автореферат диссертации по философии, специальность ВАК РФ 09.00.01
диссертация на тему: Идея подвижной иерархии в структуре философского дискурса

Полный текст автореферата диссертации по теме "Идея подвижной иерархии в структуре философского дискурса"

На правах рукописи

ФАТЕНКОВ Алексеи Николаевич

ИДЕЯ ПОДВИЖНОЙ ИЕРАРХИИ В СТРУКТУРЕ ФИЛОСОФСКОГО ДИСКУРСА

09.00.01 - онтология и теория познания

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание учёной степени доктора философских наук

Нижний Новгород - 2006

Работа выполнена на кафедре социальной философии факультета социальных наук Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского

Официальные оппоненты:

доктор философских наук, профессор Корнев Георгин Павлович, доктор философских наук, профессор Лисеев Игорь Константинович, доктор философских наук, профессор Портнов Александр Николаевич

Ведущая организация: Нижегородский государственный педагогический университет

Зашита состоится /У апреля 2006 г. в 14 часов на заседании диссертационного совета Д 212.166.04 при Нижегородском государственном университете им. Н.И. Лобачевского (603000, г. Нижний Новгород, Университетский пер., 7, ННГУ, корп. 12, факультет социальных наук, ауд. 300).

С диссертацией можно ознакомиться в Фундаментальной библиотеке Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского по адресу: 603950, г. Нижний Новгород, пр. Гагарина, 23, ННГУ, корп. 1.

Автореферат разослан марта 2006 г.

Учёный секретарь диссертационного совета

Щуров В.А.

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность темы исследования. Отыскание идеи, структурирующей и увязывающей в диалектическое единство рефлексию философии над самой собой (ближний концептуальный круг философии) и над миром, как нечто иным по отношению к ней (дальний концептуальный круг философии),

- самый претенциозный проект монистической интеллектуальной традиции. В рамках классической, эссенциалистской стилистики завершённый вид он приобретает под пером Г.В.Ф. Гегеля, учившего о совпадении логического и исторического, о тождестве бытия и мышления, т.е. — вольно или невольно

— о равенстве как фундаментальном онтологическом и методологическом принципе. Очевидно, однако, что норма равенства не дотягивает до статуса универсальной даже внутри очерченного типа рациональности. Некоторые соразмерные ему эпохальные культурные реалии: античный и средневековый космос, традиционное общество, — откровенно иерархичны, иначе говоря, чётко ориентированы на норму неравенства. Век классицизма не оказался вечностью — тем, чем мечтал, но никак не мог оказаться. Отрицание эссенциалистской метафизики пришло не столько со стороны, сколько из собственных истоков и глубин. Оно пришло из идеи - словесно оформленной специфически философской мысли, неумолимо рвущейся за свои пределы; не только равной, но, одновременно и повсеместно, и неравной самой себе. Диалектическая метафизика, оперирующая неизменными ноуменами, зримо обнаруживает тут свою концептуальную ограниченность, ненароком усугубляя её в полемике с мировоззренческими оппонентами. Победа эссенциалистской философии над теологией (в том же гегельянстве, например) досталась дорогой ценой. Дискредитация религиозного абсолюта рикошетом ударила по тому всегда равному себе метафизическому абсолюту, который, собственно, и превращал антиномии чистого разума в диалектические противоречия, а затем безукоризненно, однозначно, с объективной достоверностью разрешал эти последние. «Бог умер!» - возвестил Ф. Ницше. На оборотной стороне скрижали немецкий интуитивист выцарапал обвинительный приговор классической философии. Предваряющие ницшеанский вердикт попытки Л, Фейербаха и К. Маркса спасти её, обратившись к идее абсолютной социальности, равной себе в лоне чувственной, сугубо человеческой любви или в сфере свободного от отчуждения труда, остались безуспешными. Мятеж человека против отвлечённых ноуменов, регулярностей и реляций оказался куда более радикальным, чем представлялось материалистическим критикам гегельянства, не говоря уже о последователях метафизически убогого позитивизма. Экзистирующее существо во весь голос, отчаяннее Иова, взбунтовалось против судьбы. Сложившаяся ситуация, получив философское осмысление (прежде всего у Ф.М. Достоевского, С. Кьеркегора, Ф. Ницше), задала интереснейший духовно-интеллектуальный контекст, полный противоречий и соблазнов. В нём единичное, особенное, уникальное, преодолевшее номиналистические иллюзии и отчётливо осознавшее силу общего, обрело-таки

надежду вырваться из-под его жёсткой опеки. Человека гнетёт жёсткая иерархия — это несмываемое клеймо судьбы на его плечах, безотносительное к каким бы то ни было личностным качествам. Удручает человека и фундаментальное ноуменальное равенство, столь же индифферентное к экзистенциальным нюансам, как и застывшая субординация. Никогда не удовлетворится он и онтологически чахлой координацией, коррелятивным принципом дополнительности — этим фетишем современной науки, конструирующим зачастую химерические структуры и культивирующим соглашательскую эклектику. Экзистирующему существу претит и плоско-феноменологическое плюралистическое равенство - эта жалкая идеологическая подачка, набирающая вес в бездушной социальной среде и склоняющая человека - a priori пристрастного, своенравного, строптивого - к сомнительному компромиссу с собственной совестью, к молчалинской «умеренности и аккуратности», к лукавой либеральной политкорректное™.

Способна ли метафизика выйти за рамки тривиальной бинарной оппозиции равенства и неравенства (иерархии), с которой поневоле уживался классицизм? Возможно ли её диалектико-экзистенциальное снятие? Имеется ли шанс для органического сопряжения экзистенциализма и субстанциализ-ма? И - в пределе - возможна ли монистически выстроенная бытийно и ценностно полновесная неклассическая философия? Актуальность сформулированных вопросов и поиска ответов на них обусловливает своевременность настоящего диссертационного исследования.

Авторская гипотеза заключается в том, что именно идея подвижной иерархии вправе претендовать на роль конститутивной по отношению к онтологически и аксиологически глубокой постклассической философии.

Объект исследования - двуединый процесс и результат рефлексии философии над собой и над миром.

Предмет исследования - идея подвижной иерархии как структурообразующая для автопортрета философии, философской картины мира и их диалектического единства.

Цель исследования заключается в обосновании авторской гипотезы о главенствующей роли идеи подвижной иерархии для выстраивания бытийно ориентированной постклассической философии и получения с её помощью жизненно-правдивой картины мира.

Для достижения поставленной цели предполагается решить несколько комплексных задач.

1. Рассмотреть философское Слово в концептуальном поле подвижной иерархии.

1.1. Отыскать место философа в вербальном пространстве культуры.

1.2. Уточнить смысловые ракурсы языков философии, литературы и науки.

1.3. Выявить причины культурной экспансии метафоры и очертить мировоззренческий горизонт иносказания.

1.4. Представить модель-метафору в качестве аутентичной формы философского дискурса.

2. Провести содержательное и методологическое разграничение философии и науки как разнящихся видов сверхобыденной духовно-интеллектуальной практики.

2.1. Вычертить предметно-истинностные проекции философии, литературы и науки.

2.2. Противопоставить конститутивную для философии идею подвижной иерархии редукционистскому остову (нововременной) науки.

3. Выписать основные положения онтологии подвижной иерархии.

3.1. Провести философскую реконструкцию гибко ранжированного бытия.

3.2. Осмыслить истину в её субстанциальной и реляционной ипостасях.

3.3. Проанализировать идею развития.

3.4. Раскрыть каузальный сегмент онтологии подвижной иерархии.

3.5. Высветить онтолого-аксиологическое основание диалектического монизма.

4. Рассмотреть социокультурные экспликации философемы подвижной иерархии.

4.1. Разработать проект постнововременной социальной онтологии.

4.2. Сделать историософский срез концепции подвижно-иерархического монизма.

4.3. Философски истолковать идею многомерной оборачиваемой реальности, играющую первостепенную роль в русском самосознании.

Методологической основой исследования выступает экзистенциальная диалектика, опирающаяся на интеллектуальный интуитивизм. Конкретнее это означает:

- Ведущая авторская идея и её важнейшие иллюстрации - интуитивного происхождения, подготовленного, в свою очередь, личным жизненным и культурным (философским, прежде всего) опытом.

- Исходные интуиции должны быть обрамлены дискурсивными подробностями, необходимыми для разговора автора с самим собой и членами философского сообщества.

- Истинность интуитивно открывшихся положений и тех, что дедуцируются из них, не имеет сколь угодно широкого коллективного (интерсубъективного) измерения. Полная'ответственность за их правдивость или неправдивость лежит на авторе, который, вместе с тем, не считает себя вправе пренебрегать критериями интерсубъективной проверки суждений на истинность, т.е. намеренно сужать их релевантность.

- Исходные и производные от них идеи, рассматриваемые в интерсубъективном контексте, оказываются фундаментально антиномичными. Разрешение указанных антиномий - посредством превращения их в диалектические противоречия — возможны лишь при помощи сверхлогических усилий, на которые способен человек и личностноподобная социокультурная общность.

- Диалектические противоречия не могут быть раз и навсегда сняты даже на личностном уровне, понуждая человека к постоянной экзистенциальной активности.

Степень разработанности проблемы и источниковедческая база исследования. Непосредственно идея подвижной иерархии не выступала предметом философского рассмотрения, хотя отдельные её смысловые грани обнаруживаются и угадываются в классическом наследии и в работах современных авторов. В принципе, искомая концепция может быть достаточно полно выписана в результате экзистенциально-диалектического синтеза метафизики Платона, Ф.М. Достоевского, Ф. Ницше и М. Хайдеггера. Речь идёт в первую очередь об онтологическом различении в платоновском «Пармени-де» единого и целого, о ницшеанской вариации темы вечного возвращения и понимании немецким интуитивистом истины как движущейся толпы метафор, о хайдеггеровской отрешённости и, наконец, о рефлексии «подпольного человека» над бытийной завершённостью, которую всякий страждущий «любит только издали, а отнюдь не вблизи», и шатовском тезисе относительно побудительной силы народа — той, что велит дойти до конца и в то же время конец отрицающей. Разумеется, расставленные приоритеты не выводят упомянутых мыслителей вовсе за границы философской критики и не означают умаления роли других исследователей, тексты которых послужили питательной средой для детальной экспликации заглавной диссертационной идеи.

Автор использует парадигмальные находки философов-экзистенциалистов (H.A. Бердяева, А. Камю, Ж.-П. Сартра, Л. Шестова, К. Ясперса), констатируя, что нерелигиозная отечественная мысль этого направления не достигла ещё высот немецкой и французской.

Среди эссенциалистски ориентированных философов диссертанта интересуют античные и западные диалектики. В большей степени Гераклит (который противопоставляется в тексте скорее Кратилу, нежели Пармениду), Николай Кузанский и Г.В. Лейбниц, в меньшей степени - представители немецкой классической философии (по причине их склонности к панлогизму). Но особенно важными оказываются конструктивно-критические обращения к наследию отечественных онтологически ориентированных мыслителей, пытавшихся, в той или иной мере и с разным успехом, выйти за рамки жёстко эссенциалистского дискурса. Речь идёт об идеал-реалистах (С.Н. Булгакове, А.Ф. Лосеве, Н.О. Лосском, В.В. Розанове, П.А. Флоренском, С.Л. Франке, П.Я. Чаадаеве), чья религиозность для диссертанта вторична по сравнению с их собственно философским поиском бытийной полноты, и о диалектических материалистах (Э.В. Ильенкове, М.А. Лившице, Л.К. Науменко). Хотя в целом марксистская философская традиция, ставящая зачастую гносеологию впереди онтологии, оценивается автором работы преимущественно критически.

Не являясь апологетом постмодернизма, диссертант не усматривает, вместе с тем, разумных оснований для тотального неприятия этого интеллектуального течения, отчасти солидаризируясь с ним в критике косной субординации и тривиального бинаризма, а также соглашаясь с тем, что философия не исчерпывает себя в коммуникации и адекватно выражается скорее в

письме, нежели в говорении. Отсюда ссылки, впрочем нечастые, на тексты Ж. Делёза, Ж. Деррида, Ф. Гваттари, М. Фуко.

Проблема вербальной и вневербальной иерархии — это проблема структуры. Поэтому пристальное внимание диссертант уделяет отечественной формальной школе (В.Б. Шкловский, Б.М. Эйхенбаум, P.O. Якобсон), выборочно — наследующему ей французскому структурализму и постструктурализму (Р. Барт, Ж. Лакан, Ц. Тодоров), гораздо критичнее относясь к тарту-ско-московским семиотикам (Ю.М. Лотман, Б.А. Успенский) вследствие неприятия их методологии жёсткого бинаризма.

Пластичная ранжированность языковой сферы сущего вычерчивается также с учётом мнений С.С. Аверинцева, Н.Д. Арутюновой, М.М. Бахтина, В.В. Бибихина, «позднего» Л. Витгенштейна, Ф.И. Гиренка, В. фон Гумбольдта, С.С. Гусева, В.М. Жирмунского, К.К. Жоля, В.А. Звегинцева, Ф.Х. Кессиди, М.С. Козловой, Т.Г. Лешкевич, Е.М. Мелетинского, Л.А. Микеши-ной, С.С. Неретиной, X. Ортеги, Дж. Оруэлла, М. Полани, А.Н. Портнова,

A.A. Потебни, М.М. Прохорова, П. Рикёра, В.М. Розина, X. Уайта, Г. Фреге, Ф. Шлегеля, А. Шопенгауэра, А.Д. Шмелёва, Г.Г. Шпета, В.А. Штоффа, Т.В. Щитцовой.

Противопоставляя подвижно-иерархическую ткань философии редукционистскому полотну нововременной науки, автор принимает во внимание работы Р.Ю. Виппера, П.П. Гайденко, В.Д. Захарова, P.C. Карпинской, А. Койре, И.К. Лисеева, А.Л. Никифорова, А.П. Огурцова, М.К. Петрова, В.И. Свинцова, Б.С. Грязнова, E.H. Князевой, А. Косарева, H.H. Моисеева, В.Н. Садовского, A.B. Соболева, B.C. Степина, Р.Л. Томпсона, П. Фейерабенда.

Гибкая субординированность сущего как такового выписывается с опорой на тексты Аврелия Августина, В.Ф. Асмуса, А. Бергсона, Л. фон Бер-таланфи, П.П. Гайденко, Г.В.Ф. Гегеля, Г. Гессе, А.Л. Доброхотова, Ф.Х. Кессиди, Г.П. Корнева, В.А. Кутырёва, С.А. Левицкого, A.A. Любищева, И.Д. Новикова, А.П. Платонова, В.П. Руднева, О.М. Фрейденберг, С.С. Хоружего, Ф.В.Й. Шеллинга, М. Элиаде, Г.А. Югая.

Социокультурные экспликации философемы подвижной иерархии раскрываются посредством обращения к идеям Э. Бенвениста, H.A. Бенедиктова, В. Беньямина, Ж. Бодрийяра, Н.В. Болдырева, Э. Бёрка, М.А. Волошина, Г.Д. Гачева, Ф.И. Гиренка, A.A. Григорьева, Н.Я. Данилевского, Г. Дебора, Л.П. Карсавина, В.А. Кошелева, В.И. Ленина, К.Н. Леонтьева, К. Маркса,

B.Ф. Одоевского, А.П. Платонова, К. Поппера, Ю.И. Семёнова, В.В. Серби-ненко, Ю.С. Степанова, Ю.В. Трифонова, Н.С. Трубецкого, A.C. Хомякова, О. Шпенглера, Ю. Эволы, Ф. Энгельса, Э. Юнгера.

Поэтико-эстетическим ориентиром диссертанту служат произведения Х.Л. Борхеса, С.Д. Кржижановского, В.В. Хлебникова.

Научная новизна исследования.

1. Вводится в философский оборот и терминируется словосочетание «подвижная иерархия». Выдвигается и обосновывается гипотеза, согласно

s

которой именно идея подвижной иерархии конституирует бытийно и ценностно глубокую постклассическую философию.

2. Отыскивается место философа в вербальном пространстве культуры, отличающее любителя мудрости от обывателя, мудреца, теолога, мифолога, пророка, поэта и учёного.

3. Уточняется смысловой ракурс языков философии, литературы и науки в плане выделения различного удельного веса в них субъективной, интерсубъективной и объективной концептуальных составляющих, а также в плане различных способов преодоления антиномий в сопоставляемых дискурсах.

4. Связывая атрибутивную метафоричность словесно-вещной реальности прежде всего с моментом структурной изменчивости сущего, полагается эвристически ценным описать ту в терминах уподобления, различения, противопоставления. Исходя из немодерновых мировоззренческих предпочтений, выявляется и рассматривается онтологическая подоплёка иносказания в различных сверхобыденных культурных практиках: философии, мифе, литературе, науке.

5. В качестве аутентичной формы философского дискурса утверждается конструкция, именуемая моделью-метафорой, которая существенно отлична от «чистой» метафоры литературы и «чистой» модели науки.

6. Вычерчивается предметно-истинностная проекция философии, литературы и науки, позволяющая отделить философский реализм от научного, истину и истинность философскую от научной.

7. На основании проведённого методологического и содержательного сравнения философия и наука разграничены как разнящиеся виды сверхобыденной духовно-интеллектуальной практики.

8. Обнаруживается онтолого-аксиологическое основание философемы подвижной иерархии, в качестве которого выступает платоновское единое, содержательно дополненное в ценностном отношении находками отечественных интеллектуалов и включённое в экзистенциальный контекст.

9. Выделяются и анализируются диалектически-противоречивые ипостаси истины: субстанциальная и реляционная.

10. В рамках парадигмы подвижной иерархии осмысливается идея развития, предполагающая, что становящееся и пребывающее не находятся в состоянии тривиального равенства и не обладают объективным приоритетом друг перед другом, приобретая его лишь на субъект-культурном и личностном уровнях. Концептуально уточнённое вечное возвращение истолковывается архетипом подлинного развития.

П. Рассматривая вопрос о соотношении causa efficiens и causa fînalis, доказывается, что именно онтологическая матрица пластичной субординации делает это соотношение бытийно и ценностно весомым, позволяя преодолеть односторонности механистического ателеологизма и фаталистического те-леологизма. Критикуется сциентистская подмена онтологически глубокой, иерархически фундированной телеологии всего лишь феноменологической и корреляционной телеономией.

12. Отстаивается аксиологическая и эвристическая значимость подвижно-иерархического монизма, противостоящего сразу нескольким методологическим конкурентам механистического толка: иерархически однонаправленному, закостеневшему монизму, плюрализму и дуализму. Даётся обоснование того, что адекватным содержательным наполнением подвижно-иерархического монизма оказывается диалектическое единство гилозоизма и экзистенциализма.

13. Положив в основание идею подвижной иерархии, вычерчивается проект постнововременной (постклассической) социальной онтологии, противостоящий онтологическим моделям классического стиля и феноменологическим моделям, господствующим в неклассической социальной философии.

14. Гибкая ранжированность сущего рассматривается онтологическим фундаментом социальной справедливости и её вершины - состояния братства.

15. Выдвигается и обосновывается тезис о структурообразующей роли идеи подвижной иерархии для русского самоопределения. На основании чего переосмысливаются некоторые хрестоматийные и претендующие на этот статус характеристики отечественной культуры, в критическом плане - атрибутивно приписываемые ей эсхатологизм и дуализм манихейского типа.

16. Содержательно раскрывается методология подвижно-иерархического монизма применительно к историософской проблематике. Демонстрируется ориентация отечественной общественной мысли на очерченный методологический каркас.

Основные положения, выносимые на защиту.

1. Эксплицированная идея подвижной иерархии структурирует и увязывает в диалектическое единство рефлексию философии над собой (ближний концептуальный круг философии) и над миром как нечто иным по отношению к ней (дальний концептуальный круг философии), продвигая реализацию самого претенциозного, быть может, проекта монистической интеллектуальной традиции.

2. В отличие от мудреца-молчальника и примыкающего к нему теолога, не предрасположенных к въедливому самоанализу, философ есть надрывно рефлектирующий словесник. Дихотомия «философ — обыватель» тесно связана с полярностью письменной и устной речи. Помимо обывателя к натурам говорящим относятся мифолог, пророк и, отчасти, поэт. Находясь в оппозиции к ним, философ и учёный выступают натурами пишущими. Однако тексты учёного конвенциональны и интерсубъективны, тогда как письмена философа субстанциональны и экзистенциальны, присущая им страстность делает их схожими с творениями поэта.

3. Все три сопоставляемых языка — философии, литературы (включая радикальнейший авангард) и науки — осмысленны. При этом их семантическая конфигурация различна. Та, что свойственна литературному письму, отличается безоговорочным первенством субъективной компоненты смысла.

Оттого семантическая матрица литературы зыбка, прихотлива, терпима и даже провокативна по отношению к противоречиям. Философия и наука, не менее, а то и более (применительно к науке) внимательные к сферам интерсубъективно и объективно сущего, неизбежно оказываются концептуально строже организованными. Но эта их строгость, подразумевающая, в частности, минимизацию числа противоречий, достигается разными путями. Наука снимает обнаруживаемые ею антиномии конвенциально на интерсубъективной ступени слова и дела. Философии подобное соглашательство претит. Она настаивает на ответственной личностной акцентировке и нюансировке знания, на экзистенциальном разрешении жизненных апорий.

4. Выделяя доминантный признак во взаимоотношениях обозначаемого и обозначающего, а также в динамическом соположении обыденно-житейской реальности и той, что высвечивается в сверхобыденных человеческих практиках, предлагаются следующие культурно-видовые характеристики метафоры. Метафора мифа есть различающее уподобление. В (монотеистической) религии, где пласты сакрального и профанного дистанцированы в гораздо большей степени, трансцендентны друг другу, но при этом земной мир постулируется созданным по образу вышнего, метафора оказывается противопоставляющим уподоблением. В литературе - жизненно-правдивом вымысле — уподобляющим противопоставлением. В науке — уподобляющим различением моделируемого сообществом профессионалов объекта-для-нас и объекта-самого-по-себе. Философия сопрягает в себе все указанные аспекты структурной изменчивости, сосредотачиваясь на оборачивании уподобляющего противопоставления и противопоставляющего уподобления.

5. Предельно прозрачная, поддающаяся строгому логическому определению и исчислению вербальная модель, свойственная науке, и чересчур вуалированная словесная метафора литературы (поэтики) не удовлетворительны для философского дискурса. Его оптимальной формой является модель-метафора — осмысленная знаковая (языковая) конструкция с условно-фиксированным числом интерпретаций, ограничиваемых спецификой познаваемого объекта, эпистемическими интерсубъективными нормами и экзистенциальными усилиями познающего субъекта. Она тесно сопряжена, детерминируется и сама, в свою очередь, генерирует вполне определённую онтологическую, гносеологическую и аксиологическую установку — органи-цизм, в противовес механицизму, со свойственным тому культом «чистой» модели в области формально-знаковых структур.

6. Предмет, о котором идёт речь в литературно-художественном произведении, не обладает, как правило, свойством объективного существования. Но зачастую он не менее, а то и более, значим и реален для человека, чем феномены, действительность которых удостоверяется повседневным опытом и сциентистской эмпирией. В предмете научного дискурса выделяются два слоя, причём интерсубъективный превалирует над объективным. Предмет философских размышлений сопричастен всем трём граням сущего, включая непременно и субъективно-личностную. В общем случае он подразумевает

подвижную иерархию соответствующих страт реальности, выказывая очевидную склонность к внутренним трансформациям по оси «субъективно-личностное - объективное» и давая вполне определённую острастку интерсубъективизму, за которым нередко тянется шлейф конформизма и оппортунизма. Для экзистенциального философа объективизм — такая же крайность и односторонность, как и субъективизм. Быть реалистом (и диалектиком) в философии невозможно без умения заставать мир с собой и без себя, общающимся и уединённым. В истинностном отношении литература — посредством слова — апеллирует непосредственно к правде. Наука — необходимо и достаточно — к истине. Философия, не удовлетворяясь оценкой только по шкале «истина — ложь», страстно взывает ещё и к правде. Истина в науке понимается как равенство или даже тождество, поддерживаемое объективным основанием (согласно классическому эталону) или устанавливаемое по соглашению (в рамках неклассики). Философская истина есть экзистенциально решаемое неравенство.

7. В методологическом плане принципу редукционистской простоты нововременной науки философия противопоставляет идею подвижной иерархии. В содержательном плане научному дискурсу фактов и законов противопоставляется собственно философская апелляция к событию и судьбе. Формулируется кредо философии: «Утверждая - глубоко сомневаться, сомневаясь — искренне утверждать».

8. Выступающее основанием философемы подвижной иерархии платоновское единое в коечном итоге онтологически и аксиологически не больше и не меньше всякого своего фрагмента, а в конкретных пространственно-временных координатах может быть и бывает и больше, и меньше любого из них.

9. Субстанциальная и реляционная ипостаси истины гибко ранжированы друг относительно друга. Первая возвышается над второй постольку, поскольку структурированная субстанция включает в себя реляционность в качестве одного из аспектов; подлинность системы отношений детерминирована подлинностью реальностью-плеромы. В свою очередь, реляционная ипостась превалирует над субстанциальной постольку, поскольку человек, экзи-стируя, рвёт путы объемлющей его реальности или, по крайней мере, выказывает к ней особое, личное отношение.

10. Становящееся и пребывающее, изменчивость и неизменность, движение и покой, любые другие сополагаемые способы существования развивающейся реальности могут обладать и обладают — в различных пространственно-временных и экзистенциальных координатах - приоритетом друг перед другом, концептуально схватывая и раскрывая вместе с тем само развитие в его полноте. Посредством семантического сравнения меняющейся неизменности и неменяющейся изменчивости, осмысливается идея развития в русском культурном ландшафте. Содержательная ёмкость первого лексического конструкта и содержательная банальность продукта его оборачивания свидетельствуют о Парменидово-Гераклитовой (именно в таком порядке)

мотивированности нашего языка и нашей ментальности, об абсолютном отвержении кратиловщины и относительном приоритете неизменности (покоя) перед изменчивостью (движением) в архетипе отечественного мировоззрения. Понятие устойчивого развития для него излишне.

11. Каузальные компоненты причинного единства — детерминанты действующая и целевая, материальная и формальная — не только дополняют друг друга по принципу корреляции (слишком слабая установка), но иерархически соотносятся между собой. Их ранжируемость подвижна, вплоть до обратимости. Действующая причина играет главенствующую роль при прохождении системой каждой из многочисленных точек ветвления пути, привнося с собой элемент случайности и ярко демонстрируя аспект непредначертанности развития. Целевая причина превалирует вблизи координат финального (квазифинального) равновесия. Она же, скорее всего, первенствует, хотя и без исчерпывающих гарантий, в выстраивании цепочки равновесных и, не исключено, бифуркационных состояний, конституирующих траекторию движения системы. Правда, цепочка эта в любое мгновение и в любом своём звене может быть надломана, разорвана - или наоборот, стянута в узел действием (в том числе, непреднамеренным).

12. Монизм есть методологический принцип, согласно которому за основу изучаемой реальности - целокупно или фрагментарно взятого сущего -принимается одна онтологическая инстанция, наделяемая высочайшей ценностью. Идеалистическая и материалистическая версии монизма суть крайности, частные случаи той онтологически верной философемы, которая подвижно-иерархически преодолевает оппозиции макрокосма и микрокосма, телесного и душевного, материального и идеального. Гилозоизм, очищенный от натуралистического редукционизма и пронизанный экзистенциальным пафосом, максимально приближен к диалектическому архетипу. В указанном методологическом формате человек бытийно и ценностно в конечном итоге не больше и не меньше природно-социальной субстанции, конкретно-исторически становясь и оказываясь то больше, то меньше её. Подвижно-иерархический монизм, выражаемый диалектикой единого и многообразного, аксиологически и эвристически превосходит своих конкурентов: а) иерархически однонаправленный, закостеневший монизм, передаваемый взаимоотношением целого и частей; б) плюрализм, с фигурирующими в нём онтологическими симулякрами, псевдоцелостностями; в) антитетический, но недиалектический дуализм.

13. Содержательно разнящиеся варианты классической социальной онтологии опираются на одно общее методологическое основание — принцип жёсткой субординации. Его частным случаем, субординацией нулевого порядка, оказывается популярный в эпоху Модерна лозунг равенства. Неклассическая социальная онтология, в строгом понимании используемых терминов, невозможна вовсе. Отказываясь от ноуменально значимой иерархии и удовлетворяясь конвенциональной и коррелятивной дополнительностью, она исподволь или открыто замещается феноменологией. Постнеклассическая,

точнее, постнововременная социальная онтология вполне легитимна. Она не чурается не отфильтрованной рассудком жизни, не пренебрегает ни ноуменальным, ни феноменальным её пластом, ни какими-то иными её сторонами, полагая их гибко ранжированными друг относительно друга и относительно целокупной жизни. На смену поверхностной сциентистской корреляции возвращается метафизически глубокая иерархия, но не статичная (характерная для матрицы классицизма), а подвижная, не укладывающаяся в прокрустово ложе фиксированной базисно-надстроечной субординации.

14. Справедливое общество на русский лад - это общество: а) экономически равных людей, т.е. равно вышедших из-под гнёта труда как необходимости; б) подвижно-иерархическое в областях собственно социальной, политической и хозяйственной (отличающейся от экономической примерно так же, как культура отличается от цивилизации); в) наконец, это общество совестливой иерархии в сфере собственно культурной (духовной). Братская общность зримо воплощает в себе канон подвижной иерархии. Генетическое лидерство, первородство автоматически не означает неизменного далее онтологического и аксиологического первенства. Напротив, зачастую младший из братьев, к тому же прозывающийся дураком, выручает из беды старших. Братская общность защищает человека от угрозы тотальной социализации. Охраняет от вульгарной публичности. Оберегает и от чересчур простецкого кровнородственного гегемонизма, и от сползания в банальный солипсизм.

15. Рассудочной объективации двойничества, свойственной культурному архетипу Запада, Россия противопоставляет мифо-поэтическое и диа-лектико-метафизическое оборотничество персоны. Клонированию, как исключительно внешнему тиражированию субъекта, противополагается практика перевоплощений, опыт проникновения человека в иное с их дальнейшим взаимным перерождением. Трёхслойная модель западной культуры (рай — ад — чистилище), сконструированная тартуско-московскими семиотиками, оказывается скрыто дуалистической. Напротив, внешне дуальная схема русского культурного бытия (посюстороннее — потустороннее, рай - ад), допускающая многократные субстанциальные и экзистенциальные скачки, перевороты и трансформации, корректно вписывается в монистическую, подвижно-иерархическую картину сущего. Эсхатологизм — односторонняя характеристика отечественной культуры и ментальности. Не только к краю, рубежу жизни, но и в глубь её, в само её нутро влечётся русский человек. Указанные ориентации у него гибко ранжированы. Их синтез, не надо обманываться, нередко — жутко противоречив. Зачастую — причудлив. Иногда же (а во власти ли человеческой чаще?) - изумительно красив.

16. Основополагающей реальностью, с которой сталкивается отечественный философ истории, является жизнь конкретного социокультурного организма (минимально умалённого социокультурного единства). Любой из них и, не исключено, их всепространственный и всевременной ансамбль гибко, вплоть до обратимости, ранжированы. В итоговой для конкретного субъекта истории перспективе онтологически исходные детерминанты его жизне-

деятельности — имманентная (интерсубъективно-субъективная) и трансцендентальная (объективная), в каждой из которых выделяются материальная и идеальные грани, - не больше и не меньше друг друга, но могут быть и бывают - в тот или иной временной отрезок существования данного общественного организма, либо в том или ином его пространственном фрагменте — и больше, и меньше одна другой. То же самое справедливо при вычленении в социальной реальности экономической, политико-правовой, собственно социальной и собственно культурной сторон, бытийно и ценностно отличаемых от отвлечённых факторов общественной жизни.

Теоретическая и практическая значимость исследования. Указав на идею подвижной иерархии как на конститутивную по отношению к метафизике и метафизической картине мира, автор чётко очертил крупную философскую проблему, имеющую важное социально-культурное значение. Её решение, предложенное диссертантом, глубоко аргументировано и конструктивно-критически вплетено в отечественную и мировую философскую традицию. С опорой на экзистенциальную диалектику показана возможность и желательность выхода метафизики за рамки тривиальной бинарной оппозиции равенства и неравенства (иерархии), минуя онтологически и аксиологи-чески слабую координацию (дополнительность). Продемонстрирован образец монистически выстроенной бытийно и ценностно полновесной постклассической философии или, иначе, идущей навстречу ей экзистенциально фундированной философии неоклассицизма.

Выводы автора могут послужить теоретическим подспорьем для выработки справедливой, личностно и национально ориентированной социальной и культурной политики.

Материалы диссертации используются в лекционных курсах: «Философия», «Введение в гносеологию», «Философия культуры», «Философские вопросы гуманитарных, естественных и технических наук, — читаемых автором в ННГУ им. Н.И. Лобачевского, других нижегородских вузах.

Апробация работы. Основные положения и результаты исследования изложены в авторской монографии, в главах коллективных монографий, в статьях, вышедших в научных журналах, альманахах и сборниках, в докладах и сообщениях на научных конгрессах, симпозиумах и конференциях международного, всероссийского и регионального уровня.

По теме диссертации автором опубликовано более 80 работ общим объёмом около 60 печатных листов, все — без соавторов. В периодических научных изданиях, рекомендованных ВАК для публикации научных работ, отражающих основное содержание докторских диссертаций, опубликовано 14 текстов. Среди них статьи в журналах: «Человек», «Философские науки», «Философия хозяйства», «Социологический журнал», «ПОЛИС», «Полигно-зис», «Личность. Культура. Общество»; в Вестниках Санкт-Петербургского и Нижегородского университетов (подробнее см.: заключительный раздел автореферата). Защищаемая автором концепция наиболее полно изложена в

монографии: Фатенков А.Н. Философия подвижной иерархии (русский контекст).- Н. Новгород: Изд-во ННГУ, 2005,- 322 е.- 18,8 п.л.

Апробация отдельных положений диссертации прошла:

- на Российских философских конгрессах: Третьем (Ростов-на-Дону, сентябрь 2002 г.) и Четвёртом (Москва, май 2005 г.);

- на международных конференциях: «Язык образования и образование языка» (Великий Новгород, июнь 2000 г.), «Византийское богословие и традиции религиозно-философской мысли в России» (Санкт-Петербург, сентябрь

2000 г.), «"Наши" и "чужие" в российском историческом сознании» (Санкт-Петербург, май 2001 г.), «Межэтническая коммуникация в современном социокультурном пространстве» (Н. Новгород, май 2001 г.), «Единство и этнокультурное разнообразие мира. Диалог мировоззрений» (Н. Новгород, июнь

2001 г.), «Социальная политика социального государства» (Н. Новгород, октябрь 2001 г.), «Десять лет российских реформ: некоторые итоги и новые проблемы. Экономика. История. Философия. Право» (Н. Новгород, апрель

2002 г.), «Культура и проблемы межэтнической коммуникации. Роль НКО в оптимизации межэтнических отношений» (Н. Новгород, май 2002 г.), «"Я" и "Мы": история, психология, перспективы» (Санкт-Петербург, май 2002 г.), «Социология социальных трансформаций» (Н. Новгород, октябрь 2002 г.), «Взаимодействие науки, философии и религии на рубеже тысячелетий: прошлое, настоящее, будущее» (Санкт-Петербург, ноябрь 2002 г.), «Малая социальная группа: социокультурные и социопсихологические аспекты» (Н. Новгород, март 2003 г.), «Экономическая, социальная и духовная ситуация в современной России» (Н. Новгород, апрель 2003 г.), «Истина и заблуждение. Диалог мировоззрений» (Н. Новгород, июнь 2003 г.), «Пространство и время в восприятии человека: историко-психологический аспект» (Санкт-Петербург, декабрь 2003 г.), «Электронная культура и новые гуманитарные технологии XXI века» (Москва, октябрь 2004 г.), «Организация в фокусе социологических исследований» (Н. Новгород, апрель 2005 г.), «Жизнь провинции как феномен духовности» (Н. Новгород, апрель 2005 г.), «Ильенков-ские чтения — 2005» (Воронеж, май 2005 г.), «Природа человека и общество. Диалог мировоззрений» (Н. Новгород, июнь 2005 г.), «Высокие технологии в педагогическом процессе» (Н. Новгород, 2000 - 2005 гг.), «Международная Нижегородская ярмарка идей» (Н. Новгород, 1999 - 20004 гг.);

- на всероссийских конференциях: «Естественно-научное образование гуманитариев в контексте развития культуры XXI века» (Н. Новгород, декабрь

1999 г.), «Власть и общество: история и современность» (Н. Новгород, май

2000 г.), «Управление и самоуправление в обществе» (Н. Новгород, декабрь

2001 г.), «Государственное управление в России: традиции и современность» (Н. Новгород, май 2002 г.), «Россия и мировое сообщество в поисках новых форм стабильности» (Йошкар-Ола, октябрь 2002 г.), «Образование в культуре и культура образования» (Новосибирск, ноябрь 2002 г.), «Современная философия науки: состояние и перспективы развития» (Москва, январь 2003 г.), «Православная духовность в прошлом и настоящем» (Н. Новгород, ян-

варь 2003 г.), «Проблемы формирования исторического сознания» (Н. Новгород, май 2004 г.), «Идея университета и топос мысли» (Самара, сентябрь 2005 г.), «Россия - великая держава (вызовы современности и поиски проективного россиеведения» (Москва, декабрь 2005 г.);

- на региональных конференциях: «Проблема рациональности в науке и культуре» (Н. Новгород, декабрь 1999 г.), «Духовный мир человека: проблемы и перспективы» (Н. Новгород, апрель 2000 г.), «Естественно-научное и гуманитарное знание в цифровой век» (Н. Новгород, декабрь 2000 г.), «Пути развития общества в эпоху перемен» (Н. Новгород, апрель 2001 г.), «Общественные конфликты и личность» (Н. Новгород, ноябрь 2001 г.), «Наука и повседневность: основания науки в цифровом обществе» (Н. Новгород, декабрь

2001 г.), «Россия и проблемы глобализации» (Н. Новгород, апрель 2002 г.), «Человек и асимметрия социальных изменений» (Н. Новгород, ноябрь 2002 г.), «Язык в системе мультикультурного общества» (Н. Новгород, ноябрь

2002 г.), «Наука и повседневность: коммуникация, междисциплинарность, металингвистика» (Н. Новгород, декабрь 2002 г.), «Языки науки и динамика научного знания» (Н. Новгород, декабрь 2003 г.), «Антропологический потенциал современного университетского образования» (Н. Новгород, октябрь 2004 г.), «Мировоззренческая парадигма в философии: философия как теоретическое мировоззрение» (Н. Новгород, ноябрь 2004 г.), «Наука и повседневность: концепции и концепты» (Н. Новгород, декабрь 2004 г.), «Мировоззренческая парадигма в философии: экзистенциальный срез» (Н. Новгород, ноябрь 2005 г.), «Наука и повседневность: наука и национальная культура» (Н. Новгород, декабрь 2005 г.).

Структура диссертации определяется поставленной целью и сформулированными задачами исследования. Диссертационная работа объёмом 366 печатных страниц состоит из введения, четырёх глав, заключения и библиографического списка (525 позиций) на 48 страницах.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во введении обосновывается актуальность темы диссертации, выдвигается авторская гипотеза, определяются объект и предмет исследования, формулируются его цель и задачи, уточняется методологическое основание, оценивается степень разработанности изучаемой проблемы, поясняется источниковедческая база исследования, декларируется его научная новизна, раскрывается содержание основных концептуальных положений, выносимых на защиту, очерчивается теоретическая и практическая значимость диссертационной работы, уровень её апробации и общая структура.

В первой главе «Философское Слово в концептуальном поле подвижной иерархии» демонстрируются особенности философского Слова как многомерного, инвертируемого, экзистенциально предрасположенного. Отыскивается место философа в вербальном пространстве культуры. Уточняются смысловые ракурсы языков философии, литературы и науки. Выявляются

причины культурной экспансии метафоры и очерчивается мировоззренческий горизонт иносказания. Наконец, представляется модель-метафора в качестве универсально-конкретной формы философского дискурса.

В первом параграфе «Мы, философы: опыт самоопределения в вербальном пространстве культуры» выясняется отношение философа к Слову, отличающее любителя мудрости от других обитателей социокультурной среды: обывателя, мудреца, теолога, мифолога, пророка, поэта и учёного.

Мудрец является обладателем мудрости — неизвестно, правда, в статусе господина её или раба. Он, вроде бы, всё уже постиг и потому ничему не удивляется, ни в чём не сомневается. Оттого мудрец поневоле облачается в ризы утомившейся серьёзности. Его взор, брошенный на людей, выражает бесчувственность сноба-флегматика. Его телодвижение, жест, мимика, слово (произнесённое или записанное), любой иной знак всё равно не дойдёт до них в своей смысловой целостности и завершённости. Довольствоваться меньшим - непростительное расточительство, потеря лица. Мудрецу нечего сказать и самому себе: всё давно продумано и выговорено. Излишним оказывается его общение с себе подобными, ибо нет нужды в каком бы то ни было дополнительном соглашении, поддерживающем status quo каждого из «посвященных». Болезненным напоминанием о своей беспомощности перед Богом, дурным тоном, а то и вовсе вызовом было бы обращение мудреца ко Всевышнему. Мудрец навеки умолкает. Его молчальничество — от пресыщения мыслью и словом, утратившими страсть.

Философ лишь влечётся, приближается к мудрости, но ещё - и никогда

- не оборачивается её владельцем, сюзереном. Посему моменты удивления, сомнения, скепсиса, иронии и самоиронии атрибутивно присущи философскому (диалектико-метафизическому) дискурсу. В отличие от мудреца, не предрасположенного к въедливому самоанализу, философ есть рефлексия par excellence и воплощённая в жизнь антиномия, стремящаяся к разрешению. Бессловесность рассматривается философами как отказ от мира, как его тотальная хаотизация, погружение в бездну небытия. И если в самом деле любая речь «изначально насильственна», - по заверению Ж. Деррида, - всё равно она оказывается гораздо меньшим злом, нейтрализующим «худшее насилие, насилие первичного и до-логического (лучше бы сказать, до-разумного. — А.Ф.) молчания... которое даже не было бы противоположностью ненасилия: ничто или бессмыслицу». Сбивающее порой с толку суждение о благородном отблеске безмолвия упускает из виду, что немота немоте

— рознь. Одна лукава, другая искренна. Да и последняя разнится: скрадыва-ние внешней формы слова может сопровождаться как максимальным сосредоточением, так и занулением формы внутренней.

Мудрец-молчальник, оппонирующий философу-словеснику, нередко выступает в облике теолога. Будучи искренним, тот должен немотствовать перед Создателем, так как Его ноуменальная ипостась тварным существом не мыслима и не изрекаема. Опять же, будучи искренним, теолог приходит к немотствованию в отношении с самим собой и с другими людьми, понимая.

что богословский дискурс «в конечном счёте всегда только средство, только некая совокупность знаний, долженствующая служить той цели, что превосходит всякое знание. Эта конечная цель есть соединение с Богом или обоже-ние...» (В.Н. Лосский).

Оппозицией философ — обыватель тесно связана с полярностью письменной и устной речи. Изъяснение при помощи осмысленных звуков (а также мимики и жестов) первостепенную роль играет в системе социальных диалогических контактов и общения в целом. Если человек как родовая особь есть существо текстопорождающее и дискурсирующее, то обыденно-общающийся индивидуум, прежде всего, есть существо говорящее. Оппонирующий человеку повседневности, философ есть существо по преимуществу пишущее (отличное, безусловно, от графомана). Хотя бы потому, что он не уверен в собственной способности сразу ухватить полноту смысла произносимой и слышимой речи.

Помимо обывателя (в нейтральном значении данного понятия, насколько таковое возможно) уповать на свой звучащий голос и его самодостаточность могут ещё две или три персоналии культуры: мифолог (естественный носитель мифического слова, но не стилист), пророк и, в определённых ситуациях, поэт. Мифолог и пророк - натуры, не отягощенные рефлексией, естественно балансирующие на границе временности и вечности, склонные: один - к органическому врастанию в обживаемое пространство, другой — к странничеству. Слово, изрекаемое первым, неуничтожимо в замкнуто-циклической сфере мифа. Пророку, который «не принимается в отечестве своём», необходима паства, людская масса, превращаемая им в народ. Пойдут ли люди за ним, не пойдут ли, остановятся ли на полпути, - слово его, раз произнесённое, запомнится и сохранится, доколе жив дух нарождающейся личностноподобной общности. Начертанные пророком знаки уже выше людского разумения. Скрижали, «письмена Бога», предъявляемые пророком ведомым, указывают на неполноту, незавершённость его естества, на его служение иным силам и выполняемую им транслирующую функцию.

Поэт — фигура противоречивейшая, импульсивно рефлектирующая, чьи притязания колеблются от ничтожнейших до тотальных. В цеховом уединении с собратьями по ремеслу и наедине с самим собой достовернейшей реальностью поэт признаёт «самовитое Слово», его внутреннюю форму, которая ограняет, конституирует соответствующий идеальный смысло-образ, задавая одновременно оптимум и допустимый разброс его внешней материальной формы, то есть фонемы и графемы вербального конструкта. Превращаясь в предмет рефлексии, вдумчивого созерцания, слово как бы само просится на бумагу. Поэт, рефлектирующий над словом и неизбежно прибегающий для этого к графической символике, вплотную приближается к философу, порой делается вовсе неотличимым от него.

Находясь в оппозиции к персонам говорящим, философ и учёный выступают натурами пишущими. При этом тексты учёного конвенциональны и интерсубъективны, тогда как письмена философа субстанциональны и экзи-

стенциальны. В надежде приподнять завесу над тайнами бытия, предельно строго очертить сферу собственного незнания философ изо дня в день переписывает набело послание, адресованное... самому себе. И единственному, быть может, сопереживающему и понимающему существу. Перебираются в мыслях, проговариваются - то про себя, то вслух — отыскиваемые слова. Однако только записанные, они приобретают отточенную (но отнюдь не закостеневшую) содержательную форму. Намеренно умолкающий либо уповающий только на собственный голос философ уподобляется актёру (иногда небесталанному, но всегда лицедействующему), силящемуся исполнить роль мудреца или пророка.

Во втором параграфе «Языки философии, литературы и науки в аспекте смыла» соответствующие вербальные каркасы сравниваются по степени размытости, вариативности их смыслового значения.

Смысл есть идеальная ипостась целокупно или фрагментарно взятого сущего, некоторым образом соотнесённая с субъектом, (со-) творимая и постигаемая им. Если само идеальное — преимущественно (хотя и не абсолютно) субстанциально, то в смысле весьма ощутима и реляционная компонента. Смысл всегда с кем-то сопряжён, он всегда — чей-то. Вполне оправданно проводимое С.С. Неретиной отграничение экзистенциально насыщенного смысла, концентрирующегося в концепте, от смысла абстрактного, отвлечённого от субъекта и фиксируемого в понятии. Оставаясь невыраженным, концепт всецело субъектно-идеален (внешне чувственно не воспринимаем в силу уникальной субъектной сосредоточенности). Человеческая и - шире -личностная экспрессия делает смысл идеально-материальным. Идеальное, если это объектно-идеальное (чувственно не воспринимаемое в силу уникальной объектной рассредоточенности, актуальной бесконечности), может быть ничейно, анонимно. Удельный вес реляционной составляющей возрастает при переходе от смысла к смысловому значению - всеобъемлюще психически переживаемому (а не только рассудочно рефлектируемому) субъектом вербально (даже в глубинных своих пластах) оформленному смыслу, который конституируется в конкретной знаковой системе с соблюдением и/или нарушением обнаруживаемых, устанавливаемых, предполагаемых в ней семантических и синтаксических правил.

Всякое лицо посюстороннего мира непосредственно имеет дело не со смыслом как таковым, а с тем, что он для сей персоны значит. Соположение смысла и смысловой значимости удачно вписывается в изящный алгоритм, предложенный некогда Григорием Паламой для решения проблемы соотношения сущности и энергии. Памятуя о намёках и находках философов постклассической эпохи, данный алгоритм целесообразно обогатить принципом подвижной иерархии. На выходе получаем: смысловое значение равно смыслу, но тот не равен смысловому значению, возносится над ним. Справедливо и обратное. Смысл тождественен смысловому значению, но оно не тождественно смыслу; превышает его. Иначе говоря, субординация по оси «смысл — смысловое значение» инвертируема.

Все три сопоставляемых языка — философский, литературный, научный — осмысленны. При этом их семантическая конфигурация различна. Та, что свойственна литературному письму, отличается безоговорочным первенством субъективной компоненты смысла. Философия и наука, не менее, а то и более (применительно к науке) внимательные к сферам интерсубъективно и объективно сущего, неизбежно оказываются концептуально строже организованными. Но эта их строгость, подразумевающая, в частности, минимизацию числа противоречий, достигается разными путями. Наука снимает обнаруживаемые ею антиномии конвенционально на интерсубъективной ступени слова и дела. Философия настаивает на ответственной личностной акцентировке и нюансировке знания, на экзистенциальном разрешении жизненных апорий. Внутренний настрой автора и читателя (слушателя) привносит в диа-лектико-метафизический контекст весомый концептуальный вклад. «Мировой дух», поданный на десерт к обильной трапезе, совсем не тот, что мыслится натощак. «Материя», распаляющая ум в стенах астрофизической лаборатории, иная, нежели лезущая в душу за кладбищенской оградой.

В третьем параграфе «Культурная экспансия метафоры и философ-ско-мировоззренческий горизонт иносказания», исходя из немодерновых мировоззренческих предпочтений, выявляется и рассматривается онтологическая подоплёка иносказания в различных сверхобыденных культурных практиках: философии, мифе, литературе, науке. Атрибутивная метафоричность словесно-вещной реальности, связываемая прежде всего с моментом структурной изменчивости сущего, описывается в терминах уподобления, различения, противопоставления.

Судьба метафоры как феномена культуры удивительна. Поначалу она обнаруживается — Аристотелем — в качестве всего лишь одной из тропических фигур речи. Сегодня статус интересующего нас тропа в интеллектуальном сообществе запредельно высок. В метафоре «стали видеть ключ к пониманию основ мышления» (Н.Д. Арутюнова). Открыто раздаются голоса в пользу её гипостазирования и распространения не только на сферу мышления и языка, но и на область действия, практики. Трактуемая максимально широко, метафора понимается как процесс и результат переноса одного фрагмента словесно-вещной реальности на место другого. Социокультурное пространство богато на такие события.

Из широкого спектра проекций метафоричности языка в диссертации выделяются и анализируется четыре, обнаруживающиеся в его отношении: 1) к самому себе; 2) к гипотетически возможному образцовому языку, с взаимооднозначным соответствием знака, смысла и денотата; 3) к языку, условно принимаемому за образцовый; 4) к предмету, который воспроизводится вербальным конструктом и, таким образом, частично замещается им.

Согласно классическому толкованию В. фон Гумбольдта, «язык есть нечто постоянное и вместе с тем в каждый данный момент преходящее». Данная характеристика высвечивает двоякий исток имманентной метафоричности поля лингвистики. Он открывается, во-первых, в возможной под-

становке преходящего фрагмента вербального организма на место фрагмента пребывающего. Во-вторых, в потенциальной взаимозаменяемости непрерывно становящихся языковых структур. Непроизвольная иносказательность дискурса соразмерна спонтанной текучести сущего, иносказательность намеренная представляет собой экзистенциальную реакцию на незыблемость едино-многообразного мироздания. Сфокусированное в языке идеальное благодаря экзистенциальным усилиям человека достаточно активно для того, чтобы на равных взаимодействовать с материальным пластом мироздания, тем выгодно отличая полновесное слово и от обречённого на пассивность слепка с объективистски трактуемой субстанции, и от вводимой конвенцией профессионалов искусственной вербальной метки. В то же время живое слово не замахивается на статус платоновского порождающего эйдоса, структурирующего и одухотворяющего абсолютно косную телесность. Отрицается здесь и радикальная конвергенция лингвистической и внелингвистической реальностей, знаменующая собой растворение границы между ними и - в перспективе — их примитивное тождество или хаотическое смешение. Субстанционально-личностное слово может быть и бывает то больше, то меньше вещи, находясь с ней в отношении подвижной иерархии и выступая её действенной метафорой.

Метафора концептуально схватывает и выражает прежде всего момент структурной изменчивости в развивающейся реальности. Понятно, что на различных материках семиосферы, в разных областях культуры рассматриваемый онтологизированный троп выказывает помимо общих ещё и специфические свои черты. Выявление культурно-видовых признаков метафоры, несомненно важное и само по себе, позволяет к тому же уточнить содержание интересующей нас родовой категории. Любопытной и эвристически ёмкой представляется попытка описать ту в терминах уподобления, различения, противопоставления. Выделяя доминантный признак во взаимоотношениях обозначаемого и обозначающего, а также в динамическом соположении обыденно-житейской реальности и той, что высвечивается в сверхобыденных человеческих практиках, можно предложить следующие культурно-видовые характеристики метафоры. Метафора мифа есть различающее уподобление. В (монотеистической) религии, где пласты сакрального и профанного дистанцированы уже в гораздо большей степени, трансцендентны друг другу, но при этом земной мир постулируется созданным по образу вышнего, метафора оказывается противопоставляющим уподоблением. В литературе — жизненно-правдивом вымысле — уподобляющим противопоставлением. В науке — уподобляющим различением конвенционально моделируемого «объекта-для-нас» и «объекта-самого-по-себе». Философия, стремящаяся к личностному разрешению интерсубъективных антиномий, сопрягает в себе все указанные аспекты структурной изменчивости, сосредотачиваясь на круговращении уподобляющего противопоставления и противопоставляющего уподобления.

Немыслимые ранее привилегии даруют иносказанию, быть может чересчур нарочито и шумливо, постсовременные интеллектуалы. Модерну оно

было в тягость. Механистическому, монологическому сознанию с его требованием интерсубъективной общезначимости «заторможенная, кривая» речь и «непрозрачное» письмо совершенно ни к чему. Разграничивая эмпирическое социальное пространство и пространство интеллигибельное (включающее в себя словесно оформленные картины мира), можно утверждать, что для Античности и Средневековья характерна жёсткая субординированность первого и - в той мере, в какой умаляется диалектический канон, - второго. Диалектический смысло-образ всегда и везде динамично ранжирован. Новое время справедливо восстало против косной социальной иерархии традиционного общества, но, соблазнившись безжизненным и бесперспективным лозунгом равенства, опрометчиво распространило свою частную неприязнь на идею ранга и многомерного бытия вообще. Усечение метафизической реальности до феноменального её пласта, произведённое позитивистски ориентированной философией; подмена изящной непотаённости истины её банальной от-крываемостью; однородность и изотропность физического пространства, постулированная Г. Галилеем и И. Ньютоном; полная прозрачность абсолютно контролируемого человеческого существования, не мытьём, так катаньем насаждаемая тоталитарным социальным проектом; активный поиск атропиче-ского языка или его паллиативного заместителя — всё это звенья одной цепи, всё это вехи линии Модерна. Выступив против тотальной рассудочной власти посредством прозрачности, постмодерн без труда разоблачил тривиальность нововременного дискурса и праксиса. Они всего-навсего примитивно переворачивают «правило темницы, ибо оказывается, что полная освещённость и взгляд надзирателя стерегут лучше, чем тьма, которая в конце-то концов укрывает» (М. Фуко). Однако и сам постмодерн этой свой констатацией выказал собственную односторонность. В данном случае, толкованием тьмы как чего-то только укрывающего. Складывающаяся постнововременная парадигма (не путать с постмодернистской), подразумевающая подвижную иерархичность всех областей человеческой жизни — и социально-эмпирической, и духовно-интеллектуальной, — углублённо метафорична в своём словесном орнаменте.

В четвёртом параграфе «Модель-метафора как универсально-конкретная форма философского дискурса» даётся характеристика указанной вербальной матрицы.

Для обозначения языковой конструкции, схватывающей и выражающей содержание философского знания, используются различные термины. Среди них выделяются два: «модель» и «метафора». Исследователями подчёркивается их концептуальная размытость, в частности, А.Ф. Лосевым и

B.А. Штоффом - применительно к категории «модель», Н.Д. Арутюновой и

C.С. Гусевым - применительно к категории «метафора». Но именно оттолкнувшись от выбранных понятий, взятых в определённых смысловых границах, можно, на наш взгляд, продуктивно решать вопрос об оптимальной языковой форме философского дискурса.

Под моделью («чистой» моделью) допустимо понимать осмысленную языковую (знаковую) конструкцию, базовые и производные элементы которой поддаются строгому определению, исчислению. Поскольку философская мысль выражает и замещает тот или иной фрагмент сущего с помощью строго дефинированных понятий, постольку она моделирует мир; но в той мере, в какой философия не в силах опереться на них и прибегает к неявным определениям, характеристикам, сравнениям, иносказаниям, она отказывается от услуг «чистой» модели. Подобное чаще всего и происходит, что обусловлено крайней содержательной бедностью метафизических категорий, как предельно общих, с точки зрения классической формальной логики; напротив, по причине бесконечно богатого их содержания, с позиции логики диалектической; наконец, вследствие фундаментальной конвенциональное™ и контек-стуальности словоупотребления, согласно канонам неклассической логики.

Вербальный конструкт, свойственный философии, заметно отличается не только от «чистой» модели, но и от «чистой» (литературной) метафоры. Литературная метафора - это сравнение чего-то со всем, чем угодно: и в силу нашего произвола, и в силу наличия всеобщей сущностной связи, вследствие принципиальной незавершённости любого описываемого предмета. Отсюда — практически неограниченное число его интерпретаций.

Метафизика, настаивая на неисчерпаемости вовлекаемого в её орбиту предмета, не отвергает тезис об иносказательном характере его постижения, но и не хочет ограничиваться тропологией, притязая на описание не только воображаемого, желаемого, должного, вероятного, становящегося, но и здесь и сейчас сущего, ставшего, пребывающего. Впрочем, полностью исключить иносказательность из философского суждения, как и из обыденной речи, никогда не удастся. Ведь в нём (в отличие, скажем, от суждения научного) всегда явно или неявно сопрягаются констатирующий (дескриптивный) и оценочный (аксиологический) моменты. При этом метафизика, в пику литературе, стремится строже очертить границы метафоры, избавившись от чрезмерного поэтического флёра. Философия взращивает модель-метафору.

Модель-метафора есть осмысленная знаковая (языковая) конструкция с условно-фиксированным числом интерпретаций, ограничиваемых спецификой познаваемого объекта, эпистемическими интерсубъективными нормами и экзистенциальными усилиями познающего субъекта.

Она выступает, на наш взгляд, адекватной логико-грамматической формой философской теории, а не только лишь, как полагает К.К. Жоль (также употребляющий термин «модель-метафора» для обозначения некоторых понятийных конструктов, строго не демаркируя их на философские и научные), преддверием к теории, но не самой теорией, «которая в идеале не должна содержать в себе ничего двусмысленного». Однако подобные требования замыкаются областью классической нововременной научной рациональности. Постнеклассическая наука, не говоря уже об исконной диалекти-ко-метафизической традиции, отказывается от подобного концептуального образца.

Потенциально являясь универсальной формой философского дискурса, модель-метафора реально — под влиянием содержательного и методологического его пластов, мировоззренческой ориентации субъекта познания — становится метафизически конкретной вербальной конструкцией. Она тесно сопряжена, детерминируется и сама, в свою очередь, генерирует вполне определенную гносеологическую, онтологическую и аксиологическую установку — органицизм, в противовес механицизму, со свойственным тому культом «чистой» модели в области формально-знаковых структур. Организм, которому может быть уподоблено сущее или его фрагмент, как и модель-метафора, представляет собой принципиально незавершённую, трансценди-рующую систему, любая фиксация которой всегда условна.

Во второй главе «Философия и наука как разнящиеся виды сверхобыденной духовно-интеллектуальной практики» вычерчивается предметно-истинностная проекция философии, литературы и науки, позволяющая отделить философский реализм от научного, истину и истинность философскую от научной. На основании проведённого методологического и содержательного сравнения философия и наука разграничиваются как разнящиеся виды сверхобыденной духовно-интеллектуальной практики.

В первом параграфе «Предметно-истинностный ракурс философии, литературы и науки» продолжается начатое в первой главе размежевание сопоставляемых фрагментов культуры.

Убеждённость в осмысленности философского, литературного и научного высказываний не снимает - наоборот, выдвигает на передний план вопрос об их предметности, т.е. о характере творчески концептуализируемой ими реальности. Предмет есть результат взаимодействия субъекта и объекта, есть сторона объекта, намеренно схватываемая и вычленяемая человеческим психическим актом и поступком. Опредмечивание объекта предполагает его конкретизацию и производится субъектом выборочно, целенаправленно, хотя способствующий этому телеологический настрой не всегда осознаётся людьми. Справедливо говорят, изъясняться предметно - значит быть предельно конкретным.

Допустимы, минимум, три местопребывания предмета обыденных и сверхобыденных духовно-интеллектуальных практик. Он может покоиться как в самом объекте (с точки зрения наивного реализма и с позиции респектабельного объективизма), так и располагаться вне его — в познающей инстанции (согласно субъективистской установке) или в неком «третьем мире» общезначимых смыслов. Последняя парадигмальная конструкция может быть выстроена в нескольких вариациях, тяготеющих к разным мировоззренческим полюсам: объективистскому, если опирается на теорию врождённых идей; интерсубъективистскому, в случае сопряжения с концепцией априорных форм чувственности и рассудка и/или с концепцией архетипов коллективного бессознательного; наконец, субъективистскому, когда она не требует глубокого онтологического обоснования, удовлетворяясь нормой ситуативно складывающейся конвенции. Ни одна из очерченных онтолого-

гносеологических ориентации, взятая в обособлении от других, не является безупречной. Малопривлекательна и откровенная отсебятина субъективизма, и обязаловка анонимного интерсубъективного мнения, и экзистенциальная пустота объективизма. Эстетически сомнительна, по крайней мере, простота наивного реализма. Сопрягая все выделенные онтолого-гносеологические проекции, мы радикально опредмечиваем мир. В его концептуальном поле словесный знак не может уже быть беспредметным, хотя он и не всегда соотносится с преимущественно объективным или интерсубъективным пластом сущего. Такова, в частности, специфика референции в субъективно выстраиваемом пространстве литературного (поэтического, художественного) дискурса. В предмете научного дискурса выделяются два слоя, причём интерсубъективный превалирует над объективным. Предмет философских размышлений сопричастен всем трём (рассматриваемым здесь) пластам сущего. В общем случае он подразумевает подвижную иерархию соответствующих страт реальности, выказывая очевидную склонность к внутренним трансформациям по оси «индивидуально-личностное - объективное» и давая вполне определённую острастку интерсубъективизму, за которым нередко тянется шлейф конформизма и оппортунизма. Для экзистенциального метафизика объективизм — такая же крайность и односторонность, как и субъективизм. Быть реалистом (и диалектиком) в философии невозможно без умения заставать мир с собой и без себя, общающимся и уединённым. Философия самодостаточна как ни одна другая ветвь древа культуры. В отличие от всех остальных она страстно рефлектирует над глубочайшими своими основаниями, делая предметно излишней метафилософию.

Оставляя вне поля зрения субстанциальную ипостась истины, в границах которой истинностное содержание философии, литературы и науки совпадает в пределе с их предметным содержанием, рассматривается её реляционная ипостась. Иначе говоря, эвристически максимально значимое отношение между субъектом духовно-интеллектуальной практики и включенным в неё предметом, берущимся во взаимосвязях с другими вершинами семантического треугольника.

Истинностное нормирование научных высказываний представляется сообществу учёных необходимым и неоспоримо-должным. Спор идёт лишь о регламенте и стилистике упомянутой процедуры. Классическая рациональность оперирует по преимуществу двухвалентными суждениями, неклассическая — поливалентными (включая вероятностные выражения, встречающиеся и в «классике»). Критериями научной истины выступают: опыт (в координатах индуктивизма), практика (в матрице социального активизма), ясность и отчётливость суждений (при главенстве дедуктивно-аксиоматической методологии). Истина в науке понимается как равенство или даже тождество, поддерживаемое объективным основанием (согласно классическому эталону) или устанавливаемое по соглашению (в рамках «неклассики»).

Философская истина есть экзистенциально решаемое неравенство. Такого рода действо достаточно индифферентно ко всевозможным коллек-

тивным пактам, но отнюдь не безразлично к объективной грани мироздания, позволяя философу проникать в неё, не долго задерживаясь в шлюзах интерсубъективизма. Мою убеждённость в существовании природы и общества до и помимо моего их восприятия не укрепит и не разрушит никакая коллегия экспертов.

Конвенциональный базис научных рассуждений делает их профессионально общезначимыми, но никак не гарантирует их объективность. Он действительно, формализуя, облегчает их эмпирическую проверку, оказывающуюся, однако, не более надёжной, чем процедура подтверждения-опровержения экзистенциального опыта или социального фантазма. Договорный формализм нововременной науки обрекает её на игнорирование уникальных событий. Истинность неординарного явления в силу его принципиальной неповторимости нельзя ни верифицировать, ни фальсифицировать. Приняв сциентистские кондиции, с ужасом обнаруживаем, что истинным может быть только серийный убийца. А одноразовый душегуб - вроде бы и не душегуб, во всяком случае не истинный. Чудовищность подобного открытия сразу подталкивает к восстановлению в правах истинностной идентификации и экстраординарных, экзистенциально ёмких явлений. Критерий философской истины — искренность.

Отечественная культурная традиция, располагающая категориальной парой истина — правда, позволяет оригинально размежевать философские, литературные и научные высказывания. В ареале русской культуры родовидовая соподчипённость правды и истины инвертируема. Правда трактуется экзистенциально насыщенной, справедливой истиной, принимаемой не только разумом, но и сердцем. Истина — объективированной правдой. В этой связи философские утверждения, в отличие от научных, подпадают не только под критерий истинности («истина» — «ложь»), но и под критерий правдивости (не путать с правдоподобием - эквивалентом вероятностной характеристики истинности, широко распространённой как раз в науке). Научное суждение правдоподобно, когда оно говорит о стохастически сущем. Литературное высказывание правдиво, когда оно говорит об аксиологически должном. Литературный дискурс, сходу минуя до крайности рационализированную собственно истинностную спецификацию, необходимую и достаточную для дискурса научного, напрямую апеллирует к правде (достигая или не достигая её в зависимости от авторского мастерства).

Изъятое из научного контекста и помещённое в контекст диалектико-метафизический истинное высказывание может предстать и правдивым (справедливо-истинным), и неправдивым (несправедливо-истинным). Так, положение о смертности любого и каждого человека, безупречное с научной точки зрения, подтвердив, без тени сомнения примут одни философы, другие же, не согласившись, эмоционально отвергнут его. Экзистенциальный метафизик воспринимает человеческую смерть и непреложной истиной, и горькой правдой, и величайшей неправдой земного бытия.

В истинностном отношении литература - посредством слова — апеллирует непосредственно к правде. Наука — необходимо и достаточно - к истине. Философия, не удовлетворяясь оценкой только по шкале «истина — ложь», страстно взывает ещё и к правде.

Во втором параграфе «Философия в споре с наукой: идея подвижной иерархии против редукционюма» речь идёт о значительных и даже существенных методологических и содержательных расхождениях философии и науки.

Нововременная наука переживает сегодня серьёзный методологический кризис. Он может быть поименован кризисом редукционистской простоты. Хорошо различимы его социальные проявления. X. Ортега, в частности, обратил внимание на опутавшее академическое сообщество «варварство специализации», в массовом порядке воспроизводящее прослойку «сведущих невежд». Зримым социально-экономическим симптомом нездоровья науки оказывается её хроническое недофинансирование. Учёные просят у власть имущих денег на дорогостоящие сложные и сверхсложные эксперименты. Но насколько оправданна эта сложность и, соответственно, дороговизна с позиции нововременной рациональности? Об исчерпанности потенциала редукционистской простоты свидетельствуют фундаментальные положения ряда позитивных дисциплин, прежде всего, общей теории систем. Невзирая на открывшиеся противоречия, отказываться от правила сведения анализируемого объекта к его заведомо упрощённой модели учёные не хотят, да, видимо, и не могут. Синергетика от лица всей новейшей науки утверждает: «Всё сложное похоже на всё сложное». В силу чего каждая из таких непростых систем символически выразима одним универсальным математическим формализмом. Редукционистский мотив подобных ожиданий очевиден.

Философия кардинально иначе, пристрастнее воспринимает мир. В нём она отыскивает и различает натурную цветущую сложность и декоративную сложность декаданса, святую простоту, ту, что сродни правде, и ту, что хуже воровства. Аксиологически насыщенная философия отторгает редукционизм. Ибо он если и легитимен, то только в небывалой для экзистенциальной метафизики ценностно однородной среде. Да и то не во всякой, а именно в нейтральной (декларируемой наукой), либо в негативно окрашенной. Для реализации редукционистских настроений в философии остаётся, по сути, единственная возможность: трансформация аксиологически негативной сложности в негативную же простоту. Но чего ради? Только, видимо, ради полемических нужд. В целях критики и развенчания позиции оппонентов. Но никак не для концептуального приращения собственной сокровенной идеи.

Многим неравнодушным к философии людям казалось и кажется до сих пор, будто избежать роли «служанки теологии» — роли действительно неприглядной — предмет их внимания сможет, лишь бросившись в объятия естественно-научного и логико-математического знания. Однако подобная позиция представляется ошибочной. При ближайшем рассмотрении выясняется фундаментальное сродство позитивной и богословской науки, гораздо

более близкое, нежели схожесть каждой из них с философией. И религиозная, и секулярная наука минимально скептичны по отношению к себе, ориентируя вектор сомнения вовне. Первая — на сущностно ничтойный тварный мир. Вторая - на все иные, кроме научных, способы постижения этого мира. В пику чему философия нацеливает острие скепсиса и иронии на самоё себя. Её кредо: утверждая — глубоко сомневаться, сомневаясь — искренне утверждать.

Имеется, вместе с тем, методологический ракурс, в котором философия, удаляясь от позитивной науки, приближается к богословию, не принося, однако, себя ему в жертву и не сливаясь с ним. Это методологическая проекция апелляции к авторитету. Её онтологическим фундаментом является иерархическая структурированность сущего. Координационной (корреляционной) зависимости здесь недостаточно. В её поле формируется метафизически слабый соглашатель, более или менее случайный «агент влияния». Обращение к авторитету органически связано с императивом личностного знания, от которого академическое природоведение продолжает упорно дистанцироваться. Казалось бы, исключение составляет известная концепция М. Полани. Однако научность её самой, как доказывается диссертантом, оказывается под вопросом.

Не покидая поле отечественной культурной традиции, философию оправданно рассматривать многомерным континуумом взаимосоотнесённых диалектико-метафизических констант, не поддающихся доскональному исчислению. Его значимость будет по-настоящему высока только тогда, когда возможны скачки, переходы жизнедеятельного субъекта из одного метафизического пласта реальности в другой. Когда онтологическая и феноменологическая страты подвижно-иерархичны друг относительно друга. В противном случае, при их фиксированной субординации, редукционизма не избежать. Он сковывает эссенциалистский дискурс философского классицизма, в котором сущность явно доминирует над явлением, энергией и существованием. Тривиальный переворот в стиле Ж.-П. Сартра, поставившего экзистенцию впереди эссенции, кардинально не меняет ситуацию, что и подметил М. Хайдеггер. Данный вывод справедлив и по отношению к энергийной концепции С.С. Хоружего, если распространять её за пределы описания виртуального пространства. В ней заглавная категория однозначно превалирует над «сущностью». Позитивистская реакция на философский классицизм, декретом запрещающая доступ познающего субъекта в ноуменальный пласт бытия и разрешающая довольствоваться только срезом налично явленного, представляет собой радикальную, с нигилистическим душком, версию редукцио-ничма. Тем не менее, новейшая гуманитаристика купилась на неё, стараясь темати чески вырядиться в модную одёжку повседневности.

Содержание предмета любой науки корректно передаётся множеством обнаруживаемых ею фактов и совокупностью формулируемых закономерностей. Любопытно выяснить отношение философии к этим узловым пунктам интеллектуального поиска.

Факт есть теоретически нагруженное явление, отбираемое из всего массива чувственных данных при помощи имеющейся у гносеологического субъекта, но не обязательно осознаваемой им концептуальной предпосылки. В научном контексте она должна отвечать требованию общезначимости, чтобы выступать гарантом интерсубъективной проверки опытных данных. Закон (закономерность, регулярность) есть устойчивая, повторяющаяся, необходимая связь: 1) между фактами (шире — явлениями) - тогда перед нами рационально верифицируемый феноменальный (феноменологический) закон; либо 2) между сущностями фактов (явлений) - тогда мы имеем дело с рационально не верифицируемым ноуменальным (эссенциальным) законом. Ноуменальная регулярность всегда и безусловно возвышается над всяким отдельным явлением и любым их множеством. Феноменальная регулярность заведомо превышает собой каждый единичный факт, но по отношению к их массиву ведёт себя по-разному, бывая и больше, и меньше его, и равной ему.

Классическая наука оперирует эссенциальными законами в области теологии, феноменологическими — в сферах естествознания и обществоведения. В свете концепции двойственной истины вторые не противоречат первым, согласуются с ними и, в конечном итоге, ими обосновываются. Учёный классической стилистики убеждён, что не произвол познающего субъекта, а величие и сила ноуменальной регулярности предопределяет равенство её феноменального аналога исторически-конкретной совокупности фактов. Учёному неклассической формации не нужны никакие вненаучные интеллектуальные инстанции в качестве залога истинности сциентистского дискурса. В пространстве неклассического позитивного знания ноуменальный закон, как и весь сущностный пласт бытия, подлежит забвению. Феноменальный закон трактуется, в согласии с принципом дополнительности, одновременно: и нечто большим, чем множество фактов, - он ведь только «навевается» ими; и нечто меньшим — ведь та же самая совокупность фактов способна «навеять» и другой закон. Искомое равенство между феноменальной регулярностью и массивом фактов устанавливается конвенционально, путём соглашения, к которому приходят члены профессионального сообщества.

На вопрос о том, внимательны ли философы к законам и фактам при-родно-космической и социальной жизни, получаем широчайший спектр ответов от заинтересованных лиц. Эмпирико-феноменологический позитивизм выказывает здесь солидарность с естествознанием. Чистая феноменология (Э. Гуссерль) — с математикой. Научная диалектика (марксизм), заменяя градацию законов на ноуменальные и феноменальные их размежеванием по степени общности, саму философию трактует учением о всеобщих закономерностях природы, общества и человеческого мышления. Научная метафизика (М. Хайдеггер), нацеленная на постижение сверхсущего бытия, намеренно дистанцируется от феноменологических (онтических) регулярностей и величин. Классическая философия, акцентирующая взгляд на ноуменальном слое сущего (в ущерб слою феноменальному), высокомерно игнорирует факты. Постклассическая диалектическая метафизика не умаляет феномен в угоду

ноумену, но и она не озабочена реабилитацией опытных данных. Нанизывание их на шампур закона занимательно для учёного, философа-сциентиста, но не для экзистенциального метафизика. Того коробит пропасть, разделяющая упомянутые эпистемологические реалии. Ни один взятый в обособлении факт не вносит ощутимую прибавку к мере истинности верифицируемой регулярности — такое по силам только статистически значимому количеству экспериментальных результатов. Ни один из них не в состоянии опровергнуть регулярность - по крайней мере ту, что входит в структуру «жёсткого ядра» исследовательской программы и защищена «негативной эвристикой» от практики фальсифицируемости. Ни один набор опытных данных не способен ни исчерпывающе подтвердить, ни опровергнуть старый закон. Тот ниспровергается новым законом, незримо маячащим за приглянувшейся научному сообществу комбинацией фактов. Законом, который, в свою очередь, не подтверждается со всеполнотой ни этой, ни какой-то иной группировкой экспериментальных результатов.

Философу любопытны не факты, а события-сгшволы, соразмерные интуитивно открывшейся ему идее. Факт — законопослушен, событие — судьбоносно. Не законом, судьбой очарована философия, толкуя её энтелехией событий на поле вины (В. Беньямин). В круговертях судьбы всякая предрасположенность и всякая случайность достигают высочайшего накала. Не костенея в дуалистической разобщённости или в банальном тождестве, предопределение и свобода замысловато, подвижно-иерархично сопрягаются там друг с другом. Экзистенциальной философия есть поэтика метафизического бунта, бунта человека против судьбы.

В третьей главе «Введение в онтологию подвижной иерархии» отыскиваются онтологические истоки заглавной философемы, а сама она используется для уточнения философских концепций истины, развития, причинности и для обоснования диалектико-монистической методологии.

В первом параграфе «Гибкая ранжированность бытия» проводится понятийно-терминологическое разграничение сущего и бытия. Обнаруживается онтолого-аксиологическое основание философемы подвижной иерархии, в качестве которого выступает платоновское единое, отличаемое от целого и включаемое в экзистенциальный контекст.

Демаркация категорий «сущее» и «бытие» проводится философами с целью, размежевав, возвысить континуально-единую реальность над дискретно-множественной. Если последняя отождествляется с существующей (во всех модальностях) штучно-вещной мозаикой, то её стремятся затушевать тотальностью понятийно-идеального бытия. Если опасение вызывает бытийная совокупность абстрактных логических предикатов, то она нейтрализуется единством априорно предшествующего им их носителя (или даже субъекта) - сущего, идеально-материального или сугубо материального по своей природе. Для европейской философии характерен по преимуществу первый контекст, для русской — второй.

Категорией «сущее» уместно обозначить то не имеющее контрадик-торности изначально-извечное нечто, без которого вообще ничего нет: ни его самого, ни какого бы то ни было его фрагмента или дубликата (включая мыслительный), ни какого бы то ни было «иного».

В сугубо онтологической проекции, насколько она вообще возможна в отграничении от проекции аксиологической, сущее обладает наивысшим статусом. Из сущего выводимо бытие, инобытие и небытие. Обратная процедура невозможна. В ряду наличествующих бытия, небытия и инобытия каждая инстанция то больше, то меньше двух сополагаемых ей. «... В каждом из нас колебания, каждый то в мертвь, то в живь» (С.Д. Кржижановский). Из бытия, да в небытие, или в пограничное иное. В онтологическом ракурсе бытие есть фрагмент расчленённого сущего. По аналогии с начальствующей инстанцией, оно не отличается сплошностью. Однако дробность бытия не только количественно, но и качественно иная. Постоянно перетекая из положения «в-себе» в положение «для-себя» и обратно, оно непременно должно пройти стадию «для-другого» (чего не наблюдается на уровне сущего). Этим другим для бытия будет инобытие или даже небытие. В аксиологическом контексте бытие можно рассматривать наиболее достоверным сущим. В противовес бытию, небытие есть наименее достоверное, но всё же наличествующее, сущее. Инобытие занимает промежуточное положение между выделенными метафизическими полюсами, оказываясь полем бытийно-небытийных завихрений, скачков и трансформаций.

Апология небытия, с которой выступили вслед за А.Н. Чанышевым несколько отечественных интеллектуалов, в частности Н.М. Солодухо, представляется сомнительной. Диссертантом выдвигаются доводы против ни-чтойной метафизики.

Выбрав в качестве онтологического фундамента сущее, следует подробнее остановиться на вопросе о его структурированности. «Ведь без структуры нет никакой раздельности. А если в предмете нет никакой раздельности, то это значит только то, что мы не можем приписать ему никаких свойств» (А.Ф. Лосев), включая, разумеется, и свойство существования.

Крайне важно выяснить характер структурированности сущего: являет ли она собой лишь координацию (корреляцию) его фрагментов, или же субординирует, ранжирует их? Полновесная оценка, полноправие аксиологической компоненты метафизического знания возможны только при иерархическом порядке осмысливаемой реальности. Принцип корреляции культивируют позитивистски, сциентистски ориентированные философы. И... попадают впросак. Ибо сами — неявно — ранжируют интеллигибельное пространство, отдавая однозначное предпочтение координации перед субординацией.

Идея ранга укоренена в мировой культуре с давних пор. И всё же особняком в ряду творений, раскрывающих огромный положительный потенциал иерархического видения мира и, вместе с тем, таящуюся в нём угрозу, стоит платоновский «Парменид», в котором, по сути, и завязывается онтологическая канва подвижной иерархии. Её очертания начинают вырисовываться в

ходе противопоставления Платоном двух разнящихся структурных образований - единого и целого.

Если целое всегда и безусловно больше всякой своей части и любой совокупности частей, то единое, в конечном итоге, не больше и не меньше любого из многообразных своих фрагментов, а в конкретных пространственно-временных координатах может быть и бывает и больше, и меньше каждого из них. Ценность целого всегда и безусловно превышает ценность части, и потому, в принципе, ради сохранения целого можно пожертвовать какой-то его частью. Совсем иначе обстоит дело с единым, характер взаимоотношений которого со своими фрагментами и последних между собой удачно описывается соловьёвской формулой: они не равны, но равноценны. И равноценны, надо думать, не по причине их абсолютной аксиологической неразличимости, а в силу того, что как единое может быть и бывает аксиологически выше многообразного, так и многообразное может быть и бывает аксиологически выше единого. Поэтому ради сохранения единого ни одним из его фрагментов пожертвовать нельзя.

Позиция Платона, заявленная в «Пармениде», выгодно отличается от однонаправленного, закостеневшего иерархизма, характерного для многих других исторически реализовавшихся вариантов парадигмы всеединства. К сожалению, и Платон в своих обществоведческих рассуждениях изменяет гибкому, инвертируемому иерархизму, до предела сокращая вероятность вертикальной социальной мобильности (допустимость перехода земледельцев, ремесленников и торговцев в касту воинов-стражников и правителей-философов), лишая социальную структуру тем самым необходимой и желательной пластичности.

Платоновское целое оказывается существенным умалением единого. Однако усечение может быть, очевидно, и более щадящим. Сообразуясь с традициями отечественной философии, минимально уманённое единое, не опускающееся до уровня всего лишь целого, позволительно именовать организмом. И совершенное, и усечённое до уровня организма единое в конечном итоге («конечность» совершенного всеединства, разумеется, иносказательна) не больше и не меньше многообразного, взятого как целокупно, так и фрагментарно. Вдобавок к этому, совершенное единое постоянно (ежемгновенно и вечно) и больше, и меньше собственной многообразной инаковости. В отличие от него, органическое единое (диалектико-метафизически понимаемый орг анизм) может быть и бывает и больше, и меньше собственных многообразных фрагментов в тех или иных пространственно-временных и экзистенциальных координатах своего конечного существования.

Во втором параграфе «Об истине в её субстанциальной и реляционной ипостасях» канон подвижной иерархии распространяется на истину в её метафизических измерениях.

Обладание статусом презумптивности (Н.Д. Арутюнова) делает истину соразмерной изначально-извечной, предельной метафизической реальности. Наличествуя, истина, подобно любому другому нечто, выказывает свою

структурированность, не ускользающую от внимания философов (Г.В.Ф. Гегель, П.А. Флоренский, М. Хайдеггер, П. Рикёр).

Сливаясь с горизонтом бытия, истина выказывает свою диалектическую противоречивость. Она и единственна, и множественна. Точнее, едина-в-многообразии. Инаковость, бесспорно, сродни двоению, дуальности, двойственности — но не дуализму. Дуализм и истина — вещи несовместимые. Дуальность аксиологически и эвристически положительна, ибо подразумевает разъятие тотальности, заточающей в себе всё и вся, т.е. предполагает подлинное эссенциальное разнообразие мироздания при пронизывающем его ноуменально значимом единстве. Дуализм — отрицателен, ибо делает сферы, уровни, фрагменты сущего трансцендентными друг по отношению к другу. Связи между ними оказываются эфемерными, мнимыми, искать в них истину бесперспективно. Равно как и в идеальной, будь она даже божественной, но совершенно запредельной от нас, агностически затемнённой реальности.

При всём многообразии имеющихся интерпретаций в мировом культурном наследии выделяются два главных подхода к толкованию истины. В рамках одного из них — субстанционального — содержательно она вплотную приближается к понятию бытия и к понятию субстанции, реальности самопричинной, для существования которой нет необходимости в существовании чего бы то ни было ещё. Подобный взгляд в той или иной степени характерен для разных типов мировосприятия: а) теистического, б) панентеистического, в) пантеистического, г) гилозоистического. В их оптике подлинная реальность - Бог а) самодостаточный, б) растворяющий в себе Природу, в) растворённый в Ней, либо уже г) сама одушевлённая Природа — и есть Истина. Причём абсолютная, с большой буквы. Не по плечу подобная роль материи -содержательно обеднённому заместителю полноценного природно-космического бытия, лишь акцидентально включающего в себя сферу идеального.

Истина, взятая как всеобъемлющая реальность, генетически, онтологически и аксиологически первичнее субъект-объектного разделения мироздания. Однако ни происхождением, ни бытийно, ни ценностно она не опережает экзистирующее существо (до которого способен дорасти субъект), ибо высочайшая субстанциальная истина есть Личность. Поэтому только и возможны удивительные прозрения гениев, даже когда для этого нет объективных причин: когда Природа и Культура ещё (уже) не в цвету.

В рамках другого подхода — реляционного — истина рассматривается как отношение. Чаще всего она видится соответствием смысло-образа, сложившегося в индивидуальном или коллективном сознании, «действительности» (нечто, называемое этим именем, всегда нуждалось и нуждается в уточнении). Либо взаимосогласованностью фрагментов только идеал ыю-знаниевой сферы сущего (смысло-образов, идей, индивидуальных интеллектов). Либо, наконец, отношением схождения, равенства между элементами семиотического пространства: а) объектом-знаком и объектом-референтом, б) материальным знаком и его идеальным смыслом. Берущаяся и понимаемая

исключительно реляционно, истина не способна подняться до уровня абсолютной. Ибо Абсолют, несмотря на внутреннюю структурированность, всё же с очевидностью един. Единственность какого бы то ни было отношения (между чем-то и чем-то) никогда не сможет похвастаться той же степенью очевидности. Утверждение о том, что абсолютная истина складывается из суммы относительных истин, - банальный механистический предрассудок. Конечно, реляционное понимание истины не ложно, а только односторонне. Оно нуждается в оговорённом выше онтологическом усилении.

В истории западной философии первенство удерживает реляционная концепция истины. И в версии теории корреспонденции, и в версии теории когеренции она восходит к Аристотелю, чья дефиниция интересующей нас категории получила название классической. В отечественной интеллектуальной традиции, по сравнению с западной, ранг субстанциальной ипостаси истины заметно выше.

На взгляд автора, взаимоотношения субстанциальной и реляционной ипостасей истины диалектически-противоречивы, подвижно-иерархичны. Первая возвышается над второй постольку, поскольку структурированная субстанция включает в себя реляционность в качестве своего аспекта и обусловливает её. Подлинность системы отношений, структурного каркаса детерминирована подлинностью целокупной реальности. И если последняя фиктивна, «если характер бытия лжив, — что, вообще говоря, возможно (в монологе Ф. Ницше легко уловим картезианский мотив. — А.Ф.), - чем была бы тогда истина, вся наша истина? Бессовестной фальсификацией фальшивого? Высшей потенцией лживости?..». В свою очередь, реляционная ипостась превалирует над субстанциальной постольку, поскольку человек, трансцен-дируя и экзистируя, рвёт путы объемлющей его реальности или по крайней мере выказывает к ней особое, личное отношение.

В третьем параграфе «Идея развития: философское толкование» в рамках парадигмы подвижной иерархии осмысливается идея развития, предполагающая, что становящееся и пребывающее не находятся в состоянии тривиального равенства и не обладают объективным приоритетом друг перед другом, приобретая его лишь на субъект-культурном и личностном уровнях. Даётся критическая интерпретация прогрессистской и — шире — линеарной модели движения. Концептуально уточнённое вечное возвращение истолковывается архетипом подлинного развития.

Развитие допустимо трактовать, с одной стороны, как направленное изменение целокупно или фрагментарно взятого сущего, вызванное по преимуществу внутренними причинами. В другой смысловой проекции развитие оборачивает родовидовую вертикаль и уже само возвышается над изменчивостью, включая в себя наряду с её моментом ещё и момент неизменности.

Философский классицизм, жёстко ранжирующий метафизическую реальность, при работе с понятийным биномом отдаёт однозначное предпочтение либо одному из членов оппозиции становящегося и пребывающего (декларируя, например в марксизме, абсолютность движения и относительность

покоя), либо состоянию тривиального равенства, субординации нулевой степени между ними (постулируя, например в ньютонианстве, неразличимость равномерного движения и покоя). Односторонность указанного подхода не преодолевается механическим соединением противоположностей, когда развитие рассчитывается как вектор от сложения сил изменения и неизменности. В разрешении обсуждаемой апории не поможет традиционный синтез противоположностей, продукт которого претендует на приоритет перед любой и обеими компонентами исходной «смеси»; те же, в свою очередь, оказываются перед ним в незавидном, равно подчинённом положении. Для осмысления анализируемой категории не много прока от тривиального слияния противоположностей, их полного растворения друг в друге, когда развитие безмерно отличается и от становящегося, и от ставшего.

Обнаруживаются, однако, иные, пограничные состояния развития. В одних оно концентрируется вокруг полюса изменчивости и ипостасно выражается этой своей концептуальной гранью. Просмотр семейного альбома фотографий - хорошее тому напоминание. В других состояниях, наоборот, развитие стягивается к полюсу неизменности и идейно проступает уже сквозь него. Собственным именем, важнейшей нашей экзистенциальной константой, мы скрепляем на протяжении жизни каждый свой ответственный поступок.

Постклассическая метафизика — в той мере, в какой она опирается на канон подвижной иерархии, — обретает основание для инвертируемого сопряжения ведущих онтологических интенций, в том числе Гераклитовой и Парменидовой, и для более тонкого прочтения каждой из них. Изменчивость и неизменность, движение и покой, любые другие парные способы существования, моменты, атрибуты, акциденции и модусы развивающейся реальности могут обладать и обладают - в различных пространственно-временных и экзистенциальных координатах — приоритетом друг перед другом, концептуально схватывая и раскрывая вместе с тем само развитие в его полноте. В частности, оно корректно определяется как меняющаяся неизменность (изменчивость неизменности) и, ожидаемо, в согласии с каноном оборачивания генитива, как неменяющаяся изменчивость (неизменность изменения). Бросается в глаза неравноценность терминированных словосочетаний. Второе, в отличие от первого, утрачивает парадоксальность и транслируемый ей сгусток смысла: неменяющаяся, т.е. постоянная, непрерывная изменчивость не репрезентативна даже по отношению к «линии Гераклита». Это чистой воды кратиловщина. Семантическая ёмкость лексического конструкта «меняющаяся неизменность» и банальность семантики продукта его оборачивания свидетельствуют, думается, о Парменидово-Гераклитовой (именно в таком порядке) мотивированности русского языка и русской ментальности, об относительном приоритете неизменности (покоя) перед изменчивостью (движением) в архетипе отечественного мировоззрения. Понятие устойчивого развития для него излишне: ведь неизменность и так атрибутивно присуща развивающейся реальности. Новомодное понятие необходимо, очевидно, в той социокультурной среде, где развитие с давних пор практически отожде-

ствлялось с изменением, но сегодня подобные представления выказывают свою ограниченность, несостоятельность.

Акцентируя внимание на направленности протекающих в системе изменений, можно вычленить в качестве базовых три типа развития. Во-первых, циклический, при котором она периодически возвращается, или как бы возвращается, в своё исходное состояние, после чего её движение начинается сызнова (иногда - по проторенному ранее маршруту). Во-вторых, регрессивный, когда изменения линейно идут от хорошего к плохому. В-третьих, прогрессивный, когда система опять же линейно движется в противоположном направлении. Различие между регрессом и прогрессом — преимущественно аксиологическое, связанное с субъектной, личностной оценкой. Сугубо объективное их разграничение не убедительно. Вполне приемлемый, казалось бы, структурный критерий идентификации восходящего движения - «от простого к сложному» — не срабатывает. Ведь простота простоте — рознь. Да и сложность сложности — тоже. Вместе с тем пренебрегать структурными параметрами развития нецелесообразно.

Возможно несколько комбинированных вариантов развития, в частности - сочетаний линеарности с циклизмом. При результирующем доминировании регресса и прогресса получаем тогда спираль, ориентированную, соответственно, вниз или вверх. Все рассмотренные до сих пор модели развития адекватно изображаются на плоскости: линией окружности (множеством пересекающихся колец), вектором, спиралевидной линией. Этого не удаётся сделать в случае результирующего первенства циклизма. Здесь требуется уже стереоскопия, ибо тут мы имеем дело с фигурой вращения. Данный факт свидетельствует об исключительном положении и значении идеи цикла, вернее — её совершенного прототипа, вечного возвращения, которое и можно толковать архетипом подлинного развития. Его геометрическая эмблема — не окружность на плоскости (это явно деформированная символизация, вызванная деградацией объёмного мировосприятия), а шар в пространстве. Плоскостная спиралевидная модель развития псевдодиалектична. Очередной виток истории, сущностно снимая все предыдущие, с невероятной лёгкостью жертвует многообразием феноменов, индивидуальными судьбами людей. Прогресс и регресс - только моменты, плоскостные проекции, фрагменты развития, находящиеся во всевластии количественных оценок.

Особое место в метафизике сферы принадлежит Ф. Ницше, который возгоняет понятие цикла до чистоты вечного возвращения, делая затем роковой шаг и срываясь в бездну хаоса.

В вечном возвращении всплывают из небытия и сталкиваются, то вдребезг и раскалываясь, то причудливо срастаясь гранями, экстремальные -порой обворожительные, порой чудовищные - формы реальности. Хотя, наверно, нельзя сказать, будто реставрируются только они. Это было бы чрезмерным эстетством. Но точно, что повторяется и не всё ранее уже сбывавшееся. Слишком уж примитивен такой сюжет. Вечное странствование обручено с миром уникального, немассовидного, экзистенциального. Оно демон-

стрирует не только устойчивость, но и хрупкость мироздания, природы, культуры. Вечное возвращение — не банальный плоскостной цикл, не тиражирование одинакового, будь то сущностной общностью закона или его частно-множественной проявленностью, фундаментальной устойчивостью бытия или перманентной изменчивостью становления. И не асимптотическое, в стиле ретро, приближение к некоему никогда не достигаемому рубежу. Оно ни то и ни другое. Ни их коллаж, столь привычный для плюралистической оптики, высвечивающей картину механически раздробленного сущего. Вечное возвращение способно символизировать объёмную динамику субъекта и субъективируемого объекта, монистически схватывая и выражая не только «общее бытие всех метаморфоз» (согласно версии Ж. Делёза), но и вихрь трансформаций равного себе бытия.

В четвёртом параграфе «Концепция подвижно-иерархической причинности», подчёркивается ограниченность нововременной рациональности, обнаруживающаяся в свете проблем детерминизма. Рассматривая вопрос о соотношении causa efficiens и causa finalis, доказывается, что именно онтологическая матрица пластичной субординации делает это соотношение бы-тийно и ценностно весомым, позволяя преодолеть односторонности механистического ателеологизма и фаталистического телеологизма. Критикуется сциентистская подмена онтологически глубокой, иерархически фундированной телеологии всего лишь феноменологической и корреляционной телеоно-мией.

Механистический ателеологизм — настоящая «ахиллесова пята» нововременной рациональности (П.П. Гайденко, В.Д. Захаров, A.A. Любищев). Действительно, если признавать целеполагание сущностным свойством ratio (что, по меньшей мере, весьма правдоподобно) и одновременно объявлять телеологизм эфемерностью (нововременная наука в этом сильно постаралась), то кажимостью в конце концов становится и разум. Устранение обнаруженного концептуального изъяна, подготавливаемое постнововременным проектом, требует, бесспорно, существенного повышения статуса финальных детерминант. В то же время нелепой — и в плане аксиологии, и в плане эвристики — была бы абсолютизация телеологизма. Подобная ситуация уже наблюдалась в средневековом интеллектуальном сообществе, когда, по признанию даже религиозного философа, «очень злоупотребляли понятием "конечной причины"» (В.В. Зеньковский), спровоцировав во многом грянувшую затем антителеологическую реакцию. Следует также учесть, что механицизм преодолевается далеко не всяким телеологизмом. К данному выводу пришли в XX столетии органицистски ориентированные философы и учёные. Они оправданно предложили различать целесообразность трансцендентную и имманентную. Первая, поясняет С.А. Левицкий, «означает целесообразность раз навсегда заложенную в организм свыше», она «была бы возможна и при механическом строении Вселенной» - если представлять себе Бога совершенным механиком; вторая осуществляется «изнутри свободной самоактивностью тел».

Продуктивный подход к разрешению проблем детерминизма, намеченный ещё Аристотелем, опирается на две фундаментальные идеи: 1) самопричинного единства и 2) единой (системной) причинности. Первым пунктом вводится настоятельная рекомендация обсуждать апории каузальности в тесной связи с вопросом о целостности и структурированности изучаемого объекта. Вторым пунктом подчёркивается структурированность самих отношений причинности. В качестве отдельных аспектов каузального единства вычленяются детерминанты: материальная и формальная, действующая и целевая. Идеи самопричинного единства и системной причинности откровенно монистичны.

Сегодня и позитивистам ясно, что высокоорганизованные системы не позволительно мыслить вне отношений типа целевых. Дискуссии идут только о степени их влияния на поведение системы сравнительно с влиянием причин действующих. На терминологическом уровне диспутанты заявляют о себе желанием подобрать удачное название для обозначения аспекта телео-логичности, обнаруживающегося в исследуемом объекте. Если идеал-реалисты «целенаправленность» предпочитают «целесообразности», то диалектические материалисты, напротив, отдают приоритет «целесообразности» и «телеономии». Последний термин, наряду с «квазителеологией», широко используется также естествоиспытателями. Они упорно продолжают дистанцироваться от аристотелевской «телеологии», именующей-де связь трансцендентную. Философы-сциентисты искренне желают помочь естествоиспытателям довести концепцию квазителеологии до логического завершения. Парадокс в том, что вряд ли «физики» будут за это благодарны «метафизикам». Телеономия, плывущая в фарватере нововременной науки, как и несущая её матрица, декларирует апостериоризм и сопряжённое с ним метафизическое непредрешенство (за которым скрывается, как правило, механистическая мировоззренческая установка, отнюдь не исключающая тривиальный внешний телеологизм). Пафос телеономического дискурса в том, что a priori ничего определённого нельзя сказать о существовании активно влияющей на развитие событий финальной детерминанты или какого-то её подобия. Более того, онтологически значимая конечная причина трактуется скорее отсутствующей. Однако если она или, вероятнее, какое-то её подобие всё-таки присутствует в отслеживаемой системе, а ещё вернее, если некоторое стечение обстоятельств заставит нас учесть и такую возможность, то a posteriori мы имеем шанс не упустить из вида целевой момент каузальности и описать его, прибегнув, естественно, к процедуре редукции. Телеономия — не просто квазителеология, это квазителеология на всякий случай, который некорректно и неуместно оговаривать и прояснять заранее.

Концепция подвижно-иерархической причинности прочно сопрягает ак!ишюс. энергийное, детерминирующее начало со структурированным субстратом. Детерминанта действующая (тесно связанная с детерминантой материальной) и детерминанта целевая (прочно сопряжённая с детерминантой формальной) взаимообусловливают друг друга, формируя причинное един-

ство конкретной развивающейся системы (в максимуме своём возвышающейся до субстанции-личности). Каузальные компоненты не только дополняют друг друга по принципу корреляции (слишком слабая установка), но иерархически соотносятся между собой. Их ранжируемость подвижна, вплоть до обратимости. В зависимости от места и времени доминировать может как действующая причина, так и целевая. Первая играет главенствующую роль при прохождении системой каждой из многочисленных точек ветвления пути, привнося с собой элемент случайности и ярко демонстрируя аспект непредначертанности развития. Вторая превалирует вблизи координат финального (квазифинального) равновесия. Она же, скорее всего, первенствует, хотя и без исчерпывающих гарантий, в выстраивании цепочки равновесных и, не исключено, бифуркационных состояний, конституирующих траекторию движения системы. Правда, цепочка эта практически в любое мгновение и в любом своём звене может быть надломана, расщеплена, разорвана, или наоборот, стянута в узел действием (в том числе, непреднамеренным). Находясь и в «двух шагах» от рая, легко оказаться низвергнутым в ад. И, напротив, почти раздавленный судьбой, человек способен на бунт против неё.

В пятом параграфе «Онтолого-аксиологическое основание диалектического монихча» отстаивается аксиологическая и эвристическая значимость подвижно-иерархического монизма, противостоящего сразу нескольким методологическим конкурентам механистического толка: иерархически однонаправленному монизму, плюрализму и дуализму. Даётся обоснование того, что адекватным содержательным наполнением подвижно-иерархического монизма оказывается диалектическое единство гилозоизма и экзистенциализма.

В исходном своём определении монизм есть методологический принцип, согласно которому за основу изучаемой реальности — целокупно или фрагментарно взятого сущего — принимается одна онтологическая (точнее, онтолого-аксиологическая) инстанция, наделяемая высочайшей ценностью. Ею выступает или вещественный, телесный первоэлемент, или активное, энергийное первоначало. Совпадение указанных метафизических инстанций, по образцу Гераклитова огня, даёт субстанциалистскую — ещё более «продвинутую» - разновидность монизма. Строгий субстанциализм, в параллель с этим, всегда монистичен. Ведь если помимо субстанции существует ещё нечто иное, нельзя быть уверенным в том, что это иное не влияет на неё существенным образом. Идеалистическая и материалистическая версии субстан-циализма и, соответственно, монизма суть крайности, односторонности, частные случаи той онтологически верной философемы, которая подвижно-иерархически преодолевает оппозиции макрокосма и микрокосма, телесного и душевного, материального и идеального. Гилозоизм, очищенный от натуралистического редукционизма и пронизанный экзистенциальным пафосом, максимально приближен, пожалуй, к диалектическому архетипу. С усилением религиозных мотивов гилозоизм приобретает черты пантеизма, хотя может обойтись вовсе без божественной инстанции, делая ставку на одушев-

лённую природу, существенно отличную от спекулятивно конструируемой материи. Единственное, в чём он действительно нуждается - если, конечно, не желает удовлетвориться тривиальным имманентизмом и намеревается вывести личность из-под всевластия природно-социальной субстанции, — так это в освоении идеи подвижной иерархии, оберегающей философию от соблазнов редукционизма, и в сращении с экзистенциализмом. В результате этих метафизических процедур монистическая установка вполне может быть сохранена. Более того, именно на этом пути она только и способна достичь своих высочайших образцов.

Претензии со стороны оппонентов к монистической методологии хорошо известны.

Это, во-первых, отсутствие в её арсенале исчерпывающих объяснений по поводу того, как из единого получается иное. Как материя, скажем, порождает сознание или, напротив, дух - земную твердь. Указанное затруднение, однако, справедливо по отношению к любой методологической алгоритмике, не апеллирующей к сверхъестественной детерминации. Наскок на монизм в преимущественно аксиологической плоскости — добро и зло, дескать, вполне реальны, фундаментально отличны друг от друга и непримиримы - содержит в себе своё онтологическое опровержение, вынуждающее критика в конце концов выводить добро и зло из одной вселенской инстанции.

Во-вторых, соперничающую сторону не устраивает монистический запрет на существование трансцендентной реальности, радикально запредельной по отношению к сущему, но способной якобы онтологически и аксиоло-гически оправдывать его. Однако и при таком раскладе апология трансцендентного не может быть безоглядной. Иначе Бог (или его метафизический заместитель) оказывается не-сущим, а земная жизнь — тотально безблагодатной. Трансцендентной по отношению к божественной реальности может быть, вероятно, только другая божественная реальность, как это имеет место в дуалистических доктринах манихейско-гностического толка. Но тогда возникает вопрос об абсолютности каждой из этих метафизических единиц.

Третья претензия к монистической методологии связана с тем, что её оппонентов настораживает или просто пугает предполагаемое ими у конкурента безусловное или преимущественное преобладание единого над множественным, не допускающее онтологического и аксиологического равновесия этих начал. Подобные опасения были бы оправданны, если иметь в виду только «логический», однонаправленный, иерархически жёсткий монизм. Действительно, когда одна из двух или нескольких соотносимых метафизических инстанций безусловно выше другой, бессмысленно дебатировать вопрос об их равноценности. Однако плюралистический проект направляет нас и другой метафизический тупик. Отдавая безоговорочное предпочтение множественному, плюрализм разрушает не только экспансионистски охватывающее части целое, но и самоотверженно пронизывающее свои фрагменты единое. Тем самым исчезает почва для какого бы то ни было сопоставления отдельных элементов сущего друг с другом.

Подвижно-иерархический монизм, выражаемый диалектикой единого и многообразного, выгодно отличается от своих механистических искажений: а) иерархически однонаправленного, закостеневшего монизма, передаваемого взаимоотношением целого и частей, б) плюрализма, с фигурирующими в нём онтологическими симулякрами, псевдоцелостностями, в) антитетического, но недиалектического дуализма. В искомом методологическом формате человек бытийно и ценностно «в конечном итоге» не больше и не меньше природно-социальной субстанции, конкретно-исторически становясь и оказываясь то больше, то меньше её. Возвыситься над всем экзистирующий индивидуум может различными путями. Он способен обаять мир душой. Покорить силой воли, ума, подручных средств. Давно известен и кирилловский синдром — самоубийством выказать «непокорность и новую страшную свободу мою». Далее, с большей или меньшей долей цинизма можно презреть мир. Наконец, ответственно отрешиться от него, по-хайдеггеровски отвечая на вызовы времени, места и обстоятельств экзистенциальной правкой парадоксального «и да, и нет».

В четвёртой главе «Социокультурные экспликации философемы подвижной иерархии» разрабатывается проект постнововременной социальной онтологии. Делается историософский срез методологии подвижно-иерархического монизма. Философски истолковывается идея многомерной оборачиваемой реальности, играющая первостепенную роль в самосознании русской культуры.

В первом параграфе «Проект постнововременной социальной онтологии» даётся истолкование понятия общественного бытия. Предлагается решение социально-философской антиномии атомизма и холизма. Определяется онтологический и гносеологический ранг общественной идеологии, подчёркивается значимость концепта справедливости для её содержательного наполнения и оценки. Раскрывается, через обращение к атрибутивно присущей человеческой жизни и адекватно осмысливаемой подвижной иерархии, онтологический фундамент социальной справедливости и её вершины — братства.

Обозначив категорией «бытие» наиболее достоверную реальность как таковую, общественным бытием уместно именовать достовернейшую социальную реальность. Претендентов на эту роль немало. Во-первых, сама общественная жизнь, минимально аналитически препарированная. Во-вторых, намеренно выделяемая её сторона (комбинация сторон). В-третьих, конкретно бытийствующий коллективный субъект, социальная группа. Опрометчиво исключать из онтологически глубокой социальной реальности коллективное сознание и волю. Общественное бытие противопоставляется прежде всего не им, а соответствующему пласту небытия, наименее достоверному сущему — всякого рода нежити, которая по своему характеру может оказаться, как в случае с подневольным трудом, и вполне материальной.

Классическая рациональность с недоверием относится к рассудочно не расчленённой общественной жизни, настырно дифференцирует её, а среди её

сторон и субъектов (низводимых, за исключением главенствующего, до ранга носителей) устанавливает жёсткую иерархию, частным случаем которой, субординацией нулевого порядка, оказывается популярный в эпоху Модерна принцип равенства.

Неклассическая социальная онтология, в строгом понимании используемых терминов, невозможна вовсе. Отказываясь от ноуменально значимой иерархии и удовлетворяясь конвенциональной и коррелятивной дополнительностью, она исподволь или открыто замещается феноменологией: а) мимикрирующей под классику, «чистой», оперирующей идеально-типическими структурами (на манер веберовских), или б) эмпирической, составляющей предметное поле совсем уж «позитивных» наук об обществе.

Постнеклассическая, точнее, постнововременная социальная онтология вполне легитимна. Она не чурается не отфильтрованной рассудком жизни, не пренебрегает ни ноуменальным, ни феноменальным её пластом, ни какими-то иными её сторонами, полагая их гибко ранжированными друг относительно друга и относительно целокупной жизни. На смену поверхностной корреляции возвращается метафизически глубокая иерархия, но не статичная (характерная для матрицы классицизма), а подвижная, не укладывающаяся в прокрустово ложе фиксированной базисно-надстроечной субординации.

С опорой на идею инвертируемой иерархии разрешается социально-философская оппозиция атомизма и универсализма (холизма), которая в свою очередь является обществоведческой вариацией извечного спора реалистов и номиналистов. В рамках социального атомизма подлинным существованием наделяется, строго говоря, только отдельный человеческий индивидуум; бытие любых объединений людей признаётся вторичным, условным, а то и вовсе объявляется фикцией нашего ума. Социальный универсализм, напротив, полагает действительно существующими, в первую очередь, некоторые общности; отдельный же человек признаётся бытийствующим лишь постольку, поскольку он им сопричастен. Холизм есть универсалистическая крайность, утверждающая всегдашний и безусловный приоритет социальной группы над входящим в неё индивидуумом. Не каждая универсалистическая концепция устремлена к холистскому пределу, и внутренняя демаркация антиподов атомизма зачастую не менее значима, чем их совместное дистанцирование от атомистической платформы.

Преодоление оппозиции атомизма и холизма на одном из её полюсов, за счёт ликвидации другого, нежелательно. Её симметричное снятие, когда искомый ответ был бы равноудалённым от обеих полярных точек, скорее всего, невозможно. Если интересующая нас антиномия и снимается, то, думается, только в смысловом поле неординарных универсалистических воззрений, когда провозглашается и культивируется пластичная ранжирован-ность социального бытия, обусловливающая, в частности, аналогичный характер взаимоотношений между социальной группой и входящим в неё индивидуумом. Лучшей иллюстрацией является здесь семья, дающая жизнь новому человеку и готовая пожертвовать всем ради него. Но и в силовом поле

универсалистической парадигмы всегда нужно быть настороже. Не стоит забывать: там, где «единство общества... берётся в таком смысле, что исключает подчинённую ему множественность и становится несовместимым с нею... универсализм становится и ложным, и методологически неплодотворным» (С.Л. Франк), вырождается в грубый и примитивный холизм. Граница между ними, сама по себе достаточно зыбкая, поддерживается и укрепляется в первую очередь личностными, экзистенциальными усилиями людей, сопротивляющихся замораживанию культурного и социально-политического климата.

Доктринальное размежевание рассмотренных обществоведческих проектов и социальных практик может быть углублено по сравнению с первоначально зафиксированным и проведено в следующем направлении. Онтологически нагруженные универсализм и холизм отстаивают идею ноуменально и феноменально значимой социальной иерархии, в то время как сугубо феноменологический атомизм её отрицает и пытается заменить ситуативно складывающейся координацией, корреляцией. Аутентичный универсализм кроме того (и это чрезвычайно важно) опирается на канон подвижной иерархии, тогда как холизм — на иерархизм жёсткий, однонаправленный.

Идеология есть комплексное, выражаемое в понятиях и образах на обыденном и сверхобыденном (теоретическом) языке представление о совершенном состоянии данного общества (об общественном идеале), о предельно высоком уровне его вероятного эмпирического воплощения, о необходимости, возможности, желательности и способах поэтапного достижения последнего. Подобное представление позволяет давать корректную сравнительную (с эталоном) оценку любого прошлого и нынешнего состояния рассматриваемой социальной системы. Идеология должна являться, как минимум, компромиссом или, как максимум, положительным синтезом соответствующих индивидуальных и коллективных воззрений, имеющих хождение внутри данного общества. В первом случае бессмысленно приписывать ей то или иное истинностное значение, она тогда, действительно, ни истинна, ни ложна, к ней приложим лишь утилитарный критерий. Во втором случае позволительно уже вести речь о строгих гносеологических оценках идеологии.

Онтологически и гносеологически полновесная идеология органично включена в общественное бытие, находясь с ним и с остальными его фрагментами в отношениях подвижной иерархии. Поэтому, как резонно фиксируется в опыте систематического изложения евразийства, «в разные эпохи то идеология опережает жизнь, то жизнь опережает идеологию». Идеология есть политизированная и, стало быть, в той или иной степени вульгаризированная философия истории. Претерпевая опрощение, та утрачивает онтологическую гибкость и личностный настрой, приобретая черты тотальности, нетерпимости к инакомыслию. Тотальна любая бытийно ослабленная идеология, даже та, что декларирует принципы толерантности и плюрализма. Чаще, впрочем, они составляют лишь защитный слой господствующей социально-политической доктрины, не входя в её концептуальное ядро. В массо-

вом сознании поверхностная и фундаментальная идеологические конструкции могут переворачиваться, меняться местами. Режиссурой этого занятного зрелища занимаются «сильные мира сего» и обслуживающие их политтехно-логи. Политико-идеологическое огрубление историософской матрицы, если оно не зашло слишком далеко, всё же позволяет квалифицировать полученный с неё идеологический оттиск как истинный или ложный. Этого, однако, мало. Философские утверждения, в отличие от научных, требуют ещё спецификации по критерию правдивости, справедливой истины. Справедливость идеологической доктрины становится, пожалуй, её ключевой проблемой.

Справедливость, понимаемая оптимальной мерой сопряжения свободы и равенства, с очевидностью воспринимается позитивно должным регистром общественной практики. Опрометчивым было бы полагать свободу и равенство заведомо противоречащими друг другу. Ясно лишь, что их аксиологический вес различен. В экзистенциальном ракурсе это обнаруживается сразу и напрямую: я волен становиться как равным, так и неравным любому другому. В ракурсе социальном аксиологическая асимметрия свободы и равенства отчётливо просматривается в отражённом свете, через осмысление очевидной неравноценности перевёрнутых сущностей, несвободы и неравенства. Первая явно уступает второй. Экзистенциальная же свобода в границах «жизнь — смерть» вовсе не знает никаких внешних преград. Сопоставляя равенство и неравенство, мы сталкиваемся с любопытным фактом. Попытка обосновать онтологический и аксиологический приоритет первого над вторым приводит к противоположному результату. Сама возможность их ранжированного соотнесения говорит в пользу метафизического превосходства неравенства. Равенство способно только сделать его нестрогим, быть частным случаем неравенства.

Онтологическая разновеликость равенства и свободы исключает в общем случае их среднеарифметическое примирение. Конкурирующие национально-культурные и социально-политические традиции демонстрируют различные образцы искомого оптимума. И, соответственно, отсылают нас к различным эталонам справедливости.

Проект справедливого устроения русского мира тяготеет к идее подвижной иерархии, по крайней мере она ему не чужда. В нашем обществе, отмечает И.В. Киреевский, «не было и мечтательного равенства, как не было и стесни тельных преимуществ. Оно представляет не плоскость, а лестницу, на которой было множество ступеней; но эти ступени не были вечно неподвижными, ибо устанавливались естественно, как необходимые сосуды общественного организма, а не насильственно, случайностями войны, и не преднамеренно, по категориям разума». Да и сам статус социальной справедливости в аксиологическом реестре отечественной культуры гибко ранжирован. Пока справедливость опирается на объективность и беспристрастность, уподобляется формальной законности, это ценность низшего уровня, констатирует А.Д. Шмелёв. По она начинает восприниматься высшей ценностью, когда пропитывается эмоциями, внутренним чувством.

Справедливое общество на русский лад — это общество: 1) экономически равных людей, т.е. равно вышедших из-под гнёта труда как необходимости; 2) подвижно-иерархическое в областях собственно социальной, хозяйственной (отличающейся от экономической примерно так же, как культура отличается от цивилизации) и политической; 3) наконец, это общество совестливой иерархии в сфере собственно культурной (духовной).

Во втором параграфе «Подвижно-иерархический монизм: историософский срез» означенный методологический принцип конкретизируется в приложении к обществоведческой проблематике.

Основополагающей, бытийной реальностью признаётся жизнь конкретной сверхиндивидуальной органической целостности, некоего социокультурного единства. Любая такая целостность и, не исключено, их всепро-странственный и всевременной ансамбль гибко, вплоть до обратимости, ранжированы и являются системами развивающимися.

В общественной жизни конкретного субъекта истории могут быть выделены взаимосвязанные и обусловливающие друг друга стороны: интерсубъективно-субъективная (имманентная) и объективная (трансцендентальная). Первая совпадает с человеческим опытом в широчайшем смысле этого слова, а именно: а) включающим как ответную реакцию людей на воздействие среды обитания, так и их активность, предвосхищающую подобный прессинг; б) подразумевающим не только вещное производство, но также генерацию мыслей, чувств и хотений; в) ориентированным не только на активное вмешательство в окружающий нас мир, но и на его созерцание. Вторая сторона общественной жизни указывает на наличие реальности, выходящей за пределы индивидуального и коллективного человеческого опыта и вместе с тем не абсолютно закрытой для него.

В свою очередь, в интерсубъективно-субъективном и объективном пластах социального пространства вскрываются материальная и идеальная грани. Материальный аспект имманентной сферы общественной жизни высвечивает деятельность инстинктивную, стихийную, мотивы которой загодя не осмысливаются и не переживаются людьми. Идеальный аспект этой же сферы помимо непосредственно сферы мышления, чувствования и хотения оттеняет также осознанную, целеполагающую человеческую деятельность — вне зависимости от того, в какой мере достигаются затем поставленные некогда цели. В качестве материальной компоненты трансцендентальной области человеческого существования выступает не охваченный общественной практикой природно-космический мир. В качестве компоненты идеальной - гипотетически допустимые инстанции: вселенская душа, галактический разум, абсолютный дух, Бог.

В итоговой для конкретного социального организма перспективе отмеченные детерминанты его жизнедеятельности не больше и не меньше друг друга, но могут быть и бывают — в тот или иной временной отрезок существования данной общественной системы, либо в том или ином её пространственном фрагменте - и больше, и меньше одна другой.

То же самое справедливо и при вычленении в социальной реальности экономической, политико-правовой, собственно социальной и собственно культурной плоскостей. Они, по аналогии с рассмотренными выше сечениями общественного бытия, полагаются взаимодополняющими и - в первую очередь опосредованно, через онтологически исходное единство - взаимо-обусловливающими друг друга. В отвлечении от конкретного социального организма все отдельные стороны его жизни довольствуются статусом факторов исторического процесса, т.е. преимущественно внешних по отношению к нему сил.

Каждый такой фактор, утратив субстанциальную плотность, превращается в онтологически тощую реляцию, совокупность соответствующих законов (регуляpf¡остей). Их толкование как исключительно объективных, преподносимое религиозным и наукообразным провиденциализмом, как тотально интерсубъективных, выдаваемое априоризмом и конвенционализмом, наряду с голым произволом исторических или/и надысторических деятелей, пропагандируемым субъективистами, суть признаки дискурса «отвлечённых начал». Как и абсолютизация приоритета в философских реконструкциях истории экономических, политических, собственно социальных и собственно культурных регулярностей.

Изоморфизм общественно-исторических законов, которые обнаруживаются в различных социокультурных организмах, ещё не говорит ни о сущностном, ни о субстанциональном единстве последних. Универсальность рассматриваемых регулярностей скорее лишь феноменальна. Ноуменальный ранг каждая из них обретает только в преломлении к жизнедеятельности конкретного общественного организма. Отыскание и установление его пространственно-временных границ выходит за рамки общезначимой рациональной алгоритмики, затрагивая область экзистенциальных борений человека.

Социально-исторические и природно-космические законы не тождественны, но подобны. Влияя друг на друга, они попеременно могут главенствовать (с того момента, как сила воздействия людей на естественную среду обитания становится соизмеримой с силой геологического фактора), детерминируя ход эволюции природно-социальных систем. Изоморфизм общественно-исторических и космических регулярностей в онтологическом плане лучше всего вписывается в гилозоистическую парадигму, которая дистанцируется от идеалистической и материалистической ортодоксии, но и не сползает в грубый натурализм, редуцирующий социальное к биологическому.

Эвристическая ценность выстроенной матрицы проясняется и подтверждается при наложении сформулированного методологического остова на материал ярких авторских историософских концепций: A.C. Хомякова, Н.Я. Данилевского, Ю.И. Семёнова, К. Поппера.

В третьем параграфе «Идея многомерной оборачиваемой реальности и самосошании русской культуры» выдвигается и обосновывается тезис о структурообразующей роли идеи подвижной иерархии для русского самооп-

ределения. На основании чего переосмысливаются некоторые хрестоматийные и претендующие на этот статус характеристики отечественной культуры, в критическом плане — атрибутивно приписываемые ей эсхатологизм и дуализм манихейского типа.

Самоопределение предполагает внешнее отграничение себя от иного и наличие аспекта дуальности в самодержавно-едином Я. Дуальность, разросшаяся до дуализма, злонамеренно превращает другое Я из ипостаси единства в один из элементов объектного множества. Отчуждение превалирует тут над трансцендированием и экзистированием. Поэтический склад русской души, наша «всецело магическая внутренняя жизнь» (по характеристике О. Шпенглера), наивное смешение чудес с идеалами (согласно наблюдению Л. Шестова) никак не совместимы с метафизическим дуализмом. Рационалистической объективаг^и двойничества, свойственной культурному архетипу Запада, Россия противопоставляет мифо-поэтическое и диалектико-метафизическое оборотничество персоны. Клонированию, как исключительно внешнему тиражированию субъекта, противополагается практика перевоплощений и, как следствие, переименований, опыт проникновения человека в иное с их дальнейшим взаимным перерождением. Самозванство, эта давняя «русская шалость», может быть истолковано как самовольное, без встречного отклика, проникновение нашего Я в соседствующее иное и, одновременно, как постыдный побег от самого себя, как капитуляция перед одолевающими тебя соблазнами. Удивимся, ужаснёмся - но выходит: от угарного самозванства до сочувственного понимания другого (всегда с надеждой на взаимность) — короткий шаг. Преодолеть соблазн своеволия, вовремя спохватиться, спастись от опрометчивого поступка помогает лишь порыв к самопознанию, к духовно-душевному средоточению, требующему уединения.

Русский максимализм не до конца вписывается в однократную и однонаправленную христианскую (монотеистическую) эсхатологию. Гибкая ранжируемость сущего — субстанциальный остов наших максималистских идей и настроений. По словам Шатова, народы слагаются и движутся силой, «происхождение которой неизвестно и необъяснимо. Эта сила есть сила дойти до конца и в то же время конец отрицающая (курсив мой.- А. Ф.)». В согласии с фамилией персонажа (шатать — раскачивать, качать, нагибать в разные стороны) формулируемая им идея не вмещается в узкую колею линеарной истории, бесповоротно мчащейся к обрыву.

Не только к краю, рубежу жизни, но и в глубь её, в само её нутро влечётся русский человек. Эти мировоззренческие ориентации у него подвижно-иерархичны. Их синтез, не станем обманываться, нередко - жутко противоречив. Зачастую — причудлив. Иногда же (а во власти ли человеческой чаще?) — изумительно красив. Как у В.В. Хлебникова: «Русь, ты вся поцелуй на морозе!..».

В заключении делаются самые общие выводы и намечаются перспективы дальнейших исследований, инициированных настоящей диссертацией. Постсовременность, контуры которой вырисовываются на наших глазах, ну-

ждается в концептуально развитой подвижной иерархии как надёжной онтологической и аксиологической основе.

Публикации, в которых отражены основные положения диссертации:

а) монография:

1. Фатенков, А.Н. Философия подвижной иерархии (русский контекст) / А.Н. Фатенков,- Н. Новгород: Изд-во ННГУ, 2005.- 322 е.- 18,8 п.л.

б) публикации в периодических научных изданиях, рекомендованных ВАК для публикации научных работ, отражающих основное содержание докторских диссертаций:

2. Фатенков, А.Н. Философия как многомерный континуум взаимосо-отнесённых метафизических констант / А.Н. Фатенков // Вестник Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского. Сер. Инновации в образовании.- Н. Новгород, 2001.- Вып. 1 (2).- С. 188-190.- 0,2 п.л.

3. Фатенков, А.Н. Модель-метафора как универсально-конкретная форма философского дискурса / А.Н. Фатенков // Вестник Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского. Сер. Социальные науки. - Н. Новгород, 2002,- Вып. 1 (2).- С. 328-344,- 1,45 п.л.

4. Фатенков, А.Н. Языки философии, литературы и науки в аспекте смысла / А.Н. Фатенков // Философские науки.- 2003,- № 9,- С. 50-69.- 1,05 п.л.

5. Фатенков, А.Н. Философ. Опыт самоопределения в языковом пространстве культуры / А.Н. Фатенков // Человек.- 2004.- № 1.- С. 103-114,- 1,0 п.л.

6. Фатенков, А.Н. Русская органицистская историософия в оптике подвижно-иерархического монизма / А.Е1. Фатенков II Полигнозис.- 2004.- № 4 (28).-С. 48-63,- 1,25 п.л.

7. Фатенков, А.Н. Ответственный неглобализм русской идеи / А.Н. Фатенков // Философия хозяйства.- 2004.- № 5 (35).- С. 162-181,- 1,25 п.л.

8. Фатенков, А.Н. Философия в споре с наукой: идея подвижной иерархии против редукционизма / А.Н. Фатенков // Вестник Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского. Сер. Социальные науки.-Н. Новгород, 2004,- Вып. 1 (3).- С. 496-513,- 1,35 п.л.

9. Фатенков, А.Н. Кто должен править: люди или законы, массы или личности? Апология экзистенциальной автократии / А.Н. Фатенков // ПОЛИС.- 2005.-№2,-С. 158-171,- 1,15 п.л.

10. Фатенков, А.Н. Интеллектуальное пространство русского самоопределения / А.Н. Фатенков // Человек.- 2005.- № 3.- С. 41-51.- 1,05 пл.

11. Фатенков, А.Н. Концепция подвижно-иерархической причинности (На пути преодоления механистической каузальности) / А.Н. Фатенков // Вестник Санкт-Петербургского государственного университета. Сер. 6. Фи-

лософия, политология, социология, психология, право, международные отношения,- СПб., 2005.- Вып. 2.- С. 155-160.- 0,45 п.л.

12. Фатенков, А.Н. Модель-метафора как аутентичная форма философской мысли / А.Н. Фатенков // Философия хозяйства,- 2005.- № 3 (39).- С. 157-164.- 0,45 п.л.

13. Фатенков, А.Н. Культурная экспансия метафоры и философско-мировоззренческий горизонт иносказания / А.Н. Фатенков // Социологический журнал,- 2005.- № 4,- С. 48-69,- 1,35 п.л.

14. Фатенков, А.Н. Введение в онтологию подвижной иерархии / А.Н. Фатенков // Вестник Нижегородского государственного университета им.

H.И. Лобачевского. Сер. Социальные науки.- Н. Новгород, 2005,- Вып. 1 (4).-

I,0 п.л.

15. Фатенков, А.Н. Культурофильство против этатизма, автократия против тоталитарности / А.Н. Фатенков // Личность. Культура. Общество,-2006,- Т. VIII.- Вып. 1 (29).- 0,75 п.л.

в) публикации в других изданиях:

16. Фатенков, А.Н. Русское Слово и традиция имяславия / А.Н. Фатенков // Verbum. - СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2000.-Вып. 3.- С. 413-419,- 0,45 пл.

17. Фатенков, А.Н. Апофеоз органицизма (Об архетипе русской философии) / А.Н. Фатенков // Русская философия. Новые исследования и материалы. (Проблемы методологии и методики) / Под ред. А.Ф. Замалеева. СПб.: Летний сад, Санкт-Петербургское философское общество, 2001,- С. 97-102.

18. Фатенков, А.Н. Реальность очевидная и реальность, достойная веры: К понятийно-терминологическому разграничению сущего и бытия / А.Н. Фатенков // Мир человека: Ежегодник-альманах.- Н. Новгород: НКИ, 2001,-Вып. 1 (4).- С. 140-150,- 0,7 п.л.

19. Фатенков, А.Н. Обращение к авторитету как методологическая интенция теоретико-практического освоения мира и её мировоззренческое основание / А.Н. Фатенков II Серия трудов «Философия образования». Т. V.: В 2-х ч.- Новосибирск: НИИ философии образования, 2002.- Ч. 1.- С. 287-292,0,35 п.л.

20. Фатенков, А.Н. Эскиз к картине постсовременной философии / А.Н. Фатенков // Проблемы метафизики и метафилософии: история и современность: Монография / Под ред. проф. М.М. Прохорова.- Н. Новгород: Изд-во ВГИПА, 2003.- С. 58-80.- 1,6 п.л.

21. Фатенков, А.Н. Прогрессизм и линеарность общественного развития: критическое истолкование / А.Н. Фатенков // Социология социальных трансформаций / Под общ. ред. проф. З.Х. Саралиевой.- Н. Новгород: Изд-во НИСОЦ, 2003,- С. 189-195,- 0,4 п.л.

22. Фатенков, А.Н. Об истине в её субстанциальной и реляционной ипостасях / А.Н. Фатенков // Истина и заблуждение. Диалог мировоззрений:

Материалы VII научно-богословского симпозиума, Н. Новгород, 3-4 июня 2003 г.- Н. Новгород: Изд-во ВВАГС, 2003.- С. 88-92,- 0,5 п.л.

23. Фатенков, А.Н. О самодостаточности философии, метафизической бессодержательности метафилософии и философской ограниченности мета-науки / А.Н. Фатенков // Язык в системе мультикультурного общества: Сб. ст.- Н. Новгород: НФ ГУ-ВШЭ, 2003.- С. 44-52.- 0,5 п.л.

24. Фатенков, А.Н. Идея развития: постнововременное толкование / А.Н. Фатенков // Мировоззренческая парадигма в философии: Метафизика и процесс: Монография / Под ред. проф. М.М. Прохорова.- Н. Новгород: Изд-во ВГИПА, 2004,- С. 120-143,- 1,2 п.л.

25. Фатенков, А.Н. Идея братства: социокультурная проекция / А.Н. Фатенков II Малая социальная группа: социокультурный и социопсихологический аспекты: В 2-х т. / Под общ. ред. проф. З.Х. Саралиевой.- Н. Новгород: Изд-во НИСОЦ, 2004,- Т. 1,- С. 296-300.- 0,25 п.л.

26. Фатенков, А.Н. Концепция подвижно-иерархической причинности / А.Н. Фатенков // Мировоззренческая парадигма в философии: Категориальный анализ: Монография / Под ред. проф. М.М. Прохорова.- Н. Новгород: Изд-во ВГИПА, 2005,- С. 183-200,- 0,75 п.л.

27. Фатенков, А.Н. Постсовременная смена вех: от парадигмы прогресса - к идее вечного возвращения / А.Н. Фатенков // Мир человека: Альманах,-Н. Новгород: Изд-во ВВАГС, 2005,- Вып. 3 (6).- С. 51-63,- 0,7 п.л.

28. Фатенков, А.Н. Иерархия и равенство как организующие начала культуры / А.Н. Фатенков II Организация в фокусе социологических исследований: В 2-х т. / Под общ. ред. проф. З.Х. Саралиевой.- Н.Новгород: Изд-во НИСОЦ, 2005.- Т. 1.- С. 227-232,- 0,3 п.л.

29. Фатенков, А.Н. Диалектический монизм в свете идеи подвижной иерархии / А.Н. Фатенков // Ильенковские чтения — 2005. Социальная теория, её истинность и роль в историческом процессе: Материалы Междунар. науч. конф., Воронеж, 30-31 мая 2005 г.- Воронеж: ВГПУ, 2005.- Ч. 1,- С. 33-40,0,4 п.л.

Подписано в печать 06.03.2006. Формат 60x84 1/16. Бумага офсетная. Печать офсетная. Гарнитура «Тайме». Усл. п. л. 2. Заказ № 386. Тираж 100 экз.

Отпечатано с готового оригинал-макета в типографии Нижегородского госуниверситета им. Н.И. Лобачевского. Лиц. ПД№ 18-0099 от 4.05.01. 603000, г. Н. Новгород, ул. Б. Покровская, 37

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора философских наук Фатенков, Алексей Николаевич

Введение.С.

Глава 1. Философское Слово в концептуальном поле подвижной иерархии. С.

1.1. Мы, философы: опыт самоопределения в вербальном пространстве культуры. С.

1.2. Языки философии, литературы и науки в аспекте смысла.С.

1.3. Культурная экспансия метафоры и философско-мировоззренческий горизонт иносказания. С.

1.4. Модель-метафора как универсально-конкретная форма философского дискурса. С.

Глава 2. Философия и наука как разнящиеся виды сверхобыденной духовно-интеллектуальной практики.С.

2.1. Предметно-истинностный ракурс философии, литературы и науки. С.

2.2. Философия в споре с наукой: идея подвижной иерархии против редукционизма.С.

Глава 3. Введение в онтологию подвижной иерархии. С.

3.1. Гибкая ранжированность бытия.С.

3.2. Об истине в её субстанциальной и реляционной ипостасях. С.

3.3. Идея развития: философское толкование.С.

3.4. Концепция подвижно-иерархической причинности.С.

3.5. Онтолого-аксиологическое основание диалектического монизма.С.

Глава 4. Социокультурные экспликации философемы подвижной иерархии. С.

4.1. Проект постнововременной социальной онтологии.С.

4.2. Подвижно-иерархический монизм: историософский срез. С.

4.3. Идея многомерной оборачиваемой реальности в самосознании русской культуры.С.

Введение диссертации2006 год, автореферат по философии, Фатенков, Алексей Николаевич

Актуальность темы исследования. Отыскание идеи, структурирующей и увязывающей в диалектическое единство рефлексию философии над самой собой (ближний концептуальный круг философии) и над миром, как нечто иным по отношению к ней (дальний концептуальный круг философии),

- самый претенциозный проект монистической интеллектуальной традиции. В рамках классической, эссенциалистской стилистики завершённый вид он приобретает под пером Г.В.Ф. Гегеля, учившего о совпадении логического и исторического, о тождестве бытия и мышления, т.е. - вольно или невольно

- о равенстве как фундаментальном онтологическом и методологическом принципе. Очевидно, однако, что норма равенства не дотягивает до статуса универсальной даже внутри очерченного типа рациональности. Некоторые соразмерные ему эпохальные культурные реалии: античный и средневековый космос, традиционное общество, - откровенно иерархичны, иначе говоря, чётко ориентированы на норму неравенства. Век классицизма не оказался вечностью - тем, чем мечтал, но никак не мог оказаться. Отрицание эссенциалистской метафизики пришло не столько со стороны, сколько из собственных истоков и глубин. Оно пришло из идеи - словесно оформленной специфически философской мысли, неумолимо рвущейся за свои пределы; не только равной, но, одновременно и повсеместно, и неравной самой себе. Диалектическая метафизика, оперирующая неизменными ноуменами, зримо обнаруживает тут свою концептуальную ограниченность, ненароком усугубляя её в полемике с мировоззренческими оппонентами. Победа эссенциалистской философии над теологией (в том же гегельянстве, например) досталась дорогой ценой. Дискредитация религиозного абсолюта рикошетом ударила по тому всегда равному себе метафизическому абсолюту, который, собственно, и превращал антиномии чистого разума в диалектические противоречия, а затем безукоризненно, однозначно, с объективной достоверностью разрешал эти последние. «Бог умер!» - возвестил Ф. Ницше. На оборотной стороне скрижали немецкий интуитивист выцарапал обвинительный приговор классической философии. Предваряющие ницшеанский вердикт попытки Л. Фейербаха и К. Маркса спасти её, обратившись к идее абсолютной социальности, равной себе в лоне чувственной, сугубо человеческой любви или в сфере свободного от отчуждения труда, остались безуспешными. Мятеж человека против отвлечённых ноуменов, регулярностей и реляций оказался куда более радикальным, чем представлялось материалистическим критикам гегельянства, не говоря уже о последователях метафизически убогого позитивизма. Экзистирующее существо во весь голос, отчаяннее Иова, взбунтовалось против судьбы. Сложившаяся ситуация, получив философское осмысление (прежде всего у Ф.М. Достоевского, С. Кьеркегора, Ф. Ницше), задала интереснейший духовно-интеллектуальный контекст, полный противоречий и соблазнов. В нём единичное, особенное, уникальное, преодолевшее номиналистические иллюзии и отчётливо осознавшее силу общего, обрело-таки надежду вырваться из-под его жёсткой опеки. Человека гнетёт жёсткая иерархия - это несмываемое клеймо судьбы на его плечах, безотносительное к каким бы то ни было личностным качествам. Удручает человека и фундаментальное ноуменальное равенство, столь же индифферентное к экзистенциальным нюансам, как и застывшая субординация. Никогда не удовлетворится он и онтологически чахлой координацией, коррелятивным принципом дополнительности - этим фетишем современной науки, конструирующим зачастую химерические структуры и культивирующим соглашательскую эклектику. Экзистирующему существу претит и плоско-феноменологическое плюралистическое равенство - эта жалкая идеологическая подачка, набирающая вес в бездушной социальной среде и склоняющая человека - a priori пристрастного, своенравного, строптивого - к сомнительному компромиссу с собственной совестью, к молчалинской «умеренности и аккуратности», к лукавой либеральной политкорректности.

Способна ли метафизика выйти за рамки тривиальной бинарной оппозиции равенства и неравенства (иерархии), с которой поневоле уживался классицизм? Возможно ли её диалектико-экзистенциальное снятие? Имеется ли шанс для органического сопряжения экзистенциализма и субстанциализ-ма? И - в пределе - возможна ли монистически выстроенная бытийно и ценностно полновесная неклассическая философия? Актуальность сформулированных вопросов и поиска ответов на них обусловливает своевременность настоящего диссертационного исследования.

Авторская гипотеза заключается в том, что именно идея подвижной иерархии вправе претендовать на роль конститутивной по отношению к онтологически и аксиологически глубокой постклассической философии.

Объект исследования - двуединый процесс и результат рефлексии философии над собой и над миром.

Предмет исследования - идея подвижной иерархии как структурообразующая для автопортрета философии, философской картины мира и их диалектического единства.

Цель исследования заключается в обосновании авторской гипотезы о главенствующей роли идеи подвижной иерархии для выстраивания бытийно ориентированной постклассической философии и получения с её помощью жизненно-правдивой картины мира.

Для достижения поставленной цели предполагается решить несколько комплексных задач.

1. Рассмотреть философское Слово в концептуальном поле подвижной иерархии.

1.1. Отыскать место философа в вербальном пространстве культуры.

1.2. Уточнить смысловые ракурсы языков философии, литературы и науки.

1.3. Выявить причины культурной экспансии метафоры и очертить мировоззренческий горизонт иносказания.

1.4. Представить модель-метафору в качестве аутентичной формы философского дискурса.

2. Провести содержательное и методологическое разграничение философии и науки как разнящихся видов сверхобыденной духовно-интеллектуальной практики.

2.1. Вычертить предметно-истинностные проекции философии, литературы и науки.

2.2. Противопоставить конститутивную для философии идею подвижной иерархии редукционистскому остову (нововременной) науки.

3. Выписать основные положения онтологии подвижной иерархии.

3.1. Провести философскую реконструкцию гибко ранжированного бытия.

3.2. Осмыслить истину в её субстанциальной и реляционной ипостасях.

3.3. Проанализировать идею развития.

3.4. Раскрыть каузальный сегмент онтологии подвижной иерархии.

3.5. Высветить онтолого-аксиологическое основание диалектического монизма.

4. Рассмотреть социокультурные экспликации философемы подвижной иерархии.

4.1. Разработать проект постнововременной социальной онтологии.

4.2. Сделать историософский срез концепции подвижно-иерархического монизма.

4.3. Философски истолковать идею многомерной оборачиваемой реальности, играющую первостепенную роль в русском самосознании.

Методологической основой исследования выступает экзистенциальная диалектика, опирающаяся на интеллектуальный интуитивизм. Конкретнее это означает:

- Ведущая авторская идея и её важнейшие иллюстрации - интуитивного происхождения, подготовленного, в свою очередь, личным жизненным и культурным (философским, прежде всего) опытом.

- Исходные интуиции должны быть обрамлены дискурсивными подробностями, необходимыми для разговора автора с самим собой и членами философского сообщества.

- Истинность интуитивно открывшихся положений и тех, что дедуцируются из них, не имеет сколь угодно широкого коллективного (интерсубъективного) измерения. Полная ответственность за их правдивость или неправдивость лежит на авторе, который, вместе с тем, не считает себя вправе пренебрегать критериями интерсубъективной проверки суждений на истинность, т.е. намеренно сужать их релевантность.

- Исходные и производные от них идеи, рассматриваемые в интерсубъективном контексте, оказываются фундаментально антиномичными. Разрешение указанных антиномий - посредством превращения их в диалектические противоречия - возможны лишь при помощи сверхлогических усилий, на которые способен человек и личностноподобная социокультурная общность.

- Диалектические противоречия не могут быть раз и навсегда сняты даже на личностном уровне, понуждая человека к постоянной экзистенциальной активности.

Степень разработанности проблемы и источниковедческая база исследования. Непосредственно идея подвижной иерархии не выступала предметом философского рассмотрения, хотя отдельные её смысловые грани обнаруживаются и угадываются в классическом наследии и в работах современных авторов. В принципе, искомая концепция может быть достаточно полно выписана в результате экзистенциально-диалектического синтеза метафизики Платона, Ф.М. Достоевского, Ф. Ницше и М. Хайдеггера. Речь идёт в первую очередь об онтологическом различении в платоновском «Пармени-де» единого и целого, о ницшеанской вариации темы вечного возвращения и понимании немецким интуитивистом истины как движущейся толпы метафор, о хайдеггеровской отрешённости и, наконец, о рефлексии «подпольного человека» над бытийной завершённостью, которую всякий страждущий любит только издали, а отнюдь не вблизи», и шатовском тезисе относительно побудительной силы народа - той, что велит дойти до конца и в то же время конец отрицающей. Разумеется, расставленные приоритеты не выводят упомянутых мыслителей вовсе за границы философской критики и не означают умаления роли других исследователей, тексты которых послужили питательной средой для детальной экспликации заглавной диссертационной идеи.

Автор использует парадигмальные находки философов-экзистенциалистов (H.A. Бердяева, А. Камю, Ж.-П. Сартра, J1. Шестова, К. Ясперса), констатируя, что нерелигиозная отечественная мысль этого направления не достигла ещё высот немецкой и французской.

Среди эссенциалистски ориентированных философов диссертанта интересуют античные и западные диалектики. В большей степени Гераклит (который противопоставляется в тексте скорее Кратилу, нежели Пармениду), Николай Кузанский и Г.В. Лейбниц, в меньшей степени - представители немецкой классической философии (по причине их склонности к панлогизму). Но особенно важными оказываются конструктивно-критические обращения к наследию отечественных онтологически ориентированных мыслителей, пытавшихся, в той или иной мере и с разным успехом, выйти за рамки жёстко эссенциалистского дискурса. Речь идёт об идеал-реалистах (С.Н. Булгакове, А.Ф. Лосеве, Н.О. Лосском, В.В. Розанове, П.А. Флоренском, С.Л. Франке, П.Я. Чаадаеве), чья религиозность для диссертанта вторична по сравнению с их собственно философским поиском бытийной полноты, и о диалектических материалистах (Э.В. Ильенкове, М.А. Лившице, Л.К. Науменко). Хотя в целом марксистская философская традиция, ставящая зачастую гносеологию впереди онтологии, оценивается автором работы преимущественно критически.

Не являясь апологетом постмодернизма, диссертант не усматривает, вместе с тем, разумных оснований для тотального неприятия этого интеллектуального течения, отчасти солидаризируясь с ним в критике косной субординации и тривиального бинаризма, а также соглашаясь с тем, что философия не исчерпывает себя в коммуникации и адекватно выражается скорее в письме, нежели в говорении. Отсюда ссылки, впрочем нечастые, на тексты Ж. Делёза, Ж. Деррида, Ф. Гваттари, М. Фуко.

Проблема вербальной и вневербальной иерархии - это проблема структуры. Поэтому пристальное внимание диссертант уделяет отечественной формальной школе (В.Б. Шкловский, Б.М. Эйхенбаум, P.O. Якобсон), выборочно - наследующему ей французскому структурализму и постструктурализму (Р. Барт, Ж. Лакан, Ц. Тодоров), гораздо критичнее относясь к тарту-ско-московским семиотикам (Ю.М. Лотман, Б.А. Успенский) вследствие неприятия их методологии жёсткого бинаризма.

Пластичная ранжированность языковой сферы сущего вычерчивается также с учётом мнений С.С. Аверинцева, Н.Д. Арутюновой, М.М. Бахтина, В.В. Бибихина, «позднего» Л. Витгенштейна, Ф.И. Гиренка, В. фон Гумбольдта, С.С. Гусева, В.М. Жирмунского, К.К. Жоля, В.А. Звегинцева, Ф.Х. Кессиди, М.С. Козловой, Т.Г. Лешкевич, Е.М. Мелетинского, Л.А. Микеши-ной, С.С. Неретиной, X. Ортеги, Дж. Оруэлла, М. Полани, A.A. Потебни, П. Рикёра, В.М. Розина, X. Уайта, Г. Фреге, Ф. Шлегеля, А. Шопенгауэра, А.Д. Шмелёва, Г.Г. Шпета, В.А. Штоффа, Т.В. Щитцовой.

Противопоставляя подвижно-иерархическую ткань философии редукционистскому полотну нововременной науки, автор принимает во внимание работы Р.Ю. Виппера, П.П. Гайденко, В.Д. Захарова, А. Койре, А.Л. Никифорова, М.К. Петрова, В.И. Свинцова, Б.С. Грязнова, E.H. Князевой, А. Косарева, H.H. Моисеева, В.Н. Садовского, A.B. Соболева, B.C. Степина, Р.Л. Томпсона, П. Фейерабенда.

Гибкая субординированность сущего как такового выписывается с опорой на тексты Аврелия Августина, В.Ф. Асмуса, А. Бергсона, Л. фон Бер-таланфи, П.П. Гайденко, Г.В.Ф. Гегеля, Г. Гессе, А.Л. Доброхотова, Ф.Х.

Кессиди, В.А. Кутырёва, CA. Левицкого, A.A. Любищева, И.Д. Новикова, А.П. Платонова, В.П. Руднева, О.М. Фрейденберг, С.С. Хоружего, Ф.В.Й. Шеллинга, М. Элиаде, Г.А. Югая.

Социокультурные экспликации философемы подвижной иерархии раскрываются посредством обращения к идеям Э. Бенвениста, В. Беньямина, Ж. Бодрийяра, Н.В. Болдырева, Э. Бёрка, М.А. Волошина, Г.Д. Гачева, Ф.И. Ги-ренка, A.A. Григорьева, Н.Я. Данилевского, Г. Дебора, Л.П. Карсавина, В.А. Кошелева, В.И. Ленина, К.Н. Леонтьева, К. Маркса, В.Ф. Одоевского, А.П. Платонова, К. Поппера, Ю.И. Семёнова, В.В. Сербиненко, Ю.С. Степанова, Ю.В. Трифонова, Н.С. Трубецкого, A.C. Хомякова, О. Шпенглера, Ю. Эволы, Ф. Энгельса, Э. Юнгера.

Поэтико-эстетическим ориентиром диссертанту служат произведения Х.Л. Борхеса, С.Д. Кржижановского, В.В. Хлебникова.

Научная новизна исследования.

1. Вводится в философский оборот и терминируется словосочетание «подвижная иерархия». Выдвигается и обосновывается гипотеза, согласно которой именно идея подвижной иерархии конституирует бытийно и ценностно глубокую постклассическую философию.

2. Отыскивается место философа в вербальном пространстве культуры, отличающее любителя мудрости от обывателя, мудреца, теолога, мифолога, пророка, поэта и учёного.

3. Уточняется смысловой ракурс языков философии, литературы и науки в плане выделения различного удельного веса в них субъективной, интерсубъективной и объективной концептуальных составляющих, а также в плане различных способов преодоления антиномий в сопоставляемых дискурсах.

4. Связывая атрибутивную метафоричность словесно-вещной реальности прежде всего с моментом структурной изменчивости сущего, полагается эвристически ценным описать ту в терминах уподобления, различения, противопоставления. Исходя из немодерновых мировоззренческих предпочтений, выявляется и рассматривается онтологическая подоплёка иносказания в различных сверхобыденных культурных практиках: философии, мифе, литературе, науке.

5. В качестве аутентичной формы философского дискурса утверждается конструкция, именуемая моделью-метафорой, которая существенно отлична от «чистой» метафоры литературы и «чистой» модели науки.

6. Вычерчивается предметно-истинностная проекция философии, литературы и науки, позволяющая отделить философский реализм от научного, истину и истинность философскую от научной.

7. На основании проведённого методологического и содержательного сравнения философия и наука разграничены как разнящиеся виды сверхобыденной духовно-интеллектуальной практики.

8. Обнаруживается онтолого-аксиологическое основание философемы подвижной иерархии, в качестве которого выступает платоновское единое, содержательно дополненное в ценностном отношении находками отечественных интеллектуалов и включённое в экзистенциальный контекст.

9. Выделяются и анализируются диалектически-противоречивые ипостаси истины: субстанциальная и реляционная.

10. В рамках парадигмы подвижной иерархии осмысливается идея развития, предполагающая, что становящееся и пребывающее не находятся в состоянии тривиального равенства и не обладают объективным приоритетом друг перед другом, приобретая его лишь на субъект-культурном и личностном уровнях. Концептуально уточнённое вечное возвращение истолковывается архетипом подлинного развития.

11. Рассматривая вопрос о соотношении causa efficiens и causa finalis, доказывается, что именно онтологическая матрица пластичной субординации делает это соотношение бытийно и ценностно весомым, позволяя преодолеть односторонности механистического ателеологизма и фаталистического те-леологизма. Критикуется сциентистская подмена онтологически глубокой, иерархически фундированной телеологии всего лишь феноменологической и корреляционной телеономией.

12. Отстаивается аксиологическая и эвристическая значимость подвижно-иерархического монизма, противостоящего сразу нескольким методологическим конкурентам механистического толка: иерархически однонаправленному, закостеневшему монизму, плюрализму и дуализму. Даётся обоснование того, что адекватным содержательным наполнением подвижно-иерархического монизма оказывается диалектическое единство гилозоизма и экзистенциализма.

13. Положив в основание идею подвижной иерархии, вычерчивается проект постнововременной (постклассической) социальной онтологии, противостоящий онтологическим моделям классического стиля и феноменологическим моделям, господствующим в неклассической социальной философии.

14. Гибкая ранжированность сущего рассматривается онтологическим фундаментом социальной справедливости и её вершины - состояния братства.

15. Выдвигается и обосновывается тезис о структурообразующей роли идеи подвижной иерархии для русского самоопределения. На основании чего переосмысливаются некоторые хрестоматийные и претендующие на этот статус характеристики отечественной культуры, в критическом плане - атрибутивно приписываемые ей эсхатологизм и дуализм манихейского типа.

16. Содержательно раскрывается методология подвижно-иерархического монизма применительно к историософской проблематике. Демонстрируется ориентация отечественной общественной мысли на очерченный методологический каркас.

Основные положения, выносимые на защиту.

1. Эксплицированная идея подвижной иерархии структурирует и увязывает в диалектическое единство рефлексию философии над собой (ближний концептуальный круг философии) и над миром как нечто иным по отношению к ней (дальний концептуальный круг философии), продвигая реализацию самого претенциозного, быть может, проекта монистической интеллектуальной традиции.

2. В отличие от мудреца-молчальника и примыкающего к нему теолога, не предрасположенных к въедливому самоанализу, философ есть надрывно рефлектирующий словесник. Дихотомия «философ - обыватель» тесно связана с полярностью письменной и устной речи. Помимо обывателя к натурам говорящим относятся мифолог, пророк и, отчасти, поэт. Находясь в оппозиции к ним, философ и учёный выступают натурами пишущими. Однако тексты учёного конвенциональны и интерсубъективны, тогда как письмена философа субстанциональны и экзистенциальны, присущая им страстность делает их схожими с творениями поэта.

3. Все три сопоставляемых языка - философии, литературы (включая радикальнейший авангард) и науки - осмысленны. При этом их семантическая конфигурация различна. Та, что свойственна литературному письму, отличается безоговорочным первенством субъективной компоненты смысла. Оттого семантическая матрица литературы зыбка, прихотлива, терпима и даже провокативна по отношению к противоречиям. Философия и наука, не менее, а то и более (применительно к науке) внимательные к сферам интерсубъективно и объективно сущего, неизбежно оказываются концептуально строже организованными. Но эта их строгость, подразумевающая, в частности, минимизацию числа противоречий, достигается разными путями. Наука снимает обнаруживаемые ею антиномии конвенциально на интерсубъективной ступени слова и дела. Философии подобное соглашательство претит. Она настаивает на ответственной личностной акцентировке и нюансировке знания, на экзистенциальном разрешении жизненных апорий.

4. Выделяя доминантный признак во взаимоотношениях обозначаемого и обозначающего, а также в динамическом соположении обыденножитейской реальности и той, что высвечивается в сверхобыденных человеческих практиках, предлагаются следующие культурно-видовые характеристики метафоры. Метафора мифа есть различающее уподобление. В (монотеистической) религии, где пласты сакрального и профанного дистанцированы в гораздо большей степени, трансцендентны друг другу, но при этом земной мир постулируется созданным по образу вышнего, метафора оказывается противопоставляющим уподоблением. В литературе - жизненно-правдивом вымысле - уподобляющим противопоставлением. В науке - уподобляющим различением моделируемого сообществом профессионалов объекта-для-нас и объекта-самого-по-себе. Философия сопрягает в себе все указанные аспекты структурной изменчивости, сосредотачиваясь на оборачивании уподобляющего противопоставления и противопоставляющего уподобления.

5. Предельно прозрачная, поддающаяся строгому логическому определению и исчислению вербальная модель, свойственная науке, и чересчур вуалированная словесная метафора литературы (поэтики) не удовлетворительны для философского дискурса. Его оптимальной формой является модель-метафора - осмысленная знаковая (языковая) конструкция с условно-фиксированным числом интерпретаций, ограничиваемых спецификой познаваемого объекта, эпистемическими интерсубъективными нормами и экзистенциальными усилиями познающего субъекта. Она тесно сопряжена, детерминируется и сама, в свою очередь, генерирует вполне определённую онтологическую, гносеологическую и аксиологическую установку - органи-цизм, в противовес механицизму, со свойственным тому культом «чистой» модели в области формально-знаковых структур.

6. Предмет, о котором идёт речь в литературно-художественном произведении, не обладает, как правило, свойством объективного существования. Но зачастую он не менее, а то и более, значим и реален для человека, чем феномены, действительность которых удостоверяется повседневным опытом и сциентистской эмпирией. В предмете научного дискурса выделяются два слоя, причём интерсубъективный превалирует над объективным. Предмет философских размышлений сопричастен всем трём граням сущего, включая непременно и субъективно-личностную. В общем случае он подразумевает подвижную иерархию соответствующих страт реальности, выказывая очевидную склонность к внутренним трансформациям по оси «субъективно-личностное - объективное» и давая вполне определённую острастку интерсубъективизму, за которым нередко тянется шлейф конформизма и оппортунизма. Для экзистенциального философа объективизм - такая же крайность и односторонность, как и субъективизм. Быть реалистом (и диалектиком) в философии невозможно без умения заставать мир с собой и без себя, общающимся и уединённым. В истинностном отношении литература - посредством слова - апеллирует непосредственно к правде. Наука - необходимо и достаточно - к истине. Философия, не удовлетворяясь оценкой только по шкале «истина - ложь», страстно взывает ещё и к правде. Истина в науке понимается как равенство или даже тождество, поддерживаемое объективным основанием (согласно классическому эталону) или устанавливаемое по соглашению (в рамках «неклассики»). Философская истина есть экзистенциально решаемое неравенство.

7. В методологическом плане принципу редукционистской простоты нововременной науки философия противопоставляет идею подвижной иерархии. В содержательном плане научному дискурсу фактов и законов противопоставляется собственно философская апелляция к событию и судьбе. Формулируется кредо философии: «Утверждая - глубоко сомневаться, сомневаясь - искренне утверждать».

8. Выступающее основанием философемы подвижной иерархии платоновское единое в коечном итоге онтологически и аксиологически не больше и не меньше всякого своего фрагмента, а в конкретных пространственно-временных координатах может быть и бывает и больше, и меньше любого из них.

9. Субстанциальная и реляционная ипостаси истины гибко ранжированы друг относительно друга. Первая возвышается над второй постольку, поскольку структурированная субстанция включает в себя реляционность в качестве одного из аспектов; подлинность системы отношений детерминирована подлинностью реальностью-плеромы. В свою очередь, реляционная ипостась превалирует над субстанциальной постольку, поскольку человек, экзи-стируя, рвёт путы объемлющей его реальности или, по крайней мере, выказывает к ней особое, личное отношение.

10. Становящееся и пребывающее, изменчивость и неизменность, движение и покой, любые другие сополагаемые способы существования развивающейся реальности могут обладать и обладают - в различных пространственно-временных и экзистенциальных координатах - приоритетом друг перед другом, концептуально схватывая и раскрывая вместе с тем само развитие в его полноте. Посредством семантического сравнения меняющейся неизменности и неменяющейся изменчивости, осмысливается идея развития в русском культурном ландшафте. Содержательная ёмкость первого лексического конструкта и содержательная банальность продукта его оборачивания свидетельствуют о Парменидово-Гераклитовой (именно в таком порядке) мотивированности нашего языка и нашей ментальности, об абсолютном отвержении кратиловщины и относительном приоритете неизменности (покоя) перед изменчивостью (движением) в архетипе отечественного мировоззрения. Понятие устойчивого развития для него излишне.

11. Каузальные компоненты причинного единства - детерминанты действующая и целевая, материальная и формальная - не только дополняют друг друга по принципу корреляции (слишком слабая установка), но иерархически соотносятся между собой. Их ранжируемость подвижна, вплоть до обратимости. Действующая причина играет главенствующую роль при прохождении системой каждой из многочисленных точек ветвления пути, привнося с собой элемент случайности и ярко демонстрируя аспект непредначертанности развития. Целевая причина превалирует вблизи координат финального (квазифинального) равновесия. Она же, скорее всего, первенствует, хотя и без исчерпывающих гарантий, в выстраивании цепочки равновесных и, не исключено, бифуркационных состояний, конституирующих траекторию движения системы. Правда, цепочка эта в любое мгновение и в любом своём звене может быть надломана, разорвана - или наоборот, стянута в узел действием (в том числе, непреднамеренным).

12. Монизм есть методологический принцип, согласно которому за основу изучаемой реальности - целокупно или фрагментарно взятого сущего -принимается одна онтологическая инстанция, наделяемая высочайшей ценностью. Идеалистическая и материалистическая версии монизма суть крайности, частные случаи той онтологически верной философемы, которая подвижно-иерархически преодолевает оппозиции макрокосма и микрокосма, телесного и душевного, материального и идеального. Гилозоизм, очищенный от натуралистического редукционизма и пронизанный экзистенциальным пафосом, максимально приближен к диалектическому архетипу. В указанном методологическом формате человек бытийно и ценностно в конечном итоге не больше и не меньше природно-социальной субстанции, конкретно-исторически становясь и оказываясь то больше, то меньше её. Подвижно-иерархический монизм, выражаемый диалектикой единого и многообразного, аксиологически и эвристически превосходит своих конкурентов: а) иерархически однонаправленный, закостеневший монизм, передаваемый взаимоотношением целого и частей; б) плюрализм, с фигурирующими в нём онтологическими симулякрами, псевдоцелостностями; в) антитетический, но недиалектический дуализм.

13. Содержательно разнящиеся варианты классической социальной онтологии опираются на одно общее методологическое основание - принцип жёсткой субординации. Его частным случаем, субординацией нулевого порядка, оказывается популярный в эпоху Модерна лозунг равенства. Неклассическая социальная онтология, в строгом понимании используемых терминов, невозможна вовсе. Отказываясь от ноуменально значимой иерархии и удовлетворяясь конвенциональной и коррелятивной дополнительностью, она исподволь или открыто замещается феноменологией. Постнеклассическая, точнее, постнововременная социальная онтология вполне легитимна. Она не чурается не отфильтрованной рассудком жизни, не пренебрегает ни ноуменальным, ни феноменальным её пластом, ни какими-то иными её сторонами, полагая их гибко ранжированными друг относительно друга и относительно целокупной жизни. На смену поверхностной сциентистской корреляции возвращается метафизически глубокая иерархия, но не статичная (характерная для матрицы классицизма), а подвижная, не укладывающаяся в прокрустово ложе фиксированной базисно-надстроечной субординации.

14. Справедливое общество на русский лад - это общество: а) экономически равных людей, т.е. равно вышедших из-под гнёта труда как необходимости; б) подвижно-иерархическое в областях собственно социальной, политической и хозяйственной (отличающейся от экономической примерно так же, как культура отличается от цивилизации); в) наконец, это общество совестливой иерархии в сфере собственно культурной (духовной). Братская общность зримо воплощает в себе канон подвижной иерархии. Генетическое лидерство, первородство автоматически не означает неизменного далее онтологического и аксиологического первенства. Напротив, зачастую младший из братьев, к тому же прозывающийся дураком, выручает из беды старших. Братская общность защищает человека от угрозы тотальной социализации. Охраняет от вульгарной публичности. Оберегает и от чересчур простецкого кровнородственного гегемонизма, и от сползания в банальный солипсизм.

15. Рассудочной объективации двойничества, свойственной культурному архетипу Запада, Россия противопоставляет мифо-поэтическое и диа-лектико-метафизическое оборотничество персоны. Клонированию, как исключительно внешнему тиражированию субъекта, противополагается практика перевоплощений, опыт проникновения человека в иное с их дальнейшим взаимным перерождением. Трёхслойная модель западной культуры (рай -ад - чистилище), сконструированная тартуско-московскими семиотиками, оказывается скрыто дуалистической. Напротив, внешне дуальная схема русского культурного бытия (посюстороннее - потустороннее, рай - ад), допускающая многократные субстанциальные и экзистенциальные скачки, перевороты и трансформации, корректно вписывается в монистическую, подвижно-иерархическую картину сущего. Эсхатологизм - односторонняя характеристика отечественной культуры и ментальности. Не только к краю, рубежу жизни, но и в глубь её, в само её нутро влечётся русский человек. Указанные ориентации у него гибко ранжированы. Их синтез, не надо обманываться, нередко - жутко противоречив. Зачастую - причудлив. Иногда же (а во власти ли человеческой чаще?) - изумительно красив.

16. Основополагающей реальностью, с которой сталкивается отечественный философ истории, является жизнь конкретного социокультурного организма (минимально умалённого социокультурного единства). Любой из них и, не исключено, их всепространственный и всевременной ансамбль гибко, вплоть до обратимости, ранжированы. В итоговой для конкретного субъекта истории перспективе онтологически исходные детерминанты его жизнедеятельности - имманентная (интерсубъективно-субъективная) и трансцендентальная (объективная), в каждой из которых выделяются материальная и идеальные грани, - не больше и не меньше друг друга, но могут быть и бывают - в тот или иной временной отрезок существования данного общественного организма, либо в том или ином его пространственном фрагменте -и больше, и меньше одна другой. То же самое справедливо при вычленении в социальной реальности экономической, политико-правовой, собственно социальной и собственно культурной сторон, бытийно и ценностно отличаемых от отвлечённых факторов общественной жизни.

Теоретическая и практическая значимость исследования. Указав на идею подвижной иерархии как на конститутивную по отношению к метафизике и метафизической картине мира, автор чётко очертил крупную философскую проблему, имеющую важное социально-культурное значение. Её решение, предложенное диссертантом, глубоко аргументировано и конструктивно-критически вплетено в отечественную и мировую философскую традицию. С опорой на экзистенциальную диалектику показана возможность и желательность выхода метафизики за рамки тривиальной бинарной оппозиции равенства и неравенства (иерархии), минуя онтологически и аксиологи-чески слабую координацию (дополнительность). Продемонстрирован образец монистически выстроенной бытийно и ценностно полновесной постклассической философии или, иначе, идущей навстречу ей экзистенциально фундированной философии неоклассицизма.

Выводы автора могут послужить теоретическим подспорьем для выработки справедливой, личностно и национально ориентированной социальной и культурной политики.

Материалы диссертации используются в лекционных курсах: «Философия», «Введение в гносеологию», «Философия культуры», «Философские вопросы гуманитарных, естественных и технических наук, - читаемых автором в ННГУ им. Н.И. Лобачевского, других нижегородских вузах.

Апробация работы. Основные положения и результаты исследования изложены в авторской монографии, в главах коллективных монографий, в статьях, вышедших в научных журналах, альманахах и сборниках, в докладах и сообщениях на научных конгрессах, симпозиумах и конференциях международного, всероссийского и регионального уровня.

По теме диссертации автором опубликовано более 80 работ общим объёмом около 60 печатных листов, все - без соавторов. В периодических научных изданиях, рекомендованных ВАК для публикации научных работ, отражающих основное содержание докторских диссертаций, опубликовано

14 текстов. Среди них статьи в журналах: «Человек», «Философские науки», «Философия хозяйства», «Социологический журнал», «ПОЛИС», «Полигно-зис», «Личность. Культура. Общество»; в Вестниках Санкт-Петербургского и Нижегородского университетов. Защищаемая автором концепция наиболее полно изложена в монографии: Фатенков А.Н. Философия подвижной иерархии (русский контекст).- Н. Новгород: Изд-во ННГУ, 2005.- 322 е.- 18,8 п.л.

Важнейшие аспекты диссертационного исследования представлены в статьях:

- Фатенков, А.Н. Философия как многомерный континуум взаимосоот-несённых метафизических констант / А.Н. Фатенков // Вестник Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского. Сер. Инновации в образовании,- Н. Новгород, 2001.- Вып. 1 (2).- С. 188-190.- 0,2 п.л.

- Фатенков, А.Н. Модель-метафора как универсально-конкретная форма философского дискурса / А.Н. Фатенков // Вестник Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского. Сер. Социальные науки. -Н. Новгород, 2002.- Вып. 1 (2).- С. 328-344.- 1,45 п.л.

- Фатенков, А.Н. Языки философии, литературы и науки в аспекте смысла / А.Н. Фатенков // Философские науки.- 2003.- № 9.- С. 50-69.- 1,05 п.л.

- Фатенков, А.Н. Философ. Опыт самоопределения в языковом пространстве культуры / А.Н. Фатенков // Человек.- 2004.- № 1.- С. 103-114,- 1,0 п.л.

- Фатенков, А.Н. Русская органицистская историософия в оптике подвижно-иерархического монизма / А.Н. Фатенков // Полигнозис.- 2004.- № 4 (28).-С. 48-63.- 1,25 п.л.

- Фатенков, А.Н. Ответственный неглобализм русской идеи / А.Н. Фатенков // Философия хозяйства.- 2004.- № 5 (35).- С. 162-181.- 1,25 п.л.

- Фатенков, А.Н. Философия в споре с наукой: идея подвижной иерархии против редукционизма / А.Н. Фатенков // Вестник Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского. Сер. Социальные науки.-Н. Новгород, 2004.- Вып. 1 (3).- С. 496-513.- 1,35 п.л.

- Фатенков, А.Н. Кто должен править: люди или законы, массы или личности? Апология экзистенциальной автократии / А.Н. Фатенков // ПОЛИС.- 2005.- № 2.- С. 158-171.-1,15 п.л.

- Фатенков, А.Н. Интеллектуальное пространство русского самоопределения / А.Н. Фатенков // Человек,- 2005.- № 3.- С. 41-51.- 1,05 п.л.

- Фатенков, А.Н. Концепция подвижно-иерархической причинности (На пути преодоления механистической каузальности) / А.Н. Фатенков // Вестник Санкт-Петербургского государственного университета. Сер. 6. Философия, политология, социология, психология, право, международные отношения.- СПб., 2005.- Вып. 2.- С. 155-160.- 0,45 п.л.

- Фатенков, А.Н. Модель-метафора как аутентичная форма философской мысли / А.Н. Фатенков // Философия хозяйства.- 2005.- № 3 (39).- С. 157-164.- 0,45 п.л.

- Фатенков, А.Н. Культурная экспансия метафоры и философско-мировоззренческий горизонт иносказания / А.Н. Фатенков // Социологический журнал.- 2005.- № 4.- С. 48-69.- 1,35 п.л.

- Фатенков, А.Н. Введение в онтологию подвижной иерархии / А.Н. Фатенков // Вестник Нижегородского государственного университета им.

H.И. Лобачевского. Сер. Социальные науки.- Н. Новгород, 2005.- Вып. 1 (4).

I,0 п.л.

- Фатенков, А.Н. Культурофильство против этатизма, автократия против тоталитарности / А.Н. Фатенков // Личность. Культура. 0бщество.-2006.-Т. VIII.- Вып. 1 (29).- 0,75 п.л.

Апробация отдельных положений диссертационной работы прошла: - на Российских философских конгрессах: Третьем (Ростов-на-Дону, сентябрь 2002 г.) и Четвёртом (Москва, май 2005 г.);

- на международных конференциях: «Язык образования и образование языка» (Великий Новгород, июнь 2000 г.), «Византийское богословие и традиции религиозно-философской мысли в России» (Санкт-Петербург, сентябрь

2000 г.), «"Наши" и "чужие" в российском историческом сознании» (Санкт-Петербург, май 2001 г.), «Межэтническая коммуникация в современном социокультурном пространстве» (Н. Новгород, май 2001 г.), «Единство и этнокультурное разнообразие мира. Диалог мировоззрений» (Н. Новгород, июнь

2001 г.), «Социальная политика социального государства» (Н. Новгород, октябрь 2001 г.), «Культура и проблемы межэтнической коммуникации. Роль НКО в оптимизации межэтнических отношений» (Н. Новгород, май 2002 г.), «"Я" и "Мы": история, психология, перспективы» (Санкт-Петербург, май

2002 г.), «Социология социальных трансформаций» (Н. Новгород, октябрь 2002 г.), «Взаимодействие науки, философии и религии на рубеже тысячелетий: прошлое, настоящее, будущее» (Санкт-Петербург, ноябрь 2002 г.), «Малая социальная группа: социокультурные и социопсихологические аспекты» (Н. Новгород, март 2003 г.), «Истина и заблуждение. Диалог мировоззрений» (Н. Новгород, июнь 2003 г.), «Пространство и время в восприятии человека: историко-психологический аспект» (Санкт-Петербург, декабрь 2003 г.), «Электронная культура и новые гуманитарные технологии XXI века» (Москва, октябрь 2004 г.), «Организация в фокусе социологических исследований» (Н. Новгород, апрель 2005 г.), «Жизнь провинции как феномен духовности» (Н. Новгород, апрель 2005 г.), «Ильенковские чтения - 2005» (Воронеж, май 2005 г.), «Природа человека и общество. Диалог мировоззрений» (Н. Новгород, июнь 2005 г.), «Высокие технологии в педагогическом процессе» (Н. Новгород, 2000 - 2005 гг.), «Международная Нижегородская ярмарка идей» (Н. Новгород, 1999-2004 гг.);

- на всероссийских конференциях: «Естественно-научное образование гуманитариев в контексте развития культуры XXI века» (Н. Новгород, декабрь 1999 г.), «Власть и общество: история и современность» (Н. Новгород, май

2000 г.), «Управление и самоуправление в обществе» (Н. Новгород, декабрь

2001 г.), «Государственное управление в России: традиции и современность» (Н. Новгород, май 2002 г.), «Россия и мировое сообщество в поисках новых форм стабильности» (Йошкар-Ола, октябрь 2002 г.), «Образование в культуре и культура образования» (Новосибирск, ноябрь 2002 г.), «Современная философия науки: состояние и перспективы развития» (Москва, январь 2003 г.), «Проблемы формирования исторического сознания» (Н. Новгород, май 2004 г.), «Идея университета и топос мысли» (Самара, сентябрь 2005 г.), «Россия - великая держава (вызовы современности и поиски проективного россиеведения» (Москва, декабрь 2005 г.);

- на региональных конференциях: «Проблема рациональности в науке и культуре» (Н. Новгород, декабрь 1999 г.), «Естественно-научное и гуманитарное знание в цифровой век» (Н. Новгород, декабрь 2000 г.), «Пути развития общества в эпоху перемен» (Н. Новгород, апрель 2001 г.), «Наука и повседневность: основания науки в цифровом обществе» (Н. Новгород, декабрь 2001 г.), «Язык в системе мультикультурного общества» (Н. Новгород, ноябрь 2002 г.), «Наука и повседневность: коммуникация, междисциплинар-ность, металингвистика» (Н. Новгород, декабрь 2002 г.), «Языки науки и динамика научного знания» (Н. Новгород, декабрь 2003 г.), «Мировоззренческая парадигма в философии: философия как теоретическое мировоззрение» (Н. Новгород, ноябрь 2004 г.), «Наука и повседневность: концепции и концепты» (Н. Новгород, декабрь 2004 г.), «Мировоззренческая парадигма в философии: экзистенциальный срез» (Н. Новгород, ноябрь 2005 г.), «Наука и повседневность: наука и национальная культура» (Н. Новгород, декабрь 2005 г.).

Структура диссертации определяется поставленной целью и сформулированными задачами исследования. Диссертационная работа объёмом 366 печатных страниц состоит из введения, четырёх глав, заключения и библиографического списка (525 позиций) на 48 страницах.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Идея подвижной иерархии в структуре философского дискурса"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Среди множества идей, организующих человеческую жизнь, идеи равенства (тождества) и неравенства (иерархии) издавна претендуют на привилегированное положение. Их статусные притязания вполне оправданны. Во-первых, выступая в качестве базовых эталонов личной и общественной жизни, они с очевидностью выходят за рамки антропоморфного восприятия мира, выказывая способность к адекватной репрезентации и независящих от человека граней реальности. Во-вторых, высвеченные принципы обнаруживаются в смысловом остове всякого иного культурного образца, демонстрируя, соответственно, его концептуальную неизменность и изменчивость, равенство или неравенство самому себе. В-третьих, они структурируют всю цело-купность культурных норм, уравнивая или, напротив, ранжируя их друг относительно друга.

Впечатляет не только контекстуальный универсализм идей равенства и неравенства, но и характер их взаимоотношений: то антагонистически бескомпромиссный, то эклектически терпимый, то диалектически гибкий. И всё это зачастую - у одного мыслителя и практика, в сознании и поведении представителей одной социальной группы, у людей одного культурного ареала. Так, Античность нарисовала нам иерархическую картину космоса и полиса, дополнив её другим традиционалистским тезисом - о фундаментальной уравновешенности мироздания, а также основополагающим для классической философии принципом тождества бытия и мышления и не менее важным для неё реляционным пониманием истины как соответствия субъективной реальности объективной. Средневековье, следуя традиции, продолжает воспринимать природу и социум строго ранжированными, дедуцируя их устройство из церковного, земную иерархию - из небесной. Христианство дезавуирует ветхозаветный эквивалент земного воздаяния: в этом мире, оказывается, «очень часто грешники благоденствуют, а страдают невинные - кому как повезёт» [См.: 47, с. 183]. Вместе с тем, новозаветный канон подтверждает ноуменальное равенство всех людей перед Богом. Мировоззренческий проект Современности (Модерна, Нового времени) тотально эгалитарен. Во всяком случае, на уровне публичных деклараций. Моральный эквивалент категорического императива соседствует в этом культурном пространстве с эквивалентами экономическими и социальными: балансом спроса и предложения, требованием одинаковой оплаты за одинаковый труд. Лозунг о равенстве политических прав граждан исторически шествует бок о бок с концепцией равных познавательных возможностей людей, чей разум избавлен от предрассудков и вооружён правильным научным методом. Так всё расчётливо, логично и гуманно.

Но стоит хоть на секунду укрыться от ослепляющего прожектёрства идеологии Модерна, как тут же обнаруживается несостоятельность, несовместимость с жизнью затеянного им предприятия. Вся его симулятивная подноготная ещё в XIX веке была вскрыта Ф.М. Достоевским в России и Ф. Ницше в Европе. В наши дни уже не нужно обладать столь прозорливым умом, чтобы с повседневной непринуждённостью констатировать несуразности нововременья. Вопреки надеждам и предсказаниям отцов-основателей корпорации Модерна сегодня мы повсюду обнаруживаем возрождение этнического и религиозного партикуляризма. В посткоммунистическом мире коллапс просвещенческой идеологии марксизма закончился не распространением на этот регион планеты институтов западного гражданского общества, а «возвратом к докоммунистическим образцам исторической вражды, анархии и тирании». В западных странах, собственно и выносивших в себе генеральный план Современности, эскалация рассудочного сепаратизма и сциентизма разрушила локальные формы морального и социального опыта, однако итогом всего этого вместо становления цивилизации общечеловеческих ценностей стал нигилизм. Такова характеристика нынешней пограничной ситуации по версии англоязычного политического философа Д. Грея, подчёркивающего, что провал проекта Просвещения и - шире - Модерна «подразумевает распад таких первичных и фундаментальных основ западной традиции, как христианский гуманизм и логоцентризм греческой философии» [91, с. 280-283].

Резюме эксперта примечательно. Исподволь оно указывает на фундаментальный метафизический изъян и глубинную причину саморазрушения нововременной матрицы. Идея равенства, положенная в её основание, не справилась с грузом возложенной на неё ответственности. Бытийно и ценностно она оказалась зыбкой, провокативной. Сразу обнаружилось, например, что перед Богом люди одинаковы прежде всего в своей немощи и греховности. Собственно же человеческие сущность и существование никогда толком не совпадают друг с другом - не важно, принимаем ли мы интеллигибельные правила респектабельной классики или дерзкого «пост». Вследствие отмеченного диспаритета только и возможны, кстати, наши говорения и письмена. Наше трансцендирование внутрь себя и вовне, поиск желанного другого и возвращение к себе. Наша жизнь, протекающая в столкновении пьянящих идеалов и отрезвляющей эмпирии. Чаемое, как правило, остаётся несбыточным. Будучи достигнутым, оно оказывается моментально превышенным. Паритет идеального и реального в истории - из области панлогистского мифотворчества. Об их совпадении в вечности доподлинно может поведать только она сама. Но та безмолвствует, сохраняя приличия Абсолюта и. провоцируя нас на абсолютное неверие в него. На неверие в слово. На неверие в себя. Постепенно выяснилось, что бытие, тождественное мышлению и трансцендентное воле, страстности, чувственности, есть пустая абстракция. Совмещённое же со всеми перечисленными инстанциями, оно делается банально психологичным. Попутно вскрылось, что истина, понимаемая только как отношение, пусть и самое точное, между «действительностью» и разумом, весьма далека и от действительности, и от наделённого разумом существа, что она онтологически и экзистенциально скудна. Дальше - больше. Равенство, скажем, легко истолковывается как частный случай неравенства, как нулевой степени иерархия. Сам закон тождества действенен, оказывается, только при обручении охватываемых им элементов событийным прыжком [См.: 439, с. 78]. Добавьте к этому, что красота предполагает обычно некоторого рода асимметрию [Ср.: 500, с. 12]: ведь симметричное отображение всего лишь тривиальная копия чего-то иного. Казалось бы, метафизическая вторичность равенства в сопоставлении с иерархией неоспорима.

Однако данность и наличие иерархии, как и прочего сущего, возможность её положительного, катафатического описания реальны только при самотождественности всякого ранжированно пребывающего. Следовательно, имеется по крайней мере один контекст, в котором равенство онтологически возвышается над неравенством. Аксиологически, впрочем, ситуация остаётся прежней: бытийный приоритет одного над другим, пусть даже равенства над неравенством, продолжает недвусмысленно свидетельствовать в пользу ценностного лидерства иерархии (субординации, идеи ранга). Положение станет иным лишь в том случае, если заменить субординацию координацией, что, собственно, и пытается осуществить Модерн, возводя на пьедестал философии и науки принцип дополнительности, зомбируя общественное сознание магией «сетевых структур». В согласии с этой методологической установкой коррелятивно сочетаются условности, не требующие прочного онтологического основания и мерила. Вначале «дискурс дополнительности» закрепляется в нововременной метафизике, а потом и в - неклассическом уже - естествознании. Связь по типу координации легко обнаруживается в компромиссном сосуществовании дуалистически рассечённых картезианских квазисубстанций, напрочь отгороженных от трансцендентного Бога; в способности каждой лейбницевской монады адекватно репрезентировать любую другую самодостаточную онтологическую единицу и всякую их совокупность. Особенно же - в номиналистической матрице британской философии: в беркли-анском консенсусе субъективного и объективного идеализма, в юмовской ассоциации скептицизма и утилитаризма. Подмена субординации корреляцией, не стоит обманываться, чревата невосполнимыми бытийными потерями. Суверенная, самостоящая (по М. Хайдеггеру) вещь, вещающая о себе - т.е. трансцендирующая, нарушающая статуарную себетождественность, - замещается всего лишь представленным кем-то или/и кому-то предметом, перекрестием постоянных манипуляций отвлечённого разума и не изжившей отчуждения практики. В итоге, бытие становится неотличимым от небытия. Тут же настежь раскрываются двери торжища симулякров. Парадокс заключается ещё и в том, что, выступая против иерархии, против равенства ранжированной реальности самой себе, эгалитаризм невольно подтачивает и собственную платформу. Его временный успех в соперничестве с иерархией в любом случае оказывается пирровой победой.

С другой стороны, наблюдая за этим жёстким противоборством, мы и в ординарной, фиксированной, косной, тождественной себе иерархии обнаруживаем нигилистическую червоточину эгалитаризма. Впрочем, тривиальная иерархия сомнительна не только опосредованно, своей онтологической подкладкой, сущностным равенством самой себе, но и непосредственно, своей лицевой поверхностью, что наглядно проявляется в сфере общественной жизни. Кастовая градация социума, цинично насмехающаяся над личностным началом бытия, обречена на вырождение, или периодическое перетряхивание, о чём предупреждает даже наиболее лояльная к ней теория «золотого века». За рамками религиозной культурной матрицы крайне сомнительна догматизация духовной сферы, неизбежно инициируемая жёсткой иерархической структурой сущего. Монументальная застылость традиционного общества если и привлекательна, то только издали - не вблизи; лишь в качестве мумифицированного музейного экспоната - а не живого пейзажа, простирающегося за окном; исключительно в качестве первой, стихийной реакции на одолевающий нас хаос смутного времени - но не в качестве панацеи от культурного и социального декаданса, духовной и физической немощи. Наравне со зряшным отрицанием идеи ранга опрометчиво и конструирование «нового средневековья».

Иерархия достигает совершенных своих образцов не путём поверхностного обособления от соблазнов эгалитаризма - ибо тогда она не исторгнет их из своего нутра и останется равной себе реальностью. И не через обращение к пресловутой «дополнительности», к эклектическому смешению с равенством - в наивной надежде на частичную взаимную нейтрализацию нежелательных крайностей обоих организующих начал. Подобная процедура, как показывает пример Платона, допустившего в иерархически выстроенном полисе коммунистические жизненные принципы для правящей элиты, обрекает нас на утопию. Совершенствование идеи ранга возможно только в процессе и состоянии глубинного бытийного и мировоззренческого переворота, неординарной самоотверженности иерархической реальности, когда она решительно отказывается быть равной самой себе, когда жёсткая, однонаправленная субординация сменяется гибкой, пластичной, не редуцируемой к банальной инверсии бинарных культурных оппозиций, к регламентированной - традицией или конвенцией - карнавализации жизни.

Постсовременность, контуры которой вырисовываются на наших глазах, нуждается в концептуально объёмной подвижной иерархии как надёжной онтологической и аксиологической основе. Философскому осмыслению соответствующей идеи и, обратно, рассмотрению в её свете предмета философии и посвящена настоящая диссертация.

Список научной литературыФатенков, Алексей Николаевич, диссертация по теме "Онтология и теория познания"

1. Августин, А. Исповедь / Пер. с лат. М.Е. Сергеенко / А. Августин.- М.: Ренессанс, СП ИВО-СиД, 1991.- 488 с.

2. Аверинцев, С.С. Классическая греческая философия как явление историко-культурного ряда / С.С. Аверинцев // Новое в современной классической филологии.- М.: Наука, 1979.- С. 41-81.

3. Айрапетян, В. Русские толкования / В. Айрапетян.- М.: Языки русской культуры, 2000.- 208 с.

4. Акофф, Р., Эмери, Ф. О целеустремлённых системах / Пер. с англ. Г.Б. Рубальского. Под ред. И.А. Ушакова / Р. Акофф, Ф. Эмери,- М.: Советское радио, 1974.- 272 с.

5. Аксаков, И.С. «Пора домой!» / И.С. Аксаков // И.С. Аксаков. Отчего так нелегко живётся в России?- М.: РОССПЭН, 2002.- С. 335-337.

6. Анкерсмит, Ф.Р. История и тропология: взлёт и падение метафоры / Пер. с англ. М. Кукарцева, Е. Коломоец, В. Кашаева / Ф.Р. Анкерсмит.-М.: Прогресс-Традиция, 2003.- 496 с.

7. Аристотель. Политика (Автор перевода не указан) / Аристотель // Аристотель. Политика. Афинская полития.- М.: Мысль, 1997.- С. 33-268.

8. Аристотель. Поэтика / Пер. с древнегреч. В.Г. Аппельрота / Аристотель // Аристотель. Риторика. Поэтика.- М.: Лабиринт, 2000,- С. 149-189.

9. Аристотель. Риторика / Пер. с древнегреч. О.П. Цыбенко / Аристотель // Аристотель. Риторика. Поэтика.- С. 5-148.

10. Ю.Арутюнова, Н.Д. Истина и правда / Н.Д. Арутюнова // Арутюнова Н.Д.

11. Н.Асмус, В.Ф. Маркс и буржуазный историзм / В.Ф. Асмус // Асмус В.Ф. Избр. философ, труды.- М.: Изд-во Моск. ун-та, 1971.- Т. 2,- С. 207-429.

12. Ахиезер, A.C. Логики культуры и динамика циклов / A.C. Ахиезер // Циклические ритмы в истории, культуре, искусстве.- М.: Наука, 2004.-С. 113-130.

13. Ахлибининский, Б.В., Вяккерев, Ф.Ф. Соотношение категорий движения и развития / Б.В. Ахлибининский, Ф.Ф. Вяккерев // Материалистическая диалектика: В 5-ти т.- М.: Мысль, 1981.- Т. 1.- С. 230-242.

14. Барт, Р. Литература и значение / Пер. с франц. С.Н. Зенкина / Р. Барт // Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика.- М.: Прогресс, 1989.-С. 276-296.

15. Барт, Р. Мифологии / Пер. с франц. С.Н. Зенкина / Р. Барт.- М.: Изд-во им. Сабашниковых, 2000.- 320 с.

16. Барт, Р. Нулевая степень письма / Пер. с франц. Г.К. Косикова / Р. Барт // Семиотика: Сборник.- М.: Радуга, 1983.- С. 306-349.

17. Барт, Р. От науки к литературе / Пер. с франц. С.Н. Зенкина / Р. Барт // Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика.- С. 375-383.

18. Бахтин, М.М. К философии поступка / М.М. Бахтин // Философия и социология науки и техники: Ежегодник 1984-1985,- М.: Наука, 1986.- С. 80-160.

19. Бахтин, М.М. К философским основам гуманитарных наук / М.М. Бахтин // Бахтин М.М. Автор и герой: К философским основам гуманитарных наук.- СПб.: Азбука, 2000.- С. 227-231.

20. Бахтин, М.М. Проблемы поэтики Достоевского / М.М. Бахтин.- М.: Советская Россия, 1979.- 318с.

21. Белинский, В.Г. Боткину, В.П. 1 марта, 1841 (Отрывок) / В.Г. Белинский // Белинский В.Г. Избр. философ, соч.: В 2-х т.- М.: Госполитиздат, 1948.- Т. 1.- С. 572-577.

22. Белый, А. Кризис культуры / А. Белый // Белый А. Символизм как миропонимание: Сборник.- М.: Республика, 1994.- С. 260-296.

23. Белый, А. Символизм как миропонимание / А. Белый // Белый А. Указ. изд.- С. 244-255.

24. Бенедиктов, H.A. Русские Святыни. Очерки русской аксиологии: Монография / H.A. Бенедиктов,- Н. Новгород: Изд-во ННГУ, 1998.- 194 с.

25. Бенедиктов, H.A., Евстигнеев, С.А., Мишин, В.И. Ленин: марксизм и русская идея / H.A. Бенедиктов, С.А. Евстигнеев, В.И. Мишин,- Н. Новгород: Изд-во ННГУ, 1994,- 123 с.

26. Бенвенист, Э. Словарь индоевропейских социальных терминов / Пер. с франц. Общ. ред. Ю.С. Степанова / Э. Бенвенист.- М.: Прогресс-Универс, 1995.- 456 с.

27. Беньямин, В. Происхождение немецкой барочной драмы / Пер. с нем. С. Ромашко / В. Беньямин,- М.: Аграф, 2002.- 288 с.

28. Бергсон, А. Творческая эволюция / Пер. с франц. В.А. Флеровой / А. Бергсон.- М.: КАНОН-пресс, Кучково поле, 1998.- 384 с.

29. Бердяев, H.A. Духи русской революции / H.A. Бердяев // Из глубины: Сборник статей о русской революции,- М.: Изд-во Моск. ун-та, 1990.-С. 55-89.

30. Бердяев, H.A. Душа России / H.A. Бердяев // Бердяев H.A. Судьба России.- М.: Советский писатель, 1990.- С. 8-36.

31. Бердяев, H.A. Русская идея. Основные проблемы русской мысли XIX века и начала XX века / H.A. Бердяев // О РОССИИ и русской философской культуре. Философы русского послеоктябрьского зарубежья.-М.: Гилея, Наука, 1990.- С. 43-271.

32. Бердяев, H.A. Философия неравенства / H.A. Бердяев.- М.: ИМА-пресс, 1990.- 288 с.

33. Бердяев, H.A. Философия свободного духа. Проблематика и апология христианства / H.A. Бердяев // Бердяев H.A. Философия свободного духа,- М: Республика, 1994,- С. 13-228.

34. Бердяев, H.A. Царство Духа и Царство кесаря / H.A. Бердяев // Бердяев H.A. Судьба России.- С. 224-334.

35. Берталанфи, JI. фон. Общая теория систем критический обзор / Пер. с англ. Н.С. Юлиной / JI. фон Берталанфи // Исследования по общей теории систем: Сборник.- М.: Прогресс, 1969.- С. 23-82.

36. Бёрк, Э. Размышления о революции во Франции / Пер. с англ. Е.И. Гельфанд / Э. Бёрк.- М.: Рудомино, 1993.- 144 с.

37. Бибихин, В.В. Собрал и записал / В.В. Бибихин // Бибихин В.В. Слово и событие.- М.: Эдиториал УРСС, 2001.- С. 167-170.

38. Бибихин, В.В. Язык философии / В.В. Бибихин.- М.: Языки славянской культуры, 2002.- 416 с.

39. Бибихин, В.В. Язык философов / В.В. Бибихин // Бибихин В.В. Слово и событие.- С. 7-12.

40. Блэк, М. Метафора / Пер. с англ. М.А. Дмитровской / М. Блэк // Теория метафоры: Сборник.- М.: Прогресс, 1990.- С. 153-172.

41. Бодрийяр, Ж. Символический обмен и смерть / Пер. с франц. С.Н. Зен-кина / Ж. Бодрийяр,- М.: Добросвет, 2000.- 387 с.

42. Болдуинг, К. Общая теория систем скелет науки / Пер. с англ. A.M. Микиши / К. Болдуинг // Исследования по общей теории систем: Сборник,- М.: Прогресс, 1969,- С. 106-124.

43. Болдырев, Н.В. Смысл истории и прогресс / Н.В. Болдырев // Болдырев Н.В., Болдырев Д.В. Смысл истории и революция.- М.: Изд-во журнала «Москва», 2001.- С. 167-204.

44. Бородай, Ю. Миф и культура / Ю. Бородай // Опыты: Литературно-философский ежегодник,- М.: Советский писатель, 1990,- С. 175-209.

45. Борхес, X.JI. Вавилонская библиотека / Пер. с исп. В. Кулагиной

46. Ярцевой / Х.Л. Борхес // Борхес Х.Л. Проза разных лет: Сборник.- М.:1. Радуга, 1989.- С. 80-85.

47. Борхес, Х.Л. О культе книг / Пер. с исп. Е. Лысенко / Х.Л. Борхес // Борхес Х.Л. Указ. изд.- С. 219-222.

48. Борхес, Х.Л. Сфера Паскаля / Пер. с исп. Е. Лысенко / Х.Л. Борхес // Борхес Х.Л. Указ. изд.- С. 200-202.

49. Борхес, X. Л. Тлён, Укбар, Orbis Tertius / Пер. с исп. Е. Лысенко / Х.Л. Борхес // Борхес Х.Л. Указ. изд.- С. 50-61.

50. Борхес, Х.Л. Три версии предательства Иуды / Пер. с исп. Е. Лысенко / Х.Л. Борхес // Борхес Х.Л. Указ. изд.- С. 116-120.

51. Бузгалин, A.B. Альтерглобализм как феномен современного мира / A.B. Бузгалин // ПОЛИС.- 2003.- №2.- С. 71-85.

52. Булгаков, С.Н. Основные проблемы теории прогресса / С.Н. Булгаков // Булгаков С.Н. Героизм и подвижничество.- М.: Русская книга, 1992.- С. 258-337.

53. Булгаков, С.Н. Свет невечерний: Созерцания и умозрения / С.Н. Булгаков.- М.: Республика, 1994.-415 с.

54. Булгаков, С.Н. Трагедия философии (Философия и догмат) / С.Н. Булгаков // Булгаков С.Н. Сочинения: В 2-х т.- М.: Наука, 1993.- Т. 1.- С. 309-518.

55. Булгаков, С.Н. Философия имени / С.Н. Булгаков.- СПб.: Наука, 1998.448 с.

56. Булгаков, С.Н. Философия хозяйства / С.Н. Булгаков // Булгаков С.Н. Сочинения: В 2-х т.- Т. 1.- С. 49-297.

57. Бунин, И.А. Дневники / И.А. Бунин // Бунин И.А. Собр. соч.: В 6-ти т.-М.: Худож. лит., 1988.- Т. 6.- С. 309-541.

58. Бурлюк, Н. Поэтические начала / Н. Бурлюк, Д. Бурлюк // Литературные манифесты от символизма до наших дней.- М.: ХХ1-век Согласие, 2000.-С. 149-152.

59. Вартофский, М. Модели. Репрезентация и научное понимание / Пер. с англ. Общ. ред. И.Б. Новика и В.Н. Садовского / М. Вартофский.- М.: Прогресс, 1988.-506, 1. с.

60. Васильева, Т.В. Комментарии к курсу истории античной философии. Пособие для студентов / Т.В. Васильева.- М.: Издатель Савин С.А., 2002.- 452 с.

61. Введенский, А. Ответ богов / А. Введенский // Дружба народов.- 1988.-№7.-С. 176-177.

62. Вежбицкая, А. Понимание культур через посредство ключевых слов / Пер. с англ. А.Д. Шмелёва / А. Вежбицкая.- М.: Языки славянской культуры, 2001.- 288 с.

63. Веселовский, А.Н. Три главы из исторической поэтики / А.Н. Веселов-ский // Веселовский А.Н. Историческая поэтика.- М.: Высш. шк., 1989.-С. 155-298.

64. Виллер, Э.А. Учение о Едином в античности и средневековье / Пер. с норв. И.М. Прохоровой / Э.А. Виллер.- СПб.: Алетейя, 2002.- 668 с.

65. Виндельбанд, В. История философии / Пер. с нем. П. Рудина / В. Вин-дельбанд.- К.: Ника-Центр, 1997.- 560 с.

66. Виппер, Р.Ю. Новые направления в философии общественной науки / Р.Ю. Виппер//Мир божий.- 1903.-№ П.-С. 60-80.

67. Витгенштейн, Л. О достоверности / Л. Витгенштейн // Витгенштейн Л. Философские работы. Ч. I. / Пер. с нем. М.С. Козловой и Ю.А. Асеева,-М.: Гнозис, 1994.-С. 321-405.

68. Витгенштейн, Л. Философские исследования / Л. Витгенштейн // Витгенштейн Л. Указ. изд.- С. 75-319.

69. Волошин, М.А. Стихотворения. Статьи. Воспоминания современников / М.А. Волошин.- М.: Правда, 1991.- 480 с.

70. Волошинов, В.Н. (Бахтин, М.М.). Марксизм и философия языка / В.Н. Волошинов (М.М. Бахтин) // Бахтин М.М. Фрейдизм. Формальный метод в литературоведении. Марксизм и философия языка. Статьи.- М.: Лабиринт, 2000.- С. 349-486.

71. Вышеславцев, Б.П. Сочинения / Б.П. Вышеславцев.- М.: Раритет, 1995.461 с.

72. Гайденко, П.П. Бытие и разум / П.П. Гайденко // Вопросы философии.-1997.-№7.- С. 114-140.

73. Гайденко, П.П. Научная рациональность и философский разум / П.П. Гайденко.- М.: Прогресс-Традиция, 2003.- 528 с.

74. Гайденко, П.П. Проблема рациональности на пороге XXI века / П.П. Гайденко // Вопросы философии.-1991.- № 6.- С. 3-14.

75. Галилей, Г. Диалог о двух системах мира Птолемеевой и Копернико-вой (Автор перевода не указан) / Г. Галилей // Мир физики. Кн. I. Механика: Хрестоматия.- М.: Изд-во Российского открытого ун-та, 1992.-С. 17-59.

76. Галимов, Б.С. Концепция мозаичной философии / Б.С. Галимов // Рационализм и культура на пороге третьего тысячелетия: матер. Третьего Российского Философского конгресса, Ростов-на-Дону, 16-20 сент. 2002.- Ростов н/Д, 2002.- Т. 1.- С. 110-111.

77. Гачев, Г. Ментальности народов мира / Г. Гачев.- М.: Эксмо, 2003.- 544 с.

78. Гегель, Г.В.Ф. Лекции по истории философии. Кн. 3 / Пер. Б. Столпне-ра / Г.В.Ф. Гегель // Гегель Г.В.Ф. Сочинения.- Т. XI,- М.-Л.: Соцэкгиз, 1935.-XXIX, 527 с.

79. Гегель, Г.В.Ф. Система наук. Ч. I. Феноменология духа / Пер. с нем. Г. Шпета / Г.В.Ф. Гегель.- СПб.: Наука, 2002.- 443, ХЬУН. с.

80. Гегель, Г.В.Ф. Энциклопедия философских наук. Т. 1. Наука логики / Пер. с нем. Б. Столпнера / Г.В.Ф. Гегель,- М.: Мысль, 1975.- 452 с.

81. Гейзенберг, В. Физика и философия / Пер. с нем. И.А. Акчурина, Э.П. Андреева // Гейзенберг В. Физика и философия. Часть и целое.- М.: Наука. Гл. ред. физ.-мат. лит., 1989.- С. 3-132.

82. Генон, Р. Метафизика и философия / Р. Генон // Генон Р. Очерки о традиции и метафизике / Пер. с франц. В.Ю. Быстрова.- СПб.: Азбука, 2000.- С. 108-129.

83. Герцен, А.И. Россия / А.И. Герцен // Герцен А.И. Собр. соч.: В 30-ти т,-М.: Изд-во АН СССР, 1955,- Т. 6,- С. 187-223.

84. Герцен, А.И. С того берега / А.И. Герцен // Герцен А.И. Указ. изд.- Т. 6.-С. 5-142.

85. Гессе, Г. Курортник. Заметки о моём лечении в Бадене / Пер. с нем. В. Курелла / Г. Гессе // Гессе Г. Степной волк. Роман, повести.- Новосибирск: Новосибирское книжное изд-во, 1990.- С. 3-88.

86. Гивишвили, Г.В. Принцип дополнительности и эволюция природы / Г.В. Гивишвили // Вопросы философии,- 1997,- № 4.- С. 72-85.

87. Гиренок, Ф.И. Пато-логия русского ума. Картография дословности / Ф.И. Гиренок.- М.: Аграф, 1998.- 416 с.

88. Гореликов, Л.А., Лисицына, Т.А. Русский путь. Опыт этнолингвистической философии. Ч. 1-3 / Л.А. Гореликов, Т.А. Лисицына,- Великий Новгород, 1999,-384 с.

89. Грей, Д. Поминки по Просвещению: Политика и культура на закате современности / Пер. с англ. Л.Е. Переяславцевой, Е. Рудницкой, М.С. Фетисова и др. / Д. Грей.- М.: Праксис, 2003.- 368 с.

90. Греймас, А.Ж., Курте, Ж. Семиотика, Объяснительный словарь теории языка / Пер. с франц. В.П. Мурат / А.Ж. Греймас, Ж. Курте // Семиотика: Сборник,- М.: Радуга, 1983,- С. 483-550.

91. Григорьев, A.A. Письма H.H. Страхову / A.A. Григорьев // Григорьев A.A. Сочинения: В 2-х т.- М.: Худож. лит., 1990.- Т. 2.- С. 410-434.

92. Гройс, Б. Поиск русской национальной идентичности / Б. Гройс // Вопросы философии.- 1992.- № 1.- С. 52-60.

93. Грязнов Б.С., Садовский В.Н. Проблемы структуры и развития науки в «Бостонских исследованиях по философии науки» // Структура и развитие науки: Из Бостонских исследований по философии науки: Сборник." М.: Прогресс, 1978.- С. 5-39.

94. Грякалов, A.A. Письмо и событие. Эстетическая топография современности / A.A. Грякалов.- СПб.: Наука, 2004.- 484 с.

95. Губин, В.Д. Жизнь как метафора бытия / В.Д. Губин.- М.: Рос. гос. гу-манит. ун-т, 2003.- 205 с.

96. Гулыга, A.B. Гегель / A.B. Гулыга,- М.: Соратник, 1994.- 256 с.

97. Гулыга, A.B. Немецкая классическая философия / A.B. Гулыга.- М.: Рольф, 2001.-416 с.

98. Гулыга, A.B. Русская идея и её творцы / A.B. Гулыга.- М.: Соратник, 1995.-310, 10. с.

99. Гумбольдт, В. фон. О мышлении и речи / В. фон Гумбольдт // Гумбольдт В. фон. Избранные труды по языкознанию / Пер. с нем. Под ред. Г.В. Рамишвили.- М.: Прогресс, 1984.- С. 301-302.

100. Гумбольдт, В. фон. О различии строения человеческих языков и его влиянии на духовное развитие человечества / В. фон Гумбольдт // Гумбольдт В. фон. Избранные труды по языкознанию,- С. 34-298.

101. Гумбольдт, В. фон. Эстетические опыты. Первая часть. О «Германе и Доротее» Гёте / Пер. с нем. A.B. Михайлова / В. фон Гумбольдт // Гумбольдт В. фон. Язык и философия культуры.- М.: Прогресс, 1985.-С. 160-278.

102. Гурбанова, О.В. Функционирование метафоры в период переходаот преднауки к науке (на базе материала алхимического текста) / О.В.

103. Гурбанова // Рационализм и культура на пороге третьего тысячелетия: матер. Третьего Российского Философского конгресса, Ростов-на-Дону, 16-20 сент. 2002.- Ростов н/Д, 2002.- Т. 1.- С. 113-114.

104. Гусев, С.С. Метафора знак неполноты бытия / С.С. Гусев // Перспективы метафизики: классическая и неклассическая метафизика на рубеже веков.- СПб.: Алетейя, 2000.- С. 124-154.

105. Гусев, С.С. Наука и метафора / С.С. Гусев,- Д.: Изд-во Ленинградского ун-та, 1984,- 152 с,

106. Давыдов, Ю. Савинков Борис Викторович, он же В. Ропшин / Ю. Давыдов // Савинков Б.В. Избранное.- М.: Изд-во «Новости» (АПН) совместно с «Инновационным фондом», 1990,- С. 3-22.

107. Даль, Владимир. Толковый словарь живого великорусского языка: Т. 1-4 / В. Даль.- М.: Рус. яз., 1998.- Т. 1.- 699 с.

108. Данилевский, Н.Я. Россия и Европа / Н.Я. Данилевский.- М.: Книга, 1991.-573, 1. с.

109. Дебор, Г. Комментарии к «Обществу спектакля» / Г. Дебор // Дебор Г. Общество спектакля / Пер. с франц. С. Офертас и М. Якубович.-М.: Логос, 2000.-С. 115-174

110. Дебор, Г. Общество спектакля / Г. Дебор // Дебор Г. Указ. изд.- С. 7-114.

111. Декарт, Р. Первоначала философии / Пер. С.Я. Шейнман-Топштейн и H.H. Сретенского / Р. Декарт // Декарт Р. Сочинения: В 2-х т.- М.: Мысль, 1989.- Т. 1.- С. 297-422.

112. Декарт, Р. Размышления о Первоначальной Философии / Пер. с лат. М.М. Позднева / Р. Декарт,- СПб.: Абрис-книга, 1995.- 191 с.

113. Делёз, Ж. Различие и повторение / Пер. с франц. Н.Б. Маньков-ской и Э.П. Юровской / Ж. Делёз,- СПб.: ТОО ТК «Петрополис», 1998.384 с.

114. Делёз Ж., Гваттари, Ф. Что такое философия? / Пер. с франц. С.Н. Зенкина / Ж. Делёз, Ф. Гваттари. М.: Институт экспериментальной социологии, СПб.: Алетейя, 1998,- 288 с.

115. Деррида, Ж. Письмо и различие / Пер. с франц. Д.Ю. Кралечкина / Ж. Деррида.- М.: Академический Проект, 2000.- 495 с.

116. Дианова, В.М. Из истории формирования в России социокультурных концепций циклического развития / В.М. Дианова // Циклические ритмы в истории, культуре, искусстве.- М.: Наука, 2004.- С. 501513.

117. Доброхотов, A.JI. Категория бытия в классической западноевропейской философии / A.JI. Доброхотов.- М.: Изд-во Моск. ун-та, 1986.248 с.

118. Достоевский, Ф.М. Бесы / Ф.М. Достоевский // Достоевский Ф.М. Собр. соч.: В 15-ти т.- Л.: Наука, 1990.- Т. 7.- 847 с.

119. Достоевский, Ф.М. Братья Карамазовы / Ф.М. Достоевский // Достоевский Ф.М. Собр. соч.: В 15-ти т.- Т. 9.- 697 с.

120. Достоевский, Ф.М. Двойник. Петербургская поэма / Ф.М. Достоевский // Достоевский Ф.М. Собр. соч. в 15-ти т.- Т. 1.- С. 147-294.

121. Достоевский, Ф.М. Дневник писателя / Ф.М. Достоевский.- СПб.: Лениздат, 1999.- 739 с.

122. Достоевский, Ф.М. Дневник писателя: Избранные страницы / Достоевский Ф.М.- М.: Современник, 1989.- 557 с.

123. Достоевский, Ф.М. Записки из подполья / Ф.М. Достоевский // Достоевский Ф.М. Собр. соч.: В 15-ти т.- Т. 4.- С. 452-550.

124. Достоевский, Ф.М. Зимние заметки о летних впечатлениях / Ф.М. Достоевский // Достоевский Ф.М. Собр. соч.: В 15-ти т.- Т. 4.- С. 388451.

125. Дугин, А. Консервативная Революция / А. Дугин.- М.: Арктогея, 1994.-352 с.

126. Дугин, А.Г. Мистерии Евразии / А.Г. Дугин // Дугин А. АБСОЛЮТНАЯ РОДИНА. Пути Абсолюта. Метафизика Благой Вести. Мистерии Евразии.- М.: АРКТОГЕЯ-центр, 1999.- С. 571-746.

127. Дугин, А.Г. Философия Политики / А.Г. Дугин.- М.: Арктогея, 2004.-616 с.

128. Дугин, А.Г. Философия традиционализма / А.Г. Дугин.- М.: Арк-тогея-Центр, 2002.- 624 с.

129. Евлампиев, И.И. История русской метафизики в XIX-XX веках. Русская философия в поисках абсолюта / И.И. Евлампиев.- СПб.: Але-тейя, 2000.- Ч. I.- 415 е.; Ч. II,- 413 с.

130. Евразийство. Опыт систематического изложения / Н.С. Трубецкой и др. // Пути Евразии. Русская интеллигенция и судьбы России.-М.: Русская книга, 1992,- С. 347-415.

131. Жердев, Р.В., Миклин, A.M. Телеономные отношения в процессе развития / Р.В. Жердев, A.M. Миклин // Материалистическая диалектика. В 5-ти т.- М.: Мысль, 1981.- Т. 1.- С. 363-371.

132. Жижек, С. 13 опытов о Ленине / Пер. с англ. А. Смирнова / С. Жижек.- М.: Ад Маргинем, 2003.- 254 с.

133. Жирмунский, В.М. Задачи поэтики / В.М. Жирмунский // Жирмунский В.М. Поэтика русской поэзии.- СПб.: Азбука-классика, 2001.-С. 25-79.

134. Жирмунский, В.М. Метафора в поэтике русских символистов / В.М. Жирмунский //Жирмунский В.М. Указ. изд.- С. 162-197.

135. Жоль, К.К. Мысль. Слово. Метафора: Проблемы семантики в философском освещении / К.К. Жоль.- К.: Наук, думка, 1984.- 303 с.

136. Жоль, К.К. Язык как практическое сознание: Филос. анализ / К.К. Жоль.- К.: Выща шк., 1990.- 236, 2. с.

137. Замятин, Е.И. Мы / Е.И. Замятин // Знамя.- 1988.- № 4.- С. 126177; №5.-С. 104-154.

138. Захаров, В.Д. Метафизика в науках о природе / В.Д. Захаров // Вопросы философии.- 1999,- № 3.- С. 97-111.

139. Звегинцев, В.А. Язык и лингвистическая теория / В.А. Звегин-цев.- 2-е изд.- М.: Эдиториал УРСС, 2001.- 248 с.

140. Зеньковский, В.В. Основы христианской философии / В.В. Зень-ковский.- М.: Канон+, 1997.- 560 с.

141. Зиновьев, A.A. Запад. Феномен западнизма / A.A. Зиновьев.- М.: Центрполиграф, 1995,- 461 с.

142. Иванов, Вяч. Вс. Нечет и чёт. Асимметрия мозга и динамика знаковых систем / Вяч. Вс. Иванов // Иванов Вяч. Вс. Избранные труды по семиотике и истории культуры. Т. I.- М.: Языки русской культуры, 1999.-С. 379-602.

143. Иванов, Вяч. Вс. Очерки по предыстории и истории семиотики / Вяч. Вс. Иванов//Иванов Вяч. Вс. Указ. изд.- Т. I,- С. 603-811.

144. Ильенков, Э.В. Космология духа / Э.В. Ильенков // Ильенков Э.В. Философия и культура.- М.: Политиздат, 1991.- С. 415-437.

145. Ильенков, Э.В. Субстанция / Э.В. Ильенков // Ильенков Э.В. Указ. изд.- С. 339-345.

146. Ильин, И.А. Идея ранга / И.А. Ильин // Ильин И.А. Наши задачи. Историческая судьба и будущее России. Статьи 1948-1954 годов. В 2-х тт.- М.: Ргарог, 1992.- Т. 1.- С. 273-279.

147. Ильин, И.А. Путь духовного обновления / И.А. Ильин // Ильин И.А. Сочинения: В 2-х т.- М.: Московский философский фонд, Медиум, 1994,- Т. 2.- С. 73-302.

148. Иоанн Дамаскин. Диалектика, или Философские главы / Пер. с греч. Н.И. Сагарды / Иоанн Дамаскин.- б/м, Екклесия Пресс, 1999.- 110 с.

149. Каган, М.С. Метаморфозы бытия и небытия. К постановке вопроса / М.С. Каган // Вопросы философии.- 2001.- № 6.- С. 52-67.

150. Камю, А. Бунтующий человек / Пер. с франц. Ю.М. Денисова, Ю.Н. Стефанова / А. Камю // Камю А. Бунтующий человек. Философия. Политика. Искусство.- М.: Политиздат, 1989.- С. 119-356.

151. Камю, А. Записные книжки. Март 1951 декабрь 1959 / Пер. с франц. Я.Ю. Богданова / А. Камю // Иностранная литература,- 1992.- № 2.-С. 171-214.

152. Камю, А. Миф о Сизифе. Эссе об абсурде / Пер. с франц. A.M. Руткевича / А. Камю // Камю А. Бунтующий человек. Философия. Политика. Искусство.-С. 23-100.

153. Камю, А. Чума / Пер. с франц. Н. Жарковой / А. Камю // Камю А. Избранное.- М.: Правда, 1990.- С. 111-340.

154. Кант, И. Критика чистого разума / Пер. И.О. Лосского, сверка Ц.Г. Арзаканьяна и М.И. Иткина / И. Кант // Кант И. Сочинения: В 6-ти т.- М.: Мысль, 1964.- Т. 3.- 799 с.

155. Карпинская, P.C., Лисеев, И.К., Огурцов, А.П. Философия природы: коэволюционная стратегия / P.C. Карпинская, И.К. Лисеев, А.П. Огурцов,- М.: Фирма «Интерпракс», 1995.- 350 с.

156. Карпов, Вл. Натурфилософия Аристотеля и её значение в настоящее время / Вл. Карпов // Вопросы философии и психологии,-1911.- Кн. IV (109).-С. 517-597.

157. Карсавин, Л.П. Диалоги / Л.П. Карсавин // Карсавин Л.П. Малые сочинения.- СПб.: АО «Алетейя», 1994.- С. 285-342.

158. Карсавин, Л.П. Феноменология революции / Л.П. Карсавин // Русский узел евразийства. Восток в русской мысли. Сборник трудов евразийцев,- М.: Беловодье, 1997.- С. 141-201.

159. Карсавин, Л.П. Философия истории / Л.П. Карсавин.- СПб.: Комплект, 1993.-352 с.

160. Касавин, И.Т. Познание как иносказание. Человек после крушения вавилонской башни / И.Т. Касавин // Вопросы философии.- 2001.-№11.- С. 51-63.

161. Кассирер, Э. Сила метафоры / Пер. с нем. Т.В. Топорова / Э. Кас-сирер // Теория метафоры: Сборник.- М.: Прогресс, 1990.- С. 33-43.

162. Кашников, Б.Н. Исторический дискурс российской справедливости / Б.Н. Кашников // Вопросы философии,- 2004,- № 2,- С. 29-42.

163. Кессиди, Ф.Х. Была ли у древних греков идея истории? / Ф.Х. Кессиди // Кессиди Ф.Х. К истокам греческой мысли.- СПб.: Алетейя, 2001.-С. 73-87.

164. Кессиди, Ф.Х. От мифа к логосу (Становление греческой философии) / Ф.Х. Кессиди.- М.: Мысль, 1972.-312 с.

165. Киреевский, И.В. О характере просвещения Европы и о его отношении к просвещению России / И.В. Киреевский // Киреевский И.В. Критика и эстетика.- М.: Искусство, 1998.- С. 266-314.

166. Киреевский, И.В. Отрывки / И.В. Киреевский // Киреевский И.В. Указ. изд.- С. 356-357.

167. Киященко, Л.П. В поисках исчезающей предметности (очерки о синергетике языка) / Л.П. Киященко.- М.: ИФ РАН, 2000.- 199 с.

168. Князева, E.H. Саморефлективная синергетика / E.H. Князева // Вопросы философии.- 2001.- № 10.- С. 99-113.

169. Коган, Л.А. Закон сохранения Бытия / Л.А. Коган // Вопросы философии.- 2001.- № 4.- С. 56-69.

170. Козлова, М.С. Аналитическая философия / М.С. Козлова // История философии: Запад Россия - Восток (книга третья: Философия

171. XIX XX в.).- М.: Греко-латинский кабинет Ю.А. Шичалина, 1999.- С. 212-246.

172. Козловски, П. Трагедия модерна. Миф и эпос XX века у Эрнста Юнгера / П. Козловски // Вопросы философии.- 1997.- № 12.- С. 15-27.

173. Кожев, А. Религиозная метафизика Владимира Соловьёва / А. Кожев // Вопросы философии.- 2000.-№ 3.- С. 104-135.

174. Кожинов, В.В. История Руси и русского Слова. Современный взгляд / В.В. Кожинов.- М.: Чарли, 1997.- 528 с.

175. Кондорсэ, Ж.А. Эскиз исторической картины прогресса человеческого разума / Пер. И.А. Шапиро / Ж.А. Кондорсэ.- М.: Соцэкгиз, 1936.-265 с.

176. Корет, Э. Основы метафизики / Пер. с нем. В. Терлецкого / Корет Э,- Киев: Тандем, 1998.- 248 с.

177. Корнев, Г.П. Социальная природа, смысл и назначение истины / Г.П. Корнев.- Н. Новгород: Изд-во ВВАГС, 1997.- 256 с.

178. Косарев, А. Философия мифа: Мифология и её эвристическая значимость: Учебное пособие для вузов / А. Косарев,- М.: ПЕР СЭ; СПб.: Университетская книга, 2000.- 304 с.

179. Кошелев, В. Алексей Степанович Хомяков, жизнеописание в документах, рассуждениях и разысканиях / В. Кошелев.- М.: Новое литературное обозрение, 2000.- 512 с.

180. Кошелев, В.А. Парадоксы Хомякова / В.А. Кошелев // Хомяков A.C. Сочинения: В 2-х т.- М.: Московский философский фонд, Медиум, 1994.-Т. 1.- С. 3-14.

181. Кржижановский, С.Д. Возвращение Мюнхгаузена / С.Д. Кржижановский // Кржижановский С.Д. Сказки для вундеркиндов: Повести, рассказы.- М.: Советский писатель, 1991.- С. 581-685.

182. Кржижановский, С.Д. Разговор двух разговоров / С.Д. Кржижановский // Кржижановский С.Д. Указ. изд.- С. 226-235.

183. Кржижановский, С.Д. Собиратель щелей / С.Д. Кржижановский // Кржижановский С.Д. Указ. изд.- С. 118-136.

184. Кржижановский, С.Д. Фантом / С.Д. Кржижановский // Кржижановский С.Д. Указ. изд.- С. 43-63.

185. Кржижановский, С.Д. Чудак / С.Д. Кржижановский // Кржижановский С.Д. Указ. изд.- С. 29-42.

186. Кропоткин, П.А. Современная наука и анархия / П.А. Кропоткин // Кропоткин П.А. Хлеб и Воля. Современная наука и анархия.- М.: Правда, 1990.- С. 237-574.

187. Кручёных, А., Хлебников, В. Слово как таковое. О художественных произведениях / А. Кручёных, В. Хлебников // Литературные манифесты от символизма до наших дней.- М.: XXI-век Согласие, 2000.-С. 143-146.

188. Кудряшев, А.Ф. Иллюзии онтологии / А.Ф. Кудряшев // Рационализм и культура на пороге третьего тысячелетия: матер. Третьего Российского Философского конгресса, Ростов-на-Дону, 16-20 сент. 2002,-Ростов н/Д, 2002.- Т. 1.- С. 216-217.

189. Кундера, М. Бессмертие: Роман / Пер. с чеш. Н. Шульгиной / М. Кундера.- СПб.: Азбука-классика, 2004.- 384 с.

190. Кундера, М. Невыносимая лёгкость бытия: Роман / Пер. с чеш. Н. Шульгиной / М. Кундера.- СПб.: Азбука-классика, 2002.- 384 с.

191. Купер, Л. Физика для всех / Пер. с англ. С.Н. Бреуса: В 2-х т. / Л. Купер.- М.: Мир, 1974.- Т. 2.- 383 с.

192. Кутырёв, В.А. Культура и технология: борьба миров / В.А. Куты-рёв,- М.: Прогресс-Традиция, 2001,- 240 с.

193. Кустарев, А. Сто и один далматский дог / А. Кустарёв // Книжное обозрение.- 1996.- № 30.- С. 5, 8-9.

194. Кучуради, И. Справедливость социальная и глобальная / И. Ку-чуради // Вопросы философии,- 2003.- № 9.- С. 17-29.

195. Кьеркегор, С. Понятие страха / Пер. с дат. Н.В. Исаевой, С.А. Исаева / С. Кьеркегор // Кьеркегор С. Страх и трепет.- М.: Республика, 1993.- С. 113-248.

196. Лакан, Ж. Инстанция буквы, или судьба разума после Фрейда / Пер. с франц. А.К. Черноглазова, М.А. Титовой / Ж. Лакан,- М.: Русское феноменологическое общество, Логос, 1997.- 184 с.

197. Лакофф Дж., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живём / Пер. с англ. Н.В. Перцова / Дж. Лакофф, М. Джонсон // Теория метафоры: Сборник,- М.: Прогресс, 1990,- С. 387-415.

198. Ле Гофф, Ж. Цивилизация средневекового Запада / Пер. с франц. Е.И. Лебедева, Ю.П. Малинин, В.И. Райцес, П.Ю. Уваров / Ж. Ле Гофф.- М.: Издат-ая группа Прогресс, Прогресс-Академия, 1992.- 376 с.

199. Леви-Строс, К. Структура мифов / К. Леви-Строс // Леви К. Структурная антропология / Пер. с франц. Вяч. Вс. Иванова.- М.: ЭКСМО-Пресс, 2001.- С. 213-242.

200. Левицкий, С.А. Основы органического мировоззрения / С.А. Левицкий // Левицкий С.А. Свобода и ответственность: «Основы органического мировоззрения» и статьи о солидаризме.- М.: Посев, 2003.- С. 25-264.

201. Левицкий, С.А. Трагедия свободы / С.А. Левицкий // Левицкий С.А. Сочинения.- М.: Канон, 1995.- С. 5-366.

202. Лейбниц, Г.В. Бёрнету де Кемни, Т. 24 августа 1697 г. / Пер. П.С. Юшкевича. Под ред. И.С. Нарского / Г.В. Лейбниц // Лейбниц Г.В. Сочинения: В 4-х т.- М.: Мысль, 1983,- Т. 2.- С. 614.

203. Лейбниц Г.В. Мешэм Д. 30 июля 1704 г. / Пер. П.С. Юшкевича. Под ред. И.С. Нарского / Г.В. Лейбниц // Лейбниц Г.В. Сочинения: В 4-х т.-Т. 2.-С. 589-595.

204. Лекторский, В.А. Христианские ценности, либерализм, тоталитаризм, постмодернизм / В.А. Лекторский // Вопросы философии,- 2001.-№ 4,- С. 3-9.

205. Ленин, В.И. Материализм и эмпириокритицизм: Критические заметки об одной реакционной философии / В.И. Ленин // Ленин В.И. Поли. собр. соч.- М.: Политиздат, 1968.- Т. 18,- XXII., 525 с.

206. Ленин, В.И. Философские тетради / В.И. Ленин // Ленин В.И. Поли. собр. соч.- М.: Политиздат, 1969.- Т. 29.- XXIV., 782 с.

207. Ленин, В.И. Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов? / В.И. Ленин // Ленин В.И. Полн. собр. соч.- М.: Политиздат, 1957.-Т. 1.-С. 125-346.

208. Леонтьев, К.Н. Византизм и славянство / К.Н. Леонтьев // Леонтьев К.Н. Записки отшельника: Сборник.- М.: Русская книга, 1992.- С. 19-190.

209. Леонтьев, К.Н. Грамотность и народность / К.Н. Леонтьев // Леонтьев К.Н. Указ. изд.- С. 351-399.

210. Леонтьев, К.Н. Национальная политика как орудие всемирной революции / К.Н. Леонтьев // Леонтьев К.Н. Указ. изд.- С. 448-502.

211. Леонтьев, К.Н. О всемирной любви / К.Н. Леонтьев // Леонтьев К.Н. Указ. изд.- С. 400-447.

212. Леонтьев, К.Н. Письма о восточных делах / К.Н. Леонтьев // Леонтьев К.Н. Указ. изд.- С. 231-304.

213. Леонтьев, К.Н. Храм и Церковь / К.Н. Леонтьев // Леонтьев К.Н. Указ. изд.-С. 191-205.

214. Леонтьев, К.Н. Чем и как либерализм наш вреден? / К.Н. Леонтьев // Леонтьев К.Н. Указ. изд.- С. 319-350.

215. Лешкевич, Т.Г. Философия науки: Традиции и новации: Учебное пособие для вузов / Т.Г. Лешкевич.- М.: ПРИОР, 2001.- 428 с.

216. Лившиц, Мих. Эстетика Гегеля и современность / Мих. Лившиц // Вопросы философии.- 2001.- № 11.- С. 98-124.

217. Лившиц, Мих. Что такое классика? / Мих. Лившиц.- М.: Искусство XXI век, 2004.-512 с.

218. Лоренц, К. Так называемое зло. К естественной истории агрессии / Пер. с нем. Г.Ф. Швейника / К. Лоренц // Лоренц К. Оборотная сторона зеркала.- М.: Республика, 1998.- С. 61-242.

219. Лосев, А.Ф. Античная философия и общественно-экономические формации / А.Ф. Лосев // Лосев А.Ф. Философия. Мифология. Культура.- М.: Политиздат, 1991.- С. 398-452.

220. Лосев, А.Ф. Античный космос и современная наука / А.Ф. Лосев //Лосев А.Ф. Бытие. Имя. Космос,- М.: Мысль, 1993.- С. 61-612.

221. Лосев, А.Ф. В поисках смысла (Из бесед и воспоминаний) / А.Ф. Лосев // Лосев А.Ф. Страсть к диалектике: Литературные размышления философа.- М.: Советский писатель, 1990.- С. 14-67.

222. Лосев, А.Ф. Введение в общую теорию языковых моделей. Учебное пособие / А.Ф. Лосев.- М.: МГГТИ, 1968.- 294 с.

223. Лосев, А.Ф. Владимир Соловьёв и его время / А.Ф. Лосев.- М.: Прогресс, 1990.- 720 с.

224. Лосев, А.Ф. Диалектика мифа / А.Ф. Лосев // Лосев А.Ф. Философия. Мифология. Культура.- С. 21-186.

225. Лосев, А.Ф. Имяславие / А.Ф. Лосев // Лосев А.Ф. Имя: Избранные работы, переводы, беседы, исследования, архивные материалы.-СПб.: Алетейя, 1997.- С. 7-22.

226. Лосев, А.Ф. ^Историческое значение Ареопагитик> / А.Ф. Лосев // Вопросы философии.- 2000.- № 3,- С. 71-82.

227. Лосев, А.Ф. Первозданная сущность / А.Ф. Лосев // Лосев А.Ф. Имя: Избранные работы, переводы, беседы, исследования, архивные материалы.- СПб.: Алетейя, 1997.- С. 101-126.

228. Лосев, А.Ф. Расцвет и падение номинализма. Мыслительно-нейтралистская диалектика XIV века / А.Ф. Лосев // Лосев А.Ф. Философия. Мифология. Культура,- С. 380-397.

229. Лосев, А.Ф., Тахо-Годи, A.A. Примечания к диалогу «Парменид» / А.Ф. Лосев, A.A. Тахо-Годи // Платон. Сочинения: В 4-х т.- М.: Мысль, 1993.- Т. 2.- С. 497-509.

230. Лосский, В.Н. Догматической богословие / В.Н. Лосский // Лос-ский В.Н. Очерк мистического богословия Восточной Церкви. Догматическое богословие.- М.: Центр «СЭИ», 1991.- С. 200-288.

231. Лосский, В.Н. Очерк мистического богословия Восточной Церкви / В.Н. Лосский // Лосский В.Н. Указ. изд.- С. 8-199.

232. Лосский, Н.О. Идея конкретности в русской философии / Н.О. Лосский // Вопросы философии.-1991.- № 2.- С. 127-135.

233. Лосский, Н.О. Интуитивная философия Бергсона / Н.О. Лосский.-Петроград: Учитель, 1922.- 111 с.

234. Лосский, Н.О. История русской философии: Пер. с англ.- М.: Советский писатель, 1991.- 480 с.

235. Лосский, Н.О. Мир как органическое целое / Н.О. Лосский // Лосский Н.О. Избранное.- М.: Правда, 1991.- С. 338-480.

236. Лотман, Ю.М. Роль дуальных моделей в динамике русской культуры (до конца XVIII века) / Ю.М. Лотман // Лотман Ю.М. История и типология русской культуры.- СПб.: Искусство-СПБ, 2002.- С. 88-116.

237. Любищев, A.A. Проблема целесообразности / A.A. Любищев// Любищев A.A. Проблемы формы систематики и эволюции организмов." М.: Наука, 1982.- С. 149-188.

238. Майр, Э. Причина и следствие в биологии / Э. Майр // На пути к теоретической биологии / Пер. с англ. С.Г. Васецкого.- М.: Мир, 1970.-С. 47-58.

239. МакКормак, Э. Когнитивная теория метафоры / Пер. с англ. А.Д. Шмелёва / Э. МакКормак // Теория метафоры: Сборник.- М.: Прогресс, 1990.- С. 358-386.

240. Максапетян, А.Г. Языки описания и модели мира / А.Г. Максапе-тян // Вопросы философии,- 2003,- № 2.- С. 53-65.

241. Мамардашвили, М.К. Превращённые формы (О необходимости иррациональных выражений) / М.К. Мамардашвили // Мамардашвили М.К. Как я понимаю философию: Сборник.- М.: Издат-ая группа «Прогресс», «Культура», 1992.- С. 269-282.

242. Мамчур, Е.А. Идеалы единства и простоты в современном научном познании / Е.А. Мамчур // Вопросы философии.- 2003.- № 12.- С. 100-112.

243. Мамчур, Е.А. Причинность и рационализм / Е.А. Мамчур // Причинность и телеономизм в современной естественно-научной парадигме.- М.: Наука, 2002.- С. 5-22.

244. Мандельштам, О. Утро акмеизма / О. Мандельштам // Литературные манифесты от символизма до наших дней.- М.: XXI-век Согласие, 2000.-С. 130-135.

245. Манхейм, К. Идеология и утопия / Пер. М.И. Левиной / К. Ман-хейм // Манхейм К. Диагноз нашего времени.- М.: Юрист, 1994.- С. 7276.

246. Маркс, К. Капитал. Критика политической экономии. Т. I. Кн. I. Процесс производства капитала / Пер. И.И. Скворцова-Степанова / К. Маркс.- М.: Политиздат, 1978.- Т. I. Кн. 1.- VIII., 907 с.

247. Маркс, К., Энгельс, Ф. Манифест Коммунистической партии (Автор перевода не указан) / К. Маркс, Ф. Энгельс // Маркс К., Энгельс Ф. Избр. произведения: В 3-х т.- М.: Политиздат, 1983.- Т. 1,- С. 95-138.

248. Маркс, К., Энгельс, Ф. Фейербах. Противоположность материалистического и идеалистического воззрений (I глава «Немецкой идеологии») (Автор перевода не указан) / К. Маркс, Ф. Энгельс // Маркс К., Энгельс Ф. Избр. произведения: В 3-х т.- Т. 1.- С. 4-76.

249. Маяковский, B.B. В.В. Хлебников / В.В. Маяковский // Маяковский В.В. Сочинения: В 2-х т.- М.: Правда, 1988.- Т. 2.- С. 630-635.

250. Медавар, П., Медавар, Дж. Наука о живом / Пер. с англ. П.С. Гурова.- М.: Мир, 1983.- 207 с.

251. Мелетинский, Е.М. От мифа к литературе. Курс лекций «Теория мифа и историческая поэтика» / Е.М. Мелетинский.- М.: Российск. гос. гуманит. ун-т, 2001.- 170 с.

252. Микешина, Л.А. Истинность как свойство знания / Л.А. Микеши-на // Диалектика познания / Под ред. A.C. Кармина.- Л.: Изд-во Ленинградского ун-та, 1988.- С. 56-60.

253. Микешина, Л.А. Философия познания: Полемические главы / Л.А. Микешина.- М.: Прогресс-Традиция, 2002.- 624 с.

254. Милитарёв, А.Ю. Воплощённый миф. «Еврейская идея» в цивилизации / А.Ю. Милитарёв.- М.: Наталис, 2003.- 253 с.

255. Миндлин, Э. Из книги «Необыкновенные собеседники» / Э. Миндлин // Волошин М.А. Стихотворения. Статьи. Воспоминания современников.- М.: Правда, 1991.- С. 373-399.

256. Митрофан Зноско-Боровский, протоиерей. Православие. Римо-католичество. Протестантизм и Сектантство. Сравнительное богословие / Митрофан Зноско-Боровский.- Издание Свято-Троицкой Сергие-вой Лавры, 1992.- 207 с.

257. Михайловский, Н.К. Что такое прогресс? / Н.К. Михайловский // Отечественные записки.- 1869.- Ноябрь. №11. Отд. II.- С. 1-39.

258. Моисеев, H.H. Мировоззрение современного рационализма. Введение в теорию самоорганизации / H.H. Моисеев // Моисеев H.H. Расставание с простотой.- М.: Аграф, 1998.- С. 9-353.

259. Муравьёв, В.Н. Философские заметки, афоризмы / В.Н. Муравьёв // Вопросы философии.- 1992.- № 1.- С. 110-114.

260. Муриан, И.Ф. Цикличность как одна из форм осознания реальных процессов в истории и искусстве / И.Ф. Муриан // Циклические ритмы в истории, культуре, искусстве.- М.: Наука, 2004.- С. 216-228.

261. Мюллер, М. Сравнительная мифология / Пер. с англ. A.M. Гиле-вича, В.М. Живаго / М. Мюллер // Мюллер М., Вундт В. От слова к вере. Миф и религия.- М.: ЭКСМО; СПб.: Terra Fantastica, 2002.- С. 106208.

262. Налимов, В.В. В поисках иных смыслов / В.В. Налимов.- М.: Из-дат-ая группа «Прогресс», 1993.- 280 с.

263. Науменко, Л.К. Монизм как принцип диалектической логики / Л.К. Науменко.- Алма-Ата: Изд-во «Наука» Казахской ССР, 1968.- 328 с.

264. Неретина, С.С. Опыт словаря средневековой культуры / С.С. Неретина // Благо и истина: классические и неклассические регулятивы.-М.:ИФ РАН, 1998.-С. 151-154.

265. Неретина, С.С. Тропы и концепты / С.С. Неретина.- М.: ИФ РАН, 1999.- 277 с.

266. Никифоров, A.JI. Природа философии: Основы философии / A.JI. Никифоров.- М.: Идея-Пресс, 2001.- 168 с.

267. Николай Кузанский. О неином / Пер. А.Ф. Лосева / Николай Ку-занский // Николай Кузанский. Сочинения: В 2-х т.- М.: Мысль, 1980.Т. 2.-С. 183-247.

268. Николай Кузанский. Об учёном незнании / Пер. В.В. Бибихина / Николай Кузанский // Николай Кузанский. Сочинения: В 2-х т.- М.: Мысль, 1979.- Т. 1.-С. 47-184.

269. Николис, Д.С. Динамика иерархических систем: Эволюционное представление / Пер. с англ. Ю.А. Данилова / Д.С. Николис.- М.: Мир, 1989.- 486 с.

270. Ницше, Ф. Воля к власти: опыт переоценки всех ценностей (Автор перевода не указан) / Ф. Ницше.- М.: REFL-book, 1994.- 352 с.

271. Ницше, Ф. Об истине и лжи во вненравственном смысле (Автор первода не указан) / Ф. Ницше // Ницше Ф. Философия в трагическую эпоху: Сборник.- М.: REFL-book, 1994,- С. 254-266.

272. Ницше, Ф. Переоценка всего ценного (Автор перевода не указан) / Ф. Ницше // Ницше Ф. Странник и его тень: Сборник.- М.: REFL-book, 1994.- С. 143-399.

273. Ницше, Ф. По ту сторону добра и зла. Разделы первый и второй / Пер. с нем. A.B. Михайлова / Ф. Ницше // Вопросы философии.- 1989.-№5.- С. 122-149.

274. Ницше, Ф. Сумерки кумиров, или Как философствуют молотом / Пер. с нем. Г. Снежинской / Ф. Ницше // Ницше Ф. Стихотворения. Философская проза.- СПб.: Худож. лит., 1993.- С. 536-626.

275. Ницше Ф. Так говорил Заратустра. Книга для всех и ни для кого / Пер. с нем. В.В. Рынкевича / Ф. Ницше.- М.: Интербук, 1990.- 301 с.

276. Ницше, Ф.Человечеекое, слишком человеческое. Книга для свободных умов / Пер. с нем. C.JI. Франка / Ф. Ницше // Ницше Ф. Сочинения: В 2-х т.- М.: Мысль, 1997.- Т. 1.- С. 231-490.

277. Новгородцев, П.И. Об общественном идеале / П.И. Новгородцев // Новгородцев П.И. Об общественном идеале: Сборник.- М.: Пресса, 1991.- С. 13-522.

278. Новиков, И.Д. Инфляционная модель ранней Вселенной / И.Д. Новиков // Вестник РАН.- 2001.- Т. 71.- № 10.- С. 886-895.

279. Новикова, J1.H., Сиземская, И.Н. Русская философия истории: Курс лекций / JI.H. Новикова, И.Н. Сиземская,- М.: Аспект Пресс, 1999,- 399 с.

280. Новый Завет. Юбилейное издание, посвященное тысячелетию Крещения Руси.- 348 с.

281. Носов, H.A. Виртуальная реальность / H.A. Носов // Вопросы философии.- 1999.-№ 10.-С. 152-164.

282. ОБЭРИУ / Н. Заболоцкий и др. // Литературные манифесты от символизма до наших дней,- М.: XXI век Согласие, 2000.- С. 474-483.

283. Огурцов, А.П, Благо и истина: линии расхождения и схождения /

284. A.П. Огурцов // Благо и истина: классические и неклассические регуля-тивы.- М.: ИФ РАН, 1998,- С. 5-38.

285. Одоевский, В.Ф, Психологические заметки / В.Ф. Одоевский // Одоевский В.Ф. Сочинения: В 2-х т.- М.: Худож. лит., 1991.- Т. 1.- С. 253-300.

286. Одоевский, В.Ф. Русские ночи / В.Ф. Одоевский // Одоевский

287. B.Ф. Указ. изд.- Т. 1.- С. 31-246.

288. Ожегов, С.И. Словарь русского языка / С.И. Ожегов,- М.: Рус. яз., 1984,-816 с.

289. Ойзерман, Т.И. Философия как единство научного и вненаучного познания / Т.И. Ойзерман // Разум и экзистенция: Анализ научных, и вненаучных форм мышления,- СПб.: РХГИ, 1999.- С. 35-45.

290. Орлов, В.В. Материя, развитие, человек / В.В. Орлов.- Пермь: Изд-во Пермского гос. ун-та, 1974.- 397 с.

291. Ортега-и-Гассет, X. Восстание масс / Пер. с исп. A.M. Гелескул / X. Ортега-и-Гассет // Ортега-и-Гассет X. Избранные труды.- М.: Весь Мир, 1997.- С. 43-163.

292. Ортега-и-Гассет, X. Две великие метафоры / Пер. с исп. Н.Д. Арутюновой / X. Ортега-и-Гассет // Теория метафоры: Сборник. М.: Прогресс, 1990.-С. 68-81.

293. Ортони, Э. Роль сходства и уподобления в метафоре / Пер. с англ. В.В. Туровского / Э. Ортони // Теория метафоры: Сборник.- С. 219-235.

294. Оруэлл, Дж. 1984 / Пер. с англ. В. Голышева / Дж. Оруэлл // Ору-элл Дж. 1984. Ферма животных.- М.: ДЭМ, 1989.- С. 11-243.

295. Осипов, Ю.М. Истина / Ю.М. Осипов // Философия хозяйства.-2004.-№5.- С. 257-261.

296. Павловский, А.И. Ночь в Гефсиманском саду: Избранные библейские истории /А.И. Павловский.- JL: Лениздат, 1991,- 476 с.

297. Панкратов, A.B. Телеология и принцип необратимости / A.B. Панкратов // Вопросы философии.- 2003.-№ 8.- С. 73-85.

298. Панофски, Э. Idea: К истории понятия в теориях искусства от античности до классицизма / Пер. с нем. Ю.Н. Попова.- СПб.: Андрей Наследников, 2002.- 237 с.

299. Паскаль, Б. Мысли / Пер. с франц. О. Хомы / Б. Паскаль.- К.; М.: REFL-book, 1994.- 528 с.

300. Петров, М.К. Язык, знак, культура / М.К. Петров.- М.: Наука. Главная редакция восточной литературы, 1991.- 328 с.

301. Платон. Государство / Пер. с древнегреч. А.Н. Егунова / Платон // Платон. Собр. соч.: В 4-х т.- М.: Мысль, 1993-94.- Т. 3.- С. 79-420.

302. Платон. Парменид / Пер. с древнегреч. H.H. Томасова / Платон // Платон. Указ. изд.- Т.2.- С. 346-412.

303. Платон. Софист / Пер. с древнегреч. С.А. Ананьина / Платон'// Платон. Указ. изд.- Т. 2,- С. 275-345.

304. Платон. Филеб / Пер. с древнегреч. Н.В. Самсонова / Платон // Платон. Указ. изд.- Т. 3.- С. 7-78.

305. Платонов, А.П. Счастливая Москва / А.П. Платонов // Новый мир.- 1991.-№9.-С. 9-76.

306. Платонов, А.П. Чевенгур / А.П. Платонов // Платонов А.П. Юве-нильное море: Повести, роман.- М.: Современник, 1988.- С. 188-551.

307. Позер, X. Правила как формы мышления. Об истине и конвенции в науке / Пер. И.Т. Касавина / X. Позер // Разум и экзистенция: Анализ научных и вненаучных форм мышления.- СПб.: РХГИ, 1999.- С. 63-73.

308. Полани, М. Личностное знание. На пути к посткритической философии / Пер. с англ. М.Б. Гнедовского, Н.М. Смирновой, Б.А. Старостина. Общ. ред. В.А. Лекторского, В.И. Аршинова / М. Полани.- М.: Прогресс, 1985.-344 с.

309. Полозова, И.В. Метафоры в философии постмодернизма / И.В. Полозова // Вестник МГУ. Сер. 7. Философия.- М., 2003.- № 2.- С. 1329.

310. Полозова, И. Научная деятельность метафора? / И. Полозова // Высшее образование в России.- 2002.- № 5.- С. 71-78.

311. Поппер, К. Открытое общество и его враги / Пер. с англ. Под ред. В.Н. Садовского / К. Поппер.- М.: Феникс, Культурная инициатива, 1992.- Т. 1.- 448 е.; Т. 2.- 528 с.

312. Портнов, А.Н. Язык и сознание: основные парадигмы исследования проблемы в философии XIX-XX вв. / А.Н. Портнов.- Иваново: Ив-ГУ, 1994.-367 с.

313. Потебня, A.A. Из записок по теории словесности. Фрагменты / A.A. Потебня // Потебня A.A. Слово и миф.- М.: Правда, 1989.- С. 236282.

314. Потебня, A.A. Мысль и язык / A.A. Потебня // Потебня A.A. Указ. изд.-С. 15-200.

315. Потебня, A.A. Психология поэтического и прозаического мышления / A.A. Потебня // Потебня A.A. Указ. изд.- С. 201-235.

316. Пощёчина общественному вкусу / Д. Бурлюк и др. // Литературные манифесты от символизма до наших дней.- М.: XXI век Согласие, 2000.- С. 142-143.

317. Пришвин, М.М. Из «Незабудок» / М.М. Пришвин // Пришвин М.М. Женьшень. Повести и рассказы.- М.: Правда, 1986.- С. 424-470.

318. Прокл. Платоновская теология / Пер. с древнегреч. Л.Ю. Луком-ского / Прокл.- СПб.: РХГИ; Летний сад, 2001.- 624 с.

319. Прохоров, М.М. Философская метафора экологической эпохи. Материалы спецкурса / М.М. Прохоров.- Н. Новгород: Изд-во ННГУ, 1995.-242 с.

320. Пушкин, A.C. Поэту / A.C. Пушкин // Пушкин A.C. Сочинения: В 3-х т.- М.: Худож. лит., 1985.- Т. 1.- С. 474.

321. Реале, Дж., Антисери, Д. Западная философия от истоков до наших дней. Т. 3. Новое время / Пер. с итал. С. Мальцевой.- СПб.: Петрополис, 1996.- 736 с.

322. Ремизов, A.M. Взвихренная Русь / A.M. Ремизов,- М.: Советская Россия, 1990,- 400 с.

323. Реформатский, A.A. Введение в языкознание / A.A. Реформатский,- М.: Аспект Пресс, 1998,- 536 с.

324. Рикёр, П. Живая метафора / Пер. с франц. A.A. Зализняк / П. Ри-кёр // Теория метафора: Сборник.- М.: Прогресс, 1990.- С. 435-455.

325. Рикёр, П. Истина и ложь / П. Рикёр // Рикёр П. История и истина / Пер. с франц. И.С. Вдовиной, А.И. Мачульской.- СПб.: Алетейя, 2002.-С. 185-220.

326. Розанов, В.В. Апокалипсис нашего времени / В.В. Розанов // Розанов В.В. Собр. соч. / Под общ. ред. А.Н. Николюкина.- М.: Республика, 2000.- 429 с.

327. Розанов, В.В. На лекции о Достоевском / В.В. Розанов // Опыты: Литературно-философский ежегодник.- М.: Советский писатель, 1990,-С. 316-323.

328. Розанов, В.В. Опавшие листья. Короб первый / Розанов В.В. // Розанов В.В. Сочинения: В 2-х т.- М.: Правда, 1990.- Т. 2.- С. 275-418.

329. Розанов, В.В. Опавшие листья. Короб второй / В.В. Розанов // Розанов В.В. Сочинения: В 2-х т.- Т. 2.- С. 419-629.

330. Розанов, В.В. Психология русского раскола / В.В. Розанов // Розанов В.В. Сочинения: В 2-х т.- Т. 1.- С. 47-81.

331. Розанов, В.В. Уединённое / В.В. Розанов // Розанов В.В. Сочинения: В 2-х т.-Т. 2.-С. 193-274.

332. Розин, В.М. Понятие «цикл» и типы циклов в культуре / В.М. Розин // Циклические ритмы в истории, культуре, искусстве.- М.: Наука, 2004.- С. 74-85.

333. Розин, В.М. Типы и дискурсы научного мышления / В.М. Розин.-М.: Эдиториал УРСС, 2000.- 248 с.

334. Рорти, Р. От религии через философию к литературе: путь западных интеллектуалов / Пер. с англ. С.Д. Серебряного / Р. Рорти // Вопросы философии.- 2003.- № 3.- С. 30-41.

335. Рохгаузен, Р. Критика основных идеалистических и метафизических концепций по проблеме целостности в биологии / Р. Рохгаузен // Проблема целостности в современной биологии.- М.: Наука, 1968.- С. 258-302.

336. Руднев, В. Морфология реальности: Исследование по «философии текста» / В. Руднев.- М.: Русское феноменологическое общество, 1996.- 207 с.

337. Руднев, В.П. Энциклопедический словарь культуры XX века / В.П. Руднев.- М.: Аграф, 2001,- 608 с.

338. Савицкий, П.Н. Единство мироздания / П.Н. Савицкий // Савицкий П.Н. Континент Евразия.- М.: Аграф, 1997.- С. 134-136.

339. Саймон, Г. Науки об искусственном / Пер. с англ. Э.Л. Наппель-баума/Г. Саймон.- М.: Мир, 1972,- 148 с.

340. Сакулин, П. Историко-литературные беседы. III. «Органическое» мировосприятие / П. Сакулин // Вестник Европы.- 1915.- Кн. 6.- С. 95112.

341. Сартр, Ж.-П. Тошнота / Пер. с франц. Ю.Я. Яхниной / Ж.-П. Сартр // Сартр Ж.-П. Тошнота: Избр. Произведения.- М.: Республика, 1994.-С. 23-182.

342. Сачков, Ю.В. Эволюция учения о причинности / Ю.В. Сачков // Вопросы философии.- 2003.- № 4,- С. 101-118.

343. Сачков, Ю.В., Померанц, Г.С. Иерархия / Ю.В. Сачков, Г.С. По-меранц // Новая философская энциклопедия: В 4-х т.- М.: Мысль, 2001.- Т. И.-С. 84-85.

344. Свинцов, В.И. К вопросу о соотношении понятий «истина» и • «художественная правда» / В.И. Свинцов // Философские науки.- 1984.-№ 4.- С. 55-62.

345. Свинцов, В. Правда, которая не является правдой / В. Свинцов // Свободная мысль.- 1994.- № 2/3,- С. 30-38.

346. Свирский, Я.И. Самоорганизация смысла (опыт синергетической онтологии) / Я.И. Свирский.- М.: ИФ РАН, 2001.- 181 с.

347. Семёнов, Ю.И. Всемирная история как единый процесс развития человечества во времени и пространстве / Ю.И. Семёнов // Философия и общество.- 1997.- № 1.- С. 156-217.

348. Семёнов, Ю.И. Категория «социальный организм» и её значение для исторической науки / Ю.И. Семёнов // Вопросы истории.- 1966.- № 8.-С. 88-106.

349. Семёнов, Ю.И. Теория общественно-экономических формаций и всемирная история / Ю.И. Семёнов // Общественно-экономическая формация. Проблемы теории,- М.: Мысль, 1978.- С. 55-89.

350. Сербиненко, В.В. История русской философии XI XIX вв.: Курс лекций / В.В. Сербиненко.- М.: Изд-во Российского открытого ун-та, 1993.- 148 с.

351. Серль, Дж. Метафора / Пер. с англ. В.В. Туровского / Дж. Серль // Теория метафоры: Сборник.- М.: Прогресс, 1990.- С. 307-341.

352. Слуцкий, Б.А. Баллада о догматике / Б.А. Слуцкий // Слуцкий Б. Собр. соч.: В 3-х т.- М.: Худож. лит., 1991.- Т. 2.- С. 158-159.

353. Соболев, A.B. О персоналистической гносеологии (или о сближении познания и художества в русской мысли XX века) / A.B. Соболев // Вопросы философии.- 1998.-№4.-С. 121-137.

354. Соболев, A.B. Философские мелочи / A.B. Соболев // Вопросы философии.-2000.-№ 12.-С. 162-170.

355. Соколов, В.В. От философии античности к философии нового времени: Субъект-объектная парадигма / В.В. Соколов.- М.: Эдиториал УРСС, 2000.- 336 с.

356. Соколов, В.В. Философия в исторической перспективе / В.В. Соколов // Вопросы философии.- 1995.- № 2,- С. 134-147.

357. Соколов, Ю.Н. Теория цикла / Ю.Н. Соколов // Циклические процессы в природе и обществе: матер. Междунар. конф., Ставрополь, 1824 окт. 1993.- Ставрополь, 1993.- С. 5-18.

358. Соколов, Ю.Н. Эвристические возможности теории цикла / Ю.Н. Соколов // Циклические процессы в природе и обществе,- С. 18-38.

359. Сокулер, З.А. Спор о детерминизме во французской философской литературе / З.А. Сокулер // Вопросы философии.- 1993.- № 2.- С. 140150.

360. Соловьёв, B.C. Идолы и идеалы / B.C. Соловьёв // Новый мир.-1989.-№ 1.-С. 213-220.

361. Соловьёв, B.C. На пути к истинной философии / B.C. Соловьёв // Соловьёв B.C. Сочинения: В 2-х т.- М.: Мысль, 1988.- Т. 2.- С. 324-338.

362. Соловьёв, B.C. Три силы / B.C. Соловьёв // Соловьёв B.C. Избранное.- М.: Советская Россия, 1990.- С. 41-60.

363. Соловьёв, B.C. Философские начала цельного знания / B.C. Соловьёв // Соловьёв B.C. Сочинения: В 2-х т.- Т. 2.- С. 139-288.

364. Солодухо, Н.М. Философия небытия / Н.М. Солодухо,- Казань: Изд-во Казан, гос. техн. ун-та, 2002.- 146 с.

365. Степанов, Ю.С. Константы: Словарь русской культуры / Ю.С. Степанов.- М.: Академический Проект, 2001.- 990 с.

366. Степин, B.C. Деятельностная концепция знания (дискуссия с Игорем Алексеевым) / B.C. Степин // Вопросы философии.- 1991.- № 8.-С. 129-138.

367. Степин, B.C. Теоретическое знание: структура, история, эволюция / B.C. Степин.- М.: Прогресс-Традиция, 2000,- 744 с.

368. Степун, Ф.А. Борьба либеральной и тоталитарной демократии вокруг понятия истины / Пер. с нем. В.К. Кантора / Ф.А. Степун // Вопросы философии,- 1993,- № 3.- С. 137-144.

369. Степун, Ф.А. Мысли о России / Ф.А. Степун // Новый мир.1991.-№6.- С. 201-239.

370. Страда, В. Западничество и славянофильство в обратной перспективе / В. Страда // Вопросы философии.- 1993.- № 7.- С. 57-63.

371. Страхов, H.H. Исторические взгляды Г. Рюккерта и Н.Я. Данилевского / H.H. Страхов // Русский Вестник.- 1894.- № 10.- С. 154-183.

372. Тодоров, Ц. Понятие литературы / Пер. с франц. Г.К. Косикова / Ц. Тодоров // Семиотика: Сборник.- М.: Радуга, 1983.- С. 355-369.

373. Тодоров, Ц. Теории символа / Пер. с франц. Б. Нарумова / Ц. Тр-доров.- М.: Дом интеллектуальной книги, Русское феноменологическое общество, 1998.- 408 с.

374. Томашевский, Б.В. Теория литературы. Поэтика: Учеб. пособие / Б.В. Томашевский.- М.: Аспект Пресс, 1999.- 334 с.

375. Томпсон, P.JI. Механистическая и немеханистическая наука / Пер. с англ. Р. Волошин / P.JI. Томпсон.- М.: Философская Книга, 1998.-302 с.

376. Трифонов, Ю.В. Нечаев, Верховенский и другие. / Ю.В. Трифонов // Трифонов Ю.В. Как слово наше отзовётся.- М.: Сов. Россия, 1985.-С. 38-52.

377. Тростников, В. Что такое жизнь? / В. Тростников // Москва.1992.-№ 1.- С. 193-198.

378. Трубецкой, E.H. Миросозерцание B.C. Соловьёва / E.H. Трубецкой.- М.: Московский философский фонд, Медиум, 1995.- Т. 1.- 604 с.

379. Трубецкой, Н.С. Вавилонская башня и смешение языков / Н.С. Трубецкой // Трубецкой Н.С. История. Язык. Культура.- М.: Издат-ая группа «Прогресс», 1995.- С. 327-338.

380. Трубецкой, Н.С. Об идее-правительнице идеократического государства / Н.С. Трубецкой // Трубецкой Н.С. Указ. изд.- С. 438-443.

381. Трубецкой, С.Н. О природе человеческого сознания / С.Н. Трубецкой // Трубецкой С.Н. Сочинения.- М.: Мысль, 1994.- С. 483-592.

382. Тюрго, А.Р. Последовательные успехи человеческого разума / А.Р. Тюрго // Тюрго А.Р. Избранные философские произведения / Пер. И.А. Шапиро.- М.: Соцэкгиз, 1937.- С. 49-73.

383. Уайльд, О. Поэт / Пер. с англ. И. Бессараб / О. Уайльд // Уайльд О. Избранное.- М.: Правда, 1989.- С. 64.

384. Уайт, X. Метаистория: Историческое воображение в Европе XIX века / Пер. с англ. Под ред. Е.Г. Трубиной и В.В. Харитонова / X. Уайт.- Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 2002.- 528 с.

385. Уилрат, Ф. Метафора и реальность / Пер. с англ. А.Д. Шмелёва / Ф. Уилрат // Теория метафоры: Сборник.- М.: Прогресс, 1990,- С. 82109.

386. Успенский, Б.А. Анатомия метафоры у Мандельштама / Б.А. Успенский // Успенский Б.А. Избранные труды, т. II. Язык и культура.-М.: Школа «Языки русской культуры», 1996,- С. 306-340.

387. Успенский, Б.А. (в соавторстве с Лотманом, Ю.М.). Миф имя -культура / Б.А. Успенский, Ю.М. Лотман // Успенский Б.А. Избранные труды, т. I. Семиотика истории. Семиотика культуры.- С. 433-459.

388. Фатенков, А.Н. Введение в онтологию подвижной иерархии / А.Н. Фатенков // Вестник Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского. Сер. Социальные науки. Н. Новгород, 2005.- Вып. 1 (4).

389. Фатенков, А.Н. Идея развития: постнововременное толкование / А.Н. Фатенков // Мировоззренческая парадигма в философии: Метафизика и процесс: Монография / Под ред. проф. М.М. Прохорова.- Н. Новгород: Изд-во ВГИПА, 2004.- С. 120-143.

390. Фатенков, А.Н. Интеллектуальное пространство русского самоопределения / А.Н. Фатенков // Человек.- 2005.- № 3.- С. 41-51.

391. Фатенков, А.Н. Кто должен править: люди или законы, массы или личности? Апология экзистенциальной автократии / А.Н. Фатенков // ПОЛИС.- 2005.- № 2,- С. 158-171.

392. Фатенков, А.Н. Куьтурная экспансия метафоры и философско-мировоззренческий горизонт иносказания / А.Н. Фатенков // Социологический журнал.- 2005,- № 4.- С. 48-69.

393. Фатенков, А.Н. Культурофильство против этатизма, автократия против тоталитарности / А.Н. Фатенков // Личность. Культура. Общество.- 2006.- Т. VIII.- Вып. 1 (29).- С. 290-301.

394. Фатенков, А.Н. Модель-метафора как универсально-конкретная форма философского дискурса / А.Н. Фатенков // Вестник Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского. Сер. Социальные науки,- Н. Новгород, 2002.- Вып. 1 (2).- С. 328-344.

395. Фатенков, А.Н. Модель-метафора как аутентичная форма философской мысли / А.Н. Фатенков // Философия хозяйства.- 2005.- № 3.-С. 157-164.

396. Фатенков, А.Н. Ответственный неглобализм русской идеи / А.Н. Фатенков // Философия хозяйства.- 2004.- № 5.- С. 162-181.

397. Фатенков, А.Н. Постсовременная смена вех: от парадигмы прогресса к идее вечного возвращения / А.Н. Фатенков // Мир человека: Альманах.- Н. Новгород: Изд-во ВВАГС, 2005.- Вып. 3 (6).- С. 51-63.

398. Фатенков, А.Н. Русское Слово и традиции имяславия / А.Н. Фатенков // УегЬит,- СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2000.- Вып.З,- С. 413-419.

399. Фатенков, А.Н. Русская органицистская историософия в оптике подвижно-иерархического монизма / А.Н. Фатенков // Полигнозис.-2004.-№ 4 (28).- С. 48-63.

400. Фатенков, А.Н. Философ. Опыт самоопределения в языковом пространстве культуры / А.Н. Фатенков // Человек.- 2004,- № 1.- С. 103114.

401. Фатенков, А.Н. Философия в споре с наукой: идея подвижной иерархии против редукционизма / А.Н. Фатенков // Вестник ННГУ им.

402. Н.И. Лобачевского. Сер. Социальные науки.- Н. Новгород, 2004,- Вып. 1 (3).- С. 496-513.

403. Фатенков, А.Н. Философия как многомерный континуум взаимо-соотнесённых метафизических констант / А.Н. Фатенков // Вестник ННГУ им. Н.И. Лобачевского. Сер. Инновации в образовании.- Н. Новгород, 2001.- Вып. 1 (2).- С. 188-190.

404. Фатенков, А.Н. Философия подвижной иерархии (русский контекст): Монография / А.Н. Фатенков.- Н. Новгород: Изд-во ННГУ, 2005.- 322 с.

405. Фатенков, А.Н. Языки философии, литературы и науки в аспекте смысла / А.Н. Фатенков // Философские науки.- 2003.- № 9.- С. 50-69.

406. Фатенков, А.Н. Эскиз к картине постсовременной философии / А.Н. Фатенков // Проблемы метафизики и метафилософии: история и современность: Монография / Под ред. проф. М.М. Прохорова.- Н. Новгород: Изд-во ВГИПА, 2003.- С. 58-80.

407. Федотов, Г.П. Лицо России / Г.П. Федотов // Вопросы философии.- 1990.- №8.- С. 133-136.

408. Фейерабенд, П. Наука в свободном обществе / П. Фейерабенд // Фейерабенд П. Избранные труды по методологии науки / Пер. с англ. и нем. А.Л. Никофорова.- М.: Прогресс, 1986.- С. 467-523.

409. Фет, A.A. Стихотворения. Проза. Письма / A.A. Фет.- М.: Советская Россия, 1988.- 464 с.

410. Фёдоров, Н.Ф. Сочинения / Н.Ф. Фёдоров // Фёдоров Н.Ф. Сочинения." М.: Мысль, 1982.- 711 с.

411. Философский словарь / Под ред. И.Т. Фролова.- 4-е изд.- М.: Политиздат, 1980.-444 с.

412. Флоренский, П.А. Абсолютность пространственности / П.А. Флоренский // Флоренский П.А., священник. Статьи и исследования поистории и философии искусства и археологии.- М.: Мысль, 2000.- С. 274-296.

413. Флоренский, П.А. Значение пространственности / П.А. Флоренский // Флоренский ПЛ., священник. Статьи и исследования по истории и философии искусства и археологии.- С. 272-274.

414. Флоренский, П.А. Мысль и язык / П.А. Флоренский // Флоренский П.А. Сочинения: В 2-х т.- М.: Правда, 1990.- Т. 2.- С. 107-328.

415. Флоренский, П.А. Общечеловеческие корни идеализма / П.А. Флоренский // Флоренский П. Оправдание космоса.- СПб.: РХГИ, 1994.- С. 27-60.

416. Флоренский, П.А. Столп и утверждение Истины / П.А. Флоренский // Флоренский П.А. Сочинения: В 2-х т.- Т. 1.- 840 с.

417. Флоренский, П.А. У водоразделов мысли. Итоги / П.А. Флоренский // Флоренский П.А. Сочинения: В 2-х т.- Т. 2.- С. 339-350.

418. Флоренский, П.А. Эмпирея и Эмпирия / П.А. Флоренский // Флоренский П. Оправдание космоса.- С. 114-158.

419. Флоровский, Г.В. Метафизические предпосылки утопизма / Г.В. Флоровский // Вопросы философии,- 1990.- № 10,- С. 80-98.

420. Флоровский, Г.В. Пути русского богословия / Г.В. Флоровский // О РОССИИ и русской философской культуре. Философы русского послеоктябрьского зарубежья,- М.: Гилея, Наука, 1990.- С. 272-378.

421. Франк, С.Л. Духовные основы общества. Введение в социальную философию / С.Л. Франк // Франк С.Л. Духовные основы общества: Сборник.- М.: Республика, 1992.- С. 13-146.

422. Франк, С.Л. Крушение кумиров / С.Л. Франк // Франк С.Л. Сочинения.- М.: Правда, 1990.- С. 111-180.

423. Франк, С.Л. Непостижимое / С.Л. Франк // Франк С.Л. Сочинения.-С. 183-559.

424. Франк, C.JI. Очерк методологии общественных наук / С.Л. Франк.- М.: Берег, 1922.- 124 с.

425. Франк, С.Л. Предмет знания. Об основах и пределах отвлечённого знания / С.Л. Франк // Франк С.Л. Предмет знания. Душа человека.-СПб.: Наука, 1995.- С. 37-416.

426. Фреге, Г. Смысл и денотат / Пер. с нем. Е.Э. Разлоговой / Г. Фре-ге // Семиотика и информатика.- М.: Наука, 1977. Вып. 8.- С. 181-210.

427. Фрейденберг, О.М. Образ и понятие / О.М. Фрейденберг // Фрей-денберг О.М. Миф и литература древности.- М.: Издат. фирма «Восточная литература» РАН, 1998.- С. 223-622.

428. Фуко, М. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы / Пер. с франц. В. Наумова. Под ред. И. Борисовой / М. Фуко.- М.: Ad Маг-ginem, 1999.-479 с.

429. Фуко, М. Око власти / М. Фуко // Фуко М. Интеллектуалы и власть: Избранные политические статьи, выступления и интервью / Пер. с франц. С. Офертаса.- М.: Праксис, 2002.- С. 220-248.

430. Фукуяма, Ф. Конец истории? (Автор перевода не указан) / Ф. Фу-куяма // Вопросы философии.-1990.- № 3.- С. 134-148.

431. Хайдеггер, М. Бытие и время / Пер. с нем. В.В. Бибихина / М. Хайдеггер.- СПб.: Наука, 2002.- 451 с.

432. Хайдеггер, М. Время картины мира / М. Хайдеггер // Хайдеггер М. Работы и размышления разных лет / Пер. с нем. A.B. Михайлова.-М.: Гнозис, 1993.- С. 135-167.

433. Хайдеггер, М. Гегель и греки / М. Хайдеггер // Хайдеггер М. Время и бытие: Статьи и выступления / Пер. с нем. В.В. Бибихина.- М.: Республика, 1993. С. 381-390.

434. Хайдеггер, М. Европейский нигилизм / Хайдеггер М. // Хайдеггер М. Время и бытие: Статьи и выступления.- С. 63-176.

435. Хайдеггер, М. Закон тождества / Пер. с нем. A.JI. Доброхотова / М. Хайдеггер // Хайдеггер М. Разговор на просёлочной дороге: Сборник.- М.: Высш. шк., 1991.- С. 69-79.

436. Хайдеггер, М. Исток искусства и предназначение мысли / М. Хайдеггер // Хайдеггер М. Работы и размышления разных лет.- С. 280292.

437. Хайдеггер, М. Основные проблемы феноменологии / Пер. с нем. А.Г. Чернякова / М. Хайдеггер.- СПб.: Высшая религиозно-философская школа, 2001.- 445 с.

438. Хайдеггер, М. Отрешённость / Пер. с нем. A.C. Солодовниковой / М. Хайдеггер // Хайдеггер М. Разговор на просёлочной дороге: Сборник." С. 102-111.

439. Хайдеггер, М. Письмо о гуманизме / М. Хайдеггер // Хайдеггер М. Время и бытие: Статьи и выступления.- С. 192-220.

440. Хайдеггер, М. Просёлок / М. Хайдеггер // Хайдеггер М. Работы и размышления разных лет.- С. 238-241.

441. Хайдеггер, М. Пути к собеседованию / М. Хайдеггер // Хайдеггер М. Работы и размышления разных лет.- С. 232-237.

442. Хайдеггер, М. Творческий ландшафт: почему мы остаёмся в провинции? / М. Хайдеггер // Хайдеггер М. Работы и размышления разных лет.-С. 218-221.

443. Хайдеггер, М. Учение Платона об истине / М. Хайдеггер // Хайдеггер М. Время и бытие: Статьи и выступления,- С. 345-361.

444. Хвостов, В.М. Плюралистическое мировосприятие / В.М. Хвостов // Вопросы философии и психологии.- 1911.- Кн. IV (109).- С. 361394.

445. Хёйзинга, Й. Осень Средневековья / Пер. с нидерланд. Д.В. Сильвестрова / Й. Хёйзинга.- М.: Айрис-пресс, 2002.- 544 с.

446. Хлебников, В. Творения / В. Хлебников.- М.: Советский писатель, 1986.- 736 с.

447. Хомяков, A.C. Несколько слов о философическом письме (напечатанном в 15 книжке «Телескопа») / A.C. Хомяков // Хомяков A.C. Сочинения: В 2-х т.- М.: Московский философский фонд, Медиум,1994,- Т. 1.-С. 449-455.

448. Хомяков, A.C. О старом и новом / A.C. Хомяков // Хомяков A.C. Указ. изд.-Т. 1.-С. 456-470.

449. Хомяков, A.C. «Семирамида» (Исследование истины исторических идей) / A.C. Хомяков // Хомяков A.C. Указ. изд.- Т. 1.- С. 15-446.

450. Хоружий, С.С. Идея всеединства от Гераклита до Бахтина / С.С. Хоружий // Хоружий С.С. После перерыва. Пути русской философии.-СПб.: Алетейя, 1994.- С. 32-66.

451. Хоружий, С.С. Род или недород? Заметки к онтологии виртуали-стики / С.С. Хоружий // Вопросы философии,- 1997.- № 6.- С. 53-68.

452. Циолковский, К.Э. Монизм Вселенной / К.Э. Циолковский // Грёзы о Земле и небе: Антология русского космизма.- СПб.: Худож. лит.,1995.-С. 30-55.

453. Чаадаев, П.Я. Апология сумасшедшего / П.Я. Чаадаев // Чаадаев П.Я. Сочинения.- М.: Правда, 1989.- С. 139-154.

454. Чаадаев, П.Я. Отрывки и афоризмы / П.Я. Чаадаев // Чаадаев П.Я. Указ. соч.-С. 155-216.

455. Чаадаев, П.Я. Философические письма. Письмо первое / П.Я. Чаадаев // Чаадаев П.Я. Указ. соч.- С. 15-34.

456. Чаадаев, П.Я. Орлову, М.Ф., 1837 г. / П.Я. Чаадаев // Чаадаев П.Я. Указ. соч.- С. 407-409.

457. Чаадаев, П.Я. Тургеневу, А.И., 1935 г., октябрь-ноябрь / П.Я. Чаадаев // Чаадаев П.Я. Указ. соч.- С. 375-382.

458. Чаадаев, П.Я. Якушкину И.Д., 1837 г., 19 октября / П.Я. Чаадаев // Чаадаев П.Я. Указ. соч.- С. 400-403.

459. Чанышев, А.Н. Курс лекций по древней и средневековой философии: Учеб. пособие для вузов / А.Н. Чанышев,- М.: Высш. шк., 1991.512 с.

460. Чанышев, А.Н. Трактат о небытии / А.Н. Чанышев // Вопросы философии.- 1990.-№ 10.-С. 158-165.

461. Черняк, B.C. Мифологические истоки научной рациональности / B.C. Черняк // Вопросы философии.- 1994.- № 9.- С. 37-52.

462. Шафаревич, И.Р. Из истории естественнонаучного мировоззрения / И.Р. Шафаревич // Шафаревич И.Р. Две дороги к одному обрыву.-М.: Айрис-пресс, 2003.- С. 14-45.

463. Шеллинг, Ф.В.Й. Философия откровения. Т. 1. / Пер. с нем. A.JI. Пестова / Ф.В.Й. Шеллинг.- СПб.: Наука, 2000.- 699 с.

464. Шестов, Л. Апофеоз беспочвенности: Опыт адогматического мышления / Л. Шестов.- Л.: Изд-во ЛГУ, 1991.- 216 с.

465. Шестов, Л. Жар-птицы. К характеристике русской идеологии / Л. Шестов // Знамя,- 1990.- № 8.- С. 189-193.

466. Шкловский, В.Б. Искусство как приём / В.Б. Шкловский // Шкловский В.Б. О теории прозы.- М.: Советский писатель, 1983.- С. 925.

467. Шкловский, В. О поэзии и заумном языке / В. Шкловский // Шкловский В. Гамбургский счёт. Статьи воспоминания - эссе.- М.: Советский писатель, 1990,- С. 45-58.

468. Шлегель, Ф. Разговор о поэзии / Ф. Шлегель // Шлегель Ф. Эстетика. Философия. Критика / Пер. с нем. Ю.Н. Попова,- М.: Искусство, 1983.- Т. 1,-С. 365-417.

469. Шлегель, Ф. Фрагменты / Ф. Шлегель // Шлегель Ф. Указ. изд.- Т. 1.-С. 290-316.

470. Шмелёв, А.Д. Русская языковая модель мира: Материалы к словарю / А.Д. Шмелёв.- М.: Языки славянской культуры, 2002.- 224 с.

471. Шмитт, К. Духовно-историческое состояние современного парламентаризма / Пер. с нем. Ю. Корейца / К. Шмитт // Шмитт К. Политическая теология: Сборник.- М.: КАНОН-пресс-Ц, 2000.- С. 155-256

472. Шопенгауэр, А. Мир как воля и представление / Пер. с нем. Ю.Й. Айхенвальда / А. Шопенгауэр // Шопенгауэр А. Собр. соч.: В 5-ти т.-М.: Московский клуб, 1992.- Т. 1.- 395 с.

473. Шохин, В.К. Ф.И. Щербатской и его компаративистская философия / В.К. Шохин.- М.: ИФ РАН, 1998.- 249 с.

474. Шпенглер, О. Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории. 1. Гештальт и действительность / Пер. с нем. К.А. Свасьяна / О. Шпенглер.- М.: Мысль, 1993.- 663, 1. с.

475. Шпенглер, О. Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории. 2. Всемирно-исторические перспективы / Пер. с нем. И.И. Ма-ханькова / О. Шпенглер.- М.: Мысль, 1998.- 606, 1. с.

476. Шпенглер О. Пруссачество и социализм / Пер. с нем. Г.Д. Гурви-ча / О. Шпенглер,- М.: Праксис, 2002.- 240 с.

477. Шпет, Г.Г. Очерк развития русской философии / Г.Г. Шпет // Шпет Г.Г. Сочинения.- М.: Правда, 1989.- С. 11-342.

478. Шпет, Г.Г. Эстетические фрагменты / Г.Г. Шпет // Шпет Г.Г. Указ. соч.- С. 343-472.

479. Штофф, В.А. Моделирование и философия / В.А. Штофф.- М.; Л.: Наука, 1966.-302 с.

480. Шубарт, В. Европа и душа Востока / Пер. с нем. М.В. Назарова, З.Г. Антипенко / В. Шубарт.- М.: Эксмо, 2003.- 480 с.

481. Щитцова, Т.В. К истокам экзистенциальной онтологии: Паскаль, Киркегор, Бахтин / Т.В. Щитцова.- Мн.: Пропилеи, 1999,- 164 с.

482. Эберт, К. Семиотика на распутье. Достижения и пределы дуалистической модели культуры Лотмана / Успенского / Пер. с нем. К.Э. / К. Эберт // Вопросы философии.- 2003.- № 7.- С. 44-55.

483. Эвола Ю. Языческий империализм / Пер. с нем. А.Г. Дугина / Ю. Эвола.- М.: Арктогея, 1994.- 172 с.

484. Эйхенбаум, Б.М. Анна Ахматова. Опыт анализа / Б.М. Эйхенбаум // Эйхенбаум Б.М. О поэзии.- Л.: Советский писатель, 1969.- С. 75-147.

485. Эйхенбаум, Б.М. О художественном слове / Б.М. Эйхенбаум // Эйхенбаум Б.М. О литературе. Работы разных лет.- М.: Советский писатель, 1987.-С. 331-343.

486. Эйхенбаум, Б.М. Теория «формального метода» / Б.М. Эйхенбаум // Эйхенбаум Б.М. О литературе. Работы разных лет.- С. 375-408.

487. Эко, У. Шесть прогулок в литературных лесах / Пер. с англ. А. Глебовской / У. Эко.- СПб.: Симпозиум, 2002.- 285 с.

488. Элиаде, М. Аспекты мифа / Пер. с франц. В.П. Большакова / М. Элиаде,- М.: Академический Проект, 2001.- 240 с.

489. Элиаде, М. Миф о вечном возвращении: Архетипы и повторяемость / Пер. с франц. Е. Морозовой, Е. Мурашкинцевой / М. Элиаде,-СПб.: Алетейя, 1998.- 249, 7. с.

490. Энгельс, Ф. Введение к «Диалектике природы» (Автор перевода не указан) / Ф. Энгельс // Маркс К., Энгельс Ф. Избр. произведения: В 3-х т.- М.: Политиздат, 1983.- Т. 3,- С. 41-59.

491. Эпштейн, М. К философии возможного. Введение в посткритическую эпоху / М. Эпштейн // Вопросы философии.- 1999,- № 6.- С. 5972.

492. Эпштейн, М. Поступок и происшествие. К теории судьбы / М. Эпштейн // Вопросы философии.- 2000.- № 9.- С. 65-77.

493. Эткинд, А. ХЛЫСТ (Секты, литература и революция) / А. Эт-кинд.- М.: НЛО, 1998,- 688 с.

494. Югай, Г.А. Проблемы целостности организма. Философский анализ / Г.А. Югай.- M.: Соцэкгиз, 1962.- 248 с.

495. Юнгер, Ф.Г. Ницше / Пер. с нем. A.B. Михайловского / Ф.Г. Юн-гер.-М.: Праксис, 2001.-256 с.

496. Юнгер, Э. Гелиополь: Роман / Пер. с нем. Г. Косарик / Э. Юнгер,-СПб.: Амфора, 2000.- 446 с.

497. Юнгер, Э. Рабочий. Господство и гештальт / Э. Юнгер // Юнгер Э. Рабочий. Господство и гештальт; Тотальная мобилизация; О боли / Пер. с нем. A.B. Михайловского.- СПб.: Наука, 2000.- С. 55-440.

498. Юркевич, П.Д. Идея / П.Д. Юркевич // Юркевич П.Д. Философские произведения.- М.: Правда, 1990.- С. 9-68.

499. Якобсон, Р. В поисках сущности языка / Пер. с англ. В.А. Виноградова и А.Н. Журинского / Р. Якобсон // Семиотика: Сборник.- М.: Радуга, 1983.- С. 102-117.

500. Якобсон, P.O. Заметки о прозе поэта Пастернака / Пер. с нем. O.A. Седаковой / P.O. Якобсон // Якобсон P.O. Работы по поэтике.- М.: Прогресс, 1987.- С. 324-338.

501. Якобсон, P.O. Новейшая русская поэзия. Набросок первый: Подступы к Хлебникову / P.O. Якобсон // Якобсон P.O. Работы по поэтике,-С. 272-316.

502. Якубинский, Л.П. О звуках стихотворного языка / Л.П. Якубин-ский // Якубинский Л.П. Избранные работы. Язык и его функционирование,- М.: Наука, 1986,- С. 163-176.

503. Янов, А.Л. Русская идея и 2000 год / А.Л. Янов // Нева.- 1990,- № 9.-С. 143-164.

504. Ясперс, К. Введение в философию / Пер. с нем. Под ред. A.A. Михайлова / К. Ясперс.- Мн.: Пропилеи, 2000.- 192 с.

505. Ясперс, К. Философская вера / К. Ясперс // Ясперс К. Смысл и назначение истории / Пер. с нем. М.И. Левиной.- М.: Политиздат, 1991.-С. 419-508.

506. Andersen Т. Reference and resemblance // Philosophy of science.-Bloomington (JN), 2001.- Vol. 68, № 3, Suppl.- P. S50-S61.

507. Antiseru D. Come, quando e perché le teorie fílosofisce sono razionali // Metafísica e antimetafisica.- Milano, 2003.- P. 53-74.

508. Bilgrami A. Realism and relativism // Realism and relativism.- Boston; Oxford, 2002.- P. 1-25.

509. Choynowski M. Czy filozofia jest nauka? // Przeglad filoz. N.S.- W-wa, 2003.- Rocz. 12, № 1.- S. 245-268.

510. Diodato R. Metafora dell'ombra // La persona e i nomi dell'essere.-Milano, 2002.- Vol. 1.- P. 49-55.

511. Glanzberg M. A contextual-hierarchical approach to truth and the Liar paradox // J. of philos. logic.- Dordrecht etc., 2004.- Vol. 33, № 1.- P. 27-88.

512. Jones T. Reductionism and antireductionism: rights and wrongs '// Metaphilosophy.- Oxford, Cambridge (Mass.), 2004,- Vol. 35. № 5.- P. 614647.

513. Korab-Karpowicz W.J. Philosophy rediscovered: an essay on science, philosophy, and myth // Dialogue a. universalism.- Warsaw; 2001,- Vol. 11, № 11/12.- P. 75-86.у

514. Kosovel J. Hisa vecne lepóte (Dvoje in eno) // Anthropos.- Ljbljana, 2000,- Letn. 32, № 3-4. S. 5-26.

515. McGonigal A. Metaphor, indeterminancy, and intention // Brit. j. of aesthetics.-1, 2002.- Vol. 42, № 2.- P. 179-190.

516. Mehtonen P. Obscure language, unclear literature: Theory a. practice from Quintilian to the Enlightenment, Transí, by MacGilleon R.- Helsinki: Finn. acad. of science a. letters, 2003.- 228, 1. p.

517. Muhling-Schlapkohl M. Metapher, Schliissel des Verstehens? // Theologie und Philosophies Freiburg etc., 2004.- Jg. 79, H. 2.- S. 188-199.

518. Philstrom S. Methodology without metaphysics? A pragmatic critique // Philosophy today.- Chicago, 2004.- Vol. 48, № 2.- P. 188-215.

519. Ritchie D. Categories and similarities: A note on circularity // Metaphor a. symbol.- Mahwah (N.J.); L., 2003.- Vol. 18, № 1.- P. 49-55.

520. Vervaeke J., Kennedy J.M. Conceptual metaphor and abstract thought // Metaphor a. symbol.- Mahwah (N.J.); L., 2004. Vol. 19, № 3.- P. 213-231.