автореферат диссертации по истории, специальность ВАК РФ 07.00.09
диссертация на тему: Личность царя в контексте опричного времени: историографические и методологические аспекты исследования

Полный текст автореферата диссертации по теме "Личность царя в контексте опричного времени: историографические и методологические аспекты исследования"

На правах рукописи

Сайнаков Николай Александрович

Личность царя в контексте опричного времени: историографические и методологические аспекты исследования

07.00.09 - историография, источниковедение и методы исторического исследования

Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук

Томск - 2005

Работа выполнена на кафедре истории древнего мира, средних веков и методологии истории исторического факультета Томского государственного университета

Научный руководитель

Официальные оппоненты:

кандидат исторических наук, доцент Николаева Ирина Юрьевна

доктор исторических наук, профессор Жеравина Аниса Нурлгаяновна

кандидат исторических наук, доцент Назаренко Татьяна Юрьевна

Ведущая организация

Кемеровский государственный университет

Защита состоится 3 июня 2005 г. в 15.00 на заседании диссертационного совета Д 212.267.03 по защите диссертаций на соискание ученой степени доктора исторических наук по специальностям 07.00.02 - Отечественная история, 07.00.03 - Всеобщая история, 07.00.09 - Историография, источниковедение и методы исторического исследования при Томском государственном университете (634050, г. Томск, пр. Ленина 36, ауд. 41).

С диссертацией можно ознакомиться в Научной библиотеке Томского государственного университета.

Автореферат разослан 2005 г.

Ученый секретарь диссертационного совета доктор исторических наук, профессор

О.А. Харусь

I. ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Постановка проблемы исследования и актуальность её решения.

Эпоха Ивана Грозного - один из наиболее знаковых периодов в истории России. Именно в это время происходят судьбоносные, с точки зрения большинства историков, события, связанные с формированием государства и властных отношений в целом. Проблемы опричного времени и личности Ивана IV очень рано стали той областью, в которой встречались и болезненно сталкивались различные взгляды на происходившие перемены и на всё дальнейшее развитие русского общества, государства, культуры и самосознания. Историческая наука прошла уже длинный путь, накопив не только огромный эмпирический материал, но и значительный концептуальный ресурс, направленный на осмысление данных явлений. Историография, посвященная этой эпохе, огромна, разработанность корпуса источников - достаточно хороша. Но неослабевающие дискуссии вокруг многих тем и вопросов к решению проблемы свидетельствует о том, что методологические основания традиционных подходов оказались существенно проблематизируемы. Отсюда - повсеместные попытки использования наработок из иных, смежных дисциплин — филологии, психологии, социологии, семиотики и др.

Появление их - симптом необходимости отладки новых исследовательских стратегий, которые бы давали возможность системной реконструкции мира сознания и эмоций личности в контексте ее социально-исторического бытования. Однако приходится констатировать, что большая часть попыток привлечения знания и методов других дисциплин для решения проблемы, носит интуитивный и бессистемный характер, что ставит вопрос о серьёзном методологическом обосновании такой работы.

Объект и предмет исследования. Объектом исследования является отечественная историческая литература, посвященная эпохе Ивана Грозного и непосредственно опричнине. Предмет исследования здесь -историографические и методологические основания исследователей, занимающихся опричниной и характеристикой человеческого и материального контекста того времени.

Степень изученности проблемы.

При всей масштабности исследовательской литературы, посвященной опричнине и Ивану Грозному, специальные исследования историографо-методологического плана редки. Отечественная историография досоветского времени анализировалась Н.К. Михайловским, С.Ф. Платоновым, СБ. Весел овским. Исследователи считали главными историографическими проблемами фактор субъективности историка и недостаточную разработанность архивных источников. На проблему

изучения источников обращали внимание многие советские историки. Конечно, они отмечали методологические недостатки работ «буржуазного» направления, в частности неумение «вскрыть классовую сущность социальных противоречий» и «субъективно-идеалистическую» их направленность. Но методология анализа проблемы не стала предметом особенной рефлексии отечественных исследователей. Для коллег «своего», марксистского лагеря, упрёки сводились к акцентированию нестройности их концептуальных построений. Так, например, Д.Н. Альшиц считал, что большая часть «загадок» и недоумений относительно опричнины возникает «как прямой результат искусственной, чисто умозрительной схемы этапов развития самодержавия». Большое внимание в советских историографических работах было уделено идеологическому фактору, оказывающему влияние на историков (А.Л. Хорошкевич, А. Янов, и др.).

С.Н. Богатыреву принадлежит заслуга серьёзного историографо-методологического анализа проблемы создания психологического портрета Ивана Грозного. Отмечая издержки подходов, основывающихся на методологической презумпции - «личность продукт своей эпохи», исследователь пытался обосновать необходимость нового неупрощенного взгляда на личность Грозного в плоскости исследования межличностных связей царя и его окружения. Однако неубедительной представляется позиция автора в той ее части, что данный подход исключает рассмотрение этих взаимоотношений в рамках прежних макроисторических теорий, сложившихся в отечественной науке в советский период. С.Н. Богатырев главную проблему психоистории видит в отсутствии здесь всесторонне разработанной источниковедческой теории. Проделав инвентаризацию выявленных исследователями специфических психологических черт Ивана IV, С.Н. Богатырев не поставил наиболее существенных, с нашей точки зрения, вопросов. Являлись ли выявленные особенности сознания и психики царя исторически обусловленными, была ли связана психосоциальная эволюция личности царя с социально-историческими реалиями эпохи?

В методологически заострённой, новаторской работе Т.Ю. Назаренко, написанной не так давно, главной проблемой изучения опричнины, называется крайняя мифологизированность темы, в связи с её политической важностью. Исходя из посылки недостаточности традиционных исторических интерпретаций опричнины, для понимания личности опричников и царя, Т.Ю. Назаренко не только подняла вопрос о важности исследования подсознательных мотивов в их поведении, но и применила конкретные психоаналитические методики. Однако, как и в исследовании Богатырева вопрос о возможности совмещения ракурса психолого-исторического исследования с теми ресурсами, которые наработаны в рамках макроисторических интерпретаций отечественной науки, рассматривающих опричнину как результат слома удельной системы, борьбы дворянства и боярства и др., не был поставлен.

Последний представляет собой особую значимость, поскольку за ним по сути скрывается более широкая методологическая проблема сопряжения макро- и микроисторического анализа. Существующие в отечественной русистике макроисторические теории, скажем, концепции опричнины как результата борьбы с боярством, необходимости проведения военных или удельных реформ (ПА Садиков, А.А. Зимин), слома удельной системы (Д.Н. Альшиц), активно критиковались, но практически не анализировались на счёт сегодняшних их перспектив. Критика так или иначе концентрировалась в области проблем, которую можно обозначить как специфика сознания человека той эпохи и личности царя. В основных своих методологических основаниях эта критика представляется правомерной. Уровень сегодняшних знаний историка о специфике сознания средневекового человека, вряд ли дает основание согласиться, например с следующими концептуальными посылками. Трезвый политический расчёт, а не истерика будто бы обнаружились в попытке Ивана IV «покинуть царство» (И.И. Полосин). В лице первого царя Ивана Грозного исторический процесс становления русского самодержавия нашёл исполнителя, вполне осознавшего свою историческую миссию (Д.Н. Альшиц). Это был неосуществленный «проект» раздела страны, который «приобрёл уродливую форму опричнины», в основе которой - попытка ослабить, расколоть титулованную знать (Р.Г. Скрынников). Так или иначе, подобного рода посылки содержат в себе ряд допущений, включающих в себя представления о средневековом человеке как носителе классового сознания, выразителе определённых социально-политических интересов, вполне осознававшем, свою принадлежность к тому или иному сословию и рационально последовательно выражавшем интересы этого сословия. Однако еще В.О. Ключевский указал на факт отсутствия сколько-нибудь внятной политической программы у царя. Вместе с тем вопрос о том, было ли это связано с конкретно-историческим явлением - личностью самого царя или же отражало некие важные закономерности сознания и психологии человека той эпохи, вопрос логично вырисовывающийся в контексте нынешних знаний о специфике этих явлений, по вполне понятным причинам не мог быть решен.

Практически неисследованным в историографо-методологическом плане оказался большой блок новейшей литературы, так или иначе связанной с характеристикой культурных форм сознания. Возникшая в условиях кризиса наработанной традиции исследования опричнины, эта литература фокусируется на изучении сознания человека той эпохи, так, как оно отражено в культурных текстах. Здесь можно выделить две основные методологические тенденции. Первая, выросшая из семиотики (Б.А. Успенский, A.M. Панченко, М.Б. Плюханова, Ю.М. Лотман, А.Н. Гробовский, А. Л Филюшкин и др.), строится на методологической посылке опосредования логики событий эпохи функционированием определенных культурных механизмов. При всем том, что продуктивность данного

подхода очевидна, большинству работ в данном направлении не удаётся избежать опасной тенденции, суть которой в представлении сознания человека как практически независимого от политических и социальных причинностей, но попадающего под контроль символических внесознательных механизмов. Этой тенденции можно попытаться избежать, если обратиться к самому моменту появления символов, их связи с динамикой исторической реальности.

В своих методологических основаниях этот блок историографической литературы близок к другому, выросшему в рамках традиции, которую в западной литературе принято именовать «историей идей». До революции наиболее значительные результаты здесь были достигнуты в изучении отношения к царской власти (В. Вальденберг, Д.П. Голохвастов, М. Дьяконов, И.Н. Жданов, В. Савва, В.Сокольский). Методологическая ориентация на представления об исключительной разумности человека той эпохи привела к все тем же издержкам модернизации сознания человека того времени. Близким к «истории идей» осталось такое особое направление современной отечественной русистики как «историческая феноменология» (А.Л. Юрганов и А.В. Каравашкин). Безусловно, сама попытка выявить категории русской культуры того времени, вне контекста которых вряд ли возможен анализ мировидения эпохи, представляется новаторской и перспективной. Органичность рисунка реконструированных авторами, прежде всего А.Л. Юргановым, религиозно-культурных мифологем, скажем, широкого распространения в текстах эсхатологических идей, говорит сама за себя, эта реконструкция обогащает исторический арсенал представлений о «картине мира» Ивана Грозного и опричников. Сложнее другое - природа генезиса реконструированных религиозно-культурных идиологем. Совершенно очевидно, что мир идей не может быть реконструирован вне контекста мира чувств, психической реальности, равно как и вне социоисторического интерьера их бытования. А.Л. Юрганов и А.В. Каравашкин являются наиболее жесткими критиками такой методологической ориентации, полагая, что эта психическая реальность не может быть понята и проанализирована историками. Их позиция, несколько утрируя, может быть сведена к тому, что реконструируя реального человека исследователь может ограничиться только тем, что говорит сам человек о себе и других. Неслучайна и авторская характеристика собственного метода как метода «беспредпосылочной герменевтики». Симптоматично, что основной пафос методологической статьи А.Л. Юрганова, опубликованной в журнале «Россия XXI» (№4. 2003г.), направлен преимущественно против исторической антропологии и использования психологического инструментария в истории.

Становится очевидным, что одной из проблем отечественной историографии, посвященной опричнине, личности царя стала недостаточная разработанность концептуального взгляда на человека прошлого. Представляя его как существо психическое или как лицо

социально-политическое (как вариант - идеологическое), историография всякий раз обращается лишь к одной стороне медали, игнорируя противоположную. Отсюда — необходимость поиска методологического инструментария, способного уловить часто опосредованную и неочевидную, но тем более важную связь между внутренним миром человека и тем миром, с которым он взаимодействует.

Цели и задачи исследования. Таким образом, целью работы является

обоснование подходов, которые бы позволили наметить контуры междисциплинарной исследовательской стратегии, с чьей помощью был бы возможен научно корректный анализ сознания, включая область психического, в контексте исторической динамики русского общества того времени.

Отсюда, в работе ставятся следующие задачи:

1) Проанализировать современную отечественную литературу, посвященную проблемам опричнины, с тем чтобы выявить как узкие места представленных интерпретаций, связанных с соответсвующими методологическим установками авторов, так и тот концептуальный ресурс, который может быть использован для продуктивного решения проблем в русле предлагаемых междисциплинарных подходов.

2) В этом смысле особое внимание уделить границам и возможностям использования накопленного историографического багажа в плане решения проблем самосознания элиты, связи его эволюции с социально-исторической динамикой общества.

3) В таком же ключе проанализировать имеющиеся интерпретации личности Ивана IV в контексте процессов социальной трансформации общества в XVI веке.

4) Выявить причины актуальности нравственной проблематики в публицистике XVI века, поскольку характер осмысления этой проблематики может пролить свет на особенности самосознания элиты в контексте исторических изменений того времени.

Методологические основания исследования.

Исходя из того, что именно бессознательное является сферой преломления или опосредования реалий мира социальных связей и мира человеческого сознания, автор диссертации полагает возможным обратиться к тем междисциплинарным подходам, которые дают основание для их комплиментарного использования. Конкретная исследовательская стратегия, разрабатываемая в рамках томской историографической школы, строится на принципе системной комплектации привлекаемых концепций и методов других дисциплин, имеющих общий фокус (бессознательное) и дополняющих друг друга. Автор диссертации, не имея возможности в силу ряда причин использовать эту методологическую версию в полном

формате, применяет ее узловые блоки, основывающиеся на следующих методологических принципах:

1) Социоисторическая обусловленность сферы бессознательного как четко упорядоченной историческим стилем жизни общества матрицы социально-психологических установок сознания и поведения людей, формирующаяся в контексте опыта социальных групп и слоев;

2) Опосредованность изменений в системе ценностей, сознания человека теми изменениями, которые претерпевает сфера бессознательного в контексте социальных трансформаций,

3) Системная связь эмоциональных, психических реакций человека с меняющейся конфигурацией социоисторического и культурного пространства его деятельности

В этом смысле основополагающими методологическими концептами, дополняющими набор основных собственно профессионально-исторических методов исследования, будут концепции установки школы Д. Узнадзе, социального характера Э. Фромма, идентичности Э. Эриксона, габитуса П. Бурдье, невротического характера К. Хорни.

Кроме подхода, разрабатываемого в томской методологической школе, автор диссертационного исследования привлекает для анализа опричнины и её исторического контекста идеи Г. Зиммеля относительно чуждости и концепцию маргинальное™, введенную в оборот Э. Парком.

Имея в качестве методологического ориентира принцип сопряженности макроисторических реалий с микроисторической логикой их проявления, автор диссертации строит разделы, связанные с личностью царя по преимуществу в формате исследования межличностных отношений. Это не означает отказа от концептуальных установок, наработанных в рамках отечественной русистики макроисторических подходов, установок, которые, напротив, выполняют роль методологически регулятивных принципов исследования, поскольку ориентируют в понимании социальной природы происходивших процессов. Вместе с тем избранный ракурс позволяет обеспечить пластику работы с таким разноуровневым материалом как социально-исторический и культурно-психологический именно в том срезе межличностных отношений людей, где органично проявляется логика сопряженности «объективного» и «субъективного».

Источниковая база исследования. В связи с целями, задачами и методологическими основаниями производится и отбор источников. Историографические источники настоящего исследования представлены преимущественно научной литературой, различающейся лишь по жанрам (монографии, статьи, авторефераты диссертаций), характеру (специальные и более общие работы) и происхождению. Наиболее важными монографиями по теме являются работы СБ. Веселовского, П.А. Садикова, А.А. Зимина, Р.Г. Скрынникова, СО. Шмидта, В.Б. Кобрина, Д.Н. Альшица, Б.Н. Флори, диссертация Т.Ю. Назаренко, так как именно в них

наиболее полно и последовательно отображены ключевые для историографии проблемы. Монографии А.Л. Хорошкевич, М.Б. Плюхановой, С.Н. Богатырева, А. Гробовского, А.И. Филюшкина, Н.М. Золотухиной, Н.В. Синициной, А. В. Каравашкина, А. Л. Юрганова, диссертации И.В. Курукина, работы, посвященные социально-экономической проблематике, другим узким вопросам, лишь отчасти касаются собственно сюжета опричнины, но чрезвычайно важны для анализа методологических поисков отечественной историографии, анализа средневековой личности и исторического контекста. Проблемный ракурс данной диссертации позволяет не анализировать источники стадиально, не давать их исчерпывающую характеристику и не привлекать весь возможный корпус литературы, который действительно очень велик. Кроме научных работ здесь привлекается публицистическая литература эпохи Ивана Грозного, записки современников, в которых осмыслялись происходившие тогда события.

Для полноценного анализа методологии и проверки выводов, предложенных отечественной историографией, обоснования новых подходов, в диссертационном исследовании был использован комплекс разнообразных исторических источников. Избранный здесь методологический ракурс направлен, прежде всего, на анализ письменных источников, на выявление мотиваций, ценностей человека, представленных текстовой реальностью, на поиск возможности углубления этого анализа с помощью новых подходов. Такое направление работы может позволить использовать публикации источников, не занимаясь специфическими палеографическими изысканиями и пользоваться традиционными переводами смысла текстов, обращаясь к историографическим наработкам. Методолого-историографический характер работы делает такой подход оправданным.

Задачи анализа настроения и мироощущения Ивана Грозного и его современников, с одной стороны, сужают круг интересующих нас источников, с другой стороны, этот круг гораздо более широк, чем в случае анализа общественного сознания. Так как мироощущение зависит и от экономической, и от социальной, и от психологической и политической ситуации, все эти факторы приходится учитывать или иметь в виду. Известные ограничения накладывают и рамки исследования. Поэтому, вопросы, касающиеся землевладения, финансовой и судебной политики, разряды, писцовые книги и данные о составе двора будут привлекаться только в обработке различных исследователей, прежде всего П.А. Садикова, А.А. Зимина, В.Б. Кобрина, СБ. Веселовского, СМ. Каштанова, СО. Шмидта.

Непосредственно рассматривается актовый материал, связанный с конкретными личностными проявлениями, выявляющий установки и направления мысли его создателей: завещание Ивана Грозного 1572 года, приговоры соборов, архивы посольских дел, послания иностранным

государям и представителям знати от имени русских князей, и самого Ивана Грозного. Основную массу сведений об опричных казнях можно почерпнуть из царских синодиков. В дополнение к актовому материалу привлекается такой источник как «Домосторой». Являясь литературным памятником, он может использоваться для анализа кодификационной работы того времени, наряду со Степенной книгой.

Одним из базовых источников по всему периоду являются летописи. Несмотря на то, что летописание постепенно приходит в упадок, в Новгородских и Псковских летописях, Пискаревском летописце, и Устюжском летописном своде, в Продолжении Хронографа 1512 года, содержится немало ценных сведений. Важным источником являются вставки в Синодальный список лицевого летописного свода и Царственную книгу, весьма актуальные для политической жизни XVI века.

Полемические сочинения наиболее важны для анализа мироощущения, настроения полемистов. При этом исследование полемических сочинений времени Ивана Грозного с неизбежностью требует привлечения и более ранних сочинений, в том числе выдающихся деятелей церкви, таких как Максим Грек, Иосиф Волоцкий, Макарий и др. В работе используется материал различных повестей и сказаний того времени. Большой интерес представляют и памятники светской литературной деятельности, как полемического, так и личного характера (И.С. Пересветов, Иван Грозный, Андрей Курбский и др.).

Значительную часть источникого материала представляют свидетельства иностранцев (И. Таубе и Э. Крузе, А. Шлихтинг А. Гваньини, Г. Штаден, Д. Горсей, А. Поссевино).

Обобщая состояние источников, нужно отметить, что они не дают желаемой полноты материала, но достаточны для предварительных обобщений о возможностях применения новых подходов.

Хронологические рамки исследования охватывают

преимущественно историографию с середины 1980-х годов по настоящее время, т.е. период наиболее интенсивной методологической рефлексии, посвященной периоду конца XXV - XXVI вв.

Новизна исследования. Настоящая работа представляет собой первый системный опыт осмысления историографии опричнины в методологическом ключе, с обоснованием возможности новых исследовательских подходов. Самостоятельное значение имеет обобщение тендерных стереотипов эпохи и анализ динамики образа врага в XXVI веке.

Структура исследования подчинена целям и задачам исследования. Работа состоит из введения, 3-х глав, заключения, списка источников и использованной литературы. Первые две главы посвящены контексту появления опричнины и историографическим спорам по поводу него.

Третья глава посвящена собственно проблеме восприятия опричнины современниками эпохи и историками. В заключении даются основные выводы и результаты работы.

II. ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ

Во введении определяются актуальность избранной темы исследования, анализируется состояние научной разработанности, формулируются цели и задачи диссертации, даётся характеристика её теоретико-методологических основ, историографических и исторических источников, обосновывается её структура.

Первая глава «Проблема трансформации властных установок сознания в Русском государстве конца XV - середины XVI вв., в современной отечественной историографии» состоит из двух разделов.

В первом разделе - «Проблемы анализа социально-политического контекста развития Московского государства и эволюции представлений о власти в среде элиты XV в.», рассматриваются историографические и методологические проблемы, связанные с анализом социально-политического контекста развития Московского государства. В рассматриваемой историографии явно выявились два вектора рассмотрения социально-политического развития этого периода. С одной стороны, акцентируется внимание на процессе консолидации и централизации русского государства (А.Б. Мазуров, Ю.Г. Алексеев и др.), а с другой -отмечается развитие договорных отношений, процессы укрепления собственнических прав в вотчинных хозяйствах (Я.С. Лурье, СБ. Веселовский). Отмечается сохранение и удельной системы, теперь уже в рамках Московского княжества (СМ. Каштанов). Анализ историографии позволяет прийти к выводу о противоречивости происходивших в стране процессов, невозможности их цельного объяснения без обращения к проблемам общественного сознания, мироощущения людей в целом. В этом плане обращает на себя внимание подмеченный исследователями факт, что, несмотря на постоянное укрепление власти московских государей, конкретное положение большинства из них было не стабильно (Я.С. Лурье). Далеко от стабилизации оказалось общество в целом.

В анализируемом историографическом контексте выявляется то историческое противоречие в социально-политическом развитии страны (укрепление центральной, в том числе великокняжеской власти, с одной стороны, и укрепление сословного статуса разных групп феодальной элиты, с другой), которое требует использование иных, нежели чисто социально-политические способов интерпретации. Другая проблема, вытекающая из анализа выявленных историками социально-политических тенденций, кроется в области изменившихся взаимоотношений элиты и государя в контексте слома структурных связей периода феодальной раздробленности. Возросшая дистанция между формирующимися новыми

централизованными структурами власти и трансформирующимся корпусом феодальной элиты находила отражение в характере осознания проблем ответственности власти. Выявленный пласт установок сознания свидетельствует об актуализации проблем моральной, нравственной ответственности власти государя.

Тесно связанной с предыдущими оказывается проблема внешнеполитического положения России в конце XV - начале XVI в. Корпус наработанных знаний по этой проблеме наиболее репрезентативно представлен трудами А.Л. Хорошкевич. Проанализированный исследовательницей историографический материал вскрывает важные связи между ростом экономики государства, упрочением экономических связей России со странами Европы, укреплением ее престижа, упрочнением царской власти. Вместе с тем этот же материал провоцирует его переосмысление, так как интерпретация этих процессов в историографии нередко носит характер неких допущений, модернизирующих картину сознания тех, кто «делал» эту политику. В этом смысле представляется перспективным использовать ресурс, связанный с реконструкцией социально-политического пласта проблемы с характером осмысления их в понятиях человека той эпохи. Анализ историографического и эмпирического материала позволяет выявить синергию вполне земных, материальных потребностей различных социальных слоев русского общества и социально-психологических потребностей самого царя, осмысляемых в понятиях культурно-религиозного языка эпохи (И.Ю. Николаева).

Во втором разделе «Самосознание элиты и образ врага в русском обществе XV — XVI вв.», обращается внимание на сложившиеся в историографии мнение о принципиально различных позициях, отстаиваемых в публицистической литературе XV — XVI вв. При акцентировании политического строительства, подчёркивается, что одни из созданных тогда сочинений послужили обоснованием для самодержавной доктрины, а другие были направлены на противодействие самодержавию (Будовниц И.У., Зимин А.А., Лурье Я.С., Казакова Н.А.). Одни книжники придерживались ортодоксальных позиций, другие мыслили в гуманистическом направлении и т.д. В современной историографии диалог публицистов либо по-прежнему не признаётся (Н.М. Золотухина, М.Б. Плюханова), либо строится лишь на религиозных основаниях (А.Л. Юрганов, А.В. Каравашкин). Исключением является лишь работа С.Н. Богатырева, который рассматривает работы полемистов в рамках единой политической культуры. Проблема собственно заключается в том, что в зависимости от акцентов на те или иные идеи полемистов, их характеристика часто меняется в историографии на прямо противоположную. Такое положение имеет методологические корни, полемисты оказываются либо в жесткой зависимости от социально-политической реальности либо от самоценной истории идей.

А между тем новые концепции позволяют выявить более тонкие связи бытия и сознания. В разделе развертывается методологическая перспектива реализации этой задачи. Показывается, что полемисты оказываются в рассматриваемое время перед лицом общих мироощущенческих проблем, связанных внешним и внутренним положением страны, попавшей в религиозную и политическую изоляцию. Они сталкиваются также с указанной выше нестабильностью властных отношений. В результате поиск идентификации полемистов и их аудитории пошел во многом по пути противопоставления, создания образа чужака. В посланиях и повестях второй половины XV в., сочинениях Максима Грека и Филофея формируется образ врага - латинянина, еретика, измаильтянина и т.д. Анализ материала с помощью разных подходов позволяет говорить, что не только внешние враги оказываются актуальны для публицистов конца XV -середины XVI веков. Есть враги ещё худшие, внутренние. Главным признаком этих врагов называется предательство христианства. Борьба с ними заставляет полемистов занимать активную позицию в формировании общественного сознания. Поиск путей спасения православного царства, попытки выработать новые установки отношения к действительности — оказываются общими для всех полемистов того времени. Если взглянуть на всю совокупность диспозиций, занимаемых полемистами, хорошо заметно, что эта активизация общественной деятельности связана с быстрой трансформацией социума, необходимостью ответа на вызовы времени. Обращает на себя внимание общее представление об уникальности ситуации, в которой находится русская земля. Эта установка на исключительность всегда особенно характерна для маргинального мироощущения, для социумов в «исключительных» обстоятельствах, когда люди находятся в поиске новых способов социального взаимодействия. Таким образом, сочинения полемистов имеют гораздо больше общего, чем это признавалось в историографии. Дальнейшее применение междисциплинарных концепций позволяет снова поставить вопрос о развитии властных отношений в это время. По-видимому, в формирующемся русском обществе акцент постепенно всё больше смещается в сторону ведущей роли царя, в борьбе с многочисленными «врагами». С этим акцентом оказывается связано и формирование идеального образа царя. Подобно идеальной фигуре царя можно выделить идеальную модель сотрудничества, в которой задача полемистов - служба идее возвеличивания и укрепления роли государя как нравственного примера

Обращение к публицистике с помощью концепций бессознательного позволяет показать, что в сочинениях публицистов «врагом» царя, фигуры идеальной во всех отношениях, становится безнравственный человек, человек, потакающий своим низменным страстям. Конечно же, это положение применимо не только к царю, требования личной нравственности в отношении всех православных возрастают в сочинениях

полемистов год от года. Но именно царь является наиболее символической фигурой. Неся на себе огромный груз ответственности за конкретное исполнение православия, он должен сам быть образцом христианских качеств. И в сочинениях полемистов враг персонифицируется, из внешнего превращается во внутреннего. Это не означает, что внешний враг больше не существует. Но он теряет отчасти своё прежнее значение, демоническое начало. Царь превращается в идеальное воплощение борьбы с внутренними врагами. Такой груз ответственности требовал от правителя высоких деловых и нравственных качеств, Кризис, связанный с неспособностью Ивана Грозного нести ответственность за положение страны, ещё больше усилил неопределённое, маргинальное положение царя и публицистов, толкавшее на усиленный поиск врагов. По-видимому, происходит рационализация негативных поступков правителя как спровоцированных лицами враждебными к трону. Ответственность, возложенная публицистами на царя, была столь велика, что перечёркивала, перекрывала собой «идею» сотрудничества, не подтверждённую реальными социальными силами. Провал сотрудничества, которое рассматривается в историографии как конец политического компромисса сторонников самодержавия и его противников, с позиций междисциплинарного подхода может рассматриваться как выражение несоответствия идеала и реальности, провалом попытки достижения гармоничных взаимоотношений. Этот провал, был во многом следствием «исключительных обстоятельств», расхождения между централизаторскими тенденциями и уровнем .социально-экономического развития, отсутствия устойчивых властных традиций нового типа. В условиях нравственных метаний происходит эволюция от внешнего к внутреннему врагу, поиск которого и противопоставление ему, стали основой формирования нового общественного самосознания. Внутренний враг становится тем более актуальным, чем меньше ресурса (социального, экономического, политического) было для удовлетворения запросов различных общественно-социальных сил. Новые актуальные установки, появившиеся в условиях вызова внешней угрозы, конфессиональной изоляции, изменений в экономике и государственном управлении, привели к ускоренному, модернизаторскому процессу трансформации коллективного самосознания, с большой долей идеализации властной сферы, завышенными имперскими амбициями, что не могло не привести к кризису центральной власти. Этот кризис заключался в растущем противоречии складывающихся властных установок к сфере морали, олицетворявшей представления о должном широких слоев элиты русского общества.

Показательно, что эволюция образа врага тесно связана с социально-экономическим и социально-политическим контекстом того времени. Выявить эту связь напрямую существующий багаж подходов не дает. Однако возможности для этого имеются, более того сделаны и первые шаги в данном направлении. Так И.Ю. Николаевой предлагается гипотеза, в

рамках которой актуализация образа врага внешнего, «латинянина», и соответственно связывание упований на его наказание со стороны истинного и единственного защитника православного мира - государя, рассматриваются как результат дававшей о себе знать потребности ряда социальных слоев (купечества, связанного с транзитной торговлей, дворянства, заинтересованного в приобретении земельных наделов). Неслучайно, Сильвестр и Адашев, люди олицетворявшие эти слои, на начальном этапе выступали сторонниками Ливонской войны. Не санкционируемое на религиозном языке эпохи стремление к стяжанию, свойственное и русским сословиям, скажем, купцов, находило своеобразную «защиту» в психологических механизмах переноса, когда эти стремления приписываются исключительно другому - в данном случае иноверцам - европейцам. Одновременно оно же провоцировало и соответствующую культурно-религиозную мотивацию собственной потребности в борьбе с этим врагом-конкурентом.

Здесь же намечена перспектива ликвидации историографической лакуны между традиционными интерпретациями изменившегося положения дворянства, его актуализировавшегося стремления к захвату земель в условиях роста самого сословия и военной экспансии, и новым материалом, демонстрирующим появление в публицистике темы врага внутреннего. Инвективы И. Пересветова в адрес богатых вельмож, чья лень погубила Византию, упования на справедливость и «грозу» царя, которому надлежит восстановить «правду», похвалы «военникам» Османской империи, чей ратный труд на эзоповом языке текста проговаривается об интересах, которыми были движимы члены служилого сословия дворян, органичны логике таких механизмов проявления внутрисословной борьбы. В рамках подобного рода подхода вырисовывается возможность наведения мостов между знанием, наработанным в рамках традиции анализа коренных социальных интересов сословий и теми идиологемами, в данном случае «врага», которые дает анализ текстов полемической литературы. Очевидно, что такой формат исследовательской стратегии наиболее эффективно реализуем в случае работы на исследовательском уровне межличностных отношений, который позволяет в наибольшей степени реализовывать постоянное фокусирование двух аналитических пластов -макроисторических построений, например теории борьбы боярства и дворянства, и микроанализа, скажем текстов И. Пересветова. Именно этот формат, позволяющий избежать модернизации сознания людей той эпохи ,и представляет собой серьезную исследовательскую перспективу уточнения исторической пластики происходивших процессов, когда социально-психологическая напряженность общества, вылившаяся в поиск «козла отпущения» послужила почвой развертывания опричных репрессий.

Вторая глава «Особенности становления личности Ивана IV в социо-историческом контексте» состоит из двух разделов.

В первом разделе «Обретение царя и царства. Социально-психологические особенности становления личности Ивана IV в контексте междисциплинарных методологий» анализируется круг литературы в отечественной русистике, связанный с личностью царя, его становлением в качестве реальной властной фигуры в русском государстве. Этот анализ дает основания для вывода, что существующие в отечественной историографии методы исследования средневековой личности нельзя признать удовлетворительными. Либо анализ ставится в прямую зависимость от социально-политического контекста, в котором вращается средневековый человек, либо вопрос уводится в сторону чисто интеллектуального поля, находящего отражение в письменных источниках. Именно отсюда выводится понимание боярского правления как реакционной силы, не дающей править желающему это делать государю. В новейшей историографии делается корректировка этого положения в пользу того, что боярские притеснения во время детства Ивана IV, были отчасти его поздним домыслом (Р.Г, Скрынников, Б.Н. Флоря). Развивая эту мысль с опорой на источники, концепции Э. Эриксона и Э. Фромма, можно сделать вывод о боярском засилье как рационализации таких черт характера Ивана как неуверенности, склонности подчиняться, компенсировавшихся позже агрессивностью и болезненной акцентуацией своего достоинства. Иван долго не желал заниматься государственными делами, так как представление о собственном величии приходило в противоречие с его психологической неуверенностью. Причем социальный характер великого князя формировался отнюдь не вразрез, а вполне в русле той социализации, что предлагало знатной молодёжи общество, находящееся в постоянном напряжении. Междисциплинарный подход позволяет увидеть, что несовершеннолетний Иван оказался также в ситуации, весьма двойственной относительно тендерных стереотипов того времени. С одной стороны, он становился формально великим князем, то есть квинтэссенцией маскулинных черт, которые, в княжеской среде, были связаны, более всего, с доминированием и самостоятельностью. А с другой, он оказался в подчинённом, зависимом от бояр положении. Такие черты характера как любовь к сквернословию, гордость и своенравность, коварство, отнюдь не вписывались не только в число христианских добродетелей, но и в тот образ маскулинности, который складывался в Московском царстве. Поведение царя приходило в несоответствие сложившемуся образу христианского государя, а соответственно и образу мужчины.

Таким образом, покаяние, изменения образа жизни Грозного после 1547 г. можно связать как с политическим курсом новых царских советников, так и с попыткой достичь соответствия с идеальным образом царя. Заслуживает внимания методологический аспект подхода А. Гробовского, считающего всемогущество Сильвестра материализацией фантазии Ивана. Если углубить этот подход с помощью концепций бессознательного, то окажется, что «материализация» это не отменяет

значимости для сознания царя фигуры Сильвестра как воплощения качеств, которыми Иван IV обладал в наименьшей степени. Многие ближайшие советники царя (Адашев, Макарий, Висковатый) демонстрировали высокие моральные и мужские качества, которых так недоставало Ивану IV. На первом плане сотрудничества Ивана и его советников была задача укрепления нравственного облика и авторитета царя. Именно благодаря усилиям советников осуществлялось укрепление центральной власти. Этот вывод заставляет более осторожно отнестись к традиционному тезису об «Избранной раде» как правительстве политического компромисса. Советники не претендовали на ограничение царской власти, а лишь пытались привить ей высокий нравственный облик. Но соответствие моральному идеалу давалось царю только путём подчинения в силу специфики авторитарного характера личности тогдашнего времени, акцентированного условиями социализации царя в детстве. Отчасти в силу этого оказался неизбежным и последующий разрыв с Сильвестром и Адашевым, во многих психологических основаниях определивший и кризис идентификации царя с идеальным образом благочестивого христианского правителя, который был выделен С.Н. Богатыревым. В разделе показывается, что реальные черты и влечения царя, объем и социальный базис приобретаемой власти, приходили в противоречие с создаваемым полемистами и советниками идеалом.

Во втором разделе «Кризис государственного строительства и идентичности первого царя», поднимается вопрос о действительных причинах кризиса во взаимоотношениях царя и его ближайшего окружения, о том, как это было связано с проблемами государственного строительства. В исторической литературе важное значение придаётся событиям связанным с болезнью царя в 1553 году. Эти события расцениваются то как измена (С.Ф. Платонов), то как попытка дворцового переворота (Р.Г. Скрынников и др.). Роль Сильвестра и Адашева в этих событиях наиболее сложный вопрос. Используемый методологический ресурс позволяет рассматривать обвинения ближайших советников - Сильвестра и Адашева -как обвинения воздвигнутые задним числом. Цель этих обвинений видится в попытке оправдания последовавшего разрыва с советниками.

Заслуживает внимания вопрос о Ливонской войне, так как разрыв царя со своими советниками часто связывают именно с расхождениями во взглядах на внешнеполитическую деятельность. Методологическим ориентиром, в данном случае, служит представление о базисное™ социально-политических факторов для исторического процесса, о которых речь шла в первой главе диссертации. В то же время анализ источников и новейшей историографии позволяет сделать вывод, что на первом этапе эта война не представлялась чем-то особенным, рассматривалась в обычном типологическом ряду. Что касается причин войны, как их понимали современники, то в большинстве названных источников и в ряде современных исследований (А.Л. Хорошкевич, С.Н. Богатырёв)

вырисовывается значимость явлений символического характера (вопрос о титулатуре, борьба с ересью латинян). Если говорить о мотивах царя, то война была связана больше не с политическими или символическими целями и задачами, а с самоутверждением царя, целью, которую преследовали и многие послания Ивана Грозного, что выявляют современные исследования темы (Б.Н. Флоря). Другое дело, что личное властное самоутверждение Ивана IV , подпитываемое психологическими комплексами его социализации, нашедшее благодатную почву для своей реализации после Казанской победы, осмысливалось царем в понятиях избранности Богом, идиологемах величия власти русского государя как наследника Пруса и т.п. идеях, наработанных культурной традицией. В рамках такого подхода вырисовывается перспектива органичного сопряжения психологических мотиваций царя, обусловленных его личным опытом, исторических причин возникновения войны и понятий в которых она осмысливалась (И.Ю.Николаева).

Что касается отношения к Ливонской войне со стороны царя и аристократии, то суть их разногласий на первом этапе войны, обозначенная в современной историографии А.Л. Хорошкевич, представляется нуждающейся в уточнении. Есть основания считать, что отнюдь не только сам вопрос о войне стал причиной трений между царём и его советниками. Можно предположить, что здесь сработал механизм замещения, когда давление Сильвестра на царя, после приобретения последним независимости, рассматривалась как враждебность ко всем его начинаниям. Следовательно, поводом разрыва с советниками могли быть поражения в Ливонии, но причины были гораздо глубже. Обращает на себя внимание факт, что разрыв с советниками был обставлен обвинениями в колдовстве, весьма сходными с теми, что предъявлялись семье царя в 1547 г. Вероятно, у Грозного начала выкристаллизовываться мысль о том, что добродетель его советников не является истинной, если противоречит интересам самого Ивана. Усвоив собственную греховность и слабость, откидывая, как «лукавую», опеку Сильвестра, Грозный оказывался в неопределённости, маргинальном положении. Начавшиеся гонения обставлялись заочным, а значит неправедным судом, изоляцией опальных, атмосферой пиров и разрушения прежней «умеренности», в том числе в тендерном плане, что подтверждает связь между тендерным кодом и психическими механизмами защиты, которые проявляются не только у Грозного.

Тенденция к усилению внимания на внутреннего врага может быть увидена в написанном на злобу дня первом послании Курбскому. Однако анализом одних высказываний нельзя создать законченную характеристику личности, что подтверждают разногласия, возникшие в историографии. Так А.В. Каравашкин усматривает в послании идею христианской жертвенности царя, а М.Б. Плюханова сюжет драмы сыноубийства, жертвоприношения, противоречащего христианским идеалам. Данный вопрос может быть разрешён только путём обращения к действительному поведению царя в это

время, всему историческому контексту, с помощью социально-психологических концепций. Это обращение позволяет утверждать, что Иван более интересовался личной судьбой, чем судьбой тех, кто может безвинно, то есть праведно, погибнуть. Можно утверждать, что проблемой Грозного были не определённые акцентуации (Т.Ю. Назаренко), а внутренняя неопределённость, динамизм мировосприятия, характерный для людей, попавших в ситуацию трансформации социального организма и находящихся на её острие. Изменив ракурс исследования послания, мы видим, что накануне введения опричнины, царь представлял Московское государство как единственное христианское, себя - «строптивым владыкой», поставленным богом, в окружении врагов «сетями полицающими». Ссылаясь на свою исключительность и, одновременно, на слабость, Грозный утверждал право поступать согласно своим желаниям, пытаясь легитимизировать своё поведение, превратить его в норму традиционными способами, то есть запугиванием и репрессиями. Но так как Грозный утверждал не только своё право на власть, что воспринималось современниками совершенно естественно, но и право на иные моральные и культурные нормы, а точнее на их неопределённость, то и способы их утверждения могли быть гораздо более жесткими и многообразными.

Третья глава «Опричнина» состоит из четырёх разделов.

В первом разделе «Восприятие опричнины в русском средневековом социуме», анализируются историографические точки зрения по поводу учреждения и сути опричнины. Демонстрируется, что буквальное прочтение источников порождает много проблем и историографических ошибок, возникают сложности выбора их корпуса. Кроме критики тенденциозности, существует и чисто методологическая проблема выбора внешних или внутренних источников. В случае доверия внутреннему, говорящему о себе источнику, существует опасность подмены реальности представлением о ней историка или участников событий, например Грозного, что может привести в обоих случаях к модернизации истории. И историк может обманываться дважды - поверив лгущему царю и поверив царю говорящему правду. В случае доверия сторонним свидетельствам об опричнине имеются свои подводные камни. В результате может быть потерян тот смысл, что вкладывался в неё учредителями. Но здесь имеются и свои плюсы. Любое мероприятие царя может быть рассмотрено как диалог с теми, кому оно адресовано. В результате смыслы, которые вкладывал в свои действия и слова первый русский царь, имеют наибольшее значение тогда, когда поняты и восприняты окружающими. С этой точки зрения, используя социально-психологические наработки предыдущих глав, и рассматривается опричнина. В свете этого подхода можно отметить, что находясь в кризисной, неопределённой, приведшей даже к соматическим расстройствам, ситуации, Грозный сумел поставить в такое положение и жителей Москвы, не представлявших себе возможность

царства без царя. Итогом было всеобщее согласие признать за царём полное право казнить и миловать, отказ от всех прав, в том числе и заступничества. Опричнина, каково бы ни было её внутреннее устройство, уже в самом названии несла ряд негативных коннотаций, усиливающихся в связи с фактом раздела страны.

Тезис советской историографии по поводу опричнины как борьбы с крупным землевладением и пережитками удельной системы, будучи дополнен выводами, сделанными с помощью социально-психологического подхода, позволяет увидеть опосредованную связь между явлениями, говорить о борьбе скорее с традицией, определённым порядком, который поддерживала знать. А вот эта традиция уже была тесно связанна с земельными отношениями. В обстановке такой борьбы царь и желал всенародной поддержки (Д.Н. Альшиц), и отчасти был против неё, так как был уверен в наличии множества врагов, уже пошёл на беспрецедентные меры борьбы с ними и желал не примирения, а именно казней. Выступления церковных иерархов, знати после Собора 1556 года, слухи о возможном восстании свидетельствуют о неприятии самого явления опричнины, даже в смягчённом виде. Большая часть возражений носила нравственный, а не политический характер, как это было принято считать в историографии (М.И. Тихомиров, А.А. Зимин, Р.Г. Скрынников и т.д.). Хотя несомненно, что нравственные требования зачастую коренились и в политических интересах сословий. Характерно, что немцы-опричники описывают деяния Грозного в оппозиции «порок — непорочность», присущей и русской житийной литературе того времени. Можно предположить, что именно такой взгляд на государя был весьма распространён среди современников. Далёкие, в большинстве своём, от политических идей, они оценивали деятельность других, прежде всего, с точки зрения христианских идеалов. Но эти оценки были актуализированы ущемлением их прав и свобод. Казни людей, известных своей праведностью, благочестивым по определению царём, подрывали самые основы мироощущения людей. Эволюция общественного настроения за годы опричных репрессий шла от недоумения и попыток исправить положение, до полной покорности, когда только юродивый осмелился выступить против казней. Отмеченная в источниках покорность может быть объяснена через концепцию Э. Фромма, который утверждал, что в условиях разрушения традиционного социума, человек стремится отказаться от обретаемой свободы и найти новую форму защитной зависимости. Можно здесь увидеть и несколько иную логику. Логику поиска определённости. В любом случае, только междисциплинарный подход может дать по настоящему глубокое видение впечатлений от опричных репрессий и погромов.

Во втором разделе «Особенности опричного режима и положения опричников» делается попытка рассмотреть внутренний мир опричнины, как явления связанного не только с политикой и идеологией, но и психологией входивших туда людей. Анализируя качества, которые

должны были быть у не вызывающего подозрения опричника, можно сделать вывод, что атмосфера вокруг царя выдвигала на первый план людей с совершенно определёнными чертами характера, многие из которых при другом дворе были бы жестоко порицаемы. Исследованный материал позволяет утверждать, что не преданность, а безоговорочная покорность произволу были основным фактором приближенности к царю

Социально-психологический инструментарий концепции

авторитарного характера Э.Фромма дает возможность приблизиться к пониманию природы этого типа. Компенсаторное для такого типа сознания стремление к подчинению, было акцентуировано самими условиями социального кризиса. Возрастание социально-психологической напряженности, усиление властных прерогатив царя, в ситуации исторически слабой закрепленности установок самосознания и самоуважения сословий, облегчило нравственно-психологическую деформацию сознания и поведения в тех сегментах общественных групп, идентичность которых носила наиболее спутанный характер. В такой историко-психологической перспективе снимается проблема жесткой сословной привязки групповой идентичности опричников (см. споры о том, из какой среды формировался данный слой). Вместе с тем в рамках этой перспективы проясняется социально-психологическая природа «бесправия» и самих опричников. Опасная близость к царю, в условиях нарастания духовно-психологической деформации общества, значительно повышала риск и для них быть оклеветанными, ограбленными и казнёнными. Доказывается, что для начала казней в среде опричников, появление противоречий между ними и царем было вовсе не обязательно, как это утверждается иногда в историографии.. При этом ответственность царя в глазах опричников может только возрастать. Но меняются акценты. Если раньше это была ответственность за мир и согласие, за нравственное совершенствование, то теперь - за нарушение заповедей, традиций и за кровь. Мы можем зафиксировать, как меняются сами установки, которыми руководствовалась элита. Концепции Д. Узнадзе и Э. Эриксона позволяют говорить о том, что позитивность идентичности придаёт социальное подтверждение. Опричники же не могли надеяться на одобрение своих жертв. По мере развёртывания опричного террора и увеличения количества опричников в их среде можно заметить рост таких черт, как порождённая безнаказанностью беспринципность и страх. Кровавая развязка взаимоотношений двух главных опричников (Грозного и его сына), свидетельствует о том, что само явление опричнины порождало и привлекало не только определённый психологический тип людей, не только создавало определённые взаимоотношения, но и имело свою собственную динамику развития, в которой изначально была заложена тенденция к саморазрушению.

В третьем разделе «Проблематика смеха в опричнине» рассматриваются как общие теории смеха (М.М. Бахтин, Л.В. Карасев, А.Г.

Козинцев, С.С. Аверинцев, Р. Генон), так и теории русского средневекового смеха (Д.С. Лихачев, A.M. Панченко, Ю. Лотман, Б. Успенский), способные облегчить понимание смеховых элементов опричнины. В работе рассматривается факт отличия смеховой культуры на Западе и на Руси, где так и не появились карнавалы. Можно было бы предположить, что на Руси христианские установки относительно смеха были более ригористичны. Но тогда как объяснить факт смехового поведения у опричников Ивана Грозного? Царь самолично создал шутовской монастырь, несомненно, пародировал церковную службу, устраивал несовместимые с его положением потехи, сопровождающиеся пытками и убийствами. А.Л. Юрганов считает, что монашеская близость к Богу не противоречила осуществляемым опричным наказаниям. Однако факты убийств в церквях, опозоривание митрополита Филиппа именно в церкви, а также нарушения принципов монастырского жития, заставляют подозревать, что именно такое противоречие было одной из, возможно не осознанных, целей Грозного. Выявленные исследователями, в частности Я.Н. Любарским, аналогии такого поведения властителе, ставят вопрос о психологическом и культурном механизме этого смеха. Большинство исследователей пытаются найти корни карнавализации в архаичной традиции, в язычестве. Отсюда вывод, что агрессивность и «натуральность» карнавализации свидетельствует об архаичности общества. А.Г. Козинцев отрицает такую связь, считая, что агрессивность праздника связана с давлением культуры, общественных противоречий. Это положение наталкивает на вывод, что агрессивность или не агрессивность смеха будет зависеть не от его архаичности, а от конкретной социо-психологической ситуации, конкретного психологического состояния индивида или группы, а также, от предполагаемой угрозы извне. Смех опричников ярко выражено агрессивен, что является одним из выражений его невротизации. Заслуживает внимания театрализация действия опричников, с одной стороны разыгрывающих спектакль обратного, левого, дьявольского поведения, а с другой, вовлекающих в эту «игру» самих зрителей. Все шутовство Грозного, в том числе посаженный на царство Симеон Бекбулатович, любовь к скоморохам, - говорят о спутанности идентичности царя. Используя социопсихологические концепции, в том числе и созданные для анализа смеха, можно сделать вывод, что Иван, чувствуя свою слабость и переполняемый низменными влечениями, а также желая утвердить себя и свое самодержавие, пошёл на смеховой фарс. И пошёл не только из желания унизить окружающих, но и, используя возможности смеховой традиции, перевернул мир, желая дать себе, наконец, волю в действиях, неосознанно стремясь утвердить самого себя в своих низких проявлениях, посметь освободиться от мнимого зла вовне или, вернее, от страха перед этим злом, большой кровью. Таким образом, царь выбрал путь, который благодаря особенному внутреннему напряжению верхов власти в данное время, особенностям биографии и характера Ивана IV, был наиболее приемлем для

утверждения власти, выплеска наружу собственного «я». Немаловажно и то, что это нарушение инертного, но напряженного течения жизни нашло отклик в дворянской среде, где бытовали схожие представления о смехе.

В четвертом разделе «Личность царя в контексте существования и отмены опричнины», делается попытка рассмотреть фигуру царя в контексте исторической динамики опричного режима. Оценка личности Ивана исследователями обычно проистекает из определения последствий его деятельности и, зачастую, получается так, что террор проистекал из его отрицательных эмоций, а реформы были плодом его незаурядного ума. Имеет смысл попытаться рассматривать действия Грозного как отражение интересов цельной личности, реагировавшей на окружающую действительность. В этом плане перспективно выглядит развитие тезиса СБ. Веселовского об изменении личности Ивана Грозного в зависимости от того, как менялась сама природа феномена опричнины. В частности обращает на себя внимание тот факт, что по мере того как набирали оборот жестокие эксцессы опричнины, все проблематичней становились отношения Ивана с Богом. В современной литературе наметилась довольно устойчивая тенденция интерпретировать сознание царя как глубоко верующего христианина, отождествляющего себя не то с Богом, не то с архангелом Михаилом (А.Л. Юрганов, A.M. Панченко и Б.А. Успенский). На отождествление царя с архангелом Михаилом указывает и С. Богатырёв. Безусловно, нельзя отмахнуться от выявленных авторами библейских аналогий и символов в высказываниях и поступках царя. Но встает вопрос, почему библейские идеи и нормы сплошь и рядом попираются им? Недоумение снимается, если допустить, что данная религиозная риторика являла собой способ защитной рационализации, дающей возможность снять психологический дискомфорт от неправедности социальных действий, неосознанный способ оправдания себя и своих действий на религиозно-культурном языке эпохи.

Специального внимания заслуживает вопросы морально-нравственной сферы взаимоотношений царя и окружения, того как они интерпретируются в историографии. Оценочные характеристики встречаются даже у исследователей совершенно далёких от основных историографических споров. Так, В.В. Калугин, считая конфликт Курбского и Грозного культурным, противопоставляет их друг другу, приписывая первому «идеал прекрасного как гармонии». Соответственно, второй выглядит менее симпатично. Характерно желание ряда историков (А.А. Зимин В.Б. Кобрин, А.Л. Хорошкевич, А.В. Каравашкин, А.Л. Юрганов) вписать главного опричника в семью западных государей, среди которых Грозный «не выглядел бы исключительным нравственным уродом». Отмечаемые исследователями параллели между европейскими раннеабсолютисткими правителями и образом Грозного, параллели как собственно исторического, так и социально-психологического плана, не снимают вопроса о психоинтеллектуальной и нравственной уникальности личности русского

царя-«тирана» (И.Ю. Николаева). Отрицать несопоставимость жестокости царя, проявившейся в целом ряде исторических эксцессов опричнины, с деяниями западных монархов не представляется возможным. Слишком различаются они по масштабам и характеру. В разделе формулируется мысль, что для характеристики специфики сознания царя необходимо более пристально анализировать эволюцию воззрений Ивана с 1547 года. Отягощенное проблемами властвования, сознание царя пошло по пути уже, собственно, проложенным публицистами, освящённым примерами из восточных деспотий. Проблема нравственности становилась заботой власти. Нравственность становилась прерогативой самой власти, проявлялась в преданности царю, покорности его произволу. Соответственно на земле единственным критерием истинно верующего человека являются не абстрактные добрые поступки, а подчинение воле царя. Вместе с тем эта эволюция сознания имела под собой и соответствующую социально-психологическую подоплеку, связанную с сознанием личности, имеющей выражено авторитарную структуру сознания, которое нравственно деформировалась по мере развертывания опричного режима.

Отдельно рассматривается вопрос о причинах отмены опричнины. В разделе выдвигается предположение, что отмена опричнины была связанна с кризисом идентичности царя. Иван оставался уверен в собственной исключительности, но больше не был уверен в том, какой образ он должен разыгрывать, какую линию поведения выбрать в отношении своих подданных. Неудачи опричного режима привели к тому, что он оказался в ещё большей неопределённости относительно сферы морали, служившей фундаментом взаимоотношений людей в это время. Можно предположить, что при необходимости формальной отмены опричнины, реально она не могла быть окончательно отменена, по причине того, что не решила проблемы, которыми была порождена, но превратилась в прецедент формы поведения в маргинальной ситуации.

В заключении излагаются основные выводы исследования:

- анализ отечественной историографии позволяет говорить о том, что нынешнее состояние исследовательской практики в области изучения феномена опричнины, с одной стороны, свидетельствует о принципиальной значимости большой части концепций, существенным образом продвинувших науку в понимании как макросоциальной основы генезиса опричнины, так и конкретно-исторического контекста ее бытования, с другой показывает необходимость использования инструментария таких дисциплин, как психология, психоанализ и т.п. для корректной реконструкции внутреннего мира человека тогдашней эпохи.

- наметившийся в конце XX - начале XXI вв. историко-антропологический сдвиг в дисциплине способствовал появлению новых знаний об эпохе, в особенности в плане реконструкции категорий русского религиозно-

культурного сознания, символических форм, в которых осмысливалась в то время действительность. Вместе с тем исследования этого плана оказались уязвимыми с точки зрения увязки изучаемой картины мира с социальными практиками, равно как и сферой социальной психологии, опосредующей мир объективных связей и того, что именуется субъективной реальностью.

- существующие как в мировой, так и отечественной науке концепции анализа личности, фокусирующиеся на сфере бессознательного, будучи использованы в режиме взаимодополняемости могут во многом преодолеть методологические трудности, связанные с анализом личности как сложной интеллектуально-психологической структуры, формирующейся и меняющейся в контексте социальной динамики времени.

Апробация и практическая значимость результатов исследования Положения работы обсуждались в ходе региональной (1999) и всероссийских (2000, 2002, 2003) конференций в Томском государственном университете, всероссийских конференций в Московском педагогическом государственном университете (2002, 2001), выступления на летней школе «Бгегара» (ЕЫЕ88-СКЯ8, Париж, 2003).

Результаты диссертационного исследования имеют практическую значимость для исследователей отечественной истории XXV - XXVI вв., специалистов по методологии исторической науки. Кроме того, они могут быть использованы при чтении общих и специальных курсов по истории Отечества, отечественной историографии, источниковедению и методологии истории.

Основные положения диссертации опубликованы в следующих статьях:

1. Сайнаков Н.А. К вопросу о психосоциальном кризисе в России конца XVI

- начала XVIII вв. // Феодальное общество: идеология, политика, культура. Материалы II всероссийской конференции студентов, аспирантов, молодых учёных. (Москва, 9-10 апреля 2001 года). - М.: 2001. С. 144-149

2. Сайнаков Н.А. Маргинальность, — неопределённость, или элемент структуры? // Катановские чтения-2001 (тезисы докладов дней науки). -Абакан: Изд-во Хакасского ГУ им. Н.Ф. Катанова, 2001. С. 112-114

3. Сайнаков Н.А. Общекультурологическая концепция смеха и исторический анализ маргинальности (по материалам медиевистики). // Методологические и историографические вопросы исторической науки: Сб. статей / Отв. ред. Б.Г. Могильницкий. - Томск: Изд-во Том. ун-та, 2001. -ВЫП.26.С.101-113

4. Сайнаков Н.А. Раскол русской церкви в свете различных методологических концепций. // Европейские исследования в Сибири. Вып. 2. Материалы региональной научной конференции 10-11 декабря 1999г. -Томск: Изд-во Том. ун-та, 2000. СЮ 1-105.

5. Сайнаков Н.А. Московское царство в поисках врага. Идеалы и реалии формирования идентичности элиты русского общества в XXVI в., по

материалам полемических сочинений. // Ежегодник историко-антропологических исследований. 2003. - М.: ЭКОНОМ-ИНФОРМ, 2003. С.101-114.

6. Николаева И.Ю., Сайнаков Н.А. Тендерные установки сознания и поведения в русском обществе XVI в.: Феномен Ивана Грозного. // Тендерная идентичность в контексте разных историко-культурных типов: стратегия и методика тендерного образования. - Томск: Изд-во Том. ун-та, 2003. С.57-75

Тираж 100 экз. Отпечатано в КЦ «Позитив» 634050 г.Томск, пр. Ленина34а

' ; \ («

г 1424

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата исторических наук Сайнаков, Николай Александрович

Введение.

1. Проблема трансформации властных установок сознания в Русском государстве конца XV — середины XVI вв., в современной отечественной историографии

1.1. Проблемы анализа социально-политического контекста развития Московского государства и эволюции представлений о власти в среде элиты XV в.

1.2. Самосознание элиты и образ врага в русском обществе XV - XVI вв.

2. Особенности становления личности Ивана IV в социо-историческом контексте

2.1. Обретение царя и царства. Социально-психологические особенности становления личности Ивана IV в контексте междисциплинарных методологий.

2.2. Кризис государственного строительства и идентичности первого царя.

3. Опричнина

3.1. Восприятие опричнины в русском средневековом социуме.

3.2. Особенности опричного режима и положения опричников.

3.3. Проблематика смеха в опричнине.

3.4. Личность царя в контексте существования и отмены опричнины.

Введение диссертации2005 год, автореферат по истории, Сайнаков, Николай Александрович

В русской истории много моментов, которые представляются важными, значительными, поворотными для развития страны и формирования исторической памяти. Время Ивана Грозного - один из самых ярких таких моментов, всегда привлекавших пристальное внимание к себе, как в России, так и за рубежом. Историческая наука прошла уже длинный путь, накопив не только огромный эмпирический материал, но и значительный концептуальный ресурс, направленный на осмысление данного периода. Тем не менее, исследование таких узловых моментов русской истории как время Ивана Грозного наглядно демонстрирует недостаточную разработанность методологического инструментария историков. Историография, посвященная этой эпохе, огромна, разработанность корпуса источников — достаточно хороша. Но вопросы остались. До сих пор идут споры о причинах и сути опричнины, о том насколько велика была роль царя в происшедших событиях и что собой представляла его личность.

При всей масштабности исследовательской литературы, посвященной опричнине и Ивану Грозному, специальные исследования историографо-методологического плана редки1. Все они, так или иначе, пытаются ответить на вопрос, почему появляются столь противоречивые мнения по поводу указанных явлений. Н.К. Михайловский объяснял эти «курьёзы» тем, что личность Грозного в качестве центра событий «давит» воображение историков. С.Ф. Платонов причину разногласий видел в недостаточности и отрывистости сведений об эпохе. С.Б. Веселовский, критикуя предшествующую историографию, считал проблемой то, что историки искали в прошлом героев и негероев, потом категории, слои, классы, при этом недостаточно внимания уделяя исследованию новых, главным образом архивных источников2. Большая часть советских исследователей видела основную проблему историографии в недостаточно тщательной проработке источников. Конечно, они обращали внимание на методологические недостатки работ «буржуазного»

1 Посвященные опричнине: Пономарев В.И. Проблема опричнины в русской историографии. Диссертация . канд. исторических наук. - Казань, 1946; Хорошкевич А.Л. Опричнина и характер русского государства в советской историографии 20-х - середина 50-х годов//История СССР. 1991. № 6. С. 85-100. Посвященные личности Ивана Грозного: Михайловский Н.К. Иван Грозный в русской литературе // Полное собрание сочинений. - СПб., 1904. Т. 6. Стб. 127-220; Платонов С.Ф. Вступление: Грозный в русской историографии // Платонов С.Ф. Иван Грозный (1530- 1584). Виппер Р.Ю. Иван Грозный -М., 1998. С. 19-30; Веселовский С.Б. Царь Иван Грозный в работах писателей и историков. Три статьи. - М., 1999; Будовниц И.У. Иван Грозный в русской исторической литературе // ИЗ. - М., 1947. Т. 21; Бахрушин С.В. Иван Грозный в свете новейших исследований // Науч. труды. В 4-х томах. - М., 1954. Т.2.; Янов А. Иваниана И Нева. 1992. № 5-6. С.284-305; № 7. С. 195-239; Богатырев С.Н. История создания психологического портрета Ивана Грозного // Постигая историю России: к 50-летию науч. студ. кружка отеч. истории средневековья и нового времени: [Сб. ст.] / РГГУ - М„ 1997. - с. 31 -51.

2 Веселовский С.Б. Царь Иван Грозный в работах писателей и историков. - М., 1999. С.77-78 направления, в частности на неумение «вскрыть классовую сущность социальных

1 ") противоречий» , на «субъективно-идеалистическую» их направленность . Но на этом методологическая критика обычно и заканчивалась. Для коллег «своего», марксистского лагеря, упрёки сводились к акцентированию нестройности их концептуальных построений. Так, например, Д.Н. Альшиц считал, что большая часть «загадок» и недоумений относительно опричнины возникает «как прямой результат искусственной, чисто умозрительной схемы этапов развития самодержавия» . Большое внимание в советских историографических работах было уделено идеологическому фактору, оказывающему влияние на историков. Некоторые итоги осмысления этого важного фактора были подведены в статьях A.J1. Хорошкевич, А. Янова. Уроки трагических 30—

50-х гг. нашего столетия, по мнению A.J1. Хорошкевич, «не только в конформизме, на который осознанно, а иногда и неосознанно шли наши старшие коллеги (чью традицию унаследовали и мы), но в необходимости особого внимания к понятийному аппарату»4.

Даже в методологически заострённой, новаторской работе Т.Ю. Назаренко, написанной не так давно, методологическим аспектам историографии уделяется мало внимания. Главной проблемой изучения опричнины, как можно понять, является крайняя мифологизированность темы, в связи с её политической важностью5. Может даже создаться впечатление, что историко-психологическое исследование является лишь более скрупулезным изучением некоторых фактов. Но это далеко не так, что хорошо демонстрирует обзор С.Н. Богатырёва. Автор исследует лишь один аспект историографии опричнины - методологические посылки создания психологического портрета Ивана Грозного, доказывает, что объяснение поведения царя с психологической точки зрения имеет не только богатую традицию, но и является важным методологическим инструментом для его понимания.

Обобщая, можно сделать вывод, что в центре большинства существующих историографических обзоров, посвященных периоду, находятся политические и идеологические факторы, влиявшие на историографию, а вовсе не методологические ориентиры исследований. Историографические споры во многом провоцируются необходимостью сопряжения анализа личностного фактора с процессами общественного развития, задачей, которую невозможно решить в рамках одной дисциплины. Отсюда —

1 Зимин А.А. Опричнина. - М., 2001. С.36

2 Там же. С.52-53

3 Альшиц Д.Н. Начало самодержавия в России. Государство Ивана Грозного. - JI1988. С. 13

4 Хорошкевич АЛ. Опричнина и характер русского государства в советской историографии 20-х - середина 50-х годов // История СССР. 1991. № 6. С. 97

5 Назаренко Т.Ю. Опричники. Опыт историко-психологического исследования. Диссертация. канд. исторических наук.-Томск, 1995. С. 16 повсеместные попытки использования наработок из иных, смежных дисциплин — филологии, психологии, социологии и т.п. Однако бессистемность и интуитивность этого выбора препятствуют продуктивности такого использования. Статья С. Богатырева и другие историографические обзоры лишь оттеняют тот факт, что методологические основания отечественной историографии, посвященной проблеме опричнины и личности Ивана Грозного, комплексно практически не исследованы. Поэтому анализ историографических и методологических аспектов исследований личности царя в контексте опричного времени задача весьма актуальная для современной исторической науки.

Если анализировать историографию по методологическим основаниям, с которыми исследователи подходили к материалу, то её можно условно разбить на несколько крупных блоков. Это вовсе не означает, что работающие в их рамках исследователи использовали совершенно идентичную методологию или, тем более что они соглашались друг с другом по большинству конкретных вопросов. Как заметил ещё Н.К. Михайловский, конкретные суждения авторов работ об Иване Грозном зачастую противоречат их же собственным концептуальным установкам1. Однако, общие представления о принципах отбора материала и работы с ним, позволяют разделять рассматриваемые подходы на несколько более-менее цельных направлений. В центре внимания данного историографического обзора - представления исследователей о сути средневекового человека, его месте и роли в истории. Именно эти представления ведут к появлению разных методологических подходов и имеют самое непосредственное отношение к спорам по поводу опричнины.

Одна из рассматриваемых историографических традиций обязана пристальному вниманию к человеческой психике, личностному началу в истории. Часть современных идей и концепций этого направления восходит ещё к Н.М. Карамзину, которому, по словам Ю.М. Лотмана «были чужды вопросы административно-юридической структуры, организации сословных институтов, т.е. проблемы формально-государственной структуры л общества» . В центре его внимания - вопрос о моральной ответственности личности. Морализм - важная методологическая посылка подхода Карамзина, аморальное не может быть, по его мнению, государственно полезным, а значит государство неотделимо от нравственной сферы жизни.

1 Михайловский Н.К. Иван Грозный в русской литературе // Полное собрание сочинений. - СПб., 1904. Т. 6. Стб. 133-134.

2 Лотман Ю.М. Колумб русской истории // Карамзин Н.М. История государства Российского. - М., 1988. Кн.4. С.6

Собственно исследование психологии средневековой личности было начато в среде психологов XIX века - Я. Чистовичем, П.И. Ковалевским, П.П. Викторовым и Д.М. Глаголевым1. Наибольшее же развитие нравственно-психологический аспект проблемы получил тогда у Н.К. Михайловского, который рассматривал его через принцип деятельности. Согласно ему, цельность личности зависит от гармонии чувства и разума, л воплощённых в целесообразной деятельности человека . Н.К. Михайловский, как и многие продолжатели Карамзинской традиции исследования личностного начала в моральном измерении, уже активно старался рассматривать Грозного в контексте его эпохи, именно с этим контекстом связывая сложившийся характер царя. Однако внимание исследователя обращено преимущественно к духовной сфере развития общества. Главным определяющим фактором жизни и деятельности Грозного, по мнению Н.К. Михайловского, было «несчастное сочетание крайней слабости воли и сознания с непомерной властью»3. Историки этого направления оказались в методологическом затруднении при попытке связать психологическую характеристику царя с общей социальной, культурной и экономической ситуацией в стране. Под диагнозами «паранойя», «крайняя слабость воли» скрывался отказ от попытки анализа социальных причин противоречивого поведения царя.

Эта проблема осталась актуальной и в современной историографии, усугубившись заменой научного объяснения психики её интуитивным пониманием4. Многие современные российские исследователи психологические характеристики царя и опричников дают скупо и никак методологически не обосновывают. Исключение представляет работа Т.Ю. Назаренко5, которая не только подняла вопрос о важности исследования подсознательных мотивов в их поведении, но и применила конкретные психоаналитические методики. Поставив своей целью рассмотрение правления Ивана Грозного как этап становления русской политической культуры, ментальности, исследовательница обращается как к изменениям в социально-политическом строе России XVI века, так и к нормативным отношениям внутри господствующего класса. Применяя

1 Чистович Я. История медицинских школ в России. - СПб, 1883; Ковалевский П.И. Иоанн Грозный и его душевное состояние// Ковалевский П.И. Психиатрические эскизы по истории. - СПб., 1901. Т.З. С. 10-23; Викторов П.П. Учение о личностях и настроениях. 2-е изд. — М., 1903. Вып.1.; Глаголев Д.М. Подлинный портрет Ивана Грозного // Русский архив. 1902. № 2. С.337; Глаголев Д.М. Душевная болезнь Ивана Грозного // Русский архив. 1902. № 7. С.500-515

2 Михайловский Н.К. Предисловие к книге об Иване Грозном (1888 г.) // Полное собрание сочинений. Т. 6. -СПб., 1904. Стб.123-124

3 Михайловский Н.К. Иван Грозный в русской литературе // Полное собрание сочинений. - СПб., 1904. Т. 6. Стб.216

4 Такое интуитивное понимание, основаное на здравом смысле, можно найти практически у всех исследователей опричнины.

5 Назаренко Т.Ю. Опричники. Опыт историко-психологического исследования. Диссертация. канд. исторических наук.— Томск, 1995. психоаналитические методики, автор сочетает их с выяснением категорий культуры того времени, политических стереотипов и автоматизмов русской знати. В работе Т.Ю. Назаренко напрямую поднимается вопрос о важности исследования подсознательных мотивов в поведении царя и опричников, впервые к этому материалу применяются концепции 3. Фрейда, Э. Фромма, Д.Н. Узнадзе. Однако преимущественный упор на психологию приводит исследовательницу к идее, мало отличающейся от выводов дореволюционных авторов. Речь вновь идёт о патологии царя1.

К психологическому подходу, для анализа личности первого царя обращается и С.Н. Богатырев. Резонно звучит его положение, что игнорирование роли личности в истории приводит к порочной системе оценок деятельности Ивана Грозного, оставшейся практически неизменной со времен «государственной школы». Можно согласиться и с тем, что «изучение патриархальных обществ должно быть основано на всестороннем исследовании психологической мотивации поступков исторических личностей. всестороннее представление об исторической личности, тем более о таком сложном и противоречивом человеке каким был царь Иван Грозный, можно получить только на основе сочетания самых разных приемов исторического исследования»2. Однако исследователь приходит к выводу, что «трактовка личности Грозного как «продукта своей эпохи» прежде всего характерна для тех исследователей, где изложение исторических событий жестко подчиняется философским и идеологическим схемам и конструкциям»3. Это высказывание позволяет сделать вывод, что автор считает личностную трактовку не подверженной влияниям философских и идеологических схем и конструкций, что на наш взгляд совершенно безосновательно. Кроме того, отказ от попыток связать Грозного с его эпохой, предложенный автором, приводят к поверхностности и надуманности любых психологических трактовок. Разработка психоисторией «всесторонне разработанной источниковедческой теории», в таком случае, не сможет помочь делу. Весьма характерно, что в последней монографии С.Н. Богатырева психологические трактовки занимают подчиненное место по отношению к религиозным идеологемам, прежде всего топосу «государь-советники»4. Как и в исследовании Т.Ю. Назаренко, вопрос о возможности совмещения ракурса психолого-исторического исследования с теми ресурсами, которые наработаны в рамках макроисторических интерпретаций отечественной науки, рассматривающих опричнину как результат слома удельной системы, борьбы дворянства и боярства и др., здесь не был поставлен.

1 Назаренко Т.Ю. Опричники. Опыт историко-психологического исследования. С. 168

2 Богатырев С.Н. История создания психологического портрета Ивана Грозного. С.46

3 Там же.

4 Bogatyrev S. The Sovereign and His Counsellors: Ritualised Consultations in Muscovite Political Culture, 1350s-1570s.-Helsinki, 2000.

Последний представляет собой особую значимость, поскольку за ним по сути скрывается более широкая методологическая проблема сопряжения макро- и микроисторического анализа. Между тем макроисторические теории связаны с традицией рассмотрения опричнины в контексте исторических закономерностей развития государства и общества. Она начинается с историков государственно-юридической школы. По мнению Б.Н. Чичерина, история есть история государственных институтов: «Государство призвано к осуществлению верховных начал человеческой жизни; оно, как самостоятельное лицо, играет всемирно-историческую роль, участвуя в решении судеб человечества»1. Подход с этой точки зрения к эпохе Ивана Грозного, дал возможность, например, К.Д. Кавелину, оправдывать падение царя величием его духа и целей2, а жестокости и казни - нравами того времени. С.М. Соловьев рассматривал политику Грозного как продолжение политики его отца и деда, а опричнину как этап борьбы между слоями служилого сословия . Как отмечает С. Богатырев, «установки на поиск глубинных объективных причин и закономерности исторического развития не исключали самой возможности психологических объяснений. Однако личностные трактовки деятельности Грозного занимали второстепенное, подчиненное положение.»4.

Методологической основой данного подхода стало внимание к феодальной государственности, её институтам, закономерностям социальной борьбы и складывания бюрократических структур в период зарождения централизованного государства. Социологичность как составная часть данного направления способствовала, с одной стороны, выведению науки на новый уровень познания истории, но с другой, порождала новые противоречия, главным из которых стала слабая проработка человеческой составляющей. Все действия личности непосредственно выводились из потребностей тех или иных структур.

Хорошей иллюстрацией этих противоречий могут служить построения С.Ф. Платонова5, чей взгляд на опричнину как на инструмент борьбы царя и дворянства против мятежного боярства надолго закрепился в отечественной науке, оставаясь актуальным и для современной историографии. Отрицая значение психологического подхода в исторической науке, постулируя, что вопрос о личных свойствах и недостатках царя теряет свою важность для общей характеристики его времени, С.Ф. Платонов, между тем,

1 Чичерин Б.Н. О народном представительстве. - М., 1899. С.285

2 Кавелин К.Д. Взгляд на юридический быт Древней Руси // Собрание сочинений. - СПб., 1887. T.I. С.566

3 Соловьев С.М. Сочинения. В 18кн. Кн. 3. Т. 5-6,-М., 1989. C.68I-682

4 Богатырев С.Н. История создания психологического портрета Ивана Грозного // Постигая историю России: к 50-летию науч. студ. кружка отеч. истории средневековья и нового времени: [Сб. ст.] / РГГУ - М., 1997. С.36

3 Платонов С.Ф. Иван Грозный (1530 - 1584). Виппер Р.Ю. Иван Грозный / Сост. и вступит, статья Д.М. Володихина. - М., 1998. вовсю использовал эти самые психологические характеристики. Описывая политическое состояние страны накануне опричнины, историк заявлял, что «отношения в Москве обострялись не только по причинам политического порядка, но и потому, что после смерти жены и по удалении «попа» Грозный вспомнил обычаи своей юности и распустился, впал в пьянство и разврат»1. Приписав опричнине «аграрно-классовый характер» С.Ф. Платонов заметил, что «исполнение этого плана Грозный обставил такими подробностями, которые возбуждали недоумение современников, ибо не вытекали из сути дела» . По мнению С.Н. Богатырева, «в противоречивых взглядах С.Ф. Платонова во многом отразился сложнейший процесс психологической и идейной переориентации русской интеллигенции после революции 1917 года»3. Соглашаясь с этим мнением, следует добавить, что именно эта противоречивая позиция привлекала к взглядам С.Ф. Платонова столь много внимания марксисткой историографии. Можно предположить, что это обусловлено не только важными для неё выводами о борьбе с феодальной аристократией, но и внутренним родством сохранявшихся противоречий, непреодолённости решения проблем соотношения личного, нравственного, и социального, связанного с прогрессом.

Проиллюстрировать внутренний конфликт, сложившийся в историографии, лучше всего могут слова Н.К. Михайловского. «Наша литература об Иване Грозном, - писал он в начале XX века, - представляет иногда удивительные курьёзы. Солидные историки, отличающиеся в других случаях чрезвычайной осмотрительностью, на этом пункте делают решительные выводы, не только не справляясь с фактами, им самим хорошо известными, а. даже прямо вопреки им; умные, богатые знанием и опытом люди вступают в открытое противоречие с самыми элементарными показаниями здравого смысла; люди, привыкшие обращаться с историческими документами, видят в памятниках то, чего там днём с огнём найти нельзя, и отрицают то, что явственно прописано чёрными буквами по белому полю»4. Эти выводы приложимы, отчасти, и к современной историографии опричнины и эпохи Ивана Грозного в целом, вплоть до настоящего времени. Корни проблемы кроются, в том числе, в методологических особенностях направлений, пытающихся буквально соотнести профиль личности с закономерностями общественного развития. Прямая зависимость личности от объективных социально-экономических процессов, подчиняет её характеристику общей социологической схеме. Базис подавляет надстройку и превращает её в разряд этнографического факта.

1 Платонов С.Ф. Иван Грозный (1530 - 1584). Виппер Р.Ю. Иван Грозный. С.83

2 Там же. С.80 3 Богатырев С.Н. История создания психологического портрета Ивана Грозного. С.38

4 Михайловский Н.К. Поли. собр. соч. СПб., 1909. Т. 6. Стб. 186-187.

В советской историографии эта тенденция получила особенное развитие. Рассматривая Грозного как государственного деятеля, исследователи, за редким исключением, старались связать характеристику Ивана и опричнины с теми или иными социально-экономическими и политическими тенденциями развития страны. Так, предпосылки учреждения опричнины логично выводились из предполагаемого её характера, например обеспечения личной безопасности, борьбы с боярством, проведения военных или удельных реформ.

Существующие в отечественной русистике макроисторические теории, скажем, концепции опричнины как результата борьбы с боярством, необходимости проведения военных или удельных реформ, слома удельной системы, активно критиковались, но практически не анализировались на счёт сегодняшних их перспектив. Критика так или иначе концентрировалась в области проблем, которую можно обозначить как специфика сознания человека той эпохи и личности царя. В основных своих методологических основаниях эта критика представляется правомерной. Уровень сегодняшних знаний историка о специфике сознания средневекового человека, вряд ли дает основание согласиться, например, со следующими концептуальными выводами авторов.

Не видя в опричнине пользы для государства, С.Б. Веселовский считал, что речь шла об усилении безопасности Ивана, для чего ещё в 1560 году царь стал подбирать покорных приверженцев и приводить их к особой присяге1. Нельзя не отметить, что С.Б. Веселовский считает действия царя рациональными, но побуждаемыми исключительно личными интересами, не имеющими в виду государственной пользы.

П.А. Садиков наоборот, видел в Иване Грозном вдумчивого реформатора2. Как реформу, направленную против удельных порядков, рассматривает опричнину и А.А. Зимин. Побег Курбского за рубеж «заставил» Ивана Грозного «поспешить с проведением л реформ» . «Реформирование» было представлено «строительством опричного аппарата, персональным отбором «людишек», переселением лиц, внушавших опасение. При этом, казни и опалы первой половины 1565 г. были, скорее, «превентивным мероприятием, которое ставило своей целью подорвать основную опору старицкого князя среди 4 московской аристократии» .

1 Веселовский С.Б. Исследования по истории опричнины. С. 133

2 Садиков П.А. Очерки по истории опричнины. - М - Л., 1950. С. 15

3 Зимин А.А. Опричнина. - М., 2001. С.84

4 Там же. С.93

Трезвый политический расчёт, а не истерика будто бы обнаружились в попытке Ивана IV «покинуть царство». Он и не думал никогда и ни на одну минуту отказываться от царства, писал И.И. Полосин1.

Д.Н. Альшиц пошёл в выявлении причин опричнины ещё дальше: «логика развития монархии в сторону установления единодержавия естественно и неизбежно вела к такому порядку, который по своей сути не мог быть ничем иным, кроме порядка опричного. В лице первого царя Ивана Грозного исторический процесс становления русского самодержавия нашёл исполнителя, вполне осознавшего свою историческую миссию. Кроме его публицистических и теоретических выступлений об этом ясно свидетельствуют точно рассчитанная и с полным успехом проведённая политическая акция учреждения опричнины»2.

Для Р.Г. Скрынникова причиной введения опричнины стала «обстановка внешнеполитических неудач», когда «соратники царя настоятельно советовали установить в стране диктатуру и сокрушить оппозицию с помощью террора и насилия»3. Оппозиция, по мнению Р.Г. Скрынникова, представлялась Ивану как сила, способная помешать передаче власти его сыновьям. Предположив, что духовное завещание Ивана Грозного изначально составлялось в 1564 году, исследователь считает, что опричнина носила характер раздела страны между сыновьями самодержца, переходе России под их совместное управление. Но этот «проект» так и не был осуществлён, а раздел «приобрёл уродливую форму опричнины»4. Эта уродливая форма, по мысли Р.Г. Скрынникова, далеко не бессмысленна, в её основе не борьба дворянства против боярства, как считали многие другие советские авторы, а попытка ослабить, расколоть титулованную знать.

Н.К. Михайловский был абсолютно прав, когда писал, что личность Ивана Грозного «давит» на историка. Никто из представителей марксистской историографии не смог I пройти мимо личности первого царя, не смог отказаться от попытки дать его характеристику. Но будучи привязанной к концепциям общественного развития, личность Грозного менялась вместе с ними, так и не обретя цельности. Так или иначе, приведенные выше тезисы содержат ряд допущений, включающих в себя представления о средневековом человеке как носителе классового сознания, выразителе определённых социально-политических интересов, вполне осознававшем, свою принадлежность к тому или иному сословию и рационально последовательно выражавшем интересы этого сословия. Однако еще В.О. Ключевский указал на факт отсутствия сколько-нибудь

1 Полосин И.И. Социально-политическая история России XVI - начала XVII вв.: Сборник статей. - М., 1963. С. 150

2 Альшиц Д.Н. Начало самодержавия в России. С. 111

3 Скрынников Р.Г. Иван Грозный. - М., 2001. С. 178

4 Там же. С.181 внятной политической программы у царя. Вместе с тем вопрос о том, было ли это связано с конкретно-историческим явлением — личностью самого царя или же отражало некие важные закономерности сознания и психологии человека той эпохи, вопрос логично вырисовывающийся в контексте нынешних знаний о специфике этих явлений, по вполне понятным причинам не мог быть решен.

При этом нельзя не увидеть возникших в советской историографии продуктивных наработок. Ведь попытка связать опричнину с социальными, экономическими процессами1, общим историческим контекстом, была действительно удачной. А споры, возникшие в то время, как раз демонстрируют пределы используемой методологии. Действительно, до тех пор, пока действия царя будут трактоваться как сугубо рациональные, а связи между социально-политическими реалиями и человеческим сознанием — непосредственными, преодолеть противоречивость показаний источников не удастся. Предпосылки опричнины действительно были связанны с напряжением, которое появилось между царём и его приближёнными. Но логика этого напряжения отнюдь не однозначна и требует более тонкого методологического инструментария. Именно это обстоятельство привело к кризису историографии этого направления и стало ещё одним стимулом к поискам более пластичных подходов.

В модернизированной марксистской историографии (самые значительные обобщающие работы здесь принадлежат сейчас Р.Г. Скрынникову и Б.Н. Флоре2, в анализе России в системе международных связей - A.J1. Хорошкевич3), была сделана попытка не отказываясь от достижений советской историографии, сделать свой взгляд более системным, принимая во внимание, помимо социально-экономических, и другие факторы, влиявшие на исторический процесс. Достоинства такого подхода очевидны. Вероятно, лучшая работа по Ивану Грозному, на сегодняшний день - книга Б.Н. Флори. Она же наиболее показательна в плане методологических оснований подхода, ориентированного на исторический контекст существования опричнины. В центре внимания автора - становление самодержавия, социально-политическое развитие России, тесно связанное с изменением положения различных социальных групп, в частности -дворянских корпораций. Результатом, а значит и смыслом опричнины и вообще правления Ивана Грозного стало «превращение прежней родовой аристократии в аристократию

1 В изучении социально-экономических отношений особенно важны работы: Смирнов И.И. Очерки социально-политической истории Русского государства 30-50-х годов XVI века. - М.-Л., 1958; Каштанов С.М. Социально-политическая история России конца XV - первой пол. XVI в. - М., 1967; Он же. Финансы средневековой Руси. - М., 1988; Кобрин В.Б. Власть и собственность в средневековой России. - М., 1985; Садиков П.А. Очерки по истории опричнины. - М - JI., 1950 и др.

2 Скрынников Р.Г. Иван Грозный. - М., 2001; Флоря Б.Н. Иван Грозный. - М., 2002.

3 Хорошкевич АЛ. Россия в системе международных отношений середины XVI века. - М., 2003. служилую, интересы которой оказались тесно связанными с интересами государственной власти»1. Ко всему этому Б.Н. Флоря добавляет, что «благодаря Ивану и книжникам его круга в сознание общества глубоко внедрилось представление о том, что лишь сильная неограниченная власть монарха может обеспечить порядок в государстве, гарантировать его самостоятельность»2. Конкретная роль Ивана IV в развитии древнерусского общества и древнерусского государства рисуется исследователю «вполне ясно и определённо»3.

По сути, Б.Н. Флоря довольно красиво обрисовывает в книге ментальную атмосферу эпохи Ивана Грозного, но вот мотивы поведения царя объясняются в основном работой книжников, развитием идей. Психология средневекового человека практически не рассматривается вне рамок культурной обусловленности. Неудивительно, что в заключение, Б.Н. Флоря признаёт нерешённым вопрос о том, «обязательны ли для достижения такого итога были все те кровавые жертвы, которыми ознаменовалось правление Ивана IV и которые привели в конечном итоге к разорению всей страны, сделав её неспособной отразить наступление своих противников»4. Фактически исследователь признаёт здесь, что он не может сопоставить то, что говорил царь относительно своих действий с тем, что он, по мнению Б.Н. Флори, действительно делал.

АЛ. Хорошкевич также ставит своей задачей выявление ведущих социальных и политических сил, реакции различных социальных страт на те или иные внешнеполитические акции. Кроме изучения объективных факторов, она ставит своей задачей и изучение субъективных, таких как роль личности главы государства5. Важное значение исследовательница отводит формированию особого менталитета, «складывавшегося под влиянием культа войны и святых воинов» в середине XVI века. Однако под менталитетом понимается «политическая религиозность, которую насаждала верная царю. православная церковь»6. По сути, менталитет сводится к идеологии, а идеология, как известно, служит инструментом для достижения определённых целей. Коллизия опричнины получается сведена к борьбе с боярами, не желавшими воевать за царское величие. Таким образом, попытка исследовательницы задействовать психологическую составляющую, для объяснения поведения царя, оказывается затруднена методологической установкой на поиск рациональных мотивов учреждения опричнины.

1 Флоря Б.Н. Иван Грозный. - М., 2002. С.394

2 Там же. С.394

3 Там же. С.396

4 Там же. С.397

5 Хорошкевич A.J1. Россия в системе международных отношений середины XVI века. - М., 2003. С.6

6 Там же. С.568

Примерно то же мы можем наблюдать и в последних работах Р.Г. Скрынникова. С одной стороны, автор видит цель и суть опричнины в подрыве родового княжеского землевладения (по крайней мере, в начальный период её появления), а с другой, идеализирует религиозность царя, рассматривает её как один из решающих мотивов поведения Ивана IV1. Вопрос о взаимосвязи религиозных мотивов поведения и мотивов социальной борьбы остаётся открытым, так как непосредственной связи между ними исследователю установить не удаётся.

В целом, именно исследования, посвящённые эпохе Ивана Грозного, в наибольшей степени продемонстрировали все успехи и методологические недостатки подходов, ориентированных на выявление непосредственной связи мотивации личности и логики общественного развития. Проделав огромную работу по изучению всевозможных аспектов социальной деятельности и экономического развития, создав действительно комплексное источниковедение, историки так и не смогли выработать убедительного способа сопряжения личности и исторического контекста.

Ещё в рамках советской историографии делались попытки расширить изучаемый диапазон человеческого взаимодействия с социумом. У историков государственно-юридической школы и историков марксистов, одним из важных методологических приёмов выступает оперирование логическими дихотомиями2. Однако эти дихотомии выступают как производные от общественного развития и не имеют самостоятельного звучания. Перенос же этого приёма в сферу культуры и влияние структуралистской мысли привело к появлению нового методологического направления. Развитию его способствовала полемика о природе социального смеха, начатая Д.С. Лихачевым, A.M. Панченко3 и представителями семиотического направления, прежде всего Ю.М. Лотманом и Б.А. Успенским4. В рамках функционирования бинарных оппозиций был поднят вопрос об опосредованной логике развития событий эпохи Ивана Грозного5. Конкретное поведение, смех опричников Ивана Грозного, по мысли авторов, зависели не только от их идеологических воззрений или политических интересов, но и от функционирования определённых культурных механизмов. Отчасти полемизируя, отчасти соглашаясь с М.М. Бахтиным, они ввели в изучение опричнины культурную

1 Скрынников Р.Г. Иван Грозный. С.298

2 То есть противопоставлениями в различных структурах. Борьба бояр и дворян - классическая дихотомия, обозначающая борьбу старого и нового в общественной системе.

3 Лихачев Д.С., Панченко А.М. «Смеховой мир» Древней Руси. - М., 1984.

4 Лотман Ю., Успенский Б. Новые аспекты изучения культуры Древней Руси // Вопросы литературы. - 1977. - № 3. С. 148-166.

5 Опосредованной развитием структуры. составляющую, которая долгое время практически не учитывалась историками. Опричнина выглядит при таком подходе как противопоставление традиции и культуре христианской с позиций языческой архаики.

Внимание к опосредованной логике стало важным методологическим шагом для исследования эпохи Ивана Грозного. Однако недостатками семиотики и близких к ней подходов стала дальнейшая нивелировка человеческой составляющей и разрыв с традицией историзма. Этот разрыв видится в том, что культурные механизмы, бинарные оппозиции, однажды сформировавшись, практически не изменяются в процессе исторического развития. Сам процесс семиозиса, то есть возникновения знаков и оппозиций из дознаковой реальности, так же прояснён недостаточно.

Семиотическое направление получило развитие в поздних трудах Ю.М. Лотмана1, У исследованиях М.Б. Плюхановой . Развивая идеи этой традиции в современной историографии, исследователи приходят к выводу о недостаточности знания, полученного при сосредоточении внимания на политических идеях, государственных концепциях, данных в прямых высказываниях . В работе М.Б. Плюхановой Московское царство рассматривается как «реальность сознания, явленная в древнерусских текстах»4. Чтобы её исследовать, она обращается к символам, которые «есть формы смысла, модусы присутствия сущности или архетипа в мире»5. Символический текст, по мнению автора, «хотя и может, но не обязан иметь в референции эмпирический факт»6. Исследование символов и мифологем приводит её к выводу, что для того времени было характерно «всё возраставшее чувство религиозного и политического одиночества, которое и было, п собственно, чувством национального самосознания» . С точки зрения М.Б. Плюхановой опричнина выглядит как противопоставление традиции и культуре христианской с позиций языческой архаики. Связь этой структуры с социальным контекстом, как и связь между самосознанием и чувством, к сожалению, М.Б. Плюхановой никак методологически не обосновывается.

В сходном направлении работает С.Н. Богатырёв. Исследуя политическую культуру, соединяющую политическую идеологию и административную практику государственного управления, он использует понятие «топоса», через которое эта культура функционировала. Под топосом подразумевается утверждение или формула, Лотман Ю.М. Культура и взрыв. - М.,1994.

2 Плюханова М.Б. Сюжеты и символы Московского царства. - СПб., 1995.

3 Плюханова М.Б. Сюжеты и символы Московского царства. С.8

4 Там же. С.8

5 Там же. С.235

6 Плюханова М.Б. Сюжеты и символы Московского царства. С.235

7 Там же. С.236 которая постоянно используется в литературе и других средствах коммуникации для описания и интерпретации определенных событий1. Двойственность образов, сформированных топосом, и задаёт, как можно понять из этой работы, динамику политической культуры. В рамках топоса «государь-советники» опричнина рассматривается автором как попытка восстановления царём гармоничных отношений с его тайными советниками2.

В рецензии на книгу С. Богатырева А.И. Филюшкин объявляет одной из первоочередных задач медиевистической русистики «исследование соотношения политического дискурса средневековой Руси и бытовавшей там политической практики»3. Задача более чем серьёзная. Но, оказывается, что речь идёт лишь о влиянии ментальных представлений современников на политическую практику своего времени4.

Поиски факторов опосредованного влияния социальных процессов на поведение средневековых людей привели к дальнейшей разработке контекста личностного взаимодействия внутри правящей группы московской Руси. Заслуживают внимания попытки А.Н. Гробовского и A.JT. Филюшкина5 рассматривать «Избранную раду» и огромное влияние Сильвестра на царя как мифологемы, созданные Грозным. Даже если признать эти положения нуждающимися в дальнейшем обосновании, сама постановка вопроса выглядит достаточно продуктивной. Но, ещё раз обратим внимание на тот факт, что сознание человека в концепциях М.Б. Плюхановой, С. Богатырева и некоторых других исследователей, практически независимо от политических и социальных причинностей, но зависит от символических внесознательных механизмов6.

Ещё одна влиятельная историографическая традиция выросла на базе изучения общественного сознания. Её методологическая ориентация - на критерии разумности в изучении развития страны и личности. До революции наиболее значительные результаты здесь были достигнуты в изучении отношения к царской власти7. Задачи и способы

1 Bogatyrev S. The Sovereign and His Counsellors: Ritualised Consultations in Muscovite Political Culture, 1350s-1570s.-Helsinki, 2000., 10

2 Там же., 86

3 Филюшкин А.И. [рец. На кн.:] Богатырев С. Монарх и его советники: Ритуализация совета в Московской политической культуре: 1350-1570 гг. Хельсинки, 2000.298 с. // Commentarii de Historia. 2002. №4. Абз. 1. http://wvvw.main.v5u W~cdh/Articles/04-07.htm

4 Там же. Абз. 2.

5 Гробовский А. Иван Грозный и Сильвестр (История одного мифа). - Л., 1987; Филюшкин А.И. История одной мистификации: Иван Грозный и Избранная рада. - М.,1998.

6 С. Богатырев, вслед за Д. Островским, через механизмы политической культуры связывает политическую идеологию с административными практиками, хотя последние скорее являются производными от функционирования топосов.

Вальденберг В. Древнерусские учения о пределах царской власти. Очерки русской политической литературы от Владимира Святого до конца XVII века. - Петроград, 1916.463 е.; Голохвастов Д. П. Леонид. Благовещенский иерей Сильвестр и его писания. - ЧОИДР, 1874, кн. 1, отд.1.; Дьяконов М. Власть московских исследования во многом задавались самим предметом исследования. В результате, для этого подхода наиболее характерной чертой стали широкие обобщения относительно политического развития страны в XVI веке. При всех плюсах данного подхода, давшего серьёзные результаты анализа того, как преломлялась политическая культура в общественном сознании и наоборот, недостатки его также совершенно очевидны. Изучение самосознания и борьбы идей не получило твёрдой почвы, если говорить о методах исследования механизмов взаимосвязи сознания с социально-экономическим развитием страны.

В рамках советской историографии продолжалась разработка и новое осмысление проблем, связанных с общественным, классовым сознанием. Значительный вклад в изучение эпохи внесли такие историки как A.JI. Гольдберг, И.У. Будовниц, А.И. Клибанов, Н.А. Казакова, Н.М. Золотухина, Н.В. Синицина, И.В. Курукин .и др1. Советские исследователи смогли значительно расширить представления о связи личности с окружающей её действительностью, не избежав, однако, крена в плоскость социально-политической борьбы. Методологическая ориентация на критерии разумности, относительно средневековой личности, привела к высокой степени рационализации и модернизации сознания человека того времени. То, что подобная односторонность и модернизация имеет методологические корни, хорошо демонстрируют представители современной историографии данного направления.

Против любых внесознательных механизмов восстаёт в своих работах A.JI. Юрганов. Его подход - в провозглашении «безпредпосылочной герменевтики», суть которой — в исключении во время толкования текста «выводного знания»2. А «единственный способ обнаружить реальный предмет науки, пишет Юрганов, состоит в том, чтобы изучать не абстрактные социальные данности, а реального человека — в его государей. Очерки из истории политических идей Древней Руси до конца XVI века. - СПб., 1889. 224 е.; Жданов И.Н. Очерк умственной жизни России в XV и XVII вв.: Лекции проф. И.Н. Жданова. Имп. Ист.-Фил. Инст. 1890-91 ак. г. б. г. 194 л.; Савва В. Московские цари и византийские василевсы. К вопросу о влиянии Византии на образование идеи царской власти московских государей. - Харьков, 1901. 400 е.; Сокольский В. Участие русского духовенства и монашества в развитии единодержавия и самодержавия в Московском государстве в конце XV и первой половине XVI вв. (Исследование по памятникам древне-русской письменности конца XV и первой половине XVI вв.). - Киев, 1902. 229 с.

1 Гольдберг АЛ. У истоков московских историко-политических идей XV в. // ТОДРЛ. - JL, 1969. Т. 34.; Он же. Историко-политические идеи русской книжности XVI-XVII вв.: Автореф. дисс. . канд. ист. наук. — JI., 1978.; Будовниц И.У. Русская публицистика XVI века. - M.-JI., 1947. 312 е.; Клибанов А.И. Духовная культура средневековой Руси. - М., 1996; Казакова Н.А. Очерки по истории русской общественной мысли (первая треть XVI в.). - Л., 1970; Золотухина Н.М. Развитие русской средневековой политико-правовой мысли. - М., 1985; Курукин И.В. Сильвестр: политическая и культурная деятельность (Источники и историография). Диссертация. к.и.н.-М., 1981; Синицина Н.В. Максим Грек в России.-М., 1977;

2 Юрганов АЛ. Источниковедение культуры в контексте развития исторической науки // Россия XXI. № 3, 2003. С.74; Каравашкин А.В., Юрганов АЛ. Опыт исторической феноменологии. Трудный путь к очевидности. - М., 2003. С.21 произвольном мифическом состоянии»1. Исследовать нужно, «прежде всего, то, что сами современники понимали о себе и мире, в котором жили, что для них было очевидно в опыте прямых высказываний»2.

По сути, исследователи герменевтического направления полностью поддержали тезис советской историографии о разумности опричнины3. Только теперь идея опричнины стала «своего рода попыткой выстроить модель справедливых отношений царя и его подданных, но только в том виде, как это представлял Грозный»4. Правда, при этом, исследователи стали рассматривать общественное мировосприятие через мировосприятие Грозного и свои представления о нём.

Безусловно, сама попытка выявить категории русской культуры того времени, вне контекста которых вряд ли возможен анализ мировидения эпохи, представляется новаторской и перспективной. Органичность рисунка реконструированных авторами, прежде всего A.JI. Юргановым, религиозно-культурных мифологем, скажем, широкого распространения в текстах эсхатологических идей, говорит сама за себя, эта реконструкция обогащает исторический арсенал представлений о «картине мира» Ивана Грозного и опричников. Сложнее другое - природа генезиса реконструированных религиозно-культурных идиологем. В этом смысле подход A.J1. Юрганова может быть подвергнут критике по нескольким основаниям.

Во-первых, безпредпосылочная герменевтика представляется невозможной5. Во-вторых, объявление источника самоценным и самодостаточным без всяких оговорок приводит к утере исторической перспективы. В третьих, совершенно очевидно, что мир идей не может быть реконструирован вне контекста мира чувств, психической реальности, равно как и вне социоисторического интерьера их бытования. Критические замечания по этому поводу особенно хорошо представлены в дискуссии журнала «Россия XXI»6. К этому стоит добавить, что «реальный» человек прошлого, которого пытаются увидеть и понять A.J1. Юрганов и А.В. Каравашкин, превращаются у них в его слова о самом себе. Непонятно то, как эти слова соотносятся с «делами». Кроме того, такой подход даёт возможность практически безудержной интеллектуальной игры с выявлением из Юрганов АЛ. Источниковедение культуры в контексте развития исторической науки. С.75

2 Там же. С.81

3 Хотя сама идея появилась, разумеется, ещё раньше.

4 Каравашкин А.В. Русская средневековая публицистика. С. 197; Юрганов A.JI. Категории русской средневековой культуры. С.356-411

5 Безпредпосылочность есть прямая отсылка к необусловленности, присущей, в философском понимании, лишь первосущностям и Богу. Историк, даже верующий, не может утверждать собственный подход как безпредпосылочный, поскольку тем самым он отрицает историческое знание которое ему удаётся получить.

6 Россия XXI. № 4, 2003. С.86-136 источников всё новых и новых смыслов, которые не привязаны ни ко времени, ни к пространству. Как следствие - разрыв с критериями научности.

Постулирование самоценности публицистики как «факта сознания» приводит к идее, что социально-экономическая реальность мало влияет на идеологию. Такая реальность здесь, по сути, отсутствует, так как в рамках данного направления упор сделан на самодостаточность сознания.

Основные методологические посылки такого подхода состоят в том, что сами тексты появляются: 1) из интеллектуальной деятельности, 2) из других текстов (герменевтическая традиция). Отсюда трактовка средневекового человека как религиозного «интеллектуала», имеющего Священное писание как постоянное и чуть ли не единственное руководство к действию. Что в результате происходит с характеристикой Ивана Грозного? Разумеется, он больше не параноик. И, в общем, не государственный деятель. Иван Грозный теперь - религиозный полемист. А точнее сказать — мифологическая, символическая фигура, в отношении к которой средневековых людей «видно, как скрещиваются семантические первоосновы самосознания общества»1. Иван Грозный при таком подходе целен и статичен. Ему незачем меняться, так как он практически не зависим от политической и социальной коньюктуры, занимаясь лишь идеологическими и семантическими обоснованиями своей власти. Соответственно опричнина — не что иное как «мистерия веры».

В результате, Грозный и его опричнина оказались «обласканы» в историографии, методы царя, конечно, осуждаются, но мотивы - превозносятся2. Так, А.В. Каравашкин заявляет: «Только забота о спасении души и попечение о загробной всеобщей судьбе царства заставляет (Ивана IV - Н.С.) бороться за уже воплощенный идеальный порядок всеми доступными средствами. И, как бы не сопротивлялось наше нравственное чувство подобной идеологии (выделено мной - Н.С.), она от этого не становится менее реальной»3.

Откуда рождается, в принципе, возможность изучать лишь «слово» Грозного, в отрыве от его дел? Можно предположить, что отчасти это результат представления, что «слово» историка (иначе говоря — его сознание) — самостоятельно, не зависит от его «дела». То есть, «слово» историка не зависит от заказа времени, результатов обучения и социализации, от его интересов, а только от объекта, который он изучает. Всё это порождает опасную ситуацию нравственного и интеллектуального произвола при анализе

1 Юрганов АЛ. Категории русской средневековой культуры. - М., 1998. С.439.

2 Это характерно и для работы Б.Н. Флори. Данный аспект проблемы разбирает в своей статье Дюла Свак (СвакД Еще раз об историографии царствования Ивана Грозного // Московская Русь: специфика развития. -Budapest, 2003. С.69-75)

3 Каравашкин А.В. Русская средневековая публицистика. С.405 личности Ивана Грозного. Его можно объявить хоть Богом, если найдётся подходящая цитата.

Можно отметить, что развитие исторической науки привело к резкому расширению многообразия подходов к эпохе Ивана Грозного. Эти подходы зачастую пересекаются, вбирают в себя отдельные положения друг друга. Однако, наметившиеся тенденции, как оказалось, не способствуют выверенности, взвешенности предлагаемых трактовок. Наоборот, налицо усиливающийся радикализм оценок и концепций, что связанно как с обострившейся конкурентной борьбой внутри научного сообщества, так и с усложнением представлений о средневековой личности, новыми вопросами к историческому контексту. Необходимо оговориться, что все без исключения современные отечественные работы так или иначе отталкиваются от багажа, выработанного в дореволюционной и советской историографии, без привлечения которой ни один вопрос, касающийся эпохи Ивана Грозного, не может быть разрешён удовлетворительным образом.

Чего не хватает современной русистике, в каком направлении может быть найден выход из наметившегося методологического тупика? Замечательно, что пафос методологической статьи A.JI. Юрганова, опубликованной в журнале «Россия XXI», направлен преимущественно против исторической антропологии и психологизма в истории. Становится очевидным, что одной из проблем отечественной историографии, посвящённой опричнине, стала недостаточная разработанность концептуального взгляда на человека прошлого. Представляя его как существо психическое или как лицо социально-политическое (как вариант — идеологическое или культурно детерменированное), историография всякий раз обращается лишь к одной стороне медали, игнорируя противоположную. Отсюда - необходимость поиска методологического инструментария, способного уловить часто опосредованную и неочевидную, но тем более важную связь между внутренним миром человека и тем миром, с которым он взаимодействует.

Представляется, что методологической основой подхода, направленного на такое системное понимание должен стать сам человек. Человек не только думающий, но и мыслящий. Не только мыслящий, но и чувствующий. Не только чувствующий, но и действующий в контексте меняющейся исторической действительности.

Учитывая, что в современной отечественной историографии существует явный разрыв между работами, ориентированными на исследование социально-экономического, политического развития и на изучение сферы психического, культурного, опосредованого рациональным языком той эпохи, представляется важным определить возможные методологические основания преодоления этого разрыва. Гипотезой работы является предположение, что такого рода основания могут быть найдены в результате использования корпуса концепций, делающих акцент на социально-психологической природе человеческого поведения, как обусловленного историческими реалиями жизни общества.

Таким образом, целью работы является обоснование подходов, которые бы позволили наметить контуры междисциплинарной исследовательской стратегии, с чьей помощью был бы возможен научно корректный анализ сознания, включая область психического, в контексте исторической динамики русского общества того времени.

Отсюда, в работе ставятся следующие задачи:

1) Проанализировать современную отечественную литературу, посвященную проблемам опричнины, с тем чтобы выявить как узкие места представленных интерпретаций, связанных с соответсвующими методологическим установками авторов, так и тот концептуальный ресурс, который может быть использован для продуктивного решения проблем в русле предлагаемых междисциплинарных подходов.

2) В этом смысле особое внимание уделить границам и возможностям использования накопленного историографического багажа в плане решения проблем самосознания элиты, связи его эволюции с социально-исторической динамикой общества.

3) В таком же ключе проанализировать имеющиеся интерпретации личности Ивана IV в контексте процессов социальной трансформации общества в XVI веке.

4) Выявить причины актуальности нравственной проблематики в публицистике XVI века, поскольку характер осмысления этой проблематики может пролить свет на особенности самосознания элиты в контексте исторических изменений того времени.

Методологические основания исследования.

Осмысляя прошлое в контексте исследовательских стратегий, добиваясь понимания человека того времени1, мы должны найти способ соотнесения различных факторов, влиявших на поведение людей. Как уже упоминалось, многие исследователи сталкивались с проблемой неочевидности связей между самопрезентацией человека или группы людей в источниках и социально-экономическими, политическими процессами, так или иначе влиявшими на эту самопрезентацию. На уровне отдельного человека это зачастую выражается в несоответствии «слова» и «дела». Например, А. Калугин замечает,

1 Слово «понимание» используется в трактовке близкой данной М. Майзульсом (Майзульс М. История ментальностей: между бессознательным и культурой // Россия XXI. № 4,2003. С. 122). что князь Курбский, порицая Грозного за произвол в отношении подданных, сам демонстрировал подобный произвол1. Представляется, что подобное «несоответствие», является простым следствием того, что человек — больше чем то, что он говорит о себе. Социальные процессы, идущие в обществе, с трудом могут осознаваться современниками. И это осознание подменяется ощущением, бессознательной составляющей побуждения человека к деятельности. Таким образом, теория бессознательного, в самом широком смысле слова, может дать тот ракурс, сквозь который история сознания и история социального смогут, наконец, обрести общий язык.

Вопрос о бессознательном был поставлен ещё 3. Фрейдом, заинтересовавшимся его влиянием на поведение человека. Однако представление о высокой роли в становлении человеческой психики детской сексуальности, Эдипова комплекса, оказалось не достаточным для объяснения многообразия человеческого бытия. Поэтому, очень рано начинаются попытки через развитие концепций бессознательного создать более объемный образ человека. Теории бессознательного, собственно говоря, были призваны найти связующее звено между обществом и человеческим сознательным. Но до тех пор, пока бессознательное рассматривалось как полностью самостоятельная сила, оно таким звеном не становилось. Только осознание того факта, что бессознательное так же подвержено изменению, как и сознательное с социальным, позволяет преодолеть данный барьер непонимания.

Исходя из того, что именно бессознательное является сферой преломления или опосредования реалий мира социальных связей и мира человеческого сознания, автор диссертации полагает возможным обратиться к тем междисциплинарным подходам, которые дают основание для их комплиментарного использования. Конкретная исследовательская стратегия, разрабатываемая в рамках томской историографической школы И.Ю. Николаевой, строится на принципе системной комплектации привлекаемых концепций и методов других дисциплин, имеющих общий фокус (бессознательное) и дополняющих друг друга. Автор диссертации, не имея возможности в силу ряда причин использовать эту методологическую версию в полном формате, применяет ее узловые блоки, основывающиеся на следующих методологических принципах:

1) Социоисторическая обусловленность сферы бессознательного как четко упорядоченной историческим стилем жизни общества матрицы социально-психологических установок сознания и поведения людей, формирующаяся в контексте опыта социальных групп и слоев;

1 Калугин В.В. Андрей Курбский и Иван Грозный (Теоретические взгляды и литературная техника древнерусского писателя). - М., 1998. С.236-237

2) Опосредованность изменений в системе ценностей, сознания человека теми изменениями, которые претерпевает сфера бессознательного в контексте социальных трансформаций,

3) Системная связь эмоциональных, психических реакций человека с меняющейся конфигурацией социоисторического и культурного пространства его деятельности

В этом смысле основополагающими методологическими концептами, дополняющими набор основных собственно профессионально-исторических методов исследования, будут концепции установки школы Д. Узнадзе, социального характера Э. Фромма, идентичности Э. Эриксона, габитуса П. Бурдье, невротического характера К. Хорни.

Одной из наиболее мощных попыток связать бессознательное с повседневной деятельностью человека стали работы психологической школы Д. Узнадзе. Отталкиваясь от идей 3. Фрейда и одновременно стараясь выработать критическую позицию по отношению к ним, Д. Узнадзе и его ученики разработали теорию установки1. Каждый человек в процессе жизнедеятельности постоянно сталкивается с очередной «ещё не разрешенной задачей». Согласно теории установки, механизм потребности, заставляющий человека ставить все новые и новые задачи, приводит в действие так называемую первичную, не фиксированную установку, которая представляет собой неосознаваемую готовность к той или иной предстоящей актуальной деятельности. Она предпосылочна в том смысле, что подготовлена прошлым опытом личности. Схожесть ситуаций и задач способствует фиксации установок, превращению в автоматизмы сознания и поведения. В случае возникновения новой неудовлетворенной потребности, человек неосознанно обращается к прошлому опыту, реализовавшимся ранее установкам, выступающим как «шаблоны» деятельности. Система фиксированных установок, пишет Ш.А. Надирашвили, «позволяет охарактеризовать профиль человеческой личности. Не всякая установка может войти и зафиксироваться в структуре человеческой личности, поскольку у человека имеется множество иерархических фильтров»3. Фиксация отдельных установок имеет место в случае, когда они согласуются с существующей общей системой фиксированных установок и на их основе осуществляется нужное поведение. Смена же

1 Установка-«предварительная готовность человека к какому-либо действию, которая определяет характер протекания человеческого поведения и его психических процессов». Под установкой так же понимают «целостное состояние индивида, отражающее потребности индивида и соответствующую ситуацию, на основе чего становится возможным осуществление целесообразного поведения без вмешательства сознания». - Надирашвили Ш.А. Закономерности формирования и действия установок различных уровней // Бессознательное: Природа, функции и методы исследования: В 4т. - Тбилиси, 1978. T.l. C.I 11, 114

2 Шерозия А.Е. Психоанализ и теория неосознаваемой психологической установки: итоги и перспективы // Бессознательное: Природа, функции и методы исследования: В 4т. - Тбилиси, 1978. T.l. С.53

3 Надирашвили Ш.А. Закономерности формирования и действия установок различных уровней // Бессознательное: Природа, функции и методы исследования. С.112 установок наблюдается, когда они или осуществленные на их основе действия несовместимы со всей системой личности1. Таким образом, человек, в теории Узнадзе и его учеников, непрерывно находится под воздействием внешних и внутренних факторов, многие из которых действуют опосредовано, помимо человеческого сознания. В то же время, установки взаимодействуют с сознанием, особенно в области смыслопологания. Социальные фиксированные установки также могут осознаваться в случае их нарушения. Выступая как «шаблоны» деятельности, установки рационализируются на языке понятий, сформированных конкретной культурной средой. Соответственно, логика и язык этих ценностных ориентаций будут различны в разных обществах и в разное время.

Теория установки как нельзя лучше подходит для анализа тех факторов, что привели к появлению опричнины. Историографический опыт показывает, что ни борьба отдельно взятых социальных сил, ни политические интересы не проявляются в опричнине непосредственно, хотя и играют немаловажную роль. И установка отвечает на вопрос как это может происходить. Теория установки помогает также понять механизм появления и изменения общественных и личных ценностей.

Ещё более тонкий анализ возникновения и функционирования установок предлагает современный социолог Пьер Бурдье, чьи работы стали особенно популярны в последнее время. В основе его концепции - представление о человеке как «агенте» социального взаимодействия . Вслед за М. Вебером социолог замечает, что «социальные агенты подчиняются правилам, когда выгода подчиняться им одерживает верх над выгодой их нарушать»3. Агенты осуществляют стратегии — своеобразные системы практики, движимые целью, но не направляемые сознательно этой целью. Логика практики в том, «чтобы быть логичным до того момента, когда быть логичным становится 4 непрактичным» .

Социальное пространство, поэтому не есть некая «теоретически оформленная пустота», в которой обозначены координаты агентов, но воплотившаяся физически социальная классификация: агенты «занимают» определенное пространство, а дистанция между их позициями — это тоже не только социальное, но и физическое пространство, которое Бурдье обозначает как «поле». Социальное пространство включает в себя несколько полей, и агент может занимать позиции одновременно в нескольких из них (эти

1 Надирашвили Ш.А. Закономерности формирования и действия установок различных уровней. С. 120

2 Не смотря на то, что П. Бурдье предпочитает не употреблять понятие бессознательного, представляя агента как вполне осознающего своё поведение, можно отметить, что понятие «практического чувства» действует в логики бессознательного, даже если не структурирует целиком человеческое поведение. Таким образом, налицо пересечение с концепцией Д. Узнадзе.

3 Бурдье П. Начала. Choses dites. - М., 1994. С.117

4 Там же. С. 122 позиции находятся в отношении гомологии друг с другом)1. При синхронном рассмотрении поля представляют собой структурированные пространства позиций, которые и определяют основные свойства полей.

Структура поля есть состояние соотношения сил между агентами или институциями, вовлеченными в борьбу, где распределение специфического капитала, накопленного в течение предшествующей борьбы, управляет будущими стратегиями. Эта структура, которая представлена, в принципе, стратегиями, направленными на ее трансформацию, сама поставлена на карту: поле есть место борьбы, имеющее ставкой монополию легитимного насилия, которая характеризует рассматриваемое поле, т.е. в итоге сохранение или изменение распределения специфического капитала2.

Одним из базовых понятий социологической концепции Пьера Бурдье является понятие «габитуса». Габитус — это система диспозиций, порождающая и структурирующая практику агента и его представления. Он позволяет агенту спонтанно ориентироваться в социальном пространстве и реагировать более или менее адекватно на события и ситуации. За этим стоит огромная работа по образованию и воспитанию в процессе социализации индивида, по усвоению им не только эксплицитных, но и имплицитных принципов поведения в определенных жизненных ситуациях3. Здесь, опять же, представляется, что понятие габитуса и установки являются достаточно близкими.

При всех достоинствах концепций установки и габитуса, они недостаточны для анализа взаимодействия конкретной личности и социума. Очевидно, что зачастую личность оказывает определяющее влияние на развитие тех или иных альтернатив в истории. И здесь может помочь концепция идентичности, во многом пересекающаяся с данными подходами, но созданная как раз для анализа конкретной личности. Наиболее развернутую теорию идентичности создал американский психолог Э. Эриксон (19021994). «Идентичность индивида, - пишет он, - основывается на двух одновременных наблюдениях: на ощущении тождества самому себе и непрерывности своего существования во времени и пространстве и на осознании того факта, что твои тождество и непрерывность признаются окружающими»4. Касаясь степени осознанности идентичности, Эриксон отмечает, что «больше всего мы знаем о нашей идентичности именно тогда, когда мы вот-вот её достигаем, либо находимся на пороге кризиса и чувствуем действие спутанной идентичности. С другой стороны, оптимальное чувство

1 Шматко Н.А. Введение в социоанализ Пьера Бурдье // Бурдье П. Социология политики.— М., 1993. С.18

2 Там же. С. 19

3 Там же. С. 12

4 Эриксон Э. Идентичность: юность и кризис. - М.,1996. С.59 идентичности переживается как чувство психосоциального благополучия»1. Упоминание автором кризиса - не случайно. Понимая психосоциальный кризис как момент изменения, критический период повышенной уязвимости и возросших потенций, Эриксон рассматривает становление идентичности как последовательное преодоление целого ряда таких кризисов, когда человек вынужден делать выбор. В условиях «здорового» общества идентичность формируется относительно безболезненно, но в обстоятельствах исторического кризиса возникает трагическое противоречие между предлагаемой социализацией и представлением о самом себе, целесообразности предлагаемого поведения. Другими словами, различные установки начинают противоречить друг другу, разрывая ощущение целостности личности. Причём понимания действительных причин разрыва может и не произойти. Наиболее чувствительные личности переживают подобные кризисы особенно остро и в поисках ответа для себя, зачастую, находят и навязывают такой ответ всему обществу. Именно такие люди и становятся харизматическими лидерами, оказывая сильнейшее влияние на свой социум.

Несомненно, что многие идеи Э. Эриксона могут быть применены к изучению становления средневековой личности, в частности к личности Ивана Грозного, по свидетельству источников трагически переживавшего определённые моменты своей жизни. Можно добавить, что данная концепция уже была успешно апробирована на личности Мартина Лютера .

Дополнить построения Эриксона, которые мы представили, разумеется, отнюдь не полностью, может концепция социального характера Э. Фромма (1900 - 1980) - немецко-американского философа, психолога и социолога, основоположника неофрейдизма. Считая, что человеческий характер — продукт социального процесса, Фромм рассматривает механизмы динамической адаптации — приспособления к внешним условиям, изменяющим самого человека3. Невроз - типичный пример такой адаптации в условиях, которые является для индивида иррациональными. При разрушении первичных уз, к которым Фромм относит связи с матерью, племенем, природой, а также церковью, сословием в средние века, человек оказывается перед лицом свободы. Однако такое развитие личности приводит к одиночеству, чувству беззащитности и тревоги, которые требуют преодоления. Механизмы «бегства от свободы» - авторитаризм, разрушительность, автоматизирующий конформизм. Нас больше всего будет интересовать личность, «бегство» которой связанно с авторитаризмом, что особенно ярко

1 Эриксон Э. Идентичность: юность и кризис. - М.,1996. С. 175

2 Эриксон Э.Г. Молодой Лютер. Психоаналитическое историческое исследование. - М., 1996; Соловьёв Э. Непобежденный еретик: Мартин Лютер и его время. - М., 1984.

3 Фромм Э. Бегство от свободы. - М., 1995. проявляется в сфере власти. В частности, такие особенности авторитарной личности как растворение своего «я» с кем-нибудь или чем-нибудь внешним, садистские наклонности, весьма часто демонстрирует Иван Грозный. Ещё одна важная мысль Фромма — о рационализациях — то есть псевдорациональных объяснениях. Он обращает внимание на попытки человека устранить противоречия в своих чувствах с помощью идеологической конструкции или прикрыть подавляемую им мысль такой рационализацией, в которой выражается прямо противоположная идея1.

Близкими к этой концепции являются размышления Карен Хорни, рассматривающей невроз, в том числе, как следствие культурных противоречий2. Невротичный человек вырабатывает различные способы защиты от «базальной тревожности». Несовместимость путей преодоления сильной тревожности и является динамическим центром неврозов . Думается, что культурные противоречия, а соответственно и невроз, характерны и для средневекового человека.

Кроме подхода, разрабатываемого в томской методологической школе, автор диссертационного исследования привлекает для анализа опричнины и её исторического контекста идеи ряда авторов. Рассматривая проблему специфики поведения человека в особых, не стандартных условиях, и предполагая, что социальная среда, активно подвергаясь воздействию человека, сама оказывает на них воздействие, причем может навязать свою собственную логику, а не только способы поведения, логично обратиться к исследованиям Ю.М. Лотмана. В работе «Культура и взрыв»4, обосновывается, что в стабильном обществе человек сильно детерминирован социальной средой, векторы развития общества достаточно предсказуемы. Однако, в ситуации кризиса, роль человеческого фактора, роль случайности значительно возрастает. В этот момент все системы установок, устоявшиеся идентичности, сложившиеся социальные характеры, подвергаются ревизии и проверке на прочность. Для расширения понимания особенностей поведения человека и социума в нестандартной ситуации могут послужить некоторые социологические концепции, созданные как раз в такие периоды общественной жизни.

В анализе индивидов и социальных групп, выходящих за рамки нормы, до сих пор актуальны традиции формальной социологии, толчком к которой послужила «понимающая психология» немецкого историка культуры и социального философа Вильгельма Дильтея (1833 - 1911)5. Дильтей считал исходной точкой сознания - самого индивида, взятого во всей его целостности, определённости временем и местом жизни.

1 Фромм Э. Бегство от свободы. - М., 1995. С.65, 66

2 Хорни К. Невротическая личность нашего времени; Самоанализ. - М., 1993. С.220

3 Там же. С.80

4 Лотман Ю.М. Культура и взрыв. - М.,1994.

5 Дильтей В. Описательная психология. Репринт 1894 г.-СПб., 1996.

Продолжая эту традицию, Георг Зиммель (1858 - 1918) считал предметом социологии «социальные отношения в их динамической и противоречивой природе: не общество как таковое, не стабильные социальные системы, структуры и институты, а динамический момент их становления и воспроизводства»1. Первофеноменом духа, по Зиммелю, выступает самосознание — знание себя как другого, а отношения между людьми определяются мерой недостаточности знания чужой индивидуальности2. Обобщённое видение другого приводит к тому, что мы видим человека не только как индивидуальность, но и как тип, к которому мы его причисляем. Обращает на себя внимание понимание Зиммелем чуждости. Чужак - это странник, который приходит извне. Он, следовательно, именно пространственно чужой3, поскольку группа идентифицирует себя с определённым пространством, а пространство — с собою. Восприятие чужого дано у Зиммеля через взаимодействие4.

Возникшая на основе этих идей концепция маргинальности как раз и дает возможность увидеть особенности поведения человека в нестандартной для него ситуации. Появление понятия маргинальность (от лат. корня margo - край, граница) восходит к деятельности чикагской школы социологии 30-х гг. XX в. Оно было введено Робертом Эзра Парком5, для характеристики состояния мигрантов в американском обществе, и связано с пространственной мобильностью6. Ставя вопрос о коллективном поведении человека, Парк считал, что это не всегда поведение социальное; его происхождение может носить стихийный, спонтанный, психический характер; социальным оно становится лишь под воздействием традиции, нравов, обычаев, моральных норм, законов, т.е. различных форм социального контроля, когда оно приобретает «корпоративный» характер согласованного действия. Главное, что, по Парку, определяет природу маргинального человека - чувство моральной дихотомии, раздвоения п и конфликта , когда старые привычки отброшены, а новые еще не сформированы. Это состояние связано с периодом переезда, перехода, определяемого как кризис. Развитие концепции маргинальности прошло несколько важных этапов и привело к разному

1 Зиммель Г. О сущности культуры // Избранное. Т. 1. Философия культуры. - М., 1996. С.475-483

2 Зиммель Г. Как возможно общество // Избранное. Т. 2. Созерцание жизни. - М., 1996. С.509-529

3 Нельзя не отметить, что Бурдье так же использует представления о физическом пространстве, но конституирует это пространство борьбой за капитал, а не самосознанием. Позиция Бурдье становится уязвимой, стоит только представить, что человек может поступиться капиталом, например, из эстетических соображений.

4 Зиммель Г. Как возможно общество?

5 Баньковская С.П. Парк Роберт Эзра// Современная западная социология: Словарь. - М., 1990 С. 256-257; Баньковская С.П. Роберт Парк // Современная американская социология. - М., 1994.

6 Park R.E. Human migration and the marginal man // Amerikan Journal of Sociology. Chicago, 1928. Vol. 33. № 6. P. 881-893

7 Эта природа маргинального человека очень близка тому, что Э. Эриксон понимал под особенностями состояния спутанной идентичности. пониманию сути явления1. Общим можно назвать лишь осознание того факта, что в состоянии маргинальное™ человек или социум демонстрируют специфическое поведение, сильно отличающееся от обычного. И логика такого поведения одинакова для представителей различных народов и культур. Наиболее продуктивным для применения в исследовании подобном нашему, представляется следующее понимание рассматриваемого явления. Маргинальность - специфическое явление, возникающее в ответ на разрушение основных установок, идентичностей человека, на ситуацию неопределенности психологической ситуации, которая может выражаться и как социальная, культурная и т.п. Необходимо обратить внимание на то, что предлагаемая трактовка маргинальности существенно отличается от традиционного её понимания (тем более что такого общего понимания и не существует). Такая трактовка обоснована в указанной выше статье автора диссертации.

Собственно говоря, чётких критериев для этого крайне динамичного явления, выработать практически невозможно. В этом смысле весь сонм социологов, называющих маргиналами кого угодно, был отчасти прав. И всё же, некие относительные критерии достаточно очевидны. Это невроз и неопределённость, если мы говорим о подсознательном, динамичность, дистанция и чуждость, если мы говорим о социальном конструировании и языковых кодах, и наконец кризисность, если мы говорим о рефлексирующем сознании. Впрочем, такое деление критериев весьма условно. Более того, все они в той или иной степени присущи всем людям. Поэтому основным сигналом или критерием в определении маргинальности будет острота конфликта, несоразмерность рефлексии, неадекватность действия и т.п. Именно поэтому маргинальность можно выразить как кризисное состояние неопределенности или самоопределения человека в мире.

Понятие маргинальности уже применялось к историческому материалу2, хотя и в более традиционном плане. Поэтому в работе ставится вопрос о возможности применения этого более психологизированного понимания к столь отдалённой эпохе. Ворос о маргинальности тем более необходимо ставить в связи с важным, для изучения времени Ивана Грозного сюжетом, каким является область нравственности. Ведь эта составляющая культуры имплицитно всегда влияла на мироощущение и побуждение к действию

1 Сайнаков Н.А. Маргинальность, - неопределённость, или элемент структуры? // Катановские чтения-2001 (тезисы докладов дней науки). - Абакан, 2001. С. 112-114.

2 Лурье Я.С. Маргинальные фигуры в русской культуре конца XV в. // In memoriam: Сборник памяти Я.С. Лурье. - СПб, 1997. С. 126-130; Джержен К. Дж. Социальная психология как история // Социальная психология: Саморефлексия маргинальности: Хрестоматия. - М., 1995. С.23-51. Ястребицкая А.Л. «Низшие социальные слои»: бедность и бедняки // Город в средневековой цивилизации Западной Европы. Т. 2. Жизнь города и деятельность горожан. - М., 1999. С.294-317, и др. исторических лиц того времени. В системе координат историка, предлагающего ту или иную историографическую концепцию, относительно опричнины, морально-нравственные императивы также могут быть очень значимы. В этом плане убедительно выглядит положение Н.К. Михайловского, что "как бы далеко не продвинулась вперед объективная наука, "исследуя всех вещей действа и причины", чувство ответственности и нравственного суда исчезнуть не могут"1.

Источниковая база исследования.

В связи с целями, задачами и методологическими основаниями производится и отбор источников. Историографические источники диссертации - работы историков, преимущественно советского периода и современные. Сюда входят монографии, статьи, брошюры, авторефераты диссертаций, которые посвящены специальному рассмотрению темы, и те, которые освещают близкие сюжеты, имеют значение для понимания историографической и методологической ситуации. Наиболее важными монографиями по теме являются работы С.Б. Веселовского, П.А. Садикова, А.А. Зимина, Р.Г. Скрынникова, С.О. Шмидта, В.Б. Кобрина, Д.Н. Алыпица, Б.Н. Флори, диссертация Т.Ю. Назаренко, так как именно в них наиболее полно и последовательно отображены ключевые для историографии проблемы Монографии A.JI. Хорошкевич, М.Б. Плюхановой, С.Н. Богатырева, А. Гробовского, А.И. Филюшкина, Н.М. Золотухиной, Н.В. Синициной, А.В. Каравашкина, A.JI. Юрганова, диссертации И.В. Курукина и др., лишь отчасти касаются собственно сюжета опричнины, но чрезвычайно важны для анализа методологических поисков отечественной историографии, анализа средневековой личности. Проблемный ракурс данной диссертации позволяет не анализировать источники стадиально, не давать их исчерпывающую характеристику или привлекать весь возможный корпус литературы, который действительно очень велик.

Для полноценного анализа и проверки продуктивности методологических наработок отечественной историографии привлекается комплекс разнообразных собственно исторических источников. Историки всё чаще приходят к выводу о сложности понимания заложенных в них смыслов, о многоплановости текста, с которым мы имеем дело. Но избранный здесь методологический ракурс направлен не на поиск логики развития текста как такового, а на попытку увидеть как те или иные высказывания стали вообще возможны. Полагая, что возможности традиционного анализа текста, основанного на сравнении перекрёстных высказываний, далеко не исчерпаны, мы постараемся показать

1 Михайловский Н.К. Предисловие к книге об Иване Грозном (1888 г.) // Полное собрание сочинений. Т. 6. -СПб., 1904. стб.121 возможности углубления этого анализа с помощью социально-психологического подхода. Такое направление работы может позволить использовать публикации источников, не занимаясь специфическими палеографическими изысканиями и пользоваться традиционными переводами смысла текстов, обращаясь к историографическим наработкам. Методолого-историографический характер работы делает такой подход оправданным.

Задачи анализа настроения и мироощущения Ивана Грозного и его современников, с одной стороны, сужают круг интересующих нас источников, с другой стороны, этот круг гораздо более широк, чем в случае анализа общественного сознания. Так как мироощущение зависит и от экономической и от социальной и от психологической и политической ситуации, все эти факторы приходится учитывать или иметь в виду. Известные ограничения налагают и рамки исследования. Поэтому, вопросы, касающиеся землевладения, финансовой и судебной политики, разряды, писцовые книги и данные о составе двора будут привлекаться только в обработке различных исследователей, прежде всего П.А. Садикова, А.А. Зимина, В.Б. Кобрина, С.Б. Веселовского, С.М. Каштанова, С.О. Шмидта.

Непосредственно рассматривается актовый материал, связанный с конкретными личностными проявлениями, выявляющий установки и направления мысли его создателей. Особый интерес представляет завещание Ивана Грозного 1572 года1, важное для характеристики царя, а также приговор собора 1556 года и приговор об избрании митрополита Филиппа . Не менее важны решения, принятые на Стоглавом соборе, текст которых недавно заново издан Е.Б. Емченко3. Не только речь царя, но и сами поднимаемые вопросы существенно помогают понять основные проблемы того времени относительно церковного и общественного строительства.

Большое значение имеют архивы посольских дел, способных пролить свет не только на внешние сношения, но и некоторые внутренние вопросы истории страны. Несомненна необходимость рассмотрения вопроса о титулатуре царя, а так же анализ посланий Сигизмунду II от имени русских князей, вероятнее всего, составленных самим Грозным4. В составе крымских дел находится переписка Ивана с опричником Василием Грязным, теперь изданная в БЛДР5.

1 Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV - XVI вв. Подгот. JI.B. Черепнин. - М.; .П., 1950 (ДДГ).

2 Собрание государственных грамот и договоров, хранящихся в государственной коллегии иностранных дел. 4.1.-М., 1813. 4.2.-М.,1828; Ч.4.-М., 1894 (СГГД).

3 Емченко Е.Б. Стоглав. Исследование и текст. - М., 2000.

4 Послания Ивана Грозного - M.-J1., 1951 (ПИГ).

5 Послание Василию Грязному // Библиотека литературы Древней Руси (БЛДР). Т. 11. XVI век. - СПб., 2001.

Основную массу сведений об опричных казнях можно почерпнуть из царских синодиков - списков казненных лиц, рассылаемых по монастырям. Этот источник особенно важен для верификации сведений, полученных их других материалов. Сами синодики разбросаны по различным архивам, но возможно пользоваться сводным текстом, опубликованным Р.Г. Скрынниковым1, тем более что для нас более важным представляется наличие синодиков, а не скрупулезная точность их сведений.

В дополнение к актовому материалу можно использовать такой интересный источник как «Домосторой»2. Являясь литературным памятником, а не официальным документом, он может использоваться для анализа кодификационной работы того времени, наряду со Степенной книгой. Так же как большая часть актового материала, они могут рассматриваться в контексте фиксации и формирования идеала.

Одним из базовых источников по всему периоду являются летописи. Особенно много сведений мы получаем из них по XV и первой половине XVI века. Несмотря на то, что позже летописание постепенно приходит в упадок, в Новгородских и Псковских летописях, Пискаревском летописце3, и Устюжском летописном своде4, в Продолжении Хронографа 1512 года5, содержится немало ценнейших сведений. Факты обличений Ивана Грозного, описания производимых им расправ, можно рассматривать не столько как политическую ориентацию летописца, а скорее как выражение религиозно-нравственной позиции. Репрезентативность этого источника для анализа общественных настроений не безусловная, но достаточная для предварительных выводов.

Важным источником являются вставки в Синодальный список лицевого летописного свода и Царственную книгу (копия), весьма актуальные для политической жизни XVI века. Как вполне убедительно показал Д.Н. Альшиц, эти вставки были сделаны в канцелярии Ивана Грозного и являются правкой записей о событиях малолетства царя и до 1557 года. Автор показал наличие текстуальной близости приписок и первого послания Ивана Грозного к Курбскому6. Что касается времени внесения исправлений, то точно определить его вряд ли удастся, но достаточно убедительно выглядят предположения, относящие их к 1568 -1570 гг.7.

1 Скрынников Р.Г. Иван Грозный. - М., 2001. С.462-477

2 Домострой // БЛДР. Т.Ю. XVI век. - СПб., 2000.

3 Пискарёвский летописец//Материалы по истории СССР. Т.П. Документы по истории XV - XVII вв. - М., 1955. С.7-144

4 Полное собрание русских летописей (ПСРЛ). Т.34, 37. - М., 1978; Л., 1982

5 ШмидтС.О. Продолжение Хронографа 1512 года// Исторический архив. Т. VII. -М., 1951. С.254-299

6 Альшиц Д.Н. Иван Грозный и приписки к лицевым сводам его времени // Исторические записки (ИЗ). 1947. Кн. 23. С.268-274

7 Альшиц Д.Н. Иван Грозный и приписки. С.251-289; Зимин А.А. Опричнина. - М., 2001. С.61. О полемике по этому поводу см. так же: Клосс Б.М. Никоновский свод и русские летописи XVI - XVII веков. - М., 1980

Полемические сочинения того времени давно и успешно привлекают для анализа идеологических представлений элиты русского общества. Однако, с учетом того, что воззрения авторов сочинений часто довольно противоречивы, наиболее достоверная информация, которую можно получить, касается мироощущения, настроения полемистов. При этом исследование полемических сочинений времени Ивана Грозного с неизбежностью требует привлечения и более ранних сочинений. Кроме того, что из них можно вычленить корни представлений о взаимодействии царя и его приближенных, они дают возможность понять и основные векторы, которые направляли полемическую мысль.

Послание на Угру» Вассиана Рыло1, летописная «Повесть о стоянии на Угре»2, «Московская повесть о походе Ивана III» , примыкают к полемическим сочинениям своей общественной направленностью, отстаиванием определённой точки зрения. Для анализа общественных настроений интересны такие построения, как «Сказание о князьях Владимирских» и выработанная монахом Филофеем концепция «Третьего Рима»4. Хотя они лишь постепенно обретали свою популярность, важен сам факт появления и развития подобного рода концепций. Несомненно, значительное влияние на публицистов оказывал Максим Грек5, чьи произведения очень ценились на Руси6. Роль его поучений в формировании идеального образа царя, формированию отношений к иноверцам, не подлежит сомнению. Особенностью сочинений автора является невмешательство в политические вопросы, что во многом обусловлено его положением как царского пленника. В то же время, позиция Максима Грека чрезвычайно активная. Определённый интерес представляет и полемика Иосифа Волоцкого и последователей Нила Сорского7. Обсуждая достаточно узкие проблемы, участники полемики оказались теснейшим образом связаны с развитием общественных настроений, оказали на это развитие существенное влияние.

Большой интерес представляет литературная деятельность известного публициста и ближайшего советника Ивана IV Сильвестра, связанная одновременно с духовной и мирской сферами. Ограниченное значение имеют сочинения И.С. Пересветова8, в силу их

1 Послание на Угру Вассиана Рыло. // БЛДР. Т.7.

2 Повесть о стоянии на Угре. // БЛДР. Т.7.

3 Московская повесть о походе Ивана III. // БЛДР. Т.7.

4 Синицина Н.В. Третий Рим. Истоки и эволюция русской средневековой концепции (XV - XVI вв.). -М.,1998.

5 Сочинения преподобного Максима Грека, изданные при Казанской духовной академии. Ч. 2. - Казань, 1860

6 О влиянии Максима Грека на других публицистов см.: Синицина Н.В. Максим Грек в России. - М., 1977

7 Иосиф Волоцкий. Просветитель; Ответ кирилловых старцев на послание Иосифа Волоцкого об осуждении еретиков // БЛДР. Т.9.

8 Большая челобитная Ивана Семеновича Пересветова. // БЛДР. Т.9. малой распространенности в XVI веке. Атрибуция этих сочинений Ивану Грозному выглядит не убедительно.

Трудно переоценить значение таких источников как сочинения Ивана Грозного и Андрея Курбского. Их переписка и другие произведения не только характеризуют самих авторов, но и основные веяния эпохи, вскрывают центральные точки общественного напряжения. Тенденциозность авторов может делать недостоверными изложение ими конкретных событий, но для анализа мироощущения она лишь облегчает работу, так как заставляет их заострять свою позицию. Послания антагонистов сохранились до нашего времени в нескольких редакциях. Разночтения в них для нашего исследования не существенны и поэтому цитирование производится по наиболее поздней академической публикации в БЛДР1. Исключение составляет лишь первое послание Грозного, которое сверяется и цитируется так же по ПЛДР2, ПИГ3 и ПИГАК4, ввиду неполноты редакции, опубликованной в БЛДР.

Предположение о подделке переписки, выдвинутое в своё время американским исследователем Э. Кинаном, сегодня представляет лишь историографический интерес, его доводы давно опровергнуты отечественными историками5. Б.Н. Морозовым был обнаружен список конца XVI века6, а в посольском наказе 1581 года есть упоминание о письме Курбского царю. Таким образом, происхождение переписки вполне определённо.

Ценность посланий Грозного иностранным государям и «Ответа» Яну Раките7, представляется не в религиозных и политических конструкциях, выстраиваемых царём, а, прежде всего в нарушениях стилистических и дипломатических правил, отдельных проговорках, допускаемых Иваном IV. Наибольшие споры среди исследователей носит характер послания в Кирилло-Белозерский монастырь8. Большинство историков восприняли этот документ как сугубо серьезный, воспроизводящий истинные мотивы и

1 БЛДР. Т. 11. XVI век. - СПб., 2001.

2 Памятники литературы Древней Руси. Вторая половина XVI века (вып. 8). - М., 1986.

3 Послания Ивана Грозного - М.-Л1951.

4 Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. / Текст подгот. Я.С. Лурье и Ю.Д. Рыков. Под ред. Д.С. Лихачева.-Л., 1979.

3 См. Зимин А.А. Первое послание Курбского Ивану Грозному (Текстологические проблемы).// Труды отдела древнерусской литературы Института русской литературы (Пушкинский дом) (ТОДРЛ). Т.31.-Л.,1976.; Лурье Я.С. Первое послание Ивана Грозного Курбскому (Вопросы истории текста).//ТОДРЛ. Т.31 .Л., 1976.; Он же. О возникновении складывании в сборники переписки Ивана Грозного с Курбским.//ТОДРЛ. Т.ЗЗ.-Л.1979.; Лихачев Д.С. Курбский и Грозный - были ли они писателями?//Русская литература (РЛ).-1972.-№4.; Скрынников Р.Г. Переписка Грозного и Курбского: парадоксы Эдварда Кинана.-Л.,1973.; Он же. Мифы и действительность Московии XVI-XV1I веков (Ответ профессору Эдварду Л. Кинану).//РЛ.-1974. №3; Он же. О заголовке Первого послания Ивана IV Курбскому и характере их переписки.//ТОДРЛ. Т.33.-Л.,1979; Скрынников Р.Г. К вопросу о происхождении сходных мест в первом послании Курбского царю Ивану IV и сочинениях Исайи.// РЛ.-1977. №3.

6 Первое послание Курбского Грозному в сборнике конца XVI-XVIIb. (подг. Морозов Б.Н.). //Археографический ежегодник (АЕ) за 1986. - М.,1987.

7 Ответ Яну Раките // БЛДР. Т. 11.

8 Послание в Кирилло-Белозерский монастырь // БЛДР. Т. 11. воззрения царя. Однако, комплексная оценка памятника, в связи с контекстом известного поведения царя, заставляет усомниться в этом.

Что касается гимнографического творчества царя, то перу Ивана Грозного приписывается пять таких сочинении , авторство которого в разной степени доказано. Наибольший интерес представляет «Канон Ангелу Грозному, воеводе», подписанный Л псевдонимом Грозного — именем Парфения Уродливого .

Значительную часть источникого материала представляют свидетельства иностранцев. При известной тенденциозности, иностранцы, тем не менее, замечали и описывали то, что русские современники не могли или не считали нужным описывать. При сравнении между собой и сопоставлении со сведениями других источников, свидетельства иностранцев дают часто достаточно точную и верную информацию, а кроме того проясняют возможные позиции взгляда из вне.

Наиболее полные сведенья об опричнине дают И. Таубе и Э. Крузе - два лифляндских авантюриста, оказавшиеся в России в 1560 г. Попав на царскую службу, они выполняли важные дипломатические поручения, по переговорам с магистром Ливонского ордена Кеттлером и принцем Магнусом. В декабре 1571 года они бежали в Польшу и вскоре написали послание, адресованное польскому гетману Яну Ходкевичу3. В центре их описания - опричные репрессии. Перевод М.Г. Рогинским «Послания» сделан с неисправного списка, имеющего некоторые искажения в именах и названиях, однако для данного исследования эти искажения не существенны.

Померанец Альбрехт Шлихтинг попал в плен осенью 1564 года. Сделавшись переводчиком бельгийского врача Арнольда Лензея, он прожил на Руси около шести лет. Осенью 1570 года Шлихтинг бежал в Польшу, где и составил своё «Сказание» около февраля 1571 года4. Его описания несколько противоречивы по части описания лояльности подданных царю. Произведения Шлихтинга широко использовал веронец А. Гваньини в пятой главе своего сочинения «Описание Московии»5, а рассказ Гваньини в переработанном виде лег в основу соответствующего трактата Павла Одерборна.

Описание Московии» А. Гваньини имеет и самостоятельную ценность. В нём, кроме свидетельства Шлихтинга, использовались и сообщения других путешественников, а так же наблюдения самого автора, долгое время воевавшего против русских войск на

1 Гимнографическое творчество Ивана Грозного // БЛДР. Т. 11.

2 Лихачев Д.С. Канон и молитва Ангелу Грозному, воеводе Парфения Уродливого (Ивана Грозного) // Рукописное наследие Древней Руси: По материалам Пушкинского Дома. - Л., 1972. С. 10-27

3 Послание Иоганна Таубе и Элерта Крузе / Пер. М.Г. Рогинского // Русский исторический журнал. Кн. 8. Пг., 1922

4 Шлихтинг А. Новое известие о России времени Ивана Грозного / Пер. А.И. Малеина. - Л., 1934

5 Гваньини А. Описание Московии. - М., 1997 стороне Польши. Многие сведенья Гваньини подтверждаются другими иностранными свидетельствами. Автором дается одна из первых, довольно нелестных, психологических характеристик царя и русского народа.

Генрих Штаден некоторое время служил при московском дворе, куда попал вполне добровольно. Здесь он получил поместья и был принят в опричнину, участвовал в Новгородском походе 1570 года. В 1576 Штаден покинул Россию. Для своего шурина пфальцграфа Георга Ганса в 1577-1578 гг. он составил «Описание Московии» и проект оккупации России1. Записки Штадена сбивчивы и не всегда точны хронологически. Д.Н. Алыпиц попытался доказать, что «Описание» полно вымыслами, а сам Штаден вовсе не был опричником. Однако явно, что Д.Н. Алыииц сомневается в достоверности источника по причине его несоответствия концепции историка, согласно которой опричнина не была отменена в 1572 году. Аргументы Д.Н. Альшица были опровергнуты В.Б. Кобриным и л

Р.Г. Скрынниковым, а несколько позже было найдено надгробие Эрфельфельдта, л подтверждающее сведения «Записок» Штадена .

Д. Горсей, английский дипломат, с 1573 по 1591 г. находился в России по делам коммерческой и дипломатической службы. Он оставил три самостоятельных сочинения о России и несколько писем по «русским делам». Сбивчивость хронологии в сочинении Горсея, путаница в изложении некоторых событий, искупается достоинствами его л

Путешествий» — живыми зарисовками современника и очевидца, уникальностью его наблюдений4.

Некоторый интерес представляют и записки А. Поссевино5, который сам два раза был в Москве и посвятил свой первый комментарий описанию религиозного состояния московского государства и изложению планов и средств распространения в нем католичества. Характер записок и их тенденциозность снижают их ценность для оценки общественных настроений в России.

Обобщая состояние источников, нужно отметить, что они не дают желаемой полноты материала, но достаточны для предварительных обобщений о мировосприятии людей того времени. В силу ограниченности рамок работы, многие источники,

1 Штаден Г. Записки немца-опричника / Перевод И.И. Полосина, составление и комментарии С.Ю. Шокарева. - М., 2002.

2 Кобрин В.Б. Еще раз о «Записках» Генриха Штадена // Реализм исторического мышления: Чтения, посвященные памяти А.Л. Станиславского. Тезисы докладов и сообщений. - М., 1991. С. 127, 128; Скрынников Р.Г. Царство террора. - СПб., 1992. С.60,61

3 Беляев Л.А. Лиценциат при дворе Ивана Грозного. Надгробие Каспара фон Эрфельфельдта на древнейшем кладбище иноземцев в Москве // Русское средневековое надгробие: белокаменные плиты Москвы и СевероВосточной Руси XIII - XVII вв. - М., 1996. С.233-245

4 Горсей Д. Записки о Московии сэра Джерома Горсея. / Пер. с англ. - СПб., 1909.

3 Поссевино А. Исторические сочинения о России XVI в. / Пер. Л.Н. Годовиковой - М., 1983 сознательно или нет, были выпущены автором диссертации, что не означает их несущественности для данного вопроса.

Структура диссертации

Структура диссертации подчинена целям и задачам исследования. В первой главе -«Проблема трансформации властных установок сознания в Русском государстве конца XV - середины XVI вв., в современной отечественной историографии», исследуются историографические и методологические проблемы, связанные с анализом социально-политического контекста развития Московского государства. Значительная часть главы посвящена анализу конкретного материала, освещающего отношение к власти и развитие образа врага в русском обществе XV - XVI вв. Эта глава также призвана ввести в круг проблем, которым посвящены последующие главы.

Во второй главе — «Особенности становления личности Ивана IV в социо-историческом контексте», анализируются социально-психологические особенности становления личности Ивана IV в историческом контексте, с помощью междисциплинарного подхода. Также поднимается вопрос о причинах кризиса взаимоотношений царя и его советников.

В третьей главе - «Опричнина», рассматривается характер и суть этого противоречивого явления через призму историографических и методологических споров. Анализируется проблема восприятия опричнины современниками эпохи в комплексе полученных представлений о мироощущении современников и характере личности первого русского царя.

В Заключении даются основные выводы и результаты работы.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Личность царя в контексте опричного времени: историографические и методологические аспекты исследования"

Заключение

Решение вопроса о личности царя в контексте опричного времени, как показывает рассмотренный материал, всегда наталкивается на целый комплекс разного рода проблем. С одной стороны — достаточно узкая источниковая база, оставляющая много пробелов как в изучении опричнины, так и особенностей мышления средневековой личности. С другой стороны - методологическая неразвитость подходов, призванных это самое мышление анализировать. Тот же вопрос о причинах введения опричнины оказывается невозможно удовлетворительно разрешить путём простого сопоставления источников. Так или иначе, мы нуждаемся в грамотных интерпретациях наличного эмпирического материала. Историографический, методологический ракурс работы позволяет взглянуть на исследования, посвященные опричнине и личности царя, со стороны, что даёт возможность выявить ряд ключевых проблем, порождающих историографические противоречия. Наиболее ярко выраженной из них является недостаточная сопряжённость существующих на сегодня микро и макро подходов.

Анализ отечественной историографии позволяет говорить о том, что нынешнее состояние исследовательской практики в области изучения феномена опричнины, свидетельствует о принципиальной значимости большой части концепций, существенным образом продвинувших науку в понимании макросоциальной основы генезиса опричнины и конкретно-исторического контекста ее бытования. Концепции А.А. Зимина, Р.Г. Скрынникова, Д.Н. Альшица, Б.Н. Флори и др. авторов, акцентирующих социально экономические посылки происходящих в это время перемен, при всей их спорности, могут задавать действительно глубокий ракурс для исследования и интерпретации средневековой личности. Конечно, социологичность этого подхода может привести, и неоднократно приводила к существенной подгонке фактов под конкретную концепцию. Однако такая проблема не может служить основанием для отказа от ресурса данного подхода. Кроме того, более тонкое и гибкое понимание личности, которое стало возможно в свете наработок современных междисциплинарных концепций, позволяет успешно модифицировать концепции советских исследователей. Проанализированная в работе потребность уточнения влияния социальных и экономических процессов на сознание, показывает необходимость использования инструментария таких дисциплин, как психология, психоанализ и т.п. для корректной реконструкции внутреннего мира человека тогдашней эпохи. В таком случае, выводы историков о сути социальной и политической борьбы, экономического и культурного развития, пересмотренные в пользу их опосредованного влияния на человеческое сознание, могут дать конструктивную базу для дальнейшего изучения особенностей исторического развития России.

Что касается микро подходов, то наметившийся в конце XX - начале XXI вв. историко-антропологический сдвиг в дисциплине способствовал появлению новых знаний об эпохе, в особенности в плане реконструкции категорий русского религиозно-культурного сознания, символических форм, в которых осмысливалась в то время действительность. Работы Ю.М. Лотмана, М.Б. Плюхановой, С. Богатырёва, А.Л. Юрганова, хоть и не являются в полной мере микро историческими, наоборот, зачастую претендуют на широкие концептуальные обобщения материала, в то же время, дают возможность исследовать конкретные культурные практики, отдельные феномены бытия. Ресурс подобного изучения очень велик, особенно это касается символических форм, в которые облекали свои мысли люди прошлого. Вместе с тем, исследования этого плана оказались уязвимыми с точки зрения увязки изучаемой картины мира с социальными практиками, равно как и сферой социальной психологии, опосредующей мир объективных связей и того, что именуется субъективной реальностью. Показательно, что выявляемые исследователями топосы и категории культуры связаны в основном лишь со сферой функционирования определённых текстов, а не конкретным поведением исторических личностей. Отсюда возникает и проблема источников. Кроме их непосредственной критики, необходима и контекстуальная критика с рефлексией критериев доверия и пределов интерпретации. Ориентация на исследование лишь категорий сознания приводит к гипертрофированному доверию к источникам. Объявляя высказывания субъектов о самих себе самодостаточными для анализа их личностей и поведения, историки, по сути, отказывают исследуемым высказываниям и в связи с исторической реальностью. Более того, появляется возможность произвола в выборе источников, так как те из них, которые, не являются высказываниями изучаемой личности, могут игнорироваться или объявляться целиком предвзятыми. Эта тенденция хорошо прослеживается, например у А.Л. Юрганова и А.В. Каравашкина, которые считают высказывания Грозного откровенными, а обвинения Курбского - надуманными и тенденциозными.

Подобные проблемы существуют и в историографии, ориентированной на изучение психики человека в истории. Широко распространенное в литературе рассмотрение тех или иных черт психологического портрета Ивана Грозного как явления исторически беспредпосылочного, без учёта опосредовавших их социально-экономических и культурно-исторических факторов, приводит к выведению личности царя из детерминированного поля исторического развития, возлагает на него всю ответственность за опричнину и делает последнюю антиисторичным явлением, никак не связанным с предыдущим развитием. Выводы о патологии царя, характерные для ряда авторов, в действительности мало что говорят о его личности, не объясняют почему современники считали царя безнравственным, но вполне здоровым человеком.

Рассматривая имеющиеся интерпретации личности Ивана Грозного, можно сделать вывод о том, что зачастую они носят модернизаторский или ненаучный характер. Эту ситуацию усугубляет обязательно присутствующая у историков морально-этическая оценка опричнины, тесным образом связанная с представлением о судьбах России и соотношении личных и государственных интересов. Действительно, объявление царя психически больным или крайне слабовольным означает фактический отказ от исследования его личности и практически следующее осуждение им созданного порядка. Ненамного более продуктивным выглядит интерпретация царя как интеллектуала, всегда чётко и ясно планирующего свои действия, целенаправленно создающего новую идеологическую доктрину. Советские историки называют царя вдумчивым реформатором, современные исследователи — религиозным деятелем, что всякий раз модернизирует облик царя согласно современным представлениям о сути происходящих в том обществе процессов, посредством переноса современного историкам понятийно-интеллектуального инструментария мышления на анализируемый стиль мышления царя. Здесь коренится и попытка оправдания царских злодеяний (равно как и обвинения). Исследователи семиотического направления признают, правда, опосредованное влияние на личность имеющихся в обществе культурных механизмов. Однако процесс зарождения и изменения этих механизмов остаётся за кадром их исследовательской практики, что, если можно так выразиться, обезличивает средневековую личность. В частности, механизм антиповедения, рассматриваемый Ю.М. Лотманом и Б.А. Успенским, заставляет, по мнению авторов, человека поступать определённым образом, «по его (антиповедения -Н.С.) законам». За скобками остаётся вопрос о том, как создаётся подобный «закон», и соответственно о специфике той или иной действующей личности.

В этой связи и оказывается необходимым применение междисциплинарных концепций, способных перебросить мостик между психическим и социальным. Этот мостик, как убеждает исследуемый материал, может быть перекинут лишь при внимании к сфере бессознательного. Только через него можно серьёзно обсуждать непоследовательность царя, его склонность к жестокости и особому смеху, его страхи и тендерную неустойчивость. Выведение исследований личности царя из поля интуитивного поиска, обращение к конкретным концепциям исследования психики, знаковые перемены в современной историографии, и здесь работы С. Богатырёва и Т.Ю.

Назаренко приобретают особое значение. Но эти же работы демонстрируют, что отнюдь не все концепции одинаково пригодны для анализа исторической личности. Выводы авторов о патологии царя показательны при недооценке социального фактора, концептов, способных связать его с сферой психического.

Концепции установки, габитуса, демонстрируют связь между сознанием и жизнедеятельностью, благодаря чему мы можем говорить о характере царя как об определённой системе, которую можно интерпретировать научным языком, а не обсуждать на уровне бытового «понимания». Концепции идентичности и социального характера так же демонстрируют различные аспекты становления личности Грозного, позволяют уточнить и заново осмыслить отношения царя с окружающими, в частности вопрос об отношениях в опричном братстве. Дополнение существующих исследовательских наработок представленными междисциплинарными концепциями позволяет говорить о Грозном не только как о цельной, но и определённым образом трансформирующейся личности. Так, концепция идентичности позволяет выделить и обосновать несколько этапов в жизни Ивана Грозного, в каждый из которых он позиционировал себя по-разному. Концепция социального характера позволяет определить общий вектор происходящих с ним трансформаций, концепция установки — более тесно связать его личность с историческим контекстом.

Использование междисциплинарных концепций позволяет уточнить выводы, сделанные на основе анализа социально-экономических изменений. В условиях перманентной внешней угрозы на территории России происходит форсированное создание огромного государственного объединения и серьёзная социальная перестройка, слабо подкрепленные в экономической, культурной, идеологической сфере. В результате происходит маргинализация населения, наиболее ярко проявившаяся в сфере морали и нравственности, особенно пострадавших при разрушении традиционных общественных устоев. Вызов, брошенный обществу, потребовал избыточного выделения сил для преодоления этого разрыва. Подкрепляемый продолжающимися войнами и эсхатологическими настроениями, «ответ» оказался слишком противоречивым и разрушительным. Внешнеполитические успехи вскоре привели к гипертрофированному представлению о могуществе Русского государства, начавшиеся поражения - к трагическому, пессимистическому взгляду на мир.

Методология, ориентированная на выявление связи между социально-экономическими реалиями и сознанием человека через сферу бессознательного, позволяет говорить о том, что кризисные тенденции внутри страны, нашедшие выражение в ориентации на борьбу, усиленном поиске врагов, вкупе с маргинализацией властной сферы и неустойчивостью личности царя привели к террору внутри страны, попыткам найти уверенность, отстоять право на абсолютную власть силовыми методами. Логика развития террора скоро продемонстрировала, что и таким образом невозможно добиться внутренней уверенности, полного подчинения подданных. Не подтвержденный экономическими успехами, социальной стабилизацией, образ абсолютного самодержца оказался обречён на отторжение, ещё более усилив маргинализацию тех слоев населения, которые связывали своё благополучие с усилением самодержавия.

Таким образом, причиной актуальности нравственной проблематики в это время стали противоречия, возникшие в ходе строительства Русского государства и связанной с ним трансформации социума. Эмоциональный заряд решения этой проблемы оказался настолько велик, что вывел события из под контроля зачинателей опричнины, как отмечало большинство исследователей. Однако морально-нравственный аспект опричнины, эмоциональный заряд, который она несёт, мало исследованы историками. Между тем, применение междисциплинарных концепций позволяет увидеть в разразившемся конфликте моральную проблематику, что даёт возможность для более глубокого понимания эмоциональных переживаний людей того времени, языка, в который облекались противоречия в сфере власти.

Одна из главных историографических проблем - решение вопроса о роли личности царя в историческом процессе, сегодня упирается в методологические проблемы исторического познания в целом. Историческая личность до сих пор сводится к социальной роли и (или) рациональной силе. А опричнина оказывается не объяснима только логикой сознательного и социального. Мы же, как всегда, ищем смысл, человека, какие-то общие истины, что совершенно естественно, но требует строгой рефлексии на предмет того, что же именно является предметом нашего внимания.

Существующие как в мировой, так и отечественной науке концепции анализа личности, фокусирующиеся на сфере бессознательного, будучи использованы в режиме взаимодополняемости могут во многом преодолеть методологические трудности, связанные с анализом личности как сложной интеллектуально-психологической структуры, формирующейся и меняющейся в контексте социальной динамики времени. Эти концепции, как нам кажется, достаточно продуктивны для анализа личности царя, опричнины и в целом эпохи Ивана Грозного. Применение междисциплинарных концепций, в сочетании с традиционными подходами, может способствовать формулированию новых вопросов к историографии и эпохе, дальнейшей разработке инструментария историка, созданию абриса того более глубокого видения эпохи, что так необходим для развития исторической науки. Используемые в диссертации методы, работая на уровне анализа межличностных отношений, как раз и определяют перспективу разрешать те методологические трудности, которые связаны с ключевой проблемой сегодняшней историографии - выявлением точек сопряжения между макро- и микроанализом действительности прошлого.

Список научной литературыСайнаков, Николай Александрович, диссертация по теме "Историография, источниковедение и методы исторического исследования"

1. Библиотека литературы Древней Руси. Т. 1. XI XII века. / Под ред. Д.С. Лихачева и др.; Рос. АН, Институт рус. лит. (Пушкинский дом). - СПб.: Наука, 1997. - 544с.

2. Библиотека литературы Древней Руси. Т. 10. XVI век. СПб.: Наука, 2000. 617 с.

3. Библиотека литературы Древней Руси. Т. 11. XVI век. СПб.: Наука, 2001. - 683 с.

4. Временник Ивана Тимофеева. / Археограф, ком. СПб., 1907. 216 с.

5. Гваньини А. Описание Московии, Пер. с лат. М.: Греко-латинский кабинет Ю.А. Шичалина, 1997. 172 с.

6. Голохвастов Д.П., Леонид. Благовещенский иерей Сильвестр и его писания. // ЧОИДР, 1874, кн.1, отд. I, с. 1-110.

7. Горсей Д. Записки о Московии сэра Джерома Горсея. / Пер. с англ. СПб., 1909. 159 с.

8. Грамота митрополита Киприана. // РИБ. / Археограф, ком. Том 6. Памятники древнерусского канонического права. Изд. 2. Ч. 1. (Памятники XI XV в.) 1908.

9. Дневник ливонских послов к царю Ивану Васильевичу (веденный Томасом Херпером) // ЧОИДР. Кн. 4. Отд. V.

10. Дополнения к актам историческим, т. I. СПб., 1846. 400 с.

11. Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV XVI вв. Подгот. Л.В. Черепнин. - М.; Л., 1950. 586 с.

12. Емченко Е.Б. Стоглав. Исследование и текст. М.: Индрик, 2000. 504с.

13. Иосиф Волоцкий. Просветитель. М.: Издание Спасо-Преображенского Валаамского монастыря, 1993. 382 с.

14. Московские соборы на еретиков XVI в. // ЧОИДР, 1847, № 3, отд. II

15. Наставления духовнику. // РИБ. / Археограф, ком. Том 6. Памятники древнерусского канонического права. Изд. 2. Ч. 1. (Памятники XI XV в.) 1908. 842 с.

16. Новгородские летописи. (Так называемые Новгородская вторая и Новгородская третья летописи) Издание археографической комиссии. СПб., 1879. XXIV, 488, 113 с.

17. Опись архива Посольского приказа 1626 года: 4.1 / Ред. С.О.Шмидт; Гл. архив, упр.при СМ. -М.: Б.и., 1977. 416с.

18. Памятники литературы Древней Руси. Вторая половина XVI века (вып. 8). — М.: Художественная литература, 1986. 640 с.

19. Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. / Текст подгот. Я.С. Лурье и Ю.Д. Рыков. Под ред. Д.С. Лихачева. Л.: Наука, 1979. 431 с.

20. Пискарёвский летописец // ПСРЛ. М.: Наука, 1978, т.34. С.31-220

21. Пискарёвский летописец //Материалы по истории СССР. Т.П. Документы по истории XV XVII вв. - М.: Изд-во АН СССР, 1955. С.7-144

22. Послание Иоганна Таубе и Элерта Крузе / Пер. М.Г. Рогинского // Русский исторический журнал. Кн. 8. Пг., 1922. Вып. 8. С.29-59

23. Послания Ивана Грозного М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1951. - 715 с.

24. Послания Иосифа Волоцкого. Изд. А.А. Зимин и Я.С. Лурье. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1959.390 с.

25. Поссевино А. Исторические сочинения о России XVI в. / Пер. Л.Н. Годовиковой М.: Изд-во Моск. ун-та, 1983. - 272 с.

26. Псковские летописи / Подгот. А.Л. Насонов. Вып. 1. М-Л., 1941; Вып.2. - М., 1955

27. ПСРЛ. Т. 13. М.: Наука, 1965. 532 с.

28. ПСРЛ. Т. 29. М.: Наука, 1962. 390 с.

29. ПСРЛ. Т.34. М.: Наука, 1978. 228 с.

30. Собрание государственных грамот и договоров, хранящихся в государственной коллегии иностранных дел. 4.1. М., 1813. 4.2. - М.,1828; 4.4. - М., 1894 (СГГД)

31. Сочинения преподобного Максима Грека, изданные при Казанской духовной академии. Ч. 2. Казань, 1860

32. Судебники XV-XVI веков. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1952. 619 с.

33. Флетчер Дж. О государстве русском. М.: Захаров, 2002. - 170 с.

34. Чтения ОИДР, 1858, кн. II, отд. III.

35. Шлихтинг А. Новое известие о России времени Ивана Грозного / Пер. А.И. Малеина. — Л.: Наука, 1934. 63 с.

36. Шмидт С.О. Продолжение Хронографа 1512 года // Исторический архив. Т. VII. М.: Изд-во АН СССР, 1951. С.254-299

37. Штаден Г. Записки немца-опричника / Перевод И.И. Полосина, составление и комментарии С.Ю. Шокарева. — М.: «Российская политическая энциклопедия», 2002. — 240 с.1. Литература

38. Аверинцев С.С. Бахтин, смех, христианская культура // Бахтин как философ. — М.: Наука, 1992. С. 13-15

39. Аграрная история Северо-Запада России. Вторая половина XV начало XVI вв. - Л.: Наука, 1971.- 402 с.

40. Александров Д.Н., Володихин Д.М. Борьба за Полоцк между Литвой и Русью в XII -XVI веках. М.: Аванта, 1994

41. Алексеев А.И. Под знаком конца времён. Очерки русской религиозности конца XIV -начала XVI вв. СПб.: Алетейя, 2002. - 352с.

42. Алексеев Ю.Г. Государь всея Руси. Новосибирск. Наука, 1991. 240 с.

43. Алексеев Ю.Г. Под знаменами Москвы: борьба за единство Руси. М.: Мысль, 1992. 268 с.

44. Алексеев Ю.Г. У кормила Российского государства: очерк развития аппарата управления XIV -XV вв. СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 1998. 347 с.

45. Алыпиц Д.Н. Иван Грозный и приписки к лицевым сводам его времени // ИЗ. 1947. Кн. 23. С.251-289

46. Альшиц Д.Н. Начало самодержавия в России. Государство Ивана Грозного. JL: Наука, 1988.248 с.

47. Альшиц Д.Н. Первый опыт перестройки государственного аппарата в России (Век шестнадцатый. Реформы Избранной рады) // Общественное сознание, книжность, литература периода феодализма: Сб. ст. Новосибирск, 1990. С. 243-251.

48. Анциферова Л.И. К проблеме изучения исторического развития психики // История и психология. М.: Наука, 1971. С.63-89.

49. Асмолов А.Г. Психология личности. Принципы общепсихологического анализа. М.: Академия, 1990. 367 с.

50. Баньковская С.П. Парк Роберт Эзра // Современная западная социология: Словарь. -М.: Политиздат, 1990 С. 256-257.

51. Баньковская С.П. Роберт Парк // Современная американская социология / Под ред. В. И. Добренькова. М.: МГУ, 1994.

52. Баткин Л.М. Итальянское Возрождение в поисках индивидуальности. М.: Наука, 1989. 302 с.

53. Бахрушин С.В. Иван Грозный. 2-е изд. М., 1945. 100 с.

54. Бахрушин С.В. Иван Грозный //Науч. труды: В 4-х томах. М.: АН СССР, 1954. Т. 2. С. 256-329.

55. Бахрушин С.В. Иван Грозный в свете новейших исследований // Науч. труды. В 4-х томах. М.: АН СССР, 1954. Т.2. 380 с.

56. Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. М.: Худож. лит., 1990. - 543с.

57. Белявский И.Г., Шкуратов В.А. Психологический портрет средневековой личности (по работам Л. Февра и Р. Мандру) // Известия / Северо-Кавказ. науч. центр высш. шк. Общественные науки. 1979. № 1. С. 159-165.

58. Бессознательное: Природа, функции и методы исследования: В 4т. Тбилиси: Мецниереба, 1978. Т.1. - 786 с.

59. Богатырев С.Н. История создания психологического портрета Ивана Грозного // Постигая историю России: к 50-летию науч. студ. кружка отеч. истории средневековья и нового времени: Сб. ст. / РГГУ М., 1997. - с. 31-51. (142с.)

60. Богатырев С.Н. Образ государя и советников в политической культуре Московской Руси (XIV XVI вв.) // Историк во времени. Третьи зиминские чтения. Сборник тезисов докладов и сообщений научной конференции. - М., 2000. С.4-7.

61. Борисов Н.С. Русская церковь в политической борьбе XIV XV веков. - М.: Изд-во Моск. ун-та, 1986.206с.

62. Будовниц И.У. Русская публицистика XVI века. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1947. 312 с.

63. Будовниц И.У. Иван Грозный в русской исторической литературе // ИЗ. М., 1947. Т. 21.

64. Бурдье П. Начала. Choses dites: Пер. с фр. М.: Socio-Logos, 1994. 288 с.

65. Бурдье П. Социология политики: Пер. с фр. М.: Socio-Logos, 1993. 336 с.

66. Бычкова М.Е. Состав класса феодалов в России в XVI веке: Историко-генеологическое исследование. М.: Наука, 1986. 221с.

67. Валишевский К. Иван Грозный. Репринтное воспроизведение издания 1912 года. М.: «Икпа», 1989. 420с.

68. Вальденберг В. Древнерусские учения о пределах царской власти. Очерки русской политической литературы от Владимира Святого до конца XVII века. Петроград, 1916. 463 с.

69. Васильев Л.С. История Востока: В 2 т. Т. 1: Учеб. По спец. «История». М.: Высш. шк., 1993.495с.

70. Вебер М. Избраные произведения: Пер. с нем. / Сост., общ. ред. и послесл. Ю.Н. Давыдова; Предисл. П.П. Гайденко; Коммент. А.Ф. Филиппова. М.: Прогресс, 1990. -808 с.

71. Вебер М. Харизматическое господство // Социологические исследования. 1988. № 5. С.139-147

72. Веселовский С.Б. Исследования по истории класса служилых землевладельцев. М.: Наука, 1969. 583 с.

73. Веселовский С.Б. Исследования по истории опричнины. М.: Изд-во АН СССР, 1963. 539 с.

74. Веселовский С.Б. Царь Иван Грозный в работах писателей и историков. Три статьи. -М, «АИРО-ХХ», 1999. 80 с.

75. Виппер Р.Ю. Иван Грозный. М.-Л., 1944. 159 с.

76. Вихавайен Т. Внутренний враг: борьба с мещанством как моральная миссия русской интеллигенции / Пер. с англ. Е. Герасимовой и С. Чуйкиной. СПб.: Издательский дом «Коло», 2004.-416 с.

77. Генон Рене. О смысле карнавальных праздников // Вопросы философии. М.: Наука, 1991. №4. С.45-48

78. Голохвастов Д. П. Леонид. Благовещенский иерей Сильвестр и его писания. ЧОИДР, 1874, кн.1, отд.1.

79. Горский А.А. «Всего еси исполнена земля русская.»: Личности и ментальность русского средневековья. Очерки. М.: Языки славянской культуры, 2001. - 176 с.

80. Горский А.А. Древнерусская дружина (К истокам генезиса классового общества и государства на Руси). М.: «Прометей» МГПИ им. В.И. Ленина, 1989. - 124 с.

81. Горский А.А. Москва и Орда. -М: Наука, 2001.-214 с.

82. Горский А.А. Русские земли в XIII XIV веках: пути политического развития / РАН. Ин-т рос. истории. - М., 1996. - 128 с.

83. Граля И. Иван Михайлов Висковатый: карьера государственного деятеля в России XVI в. / Перевод с польского. М.: Радикс, 1994. - 520 с.

84. Григорьев Г.Л. Кого боялся Иван Грозный? К вопросу о происхождении опричнины. С предисловием и статьёй А.Л. Никитина «Соломония Сабурова и второй брак Василия III». -М.: Интерграф Сервис, 1998.

85. Гробовский А. Иван Грозный и Сильвестр (История одного мифа). Л., Б.и. 1987. -206 с.

86. Гуревич А.Я Категории средневековой культуры. М.: Искусство, 1984. 350 с.

87. Гуревич А.Я. Подводя итоги.// Одиссей. Человек в истории. 2000. М.: Наука, 2000.

88. Джержен К. Дж. Социальная психология как история // Социальная психология: Саморефлексия маргинальности: Хрестоматия. -М.: ИНИОН, 1995. С.23-51.

89. Дильтей В. Описательная психология. Репринт 1894 г. СПб.: "Алетейя", 1996. - 160 с.

90. Добиаш-Рождественская О.А. Культ святого Михаила. Пгд., 1917. С.46

91. Древнейшие государства на территории СССР: Материалы и исследования. М.: Наука, 1985.-231 с.

92. Дубровский С.М. Против идеализации деятельности Ивана IV // ВИ. 1954. № 8. С. 121129.

93. Дьяконов М. Власть московских государей. Очерки из истории политических идей Древней Руси до конца XVI века. СПб., 1889. 224 с.

94. Дьяконов М. Очерки общественного и государственного строя Древней Руси (до конца XVII века). Том 1.-Юрьев, 1907.512 с.

95. Жданов И.Н. Сочинения. Том. 1. СПб., 1904

96. Жданов И.Н. Очерк умственной жизни России в XV и XVII вв.: Лекции проф. И.Н. Жданова. Имп. Ист.-Фил. Инст. 1890-91 ак. г. б. г. 194 л.

97. Жеравина А.Н. Опричнина Ивана Грозного. Методические рекомендации. Вып. 1. / Томский ГУ Томск, 1990. 22 с.

98. Забелин И.Е. Домашний быт русских царей в XVI XVII столетиях. Кн. 1. Государев двор или дворец. - М.: Книга, 1990. С.320

99. Зимин А.А. Феодальная знать Тверского и Рязанского великого княжеств и московское боярство в XV пер. пол. XVI в. // История СССР, 1973, № 3. С. 124-142

100. Зимин А.А. Опричнина. М.: Территория, 2001. 448 с.

101. Зимин А.А. Реформы Ивана Грозного. М.: Соцэкгиз, 1960. 511 с.

102. Зимин А.А. Россия на пороге нового времени (очерки политической истории России первой трети XVI века). М.: Мысль, 1972. — 452 с.

103. Зимин А.А. Формирование боярской аристократии в России во второй половине XV -первой трети XVI в. М.: Наука, 1988. - 350 с.

104. Зимин А.А., Хорошкевич A.JI. Россия времени Ивана Грозного. М.: Наука, 1982. 184 с.

105. Зиммель Г. О сущности культуры // Избранное. Т. 1. Философия культуры. М.: Юрист, 1996. С.475-483

106. Зиммель Г. Как возможно общество // Избранное. Т. 2. Созерцание жизни. М.: Юрист, 1996. С.509-529

107. Золотухина Н.М. Развитие русской средневековой политико-правовой мысли. — М.: Юридлит., 1985.- 200 с.

108. Иванов С.А. Византийское юродство. -М.: Международные отношения, 1994.

109. Иванов В.В. Волк. // Мифы народов мира. Энциклопедия: в 2-х т. М.: Рос. энциклопедия, 1994. - Т. 1. А - К. С.242

110. История Европы. Т. 3. От средневековья к новому времени (конец XV первая половина XVII в.). - М.: Наука, 1993. 656 с.

111. Казакова Н.А. Очерки по истории русской общественной мысли. Первая треть XVI в. -Л.: Наука, 1970.-300 с.

112. Казакова Н.А. Максим Грек и идея сословной монархии // Общество и государство феодальной России-М.: Наука, 1975. С. 151-159

113. Калугин В.В. Андрей Курбский и Иван Грозный (Теоретические взгляды и литературная техника древнерусского писателя). М.: Языки русской культуры, 1998. -415 с.

114. Каравашкин А.В. Иван Грозный: «Судите праведно, наши виноваты бы небыли» // Человек. 1994. № 4. С.139-147

115. Каравашкин А.В. Мораль опричников. Проблемы насилия в эпоху Ивана Грозного // Человек: 1993. № 4. С. 155-167.

116. Каравашкин А.В., Юрганов А.Л. Опыт исторической феноменологии. Трудный путь к очевидности. М.: Рос. гос. гуманит. ун-т, 2003. - 385 с.

117. Каравашкин А.В. Русская средневековая публицистика: Иван Пересветов, Иван

118. Грозный, Андрей Курбский. М.: Прометей, 2000. - 418 с.t

119. Карамзин Н.М. История государства Российского. В 12 т. СПб., 1892.

120. Карамзин Н.М. История государства Российского. В 12 т. М.: Рипол Классик, 1988.

121. Карасев Л.В. Философия смеха. М.: Рос. гуманит. ун-т, 1996. 224с.

122. Карп П.М., Лурье Я.С. На пути к державе Ивана Грозного. // Историки отвечают на вопросы. Вып. 2.: Сборник-М.: Московский рабочий, 1990. С.40-60

123. Каштанов С.М. Государь и подданные на Руси в XIV XVI вв. // In memoriam: Сборник памяти Я.С. Лурье. - СПб: Athenium-Феникс, 1997. С.217-230

124. Кириллов А.А. Византия: проблема цивилизационной характеристики. Ростов-на-Дону: издательство института научно-технической информации, 1998. 50 с.

125. Клибанов А.И. Духовная культура средневековой Руси. М.: Аспект Пресс, 1996. -- 368 с.

126. Клосс Б.М. Никоновский свод и русские летописи XVI XVII веков. - М.: Наука, 1980.-312 с.

127. Ключевский В.О. Сочинения: В 9-ти т. Т. 1. Курс русской истории. Ч. 1. М.: Мысль, 1987.

128. Ключевский В.О. Боярская дума древней Руси. М., 1882. - 554 с.

129. Кобрин В.Б. Иван Грозный. М.: Московский рабочий, 1989. - 174 с.

130. Кобрин В.Б. Избранная рада или опричнина // История Отечества: Люди, идеи, решения. Очерки истории России IX нач. XX в. - М.: Политиздат, 1991. С. 127-163

131. Кобрин В.Б. Власть и собственность в средневековой России. М.: Мысль, 1985. 278 с.

132. Кобрин В.Б. Малюта Скуратов // ВИ. 1966. № 11. С.210-212

133. Кобрин В.Б. Социальный состав опричного двора Ивана Грозного // Археографический ежегодник за 1959 год. — М.: Изд-во АН СССР, 1960. С.16-91

134. Кобрин В.Б., Юрганов A.JI. Становление деспотического самодержавия в средневековой Руси: К постановке проблемы // История СССР. 1991. № 4. С.54-64

135. Ковалевский П.И. Царь Иоанн Васильевич Грозный и его состояние. СПб., 1899. 292 с.

136. Козинцев А.Г. Об истоках антиповедения, смеха и юмора // Смех: истоки и функции. СПб.: Наука, 2002. С.5-43

137. Козинцев А.Г. Смех и антиповедение в России: национальная специфика и общечеловеческие закономерности // Смех: истоки и функции. СПб.: Наука, 2002. С. 147-174

138. Колесов В.В. Древняя Русь: наследие в слове. Мир человека. СПб.: Филологический факультет Санкт-Петербургского государственного университета, 2000. - 326 с.

139. Коллманн Н.Ш. Соединенные честью. Государство и общество в России раннего нового времени. М.: «Древлехранилище», 2001.462с.

140. Костомаров Н.И. Царь Иван Васильевич Грозный // Русская история в жизнеописаниях её главнейших деятелей. СПб., 1880. T.l. С.469-535

141. Котляров А.Н. Проблемы русского феодализма. Методические рекомендации. Вып.2-5. Томский ГУ-Томск, 1990-1993. 26с.

142. Кошелев В.В. Скоморохи и скоморошья профессия. СПб.: Хронограф, 1994.

143. Кром М.М. Судьба регентского совета при малолетнем Иване IV. Новые данные о внутриполитической борьбе конца 1533 1534 года// Отечественная история. 1998. № 5. С. 3-19

144. Курмачева М.Д. Об оценке деятельности Ивана Грозного // ВИ. 1956. № 9. С. 195203.

145. Курукин И.В. Сильвестр: политическая и культурная деятельность (Источники иисториография). Диссертация. к.и.н. -М., 1981

146. Курукин И.В. К изучению источников о начале Ливонской войны и деятельности правительства Адашева и Сильвестра // Источниковедческие исследования по истории феодальной России. -М., 1981. С.29-48

147. Лихачев Д.С., Панченко A.M. «Смеховой мир» Древней Руси. -М.: Наука. 1976. -204 с.

148. Лихачев Д.С. Национальное самосознание Древней Руси. М.; Л., 1945. - 120 с.

149. Лихачев Д.С. Культура Руси эпохи образования русского национального государства (конец XIV начало XVI в.). - Л., 1946. 160 с.

150. Лихачев Д.С. Стиль произведений Грозного и стиль произведений Курбского (царь и «государев изменник») // ПИГАК. Л.: Наука, 1979. С. 183-214

151. Лихачев Д.С. Переписка Ивана Грозного с Курбским в общественной мысли Древней Руси // ПИГАК. Л.: Наука, 1979. С.214-250

152. Лихачев Д.С. Канон и молитва Ангелу Грозному, воеводе Парфения Уродливого (Ивана Грозного) // Рукописное наследие Древней Руси: По материалам Пушкинского Дома.-Л., 1972. С. 10-27

153. Лотман Ю.М. Культура и взрыв. -М.: Гнозис,1992. -272 с.

154. Лотман Ю.М. Колумб русской истории // Карамзин Н.М. История государства Российского. М., 1988. Кн.4. С.3-9

155. Лотман Ю.М. «Договор» и «вручение себя» как архетипические модели культуры // Ученые зап. Тартус гос. ун-т. Тарту, Вып. 513. Проблемы литературной типологии и исторической преемственности. С.3-16

156. Лотман Ю., Успенский Б. Новые аспекты изучения культуры Древней Руси // Вопросы литературы. 1977. № 3. С. 148-166.

157. Лоусон Т., Гэррод Д. Социология. А Z: Словарь-справочник. Пер. с англ. - М.: Факр-Пресс, 2000. 602 с

158. Лурье Я.С. Две истории Руси XV века. Ранние и поздние, независимые и официальные летописи об образовании Московского государства. СПб.: Дмитрий Буланин, 1994.-238 с.

159. Лурье Я.С. Вопрос о великокняжеском титуле в начале феодальной войны XV в. // Россия на путях централизации. Сб. ст. М.: Наука, 1982. с. 147-152

160. Лурье Я.С. Идеологическая борьба в русской публицистике конца XV начала XVI века - М.: Изд-во АН СССР, 1960. - 532 с.

161. Лурье Я.С. Маргинальные фигуры в русской культуре конца XV в. // In memoriam: Сборник памяти Я.С. Лурье. СПб: Athenium-Феникс, 1997. С.126-130

162. Любарский Я.Н. Царь мим (к проблеме образа византийского императора Михаила III) // Византия и Русь. Сб. ст. памяти В.Д. Лихачевой (1937-1981) - М.: Наука, 1989. С.56-65

163. Мазуров А.Б. Средневековая Коломна в XIV первой трети XVI вв.: Комплексное исследование региональных аспектов становления единого Русского государства. — М. "Александрия", 2001. - 542 с.

164. Маргинальность в современной России. Коллективная монография. Серия «Научные доклады», № 121. М.: Московский общественный научный фонд, 2000. - 208 с.

165. Михайловский Н.К. Предисловие к книге об Иване Грозном (1888 г.) // Полное собрание сочинений. Т. 6. СПб., 1904. Стб.112-128

166. Михайловский Н.К. Иван Грозный в русской литературе // Полное собрание сочинений. СПб., 1904. Т. 6. Стб.127-220

167. Могильницкий Б.Г. Междисциплинарный синтез: уроки школы «Анналов» // Историческая наука и историческое сознание Томск, 2000. С. 10-43

168. Назаренко Т.Ю. Опричники. Опыт историко-психологического исследования. Диссертация. канд. исторических наук. — Томск, 1995. 196 с.

169. Найдёнова Л.П. Идеал праведной жизни у русского горожанина XVI в. (по материалам Домостроя) // Мировосприятие и самосознание русского общества (XI -XX вв.). Сб. статей. М., ИРИ РАН, 1994. С.51-58

170. Нефедов С.А. Реформы Ивана III и Ивана IV: османское влияние. // ВИ. № 11. 2002. С.30-53

171. Никитин А.Л. Кромешники // Наука и религия. 1988. № 6. С.32-35, 50-51; № 7. С.40-42

172. Николаева И.Ю. На путях методологического синтеза: опыт интерпретации раннесредневековой ментальности // Историческая наука и историческое сознание -Томск, 2000. С. 173-202

173. Николаева И.Ю. Образ власти в современной историографии: новые подходы и методологии (по материалам медиевистики) // Историческая наука и историческое сознание Томск, 2000. С. 123-151

174. Николаева И.Ю. Методологический синтез: «сверхзадача» будущего или реалии сегодняшнего дня? // Методологический синтез: прошлое, настоящее, возможные перспективы. Томск: Изд-во Том. ун-та, 2002. С.43-68

175. Николаева И.Ю. Смех и слезы власти в историко-культурном контексте их бытования// Вестник Томского государственного университета. Серия «История. Краеведение. Этнология. Археология». № 282. Томск. 2005 (в печати).

176. Никольский Н.М. История русской церкви. -М.: Политиздат, 1983.-448 с.

177. Носов Н.Е. Очерки по истории местного управления русского государства первой половины XVI века. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1957. - 408 с.

178. Носов Н.Е. Собор «примирения» 1549 г. и вопросы местного управления. На перепутье к земским реформам // Внутренняя политика царизма (середина XVI -начало XX в.). Сб. ст. JL: Наука, 1967.-402 с.

179. Образование Древнерусского государства: Спорные проблемы. Чтения памяти В.Т. Пашуто. Тезисы. М., 1992. 84 с.

180. Образы прошлого и коллективная идентичность в Европе до начала Нового времени. -М.: Кругъ, 2003.408с.

181. Павлов А.П. Государев двор и политическая борьба при Борисе Годунове (1584 — 1605) / ИРИ РАН. СПб.: Наука, 1992. - 278 с.

182. Панченко A.M., Успенский Б.А. Иван Грозный и Петр Великий: концепции первого монарха. // ТОДРЛ. XXXVII. Л.: Наука, 1983. С.54-79

183. Платонов С.Ф. Иван Грозный (1530 1584). Виппер Р.Ю. Иван Грозный / Сост. и вступит, статья Д.М. Володихина. - М.: Изд-во У РАО, 1998. - 224 с.

184. Платонов С.Ф. Очерки по истории Смуты в русском государстве XVI XVII в. (Опыт изучения общественного строя и сословных отношений в Смутное время). — СПб., 1899.-665 с.

185. Плигузов А.И. Полемика в русской церкви первой трети XVI столетия. М.: «Индрик», 2002. - 424с.

186. Плигузов А. Учение ранних "нестяжателей" в исторической перспективе: от "Предания" Нила Сорского до амортизационных мер Ивана IV http://www.stphilaret.ru/favor/andrey26.htm

187. Плюханова М.Б. Сюжеты и символы Московского царства. СПб.: Акрополь, 1995. 336 с.

188. Покровский М.Н. Русская история с древнейших времён. // Избранные произведения. В 4-х кн. -М.: Соцэкгиз, 1965-1967

189. Полосин И.И. Социально-политическая история России XVI начала XVII вв.: Сборник статей. -М.: Изд-во АН СССР, 1963. 384 с.

190. Польша и Русь. Черты общности и своеобразия в историческом развитии Руси и Польши XII XIV вв. Сб. ст. - М.: Наука, 1974. - 299 с.

191. Пономарев В.И. Проблема опричнины в русской историографии. Диссертация . канд. исторических наук. Казань, 1946. (на правах рукописи)

192. Попов А.Н. Историко-литературный обзор древнерусских полемических сочинений против латинян (XI-XV вв.). М., 1875

193. Поршнев Б.Ф. Социальная психология и история. М., 1979. 232 с.

194. Пресняков А.Е. Княжое право Древней Руси. Очерки по истории X XII столетий. -СПб., 1909.-315 с.

195. Пресняков А.Е. Образование Великорусского государства. Очерки по истории XIII — XV столетий. Петроград, 1918.-458 с.

196. Психологический словарь / Под. ред. В.П. Зинченко, Б.Г. Мещерякова. М.: Педагогика-Пресс, 1999.

197. Пушкарев JI.H. Менталитет и политическая история в России: переломные этапы. // Менталитет и политическое развитие России. Тезисы докладов научной конференции, М., 29-31 окт. 1996. М.: ИРИ РАН, 1996. С.3-6

198. Раков В.М. «Европейское чудо» (рождение новой Европы в XVI XVIII вв.): Учеб. Пособие. - Пермь: Изд-во Пермского ун-та, 1999. - 251 с.

199. Романов Б.А. Люди и нравы Древней Руси Л.: Изд-во ЛГУ, 1947. - 344 с.

200. Россия на путях централизации. Сб. ст. М.: Наука, 1982. - 296 с.

201. Савва В. Московские цари и византийские василевсы. К вопросу о влиянии Византии на образование идеи царской власти московских государей. Харьков, 1901. 400 с.

202. Садиков П.А. Очерки по истории опричнины. М - Л.: Изд-во АН СССР, 1950. 594 с.

203. Сазонова Н.И. Раскол русской православной церкви в XVII веке и исправление богослужебных книг при патриархе Никоне (на материалах Часослова). Автореферат дис. канд. ист. наук. Томск, 1999.

204. Сапрохина Г.И. Миф о юродивых и его проявления в современной политике. «ФИПП». Изд. РГГУ.-1997. №1.- стр.8-12.

205. Свак Д. Еще раз об историографии царствования Ивана Грозного // Московская Русь: специфика развития. Budapest, 2003. С.69-75

206. Середонин С. Иоанн IV. // Русский биографический словарь / Издательство Императорского Русского исторического общества. В 25 т. Т. 8. (Ибак Ключарев) -СПб., 1897. 756 с.

207. Синицина Н.В. Третий Рим. Истоки и эволюция русской средневековой концепции (XV XVI вв.). -М.: Изд-во «Индрик», 1998.-416 с.

208. Синицина Н.В. Максим Грек в России.-М.: Наука, 1977. 332 с.

209. Скрынников Р.Г. Иван Грозный. М.: Наука, 1983. 246 с.

210. Скрынников Р.Г. Иван Грозный. М.: ООО «Издательство ACT», 2001. - 480 с.

211. Скрынников Р.Г. Начало опричнины. Л.: Изд-во ЛГУ, 1966. - 418 с.

212. Скрынников Р.Г. Царство террора. Об опричнине Ивана Грозного. СПб.: Наука, 1992.-571 с.

213. Скрынникова Т.Д. Харизма и власть в эпоху Чингис-хана. М.: Издательская фирма «Восточная литература» РАН, 1997. - 216 с.

214. Словарь книжников и книжности Древней Руси. В 3 вып. JL: Наука, 1987.

215. Словарь русского языка XI XVII вв. Выпуск 6. - М.: Наука, 1979. - 359 с.

216. Смех: истоки и функции. Сб. ст. СПб.: Наука, 2002. - 220 с.

217. Смилянская Е.Б. Волшебники. Богохульники. Еретики. Народная религиозность и «духовные преступления» в России XVIII в. — М.: «Индрик», 2003. — 464 с.

218. Смирнов И.И. Иван Грозный Л.: Б.и., 1944. - 108 с.

219. Смирнов И.И. Очерки социально-политической истории Русского государства 30-50-х годов XVI века. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1958. 516 с.

220. Соловьев К.А. Эволюция форм легитимации государственной власти в древней и средневековой Руси. IX первая половина XIV вв. // Международный исторический журнал (МИЖ), 1999, №1,2.http://www.history.machaon.rU/all/number01/diskussi/l print/index.html

221. Соловьев С.М. Сочинения. В 18 кн. М.: Мысль, 1988

222. Соловьёв Э. Непобежденный еретик: Мартин Лютер и его время. М.: Молодая гвардия, 1984. 228 с.

223. Сыроечковский В.Е. Гости Сурожане. - М.-Л.: Б.и., 1935.

224. Тернер В. Символ и ритуал. -М.: Наука, 1985. 274 с.

225. Тихомиров М.Н. Российское государство XV XVII веков. - М.: Наука, 1973. 442 с.

226. Тихомиров М.Н. Россия в XVI столетии. -М.: Изд-во АН СССР, 1962. 583 с.

227. Тойнби А.Дж. Постижение истории: Сборник, пер. с англ. М.: Прогресс, 1991. 728 с.

228. Торке Х.-Й. Так называемые Земские соборы в России // Вопросы истории. 1991. -№ И.

229. Узнадзе Д.Н. Психология установки.-СПб.: Питер, 2001.416 с.

230. Усачев А.С. Образ царя в средневековой Руси в контексте смены научных парадигм (на материале отечественной историографии XIX XX вв.). Дипломная работа. РГГУ, 2001. 145 с. (на правах рукописи).

231. Усачёв А.С. Образ языческой Руси в Степенной книге. // Образы прошлого и коллективная идентичность в Европе до начала Нового времени. М.: Кругь, 2003. с.349-365

232. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. В 4 т. -М.: Прогресс, 1986

233. Феннел Дж. Кризис средневековой Руси. 1200 1304 / Вступит, ст. и общ. ред. А.Л. Хорошкевич и А.И. Плигузова - М.: Прогресс, 1989. - 296 с.

234. Филюшкин А.Л. «Избранная Рада» миф или реальность? // Сословия и государственная власть в России XV - середины XIX веков. Междунар. конф. -Чтения памяти академика Л.В. Черепнина. - М., 1994. 4.2. С. 147-157

235. Филюшкин А.И. История одной мистификации: Иван Грозный и Избранная рада. -М., 1998.

236. Флоря Б.Н. Проект антитурецкой коалиции в середине XVI в. // Россия, Польша и Причерноморье в XV-XVIII вв. Москва, 1979. С.71-85.

237. Флоря Б.Н. Иван Грозный. М.: Молодая гвардия, 2002. 403 с.

238. Флоря Б.Н. К вопросу о начале писательской деятельности Ивана IV // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. — 2004. № 2(16). С.5-8

239. Франклин С., Шепард Д. Начало Руси 750-1200. СПб., Изд-во «Дмитрий Буланин», 2000. 624с.

240. Фромм Э. Бегство от свободы. Пер. с англ. М.: Издательская группа «Прогресс», 1995.256 с.

241. Хейзинга И. Осень Средневековья. Исследование форм жизненного уклада и форм мышления в XIV и XV вв. во Франции и Нидерландах. М.: Наука, 1988. 539 с.

242. Хёсле В. Кризис индивидуальной и коллективной идентичности // Вопросы философии.— 1994.—№10.—С. 112—123. (http://www.philosophy.ru/library/vopros/65.html, от 11.01.2002).

243. Хорни К. Невротическая личность нашего времени; Самоанализ: Пер. с англ./ Общ. ред. Г.В. Бурменской. М.: Издательская группа «Прогресс» - «Универс», 1993. - 480 с.

244. Хорошев А.С. Церковь в социально-политической системе Новгородской феодальной республики. М.: Изд-во МГУ, 1980. 223 с.

245. Хорошкевич А.Л. Опричнина и характер русского государства в советской историографии 20-х середина 50-х годов // История СССР. 1991. № 6. С. 85-100.

246. Хорошкевич A.JI. Россия в системе международных отношений середины XVI века. М.: Древлехранилище, 2003. - 622с.

247. Хорошкевич A.JI. Царский титул Ивана Грозного и боярский «мятеж» 1553 года // Отечественная история. 1994. № 3. С.23-42.

248. Черепнин Л.В. Земские соборы русского государства в XVI XVII веках. — М.: Наука, 1978.417 с.

249. Черепнин Л.В. Образование русского централизованного государства в XIV-XV веках: Очерки социально-экономической и политической истории Руси. М.: Соцэгиз, 1960.-899 с.

250. Черная Л.А. Русская культура переходного периода от Средневековья к Новому времени. -М.: «Языки русской культуры», 1999.-228 с.

251. Чичерин Б.Н. О народном представительстве. М., 1899. - 810 с.

252. Шаскольский И.П. Русско-ливонские переговоры 1554 г. и вопрос о ливонской дани • // Международные связи России до XVII в. Сб. ст. М.: Наука, 1961. С.375-386

253. Шевяков В.Н. К вопросу об опричнине Ивана Грозного // ВИ. 1956. № 9. С.71-77.

254. Шерозия А.Е. Психоанализ и теория неосознаваемой психологической устновки: итоги и перспективы // Бессознательное: Природа, функции и методы исследования: В 4т.-Тбилиси, 1978. T.l. С.37-64

255. Шкуратов В.А. Историческая психология. Ростов-на-Дону: Издательство «Город N», 1994. 288 с.

256. Шмидт С.О. Россия Ивана Грозного. М.: Наука, 1999. - 556 с.

257. Шмидт С.О. Становление российского самодержавства. Исследование социальнополитической истории времени Ивана Грозного. М.: Мысль, 1973. С.295

258. Шульгин B.C. Ярославское княжество в системе русского централизованного государства в XV пер. пол. XVI в. // Научные доклады высшей школы: исторические науки, 1958, №4. С.3-15

259. Эриксон Э. Идентичность: юность и кризис. М.: Издательская группа «Прогресс», 1996.344 с.

260. Эриксон Э.Г. Молодой Лютер. Психоаналитическое историческое исследование. -М.: «Медиум», 1996. 506 с.

261. Этнические стереотипы мужского и женского поведения. С-Петербург.: Наука, 1991. 320с.

262. Юдин А.В. Русская народная духовная культура: Учеб. Пособие для студентов вузов. М.: Высш. шк., 1999. - 331 с.

263. Юрганов A.JL, Данилевский И.Н. «Правда» и «вера» русского средневековья // Одиссей. Человек в истории. 1997 М.: Наука, 1998 - 379 с.

264. Юрганов A.J1. Категории русской средневековой культуры. М.: Ин-т «Открытое общество», Моск. ин-т. развития образовательных систем, 1998. С.378

265. Юрганов A.J1. О дате написания завещания Ивана Грозного // ОИ. 1993. №6. С. 125— 141

266. Юрганов A.J1. Опыт исторической феноменологии. // Вопросы истории. 2001. № 9. С.36-52

267. Юрганов A.JI. Источниковедение культуры в контексте развития исторической науки // Россия XXI. № 3-4,2003. С.64-85

268. Юрганов A.JI. У истоков деспотизма // История Отечества: Люди, идеи, решения. Очерки истории России IX нач. XX в. - М.: Политиздат, 1991. С.34-76

269. Юсим М.А. Макиавелли в России: мораль и политика на протяжении пяти столетий / ИВИ РАН-М., 1998.294 с.

270. Якеменко Б.Г. Взыскание града: эсхатологическая идея в общественной мысли, архитектуре и народной культуре России XIV XVII веков. — М., 1997.

271. Янов А. Иваниана// Нева. 1992. № 5-6. С.284-305; № 7. С. 195-239.

272. Ястребицкая А.Л. «Низшие социальные слои»: бедность и бедняки // Город в средневековой цивилизации Западной Европы. Т. 2. Жизнь города и деятельность горожан.-М.: Наука, 1999. С.294-317

273. Grobovsky A. The «Chosen Council» of Ivan IV: a Reinterpretation. Brooklyn, 1969.

274. Bogatyrev S. The Sovereign and His Counsellors: Ritualised Consultations in Muscovite Political Culture, 1350s-1570s. Helsinki, 2000. 297 p.

275. Bogatyrev S. Battle for Divine Wisdom. The Rhetoric of Ivan IV's Campaign against Polotsk. // The Military and Society in Russia, 1450-1917. Edited by E. Lohr and M. Рое (Leiden, Boston, Koln: Brill, 2002), 325-363.

276. Park R.E. Human migration and the marginal man // Amerikan Journal of Sociology. Chicago, 1928. Vol. 33. № 6. P. 881-893