автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.05
диссертация на тему: Жорж Батай и его время, тридцатые годы

Текст диссертации на тему "Жорж Батай и его время, тридцатые годы"

санкт-петербургский государственный университет кафедра зарубежной литературы

На правах рукописи

Фокин Сергей Леонидович

ЖОРЖ БАТАЙ И ЕГО ВРЕМЯ. ТРИДЦАТЫЕ ГОДЫ. (От ранних творческих опытов до «Суммы атеологии»)

Специальность 10.01.05. — Литература народов Европы, Америки и Австралии

Диссертация на соискание ученой степени доктора филологических наук

:э от

ядиум ВЛ:С ..

- 59 1ЧаЬ

■•■ да ученую „ " _ _ ' ..............

санкт-шФёрбург—шй а п

■А —........................................VI

ьухау к?

ОГЛАВЛЕНИЕ

ВВЕДЕНИЕ. «ВНУТРЕННИЙ ОПЫТ» ЖОРЖА БАТАЯ .... 5

ГЛАВА ПЕРВАЯ. ТРЕВОЖНАЯ МОЛОДОСТЬ................28

1.1. От монастыря к монастырю................................28

1.2. Философ-дебошир..........................................31

1.3. Два учителя: смех и грех....................................34

1.4. К метафизике псевдонима..................................42

1.5. Встреча с этнографией....................................50

ГЛАВА ВТОРАЯ. ОПЫТ СЮРРЕАЛИЗМА...........61

2.1. Сюрреалистическая революция............................62

2.2. Безумие и литература................................72

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ПЕРВЫЕ ОПЫТЫ ПИСЬМА................88

3.1. «Солнечный анус»: малая пародийная космогония............88

3.2. «Теменной глаз»: эскиз мифологической антропологии. ... 99

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. ВОКРУГ «ИСТОРИИ ОКА» ............122

4.1. Мифология глаза..........................................122

4.2. Роман под вопросом........................................126

4.3. Взор животного............................................132

4.4. Танатография эроса. . ...................................140

ГЛАВА ПЯТАЯ. «ДОКУМЕНТЫ» ПРОТИВ

СЮРРЕАЛИЗМА..............................................161

5.1. «Документы»: литература и этнография......................162

5.2. В защиту материализма........................175

5.3. «Язык цветов» и язык власти................................180

5.4. «Старый крот» и диалектические грезы сюрреализма..........187

ГЛАВА ШЕСТАЯ. «СОЦИАЛЬНАЯ КРИТИКА»..............197

6.1. Революция: инородное против однородного..................197

6.2. Новоявленный «консерватор»..............................212

6.3. Экономика по мерке вселенной..............................222

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. «СИНЕВА НЕБЕС»: ПСИХОАНАЛИЗ

ПОЛИТИЧЕСКОЙ БОРЬБЫ..................................230

7.1. «Земля отцов» и «земля детей» ............................230

7.2. Лазарь: воскрешение коммунизма............................235

7.3. «Отверженность»: сила слабости............................242

7.4. От «подполья» до «могилы» ..............................247

7.5. Анти-Со^о................................................255

ГЛАВА ВОСЬМАЯ. «КОНТРАТАКА»..........................259

8 Л. На изломе «политической позиции сюрреализма»................262

8.2. Сюрреализм и насилие......................................269

8.3. От политики к религии: «смятение»..........................278

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. «АЦЕФАЛ»: ПРАКТИКА И ТЕОРИЯ

ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЯ................. . 289

9.1. Мистика смерти............................................289

9.2. Смерть и свет..............................................293

9.3. Влечение к смерти: реальное и символическое................296

9.4. Война....................................................301

9.5. Священный заговор........................................305

9.6. В сообществе с Ницше......................................309

9.7. Наука и трагедия..........................................316

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. БЛЕСК И ОТБЛЕСКИ «КОЛЛЕЖА

СОЦИОЛОГИИ»................................322

10.1. Марсель Мосс: отпор со стороны социологии. ....... 323

10.2. Александр Кожев: философ на службе революции............326

10.3. Вальтер Беньямин: диалектика в бездействии и безработная негативность..................................................334

10.4. Власть против отсутствия власти..........................341

10.5. Человек как отсутствие человека.............. 345

ЗАКЛЮЧЕНИЕ. КНИГА: СОБОР И РУИНЫ..................354

БИБЛИОГРАФИЯ............................................371

ВВЕДЕНИЕ. «ВНУТРЕННИЙ ОПЫТ» ЖОРЖА БАТАЯ

В литературе XX века Жорж Батай (1897-1962) занимает необыкновенно двусмысленное место. Его творчество связывают так или иначе с сюрреализмом, экзистенциализмом, структурализмом, хотя оно, развертываясь по краям названных философско-эстетических течений французской мысли, по существу к ним не принадлежало. Его имя ставят в один ряд с именами таких видных мастеров французской словесности, как А. Бретон, А. Камю, Ж.-П. Сартр, тогда как он, поддерживая с этими писателями тесные и непростые отношения, много своих сил убил как раз на то, чтобы обнаружить слабости, недоразумения, противоречия именитых современников. Его главные идеи, подхваченные было новейшей французской мыслью (Р. Барт, Ж. Делёз, Ж. Деррида, Ж. Лакан, М. Фуко), до сих пор наталкиваются на живое сопротивление современной культуры, поскольку, взывая к канувшим в лету понятиям божественного, святого, святотатственного, жертвенного, ставят под вопрос как саму культуру, так и «современность». Его сочинения, наконец, бросая вызов междисциплинарным границам гуманитарного знания, захватывают самые разные жанры искусства мысли, все время разрушая их, преступая их нормы и каноны: Батай писал богохульные эротические романы и ученые трактаты по истории религии и политической экономии, проникновенные стихотворные миниатюры, хлесткие политические памфлеты и серьезные социологические штудии, россыпи блестящих афоризмов и многотомную «Сумму атеологии», глубокие этюды по «Феноменологии духа» Гегеля и блестящие искусствоведческие эссе о наскальной живописи, картинах Мане, романах Пруста, стихах Шара.

Между тем творчество Батая, лишь недавно в полном объеме ставшее доступным читателю, активно осваивается французской критикой начиная примерно с середины 60-х годов. Летом 1963 г., спустя год после смерти Батая, основанный им журнал «Критик» (1946), до сих пор ос-

тающийся одним из самых авторитетных изданий интеллектуальной Франции, посвятил памяти писателя специальный выпуск1. По существу этот сдвоенный номер журнала положил начало непредубежденному осмыслению творчества Батая. Действительно, кроме обычных в такого рода публикациях материалов мемуарного характера (среди которых наибольший интерес имеют очерки М. Лейриса, Р. Кено, А. Масона2, воссоздавшие характерные эпизоды литературной юности их общего друга, тесно связанной с развитием французского сюрреализма в 30-е годы) в «Критик» появилось несколько работ, без которых невозможно представить творческую мысль автора «Истории ока» и «Внутреннего опыта».

Прежде всего это статья М. Фуко, подвергающая глубокому генеалогическому анализу одно из ключевых положений мышления Батая3. Согласно толкованию Фуко, творческий опыт этого писателя отвечает двоякой направленности современной западной мысли, как она сложилась со времен И. Канта и маркиза де Сада: если первый, пытаясь определить границы человеческого разума, поставил под сомнение саму возможность существования Беспредельного бытия («другого мира»), оставив индивида в пределах только его собственной моральной суверенности, то второй, выдвинув удовлетворение индивидуального Желания высшим принципом мысли и действия, обнаружил необходимость пре-

1 Critique. Hommage à Georges Bataille. — 1963. — № 195-196.

2 Leiris M. De Bataille l'impossible à l'impossible Bataille // Ibid. — P. 684-693; Queneau R. Premières confrontations avec Hegel // Ibid. — P. 694-700; Mas-son A. Le soc de la charrue // Ibid. — P. 701-7051.

3 Foucault M. Préface à la transgression // Ibid. — P. 751-769. — Русский перевод этой работы см.: Танатография Эроса: Жорж Батай и французская мысль середины XX века / Пер., сост., коммент. С. JI. Фокина. — СПб: Мифрил, 1994. —С. 111-131.

одоления пределов человеческого во всяком творческом действии того человека, который не желает более оставаться в пределах существующего1. Литературно-философские искания Батая, направленные на нарушение выработанных норм художественного письма— прежде всего пор

пытками представления «запретных» тем литратуры, попытками достижения крайних выразительных возможностей языка — и на культурологические обоснования необходимости такого нарушения («трансгрессии»), Фуко связывает с глубокой взаимообусловленностью беспредельного литературного эротизма и мысли о «смерти Бога»: «Может быть, значимость сексуальности в нашей культуре, то обстоятельство, что начиная с Сада она так часто была связана с самыми глубокими решениями нашего языка, держится как раз на ее привязанности к смерти Бога. Причем смерть эту следует понимать не как конец его исторического владычества, не как выданное наконец свидетельство его несуществования, эта смерть образует отныне постоянное пространство нашего опыта. Смерть Бога, отняв у нашего существования предел Беспредельного, сводит его к такому опыту, в котором ничто уже не может возвещать о какой-то впеположенности бытию, стало быть, к опыту внутреннему и

1 Не один Фуко столь решительно связывал эти крайние фигуры европейского Просвещения. Как показал Ж. Лакан, автономность морального субъекта в «Критике практического разума» (1788) перекликается с проповедью аморализма в «Философии в будуаре» (1792): и там и тут ставятся под вопрос трансцендентные нормы морали (Lacan J. Kant avec Sade // Ecrits. Pari: Seuil, 1966. — P. 765-790). Ср. замечание крупнейшего знатока литературы французского Просвещения: «Но Сад был прежде всего сыном своего века, и творчество его подводит своеобразный итог философии Просвещения» (Разумовская М. В. Жизнеописание Маркиза де Сада // Аврора. — 1991. — № 9. — С. 92).

суверенному»1. В таком историко-культурном освещении творчество Ба-тая если и не лишается совсем ореола сомнительной славы порнографического писателя, то по крайней мере обретает возможность глубокой обоснованности, которая никак не может быть исчерпана ни ссылками на бездумное литературное хулиганство, ни многозначительными намеками на патологические отклонения личности писателя.

Наряду с работой М. Фуко несомненный интерес в этом номере «Критик» имеет статья Р. Барта о первом эротическом романе Ж. Батая «История ока»2. Статья представляет собой замечательный образец литературной критики раннего Барта-структуралиста, сосредоточенного на разработке понятия «письмо». «Письмо», по мысли критика, стремится преодолеть «Литературу»: если последняя так или иначе остается во власти «Истории», то «письмо», точнее, «современное письмо» — «новое», «нейтральное», «нулевое», «чистое» — ищет прорывов к «изначальному языку», в котором смолкают — пусть на один только миг — патетические звуки «Истории» и поэтические отзвуки «Литературы».

В свете такой концепции должно быть понятно, почему Барт относит «Историю глаза» к жанру поэмы: в романе письмо выступает под знаком реальности, романист упорядочивает ее согласно своему воображению, он придумывает «историю», которая в конечном счете могла бы произойти, предоставляя таким образом слово самой «Истории»; поэма, напротив, представляет нам работу чистого воображения, в котором слово берет сам язык. Роман Батая оказывается, в представлении Барта, развернутой метафорой, в которой ни один из элементов (эпизодов повествования) никак не связан с действительностью («здесь мы име-

1 Foucault M. Op. cit. — P. 753.

2 BarthesR. La métaphore de l'oeil// Critique.— 1963.— № 195-196.— P. 770-777. Русский перевод этой работы см.: Танатография Эроса.— С. 93-100.

ем дело с обозначением без означаемого»). Именно сосредоточенность на внутренней организации текста позволяет Барту выделить важнейшую категорию «письма» Батая: образ «невозможного», образ того, что не имеет возможности быть в реальности, но образует, однако, некую подспудную ее долю, обнаруживающуюся иногда в том, что называют «нечеловеческим»: боль, страдание, ужас, муки, насилие, но также и радость, счастье, наслаждение. И хотя Барт не называет прямо этой категории в своей статье, его оригинальный анализ повествовательной структуры «Истории глаза» безусловно подтверждает значимость «невозможного» в мышлении Батая.

Вместе с тем подобный подход, сводящий литературный опыт писателя к прихотливой игре повествовательной организации текста, смоделированной как самодостаточная языковая структура, значительно обедняет существо творческого поиска автора «Истории глаза», точнее, он обезличивает его. Почему этот шокирующий эротизм? Почему эта смерть, неизбывно присутствующая на каждой странице романа? Почему, наконец, действие его переносится в Испанию, страну, сохранившую не только корриду, одно из последних кровавых празднеств человека, но и сильнейшую .религиозную традицию? Ответы на эти вопросы вряд ли может дать холодная наука структурного анализа текстов. Барт попросту избегает их, он словно бы боится живого Батая: для анализа выбирает наиболее «литературное» произведение (эротический роман), делая вид, что ему неведомы ни трагические обстоятельства его создания, ни внутренние связи с другими работами писателя, с его личным духовным опытом.

Глубоко личный характер письма Батая, но в то же время его конкретно-историческая обусловленность упорно не замечались структуралистски настроенными толкователями его творчества, особенно в раннюю пору их деятельности. Примечательна в этом отношении статья

Ф. Соллерса, также появившаяся в сдвоенном номере «Критик»1. (Напомним, что статья Соллерса относится к 1963 г., т. е. уже три года работает возглавленный им неоавангардистский журнал «Тель кель», много сделавший для введения творчества Батая в поле современных литературных дискуссий)2. В интерпретации Соллерса мысль Батая, преодолевая жанровые рамки («...ни литература, ни философия, ни романы, ни эссе, ни поэзия, ни дневники — ни то и ни другое — но в то же время все это разом...»3), предстает как своего рода «причудливая драматургия сознания», бесконечная пьеса воображения, в которой автор-драматург, он же режиссер и актер, доводит себя — путем изматывания выразительных возможностей языка — до состояния напряженного немотства. При всей точности описаний Соллерса процедур выхода мысли Батая за пределы языка в его понимании явно отсутствует социально-политическое измерение этой трагедии мысли.

Только значительно позже, после 1968 г., после маоистской авантюры «Тель кель» и поисков более глубоких духовных основ литературы, выразившихся в создании журнала «Инфини», Соллерс открыл для себя «другого» Батая, никак не укладывающегося в строгие рамки структуралистского видения литературы. Уже в наши дни, размышляя о романе «Синева небес», написанном в 1935 г., когда в центре философско-социологических исканий писателя была загадка политической мощи фашизма, образующая скрытое тематическое ядро разорванной композиции этого эротического романа, Соллерс справедливо замечал: «Уже в 1935 г. Батай, подобно Пикассо в Гернике, понял, какое будет продол-

1 Sollers Ph. De grands irrégularités de langage // Critique. — № 195-196. — P. 795-802.

2 Kauppi N. Tel Quel: La constitution sociale d'une avant-garde. — Helsinki, 1990.

3 Sollers Ph. Op. cit. — P. 795.

жение. Понял не "абстрактным политическим образом", а в представлении интимных конвульсий, баров, гостиничных номеров, наготы тел»1. К этому остается добавить, что Батай «понял» фашизм и «политическим» образом: и не только как теоретик, политический мыслитель, идеи которого вызывают все больший интерес, но и как политический активист, неуемная деятельность которого, пугавшая иных современников (например, весьма радикально мыслившего тогда А. Бретона), отвечала на свой манер главным задачам французской общественно-политической жизни 30-х годов.

Большая статья Ж. Деррида, появившаяся в 1967 г. в специальном номере журнала «Арк», также посвященном памяти Ж. Батая2, примыкает к ряду его работ по «деконструкции» западной метафизики, собранных в программной книге «Письмо и различие» (1967). Согласно Деррида, метафизика не является какой-то особой формой мысли или философского творчества, напротив, она присутствует во всей совокупности символических форм культуры, иначе говоря, метафизика сказывается прежде всего в языке. Язык существует, через Логос, который в западной традиции воплощается в триединстве Голоса, Слова, Мысли. Письмо низводится до отражения Логоса. Письмо — не что иное, как «след» Логоса. В этой фундаментальной оппозиции западной мысли «письмо» сводится к представлению («означающему») предсуществующего смысла («означаемого»). Такова вкратце принципиальная схема «логоцентриз-ма» западной метафизики, которую Деррида пытается «деконструиро-вать», уравняв «письмо» с Логосом. В этом отношении, как полагает Деррида, «письмо» Батая— это попрание классической логики фило-

1 Sollers Ph. Une prophétie de Bataille // La guerre de goût. — Paris: Gallimard, 1994. —P. 459.

2 Derrida J. De l'économie restreinte à l'économie générale: Un hegelianisme sans réserve // L'Arc. Georges Bataille. — 1967. — № 32. — P. 24-44.

софского мышления, осуществляющееся через усиление игрового начала мысли.

Такое определение могло бы показаться тривиальным, но в его основе действительно глубокое исследование отношения Батая к Гегелю (крайне напряженный опыт соответствия Батая Гегелю), подкрепленное разбором и реконструкцией «экономической» концепции писателя, утверждавшей примат дара, жертвы в человеческом существовании. В свете этой концепции Деррида очерчивает поэтический жест Батая как жертвование смыслом и самопожертвование поэта: «Это не сдержанность, не отстраненность, не бесконечное нашептывание белого слова, стирающего следы классического дискурса, это своего рода потлач знаков, который прожигает, пожирает, проматывает слова в радостном утверждении смерти: это жертвоприношение и вызо�