автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Традиция пушкинской прозы и русские романы середины 1840-х гг.

Полный текст автореферата диссертации по теме "Традиция пушкинской прозы и русские романы середины 1840-х гг."

На правах рукописи

□□3493546

Карпов Денис Львович

ТРАДИЦИЯ ПУШКИНСКОЙ ПРОЗЫ И РУССКИЕ РОМАНЫ СЕРЕДИНЫ 1840-х гг.

10.01.01 - русская литература

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Ярославль - 4 М А о ?П1П

2010 1 "" ^

003493546

Работа выполнена на кафедре русской литературы ГОУ ВПО «Ярославский государственный педагогический университет им. К.Д. Ушинского».

Научный руководитель:

кандидат филологических наук, доцент Пайков Николай Николаевич

Официальные оппоненты:

доктор филологических наук, профессор Вершинина Наталья Леонидовна

кандидат филологических наук, доцент Романова Алена Николаевна

Ведущая организация:

ГОУ ВПО «Российский государственный педагогический университет им. А.И. Герцена»

Защита состоится 18 марта 2010 г. в 10.00 часов на заседании совета Д 212.307.05 по защите докторских и кандидатских диссертаций при ГОУ ВПО «Ярославский государственный педагогический университет им. К.Д. Ушинского» по адресу: 150000, Ярославль, Которосльная наб., 46-в, ауд. 506.

Отзывы об автореферате направлять по адресу: 150014, г. Ярославль, Которосльная наб., 66, ауд. 318.

С диссертацией можно ознакомиться в фундаментальной библиотеке ГОУ ВПО «Ярославского государственного педагогического университета им. К.Д. Ушинского»

Автореферат разослан 17 февраля 2010 г.

Учёный секретарь диссертационного совета кандидат филологических наук

В. А. Тихомирова

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Новаторская роль Пушкина в русской словесности была высоко оценена ещё при его жизни В.А. Жуковским, П.А. Вяземским, В.Ф. Одоевским, Н.В. Гоголем. Был поставлен вопрос о присутствии и фактическом освоении пушкинской традиции в отечественном историко-литературном процессе (В.Г. Белинский,

A.А Григорьев, A.B. Дружинин, И.С. Тургенев, Ф.М. Достоевский, H.H. Страхов, Н.Г. Чернышевский, М.Е. Салтыков). Позже, в историко-литературных штудиях П.В. Анненкова, А.Н. Пыпина, СЛ. Венгерова, представителей русского «формального метода» установилось мнение об A.C. Пушкине как родоначальнике всей русской классической литературы. Последнее представление определило направленность специальных исследований ряда современных учёных (A.B. Чичерина, Д.Д. Благого, Ю.М. Лотмана, В. Шмида, Н.Д. Тамарченко и др.). Критическая и научная литература, посвященная вопросу рецепции пушкинского творчества писателями-потомками, позволила выявить проблему многоаспектности и неочевидности представлений о передаче и проявлении самой пушкинской традиции.

Да и сам феномен пушкинского наследия рассматривался неоднозначно. Если Н.Г. Чернышевский постулировал неактуальность пушкинского наследия для литературы реализма второй половины XIX века, то В.М. Жирмунский и Б.В. Томашевский, связывающие творчество A.C. Пушкина с риторической эпохой, определили его место как завершителя эпохи эйдетической поэтики. Вместе с тем, уже следующий, послепушкинский период в русской литературе был объявлен «гоголевским» (В.Г. Белинский, Н.Г. Чернышевский, В.В. Виноградов,

B.И. Кулешов).

Указанное противоречие ставит проблему определения истинного места, занимаемого творчеством A.C. Пушкина как на переломе между двумя художественными эпохами, так и конкретно в литературном процессе 1830-1840-х гг.

В настоящее время существует несколько точек зрения на способ разрешения данного противоречия: исходить из факта разных стадий единого литературного развития в России - «пушкинской» и «гоголевской»; определять их как две параллельные линии литературной традиции; воспринять этот процесс одновременно в масштабах смены «больших эпох» и текущего литературного процесса, в этом случае с гением A.C. Пушкина связывается общая логика и формы становления литературы «неканонического» типа, которые продолжают становление и развитие в творчестве следующих за ним писателей.

Последняя трактовка ставит вопрос о понимании того, что считать собственно пушкинской традицией', эстетику и художественную мысль, данные A.C. Пушкиным (С.М. Бонди, Д.Д. Благой, В.Д. Сквозников и др.); символы, мотивы, темы, открытые поэтом (З.Г. Минц, М.В. Литовченко, С.Г. Шепель и др.) или новые принципы литературного письма (М.М. Бахтин, Ю.М. Лотман, Н.Д. Тамарченко и др.).

Разрешение указанного вопроса возможно лишь через историко-теоретическое осмысление трактовки понятия традиции в литературоведении, основные положения процесса осмысления которого даны во введении.

Если в эпоху канонической культуры традиция понимается как завещанная система образцов, то в эпоху Возрождения этот феномен стал предметом авторефлексии культуры.

В XIX веке В.Г. Белинский приходит к воззрению на традицию как влияние, «единство или близость идейно-эстетических принципов» (A.C. Бушмин), подчинённое общей телеологии развития мирового духа. К такому пониманию присоединились критики-демократы, а позже взяли на вооружение представители европейской и отечественной «культурно-исторической и «духовно-исторической» школ. К ней же обратились исследователи марксисткой ориентации.

Параллельно развивалась иная версия понимания литературной традиции как накопления в историческом процессе формально-художественных достижений, встречающаяся и у В.Г. Белинского. На подобном понимании традиции строится методология целого ряда, научных направлений XIX века. В XX веке мысль о «роли предания в процессе творчества» развивали русские формалисты, представление об автономности литературной формы разделял М.М. Бахтин, мысль о последовательной художественной трансформации литературного материала, высказанная романтиками, лежит в основе историко-литературных взглядов Г.А. Гуковского, E.H. Купреяновой и др.

В русле этого направления в изучении литературной традиции был поднят вопрос об осмысления самих «механизмов» литературной трансформации. На материале архаической словесности и литературы он рассматривался О.М. Фрейденберг, представляющей литературную эволюцию как круговорот двух противоположных фаз, который заключается в переходе факторов в факты и наоборот. Г.А. Гуковский полагал в качестве объекта изучения литературной эволюции конкретные компоненты - стиль и метод. Развивая эту мысль, E.H. Ку-преянова предложила «пошаговое» описание «развития» художественных форм. У Ю.Н. Тынянова эволюционные процессы в литературе предстали в виде всеохватывающей динамики речевых конструкций: отдельных функций, конституирующих литературные факты; конструктивного принципа, задающего системное единство речевой конструкции; конструктивного фактора, выступающего определяющим условием самотождественности литературных явлений в их изменчивости.

Тем самым, рассматриваемое представление о литературной «традиции» ведет к двоякому взгляду на данное понятие: с одной стороны, при обращении к нему возникает необходимость в описании конкретного «механизма» новацион-ной трансформации прежнего литературного материала, который был предложен Пушкиным и, как предполагается, был усвоен его наследниками, а с другой стороны, в уяснении художественной природы речевой конструкции, обеспечивающей определенный способ художественной репрезентации действительности. В таком понимании литературной эволюции диссертация корреспондируется с учениями А.Н Веселовского, М.М. Бахтина, И.П. Смирнова.

Очерченный круг наблюдений и суждений, высказанных в литературе, позволяет представить интересующую нас научную проблему следующим образом: что представляют собой те художественные новации, которые были выработаны в пушкинской прозе, какова их эстетическая природа и историко-литературная функция, являются ли они совокупностью частных литературных приемов или свидетельством системных исканий писателя, могли ли они оказаться воспринятыми следующим поколением русских прозаиков и если да, то в какой форме и с какой художественной целью.

Если взглянуть на прозаическое новаторство Пушкина с точки зрения исторической поэтики, то он явит собой узловой момент перехода от эйдетической поэтики к поэтике художественной модальности, переключение с однонаправленности риторики на эстетику многозначности художественного высказывания.

Обобщив сказанное, можно увидеть, что традиция как часть историко-литературного развития может быть представлена в виде разноуровневого процесса: перехода от одной художественной эпохи к другой; смены исторически-конкретных художественных систем; взаимодействия творческих индивидуальностей; воздействия друг на друга конкретных литературных произведений.

Наиболее актуальными в работе признаются отношения третьего уровня, подчиняющие себе отношения уровня «текст-текст», а в перспективе тяготеющие к интерпретации процессов уровня «больших эпох» и литературных исторических стилей. В связи с этим в диссертации, имеющей в виду общую логику становления поэтики художественной модальности в русской прозе (на конкретном литературном материале), в известной мере элиминируются, например, проблема романного жанра и проблема формирования реализма как представляющиеся в данном случае более специальными.

Вследствие рассмотрения литературного процесса как ступенчатого процесса, в работе предпринято рассмотрение переходных явлений - постромантических и предреалистических.

В итоге традиция пушкинской прозы будет пониматься в данной работе, во-первых, как эволюционная система, которая даёт представление о пошаговом движении русской повествовательной словесности к «прозе романного типа» (прозе эпохи «художественной модальности» - не обязательно представленной собственно жанром романа), от пародийного осмысления романтического канона к предреалистическому остранению художественной формы; во-вторых, как целостная индивидуальная творческая система, представляющая «определённость» художественного видения вещей, самобытное осмысление и творческое воплощение универсума; в-третьих, как совокупность особых «механизмов» репрезентации и трансформации литературного материала, актуального для последующих поколений художников слова. В центре кашей работы будут находиться категории жанра, стиля, повествования, сюжета, персонажа, оказывающиеся в центре процесса перестройки художественного метода.

Избрание в данной работе в качестве наследников традиции пушкинской прозы трех крупнейших писателей «натуральной» школы, так же как и их первых крупных произведений, продиктовано как раз и кажущейся проблематичностью их отношения к данной традиции, и их местом в историческом становлении форм

новой повествовательной прозы в русской литературе. Это решение представляется тем более оправданным, что центральные романы 1840-х гг. в течение последних десятилетий не вызывали пристального интереса у исследователей.

Приведенный материал свидетельствует о том, что важная историко-литературная задача изучения воздействия поэтики пушкинской прозы на дальнейшее развитие повествовательной словесности, и, конкретно, на романы середины 1840-х гг. не решена. Из этого прямо вытекает актуальность данного диссертационного исследования.

Объектом исследования выступают ключевые закономерности историко-литературного процесса 1830-1840-х гг., находящие свое выражение в конкретных формах связи пушкинской прозы и романов середины 1840-х гг.

Предметом исследования являются принципы трансформации жанровых форм, сюжета, повествовательных стратегий и типология литературного персонажа в прозе Пушкина и наследующих ей первых романах А.И. Герцена, Ф.М. Достоевского и И.А. Гончарова.

Материалом исследования стали законченные прозаические произведения A.C. Пушкина: «Повести покойного И.П. Белкина», «Пиковая дама» и «Капитанская дочка», романы Ф.М. Достоевского «Бедные люди», А.И. Герцена «Кто виноват?» и И.А. Гончарова «Обыкновенная история».

Рассмотрение материала исследования на основе конкретно-исторического метода обусловило выборочное привлечение и ряда других материалов художественной словесности 1830-1840-х гг.

Цель диссертационного исследования заключается в определении сущности феномена традиции пушкинской прозы как «механизма» трансформации литературного материала в художественном произведении и в выявлении основных аспектов восприятия и художественной модификации традиции пушкинской прозы в романах А.И. Герцена, И.А. Гончарова, Ф.М. Достоевского 1840-х гг.

Достижению этой цели служат следующие задачи исследования:

1. описать основные аспекты реформирования Пушкиным техники создания художественной прозы в области поэтики жанра, сюжетики, повествования и системы персонажей;

2. выявить значение прозаического наследия Пушкина для романов середины 1840-х гг. на фоне актуальных для того периода иных литературных традиций, эксплицировав векторы влияния последних и охарактеризовав принципы и формы их сосуществования в художественной практике А.И. Герцена, И.А, Гончарова, Ф.М. Достоевского;

3. определить характер влияния пушкинской традиции на романы середины 1840-х гг. в русле разработанных предшественником текстовых «механизмов»;

4. осмыслить особенности индивидуального восприятия и художественной адаптации поэтики прозы Пушкина А.И. Герценом, И.А. Гончаровым, Ф.М. Достоевским.

Теоретико-методологическое обоснование работы. Для осмысления историко-литературного процесса как целостного явления в рамках исторической поэтики оптимально использование вариативного и динамичного исследователь-

ского инструментария, комплексного сочетания разнообразных методов и стратегий исследования, актуализируемых самим материалом. Непосредственно мы опираемся на работы в области исторической поэтики и историко-литературного процесса А.Н. Веселовского, Ю.Н. Тынянова, E.H. Куприяновой, С.Н. Бройтмана; на исследования генезиса и эволюции жанра романа Д.Е. Тамарченко, Н.Д. Та-марченко, В.Г. Одинокова, авторов коллективного исследования «История реалистического романа», «Развитие реализма в русской литературе» и др.

При имманентном исследовании произведений были востребованы методологические принципы таких исследователей жанра, стиля, сюжета и персонажа художественного произведения, как М.М. Бахтин, Л.Я. Гинзбург, М.М. Гиршман, Ж. Женетг, В.М. Жирмунский, Д.С. Лихачёв, Ю.М. Лотман, Ю.В. Манна, Е.М. Мелетинский, В.Г. Одиноков, X. Ортега-и-Гассет, Н.Д. Тамарченко, В.Н. Турбин, М. Яворник.

Основополагающим для нашего исследования стал структурно-функциональный метод и формально-эволюционный подход к тексту.

Гипотеза исследования состоит в том, что:

- в прозе Пушкина формируются оригинальные «механизмы» трансформации литературного материала, послужившие сложению в русской литературе новаторских, «художественно-модальных» форм повествовательной прозы и собственно реалистического художественного метода, основывающиеся на принципиально новых техниках работы с жанрово-стилевой природой текста, сюжетос-ложением, повествованием и литературным персонажем;

- на этапе перехода русской литературы к новой художественной парадигме оказываются востребованными не только принципы поэтики, связываемые историками литературы с именем Н.В. Гоголя, но и «механизмы» трансформации прозаического материала, разработанные A.C. Пушкиным, что нашло непосредственное отражение на структурном уровне в романах Ф.М. Достоевского «Бедные люди», А.И. Герцена «Кто виноват?» и И.А. Гончарова «Обыкновенная история»;

- каждый из названных писателей 1840-х гг. индивидуально разрабатывал заимствованные у A.C. Пушкина принципы поэтики повествовательной прозы, создавая прецеденты для формирования позднейшего реалистического романа в русской литературе.

Научная новизна работы состоит:

- в определении разработанной в прозе Пушкина системы механизмов трансформации литературного материала, нашедших системное выражение в полистилистическом повествовании, полижанровом принципе устройства художественной целостности, полифункциональном сюжете, нарушающем единство заданного событийного движения, и типе «не-героя» как особой разновидности персонажа;

- в истолковании новаций, разработанных Пушкиным в области художественной прозы как системы качественно новых принципов построения художественного текста, способа преодоления жанрово-стилевого типа художественного мышления в пользу «объективации» литературой представлений об универсуме, получающего ключевое значение в рамках процесса перехода от эйдетической

эпохи к эпохе художественной модальности и обусловливающего становление новой русской повествовательной словесности XIX века;

- в доказательстве того, что первые романы И.А. Гончарова, А.И. Герцена и Ф.М. Достоевского последовательно основываются и прямо продолжают разработку тех художественных принципов, которые были разработаны в прозе A.C. Пушкина: отказа от жанрового канона, преодоления стилевой иерархии, диссоциации сюжета и персонажа;

- в определении линий модификации художественных принципов, предложенных A.C. Пушкиным, у романистов 1840-х годов: применения их с целью создания внериторической «объективности» мира в романе «Обыкновенная история» И.А. Гончарова, переосмысления типа героя в романе «Кто виноват?» А.И. Герцена, создания психологического романа как личного повествования в «Бедных людях» Ф.М. Достоевского.

Теоретическая значимость исследования определяется дифференциацией бытующих в истории литературы представлений о литературной традиции и увязыванием их с системой категорий исторической поэтики; комплексно-функциональным способом интерпретации исследуемого материала как вариативного продуцирования литературного текста; уточнением базовых элементов и собственно «механизма» передачи поэтологического наследия; осмыслением конкретных стадий динамики перехода от канонической к художественно-модальной и, в частности, от романтической к реалистической поэтике; определением художественных принципов не с точки зрения стилевой или содержательной конвенции, а с точки зрения способа репрезентации действительности.

Практическая значимость достигнутых результатов исследования вытекает из возможности создания на основе данной работы аналогичных исследований в области историко-литературного процесса; кроме того, полученные результаты могут быть включены в учебные курсы средней и высшей школы.

Положения, выносимые на защиту:

- в пушкинской прозе посредством пародийных и пародических механизмов происходит переосмысление традиционных жанровых моделей, создание полистилистически организованного повествования, разработка типа сюжета «неудачи» и персонажа не-героического типа, благодаря чему писатель приобретает возможность конструировать репрезентативный художественный мир, отражающий сложную модель бытия и связей человека с ним, что свидетельствует о движении A.C. Пушкина к поэтике художественно-модального типа в его реалистическом варианте;

- ни один из актуальных художественных подходов не отвечал формальным исканиям романистов середины 1840-х гг., работающих над созданием нового типа повествовательной прозы, каждая из них оказывала преимущественно идейно-тематическое влияние, но не предложила (за исключением характерологии и композиции) комплексной системы конструктивных принципов романной поэтики;

- в рамках смены «больших эпох» в истории литературы на русской почве именно творчество A.C. Пушкина стало определяющим в развитии прозаического типа письма, ни социологизм и предметность детализации Н.В. Гоголя, ни психологизм прозы романтизма и М.Ю, Лермонтова (за исключением характе-

рологии и композиции), не стали определяющими принципами при создании нового повествования в его конкретно-историческом варианте;

- романы середины 1840-х гг., которые традиционно соотносились в литературоведении прежде всего с гоголевской традицией, на поэтологическом уровне обнаруживают свою зависимость от пушкинской прозы и активно осваивают разработанные предшественником принципы полижанровости, полистилистики, новые способы организации повествования, строящиеся на дистанцировании повествователя от мира героя, сложный нелинейный сюжет, «не-героя» как тип центрального персонажа;

- преодолевая пародийность постромантических произведений A.C. Пушкина, каждый из рассмотренных в диссертации авторов романов 1840-х годов показывает индивидуальные подходы к формированию поэтики зарождающегося реализма, используя пушкинские «механизмы» трансформации текстовых структур в их пародической функции;

- в романе «Обыкновенная история» И.А. Гончарова посредством принципа полижанровости выстраивается амбивалентный по своей природе художественный мир, эксплицирующий дисгармоничность связи персонажа и бытия, которая компенсируется лишь на уровне повествователя, выявляющего относительность всех его (персонажа) устремлений;

- А.И. Герцен в романе «Кто виноват?», используя пушкинские механизмы трансформации литературного материала, не только исключает сам факт присутствия «героического» в романе, дезавуировав претензию персонажа на роль «резонёра», но подвергает сомнению художественный дискурс как симуляцию действительности;

- в «Бедных людях» Ф.М. Достоевский прибегает к разработанной Пушкиным сложной нарративной структуре и дискурсивному диалогу с целью вскрытия иллюзорного устройства внутреннего мира самого «не-героя» как мира словесных иллюзий, бегства от действительности и собственной ответственности и, тем самым, разрабатывает сюжет «неудачи» как «самоослепления», используя полистилистический принцип для задач социопсихологического анализа.

Апробация работы. Результаты исследования представлены в 13-ти публикациях. Основные положения работы прошли апробацию в ходе конференций «Чтения Ушинского», «Ярославский край. Наше общество в третьем тысячелетии», Международной конференции студентов, аспирантов и молодых учёных «Ломоносов», «Герценовских чтениях», Михайловских Пушкинских чтениях, «Актуальные проблемы филологии» и др. Материалы диссертации были опубликованы в Ярославском педагогическом вестнике, сборниках научных статей Рубцовского института, студенческого научного общества ЯГПУ им. К.Д. Ушинского. Результаты исследования обсуждались на заседаниях кафедры русской литературы ЯГПУ им. К.Д. Ушинского. Одна из статей опубликована в «Вестнике Костромского государственного университета им. H.A. Некрасова», рекомендованном ВАК РФ.

Структура работы состоит из введения, трёх глав, заключения и библиографии, включающей 279 источников.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во Введении определяется актуальность, объект, предмет и материал исследования, описывается теоретико-методологическая база исследования, оговаривается степень разработанности проблемы, определяется научная новизна, теоретическая и практическая значимость работы, формулируются цели и задачи, выдвигается гипотеза исследования.

Первая глава. ЛОГИКА РЕАЛИСТИЧЕСКОГО СТАНОВЛЕНИЯ В ПРОЗЕ A.C. ПУШКИНА посвящена исследованию изменений происходящих в прозаических произведениях A.C. Пушкина, с которого начинается формирование реалистической поэтики в русской литературе.

В первом параграфе рассматривается жанровая структура пушкинских произведений, отмечается, что с помощью пародийных средств A.C. Пушкин преодолевает диктат жанрового канона, разрушая горизонта читательского ожидания. Повествовательная перспектива каждой повести обращается в свою противоположность. В «Выстреле» вместо дуэли - «не сделанный выстрел по человеку» (В. Шмид); в «Метели» - смерть романтического героя, действующего по всем правилам истории о похищении; в «Гробовщике» ужасная история обращается в пьяный бред; в «Станционном смотрителе» вместо поучительной истории о падении девушки - назидательная история об отце-тиране; «Барышня-крестьянка» - повесть о непригодности литературных моделей в жизни. Остраняя жанровые формы, автор преодолевает сюжетоцентризм, дидактику и героизацию личности, свойственные литературе сентементализма и романтизма, расширяя картину показа действительности до «эпических» размеров.

Последовательная деструкция жанрового канона продолжается в «Пиковой даме». В зависимой от традиционных жанровых схем (H.H. Петрунина, В. Шмид, П. Дебрецени и т.д.) новелле последовательно изменяются функции приёмов, происходит переход от романтического повествования к реалистическому, обращенному не к легенде, а к действительности. Так «волшебная сказка» становится средством психологического описания состояний героя; «карточная» повесть, взаимодействуя с прочими включенными жанрами1, представляет не сюжет борьбы с роком, но проблему экзистенциального выбора, что дополняется сентиментальными и романтическими мотивами, обильно присутствующими в новелле. Жанровое многообразие цикла «Повести Белкина» собирается в одном повествовательном целом, полижанровой конструкции, использующей различные оптики показа события с целью утверждения реалистического модуса.

В исторической повести «Капитанская дочка» преодолевается пародийная поэтика, свойственная вторичным художественным системам, разрушение жанрового канона сменяется конструированием мира героя посредством их элементов (хронотопов), которые в ходе предыдущей работы увеличили свою валентность. В повести преодолевается однозначность оппозиции «положительное / отрицательное», лежащей в основе этической системы литературного текста.

1 См. Шмид В. Проза как поэзия [Текст]: Пушкин. Достоевский. Чехов. Авангард / В. Шмид; 2-е изд. (В пер.)-СПб: Имапресс, 1998.

Изначально мир повести оказывается амбивалентным, так же как и указанная оппозиция. Так, в процессе достижения неоднозначности образа одного из центральных персонажей - Пугачёва - разрушается однозначность противостоящего ему пространства офицерской чести. «Капитанская дочка», соответственно предшествующим текстам, строится как карнавальный текст, разрушающий мыслящиеся абсолютными оппозиции.

«Метельный» мир Пугачёв противопоставляется упорядоченному миру Андрея Петровича, который посредством мотивов бунта (генеалогия рода), беспутства и пьянства (образ Бопре), игры (ротмистр Зурин), «вывороченности» военного быта (Белгородская крепость, которая охраняет границы дворянского космоса от пугачёвского хаоса) не просто сближается, но сродняется с бунтарями. Таким образом происходит разрушение жанровых конвенций, что является признаком романного жанра (В.Г. Одиноков), стремящегося к целостной репрезентации образа бытия, концептуального изображения многообразия и сложности жизни.

Во втором параграфе раскрывается логика изменения традиционных сюжетных схем, вызванная трансформацией жанрового канона в пушкинской прозе. Если жанровая конвенция разрушается карнавально-пародийными «механизмами», то традиционная сюжетная модель разрушается с помощью размыкания литературного пространства и введения мыслящегося негативным в романтической традиции бытового плана, противостоящего замкнутой на себе культурной схеме.

Оппозиция «быт/культура» лежит в основе «шестой» повести Белкина -биографии автора повестей, где сюжет писательства оборачивается в сюжет пренебрежения действительностью, отказа от жизни. Традиционный сюжет романтиков (например, повести о гении М.П. Погодина, В.Ф. Одоевского) превращается в свою противоположность, разрушая концепцию творческого бытия: Белкин отказывается от ведения хозяйства, подменяя бытие на «фикцию», поддерживаемую любящей россказни ключницей. Характерно, что в конце повествования о писателе читатель видит, как помощница уничтожает наследие своего господина. В итоге белкинский путь обнуляется, не приведя ни к какому результату. Из собственно литературной пародии (интертекстуальную направленность которой опроверг В. Вацуро) повести превращаются в полемику с концепцией романтического литературного жизнестроительства. Трансформационный «механизм» повестей цикла отвергает литературные модели, подвергая их критической ревизии, отрицание быта становится отрицанием личного бытия, существования в мире.

Точно так же, как шестая, пять повестей, авторство которых приписано Белкину, «разрешаются в ничто» (Б. Эйхенбаум). Инвариантную основу повестей составляет ситуация недействования, заключающаяся либо в неудачливом действии героя, либо в потере активности, при которой сюжет движется без участия или при противостоянии персонажа.

Таким образом, в повести «Выстрел» разрушается бретёрский сюжет, превращаясь в историю несделанного по человеку выстрела. Центральный персонаж, выстраивающий свою жизнь по известной культурной модели, сталкивается со случайностью, разрушающей его построения. Серьёзности героя противостоит шутка трикстера, олицетворяющий случайность, заведомо отвергающего навязы-

ваемые ему правила. Герой оказывается бессилен перед шутом, что выражается во фразе Сильвио: «Жалею, сказал он, что пистолет заряжен не черешневыми косточками...», - иллюстрирующей сюжетную нелегитимность персонажа. Подобным образом стоится сюжет «Метели» и «Станционного смотрителя».

Иначе представлены сюжеты в повестях «Гробовщик» и «Барышня-крестьянка», более тесно связанные с карнавальной традицией, но итогом их является «ничто», по словам Б.М. Эйхенбаума, - несоответствие начального конфликта конечному результату, что разрушает однонаправленность и линейность сюжета.

От жанровой модели автор переходит к репрезентации онтологической модели, заявленной в сюжете, что усложняет художественный мир произведения, даёт возможность включения новой проблематики и кардинально изменяет ракурс показа героя, перестающего зависеть от определённых, предзаданных сюжетных ситуаций.

Если в цикле повестей «эпический» (Н.Я. Берковский) сюжет представлен дискретно, то уже в «Пиковой даме» писатель выстраивает целостный сюжет, который сочетает в себе целый комплекс разнородных сюжетных мотивов: исполнение зарока, раскрытие тайны, освобождение возлюбленной, добыча богатства и т.д., каждый из которых связан с мотивом «неудачи». Такое свойство литературного персонажа названо полифункциональностью, противостоящей традиционной модели «сюжет = персонаж». Каждый из этих сюжетов по-своему раскрывает характер Германна и приобретает значение не как динамический аспект художественного произведения, а как характерологический элемент. В итоге A.C. Пушкин создаст текст, представляющий образ человека, существующего в сложном, неоднозначном мире. Такой персонаж - не-герой - позволяет прорисовывать те закономерности, которые стоят за каждым действием, ту объективность, которая не замыкается на точке зрения персонажа и противостоит попытке его предельного определения.

В «Капитанской дочке» A.C. Пушкин уходит от однозначности традиционного понимания оппозиции «положительное / отрицательное» и показывает совершенно новую конфигурацию сюжета, где инициация ведёт не к противоборству, а к примирению. Для того чтобы показать человека в истории, и в то же время избежать вальтер-скоттовского схематизма, писатель снижает активность персонажа в сюжете (случайные «учителя», сопровождающие его всё детство и юность; спасение Маши, по сути, принадлежит Пугачёву; исключение батальных сцен). Вследствие такой редукции появляются ресурсы для рисовки второстепенных персонажей (Пугачёва, Маши), что помогает не просто показать человеческую жизнь на фоне истории, но развернуть концептуальную историософскую картину, во многом выходящую за рамки экзотики романтического историзма.

Таким образом, новаторство A.C. Пушкина в области сюжетики прозаического текста состоит в переходе от традиционного линейного сюжета, в центре которого стоял герой, максимально зависимый от выбранной сюжетной схемы, к свободному сюжету, представляющему не сюжет героя, а сюжет бытия.

В третьем параграфе рассматривается новаторство пушкинской прозы в области повествования. В «Повестях покойного И.П. Белкина», используя сложную нарративную структуру, A.C. Пушкин добивается эпического звучания, ко-

торое принадлежит всем и никому. История превращается в истории из эпиграфа, взятого у Д.И. Фонвизина, а написанная картина представляет почти всю читающую и пишущую Россию. В «Пиковой даме» автор создаёт единую повествовательную структуру, посредством включения в новеллу различных дискурсивных практик. Накладывая друг на друга разные оптики, A.C. Пушкин создаёт принципиально неоднозначное повествование, призванное репрезентировать изначальную неоднозначность реального мира. На протяжении всего рассказа смешиваются таинственные и пародийные мотивы, помещая читателя в бивалентную сферу, противореча любому ожиданию. Вследствие этого повествователь становится более свободным по отношению к художественному миру, проникая в него, он способен свободно конструировать сложный мир, не опираясь на избранную стилистическую модель.

При анализе повествовательной структуры «Капитанской дочки, заметно то, насколько она похожа на «Повести покойного И.П. Белкина», это сходство отмечает В.Г. Одиноков. И в первом, и во втором случае выстраивается одна и та же модель: издатель - автор - герой. Используя смеховые мотивы, автор выстраивает не пародийный текст, а саморегулирующуюся повествовательную систему. Данный «механизм» самоиронии направлен на преодоление «фикциональ-ности» литературного дискурса. Так Пушкин приходит к оппозиции «письмо / голос», которая является структурообразующей в повести. «Письмо» в мотивной структуре «Капитанской дочки» связано с ненадёжной коммуникацией, раздором, ссорой. Оно не способно адекватно выполнять свою функцию средства коммуникации, всегда эксплицируя зияние между текстом и смыслом (письмо Андрею Петровичу, письмо Андрею Карловичу Р., обращение бунтовщиков к солдатам Белгородской крепости и т.д.), в этот комплекс входят и литературные произведения, выступающие номинальной причиной ссоры Гринёва и Швабрина - неро легко заменяется на шпагу. В то же время лишь устное, «живое» общение способствует преодолению конфликтных ситуаций (Гринёв - Пугачёв, Маша - родители Гринёва, Маша - императрица и т.д.). A.C. Пушкин прибегает к уже испытанной стратегии письма, которая собственно отрицает акт писания. В исторической повести пародийные и пародические механизмы уходят в подтекст, теряют свои «комические» функции, становясь средством изображения «объективного» мира, то есть не воссоздают его «идею», а передают связи, охватывающие весь универсум.

Конечный результат, к которому приходит A.C. Пушкин, - полистилистическое повествование и свободный от авторского слова повествователь, от которого автор отстраняется за счёт создания сложной нарративной цепи, что позволяет достичь художественной «объективности» изображения.

В четвёртом параграфе рассматривается становление «не-героя» в пушкинской прозе. В своё время Н.Я. Берковский отметил, что «герои повестей Пушкина - вряд ли победители...». Персонажи «Повестей Белкина» замкнуты на своих мечтах, литературных аллюзиях, цитации, в свою очередь, жизнь героя всегда связана с действ-ителъностью, он действ-ует для «высвобождения и вливания в мир потока жизни» (Дж. Кэмпбелл). Лишённый «трезвого» (эта метафора сюжет-но использована в «Станционном смотрителе») взгляда на жизнь, герой белкин-

ского цикла либо обращается в свою противоположность (Вырин), или стремится к неудаче как единственно возможному финалу (Владимир, Сильвио).

Последнее актуально для новеллы «Пиковая дама». Германн входящий в несколько сюжетов как герой, следуя по «кривому» пути, неизбежно приходит к неудаче. При этом в каждом сюжете раскрывается одна из психологических черт персонажа. Так сюжет зарока раскрывает в персонаже рациональную «страсть» к накопительству, любовный сюжет обнажает сентиментальный настрой и романтичность любовника, сюжет раскрытия тайны показывает авантюрную составляющую характера Германна, карточный сюжет - алчность, затмевающую все остальные качества. Сама сущность полифункциональности указывает на то, что образ человека всегда оказывается чем-то большим, чем отдельная ситуация. На структурном уровне это выражается в смешении образа героя и трикстера, за счёт чего увеличивается содержательный потенциал персонажа.

В исторической повести A.C. Пушкин, редуцируя сюжетную активность персонажа, ставит себе целью создание портрета «внутреннего человека», при этом этический потенциал персонажа сохраняется, переставая быть прерогативой одного героя. Сам идеал облекается в амбивалентную форму, эксплицируясь одновременно в нескольких образах (Андрей Петрович, Гринёв, Пугачёв, Маша и пр.). Особо следует отметить роль женского образа в повести, который из второстепенного превращается в центральный как на сюжетном, так и на концептуальном уровне.

В итоге делается вывод о том, что в центре пушкинской повести находится не герой, выполняющий подвиг, а персонаж, способный увидеть правду, сказать своё слово о мире. Разрушение оппозиции добро / зло делает неадекватным саму ситуации подвига, которая может разрешаться за счёт закономерностей, сюжетно независящих от героя, что придаёт ему большую степень свободы и наделяет основанным на тонких психологических механизмах правом выбора, создающим иллюзию отсутствия авторской интенции в тексте.

Во второй главе РАННЕРЕАЛИСТИЧЕСКИЕ ИСКАНИЯ В РУССКОМ РОМАНЕ СЕРЕДИНЫ СОРОКОВЫХ ГОДОВ И ПОЭТИКА ПУШКИНСКОЙ ПРОЗЫ описывается влняние пушкинской прозы на романы середины 1840-х гг. и определяется индивидуальное творческое осмысление пушкинских открытий А.И. Герценом, Ф.М. Достоевским и И.А. Гончаровым.

В пером параграфе описывается литературная ситуация 30-40-х гг., рассматриваются основные направления, которые предшествовали эпохе новой повествовательной прозы и повлияли на неё.

Отмечается, что «механизмы» создания произведения романтиками остаются традиционными: линейный сюжет, героическая концепция персонажа, повествовательная манера, сохранившая одноголосую ситуацию рассказывания, дидактическая концепция, поверхностный психологизм (исключением может служить лишь Лермонтов, творчество которого имеет переходный характер). История и быт в романтическом произведении всё ещё оставались собственно семиотическими элементами, которые не приобрели реалистический характер. Открыв психологию личности в литературном персонаже, романтики не смогли преодолеть канонической поэтики, лишь наметив стремление литературы XIX века к установке на «правдоподобие».

Критически воспринимая отвлечённый романтический идеализм, Гоголь впервые в русской литературе показал зависимость человеческой жизни от социума, развивая темы безумия, абсурдности быта и бытия, отвергнутого человека, которые были известны романтикам. В то же время Гоголь разрушает романтическую иерархию, отвергает романтический тип сознания, наполняя романтические образы новым содержанием. Но оставаясь «монологичным» писателем Гоголя не находит средств для создания романного произведения.

Логику реформы Гоголя перенимают новые литераторы, объединившиеся под «случайным» названием - натуральная школа. Натуральная школа, разрушив традиционный сюжет, в центре которого стоит авантюра; заменила исключительные обстоятельства на повседневность; а героя - на тип, но в то же время «опираясь только на творческие принципы школы (заданные очерком. - Д.К.), роман написать было нельзя» (B.C. Сахаров).

Роман требовал новой поэтики, кардинального переосмысления литературного канона, постулат о гоголевской ориентации писателей 1840-х гг., помешал увидеть пушкинский след в становлении нового жанра, хотя в прозе A.C. Пушкина формируются основные механизмы, лежащие в основе жанра романа. В то же время к решению данной проблемы подошли такие критики и исследователи, как Ф.М. Достоевский, A.A. Григорьев, М.Б. Храпченко, Д.Д. Благой, А.Г. Рогозин и др.

Во втором параграфе говорится об обращении романистов 1840-х годов к механизмам литературной трансформации A.C. Пушкина.

Так же, как и предшественник, каждый из романистов пользуется полижанровой техникой. И.А. Гончаров, прибегает к совмещению сказки, романа воспитания, руссоистского романа, романтической повести и пр. Каждый из жанров, употребляемых романистом, предлагает свою систему координат: добро/зло, молодость/старость, естественность/цивилизованность. Накладываясь друг на друга, различные оптики создают изначально неоднозначное семантическое пространство, которое отвергает все традиционные оппозиции. Так, например, оппозиция «Петербург/провинция», мыслящаяся как основополагающая (М.В. Отрадин), теряет внутреннюю антитетичность, так как её члены оказываются неустойчивыми и сложноопределимыми. Если изначально «провинциальный эгоизм» выступает как полная противоположность «холодности» столицы, то по мере развития действия, формирования образа мира, становится ясно, что они являются комплиментарными по отношению друг к другу. При этом автор на протяжении всего романа не даёт однозначной характеристики членам оппозиции, лишь в эпилоге представляя целостную картину рисуемого им универсума, в котором точка зрения персонажа всегда уже авторской, что служит причиной конфликта между Александром и его дядей. Лишь авторское сознание примиряет оппозиции и с помощью некоторого «избытка» смыслов, который создаётся с помощью полижанровой техники, добивается «чрезмерной объективности».

Рассматривающийся преимущественно как социальный, роман А.И. Герцена «Кто виноват?» проявляет тяготение к нескольким жанровым образованиям. Так социальное всегда показано через личное, экзистенциальное, социум интересует А.И. Герцена лишь настолько, насколько он повлиял на внутреннюю жизнь его персонажа. Наравне с социальным романом в произведении А.И. Герцена

отмечается присутствие биографического очерка, элементов физиологии. В то же время романист значительно изменяет творческую концепцию A.C. Пушкина: если последнему важно преодолеть «дискурсивную» условность (в этом за ним следует И.А. Гончаров), показать «живую жизнь», то А.И. Герцен отрицает её, рисуя принципиально симулятивный мир. В романе «Кто виноват?» жанровое видение отрицается, но одновременно с этим бытовая ситуация, служившая у A.C. Пушкина верификацией дискурсивного видения, так же превращается в симуляцию, попытку «казаться», что фактически вытесняет «действительность» из романа. Предпринимая попытку «объективизации» показа, А.И. Герцен в очередной раз прибегает к полижанровой технике, включая в жанровую систему романа - дневник. Особо отмечается, что в отличие от И.А. Гончарова автор «Кто виноват?» ищет не «объективной» действительности, скрытой от сознания персонажа, а критического к ней отношения (дневник - аналитический жанр), в котором он видит единственно верный вариант существования во «враждебном» мире.

Роман Ф.М. Достоевского «Бедные люди» преодолевает формирующееся в русской литературе 40-х гг. XIX века романное повествование, вынося авторский голос за рамки произведения. Но неизбежно прибегает к тем же техникам создания художественного произведения, что и другие романисты, - пушкинским. Формальное определение жанра - эпистолярный роман - оказывается недостаточным для определения содержательной сущности «Бедных людей». Имея дело собственно с психологическим миром и словом героя, читатель сталкивается с дискурсивной сетью, которой опутано сознание Девушкина. Уходя от роли бедного чиновника, Макар при помощи литературных средств конструирует свой «образ». Так же, как и «Пиковая дама», «Бедные люди» сложная дискурсивная структура, направленная на показ глубокой внутренней жизни героя своего времени. Литературность чиновника Ф.М. Достоевский сталкивает с «реалистичностью» Вари Добросёловой, противопоставившей возвышенности адресата бытовую фактографию, верифицирующую подлинный быт Девушкина. Так, совмещая в рамках одной конструкции элементы разных жанров и сталкивая их с фактогра-фичностью дневника, писатель ставит под сомнение их репрезентативность, чем эксплицирует тот зазор между выражением и выражаемым, который должен преодолеть читатель в своём постижении романа.

Характерно, что пользуясь полижанровой техникой A.C. Пушкина, романисты уже не соотносят воспринимаемые конструкты с предшествующей традицией (пародийность исключается), что объясняется формированием «первичной» художественной системы в их творчестве.

Третий параграф посвящён сюжетопостроению в романах середины 1840-х гг.

Сюжетная схема «Обыкновенной истории» повторяет схемы пушкинских произведений, которые строятся на «спорадической» смене персонажем пути инициации, что является основой полифункциональности. Так первоначальные цели Александра меняются при первом же столкновении с дядей, при этом происходит не просто переориентация, но попытка кардинальной перестройки себя. В центре сюжета «Обыкновенной истории» перевёрнутый роман воспитания, в котором герой стремится не к самосовершенствованию и утверждению своей личности, а к её отрицанию. Прошлое становится постыдным, одновременно не

отпуская персонажа. Так же, как в пушкинской «Пиковой даме», Александр находится перед несколькими путями инициации (карьера и любовь), которые он не может совместить. Постепенно претерпевая неудачи на каждом из путей (три любовные истории), Адуев всякий раз возвращается к началу, сюжет превращается в замкнутый круг, который можно разрушить, лишь признав своё поражение. В отличие от пушкинских героев в Адуеве есть потенциал для возрождения. Обретя гармонию в деревне, Александр приезжает, чтобы окончательно покорить Петербург, что ему удаётся. В этот момент происходит переключение сюжетных линий и Александр вновь оказывается в начале пути, пути Петра Ивановича. Результативный финал оказывается недостижим для нового героя. И. А. Гончаров показывает это, представляя сюжет дяди Адуева, который является зеркальным отражением сюжета трикстера, разработанного A.C. Пушкиным. Насмешник Пётр Иванович, как и его племянник, приходит к краху своих мечтаний, семейной жизни и рационалистического мировоззрения. В художественном мире Гончарова гармония оказывается недостижима, с этого начинается «реалистический» взгляд на жизнь, на практике он оказывается выворачиванием романтического героического сюжета, начало которому положено в пушкинской прозе.

А.И. Герцен в своём романе использует разработанный Пушкиным сюжет героя-романтика, действующего по литературным моделям. Это ставит в один ряд таких персонажей как Негрова, Круциферский, Бельтов. Отвечая законам пушкинской прозы, в герценовском романе «литературность» персонажа соответствует сюжету поражения, связанному с мотивом ложного героизма. Но если у A.C. Пушкина неудача такого персонажа была основана на пародийном механизме, то у А.И. Герцена детерминирована психологически. Опасаясь потерять свою идиллию, Дмитрий бежит от мира. «Озабочение» другим перерастает у Круциферского в ужас, который, по М.Хайдеггеру, противостоит заботе как жизненному модусу. Персонаж, устремлённый к потустороннему миру мечты, постепенно теряет связь с окружающим миром, ограничивая романтической мечтой и свою жену. Появление Бельтова служит детонатором семейной трагедии персонажа.

Но, если в Круциферском можно отметить повторение сюжета, разработанного Пушкиным, то иначе строится сюжет Бельтова, который занимает в романе место героя-резонёра. Бельтов, повторяя путь, пройденный Круциферским, идёт по нему дальше, имея больший потенциал и художественную валентность. Владимир, следуя за своей мечтой, перебирает все возможные варианты своей реализации, предложенные его наставником, сорокалетним юношей, и дядей-прагматиком. Бельтов - единственный сильный герой в романах середины 1840-х гг., персонаж положительный, но А.И. Герцена занимает не сюжет становления нового героя, а превращения силы в слабость, что позволяет углубить психологию и социологию пушкинского сюжета, строящегося на трансформации сюжета героя в сюжет неудачи. Мечты о грандиозном деле затмевают во Владимире чуткость к происходящему вокруг него, в этом он противопоставлен Осипу Евсеичу, которому «не мешали ни науки, ни чтение, ни фразы, ни несбыточные теории, которыми мы из книг развращаем воображение, ни блеск светской жизни, ни поэтические фантазии». Открытый финал романа не надежда на изменения, а ог-

крытый безрезультатный путь героя, с ужасом задающегося вопросом: «Ну, что же дальше?».

Ф.М. Достоевский, выбирая героем своего романа чиновника, изначально отрицает сюжетную модель, выбранную в «Обыкновенной истории» и «Кто виноват?». Если в центре последних лежит сюжет потери гармонии, то в «Бедных людях» это сюжет поиска гармонии, которой изначально был лишён мир «бедного» человека. Пушкинский сюжет романтика-интеллектуала превращается в сюжет бедного чиновника, пытающегося украсить свою жизнь литературной легендой. В своих письмах Макар проживает «другую» жизнь, примеряя маски героя-любовника, покровителя, жестокого властителя - «хищной птицы». Но, повторяя общую логику сюжета романов середины 1840-х гг., Макар теряет контроль над литературной экспансией в свой быт и приходит к утрате возлюбленной, житейской тишины, которую столь ценил. Сюжет «неудачи» дополняется в романе психолого-социологическими мотивировками: Девушкин находится не столько во власти культурных моделей, сколько под влиянием вторичных их проявлений, чиновник принимает заведомо чужую модель поведения, романтике он учится по бульварным историям, слухам, россказням соседей. В итоге писателем создаётся сюжет существования героя на грани двух психологических состояний: «кажимости» и «реальности», между которыми мечется чиновник, не в силах соответствовать мечте и не удовлетворяющемуся своим бедственным положением. Пушкинский сюжет слепоты превращается в сюжет самоослепления, вскрывающий глубокую трагедию личности.

В четвёртом параграфе рассматривается зависимость романов середины 1840-х гг. от повествовательных механизмов прозы A.C. Пушкина.

В «Обыкновенной истории» используется несколько повествовательных манер: повествователь представляет картину мира, опираясь на оптику персонажа, если в начале она соответствует сентиментальной идиллической картине Грачей, то рисуя обстановку свидания Александра с Надей, он использует собственно романтический лирический пейзаж, за которым скрывается «тайну». Также свободно пользуется «позитивистским» языком иронии Петра Ивановича, переходя на его сторону. Повествователь всегда находится чуть «выше» своего персонажа, предвидя его дальнейший путь: романное откровение, которое должно вести к «катарсису», так как роман это всегда внезапное открытие мира, в «Обыкновенной истории» строится как ироничная авторская игра. Это не карнавальная игра и выворачивание, которое встречается в произведениях A.C. Пушкина, в романе И.А. Гончарова сохраняется лишь основной механизм - остранение повествователем мира героя, ощущение будущего откровения.

Кроме собственно пародического механизма трансформации повествовательной структуры, И.А. Гончаров использует семантический принцип построения амбивалентного повествования. Фактически каждое понятие, попадающее в диалогический мир романа, становится неоднозначным и может трактоваться по-разному. Основные понятия, выстраивающие семантическую структуру романа, делятся на две группы: позитивистские (дело, деньги, талант (дельца) и пр.), и романтические (талант (поэта), искусство, любовь и пр.) И те и другие получают совершенно различные коннотации в разговорах героев в зависимости от субъекта речи, выявляя таким образом дуальную природу языка, на котором говорят

персонажи. Такая подвижность лексических единиц вскрывает ненадёжность языка, которая соответствует уязвимости любой дискурсивной практики в романе. И.А. Гончаров заметно развивает опыт A.C. Пушкина, для которого актуально было преодоление стиля, в «Обыкновенной истории» под сомнение ставится легитимность самого языка.

А.И. Герцен идёт обратным Гончарову путём, не пытаясь искать «объективности» текста, предлагая субъективную точку зрения на происходящее. Писатель берёт на себя роль разоблачителя литературного дискурса, открыто критикуя своих персонажей (закончивших университет друзей Бельтова, несостоявшегося любовника Негровой Круциферского и т.д.). Литературное становится отрицательным в романе «Кто виноват?», но «объективность» также становится симуляцией. В отличие от предшественника, А.И. Герцен рисует мир, в котором подлинность невозможна. Пушкинскую технику совмещения различных стилевых начал Герцен использует как средство социального анализа.

В отличие от своих современников, Ф.М. Достоевский избирает особую форму повествования, «непосредственно» представляя своего героя читателю. Он буквально делает «коперников переворот» в русской литературе: открывает не просто «другого», «как он есть», но высвечивает зазор, разделяющий героя и мир, причиной которому является не авторская интенция, а особенности восприятия героя. Главным принципом художественного мира Ф.М. Достоевского оказывается обнажение «видения», попытка оставить персонажа один на один с миром. Мир романа «Бедные люди» тотально психологичен, и вместе с тем все его характеристики оказываются дискурсивными. За рамками повествования (осмысления) ничего не остаётся, в романе нет места «объективному». С помощью приёма оговорки автор «Бедных людей» вслед за Пушкиным ищет выхода к реализму не через типизацию, а посредством работы с повествовательной манерой. Достоевский доказывает, что реализм - это не вещь, это способ передачи представления о вещи, восприятие мира, а не сам мир. Недаром одни и те же предметы, люди получают противоположные оценки, в разных ситуациях, сам Девушкин путается в своих чувствах, мыслях, принципах. Кроме того, романисту удаётся показать творческий процесс изнутри: его герой переписывает, перечёркивает, правит. Перед читателем возникает картина последовательного стирания личности и экспансии литературы на человеческую жизнь, вследствие чего сам человек становится «фикцией», а проблема стиля определяющей жизненный путь героя. Такая авторефлексия литературного произведения указывает на прямую зависимость романа Ф.М. Достоевского не только от мотивов пушкинской прозы, но и от тех механизмов, которые в ней формируются. В конечно итоге, применив технику полистилистики, писатель не просто добивается разностороннего показа личности в литературном произведении, но подходит к ущербности самого литературного дискурса, экспансия которого в мир действительности приводит персонажа к жизненному краху.

Пятый параграф посвящён конструированию образа персонажа в романах середины 1840-х гг., который соответствует сюжету «неудачи», заимствуемому у Пушкина.

И.А. Гончаров разрабатывает образ ослеплённого героя, который смотрит на жизнь сквозь призму теории, ухватывающей лишь часть жизни. В отличие

от A.C. Пушкина, романист представляет динамический психологический портрет нового героя, разрабатывая характер, заявленный у предшественника, рисуя путь его «взросления». Если A.C. Пушкин, разоблачая «героизм», отказывается от описания жизненного пути персонажа (его романтики чаще всего приходят к смерти), то И.А. Гончарову важно завершить являющийся актуальным образ, характер персонажа усложняется, «понимается как результат сложных сочетаний природных данных и "влияний"». Разрабатывая образ, введённый в русскую литературу A.C. Пушкиным (а в романе представлено несколько таких портретов), автор «Обыкновенной истории» предлагает и обратный вариант - теоретика-рационалиста. Сюжет взаимоотношений героя с миром эксплицирует отсутствие разницы в результате разнонастроеных персонажей. «Неудача» - финал, к которому приходят и романтики, и рационалисты, пытающиеся заключить жизненный поток в границы теории.

Романный герой более не решает бытийных проблем, от него не зависит существование мира, но конфликт, в котором он принимает участие, оказывается не менее значимым, представляя внутренний сюжет персонажа. Используя пушкинский «механизм» уравнивания персонажей, И.А. Гончаров раскрывает важнейший экзистенциальный конфликт несовпадения героя с миром.

Центральную роль в романе играет женский образ, который служит настоящей альтернативой жизненного пути. Лизавета Александровна представляет гармоничный с точки зрения дуального мира романа образ, сочетающий в себе мыслящиеся противоположными романтическое и рационалистическое начала. Но несмотря на это, финал романа в полной мере трагичен, в отличие от «Капитанской дочки» A.C. Пушкина.

В свою очередь в русле пушкинской мысли переосмысляет категорию героического А.И. Герцен. Автор романа «Кто виноват?» представляет читателю целую систему персонажей, которые могут претендовать на звание героя. Представленные в начале своих биографий как потенциальные герои Негров и Яков Круциферский эксплицируют пародийно-гротескную сущность романной героики. В подобной же ситуации представлен доктор Крупов, поучающий своих молодых друзей и признающий свою вину в произошедшей трагедии. Дмитрий Круциферский, человек средних способностей и неодарённый, обладающий лишь располагающей к себе «душевностью» (Б. Эйхенбаум), - человек лишённый контекста, романтик, попавший в мир расчёта и социальной несправедливости. Как жертвенное животное он идёт на заклание, не искупая своей «гибелью» дисгармонии своего мира. Талантливый Бельтов не может преодолеть пустоты своего существования, не может приблизиться к конкретике: он - «жертва века», создавшего из него «человека вообще». Образ Владимира Бельтова наглядно показывает, что в самом определении «не-герой» не заложено негатива по отношению к персонажу и его идее, это новый сложный и неоднозначный тип персонажа, заведомо отрицающий резонёрство.

Такое же важное значение, как и в романе И.А. Гончарова, в романе А.И. Герцена имеет женский образ. Поставленная своим рождением вне общества, Люба Круциферская способна сочетать в себе всё лучшее, что было накоплено крестьянством (никто кроме неё не способен наладить отношения с крепостными) и дворянством. В романе, сталкивающем мизантропов, Люба единственная, кто

способен видеть прекрасное в людях и мире. Благодаря этой способности, героиня стремится к общему согласию, тогда как мужчины исключают друг друга в стремлении к личному счастью.

Ф.М. Достоевский, обращаясь к изображению «героя времени», преодолевает границы натуральной школы и проникает в мир «маленького человека». Автор показывает персонажа внутренне раздвоенного, чей мир нельзя назвать собственно героическим. Дисгармония Девушкина связана с «другим», с которым он ведёт непрерывный диалог, пытаясь оправдать своё существование «ветошки». В то же время «бедному человеку не чужды героические мечтания. В речи Девушкина одновременно присутствует и самоуничижение, и самовозвеличивание, между которыми теряется «сущность» героя, он становится «кажимостью», избирая приоритет внешнего представления, которое, вследствие давления амбициозности, связанной с социумом, разрушает «внутреннее» содержание, в финале выходящего «голой правдой» на люди. В конечном итоге жизнь становится лишь «задаванием тону». Ф.М. Достоевский обращается к истокам пушкинского персонажа. Образ Девушкина будто списан с Белкина, за одним исключением: если «автор» у A.C. Пушкина лишь неумелый литератор, лишенный собственного внутреннего мира, то чиновник из «Бедных людей» - также и «внутренний» человек. Именно этот ракурс вскрывает весь конфликтный потенциал нового персонажа: попытка преодолеть действительность, отказ от ответственности, потеря своего «я» (и нравственного, и психологического).

Важную роль в романе играет женский персонаж. Добросёлова становится единственным человеком, который видит «настоящего» Девушкина, и в его ипостаси «бедного» человека, и «внутреннего» страдальца.

В Заключении обобщаются результаты проведённого исследования, излагаются основные выводы и намечаются перспективы дальнейшего изучения литературного процесса XIX века и развития русского реализма

Основные результаты исследования отражены в следующих публикациях:

1. Карпов Д.Л. Полисемия как основополагающий принцип реализма романа И.А. Гончарова «Обыкновенная история» // Вестник Костромского государственного университета им. H.A. Некрасова, 2008, № 4. - С. 151 - 154. (Журнал включён в список изданий, рекомендуемых ВАК РФ) (0,4 пл.)

2. Карпов Д. Сюжет дегероизации в «Медном всаднике» A.C. Пушкина II Вестник студенческого научного общества. - Ярославль, 2005. - С. 138 -141.(0,1 п.л.).

3. Карпов Д.Л. Особенности Функционирования "героя" в "Капитанской дочке" A.C. Пушкина // Ярославский край. Наше общество в третьем тысячелетии. Сборник материалов областной научной конференции студентов, аспирантов и молодых учёных вузов. - Ярославль, 2006. - С. 31. (0,1 п.л.).

4. Карпов Д.Л. Особенности центрального персонажа в прозе A.C. Пушкина // Материалы XIV Международной конференции студентов, аспирантов и молодых учёных «Ломоносов». Секция «Филология». - М., 2007. - С. 338 -340. (0,4 пл.).

5. Карпов Д.Л. Пушкинские и гоголевские приёмы создания текста в романе А.И. Герцена «Кто виноват?» // Девятые Герценовские чтения: материалы науч. конф. - Киров, 2007. - С. 34-40. (0,3 пл.).

6. Карпов Д.Л. Категория активности и типология персонажа в пушкинской прозе // Ярославский педагогический вестник, 2007, № 3. - С. 62-67. (0,5 п.л.)

7. Карпов Д.Л. Изменение сюжетной схемы и концепции героя в литературе 40-х гг. XIX века (Постановка проблемы) // Культура. Литература. Язык: Материалы конференции «Чтения Ушинского» Ч. 1. - Ярославль, 2007. - С. 34-39. (0,2 п.л.).

8. Карпов Д.Л. Незаконченный роман «Арап Петра Великого» в перспективе развития пушкинской прозы // Материалы X Февральских научно-музейных чтений памяти С.С. Гейченко «Странности юбилеев в России» (февраль 2007), V «Онегинских чтений в Тригорском» памяти А.П. Чуда-кова (июль 2007 года) и Михайловских Пушкинских Чтений, посвященных 183-й годовщине северной ссылки A.C. Пушкина и 180-летию романа «Арап Петра Великого» (август 2007 года). - Сельцо Михайловское; Псков, 2007. - С. 233 - 249. (1 п.л.).

9. Карпов Д.Л. Бытовое и бытийное в конфликте романа А.И. Герцена «Кто виноват?» // Бытийное в художественной литературе: материалы Международной научной интернет-конференции, 20-30 апреля 2007 г. / Сост.: Г.Г.Исаев, В.Н.Гвоздей, Ю.В.Бельская. - Астрахань: Издательский дом "Астраханский университет". - С. 29-32. (0,3 п.л.).

10. Карпов Д.Л. Полисемия как средство достижения художественной «объективности» в романе И.А. Гончарова «Обыкновенная история» // Культура. Литература. Язык: Материалы конференции «Чтения Ушинского» Ч. 1. -Ярославль, 2008. - С. 75-81. (0,2 п.л.).

11. Карпов Д.Л. Проблема преемственности художественных систем в литературном процессе XIX века в практике вуза и школы // Взаимодействие вуза и школы в преподавании отечественной литературы: материалы II межрегиональной научно-практической конференции, состоявшейся в Ярославле, в феврале 2008 г. - Ярославль, 2008. - С.67-72. (0,3 п.л.)

12. Карпов Д.Л. Проблема изучения историко-литературного процесса в современном литературоведении // Актуальные проблемы филологии: сборник статей межрегиональной (заочной) научно-практической конференции с международным участием. Вып. 2. - Барнаул; Рубцовск. 2008. - С. 146-153.(0,4 п.л.)

13. Карпов Д.Л. Пушкинская традиция разработки образа «не-героя» в романе Ф.М. Достоевского «Бедные люди» // Культура. Литература. Язык: Материалы конференции «Чтения Ушинского» Ч. 1. - Ярославль, 2009. - С. 125 - 132. (0,2 п.л.).

Подписано в печать 15.02.2010 Формат 60x92/16 Заказ № 033

Отпечатано в типографии Издательства ЯГПУ им. К.Д. Ушинского 150000, г. Ярославль, Республиканская ул., 108

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Карпов, Денис Львович

Введение.

Глава 1. ЛОГИКА РЕАЛИСТИЧЕСКОГО СТАНОВЛЕНИЯ В ПРОЗЕ А.С, ПУШКИНА.

§ 1. Проблема художественной целостности произведения в прозе А.С. Пушкина.

§ 2. «Событийный» мир в пушкинской прозе.

§ 3. Повествовательная структура и стиль прозы поэта: движение к полистилистике.

§ 4. Становление прозаического «не-героя» у Пушкина.

Глава 2. РАННЕРЕАЛИСТИЧЕСКИЕ ИСКАНИЯ В РУССКОМ РОМАНЕ СЕРЕДИНЫ СОРОКОВЫХ ГОДОВ И ПОЭТИКА ПУШКИНСКОЙ ПРОЗЫ.

§ 1. Место пушкинского наследия в истории развития русского романа 1840-х гг.

§ 2. Поэтика полижанровости А.С. Пушкина и художественное конструирование'мира героя в первых романах И.А. Гончарова, А.И. Герцена, Ф.М. Достоевского.

§ 3. Пушкинские принципы сюжетосложения и сюжетоостранение в романах середины 1840-х гг.

§ 4. Полистилистическая техника в романах И.А. Гончарова, А.И Герцена, Ф.М. Достоевского 40-х гг. XIX века.

§ 5. Поиск «нового героя» в прозе А.С. Пушкина и типология персонажей романов середины 1840-х гг.

Введение диссертации2010 год, автореферат по филологии, Карпов, Денис Львович

Новаторство Пушкина было высоко оценено ещё при его жизни современниками: В.А. Жуковским, П.А. Вяземским, В.Ф. Одоевским. Н.В. Гоголь первым заговорил об историческом значении пушкинского творчества, характеризуя личность поэта как русского человека, «каким он, может быть, явится через двести лет». Вопрос присутствия и фактического освоения пушкинской традиции в отечественном историко-литературном процессе в том же XIX веке был поставлен такими критиками и литераторами, как В.Г. Белинский, А.А Григорьев, А.В. Дружинин, И.С. Тургенев, Ф.М. Достоевский, Н.Н. Страхов, Н.Г. Чернышевский, М.Е. Салтыков и др. В.Г. Белинский, например, довольно критически относящийся к наследию поэта, утверждал: «Пушкин принадлежал к числу тех творческих гениев, тех великих исторических натур, которые, работая для настоящего, приуготовляют будущее, и по тому самому уже не могут принадлежать только одному прошедшему» [33; 76]. По словам А.Н. Плещеева, А.С. Пушкину в отечественной словесности суждено служить неувядаемым образцом. До конца XIX века творчество гения будет разбираться как источник будущих открытий: литературного языка [56], романа в русской литературе [107], русского экзистенциального характера [222], «искоренения всяческих художественных канонов» [265].

Результатом последующих специальных историко-литературных штудий П.В. Анненкова, А.Н. Пыпина, С.А. Венгерова, представителей русского «формального метода» в отечественной филологии и культуре установилось мнение об А.С. Пушкине как истинном родоначальнике русской классической литературы, в творчестве которого вырабатываются принципы поэтики новой литературы. Это представление определило направленность исследований и ряда последующих поколений отечественных и зарубежных учёных (А.В. Чичерина, Д.Д. Благого, Ю.М. Лотмана, В. Шмида, Н.Д. Тамарченко и др.).

Многочисленная критическая и научная литература, посвященная вопросу рецепции пушкинского творчества писателями-потомками, позволила выявить проблему многоаспектности и неочевидности представлений о передаче и проявлении самой пушкинской традиции.

Следует учесть и то, что сам феномен пушкинского наследия рассматривается неоднозначно. Еще Н.Г. Чернышевский постулировал привязанность пушкинского творчества к определённой эпохе и неактуальность его для новой литературы, под которой критик подразумевал реализм второй половины XIX века. Позже к критическому осмыслению «прогрессивности» А.С. Пушкина приходят формалисты, для которых он не столько «родоначальник» новой русской словесности, сколько «завершитель классического периода» [255; htlul], под которым подразумевается XVIII век «витийственной» поэтики. Привязанность поэта к риторической культуре подтверждают также В.М. Жирмунский и Б.В. Томашевский. При этом, однако, следует указать, что описываемое формалистами завершение Пушкиным эпохи эйдетической поэтики выстраивается на исследовании именно новаторства художника слова, буквально выламывающегося из традиции.

Наряду с признанием определяющего влияния Пушкина на русскую литературу одновременно высказывалось мнение и о том, что уже следующий, послепушкинский период в русской литературе является «гоголевским» (В.Г. Белинский, Н.Г. Чернышевский, В.В. Виноградов, В.И. Кулешов). Указанное противоречие в трудах критиков и литературоведов ставит проблему более точного определения места, занимаемого творчеством А.С. Пушкина именно в литературном процессе 1830-1840-х гг.

В настоящее время существует несколько точек зрения на способ разрешения отмеченного историко-литературного противоречия относительно общего бытования пушкинской традиции в русском историколитературном процессе. Так, одни исследователи (эта точка зрения характерна для критиков-демократов XIX века В.Г. Белинского, Н.Г. Чернышевского, М.Е. Салтыкова; в XX веке этой версии придерживаются В.И. Кулешов, В.В. Виноградов, Г.А. Гуковский и др.) просто исходят из факта разных («пушкинской» и «гоголевской») стадий единого литературного развития в России как данности. Другие (В.Н. Майков, А.А. Григорьев, В.Н. Турбин, Д.Е. Тамарченко и др.) полагают, что в нашей словесности параллельно присутствуют две достойные традиции, у каждой из которых имеются свои конкретные проявления в области тематики и поэтики и свои последователи. Третьи (М.М. Бахтин, Д.Д. Благой, А.В. Чичерин, В.И. Тюпа, С.Н. Бройтман) Л осмысляют данную историко-литературную ситуацию одновременно в масштабах смены «больших эпох» и развертывания конкретных этапов художественного процесса: с гением Пушкина в этом случае связывается общая логика и формы становления литературы нового, «неканонического» типа; «гоголевское» же наследие в системе данных представлений трактуется как определяющий фактор лишь конкретного исторического этапа становления отечественного реализма в 1840-1850-е гг. XIX века.

Так проблемой, встающей перед исследователем пушкинской традиции в отечественной словесности, оказывается определение того, что следует считать собственно «пушкинской» традицией или какой аспект этой традиции — ив силу каких аргулгентов — позиционировать в том или ином исследовании в качестве «пушкинского».

Одни исследователи видят в ней основу эстетики и «мысли» русской национальной литературы XIX — XX веков, которая эксплицируется у потомков в виде либо «трезвости взгляда» на жизнь (С.М. Бонди [43а]), либо специфического своеобразия жанровых форм (Д.Д. Благой [42]), либо «индивидуальной характерности» восприятия различных поэтических и онтологических феноменов (В.Д. Сквозников [192]), либо особой иронической» художественности (Э.С. Афанасьев [17а]), либо концепции приятия живой жизни (В.В. Мусатов [154а]).

Другие литературоведы постулируют пушкинскую традицию как источник символов, мотивов, тем, реминисценций и цитат (З.Г. Минц, М.В. Литовченко, С.Г. Шепель, Н.В. Налегач).

В восприятии третьих, А.С. Пушкин выступает в первую очередь как писатель, создавший принципы нового письма, ставшего актуальным в послепушкинскую эпоху. Для М.М, Бахтина это разработка нового типа литературного персонажа, для Ю.М. Лотмана это принцип «свободного повествования», для Е.Г. Николаевой это характер перекодировки традиционных литературных схем, для В.Н. Турбина, Н.Д. Тамарченко, Е.В. Абрамовских это разработка новых романных принципов письма.

Таким образом, многообразие подходов в описании функционирования пушкинской традиции эксплицирует проблему теоретического осмысления самой трактовки понятия традиции в литературоведении и необходимость определения того, что этим понятием будет принято именовать в данном исследовании.

Понятие традиции само по себе является одним из самых традиционных в истории культуры. Архаическое сознание воспринимало традицию как авторитетное завещание, ценнейшее достояние, нуждающееся в охранении, сохранении и передаче в неизменно сакральном качестве следующим поколениям. В понимаемой таким образом традиции аккумулируется опыт предшествующих поколений и потому именно она дает образец устройства бытия и поступка каждому последующему поколению.

В эпоху так называемой канонической культуры на этой же основе складывается представление о литературной традиции как завещанной предшественниками системе «готовых» образцов («трафаретов». - [47; 21]), неизменным воспроизведением обеспечивающих культурную непрерывность.

Последующая практика словесности и художественно-теоретическая рефлексия, опираясь на данную модель понимания традиции, ее дифференцировала и начала трактовать в нескольких существенно разнящихся аспектах. Уже греческая и, особенно, римская античность рассматривала словесное творчество как одну из форм трансляции идеологии. А Средние века и вовсе обнаружили тотальность религиозно-идеологических представлений общества. Вместе с тем, та же средневековая практика крупнейших культурных регионов Старого Света - западно-христианского, арабо-персидского, дальневосточного, — как показывают конкретные исследования по исторической поэтике этого времени [102], активно развивала представление о формально-содержательных конструктах в составе поэтических «образцов». Поэтому кажется справедливым указание на средневековье как на время возникновения двух тесно взаимосвязанных, но сущностно не совпадающих аспектов понимания традиции: как идеологической и как формальной культурной «наследственности».

Эпоха Возрождения (как историко-типологическое культурное явление [112]) и на Западе, и на Востоке породила такой феномен, как авторефлексия-культуры. В области идеологических представлений начались (а в Новое время оформились) процессы секуляризации культуры и словесности, а в области осмысления формы — выработка и обоснование норм, легитимирующих творчество. Оба процесса захватили впоследствии в истории национальных литератур эпоху классицизма, Просвещения, сентиментализма и в качестве живой традиции продолжили свое существование в некоторые позднейшие эпохи.

Подобное представление о традиции было воспринято русской критикой XIX века. Так, крупнейший теоретик словесности 1830-1840-х годов В.Г. Белинский, склонный рассматривать историю литературы в качестве преемственности «живых связей», которые объединяют русских писателей в единую картину истории русской литературы, подвергшись влиянию телеологии Гегеля, остановился на выделении магистральных путей развития литературы. Их обоснование он находил в так называемых «идеях времени». К таковым были отнесены народность (идущая от Крылова), критицизм (начиная с сатир Кантемира), необходимость «выработки» национального языка (традиция Карамзина). Позже, когда возникла необходимость доказать легитимность появления на литературной арене натуральной школы, к этому списку добавилась «натуральность», вырабатывавшаяся в русской повести. Формальный компонент как бы уходит из поля зрения русской демократической критики, говорящей о литературе преимущественно как об инструменте идеологии.

Во многом мысли Белинского продолжает развивать наследующая ему демократическая критика «шестидесятых-семидесятых» годов. Н.Г. Чернышевский, Н.А. Добролюбов, Д.И. Писарев, Н.В. Шелгунов и др. в полной мере связывают идеалы критицизма, гуманности и реалистичности с творчеством Н.В. Гоголя, который становится «образцом» литературного творчества, который дал русской литературе самостоятельность [см., например, 241]. В рамках штудий академического литературоведения рассматриваемое представление о традиции корреспондируется с представлениями европейской и отечественной «культурно-исторической» (Ф. Брюнетьер, Г. Брандес, А.Н. Пыпин, Н.С. Тихонравов) и «духовно-исторической» (В. Дильтей, Б. Кроче, М.О. Гершензон) школ.

В конце XIX века теоретические установки демократической критики развили исследователи марксистской ориентации. Опираясь на постулаты В.И. Ленина о разделении культуры на два социально противоборствующих лагеря, марксистское литературоведение, в частности советское его ответвление, разделяло литературные традиции на идеологически позитивно влияющие на эволюцию словесного творчества и негативные, которые должны быть опротестованы и отвергнуты: «В ленинском истолковании процесс освоения культурного наследия означает и преемственную связь со всем тем, что уже создано, и отрицание идеологически чуждых демократизму и социализму явлений» [49; 17].

Понимая литературу прежде всего как трансляцию общественных ценностей и идей гуманности, советское литературоведение разрабатывало преимущественно одну из сторон явления литературной традиции - влияние предшественника на последователя, определяя его основные параметры: «общность творческих замыслов, единство или близость идейно-эстетических принципов» [49; 117] и «родственных фактов» [237; 128], позволяющие говорить, во-первых, об однонаправленном движении взаимодействующих явлений, а следовательно, обращающихся к близким формам воплощения художественной идеи; во-вторых, о прямых и косвенных влияниях [49; 160], связанных с непосредственным восприятием опыта предшественников, оформившегося как единая («общая») непрерывно транслирующаяся традиция; в-третьих, об общности предмета изображения, которая может вызвать сходство в его эстетическом осмыслении.

Параллельно, однако, существовала и пусть менее явным образом, но тоже развивалась в отечественной литературной мысли иная версия понимания художественной традиции. Так, тот же Белинский в цикле статей о Пушкине реализует модель понимания традиции как накопления в историческом процессе формально-художественных достижений, ведущих к качественному их преображению. Формирование гения Пушкина Белинским связывается с усвоением поэтом достижений его предшественников — Ломоносова, Державина, Карамзина, Батюшкова, Жуковского и соединением их в новом синтезе.

В том же ключе можно трактовать идеологию и практику «эстетической» критики А.В. Дружинина, В.П. Боткина, отчасти П.В. Анненкова, взгляды о внесении в мировой и отечественный литературный контекст «нового художественного слова» А.А. Григорьева и Ф.М. Достоевского, методы «научной критики» Н.Н. Страхова.

На том же понимании традиции как трансляции формально-художественного наследия строится методология целого ряда научных направлений XIX века - таких, например, как «мифологическая» школа, теория культурного заимствования, классическая компаративистика.

Подобные научные представления повлияли и на поздний марксизм. Ф. Энгельс в известных письмах к И. Блоху, В. Боргиусу и Г. Штаркенбургу 1890-1894 гг. сформулировал тезис об определенной автономии форм общественного сознания, культуры и литературы, характеризующихся присущей им логикой саморазвития, от экономического базиса. Позже эти идеи лягут в основу европейского марксистского литературоведения [257; html].

В XX веке, развивая базовую мысль А.Н. Веселовского о «роли предания в процессе творчества», русские формалисты, европейские структуралисты в своих концепциях «построения» текста и даже постструктуралисты в решении вопроса о формальной заданности структур текста также продолжают основываться на последнем понимании традиции как наследовании художественных форм. Представление об автономности литературной формы в процессе творческой эволюции разделял также М.М. Бахтин [23].

Важнейшим фактором в существенном переосмыслении категории «традиции» явилось осмысление на рубеже XVIII-XIX вв. И.Г. Гердером [152] понятия историзма. В трактовке немецкого мыслителя это понятие включало и интерпретировало не только коренящиеся в архаических культурах ситуации происхождения и порождения, но и всеобщей закономерной изменчивости и логики эволюции, а также соотнесенности исторически конкретного состояния жизненного или культурного явления с исторически присущими ему формами.

Романтическая эпоха была первой, которая востребовала идеи пан-историзма. При этом ее собственные основания [38] привели к тому, что идеи изменчивости как закона бытия были осознаны романтиками либо как произвол воли субъекта (а также его игры и иронии), либо как осуществление логики судьбы (предопределения, миссии, телеологической необходимости).

Однако самой значительной идеей, (пусть и в мистифицированной форме) поднятой романтической эпохой, исходя из присущей ей логики понимания движения истории как противостояния индивида року, стала идея закономерности процессов изменчивости, диалектики традиции и новаторства, идея выявления принципов и форм последовательной художественной трансформации литературного (в рассматриваемом случае) материала.

Подобная постановка вопроса сделала явно недостаточными как концепцию идеологически обусловленных «линий развития» и содержательных «влияний», так и представления о формальном «наследовании» и «заимствовании» «образцов-прецедентов». Возникла необходимость осмысления самих «механизмов» литературной трансформации.

В предлагаемом исследовании мы будем понимать традицию именно в последнем третьем значении. Безусловно, из этого не следует, что другие подходы к определению понятия нами отвергаются, но для того, чтобы локализовать и центрировать интересующую нас научную проблему, нам придётся прибегнуть к известному абстрагированию от прочих.

Вместе с тем, сформулированная мыслителями XVIII века идея эволюционного развития не ставила вопроса о стимулах, формах и способах осуществления изменчивости явлений. Как можно думать, эта модель развития предполагала лишь равномерное накопление некоего нового качества, которое сначала неявно, а затем наглядно перестраивало прежнее положение вещей и — количество переходило в качество.

Естествознание и философия XIX века (М. Фарадей, JI. Пастер, И.М. Сеченов, Д.И. Менделеев, И.И. Мечников, К. Маркс) поставили вопрос об инструментарии качественных изменений в процессе развития. Встал вопрос и о закономерностях литературных трансформаций.

О.М. Фрейденберг, отталкиваясь от марксистского опыта освоения диалектического и исторического материализма и дивергентного развития литературы, кардинально пересмотрела концепцию «накопления» качества, представив литературную эволюцию как круговорот двух противоположных фаз, который заключается в переходе факторов в факты и наоборот [229].

Крупный американский филолог украинского происхождения Д.И. Чижевский предложил в свое время концепцию наличия в истории литературы двух противостоящих друг другу типов творчества: «жизнеподобного» или «прямозначного» и «фантазийного» или «условного», а также схему следования культурных явлений, согласно которой художественную систему «жизнеподобного» типа исторически последовательно должна сменять художественная система «фантазийного» типа и наоборот.

Оспаривая формалистический взгляд на литературное произведение, идею трансформации литературных форм в процессе эволюции поддерживал и Г.А. Гуковский. Автор работы «О стадиальности истории литературы» считал, что «история искусства (литературы) будет оперировать своими единствами и понятиями их, — и такими единствами явятся стили, то есть типы литературного творчества, типы художественного метода, типы структуры сознания, отражающего действительность в образах» [80; 118]. Если впоследствии академик Н.И. Конрад свяжет понятие «стадии» литературного развития с эволюционными эпохами, соотносимыми с социально-экономическим понятием общественной формации и корреспондирующимися с тремя эпохами, выделяемыми исторической поэтикой (О.М. Фрейденберг, Э.Р. Курциус, Ю.М. Лотман, С.Н. Бройтман), то Г.А. Гуковский совершенно определенно говорит о стилях и методах, то есть об исторически конкретных художественных системах и направлениях в литературе.

Развивая представления Г.А. Гуковского, Е.Н. Купреянова утверждает конкретную художественную систему в качестве «естественной единицы измерения» историко-литературного развития и основы его периодизации: «Исторический подход реализуется, в периодизации, то есть в выявлении временной последовательности . Периодизация дает вертикальный разрез, так сказать "по этажам"» [122; 11]. Но в отличие от предшественника, предложившего только общее представление о литературном процессе, исследовательница предлагает развитие художественных форм описывать пошагово, с учётом каждого минимального изменения — через «создание модели "лестницы", ведущей от одного этажа к другому» [122; 11]. При этом подчёркивается, что говорится не об абстрактном изменении литературной формы, а именно о ее развитии: «Развитие предполагает изменение, но не всякое, а только такое, которое представляет собою переход одного состояния развивающегося явления в другое, его же собственное состояние, то есть его самоизменение» [122; 13].

Основываясь на идее А.Н. Веселовского [53] о «саморазвитии» художественных форм, представители русского формального метода стремились депсихологизировать и деидеологизировать эволюционные процессы в литературе. У Ю.Н. Тынянова [220] они предстали в виде всеохватывающей динамики речевых конструкций: отдельных функций, конституирующих литературные факты; конструктивного ' принципа, задающего системное единство речевой конструкции; конструктивного фактора, выступающего определяющим условием самотождественности литературных явлений в их изменчивости.

Тем самым, рассматриваемое представление о литературной «традиции» ведет к двоякому взгляду на данное понятие: с одной стороны, решение данной проблемы требует описания «механизма» новационной трансформации прежнего литературного материала, а с другой стороны, уяснения художественной природы речевой конструкции, обеспечивающей определенный способ художественной репрезентации действительности.

Очерченный круг наблюдений и суждений, высказанных в литературе, позволяет представить интересующую нас научную проблему следующим образом: что представляют собой те художественные новации, которые были выработаны в пушкинской прозе, какова их эстетическая природа и историко-литературная функция, являются ли они совокупностью частных литературных приемов или свидетельством системных исканий писателя, могли ли они оказаться воспринятыми следующим поколением русских прозаиков и если да, то в какой форме и с какой художественной целью.

Здесь уместно будет пояснить наше употребление научной метафоры «механизм». Академический словарь Д.Н. Ушакова так определяет само понятие «механизма»: «внутреннее устройство, система функционирования чего-н[ибудь], аппарат какого-н[ибудь] вида деятельности». Применительно к истории литературы использование данного обозначения получает смысл, когда некий литературный процесс рассматривается с точки зрения определяющих его компонентов, их функций и принципов трансформации литературного материала. Известные наблюдения показывают, что переломные моменты в истории литературы подготавливаются постепенным изменением форм и приёмов, вызванным эволюцией творческой мысли авторов и самой ситуации их творческой деятельности. По этой причине «литературные механизмы» отражают конкретные изменения литературного материала обычно в течение небольшого, в несколько лет временного отрезка.

При этом следует учитывать, что «механизмы» литературной трансформации не подразумевают обязательного количественного перехода от более простых к более сложным формам, в этом смысле они не телеологичны, как и сама эволюция литературы. Но они описывают отношение каждой подструктуры к структуре [21], и, тем самым, обнаруживают свою содержательность в той мере, в какой содержательно всякое такое отношение. Сам по себе «механизм» литературной трансформации уже есть некоторое отношение художника к предшественнику, так как он с необходимостью обращается к действительности, уже осмысленной в творческом слове, и всякое последующие «слово» является не непредвиденным: «То, что вы называете непредвиденной формой, - всего лишь новое сочетание прежних элементов.

Элементарные причины сами являются прежними причинами, располагающимися при повторении в новом порядке. Знание элементов и элементарных причин позволило бы заранее изобразить живую форму, являющуюся их суммой и результатом» [36; 63]. В этом плане «механизм» литературной трансформации не является рациональным элементом или прямым выражением интенции писателя, но это то его «подручное средство», с которым тот работает и с которым только и может работать. Писатель же в зависимости от своего опыта, психологии, художественных пристрастий, мировоззрения и мировосприятия создаёт посредством тех или иных «механизмов» литературной трансформации сугубо индивидуальное и неповторимое художественное произведение.

А.Н. Веселовский [53] стал первым ученым, кто не удовлетворился представлениями о наследовании и заимствовании в литературе, но попытался определить отдельные параметры, в которых можно усмотреть механизмы превращения одних явлений в другие. От сугубо генетической теории мифологической школы Веселовский пришёл к «к рассмотрению эволюции литературы, как преломления форм» [152; 17], в центре которого находятся инвариантные, закреплённые исторически схемы, лежащие в основе каждого произведения и вступающие в связь с новыми формами, отражающими актуальное развитие словесности. «Вымирают или забываются, по очереди, те формулы, образы, сюжеты, которые в данное время ничего нам не подсказывают, не отвечают на наше требование образной идеализации, удерживаются в памяти и обновляются те, которых суггестивность полнее и разнообразнее.» [53; 58].

В масштабе художественных эпох ученым была предложена новаторская концепция происхождения литературных форм (прежде всего — родовых) в виде процесса дифференциации и обособления их из исходного синкретического состояния. В отношении более частных аспектов поэтики Веселовский постулировал возникновение монологической повествовательности из исполнительской амебейности. Он осмыслил историю сюжетов как комбинаторику составляющих любой сюжет мотивов. Из явления психологического параллелизма, оформляемого в синтаксических дублетных последовательностях, ученый вывел - через обособление и закрепление художественных функций — структуру тропов. Анализируя историю эпитетов, Веселовский указал на превращение прежнего атрибута в характеристику и признак, на «истирание» со временем прежней экспрессии живого мифического представления, на взаимодействие инициативы художника и исторического отбора народа. Последние характеристики хоть и сохраняют максимальный культурный и временной масштаб литературной эволюции, тем не менее открывают прямую дорогу к более конкретным уровням поэтики и семантики литературного произведения.

М.М. Бахтин [23, 26] в своих трудах также шел от наибольшего масштаба в рассмотрении историко-литературной проблематики. Так, он выдвинул идею наличного культурного наследия и выборочного диалога («окликания») в большом времени художественной современности с разнящимися культурными традициями. Ученый постулировал наличие типологических условий, стимулов, способов трансформации старого: таковы его характеристики карнавала, мениппеи, хронотопа, романного диалогизма, многоголосия, многоадресности, полистилистики и совмещенной разнокодовости высказывания как способов художественной репрезентации бытия. Однако общий характер рассматриваемых ученым историко-литературных «механизмов» не помешал ему использовать их в анализе не только ситуаций смены художественных эпох и систем, но конкретных авторских индивидуальностей (Рабле, Достоевский и др.) и отдельных произведений.

Пытаясь «инструментально» осмыслить предложенную Д-И. Чижевским историко-литературную конструкцию, И.П. Смирнов [193], автор книги «Мегаистория», предпринял попытку описать «трансформационные правила» при переходах между этими системами. Эти правила характеризуются переходами от первичных художественных систем к вторичным и обратно. Первичные работают непосредственно с образами бытия, действительностью, опираясь на «поэтологические» (в терминологии А.В. Михайлова) открытия, сделанные предшественниками, воспринимая их как свои. Вторичные работают с образами, оставленными предшественниками, переосмысляя образный строй предшествующей системы. Так движение от системы к системе описывается с помощью трёх признаков: экстенсионала (мощность семантического множества), интенсионала (набор признаков, характеризующий семантическое множество) и комбинаторной способности значений. Таким образом, переход осуществляется только при условии, если «в нём каким-то образом будут обновлены абстрактные смысловые компоненты» [193; 19].

Более частные, «пошаговые» схемы эволюции художественных систем еще в 1920-1930-е годы предложили Ю.Н. Тынянов и О.М. Фрейденберг. Для Тынянова [220] литературная динамика выглядела как утрата элементами литературной системы активности художественных функций («автоматизация»), сменяющаяся сначала хаотичными сбоями в системе значений («эклектика»), затем - активным поиском ближайшего, противоположного прежнему конструктивного принципа («новации»), выдвижением нового конструктивного принципа с периферии и захватом им центра системы. У Фрейденберг [229] схема литературной эволюции выглядела так: проблематизация прежнего состояния системы — латентная динамика нового — последовательные сбои в системе — трансформация прежней системы новыми стимулами — новое состояние системы.

В ряде своих работ Ю.Н. Тынянов [220] разработал вопрос о процессах и формах трансформации литературного материала на уровне творческой индивидуальности и текста художественного произведения. Говоря об «исследовании генезиса литературных явлений и исследовании эволюции литературного ряда, литературной изменчивости» (курсив автора. - Д.К.) [220; 270] (частично эти идеи разделяет советский философ Э.А. Баллер [21;

17]) Тынянов подходит к изучению конкретных «механизмов» существования и трансформации литературного поля.

Выделив определяющие элементы речевой конструкции (отношение к контексту эпохи, функции элемента, конструктивный принцип, конструктивный фактор), Тынянов определил ключевой «механизм» реструктуризации литературного текста, состоящего во «включении в известную систему поэтического языка, соотнесенную с определенными речевыми рядами, элементов системы другой, соотнесенной с другими рядами» [220; 300]. Художественный смысл подобной операции состоит в остранении (В.Б. Шкловский) литературного материала, снятии автоматизма в восприятии художественного приема, в обнажении функциональной заданности данной речевой конструкции. Инструментально ту же операцию следует понимать как «применение старых форм в новой функции» [220; 293]. Тынянов назвал эту операцию «пародичностью», которой как форме взаимодействия литературных явлений может быть присуща (или не присуща) комическая функция «пародийности» или дезавуирования культурного статуса художественной формы для литературного «образца» [220; 290].

Для исследователя «литературная преемственность есть прежде всего борьба, разрушение старого целого и новая стройка старых элементов» [220; 198]. Пародическое остранение «осуществляет двойную задачу: 1) механизацию определённого приёма, 2) организацию нового материала, причём этим новым материалом и будет механизирован сам приём» [220; 210]. Тынянов отказывается от гегельянского и марксистского представления об эволюции как телеологическом диалектическом движении, представляя её в виде «механизма» постоянной трансформации литературной формы, понимающейся как актуальное обновление.

Показательно, что тыняновская трактовка пародии как инструмента оформления литературного материала позволяет видеть в ней одновременно и способ эстетически активной репрезентации фактов бытия и приданных им художественных смыслов, и «механизм» эстетического обновления содержательной формы.

Особым образом обсуждаемую проблему высвечивают идеи, развиваемые в последние годы в русле исследований в ракурсе исторической поэтики. В соответствии с данными науки (О.М. Фрейденберг, Э.Р. Курциус, С.С. Аверинцев, А.В. Михайлов, С.Н. Бройтман) установилось мнение о том, что со второй половины XVIII — начала XIX века в культуре и, в частности, литературе начинается новая художественная эпоха. Осуществляется переход (в терминологии С.Н. Бройтмана) от «эйдетической поэтики» к «поэтике художественной модальности». Первая из них характеризовалась ориентацией на образец, эстетикой тождества, соответствием ожиданию читателя, сознательному следованию канонам и риторичностью. Большинство из этих принципов сохраняются в русской культуре до второго десятилетия XIX века.

Но именно на это время приходится обращение писателей к ненормативной поэтике, основывающейся на индивидуализации и формальной свободе творчества. В это время приходит переосмысление «идеи» человека и открытие «феномена человека» (С.Н. Бройтман [47]), его «единственной единственности» (М.М. Бахтин [24]), отсюда в литературу приходит установка на оригинальность художественного творчества, преодоление «образцов» в искусстве. Художник осознаёт себя как творца, а не реципиента и транслятора накопленного опыта, он становится субъектом, способным задавать «меру» своему творческому продукту. Всякое отношение осознаётся как модальное, человек перестаёт быть частью нерасчленимого целого, связи между компонентами которого раз и навсегда заданы, и вступает в диалог с универсумом.

Оформившееся в это время расподобление «идеи» и «образа» повлекло за собой приобретение последним такой «содержательности», «которая несводима ни к предмету, послужившему для него отправной точкой, ни к отвлечённой идее; его смысл не воспринимается как чисто предметный, он перестаёт тяготеть к умозрительной схеме» [47; 225]. В искусстве этот процесс связан с переориентацией с внешних на индивидуальные глубинные пласты сознания. Художественное слово в сложившейся ситуации теряет «заданное» содержание, становясь воплощением индивидуальной эстетической эмоции; каталогизированная единица предстаёт результатом творения, которое происходит на глазах у читателя. Мир мыслится как теургия, искусство как «игра» индивидуально-творческого свободного начала.

Литература переключается с риторического слова на репрезентацию индивидуально-глубинных пластов, художественный образ аргументируется не идеей, стоящей за ним, а отношением между элементами, системой равноценных начал, репрезентируемой литературным текстом. Писатель, прибегая к привычным риторическим средствам, включает их в поликодовую систему произведения. Разрушается линейное следование элементов композиции сюжета, что «освобождает» произведение от диктата «схемы», открывая новые возможности их компоновки. Залогом целостности художественного высказывания становится не конгруэнтность с «образцом», а субъект речи, интенциональное начало.

В русской литературе эти процессы стали актуальными в поэзии Золотого века, в том числе и в творчестве А.С. Пушкина. По причине того, что поэзия и проза являются разными типами письма и как следствие отличаются организующими текст художественными принципами, в работе посвященной механизмам организации литературного материала в романах середины 1840-х гг. внимание направлено именно на прозаическое творчество А.С. Пушкина. В работах пушкинистов (Н.Н. Петрунина, Н.К. Гей, В.Шмид, П.Дебрецени и др.) уже были получены доказывающие сугубо новаторский подход Пушкина к работе с прозой результаты, в которых отразились не только насущные для того времени искания романтиков-прозаиков, но где был сделан значительный шаг, опережающий свою эпоху (недаром, например, Г.П. Макогоненко, М.И. Гиллельсоном, И.Б. Мушиной и др. высказывалось мнение о пушкинской прозе как о реалистической). Опираясь на достижения предшественников, мы ставим вопрос о признании преемственности традиции пушкинской прозы в отношении писателей, которым в перспективе XIX века суждено стать классиками русского реализма.

Рассмотренные выше теоретические подходы позволяют ставить подобную проблему и находить ее решение. Прежде всего, следует задуматься о том, какие «инструменты» трансляции традиции существенны при рассмотрении именно пушкинской прозы и обнаруживают свою релевантность применительно к материалу новой масштабной прозы 1840-х годов. Для того чтобы осмыслить их, нужно выявить природу тех эстетических задач, решением которых занят писатель, и соотнести с ними хотя бы базовый комплекс результатов его творческой деятельности в ее авторской динамике. Только в этом случае можно обсуждать характер освоения писателями-наследниками достижений предшественника. Ответ на этот вопрос предполагает учет нескольких взаимосвязанных, но отнюдь не тождественных аспектов.

Историко-литературное развитие современной наукой понимается как разноуровневый процесс и потому «механизмы» передачи, освоения, трансформации, развития традиции на разных уровнях литературной динамики закономерно оказываются специфичными. В самом общем виде следует, по-видимому, выделить четыре основные уровня этой динамики: переход от одной художественной эпохи к другой (синкретизм / эйдетика / художественная модальность), смена исторически-конкретных художественных систем (классицизм / сентиментализм / романтизм и т.д.), взаимодействие творческих индивидуальностей (автор — автор) и воздействие друг на друга литературных произведений (поэтика и художественная семантика [167]).

Своеобразие предлагаемого исследования в данном отношении состоит в том, что наблюдаемые нами явления как в прозе Пушкина, так и в творчестве русских романистов 1840-х годов лишь отчасти затрагивают отношения четвертого из названных выше уровней взаимодействия литературных явлений. Главным образом они реализуют связи именно третьего из названных уровней. Однако принципиальной перспективой исследования мы видим соотнесенность результатов проделанных наблюдений со вторым и первым уровнями литературного взаимодействия.

Подобная ориентация имеет следствием то, что пушкинская традиция нами не сводится к контакту, тем более генезису текста и текста (например, «Пиковой дамы» или «Капитанской дочки» с романами «Кто виноват?» или «Обыкновенная история») — не столь важно, в области ли тематических мотивов или частных компонентов художественной формы.

По той же причине не ставится нами и задача жанровых истоков, преемственности и новаций в области становления именно романной формы в произведениях середины 1840-х годов. История становления жанра русского романа - отдельная большая и достаточно уже разработанная тема (М.М. Бахтин, В.В. Кожинов, В.М. Маркович, Н.Д. Тамарченко), но в нашем исследовании мы лишь попутно и по частному поводу касаемся этой проблемы. Конечно, отдельные аспекты пушкинской традиции в первых романах А.И. Герцена, И.А. Гончарова и Ф.М. Достоевского в свое время затрагивали А.Н. Веселовский, Л.П. Гроссман, Г.М. Фридлендер, В.Е. Ветловская, А.Г. Розин, В.А. Недзвецкий, Н.И. Пруцков, Т.А. Касаткина, М.В. Отрадин, и др. Однако, как отмечали Г.П. Макогоненко и В.Н. Турбин, к настоящему моменту не создано ни одного исследования, посвященного влиянию самих принципов поэтики пушкинской прозы на литературный процесс 40-х годов XIX века.

Заполнение указанной исследователями лакуны в изучении функционирования традиции пушкинской прозы в 1840-е гг., на наш взгляд, может решить проблему, с которой столкнулся коллектив авторов «Истории русского романа», решая вопрос о присутствии прозаических произведений поэта в истории жанра. В конечном итоге, обосновывая это включение, авторы коллективной монографии определили «Капитанскую дочку» как роман, «но не выдерживающий определения» [103; 182]. В данном случае логично предположить, что в повестях А.С. Пушкина, действительно не отвечающих определившимся требованиям жанра романа, аккумулируются «механизмы» трансформации художественной формы, которые лягут в основу дальнейшего романного жанра в отечественной литературе. А учитывая положение М.М. Бахтина об экспансии принципов романной организации на другие «жанровые» образования, можно констатировать обоснованность предположения о возможности выявления в художественной структуре повестей 1830-х гг. явлений и процессов, перспективных для становления жанра русского романа и более позднего времени.

В этой же связи нельзя не указать на то весьма характерное обстоятельство, что центральные романы этих лет в последнее время не вызывают интереса у исследователей, достаточно сказать, что с 2004 по 2009 годы защищена лишь одна диссертация, материалом которой наравне с другими романами И.А. Гончарова, является «Обыкновенная история» (Сергеева Ю.А. Парадигма обрыва в романистике И.А. Гончарова («Обыкновенная история», «Обломов», «Обрыв»), Самара, 2006).

В то же время следует обратить внимание на принципиальную важность изучения влияния творческих принципов пушкинской прозы на позднейшую словесность как в целом, так и, в особенности, на становление именно романной литературы, начавшееся в 40-е годы XIX века. На этот факт указывают замечания, уже имеющиеся в исследовательской литературе (Г.П. Макогоненко, Г.А. Гуковский, В.Б. Шкловский, М.М. Бахтин, Г.М. Фридлендер, А.В. Чичерин, Д.Е. Тамарченко, Н.К. Гей, Н.Д. Тамарченко, К. Кроо и др.).

Возвращаясь к вопросу об уровнях трансляции пушкинской традиции, подчеркнем, что нас же в настоящем исследовании занимает как раз перспектива того, какова роль собственно «механизма» трансформации литературного материала, выработанного Пушкиным в период его активного обращения к прозе, для становления русской повествовательной прозы нового, «художественно-модального» типа в целом и для конкретной художественной формы, отразившей этот тип в 1840-е годы в частности.

Уже А.А. Григорьев и В.В. Розанов, а позже М.И. Гиллельсон, Г.П. Макогоненко, Д.Е. Тамарченко отмечали важность вклада писателя в становление реалистического направления в России. Правда, следует заметить, что комплексного изучения восприятия художественных методов А.С. Пушкина писателями-реалистами также до сих пор проведено не было, хотя преемственность в этой области и была отмечена исследователями (Г.М. Фридлендер, М.В. Отрадин, В.Е. Ветловская, А.Г. Розин, Н.И. Пруцков, Е.А. Краснощёкова, В.И. Сахаров, Е.К. Созина и др.): последнее открывает значительную исследовательскую перспективу в современной науке.

Ситуация осложняется тем обстоятельством, что согласно существующей исследовательской практике принято соотносить анализируемые литературные явления прежде всего с установившимися направлениями (романтизмом, реализмом и пр.). Между тем, не меньшую значимость в истории словесности имеют и переходные явления. Вследствие этого применительно к первым законченным А.С. Пушкиным произведениям в прозе («Повестям покойного И.П. Белкина» и «Пиковой даме») кажется оправданным, как будет показано, говорить о «постромантических» принципах художественности, направленных, главным образом, на пародийное переосмысление эстетических положений романтизма. А вот последнюю повесть А.С. Пушкина «Капитанская дочка», как и романы А.И. Герцена, И.А. Гончарова, Ф.М. Достоевского, созданные в рамках натуральной школы 1840-х годов и характерные для «первичных» художественных систем, опирающиеся на пародические принципы создания мира героя и направленные на формирование реалистического стиля, есть смысл называть «предреалистическими». По названным причинам они могут быть определены также и как романы «реалистической направленности».

В итоге, говоря о традиции пушкинской прозы как о предмете наследования, мы будем понимать под нею, во-первых, эволюционную систему, которая даёт представление о пошаговом движении русской повествовательной словесности к «прозе романного типа» (прозе эпохи «художественной модальности» - не обязательно представленной собственно жанром романа), от пародийного осмысления романтического канона к предреалистическому остранению художественной формы; во-вторых, целостную индивидуальную творческую систему, представляющую «определённость» художественного видения вещей, самобытное осмысление и творческое воплощение универсума; в-третьих, комплекса особых «механизмов» репрезентации и трансфорлшции (совокупности стимулов, условий, форм, способов) литературного материала, которые в целом или в какой-либо их части может воспринять и присвоить, использовать и модифицировать литературный наследник.

В этой связи заметим, что М.М. Бахтин, а вслед за ним Ю.М. Лотман, В.Н. Турбин, Н.Д. Тамарченко и др., описывая переход литературы к «прозе романного типа», определяют следующие «переломные» аспекты этого процесса: отмену соблюдаемого ранее жанрового «этикета» (Д.С. Лихачёв

128]), в этом смысле роман наделён большей «свободой» (Ю.М. Лотман

129]), чем любой другой жанр; уравнение всех социальных «языков и манер», иерархия которых разрушается и они помещаются в одной «плоскости» (Н.Д. Тамарченко [208]), что позволяет осмыслить литературный дискурс как «затормаживающий мысль» (М.М. Бахтин [25]) и, преодолев абсолютность, осмыслить относительность «стилевого слова». В связи с разрушением жанрового канона и стилистической иерархии конструктивные элементы становятся переменными, открывая сюжет «несовпадения» героя с собой (Н.Д. Тамарченко [208]); постулируется, что герой романа существует «на грани похвалы и брани» (двух разных жанров -«выпадения из дедовской славы» [25; 39]), что эксплицирует явное «зияние» между тем, что показывает автор и тем, что он подразумевает.

Таким образом, в первую очередь категории жанра, стиля, повествования, сюжета, персонажа оказываются в центре процесса перестройки художественного метода на границе двух «больших эпох» в истории словесности. Основательность данного утверждения обосновывается также тем, что наиболее репрезентативными в плане индикации происходящих изменений в поэтике художественного текста выступают основные категории творческого освоения действительности: универсум, язык, субъект, объект, изменение отношений между ними. Поэтому на них и будет сосредоточено в дальнейшем наше внимание.

Тем самым, приходится констатировать наличие не разрешенного историко-литературного противоречия между общепринятым признанием роли А.С. Пушкина как родоначальника всей новой русской литературы и недостаточностью системно сформулированных представлений о природе и совокупности тех художественных «механизмов», которые определяют это значение писателя в истории, в нашем случае, русской прозы и, конкретно, романов 1840-х годов. Признавать, что истолкование преемственных связей в историко-литературном процессе до сей поры носит весьма проблематичный характер и нуждается в дальнейшем осмыслении. Отмечать, что при истолковании литературных связей смежных эпох в литературоведении наличествуют исчерпавшие себя стереотипы. И, одновременно, фиксировать становящееся в настоящее время все более настойчивым и результативным изучение принципов поэтики пушкинской прозы и ее влияния на становление новой повествовательной прозы. Совокупность названных факторов обусловливает актуальность настоящей диссертации.

Объектом исследования выступают ключевые закономерности историко-литературного процесса 1830-1840-х гг., находящие свое выражение в конкретных формах связи пушкинской прозы и романов середины 1840-х гг.

Предметом исследования являются принципы трансформации жанровых форм, сюжета, повествовательных стратегий и типология литературного персонажа в прозе Пушкина и наследующих ей первых романах А.И. Герцена, Ф.М. Достоевского и И.А. Гончарова.

Материалом исследования стали законченные прозаические произведения А.С. Пушкина: «Повести покойного И.П. Белкина», «Пиковая дама» и «Капитанская дочка», романы Ф.М. Достоевского «Бедные люди», А.И. Герцена «Кто виноват?» и И.А. Гончарова «Обыкновенная история».

Рассмотрение материала исследования на основе конкретно-исторического метода обусловило выборочное привлечение и ряда других материалов художественной словесности 1830-1840-х гг.

Цель диссертационного исследования заключается в определении сущности феномена традиции пушкинской прозы как «механизма» трансформации литературного материала в художественном произведении и в выявлении основных аспектов восприятия и художественной модификации традиции пушкинской прозы в романах А.И. Герцена, И.А. Гончарова, Ф.М. Достоевского 1840-х гг.

Достижению этой цели служат следующие задачи исследования:

1. описать основные аспекты реформирования Пушкиным техники создания художественной прозы в области поэтики жанра, сюжетики, повествования и системы персонажей;

2. выявить значение прозаического наследия Пушкина для романов середины 1840-х гг. на фоне актуальных для того периода иных литературных традиций, эксплицировав векторы влияния последних и охарактеризовав принципы и формы их сосуществования в художественной практике А.И. Герцена, И.А, Гончарова, Ф.М. Достоевского;

3. определить характер влияния пушкинской традиции на романы середины 1840-х гг. в русле разработанных предшественником текстовых «механизмов»;

4. осмыслить особенности индивидуального восприятия и художественной адаптации поэтики прозы Пушкина А.И. Герценом, И.А. Гончаровым, Ф.М. Достоевским.

Теоретико-методологическое обоснование работы. Для осмысления историко-литературного процесса как целостного явления в рамках исторической поэтики оптимально использование вариативного и динамичного исследовательского инструментария, комплексного сочетания разнообразных методов и стратегий исследования, актуализируемых самим материалом. Непосредственно мы опираемся на работы в области исторической поэтики и историко-литературного процесса А.Н. Веселовского, Ю.Н. Тынянова, Е.Н. Куприяновой, С.Н. Бройтмана; на исследования генезиса и эволюции жанра романа Д.Е. Тамарченко, Н.Д. Тамарченко, В.Г. Одинокова, авторов коллективного исследования «История реалистического романа», «Развитие реализма в русской литературе» и др.

При имманентном исследовании произведений были востребованы методологические принципы таких исследователей жанра, стиля, сюжета и персонажа художественного произведения, как М.М. Бахтин, Л.Я. Гинзбург, М.М. Гиршман, Ж. Женетт, В.М. Жирмунский, Д.С. Лихачёв, Ю.М. Лотман, Ю.В. Манн, Е.М. Мелетинский, В.Г. Одиноков, X. Ортега-и-Гассет, Н.Д. Тамарченко, В.Н. Турбин, М. Яворник.

Значительной опорой в наших научных построениях стала научная школа кафедры русской литературы ЯГПУ им. К.Д.Ушинского, на которой выполнена диссертация.

Основополагающим для нашего исследования стал структурно-функциональный метод подхода к тексту, определивший изучение отдельных функциональных его элементов, их значение для целого текста и роль, которую они приобретают в соотношении со всей системой.

Для определения основы сложного и нелинейного романного конфликта, разрушающего большие сюжетные схемы и включающего в себя минимальные единицы, ситуации, имеющие в каждом конкретном сюжете особые индивидуальные функции, нами используется мотивный анализ.

При исследовании полистилистической природы романного жанра мы применяем нарратологический анализ, в понимании его как основы исследования повествовательной структуры произведения и особенностей его оформления в целостный текст.

При рассмотрении изменений отдельных структур, переходящих из более раннего текста в более поздний, используется формально-эволюционный подход, дающий представление об индивидуальных особенностях применения структурных элементов каждым из изучаемых авторов.

Существенными для данной работы представляются также локальные обращения к мифопоэтическому анализу (при исследовании архетипических структур в произведениях А.С. Пушкина, являющихся определяющими для его текстов) и анализу интертекстуальному (главным образом при изучении романа Ф.М. Достоевского «Бедные люди», в котором обнаруживаются прямые отсылки к претексту).

Гипотеза исследования состоит в том, что:

- в прозе Пушкина формируются оригинальные «механизмы» трансформации литературного материала, послужившие сложению в русской литературе новаторских, «художественно-модальных» форм повествовательной прозы и собственно реалистического художественного метода, основывающиеся на принципиально новых техниках работы с жанрово-стилевой природой текста, сюжетосложением, повествованием и литературным персонажем;

- на этапе перехода русской литературы к новой художественной парадигме оказываются востребованы не только принципы поэтики, связываемые историками литературы с именем Н.В. Гоголя, но и «механизмы» трансформации прозаического материала, разработанные А.С. Пушкиным, что нашло непосредственное отражение на структурном уровне в романах Ф.М. Достоевского «Бедные люди», А.И. Герцена «Кто виноват?» и И.А. Гончарова «Обыкновенная история»;

- каждый из названных писателей 1840-х гг. индивидуально разрабатывал заимствованные у А.С. Пушкина принципы поэтики повествовательной прозы, создавая прецеденты для формирования позднейшего реалистического романа в русской литературе.

Научная новизна работы состоит:

- в определении разработанной в прозе Пушкина системы механизмов трансформации литературного материала, нашедших системное выражение в полистилистическом повествовании, полижанровом принципе устройства художественной целостности, полифункциональном сюжете, нарушающем единство заданного событийного движения, и типе «не-героя» как особой разновидности персонажа;

- в истолковании новаций, разработанных Пушкиным в области художественной прозы как системы качественно новых принципов построения художественного текста, способа преодоления жанрово-стилевого типа художественного мышления в пользу «объективации» литературой представлений об универсуме, получающего ключевое значение в рамках процесса перехода от эйдетической эпохи к эпохе художественной модальности и обусловливающего становление новой русской повествовательной словесности XIX века;

- в доказательстве того, что первые романы И.А. Гончарова, А.И. Герцена и Ф.М. Достоевского последовательно основываются и прямо продолжают разработку тех художественных принципов, которые были разработаны в прозе А.С. Пушкина: отказа от жанрового канона, преодоления стилевой иерархии, диссоциации сюжета и персонажа;

- в определении линий модификации художественных принципов, предложенных А.С. Пушкиным, у романистов 1840-х годов: применения их с целью создания внериторической «объективности» мира в романе «Обыкновенная история» И.А. Гончарова, переосмысления типа героя в романе «Кто виноват?» А.И. Герцена, создания психологического романа как личного повествования в «Бедных людях» Ф.М. Достоевского.

Теоретическая значимость исследования определяется дифференциацией бытующих в истории литературы представлений о литературной традиции и увязыванием их с системой категорий исторической поэтики; комплексно-функциональным способом интерпретации исследуемого материала как вариативного продуцирования литературного текста; уточнением базовых элементов и собственно «механизма» передачи поэтологического наследия; осмыслением конкретных стадий динамики перехода от канонической к художественно-модальной и, в частности, от романтической к реалистической поэтике; определением художественных принципов не с точки зрения стилевой или содержательной конвенции, а с точки зрения способа репрезентации действительности.

Практическая значимость достигнутых результатов исследования вытекает из возможности создания на основе данной работы аналогичных исследований в области историко-литературного процесса; кроме того, полученные результаты могут быть включены в учебные курсы средней и высшей школы.

Положения, выносимые на защиту: в пушкинской прозе посредством пародийных и пародических механизмов происходит переосмысление традиционных жанровых моделей, создание полистилистически организованного повествования, разработка типа сюжета «неудачи» и персонажа не-героического типа, благодаря чему писатель приобретает возможность конструировать репрезентативный художественный мир, отражающий сложную модель бытия и связей человека с ним, что свидетельствует о движении А.С. Пушкина к поэтике художественно-модального типа в его реалистическом варианте; ни один из актуальных художественных подходов не отвечал формальным исканиям романистов середины 1840-х гг., работающих над созданием нового типа повествовательной прозы, каждая из них оказывала преимущественно идейно-тематическое влияние, но не предложила (за исключением характерологии и композиции) комплексной системы конструктивных принципов романной поэтики; в рамках смены «больших эпох» в истории литературы на русской почве именно творчество А.С. Пушкина стало определяющим в развитии прозаического типа письма, ни социологизм и предметность детализации Н.В. Гоголя, ни психологизм прозы романтизма и М.Ю. Лермонтова (за исключением характерологии и композиции), не стали определяющими принципами при создании нового повествования в его конкретно-историческом варианте; романы середины 1840-х гг., которые традиционно соотносились в литературоведении прежде всего с гоголевской традицией, на поэтологическом уровне обнаруживают свою зависимость от пушкинской прозы и активно осваивают разработанные предшественником принципы полижанровости, полистилистики, новые способы организации повествования, строящиеся на дистанцировании повествователя от мира героя, сложный нелинейный сюжет, «не-героя» как тип центрального персонажа; преодолевая пародийность постромантических произведений А.С. Пушкина, каждый из рассмотренных в диссертации авторов романов 1840-х годов показывает индивидуальные подходы к формированию поэтики зарождающегося реализма, используя пушкинские «механизмы» трансформации текстовых структур в их пародической функции; в романе «Обыкновенная история» И.А. Гончарова посредством принципа полижанровости выстраивается амбивалентный по своей природе художественный мир, эксплицирующий дисгармоничность связи персонажа и бытия, которая компенсируется лишь на уровне повествователя, выявляющего относительность всех его (персонажа) устремлений;

А.И. Герцен в романе «Кто винова?», используя пушкинские механизмы трансформации литературного материала, не только исключает сам факт присутствия «героического» в романе, дезавуировав претензию персонажа на роль «резонёра», но подвергает сомнению художественный дискурс как симуляцию действительности; в «Бедных людях» Ф.М. Достоевский прибегает к разработанной Пушкиным сложной нарративной структуре и дискурсивному диалогу с целью вскрытия иллюзорного устройства внутреннего мира самого «негероя» как мира словесных иллюзий, бегства от действительности и собственной ответственности и, тем самым, разрабатывает сюжет «неудачи» как «самоослепления», используя полистилистический принцип для задач социопсихологического анализа.

Апробация работы. Результаты исследования представлены в 13-ти публикациях. Основные положения работы прошли апробацию в ходе конференций «Чтения Ушинского», «Ярославский край. Наше общество в третьем тысячелетии», Международной конференции студентов, аспирантов и молодых учёных «Ломоносов», «Герценовских чтениях», Михайловских Пушкинских чтениях, «Актуальные проблемы филологии» и др. Материалы диссертации были опубликованы в Ярославском педагогическом вестнике, сборниках научных статей Рубцовского института, студенческого научного общества ЯГПУ им. К.Д. Ушинского. Результаты исследования обсуждались на заседаниях кафедры русской литературы ЯГПУ им. К.Д. Ушинского. Одна из статей опубликована в журнале Костромского государственного университета им. Н.А. Некрасова, рекомендованном ВАК РФ.

Структура работы состоит из введения, трёх глав, заключения и библиографии, включающей 279 источников.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Традиция пушкинской прозы и русские романы середины 1840-х гг."

Заключение

Завершая данное исследование, мы можем констатировать, что высказанная нами в начале работы гипотеза нашла свое весомое подтверждение. Пушкинская прозаическая традиция, на значимость которой указывалось рядом отечественных историков литературы (А.П. Скафтымовым, A.JI. Бемом, Н.И. Пруцковым, А.Г. Розиным, В.И. Сахаровым и др.), действительно обнаружила свое системное присутствие в художественной практике русских романистов середины 1840-х годов - А.И. Герцена, И.А. Гончарова, Ф.М. Достоевского. В итоге мы смогли эксплицировать казавшуюся «утерянной» историко-литературную связь между приемами работы с художественным материалом родоначальника русской литературной классики А.С. Пушкина и первым поколением русских t писателей реалистической ориентации.

Были определены конкретные структурные особенности сюжета, жанра, стиля, повествования и литературного героя, которые на данном этапе эволюционного становления нами мыслятся как интегрирующие для повествовательного произведения эпохи художественной модальности.

В этой связи были сделаны следующие выводы, корреспондирующиеся с результатами исследований, сделанных нашими предшественниками.

Мы показали, что в пушкинской прозе происходит отказ от жанровых канонов, предполагающий не только разрушение устойчивой жанровой системы, но и осмысление жанрового компонента как средства создания самостоятельных вариантов художественного мира произведения.

Вследствие негации «структурообразующего» элемента художественного произведения, прежде строго определявшего пафос, стиль, конфликт, сюжет, тип персонажа, пушкинская проза приобретает более свободную событийную структуру. Преодолевая героический сюжет победы, А.С. Пушкин открывал ресурсы для изображения бытийной картины мира как связи «всего со всем», редуцируя сюжет центрального персонажа.

Ввиду нарушения жанровой конвенции, которая органически связана со стилевым оформлением, мультипликации сюжета (включения нескольких сюжетных линий, совмещения различных событийных пластов) потребовалось восстановление повествовательной целостности текста, что повлекло за собой усложнение нарративной структуры. Посредством иллюзии отстранения автора от текста А.С. Пушкину удаётся создать полистилистическое единство или метастиль, образование, преодолевающее ограниченность однонаправленного повествования, помещающее любой образ в бивалентную сферу, благодаря чему преодолевалась нормативность содержания художественного текста и сама установка на однозначность литературы.

Дезавуировав героический сюжет, А.С. Пушкин ставит в центр произведения персонаж «не-героического» типа, характеризующийся меньшей степенью внешней активности, что позволяет избежать традиционной этической дуальности и добиться психологической завершённости образа за счёт усложнения однолинейного сюжета, а смещение концептуального центра с центрального персонажа порождало ситуацию этического плюрализма.

Нами были выявлены также сущностные связи поэтики первых романов Ф.М. Достоевского, А.И. Герцена, И.А. Гончарова с поэтикой прозы А.С. Пушкина. Были описаны конкретные художественные «механизмы», генетически восходящие к художественно-прозаическим экспериментам Пушкина, послужившие основой для создания предреалистических романов, прокладывающих путь к классическому русскому реализму. Подтверждением этим наблюдениям стало отражение их в критических замечаниях самих реалистов и их современников, а также в исследованиях этого периода литературы.

В ходе работы по выявлению традиции пушкинской прозы и её дальнейшей разработки в романах 1840-х гг. были сделаны следующие выводы:

- заимствуя у А.С. Пушкина полижанровый принцип И.А. Гончаров, разделявший эстетические постулаты предшественника, создаёт вбирающий в себя все противоречия, внутренне гармоничный мир, противостоящий ограниченной оптике персонажей; в отличие от него А.И. Герцен, совмещая в своём романе элементы разных жанров, разрушает их конвенции, фундирующие мировоззрения персонажей за счёт противопоставления «нехудожественной» аналитической реальности; в свою очередь Ф.М. Достоевский превращает жанр в инструмент психологического анализа, помещая его в сферу ментальности, в которой жанр становится «образом мысли», противопоставленным «недискурсивной» социально-бытовой реальности;

- сюжет «не-героя», разработанный в прозе А.С. Пушкина, получает своё дальнейшее развитие в романах середины 1840-х годов: в «Обыкновенной истории» линия «ослеплённого» романтика дополняется линией крушения рационалистической концепции жизнестроения, актуальной для эпохи натуральной школы, в основу которых положена переработка любовного сюжета; в романе «Кто виноват?» представлены различные типы заимствованного сюжета: «мещанское» опошление романтической концепции жизни (Негровы), нежизнеспособность солиптического мировоззрения (Круциферский) и новый сюжет преодолевшего отвлечённо-романтическую теорию «лишнего человека»; роман «Бедные люди» раскрывает психологический потенциал пушкинского сюжета с помощью совмещения сентиментальных, романтических и натуралистических мотивов и объединения сюжетов авторства и сюжета-неудачи, составивших единую событийную линию;

- посредством полистилистической техники романисты 40-х годов XIX века приходят к созданию повествовательного единства, совмещающего в себе разностилевые оптики, что даёт в результате эффект «объективного» повествования, при этом И.А. Гончаров и А.И. Герцен используют монологический принцип, разработанный А.С. Пушкиным в «Пиковой даме», в которой залогом «объективности» служит сам повествователь; Ф.М. Достоевский, как более последовательный продолжатель А.С. Пушкина, продолжая разрабатывать повествовательные методики «Повестей Белкина» и «Капитанской дочки», нивелирует генеральную повествовательную инстанцию, выбирая перволичное повествование, позволяющее эксплицировать в романе «внутреннего человека»;

- обращаясь к не-героическому типу персонажа, каждый из авторов раскрывает его новые возможности: И.А. Гончаров снимает оппозицию романтика и рационалиста, приводя обоих к финалу-неудаче, актуализируя общечеловеческое содержание образа; А.И. Герцен обращается к пониманию героического в современной ему литературе, рисуя целый ряд образов, в каждом из которых разоблачаются героические притязания, включая и «героя-резонёра» Бельтова, оказывающегося не в состоянии реализовать свой героический потенциал; Ф.М. Достоевский открывает внутреннюю дисгармонию личности нового персонажа, делая её основой психологического и даже психоаналитического сюжета; вместе с тем, каждый из писателей акцентирует своё внимание на сюжетной и концептуальной оппозиции мужского и женского начал, определяя особый статус женского образа в новой эстетической концепции, что подтверждает обращение к эстетической концепции прозы А.С. Пушкина.

Тем самым были выявлены индивидуальные особенности произведений романистов, которые станут основой для созданных в XIX веке индивидуальных творческих систем.

Главным результатом проделанной работы стало восстановление целостной картины развития русского историко-литературного процесса и осознание реализма не как художественной конвенции, легитимирующей работу с новым материалом, а как последовательного усвоения новых художественных методик создания текста.

Безусловно, настоящая работа не рассчитана на полное исчерпание заявленных проблем. Открытым остаётся вопрос о функционировании романтических, постромантических, собственно гоголевских и натуралистических «механизмов» художественного претворения литературного материала в рамках предреалистического метода. Остаётся нерешённым вопрос о характере соотношения в поэтике романов середины 1840-х годов индивидуальных пушкинской, гоголевской и лермонтовской традиций, которые общепринято выделяются в качестве определяющих для дальнейшего развития литературы. Лишь намечены подходы и к определению соотношения «предреалистической» стадии и собственно реалистического метода, актуального для литературы более позднего периода.

Каждая из этих проблем требует особого теоретического и историко-литературного осмысления и привлечения для анализа более широкого историко-литературного материала. Поэтому они понимаются нами как исследовательская перспектива.

Список научной литературыКарпов, Денис Львович, диссертация по теме "Русская литература"

1. Герцен, А.И. Былое и думы Текст. / А.И. Герцен. Куйбышев: Куйбышевское книж. изд., 1975. - 656 с.

2. Герцен, А.И. Кто виноват? Текст. / А.И. Герцен. М.: Современник,1985.

3. Гоголь, Н.В. Собрание сочинений в восьми томах. Текст. Т. 3 / Н.В. Гоголь. М.: Правда, 1984. - 336 с.

4. Гоголь, Н.В. Собрание сочинений в восьми томах. Текст. Т. 5 / Н.В. Гоголь. М.: Правда, 1984. - 320 с.

5. Гончаров, И.А. Обыкновенная история Текст. / И.А.Гончаров. -Екатеринбург: У-Фактория, 2002. 382 с.

6. Гончаров, И.А. Очерки. Статьи. Воспоминания современников Текст. / И. А. Гончаров; сост. вступ. ст.; [примеч. Т. В. Громовой]. — М.: Правда,1986.-589 с.

7. Достоевский, Ф.М. Бедные люди. Собрание сочинений Текст.: в 12 т. Т. 1. / Ф.М. Достоевский. М.: Правда, 1982. - С. 39 - 161.

8. Лермонтов, М.Ю. Сочинения в двух томах Текст. Том второй / М.Ю. Лермонтов. М.: Правда, 1990. - 704 с.

9. Пушкин, А.С. Пиковая дама. Черновые наброски, относящиеся к первой редакции повести. Электронный ресурс. / А.С. Пушкин. РВБ. -Режим доступа: www.rvb.ru/pushkin/01text /06prose/03edit/0900.htm, свободный.

10. Пушкин, А.С. Письма Вяземскому П. А., 1 сентября 1828 г. Электронный ресурс. / А.С. Пушкин. РВБ. — Режим доступа: http://www.rvb.ru /pushkin/ 0ltext/101etters/l81530/01 text/1828/1446263. htm, свободный.

11. Пушкин, А.С. Сочинения Текст.: в 3 т. Т. 3. Проза / А.С. Пушкин. -М.: Худож. лит., 1987. 528 с.

12. Русская историческая повесть первой половины XIX века Текст.: сборник / Сост., вступ. ст. и примеч. В.И.Коровина. М.: Сов. Россия, 1989.-365 с.

13. Русская романтическая повесть писателей 20 — 30-х годов 19 века Текст. / Сост. вступ. ст. и примеч. В. И. Сахарова. — М.: Пресса, 1992. — 464 с.

14. Физиология Петербурга Текст. / Подгот. текста, вступ. ст., с. 5-28 и примеч. В. А. Недзвецкого. М.: Сов. Россия, 1984. - 303 с.

15. Теоретические и историко-литературные работы:14а. Абрамовских, Е.В. Рецепция незавершенной прозы А.С. Пушкина в русской литературе XIX века Текст. Автореф. Диссерт. на соиск. уч. степ. канд. наук / Е.В. Абрамовских. Екатеринбург, 2000. - С. 19.

16. Алексеев, М.П. Пушкин Текст.: Сравнительно-исторические исследования / М.П. Алексеев. 2-е изд. JI.: Наука, 1984. - 478 с.

17. Альми, И. JI. «Евгений Онегин» и «Капитанская дочка» Текст.: Единство и полярность художественных систем / И.Л. Альми // Болдинские чтения. Горький, 1987.-С. 80-93.

18. Бабаев, Э.Г. Из истории русского романа XIX века Текст. Пушкин, Герцен, Толстой. / Э.Г. Бабаев. М.: Изд-во МГУ, 1984. - 254 с.

19. Бадью, А. Делёз Текст. Шум бытия. / А. Бадью. М.: Фонд научных исследований «Прагматика культуры», издательство «Логос-Альтера» / «Ессе homo», 2004. - 189 с.

20. Баевский, B.C. История русской поэзии Текст.: 1730 1980. Компендиум. / B.C. Баевский. - М.: Новая школа, 1996.- 320 с.

21. Баллер, Э.А. Преемственность в развитии культуры Текст. / Э.А. Баллер. М.: Наука, 1969. - 294 с.

22. Барт, Р. Избранные работы Текст.: Семиотика: Поэтика. / Р. Барт. М.: Прогресс, 1989—616 с

23. Бахтин, М.М. Проблемы творчества Достоевского Текст. / Бахтин М.М. -М.: Художественная литература, 1929.-179с.

24. Бахтин, М.М. Работы 20-х годов Текст. / М.М. Бахтин. Киев, 1994 -384 с.

25. Бахтин, М.М. Собрание сочинений Текст. / М.М. Бахтин Т. 5. - М.: Русские словари, 1997 - 255 с.

26. Бахтин, М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса Текст. / Бахтин М.М. 2е издание - М.: Художественная литература, 1990. — 543 с.

27. Бахтин, М.М. Формы времени и хронотопа в романе Электронный ресурс. / Бахтин М.М. Режим доступа: http://manyal-med.boom.ru/IDl64855.htm, свободный.

28. Бахтин, М.М. Эпос и роман Электронный ресурс. / Бахтин М.М. -Режим доступа: http://www.infoliolib.info/philol/bahtin/epos.html, свободный.

29. Бачинин, В.А. Достоевский: метафизика преступления Текст. (Художественная феноменология русского протомодерна) / В.А. Бачинин. СПб.: Изд-во Санкт-Петербургского университета, 2001. - 231 с.

30. Белинский, В.Г. Взгляд на русскую литературу 1847 года. http://az.lib.ni/b/belinskijwg/textl 847.shtml

31. Белинский, В.Г. Литературные мечтания электронный ресурс. / В. Г. Белинский Режим доступа: http://az.lib.rU/b/belinskijwg/text0310.shtml, свободный

32. Белинский, В.Г. Сочинения князя В.Ф. Одоевского электронный ресурс. / В. Г. Белинский Режим доступа: http://az.lib.ru/b/ belinskijwg/text3230.shtml, свободный

33. Белинский, В. Г. Собрание сочинений: в 9 т Текст. Т .6 Статьи о Державине. Статьи о Пушкине. Незаконченные работы / В. Г. Белинский. М. : Худож. лит., 1981.-678 с.

34. Белинский, В.Г. Взгляд на русскую литературу 1846 года Электронный ресурс. / В. Г. Белинский Режим доступа: http://az.lib.ru/belinskiywg/textl 846.shtml, свободный

35. Бем, A.JI. Исследования. Письма о литературе текст.: учебное пособие / С. Бочаров. М.: Языки славянских культур, 2001.-448с.

36. Бергсон, А. Творческая эволюция Текст. / ред. А. Бергсон, [пер. с франц. Жуковский]. М.: Кучково поле, 2006. - 230с.

37. Берковский, Н.Я. Статьи о литературе. Текст. / Н.Я Берковский. Л.: Гослитиздат, 1962. - 452 с.

38. Берковский, Н.Я. Романтизм в Германии Текст. / Н.Я Берковский, — СПб.: Азбука-классика, 2003. — 512 е.

39. Берлин, И. Александр Герцен Текст. / И. Берлин.- НЛО 2001. - №49. -С. 99—118.

40. Бетеа, Д. Давыдов, С. Угрюмы купидон Текст.: поэтика пародии в "Повестях Белкина" / Д. Бетеа, С. Давыдов // Современное американское пушкиноведение / ред. У.М. Тодд. Спб.: Академический проект, 1999. -С. 201-224.

41. Бетеа, Д. Мифопоэтическое сознание у Пушкина Текст.: Апулей, "Купидон и Психея" и тема метаморфозы в "Евгении Онегине" / под ред. Д.М. Бетеа, А.Л. Осповата, Н.Г. Охотина. М.: ОГИ, 2001.-512с.

42. Благой, Д. Д. От Пушкина до Маяковского Текст.: закономерности развития русской литературы XIX начала XX века / Д.Д. Благой. - М.: Акад. наук СССР, 1963. - 87 с.

43. Бланшо, М. Пространство литературы текст. / М. Бланшо. М.: Логос, 2002. - 134с.43а. Бонди, С.М. О Пушкине. Текст. Статьи и исследования. М.: Художественная литература, 1983. - 478 с.

44. Борев, Ю.Б. Художественный стиль, метод и направление Текст. / Ю.Б. Бореев // Теория литературных стилей: современные аспекты изучения. -М.: Наука, 1982. С.76 - 90

45. Бочаров, С.Г. О художественных мирах: Сервантес, Пушкин, Баратынский, Гоголь, Достоевский, Толстой, Платонов Текст. / С.Г. Бочаров. -М.: Сов. Россия, 1985

46. Бочаров, С.Г. Поэтика Пушкина Текст.: очерки / С.Г. Бочаров. М.: Наука, 1974.-206 с.

47. Бройтман, С.Н. Историческая поэтика Текст.: учебное пособие / С.Н. Бройтман. М.: Изд. центр РГГУ, 2001. - 320 с.

48. Букалов A.M. Два персонажа из романа о царском арапе Текст. / A.M. Букалов. Горький: Музей-заповедник А.С.Пушкина «Большое Болдино», Горьковский Гос. ун-т им. Н.И.Лобачевского, 1987. — С. 239 -250

49. Бушмин, А.С. Преемственность в развитии литературы Текст. / А.С. Бушмин. Л.: Наука, 1978. - 224 с.

50. Вацуро, В.Э. Пушкин и проблемы бытописания в начале 1830-х годов Текст. / В.Э. Вацуро // Пушкин. Исследования и материалы / отв. ред. П.Б.Городецкий; под ред. М.П.Алексеева и др. — М. — Л.: Изд-во Акад. Наук СССР. 1962, Т.6. - С.150 - 170.

51. Вершинина, Н.Л. О роли "идиллического компонента" в "Обыкновенной истории" И.А. Гончарова Электронный ресурс. / Н.Л. Вершинина. Режим доступа: http://www.goncharov.spb.ru/versh/, свободный.

52. Веселовский, А.Н. Герцен — писатель Текст. / А.Н. Веселовский. — М.: Типо-литография Тов. И.Н. Кушнеревъ и Ко, 1909. 159 с.

53. Веселовский, А.Н. Историческая поэтика Текст. / А.Н. Веселовский. -М.: Высш. шк., 1989. 300 с.

54. Ветловская, В.Е. Роман Ф.М.Достоевского «Бедные люди» Текст. / В.Е. Ветловская. JL: Худож. лит., 1988. - 208 с.

55. Взаимосвязи и взаимодействие национальных литератур Текст. Материалы дискуссии / ред. коллегия И. И. Анисимов и др. М.: Акад. наук СССР, 1961.-439 с.

56. Виноградов, В.В. О языке художественной прозы Текст.: избр. тр. / В .В. Виноградов. М.: Наука, 1980. - 362 с.

57. Виноградов, В.В. Стиль Пушкина. Текст. / В.В. Виноградов. М.: Наука, 1999. - 704 с.

58. Вольперт, JI.H. Пушкин в роли Пушкина Текст.: Творческая игра по моделям французской литературы: Пушкин и Стендаль / JI.H. Вольперт. — М.: Языки русской культуры, 1998. — 327 с.

59. Гай, Г.Н. Роман и повесть А.И. Герцена 30-х 40-х годов Текст. / Г.Н. Гай. - Киев.: Изд-во Киевского ун-та, 1959. - 175 с.

60. Гей, Н.К. Проза Пушкина Текст.: поэтика повествования / Н.К. Гей; отв. ред. С.Г.Бочаров; АН СССР, Ин-т мировой лит-ры им. A.M. Горького. М.: Наука, 1989. - 270 с.

61. Гей, Н.К. Художественный синтез в стиле Пушкина Текст. / Н.К. Гей // Типология стилевого развития нового времени. — М.: Наука, 1976. — С. 115-143.

62. Генис, А.А. Билет в Китай Текст.: сборник / А.А. Гёнис. СПб.: Амфора: Эврика, 2001. - 333 с.

63. Герцен в русской критике Текст.: вступ. ст. (Наследие Герцена и русская критика); [примеч. В. Путинцева]. — М. : Гослитиздат, 1953. — 336 с.

64. Гершензон, М.О. Мудрость Пушкина Текст. / М.О. Гершензон. -Томск: Водолей, 1997. 288 с.

65. Гиллельсон, М.И. Мушина И.Б. Повесть А.С. Пушкина «Капитанская дочка» Текст. / М.И. Гиллельсон, И.Б. Мушина. JL: Просвещение, 1979. - (Пособие для учителя). — 192 с.

66. Гинзбург, Л.Я. О литературном герое Текст. / Л.Я. Гинзбург. Л.: Сов. Писатель, 1979.- 220 с.

67. Гинзбург, Л.Я. О психологической прозе Текст. / Л.Гинзбург. Л.: Сов. писатель, 1971. - 450с.

68. Гинзбург, Л.Я. Пушкин и лирический герой романтизма Текст. / Л.Я. Гинзбург // Пушкин. Исследования и материалы. М. - Л.: Наука, 1962. Т.4.-С.140- 153.

69. Гиршман, М.М. Ритм художественной прозы Текст. / М.М. Гиршман. М.: Сов.писатель, 1982. - 272 с.

70. Гнамманку, Д. Абрам Ганнибал Текст. / Д. Гнамманку. М.: Мол. гвардия, 1999.-219 с.

71. Гончаров И.А. в русской критике Текст.: сборник статей; вступ. ст. М. Я Полякова; [примеч. С. А Трубникова].-М.: Гослитиздат, 1958. — 359 с.

72. Гончаров, С.А. Еще раз о заглавии гоголевской поэмы Текст. / С.А. Гончаров // Н.В. Гоголь и русская литература XIX века. Л.: Худож. лит., 1989.-С. 22-44.

73. Григорьян, К.Н. Лермонтов и его роман «Герой нашего времени» Текст. / К.Н. Григорьян. Л.: АН СССР; Ин-т рус. литературы (Пушкинский дом). - Л.: Наука, 1975. - 375 с.

74. Грифцов, Б.А. Эстетический канон Достоевского Текст. / Б.А. Грифцов // Вопросы литературы, 2005, март-апрель. С. 191 - 208

75. Гроссман, Л.П. Достоевский Текст. / Л.П. Гроссман. 2-е изд., испр. и доп. - М.: Мол. гвардия, 1965. - 605 с.

76. Гукасова, А. Г. «Повести Белкина» А.С. Пушкина Текст. / А. Г. Гукасова; под ред. действ, члена АПН РСФСР Н. Л. Бродского. М.: Акад. пед. наук РСФСР, 1949. - 127 с.

77. Гуковский, Г.А. Изучение литературного произведения в школе Текст. / Г. Гуковский; (Методологические очерки о методике). — М. Л.: «Просвящение», 1966. — 266 с.

78. Гуковский, Г.А. О стадиальности истории литературы Текст. / Г. А. Гуковский //НЛО. 2002. - № 3 (55). - С. 106- 131.

79. Гуковский, Г.А. Пушкин и проблемы реалистического стиля Текст. / Г. А. Гуковский. — М.: Гослитиздат, 1957.- 414 с.

80. Гуковский, Г.А. Реализм Гоголя Текст. / Г.А. Гуковский. М. - Л.: Гос. Изд-во художеств, лит., 1959. - 531 с.

81. Гурвич-Лещинер, С. Герцен на пороге XXI века Текст. / С. Гурвич-Лещинф//Вопросы литературы. -1996.—Сентябрь—Октябрь. -С. 133 — 165.

82. Давыдов, С. Дыханье девы-розы: автобиографизм «Пира во время чумы» / С. Давыдов // Пушкинская конференция в Стэнфорде, 1999. -М., 2001.-С. 186-199.

83. Дебрецени, П. Блудная дочь. Подход Пушкина к прозе Текст.; [пер. с англ.] / П. Дебрецини. СПб. - Академический проект. — 1996. -398 с.

84. Делез, Ж. Логика смысла;Фуко М. Текст. = Theatrum philosophicum: Пер. с фр. / Ж. Делез. М.: "Раритет", Екатеринбург: "Деловая книга". — 1998.-480 с.

85. Днепров, В.Д. Идеи времени и формы времени Текст. / В.Д. Днепров. — М.: Советский писатель. Ленинградское отделение, 1980. — 600 с.

86. Днепров, В.Д. Проблемы реализма Текст. / В.Д. Днепров. Л.: Сов.писатель, 1961. —371 с.

87. Долинин, А. С. Достоевский и другие Текст. / А. С. Долинин. М. : Худож. лит., 1989. - 480 с.

88. Достоевский и русские писатели Текст.: сост. ст. В. Я. Кирпотин. — М.: Советский писатель, 1971. 448 с.

89. Егоров, Б. Ф. Жизнь и творчество Ю. М. Лотмана Текст. / Б.Ф. Егоров. -М.,1999.-384 с.

90. Елифёрова, М. Шекспировские сюжеты, пересказанные Белкиным. Текст. / М. Елифёрова // Вопросы литературы. 2003. - Январь-Февраль. - С. 149-175.

91. Есипов, В.М. «Необычные, неправдоподобные» ситуации в «Повестях Белкина» Текст. / В.М. Есипов // Вопросы литературы. — 2002. Май-июнь.-С. 304-313

92. Женетт, Ж. Фигуры Текст.: В 2т. Т.1. / Ж. Женетт. М.: Изд. Им. Сабашниковых. - 1998. - 472 с.

93. Жирар, Р. Насилие и священное. Текст. / Р. Жирар. М.: Новое литературное обозрение. - 2000. - 400 с.

94. Жирмунский, В.М. Байрон и Пушкин: Пушкин и западные литературы Текст. /В.М. Жирмунский. Л.: Наука Ленинград, отд - ние, 1978.-423 с.

95. Жирмунский, В.М. Теория литературы. Поэтика. Стилистика. Текст. / В.М. Жирмунский. Л.: Наука. - 1977. - 407 с.

96. Жолковский, А.К. Щеглов, Ю.К. Работы по поэтике выразительности. Инварианты-Тема-Приемы-Текст Текст. / А.К. Жолковский, Ю.К. Щеглов. -М.: Прогресс. 1996.-344 с.

97. Заславский, О. Парадокс жертвы в «Выстреле». Текст. / О. Заславский // Парадоксы русской литературы: Сборник статей [под ред. Марковича

98. В., Шмида В. СПб.: Инапресс. - 2001. - С. 117-131. (83.3 (2 рус) П 18 В.294086-кхр.

99. Зеньковский, В.В. Юродство и его место в религиозной жизни Руси Текст. / В.В. Зеньковский // История русской философии. Том 1. Часть 1.-Л. 1991.-С. 42-43.

100. Иглтон, Т. Марксизм и литературная критика Текст. / Т. Иглтон; пер. К. Медведев. М.: Свободное марксистское издательство, 2009. — 112 с.

101. Историческая поэтика. Литературные эпохи и типы художественного сознания. -М.: Наследие, 1994. 512 с.

102. История русского романа в 2 т. Т. 1. Текст. / составитель Л. Лифшиц. -М.-Л.: АН СССР. 1962. - 344 с.

103. История русской литературы XI XIX веков: Учеб. пособие для студ. филол. фак. высш. учеб. заведений: В 2 ч. Ч. 1. Текст. / Под ред. Л.Д. Громовой, А.С. Курилова. - М.; Гуманит. изд. центр ВЛАДОС. - 2000. -224 с.

104. История русской литературы XIX века. В 3 ч. Ч. 1 (1795 1830 годы): Учеб. пособие для студ. вузов, обучающихся по специальности 032900 «Рус. яз. и лит.» Текст. / под.ред. В.И. Коровина. — М.: Гуманит. изд. центр ВЛАДОС. - 2005. - 478 с.

105. История русской литературы XIX века. В 3 ч. Ч. 2 (1840 — 1860 годы): Учеб. пособие для студ. вузов, обучающихся по специальности 032900 «Рус. яз. и лит.» Текст. / под.ред. В.И. Коровина. — М.: Гуманит. изд. центр ВЛАДОС. 2005. - 524 с.

106. История русской литературы в четырёх томах. Т. 2. От сентиментализма к романтизму и реализму. Текст. / под.ред. Е.Н. Купреяновой. Л.: «Наука», 1981. - 493 с.

107. Касаткина, Т.А. О творящей природе слова. Онтологичность слова в творчестве Ф.М. Достоевский как основа «реализма в высшем смысле». Текст. / Т.А. Касаткина. М.: - ИМЛИ РАН. - 2004. - 480 с.

108. Козмина, JI.B. Автобиографические записки А.С. Пушкина 1821 1825 гг. Текст. Проблемы реконструкции. / JI.B. Козмина. — М.: Современный писатель. - 1999. - 144 с.

109. Компаньон, А. Демон теории Текст. / А. Компаньон; перевод с франц. С.Зенкина. -М.: Издательство им. Сабашниковых. 2001. - 336 с.

110. Конрад, Н.И. Запад и Восток. Статьи. М.: Главная редакция восточной литературы, 1972. — 496 с.

111. Коровин, В. Заветные преданья Текст. / В.Коровин // Русская историческая повесть первой половины XIX века: сборник / Сост., вступ. ст. и примеч. В.И.Коровина. — М.: Сов. Россия, 1989. — С. 5 18

112. Краснов, Г.В. Поединок Германна Текст. / Г.В. Краснов // Болдинские чтения. Горький, 1985. - С. 56-64.

113. Краснощёкова, Е.А. И.А. Гончаров Текст.: Мир творчества / Е.А. Краснощёкова. — СПб. Пушкинский фонд. - 1997. - 496 с.

114. Красухин, Г.Г. Пушкин Текст. Болдино. 1833. Новое прочтение: Медный всадник, Пиковая дама, Анджело, Осень / Г.Г Красухин. М.: Флинта. - 1997.- 191 с.

115. Красухин, Г.Г. Гринёв и его издатель Текст. / Г.Г. Красухин // Вопросы литературы. -2005. Март-апрель. - С. 124 - 160.

116. Кривонос, В.Ш. «Мёртвые души» Гоголя и становление новой русской прозы Текст. Проблемы повествования / В.Ш. Кривонос. — Воронеж: Изд-во Воронеж, ун-та. 1985.- 157с.

117. Кроо, К. «Творческое слово» Ф.М. Достоевского герой, текст, контекст. Текст. / К. Кроо - СПб.: Академический проект.-2005. - 288 с.

118. Кулешов, В.И. История русской литературы XIX века Текст.: учебное пособие для вузов / В.И. Кулешов. М.: Академический Проект: Фонд «Мир», 2005.-800 с.

119. Кулешов, В.И. Натуральная школа в русской литературе XIX века: учеб. пособие для студентов пед. ин-тов по спец. № 2101 «Рус. яз. и лит.» Текст. / В.И. Кулешов. М.: Просвещение, 1982. - 224 с.

120. Купреянова, Е.Н. Историко-литературный процесс как научное понятие Текст. / Е.Н.Купреянова // Историко-литературный процесс. Проблемы и методы изучения. — Л.: Сов .писатель, 1974. — С. 5 — 41.

121. Кэмпбелл, Дж. Тысячеликий герой Текст. / Дж. Кэмпбелл. — М.: Рефл-бук, 1997.-184 с.

122. Лапкина, Г.А. К истории создания "Арапа Петра Великого" Текст. / Г.А. Лапкина // Пушкин: Исследования и материалы / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом). — М.: Л.: Изд-во АН СССР, 1958. — Т. 2. — С. 293—309.

123. Леви-Строс, К. Первобытное мышление Текст. / К. Леви-Строс. — М.: Республика, 1999. 328 с.

124. Лихачёв, Д.С. Достоевский в поисках реального и достоверного электронный ресурс. Режим доступа: http://likhachev.lfond.spb.ru/ Articles/dostoevskiy.htm, свободный.

125. Лихачёв, Д.С. Поэтика древнерусской литературы Текст. / Д.С. Лихачев. —3-е изд., доп. — М.: Наука, 1979. 352 с.

126. Лотман, Ю.М В школе поэтического слова Текст.: Пушкин, Лермонтов, Гоголь: кн. для учителя / Ю.М. Лотман. М.: Просвещение, 1988.-348 с.

127. Лотман, Ю.М. Идейная структура "Капитанской дочки" Текст. / Ю.М. Лотман СПб., 1995. - 212-227с.

128. Лотман, Ю.М. "Пиковая дама" и тема карт и карточной игры в русской литературе начала XIX века Текст. /М. Лотман // Избранные статьи. В 3-х т. Т. 2. Таллинн: Александра, 1992. С. 389 - 415.

129. Лотман, Ю.М. К функции устной речи в культурном быту пушкинской эпохи Текст. / Ю.М. Лотман / Статьи по семиотике культуры и искусства. М.: Академический проект, 2002. - С. 529 - 542.

130. Лотман, Ю.М. Происхождение сюжета в типологическом освещении Текст. / Ю.М. Лотман // Избр. Статьи В 3 т. Т. 1. Таллинн: Александра, 1992. - 224—242 с.

131. Лотман, Ю.М. Пушкин. Биография писателя электронный ресурс. -Режим доступа: http://catalog.booksite.ru/localtxt/pus /kin /bio/gra/phy/lotman/index.htm, свободный.

132. Лотман, Ю.М. Структура художественного текста Текст. / Ю.М. Лотман М. «Искусство», 1970. - 283 с.

133. Лощиц, Ю.М. Гончаров Текст. / Ю.М. Лощиц. Изд.2-е, испр. и доп. -М.: Молодая гвардия, 1986. - 367 с.

134. Лукач, Д.К истории реализма Текст. / Д. Лукач — М.: Высшая школа, 1939.-370 с.

135. Лукач, Д. Литературные теории XIX века и марксизм Текст. / Д. Лукач. — М.: Высшая школа, 1937. 283 с.

136. Луначарский, А.В. Статьи о литературе Текст.: в 2 т.; [вступ. ст. Н. А. Трифонова, примеч. Н. П. Ждановского и др.]. — М.: Худож. лит. , 1988.

137. Макогоненко, Г.П. Гоголь и Пушкин Текст. / Г.П. Макогоненко — Л.: Сов. писатель, 1985. — 351 с.

138. Макогоненко, Г.П. Творчество А.С. Пушкина в 1830-ые годы Текст. / Г.П. Макогоненко Л.: Худож.лит., 1974. - 374 с.

139. Макогоненко, Г.П. «Капитанская дочка» А.С.Пушкина Текст. / Г.П. Макогоненко Л.: «Художественная литература», 1977. — 64 с.

140. Манн, Ю.В. Динамика русского романтизма Текст. / Ю.В.Манн М.: Ин-т "Открытое о-во": Аспект-Пресс, 1995. - 384 с.

141. Манн, Ю.В. Карнавал и его окрестности Текст. / Ю.В. Манн // Вопросы литературы, 1995, январь февраль. - С. 154-183.

142. Манн, Ю.В. Путь к открытию характера Текст. / Ю.В. Манн // Достоевский: художник и мыслитель; под ред. К. Ломунов.- М.: «Художественная литература», 1972. С. 284 -311.

143. Манн, Ю.В. Философия и поэтика натуральной школы Текст. / Ю.В. Манн // Проблемы типологии русского реализма; под ред. Н.Л. Степанова и У.Р. Фохта. М.: Наука, 1969. - С. 241 - 305.

144. Маркович, В.М. Тургенев и русский реалистический роман XIX века Электронный ресурс.: (30-50-е годы) / В.М.Маркович. Режим доступа: http://mlis.fobr.ru/science/istorlit/process/markovi4turg/ свободный.

145. Маркович, В.М. Петербургские повести Н.В. Гоголя Текст. / В.М.Маркович Л.: «Художественная литература», 1989 - 205 с.

146. Махов, А.Е., Морозов, И.А. "Играющий бес" Текст. К интерпретации понятия игры у Пушкина // Университетский пушкинский сборник / А.Е. Махов, И.А. Морозов М.: МГУ, 1999. 94-101 с.

147. Мелетинский, Е.М. О литературных архетипах Текст. Вып. 4. Чтения по истории и теории культуры/ Е.М. Мелетинский. М.: РГГУ, 1994. -136 с.

148. Михайлов, А.В. Избранное. Историческая поэтика и герменевтика Текст. / А.В. Михайлов. СПб.: Издательский дом Санкт-Петербургского государственного университета, 2006. - 560 с.

149. Михайлов, Н.Н. Теория художественного текста Текст.: учеб. пособие для студ. филол. фак. высш. учеб. заведений / Н.Н.Михайлов М.: «Академия», 2006. - 192 с.

150. Недзвецкий, В. А. Романы И.А. Гончарова Текст.: в помощь преподавателям, старшеклассникам и абитуриентам- М.: Издательство МГУ, 2000. 112 с.

151. Недзвецкий, В.А. И.А. Гончаров романист и художник Текст. / В.

152. A.Недзвецкий. -М.: МГУ, 1992. 173 с.

153. Недзвецкий, В.А. И.А. Гончаров и русская философия любви Текст. /

154. B. А.Недзвецкий // Русская литература. -1993. № 1. - С. 48 - 60.

155. Николаева, Н.Г. Элементы кода повести Пушкина «Пиковая дама» в творчестве Достоевского Текст. Автореф. Диссерт. на соиск. уч. степ, канд. наук / Е.Г. Николаева. Томск, 2007. - С. 22.

156. Никуличев, Ю. Великий распад Текст. / Никуличев Ю. // Вопросы литературы, март —апрель, 2005. С. 161 - 190

157. Нович, И.С. Молодой Герцен: Страницы жизни и творчества Текст. / И.С. Нович. 2-е изд. -М.: Сов. писатель, 1980. - 382 с.

158. Образцова, Н. К вопросу о традиции Пушкина в раннем творчестве Достоевского Электронный ресурс. Режим доступа: http://www.ruthenia.ru/document/525953 .html, свободный.

159. Одиноков, В.Г. Проблемы поэтики и типологии русского романа XIX в. Текст. / В.Г. Одиноков. Новосибирск: « Наука», 1971. - 192 с.

160. Орлов, П.А. Русская сентиментальная повесть Текст. / П. А. Орлов // Русская сентиментальная повесть: сборник / Сост., авт.вступ.ст. и коммент. П.А.Орлов. М.: Изд-во Московского ун-та, 1979 . - С.5 - 26

161. Ортега-и-Гассет, X. Мысли о романе; перевод А. Б. Матвеева, Электронный ресурс. Режим доступа: http://www.lib.ru/FILOSOF/ ORTEGA/ortega 13.txt, свободный.

162. Отрадин, М. В. Проза И. А. Гончарова в литературном контексте Текст. / М.В. Отрадин. — СПб.: Изд-во С.-Петербург, ун-та, 1994. — 168 с.

163. Петрунина Н. Н. Две "петербургские повести" Пушкина Текст. / Н.Н. Петрунина // Пушкин. Исследования и материалы, т. X. Л., Изд-во АН СССР, 1982.-с. 147- 167.

164. Петрунина, Н.Н. Проза Пушкина Текст.: (Пути эволюции) / Н.Н. Петрунина. Л.: Наука, 1987.-333 с.

165. Подгаецкая, И.Ю. Границы индивидуального стиля Текст./ И.Ю. Подгаецкая // Современные аспекты изучения: Теория литературных стилей. М.: «Наука», 1982. - С. 32 - 59.

166. Подковыркин, П.Ф. Болдинская осень в творчестве А.С.Пушкина Электронный ресурс. Режим доступа: http://ppf.asf.ru/lectl5.htm, свободный.

167. Подковыркин, П.Ф. Творчество А. С. Пушкина 1830-х годов Электронный ресурс. Режим доступа: http://ppf.asf.ru/lectl6.htm, свободный.

168. Померанц, Г.С. Открытость бездне Текст.: Встречи с Достоевским / Г.С. Померанц. М.: Советский писатель, 1990. - 382 с.

169. Поспелов, Г.Н. Проблемы исторического развития литературы Текст. / Г.Н. Поспелов. М.: Высш. школа, 1972. — 271 с.

170. Поспелов, Г.Н. Проблемы исторического развития литературы Текст. [Учебное пособие для пед. ин-тов по специальности № 2101 « Рус. яз и литература»] / Г.Н. Поспелов. М., «Просвещение», 1971. — 271 с.

171. Приказчикова, Е.Е. Отражение мифологемы Великой матери богини в творчестве А.С.Пушкина: к проблеме формирования идеального женского характера Электронный ресурс. Режим доступа: http://www.kcn.ru/tat-ru/science/news/pushkin/p32.htm, свободный.

172. Пропп, В.Я. Исторические корни волшебной сказки электронный ресурс. / В.Я. Пропп. Режим доступа: /www.lib.ru/CULTURE/ PROPP, своблодный.

173. Пруцков, Н.И. Мыслитель и художник Текст. (о романе А.И. Герцена «Кто виноват?») / Н.И. Пруцков; АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушк. Дом). — М.: Учпедгиз , 1962. 72 с.

174. Пушкин в прижизненной критике Текст. / сост., подгот. текста, коммент. : А. М. Березкин [и др.]; под общ. ред. Е. О. Ларионовой. М.: Пушкинский дом, 2001 - 574 с.

175. Пятигорский, A.M. Соло и Импровизации электронный ресурс. / A.M. Пятигорский. ПТУ, 2007. - 1 электрон, опт. диск (DVDRip).

176. Развитие реализма в русской литературе текст. Том 1 / под ред. У.Р. Фохта. М.: Наука, 1972. - 352 с.

177. Рассадин, С.Б. Гений и злодейство или Дело Сухово-Кобылина текст. / С.Б. Рассадин; М., Книга, 1989. - 352 с.

178. Розин, А.Г. Герцен и русская литература Текст. / А.Г. Розин. -Краснодар: Краснодарское книжное издательство, 1976.

179. Русские писатели XIX века о своих произведениях: Хрестоматия историко-литературных материалов Текст. / Сост. И.Е. Каплан, М.Т.Пинаев. М.: Новая школа, 1995 - 208 с. Изд. 2-е, испр., доп. -2001 - 363 с.

180. Сараскина, Л. Слово звучащее, Слово воплощённое (сочинители в произведениях Достоевского) Текст. / Л. Сараскина // Вопросы литературы № 12, 1989. С. 99 - 130.

181. Сахаров, В.И. «Добиваясь своей художественной правды.» Текст. /

182. B.И. Сахаров; М., Континент, 1991. - 121 с.

183. Сахаров, В.И. Русская проза XVIII XIX веков. Проблемы истории и поэтики. Текст. / В.И. Сахаров; - М., ИМЛИ РАН, 2002. - 215 с.

184. Сергиевский, И.В. Пушкин в поисках героя Текст. / И.В. Сергиевский // Избранные работы. Статьи о русской литературе. М., ГИХЛ, 1961.1. C. 15-39.

185. Сиоран, Э. Искушение существованием Текст. / Э. Сиоран. Пер. с фр., предисл. В. А. Никитина; [редак., примеч. И. С. Вдовиной]. М., Республика; Палимпсест, 2003. - 431 с.

186. Сканлан, Д. Достоевский как мыслитель Текст. / Д. Сканлан; пер. с английского Д. Васильева и Н. Киреевой. — СПб., Академический проект, 2006. 256 с.

187. Сквозников, В. Д. Русская лирика. Развитие реализма Текст. /В. Д. Сквозников; Рос. акад. наук, Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького, 2002.- 162 с.

188. Сквозников, В.Д. Пушкинская традиция Текст. / В.Д.Сквозников; М., ИМЛИ РАН, 2007. - 216 с.

189. Смирнов, И.П. От сказки к роману текст. / И.П. Смирнов. // История жанров в русской литературе X — XVII вв. Д.: Наука, 1972. — С. 284 — 320.

190. Современное зарубежное литературоведение (страны Западной Европы и США): концепции, школы, термины Текст. Энциклопедический справочник / под ред. И.П. Ильина, Е.А, Цургановой — М.: Интрада, 1999.-320 с.

191. Созина, Е.К. Динамика художественного сознания в русской прозе 1840 1850-х годов и стратегия русского реализма Текст. Автореф. Диссерт. на соиск. уч. степ. док. наук. / Е.К. Созина - Екатеринбург, 2002. - 32 с.

192. Солнце России. Текст. Русские писатели о Пушкине. Век XIX / сост., примеч. А. Д. Романенко. М.: Дружба народов, 1999. - 480 с.

193. Станюта, А.А. Постижение человека Текст. (творчество Достоевского 1840- 1860-х годов / А.А. Станюта. Минск, БГУ, 1975. - 159с.

194. Степанов, Г.В. О границах лингвистического и литературоведческого анализа художественного текста текст. / Г.В. Степанов // Теория литературных стилей: современные аспекты изучения — М.: «Наука», 1982. С. 19-31.

195. Степанов, H.JI. Структура комических «микросюжетов» в «Капитанской дочке» текст. / Н.Л. Степанов // Болдинские чтения. — Горький, 1987. С. 178 - 191.

196. Степанов, Н.Л. Проза Пушкина текст. / Н.Л. Степанов. М.: АН СССР, 1962.-300 с.

197. Степанова, М.Г. Образ истории в художественной прозе А.О. Корниловича Текст. / М.Г. Степанова // Культура. Литература. Язык: Материалы конференции «Чтения Ушинского» Ч. 1. — Ярославль, 2009. С. 155-161.

198. Степанова, М.Г. Синтетический характер освоения истории в эпоху романтизма // Человек в информационном пространстве: Материалы международной научно практической конференции. — Воронеж -Ярославль, 2004. С. 179 - 181.

199. Степанян, К.А. Тайна человека в романе «Бедные люди» Текст. / К.А. Степанян. М., Вопросы литературы, ноябрь - декабрь 2004. - С. 179 — 194.

200. Таборисская, Е.М. О своеобразии решения темы безумия в произведениях Пушкина 1833 года Электронный ресурс. Режим доступа: http://www.ruthenia.ru/document/524074.html, свободный.

201. Тамарченко, Д.Е. Из истории русского классического романа (Пушкин, Лермонтов, Гоголь) текст. / Д.Е. Тамарченко. М., Л.: Издательство АН СССР, 1961.- 166 с.

202. Тамарченко, Н.Д. Анализ художественного текста (эпическая проза) Текст.: Хрестоматия / Н.Д. Тамарченко. М.: РГГУ, 2004. - 442 с.

203. Тамарченко, Н.Д. Русский классический роман XIX века Текст. Проблемы поэтики и типологии / Н.Д. Тамарченко. — М., РГГУ, 1997. -203 с.

204. Тамарченко, Н.Д. Теоретическая поэтика Текст.: Введение в курс / Н.Д. Тамарченко. М.: РГГУ, 2006. - 212 с.

205. Тамарченко, Н.Д. Теоретическая поэтика: понятия и определения. Хрестоматия для студентов филологических факультетовэлектронный ресурс. Режим доступа: http://infolio.asf.ru/philol/ Tamarchenko, свободный.

206. Тамарченко, Н.Д. Тюпа В.И. Теория литературы. Т.1. / Н.Д. Тамарченко, В.И. Тюпа. М., 2004. - 512 с.

207. Тойбин, И.М. Пушкин. Творчество 1830-х годов и вопросы историзма Текст. / И.М. Тойбин. — Воронеж, воронежский унив-т, 1976. — 280 с.

208. Томашевский, Б.В. Писатель и книга. Очерк текстологии Текст. / Б.В. Томашевский. — М.: Аспект Пресс, 1928. — 227 с.

209. Томашевский, Б.В. Пушкин Текст.: в 2 т. / Б.В. Томашевский. М. : Худож. лит., 1990.

210. Томашевский, Б.В. Теория литературы Текст. / Б.В. Томашевский; Поэтика. М., Аспект Пресс, 2003.-334с.

211. Топоров, В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ Текст.: Исследования в области мифопоэтического: Избранное / В.Н. Торопов — М., Издательская группа «Прогресс» «Культура», 1995. — 480 с.

212. Троцкий, Л.Д. Литература и революция Текст. / Л.Д. Троцкий. М.: Политиздат, 1991. - 399 с.

213. Туниманов, В.А. А.И. Герцен Электронный ресурс. / В.А. Туниманов. — Режим доступа: http://az.lib.m/g/gercenai/text0200.shtml, свободный.

214. Турбин, В.Н. Пушкин, Гоголь, Лермонтов Текст.: Об изучении лит. жанров / В.Н. Турбин М., Просвещение, 1978. - 239 с.

215. Тынянов, Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино Текст. / Ю.Н. Тынянов. М., Наука, 1977. - 574 с.

216. Тюпа, В.И. Повести покойного И.П. Белкина, и А.П. Текст. / В.И. Тюпа // Дарвин М.Н. Тюпа В.И. Циклизация в творчестве Пушкина. — Новосибирск, 2001. С. 151 -224.

217. Тюпа, В.И. Проблемы «уединённого сознания» в жизни Пушкина Текст. / В.И. Тюпа // Болдинские чтения 1985. Горький, 1986. - С. 17 —• 27.

218. Тюпа, В.И. Эстетический анализ художественного текста Текст. IV: мифотектоника «Фаталиста» / В.И. Тюпа // Дискурс. 8/9, 2000. — С. 183187.

219. Урнов, Д.М. Диалектика становления стиля Текст. / Д.М, Удодов // Теория литературных стилей: современные аспекты изучения. — М.: «Наука», 1982. С. 60 - 75.

220. Ушаков, Д.Н. Толковый словарь русского языка. Текст. / Д.Н. Ушаков. М.: Гос. Ин-т «Сов. энцикл. »; ОГИЗ; Гос. Изд-во иностр. И нац. слов., Т. 1-4 М., 1935-1940

221. Фёдоров, В.В. О природе поэтической реальности. Текст. /В.В. Фёдоров. М.: Сов. Писатель, 1984.- 184с.

222. Фоменко, В. И. Введение в практическую поэтику. Текст.: Учебное пособие /В. И. Фоменко. Тверь: Лилия Принт, 2003.-180с.

223. Фрейденберг, О. М. Поэтика сюжета и жанра. Текст./ О. М. Фрейденберг. М.: Лабиринт., 1997. — 445с.

224. Фридлендер, Г. М. Достоевский и мировая литература. Текст. / Г. М. Фридлендер. М.: Худ. лит., 1979. - 423с.

225. Хайдеггер, Г. М. Бытие и время. Текст. /Г. М. Хайдеггер. — Харьков: « Фолио», 2003. 503с.

226. Хализев, В. Е. Теория литературы. Текст. Учеб. для вузов. 3-е изд., испр. и доп. / В. Е. Хализев. М.: Высш. школа, 1999. - 436с.

227. Хализев, В. Е. Шешунова С.В. Цикл А. С. Пушкина « Повести Белкина». Текст. / В. Е. Хализев; С.В. Шешунова. М.: Высш. Школа., 1989. - 150с.

228. Хлызова, И. Жанровая дестабилизация притчи о блудном сыне в древнерусских повестях 17 века и пушкинских « Повестях Белкина». Электронный ресурс. Режим доступа: http://anthropology.ru/ru/texts/khlyzova/metatext 51/html, свободный.

229. Храпченко, М. Б. Историческая поэтика: основные направления исследований Текст. / М. Б. Храпченко // Историческая поэтика: Итоги и перспективы изуч. [Сб. ст.]. М.: Наука., 1986. - 335с.

230. Храпченко, М. Б. Творческая индивидуальность писателя и развитие литературы Текст. / М. Б. Храпченко. М. : Худож. лит, 1977. - 479 с.

231. Храпченко, М.Б. Художественное творчество, действительность, человек Текст. / М.Б. Храпченко. М.: Просвещение, 1978. — 366 с.

232. Цейтлин, А. Г. И. А. Гончаров (1812-1891) Текст. / А. Г. Цейтлин. -М.: Изд-во АН СССР: Академия наук СССР., 1950. 491с.

233. Цейтлин, А. Г. Становление реализма в русской литературе. Текст. / А. Г. Цейтлин. Русский физиологический очерк. — М.,1965.- 319с.

234. Чернец, JI.B. Литературные жанры (проблемы типологии и поэтики) Текст. / Л.В. Чернец. М.: Изд-во МГУ,1982. - 192 с.

235. Чернышевский, Н.Г. Очерки гоголевского периода русской литературы Электронный ресурс. / Н.Г. Чернышевский. Режим доступа: http://az.lib.rU/c/chernyshewskijng/text0390.shtml, свободный.

236. Чернышевский, Н.Г. Песни разных народов Электронный ресурс. / Н.Г. Чернышевский. — Режим доступа: http://az.lib.rU/c/chernyshewskijng/text0210.shtml, свободный.

237. Чичерин, А. В. Идеи и стиль. Текст. Изд-ие 2-е, доп. / А. В. Чичерин. М.: Советский писатель, 1965. -374 с.

238. Шайтанов, И. Две «неудачи»: «Мера за меру» и « Анджел о» Текст. / И. Шайтанов // Вопросы литературы. Январь-Февраль., 2003. — С. 123 -148.

239. Шкловский, В. Б. За и против. Заметки о Достоевском. Текст. / В. Б. Шкловский. М.: «Сов. Писатель», 1957.- 259с.

240. Шкловский, В. Б. Повести о прозе. Размышления и разборы. Текст./ В. Б. Шкловский; Избранное в 2-х т. Т.1. М.: Худож. Лит. 1983.- 374с.

241. Шмид, В. Нарратология. Текст. / В. Шмид. М.,2003. - 147с.

242. Шмид, В. Нарратология Пушкина Текст. / В. Шмид // Пушкинская конференция в Стэнфорде в 1999.; М.,2001. С. 300 - 317.

243. Шмид, В. Немцы в прозе Пушкина Текст. / В. Шмид // Тезисы юбилейной международной конференции «Пушкин пушкинистика на пороге 21 века. Дискурс.; М.,2000. - С. 95.

244. Шмид, В. Проза как поэзия Текст.: Пушкин. Достоевский. Чехов. Авангард / В. Шмид; 2-е изд. (В пер.) СПб: Имапресс, 1998. - 352с.

245. Шмид, В. Проза Пушкина в поэтическом прочтении: «Повести Белкина» Текст. / В. Шмид;. СПб.: Изд-во С. — Петербургского ун-та, 1996.-371с.

246. Щербёнок, А. Деконструкция и классическая русская литература: От риторики текста к риторике истории. Текст./ А. Щербёнок. М.: Новое литературное обозрение,2005. — 232с.

247. Эйхенбаум, Б.М. Путь Пушкина к прозе / Эйхенбаум Б. электронный ресурс. Режим доступа: http://feb-web.ru/feb/pushkin/critics/eih/eih-214-.htm, свободный.

248. Эйхенбаум, Б.М. О литературе Текст. / Б.М. Эйхенбаум. М.: Сов. писатель, 1987.— 541 с.

249. Эльсберг, Я.Е. А.И. Герцен: Жизнь и творчество Текст. / Я. Эльсберг.- М.: Молодая гвардия, 1948. 524 с.

250. Энгельс В. Боргиусу в Береславль. 25 января 1894. / Энгельс, электронный ресурс. — Режим доступа: http://slovoidelo.narod.ru/library/engborg.htm, свободный.

251. Эткинд, Е.Г. «Внутренний человек» и внешняя речь Текст. Очерки психопоэтики русской литературы XVIII XIX вв. / Е.Г. Эткинд. - М.: Языки русской культуры, 1999. - 446 с.

252. Этов, В.И. Достоевский. Очерк творчества Текст. / В.И. Этов. — М.: Просвещение, 1968. 384 с.

253. Юнг, К.Г. О психологии образа трикстера / К.Г Юнг. электронный ресурс. Режим доступа: http://psycho.dtn.ru/pap33.htm, свобода.

254. Юнг, К.Г. Архетип и символ Текст. / К.Г. Юнг. М.: Ренессанс, 1991.- 297 с.

255. Юнг, К.Г. Душа и миф: шесть архетипов Текст. / К.Г. Юнг. — К.: ACT, 1996.-384 с.

256. Яворник, М. «Медный всадник» А.С. Пушкина и «Крещение при Савице» Ф. Прешерна как парадигма двух культур Текст. / М. Яворник // Ф. Прешерн А. Пушкин. - М.: Наука, 2001. - С. 187-200.

257. Якобсон, P.O. Пушкин в свете реализма Электронный ресурс. / P.O. Якобсон- Режим доступа: http://www.philology.ru/ literature2/jakobson-87d.htm, свободный.

258. Якубович, Д.П. Арап Петра Великого Текст. / Д.П. Якубович // Пушкин: Исследования и материалы. — М. Д.: Наука, 1979, Т. 9. — С. 261 -293.

259. Daunais, I. Frontiere du roman. Le personnage realiste et ses fictions Текст. /I. Daunais. — Montreal.: Presses de l'Universite de Montreal, 2002. — 241 p.

260. David, S. «Heros negatifs» et communaute(s) du refus dans l'ceuvre de Cioran Электронный ресурс. / S. David- Режим доступа: http://www.revue-analyses.org/document.php?id=83, свободный.

261. DICTIONNAIRE INTERNATIONAL des TERMES LITTERAIRES Электронный ресурс. / edit. Escarpit R., Grassin J.-M. Режим доступа: http://www.flsh.unilirn.fr/ditl/, свободный.

262. Lapointe, M.-E. Jake, Joshua et Barney, intellectuels et transfuges : le paradoxal heroisme des personnages de Mordecai Richler электронный ресурс. / M.E. Lapointe Режим доступа: http://www.revue-analyses.org/document .php?id=95, свободный.

263. Reuter, Y. Introduction a l'analyse du roman Текст. / Y. Reuter. Paris: Nathan, 2000. - 183 p.