автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.02.01
диссертация на тему: Объективация традиционной темпоральности в диалектном языке

Полный текст автореферата диссертации по теме "Объективация традиционной темпоральности в диалектном языке"

На правах рукописи

КАЛИТКИНА ГАЛИНА ВАСИЛЬЕВНА

ОБЪЕКТИВАЦИЯ ТРАДИЦИОННОЙ ТЕМПОРАЛЬНОСТИ В ДИАЛЕКТНОМ ЯЗЫКЕ

Специальность 10.02.01 - русский язык

1 8 НОЯ 2010

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

Томск 2010

004613666

Работа выполнена на кафедре русского языка ГОУ ВПО «Томский государственный университет»

Научный консультант доктор филологических наук, профессор

Блинова Ольга Иосифовна

Официальные оппоненты доктор филологических наук, профессор

Белякова Светлана Михайловна

доктор филологических наук, профессор Резанова Зоя Ивановна

доктор филологических наук, профессор Шкуропацкая Марина Геннадьевна

Ведущая организация ГОУ ВПО «Саратовский

государственный университет»

Защита состоится 24 ноября 2010 г. в_ч. на заседании диссертационного совета Д 212.267.05 по защите диссертаций на соискание ученой степени доктора филологических наук при ГОУ ВПО «Томский государственный университет» по адресу: 634050, г. Томск, пр. Ленина, 36.

С диссертацией можно ознакомиться в Научной библиотеке ГОУ ВПО «Томский государственный университет» по адресу: г. Томск, пр. Ленина, 34 а.

Автореферат разослан ^5 —2010 г.

Ученый секретарь

диссертационного совета ?

профессор /) 1 (у^ Л.А.Захарова

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Диссертационное исследование выполнено в рамках антропоцентрической парадигмы, которая фокусирует внимание лингвистов на видении мира, обусловленном языком, на связи языка и культуры и шире - на познании человека, подтверждая тезисы В. фон Гумбольдта о том, что язык есть выражение духа народа, что язык доказывает свою полезность как инструмент познания в науках о человеке.

Феномен времени лежит вне области эмпирии, тем не менее человек постоянно ощущает результаты его воздействия на мир. Время является одной из базовых категорий мышления. Однако понятие «время», рассматриваемое на уровне теоретической рефлексии, не тождественно дорефлексивной форме чувственности в рамках обыденного опыта.

Обыденная, повседневная действительность - это один из модусов человеческого бытия. В качестве языка повседневности целесообразно истолковать диалект: именно он обслуживает будничную речевую деятельность, коммуникацию в обиходно-производственной и семейно-бытовой сфере носителей традиционной культуры (далее - ТК). Диалектный язык, не являясь инструментом теоретического познания и мировоззрения, наделен когнитивной функцией. Диалект объективирует мыслительную форму опыта, а диалектный дискурс -надындивидуальный менталитет.

Большинство отечественных авторов трактуют дискурс, опираясь на работы Т.А. ван Дейка. Однако в последние годы предложено понятие институционального дискурса - «специализированной клишированной разновидности общения между людьми, которые могут не знать друг друга, но должны общаться в соответствии с нормами данного социума» (Карасик, 2000:46). Таким образом, дискурс можно интерпретировать как использование языка, за которым стоит национально и исторически обусловленная ментальность. Понятие дискурса предполагает корпус текстов, связанных не синхронностью во времени, а интенционально. Диалектный дискурс скреплен главным образом смыслами и семантическими отношениями повседневности, она же объединяет его тексты в коммуникативном и функционально-целевом отношении. Диалектный дискурс рассматривается в диссертации как сфера обыденного смыслополага-ния, неотделимого от эмоций и оценок, а диалект - как инструмент повседневных интерпретаций. Таким образом, семантическая система диалекта, воплощенная в его словаре и грамматике, и корпус текстов, отражающих коллективную практику носителей ТК, объективируют среди прочего и темпоральность данной культуры.

Термин «темпоральность» некоторые лингвисты употребляют исключительно в грамматическом ключе, но языковая связь со временем имеет и лексический план выражения. У истоков его изучения стояли работы А.П. Клименко, JI.B. Вялкиной, А.И. Моисеева. Сегодня существует круг публикаций разного масштаба - от статей до монографий, - рассматривающих темпоральные ЛСП и ЛСГ (А.Х. Аскарова, Ю.Н. Караулов, В.В. Морковкин, H.A. Потаенко,

H.K. Рябцева, Е.С.Яковлева, М.А. Кронгауз, Г.В. Звездова, Л.Н. Михеева, С.М. Белякова и др.).

На диалектном материале вопросы синхронной лексической семантики времени рассматривают С.М. Белякова, JI.A. Новикова (тюменские говоры), М.М. Кондратенко (говоры ярославско-костромского Поволжья), В.А. Ко-ролькова (смоленские говоры), М.В. Костромичева (орловские говоры), Е.Г. Мельникова (псковские говоры), Е.В. Первухина (архангельские говоры), А.П. Шварц (пермские говоры), И.А. Попов описывает материал разных диалектных систем.

Проблема лексической темпоральности анализировалась и с позиций специфичных для русской языковой картины мира концептов (Ю.С. Степанов, Т.В. Булыгина, А.Д. Шмелев, Анна А. Зализняк и др.).

Оценка времени в славянских культурах стала одним из важных вопросов для представителей отечественной этнолингвистики. Исследователи описывают календарную традицию (С.М. Толстая, М.М. Вапенцова, Е.Е. Левкиевская,

A.A. Плотникова), феномен праздника как ипостась и единицу сакрального времени (С.М. Толстая, Г. Прохоров, Е.В. Добровольская), связь календаря ритуала (Т.А. Агапкина), календаря и православного культа (С.Ю. Дубровина).

Внимание М.Ф. Мурьянова, В.А. Плунгяна, В.Г. Гака, H.A. Потаенко, Г.М. Яворской, Е.В. Падучевой привлек филогенез представления о времени.

Когнитивные потенции времени для структурирования и дискретизации мира исследуют Н.Д. Арутюнова, Т.И. Вендина, О.В. Евтушенко, Е.В. Ра-хилина, М.В. Никитин, Я.В. Свечкарева и др. Оязыковление времени рассматривается и с позиций активно формирующейся метафорологии (см. работы

B.А. Плунгяна, В.Г. Гака, Е.В. Падучевой, Д.А. Катунина и др.). Пространственно-временную полисемию анализировал М.А. Кронгауз. О семиотических аспектах восприятия времени писали Ю.М. Лотман, Б.М. Гаспаров, Т.В. Цивьян, Б.А. Успенский, Ю.С. Степанов, Т.В. Топорова, В.В. Колесов и др.

Связующим звеном между собственно лингвистическим, когнитивным и антропологическим подходами является позиция Н.К. Рябцевой, которая, изучая сопряжение естественного интеллекта и языка, выходит на аксиологию времени. Ею обоснован вывод о том, что «темпоральное» мышление порождает значительный пласт «квазитемпоральной» лексики, содержащей в своем значении неявно присутствующий темпоральный смысл.

Сегодня наивной кажется мысль М. Сводеша (1955) о том, что слова, обозначающие явления природы, должны представлять универсальные понятия. Концептуализация времени, несмотря на его одинаковую данность всем людям, имеет культурные особенности и своеобразие. Тривиальными примерами могут служить способы деления суточного и годового циклов, неоднократно описанные лингвистами. Они включают в себя культурноспецифичные и лингвоспе-цифичные конфигурации идей.

Принцип изучения культурных традиций в их системных и функциональных (когнитивных, коммуникативных, социальных и т.д.) связях с языком и эт-

носоциальными компонентами жизни народа пытаются воплотить лингвокуль-турология, лингвофольклористика, лингвоантропология, этнолингвистика, этнопсихология, этнолингвокультурология, этнопсихолингвистика. Они сопрягают разные дисциплинарные поля, опираясь на труды И.Г. Гердера, В. фон Гумбольдта, Г. Штейнталя, Ф.И. Буслаева, А.Н. Афанасьева, К.С. Аксакова, Б. Малиновского, Д.К. Зеленина, Н.П. Гринковой, Э. Сепира, Б. Уорфа, Й.Л. Вайсгербера, П.Г. Богатырева, Э. Бенвениста, Р. Якобсона, Н.И. Толстого и др., где была подчеркнута связь традиций с языком - той частью культуры, которая в равной мере дана всем членам определенного сообщества. Таким образом, процесс междисциплинарного синтеза, сменивший размежевание гуманитарного знания в конце XIX - начале XX в., сегодня побеждает.

Все сказанное выше определяет актуальность междисциплинарного исследования языкового воплощения темпоральное™ ТК, которая пока не получила достаточного освещения в лингвистике. Темпоральность культуры мы понимаем как ощущение времени, которое пронизывает все ее стороны и порождает единицы, модели, образы, концепты, нормы, ценности, ожидания, связанные с ним. С операциональной точки зрения в данном понятии выделим два аспекта: «темпоральный профиль» и «темпоральные стратегии» ТК. Подобное членение носит условный характер и объясняется задачами описания полученных результатов.

Объектом данного исследования стала репрезентированная диалектным языком и отраженная в дискурсе темпоральная концептосфера ТК русских старожилов Среднего Приобья. Предмет исследования - языковые и дискурсивные средства, эксплицирующие концептуализацию времени. Форма прямого выражения (неграмматического) темпорального содержания - специализированная лексика, тем не менее денотативная сфера времени предполагает не только обращение к ключевым словам и их сочетаемости, но и к неявно присутствующему темпоральному слою в семантике единиц, к неспециализированным средствам выражения данного содержания (например, валентностным предпочтениям ряда предикатов), значениям, релевантным лишь в границах высказываний, текстов, соотнесенных с темпоральными нормами и стратегиями ТК.

Целью исследования является реконструкция и междисциплинарное многоаспектное описание фрагментов диалектной темпоральной концептосферы, детерминированной типом дискурса и сферой сознания, в которых она реализуется. Заявленная фрагментарность оказывается принципиальной и неизбежной, поскольку темпоральная концептосфера - объективно обширная часть ЯКМ, концептуализация же - сложный и неодномерный процесс, результат которого закрепляется многими средствами, а не только языком.

Поставленная цель предполагает решение следующих задач:

1) описание междисциплинарных областей исследования (объема понятий «традиционная культура», «локальная субэтническая группа»);

2) выявление релевантных для ТК моделей, единиц и кодов времени на уровне семантической системы диалекта;

3) интерпретация биологического уровня времени как детерминирующего нормы, правила, ожидания, которые закреплены в диалектной темпоральной концептосфере и реализуются в дискурсе;

4) анализ концептуализации СТАРОГО, отражающей наиболее важные темпоральные нормы и стратегии ТК;

5) описание уникального диалектного возрастного концепта СТАРЫЕ (СТАРИННЫЕ) ЛЮДИ как воплощения этоса ТК.

6) анализ деактуализации диалектного концепта ГОДЫ2 (ГОДА2) как проявления динамики концептосферы ТК.

Источниковая база. Соотношение устного и письменного в культуре изучается со времен А. Бастиана, Э. Тайлора, М. Мосса. Применительно к России XX в. невозможно говорить о бесписьменном обществе, но в крестьянской ТК преобладает корпус устных текстов.

Устную традицию почти всегда обслуживает диалект. Н.И. Толстой увидел диалектную суть народной культуры и в том, что все ее материальные и духовные феномены и формы существуют в виде вариантов. Им выдвинута идея об этнокультурных диалектных ареалах, наряду с ареалами языковыми. При этом задачу реконструкции через языковую призму картины мира, свойственной ТК, нельзя решить лишь на базе собственно диалектных явлений, исключив остальные реально функционирующие в говорах единицы. Однако и утверждение, что та или иная черта присуща диалекту и локальной ТК, не исключает ее наличия в общенациональном языке и культуре.

Среднеобский диалектный архив сформирован материалами экспедиций, организуемых Томским университетом с 1946 г. по Томи и Оби и их притокам, где в XVII в. располагались Томский, Нарымский, Кетский и Мунгатский остроги с относящимися к ним населенными пунетами. В нем собраны записи речи носителей русских старожильческих говоров вторичного образования. К концу XX в. данные говоры вошли в число наиболее всесторонне изученных русских диалектных систем, и результат этой работы представлен в 16 разноаспектных многотомных среднеобских (томских) словарях.

В диссертационном исследовании материалы среднеобского лексикографического проекта (вместе с неопубликованными материалами архива) рассматриваются в качестве гипертекста бесписьменной ТК. Он носит спонтанный характер, отражая «потоки речи, которые сливаются с потоками сознания и потоком жизни» (Н.Д. Арутюнова), что позволяет манифестировать языковое сознание народа - именно ту его сферу, где проявляется отношение миру, его видение, его оценка.

Такое решение обосновано развитием всей гуманитарной мысли XX в. (1) Словари ввели в научный оборот тексты, которые представляют коллектив носителей языка, объединенный не только общим тезаурусом с тождественным набором понятий и семантических связей, но и территорией, и образом жизни

крестьянских общин. Еще Й.Л. Вайсгербер считал диалект самым простым случаем надпространственной и надвременной силы языкового сообщества - объединения людей помимо семьи, сословия и места жительства. (2) Методологически близка к этому позиция С.Е. Никитиной (2000), которая квалифицировала духовные стихи (стилистически пестрый текстовый массив, соотносящийся с разными эпохами и традициями) как единый текст на основании общей системы культурных, или семиотических, значений, вырастающих и надстраивающихся над непосредственной семантикой некоторых «избранных» слов текстов, а также системы оценок. (3) Данное решение перекликается с основной идеей современной философии (Ж. Деррида, М. Серто) о существовании субъекта и объекта культуры внутри изначально децентрированных, фрагментированных, нетождественных и дополнительных друг к другу текстов. (4) Специфика исследуемых текстов - их анонимность, полифоничность, принципиальное множество авторов - снимает субъективность личной позиции, неустранимую в тех случаях, когда результаты анализа «лингвоспецифичности», «ключевых слов культуры» и даже «национальной ментальности» покоятся на эмпирическом фундаменте письменных текстов элитарной культуры Х1Х-ХХ вв.

Массив словарных иллюстраций и архивных записей распадается на две группы текстов: коллективные фольклорные и индивидуальные бытовые. Для сбора последних применялись интервью всех видов. Получаемые в результате тексты представляют преимущественно ретроспективный дискурс. С позиций широко понимаемой синтаксической теории среди них преобладает жанр воспоминания и бытового рассказа, иногда их называют разновидностью «устной народной прозы», «устными рассказами», «меморатами». Они не свободны от субъективной трактовки (про)явлений ТК и часто окрашены эмоционально.

В терминах М.К. Петрова подобные тексты лежат на границе трансляции и коммуникации. Коммуникация возникает при рассогласовании наличного и должного состояния традиции и закрепляет нормы и правила, действующие в сообществе, при высокой степени подобия общающихся сторон. Трансляция направлена на уподобление новых поколений старшим, и степень подобия сторон при таком общении мала. Французские антропологи Ж.-К. Бувье, Ж.-Н. Пелен, Г. Равье предложили близкое понятие «этнотекст», считая его способом межпоколенной передачи значительной части именно региональной (локальной) культуры.

Достоверность полученных интервьюированием трактовок культуры оценивают полярно. Критическое отношение к интерпретациям традиции, полученным от ее «рядового» носителя, восходит к К. Леви-Стросу. В начале 1950-ых гг. он утверждал, что такие толкования почти всегда вторичны, будучи подведением рациональной основы под бессознательные коллективные представления. Мы находим принципиальной позицию К. Гирца (1973): трактовки ученых - это интерпретации второго и третьего порядка. Только «местный» человек может создать интерпретацию первого порядка.

Массив текстов диалектного архива эксплицирует ментапьность ТК. Сегодня термины «ментапьность», «менталитет» сближаются с понятием «этническая картина мира» (Н.И.Толстой, С.В.Лурье, М.М. Кром, Ю.Н. Караулов, Н.К. Рябцева, Л.Г. Гынгазова и др.). В качестве эмпирической базы для анализа менталитета с языковых позиций предложен разнообразный круг источников, и наиболее значимым среди них представляется «ментальное содержание и ментальная организация повседневного языкового содержания среднего россиянина» (Ю.Н. Караулов), поскольку не вызывает сомнений особая показательность реальной, неосознанной речевой практики. Очевидно, что диалектный дискурс - релевантная база для репрезентации языка повседневности, его содержания и организации.

Подходы к анализу эмпирической базы. В диссертации использована идея А. Вежбицкой об изучении специфики культуры с языковых позиций на базе ключевых слов, культурной разработанности той или иной сферы словаря и частотности определенных единиц. Методологически ясный принцип учета частотности, «коммуникативной выделенности» номинаций порождает, на наш взгляд, еще одну установку - учет разработанности (повторяемости) определенного дискурсивного мотива. Исследуемый диалектный дискурс предстает в качестве языкового преобразования коллективной практики, взаимодействия носителей ТК и выражает выработанную ею обобщенно-типическую точку зрения, иными словами, прямую норму или же тот отход от нее, порицание и отрицание которого дает представление об идеальном состоянии мира. Следовательно, регулярное возникновение того или иного мотива (темы) в текстах дискурса не может быть незначимым.

В последние годы Е.С. Яковлева, Л.О. Чернейко, А.Д. Шмелев, Н.К. Рябцева и др. подчеркивают особую ценность для изучения менталитета недискурсивных смыслов. В целом мы не отрицаем данную позицию. Более того, в обыденном языковом сознании абстрактные понятия и не имеют дискурсивного представления. В диалектом дискурсе как в сфере обыденного смыслополага-ния, в отличие от текстов элитарной культуры, нет рефлексии и над временем -абстракцией высокого уровня. Возникает вопрос: как же оценивать повторяющиеся описания одного и того же хроноощущения1, сформированного в рамках ТК?

1 В качестве примера приведем мотив (тему), который можно условно назвать «приходом времени». Время при этом выступает не как обезличенная абстракция, а фатальная сила (по Дж. Лакоффу), чье действие драматично, поскольку оно приближает конец сущего: Я никода не говорила, что убили бы его [мужа, бросившего семью]. Пусь живёт. Время придёт - так сдохнет. Осподи, Осподи; Пришло время одной жить. Скучно - и никуды не деваться; Я сижу сейчас тоже трухлый, время пришло умирать; Тяжело было: муокжов в армию всех забрали. Мы сами сеяли, жали. Трудно. Вот выжили. Счас жить хорошо бы, да вот умирать уже время [пришло]; Пришло время - ложись [в землю], батюшка мой; Под старось кака-нибудь болезнь приключится. И вот ослеп, износился, восемьдесят второй год. Уже время [пришло]; Вот я тоже кака разе плоха была, а износилась. Так и ко всему время [приходит]; Пока молоды-то [кержаки], живут в посёлке, а как умирать время приходит, их оправляют на заимки; Да нет, время пришло, и разбежались, оставили церковь под зам-

В крестьянских сообществах - социальной базе ТК - особенно важны два механизма стабилизации: добровольное сплочение и давление группы на каждого ее члена. Они обеспечивают восприятие мира человеком с точки зрения, которая разделяется окружающими, и невостребованность личностного, индивидуализированного начала достаточно полно отражена дискурсом. Следовательно, однообразное и постоянное воспроизведение одного мотива (темы) принципиально, так как с содержательной стороны дискурс закрепляет денотативные области, к которым направлено внимание культуры и общества. При всей усредненности такие регулярно актуализуемые мотивы и обнаруживают своеобразие менталитета диалектоносителей. Этот вывод согласуется с уже введенным тезисом К. Гирца об «интерпретации первого уровня», принадлежащей носителю культуры. Таким образом, в отсутствии формальных средств для описания менталитета массовидность и инвариантность когнитивных и психологических стереотипов оказываются критериальным параметром. Мы видим в повторяемости мотива (темы) именно инвариантный стереотип, который верифицируется только значительным количеством анализируемых текстов.

С другой стороны, редкое обращение к каким-либо смыслам в предельном случае превращается в феномен умолчания. Установка на учет высокой разработанности семантической сферы и частотности единицы для определения фокуса внимания языкового сообщества не имеет «версии от противного»: низкая частотность номинации, отсутствие вариантов, невнимание к определенной теме в дискурсивной практике не свидетельствуют прямо о незначимости для культуры соответствующего фрагмента мира. Молчат и об очевидном, и об очень значимом. Молчание культуры амбивалентно.

Методы и приемы исследования: антропоцентрическая парадигма, прочно утвердившаяся в гуманитарных дисциплинах, предполагает интегральный подход к языковому материалу и значительное место «тренированной интроспекции лингвиста как познающей личности» (А. Вежбицкая) над анализируемыми языковыми формами. Ограничение интроспекции в случаях, когда исследователь не является носителем диалекта, компенсируется учетом описанных выше частотных мотивов (тем) дискурса, которые являются «интерпретациями первого уровня» носителей диалекта и культуры.

В работе применялись методы концептуального («когнитивно-семантического») анализа - комплекс процедур, имеющих целью реконструи-

ками; Она [шишка] сама отпадыват. Вот она падапъная. Она там отгорит, отопрёт, когда от жары. Время ей уже [пришло]; Зелёна-то не будет падать [шишка]. Дойдёт время. Данный мотив разрастается до эсхатологических описаний: Время придёт: будет птица летать железна. Вот придёт время: будем из одной печки хлеб исть, весь батюшка - белый свет оттянется тенётами; Придёт то время, не будет ни птицы, ни рыбы, народ будет бесстыжий, беззаконство будет, безбожество.). Практически все тексты, в которых он реализуется, описывают разные по форме проявления конечности сущего в мире, независимо от характера грамматической объективации данного «прихода» - как уже совершившегося (пришло, дошло) шш как прогнозируемого (придёт, дойдёт).

ровать некую ментальную структуру на основе ее репрезентации в языке, и вскрыть спонтанную концептуализацию времени языковым сообществом. Его базовым принципом становится интерпретация сочетаемости средств выражения концепта, результатом - конструкт, обладающий свойствами отрефлекси-рованной модели. При этом применялась методика выборки и группировки по идеографическому принципу единиц, соответствующих разным признакам концепта.

Использование дефиниций толковых словарей обусловило семный анализ лексики, а обращение к диалектному дискурсу сделало необходимым контекстуальный анализ речевого материала. В работе широко применялся общенаучный описательный метод и его приемы (наблюдение, интерпретация).

Научная новизна заключается в следующем.

Впервые темпоральность ТК рассматривается как культурный феномен, который не может существовать без посредничества языка.

Осмысление множественности способов интерпретации в рамках ТК темпоральной составляющей действительности впервые проведено с акцентированием этнокультурной (диалектной) специфики. Новым является и обращение к диалектному дискурсу как сфере обыденного смыслополагания и диалекту как инструменту повседневных интерпретаций, которое вскрыло прототипический характер локального варианта ТК.

Впервые время рассмотрено как вместилище не только уникальных событий, но и неуникальных, повторяющихся действий, обозначенных темпоральными глаголами. Продемонстрирован процесс секуляризации ментальности ТК через сопоставление концептов ВОСКРЕСЕНЬЕ, ПРАЗДНИК и ВЫХОДНОЙ (ДЕНЬ), вскрывшее наполненность / опустошение темпоральных континуумов, освобождение их от обязательных действий (деятельности).

В диссертации доказана исключительная значимость для диалектной темпоральной концептосферы уровня биологического времени, которым фундированы семиотические оппозиции «свойственность / чуждость» и «конечность / бесконечность».

Впервые предложено и обосновано различие интерпретации в диалектном дискурсе минувшего времени как СТАРИНЫ и ПРОШЛОГО (РАНЬШЕ).

Показано формирование концепта ПРЕДКИ на основе концепта профан-ного СТАРИКА через промежуточное ментальное образование «старшие компаньоны» как результат нарастания отчуждения от темпоральной сферы «вечного настоящего» и осмысления темпорального предела (начала) «своего мира».

Вскрыта репрезентируемая дискурсом взаимосвязь этических и мировоззренческих установок и ожиданий ТК (ее этоса) с концептуализацией уровня биологического времени на примере уникальных диалектных возрастных концептов СТАРЫЕ (СТАРИННЫЕ) ЛЮДИ и ГОДЫ2 (ГОДА).

Впервые исследована концептуализация духовных аспектов культурной традиции, объективированная знанием. Описано распределение знания между представителями «своего» и «чужого» мира, а также ретроспективный / про-

спективный / атемпоральный характер релевантного для ТК знания. Выявлена вербализация сакральной / профанной трансляция традиции в диалектном дискурсе.

Впервые проанализирована динамика диалектной темпоральной концеп-тосферы на примере концептов ГОДЫ2 (ГОДА2) и ГОДЫ3 (ГОДА3).

Теоретическая значимость. Диссертация вносит вклад в разработку лингвокультурологического исследования языка, при котором принципиальное значение приобретает введение языковых фактов в широкий междисциплинарный контекст. Этот методологический принцип позволяет существенно расширить и обогатить результаты исследования самых разных фрагментов концеп-тосферы ТК. Дополнены методологические принципы выделения «ключевых» единиц (элементов) диалектной концептосферы.

Вскрытые в диссертации миромоделирующие функции ключевых темпоральных концептов, способом выражения которых выступают единицы с неявно выраженной темпоральной семантикой, углубляют осмысление частных вопросов когнитивистики.

Теоретически значимым является обоснование разделения темпорально-сти культуры на два взаимосвязанных аспекта (темпоральный профиль и темпоральные стратегии), способствующее развитию темпоралогии и ее метаязыка.

Выявление двухуровневого механизма трансляции традиции в диалектном дискурсе является вкладом в развитие культурной антропологии.

Практическая значимость. Результаты диссертационного исследования могут быть применены в учебно-педагогической практике, прежде всего в преподавании таких лингвистических дисциплин, как лексикология, диалектология, семантика, курсов междисциплинарного характера - лингвокультурологии, этнолингвистики, культурной антропологии, лингвострановедения, а также вузовских спецкурсов и спецсеминаров.

Наблюдения и выводы, сделанные в работе, значимы для сферы диалектной лексикографии.

Учет описанного в диссертации неявно присутствующего темпорального слоя лексической семантики важен при обучении русскому языку как иностранному.

Материалы диссертации могут выборочно привлекаться в качестве дополнительных в процессе преподавания дисциплин гуманитарного цикла, рассматривающих вопросы темпоральной организации философской и научной картины мира.

Положения, выносимые на защиту.

1) Семантическая система диалекта вскрывает тесную взаимосвязь ТК с циклическим временем, объективирующим «неновизну» мира. Когнитивная модель времени-вместилища допускает заполнение его повторяющимися действиями (деятельностью), которое репрезентируют темпоральные глаголы. Они выявляют единицы времени, релевантные для ТК, и вскрывают ее пороги прецизионности. Акциональное кодирование доказывает, что не только характер

действий (деятельности), но и наполненность / опустошенность времени действиями (деятельностью) влияет на его сакральный / профанный статус.

2) Биологический уровень времени порождает его линейную модель, ограниченную терминальными точками начала (рождения) и конца (смерти). Нормы, правила и ожидания, порожденные биологическим уровнем времени и репрезентированные в дискурсивной практике, связаны прежде всего с двумя семиотическими оппозициями самого высокого ранга: (а) свойственность / чуждость, (б) конечность / бесконечность. Непрерывно отчуждение «вечного настоящего» требует темпоральных скреп, обеспечивающих самотождественность человека и его «мы-группы».

3) Концептуализация СТАРОГО выявляет темпоральные нормы и стратегии ТК. Прежде всего они связаны с интерпретацией статичной СТАРИНЫ и динамичного ПРОШЛОГО, противопоставленных «вечному настоящему». В диалектном дискурсе СТАРИНА предстает темпоральным континуумом, который опредмечен преимущественно вещными / невещными артефактами, а континуум ПРОШЛОГО объективируют события. СТАРИНА выступает отчужденным сакральным смыслопорождающим временем, а ПРОШЛОЕ - временем присвоенным, профанным.

4) Возрастные концепты СТАРИКИ, СТАРЫЕ ЛЮДИ и ПРЕДКИ соотносятся со степенью отчуждения от «вечного настоящего». Уникальный диалектный концепт СТАРЫЕ (СТАРИННЫЕ) ЛЮДИ связывает темпоральную и этическую концегггосферу ТК, реализуя двухуровневую передачу культурной традиции.

5) Темпоральная концептосфера ТК, манифестированная диалектом, под давлением со стороны общенационального языка и связанных с ним типов культуры втягивается в процессы секуляризации, которые приводят к утрате уникального концепта ГОДЫ2 (ГОДА2). Деформация традиционной темпоральное™ оборачивается «выравниванием», унификацией времени и его отчуждением.

Апробация работы. Материалы по теме диссертации бьши представлены на Международном съезде русистов (Красноярск, 1997), Международной конференции «Этносы Сибири: язык и культура» (Томск, 1997), Международной научно-практической конференции (Бийск, 1998), Международных конференциях «XXI, XXII Дульзоновские чтения» (Уфа-Томск, 1999, Томск, 2000), Международной научно-практической конференции «Преподавание иностранных языков в поликультурном образовательном пространстве» (Томск, 2001), Международном симпозиуме, поев. 200-летию со дня рождения В.И.Даля (Владивосток, 2002), Международных научных конференциях «Язык. Время. Личность» (Омск, 2002), «Язык. Человек. Ментальность. Культура» (Омск, 2008), Международной научной конференции, поев, юбилею академика МАН ВШ, проф. О.И. Блиновой (Томск, 2006), III и IV Международных конгрессах исследователей русского языка «Русский язык: исторические судьбы и современность» (Москва, 2007, 2010). Основные положения работы также обсужда-

лись на Всероссийских научных конференциях «Американский и сибирский фронтир» (Томск, 2001, 2004), Всероссийских научных конференциях (Челябинск, 2003, Новосибирск, 2003, Тобольск, 2005, Омск, 2008, Томск, 1996,1998, 2003), а также на региональных конференциях «Духовно-исторические чтения» (Томск, 2000), «Филология и философия в современном культурном пространстве: проблемы взаимодействия» (Томск, 2006).

Структура работы. Исследование состоит из введения, трех глав, заключения, списка литературы, списка условных сокращений географических названий, а также списка используемых диалектных словарей.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во ВВЕДЕНИИ диссертации обоснована актуальность работы, обозначены объект и предмет исследования, сформулирована его цель и система задач, которые необходимо решить для ее достижения. Описана источниковая база и охарактеризованы подходы к ее изучению.

ПЕРВАЯ ГЛАВА «МЕЖДИСЦИПЛИНАРНЫЕ ОБЛАСТИ ИССЛЕДОВАНИЯ» посвящена определению объема понятий, которые формируются на стыке нескольких самостоятельных гуманитарных дисциплин и оказываются важными для диалектной лингвокультурологии.

1.1. Традиционная культура. Данное понятие не имеет единого терми-нообозначения и строгой дефиниции. В определенном теоретическом контексте термины «традиция» и «культура» синонимичны. Разделяя вслед за Р. Редфилдом (1960) «большую традицию», культивируемую «школами и храмами», и «малую традицию», которая вырабатывается и поддерживается жизнью людей необразованных, не являясь объектом специального внимания и заботы, но взаимодействуя определенным образом с первой в рамках той или иной цивилизации, - мы считаем ТК одной из ипостасей «малой традиции».

ТК, будучи порождением земледельческих и скотоводческих общин, в течение тысячелетий медленно трансформировалась и все же оставалась тождественной самой себе и чрезвычайно жизнестойкой. М. Элиаде называет традиционное общество и его культуру не просто одним из цивилизационных модусов, а прототипом всякой культуры и всякого общества. В настоящее время ТК русских старожилов Среднего Приобья как целостная жизнеобеспечивающая система не существует, функционируют лишь отдельные ее звенья.

1.2. Локальная субэтническая группа. Формирование региональных (локальных) культур закрепляется не только территориальными, но и этническими основаниями, так как любой этнос распадается на группы разного таксономического уровня. Русские старожилы Сибири - это прямые потомки первых землепроходцев, зверопромышленников, служилых людей и крестьян, бывших выходцами преимущественно из северо- и среднерусских регионов Европейской России. В 1902 г. данная субэтническая группа выделена П.М. Головачевым, и к 1970-м гг. в среде отечественных этнографов, социологов и историков она стала общепризнанной.

1.3. Языковые основания самоидентификации человека. Самоопределение человека влечет за собой принятие определенной картины мира и системы ценностей. Региональная (локальная) идентичность, формирующаяся на базе земляческих представлений, ее основания и критерии изучены отечественной наукой слабо. У населения Западной Сибири, по некоторым данным, в процессе самоопределения доминирует критерий принадлежности к старожилам (чалдонам).

Кроме того, основанием идентичности является язык. Этнодемаркацион-ная функция локального варианта языка описана немецкими диалектологами. В первой половине XX в. они доказали, что диалект - особая, по сравнению с литературным языком, форма освоения действительности, которая присуща сплоченным и отчасти замкнутым языковым сообществам, и вычленили ее конститутивные признаки - парцеллированность объектов познания, антропоцентризм, субъективизм, большую зависимость от внешних условий бытия, консерватизм. В 1950-е гг. Й.Л. Вайсгербер сформулировал фундаментальное положение: диалект есть языковое освоение родных мест, именно диалект превращает экзистенциальное пространство в духовную родину. Картина мира, репрезентируемая тем или иным диалектом, - не фрагмент национальной языковой картины мира, а ее субстрат. В 1995 г. Н.И. Толстой осмыслил диалект как лингвистическую, этнографическую и культурологическую единицу.

В настоящее время стоит задача принять духовное богатство, заложенное в русских говорах. На рубеже XX-XXI вв. рост внимания к нему диктуется мировым культурным контекстом: набирающие темпы процессы нивелирования, обезличивания и, как следствие, обесчеловечивания окружающего мира делают актуальным поиск специфического сочетания общих и местных особенностей существования человека. Своя (иными словами, локальная) интерпретация общего - необходимая константа для жизни сообщества и его членов, и диалекты отражают свое «направление народной мысли» (A.A. Потебня). Русское старожильческое население Сибири (Среднего Приобья) - одно из стабильных сообществ, которые скрепляют регион. Диалект объективирует членство человека в этом сообществе, поддерживая его горизонтальные и вертикальные связи и транслируя культурную традицию, и обеспечивает самоопределение человека.

ВТОРАЯ ГЛАВА «ТЕМПОРАЛЬНЫЙ ПРОФИЛЬ ТК» посвящена рассмотрению на материале семантической системы говоров моделей, единиц и кодов времени, релевантных для ТК Среднего Приобья.

2.1. Коды времени. Время как умозрительная сущность нуждается в маркировании, символизации средствами разных семиотических систем. Этот тезис сопоставим с представлением лингвистов о том, что в языке концептуализация идеальных сущностей и передача абстрактных смыслов идет через призму конкретных, данных в непосредственном наблюдении и ощущении предметов и явлений, ассоциируемых с ними.

В опредмечивании времени особую значимость имеют коды культуры. В гуманитарном дискурсе термины «код», «кодирование» приобрели смысл,

отличный от технической сферы. К понятию кода как способа обращения со значениями прибегают для группировки множества объектов, элементов, событий внешнего мира.

Среди культурных кодов времени, релевантных для ТК, прежде всего следует выделить акциональный код языковой / внеязыковой природы. Время -оболочка всего человеческого опыта, а он возникает в результате практики, действия. С языковых позиций одними из первых проанализировали культурологически значимые виды действий Ю.С. Степанов и С.Г. Проскурин (1992). Действия были противопоставлены ими не только по редукции / максимальной развертке соответствующих актантных структур, но и по типам порождающих культур: в архаических культурах земледельческого типа действия концептуализируются и ритуализируются как рекуррентные, повторяющиеся по календарному принципу.

Лингвисты издавна интересовались взаимосвязью времени и действия на уровне грамматической семантики, «внутреннего» времени глагола. Однако при анализе времени «внешнего» сложилась традиция выносить глаголы за скобки лексико-семантического класса русских темпоральных обозначений. С данной точки зрения интересен довольно узкий пласт глагольных слов. В терминах, введенных для классификации предикатов, это «деятельности», «занятия», «поведения». Среди них мы выделяем темпоральные глаголы, которые координируют обозначаемый процесс с темпоральными нормами, сформированными в ТК, концептуализируя время как некое вместилище. С позиций ког-нитологии вместилище - это понятийный инструмент для ментального освоения пространства, и здесь видна и связь пространства и времени, и их неустранимое онтологическое различие: человек допускает существование пустого пространства, но не пустого времени.

Концептуализация времени как вместилища событий и фактов описана лингвистами неоднократно, в диссертации время анализируется как вместилище определенных действий, представляющих собой разновидность «темпорального поведения». Разумеется, повседневное существование человека не исполнено постоянно деятельностью, имеющей большое культурное значение. Чаще всего она лишь обеспечивает человеческую телесность. Далеко не все деятельности / действия / занятия оказываются при таком понимании обозначенными «темпоральными» глаголами.

2.2. Модели времени. Исследователи пока не договорились о металекси-ке времени, которая терминировала бы результаты их осмысления данного феномена. В рамках хронометрии, хронологии, хронографии и хронософии используется широкий круг обозначений, не всегда имеющих дефиниции: «время как линейный и циклический процесс» (O.A. Черепанова), «системы», «модели», «понятия линейного и циклического времени» (Е.С. Яковлева), «циклическая и векторная временные картины мира» (Г.В. Звездова), «концепты циклического и линейного времени» (Ю.С. Степанов), «циклическое хроноощуще-ние», «архетип времени» (А.П. Назаретян) и т.д. Наиболее употребительный

термин «модель времени» (иногда с определениями «абстрактная», «аксиологическая» и т.д.) имеет несопоставимый объем понятий, стоящий за ним в работах Н.Д. Арутюновой, Т.А. Агапкиной, Н.К. Рябцевой, С.М. Беляковой, И.М. Савельевой, A.B. Полетаева и др.

В диссертации под термином «модель времени» понимается способ упорядочивания данных объективной действительности, которым пользуются исследователи при экспликации своих построений. Модель - инструмент для систематизации описания, чрезвычайно востребованный в тех случаях, когда изучаются спекулятивные феномены. Модель - упрощенный и формализованный конструкт, воспроизводимая схема, которая представляет неочевидные связи и отношения. Ее определения в качестве «циклической», «линейной» и др. - это выражение ощущений культуры, господствующее в ментальности этноса представление об онтологической и когнитивной категории времени.

Картина мира и ее темпоральная составляющая во многом фундированы предметными системами, с которыми имеет дело человек. Конститутивной чертой ТК является ее преимущественное взаимодействие с биотическими предметными системами - объектами обыденной крестьянской деятельности. Помимо сезонности, труд, занятия, дела и обязанности в циклическом времени русских крестьян регулировались особенностями литургии. В итоге циклическое время и его части (континуумы) жестко определены хорошо известными человеку в силу их принципиальной «неновизны» действиями - предписанными, желательными, нежелательными и запрещенными.

2.3. Направление кодирования «от времени к действию». 2.3.1. Единицы времени. 2.3.1.1. Профанные циклы. Синхронное состояние среднеоб-ских говоров позволяет выделить лексическую парадигму темпоральных глаголов насовать — (зиматъ / зимовать - весновать - летовать — осеноватъ) — годовать - вековать со значением 'проводить, проживать называемое время'. Данная парадигма представлена в русских диалектах и современном литературном языке с разной полнотой. Она репрезентирует континуумы циклического времени, которые подверглись акциональному кодированию. Их объем остается в пределах «меццо-мира», детерминированного человеческой сущностью. Акциональным кодированием охвачены востребованные старожильческими общинами интервалы времени: это далеко не все профанные циклы, имеющие в говорах отдельную номинацию. Темпоральные глаголы эксплицируют пороги прецизионности ТК - век и час.

2.3.1.2. Сакральные циклы. Результаты их акционального кодирования выражает парадигма праздничать / праздновать, вечерить / вечеровать^, члены которой объединены значением 'проводить (проживать) называемое время, как предписано традицией'.

Возможно ли «повышение точности кодирования», то есть изменение порога прецизионности ТК в денотативной сфере праздничных континуумов? Свой ответ на него дает каждый локальный вариант ТК при посредничестве своего диалекта русского языка. Влияние христианской литургии на календарь

привело к тому, что в ТК многие дни носят название по именам святых, память которых приходится на соответствующие даты. Здесь возможно включение ак-ционального кода, хотя конкретные его реализации характерны не для всякой локальной традиции. С.М. Толстая отметила функционирующие в Полесье глаголы андросити, варварити, савити. В словаре В.И. Даля зафиксирован глагол ииколить, в Забайкалье функционирует лексема прошничать.

Дальнейшее развитие акционального кодирования времени в Полесье связано с хрононимом Великдень ('первый день Пасхи'; 'весь период Пасхи в целом'). Он предопределил возникновение темпорального глагола великодне-вать 'праздновать Пасху, о ткаческом инвентаре - оставаться на виду или с незаконченной работой во время Пасхи', который уже сближается со среднеоб-ским примером. В Приобье акциональному кодированию был подвергнут континуум, введенный в корпус праздников ТК только в колхозный период под именем День борозды / Борозда, обусловивший появление диалектного глагола бороздить.

В недельном цикле отметим особый статус субботы: в рамках «народного православия» она выражает семантику «предпраздника», кануна: Сегодня суб-ботнтают, завтра праздновать. В одном из среднеобских говоров номинация субботний день имеет значение 'предпраздничный день' и может относиться к любому дню недели, кроме воскресенья: Сёдня субботний день. [Сегодня же четверг?] Ну четверг, ну субботний день. Субботничают, баню топют, полы моют [перед праздником].

На обозначенном фоне шло формирование концепта ВЫХОДНОЙ (ДЕНЬ), вызванное общим процессом секуляризации мира, который набирает темп с конца XIX в. В его рамках туризм занимает место паломничества, деса-крализуя пространство; диета - поста, десакрализуя пищу; досуг - праздника, а выходной (день) - воскресенья, десакрализуя время. Оно избавляется от обязательных действий, точнее говоря, опустошается.

Теоретическая мысль начиная с Аристотеля трактует бытие как присутствие, наличие. Следовательно, пустота есть небытие. Христианство считает небытие, «ничто» основанием зла. Лингвисты отметили, что в семантическое поле зла попадают слова, отражающие пустое {суетность, болтовня, бесплодность), и воспроизводимые в речи конструкции с негаторами: сердца нет, характера нет, ни кожи ни рожи, без царя в голове. На уровне обыденного сознания также отрицательно оцениваются и всевозможные проявления пустоты, представленные единицами с номинативным признаком 'пустой' (пустолай, пустое перо) и прескрнпциями ТК.

Именно поэтому опустошенное время выходных, в отличие от воскресного времени, не знает запретов на деятельность. Норма вырабатывается для сфер, которые важны, незначимое же не достойно упорядочивания. Континуум выходного дня - это время, над которым всего лишь не властны другие люди: В выходной пойдёт поработат [сын] - пийсят рублей заработат. Праздник празден от рутинной работы, но не от обязанности человека заменить ее други-

ми действиями. В результате он не опустошен, не опростан: простое время, пора, дни - названия будней. Грех - не только работать в праздник, грех - не праздновать. Собственно поэтому праздник - это и не свободное время. Свобода тоже связана с пустотой: А Таня говорит, Сивохина: «Ты бы их [солёные огурцы] под берег выкинула, лучше бы». Дак я говорю, банка бы просвободи-лась.

Однако инициаторы деятельности будничной и праздничной различны: работать заставляет человек (А отец мужчина был видный да красивый, работящий. Работал здорово, нас подгонял), праздновать человек заставить не может, это - задача традиции (Молодёжь плясали и пели, кругом [хороводом] хо-дти. А счас не знам праздник: то ли будня, то ли праздник).

Можно ли говорить о «реакции языка» на единицы воскресенье и выходной (отгул, отпуск)? Ответ вновь положительный. Сакральное время, несмотря на его роль темпорального первообраза, эталона, может быть трудным, тяжелым, горьким, голодным, но оно не может не быть. Его нельзя отменить, в отличие от профанных выходных дней (Сын помер год [назад], другой. Три дочери. Крутись, как змея на огне. В колхозе-то нет выходных). Праздник же бывает, будет, был. Сочетаемость лексем отпуск, отгул, выходной с глаголами взять6, брать^ получитъ\, датъ\ манифестирует тождество этого свободного, но деса-крализованного времени с вещью. Изначально данное «вещеподобное» время принадлежит кому-то другому, и каждому его предоставляют другие люди. Владельцы такого времени могут самовластно (от)даватъ или не (от)даватъ его, действуя по своей воле.

Сакральное же время праздника и воскресенья не допускает подобного обращения с ним, не завися от воли человека и не подчиняясь ей. Нельзя *дать, брать, взять, получить воскресенье (праздник), нельзя его иметь. Правда, самостоятельность человека может проявляться в обете праздновать, в предназначении какого-либо профанного времени отныне и навсегда для праздника. Подобный акт волеизъявления всегда однонаправлен, его нельзя затем отменить: став сакральным, время превращается в самодостаточную сущность и ценность: Оброчны дни. Ибрекут, что в этот день будет праздник.

Соотношение человеческой воли, деятельности и времени язык объективирует также через пассивную / активную модель его движения. В отпуск, отгул человек идёт, из них выходит. И если сомнительна конструкция *подошёл, настал отпуск, то сочетаемость *пойти, отправить, отпустить в праздник и *выйти из него прямо невозможна. Способ обращения с сакральным временем в среднеобских говорах называют глаголы выполнять, исполнять, справлять, устраивать, держать, придерживаться, соблюдать, наблюдать, отмечать, почитать, при этом неважно, религиозный или же светский праздник является объектом, на который направлено действие человека. Внутренняя форма единиц репрезентирует отношение ко времени: долг человека метить, блюсти, чтить, строить, править и поддерживать его и его экзистенциальную полноту. Профанное свободное (и несвободное) время всего лишь проводят, коротают.

Привлекает внимание еще один способ обращения с праздничным временем. Праздник, как и свадьбу, именины, день рождения, юбилей, крестины, проводины, встречины - темпоральные континуумы, заполненные обрядами перехода, - гуляют. В ТК не каждый праздник предполагал такое времяпрепровождение, поэтому сформировался особый статус гулебного / гулёбного / гулём-ного / гулящего праздника: Гулебный праздник был в Петров день; Масленку гуляли. Самый гулёбный праздник. Данная когнитивная модель включает и предикат бегать в значении 'проводить время вне дома в развлечениях': У нас вот Нина каждый [Новый] год бегат, тоже и счас всё шулюкиными [ряжеными]. Дочь, дочь. Да чичас они с зятем наряжаются и идут. Да кто чем, чем оденется, там всяко-разно оденутся там. Конечно [смешно]. По всей ночи бегают, пока не напьются. Оба глагола опредмечивают сложную связь воли, пространства и времени.

Отсутствие глагола *будничать ~ это проявление немаркированности слабых членов семиотической оппозиции.

2.3.2. Полисемия кодов. На уровне недельного цикла, состоящего из дней, обнаруживается полисемия акциональных кодов культуры. День - символ времени как такового, и темпоральные маркеры эти дни, те дни, это время, то время изофункционапьны. День является темпоральным ориентиром настоящего и его «окрестностей» {сегодня, по сей день, на днях, намедни). Он участвует в концептуализации темпоральной оценки деятельности (день о дню 'постепенно', день ото дня 'постоянно', одним днём 'сразу', редкий день 'редко', через день да каждый день 'постоянно, очень часто', обыдёнкой, на обудёнку 'в течение одного дня', как один день 'коротко, мгновенно, незаметно', не день да не время 'недосуг, некогда'). День — второй после века символ человеческой жизни (на наших днях, на нашем веку, на нашей живности) и мера существования (обудёнка, обыденка).

Дни имеют свое «лицо» и «имя» в двух системах (в недельной и литургической годовой), а в рамках Страстной и масленичной недель отмечены особым названием. «Лицо» дня, помимо общей оценки (худой, плохой/хороший) может определяться и частной оценкой (см. работы С.М. Толстой, ТА. Агапкиной и др.). Наиболее распространенной в Среднем Приобье является акциональная специализация дня: он может быть гулёбным, обманным, оброчным, поминным, прощёным, умершим. Как же выглядит день в «глагольной одежде»?

Дневной континуум, находясь между полюсами века и часа, еще достаточно объемен, чтобы быть наполненным разнородными действиями, но уже достаточно мал, чтобы детерминировать их большую конкретизацию. Срединное положение влечет за собой увеличение (или размывание?) прототипических дневных действий. Профанные дни - сама суть повседневности, обыденности, будней, будённых дней, о чем свидетельствует номинативный признак, положенный в основу этих понятий. Философы считают, что структура повседневности подразумевает три элемента и все они связаны с поддержанием человеческой телесности. Это пища, эротические отношения и труд. Повседневность яв-

ляется основанием любого типа культуры, но всякий из них имеет свои пределы «говорения» и «называния». Что же культура эксплицирует при помощи языка в рамках дневного континуума? Работу (отказ от нее), еду (отказ от нее) (субботничать, средопятничать). Иными словами, день вновь концептуализируется как вместилище профанного. Именно поэтому прорыв в сакральное время связан с перевертыванием обыденности, и чем более и весома, значима доля священного, тем значительнее изменение привычной деятельности: Служат всю ночь в церкви, поели утром, разговятся и спать начинают ложиться.

Полисемия кода наблюдается и на «внутридневном» («внутрисуточном») уровне. В среднеобских говорах пополняется редуцированная в литературном языке парадигма дневать - вечеровать / вечёрничать - сумерничать - полуночничать — ночевать. Н.И.Толстой (1995) выявил более дробную отмеченность наиболее опасного зимнего и ночного времени. Как видим, оно маркировано и глагольными единицами: в литературном языке существует парадигма сумерничать - полуночничать — ночевать, в говорах вечёрничать / вечеровать — сумерничать - ночевать при низкой частотности глагола дневать и отсутствии *утревать, *утреипичать. Можно говорить о сопоставимости «утрат» во внутригодовой и внутрисуточной парадигме.

Вторым направлением для акционального кодирования становится пища. Пищевая традиция строго регламентирована в рамках любой культуры на многих основаниях, в том числе темпоральных. Это порождает в среднеобских говорах на фоне атемпоральных глаголов есть, столовать(ся), трапезничать парадигму утренничать — днееать2 - полдничать / полудновать - вечерничатъ2 / вечеровать /вечерять со значением 'проживать континуум, заполняя его соответствующим трапезничаньем'.

2.4. Направление кодирования «от действия ко времени». Н.К. Рябцева (1997) ввела понятие «квазитемпоральных» единиц, содержащих в своем лексическом значении неявно присутствующий темпоральный смысл. Подобную импликацию времени мы считаем основанием «сужения» акционального кода. Данный механизм связан с отмечавшейся выше «неновизной» цикличного мира и всех его структурных элементов: ситуаций, событий, процессов и т.д. В фокус языкового внимания при этом попадают производства, ремесла, промыслы, породившие затем профессии. Развитие цивилизации и усложнение социальной жизни все ощутимее снижает зависимость профессиональной деятельности от годового цикла На этом фоне промыслы ТК, как и земледелие, сохраняют жесткую цикличность. В среднеобских говорах выстраивается парадигма предикатов, которые называют темпоральную и атемпо-ральную деятельность в разных предметных сферах: бондарничать, врачить, дворничать, дворовать, кашеварить, коновалить, конюшить, кочегарить, кузнечить, кухарить / кухарничать, лесовать, мироношничать 'побираться', огородничать / огородничествовать, пастушить / пастушничать / пасечничать / пастевать, плотничать, поварить, портничать / портняжить / портнячитъ, почтарить, прислужничать, пчеловодить, сапожничать, скотоводствовать.

столярничать, сторожевать, хозяииовать, шахтёрить, шворничатъ 'шорничать', шоферить, ямщичить.

«Промысловые» парадигмы более ощутимо связаны со временем. (1) таежный промысел представлен предикатами таёжничать, охотить / охотничать, браконьерничать; белковать, буру иду ковать, зверовать] 'охотиться на различных зверей', зверовать2, 'охотиться на медведя', кротовать, лисовать / лисятничать, лосевать, рябковать, соболевать, утковать, утятничать, хорь-ковать; крюковать, петлять, черканничать. (2) речной — предикатами: багрить, блеснить, ботать / ботить / ботовать, броднить, куревать, леснить, лучить, неваживать / неводить / неводнить, острожить, самоловничать, са-чать, сетничать, стрежевать, чердачить / чердачничать; карасевать, стер-леватъ / стерляжничать.

Итак, взаимосвязанные механизмы кодирования и объективации времени порождены и контролируются человеческим взглядом на мир. Способы (взаимодействия человека с миром - поставщик темпоральных «мер» и «форм». Они увеличивает в рамках ТК роль циклической модели времени, связанной с принципиальной «неновизной» действительности. Крестьянское бытие оказывается настолько непреложно циклическим, что в ряде глаголов, обозначающих производственную деятельность, имплицировано внешнее время.

В ТРЕТЬЕЙ ГЛАВЕ «ТЕМПОРАЛЬНЫЕ СТРАТЕГИИ ТК» подвергся анализу наиболее значимый для данного типа культуры биологический уровень времени.

3.1. Уровни организации материи и уровни темпоральности. В XX в.

был выдвинут постулат об иерархии онтологической структуры мира: неживое, живое, душевное и духовное - вот уровни бытия, и каждый высший базируется на низшем. Идея изофункциональности уровней организации материи и темпоральных отношений приводит к выделению физического, биологического, исторического, социального, а также культурного уровня времени.

3.2. Биологическое время. Биологический уровень времени, связанный с терминальными точками рождения и смерти, порождает концепт ВОЗРАСТ. Классические работы А. ван Геннепа, Б. Малиновского, М. Элиаде, М. Мид, Ф. Ариеса, А. Щютца, К. Гирца, Л.Н. Гумилева, Т.А. Бернштам и др. показали, что большинство известных сегодня культур так или иначе концептуализирует количество прожитых лет. Более того, следует говорить о динамике внимания культуры к разным возрастным стадиям, о смене фокуса их восприятия.

Языковая призма преломляет концептуализацию возраста культурой через (1) приписывание данного атрибута определенным объектам, (2) плотность соответствующих номинативных полей.

3.3.1. Семиотическая оппозиция «начало / конец». Биологическим уровнем времени детерминирован ряд оппозиций в семантической системе языка. Наиболее абстрактной является оппозиция «начало / конец». Большинство имен натурфактов и артефактов свободно от ассоциаций и коннотаций, связанных с началом или концом. И все же семантическая система диалекта позволяет

утверждать, что культура идеационного типа из двух терминальных состояний вещного объекта более склонна выделять не начало, а конец, иными словами, старость. В силу конститутивных черт ТК, рассмотренных в первой главе, концептуализация СТАРОГО в ней должна иметь свои особенности.

3.3.2. Старые артефакты. 3.3.2.1. Вещь как «оплотнитель мира». С когнитивных позиций вещь - один из тех исходных концептов, которые структурируют чувственно познаваемую действительность. Только на рубеже Х1Х-ХХ вв. логико-философские основания новой научной картины мира позволили Л. Витгенштейну сформулировать тезис о том, что мир - целокупность фактов и событий, а не предметов. В наивной же картине мира именно вещи -составные части мира. Закономерно, что для традиционного сознания, представленного семантической системой естественного языка, присутствие во времени вещей зачастую не отделено от существования в нем живых объектов.

3.3.2.2. Темпоральные нормы ТК («жизненный путь» профанных вещей). Вещь - отдельный объект, созданный для удовлетворения потребности человека. Именно назначение творит вещь, утратив его, она обессмысливается, «развеществляется». Казалось бы, вещь постоянно обладает тождественной функцией и идентичной субстанцией. Однако это не так: «старение» и «старость» меняют их. Темпы морального устаревания артефактов, вероятно, один из самых ярких признаков типа культуры.

В языке функционируют специализированные единицы, обозначающие старые артефакты. Наиболее разработаны (заполнены) номинативные поля старой одежды и обуви. Повседневная, рабочая одежда и обувь - составляющие профанного «вещного мира» ТК, близкого человеку настолько, что в магических практиках они часто служат «заместителями» хозяина, чгго достаточно подробно описано этнографами. Тысячелетняя практика использования одежды детерминирует когнитивную модель, положенную в основу осмысления и репрезентации следующих друг за другом состояний любого вещного объекта (износа). Результат постепенного превращения вещи в негодную получает языковое выражение и при помощи темпоральных определений.

Концептуализация старости артефактов вскрывает еще один уровень связи пространства и времени. В.Н. Топоров (1996), Е.В. Рахилина (2000), рассмотрев позиционные локативные предикаты, сделали сопоставимые выводы: при выборе глагола стоять / лежать синхронной семантической доминантой является вовсе не топология описываемого объекта, а его функциональность. Диалектный материал позволяет развить эту мысль: на характер пребывания вещи в пространстве влияет не только его (не)использование, но и время, которое язык, объективируя, сопровождает оценкой. Нестарая вещь, даже не используясь, не функционируя, лежит и может залежаться 'устареть в процессе хранения (лежания)', но когда она была определена на «лежание», она не считалась старой. В среднеобских говорах концептуализацию лежания нестарого поддерживают и другие единицы. Валяться - это прерогатива старых вещей, способ их бытия. Диалект свидетельствует о тесной связи между состоянием

мира завал, самими завалящими / завалёженными вещами и местом их локализации свалкой, отвалом, куда они попадают, когда человек их сваливает, валит. Профанный мир переполняют не только старые артефакты, равным образом его выводят из нормативного состояния, загромождают и старые натурфак-ты (валежник / валежник), скопление которых также мешает миру функционировать, а человеку работать в нем.

Поскольку старые вещи не дают миру существовать как положено, они подлежат уничтожению или удалению из личной сферы, из «своего мира». Их отчуждают, бросая. Таким образом, «развеществившиеся» от воздействия времени вещи превращаются в бросовые / брошевые. Последняя стадия жизни вещи (или уже ее смерть?) обозначается единицами барахлоь хлам, хламьёх, отвали которые отмечены семой собирательности. Вещи в терминальной стадии, оставаясь дискретными, уже не достойны индивидуальных имен.

Таким образом, темпоральное определение старый актуализует прежде всего семы 'дряхлый', 'выработанный', 'ненужный'.

3.3.2.3. Темпоральные стратегии ТК. Классической ТК не свойственна идея намеренной консервации артефактов прошлого, поскольку они лишены утилитарной ценности (исключение - сфера сакрального, где старость (иными словами, время) увеличивает ценность и «силу» объекта). Появление реликвий - это, как правило, результат намеренного присвоения чужих вещей, которые объективируют некое абстрактное «прошлое вообще», чужую жизнь. Собственные же старые вещи, оказавшись почему-либо не выброшенными, опредмечивая минувшее, обладают еще одной функцией: они утверждают самотождественность человека во все быстрее меняющемся мире.

В диалектном дискурсе темпоральное определение старый по отношению к их именам меняется на старинный / старинский. Оно является единственном средством выражения положительных коннотаций, связанных с конечным этапом существования вещного объекта, поскольку большинство артефактов не могут похвалиться номинациями, обозначающими ту или иную стадию их экзистенции, а «старость» связана с утратой качеств, присущих норме.

3.3.3. Онтология и статус (аксиология) старины. Темпоральное определение старинный может соединяться с именами артефактов в широком понимании термина - объектов культуры духовной, непредметных сущностей. К ним относятся все знаковые системы, то есть языки. Центральное место здесь принадлежит вербальному языку, а применительно к ТК - родному диалекту (говору). В старожильческой ТК ядром концептуального слоя «язык» является концепт СЛОВО, репрезентированный единицами имя, слово, название, наречие, разговор, пословица, выражение.

Кроме того, артефактом является сама традиция. Данное понятие охватывает объекты социокультурного наследия, процессы и способы социокультурного наследования, определенные культурные образцы, институты, нормы, ценности, обычаи, обряды, стили и т.д. За пределами теоретической рефлексии и элитарной культуры традиция воспринимается как некое мироустройство.

Это та самая «малая» (Р. Редфилд) или «неформальная» (Я. Ассман) традиция, которая растворяется в лишенном теоретизирования, но не рациональности повседневном существовании. В среднеобских говорах концепт ТРАДИЦИЯ представляет парадигма вера, закон, заведение / завидье, обхождение, рассудок, поверья, обычай / обычае / обычье / обвычка, завычина /завычка, порядок, образец, слава, мода.

Традиция существует во времени, и чем она старее, тем более уважаема и престижна, отсюда стремление «мы-группы» удлинить свою историю: Наши дедушки тут жили, ещё Москвы не было первоначала (Пар. Тюкт. 1959). При этом традиция пытается преодолеть, отменить время, передавая духовный опыт в его неизменности. Антропологи и социологи считают временную непрерывность традиции основой идентичности. Однако вопрос об изменчивости (устаревании) традиции решался А.Л. Кребером, Э. Шилзом, Д. Гроссом и др. по-разному. За рамками научной рефлексии он не корректен. «Наивную», «естественную» онтологию традиции манифестирует язык, и способность слов, в которых «заключен» (А. Вежбицкая) данный концепт, сочетаться с темпоральным определением старинный, старый и их синонимами влечет ipso facto и определение новый, поскольку эти лики темпоральности взаимообусловлены: Слышала, кода Никон-то приял веру-то, слышала? Он... написал новый закон. Скоко кержаков пересадили; У нас обряд-то всё по-старинному, по новизне не заводим. Языковое сообщество принимает идею о «преходящем» характере традиции, несмотря все декларации о ее «вечности», непрерывности в диалектном дискурсе.

Определение старинный, в отличие от старый, задает и закрепляет в ТК темпоральный слой. Само существование старинного — случайность, а его исчезновение, утрата, которые могут зависеть от чего угодно, воспринимаются как закономерность, норма. Наличие старого артефакта банально, и в дискурсе акцентируется только старость, то есть негодность или непрестижность вещи. Присутствие в мире артефакта старинного всегда подчеркивается как девиация, отклонение от законов бытия: Тут хотели установить дом такой, [а] кто же его старинный выстроит! Из старья никто строить не будет. Следовательно, исчезновение вещей - способ измерения времени. На временной оси область СТАРИНЫ локализована и опредмечена массовым присутствием в ней «старинного».

Наконец, старину объективируют факты: Косили руками траву, сено гребли. Всё в крестьянстве делали. Молотили, вот в старину молотили. В логико-философских работах XX в. осмысление факта шло в рамках сегментации потока происходящего и моделирования его типовых единиц (Л.Витгенштейн, Б. Рассел, Р. Карнап, 3. Ведлер, Дж. Остин). Лингвисты (Ю.С. Степанов, Н.Д. Арутюнова) считают факт единицей не онтологической, а эпистемологической, факт - «результат погружения мира в сознание человека», в отличие от события, которое есть результат погружения человека в мир.

3.3.4. Старина vs. прошлое. Темпоральная область старины для ТК с ее ориентацией на вечность (как иначе трактовать циклическое время?) выступает в качестве образца, матрицы бытия: ведь точка отсчета, на которой располагается демиург (смыслообразующий центр), помещена в прошлое, во время пер-вотворения мира. В ТК статус СТАРИНЫ (старинки, старешки) фундирует положительные коннотации и оценки: Деды, отцы так жили. Так эта стареш-ка и сила (Зыр. Зыр. 1959), отрицательные крайне редки: Это всё старинка, дурнинка (Map. М. Ант. I960). В результате у лексической единицы старинный нет семы 'ненужный'.

Темпоральное определение старинный становится декларацией инаково-сти, отличия, разницы - вплоть до чуждости артефакта для окружающей действительности. В старожильческой ментальности инаковость и небытие старины дополнительно подкреплены резким сломом всех жизненных структур в результате социально-политических событий начала XX в. Отличие старины, а также ее «открывающая» граница поддержаны и сменой календаря. Носитель традиции, локализуя православные праздники, чаще всего не пользуется «новым» календарем (стилем). В чем причины подобной дискурсивной стратегии? Может быть, ее оправдывает то, что старины в сегодняшнем, «новом» бытии как раз не существует. Испожинки, Сороки святые, Богородичный день и пр. вроде бы и наступают в положенные им сроки (Рожество зимой было. Всё теперь прошло [исчезло]. Рожество подойдёт и пройдёт), но, не объективируясь соответствующими действиями (см. главу 2), в своей онтологической полноте на самом деле пребывают в небытии, вернее, в темпоральной области старины.

Общерусский ЛСВ старина\ имеет значение 'прежние, давно прошедшие времена' (MAC). В этом значении в текстах диалектного дискурса единица выполняет роль лексического квазимаркера времени. Уточним, что лексическими темпоральными маркерами мы считаем слова, позволяющие локализовать описываемый фрагмент действительности в одном из трех континуально воспринимаемых планов временного потока. Частеречная отнесенность и грамматические особенности маркеров принципиально не важны. Квазимаркер в старину, а также изофункциональные ему в дискурсе единицы время (годы / года, лета), жизнь, режим в сопровождении определений старинный, старый, бывший, давный, ранешний, прежний, тогдашний обозначают вехи, расставленные на границах темпоральной области, которая не имеет величины, размера. «Глубина», «протяженность» или «объем» старины - характеристика, не релевантная для ТК. Старина - это не-сущее ныне, и это несуществование нельзя структурировать. В данном континууме локализуются самые разнородные вещные объекты и факты. Поскольку факты неличностны, это только знания о том, что и как было, они дают старине возможность оставаться «всеобщей». Она, будучи несобытийной, не может стать полноценным темпоральным маркером.

Значение ЛСВ старина2 в MAC сформулировано как 'события, обычаи, порядки и т.п. давних времен'. Данную формулировку нельзя признать удачной. События - это явления иного характера по сравнению с обычаями и по-

рядками, отмеченными привычностью (следовательно, повторяемостью, неновизной) и организованностью. Обычаи и порядки не предполагают произвольной случайности, не исключенной для события. Событие, происшествие, оказия — это воплощение самой случайности. Подчеркнем то обстоятельство, что переключение фокуса внимания говорящего на конкретные события сразу лишает описываемое время статуса старины.

Вещные артефакты соотнесены, как правило, с ближним временным планом ТК, возникая рядом с человеком и сопровождая его на каком-то отрезке жизни. Отсюда важность вещей-ровесников, которые разделяют с человеком его время: У меня восемь подушек [в приданом] было. Вместе со мной стог рются; Такой же старый [мотоцикл], со мной, гыт, с одного году. Поскольку всякая полнота, наполненность вызывает в языковой картине мира положительные коннотации и оценки, одновременность (то есть совместное пребывание сущностей во времени-вместилище, наполняющее его) важна и применительно к людям. Человек причисляет себя к «мы-группе» на основании возраста, то есть собственного биологического времени (годок, одногодок, с одного году, однокупельний, ровня / ровняк), исторического времени (современник), родства (однопородец, однородец, одногнездец, однодомец), национальности {соплеменник), гражданства (соотечественник), проживания (односельчанин, одногородец), службы (однополчанин), учебы (одноклассник) и т.д., и язык объективирует данную идентификационную стратегию. Для ТК релевантны не все перечисленные идентификации, но возрастная настолько значима и разработана, что вновь скрепляет онтологическое единство мира, обращаясь к разным его денотативным областям. Невещные, «непредметные» артефакты объективируют дальний план времени. Те и другие своим пребыванием в настоящем стабилизируют мир и помогают присвоить время, несмотря на его постоянное отчуждение от человека.

Темпоральная область предшествия настоящему не перекрывается полностью содержанием концепта СТАРИНА, с ней связан также концепт ПРОШЛОЕ. Асимметричная трихотомия временных планов ПРОШЛОЕ - НАСТОЯЩЕЕ - БУДУЩЕЕ утвердилась в обыденном сознании как производная линейной (в основе своей биологической) модели времени. Прошлое является родовым понятием по отношению к старине, покрывая весь темпоральный континуум предшествия точке «сейчас», а область старины требует определенного зазора (люфта), которым она отделяется от данной точки. Старина не имеет общей границы с настоящим, будучи отдельной, самодостаточной областью, а прошлое имеет. Тем не менее эта граница подвижна и каждый раз проводится человеком заново.

Все маркеры календарного (год - месяц - день недели) и суточного {утром — днем - вечером — ночью) цикла можно назвать «близкодействующими». Они актуализуются при описании темпорального поля, которое незначительно отстоит от центра субъективно творимой, переживаемой и присваиваемой вселенной Я - ЗДЕСЬ - СЕЙЧАС. Несмотря на грамматическую оформленность

предикатов, локализуемое данными маркерами положение дел вряд ли воспринимается говорящим в модусе прошлого. Это «вечное настоящее», в котором живет человек, - сфера, отмеченная «постоянством жизненно важных отношений», где распознается «привычная структура сегодняшнего жизненного мира» (Г. Люббе), «структура повседневности» (Ф. Бродель).

На большем расстоянии от темпоральной точки 1 континуума «сейчас» функционируют парные лексические маркеры времени. Подчеркнем, что это «большее» расстояние предопределяют отнюдь не физические параметры, а исключительно задачи интерпретации мира, стоящие перед человеком в коммуникативном акте. Данная подвижность не раз обращала на себя внимание исследователей, и Ю.Д. Апресян (1986) заявил, что свойство языка релятивизиро-вать время и пространство в гораздо большей степени заслуживает названия ((лингвистической относительности», чем факт национального своеобразия грамматической, лексической или даже семантической системы языка в смысле Б. Уорфа.

Континуумы настоящего и прошлого обозначаются соответственно единицами сейчас, теперь, нынче и раньше, прежде, тогда и их диалектными вариантами. Интересно, что в языке нет изофункционапьных маркеров темпоральной области будущего. Несмотря на то, что локализация в ней может осуществляться и грамматическими средствами (За худого не пойдёшь [замуж], а хорошего не будет; «Продай [цветок], деньги отдам.» — «Неужели я деньги буду брать? Ну чё цветок-то - траву [продавать]?»), отсутствие лексических маркеров прямо свидетельствует о нерелевантности для ТК данного плана времени в целом.

Лексические темпоральные маркеры чаще всего актуализуются парно, но даже отсутствие одного из них не отменяет удвоения временных планов, оно лишь имплицируется. Причина - в онтологической несамостоятельности прошлого: его творит только настоящее, вне которого нет и прошлого. Основной результат сравнения темпоральных планов - констатация движения той или иной «структуры жизненного мира» по модели «раньше было (не было) так». Таким образом, дискурс верифицирует концептуализацию старины как статичного небытия, а прошлого как динамичного изменения.

Восприятие времени в качестве прошлого снимает привнесенную семиотическими оппозициями, которые порождает биологическое время, оценочную семантику старения, старости, старины, остается только экспликация отличия. Крайне редко носитель ТК описывает неизменное состояние «жизненно важных отношений» (Г. Люббе), поскольку это постоянство уничтожает сами концепты НАСТОЯЩЕГО и ПРОШЛОГО. Структурное постоянство ((жизненных отношений» попросту длит экспансию вечного настоящего в темпоральную область минувшего бытия.

Рассмотрим область прошлого подробнее. Бесспорно, то, что существовало до меня, — это принципиально иное состояние мира. Для человека естественно измерять все проявления сущего собою, и темпоральная организация мира

также измеряется телесным бытием. Прошлое прежде всего «прошло» мимо меня, вдоль моей жизни. Именно через движение, которое всегда есть протекание во времени, язык вербализует появление нового, также опредмечивающее время. Новое (новь, обнова, новина, перенов / переновка, новость / новность / новисть, новик / новяк, новенький, новая метла, новые гости) в диалектном дискурсе главным образом предметно, а не событийно. Все, что существует при нем, идет мимо него, человек захватывает, присваивая как вещь, также он присваивает само время: Раньше были одностопки, и двухкомнатны были [избы], а эти пятистенны. Постройки неважны были, я ещё захватил; Были ма-ринатки - токо мы их не захватили.

Прошлое - это темпоральная область, где не только приходят и уходят артефакты (А потом веялки поиаи, у кого? У богатых мужиков. Штук шесь было. Самовязки пошли), но и возникают {идут, (объявляются, (появляются) события. Они способны стать темпоральными вехами прошлого (их номинации соответственно лексическими темпоральными маркерами), объективируя не только уровень биологического времени, но и «снимающие» его уровни времени социального и исторического.

Лексические маркеры времени подтверждают тезис об опосредованном отражении языком внешнего мира и непосредственном - его концептуализации. Событийные маркеры, связанные с дальним темпоральным полем, принципиально противостоят циклическим - унифицированным, даже абстрагированным, следовательно, внеличностным, которые расставляют вехи недалеко от переживаемого «вечного настоящего». Однако их безликие отметки все сильнее сливаются друг с другом в глубине прошлого, и говорящий вынужден прибегать к менее точному, но более значимому для него масштабу собственной жизни. Благодаря событийным маркерам прошлое обретает объем и глубину, объекгивируясь телесностью вовлеченного в события человека. Старина - мифична, она (чаще всего) не прожита человеком, прошлое же, фундированное личным опытом, оказывается реальным, подлинным. Следовательно, в отличие от старины, прошлое личностно ориентировано.

Динамику прошлого предопределяет и то, что, исходно объективированное для каждого собственным бытием, прошлое вначале оказывается ничтожно малым. В процессе онтогенеза эта темпоральная сфера разрастается, все еще не выходя за границы прожитого человеком. Затем прошлое распространяется на глубину родового времени, за пределами собственной практики человека наполняясь событиями из жизни родителей, а потом и предков. Иными словами, субъект прошлого - это «я» или член «мы-группы»: Мама рассказат тоже, как жили раньше. Сахар, грит, кусочек откусишь раз и положат потом. А счас ложкими едят. Печенье, пряники - так сумка и висится; Печей не было, мать говорила. При матери печки пошли. Железок не было. Угорали; Те старики, которы ходили [в ямщину], их уж нет. От отца слышал, что он по три раза в год ходил. В отличие от дискурсов других типов, в диалектном дискурсе

субъектом прошлого ни природный объект, ни социальный объект быть не могут.

События невещественны и в силу этого не могут устареть, состариться, но они происходят и, произойдя (в среднеобских говорах есть предлог изойдя 'после'), проходят. Язык выражает это внутренней формой имен концептов: статичная СТАРИНА - предметна, а ПРОШЛОЕ - процессуально, динамично. Однако имени существительного прошлое в среднеобских говорах нет, как нет и былого, минувшего (нет, впрочем, и настоящего). Словари фиксируют единственный контекст: Намедни - это прошлое, недавно [значит]. Анализ дискурса позволяет предполагать, что именем концепта ПРОШЛОЕ в среднеобских говорах является РАНЬШЕ.

Существуя не только в повседневности, а «как бы на пороге между обыденным и необыденным» (Б. Вальденфельс), границу между ними человек проводит каждый раз заново, руководствуясь своими сейчашными, счасочными, счасными потребностями и интерпретируя одну и ту же темпоральную область то как старину, то как прошлое.

3.4. Динамика (внутри) концептуального слоя СТАРОСТЬ как нарастание отчуждения времени. 3.4.1. Профанная СТАРОСТЬ. В последние годы высказана справедливая в целом мысль о том, что абстрактные категории (к которым, безусловно, относится старость) в обыденном сознании не имеют дискурсивного представления. Вопрос о степени абстрактности того или иного концепта открыт, однако проявления профанной старости - один из самых разработанных мотивов диалектного дискурса вследствие того, что носителями ТК являются преимущественно немолодые люди. Концептуализация старости ас-пектирует не ее глубину (поэтому нет дробной градации возраста стариков, в отличие от детей), а «открывающую» границу и исчерпанность ресурса того или иного человека (артефакта). При этом жизнь профанных стариков локализуется в темпоральной области «вечного настоящего», и в этом смысле они вневременны.

Воплощением старости, помимо профанных стариков, становятся старые (старинные) люди и предки. Сложное взаимоотношение этих концептов детерминировано их локализацией на оси времени.

3.4.2. Старый vs. старший: абсолютный и относительный возраст. Как показали М. Мид, Ш. Эйзенштадт и др., связью возраста и определенных социальных ролей во многом задан тип культуры. Данная связь тем не менее не всегда оказывается прямолинейной. Так, в рамках классической ТК трактовка возраста замужней женщины, отражаемая номинациями молодуха / баба, опиралась вовсе не на количество прожитых ею лет. «Культурную» молодость, репрезентированную внутренней формой слова молодуха, предопределяет отсутствие детей из-за непродолжительного брака или рождение сына-первенца. В некоторых локальных традициях Среднего Приобья для женщины, родившей сына-первенца, языковое сообщество вообще останавливало время: Молодуха, эт если принесёт парнёчка первого, то, значит, век молодуха. Сколько она жи-

вёт, всё молодуха. А девчонку - бабёнка. Вот бабёнка идёт, а вон молодуха идёт. С другой стороны, в классическом состоянии ТК Сибири достижение внутрисемейного статуса «старика» также зависело не от возраста мужчины, а от вступления в брак его старшего сына. Социальная роль старухи (бабушки / баушки, бабки, бабы) уже внутри общины вновь не сопряжена жестко с биологической старостью: У меня золовушка пошла бабить в девятнадцать лет: в баню поведёт, поправить всё; И стала ходить молодая бабушка. Ну, в девках уже научилась [лечить]. Кака-то старушка научила.

Помимо абсолютного (биологического) возраста, связанного с концептом СТАРОСТЬ, язык манифестирует возраст относительный (социальный), связанный с концептом СТАРШИНСТВА. СТАРОСТЬ и СТАРШИНСТВО родственны онтологически, будучи производными от времени. При их концептуализации во внутрисемейной, производственной и обрядовой денотативных областях задействованы когнитивные модели первенства (числового ряда), размера, высоты (глубины).

3.4.3. Старшие компаньоны. В первой половине XX в. А. Шютц обозначил не всегда четко разграниченные обыденные связи между членами «мы-группы» термином «компаньоны» (в некоторых переводах «партнеры»). Компаньоны скреплены отношением «лицом к лицу», то есть общностью времени и пространства. Это предпосылка для того, чтобы частью собственной биографии человека становилась жизнь другого. В 1960-1970 гг. идею разделения сограждан на «компаньонов», «предшественников» и «последователей» развивает К. Гирц. Статус предшественника, казалось бы, безусловно отсылает за предел телесно присвоенного человеком времени. К.Гирц, однако, рассматривает данный феномен в динамике: старшие компаньоны не сразу уходят в прошлое, а постепенно становятся нашими предшественниками, и это «период начинающегося прародительства». Данное прародительство обеспечивается все более полным наложением старости и старшинства - биологической и социальной ипостаси времени.

Диалектный дискурс полон отсылок к опыту (в том числе и темпоральному) бывших компаньонов: Девки-то наши на вечёрке прибаутки поют. А вот дядя Ефим бывало на всю деревню распевал; Гулять, всё надо вместе [делать супругам]. Я говорю: «Вы как Маринушка с Брусовым». У нас были бродя^ га, Маринушка её звали, а его Брусов... Они всё вместе ходили. Я говорю: «Вы как Маринушка с Брусовым. Дерутся, дерутся, - и вместе ходют». Упоминаемые носителем ТК бывшие члены общины - не предки в полном смысле, а персонифицированные, значимые лично для него скрепы «мы-группы», которые (1) сохраняют ее идентичность во времени, несмотря на неизбежно меняющийся состав, (2) опредмечивают изменение мира (см. раздел 3.3.4. «Старина уэ. прошлое»).

Драматичное ощущение разрыва между настоящим и прошлым порождено несовпадением элементов потока действительности. Человек вынужден противостоять этому разрыву для обеспечения самотождественности. Ему требу-

ются «скрепы» - что-то возникшее (существовавшее) в уже присвоенном ПРОШЛОМ и остающееся (существующее) в непрерывно отчуждаемом НАСТОЯЩЕМ как можно дольше. Каждый должен разделять что-то с самим собой прежним: это вещные и невещные артефакты, а также события, которые присваиваются посредством участия в них. Наиболее адекватно обе задачи решаются при помощи других людей, делящих с нами тот или иной отрезок времени. Идеально в этом смысле совпадение с ровесниками, рассмотренное выше. Однако, будучи максимально близки к темпоральному опыту говорящего, ровесники разделяют и его профанную суть: они не получили ничего от смысло-порождающей, «матричной» сути старины.

В результате в дискурсивной практике разработан мотив сравнения себя с предшественниками-односельчанами: У меня голова ешо болит. Я как раньше как Василиса Прокофьевна. Голова болит всё у меня. Раньше Василиса Про-кофьевна всё голова болела. Развернутые объяснения поводов для подобного сравнения востребованы в случаях, когда в коммуникацию вступает посторонний для сообщества собеседник. При этом у носителя ТК существует субъективная потребность в подобном рассказе, в манифестации своей общности с ушедшими членами «мы-группы», которая требует разделения с ними и времени, вернее, его норм, оценок, целей и смыслов.

Старшие компаньоны маргинальны в своей «внешней» (невозрастной) связи со временем. Бесспорно их физическое отсутствие в континууме настоящего в момент речи, и, пожалуй, также бесспорна их локализация в континууме прошлого. При этом их задача - нивелировать различие между тем, каким мир был, и тем, каков он есть, которое и порождает ПРОШЛОЕ. Компаньоны «снимают» границу между сущим и не-сущим временем для говорящего, несмотря на все грамматические показатели времени (был, жил), но не принадлежат СТАРИНЕ.

Ушедшие члены «мы-группы» постепенно превращаются из профанных людей в символы, обладающие некой долей сакральности, и данный процесс соотнесен с локализацией их в темпоральной области ПРОШЛОГО / СТАРИНЫ. Начинающееся прародительство - это промежуточная стадия в концептуализации предшественников (не случайно это образование диалектной концеп-тосферы не имеет имени), их отчуждение от вечного настоящего завершается в идеальной сущности ПРЕДКИ, которая уже репрезентирует СТАРИНУ.

3.4.4. Концепт ПРЕДКИ. Применительно к ТК Среднего Приобья данное имя оказывается условным, подтверждая тезис В.И. Карасика (2004) о том, что концепт может быть представлен «обширными списками» единиц, среди которых нельзя выделить основной способ репрезентации. Концептуальное содержание вербализуют лексемы предпрадеды / припрадеды, правдушки / прадушки / прадюшки, прадеды / правдеды, предедки, деды, отцы, родители, старики, старые (люди), старей. Их внутренняя форма предельно ясно обнаруживает, что концепт изначально фундирован семьей и эта связь в говорах, в отличие от литературного языка, так и не скрыта «чистым» временем. Однако у ряда еди-

ниц внутренней формой объективирована «норма ожидания» ТК: предки прошли свой жизненный путь до конца и превратились в стариков.

В мифологии роль первопредков заключается в сотворении нынешнего состояния мира. Мифологическое сознание наделяет их одновременно физическим, материальным и духовным богатством. В ТК спектр функций и признаков ПРЕДКОВ уже редуцирован «внешним» временем. Возраст старожильческой традиции, в отличие, например, от традиции Русского Севера, обусловил относительно небольшой промежуток между рождением «своего мира» и сегодняшним днем. В результате еще одним значимым «входом» в концепт ПРЕДКИ, эксплицирующим его онтологический признак, являются номинации пер-воселенцы, поселенцы, родичи.

Предки не только создали «свой мир», они поименовали его части: Цыганка — речушка. Цыганка [здесь] замёрзла. Так Цыганку прозвали наши пра-душки. Озеркам всем имя дадено: Маланьино, Пармёново, Долгое, Клиново. Акт именования устанавливает отношение подчинения между объектом и субъектом данного действия. Именование предмета означает до некоторой степени овладение им. С долей условности можно сказать, что именование - это вторичное создание и присвоение мира, только это особый, «посредующий мир» языка, стоящий, по мысли В. фон Гумбольдта, между объективным «первичным миром» и человеком. Акт именования вновь утверждает за предками функцию творцов самого времени - создателей «начала».

Назвав безымянное у его основания, старики-демиурги затем сами стали «номинативным признаком», то есть фундаментом мироздания: Края деревни звались и теперь зовутся Карасёво, Фёдорова, Кубуругиевка. Карасёво, Кара-сёвка-у них старик был толстый, как карась, вот так и звали; Ещё названия есь: Кузькин бор - по закреплении к Кузьме назвали. Предки дали имена (в широком смысле) не только миру, но и потомкам, заполняющим его в настоящем времени: Прозвища даются _у нас по именам отцов - необидные: Лёвушкины, значит, от Левонтия. Обидных прозвищ нет; У Пановых прозвище Бармин-ские: дедушка часто бормотал у них, и прадеда звали Бормота. В анализируемой смысловой сфере особое место занимает мотив положительной оценки предков и как создателей моделей поведения (паттернов), иными словами, морали и способов бытия в сотворенном ими же мире: они так жили, делали, завели, поставили, удумали и не давали, не дозволяли (не так).

Поскольку ПРЕДКИ локализованы в темпоральной области СТАРИНЫ, они ее воплощение и смысл, отсюда их безоговорочное небытие в настоящем: Старики те померли уже; Те старики, которы ходили [в ямщину], их уж нет. Может быть, поэтому применительно к данному концепту имя старик{и) употребляется редко, оставаясь периферийным, так как за ним встает другая ментальная сущность.

Навязывая ПРЕДКАМ возраст старости, языковое сознание эксплицирует линейность (конечность) времени. Однако в дискурсивных реализациях смысловое содержание контекстного окружения имен данного концепта позволяет

считать, что его основной признак преимущественно связан с первичным творением-созиданием и вторичным творением-именованием материального мира и его структурных частей, а также с порождением идеальных объектов - законов и обычаев, то есть традиции. Темпоральная сущность ПРЕДКОВ амбивалентна: опредмечивая конец индивидуального существования (старость), они при этом являются основоположниками сообщества («мы-группы»), то есть стоят у начала существования коллективного.

Сакральные ПРЕДКИ максимально далеко отстоят от профанных СТАРИКОВ, оставаясь связанными онтологически - возрастом. По сути, концепты различаются «знаками» при сущностных характеристиках, актуализуемыми в устойчивых мотивах дискурса. Набор аспектируемых признаков данных концептов не только ограничен, но и тривиален, однако они получили дальнейшее развитие в ядерном для данного концептуального слоя ТК ментальном образовании СТАРЫЕ (СТАРИННЫЕ) ЛЮДИ.

3.5. Уникальные концепты ТК. Диалектная концептосфера - проекция крестьянский ТК. В результате концепт, фундированный, казалось бы, исключительно физиологически - возрастом, способен превратиться в этический, отражающий нравственные установки и нормы ТК. Обычно этическими образованиями считают такие «мегакоцепты», как МОРАЛЬ (НРАВСТВЕННОСТЬ), или частные концепты типа ЗЛО, ДОБРОДЕТЕЛЬ, СТЫД и т.д., которые представляют этику в чистом виде. Для ТК, в силу ее конститутивных черт, этическое существует только в сплаве со своими носителями, и, таким образом, диалектный дискурс позволяет судить именно об этосе ТК. Концепт СТАРЫЕ (СТАРИННЫЕ) ЛЮДИ, который детерминирован соотнесенностью со стариной — смыслопорождающим континуумом времени, а также с ценностной доминантой русской ментальности - правдой, сопрягает темпоральную и этическую концептосферы ТК русских старожилов Среднего Приобья. Именно в этом мы полагаем его уникальность.

3.5.1. Этический концепт СТАРЫЕ (СТАРИННЫЕ) ЛЮДИ. 3.5.1.1. Статус знания. В среднеобском дискурсе предкам имплицитно приписывается физическая сила, которая обеспечивает выделение из чуждого пространства «своего мира» и его обустройство. Нет сомнения в том, что сила не остается бездуховной, поскольку предки являются также и создателями морали. Сущностным признаком ментального образования СТАРЫЕ ЛЮДИ становится духовное богатство, воплощенное в знании. Здесь концепт выходит на этический уровень, так как дух, духовность в русском мировосприятии тесно связаны с моралью (относительно других) и нравственностью (относительно себя).

3.5.1.1.1. Профанные знания и профессиональная компетенция. Семантическая система диалекта (знать знатьг) показывает важность объективного знания, которое перерастает в деятельность и обеспечивает ее успешность. Соответственно моральный авторитет старости связан с ролью носителя житейского опыта. Несмотря на такой опыт, пожилые носители ТК считают свои познания рядовыми. Точнее, этос культуры не предполагает рассказов о собст-

венных достижениях и успехах. Что касается немолодых ровесников, прежде всего односельчан, то и их компетенция признается безусловной только в про-фанной сфере трудовых занятий, где возраст как опредмеченное время закономерно приносит навыки и социальный статус.

3.5.1.1.2. Компетенция в культурной традиции. Носители ТК в собственных глазах чаще всего не являются знатоками культурной традиции своей «мы-группы» (знания-эрудиции).

3.5.1.2. Носители знания. ТК разрешает допуск к сокровенному только для чужаков. В.Я. Пропп, А.К. Байбурин и др. доказали, что данный статус имеют традиционные персонажи святочной и масленичной обрядности, а также нечеловеческие существа. У последних широта знания {Бог, чёрт, леший, шут, холера, сап, пропасть [его] знает) качественно особая - от важного вплоть до самого профанного, узкого, злободневного, сиюминутного.

Все авторы, исследовавшие образы чужаков, однозначно вводят в их ряд «старика (старуху)». Ключевым мотивом диалектного дискурса становится для нас следующий: Это, может, старики знают, а мы не знали такого понятия. Контекстное окружение имени старики служит основой для выделения и сопряжения двух признаков концепта - (1) отличие от «нас» (чуждость) и (2) знание.

3.5.1.3. Знание СТАРЫХ (СТАРИННЫХ) ЛЮДЕЙ. Имена возрастных концептов СТАРЫЕ ЛЮДИ и ПРЕДКИ - антагонисты. Напомним, что имя последнего - условность, введенная на уровне исследовательской рефлексии, в самой же ТК Среднего Приобья оно «размыто». Что касается концепта СТАРЫЕ ЛЮДИ, то хотя «входами» в него является большинство членов той же парадигмы в их включенности во фразеологические сочетания, отчетливо коммуникативно выделенными являются номинации старые люди, старинные люди.

MAC (с пометой «разговорное») описывает у лексемы люди2 значение 'другие, посторонние лица'. Имя концепта, таким образом, задает его отчуждение от говорящего и его «мы-группы». Применительно к ним номинация старые люди обозначает лишь возрастную характеристику.

Концептуальное содержание - чуждость обыденной действительности -поддерживается отнюдь не возрастом: он фундирует исключительно профан-ную старость. ТК признает статус «старых людей» только за отсутствующими в «своем» мире - за представителями, воплощениями, «посланцами» СТАРИНЫ. Однако их чуждость этому миру - особого плана. Они «свои чужаки», поскольку онтологически концепт СТАРЫЕ ЛЮДИ связан с ушедшими компаньонами, перешагнувшими стадию «начинающегося прародительства», на которой бывшие члены «мы-группы» еще не утеряли индивидуальных личностных черт. СТАРЫЕ ЛЮДИ уже полностью деперсонифицированы. Они лишились противоречивой сущности человека, но также и его индивидуальности. СТАРЫЕ ЛЮДИ попросту безлики и воспринимаются чаще всего как некая совокупность. Для них неактуальны гендерные характеристики, и они «сняты» языком. Однако СТАРЫЕ ЛЮДИ не отодвинуты от настоящего настолько, чтобы вовсе

отсутствовать в нем, как это характерно для ПРЕДКОВ. Их темпоральная суть более сложна: будучи порождением старины, СТАРЫЕ ЛЮДИ локализованы, тем не менее, в прошлом носителя ТК или его «мы-группы».

Содержание концепта остается целостным, не дробясь на разные аспекты. Главный его признак - связь со знанием. СТАРЫЕ ЛЮДИ отличаются от других посвященных содержанием открытого им: их знание имеет надбытовой характер и предстает не конкретным, а общим - это знание о жизни. В его дискурсивных описаниях квантор всё (реже - всегда) актуализует когнитивную модель генерализации: знание оказывается всеохватным и абсолютным, отличаясь от относительного и фрагментарного знания профанных людей. В темпоральном плане это знание касается не только областей прошлого и настоящего, но может простираться за их пределы, оказываясь проспективным.

Его подтверждает сама жизнь: Что ране-то говорили стары - всё сбылось; Чё народ говорил старый - всё сбылось, ей Богу, сбылось. Знание СТАРЫХ ЛЮДЕЙ соотносится с этической категорией «правды»: Говорили ра: нышны люди: «Народ будет бесстыжий», - и правда; Вот говорили стары люди, что солнце мало будет греть - и правда. Итак, этическая составляющая данного концепта русской ТК весьма отчетлива. Вопрос о ее (национальной) специфике, тем не менее, остается открытым. Этос ТК, отраженный в постулате «старые люди знают правду», имеет следствие для диалектной дискурсивной практики: ссылка даже на конкретного профанного старика как на источник информации придает сообщенному требуемую нравственную характеристику.

3.5.1.4. Способы обращения со знанием. В теоретической рефлексии знание выступает как продукт постижения закономерностей окружающего мира. Знание, вырабатываемое наукой, - это суждения, которые истинны, то есть согласуются с реальностью, и интерперсональны. В ТК знание неразрывно связано с его носителями и с содержательной стороны никому доселе не известное менее важно, чем то, что ведомо и одновременно таимо. Если цель науки - получить новое знание, открыть его, обнаружить, выявить, найти - иными словами, узнать, то цель ТК - (предь)явить и (объ)явить ведомое, знаемое, то есть правду.

Главный способ обращения с заветным знанием - его обнародование, поскольку подобные сведения нельзя получить самостоятельно или от кого-то другого помимо СТАРЫХ ЛЮДЕЙ. Поверхностно механизм передачи ими знания членам «мы-группы» описывается в дискурсе как двухчастный, в нем выделяется «запрос» и «отклик». И в общерусском языке, и в диалектных системах хорошо развиты лексические парадигмы, члены которых имеют семантический компонент 'обращаться к кому-либо, желая узнать что-либо', однако для описания речеповеденческого акта «обращение к носителям знания» актуальным оказывается только глагол спрашивать, спросить. Вторичная (глубинная) интерпретация, то есть трактовка профанным человеком механизма первичной интерпретации мира СТАРЫМИ ЛЮДЬМИ, еще резче подчеркивает отличия между своими и чужаками. В ответ на вопросы и просьбы (или незави-

симо от них?) СТАРЫЕ ЛЮДИ говорят, рассказывают, (об)сказывают, сказу ют, открывая заветное - то знание, которое «человек получает от другого человека, сказавшего правду». Область актуальных предикатов и для этого рече-поведенческого акта вновь невероятно узка.

Данной картине резко противопоставлены описания, казалась бы, типологически близкой ситуации общения носителей ТК с членами диалектологических экспедиций. Диалектологи, будучи взрослыми, прошли этап социализации, однако они, не являясь членами крестьянской «мы-группы», не могут претендовать на «высокую степень подобия сторон общения». Передачу профан-ного знания, которым владеет лично немолодой информант или его компаньоны, в большинстве случаев описывают предикаты, находящиеся на границе между глаголами сообщения информации и речевого поведения (буробитъ, городить, брехать, садёкать, хлопать и т.д.).

Темпоральные определения старый (старинный) в дискурсивной практике носителей ТК характеризуются синкретичностью семантических компонентов: (а) проживший много лет, (б) такой, который предшествовал нынешним, (в) существовавший задолго да настоящего времени, (г) исконный, коренной. Это приводит к соотнесению содержания концепта не только с профанной старостью, но и со смыслопорождающим темпоральным континуумом старины, в котором локализованы ПРЕДКИ. Старина — источник, порождающий абсолют. Из нее берется и само знание (правда), и его носители. Ни то, ни другое не может принадлежать нашему времени (настоящему), они принципиально отчу-ждены от окружающего мира для изгнания профанной составляющей. Поскольку сакральная старина служит источником не только знания, но и этической нормы, реальные члены общины, обладающие знанием (даже надбыто-вым), использующие его во благо / зло миру и людям (У нас говорят «порча» про тех, которые знают, портят людей; У Матрёны подойдут [овцы] и у калитки все собираются. Ни одна не убежит, как все [не] собрались... Она откроет калитку, moda заходят. Ну чё-то, наверно, она знала? А тут как табун идёт, стадо, так тапочки снимай, догоняй их), не знают правды. Таким образом, их знание утилитарно, знание СТАРЫХ ЛЮДЕЙ правдиво. Это разные плоскости интерпретации.

Основное функция концепта СТАРЫЕ ЛЮДИ - сопряжение СТАРИНЫ (источника), ПРОШЛОГО (места передачи-1) и НАСТОЯЩЕГО (места переда-чи-2 и также места назначения) при передаче традиции. Первый уровень ее передачи эксплицирован в дискурсе, второй оказывается латентным: он разворачивается в настоящем, непосредственно в речи носителя ТК, который позиционирует себя профанным членом «мы-группы». Однако именно он и является реальным субъектом культуры, транслирующим традицию.

3.5.2. Концепты ГОДЫ (ГОДА): константы и переменные ТК. Изменение языковой картины мира принято связывать с обогащением содержания тех или иных элементов концептосферы, появлением новых. Обратное движение практически не привлекало внимание исследователей, хотя угасание кон-

цента, его деактуализация также должны иметь свои причины и закономерности, которые выявляют связь семантической эволюции языка и ценностей культуры. Яркий пример - вытеснение в последние десятилетия в говорах Среднего Приобья лингвоспецифичного темпорального концепта совершенного возраста ГОДЫ одноименными образованиями, наполненными другим содержанием.

3.5.2.1. Концепт ГОДЫ] (ГОДА]). Ментальное образование, которое условно названо ГОДЫь напрямую с возрастом не сопряжено, репрезентируя «свое» (присвоенное) время говорящего или его «мы-группы» и формируясь в сознании адресата при помощи совокупности значения языковых единиц, не являющихся средствами его номинации. Отсылка к нему в дискурсивной практике обеспечивает лояльность носителя ТК к «своему» миру и солидарность с ним не только формальную, внешнюю, но и эмоциональную, духовную, личностную. Внутренняя форма данных единиц отмечена значительным сходством: их стержневым словом является (1) номинация темпорального континуума: в моих (наших) годах, при моём веку, при (на) моём време, при моём (нашем) возрасте, на наших днях; (2) номинация экзистенции: при моих живностях, на моей жизни, при моей (нашей) былъности (бытности, быти, быту), при моём виде, (3) номинация важнейшей функции сознания сохранять и воспроизводить прежний опыт - памяти: в (на, при) моей (нашей) памяти, на моём (нашем) па-мяку. Данные единицы выполняют роль темпоральных маркеров, сопровождая передачу пожилым человеком профанного знания, которое касается темпоральной сферы ПРОШЛОГО.

3.5.2.2. Концепт ГОДЫ2 (ГОДА2). Пространственная метафора, объективирующая возрастные изменения, предполагает гетерогенность субъектов действия. Если субъектом действия оказывается человек, а не время (По одной и той же дороге идём: что красивый идёт, то я - плоха. Я полна, я антересна была, а счас никудышна, счас даже вот неохота встречаться с народом), его вступление в тот или иной возраст описывается в литературном языке глаголом достичь. Некоторые возрасты обладают своеобразными топологическими свойствами: чтобы достичь следующего, не надо покидать предыдущий, а пребывание в каком-то одном не отменяет пребывания в другом. Например, пенсионный возраст не отменяет того обстоятельства, что человек по-прежнему является совершеннолетним. «Возрастные пространства», описываемые данной языковой моделью, имеют одну границу: в литературном языке нет глагола, описывающего «удаление», «выход» из какого-то возраста. Анализ диалекта позволяет выделить возрастную ступень, по отношению к которой человек все время остается субъектом действия, не только проникая в нее, но и покидая. Именно эта фаза возраста известна носителем ТК Среднего Приобья под именем ГОДЫ2 и репрезентирует концепт «совершенного возраста».

В темпоральной области ГОДОВ2 люди оказываются, двигаясь по «пространству» времени: они входят в года. В отличие от глаголов дойти и достичь, предикат войти обозначает не телеологичное движение: Она в года вошла — ну, пятнадцать, шестнадцать, семнадцать лет, созрела. Поумнела. Бы-

па дурочка, а теперь поумнела. Несмотря на размытость нижней границы «совершенного возраста», она так или иначе задана традицией. Может ли человек ее сдвигать, меняя возраст, иными словами, манипулируя временем?

Компрессия / растягивание времени в ТК привлекали внимание отечественных ученых начиная с Д.К.Зеленина. Магическое воздействие времени или на время изучалось на материале «операционных» и «житийных» текстов и кода ритуала. Время при этом выступает и обрядовым объектом, и обрядовым инструментом. Концептуализация ГОДОВг привлекают внимание к компрессии / растягиванию времени помимо ритуала. Проникновение в эту область может совершиться хитростью, вопреки естеству времени: для этого, по свидетельству языка, физическое действие в физической среде (движение) человек заменяет социальным взаимодействием с другим человеком (сделкой) или механическими операциями (работой): купить (подкупить) года, надставить года. Манипуляции временем в языковой картине мира возможны и за пределами целепо-лагания или утилитарных целей: Сыночек утонул у меня, много он годочков отнял, горе-то большо. «Отнимание годочков» - это компрессия области «совершенного возраста», а не времени жизни вообще, так как последнее может быть констатировано относительно умершего человека, но не себя.

После проникновения человека в область ГОДОВ2 следует статичное пребывание в ней: годы стали, в годах. Отсутствие каких-либо фаз «совершенного возраста» позволяет проследить родство концептов ГОДЫ1 и ГОДЬЬ- Не случайно номинация в наших годах (е наши года, времена) стала в среднеобском дискурсе ключевым символом присвоения времени, принятия его аксиологии, самоидентификации с ним.

Покинуть область «совершенного возраста» человек должен, употребляя тот же способ, что и для проникновения, - передвижение по темпоральному пространству: выйти (выходить) из годов. Языковая концептуализация двух-граничных временных континуумов поддерживается в среднеобских говорах всей денотативной областью социальных статусов: выходить (выйти) из подати, выходить (выйти) из получки, выходить (выйти) из декрета, выходить (выйти) из армии (со службы).

Исходность для ТК данной концептуализации ГОДОВ2 подтверждена ее дублированием на уровне треугольника «время - экзистенция - память». Период «совершенного возраста» характеризуется наличием физической силы и интеллекта, объективируемого прежде всего памятью. Время до и после периода ГОДОВ2 равно ознаменовано физической и интеллектуальной немощью неразвитого и изношенного организма. Проявления «совершенного возраста» отражают члены парадигмы (быть) в крепкости (крепостях), в могуте, в силе (силах), в самом соку, в самом прыску, *в памяти, *в толке. Выход из области ГОДОВ2 пространственная метафора представляет как выход из перечисленных состояний организма: выйти из силы, из толка, *из памяти; (быть) не в могуте.

3.5.23. Концепт ГОДЫ3 (ГОДА3). В последней трети XX в. под давлением литературного языка в концептосферу ТК проник одноименный концепт

ГОДЫ3, в котором заключена идея старости. Концептуализация ГОДОВ3 вскрывает языковое представление действительности в соответствии с «неявными приоритетами», которые передаются имплицитно, невербально, недис-курсивно. Один из них заключается в том, что для человека и его деятельности большее важнее меньшего, и порождает частотные конструкции типа (у меня) температура, давление и т.д. в значении 'высокая, большая температура', 'высокое, большое давление'.

Постепенное принятие нового концепта при наличии одноименного гетерогенного образования привело к их наложению. Ср.: «Взамужем. Муж Серёжа, двое детей». - «В годах, в годах». - «А?» - «Двадцать-то, может, пять. Ну, за двадцать, я говорю, двадцать пять лет-то уж: двое детей»; Митрий Михалыч - он в годах, Татьяны Лексевнин-то это [муж], он же в годах, старый же. Обезличенному в результате выхолащивания возрастному континууму требуются вторичные определения: Которы в средних, годах, тоже с молодё-жем играют, песни поют.

Таким образом, опредмеченные разными подсистемами национального языка одноименные концепты могут противоречить друг другу. Дискурсивные данные показывает, что в среднеобских говорах уступил, оказался размытым именно исходный концепт, отличавшийся более высокой лингвоспецифично-стью. С одной стороны, полученный результат вписывается в общий процесс секуляризации мира и его темпоральной составляющей. С другой, подчеркнем, что деактуализация концепта «совершенного возраста» ГОДЬЬ (ГОДАг) как вместилища всех потенций человека, как времени их полной реализации, как стадии безоговорочной активности человека, как абсолюта, порождающего этическую (деонтическую) норму, произошла к концу XX в., отмеченного манипуляциями временем на уровне проработанной идеологии.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ содержит обобщенные итоги проведенного многоаспектного исследования традиционной темпоральности - поистине всеохватного феномена, который, задавая пределы бытия и быта человека, не может существовать без посредничества языка.

Темпоральность ТК объективируется говорами, закрепляющими локальную (свою) интерпретацию обыденного опыта, и диалектным дискурсом, где спонтанно моделируется жизненный материал, отражая повседневное смысло-полагание как первичную форму духовно-практического освоения мира.

Диапазон языковых носителей обыденного (наивного) смыслополагания широк - начиная от внутренней формы лексических единиц до их текстовой сочетаемости. При этом прямономинативные единицы и лексемы с неявно выраженной темпоральной семантикой несут в себе не меньший запас культурно значимой информации, чем метафоры и фразеологизмы.

Языковые факты вводились в широкий междисциплинарный контекст, что позволило осветить широкий спектр вопросов, связанных с народной (крестьянской) жизнью и миропостижением, и казалась бы, даже не соотносящихся со временем, - от присвоения мира, созданного предками, до передачи тради-

ции не приобщенным к ней членам «мы-группы» и чужакам, от круговращения неновых действий, заполняющих повседневность, до уникальных событий, которые человек захватил в течение своей жизни, на своем веку, при своей памяти, интерпретированных нами как «темпоральность [традиционной] культуры».

Сутью «хроноощущения» ТК является многомерность и неоднородность времени, фундированная семиотическими оппозициями свойственности / чуждости и бесконечности / конечности. Их нейтрализация ведет к «выравниванию» и опустошению времени, обезличивая мир. Миромоделирующие потенции диалекта противостоят этим процессам, говоры оязыковляют «разноли-кость» времени.

Публикации автора, полнота отражения в публикациях основных положений диссертационного исследования

Монография:

1. Калиткина Г.В. Объективация традиционной темпоральности в диалектном языке. - Томск: Изд-во Том. гос. ун-та, 2010. - 250 с.

Статьи в журналах, рекомендованных ВАК:

2. Калиткина Г.В. Система праздничных прескрипций русских старожилов Среднего Приобья и ее объективация в диалектных словарях // Вестник Томского государственного университета. Сер. Философия. Культурология. Филология. - 2003. - № 277, июнь. - С. 186-197.

2. Калиткина Г.В. Диалектный язык как код традиционной культуры // Вестник Томского государственного университета. Сер. Философия. Культурология. Филология. - 2004. - № 282, июнь. - С. 24-29.

3. Калиткина Г.В. Диалектные словари как лингвокультурологический источник: опыт реконструкции традиции. Статья 1. // Вестник Томского государственного университета. Сер. Филология. - 2006. - № 291, июнь. - С. 12-19.

4. Калиткина Г.В. Диалектные словари как лингвокультурологический источник: опыт реконструкции традиции. Статья 2 // Вестник Томского государственного университета. Сер. Филология. - 2007. - № 294, январь. - С. 17-24.

5. Калиткина Г.В. Тексты диалектного архива как базовый источник диалектной лингвокультурологии // Вестник Томского государственного университета. - 2007. - № 298, май. - С. 7-12.

6. Калиткина Г.В. Междисциплинарные области диалектной лингвокультурологии// Сибирский филологический журнал.-2008.-№3.-С. 181-192.

7. Калиткина Г.В. «ГОДЫ» как имя темпоральных концептов в традиционной культуре // Вестник Томского государственного университета. - 2009. -№ 326, сентябрь - С. 16-23.

Публикации в других научных изданиях:

8. Калиткина Г.В. Удвоение временных планов в вершининском говоре: взаимосвязь языковой и концептуальной картины мира // Современные образовательные стратегии и духовное развитие личности : в II ч. - Томск, 1996. -Ч. II: Язык в социо-культурном пространстве. - С. 103-107.

9. Калиткина Г.В. Лексический маркер времени сейчас в вершининском говоре // Этносы Сибири: язык и культура. - Томск, 1997. - С. 74-76.

10. Калиткина Г.В. Лексические временные маркеры в вершининском говоре //Материалы международного съезда русистов в Красноярске (1-4 октября 1997 г.): в 2 т. - Красноярск, 1997. - Т. 1. - С. 124-125.

11. Калиткина Г.В. Говор как язык повседневного общения // Актуальные проблемы дериватологии, мотивологии, лексикографии. - Томск, 1998. -С. 168-171.

12. Калиткина Г.В. Локализация в континууме прошлого в вершининском говоре // Проблемы лексикографии, мотивологии, дериватологии. - Томск, 1998.-С. 79-89.

13. Калиткина Г.В. Событийные маркеры времени // Языковая картина мира: лингвистический и культурологический аспекты : в 2 т. -Бийск, 1998. -Т. 1,-С. 219-224.

14. Калиткина Г.В. Континуум неделя в вершининском говоре // Проблемы документации исчезающих культур. - Уфа-Томск, 1999. - С. 94-100.

15. Калиткина Г.В. Календарный и некалевдарный личный праздник в лингвокультурологическом аспекте // Сравнительно-историческое и типологическое изучение языков и культур : в 2 ч. - Томск, 2000. - Ч. 2. - С. 153-161.

16. Калиткина Г.В. Циклический праздник в лингвокультурологическом аспекте // Православие и Россия: Канун третьего тысячелетия. - Томск, 2000. -С. 59-63.

17. Калиткина Г.В. Время праздника: сакральное и профанное (Отражение лексики с темпоральным значением в томских областных словарях) // Проблемы русистики. - Томск, 2001. - С. 123-134.

18. Калиткина Г.В. Единицы бытового времени и их объективация в говоре // V Житниковские чтения: Межкультурные коммуникации в когнитивном аспекте. - Челябинск, 2001. - С. 228-237.

19. Калиткина Г.В. Среднеобская диалектная лексика с темпоральным значением: концепт ВЕЧЁРКА // Язык в поликультурном пространстве : теоретические и прикладные аспекты. - Томск, 2001. - С. 238-243.

20. Калиткина Г.В. Сакральное и профанное время в календарном круге: томские словари в лингвокультурологическом аспекте // Европейские исследования в Сибири. - Томск, 2001. - С. 234-246.

21. Калиткина Г.В. Способы описания темпоральных единиц в диалектных словарях разных типов // От словаря В.И.Даля к лексикографии XXI века. -Владивосток, 2002. - С. 197-207.

22. Калиткина Г.В. Диалектные словари как отражение традиционной культуры // Язык. Время. Личность. Социокультурная динамика языковых явлений в общенародных и личностных репрезентациях. - Омск, 2002. - С. 544-549.

23. Калиткина Г.В. Традиция культуры и диалектные словари // И Лазаревские чтения. - Челябинск, 2003. - С. 260-264.

24. Калиткина Г.В. Стереотипы социального времени в традиционной культуре // Лингвистический ежегодник Сибири. - Красноярск, 2003. -Вып. 4-5.-С. 102-110.

25. Калиткина Г.В. Пир на весь мир (диалектные словари и прескрипции традиционной культуры) // Язык и культура. - Новосибирск, 2003. - С. 71-81.

26. Калиткина Г.В. Культурноспецифическая единица война', к методологии описания // Актуальные проблемы русистики. - Томск, 2003. - С. 156-167.

27. Калиткина Г.В. Темпоральность традиционной культуры: святки // Европейские исследования в Сибири. - Томск, 2004. - Вып. 4. - С. 335-346.

28. Калиткина Г.В. Маркирование «своего» и «чужого» времени в диалектном тексте // Виноградовские чтения. - Тобольск, 2005. - С. 83-86.

29. Калиткина Г.В. Модели времени в традиционной культуре Н Филология и философия в современном культурном пространстве : проблемы взаимодействия. - Томск, 2006. - С. 384-393.

30. Калиткина Г.В. Глубина темпорального континуума прошлого в традиционной культуре // Актуальные проблемы лингвистики. - Томск, 2006. -Вып. 3 : Языковые аспекты регионального существования человека. - С. 240-248.

31. Калиткина Г.В. Темпоральные структуры повседневности в языковом коде // Русский язык: исторические судьбы и современность : III Международный конгресс исследователей русского языка : труды и материалы. - М., 2007. -С. 381-382.

32. Калиткина Г.В. «Старые люди» в диалектном дискурсе // Вестник Кокшеггауского государственного университета им. Ш.Ш. Уалиханова. Сер. филологическая. - 2008. -№ 1-2. - С. 57-60.

32. Калиткина Г.В. «Старые вещи» в диалектном дискурсе // Вестник Томского государственного университета. Филология : научный журнал. -2008.-№1(2).-С. 5-17.

33. Калиткина Г.В. Концептуальный слой СТАРОСТЬ в среднеобских говорах // Язык. Человек. Ментальность. Культура : в 2 ч. - Омск, 2008. - Ч. 1. -С. 84-90.

34. Калиткина Г.В. Концепты ГОДЫ (ГОДА) как «переменные» концеп-тосферы традиционной культуры // Русский язык: исторические судьбы и современность : IV Международный конгресс исследователей русского языка : труды и материалы. - М., 2010. - С. 251-252.

Тираж 100 экз. Отпечатано в ООО «Позипгив-НБ» 634050 г. Томск, пр. Ленина 34а

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Калиткина, Галина Васильевна

ВВЕДЕНИЕ

ГЛАВА 1. Междисциплинарные границы исследования

1.1 .Традиционная культура

1.2.Локальная субэтническая группа

1.3 .Языковые основания самоидентификации человека

ГЛАВА 2. Темпоральный профиль традиционной культуры

2.1. Коды времени

2.2. Модели времени

2.3. Направление кодирования «от времени к действию»

2.3.1. Единицы времени

2.3.1.1. Профанные циклы

2.3.1.2. Сакральные циклы

2.3.2. Полисемия кодов

2.4. Направление кодирования «от действия ко времени» 155 ВЫВОДЫ

ГЛАВА 3. Темпоральные стратегии традиционной культуры

3.1. Уровни организации материи и уровни темпоральности

3.2. Биологическое время

3.3.1. Семиотическая оппозиция НАЧАЛО / КОНЕЦ

3.3.2. Старые артефакты

3.3.2.1. Вещь как «оплотнитель» мира

3.3.2.2. Темпоральные нормы ТК («жизненный путь» профанных вещей)

3.3.2.3. Темпоральные стратегии ТК

3.3.3. Онтология и статус (аксиология) старины

3.3.4. Старина уб. прошлое 239 ВЫВОДЫ

3.4. Динамика (внутри) концептуального слоя СТАРОСТЬ как нарастание отчуждения времени

3.4.1. Профанная старость

3.4.2. Старый уб. старший: абсолютный и относительный возраст

3.4.3. Старшие компаньоны

3.4.4. Концепт ПРЕДКИ 312 ВЫВОДЫ

3.5. Уникальные концепты ТК 324 3.5.1. Этический концепт СТАРЫЕ (СТАРИННЫЕ) ЛЮДИ

3.5.1.1. Статус знания

5.5.1.1.1. Профанные знания и профессиональная компетенция

3.5.1.1.2. Компетенция в культурной традиции

3.5.1.2. Носители знания

3.5.1.3. Знание СТАРЫХ (СТАРИННЫХ) ЛЮДЕЙ

3.5.1.4. Способы обращения со знанием 359 ВЫВОДЫ 376 3.5.2. Концепт ГОДЫ (ГОДА): константы и переменные ТК

3.5.2.1. Концепт ГОДЬЬ (ГОДА1)

3.5.2.2. КонцептГОДЬЬ (ГОДА2)

3.5.2.3. Концепт ГОДЫз (ГОДАз) 416 ВЫВОДЫ

Введение диссертации2010 год, автореферат по филологии, Калиткина, Галина Васильевна

Время неразрывно связано со всем сущим. Ничто в мире, пребывая во времени, не может освободиться от его власти, но представления человека и человечества о времени носят временный (преходящий) характер. Подобные утверждения можно множить и далее, и впервые сформулированы они были не вчера: время остается объектом теоретической рефлексии в течение 2,5 тысяч лет.

В античности Платон утверждал, что «время возникло вместе с небом, дабы, одновременно рожденные, они и распались одновременно, если наступит для них распад» [цит. по: Гайденко, 2006:6]. Проповедник XIII в. Бертольд Регенсбургский развивал идею о пяти дарах Господа, пожалованных человеку: личности, призвании, имуществе, любви к ближнему и времени [Гуревич, 1993]. В XX в. М.Хайдеггер [Heidegger, 1960 (1927)], суммируя свои искания, пришел к выводу о том, что в правильно понятом и правильно эксплицированном феномене времени коренится центральная проблема всей онтологии, и разработал понятия «темпоральность» (Теш-poralität), «временность» (Zeitlichkeit), «изначальная временность» (ursprüngliche Zeitlichkeit), «расхожее» понятие времени» (vulgäre Zeitgriff), «время события» (Ereignis), «присутствие в настоящем времени» (Präsenz, Anwesencheit), «горизонт», «граница, предел» (Horisont, Grenze), «экстаточность» (Ек^айк). Во многом именно его взгляды привели к так называемому «темпоральному перевороту» в современной философии, «переоткрытию времени» [Пригожин, 1989].

Однако время, о котором речь ведут философы, логики, математики, физики, физиологи, психологи, историки, социологи и т.д., и время как составляющая обыденного опыта, как дорефлексивная форма чувственности — это разные уровни обсуждения. Научное абстрагирование не тождественно культурной концептуализации, неотделимой от переживаний, эмоций, оценок, личностного подхода и т.д.

Итак, всякое бытие структурируется пространством и временем — теоретико-познавательными категориями «естественной»1 онтологии, которые уже не могут быть редуцированы до более примитивных когнитивных структур, будучи предельными. Они составляют каркас картины мира (далее — КМ), независимо от ее научного или «наивного» статуса.

Так, уже в примитивных культурах «пророки» (знахари), работающие в наиболее проблематичных для общества сферах, берут на себя наблюдение времени и его отсчет, определение возрастных и сезонных границ [Касавин, 2000 б]. Время выступает в качестве орудия социального господства, инструмента контроля над обществом в целом и каждым его членом.

В середине XX в. П.Сорокин показал, насколько глубоко пронизывает темпоральная составляющая те области культуры, которые, казалось бы, никак не связаны с категорией времени. Он проанализировал две наиболее отчетливо противопоставленные «системы культуры», обозначив их восходящими к Платону терминами, которые выражают именно отношение ко времени, - «культуры Бытия» (этернализма) и «культуры Становле

1 В современных лингвистических работах в подобном значении употребляют определения- «наивная», «донаучная», «обывательская», «бытовая», «практическая» и т.д. Ю.Д.Апресян возводит их к термину «наивный реализм», предложенному Р.Халлигом и В.Вартбургом [Апресян, 1995, Т.2:629, см. также Булыгина, Шмелев, 2000, Касавин, 2000]. ния» (темпорализма). Автор2 рассмотрел флуктуацию (колебание) восприятия времени и сделал вывод: «Начиная с 1860 года ментальность нашей культуры становится все более и более темпоралистской, все меньше и меньше ищущей устойчивый аспект реальности. Само слово «истина» - в том однозначном смысле, который до сих пор придавал ему ценность, — постепенно исчезает из научного словаря и заменяется термином «конвенция». [.] Темпоралистские «истины» заменяются мимолетными, условными, релятивистскими тенями и фантомами» [Сорокин, 2000 (1957):360-361].

П.Сорокин одним из первых подходит к анализу самых далеких последствий трансформации отношения ко времени для ценностей и ориентиров культуры: «Разумеется, то, что случилось с истиной и ее критериями, еще в большей степени затронуло такие понятия, как «справедливое» и «несправедливое», «хорошее» и «плохое», «прекрасное» и «безобразное», «великое» и «незначительное», «позитивная» и «негативная ценность»3 [Сорокин, 2000 (1957):362].

Идею темпорально ориентированной классификации культур затем развивали и другие авторы. В частности, Э.Холл в 1980-ые гг. предложил теорию «монохронных» и «полихронных» культур, рассматривая сквозь призму отношения ко времени самые разнообразные аспекты жизни общества, вплоть до отношения к частной собственности [Лебедько, 2002, Ле-онтович, 2005]. Показательно, что М.Г.Лебедько назвала время «когни

2 Соответствующая глава фундаментальной монографии П.Сорокина, созданной в конце 1930-ых гг. и переработанной в 1957 г., была написана им в сотрудничестве с Н.ОЛосским и И.И.Лапшиным.

3 Языковой (в частности и общеславянский) материал, который, конечно, остался за рамками исследования П.Сорокина, предоставляет много доказательств того, что именно семантика времени в диахронии породила и развила разноплановые смыслы. Например, от *с!оЬа 'установленная обычаем мера, пора, срок' помимо общей положительной оценки (добрый), возникла еще и модальность обязанности (подобает, надобно); от *god 'время, срок, случай' — модальность соответствия определенным требованиям (годится, годный, гожий) [Дронова, 2006]. По мнению В.Г.Гака [1997], временные смыслы детерминируют широкий спектр значений, которые развиваются в следующем порядке: время —> логические отношения, модальность, интенсивность, оценка, экспрессивность. тивной доминантой» культуры.

Несмотря на сказанное выше, ряд современных авторов почти отказывает обыденному бытию в значимости темпоральной ориентации: «Жизненный мир полон, потому что он сориентирован относительно верха и низа, неба и земли, а не относительно времени. [.] Если мир дан полностью, то он не становится, а существует, и его можно обжить. В нем можно себя определить. В жизненном мире доминирует протяженное, а не временное, ибо обживают пространство, а не время» [Гиренок, 1999:74]. Другие исследователи настаивают о том, что именно в повседневности зарождаются «три самых важных источника ощущения времени: восприятие товарищей (и, следовательно, себя вместе с ними) как беспрестанно погибающих, сознание тяжести, с которой завершившаяся жизнь умерших давит на неза-вершившуюся жизнь живых, и понимание того, что только что предпринятые действия имеют потенциальное влияние на еще не родившихся» [Гирц, 2004:444].

Обыденная действительность, повседневность - один из модусов человеческого бытия, сфера человеческого опыта, которая'характеризуется особым восприятием и осмыслением мира, специфичной рациональностью. Зародившийся во второй пол. XIX столетия интерес к обыденному, преодолев стадию бытописательства, породил классические философские работы Э.Гуссерля, создавшего концепцию «жизненного мира», и М.Хай-деггера, описывавшего структуры существования человека, которые являются лишь «подходом» к настоящему его бытию.

А.Шютц постулировал, что именно повседневное бытие выступает для человека в качестве «верховной реальности», имеет значимость универсума. Его основные черты — активная трудовая деятельность, преобразующая мир и связанная с заботой о телесности человека; признание самоочевидным факта существования мира; личностные приоритеты индивида; типизированный и структурированный мир социальной коммуникации.

Сфера повседневного обихода не требует каких-либо предосторожностей и образует тот круг, где человеку предоставлено заниматься своими делами [Кайуа, 2003 (1950)], однако границы повседневности подвижны и всякий раз заново задаются координатами места, времени, среды и культуры [Вальденфельс, 1991].

Э.Гуссерль, М.Хайдеггер, А.Щютц единодушны в том, что повседневная жизнь по своей сущности противопоставлена теоретизированию. При этом обыденное мышление, как и любая другая обработка информации, основано на схематизации, обобщении, классификации, категоризации и т.д., названных П.Бергером и Т.Лукманом [1995] «типизациями». Типизации содержатся в языке жестов, знаков, символов, но прежде всего в вербальном языке. В свою очередь лингвисты полагают, что «наивная» КМ как факт обыденного сознания воспроизводится пофрагментно в лексических единицах языка, но сам язык непосредственно этот мир не отражает, он отражает лишь способ представления (концептуализации) этого мира этносом [Рахилина, 2000, Воркачев, 2001]. И тем не менее в своих разрозненных заметках (изданных посмертно спустя-долгие годы) в 1931 г. Л.Витгенштейн с изумлением отмечал «все уравнивающую силу языка, наиболее явственно проявляющуюся в словаре и позволяющую персонифицировать само время. Это столь же диковинно, как если бы мы создали божество из логических констант» [Витгенштейн, 1994:432]. Уже в XXI в. рядом с этой максимой встала формулировка Н.К.Рябцевой [2005:163]: «Без языка время навсегда осталось бы лишь сопутствующим устройству мира физическим обстоятельством».

В качестве языка повседневности целесообразно истолковать диалектный язык: именно диалект обслуживает профанную речевую деятельность, коммуникацию в обиходно-производственной и семейно-бытовой сфере носителей традиционной культуры (далее — ТК). При всей очевидности того факта, что диалектный язык не является инструментом для теоретического познания и институализированного мировоззрения, он наделен когнитивной функцией. Подобно тому как практическая (конкретная, предметная) форма опыта объективируется в преобразовании внешних материальных объектов, диалектный язык объективирует мыслительную (абстрактную, знаковую) форму опыта, а диалектный дискурс — надындивидуальный менталитет.

Трактовка дискурса у большинства отечественных авторов близка к позиции Т. А. ван Дейка (см. работы Н.Д.Арутюновой, В.З.Демьянкова, Е.С.Кубряковой, В.В.Красных, В.И.Карасика, К.Ф.Седова и др.), то есть доминирует когнитивно ориентированный подход к этому объекту. Так, для Б.М.Гаспарова [1996] дискурс - центральный момент «языкового существования», которое вбирает в себя уникальное стечение обстоятельств: коммуникативных намерений' автора, его взаимоотношений. с адресатом, общие идеологические черты и стилистический климат эпохи и конкретной среды, жанровые и стилевые черты самого сообщения и коммуникативной ситуации, множество ассоциаций с предыдущим опытом, так или иначе попавших в орбиту данного языкового действия. Дискурс — это «вербализованная речемыслительная деятельность, включающая в себя не только собственно лингвистические, но и экстралингвистические компоненты» [Красных, 1998:190].

Существуют, однако, и другие подходы к наполнению данного термина. В.И.Карасик развивает понятие институционального дискурса — «специализированной клишированной разновидности общения между людьми, которые могут не знать друг друга, но должны общаться в соответствии с нормами данного социума» [Карасик, 2000:46]. С данной точки зрения наиболее активно изучаются политический, деловой, массово-информационный, рекламный, научный, педагогический, религиозный, спортивный, медицинский, игровой дискурс и т.д.

Такой подход близок к широко известному положению М.Фуко: дискурс - массив языковой практики определенного вида. Сопоставимую позицию занимает и П.Серио [1993, 1999], она характерна также для ряда немецких исследователей - У.Мааса, З.Егера, Ю.Линка [Чернявская, 2001, 2002, Кубрякова, 2005].

Итак, дискурс становится языковым выражением общественной практики, это упорядоченное и систематизированное особым образом использование языка, за которым стоит национально и исторически обусловленная ментальность. В результате его анализ дает возможность реконструировать «дух времени», репрезентировать идеологические и прочие системы, возникающие за текстами. Понятие дискурса предполагает корпус текстов, связанных на уровне содержательных критериев. Они характеризуются не синхронностью во времени; иными словами, не количественным составом, но интенционально [Чернявская, 2002]. Следовательно, диалектный дискурс скреплен главным образом смыслами и семантическими отношениями повседневной действительности, она же объединяет данные тексты в коммуникативном и функционально-целевом отношении. Они относительно однородны в когнитивном плане и релевантны в плане этнокультурном [Березович, 2007].

Диалектный дискурс рассматривается нами как сфера обыденного смыслополагания, неотделимого от эмоций и оценок, а диалект - как инструмент повседневных интерпретаций. Не требует особых доказательств мысль о том, что именно язык и дискурс подводят объективную базу под все исследования ментальности, которые без этого носят умозрительный характер [Степанов, 1995, Булыгина, Шмелев, 1997 а, 2000, Караулов, 2004], а лингвистические построения нуждаются в верификации путем расширения исследуемого дискурсивного пространства [Березович, 2004]. Таким образом, семантическая система диалекта, представленная в его словаре и грамматике, и корпус текстов, отражающих надындивидуальную практику носителей ТК, объективируют среди прочего и темпоральность данной культуры.

Термин «темпоральность» некоторые лингвисты употребляют исключительно в грамматическом ключе, что, впрочем, не спасает их от дискуссий по поводу его объема. Так, А.В.Бондарко дает следующее определение: «Темпоральность - это семантическая категория, отражающая восприятие и осмысление человеком времени обозначаемых ситуаций и их элементов относительно к моменту речи говорящего или иной точке отсчета» [Теория функциональной грамматики, 1990:145]. Ф.И.Панков заявляет: «Мы, в отличие от А.В.Бондарко, употребляем термин «темпоральность» в широком значении слова, как синоним «времени», включая в него и собственно темпоральность, и временную локализованность, и таксис, и временной порядок, но исключая «внутреннее время», то есть аспектуаль-ность. Указанные смыслы отражают один фрагмент русской ЯКМ - фрагмент времени» [Панков, 2005:50, см. также Всеволодова, 1983, 2005 а, 2005 б].

Тем не менее лингвистическая связь со временем имеет не только грамматический, но и лексический план выражения. До начала 1970-ых гг. отечественные авторы интересовались преимущественно первым, помещая в центр своего внимания глаголы, интерес к которым не затухает и до сих пор [Дешериева, 1975, Золотова, 1975, Кравченко, 1996, Князев, 1997, Пет-рухина, 1998, 2005, Янко, 2000 и др.]. К данному направлению примыкают исследования, где темпоральность описывается в целом с грамматических позиций, хотя и выходит за глагольные рамки [Лазарева, 1972, Всеволодова, 1975, 1983, 2005 а, 2005 б, Мордвинов, 1979, Апресян, 1986, Кронгауз, 1989, 2001, Звездова, 1996, Урысон, 1996, Крейдлин, 1997, Рахилина, 1997, Плунгян, 1997, 2000, Падучева, 1997, 1999, 2005, Панков, 1997, 2005, Янко, 1997, 2000, Труб, 1997, 2004, Евтушенко, 2004, Суровцева, 2005].

У истоков изучения лексической темпоральности как таковой стояли работы А.П.Клименко [1965], Л.В.Вялкиной [1969] и А.И.Моисеева [1972]. Сегодня существует значительный круг публикаций самого разного масштаба - от статей до монографий, — посвященных лексико-семантическим полям и отдельным лексико-семантическим группам, эксплицирующим семантику времени (см., например, работы А.Х.Аскаровой, Г.В.Звездовой, Д.Г.Ищук, Ю.Н.Караулова, Д.И.Лалаевой, В.В.Морковкина, Н.А.Потаенко, р Н.К.Рябцевой, Е.С.Яковлевой и др.).

Одними из первых в научный оборот были введены результаты исследований, выполненных на материале английского и французского языка М.И.Рудометкиной [1972], А.Р.Жалейко [1980] и Н.А.Потаенко [1980, 1984]. М.И.Рудометкина описала 3 ЛСГ: локализаторы (слова, представляющие дискретные отрезки времени), корреляторы (лексико-семантичес-кие ряды «перед» / «после» и лексико-семантический ряд местоименных коррелянтов), модификаторы (лексико-семантические ряды «долго», «часто» / редко» / «регулярно», «вдруг», «уже»). Н.А.Потаенко выделил уже 4 ЛСГ: корреляторы, в значениях которых есть сема 'временная отнесенность' или 'отнесенность во времени', параметризаторы, характеризующие явления в аспекте длительности, протяженности, импликаторы, чье значение не является темпоральным, но без темпорального элемента невозможна его экспликация, субстантиваторы, в значениях которых время представлено как континуум или точка в континууме. А.Р.Жалейко описывает слова со значением времени, бесконечности и момента, а также слова, выражающие временные отношения.

На русском языковом материале М.А.Кронгауз [1989] классифицирует временные маркеры лексического уровня, которые по способу объективации темпорального потока (поля темпоральности) делятся на собственно маркеры, индексаторы {нынешний, теперешний, тогдашний), модификаторы- {будущий, бывший). Л.Н.Михеева [2003] рассматривает 5 ЛСГ существительных с временным значением: цикличные группы названий времен года, частей суток, обозначения определенных / неопределенных промежутков времени, а также названия месяцев и дней недели.

Формирование филогенетического представления о времени начинает привлекать внимание исследователей несколько позже. Е.В.Падучева подчеркивает неоднозначность вопроса: «Слово время понимается как обозначение чего-то существующего; непонятно только, к какой онтологической категории относится его денотат» [Падучева, 1999:761]. Ему были посвящены статьи М.Ф.Мурьянова [1978], В.Г.Гака [1997], В.А.Плунгяна [1997], Н.А.Потаенко [1997], Г.М.Яворской [1997], Е.В.Падучевой [1999], разделы в монографии Е.В.Рахилиной [2000].

Этапной для отечественной темпоралогии стала монография Е.С.Яковлевой [1994], один из разделов которой был обращен к темпоральному фрагменту русской ЯКМ. Книга была написана в ,новой для того периода гуманитарных исследований антропологической парадигме. Кредо автора выражено следующим образом: «Анализ языкового материала показывает, что в нашем языковом подсознании сосуществуют различные модели, так сказать, «ипостаси» времени (физическое, грамматическое, «философское».) и интуитивные представления о «времени жизни», его языковых воплощениях, влияют на наше языковое поведение. [.] Описание их [номинаций единиц, интервалов, отрезков времени - Г.В.Калиткина] семантики, выявление релевантных для употребления факторов (что, как правило, подразумевает установление системных отношений в рамках близких по смыслу слов) неминуемо привело нас к неким культурно-философским истокам» [Яковлева, 1994:85, 87]. В данном ключе были написаны и более поздние статьи [Яковлева, 1995, 1998]. Ее работы, во многом повлияли на все последующие монографические описания лексической семантики времени [Звездова^ 1996, Михеева, 2003, Белякова, 2005].

С другой стороны, проблема лексической темпоральности рассматривалась с позиций лингвоспецифичных для русской ЯКМ концептов4 [Степанов, 1997, Булыгина, Шмелев, 1997 б, Зализняк, Шмелев, 1997, Шмелев, 2002, 2005 (2000)]. Интерес лингвистов вызывает и сопоставление темпоральных концептосфер разных языков [Лебедько, 2002].

Аксиология времени стала одним из центральных вопросов для представителей московской ветви этнолингвистики. Ей посвящен ряд работ Н.И.Толстого [1989 а, 1997 а] и С.М.Толстой [1987, 1997 а, 1997 б]. Внимание этнолингвистов к объективации времени в рамках традиционной славянской культуры постепенно переросло в системный анализ и описание календарной традиции Полесья [Толстая, 1987, 2001, 2002 в, 2004 б, 2005, Валенцова, 2001], Драгачевского края [Плотникова, 1999], с. Тихманьги [Левкиевская, Плотникова, 2001]. Логика подобного подхода приводит к выделению и описанию феномена праздника как ипостаси и единицы сакрального времени [Толстая, 2004 б, Прохоров, 2004, Добровольская, 2005]. Мифопоэтические взаимосвязи календаря (и более широко - времени как такового) и ритуала описывает Т.А.Агапкина [1999, 2002, 2004], календаря и православного культа - С.Ю.Дубровина [2001].

Когнитивные потенции времени для структурирования и дискретизации окружающей действительности исследуют Н.Д.Арутюнова [1997 а, 1997 б, 2002], Т.И.Вендина [1999, 2002], О.В.Евтушенко [2004], М.В.Никитин [2005], Я.В.Свечкарева [2007] и др.

Оязыковление времени в последние десятилетия рассматривается также с позиций активно формирующейся метафорологии [Гак, 1997, 2002, Плунгян, 1997, Падучева, 1999, 2000, Катунин, 1999, 2005, Маляр, 2007].

4 Совершенно очевидно, что сколько-нибудь адекватного «концептуария», «симбола-рия», списка «культурем» и т.д. как исчисления ментальных сущностей, актуальных для какой-либо культуры, (пока) нет. Даже словарь Ю.С.Степанова «Константы» [1997, 2001] не претендует на полноту. Кроме того, исследователи приводят в обзорах перечни выявленных и описанных к настоящему времени ключевых концептов [Шмелев, 1996 (2005), Попова, Стернин, 2001, Карасик, 2004, Шмелев, Зализняк, Левонтина, 2004, Апресян, 2006]. Интересно, что среди них ничтожно мало количество ментальных образований, связанных со временем, хотя многие лингвисты подчеркивают, что время относится к числу важнейших (базовых) категорий.

Пространственно-временную полисемию анализировал М.А.Кронгауз [2001].

На диалектном материале вопросы синхронной лексической семантики времени рассматривают С.М.Белякова и Л.А.Новикова (тюменские говоры), М.М.Кондратенко (говоры ярославско-костромского Поволжья), В.А.Королькова (смоленские говоры), М.В.Костромичева (орловские гоу воры), Е.Г.Мельникова (псковские говоры), Е.В.Первухина (архангельские говоры), А.П.Шварц (пермские говоры), И.А.Попов анализирует материал разных диалектных систем.

О восприятии времени как семиотической проблеме писали Ю.М.Лотман, Б.М.Гаспаров, Б.А.Успенский, Ю.С.Степанов, Т.В.Цивьян, Т.В.Топорова, В.В.Колесов и др.

Связующим звеном между названными выше собственно лингвистическим, когнитивным и антропологическим подходами является позиция Н.К.Рябцевой [2005], которая, изучая сопряжение естественного интеллекта и языка, выходит в том числе на проблему аксиологии времени. Автор обосновывает вывод о том, что «темпоральное» мышление порождает значительный пласт «квазитемпоральной» лексики, содержащей в своем значении неявно присутствующий темпоральный смысл. Такие единицы позволяют постичь «не только событийный слой действительности, но и все остальные сферы жизни и строить на их основе различные, дополняющие друг друга аксиологические модели, отражающие многообразное неформальное влияние времени на внешний и внутренний мир человека — с одной стороны, и, с другой, предельно эффективно использовать имеющиеся в языке средства для отражения наиболее ценной для себя информации и сочетать ее между собой наиболее экономным способом, синкретично, имплицируя в значения лексических и грамматических форм» [Рябцева, 2005: 146].

Н.К.Рябцева доказывает, что умопостигаемое время ощущается и переживается человеком: «Отношение ко времени меняется с возрастом, зависит от жизненного опыта, внутреннего мира, физических и психологических переживаний и проявляется в характеристиках времени. Ощущая силу времени и преклоняясь перед ним, человек мифологизирует его» [Ряб-цева, 2005:149]. Мы полностью разделяем данную позицию, которая резко противоречит замечанию С.Г.Воркачева о том, что время (наряду с пространством, языком и пр.) относится к числу «ментальных образований, с полным правом причисляемых к числу концептов, но не вызывающих никаких аксиологических и эмоциональных рефлексов, никакого «трепета»5 [Воркачев, 2004:7, см. также Иная ментальность, 2005].

Сегодня наивной кажется высказанная в 1955 г. М.Сводешом мысль о том, что слова, обозначающие явления природы, должны представлять универсальные понятия. «Люди не думают об этих вещах одинаково», — резюмирует А.Вежбицкая [1993 (1992)]. Так и концептуализация времени, несмотря на его абсолютно одинаковую данность всем людям, конечно же, имеет культурные особенности и своеобразие. Тривиальными примерами могут послужить неоднократно описанные лингвистами способы деления суточного и годового циклов. Они включают в себя как культурноспеци

5 В качестве доказательства присутствия упомянутого «эмоционального рефлекса» приведем тексты среднеобского дискурса, где развивается мотив «прихода времени». Время при этом выступает не как обезличенная абстракция, а фатальная сила (по ДжЛакоффу), чье действие драматично, поскольку оно приближает конец сущего: Я никода не говорила, что убили бы его [мужа, бросившего семью]. Пусь живёт. Время придёт — так сдохнет. Осподи, Оспо-ди; Пришло время одной жить. Скучно — и никуды не деваться; Я сижу сейчас тоже трухлый, вре- мя пришло умирать; Тяжело было: мужиков в армию всех забрали. Мы сами сеяли, жали. Трудно. Вот выжили. Счас жить хорошо бы, да вот умирать уже время [пришло]; Приишо время — ложись [в землю], батюшка мой; Под старось кака-нибудь болезнь приключится. И вот ослеп, износился, восемьдесят второй год. Уже время [пришло]; Вот я тоже кака рте плоха была, а износшшсь. Так и ко всему время [приходит]; Пока молоды-то [кержаки], живут в посёлке, а как умирать время приходит, их оправляют на заимки; Да нет, время пришло, и разбежались, оставили церковь под замками; Она [шишка] сама отпадыват. Вот она па-дальная. Она там отгорит, отопрет, когда от жары. Время ей уже [пришло]; Зелена-то не будет падать [шишка]. Дойдёт время.

Данный мотив разрастается до эсхатологических описаний: Время придёт: будет птица летать железна. Вот придёт время: будем из одной печки хлеб исть, весь батюшка — белый свет оттянется тенётами; Придёт то время, не будет ни птицы, ни рыбы, народ будет бесстыжий, беззаконство будет, безбожество. фичные, так и лингвоспецифичные конфигурации идей [Корнилов, 1994, Звездова, 1995, Толстой, 1997 а, Зализняк, Шмелев, 1997, Лебедько, 2002, Леонтович, 2005, Шмелев, 2005, Лушникова, 2005 и др.].

Как видим, исследование оязыковления времени представляет собой еще один путь к решению вопросов взаимосвязи языка и культуры, и шире - к познанию человека, подтверждая тезисы В. фон Гумбольдта о том, что «язык есть выражение духа народа» и «язык доказывает свою полезность как инструмент познания в науках о человеке».

Принцип изучения культурных традиций в их системных и функциональных связях с языком6 и этносоциальными компонентами жизни народа пытается воплотить ряд научных направлений: лингвокультурология, лин-гвофольклористика, лингвоантропология, этнолингвистика, этнопсихология, этнолингвокультурология, этнопсихолингвистика.

Все они, сопрягая несколько дисциплинарных полей в одно целое, опираются на труды И.Г.Гердера, В. фон Гумбольдта, Г.Штейнталя, Ф.И.Буслаева, А.Н.Афанасьева, К.С.Аксакова, Э.Сепира, Б.Уорфа, Б.Малиновского, Д.К.Зеленина, Н.П.Гринковой, И.Л.Вайсгербера, П.Г.Богатырева, Э.Бенвениста, РЛкобсона, Н.И.Толстого и др., где была подчеркнута связь традиций с языком — той частью культуры, которая в равной мере дана всем членам определенного сообщества. Так, К.Леви-Строс в 1953 г. писал, что язык выступает одновременно как продукт, часть и условие культуры, (затем перечень аспектов разрастался и оказался почти не лимитируемым: помимо названных сторон о языке говорят как об элементе, факторе, форме, источнике, носителе, хранителе, явлении, памятнике,

6 Междисциплинарный подход — это общая тенденция в рамках антропологической парадигмы. В.И.Постовалова [1988], С.Г.Воркачев [2001], Е.С.Кубрякова [2004 а] перечисляют ряд междисциплинарных направлений современной отечественной лингвистики: лингвогно-сеология, предметом которой является познавательная функция языка как формы представления познаваемого человеком мира, лингвосоциология, лингвопсихология, лингвобихевиороло-гия (лингвопраксеология), изучающая роль языка в практическом поведении человека, лингвокультурология, изучающая взаимоотношения языка и культуры, лингвоэтнология (этнолингвистика), ориентирующаяся на рассмотрение взаимосвязи языка, духовной культуры народа, народного менталитета и народного творчества, лингвопалеонтология. трансляторе культуры и т.д.). Наконец, в 1980-ые гг. В.Н.Топоров предложил отточенную формулировку, опирающуюся на знаменитое положение

B. фон Гумбольдта: отразившись в человека, мир становится языком, который, встав между обоими, связывает этот мир с человеком и позволяет человеку плодотворно воздействовать на мир. Автор развивает метафору о центральном (срединном) положении языка в мире: язык отсылает к тому, что «ниже» и «выше» его - к материально-вещному и к идеально-духовному. «В пределе язык спиритуализует «низкое» и овеществляет, «реализует» (то есть делает конкретно-реальным) «высокое» [Топоров, 1995 (1986):7].

Между вербальным языком и культурой существует очевидный изоморфизм, объясняемый сходством их функций - когнитивных, коммуникативных, социальных и пр. [Толстая, 2004 а]. Однако еще К.Леви-Строс выступал против примитивного подхода к анализу взаимоотношений языка и культуры, a priori исключая радикальные точки зрения и об отсутствии какой-либо связи, и о полнейшей корреляции на всех уровнях: «Принятая мной рабочая гипотеза занимает промежуточное положение: возможно, что между определенными аспектами и на определенных уровнях могут быть обнаружены некоторые связи, и наша задача состоит в том, чтобы определить, каковы эти аспекты и где эти уровни» [Леви-Строс, 2005 (1953):75]. Кроме того, не только разные культуры, но и отдельные области культуры вообще по-разному соотносятся с языком [Хаймс, 1975 (1966)].

Специфические различия между этнолингвистикой (Н.И. Толстой,

C.М.Толстая, А.С.Герд, Е.Л.Березович, Е.Е.Левкиевская, А.А.Плотникова, С.Ю.Дубровина, Л.О.Занозина и др.) и лингвокультурологией (В.Н.Телия, В.В.Красных, В.И.Постовалова, В.А.Маслова, В.В.Воробьев, Е.М.Верещагин, В.Г.Костомаров, В.И.Карасик, С.Г.Воркачев, Г.Г.Слышкин, И.А.Подю ков, С.В.Иванова, Н.Л.Чулкина и др.), этнолингвокультурологией (Д.И.Ла-лаева), этнопсихолингвистикой (В.А.Пищальникова, Н.В.Уфимцева,

Ю.А.Сорокин, О.И.Быкова) обозначены в настоящее время не совсем четко. Никто не отрицает, что предмет и задачи этих направлений антропологического языкознания имеют совпадающее ядро, в которое помещены связи между языком и культурой. «Они могут пониматься и как взаимоотражение (в результате исследователи пользуются такими метаязыковыми описаниями, как «язык в зеркале культуры» и «культура в зеркале языка»), и как взаимопроникновение («культурно окрашенная лексика», «культурная коннотация», «культурная семантика»), и как взаимоперевод («язык культуры»)» [Березович, 1998:3]. Все эти научные дисциплины стремятся представить «культурно-языковой портрет описываемого объекта» (Е.Бартминьский).

Противопоставление в отечественном языкознании этнолингвистики и лингвокультурологии в основном базируется на использовании в ходе анализа синхронного и диахронического подходов, с одной стороны, и литературного и диалектного языкового материала, с другой [Березович, 2007]. Представленная выше ситуация в значительной степени обобщена: взгляды того или иного исследователя могут приводить к разной группировке и субординации названных дисциплин. Например, А.Т.Хроленко [2000], различая лингвокультурологию и лингвокультуроведение, к последнему относит комплекс дисциплин (этнолингвистику, лингвофолькло-ристику и др.). В.Н.Телия [1996], С.Г.Воркачев [2001], Г.В.Токарев [2003, 2009] считают лингвокультурологию ветвью этнолингвистики, тогда как В.И.Карасик [2004] говорит о том, что этнолингвистика (как и социолингвистика) являются компонентами (разделами) лингвокультурологии, и т.д. В то же время рядом ученых обосновывается необходимость в новых дисциплинах: диалектной лингвокультурологии (Г.В.Токарев, С.А.Кошар-ная, Т.Б.Банкова и др.), этнодиалектологии (И.А.Морозов, И.С.Слепцова, О.В.Востриков), а также этносемантики и даже этнофразеологии и т.д. Таким образом, процесс дисциплинарного синтеза и симбиоза, пришедший на смену размежеванию гуманитарного знания, зародившемуся в конце XIX в., продолжается, и побеждает интегрирующий подход.

Тезис об этнокультурной (этноспецифичной), лингвокультурной (лингвоспецифичной) отмеченности языковых средств, который выдвигают представители перечисленных выше направлений современной науки, порождает стремление выявить способы языкового выражения мировиде-ния того или иного этноса. Не прекращаются попытки определить, что же в языке обладает подобной отмеченностью. Этноспецифичность может анализироваться на уровне признака, положенного в основу номинации (ВФС) (В.И.Карасик, Г.В.Токарев), комбинации и частотности признаков концепта (В.И.Карасик), «вещных коннотаций», отраженных в сочетаемости слова (В.А.Успенский, Л.О.Чернейко, Анна А.Зализняк), стереотипи-зации моделей восприятия и поведенческих реакций, которые сказываются на семантике концептов (Д.О.Добровольский), лакунарности КМ (Л.Г.Гын-газова), включенности в «вертикальный контекст», который формирует прецедентные свойства концепта (Д.Б.Гудков, Г.Г.Слышкин), и т.д.

Ю.Д.Апресян [1995, 2006] критерием этноспецифичности предлагает считать непереводимость единицы на другие языки столь же простыми единицами и определяет меру этого свойства. Она тем больше, чем большее число единиц выражает данную ключевую идею (семантический лейтмотив), чем> более разнообразна их природа и чем больше языков, для которых простой перевод невозможен. И.Б.Левонтина и А.Д.Шмелев чуть меняют акцент: «Лингвоспецифичность не всегда связана с непереводимостью в.собственном смысле слова. Иногда речь должна идти скорее о разной культурной нагрузке, плотности ассоциативного поля соответствующих слов» [Левонтина, Шмелев, 2005 (1999): 94]. А.Д.Шмелев [2004], развивая эту мысль, пишет о «нетривиальных презумпциях», то есть о смыслах, которые присутствуют в языковом выражении в качестве фоновых компонентов; коннотаций, пресуппозиций. В целом объектом подобных исследований являются все типы лексических и грамматических значений единиц и деривационные модели.

Во-вторых, исследователи стремятся локализовать лингвокультур-ную специфику. Ее средоточием многим видится фразеологический (В.Н.Телия, В.А.Маслова, А.Н.Баранов, Д.О.Добровольский, В.В.Красных, И.А.Подюков), паремиологический (Ф.Ф.Фархутдинова, Е.В.Маркелова, В.В.Иванова) фонд языка. Однако весьма продуктивным представляется и тезис о том, что единицы с «прямономинативным значением» несут в себе не меньший запас культурно значимой информации, чем метафоры и фразеологизмы (С.М.Толстая).

Идея А.Вежбицкой [1997] лежит в несколько иной плоскости и заключается в делении культурных концептов («объектов из области Идеальное») на универсальные и идеоэтнические (специфические). Показателем специфики культуры выступает разработанность той или иной смысловой области, в отличие от областей, подверженных универсализации. Со своей стороны А.Д.Шмелев [1996] выделил «показательные лексические сферы», которые несут информацию о мировидении этноса. Это слова, соответствующие определенным аспектам универсальных философских концептов {свобода, воля; добро, благо), понятиям, существующим и в других культурах, но особо значимым именно для русской культуры и русского сознания {судьба, душа, жалость и др.), уникальным русским понятиям {тоска, удаль и др.). Подобный подход - выделение более специфичных и более универсальных фрагментов бытия, получающих отражение в языке, - разделяет В.И.Карасик, считая, что между национально-специфической и универсальной частями словаря располагается обширная часть лексики со слабо выраженными национально-культурными характеристиками: «Для значительного числа слова и выражений конкретного языка национально-культурный компонент значения является вторичным, проявляется в специальном объяснительном контексте» [Карасик, 2004:

Все вышесказанное определяет актуальность междисциплинарного исследования языкового воплощения темпоральности ТК, которая пока не получила достаточного освещения в лингвистике. Темпоральность культуры мы понимаем как само ощущение времени, которое пронизывает все ее стороны и порождает единицы, модели, образы, концепты, нормы, ценности, ожидания, связанные с ним. С операциональной точки зрения представляется целесообразным выделить в данном понятии два аспекта: «темпорального профиль» и «темпоральные стратегии» ТК. Разумеется, подобное членение носит условный характер, поскольку всякие границы в той или иной концептосфере задаются только произволом исследователя, который, впрочем, объясняется задачами описания полученных результатов.

Объектом данного исследования стала репрезентированная диалектным языком и отраженная в дискурсе темпоральная концептосфера ТК русских старожилов Среднего Приобья.

Предмет исследования — языковые и дискурсивные средства, эксплицирующие концептуализацию времени. Форма прямого выражения (неграмматического) темпорального содержания - специализированная лексика, тем не менее денотативная сфера времени предполагает не только обращение к ключевым словам и их сочетаемости, но и к неявно присутствующему темпоральному слою в семантике единиц, к неспециализированным средствам выражения данного содержания (например, валентностным предпочтениям ряда предикатов), значениям, релевантным лишь в границах высказываний, текстов, соотнесенных с темпоральными нормами и стратегиями ТК.

Целью исследования является реконструкция и междисциплинарное многоаспектное описание фрагментов диалектной темпоральной концепто-сферы, детерминированной типом дискурса и сферой сознания, в которых она реализуется. Заявленная фрагментарность оказывается принципиальной и неизбежной, поскольку темпоральная концептосфера - объективно обширная часть ЯКМ, концептуализация же - сложный и неодномерный процесс, результат которого закрепляется многими средствами, а не только языком.

Поставленная цель предполагает решение следующих задач:

1) описание междисциплинарных областей исследования (объема понятий «традиционная культура», «локальная субэтническая группа»);

2) выявление релевантных для ТК моделей, единиц и кодов времени на уровне семантической системы диалекта;

3) интерпретация биологического уровня времени как детерминирующего нормы, правила, ожидания, которые закреплены в диалектной темпоральной концептосфере и реализуются в дискурсе;

4) анализ концептуализации СТАРОГО, отражающей наиболее важные темпоральные нормы и стратегии ТК;

5) описание уникального диалектного возрастного концепта СТАРЫЕ (СТАРИННЫЕ) ЛЮДИ как воплощения этоса ТК.

6) анализ деактуализации диалектного концепта ГОДЫ2 (ГОДА) как проявления динамики концептосферы ТК.

Источниковая база. Соотношение устного и письменного в культуре давно является предметом изучения гуманитарных наук (см. работы Б.А.Успенского, А.Я.Гуревича, К.В.Чистова, Ю.М.Лотмана, Б.М.Гаспаро-ва, Ю.С.Степанова, С.Г.Проскурина, С.М.Толстой, О.В.Беловой, С.Ю.Неклюдова, Ю.А.Клейнера, Е.Бартминьского, А.Б.Мороза, Е.А.Мельниковой и др.). Еще А.Бастиан, Э.Тайлор, М.Мосс считали наличие письменности критерием различения примитивных и цивилизованных обществ. Позднее стало ясно, что устная культура, в противовес письменной, потенциально разделяющей общество, обладает функциями социального сплочения. Возможно, именно поэтому она сохраняется наряду с развитием письменной культуры [Goody, 1987, Рихтер, 1999]. Применительно к России XX в. невозможно говорить о бесписьменном обществе, но для крестьянской ТК конститутивный характер имеет преобладание корпуса устных текстов, который, конечно же, выходит за границы фольклора.

Мы разделяем позицию С.Е.Никитиной, которая относит к устной ТК7, «кроме бытования традиционных фольклорных, музыкальных, поэтических и прозаических жанров, воспроизведение на память духовных стихов и легенд, принадлежность которых к фольклору не является бесспорной, пересказы и комментирование духовных произведений - устных и письменных, отчасти антропонимическую традицию, а также устные объяснения сохранения и разрушения религиозно-бытовых регламентации» [Никитина, 1982 6:91, см. также Никитина, 1993, 2000]. И.С.Веселова [2003] считает частью устной традиции, бытующей в современной повседневности, рассказы о случаях, смешных историях, семейных преданиях, байки о знакомых, рассказы о необъяснимых происшествиях, пересказы и толкования снов, чудес, слухов, толков и даже сплетен во всем многообразии их проявлений.

Устная традиция почти всегда «является- в диалектном одеянии» (С.Е.Никитина), если иметь в виду язык, который ее обслуживает. Н:И.Толстой [1995 а] увидел диалектную суть народной культуры еще в одном: все ее материальные и духовные феномены и формы существуют в

7 Представляется, что специфику устной традиции, процесс ее формирования и функции великолепно смог передать, не ставя перед собой подобной задачи, иерей А.Шантаев: «В случае закрытия храма, как это произошло в Берендееве, где мне пришлось служить в 19952000 гг., нормальная приходская жизнь прерывается, но не исчезает совершенно. Изъятая из повседневности, она растворяется в устном предании, в памяти, в передаваемом опыте. Прежняя утраченная церковность со временем, через одно-два поколения, становится чем-то вроде древнего мифологического слоя. Усвоенные когда-то церковные нормы, передаваемые изустно, не могли остаться прежними, с ними происходит определенная метаморфоза, они смешиваются с посторонними влияниями, домысливаются; обрядовая сторона вне богослужебного контекста, церковные нормы принимают самодовлеющий ритуальный характер. Многообразие самодеятельных интерпретаций церковного обряда характерно именно для тех мест, где происходило замирание легальной церковной жизни. Старые люди, главным образом пожилые женщины — хранительницы обрядов, подвергли сам обряд сугубой ритуализации. [.] Когда возникает опасность упущения какого-то существенного элемента, изменяется понимание «существенного», ибо таковыми становятся все маргинальные моменты обряда или те, что вовсе находятся за его рамками» [Шантаев, 2004:44-45]. виде вариантов. Им выдвинут постулат о существовании этнокультурных диалектных ареалов, наряду с ареалами языковыми. При этом все же ясно, что задачу реконструкции через языковую призму картины мира, свойственной ТК, нельзя решить на основе лишь собственно диалектных явлений, исключив остальные реально функционирующие в говорах единицы [Бартминьский, 2005 (2001)]. Однако и утверждение, что та или иная черта присуща диалекту и локальной ТК, не исключает ее наличия в общенациональном языке и культуре.

Устная традиция русских старожилов Среднего Приобья неразрывно связана с русскими говорами Сибири вторичного образования [Блинова, 1971]. К настоящему времени среднеобские говоры входят в число наиболее всесторонне и полно изученных русских диалектных систем [Блинова, 1981, Попов, Тихонов, 1996]. Среднеобский диалектный архив формировался по материалам экспедиций, организуемых сотрудниками Томского государственного университета с 1946 г. по р. Томи (от д. Салтымаково Крапивинского р-на Кемеровской обл. до впадения ее в р. Обь), по р. Оби (от южной границы Кожевниковского р-на до Александровского р-на Томской обл.), по притокам р. Оби: Парабели, Чулыма, Кети, Васюгана, Тыма и др., - на территории, входившей в состав бывшей Томской губернии, на которой в XVII в. располагались Томский, Нарымский, Кетский и Мунгат-ский остроги с относящимися к ним населенными пунктами шести станов [Русские говоры Среднего Приобья, 1984:5].

Большая часть полученных диалектологами материалов подвергалась разноаспектному анализу. Его результаты обобщены в коллективной двухтомной монографии «Русские говоры Среднего Приобья» [1984-1989], обзор выполненных исследований см. в [Демешкина, 2000, Томская диалектологическая школа, 2006 ]. Часть материалов диалектного архива введена в научный оборот в монографиях А.Н.Ростовой [2000], Т.А.Демешкиной [2000], Е.В.Иванцовой [2002], З.М.Богословской [2005].

Основная же доля опубликованных материалов представляет собой иллюстративные тексты среднеобских (томских) словарей. К настоящему времени вышли в свет 16 многотомных лексиконов [см. список источников], среди них уникальное семитомное издание словаря одного говора [ВС, 1998-2002], аналога которому в отечественной лексикографической практике нет, и полный словарь диалектной языковой личности [ПСДЯЛ, 20062009], чье издание пока не завершено.

Любой словарь выполняет роль кумулятивно-информационной. системы актуального и мемориального характера. Словарь В.И.Даля, словари К.Дудена, братьев Гримм, П.Ларусса и Э.Литтре стали национальными символами. При этом специфика диалектных лексиконов заключается в том, что, фиксируя речь сотен информантов, они представляют объективную, в своем роде стереоскопическую, картину народной-культуры [Соро-колетов, 1971, Герд, 1986, 2005, Плотникова, 1995, 2000; Кузнецова, Соро-колетов, 1995, Стемковская, 1997, Рут, 2002, От словаря, 2002 и др.]. Что касается словарей литературного языка, не только их словники, но любые иллюстративные, материалы представляют собой результат селекции. Конечно, диалектные словари имеют свои «узкие места». Подавляющее их большинство фиксирует только локально ограниченные единицы, не представляя полного набора значений даже тех многозначных слов, которые могут иметь и общерусские, и диалектные, и просторечные ЛСВ; эмпирическая база диалектных словарей тоже по-своему ограничена; различаются теоретические концепции авторов; в силу того, что авторы как правило не являются носителями говора, возникают недочеты и откровенные ошибки (плоть до нелепостей) в толковании единиц; иллюстративный материал зачастую недостаточен и носит отрывочный характер и т.д. Тем не менее любой диалектный словарь является бесценным свидетельством локального опыта освоения действительности частью этноса.

В целом потенциалу диалектных словарей как источника для разноаспектных исследований посвящена обширная литература. Среднеобский лексикографический проект также анализировался в указанном ключе [Блинова, 1995, 2002, Банкова, 1995, Юрина, 1997, Демешкина, 2000, 2002, Калиткина, 2001 в, 2002 б, 2003 а, 2003 в, 2003 г, Иванцова, 2006, Гынга-зова, 2010]. Нами [Калиткина, 2006 в, 2007 а] было продемонстрировано, что совокупность словарных иллюстраций, несмотря на небольшой объем, а иногда и неполноту каждой из них, позволяет реконструировать и материальные, и духовные проявления локальной ТК, которую обслуживают говоры Среднего Приобья.

В последние годы все убедительнее предъявляет свои права на признание его главным лингвистическим объектом текст [Золотова, 1994]. Задачи, которые ставят перед собой лингвисты, диктуют насущную необходимость в статистически достоверных и тщательно выстроенных корпусах текстов (см. раздел «Проблемы русской лексикографии» в журнале «Вопросы языкознания» № 4 за 1994 г., Паршин, 1996). Это относится и к современным диалектологическим исследованиям (в том числе из-за стремительного и необратимого исчезновения архаического типа русских говоров) [Гольдин, 1997 б]. Однако, несмотря на начавшееся заполнение диалектного подкорпуса в рамках программы «РУСКОРПОРА» и др. корпусов, это - дело будущего.

Как способ возможного решения данной задачи предложено рассмотрение среднеобского (томского) лексикографического проекта в качестве гипертекста8 бесписьменной ТК [Калиткина, 2006 в]. Он носит спонтанный, неподготовленный характер, отражая «потоки речи, которые сливаются с потоками сознания и потоком жизни» [Арутюнова, 1999:794], что позволяет манифестировать языковое сознание народа — именно ту его сферу, где проявляется отношение миру, его видение, его оценка. Такое решение обосновано развитием всей гуманитарной мысли XX в.

8 Имеются в виду ТОЛЬКО иллюстративные материалы словарный статей.

Во-первых, сорокапятилетний проект (первый том СРСГ опубликован в 1964 г., третий том ПСДЯЛ - в 2009 г.) ввел в научный оборот тексты, которые представляют языковой коллектив, объединенный не только общим тезаурусом с тождественным набором понятий и семантических связей, но и территорией, и образом жизни крестьянских общин. Здесь уместно вспомнить мысль Й.Л.Вайсгербера: диалект - самый простой случай надпространственной и надвременной силы языкового сообщества, то есть объединения людей помимо семьи, сословия и места жительства. Приняв в конце 1920-ых гг. понятие языкового сообщества, введенное немецкими диалектологами, Й.Л.Вайсгербер возвращался к нему неоднократно, считая базовым: «Языковое сообщество вызывает одинаковые мыслительные предпосылки у всех членов сообщества, позволяет создать однородное понимание и оценку процессов и впечатлений и тем самым то, что воспринимается как нечто само собой разумеющееся, — взаимопонимание относительно всего того, что происходит внутри данного жизненного пространства» [цит. по: Радченко, 2002:145]. В дальнейшем понятие получило развитие у В.В.Красных: «Социум всегда объединен одним признаком (конфессией, профессией, принадлежностью к тому или иному роду занятий, к тому или иному поколению, увлечением каким-либо одним делом — хобби и т.д. Национально-лингво-культурное сообщество всегда объединяет совокупность признаков (например, язык, религия, общая история, единые традиции и обычаи, уклад жизни и т.д.)» [Красных, ^2003 6:94-95].

Во-вторых, методологически нам близка позиция С.Е.Никитиной, которая в свое время квалифицировала духовные стихи - стилистически пестрый текстовый массив, соотносящийся с разными эпохами и традициями, - как единый текст. Этот вывод был сделан на основании общей «системы культурных, или семиотических, значений, вырастающих и надстраивающихся над непосредственной семантикой некоторых, «избранных» слов текстов, а также системы оценок» [Никитина, 2000 6:348].

В-третьих, предложенное решение перекликается с основной идеей современной философии (Ж.Деррида, М.Серто) о существовании субъекта и объекта культуры внутри изначально децентрированных, фрагментиро-ванных, нетождественных и дополнительных друг к другу текстов.

Наконец, специфика иллюстративных текстов словарей — их анонимность, полифоничность, принципиальное множество авторов - снимает субъективность личной позиции, неустранимую в тех случаях, когда результаты анализа «лингвоспецифичности», «ключевых слов культуры» и даже «национальной ментальности» покоятся на эмпирическом фундаменте письменных текстов, принадлежащих элитарной культуре Х1Х-ХХ вв9.

Именно трактовка имеющихся материалов как гипертекста среднеоб-ской ТК позволяет в большинстве случаев не указывать место записи конкретного цитируемого текста. Информация о нем вместе с датировкой записи приводится только в ситуации, когда в архиве найдены единичные контексты, в рамках которых актуализована та или иная языковая единица. Еще реже приводятся личные данные информанта (из них принципиальным является возраст): Это делается при цитировании текстов довольно значительного объема, прямо интерпретирующих саму среднеобскую культурную традицию, а также устойчивость или динамику единиц кон-цептосферы.

Помимо словарей, на основании материалов диалектного архива Среднего Приобья в последние годы опубликованы также два сборника текстов «Устная народная речь русских старожилов Сибири» [Богословская, 2007] и «Живая речь русских старожилов Сибири» [Иванцова, 2007]. Последнее издание является уникальным для отечественной науки опытом

9 Эта позиция, разделяемая многими исследователями, особенно четко сформулирована Р.М.Фрумкиной [2001:168]: «Писатели, философы, мудрецы, отцы Церкви оформляют в концепты то, что совместно вытесано культурным опытом отдельной личности и того сообщества, к которому эта личность принадлежит». представления непринужденной, то есть принципиально немоделируемой, тематически и жанрово разноплановой, преимущественно диалогической речи диалектоносителей-односельчан разных возрастных групп. Записи получены в 1981-2007 гг. в с. Вершинино Томского р-на Томской обл. методом включенного наблюдения одного исследователя. Длительное знакомство диалектолога с информантами позволило сохранить для них (насколько это вообще возможно) естественность и типичность речевых ситуаций.

Итак, среди первичных архивных материалов, объективирующих проявления духовной и материальной культуры русских старожилов, можно выделить две группы текстов. Одни из них диалектоносителями воспроизводились (коллективные фольклорные), другие создавались (индивидуальные бытовые). Что касается первых, то это сказки, былички, обрядовые и необрядовые песни, пословицы, поговорки, заговоры, приметы и рецепты, дразнилки и проклятия, приветственные и прощальные формулы, сбор которых осуществлялся вполне традиционными для фольклористики методами.

Для сбора остальной (большей) части архива применялись те методы полевого исследования, которые в современной социологии и антропологии получили название «качественных» [СгеБ5\уе11, 1998]. Прежде всего это интервью всех видов (нарративные, полуструктурированные, биографические, лейтмотивные, фокусированные и проч.). Получаемые в результате тексты представляют ретроспективный (по преимуществу) дискурс, являясь в определенном смысле довольно однотипными. С позиций широко понимаемой синтаксической теории данные тексты могут быть связаны с определенными речевыми жанрами. Среди них преобладает жанр воспоминания10 и бытового рассказа [Демешкина, 2000]. Главным образом это рассказы о собственной судьбе, о вещном круге уходящей крестьянской культуры, связанные с тем временем, на которое пришлось детство и молодость респондента.

Иногда их считают разновидностью «устной народной прозы», которая служит «для передачи исторических, политических, космогонических, религиозных, бытовых сведений» [Чистов, 2005 (1964):48], и используют для них терминообозначения «устные рассказы», «мемораты». Такие тексты не могут быть свободными субъективной трактовкой явлений ТК (которые и сами по себе вариативны) и часто окрашены эмоционально [Ка-литкина, 2007 в].

М.К.Петров [1991], анализируя способы общения и деятельности, связанные с обеспечением целостности и координации традиции, с передачей фрагментов знания новым поколениям и с их социализацией, считал такие тексты лежащими на границе трансляции и коммуникации, поскольку они интерпретируют культурную традицию. Поводы для коммуникации возникают при рассогласовании состояний «как оно есть» и «как должно быть» с точки зрения культуры, иначе говоря, наличного и должного состояния традиции. Коммуникация закрепляет, стабилизирует нормы и правила, действующие в сообществе, и предполагает высокую степень подобия общающихся сторон. Трансляция же направлена на уподобление входящих в жизнь поколений старшим, соответственно, степень подобия сторон при таком общении мала. Механизм трансляции служит для передачи норм и девиаций, предписаний и запретов, преимущественно «спрятанных», имплицированных в описаниях структуры и состава семьи информанта, основных фактов его биографии, религиозных обрядов и церемоний, в которых он принимал участие в качестве действующего лица или

10 На Западе фиксацией подобных текстов занимались с 1930-ых гг. в рамках такого научного направления, как устная история (oral history) [Томпсон, 2003], а затем и «история повседневности» (Alltagsgeschichte) [Людтке, 1999 а, 1999 б]. с наблюдателя, знакомых ему производственных процессов и отхожих промыслов, магических практик и т.д. Более того, подобные описания могут быть максимально «свернуты», спускаясь с текстового уровня языка до уровня лексического, то есть до терминологии и фразеологии.

Французские антропологи Ж.-К.Бувье, Ж.-Н.Пелен, Г.Равье предложили близкое понятие «этнотекст». Ж.-К.Бувье и Ж.-Н.Пелен считают эт-нотексты способом межпоколенной передачи значительной части именно региональной (локальной) культуры. Нефольклорные этнотексты «представляют собой речь о коллективе, протекающую в групповых условиях беседы. Она имеет референтный характер, легко узнаваемый членами коллектива: описываются явления и события, о которых знают все члены коллектива, выражаются коллективные оценки и коллективное мнение. Круг тем, свойственный этнотекстам, включает видение истории, описание трудовой и общественной жизни коллектива, его праздников, традиций, костюма. [.] Это не просто речь о прошлом. Это речь об изменениях, сравнение того, что было, с тем, что есть. Речь об иной - «лучшей» — организации жизни сглаживает нарушение эволюции, предупреждает нарушение психологического равновесия, сохраняет межгрупповые и межпоколенные связи человека» [Загрязкина, 1996:16]. Как видим, степень подобия понятий велика.

Здесь встает вопрос о специфике и о достоверности полученной во время интервьюирования диалектоносителя трактовки того или иного феномена ТК11. В отечественный науке его решения имеют полярный характер. Первый вариант представлен, например, в работах А.Б.Мороза [2002, 2004]. Автор критически относится к интерпретациям традиции, получен

11 Для решения собственно лингвистических задач диалектологии данная трактовка наименее важна и практически не принимается во внимание. Пограничная зона — такое направление языкознания, как мотивология. Не случайно мотивологи активно используют понятие метатекста (показаний языкового сознания), обоснованное в первую очередь на диалектном материале [Ростова, 1983, 2000, Блинова, 1984].

1 о ным от ее «рядового» носителя Данная позиция восходит к К.Леви-Стросу, утверждавшему в начале 1950-ых гг., что толкования носителей культуры почти всегда вторичны и представляют собой подведение рациональной основы под бессознательные коллективные представления.

Мы стоим на другой позиции, находя принципиальным положение, сформулированное в 1973 г. К.Гирцем в широко известной статье, посвя

1 ^ щенной основному методу культурной антропологии, который он разбирал на материале марокканской культуры: «Поскольку в случае с изучением культуры анализ проникает в самое тело объекта изучения - то есть мы начинаем с интерпретации того, во что вовлечены наши информанты (или с интерпретации их собственных представлений о том, во что они вовлечены), и потом это систематизируем, — линия разграничения между (марокканской) культурой как реальным фактом и (марокканской) культурой как теоретическим построением становится нечеткой. И она еще более стирается по мере того, как теоретическое построение предстает в форме выполненного с точки зрения действующего лица описания (марокканских) представлений обо всем — от насилия, чести, святости и справедливости до племени, собственности, отношений патронажа и лидерства. Одним словом, антропологические работы представляют собой интерпретации, причем интерпретации второго и третьего порядка. По определению, только «местный» человек может создать интерпретацию первого порядка: ведь это его культура» [Гирц, 2004 (1973):22-23]. К сопоставимому решению пришли авторы этнолингвистических словарей «Духовная культура Северного Белозерья» [1997] и «Рязанская традиционная культу

12 «Часто в ходе полевой работы собиратель ставит собеседника (информанта) в непривычную ситуацию и вынуждает заниматься совершенно несвойственным ему делом. [.] Его спрашивают о вещах, подчас ему вовсе неизвестных, и заставляют экспромтом рефлексировать на тему, которая никогда не была для него объектом рефлексии. Отсюда очевидное искажение материала, добываемого методом интервьюирования. В лучшем случае мы получаем лишь отчасти объективные данные, просеянные через сито сознания интервьюируемого и осложненные его субъективным отношением к рассказываемому» [Мороз, 2002:31].

13 Его название переводят на русский язык как «насыщенное описание», «плотное описание», иногда даже как «сгущенное описание». ра первой половины XX в.» [2001]: точка зрения носителя ТК не обязательно более объективна и достоверна, чем мнение исследователя. Однако эта «обобщенно-типическая» точка зрения на описываемые события самих носителей традиции также является несомненной ценностью. В среднеоб-ских архивных материалах соседствуют, перекликаются, а иногда и противоречат друг другу многочисленные описания феноменов материальной и духовной культуры, какими они предстают перед самими носителями культуры и диалекта.

Массив текстов диалектного архива эксплицирует ментальность ТК. Уже во второй половине XIX — начале XX вв. для обозначения массовых психических феноменов использовались разные термины: «формы общественного сознания» (К.Маркс), «психология народов» (Г.Штейнталь, М.Ла-царус, Г.Вайц, В.Вундт, А.Фуйе), «психология масс» и «психология толп» (Г.Тард, С.Сигеле, Г. Ле Бон), «коллективные представления» (Э.Дюрк-гейм, М.Мосс, А.Юбер), а в первой трети XX в. к ним добавляются «общественное мнение» (У.МакДугалл), «коллективное бессознательное» (К.Юнг, К.Леви-Строс) и т.д. [Савельева, Полетаев, 2005 а]. Термин «ментальность» получил распространение также на рубеже Х1Х-ХХ вв. со значением, близким к «мировоззрению», и относился преимущественно к коллективному сознанию. Такое употребление было закреплено в работах Л.Леви-Брюля и Ш.Блонделя [Ревель, 1993].

К концу XX столетия понятие «менталитет» обрело междисциплинарный статус и количество его определений в психологической, социологической, философской, исторической и культурологической литературе не поддается счету. При этом все чаще термины «ментальность», «менталитет» сближаются и с понятием «этническая КМ» [Толстой, 1995 б, Лурье, 1997, Кром, 2000, Караулов, 2004], а подчас превращаются в разновидность понятия «всеобщая причинность» [Ле Гофф, 1993]. Мы разделяем следующую позицию: «Ментальность — способ видения мира - отнюдь не идентична идеологии14, имеющей дело с продуманными системами мысли, и во многом, может быть главном, остается непрорефлектирован-ной и логически не выявленной. Ментальность — не философские, научные или эстетические системы, а тот уровень общественного сознания, на котором мысль не отчленена от эмоций, от латентных привычек и приемов сознания» [Гуревич, 1993:59]. Через несколько лет к подобному решению пришли и филологи [Горский, 2001, Вендина, 2002]. В целом оно не противоречит и представлениям философов: мировоззрение отличается более низким уровнем рациональности по сравнению с повседневно-бытовым сознанием, но в то же время оно лучше проработано и артикулировано интеллектуально [Хабермас, 1993 (1985)].

Закономерно, видимо, что приведенная формулировка принадлежит крупнейшему отечественному медиевисту. Медиевисты одними из первых столкнулись с вопросом: как выявить ментальность «простецов», неграмотных людей прошлого, которые не могли оставить о себе прямых свидетельств? А.Я.Гуревич определил мир средневековья, крестьянский по преимуществу, по отношению к современному исследователю как «мир безмолвствующего большинства». Основной метод был предложен в 1942 г. Л.Февром: для проникновения в область ментальности необходимо исследовать словарь, а также присущие людям символы и ритуалы, в которых выражаются существенные аспекты поведения. Спустя 30 лет А.Я.Гуревич принял данную логику, определив базу источников для реконструкции средневековых категорий времени и пространства: (1) произведения литературы и искусства, (2) эпос и мифология, (3) исторические сочинения, хроники, жития святых, деловые документы, письма, трактаты и другие

14 В отечественном гуманитарном дискурсе XX в. терминология могла иметь специфические основания. Так, в конце 1960-ых гг. Ю.А.Мазель писал о ментальное™, используя именно термин «идеология»: «Не отражение в языке философских, религиозных, правовых и пр. идей эпохи составляет предмет изучения, а та стихийная, бессознательная идеология, которая проявляется в самой структуре языка» [цит. по: Урысон, 2003:329]. материалы15, авторы которых «не всегда заботились о художественных средствах и более непосредственно выражали свои мысли» [Гуревич, 1999 (1972) :51], (4) изучение языка, терминологии, формул и устойчивых, повторяющихся речевых оборотов.

Как видим, связь менталитета и языка16 признают не только лингвисты (см. работы А.Вежбицкой, О.Г.Почепцова, В.В.Колесова, В.В.Красных, Н.Д.Арутюновой, Г.И.Берестнева, В.Г.Гака, В.И.Карасика, О.А.Леонтович и др.). Вопрос о ее характере принято связывать, прежде всего, с именами В. фон Гумбольдта, Э.Сепира и Б.Уорфа, однако он был поставлен намного раньше: Й.Л.Вайсгербер, например, упоминает некий «конкурс на премию Берлинской Академии наук 1759 г., задачей которого было осветить влияние языка и образа мышления друг на друга» [Вайсгербер, 2004 (1929):173, 175]. Современные формулировки стали, пожалуй, проще: «Анализ русской лексики позволяет сделать выводы об особенностях русского видения мира [.] и подвести под рассуждения о «русской менталь-ности» объективную базу, без которой такие рассуждения часто выглядят поверхностными спекуляциями» [Булыгина, Шмелев, 1997 а:481].

В целом правомерность исследования национальной ментальности лингвистическими методами была обоснована еще знаменитым положением В. фон Гумбольдта о тесной связи языка с внутренней духовной деятельностью, из которого В.В.Колесов [2002:260] делает прямой вывод: «Ментальность есть мировосприятие в категориях и формах родного языка». Итак, признавая связь менталитета и языка, лингвисты дискутируют о

15 В 1990 г. А.Я.Гуревич расширяет круг источников третьей группы. С таким подходом, впрочем, полемизируют его коллеги: «Простые люди» средневековья и раннего Нового времени, о взглядах которых мы можем судить по оставленным ими текстам, были не очень «простыми», поскольку они умели писать» [Савельева, Полетаев, 2005 а:216]. Удивляет, однако, тот факт, что лингвисты, решая на рубеже XX-XXI вв. сходную задачу в рамках «концепто-логических» исследований, по-прежнему опираются почти исключительно на источники первой группы [Кузнецов, 2000].

16 В'грамматике Лаурентиуса Альбертуса 1573 г. носителями диалекта названы «простые», «необразованные», «грубые», «неопытные», «не покидавшие своей родины», «сельские жители» и даже просто «чернь» [Жирмунский, 1956]. соотношении понятий «ментальность», «менталитет» и «КМ».

Высказываются мнения о их противопоставленности: «Менталитет с лингвистической точки зрения - это специфический способ оперирования единицами знания и соответствующими единицами языка для разрешения проблемных ситуаций и реализации намерений на основе национальной ЯКМ. [.] ЯКМ принципиально асистемна; национальный менталитет в силу определенной схематичности или стандартности ментальных акций служит средством наведения системности в каких-то фрагментах этой КМ. КМ представляет мир расчлененным, она обладает дифференцирующей силой. Менталитет, наоборот, выполняет интегрирующую функцию, стремясь представить мир целостным» [Караулов, 2004:16].

Нам ближе второе решение, которое отождествляет тип менталь-ности и КМ определенного этноязыкового сообщества [Рябцева, 2005, Гынгазова, 2007], что сопоставимо с позицией А.Я.Гуревича. Тем не менее мы принимаем замечание Т.В.Булыгиной и А.Д.Шмелева [2000] о том, «русская ментальность» (и любая другая), выявленная по данным ЯКМ как вторичного конструкта, который создают лингвисты, чтобы наглядно и компактно описать употребление языковых единиц, — это термин, подразумевающий лишь условный способ представления результатов семантического анализа. При бесспорной взаимосвязи, корреляции «ЯКМ» и реальных «представлений о мире» того или иного этноса их полное неразличение было бы чрезмерно грубым.

В роли первичной эмпирической базы для анализа менталитета с языковых позиций лингвисты видят сегодня довольно широкий и разнообразный круг источников. Так, например, Ю.Н.Караулов упоминает в данном ключе опыты по выработке «национальной идеи» и активно эксплуатируемого в последнее время СМИ мифа о национальном характере, переводы с русского и на русский, судебные лингвистические экспертизы и т.д. На фоне перечисленного хочется выделить еще один названный автором источник: «ментальное содержание и ментальная организация повседневного языкового содержания среднего россиянина» [Караулов, 2004:26]. Особая показательность (репрезентативность) реальной речевой практики, осуществляемой носителями языка неосознанно, не вызывает сомнений [Арутюнова, 1999, Шмелев, 2002]. В свете сказанного очевидно, что диалектный дискурс - релевантная база для репрезентации языка повседневности, его содержания и организации.

Подходы к анализу эмпирической базы. В качестве методологического основания данной работы использованы некоторые идеи А.Вежбиц-кой. В 1997 г. она предложила изучать специфику культуры с языковых позиций на основании трех взаимосвязанных принципов: (1) ключевых (дающих ключ для понимания культуры) слов, (2) культурной разработанности той или иной сферы словаря и (3) частотности определенных единиц. Первый принцип подразумевает, что культурная специфика отмечает прежде всего наиболее значимые «языковые содержания». Термин «ключевые концепты (идеи, слова)» является сегодня необыкновенно востребованным для определения способа мировидения субъектов разного уровня — от языковой личности до языкового сообщества. Пожалуй, он почти вытеснил практически одновременно предложенное терминообозначение «культурные доминанты» [Карасик, 1996].

Совершенно очевидным является при этом тот факт, что придание отдельному слову статуса ключевого (доминирующего, ядерного) в данной лингвокультурной традиции нуждается в обосновании, поскольку конеч »т ного их множества нет ни в одном языке . Методику выявления «бесценных ключей» к культуре и «закодированных в них концептов» А.Вежбиц

17 Чаще всего такое обоснование бывает почти формальным, например: «Среди основных категорий русского менталитета А.Вежбицкая отмечает три - ДУША, ТОСКА, СУДЬБА. [.] Я бы добавила к этим понятиям еще и СОВЕСТЬ, не потому, что русский человек более совестлив, чем другие, но потому, что СОВЕСТЬ занимает большое место в его сознании, что находит выражение во всей русской художественной литературе и в русском языке» [Ермакова, 2000 6:375]. кая определила следующим образом: слово должно быть «центром, вокруг которого «организованы целые области культуры», ее установки, ценности и ожидания; они воплощаются не только в словах, сочетаниях, устойчивых выражениях, но и в грамматических конструкциях, в пословицах и т.д.» [Вежбицкая, 2001 (1997):36-37].

Что касается двух других принципов, то они не требуют каких-либо пояснений. Их неоднократно формулировали затем и другие авторы. Например, применительно к наиболее значимым фрагментам концептосферы З.Д.Попова и И.А.Стернин [2001] говорят о «номинативной дробности», В.И.Карасик [2004] о «семиотической плотности», «номинативной плотности», Л.Г.Гынгазова [2004 б, 2007] о «высокой разработанности семантической сферы», подразумевая множество одно- и разноуровневых средств реализации концепта, которые являются одновременно следствием и показателем того, что определенное ментальное образование пребывает в центре внимания языкового сообщества. Кроме того, Л.Г.Гынгазова формулирует и принцип «семантической многомерности» - способности признаков концепта быть обращенными к разнообразным сферам бытия. В- качестве других признаков ключевого концепта называют явную «ценностную маркированность» (В.И.Карасик).

Методологически ясный принцип учета частотности, «коммуникативной выделенности» номинаций, как представляется, порождает еще одну методическую установку — разработанность (повторяемость) определенного дискурсивного мотива (темы). Остановимся на этом подробнее. Выше уже было отмечено, что дискурс понимается нами как языковой коррелят социокультурной деятельности. Поскольку в фокус внимания помещен диалектный дискурс, он предстает как языковое преобразование коллективной практики, взаимодействия носителей ТК и эксплицирует выработанную ею обобщенно-типическую точку зрения, иными словами, прямую норму или же (что случается, возможно, чаще) тот отход от нее, порицание и отрицание которого дает представление об идеальном состоянии мира. Следовательно, регулярное возникновение того или иного мотива в текстах дискурса не может быть незначимым. Частично сопоставимое содержание стоит за предлагаемыми терминами «тематическая доминанта» (Л.Г.Гынгазова), «коммуникативная стратегия» (Р.Н.Порядина).

В последние годы исследователи говорят об особой ценности для изучения ментальности недискурсивных смыслов: «Сфера языковой рефлексии, эксплицитных выражений и описаний [.] представляет малый интерес для семантики» [Яковлева, 1994:85]. «Важно не то, что утверждают носители языка, а то, что они считают само собою разумеющимся, не видя необходимости специально останавливать на этом внимание» [Шмелев, 2002: 296, Шмелев, 2004]. «Имена культурных концептов редко совпадают в дискурсивной интерпретации их содержания у разных представителей одной культуры» [Чернейко, 1997:201]. «Именно недискурсивные знания отражают преломление окружающего мира - его видения, понимания, структурирования [.] в сознании субъекта, которое фиксируется в языке в виде субъектно (и этнически) ориентированных понятий, представлений, образов, концептов. Они складываются в единую систему знаний, взглядов и ценностей, ЯКМ, которая национально, культурно и исторически специфична и которая не только заложена в семантической организации языка, но и содержит принципы этой организации» [Рябцева, 2005:537]. В целом мы не отрицаем данную позицию, поскольку опираемся на определение А.Я.Гуревича, подчеркнувшего, что ментальность не отрефлексирована и логически не выявлена.

Есть, однако, и другая сторона вопроса: Д.Б.Гудков [1999] отметил, что ментальное существование абстрактных категорий в обыденном, языJ ковом сознании преимущественно интуитивно, эти понятия не имеют здесь дискурсивного представления. Данный тезис вполне верифицирован собранным эмпирическим материалом. В диалектом дискурсе как в сфере обыденного смыслополагания, в отличие от текстов элитарной культуры, нет рефлексии и над временем, которое представляет собой абстракцию высокого уровня. По-видимому, никто из носителей ТК не размышляет о нем, как это делал Бл. Августин (или хотя бы в духе широко известного: «вечности заложник у времени в плену», «врел1ена не выбирают, в них живут и умирают» и т.д.). В результате остается неактуальным методический посыл А.Д.Шмелева [2002] о том, что, пытаясь понять особенность концептуализации в языке той или иной абстрактной сущности, например, счастья, мы не можем опираться на рассуждения носителей языка, обсуждающих, в чем заключается подлинное счастье, поскольку их мнения на этот счет могут значительно отличаться друг от друга.

Возникает все же вопрос: как относиться к частотным описаниям одного и того же хроноощущения, сформированного в рамках ТК? В качестве примера сошлемся на мотив (тему), который выше (см. сноску 5) был назван «приходом времени». Практически все тексты, в которых он реализуется, описывают разные по форме проявления конечности сущего в мире, независимо от характера грамматической объективации данного «прихода» — как уже совершившегося (приишо, дошло) или как прогнозируемого {придёт, дойдёт). Из 14 фиксаций нам встретились только 2 примера, в которых «приход времени» не связывается говорящим с мыслью о терминальной стадии некоторых объектов и их отношений (вернее, данная «конечность» имплицирована, поскольку говорящий сосредоточен на «начале» другого отношения объектов, которое должно возникнуть и возникает с «приходом времени»): Сколько раз она [обещала]: «Ой, я тебе луку дам, дам на семена луку, дам, дам, дам!» Ну, пришло время садить там, може быть, полмесяца уж прошло; И Лёне доходит время жениться.

Социологи считают, что внутри малых крестьянских сообществ, являвшихся в течение веков социальной базой ТК, особенно значимы два механизма стабилизации: добровольное сплочение и принуждение (давление группы на каждого ее члена). В результате конститутивные черты ТК — за немногими исключениями - обуславливают восприятие мира человеком «с точки зрения, которая разделяется людьми, непосредственно его окружающими. Стандарты первичной группы ощущаются сильнее, если благодаря конъюнктивным чувствам социальная дистанция между членами группы сокращается. [.] Трудно нарушить ожидания тех, с кем человек себя объединяет, ибо понимание их огорчения вызывает острое чувство вины. Чем привлекательнее группа для ее участников, тем выше давление, обеспечивающее единообразие поступков и мнений» [Шибутани, 1969:45].

Подобную невостребованность личностного, индивидуализированного начала, думается, достаточно полно отражает диалектный дискурс, зачастую эксплицируя именно «обобщенно-типическую» точку зрения. Следовательно, ее однообразное и постоянное воспроизведение — принципиальный для исследователя момент, поскольку с содержательной стороны дискурс закрепляет денотативные области, к которым направлено внимание культуры и общества. При всей усредненности такие регулярно реализуемые мотивы и обнаруживают своеобразие мировосприятия и менталитета диалектоносителей. Обоснованное решение согласуется с уже введенным тезисом К.Гирца об «интерпретации первого уровня», принадлежащей носителю культуры.

Представляется, что здесь необходимо коснуться еще одного важного обстоятельства: низкая частотность обращения к тем или иным смыслам в предельном случае превращается в феномен умолчания, непрогова-ривания определенной информации. Исследовательская установка на учет семантической разработанности и высокой частотности для определения фокуса внимания языкового сообщества, казалось бы, должна иметь и версию «от противного»: низкая частотность той или иной номинации и отсутствие вариантов, а особенно невнимание к определенной теме в дискурсе красноречиво свидетельствует о незначимости для культуры соответствующего фрагмента действительности.

Тем не менее мы считаем, что здесь нет прямолинейной зависимости: не говорят не только о ничего не значащем или само собой разумеющемся, но и об очень важном. «Каждая полновесная культура по-своему молчит о своем», - писал В.В.Бибихин [1994:34]. Он настаивал: тот факт, «что в основе языка молчание, [.] уже делает ясным, что отношение слова и вещи - не описание. Первоначальный выбор между именованием и умолчанием продолжается и на каждом шагу в отмеривании степени вы-сказанности» [Бибихин, 1994:26]. Ведь и христианство разрабатывало посыл «неупоминания всуе». Н.Д.Арутюнова [2000] отмечает, что молчание о сокровенном может быть даже ритуализовано (почтить память минутой молчания, торжественное молчание). Молчание носителей культуры амбивалентно18.

Итак, пока не найдено формальных средств для описания менталитета, «массовидность и инвариантность когнитивных и психологических стереотипов» [Добровольский, 1997, Воркачев, 2004] оказываются критериальным параметром. Мы склонны видеть в такой повторяемости мотива (темы) именно инвариантный стереотип. Он верифицируется только значительным количеством анализируемых текстов.

В результате мы выходим на проблему объема привлекаемого не только для анализа, но и для иллюстрации материала. На этапе зарождения отечественного концептуального анализа и его первых шагов этот вопрос ставила Р.М.Фрумкина [1995]. Спустя три года Т.В.Симашко отметила, что «возникающие между исследователями разногласия по поводу толкования одного и того же концепта уже сами по себе приводят к заключению, что спонтанность в выборе материала, отсутствие критериев его отбора состав

18 Доказательством выглядит дискурсивная стратегия носительницы ТК, у которой, несмотря на многолетнее знакомство с исследователями, переросшее в тесный психологический контакт, «явно проявлялось нежелание обсуждать тему сверхъестественного, последовательный уход от вопросов о собственной вере, но, вместе с тем, обостренный интерес к религиозной позиции собирателей» [Гынгазова, 2005:161]. ляют слабое звено в концептуальном моделировании, тем более если учесть, что на основании выведенного концептуального содержания определяется национальный характер» [Симашко, 1998:20, см. также Березо-вич, 1999, 2000, 2007, Кузнецов, 2000, Гынгазова, 2006].

Повторим, что, несмотря на конститутивные особенности диалектного дискурса, представляется необходимым кумулировать в представленном далее описании значительное количество текстов, в которых носители ТК реализуют тот или иной мотив, для того чтобы снять субъективность индивидуального взгляда на мир. Только полифония крестьянских голосов и «панорамный обзор» гарантирует объективность полученных выводов и позволяет говорить о народном видении определенного фрагмента действительности. С другой стороны, способы репрезентации больших объемов материала, представительность выборки, достаточность опыта, особенности жанра — все это еще не решенные методологией лингвистических исследований вопросы [Паршин, 1996]. В целом количественное, экстенсивное увеличение анализируемого материала — это хотя и необходимое, но невыполнимое правило в любой гуманитарной науке.

Методы и приемы исследования: антропологическая парадигма, прочно утвердившаяся в гуманитарных дисциплинах, изменила отношение к методам исследования, поскольку она предполагает интегральный подход к языковому материалу. В результате «строгие» методы, которые приветствовались при господстве системно-структурной парадигмы, уступили место «тренированной интроспекции лингвиста как познающей личности» (А.Вежбицкая) над приемлемостью анализируемых языковых форм. Однако в ситуации, когда исследователь не является носителем диалекта, ограничение интроспекции компенсируется учетом описанных выше разработанных (частотных) мотивов (тем) дискурса, которые представляют собой «интерпретации первого уровня», данные носителями диалекта и культуры.

В работе применялись методы концептуального («когнитивно-семантического» (В.Н.Телия)) анализа - комплекс процедур, имеющих целью реконструировать некую ментальную структуру на основе ее репрезентации в языке, и вскрыть спонтанную концептуализацию времени языковым сообществом. Его базовым принципом становится интерпретация сочетаемости средств выражения концепта, результатом - конструкт, обладающий свойствами отрефлексированной модели. При этом применялась методика выборки и группировки по идеографическому принципу единиц, соответствующих разным признакам концепта.

Использование дефиниций толковых словарей обусловило семный анализ лексики, а обращение к диалектному дискурсу сделало необходимым контекстуальный анализ речевого материала.

В работе широко» применялся общенаучный описательный метод и его приемы (наблюдение, интерпретация).

Научная новизна заключается в следующем.

Впервые темпоральность ТК рассматривается как культурный феномен, который не может существовать без посредничества языка.

Осмысление множественности способов интерпретации, в рамках ТК темпоральной составляющей действительности впервые проведено с акцентированием этнокультурной (диалектной) специфики. Новым является и обращение к диалектному дискурсу как сфере обыденного смысло-полагания и диалекту как инструменту повседневных интерпретаций, которое вскрыло прототипический характер локального варианта ТК.

Впервые время рассмотрено как вместилище не только уникальных событий, но* и неуникальных, повторяющихся действий, обозначенных темпоральными глаголами. Продемонстрирован процесс секуляризации ментальности ТК через сопоставление концептов ВОСКРЕСЕНЬЕ, ПРАЗДНИК и ВЫХОДНОЙ (ДЕНЬ), вскрывшее наполненность / опустошение темпоральных континуумов, освобождение их от обязательных действий (деятельности).

В диссертации доказана исключительная значимость для диалектной темпоральной концептосферы уровня биологического времени, которым фундированы семиотические оппозиции «свойственность / чуждость» и «конечность / бесконечность».

Впервые предложено и обосновано различие интерпретации в диалектном дискурсе минувшего времени как СТАРИНЫ и ПРОШЛОГО (РАНЬШЕ).

Показано формирование концепта ПРЕДКИ на основе концепта про-фанного СТАРИКА через промежуточное ментальное образование «старшие компаньоны» как результат нарастания отчуждения от темпоральной сферы «вечного настоящего» и осмысления темпорального предела (начала) «своего мира».

Вскрыта репрезентируемая дискурсом взаимосвязь этических и мировоззренческих установок и ожиданий ТК (ее этоса) с концептуализацией уровня биологического времени на примере уникальных диалектных возрастных концептов СТАРЫЕ (СТАРИННЫЕ) ЛЮДИ и ГОДЫ2 (ГОДА2).

Впервые исследована концептуализация духовных аспектов культурной традиции, объективированная знанием. Описано распределение знания между представителями «своего» и «чужого» мира, а также ретроспективный / проспективный / атемпоральный характер релевантного для ТК знания. Выявлена вербализация сакральной / профанной трансляция традиции в диалектном дискурсе.

Впервые проанализирована динамика диалектной темпоральной концептосферы на примере концептов ГОДЫ2 (ГОДА2) и ГОДЫ3 (ГОДА3).

Теоретическая значимость. Диссертация вносит вклад в разработку лингвокультурологического исследования языка, при котором принципиальное значение приобретает введение языковых фактов в широкий междисциплинарный контекст. Этот методологический принцип позволяет существенно расширить и обогатить результаты исследования самых разных фрагментов концептосферы ТК. Дополнены методологические принципы выделения «ключевых» единиц (элементов) диалектной концептосферы.

Вскрытые в диссертации миромоделирующие функции ключевых темпоральных концептов, способом выражения которых выступают единицы с неявно выраженной темпоральной семантикой, углубляют осмысление частных вопросов когнитивистики.

Теоретически значимым является обоснование разделения темпо-ральности культуры на два взаимосвязанных аспекта (темпоральный профиль и темпоральные стратегии), способствующее развитию темпоралогии и ее метаязыка.

Выявление двухуровневого механизма трансляции традиции в диалектном дискурсе является вкладом в развитие культурной антропологии.

Практическая значимость. Результаты диссертационного исследования могут быть применены в учебно-педагогической практике, прежде всего в преподавании таких лингвистических дисциплин, как лексикология, диалектология, семантика, курсов междисциплинарного характера — лингвокультурологии, этнолингвистики, культурной антропологии, лин-гвострановедения, а также вузовских спецкурсов и спецсеминаров.

Наблюдения и выводы, сделанные в работе, значимы для сферы диалектной лексикографии.

Учет описанного в диссертации неявно присутствующего темпорального слоя лексической семантики важен при обучении русскому языку как иностранному.

Материалы диссертации могут выборочно привлекаться в качестве дополнительных в процессе преподавания дисциплин гуманитарного цикла, рассматривающих вопросы темпоральной организации философской и научной картины мира.

Положения, выносимые на защиту.

1) Семантическая система диалекта вскрывает тесную взаимосвязь ТК с циклическим временем, объективирующим «неновизну» мира. Когнитивная модель времени-вместилища допускает заполнение его. повторяющимися действиями (деятельностью), которое репрезентируют «темпоральные» глаголы. Они выявляют единицы времени, релевантные для ТК, и вскрывают ее пороги прецизионности. Акциональное кодирование доказывает, что не только характер действий (деятельности), но и наполненность / опустошенность времени действиями (деятельностью) влияет на его сакральный / профанный статус.

2) Биологический уровень времени фундирует его линейную модель, ограниченную терминальными точками начала (рождения) и конца (смерти). Нормы, правила и ожидания, порожденные биологическим уровнем времени и репрезентированные в дискурсивной практике, связаны прежде всего с двумя семиотическими оппозициями самого высокого ранга: (а) свойственность / чуждость, (б) конечность / бесконечность. Непрерывно отчуждение «вечного настоящего» требует темпоральных скреп, обеспечивающих самотождественность человека и его «мы-группы».

3) Концептуализация «старого» выявляет темпоральные нормы и стратегии ТК. Прежде всего они связаны с интерпретацией статичной СТАРИНЫ и динамичного ПРОШЛОГО, противопоставленных «вечному настоящему». В диалектном дискурсе СТАРИНА предстает темпоральным континуумом, который опредмечен преимущественно вещными / невещными артефактами, а континуум ПРОШЛОГО объективируют события. СТАРИНА выступает отчужденным сакральным смыслопорождающим временем, а ПРОШЛОЕ - присвоенным профанным темпоральным континуумом.

4) Возрастные концепты СТАРИКИ, СТАРЫЕ ЛЮДИ и ПРЕДКИ соотносятся со степенью отчуждения от «вечного настоящего». Уникальный диалектный концепт СТАРЫЕ (СТАРИННЫЕ) ЛЮДИ связывает темпоральную и этическую концептосферу ТК, реализуя двухуровневую передачу культурной традиции.

5) Темпоральная концептосфера ТК, манифестированная диалектом, под давлением со стороны общенационального языка и связанных с ним типов культуры втягивается в процессы секуляризации, которые приводят к утрате уникального концепта ГОДЫ2 (ГОДАо). Деформация традиционной темпоральности оборачивается «выравниванием», унификацией времени и его отчуждением.

Апробация работы. Материалы по теме диссертации были представлены на Международном съезде русистов (Красноярск, 1997), Международной конференции «Этносы Сибири: язык и культура» (Томск, 1997), Международной научно-практической конференции (Бийск, 1998), Международных конференциях «XXI, XXII Дульзоновские чтения» (Уфа-Томск, 1999, Томск, 2000), Международной научно-практической конференции «Преподавание иностранных языков в поликультурном образовательном пространстве» (Томск, 2001), Международном симпозиуме, поев. 200-летию со дня рождения В.И.Даля (Владивосток, 2002), Международных научных конференциях «Язык. Время. Личность» (Омск, 2002), «Язык. Человек. Ментальность. Культура» (Омск, 2008), Международной научной конференции, поев, юбилею академика МАН ВШ, проф. О.И.Блиновой (Томск, 2006), III и IV Международных конгрессах исследователей русского языка «Русский язык: исторические судьбы и современность» (Москва, 2007, 2010). Основные положения работы также обсуждались на Всероссийских научных конференциях «Американский и сибирский фронтир» (Томск, 2001, 2004), Всероссийских научных конференциях (Челябинск, 2003, Новосибирск, 2003, Тобольск, 2005, Омск, 2008, Томск, 1996, 1998, 2003), а также на региональных конференциях «Духовно-исторические чтения» (Томск, 2000), «Филология и философия в современном культурном пространстве: проблемы взаимодействия» (Томск, 2006).

Структура работы. Диссертационное исследование состоит из введения, трех глав и заключения, списка условных сокращений географических названий (локалов), списка литературы, списка диалектных словарей.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Объективация традиционной темпоральности в диалектном языке"

ВЫВОДЫ

Концептуализация «совершенного возраста» верифицирует уже выявленные подходы ТК к осмыслению феномена времени.

1. Концепт ГОДЬЬ (ГОДД2) манифестирует, что сущность человека, его внутренняя основа, проявляется в его взаимоотношениях со временем. Язык, в свою очередь, репрезентирует ее разными способами, в том числе через активную / пассивную модель движения времени. Каждая из этих моделей по-своему обнаруживает особый статус стадии «совершенного возраста» по отношению к остальным возрастным фазам.

2. Совершенство темпорального континуума ГОДЬЬ (ГОДА2) отмечено двумя границами, совершенство человека воплощено его активностью-при-пересечении этих границ: он входит.в года, выходит из годов. Более того, активность человека так велика, что он способен манипулировать временем, пытаясь -удлинить темпоральную область ГОДОВ2 или же проникнуть в нее раньше.

3. Что касается модели, в которой движется само время, то континуум ГОДЫ2 (ГОДА2) выполняет в ней функцию точки отсчета, на которую помещен наблюдатель: относительно человека, локализованного в этой темпоральной области, молодость уходит, г. старость подходит (наступает).

4. ГОДЫ2 (ГОДА2) осмысляются как время-вместилище, наполненное витальными потенциями, которые присваивает и реализует человек, войдя в данную темпоральную область. В результате он становится (пригодным, гожим, годящим — 'удовлетворяющим требованиям', которые предъявляет к нему мир, он годится для жизни.

5. Сами ГОДЫ2 (ГОДА2) оказываются статичным временем, и в этом их суть уподобляется СТАРИНЕ. Оба темпоральных континуума являются воплощением абсолюта — высшей степени проявления сущего. Оба лишены внутренней структуры.

6. Данная статичность и бесструктурность наследуется и континуумом «Присвоенного» времени ГОДЫ1 (ГОДА1): «совершенный возраст» экстраполирует свои свойства в качестве эталонных на связанную с ним онтологически темпоральную область. Аналогичными качествами обладает и СТАРИНА. В чем своеобразие ролей этих темпоральных континуумов? Если СТАРИНА - смыслопорождающая матрица мира, ГОДЫ2 (ГОДА?) - это воплощение сути человека, то присвоенное время ГОДЫ1 (ГО-ДА1) становится точкой отсчета, по отношению к которой оцениваются все другие состояния мира, пережитые ранее и переживаемые ныне человеком. Свойственность человеку ГОДОВ2 и ГОДОВ], а также их конечность предопределяют невозможность их превращения в сакральное время, несмотря на их высокую оценку в ТК.

7. Принципиально важна самостоятельность концепта ГОДЫ2 (ГО-ДА2) по отношению к молодости. Ее оценка амбивалентна, оценка ГО-ДОВ2 однозначна.

8. Угасание этого концепта «совершенного возраста» в современной ТК Среднего Приобья, разумеется, не может отменить реальности данной возрастной фазы в онтогенезе. Вместе с тем культуроспецифичное слово годы - это «понятийное орудие», отражающее, по А.Вежбицкой [2001 (1997)], прошлый опыт общества касательно размышлений о том или ином феномене определенными способами. По мере изменения общества такие орудия могут видоизменяться и отбрасываться. Итак, «орудие отброшено», «опыт размышлений» не востребован, это привело к утрате одного из оснований, на котором время обретало разноликость.

9. Концептуализация ГОДОВ3 в рамках ТК не имеет принципиальных отличий от концептуализации профанной старости.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Время - это феномен, лежащий вне области эмпирии, спекулятивный, умопостигаемый. Еще И.Кант соотнес пространство с внешним созерцанием, а время — с внутренним. Человек тем не менее постоянно чувственно воспринимает результаты его воздействия на мир, и на этом основании он конструирует (строит) и научное понятие «время», и концепт ВРЕМЯ, и всю свою жизнь. Время, таким образом, является одной из базовых категорий мышления.

Сквозь ее призму был рассмотрен широкий круг вопросов, связанных с народной (крестьянской) жизнью и миропостижением и, казалась бы, иногда даже не соотносящихся со временем, - от присвоения мира, созданного предками, до передачи традиции не приобщенным к ней членам «мы-группы» и чужакам, от круговращения неновых действий, заполняющих повседневность, до уникальных событий, которые человек захватил в течение своей жизни (былъности, быти), на своем веку (годах, днях), при своей памяти, — названных нами «темпоральностью [традиционной] культуры».

Темпоральность предстала как культурный феномен, который объективируется говорами, закрепляющими локальную интерпретацию обыденного опыта, и диалектным дискурсом, где в процессе коммуникации и трансляции члены языкового сообщества спонтанно моделируют жизненный материал, отражая повседневное смыслополагание как первичную форму духовно-практического освоения мира.

Подчеркнем, что во всех гуманитарных дисциплинах в XX столетии неравномерно, приостанавливаясь и вновь набирая скорость, совершался так называемый «лингвистический переворот», иными словами, постепенно ширилось и закреплялось осознание великой посредующей силы языка. Философы, логики, антропологи, историки признают, что в даже научном дискурсе язык не является «пассивным медиумом» (Ф.Анкерсмит). Лингвисты уже безоговорочно разделяют бывшее когда-то революционным положение о том, что выражаемые каждым естественным языком значения складываются в своего рода коллективную философию, которая «навязывается» (Ю.Д.Апресян) всем его носителям. Следствием стало повышенное внимание гуманитариев к интерпретативному характеру любого языкового средства.

Язык (в том числе и диалект) отражает обыденный уровень сознания, который порождает и аккумулирует множество до- и квазинаучных интерпретаций повседневной жизни. Они считаются само собой разумеющимися и объективируются языком. В результате Г.Фреге полагал, что «в задачу философии входит низвержение власти слов над человеческим духом посредством выявления ошибок, часто почти неизбежно возникающих при употреблении языка для отношений между понятиями, посредством освобождения мысли от заблуждений, коренящихся в свойствах языковых средств выражения» [цит. по: Суровцев, 2001:21]. Задачей же всех лингво-культурологических дисциплин является именно установление «власти слов» и силы языка, которые объективируют национально окрашенное восприятие мира «человеческим духом» — менталитет. Диалектный язык и диалектный дискурс, кроме того, актуализуют аспект локальной интерпретации национального опыта.

Результаты анализа языковой семантики, проводимого лингвистами в целях реконструкции ментальных феноменов, воплощаются в некой модели, которая по определению не, может быть тождественна оригиналу, но обладает достаточной степенью достоверности. Построения на основе семантической системы языка, представленной словарем, грамматикой и словообразованием, вскрывают наиболее объективированный и одновременно слабее всего отрефлексированный слой концептуальной информации. Ее верифицируют и дополняют дискурсивные смыслы, оформленные в том числе как устойчивая черта и мотив (тема) дискурса.

Вместе с тем некоторым вопросам, затронутым в данной работе, суждено надолго остаться открытыми. Например, мы отдает себе отчет в ограничении потенциала анализа устным характером бытования нашей эмпирии — диалектного дискурса. Отсутствие возможности проследить устойчивость / динамику среднеобской концептосферы даже на вековом отрезке (в отличие от концептосферы элитарной культуры, зафиксированной в письменных текстах) не может не сказаться на степени обобщения выводов и на степени их верифицируемости.

Итак, проведенное исследование диалектного языкового материала показало, что время задает границы бытия и быта, иными словами, мира, определяет их глубину, которая отражена в ТК концептом СТАРИНА. Время - несмотря на происхождение этого слова от и.-е. корня *иеМ- со значением 'вращать', 'круговращение' — у его начала, в глубине, в старину, статично и неподвижно. Это «культурная» память слова: русское старый восходит к и.-е. *$1(Ъ)а- 'стоять'. Сама же темпоральная область старины не имеет глубины, объема, протяженности, поэтому никак не датируется. Однако, благодаря своей статичности, «устойчивости», старина оказывается временем-матрицей, порождает нормы и смыслы. Старина далека от человека (доказательство - ее нерасчлененность, как и остального «чужого мира»), ближе к нему ПРОШЛОЕ. «Приближаясь» к человеку, время делается динамичным, подвижным и определяет этим его поведение: человек должен либо следить за движением времени, либо сам идти сквозь него. Прошлое картирует «непосредственную среду обитания» носителя ТК, ее репрезентация характерна для «обыденных дефиниций и дескрипций» диалектного дискурса. Глубина континуума прошлого - это один из аспектов регионального варьирования ТК.

Качественную» разнородность времени, многомерность его структуры определяют две семиотические оппозиции самого высокого ранга: конечность / бесконечность и свойственность / чуждость. Первая фундирует равную актуальность темпорального цикла и линии, повтора деятельности, наполняющей время, и, таким образом, неизменности, (из)вечности, бесконечности «своего мира», но также и конечности, смертности и, следовательно, обновления. А всякое обновление влечет за собой и старение.

Концептосфера СТАРОГО, порожденная биологическим уровнем темпоральности, в рамках ТК обращена к различным областям бытия и имеет почти всеохватный характер, поддерживая онтологическое единство мира. В ее рамках тесно спаяны физическое и духовное, материальное и идеальное, конкретное и абстрактное. Ее элементы СТАРОСТЬ, СТАРИКИ актуализуют не только привычные фазовые коннотации конца (увядания, смерти), но и семантику начала (зарождения и порождения) мира и его законов, то есть старины.

Одним из прототипических ликов времени в ТК является день, но он же воплощает и вечное настоящее как своеобразную отмену времени. Заботы о телесности наполняют человеческий день работой - деятельностью, действиями. Долг, обязанность человека оставить такого рода действия и заполнить континуум дня другими придают этому времени сакральность. Исчезновение темпоральных обязанностей, отмена полноты времени, его опустошение, ведут к торжеству атемпоральности, а через нее к секуляризации мира.

Вторая оппозиция объективируется тем, что вечному настоящему, «сейчас», в котором только и может пребывать человек, присуще постоянно воспроизводимое отчуждение от человека. Его присвоение не может совершаться одномоментно. Это духовный труд, совершение которого требует определенной длительности. В*результате присвоенное время всегда имеет зазор с моментом «сейчас», присвоенным оказывается прошлое. Следовательно, настоящее требует «темпоральных скреп». На уровне циклического времени для этого служат неновые действия. Они имеют разную степень закрепленности за темпоральными континуумами различного объема, вскрывая границы прецизионности ТК. На уровне линейного времени в роли темпоральных скреп выступают неновые вещи и люди - старшие компаньоны, старики. Они придают единство меняющемуся настоящему и обеспечивают темпоральную самотождественность человека и его «мы-группы» (а через нее - мира).

Однако прошлое, разделяемое с ровесниками, восстанавливает всего лишь повседневную идентичность. Для культурной памяти важен миф. Миф — это обоснование настоящего из темпоральной области смыслопо-рождения, из старины. Миф реализуется в неповседневной коммуникации, в трансляции, для нужд которой в ТК сформировался концепт СТАРЫЕ (СТАРИННЫЕ) ЛЮДИ.

Итак, настоящее постоянно'отчуждается, с одной стороны, обновляя мир, с другой - изменяя его. Устаревшее (старое) прошлое постоянно присваивается, обеспечивая идентичность человека. При этом оба темпоральных среза предстают профанными. И только старина остается чуждой в своей неподвижности и неизменности, при этом становясь сакральной, как совершенство, достигшее абсолюта.

Хотя вскрытые семиотические оппозиции имеют высокий ранг и в силу этого претендуют на универсальность, в их объективации присутствует и специфика ТК. Упомянем хотя бы хроноощущение, порожденное элитарной культурой и наукой Запада, воспринятое и в России: «Наше» время отличается от остальных времен, как «теперь» и «здесь» живого опыта противостоят «прежде» и «там» [Рикер, 2004 (2000):435]. Как было показано в работе, в рамках ТК «наше время» как раз локализовано «прежде» и «там».

Разрушение традиционной темпоральности связано с «обезличиванием», «выравниванием» времени, которое человеку все труднее присвоить: одинаковым является только чужое. Способы присваивать время, являющееся «каркасом» мира, — вот что вскрывает диалект. Способы существовать в своем, а не в чуждом мире — вот что предлагает ТК.

Список научной литературыКалиткина, Галина Васильевна, диссертация по теме "Русский язык"

1. Авени Э. Империи времени: календари, часы и культуры. — Киев, 1998 (1989). —384 с.

2. Аверинцев С.С. Поэтика ранневизантийской литературы. -М., 1977. 318 с.

3. Агапкина Т.А. Звуковой образ времени и ритуала (на материале весенней обрядности славян) // Мир звучащий и молчащий. Семиотика звука и речи в традиционной культуре славян. М., 1999. - С. 17-50.

4. Агапкина Т.А. Мифопоэтические основы славянского народного календаря. Весенне-летний цикл. М., 2002. - 816 с.

5. Агапкина Т.А. Всегда и никогда (время в заговорном универсуме) // Язык культуры: семантика и грамматика. К 80-летию со дня рождения акад. Н.И.Толстого. — М., 2004. — С.273-283.

6. Александренков Э.Г. «Этническое самосознание» или «этническая идентичность» // Этнографическое обозрение. 1996. - № 3. - С. 13-22.

7. Алюшин A.JL, Князева E.H. Эндофизика и временные шкалы виртуального восприятия // Вопросы философии. 2007. - № 2. - С. 80-96.

8. Амбросиани П. Славянские названия месяцев в отрывках Пролога, хранящихся в Швеции // Palaeoslavica. Vol. XIII. - 2005. - № 1. - С. 281-290.

9. Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма. М., 2001. - 286 с.

10. Антонова С.М. Глаголы говорения — динамическая модель языковой картины мира: опыт когнитивной интерпретации. — Гродно, 2003. — 519 с.

11. Апресян В.Ю. Неправда // Новый объяснительный словарь синонимов русского языка: в 3 т. М., 2000. - Т. 2. - С. 223-229.

12. Апресян Ю.Д. «Природные процессы» в сфере человека // Логический анализ языка. Модели действия. — М., 1992. С. 150-154.

13. Апресян Ю.Д. Избранные труды: в 2 т. — М., 1995.

14. Апресян Ю.Д. Дейксис в лексике и грамматике и наивная картина мира // Апресян Ю.Д. Интегральное описание языка и системная лексикография. Избранные труды: в 2 т. М., 1995 (1986). Т. 2. - С. 629-650.

15. Апресян Ю.Д. Знать 1 // Новый объяснительный словарь синонимов русского языка: в 3 т.-М., 1999.-Т. 1.-С. 129-137.

16. Апресян Ю.Д. Значение и употребление // Вопросы языкознания. — 2002. — № 4.- С. 3-22.

17. Апресян Ю.Д. Знание // Новый объяснительный словарь синонимов русского языка: в 3 т. М., 2003. - Т. 3. - С. 129-136.

18. Апресян Ю.Д. Основания системной лексикографии // Языковая картина мира и системная лексикография. М., 2006. - С. 31-160.

19. Ариес Ф. Возрасты жизни // Философия и методология истории. М., 1977 (1960).-С. 216-244.

20. Артог Ф. Типы исторического мышления: презентизм и формы восприятия времени // Отечественные записки. 2004. - № 5. - С. 214-225.

21. Арутюнов С.А. Обычай, ритуал, традиция // Советская этнография. — 1981. № 2. - С. 97-99.

22. Арутюнова Н.Д. Номинация, референция, значение // Языковая номинация: Общие вопросы. М., 1977. - С. 188-206.

23. Арутюнова Н.Д. Аномалии и язык (к проблеме языковой картины мира) // Вопросы языкознания. — 1987 а. — № 3. — С. 3-19.

24. Арутюнова Н.Д. Ненормативные явления и язык // Язык и логическая теория. — М., 1987 б.-С. 140-152.

25. Арутюнова Н.Д. Типы языковых значений. Оценка. Событие. Факт. М., 1988. - 341 с.

26. Арутюнова Н.Д. От редактора // Логический анализ языка. Модели действия. — М., 1992.-166 с.

27. Арутюнова Н.Д. Истина и этика // Логический анализ языка. Истина и истинность в культуре и языке. М., 1995. - С. 7-23.

28. Арутюнова Н.Д. Время: модели и метафоры // Логический анализ языка. Язык и время.-М., 1997 а.- С. 51-61.

29. Арутюнова Н.Д. О новом, первом и последнем // Логический анализ языка. Язык и время. М., 1997 б. - С. 170-200.

30. Арутюнова Н.Д. Язык и мир человека. М., 1999. - 896 с.

31. Арутюнова Н.Д. Феномен молчания // Язык о языке. — М., 2000. С. 417-436.

32. Арутюнова Н.Д. В целом о целом. Время и пространство в концептуализации действительности // Логический анализ языка. Семантика начала и конца. — М., 2002. — С. 3-18.

33. Арутюнова Н.Д. Воля и свобода // Логический анализ языка. Космос и хаос. — М., 2003.-С. 73-99.

34. Арутюнова Н.Д. Речеповеденческие акты и истинность // Человеческий фактор в языке: Коммуникация. Модальность. Дейксис. — М., 1992. — С. 6-39.

35. Ассман Я. Культурная память: письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности. — М., 2004 (1992). — 368 с.

36. Ахшарава Л.Г. Концепт «дитя» в русской языковой картине мира. Дис. . канд. филол. наук. Архангельск, 2002. - 202 с.

37. Байбурин А.К. Семиотические аспекты функционирования вещей // Этнографическое изучение знаковых средств культуры. Л., 1989. - С. 63-88.

38. Байбурин А.К. Ритуал: свое и чужое // Фольклор и этнография. Проблемы реконструкции фактов традиционной культуры. — М., 1990. — 3-17.

39. Байбурин А.К. Ритуал в системе знаковых средств культуры // Этнознаковые функции культуры. М., 1991. - С. 23-42.

40. Байбурин А.К. Ритуал: между биологическим и социальным // Фольклор и этнографическая действительность. — СПб., 1992. — С. 18-28.

41. Байбурин А.К. Ритуал в традиционной культуре. — СПб, 1993. — 240 с.

42. Байбурин А.К. Статус реконструкции в фольклорно-этнографических исследованиях // Традиционное сознание: проблемы реконструкции. Томск, 2004. — С. 11-20.

43. Байбурин А.К., Левинтон Г.А. Код(ы) и обряд(ы) // Кодови словенских култу-ра. Београд, 1998. - Бр. 3. Свадба. - С. 239-257.

44. Банкова Т.Б. «Полный словарь сибирского говора» как источник изучения народного миросозерцания // Культура Отечества: прошлое, настоящее, будущее. — Томск, 1995. Вып. 4. - С. 80-84.

45. Баранов О.С. Идеографический словарь русского языка. М., 1995. - 820 с.

46. Баранов А.Н., Добровольский Д.О. Знаковые функции вещных сущностей // Язык система. Язык — текст. Язык - способность. - М., 1995. - С. 80-90.

47. Бартминьский Е. Языковой образ мира: очерки по этнолингвистике. — М., 2005. -528 с.

48. Бартминьский Е. Оппозиция «устный — письменный» и современный фольклор // Бартминьский Е. Языковой образ мира: очерки по этнолингвистике. — М., 2005 (1989). -С. 382-392.

49. Белков П.Л. Планиметрия архаичного мировосприятия // Пространство и время в архаичных и традиционных культурах. М., 1996. - С. 26-37.

50. Белякова С.М. Образ времени в диалектной картине мира. — Тюмень, 2005. —264 с.

51. Белякова С.М., Новикова JI.A. Жизнь и ее периоды в языковом сознании диа-лектоносителей // Славянские духовные чтения на рубеже веков. — Тюмень, 2001. — С. 17-22.

52. Бенвенист Э. Общая лингвистика. М., 1974. - 447 с.

53. Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование действительности. — М., 1995.-323 с.

54. Бердяев Н. Смысл истории. М., 1990 - 175 с.

55. Бережнова М.Л. Группы русских сибиряков (к вопросу об их выделении в отечественной истории и этнографии) // Русский вопрос: история и современность. — Омск, 2005.-С. 128-130.

56. Березович Е.Л. Топонимия Русского Севера: этнолингвистические исследования. — Екатеринбург, 1998. 338 с.

57. Березович Е.Л. Русская национальная личность в зеркале языка: в поисках объективной методики анализа // Русский язык в контексте культуры. — Екатеринбург, 1999.-С. 31-42.

58. Березович Е.Л. Русская топонимия в этнолингвистическом аспекте. — Екатеринбург, 2000. 532 с.

59. Берёзович Е.Л. К этнолингвистической интерпретации семантических полей // Вопросы языкознания. 2004. - № 6. - С. 3-24.

60. Березович Е.Л. Язык и традиционная культура. М., 2007. - 600 с.

61. Березович Е.Л., Пьянкова К.В. Пищевой код в тексте игры: каша и квас // Славянский и балканский фольклор. Семантика и прагматика текста. М., 2006. — Вып. 10.-С. 425-459.

62. Берестнев Г.И. О «новой реальности» языкознания // Филологические науки. — 1997.-№4.-С. 47-55.

63. Берестнев Г.И. Языковые подходы к проблеме архетипов коллективного бессознательного //Языкознание: взгляд в будущее. Калининград, 2002. - С. 164-183.

64. Бернштам. Т. А. Русская народная культура Поморья XIX — начала XX века. -Л., 1983.-231 с.

65. Бернштам Т.А. Будни и праздники: поведение взрослых в русской крестьянской среде (XIX начало XX в.) // Этнические стереотипы поведения. - М., 1985. -С.120-153.

66. Бернштам Т.А. Молодежь в обрядовой жизни русской общины XIX — начала XX в. Половозрастной аспект традиционной культуры. Л., 1988. - 278 с.

67. Бернштам Т.А. Молодость в символизме переходных обрядов восточных славян: учение и опыт церкви в народном христианстве. СПб., 2000. — 400 с.

68. Бернштейн С.Б. Размышления о славянской диалектологии // Бернштейн С.Б. Из проблематики диалектологии и лингвогеографии. М., 2000 (1986). - С. 299-309.

69. Бибихин В.В. Язык философии. М., 1994. - 416 с.

70. Биллиг М. Нации и языки // Журнал «Логос» (1991-2005). Избранное: в 2 т. -М., 2006 (1995). T. 1. - С. 551-582.

71. Блинова О.И. О термине «старожильческий говор Сибири» // Вопросы языкознания и сибирской диалектологии. Томск, 1971. - Вып. 2. - С. 3-8.

72. Блинова < О.И. Типы региональных словарей // Русские говоры Сибири. — Томск, 1981.-С. 7-11.

73. Блинова О.И. Способы отражения народной духовной культуры в областном словаре // Культура отечества: прошлое, настоящее, будущее. — Томск, 1995. Вып. 4. -С. 64-69.

74. Блинова О.И. Областной словарь, в лингвокультурологическом аспекте.//. От словаря В.И.Даля к лексикографии XXI века. Владивосток, 2002. - С. 77-83.

75. Боас Ф. История антропологии // Этнографическое обозрение. 2002 (1904). — № 6. - С. 86-96.

76. Богданов К.А. Повседневность и мифология: исследования по семиотике фольклорной действительности. СПб., 2001. - 438 с.

77. Богословская З.М. Устная народная речь русских старожилов Сибири: Сб. текстов. — Томск, 2007. 102 с.

78. Богословская З.М. Диалектная вариантология. — Томск, 2005. — 270 с.

79. Бодрийяр Ж. Система вещей. М., 1999 (1968). - 222 с.

80. Большаков A.M. Современная деревня в цифрах: экономика и разнообразный быт деревни за революционный период. Л., 1925. - 112 с.

81. Бондаренко Г.В. Некоторые особенности восприятия древнеирландского праздника // Одиссей: Человек в истории. 2005. М., 2005 - С. 8-22.

82. Брагина Н.Г. Память в языке и культуре. М., 2007. — 520 с.

83. Бродель Ф. Структуры повседневности: возможное и невозможное. М., 1986 (1957).-622 с.

84. Бродель Ф. История и общественные науки. Историческая длительность // Философия и методология истории. М,, 1977. С. 114-142.

85. Бродель Ф. Крестьянская экономика до начала XX в. М., 1997 (1986). — 512 с.

86. Булыгина Т.В. К построению типологии предикатов в русском языке // Семантические типы предикатов. — М., 1982. — С. 7-85.

87. Булыгина Е.В., Шмелев А.Д. Языковая концептуализация мира (на материале русской грамматики). М., 1997 а. — 574 с.

88. Булыгина Т.В., Шмелев А.Д. Референция и смысл выражения мясопуст (мясопустная неделя) и сыропуст (сыропустная неделя) II Вопросы языкознания. 1997 б. — № 3. - С. 40-47.

89. Булыгина-Т.В., Шмелев А.Д. «Стихийная лингвистика» // Русский язык сегодня. М., 2000. - Вып. 1. - С. 9-18.

90. Бэкон Ф. Сочинения в 2 т. Т. 2. М., 1977-1978.

91. Вайсгербер Й:Л. Родной язык и формирование духа. М., 2004 (1929). - 232 с.

92. Валенцова М.М. Материалы к словарю полесской этнокультурной лексики (опыт компьютерной обработки восточнославянской диалектной лексики). Астрономия. Метеорология. Время. // Восточнославянский этнолингвистический сборник. М.,2001.-С. 355-378.

93. Вальденфельс Б. Повседневность как плавильный тигль рациональности // Со-цио-Логос. Общество и сферы смысла. М., 1991. - Вып. 1. — С. 39-50.

94. Ванд Л.Э., Муратова A.C. Генеалогия культуры и веры: зримое и тайное. — М., 2000. 523 с.

95. Ватин Н.Б., Головко E.Bi, Швайтцер П. Русские старожилы Сибири: Социальные и символические аспекты самосознания. М., 2004. - 292 с.

96. Вежбицкая А. Семантика, культура и познание: общечеловеческие понятия в культуроспецифичных контекстах // THESIS. 1993 (1992). - Вып. 3. - С.185-206.

97. Вежбицкая А. Язык. Культура. Познание. М., 1997. - 411 с.

98. Вежбицкая А. Понимание культур через посредство ключевых слов. — М., 2001 (1997). 288 с.

99. Вендина Т.С. Пространство и время как параметры дискретизации макрокосма // Славянские этюды. Сб. к юбилею С.М.Толстой. М., 1999. - С. 136-140.

100. Вендина Т.И. Средневековый человек в зеркале старославянского языка. — М.,2002. 336 с.

101. Вендлер 3. Факты в языке // Философия, логика, язык. — М., 1987. — С. 293-317.

102. Вернадский В.И. Философские мысли натуралиста. — М., 1988. — 519 с.

103. Веселова И.С. Прагматика устного рассказа // Современный городской фольклор. М., 2003. - С. 534-543.

104. Виноградов В.А. Вступительное слово при открытии круглого стола: когнитивная лингвистика сегодня // Проблемы представления (репрезентации) в языке. Типы и форматы знаний. М., 2007. - С. 6-12.

105. Виноградов В.В. История слов. М., 1999. - 1138 с.

106. Виноградова Л.Н. Социорегулятивная функция суеверных рассказов о нарушителях запретов и обычаев // Славянский и балканский фольклор. Семантика и прагматика текста. М., 2006. - Вып. 10. - С. 214-235.

107. Виноградова Л.Н., Толстая С.М. Символический язык вещей: веник (метла) в славянских обрядах и верованиях // Символический язык традиционной культуры. Балканские чтения II. - М., 1993. - С. 3-36.

108. Витгенштейн Л. Логико-философский трактат // Философские работы: в 3 ч. — М., 1994(1921). Ч. 1.-С. 1-73.

109. Витгенштейн Л. Культура и ценность // Философские работы: в 3 ч. — М., 1994. -Ч. 1.-С. 408-492.

110. Власова И.В. К изучению мировоззрения и самосознания севернорусского населения (по источникам ХИ-ХХ вв.) // Мировоззрение и культура севернорусского населения. М., 2006. - С. 102-144.

111. Воркачев С.Г. Лингвокультурология, языковая личность, концепт: становление антропологической парадигмы в языкознании // Филологические науки. 2001. — № 1. - С. 64-72.

112. Воркачев С.Г. Счастье как лингвокультурологический концепт. М., 2004. —236 с.

113. Вригт Г.Х., фон. Время, изменение и противоречие // Г.Х. фон Вригт. Логико-философские исследования. Избранные труды. М., 1986. - С. 513-538.

114. Всеволодова М.В. Способы выражения временных отношений в русском языке. -М., 1975.-283 с.

115. Всеволодова М.В. Категория именной темпоральности и закономерности ее речевой реализации. Автореф. дис. . д-ра филол. наук. М., 1983. - 40 с.

116. Всеволодова М.В. К вопросу о методологиях и методиках лингвистического анализа (на примере категорий пространственных, временных и причинных отношений). Статья 1 // Вестник МГУ. Сер. 9. Филология. 2005 а. - № 1. - С. 22-49.

117. Всеволодова М.В: К вопросу о методологиях и методиках лингвистического анализа (на примере категорий пространственных, временных и причинных отношений). Статья 2 // Вестник МГУ. Сер. 9. Филология. 2005 б. - № 2. - С. 9-34.

118. Вялкина Л.В. Обозначения времен года в древнерусском языке // Исследования по словообразованию и лексикологии древнерусского языка. М., 1969. - С. 200-212.

119. Гавлова Е. Славянские термины возраст и век на фоне семантического развития этих названий в индоевропейских языках // Этимология. 1967. — М., 1969. — С. 36-39.

120. Гагарин А. Хозяйство, жизнь и настроение деревни. По итогам обследования Починковской волости Смоленской губернии. М.-Л., 1925. — 112 с.

121. Гайденко П.П. Эволюция понятия науки. М., 1980. - 567 с.

122. Гайденко П.П. Бытие // Новая философская энциклопедия: в 2 т. М., 2000. — Т. 1.-С. 337-345.

123. Гайденко П.П. Время. Длительность. Вечность. М., 2006. - 464 с.

124. Гак В.Г. Номинация действия // Логический анализ языка. Модели действия. — М., 1992.-С. 77-84.

125. Гак В.Г. Истина и люди // Логический анализ языка. Истина и истинность в культуре и языке. М., 1995. - С. 24-31.

126. Гак В.Г. Пространство времени // Логический анализ языка. Язык и время. — М., 1997.-С. 123-130.

127. Гак В.Г. Языковые преобразования. М., 1998. - 763 с.

128. Гак В.Г. Язык как форма самовыражения народа // Язык как средство трансляции культуры. М., 2000. - С. 54-68.

129. Гак В.Г. Семантическое поле конца // Логический анализ языка. Семантика начала и конца. М., 2002. - С. 50-55.

130. Гаспаров Б.М. Язык, память, образ: Лингвистика языкового существования. — М., 1996.-352 с.

131. Геннеп А., ван. Обряды перехода. М., 1999 (1909). - 198 с.

132. Герд A.C. Несколько замечаний касательно понятия «диалект» // Русский язык сегодня. М., 2000. - Вып. 1. - С. 45-52. \

133. Герд A.C. Введение в этнолингвистику. СПб., 2005. — 457 с.

134. Герен-Пас Ф. Откуда мы? О пространственно-географической самоидентификации жителей Франции // Этнографическое обозрение. — 2005. № 5. - С. 52-58.

135. Гиренок Ф. Археография событий // Событие и смысл: синергетический опыт языка. М., 1999. - С. 67-85.

136. Гирц К. Интерпретация культур. — М., 2004. 560 с.

137. Гирц К. Как мы сегодня думаем: к этнографии современной мысли // Этнографическое обозрение. 2007 (1983). -№ 2. - С. 3-16.

138. Глебкин В.В. Ритуал в советской культуре. М., 1998. - 167 с.

139. Гловинская М.Я. Глаголы со значением передачи информации // Язык о языке. -М., 2000.-С. 403-416.

140. Глызина В.Е. Темпоральный признак в семантике имени существительного // Когнитивный анализ слова. — Иркутск, 2000. С. 48-69.

141. Гоббс Т. Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского. М., 2001. - 478 с.

142. Гольдин В.Е. Машиннообрабатываемые корпусы диалектных текстов и проблема типологии русской речи // Русистика сегодня. 1995. - № 3. - С. 72-87.

143. Гольдин В.Е. Имена речевых событий, поступков и жанры русской речи // Жанры речи. Саратов, 1997 а. - С. 23-43.

144. Гольдин В.Е. Теоретические проблемы коммуникативной диалектологии. Диссертация в виде научного доклада, представленная на соискание ученой степени доктора филологических наук. Саратов, 1997 б. - 52 с.

145. Гольдин В.Е. Речь в традиционной сельской культуре // Аванесовские чтения. — М., 2002. С. 77-79.

146. Гордон A.B. Тип хозяйствования — образ жизни — личность // Крестьянство и индустриальная цивилизация. М., 1993. —С. 113-135.

147. Горский A.A. «Всего еси исполнена земля русская.» Личность и ментальность русского средневековья. — М., 2001. 176.

148. Григорьев А.Д. Устройство и заселение Московского тракта в Сибири с точки зрения изучения русских говоров // Изв! Ин-та исследований Сибири. Томск, 1921. -№6.-С. 1-116.

149. Григорьев А.Д. К изучению русских старожильческих говоров Сибири. Прага, 1928. - Вып. 1. - 36 с.

150. Гринкова Н.П. Родовые пережитки, связанные с разделением по полу и возрасту (по материалам русской одежды) // Советская этнография. 1936. — № 2. — С. 24-32.

151. Гришаева-Л.И. Можно ли исчислить параметры картины мира как формы его репрезентации? // Проблемы представления (репрезентации) в языке. Типы и форматы знаний. М., 2007. - С. 158-170. .

152. Громов Г.Г. Некоторые спорные вопросы изучения религии // Советская этнография. 1980. -№ 5 - С. 73-81.

153. Громыко М.М. Трудовые традиции русского крестьянства Сибири (XVIII -первая половина XIX в.). Новосибирск, 1975. - 352 с.

154. Громыко М.М., Кузнецов C.B., Буганов A.B. Православие в русской народной культуре: направление исследований // Этнографическое обозрение. 1993. — № 6. — С. 60-68.

155. Губогло М.Н. Идентификация идентичности. М., 2003. - 765 с.

156. Гудков Д.Б. Прецедентное имя и проблемы прецедентное™. М., 1999. - 149 с.

157. Гумбольдт, фон В. Избранные труды по языкознанию. М., 2001. - 400 с.

158. Гумилев JI.H. Этнос и категория времени // Этносфера. История людей и история природы. М., 1993 (1967). - С. 79-97.

159. Гура A.B. Символика животных в славянской народной традиции. — М., 1997.910 с.

160. Гура A.B. Сакральное и секулярное в судьбах европейской цивилизации. СПб., 2005.- 182 с.

161. Гура A.B. Соотношение и взаимодействие акционального и вербального кодов свадебного обряда // Славянский и балканский фольклор. Семантика и прагматика текста. М., 2006. - Вып. 10.-С. 268-279.

162. Гуревич А.Я. Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства. — М., 1990.-395 с.

163. Гуревич А.Я. Исторический синтез и Школа «Анналов». М., 1993. — 328 с.

164. Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры // Гуревич А.Я. Избранные труды: в 3 т. М.-СПб., 1999 (1972). - Т. 2. Средневековый мир. - С. 15-261.

165. Гынгазова Л.Г. Концепты «жизнь» и «смерть» в языке диалектной личности // Актуальные проблемы русистики. Томск, 2003. - С. 103-111.

166. Гынгазова Л.Г. Концепт «Душа» в языке диалектной личности // Теоретические и прикладные аспекты филологии. Томск, 2004 а. - С. 151-155.

167. Гынгазова Л.Г. Образ пространства в идиолекте носителя народной речевой культуры // Интерпретатор и текст: проблемы ограничений в интерпретационной деятельности. Новосибирск, 2004 б. - С. 96-105.

168. Гынгазова Л.Г. О концепте «Воля» в индивидуальном сознании носителя традиционной речевой культуры // Актуальные проблемы русистики. Томск, 2006. -Вып. 3. - С. 220-229.

169. Гынгазова Л.Г. Физическое и духовное пространство в дискурсе носителя традиционной культуры // Картины русского мира: пространственные модели в языке и тексте. Томск, 2007 а. - С. 78-109.

170. Гынгазова Л.Г. Интерпретация мира языковой личностью диалектоносителя и ее реинтерпретация исследователем // Вестник Томского университета. 2007 б. - № 295, февраль.-С. 15-19.

171. Гынгазова Л.Г. Интерпретационный потенциал соматизмов в описании картины мира языковой личности диалектоносителя // Вестник Томского университета. Сер. Филология. 2009 а. - № 1 (5). - С. 13-21.

172. Гынгазова Л.Г. Ценностная картина мира диалектоносителя // Лакунарность в языке, картине мира, словаре и тексте. Новосибирск, 2009 б. - С. 115-122.

173. Гынгазова Л.Г. «Полный словарь диалектной языковой личности» как отражение индивидуальной картины мира. — Томск, 2010 (в печати)

174. Даль В.И. Пословицы русского народа. — М., 1957 (1862). 991 с.

175. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. — М., 1978 (1880-1992).

176. Дементьев Г. Деревня Пальцево. Экономический и социально-бытовой очерк. — Л., 1926.-126 с.

177. Демешкина Т.А. Теория диалектного высказывания: Аспекты семантики. — Томск, 2000. 186 с.

178. Демешкина Т.А. Концепт чистоты по данным среднеобских словарей // Наука и образование. Белово, 2002. - С. 49-55.

179. Демьянков В.З. Когниция и понимание текста // Вопросы когнитивной лингвистики. 2005.-№. 3.-С. 5-10.

180. Дешерисва Т.Н. Лингвистический аспект категории времени в его отношении к физическому и философскому аспектам // Вопросы языкознания. 1975. - № 2. - С. 111-117.

181. Джозеф Дж. Язык и национальная идентичность // Журнал «Логос» (1991-2005). Избранное: в 2 т. М., 2006. - Т. 1. - С. 515-550.

182. Дмитровская М.А. Знание и мнение: образ мира, образ человека // Логический анализ языка. Знание и мнение. М., 1988. — С. 6-18.

183. Добровольская В.Е. Магические запреты и предписания в сфере регулярной трудовой деятельности сельского населения Северной и Центральной России // Palaeo-slavica. Vol. XIII. - 2005. - № 1. - С. 243-259.

184. Добровольская В.Е. «Грозные» праздники в системе календарных дат Муромского района // Живая старина. — 2005. — № 2. — С. 18-21.

185. Добровольский Д.О. Национально-культурная специфика во фразеологии (1) // Вопросы языкознания. 1997. - № 6. - С. 37-48.

186. Домашнев А.И. рец. на: Dialektologie zwischen Tradition und Neuansätzen. Stuttgart, 2000. 437 S. // Вопросы языкознания. -2001. -№ 4. С. 151-155.

187. Домников С.Д. Мать-земля и Царь-город. Россия как традиционное общество. — М., 2002. 672 с.

188. Дронова Л.П. Становление и эволюция модально-оценочной лексики русского языка: этнолингвистический аспект. — Томск, 2006. 256 с.

189. Дубровина С.Ю. Народное православие на Тамбовщине. Опыт этнолингвистического словаря. Тамбов, 2001 .- 171 с.

190. Дурново H.H. Очерк истории русского языка. М.-Л., 1924. - 376 с.

191. Духовная культура Северного Белозерья. Этнодиалектный словарь. — М., 1997. —432 с.

192. Евтухов В.Д. Темпоральная лексика белорусского языка и ее история. Автореф. дис. . канд. филол. наук. Минск, 1982. - 21 с.

193. Евтушенко О.В. Четыре пласта языкового сознания // Русское слово в русском мире. М.-Калуга, 2004. - С. 71-103.

194. Емельянов Н.Ф. Заселение русскими Среднего Приобья в феодальную эпоху. -Томск, 1981.- 182 с.

195. Ермакова О.П. Пространственные метафоры в русском языке // Логический анализ языка. Языки пространств. М., 2000 а. - С. 289-298.

196. Ермакова О.П. Концепты СОВЕСТЬ и ЗАВИСТЬ в их языковом выражении // Русский язык сегодня. М., 2000 б. - Вып. 1. - С. 375-385.

197. Жалейко А.Р. Перцептуальное время и его выражение в функционально-семантическом поле темпоральности (на материале английского языка). Автореф. дис. . канд. филол. наук. М., 1980. - 19 с.

198. Живов В.М. Двоеверие и особый характер русской культурной истории // Philo-logia slavica. К 70-летию акад. Н.И.Толстого. М., 1993. - С. 50-59.

199. Жигульский К. Праздник и культура. М., 1985. — 336 с.

200. Жирмунский В.М. Немецкая диалектология. М.-Л., 1956. - 636 с.

201. Завьялова Е.В. Институт старчества в истории Русской православной Церкви // Человек в пространстве и времени культуры. — Барнаул, Рубцовск, 2008. — С. 415-418.

202. Загрязкина Т.Ю. Процессы пространственной дифференциации и интеграции французского языка. Автореф. . дис. докт. филол. наук. -М., 1996. -45 с.

203. Зализняк Анна А. Глагол говорить: три этюда к словесному.портрету.// Язык о языке. М., 2000. - С. 381-402.

204. Зализняк Анна А. Многозначность в языке и способы ее представления. — М.,2006. 672 с.

205. Зализняк Анна А., Левонтина И.Б. Отражение «национального характера» в лексике русского языка // Зализняк Анна А., Левонтина И.Б., Шмелев А.Д. Ключевые идеи русской языковой картины мира. М., 2005 (1996). - С. 307-335.

206. Зализняк Анна А., Левонтина И.Б., Шмелев А.Д. Ключевые идеи русской языковой картины мира. М., 2005. - 540 с.

207. Зализняк Анна А., Левонтина И.Б., Шмелев А.Д. Эволюция ключевых концептов русского языка XX в. аспекты изучения // Вестник РГНФ. 2008. - № 1. - С. 121-127.

208. Зализняк Анна А., Шмелев А.Д. Время суток и виды деятельности // Логический анализ языка. Язык и время. М., 1997. - С. 229-240.

209. Звездова Г.В. Слово и характер словотворчества в народном месяцеслове (на материале временной лексики) // Язык и этнический менталитет. Петрозаводск, 1995. -С. 114-124.

210. Звездова Г.В. Русская именная темпоральность в историческом и функциональном аспектах. -Воронеж, 1996. 144 с.

211. Зверев В.А. Признаки дезорганизации общинной и семейной жизни в сибирской деревне конца XIX начала XX вв. // Община и семья в сибирской деревне XVIII - начала XX вв. - Новосибирск, 1989. - С. 62-79.

212. Зеленин Д.К. Восточнославянская этнография. — М., 1991. — 511 с.

213. Зелинский А.Н. Литургический круг христианского календаря // Календарь в культуре народов мира. -М., 1993. С. 253-269.

214. Золотова!Г.А. О новых возможностях лексикографии // Вопросы языкознания. -1994,-№4.-С. 85-95.

215. Иванов В.В., Топоров В.Н. К истокам славянской социальной терминологии (семантическая сфера общественной организации, власти, управления и основных функций)» // Славянское и балканское языкознание: Язык в этнокультурном аспекте. — М., 1984.-С. 87-98.

216. Иванова A.A. Концепция культурного ландшафта как методологический принцип организации комплексных полевых исследований // Актуальные проблемы полевой фольклористики. -М., 2002. — С. 6-13.

217. Иванова В.В. Концепт времени в пословичной картине мира // Вестник СПбГУ. Сер. 2. 2003. - Вып. 1. - С. 26-31.

218. Иванцова Е.В. Феномен диалектной языковой личности. — Томск, 2002. 312 с.

219. Иванцова Е.В. Диалектный словарь сравнений как источник изучения диалектной личности сибирского старожила // Актуальные проблемы русистики. Языковые аспекты регионального существования человека. — Томск, 2006. — Вып. 3. — С. 104-112.

220. Иванцова Е.В. Живая речь русских старожилов Сибири: Сб. текстов. Томск,2007.- 104 с.

221. Ивлева Л.М. Ряжение в традиционной культуре. СПб., 1994. - 235 с.

222. Игнатьева И.Ф. Проблема артефакта: онтология, эпистемология, аксиология. — Великий Новгород, 2002. 86 с.

223. Игнатьева Н.В. Культурный потенциал «третьего возраста». Дис. . канд. фи-лос. наук. Челябинск, 2005. - 144 с.

224. Иная ментальность. — М., 2005. — 352 с.

225. Ищук Д.Г. Лексико-семантическое поле как выражение концептуальной модели времени в языке (на русско-славянском материале) Автореф. дис. . канд. филол. наук. -СПб., 1995.- 17 с.I

226. Кабакова Г.И. Возраст // Славянские древности: в 5 т. М., 1995. - Т. 1. — С. 405-407.

227. Кайуа Р. Миф и человек. Человек и сакральное. М., 2003 (1950). - 296 с.

228. Калиновская К.П. Возрастные группы народов Восточной Африки. — М., 1976. 160 с.

229. Калиткина Г.В. Лексический маркер времени «СЕЙЧАС» в вершининском говоре // Этносы Сибири: язык и культура. — Томск, 1997. — С. 74-76.

230. Калиткина Г.В. Лексические временные маркеры в вершининском говоре // Материалы международного съезда русистов в Красноярске (1-4 октября 1997 г.): в 2 т. -Красноярск, 1997.-Том 1.- С. 124-125.

231. Калиткина Г.В. Говор как язык повседневного общения // Актуальные проблемы дериватологии, мотивологии, лексикографии. — Томск, 1998. — С. 168-171.

232. Калиткина Г.В. Локализация в континууме прошлого в вершининском говоре // Проблемы лексикографии, мотивологии, дериватологии. — Томск, 1998. С.79-89.

233. Калиткина Г.В. Событийные маркеры времени // Языковая картина мира: лингвистический и культурологический аспекты: в 2 т. Бийск, 1998. — Т.1. — С. 219-224.

234. Калиткина Г.В. Континуум 'НЕДЕЛЯ' в вершининском говоре // Проблемы документации исчезающих культур. Уфа-Томск, 1999. — С. 94-100.

235. Калиткина Г.В. Календарный и некалендарный личный праздник в лингвокуль-турологическом аспекте // Сравнительно-историческое и типологическое изучение языков и культур: в 2 ч. —Томск, 2000. — Ч. 2. С. 153-161.

236. Калиткина Г.В. Циклический праздник в лингвокультурологическом аспекте // Православие и Россия: Канун третьего тысячелетия. —Томск, 2000. — С. 59-63.

237. Калиткина Г.В. Время праздника: сакральное и профанное (Отражение лексики с темпоральным значением в томских областных словарях) // Проблемы русистики. -Томск, 2001 а.-С. 123-134.

238. Калиткина Г.В. Единицы бытового времени и их объективация в говоре // V Житниковские чтения: Межкультурные коммуникации в когнитивном аспекте. Челябинск, 2001 б.-С. 228-237.

239. Калиткина Г.В. Сакральное и профанное время в календарном круге: томские словари в лингвокультурологическом аспекте // Европейские исследования в Сибири. Томск, 2001 в. С. 234-246.

240. Калиткина Г.В. Среднеобская диалектная лексика с темпоральным значением : концепт 'вечёрка' // Язык в поликультурном пространстве: теоретические и прикладные аспекты. — Томск, 2001 г. С. 238-243.

241. Калиткина Г.В. Способы описания темпоральных единиц в диалектных словарях разных типов // От словаря В.И.Даля к лексикографии XXI века. -Владивосток, 2002 а.-С. 197-207.

242. Калиткина Г.В. Диалектные словари как отражение традиционной культуры // Язык. Время. Личность. Социокультурная динамика языковых явлений в общенародных и личностных репрезентациях. Омск, 2002 б. — С. 544-549.

243. Калиткина Г.В. Традиция культуры и диалектные словари // Вторые Лазаревские чтения. — Челябинск, 2003 а. — С. 260-264.

244. Калиткина Г.В. Стереотипы социального времени в традиционной культуре // Лингвистический ежегодник Сибири. — Красноярск, 2003 б. Вып. 4-5. — С. 102-110.

245. Калиткина Г.В. Пир на весь мир (диалектные словари и прескрипции традиционной культуры) //Язык и культура. Новосибирск, 2003 г. - С. 71-81.

246. Калиткина Г.В. Культурноспецифическая единица 'война': к методологии описания // Актуальные проблемы русистики. — Томск, 2003 д. — С. 156-167.

247. Калиткина Г.В. Темпоральность традиционной культуры: святки // Европейские исследования в Сибири. Томск, 2004 а. - Вып. 4. - С. 335-346.

248. Калиткина Г.В. Диалектный язык как код традиционной культуры // Вестник Томского государственного университета. Сер. Философия. Культурология. Филология. Томск, 2004 б. - № 282, июнь. - С. 24-29.

249. Калиткина Г.В. Маркирование «своего» и «чужого» времени в диалектном тексте // Виноградовские чтения. Тобольск, 2005. — С. 83-86.

250. Калиткина Г.В. Модели времени в традиционной культуре // Филология и философия в современном культурном пространстве: проблемы взаимодействия. — Томск, 2006 а.-С. 384-393.

251. Калиткина Г.В. Глубина темпорального континуума прошлого в традиционной культуре // Актуальные проблемы лингвистики. — Томск, 2006 б. — Вып. 3. С. 240-248.

252. Калиткина Г.В. Диалектные словари как лингвокультурологический источник: опыт реконструкции традиции. Статья 1 // Вестник Томского государственного университета. Сер. Филология. Томск, 2006. — № 291, июнь. — С. 12-19.

253. Калиткина Г.В. Присвоение времени в традиционной культуре // Обрядовое слово как языковой и культурный феномен: статус и региональная специфика. Вестник ТГУ: Бюллетень оперативной научной информации. Томск, 2006. - № 112, декабрь. — С. 67-73.

254. Калиткина Г.В. Диалектные словари как лингвокультурологический источник: опыт реконструкции традиции. Статья 2 // Вестник Томского государственного университета. Сер. Филология. Томск, 2007. - № 294, январь. — С. 17-24.

255. Калиткина Г.В. Темпоральные структуры повседневности в языковом коде // III Международный конгресс исследователей русского языка «Русский язык: исторические судьбы и современность». Труды и материалы. М., 2007 б. - С. 381-382.

256. Калиткина Г.В. Тексты диалектного архива как базовый источник диалектной лингвокультурологии // Вестник Томского государственного университета. — Томск, 2007 в. № 298, май. - С. 7-12.

257. Калиткина Г.В1 «Старые люди» в диалектном дискурсе // Вестник Кокшетау-ского государственного университета им. Ш.Ш.Уалиханова. Сер. филологическая. — Кокшетау, 2008 а. № 1-2. - С. 57-60.

258. Калиткина Г.В. «Старые вещи» в диалектном дискурсе // Вестник Томского государственного университета. Филология: научный журнал. — 2008 б. № 1(2). — С. 517.

259. Калиткина Г.В. Концептуальный слой старость в среднеобских говорах // Язык. Человек. Ментальность. Культура: в 2. ч. — Омск, 2008 в. — Ч. 1. — С. 84-90.

260. Калиткина Г.В; Междисциплинарные области диалектной лингвокультурологии // Сибирский филологический журнал. 2008 г. — № 3. - С. 181 -192.

261. Калнынь Л.Э. Русские диалекты в современной языковой ситуации и их динамика // Вопросы языкознания. 1997. - № 3. - С. 115-124.

262. Карасик В.И. Культурные доминанты в языке // Языковая личность: культурные концепты. Волгоград, Архангельск, 1996. - С. 3-16.

263. Карасик В.И. Этнокультурные типы институционального дискурса // Этнокультурная специфика речевой деятельности. Сб. обзоров ИНИОН. М., 2000. - С. 37-63.

264. Карасик В.И. Языковой круг: личность, концепт, дискурс. М., 2004. - 390 с. .

265. Караулов Ю.Н. Общая и русская идеография. М., 1976. - 355 с.

266. Караулов Ю.Н. Горячие точки развития русистики: русский язык, русский мир и российский менталитет // Русское слово в русском мире. М.-Калуга, 2004. - С. 5-28.

267. Каргин А. С., Хренов Н.А. Традиционная культура на рубеже XX-XXI веков // Традиционная культура. 2000. - № 1. - С. 5-9.

268. Касавин И.Т. Миграция. Креативность. Текст. Проблемы неклассической теории познания. СПб., 1999. - 408 с.

269. Касавин И.Т. Пространство и время: в поисках «естественной онтологии» знания // Общественные науки и современность. 2000 а. — № 1. - С. 90-99.

270. Касавин И.Т. Первобытное сознание и его творцы: вожди и шаманы // Альтернативные миры знания. — СПб., 2000 б. — С. 220-237.

271. Катунин Д.А. Языковые модели времени как фрагмент русской национальной культурной конструкции // Дефиниции культуры. Томск, 1999. - Вып. 4. - С. 98-105.

272. Катунин Д.А. Время в зеркале русской языковой метафоры. Дис. . канд. фи-лол. наук. — Томск, 2005. 195 с.

273. Катунин Д.А. Пространственные аспекты метафорических характеристик времени в русской языковой картине мира // Картины русского мира: пространственные модели в языке и тексте. Томск, 2007. — С. 263-295.

274. Кафанья А.К. Формальный анализ определений понятия «культура» // Антология антропологических исследований культуры. Интерпретации культуры. СПб., 1997 (1960).-С. 91-114.

275. Китайгородская М.В., Розанова Н.Н. «Вещный мир» человека: коммуникативно-жанровый аспект // Русский язык сегодня. — М., 2000. Вып. 1. - С. 170-181.

276. Клименко А.П. Существительные со значением времени в современном русском языке. Автореф. дис. . канд. филол. наук. Минск, 1965. — 19 с.

277. Князев Ю.П. Настоящее время: семантика и прагматика // Логический анализ языка. Язык и время. М., 1997.-С. 131-138.

278. Колесов В.В.' Концепт культуры: образ — понятие символ // Вестник Санкт-Петербургского университета. Сер. 2. — 1992. - Вып. 3 (16). - С. 30-40.

279. Колесов В.В. Развитие традиционного русского говора в современное просторечье // Лексика и грамматика севернорусских говоров. Киров, 1986 а. - С. 7-21.

280. Колесов В.В. Мир человека в слове Древней Руси. Л., 1986 б. - 312 с.

281. Колесов В.В. Философия русского слова. СПб., 2002. - 448 с.

282. Кондратенко М.М. Обозначения единиц счета времени в говорах ярославско-костромского Поволжья // Лексический атлас русских народных говоров: Материалы и исследования. 2001-2004. СПб., 2004. - С. 256-260.

283. Корнилов О.А. Языковые картины мира как производные национальных мен-талитетов. М, 2003 (1994). - 348 с.

284. Костромичева М.В. Тематическая группа «ребенок» в орловский говорах // Лексический атлас русских народных говоров: Материалы и исследования. 2005. — т СПб., 2005. С. 216-221.

285. Костяев А.И. Алфавиты и коды культуры. Palestina. Roma. М., 2004. - 103 с.

286. Котович Л.В. Организация общинного самоуправления у русских крестьян Сибири в конце XIX — начале XX вв. // Община и семья в сибирской деревне XVIII начала XIX вв. - Новосибирск, 1989. - С. 39-50.

287. Кравченко А.В. Когнитивные структуры пространстве и времени в языке // Известия РАН. Сер. литературы и языка. 1996. - Т. 55. — № 3. — С. 3-24.

288. Кравченко А.В. К проблеме наблюдателя как системообразующего фактора в языке // Известия РАН. Сер. литературы и языка. 2003. - Т. 52. - № 3. - С. 45-56.

289. Красных В.В. Виртуальная реальность или реальная виртуальность? М., 1998. -352 с.

290. Красных В.В. Основы психолингвистики и теории коммуникации. М., 2001.270 с.

291. Красных В.В. Предметный код культуры в русском культурном пространстве // Русистика на пороге XXI века: проблемы и перспективы. М., 2003 а. — С. 146-148.

292. Красных В.В. «Свой» среди «чужих»: миф или реальность? М., 2003 б. - 375с.

293. Красухин К.Г. Три модели индоевропейского времени на материале лексики и грамматики // Логический анализ языка. Язык и время. М., 1997. - С. 62-77.

294. Красухин К.Г. Слово, речь, язык, смысл: индоевропейские истоки // Язык о языке. -М., 2000. -С. 23-44.

295. Крейдлин Г.Е. Время сквозь призму временных предлогов // Логический анализ языка. Язык и время. -М., 1997.-С. 139-151.

296. Крестьянство и индустриальная цивилизация. — М., 1993. — 276 с.

297. Кром М.М. Историческая антропология. СПб., 2000. - 78 с.

298. Кронгауз М.А. Время как семантическая характеристика имени // Вопросы кибернетики: семантические исследования. М., 1989. - С. 4-18.

299. Кронгауз М.А. Семантическая типология: время и пространство // Язык и культура: Факты и ценности: К 70-летию Ю.С.Степанова. М., 2001. - С. 325-333.

300. Крючкова Н.В. Концепты возраста (на материале русского и французского языков). Дис. . канд. филол. наук. Саратов, 2003. - 252 с.

301. Кубрякова Е.С. Глаголы действия через их когнитивные характеристики // Логический анализ языка. Модели действия. — М., 1992. — С. 84-90.

302. Кубрякова Е.С. О понятиях места, предмета и пространства // Логический анализ языка. Языки пространств. М., 2000. - С. 84-92.

303. Кубрякова Е.С. Язык и знание: на пути получения знаний языке: Части речи с когнитивной точки зрения. Роль языка в познании мира. — М., 2004 а. — 560 с.

304. Кубрякова Е.С. Языковая картина мира и особенности ее влияния на сознание человека // Русское слово в русском мире. — М.-К., 2004 б. С. 29-39.

305. Кубрякова Е.С. О термине «дискурс» и стоящей за ним структуре знания // Язык. Текст. Личность. Сб. статей к 70-летию Т.М.Николаевой. — М., 2005. — С. 23-33.

306. Кузнецов А.М. Когнитология, «антропоцентризм», «языковая картина мира» и проблема исследования лексической семантики // Этнокультурная специфика речевой деятельности. Сб. обзоров ИНИОН. М., 2000. - С. 8-22.

307. Кузнецов В.К. Русские старожилы в Сибири и Средней Азии // Азиатская Россия: в 2 т. СПб., 1914. - Т. 1. Люди и порядки за Уралом.-С. 178-188.

308. Кузнецов П.С. Русская диалектология. — М., 1954. 156 с.

309. Кузнецова О.Д., Сороколетов Ф.П. Отражение особенностей крестьянской народной культуры в словаре русских народных говоров // Историко-культурный аспект лексикографического описания русского языка. М., 1995. - С. 153-157.

310. Культура и культурология. Словарь. М., 2003. - 928 с.

311. Культурный ландшафт Русского Севера. — М., 1998. — 136 с.

312. Культурология. Словарь: в 2. т. М., 1998.

313. Кустова Г.И. Семантические аспекты лексических функций (глаголы со значением 'начаться' / 'кончиться') // Логический анализ языка. Семантика начала и конца. — М., 2002. С. 69-82.

314. Кустова Г.И. О сехмантическом потенциале слов энергетической и экспериенци-альной сферы // Вопросы языкознания. 2005. - № 3. - С. 53-79.

315. Кучепатова С.В. О некоторых закономерностях современного традиционного сознания // Судьбы традиционной культуры Сб. статей и материалов памяти Ларисы Ивлевой. СПб., 1998. - С. 141-146.

316. Лазарева К.И. Грамматико-лексическое поле времени научной литературы по химии // Теория и практика обучения иноязычной речи в высшей школе. Воронеж,1972. .-С. 91-104. . .

317. Лакофф Дж., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем // Теория метафоры. -М„ 1990 (1980).-С. 387-415.

318. Лалаева Д.И. Лексико-семантическое поле «время» в донском казачьем диалекте: этнолингвокультурологический аспект исследования. Дис. . канд. филол. наук. — Волгоград, 2007.-258 с.

319. Ле Гофф Ж. «Анналы» и «новая историческая наука» // Споры о главном: Дискуссии о настоящем и будущем исторической науки вокруг французской школы «Анналов». -М., 1993. С. 90-94.

320. Лебедева Н.Б. Полиситуативность глагольной семантики. — Томск, 1999. — 262с.

321. Лебедько М.Г. Время как когнитивная доминанта культуры: Сопоставление американской и русской концептосфер. Владивосток, 2002. - 240 с.

322. Левин И. Двоеверие и народная религия в истории России. М., 2004. - 216 с. Левин М. Деревенское бытие: нравы, верования, обычаи // Крестьяноведение. Ежегодник 1997.-М., 1997.-С. 84-127.

323. Леви-Строс К. Структурная антропология. М., 1985 (1958). 536 с. Левкиевская Е.Е., Плотникова A.A. Этнолингвистическое описание севернорусского села Тихманьги // Восточнославянский этнолингвистический сборник. — М.,2001.-С. 257-299.

324. Левонтина И.Б., Шмелев А.Д. На своих двоих: лексика пешего перемещения в русском языке // Ключевые идеи русской языковой картины мира. М., 2005 (1999). — С. 76-95.

325. Лейвен-Турновцова Й., ван. Панстратические и пантопические аспекты семан-тизации отклонений от нормы и в стандарте и нонстандарте европейских языков // Логический анализ языка. Языки этики. — М., 2000. С. 135-148.

326. Лелеко В.Д. Пространство повседневности в европейской культуре. — СПб.,2002. 304 с.

327. Леонтович O.A. Русские и американцы: парадоксы межкультурного общения. — М., 2005.-352 с.

328. Леонтьева Л.С. Символическая функция еды в обрядах // Фольклор и этнография. Проблемы реконструкции фактов традиционной культуры. Л., 1990. — С. 37-47

329. Литвиненко Ю. Ю. Концепт возраст в семантическом пространстве образа человека в русской языковой картине мира. Дис. . канд. филол. наук. — Омск, 2006. — •> 256 с.

330. Лоуэнталь Д. Прошлое чужая страна. - СПб., 2004 (1985). - 624 с. Лурье C.B. Как погибла русская община // Крестьянство и индустриальная цивилизация. - М., 1993. - С. 136-173.

331. Лушникова A.B. Календари северной Евразии и Сибири как источник для реконструкции древней картины мира // Вопросы языкознания. — 2005. — № 5. С. 11-27.

332. Люббе Г. В ногу со временем (Im Zug der Zeit). О сокращении нашего пребывания в настоящем // Вопросы философии. 1994. — № 4. — С. 94-107.

333. Любимова Г.В. Возрастной символизм в культуре календарного праздника русского населения Сибири. XIX — начало XX в. — Новосибирск, 2004. 240 с.

334. Людтке А. Что такое история повседневности? Ее достижения и перспективы в Германии // Социальная история. Ежегодник 1998/99. М., 1999 а. - С. 77-100.

335. Людтке А. «История повседневности» в Германии после 1989 года // Казус: индивидуальное и уникальное в истории. 1999.-М., 1999 б.-Вып. 2.-С. 117-126.

336. Макаренко A.A. Сибирский народный календарь. Новосибирск, 1993 (1913).167 с.

337. Макеева И.И. Семантика 'конца' у глаголов движения // Логический анализ языка. Семантика начала и конца. М., 2002. - С. 83-95.

338. Мальцева И.М., Молотков А.И., Петрова З.М. Лексические новообразования в языке XVIII. Л., 1975. - 372 с.

339. Маляр Т.Н. Пространство-время: метафорический перенос или единая концептуальная система? // Проблемы представления (репрезентации) в языке. Типы и форматы знаний. М., 2007. - С. 315-321.

340. Маркарян Э.С. Узловые проблемы теории культурной традиции // Советская этнография. 1981. -№ 2. - С. 78-96.

341. Маркарян Э.С. Теория культуры и современная наука. — М., 1983. 284 с.

342. Маслова Г.С. Народная одежда в восточнославянских традиционных обычаях и обрядах XIX начала XX вв. - М., 1984. - 216 с.

343. Матвеенко В.А. Лексика нравственно-оценочного ряда в древнерусском памятнике XI в. // Логический анализ языка. Языки этики. М., 2000. - С. 363-372.

344. Матвеенко В.А. Начало как продолжение и конец как исполнение (на материале старо- и церковнославянского языка) // Логический анализ языка. Семантика начала и конца. М„ 2002. - С. 96-108.

345. Маторин Н., Невский А. Программа для изучения бытового православия (восточноевропейский религиозный синкретизм). — Л., 1930. 18 с.

346. Мелетинский Е.М. Время мифическое // Мифы народов мира: в 3 т. М., 1987. -Т. 1. - С. 252-253.

347. Мельникова Е.А. Функционирование «письменного» в русской деревне XIX — XX вв.: книги и способы их воображения. Дис. . канд. истор. наук. — СПб., 2006. — 221 с.

348. Мечковская Н.Б. Концепты «начало» и «конец»: тождество, антонимия, асимметричность // Логический анализ языка. Семантика начала и конца. — М., 2002. — С. 109-120.

349. Мид М. Культура и мир детства. М., 1988. - 428 с.

350. Михайлова Н.Г. Народная культура как целостный феномен: культурологический подход // Традиционная культура. — 2002. — № 3 (7). С. 8-15.

351. Михеева Л.Н. Время в русской языковой картине мира. — Иваново, 2003. — 252с.

352. Моисеев А.И. Слова со значением времени в современном русском языке // Слово в лексико-семантической системе языка. — Л., 1972. С. 92-95.

353. Молчанов Ю.Б. Иерархия уровней организации материи и временных отношений // Вопросы философии. 1982. - № 6. - С. 134-136.

354. Мордвинов А.Б. Формирование темпоральной семантики в тексте рассуждения // Синтаксис текста. М., 1979. - С. 214-225.

355. Морковкин В.В. Опыт идеографического описания лексики: Анализ слов со значением времени в русском языке. М., 1977. - 166 с.

356. Мороз А.Б. О фольклорности нефольклорного: евангельские события в восприятии современного крестьянина // Актуальные проблемы полевой фольклористики. -М., 2002.-С. 31-43.

357. Мороз А.Б. Народная интерпретация этнографического факта // Язык культуры семантика и грамматика. К 80-летию со дня рождения акад. Н.И.Толстого. М., 2004. -С. 174-182.

358. Морозов И.А. Слепцова И.С. Круг игры. Праздник и игра в жизни севернорусского крестьянина (XIX XX вв.). - М., 2004. - 920 с.

359. Мужики и бабы: мужское и женское в русской традиционной культуре. — СПб., 2005.-688 с.

360. Мужской сборник. М., 2001. — Вып. 1. Мужчина в традиционной культуре. —224 с.

361. Мужской сборник. — М., 2004. Вып. 2. «Мужское» в традиционном и современном обществе. - 264 с.

362. Мурзина И .Я. Феномен региональной культуры: бытие и самосознание. Авто-реф. дис. . д-ра культурологии. — Екатеринбург, 2003. 46 с.

363. Мурьянов М.Ф. Время (понятие и слово) // Вопросы языкознания. 1978. — № 2. - С. 52-66.

364. Мухранова E.H. Возраст как феномен культуры. Дис. . канд. филос. наук. -СПб., 2006.- 180 с.

365. Надеина JI.B. Семантика движения в отражении русской языковой диалектной метафоры. Автореф. дис. . канд. филол. наук. Томск, 2007. - 25 с.

366. Назаретян А.П. Архетипы времени в традиционной культуре // Общественные науки и современность. 2001. - № 4. - С. 160-167.

367. Неклюдов С.Ю. Традиции устной и письменной культуры: соотношение и типология // Славянские этюды. Сборник к юбилею С.М.Толстой. М., 1999. — С. 289297.

368. Неклюдов С.Ю. Самобытность и универсальность в народной культуре (к постановке проблемы) // Геопанорама русской культуры: провинция и ее локальные тексты. М., 2004. - С. 15-21.

369. Некрылова А.Ф: Круглый год: Русский земледельческий календарь. — М., 1989. 496 с.

370. Нестик Т.А. Социальное конструирование времени // Социс. 2003. - № 8. — С.12.21.

371. Никитин М.В. Основания когнитивной семантики. — СПб., 2003. 277 с.

372. Никитин М.В. Пространство и время в ментальных мирах // Когнитивная, лингвистика: ментальные основания и языковая реализация: в 2 ч. — СПб., 2005. — Ч. 1. Лексикология и грамматика с когнитивной точки зрения. — С. 47-61.

373. Никитина С.Е. Устная народная культура как лингвистический объект // Известия АН СССР. Сер. литературы и языка. 1982 а. - Т. 41. - № 5: - С. 240-429.

374. Никитина С.Е. Устная народная традиция в народной культуре русского населения Верхокамья // Русские письменные и устные традиции и духовная культура. М., 1982 б.-С. 91-126.

375. Никитина С.Е. Словарь языка фольклора: принципы построения и структура // История, культура, этнография и фольклор славянских народов. — М., 1988. — С. 288300.

376. Никитина С.Е. Устная народная культура и языковое сознание. — М., 1993. —189 с.

377. Никитина С.Е. Лингвистика фольклорного социума // Язык о языке. М., 2000 а. - С. 558-569.

378. Никитина С.Е. Келья в три окошечка (о пространстве в духовном стихе) // Логический анализ языка. Языки пространств. М., 2000 б. - С. 348-356.

379. Никитина С.Е. О частотных словарях и культурно-языковых картинах мира (на материале русских народных текстов) // Русский язык сегодня. М., 2000 в. — Вып. 1. -С. 221-230.

380. Николаева Т.М. Функции частиц в высказывании. М., 1985. 168 с.

381. Нильссон Б. Человек и мужчина — о классах, индивидах и инстанциях. К постановке проблемы (на материале русского и шведского языков) // Логический анализ языка. Образ человека в культуре и в языке. М., 1999.* - С. 99-104.

382. Новое в лингвистике. — М., 1975. — Вып. VII. Социолингвистика. — 487 с.

383. Новоселова A.A. Кто такие старожилы (истолкование термина в современной этнографии) // Русские старожилы. Тобольск, Омск, 2000. - С. 89-90.

384. Новоселова O.A., Храмцова JI.H. Фрагмент диалектной языковой картины мира: понятие «работа» и лексические средства его выражения // Актуальные проблемы русистики. Томск, 2006. - Вып. 3. - С. 256-271.

385. Новый объяснительный словарь синонимов: в 3 т. М., 1999-2003.

386. Нора П. Поколение как место памяти // Новое литературное обозрение. — 2 / 1998 (1992). № 30. - С. 48-72.

387. Нора П. Всемирное торжество памяти // Память о войне 60 лет спустя: Россия, Германия, Европа. М., 2005. - С. 391-402.

388. Орлова Н.В. Лингвистическое моделирование русской наивной этики. Дис. . д-ра филол. наук. Омск, 2006. 401 с.

389. Падучева Е.В. Выводима ли способность подчинять косвенный вопрос из семантики слова? // Логический анализ языка. Знание и мнение. — М., 1988. — С. 33-46.

390. Падучева Е.В. Семантические исследования. Семантика времени и вида в русском языке. Семантика нарратива. М., 1996. - 464 с.

391. Падучева Е.В. ДАВНО и ДОЛГО // Логический анализ языка. Язык и время. — М„ 1997.-С. 253-266.

392. Падучева Е.В. Глаголы времени и их стативные дериваты (в связи с так называемым движением времени) // Логический анализ языка. Языки динамического мира. — Дубна, 1999.-С. 87-107.

393. Падучева Е.В. К семантике слова время: метафора, метонимия, метафизика // Поэтика. История литературы. Лингвистика. Сб. к 70-летию В.В.Иванова. М., 1999. — С. 761-776.

394. Падучева Е.В. Пространство в обличии времени и наоборот (к типологии метонимических переносов) // Логический анализ языка. Языки пространств. — М., 2000. — С. 239-254.

395. Падучева Е.В. Зеркальная симметрия прошедшего и будущего // Антропология культуры. М., 2005. - Вып. 3. - С. 206-218.

396. Панков Ф.И. Функционально-семантическая категория наречной темпорально-сти и система значений наречий времени в русском языке // Вестник МГУ. Сер. 9. Филология. 2005. - № 1. - С. 49-80.

397. Панченко A.A. «Народное православие»: к вопросу о предмете и методах исследования // Первые Димитриевские чтения. СПб., 1996. - С. 158-169.

398. Панченко A.A. Исследования в области народного православия. Деревенские святыни Северо-Запада России. СПб., 1998. - 305 с.

399. Панченко H.H. Средства объективации концепта «обман» (на материале английского и русского языков) Автореф. дис. . канд. филол. наук. Волгоград, 1999. — 21 с.

400. Паршин П.Б. Теоретические перевороты и методологический мятеж в лингвистике XX века // Вопросы языкознания. 1996. - № 2. - С. 19-42.

401. Пауфошима Р.Ф. Житель современной деревни как языковая личность // Язык и личность. М., 1989. - С. 41-48.

402. Пелипенко A.A., Яковенко И.Г. Культура как система. М., 1998. — 376 с.

403. Пеньковский А.Б. О семантической категории «чуждости» в русском языке // Проблемы структурной лингвистики. М., 1985. — С. 42-63.

404. Переверзев К.А. Высказывание и ситуация: об онтологическом аспекте философии языка // Вопросы языкознания. 1998. - № 5. - С. 24-52.

405. Переверзев К.А. Пространства, ситуации, события, миры: к проблеме лингвистической онтологии // Логический анализ языка. Языки пространств. М., 2000. — С. 255-267.

406. Петрарка Ф. Гвидо Сетте, архиепископу Генуэзскому, о том, как. меняются времена // Петрарка Ф. Лирика. М., 1980. - С. 321-337.

407. Петров М.К. Язык, знак, культура. М., 1991. - 328 с.

408. Петрухин В.Я. Древнерусское двоеверие: понятие и феномен // Славяноведение. 1996.-№ 1.-С. 44-47.

409. Петрухин В.Я. К историческим истокам русской традиционной культуры: проблема «языческого» наследия // Традиционная культура. 2004. — № 1 (13). - С. 3-12.

410. Петрухин В.Я. «Праздник» в средневековой Руси: к проблеме исторической специфики // Одиссей: Человек в истории. 2005. — М., 2005. С. 81-88.

411. Петрухина Е.В. Когнитивные модели времени в русской грамматике // Концептуальное пространство языка. Тамбов, 2005. - С. 111-128.

412. Плотникова A.A. Лексика традиционной народной культуры в русских словарях // Историко-культурный аспект лексикографического описания русского языка. — М., 1995.-С. 157-168.

413. Плотникова A.A. Заметки о народном календаре Драгачевского края // Славянские этюды. Сб. к юбилею С.М.Толстой. М., 1999. - С. 348-364.

414. Плотникова A.A. Словари и народная культура. Очерки славянской лексикографии. М., 2000. - 209 с.

415. Плунгян В.А. Время и времена: к вопросу о категории числа // Логический анализ языка. Язык и время. М., 1997. - С. 158-170.

416. Плунгян В.А. 'Быстро' в грамматике русского и других языков // Слово в тексте и словаре. Сб. статей к 70-летию акад. Ю.Д.Апресяна. М., 2000 а. - С. 212-223.

417. Плунгян В.А. Общая морфология: Введение в проблематику. — М., 2000 б. — 383с.

418. Поздеев В.А. Расширение «поля» понятия традиционная славянская культура // Славянская традиционная культура и современный мир. — М., 2002. — Вып. 4. — С. 7-14.

419. Полесский этнолингвистический сборник. Материалы и исследования. — М., 1982.-288 с.

420. Полный православный богослужебный энциклопедический словарь. Т. 1-2. М.,1992.

421. Полонская И.Н. Традиция: от сакральных оснований к современности. — Ростов-на-Дону, 2006. 272 с.

422. Померанцева A.B. Календарь революционных праздников и великих годовщин. М., Л, 1927.

423. Попов В.А. Половозрастная стратификация и возрастные классы древнеакан-ского общества // Советская этнография. 1981. - № 6. — С. 89-97.

424. Попов И.А. О принципах разработки программы собирания сведений для областных словарей // Теория и практика современной лексикографии. Л., 1984. — С. 116124.

425. Попов Р. Родственные отношения святых в календарной традиции болгар // Категория родства в языке и культуре. М., 2009. - С. 170-183.

426. Попов И.А., Тихонов А.Н. Рец. Полный словарь сибирского говора. / Изд-во Том. Ун-та. Т.1. Томск, 1992. 287 е.; Т. 2. Томск, 1993. - 300 е.; Т. 3. Томск, 1993. -221 е.; Т. 4. Томск, 1995.-255 с. //Вопросы языкознания. - 1996.-№ 1.-С. 170-172.

427. Попова З.Д., Стернин И.А. Понятие «концепт» в лингвистических исследованиях. Воронеж, 1999. - 32 с.

428. Попова З.Д., Стернин И.А. Очерки по когнитивной лингвистике. — Воронеж, 2001.-191 с.

429. Порядина Р.Н. Духовный мир в образах пространства // Картины русского мира: пространственные модели в языке и тексте. — Томск, 2007. — С. 11-77.

430. Постовалова В.И. Картина мира в жизнедеятельности человека // Роль человеческого фактора в языке. Язык и картина мира. — М., 1988. — 8-70.

431. Постовалова В.И. Язык, и миропостижение: философия языка В:. фон.Гум-больдта и когнитивная лингвистика // С любовью к языку. М., Воронеж, 2002. — С. 7288.

432. Потаенно H.A. Словарные дефиниции как средство выявления принципов организации лексики (на материале слов со значением времени во французском языке) // Вопросы языкознания. 1980. - № 6. - С. 43-53.

433. Потаенко H.A. К языковому освоению временной структуры действительности // Вопросы языкознания. 1984. - № 6. - С. 43-53.

434. Потаенко H.A. Время в языке. Пятигорск, 1996. - 238 с.

435. Потаенко H.A. Время в языке (опыт комплексного описания) // Логический анализ языка. Язык и время. М., 1997. - С. 113-121.

436. Потебня A.A. Язык и народность // Потебня A.A. Мысль и язык. Харьков, 1913 (1895).-С. 187-220.

437. Потебня A.A. О национализме. Заметки по поводу статьи «Uber Nationalität, von Dr. Ludwig Rüdiger, Zeitschrift für Völkerpsychologie und Sprachwissenschaft. III B. 1865» // Потебня A.A. Мысль и язык. Харьков, 1913 (1880). - С. 221-225.

438. Почепцов О.Г. Языковая ментальность: способ представления мира // Вопросы языкознания. 1990. -№ 6. - С. 110-123.

439. Преображенский А. Этимологический словарь русского языка в 2 т. М., 19101914.

440. Пригожин И. Переоткрытие времени // Вопросы философии. — 1989. — № 8. — С.3.19.

441. Пропп В.Я. Русские аграрные праздники. Л., 1963. 188 с.

442. Путилов Б.Н. Фольклор и народная культура; In memoriam. СПб., 2003 (1994). -464 с.

443. Радченко O.A. Понятие языковой картины мира в немецкой философии языка XX в. // Вопросы языкознания. 2002. - № 6. - С. 140-160.

444. Радченко А.О. Язык как миросозидание: лингвофилософская концепция не-огумбольдтианства. М., 2005. — 312 с.

445. Радченко O.A., Закуткина H.A. Диалектная картина мира как идиоэтнический феномен // Вопросы языкознания. 2004. № 6. — С. 25-48.

446. Рассел Б. Человеческое познание: его сфера и границы. М., 1957. - 555 с.

447. Рассел Б. Об опыте времени // Логос. 2004. - № 5. - С. 29-44.

448. Расы и народы. М., 2002. - Вып. 28. - 315 с.

449. Рахилина Е.В. О старом: аспектуальные характеристики предметных имен // Логический анализ языка. Язык и время. — М., 1997. С. 201-217.

450. Рахилина Е.В. Когнитивный анализ предметных имен: семантика и сочетаемость. М., 2000. - 416 с.

451. Ревель Ж. История ментальностей: опыт обзора // Споры о главном: Дискуссии о настоящем и будущем исторической науки вокруг французской школы «Анналов». — М., 1993.-С. 51-58.

452. Редфилд Р. Малое сообщество. Крестьянское общество и культура // Отечественная история. 1994. — № 6. - С. 7-18.

453. Резанова З.И. Концептуальные метафорические модели «человек это мир» и «мир - это человек»: к проблеме обратимости (на материале сибирских русских народных говоров) // Актуальные проблемы русистики. — Томск, 2006. — Вып. 3. — С. 287-295.

454. Реутин М.'Ю. Несколько соображений по поводу карнавального «хронотопа» // Одиссей: Человек в истории. 2005. М., 2005. - С. 23-37.

455. Рикер П. Память, история, забвение. М., 2004 (2000). - 728 с.

456. Рихтер М. Устная и письменная культура средневековья: сиамские близнецы? // Другие средние века. К 75-летию А.Я.Гуревича. М.-СПб., 1999. - С. 288-298.

457. Розина Р.И. Человек и личность в языке // Логический анализ языка. Культурные концепты. М., 1991. - С. 52-56.

458. Россет Э. Продолжительность человеческой жизни. -М., 1981. 383 с. Ростова А.Н. Метатекст как форма экспликации метаязыкового сознания (на материале русских говоров Сибири). - Томск, 2000. - 194 с.

459. Рудометкина М.И. Слова категории времени (на материале английского языка). Автореф. . дис. канд. филол. наук. Киев, 1972. - 16 с.

460. Русская диалектология. Под. ред. П.С.Кузнецова. М., 1973. - 279 с.

461. Русские говоры Среднего Приобья: в 2 ч. Томск, 1984 -1989.

462. Русские старожилы Сибири: историко-антропологические очерки. — М., 1973. —189 с.

463. Русские старожилы. Тобольск, Омск, 2000. - 546 с. Русские. -М., 1999. - 827 с.

464. Русский праздник: праздники и обряды народного земледельческого календаря. -СПб., 2001.-672 с.

465. Русский Север: ареалы и культурные традиции. — СПб., 1992. 273 с. Русский Север: этническая история и народная культура XII - XX вв. - М., 2004. - 846 с.

466. Рут М.Э. Этнографические материалы в диалектном словаре: проблема подачи // Материалы и исследования по русской диалектологии. I (VII). — М., 2002. — С. 241-250.

467. Рюзен Й. Может ли вчера стать лучше? О метаморфозах прошлого в истории // Диалог со временем: Альманах интеллектуальной истории. — М., 2003. — Вып. 10. — С. 48-65.

468. Рябцева Н.К. Аксиология времени // Логический анализ языка. Язык и время. -М„ 1997.-С. 78-95.

469. Рябцева Н.К. Этические знания и их «предметное» воплощение // Логический анализ языка: Языки этики. — М., 2000. — С. 178-183.

470. Рябцева Н.К. Язык и естественный интеллект. — М., 2005. — 640 с. Рязанская традиционная культура первой половины XX века. Шацкий этнодиа-лектный словарь. Рязань, 2001. - 488 с.

471. Савельева^ И.М., Полетаев A.B. История и время. В поисках утраченного. -М., 1997. 800 с.

472. Савельева И.М., Полетаев A.B. «Историческая память»: к вопросу о границах понятия // Феномен прошлого. М., 2005 а. - С. 170-220.

473. Савельева И.М., Полетаев A.B. Типы знания о прошлом // Феномен прошлого. -М., 2005 б.-С. 12-66.

474. Савельева И.М., Полетаев A.B. Знание о прошлом: Теория и история: в 2 т. -СПб., 2006. — Т. 2. Образы прошлого. 751 с.

475. Савоскул С.С. Локальная идентичность современных россиян (опыт изучения на примере Переславля-Залесского) // Этнографическое обозрение. — 2005. — № 2. С. 58-73.

476. Сверкунова Н.В. Сибирская идентичность и становление сибирской региональной субкультуры // Сибирь. Проблемы сибирской идентичности. — СПб., 2003. — С. 5261.

477. Свечкарева Я.В. Деривационный потенциал номинаций времен года в динамическом аспекте (на материале русского языка XI-XX вв.). Дис. . канд. филол. наук. -Томск, 2007. 209 с.

478. Семенов Тянь-ШанекишВ.П. Несентиментальное путешествие // Вокруг света. -1990.-№ 10.-С. 39-44.

479. Семенова С.Ю. К типологии фазовых компонентов, коннотаций и ассоциаций . русских лексем // Логический анализ языка. Семантика начала и конца. М., 2002. - С. 155-168.

480. Семина М. Почитание пятничных дней в Рязанской губернии // Palaeoslavica. — Vol. XVI. 2008. - № 2. - С. 281-288.

481. Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии. М., 1993. - 656с.

482. Сергеева Е.В. Семантика лексем, связанных с наименованиями частей суток в философских текстах начала XX века // Лингвистическая прагматика в словаре: виды реализации и способы описания. СПб., 1997. - С. 76-82.

483. Серио П. Язык власти: критический анализ // Философия языка: в границах или вне границ. Харьков, 1993. - С. 83-100.

484. Серио П. Как читают тексты во Франции // Квадратура смысла: Французская школа анализа дискурса. М., 1999. - С. 14-53.

485. Симашко Т.В. Денотативный класс как основа описания фрагмента мира. Архангельск, 1998. 337 с.

486. Следзевский И.В. Архаический культурный текст как специфический мир пространства и времени // Пространство и время в архаических и традиционных культурах. -М., 1996.-С. 9-25.

487. Слышкин Г.Г. Лингвокультурные концепты и метаконцепты. Автореф. дис. . д-ра филол. наук. Волгоград, 2004. - 41 с.

488. Соболевский А.И. Опыт русской диалектологии. — М., 1897. 108 с.

489. Сорокин П. Социальная и культурная динамика: исследование изменений в больших системах искусства, истины, этики, права и общественных отношений. -СПб., 2000 (1957).- 1056 с.

490. Сорокин П., Мертон Р. Социальное время: опыт методологического и функционального анализа // Социс. 2004 (1937). - № 6. - С. 112-119.

491. Сороколетов Ф.П. Семантическая структура слова в диалектном словаре // Вопросы изучения лексики русских народных говоров (Диалектная лексика) 1971. — Л., 1971.-С. 181-189.

492. Соссюр Ф., де. Курс общей лингвистики // Соссюр Ф., де. Труды по языкознанию. М., 1977(1907-1911).

493. Сохань И.В. Повседневность как универсальное основание человеческой культуры. Дис. . канд. филос. наук. — Томск, 1999. 124 с.

494. Станишева Д.С. Единицы лексики и грамматики, выражающие темпоральное значение «период» в некоторых славянских языках // Аспектуальные и темпоральные значения в славянских языках. М., 1983. - С. 105-112.

495. Степанов Ю.С. В трехмерном пространстве языка: семиотические проблемы лингвистики, философии, искусства. М., 1985. - 331 с.

496. Степанов Ю.С. Альтернативный мир. Дискурс. Факт и принцип причинности // Язык и наука конца XX века. М., 1995. - С. 35-73.

497. Степанов Ю.С. Константы: Словарь русской культуры. М., 2001 (1997). - 990с.

498. Степанов Ю.С., Проскурин С.Г. Концепт «действие» в контексте мировой культуры // Логический анализ языка. Модели действия. М., 1992. - С. 5-14.

499. Страхов А.Б. Восточнославянское обыденный (семантика и происхождение слова и понятия) // Russian Linguistics. 9. 1998. - P. 361-373.

500. Страхов А.Б. Ночь перед Рождеством: народное христианство и рождественская обрядность на Западе и у славян // Palaeoslavica. Vol. XI. - Supplementum I. -2003.-380 с.

501. Страхов А.Б. По страницам «Словаря русских народных говоров» (замечания, поправки, соображения) // Palaeoslavica. Vol. XII. - 2004. № 1. - с. 254-324.

502. Страхов А.Б. О первичной очистительной функции позорящих акций // Palaeos-lavica. — Vol. XV. 2007. — № 1. - С. 137-159.

503. Суровцев В.А. Автономия логики: Источники, генезис и система философии раннего Витгенштейна. Томск, 2001. - 308 с.

504. Суровцева С.И. Грамматические фразеологизмы, соотнесенные с предлогами с темпоральным значением в русском и французском языках // Информационный потенциал слова и фразеологизма. Орел, 2005. - С. 106-110.

505. Тархова A.A. Традиционная культура русской деревни середины XIX — XX вв. Дис. . канд. истор. наук. — Саранск, 2004. 243 с.

506. Телия В.Н. Говорить в зеркале обиходного сознания // Логический анализ языка. Язык речевых действий. М., 1994. — С. 93-98.

507. Телйя В.Н. Русская фразеология. Семантический, прагматический и лингво-культурологический аспекты. М., 1996. - 288 с.

508. Токарев Г.В. Концепт как объект лингвокультурологии (на материале репрезентаций концепта «труд»). — Волгоград, 2003. 233 с.

509. Токарев Г.В. Приемы лингвокультурологического описания диалектной лексики // Лексический атлас русских народных говоров: Материалы и исследования. 20012004. СПб., 2004. - С. 64-68.

510. Толстая С.М. К соотношению христианского и народного календаря у славян: счет и оценка дней недели // Языки культуры и проблемы переводимости. — М., 1987. — С. 154-168.

511. Толстая С.М. Терминология обрядов и верований как источник реконструкции древней духовной традиции // Славянский и балканский фольклор. Реконструкция древней славянской духовной культуры: источники и методы. — М., 1989. — С. 215-229.

512. Толстая-С.М. К прагматической интерпретации обряда и обрядового фольклора // Образ мира в слове и ритуале. Балканские чтения-1. — М., 1992. — С.3-45.

513. Толстая С.М. Стереотип в этнолингвистике // Речевые и ментальные стереотипы в синхронии и диахронии. М., 1995. - С. 124-127.

514. Толстая С.М. Время как инструмент магии: компрессия и растягивание времени в славянской народной традиции // Логический анализ языка. Язык и время. — М., 1997 а.-С. 28-35.

515. Толстая С.М. Мифология и аксиология времени в славянской народной культуре // Культура и история. Славянский мир. М., 1997 б. - С. 62-79.

516. Толстая С.М. Символические заместители человека в народной магии // Судьбы традиционной культуры. Сб. статей и материалов памяти Ларисы Ивлевой. СПб., 1998.-С. 72-77.

517. Толстая С.М. Звуковой код традиционной народной культуры // Мир звучащий и молчащий. Семиотика звука и речи в традиционной культуре славян. — М., 1999. — С. 9-16.

518. Толстая-С.М. Играть и гулять: семантический параллелизм // Этимология. 1997-1999.-М., 2000 а.-С. 164-171.

519. Толстая С.М. Слово в контексте народной культуры // Язык как средство трансляции культуры. М., 2000 б. - С. 101-111.

520. Толстая С.М. Славянские параллели к русским verba и nomina dicendi // Язык о языке. М., 2000 в. - С. 172-190.

521. Толстая С.М. Антропонимы в народной календарной мифологии // Известия Уральского государственного университета. Гуманитарные науки. Ономастика: общие вопросы. -2001. -№ 20 (2001). Вып. 4. - С. 54-59.

522. Толстая С.М. Мотивационные семантические модели и картина мира // Русский язык в научном освещении. 2002 а. - № 1(3). - С. 112-127.

523. Толстая С.М. Оппозиция «постный скоромный» в свете диалектной семантики // Русская диалектная этимология. - Екатеринбург, 2002 б. - С. 128-132.

524. Толстая С.М. Семантическая модель родства в славянском народном календаре // Славяноведение. 2002 в. - № 1. - С. 23-26.

525. Толстая С.М. Язык и культура и язык культуры // Живая старина. — 2004 а. — № 1.-С. 4-7.

526. Толстая С.М. Персонификация праздников в славянской народной культуре // Праздник обряд - ритуал в славянской и еврейской культурной традиции. Академическая серия. - М., 2004 б. - Вып. 15. - С. 21-33.

527. Толстая С.М. Полесский народный календарь. — М., 2005. — 600 с. Толстая С.М. Предисловие // Славянский и балканский фольклор. Семантика и прагматика текста. М., 2006. - С. 7-9.

528. Толстая С.М. К понятию культурных кодов // АБ-60. Сб. статей к 60-летию А.К.Байбурина. СПб., 2007. - С. 23-37.

529. Толстая С.М. Пространство слова. Лексическая семантика в общеславянской перспективе. М., 2008. - 528 с.

530. Толстой Н.И. Введение // Славянский и балканский фольклор. М., 1984. — С.3.4.

531. Толстой Н.И. Vita herbae et vita rei в славянской народной традиции // Славянский и балканский фольклор. М., 1989. - С. 139-168.

532. Толстой Н.И. Язык и культура // Толстой Н.И. Язык и народная культура. Очерки по славянской мифологии и этнолингвистике. М., 1995 а (1990). — С. 15-26.

533. Толстой Н.И. Этнолингвистика в кругу гуманитарных дисциплин // Толстой Н.И. Язык и народная культура: Очерки по славянской мифологии и этнолингвистике. -М., 1995 б. -С. 27-40.

534. Толстой Н.И. Времени магический круг // Логический анализ языка. Язык и время. М., 1997 а. - С. 17-27.

535. Толстой Н.И. Какой тип диалектного словаря нам нужен? // Избранные труды: в 3 т. М., 1997 б. - Т. 1. Славянская лексикология и семасиология. - С. 119-120.

536. Толстой Н.И., Толстая С.М.". Имя в контексте народной культуры // Язык о языке. М., 2000. - С. 597-624.

537. Томпсон П. Голос прошлого. Устная история. М., 2003. - 366 с. Томпсон Ф.М.Л. История европейский сельских обществ // Цивилизации. - М., 1995. - Вып. 3. - С. 209-218.

538. Томская диалектологическая школа: Историографический очерк. Томск, 2006.- 392 с.

539. Топорков А.Л. Символика и ритуальные функции предметов материальной культуры // Этнографическое изучение знаковых средств культуры. - М., 1989. - С. 89101.

540. Топоров В.Н. Пространство и текст // Текст: семантика и структура. М., 1983.- С. 227-284.

541. Топоров В.Н. Об одном архаическом индоевропейском элементе в древнерусской культуре SVEjT // Языки культуры и проблемы переводимости. - М., 1987. - С. 184-252.

542. Топоров В.Н. Вещь в антропологической перспективе (апология Плюшкина) // Миф. Ритуал. Символ. Образ. Исследования в области мифопоэтического. М., 1995 (1986).-С. 7-111.

543. Топоров В.Н. Об одном из парадоксов движения: несколько замечаний о сверхэмпирическом смысле глагола стоять, преимущественно в специализированных текстах // Концепт движения в языке и культуре. — М., 1996. — С. 7-88.

544. Труб В.М. О семантической интерпретации высказываний с частицами ЕЩЕ, ПОКА, УЖЕ // Логический анализ языка. Язык и время. М., 1997. - С. 218-228.

545. Труб В.М. Особенности интерпретации высказываний с заполненными темпоральными валентностями частиц ЕЩЕ и УЖЕ // Сокровенные смыслы. Слово. Текст. Культура. Сб. статей в честь Н.Д.Арутюновой. М., 2004. - С. 333-343.

546. Трубачев О.Н. Этимологический словарь славянских языков. М., 1974. - Вып. 1.-213 с.

547. Трубачев О.Н. Этимологический словарь славянских языков. М., 1977. - Вып. 4.-235 с.

548. Трубников H.H. Время человеческого бытия. М., 1987. - 255 с.

549. Трушкова И.Ю. Традиционная культура русского населения Вятского региона в XIX — начале XX в. (система жизнеобеспечения). Киров, 2003. - 722 с.

550. Тульцева Л.А. Современные формы ритуальной культуры // Русские. М., 1992.-С. 312-368.

551. Уорнер У. Живые и мертвые. М.-СПб., 2000 (1962). - 671 с.

552. Уорф Б.Л. Отношение норм поведения и мышления к языку // Новое в лингвистике.-М„ 1960 (1939).-Вып. 1.-С. 135-168.

553. Урысон Е.В. Аспектуальные компоненты в значении существительного // Московский лингвистический журнал. 1996. — Т. 2. — С. 380-385.

554. Урысон Е.В. Языковая картина мира vs. обиходные представления (модель восприятия в русском языке) // Вопросы языкознания. 1998. — № 2. - С. 3-21.

555. Урысон Е.В. Голос разума и голос совести // Логический анализ языка: Языки этики. М., 2000. - С. 184-189.

556. Урысон Е.В. Проблемы исследования языковой картины мира: Аналогия в семантике. М., 2003. - 224 с.

557. Успенский Б.А. Дуалистический характер русской средневековой культуры (на материале «Хождения за три моря» Афанасия Никитина) // Вторичные моделирующие системы. Тарту, 1979. - С. 59-63.

558. Успенский Б.А. К символике времени у славян: «чистые» и «нечистые» дни недели // Finitis duodecim lustris. Сб. статей к 60-летию проф. Ю.М.Лотмана. — Таллин, 1982.-С. 70-75.

559. Успенский Б.А. История и семиотика: Восприятие времени как семиотическая проблема // Ученые записки Тартуского государственного университета. Труды по знаковым системам. Тарту, 1988. - Вып. 22. — С. 66-84.

560. Успенский Б.А. История и семиотика: Восприятие времени как семиотическая проблема // Ученые записки Тартуского государственного университета. Труды по знаковым системам. Статья 2. Тарту, 1989. - Вып. 23. - С. 18-38.

561. Успенский Б.М. Устная речь как семиотический объект // Семантика номинации и семиотика устной речи. Лингвистическая семантика и семиотика. I. —Тарту, 1978. -С. 63-112.

562. Успенский В.А. О вещных коннотациях абстрактных существительных // Семиотика и информатика. М., 1979. - Вып. 11. — С. 142-148.

563. Уфимцева Н.В. Русские: опыт еще одного самопознания // Этнокультурная специфика языкового сознания. — М., 1996. — С. 139-162.

564. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка: в 4 т. М., 1971.

565. Фей Сяодун. Крестьянство как образ жизни // Великий незнакомец: Крестьяне и фермеры в современном мире. М., 1992. - С. 72-74.

566. Феноменов М.Я. Современная деревня: опыт краеведческого обследования одной деревни (д. Гладыши Валдайского у. Новгородской г.). Ч. 2. — М.-Л., 1925. — 212 с.

567. Филин Ф.П. Исследование о лексике русских говоров по материалам сельскохозяйственной терминологии. М.-Л., 1936. - 208 с.

568. Фрумкина P.M. «Теории среднего уровня» в современной лингвистике // Вопросы языкознания. 1996.;- № 2. - С. 55-67.

569. Хабермас Ю. Отношения между системой и жизненным миром в условиях позднего капитализма // Thesis: Теория и история экономических и социальных институтов и систем.-М., 1993 (1985).-Вып. 2.-С. 123-136.

570. Хабермас Ю., Ратцингер Й. (Бенедикт XVI). Диалектика секуляризации. О разуме и религии. М., 2006. - 112 с.

571. Хайдеггер М. Вещь и творение // Хайдеггер. М. Феноменология. Герменевтика. Философия языка. М., 1993 (1954). - С. 55-72.

572. Хаймс Д.Х. Два типа лингвистической относительности (с примерами из этнографии американских индейцев) // Новое в лингвистике. М., 1975 (1966). — Вып. VII. Социолингвистика. С. 229-298.

573. Хобсбаум Э. Нации и национализм после 1780 г. СПб., 1998. - 276 с.

574. Ходова К.И. Падежи с предлогами в старославянском языке. М., 1971. - 192 с.

575. Хроленко А.Т. Лингвокультуроведение. Курск, 2000.

576. Цивьян Т.В. Повесть конопли: к мифологической интерпретации одного операционного текста // Славянское и балканское языкознание. М., 1977.

577. Цивьян Т.В. Мифологическое программирование повседневной жизни // Этнические стереотипы поведения. — М., 1985. С. 154-178.

578. Цивьян Т.В. Лингвистические основы балканской модели мира. М., 1990.203 с.

579. Цивьян Т.В. Движение и путь в балканской модели мира. — М., 1999. 376 с.

580. Цивьян Т.В. Модель мира и ее лингвистические основы. — М., 2005. — 280 с.

581. Чагин Г.Н. История в памяти русских крестьян Среднего Урала в середине XIX начале XX века. - Пермь, 1999. - 164 с.

582. Черепанова O.A. Народные представления о времени (пухлый час) II Вопросы теории и истории языка. Сб. статей к 100-летию Б.А.Ларина. — СПб., 1993. С. 141-147.

583. Чернейко Л.О. Лингвофилософский анализ абстрактного имени. — М., 1997.320 с.

584. Чернейко ЛЮ. Металингвистика: хаос и порядок // Русский язык: исторические судьбы и современность. М., 2001. - С. 19-20.

585. Чернявская В.Е. Дискурс как объект лингвистических исследований // Текст и дискурс. Проблемы экономического дискурса. СПб., 2001. — С. 11-22.

586. Чернявская В.Е. Дискурс и дискурсивный анализ: традиции, цели, направления // Стереотипность и творчество в тексте. — Пермь, 2002. С. 122-135.

587. Чёха О.В. Языковой и культурный образ лунного времени в полесской традиции // Славянский и балканский фольклор. Семантика и прагматика текста. — М., 2006. — Вып. 10.-С. 485-500.

588. Чёха О.В. Категория рода и родства в греческом народном календаре // Категория родства в языке и культуре. М., 2009. - С. 184-190.

589. Чистов К.В. Традиция, «традиционные общества» и проблема варьирования // Советская этнография. 1981. -№ 2. - С. 105-107.

590. Чистов К.В. Традиции и вариативность // Советская этнография. — 1983. № 2. -С. 14-22.

591. Чистов К.В. Фольклор в культурологическом аспекте // Гуманитарий: Ежегодник Петербургской гуманитарной академии. — СПб., 1995. — № 1. — С. 164-175.

592. Чокроборти О. Мне сказал знаток, поэтому я знаю: передача знания (prama) через свидетельство в классической индийской и в современной западной эпистемологии // Вопросы философии. 2007. - № 2. - С. 20-34.

593. Шантаев А. Священник. Колдуньи. Смерть. Этнографические очерки сельского прихода. М., 2004. - 240 с.

594. Шатуновский И.Б. «Правда», «истина», «искренность», «правильность» и «ложь» как показатели соответствия / несоответствия содержания предложения мысли и действительности // Логический анализ языка. Культурные концепты. М., 1991. - С. 31-38.

595. Шафиков Г.С. Категории и концепты в лингвистике // Вопросы языкознания. -2007.-№2.-С. 3-17.

596. Шахматов A.A. Введение в курс истории русского языка. — Петроград, 1916. — Ч. 1.-146 с.

597. Шибутани Т. Социальная психология. М., 1969. - 535 с.

598. Шмелев А.Д. Русский язык и внеязыковая действительность. М., 2002. — 496с.

599. Шмелев А.Д. О словаре слов русской языковой картины мира // Русский язык сегодня. М., 2004. - Вып. 3. - С. 347-353

600. Шмелев А.Д. В поисках мира и лада // Ключевые идеи русской языковой картины мира . М., 2005 (2003). - С. 110-129.

601. Шмелев А.Д. Можно ли понять русскую культуру через ключевые слова русского языка? // Ключевые идеи русской языковой картины мира. М., 2005 (2000). — С. 17-24.

602. Шмелев А.Д. Некоторые тенденции семантического развития русских дискурсивных слов (на всякий случай, если что, вдруг) // Зализняк Анна А., Левонтина И.Б., Шмелев А.Д. Ключевые идеи русской языковой картины мира. М., 2005 (2001). - С. 437-451.

603. Шмелев А.Д., Зализняк Анна А., Левонтина И.Б. Константы и переменные русской языковой концептуализации мира // Вестник РГНФ. 2004. — № 4. - С. 74-81.

604. Шмелев Д.Н. Проблемы семантического анализа лексики (на материале русского языка). М., 1973. - 280 с.

605. Штомпка П. Социология социальных изменений. М., 1996 (1993). - 416 с.

606. Шютц А. Смысловая структура повседневного мира: очерки по феноменологической социологии. М., 2003. - 336 е.

607. Щепанская Т.Б. Культура дороги в русской мифоритуальной традиции XIX — XX вв. -М., 2003. -526 с.

608. Щербинин А.И. Праздник как инструмент тоталитарной индоктринации // Тоталитаризм и тоталитарное сознание. — Томск, 2000. Вып. 3. — С. 111-115.

609. Элиаде М. Космос и история. — М., 1987. — 312 с.

610. Элиаде М. Священное и мирское. М., 1994 (1957 ?). - 144 с.

611. Эмар М. Аграрная история: от изучения экономики к исторической антропологии // Споры о главном: Дискуссии о настоящем и будущем исторической науки вокруг французской школы «Анналов». — М., 1993. — С. 130-137.

612. Эксле О.Г. Культурная память под воздействием историзма // Одиссей: Человек в истории. 2001. Русская культура как историческая проблема. — М., 2001. — С. 176-197.

613. Юрина Е.А. Областной словарь как источник изучение культуры народа // Этносы Сибири: язык и культура. — Томск, 1997. — С. 46-49.

614. Яворская Г.М. «Время и «случай»: фрагмент семантического поля времени в славянских языках // Логический анализ языка. Язык и время. М., 1997. - С. 44-50.

615. Ядринцев Н.М. Сибирь как колония. Тюмень, 2000 (1882). - 480 с.

616. Яковлев Я.А. Деревня как она есть. М., 1923. — 144 с.

617. Яковлев Я.А. Наша деревня: новое в старом, старое в новом (Знаменская волость Тамбовской губернии). М., 1925. - 192 с.

618. Яковлева Е.С. Фрагменты русской языковой картины мира: модели пространства, времени, восприятия. М., 1994. — 344 с.

619. Яковлева Е.С. Час в русской языковой картине времени // Вопросы языкознания. 1995. - № 6. - С. 54-76.

620. Яковлева Е.С. О понятии .«культурная память» в применении к семантике слова//Вопросы языкознания. 1998. —№ 3. - С. 43-73.

621. Яковлева Е.С. О концепте чистоты в современном русском языковом сознании и в исторической перспективе // Логический анализ языка: Языки этики. М., 2000. — С. 200-215.

622. Янко Т.Е. Обстоятельства времени в коммуникативной структуре предложения // Логический анализ языка. Язык и время. М., 1997. - С. 281-296.

623. Янко Т.Е. Коммуникативные эффекты взаимодействия глагольных категорий и наречий времени ДАВНО и НЕДАВНО // Русский язык сегодня. М., 2000. - Вып. 1. -С. 472-485.

624. Cresswell J. Qualitative Inquiry and Research Design: Choosing Among Five Traditions. London, 1998. - 207 p.

625. Eisenstadt Sh. N. Tradition, Change and Modernity. NY., 1973. - 367 p.

626. Foster G.M. Peasant Society and the Image of Limited Good // American Anthropologist. 1965. - Vol. 67. - P. 293-315.

627. Giles H., Smith Ph. Accommodation Theory: optimal Levels of Convergence // Language and social Psychology. Oxford, 1979. - P. 186-192.

628. Goody J. The Interface between the Written and the Oral. Cambridge, 1987.-2111. P

629. Heidegger M. Sein und Zeit. Tübingen, 1960 (1927).

630. Corbusier Ch. The City of To-morrow and its Planning. L., 1929 (1924). - 3011. P

631. Merton R.K. Socially Expected Duration: a case study of concept formation in sociology // Conflict and Consensus: A Festschrift for Lewis Coser. NY., 1984. - P. 262-283.

632. Piaget J. Le development de la notion de temps chez l'enfant. P., 1946. - 148 p.

633. Redfield R. The Little Community and Peasant Society and Culture. — Chicago; L., 1960.-182 + 92 p.

634. Pomian K. L'ordre du temps. P., 1984. - 347 p.

635. Scott J. C. Protest and Profanation: Agrarian Revolt and Little Tradition // Theory and Society. Amsterdam, 1978. - Vol. 4. -№ 1. - P. 1-38. - Vol. 4. -№ 2. -P.211-246.

636. Sestak A. Pojem casu v jazyce francouzskem. Brno, 1936.

637. Stirrat R.L. Sacred models // Man. 1984. - V. 19. - № 2. - P. 199-215.

638. Vendler Z. Linguistics in philosophy. N.Y., 1967.

639. Weisgerber J.L. Sprache // Handbuch der Sociologie. Stuttgart, 1931.

640. Weisgerber J.L. Die Leistung der Mundart im Sprachganzen. Vortrag bei der Arbeitsbesprechung über die Pflege der Mundarten in Recklingshausen am 17. Marz 1956. -Münster, 1956.

641. Wolf E. R. Types of Latin American Peasantry: A Preliminary Discussion // American Anthropologist. LVII. - № 3. - Part 1 (June, 1955). - 71-452 p.1. СРЕДНЕОБСКИЕ СЛОВАРИ

642. Арьянова В.Г. Словарь фитонимов Среднего Приобья: в 3 т. Томск, 20062008.

643. Богословская З.М. Словарь вариантной лексики сибирского говора. Т. 1. — Томск, 2000.-304 с.

644. Иванцова Е.В. Идиолектный словарь сравнений сибирского старожила. — Томск, 2005. 162 с.

645. ВС) Вершининский словарь: в 7 т. Томск, 1998-2002.

646. МДС) Мотивационный диалектный словарь: Говоры Среднего Приобья: в 2 т. -Томск, 1982-1983.

647. МССГ) Мотивационный словарь сибирского говора: в 2 т. Томск, 2009-2010. (ПСДЯЛ) Полный словарь диалектной языковой личности: в 3 т. - Томск, 20062009.

648. ПССГ) Полный словарь сибирского говора: в 4 т. Томск, 1992-1995. (САСГ) Словарь антонимов сибирского говора. - Томск, 2003. — 242 с. (СДП) Словарь диалектного просторечья Среднего Приобья. - Томск, 2003. —370 с.

649. СОС) Словарь образных слов и выражений народного говора. — Томск, 2001. —312 с.

650. СП) Словарь просторечий русских говоров Среднего Приобья. Томск, 1977. —181 с.

651. СРСГ) Словарь русских старожильческих говоров средней части бассейна р. Оби: в 3 т. Томск, 1964-1967.

652. СРСГД) Словарь русских старожильческих говоров средней части бассейна р. Оби (Дополнение): в 2 т. — Томск, 1975.

653. СС) Среднеобский словарь (Дополнение): в 2 ч. — Томск, 1983-1986.1. ИСТОЧНИКИ

654. ОСК) Областной словарь Кузбасса.- Т. 1. — Кемерово, 2001. 394 с. Селигер. Материалы по русской диалектологии: Словарь: в 2 т. - СПб., 20032004.

655. СРГС) Словарь русских говоров Сибири: в 5 т. Новосибирск, 1999-2006. (СРГСУ) Словарь русских говоров Среднего Урала: в 6 т. - Свердловск, 19641987.

656. СРГЦРКК) Словарь русских говоров центральных районов Красноярского края. Красноярск, 2003. - 295 с.

657. СРГЮРКК) Словарь русских говоров южных районов Красноярского края. -Красноярск, 1988.-448 с.

658. СРГП) Словарь русских говоров Приамурья. Благовещенск, 2007. - 544 с.