автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Творчество К.К. Вагинова как метатекст

Полный текст автореферата диссертации по теме "Творчество К.К. Вагинова как метатекст"

На правах рукописи

ШИНДИНЛ Ольга Викторовна Творчество К.К. Ваганова как метатекст

Специальность 10.01.01 - русская литература

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

01-34686373

Саратов-2010

004606373

Работа выполнена на кафедре новейшей русской литературы ГОУ ВПО «Саратовский государственный университет им. Н.Г. Чернышевского»

Официальные оппоненты — доктор филологических наук, доцент

Владимир Петрович Крючков

кандидат филологических наук Евгения Валерьевна Изотова

Ведущая организация

ГОУ ВПО «Российский государственный гуманитарный университет»

Защита состоится «25» июня 2010 г. в 12.00 на заседании диссертационного совета Д 212.243.02 в Саратовском государственном университете им. Н.Г. Чернышевского по адресу: 410012, г. Саратов, ул. Астраханская, 83, корпус 11, факультет филологии и журналистики.

С диссертацией можно ознакомиться в Зональной научной библиотеке Саратовского государственного университета им. Н.Г. Чернышевского.

Автореферат разослан 2010 г.

Ученый секретарь диссертационного сове-

кандидат филологических наук, профессо] Ю.Н. Борисов

I. Общая характеристика работы

Активное развитие в XX веке романного жанра, обладающего, по мысли М.Бахтина, метатекстуальным потенциалом в силу его полифонической природы, стимулирует художественное осмысление в * метатекстуальных формах темы литературного труда и взаимоотношений художника и его произведения. Миромоделирующая функция литературы, становясь эстетической основой метапрозы, выдвигается на первый план преимущественно в периоды трансформации семиотики культуры, вызывающей смещение эстетических систем. Не только формированием в начале XX века новой научной, философской, художественной парадигмы, меняющей романное мышление в целом, но именно кризисным характером культурно-исторической ситуации 1920-х годов в России обусловлены экспериментальные поиски К.Вагиновым нового художественного языка, призванного отобразить тему литературного труда.

Творчество • К.Вагинова долгие годы было предметом научного и читательского интереса лишь в узком кругу специалистов, и длительное время литературное наследие этого автора не становилось предметом самостоятельных филологических исследований. Изучение художественного дискурса К.Вагинова было начато младоформалистом Б.Бухштабом и входившим в «Невельский кружок» Л.Пумпянским в середине 1920-х годов, и продолжено в середине 1960-х годов литературоведами А.Вулисом, Т.Никольской, ЛЛертковым, Вл.Эрлем. Новая страница в серьезном теоретическом осмыслении творчества Вагипова открывается в 1980-е - 1990-е годы статьями Д.Сегала, В.Топорова, . М.Липовецкого, Т.Цивьян, Г.Кнабе, А.Герасимовой, Е.Трубецковой, Д.Московской. Различным аспектам творчества и биографии К.Вагинова посвящены работы С.Кибальника, А.Дмитренко, А.Кобринского, Д.Шукурова, Е.Козюры, М.Орловой. Изучению творчества Вагинова уделялось внимание зарубежными учеными: Д.Угрешич, А.Анемоном, Д.Шеппардом, Л.Палеари, Н.Марциаллис.

Для нашего диссертационного исследования принципиально важным является понятие метатекста, которое формировалось в контексте осознания проблемы авторства, выражения авторского сознания, своеобразия форм авторского присутствия в тексте. Категории автора, повествователя, рассказчика и их производные, формирующие особенности различных типов повествования в художественном произведении и, как следствие, своеобразие художественного метода писателя, рассматривались в трудах В.Виноградова, С.Бройтмана, Н.Тамарченко, В.Тюпа, Б.Кормана, В.Кожинова, В.Катаева, АЛудакова, Ю.Манна и др. авторов.

Общим и основным источником современных концепций метатекстов являются идеи М.Бахтина, автора теории «чужого слова», изложенной в «Проблемах поэтики Достоевского». На формирование и развитие теории метатекста повлияли теория метатекстов А.Поповича; концепция интертекстуальности Р.Барта и Ю.Кристевой; концепция метапрозы Л.Хатчин и П.Во; типология метатекстов П.Торопа; труды Ю.Лотмана, М.Майеновой. Существенным вкладом в изучение метатекстуальной проблематики в контексте изучения творчества К.Вагинова стали монография английского исследователя^

3

Д.Шеппарда, посвященная теоретике-литературным аспектам метапрозы и интерпретации творчества писателей с эксплицированным метатекстуальным началом: ЛЛеонова, . М.Шагинян, К.Вагинова, В.Каверина, - и статья М.Липовецкого «Смерть как семантика стиля (русская метапроза 1920-х - 1930-х годов)», в которой понимание термина метатекст основано на предложенных Д.Сегалом характеристиках метапрозы.

. Отметим, что среди литературоведов нет единства в толковании понятия «метатекст». Сформировавшееся в литературоведении понимание метатекстуальности как экспликации форм авторского присутствия в тексте, организующего формальный уровень . художественного произведения, и понимание метатекста как авторефлексии, организующей специфические модели «текст о тексте» и «текст в тексте» и обусловливающей интертекстуальные стратегии автора, несмотря на различие объемов этих понятий, в значительной степени возникших в едином смысловом пространстве бахтинских идей, нам представляются результативными в применении к анализу метатекстуальных особенностей прозы Вагинова.

Опорным для нашего диссертационного исследования выступает понимание метатекста как авторефлексивных способов организации художественного произведения. Лотмановская точка зрения на необходимость включения в сферу метатекстов критических статей и теоретических трудов делает продуктивным для нашего диссертационного исследования понимание художественного и научного диалога. Бахтина и Вагинова, Тынянова и Вагинова. Лотмановское понимание метатекстов позволяет увидеть в их филологическом и художественном наследии своеобразные метатексты, частично объясняющие как формирование вагановской поэтики, построение хронотопа в его произведениях, 4 так и. историю возникновения бахтинской теории «чужого слова», карнавального "... гротеска, мениппейного характера полифонического романа, а также тыняновской теории стихотворного языка.

Для интерпретации взаимоотношений литературного произведения и биографического, жизненного материала для нас является актуальной точка зрения на метапрозу Патриции Во,: акцентирующая внимание на рефлексивном осознании специфического статуса художественного произведения, которое возникает при анализе соотношения действительности и литературного вымысла. Для понимания принципиально ценной для Вагинова логоцентрической природы его: художественного мира важен тот аспект восприятия метатекстуальности, который характерен для концепции Л.Хатчин: особое внимание Л.Хатчйн уделяет той прозе о прозе, которая комментирует себя по поводу собственной повествовательной и / или лингвистической идентичности. Ценностно значимой для нас является подчеркнутая обеими исследовательницами связь природы метатекста именно с романным жанром. Нам представляется убедительной та часть теории метатекстов А.Поповича, которая включает в сферу метатекстов тексты о текстах и тексты , в текстах; данная интерпретация метатекста, развитая структурно-семиотической тартуско-московской школой и приложимая к вагановскому творчеству, способствует пониманию поэтической и прозаической составляющих творческого наследия как. метатекстуальных, взаимодополняющих и обогащающих друг друга комментариев, а также механизма формирований

4

литературного текста о творчестве в целом. В диссертационном исследовании мы опираемся и на предложенное П.Торопом понимание метатекста как «текста в тексте» - интекста, в качестве которого рассматриваются цитаты, аллюзии, реминисценции, что позволяет показать особенности интертекстуальной стратегии Ваганова и значимость ключевого дЛя вагановской поэтики элемента -образа слова. Анализ авторских метатекстов, которые классифицируются ПТоропом как автометатекста и «цитирование» другого автора, позволяют вскрыть литературные подтексты вагановского творчества и интерпретировать его сквозные мотивы и образы. Теория метатекстов, исследующая, по П.Торопу, историческую поэтику (метатексты литературной традиции), способна объяснить специфическую роль монтажных приемов, используемых Вагиновым. В нашем понимании метатекстом является текст, описывающий исходный текст; в роли метатекста могут выступать комментирующие друг друга литературное произведение и филологическая рефлексия о нем, литературное произведение и рефлексивно осознанный биографический материал; характерной особенностью метатекста становится специфическая нарративная модель «текст о тексте» и / или «текст в тексте», актуализирующая повествовательную и лингвистическую идентичность текста и формирующая авторскую интертекстуальную стратегию (от аллюзий, реминисценций и цитат до вставных текстов).

Актуальность диссертационного исследования определяется значимостью магистральных для литературы XX века проблем, решаемых Вагиновым художественными средствами, которые включали в себя опыт современного ему научного дискурса. Актуальность темы обусловлена также потребностью концептуального и целостного, системного выявления феномена творчества в. той уникальной художественной, философской, эстетической версии, которая была присуща именно Вагинову.

Научная новизна работы состоит в том, что впервые представлена целостная концепция метапоэтики Вагинова, позволяющая объяснить в контексте современных Вагинову литературоведческих теорий специфику построения в его произведениях хронотопа, выполняющего роль сюжетообразующего инструмента, а также особенности интертекстуальной стратегии, влияющей на формирование системы героев и мотивно-образную структуру его произведений.

Объектом исследования становится проза К.Вагинова, в первую очередь, его романы «Козлиная песнь» и «Труды и дни Свистонова», а также романы «Бамбочада» и «Гарпогониана», повести «Монастырь Господа нашего Аполлона» и «Звезда Вифлеема», драматический отрывок «1925 год», критическая проза писателя - «Художественные письма из Петербурга», отзыв о спектакле «Петербург». Вспомогательным материалом при анализе данных сочинений служат литературно-критические тексты, рецензии, статьи современных Вагинову авторов.

Предметом исследования являются смысло- и структурообразующие функции метатекстуального построения художественных произведений Вагинова, которые ' моделируют линии повествования, связанные с темой творчества.

Цель диссертационного исследования — изучить в контексте филологических исследований МБахтина, Л.Пумпянского, Ю.Тынянова на

примере прозаического и поэтического творчества К.Вагинова особенности метатекстуального построения художественного текста, связанные с воплощением темы творчества, которое занимает специфическое место в эстетическом мышлении писателя; через установленный писателем диалог с современными ему литературными стратегиями и филологическими концепциями охарактеризовать своеобразие художественных и композиционных функций хронотопа; осмыслить место Вагинова в художественном и научном контексте жанровых поисков XX века.

Цель диссертационного исследования предполагает решение следующих основных задач:

Г) рассмотреть рецепцию К.Вагиновым научных концепций М.Бахтина, ' Я.Пумпянского, Ю.Тынянова на концептуальном уровне и на уровне поэтики художественного текста;

2) выявить особенности построения пространственно-временных моделей в прозе Вагинова 1920-х годов как специфическую формально-содержательную особенность построения метатекстов, актуализирующую монтажный прием;

3) проанализировать авторские, в том числе интертекстуальные, стратегии в прозе Ваганова; вскрыть литературные подтексты его творчества, позволяющие объяснить сквозные мотивы и образы, связанные с темой творчества, которая является идеологическим ядром метатекстуальных поисков писателя.

Методология диссертационного исследования предполагает использование структурно-семантического, мифопоэтического,

интертекстуального, мотивного, а также историко-литературного методов изучения текста. Методологической базой исследования стали труды М.Бахтина, ЛЛумпянского, Ю.Тынянова, В.Жирмунского, Б.Эйхенбаума, А.Поповича, П.Во, Л.Хатчин, Ю.Кристевой, Д.Сегала,П.Торопа, В.Топорова, Ю.Левина, Ю.Лотмана, Т.Цивьян. Важное значение для понимания специфики организации художественного мира К.Вагинова имели исследования Т.Никольской, В.Эрля, Г.Кнабе, А.Герасимовой, М.Липовецкого, Е.Трубецковой, Д.Шукурова и др.

Теоретическая значимость диссертационного исследования заключается в результатах сопоставления теоретико-литературных построений М.Бахтина, ЛЛумпянского, Ю.Тынянова и литературной практики Вагинова, направленной на формирование метатекстуальных моделей, в углублении понимания особенностей метатекста, а также в постановке проблемы детального и всестороннего изучения специфического метапоэтического дискурса, сформированного в отечественной культуре в 1920-е годы научным и художественным сознанием.

Практическая значимость работы определяется возможностью использования результатов данного исследования для вузовских курсов «Русская литература XX века», «Литература и искусство», «История отечественной культуры»; при чтении спецкурсов и спецсеминаров по творчеству КВагинова и ОБЭРИУ. Основные положения работы могут быть введены в спецкурсы по метатекстуальным проблемам отечественной и мировой литературы. Полученные результаты исследования могут найти применение при комментировании произведений Вагинова и его современников.

Основные положения, выносимые на защиту: ' б

1. Тесное общение Ваганова с М.Бахтиным и Л.Пумпянским, а также с научным кругом формалистов стало источником, инспирировавшим как поиски Ваганова в области метапрозы, так и филологические изыскания его современников о формах авторского сознания и авторефлексии, о специфике развития прозаического и стихотворного творчества. Диалогические отношения литературных произведений Вагинова и литературоведческих концепций его современников позволяют интерпретировать филологические теории этих ученых и художественное творчество Вагинова как взаимообогащающие метатекстуальные комментарии.

2. Формы авторского присутствия эксплицированы Вагановым в виде устойчивой лейтмотивной системы изоморфных образов двойников-демиургов. Композиционные принципы и приемы, которыми пользуется Ваганов, отражают художественный поиск отношений между повествовательными категориями автор - повествователь - персонаж и выявляют особенности сюжетообразующей и изобразительной функций хронотопа.

3. Одним из выразительных средств авторского осмысления вопросов взаимоотношений творца-демиурга и его творения становятся пространственно-временные модели, превращаемые писателем в действенный эстетический и этический инструмент, эксплицирующий метатекстуальные принципы. Построение хронотопа манифестирует авторскую позицию по отношению к Петербургу / Ленинграду как к потустороннему миру, в котором образ кладбища выступает в роли локуса смерти и памяти, в идеологической оценке Вагинова изоморфного современным ему действительности и литературе.

4. Монтажная композиция разных типов хронотопа в произведениях Вагинова создаст систему исторических взаимопроекций, формируя метатекстуальцое смысловое пространство, в котором категория двойничества, воплощаемая на уровне системы персонажей и мотивно-образной системы, свидетельствует о сакрализации античности и ренессансной культуры и изображении современной Ваганову революционной эпохи как профанического мира. С пространственно-временными границами тесно связаны у Вагинова все аспекты соматической метафизики, отражающей этическое осмысление им в новых исторических условиях мифопоэтической модели жертвенной смерти поэта-творца.

5. В условиях одномерно-монологического мышления, насаждаемого авторитарным государством, акт творения и / или воссоздания мира словом приобретает в произведениях Вагинова значение магического действа, ведущее место в котором отведено таким факторам, как последовательность соединения слов и ритм. В художественном универсуме вагановских персонажей-демиургов утрата метафизических смыслов в процессе художественных экспериментов приводит к духовной или физической гибели демиурга.

6. Анализируя художественными средствами сходства и различия между «наукой» и «литературой», Ватинов объединяет их единым дискурсом античного Логоса, позволяющим снять границы между автором, персонажем и читателем-интерпретатором. Метатекстуальные принципы организации художественных произведений Ваганова демонстрируют логоцентрическую модель вагановского

художественного мира, в котором главное место отведено слову и филологическому знанию.

Материалы диссертации прошли апробацию на международных научных чтениях «Тыняновские чтения» (Резекне-Даугавпилс, 1988); на Всесоюзной межвузовской научно-практической конференции молодых ученых-лингвистов СГУ (Саратов, 1990); на международных научных конференциях «Айна Ахматова и русская культура начала XX века» (Москва, 1989), «Михаил Кузмин и русская культура XX века» (Ленинград, 1990), «Николай Гумилев и русский Парнас» (Санкт-Петербург, 1991); на международных научных «Волошинских чтениях» (Коктебель, 1991); на «Международном симпозиуме по структуре текста "Балканские чтения-2"» (Москва, 1992); на международном коллоквиуме «Андрей Белый и его время» (Коктебель, 1992); на международных научных конференциях «Русский авангард в контексте европейской культуры» (Москва, 1993), «Натура и культура» (Москва, 1993), «Барокко в авангарде - авангард в барокко» (Москва, 1993), «"Вторая проза (русская проза двадцатых-сороковых годов XX века)"» (Москва, 1994); на международном научном симпозиуме «Балканские чтения-3: Лингво-этнокультурная история Балкан и Восточной Европы» (Москва, 1994); на международных научных конференциях «"Проза поэта". От Серебряного века и далее» (Амстердам, 1996), «Гротеск в Литературе. К 75-летию профессора Ю. В. Манна» (Москва, 2004); на Шестых межрегиональных Пименовских чтениях (Саратов, 2008).

Основные положения диссертации отражены в 27 публикациях.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения и списка литературы, включающего 338 наименований. Общий объем диссертации составляет 229 страниц.

II. Основное содержание работы

Во Введении определяются цели, задачи и методологические основы диссертационного исследования, обосновывается актуальность темы и раскрывается степень ее разработанности, устанавливается научная новизна, теоретическая и практическая значимость работы, дается история вопроса, выясняются необходимые теоретические понятия, формулируются положения, выносимые на защиту.

Первая глава «Культурный контекст формирования метатекстуальной прозы Константина Вагинова» посвящена рассмотрению литературного и научного контекста 1920-х годов, в котором формировалась поэтика К.Вагинова (влиянию «Невельского кружка», участником которого становится писатель, и школы формалистов), а также теме творения, демиургического акта, уравнивающего человека с божественным началом, -одной из глубинных в литературе XX века, которая не может быть решена без участия фигуры автора.

- Первый параграф «Филологические исследования представителей "Невельской школы философии" как подтекст прозы Вагинова» посвящен аспектам формирования у М.Бахтина и Л.Пумпянского концепции трагического на примере творчества Достоевского в контексте их литературоведческой полемики с символистами Д.Мережковским и Вяч. Ивановым, а также бахтинской концепции полифонического романа и теории комического.

Сатирический роман Ваганова, жанровое определение и название которого «Козлиная песнь» в переводе образуют «роман-трагедию», не может не ассоциироваться с научными работами М.Бахтина о природе трагикомического и трудами Л.Пумпянского, который опровергал утверждение Вяч. Иванова о том, чта романы Достоевского являются «романом-трагедией», и выдвигал в статье «Достоевский и античность» тезис о слиянии в творчестве Достоевского комического и трагического.

В реферируемом параграфе обосновывается предположение о том, что теория комического Бахтина во второй половине 1920-х годов могла находиться в стадии активной разработки и формирования в объеме, превышающем разрозненные заметки о комическом, изложенные в «Авторе и герое в эстетической деятельности». Теория смеха Бахтина, приобретшая законченный вид в печатном варианте в книге о Рабле и при переиздании книги о Достоевском (с включением в нее темы мениппеи), могла активно обсуждаться в «Невельском кружке», возобновившемся в 1924 году, устно, инспирируемая общими интересами Бахтина и Пумпянского к сфере комического и к жанру романа. Ваганов,: посещавший в . этот период заседания «Невельского кружка», мог слышать вполне законченную, сложившуюся на тот момент и целостную концепцию смеха Бахтина, послужившую прототёкстом последующих книг о средневековой карнавальной культуре и о мениппее. Данное предположение, учитывающее традиции устного обсуждения в «Невельской школе», позволяет объяснить полное и последовательное воплощение в художественном тексте - в «Козлиной песни» - теоретических тезисов Бахтина, опубликованных значительно позднее выхода в свет романа: характерные признаки мениппеи, описанные Бахтиным, убедительно выявляемы на материале этого романа и других произведений Вагинова.

В этом же параграфе рассматривается влияние на мотивно-образную систему «Козлиной песни» идей Третьёго Возрождения Вяч. Иванова и Ф.Зелинского, которые обсуждались братьями Н. и М. Бахтиными и Л.Пумпянским на собраниях кружка филолога-классика. Здесь же высказывается предположение о еще одном источнике вагановской темы русского Ренессанса -религиозно-философском кружке А.Мейера «Воскресение», с которым связывает Вагинова манифестируемая образами героев «Козлиной песни» идея спасения культуры, пропагандировавшаяся А.Мейером, М.Неслуховской (стихотворение Вагинова, посвященное ей, включено в текст романа «Козлиная песнь»), Л-Пумпянским, М.Юдиной (прообразами героев «Козлиной песни»). Обращение к фактам культурной и научной жизни Петрограда этого периода вкупе с привлечением бахтинского анализа поэтического творчества Вяч. Иванова позволяет восстановить многослойную прототипическую структуру персонажей «Козлиной песни».

«Генезис» многих содержательных и формальных качеств прозы Вагинова находит свое объяснение не только в талантливом усвоении и переработке эрудированный писателем романных тенденций от античности до современности, но и в глубоком знании научных литературоведческих концепций, метатекстуальное отражение которых в произведениях Вагинова делает их формально-содержательное наполнение многозначным. Экспериментальные

поиски в сфере романного жанра привели Ваганова к формированию метатекстов, , важнейшие из которых связаны с темой творческого процесса, являющейся основной для повестей Ваганова, для драматического отрывка «1925 год» и романов «Козлиная песнь», «Труды и дни Свистонова».

Во втором параграфе «Бахтинская теория взаимоотношений автора и героя и творчество Вагинова» рассматривается влияние бахтинского творчества на формирование у Вагинова художественной системы отношений автора и героя: от ситуации, когда образ автора, действующий на правах одного из персонажей романа «Козлиная песнь», инвертированно «переподчиняется» собственному персонажу, до ситуации, когда фшура персонажа отделяется от демиургической позиции автора. В связи с этим анализируется образ автора, имеющий двойственную природу, которая, помимо реального статуса, воплощается в литературной маске. Эта ипостась Образа автора эксплицирована именно в тех фрагментах текста, которые посвящены теме творчества, то есть метаогшсанию создания литературного текста.

В этом параграфе рассматривается взаимовлияние идей Вагинова, Бахтина и Тынянова на развитие в их творчестве темы биографизма, биографического романа, которая неотделима от авторского начала, реализуемого через текст (в «Козлиной песни» важное место отведено мотивам биографии и написания биографии как литературного жанра). Здесь же рассматривается возможность влияния на Вагинова идей Бахтина о жанровой разновидности автобиографии -жанра, с особенностями которого Бахтин связывает ряд анализируемых им важнейших метаисторических форм изображения человека в литературе, в частности, таких, как энкомион. В данном параграфе анализируется отражение содержательных особенностей энкомиона в творчестве Вагинова на примере повести «Монастырь Господа нашего Аполлона», романов «Козлиная песнь» и «Труды и дни Свистонова». Вагановский мотив биографии как жанра соотносится с научным и пропагандистским дискурсами своего времени, когда карнавализованный, окрашенный во вполпе мениппейные тона мотив перевода Свистоновьм живых людей в «литературный ад» вступает в диалогические отношения с идеей формирования «лефовского живого человека» посредством написания биографии. В данном параграфе осуществляется сопоставление бахтинских идей, высказанных в работе «Автор и герой...» и художественных приемов Вагинова, направленных на осмысление взаимоотношений героя и автора, воплощенных в метатекстуальных моделях.

Во второй главе «Метатекстуальные особенности произведений Вагинова» рассмотрена одна из форм экспликации взаимоотношений фигур «автора» и «героя» - различные пространственно-временные модели художественного произведения, а также объясняется актуализация в них пространства, маркированного темой смерти. Данная глава посвящена также исследованию монтажных приемов, позволяющих усилить метатекстуальные свойства художественного произведения за счет использования в нем ссылок на различные тексты (от цитаты до аллюзии и реминисценции), поскольку установка Вагинова на описание творческого процесса требует от него ориентации на ранее существовавшие тексты и на специфическую организацию собственного текста -Текст в тексте, который преимущественно оформляется писателем как «роман о

. ■■. ..... 10, !■ Г- .. .

романе» и «роман в романе».

В первом параграфе «Пространственно-временные модели как экспликация метатекстуальности» анализируются особенности пространственно-временного моделирования художественного универсума Вагинова, для понимания которых важны представления об ипостасях хронотопа: профапической (реальное время и пространство послереволюционной жизни Петрограда) и сакральной (пространственно-временные измерения, конструирующие утопическое культурное пространство с разновременными координатами, относящимися к принципиально значимым для персонажей вагановских произведений эпохам - античности и Ренессансу).

В прозе Вагинова проявляется одно из основополагающих качеств метапрозы - выдвижение образа автора и, соответственно, хронотопа образа автора по отношению к другим хронотопам текста. В данном параграфе рассматриваются различные типы хронотопа образа автора / повествователя: в повестях «Монастырь Господа нашего Аполлона» и «Звезда Вифлеема» он выдвигается на первый план; в романе «Козлиная песнь» в сопоставлении с иными пространственно-временными моделями текста он занимает равноправное положение; в романе «Труды и дни Свистонова» «реальный» хронотоп образа автора (литератора Свистонова) поглощается «романным» хронотопом, внутри которого действуют герои его романа; в «Бамбочаде» и «Гарпагониане» хронотоп автора / повествователя занимает периферийное положение в художественном мире. Формируя различные типы пространственно-временных моделей в своих произведениях, Ваганов решает проблему метатекстуального описания творческого процесса, превращая хронотоп, в соответствии с бахтинскими взглядами, в эстетический и этический инструмент, который позволяет автору : осмыслить вопросы взаимоотношений творца-демиурга и его творения.

На примере «Монастыря Господа нашего Аполлона», романов «Труды и дни Свистонова» и «Козлиная песнь» рассматривается, как сакральный хронотоп литературного текста получает конкретный адрес профанйческого хронотопа послереволюционного Петрограда благодаря совмещению хронотопа персонажей с реальной биографией Ваганова. Результатом метатекстуалыюй организации прозы Вагинова становится то обстоятельство, что уже ранние прозаические опыты писателя и внетекстовая ситуация составляют целостный художественный -образ, в котором действительность выступает в роли своеобразного «текста в тексте», притом, что незнание ее реалий существенно сужает прочтение этих произведений. '

Взаимосвязь метатекстуальных особенностей и построения хронотопа рассмотрена подробнее на примере повестей «Монастырь Господа нашего Аполлона» и «Звезды Вифлеема», в которых мифологизация смыслового пространства становится важнейшим качеством, определяющим жанровые, сюжетно-композиционные и лексико-стилистические особенности этих произведений. Воспроизведение Ватиновым глубинных механизмов мифопоэтического смыслообразования, построенного на изоморфизме образов, актуализирует образ слова; в понимании героев-демиургов близкого мифологическому слову-имени, воссоздающему космос, источником которого служит человек. Последовательная антропоморфизация универсума, в том числе и

11 ....."

художественного произведения, во многом предопределяется выведенной в «Звезде Вифлеема» фигурой Филострата, образ которого проходит через многие поэтические и прозаические тексты Вагинова и содержит черты архетипического бога-первочеловека, основывающего космос из частей своего тела. Анализ особенностей построения образности «Монастыря Господа нашего Аполлона», связанной с метатекстуальной природой темы, творчества, позволяет сделать вывод о том, что на сюжетном уровне повести оказывается воспроизведена архаичнейшая идея концентрически организованного пространства, степень сакральности которого возрастает по мере приближения к его центру: космос (тело) - страна (поэзия) - город - монастырь - келья - легко эксплицируемый стол, на котором лежит бумага. Таким образом, лежащий на столе-«алтаре» текст, вобравший в себя персонажей-жертв, оказывается идентичен тексту «Монастыря Господа нашего Аполлона».

В этом параграфе исследуются изоморфные образы храма, скульптуры, статуи, башни - сакральных локусов, организующих вокруг себя пространство. Также здесь проанализированы значимые для художественного мира Вагинова семантические эквиваленты образа слова - образ мирового дерева и образ Феникса, с которыми идентифицирует себя неизвестный поэт, при этом образы Филострата, неизвестного поэта и образ автора могут осмысляться как антропоморфные «заместители» мирового дерева. В этом параграфе рассматриваются возможные литературные источники, которые формируют подтексты, углубляющие прочтение как конкретных образов и мотивов, так и принципиально важных для Вагинова категории пародийного двойничества и оппозиции язычество- христианство.

Важное место в организации хронотопа отведено демиургической роли повествователя, которая рассмотрена на примере «режиссерской» стратегии Свистонова, подобной жизнетворческой практике символистов. Метатекстуальные вставки, комментирующие писательский труд, обосновывают жанровый выбор Свистонова, который увлечен собиранием не только дневников и мемуаров, но и газетных очерков, уголовной хроники и т. п., становящихся для него источником вдохновения и формой реагирования на пропаганду «литературы факта». Обращение к публицистическим статьям идеологов ЛЕФа позволяет показать, что Ватинов пародирует не только символистскую практику жизнетворчества, но и принципы лефовского жизнестроительства. В связи с этим рассматривается мотив современности, имеющий негативную оценку в произведениях Вагинова.

Во втором параграфе «Эсхатологический характер хронотопа: кладбищенский локус, образ "фигуры"-персонажа» исследуется специфическая организация хронотопа в произведениях Вагинова, объясняющая некоторые особенности построения метатекстов в его творчестве, обусловленные темой творчества. Эсхатологический характер прозы Вагинова формируется мотивами смерти, литературы (как синонима ада) и образом Петербурга. Вследствие формирования этого смыслового комплекса, в котором сливаются воедино все основные темы «петербургского текста» как гибельного инфернального пространства, в творчестве Вагинова отчетливо выделяется кладбищенский локус, .олицетворяющий современную (Ваганову) литературу. Для Свистонова кладбище

является источником собирания фамилий для персонажей его романа, первостепенную роль которых в творческом процессе формирования фигуры характеризует метатекстуальпый комментарий в виде примечания в главах «Приведение рукописи в порядок» и «Собирание фамилий». В реферируемом параграфе анализируется специфический для' прозы Вагинова образ фигуры, который из «Козлиной песни» переходит в ее метатекст «Труды и дни Свистонова» и появляется в «Бамбочаде» и «Гарпагониане». Мотив появления фигуры оформляется у Вагинова и мистико-оккультной образностью, связанной с астрологической и алхимической символикой. В данном параграфе уделяется внимание мотиву магического вызывания / сотворения человекоподобного существа, представленному в «Трудах и днях Свистонова» ситуацией оживления Свистоновым описанного в газетной вырезке преступника посредством создания рисунка, который выступает метатекстом к газетному очерку. Оживление этой фигуры при очевидной гротескной направленности свистоновской акварели позволяет расценить магический ритуал как пародийную иллюстрацию лефовских призывов создавать живого человека во внебеллетристических жанрах. Таким образом, демиургические претензии литератора, творящегб «новую фигуру», соотносимы с социально-идеологическими экспериментами, направленными на формирование человека «новой веры». Утопическая идея формирования «нового человека» отражается и в другом аспекте алхимической темы — современном, научно-технологическом, медико-биологическом эксперименте, который представлен в романе «Бамбочада» также в пародийном сопоставлении с эзотерическим источником: Фелинфлеин сравнивает советский плакат человека-машины с средневековыми астрологическими трактатами. В противовес мертвой профанической современности Ватинов соотносит сакральную ипостась действительности с. тайным духовным знанием, в «Бамбочаде» выраженным прямым указанием на имя алхимика Бори, что отсылает к образу его комментатора Пьера Бейля в «Козлиной песни». Анализ данного фрагмента позволяет продемонстрировать сложное метатекстуальное взаимодействие романов «Козлиная песнь», «Труды и дни Свистонова», «Бамбочада», драматической поэмы «1925 год».

Мотив работы писателя над «фигурами» в романах «Козлиная песнь» и «Труды и дни Свистонова» расширяет свой семантический потенциал за счет свистоновского сопоставления героев с книгами, а также мотива игры, который распространяется на представление о мире в целом в романе «Бамбочада», взаимодействуя в нем также и с образом смерти. В Данном смысловом комплексе прослеживается устойчивое присутствие мотива пустоты, характерного для вагановских образов творцов-демиургов. Образ фигур существенно расширяет свое содержательное наполнение за счет включения в него других значений, связанных с ним: фигуры как танцевальные движения и графические зарисовки, карточная и шахматная фигуры. Следует учитывать, что категория двойничества, прослеживаемая в организации системы сакральных и профанических персонажей-двойников, образов и мотивов вагановских произведений, позволяет проследить близость вагановской поэтики бахтинским взглядам на пародию, как на создание смехового двойника, дублера, содержащего параметры как самого текста, так и текста о тексте. Для Вагинова в высшей

13

степени характерна автопародия, при которой собственный текст цензурируется и трансформируется автором в «текст. о тексте». В реферируемом параграфе анализируются примеры автопародий «Бамбочады» и «Гарпагонианы», которые становятся автометатекстами «Козлиной песни» и «Трудов и дней Свистонова» и основываются на пересечении мотивов безумия, карточной игры, литературного творчества ж образа, кладбища.

Третий параграф «Монтажный принцип формирования образа героя текста» посвящен анализу универсального для первой половины XX века конструктивистского принципа построения художественного текста ■ — монтажных приемов, используемых Вагановым для манифестирования античных, трагедийных мотивов принесения в жертву, которые, эксплицируя апполинически-дионисийскую линию русской литературы, развиваются Ватиновым во всех его произведениях. Демонстрация последовательного конструирования литературного произведения представлена Вагановым на метатекстуальных примерах формирования «коллективного» портрета персонажей в «Козлиной песни» и «Трудах и днях Свистонова», а также мотивом создания «коллективного» тела, как общественно канонизированного корпоративного тела в «Бамбочаде». Ватинов уже в ранней повести «Монастырь Господа нашего Аполлона» заявляет о неразрывной связи темы личности и телесной сущности: тело вовлекается в сферу коллективной трансфизиологичсской жизни; индивид не закрепляется в коллективе, поскольку теряет свою соматическую субстанцию, присущую живому существу, но автоматически претендует на статус живого: он становится призраком, хотящим есть. Тело поэта (или артистической личности, подобной Фелинфлеину, способной стать заместителем поэта, или тело человека, выделяющегося из безликой массы, подобно Локонову) как жертва приносится коллективу.

Проходящий через все творчество Ваганова мотив принесения в жертву. позволяет писателю реконструировать глубинные пласты жертвенной символики, которые сформированы в ритуале разыгрывания в древней трагедии. В данном контексте особое значение приобретает название романа «Козлиная песнь» и введение в его текст орфических и диописийских мотивов. Именно в античной драматургии, в ритуальном, культовом характере трагедии, формирующем ее жанровую специфику, находит отражение мотив трапезы как одной из самых древних манифестаций приема пищи, рассматриваемый в данном параграфе в контексте культурологических типологий цивилизаций, в которых еда выступает важнейшим классификатором различных периодов человеческой культуры. В связи с пищевым и кулинарным кодом романа «Бамбочада» и образом инженера-повара Торопуло особенное значение приобретают образы еды как фундаментального слоя поэтики комедии и ее непременное действующее лицо -повар. Ъ топике пира, присутствующей в-«Бамбочаде», прямо указывается на связь повара Торопуло и главного героя Евгения с дионисийско-вакхической темой. Анализ мотивов гигиены, вегетарианства, кулинарии, аппетита, образов корпоралъного тела и телесных «заместителей» показывает, что в «Бамбочаде» разделывание и поедание мяса становится способом отвлечения от смерти и симтолизирует уходящую . дореволюционную эпоху; растительная же пища,

маркирующая именно советский новый быт и образ жизни в целом, когда на одно из первых мест выдвигается идея гигиены, олицетворяет собою жизнеподобие.

В общем семантическом кругу находятся мотивы инициации и жертвоприношения ради восстановления космического порядка и воскрешения в более высокой очищенной ипостаси. В этот к£уг органично вписывается миф о Дионисе (и возрождающемся Фениксе) и Аполлоне, особенно важный для «Козлиной песни», а также - мотив жертвоприношения Аполлону в «Монастыре Господа нашего Аполлона». Сближение творчества с инициационным испытанием и жертвоприношением содержится также в драматической поэме «1925 год». Жертвоприношение во имя искусства становится предметом пародии в «Трудах и днях Свистонова» и называется там «духовным убийством». Мотив жертвоприношения в современном прочтении в «Козлиной песни» и «Монастыре Господа нашего Аполлона» переносится в плоскость самостоятельного нравственного выбора, осуществляемого посредством поэтического творчества, становясь темой благородного самопожертвования и приобретая вневременной, универсальный характер. В контексте двойничества, ложного и истинного тождества с Орфеем, Филостратом, Аполлонием Тианским, Фениксом, образом автора в «Козлиной песни» можно рассматривать неизвестного поэта как универсальную общекультурную фигуру поэта-жертвы.

Творческая рефлексия Ваганова направлена на выявление в современной ему действительности роли творческой личности, традиционно олицетворяемой образом поэта как носителя пророческого дара, как нравственного учителя и духовного пастыря. Исторические процессы, приведшие в 1920-е годы советскую культуру к принципам нивелирования личности, совпали в художественной сфере с ситуацией «авторского» кризиса, когда, по Бахтину, вступают в противоречие потребности жизненного поступка и эстетического завершения, активного, ответственного деятеля и «вненаходимой» творческой инстанции. Разрешение конфликта Ватинов ищет в разнообразных формах проявления авторской позиции: от коллективного портрета, монтируемого из масок персонажа, до уподобления героя безличной марионетке, подчиненной внешним обстоятельствам.

В третьей главе «Логоцентрическая модель прозы Вагинова»

рассматривается соотнесение в произведениях Вагинова пространственных координат и телесной образности с образом слова и такими важнейшими его характеристиками, как антропоморфность и магическая направленность словесного творчества; здесь же исследуются спецйфические метатекстуальные средства художественного воплощения литературной рефлексии, предполагающие последовательный интерес к теме филологии и литературного труда и определяемые как художественными и научными поисками современников Вагинова, так и обращением самого писателя к историко-культурной традиции.

В первом параграфе «Язык как магическое средство создания универсума» с привлечением современных Ваганову деклараций и манифестов, публицистических выступлений, литературно-художественных и критических обзоров и статей, мемуарных свидетельств о характере творческих поисков поэтов-экспериментаторов рассматриваются мотивы и образы, формирующие в

15

художественном мире Ваганова особую роль языка как магического средства создания универсума. Ритм и семантическое преображение слова в стихотворной строке, а также ритм, выбор слов и их интерпретационная многозначность в прозаическом творчестве являются определяющими факторами не только литературной деятельности героев-демиургов произведений Ваганова, но и творчества самого Ваганова, назвавшего один из поэтических сборников «Опытами соединения слов посредством ритма», тыняновский подтекст которого отмечался уже современниками.

Значимость для поэтического и прозаического творчества ритма, отраженная в произведениях Ваганова, анализируется в контексте научных исследований того времени, обращенных к изучению этого фактора: книга «Проблема стихотворного языка» Ю.Тынянова, некоторые положения которой были предвосхищены в ранней прозе Ваганова, и работы М.Бахтина «Автор и герой в эстетической деятельности», где ритм рассматривается в связи с творческой серьезностью, что не может не привлечь внимания к одному из фрагментов «Трудов и дней Свистонова», в котором именно ритм становится ведущим фактором магического вовлечения персонажей в романное пространство и в котором акцент ставится на пародии как смеховом дублере «серьезного» текста. Важную роль ритма отмечали и лефовские публицисты, во многом определявшие характер развития современной им литературы: Н.Чужак в одной из программных статей лефовского сборника, расшифровывая понятие «литературы факта», вводит в ее жанровый перечень «ритмически построенную речь; памфлет, пародию, сатиру»1. Тем самым ритмизованная проза Свистонова, пародирующая его современников, в сочетании с увлечением Свистонова «факто-монтажом», собиранием газетных очерков, мемуаров и описаний путешествий, превращает его из рафинированного собирателя раритетов в писателя, хорошо разбирающегося в идеологических тонкостях литературной борьбы.

Определяющая роль ритма и семантическая многозначность, возникающая в поэтической речи, посредством образа поэтов - «настоящих заумников» в «Козлиной песни» вызывает ассоциации с широким спектром поэтических имен художников-авангардистов, занимавшихся словотворчеством, «заумью». Мотив «зауми» анализируется с учетом литературного подтекста, связанного с творчеством В.Хлебникова, А.Крученых, А.Туфанова (понятие «зауми» представлено разными художественными воплощениями и имеет у этих поэтов разное содержательное наполнение). В реферируемом параграфе рассматривается связь данного мотива с образом антропоморфного слова, что позволяет восстановить подтекст, связанный с «литературным бытом» ОБЭРИУ, с мотивом юности, эксплицирующим хлебниковский подтекст. Мотив «зауми» взаимодействует в . художественном мире Ваганова с мотивом высокой «бессмыслицы» поэтической речи, свойственной символистскому и отчасти акмеистическому дискурсам.

Образ «заумников» актуализирует тему социально ангажированного искусства, внятного и доступного пониманию, противопоставленного высокой

' Чужак Н. Литература жизнестроения (Исторический пробег) // Литература факта: Первый сборник материалов работников ЛЕФа / Под ред. Чужака Н.Ф. М., 2000. С. 61.

поэтической бессмыслице. Всевозможные политико-идеологические требования понятности современного искусства массам, а также требование его социальной направленности, последовательно сформулированные теоретиками ЛЕФа, нашли свое отражение в прозе Ваганова, в частности, в содержательной наполненности мотивов и образов, формирующих семантическое поле поэтического творчества и его рецепции: это мотивы каталогизирования поэтических смыслов, научной поэзии и образ радио, рассматриваемые в контексте творчества В.Хлебникова, Ф.Маринетти, А.Крученых, В.Брюсова. Мотив понятности, доступности, простоты произведений искусства, заявленный в «Козлиной песни», получает дополнительное прочтение в «Трудах и днях Свистонова» благодаря его связи с мотивами расцвета и коллекционирования, образами музея и кунсткамеры и усиливается метатекстуальными моделями: литературными вставками - цитатами из романа Свистонова, новеллами, газетными вырезками, фрагментами из книг, журналов, альманахов, что вызывает ассоциацию с присущей ЛЕФу апологией факта, документа в литературе и противопоставлением газетных жанров романистике старой литературы.

Образ слова анализируется в контексте истории термина vates, который усилиями Энния был объединен с представлениями о колдунах и гадателях, что объясняет определение, данное поэтическим занятиям неизвестного поэта, -словогадания. Содержательная трансформация этого термина, произошедшая в античный период, позволяет объяснить систему пародийного тождества сакральных и профанических двойников: неизвестного поэта, Свистонова, Вергилия, Аполлония Тианского, Феникса. Художественный универсум произведений Ваганова, как и художественный мир его персонажей-демиургов, манифестирует слово как инструмент проникновения в запредельные метафизические смыслы, утрата которых приводит к духовной или физической смерти героев-творцов. Исследование природы творчества и рефлексирующего характера личности автора формирует вагановское творчество как метатекст, что неизбежно делает слово центральным элементом этих поисков.

Во втором параграфе «Тема филологии и образ литератора в художественном мире Вагинова» рассматривается приоритетное положение в художественном мире Ваганова темы литературы и филологии, эксплицированной высказываниями неизвестного поэта, что позволяет говорить о выдвижении на первый план фигуры писателя, демиурга художественного универсума. Авторская личность, как важнейший элемент метатекстуальной поэтики, у Вагинова распадается на составляющие: равноправный с иными действующими лицами персонаж с чертами, частично имитирующими автобиографические, частично отсылающими к реальной личности Вагинова; другая ипостась - мифологическая, уподобляющая образ автора хтоническому существу (образ автора в «Козлиной песни») или демонологическому, «мефистофелеподобному» (образ Свистонова в «Трудах и днях Свистонова»). Уже в ранней прозе образ автора атрибутируется как творец, поэт («Монастырь Господа нашего Аполлона»), затем как сочинитель, «литератор» («Козлиная песнь», «Труды и дни Свистонова»).

В параграфе исследуется один из возможных вариантов метатекстуального прочтения вагановского именования образа автора литератором, связанный с

17

тыняновской интерпретацией этого слова. Анализ тыняновского подтекста в вагановском творчестве основывается на ценностно значимой для Тынянова самоидентификации как литератора, подтверждаемой как мемуарными свидетельствами младоформалистов (В.Каверин, Л.Гинзбург), так и высказываниями самого ученого. Так, в письме Тынянова, обращенном к ЛЛунцу, вокруг определения «настоящего литератора» объединены принципиально важные для опоязовцев понятия «умения делать нужные вещи», а также определение литературной культуры как «веселой», «легкой», отсылающее к речи А.Блока «О назначении поэта». Под идеальной фигурой, соединяющей в литературном труде творческое вдохновение и профессионализм, основанный на аналитическом начале, Тынянов подразумевает Пушкина, зашифровывая его образ отсылкой к блоковскому выступлению. Определение своей научной и критической работы как «веселой» было принципиально важным для Тынянова и его единомышленников и входило в кружковую семантику, манифестируемую не только в переписке, но и в статьях (Б.Эйхенбаум, В.Шкловский, И.Груздев), в которых высказывалась настоятельная потребность в поиске новых, метатекстуальных жанров, позволяющих осознать специфику творческого процесса. .

Рассмотрение места образа литератора в художественном мире Ваганова, очерчивает позицию писателя в отношении опоязовского и связанного с ним футуристического понимания научного и художественного творчества, основанного на сциентистской позиции, рационализации творческого процесса, профессионализации литературной деятельности. Вероятным представляется в целом негативное или, по крайней мере, скептическое отношение Ваганова к аналитическому подходу. в исследовании литературы, которое декларирует полное и буквальное «прочтение» всех ее содержательных интерпретационных версий и стремится заменить традиционные гуманитарные основания искусства естественно-научными и оккультными. Недопустимость десакрализации поэтического мастерства как таинства рассмотрены на примере анализа мотивов бесплодия, разложения (биологического и аналитического), обучения поэтическому искусству, образа ада и др.

В параграфе, рассматривается научно-художественный контекст семантической актуализации слова «вещь», выдвигающегося в словаре формалистов на первый план. Для членов ОПОЯЗа слово «вещь», отражающее историко-культурное богатство феномена вещи, становится важным термином, связанным не только с литературной деятельностью и понятием «социального заказа», но и с филологической рефлексией, направленной на осознание литературного творчества, что подчеркнуто ролью ОПОЯЗа как теоретического крыла русского авангарда, чей образный словарь и художественные методы переосмысляет Ваганов. Следует учитывать совершенно особую роль мира вещей в «петербургском тексте», который завершается бессмысленным собиранием вещей героями последнего романа Ваганова. Гипертрофированный мир вещей, запечатленный в поэтике Ваганова, отражает нарастание энтропии, приближая тем самым человека к ситуации абсурда, категория которого была определяющей для поэтики ОБЭРИУ.

Особое внимание в параграфе уделяется анализу рол священных предметов-хранилищ, имеющих несомненные мифопоэтические корни, и в связи с этим -отголоски этой мифопоэтической ауры в таких образах романов Вагинова, как книжный шкаф, сундук, комод (выступающий семантическим эквивалентом дома и сада как метафоры стихотворения). На примере образа шкафа, играющего в «литературном быту» обэриутов роль одного из ключевых слов-всщей, особенно отчетливо проступает мифологическая основа поэтики Вагинова с осознанной постановкой акцента на роли хранящихся в нем сакральных предметов, идентичных образу хозяина (образ кукол, погребальных танагрских статуэток) и / или выступающих в роли проводника в мир культуры (образ книги). Образ книжного шкафа маркирован в творчестве Вагинова, олицетворяя, с одной стороны, вместилище всей мировой культуры, с другой стороны, становясь символом потаенного смысла (с ним сопоставимы эзотерические смыслы, проявляющиеся в словах и текстах при «словогадании» неизвестного поэта или в интерпретациях Тептелкина) и выступая образом, изоморфным слову.

Анализируя художественными средствами сходства и различия между «наукой» и «литературой», Вагинов склонен объединить их единым дискурсом, но не в современном ему варианте филологической и художественной практики опоязовцев, а в варианте античной идеи Логоса, позволяющем снять границы между автором, персонажем и читателем-интерпретатором. Художественным олицетворением такого понимания античного Логоса для Вагинова становится историческая фигура писателя Флавия Филострата и его изоморфные ипостаси: Орфей, Аполлон, Дионис, Феникс, Аполлоний Тианский. Онтологическая неисчерпаемость бытия делает трагически невозможной любую попытку буквального его закрепления и полного постижения в акте письма (неизвестный поэт), «калькирования» в словесный текст (прозаик Свистонов), «каталогизирования» смыслов (филолог Тептелкин), обрекая демиурга на творческое бесплодие, опустошение и чувство бессилия. Метатекстуальные эксперименты Вагинова, направленные на изучение психологии творчества, насыщают его произведения смысловой полифоничностью, основанной на понимании того, что, как и реальный мир, художественный универсум непредсказуемо многозначен, уникален и многовариантен в своих сюжетах развития.

В Заключении подводятся итоги исследования.

Анализ построения пространственно-временных моделей в произведениях Вагинова 1920-х годов как специфической ' формально-содержательной особенности его прозы позволяет сделать вывод о том, что хронотоп становится в его творчестве выразительным художественным средством, которое, воплощая взаимоотношения творца-демиурга и его творения, эксплицирует метатекстуальные принципы и выполняет роль действенного эстетического и этического инструмента. Идея взаимозависимости демиурга и творимого им художественного текста выдвигает на первый план этическое осмысление Ватиновым в новых исторических условиях мифопоэтической модели жертвенной смерти поэта-творца. В этих условиях акт творения и / или воссоздания мира словом выполняет в произведениях Вагинова роль своеобразного магического действа, значимыми элементами в котором становятся такие факторы, как

19

последовательность соединения слов и ритм. Неисчерпаемо богатая для изучения дихотомия «автор - текст» неизбежно влечет за собою вопрос о единстве поэта и создаваемого им текста. В историческом контексте своего времени, разрушающем фундаментальные основы духовности, Вагинов настаивает на том, что идея десакрализации писателя как единственного демиурга художественности опасна: именно развенчание личности творца-автора приводит к смерти автора, который символизирует собою творческое начало, питающее экзистенциальные основы глубинной общественной психологии.

Запечатление гармоничного и, вместе с тем, нестабильного образа мира требует от писателя поиска новых семиотических механизмов порождения смысла, одним из которых становится формирование литературного произведения как метатекста. Для достижения этой цели он использует разнообразные интертекстуальные стратегии; комментирование, принцип монтажа, автометатексты, деконструкция текста и иные типологические виды метатекстов, разрабатываемые Вагиновым, формализованы на основе открытой Бахтиным принципиальной полифоничности текста, который построен автором на диалоге «чужого» слова и всего текста. Система интертекстуальных приемов (прямые и косвенные цитаты, реминисценции, аллюзии, парафразы и т. д.), формируемая Вагиновым, актуализирует в его произведениях сопоставление различных исторических эпох, знаковых исторических фигур (Филострат Флавий, Вергилий, Цицерон и др.). Это позволяет Вагинову через героев своих произведений, имеющих исторические прототипы, осмыслить такие принципиально важные категории, как личность и эпоха, личность / коллектив / общество, культура и история, жизнь и смерть. Диалог Вагинова с предшествующими литературными традициями и современниками исследуется .в диссертационной работе как идейный, философский диалог на уровне, сюжетного построения и композиционных особенностей, объясняющих формы авторского присутствия; мотивно-образная система рассматривается как источник смыслопорождения и моделирования повествовательной структуры.

Ориентируясь на предшествующую литературную традицию, Вагинов создает органичный сплав традиционного, «классического» и новаторского, экспериментального начал. Одновременно с этим он являет нам пример интеллектуальной прозы, «игровой» по своей основе, требующей не простого чтения, но внимательного, заинтересованного анализа, разгадывания, основывающегося на знании как конкретного литературного быта послереволюционного Петрограда, так и культурно-исторических реалий.

Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях:

1. Шиндина, О. В. Мотив сновидения в творчестве К. Вагинова (отражение бахтииской концепции мениппеи) / О.В. Шиндина // ' Известия Российского государственного педагогического университета им. А.И. Герцена. № 19 (45): Аспирантские тетради: Научный журнал. СПб., 2007. С. 296-299. (Издание, входящее в список ведущих научных ■ журналов, утвержденный ВАК РФ)

2. Шиндина, О. В. «Магия слова» в .художественном мире К. Ваганова (некоторые аспекты философии творчества) / О. В. Шиндина // Этнолингвистика текста. Семиотика малых форм фольклора : тезисы и предварительные материалы к симпозиуму. Ч. 2. М., 1988. С. 31-32;

3. Шиндина, О. В. О карнавальной природе романа Вагинова «Козлиная песнь» / О. В. Шиндина // Анна Ахматова и русская культура начала XX века: тезисы конференции. М., 1989. С. 94-97;

4. Шиндина, О. В. К семантике имен в романе Вагинова «Козлиная песнь»: Тептелкин / О. В. Шиндина // Научно-теоретическое обеспечение профессиональной подготовки студентов педвуза. Вып. 2. Саратов, 1990. С. 73-74;

5. Шиндина, О. В. Некоторые особенности поэтики ранней прозы Ваганова / О. В. Шиндина // Михаил Кузмин и русская культура XX века : тезисы и материалы конференции. JI., 1990. С. 103-107;

6. Шиндина, О. В. Театрализация повествования в романе Вагинова «Козлиная песнь» / О. В. Шиндина // Театр. 1991. № 11. С. 161-171;

7. Шиндина, О. В. К отзвукам статьи «Слово и культура» Мандельштама в художественном мире Ваганова / О. В. Шиндина // Осип Мандельштам: Поэтика и текстология : материалы научной конференции. М., 1991. С. 6872;

8. Шиндина, О. В. Несколько замечаний к проблеме «Вагинов и Гумилев» / О. В. Шиндина // Н. Гумилев и русский. Парнас : материалы научной конференции. СПб., 1992. С. 84-91;

9. Шиндина, О. В. К выявлению античного слоя в романе Вагинова «Козлиная песнь» /О.В. Шиндина // Балканские чтения-2 : Симпозиум по структуре

' текста: тезисы и материалы. М., 1992, С. 145-150;

10. Шиндина, О.В. [Рец. на кн.: К. К. Вагинов, Козлиная песнь : Романы] / О. В, ■ Шиндина//Волга. 1992. № 7/8. С.144-146; -

М.Шин дина, О. В. К описанию «культурологического» гербария романа Вагинова «Козлиная песнь» / О. В. Шиндина // Натура и культура : тезисы конференции. М., 1993. С. 56-60;..

12.Шиндина, О. В. Музыкальная тема в романе Вагинова «Козлиная песнь» / О. В. Шиндина // Русский авангард в кругу европейской культуры : тезисы и материалы. М., 1993. С. 64-70;

\Ъ.Шиндина, О. В. Мотив барокко в романе Вагинова «Козлиная песнь» / О. В. Шиндина // Барокко в авангарде - авангард в барокко : тезисы и материалы конференции. М., 1993. С. 42-44;

\ А.Шиндина, О. В. К интерпретации романа Вагинова «Козлиная песнь» / О. В. Шиндина // Russian Literature. Vol. XXXIV. № 2. 1993. P. 219-239;

15.Шиндина, О. В: Образ Венеры в контексте античной составляющей художественного мира Ваганова / О. В. Шиндина // Балканские чтения-3. Лингво-этнокультурная история Балкан и Восточной Европы : тезисы и материалы симпозиума. М., 1994. С. 61-65;

16.Шиндина, О. В. О метатекстуальной образности романа Вагинова «Труды и дни Свистонова» / О. В. Шиндина // Вторая проза : Русская проза

двадцатых-тридцатых годов XX века (Labirinti 18 : Collana del Dipartimento di Scienze Filologiche e Storiche). Trento, 1995. P. 153-177;

17.Шиндина, О. В. К семантике образа сада в художественном мире Вагинова: «Козлиная песнь» / О. В. Шиндина // Натура и культура : Славянский мир. ■М., 1997. С. 165-179;

18.Шиндина, О. В. Образ слова в контексте художественного мира Вагинова / О. В. Шиндина // Russian Literature. 1997. Vol. XLII. № 3/4. P. 349-378; .

19.Шиндина, О. В. Некоторые аспекты растительной символики в романе Вагинова «Козлиная песнь» / О. В. Шиндина // Поэзия и живопись : Сборник трудов памяти Н.И. Харджиева. М., 2000. С. 72-78;

2d.Шиндина, О. В. К соотношению культурного и исторического начал в ранней прозе Константина Вагинова / О. В. Шиндина // Russian Literature. 2002. Vol. LI. Ns 2. P. 215-241;

21.Шиндина, О. В. О некоторых содержательных особенностях романа Вагинова «Гарпагониана» / О. В. Шиндина // Russian Literature. 2002. Vol. Lm. № 4. P. 451-469;

И.Шиндина, О. В. Образ города в романе Каверина «Два капитана»: общий взгляд / О. В. Шиндина // Города региона: культурно-символическое наследие как гуманитарный ресурс будущего. Материалы международной научно-практической конференции 15-17 апреля 2003 года / Под ред. проф. Т.П. Фокиной. Саратов, 2003. С. 116-119.

23 .Шиндина, О. В. От оживающей статуи к неживому гомункулу: алхимическая тема в раннем творчестве Каверина / О. В. Шиндина // В.Я. Брюсов и русский модернизм: Сборник статей / Ред.-сост. O.A. Лекманов. М., 2004. С. 240-250.

24.Шиндина, О. В. Советское общество в поисках нового человека: Фауст и Гомункулюс в литературе 1920 - 1930-х гг. / О. В. Шиндина // Человек и социум в трансформирующемся мире: сборник научных статей по материалам международной научно-практической конференции. Саратов, 2005. С. 291-295.

• 25.Шиндина, О. В. Автоцензура и автопародия как элементы метафизики творчества (проза К.Вагинова в контексте невельской школы) / О. В. Шиндина // Человек. История. Культура : Исторический и философский альманах. Саратов, 2006. №5. С. 19-27;

26.Шиндина, О. В. Образы музея и вещи в советской литературе 20-30-х годов (поэтика абсурда) / О. В. Шиндина II Проблемы гуманитарных наук : История и современность. Саратов, 2006. С. 102-106;

21.Шиндина, О. В. Геометрия пространства и метафизика текста («Альтиметр» М. Зенкевича) / О. В. Шиндина // Литературно-художественный авангард в социокультурном контексте российской провинции: история и современность : сб. статей участников межд. науч. конф. (Саратов, 9-11 октября 2008 г.) / отв. ред. И. Ю. Иванюшина. Саратов, 2008. С. 318-325.

ШИНДИНА Ольга Викторовна Творчество К.К. Ваганова как метатекст

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Подписано в печать 13.04.10 г. Формат 60x84 1/16 Бумага типогр. №1. Печать РИЗО. Объем 1,5 усл. печ. л. Тираж 100 экз. Заказ 201 Издательский центр Саратовского государственного социально-экономического университета 410003, Саратов, Радищева, 89.

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Шиндина, Ольга Викторовна

ВВЕДЕНИЕ.

ГЛАВА 1. Культурный контекст формирования метатекстуальной прозы Константина Вагинова.

1.1. Филологические исследования представителей «Невельской школы философии» как подтекст прозы Вагинова.

1.2. Бахтинская теория взаимоотношений автора и героя и творчество Вагинова.

ГЛАВА 2. Метатекстуальные особенности построения произведений Вагинова.

2.1. Пространственно-временные модели как экспликация метатекстуальности.

2.2. Эсхатологический характер хронотопа: кладбищенский локус, образ «фигуры»-персонажа.

2.3. Монтажный принцип формирования образа героя

ГЛАВА 3. Логоцентрическая модель прозы Вагинова.

3.1. Язык как магическое средство создания универсума

3.2. Тема филологии и образ литератора в художественном мире Вагинова.

Введение диссертации2010 год, автореферат по филологии, Шиндина, Ольга Викторовна

Творчество Константина Константиновича Вагинова (1899 - 1934) долгие годы было предметом научного и читательского интереса лишь среди специалистов и только после выхода в свет в 1991 году издания1, републикующего основные прозаические тексты этого автора, привлекло к себе внимание со стороны широкого круга читателей и исследователей. В последние два десятилетия XX века личность и творчество этого своеобразного автора вызывает пристальный интерес филологов.

Константин Константинович Вагинов (21.09.1899, Петербург -26.04.1934, Ленинград) - поэт и прозаик. При жизни Вагинова вышли три сборника его стихов: «Путешествие в хаос» (1921), «Стихотворения» (1926), «Опыты соединения слов посредством ритма» (1931); были изданы две повести: «Монастырь Господа нашего Аполлона» (1922), «Звезда Вифлеема» (1922) - и три романа: «Козлиная песнь» (1928), «Труды и дни Свистонова» (1929), «Бамбочада» (1931). Неопубликованным при жизни автора остался роман «Гарпогониана», законченный в первой редакции в 1933 году.

Почти тридцать лет после смерти Вагинова его творчество находилось в забвении. Стихи Вагинова из неопубликованного поэтического сборника «Звукоподобие» вышли в парижском альманахе «Аполлон-77» . В 1982 году в Мюнхене Л.Чертков издал первое полное собрание стихотворений Вагинова с предисловием

В.Казака3. В 1992 году еще одно немецкое издательство опубликовало повести Вагинова4. Первые три романа Вагинова были изданы в 1989 году в серии «Забытая книга»5. Издательство «Современник» выпустило в свет в 1991 году том прозы Вагинова, куда

1 Вагинов К.К. Козлиная песнь: Романы. М., 1991.

2 Малмстед Д., Шмаков Г. О поэте Константине Вагинове // Аполлон-77. Париж, 1977. С. 34.

3 Вагинов К. Собрание стихотворений. Munchen, 1982.

4 Vaginov Konstantin. Der Stern von BetHlehem. Zwei Erzahlungen. Berlin, 1992.

5 Вагинов К.К. Козлиная песнь; Труды й дни Свистонова; Бамбочада. М., 1989. вошли две повести и все четыре романа писателя с ранними редакциями6. Санкт-Петербургское Гуманитарное агентство «Академический проект» издало в 1999 году «Полное собрание сочинений в прозе Константина Вагинова», подготовленное Т.Никольской и В.Эрлем7. Составленный в 1922 году поэтом для издательства «Круг» и не изданный при жизни сборник стихов «Петербургские ночи» вышел в 2002 году8.

Основным источником биографических сведений о жизни и творчестве К.Вагинова является его «Автобиография», написанная им в 1923 году9. О личности и творчестве К.Вагинова сохранились немногочисленные и скупые воспоминания некоторых его современников (В.Лурье, В.Лукницкая, Г.Адамович, Э.Гернштейн, Л.Гинзбург, И.Наппельбаум, М.Юдина, Г.Гор, Н.Чуковский, Л.Рахманов, Л. Борисов, И.Бахтерев10), друживших и общавшихся с ним в различных петроградских / ленинградских научных и литературных объединениях 1920-х годов, активным участником которых являлся писатель: АБДЕМ (кружок петербургских переводчиков с классических языков, образованный А.Болдыревым, А.Доватуром, А.Егуновым, А.Миханковым), «Невельский кружок» М.Бахтина11,

6 Вагинов К.К. Козлиная песнь: Романы. М, 1991.

7 Вагинов К.К. Полн. собр. соч. в прозе. СПб., 1999.

8 Вагинов К. Петербургские ночи. СПб., 2002.

9 Вагинов К. Автобиография (1923) // РО ИРЛИ, Р. 1, оп. 4, л. 1.

10 Лурье В. Петроградское // Дни. 1923. 5 авг. №232. С. 12; Лукницкая В. Из двух тысяч встреч: Рассказ о летописце. М., 1987. С. 55-56; Адамович Г. Памяти К.Вагинова // Последние новости. 1934. 14 июня. №4830. С. 3; Берберова Н. Курсив мой. Автобиография: В 2 т. New York, 1983. С. 135-136, 162, 642, 652; Гернштейн Э. Мандельштам в Воронеже // Гернштейн Э. Мемуары. СПб., 1998. С. 132, 134-135, 137, 143, 147, 151-153, 169-170; Гинзбург Л.Я. Из старых записей // Гинзбург Л. О старом и новом. Л., 1982. С. 354; Наппельбаум И. Памятка о поэте // Четвертые Тыняновские чтения: Тезисы докладов и материалы для обсуждения. Рига, 1988. С. 89-95; Юдина М.В. Письмо к М.Ф. Гнесину // Юдина М.В. (1899 - 1970). Высокий стойкий дух. Переписка 1918 - 1945 гг. М., 2006. С. 101; Гор Г. О лирике // День поэзии. Л., 1964. С. 51-52; Чуковский Н.К. Константин Вагинов // Чуковский Н.К. Литературные воспоминания. М„ 1989. С. 179-201; Рахманов Л. К.Вагинов // Нева. 1982. №6. С. 200; Борисов Л. Родители, наставники, поэты. М., 1969. С. 87-91, 101-102, 104-106; Он же. За круглым столом прошлого. Л., 1971. С. 13, 18-20, 120, 143; Бахтерев И. Когда мы были молодыми // Воспоминания о Заболоцком. М., 1977. С. 63.

11 Бахтин М.М. Собр. соч.: В 7 т. / Под. ред. С.Г. Бочарова, Л.А. Гоготишвили, И.Л. Поповой и др. М., 1997-2003. Т. 1. М., 2003. С. 875. - В обширной отечественной

Аббатство гаеров», «Кольцо поэтов имени К.М. Фофанова», «Островитяне», группа эмоционалистов М.Кузмина, ОБЭРИУ и др. Вагинов сблизился с кругом формалистов, будучи студентом Ю.Тынянова, Б.Эйхенбаума, Б.Энгельгардта в Институте истории искусств. С июля 1921 года Константин Вагинов стал членом Петроградского союза поэтов. Особое место в творческой биографии Вагинова занимает его участие в студии «Звучащая раковина» Н.Гумилева, который в августе 1921 года принял Вагинова в «Цех поэтов».

Современная Вагинову критика, как отечественная, так и эмигрантская, высоко оценивала его поэзию. Н.Оцуп12, Г.Адамович13, Вс.Рождественский14, принадлежа кругу Н.С. Гумилева и памятуя о его подчеркнуто благожелательном отношении к Вагинову, отмечали оригинальный характер поэтического дарования Вагинова. К этим оценкам присоединялись А.Пиотровский15, И.Груздев16, О.Тизенгаузен17. В разное время о нем писали в своих обзорах В.Ходасевич18, В.Шкловский19, В.Брюсов20, доброжелательно отзывался М.Кузмин21, Н.Гумилев подчеркивал, по свидетельству Г.Адамовича, своеобразие его поэзии22. Некоторые из современников Вагинова (Л.Лунц23, Б.Бухштаб24) отмечали бахтиниане» это объединение носит различные названия: «Невельский кружок», «Невельская школа», «Невельская школа философии».

12 Оцуп Н. О поэзии и поэтах в СССР // Числа. 1933. С. 236-237.

13 Адамович Г. Русская поэзия // Жизнь искусства. 1923. 16 янв. №2. С. 4.

14 [Рождественский Вс.] Вагинов. Путешествие в хаос // Книга и революция. 1922. №7 (19). С. 63-64.

15 [Пиотровский А.] Абраксас: сб. 1 //Жизнь искусства. 1922. №47. С. 7.

16 Груздев И. Звучащая раковина // Книга и революция. 1922. №7 (19). С. 60-62; Он же. Русская поэзия в 1918 - 1923 // Книга и революция. 1923. №3 (27). С. 37-38.

17 Тизенгаузен О. Салоны и молодые заседатели литературного Парнаса // Абраксас. 1922. №1. С. 60-61.

18 Ходасевич В. Парижский альбом II // Дни. 1926. 13 апр.

19 Шкловский В. Литература факта: Первый сборник материалов работников ЛЕФа. М. 1929. С. 124.

20 Брюсов В. Островитяне // Печать и революция. 1922. №6. С. 292-293.

21 Кузмин М. Письмо в Пекин // Абраксас. 1922. №2. С. 60.

22 Тименчик Р.Д. Примечания // Гумилев Н.С. Соч.: В 3 т. М., 1991. Т. 3. М., 1991. С. 251.

23 Лунц Л. Новые поэты // РО ИР ЛИ, ф. 568, on. 1, ед. хр. 125. определенное влияние на творческую индивидуальность Вагинова поэзии О.Мандельштама, некоторые характеризовали его, как любимого ученика М.Кузмина25.

Важное место в научном осознании вагиновской поэзии занимает статья младоформалиста Б.Бухштаба, предположительно датируемая 1926 или 1927 годом . Как отмечает ее комментатор, статья связана с формирующейся у Бухштаба на тот момент концепцией творчества

9Т

О.Мандельштама . Бухштаб подчеркивает, что вагановская «<.> поэзия связана с последним и высшим достижением акмеизма - с поэзией Мандельштама. <.> В Вагинове разложение акмеистической системы достигло предела»28. Используя выражение вагановского персонажа-поэта о сочетании в поэзии «несочетоваемых» слов, Бухштаб пишет, что у Вагинова «<.> каждое слово отталкивается <.> от соседнего; отсюда несочетаемый, нереализуемый вагановский эпитет» . Особое значение Бухштаб придает окрашенному иронией «цитированию» Вагановым чужого поэтического лексикона: «У Вагинова нет своих слов. Все его слова вторичны. Он берет чужие отработанные слова, слагающиеся в чужие образы. <.> Бедность Вагинова нарочита. Его слепые слова с перебитым "прямым смыслом" выветрены литературой, но в ней же крепко обросли "вторичными признаками значения" (термин Ю.Тынянова)» . По мнению публикатора, эта статья планировалась для несостоявшегося совместного сборника формалистов и обэриутов; не осуществилась и вторая попытка издать этот сборник, в проекте озаглавленный «Ванна Архимеда». В.Каверин в

24 Бухштаб Б. Вагинов / Публ. Г.Г. Шаповаловой; вступ. статья и примеч. А.Г. Герасимовой // Тыняновский сборник: Четвертые Тыняновские чтения. Рига, 1990. С. 271277.

Синельников И. Молодой Заболоцкий // Воспоминания о Н.Заболоцком. М., 1984. С. 108.

26 Бухштаб Б. Вагинов. С. 271-277.

Герасимова А.Г. Бухштаб Б.Я. Вагинов. Вступительная статья // Тыняновский сборник: Четвертые Тыняновские чтения / Отв. ред. М.О. Чудакова. Рига, 1990. С. 271.

28 Там же. С. 274.

29 Там же. С. 274.

30 Там же. С. 275.

Литераторе» посвящает этому замыслу подглавку «Напрасная попытка»: «Альманах, объединивший писателей разных взглядов и разных поколений, по-видимому, должен был показать, что все профессиональные писатели — у | против РАППА» . Интересным представляется то обстоятельство, что Вагинов, близкий как бахтинскому кружку, так и университетским учителям-формалистам, становится объектом серьезного научного внимания со стороны представителей именно этих направлений. Другой современник, попытавшийся проанализировать вагановскую поэзию, принадлежал к бахтинскому кругу - это Л.Пумпянский: «В архиве Л.В. Пумпянского сохранилось несколько его набросков о творчестве поэта. В 1926 г., сразу после выхода нового сборника стихотворений Вагинова, Л.В. Пумпянский сделал доклад о его поэзии» . Об этом докладе, прочитанном в квартире пианистки М.Юдиной, упоминает П.Лукницкий в письме к Л.Горнунгу: «Сегодня был на вечере, посвященном творчеству К.Вагинова, - вечер был закрытый <.>. Читал длинный замысловатый, а в общем от неудовлетворительный доклад о Вагинове — Пумпянский» . Сам Вагинов отобразил этот вечер в начале 1-й главы «Козлиной песни»: «Тептелкин погрузился в бессмысленнейшее и ненужнейшее занятие. Он писал трактат о каком-то неизвестном поэте, чтоб прочесть его кружку засыпающих дам и восхищающихся юношей» (17)34.

В отношении прозы Вагинова оценки критиков были не столь единодушны. Против Вагинова началась идеологическая кампания,

31 Каверин В. Литератор: Дневники и письма. М., 1988. С. 154.

32

Никольская Т.Л. К.К. Вагинов (Канва биографии и творчества) // Четвертые Тыняновские чтения: Тезисы докладов и материалы для обсуждения. Рига, 1988. С. 73.

33 Цит. по: Никольская Т.Л. К.К. Вагинов (Канва биографии и творчества). С. 73.

34 Вагинов К.К. Козлиная песнь // Вагинов К.К. Полн. собр. соч. в прозе. СПб., 1999. С. 146. - Для анализа произведений Вагинова нами использованы следующие источники: Вагинов К.К. Полн. собр. соч. в прозе / Сост. А.И. Ватиновой, Т.Л. Никольской и В.И. Эрля; подг. текста В.И. Эрля; вступ. статья Т.Л. Никольской, прим. Т.Л. Никольской и В.И. Эрля. СПб., 1999. Далее ссылки на это издание приведены в тексте с указанием страницы в круглых скобках. Драматическая поэма «1925 год» и стихотворения Вагинова цитируются в тексте с указанием страницы в квадратных скобках по изданию: Вагинов К.К. Собрание стихотворений / Сост., послесл. и прим. Л.Черткова; предисл. В. Казака. Munchen, 1982. сопровождающаяся тенденциозной критикой. Авторы разгромных статей: С.Малахов, И.Бачелис, Р.Мессер, В.Александрова, М.Майзель, П.Керженцев,

3 г

Б. Киреев, В.Гоффеншефер, А.Манфред, А.Селивановский - подчас высказывали в адрес писателя грубые, примитивные нападки, называя его порнографом (М.Майзель), обвиняя в идеологической беспечности (В.Гоффеншефер), в реакционности (А.Селивановский). Несмотря на жесткий тон, авторы некоторых рецензий (А.Селивановский, В.Гоффеншефер, И.Сергиевский36) признавали незаурядный талант Вагинова, проявившийся в наиболее известном его произведении - романе «Козлиная песнь», сокращенная редакция которого впервые была опубликована в 1927 году в журнале «Звезда». Полностью этот роман вышел отдельным изданием в ленинградском издательстве «Прибой» в 1928 году и получил широкий и неоднозначный резонанс в литературной среде Ленинграда конца 1920-х годов37. В 1929 году по инициативе К.Федина планировалось переиздание романа, которое не осуществилось. Рецензенты отмечали связь этого произведения с бытописательным направлением 1920-х годов. Н.Берковский высказал ценные замечания о сходстве некоторых художественных приемов Вагинова с приемами В.Каверина, используемыми им в романе «Скандалист, или Вечера на Васильевском острове»38. Существенную роль в защите Вагинова и его романа от социологизированного литературоведения сыграл И.Груздев, в письме к

Малахов С. Лирика как орудие классовой борьбы // Звезда. 1931. №9. С. 161-166; Бачелис И. К.Вагинов. Бамбочада // Лит. газета. 1933. №18. С. 3; Мессер Р. Попутчики второго призыва // Звезда. 1930. №4. С. 205-206; Александрова В. К.Вагинов. Бамбочада // Книга строителям социализма. 1932. №5. С. 15; Майзель М. Порнография в современной литературе // Голоса против. Л., 1928. С. 150-151; Керженцев П. О правой опасности на литературном фронте // Книга и профсоюзы. 1928. №11/12. С. 2; Киреев Б. На потребу мещанину // Комсомольская правда. 1928. 16 ноября; Гоффеншефер В. К.Вагинов. Козлиная песнь // Молодая гвардия. 1928. №12. С. 203-204; Манфред А. Кладбищенская муза // Книга и революция. 1929. №12. С. 32; Селивановский А. Островитяне искусства // Селивановский А. В литературных боях. М., 1959. С. 126-130.

36 И.Сергиевский отметил злободневный и философский характер романа Вагинова; см.: Сергиевский И. К.Вагинов. Козлиная песнь //Новый мир. 1928. №1. С. 284-285.

37 Ваганов К. Козлиная песнь. Л., 1928.

38 Берковский Н. Текущая литература. М., 1930. С. 21.

М.Горькому подчеркивающий важность поднятого в «Козлиной песни» вопроса взаимоотношения творческой интеллигенции и революции и особенно выделяющий среди героев романа Тептелкина, который, по мнению Груздева, является перевоплощением Обломова39. Статья Груздева, отличная от догматического тона большинства рецензентов, была написана для журнала «Звезда», набрана в типографии, но не напечатана40. Самому же Горькому принадлежит характеристика «Козлиной песни» как «панихиды по индивидуализму»41.

Творчество К.Вагинова было забыто в Советском Союзе после его ранней смерти в 1934 году от скоротечного туберкулеза: его имя не внесено ни в первый том «Краткой литературной энциклопедии» 1962 года, ни в академические издания по истории литературы, ни в утвержденные Министерством высшего и среднего специального образования СССР пособия по литературе. В 1965 году в книге А.Вулиса, посвященной сатирической литературе 1920 - 1930-х годов42, творчество Вагинова после столь длительного перерыва было включено в определенный историко-литературный контекст начала XX века. Автор называет Вагинова сатирическим писателем, вводя анализ его творчества в главу с показательным названием «Повествователь теряет рассудок». В 1967 году состоялось выступление литературоведа Т.Никольской на XXII научной конференции в Тарту43, которое, по сути, стало первой попыткой ввести творчество Вагинова в серьезный научно-исследовательский контекст. В том же 1967 году в альманахе «День поэзии» благодаря совместным усилиям Л.Черткова и Т.Никольской вышла статья, посвященная К.Вагинову44. В

39 Груздев И. Письма к Горькому // Переписка A.M. Горького с И.А. Груздевым. М., 1966. С. 220-223.

40 Никольская Т.Л. К.К. Вагинов (Канва биографии и творчества). С. 81-82.

41 Горький М. Собр. соч.: В 30 т. М., 1955. Т. 30. С. 133.

42 Вулис А.З. Советский сатирический роман. Эволюция жанра в 20-30-е годы. Ташкент, 1965. С. 123-125.

43 Никольская Т.Л. О творчестве К.Вагинова // Материалы XXII научной студенческой конференции. Ч. I. Тарту. 1967. С. 94-100.

44 Никольская Т., Чертков Л. Константин Вагинов // День поэзии. Л., 1967. С. 77-78.

1978 году в дополнительном томе «Краткой литературной энциклопедии» появляется статья Т.Никольской, освещающая творческую биографию К.Вагинова45. В 1988 году в сборнике исследований и материалов «Четвертые Тыняновские чтения» Т.Никольской была подготовлена и издана первая научно достоверная биография писателя46.

Тем не менее, творческое наследие этого автора длительное время не становилось предметом самостоятельного научного интереса: в историко-литературных обзорах о нем писали как об одном из членов литературного объединения ОБЭРИУ. Так, например, ленинградский литературовед А.Александров, будучи активным популяризатором творчества Д.Хармса, упоминает Вагинова в связи с обэриутской поэтикой и стилем жизни участников этого объединения47. Исключительно как сатирического писателя оценивают Вагинова А.Блюм и И.Мартынов в своей совместной статье, вышедшей в 1977 году48. Произведения Вагинова чаще всего становились предметом сопоставительного анализа в связи с изучением творчества различных авторов первой половины XX века. Можно перечислить наиболее распространенные темы научных исследований, в которых имя К.Вагинова вносится в определенный контекст в связи со сравнительным анализом творчества различных писателей или ученых: Вагинов и группа «Кольцо поэтов»49; Вагинов и группа «Островитяне»50; Вагинов и ОБЭРИУ51;

45 Никольская Т.Л. Вагинов К.К. // КЛЭ: В 9 т. М., 1978. Т. 9. С. 169. - См. также статью Г.В. Филиппова (Филиппов Г.В. Вагинов К.К. // Русские писатели, XX век. Библиогр. слов.: В 2 ч. Ч. I. А - Л / Редкол. Н.А. Грознова и др.; Под ред. Н.Н. Скатова. М., 1998. С. 247-250) и статью М.С. Галиной, содержащую односторонние и спорные оценки творчества Вагинова (Галина М.С. Вагинов К.К. // Русские писатели 20 века: Биографический словарь / Гл. ред. и сост. П.А. Николаев. Редкол.: А.Г. Бочаров, Л.И. Лазарев, А.Н. Михайлов и др. М., 2000. С. 132-133).

46 Никольская Т.Л. К.К. Вагинов (Канва биографии и творчества). С. 67-88.

47 Александров А. Обэриу. Предварительные заметки // Ceskoslovenska rusistika. 1968. N5. С. 296-303.

4S

Блюм А., Мартынов И. Петроградские библиофилы. По страницам сатирических романов К.Вагинова// Альманах библиофила. М., 1977. Вып. 4. С. 217-235. 9 Anemone A., Martynov I. Towards the History of Leningrad Avant-Garde: «The Ring of Poets»//Wiener Slawistischer Almanach. 1986. Bd. 17. P. 131-148.

Вагинов и Н.Заболоцкий52; Вагинов и М.Кузмин53; Вагинов и О.Мандельштам54; Вагинов и Н.Гумилев55; Вагинов и акмеистическое отражение поэтики раннего футуризма56; Вагинов и Л.Пумпянский57; Вагинов и кружок античных переводчиков «АБДЕМ»58; Вагинов и Н.Чуковский59; Вагинов и В.Набоков60 и некоторые др.

Новая страница в серьезном теоретическом осмыслении творчества Вагинова открывается в 1980-е - 1990-е годы. Среди российских литературоведов, занимавшихся архивными изысканиями и публикацией текстов Вагинова, а также интерпретацией его творчества, следует выделить

50 Anemone A., Martynov I. The Islanders Poetry and Polemics in Petrograd of the 1920s // Wiener Slawistischer Almanach. 1992. Bd. 29. S. 107-126; Дмитренко A.JI. К истории содружества поэтов «Островитяне» // Русская литература. 1995. № 3. С. 24-35.

51 Jaccard J., Устинов А. Заумник Даниил Хармс: начало пути // Wiener Slawistischer Almanach. 1991. Bd. 27. S. 181; Мейлах М.Б. [и T.JI. Никольская] «Я испытывал слово на огне и стуже.» // Поэты группы «ОБЭРИУ». СПб., 1994. С. 86-92; Кобринский А. Поэтика «ОБЭРИУ» в контексте русского литературного авангарда: В 2 т. М., 2000. Т. 2. С. 279,282-284, 292-293, 297. со

Завалишин В. Николай Заболоцкий // Новый журнал. 1959. №58. С. 122; Ростовцева И. Николай Заболоцкий. М., 1984. С. 32-34; Волгин И. [Вступительная статья] // Н.Заболоцкий. Стихотворения и поэмы. М., 1985. С. 7.

53 Malmstad J. Mikhail Kuzmin: a chronicle of his life and time // Кузмин M.A. Собр. стихотворений: В 3 т. Munchen, 1977. Т. 3. P. 7-319.

54 Бухштаб Б.Я. Вагинов. С. 274; Рудаков С.Б. О.Э.Мандельштам в письмах С.Б.Рудакова к жене (1935-1936) / Вступ. ст. А.Г. Меца и Е.А. Тодеса; публ. и подгот. текста JI.H. Ивановой и А.Г. Меца; коммент. O.K. Лекманова, А.Г. Меца, Е.А. Тодцеса // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского дома на 1993 год. Материалы об О.Э.Мандельштаме. СПб., 1997. С. 48.

55 Anemone A. Konstantin Vaginov and the Death of Nikolai Gumilev // Slavic Review. 1989. Vol. 48. №4. P. 631-636.

56 Кацис Л. Заметки о стихотворении Анны Ахматовой «Маяковский в 1913 году» // Russian Literature. 1991. Vol. XXX. №3. P. 321.

57 Пумпянский Л.В. Классическая традиция: Собрание трудов по истории русской литературы / Отв. ред. А.П. Чудаков; сост.: Е.М. Иссерлин, Н.И. Николаев; вступ. ст., подгот. текста и примеч. Н.И. Николаева. М., 2000. С. 22-24,28, 714, 743, 748, 767. со

Никольская Т.Л. К.К. Вагинов (Канва биографии и творчества). С. 76; Гаврилов А.К. Аристид Иванович Доватур: Жизнь и творчество // Philologia classica. СПб., 1997. Вып. 5. С. 74-83; Он же. Журфиксы на Весельном // Тыняновский сборник. Вып. 10. Шестые, седьмые, восьмые Тыняновские чтения. М., 1998. С. 673.

59 Anemone A., Martynov I. Nikolai Chukovskii and Konstantin Vaginov // Wiener Slawistischer Almanach. 1989. Bd. 24. P. 91-114.

60 Буренина О. Литература - «остров мертвых» (Набоков и Вагинов) // В.В. Набоков: pro et contra. Т. 2 / Сост. Б.В. Аверина, библиогр. С.А. Антонова. СПб., 2001. С. 471- 484. имена Т.Никольской, А.Герасимовой61, Д.Московской62, А.Дмитренко63, для которых характерно сочетание биографического и мотивного методов. Ценной для понимания авторского замысла «Козлиной песни» и «Трудов и дней Свистонова» является статья С.Кибальника64, содержащая текстологический анализ основных редакций данных романов. Отдельные аспекты творчества Вагинова становятся объектом исследования в таких работах отечественных исследователей, как «Литература как охранная грамота» Д.Сегала65, «Из истории петербургского аполлинизма: его золотые годы и его крушение» В.Топорова66, «Смерть как семантика стиля (русская метапроза 1920-х- 1930-х годов)» М.Липовецкого67.

Статья Д.Сегала «Литература как охранная грамота» важна для понимания масштаба литературного дарования Вагинова, так как «Труды и дни Свистонова» внесены в контекст литературного развития 1920 - 1930-х годов и сопоставлены с творчеством крупнейших отечественных поэтов и прозаиков: А.Розанова и В.Набокова, А.Ахматовой и Б.Пастернака, М.Кузмина и О.Мандельштама. В.Топоров, отмечая безусловное включение творчества Вагинова в «петербургский текст», связывает повесть Вагинова «Монастырь Господа нашего Аполлона» с тем направлением философской мысли и художественных поисков в России, которые консолидировались

61 Герасимова А.Г. Труды и дни К.Вагинова // Вопросы литературы. 1989. №12. С. 131167; Она же. Неизвестный Вагинов // Театр. 1991. №11. С. 171-173. О

Московская Д.С. Судьба «чужого слова» в романах К.Вагинова «Бамбочада» и «Труды и дни Свистонова» // Начало: сб. работ молодых ученых. М., 1993. Вып. 2. С. 181-190; Она же. «Частные мыслители» 30-х годов: пост-авангард в русской прозе // Вопросы философии. 1993. №8. С. 97-104; Она же. Человек в ловушке воплощенного слова: антиутопия 30-х годов // Общественные науки и современность. 1993. №3. С. 141-151.

63 Дмитренко A.JL К публикации ранних текстов Вагинова // Русская литература. 1997. №3. С. 190-191; Он же. Когда родился Вагинов? // Новое литературное обозрение. 2000. №41. С. 228-230.

64 Кибальник А.С. Материалы К.К. Вагинова в рукописном отделе Пушкинского Дома // Ежегодник рукописного отдела Пушкинского Дома на 1991 год. СПб., 1994. С. 63-80.

65 Сегал Д.М. Литература как охранная грамота // Slavica Hierosolymitana. 1981. Vol. V. №6. С. 151-244.

66 Топоров В.Н. Из истории петербургского аполлинизма: его золотые дни и его крушение // Петербургский текст русской литературы: Избранные труды. СПб., 2003. С. 119-262.

67 Липовецкий М.Н. Смерть как семантика стиля (русская метапроза 1920-х - 1930-х годов) // Russian Literature. 2000. Vol. XLYIII. №2. С. 155-194. вокруг журнала «Аполлон», и рассматривает ее как «"аполлоновско-петербургский" текст» и в «<.> свете блоковского "аполлоновского" контекста как альтернативный блоковскому вариант (попытка, правда безуспешная, сохранить "аполлоновское" и продлить, насколько можно, культ самого Аполлона)»68. Вывод, который делает автор статьи о первом прозаическом опыте Вагинова, посвященном неминуемо близкой гибели бога гармонии, содержит указание на основные темы всего последующего творчества писателя: «Та же тема умирания старого (условно говоря, "аполлоновского") мира в условиях вторжения обездушивающей машинной цивилизации и необходимости сохранения подлинного искусства и высоты прежней духовной культуры, как и представление пореволюционного Петербурга-Петрограда в призме ассоциаций с крушением античной цивилизации в эпоху варварских завоеваний, отражена и в других произведениях Вагинова - в его романах, и прежде всего в "Козлиной песни"»69. Развитие писателем характерных особенностей «петербургского текста» подчеркивает также и Т.Цивьян, которая проанализировала семантические особенности творчества Вагинова, отражавшего в своем

70 художественном мире своеобразное видение концепта вещи . Развивая подход, предложенный при анализе темы гибели культуры в творчестве Вагинова Т.Никольской, Д.Сегалом, В.Топоровым, О.Шиндиной, М.Липовецкий в статье «Смерть как семантика стиля (русская метапроза 1920-х - 1930-х годов)» исследует мотив смерти, пронизывающий художественный мир Вагинова, на примере построения романа «Труды и дни Свистонова». В данной работе автор отмечает: «Самое важное открытие автора "Трудов и дней Свистонова" состоит в том, что в его художественной интерпретации искусство более не тождественно воплощенной гармонии»11;

68 Топоров В.Н. Указ. соч. С. 156.

69 Там же. С. 155.

70 Цивьян Т.В. К семантике и поэтике вещи // AEQUINOX. MCMXCIII / Под ред. Е.Г. Рабинович, И.Г. Вишневецкого. М., 1993. С. 224-227.

71 Липовецкий М.Н. Указ. соч. С. 160. иными словами, в этом произведении описывается смерть Аполлона как символа искусства, гармонизирующего жизнь.

Изучению творчества Вагинова уделялось внимание зарубежными пл тх ПЛ. учеными: Д.Угрешич (Хорватия), А.Анемоном (США), Д.Шеппардом

-tc

Англия), Л.Палеари , написавшим предисловие к американскому репринтному изданию «Трудов и дней Свистонова» 1984 года, Н.Марциаллис76 (Италия). Д.Угрешич, используя интертекстуальный и подтекстный методы, разработанные школой К.Тарановского, О.Ронена, С.Бройда, предприняла сопоставительный анализ «Трудов и дней Свистонова» с другим «романом о романе» — «Болотом» А. Жида, что представляется важным показателем однонаправленности эволюции этой специфической романной формы, ее исторической востребованности как европейскими, так и отечественными писателями. А.Анемон и И.Мартынов рассматривают раннее поэтическое творчество Вагинова периода «Островитян» и «Кольца поэтов» в широком контексте петроградской литературной критики. В статье А.Анемона «Константин Вагинов и смерть Николая Гумилева» проанализировано стихотворение Вагинова «Грешное небо с звездой Вифлеемской» как посвящение погибшему поэту, содержащее отсылки к стихотворению Гумилева «На далекой звезде Венере»; в статье «Ида Наппельбаум и Константин Вагинов» освещается период посещения писателем литературного салона Наппельбаумов как важный для поэтического становления Вагинова.

Начиная с середины 1990-х годов для автора диссертационного исследования творчество Вагинова стало предметом самостоятельного

ТУ

Угрешич Д. Метатекстуалне разине у романиму Константина Вагинова // Кньижевна реч. 1978. 10 jiHa. №102. С. И.

3 Anemon A., Martynov I. Towards the History of Leningrad Avantgarde. S. 131-148. Anemon A., Martynov I. The Islanders poetry and polemics in Petrograd of The 1920s. S. 107-126.

74 Shepherd D. Beyond Metafiction: Self-Consciousness in Soviet Literature. Oxford, 1992. P. 95-121.

75 Paleari L. La letteratura e la vita nel romanze di Vaginov // Rassegne Sovietica. 1981. №5. P. 153-170.

76 Marcialis N. И canto del capre // II verri. 1983. № 29-30. P. 129-143. целенаправленного изучения, теоретического и методологического обоснования77. Возможное влияние бахтинской концепции карнавала на творчество К.Вагинова рассматривалось автором диссертационной работы на примере «Козлиной песни»78. Взаимообогащающему влиянию творчества Вагинова и его современников-акмеистов посвящены статьи «К отзвукам статьи "Слово и культура" Мандельштама в художественном мире

70

Вагинова», «Несколько замечаний к проблеме "Вагинов и Гумилев"» . Значительное место в исследовании произведений этого писателя было отведено общей интерпретации его текстов в контексте семиотической проблематики, а также экспликации дионисийско-апполонической линии, присущей русской литературе Серебряного века80. В контексте семиотических исследований были рассмотрены некоторые семантические

77 Шиндина О.В. О метатекстуальной образности романа Вагинова «Труды и дни Свистонова» // Вторая проза: Русская проза 20-х - 30-х годов XX века: Труды международной конференции «Вторая проза». Русская проза 20-х -30-х годов XX в. (к столетию со дня рождения Л.И. Добычина). Москва 19-22 декабря 1994 г. / Сост.

B.Вестстейн, Д. Рицци, Т.В. Цивьян. Trento, 1995. Р. 153-177; Она же. Образ слова в контексте художественного мира Вагинова // Russian Literature. 1997. Vol. XLII. № 3/4. P. 349 -378; Она же. К соотношению культурного и исторического начал в ранней прозе Константина Вагинова // Russian Literature. 2002. Vol. LI. №2. P. 215-241; Она же. О некоторых содержательных особенностях романа Вагинова «Гарпагониана» // Russian Literature. 2002. Vol. LIII. № 4. P. 451-469; Она же. Автоцензура и автопародия как элементы метафизики творчества (проза К.Вагинова в контексте невельской школы) // Человек. История. Культура: Исторический и философский альманах. Саратов, 2006. №5.

C. 19-27; Она же. Мотив сновидения в творчестве К. Вагинова (отражение бахтинской концепции мениппеи) // Известия РГПУ им. А.И. Герцена. №19 (45): Аспирантские тетради: Научный журнал. СПб., 2007. С. 296-299.

78 Шиндина О.В. О карнавальной природе романа Вагинова «Козлиная песнь» // Анна Ахматова и русская культура начала XX века: Тезисы конференции. М., 1989. С. 94-97.

79 Шиндина О.В. К отзвукам статьи «Слово и культура» Мандельштама в художественном мире Вагинова // Осип Мандельштам. К 100-летию со дня рождения: Поэтика и текстология: Материалы научной конференции 27-29 декабря 1991 г. М., 1991. С. 68-72; Она же. О. Несколько замечаний к проблеме «Вагинов и Гумилев» // Н.Гумилев и русский Парнас: Материалы научной конференции. 17-19 сентября 1991 г. СПб., 1992.

С. 84-91.

80

Шиндина О.В. Некоторые особенности поэтики ранней прозы Вагинова // Михаил Кузмин и русская культура XX века: Тезисы и материалы конференции. 15-17 мая 1990 г. / Сост. и ред. Г.А. Морева. Л., 1990. С. 103-107; Она же. Театрализация повествования в романе Вагинова «Козлиная песнь» // Театр. 1991. №11. С. 161-171; Она же. К интерпретации романа Вагинова «Козлиная песнь» // Russian Literature. 1993. Vol. XXXIV. №2. P. 219-239.

81 особенности формирования в его творчестве оппозиции культура / природа .

Автором диссертационного исследования также изучались влияние античной

82 литературы и культуры на поэтику Вагинова и карнавальная тематика, связанная с архаическими, мифопоэтическими воззрениями и нашедшая отражение в творчестве писателя83. Отдельные аспекты произведений Вагинова освещены в статьях «Музыкальная тема в романе Вагинова "Козлиная песнь"», «Мотив барокко в романе Вагинова "Козлиная песнь"», . «Образы музея и вещи в советской литературе 20-30-х годов (поэтика о л абсурда)» . Также подготовлена статья для «Манделынтамовской энциклопедии», посвященная творческой биографии Вагинова в свете влияния на его личность и творчество О.Э. Мандельштама (в печати). В 1992 году в журнале «Волга» была опубликована рецензия на вышедшую в 1991 году книгу «Конст. Вагинов. Козлиная песнь», в которую вошла вся его

81 Шиндина О.В. К описанию «культурологического» гербария романа Вагинова «Козлиная песнь» // Натура и культура: Тезисы конференции. Москва, ноябрь 1993 г. / Отв. ред. д.и.н. И.И. Свирида. М., 1993. С. 56-60; Она же. К семантике образа сада в художественном мире Вагинова: «Козлиная песнь» // Натура и культура: Славянский мир / Отв. ред. д.и.н. И.И. Свирида. М., 1997. С. 165-179; Она же. Некоторые аспекты растительной символики в романе Вагинова «Козлиная песнь» // Поэзия и живопись: Сборник трудов памяти Н.И. Харджиева / Сост. и общ. ред. М.Б. Мейлаха и Д.В. Сарабьянова. М., 2000. С. 72-78.

82 Шиндина О.В. К выявлению античного слоя в романе Вагинова «Козлиная песнь» // Балканские чтения-2: Симпозиум по структуре текста: Тезисы и материалы / Ред. и сост. Н.П. Гринцер, Т.В. Цивьян. М., 1992. С. 145-150; Она же. Образ Венеры в контексте античной составляющей художественного мира Вагинова // Балканские чтения-3. Лингво-этнокультурная история Балкан и Восточной Европы: Тезисы и материалы симпозиума. М., 1994. С. 61-65.

83

Шиндина О.В. «Магия слова» в художественном мире К.Вагинова (некоторые аспекты философии творчества) // Этнолингвистика текста. Семиотика малых форм фольклора: Тезисы и предварительные материалы к симпозиуму. Ч. 2. М., 1988. С. 31-32; Она же. К семантике имен в романе Вагинова «Козлиная песнь»: Тептелкин // Научно-теоретическое обеспечение профессиональной подготовки студентов педвуза. Вып. 2. Саратов, 1990. С. 73-74.

84

Шиндина О.В. Музыкальная тема в романе Вагинова «Козлиная песнь» // Русский авангард в кругу европейской культуры: Международная конференция: Тезисы и материалы / Под ред. Н.П. Гринцера. М., 1993. С. 64-70; Она же. Мотив барокко в романе Вагинова «Козлиная песнь» // Барокко в авангарде - авангард в барокко: Тезисы и материалы конференции. Москва, декабрь 1993. М., 1993. С. 42-44; Она же. Образы музея и вещи в советской литературе 20-30-х годов (поэтика абсурда) // Проблемы гуманитарных наук: История и современность: Альманах. Саратов, 2006. С. 102-106. проза85. Предложенное нами понимание специфических особенностей поэтики вагановского творчества нашла своих сторонников, как и идея обоснования особенностей художественного универсума Вагинова метатекстуальной организацией прозы в контексте бахтинских идей.

В 1998 году была защищена кандидатская диссертация «Поэтика "Чужого слова" в творчестве К.К. Вагинова», автор которой Д.Шукуров методологической основой своего диссертационного исследования избирает отдельно взятые приемы деконструкции текста в сочетании с методами мифопоэтического и мотивного анализа. Ссылаясь на исследования, осуществленные нами в первой половине 1990-х годов и посвященные бахтинскому влиянию на формирование мениппейного характера прозы Вагинова, метатекстуальные принципы ее организации и значимость античной традиции в его творчестве, Д.Шукуров структурирует различные семантические уровни авторского присутствия в тексте с помощью таких категорий, как метатекст, интертекст, фенотекст в их бартовском понимании. На основании наблюдений автора диссертации можно сделать вывод об актуальности для Д.Шукурова понимания метатекста как разнообразных форм авторского присутствия в тексте, обосновывающих формальный уровень его организации. Многофигурная система авторов и персонажей «Козлиной песни» оценивается Д.Шукуровым как экспликация интертекстуальной модели само- и авторефлексивного повествования. Роман «Труды и дни Свистонова» рассматривается Д.Шукуровым как «<.> латентная автопародия, пастиш "Козлиной песни", который, в свою очередь, интертекстуально воспроизводит специфику метаповествования романа А.Белого "Петербург", то есть также является заимствованной структурой»86. Нам представляется неубедительной точка зрения о буквальном заимствовании Вагиновым метанарративной модели у А.Белого: скорее, речь

85 Шиндина О.В. [рец. на:] К.К.Вагинов. Козлиная песнь: Романы // Волга. 1992. № 7/8. С.

144-146.

86

Шукуров Д.Л. Поэтика «чужого слова» в творчестве К.К. Вагинова. Автореферат дис. канд. филол. наук. Иваново, 1998. С. И. идет о более тонком переосмыслении Ватиновым некоторых особенностей метаповествования в «Петербурге», которое направлено на достижение собственных художественных задач. Методологическим недостатком данного диссертационного исследования, влияющим на интерпретационные выводы о природе романа «Труды и дни Свистонова», становится терминологическое неразличение пародии и пастиша, которые отражают разные уровни и способы примыкания прототекста, исходного текста, и метатекста: пастиш становится маркером явного уровня примыкания, воплощая его утвердительный способ, а пародия, в свою очередь, — скрытый уровень примыкания, становясь его полемическим воплощением87. Тезис о романах Вагинова, имеющих характер пастиша и в этом сближающихся с современной постмодернистской литературой, превращают эти значительные произведения о трагической несовместимости русской интеллигенции с

88 новой действительностью в карикатуру на интеллигенцию , а художественные поиски Вагинова семиотического механизма сохранения духовной культуры в логоцентрической модели мира сводят к бесплодному экспериментаторству, основанному на механических заимствованиях. Вывод, который делает исследователь о растрачивании символического потенциала образов античности «<.> в процессе центонного перекодирования и

OQ иронического переосмысления образной семантики» у Вагинова, представляется нам неоднозначным и обедняющим художественные достижения писателя. Значимым итогом диссертационного исследования Д.Шукурова становятся анализ вагановского «игрового» переосмысления бахтинской «эстетики завершения», а также привлечение обширного фактического материала об античных и современных Вагинову источниках заимствования, которые характеризуют оригинальную поэтику «чужого слова» К.Вагинова.

87 Тороп П.Х. Проблема интекста // Уч. зап. Тартуск. ун-та. Вып. 567. Тарту, 1981. С. 38.

88 Ср. др. понимание «Козлиной песни»: «Трагедия русской интеллигенции, не переставая быть трагедией, получает в романе также и сатирическое освещение» (Кибальник А.С. Материалы К.К. Вагинова в рукописном отделе Пушкинского Дома. С. 66).

89 Шукуров Д.Л. Поэтика «чужого слова» в творчестве К.К. Вагинова. С. 11.

В 2005 году Е.Козюрой была защищена кандидатская диссертация «Культура, текст и автор в творчестве Константина Вагинова», в которой автор анализирует поэзию К.Вагинова, вскрывает пушкинские подтексты вагановского творчества, сопоставляет авторские стратегии Вагинова в прозе (на примере романа «Козлиная песнь») и А.Белого (в отличие от Д.Шукурова Е.Козюра видит существеннейший интертекстуальный источник для «Козлиной песни» в романе «Записки чудака»), реконструирует нумерологический код романа «Козлиная песнь», рассматривает рецепцию Вагановым эстетических идей Вяч. Иванова как полемическое отталкивание от его учения о трагедии. Однако переосмысление Вагановым теории трагического Вяч. Иванова сводится Е.Козюрой к отказу писателя от понимания и развития сущностных характеристик трагедии: «Персонажи романа переносят константы трагедии на уровень "внешнего", благодаря чему все происходящее выглядит как трагедия без трагических последствий»90. Заключение, к которому приходит Е.Козюра о развертывании событий «Козлиной песни» «<.> в противоположном

СС и)) 91 настоящей трагедии направлении» , в чем-то смыкаются с выводами, сделанными Д.Шукуровым: «От "настоящей" трагедии в романе остаются лишь (профанированные) внешние признаки, внутренне друг с другом не связанные»92. Вызывает несогласие высказывание автора диссертационной работы о том, что «<.> вагановские персонажи пытаются явить миру пример "трагического героизма", не становясь при этом жертвами»93; а также попытка интерпретации творчества Вагинова через призму фрейдистских толкований: «Литературное творчество в романе нередко предстает аналогом сексуальных отношений. Два этих модуса человеческой

90 Козюра Е.О. Культура, текст и автор в творчестве Константина Вагинова. Автореферат дис. канд. филол. наук. Воронеж, 2005. С. 10.

91 Там же. С. 10.

92 Там же. С. 10.

93 Там же. С. 10. жизни связывает мотив "открытого / раскрытого" рта, означающий ускользающий характер соответствующего опыта»94.

В 2009 году была защищена кандидатская диссертация М.Орловой «Жанровая природа романа Константина Вагинова "Козлиная песнь"»95, в которой получают развитие высказанные в отечественном литературоведении в 1990-е годы мысли об отражении в семантике этого романа дионисийского культа через призму эстетических концепций начала XX века. Именно к дионисийским обрядам, по мысли автора диссертации, восходит в жанровом отношении «Козлиная песнь». В диссертационном исследовании анализируется смеховое начало в романе, представленное гротеском, который «<.> играет роль приема создания иронии и пародии»96 и «<.> характерен для жанра романа нового времени и - шире - для искусства переходных периодов»97. Автор диссертации, рассматривая пародийное и карнавальное начало романа «Козлиная песнь», делает вывод об амбивалентном характере пародирования в романе и утверждает, что в нем «<.> нашли воплощение теоретические искания М.Бахтина в области мениппеи и карнавализации литературы»98. Однако в диссертационной работе не получает объяснение хронологическое противоречие, связанное с художественным предвосхищением Вагиновым мениппейных признаков в романе, созданном значительно раньше, нежели вышел в свет бахтинский труд, содержащий анализ мениппеи. Исследуя пространственно-временную организацию романа, М.Орлова рассматривает «<.> слияние пространства и времени Петербурга и античности»99 как идиллический хронотоп. Автор подчеркивает принципиальное отличие «Козлиной песни» от иных, входящих в «петербургский текст» произведений за счет снятия в романе

94 Там же. С. 15.

95 Орлова М.А. Жанровая природа романа Константина Вагинова «Козлиная песнь». Автореферат дис. канд. филол. наук. Санкт-Петербург, 2009.

96 Там же. С. 14.

97 Там же. С. 16.

98 Там же. С. 18.

99 Там же. С. 11. идеи «<.> изначальной виновности города»100. Другое существенное отличие вагиновского произведения от «петербургского текста» русской культуры М.Орлова видит в слиянии в романе петербургского мифа с античным, трактуемым автором очень широко. Этот вывод вступает в противоречие с многочисленными убедительными примерами «аполлонического» и «дионисийского» мифов, становящихся неотъемлемой частью именно «петербургского текста»101.

Важным для нашей темы является диссертационная работа Е.Трубецковой «"Текст в тексте" в русском романе 1930-х годов» 1999 года, в которой рассматриваются различные виды структуры «текст в тексте», анализируется форма романа как жанровый диалог и имя К.Вагинова упоминается в ряду писателей данного периода, плодотворно экспериментировавших с этой повествовательной структурой102. Также следует отметить статью этого исследователя, посвященную проблеме автометаописания в романе «Козлиная песнь», формы которого выражены

103 .> имплицитно - через интертекстуальные отсылки» .

Для нашего диссертационного исследования принципиально важным является понятие метатекста, на формировании и развитии которого остановимся подробнее. Тема исследования природы творчества в целом и литературного творчества в частности является одной из актуальных для

100 Там же. С. 5.

101 Пумпянский Л.В. Достоевский и античность // Пумпянский Л.В. Классическая традиция: Собрание трудов по истории русской литературы. С. 507-508, 525. - О неомифологической поэтике как существеннейшем ресурсе развития русской культуры см.: Топоров В.Н. Неомифологизм в русской литературе начала XX века. Роман А.А. Кондратьева «На берегах Ярыни». Trento. 1990; Он же. Из истории петербургского аполлинизма: его золотые дни и его крушение // Петербургский текст русской литературы: Избранные труды. СПб., 2003. С. 119-262; Кнабе Г.С. Гротескный эпилог классической драмы: Античность в Ленинграде 20-х годов / Российский государственный гуманитарный ун-т. М., 1996.

1 2 Трубецкова Е.Г. «Текст в тексте» в русском романе 1930-х годов. Автореферат дис. канд. филол. наук. Саратов, 1999.

103 Трубецкова Е.Г. Автометаописания в романе К.Вагинова «Козлиная песнь» // Изменяющаяся Россия - изменяющаяся литература: художественный опыт XX - начала XXI веков: Сб. науч. трудов / Сост., отв. редактор А.И. Ванюков. Саратов, 2006. С. 191196; см. также: Трубецкова Е.Г. Интер- и метатекстуальность в романе Вагинова «Козлиная песнь» // Дискурс. 2005. № 12/13. русской прозы 1920-х - 1930-х годов. Формирование метатекстов в поэтическом и прозаическом творчестве русских советских писателей периода 1920 - 1930-х годов происходило параллельно с теоретическим осмыслением вопросов творческой рефлексии в работах таких крупных литературоведов, как Л.Пумпянский и М.Бахтин, а также у формалистов, в трудах которых получили теоретическое осознание понятия «автор» и его производные, и наметился отход от традиционного биографизма. Понятия «автор», «образ автора», «авторская позиция», «авторское сознание», «авторский замысел» и др. приобретают особую методологическую значимость при системном, целостном исследовании литературного текста. Изучение автора как ведущей категории художественного произведения характеризуется двумя методологическими направлениями; первое направление рассматривает авторство в контексте эмпирической реальности, историко-литературных и биографических фактов и т. п., а второе — актуализирует внутритекстовую природу авторской позиции, выступающей организующим началом художественного произведения, за пределами которого автор утрачивает статус аксиологического и коммуникативного центра. Следует подчеркнуть, что при всем различии подходов к проблеме автора их объединяет критическая оценка представлений об авторском моноцентризме в литературном тексте.

Понятие «автор» в современном литературоведении употребляется многозначно, что затрудняет формирование единой, целостной концепции автора и классификации категорий повествования. Одним из первых, кто указал на важность форм авторского повествования (то есть установления отношений между повествовательными категориями «автор» -«повествователь» - «персонаж» и выявления особенностей художественного метода писателя), был В.Виноградов104, в трудах которого прослеживается тенденция лингвистического подхода к исследованию проблемы автора и

1П4

Виноградов В.В. О языке художественной литературы. М., 1959; Он же. Проблемы авторства и теория стилей. М., 1961; Он же. О теории художественной речи. М., 1971. восприятие всего текста как реализации авторского начала, что в определенной степени сближает его с М.Бахтиным.

В контексте осознания проблемы авторства, выражения авторского сознания, своеобразия форм авторского присутствия в литературоведении формировалось понятие метатекста. Общим и основным источником современных концепций метатекстов являются идеи М.Бахтина, автора теории «чужого слова», изложенной в «Проблемах поэтики Достоевского»105. Один из важных выводов Бахтина - диалогичность «чужого слова» и всего текста, что позволяет говорить о принципах поведения одного текста в другом. Если Бахтин открывает в тексте принципиальную полифонию, то многие современные исследователи — особенно структурно-семиотического направления (московско-тартуская школа), - исходя из широкого понимания текста и рассматривая его как беспрерывный процесс порождения смысла106, трактуют текст в некотором отношении как бесконечный, безграничный, допускающий множество прочтений, толкований, интерпретаций. Бахтин подчеркивает, что «всякое понимание есть соотнесение данного текста с другими текстами и переосмысление в новом контексте»107; такое понимание диалогизма и диалогического контекста позволяет говорить о неизбежных контактах, возникающих между текстами. Под воздействием бахтинских теорий «многоголосия» текстов во Франции, Чехословакии, Польше, России и других странах возникли исследовательские школы, которые концептуально подходят к проблеме изучения влияния текстов друг на друга.

В основе теории метатекстов А.Поповича108, по признанию самого автора, лежат, кроме работ М.Бахтина, исследования русской формальной

105 Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1979. - Такое понимание металингвистичности «чужого слова» отражено также и в бахтинском творчестве позднего периода: «Метаязык не просто код - он всегда диалогически относится к тому языку, который он описывает и анализирует» (Бахтин М.М. Из записей 1970-1971 годов // Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. С. 340).

106 Лотман М.Ю. О метатязыке типологических описаний культуры // Лотман Ю.М. Избр. статьи: В 3 т. Таллинн. 1992. Т. 1. С. 386-406.

107 Бахтин М.М. К методологии литературоведения // Литературно-критические исследования. М., 1975. С. 207.

108 Popovic A. Problemy literarnej metakomunikacie. Teoria metatextu. Nitra, 1975. школы, польской школы стилистики и поэтики, работы Д.Дюришина о системности контактов между текстами, К.Гурского об аллюзии, Ф.Мико (принципы утвердительности и полемичности) и Дж. Холмса (метастихотворение)109. Концепцию метатекстов А.Попович предлагает понимать как «<.> интерсемиотическое изучение отдельных специфических языков искусства»110. Современный исследователь, принадлежащий тартуской школе, которая развивала структурно-семиотические традиции, комментирует основные положения концепции А.Поповича следующим образом: «По этой концепции литературная коммуникация не кончается цепью: автор - текст - получатель. За этой первичной коммуникацией следует метакоммуникация, в процессе которой создаются метатексты - первичный текст становится тем самым прототекстом, на основе которого создан другой текст. В качестве читателя, оказывающегося в роли создателя текста о тексте, могут быть: другой автор, переводчик, литературный критик, литературовед, учитель литературы, читатель, автор музейного сценария. На основе такого понимания литературной коммуникации теория метатекстов делится на три части: литературная компаративистика (авторские метатексты), социология литературы (метатексты литературной культуры), историческая поэтика (метатексты литературной традиции)»111. П.Тороп предлагает связать эти разные стороны теории метатекста при помощи типологии метатекстов: «В основе типологии лежат четыре типа примыкания <.> метатекста к прототексту: 1) имитирующее примыкание (плагиат, перевод, цитата), 2) селективное примыкание (пародия, пастиш), 3) редуцирующее примыкание (комментарии, резюме, аннотация), 4) комплементарное примыкание (замечание, послесловие). <.> В плане социологии литературы эти метатексты образуют литературную культуру (образование), систему дополнительного чтения. Авторские метатексты рассматриваются в плане 1)

109 Там же. С. 3-21.

110 Там же. С. 17.

111 Тороп П.Х. Проблема интекста. С. 36-37. автометатекстов, 2) «цитирования» другого автора и 3) квазиметатекстов. В плане метатекстов литературной традиции построена градация от утвердительности к полемичности: 1) калькирование текстов, 2) «перевод» схемы и ее преобразование, 3) монтаж, 4) введение текстов без шансов на развитие, 5) перестройка текста, 6) возникновение «архитекста», 7) введение утраченных или перенесенных текстов как актуальная проблема развития, 8) реконструкция утраченного или отсутствующего текста, 9) открытие нового текста, 10) преждевременная реализация текста, 11) деконструкция текста,

I 1Л

12) исключение текста» . Дифференцированное понимание авторских метатекстов П.Торопа развивает М.Липовецкий в статье «Смерть как семантика стиля (русская метапроза 1920-х — 1930-х годов)» , в которой в качестве метатекстуальных элементов он определяет следующие моменты: автометаописание1 и, «<.> мифологизация авторской личности <.>, демонстративный адетерминизм художественного моделирования и столь же демонстративная противоречивость авторской личности, подчеркиваемая непрерывным самоанализом процесса письма»115.

Теория метатекстов А.Поповича в некоторых аспектах соприкасается с французской исследовательской школой: обе акцентируют внимание на формировании посредством литературной традиции сферы интерпретационного до-кодирования какого-либо текста. Французскую традицию характеризует своеобразный «пантекстуализм», основанный на том, что понятие текста в ней охватывает множество явлений, обобщенных Р.Бартом и Ю.Кристевой в понятие интертекст116 и интертекстуальность117; одно из определений, даваемых Кристевой этому понятию, звучит следующим образом: «Чтобы изучить структурирование романа как

112 Там же. С. 37-39.

113 Липовецкий М.Н. Указ. соч. Р. 155-194.

114 Особую роль автометаописаний в авангардном дискурсе отмечает И.Ю. Иванюшина (Иванюшина И.Ю. Русский футуризм: идеология, поэтика, прагматика. Саратов, 2003. С. 40-41).

115 Липовецкий М.Н. Указ. соч. С. 158.

116 Barthes R. Le plaisir du texte. Seuil - Paris, 1973. P. 59.

117 Kristeva J. Semeiotik'e. Recherches pour une semanalyse. Essais. Seuil - Paris, 1969. P. 146. трансформацию, мы будем рассматривать его как ДИАЛОГ нескольких текстов, как ТЕКСТОВЫЙ ДИАЛОГ, или, лучше, как ИНТЕРТЕКСТУАЛЬНОСТЬ»118. Во французской интертекстуальной исследовательской традиции значительное место отводится понятиям генотекста, который является носителем функции создания значения, и фенотекста, который воплощает коммуникативную функцию, сам же текст соединяет эти две функции, создавая тем самым двойное значение119. Данный подход сопоставляет текст с некоторым внетекстовым, интертекстуальным пространством и рассматривает текст, как начало, порождающее смысл, то есть как один из целого ряда дискурсов, особенно идеологических. Существенным недостатком данного подхода является то обстоятельство, что при изучении текста почти исключается код, который соединяет произведение со всеми его контекстами. Этим кодом является литературная традиция120.

Близкие взгляды высказывал Ю.Тынянов: «Генезис литературного явления лежит в случайной области переходов из языка в язык, из литературы в литературу, тогда как область традиций закономерна и

121 сомкнута кругом национальной литературы» . Важно подчеркнуть, что в плане изучения отношений между текстами именно литературная традиция

118 Кристева Ю. Текст романа // Крнстева Ю. Избранные труды: Разрушение поэтики / пер. с фр.: Г.К. Косиков, Б.П. Нарумов. М., 2004. С. 454. - Ср. ее же высказывание: «Всякое поэтическое означаемое отсылает к множеству иных дискурсных означаемых, и потому в любом поэтическом высказывании можно прочесть сразу несколько иных дискурсов. В результате вокруг поэтического означаемого возникает множественное текстовое пространство, элементы которого могут быть использованы в неком конкретном поэтическом тексте. Мы будем называть такое пространство интертекстовым. С точки зрения интертекстуальности поэтическое высказывание есть не что иное, как подмножество некоего другого множества, представляющего собой пространство текстов, используемых в нашем подмножестве» (Кристева Ю. Поэзия и негативность // Кристева Ю. Избранные труды: Разрушение поэтики. С. 270).

119 См. О фенотипе и генотипе как эксплицитности и имплицитности текстовых структур: Slawinski J. Synchronia i diachronia w procesie historycznoliterackim // Problemy teorii literatury. Seria2. Wroclaw - Warszawa - Krakow - Gdansk, 1976. S. 284.

На это указывает Ю. Кристева: Kristeva J. Semeiotik'e. Recherches pour une semanalyse.

P. 275. pi

Тынянов Ю.Н. Тютчев и Гейне // Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино / Под ред. Е.А. Тоддеса, А.П. Чудакова, М.О. Чудаковой. М., 1977. С. 29. является сферой интерпретационного до-кодирования какого-либо текста, то есть формирования представления о нем, как наборе аналитических 100 субкодов .

Группа метатекстов, которая определяется как тексты в текстах, формирует в литературном произведении семантически насыщенное, интертекстуальное пространство, актуализирующее контакты между описывающим и описываемым текстами, что отсылает к глубинным проблемам понимания онтологии художественного текста. П.Тороп, характеризуя данный тип метатекстов, предлагает называть их интекстама: «Текст, представленный какой-то своей частью в другом тексте, становится

123 тем самым описывающим текстом, метатекстом» . Исследователь подчеркивает, что интексты, определяемые той функцией, которую они исполняют в данном тексте, создают «<.> основу для понимания специфичности, новизны в литературе как постоянного сопоставления, сравнения, диалога»124, обогащая описываемый текст интерпретационными возможностями. В роли текста в тексте (интекста) могут выступать его явные элементы (цитаты, аллюзии, центон, пересказ, подстрочный перевод) и скрытые (подсознательные аллюзии, реминисценции, парафразы), требующие узнавания, соотнесения с описывающим текстом, дешифровки его.

Отметим, что среди литературоведов нет единства в толковании понятия «метатекст». Так, например, А.Попович считает метатекстами всю «продукцию» метакоммуникации, то есть как тексты о текстах, так и тексты в текстах, обязательно указывающие на исходный текст125. Ю.Лотман

122 Eco U. A Theory of Semiotics. Norfolk, 1977. P. 136,149.

123 Тороп П.Х. Указ. соч. С. 39.

124 Там же. С. 40. рс

Popovic A. Text a metatext. Typologia medzitextovych vzt'ahov ako predmet umenovednych vyskumov // Slavica Slovaca. 1973. Roc. 8. C. 4. S. 347-373; Он же. Teoria metatextov. Nitra, 1974; Он же. Aspects of Metatext // Canadian Review of Comparative Literature. CRCL, Fall, 1976. P. 225-235; Popovic A., Zajac P. Rezeptionsforschung und Literaturkommunikationstheorie // Giistrower Beitrage. 1978. H. 3, S. 103-112; Miko F., включает в уровень метатекстов критические статьи и теоретические

19А трактаты, то есть область нормативных поэтик . По мнению М.Майеновой, метатекстом может считаться только текст в тексте127. Таким образом, можно констатировать, что понятие «метатекст» употребляется в литературоведении многозначно, что затрудняет создание целостной и завершенной концепции метатекстов.

Для нашего диссертационного исследования важна статья Д.Сегала

128

Литература как охранная грамота» , в которой автор впервые поставил и сформулировал вопрос о существовании в русской литературе целого корпуса текстов, метатекстуальных по своей природе и объединяемых идеей рефлексии, направленной на изучение природы литературного творчества, притом, что в самой работе термины «метатекст», «метапроза» отсутствуют. Под метатекстом Сегал понимает прозу, содержащую описание творческого процесса и «рефлексирующие» комментарии о творчестве. Сегал связывает метатекстуальную прозу с особенностями художественного текста как такового, что сближает его понимание метатекста с точкой зрения М.Бахтина на романный жанр, обладающий в силу полифонической природы метатекстуальным потенциалом. В статье высказывается мысль о том, что любой художественный текст обладает, во-первых, функцией «моделирования действительности», во-вторых, функцией программирования действительности» и, в-третьих, функцией «моделирования моделирования», которая устанавливает не только конвенциональные связи между автором и читателем, но и определяет правила игры в литературу. М.Липовецкий в своей статье о метапрозе 1920-х

Popovic A. Tvorba a recepcja. Esteticka komunikacia a metakomunikacia. Bratislava, 1978. -См. также: Popovic A., Macri F. M. Literary Synthesis // Canadian Review of Comparative Literature. CRCL, Spring, 1977. P. 117-132.

126 Лотман Ю.М. О содержании и структуре понятия «художественная литература» // Проблемы поэтики и истории литературы: Сб. статей. Саранск, 1973. С. 25.

127

Mayenowa M.R. Poetyka teoretyczna. Zagadnienia jezyka. Wroclaw — Warszawa — Krakow -Gdansk, 1974. S. 156-157.

19R

Сегал Д.М. Литература как охранная грамота // Slavica Hierosolymitana. 1981. Vol. V. №6. С. 151-244. годов пишет: «Можно спорить о том, являются ли эти функции самостоятельными или представляют собой разные стороны реализации миромоделирующей функции литературы; но, безусловно, заслуживает внимания мысль <.> о том, что доминирование первых двух функций порождает, соответственно, миметический и проповеднический модус литературы, в то время как доминирование третьей функции (разумеется, не отменяющее первых двух совершенно) становится эстетической основой метапрозы. Естественно, "моделирование моделирования", как правило, выходит на первый план в периоды ломки семиотики культуры, когда одна эстетическая система смещает другую»129.

Исследуя общие принципы построения таких различных, но в чем-то безусловно близких произведений, как розановские «Уединенное» и «Опавшие листья», манделыптамовская «Египетская марка», «Труды и дни Свистонова» К.Вагинова, набоковские «Дар» и «Бледный огонь», «Форель разбивает лед» М.Кузмина, «Мастер и Маргарита» М.Булгакова, «Доктор Живаго» Б.Пастернака, «Поэма без героя» А.Ахматовой, Д.Сегал формулирует основополагающие характеристики произведения, описывающего творческий процесс. Вывод, который делает Сегал, заключается в том, что перечисленные произведения (к которым можно прибавить также прозу В.Шкловского и Д.Хармса, С.Кржижановского и В.Каверина, А.Мариенгофа и Б.Лившица, А.Белого и В.Ходасевича, Г.Иванова и М.Цветаевой) «<.> трактуют тему создания литературных произведений, они посвящены творческому процессу, понимаемому как часть жизни, иногда как ее заместитель, иногда как ее творец, а иногда - как ее устранитель. Равным образом все вышеперечисленные вещи трактуют тему писателя и писания, некоторые из них включают в себя - цитатно или

130 путем описания - тексты, о создании которых повествуется» .

190

Липовецкий М.Н. Смерть как семантика стиля (русская метапроза 1920-х - 1930-х годов) // Russian Literature. 2000. Vol. XLYIII. №2. С. 156.

130 Сегал Д.М. Указ. соч. С. 151.

В статье М.Липовецкого «Смерть как семантика стиля (русская метапроза 1920-х - 1930-х годов)» понимание термина метатекст основано на предложенных Д.Сегалом характеристиках метапрозы, которые, как отмечает автор статьи, близки пониманию метапрозы Л.Хатчин и П.Во. Л.Хатчин следующим образом формулирует определение сущности метапрозы: это «<.> проза о прозе, то есть проза, которая включает в себя комментарий по поводу собственной повествовательной и / или лингвистической идентичности»131. Для П.Во акцент в понимании метатекста ставится на отношениях литературы и действительности, к метапрозе она относит художественные произведения, в которых «<.> сознательно и систематически подвергается рефлексии их собственный статус как артефактов, с чем в свою очередь связано особое внимание к вопросам отношений между вымыслом литературы и реальностью»132. Основываясь на данных теоретических положениях, Липовецкий в ходе анализа «Трудов и дней Свистонова» приходит к выводу о том, что «<.> в определении литературы как средства перенесения людей в другой мир <. .> реализована важнейшая модернистская тема приоритета интеллектуальной творческой

133 деятельности по отношению к конкретной реальности» . Другой важный вывод автора касается интерпретации Свистоновым вечности, отождествляемой с адом, что позволяет понять глубинные уровни писательского замысла: «Если в наличной реальности <.> нет места культуре, если в ней возможны - в качестве форм самозащиты от хаоса жизни - лишь пародийные маски квазикультурного бытия, то мир культуры полностью вытеснен за пределы жизни - это загробное существование»134.

131 Цит. по: Липовецкий М.Н. Указ. соч. С. 156.

1X)

Цит. по: Липовецкий М.Н. Указ. соч. С. 156. - Ср. мнение современного исследователя о взаимодополняющих друг друга метатекстах жизни и искусства в творчестве Вагинова: «В "Козлиной песни" жизнь становится своеобразным "текстом в тексте". Незнание реалий Петербурга 20-х годов, жизни писателя и его окружения значительно сужает смысл "Козлиной песни"» (Трубецкова Е.Г. Интер- и метатекстуальность в романе Вагинова «Козлиная песнь». С. 201).

133 Липовецкий М.Н. Указ. соч. С. 159.

134 Там же. С. 159.

Наблюдения Липовецкого оказались продуктивными как для углубления понимания особенностей метатекста, так и для понимания специфической метатекстуальной организации романа Вагинова «Труды и дни Свистонова»:

Перед нами достаточно глубокая художественная критика модернистического сознания, эстетическая проблематизация фундаментальных постулатов модернистического мирообраза. И метапрозаическая поэтика оказалась оптимальной формой внутреннего смещения самой структуры модернистского миромоделирования, в свою очередь уже 1 отражающейся на жанрово-стилевых особенностях этого дискурса» . Результативным для дальнейшего анализа вагиновской поэтики и понимания природы метатекста становится осуществляемое Липовецким сопоставление романа Вагинова с произведениями В.Шкловского, О.Мандельштама, С.Кржижановского, Д.Хармса: «Их метапрозаические тексты обладают известной семантической общностью: все они <.> подрывают веру в гармонизирующую силу литературы и творчества вообще, во всех них литература вступает в те или иные, чрезвычайно тесные и глубокие, отношения со смертью»136.

Существенным вкладом в изучение метатекстуальной проблематики j qn стала монография английского исследователя Д.Шеппарда , посвященная теоретико-литературным аспектам метапрозы и интерпретации творчества писателей с эксплицированным метатекстуальньш началом: Л.Леонова, М.Шагинян, К.Вагинова, В.Каверина. Д.Шеппард отмечает, что поэтика метапрозы соответствует всем существенным характеристикам модернистского дискурса, благодаря чему его интенции предвосхищают

1 78 постмодернизм . Основываясь на понимании метапрозы, предложенном Л.Хатчин и П.Во, с осторожными оговорками Д.Шеппард отмечает близость художественных концепций метапрозы периода 1920 - 1930-х годов идеям

135 Там же. С. 160.

136 Там же. С. 161.

137 Shepherd D. Beyond Metafiction: Self-Consciousness in Soviet Literature. Oxford, 1992. P. 95-121.

138 Shepherd D. Ibid. P. 174. постмодернистской эстетики, обнаруживая в поэтике выбранных им писателей параллели с концепцией Р.Барта о «смерти автора» и воззрениями М.Фуко на проблему автора139. В главе, посвященной анализу «Трудов и дней Свистонова», Д.Шеппард сопоставляет литературные методы Свистонова и литературные приемы писателя Фирсова - одного из главных героев романа Л.Леонова «Вор» (1927). Поиски «голого человека», провозглашенные Фирсовым, совпадают, по мнению Д.Шеппарда, с нравственно-эстетической позицией самого Леонова140. Как подчеркивает литературовед, эта «метапрозаическая линия» ведет не только к Ф.Достоевскому, но и к метатекстуальным поискам А.Жида, отраженным в его романе «Болото», и к концепции «чужого слова» М.Бахтина. Акцент в анализе «Трудов и дней Свистонова» Д.Шеппардом поставлен на реинтерпретации реальности в усиливающемся к концу романа метапрозаическом темпе, кульминацией которого становится превращение писателя Свистонова в героя своего романа. По мысли исследователя, единственным адекватным способом прочтения авторского замысла является широко трактуемое бахтинское понятие «карнавализации».

Для целей и задач нашего диссертационного исследования необходимо более точно определить понятие метатекста, на которое мы будем опираться в дальнейшем. Сформировавшееся в литературоведении понимание метатекстуальности как экспликации форм авторского присутствия в тексте, организующего формальный уровень художественного произведения141, и

139 Shepherd D. Ibid. P. 162-163.

140 Показательно совпадение образности писателя Фирсова, ищущего «голого человека», с свистоновским описанием творческого процесса, когда Свистонов, писатель-проводник в мир «литературного ада», оставляет свои прообразы «голенькими» (167). П. Незнамов в рецензии на роман Л.Леонова подчеркивает ориентацию (для лефовцев сугубо отрицательную) на достижения классиков: «Леонов, не делая поправки на наше время <.> просто переписывает Достоевского» (Незнамов П. Советский Чуркин («Вор» -роман ЛЛеонова) // Литература факта: Первый сборник материалов работников ЛЕФа / Под ред. Н.Ф. Чужака. М., 2000. С. 145.

141 Категории автора, повествователя, рассказчика и их производные, формирующие особенности различных типов повествования в художественном произведении и, как следствие, своеобразие художественного метода писателя, рассматривались в трудах В.Виноградова (Проблема авторства и теория стилей. М., 1961), С.Бройтмана (Бройтман понимание метатекста как авторефлексии, организующей специфические модели «текст о тексте» и «текст в тексте» и обусловливающей интертекстуальные стратегии автора, несмотря на различие объемов этих понятий, в значительной степени возникших в едином смысловом пространстве бахтинских идей, нам представляются результативными в применении к анализу метатекстуальных особенностей прозы Вагинова. Опорным для нашего диссертационного исследования выступает понимание метатекста как авторефлексивных способов организации художественного произведения. Лотмановская точка зрения на необходимость включения в сферу метатекстов критических статей и теоретических трудов делает продуктивным для нашего диссертационного исследования понимание художественного и научного диалога Бахтина и Вагинова, Тынянова и Вагинова, а в их филологическом и художественном наследии позволяет увидеть своеобразные метатексты, частично объясняющие как формирование вагиновской поэтики, построение хронотопа в его произведениях, так и историю возникновения бахтинской теории «чужого слова», карнавального гротеска, мениппейного характера полифонического романа, а также тыняновской теории стихотворного языка.

Для интерпретации взаимоотношений литературного произведения и биографического, жизненного материала для нас является актуальной точка зрения на метапрозу Патриции Во142, акцентирующая внимание на рефлексивном осознании специфического статуса художественного произведения, которое возникает при анализе соотношения действительности и литературного вымысла. Для понимания принципиально

С.Н., Тамарченко Н.Д., Тюпа В.И. Теория литературы: В 2 т. М., 2004), Б.Кормана (Итоги и перспективы изучения проблемы автора // Страницы истории русской литературы. М., 1971), В.Кожинова (Голос автора и голоса персонажей // Проблемы художественной формы критического реализма: В 2 т. М., 1971. Т.2), В.Катаева (К постановке проблемы образа автора // Филологические науки. 1966. №1), А.Чудакова (Поэтика А.П. Чехова. М., 1971), Ю.Манна (Автор и повествование // Историческая поэтика. Литературные эпохи и типы художественного сознания. М., 1994) и др. авторов.

142 Waugh P. Metafiction: The Theory and Practice of Self-Conscious Fiction. London and New York, 1984. ценной для Вагинова логоцентрической природы его художественного мира важен тот аспект восприятия метатекстуальности, который характерен для концепции Л.Хатчин143: особое внимание Л.Хатчин уделяет той прозе о прозе, которая комментирует себя по поводу собственной повествовательной и / или лингвистической идентичности. Ценностно значимой для нас является подчеркнутая обеими исследовательницами связь природы метатекста именно с романным жанром. Нам представляется убедительной та часть теории метатекстов А.Поповича, которая включает в сферу метатекстов тексты о текстах и тексты в текстах; данная интерпретация метатекста, 144 развитая структурно-семиотическои тартуско-московскои школой и приложимая к вагановскому творчеству, способствует пониманию поэтической и прозаической составляющих творческого наследия как метатекстуальных, взаимодополняющих и обогащающих друг друга комментариев145, а также механизма формирования литературного текста о творчестве в целом. В диссертационном исследовании мы опираемся и на предложенное П.Торопом понимание метатекста как «текста в тексте» — интекста, в качестве которого рассматриваются цитаты, аллюзии, реминисценции146, что позволяет показать особенности интертекстуальной стратегии Вагинова и значимость ключевого для вагановской поэтики элемента - образа слова. Анализ авторских метатекстов, которые классифицируются П.Торопом как автометатексты и «цитирование» другого автора, позволяют вскрыть литературные подтексты вагановского творчества

143 Hutcheon L. Narcissistic Narrative: Metafictional Paradox. Ontario, 1981.

144 Помимо указанной работы П.Х. Торопа см.: Лотман Ю.М. Текст в тексте // Уч. зап. Тартуск. ун-та. Вып. 567. Тарту, 1981. С. 3-18; Иванов Вяч. Вс. Фильм в фильме //Уч. зап. Тартуск. ун-та. Вып. 567. Тарту, 1981. С. 19-32; Левин Ю.И. Повествовательная структура как генератор смысла: текст в тексте у Х.Л. Борхеса // Уч. зап. Тартуск. ун-та. Вып. 567. Тарту, 1981. С. 45-64; Тименчик Р.Д. Текст в тексте у акмеистов // Уч. зап. Тартуск. ун-та. Вып. 567. Тарту, 1981. С. 65-75.

145 Е.Г. Трубецкова отмечает: «Кроме внутренних причин обращения к прозе, ставшей преодолением и одновременно метаописанием вагиновской поэзии, в неожиданном переключении регистра творчества писателя проявилось отражение и общей тенденции времени» (Трубецкова Е.Г. Интер- и метатекстуальность в романе Вагинова «Козлиная песнь». С. 202).

146 Тороп П.Х. Указ. соч. С. 37. и интерпретировать его сквозные мотивы и образы. Теория метатекстов, исследующая, по П.Торопу, историческую поэтику (метатексты литературной традиции), способна объяснить специфическую роль монтажных приемов, используемых Вагиновым. В нашем понимании метатекстом является текст, описывающий исходный текст; в роли метатекста могут выступать комментирующие друг друга литературное произведение и филологическая рефлексия о нем, литературное произведение и рефлексивно осознанный биографический материал; характерной особенностью метатекста становится специфическая нарративная модель «текст о тексте» и / или «текст в тексте», актуализирующая повествовательную и лингвистическую идентичность текста и формирующая авторскую интертекстуальную стратегию (от аллюзий, реминисценций и цитат до вставных текстов).

Моделирование моделирования» (по определению Д.Сегала, функция, присущая художественной литературе в целом) особенно стимулирует развитие романного жанра, в первую очередь, о художнике и литературном труде. Становясь эстетической основой метапрозы, эта функция выдвигается на первый план преимущественно в периоды ломки семиотики культуры, вызывающей смещение эстетических систем. Не только формированием в начале XX века новой научной, философской, художественной парадигмы, меняющей романное мышление в целом, но именно кризисным характером культурно-исторической ситуации 1920-х годов в России обусловлены экспериментальные поиски Вагиновым нового художественного языка, призванного отобразить тему литературного труда. Преодоление распада универсума культуры и искусства оказывается возможным для писателя именно за счет создания романа, полностью «проживающего» этот распад, разыгрывающего его и тем самым воспроизводящего семиотический механизм накопления, хранения и передачи культурной информации.

Одной из интереснейших особенностей творческой биографии Вагинова становится соответствие его индивидуального творческого пути общим тенденциям своего времени. Для русской советской прозы конца 1920-х и начала 1930-х годов «<.> характерно одновременно усиление значимости жанров художественного исторического повествования (романа и рассказа) и появление таких литературных воспоминаний, которые находятся на границе этих жанров»147. Целый ряд произведений этого времени создается на стыке художественного повествования, документа и воспоминаний («Сумасшедший корабль» О.Форш, «Мужицкий сфинкс» М.Зенкевича, «Скандалист, или Вечера на Васильевском острове» В.Каверина и др.). Проза Вагинова (повести «Монастырь Господа нашего Аполлона», «Звезда Вифлеема», романы «Козлиная песнь», «Труды и дни Свистонова», «Бамбочада») вписывается в данный контекст, поскольку для Вагинова, как и для многих его современников, важно изучение воздействия исторической реальности на творца. Вагинов решает вопросы эстетического осмысления психологии художника и проблемы творчества, соединяя документальную канву повествования, основанную на автобиографическом материале, с художественным вымыслом. Сама жизнь становится своеобразным «текстом в тексте» в повестях и романах Вагинова, что дифференцирует читательскую аудиторию, способную воспринимать те или иные обертоны его произведений более глубоко благодаря знанию исторических реалий и биографии писателя.

Тема творчества и взаимоотношений автора и собственного творения (текста, персонажа), осмысляемая с позиций автобиографического опыта,

147 Иванов Вяч. Вс. Соотношение исторической прозы и документального романа с ключом: Сумасшедший корабль Ольги Форш и ее Современники // Russian Literature. 1999. Vol. XLV. №4. P. 401. - Примером восприятия подобного рода произведений служит оценка, вынесенная М.Кузминым роману В.Брюсова «Огненный Ангел»: «При всем историзме своем, "Огненный Ангел" проникнут совершенно современным пафосом и чисто брюсовской страстностью» (Цит. по: Гречишкин С.С., Лавров А.В. Биографические источники романа Брюсова «Огеннный Ангел» // Ново-Басманная, 19 / Вступ. статья Г.Анджапаридзе; сост. Н.Богомолов. М., 1990. С. 531). Как именно «<.> "мемуары" Брюсова о его личной жизни и жизни группы, с которой он был связан в Москве девятисотых годов» воспринимал этот роман А.И. Белецкий в своей статье «Первый исторический роман В.Я. Брюсова» в 1940 году, подчеркивая: «Для нас это, следовательно, роман вдвойне "исторический"» (Цит. по: Гречишкин С.С., Лавров А.В. Указ. соч. С. 531). который художественно перерабатывается в литературном произведении, выдвигается на первый план именно в период сильнейших социальных и политических потрясений, вызывающих коренную ломку нравственных и идеологических установок. «Причины появления мемуарно-биографических произведений именно в это время достаточно понятны - сперва первая мировая война и революция 1917 года, а затем наступление нового политического режима в России и эмиграция многих участников литературной жизни "Серебряного века" создали ощущение завершенности достаточно значительного этапа культурной истории, что позволяло оставшимся в живых свидетелям выступить с позиции как участников, так и интерпретаторов недавнего прошлого», - справедливо отмечает К.Поливанов148.

Другая интересная особенность творческого пути Вагинова - смещение творческой активности с поэзии на прозу, что является характерной чертой творческой эволюции многих писателей того времени. Вагинов усложняет прямые формы экспликации прозаического описания поэтического творчества, перенося эти формы в повествовательную канву романа, соотнося их с масками автора и героев. В творческой биографии Вагинова соединены поэтическая и прозаическая составляющие его литературной деятельности (в которой проза появляется после поэзии), притом, что эти составляющие художественного мира Вагинова выступают по отношению друг к другу своеобразными комментариями, или метатекстами.

Говоря о такой характеристике художественного мира Вагинова, как взаимообогащающая связь его поэзии и прозы, отметим, что эта особенность художественного универсума писателя обусловила ярко выраженный автобиографический и метаописательный характер его произведений. Важнейшей частью метаописания становится аспект соотношения прозы и поэзии: главные герои романа «Козлиная песнь» заняты осмыслением

148 Поливанов К. Роман Михаила Зенкевича Муэюицкий сфинкс в контексте автобиографической и мемуарной прозы русских модернистов // Russian Literature. 1997. Vol. XLI. №4. P. 533-542. сущности поэтического творчества и возможности его интерпретации, теоретического осознания. Внесение Вагиновым в романное повествование фигур друзей в качестве прообразов персонажей своих произведений позволяет актуализировать проблему метаописания и в плане формирования автобиографизма и биографизма. Их развитие следует рассматривать как стилистически маркированный литературный прием, являющийся редуцированным эхом жанра биографии и автобиографии (к которому примыкают близкие жанры: дневники, мемуары, письма, исповеди). Активное осмысление данных жанров художниками давало плодотворный материал для теоретического осмысления традиционного биографизма, а также понятий «автор» и его производных, форм авторского присутствия в тексте М.Бахтиным, В.Виноградовым, формалистами и представителями Пражской школы149.

Одним из глубинных обоснований этой проявившейся в двадцатые годы XX столетия тенденции обращения поэта к прозе становится взаимовлияние коммуникативных статусов поэзии и прозы, о чем пишет Т.Цивьян: «Поэзия может быть определена как я-текст, а проза как он-текст\ имеется в виду прежде всего противопоставление центростремительной "субъективной" поэзии, обращенной на себя, и центробежной "объективности" прозы, обращенной на другого. При смешении / взаимопроникновении прозы и поэзии оппозиция я-текст / он-текст нейтрализуется»150. Тем обстоятельством, что я-текст, по

149 Эти темы рассмотрены М.Бахтиным в его книге «Автор и герой в эстетической деятельности», в частично сохранившейся книге 1936-1938 годов «Роман воспитания и его значение в истории реализма» (Бахтин М.М. Роман воспитания и его значение в истории реализма // Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества М., 1979. С. 188-236), Ю.Н. Тыняновым в статьях «Литературный факт», «О литературной эволюции», «Проблемы изучения литературы и языка», «Тютчев и Гейне» (Тынянов Ю.Н Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977), в статье Б.М. Эйхенбаума 1913 г. «Роман или биография?» (Эйхенбаум Б.М. О литературе / Сост. О.Б. Эйхенбаум, Е.А. Тодцес. М., 1987. С. 288-289). См. обзорную статью: Медарич М. Автобиография и автобиографизм // Russian Literature. 1996. Vol. XL. №1. P. 31-56.

150 Цивьян T.B. Проза поэтов о «прозе поэтов» // Russian Literature. 1997. Vol. XLI. №4. P. 424. определению, направлен на субъекта, то есть на самого себя, обусловлен тематический выбор в прозе, написанной поэтами. Т.Цивьян отмечает в связи с этим: «Характерны основные темы прозы, написанной поэтами. <.> значим интерес к технике творчества, как поэтической (что более или менее естественно), так и прозаической, причем речь идет не о прозе вообще, но о прозе поэта. В конце концов, основной составляющей прозы поэта становится автометаописание. Потребность в прозаическом метаописании (которое не исключает поэтическое описание тайн ремесла) <.> кажется особенно увлекательной»151. В этом контексте представляется чрезвычайно интересным вовлечение в число словесных текстов того материала, который ранее считался внешним, вспомогательным: «<.> черновики, дневники, письма, записки, даже свидетельства мемуаристов и т. п.»152. В этом видится не только воздействие концепции жизнетворчества, характерной для символистского дискурса и приводящей к интериоризации жизни в творчество, но почти полное снятие противопоставления жизни и творчества, биографии и текста, реальности и вымысла.

В творчестве Вагинова сфокусировались векторные тенденции развития литературы XX века: поиски новых семиотических механизмов культуры в период ее кризиса, принципиально иных форм романного жанра и форм авторского повествования, организующих сюжетно-композиционное построение текста; исследование взаимовлияния поэзии и прозы; выработка интертекстуальных стратегий, повлекших за собою, в конечном итоге, растворение авторской интенции в структурах языка и мышления в постструктуралистском дискурсе вплоть до «смерти автора» и возведении читателя в соавторы.

Значимостью этих магистральных для современной литературы проблем, решаемых Вагиновым художественными средствами, но в контексте теоретического осознания этих проблем литературоведами

151 Там же. С. 426-427.

152 Там же. С. 426. современниками писателя, определяется актуальность диссертационного исследования. Хотя интерес со стороны отечественных и зарубежных исследователей и широкого круга ценителей русской литературы к творческому наследию К.Вагинова постоянно усиливается, многие общие и частные проблемы его творчества остаются неизученными. Актуальность диссертационного исследования обусловлена системным, целостным осмыслением феномена творчества, отрефлексированного Вагиновым в метатекстуальных моделях построения художественного текста в той уникальной эстетической, идейно-философской версии, которая была присуща писателю.

В контексте всего сказанного видятся объект, предмет и цель исследования.

Объектом исследования становится проза К.Вагинова: его романы «Козлиная песнь» (с учетом ранней журнальной редакции 1927 года и последующей - 1929 года) и «Труды и дни Свистонова»; по мере необходимости мы обращаемся к другим прозаическим произведениям писателя: романам «Бамбочада» и «Гарпогониана», ранним произведениям -повестям «Монастырь Господа нашего Аполлона» и «Звезда Вифлеема», драматическому отрывку «1925 год», а также к критической прозе писателя

1 со

Художественным письмам из Петербурга» , отзыве о спектакле «Петербург»154. Вспомогательным материалом при анализе данных сочинений служат литературно-критические тексты, рецензии, статьи современных Вагинову авторов.

Предметом исследования являются смысло- и структурообразующие функции метатекстуального построения, моделирующего линии повествования, которые в художественных произведениях Вагинова связаны

1 ^

Вагинов К.К. Художественные письма из Петербурга // Вагинов К.К. Полн. собр. соч. в прозе. С. 452-453.

1 4 Вагинов К.К. <Отзыв о спектакле «Петербург»> // Вагинов К.К. Полн. собр. соч. в прозе. С. 459. с темой творчества, занимающей специфическое место в эстетическом мышлении писателя.

Цель диссертационного исследования - изучить в контексте филологических исследований М.Бахтина, Л.Пумпянского, Ю.Тынянова особенности метатекстуального построения художественных текстов К.Вагинова; через установленный писателем диалог с современными ему литературными стратегиями и филологическими концепциями охарактеризовать своеобразие художественных и композиционных функций хронотопа, соотношение автора / повествователя / героя; осмыслить место Вагинова в контексте жанровых поисков XX века, в художественном и научном контексте своего времени.

Цель диссертационного исследования предполагает решение следующих основных задач:

1) рассмотреть рецепцию К.Вагиновым научных концепций М.Бахтина, Л.Пумпянского, Ю.Тынянова на концептуальном уровне и на уровне поэтики художественного текста;

2) выявить особенности построения пространственно-временных моделей в прозе Вагинова 1920-х годов как специфические формально-содержательные особенности построения метатекстов, актуализирующие монтажный прием;

3) проанализировать авторские, в том числе интертекстуальные, стратегии в прозе Вагинова; вскрыть литературные подтексты его творчества, позволяющие объяснить сквозные мотивы и образы, связанные с темой творчества, которая является идеологическим ядром метатекстуальных поисков писателя.

Научная новизна работы состоит в том, что впервые представлена целостная концепция метапоэтики Вагинова, позволяющая объяснить в контексте современных Вагинову литературоведческих теорий специфику построения в его произведениях хронотопа, выполняющего роль сюжетообразующего инструмента, а также особенности интертекстуальной стратегии, влияющей на формирование системы героев и мотивно-образную структуру его произведений.

Методологические принципы диссертационного исследования обусловлены многообразием методологических и методических подходов к проблеме метатекстуальности, предложенных в первой половине XX века М.Бахтиным, Л.Пумпянским, В.Жирмунским, Ю.Тыняновым, Б.Эйхенбаумом, и во второй половине XX века — зарубежными теоретиками метатекстуальности (А.Попович, П.Во, Л.Хатчин) и представителями московско-тартуской школы (В.Топоров, Ю.Левин, Ю.Лотман, П.Тороп, Т.Цивьян, Д.Сегал и др.). Методология данного исследования основана на интегрирующем, комплексном анализе, который в соответствии с поставленными в диссертации задачами сочетает в себе различные аспекты изучения художественного текста: в первую очередь, - структурно-семантический, мифопоэтический, интертекстуальный, мотивный, а также историко-литературный. Продуктивным для темы диссертационной работы представляется обращение к теоретическим и методологическим подходам, отраженным в трудах В.Топорова, Т.Цивьян, П.Торопа. В ходе исследования мы обращаемся также к опыту осмысления различных аспектов творчества К.Вагинова, воплощенному в работах Т.Никольской, В.Эрля, Г.Кнабе, А.Герасимовой, А.Кобринского, в статьях М.Липовецкого, Е.Трубецковой, Д.Шукурова и др.

Теоретическая значимость диссертационного исследования заключается в результатах сопоставления теоретико-литературных построений М.Бахтина, Л.Пумпянского, Ю.Тынянова и литературной практики Вагинова, направленной на формирование метатекстуальных моделей, в углублении понимания особенностей метатекста, а также в постановке проблемы детального и всестороннего изучения специфического метапоэтического дискурса, сформированного в отечественной культуре в 1920-е годы научным и художественным сознанием.

Практическая значимость работы заключается в возможности использования результатов данного исследования для вузовских курсов «Русская литература XX века», «Литература и искусство», «История отечественной культуры»; при чтении спецкурсов и спецсеминаров по творчеству К.Вагинова и ОБЭРИУ. Основные положения работы могут быть введены в спецкурсы по метатекстуальным проблемам отечественной и мировой литературы. Полученные результаты исследования могут найти применение при комментировании произведений Вагинова и его современников.

Апробация работы. Основные положения диссертационного исследования были представлены на международных научных чтениях «Тыняновские чтения» (Резекне-Даугавпилс, 1988); на Всесоюзной межвузовской научно-практической конференция молодых ученых-лингвистов СГУ (Саратов, 1990); на международных научных конференциях «Анна Ахматова и русская культура начала XX века» (Москва, 1989), «Михаил Кузмин и русская культура XX века» (Ленинград, 1990), «Николай Гумилев и русский Парнас» (Санкт-Петербург, 1991); на международных «Волошинских чтениях» (Коктебель, 1991); на «Международном симпозиуме по структуре текста "Балканские чтения-2"» (Москва, 1992); на международном коллоквиуме «Андрей Белый и его время» (Коктебель, 1992); на международных научных конференциях «Русский авангард в контексте европейской культуры» (Москва, 1993), «Натура и культура» (Москва, 1993), «Барокко в авангарде - авангард в барокко» (Москва, 1993), «"Вторая проза (русская проза двадцатых-сороковых годов XX века)"» (Москва, 1994); на международном научном симпозиуме «Балканские чтения-3: Лингво-этнокультурная история Балкан и Восточной Европы» (Москва, 1994); на международных научных конференциях «"Проза поэта". От Серебряного века и далее» (Амстердам, 1996), «Гротеск в литературе. К 75-летию профессора Ю. В. Манна» (Москва, 2004); на Шестых межрегиональных Пименовских чтениях (Саратов, 2008).

Творчество Вагинова анализировалось автором диссертации в 27 опубликованных научных работах.

Основные положения, выносимые на защиту:

1. Тесное общение Вагинова с М.Бахтиным и Л.Пумпянским, а также с научным кругом формалистов стало источником, инспирировавшим как поиски Вагинова в области метапрозы, так и филологические изыскания его современников о формах авторского сознания и авторефлексии, о специфике развития прозаического и стихотворного творчества. Диалогические отношения литературных произведений Вагинова и литературоведческих концепций его современников позволяют интерпретировать филологические теории этих ученых и художественное творчество Вагинова как взаимообогащающие метатекстуальные комментарии.

2. Формы авторского присутствия эксплицированы Вагановым в виде устойчивой лейтмотивной системы изоморфных образов двойников-демиургов. Композиционные принципы и приемы, которыми пользуется Вагинов, отражают художественный поиск отношений между повествовательными категориями автор — повествователь — персонаж и выявляют особенности сюжетообразующей и изобразительной функций хронотопа.

3. Одним из выразительных средств авторского осмысления вопросов взаимоотношений творца-демиурга и его творения становятся пространственно-временные модели, превращаемые писателем в действенный эстетический и этический инструмент, эксплицирующий метатекстуальные принципы. Построение хронотопа манифестирует авторскую позицию по отношению к Петербургу / Ленинграду как к потустороннему миру, в котором образ кладбища выступает в роли локуса смерти и памяти, в идеологической оценке Вагинова изоморфного современным ему действительности и литературе.

4. Монтажная композиция разных типов хронотопа в произведениях Вагинова создает систему исторических взаимопроекций, формируя метатекстуальное смысловое пространство, в котором категория двойничества, воплощаемая на уровне системы персонажей и мотивно-образной системы, свидетельствует о сакрализации античности и ренессансной культуры и изображении современной Вагинову революционной эпохи как профанического мира. С пространственно-временными границами тесно связаны у Вагинова все аспекты соматической метафизики, отражающей этическое осмысление им в новых исторических условиях мифопоэтической модели жертвенной смерти поэта-творца.

5. В условиях одномерно-монологического мышления, насаждаемого авторитарным государством, акт творения и / или воссоздания мира словом приобретает в произведениях Вагинова значение магического действа, ведущее место в котором отведено таким факторам, как ритм и последовательность соединения слов. В художественном универсуме вагановских персонажей-демиургов утрата метафизических смыслов в процессе художественных экспериментов приводит к духовной или физической гибели демиурга.

6. Анализируя художественными средствами сходства и различия между «наукой» и «литературой», Вагинов объединяет их единым дискурсом античного Логоса, позволяющим снять границы между автором, персонажем и читателем-интерпретатором. Метатекстуальные принципы организации художественных произведений Вагинова демонстрируют логоцентрическую модель вагиновского художественного мира, в котором главное место отведено слову и филологическому знанию.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения, списка литературы, который насчитывает 338 наименований. Общий объем диссертации составляет 229 страниц.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Творчество К.К. Вагинова как метатекст"

Заключение

Одной из существеннейших тем мировой культуры и искусства является тема творчества и творческой рефлексии. В XX веке, насыщенном драматическими коллизиями, эта тема становится особенно актуальной в свете социально-экономических преобразований, воздействия науки и технического прогресса на самые основы духовного развития личности и общества. Мироощущение Вагинова ' и поэтика его произведений формировались в период мощных исторических катаклизмов, и вся его литературная деятельность отражает эту кризисную эпоху, в которой художнику Вагинов отводит место начала, противостоящего хаосу, распаду, уничтожению культурных ценностей. Вагинов переживает общекультурную ситуацию распада эпического и трагического человека, которая подводит творческую личность к утрате принципов тождества и целостной завершенности, что также становится предметом размышлений представителей «Невельской школы философии». Одним из источников, инспирировавших поиски Вагинова в области метапрозы, стало его тесное общение с научным кругом М.Бахтина и Л.Пумпянского, изучавших как жанр романа, которому имплицитно присущи качества метатекстуальности, так и взаимоотношения автора и текста, природу рефлексии повествователя и принципы коммуникации, через эту рефлексию осмысляемые.

Нам представляется, что не только рецепция К.Вагиновым научных концепций М.Бахтина, Л.Пумпянского, Ю.Тынянова обогатила содержательный строй его произведений, но и художественные поиски самого писателя стали плодотворной почвой для построения научных теорий Бахтина и Тынянова, в «Проблемах стихотворного языка» которого, датированных 1924 годом, встречаются как сами положения, так и образное оформление их, близкие поэтическим взглядам героев повести Вагинова 1922 года «Монастырь господа нашего Аполлона». Формирование многих содержательных и формальных качеств прозы Вагинова (сюжетообразующая, композиционная, изобразительная функции хронотопа, способы выражения авторского сознания) находят свое объяснение не только в талантливом усвоении и переработке эрудированным писателем романных тенденций от античности до современных ему литературных поисков, но и в глубоком знакомстве с научными литературоведческими концепциями, с авторами которых Вагинов вступает в диалогические отношения в своих литературных произведениях.

Установка писателя на познание природы творчества и описание творческого процесса ориентирует его на ранее существовавшие тексты, обосновывая особенности интертекстуальной стратегии, и на специфическую организацию собственного текста - «текст в тексте» (интекст) и «текст о тексте», которая оформляется Вагиновым как «роман в романе» и «роман о романе». Их авторство представлено несколькими нарративными масками: это герои прозы, в том числе маски авторов. Сам образ Петербурга в «Козлиной песни» связан с карнавальным коллективом актеров, играющих роли, предложенные им Образом автора, а имя города «распыляется» на действующих лиц романа.

Спектр видовой и жанровой принадлежности метаповествовательных структур разнообразен: романы, очерки, новеллы, дневники, письма. Такое специфическое построение текста позволяет усилить в нем качества условности, акцентируя игровые аспекты текста, его пародийные, театрализованные возможности. Полифоническое начало, присущее данным структурам, увеличивает смысловую многомерность прозы, подчеркивая множественность интерпретаций, существование иной и равноценной точки зрения, иного сознания, что в условиях формирования тоталитарного общества несло в себе особое идейное, этическое наполнение, сближаясь с бахтинской «нравственной философией» как пониманием личностно ответственного поступка, осуществляемого в слове. Идеологически значимым и эстетически и этически ценным для Вагинова, как и для Бахтина, становится формирование полифонической нарративной модели в условиях одномерно-монологического мышления, насаждаемого авторитарным государством. Так, в частности, литературная критика ложных творческих установок Свистонова подводит читателя и к собственно идеологической оценке современности: исчерпанность и законченность догматичной советской действительности, как зоны утопического эксперимента в первую очередь над человеком, значительно страшнее, чем сфера собственно литературного эксперимента с принесением в жертву искусству в качестве исчерпанного материала живых людей, «калькируемых» в литературный текст.

Деструктивные исторические события, осуществляемые ради утопического благоденствия общества, затрагивают проблему понимания ценности личности, решаемую в литературе на примере творцов, подводя тем самым к осознанию кризиса авторства. В повестях и первых двух романах Вагинова творение реальности словом противостоит разрушительным процессам, происходящим в обществе. Запечатление жизни в слове, все формы магического перехода ее в слово манифестируют проблему личного авторства и проблему личностно определенного персонажа, выступающего субъектом ответственного поступка. В этом событии творения словесного текста, вбирающего в себя реальность, писателем формируется значимая этическая задача: сохранение независимости персонажем, настаивающим на праве нравственного выбора и поступка, и, в то же время, сохранение рефлексирующего писателя-персонажа, так же настаивающего на своем праве эстетического завершения персонажа, праве на создание целостного художественного произведения, тема которого — творчество. Взаимоотношения автора и его персонажей в произведениях Вагинова превращают его героев в субъект ответственного поступка. Творчество Вагинова отражает процесс усиления в литературе XX века осознания человеком себя не только в качестве автономной личности, но и в качестве персонажа — словесной конвенции. Рефлексия персонажей-«авторов» (творцов), занимающихся артистической, художественной, научной, творческой деятельностью, связана с развитием рефлексирующего автораперсонажа, что влияет на архитектонику произведения, в котором он действует и творит.

Именно образ поэта, его место и роль в современной ему действительности олицетворяет для Вагинова творческую личность, что соответствует традиции восприятия поэта в русской культуре как носителя пророческого дара и нравственного начала, как духовного пастыря. Исторические процессы, приведшие в 1920-е годы советскую культуру к утверждению принципов подавления личности, совпали в художественной сфере с ситуацией «авторского» кризиса, когда, по Бахтину, вступают в противоречие потребности жизненного поступка и эстетического завершения, активного, ответственного деятеля и «вненаходимой» творческой инстанции, которая символизирует безжалостное давление тоталитарного государства. Разрешение конфликта Вагинов ищет в разнообразных формах проявления авторской позиции: от портрета автора, монтируемого из масок персонажей карнавального коллектива, до уподобления героя безличной марионетке, подчиненной внешним обстоятельствам. Эксперименты Вагинова в области жанровых возможностей романа отражают увлечение писателя темой взаимоотношений автора и героя, категорией двойничества, принципами пародирования. Все аспекты соматической метафизики, представленной в произведениях Вагинова, — от корпоральной телесности, гротеска химерических коллективных портретов, алхимической рецептуры творения нового существа до метаморфизирующего изоморфизма персонажей - тесно связаны с пространственно-временными границами, то есть той темой, которая разрабатывалась Бахтиным на протяжении всей его жизни.

Анализ построения пространственно-временных моделей в прозе Вагинова 1920-х годов как ее специфической формально-содержательной особенности позволяет сделать вывод о том, что хронотоп становится в его творчестве выразительным художественным средством, которое, воплощая взаимоотношения творца-демиурга и его творения, эксплицирует метатекстуальные принципы и выполняет роль действенного эстетического и этического инструмента. Хронотоп становится способом исследования комплекса взаимоотношений между искусством и жизнью, и в этом прослеживается соответствие бахтинским представлениям о его роли в структуре художественного произведения. Вагинов использует в культурном наследии тот опыт романного жанра, в котором организующим началом является историческая и философская концепция автора. Параллели между историческими ситуациями прошлого (граница античности и христианства) и современного писателю «настоящего» актуализируют «движение» героев произведений Вагинова внутри истории как тип эстетического, идеологического, философски значимого поведения героев, позволяющего показать этические и идейные поиски героев, их нравственный выбор перед лицом распадающегося универсума, перед лицом небытия. Актуальность исторических параллелей между античностью и современной Вагинову революционной эпохой, особая значимость для Вагинова включения в повествовательную ткань мифологического, легендарного, литературного и исторического материала обусловили своеобразие художественного хронотопа романов и повестей писателя, их монтажную композицию, позволяющую создать систему исторических взаимопроекций и отражений, -то есть создать метатекстуальное смысловое пространство. Метатекстуальное прочтение Вагиновым исторических параллелей свидетельствует о неоднозначности его историко-философской интерпретации современности, которая в его изображении комбинируется из сакрального и профанического хронотопов, и о желании автора постичь ход истории, прослеживая в ее движении цикличность. На первый план Вагинов выдвигает вопросы нравственной ответственности художника, погруженного в сакральный мир культуры, в котором еще более остро происходит осмысление творцом катастрофического опыта российской действительности, изображенной писателем как мир профанический.

Творческий хронотоп» (определение Бахтина), которому принадлежит автор-демиург, обладающий «избытком видения», является, по сути, медиатором между миром читателя и миром автора (чьи позиции вненаходимости Вагинов расшатывает, делая автора изоморфным своим персонажам). Эта особенность авторской стратегии усиливает игровое начало его произведений. Данный тип хронотопа, позволяющий писателю сформировать особое метатекстуальное пространство текста, приобретает у Вагинова неоднозначность: в контексте изменения принципов романного мышления и самой структуры этого жанра в 1920-1930-е годы он, с одной стороны, открывается вовне - во внетекстовую действительность, энтропийную реальность, но, с другой стороны, как бы поглощает ее, поскольку пространство лишается физической многомерности, а временные культурно-исторические смыслы в нем сосуществуют. Так, в соответствии со взглядами главного героя «Трудов и дней Свистонова» на природу литературного творчества, в литературном тексте осуществляется смерть.

Творческая деятельность героев Вагинова разворачивается в Петербурге / Ленинграде, и эта пространственно-временная приуроченность подчеркивает исключительную значимость этого города-призрака, исполненного эсхатологических настроений, для формирования художественного универсума произведений Вагинова. Исключительная мифогенность Петербурга и его символическое бытие в культуре, предшествующее его материальному воплощению, превращают этот город в один из самых сильных в русской литературе и искусстве источников порождения мифологических текстов, который вбирает в себя основные противоречия русской культуры. Данное качество Петербурга / Ленинграда, выступающего «генератором» мифологических смыслов, позволило Вагинову решить проблемы описания творческого процесса, развивающегося в эсхатологическом пространстве Петербурга, олицетворяющем потусторонний мир. Организация пространственно-временного универсума очерчивает авторскую позицию по отношению к Петербургу / Ленинграду как миру смерти, выделяя в нем кладбище как ярко выраженный культурный и пространственный локус смерти и памяти.

Метатекстуальное творчество Вагинова насыщено семантикой смерти: авто- и метаописание творческого процесса в различных ракурсах изображает мир небытия - духовную или физическую гибель персонажей (Тептелкин и неизвестный поэт, Марья Петровна Далматова, Локонов), «творческий» конец, оскудение таланта (неизвестный поэт) или их смерть, «предписанную» в чьем-либо творчестве (Свистонов и Куку). Вагинов приходит к осмыслению онтологических границ творчества как создания нереальной реальности, реальности не-существования в литературном тексте. Острое осознание тотальной близости смерти в годы революции позволяет писателю философски осмыслить эту центральную категорию человеческого бытия, то есть «разыгрывать» и репетировать собственную смерть (сам Вагинов тяжело болел туберкулезом и умер в возрасте 34 лет), моделируя, имитируя ее через изображение гибели своих героев. Но философское понимание экзистенциально значимой темы смерти тесно связано с действительностью 1920-х - 1930-х годов. Мотив смерти возникает в его произведениях в непосредственной близости с разнообразными мотивами, манифестирующими агрессию против гуманизма и культуры, которые осуществлялись в России после революции 1917 года.

Гигантский социальный эксперимент, воплощаемый в жизнь силами масс, оказывается родственен утопии демиурга, пытающегося в самоизоляции своего творческого поиска спрятаться от хаоса, физической гибели, саморазрушения. Творческая активность героев Вагинова не может спрятать их от надвигающегося небытия, которое приносит антигуманная эпоха; именно здесь кроется родство литературного творчества и смерти. В этом смысле фигура автора-демиурга становится для Вагинова ключевой: писателем последовательно разрушается не только мифологический ореол образа творца (например, за счет гротескного изображения Образа автора в виде уродливого существа), но и сам процесс литературного творчества (в изображении Свистонова или спившегося неизвестного поэта). Тем самым стирается граница между автором-демиургом и читателем, живущим в профанической действительности. Однако смысловая полифоничность, создаваемая метатекстуальной повествовательной стратегией, усложненная поэтика отражений позволяет Вагинову дать читателю надежду возможного катарсиса благодаря диалогической неоднозначности в решении им мотива смерти. Идея взаимозависимости демиурга и творимого им художественного текста, акцентирующая экзистенциальные проблемы творчества, выдвигает на первый план этическое осмысление Вагиновым в новых исторических условиях мифопоэтической модели жертвенной смерти поэта-творца. Мотив жертвоприношения указывает на связь с архаическими традициями жертвоприношения во имя сохранения космической гармонии мира, но в современном прочтении в этой повести данный мотив переносится в плоскость самостоятельного нравственного выбора, осуществляемого посредством поэтического творчества, становясь темой благородного самопожертвования и приобретая вневременной, универсальный характер. Творчество, явленное в виде художественной деятельности либо научного поиска, изображается писателем как ответ на экзистенциальную катастрофичность, остро ощущаемую его героями в период исторического перелома.

В этих условиях акт творения и / или воссоздания мира словом выполняет в произведениях Вагинова роль своеобразного магического действа, значимыми элементами в котором становятся такие факторы, как последовательность соединения слов и ритм. В художественном универсуме вагановских произведений, как и в художественном мире его персонажей-демиургов, центральное место занимает слово как инструмент постижения метафизических смыслов, утрата которых приводит к духовной или физической смерти героев-творцов. Формирующаяся вокруг образа слова система сложных семантических связей основывается на принципиальной смысловой «открытости» всех компонентов поэтики Вагинова. Высокая степень смысловой суггестивности художественного мира Вагинова, усиленная интертекстуальной стратегией, выступает надежным гарантом сохранения культурной информации во времени, в условиях ослабления, распада и исчезновения традиционных ценностей культуры и существующих между ними связей. Для Вагинова язык становится инструментом познания, постижения, преобразования и преодоления бессмыслицы мира, способом извлечения из нее метафизических смыслов, могущих дать адекватную интерпретацию мира.

Неисчерпаемо богатая для изучения дихотомия «автор - текст» неизбежно влечет за собою вопрос о единстве поэта и создаваемого им текста. Современники Вагинова — филологи-формалисты, его университетские учителя и друзья, настаивали на отчуждении творца от его текста, постепенно отказавшись от биографизма и усилив в авторе функциональное начало: квалифицированного мастера, профессионального производителя словесных конструкций, текстов-«вещей». Особая смысловая многомерность произведений Вагинова, достигаемая за счет привлечения широкого круга культурных ассоциаций, вводимых в текст разнообразными интертекстуальными стратегиями писателя, создает особую биографию текста. Подобная закодированность культурных смыслов («непонятность»), характерная для литературных и научных произведений персонажей Вагинова (неслучайно Образ автора говорит: «Мне приятно быть непонятным» (465)), влечет за собой их отторжение у ангажированных тоталитарной властью писателей, невежественных чиновников и широких масс. Запрет на обсуждение определенных тем в науке и литературе, их неактуальность для современной постреволюционной действительности оборачиваются в конечном итоге для самого Вагинова разработкой художественного языка, обусловленного экстраэстетическими факторами (политической цензурой и т. п.), а для его героев запретом публичных выступлений (философ Андриевский) или публикаций (герои «Козлиной песни»). Таким образом, мотив биографизма становится двуаспектным: составление биографии для издательств (занятия Тептелкина) является знаком конъюктурности, а для «биографии» текста его критерием истинности становится его невостребованность публикой. Вагинов в метатексте «Козлиной песни» - романе «Труды и дни Свистонова», название которого отсылает к первому в истории мировой литературы личностно и биографически маркированному произведению Гесиода, создает трагический образ литератора, сознательно занимающегося деконструкцией текста.

В историческом контексте своего времени, разрушающего фундаментальные основы духовности, Вагинов настаивает на том, что идея десакрализации писателя как единственного демиурга художественности опасна: именно развенчание личности творца-автора приводит к смерти автора, который символизирует собою творческое начало, питающее экзистенциальные основы глубинной общественной психологии. Для Вагинова неоспорима внутренняя, сущностная связь между Творцом и творением. Так же очевидна для него безусловная опасность всех видов демиургической экспансии, оплачиваемой гибелью демиурга и деконструкцией текста как творимого им универсума.

Запечатление гармоничного и, вместе с тем, нестабильного образа мира требует от писателя поиска новых семиотических механизмов порождения смысла, одним из которых становится формирование литературного произведения как метатекста. Для достижения этой цели он использует разнообразные интертекстуальные стратегии; следует подчеркнуть, что комментирование, принцип монтажа, автометатексты, деконструкция текста и иные типологические виды метатекстов, разрабатываемые Вагиновым, формализованы на основе открытой Бахтиным принципиальной полифоничности текста, который построен автором на диалоге «чужого» слова и всего текста.

Система интертекстуальных приемов (прямые и косвенные цитаты, реминисценции, аллюзии, парафразы и т. д.), формируемая Вагиновым, актуализирует в его произведениях сопоставление различных исторических эпох (античность, сменяемая христианством, Ренессанс, послереволюционная действительность России), знаковых исторических фигур (Филострат Флавий, Вергилий, Цицерон и др.). Это позволяет Вагинову через систему персонажей, имеющих исторические прототипы, осмыслить такие принципиально важные категории, как личность и эпоха, личность / коллектив / общество, культура и история, жизнь и смерть. Диалог Вагинова с предшествующими литературными традициями и современниками представляет собою идейный, философский диалог на уровне сюжетного построения и композиционных особенностей, объясняющих формы авторского присутствия; мотивно-образная система рассматривается как источник смыслопорождения и моделирования повествовательной структуры.

Тонкий культурный слой русской интеллигенции, к которой принадлежал Вагинов, переживал в двадцатые годы XX века глубочайший культурно-речевой, «социологический» распад, что сделало возможным приближение сталинской «революции» и последующего террора, так как язык власти становится доминирующим и, в конце концов, единственным дискурсом, обозначая тем самым существенно новую социокультурную ситуацию, сложившуюся после 1917 года. Еще наличествующие тогда традиционные оценки и дискурсы воспринимались как уже неадекватные этой общей ситуации. Именно утрату своего социального места и языка социальной группы, исчезновение традиционно авторитетного дискурса русской литературы, способного противостоять все более утверждающемуся языку невежественной власти, отображают произведения Вагинова. Герметичное творчество демиургов, сохраняющее культурный дискурс в особым образом организованном литературном тексте, метатекстуальные модели которого способны сохранить пласты духовной информации, - одна из центральных тем писателя. Выявление метатекстуальных основ его произведений позволяет реконструировать логоцентрическую модель художественного мира Вагинова, в котором центральное место занимает слово и филологическое знание. Диалогические, метатекстуальные отношения, возникающие в 1920-х годах между литературоведением и литературой, объединяются Вагиновым единым дискурсом античного Логоса.

В историко-литературном контексте отечественной культуры «Козлиная песнь» Вагинова стала одним из ярчайших образцов той художественной традиции, которая превратила литературный текст в средство сохранения культурной информации в перспективе бытия, в средство противостояния надвигающемуся разрушению личности и мира. Самому Вагинову удается таким образом то, что не удается почти всем его героям, - противостоять хаосу смутного времени. Преодоление распада универсума культуры и искусства оказывается возможным именно за счет создания романа, полностью «проживающего» этот распад, разыгрывающего его и тем самым воспроизводящего семиотический механизм накопления, хранения и передачи культурной информации. Верой вагановских персонажей в магическое начало слова обусловлено то обстоятельство, что словесное, литературное творчество, а именно написание романа, выполняет функцию архаического текста-оберега, магический потенциал которого гарантирует экзистенциальную безопасность автору и близким ему людям, что уподобляет «Козлиную песнь» карнавальному, действу. Авторская стратегия Свистонова — это осуществление репрессии автора как творящего начала над бытийственно предсочиненным героем, уже принадлежащим действительности. Подобные взаимоотношения автора и героя, участников эстетического события - художественного произведения, видятся Вагинову не только неплодотворными, но и сугубо разрушительными как для демиурга, так и для героя, становящегося, по Бахтину, завершенной жизнью1. Воля автора-демиурга в лице Свистонова, вненаходимого тексту, а следовательно, обладающего избытком видения и репрессивно завершающего художественно целостный образ героя, совпадает с

1 Бахтин М.М. Автор и герой в эстетической деятельности. С. 110-115. бахтинскими взглядами 1920-х годов: «Эстетический подход к живому человеку как бы упреждает смерть, предопределяет будущее и делает его как бы ненужным»2.

Ориентируясь на предшествующую литературную традицию, Вагинов создает органичный сплав традиционного, «классического» и новаторского, экспериментального начал. Одновременно с этим он являет нам пример интеллектуальной прозы, «игровой» по своей основе, требующей не простого чтения, но внимательного, заинтересованного анализа, разгадывания, основывающегося на знании как конкретного литературного быта послереволюционного Петрограда, так и культурно-исторических реалий.

2 Там же. С. 95.

200

Список научной литературыШиндина, Ольга Викторовна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Вагинов К. Козлиная песнь. Л., 1928. 153 с.

2. Вагинов К.К. Собрание стихотворений / Сост., послесл. и примеч. Л.Черткова; предисл. В. Казака. Munchen, 1982. 238 с.

3. Вагинов К.К. Козлиная песнь; Труды и дни Свистонова; Бамбочада: Романы / Сост. А.Вагиновой; подг. текста, вступ. статья Т.Никольской. М., 1989. 477 с.

4. Вагинов К.К. Козлиная песнь: Романы / Вступ. статья Т.Л. Никольской; примеч. Т.Л. Никольской и В.И. Эрля. М., 1991. 592 с.

5. Vaginov Konstantin. Der Stern von BetHlehem. Zwei Erzahlungen. Berlin, 1992. 32 c.

6. Вагинов К.К. Козлиная песнь // Вагинов К.К. Полн. собр. соч. в прозе / Сост. А.И. Вагиновой, Т.Л. Никольской и В.И. Эрля; подгот. текста В.И. Эрля; вступ. статья Т.Л. Никольской; прим. Т.Л. Никольской и В.И. Эрля. СПб., 1999.590 с.

7. Вагинов К.К. <Отзыв о спектакле «Петербург»> // Вагинов К.К. Полн. собр. соч. в прозе / Сост. А.И. Вагиновой, Т.Л. Никольской и В.И. Эрля; подгот. текста В.И. Эрля; вступ. статья Т.Л. Никольской; прим. Т.Л. Никольской и В.И. Эрля. СПб., 1999. С. 459.

8. Вагинов К. Петербургские ночи / Подгот. текста, послесл., коммент. А.Л. Дмитренко. СПб., 2002. 192 с.

9. Каверин В.А. Художник неизвестен // Каверин В.А. Собр. соч.: В 8 т. М.,

10. Каверин В.А. В старом доме. Воспоминания и портреты // Каверин В.А. Собр. соч.: В 8 т. М., 1980. Т. 6. Перед зеркалом: Роман; Двухчасовая прогулка: Роман; В старом доме. М., 1982. С. 403- 558.

11. Каверин В.А. Освещенные окна // Каверин В.А. Собр. соч.: В 8 т. М., 1980. Т. 7. Освещенные окна: Трилогия. М., 1983. С. 7-589.

12. Кржижановский С.Д. Автобиография трупа // Кржижановский С.Д. Собр. соч.: В 5 т. СПб., 2001. Т. 2. Клуб убийц букв / Сост. и коммент. В. Перельмутера. СПб., 2001. С. 508-542.

13. Крученых А. Декларация заумного языка // Крученых А. Апокалипсис в русской литературе. М., 1923. 52 с.

14. Мандельштам О.Э. Четвертая проза // Мандельштам О.Э. Соч.: В 2 т. М., 1990. Т. 2. Проза / Сост. и подгот. текста С. Аверинцева и П. Нерлера; коммент. П. Нерлера. М., 1990. С. 88-99.

15. Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 10 т. Т. 5. Евгений Онегин. Драматические произведения. М., 1964. 639 с.

16. Ремизов A.M. Огонь вещей. Сны и предсонъе II Ремизов A.M. Огонь вещей / Сост., вступ. ст., коммент. В.А. Чалмаева. М., 1989. С. 35-230.

17. Сборник единственных футуристов мира!! Поэтов «Гилея». Стихи, проза, рисунки, офорты. М., 1913. 46 с.

18. Тизенгаузен О. Декларация форм-либризма // Литературная жизнь России 1920-х годов. События. Отзывы современников. Библиография. Т. 1. Ч. 2. Москва и Петроград 1921 1922 гг. / Отв. ред. А.Ю. Галушкин. М., 2005. С. 529-531.

19. Хлебников В. Наша основа // Хлебников Велимир. Творения / Общ. ред. и вступит, стат. М.Я. Полякова; сост., подгот. текста и коммент. В.П. Григорьева и А.Е Парниса. М., 1987. С. 624-632.202 II

20. Адамович Г. Русская поэзия // Жизнь искусства. 1923. 16 янв. №2. С. 4.

21. Александров А. Обэриу. Предварительные заметки // Ceskoslovenska rusistika. 1968. N5. С. 296-303.

22. Александров А. Неоконченные драматические произведения Даниила Хармса // Театр. 1991. № 11. С. 10-12.

23. Александрова В. К.Вагинов. Бамбочада // Книга строителям социализма. 1932. №5. С. 15.

24. Баак Ван Й. Заметки об образе мира у Вагинова // «Вторая проза»: Русская проза 20-х 30-х годов XX века / Сост. В. Вестстейн, Д.Рицци, Т.В. Цивьян. Trento, 1995. С. 145-152.

25. Бачелис И. К.Вагинов. Бамбочада // Лит. газета. 1933. №18. С. 3.

26. Белая Г. Дон Кихоты революции опыт побед и поражений. М., 2004. 623 с.

27. Берковский Н. Текущая литература: Статьи критические и теоретические. М., 1930. 338 с.

28. Блок А.А. О назначении поэта // Блок А.А. Соч.: В 2 т. / Подг., сост. текста и коммент. В. Орлова. М., 1955. Т. 2. Очерки, статьи и речи. Из дневников и записных книжек. Письма. М., 1955. С. 347-355.

29. Блюм А., Мартынов И. Петроградские библиофилы. По страницам сатирических романов К.Вагинова // Альманах библиофила / Редкол. Е.И. Осетров (гл. ред.) и др.. М., 1977. Вып. 4. С. 217-235.

30. Брик О. Ближе к факту // Литература факта: Первый сборник материалов работников ЛЕФа / Под ред. Чужака Н.Ф. М., 2000. С. 80-85.

31. Брик О. Против «творческой» личности // Литература факта: Первый сборник материалов работников ЛЕФа / Под ред. Чужака Н.Ф. М., 2000. С. 76-79.

32. Брик О. Разложение сюжета // Литература факта: Первый сборник материалов работников ЛЕФа / Под ред. Чужака Н.Ф. М., 2000. С. 226-229.

33. Брюсов В. Островитяне // Печать и революция. 1922. №6. С. 292-293.

34. Буренина О. Литература «остров мертвых» (Набоков и Вагинов) // В.В. Набоков: pro et contra. Т. 2 / Сост. Б.В. Аверина, библиогр. С.А. Антонова -СПб., 2001. С. 471-484.

35. Бухштаб Б.Я. Вагинов / Публ. Г.Г. Шаповаловой; вступ. статья и примеч. А.Г. Герасимовой // Тыняновский сборник: Четвертые Тыняновские чтения / Отв. ред. М.О. Чудакова. Рига, 1990. С. 271-277.

36. Вишневецкий И. О «Комедии города Петербурга» // Театр. 1991. № 11. С. 58-62.

37. Волгин И.Л. Вступительная статья. // Заболоцкий Н.А. Стихотворения и поэмы / Сост., вступ. ст., прим. И.Л. Волгина. М., 1985. С. 5-24.

38. Вулис А.З. Советский сатирический роман. Эволюция жанра в 20-30-е годы. Ташкент, 1965. 286 с.

39. Гаспаров М.Л. Литература европейской античности. Введение // История всемирной литературы: В 9 т. / Отв. ред. И.С. Брагинский. Т. 1. М., 1983. С. 303-312.

40. Гаспаров М.Л. Поэт и поэзия в римской культуре // Культура Древнего Рима: В 2 т. / Отв. ред. Е.С. Голубцова. Т. 1. М., 1985. С. 300-335.

41. Герасимова А.Г. Труды и дни Константина Вагинова // Вопросы литературы. 1989. № 12. С. 131-167.

42. Герасимова А.Г. Бухштаб Б.Я. Вагинов. Вступительная статья // Тыняновский сборник: Четвертые Тыняновские чтения / Отв. ред. М.О. Чудакова. Рига, 1990. С. 271-273.

43. Герасимова А.Г. Неизвестный Вагинов // Театр. 1991. №11. С. 171-173.

44. Гиндин С.И. Комментарии // Зарубежная поэзия в переводах Валерия Брюсова: Сборник / Сост. и коммент. С.И. Гиндин. М., 1994. С. 796.

45. Гиппиус В.В. Н.В. Гоголь. Л., 1924. 236 с.

46. Гоготишвили Л.А. Двуголосие в соотношении с монологизмом и полифонией // Бахтинский сборник. Вып. 5 / Отв. ред. и сост. В.Л. Махлин. М., 2004. С. 372-386.

47. Гоффеншефер В. К.Вагинов. Козлиная песнь // Молодая гвардия. 1928. №12. С. 203-204.

48. Гречишкин С.С., Лавров А.В. Биографические источники романа Брюсова «Огеннный Ангел» // Ново-Басманная, 19 / Вступ. статья Г.Анджапаридзе; сост. Н.Богомолов. М., 1990. С. 530-589.

49. Гречко В. О некоторых общих особенностях инфантильного и заумного языка // Russian Literature. 2000. Vol. XLVIII. № 1. P. 15-32.

50. Грибанов А. Б. H.M. Бахтин в начале 1930-х годов (К творческой биографии) // Шестые тыняновские чтения: Тезисы докладов и материалы для обсуждения. Рига-Москва. 1992. С. 256-269.

51. Гриц Т. Мертвый штамп и живой человек // Литература факта: Первый сборник материалов работников ЛЕФа / Под ред. Чужака Н.Ф. М., 2000. С. 132-135.

52. Груздев И. Рец. на:. «Звучащая раковина»: сб. стихов. Петер., 1922. С. 98 // Книга и революция. 1922. №7 (19). С. 60-62.

53. Груздев И. Русская поэзия в 1918 1923 // Книга и революция. 1923. №3 (27). С. 37-38.

54. Гулыга А.В. О жизни и творчестве Василия Розанова (вступительная статья) // Розанов В.В. Опавшие листья: Лирико-философские записки / Сост., вступ. ст. А.В. Гулыги. М., 1992. С. 3-18.

55. Гюнтер Г. Чевенгур и «Опоньское царство». К вопросу народного хилиазма в романе А.Платонова // Russian Literature. 1992. Vol. XXXII. № 3. P. 211-225.

56. Дмитренко A.JI. К истории содружества поэтов «Островитяне» // Русская литература. 1995. № 3. С. 24-35.

57. Дмитренко А.Л. К публикации ранних текстов Вагинова // Русская литература. 1997. №3. С. 190-191.

58. Дмитренко А.Л. Когда родился Вагинов? // Новое литературное обозрение. 2000. №41. С. 228-230.

59. Ерофеева Н.Н. Образы еды в античной драматургии как ключ к смыслу театральных жанров // Образ смысл в античной культуре / Под ред. И.Е. Даниловой. М., 1990. С. 151- 163.

60. Жаккар Ж.-Ф. Александр Туфанов, от эолоарфизма к зауми // Туфанов Александр. Ушкуйники. Modern Russian Literature and Culture. Studies and Texts. Vol. 27 / Сост. Ж.-Ф. Жаккар и Т.Никольская. Berkeley Slavic Specialties. 1991. С. 18-23.

61. Завалишин В. Николай Заболоцкий // Новый журнал. 1959. №58. С. 117132.

62. Здольников В.В. Книга М.М. Бахтина о Ф. Достоевском в контектсе литературной борьбы 1920-х гг. // Диалог. Каранавал. Хронотоп. М.М. Бахтин в контексте мировой литературы. М., 2003. №1-2 (39-40). С. 5-21.

63. Иванов Вяч. Вс. Фильм в фильме // Уч. зап. Тартуск. ун-та. Вып. 567. Текст в тексте. Труды по знаковым системам XIV. Тарту, 1981. С. 19-32.

64. Иванов Вяч. Be. Об эволюционном подходе к культуре // Тыняновский сборник: Вторые Тыняновские чтения: Сб. ст. / Отв. ред. М.О. Чудакова. Рига, 1986. С. 173-180.

65. Иванов Вяч. Вс. Монтаж как принцип построения в культуре первой половины XX в. // Монтаж: Литература. Искусство. Театр. Кино. М., 1988. С. 119-148.

66. Иванов Вяч. Вс. Соотношение исторической прозы и документального романа с ключом: Сумасшедший корабль Ольги Форш и ее Современники // Russian Literature. 1999. Vol. XLV. № 4. P. 401-414.

67. Иванов В.И. «Ревизор» Гоголя и комедия Аристофана // Иванов В.И. Собр. соч.: В 4 т. Брюссель, 1971 1987. Т. 4. С. 385-398.

68. Иванюшина И.Ю. Русский футуризм: идеология, поэтика, прагматика. Саратов, 2003. 310 с.

69. Игэта С. Иванов Пумпянский - Бахтин // Диалог. Карнавал. Хронотоп. М.М. Бахтин в контексте русской культуры XX века. М., 2000. №3-4 (32-33). С. 4-16.

70. Каверин В. А. Предисловие // Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977. С. 5-16.

71. Каверин В.А. Очерк работы // Каверин В.А. Собр. соч.: В 8 т. М., 1980. Т. 1. Рассказы и повести; Скандалист, или Вечера на Васильевском острове: Роман. М., 1980. С. 5-34.

72. Казакова С.Я. Таинство дальних «дионисийская» пьеса Велемира Хлебникова // Russian Literatura. 1990. Vol. XXVII. №4. P. 437-452.

73. Кацис Л. Заметки о стихотворении Анны Ахматовой «Маяковский в 1913 году» // Russian Literature. 1991. Vol. XXX. №3. P. 317-336.

74. Керженцев П. О правой опасности на литературном фронте // Книга и профсоюзы. 1928. №11/12. С. 2.

75. Кибальник С.А. Петроград 1917-го в неизвестном стихотворном сборнике Константина Вагинова // Новый журнал. СПб., 1993. № 2. С. 36-45.

76. Киреев Б. На потребу мещанину // Комсомольская правда. 1928. 16 ноября.

77. Кнабе Г.С. Гротескный эпилог классической драмы: Античность в Ленинграде 20-х годов / Российский государственный гуманитарный ун-т. М.5 1996. 40 с.

78. Кобринский А.А. Поэтика «ОБЭРИУ» в контексте русского литературного авангарда: В 2 т. М., 2000.

79. Козюра Е.О. Культура, текст и автор в творчестве Константина Вагинова. Автореферат дис. канд. филол. наук. Воронеж, 2005. 18 с.

80. Косиков Г.К. К теории романа (роман средневековый и роман нового времени)//Диалог. Карнавал. Хронотоп. М., 1993. №1(2). С. 21-51.

81. Котрелев Н.В. Комментарии к «Вячеслав Иванов. Эллинская религия страдающего бога» // Эсхил. Трагедии (В переводе Вячеслава Иванова) / Изд. подгот. Н.И. Балашов и др..; АН СССР. М., 1989. С. 556-560.

82. Котрелев Н.В. Комментарии к «Вячеслав Иванов. Дионис и прадионисийство» // Эсхил. Трагедии (В переводе Вячеслава Иванова) / Изд. подгот. Н.И. Балашов и др..; АН СССР. М., 1989. С. 560-586.

83. Кузмин М. Письмо в Пекин // Абраксас. 1922. №2. С. 60.

84. Лангерак Т. Андрей Платонов: Материалы для биографии. 1899-1929. Amsterdam, 1995. 274 с.

85. Левин Ю.И. Повествовательная структура как генератор смысла: текст в тексте у Х.Л. Борхеса // Уч. зап. Тартуск. ун-та. Вып. 567. Текст в тексте. Труды по знаковым системам XIV. Тарту, 1981. С. 45-64.

86. От редакции. Леф. Вместо постскриптума // // Литература факта: Первый сборник материалов работников ЛЕФа / Под ред. Чужака Н.Ф. М., 2000. С. 73-74.

87. Липовецкий М.Н. Смерть как семантика стиля (русская метапроза 1920-х 1930-х годов) // Russian Literature. 2000. Vol. XLYIII. №2. P. 155-194.

88. Лихачев Д.С. Предисловие к книге Веры Лукницкой // Лукницкая В. Николай Гумилев: Жизнь поэта по материалам домашнего архива семьи Лукницких. Л., 1990. С. 3-4.

89. Лотман Ю.М. Заметки о художественном пространстве // Уч. зап. Тартуск. ун-та. Вып. 720. Семиотика пространства и пространство семиотики. Труды по знаковым системам XIX. Тарту, 1986. С. 25-43.

90. Лунц Л. Новые поэты // РО ИР ЛИ, ф. 568, on. 1, ед. хр. 125.

91. Лурье В. Петроградское // Дни. 1923. 5 авг. №232. С. 12.

92. Майзель М. Порнография в современной литературе // Голоса против. Л., 1928. С. 150-151.

93. Малахов С. Лирика как орудие классовой борьбы // Звезда. 1931. №9. С. 161-166.

94. Малмстед Д., Шмаков Г. О поэте Константине Вагинове // Аполлон-77. Париж, 1977. С. 34.

95. Мандельштам О.Э. Конец романа // Мандельштам О.Э. Соч.: В 2 т. М., 1990. Т. 2. Проза / Сост. и подгот. текста С. Аверинцева и П. Нерлера; коммент. П. Нерлера. М., 1990. С. 201-205.

96. Мандельштам О.Э. О природе слова // Мандельштам О.Э. Соч.: В 2 т. М., 1990. Т. 2. Проза / Сост. и подгот. текста С. Аверинцева и П. Нерлера; коммент. П. Нерлера. М., 1990. С. 172-186.

97. Манфред А. Кладбищенская муза // Книга и революция. 1929. №12. С. 32.

98. Маяковский В., Брик О. Наша словесная работа // Леф. 1923. №1. С.4-8.

99. Мейлах М.Б. Шкап и колпак: фрагмент обэриутской поэтики // Тыняновский сборник: Четвертые Тыняновские чтения / Отв. ред. М.О. Чудакова. Рига, 1990. С. 181-193.

100. Мейлах М.Б. Заметки о театре обэриутов // Театр. 1991. №11. С. 173-179. 113. Мейлах М.Б. и T.JI. Никольская. «Я испытывал слово на огне и стуже.» //Поэты группы «ОБЭРИУ». СПб., 1994. С. 86-92.

101. Медарич М. Автобиография и автобиографизм // Russian Literature. 1996. Vol. XL. №1. P. 31-56.

102. Мережковский Д.С. Л.Толстой и Достоевский / Изд. подгот. Е.А. Андрущенко; РАН. М., 2000. 587 с.

103. Мессер Р. Попутчики второго призыва // Звезда. 1930. №4. С. 205-206.

104. Минц З.Г., Безродный М.В., Данилевский А.А. «Петербургский текст» и русский символизм // Уч. зап. Тартуск. ун-та. Вып. 664. Семиотика города и городской культуры. Петербург. Труды по знаковым системам XVIII. Тарту, 1984. С. 78-92.

105. Мок-Бикер Э. «Коломбина десятых годов.»: Книга об Ольге Глебовой-Судейкиной. Париж СПб., 1993. 206 с.

106. Московская Д.С. Судьба «чужого слова» в романах К.Вагинова «Бамбочада» и «Труды и дни Свистонова» // Начало: сб. работ молодых ученых. Вып. 2. М., 1993. С. 181-190.

107. Московская Д.С. «Частные мыслители» 30-х годов: пост-авангард в русской прозе // Вопросы философии. 1993. №8. С. 97-104.

108. Московская Д.С. Человек в ловушке воплощенного слова: антиутопия 30-х годов // Общественные науки и современность. 1993. №3. С. 141-151.

109. Незнамов П. Мимо газеты // Литература факта: Первый сборник материалов работников ЛЕФа / Под ред. Чужака Н.Ф. М., 2000. С. 205-212.

110. Несбет Э., Найман Э. Формы времени в «Формах времени.». Хромосомы хронотопа // Новое литературное обозрение. 1993. № 2. С. 90109.

111. Никольская Т.Л. О творчестве К.Вагинова // Материалы XXII научной студенческой конференции. Ч. 1. Тарту. 1967. С. 94-100.

112. Никольская Т., Чертков Л. Константин Вагинов // День поэзии. Л., 1967. С. 77-78.

113. Никольская Т.JI. Тема мистического сектантства в русской поэзии 20-х годов XX века // Уч. зап. Тартуск. ун-та. Вып. 883. Труды по русской и славянской филологии. Тарту, 1990. С. 157-169.

114. Никольская Т.Л. Поэтическая судьба Ольги Черемшановой // Лица: Биографический альманах. 3 / Под ред. А.В. Лаврова. М.; СПб., 1993. С. 4082.

115. Николюкин А.Н. В.В. Розанов литературный критик (вступительная статья) // Розанов В.В. Мысли о литературе / Вступ. статья, сост., комментарии А.Николюкина. М., 1989. С. 5-40.

116. Орлова М.А. Жанровая природа романа Константина Вагинова «Козлиная песнь». Автореферат дис. канд. филол. наук. Санкт-Петербург, 2009.

117. Оцуп Н. О поэзии и поэтах в СССР // Числа. 1933. С. 236-237.

118. Перлина Н. Хронотопы бахтинского хронотопа // Диалог. Карнавал. Хронотоп. Витебск, 1996. №3 (16). С. 77-95.

119. Пиотровский А. Абраксас: сб. 1 //Жизнь искусства. 1922. №47. С. 7. <

120. Поливанов К. Роман Михаила Зенкевича Мужицкий сфинкс в контексте автобиографической и мемуарной прозы русских модернистов // Russian Literature. 1997. Vol. XLI. №4. P. 533-542.

121. Разлогов К.Э. Монтажный и антимонтажный принципы в искусстве экрана // Монтаж: Литература. Искусство. Театр. Кино / Отв. ред. Б.В. Раушенбах. М., 1988. С. 23-31.

122. Рождественский Вс. Вагинов. Путешествие в хаос // Книга и революция. 1922. №7 (19). С. 63-64.

123. Ростовцева И.И. Николай Заболоцкий: Опыт худож. познания. М., 1984. 304 с.

124. Савкин И.А. Дело о Воскресении // М.М. Бахтин и философская культура XX века: Проблемы бахтинологии. Вып. 1. Ч. 2. СПб., 1991. С. 2438.

125. Сарычев В.А. Кубофутуризм и кубофутуристы: Эстетика. Творчество. Эволюция. Липецк, 2000. 254 с.

126. Селивановский А. Островитяне искусства // Селивановский А. В литературных боях. Избранные статьи и исследования / Сост. и примеч. Н.П. Стальского; пред. Ф.Левина и Н.Стальского. М., 1959. 464 с.

127. Сергиевский И. К. Вагинов. Козлиная песнь // Новый мир. 1928. №1. С. 284-285.

128. Слонимский А.Л. Техника комического у Гоголя. Пг., 1923. 65 с.

129. Страда В. Между романом и реальностью: история критической рефлексии // Бахтинский сборник. Вып. 5 / Отв. ред. и сост. В.Л. Махлин. М., 2004. С. 22- 40.

130. Стрельникова И.П. Топика пира в римской сатире // Поэтика древнеримской литературы: Жанры и стиль / Отв. ред. М.Л. Гаспаров. М., 1989. С. 136-156.

131. Тизенгаузен О. Салоны и молодые заседатели литературного Парнаса // Абраксас. 1922. №1. С. 60-61.

132. Тименчик Р.Д. Текст в тексте у акмеистов // Уч. зап. Тартуск. ун-та. Вып. 567. Текст в тексте. Труды по знаковым системам XIV. Тарту, 1981. С. 65-75.

133. Тименчик Р.Д. Примечания // Гумилев Н.С. Соч.: В 3 т. М., 1991. Т. 3: Письма о русской поэзии / Подгот. текста, примеч. Р.Тименчика. М., 1991. С. 249-343.

134. Тиняков А. Критические раздумья // Последние новости (Петроград). 1922 г. 23 окт. / Литературная жизнь России 1920-х годов. События. Отзывысовременников. Библиография. Т. 1.4. 2. Москва и Петроград 1921 1922 гг. М., 2005. С. 530.

135. Тоддес Е.А. Комментарии к статье «Мнимый Пушкин» // Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино / Под ред. Е.А. Тоддеса, А.П. Чудакова, М.О. Чудаковой. М., 1977. С. 420-429.

136. Топоров В.Н.: Об индийском варианте «говорения языками» в русской мистической традиции // Wiener Slawistischer Almanach. 1989. Bd. 23. S. 3380.

137. Топоров В.Н. Стихи Ивана Игнатова. Представление читателю // Уч. зап. Тартуск. ун-та. Вып. 857. Биография и творчество в русской культуре начала XX века. Блоковский сборник IX. Памяти Д.Е. Максимова. Тарту, 1989. С. 22-43.

138. Топоров В.Н. Неомифологизм в русской литературе начала XX века. Роман А.А. Кондратьева «На берегах Ярыни». Trento, 1990. 328 с.

139. Топоров В.Н. О «блоковском слое» в романе Андрея Белого «Серебряный голубь» // Russian Literature. 1996. Vol. XL. № 2. P. 121-210.

140. Топоров В.Н. Из истории петербургского аполлинизма: его золотые дни и его крушение // Топоров В.Н. Петербургский текст русской литературы: Избранные труды. СПб., 2003. С. 119-262.

141. Тороп П.Х. Перевоплощение персонажей в романе Ф.Достоевского «Преступление и наказание» // Уч. зап. Тартуск. ун-та. Вып. 831. Зеркало. Семиотика зеркальности. Труды по знаковым системам XXII. Тарту, 1988. С. 85-96.

142. Третьяков С. Биография вещи // Литература факта: Первый сборник материалов работников ЛЕФа / Под ред. Чужака Н.Ф. М., 2000. С. 68-72.

143. Трубецкова Е.Г. «Текст в тексте» в русском романе 1930-х годов. Автореферат дис. . канд. филол. наук. Саратов, 1999. 25 с.

144. Трубецкова Е.Г. Интер- и метатекстуальность в романе К.Вагинова «Козлиная песнь» //Дискурс. 2005. № 12/13. С. 198-206.

145. Трубецкова Е.Г. Автометаописания в романе К.Вагинова «Козлиная песнь» // Изменяющаяся Россия изменяющаяся литература: художественный опыт XX — начала XXI веков: Сб. науч. трудов / Сост., отв. ред. А.И. Ванюков. Саратов, 2006. С. 191-196.

146. Туфанов А. Обзор художественной жизни // Туфанов А. Ушкуйники. Modern Russian Literature and Culture. Studies and Texts. Vol. 27. Vol. 27. / Сост. Ж.-Ф. Жаккар и Т.Никольская. Berkeley Slavic Specialties. 1991. С. 143150.

147. Тынянов Ю.Н. Журнал, критик, читатель и писатель // Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино / Под ред. Е.А. Тоддеса, А.П. Чудакова, М.О. Чудаковой. М., 1977. С. 147-149.

148. Тынянов Ю.Н. Тютчев и Гейне // Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино / Под ред. Е.А. Тоддеса, А.П. Чудакова, М.О. Чудаковой. М., 1977. С. 29-37.

149. Успенский П.Д. Символы Таро: Философия оккультизма. СПб., 1912. 231 с.

150. Хлебников В. Радио будущего // Хлебников Велимир. Творения / Общ. ред. и вступит, стат. М.Я. Полякова; сост., подгот. текста и коммент. В.П. Григорьева и А.Е Парниса. М., 1987. С. 637-639.

151. Ходасевич В. Парижский альбом II // Дни. 1926. 13 апр.

152. Хоружий С.С. О старом и новом. СПб., 2000. 477 с.

153. Цивьян Т.В. О структуре времени и пространства в романе Достоевского Подросток II Russian Literature. 1976. Vol. IV. № 3 (pt. 2). P. 203-255.

154. Цивьян Т.В. Концепт вещи в романе Белого Петербург II Russica Romana. 1994. Vol. 1. P. 157-166.

155. Чужак H. Литература жизнестроения (Исторический пробег) // Литература факта: Первый сборник материалов работников ЛЕФа / Под ред. Чужака Н.Ф. М., 2000. С. 34-67.

156. Чудакова М.О. Комментарии к статье «Журнал, критик, читатель и писатель» // Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино / Под ред. Е.А. Тодцеса, А.П. Чудакова, М.О. Чудаковой. М., 1977. С. 461-462.

157. Шеппард Д. Бахтин и читатель // Бахтинский сборник. Вып. 5 / Отв. ред. и сост. B.JI. Махлин. М., 2004. С. 138-155.

158. Шиндина О.В. «Магия слова» в художественном мире К.Вагинова (Некоторые аспекты философии творчества) // Этнолингвистика текста. Семиотика малых форм фольклора: тез. И предварительные материалы к симпозиуму. Ч. 2. М., 1988. С. 31-32.

159. Шиндина О.В. О карнавальной природе романа Вагинова «Козлиная песнь» // Анна Ахматова и русская культура начала XX века: Тезисы конференции. М., 1989. С. 94-97.

160. Шиндина О.В. К семантике имен в романе Вагинова «Козлиная песнь»: Тептелкин // Научно-теоретическое обеспечение профессиональной подготовки студентов педвуза. Вып. 2. Саратов, 1990. С. 73-74.

161. Шиндина О.В. Некоторые особенности поэтики ранней прозы Вагинова // Михаил Кузмин и русская культура XX века: Тезисы и материалы конференции. 15-17 мая 1990 г. / Сост. и ред. Г.А. Морева. JL, 1990. С. 103107.

162. Шиндина О.В. К отзвукам статьи «Слово и культура» Мандельштама в художественном мире Вагинова // Осип Мандельштам. К 100-летию со дня рождения: Поэтика и текстология: Материалы научной конференции 27-29 декабря 1991 г. С. 68-72.

163. Шиндина О.В. Театрализация повествования в романе Вагинова «Козлиная песнь» // Театр. 1991. № 11. С. 161-171.

164. Шиндина О.В. Несколько замечаний к проблеме «Вагинов и Гумилев» // Н.Гумилев и русский Парнас: Материалы научной конференции. 17-19 сентября 1991 г. СПб., 1992. С. 84-91.

165. Шиндина О.В. К выявлению античного слоя в романе Вагинова «Козлиная песнь» // Балканские чтения-2: Симпозиум по структуре текста:

166. Тезисы и материалы / Ред. и сост. Н.П. Гринцер, Т.В. Цивьян. М., 1992. С. 145-150.

167. Шиндииа О.В. рец. на:. К.К.Вагинов. Козлиная песнь: Романы // Волга. 1992. №7/8. С. 144-146.

168. Шиндина О.В. К интерпретации романа Вагинова «Козлиная песнь» // Russian Literature. 1993. Vol. XXXIV. № 2. P. 219-239.

169. Шиндина О.В. К описанию «культурологического» гербария романа Вагинова «Козлиная песнь» // Натура и культура: Тезисы конференции. Москва, ноябрь 1993 г. / Отв. ред. д.и.н. И.И. Свирида. М., 1993. С. 56-60.

170. Шиндина О.В. Музыкальная тема в романе Вагинова «Козлиная песнь» // Русский авангард в кругу европейской культуры: Международная конференция: Тезисы и материалы / Под ред. Н.П. Гринцера. М., 1993. С. 6470.

171. Шиндина О.В. Мотив барокко в романе Вагинова «Козлиная песнь» // Барокко в авангарде авангард в барокко: Тезисы и материалы конференции. Москва, декабрь 1993. М., 1993. С. 42-44.

172. Шиндина О.В. Образ Венеры в контексте античной составляющей художественного мира Вагинова // Балканские чтения-3. Лингво-этнокультурная история Балкан и Восточной Европы: Тезисы и материалы симпозиума. М., 1994. С. 61-65.

173. Шиндина О.В. Образ слова в контексте художественного мира Вагинова // Russian Literature. 1997. Vol. XLII. № 3/4. P. 349 -378.

174. Шиндина О.В. К семантике образа сада в художественном мире Вагинова: «Козлиная песнь» // Натура и культура: Славянский мир / Отв. ред. д.и.н. И.И. Свирида. М., 1997. С. 165-179.

175. Шиндина О.В. Некоторые аспекты растительной символики в романе Вагинова «Козлиная песнь» // Поэзия и живопись: Сборник трудов памяти Н.И. Харджиева / Сост. и общ. ред. М.Б. Мейлаха и Д.В. Сарабьянова. М., 2000. С. 72-78.

176. Шиндина О.В. К соотношению культурного и исторического начал в ранней прозе К.Вагинова // Russian Literature. 2002. Vol. LI. № 2. P. 215-241.

177. Шиндина О.В. О некоторых содержательных особенностях романа Вагинова «Гарпагониана» // Russian Literature. 2002. Vol. LIII. № 4. P. 451469.

178. Шиндина О.В. Образы музея и вещи в советской литературе 20-30-х годов (поэтика абсурда) // Проблемы гуманитарных наук: История и современность: Альманах. Саратов, 2006. С. 102-106.

179. Шиндина О.В. Автоцензура и автопародия как элементы метафизики творчества (проза К.Вагинова в контексте невельской школы) // Человек. История. Культура: Исторический и философский альманах. Саратов, 2006. №5. С. 19-27.

180. Шиндина О.В. Мотив сновидения в творчестве К. Вагинова (отражение бахтинской концепции мениппеи) // Известия РГПУ им. А.И. Герцена. № 19 (45): Аспирантские тетради: Научный журнал. СПб., 2007. С. 296-299.

181. Шкловский В. К технике внесюжетной прозы // Литература факта: Первый сборник материалов работников ЛЕФа / Под ред. Чужака Н.Ф. М., 2000. С. 229-234.

182. Шкловский В. Литература факта // Литература факта. Первый сборник материалов работников. М., 1929. С. 124.

183. Шкловский В. О писателе и производстве // Литература факта: Первый сборник материалов работников ЛЕФа / Под ред. Чужака Н.Ф. М., 2000. С. 194-199.

184. Шукуров Д.JI. Герметизм артистического универсума К.Вагинова // Вопросы онтологической поэтики. Потаенная литература: Исследования и материалы. Иваново, 1998. С. 115-122.

185. Шукуров Д.Л. Поэтика «чужого слова» в творчестве К.К. Вагинова. Автореферат дис. канд. филол. наук. Иваново, 1998. 17 с.

186. Эйхенбаум Б.М, Роман или биография? // Эйхенбаум Б.М. О литературе: Работы разных лет / Сост. О.Б. Эйхенбаум, Е.А. Тоддес. М., 1987. С. 288-289.

187. Эткинд А. Хлыст (Секты, литература и революция). М., 1998. 688 с.

188. Яблоков Е. Homo Creator Homo Faber - Homo Spectator (Тема «мастерства» у А.Платонова и М.Булгакова) // Russian Literature. 1999. Vol. XLVI. № 2. P. 185-206.

189. Anemone A., Martynov I. Towards the History of Leningrad Avant-Garde: «The Ring of Poets» // Wiener Slawistischer Almanach. 1986. Bd. 17. P. 131-148.

190. Anemone A., Martynov I. Nikolai Chukovskii and Konstantin Vaginov // Wiener Slawistischer Almanach. 1989. Bd. 24. P. 91-114.

191. Anemone A. Konstantin Vaginov and the Death of Nikolai Gumilev // Slavic Review. 1989. Vol. 48. №4. P. 631-636.

192. Anemone A., Martynov I. The Islanders Poetry and Polemics in Petrograd of the 1920s // Wiener Slawistischer Almanach. 1992. Bd. 29. S. 107-126.

193. Clark K., Holquist M. Mikhail Bakhtin. Cambridge London, 1984. 370 c.

194. Morson G. S., Emerson C. Michail Bachtin: Creation of a Prosaics. Stanford, 1990. 412 c.

195. Jaccard J., Устинов А. Заумник Даниил Хармс: начало пути // Wiener Slawistischer Almanach. 1991. Bd. 27. S. 171-203.

196. Malmstad J. Mikhail Kuzmin: a chronicle of his life and time // Кузмин M.A. Собр. стихотворений: В 3 т. Munchen, 1977. Т. 3. Необработанное и неопубликованное. Приложения. Примечания. Статьи о Кузмине. Munchen, 1977. Р. 7-319.

197. Marcialis N. И canto del capre // И verri. 1983. № 29-30. P. 129-143.

198. Paleari L. La letteratura e la vita nel romanze di Vaginov // Rassegne Sovietica. 1981. №5. P. 153-170.

199. Shepherd D. Beyond Metafiction: Self-Consciousness in Soviet Literature. Oxford, 1992. 251 c.

200. Угрешич Д. Метатекстуалне разине у романиму Константина Вагинова // Кньижевнареч. 1978. 10 jma. №102. С. И.1.I

201. Аверинцев С.С., Бочаров С.Г. Примечания // Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества / Сост. С.Г. Бочаров; текст подгот. Г.С. Бернштейн и JI.B. Дерюгина; примеч. С.С. Аверинцева и С.Г. Бочарова. М., 1979. С. 384415.

202. Бахтин М.М. Эпос и роман // Вопросы литературы. 1970. №1. С. 43-71.

203. Бахтин М.М. К методологии литературоведения // Литературно-критические исследования. М., 1975. С. 12-29.

204. Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики: исследования разных лет. М., 1975. 502 с.

205. Бахтин М.М. Искусство и ответственность // Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества / Сост. С.Г. Бочаров; текст подгот. Г.С. Бернштейн и Л.В. Дерюгина; примеч. С.С. Аверинцева и С.Г. Бочарова. М., 1979. С. 5-6.

206. Бахтин М.М. Из записей 1970-1971 годов // Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества / Сост. С.Г. Бочаров; текст подгот. Г.С. Бернштейн и Л.В. Дерюгина; примеч. С.С. Аверинцева и С.Г. Бочарова. М., 1979. С. 336360.

207. Бахтин М.М. Автор и герой в эстетической деятельности // Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества / Сост. С.Г. Бочаров; текст подгот. Г.С. Бернштейн и Л.В. Дерюгина; примеч. С.С. Аверинцева и С.Г. Бочарова. М., 1979. С. 7-180.

208. Бахтин М.М. Роман воспитания и его значение в истории реализма // Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества / Сост. С.Г. Бочаров; текстподгот. Г.С. Бернштейн и JI.B. Дерюгина; примеч. С.С. Аверинцева и С.Г. Бочарова. М., 1979. С. 188-236.

209. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. Изд. 4-е. М., 1979. 320 с.

210. Бахтин М.М. Проблема содержания, материала и формы в словесном художественном творчестве // Бахтин М.М. Литературно-критические статьи. М., 1986. С. 26-89.

211. Бахтин М.М. Формы времени и хронотопа в романе // Бахтин М.М. Литературно-критические статьи. М., 1986. С. 42-61.

212. Бахтин М.М. Рабле и Гоголь // Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. 2-е изд. М., 1990. С. 526-536.

213. Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. 2-е изд. М., 1990. 543 с.

214. Бройтман С.Н., Тамарченко Н.Д., Тюпа В.И. Теория литературы: В 2 т. М., 2004.

215. Виноградов В.В. О языке художественной литературы. М., 1959. 248 с.

216. Виноградов В.В. О теории художественной речи. М., 1971. 326 с.

217. Виноградов В.В. Проблема авторства и теория стилей. М., 1961. 616 с.

218. Иванов Вяч. Be. Очерки по истории семиотики в СССР. М., 1976. 304 с.

219. Иванов В.И. Эллинская религия страдающего бога (публ. Н.В. Котрелева) // Эсхил. Трагедии (В переводе Вячеслава Иванова) / Изд. подгот. Н.И. Балашов и др.; АН СССР. М., 1989. С. 307-350.

220. Иванов В.И. Две стихии в современном символизме // Иванов В.И. По звездам. Борозды и межи. М., 2006. С. 261-280.

221. Иванов В.И. Достоевский и роман-трагедия // Иванов В.И. По звездам. Борозды и межи. М., 2006. С. 130-168.

222. Катаев В.Б. К постановке проблемы образа автора // Филологические науки. 1966. №1. С. 28-39.

223. Кожинов В.В. Голос автора и голоса персонажей // Проблемы художественной формы критического реализма. В 2 т. Т.2. М., 1971. С. 35-89.

224. Корман Б.О. Итоги и перспективы изучения проблемы автора // Страницы истории русской литературы. М., 1971. С. 182-202.

225. Кристева Ю. Бахтин, слово, диалог и роман // Диалог. Карнавал. Хронотоп. Витебск, 1993. №4. С. 5-24.

226. Кристева Ю. Текст романа // Кристева Ю. Избранные труды: Разрушение поэтики / пер. с фр.: Г.К. Косиков, Б.П. Нарумов. М., 2004. С. 435-454.

227. Кристева Ю. Поэзия и негативность // Кристева Ю. Избранные труды: Разрушение поэтики / пер. с фр.: Г.К. Косиков, Б.П. Нарумов. М., 2004. С. 253-278.

228. Лотман М.Ю. О метатязыке типологических описаний культуры // Лотман Ю.М. Избранные статьи: В 3 т. Таллинн, 1992. Т. 1. Статьи по семиотике и типологии культуры. Таллинн, 1992. С. 386-406.

229. Лотман Ю.М. О содержании и структуре понятия «художественная литература» // Проблемы поэтики и истории литературы: Сб. статей. Саранск, 1973. С. 19-27.

230. Лотман Ю.М. Текст в тексте // Уч. зап. Тартуск. ун-та. Вып. 567. Текст в тексте. Труды по знаковым системам XIV. Тарту, 1981. С. 3-18.

231. Лотман Ю.М. Символика Петербурга и проблемы семиотики города // Уч. зап. Тартуск. ун-та. Вып. 664. Семиотика города и городской культуры. Петербург. Труды по знаковым системам XVIII. Тарту, 1984. С. 30-45.

232. Манн Ю.В. Автор и повествование // Историческая поэтика. Литературные эпохи и типы художественного сознания. М., 1994. С. 54-93.

233. Мелетинский Е.М. Мифология и фольклор в трудах К.Леви-Стросса // Леви-Стросс К. Структурная антропология. М., 1985. С. 467-522.

234. Ортега-и-Гассет X. Мысли о романе // Ортега-и-Гассет X. Эстетика. Философия культуры / Вступ. ст. Г.М. Фридлендера; сост. В.Е. Багно. М., 1991. С. 260-295.

235. Ортега-и-Гассет X. Размышления о «Дон Кихоте» // Ортега-и-Гассет X. Эстетика. Философия культуры / Вступ. ст. Г.М. Фридлендера; сост. В.Е. Багно. М., 1991. С. 113-151.

236. Прието А. Из книги «Морфология романа». Нарративное произведение // Семиотика / Сост., вступ. ст. и общ. ред. Ю.С. Степанова. М., 1983. С. 370399.

237. Сегал Д.М. Литература как охранная грамота // Slavica Hierosolymitana. 1981. Vol. V.№6. С. 151-244.

238. Топоров В.Н. Пространство и текст // Топоров В.Н. О мифопоэтическом пространстве: Избранные статьи / Отв. ред. М.Евзлин и Н. Михайлов. Genova, 1994. С. 17-125.

239. Топоров В.Н. Несколько соображений о происхождении древнегреческой драмы (к вопросу об индоевропейских истоках) // Текст: семантика и структура / Отв. ред. Т.В. Цивьян. М., 1983. С. 95-118.

240. Топоров В.Н. Вещь в антропоцентрической перспективе // AEQUINOX. MCMXCIII / Под ред. Е.Г. Рабинович, И.Г. Вишневецкого. М., 1993. С. 70167.

241. Топоров В.Н. О «поэтическом» пространстве (поэт и текст в их единстве) // Топоров В.Н. О мифопоэтическом пространстве: Избранные статьи / Отв. ред. М.Евзлин и Н. Михайлов. Genova, 1994. С. 181-202.

242. Топоров В.Н. Петербург и «Петербургский текст русской литературы» (Введение в тему) // Топоров В.Н. Петербургский текст русской литературы: Избранные труды. СПб., 2003. С. 7-118.

243. Тороп П.Х. Проблема интекста // Уч. зап. Тартуск. ун-та. Вып. 567. Текст в тексте. Труды по знаковым системам XIV. Тарту, 1981. С. 33-44.

244. Тынянов Ю.Н. Достоевский и Гоголь (К теории пародии). Пг., 1921. 48 с.

245. Тынянов Ю.Н. Проблема стихотворного языка // Тынянов Ю.Н. Проблема стихотворного языка. Статьи. М., 1965. С. 21-194.

246. Тынянов Ю.Н. Литературный факт // Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино / Под ред. Е.А. Тоддеса, А.П. Чудакова, М.О. Чудаковой. М., 1977. С. 255- 270.

247. Тынянов Ю.Н. О литературной эволюции // Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино / Под ред. Е.А. Тоддеса, А.П. Чудакова, М.О. Чудаковой. М., 1977. С. 270-281.

248. Тынянов Ю.Н. Проблемы изучения литературы и языка // Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино / Под ред. Е.А. Тоддеса, А.П. Чудакова, М.О. Чудаковой. М., 1977. С. 282-284.

249. Успенский Б.А. Поэтика композиции. Структура художественного текста и типология композиционной формы. М., 1970. 225 с.

250. Фрейденберг О.М. Идея пародии: (набросок к работе) // Сборник статей в честь С.А. Жебелева. Л., 1926. С. 378-396.

251. Фрейденберг О.М. Семантика постройки кукольного театра // Фрейденберг О.М. Миф и театр. Лекции / Сост., пред. и примеч. Н.В. Брагинской. М., 1988. С. 13-35.

252. Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра / Подг. текста и общ. ред., предварение и послесловие Н.В. Брагинской. М., 1997. 448 с.

253. Цивьян Т.В. Образ и смысл жертвы в античной традиции (в контексте основного мифа) // Палеобалканистика и античность / Ин-т славяноведения и балканистики, Ин-т языкознания; Отв. ред. В.П. Нерознак. М., 1989. С. 119131.

254. Цивьян Т.В. К семантике и поэтике вещи (Несколько примеров из русской прозы XX века) // AEQUINOX. MCMXCIII / Под ред. Е.Г. Рабинович, И.Г. Вишневецкого. М., 1993. С. 213-230.

255. Цивьян Т.В. Проза поэтов о «прозе поэта» // Russian Literature. 1997. Vol. XLI. №4. P. 423-436.

256. Чудаков А.П. Поэтика А.П. Чехова. М., 1971. 304 с.

257. Шкловский В.Б. Искусство как прием // Шкловский В.Б. Гамбургский счет: Статьи воспоминания - эссе (1914-1933) / / Сост. А.Ю. Галушкина и А.П. Чудакова, пред. А.П. Чудакова, коммент. и подг. текста А.Ю. Галушкина. М., 1990. С. 58-72.

258. Эйзенштейн С.М. Монтаж 1938 // Эйзенштейн С.М. Избр. произведения: В 6 т. / Сост. Н.И. Клейман и др. М., 1964 1968. Т. 2. М., 1964. С. 156-188.

259. Эйзенштейн С.М. Пушкин и кино // Эйзенштейн С.М. Избр. произведения: В 6 т. / Сост. Н.И. Клейман и др. М., 1964 1968. Т. 2. М., 1964. С. 307-311.

260. Эйхенбаум Б.М. Теория «формального метода» // Эйхенбаум Б.М. О литературе: Работы разных лет / Сост. О.Б. Эйхенбаум, Е.А. Тодес. М., 1987. С. 375-408.

261. Эйхенбаум Б.М. О «простых вещах» и азбучных истинах // Эйхенбаум Б.М. О литературе: Работы разных лет / Сост. О.Б. Эйхенбаум, Е.А. Тоддес. М., 1987. С. 426-427.

262. Эйхенбаум Б.М. Литературный быт // Эйхенбаум Б.М. О литературе: Работы разных лет / Сост. О.Б. Эйхенбаум, Е.А. Тоддес. М., 1987. С. 428-436.

263. Эйхенбаум Б.М. Как сделана «Шинель» Гоголя // Эйхенбаум Б.М. О прозе. О поэзии. Сб. статей / Сост. О. Эйхенбаум; вступ. ст. Г. Бялого. Л., 1986. С. 45- 63.

264. Barthes R. Le plaisir du texte. Seuil Paris, 1973.

265. Eco U. A Theory of Semiotics. Norfolk, 1977.

266. Levi-Strauss C. Mythologiques. Paris, 1964. T. 1-5.

267. Mayenowa M.R. Poetyka teoretyczna. Zagadnienia jezyka. Wroclaw -Warszawa Krakow - Gdansk, 1974.

268. Hutcheon L. Narcissistic Narrative: Metafictional Paradox. Ontario, 1981.

269. Kristeva J. Semeiotik'e. Recherches pour une semanalyse. Essais. Seuil -Paris, 1969.

270. Miko F., Popovic A. Tvorba a recepcja. Esteticka komunikacia a metakomunikacia. Bratislava, 1978.

271. Popovic A. Text a metatext. Typologia medzitextovych vzt'ahov ako predmet umenovednych vyskumov // Slavica Slovaca. 1973. Roc. 8. C. 4. S. 347-373.

272. Popovic A. Teoria metatextov. Nitra, 1974.

273. Popovic A. Problemy literarnej metakomunikacie. Teoria metatextu. Nitra, 1975.

274. Popovic A. Aspects of Metatext // Canadian Review of Comparative Literature. CRCL, Fall, 1976. P. 225-235.

275. Popovic A., Macri F.M. Literary Synthesis // Canadian Review of Comparative Literature. CRCL, Spring, 1977. P. 117-132.

276. Popovic A., Zajac P. Rezeptionsforschung und Literaturkommunikationstheorie // Giistrower Beitrage. 1978. H. 3. S. 103-111.

277. Slawinski J. Synchronia i diachronia w procesie historycznoliterackim // Problemy teorii literatury. Seria 2. Wroclaw — Warszawa — Krakow Gdansk,1976. S. 284.

278. Waugh P. Metafiction: The Theory and Practice of Self-Conscious Fiction. London and New York, 1984.1.

279. Адамович. Г. Памяти К.Вагинова // Последние новости. 1934. 14 июня. №4830. С. 3.

280. Ахматова А.А. Проза («Эта поэма своеобразный бунт вещей») // Ахматова А.А. Поэма без героя: В 5 кн. / Вступ. ст. Р.Д. Тименчика; сост. и прим. Р.Д. Тименчика при участии В.Я. Мордерер. М., 1989. С. 70.

281. Бахтерев И. Когда мы были молодыми {Невыдуманный рассказ) // Воспоминания о Заболоцком / Сост. Е.В. Заболоцкая и А.В. Македонов. М.,1977. С. 55-85.

282. Бенуа А.Н. Мои воспоминания. В пяти книгах: В 2 т. / Изд. подг. Г.Г. Поспеловым, Г.Ю. Стерниным. М., 1990.

283. Берберова Н.Н. Курсив мой. Автобиография: В 2 т. New York, 1983.

284. Беседы В.Д. Дувакина с М.М. Бахтиным / Вступ. ст. С.Г. Бочарова и В.В. Радзишевского; закл. ст. В.В. Кожинова. М., 1996. 342 с.

285. Борисов JI. Родители, наставники, поэты. Книга в моей жизни. Изд. 2-е, доп. М., 1969. 167 с.

286. Борисов Л. За круглым столом прошлого. Воспоминания. Л., 1971. 160 с.

287. Бочаров С.Г. Об одном разговоре и вокруг него // Новое литературное обозрение. 1993. №2. С. 70-89.

288. Гаврилов А.К. Аристид Иванович Доватур: Жизнь и творчество // Philologia classica. СПб., 1997. Вып. 5. С. 74-83.

289. Гаврилов А.К. Журфиксы на Весельном // Тыняновский сборник. Вып. 10. Шестые, седьмые, восьмые Тыняновские чтения. М., 1998. С. 670-679.

290. Гернштейн Э. Мандельштам в Воронеже // Гернштейн Э. Мемуары. СПб., 1998. С. 74-192.

291. Гинзбург Л.Я. Из старых записей // Гинзбург Л.Я. О старом и новом. Л., 1982. С. 351-417.

292. Гинзбург Л. Тынянов-ученый // Воспоминания о Ю. Тынянове. Портреты и встречи / Сост. В.А. Каверин. М., 1983. С. 147-172.

293. Гор Г. О лирике // День поэзии. Л., 1964. С. 51-52.

294. Горький М. Собр. соч.: В 30 т. М., 1955. Т. 30. Письма, телеграммы, надписи. 1927-1936. 819 с.

295. Груздев И. Письма к Горькому // Переписка A.M. Горького с И.А. Груздевым. М., 1966. С. 220-223.

296. Каверин В.А. Вечерний день: Письма. Встречи. Портреты. М., 1980. 504 с.

297. Каверин В.А. Литератор: Дневники и письма. М., 1988. 304 с.

298. Краткая хроника жизни и творчества Даниила Хармса // Хармс Д. Полет в небеса: Стихи. Проза. Драма. Письма / Вступит, ст., состав., подгот. текста и прим. А.А. Александрова. Л., 1988. С. 538-555.

299. Лукницкая В. Из двух тысяч встреч: Рассказ о летописце. М., 1987. 62 с.

300. Лукницкая В. Николай Гумилев: Жизнь поэта по материалам домашнего архива семьи Лукницких. Л., 1990. 302 с.

301. Лукницкий П.Н. О Вагинове: Из дневника П.Лукницкого: <3апись бесед с А.А. Ахматовой о творчестве поэта К.Вагинова> / Публ. и подгот. текста

302. B.Лукницкой; послесл. Т.Никольской // Литературное обозрение. 1989. №5.1. C. 71-72.

303. Миркина P.M. Бахтин, каким я его знала {Молодой Бахтин) // Новое литературное обозрение. 1993. №2. С. 65-69.

304. Наппельбаум И. Памятка о поэте // Четвертые Тыняновские чтения: Тезисы докладов и материалы для обсуждения. Рига, 1988. С. 89-95.

305. Переписка JI.H. Лунца с М. Горьким / Пред., публ. и примеч. А.Л. Евстигнеевой // Лица: Биографический альманах. 5 / Под ред. А.В. Лаврова. М.; СПб., 1994. С. 329-373.

306. Рахманов Л. К.Вагинов//Нева. 1982. №6. С. 181-206.

307. Синельников И. Молодой Заболоцкий // Воспоминания о Н.Заболоцком: Сборник. М., 1984. С. 101-120.

308. Третьяков С.М. Бука русской литературы (Об Алексее Крученых) // Третьяков С.М. Страна-перекресток: Документальная проза / Сост., послесл., коммент. Т.С. Гомолицкой-Третьяковой. М., 1991. С. 530-538.

309. Художники группы «Тринадцать» (Из истории художественной жизни 1920-1930-х гг.) / Сост., вступит, статья М.А. Немировской. М., 1986. .216 с.

310. Чуковский Н.К. Константин Вагинов // Чуковский Н.К. Литературные воспоминания. М., 1989. С. 179-201.

311. Юдина М. Письмо к М.Ф. Гнесину // Юдина М.В. (1899 1970). Высокий стойкий дух. Переписка 1918 - 1945 гг. / Вступ. ст., сост., примеч. A.M. Кузнецова. М., 2006. С. 102-103.V

312. Вагинов К. Автобиография (1923) // РО ИР ЛИ, Р. 1, оп. 4, л. 1.

313. Галина М.С. Вагинов К.К. // Русские писатели 20 века: Биографический словарь / Гл. ред. и сост. П.А. Николаев. Редкол.: А.Г. Бочаров, Л.И. Лазарев, А.Н. Михайлов и др. М., 2000. С. 132-133.

314. Кибальник С.А. Материалы К.К. Вагинова в рукописном отделе Пушкинского Дома // Ежегодник рукописного отдела Пушкинского Дома на 1991 год / Отв. ред. Т.С. Царькова. СПб., 1994. С. 63-80.

315. Никольская Т.JI. Вагинов К.К. // Краткая литературная энциклопедия: В 9 т. Т. 9. А-Я дополнительный. М., 1978. С. 169.

316. Никольская Т.Л. К.К. Вагинов (Канва биографии и творчества) // Четвертые Тыняновские чтения: Тезисы докладов и материалы для обсуждения / Отв. ред. М.О. Чудакова. Рига, 1988. С. 67-88.

317. Никольская Т.Л., Эрль В.Н. Примечания // Вагинов К.К. Поли. собр. соч. в прозе / Сост. А.И. Вагиновой, Т.Л. Никольской и В.И. Эрля; подгот. текста

318. B.И. Эрля; вступ. статья Т.Л. Никольской; прим. Т.Л. Никольской и В.И. Эрля. СПб., 1999. С. 513-585.

319. Топоров В.Н. Древо мировое // Мифы народов мира. Энциклопедия: В 2 т. / Гл. ред. С.А. Токарев. М., 1991-1992. Т. 1. А-К. М., 1991. С. 398-406.

320. Топоров В.Н. Еда // Мифы народов мира. Энциклопедия: В 2 т. / Гл. ред.

321. C.А. Токарев. М., 1991-1992. Т. 1. А-К. М., 1991. С. 427-429.

322. Филиппов Г.В. Вагинов К.К. // Русские писатели, XX век. Библиогр. слов.: В 2 ч. Ч. I. А Л / Редкол. Н.А. Грознова и др.; Под ред. Н.Н. Скатова. М., 1998. С. 247-250.