автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему:
Проза русского зарубежья и России в ситуации постмодерна

  • Год: 2000
  • Автор научной работы: Тихомирова, Елена Владимировна
  • Ученая cтепень: доктора филологических наук
  • Место защиты диссертации: Иваново
  • Код cпециальности ВАК: 10.01.01
450 руб.
Диссертация по филологии на тему 'Проза русского зарубежья и России в ситуации постмодерна'

Полный текст автореферата диссертации по теме "Проза русского зарубежья и России в ситуации постмодерна"

I1

На правах рукописи

ТИХОМИРОВА Елена Владимировна

ПРОЗА РУССКОГО ЗАРУБЕЖЬЯ И РОССИИ

Врпп/а утт.ттт пл^тшпопиа

специальность 10,01.01 - русская литература

Автореферат диссертации на соискание учёной степени доктора филологических наук

Иваново 2000

Работа выполнена в Ивановском государственном университете.

Официальные оппоненты: д-р филологических наук

Васильев И.Е.

д-р филологических" наук Зайцева Г.С.

д-р филологических наук Орлицкий Ю.Б.

Ведущая организация: Московский педагогический

государственный университет

на заседании диссертационного совета Д.063.84.06 Ивановского государственного университета по адресу: 153 025 Иваново, ул. Ермака, 39, ауд. 459.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке университета.

Автореферат разослан октяоря zOliO г.

Учёный секретарь диссертационного совета

кандидат филологических наук Тюленева Е.М.

I ., К- Trt _ nlr-l - и

titCTo . 0)JC- 3?5V Y./l

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность исследования связана с изменением представлений о русской литературе XX в. Пересмотр их начался в дискуссиях о советской литературе на рубеже 80-х -90-х годов, когда утверждалось вг/дение русской литературы XX в. как сложной разветвлённой многоуровневой системы. Процесс создания новой картины литературного развития XX века нельзя считать завершённым. В частности, ещё не до конца прояснены представления о месте зарубежной "ветви" русской литературы в литературном процессе, о её специфике и связях с российской литературой, о динамике отношений двух потоков русской литературы и т.п.

Задача концептуального освещения опыта современной литературной эмиграции (и прежде всего - разговор о её контекстах и своеобразии) остаётся насущной. 70-90-е дают, пожалуй, последний шанс задуматься о самобытности того, что создано в русском зарубежье. "Временно отведённый в сторону поток общерусской литературы" (Г.П.Струве) постепенно сливается с её "магистральным" потоком. Облегчается общение литераторов, живущих по обе стороны границы, некоторые литераторы (В.Вснкознч, например) живут "ка два дома" и эмигрантами себя не считают, обнаруживается нечто подобное "осмосу" литератур России и эмиграции, о котором применительно к Берлину начала 20-х годов говорил Г.П.Струве. Как указывает М.Раев (Raeff М. Emigration -welche, wann, wo? Kontexte der russischen Emigration in Deutschland 1920-1941 // Russische Emigration in Deutschland 1918 bis 1941 / Hg. von K. Schlögel. Berlin, 1995. S.17), эмиграция сменяется иными формами проживания на чужой земле -выездом на временное жительство, иммиграцией (планами связать свою судьбу со страной проживания).

В наши дни, видимо, любой литературовед примет взвешенную, избегающую терминологических заострений формулировку Г.П.Струве: "литература русского зарубежья -временно отведённый в сторону поток общерусской литерату-

ры" (Струве Г. Русская литература в изгнании. 2-е изд., испр. и доп. Париж, 1954. С.7). Но вопрос о самобытности этого потока не отменяется. "Единство" русской литературы бесспорно, как и рост контактов, сближающих оба её "потока", но стёрта ли падением "железного занавеса" разница, нетождественность?

Безусловно, проблемной зоной литературоведения является и вопрос о постмодернизме, его "парадигме" и судьбах.

В России, поскольку многие даже из основных работ теоретиков постмодерна остаются неперсведёнными, понятие "постмодепн" (русская критика чаще говорит о "постмодернизме") нередко наделяется своеобразным смыслом, в соответствии с догадками пишущего. Чаще всего под "постмодернизмом" понимается сама по себе цитатность, "центокность" (отсюда пушенная критиком в оборот шутка: "Евгений Онегин" - образцовое постмодернистское произведение). При этом, поскольку современный тип цитирования кажется неизбирательным, появляются заявления о стирании разницы, об индифферентности, безразличии. (Именно от таких представлений отстраняется, называя плод их "постмодернизмом супермаркета', й.йслып — немеыкии ученый, каписавшии несколько основательных обобщающих работ о постмодерне к составивший антологию его ключевых текстов.) Если же за основу интерпретаций берётся приставка "пост-", то "постмодернизм" предстаёт отказом от революционности "модернизма" и вообще от стремления к новизне и "жизнетворчеству". Нередко "постмодернизм" вообще сводится к ощущению "конца искусства"; указывают, что это явление лишено собственных творческих потенций, способно говорить разве о том, что "всё уже сказано", превращать продиктованные жизнью и обращенные к ней формы прежних эпох - в пустые, лишённые смысла, с которыми легко играть (игра видится основным занятием гипотетического обобщённого постмодерниста). Такой "постмодернизм" неотличим от кризисных явлений в любой культуре (любой "конец века" боится творческого бессилия и прогнозирует умирание искусства или его вырождение - са-

моповторы, эпигонство, мёртвые имитации живых феноменов и т.д.). Не удивительно, что в итоге "постмодернизм" (ассоциации: нечто аморфное, несамостоятельное, отвлечённое от жизни; игра в бисер) большинству российских критиков, особенно старшего поколения, кажется гаи явлением чуждым русской почве и традициям, или фикцией, выдумкой теоретиков, или свидетельством кризиса литературы. Неудивительно,

птл шíj-гт»i ""1 оттпч гття «ja f пл^

ílvj ivuiliumi ьдии jui v^ ^lltivlwlllü l»\j¿í ujlvlluuv/íljtn uyvvi^ulv 1iu

стмодеоннзма обсуждает п%ти выхода из него, не считая это литературное явление жизнеспособным... Нельзя сказать, что критические представления о постмодернизме вовсе были лишены оснований, но они либо неточно (как любой отголосок) отражают споры, что ведутся принимающими проблемы постмодерна всерьёз, либо фиксируют экстремы, опасности, предстоящие постмодернизму (особенно если он усваивается как модное поветрие, понаслышке).

Нередко разговор о современном литературном поиске подменяется каталогизацией постмодернистских "приёмов". Они, пожалуй, менее всего плодотворна! и потому, что эти "приёмы" усваиваются и современным реализмом (это подчеркивает введенный М.Липовецким и Н.Лейдерманом и получивший признание термин "доетргализм"), и потому, что сам постмодернизм "взрослеет" и обретает новые качества (благо что постмодернистские каноны никто не устанавливал).

В этой связи представляется принципиально важным разговор о "ситуации постмодерна" (обстоятельствах, условиях, состоянии культуры, которые литература так или иначе воспринимает, развивает и т.д.) и о разнице литературных реакций (о спектре стратегий, выбираемых современной литературой). Такой акцент позволяет не только подчеркнуть общекультурные "истоки" литературного постмодернизма, но и вынести в центр внимания вопрос о сути творческой работы современных авторов, о собственно творческом потенциале современной эпохи. Предлагает перенести внимание на "ситуацию постмодернизма" и В.Курицын в его интернетовской

книге "Русский литературный постмодернизм" (http:// www ,gu elrnan. m/sla va/p ostinod).

Актуальным и перспективным видится и изучение специфики и вариантов русского постмодернизма. Это направление исследований задано в трудах Б.Гройса, б монографии М.Липовецкого "Русский постмодернизм: (Очерки исторической поэтики)" (Екатеринбург, 1997).

М(| '11114 11 (I ■ 3 unfl ЧЛЧЛЧШШИ i lll^ 11ЛЯТТЛПЛТ1П£ГТГ(Т Г»

(1 1V|;I1 (а-1 ribwlv^vumilin. UUUtlViUrti riUWjLW^UUamiA U

диссертации является литеоатуоа русского засубежья (прежде всего во Франции, Америке и особенно в Германии) и сопоставимый творческие поиски российских, авторов.

Очевидно, что отобран специфический круг имён, авторы, наиболее чувствительные к некоему нерву современности, к некоторым её тенденциям. Иные, безусловно, значительные писатели остались за рамками разговора, несмотря на то, что они продолжают работать - в эмиграции или в России. Например, проза Ф.Горенштейна, В.Аксёнова, В.Войновича представлена лишь в той мере, в какой имеет отношение к "ситуации постмодерна". Причиной тому, разумеется, не желание утвердить новую "концепцию" магистральных и маргинальных явлении современной литературы, не попытка навязать новую иерархию литературного процесса. Было бы непростительно самонадеянным заявлять о том, что эти авторы принадлежат прошедшему литературному периоду; вполне возможно, традиция, которая продолжается в их творчестве, не менее важна для будущего русской литературы, чем постмодернизм. Речь тут может идти лишь о праве исследователя на особый ракурс - а наше время, забывающее о нормативности, это право, кажется, не склонно оспаривать.

В чём заключается своеобразие поэтики русской зарубежной литературы (если рассматривать её в контексте российской литературы)? Есть ли разница в творческом претворении "ситуации постмодерна" в России и русском зарубежье? Можно ли говорить об изменении специфики литературы зарубежья во времени? Что такое опыт эмиграции, что приносит эмиграция (и что она отнимает)? Если верен прогноз о "взаи-

мовлиянии и взаимообогащешш" {В.Аксёнов) ветвей русской литературы, то в чём именно заключается культурный обмен, что именно влияет и обогащает, с той и с другой стороны? И прежде всего: что за "свежую кровь" способна влить эмиграция в "остывающие традиции" (А.Синявский), как она может "оздоровить и облагородить" (Б.Хазансв) метрополию? Иными словами: есть ли что-то такое, что, отличая прозу зарубежья от современной ей российской, указывало бы последней новые перспективы? Эти вопросы определили цель и задачи исследования.

Научная новичка исследования. Современная литература русского зарубежья остаётся и по сей день наименее изученным участком литературного процесса. Западное литературоведение проявляет, пожалуй, больше интереса к современной литературе русского зарубежья, чем русская наука; в первую очередь тут должны быть упомянуты работы известного немецкого слависта проф. В.Казака, посвященные третьей волне эмиграции (прежде всего в Германии). В России лишь в последние годы литература третьей волны становится предметом основательного литературоведческого рассмотрения (на-

гтш»лп' ТТтттсл п т«ч /р ч 'л т % отт. атт впттич'' ■ ^г* ципт Г^п * ппч

^их 1 v . паут. vi. ч^иг'шун^

1997), попадает в обзоры в учебных пособиях (Агеносов В.В. Литература русского зарубежья (1918-1996). М., 1998).

Новой является и попытка продвинуться далее в определении "парадигмы" постмодернизма - постановка вопроса (в дополнение к тезису о национальной специфике) о "географически" разных вариантах феномена.

Методологическую базу работы составляют положения, выработанные в обсуждениях общих проблем литературы русского зарубежья (в частности, на международном симпозиуме в Женеве 1973 г. и на конференции 1981 г. в университете Южной Калифорнии) и труды французских, английских, немецких и русских учёных по теоретическим проблемам постмодернизма; отдельные главы работы строятся с опорой на работы отечественных и западных исследователей, занятых применением теории хаоса в литературоведении, проблемами

интертекстуальности, интермедиалъности, тривиальной литературы.

Научно-практическая значимость диссертации определяется, во-первых, освещением малоизученной области современного литературного процесса, прозы русской эмиграции, во-вторых, сопоставлением двух ветвей современной русской литературы (что особенно важно в ситуации, когда меняется ппедставлениэ о тон лнтепат,ркой системе, что охватывается понятием "русская литература"), в третьих, тем, что развиваются представления о "парадигме" постмодернизма - о разных вариантах русской его разновидности. Результаты исследования могут найти применение в практике вузовского преподавания, в общих и специальных курсах по истории русской литературы, в спецкурсах и спецсеминарах по проблемам литературы русского зарубежья.

Апробация работы. Основные положения диссертационного исследования изложены на конференциях: XX межвузовская научно-методическая конференция преподавателей и аспирантов ЛГУ (1991), юбилейная научная конференция Ив ГУ (1994), XXIV зональная конференция литературоведческих кафедр университетов и пединститутов Поволжья, 1 конференция филологов Поволжского регконв (Тверь, 1994}, III Крымские Шмелевские чтения (Алушта, 1994), "Закономерности и формы развития русской литературы XX века: традиции и современное состояние (художественные системы, жанры, спит, творческие индивидуальности)" (МГУ, 1994), "Жизнь и судьба малых литературных жанров" (Иваново, 1995), IV Крымские Шмелевские чтения (Алушта, 1995), Третьи Бальмоято-Цветаевские чтения "Константин Бальмонт, Маржа Цветаева и художественные искания XX века" (Иваново, 1996), "Потаённая литература: Вопросы истории к типологии" (Иваново, 1999), научно-методическая конференция СпбГУ - 2000 г.; III международная научная конференция "Россия и Восток: проблемы взаимодействия" (Челябинск, 1995), международная научная конференция "Литература 'третьей волны' русской эмиграции" (Самара, 1996), проведён-

ный в Грайфсвальдском университете (Германия) семинар "Русская эмиграция в Германии и ее культура" (1996), посвященный 65-летию проф. К.Каспера коллоквиум "Erzählen in Rußland" (Лейпциг, 1998).

Основное содержание работы отражено в публикациях (2 книги, статьи, рецензии) общим объёмом около 34 печ. л.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, пяти глав, заключения, приложения, списка использовзнкой литературы.

Диссертация была задумана как историко-литературная. а именно - интерпретирующая и сравнивающая тексты русской зарубежной прозы и российской. Вместе с тем, работа не сводится к простому дескриптивному разговору об эмпирических фактах. Утверждается определённый ракурс рассмотрения, связанный с представлением об актуальных проблемах современной литературы (особенности современной литературы зарубежья: специфика поэтики литературы зарубежья как частного случая русского постмодернизма). На первом плане при этом - современное литературное зарубежье, с теми стратегиями, что выбираются современными авторами.

Представлялось важным уравновесить анализ литературного процесса и разговор о "генералах". Отбор имён определяется представлением о новых тенденциях современной литературы; вместе с тем, это тенденции "в лицах": выбраны те авторы, чей поиск наиболее "представителен" в том или ином отношении.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во ВВЕДЕНИИ обозначаются основные проблемы, предстоявшие исследованию, определяются методологические позиции, установки, формулируются задачи диссертационного исследования.

В качестве наиболее острых, нуждающихся в научном осмыслении моментов выделены проблема специфики литера-

туры русского зарубежья и связанный с нею вопрос о разных вариантах русского постмодернизма.

Даётся обзор дискуссий (которые велись российскими и русскими зарубежными участниками в связи со всеми волнами эмиграция) о специфике эмигрантской литературы - в заострённой формулировке проблемная зона дискуссий была выражена следующим образом: "Одна или две русских литературы?". Живой нерв вопроса, скрытый смысл возврата, вновь и вновь, к старым спорам - рефлексия над творческим потенциалом эмиграции. Строго же литературоведческий смысл продолжающихся по сей день обсуждений - проблема специфики наследия русского зарубежья, проблема, которую молено решить, лишь обращаясь к контекстам (и задаваясь вопросом о мере обособленности литературы русского зарубежья в том или ином литературном или культурном контексте). Особое внимание в обзоре уделяется программной статье В.Ф.Ходасевича "Литература в изгнании", где намечены были теоретические установки, актуальные до сего дня (центр тяжести переносился на новый проект эмиграции: с лозунга консервации русской культуры - на задачу обновления, смены форм, поиска нового пафоса и стиля в новой срсде). В центре внимания оказываются также к два известных сборника, составленные из материалов международных конференций о литературе русского зарубежья, где среди прочих была сформулирована задача изучения контекстов, б которых существует русская зарубежная литература.

Во введении предлагается и обзор дискуссий по проблемам постмодерна и постмодернизма. Рассматриваются статьи инициаторов дискуссий, писавших в конце 50-х - 60-х гг. о новых литературных явлениях (статьи И.Хоува, Л.Фидлера), работы литературоведов, обобщающих постмодернистский опыт (И.Хассан), труды философов, размышлявших о постмодерне как феномене культуры (книги и статьи Ж.-Ф.Лиотара, Ж.Делёза, Ж.Бодрийара и др.). В центре внимания вопросы о том, вокруг какого ядра группируются и в каком комплексе сосуществуют представлен!«! об этом литературном феномене,

каким» процессами в культуре он порождён, какие перспективы в состоянии открыть. Освещаются указанные В.Вельшем две версии явления (версия уштформирования и версия плюрализации, или диагноз "постистории" и прогноз "плюрально-сти"). Подробно рассматривается представление (которое, пожалуй, в наибольшей степени инспирировало развитие идей постмодерна) об исчезновении реальности и "прецессии симу-

памчло" О П^ЛПП г* . .....1 МЛШТ тт ■»

. иг 1Ж Г1V ^ 1 ^ 1 и у 1\Л (ЯЕЧЛЧЬ ^ I 1 и * 1 Л

книги русских теоретиков постмодернизма (посжпс всего, труды Б.Гройса и М.Липовецкого, автора первой отечественной монпгпжьии г) лугсктшг ппститпггрпни'шру пгпйп птмриатт-

-----г- Г---- Г ^-------------------------/э ~---- —----------

ся прежде всего предположения и выводы о специфике и парадигме русского постмодернизма.

В итоге определяется исходное для работы представление о постмодерне; он предстаёт не только литературным, но общекультурным явлением, которое порождено определённой ситуацией - прощанием с универсальными рецептами спасения, ощущением тотальной "симуляции" реальности (на Западе и в России на разных основаниях); зтон ситуации постмодерн отвечает проектом культурного "многоязычия", "мкогомерия", возБращешхем-изншванием-переиначиванием

ипои ттлтттттлт'л i i л »/> папт! п я * . ."

i > • 1>и v■ 11.1'л v.!. и 11;д

прошлое в наименовании, явление не столько Начала, сколько Завершения, в любом случае это переходный этап культуры (в той мере, в какой переходно барокко или эллинизм, с которыми иногда сравнивают современность). Равновесие, находимое постмодерном, неустойчиво (так как лишено твёрдой опоры) -тем не менее о "конце" постмодерна можно будет говорить лишь тогда, когда будет изжита его ситуация или когда появятся новые культурные силы, с иным пониманием "судьбоносной" проблематики, с иной, не постмодернистской, чувствительностью. В литературе "постмодернизм" представляют прежде всего те художественные явления, что спровоцировали введение термина (синтез элитарной и массовой культуры на Западе, соц-арт и проза С.Соколова в России), или близкие им по типу, з остальном ведение литературных фактов как "по-

стмодернистских" остается в большей или меньшей степени вопросом интерпретации (один и тот же автор может быть представлен и "постмодернистом", и "постреалистом", в зависимости от эстетических пристрастий критика). Классифицировать художественный поиск как "постмодернистский" имеет смысл тогда, когда отчётливо видна его связь с корневыми переживаниями и интенциями постмодерна (этапа культуры, направления, мировидзкия), кет каталога приёмов, гаранти-пуюших ппинаплежность к ттстмопепнизм^ Никаких жёстких

ь „/ - 1 д. - • ----- ----^

канонов постмодернизм не предлагает, его история свидетельствует о большом запасе толепантности и свободы. В этой свя-

^ "а ' '

зи определяется наиболее разумное для настоящего времени направление работы - не строгие классификации и системати-заторская деятельность, но фиксация изменений в культурной ситуации, прослеживание различной реакции литераторов на неё. В диссертационном исследовании на первый план выходят стратегии, что выбираются современными авторами: перенос акцентов с работы памяти на работу фантазии (и рождённые на этом пути пародии на историю, пастиш), разного рода поиски путей выхода из "произведения" в "текст" и из "текста" в "контекст" - "тайнопись" письма и "эмиграция из русской литературы", мудьти- и кнтермедиальные эксперименты, альянс элитарной литературы с массовой. Сравнение русского зарубежья и прозы метрополии должно показать, где преобладает каждая из вышеобозначенных тенденций, какой результат дают сходные тенденции ка разной почве.

В ПЕРВОЙ ГЛАВЕ ("Реалисты в ситуации постмодерна") рассматриваются романы об эмиграции ("роман отъезда"), написанные в конце 70-х - 80-е годы (прежде всего: "Ниоткуда с любовью" Д, Савицкого, "Нарушитель границы" и "Вольный стрелок" С.Юрьенена, "Младший брат" и "Плато" Б.Кешкеева, "Укреплённые города" Ю.Мшюслазского).

Заявлен и доказывается тезис о том, что в романах об эмиграции формируется некий целостный сюжетно-композиционный комплекс с определённым единством стиля, художественная система, которая держится одним принципом

- реализацией мотива небытия (умирания, оборачивающегося "потусторонностью"). В "романе отъезда" становятся важнейшей проблемой "набоковские" операции со смертью - превращение её в "вопрос стиля", "претворение" жизни /смерти в (бессмертные) формы искусства, его гармонические формы. Как показывает сравнение с книгами старших авторов ("В поисках грустного бзби" В.Ажсёнова, "Меня убил скотина Пелл" А.Гладилинз, "Прощание ниоткуда" В.Максимова), программа наиболее полного развертывания этой "поэтики потусторонности" обеспечивается в прозе младшего поколения эмигрантов 70-80-х гг, (которые воспроизводят ситуацию постмодерна в ее советском "изводе").

В ряде произведений метрополии обнаруживаются переклички с "романом отъезда" ("Смиренное кладбище" С.Каледина, "Через Лету и обратно" М.Берга, "Не успеть" Вяч.Рыбакова, маканинскнй "Лаз" и др.). Вместе с тем, сравнение доказывает самобытность прозы эмиграции. Авторы "романа отъезда" постмодернистскую ситуацию претворяют во вполне традиционный роман, со Есеми полагающимися атрибутами - героем, сюжетом, финалом, завершённостью формы и т.д. В российской же литературе в те же годы переживается эрозия традиционных литературных форм (иными слонами, рождается иной тип художественности, соответствующей новому восприятию реальности, текст, построенный по принципу "ризомы").

Особенное место, впрочем, занимает "Пушкинский дом" А.Битова. Анализу книги посвящена вторая часть главы. В "Пушкинском доме" Битов, исходя из того же ощущения невозможности классического романа, всё же начал работу над труднейшим проектом реанимации романа (по сути планировалось "припоминание" заложенного б традиции опыта и смысла, воскрешение классической культуры, умерщвлённой в тотальном "музее", поиск и восстановление утраченной "реальности" - в битовском смысле). Итогом стала книга, в пределах которой совмещаются две возможности: фиксируется смена литературных форм ("рама" собственно "романа", пре-

жде всего эпилоги "по ту сторону" его запечатлевают границу, до которой традиционные формы в литературе ещё возможны, за которой - "ненастоящее время" вползает в книгу, индуцируется "поэтика хаоса"), вместе с тем в пространстве всей книги сосуществуют две перспективы чтения (в итоге "Пушкинский дом" противится интеллектуальному "присвоению" как "традиционалистами", так и апологетами постмодернизма).

"Пушкинский дом" связан с той ситуацией, е которой возник, очевидной "обратной связью": он создал некое интеллектуальное поле, повлиявшее на русскую прозу по обе стороны границы. Кажется показательным, что в эмиграции оживает прежде всего "культурно-консервативный" аспект "Пушкинского дома" (тема вечности классической русской культуры, оконтуренной её недоступностью для нашего времени, сверхзадача возрождения культурной связи), в метрополии же переживается в первую очередь "антимузейный" пафос, саркастическое отношение ко всему завершённому и культовому.

После того, как два потока русской литературы получили шанс слиться, романы, написанные по одну и другую сторону границы, не могли не сближаться. В прозе 90-л годов воспроизводятся многие черты, входящие в жанровый комплекс романа отъезда (нзпример, пародирование любовного сюжета классического русского романа - в романах "Накануне накануне" Е.Попова, "Дорога в Рим" Н.Климонтовича, нередко российский роман включает аллюзии на эмигрантскую версию сюжета). Всё же и в этом случае повтор оказывается мнимым, обнаруживается разница в художественных решениях: российские авторы не склонны погружаться в "сны" искусства, не ведающего смерти.

Во ВТОРОЙ ГЛАВЕ ("Память и литература") предметом внимания оказываются отношения литературы и памяти в эмиграции и метрополии.

Для многих авторов третьей волны мир, выстраиваемый памятью, оказывается ближе, безусловно поэтичнее и много актуальнее, чем непосредственная жизненная обстановка. Такое направление далеко не сводимо к автобиографизму,

мемуарности или к попыткам реконструировать историю, опираясь на документ (как в случае солженицынского "Архипелага ГУЛАГа", книг "Красного колеса" или копелевской трилогии "Хранить вечно"). Литература памяти знает и иные варианты.

Эмиграция нередко приносит понимание того, что память не может, а по сути, и не должна точно воспроизводить прошедшее - её задача не столько реконструкция, сколько творчество, даже сочинение прошлого.

Творчество Б.Хазанова и С.Соколова, уже до отъезда работавших над "поэтикой памяти", даёт возможность проследить изменения в творчестве, связанные с эмиграцией, в частности, место и развитие "постмодернистской" образности и тематики после эмиграции.

Хазанов память понимает как "антивремя", которое открывает в хаотическом потоке случайных событий (привносит в него?) смысл и гармошпо; память-'антивремя" - это по определению сфера художника, становящегося Творцом. В эмиграции это вг/дение развивалось, действительность и память всё более разводились. Уже в первом написанном в эмиграции романе ("Нагльфзр в океане времён") обнаруживалось, что писатель, пытающийся понять историю, вынужден превышать полномочия летописца и историка: прошлое мертво и молчит, воспоминают недостаточны, оставляют скорее с ощущением закрытости и загадочности ушедшего мира, официальные документы заведомо лгут. Потому писатель-"историк" не может не создавать мир призрачный, фантастичный, сновидный, зыбкий; повествователь романа размышляет о применении принципа вероятности в литературе и предлагает два варианта концовки на выбор читателя; "поэтика памяти" опирается на... миф и включает фантастику ("Нагльфар в океане времён" опубликован в серии "Альфа фантастика"). Литератор если что и восстанавливает, то стиль времени.

У Хазанова всегда история либо умирает для потомков, либо навечно останавливается в провинции, либо замирает перед концом; память подчиняется сотворению литератур-

ной реальности: в постистории писатель сочиняет прошлое, набрасывая версии событий.

Пропасть отделяет такие произведения от "трифоновского" направления, от "прозы о памяти" 70-х годов, которая корректировала несовершенную память (слабость, избирательность, самообман, вытеснение неприятных фактов), но при этом предполагала принципиальную возможность выяснения исторической истины. Для этой связанной нравственным долгом, даже аскетичной художественной системы было немыслимо потворствовать капризам памяти, тем более "усугублять" их демонстоативной сочинённостью обпаза.

•/ > ♦ x "а

Авторов и критиков, привыкших к этой традиции, не может не отчуждать избранный Хазановым способ работы с исторической действительностью, особенно когда писатель даёт своим героям имена реально существовавших людей. Так, по мнению Г .Померанца (Вопр. лит. 1995. Вып.5), в "Нагльфа-ре" писатель-эмигрант "постмодернизировал и деконструиро-вал" как реальный характер, так и Россию: вместо образа, адекватного реальной фигуре, "аутентичного", предложил небесспорную (и оспариваемую Померанцем) версию русского характера (безволие, саморазрушение, бесплодность, подчинённость власти обессиливающего 1"1ичто, засасывающей пустоты). Если отрешиться от оценок, от тона осуждения (то есть не забывать о том, что постмодернизм и деконструкция у настоящего художника не акт "злой воли": они не переносятся извне в книгу, не перенимаются, но скорее принимаются, как творческая необходимость), будет ощутимее обоснованность опасений Померанца. Писатель-эмигрант с большой вероятностью оказывается перед перспективой, которую остающийся в России наблюдатель не может не осознавать как опасную. По мере того, как слабеют связи с оставленной страной, она всё более превращается в подчёркнуто литературный образ (особого рода), отдается предпочтение не глубине контакта с жизнью, но развитию перспектив образа. Об этом можно судить уже по модификациям мотива "потусторонности", который развивается во всём хазановском творчестве и теснейшим об-

разом связан с особым видением истории у Хазанова. Мотив воплощает особое переживание жизни, но и - чем далее, тем более - особенности её творческого претворения. "Потусторонность" означает закрытость истории в "Нагльфаре", в "Хронике К" таким образом подчёркивается порождение "автора" (так сказать, убитого русской жизнью в его человеческом качестве), "потусторонность" в романе "После нас потоп" можно связать с интеллектуальной отрешённостью от прошлого (незаинтепесованным взглядом видна обпечённость 1 • • • ■ *

смерти всего изображаемого мира в целом, в том числе и движение "подполья" от "изоляции" к "вырождению"). В "Далёком зрелище лесов" мотив "потусторонности" (вместе с двумя другими, "призрачности" и "эмиграции") говорит о путешествии из "жизни" в миры литературы.

Из других авторов-эмигрантов этого же направления молено назвать прежде всего С.Соколова. Впрочем, его интересуют уже ке столько основы "мироустройства" вновь созданного мира (как в случае Хазанова), сколько сам процесс его построения В этой связи значимо движение от "Школы для дураков", книги, тесно связанной с жизнью, как бы воплощающей принцип "хаоса", питающейся неразрешимо противоречивыми эмоциональными импульсами и потому "трагической и трогательной" (Набоков) - через созданный наполовину в эмиграции роман "Между собакой и волком", который в самом своём материале открыт "жизни", - к "Палисандрии", этому "пародийному роману" (как сам писатель определяет жанр произведения), где побеждает принцип литературной игры и завершается "миф" о вечном возвращении художника и искусства. В прозе Соколова память подчиняется и постепенно уступает место игре.

В России, при том, что развиваются во многом сходные процессы (образы памяти всё более осознаются как нечто такое, что набрасывается, перечёркивается, переписывается, существует в вариантах и т.д.), проза памяти всё же не переступает грань, отделяющую её от сочинительства и литературной игры. Показателен в этом смысле заслуживший Буке-

ровскую премию М.Харитонова "Линии Судьбы, или Сундучок Милашевича". В романе создаётся структура, принципиально разомкнутая в жизнь. Роман как бы организует некую "эстафету", где от каждого предыдущего ("автора" очевидно бессвязных, незавершённых заметок) к каждому последующему (заинтересованному "интерпретатору") передаётся задача связать разрозненные части целого и восстановить заключённый в 5Hïx смыслу исходкыи "оригинал" порождает интуицию о "Боге", а очеоедным (уже за гоаницеи романа^ иктесгпзетато-ром оказывается читатель, завлекаемый с этой целью в романное пространство. При этом вечное (почти ритуальное) "воскрешение" »жни и смысла оказывается возможным при условии погружения каждого следующего "интерпретатора" в жизнь (по образцу "провинциального" архетипа порождения-перерастания, с вечно возобновляющимся порождением "линий судьбы"). Прозаики России продолжают искать "сырую", изначальную действительность (Генис).

В ТРЕТЬЕЙ ГЛАВЕ и центре внимания оказывается "эзотерическая проза". Мистический поиск, уводящий за пределы этого мира, или / и работа с эзотерическими системами, заведомо отрешенными от жизни и ориентированными на контакт с небытием н iïhcSlitiicm, казалось бы, явление вполне "вневременное". Между тем фактически современная эзотерическая проза реагирует всё на ту же ситуацию постмодерна: отправной точкой становится существование в окружении, как бы в ограждении из молчащих о "смысле", "пустых" знаков; эзотерическая проза отказывается от поисков смысла в обыденности, истории, культуре. Правда, она ориентируется на поиск "реальности" в иных измерениях; литература такого рода заведомо представляет собой явление "внутренней эмиграции" (уход во "внутреннюю Монголию", по слову современного прозаика) Всё же к s этом случае отличаются пути русской зарубежной (Мамлеев, Добродеев, Фальков, Милослав-ский) и российской (Иванченко, Пелевин, Садур) прозы, русское зарубежье создаёт отличный от российского вариант контакта с "неизобразимым".

"Эзотерическая проза" в принципе тяготеет к поэтике "умолчания" (и к "эстетике молчания"); это чревато превращением условности - в средство эзотерики, то есть художественной безъязыкостью. Опасность эта неизмеримо вырастает в том случае, если внимание автора всецело поглощено бесконечными сферами смысла. Это прослеживается у наиболее известного прозаика, развивающего принципы "метафизического реализма", Ю.Мамлеева. Уже до отъезда мамлеевекпе герои, принадлежащие к поколению "вынужденных атеистов", отправлялись в "метафизическое путешествие", в поиск "истинно трансцендентного" — не жалея об оставляемой посюсторонней жизни, переступая запреты и указания Традиции. Эмиграция писателя, принёсшая лишь переживание потерянного рая (по свидетельству писателя, заграница до отъезда воспринималась им как "духовный и материальный рай"), лишь усугубила пренебрежение к современной материально и материалистически ориентированной "цивилизации мёртвых". Внимание писателя окончательно переместилось на "неизо-бразимое" — в итоге в прозе художественный эксперимент уступает метафизическому, акт творчества развёртывается за пределами искусства, в мстзфггагче'скнх построениях — в художественной же прозе лишь фиксируется, прослеживается.

По Лиотару, поиск языка "неизобразимого" - первый признак литературы постмодерна. Нельзя сказать, чтобы эмигрантская "эзотерическая проза" от таких поисков отказывается (фольклорные образы в "Лифте" Ю.Милославского, конструкции "готического романа" в прозе Б.Фалькова и т.д.). Но наибольшей интенсивности этот поиск достигает на российской почве, не в последнюю очередь оттого, что ищущая инобытия литература небезразлична к окружающей "реальности", даже к бытовому измерению жизни); здесь утверждается принцип "многомерия", "хзос" оказывается главным предметом внимания.

Так, в прозе Пелевина утверждается принцип "многомерия", "тронной кодировки" ("буддийский" ключ прочтения; пародийно-игровой; обнаруживается также и "реалистиче-

ский", в рамках которого "исследуется" феномен психической жизни социального тела). Успех пелевинской прозы обеспечивается сложным взаимодействием "кодов" (которые и "декон-струируют", и поддерживают друг друга), и прежде всего, напряжёнными отношениями между "ритуалом освобождения" и художнической привязанностью к красоте форм, к словам, их игре. Пелевинская гедонистическая условность эзотерическому заданию не подчиняется - скорее сопротивляется. Сам центральный пелевинский символ — Пустота — оказывается не только эзотерически, но и художественно насыщенным, преграждается в своего рода эстетический принцип: пустота как пространство всевосприимчивой души художника, порождающее эхо; пустота как синоним полноты и псевдоним хаоса, столь излюбленного российской прозой.

Столь же интенсивен поиск языка мистики у Н.Садур. Хаос оказывается здесь преимущественным предметом внимания (сам "бог" и смысл оказываются формой хаоса), подступы к нему ищутся на многих путях (фольклор, поэтический лейтмотив, "память жанра" социального романа, эксперименты с реалистическим образом - замена причинно-следственной цепочки набором равновероятных объяснений -"подлинной мистикой". но В.Соловьёву; в этом же ряду магия имени...). Слово Садур - не "теневое", "залетейское" (чистая условность), ко "магическое", связанное с хаосом - и заклинающее стихии.

ГЛАВА 4 "Культура, искусство, текст" освещает многообразные способы выхода из произведения в текст, из текста - в контекст, и прежде всего поиски языка (в том числе эксперименты с медиальностью). В поле зрения попадают произведения и свидетельства таких авторов, как А.Зиновьев, В.Войнович, Г.Бладимоз, Л.Копелев, А.Солженицын, .Ф,Горенштейн, Б.Фалысов, С.Довлатов, О.Юрьев, О.Бешенковская, О.Денисова, А.Малый, Б.Марковский, В.Вебер, Б.Шапиро, М.Полянская, М.Городинский, О.Войнович, В.Батшев, В.Бейлис, А.Суслов, В.Барский, А.Волохонский, ИБурихин, Ю.Буйда, В.Пелевин,

И.Гергенрёдер, М.Березин, В .Курицын, Т.Кибиров, Е.Попов, А.Гаврилов, В.Пьецух, Вен. Ерофеев, Е.Харитонов и др. На первом плане проза Л.Гиршовича, С.Комаровой, С.Соколова, Б.Хазанова, А.Битова, М.Безродного, И.Полянской, Н.Садур, А.Слаповского.

Литература эмиграции, попадая в новый культурный контекст, вырабатывает новые ориентиры. Она нередко адресована западному читателю: тут можно вспомнить "миссию" третьей эмиграции (которая пыталась сказать правду о советском режиме и быте, о Gomo sovetikus, предложить русский взгляд на западную жизнь), а также "просветительскую" и организационную работу эмигрантов, "культуртрегерскую деятельность" разного рода. Можно заметить, что литература четвёртой волны в целом иначе открыта новой среде: нередко принципиально отказывается от "оглядок" на прошлое, занята погружением в чужую культуру и быт.

Изолированность или открытость литературы зарубежья в контексте чужой культуры во многом обеспечивает язык. Отъезд располагает к рефлексии над языком и к философствованию о языке; эмигрантская литература нередко уходит в русский язык как в убежище, осознаёт его как дом эмигранта "истинное отечество" (Хнзаноз). Разумеется, задача держать этот "дом" закрытым была бы утопией. В прозе язык страны проживания сравнительно редко становится языком творчества; всё же нередко источником и образцом языкового расширения оказываются естественные мутации языка эмигранта в новой языковой среде ("вавилонское столпотворение", смешение и скрещение разноязычных слов). Если автор последовательно встаёт на этот путь, язык его произведений приобретает эффектную виртуозность; впрочем, российского наблюдателя эти эффекты настораживают изобретённостью, искусственностью, заставляют сожалеть об утрате непредсказуемой языковой стихии (уходят "шумы" жизни, спонтанность и органика языка).

Речь в главе, впрочем, не только о языке в лингвистическом смысле.

Многие писатели эмиграции осуществляют опыты поли- и интермедиальности, пытаясь расширить возможности языка словесного искусства средствами других искусств. Б.Хазанов выводит "семиотическое" обоснование "синтетического метода" как единственно способного реконструировать сам стиль времени. Теорию принципиально многоканального образа предлагает и поэт-художник И.Бурихин.

На российской почве образуется другой теоретический контекст экспериментов с иными, чем литература, "средствами коммуникации" и искусствами, этот контекст - критика media и современного сознания, неспособного пробиться к реальности, ревизия наследия модернизма.

Теории соответствует литературная практика. Так, проза Пелевина, занятая феноменом массовой психики, разво-площающей действительность, реконструирует "гиперреальность" порождённых масс-медиа, рекламой и т.п. мифов современного "социума" во всей их яркости и полноте, но лишь затем, чтобы подвергнуть деконструкции: аналитически разложить и иронически отстраниться. У Ю.Бунды иктермеди-альность оказывается поводом и языком обострённого переживания ценности "жизни''. А.ъитоб пер сживает ностальгию по целостному восприятию жизни s её глубине (по классическому слову, владевшему "тайной" пребывания в "реальности").

Писатель-эмигрант скорее склонен констатировать окончательную "смерть подлинного" (у Б.Хазанова: смерть мира, невозвратимо ушедшего в прошлое, недоступность прошлого). Автор-эмигрант в этой ситуации переориентируется; утопия "воскрешения" заменяется иными эстетическими задачами (как бы открывается: образ не может быть "подлинным", "глубоким", но он может быть "объёмным" — постольку, поскольку "фиктивен", "мифичен" и т.д., потому реальность вполне осознанно не воссоздаётся - заново создаётся или даже "сочиняется").

Особо следует отметить работу с фото- и теле-media. Качества, что предопределяют "первородный грех" фотогра-

фии в глазах современных российских авторов: неизбежная случайность выбора момента снимка, отсечённого от многих, может быть, более достойных, фрагментация действительности - "агрессия", "насилие"; посредничество техники, вселяющее ложные надежды на аутентичность фотообраза; "производство смерти" под предлогом сохранения жизни (Барт) и т.п. - в целом фотография предстаёт как неполноценный знак реальности. соблазняющий видимостью ее, ко нисколько не приближающий к ней. У Л.,Нитова, наттаимер, <Ьотопзз&ия служит атрибутом и символом современного культурного сознания, соблазнённого поверхностью жизни, уплатившего (или даже изживающего) тайну пребывания в "реальности"- так продолжается ностальгия "Пушкинского дома" по целостному восприятию жизни в её глубине (столь полно явленному в пушкинском слове, в классическом культуре! возвращается мотив заповедной тайны классического искусства. У писателя-эмигранта, например, у Б.Хазанова, фотомотив обнаруживает, отчасти, сходство с "российскими" фотообразами (фотографии воплощают мотив поверхности, останавливающей взгляд, не пускающей в глубину). Но в целом акценты ощутимо иные, критике современного фатально 'поверхностного'1 образа (в

пплю^ лт . 1 чт-пл 1 л т.тшлм^птга

^ __ 1 ij.wi.vyi • * и 1 v" ^ 1 1т ^»шдишицу

окончательности "смерти подлинного" (прошлое умерло, недоступно, сохранившиеся фотографии лишь доказывают смерть мира, невозвратимо ушедшего в прошлое). Ностальгия вытесняется новыми задачами, "поэтикой потустороннего" (прошлое застыло, как в янтаре, мёртвое, недостижимое, прекрасное и вечное).

Литература эмиграции явно ориентируется на "Письмо", с его "тайнописью" (игра обозначенными и скрытыми цитатами, принципиально многозначная ирония, ассоциативные лабиринты, блуждание в которых будет "отложенные смыслы" и т.д.). В диссертации подробно рассматривается работа писателей-эмигрантов в этом направлении.

В "Конце Цитаты" М.Безродного, где предпринята "эмиграция из русской литературы", Письмо фактически ста-

новится творческим выбором эмигранта (в альтернативе Голос - Письмо). Параллельно в качестве стратегии художнического и творческого поведения осознаётся безымянность (слияние / идентификация с бесконечным), перестраиваются контексты цитатной игры - иерархически организуются ряды цитат, принципиально меняется мотив "немоты и косноязычия". В начале книги автор отдаёт дань игре с языком "Эллочки Людоедки", с "мусором", заполонившим речь "поколений, обречённых на безъязыкость" (по выражению М.Эпштейн«?! — ближе к концу автор всё более отстраняется от косноязычия эпохи, безнадёжно профанного языка, нуждающегося в высокоинтеллектуальном сознании, которое наделит "язык гугни-выхъ" сложными ассоциациями и смыслами. Хотя эмиграция и вынуждает осознать косноязычие и немоту как проблему всеобщую, меняется сам регистр мотива: с профанного ("всюду жизнь") на высокий (жизнь духа, "косноязычие" и "немота" как внимание к голосу жизни, её шумам, или к сверхорганизо-ванкост ¿: абсолютного смысла - то есть медиумичность художественного языка или молчание). В конце книги эффектно заявляют о себе особые отношения автора и (письменного) текста: демонстрируется неостановимость потока ассоциаций, власть "топосз библиотеки" и Текста, который "говорит автором", невозможность поставить точку: искус побега из текста оборачивается лишь всё большей искусностью цитатной игры и продолжением Текста. Выход из Письма оказывается утопией (за всем этим угадывается невозможность для эмигранта покинуть культурное пространство).

Если достоинство литературы зарубежья - отстранённость и "тайнопись" письма, то российской литературы - близость к жизни (вбирание её живого голоса, её "шумов", её спонтанности). (С чем, впрочем, связаны также и усвоение её неизбежного косноязычия, и невозможность забыть о "прагматике" текстового высказывания.) Иногда рождается нечто вроде манифестов; кибировское "Я на твоих каракулях пишу" заставляет вспомнить метафору о тексте-палимпсесте, тексте, который пишется поверх другого; но у Кибирова пре-текст

оказывается не текстом (до-текстом, пресемиотическим явлением), в том смысле, что это не связное словесное сообщение, это даже не рисунок (все же что-то безмолвно сообщающий) -просто вполне бессмысленная детская графика. В "женском" варианте заявляет о себе недоверие к слову вообще и искушение отказаться от слова в пользу музыки (И.Полянская), или переживается соблазн немоты (у Садур, небезотносительно к тому, что для неё столь важен выход к природным глубинам жизни, в зону стихий). Сведи автооов-мужчин к этому тяготеют поэты (у Кнбирова - неорганизованный, неартикулирован-ный "шум" устроенного быта и т.д.).

Письмо же (и ориентированная на него "культура зрения", по слову Вельша) воспринимается как принадлежность тоталитарной эпохи или как атрибут высокой культуры, которую современность "потребляет" (Битов) и неизбежно профанирует; письмо как бы неизбежно лжёт и отдаляет от "жизни". Потому российская литература нередко делает принципиальный выбор в пользу устности. Последняя связывается с эпохой "дела", но еще чаще с позановской апологией частного, бытового, семейного существования, с поэтикой "дома" (уст-ность - атрпоут культуры, воспринятой .' с голоса'1, личност-ко). Устная речь в России мыслится как противовес "аиторс-ференциальному" языку письма, как нечто такое, что обещает доступ к реальности. (Более сложный образ предлагает А.Слаповский, который в "Братьях" скрещивает Голос и Письмо, "городской романс" и психологическое повествование, тем самым "остраняя" "прецессию симулякров" в межчеловеческих отношениях и улавливая живую реальность). "Курс на устность", таким образом, драматизирует ситуацию постмодерна, обещает её разрешение - разрушение замкнутости культуры на себя, прекращение симуляции реальности,

ГТ*">Г*Т\ПТ V ГГО/^ТТЛЛНОГТ

" ~ * у • • *« .

Особое внимание в диссертации уделяется интертекстуальному пространству, каким оно предстаёт в книгах авторов-эмигрантов. По существу, в современной литературе зарубежья развиваются открытия, сделанные уже Набоковым;

фактически все черты эмигрантской литературы можно найти в набоковском творчестве: поглощение памяти восхитительным обманом литературы, ироническую игру с цитатой и тривиальными сюжетными схемами (при усилении западных литературных контекстов) и, конечно, стилистику, питающуюся дву- и многоязычием эмигрантской речи (языковые мутанты, опыты "макаронически-слогового" "перевода", по выражению М.Безродного, каламбуры, основанные на шронимии разноязычных слов и т.д.). (Речь, разумеется, не идёт о простом подражании гениальному мастеру стиля: конструкции, маркированные русским читателем как кабоковские, актуальны для современной прозы и творчески воспроизводятся.)

Российская литература, при всей потрясённости набо-ковской эстетикой, сопротивляется ей (свидетельства Битова), усваивает её "поверхностно". В этом плане показателен "Последний роман" М.Берга (одного из наиболее талантливых современных критиков, в прозе зависимого от набоковского стиля): обнаруживается эклектизм эстетики, роман живёт под знаком принципиально несовместимых, мешающих друг другу-ориентиров (хаос и гармония). Нередко "поверхностность" подражания и внутреннее сопротивление набоковской поэтике темгтизируются. Тогда российская; проза открыто говорит о невозможности принять прозу Набокова до конца, стилизации служат целью подчеркнуть кардинальнее несовпадение эстетики (проза Буйды, Курицына). Так сказать, "партиципации" набоковского "претекста" у авторов-эмигрантов противостоит "тропика", борьба с ним в российских текстах.

Именно на страницах художественной прозы России прозвучала наиболее артикулированная и резкая критика набоковского стиля. Нарратор Галковского улавливает некую реальную логику литературного "эстетизма": самодостаточный, замкнутый, по необходимости завершённый, противостоящий жизни литературный мир но может не склоняться ко всё большей условности, и стилевая работа выходит на первый план. Из перспективы "метрополии" этот путь видится как опасный; повествователь романа Галковского ставит выше

всего жизненный, неисчерпаемый (в отличие от литературного, выраженного) опыт и отворачивается от заманчивого стилевого совершенства, как от искусственного, всячески подчёркивая неорганичность совершенного стиля, "химическую" синтезпрованность его.

Б ПЯТОЙ ГЛАВЕ рассматриваются "Эксперименты с формульной литературой".

Диапазон работы с "тривиальной литературой" (ТЛ) в ПХ'ГГ^.^М 11ТЦЛЛ1г V1 на ппипъя ПЛШЛГ,Й — "чигггые"

ь * - ' 'I .' - - ' ■' ---" --.т ----—------------ -

образцы ТЛ (например, "детектив Незнанского", в 80-е усваивавший кониокции западного криминального романа и эмигрантской "формульной литературы", в 90-е дополненный иными, чем детективная, жанровыми схемами ТЛ, при этом всегда сохранявший "воспитательную" задачу). На другом полюсе - использование ТЛ в экспериментальных целях и для литературной игры в постмодернистском духе.

Иронизирует над тривиальностью, сопровождающей революционный пафос, роман ЛИцелева о Коллонтай. Ещё более сдвинуто в сферу литературной игры повествование в романе "Палисандрия" (который можно понять как иронический контакт с клише "диссидентского" романа). Своего рода иронический "манифест" ТЛ предложен з "Иване Еезуглове" Кеюкеева. В этом романе приёмы и образы ТЛ используются в специфических целях: с одной стороны, создаётся своего рода современный "интеллектуальный роман" с задачей "мифотворчества": посредством иронии творится новый "миф", современный "культурный герой", "история" превращается в "природу"; с другой стороны - и в этом "Иван Безуглов" радикально отличается от творений соц-арта - конструируется "филологический роман", в котором литературная ирония и самскрсния обеспечивают литературе место в эпохе "дела" и гарантируют восстановление сё прав м достоинства в отдаленном будущем.

Современные писатели-эмигранты как бы вняли давнему призыву Лунца "На Запад!", учиться искусству фабульного построения. Явно заботятся о "занимательности" прозы

Б.Хазанов (судя по многим фабульным мотивам), Б.Фальков (использующий едва ли не весь спектр приёмов готического романа), Б.Кенжеев (прививающий русской литературе мелодраматическое напряжение фабулы); наиболее объёмен репертуар фабульных ходов у Л. Гиршовича. Используя мотивы жанров массовой литературы, все эти авторы ей не принадлежат - тут скорее случай возвращения в большую литературу приёмов, популярность которых подтверждена и обогащена в рамках ТЛ.

Л.Гиршович начинал радикальными авангардными экспериментами и пришёл к каркасам ТЛ — потом)7 его произведения особенно интересно прочитать в контексте размышлений современного теоретика (прошедшего тот же путь) о "постмодернизме и занимательности".

Гиршович использует тривиальные фабульные схемы и персонажей и, что называется, обнажает приём; с другой стороны, не случайно, что его проза публиковалась достаточно элитарным издательством И.Лимбаха. У этого писателя обнаруживается изощрённая интеллектуальная игра с "тривиальными" конструкциями. Например, в "Бременских музыкантах" возникает как бы жанровый сюжет из трех звеньев (1. ответвляющееся от "семейксго романа" приключение; 2. в рамках ретроспективы о жизни героя в Союзе - философская проза в русской традиции, с элементами утопии, с "богоборчеством"; 3. возвращение завершившего авантюру героя "в жанр" "мещанской прозы"); игра тривиальными и "серьёзными жанрами последовательным образом увязана с культурно-смысловыми перспективами - с "национально-религиозными" смыслами и с "эмигрантским", "хронотопом"; тривиальные "коды" оказываются как бы обрамляющими и прочно связываются с эмигрантской жизнью героя и с некой нормой быта-бытия. В "Обменённых головах" игра тривиального и интеллектуального проводится на основе мистического "метажан-ра", здесь в центр поэтики поставлен принцип "тайнописи", к символизации фабульных ходов (к "тёмному языку" судьбы) добавляется криптография интертекста.

Писателю удалось в итоге создать своеобразную структуру интеллектуального романа, размещённого в оболочке романа тривиального, где метасмыслы вводятся иктра-и интертекстуальными намёками, отсылками. Эта многообещающая структура, бесспорно, выделяет роман на самом широком литературном фоне: она достаточно редка для русского повествования вообще. Она "пушкинская" по самодисциплине

Xt/nmvmivl ПЛ тшюотл nrrloqrLгп iVr rmwtnnmir»»» "rmn»*Arf t-*/1 liO Jlilviltuv UlKUOUtUvn 4/1 tibKJi Ll^/llHUll Jiv

чи" (в киле "трактатов" героя либо комментария автора). Можно связать эту лёгкую, гармоничную, по видимости исключительно игровую и тривиальную структуру с эмиграцией автора: именно эмиграция освобождает от социальных, философских и проч. страстей - и выводит на первый план "формальную", стилевую, собственно "литераторскую" работу.

Современные российские писатели столь длинной разветвлённой интриги, какая развёртывается б прозе эмигрантов, фактически не знают. Наиболее основательно "обосновывается" сюжетостроение в российской прозе у А.Слаповского. Его проза побуждает задуматься о "формуле" русского сюжета: её как будто составляет не бег фабулы с мельканием событий, не ведение интриги или контринтриги, но невозможность действия. Кажется, почти всегда жанровая природа произведения, созданного на российской почве, ближе по типу не новелле, но повести, она не драматична, но эпична (так, главное в прозе Слаповского - панорамирование быта провинции, национальный характер, русские судьбы, переживание времени).

В ЗАКЛЮЧЕНИИ подводятся итоги исследования. Литература эмиграции нередко жертвует "шумами" и "косноязычием" жизни, её стихией, её актуальными смыслами ради "симулякров" литературного образа, забывающего о "референции" (создаётся "фальшивая реальность, для размещения которой кет ничего лучше сослагательного наклонения", по ироническому замечанию Л.Гиршовича). Оказывается валена не столько точность или глубина погружения в "жизнь", сколько иные качества образа - поиск нового художественного языка, который убедил бы в реальности литературных

"фикций" (в итоге проза обращается к общепризнанным постмодернистским стратегиям, среди которых - внимание к другим "медиа", занимательность, игра литературными шаблонами и "кодами", "тайнопись" письма - бесконечное ассоциативное поле интертекста, тот гул языка, которым даёт о себе знать исправно работающая "машина" текста). При этом эмиграция располагает не только к утверждению приоритета искусства, ко и к условности форм, к гармоническим решениям и завепшённости хлтожественного мира* к дитет>атуоной игре и т.д.

Российская же литература погружается в "жизненный" пласт, вступает в "диалог с хаосом" (М.Липовецкий), и далеко не всегда планирует одолеть его; соответственно, российские авторы мало озабочены вопросами стиля.

И в том и в другом случае литература вписана в ситуацию постмодерна (переживает объявленное теоретиками постмодерна "исчезновение реальности", проблематику симуляции и симулякра и т.д), но по-разному. Эмигранты, проза ко-

ТГ»П их V ЛЛ-ИАП-иГТТаРТ ВИИШЛО ПЛ") П1. (Л.^ЛГ^Т!.

. к ^ . и V ^ . - V * - ........./ " ' ^ и I.. - и. 1 ^ и > и и •1. ^ и ^" I "... I ' к"

гося" текста, в конечном счёте могли бы определить современную эпоху как эпоху исчезновения реальности б сверхре-

Г» ТТТ ТТЛ т Т/^тт Т17ЛТ т / | |г\ТГ # ^»ТТГПЛТ^ЯТ'ПЛ «ПЛПЛ Р ЛТ^ Л Л Г» (Л Т»

шашш^ш луллл у|/1>х. лит аииои а «^уиОдО х»

большей степени ориентируется на западные образцы - прозу

"Найлтглиэ гтпгтиал/г лггпаисэрт тдлг а гтт.-огэт-ыг\ Л V г\пг»-

лмг^п^им^ ivj.ii у л. на 1 ^^к1

сийских авторов "поэтика хаоса" диктуется желанием вписать текст в хаос самой жизни; развитие текста сверяется с незавершённой и незавершимой "жизнью", в этом смысле "утраченная" реальность всегда незримо присутствует в тексте.

И российские, и эмигрантские тексты не вполне соответствуют западным описаниям постмодернистских феноменов. В России несколько неожиданными для постмодернизма качествами оказываются неистребимая "аутентичность" образа и "смыслоискательство" (они могут быть обнаружены и у младших прозаиков, например, у Пелевина). В эмигрантских произведениях поражают столь "немодные" ныне единство и завершённость формы; да и склонность к утопиям далеко не

изжита (достаточно упомянуть тезис о языке как "истинном отечестве" у Б.Хазанова). "Каноны" постмодернизма ещё никто не устанавливал; видимо, и в самом деле имеет смысл говорить о некоей русской его разновидности.

Можно заметить, что ключевые для эмигрантской и российской литературы слова - с одной стороны, "литература", "вечность", "завершённость" образа, "игра", "язык", с дру-

глп лтг»п лихт "мгттоиь." "иплтлстттша" "л-пт lttaptl '' л^тоо

1 VXJ. WiV^i/VtlMj /MIlUtlL« J liuv/i V/IU^WV ) Ull\pi/llV/VlU

"подлинность", "реальность", демоястпатш?ное3 едва ли не культивируемое "косноязычие4 с "немотой", "хаос" и т.п. Кажется еочможным связать "литепатупностъ" и "стиишм" в ли' 1 - ф/

тературе зарубежья с пребыванием в западной культурной среде, для которой вопросы стиля, кажется, всегда были гораздо более значимы, чем для русской культуры.

Опыт сопоставления русской зарубежной и отечественной литературы убеждает в ощутимой (пусть и не слишком заметной на первый взгляд) и плодотворной разнице. На вопрос об отличиях прозы зарубежья от современной ей российской и о новых перспективах можно ответить утвердительно. Коротко говоря, это то, что вытекает из умения жить в тексте:

"in i - n 1чтпттт. /. т- г (плп'л т п..л1щ i i т 1птл г" ч ттл « чч'лицтл т ' i« i m mir

OCtrvOim^IlIlUU isj tpWplVlJ», ^irjtVU.rilXJlliriCl VJJIJUT, yiiti^IVWlii'lW 14 ; ¡J 1 >

ре Осваивая западный литературный опыт проза эмиграции не только достойно представляет русскую литературу для зарубежного читателя, но и в самом деле приобретает в чужом культурном контексте нечто новое для отечественной литературы - и указывает новые горизонты литературе российской.

В ПРИЛОЖЕНИИ впервые публикуются писательские суждения, напрямую связанные с темой настоящей работы - выдержки из писем, полученных автором диссертации в пору работы над справочником "Russische zeitgenössische Schriftsteller in Deutschland" (Mimchen, 1998). Они позволяют откорректировать и далее развить выводы. В частности, открывается возможность уточнить представление о контекстах, в каких осознаёт себя литератор-эмигрант.

В общем и целом, письма авторов зарубежья подтверждают принципиальную важность западных литературных

ориентиров для авторов эмиграции. При этом ваясность русских традиций вовсе не отрицается. Кажется, "русские традиции" - нечто вроде впитанного с детства представления о том, как строить прозу, западные же дают скорее творческий импульс, задают направление творческой работы.

Акцентируют важность русских традиций прежде всего те литераторы, кто говорит о языке как родине, о жизни в языке, кто настроен на создание в определённой степени изолированного миоэ, предназначенного русскому читателю (если не в России, то в русском зарубежье). Среди тех, для кого не столько русская, сколько западная (в том числе и русская зарубежная) проза оказывается главным образцом, приходится особо выделить В.Батшева (бывший "смогист", поэт, прозаик, драматург ныне редактирует журнал "Литературный европеец" и руководит "Союзом русских писателей в Германии", то есть в значительной степени определяет умонастроения писателей-эмигрантов Германии).

В.Батшев убеждён в том, что будущее русской литературы определяет четвёртая волна эмиграции. Но большинству писателей всё же не свойственна уверенность в том, что зарубежной ветви русской литературы принадлежит ведущая роль в современном литературном процессе; об этом сввдетельст-вуют опубликованные в приложении фрагменты из писем авторов-эмигрантов (В.Войновича, Ъ.Хазанова, В.Порудомин-ского, Ф.Незнанского, В.Фадина, А.Цветкова, Д.Добродеева и др.). Писатели-эмигранты, размышляющие о перспективах литературы России и русского зарубежья, склонны подчёркивать, что литература зарубежья умирает - и как единое целое, и мировоззренчески, и стилистически; она живёт столь долго, сколь долго сохраняется эмиграция как явление, так что сегодня, когда на смену эмиграции приходят иные формы пребывания вне отечества, литература зарубежья теряет свои характерные черты.

Основные положения диссертации отражены в следующих

публикациях автора: 1. Russische zeitgenössische Schriftsteller in Deutschland: Ein Nachschlagewerk. München: Verlag Otto Sagner, 1998. (Slavistische Beiträge. Band 367). 9,26 печ.л. Рецензии: Kasack W. // Osteuropa. 1999. No.4; Кацева E. // Знамя. 1999. № 9; Филатова О. // Новый мир. 1999. № 9;

ГГ___________ц/г ип-----------.„„ г™—-mnr\ м%о

j Jujmnwtvua IVJL. // ocpftsuiu Jdi лдкл. irepjiiin, iuuu,

2 Поозз dvcck-пго ^з^з^бежЬ" и Ростки в сит^'з^чтн постмодерна: Монография. М.: Народный учитель, 2000. 4.1. 9,76 печ.л.

3. "Советская многонациональная литература" или "русская литература XX в."? П Вестник СПбГУ. Сер.2: История, языкознание, литературоведение. 1992. Вып.2. 0,36 печ.л.

4. В поисках утраченной жизни, или вокруг смерти: О романах третьей эмиграции/7 Знамя. 1993. JVbl 0. 1 печ.л.

5. Эрос из подполья// Знамя. 1992. №6. 1 печ.л.; Eros from the Underground (Sex Bestsellers of the 1990s and the Russian

7 tforirrt Tri/iiiiA«^ / 1 Ian ил пигтт no // Сav m T 'tayi+tira xjuwiui j jl i uvtiiivii j t i»u аш п. ло. iJ t^v/i ax i^itciuiuiw uliu

More About Ilf and Petrov. NY, 1994. (Russian Studies in

v ■ i , ^ n _ i r\f\ л f % тл п .

biieraiure. aummer / voi.^ü, rso.j).

6. Практическое занятие по рассказу B.B Набокова "Облако, озеро, башня" // Литература в школе. 1994. №5. 0,3 печ.л.

7. Мронйчсскии стиль б современной литературе и его перспективы (на материале романа Б.Кенжеева "Иван Безуг-лов") // Ивановский государственный университет - региональный центр науки, культуры и образования. Иваново, 1994. 0,13 печ.л.

8. К интерпретации произведений В.В.Набокова // Русская классика XX в.: Пределы интерпретации. Ставрополь, 1995. 0,24 печ.л.

9. Традиционная восточная метафизика в творчестве Ю.В.Мамлеева // Россия и Восток: проблемы взаимодействия. Челябинск, 1995. Часть IV. 0,22 печ.л.

10. Ирония в романе Б.Кенжеева "Иван Безуглов": стиль и эстетика // Творчество писателя и литературный процесс: Язык литературы. Поэтика. Иваново, 1995. 0,61 печ.л.

11. "Мещанский роман" Ивана Шмелева // Новый мир. 1995. №6.0,29 печ.л.

12. Проникшая// Знамя. 1995. № 7. 0,26печ.л.

13. Законы истории и законы текста // Новый мир. 1995. №10.

П rTOïJ TT

14. "Солнце мёртвых" И.С.Шмелёва: небытие как тема и формообразующий принцип // Четвертые Шмелевские чтения: Материалы, Симферополь, 1996. 0,08 печ.л.

15. "Звуком слова я укрощаю эти сгихии..." // Октябрь. 1996. № 4. 0,96 печ.л.

16. Наблюдая с "острова" // Знамя. 1996. № 6. 0,17 печ.л.

17. Альманах "Остров" // Новый мир. 1996. №7. 0,22 печ.л.

18. Юрий Мамлеев: рассказы об упырях и "Московский гамбит" (к вопросу о соотношении малой и крупной формы у писателя) // Жизнь и судьба малых литературных жанров. Иваново, 1996. 0,47 печ.л.

19. Маргиналы - не провинциалы // Знамя. М., 1997. №2. 0,17 печ.л.

20. [Рецензия ка книгу B.Kvpiiiüiiia "Любовь и зрение" (М., 1996)] //Знамя. М, 19973. 0,17 печ.л.

21. Литература и небытие (к вопросу о поэтике прозы "третьи волны" русской эмиграции) // Литература "третьей волны". Самара, 1997. 1,06 печ.л.

22. Зеркало и зазеркалье: Литература метрополии и эмиграции в берлинском альманахе "Остров" (искус искусства и искушения жизни) //Волга. Саратов, 1997. Jte 3-4. 0,96 печ.л.

23. Die Literatur im russischen Berlin und ihre gegenwärtige Situation // Internationales Studienzentrum Berlin: Jahrbuch.

Berlin 10Q7 ftli^niT-

24. Орфей и Эвридика Цветаевой в литературном контексте // Константин Бальмонт, Марина Цветаева и художественные искания XX века. Иваново, 1998, Вып.З. 0,43 печ.л.

25. [Рецензия на берлинский журнал "Студия"] // Новый мир. М., 1998. №2. 0,17 печ.л.

26. [Рецензия на берлинский журнал "Зеркало загадок"] // Новый мир. М., 1998. № 2. 0,17 печ.л.

27. Быт и рубрики // Знамя. М., 1999, № 4. 0,28 печ.л.

28. Смысл и стиль // Знамя. М., 1999. № 5. 0,26 печ.л.

29. [Рецензия на франкфуртский журнал "Литературный oon^r'i»'"'"! н man wxiri n 14 -

v^pvbvwi^ j II iy^y. JU1U. U, AU 11C1.J1.

30. Мотивы немоты, косноязычия и безымянности в книге М.Безродного "Конец Цитаты" // Потаённая литература: Исследования и материалы. Иваново, 2000. Вып.2. 0,64 печ.л.

31. В эмиграцию из эмиграции?: (Вольные заметки на материале "русской Германии") // Потаённая литература: Исследования и материалы. Иваново, 2000. Вып.2. 0,25 печ.л.

32. Урок по рассказу В.Набокова "Возвращение Чорба" // Литература. 2000. JS"2l9. 0,63 печ.л.

33. Zur Evolution der Prosa Konstantin Vaginovs in den zwanziger und dreißiger Jahren des 20.Jahrhunderts / Ub. von U.Scholz// Zeitschrift für Slavistik. (2000). 45. Nr.2. 1 печ.л.

34. Die Literatur der russischen Emigration // interkulturelle Literatur in Deutschland / Ed. Chielüno. Stuttgart, 2000 1,37 печ. л.

 

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Тихомирова, Елена Владимировна

ВВЕДЕНИЕ.

ГЛАВА 1. РЕАЛИСТЫ ПРОЗА В СИТУАЦИИ ПОСТМОДЕРНА.

ЧАСТЬ I. "РОМАН ОТЪЕЗДА" (Д.Савицкий, С.Юрьенен,

Ю.Милославский, Б.Кенжеев и др.).

Роман об отъезде: набоковская традиция.

Другие варианты "прозы небытия".

Эмиграция и метрополия.

ЧАСТЬ II. "РОМАН-МУЗЕЙ" (А.Битов).

Факт и фикция: "реальность" в романе.

Фикциональность и фикции: герой, роман, традиция как проблема.

Рама как текст.

 

Введение диссертации2000 год, автореферат по филологии, Тихомирова, Елена Владимировна

Проблемы литературы русского зарубежья

Один и тот же вопрос всплывает в спорах о русской зарубежной литературе с момента её возникновения и до наших дней. Он порождается пореволюционными заявлениями эмигрантов о «выброшенной» из России русской литературе," возвращается в пессимистических прогнозах середины 20-х о судьбе литературы эмиграции, задаётся в «ультимативной» (а на деле провокативной) форме на рубеже 70-80-х: «Одна или две русских литературы?»1, принимает академическое выражение в размышлениях последних лет о феномене литературы русского зарубежья: является ли она замкнутой системой, каким контекстам принадлежит.

В заострённой формулировке (которая возвращается, в том или ином виде, практически на каждом очередном историческом витке) это вопрос о том, создала ли эмиграция «литературу», в буквальном смысле. Живой нерв вопроса, скрьггый смысл возврата, вновь и вновь, к старым спорам - рефлексия над творческим потенциалом эмиграции. Строго же литературоведческий смысл продолжающихся по сей день обсуждений - проблема специфики наследия русского зарубежья, проблема, которую можно решить, конечно, лишь обращаясь к контекстам (и задаваясь вопросом о мере обособленности литературы русского зарубежья в том или ином литературном или культурном контексте).

Разумеется, радикальная постановка вопроса («одна или две литературы» и т.п.) сегодня «не ко двору», выглядит анахронизмом . На рубеже 80-90-х годов в литературоведении утвердилось представление о единстве пореволюционной русской литературы, пусть она и видится неоднородной - сложной многоуровневой разветвлённой системой (тут есть и, так сказать, зеркальная гладь поверхности, и подводные течения, и боковые «рукава» потока)3. В этой системе выделялись: «официозная» советская литература; «разрешённая» оппозиционная литература; существующий в своих координатах андерграунд, «вторая культура»; далее - «потаённая» (в разной степени «потаённая»: написанное в стол, «репрессированное» - арестованное или уничтоженное, самиздат, тамиздат.), книги, приходившие к читателю в виде «возвращённых» начиная с конца 80-х (во множестве изводов, среди которых были и «диссидентская» поэзия и проза, и явления, существующие в принципиально иных, чем «советский», контекстах: например, продолжающие «критический» реализм XIX в., традиции модернизма и авангарда «серебряного века»); далее - «другая проза»4, «новая волна»; наконец, литература зарубежья, сама по себе неоднородная, продолжающая разные традиции.^.

В наши дни, видимо, любой литературовед примет взвешенную, избегающую терминологических заострений формулировку Г.П.Струве: «литература русского зарубежья - временно отведённый в сторону поток общерусской литературы»5. Но вопрос о самобытности этого потока не отменяется.

Старые споры о русской зарубежной литературе не изжили себя: порождённые ими вопросы всё ещё не нашли ответа. Потому представляется целесообразным вернуться к теме «одной или двух литератур»: опыт дискуссий поможет установить тупиковые и перспективные повороты размышлений о литературе эмиграции, определить принципы подхода к теме специфики и наметить направление работы. * *

Для публицистов первых пореволюционных лет вопроса о «количестве» русских литератур ещё нет: русская литература - одна, споры ведутся о том, кто унаследовал её традиции, на какой почве она продолжается, в эмиграции или в Советской России (вопрос о сохранении русской культуры - исторически первый срез темы). Ясно, что ответы заинтересованных лиц чаще всего полярны. Не удивительно, что многие эмигранты, считая, что они «унесли с собой Россию»6, что она «переехала в эмигрантских сердцах в Париж»7, русскую литературу видят тоже оставившей Россию («чашу литературы из России выбросили. Она опрокинулась, и всё, что было в ней, - брызгами разлетелось по Европе» (З.Гиппиус)8).

Очевидно, что категорические ответы не более чем публицистическое заострение (в своё время сыгравшее свою роль: оно мобилизовало силы для исполнения некоей миссии эмиграции - сохранения русской культуры). Когда позднее сами же авторы первой волны пытались сравнивать творческий потенциал уехавших и оставшихся, оказалось, что чаши весов уравновешиваются. Как заметил Г.П.Струве, «поэты не перевешивают оставшихся в России Блока, Ахматову, Гумилёва, Сологуба, Кузмина, Пастернака, Мандельштама, но почти всё лучшее в дореволюционной прозе оказалось за рубежом: Бунин, Ремизов, Зайцев, Шмелёв, Мережковский»9. О том же, но в критическом аспекте, писал В.В.Вейдле: «не всё серебро "серебряного века" было вывезено в эмигрантских чемоданах, и не всё вывезенное в них было серебром»10. Впрочем, проблема сохранения и продолжения русской литературы не исчерпывается простым подсчётом талантливых литераторов с той и с другой стороны. И это суждено было понять уже авторам первой эмиграции.

Более аналитичный и долговечный поворот саморефлексии эмигрантской литературы наметился в полемике, начатой в 1926 г. (она продолжалась до конца 30-х гг.), когда встал вопрос о динамике развития литературы эмиграции.

Обсуждалась жизнеспособность эмигрантской литературы (интенсивность литературной жизни, особенно в провинции, количество школ и группировок, возможность литературной смены, крупные художественные открытия), обсуждались условия существования литературы в эмиграции (борьба литераторов за выживание, трудности с публикацией, отсутствие читателя, пагубность утраты родной почвы, языка, влияние Запада), вставал вопрос о миссии эмигрантской литературы и о новых импульсах литературного развития (помимо указаний на миссию эмиграции, укоренённую в позиции свободного, заинтересованного, сохраняющего идеалы русской культуры наблюдателя11, здесь можно упомянуть поиск специфически эмигрантских тем12). Диапазон высказанных представлений о смысле и перспективах эмигрантской литературы был широк (от убеждённости в умирании эмигрантской и процветании молодой советской литературы13 до попыток сформулировать своего рода принцип дополнительности14; в «середине» лежали порой весьма своеобразные версии о плодотворности - в высшем смысле - самой гибели эмигрантской литературы15). Но в целом, был практически общепринят мрачный тон итогов, преобладали пессимистические предсказания о конце эмигрантской литературы (в том числе - и даже прежде всего - исходящие от молодых авторов). Разумеется, сегодня интереснее всего не спектр мнений и не тонкости индивидуальных позиций16, не резонность или неосновательность сумрачно окрашенных прогнозов17, но - сами направления размышлений, принципы подхода к теме литературного зарубежья, так сказать, формирование теории эмигрантской литературы.

То, что критики и литераторы того времени обозначали словом «литература», сегодня было бы названо «литературным процессом»18. «Ошибка» в прогнозах была не только диагностической, но и теоретической. «Хороня» «литературу», собственно, разумели всего лишь остановку и угасание литературной жизни (преувеличивая тревожные симптомы)19. Оттого едва ли не важнейшим итогом дискуссии тех лет представляется программная статья В.Ф.Ходасевича

90

Литература в изгнании» . В ней происходила переориентация с задачи создать литературу» на вопрос о литературной жизни - и на проблему продолжения традиции.

Ходасевич со ссылками на эмиграцию французскую, польскую, на еврейскую литературу показывал, что и в отрыве от национальной среды литература может развиваться и существовать; вовсе не территория и не отражаемый быт создают национальную литературу. Важнее всего для продолжения национальной литературы творчески напряжённое отношение к традиции: «Литература жива и живуча до тех пор, пока в ней совершаются известные процессы, отчасти подобные обмену веществ или кровообращению» - «остановка влечёт за собой свёртывание крови, смерть, а затем распад всего организма». Многие участники дискуссии писали о снижении интенсивности литературной жизни, об отсутствии новых форм, но видели во всём этом всего лишь признак состояния «литературы», Ходасевич же, поднимаясь на теоретический уровень, формулировал некий закон литературной жизни, указывающий в самом моменте «остановки жизни» - точку приложения сил и направление работы: «Периодическая смена форм и тем служит не только признаком, но и необходимым условием для сохранения жизни»21. Соответственно, по-новому обозначалась миссия сохранения русской культуры, первостепенной задачей представало обновление традиций: «Дух литературы есть дух вечного взрыва и обновления»; «Литературный консерватор есть вечный поджигатель», по парадоксальному заявлению Ходасевича, именно как «поджигатель» должен действовать «хранитель огня», «если не хочет стать его угасителем»22.

Итак, центр тяжести переносился с пессимистического прогноза на новый проект эмиграции: с лозунга консервации русской культуры - на задачу обновления, смены форм, поиска нового пафоса и стиля в новой среде, в том числе и литературной; при этом страх утраты самобытности сметался простым напоминанием, что русская литература всегда училась у иностранцев. Трудно переоценить эту решительную смену литературной стратегии, эти формулировки лозунгов эмигрантской литературы, актуальные и до сего дня.

Со сменой установок на первый план выходила проблема своеобразия эмигрантской литературы (что, к сожалению, не было по достоинству оценено ни современниками, ни даже, кажется, потомками). Внимание к новой культурной среде и своего рода ломка национальной традиции должны были обеспечить не только новую жизнь, но и углубление самобытности эмигрантской литературы, по (опять-таки парадоксальной) мысли Ходасевича. Как писал критик, только на этом пути литература эмиграции может доказать, что у неё не только

23 эмигрантский паспорт», но и «эмигрантская душа» .

Третья эмиграция вновь подняла вопрос о литературе зарубежья как литературе, формулируя его теперь в виде альтернативы: «Одна или две русских литературы?» Этот вопрос дал название вышеупомянутому сборнику 1981 г., составленному из материалов международного симпозиума в Женеве 1978 г. Этому вопросу было посвящено и заседание за круглым столом на конференции 1981 г. в университете Южной Калифорнии (выступления писателей и литературоведов, среди других материалов конференции, вошли в книгу «Третья волна русской литературы в эмиграции»24). Внимание как будто сосредоточивалось на степени различий и сходства (две литературы - две ветви одной литературы), на сравнении литературы русского зарубежья, существующей в особых условиях (прежде всего - условиях относительно большей свободы), и литературы метрополии. Конкретным сравнениям - нередко весьма интересным - и вправду отдали дань оба сборника .

Вместе с тем можно заметить, что в вынесенной для обсуждения проблеме проблемы как таковой, по существу, для участников дискуссий не было. Все они, как правило, выступали за тезис об одной литературе, все сходились в том,

26 гт, что русская литература, по ту и другую сторону границы, - едина . Так, по мнешло В.Аксёнова, советская (как и антисоветская, впрочем) литература - вообще не литература, а «суррогат», а «внесоветская» русская литература едина27; С.Довлатов указывал, что и в XIX веке литературный процесс казался разнородным, но классическая литература ныне воспринимается как единый поток; Е.Эткинд находил родство между поэзией Бедного и Гиппиус, Цветаевой и Пастернака, и заявлял, что не было создано особой литературы, подобной американской, отпочковавшейся от английской28. З.Шаховская предложила в высшей степени интересный тезис: «Только одна эмигрантская литература, молодая, 30-х годов, была отделена от советской»; у иных поколений разница написанного в

29 эмиграции и России предопределяется самими условиями свободы .

Единодушие в вопросе о «количестве русских литератур» заставляет вспомнить о той однозначности, с какой решалась проблема сразу после революции. Только теперь тезис об «одной» литературе переосмыслен, заменён другим - мнением о «единой» литературе. Конкуренция между двумя претендентами на наследование сменилась примирением наследников. Сходство, однако, в

Л1 и том, что по-прежнему подход к спору - в значительной мере публицистическим. Третья эмиграция понимает альтернативу «одна или две литературы» в перспективе чаемого воссоединения двух ветвей русской литературы - потому не может говорить о разнице и преувеличивает сходство30. К выводам о «единстве», конечно, подталкивало и растущее - хотя и относительное - сближение двух литературных потоков: в одном из обсуждений М.Розанова обозначила его метафо

Л 1 рой «сообщающихся сосудов» . «Единство» русской литературы бесспорно, как и рост контактов, сближающих оба её «потока», но стёрта ли падением «железного занавеса» разница, нетождественность?32.

Пожалуй, наиболее сильная (и новая) сторона обсуждения эмигрантской литературы на конференциях 70-80-х гг., помимо конкретных сопоставлений отдельных явлений и закономерностей, - утверждение множественности контекстов, в каких существует русская зарубежная литература. Был начат серьёзный разговор о связях и отношениях русской зарубежной словесности с советской литературой, с русской литературой XIX века, с западными литературами, с другими эмигрантами; Д.Сегал предложил сопоставлять русскую литературу зарубежья с миноритетными и меньшинственными литературными явлениями, например, с немецкой литературой Праги33.

В наши дни проблема специфики литературы русского зарубежья в контексте русской и мировой литературы требует обсуждения на принципиально новом уровне: в рамках академического анализа, свободного от амбиций и комплексов, от полемических заострений, утрирования ситуации, от пафоса желаемого. О том, что именно так стоит вопрос, свидетельствует новый отголосок старых споров - анкетирование, проведённое журналом «Иностранная литература». В анкете, предложенной писателям русского зарубежья, вопросы об отношении эмигрантской литературы к её контекстам, о мере открытости системы эмигрантской литературы нашли достаточно взвешенное выражение: «замкнутая ли это система, часть ли советской литературы или она принадлежит культуре страны, в которой живёт писатель?»34; ещё один вопрос дополняет теорию литературной практикой, включая в поле зрения конкретные интересы и пристрастия анкетируемых авторов: «Следите ли вы за литературной жизнью в СССР? Какие из недавних публикаций привлекли ваше внимание?»

Писатель нередко мыслит себя эмигрантом в специфическом смысле: вырванным из любой общности35; но даже и этот случай вопрос о воздействии фактической эмиграции не отменяет36. Что такое опыт эмиграции? Что приносит эмиграция (и что она отнимает)? Если верен прогноз о «взаимовлиянии и взаи

ХП мообогащении» ветвей русской литературы , то в чём именно заключается обмен, что именно влияет и обогащает, с той и с другой стороны? Что за свежую кровь способна влить эмиграция в остывающие традиции (утверждение А.Синявского: «встречаясь (через много лет), разъединённые ветви культуры способны сообщить новый толчок её развитию и влить свежую кровь в остывающие традиции»38), как она может оздоровить и облагородить метрополию (соображения Б.Хазанова: «История знает Новую Англию и Новую Голландию, знает примеры колоний, которые со временем, в силу закона обратного действия, подобного действию следствия на причину, оздоровляли и облагораживали метрополию») ?

Проще всего было бы рассуждать о специфике самих условий творчества в эмиграции и т.п.; однако представляется гораздо более интересным - и допустимым! - говорить о специфике на уровне поэтики; помимо В.Ф.Ходасевича, З.Шаховская видела возможность говорить об «эмигрантскости» как качестве не только судьбы, но текстов.

Как представляется, одно из возможных направлений поиска связано с неким переходящим от поколения к поколению эмигрантов переживанием - с участью пребывать в «Торричеллиевой пустоте» (Степун)40, как бы по ту сторону смерти («Все мы - смертью смерть поправшие», по словам Тэффи41). «Хронотоп» «потусторонности» может быть обнаружен не только у многих авторов первой волны42; авторы третьей волны обнаруживают себя в той же ситуации - и отзываются на неё43. (В этом смысле своеобразную поэтику творит и третья эмиграция.) Разумеется, переживание некой ситуации должно рассматриваться не иначе, как всего лишь отправная точка творческой работы.

Данная работа далека от претензий выстраивать некую новую «концепцию» литературы зарубежья; странно было бы думать об этом в наше время, когда наука прощается с завершёнными объяснительными системами, предпочитая им поиск нового ракурса или языка описания (эта сверхцель оправдывает даже и риск отрицательного результата). Собственно, именно проверка возможностей нового угла зрения (ключевые слова: своеобразие, «потусторонность», изменения в поэтике, российский контекст) инспирировала этот труд. Автор работы надеется на то, что даже и в случае, если исходные предположения и гипотезы покажутся сомнительными, конкретные сопоставления литературных решений по ту и эту сторону границы окажутся небесполезны для понимания литературы русского зарубежья.

Задачу обобщающего разговора о проблемах и опыте современной литературной эмиграции нельзя не классифицировать как насущную. Об этом свидетельствуют и два сборника, о которых шла речь выше, - «Одна или две русских литературы?» и «Третья волна: Русская литература в эмиграции». Западное литературоведение проявляет, пожалуй, больше интереса к современной литературе русского зарубежья, чем русская наука; в первую очередь тут должны быть упомянуты работы известного немецкого слависта, посвящённые третьей волне эмиграции (прежде всего в Германии) проф. В.Казака44. Анализ современного русского литературного зарубежья, без сомнения, не может не учитывать эти исследования - какие бы проблемы ни выходили на первый план. В России лишь в последние годы литература третьей волны эмиграции становится предметом литературоведческого рассмотрения (например: Литература «третьей волны»: Сб. науч. ст. Самара, 1997), попадает в обзоры в учебных пособиях (Агеносов В.В. Литература русского зарубежья (1918-1996). М., 1998).

Проблемы «постмодерна»

Ощущению «потусторонности», переживаемому литераторами зарубежья, может быть найдена параллель в переживаниях современных авторов метрополии: кажется, литература определённого времени только и говорила, что о «смерти» и «умирании». В одной из статей Д.Быков попытался перечислять факты экспансии темы смерти - и в какой-то момент, будто подавленный надвигающейся лавиной, разрешился заклинающим воплем: «Жить хочу! Жить хочу!»45 А философский журнал в те же годы констатировал «накат четвёртой волны эклектической танатологии»46. В начале 90-х гг. был опубликован и первый выпуск альманаха «Фигуры Танатоса» (СПб., 1991).

Эти переживания fin de siècle не могут не напомнить об объявленном теоретиками постмодерна «исчезновении реальности», проблематике симуляции и симулякра и т.д. Сравнение российской и русской зарубежной литературы по необходимости должно быть проведено в контексте проблем постмодерна.

В России, поскольку многие даже из основных работ теоретиков постмодерна остаются непереведёнными, понятие «постмодерн» (русская критика чаще говорит о «постмодернизме») нередко наделяется своеобразным смыслом, в соответствии с догадками пишущего. Чаще всего под «постмодернизмом» понимается цитатность, «центонность» (отсюда пущенная В.Новиковым в оборот шутка: «Евгений Онегин» - образцовое постмодернистское произведение). При этом, поскольку современный тип цитирования кажется неизбирательным, появляются заявления о стирании разницы, об индифферентности, безразличии. (Именно от таких представлений отстраняется, наызывая плод их «постмодернизмом супермаркета», Вольфганг Вельш - немецкий философ, написавший множество обобщающих работ о постмодерне и составивший антологию его ключевых текстов47.) Если же за основу интерпретаций берётся приставка пост», то «постмодернизм» предстаёт отказом от революционности «модернизма» и вообще от стремления к новизне и «жизнетворчеству». Нередко «постмодернизм» вообще сводится к идее «конца искусства» и понимается как явление «конца века»: указывают, что «постмодернизм» лишён собственных творческих потенций, способен говорить разве о том, что «всё уже сказано», превращать продиктованные жизнью и обращенные к ней формы прежних эпох - в пустые, лишённые смысла, с которыми легко играть (игра видится основным занятием гипотетического обобщённого постмодерниста). Такой «постмодернизм» неотличим от кризисных явлений в любой культуре (любой «конец века» боится творческого бессилия и прогнозирует умирание искусства или его вырождение -самоповторы, эпигонство, мёртвые имитации живых феноменов и т.д.). Не удивительно, что в итоге «постмодернизм» (ассоциации: нечто аморфное, несамостоятельное, отвлечённое от жизни; «игра в бисер») большинству российских критиков, особенно старшего поколения, кажется или явлением чуждым русской почве и традициям, или фикцией, выдумкой теоретиков. Критики, ожидающие от литературы жизненного содержания, словом «постмодернизм» ругаются48.

Нельзя сказать, что все эти представления вовсе были лишены оснований, но оии либо неточно (как любой отголосок) отражают споры, что ведутся принимающими проблемы постмодерна всерьёз, либо фиксируют экстремы, опасности, предстоящие постмодернизму (особенно если он усваивается как модное поветрие, понаслышке). Потому неизбежен краткий обзор дискуссий. Вокруг какого ядра группируются и в каком комплексе сосуществуют представления об этом литературном феномене? какими процессами в культуре он порождён? и какие перспективы в состоянии открыть?

Теория постмодерна изначально многим обязана литературе и искусству вообще49. Впервые (впервые в современном значении) понятие «постмодернизм» всплывает именно в литературных дискуссиях - в Америке конца 50-х. Точка отсчёта - критическая статья Ирвинга Хоува, зафиксировавшая нечто новое в литературе; в статье впервые прозвучало слово «постмодерн»50.

Довольно скоро критика начала акцентировать прежде всего позитивные стороны трансформации литературных форм в ситуации массовой культуры. В 1968 г. американский писатель и критик Лесли Фидлер опубликовал статью

Пересекайте границы, засыпайте рвы», ставшую своего рода манифестом постмодернизма. Основную тенденцию времени Фидлер видел в том, что романисты покидают пределы модернизма и, шире, высокого искусства (из романов ис

У* V \ чезают психология, анализ, социальный комментарии, лиризм.) ради жанров поп-арта и т.п. (детектива, вестерна, фантастики, порнографии и т.д.), и призывал вернуть роман к развлекательности, которая ему изначально была свойственна. В том, что можно было бы рассматривать как отступление литературы перед массовой культурой, Фидлер увидел поиск и выход к новым рубежам. В статье предлагалось в качестве литературного проекта преодоление пропасти между элитарной культурой и массовой. (Любопытно, что первая публикация этой литературоведческой по жанру работы была осуществлена в журнале «Плэйбой»; в этом, конечно, нельзя не увидеть последовательности манифестанта, совершавшего своего рода демонстративный жест.) По существу, в статье подразумевалась не замена высокого - банальным, но расширение диапазона форм (благодаря овладению языком публики), не растворение в плоскоодномерном, но обретение многомерности. Частности прогноза и проекта в дальнейшем переосмысливались (Фидлер настаивал на «сентиментальности», «наивности» - позднее У.Эко, отдав должное инициатору дискуссий, писал о том, что постмодернизму свойственна ирония), но сам пафос был воспринят современниками й последователями.

Многоязычие», «многомерие», соединение несоединимого (и прежде всего элитарного и массового искусства) надолго стали для многих авторов чертами, отличающими постмодерн. (В отличие от классического искусства, которое тоже не чуждалось форм, любимых публикой, постмодерн не подчиняет один язык другому, но относится ко всем используемым формам с равным доверием.)

Постмодерн развивался не только в литературоведческих дискуссиях о современной литературе и о модернизме, который (на какое-то время) был сочтён исчерпанным, мёртвым. Динамика распространения постмодерна (или его самоосознания, что то же самое) была обозначена Велыпем следующим образом: литература и литературоведение в конце 50-х годов - социология с конца 60-х -архитектура с середины 70-х; наконец, в 1979 году о постмодерне заговорили философы: в 1979 г. Жан-Франсуа Лиотар, признанный ныне значительнейшим теоретиком постмодерна, выпустил книгу, фиксирующую главнейшую аксиому постмодерна - конец больших повествований, метаповествований51.

Постмодерн всё более и более осознавался как явление культуры, как особое мировидение. Не удивительно, что он вбирал, усваивал то, что было открыто в параллельных поисках теоретиками деконструкции и постструктурализма: нетрудно, например, сопоставить с «многоязычием», «двойным кодом» постмодерна «полилог», . «интертекстуальность» постструктуралистов52. Философ И.П.Ильин предлагает в этой связи говорить о едином «постструктуралистско-деконструктивистско-постмодернистском комплексе общих представлений и установок»53: «постмодернизм синтезировал теорию постструктурализма, практику литературно-критического анализа деконструктивизма и художественную практику современного искусства и попытался обосновать этот синтез как "новое видение мира"»54.

По-разному определяя смысл и перспективы постмодерна, исследователи, кажется, готовы безоговорочно согласиться лишь в одном - в характеристике явлений, от которых он отталкивается: он оставляет прошлому всякого рода универсальные объяснительные системы, холистические концепции, глобальные идеологии, идею прогресса, утопизм, «революционный» дух, установку на инновации и т.п. (со всем этим связывается опыт тоталитарных режимов XX в., реакцией на которые во многом и является постмодерн). В искусстве этому соответствует критическое (но неоднозначное в целом) отношение к модернизму.

В остальном. Насколько широкий и подвижный диапазон смыслов порождается в дискуссиях о постмодерне, можно судить по самому наименованию этого феномена. В «термине» и корневое понятие «модерн» понимается различно55, и интерпретации приставки «пост» не отличаются простотой и однозначностью. У Велыпа, например: «пост-» - не продолжение («транс-»), но и не борьба («анти-»)56. «Пост-», в иных работах (например, в декларации Фидлера) объявляющее о смерти модерна, в других может оказаться. декларацией его продолжения в особой форме (у Лиотара, например, «пост-» исходно означает преследование времени, побежавшего с ускорением, соревнование с самим временем, попытку обогнать его - не удивительно, что «пост» вдруг начинает парадоксально значить «пред», и «конец» модернизма оборачивается его новым рождени

57 • ем ). Поскольку отношения постмодерна и модерна, «закодированные» в приставке «пост»,'не поддаются чёткому «научному» определению - приходится прибегать к художественным средствам: ассоциациям, игре слов, метафорам, со омонимии и полисемии и т.п. В итоге «пост-», как выясняется, несёт во многом противоречивые смыслы: расставание, но также и выяснение отношений, сведение счётов, то есть неокончательность прощания - оглядку, продолжение отношений: повтор (с переиначиванием), изживание и т.д. Само «понятие» «постмодерн» в конечном счёте оказывается неоднородно, открыто, «иррационально» (так же как и явление, этим «понятием» обозначенное).

Понятие «постмодерна» всё же не аморфно. Поле ассоциаций, связанных с ним, порождается двумя полюсами. Обобщающий опыт исследователей постмодерна Велын говорит о двух версиях феномена. В определённом отношении они друг другу противостоят, по-разному указывают основной смысл и перспективы постмодерна. Речь о версии униформирования и версии плюрализации, или о диагнозе «постистории» и прогнозе «плюральное™»59.

К первой версии отсылает уже сам способ образования термина «постмодерн» - методом префиксации. Он может быть воспринят как показательный: имя не имманентно явлению, не столько улавливает собственные черты феномена, не столько обращено к его саморазвитию, сколько строится с оглядкой на предшествующую эпоху, на чужое словотворчество; заимствуется энергия чужого поиска. С.Зенкин, обративший внимание на «префиксацию культурной рефлексии» - на «вкус культуры XX века к самоописанию через префиксы», усмотг 60 рел за этим явлением «представление об исчерпанности истории культуры» .

Не приходится удивляться, что многими теоретиками смысл постмодерна заостряется в теориях «постистории», «конца истории» (сюда можно отнести идею «культурной кристаллизации» Арнольда Гелена, теорию «постиндустриального общества» Дэниэла Белла, представления Петера Слотердайка о «веке эпилога», бодрийаровскую теорию симуляции, побеждающей в результате деятельности масс-медиа и т.д.; как говорилось выше, и литературные дискуссии о постмодернизме начались с фиксации конца модернизма). «Конец» может приниматься или отрешённо-философски, или не без драматизации, но в любом случае акцентируется исчерпанность творческого потенциала или ограниченность возможностей творчества, исходная обречённость на репродукцию (пусть даже и с самым широким выбором) или всего лишь на переиначивание чужого.

Пессимистам постмодерна, впрочем, противостоят те, кто уверен в том, что постмодерн в состоянии создать собственный культурный проект, обладающий немалой ценностью, - проект плюрализации. (В рамках плюральное™ может быть допущено даже то, чему постмодерн вообще-то противостоит.) Труды «энтузиастов» постмодерна в целом более рациональны, продуманны, взвешен-ны, полны уточняющих оговорок, ответственны, последовательны61 (хотя, может быть, не столь впечатляют, как работы пишущих о «постистории»).

Пожалуй, наиболее популярной и инспирирующей для постмодерна (во всяком случае, для занятого его проблемами русского литературоведения) оказалась идея исчезновения реальности и представление о «прецессии симуляк-ров» (Бодрийар), то есть предшествовании подобий реальности.

О симулякре в современном смысле впервые заговорил Ж.Делёз в эссе «Платон и симулякр», включённом в книгу «Логика смысла» (1969)62. Симулякр

- фантомное, но завораживающее иллюзией реальности образование, пустая оболочка с небытием внутри, самодостаточный знак без референции, фальшивая, превращающаяся в подделку копия - копия, утратившая оригинал (так человек после грехопадения утратил подобие божье, сохранив, однако, образ, как замечает Делёз, подчёркивая победу чисто «эстетического» в симулякре); у Делёза симулякр обнаруживает способность размножаться (с порождением различий) -в рядах-«сериях>'>.

Кажется, распространилось представление о симулякре прежде всего благодаря книге социолога Жана Бодрийара 1976 года «Символический обмен и смерть». Бодрийар диагностирует тотальную симуляцию реальности. Проявления тотальной симуляции во множестве обнаруживаются в повседневном быту: например, унаследованные от индустриального общества фото, кино (тут Бодрийар опирается на работы В.Беньямина «Искусство в век технической воспроизводимости» и М.Маклюэна «Магические каналы»). Более очевидные примеры

- тесты и анкеты; по Бодрийару, они на деле не собирают информацию о реальности, но фактически симулируют её, скрыто манипулируя человеком: тестируемый осознаёт, что в тесте или анкете заложен однозначный выбор (правильно / неправильно) - потому пытается предугадать представления тестирующих о «правильном» и симулирует ответ. (По сути, обществу не нужна личная позиция, оно заинтересовано скорее в репродукции общественного мнения63.) В этом же ряду - фактически управляющие общественным мнением прогнозы, статистика, предопределённые (самим подбором кандидатур) выборы. Так на смену (тоталитарной) системе приказа приходит управление через информацию, программирование самих представлений, потребностей и т.п. Пожалуй, наиболее яркий пример симуляции - реклама, смыкающаяся с пропагандой, или СМИ, которые давно служат не информации о реальности, но зондированию, контролю, экзаменации64. Скрытый принцип современных симулякров, обеспечивающий бесконечную и бессмысленную репродукцию реальности, Бодрийар поясняет метафорами: действие генетического кода (который у Бодрийара оказывается наиболее фундаментальным семиотическим растром65), бинарная матрица, диги-тальная схема, альтернатива 0/1, модель feed-back, раздражение / реакция, вопрос / ответ - Бодрийар собирает модели, которые не столько несут информацию о реальности, сколько контролируют, ультимативно направляют её воспроизводство, отрицая тайну, уничтожая свободу выбора, оригинальность. Необходимо отметить, что подход Бодрийара к этим явлениям в целом не столько критический, сколько диагностический (при этом, так сказать, трагедизирующий).

Что касается искусства66, Бодрийар называет в качестве примеров симуляции гиперреализм, новый роман (протоколирующий реальность, одновременно как бы помещая её под микроскоп), поп-арт, принцип разложения объекта на элементы, серии Энди Уорхола и т.п. - везде господствует один и тот же принцип: реальность удваивается, при этом избирается преимущественно реальность банальная, элементарная, устраняется субъективность, психология, семантика, ликвидируются всякого рода рельеф, перспектива, вещи сводятся к поверхности67, поверхность разлагается с целью обнаружить «молекулярный код», эстетическое наслаждение переносится на правила игры. Воображаемое сливается с реальным, реальное (источник) исчезает. Так готовятся мрачный диагноз «пос 68 всюду мы живем уже в эстетической галлюцинации реальности» и прогноз безысходная, всепоглощающая репродукция реальности, образование «гиперреальности», которая симулирует подлинную реальность и приводит к её смерти.

Нетрудно заметить, что литературная формула постмодернизма оказывается различна у разных теоретиков. Бодрийар описывает своего рода тотальный аналитизм и разъяснённость мира, они и ведут к исчезновению реальности. У Лиотара литературный постмодерн пытается изобразить художественно безмерное, «возвышенное» или «неизобразимое»69. Ясно, что в первом случае выводы о «поэтике поверхности», отсутствии глубины (Герхард Регн) более оправданны, во втором - менее: искусство как бы сознаёт, что стоит «на пороге» тайны.

Бодрийар повлиял, думается, не «метафизическими» обобщениями (фило

70 софски не новыми и не вполне точными ); глобальные заострения направили читательскую мысль на дальнейший поиск конкретных фактов симуляции реальности. Русским авторам она открылась прежде всего в перепроизводстве и инфляции советской идеологии.

Разговор о постмодерне как явлении культуры и мировидения неизбежно выводит на достаточно высокий уровень абстракции; однако литературоведческая наука не может не учитывать этот, слишком общий для литературных явлений, ракурс, как не может игнорировать то, что открыто исследователями постмодерна в иных, чем литература, ответвлениях культуры. Характерна в этой связи попытка литературоведа И.Хассана (в работе «Постмодерн сегодня») подытожить свой семилетний опыт работы над темой: суждения учёного то и дело выходят за рамки чистого литературоведения. В частности, в качестве признаков постмодерна Хассаном отмечаются: 1) неопределённость, 2) фрагментаризация (продиктованная отвращением ко всякого рода «тотализированию», она выражается в предпочтении таких литературных приёмов и форм, как монтаж, коллаж, паратаксис, метонимия, парадокс и т.п., но заставляет вспомнить и о «шизофрении», и о маргинальных зонах; цитируется лиотаровский «Ответ на вопрос: что есть постмодернизм?»), 3) распад канона (опять-таки в широком смысле, как осмеяние авторитетов и т.п., и с отсылками к работам философов, психологов, постструктуралистов: Хассан вспоминает Лиотара, а также говорит о движении от «смерти богов» к «смерти автора» и «смерти отца», о деконструкции языков власти, желания, обмана и т.д.), 4) утрата «Я», «глубины» (в связи с чем упоминаются Ницше и выражения из постструктуралистского набора, такие, как игра языка или изображение «отсутствия»), 5) не-изобразимое (цитируются Лиотар и Кристева) 6) ирония 7) гибридизация (здесь внимание, казалось бы, наконец переключается на чисто литературные явления: называются «жанровые мутации» -пародия, травестия, пастиш; «паракритицизм», «паралитература»; клише, игра с плагиатом, поп, китч, смешение высокой и низкой культур, новое понимание традиции - тут разговор вновь уходит за рамки литературы), 8) карнавализация, 9) перформанс, участие, 10) черты конструкта, 11) имманентность (разъясняя это понятие, соотносимое, как пишет Хассан, с растущей способностью человеческого духа обобщать себя в символах, учёный вспоминает социолога Маршалла Маклюэна (МсЬиЬап), и заводит речь о последствиях освоения новых «масс

71 медиа» - «средств массовой коммуникации» - и технологий) . Когда речь идёт о постмодернизме, опора на внелитературные контексты, видимо, неизбежна: иначе работа постмодерниста обернётся пустым набором формальных приёмов.

В России теория постмодернизма изначально зародилась на критико-философском уровне - в работах Б.Гройса. По Гройсу, реальность симулируется соцреализмом, советским идеологическим искусством, которое подчиняет себе действительность, образуя своего рода тотальное («синтетическое») художественное произведение. Современные авторы 70-80-х гг. (художники соц-арта, поэты-концептуалисты, из прозаиков - В.Сорокин и С.Соколов) получают в наследство то, что ими уже отчётливо сознаётся как мёртвое, не как угрожающая реальность, но как ложь: язык, знаки которого потеряли отношение к реальности, текст без смысла. Стратегия выбирается в том же русле, что и у авторов Запада: целью оказывается не разрушение существующего языка и создание нового аутентичного, но использование унаследованного в его механической функ

72 ции, автоматизме, писатель решает отдаться самопроизводству языка .

Вместе с тем, Гройс настаивает на специфике постсоветского постмодер

73 на . Во многих работах Гройс разводит западный постмодернизм, реагирующий на коммерциализацию модернизма, и советский, выясняющий отношения с идеологией соцреализма; различает западные основания обращения к цитате, симуляции (главные среди них - оппозиция к власти, прогрессу) - и русские причины «приватизации» бессубъектного государственного языка: соцартовский «мифограф» не рассматривает власть как другое; не отрекается от утопического и аутентичного, но воспроизводит всё это как свой собственный нарратив, подчеркивая родство всех нарративов. Различие обнаруживается и в эмоциональных мотивах авторов Запада и России. По Гройсу, западные художники не желают обогащать, улучшать действительность, им кажется предпочтительным простое дублирование наличного - у русских авторов, сопоставляющих внутри произведения самые разные языки, темой становится смехотворность притязаний языков на овладение действительностью (соцреализма - на отражение жизни, модернизма - на отражение внутренней реальности художника)74.

В основном на том же материале и примерно в том же направлении трактуется русский постмодернизм в «культурологической» эссеистике 75

М.Эпштейна . Иногда совпадают даже, казалось бы, неожиданные повороты мысли - например, соображения о религиозности постмодернизма76. Эпштейн фактически единолично властвовал в русской критике, пока в 1 постмодернистскую «тусовку» не вошли критики нового поколения, например, Вяч. Курицын, опубликовавший ныне в интернете свою работу о постмодернизме77.

Книга М.Липовецкого «Русский постмодернизм», вышедшая в Екатеринбурге в 1997 году, выросла из критических статей, однако автор не просто собрал и обобщил наблюдения - поднял разговор о постмодернизме на новый уровень, благодаря солидной базе, которую составили, прежде всего, работы зарубежных исследователей постмодерна - литературоведов и философов, а также труды отечественных теоретиков литературы. Для Липовецкого, похоже, было важно «навести мосты» между русским и зарубежным литературоведением, свести воедино разные терминологические системы и методологии. Показательно уже обозначение фокуса внимания: «диалог с хаосом как новая художественная стратегия», где с бахтинским термином «диалог» соседствуют актуальные «хаос» и «стратегия»78.

М.Липовецкий расширяет круг писателей, представляющих русский постмодернизм. Липовецкий, по его словам, не ставил задачу написать историю развития русского постмодернизма, скорее применял и проверял на практике собственные теоретические представления о нём; между тем произведения, отобранные с этой целью, репрезентируют три стадии развития явления: показан переход от модернизма к постмодернизму в творчестве Набокова, становление постмодерна в 60-70-е годы - в романах «Пушкинский дом», «Москва - Петушки», «Школа для дураков», наконец, рассматривается проза «новой волны» -здесь на первом плане работа Т.Толстой с «мифологиями творчества», В.Пьецуха и В.Ерофеева с «мифологиями истории», в поле зрения попадает и привычный уже в исследованиях о постмодернизме материал - работа соц-арта с «мифологиями абсурда» (симулякрами соцреализма).

Расширение материала принципиально, в его основе - попытка по-своему определить специфику русского постмодернизма. Липовецкий считает: само сужение границ предмета исследования у Гройса и Эпштейна свидетельствует о переносе на русскую культуру западной модели: западный постмодернизм де-конструировал монолит модернистской культуры, в России эквивалентом этого монолита явился соцреализм, потому и возникает соблазн свести русский постмодернизм к рефлексии над соцреализмом. Для Липовецкого же сама исходная ситуация русского постмодернизма «диаметрально противоположна» западной: он рождается из сознания «расколотости, раздробленности культурного целого» и из попыток «восстановить, реанимировать культурную органику путём диалога разнородных культурных языков»79, отчасти «ремифологизировать» их. «Позитивные» процессы резюмируются в ключевом понятии «хаосмос» - имеется в виду рождение порядка из хаоса и в его рамках (термин ввёл Эко, использовавший изобретённое Джойсом слово80). М.Липовецкий в этой связи говорит о тоске по мировой культуре, присущей русскому постмодернизму (что роднит его с постмодернизмом латиноамериканским). Можно спорить о том, насколько успешны попытки русских постмодернистов усвоить опыт «мировой культуры», однако приложение к русскому опыту современных представлений о хаосе (в том числе о воплощении «хаосмоса» в литературе) чрезвычайно интересно и составляет, безусловно, сильную сторону книги.

Пожалуй, более проблематичны размышления (увенчивающие книгу) о перспективах постмодернизма. М.Липовецкий убеждён в его кризисе и указывает, что набирает силу «постреализм», проза реалистическая по природе, но учитывающая постмодернистский опыт, «здесь также на первом плане диалог с хаосом, но бытийный хаос представлен здесь не культурным многоголосьем, а сплетением социальных, бытовых, исторических, психологических, в том числе, культурных обстоятельств»81.

Русская критика заявляет о своей неудовлетворённости постмодернизмом, «хоронит» его и обсуждает пути выхода из него едва ли не с момента появления первых статей на тему82, однако постмодернизм всё не изжит, к сожалению или счастью. Нетрудно предугадать возражения апологетов, которые в самих обозначенных Липовецким процессах увидят доказательства не конца, но расширения влияния: постмодернизм, зародившись как тенденция, оформившись как течение, превращается в литературное «направление», захватывая новые и новые области литературы83, В сущности, даже и те имена, что рассматриваются у Ли-повецкого в центральной части работы, представляют этот процесс расширения влияния: было бы странно отрицать связь с реалистической традицией в «Пушкинском доме», или у Вен.Ерофеева, или у Т.Толстой. И разве не доказывает история самих центральных явлений русского постмодернизма, что он сохраняет способность к саморазвитию, т.е. жизнеспособность? (Опять-таки самим Липовецким отмечено расширение поля работы соц-арта: сначала с соцреализмом, затем с идеологиями вообще, можно вспомнить и поворот к «новой искренности», провозглашённый Д.Приговым.) Почему нужно считать перемены явлением кризисным, а не «возрастным» (зрелость, широта взглядов и взвешенность решений и т.п.)?

Реализм усваивает черты постмодернизма - или постмодернизм взрослеет и обретает новые качества (благо что постмодернистские каноны никто не устанавливал)? Отвечать на этот вопрос непросто84. Фактически речь идёт, как правило, о феноменах своеобразной «мутации» на границе, в момент ли зарождения явления (когда оно как бы вырастает из старых форм, ещё несёт их черты), в пору ли зрелости (когда общность становится важнее отличий). В этих случаях классификации оказываются часто лишь фактом интерпретации, производным от исследовательского ракурса. (Систематизаторская деятельность как будто облегчается со временем: ясность приходит, когда явление предстаёт окончательно изжитым. Вопрос, однако, в том, способен ли проникнуть в суть вещей отчуждённый взгляд «извне».) Для тех, кто пребывает внутри «литературного процесса», во всяком случае, пожалуй, самое разумное - фиксировать изменение исходной культурной ситуации (некоего общего интеллектуального поля) и прослеживать различные реакции литературы на неё.

Итак, постмодерн - не только литературное, но общекультурное явление, порождённое определённой ситуацией - прощанием с универсальными рецептами спасения, ощущением тотальной «симуляции» реальности (на Западе и в России на разных основаниях); этой ситуации постмодерн отвечает проектом культурного «многоязычия», «многомерия», возвращением-переиначиванием-изживанием идей прошлого. Постмодерн, о чём говорит уже «оглядка» на прошлое в наименовании, явление не столько Начала, сколько Завершения, в любом случае это переходный этап культуры (в той мере, в какой переходно барокко или эллинизм, с которыми иногда сравнивают постмодерн). Равновесие, находимое постмодерном, неустойчиво (так как лишено твёрдой опоры) - тем не менее о «конце» постмодерна можно будет говорить лишь тогда, когда будет изжита его ситуация или когда появятся новые культурные силы, с иным пониманием «судьбоносной» проблематики, с иной, не постмодернистской, чувствителъно

85 стыо .

В литературе «постмодернизм» представляют прежде всего те художественные феномены, что спровоцировали введение термина (синтез элитарной и массовой культуры на Западе, соц-арт и проза С.Соколова в России), или близкие им по типу, в остальном ведение художественных явлений как «постмодернистских» остаётся в большей или меньшей степени вопросом интерпретации (один и тот же автор может быть представлен и «постмодернистом», и «постреалистом», в зависимости от эстетических пристрастий критика). И последнее. Классифицировать художественный поиск как «постмодернистский» имеет смысл тогда, когда отчётливо видна его связь с корневыми переживаниями и интенциями постмодерна (этапа культуры, направления, мировидения), нет каталога приёмов, гарантирующих принадлежность к постмодернизму86. Никаких жёстких канонов постмодернизм не предлагает, его история свидетельствует о

87 большом запасе толерантности и свободы . Дух постмодерна - в отказе от готовых рецептов.

Акцент на «ситуации постмодерна» и поисках её разрешения кажется бо-1 лее плодотворным, чем каталогизация «постмодернистских» приёмов. (Они усваиваются и «постреалистами»; с другой стороны, и постмодернизм, в силу «прирождённой» антиортодоксальности, расширяет репертуар форм.) Много интереснее проследить разницу реакций, когда литераторы соприкасаются с «открытой раной» современности (или разницу художественных эффектов, порождаемую теми представлениями, что пронизывают современный культурный опыт, растворены в самой среде литературы - в «ситуации постмодерна»88). (Точные же классификации, может быть, - дело будущего, когда / если постмодернизм покажется окончательно изжитым.)

В свете данной работы представляет особый интерес тот факт, что русские критики и теоретики связывают постмодернизм не столько с реакцией на модернизм, сколько с переживанием смерти как таковой (формула Эпштейна: постмодернизм - это «поэтика благополучно состоявшейся смерти и игра посмертных

ОЛ масок, некропоэтика» ). Представляются весьма продуктивными и усилия Б.Гройса и М.Липовецкого по определению специфики русского постмодернизма. Приложение представлений о хаосе к литературе всё ещё остаётся проблем

90 ной зоной литературоведения , сравнение «национальных вариантов» постмодернизма, разумеется, - ещё более дискуссионная тема, заслуживающая особого разговора, всё же можно предположить, что русские постмодернисты могут претендовать на роль «осваивающих хаос» с наибольшим правом: может быть, более, чем в какой-либо другой культуре, в русской укоренено стояние бездны на краю. Если иметь в виду эту «родовую» открытость русских литераторов родимому хаосу, постмодернизм окажется для России явлением. почвенным, органичным (как ни парадоксально, на первый взгляд, прозвучит это заявление)91.

Интересным кажется продвинуться в определении «парадигмы» постмодернизма чуть дальше: в дополнение к размышлениям о национальной специфике и «поколенческой» разнице поставить вопрос о «географически» разных вариантах русского постмодернизма. Можно предположить, что русская зарубежная проза, уже благодаря самой погружённости в западную культуру, усваивает её опыт (да и сам тип литературного мышления) гораздо глубже, во всяком случае, иначе, чем проза российская. Если для российского постмодернизма юпочевыми, кажется, должны быть понятия «деконструкции» или «хаоса» (пусть в варианте «хаосмоса»), то для русского зарубежья значимыми должны оказаться стратегии, исходящие с Запада: игра и пастиш; поли- (мульти-) и интермедиаль-ность, интертекст (как варианты выхода из «произведения» в «текст» и из «текста» в «контекст»); письмо; соединение элитарной культуры с массовой.

Данная работа не претендует ни на спор с исследователями постмодернизма, ни на развитие представления о нём; эти представления привлекаются скорее как фон, позволяющий понять смысл некоторых художественных феноменов (роднящих, но и разграничивающих литературу русского зарубежья и России).

Принципы построения работы

Далее на первом плане - современное литературное зарубежье, с присущим ему переживанием «потусторонности» (которое становится импульсом творческой работы писателей), с теми стратегиями, что выбираются современными авторами: перенос акцентов с работы памяти на работу фантазии (и рождённые на этом пути пародии на историю, пастиш), разного рода поиски путей выхода из «произведения» в «текст» и из «текста» в «контекст» - «тайнопись» письма и «эмиграция из русской литературы», мульти- и интермедиальные эксперименты; альянс элитарной литературы с массовой. Сравнение русского зарубежья и прозы метрополии должно показать, где преобладает каждая из выше-обозначенных тенденций, какой результат дают сходные тенденции на разной почве. (Как предмет особого разговора, отдельно рассмотрены «роман об эмиграции» и «эзотерическая проза»92.)

Представлялось важным уравновесить анализ литературного процесса и разговор о «генералах». Отбор имён определяется представлением о новых тенденциях современной литературы; вместе с тем, это тенденции «в лицах»: выбраны те авторы, чей поиск наиболее «представителен» в том или ином отношении. Случай Б.Хазанова и С.Соколова давал возможность проследить эволюцию в связи с эмиграцией писателя и в контексте постмодернизма - изменения в творчестве, связанные с эмиграцией, в частности, место и динамику, развитие «постмодернистской» образности и тематики после эмиграции.

Работа, в силу предложенного в ней особого ракурса, не может рассматриваться как дающая целостную картину современного зарубежья, как своего рода «концепция», репрезентирующая современную зарубежную литературу. Очевидно, что отобран специфический круг имён, авторы, которые наиболее чувствительны к некоему нерву современности, к некоторым её тенденциям. Иные, безусловно, значительные писатели остались за рамками разговора, несмотря на то, что они продолжают работать - в эмиграции или в России. В.Войнович создал замечательный «Замысел»; некоторые его черты можно было бы соотнести с темами, рассмотренными в данной работе, и имя Войновича украсило бы её - но много ли дала бы такая манипуляция для понимания творчества писателя? Всё-таки ракурс должен соответствовать материалу. Ф.Горенштейн работает много и плодотворно, Г.Владимов в последние годы опубликовал роман «Генерал и его армия» и занят другим, «Долог путь до Тип-перери», автобиографического характера; с другой стороны, В.Астафьев в России уже одной публикацией романа «Прокляты и убиты» (а им не исчерпывается созданное прозаиком в последнее время) доказал, что он в состоянии писать острую и сильную прозу, привлекающую общее внимание и рождающую бурные споры. Было бы непростительно самонадеянным заявлять о том, что эти авторы принадлежат прошедшему литературному периоду; в их творчестве продолжается традиция, вполне возможно, не менее важная для будущего русской литературы, чем постмодернизм. Речь тут может идти лишь о праве исследователя на особый ракурс - а наше время, забывающее о нормативности, это право, кажется, не склонно оспаривать.

 

Заключение научной работыдиссертация на тему "Проза русского зарубежья и России в ситуации постмодерна"

Выводы на основе писем возможны, впрочем, с учётом некоторых обстоятельств.

Опыт работы с письмами писателей-эмигрантов и ответами на вопросы анкеты учит сдержанному отношению к прямым высказываниям о «традициях», «влияниях» и т.п.; дело даже не в том, что писательский стиль мышления не совпадает с литературоведческим; обнаруживается своего рода феномен «запрограммированности» (тот самый, что столь выразительно описан у А.Слаповского в «Анкете»): адресат неизбежно присутствует в ответах анкетируемого. Если анкета предлагается российской стороной или если результаты планируется опубликовать в России, писатель не преминет подчеркнуть свою близость русской литературе.

Необходимо учитывать и некоторые другие обстоятельства: возраст, круг доступной иностран

929 930 ной литературы , языковые познания - нередко писатель прямо заявляет, что не доверяет переводам .

В общем и целом, письма авторов зарубежья подтверждают принципиальную важность западных литературных ориентиров для авторов эмиграции.

Нередко западная проза интересует русского писателя преимущественно.

Интересно, что даже и у «интернетовского» автора М.Березина (а интернет склоняет к неразличению «географии» написанного: «В Интернете нет зарубежья, вообще понятия "пространство" не существует», как пишет Березин) творческие ориентиры - определённо западные, об этом свидетельствует и проза, и письма («как-то ближе эстетика западная»), «западные» - в том числе в варианте, так сказать, русского зарубежья: все интернетовские единомышленники Березина - тоже эмигранты: «Пахоменко >кивет в Германии, Буковский - в Японии, Алексрома, если не ошибаюсь - в США, Перси Шелли (хоть и не англичанин) - в Лондоне. Большинство сетевых литераторов разбросаны по свету».

При этом важность русских традиций вовсе не отрицается. Так, Б.Хазанов заявляет: «Темы моих художественных произведений по большей части связаны с Россией; традиция - скорее западная», - и вместе с тем подчёркивает: «Говорить о важности традиций русской литературы было бы странно: как и все мы, я вырос в этой литературе». Кажется, «русские традиции» - нечто вроде впитанного с детства представления о том, как строить прозу; западные же дают скорее творческий импульс, задают направление творческой работы. При таком подходе становятся понятны нередкие противоречия в высказываниях эмигрантов: когда, например, И.Гергенредер заявляет верность «традициям русской классической литературы», но при этом в качестве «творчески близких» называет, радом с Г.Владимовым, Хулио Кортасара, Кэндзабуро Оэ. ИГергенрёдер - «открытый» лишь в зарубежье и подающий большие надежды автор; его проза - рассказы и повести о гражданской войне, нередко с тонкой стилизацией языка 20-х годов, автобиографическое повествование об экспериментах на детях, бытовые рассказы с мистическим оттенком, роман об индивидуалисте послесталинского времени; критика высоко оценила «мемуарные» (написаны на основе воспоминаний отца) повести, по-новому показывающие историю931, между тем проза Гергенрёдера в последнее время меняет направление, и русские образцы для неё, пожалуй, отходят на второй план.

Чаще всего «набор» «традиций», «влияний» и «творчески близких» авторов смешанный. (В качестве характерного можно привести сообщение Д.Добродеева: «В 1973 году я стал "невыездным", попал во внутреннюю эмиграцию. Литература пробудила меня, помогла выстоять. Среди тех, кто дал мне тогда импульс, - Ницше, Селин, Борхес. [.] Традиции русской литературы для меня очень важны. От Пушкина и Лермонтова до Достоевского и Толстого. Но Розановым до революции всё в основном заканчивается. Три русских повести 20-х годов я очень люблю: "Козлиную песнь" Вагинова, "Роман с кокаином" Агеева и "Вечер у Клэр" Газданова. Это - ещё мировой уровень. И написано - в эмиграции - внутренней либо внешней [.]».)

Понятно, что акцентируют важность русских традиций прежде всего те литераторы, кто говорит о языке как родине, с жизни в языке, кто настроен на создание в определённой степени изолированного мира, предназначенного русскому читателю (если не в России, то в русском зарубежье). О таком выборе говорит, например, М.Городинский: «Воспитан, говорю, думаю, пытаюсь формулировать себя и для себя различные вещи - живу - на русском языке», о том же пишет В.Скуратовский: «Могу сказать, что русская литература и есть - по большей части - моя духовная родина».

Среди тех, для кого не столько русская, сколько западная (и «русская зарубежная» проза) оказывается главным образцом, приходится особо выделить В.Батшева. В.Батшев осознаёт себя вписанным в «литературный процесс» как -западный автор: «Я - здешний писатель. В таком плане - да, я вписан. И даже тем, что пишу ИМ на потребу боевики, тоже». В.Батшев - один из тех авторов, чей литературный выбор абсолютно чёток, однозначен: этот писатель последователен и в отношении к «традициям» («Нет, мне наплевать на традиции. В русской литературе они тянут назад или в Совок, что почти однозначно»), и в отношении к литературной ситуации в России («Т.н. литературный процесс в России - понятие ложное. Сменилась литературная обойма - вот и всё. Нового пока никто ТАМ не сказал. Всё, что сказано, ЗДЕСЬ и ОТСЮДА»), и в представлении о перспективах литературы зарубежья («Думаю, что тут должны свою роль сказать мы, писатели "Четвертой волны" - ведь у нас есть не только то, что было у "третьей волны", но и опыт разочарования в "перестройке". Мы поняли, что в социальном аспекте в России ничего не изменить, потому и уехали - пусть кто-то и врал, что "для детей" или "никого не осталось"»). Как говорилось выше, В.Батшев выступает не только от своего лица, но и от имени руководимых им журнала «Литературный европеец» и «Союза русских писателей в Германии».

Столь решительный оптимизм взгляда на будущее русского зарубежья - в современной ситуации едва ли не уникальный факт. Другие писатели-эмигранты скорее подчёркивают, что литература зарубежья умирает - и как единое целое, и мировоззренчески, и тематически; литература зарубежья живёт столь долго, сколь долго сохраняется эмиграция как явление - сегодня, когда на смену эмиграции приходят иные формы пребывания вне отечества, и литература зарубежья теряет свои характерные черты.

Ниже публикуются отдельные выдержки из писем, отражающие представления авторов «о перспективах» литературы российской и русской зарубежной. * *

БЛльтшулер: Современный литературный процесс в России разочаровывает. [.] Эмигрантская литература будет жить так же долго, как и эмиграция, т.е. где-то при сегодняшнем развитии лет пятьдесят. Она нашла и еще найдет новые темы и новые образы потому, что происходит новая «пересадка» русских тем и русской словесности на западную почву. Этот процесс вызывает созидающие конфликты

С.Бадаш: Литературный процесс в зарубежье в общем литературном процессе, по моему мнению, играет, пожалуй, большую роль, чем в самой метрополии. Об этом свидетельствуют почти все перепечатки зарубежных авторов ныне в России.

В.Войнович: За сегодняшней литературой наблюдаю с интересом, но без восторга. Что такое современный литературный контекст, представляю с трудом. По-моему, его нет. [.] После падения железного занавеса и отмены цензуры в России понятие «эмигрантская литература» кончилось, и себя я эмигрантским писателем ни в коем случае не считаю. Перспектив в Зарубежье не больше и не меньше, чем на родине.

Д.Добродеев\ [.] катастрофическое падение уровня литературы. Признаки недолгого возрождения я вижу в «подпольщиках» 70-х - 80-х годов: Венедикт Ерофеев, Сорокин. Мой особый предмет нелюбви наряду с «серебряным веком» - «шестидесятники», как почвеннического, так и западнического направления. Перечислять их нет нужды. В настоящее время литературный процесс в литературе приостановился. «Подпольщики» не смогли внедриться в новую реальность, к тому же кризис литературы -универсален. Постмодернистские саги на Западе - Зюскинд, Рушди, Эко - это закат литературы, это комментарий к тексту. Однако некоторые признаки «новой искренности», то, без чего литература невозможна, я замечаю и в России, и на Западе. Каким-то образом к этой линии я пытался примкнуть в последней повести «Путешествие в Тунис». «Русского зарубежья» больше нет. Оно исчезло с падением «железного занавеса». Есть просто русскоязычные писатели, которые живут там, где им вздумается. Ведь никто же не говорит об «американском зарубежье», Однако это поняли не все литераторы, и это мешает им «пойти в Запад»: в среду экологов, наркоманов, наёмников, короче, в жизнь. Мне представляются изжившими себя их замкнутый мир и неизжитые комплексы по отношению к Советской власти. [.] Перспективы для литературы русского зарубежья сейчас нет. Они могут возникнуть лишь в том случае, если над Россией снова опустится «железный занавес».

Ф.Незнапский\ Я слежу за литературным процессом в России не очень внимательно. Значительное внимание я оказываю писателям детективного цеха: Леонову, Марининой, Пронину и др. Я считаю, что вписан в литературный контекст авторов остросюжетной литературы. Так, по мнению «Книжного обозрения», я вхожу в список наиболее читаемых авторов 1996 года, а Независимый институт книги полагает, что я - лидер жанра, классик отечественного триллера. Так это или не так, не мне судить, а читателям, тиражам и профессиональным критикам. [.] Я интересуюсь литературой русского зарубежья. Я бы выделил писателей Аксенова, Войновича, Хазанова, Батшева, Юрьева, Челакишвили, Кунина. [.] Я полагаю, что эмигрантская литература существовала до тех пор, пока жив был тоталитаризм на территории СССР. В то время существовали две литературы: советская и антисоветская, антитоталитарная литература. Антитоталитарную и душила советская цензура. Когда рухнул тоталитаризм, тогда и прекратила существование антисоветская литература. В том числе и эмигрантская литература. Сейчас ее нет.

Есть писатели, живущие вне России и СНГ, есть писатели, живущие в России и СНГ. Вот и все. Раз нет эмигрантской литературы, значит, и нет перспектив для спсцлитературы русского зарубежья. Есть одна русская литература. И литература, созданная в зарубежье, является составной частью. Или русской литературы. Или западной литературы. Или же литературы мирового характера.

В.Порудоминский: С современным «литературным процессом» в России я не чувствую себя хорошо знакомым. Но общее впечатление такое. Появилось много одаренных людей, которые пишут увлекательно, но торопливо, не глубоко (впрочем, иначе у многих и:з них, возможно, вовсе бы ничего не получилось). Печатаете;! много интересного, но мало по-настоящему значительного. Такого, где тебе действительно открывается нечто. Не говорю уже о книгах, без которых твоя жизнь осталась бы неполной. В России и в литературе, как и во всем остальном, сейчас «все переворотилось и только укладывается». [.] Произведения авторов русского зарубежья , по причинам, о которых я писал выше, подчас сохраняют, конечно, особость взгляда, но, при сегодняшней освобожденности отечественной литературы, разница между создаваемым в России и в русском зарубежье уже не так разительна, как прежде, подчас вообще мало ощутима (речь не о тематике). [.] Мы теперь чаще говорим о том или ином авторе, работающем за рубежом, нежели о литературе зарубежья в целом. Думаю, если ситуация будет развиваться в том же направлении, различие между «материковой» и «островной» литературой будет нивелироваться. Тем более, что писатели, живущие вне пределов отечества, стремятся возможно больше печататься в российских издательствах и периодике (пожалуй, много больше, нежели отечественные писатели в зарубежных).

В. С.куратовский\ С современным литературным процессом в России я знаком не так хорошо, как хотелось бы. [.] Литература русского зарубежья интересует очень. Но никаких особых имен, кроме широко известных еще до перестройки, выделить не могу. Кроме того, авторы с этими широко известными именами почти все свои лучшие вещи написали еще будучи в СССР. [.] .Мне представляется совершенно ясным, что более или менее полноценная - в смысле языковой ткани - книга на каком-либо языке может быть написана только тем, для кого этот язык является родным (англоязычное творчество Иосифа Бродского - можно назвать еще несколько имен - это редчайшее исключение). И русскоязычная литература будет существовать в эмиграции постольку, поскольку будут эмигрировать из России люди с творческим потенциалом. Вряд ли родившийся вне России (пусть даже и в русскоязычной семье) человек станет писать что-нибудь путное по-русски. Явление писателя определяет (помимо, естественно, наличия творческих способностей) его постоянная языковая среда или хотя бы та среда, в которой он вырос. Воспитанный в англоязычной среде человек с даром сочинительства будет писать по-английски, во французской - по-французски и т. д. Русская эмигрантская литература будет вымирать вместе с вымиранием тех, кто провел именно в России годы, в которые закладываются языковые навыки, основы мыслительной культуры и мировоззрение. Если среди взрослых ассимилируются лишь единицы, то ассимиляция наших детей и внуков неизбежна, а с ней вместе неизбежно и исчезновение у них если не интереса, то языковых возможностей создавать русскую литературу.

Перспективы литературы русского зарубежья зависят от многих факторов, но, в основном, от политических и экономических перспектив в России: чем выше будет волна эмигрирующей оттуда интеллигенции, тем выше вероятность расцвета русской литературы за рубежом. Увеличение числа местных уже читателей - оно, конечно, приятно, но не дай Бог такого будущего для России! Все-таки - Родина.

В.Фадшг. На свете существует одна единая русская литература, без отделения от нее сиротской эмигрантской части. Вдобавок, теперь одни авторы живут на Западе, а печатаются в России, другие -наоборот, и не всегда понятно, кого к какой части отнести. Вот и перспективы литературы русского зарубежья формально зависят от того, кто и куда переедет. К примеру, позволю себе поинтересоваться, какая часть литературы выиграла, а какая проиграла от переезда Солженицына?

БЛЪзапои: В старом споре о том, едина ли русская литература, я скорее на стороне тех, кто не считает её единой. [. ] Я полагаю, что мы можем говорить о расцвете художественной литературы в сегодняшней России и глубоком упадке литературной критики. Так как именно критика создаёт представления о литературном процессе и, в сущности, формирует его, то говорить о «процессе» трудно. [.] После перестройки и всего, что последовало за ней, русская литература за рубежом находится в упадке. Вероятно, происходит смена поколений. Зато эта литература освободилась от засилья политики. Среди ныне живущих писателей-эмигрантов я выделил бы Ф.Горенштейна, поэта Юрия Колкера. Предсказывать будущее эмигрантской литературы невозможно хотя бы потому, что слово «эмиграция» стремительно меняет, а может быть, и теряет свой смысл.

А.Цветков: Я не считаю современную русскую литературу важным этапом. Инфантилизм и техническая беспомощность только усилились после номенклатурного переворота; с запада импортировано то, что мне нравится меньше всего, апология собственной беспомощности. Традиции русской литературы сломаны [.] Литература русского зарубежья (последней волны) существовала лишь несколько лет, ее больше нет как единства. Были крупные имена: Бродский, Соколов, Лосев, Милославский. Сейчас ничего в таком масштабе нет. [.] Я сказал в Лос-Анджелесе, что у эмигрантской литературы будущего нет. Теперь нет и эмигрантской литературы.

Д.Чкоиия: С «процессом» знаком по книгам и «толстым» журналам, радуюсь уровню и разнообразию печатаемого. Наиболее интересны в поэзии, из, слава Богу, живых (называю без всякого порядка) - О.Чухонцев, С.Лнпкин, А.Кушнер, В.Леонович, Е.Рейн, Н.Тряпкин, В.Соснора, Л.Григорьян, И.Фаликов, Т.Бек, М.Синельников, И.Жданов, О.Хлебников, О. Николаева, М.Поздняев, А.Чернов,

Р.Винонен, Я.Гольцман, В.Кальпиди, С.Гандлевский, Т.Кибиров, А.Сергеев, в прозе - Ф.Искандер, А.Битов, Б.Окуджава, М.Жванецкий, П.Алешковский, А.Волос, А.Сергеев, А.Уткин, А.Найман, И.Фаликов, В.Сорокнн, Вик.Ерофеев, В.Пьсцух, В.Пелевин, А.Ким, А.Курчаткин, Н.Садур и др. [.] (В поэзии русского зарубежья:) Л.Лосев, А.Межиров, Б.Кенжеев, Р.Бухараев, И.Бсшснковская, И.Губерман, А.Парщиков, в прозе - В.Аксенов, Г.Владимов, Ю.Алешковский, В.Войнович, тот же Б.Кешкеев, Д.Рубина, М.Городинский и мн.др. [.] Пока будет существовать эмиграция, будет существовать и литература русского зарубежья. А её место в современном русском литературном контексте, участие, влияние и т.п. зависят от личностей, от творческого уровня писателей-эмигрантов. Кстати, могу предположить, что независимость суждений и чувство внутренней свободы, которые, вообще, редко кому прощают, эмигрантам могут не простить тем более.

К ЗАКЛЮЧЕНИЮ

915 См.: Казак В. Конец эмиграции?: К ситуации русских писателей «третьей волны» в постсоветский период (1994 года) // Знамя. 1994. №11 (русский вариант вышеупомянутой работы «Ende der Emigration?: Zur Lage der russischen Schriftsteller der dritten Welle im Jahre 1994»),

916 Казак В. Конец эмиграции?. С. 198.

917 Иностр. лит. 1989. №2. С.242.

918

Реально «потусторонность» - специфические переживания при отъезде; позднее - отрешённость от российских реалий, но и - по крайней мере, на первых порах - от быта принявшей страны; сознание недоступности прошлого, уверенность в его (и традиционного искусства) окончательной смерти - пребывание в постистории. Отстранённость от «жизни» задаёт перенос внимания на проблемы сугубо литературной реальности, занятость стилевой работой и т.п.

Ощущению «потусторонности», переживаемому в зарубежье, может быть найдена параллель в литературе метрополии: переживания fin de siècle (тема «смерти» и «умирания» и т.п.) на рубеже 80-90-х гг., интуиции «хаоса» позднее.

В последние годы нечто подобное эмигрантской отстранённости переживается и на российской почве. Любопытно свидетельство А.Битова: «Сейчас в России все - эмигранты, мы живём в другой стране, не уехав» (Битов А. «Есть историческое время, через которое не перепрыгнешь»: [Беседа] // Лит. газ. 13.03.1996. С.5).

919 Мандельштам О. Сочинения: В 2 т. М„ 1990. Т.2. С. 171.

920 С чем, впрочем, связаны также и усвоение её неизбежного косноязычия, и невозможность забыть о «прагматике» текстового высказывания.

921 Тут, конечно, необходимы оговорки. «Четвёртая эмиграция», как говорилось выше, в целом как будто больше интересуется бытовым измерением жизни; это вполне соответствует «иммигрантскому» намерению укорениться в новой среде.

922 Даже и в «художественной эзотерике» (в прозе Б.Фалькова или в романах Л.Гиршовича, имеющих отношение, как было показано выше, к мистическому «метажанру») находит место и занимательность, и интертекстуальная «криптография».

923 Что опять-таки ощутимо даже и в «эзотерической прозе»: в «Московском гамбите» Мамлеев говорит об опасностях переступания духовной Традиции и в этом смысле по-новому оценивает значение культуры.

924 Иными словами, знаки, вступающие в игру, здесь сохраняют полноту, так сказать, комплектность: присутствует и значение, и означаемое, и актуальное соотнесение знака с означаемым - то есть и «денотат», и «сигнификат», и «референция».

925 Впрочем, опыт русской прозы побуждает предположить, что и вообще каталоги постмодернистских приёмов или попытки составить нечто вроде «кодекса» постмодернистской формы описывают на самом деле всего лишь «идеальный тип» - форму, которая в чистом виде существует лишь как недостижимый предел, в действительности же крайне редка (факты построения прозы по модным рецептам не стоят обсуждения). Постмодернизм проявляется много чаще в смешанных формах, в переходных явлениях.

926 Так, например, в 1989 г. в №26 «Синтаксиса» опубликована была «типология образов смерти», с выводом об исключительно земной привязке русской (православной) культуры и о том, что она близка. исламу в её попытке утвердить себя как единственно истинную; статья, имитирующая академичность, «научной», разумеется, ни в малой мере не была, ни по существу (противоречия и несообразности в доказательствах очевидны), ни в её намерениях: экстремы были порождены и спровоцированы ситуацией в атеистическом государстве (например, «всенародным одобрением» вторжения советских танков в Чехословакию); они оказались в русле борьбы «Синтаксиса» с «великодержавным шовинизмом».

921 ГенисА. Вид из окна // Новый мир. 1992. №8. С.223.

 

Список научной литературыТихомирова, Елена Владимировна, диссертация по теме "Русская литература"

1. ТЕОРЕТИКО-МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ РАБОТЫ

2. Адамович Г. О литературе в эмиграции // Соврем, зап. 1932. L. С.327-339.

3. Андреев Н. Об особенностях и основных этапах развития русской литературы за рубежом: (Опыт постановки темы) // Русская литература в эмиграции: Сб. ст. = Russian emigre Literature / Под ред. НЛ.Полторацкого. Пттсбург, 1972. С.15-38.

4. Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика: Пер. с фр. М.: Изд. группа "Прогресс", "Уни-верс", 1994. 616 с.

5. Он же. Писатели и пишущие // Там же. С.133-141.

6. Он же. Смерть автора // Там же. С.З 84-3 91.

7. Он же. camera lucida: Комментарий к фотографии / Пер. с фр., послесл. и коммент. М.Рыклина. М.: Изд-во "Ad Marginem", 1997. 223 с.

8. Бахтин М. Автор и герой в эстетической деятельности // Бахтин М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С.7-180. (Из истории сов. эстетики и теории иск-ва).

9. Бахтин М. Эпос и роман: (О методологии исследования романа) // Вопросы литературы и эстетики. М„ 1975. С.447-483.

10. Белый А. Магия слов // Белый А. Символизм как миропонимание. М., 1994. С. 131-142.

11. Берг М. Утопическая теория утопического постмодернизма //Новое лиг. обозрение =НЛО. (1997). №24. С.383-390.

12. Блум Г. Страх влияния: Теория поэзии: (Главы из книги): Пер. с нем. //HJIO. (1996). №20. С.17-35.

13. Бодрийар Ж. Фрагменты из книги "О соблазне": Пер. с фр. // Иностр. лит. 1994. №1. С.59-66.

14. Бойм С. Китч и социалистический реализм // НЛО. (1995). №15. С.54-65.

15. Борис Гройс Илья Кабаков: Диалог о мусоре // НЛО. №20. (1996.) С.З 19-330.

16. Бочарова О. Формула женского счастья // НЛО. (1996). №22. С.292-302.

17. Бранг П. Русистика в четырёхъязычной стране // НЛО. (1996). №12. С. 189-203.

18. Булгаков С.Н. Философия хозяйства. М.: Наука, 1990. 413 с. (Социологическое наследие).

19. Вайнпггейн О. Розовый роман как машина желаний // НЛО. (1996). №22. С.303-330.

20. Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма // Избр. произведения: Пер. с нем. М., 1990. С.61-272. (Социологическая мысль Запада).

21. Вейдле В. Традиционное и новое в русской литературе двадцатого века // Русская литература в эмиграции: Сб. ст. = Russian emigre Literature. Питтсбург, 1972. С.7-14.

22. Гаспаров Б.М. Литературные лейтмотивы: Очерки по русской литературе XX века. М.: Наука и др., 1994. 303 с.

23. Он же. Устная речь как семиотический объект // Семантика номинации и семиотика устной речи. Лингвистическая семантика и семиотика 1. Тарту, 1978. С.63-112. (Учён. зап. Тарт. ун-та; Вып. 442).

24. Гачев Г. Образ в русской художественной культуре. М.: Искусство, 1981. 246 с.

25. Гройс Б. Дневник философа. Париж: Беседа, 1989. 235 с.

26. Он же. Искусство как валоризация неценного // Гройс Б. Утопия и обмен. М., 1993. С.332-336.

27. Он же. Утопия и обмен. М.: Знак, 1993. 374 с.

28. Гулыга А. Искусство в век науки. М.: Наука, 1978. 184 с.

29. Гинзбург Л. Устная речь и художественная проза // Семиотика устной речи. Лингвистическая семантика и семиотика 2. Тарту, 1979. С.54-88. (Учён. зап. Тарт. ун-та; Вып. 481).

30. Гудков Л. Д. Массовая литература как проблема. Для кого? // HJIO. (1996). №22. С.78-100.

31. Давыдов Ю. "Интеллектуальный роман" и философское мифотворчество // Вопр. лиг. 1977. №9. С.127-171.

32. Две литературы или одна: Писатели за круглым столом // The Third Wave: Russian Literature in Emigration. Ann Arbor, Mich., 1984. C.31-52.

33. Делёз Ж., Гватгари Ф. Капитализм и шизофрения. Анти-Эдип: (Специализир. перевод-реферат). М.-ИНИОН, 1990. 107 с.

34. Делёз Ж. Платон и симулякр: Пер. с фр. // НЛО. (1993). №5. С.45-56.

35. Дубин Б. Испытание на состоятельность: К социологической поэтике русского романа-боевика // НЛО. (1996). №22. С.252-274.

36. Ерофеев Вик. Поминки по советской литературе // Лит. газ. 4.7.1990. (№27). С.8.

37. Захер-Мазох Л. фон. Венера в мехах / Л. фон Захер-Мазох. Представление Захер-Мазоха / Ж.Делёз. Работы о мазохизме / З.Фрейд: Пер. с нем. и фр. М.: РИК "Культура", 1992. 380 с. (Ad Marginem).

38. Зенкин С. Культурология префиксов // НЛО. (1995). №16. С.47-53.

39. Зоркая Н. Проблемы изучения детектива: опыт немецкого литературоведения // НЛО. (1996). №22. С.65-77.

40. Ильин И. Постструктурализм, деконструктивизм, постмодернизм. М.: Интрада, 1996. 255 с.

41. Он же. Постмодернизм: от истоков до конца столетия. М. : Интрада, 1998. 255 с.

42. Кавелти Дж.Г. Из книги: Приключение, тайна и любовная история: формульные повествования как искусство и популярная культура // НЛО. (1996). №22. С.33-64.

43. Кандинский В. О духовном в искусстве. М.: Изд-во "Архимед", 1992. 107 с.

44. Кашук Ю. Ниши биоценоза // Лит. газ. 1990. 10 окг. (№41). С.4.

45. Кирк Е. Игорь Бурихин как поэт и художник, работающий в пограничной области текста-показа. От за-автора. (Рукопись).

46. Кулаков В. Визуальность в современной поэзии: Минимализм и максимализм // НЛО. (1995). №16. С.253-254.

47. Курицын В. Современный русский литературный постмодернизм // http:// www.guelman.ru/slava/postmod

48. Лиотар Ж.-Ф. Заметка о смыслах "пост": Пер. с фр. // Иностр. лит. 1994. №1. С.56-59.

49. Липовецкий М. Паралогия русского постмодернизма // НЛО. 1998. №2 (№30). С.285-304.

50. Он же. Русский постмодернизм: (Очерки исторической поэтики): Монография. Екатеринбург: Урал. гос. пед. ун-т, 1997.

51. Лосев А.Ф., Шестаков В.П. Идеал // Лосев А.Ф., Шестаков В.П. история эстетических категорий. M., 1965. С.294-325.

52. Лотман Ю.М. Избранные статьи: В 3 т. Таллинн, 1992. Т.1. Статьи по семиотике и типологии культуры. 479 с.

53. Он же. Массовая литература как историко-культурная проблема // Избр. статьи: В 3 т. Таллинн, 1993. T.3. С.380-388.

54. Он же. Устная речь в историко-культурной перспективе. // Семантика номинации и семиотика устной речи. Лингвистическая семантика и семиотика 1. Тарту, 1978. С.113—121. (Учён. зап. Тарт. ун-та; Вып. 442).

55. Манн Т. Гёте и Толстой: Пер. с нем. // Собр. соч.: В 10 т. М., 1960. T.9.

56. Марков В.А. Литература и миф: проблема архетипов: (К постановке вопроса) // Тыняновский сборник: Четвёртые Тыняновские чтения. Рига, 1990. С. 133-145.

57. Массовая литература // КЛЭ. М„ 1978. T.9. Стб.517-519.

58. Мелетинский Е.М. О литературных архетипах. М.: РГТУ, 1994. 136 с. (Чтения по истории и теории культуры; Вып. 4).

59. Он же. Поэтика мифа. М.: Наука, 1976. 406 с.

60. Менцель Б. Что такое "популярная литература"?: Западные концепции "высокого" и "низкого" в советском и постсоветском контексте: Пер. с нем. // НЛО. (1999. №6). №40. 391-407.

61. Минц З.Г., Безродный М.В., Данилевский A.A. "Петербургский текст" и русский символизм // Семиотика города и городской культуры: Петербург. Тарту, 1984. С.78-92. (Тр. по знак, системам; XVIII).

62. Мурашов Ю. Восстание голоса против письма: О диалогизме Бахтина // НЛО. (1995). №16. С.24-31.

63. Николис Г., Пригожин И. Познание сложного: Введение. М.: Мир, 1990. 342 с.

64. НЛО. (1996). №22. 448 с. (Номер, посвященный "другим литературам").

65. Одна или две русских литературы? Lausanne: L'âge d'Homme, 1981. 255 с.

66. Oraic Tolic D. Авангард и постмодерн // Russian literature. Amsterdam. XXXVI-I. (1994). P.95-114.

67. Орлицкий Ю. Визуальный компонент в современной русской поэзии // НЛО. (1995). №16. С.181-192.

68. Ортега-и-Гассет X. Дегуманизация искусства // Ортега-и-Гассет X. Эстетика; Философия культуры: Пер. с исп. М., 1991. С.218-222. (История эстетики в памятниках и документах).

69. Паперный В.М. Культура "Два". Ami Arbor, Mich.: Ardis, 1985. 338 с.

70. Понятие судьбы в контексте разных культур. М.: Наука, 1994. 317 с.

71. После времени: Французские философы постсовременности / Вступ. и пер. с фр. А.В.Гараджи // Иностр. лит. 1994. №1. С.54-66.

72. Постмодернизм идея для России?: Беседа с И.Ильиным А.Цуканова и Л.Вязмитиновой. // НЛО. 1999. №5. (№19). С.241-253.

73. Постмодернизм и культура: (Материалы "круглого стола") // Вопр. философии. 1993. №3. С.3-16.

74. Пригожин И.Р., Стенгерс И. Время, хаос, квант: К решению парадокса времени. М.: Прогресс,1994. 265 с. (Б-кажурн. "Путь").

75. Они же. Порядок из хаоса: Новый диалог человека с природой. М.: Прогресс, 1986. 431 с.

76. Пропп В.Я. Русская сказка. Л.: Изд. Ленингр. ун-та, 1984. 332 с.

77. Рыклин М. Роман с фотографией // Барт Р. camera lucida. М., 1997. С.181-214.

78. Сегал Д. Литература как охранная грамота // Slavica Hierosolymitana. Jerusalem, 1981. Volume V-VI. С. 151-244.

79. Он лее. Литература как система // Там же. 1979. Volume IV. С. 1-35.

80. Сигей С. Зримое звучание // НЛО. (1995). №16. С.286-289.

81. Современное зарубежное литературоведение (страны Западной Европы и США): концепции, школы, термины: Энциклопедический справочник. М.: Интрада ИНИОН, 1996. 320 с.

82. Стрелков В.И. Смерть в культуре и в философии. М.: РГТУ, 1994. 61 с.

83. Судзуки Д. Основы Дзэн-Буддизма / ДСудзуки. Практика Дзэн / С.Кацуки: Пер. с яп. Бишкек: МП "Одиссей", гл. редакция КЭ, 1993. 672 с. (Библиотека Восточной Религиозно-мистической Философии).

84. Сухотин М. О двух склонностях написанных слов: (О конкретной поэзии) // НЛО. (1995). №16. С.244-248.

85. Танатография Эроса: Жорж Батай и философская мысль середины XX века: Пер. с фр. СПб.: Мифрил, 1994. 344 с.86. , Терц А. Что такое социалистический реализм П Терц А. Путешествие на Чёрную речку и другиепроизведения. М„ 1999. С. 122-168.

86. Топоров В.Н. Судьба и случай // Понятие судьбы в контексте разных культур. М., 1994. С.39-74.

87. Философия филологии: Круглый стол // НЛО. №17. (1996). С.45-93.

88. Фуко М. Что такое автор: Пер. с фр. // Лабиринт-Эксцентр. СПб.; Екатеринбург, 1991. №3. С.28-43.

89. Хайдеггер М. Из диалога о языке между японцем и спрашивающим // Хайдеггер М. Время и бытие. М„ 1993. С.273-302.

90. Ходасевич В. Литература в изгнании // Ходасевич В. Колеблемый треножник. М., 1991. С.466-472.

91. Шаховская 3. Литературные поколения // Одна или две русских литературы? Lausanne, 1981. С.52-62.

92. Шкловский В. Воскрешение слова // Шкловский В. Гамбургский счёт. М., 1990. С.36-42.

93. Он же. Искусство как приём II Шкловский В. Гамбургский счёт. М., 1990. С.58-72.

94. Эко У. Два типа интерпретации Н НЛО. (1996). №21. С. 10-21.

95. Он же. Заметки на полях "имени розы" // Иностр. лиг. 198. №10. С.88-104.

96. Эмиграция: капля крови, взятая на анализ: Беседа в редакции с авторами и издателями журналов рус. зарубежья //Иностр. лит. 1990. №7. С.205-231.

97. Эткинд Е. Русская поэзия XX в. как единый процесс // Вопр. лит. 1988. №10. С. 185-211.

98. То же. // Одна или две русских литературы? Lausanne, 1981. С.9-30.

99. Якимович А.К. Тоталитаризм и независимая культура II Вопр. философии. 1991. №11. С. 16-25.

100. Ямпольский М. Темнота и различие: По поводу эссе Жиля Делёза "Платон и симулякр // НЛО. (1993). №5. С.57-64.

101. Baudrillard J. Der symbolische Tausch und der Tod. München: Malthes & Seitz, 1991. 430 S. (Batterien; 14).

102. Bell D. Die nachindustrielle Gesellschaft // Wege aus der Moderne. 2., durchges. Aufl. Berlin, 1995. S.144-152.

103. Domagalski P. Trivialliteratur: Geschichte. Produktion. Rezeption. Freiburg; Basel; Wien: Herder, 1981. 126 S.

104. Fiedler L. Überqert die Grenze, schließt den Graben! // Wege aus der Moderne. 2., durchges. Aufl. Berlin,1995. S.57-74.

105. Gehlen A. Über kulturelle Kristallisation II Ibid. Wege aus der Moderne. 2., durchges. Aufl. Berlin, 1995. S.133-143.

106. Goldschweer U. Das Komplexe im Konstruierten; Der Beitrag der Chaos-Theorie für die Literaturwissenschaft. Bochum: Projekt-Verl., 1998. 191, XXV S. (Dokumente und Analysen zur russischen und Sowjetischen Kultur; Bd. 15).

107. Grevel Ch. Sehen textueller Perzeption: Eine Skizze // Wiener Slawistischer Almanach. Wien, 1983. Sonderband 11. S.53-84.

108. Groys B. Die Erfindung Rußlands. München; Wien: Carl Häuser Verlag, 1995. 251 S.

109. Idem. Gesamtkunstwerk Stalin: Die gespaltene Kultur in der Sowjetunion. München; Wien: Carl Hanser Verlag, 1988. 135 S.

110. Hassan I.H. Pluralism in Postmodern Perspective // Hassan I.H. The Postmodern Turn. Columbus, Oh., 1987. P. 167-187.

111. Idem. Postmoderne heute // Wege aus der Moderne: Schlüsseltexte der Postmoderne-Diskussion / Hg. W. Welsch. 2., durchges. Aufl. Berlin, 1995. S.47-56.

112. Idem. Toward a Concept of Postmodernism // Hassan I.H. The Postmodern Turn. Columbus, Oh., 1987. P. 84-96.

113. Hienger J. Spannungsliteratur und Spiel: Bemerkungen zu einer Gruppe populärer Erzählformen // Unterhaltungsliieratur: Zu ihrer Theorie und Verteidigung / Hg. J.Hienger. Göttingen, 1976. S.32-54.

114. Lacan J. Das Drängen des Buchstabens im Unbewußten oder die Vernunft seit Freud // Lacan J. Schriften II. Ölten; Freiburg (im Breisgau), 1975. S. 15-55.

115. Idem. Das Spiegelstadium als Bildner der Ichfunktion // Lacan J. Scliriften I. Ölten; Freiburg (iin Breisgau), 1973. S.61-70.

116. Lachmann R. Gedächtnis und Literatur: Intertextualität in der russischen Moderne. l.Aufl. Frankfurt a.M.: Suhrkamp, 1990. 554 S.

117. Lyotard J.-F. Beantwortung der Frage: Was ist postmodern? // Wege aus der Moderne. 2., durchges. Aufl. Berlin, 1995. S. 193-203.

118. Idem. Die Moderne redigieren //Ibid. S.204-214.

119. Idem. Das postmoderne Wissen: Ein Bericht. Graz; Wien: Böhlau, 1986. 193 S. (Edition Passagegen; 7).

120. McLuhan M. Die magischen Kanäle / Understanding Media. Dresden: Verlag der Kunst, 1994. 540 S. (Fundus-Bücher; 127).

121. Nusser P. Trivialliteratur. Stuttgart: Metzler, 1991. 162 S. (Sammlung Metzler; Bd.262).

122. Raeff M. Emigration welche, wann, wo?: Kontexte der russischen Emigration in Deutschland 19201941 // Russische Emigration in Deutschland 1918 bis 1941: Leben im europäeischen Bürgerkrieg / Hg. Karl Schlögel. Berlin, 1995. S. 17-31.

123. Regn G. Postmodenie und Poetik der Oberfläche // Poststrukturalismus Dekonstruktion - Postinoderne / Hg. K.W.Hempfer. Stuttgart, 1992. S.52-74. (Text und Kontext; 9).

124. Roloff V. Film und Literatur: Zur Theorie und Praxis der intermedialen Analyse am Beispiel von Bunuel, Truffaut, Godard und Antonioni // Literatur intermedial: Musik Malerei - Photopgapliie - Film / Hg. P.V.Zima. Darmstadt, 1995. S.269-309.

125. Sloterdijk P. Nach der Geschichte // Wege aus der Moderne. 2., durchges. Aufl. Berlin, 1995. S.262-273.

126. Späth E. Zeitlosigkeit und Geschichtlichkeit im Werk Agatha Cliristies: Zur "Biographie" einer Formel // Unterhaltungsliieratur: Ziele und Methoden ihrer Forschung / Hg. Dieter Petzold u. Eberhard Späth. Erlangen, 1990. S.43-58.

127. Stiegler B. Einleitung // Texte zur Literaturtheorie der Gegenwart / Hg. D.Kimmich; R.G.Renner u. B.Stiegler. Stuttgart, 1997. S.327-333. (Universalbibliothek; Nr.9414).

128. Stierle K. Werk und Intertextualität // Dialog der Texte: Hamburger Kolloquium zur Intertextualität / Hg. W.Sclimid, W.-D.Stempel. Wien, 1983. S.7-26. (WSA, Sonderband 11).

129. The Tliird Wave: Russian Literature in Emigration = Третья волна: Русская литература в эмиграции / Ed. by O.Maticli witli M.Heim. Ami Arbor, Mich.: Ardis, 1984. 303 S.

130. Der Tod der Moderne. Eine Diskussion. Tübingen: Konkursbuchverl. Gehrke, 1983. 166 S.

131. Unterhaltungsliteratur: Ziele und Methoden ihrer Forschung / Hrsg. von Dieter Petzold u. Eberhard Späth. Erlangen: Univ.-Bibliothek, 1990. (Erlangen Forschungen. Reihe A: Geisteswissenschaften; Bd.55).

132. Unterhaltungsliteratur: Zu ihrer Theorie und Verteidigung / Hg. J.Hienger. Göttingen: Vandenlioeck & Ruprecht, 1976. 120 S. (Kleine Vanderlioeck-Reilie; Bd. 1423).

133. Vattiino G. Nihilismus und Postmodenie in der Philosophie // Wege aus der Moderne. 2., durchges. Aufl. Berlin, 1995. S.233-246.

134. Wege aus der Moderne: Sclilüsscltexte der Postmoderae-Diskussion / Hg. W.Welsch. 2., durchges. Aufl. Berlin: Akad. Verl, 1995. 324 c.

135. Welsch W. Auf dem Weg zu einer Kultur des Hörens? // Welsch W. Grenzgänge der Ästhetik. Stuttgart, 1996. S.231-259.

136. Idem. Einleitung // Wege aus der Moderne. 2, durchges. Aufl. Berlin, 1995. S. 1-43.

137. Idem. Die Geburt der postmodenien Philosophie aus dem Geist der modernen Kunst // Welsch W. Ästhetisches Denken. 4. Aufl. Stuttgart, 1995. S.79-113.

138. Idem. Unsere postmodenie Moderne. 5. Aufl. Berlin: Akad. Verl., 1997. XVIII, 346 c.

139. Zimmerman H.D. Trivialliteratur? Schema-Literatur!: Entstehung, Formen; Bewertung. 2. Aufl. Stuttgart u.a.: Kollihammer, 1982. 132 S. (Urban-Taschenbücher; Bd.299).

140. ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ И ДОКУМЕНТАЛЬНЫЕ ТЕКСТЫ

141. Аксёнов В. В поисках грустного беби // Конец века: Независ, лит.-худож. и обществ.-полит, альм. М„ 1991. №1. С.5-112; №2. С.209-331.

142. Аксёнов В. Остров Крым: Роман. М.: Изограф, 1997. 413 с.

143. Барский В., Денисова О. Номады? // Форум. Мюнхен, 1985. №13. С.218-233.

144. Барский В. (Визуальные стихи) // Время и мы. 1982. №65. С.245-251.

145. Он же. (Визуальные стихи) // Зевгма: Русская поэзия от маньеризма до постмодернизма / Сост. С.Е.Бирюков. М., 1994. С.99, 180.

146. Он же. (Визуальные стихи) // НЛО. 1995. №16. С.251, 264, 269-271.

147. Он же. (Визуальные стихи, репродукция артобъекта с текстом) // Декор, искусство. 1991. №9-10. С.8, 42.

148. Он же. (Визуальные стихи, репродукции с графики В.Барского и его ответ на анкету) // The Blue Lagoon Anthology of Modern Russian Poetry / Ed.: K.K.Kuzminsky, G.L.Kovalev. Newtonville, Mass., 1986. 3B Vol. P.235-270, 304.

149. Он же. Из цикла "Тирады" = Aus dem Zyklus "Tiraden" // Moderne russische Poesie seit 1966: Eine Anthologie / Hg. Walter Thümler; Nachwort: M.Epstein, G.Witte. Berlin, 1990. S.52-55. Текст парал. рус., нем.

150. Он же. Слова являются, мыслят, звучат = Wörter / Hg. K.Riha, S.J.Schmidt. Siegen, 1983. 18 Bl. (Experimentelle Texte; Bd.l).

151. Он же. Экуменистика // НЛО. №16 (1995). C.271.

152. Батшев В. Зачем было уезжать? // Лит. европеец. 1998. №2. С.46.

153. Безродный М. Конец Цитаты. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 1996. 159 с.

154. Белый А. Петербург. М.: Худож. лит., 1978. 389 С.

155. Берг М. Последний роман // Волга. 1994. №2. С.53-111.

156. Берг М. Через Лету и обратно //Новый мир. 1991. №12. С. 179-201.

157. Бешенковская Ольга. Viewasen 22: История с географией, или Дневник сердитого эмигранта // Родная речь. Ганновер, 1998. №2. С. 118-209.

158. То же. // Октябрь. Москва, 1998. №7. С.8-64.

159. Битов А. Вид кеба Трои // Битов А. Человек в пейзаже: Повести и рассказы. М„ 1988. С.311-345.

160. Он же. "Есть историческое время, через которое не перепрыгнешь": Беседа. // Лит. газ. 13.3.1996 (№11). С.5.

161. Он же. Преподаватель симметрии : Повести и рассказы. М., 1988. С.309-458.

162. Он же. Пушкинский дом: Роман. М.: Современник, 1989. 399 с.

163. Он же. Три пророка // Вопр. лит. 1976. №7. С. 145-174.

164. Он же. Фотография Пушкина (1799-2099) // Битов А. Человек в пейзаже: Повести и рассказы. М., 1988. С.417-454.

165. Он же. Человек в пейзаже // Там же. С.252-306.

166. Блок А. Дневншс 1920 г. // Собр. соч.: В 8 т. М.; Л., 1963. T.7. С.368-388.

167. Блок А. Когда вы стоите на моём пути. // Собр. соч.: В 8 т. М.; Л., 1960. T.2. С.288-289.

168. Бурихин И. Ещё раз путеводитель по параллельном универсуму: К выставке в галерее "Spieder & Mouse", Москва, ноябрь-декабрь 1997 г. //Гнозис. 1998. февраль (№13).

169. Бурихин И. ОДА БОЛЬШОЙ МЕДВЕДИЦЕ и др. М.: Б-ка альм. "Весы", 1991. (23 е.).

170. Буйда Ю. Борис и Глеб: Роман // Знамя. 1997. №1. С.8-49; №2. С. 106-157.

171. Буйда Ю. Ермо: Роман // Знамя. 1996. №8. С.6-97.

172. Булгаков М. Мастер и Маргарита// Собр. соч.: В 5 т. М„ 1990. T.5. с.7-384.173. "В нашу гавань заходили корабли." М.: Денис Альфа, 1996. 383 с.

173. Вагинов К. Труды и дни Свистонова // Вагинов К. Козлиная песнь: Романы. М., 1991. С. 162-261.

174. Вайль П., Генис А. Потерянный рай // Новый мир. 1992. №9. С. 135-165.

175. Ван-Боок В. Вид неба Трои // Битов А. Человек в пейзаже: Повести и рассказы. М„ 1988. С.311-345.

176. Вершвовский М. Мой немецкий дом. Эмигранты. Иерусалим: Иерусалим, издат. центр, 1997.

177. Волохонский А. Плач по утраченной тыкве: (Поэма) // Тыква: Художественное и литературное издание в форме вращающейся тыквы. Гамбург, 1986.

178. Он же. Похвала Топорову. Гамбург: Хор, 1986.

179. Галковский Д. Бесконечный тупик // Новый мир. 1992. №9. С.78-120; №11. С.228-283.

180. Гиршович Л. Авторское послесловие к изданию, осуществлённому в Петербурге Издательством Ивана Лимбаха // Гиршович Л. Чародеи со скрипками. СПб., 1997. С.531-535.

181. Он же. Бременские музыканты // Там же. С.9-230.

182. Он же. Бременские музыканты: Отрывок из романа // Остров. 1994. №2. С.3-28.

183. Он же. Комментарии (К "Обменённым головам") // Гиршович Л. Чародеи со скрипками. СПб., 1997. С.429-452.

184. Он лее. Обменённые головы. СПб.: Ассоц. Новая литература, Библиополис, 1992. 239 с.

185. Он лее. Обменённые головы: Роман. М.: Текст, 1995. 300 с.

186. Он лее. Обменённые головы // Гиршович Л. Чародеи со скрипками. СПб., 1997. С.231-428.

187. Он же. От автора // Гиршович Л. Прайс. СПб., 1998. С.396-399.

188. Он же. Прайс. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха,, 1998. 395 с.

189. Он ?ке. Цвишен Ям унд Штерн: Быт и нравы гомосексуалистов Атлантиды: Повесть. // Саламанд-ра-2. Тель-Авив, MCMLXXXIX.

190. Он же. Чародеи со скрипками. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 1997. 535 с.

191. Он лее. Чародеи со скрипками // Там же. С.453-530.

192. Горенштейн Ф. Александр Скрябин: Кинороман // Третья волна. 1985. май (№ 18). С.9-73; 1986. май (№ 19). С.6-85.

193. Горький М. Дело Артамоновых //Полн. собр. соч. Худож. произ.: В 25 т. М., 1973. Т.18. С.93-370.

194. Гуль Р. Я унёс Россию: Апология эмиграции. Нью-Йорк: Мост, 1984. Т.1: Россия в Германии. 382 с.

195. Даль В. Толковый словарь: В 4 т. М.: Терра, 1994.

196. Дамор-Блок В. Примечания к "Аде" // Набоков В. Американский период. Собр. соч.: В 5 т. СПб., 1999. С.563-588.

197. Димов В. А. Аллюзии Святого Поссекеля. Berlin: Berliner Debatte / BUGRIM, 1997. 208 S.

198. Он же. Записки наотдыхавшегося: Отр. из романа// Остров. 1995. №4. С. 13-62.

199. Довлатов С. Иностранка // Собр. прозы: В 3 т. СПб., 1993. Т.З. С.5-100.

200. Он же. Ремесло; Наши. Б. в. д.; СПб., ок. 1992. 222 с. (Дом. б-ка "Звезды").

201. Достоевский Ф.М. Дневник писателя 1873; Статьи и заметки 1873-1877 // Полн. собр. соч.: В 30 т. Л., 1980. Т.21. 552 с.

202. Он лее. Ответ "Русскому вестнику" // Достоевский Ф.М. О русской литературе. М., 1987. С. 126131.

203. Ерофеев Вик. Русская красавица: Роман. М.: СП "Вся Москва", 1990. 208 с.

204. Он же. Русская щель: (Эссе) //Вестн. новой лиг. СПб., 1992. №4. С.104-107.

205. Залотуха В. Великий поход за освобождение Индии: Революционная хроника // Новый мир. 1995. №1. С. 10-97.

206. Залыгин С. Литературные заботы. 3-е изд., доп. М.: Сов. Россия, 1982. 460 с.

207. Звучи, "Родная речь"! // Родная речь. 1998. №1. С.3-4.

208. Зиновьев А. Гомо советикус; Мой дом моя чужбина. М.: Производственно-издат. Предприятие КОР-ИНФ, 1991. 318 с. (Прилож. кжурн. "Лепта").

209. Иванов Г. В тринадцатом году, ещё не понимая. // Ковчег: Поэзия первой эмиграции. М., 1991. С. 156.

210. Иванченко А. Монограмма // Урал. 1992. №2-4.

211. Исупов К.Г. Русская философская танатология // Вопр. философии. 1994. №3. С. 106-114.

212. Ицелев Л. Александр Коллонтай—дипломат и куртизанка: (Грёзы пчелы трудовой). Тель-Авив: Изд-во журн. "Зеркало", 1987. 321 с.

213. Каледин С. Смиренное кладбище // Каледин С. Стройбат: Повести и рассказы. М., 1994. С.3-68.

214. Кеюкеев Б. Иван Безуглов // Знамя. 1993. №1. С.62-109; №2. С.79-128.

215. Он же. Младший брат // Октябрь. 1992. №7. С.7-68; №8. С.22-80; №9. С.33-83.

216. Он же. Плато // Знамя. 1992. №3-4. С.5-78; №5. С.72-135.

217. Кибиров Т. Двадцать сонетов к Саше Запоевой // Знамя. 1995. №9. С.3-5.

218. Он же. Послание Ленке // Кибиров Т. Сантименты: Восемь книг. Белгород, 1994. С.317-321.

219. Комментарии к поэме "Молодец". // Цветаева М. Собр. соч.: В 2 т. М., 1988. Т.1. С.666-670.

220. Климонтович Н. Дорога в Рим: Роман. Изд. 2-е, испр. и в обновл. ред. М.: Труд (и др.), 1995. 288 с.

221. Комарова С. Пятый олень: Маленькая повесть // Остров. 1994. №2. С.55-75.

222. Она же. Ролодественский сюрприз для эксцентрического человека: Одесская повесть // Остров. 1995. №3. С.84-31.

223. Комментарии к юбилейному изданию романа (1999 г.) / Составитель акад. Л.Н.Одоевцев // Битов А. Пушкинский дом. М., 1989. С.355-399.

224. Корецкий Д. Секретные поручения: Роман. М.: ЗАО Изд-во ЭКСМО-Пресс, 1998. 464с. (Серия "Чёрная кошка").

225. Курицын В. Любовь и зрение М.: "Соло"; "Аюрведа", 1996. 160 с.

226. Он же. Любовь постмодерниста // Там же. С.5-45.

227. Леонов Н.И. Бросок кобры: Роман. М.: ЭКСМО, 1996. 416 с. (Серия «Чёрная кошка»).

228. Он же. Мщение справедливо: Роман // Леонов Н. Плата за жизнь: Повесть, Роман. M., Î995. С. 109-3'55.

229. Он же. Удачи тебе, сыщик // Леонов Н. Удачи тебе, сыщик: Повести. М., 1995. С.5-218.

230. Он же. Наёмный убийца // Леонов Н.И. Удачи тебе, сыщик: Повести. М., 1995. С.219-370.

231. Лимонов Э. Это л Эдичка // Соч. М., 1973. Т.З. С.3-288.

232. Маканин В. Лаз: Повесть // Конец века: Независ, лит.-худож. и обществ.-полит. альм. М., 1991. №3. С.6-65.

233. Максимов В. Прощание из ниоткуда: В 2 кн. М„ 1991-1992. Кн.1. 1991. 428 е.; Кн.2. 1992. 267 с. (Собр. соч.: В 8 т.; Т.4, 5).

234. Мамлеев Ю.В. Голос из ничто: Рассказы. М.: Моск. рабочий, 1991. 140 с.

235. Он же. "И запомни, если то, что вы называете Россией, исчезнет с земли, этот мир станет пустыней для вас.": Интервью с писателем. // Лит. газ. 28.1.1998. (№3-4). С.З.

236. Он же. Избранное. М.: Терра, 1993. 647 с.

237. Мамлеев Ю. Конфликты контакты Юрия Мамлеева : Беседа с писателем. // Книжн. обозрение.1989. 17 нояб. (№46). С.6.

238. Он лее. Литература: человеческое и. иное измерение: Беседа литературоведа Л.Сараскиной с Ю.Мамлеевым. //Лит. газ. 20.3.1996. (№12). С.5.

239. Он же. О Есенине // Наш современник. 1990. №10. С. 178-181.

240. Он же. "По контрасту Россия познаётся лучше": Беседа с писателем. // Лит. учёба. 1990. №6. С.180-183.

241. Он же. Судьба бытия//Вопр. философии. 1993. №10. С. 169-182; №11. С.71-100.

242. Он же. Судьба бытия путь к философии: Инт. с Ю.Мамлеевым. // Вопр. философии. 1992. №9. С.75-84.

243. Он же. Утопи мою голову: Сб. рассказов. М.: Объединение "Всесоюзн. молодёжи, ich. центр",1990. 224 с.

244. Он же. Чёрное зеркало: Циклы. М.: Вагриус, 1999. 304 с.

245. Мандельштам Н.Я. Книга третья. Париж: YMKA-PRESS, 1987. 335 с.

246. Мандельштам О. Век // Соч.: В 2 т. М„ 1990. Т.1. С. 145-146.

247. Он же. К немецкой речи // Соч.: В 2 т. М„ 1990. Т.1. С. 192-193.

248. Он же. Как светотени мученик Рембрандт. // Соч.: В 2 т. М., 1990. T.I. С.238.

249. Он же. Не искушай чужих наречий, но постарайся их забыть. // Соч.: В 2 т. М., 1990. Т.1. С. 196.

250. Он же. Не у меня, не у тебя у них. // Соч.: В 2 т. М„ 1990. Т. 1. С.222.

251. Он же. О природе слова // Соч.: В 2 т. М„ 1990. Т.2. С. 172-187.

252. Он же. Разговор о Данте // Соч.: В 2 т. М, 1990. Т.2. С.214-254.

253. Он же. Раковина // Соч.: В 2 т. М„ 1990. Т. 1. С.76.

254. Он же. Süeiitium // Соч.: В 2 т. М., 1990. Т.1. С.70-71.

255. Он же. Слово и культура // Соч.: В 2 т. М., 1990. Т.2. С.167-172.

256. Он же. Художественный театр и слово // Соч.: В 2 т. М„ 1990. Т.2. С.303-304.

257. Он же. Чернозём // Соч.: В 2 т. М„ 1990. Т. 1. С.211.

258. Он же. Шум времени // Соч.: В 2 т. М„ 1990. Т.2. С.6-49.

259. Милославский Ю. Лифт // Милославский Ю. Скажите, девушки, подружке вашей: (Сборник). М., 1993. С.3-81.

260. Он же. Укрепленные города // Дружба народов. 1992. №2. С.8-91.

261. На анкету "ИЛ" отвечают писателя русского зарубежья // Иностр. лит. 1989. №2. С.240-250; №3. С.238-249.

262. Набоков В. Ада, или радости страсти // Американский период. Собр. соч.: В 5 т. СПб., 1999. Т.4. С. 13-588.

263. Он же. Bend sinister: Романы. СПб.: Северо-Запад, 1993. 527 с.

264. Он же. Дар // Собр. соч: В 4 т. М„ 1990. Т.З. С.5-330.

265. Он же. Лолита: Репринт, воспроизведение с издания Ardis 1976 г.. Л.: СП "Смарт", 1990. 308 с.

266. Он же. О книге, озаглавленной "Лолита": Послесл. к амер. изд. 1958 г. //Там же. С.289-295.

267. Он же. Предисловие к "Герою нашего времени" // Набоков В. Лекции по русской литературе. М., 1996. С.424-435.

268. Незнанский Ф. Записки следователя. Нью-Йорк: Посев-США, 1989. 342 с.

269. Он же. Контрольный выстрел. М.: Олимп: ТКО ACT, 1996. 480 с.

270. Он же. Кто правит бал. М.: Олимп: ООО "Фирма 'Издательство ACT'" 1999. 464 с. (Марш Турецкого).

271. Он же. Операция "Фауст". Frankfurt а.М.: Посев, 1986. 308 с.

272. Он лее. Плутоний для "Иисуса". M.: Олимп: ООО "Фирма 'Издательство ACT'" 1999. 576 с. (Марш Турецкого; Вып. 11).

273. Он же. Синдикат киллеров: Роман. М.: ACT: Изд. дом "Дрофа": Агентство "Лирус", 1996. 448 с. (Марш Турецкого).

274. Он же. Частное расследование: Роман. M.: ТКО ACT: ДРОФА: Лирус, 1996. 448 с. (Марш Турецкого).

275. Он же. Ярмарка в Сокольниках: Дет роман. Frankfurt а.М.: Посев, 1984. 332 с.

276. Он же. Ящик Пандоры: (Август в Москве): Дет роман. Смоленск: Полиграмма, 1991. 335 с.

277. Незнанский Ф.; Тополь Э. Журналист для Брежнева, или смертельные игры. Frankfurt а.М.: Посев, 1981.276 с.

278. Незнанский Ф.; Тополь Э. Красная площадь: Роман. Детективный роман-версия о кремлёвском перевороте, который чуть было не состоялся с 19 января по 3 февраля 1982 года. СПб.: ТОО "Журнал "Нева", 1993. 288 с. (Б-кажурн. "Нева").

279. Некрасов Вс. Как это было (и есть) концептуализмом // Лит. газ. 1.08.1990. (№31). С.8.

280. Немец// Фасмер М. Этимологический словарь русского языка /Пер. с нем. и доп. И.И. Трубачёва. М., 1971. Т.З. С.62.

281. Орлов М. История сношений человека с дьяволом: Репринт.издание. М.: Республика, 1992. 351 с.

282. Осипов Г. Воля покойного: Повесть // Остров. 1995. №3. С.6-33.

283. Пелевин В. Generation "П": Роман. М.: Вагриус, 1999. 302 с.

284. Он же. Синий фонарь. М.: Текст, 1991. 317 с. (Альфа-фантастика).

285. Он же. Соч.: В 2 т. М.: Терра, 1996. Т.1: Бубен Нижнего Мира: Роман, рассказы. 368 е.; Т.2: Бубен Верхнего мира: Роман, повести, рассказы. 384 с. (Большая б-ка приключ. и науч. фант.).

286. Он же. Чапаев и Пустота: Роман. М.: Вагриус, 1996. 397 с.

287. Перельман В. О теле и духе, или о нашей эмиграции // Время и мы: Альм, литературы и обществ, проблем. М.; Нью-Йорк, 1990. С.235-243.

288. Пастернак Б. Зеркало//Собр. соч.: В 5 т. М„ 1989. Т.1. С.114-115.

289. Он же. Определение творчества // Собр. соч.: В 5 т. М., 1989. Т.1. С.137.

290. Он лее. Послесловье // Собр. соч.: В 5 т. М., 1989. Т.1. С.166.

291. Он же. Сестра моя -жизнь и сегодня в разливе. // Собр. соч.: В 5 т. М., 1989. Т.1. С.112.

292. Полянская И. Прохождение тени: Роман // Новый мир. 1997. №1. С.7-71; №2. С.3-78.

293. Помяловский Г. Мещанское счастье // Соч.: В 2 т. М.-Л., 1965. Т.1. С.107-200.

294. Он же. Молотов // Соч.: В 2 т. М.-Л., 1965. Т.1. С.203-362.

295. Попов Е. Накануне накануне. М, 1992.

296. Розовский М. Российское перо в американской чернильнице // Лит. обозрение. 1993. №10. С. 11-21.

297. Пригов Д. Апофеоз Милицанера: Предуведомление // Дружба народов. 1990. №4. С.75.

298. Пригов Д. Махроть всея Руси: (Поэма) // Вестн. новой лит. М., 1990. №1. С.90-97.

299. Он же. Тема Штирлица в балете П.И.Чайковского "Лебединое озеро" // Остров. 1995. №3. С.78-83.

300. Распутин В. Наташа // Избр. произведения: В 2 т. М., 1984. Т.1. С.388-397.

301. Он же. Век живи век люби // Избр. произведения: В 2 т. М., 1984. Т. 1. С.336-368.

302. Рильке Р.-М. Лирика / Пер. Т.Сильман. Вступ. ст. и примеч. В.Адмони. М.-Л.: Худож. лит., 1965. 255 с.

303. Рильке P.M. Лирика. М.: Худож. лит., 1976. 158 с.

304. Розинер Ф. Ахилл бегущий // Нева. 1994. №7. С.7-122; №8. С.5-145.

305. Рясной И. Мертвяк: Роман. М.: ЗАО Изд-во ЭКСМО-Пресс, 1997. 416 с. (Серия "Чёрная кошка").

306. Рыбаков В. Не успеть: Повесть // Звезда. 1989. №12. С.5-30.

307. Савицкий Д. Ниоткуда с любовью: Роман.; Вальс для К.: [Повесть]; Рассказы; Стихи. М.: Радуга, 1990. 414 с. (Рус. зарубежье).

308. Он же. Тема без вариаций (Passe Decompose, Future Simple): Роман // Знамя. 1996. №3. С.4-92.

309. Садур Н. Ведьминьг слёзки: Книга прозы. М.: Глагол, 1994. 286 с. (Глагол; 28).

310. Она же. Немец // Знамя. 1997. №6. С.7-52.

311. Она же. Сад: Повесть // Знамя. 1994. №8. С.35-52.

312. Она же. Слепые песни: Повесть: Третья часть романа "Сад" // Знамя. 1995. №10. С.21-48. 31.4. Она же. Панночка // Садур Н. Чудная баба: Пьесы. М., 1989. С.230-294.

313. Саша Соколов: "Американцы не могут понять, о чём это можно говорить два часа": Интервью. // Юность. 1986. №12. С.66-67.

314. Слаповский А. Анкета. Тайнопись открытым текстом: Роман // Звезда. 1997. №2. С.7-69: №3. С. 1892.

315. Он же. Братья: Уличный романс // Знамя. 1995. №12. С. 136-164.

316. Он же. День денег// Новый мир. 1999. №6. С.3-101.

317. Он же. Из "Книги для тех, кто не любит читать" // Золотой вЪкъ. 1995. №7. С.91-96.

318. Он же. Я не я: Авантюрный роман // Волга. 1992. №2. С.4-45; №3. С.21-58; №4. С.48-80; №5/6. С.2-43.

319. Словарь русских народных говоров. Л.: Наука, Ленингр. отд., 1965-. Т.1-32.

320. Словин Л. Отстрел. M.: ЭКСМО, 1996. 416 с. (Серия "Чёрная кошка").

321. Соколов С. Палисандрия // Соколов С. Палисандрия. М., 1992. С.9-262. (Глагол; №6.)

322. Он же. Palissandr c'est moi? // Там же. С.264-269.

323. Он же. Знак озаренья: Попытка сюжетной прозы // Октябрь. 1991. №2. С. 178-186.

324. Он же. Портрет русского художника в Америке: В ожидании Нобеля // Панорама. 21-28.2.1986. (№254).

325. Он же. Школа для дураков; Между собакой и волком. М.: "Огонёк" "Вариант". Советско-британская творческая ассоциация, 1990. 182, 192 с. Разд. пагинациия.

326. Он же. "Я вернулся, чтобы найти потерянное": (Интервью с Сашей Соколовым) // Медведев Ф. После России. М„ 1992. С.28-62.

327. Сорокин В. Норма. M.: OBSCURI VIRI: Изд-во "Три Кита", 1994. 255 с.

328. Он же. Роман. M.: OBSCURI VIRI: Изд-во "Три Кита", 1994. 398 с.

329. Он же. Тридцатая любовь Марины. М.: Изд-во Р.Элинина, 1995. 285 с.

330. Сохрина А. Моя эмиграция. СПб.: Пресс, 1997. 128 с.

331. Степанов А. Казнь по кругу: Роман. М.: ЗАО Изд-во ЭКСМО-Пресс, 1996. 416с. (Серия "Чёрная кошка").

332. Терц А. Прогулки с Пушкиным // Терц А. (Синявский А.) Путешествие на Чёрную речку и другие произведения. М., 1999. С.6-121.

333. Толковый словарь русского языка: В 4 т. / Под ред. проф. Д.Н.Ушакова. М.: Гос. ин-т "Сов. эн-цикл.": Гос. изд-во иностр. и нац. словарей, 1935-1940. T.1-4.

334. Тэффи H.A. Ностальгия//Тэффи H.A. Ностальгия / Тэффи. Л., 1989. С. 161-164.

335. Фалысов Б. Во сне земного бытия, или Моцарт из Карелии: Роман. München: GPA (Graphiks Photos Art), 1989. 464 с.

336. Фигуры Танатоса: Символы смерти в русской культуре: Философский альм. СПБ.: Изд-во СПбГУ, 1991.216 с.

337. Хазанов Б. Далёкое зрелище лесов // Октябрь. 1998. №8. С.3-70.

338. Он же. Дневник сочинителя // Лит. газ. 17.3.1993. (№11). С.6.

339. Он же. Идущий по воде: Статьи и письма. Эссе, 1972-1984. Мюнхен: Страна и мир, 1985. 249 с.

340. Он же. Интервью автора самому себе: Послесл. к роману "После нас потоп". // Октябрь. 1997. №7. С. 147-148.

341. Он же. Миф Россия: Опыт романтической политологии. New York: Liberty publishing house, 1986. 182 С.

342. Он же. Несколько вопросов Борису Хазанову: Инт. // Октябрь. 1998. №8. С.71-72.

343. Он же. Опровержение литературы // Хазанов Б. Идущий по воде. Мюнхен, 1985. С.124-151.

344. Он же. Кой черт. на эту галеру?: Беседа с Б.Хазановым. // Лит. газ. 5.12.1990 (№49). С.7.

345. Он же. Нагльфар в океане времён: Роман; Чудотворец: Повесть. М.: Текст, 1993. 218 с. (Альфа-фантастика).

346. Он же. Новая Россия // Лит. обозрение. 1991. №10. С.45-47.

347. Он же. Основа надежды: Беседа Л.Межибовского с Б.Хазановым. // Лит. обозрение. 1991. №10. С.40-45.

348. Он же. ОЭ. Посвящается Хорхе Луису Борхесу: Эссе // Лит. газ. 15.12.1993. (№50). С.7.

349. Он же. Письмо из прекрасного далека //Искусство кино. 1990. №5. С. 107-118.

350. Он же. Понедельник роз // Октябрь. 1999. №10. С.133-162.

351. Он же. После нас потоп // Октябрь. 1997. №6. С.3-69; №7. С.94-146.

352. Он же. Сломанная стрела//Лит. газ. 20.11.1991. (№46). С. 11.

353. Он же. Хроника N: Записки незаконного человека // Октябрь. 1995. №9. С.8-103.

354. Он же. Час короля: Повесть.; Антивремя: Московский роман. М.: Exlibris, Кн. ред. сов.-брит. СП "Слово", 1991. 252 с.

355. Он же. Час короля: Избранная проза. Нью-Йорк, Иерусалим, Париж: Изд-во "Время и мы", 1985. 352 с. Содерж.: Час короля: Повесть.; Я Воскресение и Жизнь: [Роман]; Антивремя. Московский роман.

356. Он же. Человек за бортом // Лит. газ. 5.12.1990. (№49). С.7.

357. Он же. Юнгер, или прелести правизны // Страна и мир. Мюнхен, 1985. №4. С.47-57.

358. Он же. Язык: (Эссе) // Искусство кино. 1993. №12. С.55-57.

359. Он же. Exsilium // Новый мир. 1994. №12. С.148-156.

360. Ханселк 3., Северин И. Момемуры: (Перевод с английского и примечания М.Берга) // Вестн. новой лит. СПб., 1993. №5. С.5-86; 1993. №6. С.3-76; 1994. №7. С.3-66; 1994. №8. С. 1-79.

361. Харитонов М. Возвращение ниоткуда: Роман // Знамя. 1995. №1. С. 56-91; №2. С.65-117.

362. Он же. Линии судьбы, или Сундучок Милашевича // Избр. проза: В 2 т. М., 1994. Т. 1. С. 18-382.

363. Он же. Линии судьбы Марка Харитонова: Инт.//Лит. газ. 23.12.1992. (№52). С.З.

364. Он же. Об искусстве как способе существования // Там же. Т.2. С.322-350.

365. Цветков А. Сумма прописью или ненужное зачеркнуть // Камера хранения. СПб., 1996. Вып. 5.

366. Шинкарёв В. Максим и Фёдор СПб.: Новый Геликон, 1996. 349 с.

367. Шишкин М. Всех ожидает одна ночь // Знамя. 1993. №7. С.8-68; №8. С.68-128.

368. Штерн Л. Васильковое поле // Третья волна: Антол. русского зарубежья. М., 1991. С.212-242.

369. Эротика и литература: Из бесед в редакции. // Иностр. лит. 1991. №9. С.214-230.

370. Эрскин Ф. Рос и я // Вестн. новой лит. М.: Прометей, 1990. №1. С. 11-89.

371. Юрьев О. Франкфуртский бык: шестиугольная книга. М.: Изд-во братьев Захариади, 1996. 148 с.

372. Юрьенен С. Вольный стрелок. Париж; Нью-Йорк: Третья волна, 1984. 320 с.

373. Он же. Нарушитель границы. Париж; Нью-Йорк: Издат. "Третья волна", 1986. 206 с.

374. Beschenkovskaja О. Zwei Sprachen Zwei Farben. Wilhelmshorst: Göpfert, 1997. 217 S. (FrauenLiteraturGescliichte; Bd.6).

375. Falkow B. Die Nußknacker oder die Handschrift von Staraja Russa: Roman / Üb.: A.Nitschke. München u.a.: List, 1990. 339 S.

376. Kopelew L. Der Wind weht, wo er will: Gedanken über Dichter. Hamburg: Hoffmann und Campe, 1988. 395 S.

377. Idem. Laudationes. Göttingen: Steidl, 1993. 172 S.

378. Idem. Rußland eine schwierige Heimat. Göttingen: Steidl, 1995. 70 S.

379. Idem. Und dennoch hoffen: Texte der deutschen Jahre. Hamburg: Hoffmann und Campe, 1991. 222 S.

380. Idem. Waffe Wort. Göttingen: Steidl, 1991. 155 S.

381. Große Wellen // Reps P. Ohne Worte Olme Schweigen: 101 Zen-Geschicliten und andere Zen-texte aus vier Jahrtausenden / Hg. P.Reps. (O.J.; München): O.W.Barth: Scherz, 1999. S.27-28.

382. Rilke R.M. Von einem, der die Steine belauscht // Sämtliche Werke. Frankfurt a.M.: Insel-Verlag, MCMLXI. Bd.4. S.345-350.

383. Scliapiro B. Metamorphosenkorn / Üb. K.Borowsky u. H.Schapiro in Zusammenarbeit mit d. Autor. Tübingen: Heliopolis, 1981. 80 S.

384. Idem. Nikeische Löwin: Gedichte u. Poeme. Berlin: Oberbaum Verlag, 1998. 140 c.

385. Suslov A. Moral Beast: Роман. London, 1995.

386. Weber W. Слёзы линзы = Тгдпеп sind Linsen. M.: Радуга, 1992.

387. Wojnowitscli O. Die wahre Liebe. München; Zürich: Piper, 1995. 116 S.

388. Eadem. . und wir würden rote Rosen aus dem Fenster werfen: Eine Geschichte vom Erwachsenwcrden. München; Zürich: Piper, 1993. 122 S.

389. КРИТИЧЕСКИЕ И ИСТОРИКО-ЛИТЕРАТУРНЫЕ РАБОТЫ

390. Авангард вчерашний и сегодняшний // Вопр. лит. 1992. Вып.З. С. 115-191.

391. Аверин Б. История моего современника А.Г.Битова // Звезда. 1996. №1. С.192-197)

392. Агеев А. Конспект о кризисе: Социокультурная ситуация и литературный процесс // Лит. обозрение. 1991. №3. С. 15-21.

393. Агеносов В.В. Литература русского зарубежья (1918-1996). М.: Терра. Спорт, 1998. 543 с.

394. Адамович Г. Одиночество и свобода. Нью-Йорк: Изд-во им. Чехова, 1955. 318 с.

395. Аннинский Л. Масс-культура, макула-культура и просто культура // Вопр. лит. 1991. №1. С.127-130

396. Арбитман Р. Тюбетейка Мономаха // Лит. газ. 4.9.1996. (№36). С.4, Рец. на: Незнанский Ф. Плутоний для Иисуса. М.: ACT: Дрофа: Лирус, 1996).

397. Он же. Хороший, отличный, добрый // Сегодня. 30.6.1995. С. 10.

398. Бавильский Д. Пейзаж в человеке: (Птицы, обезьяны и прочие) // Независимая газ. 4.1.1994.

399. Он же. Сундучок Харитонова // Независимая газ. 12.1.1994.

400. Бартон Джонсон Д. Саша Соколов: Литературная биография // Соколов С. Палисандрия. М., 1992. С.270-294. (Глагол; №6).

401. Басинский П. Белый Гайдар // Новый мир. 1998. №8. С.231-234. Рец. на: Гергенрёдер И. Комбинации против хода истории. Berlin-Brandenburg, 1997.

402. Он же. Красное и белое // Октябрь. 1998. №9. Рец. на: Гергенрёдер И. Комбинации против хода истории. Berlin-Brandenburg, 1997.

403. Беляева С. Упырь: О прозе Ю.Мамлеева // Стрелец. 1992. №3. С. 167-169.

404. Берг М. Новый жанр: Читатель и писатель //А Ja: Литературное издание. Париж, 1985. №1. С.4-6.

405. Он же. Пропущенное слово // Моск. новости. 24.1.1993. (№4). С.7.

406. Битов А. Грусть всего человека: Послесл. к роману "Школа для дураков". // Октябрь. 1989. №3. С.157-158.

407. Он же. Одноклассники: К 90-летию О.В.Волкова и В.В.Набокова // Новый мир. 1990. №5. С.224-242.

408. Он же. Предисл. // Добродеев Д. Архив и другие истории. М., 1993

409. Бицилли П. Сирин: Приглашение на казнь. Соглядатай: Рец.// Соврем, зап. 1939. LXVIII. С.474-477.

410. Он же. Трагедия русской культуры // Соврем, зап. 1933. LUI. С.297-309.

411. Благой Д.Д. Мир как красота. О "Вечерних огнях" А.Фета. М.: Худож. лит., 1975. 109 с. (Массовая историко-лит. библ-ка).

412. Блок А. Судьба Аполлона Григорьева // Собр. соч.: В 8 т. M.; JI, 1962. Т.5. С.487-519.

413. Быков Д. Жажда жизни // Столица. 1994. №28. С.52-54.

414. Вайль П., Генис А. Уроки школы для дураков//Лит. обозрение. 1993. №1-2. С. 13-16.

415. Генис А. Беседа четвёртая: Пейзаж зазеркалья. Андрей Битов // Звезда. 1997. №5. С.229-231.

416. Он же. Вид из окна // Новый мир. 1992. №8. С.218-224.

417. Он же. Виктор Пелевин: границы и метаморфозы // Знамя. 1995. № 12. С.210-214.

418. Гуль Р. Читая "Август четырнадцатого" А.И.Солженицына 11 Гуль Р. Одвуконь: Советская и эмигрантская литература. Нью-Йорк: Мост, 1973. С.5-32.

419. Гурко С. Ролан Барт о фотографии // Пушкин. 1997. №3. С.36-37.

420. Дёготь Ек. Кольцо горизонта // Дёготь Ек. Террористический натурализм. М., 1998. С. 134-141.

421. Дёготь Ек. Новая московская фотография // Дёготь Ек. Террористический натурализм. М., 1998. С.113-147.

422. Она же. С интересом и чувством неловкости // Дёготь Ек. Теоретический натурализм. М., 1998. С.7-14.

423. Она же. Универсальность тотального // Дёготь Ек. Теоретический натурализм. М., 1998. С. 175179.

424. Елисеев Н. Писательская душа в эпоху социализма // Новый мир. 1997. №4. С.225-236.

425. Ерофеев Вик. Памятник прошедшему времени // Октябрь. 1988. № 6. С.203-204.

426. Золотоносов М. Маркетократия // Вопр. лит. 1991. №1. С. 131-145.

427. Золотоносов М. Постмодернизм и окрестности: Московские впечатления ленинградского критика // Согласие. 1991. №7. С. 190-197.

428. Зорин А. Изгнанник букваря // НЛО. (1996). №19. С.250-260.

429. Зорин А. Осторожно, кавычки закрываются: О "Конце Цитаты" Михаила Безродного // Безродный М. Конец Цитаты. СПб., 1996. С. 155-159.

430. Иванов Вс.Н. Об эмигрантской литературе // Иванов Вс.Н. Огни в тумане. М., 1991.

431. Иваницкая Е. Без прописки // Знамя. 1996. №1. Рец. на: Хазанов Б. Хроника N: Записки незаконного человека // Октябрь. 1995. №9.

432. Иванова Н. Пейзаж после битвы Н Знамя. 1993. №9. С. 189-198.

433. Она же. Судьба и роль: (Андрей Битов) // Иванова Н. Точка зрения: О прозе последних лет. М., 1988. С. 167-201.

434. Казак В. Борис Хазанов // Новый журн. 1999. №214. С.300-308.

435. Он же. Конец эмиграции?: К ситуации русских писателей "третьей волны" в постсоветский период (1994 года): Пер. с нем. // Знамя. 1994. №11. С. 189-198.

436. Карабчиевский Ю. Точка боли: О романе Андрея Битова "Пушкинский дом" // Карабчиевский Ю. Улица Мандельштама. Orange, CT: (Б.и.), 1989. С.67-103.

437. Крайний А. Литературная запись. Полёт в Европу //Соврем, зап. 1924. XVIII. С.123-138.

438. Козлов С.Л. Любовь к андрогину. Блок Ахматова - Гумилев // Тыняновский сборник: Пятые Тыняновские чтения. Рига; М., 1994. С. 155-171.

439. Конди Н., Падунов В. Макулакультура или вторичная переработка культуры // Вопр. лит. 1991. №1. С. 101-126.

440. Курицын В. Группа продлённого дня // Пелевин В. Жизнь насекомых: Романы. М., 1997. С.7-20.

441. Лавров В. Три романа Андрея Битова, или Воспоминание о современнике // Нева. 1997. №5. С. 185195.

442. Латынина А. Прозрачный туман // Лит. газ. 1.3.1995. (№9). С.4. Рец. на: Харитонов М. Возвращение ниоткуда: Роман // Знамя. 1995. №1. С. 56-91; №2. С.65-117.

443. Она же. Творец и комментатор // Лит. обозрение. 1994. №5/6. С.34-35.

444. Лейдерман Н.; Липовецкий М. Жизнь после смерти, или Новые сведения о реализме // Новый мир. 1993. №7. С.233-252.

445. Липовецкий М. Апофеоз частиц, или Диалога с Хаосом // Знамя. 1992. №8. С.214-224.

446. Он же. Закон крутизны // Вопр. лит. 1991. Нояб.-дек. С.3-36.

447. Литература «третьей волны» русской эмиграции: Сб. науч. ст. Самара: Изд-во «Самарский ун-т», 1997. 330 с.

448. Лощилов И. Опыт интерпретации визуального текста // НЛО. (1995). №16. С.264-268.

449. Карабасов Б. Марш Незнанского: Достаточно новое явление на рынке российской книжной продукции серийный писатель (далее СП) // Лит. газ. 10.6.1998. (№23). С. 11.

450. Матич О. Палисандрия: Диссидентский миф и его развенчание // Синтаксис. 1986. №15. С.86-102.

451. Морозова Т. "Что-то не летит Владимир Ильич." // Лит. газ. 1.3.1995. (№9). С.4. Рец. на: Залотуха В. Великий поход за освобождение Индии: Революционная хроника // Новый мир. 1995. №1.

452. Немзер А. Замечательное десятилетие: О русской прозе 90-х годов // Новый мир. 2000. №1. С. 199219.

453. Он же. Крик молчания // Немзер А. Литературное сегодня. М., 1998. С. 179-184. Рец. на: Иванченко А. Монограмма// Урал. 1992. №2-4.

454. Он же. Последняя у попа жена // Там же. С.51-53. Рец. на: Берг М. Последний роман // Волга. 1994. №2.

455. Он же. Тоска по клюкве // Там же. С. 193-5. Рец. на: Кенжеев Б. Иван Безуглов // Знамя. 1993. №1, 2.

456. Мусатов В.В. Пушкинская традиция в русской поэзии первой половины XX века: От Анненского до Пастернака. М.: Прометей, 1992. 220 с.

457. Мэн П. де. Мастер наших дней: Хорхе Луис Борхес // Иностр. лит. 1995. №1. С.207-211.

458. Николаева О. Антикатарсис // Новый мир. 1990. №8. С.259-265.

459. Новиков М. "Я так хочу, но не могу из лабиринта дел российских" II Коммерсант-Daily. 29.10.1996.

460. Новикова М. // Тринадцатый стакан. Новый мир. 1992. №1. С.237-238. Рец. на: Мамлеев Ю. Московский гамбит // Согласие. 1991. № 2, 3.

461. Носов С. Литература и игра // Новый мир. 1992. №2. С.232-236.

462. Парадоксы романа или парадоксы восприятия?: Обсуждение романа Ч.Айтматова "Плаха". // Лит. газ. 1986. 15 окт. С.4.

463. Обербургомистру Мюнхена, господину Кристиану Уде // Зеркало загадок. 1996. №3. С.49.

464. Одесская М. Дом на краю бездны: Возвращение Юрия Мамлеева // Лит. газ. 23.12.1992. (№52). С.4

465. Пацюков В. (Вот. слово) // Бурихин И. ГРАФИКА, ПЕРФОРМАНС, ИНСТАЛЛЯЦИИ. М., 1992.

466. Померанц Г. Анатолий Бахтырев в серии зеркал (деконструкция и доконструкция одного характера) //Вопр. лиг. 1995. Вып. 5. С. 158-170.

467. Роднянская И. Назад к Орфею! // Новый мир. 1988. №3. С.235-254.

468. Она же. NB на полях благодетельного абсурда // Новый мир. 1992. №8. С.225-226.

469. Она же. Преодоление опыта, или Двадцать лет странствий // Новый мир. 1994. №8. С.222-232.

470. Рыбальченко Т.Л. Мотив фотографии в прозе А.Битова // Материалы к "Словарю сюжетов и мотивов русской литературы": от сюжета к мотиву. Новосибирск, 1996. С. 178-191.

471. Сарнов Б. Писатель на необитаемом острове // Хазанов Б. Час короля; Антивремя. Московский роман. М„ 1991. С.3-24.

472. Славецкий Вл. После постмодернизма // Вопр. лит. 1991. Нояб.-дек. С.37-47.

473. Слоним М. Литературный дневник // Воля России. 1928. №7. С.58-75.

474. Смирнов И.П. Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней. М., 1994. 352 С. (Новое Литературное Обозрение: Науч. приложение; Вып.1).

475. Соловьёв B.C. Предисловие: (К кн. А.К.Толстого "Упырь") // Соловьёв B.C. Философия искусства и литературная критика. М., 1991. С.608-613.

476. Степун Ф.А. Мысли о России. III // Соврем, зап. 1923. XVII. С.351-375.

477. Он же. По поводу "Митиной любви" // Рус. лит. 1989. №3. С. 112-122.

478. Струве Г. Русская литература в изгнании: Опыт исторического обзора зарубежной литературы. 2-е изд., испр. и доп. Париж: YMCA-Press, 1984. 426 с.

479. Топоров В. В чужом пиру похмелье: Российское первоиздание Букеровской литературной премии //Звезда. 1993. №4. С. 188-198.

480. Тоталитаризм и культура // Вопр. лит. 1992. Вып.1. С.4-205.

481. Тупицына М. Соцарт: русский вариант принципа деконструкции: Пер. с англ. // Тупицына Критическое оптическое. М., 1997. С.40-62.

482. Тупицына М. Соцарт: хоровод вместо ритуала: Пер. с англ. // Тупицына М. Критическое оптическое. М., 1997. С.63-69.

483. Урицкий А. Ледяное дыхание текста // Знамя. 1997. №1. Рец. на: Добродеев Д. Рассказы об испорченных сердцах. М., 1996.

484. Он же. Пленник "русского времени" // Независимая газ. 4.06.1994. Рец. на: Добродеев Д. Архив и другие истории. М„ 1993.

485. Фридман Д. Ветру нет указа: Размышления над текстами романов "Пушкинский дом" А.Битова и "Школа для дураков" С.Соколова//Лит. обозрение. 1989. №12. С. 14-16.

486. Цетлин М.О. Критические заметки. Эмигрантское // Соврем, зап. 1927. XXXII. С.435-441.

487. Чупринин С. Другая проза // Лит. газ. 1989. (№6). 8 февр. С.4.

488. Шаховская 3. В поисках Набокова; Отражения. М.: Книга, 1991. 316 с.

489. Эпштейн М. Искусство авангарда и религиозное сознание // Новый мир. 1989. №12. С.222-235.

490. Он же. От модернизма к постмодернизму: Диалектика "гипер" в культуре XX века // НЛО. (1995). №16. С.32-46.

491. Он же. Парадоксы новизны: О литературном развитии XIX-XX вв. М.: Сов. писатель, 1988. 414 с.

492. Он же. После будущего: О новом сознании в литературе // Знамя. 1991. №1. С.217-230.

493. Он же. Прото-, или Конец постмодернизма // Знамя. 1995. №3. С. 196-209.

494. Idem. Sasa Sokolov and Vladimir Nabokov // Russian Language Journal. Nos. 138-139. (Vol.XLI. Winter-Spring 1987).' P.153-162.

495. Idem. Sasha Sokolov's Between Dog and Wolf and the Modernist Tradition // The Third Wave: Russian Literature in Emigration. Ami Arbor, Mich., 1984. P.208-217.

496. Boguslawski A. Death in the Works of Sascha Sokolow // Canadian-American Slavic Studies. Vol.21, Nos.3-4. (Fall-Winter 1987). P.231-246.

497. Canadian-American Slavic Studies. Vol.21, Nos.3-4. (Fall-Winter 1987). (In Honor of Sascha Sokolov). 430 S.

498. Chances E.B. Andrej Bitov: the ecology of inspiration. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1993. 331 P.

499. Davydov S. Texly-matreski Vladimira Nabokova. München: Sagner, 1982. 252 S. (Slavistische Beiträge; В. 152).

500. Dutli R. Die Krücke im Wappen // Frankfurter Allgemeine Zeitung. Literatm. 3.12.1996. (Nr.282). S.L4. Рец. на: Chasanow В. Der Zauberlelirer: Roman. Stuttgart: Deutsche Verlags-Anstalt, 1996 нем. пер. "Хроники N. Б.Хазанова.

501. Hellebust R. Fiction and Unreality in Bitov's Pushkin House // Style. Vol. 25, Number 2. (Dekalb, 111., Summer 1991). P.265-279.

502. Ingold F.Ph. "Skola dlja durakov": Versuch über S.Sokolov // Wiener Slawistischer Almanach. 1979. Bd.3. S.93-124.

503. Howe I. Mass Society and Post-modem Fiction // Partisan Review. New York, N.Y., 1959 Summer. (Volume XXVI. Number 3). P.420-436.

504. Idem. Die Dritte Welle der Emigration. Der Beitrag der Dissidenten zur modernen russischen Literatur // Ibid. S.30-50.

505. Idem. Emigration als Problem. Zur Sicht einiger russischen Schriftsteller Anfang der 90er Jalire // Ibid. S.79-90.

506. Idem. Ende der Emigration?: Zur Lage der russischen Schriftsteller der dritten Welle im lalire 1994 // Ibid. S.51-65.

507. Idem. Die Emigration der russischen Schriftsteller im 20. Jahrhundert: Ein Überblick // Ibid. S. 11-19.

508. Idem. Die russische Schriftsteller im 20. Jahrhundert: Beiträge zur Geschichte, den Autoren und ihren Werken. München: Sagner, 1996. 355 S. (Arbeiten lmd Texte zur Slavistik; 62).

509. Kasper K. Das literarische Leben in Rußland 1995 //Osteuropa. 1996. No. 10. S.947-967.

510. Münz M. Boris Chazanov: Erzälilstrukturen und thematische Aspekte. München: Sagner, 1994. 122 S. (Arbeiten und Texte zur Slavistik; 59).

511. Schahadat Seil. Skandalöse Vorkommnisse in der Stadt N. // Süddeutsche Zeitimg. 8.3.1997. (Nr.56). S.904. Рец. на: Cliasanow В. Der Zauberlelirer: Roman. Stuttgart: Deutsche Verlags-Anstalt, 1996 нем. пер. "Хроники N. Б.Хазанова.

512. Sclunid U.M. Ein ungelenkes Kunststück // Neue Zürcher Zeitung. 20.12.1996. (Nr.297). S.40. Рец. на: Chasanow В. Der Zauberlelirer: Roman. Stuttgart: Deutsche Verlags-Anstalt, 1996 нем. пер. "Хроники N." Б.Хазанова.

513. Spieker S. Figures of memory and forgetting in Andrej Bitov's prose: Postmodernism mid the quest for liistory. Frankfurt a.M.; Berlin; Bern; New York; Paris; Wien: Lmig, 1996. 194 P. (Slavische Literaturen; Bd. 11).

514. Witte G. Appell Spiel - Ritual: Textpraktiken in der russischen Literatur der sechziger bis achtziger Jahre. Wiesbaden: Otto Harassowitz, 1989. 171 S. (Opera Slavica; Bd. 14.)

515. Ziolkovvski G. Das Pappschwcrt der Kultur // Literatur Rundscliau der Frankfurter Rundschau. 7 Okt. 1998. S.13. Рец. на: Vögel über Moskau. Stuttgart: Deutsche Verlags-Anstalt, 1998 нем. пер. романа Б.Хазанова "После нас потоп".

516. Zholkovski А. The stylistic Roots of Palisandriia// Canadian-Ainerican Slavic Studies. Vol.21, Nos.3-4. (Fall-Winter 1987). P.369-400.in-г6.oY