автореферат диссертации по социологии, специальность ВАК РФ 22.00.04
диссертация на тему: Жизненные траектории дворян в советском обществе

Полный текст автореферата диссертации по теме "Жизненные траектории дворян в советском обществе"

РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ФИЛИАЛ ИНСТИТУТА СОЦИОЛОГИИ

На правах рукописи

чуйкина р г Б ОД

Софья Александровна

- з MAP 2300

ЖИЗНЕННЫЕ ТРАЕКТОРИИ ДВОРЯН В СОВЕТСКОМ ОБЩЕСТВЕ: ЛЕНИНГРАД 1920-1930-х ГОДОВ

Специальность 22.00.04 - социальная структура, социальные институты и социальные процессы

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени кандидата социологических наук

Санкт-Петербург

2000

Работа выполнена в Европейском Университете в Санкт-Петербурге

Научные руководители - доктор философских наук

ФИРСОВ Борис Максимович, кандидат биологических наук АЛЕКСАНДРОВ Даниил Александрович,

Официальные оппоненты - доктор экономических наук

РАДАЕВ Вадим Валерьевич кандидат философских наук ГОЛОФАСТ Валерий Борисович

Ведущая организация - Санкт-Петербургский

государственный университет, факультет социологии.

Защита диссертации состоится 30 марта 2000 г. в ' часов на заседании диссертационного совета в Санкт-Петербургском филиале института социологии РАН по адресу: 198005, Санкт-Петербург, 7-я Красноармейская ул., д. 25/15, ауд.

С диссертацией можно ознакомиться в читальном зале библиотеки Санкт-Петербургского филиала Института Социологии РАН.

Автореферат разослан " _ 2000 года

Ученый секретарь диссертационного совета, кандидат социологических наук

Бурмыкина О.Н.

Г Я / / О

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность исследования. Экономические и политические преобразования в России и их социальные последствия сделали проблему изменения социальной структуры общества одной из самых обсуждаемых -как среди социологов, историков и экономистов, так и среди широких слоев населения. Исследование различных аспектов этой проблемы является одним из приоритетных направлений отечественной социологии, и с этим связана актуальность поиска новых подходов к эмпирическому исследованию и концептуализации в этой области, а также сравнение нынешнего переходного периода с "великими трансформациями" советского времени

Любой переходный период неизбежно влечет за собой возникновение новой системы социального неравенства. Повышение социального статуса одних и обнищание других нередко приводит к разрыву дружеских связей, распаду сообществ, исчезновению социальных групп, классов. Изменение социального статуса группы и потеря групповой идентичности являются болезненными процессами для общества и требуют научного осмысления. В работах российских социологов (Т.И.Заславская, В.В.Радаев, О.И.Шка-ратан и др.) фиксируются начальные и конечные стадии исчезновения некоторых социальных групп в процессе преобразований, тогда как сам ход их "растворения", механизмы и стадии этого процесса, реальные практики и самоощущения представителей этих групп практически не рассматриваются. Отчасти это можно объяснить тем, что процесс трансформации социальной структуры советского общества в настоящее время еще не завершен -переходный период продолжается, и макро-условия продолжают изменяться под влиянием экономических и политических кризисов.

В связи с этим представляется актуальным анализ аналогичных процессов с позиции исторической дистанции, исследование трансформации, которая уже завершена. Широкие возможности для исследования представляет жизнь советского общества в послереволюционное двадцатилетие. Этот период советской истории дает в руки исследователя богатый эмпирический материал, социологический анализ которого может помочь в выработке концепций, объясняющих логику и механизмы процесса преобразований в прошлом и настоящем.

Формально дореволюционные сословия, классы и многие статусные группы перестали существовать после 1917 года, так как исчезли юридические и институциональные основания для их воспроизводства, но люди, социали-зоваиные при старом режиме, их способы жизни и идентичности продолжали жить. Для того, чтобы они "растворились" в советском обществе, необходим был длительный и сложный процесс преобразования привычек, навыков, идентичности, приоритетов и ценностей. В диссертации предпринята попытка прочертить жизненные траектории дворян в условиях послереволюционного советского общества, приведшие дворянство к фактическому "растворению" в глубинах советского социума, утрате всех ранее существовавших атрибутивных характеристик социального положения (па макро-уровне), адаптации к нормативным и ценностным требованиям советского образа жизни, и, как следствие, появлению новой идентичности (на

уровне индивидуальных представлений и поведения). Обращение к этой теме позволяет описать механизмы профессиональной интеграции и социальной адаптации социальной группы в условиях экономической трансформации и политической дискриминации, показать различия в процессах, конструирования идентичности у социально успешных и у неприспособленных и влияние этих процессов на частную жизнь и дружеское общение.

Актуальность исследования определена, таким образом, с одной стороны, необходимостью концептуализации процесса исчезновения классов, социальных сред и групп в период трансформации, и, с другой стороны, необходимостью всестороннего изучения социальной структуры 1920-х - 1930-х годов. Проблема исследования заключается в следующем: в современной литературе отсутствует социологический анализ процесса трансформации и интеграции бывших дворян в советское общество на уровне повседневной жизни. Нам известны только стартовые условия их вхождения в советское общество, тогда как этапы их жизненных траекторий ранее не исследовались.

Степень разработанности проблемы. Социальная структура и стратификация российского общества в 1920-е - 1930-е годы является объектом внимания многих отечественных и зарубежных историков и социологов. В работах В.И. Ильина, В.В.Радаева, О.И.Шкаратана анализируется складывающаяся в СССР в эти годы специфически советская система неравенства, политические и экономические механизмы функционирования этой системы. В работах П.А.Сорокина, Д.Берто (D.Bertaux), Е.А.Фотее-вой, Ш.Фитцпатрик (S.Fitzpatríck) рассматривается социальная мобильность в послереволюционные годы. Работы Б.Фарнсворт (B.Farnsworth), Р.Стай-гса (R.Stites), В.Гольдман (W.Goldman), Э.Уотерс (Е.Waters) концентрируются на тендерном измерении социального неравенства в 1920 - 1930-е годы. В книгах Н.Б.Лебиной, Е.А.Осокиной, К.Бсйлза (К.Bailes), С.Шаттенберг (S.Schattenberg), Ш.Фитцпатрик (S. Fitzpatrick) и других авторов описывается повседневная жизнь (работа, быт, потребление) различных социальных групп, что позволяет составить представление о положении этих групп в социальной структуре общества в целом.

Научных работ, в которых рассматриваются жизненные стратегии дворянства в послереволюционные годы, немного. Наиболее изучены способы выживания поместных дворян в период с 1917 по 1926 год. В публикациях Дж.Ченнона (J.Channon) описываются манипуляции бывших помещиков по сокрытию своего происхождения, их взаимоотношения с властями. Работы Ченнона показывают, что не только класс сельскохозяйственных предпринимателей прекратил свое существование, но большинство бывших землевладельцев вынуждены были после 1926 года переехать из сельской местности в города. Поэтому в диссертации основной акцент сделан на исследовании жизни бывших дворян в советском городе.

Из. публикаций социологов, где рассматриваются некоторые аспекты жизни дворянства в советском городе (на примере Москвы) в 1920-е- 1930-е годы можно назвать лишь две статьи - Д. Берто " Трансмиссии социального статуса в экстремальной ситуации" и Е. Фотеевой "Социальная адаптация после 1917 года. Жизненный опыт состоятельных семей", опубликован-

ные в сборнике статей "Судьбы людей..." (1996). В этих статьях в основном рассматривается проблема социальной мобильности представителей бывших привилегированных слоев в послереволюционные годы.

Для понимания контекста повседневной жизни дворянства в советском городе важны работы американского историка Г.Алексопулос (G. Alexopoulos), посвященные лишенным избирательных прав ("лишенцам") и их тактикам сопротивления дискриминации. Эти работы помогают сравнить дворян с другими дискриминируемыми социальными группами в рассматриваемый период. Многочисленные публикации советского периода, где отчасти затрагивается судьба дворянства в ряду с другими ликвидированными "эксплуататорскими классами" (Г.Е.Глезерман, В. М. Селу иска я, И.Я.Трифонов и др.), представляют взгляд на послереволюционную политику дискриминации "через очки" советской идеологии, но, по сравнению с современными работами историков на эти темы, они мало помогают исследованию. Критический анализ этих работ и современное историческое исследование "политики ликвидации эксплуататорских классов" содержится в статьях и диссертации московского историка Т.М.Смирновой.

Для понимания контекста жизни дворян в Ленинграде важны публикации В.А. Иванова, основанные на материалах архивов и посвященные репрессиям в отношении дворянских семей в Ленинграде. Первая попытка интерпретации интервью и историй семей из частных архивов жителей С.Петербурга была предпринята петербургскими социологами В.Б.Голофас-том и Т.З.Протасенко. Они выдвинули гипотезу о том, что только в первые послереволюционные годы жизнь бывших дворян отличалась от жизни других слоев населения, тогда как в дальнейшем, начиная с послевоенных лет, никакого своеобразия "советской дворянской судьбы" не прослеживается.

Важными для данного исследования являются также работы о жизни дворянства в конце XIX - начале XX века, особенно о социальной и культурной истории старой элиты. Они позволяют исследовать преемственность и изменение форм жизни бывших дворян в 1920-е- 1930-е годы по сравнению с предыдущими периодами. Из работ отечественных авторов классическим является труд Ю.М. Лотмана, посвященный описанию жизни и быта русского дворянства в XVIII - XIX столетиях. Интересный анализ структуры дворянской семьи, дворянских норм и традиций содержится в работах американского историка Дж. Товров (J.Tovrov). Среди работ, где анализируется бытовые установки и идентичность дворянства и в XIX, и в начале XX века, наиболее важны книги О.В. Муравьевой о воспитании дворянства, Т.П. Каждан и П. Рузвельт (P.Roosevelt) о культурной и социальной жизни и быте в дворянских усадьбах, А.Б. Уахтеля (A.B. Wachtel) о конструировании дворянской идентичности в автобиографиях. О стратификации элиты в целом и, в частности, дворянского сословия на рубеже веков наиболее значимы работы A.M. Анфимова, А.П. Корелина, Б.Н. Миронова, С.Бекера (S.Becker), А.Рибера (А.Rieber). Много работ отечественных и зарубежных авторов посвящено дворянству как субъекту политики на рубеже веков (А.Я.Аврех, B.C. Дякин, Ю.Б. Соловьев, G.Hamburg, R.T.Manning).

Также важна литература, позволяющая сравнить жизненные ситуации русских дворян, оставшихся после революции в России, с их соотечественниками в эмиграции. Социально-антропологическое исследование русской

белоэмигрантской общины в Ницце представлено в работах К. Кауринкос-ки (K.Kaurmkoski). Сравнение ситуаций "советских" и западноевропейских дворян после отмены сословий и сословных привилегий позволяют сделать статьи и книги французских социологов (M. de Saint-Martin, E.Mansion-Rigau, С. Grange и других) о французском дворянстве в XX веке.

Методологические и теоретические основания исследования проблемы. Традиционные определения дворянства как "сословия" или как "класса" не дают возможности реализовать замысел данной работы. Концепция "пространства дворянства", предложенная для исследования европейского дворянства в XX веке французским социологом М. де Сен-Мартэн (M.de Saint-Martin), неприменима к российской реальности.

Для данного исследования стержневой является концепция фигурации немецкого социолога Н.Элиаса (N.Elias). Под фигурацией Элиас понимает группу взаимозависимых людей, являющихся участниками некоторой "социальной игры", действующих по определенным правилам, соответствующим их социальной позиции, статусу в этой "игре". Рассмотрение дворянства как фигурации дает возможность исследовать дворянство как элемент социальной структуры и до-, и послереволюционного общества через способы социального взаимодействия.

Кроме того, в работе использовались теоретические подходы, объясняющие принятие решений людьми, чья жизнь резко изменилась к худшему под влиянием внешних факторов (A.Hirschman, G.Bajoit), а также концепция конвертации капиталов (P.Bourdieu) и концепция символических границ (A.Cohen, M.Lamont).

Методы сбора социологической информации, использовавшиеся в диссертационном исследовании, включали нарративное биографическое интервью и анализ личных документов, официальных документов и прессы. При анализе материалов автобиографические повествования рассматривались как нарративы о практиках, и предметом анализа были именно - и в первую очередь - сами действия и практические решения, а не их обоснования. При анализе материала обращалось внимание прежде всего на то, что делали герои повествований, а не на то, что они думали или думают.

Эмпирическую базу диссертации составили рукописи, собранные в личных архивах (истории семей и автобиографии), опубликованные мемуары и письма, 12 нарративных интервью с жителями Петербурга, родившимися в дворянских семьях с 1906 по 1918 год. Интервью проводились в течение нескольких визитов; в ходе бесед записывались истории расширенных семей и жизненные пути информантов.

Объектом исследования являются представители дворянских семей, имевшие до революции сословный статус "потомственный дворянин/дворянка», проживавшие в Ленинграде в период с 1917 по 1941 год; как коренные жители, так и мигранты, приехавшие в город в этот период времени. Была разработана типология по социальному статусу для представителей этой социальной группы, обеспечившая дифференцированный подход к анализу материала.

Предметом исследования являются преемственность и изменения способов социального взаимодействия бывших дворян в советском обществе 1920-х - 1930-х годов в публичной и частной сферах.

Цель исследования - изучение механизмов и этапов дефигурации яво-рянства в советском обществе и концептуализация процесса "растворения" элементов социальной структуры в переходный период на основе данного исследования. Для изучения процесса дефигурации дворянства были поставлены следующие задачи: 1) определить дворянство как социально-структурную категорию в период с начала века до конца 1930-х годов, 2) исследовать возможности дворян на советском рынке труда, определяемые с одной стороны, политикой государства, с другой стороны, навыками дворян, которые они могли превратить в оплачиваемое профессиональное знание 3) исследовать определения своих и чужих в дворянских кругах в 1920-е - 1930-е годы по сравнению с 1910-ми годами и изменение форм общения.

Научная новизна работы состоит в актуальности эмпирических, теоретических и методологических задач исследования. Впервые изучена с социологической точки зрения повседневная жизнь бывших дворян в советском обществе 1920-х - 1930-х годов. Предлагается теоретическая модель процесса дефигурации - насильственного изменения "правил игры" дворянского сословия. С целью эмпирической проверки модели собран массив данных о повседневной жизни дворян. Проведена серия глубинных биографических интервью по специально разработанной методике. Опробован новый для российской социологии способ анализа автобиографических повествований. Предложенный методологический подход к исследованию социальной структуры переходного периода может быть применен для изучения современного общества.

Основные положения, выносимые на защиту:

1. Социально-структурная категория "дворян" существовала в советском обществе в период между Октябрьской революцией и второй мировой войной, а в дальнейшем исчезла из официального дискурса и повседневной жизни.

2. Исчезновение элементов социальной структуры в процессе социальных преобразований имеет определенные механизмы и стадии. Данный процесс включает в себя изменения в публичной и част ной сфере жизни людей и происходит в результате конвертации навыков и изменения символических границ сообществ.

3. В идеально-типической ситуации ухудшения условий жизни, происходящих в результате радикальных политических и экономических преобразований, возможно четыретипа взаимоотношений с государством людей, пострадавших от кризиса: самоустранение от ситуации ("уход"), активная попытка влиять на ситуацию изнутри ("протест"), смирение с ситуацией и принятие ее "как есть" ("лояльность"), приспособление к ситуации и смирение с ней при ее неприятии или непонимании ("апатия"). Для представителей дискриминируемых социальных групп в 1920-е - 1930-е годы наиболее характерным типом реакции на экономические и политические трансфор-

мации являлась апатия. Это сказывалось и на их профессиональном выборе, и на конструировании социальных идентичностей.

4. В 1920-е - 1930-е годы в ситуациях экономического кризиса, исчезновения прежних каналов социальной мобильности, появления новых профессиональных сфер наибольшие возможности для успешной адаптации имели те, кто до периода преобразований обладал максимальным количеством навыков, которые можно было в изменившейся ситуации быстро превратить в профессиональное умение, то есть те, кто владел опытом работы и любительской деятельности в различных сферах. Узкие специалисты, инвестировавшие все силы и время в карьеру в одной профессии и в одном учреждении, являлись в послереволюционный переходный период "группой риска".

5. Когда в период преобразований исчезают формально закрепленные границы между социальными группами и изменяется структурная позиция и статус социальных групп, большое значение для определения своих и чужих и поддержания социальной дистанции приобретают символические границы. Изменение символических границ, которое происходит в результате расслоения в доходах и потреблении и появления новых культурных кодов, по которым узнаются свои и чужие, играет значимую роль в процессе исчезновения прежних сообществ и их групповой идентичности и возникновения новых сообществ.

6. Под влиянием политических и экономических преобразований общества в 1920 - 1930-е годы исчезли старые и появились новые символические границы, разделявшие городской образованный слой на различные сообщества. К концу 1930-х годов образованный слой разделился на "старую интеллигенцию" и "новую интеллигенцию".

Научная и практическая значимость диссертации определяется теми возможностями, которые открывает для дальнейших исследований предложенный методологический подход к изучению общества переходного периода, а также тем, что собранный и систематизированный материал может использоваться при разработке учебных курсов по истории и социологии советского общества.

Апробация работы. Основные положения диссертации были изложены в опубликованных научных статьях автора и выступлениях на российских и международных научных семинарах и конференциях ("Проблема социальных изменений в фокусе теории практик", Ярославль, Методологический университет, 1997; "Семья поместных дворян в до- послереволюционной России", Рэнвалл-Институт, Хельсинки, 1998; "Дворяне на советском рынке труда", Университет Тюбингена, Германия, 1999 и др.).

Структура диссертации. Диссертация состоит из введения, трех глав с изложением результатов исследования, заключения, списка источников и библиографии (137 наименований).

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИИ

Во введении обосновывается актуальность темы, анализируется степень разработанности проблемы, формулируются цель и задачи, излагаются теоретико-методологические основания исследования и обозначается его эмпирическая база.

В первой главе - "Дворянство в советском городе: определение объекта исследования"- описываются статусные символы дворянства в 1910-е годы и в 1920-е - 1930-е годы. Проанализированы макро-условия формирования статусной группы в послереволюционный период (место дворянства в стратификационной системе советского общества и имидж дворян в советской прессе) и процессы на микро-уровне, способствовавшие воспроизводству дворянства. Глава состои т из трех параграфов.

В нервом параграфе "Дворянство: взгляд изнутри" дан обзор работ исследователей о дворянстве на рубеже XIX-XX веков. Авторы (О.Муравьева, J.Tovrov, A.Wachtel и др.) формулируют тезис о том, что не формальные основания принадлежности к дворянскому сословию, а соответствующее дворянскому статусу поведение было наиболее важно для признания в кругу "своих". По работам авторов выделено несколько наиболее значимых элементов приобретения дворянского статуса: владение навыками самопрезентации в обществе, полученными в ходе домашнего воспитания, и построение автобиографии, обязательно включавшей рассказ о детстве, построенный по определенному образцу, а также знание истории рода. В 1920-е -1930-е годы формируется новая модель дворянского воспитания и способа рассказа о себе. Таким образом, проявляется межпоколенный разрыв между дворянами старших поколений, социализованными до революции и младшего поколения, чья вторичная социализация пришлась на послереволюционные годы.

Во втором параграфе "Дворянство: взгляд извне" рассматривается положение людей, обладавших статусом "бывших дворян", в стратификационной системе советского общества довоенног о периода и имидж, создаваемый для них в прессе.

Опираясь на модель социальной стратификации общества 1920-х -1930-х годов, предложенную Ш.Фитцпатрик, можно утверждать, что до принятия новой Конституции в 1936 году дворянство официально являлось элементом социальной структуры советского общества, будучи частью негативно привилегированной статусной группы "бывших людей".

Прослеживается имидж дворянства в ленинградской прессе, который менялся в соответствии с изменениями в государственной политике. На протяжении 1920-х - 1930-х дворянство было одной из одиозных категорий в советской политической и повседневной риторике. При этом в 1920-е годы в газетах создавалось два параллельных образа. Первый-сатирический, второй - образ правящего класса-соперника. В период первой пятилетки - это образ подозрительного врага, "полезность" которого в партии и на рабочих местах необходимо было проверять. Публикации конца 1920-х - начала 1930-

х и конца 1930-х годов это, в основном, статьи о процессе "чистки" советских. учреждений от "бывших".

В третьем параграфе "Попытки воспроизводства дореволюционных ритуалов в 1920-е - 1930-е годы: воспитание детей" на имеющемся эмпирическом материале рассматриваются предпринимаемые дворянами попытки воспроизводства дворянских ритуалов и элементов стиля жизни. Эти попытки воплощались в воспитании детей, в их ориентации на ценности старой интеллигенции, и, в то же время, на то, чтобы дать им необходимые для успешной карьеры социальные и профессиональные навыки. Ресурсом для этого было домашнее воспитание, в процессе которого дети обучались иностранным языкам , танцам или музыке. Также для них подбирался "приличный" круг общения, их старались изолировать от влияния улицы и советской школы.

В выводах подводятся итоги об особенностях объекта исследования. Сведение исследования "бывших людей" к исследованию дворян обосновано тем, что как до, так и после революции, дворяне представляли собой "чистейший образец" наследственной элиты (после революции - "бывших"). В то же время, дворянство - единственная статусная группа внутри образованного слоя, которая, будучи сильно дифференцированной, все же обладала коллективной идентичностью, достаточно четким представлением о нормах поведения, правилах общения. Следовательно, из всех групп дореволюционного образованного слоя, "бывшее дворянство" даст исследователю наиболее богатый материал для изучения символического аспекта изменения социальной структуры и для исследования механизмов "растворения" статусной группы, потерявшей институциональные возможности воспроизводства.

Во второй главе - "Дворянство на советском рынке труда" - представлен анализ профессиональных траекторий дворян. Рассматривается ситуация на советском рынке труда, тактики дворян по преодолению барьеров в социальной мобильности, иерархия профессий в дворянских кругах и конвертация профессиональных ресурсов. Глава состоит из трех параграфов.

В первом параграфе "Реакция на кризисную ситуацию и профессиональный выбор" анализируется процесс принятия решений в кризисной ситуации, исследуются способы взаимоотношений дворян с государством и влияние этих взаимоотношений на профессиональный выбор.

Рассматривается концепция французского социолога Ги Бажуа (О.Варк), который предложил (на основе концепции А.Хиршмана (А.Нпь'сйтап)) классификацию реакций на кризисную ситуацию: уход, протест, лояльность и апатия. Данные типы поведения представляют собой потенциальные возможности реакции в идеально-типической неудовлетворительной ситуации. В данном параграфе проведен анализ жизненных путей дворян в послереволюционные годы в рамках концепции Г. Бажуа и показана взаимосвязь выбора (рационально/нерационального), сделанного в первые годы после революции, и выстраиваемых в дальнейшем взаимоотношений с государством. Данные способы взаимоотношения с государством сказывались на выборе профессий и мест работы, на стремлении воспроизводить дворянские традиции, или, наоборот, полностью ассимилироваться и сделать карьеру при новом режиме.

Анализ материала позволил предположить, что в целом "апатичное" отношение к государству было более распространено в дворянских кругах. Апатия определяется как пассивное принятие ситуации контроля "сверху" при отсутствии протеста и при стремлении уменьшить насколько возможно кооперацию и взаимодействие с государством.

Во втором параграфе "Политика государства в отношении трудоустройства "бывших» рассматриваются возможности устройства на работу и продвижения по службе для людей, имевших статус "бывших"; затем рассматриваются тактики дворян по преодолению дискриминации.

Взаимоотношения государства и дворян в отношении трудоустройства последних можно описать как неформальный контракт: были созданы многочисленные препятствия в профессиональной карьере людей из "бывших", однако существовал обходной путь каждого такого "барьера". Подобная политика способствовала тому, что сильнейшие, те, кто сумел преодолеть препятствия на пути к профессиональной самореализации, работали на советскую власть, остальные были удалены с рынка труда, а зачастую и из города.

"Бывшие" не только имели возможность, но и были обязаны работать в советских учреждениях. В период гражданской войны использование их как трудовых ресурсов считалось временной мерой, но позже, во время НЭПа, это получило иную интерпретацию: трудоустройство "бывших" обосновывается тем, что пролетарское государство достаточно сильно, чтобы принимать на работу тех, кто приносит пользу на рабочем месте, даже если она/он придерживается иных идейных воззрений. Эта концепция остается в силе до конца НЭПа. Лишь с 1929 - "года великого перелома" - ситуация постепенно начала изменяться, был взят курс на политику "разгрома активных вредителей, расслоения нейтральных и привлечения лояльных специалистов". Иными словами, официально в этот период политическая лояльность стала столь же важна, как квалификация; уровень политической лояльности должен был соответствовать занимаемой должности.

Устройство на работу/учебу в государственное учреждение и получение статуса "трудящегося" было единственным способом интеграции в общество, средством существенного облегчения проблем повседневной жизни. "Трудящиеся" имели льготы при оплате квартиры, при получении продовольственных пайков, при устройстве детей в образовательные учреждения. С 1918 по 1932 год основными документами, удостоверяющими личность, были трудовые книжки, которые заменяли паспорта. В них фиксировались профессиональные перемещения. Для тех, кто не работал на государственной службе, были созданы специальные трудовые книжки "для буржуазии". Таким образом, негосударственных служащих выделяли в отдельную категорию, менее престижную в системе координат социалистического государства.

При этом на рынке труда были официально созданы различные препятствия в социальной мобильности. По материалам газет и интервью удалось выделить три основных способа притеснения бывших дворян на рынке труда: непризнание дореволюционных дипломов об образовании, полученных в закрытых учебных, заведениях для дворян и дискриминация их обладателей, препятствия при поступлении в ВУЗ и "чистки".

В дворянских кругах были "разработаны" различные тактики преодоления этих препятствий: 1) избавление от политически неблагонадежного социального происхождения с помощью подделки документов или приобретение статуса "пролетария" через работу на заводе, 2) использование всех возможных способов получения образования и дипломов, кроме учебы в ВУЗах, например, многие дворяне закончили государственные курсы, которые стали основным "трамплином" для людей "из бывших" на советских рынок труда. 3) с целью избежания процедур "чисток" на рабочих местах и в учебных заведениях использовался отъезд - в командировку, в отпуск.

В третьем параграфе "Профессиональные навыки дворянства. Конвертация ресурсов" рассматриваются профессиональные навыки, которые могли быть "проданы" дворянами на рынке труда.

Анализ биографий показывает, что в целом в период 1917-1941 гг. для людей обоих полов и всех возрастов характерца была интенсивная профессиональная мобильность, частая смена мест работы и, как минимум, одна радикальная смена профессии. Нередко переход в другую профессиональную сферу осуществлялся лишь на время, что не препятствовало в дальнейшем возвращению снова к прежней профессии. В случае потери имеющегося места работы поиск любого другого места был необходим для того, чтобы избежать попадания в категорию "буржуазии" (начало 1920-х) и "нетрудового элемента" (середина 1920-х - 1930-е), которое сразу затрудняло финансовую и жилищную ситуацию, препятствовало образованию детей.

Освоение новых профессий было наиболее характерно для состоятельной части дворянства, аристократии, не имевшей постоянной работы до революции, а также для бывших помещиков, которые мигрировали в города и вынуждены были сменить сферу деятельности, и для женщин, большинство из которых не работали до революции в сфере оплачиваемого труда. Но даже для тех дворян, кто имел профессию, оплачиваемую работу, карьеру до революции, смена места работы и временная или постоянная смена профессии были характерны в связи с периодическими сокращениями, чистками и увольнениями.

Таким образом, профессиональная интеграция в советское общество дворянства - не история "деклассирования" или, наоборот, стремительного карьерного восхождения, а история многочисленных миграций между различными учреждениями и профессиональными сферами. Для того, чтобы не оказаться на "дне", чтобы быть устойчивым на нестабильном и переменчивом рынке труда и в ситуации политической дискриминации, было необходимо обладать как можно более широким спектром различных навыков, которые можно было в случае необходимости "профессионализировать", то есть конвертировать в оплачиваемое профессиональное знание.

В работе выделено три типа успешной конвертации непрофессиональных знаний дворянства в профессиональные ресурсы: 1) конвертация аристократического хобби, 2) конвертация ресурсов воспитания, 3) использование общего образования.

Данные типы конвертации ресурсов - аристократических хобби, ресурсов воспитания и общего образования - могли "использоваться" в 1920-1930с годы одним и тем же человеком, в сочетании со специальным (высшим, профессиональным) образованием на разных этапах биографии, в бо-

лее или менее благополучные периоды профессиональной жизни.

В случае, когда попытки устроиться на работу по специальности были безуспешны и конвертация умений в профессиональные навыки также не удавалась, оставался один выход - работа на черном рынке: дома, частным образом, по найму у нэпманов или на случайных заработках. Люди, работавшие на черном рынке, не имели возможности избавиться от статуса "нетрудовых элементов" и от дискриминации, указав в анкетах в графе "социальное положение" свою профессию и место работы, и поэтому были вынуждены идентифицировать себя по дореволюционным занятиям.

В выводах ко второй главе утверждается, что на протяжении 1920-х -1930-х годов бывшие дворяне были представлены во всех слоях общества -от высших до низших. Из различных групп дворянства наибольший потенциал выживания имели потомки обедневших, но знатных дворянских семейств. До революции они получали образование, благодаря родительским связям, мужчины - в закрытых учебных заведениях или в университете, женщины - в институте благородных девиц и/или на курсах. Кроме этого, они зачастую имели опыт управления поместьем, следовательно, владели навыками сельскохозяйственного предпринимательства, садоводства и т.д. Также они владели навыками, привитыми им в семье в результате домашнего воспитания (знание языков, музыка или танцы, широкий кругозор), имели непрофессиональные увлечения и интересы. После революции у представителей таких дворянских семей были наибольшие шансы для успешной профессиональной интеграции, поскольку они располагали наибольшим количеством (3-4 разных типа) конвертируемых ресурсов. Они могли использовать формальное образование, ресурсы домашнего воспитания, другие самостоятельно приобретенные навыки. Широкий диапазон умений позволял им быстро осваивать различные профессии. Следовательно, аристократический ("праздный") образ жизни показал большой потенциал приспособляемости к новым условиям. Другой группой, имевшей высокие шансы приспособиться при новом режиме, были некоторые "профессионалы" (врачи, учителя, ученые, инженеры, мелкие чиновники), имевшие невысокий доход и статус при старом режиме. Новый режим, как и старый, нуждался в подобных специалистах, следовательно, многим профессионалам была предоставлена возможность работать по специальности, большинство из них также легко находили новую работу в случае увольнения. Больше рисков после революции выпало титулованной аристократии и государственным служащим в армии и гражданской сфере, имевшим до революции высокие чины. Первым было труднее приспособиться из-за титулов и известных аристократических фамилий. Вторые в случае увольнения имели меньше возможностей удачного трудоустройства, так как при старом режиме они инвестировали все силы и время лишь в одну профессиональную сферу.

Существовали определенные профессиональные сферы и учреждения, которые были известны тем, что "бывшие люди" в них преобладали. Это в первую очередь ВУЗы (особенно Университет) и все учреждения Академии Наук, инженерно-проектные учреждения, театры, а также школы, музеи (особенно выделяются Эрмитаж, Кунсткамера, Зоологический музей, Ботанический сад). Таким образом, исследование профессиональных траекторий дворян показывает: в течение 1920 - 1930-х годов произошло перемещение

части населения, обладавшей определенной "структурой капиталов" (Бур-дье) из сферы управления в профессиональные сферы, неизбежно связанные с воспроизводством и передачей традиции, знания и информации (сферы науки, культуры, образования, искусства). Это было обусловлено соответствием профессиональных возможностей дворян с потребностями в функционировании данных сфер труда. При этом занятие этой ниши на советском рынке труда было связано с конвертацией непрофессиональных навыков.

В третьей главе - "Свои и чужие: конструирование символических границ и реконфигурация дружеских кругов" - показано, как ситуация дворянства в контексте советского города изменила внутренние и внешние границы сообществ, влияя на состав родственно-дружеских кругов и на способы общения в этих кругах. Глава состоит из шести параграфов.

Первый параграф "Символическое конструирование сообщества: теоретический подход" представляет собой теоретическое введение к третьей главе и раскрывает понятие символических границ сообщества. Э. Коэн (А.СоЬеп) в книге "Символическое конструирование сообществ" пишет, что каждое сообщество "отгораживается" от других с помощью разделяемых символов. Сообщество Коэн определяет как единицу социума, более непосредственную, чем абстрактное общество, и в то же время большую, чем семья. В диссертации под сообществом понимается круг людей, которых считают "своими" . Присутствие сообщества на социальной арене воплощается в его границах, которые актуализируются в процессе взаимодействия. При наличии структурно определенных пределов сообщества его границы создаются также символически. Роль символичности в конституировании границ возрастает, когда под влиянием внешних условий изменяется структурная позиция сообщества.

Во втором параграфе "Вне- и внутрисословные границы в 1910-е годы" рассматривается культурная стратификация дворянства в предреволюционный период, основные "зоны конфликта", разделявшие его на различные сообщества. Основной зоной конфликта было отношение к службе, которое вытекало отчасти из имущественного статуса дворян, отчасти из их политических взглядов. Дворянское сообщество делилось на "чиновников" (служащих государству) и "дворянскую интеллигенцию" (служащих обществу). Третью группу составляла "титулованная аристократия" (служащая государю) и отличавшаяся от двух предыдущих групп также по сословному и имущественному положению и наличию связей в "верхах".

Рассматриваются примеры трех сообществ, основанных на родственно-дружеских связях и знакомствах. Первый - сформировавшийся вокруг семьи морского адмирала, второй - вокруг семьи среднепоместных дворян, третий представляют круги столичной аристократии. На конкретных примерах из жизни и общения представителей этих групп дворянства показаны различия в формах общения этих групп.

В третьем параграфе "Статус в советском обществе и символические границы" прослеживается, по каким признакам выделяли "своих" и "чужих" в послереволюционный период.

В советском Ленинграде отчасти продолжали быть актуальными те же

основания для стратификации дворянских сообществ, как и до революции, например, профессиональный и социо-экономический статус. Интегриро-ванность в советское общество была одним из важных факторов для формирования дружеского круга. Это было связано, во-первых, с проблемой идентичности - для тех, кто чувствовал себя в советском обществе "за бортом", дореволюционная сословная идентичность продолжала быть значимой, тогда как для профессионально интегрированных дворян становились важнее профессиональные идетгичности. Во-вторых, профессиональная интегри-рованность была связана с местами и пространствами, где можно было завязать знакомства. Для профессионально интегрированных значимым местом расширения круга общения было место работы. Для неинтегрирован-ных значительно большую роль играло соседство, а также церковь как место знакомства и общения.

Политические взгляды не играли значимой роли в размежевании сообществ. Как и до революции, в семьях и дружеских компаниях, где были "более красные" и "менее красные", отношение к советской власти являлось различием скорее мировоззренческим. Значительно важнее были отношения с режимом, проявлявшиеся в тех или иных решениях, жизненных стратегиях. В ситуации политической дискриминации отношения с режимом приобретали значение политического действия. Если политические взгляды в целом не были достаточным основанием для размежевания сообществ, то предпринимаемые кем-либо попытки сделать карьеру по партийной линии выталкивали таког о активиста за пределы семьи и старого круга.

В параграфе четвертом "Коммунистка-дворянка" рассматривается биография дворянки, скрывавшей происхождение и пытавшейся сделать партийную карьеру. Ее шаги в сфере профессии и в частной жизни были во многом противоположны тем, кто был ориентирован па работу в сферах, далеких от политики: отказ от старого круга общения, постоянные миграции, отсутствие домашнего воспитания у дочери.

Анализ биографии матери и дочери показывает: попытка сохранения старого круга знакомств, использование и передача детям всех возможных культурных ресурсов семей - такая стратегия оказалась в конечном итоге наиболее успешной с точки зрения адаптации к советскому обществу и даже возможностей восходящей социальной мобильности молодого поколения в этом обществе. Знание своих (ограниченных) возможностей, поддержка родственников и использование социального капитала семьи помогали в достижении целей, а наличие круга общения, состоявшего из людей со схожей социализацией, придавали уверенности в себе. Противоположная ориентация родителей или самих детей - на партийную карьеру и полный отказ от своего прошлого, попытка перевоплощения и боязнь разоблачения - наоборот, не давали забыть о своем социальном происхождении.

В параграфе пятом "Изменение символических границ дворянских сообществ в 1920-1930-е годы" акцентируется внимание на дореволюционном наследии и традициях семей, имеющихся у них материальных и культурных ресурсах и их роли в конструировании сообществ в послереволюционные годы. Здесь рассматривается жизнь тех же семей, которые были описаны в параграфе втором, прослеживается преемственность и изменение форм общения и состава кругов общения из 1910-х в 1930-е годы. На основе ана-

лиза представленных примеров следуют выводы об изменении символических границ дворянских сообществ:

В целом представления дворян о том, кто является "своим", кто "чужим" изменилось. Если до революции помещики-земцы не считали бы социально близкими чиновников, то после революции в контексте советского города бывший помещик и бывший чиновник были социально близки - оба из дворян, или "из бывших", оба могли пострадать при чистках, оба получили схожее воспитание, страдали от жизни в коммунальных квартирах. Стигматизация в равной степени всех "бывших" (представителей дореволюционных состоятельных и образованных слоев) и необходимость тесного сосуществования с рабочими, неграмотными мигрантами из деревень, выдвиженцами-комсомольцами и т.д. изменили границы внутри образованного слоя. Критерием "своего человека" стало понятие "из хорошей семьи", включающее в себя такие черты, как получение домашнего воспитания и образования, умение себя держать, стремление к работе в интеллектуальных сферах, "интеллигентные интересы" и скептическое отношение к советской власти. Выходцы из дореволюционных образованных слоев называли себя "старой интеллигенцией", противопоставляя себя как "не-интеллигенции", так и "новой интеллигенции".

В 1930-е годы дворянское происхождение не имело значения для выбора друзей и знакомых. Из желаемых качеств друзей, знакомых, супругов интервьюируемые и мемуаристы в первую очередь называют "интеллигентность", понимая под этим знание определенных "кодов", которые и служили пропуском в круги молодежи "из бывших". В некоторых компаниях таким "кодом" могло быть знание литературы и литературных аллюзий, в других - умение танцевать классические танцы, во многих - понимание случайно брошенных кем-то французских и английских фраз, юмора. Следовательно, в послереволюционные годы продолжился процесс, начатый до революции - процесс стирания границ внутри образованного класса.

Успешная интеграция в общество (профессиональная и социальная) способствовала исчезновению дворянской идентичности. Принадлежность к "дворянству" стала уделом только тех, кто по собственной воле или в силу обстоятельств был слабо интегрирован в новое общество. Сами слова дворянин/дворянка постепенно исчезали из обихода, заменяясь определением "старая интеллигенция".

Параграф шестой "Дом как частно-публичное пространство" акцентирует важность дома и в целом частной сферы как наименее контролируемой государством, для существования инакомыслящих социальных сред в закрытом обществе, для возможности поддержания границ. Сравнение сообществ дворян и диссидентов (1970-е - 1980-е) показывает: характерная черта повседневной жизни таких сред - это особая роль дома, который выполняет роль публичного пространства. Для дворян частные квартиры, а иногда и комнаты в коммунальных квартирах выполняли роль "залов" (где устраивались балы), "театральных сцен" (где игрались домашние спектакли и шарады), "игорных домов", "учебных классов" (где учили детей) и так далее. Для диссидентов их квартиры были пространством для проведения домашних семинаров и выставок, устройства подпольных типографий, штаб-квартир, библиотек самиздата, центров помощи политзаключенным.

Частная сфера была единственно возможным пространством для проявления оппозиционных взглядов и действий. В обществах, где открытый протест невозможен, "молчаливый протест", а именно инакомыслие и инако-действие в частной жизни, становится едва ли не единственной возможностью проявления политической оппозиции. Именно поэтому всё личное, интимное в таких средах значимо для всего сообщества. В 1920-е - 1930-е годы цена риска за любые протестные действия была слишком велика. Сохранение дореволюционных устоев, соблюдение ритуалов вопреки господствующей идеологии и было для дворян единственно возможным проявлением оппозиции режиму.

В заключении диссертации излагаются основные выводы работы. Особенность исследовательского подхода состоит в том, что дворянство как элемент социальной структуры и до-, и послереволюционного общества определяется через способы социального взаимодействия. В центре внимания работы оказываются правила социального взаимодействия, вознаграждения, получаемые за соблюдение этих правил и культурное обрамление этого "спектакля". Такой подход к исследованию дал возможность исследовать тот "неразменный запас" нематериальных ресурсов, который давала принадлежность к дворянскому сословию, показать потенциал выживания наследственной элиты в обществе, где полностью изменился символический порядок.

Во второй половине XIX века экономические реформы способствовали тому, что часть дворянства обеднела и фактически перешла в другие страты общества. Приспособившаяся к новой экономической ситуации часть дворянства продолжала быть в дореволюционном российском обществе фигурой, значимой для функционирования политической, экономической и культурной жизни. Общение в дворянских кругах было построено так, что статус каждого дворянина в своем сообществе предполагал наличие формальных и неформальных обязанностей по отношению к другим участникам социальных игр во всех ситуациях взаимодействия. Существовало множество социальных контекстов, в которых человек должен был проявлять себя как дворянин. Наличие статусных символов, конституирующих сообщества, следование формальным и неформальным правилам были не декоративными, а функциональными. Они обеспечивали доступ к учебным заведениям, должностям, информации. Функционирование этого механизма способствовало защите старой элиты от экономических катастроф и, на макро-уровне, способствовало сохранению сильной позиции дворянства в сфере государственного управления. Исследование форм общения дворянства в 1910-е годы, предпринятое в третьей главе диссертации, показало: чем выше был статус дворянского рода в своем сообществе, тем более значимой была светская жизнь для реализации различных планов и проектов.

Разрушение социальных институтов старого общества после 1917 года лишило представителей дореволюционной элиты возможностей воспроизводства социального статуса прежними способами. Изменение социального контекста способствовало тому, что произошла дефигурация дворянства - к концу 1930-х - началу 1940-х годов оно прекратило свое существование, исчезло и с политической, и с социальной арены. В диссертационном иссле-

довании описаны (соответственно, в главах второй и третьей) два процесса преобразования навыков и идентичности дворян, способствовавших исчезновению дворянства как коллективного субъекта - вынужденная конвертация профессиональных навыков и изменение символических границ, т.е. изменение критериев принадлежности к "своим" и "чужим". Процесс конвертации навыков, происходивший на фоне политической дискриминации, преодоления барьеров в социальной мобильности, привел к "профессионализации" (превращению в специалистов, профессионалов) одной части дворянства и "деклассированию" (нисходящей социальной мобильности) другой части. Значимыми в этом процессе были такие факторы, как: наличие образования, наличие полезных связей, возраст, пол, фамилия, отношение к советскому режиму, жилищная ситуация. Переплетение этих факторов и составляло предпосылки для более или менее успешного превращения бывшего дворянина в советского специалиста. Изменению символических границ способствовал внешний контекст политической дискриминации и стигматизации, уравнивавший в бесправии различные группы дворянства, и жилищная ситуация, способствовавшая консолидации представителей дореволюционного образованного слоя против представителей более социально далеких групп. Результатом действия этих двух процессов явилось то, что профессионально и социально адаптировавшиеся дворяне приобрели статус полноправных советских специалистов, в основном, работников непроизводственной сферы. Они обладали идентичностью "старой интеллигенции", что проявлялось в общении в кругу "своих" - родственников и знакомых.

Хотя на микро-уровне, в повседневной жизни, независимо от политической дискриминации, воспроизводились некоторые элементы дворянских дореволюционных ритуалов и быта, эти ритуалы стали лишь данью традиции и в значительной мере лишились своей функциональной стороны. Так, цепочка "домашнее воспитание - признание в свете - доступ к социальным позициям", которая успешно функционировала в 1910-е годы, была разрушена, поскольку исчезло понятие светского общества как специфического медиатора между дворянской семьей и публичной сферой. Для достижения успеха в советском обществе домашнее воспитание "дореволюционного качества" не было единственным необходимым ресурсом. В результате те немногие элементы дореволюционной повседневной жизни дворянства, которые воспроизводились в некоторых семьях и в 1920-е- 1930-е годы и позже, приобрели иной символический статус. Они воспринимались как присущие интеллигентным, культурным, широко образованным людям, в отличие от людей, которые просто имели высшее образование. В итоге имело место разрушение прежней групповой идентичности субкультурных дворянских сообществ и возникновение социальной среды старой интеллигенции.

Основные результаты диссертационной работы нашли отражение в следующих публикациях автора:

1. Открытый дом и его хозяйка // Феминистская теория и практика: Восток-Запад. Материалы международной конференции. СПб: Центр Тендерных Проблем, 1996. С. 287-294.

2. The Rôle of Women Dissidents in Creating the Milieu. // Women's Voices in Russia Today. Ed. by A. Rotkirch and E. Haavio-Mannila. Dartmouth Publishing Company, 1996. Pp. 189-206.

3. Реконфигурация социальных практик: семья поместных дворян в дои послереволюционной России (1870-е- 1930-е)// Социологические исследования. 2000. №1. С. 81-92.

4. Ленинград и ленинградцы 1930-х годов в интервью // На корме времени: интервью с ленинградцами 1930-х годов / Под. ред. М.Витухновской. СПб: Журнал "Нева", 2000. С. 3-17 (в соавторстве).

5. Дворяне на советском рынке труда: Ленинград, 1917-1941 //Нормы, ценности и перелом в советском обществе и культуре в 1920-е - 1950-е годы. СПб, 2000 (в печати).

6. От капиталистического Петербурга к социалистическому Ленинграду. Изменение социально-пространственной структуры города в 1920-е- 1930-е годы. // Нормы, ценности и перелом в советском обществе и культуре в 1920-е - 1950-е годы. СПб, 2000 (в печати, в соавторстве).

Сверстано и отпечатано в Типографском центре малой оперативной полиграфии ЗАО «Познание» 191186, Санкт-Петербург, а/я 623 Тел./факс (812) 534-3068

Сдано в набор 13.02.2000. Подписано к печати 23.02.2000. Формат 84x108, 1/32. Бумага книжно-журнальная. Гарнитура «Тайме».

Печ. листов 1,0. Тираж 120 экз. Заказ № 31.

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата социологических наук Чуйкина, Софья Александровна

ВВЕДЕНИЕ.

ГЛАВА 1. ДВОРЯНСТВО В СОВЕТСКОМ ГОРОДЕ: ОПРЕДЕЛЕНИЕ ОБЪЕКТА ИССЛЕДОВАНИЯ.

§ 1. дворянство: взгляд изнутри.

1.1. Воспитание.

1. 2. Рассказ о себе.

§2 ДВОРЯНСТВО: ВЗГЛЯД ИЗВНЕ.

§ 3. попытки воспроизводства дореволюционных ритуалов в 1920- 1930-е годы: воспитание детей.

3.1. Домашнее воспитание и школьное образование детей в дворянских семьях в 1920 - 1930-е годы.

3.2. Ритуалы повседневной жизни: ухаживание, брак, "приличия".

Выводы.

ГЛАВА 2. ДВОРЯНЕ НА СОВЕТСКОМ РЫНКЕ ТРУДА.

§1. реакция на кризисную ситуацию и профессиональный выбор.

1.1. Уход, протест, лояльность и апатия.

1.2. Предпочтительные профессиональные сферы и места работы.

§2. ПОЛИТИКА ГОСУДАРСТВА В ОТНОШЕНИИ ТРУДОУСТРОЙСТВА "БЫВШИХ".

2.1. Фильтры и барьеры в социальной мобильности.

§3. Профессиональные навыки дворянства. Конвертация ресурсов.

3.1. Процесс конвертации. Способы успешной конвертации навыков.

3.2. Нисходящая мобильность: работа на черном рынке.

3.3. Конвертация навыков и социальный контекст.

Выводы.

ГЛАВА 3. "СВОИ" И "ЧУЖИЕ": КОНСТРУИРОВАНИЕ СИМВОЛИЧЕСКИХ ГРАНИЦ И РЕКОНФИГУРАЦИЯ ДРУЖЕСКИХ КРУГОВ.

§ 1. Символическое конструирование сообщества: теоретический подход.Ill

§2. Вне- ивнутрисословныеграницыв 19 10-е годы.

2.1. Примеры: семья морского офицера, семья помещиков, круг столичной аристократии в 1910-е годы.

2.2. Символические границы и формы общения в дворянских сообществах в 1910-е годы: выводы.

§3. Статус в советском обществе и символические границы.

§ 4. Коммунистка- дворянка.

§5. Изменение символических границ дворянских сообществ в 1920-е- 1930-е годы.

5.1. Примеры: семья "бывшего"морского офицера, семья "бывших" помещиков, круг "бывших" титулованных аристократов.

5.2. Изменение символических границ дворянских сообществ. в 1920-е- 1930-е годы: выводы.

§ 6. Дом как частно-публичное пространство.

Выводы:.

Введение диссертации2000 год, автореферат по социологии, Чуйкина, Софья Александровна

Актуальность исследования. Экономические и политические преобразования в России и их социальные последствия сделали проблему изменения социальной структуры общества одной из самых обсуждаемых - как среди социологов, историков и экономистов, так и среди широких слоев населения. Исследование различных аспектов социальных изменений является, несомненно, одним из приоритетных направлений отечественной социологии, и с этим связана актуальность поиска новых подходов к эмпирическому исследованию и концептуализации в этой области, а также сравнение нынешнего переходного периода с "великими трансформациями" советского времени.

Любой переходный период неизбежно влечет за собой возникновение новой системы социального неравенства. Успех и повышение социального статуса одних и обнищание других нередко приводят к разрыву дружеских связей, распадению сообществ, исчезновению социальных групп, классов. Изменение социального статуса группы и потеря ею групповой идентичности являются болезненными процессами для общества и требуют научного осмысления. Данная проблема отчасти затрагивалась исследователями социальной структуры советского и постсоветского общества. Например, Т.И. Заславская отмечает "распад" слоя советской номенклатуры,1 О.И. Шкаратан указывает также на исчезновение в настоящее время слоя советской интеллигенции, которая "распадается на подлинных профессионалов - ядро среднего класса и на деклассирующуюся, переходящую в низшие общественные слои часть",2 и т.д. В работах социологов фиксируются факты исчезновения какой-либо социальной группы в процессе преобразований, тогда как сам ход её "растворения", механизмы и стадии этого процесса отечественными социологами почти не рассматриваются. Отчасти это можно объяснить тем, что процесс исчезновения

1 Заславская Т.И. Российское общество на социальном изломе: взгляд изнутри. М.: МВШСЭН и ВЦИОМ, 1997. С.227. некоторых элементов социальной структуры советского общества в настоящее время еще не завершен - переходный период продолжается, и макро-условия продолжают изменяться под влиянием экономических и политических кризисов.

В связи с этим представляется актуальным анализ аналогичных процессов с позиции исторической дистанции, исследование трансформации, которая уже завершена. Широкие возможности для исследования представляет жизнь советского общества в послереволюционное двадцатилетие. Этот период советской истории дает в руки исследователя богатый эмпирический материал, социологический анализ которого может помочь в выработке концепций, объясняющих логику и механизмы процесса преобразований сегодня.

В диссертации предпринимается попытка показать логику процесса "растворения" в советском обществе дворянства в период послереволюционной трансформации ца материалах о повседневной жизни дворянских семей в Ленинграде 1920-х - 1930-х годов. Обращение к этой теме позволяет описать механизмы профессиональной интеграции и адаптации социальной группы в условиях экономического кризиса и политической дискриминации, показать различия в процессах конструирования идентичности у социально успешных и у неприспособленных, а также влияние этих процессов на частную жизнь.

Актуальность исследования определена, таким образом, с одной стороны, необходимостью социологической концептуализации процесса исчезновения классов, социальных сред и групп в период трансформации, и, с другой стороны, необходимостью всестороннего изучения социальной структуры переходного периода 1920-х - 1930-х годов, что может способствовать пониманию социальных проблем в настоящее время.

Проблема исследования заключается в следующем: нам известно, что в послереволюционное двадцатилетие социальная структура общества претерпела

2 Шкаратан О.И. Социальная стратификация в постсоветской России: от сословно-слоевых к классовым значительные изменения, в ходе которых сошли с социальной и политической арены некоторые классы и социальные группы дореволюционного общества, и в том числе, дворянство. Но до сих пор остается неисследованным вопрос о том, как происходил этот процесс, в какие профессиональные и социальные группы интегрировались дворяне в 1920-е - 1930-е годы, и чем это определялось.

Степень разработанности проблемы. Социальная структура и стратификация российского общества в 1920-е - 1930-е годы является объектом внимания многих отечественных и зарубежных социологов и историков. В работах В.И. Ильина, В.В.Радаева, О.И.Шкаратана3 анализируется складывающаяся в СССР в эти годы специфически-советская система неравенства, политические и экономические механизмы функционирования этой системы. В работах П.Сорокина, Д.Берто, Е.Фотеевой, Ш.Фитцпатрик (Fitzpatrick Sh.)4 рассматривается социальная мобильность в послереволюционные годы. Работы историков - В.Гольдман (W.Goldman), Р.Стайтса (R.Stites), Б.Фарнсворт (B.Farnsworth), Э.Уотерс (Е.Waters)5 концентрируются на тендерном измерении социального неравенства в 1920-е - 1930-е годы. В книгах Н.Б. Лебиной, Е.А. Осокиной, К.Бейлза (K.Bailes), С.Шаттенберг (S.Schattenberg), Ш.Фитцпатрик (В-Fitzpatrick)6 и других авторов описывается повседневная жизнь (работа, быт, потребление) отношениям // Радаев В.В., Шкаратан О.И. Социальная стратификация. М.: Аспект-Пресс, 1996. С. 312.

3 Ильин В.И. Государство и социальная стратификация советского и постсоветского обществ, 1917 — 1996 гг.: Опыт конструктивистско-структуралистского анализа. Сыктывкар, ун-т; Ин-т социологии РАН, 1996; Радаев

B.В., Шкаратан О.И. Социальная стратификация. М.: Аспект-Пресс, 1996.

4 Сорокин П.А. Революция и социология // Сорокин П.А. Человек, цивилизация, общество. М.: Политиздат, 1992

C. 221-244; Берто Д. Трансмиссии социального статуса в экстремальной ситуации И Судьбы людей: Россия

XX век / Под. ред. В.Семеновой, Е.Фотеевой. М., 1996. С. 207-239; Фотеева Е. Социальная адаптация после 1917 года. Жизненный опыт состоятельных семей // Судьбы людей. С. 240-275; Fitzpatrick S. Education and Social Mobility in the Soviet Union, 1921-1934. Cambridge: Cambridge univ. press, 1979.

5 Farnsworth B. Aleksandra Kollontai: Socialism, Feminism and the Bolshevik Revolution. Stanford (Cf): Stanford univ. press, 1980; Stites R. The Women's Liberation Movement in Russia: Feminism, Nihilism and Bolshevism, 1860 - 1930. Princeton (N.J.): Princeton univ. press, 1978; Goldman W. Women, the State and Revolution: Soviet Family Policy and Social Life, 1917-1936. Cambridge: Cambridge univ. press, 1993; Waters E. From the Old Family to the New: Work, Marriage and Motherhood in Urban Soviet Russia, 1917 - 1936. PhD Dissertation, University, of Birmingham, 1985.

6 Лебина Н.Б. Повседневная жизнь советского города, 1920-1930 годы. СПб: Летний сад: Нева, 1999; Осокина Е.А. Иерархия потребления: О жизни людей в условиях сталинского снабжения, 1928-1935хт. М.: Изд-во МГОУ, 1993 и За фасадом "сталинского изобилия": Распределение и рынок в снабжении населения в годы индустриализации, 1927-1941. М.: РОССПЭН, 1997; Bailes К. Technology and Society under Lenin and Stalin: Origins of the Soviet Technical Intelligentsia, 1917-1941. Princeton (N.J.): Princeton univ. press, 1978; Schattenberg, различных социальных групп, что позволяет составить представление о положении этих групп в социальной структуре общества в целом.

В данной работе будет затронут такой малоизученный7 аспект жизни общества 1920 - 1930-х годов, как преемственность между повседневной жизнью и деятельностью выходцев из разных сословий до революции и тем, как они приспосабливались к ситуации переходного периода, как трансформировались навыки, необходимые им ' в дореволюционной жизни в новые, полезные для существования в советской России. Хотя дореволюционные сословия, классы и многие статусные группы перестали существовать, так как исчезли и юридические, и институциональные основания для их воспроизводства, люди, социализованные при старом режиме, их способы жизни и идентичности продолжали жить. Для того, чтобы они "растворились" в советском обществе, необходим был длительный и сложный процесс преобразования привычек и навыков.

Из работ социологов, где рассматриваются жизненные стратегии дворянства в послереволюционные годы, можно назвать лишь несколько статей. Наиболее изученной является судьба поместных дворян в период до 1926 года, оставшихся после революции жить в своих имениях, описанная американским социальным историком Дж. Ченноном (Channon J.)8. В статье Ченнона рассматриваются способы выживания бывших помещиков, их усилия по сокрытию своего происхождения, взаимоотношения с властями. Исследование Ченнона показывает, что не только класс сельскохозяйственных предпринимателей прекратил свое существование, но и большинство бывших землевладельцев вынуждены были после 1926 года уехать из сельской местности. Следовательно, вопрос о стратегиях выживания дворянства в советском обществе конца 1920-х - 1930-х годов сводится, в основном, к жизни дворянства в советском городе.

S. "Trotzdem blieb ich Kommunist": Die Welt sowjetischer Ingenieure in den dreissiger Jahren. Dissertation eingereicht an der Europa-Universitaet Viadrina Frankfurt (Oder) im Mai 1999; Fitzpatrick S. Everyday Stalinism. Ordinary Life in Extraordinary Times: Soviet Russia in the 1930s. NY: Oxford univ. press, 1999.

7 Этот аспект рассматривается социологами в книге Судьбы людей: Россия XX век. М.: ИС РАН, 1996.

Из публикаций социологов, где рассматриваются некоторые аспекты жизни дворянства в советском городе (на примере Москвы) в 1920-е - 1930-е годы, можно назвать две работы: статьи Д. Берто "Трансмиссии социального статуса в экстремальной ситуации" и Е. Фотеевой "Социальная адаптация после 1917 года. Жизненный опыт состоятельных семей", опубликованные в сборнике статей "Судьбы людей.". 9 Эти статьи фокусируются на проблеме социальной мобильности представителей бывших привилегированных слоев в 1920-е- 1930-е годы.

Для понимания контекста повседневной жизни дворянства в предвоенном Ленинграде важна глава из книги В.А; Иванова, посвященная репрессиям в отношение дворянства, основанная на материалах архивов,10 а также публикация генеалога А.А. Бовкало об участии дворянства в церковной жизни Ленинграда.11 Диссертация американского историка Г. Алексопулос А1ехорои1оз),12 посвященная лишенным избирательных прав ("лишенцам"), их тактикам сопротивления дискриминации, много дает для понимания контекста дискриминации и сравнения дворянства с другими негативно привилегированными социальными группами в рассматриваемый период. Многочисленные публикации советского периода, где отчасти затрагивается судьба дворянства в ряду с другими ликвидированными "эксплуататорскими классами" (Глезерман, Селунская, Трифонов, и др.) предоставляют видение послереволюционной политики дискриминации "через очки" советской идеологии, но все же, по сравнению с современными работами историков на эти темы, они мало помогают исследованию.13 Критический анализ этих работ

8 Channon J. Tsarist Landowners after the Revolution: Former Pomeshchiki in Rural Russia during NEP // Soviet Studies. 1987. Vol. 39, №4. P. 575-598.

9 Берто Д. Трансмиссии социального статуса в экстремальной ситуации и Фотеева Е. Социальная адаптация после 1917 года. Жизненный опыт состоятельных семей // Судьбы людей.

10 Иванов В.А. Миссия Ордена. Механизм массовых репрессий в Советской России в конце 20-х - 40-х гг.: на материалах Северо-Запада РСФСР. СПБ: ЛИСС, 1997.

11 Бовкало А.А. Дворянство и церковь в Петрограде в 1920-е - 1930-е годы // Союз дворян = Union de la noblesse russe. 1999. № 69. С. 9-11.

12 Alexopoulos G. Rights and Passage: Marking Outcasts and Making Citizens in Soviet Russia, 1926 - 1936. A dissertation submitted to the faculty of division of the social sciences in candidacy for the degree of doctor of philosophy. Chicago (111.), 1996.

Из этого ряда книг наиболее информативные работы следующие: Глезерман Г.Е. Ликвидация эксплуататорских классов и преодоление классовых различий в СССР. М.: Госполитиздат, 1949; Селунская и современное историческое исследование "политики ликвидации эксплуататорских классов" содержится в статьях и диссертации московского историка Т.М. Смирновой.14

Первая попытка интерпретации интервью и историй семей из частных архивов жителей С.- Петербурга была предпринята петербургскими социологами В.Б.Голофастом и Т.З.Протасенко. Авторы ставили вопрос о том, является ли жизнь дворянства после революции "выживанием" или "деклассированием", и выдвинули гипотезу, что только в первые послереволюционные годы жизнь дворянства отличалась от жизни других слоев населения, тогда как в дальнейшем, начиная с послевоенных лет, никакого своеобразия "советской дворянской судьбы" не прослеживается.15 На основе этих выводов возникла гипотеза диссертационного исследования о том, что дворянство в советских городах существовало в период между революцией и второй мировой войной, и в дальнейшем исчезло как социально-структурная категория - как из "большой политики", так и из повседневной жизни. Замысел данной работы - показать, как происходил процесс исчезновения дворянства, механизмы и необходимые составляющие этого процесса. Следовательно, основной акцент работы - исследование преемственности повседневной жизни дворянства в 1920 - 1930-е годы по сравнению с предыдущим (дореволюционным) периодом.

В связи с этим важными для данного исследования являются также работы о жизни дворянства в к. XIX - начале XX века, особенно - о социальной и культурной истории дворян. Из книг отечественных авторов классическим является труд Ю.М. Лотмана, описывающий жизнь и быт русского дворянства в XVIII - XIX веках.16 Интересный анализ

В.М. Изменения социальной структуры советского общества 1921 - середина 1930-х годов. М.: Мысль, 1979 Трифонов И.Я. Очерки истории классовой борьбы в СССР в годы НЭПа (1921-1937). М.: Госполитиздат, 1960 и его же Ликвидация эксплуататорских классов в СССР. М.: Наука, 1975;

14 Смирнова Т.М. Политика "ликвидации эксплуататорских классов" в Советской России в 1917 - 1920 гг. Дис. канд. ист. наук / Ин-т Росс, истории РАН, М. 1995.

Golofast V. and Protasenko T. Family Histories - Country History. Russian Gentlemen under Soviet Regime: Problems of Déclassement or Survival. Summary version to be presented at the Conference on "Old and New Aristocracies, 1880 to the present". Toulouse, 21-24 September, 1994.

16 Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства XVIII - н. XIX века. СПб.: "Искусство-СПб", 1994. структуры дворянской семьи, дворянских норм и традиций содержится в работе американского историка Джессики Товров (J.Tovrov).17 Из работ, где анализируется бытовые установки и идентичность дворянства и в XIX, и в начале XX века, наиболее важны книги О.В. Муравьевой о воспитании дворянства,18 Т.П. Каждан и П. Рузвельт (P.Roosevelt) о культурной и социальной жизни и быте в дворянских усадьбах,19 А.Б.

9П

Уахтеля (A.B. Wachtel) о конструировании дворянской идентичности в автобиографиях. О стратификации элиты в целом и, в частности, дворянского сословия на рубеже веков, наиболее значимы работы A.M. Анфимова, А.П. Корелина, Б.Н. Миронова, С.Бекера (S.Becker), А.Рибера (A.Rieber).21 Много работ - и отечественных, и зарубежных авторов -посвящено дворянству как субъекту политики на рубеже веков (B.C. Дякин, Ю.Б. Соловьев, G.Hamburg, R.T.Manning и др.).22 Также важна литература, позволяющая сравнить ситуацию российского дворянства в 1920-е - 1930-е годы с жизнью их соотечественников в эмиграции и с жизнью дворян в других европейских странах после отмены сословных привилегий. Социально-антропологическое исследование русской белоэмигрантской общины в Ницце представлено в диссертации К. Кауринкоски (Kaurinkoski К.) "Белая эмиграция. Русские в Ницце".23 Сравнение "советского" и западноевропейского дворянства

17 Tovrov J. The Russian Noble Family: Structure and Change. Chicago: Garland Publ., 1987.

18 Муравьева O.C. Как воспитывали русского дворянина. М.: Linka-Press, 1995.

19 Каждан Т.П. Художественный мир русской усадьбы. М.: Традиция, 1997; Roosevelt P. Life on the Russian Country Estate. A Social and Cultutal History. New Haven & London: Yale univ. press, 1995.

20 Wachtel A. The Battle for Childhood: Creation of a Russian Myth. Stanford: Stanford univ. press, 1990.

21 Анфимов A.M. Крупное помещичье хозяйство Европейской России: конец XIX - начало XX в. М.: Наука, 1969 и его же Земельная аренда в России в начале 20 века. М., Изд-во АН СССР, 1961; Корелин А.П. Дворянство в пореформенной России (1861 - 1904 гг). М.: Наука, 1979; Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи, XVIII - нач. XX в.: В 2 т. СПб: Дмитрий Буланин, 1999; Rieber A. The Sedimentary Society // Between Tsar and People. Educated Society and the Quest for Public Identity in Late Imperial Russia / Ed.by E. Clowes & S.Kassow & J.West. Princeton: Princeton univ. press, 1991; Becker S. Nobility and Privilege in Late Imperial Russia. Dekalb (111.): Noth. 111. univ. press, 1985.

22 Дякин B.C. Буржуазия, дворянство и царизм в 1911 - 1914 гг. JL: Наука, 1988; его же Самодержавие, буржуазия и дворянство в 1907 - 1911 гг. JL: Наука, 1978; Соловьев Ю.Б. Самодержавие и дворянство в 1907 -1914 гг. JL: Наука, 1990; Hamburg G. М. Politics of the Russian Nobility, 1881-1905. New Brunswick (N.J.): Rutgers univ. press, 1984; Manning R.T. The Crisis of the Old Order in Russia: Gentry and Government. Princeton (N.J.): Princeton univ. press, 1982.

23 Kaurinkoski K. L'emigration blanche. Les russes a Nice. Memoire de D.E.A. Departement d'Ethnologie. Faculte des lettres et des sciences sociales. Universite de Provence (AIX - Marcelle 1), 1992. позволяют сделать публикации французских социологов (M. de Saint-Martin, E.Mansion-Rigau, С. Grange и др.)24 о французском дворянстве в XX веке.

Объектом исследования являются представители дворянских семей, имевшие до революции сословный статус "потомственный дворянин/дворянка", проживавшие в Ленинграде в период с 1917 по 1941 год, как коренные жители, так и мигранты, приехавшие в город в этот период времени. Была разработана типология по социальному статусу для представителей этой социальной группы, обеспечившая дифференцированный подход к анализу материала.

Предметом исследования являются преемственность и изменения в повседневной жизни дворян в Ленинграде 1920-х - 1930-х годов на двух уровнях - в публичной сфере и в частной сфере.

Методологические и теоретические основания проблемы. Применительно к исследованию социальной структуры 1910-х - 1930-х годов традиционные определения дворянства как "сословия" или как "класса" непродуктивны. Как отмечает Б.Н. Миронов, уже "к 1917 г. все сословия юридически утратили свои специфические сословные права", при этом "превращение сословий в классы через всеобщую и глубокую профессионализацию общества сделало в пореформенной России значительные успехи, но к 1917 году далеко не завершилось" .

Французская исследовательница М. де Сен-Мартэн, описывая социально-структурную позицию французских дворян, использует понятие "пространство дворянства". Это метафора, описывающая социальную среду с достаточно размытыми границами, представителей которой объединяет наличие символического капитала особого рода, т.е. дворянского капитала. Пространство дворянства включает в себя различные

24 De Saint-Martin M. L'espace de la noblesse. Paris: Ed. Metailie, 1995; Mension-Rigau E. Aristocrates et grands bourgeois: éducation, traditions, valeurs. Paris: Pion, 1994; Mension-Rigau E. L'enfance au chateau. L'éducation familiale des elites françaises au XX ciecle. Paris: Ed. Rivages, 1990; Mension-Rigau E. La vie des chateaux prives dans la France contemporaine: stratégies d'adaptation et de reconversion. Paris: Perrin, 1999. Grange C. Gens du Bottin Mondain: y etre, c'est en etre. Paris: Fayard, 1996. институты (частные школы, клубы, ассоциации, кружки, журналы), способствующие поддержанию стиля жизни дворян, в основном организующие проведение досуга: светские рауты, визиты, салоны, псовую охоту, спорт; а также семьи, социальные связи и взаимоотношения между ними и разделяемые в этих кругах нормы поведения.26 К исследованию ситуации российского дворянства после отмены сословных привилегий термин "пространство дворянства" не применим. После 1917 года институциональные возможности воспроизводства дворянского статуса были подорваны значительно более радикально, чем в других европейских странах в этот период. В России сохранению дворянства как единицы социальной структуры общества способствовали иные, чем в других странах, внешние и внутренние факторы. Это, прежде всего, внешний контекст политической дискриминации и стигматизации. Другой фактор - возможность использования нематериальных (прежде всего, образовательных и культурных, а не символических и экономических, как в других странах) ресурсов дворянства, что предопределяло схожие возможности ориентации на рынке труда. Воспроизводство дворянами в частной сфере некоторых элементов традиций и повседневных практик способствовало существованию разрозненных сообществ, которые были в значительной мере замкнуты кругом своих, лично знакомых и не формировали надперсонального социального пространства.

Наиболее продуктивным представляется определение дворянства, которое дает возможность исследования постепенного преобразования нематериальных ресурсов ; и социальных сетей дворян под влиянием социального контекста, что, в конечном итоге, и привело к "растворению" дворянства в различных стратах советского общества.

На наш взгляд, наибольшие возможности исследования преемственности , и изменения повседневных практик предоставляют концепции, рассматривающие

25 Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи, XVIII - нач. XX в: В 2 т. СПб: Дмитрий Буланин. 1999. Т.1. С. 142.

De Saint-Martin M. L'espace de la noblesse. Paris: Ed. Metailie, 1995. социальную структуру как результат процесса повседневного взаимодействия на микроуровне.27 Применение таких подходов к исследованию социальных изменений ценно тем, что они позволяют уловить новые образцы повседневной коммуникации, правил, "сделок", и следовательно, новые социальные структуры, возникающие вод влиянием изменений социального контекста.

Для данного исследования стержневой является концепция фигурации немецкого социолога Н. Элиаса. Под фигурацией Элиас понимает группу взаимозависимых людей, являющихся участниками некоторой социальной игры, действующих по определенным правилам, соответствующим их социальной позиции, их статусу в этой игре. Следуя за терминологией Элиаса, мы определяем дворянство накануне революции как фигурацию, то есть как статусную группу, принадлежность к которой определяет наличие некоторых видов взаимозависимостей индивидов, проявляющихся в ситуациях повседневного взаимодействия. Быть дворянином - значит следовать определенным правилам, знать свое место, роли, границы возможного поведения в некоторой системе координат. Определение дворянства как фигурации (в отличие от определения его, например, как класса) дает возможность сфокусироваться на социальном взаимодействии, его логике и правилах,, и исследовать тот "неразменный запас" нематериальных ресурсов, который давала принадлежность к дворянскому сословию, показать потенциал выживания наследственной элиты в обществе, где полностью изменился символический порядок и все былые привилегии и достоинства благородного происхождения и достатка превратились в "отрицательные капиталы".

27 Такой подход представлен, например, в историко-социологических работах: Elias N. The Civilizing Process. Oxford: Blackwell, 1994, и др.; Thompson E. P. The Making of the English Working Class. London: Penguin Books, 1991; в "драматургической социологии" И.Гоффмана, Goffman Е. Frame Analysis. An Essay on the Organization of Experience. Cambridge (Mass.) Harvard univ. press, 1974 & Stigma. Notes on the Management of Spoiled Identity. London: Penguin Books, 1990; в исследовании "фоновых ожиданий" у Г.Гарфинкеля: Garfinkel Н. Studies in Ethnomethodology. Cambridge: Polity press, 1984.

28 Elias N. What is sociology? NY: Columbia univ. press, 1978. P. 128-133; Elias N. The Court Society. London: Basil Blackwell, 1983.

Данная работа посвящается процессу дефигурации дворянства в советском обществе. Объектом исследования является разрушение цепочек взаимозависимостей и игр, способов мыслить, чувствовать, действовать и бездействовать, трансформация привнесенного дворянами в советскую жизнь из дореволюционного времени арсенала умений, навыков, представлений, знаний, ощущений, идентичностей, социальных связей.

Исследование дефигурации дворянства включает два аспекта. Первый - это исследование профессиональных навыков дворянства, которые дворяне могли "продать" на советском рынке труда. Эти навыки, наряду с их политическим статусом, определяли их жизненные шансы в советском обществе. Приспособление дворянства как социальной группы к новым условиям рынка труда анализируется в ракурсе концепции конвертации капиталов29 П.Бурдье (P.Bourdieu). Второй аспект - изменение идентичности, символических границ, форм общения в 1920-е - 1930-е годы. Этот аспект исследуется в рамках концепции символических границ (A.Cohen, M.Lamont).

Целью исследования является изучение механизмов и этапов дефигурации дворянства в советском обществе, и на основе данного исследования концептуализация процесса "растворения" элементов социальной структуры в переходный период. Для исследования процесса дефигурации дворянства были поставлены следующие задачи: 1) определить дворянство как социально-структурную категорию в период с начала века, до конца 1930-х годов, 2) исследовать возможности дворянства на советском рынке труда, определяемые, с одной стороны, политикой государства, и, с другой стороны, нематериальными ресурсами дворян, которые они могли профессионализировать, 3) исследовать конструирование границ дворянских сообществ в 1920-е - 1930-е годц и влияние изменения границ на состав дружеских кругов и формы общения. »

29 Bourdieu P. Distinction. A Social Critique of the Judgement of Taste. Cambridge (Mass.): Harvard univ. press, 1984. P. 130-133.

30 Cohen A. The Symbolic Construction of Community. NY: Ellis Horwood Ltd. 1985; Lamont M. Money, morals and manners: The Culture of the French and the American Upper-Middle Class. Chicago & London: The univ. of Chicago press, 1992.

На примере повседневной жизни дворянства в Ленинграде 1920-х — 1930-х годов будут рассмотрены следующие общие проблемы изменения социальной структуры: каким образом происходит социальное расслоение в период трансформации, что определяет успешность одних и неуспешность других в адаптации к ситуации общества переходного периода; чем обуславливается выбор той или иной тактики приспособления к изменениям социального контекста; каковы структурные условия исчезновения групповой идентичности и появления новых идентичностей.

Научная новизна работы определяется актуальностью эмпирических и методологических задач исследования. Впервые исследована с социологической точки зрения повседневная жизнь дворянства в советском обществе 1920-х - 1930-х годов. Предложен новый методологический подход к исследованию социальной структуры переходного периода. Описана модель дефигурации элементов социальной структуры в переходный период и необходимые составляющие этого процесса: конвертация ресурсов , и изменение символических границ.

Научная и практическая значимость диссертации определяется теми возможностями, которые открывает для дальнейших исследований предложенный методологический подход к изучению общества переходного периода, а также тем, что собранный и систематизированный материал может использоваться при разработке учебных курсов по истории и социологии советского общества. ^

Методы исследования и источники. Исследование фокусируется на микропроцессах: изменении идентичности, практик, конфигурации социальных сетей, поэтому основными источниками являются свидетельства о повседневной жизни дворян и ее восприятии (письма, воспоминания, автобиографии, истории семей, литературные произведения о жизни в 1920-х - 1930-х, глубинные интервью). В этих материалах анализировались ситуации столкновения традиционного, привычного уклада жизни и требований изменившегося социального контекста с целью сделать выводы о том, в каких сферах жизни и в каких ситуациях дореволюционный уклад дворянских семей воспроизводился (или наоборот, сопротивлялся/изменялся) в процессе поиска дворянами своего места в жизни советского города.

Итак, основными источниками информации о повседневной жизни дворянства в 1920-е - 1930-е годы были различные виды (авто)биографических повествований, написанные авторами безотносительно данного исследования, то есть "непровоцированные источники" и спровоцированные исследователем воспоминания (интервью).

Автобиографические повествования как источники

Автобиографическое повествование в обыденной жизни является одним из распространенных способов коммуникации, который "связан с повседневными практиками, с культурными формами и традициями, с привычками социальной жизни".31 Рассказ о жизни в устной или письменной форме всегда является моментом конструирования и проблематизации идентичности, проведения границ между собой и другими, попыткой самоопределения. Вне зависимости от того, является ли рассказ о жизни устным или письменным, созданным по заказу социологов или непровоцированным, он является продуктом социального взаимодействия либо между рассказчиком (информантом) и слушателем (интервьюером), либо между автором и его предполагаемой аудиторией.

Автобиографические повествования могут быть тематизированными и нетематизированными. В тематизированных автобиографиях жизненный путь "просматривается" в каком-либо заранее заданном ракурсе; в нетематизированцых автобиографиях отсутствует "основная тема повествования". В данном исследовании тематизированными (рассказ о себе и своей семье как о дворянах) были все интервью и некоторые мемуары, нетематизированными - автобиографии и семейные хроники. Но

31 Fuchs W. Biographische Forschung: eine Einfuehrung in Praxis und Methoden. Opladen: Wd Verlag, 1984. S. 15. повествования без "основной темы" также не лишены тематизаций, т.к. "всякая попытка рассказать о своей жизни - заимствование предпосылок такого взгляда на жизнь у литературных (вообще внешних, социально-культурных) форм".32 Способ конструирования автобиографии опосредован литературными образцами, распространенными в референтной группе автора и в обществе в целом, как и представлениями о приличиях и нормах, о том, что является интересным, заслуживающим внимания и достойным рассказа.

У (авто)биографий дворян, как и у всех (авто)биографий, созданных в советский и даже постсоветский период в России, также есть своя "советская" специфика - на них оказывают влияние представления о том, что можно сообщать о себе посторонним, а что нельзя.

Несмотря на то, что стиль повествования всегда сугубо индивидуален, рассказчик как правило пытается приблизить свою речь и даже само содержание рассказа к социальным стандартам. Поэтому в том, что и как говорится, больше социального, чем индивидуального. Социологи изучают в биографии именно проявление социального в индивидуальном. "Отдельный случай исследуется не ради самого этого случая, но рассматривается как образец, показывающий более общие структуры, формы, которые принимают процессы, правила, структурные типы, решения".33 Более того, субъективная неповторимость автора и его жизненного опыта становится видна именно тогда, когда его опыт рассматривается на фоне ограничений, накладываемых на индивидуальную биографию обществом. "Социальные структуры - это особенно хорошо видно на биографиях - существуют не вне социальных актеров. Они актуализируются только через социальное поведение последних. Рамки, в которых может развертываться наша индивидуальная биография, отнюдь не широки. Их "порождающие структуры" остаются

32 Голофаст В.Б. Многообразие биографических повествований // Социологический журнал. 1995. №1. С.76. Об этом см. также Lehmann A. Erzaehlen eigener Erlebnisse im Alltag. Tatbestaende, Situationen, Funktionen. Zeitschrift fiier Volkskunde. 1978. B.74. S. 198-199; Bourdieu P. L'illusion biographique // Actes de la recherche en sciences sociales. 1986. Vol. 62-63. P.69-72;. ;

33 Fuchs W. Op.cit. S. 161 постоянно ощутимыми. То, что мы, как правило, несмотря на эти ограничение, не теряем чувства автономии, связано с неповторимостью того, как мы биографически перерабатываем наше знание об этих структурах.(.) Именно из-за структурных ограничений, обусловленных социальным и этническим происхождением, полом и временем, может возникнуть идея, что "я особый". Структура и субъективность тесно

34 взаимосвязаны, и нарушение связи между ними может привести к кризисным процессам .

Итак, в индивидуальной биографии, несмотря на ее уникальность, можно изучать проявление общего, также в ней можно исследовать и отклонение от общего, казусы, нестандартное.

Тот или иной тип (авто)биографических повествований выбирается в качестве исследовательского инструмента в зависимости от целей и теоретических основ исследования. Философской основой исследования У. Томаса и Ф. Знанецкого "Польский крестьянин в Европе и Америке", основанного на анализе писем, был символический интеракционизм, предполагающий "дуализм взаимодействия социального : и

35 индивидуального, субъективного и объективного, осознания себя и других-'; Автобиографии, написанные в ответ на объявления о конкурсах (т.н. "провоцированные автобиографии"), которые проводились в Польше в 1930-х - 50-х, анализировались с марксистских позиций - польские социологи исследовали, как переживается реальность представителями различных социально-профессиональных групп (рабочими, крестьянами, интеллигенцией и т.д.), как определенная позиция на рынке труда структурирует личностное сознание.36 С появлением феноменологической философии, претендующей на то, чтобы быть философией человека в его жизненном мире, научно объяснить значение этого жизненного мира, возникает необходимость получения "конструкций первого

34 Alheit Р. Die Spaltung von "Biographie" und "Gesellschaft". Kollektive Verlaufskurven der deutschen Wiedervereinigung // Biographien in Deutchland / Hrsg. von W. Fischer-Rosenthal & P. Alheit. Opladen: Wd Verlag, 1995. S. 90-91.

35 Семенова B.B. Биографии и общество: в поисках социального в индивидуальном // Социологические чтения. М., 1996. Вып. 1. С. 151. порядка"; с этой целью феноменологи используют метод нарративного интервью, позволяющего интервьюируемому представить свой жизненный путь в своей собственной перспективе.

В данном исследовании интервью, истории семей, мемуары и автобиографии, используются как "рассказы о практиках", анализ которых позволяет "через практики от понимать социальные контексты" (Д.Берто).

История семьи как социологический документ

В исследовании были использованы шесть неопубликованных историй семей, дэе неопубликованных автобиографии, а также опубликованные мемуары дворян об их жизни в Ленинграде, вышедшие в свет в последние годы, либо в эмиграции. Мемуары дворян, опубликованные в Советском Союзе, практически не использовались. Неопубликованные материалы находились, в основном, в личных архивах семей и в большинстве случаев копировались по договоренности с владельцами.

По определению Ф. Знанецкого, различие между автобиографией и мемуарами заключается в том, что "по традиции этот вид литературы [т.е. мемуары] обычно о о предписывает автору поместить себя на задний план повествования". Мемуары посвящаются не судьбе того, кто их пишет, а тому, что автор видел или знает (современникам, историческим событиям и т.д.), и также автор истории семьи, даже если он сам является одним из членов семьи, о которой он пишет, уделяет в целом больше внимания другим, чем себе.

Написанное в семейной истории нельзя считать объективным отражением реальности. Как и любой другой биографический материал, она является конструкцией

36 Sysyphus. Sociological Studies. 1982. Volume 2: Polish memoir sociology

37 Bertaux D. Les récits de vie. Perspective ethnosociologique. Paris: Ed. Nathan, 1997. P. 8. автора, отражает его перспективу. Если семья не является выдающейся, известной, то история семьи создается не для публикации, а для потомков; таким образом, она создается в диалоге и с предками, биографии которых описываются в тексте, и с потомками, для которых предназначается этот текст. История семьи выполняет функцию межпоколенной трансляции семейной памяти, связи между прошлыми и будущими поколениями рода. Одним из мотивов сохранения семейной памяти является ассимиляция семьи, переход ее из одной социальной группы в другую. Поэтому можно предположить, что истории семьч чаще пишут представители этнических меньшинств, живущие в инокультурной среде, или потомки исчезнувших социальных групп (к которым относятся,- в частй^МЗДа ' . желающие сохранить для потомков образцы поведения, мышления, переживаний, обычае свойственных уходящей или ушедшей уже в прошлое культуре. ,,В отличие от текс .Д' ; "" ■ ■ . ' созданного с целью публикации, а также от интервью, в истории семьи, написанной для потомков, люди чаще фигурируют под своими домашними именами или прозвищами, этд? тексты содержат больше подробностей о взаимоотношениях между членами семьи,, о частной жизни, о переездах, о мебели и обстановке в доме (например, может' раес^а?Шагеё5Г. история вещей, продолжающих служить семье), об организации быта, о семейных секре Они часто включают интимную переписку, фотографии, документы. " *

Организация и проведение интервью .

Значительную часть источников составляли нарративные интервью с потомками дворян (г.р. респондентов 1906-18) об истории семьи и о своей жизни. Было использовано двенадцать интервью, из которых десять было проведено диссертантом и два - другими интервьюерами. Каждое интервью состоит из нескольких частей. Метод интервью в данном исследовании проявил свои стандартные достоинства и недостатки. Он был незаменим,

38 Znaniecki F. Ueber die Sammlung und Verwertung des soziologischen Materials // Zeitschrift fuer поскольку позволил собрать жизненные истории разных людей, выявить различные типы мышления и поведения, встречающиеся в изучаемой среде. При помощи вопросов, или просто обозначая темы разговора, интервьюер мог направить воспоминания информанта в нужное русло.

В то же время, недостатки метода интервью также давали о себе знать в ходе данного исследования. Интервью было лейтмотивным, то есть использовался одинаковый для всех бесед сопроводительный лист с интересными для исследованиями темами. Как и в других аналогичных исследованиях, лейтмотив обеспечивал функцию "обеспечения

39 : минимума сравнимости интервью, задавая вопросы на одни и те же темы", при этом-иногда оказывался средством блокирования информации, создавал опасность "давления на беседу и провокации таких результатов, которые имеют мало общего с подлинной социальной ситуацией опрашиваемого".40 Несмотря на опасность "бюрократии^ лейтмотива",41 его использование в исследовании было необходимо. В начале интервью, задавались лишь максимально общие вопросы, имеющие целью спровоцировать рассказы о жизни семьи в 1920-е - 1930-е в перспективе информанта. В дальнейшем стимулировались такие темы рассказов, как "профессиональная биография представителей всех поколений семьи до и после революции", "как было принято решение о том, чтобы остаться в России, не эмигрировать", "политические ориентации в семье, разговоры о политике", "семейные праздники", "семейное воспитание, образование", "брак и сексуальное воспитание", "дружеские компании, кто в них входил, как проводили свободное время", "отношения с родителями", "школьные годы", "вступление в пионеры, комсомол, партию", "религия", "жилье, отношения в коммунальной квартире, переезды из квартиры в квартиру",

Voelkerpsychologie und Soziologie. 1927. № 3. S. 274-293.

39 Fuchs W. Op. Cit. S. 179.

40 Girtler R. Methoden der qualitativen Sozialforschung: Anleitung zur Feldarbeit. Koeln: Beulau, 1984. S. 154.

41 Фукс-Хайнритц В. Биографический метод // Биографический метод в социологии: История, методология, практика. М., 1994. С. 25. миграции", "покровители семьи". В ходе интервью возникали и непредсказуемые темы. Все беседы записывались на диктофон, полностью расшифровывались и анализировались.

Формальными критериями отбора информантов для интервью были дворянское происхождение, возраст (г.р. до 1918), хорошая память и слух, согласие на несколько встреч (три-пять) и на использование этого материала в работе. Других критериев отбора в начале исследования не было. Как пишет в рекомендациях по проведению исследований В.Фукс, "выбор опрашиваемых до попытки уговорить их участвовать в исследовании, не имеет смысла".42 Это он объясняет тем, что не все выбранные исследователем персонажи будут согласны дать интервью. Поэтому лучше начать проводить интервью с теми, кто готов его дать, а потом уже решить, с кем необходимо беседовать для того, чтобы дополнить имеющийся материал. На начальном этапе данного исследования первые интервью были взяты у тех, кто был доступен - для того, чтобы составить себе более полное представление о поле исследования. В дальнейшем отбор респондентов стал более тщательным, в зависимости от того, какой информации недоставало. Для определения необходимого количества интервью и других материалов использовался метод "теоретического насыщения", который состоит в следующем: "каждая конкретная область исследования может быть описана с помощью относительно немногих структурных образцов, внутри которых возможны варианты, но их число не бесконечно. Можно исходить из того, что в каждом поле количество структурных образцов и их различных проявлений ограничено. Тогда достаточно иметь возможность описать и изучить все самые существенные структурные образцы. Не нужно опрашивать 2000 человек, достаточно может оказаться 10 или 30".43 Предпосылкой для использования этого метода является такой выбор интервьюируемых, чтобы они отражали по возможности различные варианты общих ддя них образцов, чтобы к уже имеющейся информации добавлялись отдельные случаи, которые бы дополняли и модифицировали возникшие до этого гипотезы об объекте

42 Fuchs W. Ор. Cit. S. 225 исследования ("целостном образце"). Процесс сбора материала можно прервать тогда, "когда из новых случаев не поступает дополнительной информации и когда теория об объекте приобретает достаточную ясность и объяснительную способность".44

Методы данного исследования и собранный материал позволяют исследовать логику и механизмы процесса адаптации дворянства к ситуации трансформирующегося послереволюционного общества, но не дают возможности делать количественных выводов.

Поскольку (авто)биографические материалы (интервью, мемуары, автобиографии и т.п.) часто критикуются как социологами, так и историками, как не заслуживающие доверия и недостаточные свидетельства о повседневной жизни, я хочу показать, каким образом эти материалы используются в исследовании и как решается проблема достоверности. Финский социолог Й.П.Руус, который анализировал ценность автобиографического материала как источника для социологических интерпретаций,45 выделил несколько критериев оценки автобиографии (которые можно распространить и на другие субъективные самоописания, такие как биографическое интервью, истории семей) с точки зрения ее полезности для социологического исследования. Итак, выделяются четыре пункта, по которым может определяться социологическая ценность автобиографии: контекст, аутентичность, референциальность, рефлексивность.46

1. Контекст. Только та автобиография является ценным источником для социологического исследования, в которой можно реконструировать контекст рассказа, т.е. то, что автор хотел сказать своим повествованием, какой общей нитью связаны различные его части. Рассказ должен быть понятен социологу как целое, и тогда только можно дать ему социологическую интерпретацию. У одной автобиографии может быть один или несколько контекстов.

43 Fuchs W. Op. Cit. S. 229.

44 Fuchs W. Op. Cit. S. 230.

45 Й.П.Руус. Контекст, аутентичность, референциальность, рефлексивность: назад к основам автобиографии // Биографический метод в изучении постсоциалистических обществ / Под. ред. В. Воронкова и Е. Здравомысловой. Спб., 1997. С. 7-14. (Труды ЦНСИ).

В моем исследовании контекст задан изначально - в интервью/мемуарах человек часто описывает свою семью именно как дворянскую, и свою биографию - как биографию дворянина/дворянки. Также контекстами, необходимыми для понимания историй дворянских семей, являются в моих источниках правила жизни дворянства и правила жизни стигматизированных людей. Это основные контексты, которые присутствуют в каждом интервью, автобиографии, семейной истории. Есть и другие, например, своя жизнь рассматривается как биография представителя поколения, пережившего несколько социальных драм (революция, гражданская война, репрессии, вторая мировая война). Этот контекст актуализируется в сравнении своей жизни с жизнью потомков. Например, одна женщина на протяжении интервью повторяла: "Сейчас я не верю, что все это я могла пережить! Мне кажется, что такого не может быть. Вот мои внуки, у них все хорошо, они ходили в школу, в университет, их дети ходят в детский сад. они не знают, что бывает в жизни".

2. Аутентичность, референциальность, рефлексивность. :

Чтобы автобиография была аутентичной, ее создатель должен стремитьря представить свою жизнь наиболее реалистичной, чтобы она вызывала доверие у слушателя/читателя. Автор мемуаров и человек, дающий интервью, должен иметь желание поведать другим, предполагаемым читателям и слушателям, о том, что знает о жизни. В интервью, которые собирались для этого проекта, интервьюируемые, как правило, стремились рассказать историю своей семьи и свою жизнь как можно более подробно, понятно и точно. Интервью проводились только с людьми, заинтересованными в том, чтобы рассказать о своей семье и своем жизненном пути. В большинстве интервью возрастной разрыв между интервьюером и информантами в два-три поколения создавал ситуацию "разговора на разных языках". Эта ситуация всегда позволяла интервьюеру переспрашивать, задавать вопрос: "почему", "как", удивляться, провоцировать более подробный рассказ и стимулировала информантов рассказывать все в деталях человеку, который ничего из описываемого не знает и не видел. Многие рассказы сопровождались уверениями в том, что все это действительно было, хотя сейчас трудно в это поверить.

Правдивость рассказа подтверждается тем, что он имеет референтов - он сконструирован так, что отсылает к определенным действиям, событиям, социальной реальности. Но этого недостаточно. Аутентичность предполагает также рефлексивность, при которой рассказчик в нарративе смотрит на себя со стороны, меняя уровни рассмотрения и углы зрения. Рефлексивность также связана с контекстуальностью: чем более рефлексивен рассказ, тем в большей степени присутствует в нем контекст".47

Итак, для того, чтобы можно было интерпретировать рассказ с социологической точки зрения, он должен быть контекстуальным; он должен быть таким, чтобы в него можно было поверить; у рассказчика должно быть желание рассказать то, что он знает; в рассказе должна присутствовать рефлексия, размышления и рассуждения; текст должен состоять из одного или нескольких нарративов. В оценке аутентичности, правдивости рассказа помогает исследовательская интуиция и знание истории. В данном исследовании определить, правдоподобен ли рассказ, не сложно, в первую очередь, поскольку он рассматривается в сравнении с другими аналогичными материалами.

В интервью и в написанных текстах некоторые события, факты истории семьи скрываются. Некоторые темы обходятся стороной. Умолчания касаются семейных тайн.,; в основном, интимной стороны жизни - разводов, романов, измен (особенно, не своих, а родственников). Кроме того, фальсификации и умолчания связаны с многолетней привычкой скрывать некоторые факты своей биографии от посторонних.

Приведу пример фальсификации, встреченной в одном интервью, и ее объяснения. Было проведено два интервью с N. Во время второго визита N. сказала, что уже давно она

46 Й.П. Руус. Указ. соч. С. 10-13.

47 Там же. С. 12. написала свою автобиографию и может дать ее на время. После прочтения двух частей интервью и автобиографии я заметила, что в этих текстах автор указывает три разные даты смерти своего отца. В первом интервью - 1913 год, во втором 1916, в автобиографии, написанной для потомков, 1919. Может ли человек не помнить даты смерти своего отца? Не помнить, умер он до революции или после? На третий визит, когда я пришла вернуть автобиографию, я решила уточнить, без диктофона, сведения об отце.

Вы указываете три разных даты смерти отца? Когда он умер, до революции или после?" "После. Отец не уехал с Белой армией, поэтому он остался в России, он был уже болен, в 1919 он умер" - "Вы не говорили, что отец был в Белой армии" - "Об этом не надо говорить" - "Вы боитесь?" - (после паузы) "Да, пожалуй, сейчас мне уже нечего бояться".

Этот случай дает понять, что N. скрывала свое происхождение, о чем она также не упоминает в интервью; скрывала она и то, что отец ее был в Белой Армии. Вероятно, у нее были легенды на все случаи жизни, которые она рассказывала - о том, когда умер ее отец, и привычка называть неправильные даты сохранилась по сей день. В автобиографии, написанной для потомков и содержащей много подробностей жизни ее родительской семьи, автор не скрывает реальной даты смерти своего отца, хотя про Белую Армию также не пишет. Судя по готовности предоставить свою автобиографию для исследования, эта женщина не имела целью скрыть правду и сделала это, скорее, по привычке.

- Метод сбора интервью небольшими частями, в несколько визитов, оправдал себя, позволил уточнить и исправить многие неточности, неизбежно встречающиеся в рассказах.

При анализе материала сюжеты из рассказов на одни и те же темы сравнивались. Если какой-либо рассказ повторялся из источника в источник, то я считала ту практику, о которой рассказывают, имеющей место быть в данной среде, характерной, достаточно распространенной. Если наоборот, какой-то рассказ не вписывался в слышанное ранее, в наше понимание реальности изучаемой социальной группы, проводился опрос других информантов - слышали ли о подобных явлениях, кажется ли это им правдоподобным.

Также делались попытки дать социологическую интерпретацию "выпадающему" рассказу. Иногда такой рассказ признавался недостоверным, а иногда такие исключительные, нетипичные случаи и истории позволяли понять лучше характерное и типичное, а также и дать давно известным фактам новую интерпретацию.

Гендерное измерение в материалах интервью и историй семей

Одна из особенностей собранного материала заключается в том, что большинство авторов автобиографий и интервью - женщины. То, что женщины-авторы преобладали, объясняется, прежде всего, практическими обстоятельствами - так, продолжительность жизни женщин в целом больше, чем продолжительность жизни мужчин, поэтому поиск респондентов-мужчин для интервью был затруднительным. Кроме того, мужчины больше пострадали в результате репрессий дворянства, чем женщины. Преобладание женщин среди авторов материалов является, безусловно, недостатком исследования. Однако, надо заметить, что поскольку задачей работы является реконструкция практик повседневной жизни, то женщины в целом являются более ценными информантами, чем мужчины. Об особенностях женских жизненных историй и о различиях между восприятием своей жизни мужчинами и женщинами писали многие исследователи автобиографий. Например, А.Леманн указывает на существенные, по его мнению, различия между жизненными историями мужчин и женщин: "Женщины переживают такие же периоды жизни, как мужчины, и они включены в тот же процесс исторического развития. Но их жизнь движется по иным рельсам, чем жизнь мужчин. Течение жизни мужчин и женщин имеет разные центры. Если мужчина, как правило, живет прежде всего своей профессией, то жизненная история женщин нередко представляет собой "историю брака"".48 Дж. Э. Рут, Дж. Биррен

48 Lehmann А. Erzaehlstruktur und Lebenslauf: Autobiographische Untersuchungen. Frankfurt: Campus Verl., 1983. S. 50-51. г и Д. Полкингхорн в статье, посвященной анализу автобиографий старых людей пришли к выводу, что в автобиографиях, написанных пожилыми людьми, оценивающими свою жизнь, наблюдаются выделение в повествовании главных для человека сфер приложения его/ее сил и устремлений. Человек интерпретирует свою жизнь с точки зрения реализации своего "жизненного проекта", описывает свои цели и имевшиеся ресурсы для осуществления этих целей. Исследователями выделено пять различных жизненных проектов, встречающихся в автобиографиях: "жизнь-достижения в карьере", "жизнь-общение, влияние на людей и познание нового", "жизнь-любовь", "жизнь- семья", "жизнь-преодоление трудностей". Авторы указывают, что автобиографии разделяются по тендерному признаку. Так, первых два жизненных проекта являются преимущественно мужскими, вторые два - преимущественно женскими, а пятый характерен в равной степени для мужчин и для женщин.49 Женщины видят смысл своей жизни в любви, семье, заботе; о других и инвестируют в эти сферы существования, а, следовательно, говорят в своих автобиографиях больше о тех, от кого они зависимы и кто зависит от них, чем, например, те, для кого жизненный .проект связан прежде всего с карьерой. Сюзан Фридман в статье "Женское автобиографическое Я. Теория и практика" также указывает на различия между мужским и женским Я. Если мужское Я конструируется в противопоставлении, ; в акцентировании своей индивидуальности, особости, неповторимости, женское Я часто определяет себя через другого или других.50 Хотя эти утверждения о тендерных различиях являются спорными применительно ко многим социальным группам, однако их в полной мере можно отнести к изучаемой социальной среде, ориентировавшейся на традиционные ценности. Брак, и в более широком охвате - частная сфера, семья, организация повседневной жизни и быта, забота о других, внимание к деталям повседневной жизни - до, что в целом отличает угол зрения многих информанток. Поэтому именно они смогли

49 Ruth J-E., Birren J. Е. & Polkinghorne D. E. The Projects of Life Reflected in Autobiographies of Old Age // Ageing and Society. 1996. № 16. Pp. 2-23. рассказать многое о решении повседневных проблем и о том, как сложились судьбы всех членов их семей после 1917 года. е V

Структура диссертации. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения и библиографии.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Жизненные траектории дворян в советском обществе"

Выводы:

Перейдем к выводам о границах дворянских сообществ и их изменении в период с начала века до конца 1930-х годов. Символические границы сообществ в начале века могут быть описаны с помощью схемы, предложенной канадской исследовательницей Мишель Ламонт в книге "Деньги, мораль и манеры", написанной на основе исследования высшего среднего класса США и Франции. Ламонт выделяет три типа символических границ, которые выстраивают представители элиты для определения "своих" и "чужих" и для формирования непосредственного круга общения: моральные, социо-экономические и культурные границы. Моральные границы выстраиваются на основе моральных характеристик, вокруг таких качеств, как честность, трудовая этика, цельность личности, забота о других; социо-экономические границы выстраиваются на основе суждений, касающихся социальной позиции людей, индикатором которой служат их достаток, власть или профессиональный успех; культурные границы строятся на базе образования, интеллекта, манер, вкусов и понимания высокой культуры.226

Критерии отнесения к "своим" и "чужим", наблюдаемые мемуаристами внутри дворянского сословия на рубеже XIX-XX веков, в целом могут быть описаны с помощью классификации, предложенной М.Ламонт. Например, наличие моральных границ проявлялось в дискуссиях о соблюдении основных принципов дворянства в отношении службы и чести. Социо-экономические границы проявлялись в категоризации людей по источнику дохода и состоятельности, роду занятий. Культурные различия проявлялись во внешнем облике (элегантность, строгость или экстравагантность в одежде, следование моде), в культурном потреблении, повседневном употреблении языка (русский или иностранный), в русофильстве, англо- или франкомании и многом другом.

225 Чуйкина С.А. Открытый дом и его хозяйка // Феминистская теория и практика: Восток-Запад. Материалы междунар. конф. СПб., 1996. С. 287-294.

226 Lamont М. Money, Morals and Manners: The Culture of the French and the American Upper-Middle Class. Chicago: The Univ. of Chicago Press, 1992. P. 9.

При очерчивании круга "своих" после революции, как и до нее, большое значение продолжали иметь культурные и моральные границы. Социо-экономические основания стали в целом менее важны, поскольку рынок труда был нестабилен. Кроме того, появился новый тип границ, разделявший сообщества - политические границы, разделявшие людей в зависимости от их политического статуса в обществе и знания "кодов" общения дискриминированной социальной среды. При этом необходимо отметить, что наиболее важным критерием разделения на "своих" и "чужих" и до революции, и после нее были в дворянских кругах отношения с государством.

Жилищная политика государства, уплотнение больших квартир и превращение их в коммунальные квартиры оказало большое влияние на конструирование новых идентичностей, изменение символических границ и на стиль и способы общения дворянства.227 Постоянное присутствие чужих людей в квартире, которые могли оказаться доносчиками, уменьшило возможности воспроизводства дореволюционных практцк. Например, после того, как квартиры были уплотнены, в целом сошли на нет такие развлечения дворянства, как балы, домашние спектакли и т.д. Следовательно, присутствие чужих мешало солидаризации сообщества. Но была и другая сторона их присутствия. Наличие "врага" заставляло дворян общаться с помощью кодов, понятных только своим. Таким образом, особый язык укреплял границы сообщества, не допуская в него чужих, не знавших "пароль". Необходимость сосуществования с другими семьями в одной квартире также изменило представления о том, кто является социально близким. В качестве соседей по коммуналке "бывшие" предпочитали "бывших" (старую интеллигенцию), невзирая на то, из какого крыла интеллигенции происходят эти люди, поскольку они были ближе: и понятнее, чем мигранты-рабочие, выдвиженцы и т.п.

Исследование показало, что разрушение вне- и внутрисословных границ, имевшее место уже на рубеже веков, интенсивно продолжалось в 1920-е- 1930-е годы и в целом завершилось к 1940-м годам, с уходом многих представителей старшего поколения. Разделение дворянства на различные сообщества в целом перестало быть актуальным. Фактически перестало иметь значение и разделение "дворянин" - "не дворянин". Критерием "своих" стала принадлежность к "бывшим" или "старой интеллигенции". Таким образом, разрушение прежних границ привело к появлению одной из социальных сред советского общества - "старой интеллигенции", к которой примыкали и некоторые представители "новой интеллигенции", разделявшие ценности "старой". Исчезновению дворянской; и вообще сословной идентичности способствовало приобретение гражданского статуса. Принадлежность к "дворянству" стала уделом только тех, кто по собственной воле или в силу обстоятельств был слабо интегрирован в новое общество.

Таким образом, "дворянами" были и остались до конца 1930-х годов в основном пожилые люди знатного происхождения, дискриминированные и лишенные избирательных прав. Именно они формировали субкультурные дворянские сообщества, которые были частью советского андеркласса, и которые полностью прекратили свое существование после блокады.

227 .

О взаимоотношениях представителен различных социальных слоев в коммунальных квартирах см. также Герасимова Е.Ю. Советская коммунальная квартира // Социологический журнал. 1998. №1/2. С. 224-241

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В заключении остановимся на специфике методологического подхода и методов диссертационного исследования и на основных выводах.

В центре внимания исследования находится один из аспектов социальных преобразований - исчезновение элементов социальной структуры в переходный период. В диссертации на основе анализа жизненных траекторий бывших дворян в Ленинграде в 19201930-е годы показаны этапы и механизмы исчезновения дворянства как элемента социальной структуры из публичной и частной сферы советского общества.

Дворянство в начале века рассматривается как фигурация (Элиас). В центре внимания оказываются правила социального взаимодействия, вознаграждения, получаемые за соблюдение этих правил и культурное обрамление этого "спектакля". Таким образом, особенность исследовательского подхода в том, что дворянство как элемент социальной структуры и до-, и послереволюционного общества определяется через способы социального взаимодействия.

Во второй половине XIX века экономические реформы способствовали тому, что часть дворянства обеднела и фактически перешла в другие страты общества. Оставшаяся часть продолжала быть фигурой в дореволюционном российском обществе, значимой для функционирования политической, экономической и культурной жизни. Общение в . дворянских кругах было построено таким образом, что статус каждого дворянина в своем сообществе предполагал наличие формальных и неформальных обязанностей по отношению к другим участникам социальных игр во всех ситуациях взаимодействия. Существовало множество социальных контекстов, в которых человек должен был проявлять себя как дворянин. Наличие статусных символов, конституирующих сообщества, следование формальным и неформальным правилам были не декоративными, а функциональными. Они обеспечивали доступ к учебным заведениям, должностям, информации. Функционирование этого механизма способствовало защите старой элиты от экономических катастроф, и на макро-уровне способствовало сохранению сильной позиции дворянства в сфере государственного управления. Исследование форм общения дворянства в 1910-е годы, предпринятое в третьей главе диссертации, показало: чем выше был статус дворянского рода в своем сообществе, тем более значимой было участие в светской жизни для реализации различных планов и проектов.

Разрушение социальных институтов старого общества после 1917 года лишило представителей дореволюционной элиты возможностей воспроизводства социального статуса прежними способами. Изменение социального контекста способствовало тому, что произошла дефигурация дворянства - к концу 1930-х - началу 1940-х годов оно прекратило свое существование в идеологии и на практике, исчезло и с политической, и с социальной арены. В диссертации описаны (соответственно, в главах второй и третьей) два процесса преобразования навыков и идентичности дворян, способствовавших исчезновению дворянства как коллективного субъекта - вынужденная конвертация профессиональных навыков и изменение символических границ, т.е. изменение критериев принадлежности к "своим" и "чужим".

Процесс конвертации навыков, происходивший на фоне политической дискриминации, преодоления барьеров в социальной мобильности, привел к "профессионализации" (превращению в специалистов, профессионалов) одной части дворянства и "деклассированию" (нисходящей социальной мобильности) другой части. Значимыми в этом процессе были такие факторы, как: наличие образования, наличие полезных связей, возраст, пол, фамилия, отношение к советскому режиму, жилищная ситуация. Переплетение этих факторов и составляло предпосылки для более или менее успешного превращения бывшего дворянина в советского специалиста.

Изменению символических границ способствовал внешний контекст политической дискриминации и стигматизации, уравнивавший в бесправии различные группы дворянства, и жилищная ситуация, способствовавшая консолидации представителей дореволюционного образованного слоя против представителей более социально далеких групп.

Хотя на микро-уровне, в повседневной жизни, независимо от политической дискриминации, воспроизводились некоторые элементы дворянских дореволюционных ритуалов и быта, эти ритуалы стали лишь данью традиции и в значительной мере лишились своей функциональной стороны. Цепочка "домашнее воспитание - признание в свете -доступ к социальным позициям", которая успешно функционировала в 1910-е годы, была разрушена, поскольку исчезло понятие светского общества как. специфического медиатора между дворянской семьей и публичной сферой. Для успеха в советском свете домашнее воспитание "дореволюционного качества" не было единственным необходимым ресурсом.

В результате те немногие элементы дореволюционной повседневной жизни дворянства, которые воспроизводились в некоторых семьях и в 1920-е - 1930-е годы, и позже, приобрели иной символический статус. Они воспринимались как присущие интеллигентным, культурным, широко образованным людям, в отличие от людей, которые просто имели высшее образование. Таким образом, прослеживается разрушение прежней групповой идентичности субкультурных дворянских сообществ и возникновение новрй идентичности.

Итак, результатом действия двух процессов - конвертации навыков и изменения символических границ сообществ - явилось то, что профессионально и социально адаптировавшиеся дворяне приобрели статус полноправных советских специалистов, в основном, работников непроизводственной сферы. Они обладали идентичностью "старой интеллигенции", что проявлялось в общении в кругу "своих" - родственников и знакомых.

Проведенная работа имеет свои ограничения, обусловленные и авторским замыслом, и выбранным теоретическим подходом, и недостатком времени и материала. Как заметил читатель диссертации, и как многократно отмечали критики данной работы, объектом внимания являются в большей степени успешные биографии и успешные эпизоды биографий, тогда как многие драмы 1930-х годов обходятся стороной. Действительно, практически вне анализа остались ссылка дворянства 1935 года и репрессии конца 1930-х, многочисленные смерти и потери, которые понесли дворяне, а "деклассированным" уделено в работе значительно меньше внимания, чем приспособившимся. Хотя трагический фон эпохи широко представлен во всех без исключения источниках, но идея данной работы состояла именно в том, чтобы исследовать "перевоплощение" активной части дворянства. Мы исходили из того, что демонстрация успешных шагов не затемняет неуспешных, но, наоборот, оттеняет их, по сравнению с противоположными решениями. Кроме того, такие трагедии как смерти, отъезды и исчезновения, потеря трудоспособности и т.п. с трудом поддаются социологической концептуализации.

Некоторые аспекты исследования остались "за кадром" из-за недостатка времени. Не до конца раскрытыми остались многие аспекты и возможности, предлагаемые концепцией ухода — протеста - лояльности - апатии (вторая глава), лишь в общих чертах описана и проанализированы формы общения и их трансформация (глава третья). В дальнейшем работа будет развиваться именно в этих направлениях.

Специфика языка работы и ее ограничения определяются также методами исследования и источниками. Характерной особенностью исследовательского подхода и метода анализа данных было то, что в автобиографических повествованиях уделялось внимание не столько субъективным переживаниям интервьюируемых и мемуаристов, сколько культурному оснащению текстов и нарративов. При анализе материала обращалось внимание прежде всего на то, что делали герои повествований, а не на то, что они думали или думают. Таким образом, повествования рассматривались как нарративы о практиках, и предметом анализа были именно в первую очередь сами действия и практические решения, а не их обоснования. Именно исследование конкретных шагов дворян по приспособлению к изменившемуся социальному контексту, прежде всего, их профессионального выбора,

167 выбора круга "своих" и форм общения в своем кругу позволило посмотреть "изнутри" на жизнь дворянских семей в 1920-е - 1930-е годы и сделать выводы о том, каким образом дворянство как социально-структурная категория прекратила свое существование к концу 1930-х годов.

Список научной литературыЧуйкина, Софья Александровна, диссертация по теме "Социальная структура, социальные институты и процессы"

1. Аксакова-Сиверс Т.А. Семейная хроника.: В 2 т. Paris: Atheneum, 1988. T.l. 371 с Т 2 351 с.

2. Анфимов A.M. Крупное помещичье хозяйство Европейской России: конец XIX начало XX в. М.: Наука, 1969. 394 с.

3. Анфимов A.M. Земельная аренда в России в начале XX века. М.: Изд-во АН СССР, 1961. 208 с.

4. Архангельский H.A. История Удомельского района с 1900 по 1917 год. Тверь: Верхневолж. ассоц. период, печати, 1995. 178 с.

5. Берто Д. Трансмиссии социального статуса в экстремальной ситуации // Судьбы людей: Россия XX век: Биогр. семей как объект социол. исслед / Под ред. В.Семеновой, Е.Фотеевой. М., 1996. С. 207-239.

6. Бовкало A.A. Дворянство и Церковь в Петрограде в 1920-е 1930-е годы. // Союз дворян = Union de la noblesse russe. 1999. №69. С. 9-11.

7. Бывшие не имеют права работать в советском аппарате // Крас. газ. 1929. 4 апр.

8. Выборы новых академиков//Крас. газ. 1928. 14 апр.

9. Герасимова Е.Ю. Советская коммунальная квартира: Ист.-социол. очерк // Социол. журн. 1998. №1/2. С.224-243.

10. П.Глезерман Г.Е. Ликвидация эксплуататорских классов и преодоление классовых различий в СССР. М.: Госполитиздат, 1949. 492 с.

11. Гнездо "бывших" // Крас. газ. 1929. 1 марта

12. Голицын К.Н. Записки князя Кирилла Николаевича Голицына. М.: РДС, 1997. 400 с.

13. Голицын С.М. Записки уцелевшего. М.: Орбита, 1990. 736 с.

14. Головкина И.В. Побежденные. М.: МП "Русло", 1993. 734 с.

15. Голофаст В.Б. Многообразие биографических повествований // Социол. журн. 1995. №1. С. 71-89.

16. Д'Актиль А. Конкуренты // Крас. газ. 1928. 28 апр.

17. Добкин А.И. Лишенцы, 1918-1936 // Звенья: Ист. альм. М., СПб., 1992. Вып.2. С. 600628.

18. Дякин B.C. Буржуазия, дворянство и царизм в 1911 1914 гг.: Разложение третьеиюньской системы. Л.: Наука, 1988. 229 с.

19. Дякин B.C. Самодержавие, буржуазия и дворянство в 1907 1911 гг. Л.: Наука, 1978. 246 с.

20. Заславская Т.И. Российское общество на социальном изломе: взгляд изнутри. М.: МВШСЭН и ВЦИОМ, 1997. 299 с.

21. Засосов Д.А., Пызин В.И. Из жизни Петербурга 1890-1910-х годов: Записки очевидцев. Л.: Лениздат, 1991. 271 с.

22. Игнатьев A.A. Пятьдесят лет в строю : В 2 т. М.: Гос. изд во худож. лит, 1955. Т. 1. 591 е., Т. 2. 451 с.

23. Иванов В.А. Миссия Ордена: Механизм массовых репрессий в Советской России в конце 20-х 40-х гг: на материалах Северо-Запада РСФСР. СПб.: ЛИСС, 1997. 462 с.

24. Ильин В.И. Государство и социальная стратификация советского и постсоветского обществ, 1917 1996 гг.: Опыт конструктивистско-структуралистского анализа. Сыктывкар. Ун-т; Ин-т социол. РАН, 1996. 349 с.

25. Каждан Т.П. Художественный мир русской усадьбы. М.: Традиция, 1997. 319 с.

26. Коллонтай A.M. Избранные статьи и речи. М.: Политиздат, 1972. 430 с.

27. Кон И.С. Сексуальная культура в России: Клубничка на березке. М.: ОГИ, 1997. 464 с.

28. Корелин А.П. Дворянство в пореформенной России (1861 1904 гг.) : Состав, численность, корпоративная организация. М.: Наука, 1979. 304 с.

29. Красная армия к ее четвертой годовщине // Крас. газ. 1922. 23 февр.

30. Кто же буржуи? // Крас. газ. 1918. 3 марта

31. Купайгородская А.П. Высшая школа Ленинграда в первые годы советской власти (1917-1925). Л.: Наука, 1984. 197 с.

32. Лебина Н.Б. Коммунальный, коммунальный, коммунальный мир. // Родина. 1997. №1. С. 16-21.

33. Лебина Н.Б. Повседневная жизнь советского города, 1920-1930 гг. СПб: Летний сад: Нева, 1999. 320 с.

34. Лотман Ю. М. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства XVIII -нач. XIX вв. СПб.: Искусство СПб., 1994. 399 с.

35. Мещерская Е. Трудовое крещение // Новый мир. 1988. №4. С. 198-243.

36. Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи, XVIII н. XX в: В 2 т. СПб.: Дмитрий Буланин, 1999. Т.1. 548 с. Т.2. 566 с.

37. Муравьева О.С. Как воспитывали русского дворянина. М.: Linka-Press, 1995. 270 с.

38. Об учительстве, "чистке" и самокритике // Крас. газ. 1929. 2 апр.

39. О призыве на действительную военную службу бывших офицеров, врачей, фельдшеров, лекарских помощников и военных чиновников: Декрет СНК от 29 июня 1918 г. // Декреты советской власти: В 13 т. М., 1964. Т. 3. с. 111.

40. О трудовых книжках для нетрудящихся: Декрет СНК от 5 окт. 1918 г. // Декреты советской власти: В 13 т. М., 1964. Т. 3. С. 396-397.

41. Осокина Е.А. Иерархия потребления: О жизни людей в условиях сталинского снабжения, 1928-1935 гг. М.: Изд-во МГОУ, 1993. 144 с.

42. Осокина Е.А. За фасадом "сталинского изобилия": Распределение и рынок в снабжении населения в годы индустриализации, 1927-1941. М: РОССПЭН, 1997. 271 с.

43. Положение обязывает // Крас. газ. 1922. 15 янв.

44. Проверка аппарата Академии наук // Крас. газ. 1929. 20 авг.

45. Пролетарии на коне // Крас. газ. 1922. 23 февр.

46. Радаев В.В., Шкаратан О.И. Социальная стратификация. М.: Аспект-Пресс, 1996. 318 с.

47. Рашин А.Г. Население России за 100 лет (1811-1913 гг.): Стат. очерки. М.: Госстатиздат, 1956.352 с.

48. Свиньина Е.А. Письма в Париж (1922-1938) // Звезда. 1997. №11. С. 40-79.

49. Селунская В.М. Изменения социальной структуры советского общества 1921 середины 1930-х годов. М.: Мысль, 1979. 343 с.

50. Семенова В.В. Биографии и общество: в поисках социального в индивидуальном // Социологические чтения. М., 1996. Вып. 1. С. 146-159.

51. Сифилис // Крас. газ. 1922. 14 янв.

52. Соловьев Ю.Б. Самодержавие и дворянство в 1907 1914 гг. Л.: Наука, 1990. 267 с.

53. Сорокин П.А. Человек, цивилизация, общество. М.: Политиздат, 1992. 542 с. :

54. Трифонов И.Я. Очерки истории классовой борьбы в СССР в годы НЭПа (1921-1937 гг). М.: Госполитиздат, 1960. 279 с.

55. Трифонов И.Я. Ликвидация эксплуататорских классов в СССР. М.: Политиздат, 1975. 406 с.

56. Фотеева Е. Социальная адаптация после 1917 года: жизненный опыт состоятельных семей. // Судьбы людей: Россия XX век. Биогр. семей как объект социол. исслед. М., 1996. С. 240-275.

57. Фукс-Хайнритц, В. Биографический метод // Биографический метод в социологии: История, методология, практика. М., 1994. С. 11-40.

58. Хоментовская А.И. Пройденный путь // Итальянская гуманистическая эпитафия: ее судьба и проблематика. СПб., 1995. С. 222-257.

59. Чистка безработных аристократов // Крас. газ. 1929. 5 нояб.

60. Чуйкина С.А. Открытый дом и его хозяйка. // Феминистская теория и практика: Восток-Запад: Материалы междунар. конф. СПб., 1996. С. 287-294.

61. Чуйкина С.А. Участие женщин в диссидентском движении, 1956-1985 // Тендерное измерение социальной и политической активности в переходный период. / Под ред. Е.А. Здравомысловой и А.А.Темкиной. СПб., 1996. С. 61-81. (Труды ЦНСИ; №4).

62. Чуйкина С.А. Реконфигурация социальных практик: Семья поместных дворян в до- и послереволюц. России, 1870-е 1930-е // Социол. исслед. 2000. №1. С.81-92.

63. Чуйкина С.А. Дворяне на советском рынке труда: Ленинград 1917 1941 // Нормы, ценности и перелом в советском обществе и культуре в 1920-е - 1950-е годы. СПб., 2000. (в печати)

64. Alheit P. Die Spaltung von "Biographie" und "Gesellschaft": Kollektive Verlaufskurven der deutschen Wiedervereinigung // Biographien in Deutchland / Hrsg. von W. Fischer-Rosenthal & P. Alheit. Opladen, 1995. S. 87-117.

65. Arrondel L. & Grange C. Logiques et pratiques de l'homogamie dans les familles du Bottin Mondain//Rev. fr. sociol. 1993. Vol. 34. P. 597-626.

66. Bajoit G. Exit, voice, loyalty. and apathy: Les reactions individuelles au mécontentement // Rev. fr. sociol. 1988. Vol. 34. P. 325-345.

67. Bailes K. Technology and Society under Lenin and Stalin: Origins of the Soviet Technical Intelligentsia, 1917-1941, Princeton (N.J.): Princeton univ. press, 1978. 472 p.

68. Becker S. Nobility and Privilege in Late Imperial Russia. Dekalb (111.): Noth. 111. univ. press, 1985.262 p.

69. Bertaux D. Les récits de vie: Perspective ethnosociologique. Paris: Ed. Nathan, 1997. 128 p.

70. Bidart C. Sociabilités: quelques variables. //Rev. Fr. Sociol. 1988. Vol. 29. P. 621-648.

71. Blum J. The End of the Old Order in Rural Europe. Princeton (N.J.): Princeton univ. press, 1978. 505 p.

72. Bourdieu P. Distinction. A Social Critique of the Judgement of Taste / Transi, by R. Nice. Cambridge (Mass.): Harvard univ. press, 1984. 613 p.

73. Bourdieu P. L'illusion biographique. // Actes de la recherche en sciences sociales. 1986.62/63. P. 69-72.

74. Channon J. Tsarist Landowners after the Revolution: Former Pomeshchiki in Rural Russia during NEP // Sov. Studies. 1987. Vol. 39, №4. P. 575-598.

75. Chuilcina S. The Role of Women Dissidents in Creating the Milieu // Women's Voices in Russia Today/ Ed. by A. Rotkirch and E. Haavio-Mannila. Dartmouth: Dartmouth Publ. Сотр., 1996. P. 189-206.

76. Clements B.E. Bolshevik Feminist: The Life of Aleksandra Kollontai. Bloomington: Indiana univ. press, 1979. 352 p.

77. Cohen A. The Symbolic Construction of Community. NY: Ellis Horwood Ltd. 1985. 128 p.

78. De Saint-Martin M. L'espace de la noblesse. Paris: Ed. Metailie, 1995. 326 p.

79. Elias N. What is sociology? / Transí, by S. Mennell and G. Morrissey. NY: Columbia univ. press, 1978. 187 p.

80. Elias N. The Civilizing Process / Transí, by E. Jephcott. Oxford: Blackwell, 1994. 558 p.

81. Elias N. The Court Society / Transí, by E. Jephcott. London: Basil Blackwell, 1983. 301 p.

82. Engel B. Mothers and Daughters: Women of the Intelligentsia in Nineteenth Century Russia. Cambridge, etc.: Cambridge univ. press, 1983. 230 p.

83. Farnsworth B. Aleksandra Kollontai: Socialism, Feminism and the Bolshevik Revolution. Stanford (Calif.): Stanford univ. press, 1980. 432 p.

84. Fitzpatrick S. Education and Social Mobility in the Soviet Union, 1921-1934. Cambridge, etc.: Cambridge univ. press, 1979. 355 p.

85. Fitzpatrick S. The Cultural Front: Power and Culture in Revolutionary Russia. Ithaca & London: Cornell univ. press, 1992. 264 p.

86. Fitzpatrick S. Ascribing class: The Construction of Social Identity in Soviet Russia // The J. of Modern History. 1993. Vol. 65, № 4. P. 745-771.

87. Fitzpartick S. Everyday Stalinism: Ordinary Life in Extraordinary Times: Soviet Russia in the 1930s. NY: Oxford univ. press, 1999. 288 p.

88. Friedman S. S. Women's autobiographical selves: Theory and Practice // The Private Self: Theory and Practice of Women's Autobiogr. Writings / Ed. by S.Bendstock. London, 1988. P. 34-62.

89. Fuchs W. Biographische Forschung: eine Einfuehrung in Praxis und Methoden. Opladen: Wd Veri., 1984. 334 S.

90. Garfinkel H. Studies in Ethnomethodology. Cambridge (U.K.): Polity Press, 1984. 288 p.

91. Girtler R. Methoden der qualitativen Sozialforschung: Anleitung zur Feldarbeit. Koeln: Beulau, 1984. 179 S.

92. Goffman E. Frame Analysis: An Essay on the Organization of Experience. Cambridge (Mass.): Harvard univ. press, 1974. 586 p.

93. Goffman E. Stigma: Notes on the Management of Spoiled Identity. London: Penguin Books, 1990. 171 p.

94. Goldman W. Women, the State and Revolution: Sov. Family Policy and Social Life, 19171936. Cambridge, etc.: Cambridge univ. press, 1993. 351 p.

95. Grange C. Gens du Bottin Mondain: y etre, c'est en etre. Paris: Fayard, 1996. 572 p.

96. Hamburg G. Politics of the Russian Nobility (1881 1905). New Brunswick (N.J.): Rutgers univ. press, 1984. 293 p.

97. Hermanns H. Das narrative Interview in berufsbiographisch orientierten Untersuchungen.

98. Kassel: Wiss. Zentrum fuer Berufs -u. Hochschulbilding, Gesamthochschule Kassel, 1981. 141 S.

99. Hirschman A. Exit, Voice and Loyalty: Responses to decline in firms, organizations and states. Cambridge (Mass.): Harvard univ. press, 1970. 162 p.

100. Lehmann A. Erzaehlstruktur und Lebenslauf: Autobiogr. Untersuchungen. Frankfurt: Campus Verl., 1983. 317 S.

101. Manning R. The Crisis of the Old Order in Russia: Gentry and Government. Princeton (N.J.): Princeton univ. press, 1982. 555 p.

102. Mayer A. The persistance of the Old Regime: Europe to the Great War. NY: Pantheon books, 1981.368 p.

103. Mension-Rigau E. Aristocrates et grands bourgeois: education, traditions, valeurs. Paris: Plön, 1994.514 p.

104. Mension-Rigau E. L'enfance au chateau: L'éducation familiale des elites françaises au XX c. Paris: Ed. Rivages, 1990. 317 p.

105. Mension-Rigau E. La vie des chateaux: mise en valeur et exploitation des chateaux prives dans la France contemporaine: strategies d'adaptation et de reconversion. Paris: Perrin, 1999. 359 p.

106. Meyer A. The Impact of World War I on Russian Women's lives. // Russia's Women: Accomodation, Resistance, Transformation / Ed. by Clements, B. E., Engel B. A., Worobec C. D. Berkeley, 1991. P. 208-224.

107. Rieber A. The Sedimentary Society // Between Tsar and People: Educated Society and the Quest for Public Identity in Late Imperial Russia / Ed. by Clowes, E. & Kassow, S. & West, J. Princeton, 1991. P. 343-366.

108. Roosevelt P. Life on the Russian Country Estate: A Social and Cultural History. New Haven & London: Yale univ. press, 1995. 361 p.

109. Simmel G. The Stranger. // Georg Simmel on Individuality and Social Forms / Ed. by D. M.Levin. Chicago, 1971. P. 91-105.

110. Stites R. The Women's Liberation Movement in Russia: Feminism, Nihilism and Bolshevism, 1860-1930. Princeton (N.J.): Princeton univ. press, 1978. 464 p.

111. Sysyphus. Sociological Studies. 1982. Vol 2: Polish Memoir Sociology.

112. Thompson E.P. The Making of the English Working Class. London: Penguin books, 1991.957 p.

113. Timasheff N. The Great Retreat: The Growth and Decline of Communism in Russia. NY: Dutton&Co, 1946. 470 p.

114. Tovrov J. The Russian Noble Family: Structure and Change. Chicago: Garland1. Publishing. 1987. 410 p.

115. Wachtel A. The Battle for Childhood: Creation of a Russian Myth. Stanford: Stanford univ. press, 1990. 268 p.

116. Znaniecki F. Ueber die Sammlung und Verwertung des soziologischen Materials // Zeitschrift fuer Voelkerpsychologie und Soziologie. 1927. № 3. S. 274-293.1. Рукописи:

117. Смирнова T.M. Политика "ликвидации эксплуататорских классов" в Советской России в 1917 1920 гг. Дисс. Канд. ист. наук. М: Ин-т Росс, истории РАН, 1995. ; «

118. Kaurinkoski K. L'émigration blanche. Les russes a Nice. Memoire de D.E.A. Departement d'Ethnologie. Faculté des lettres et des sciences sociales. Université de Provence (AIX -Marcelle 1), 1992.

119. Schattenberg S. "Trotzdem blieb ich Kommunist": Die Welt sowjetischer Ingenieure in den dreissiger Jahren. Dissertation eingereicht an der Kulturwissenschaftlichen Fakultaet der Europa-Universitaet Viadrina Frankfurt (Oder) im Mai 1999.

120. Waters E. From the Old Family to the New: Work, Marriage and Motherhood in Urban Soviet Russia, 1917 1936. PhD Dissertation, University of Birmingham, 1985.1. БЛАГОДАРНОСТИ

121. Я считаю своей приятной обязанностью поблагодарить всех тех, кто помогал мне в работе.

122. Я признательна моим научным руководителям Д.А Александрову и Б.М.Фирсову -без их всестороннего участия и советов эта работа не была бы завершена!

123. Я признательна Е.АЗдравомысловой и В.Б.Голофасту, которые были научными руководителями моих предыдущих работ и учили меня критически относиться к своим и чужим текстам.

124. Спасибо Е.Комаровой за редактирование диссертации, А.Я. Лапидус за помощь в оформлении библиографии, О.Н. Бурмыкиной за содействие в подготовке к защите!

125. И наконец, я благодарю членов моей семьи, которые всегда поддерживают меня в жизни и в работе.