», или художественный «заряд», не следует представлять себе в виде сознательной мысли или тем более отвлечённой идеи, посетившей художника. Напротив, обычно поэт не может ни помыслить, ни выговорить своего художественного предмета; <.> он может испытывать его воображением любви, или волевым напряжением, или как некий камень, лежащий на сердце, или как радостно зовущую даль»2.

В начале нашего исследования мы уже писали о миметической художественной рефлексии писателя в процессе творчества: художественное произведение рождается в акте энтелехии - реализации внутреннего импульса, заложенного в культуре. Благодаря такому «припоминанию» происходит актуализация древнейших, архаических сем, и фольклорная традиция предстаёт как «абсолютная эстетическая действительность»3. Согласно А.Н. Веселовскому, мы имеем дело с рядом «простирающихся

1 Арсентьева Н.Н. Становление антиутопического жанра в русской литературе. М. 1993. Часть 2. С. 194. Чистов К.В. Русская народная утопия (генезис и функция социально-утопических легенд). СПб., 2003. С. 469-471.

2 Ильин И.А. О тьме и просветлении: Книга художественной критики: Бунин. Ремизов. Шмелев. М., 1991. С. 6.

3 Лосев А.Ф. История античной эстетики (ранняя классика). М., 1963. С. 83. вдаль формул», которым в творчестве того или иного писателя придается новое значение1. Что же касается фольклора, то он - необходимое звено-посредник, поскольку особый, формульный язык его представляет не что иное, как зашифрованную информацию, идущую из глубины веков. Само же восприятие этих глубинных знаний творцом возможно многими путями, от прямого, до опосредованного.

Здесь мы выходим на сложную проблему отношений писателя с текстом, и даже шире - писателя с языком и словом. В.М. Мокиенко в работе «Образы русской речи» пишет: «Язык, сохранивший следы различных этапов мифологического освоения природы и общества человеческим сознанием, в сущности и сам являет собой многослойный миф» . Вероятно, язык как система кодов и слово как носитель закодированной информации о мире, и, что гораздо важнее, о прошлом на определённом этапе творческого процесса начинают «диктовать» писателю свои условия. Иными словами, уже не писатель владеет словом, а слово владеет писателем, текст начинает развиваться совсем не в том направлении, о котором изначально думал автор. Недаром у больших художников мы нередко сталкиваемся с тем, что авторский замысел и «конечный результат» имеют огромные расхождения и часто окончательный вариант оказывается глубже и масштабнее, чем это предполагалось сначала.

Текст - понятие многоуровневое, поэтому, на наш взгляд, целесообразно подходить к нему с разных точек зрения.

Несомненно, биографический подход даёт возможность проследить развитие замысла и его воплощения художником, понять причины обращения писателя к тому или иному материалу, той или иной теме. Но только биографического подхода, на наш взгляд, для понимания художественного произведения мало, так как он затрагивает лишь один из

1 Веселовский А.Н. Историческая поэтика. М., 1989. С.272.

2 Мокиенко В.М. Образы русской речи. Л., 1986. С. 133. уровней текста. И в этом отношении большие возможности даёт историческая и теоретическая поэтика.

Рассматривая то или иное художественное произведение, мы должны помнить, что оно не существует само по себе, но обязательно включается в культурный контекст не только своей страны, но и всего мира, не только своей эпохи, но и в мировую культуру в её историческом развитии. Художник может идти двумя путями: он может работать в русле своей эпохи или, как мы увидели на примере Ф.М. Достоевского и М.А. Булгакова, отталкиваться от существующей традиции, преодолевать её. Поэтому необходимо, обращаясь к анализу того или иного произведения, учитывать как ближний, так и дальний контекст.

Список научной литературыРоманычева, Елена Васильевна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Апулей Люций. Метаморфозы и другие сочинения. М., 1988.

2. Булгаков М.А. Собрание сочинений в 8 т. М., 2002.

3. Булгаков М.А. Великий канцлер: Черновые редакции романа «Мастер и Маргарита». М., 1992.

4. Булгаков М.А. Дневник. Письма. 1914 1940. М., 1997.

5. Былины / Сост., вступ. статья и примечания С.Н. Азбелева. Л. 1984.

6. Достоевский Ф.М. Собрание сочинений в 30 т. М., 1972 1990: Сочинения: Т. 8, 9, 10, 11, 12, 13, 15; Статьи, дневники, письма: Т.26, 28, 29.

7. Лермонтов М.Ю. Собрание сочинений в 4 т. М., 1986.

8. Народные русские сказки А.Н. Афанасьева: в 3 т. М., 1984.

9. Пушкин A.C. Полное собрание сочинений: в 10 т. М., 1956 1962. Т. V.

10. Ю.Поэзия трубадуров. Поэзия миннезингеров. Поэзия вагантов.

11. Вступ. статья Б. Пуришева. М., 1974. 11.Слово о полку Игореве / Предисл и коммент. Л.А. Дмитриева. Л., 1952.

12. Анненский И.Ф. История античной драмы: Курс лекций. СПб., 2003.

13. Арсентьева H.H. Становление антиутопического жанра в русской литературе. М. 1993.

14. Бабичева М. Е. Система персонажей в «Белой гвардии» и «Днях Турбиных» М.А. Булгакова. // Проблемы типологии литературного процесса. Межвузовский сборник научных трудов. Пермь, 1983.

15. Балашов Д.М. Из истории русского былинного эпоса («Потык» и «Микула Селянинович») // Русский фольклор, т. XV. М., 1975.

16. Балашов Д.М. Из истории русского былинного эпоса («Потык» и «Микула Селянинович») // Русский фольклор, т. XV. М., 1975.

17. Балашов Д.М. Эпос и история (К проблеме взаимосвязи эпоса с исторической действительностью) // Русская литература, №4, 1983.

18. Балашов Д.М., Новичкова Т.А. Русский былинный эпос. // Былины: в 25 т. СПб.; М., 2001. Т. 1: Былины Печоры: Север Европейской России.

19. Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. М., 1989.

20. Барт Р. Мифологии. М., 2000.

21. Баршт К.А. «Ariman», «Arius». Заметки о двух загадочных записях Достоевского // Достоевский и современность. Материалы VIII Международных старорусских чтений. Новгород, 1994.

22. Бахтин М. М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса. М., 1965.

23. Бахтин М.М. К методологии гуманитарных наук // Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1986.

24. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М, 1972.

25. Бахтин М.М. Формы времени и хронотопа в романе. Очерки по исторической поэтике // Бахтин М.М. Литературно-критические статьи. М, 1986.

26. Бахтин М.М. Эпос и роман (О методологии исследования романа) // Бахтин М.М. Литературно-критические статьи / Сост. С. Бочаров и В. Кожинов. М., 1986.

27. Белобровцева И., Кульюс С. Роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита». Комментарий. М., 2007.

28. Бем Л.А. Эволюция образа Ставрогина (К спору об «Исповеди Ставрогина») // Достоевский Ф.М. Бесы. «Бесы»: Антология русской критики. М., 1996.

29. Бердяев H.A. Миросозерцание Достоевского. М., 2001.

30. Бердяев H.A. Откровение о человеке в творчестве Достоевского //О Достоевском: Творчество Достоевского в русской мысли 1881—1931 годов. М., 1990.

31. Бердяева О.С. Драматургия Булгакова 2 Ох ЗОх годов как ненаписанная проза. // Русская литература, 2004. №1.

32. Берёзкин Ю.Е. Мифология аборигенов Америки и Сибири // http://www.ruthenia.ru/folklore/berezkin/144 5 .htm

33. Берковский Н.Я. Романтизм в Германии. СПб., 2001.

34. Бернштам Т.А. Молодёжь в обрядовой поэзии русской общины XIX -начала XX веков. Половозрастной аспект традиционной культуры. Д., 1988.

35. Бочаров С.Г. Роман JI. Толстого «Война и мир». М., 1987.

36. Брагинский В.И. Суфийский корабль и его ритуально-мифологическая архаика // Проблемы исторической поэтики литературы Востока. М., 1988.

37. Булфинч Т. Средневековые легенды и предания о рыцарях. Екатеринбург, 2006.

38. Бычков В.В. Византийская эстетика. М., 1977.

39. Бэлза И.Ф. Генеалогия «Мастера и Маргариты» // Контекст 1978: Лит.-теорет. исследования. М., 1978.

40. Васильев М.А. Боги Хоре и Семаргл восточнославянского язычества // Религии мира. История и современность. Ежегодник 1987. М., 1989.

41. Васильков Я.В. Древнеиндийский вариант сюжета о «безобразной невесте» и его ритуальные связи // Архаический ритуал в фольклорных и раннелитературных памятниках. М., 1988.

42. Велецкая H.H. Языческая символика славянских архаических ритуалов. М., 1978.

43. Веселовский А.Н. Гетеризм, побратимство и кумовство в купальской обрядности // Журнал Министерства народного просвещения. СПб., 1894. Ч. 291. Февраль. // http://feb-web.ru/FEB/LITENC/ENCYCLOP/le8/le8-1992.htm

44. Веселовский А.Н. Историческая поэтика. М., 1989.

45. Ветловская В.Е. Pater Seraphicus // Достоевский. Материалы и исследования. Л., 1983. Т. V.

46. Ветловская В.Е. Поэтика романа «Братья Карамазовы». Л., 1977.

47. Ветловская В.Е. Средневековая и фольклорная символика у Достоевского // Культурное наследие Древней Руси. М., 1976.

48. Ветловская В.Е. Творчество Ф.М. Достоевского в свете литературных и фольклорных параллелей: «Строительная жертва» // Миф. Фольклор. Литература. Л., 1979.

49. Ветловская В.Е. Ф.М. Достоевский // Русская литература и фольклор (Втор. пол. XIX века). Л., 1982.

50. Вовк О.В. Сто великих рыцарей. М., 2004.

51. Галинская И.Л. Загадки известных книг. М., 1986.

52. Гаспаров Б.М. Из наблюдений над мотивной структурой романа М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита» // http://novruslit.ru/library/?p=25

53. Гаспаров Б.М. Поэтика «Слова о полку Игореве». М., 2000.

54. Гачев Г.Д. Жизнь художественного сознания: Очерки по истории образа. Часть 1. М. 1972.

55. Гачев Г.Д. Национальные образы мира. Космо-Психо-Логос. М., 1995.

56. Гачев Г.Д. Содержательность художественных форм (Эпос. Лирика. Театр). М., 1968.

57. Гершензон М. Сны Пушкина // Гершензон М. Мудрость Пушкина. М., 1997.

58. Гессен С.И. Трагедия зла: (Философский смысл образа Ставрогина) // Достоевский Ф.М. Бесы. «Бесы»: Антология русской критики. М., 1996.

59. Гимбутас М. Цивилизация Великой Богини: Мир Древней Европы. М., 2006.

60. Горелов A.A. К истолкованию понятия «фольклоризм литературы» // Русский фольклор. Т. XIX. Л., 1979.

61. Грейвс Р. Белая Богиня. Историческая грамматика поэтической мифологии. Екатеринбург, 2005.

62. Гуревич А.Я. «Эдда» и сага. М., 1979.

63. Гуревич А.Я. Походы викингов. М., 1966.

64. Египет-инфо // http■•//egypt-info■ш/about/culture/mythology/osirismif.html

65. Едошина И.А. Культурный архетип «идиота» и проблема «лабиринтного человека» // Роман Достоевского «Идиот»: Раздумья, проблемы. Межвузовский сборник научных трудов. Иваново, 1999.

66. Емельянов Л.И. Изучение отношения литературы к фольклору // Вопросы методологии литературоведения. М.; Л., 1966.

67. Ермилова Г.Г. От Гоголя до Набокова: Статьи о русской литературе. Иваново, 2007.

68. Ермилова Г.Г. Пушкинская цитата в романе «Идиот» // Роман Достоевского «Идиот»: Раздумья, проблемы. Межвузовский сборник научных трудов. Иваново, 1999.

69. Ермилова Г.Г. Тайна князя Мышкина: о романе Достоевского "Идиот". Иваново, 1993.

70. Иванов В.В. Заметки о типологическом и сравнительно-историческом исследовании римской и индоевропейской мифологии // Труды по знаковым системам. Вып. IV. Тарту, 1969.

71. Иванов Вяч.И. Достоевский и роман-трагедия // О Достоевском: Творчество Достоевского в русской мысли 1881 1931 годов. М., 1990.

72. Иванов Вяч.И. Основной миф в романе «Бесы» // Достоевский Ф.М. Бесы. «Бесы»: Антология русской критики. М., 1996.

73. Иванюк Б.П. Генезис и эволюция жанра: версия обоснования. // Жанрологический сборник. Выпуск 1. Елец, 2004.

74. Ивлева Л.М. Мир персонажей в русской традиции ряженья (к вопросу о ряженье как типе игрового перевоплощения) // Русский фольклор. Т. XXIV. Л., 1987.

75. Иезуитова P.B. Легенда // Стихотворения Пушкина 1820 1830-х годов: История создания и идейно-художественная проблематика. Л., 1974.

76. Ильин И.А. О тьме и просветлении: Книга художественной критики: Бунин. Ремизов. Шмелев. М., 1991.

77. Иованович М. «Бесы» Достоевского как литературный источник «Мастера и Маргариты» // Йованович М. Избранные труды по поэтике русской литературы. Белград, 2004.

78. Иованович М. Об источниках «Мастера и Маргариты» // Йованович М. Избранные труды по поэтике русской литературы. Белград, 2004.

79. Календарные обычаи и обряды в странах Западной Европы. Весенние праздники. М., 1977.

80. Капустин Н.В. «Чужое слово» в прозе А.П. Чехова: жанровые трансформации. Иваново, 2003.

81. Кардини Ф. Истоки средневекового рыцарства. М., 1987.

82. Касаткина Т.А. «Идиот» и «чудак»: синонимия или антонимия? // Вопросы литературы, 2001, №2.

83. Касаткина Т.А. Крик осла // Роман Достоевского «Идиот»: раздумья, проблемы. Межвузовский сборник научных трудов. Иваново, 1999.

84. Касаткина Т.А. Характерология Достоевского. М., 1996.

85. Кельтская мифология: Энциклопедия. М., 2004.

86. Кнабе Г.С. Понятие энтелехии и история культуры // Вопросы философии, 1993, №5.

87. Кожевникова H.A. О сквозных мотивах в пьесах М. Булгакова. // Вопросы стилистики: Межвузовский научный сборник. 1977. № 12.

88. Кожинов В.В. История Руси и русского слова. Опыт беспристрастного исследования. М., 2001.

89. Кожинов В.В. О Достоевском // Кожинов В.В. размышления о русской литературе. М., 1991.

90. Кожинов В.В. Происхождение романа. М., 1963.

91. Колесов B.B. Мир человека в слове древней Руси. JL, 1986.

92. Комарииец А. Энциклопедия короля Артура и рыцарей Круглого стола. М., 2001.

93. Комарович ВЛ. «Мировая гармония» Достоевского // Властитель дум. Ф. . Достоевский в русской критике конца XIX начала XX века. СПб., 1997.

94. Комарович ВЛ. Китежская легенда. Опыт изучения местных легенд. M.;JI., 1936.

95. Комарович В.Л. Культ рода и земли в княжеской среде XI-XIII веков // ТОДРЛ, Т. XVI. М.-Л., 1960.

96. Кунильский А.Е. О названии романа Ф.М. Достоевского «Идиот» // www.mineralov.ru/kunill .htm

97. Курляндская Г.Б. Нравственный идеал героев Л.Н. Толстого и Ф.М. Достоевского. М., 1988.

98. Лавров A.B. Мифотворчество «аргонавтов» // Миф. Фольклор. Литература. Л., 1978.

99. Лаушкин К.Д. Баба-Яга и одноногие боги // Фольклор и этнография. Л., 1970.

100. Лихачев Д.С. Градозащитная семантика Успенских храмов на Руси. Успенский собор Московского кремля. Материалы и исследования. М., 1985.

101. Лихачев Д.С. Избранные работы: в 3 т. Т. 3: Человек в литературе Древней Руси: Монография; О «Слове о полку Игореве»; Литература реальность - литература; О садах. Л., 1987.

102. Лихачев Д.С. Поэтика древнерусской литературы. Л. 1971.

103. Лихачев Д.С. Человек в литературе Древней Руси. М., 1970.

104. Лихачев Д.С. Эпическое время русских былин. // Сборник в честь академика Б.Д. Грекова. М.-Л., 1952.

105. Лосев А.Ф. Бытие. Имя. Космос. М., 1993.

106. Лосев А.Ф. Диалектика мифа: Дополнение к «Диалектике мифа». М., 2001.

107. Лосев А.Ф. Знак. Символ. Миф.: Труды по языкознанию. М., 1982.

108. Лосев А.Ф. История античной эстетики (ранняя классика). М., 1963.

109. Лосев А.Ф. Проблема символа и реалистическое искусство. М., 1976.

110. Лосев А.Ф. Философия. Мифология. Культура. М., 1991.

111. Лурье Я., Серман И. От «Белой гвардии» к «Дням Турбиных» // Русская литература, 1965. №2.

112. Медриш Д.Н. Литература и фольклорная традиция: Вопросы поэтики. Саратов, 1980.

113. Медриш Д.Н. О системно-типологическом изучении литературно-фольклорных связей в области поэтики // Фольклор народов РСФСР. Межвузовский сборник. Уфа, 1985.

114. Мейлах М.Б. К вопросу о поэтике средневековой литературы. Поэзия трубадуров // Серия литературы и языка. Т. XXIX. М., 1970. Вып. 4.

115. Мейлах М.Б. К вопросу о структуре куртуазного универсума трубадуров // Труды по знаковым системам. Тарту, 1973.

116. Мейлах М.Б. К истолкованию образа средневекового поэта // Историографичечский сборник. Саратов, 1975.

117. Мейлах М.Б. Поэзия трубадуров «темного» и «изысканного» стиля // Серия литературы и языка. Т. 34. №6. М., 1975.

118. Мелетинский Е.М. «Эдда» и ранние формы эпоса. М., 1968.

119. Мелетинский Е.М. Введение в историческую поэтику эпоса и романа. М., 1986.

120. Мелетинский Е.М. Заметки о творчестве Достоевского. М., 2001.

121. Мелетинский Е.М. О литературных архетипах. М., 1984.

122. Мелетинский Е.М. От мифа к литературе. М., 2001.

123. Мелетинский Е.М. Палеоазиатский мифологический эпос: Цикл Ворона. М., 1979.

124. Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. М., 2000.

125. Мелетинский Е.М. Средневековый роман: происхождение и классические формы. М., 1983.

126. Мельникова Е.М. Древнескандинавские географические сочинения. Тексты. Переводы. Комментарии. М., 1986.

127. Мифологический словарь / Под. ред. Е.М. Мелетинского. М., 1990.

128. Мифы народов мира. Энциклопедия: в 2 т. М., 2003.

129. Михнюкевич В.А. Русский фольклор в художественной системе Ф.М. Достоевского. Челябинск, 1994.

130. Мокиенко В.М. Образы русской речи. JL, 1986. С. 133.

131. Наседкин H.H. Достоевский. Энциклопедия. М., 2003.

132. Новый Акрополь // http://www.newacropol.ru/Alexandria/symbols/scarab/

133. Осипова Н. Музыка в системе межвидовой поэтики Н. Гумилёва // Шестое чувство. Иваново, 2003.

134. Оссовская М. Рыцарь и буржуа: Исследования по истории морали. М., 1987.

135. Панченко A.M. Топика и культурная дистанция // Историческая поэтика. Итоги и перспективы изучения. М., 1986.

136. Панченко A.M., Смирнов И.П. Метафорические архетипы в русской средневековой словесности и в поэзии начала XX века // ТОДРЛ XXVI. Древнерусская литература и русская культура XVIII -XX вв. Л., 1971.

137. Парандовский Я. Алхимия слова. Олимпийский диск. М., 1982.

138. Перетц В.Н. К изучению «Слова о полку Игореве». Л., 1926.

139. Петелин В. Мятежная душа России: Споры и размышления о современной русской прозе. М., 1986.

140. Петровский М. Мифологическое городоведение М. Булгакова // Театр, 1991. №5.

141. Петрухин В. Мифы древней Скандинавии. М., 2002.

142. Пиксанов Н.К. Достоевский и фольклор // Советская этнография. 1934. №1-2.

143. Платов А. Традиционные посвящения // Мифы и магия индоевропейцев: Альманах. Выпуск 10. М. 2002.

144. Плюханова М. Б. Сюжеты и символы Московского царства. М., 1995.

145. Пришвин M. М. Родники Берендея. М., 1927.

146. Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки. М., 2002.

147. Путилов Б.Н. Русский и южнославянский героический эпос: Сравнительно-типологическое исследование. М., 1971.

148. Робинсон А.Н. Литература Древней Руси в литературном процессе Средневековья XI XIII вв.: очерки литературно-исторической типологии. М., 1980.

149. Роман Достоевского «Идиот»: Современное состояние изучения. М., 2001.

150. Российский гуманитарный словарь // http://www.ethnomuseum.ru/glossary

151. Руа. История рыцарства // http://www.fido.sakhalin.ru/wayofsword/projects/europe/history/rua/rua cha pter03 .htm

152. Русский космизм: Антология философской мысли. М., 1993.

153. Рыбаков Б.А. Язычество Древних славян. М., 1981.

154. Рыдзевская Е.А. Древняя Русь и Скандинавия. М., 1978.

155. Сараскина Л.И. «Бесы»: роман-предупреждение. М., 1990.

156. Сахарова Т.А. От философии существования к структурализму. М., 1974.

157. Синявский А. Избранное. Иван-дурак: Очерк русской народной веры. М., 2001.

158. Славянская мифология. Энциклопедический словарь. М., 1995.

159. Сливицкая О.В. «Война и мир» JI.H. Толстого: Проблемы человеческого общения. Л., 1988.

160. Смирнов В.А. Литература и фольклорная традиция: вопросы поэтики (архетипы «женского начала» в русской литературе XIX -начала XX века): Пушкин. Лермонтов. Достоевский. Бунин. Иваново, 2001.

161. Смирнов Г.С. Интеллигенция и Ноосфера: Философско-культурологические проблемы интеллигентоведения. Иванов, 2007.

162. Смирнов И.П. От сказки к роману //Труды отдела древнерусской литературы. Л., 1972. T. XXVII.

163. Смирнов И.П. Порождение интертекста. СПб., 1995.

164. Соколов Б.В. Булгаков: энциклопедия. М., 2003.

165. Соколов Б.В. Булгаковская энциклопедия. М., 2000.

166. Соколов Б.В. Расшифрованный Булгаков. Тайны «Мастера и Маргариты». М., 2006.

167. Соколов Б.В. Расшифрованный Достоевский. Тайны романов о Христе. Преступление и наказание. Идиот. Бесы. Братья Карамазовы. М., 2007.

168. Соколов Ю.М. Русский фольклор. М., 1938.

169. Стеблин-Каменский М.И. Вступительная статья // Исландские саги. М., 1956.

170. Стеблин-Каменский М.И. Культура Исландии. М., 1976.

171. Стеблин-Каменский М.И. Мир саги: Становление литературы. М., 1984.

172. Стеллецкий В.И. Комментарий // Слово о полку Игореве: Древнерусский текст и переводы. М., 1981.

173. Сухих И. Н. Проблемы поэтики А. П. Чехова. Л., 1987.

174. Тамарченко А. Драматургическое новаторство М. Булгакова // Русская литература, 1990, №1.

175. Тейяр де Шарден П. Феномен человека. М., 1965.

176. Тихомиров В.В. Мистер Пиквик и князь Мышкин: типология характеров // Роман Достоевского «Идиот»: Раздумья, проблемы. Межвузовский сборник научных трудов. Иваново, 1999.

177. Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического: Избранное. М., 1995.

178. Топоров В.Н. О ритуале: Введение в проблематику//Архаический ритуал в раннелитературных памятниках. М., 1988.

179. Топоров В.Н. Поэтика Достоевского и архаические схемы мифологического мышления // М. Бахтин: Pro et contra. Личность и творчество М.М. Бахтина в оценке русской и мировой мысли. Т.1. СПб., 2001.

180. Трубачев О.Н. «Старая Скифия» (Ap%X,ÍT. Xkd©it|) Геродота (IV, 99) и славяне: лингвистический аспект // Вопросы языкознания, 1979, №4.

181. Трубачев О.Н. Indoarica в Северном Причерноморье // Этимология, 1979. М., 1981.

182. Трубачев О.Н. Лингвистическая периферия древнейшего славянства. Индоарийцы в Северном Причерноморье // Вопросы языкознания, 1977. №6.

183. Трубачев О.Н. Таврские и синдомеотские этимологии // Этимология, 1977. М., 1979.

184. Трубецкой E.H. «Иное царство» и его искатели в русской народной сказке // Литературная учеба, 1990. № 2.

185. Угрюмова В. Фиолетовый рыцарь и другие (антропонимика романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита») // http://lib.ru/RUF ANT/UGRUMOVA/bulgakov.txt

186. Федотов Г.П. Стихи духовные (Русская народная вера по духовным стихам). М., 1991.

187. Франк-Каменецкий И. Г. Отголоски представлений о матери-земле в библейской поэзии. // Язык и литература. М., 1932. Т. 8.

188. Фрезер Дж. Фольклор в Ветхом Завете. М., 1986.

189. Фрейденберг О. М. Поэтика сюжета и жанра. М., 1997.

190. Фрейденберг О.М. Въезд в Иерусалим на осле // Фрейденберг О.М. Миф и литература древности. Екатеринбург, 2008.

191. Фромм Э. Душа человека. М., 1998.

192. Фрэзер Дж. Золотая ветвь: Исследование магии и религии. М., 2003.

193. Хайдеггер М. Исток художественного творения // Работы и размышления разных лет. M., 1993.

194. Химич В. В мире Михаила Булгакова. Екатеринбург, 2003.

195. Хренов Н.А. Воля к сакральному. СПб, 2006.

196. Цветаева М.И. Мой Пушкин. M., 1981.

197. Чистов К.В. Русская народная утопия (генезис и функции социально-утопических легенд). СПб, 2003.

198. Чичерин А. В. Очерки по истории русского литературного стиля. Повествовательная проза и лирика. М., 1977.

199. Чудакова М. О. Жизнеописание Михаила Булгакова. М., 1988.

200. Шауб И.Ю. Культ Великой Богини у местного населения Северного Причерноморья //http://stratum.ant.md/03 99/articles/shaub/shaub 00.htm

201. Шелов Д.Б. Северное Причерноморье 2000 лет назад. М., 1975.

202. Широкова Н.С. Мифы кельтских народов. М., 2005.

203. Шульц П.Н. О некоторых вопросах истории Северного Причерноморья в античную эпоху. М., 1979.

204. Щербаков В. Асгард и ваны // Дорогами тысячелетий: Сборник исторических статей и очерков. Кн. 3. М., 1989.

205. Эйхенбаум O.A. Историко-этнографические истоки мотива езды на медведе // Этнографические истоки фольклорных явлений. Русский фольклор. Т. XXIV. Л, 1987.

206. Электронный словарь символов // http ://mirslovarei. com/content sim/Skarabej -792. html

207. Элиаде M. Избранные сочинения: Миф о вечном возвращении. Образы и символы. Священное и мирское. М., 2000.

208. Элиаде М. Космос и история. М., 1987.

209. Элиаде М. Мефистофель и Андрогин // Элиаде Мирча. Азиатская алхимия. Сборник эссе. М., 1998.

210. Энциклопедия символов, знаков, эмблем. М., 2000.

211. Юдин Ю.И. Русская народная бытовая сказка. М., 1998.

212. Юнг К.Г. Душа и миф. Шесть архетипов. Минск, 2004.

213. Юнг К.Г. о современных мифах. М., 1994.

214. Юнг К.Г. Психология бессознательного. М., 1994.

215. Яблоков Е.А. Мотивы прозы Михаила Булгакова. М., 1997.

216. Яблоков Е.А. Художественный мир Михаила Булгакова. М., 2001.

217. Яновская Л. Треугольник Воланда: Главы из книги//Октябрь, 1991, №5.

218. Яновская Л.М. Творческий путь М. Булгакова. М., 1983.