автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Пушкинская традиция в прозе А.П. Чехова

Полный текст автореферата диссертации по теме "Пушкинская традиция в прозе А.П. Чехова"

На правах рукописи

Литовченко Мария Владимировна

□03054365

ПУШКИНСКАЯ ТРАДИЦИЯ В ПРОЗЕ АЛ. ЧЕХОВА

10. 01. 01. -Русская литература

Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Кемерово - 2007

Работа выполнена на кафедре русской литературы и фольклора ГОУ ВПО «Кемеровский государственный университет».

Научный руководитель: доктор филологических наук,

профессор Ходанен Людмила Алексеевна

Официальные оппоненты доктор филологических наук,

профессор Разумова Нина Евгеньевна

Ведущая организация: ГОУ ВПО «Иркутский государственный университет»

диссертационного совета Д 212.267.05 при Томском государственном университете (634050, г. Томск, пр. Ленина, 36).

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Томского государственного университета.

кандидат филологических наук, доцент Киселев Виталий Сергеевич

Защита состоится « £ »^^^2007 г. в

часов на заседании

Автореферат разослан 2007>г.

Ученый секретарь диссертационного совета кандидат филологических наук, профессор

Л.А. Захарова.

Общая характеристика работы

Диссертация посвящена проблеме функционирования пушкинской традиции в прозе А.П. Чехова (1860 - 1904). Творчество Чехова занимает уникальное положение в русском литературном процессе конца XIX - начала XX вв. Чехов завершает развитие классической литературы и в то же время находится у истоков новой художественной эпохи, связанной с символистским искусством. Это обусловило глубокое усвоение писателем всех достижений предшествующего периода, «золотого века» русской литературы, и интерес к новому искусству XX века. Основное внимание в диссертации сосредоточено на итоговом характере освоения классической традиции.

Исследователи указывают на органичную связь Чехова с классической литературной традицией, обозначая такие имена, как A.C. Пушкин, Н.В. Гоголь, И.С. Тургенев, Ф.М. Достоевский, JI.H. Толстой. Так, В.И. Кулешов, М.П. Громов, С.Ю. Николаева рассматривают рецепцию образов и мотивов Достоевского в произведениях Чехова; в работах Г.А. Бялого, M.JI. Семановой, Ж.С. Жалгасбаевой прослеживается тургеневская традиция; В.Я. Лакшин, А.П. Кузичева, В.Б. Катаев анализируют влияние художественной системы JI.H. Толстого на творческое становление писателя. Но особую значимость приобретает в творчестве Чехова пушкинская традиция. На необходимость ее изучения указывали M.JI. Семанова, З.С. Паперный, С.Ю. Николаева, Э.А. Полоцкая. Постановку проблемы можно встретить в работах П.И. Овчаровой, В.М. Марковича, А.П. Кузичевой. Однако степень ее разработанности представляется пока еще недостаточной, что и обуславливает актуальность данной работы.

В исследовании художественного «диалога» Чехова с Пушкиным сложились устойчивые подходы к проблеме, которые охватывают анализ высказываний о поэте, прямых цитаций, сопоставление особенностей поэтики, однако недостаточно изучена рецепция пушкинской традиции в отдельных текстах Чехова, судьба целого ряда мотивов, впервые заявленных

Пушкиным, конкретная образная символика, что диктует необходимость более пристального рассмотрения этих вопросов. В связи с этим, цель нашей работы - проследить формы восприятия Чеховым пушкинской традиции на различных уровнях художественной структуры, что необходимо для более глубокого понимания преемственности творчества Чехова по отношению к наследию классической литературы.

Материалом нашего исследования является чеховская проза преимущественно зрелого периода Кроме того, при анализе художественных произведений мы обращаемся к эпистолярному наследию писателя. В рамках сопоставительного анализа нами привлекаются следующие произведения Пушкина' роман «Евгений Онегин», поэмы («Полтава», «Медный всадник») и стихотворения 1820 - 1830-х гг., в которых выражен природный универсум.

Основным методом исследования является сравнительно-типологический, структурный, семиотический, мифопоэтический, с привлечением культурологического подхода. В качестве методологической основы исследования использованы принципы анализа художественного произведения, заложенные в работах А.Н. Веселовского, а также М.М. Бахтина, Ю.Б. Борева, A.C. Бушмина, M.JI. Гаспарова, Ю.М. Лотмана, Е.М. Мелетинского, З.Г. Минц, В.Н. Топорова, Ю.Н. Тынянова.

Новизна данного исследования связана с системностью подхода к проблеме «Чехов и Пушкин» и состоит в детальном анализе пушкинской традиции в прозе Чехова на различных уровнях художественной организации произведений. Творческий диалог Пушкина и Чехова рассматривается на уровне цитат, мотивов, типологического сходства художественной картины мира. В центре внимания находятся вопросы этико-эстетической проблематики и сюжетной структуры, а также рецепция и творческое переосмысление ведущих пушкинских образов-символов в произведениях Чехова.

Поставленная цель, избранный для исследования материал и методы

его анализа диктуют следующие задачи данной работы: 1) определение специфики отношения А.П. Чехова к пушкинской традиции в период завершения классической эпохи русского реализма и появления первых статей о творчестве поэта в религиозно-философской мысли конца XIX -начала XX вв.; 2) выявление произведений Чехова с отчетливой пушкинской проблематикой для установления наиболее значимых для писателя аспектов предшествующей традиции; 3) анализ «онегинской» ситуации, ее использования, осмысления и переосмысления в ряде произведений Чехова о «несостоявшейся» встрече героев, рассмотрение концепции женского характера и онегинского «мифа» в творчестве Чехова; 4) установление общих компонентов художественной картины мира Чехова и Пушкина при существенном внимании к категории художественного пространства, как наиболее значимой в развертывании картины мира, и сопоставление характерных топосов в творчестве писателей; 5) изучение интертекстуальных связей произведений Чехова и Пушкина на основе существенных в семантическом отношении пушкинских цитат в чеховских текстах.

Научно-практическай значимость работы: теоретическое значение исследования заключается в возможности использования его выводов при изучении русской классической литературы, а также при рассмотрении вопросов, связанных с проблемой литературной преемственности, в частности, с исследованием эволюции и форм рецепции пушкинской традиции. Практическое значение: результаты, полученные в ходе исследования, могут быть использованы в изучении литературного процесса при подготовке общих и специальных вузовских и школьных (для классов с углубленным изучением гуманитарных дисциплин) курсов по истории русской литературы XIX века.

Апробация работы: положения диссертационного сочинения были представлены на III международной конференции «Язык. Культура. Человек. Этнос» (Кемерово, 2002), на I межрегиональной научной конференции «Язык - миф - этнокультура» (Кемерово, 2003), на II международной научной

конференции «Русское литературоведение в новом тысячелетии» (Москва, 2003), на межрегиональной научно-практической конференции «100 лет после Чехова», посвященной 100-летию со дня смерти А.П. Чехова (Ярославль, 2004), на всероссийской научно-практической конференции «Чеховские чтения в Твери» (Тверь, 2004), на III всероссийской научной конференции «Русская литература в современном культурном пространстве» (Томск, 2004), на V международной научной конференции «Молодые исследователи Чехова» (Москва, 2005), на международной научной конференции «Культура и текст» (Барнаул, 2005), на международной научной конференции VI Майминские чтения «Журнальная деятельность писателей в литературном процессе XVIII - XX веков: забытое и второстепенное» (Псков, 2006), на ежегодных апрельских конференциях студентов и молодых ученых КемГУ (2004, 2005, 2006). По теме диссертации был сделан ряд публикаций (список прилагается). Работа обсуждалась на заседаниях семинара молодых ученых и аспирантов, объединенного семинара историко-литературных и литературоведческих кафедр факультета филологии и журналистики КемГУ.

Положения, выносимые на защиту

1. Творчество А.П. Чехова, завершающее классический период русской литературы, представляет глубокий синтез всех ее художественных достижений, что выражается в принципиальной «диалогичности» текстов писателя. Пушкинская традиция является одной из важнейших в творчестве Чехова.

2. Чеховское восприятие Пушкина складывается в свете двух концепций, сосуществующих на рубеже веков: классической, связанной с именами Белинского, Тургенева, Достоевского, - и формирующейся новой эстетической оценки творчества Пушкина, которая создавалась в русской религиозно-философской мысли и в новом модернистском искусстве.

3. Чехов органично воспринимает и творчески развивает пушкинскую традицию, которая имеет выражение в его произведениях, присутствуя на

различных уровнях художественной системы (философском, сюжетно-композиционном, образно-символическом).

4. Сюжетная ситуация романа «Евгений Онегин» получает преломление в творчестве Чехова, реализуемое в нескольких аспектах: как продолжение сюжета «несвершенного события» и как трансформация образов главных героев.

5. Художественная картина мира, созданная Чеховым и Пушкиным, совпадает по целому ряду содержательных пространственных форм, топосов, мотивов (мотив метели, топосы «дорога» и «степь»).

6. Морская символика существенно переосмысляется Чеховым в отношении к романтической поэзии Пушкина, что функционально подчеркивает принципиальный «антиромантизм» чеховского творчества, нашедший наиболее яркое воплощение в повести «Дуэль».

7. Пушкинские цитаты в произведениях Чехова являются одним из средств выражения интертекстуальных связей, выполняя важнейшую конструктивную роль: за ними открывается глубокое освоение Чеховым сюжетно-тематической структуры, идеи и - шире - художественной философии Пушкина. Цитирование стихотворных строк из произведений Пушкина может создавать параллель к основному сюжету, иногда использование фрагментов из пушкинской поэзии служит для формирования эмоционального фона, а также представляет ироническую игру с пушкинскими цитатами.

Структура работы: диссертация состоит из введения, трех глав, заключения. Библиография содержит 549 наименований. Объем работы -244 е., из них 205 с. составляет основной текст.

Основное содержание работы

Введение включает два параграфа. В параграфе первом «Творчество А.П. Чехова и проблема литературной преемственности» определены цель, актуальность, научная новизна и методология исследования, устанавливается

терминологический аппарат, связанный с понятием «традиция» и формами ее проявления в литературном произведении (заимствование, влияние, цитация, реминисценция и пр.). В параграфе втором «Пушкин в контексте чеховской эпохи» намечен контекст восприятия поэзии Пушкина в русской культуре конца XIX в : формулируются основные аспекты философско-эстетического мифа о Пушкине на материале статей Ф.М. Достоевского, КС. Тургенева, B.C. Соловьева, Д.С. Мережковского, В.В. Розанова, М.О. Меньшикова и др. Затрагиваются вопросы развития академической пушкинистики на рубеже XIX - XX вв., приводится ряд высказываний из писем Чехова, отражающих его понимание личности и творчества Пушкина в контексте формирования новых представлений о поэте.

I глава «Роман "Евгений Онегин" в творческом сознании Чехова» посвящена рассмотрению «онегинского» сюжета в прозе Чехова, а также художественной интерпретации писателем образов Евгения Онегина и Татьяны. Глава состоит из трех параграфов.

В первом параграфе «Сюжетная модель "несвершенного события"» в центре внимания оказываются произведения Чехова, воплощающие «онегинский» сюжет, который определяется по формуле Ю.М. Лотмана как сюжет, складывающийся из «непроисходящих событий»1. В «Рассказе госпожи NN», повести «Три года», рассказе «У знакомых» с наибольшей яркостью воплотились ситуация разминования героев, трагическое несовпадение их душевных движений. Данная сюжетная специфика определяет особенности построения чеховских рассказов, в которых выделяются невыполнение сюжетных прогнозов и, как следствие, нарушение читательских ожиданий.

Однако в творчестве Чехова проявилось как следование пушкинской традиции, так и ее существенное переосмысление. Разлука Евгения и Татьяны все же не оборачивается их духовной невстречей; напротив, именно

1 Лотман Ю М Роман в стихах Пушкина «Евгений Онегин» Спецкурс Н Лотман Ю.М Пушкин. СПб., 2003. С. 441.

духовное единение в финале романа создает уникальный эффект просветления, катарсиса. Слова любви произнесены героями, а значит, духовное общение и понимание состоялись. Иначе складываются судьбы чеховских героев, которые постоянно ощущают присутствие незримой разделяющей «стены», и прежде всего это стена непонимания, невысказанных слов Упущенная возможность в итоге оборачивается упущенной жизнью; любовь обречена на полную жизненную невоплощенность («Рассказ госпожи NN», «Верочка», «У знакомых»), В чеховском творчестве имеет чрезвычайно важное значение любовный сюжет как сюжет испытания героя. В архетипичной для русской литературы ситуации «русский человек на rendez-vous», восходящей к «Евгению Онегину», с особой яркостью высвечивается мера человечности героя, но чеховский герой, как правило, оказывается духовно несостоятелен перед лицом этого высокого испытания.

В указанных произведениях Чехова отмечаются более частные моменты, отсылающие к художественной системе «Евгения Онегина»: мотив письма как движущий фактор сюжетного развития, черты усадебного хронотопа («У знакомых»), тема губительности «света», а также элегический мотив прощания с молодостью, связывающий чеховские рассказы с целым рядом «лирических отступлений» в романе Пушкина.

Во втором параграфе «Образ пушкинской героини и концепция женского характера в творчестве Чехова» рассматривается художественная проекция образа Татьяны, явленная в чеховских произведениях («Дом с мезонином», «Верочка», «После театра»). Осмысление этого образа у Чехова наиболее близко классической традиции. Женя-Мисюсь, Вера Кузнецова, Надя Зеленина связаны с образом Татьяны прежде всего тем, что их характеризует богатое внутреннее бытие, им присуще светлое, романтически-приподнятое мировосприятие. Жизнь этих героинь протекает как духовно насыщенная праздность. Так же, как и Татьяна, они гармонично связаны с природой, их мир «космичен»: это звезды, луна, зори. Между

образами Жени и Татьяны Лариной прослеживается и другая параллель -вера в судьбу, высшее предназначение; с этим связано трепетное отношение героинь к приметам, предсказаниям.

«Литературная ситуация», связанная с образом Татьяны, получает развернутое выражение в рассказе «После театра». Смысловым центром произведения является письмо Нади, написанное под непосредственным влиянием оперы «Евгений Онегин». Чеховская героиня сознательно ориентируется на образ Татьяны, пытаясь применить литературную «модель» несчастной любви к собственной жизненной ситуации. Однако сразу выясняется вся степень условности этой «модели»: Надя не знает даже, кому именно она адресует свое письмо. Общение с искусством, с музыкой рождает в душе Нади радостные и светлые чувства; поэтому слезы, вызванные надуманной жалостью к самой себе, почти немедленно сменяются у чеховской героини восторженным ожиданием, предчувствием счастья.

В третьем параграфе «"Онегинский миф" в творческом восприятии Чехова» анализируется образ «лишнего человека» в рассказах «Верочка», «Дом с мезонином» и в повести «Рассказ неизвестного человека». Так, сравнение позволило увидеть, что героя рассказа «Верочка», Огнева, роднит с Евгением Онегиным его «холодность», преждевременная старость души, конфликт между рациональным мировосприятием и живыми эмоциями. Особое значение в духовном мире чеховского героя имеют его «литературные» представления, представляющие набор неких расхожих штампов. Сознание Огнева настолько схематизировано, что за определенными шаблонами он не видит истинного значения той ситуации, в которой находится сам. В ответ на признание Верочки герой произносит нечто вроде пародийно искаженной онегинской «проповеди». В то же время, описание Огнева содержит очевидную снижающую иронию, недопустимую в пушкинском повествовании. Эта особенность может быть определена как конфликтное взаимодействие с пушкинской традицией, отражающее существенные изменения в духовном строе современного человека. Писатель

словно испытывает «онегинский» сюжет на ином жизненном материале, на ином типе героя

В «Рассказе неизвестного человека» образная система «Евгения Онегина» получает сложное преломление. Прежде всего, наблюдаются переклички между описанием кабинета светского человека - Орлова и Онегина; для обоих героев характерен ночной распорядок жизни («И утро в полночь обратя...»). И Орлов, и Онегин живут словно в циклическом времени, привычка играет большую роль в их жизненном укладе. Всё это -черты сибаритства, дендизма, которые очерчивают образ петербуржца, причастного к жизни «света». Однако, в отличие от пушкинского героя, Орлов отнюдь не находится в состоянии конфликта с высшим обществом, — напротив, он всячески декларирует свою к нему принадлежность. Онегин переживает сложную эволюцию от упоения светской жизнью - до разочарования и скуки - и, наконец, духовного пробуждения (любовь к Татьяне). Орлов же остается до конца верен своим привычкам, это абсолютно статичный, внутренне застывший герой.

Чехов раскрывает традиционную для русской литературы и демократической критики XIX века сюжетную схему - «русский человек на rendez-vous», действующими лицами в которой являются женщина как носительница глубокого чувства - и герой, который не способен это чувство оценить. Любовный «треугольник», представленный в повести (Орлов -Зинаида Федоровна - Неизвестный человек), позволяет вспомнить условный «треугольник» пушкинского романа: как и в «Евгении Онегине», необычность ситуации состоит в том, что речь идет не о соперничестве, а о спасении героини.

При этом образ «лишнего человека» в повести как бы дробится между двумя героями, вбирая в себя, с одной стороны, черты Орлова, а с другой -Владимира Ивановича. «Неизвестный человек» сам говорит о своей принадлежности к типу «лишних людей», неоднократно прибегает к сопоставлению с теми или иными литературными ситуациями, что

свидетельствует об известной «литературности» сознания этого героя. Владимир Иванович, разочарованный в своих былых идеалах борьбы, лишенный «веры», сталкивается с проблемой мучительного духовного кризиса. Главный герой «Рассказа неизвестного человека» помещен в экзистенциальную, пограничную ситуацию, поскольку он находится на пороге жизни и смерти, дни его сочтены. С этим связана несколько странная временная перспектива: жизненная точка, «из которой» герой ведет свое повествование, выглядит неясной, зыбкой, ускользающей. В результате создается художественный эффект, подобный пушкинскому, представленному в финале «Евгения Онегина», где прощание с произведением звучит как самое главное прощание - с праздником Жизни.

П глава «Пушкинские мотивы и образы в художественной картине мира Чехова» посвящена анализу важнейших фрагментов художественной картины мира Чехова и Пушкина, таких как «метель», «дорога», «степь» и «море», Чехов возвращается именно к пушкинскому, всеобъемлющему взгляду, что проявляется в создании целостной картины мира, включающей в себя классические ее компоненты. Однако в художественной картине мира у Чехова сказалось и несомненное влияние символистского искусства - в повышенной роли детали, символичности природных образов, в ощущении замкнутости человеческой жизни и малой ее связанности с ритмами природного бытия. На первый план в чеховском творчестве выходит именно онтологический аспект восприятия природы.

Глава включает четыре параграфа, каждый из которых посвящен рассмотрению соответствующего компонента художественной картины мира. В первом параграфе сопоставляется художественная символика мотива «метели» в творчестве Чехова и Пушкина. В семантику «метели» у обоих писателей входит аспект, связанный с понятием случая как проявления судьбы («Воры», «По делам службы» - «Бесы», «Метель», «Капитанская дочка»). Устанавливается, что данный мотив в чеховских рассказах более всего сближается со стихотворением Пушкина «Бесы», где тема «судьбы» и

- шире - онтологического положения человека приобретает решающее значение. В трактовке этого символа, в отличие от «Капитанской дочки», не актуален аспект исторической стихии, но выдвигается тема метафизической тоски, на которую обречен предельно одинокий и «бытийственно» несвободный человек.

В произведениях Пушкина и Чехова, реализующих символику «метели», представлен инфернальный пласт. В рассказе «Воры» образы «небытия», присутствующие в каждом из описаний метели и снежного поля, перекликаются с «духами» из пушкинских «Бесов». Человек выступает как игрушка в руках слепого рока, персонифицированного в образе «бесов» -этих порождений метельной ночи с их надрывающим душу «воем». Сближение «метельной» символики в произведениях Чехова и Пушкина проявляется также в характерном мотиве «кружения»: жизнь человека соотносится с кружением метели и предстает как бессмысленное хаотическое движение во власти фатальных сил.

В результате анализа рассказа «По делам службы» можно говорить о художественной многозначности, даже амбивалентности мотива «метели» у Чехова. Прежде всего, это символ хаоса, опасности, которая грозит гибелью. В то же время, через стихийное начало происходит приобщение героя к надындивидуальному бытию: метель послужила для Лыжина толчком к духовному перевороту, метельная «музыка» перерастает в песню страдальцев. Таким образом, чувство одиночества и отчуждения сменяется ощущением причастности героя всей пестрой картине бытия, происходит единение разрозненных «клочков» жизни в осмысленном гармоничном целом.

Во втором параграфе в центре внимания оказывается топос «дороги», представленный в рассказе Чехова «На подводе», поскольку данный пространственный образ играет здесь важную сюжетообразующую роль. Чеховский рассказ сопоставляется со стихийно складывающимся в творчестве Пушкина лирическим «циклом», где сюжетное значение также

получает тема дороги (чаще всего зимней): «Телега жизни», «Зимняя дорога», «Дорожные жалобы», «Бесы», «В поле чистом серебрится...». Этот топос выступает в стихийном «цикле» Пушкина в основном в связи с мотивами вынужденных странствий, бесприютности, непогоды.

Метафора «дороги» как жизненного пути человека объединяет чеховский рассказ «На подводе» с лирикой Пушкина. Так, связь со стихотворением «Телега жизни» выявляется в опосредованной форме: образ телеги, в которой едет героиня (и во время пути осмысляет всю свою жизнь), отсылает к пушкинскому произведению как некоему «пратексту».

Точки соприкосновения обнаруживается между чеховским рассказом и стихотворением «Дорожные жалобы» - ироническим по форме, но полным внутренней тоски и отчаяния. Тревожный колорит, характерный для всей «дорожной» лирики Пушкина, нашел здесь яркое художественное воплощение. В сознании лирического героя предстают различные варианты жизненного «исхода», один другого безотраднее, - на протяжении четырех строф стихотворения буквально нагнетается мотив смерти. Чеховский рассказ роднит с этим стихотворением общая тональность: дорога Марьи Васильевны безрадостна, и размышления героини носят характер своеобразных «дорожных жалоб» на нелепость, неустроенность, «нескладицу» жизни. В рассказе также звучит мотив трудной и опасной дороги, который всё усиливается к финалу произведения, причем отдельные эмоционально окрашенные детали пушкинской картины преломляются в чеховском повествовании.

Третий параграф посвящен рассмотрению пушкинской традиции в разработке Чеховым пространственного образа «степи». Сопоставление позволяет сделать вывод о моментах общности в трактовке этого топоса, семантика которого включает наиболее существенный бытийный аспект.

Из всего комплекса произведений Пушкина со «степной» образностью к творчеству Чехова наиболее приближается лирика, причем здесь мы имеем дело не с чисто художественным сходством, а с общим эмоционально-

смысловым решением темы («Три ключа», «Я знаю край: там на брега...», «Стою печален на кладбище...»). В соответствии с пушкинской традицией, чеховская «степь» выступает как «онтологическое» пространство, символ вечного бытия мира, вступающего в роковое противоречие с конечным существованием отдельного человека. Образ «степи» и в одноименной повести Чехова, и в рассказе «В родном углу» исполнен внутреннего драматизма и связан с напряженными раздумьями о скоротечности человеческой жизни.

Тема равнодушной вечности, центральная для пушкинских стихотворений, доминирует в «степных» произведениях Чехова. Однако выявляются существенные различия, которые касаются художественного решения образа. «Степь мирская» наделена у Пушкина чертами символической условности и выступает прежде всего в своей «экстенсивной», «количественной» характеристике («безбрежная»), что в целом отвечает романтической поэтике «неопределенности». Для образа «степи» у Чехова также является определяющей семантика «бытийного» пространства, но глубокая символическая насыщенность этого топоса сочетается одновременно с его яркой пластичностью. Поэтому при анализе имеется в виду проблема «родового» различия образа: степь лирическая (Пушкин) - степь прозаическая, эпическая (Чехов).

В описании чеховской и пушкинской степи акцентируются сходные черты, такие как безлюдие, палящий зной, суровая пустынность, однообразие и бесконечность. Образно-семантический комплекс «степи» включает и тему бессмысленных, тоскливых будней, что сближает рассказы Чехова «В родном углу», «Шампанское», «На пути» со «степной» символикой «Капитанской дочки» и «Евгения Онегина» (четвертая глава романа).

Топос «степи» у Чехова предстает в неоднозначном эмоционально-смысловом освещении: с одной стороны, огромные пространства подавляют человека, вызывают настроения тоски, одиночества; с другой - «степь» выступает как символ простора, стихийной поэзии. Символический план

«воли», свободы в произведениях «Степь», «Счастье», «В родном углу» обращает к художественной структуре пушкинских поэм, прежде всего к «Цыганам».

В параграфе четвертом рассматривается чеховский образ «моря» в сопоставлении с «морской» символикой Пушкина. Данный топос, как и большинство пространственных символов Чехова, отличает сложная, внутренне противоречивая семантика. Сопоставление позволяет выявить степень притяжения и отталкивания между двумя художественными системами, определить глубину освоения и преодоления Чеховым пушкинской традиции.

Во-первых, «море» в чеховских рассказах «Дама с собачкой», «Черный монах», подобно пушкинскому образному решению, связано с семантикой бытийной гармонии и выступает как символ бесконечного движения жизни («морские» строфы «Евгения Онегина»), Во-вторых, этот образ у Чехова проникнут высоким трагизмом. Действие рассказа «Гусев», а также финальные события «Рассказа неизвестного человека», «Черного монаха» происходят в виду сказочно-прекрасного и равнодушного моря, с которым символически соотнесена гибель персонажей. Близость морской пучины выступает как соприсутствие «бездны», грозящей человеку полным исчезновением. Данный аспект не сближает, а, напротив, отдаляет чеховские «морские» произведения от образности Пушкина. Пространственный образ «моря» у Чехова во многом развивается в рамках «спора» с романтической поэтикой Пушкина.

Основное внимание в параграфе уделено анализу повести «Дуэль», в которой морской топос сознательно ориентирован Чеховым на диалог с романтической традицией. Влияние пушкинской романтической системы, равно как и ее переосмысление, в повести особенно велико. С «морем» у Пушкина-романтика устойчиво связан мотив «бегства» от «брегов печальных» («Погасло дневное светило...», «Завидую тебе, питомец моря смелый...», «К морю» и др.). В «Дуэли» предстает «перевернутый» комплекс

романтических мотивов: «двоемирие», ностальгические переживания героя, его тоска по «идеальному» миру. Романтическая оппозиция «скучный, неподвижный брег» - «свободный океан» снижается, поскольку оказывается весьма относительной, изменчивой. «Море» лишается своего традиционного романтического ореола. Для Пушкина-романтика «море» является «свободной стихией», это непокорное, мятежное, могучее начало. В художественной системе чеховской повести море не может дать человеку желанной свободы: на морском берегу, в «экзотическом» пространстве Лаевский так же несвободен, как ранее в Петербурге. Таким образом, в чеховской повести представлен традиционный романтический комплекс: добровольное «изгнанничество», море, горы; однако писатель переводит эти детали из поэтической художественной плоскости - в иную, принципиально «прозаическую», антиромантическую. Чехову оказывается ближе эстетическая концепция Пушкина-реалиста («Отрывки из путешествия Онегина»).

Обилие прямых цитаций свидетельствует о глубоком интересе и внимании Чехова к художественной системе Пушкина. Ш глава «Интертекстуальные аспекты чеховской пушкинианы» посвящена анализу использования Чеховым пушкинских цитат. Интертекстуальные связи, отраженные в виде точных фрагментов из произведений Пушкина, реализуются у Чехова на различных уровнях художественной системы: не только на сюжетно-композиционном, но и на глубинном, идейно-философском уровне. При этом в творчестве Чехова зрелого периода прием цитирования соотнесен с сознанием не только героя, но и автора.

В первом параграфе «Проблема индивидуализма: "Черный монах" Чехова и "Полтава" Пушкина» рассматриваются «диалогические» отношения между данными произведениями. Цитирование пушкинской поэмы («Одним словом, богат и славен Кочубей. Но спрашивается: к чему все это?..») в чеховском рассказе обладает двойным значением. С одной стороны, в устах Песоцкого фраза из «Полтавы» звучит горько-иронически, обозначая

несовпадение действительности и «кажимости», скрытую тревогу и неудовлетворенность при внешнем благополучии. С другой стороны, с учетом позиции «всезнающего автора», упоминание «Полтавы» можно интерпретировать как некое предсказание грядущих событий: садовод, сам того не осознавая, пророчествует о своей судьбе.

Сюжетный пушкинский «пласт» рассказа заключается в том, что жизненная ситуация, в которой оказались герои «Черного монаха», напоминает «Полтаву», где линия «отец - дочь» ярко выражена и обладает особой напряженностью, а героиня обвиняет возлюбленного в гибели своего отца (в пушкинском произведении эта коллизия очевидна; в «Черном монахе» она подобным образом осмыслена Таней, о чем свидетельствует ее финальное письмо к Коврину). Героини Чехова и Пушкина оказываются в ситуации выбора между двумя дорогими людьми - отцом и возлюбленным.

Проблема эгоистического индивидуализма объединяет рассказ Чехова и пушкинскую «Полтаву» на глубинном, философском уровне, с чем связано сходство отдельных сюжетных эпизодов. Обоим героям свойственны индивидуалистические помыслы, в которых нет места другому человеку, способному лишь помешать в исполнении честолюбивых планов. Душевное состояние Коврина и Мазепы в финале произведений дано в сходной тональности: их терзают «страх» и «беспокойство». В то же время, и Таня, и Мария невольно «провоцируют» героев, внушая им мысль об избранничестве. В семантической структуре произведений значима и тема исторической памяти/забвения.

Во втором параграфе «Человек и мир в повести Чехова "Огни" и поэме Пушкина "Медный всадник"» анализируются соответствующие интертекстуальные связи. Цитата из поэмы «Медный всадник» («На берегу пустынных волн стоял он, дум великих полн») соотносится с эстетико-философской концепцией чеховской повести.

Прежде всего, сходное впечатление производят особенности построения произведений, в которых значительную роль играет

философский план сюжета. Этим обусловлен подчеркнутый диалогизм художественной организации («рамы» и вставного рассказа в «Огнях»; вступления к поэме и двух ее частей), а также своеобразная антагонистичность персонажей (Ананьева и Штенберга; Евгения и Петра). Подспудно в обоих произведениях намечается и обратная тенденция, когда противостоящие герои вдруг парадоксально сближаются через какую-либо деталь, черту их облика, особенности поведения.

Образ героя-рассказчика «Огней», Ананьева, тяготеет к смысловому полю «маленького человека». Чеховский герой как бы реализует жизненные идеалы пушкинского Евгения, основой которых является «мещанская идиллия». Герои, замкнутые в одномерность частного существования, не имеют «выхода» на бытийный уровень, поскольку им по-настоящему чужды онтологические масштабы мышления.

Пушкинская цитата в структуре «Огней» поворачивается еще одной гранью: это тема культуры, освоения природы, подчинения ее человеческой воле. Из хаоса вознеслось великое творение Петра, город Петербург - из хаоса стройки рождается железная дорога. Общая для обоих произведений тема культурных усилий человека подкрепляется сходством текстуальным. В обоих случаях знаком гармоничной, разумной формы выступает эпитет «стройный».

Однако стихия - в образе гибельного наводнения, или в образе необъятного простора, который подавляет человека, - по-прежнему демонстрирует свою непокоренность и могущество. Ананьев подвергает сомнению былые пессимистические представления, однако они порождаются объективными качествами окружающего пространства: бескрайняя степь, море, небо. «Пустынные волны», представшие взору Петра, и через два столетия пугают человека своей безжизненностью.

Пути героев Пушкина и Чехова противоположны: Евгений, чьи идиллические мечты оказались безжалостно разрушены, погружается в хаос безумия; Ананьев же в результате потрясения расстается с трагическим

мировосприятием и обретает иную, этическую систему ценностей. Но в обоих случаях в сознании героев проявляется явная ограниченность, поскольку они не охватывают разные стороны бытия. Позиция писателей предполагает сопряженность вопросов онтологии и этики, - тот высший синтез, который недоступен их героям. Оба произведения художественно моделируют философские взгляды их создателей: признание трагической сущности бытия, диалектики надличностных сил и зависимого от них человека.

Третий параграф «Тема пробуждающейся совести ("Припадок" и "Русалка")» посвящен интертекстуальным аспектам рассказа «Припадок» в его соотнесенности с драмой Пушкина. Лейтмотивом чеховского произведения являются слова из двух монологов Князя, героя пушкинской «Русалки» и одноименной оперы A.C. Даргомыжского.

Герой рассказа, Васильев, демонстрирует максималистское мироотношение, причем знание отдельных сторон жизни почерпнуто им исключительно из книг. Его представления о Соболевой переулке насквозь «литературны»: он воображает «погибшую женщину» в некоем литературно-романтическом ключе, почти как русалку. Реальная же действительность резко расходится с «книжными» представлениями Васильева.

Однако «диалогические» отношения двух текстов - чеховского и пушкинского - представляют сопоставление не только по контрасту. В произведениях можно обнаружить сюжетные переклички, и в данном аспекте отмечается связь чеховского героя с образом Князя. Духовная эволюция, которую переживает Князь на протяжении драмы, связана с пробуждением его совести, о чем свидетельствуют два ключевых монолога. Герой рассказа представлен в момент наивысшего напряжения всех духовных сил, когда происходит перемена в его мировосприятии, крах его «книжных» представлений. Эмоциональным фоном проходит в рассказе мотив вины, стыда у Васильева, готового взять на себя часть ответственности за страшное зло. Его нравственные муки связаны не с раскаянием в собственной вине, а с

обостренным восприятием уродливых сторон действительности. Пространные внутренние монологи Васильева отчасти перекликаются с монологами пушкинского героя, поскольку отражают крайнюю степень взволнованности и мучительную рефлексию. Чеховский герой - человек душевно тонкий, глубоко чувствующий, но в то же время не способный к реальному действию. Это еще более усиливает чувство одиночества, которое терзает Васильева. Такие черты, как нерешительность, отчужденность от окружающих людей, характеризуют и Князя.

Музыкальная фраза Пушкина - Даргомыжского являет собой образец эстетического совершенства и высокой гармонии, которая «созвучна» описанию первого снега в рассказе. Пушкинские строки помогают проникнуть в художественную концепцию Чехова, постичь вечные ценности: красоту, природу, любовь, радость человеческого общения.

В Заключении подводятся общие итоги работы, делается вывод о том, что пушкинская традиция весьма значима в творчестве Чехова, ее присутствие отчетливо проявляется в прозе разных лет. В перспективах дальнейшего исследования намечается, во-первых, привлечение другого круга чеховских произведений - ранних юмористических рассказов и драматургии, а во-вторых, изучение жанровой поэтики романа, берущей свое начало в романе Пушкина «Евгений Онегин» и сложнейшим образом преломившейся в рассказах и повестях Чехова.

Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях:

1. Литовченко М.В. Мифологема «степи» в прозе А.П. Чехова // Язык. Культура. Человек. Этнос. Серия «Этногерменевтика и этнориторика». Вып. 8. - Кемерово, 2002. - С. 282 - 284.

2. Литовченко М.В. Образ стихии: «По делам службы» А.П. Чехова и «Бесы» A.C. Пушкина // Язык. Миф. Этнокультура. Серия «Проблемы лингвокультурологии». Вып. 1. -Кемерово, 2003. - С. 224 - 230.

3. Литовченко M.B. «Онегинские» мотивы в рассказе А.П. Чехова «Верочка» // Русское литературоведение в новом тысячелетии: Материалы второй Международной конференции (Москва, апрель 2003 г.). T. 1.-М., 2003.-С. 178-183.

4. Литовченко М.В. Чехов и Пушкин: поэтический диалог о море (художественная семантика «моря» в авторской картине мира) // Менталитет и менгальность. Серия «Этногерменевтика и этнориторика». Вып. 9. — Кемерово, 2003. - С. 207 - 214.

5. Литовченко М.В. Образ «лишнего человека» в творчестве А.П. Чехова («Рассказ неизвестного человека» и «Евгений Онегин» A.C. Пушкина) // 100 лет после Чехова. - Ярославль, 2004. - С. 70 - 74.

6. Литовченко М.В. «Метель» в художественной картине мира А.П. Чехова и A.C. Пушкина (рассказ А.П. Чехова «Воры» в контексте пушкинской традиции) // Русская литература в современном культурном пространстве. Ч. 1. - Томск, 2005. - С. 177 - 185.

7. Литовченко М.В. Пушкинские традиции в рассказе А.П. Чехова «Черный монах» // Сборник трудов студентов и молодых ученых КемГУ, посвященный 60-летию Победы в Великой Отечественной войне: Материалы XXXII апрельской конференции студентов и молодых ученых КемГУ. Т. 2. - Кемерово, 2005. - С. 172 - 174.

8. Литовченко М.В. Образ степи в творчестве А.П. Чехова и А.С Пушкина // Культура и текст: Сборник научных трудов международной конференции. Т. 2. - Барнаул, 2005. - С. 166 - 174.

9. Литовченко М.В Мотив дороги в поэзии А С. Пушкина и в рассказе А.П. Чехова «На подводе» // Молодые исследователи Чехова: Материалы международной научной конференции (Москва, май 2005 г.). Вып. 5.-М., 2005. - С. 210 - 220.

10. Литовченко М.В. «Онегинский миф» в рассказе А.П. Чехова «Дом с мезонином» // Образование, наука, инновации - вклад молодых исследователей: Материалы I (ХХХП1) Международной научно-

практической конференции студентов, аспирантов и молодых ученых. Т. 2. - Кемерово, 2006. - С. 60 - 62. 11. Литовченко М.В. «Онегинские» мотивы в «Рассказе госпожи ЫЫ» А.П. Чехова // Вестник Поморского университета. Серия «Гуманитарные и социальные науки». № 6. - Архангельск, 2006. -С. 287-290.

Подписано в печать 28 12 2006 Формат 60х84'/16 Бумага офсетная № 1 Печать офсетная Усл. печ л 1,4 Тираж 100 экз Заказ №974

Отпечатано в издательстве «Кузбассвузиэдат» Адрес издательства и типографии Издательство «Кузбассвузиэдат», г Кемерово, ул Ермака, 7. Тел 58-34-48

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Литовченко, Мария Владимировна

Введение.С. 3.

§ 1. Творчество А.П. Чехова и проблема литературной преемственности.С. 3.

§ 2. Пушкин в кошекс1е чеховской эпохи.С.

Глава I. Роман «Евгений Онегин» в творческом сознании Чехова.С. 42.

§ 1 Сюжетная модель «несвершенного события».С

§ 2. Образ пушкинской героини и концепция женского характера в творчестве Чехова.С. 68.

§ 3. «Онегинский миф» в творческом восприятии Чехова.С. 74.

Глава II. Пушкинские мотивы и образы в художественной картине мира Чехова.С. 95.

§ 1. «Метель».С. 96.

§ 2. «Дорога».С. 114.

§3. «Степь».С. 126.

§4. «Море».С. 151.

Глава III. Ингертекстуальные аспекты чеховской пушкинианы.С. 166.

§ 1. Проблема индивидуализма' «Черный монах» Чехова и

Полтава» Пушкина.С. 167.

§ 2. Человек и мир в повести Чехова «Огни» и поэме Пушкина

Медный всадник».С. 179.

§ 3 Тема пробуждающейся совести («Припадок» и «Русалка»). С. 195.

Введение диссертации2007 год, автореферат по филологии, Литовченко, Мария Владимировна

§ 1. Творчество А.П. Чехова и проблема литературной преемственности

Творчесхво А П Чехова неизменно привлекает внимание исследователей. При этом вызывает растущий интерес вопрос о генезисе художественного мира писателя, что предполагает изучение различных литературно-эстетических традиций в его творчестве. По точному замечанию С.Ю. Николаевой, «в настоящее время представление о высокой степени литературности чеховских произведений становится все более очевидным»1. Чехову было свойственно уникальное чувство стиля, поистине «мышление литературными стилями» (термин В. В. Виноградова). Цитатный фон в творчестве писателя необычайно обширен, в художественных произведениях можно встретить упоминания самых различных авторов, а перечень литературных ссылок в одних лишь письмах Чехова составляет целый справочный том.

Исследователи указывают на органичное восприятие Чеховым традиций русской классической литературы, обозначая такие ключевые в данном случае имена, как A.C. Пушкин, Н.В. Гоголь, И.С. Тургенев, Ф.М. Достоевский, JI.H. Толстой. Например, В.И. Кулешов, М.П. Громов, С.Ю. Николаева рассматривают рецепцию образов и мотивов Достоевского в произведениях Чехова; в работах Г.А. Вялого, М.Л. Семановой, Ж.С. Жалгасбаевой прослеживается тургеневская традиция; В.Я. Лакшин, А.П. Кузичева анализируют влияние художественной системы JI.H. Толстого на творческое становление писателя. Важным событием в чеховедении явилась вышедшая в 1989 году монография В.Б. Катаева «Литературные связи Чехова», где в центре внимания ученого оказывайся творческий «диалог» Чехова с Л.Н.Толстым, а также переосмысление «вечных образов» в произведениях писателя («русский Фауст», «чеховский Дон Жуан»).

1 Николаева СЮ Чехов и Пушкин К постановке проблемы // Пушкин проблемы поэтики Тверь, 1992 С 126

В масштабах сложнейшей темы литературных традиций в творчестве Чехова особое место занимает проблема осмысления Чеховым художественного наследия Пушкина. У истоков сопоставления Чехова и Пушкина находится знаменитая формула JI.H. Толстого, связавшего воедино два великих имени: «Чехов - это Пушкин в прозе»1. Здесь утверждается единство культурно-исторической традиции, глубокое усвоение Чеховым творческих достижений его предшественника На органичную связь этих имен указывали и современные Чехову критики. Так, представляется необыкновенно проницательным высказывание A.C. Глинки (Волжского): «Он [Чехов] последний классик русского реализма, завершающий и уже преодолевающий его. Последний удивительный цветок на этом древе художественного познания белого дня жизни, самый тонкий, нежный и ароматный цветок <.> В нем и тургеневское, и толстовское, но уже чище, тоньше, классичнее. Здесь можно почувствовать то великое, что открылось нам через Пушкина.»2.

Творческая близость художников определяется, прежде всего, их сходным положением в историко-литературном процессе, той сходной -решающей - ролью, которую довелось им сыграть в русской литературе начала и конца XIX века. Именно поэтому за именами Пушкина и Чехова прочно закрепилось признание первого и последнего классиков «золотого века». Как утверждает С.Ю. Николаева, значение той задачи, которую выполнил Чехов, «сопоставимо с исторической ролью Пушкина; <.> с той лишь разницей, что первый предвосхищал, а второй подводил итоги» (курсив автора)3.

Все это делает актуальной проблему изучения пушкинской традиции в творчестве Чехова. Ее постановка была впервые осуществлена в статье M.JI. Семановой «Чехов о Пушкине» (1961). Исследовательница отмечает,

1 См А П Чехов в воспоминаниях современников М, 1986 С 579

2 Волжский (Глинка А С ) Достоевский и Чехов Параллель//Русская мысль 1913 Кн 5 С 34 Перевод цитаты на современную орфографию здесь и в др дореволюционных изданиях осуществлен нами - М JI

1 Николаева СЮ Чехов и Пушкин К постановке проблемы С 125 4 что «сравнение этих двух художников может дать материал для выяснения идейно-эстетической позиции каждого из них, специфики индивидуальных художественных систем Пушкина и Чехова, а также особенностей двух периодов реализма и характера преемственности этих периодов»1. Эта работа содержит ряд важных наблюдений, наметивших для последующих чеховедов несколько направлений исследования проблемы: М.Л Семановой анализируются высказывания Чехова о Пушкине, содержащиеся в его письмах, статьях, фельетонах; особенносш цитирования Пушкина в художественных произведениях Чехова; трансформация пушкинских мотивов и образов; рассматриваются типологические ряды, впервые «открытые» в русской литературе Пушкиным («маленький человек», «лишний человек»); намечен такой аспект, как сравнительное изучение поэтики писателей. М.Л. Семанова приводит сходные суждения Пушкина и Чехова, отражающие их основные творческие принципы: «Точность и краткость - вот первые достоинства прозы», «Краткость - сестра таланта». По мысли исследовательницы, общими свойствами пушкинской и чеховской прозы является «богатство содержания при сжатости, экономии художественных средств»2.

Необходимо отметить, однако, что сопоставление прозаического повествования Пушкина и Чехова на основе признаков краткости, лаконичности стиля получит затем весьма неоднозначное развитие в работах исследователей, а подчас вызовет и серьезные возражения (Э.А. Полоцкая, С.Ю. Николаева, А.П. Чудаков). В то же время, в работе И.А. Гурвича «Проза Чехова: Человек и действительность» (1970) находим интересное наблюдение, которое является объективным продолжением идеи о «расширении сферы изображаемого», высказанной М.Л. Семановой: «Эстетическое освоение "низкой" действительности, начатое Пушкиным, <.> Чехов доводит до освоения сферы банального, тривиального,

1 Семанова МЛ Чехов о Пушкине // Проблемы реализма русской литературы XIX века М, Л, 1961 С 307

2 Семанова МЛ Указ соч С 318 стереотипного, до художественно-психологического осмысления простейших звеньев будничного бытия» (курсив автора)1.

К проблеме творческого осмысления Чеховым пушкинского наследия обращается З.С. Паперный в своей статье «Пушкин в прозе» (1973). Отмечая смысловую многозначное 1ь и глубину известного толстовскою афоризма, ученый предлагает его возможную трактовку: «Есть в толстовском определении и еще один аспект: пушкинское поэтическое начало преломляется в чеховской прозе» (курсив автора)2. В центре внимания ученого оказывается композиционная организация чеховских рассказов, сближающая их с совершенной формой сгихотворений Пушкина. З.С. Паперный сравнивает структуру произведений Чехова с пушкинской поэзией и в результате приходит к выводу, что рассказам и повестям Чехова присущи «соотнесенность скрытых глав, порою сходных и соизмеримых, как поэтические строфы; перекличка начала и конца произведения, напоминающая стихотворное рондо; повторение слова, лейтмотива, заметно выделяющегося в общем "строю"»3. Произведения Чехова представляют своеобразную «поэтизированную», лирически окрашенную прозу, обладающую свойствами «соразмерности и сообразности», поскольку в «строгом и точном строе» чеховского повествования «краткость и лаконичность как бы компенсируются богатством внутренних связей, "соотнесений"»4.

Высказанная З.С. Паперным идея оказывается необыкновенно важной, определяющей основное русло изучения пушкинской традиции в художественном наследии писателя: творческое восприятие Чеховым по преимуществу пушкинской поэзии, но все же не прозы. Так, например, Н.М. Фортунатов, анализируя суждения Толстого о Чехове, отмечает, что чеховские произведения «разрушают условные границы между поэзией,

1 Гурвич И А Проза Чехова Человек и действительность М, 1970 С 82

2 Паперный 3 С «Пушкин в прозе» // Искусство слова М, 1973 С 270 Паперный 3 С Указ соч С 276

4 Паперный 3 С Указ соч С 274 определяемой часто как выражение непосредственного авторского переживания, и эпосом, покоящимся якобы на рационалистической основе»1.

Статья П.И. Овчаровой «Пушкин в литературной памяти Чехова» (1983) содержит сопоставление повествовательной манеры в «Повестях Белкина» и чеховской «маленькой трилогии», причем автор не задерживается на предшествующих этапах освоения Чеховым художественного опыта Пушкина Тем не менее, во вступительной части статьи высказывается важная мысль, которая может быгь понята в расширительном смысле, об ориентации чеховского повествования на поэтическую традицию, что демонстрируется на примере поэтики пейзажей: П.И. Овчарова обращает внимание на тот факт, что любимым примером пейзажа у Чехова было сочетание «стеклышка на плотине и темнеющей тени ог мельничного колеса»2.

Последовательное обращение при анализе произведений Чехова к пушкинской традиции встречаем в статьях С.Ю. Николаевой «Пушкин в восприятии чеховских персонажей» (1989), «Чехов и Пушкин. К постановке проблемы» (1992). Опорным пунктом рассуждений исследовательницы является идея о том, что многим чеховским героям, искушенным в литературе, свойственна особая «книжность» сознания; поэтому пушкинские строки, образы, мотивы, пропущенные через призму их восприятия, осложняются дополнительными семантическими нюансами, будучи переосмыслены «в духе и тоне» Тургенева, Толстого, Достоевского. Поэтому зачастую мы имеем дело с пушкинско-тургеневскими, пушкинско-толстовскими традициями, с неоднородностью литературных планов в рамках одного произведения Чехова: «Имя Пушкина всегда служит аргументом в споре чеховских персонажей, но понимают они его каждый по

1 Фортунатов НМ Толстой о пушкинских традициях в прозе Чехова // Болдинские чтения Горький, 1977 С 138

2 Овчарова П И Пушкин в литературной памяти Чехова «Повести Белкина» и «маленькая трилогия» как книги новелл //АС Пушкин и русская литература Калинин, 1983 С 108 своему. Пушкин для них - это Пушкин Достоевского, или Тургенева.»1. Говоря о влиянии пушкинской образной стихии на Чехова, С.Ю. Николаева отмечает: «В повестях, рассказах, пьесах Чехова не существует отдельных цитат или пародийных элементов, но имеется система литературных соотнесений и противоположений, позволяющая понять авторский замысел, суть его концепции при условии, что анализируются не отдельные слова или цитаты, а сложнейшие, чаще всего полемические контексты»2. Таким образом, здесь сформулирован еще один важнейший принцип подхода к изучаемой проблеме - рассмотрение не только фактов сходства и художественной близости, но также отношений полемики и отталкивания.

Исследование обозначенной проблемы получает свое продолжение в работах Э.А. Полоцкой: в статье «О назначении искусства (Пушкин и Чехов)» и в монографии «О поэтике Чехова» (2001), где роли пушкинской традиции посвящена отдельная глава - «"Первые достоинства прозы." (От Пушкина к Чехову)». Основное внимание Э.А. Полоцкая уделяет литературным взглядам писателей и их представлениям о смысле искусства в целом Общими для Пушкина и Чехова свойствами художественного мышления признаются объективность, адогматизм, ощущение творческой свободы. Исследовательница проводит тонкое сопоставление пушкинских и чеховских высказываний, в которых отразилась эстетическая концепция писателей. Например, в ответ на упреки В.А. Жуковского за неясность цели в поэме «Цыганы» Пушкин возразил: «Ты спрашиваешь, какая цель у "Цыганов"? вот на' Цель поэзии - поэзия.»; «Поэзия выше нравственноеги - или по крайней мере совсем иное дело. < .> какое дело поэту до добродетели и порока? разве их одна поэтическая сторона»; «цель художества есть идеал, а не нравоучение»3. Эти представления Пушкина о назначении искусства словно корреспондируют идеям Чехова, защищающего

1 Николаева С Ю Пушкин в восприятии чеховских персонажей // Пушкин проблемы творчества, текстологии, восприятия Калинин, 1989 С 116

2 Николаева С Ю Указ соч С 116

3 См Полоцкая Э А О назначении искусства (Пушкин и Чехов) // Чеховиана Ст, публ , эссе С 45,47 право писателя на внутреннюю свободу от «злобы дня», на независимую позицию в обществе. В чеховских письмах конца 1880-х годов настойчиво звучит желание «быть свободным художником», в том числе - свободным от «фирмы и ярлыка»1. По мысли Э.А. Полоцкой, близость эстетических позиций обусловила и сходство художественной манеры писателей: отсутствие прямой оценки в повествовании, «разность» между автором и героем, изображение душевных движений через их внешние проявления.

И, наконец, поистине этапным событием в литературоведении явился выпуск в 1998 году очередного тома «Чеховианы», приуроченного к 200-летнему юбилею поэта и полностью посвященного творческим связям Чехова и Пушкина. Авторами рассматриваются точки «соприкосновения» между двумя художественными мирами на самых различных уровнях: общие особенности поэтики, свойства эстетического мировоззрения писателей, функционирование пушкинских цитат в чеховских произведениях, перекличка отдельных мотивов и образов («судьба» и «случай», онегинский «миф» в прозе Чехова, мотив «смиренного кладбища» и др.), а также вопросы драматургии и театра.

Например, в статье В.Б. Катаева «Златая цепь» Пушкин и Чехов сопоставляются прежде всего как «объективные» художники. Ученый отмечает, что творчество Пушкина и Чехова получило сходную оценку со стороны критиков утилитаристского, просветительского направления: «И Белинский в 1844 г., и Михайловский в 1890 - оба увидели в предметах своих статей замечательных художников-созерцателей, но тут же делали оговорку об отсутствии в произведениях того и другого начал разума, мысли <. > о несоответствии творчества обоих настоящему актуальному призванию искусства, понимая под этим призвание прежде всего практическое, социальное» . В.Б. Катаев обращает внимание и на тот факт, что крылатая фраза Толстого, получившая столь широкое распространение

1 См Полоцкая Э А Указ соч С 44 у

Катаев В Б Златая цепь // Чеховиана Чехов и Пушкин М,1998 С 6 9 благодаря мемуарам Б.А. Лазаревского, в дневнике самого писателя звучит несколько противоречиво: «.разговаривая о Чехове с Лазаревским, уяснил себе то, что он, как Пушкин, двинул вперед форму. И это большая заслуга Содержания же, как у Пушкина, нет»1. Осмысляя эти суждения, ученый приходит к следующему выводу: «Пушкин и Чехов являют собой во многом сходный тип художника, уникальный для русской литературы»2. По мнению В.Б. Катаева, Толстой объединил Пушкина и Чехова прежде всего по признаку огсутствия религиозно-философского содержания, отсутствия учительских, а тем более пророческих установок в их творчестве.

В.М. Маркович в статье «Пушкин, Чехов и судьба "лелеющей душу гуманности"» затрагивает другой значимый аспект проблемы. В качестве глубинной, типологической черты, объединяющей художественные системы Пушкина и Чехова, рассматривается специфика авторской позиции - особое, гуманное отношение автора к своему герою, отмеченное у Пушкина Белинским, чьи слова и послужили названием статьи Марковича. Анализируя изображение деревенского быта в романе «Евгении Онегин», ученый выделяет в пределах одного фрагмента текста «соседство разных стилистических тональностей», которое оборачивается «соседством двух различных точек зрения - насмешливой и не чуждой симпатии или уважения»3. В прозе Чехова, на примере рассказов «Ионыч» и «Учитель словесности», устанавливается в целом сходное отношение к изображаемому, новый вариант классического пушкинского гуманизма. В картинах обывательского существования Туркиных и Шелестовых «нет столкновения двух различных точек зрения, развитие сюжета придает изображаемому определенный смысл, однако время от времени читательское восприятие наталкивается на какие-то иные элементы текста, которые

Толстой Л Н Собр соч В 22 т М, 1985 Т. 22 С 159

2 Катаев В Б Указ соч С 6

3 Маркович В М Пушкин, Чехов и судьба «лелеющей душу гуманности» // Чеховиана Чехов и Пушкин С 23 затрудняют его слияиие с этим смыслом»1, и в результате открываем возможность воспринять этот недолжный мир в духе примиряющей гуманности.

Статья А.П. Кузичевой «Пушкинские цитаты в произведениях Чехова», вошедшая в этот же сборник, содержит подборку высказываний о поэте в письмах Чехова и анализ конструктивной роли пушкинских цитат в его художественных текстах. Исследовательница отмечает, что его интерес к Пушкину был устойчив; в частности, письма и записные книжки свидетельствуют о том, как волновала Чехова на протяжении всей жизни судьба Пушкина-человека. Отношение к великому поэту, как правило, выступает в чеховских произведениях своеобразным показателем эстетической чуткости, уровня культуры персонажа. Анализируя способы введения цитат в чеховские тексты, А.П. Кузичева выделяет такую характерную особенность: в ранних произведениях Чехова наблюдается обильное цитирование пушкинских строк или буквальные отсылки к определенным персонажам Пушкина - в разных художественных целях, обычно для создания эффекта столкновения «поэтического» и «прозаического» взгляда, конфликта между высоким и обыденным. В позднем творчестве Чехова «взаимодействие его текста с текстом пушкинских произведений тонко и сложно опосредовано. Здесь нет прямых аналогий, очевидного контраста, как в ранних рассказах. Здесь соединяю 1ся две образные стихии, являя жизнь человеческого духа в художественном мире Пушкина и Чехова»2.

Итак, проблема творческого восприятия Чеховым пушкинской художественной системы начинает постепенно осмысляться в работах литературоведов, однако степень ее изученности представляется пока еще недостаточной. Основная цель статей М.Л. Семановой, З.С. Паперного, С.Ю. Николаевой - привлечь внимание к существованию проблемы; в

1 Маркович В М Указ соч С 32

2 Кузичева А П Пушкинские цитаты в произведениях Чехова // Чеховиана Чехов и Пушкин С 64 спатьях других исследователей, авторов «Чеховианы» (A.A. Смирнова, М.М. Одесской, A.C. Собенникова, Е.М. Сахаровой), мы встречаем глубокий сопоставительный анализ произведений Чехова и Пушкина, но в орбиту внимания попадают, как правило, отдельные мотивы и образы Более подробной в этом отношении является монография Э.А. Полоцкой «О поэтике Чехова», однако ее цель была весьма широкой, поэтому роль и значение пушкинской традиции оказывается одной из частей анализируемого материала. Автор намечает некие общие тенденции в изучении проблемы, а также больше внимания уделяет рассмотрению пушкинской традиции в творчестве Чехова на уровне сюжетно-композиционном, чем на уровне концептуальных мотивных схождений.

В исследовании художественного «диалога» Чехова и Пушкина сложились устойчивые подходы к проблеме, которые охватывают анализ высказываний о поэте, прямых цитаций, сопоставление особенностей поэтики, однако недостаточно изучена рецепция пушкинской традиции в отдельных текстах Чехова, судьба целого ряда мотивов, впервые заявленных Пушкиным, конкретная образная символика, что диктует необходимость более пристального рассмотрения этих вопросов. В связи с этим, цель нашей работы - проследить формы восприятия Чеховым пушкинской традиции на различных уровнях художественной структуры, что необходимо для более глубокого понимания преемственности творчества Чехова по отношению к наследию классической литературы.

Материалом нашего исследования является чеховская проза преимущественно зрелого периода Кроме того, при анализе художественных произведений мы обращаемся к эпистолярному наследию писателя. (В силу объемности материала драматургия и ранние юмористические рассказы нами рассматриваться не будут). Все произведения и письма Чехова цитируются в тексте работы по Полному собранию сочинений и писем в 30 томах. Ссылки на художественные произведения даются с указанием в скобках номера тома и страницы; при цитировании писем перед номером тома ставится буква П.

В рамках сопоставительного анализа нами привлекаются следующие произведения Пушкина: роман «Евгений Онегин», поэмы («Полтава», «Медный всадник») и стихотворения 1820 - 1830-х гг., в которых выражен природный универсум. Все они цитируются по академическому 17-томному Собранию сочинений, переизданному в 1990-е годы. В скобках указывается номер тома и страницы. За исключением специально оговоренных случаев, курсив везде наш.

Новизна данного исследования связана с системностью подхода к проблеме «Чехов и Пушкин» и состоит в детальном анализе пушкинской традиции в прозе Чехова на различных уровнях художественной организации произведений. Творческий диалог Чехова и Пушкина рассматривается на уровне цитат, мотивов, типологического сходства художественной картины мира. В центре внимания находятся вопросы этико-эстетической проблематики и сюжетной структуры, а также рецепция и творческое переосмысление ведущих пушкинских образов-символов в произведениях Чехова.

Основным методом исследования является сравнительно-типологический, а также структурный, семиотический, мифопоэгический, с привлечением культурологического подхода. В качестве методологической основы исследования использованы принципы анализа художественного произведения, заложенные в работах А.Н. Веселовского, М.М. Бахтина, Ю Б. Борева, A.C. Бушмина, M.JI. Гаспарова, Ю.М. Лотмана, Е.М. Мелетинского, З.Г. Минц, В.Н. Топорова, Ю.Н. Тынянова.

Поставленная цель, избранный для исследования материал и методы его анализа диктуют следующие задачи данной работы:

- определение специфики отношения А.П. Чехова к пушкинской традиции в период завершения классической эпохи русского реализма и появления первых статей о творчестве поэта в религиозно-философской мысли конца XIX - начала XX вв.,

- выявление произведений Чехова с отчетливой пушкинской проблемашкой для установления наиболее значимых для писателя аспектов предшествующей традиции;

- анализ «онегинской» ситуации, ее использования, осмысления и переосмысления в ряде произведений Чехова о «несостоявшейся» встрече героев, рассмотрение концепции женского характера и онегинского «мифа» в творчестве Чехова;

- установление общих компонентов художественной картины мира Чехова и Пушкина при существенном внимании к категории художественного пространства, как наиболее значимой в развертывании картины мира, и сопоставление характерных топосов в творчестве писателей;

- изучение интертекстуальных связей произведений Чехова и Пушкина на основе существенных в художественном отношении пушкинских цитат в чеховских текстах.

Литература представляет собой непрерывно развивающуюся систему. Литературный процесс - многогранное и сложное явление, обусловленное «внутренними связями, художественными взаимодействиями и прежде всего отношением "традиция - новаторство"»1. Это сочетание выступает важнейшей закономерностью литературного процесса. Как утверждал А.Н. Веселовский, сравнительный метод позволяет «проследить, каким образом новое содержание жизни, этот элемент свободы, приливающий с каждым новым поколением, проникает старые образы, эти формы необходимости, в которых неизбежно отливалось всякое предыдущее развитие»2

В основе современной теории литературной традиции лежит диалогическая концепция М.М. Бахтина. «Два сопоставленных чужих высказывания, не знающих ничего друг о друге, если только они хоть

1 Борев ЮБ Художественное развитие // Теория литературы В 4 т М, 2001 Т 4 Литературный процесс С 9

2 Веселовский AHO методе и задачах истории литературы как науки // Веселовский А Н Историческая поэтика М, 1989 С 41 краешком касаются одной и той же темы (мысли), неизбежно вступают друг с другом в диалогические отношения. Они соприкасаются друг с другом на территории общей темы, общей мысли»1. Таким образом, писатель непременно вступает в «диалог» с предшествующей и современной культурой. «Предмет речи говорящего, каков бы ни был этот предмет, не впервые становится предметом речи в данном высказывании, и данный говорящий не первый говорит о нем. Предмет, так сказать, уже оговорен, оспорен, освещен и оценен по-разному, на нем скрещиваются, сходятся и расходятся разные точки зрения, мировоззрения, направления. Говорящий -это не библейский Адам, имеющий дело только с девственными, еще не названными предметами, впервые дающий им имена»2.

A.M. Ранчин подробно характеризует два противоположных вида включения традиции в текст и, соответственно, два различных способа анализа традиции. Так, первый вид представляет собой функционирование традиции в качестве широкого «фона», на котором не выделяются конкретные элементы этой традиции (стилевые, сюжетно-композиционные и пр.), однако связь с актуальным литературным процессом обусловлена самой природой художественного произведения. Данный принцип взаимодействия с традицией носит глобальный, всеобщий характер: «Всякое литературное явление <.> соотнесено с традицией как отклонение, нарушение; новаторство воспринимается лишь на фоне предшествующей традиции». Поэтому, как продолжает ученый, «"фоновая" функция свойственна ближайшей традиции, традиции, еще не потерявшей актуальности в момент создания произведения Соотнесенность с хронологически (и, соответственно, культурно) близкой традицией неизбежна при восприятии любого произведения, для возникновения этой соотнесенности не требуется введение в произведение "нарушающих" эту традицию знаков, указывающих

Бахтин ММ Проблема текста//Бахтин М М Собр соч В 7т М, 1997 Т 5 С 322

2 Бахтин М М Проблема речевых жанров // Бахтин М М Собр соч В 7 т М , 1997. Т 5 С 198-199 на "нарушаемую" традицию»1. Традиция, выступающая в качестве фона, не предполагает своей выраженности в тексте, она «не вносит в произведение определенной (способной быть описанной с значительной степенью конкретности) семантики. <.> Всякое произведение "нарушает" предшествующую традицию и формирует новую»2. В отношении к творчеству Чехова, например, такой актуальной традицией может быть признана «журнальная» литература 1880-х годов, связанная с ближайшим окружением писателя в ранний период его творчества.

Связь художественного произведения с удаленной традицией демонстрирует принципиально иной факт литературного процесса. В известном смысле, этот способ функционирования традиции является более неоднозначным, поскольку здесь имеет место эксплицитная выраженность традиции в тексте, т. е. разнообразные по своему характеру элементы, выполняющие роль указания. «Элементы этой традиции, даже если они не являются цитатами из конкретных произведений, должны быть достаточно "конкретными", ощущаться как "чужое слово" (в терминологии ММ Бахтина) - иначе они не могут выполнять функцию указания на определенную традицию.

Элементы какой-либо традиции, выполняющие в произведении функцию указания на эту традицию, могут быть названы цитатами»3. Согласно концепции Ранчина, цитата понимается достаточно широко: с одной стороны, она фигурирует как точный фрагмент иного текста, а с другой, в качестве цитаты способны выступить любые «сигналы», которые указывают на предшествующую традицию. (Например, «цитатное» имя Татьяна, закрепившееся в литературном сознании благодаря Пушкину и отсылающее к художественной системе «Евгения Онегина»).

Как отмечает исследователь, эти способы включения традиции не

1 Ранчин А М Роль традиций в литературном процессе // Теория литературы В 4 т М , 2001 Т 4 Литературный процесс С 10 1 Ранчин А М Указ соч С 10

1 Ранчин А М Указ соч С 11 представляют изолированных друг от друга явлений: «Отличие нарушения от цитации несомненно, но разграничение этих двух видов соотношения с традицией не может быть абсолютным. Прежде всего надо заметить, что всякая цитация подразумевает <.> нарушение той традиции, к которой принадлежат тексты - источники цитат (функция цитаты в новом контексте всегда отличается от ее функции в исходном контексте)»1. В то же время, цитатный способ (даже в широком смысле слова) не охватывает всего многообразия взаимодействия с предшествующей традицией. «Цитата сравнительно легко вычленима из контекста», однако чаще всего традиция включается в произведение «как один из его художественных языков, не ограниченный структурно»2. Таким образом, определено основное отличие цитаты от нецитатного способа выражения традиции.

A.C. Бушмин указывает, что взаимодействие с традицией является весьма сложным процессом: «Элементы сознательно или невольно воспринимаемой литературной традиции вступают в мышлении художника во взаимодействие с впечатлениями его жизненного опыта, дополняются работой творческого воображения, подвергаются глубокой трансформации, включаются в неповторимые соотношения и поэтические ассоциации»3. Поэтому при анализе художественного произведения непросто обозначить границу между собственно авторским - и тем, что связано с традицией. «Произведение искусства представляет собою высокоинтегрированную систему, в которую элементы традиции входят как ее собственные внутренние элементы. Старое здесь не является простым прибавлением к новому, стоит не рядом с ним, а исчезает в нем»4. Как отмечает Бушмин, «писатели, завоевавшие право называться великими, отличались и широтой восприятия предшествующего им культурного наследия, "традиции", и

1 Ранчин А М Роль традиций в литературном процессе С 12

2РанчинАМ Указ соч С 12

3 Бушмин А С Преемственность в развитии литературы Л , 1978 С 160

4 Бушмин А С Указ соч С 160 высокой оригинальностью своих произведений»1.

Принципиально важно, что «творческие связи писателей, в зависимости от близости или различия их общественных позиций, идейно-эстетических воззрений и индивидуальных особенностей, могут приобретать характер контактных или контрастных, а порой и конфликтных отношений» (курсив автора)2. В связи с этим, Бушмин выделяет различные типы взаимодействия с художественным опытом предшественников. В одном случае литерагурные влияния «играют роль первого толчка, побудительного импульса к выбору нового направления творческих исканий, к формированию той или иной новой творческой особенности преемника. В другом - стимулируют в каком-либо отношении уже определившееся направление творческой мысли. В-третьих, своим вмешательством резко изменяют ход дела»3. Кроме того, исследователь полагает, что литературное воздействие может быть идейно-нравственным, философско-эстетическим, проблемно-тематическим, формально-стилистическим или многосторонним.

В.Е. Хализев определяет следующие способы проявления традиции в тексте" «словесно-художественные средства, находившие применение и раньше, а также фрагменты предшествующих текстов (в облике реминисценций)»4.

Реминисценция - это своеобразный импульс к воспоминанию о другом произведении, «отсылка» к какому-либо литературному факту: «В отличие от влияний и заимствований (т.е. использования прежнего литературного опыта в качестве материала для решения новых творческих задач) реминисценция создает содержательно значимый образ "литературы в литературе", составляя форму оценочного осмысления тех или иных фактов литературного творчества»5 Выделяются реминисценции эксплицитные и подтекстовые, бушмин А С Преемственность в развитии литературы С 161

Бушмин А С Указ соч С 132-133

3 Бушмин А С Указ соч С 133

4 Хализев В Е Теория литературы М,1999 С 354-355

5 Хализев ВЕ Литературная реминисценция и ее функции // Историко-литературный процесс Методологические аспекты Рига, 1989 С 43

18 образные, сюжетные, а также текстовые в строгом смысле слова.

Например, к точно установленным пушкинским реминисценциям в творчестве Чехова можно отнести «письмо» Нади Зелениной в рассказе «После театра», навеянное сюжетной ситуацией романа «Евгений Онегин» (на эту реминисценцию указала в своей статье М.Л. Семанова), а к возможным - описание Верочки из одноименного рассказа' чеховская героиня одна из тех девушек, «которые много мечтают и по целым дням читают <.> все, что попадается им под руки, которые скучают и грустят.» (6, 71). Характеристика этой «уездной барышни» воспринимается как отсылка к пушкинскому роману, к портрету Татьяны Лариной («Дика, печальна, молчалива.»; 6, 42).

Как указывает Бушмин, при изучении литературных традиций важно выявить не просто отдельные элементы сходства, но то основное, что определяет общность художественной философии писателей, близость идейно-эстетических принципов.

Ю.Б Борев вводит понятие «художественные взаимодействия», определяемое следующим образом: «внутренние связи литературного процесса», «формы культурного диалога внутри искусства данной эпохи или современного искусства с прошлым»1. Ученым выделены различные механизмы художественных взаимодействий - слабые и сильные, - которые реализуются прежде всего в таких формах культурного диалога, как «рассредоточение» и «концентрация».

Рассредоточение» реализуется в том случае, когда «творчество крупного художника, не теряя самостоятельного художественного значения, растворяется в последующем художественном процессе»2. Великий предшественник не оказывает непосредственного влияния на творчество своих последователей, но создает культурное поле, в сферу которого неизбежно попадает каждый из позднейших писателей Со стороны же

1 Борев Ю Б Художественные взаимодействия как внутренние связи литературного процесса//Теория литературы В4т М,2001 Т 4 Литературный процесс С 41

2 Борев Ю Б Указ соч С 43 воспринимающего» писателя наблюдается следование некой общей традиции, что, как правило, не предполагает конкретизации (усвоения определенных тем, мотивов, образов, сюжетно-композиционных схем и пр.). Этот механизм культурного диалога является менее очевидным, однако он более активен.

Концентрация» выступает как противоположный процесс и относится к «сильным» формам художественных взаимодействий: великий писагель «интегрирует, поглощает творчество плеяды своих предшественников и современников»1. Для России таким универсальным гением был Пушкин, освоивший все богатство предшествующей традиции.

С точки зрения Борева, ряд художественных взаимодействий «может быть как сильным, так и слабым по своему характеру: отталкивание и притяжение. При отталкивании художник негативно, а при пршяжении -позитивно воспринимает художественно-концептуальные особенности творчества предшественника, ощущая дальность или близость выразительных средств или художественной манеры» . Кроме того, художественные взаимодействия могут происходить на разных уровнях: на уровне отдельных произведений, творчества о ¡дельных писателей, литературных направлений и школ, наконец, на уровне целых художественных эпох.

Ученый предлагает широкую типологию художественных взаимодействий, имеющих «сильный» характер (заимствование, влияние, подражание, пародирование, цитация, репродукция, реминисценция, парафраза, намек, вариации, соперничество). Здесь подразумевается непосредственное влияние предшествующего писателя, усвоение его последователем не общей, а «личной» традиции. В свете исследуемой нами темы пушкинской традиции в творчестве Чехова наиболее актуальными видятся следующие формы творческого диалога.

1 Борев ЮБ Художественные взаимодействия как внутренние связи литературного процесса С 44

2 Борев Ю Б Указ соч С 45

Заимствование представляет собой «перенесение элементов одной художественной системы (сюжетной схемы, обстоятельств, характеров героев, композиции) в другую. В этом случае в новом произведении различимы черты источника. Однако заимствованные элементы сплавляются с новым колоритом, с неуловимо измененным художественным ритмом, с иной трактовкой образов»1. Чем крупнее талант писателя, тем проблематичнее выделить в его творчестве заимствованные элементы: традиция и новаторсгво объединяются в художественное целое, образуют новый органичный синтез.

Испытывая влияние, писатель «использует некоторые стороны художественного опыта своего предшественника. Здесь не сохраняются стилистические свойства оригинала и художественное воздействие предстает в самом неожиданном проявлении»2. Такая форма творческого диалога предполагает менее конкретный характер использования источника, имеющий высокий творческий потенциал и высокую степень новаторства в освоении традиции. Это определение приближается к трактовке A.C. Бушминым такого понятия, как «глубокое творческое освоение», когда следы образцов «остаются почти или вовсе неуловимыми текстуально; здесь чужой опыт играл только роль вдохновляющего начала и органически перевоплотился в самостоятельное новое произведение»3.

Цитация - это «прямое художественное использование первоисточника с отсылкой к нему, включение чужого текста в текст своего произведения»4.

И, наконец, реминисценция выступает как «заимствование отдельных элементов из предшествующих литературных источников с некоторым

1 Борев Ю Б Художественные взаимодействия как внутренние связи литературного процесса С 45

2 Борев Ю Б Указ соч С 45

3 Бушмин А С Преемственность в развитии литературы С 136

4 Борев Ю Б Указ соч С 46 изменением этих элементов»1.

В данной работе мы будем исходить из того, что Чехову присущи именно эти формы взаимодействия с пушкинской традицией: глубокое творческое освоение, заимствование, цитация и реминисценция.

§ 2. Пушкин в контексте чеховской эпохи

Прежде чем обратиться к изучению роли пушкинской традиции в творчестве Чехова, необходимо рассмотреть, как складывалось восприятие личности А С. Пушкина и его поэзии в конце XIX века.

Каждый последующий этап развития русской культуры формировал свой взгляд на Пушкина, свою концепцию творчества поэта. Так было и в последние два десятилетия XIX века, на протяжении которых внимание философско-художественной мысли было приковано к Пушкину трижды: в 1880 году, в связи с Пушкинскими торжествами в Москве; в 1887, когда истекло 50 лет со дня гибели поэта; и, конечно, в юбилейном 1899 году. Как указывает С.Ю. Николаева, «одной из характерных примет литературной жизни той поры стало возрождение интереса к творчеству Пушкина. Строго говоря, интерес этот не утрачивался никогда, Пушкин оставался той абсолютной духовной ценностью, по отношению к которой определялись и выявляли свое значение и место в русской культуре самые противоположные литературные и общественные течения, поколения писателей 40, 60, 70-х годов»2.

Чеховская эпоха - это время, когда происходит глубокое философское осмысление пушкинского творчества, когда социальный подход к наследию поэта сменяется подходом эстетическим, осознается необходимость нового, художественного прочтения Пушкина. Одним из свидетельств этого изменившегося отношения к имени и творчеству поэта явилось открытие в

1 Борев Ю Б Художественные взаимодействия как внутренние связи литературного процесса С 46

2 Николаева СЮ Пушкин в восприятии чеховских персонажей // Пушкин проблемы творчества, текстологии, восприятия Калинин, 1989 С 113

22

Москве памятника Пушкину работы A.M. Опекушина В торжествах 1880 года принял участие широкий круг деятелей русской культуры, затронувших в своих выступлениях самые различные аспекты творчества и миросозерцания поэта. Так, А.Н. Островский отмечает, что поэт завещал школе своих последователей «искренность, самобытность, он завещал каждому быть самим собой, он дал всякой оригинальности смелость, дал смелость русскому писателю быть русским»1. Пушкин явился основоположником русской литературы, которая «в одном человеке выросла на целое столетие» и «пошла и идет по пути, указанному Пушкиным» . В.О. Ключевский подчеркивает историческую верность воссоздания жизни, быта и типов России в творчестве Пушкина, представляющем историку «довольно связную летопись нашего общества в лицах за 100 лет с лишком» .

Выступления на празднике двух главных ораторов, И.С. Тургенева и Ф.М. Достоевского, были посвящены наиболее волнующей проблеме тех дней - «Пушкин и современность»4. Тургенев в своей речи отмечает несомненное возрождение пушкинской славы, которое пришло на смену негативному отношению к творчеству поэта со стороны революционно-демократических кругов в 60-е годы. При этом Тургенев доказывав i историческую закономерность этих явлений. По мнению писателя, причины «отступления» от Пушкина заключались в самом «историческом развитии общества, в условиях, при которых зарождалась новая жизнь, вступившая из литературной эпохи в политическую. <.> явились вопросы, на которые нельзя было не дать ответа . Не до поэзии, не до художества стало тогда. Одинаково восхищаться "Мертвыми душами" и "Медным всадником" или "Египетскими ночами" могли только записные словесники, мимо которых

1 Островский А Н Застольное слово о Пушкине // Островский А Н Полное собрание сочинений М, 1952 Т 13 С 167

2 Островский А Н Указ соч С 165 - 166,167

3 Ключевский В О Речь, произнесенная в торжественном собрании Московского университета 6 июня 1880 г, в день открытия памятника Пушкину // Ключевский В О Литературные портреты М, 1991 С 106

4 Пушкин Итоги и проблемы изучения М , Л , 1966 С 80 побежали сильные, хотя и мутные волны той новой жизни. Миросозерцание Пушкина показалось узким, его горячее сочувствие нашей, иногда официальной, славе - устарелым, его классическое чувство меры и гармонии -холодным анахронизмом» (курсив Тургенева)1.

Поэтому возвращение к творчеству Пушкина было воспринято писателем как значимый социальный симптом: Тургенев полагал, что поэзия, «главным представителем которой является Пушкин», в скором времени займет «свое законное место среди прочих законных проявлений общественной жизни»2. С.Е. Шаталов отмечает, что в «Речи о Пушкине» Тургенев «стремился доказать, что не пресловутая "злоба" дня, а общечеловеческое содержание придает наследию Пушкина непреходящее значение»3.

Исходя из основных положений речи, можно выделить следующие аспекты восприятия Тургеневым Пушкина: 1) Пушкин - «первый русский художник-поэт»; 2) огромная заслуга Пушкина заключается в выработке нового русского литературного языка: «.он создал наш поэтический, наш литературный язык», обладающий свойствами «мужественной прелести, силы и ясности»; 3) историзм художественного мышления Пушкина («.прошедшее жило в нем такою же жизнью, как и настоящее, как и предсознанное им будущее»); 4) «двойственная восприимчивость», коюрая представляет собой глубокую оригинальность его творчества в сочетании с «мощной силой самобытного присвоения чужих форм»; 5) «объективность» его дарования, свободного от «всяких толкований и моральных выводов». Как указывает М.М. Кедрова, значение Пушкина для Тургенева состоит «в поэтически целостном восприятии мира, воплощенного им в классически

1 Тургенев И С <Речь по поводу открытия памятника АС Пушкину в Москве> // Тургенев И С Полное собрание сочинений и писем В 30 т Сочинения В 12 т Т 12 М, 1986 С 347

2 Тургенев И С Указ соч С 349

3 Шаталов С Е Литературно-критические произведения И С. Тур1енева // И С Тургенев Статьи и воспоминания М, 1981 С 22-23 чистых очертаниях»1.

Особое внимание писатель уделяет национальному характеру пушкинского гения- «самая сущность, все свойства» поэзии Пушкина «совпадают со свойствами, сущностью нашего народа». Согласно историко-литературной концепции Тургенева, Пушкин оценивается как «центральный художник, <.> близко стоящий к самому средоточию русской жизни»2.

Однако самым ярким событием Пушкинского праздника стало выступление Ф.М. Достоевского. Исходным тезисом его речи о Пушкине является утверждение о «пророческой» роли великого поэта в русской истории и культуре. Достоевский связал национальное значение Пушкина с историческими судьбами России: «Не было бы Пушкина, не определились бы, может быть, с такою непоколебимою силой <.> наша вера в нашу русскую самостоятельность, наша сознательная уже теперь надежда на наши народные силы, а затем и вера в грядущее самостоятельное назначение в семье европейских народов»3. Отмечая «всемирную», «всечеловеческую» отзывчивость пушкинского гения, его способность к совершенному перевоплощению в любую национальную форму, писатель называет Пушкина выразителем глубинных свойств русского духа.

Талант Пушкина как народного поэта, его дар творческого проникновения в своеобразие других культур нашли воплощение уже в ранний, романтический период творческого пути - в той проницательности, с которой он впервые в русской литературе «отыскал и гениально отметил» в образе Алеко тип «несчастного скитальца в родной земле»4. Достоевский подчеркивает глубокую правдивость и современность этого художественного образа «русские бездомные скитальцы продолжают и до сих пор свое скитальчество», они «ходят с новою верой на другую ниву и работают на ней

1 Кедрова М М Пушкин в оценке Тургенева //АС Пушкин и русская литература Калинин, 1983 С 67

2 Тургенев И С Указ соч С 344-345

3 Достоевский Ф М Пушкин (Очерк) // Достоевский Ф М Полное собрание сочинений В30т Т 26 Л, 1984 С 145

4 Достоевский Ф М Указ соч С 137 ревностно.»1. По точному замечанию Б.Н. Тихомирова, «неверие является у Достоевского одной из важнейших составляющих духовного строя "русского скитальца", и тем не менее человек этого типа также несет в себе общенациональный "влекущий инстинкт" "ко всемирной отзывчивости и всеединению человечества"», который залегает «глубже, чем укореняются в человеке вера или неверие»2.

Смысловой центр Пушкинской речи составляет знаменитый призыв к поискам правды в своей собственной душе. По мысли писателя, уже в «Цыганах» подсказывается русское решение «проклятого вопроса»: «Смирись, гордый человек, и прежде всего сломи свою гордость. Смирись, праздный человек, и прежде всего потрудись на родной ниве <.> Не вне тебя правда, а в тебе самом; найди себя в себе, подчини себя себе, овладей собой - и узришь правду. Не в вещах эта правда, не вне тебя и не за морем где-нибудь, а прежде всего в твоем собственном труде над собою <.> Не у цыган и нигде мировая гармония, если ты первый сам ее недостоин, злобен и горд»3.

В романе «Евгений Онегин», «уже не фантастическом, но осязательно реальном», образ «вечного скитальца» приобретает черты беспокойного и несчастного мечтателя, который «верит лишь в полную невозможность какой бы то ни было работы на родной ниве, а на верующих в эту возможность, - и тогда, как и теперь, немногих, - смотрит с грустною насмешкой»4. Согласно трактовке Достоевского, Онегину противопоставляется Татьяна, которая дает урок смирения и самопожертвования во имя верности своим идеалам. «Достоевский утверждает необходимость подчинения внеличным ценностям, но не над- или сверхличным, а таким, которые находятся в самом человеке, но залегают в его душе глубже, чем начало личное, индивидуальное В

1 Достоевский Ф М Пушкин (Очерк) С 137

2 Тихомиров Б Н «Наша вера в нашу русскую самобытность» (к вопросу о «русской идее» в публицистике Достоевского) // Достоевский Материалы и исследования 'Г 12 СПб, 1996 С 115

3 Достоевский Ф М Указ соч С 139

4 Достоевский Ф М Указ соч С 140 кошексте всей Пушкинской речи это, бесспорно, некие фундаментальные основания национального духа.»1.

Выступление Достоевского вызвало широкий общественный резонанс2. Одним из значительных полемических откликов на Пушкинскую речь явилась статья К.Н. Леонгьева «О всемирной любви», переизданная в 1882 году в составе книги о Достоевском и Толстом - «Наши новые христиане». «К выступлению Достоевского, свободному от каких-либо богословских претензий, христианскому по мысли и настроению, но, конечно, светскому по характеру и цели, была приложена мера "строгого и неуклонного церковного православия"»3. Спор Леонтьева с Достоевским развивается, прежде всего, по двум пункгам, связанным с толкованием ключевых понятий «любовь» и «гармония». Леонтьев был убежден, что «смесь страха и любви -вот чем должны жить человеческие общества, если они жить хотят.» (курсив Леонтьева)4. Философ критиковал Достоевского с «правых» политических и религиозных позиций, усматривая в Пушкинской речи скрытый «христианский социализм»5.

Для нас чрезвычайно важен тот факт, что на работу Леонтьева, а значит, и на Пушкинскую речь Достоевского, отозвался Чехов - в то время начинающий писатель, молодой фельетонист юмористического журнала «Осколки». Статья «О всемирной любви» вызвала его однозначное неприятие: «В эгом глубокомысленном трактате он силится задать Л Толстому и Достоевскому и, отвергая любовь, взывает к страху и палке как к истинно русским и христианским идеалам» (16, 38). Таким образом, в этом споре Чехов решительно занял сторону Достоевского.

Однако та литературная эпоха, в которую жил и творил Чехов, создавала новое восприятие Пушкина, связанное с формированием культуры

ТихомировБН Указ соч С 116

2 См Пушкин Итоги и проблемы изучения М , Л , 1966 С 82-83

3 Бочаров С Г Леонтьев и Достоевский Статья первая Спор о любви и гармонии // Достоевский Материалы и исследования Т 12 СПб, 1996 С 176

4 Леонтьев К Н Собрание сочинений М,СПб, 1912 - 1914 Т 7 С 62

5 Бочаров С Г Указ соч С 185 серебряного века», - это был своеобразный философско-эстетический миф о Пушкине. Миф о писателе является одной из форм историко-литературной преемственности, интересным и сложнейшим проявлением контакта эпох. У истоков философско-эстетического мифа о Пушкине стояли Достоевский, Тургенев (с его концепцией «художника-поэта»), В.Г. Белинский, а также критики «эстетического направления»: Ап. Григорьев, П В. Анненков, A.B. Дружинин Но окончательно этот миф сложился именно на рубеже XIX - XX веков, когда в печати появляются выступления символистской и религиозной критики.

Русская философия и поэзия конца XIX века переживали период интенсивного развития, что привело к новому освоению классической русской литературы, и прежде всего - к новому прочтению Пушкина. Как справедливо указывает В.В. Мусатов, «начало традиции художественно-философского осмысления Пушкина на рубеже XIX - XX веков положили, конечно, символисты. <.> Вот почему первые историки символизма сразу же наталкивались на проблему Пушкина»1. Для представителей нового литературного направления (например, для И.Ф. Анненского, К.Д Бальмонта, В.Я. Брюсова) характерно возвращение к творческому наследию Пушкина, сопряженное, однако, с его неизбежным переосмыслением Такое отношение к поэту в символистских кругах связано с тем, что Пушкин «функционально заполнял нишу русской античности, и без него поэтическое сознание конца XIX - начала XX века чувствовало себя абсолютно беспочвенно, безосновно»2. Следовательно, необходимо определить те основные черты в восприятии Пушкина «старшими» символистами, которые могли преломиться в творчестве Чехова, как их современника.

Во второй половине 1890-х годов, накануне пушкинского юбилея, публикуются многочисленные статьи о поэте: «Пушкин» (1896)

1 Мусатов В В Пушкинская традиция в русской поэзии первой половины XX века М, 1998 С 15

2 Мусатов В В Указ соч С 24

ДС. Мережковского, «Судьба Пушкина» (1897), «Значение поэзии в стихотворениях Пушкина» (1899) B.C. Соловьева, «A.C. Пушкин» (1899), «О Пушкинской Академии» (1899), «Кое-что новое о Пушкине» (1900) В.В. Розанова и др. Эти философские и литературоведческие работы оказали определяющее воздействие на формирование представления о Пушкине в символистских кругах.

P.A. Гальцева отмечает, что в кругу религиозных мыслителей «обсуждаются три тайны Пушкина»1: тайна творчества, тайна духа, тайна личности.

Представители «нового» искусства видя г в поэзии Пушкина главным образом гармонизирующее, просветляющее начало. Так, Д.С. Мережковский, отмечая «убыль пушкинского духа в нашей литературе»2, указывает на основную причину этого явления. По мнению критика, она заключается в отступлении от гармоничного мировосприятия поэта: «Русская литература, которая и в действительности вытекает из Пушкина и сознательно считает его своим родоначальником, изменила главному его завету: "Да здравствует солнце, да скроется тьма!" Как это странно! Начатая самым светлым, самым жизнерадостным из новых гениев, русская поэзия сделалась поэзией мрака, самоистязания, жалости, страха смерти»3.

Мережковский полагает, что Пушкин был прежде всего художником, «мысль» которого «не озаряет всех бездн его творчества. Художник в нем все-таки выше и сильнее мудреца». Поэтический гений, «отсутствие болезненного разлада» в творчестве и мироощущении Пушкина воспринимаются критиком как «естественный и непроизвольный дар природы Таким он вышел из рук Создателя. Он не сознал и не выстрадал своей гармонии»4

По словам P.A. Гальцевой, личность Пушкина для религиозных

1 Гальцева Р А По следам гения // Пушкин в русской философской критике конец XIX -первая половина XX вв М,1990 С 7

2 Мережковский Д С Пушкин//Мережковский Д С В тихом омуте М , 1991 С 212

3 Мережковский Д С Указ соч С 157

4 Мережковский Д С Указ соч С 201 философов «может быть понята только через ее жизнеииую судьбу и в свете кончины»1. Мережковский следующим образом определяет смысл катастрофы, постигшей поэта: «Смерть Пушкина - не простая случайность. Драма с женою, очаровательною Nathalie, и ее милыми родственниками - не что иное, как в усиленном виде драма всей его жизни: борьба гения с варварским отечеством»2.

Пушкинский миф включает в себя важнейшее представление о поэте как о родоначальнике русской литературы. В.В. Розанов указывает: «Пушкин может быть таким же духовным родителем для России, как для Греции был -до самого ее конца - Гомер»3. В своих работах философ подчеркивает «ясность» и устремленность к свету - эти неотъемлемые свойства пушкинского гения, отделяющие его от писателей-последователей («Чувство трансцендентного ему совершенно чуждо, в противоположность Гоголю, Лермонтову, из новых - Достоевскому и Толстому»)4. Розанов объясняет эту особенность уникальным протеизмом Пушкина, отсутствием «одной господствующей думы», поскольку поэту был присущи «богатство тонов», «дар вечно нового», «необозримое в поэзии много-божие, много-обожение, как последствие свободы ума от заповеди монотеистичной» (курсив Розанова)5. Все это, по мысли Розанова, было проявлением гармоничности поэта, его любви к жизни: «В нем, в его судьбе, в его биографии совершилось почти явление природы: так оно естественно текло, так чуждо было преднамеренности»6.

B.C. Соловьев стремится разгадать тайну пушкинского творчества в своей статье «Значение поэзии в стихотворениях Пушкина»: «Пушкинская поэзия есть поэзия по существу и по преимуществу, - не допускающая

1 Гальцева Р А По следам гения С 10

2 Мережковский Д С Указ соч С 150

3 Розанов В В О Пушкинской Академии // Пушкин в русской философской критике конец XIX - первая половина XX вв М, 1990 С 176

4 Розанов В В О Пушкинской Академии С 178

3 Розанов В В О Пушкинской Академии С 174, 179

6 Розанов В В АС Пушкин//Розанов В В О писательстве и писателях М, 1995 С 38 никакого частного и односюроннего определения. Самая сущность поэзии, -то, что собственно ее составляет или что поэтично само по себе, - нигде не проявлялась с такою чистотою, как именно у Пушкина, - хотя были поэты сильнее его. <.> Основной отличительный признак этой поэзии - ее свобода от всякой предвзятой тенденции и от всякой претензии» (курсив Соловьева)1. Таким образом формируется миф о Пушкине как «абсолютном» поэте.

Другая статья Соловьева - «Судьба Пушкина» - представляет собой попытку осмысления гибели поэта. Соловьев приходит к выводу о неизбежности трагического исхода, но объясняет это не враждебностью «света», т. е. не внешними обстоятельствами, как Мережковский, а внутренней закономерностью: по мнению философа, глубинной причиной катастрофы явился «отказ» Пушкина «от той нравственной силы, которая была ему доступна и пользование которою было ему всячески облегчено»

•у курсив Соловьева). Соловьев полагает, что поэт не избежал суетных страстей, проявлением чего явились не только пушкинские эпиграммы, но и та «вражда», которая в итоге привела к трагедии.

Как считает философ, в судьбе Пушкина проявилось очевидное разделение между творческой сферой и обыденной действительностью: «В Пушкине, по его собственному свидетельству, были два различные и несвязные между собою существа: вдохновенный жрец Аполлона и ничтожнейший из ничтожных детей мира»3. В то же время, ответственность гения перед Богом и людьми гораздо выше, нежели у простого смертного.

Итак, основными аспектами философско-эстетического мифа о Пушкине, сложившегося в конце XIX века, являются следующие положения: 1) Пушкин - родоначальник русской литературы, великий национальный поэт (данный тезис, кстати, был во многом подхвачен от Белинского);

1 Соловьев В С Значение поэзии в стихотворениях Пушкина // Соловьев В С Философия искусства и литературная критика М, 1991 С 318-320

2 Соловьев В С Судьба Пушкина // Соловьев В С Философия искусства и литературная критика М, 1991 С 275

3 Соловьев В С Там же С 282

2) Пушкин - поэт «по преимуществу», в творениях которого поэзия воплотилась в своем «абсолюте», в своей чистой красоте; 3) его творческое мировосприятие характеризуется свойствами гармоничности и «всеотзывчивости» («лучезарный, торжествующий характер поэзии имел неизбежно соответствующее ему основание в душевном строе поэта - ту непосредственную созвучность с всемирным благим смыслом бытия, ту жизнерадостную и добродушную ясность.»)1; 4) существенной чертой пушкинского мифа является «раздельное» восприятие творчества и судьбы поэта, что позволяет говорить об отличии данной философско-эстетической концепции от классических концепций предшествующей эпохи, для которой был характерен целостный подход к личности и творчеству Пушкина (осмысление Пушкина Белинским, Тургеневым, Достоевским и др.). Кроме того, можно выделить ряд пушкинских произведений, оказавших серьезное влияние на формирование мифа о поэте и его поэзии: «Евгений Онегин», «Медный всадник», «Русалка» и круг стихотворений, в которых нашел отражение природный универсум. Не случайно, что эти произведения являются наиболее актуальными для поэтов и писателей рубежа веков, в том числе и для Чехова.

Обратимся к проблеме творческого взаимодействия Чехова и представителей «нового» искусства. Данная проблема сравнительно недавно попала в сферу внимания чеховедов, однако успела завоевать достаточно прочное положение в науке о литературе: она рассматривалась, прежде всего, Н.В. Смирновой (кандидатская диссертация «Чехов и русские символисты»), авторами специального выпуска «Чеховианы», Е.Д. Толстой (в ее книге «Поэтика раздражения»), И Я. Лосиевским («"Присутствие идеала": Чехов и русский философско-художественный ренессанс начала XX века»). Е.Д Толстая подчеркивает глубокую закономерность обращения к этой теме, поскольку «речь идет не о двух разных эпохах, а о двух социокультурных

1 Соловьев В С Там же С 298 срезах одной и той же»1.

Само положение Чехова в литерагурном процессе рубежа веков, переходное между классикой и литературой XX века, свидетельствует о том, что творчество писателя развивалось в русле эстетических исканий эпохи Например, как отмечает А.П. Чудаков, «Мережковский видел в Чехове зачатки символизма», со стороны Чехова также «известен случай пристального художественного внимания» к творчеству Мережковского: «среди истоков вставной пьесы в "Чайке" - "Юлиан Отступник"» . Вообще говоря, «Чайка» больше других чеховских произведений привлекает к себе внимание исследователей, изучающих проблему «Чехов и "серебряный век"», поскольку пьеса Треплева о «мировой душе» содержит очевидный материал для подобного сопоставления, «точки схода» с образной системой символистов: «"Чайка" становится программой для еще не родившегося русского модернизма, отнюдь не пародией - пародировать было, в общем, пока нечего, - а парадигмой»3.

Круг чеховских современников, с которыми сопоставляют или от которых отделяют Чехова, заметно расширился, в этот круг попали такие имена, как В.В. Розанов, АЛ. Волынский, И.И. Ясинский, Л. Шестов, Д.С. Мережковский и др. Е.В. Иванова указывает, что «в 90-е годы, в период самоопределения», символисты активно искали в Чехове «союзника»; например, А Л. Волынский «долгое время надеялся сделать из него соратника в своей "борьбе" за идеализм»4.

В данном аспекте представляется важным тот факт, что Чехов был связан с литературно-философским журналом «Северный вестник», настаивая, однако, на своей независимой позиции Е.Д. Толстая отмечает:

1 Толстая Е Д Поэтика раздражения Чехов в конце 1880 - начале 1890-х годов М , 2002 С 10

2 Чудаков А П Чехов и Мережковский два типа художественно-философского сознания // Чеховиана Чехов и «серебряный век» М, 1996 С 54

1 Толстая Е Д Поэтика раздражения С 11

4 Иванова ЕВ Чехов и символисты непроясненные аспекты проблемы // Чеховиана Чехов и «серебряный век» М,1996 С 31

Там, где была положительная программа, Чехов или оказывался не ко двору, или же его приходилось, используя, приспосабливать: критики "Нового пути" нашли в Чехове кто нигилизм и бездуховность, как 3. Гиппиус и Д. Мережковский, а кто религию, как С. Булгаков. А. Волынский <.> первый ощутил символистскую, глубоко духовную природу чеховских художественных прозрений Экзистенциальный бунт Чехова лег в основание философской системы Шестова, увидевшего в нем богоборца, а не только художника»1.

В.Б. Катаев рассматривает специфику творческого взаимодействия Чехова и В.В. Розанова. Ученый следующим образом характеризует их роль в русской культуре рубежа веков: «Чехов и Розанов станут, каждый по-своему, выразителями» того переворота, который произойдет в философско-эстетической мысли, определив «пути литературы и философии в XX в.»2. Катаев подчеркивает, что и писатель, и философ на протяжении многих лет являлись сотрудниками газеты «Новое время» и, естественно, были знакомы с творчеством друг друга. Чехов порою сердечно откликался на «родное и близкое в розановских статьях - на напоминания о ветхозаветной поэзии, на широту, ум и талантливость розановской статьи о Некрасове»3.

Наиболее часто исследователи обращаются к диалогу Чехова и Мережковского. Это связано с тем, что Чехов был лично знаком со своим младшим современником (период наиболее интенсивного общения относится к 1891 г - времени заграничного путешествия и пребывания в Италии); кроме того, между ними была развернута переписка (сохранилось 11 писем Мережковского к Чехову)

Впервые Чехов заинтересовался молодым критиком в 1888 году, после выхода объемной статьи Мережковского «Старый вопрос по поводу нового таланта», опубликованной в журнале «Северный вестник». Эта работа, посвященная творчеству Чехова, была воспринята им в целом

1 Толстая ЕД Указ соч С 13

2 Катаев В Б Чехов и Розанов//Чеховиана Чехов и «серебряный век» М, 1996 С 69

3 Катаев В Б Указ соч С 73 благожелательно, как «весьма симпатичное явление» (П., 3, 69), но при этом вызвала некоторое недовольство писателя, упрекнувшего автора статьи в «рутинности» литературно-критического мышления («Пора забыть о неудачниках, лишних людях и проч. и придумать что-нибудь свое»; П., 3, 54). Таким же внутренне противоречивым было и отношение Чехова к самому Мережковскому: «Мережковский по-прежнему <.> путается в превыспренних исканиях и по-прежнему он симпатичен» (П., 4, 336) Чехов отмечает в Мережковском «выспренность», т. е. обостренное внимание к метафизическим проблемам и, как следствие, недостаточную художественную сдержанность. Здесь нашло выражение принципиальное отличие в мировосприятии Чехова и Мережковского, определившее характер их творческих связей - отношения взаимного интереса и отталкивания1.

Н.М. Зоркая отмечает важнейшую роль творчества Чехова в литературных спорах эпохи, «пронизанность всей русской культуры на рубеже столетий Чеховым и неоспоримое влияние чеховского творчества, личности, судьбы на то духовное пространство, которое мы <.> именуем сегодня русским "серебряным веком"»2.

Очевидно, что и в сфере внимания Чехова находились достижения «нового» искусства - писатель был знаком как с литературными произведениями символистов, так и с их оценками Пушкина.

Наряду с формированием философско-эстетического мифа происходит значительное развитие пушкинистики, когорая именно на рубеже XIX - XX веков складывается в особую область науки о литературе. Еще Пушкинские торжества 1880 года активизировали процесс изучения вопросов творчества, биографии, мировосприятия поэта, его роли в развитии русской культуры. Например, к этому времени относится начало пушкинской библиографии: в 1885 году издается библиография статей и выступлений в связи с открытием

1 См Толстая Е Д «Друг другу чужды и любезны» Чехов и Мережковский // Толстая ЕД Поэтика раздражения С 136-248

2 Зоркая Н М Чехов и «серебряный век» некоторые оппозиции // Чеховиана Чехов и «серебряный век» М, 1996 С 5 памятника, а в следующем - большой библиографический указатель статей и материалов о Пушкине, охватывающий период 1815 - 1886 годов (оба указателя составлены В.И. Межовым). В 1881 и 1882 годах были опубликованы обстоятельные труды В.Я. Стоюнина и А.И. Незеленова, которые внесли весомый вклад в разработку научной биографии Пушкина1. Знаменательным событием стало и то, что вскоре после празднества родные Пушкина передали его рукописи в Румянцевский музей. Это создало условия для изучения автографов поэта и обогатило пушкиноведение большим количеством первоисточников. Начинается интенсивная публикация материалов пушкинского архива, складываются и развиваются отдельные направления в пушкинистике (текстология, сравнительно-историческое направление).

В связи с тем, что в 1887 году прекратились права собственности наследников на произведения поэта, выходят многочисленные издания сочинений, представившие творчество Пушкина в наиболее полном виде. Ведущими редакторами этих изданий в конце XIX века выступили П.А. Ефремов и П.О. Морозов. К столетию со дня рождения поэта был приурочен выпуск I тома академического Собрания сочинений под редакцией J1.H. Майкова2. Появляются первые научные комментарии к произведениям Пушкина.

В 1890-е годы к изучению пушкинского наследия обращаются представители университетской и академической науки: Б.Л. Модзалевский, Н.О. Лернер, С.А Венгеров и др. Произведения Пушкина прочно входят в гимназические и школьные программы, разрабатываются университетские лекционные курсы, посвященные его творчеству. С угасанием живого предания о Пушкине оно могло быть восполнено лишь историческими исследованиями, поэтому возрастает значение документов, связанных с жизнью и творчеством поэта, с его эпохой, расширяется собирательская

1 См Пушкин Итоги и проблемы изучения M , J1,1966 С 83 - 84, 273.

2 Там же С 564,566 деятельность Исторические журналы («Русская старина», «Русский архив», «Исторический вестник», «Старина и новизна») публикуют бумаги из Лицейского архива, документы о службе Пушкина в 1817 - 1824 годах, о его ссылках в Кишинев и Михайловское; кроме того, к 1899 году были изданы все материалы из «военно-судного дела» о дуэли поэта1.

Чехов был современником этого расцвета пушкинской славы, возрождения интереса к творчеству поэта. Правда, Чехов не создал статей, посвященных Пушкину, не произносил о нем речей; более того, писатель категорически отказался участвовать в юбилейном, майском выпуске журнала «Мир искусства» за 1899 год, несмотря на настойчивые приглашения С.П. Дягилева Однако определенные факты биографии, а также ряд высказываний в письмах Чехова отражают его понимание великого поэта.

В 1880 году Чехов был студентом 1 курса Московского университета и, как следует из общего контекста воспоминаний его брата Михаила Павловича, оказался непосредственным свидетелем Пушкинских торжеств. (Кстати, этому празднику посвящались специальные номера журналов, где сотрудничал начинающий писатель). Мы узнаем из неопубликованного письма Митрофана Егоровича Чехова отцу писателя, Павлу Егоровичу, от 10 июня 1880 года, что Чехов и сам написал о Пушкине: «Сегодня я получил от милого Антоши письмо, читая которое я прослезился. Я <.> любил великого Пушкина, а Антоша изобразил самое жалостное из его жизни -несчастную смерть его»2. Письмо Чехова не сохранилось, но можно предположить, что в нем использовал он те материалы о дуэли и смерти поэта, которые публиковались в газетах и журналах накануне открытия памятника и в пушкинские дни.

Фактом общественного признания явилось присуждение Чехову Пушкинской премии за сборник «В сумерках» в 1888 году, что усилило

Тамже С 621 -622

2 См Семанова МЛ Чехов о Пушкине II Проблемы реализма русской литературы XIXвека М,Л, 1961 С 311 сознание ответственности писагеля и одновременно его чувство неудовлетворенности собой в этот переломный момент творческого развития. M.J1. Семанова отмечает: «Противник всякого рода чествований, юбилеев, Чехов делал исключение, кажется, для одного только Пушкина»1. В 1899 году Чехов принял участие в подютовке Пушкинского праздника в Ялте, войдя в состав юбилейной комиссии.

Как на художесгвенный образец «правильной постановки вопросов» Чехов указывает на роман Пушкина «Евгений Онегин» (П., 3, 46). Однако Пушкин для Чехова - не только автор великих произведений, но и некое знаковое имя, символ всей русской культуры. Не случайно, описывая свои дорожные впечатления от путешествия на Сахалин, Чехов с горечью отмечает, что «склад <.> русской жизни совершенно чужд коренным амурцам», а национальные русские писатели «Пушкин и Гоголь тут непонятны и потому не нужны» (14-15, 42).

Чехов внимательно следит за появлением новых изданий сочинений

•у

Пушкина: в его библиотеке находим собрания 1887, 1900, 1903 годов . Кроме того, писатель берет на себя функцию посредника между изда1елем и почитателями Пушкина, желающими получить собрание сочинений поэта (10-томное Собрание сочинений, изданное Сувориным в 1887 г., разошлось в один день). В начале февраля 1887 г. Чехов пишет брату Александру в Петербург. «Видишь ли: мне нужно 20 (двадцать) экземпляров сочинений Пушкина, изд Суворина. В Москве достать никак нельзя: все моментально распродается» (П., 2, 25 - 26). А через несколько дней Чехов обратился к самому Суворину с просьбой помочь достать сорок экземпляров Пушкина -для врачей, педагогов и «вообще лиц, занятых от утра до вечера, всегда утомленных и не имеющих времени ожидать в магазине» (П., 2, 28). Это издание Чехов посылает в библиотеку Таганрога, а также семье своего дяди М.Е. Чехова

1 Семанова M JI Чехов о Пушкине С 314

2 См Семанова M Л Указ соч С 314

Очевиден интерес Чехова к литературе о Пушкине. Например, весной 1891 г. Чехов пишет A.C. Суворину: «Я тоскую по серьезном чтении <.> Я бы с восторгом прочел что-нибудь новое о Пушкине.» (П., 4, 226). Писатель приветствует замысел А.И. Урусова о создании Словаря Пушкина: «Я читаю газеты, читаю про словарь Пушкина и, конечно, завидую тем, кто помогает Вам» (П., 8, 67). Чехов откликнулся и на полемику, разгоревшуюся по поводу толкования пушкинскою стихотворения «Поэт и толпа». Определенные положения статьи Д.С. Мережковского «Пушкин» (о «духовном аристократизме», индивидуализме поэта, о его противопоставлении «демократическому варварству») вызвали протест у М.О. Меньшикова, нашедшего «недобросовестным» прием критика, который «возводит Пушкина в злейшие враги народные, крича, что это-то и есть величайшая заслуга поэта»1. Чехов присоединился к тем, кто рассматривает стихотворение «Поэт и толпа» как произведение, направленное против «великосветской черни», и в письме к Меньшикову назвал его статью

•у

Клевета обожания» - «образцовой критической статьей» . Чехов обращается вслед за Пушкиным к проблеме творческой свободы, но в отличие от многих своих современников, трактует ее гораздо ближе к пушкинскому пониманию, поскольку крайний индивидуализм был ему так же чужд, как и поэту.

Чеховская пушкиниана формировалась в особых условиях, в контексте сложной, переходной эпохи, когда соприкасались классическая традиция и модернистская эстетика Во-первых, для этою времени была актуальна концепция, созданная Белинским и его последователями. Так, в работах Тургенева и Достоевского оценка Пушкина вырастала из классической традиции, согласно которой личность и творчество поэта рассматривались как единый феномен. Во-вторых, в конце века вызревает новое искусство -символизм, формирующий свой особый пушкинский миф, существенной

1 Меньшиков М О Клевета обожания //АС Пушкин pro et contra СПб, 2000 Т 1 С 299

См СемановаМЛ Чехов о Пушкине С 314

39 чертой которого является «раздельное» осмысление творчества и судьбы поэта

Восприятие Пушкина Чеховым складывалось на пересечении концепции, созданной, прежде всего, Белинским, Достоевским, Тургеневым, - и философско-эстетического мифа о Пушкине, оформившегося на рубеже XIX - XX веков. Так, для творчества Чехова характерна социальная обусловленность судьбы человека, гуманистическая позиция по отношению к герою, с точки зрения формы - некоторые черты романной поэтики Пушкина, связанные прежде всего с топосом усадьбы, дороги. Ощущая влияние раннего символизма, писатель воспринимает повышенную роль детали, символики, трагизм мировосприятия героев, живущих в мире, в котором утрачена былая гармония. Вместе с тем, Чехов внимательно следит за возвращением полного объема пушкинского творчества, его интересует «новый» облик поэта, сложившийся в конце XIX века.

Положения, выносимые на защиту

1 Творчество А П. Чехова, завершающее классический период русской литературы, представляет глубокий синтез всех ее художественных достижений, что выражается в принципиальной «диалогичности» текстов писателя. Пушкинская традиция является одной из важнейших в творчестве Чехова

2. Чеховское восприятие Пушкина складывается в свете двух концепций, сосуществующих на рубеже веков: классической, связанной с именами Белинского, Тургенева, Достоевского, - и формирующейся эстетической оценки творчества Пушкина, которая создавалась в русской религиозно-философской мысли и в новом модернистском искусстве.

3. Чехов органично воспринимает и творчески развивает пушкинскую традицию, которая имеет выражение в его произведениях, присутствуя на различных уровнях художественной системы (философском, сюжетно-композиционном, образно-символическом).

4. Сюжетная сигуация романа «Евгений Онегин» получает преломление в творчестве Чехова, реализуемое в нескольких аспектах: как продолжение сюжета «несвершенного события» и как трансформация образов главных героев.

5. Художественная картина мира, созданная Чеховым и Пушкиным, совпадает по целому ряду содержательных пространственных форм, топосов, мотивов (мотив метели, топосы «дорога» и «степь»).

6. Морская символика существенно переосмысляется Чеховым в отношении к романтической поэзии Пушкина, что функционально подчеркивает принципиальный «антиромантизм» чеховского творчества, нашедший наиболее яркое воплощение в повести «Дуэль».

7 Пушкинские цитаты в произведениях Чехова являются одним из средств выражения интертекстуальных связей, выполняя важнейшую конструктивную роль: за ними открывается глубокое освоение Чеховым сюжетно-тематической структуры, идеи и - шире - художественной философии Пушкина. Цитирование стихотворных строк из произведений Пушкина может создавать параллель к основному сюжету, иногда использование фрагментов из пушкинской поэзии служит для формирования эмоционального фона, а также представляет ироническую игру с пушкинскими цитатами.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Пушкинская традиция в прозе А.П. Чехова"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Творчесшо А.П Чехова занимает уникальное положение в русском литературном процессе конца XIX - начала XX вв Чехов завершает развитие классической литературы и в то же время находится у истоков новой художественной эпохи, связанной с символистским искусством Это обусловило глубокое усвоение Чеховым всех достижений предшествующего периода, так называемого «золотого века». Для писателя характерна органичная связь с классической русской литературой, и при этом особое значение в чеховском творчестве имеет пушкинская традиция. Сложность ее восприятия у писателя состоит в том, что в данную эпоху формируется «миф» о Пушкине, возникающий в эстетике B.C. Соловьева, Д.С. Мережковского, В.В. Розанова, в творчестве символистов. Будучи близок к этим философско-литературным кругам, Чехов воспринимает некоторые особенности символистской интерпретации личности и творчества Пушкина

Традиция русского классического романа, открытая «Евгением Онегиным», проявилась в творчестве Чехова в связи с возвращением к целому ряду структурных элементов пушкинской романной поэтики. Нами рассмотрены «онегинский» сюжет, ситуация разминования героев, художественная проекция образов Евгения Онегина и Татьяны; наиболее общие аспекты художественной картины мира (поскольку именно в ней отражается творческое мировосприятие писателя); а также вопросы интертекстуальных связей, одним из средств создания которых являются пушкинские цитаты в произведениях Чехова. Предпринятое сравнительное изучение двух творческих систем позволяет прийти к следующим выводам.

Самым актуальным пушкинским произведением является для Чехова роман «Евгений Онегин», воспринимаемый писателем как классический образец «правильной постановки вопросов» (П., 3, 46). Художественная система «Евгения Онегина» получила сложное преломление в чеховском творчестве, отозвавшись на различных уровнях организации произведений Нами отмечена значимость для Чехова «онегинского» сюжета, который складывается из «непроисходящих событий» (Ю.М. Лотман) В связи с этим, в творчестве Чехова оказалась необычайно продуктивной сюжетная ситуация разминования и разлуки героев. Однако при определенном сходстве, внутреннее наполнение этой ситуации у писателей существенно различается. Гак, разлука Евгения и Татьяны все же не оборачивается их духовной невстречей; напротив, именно духовное единение в финале романа создает уникальный эффект просветления, катарсиса. Слова любви произнесены героями, а значит, общение и понимание состоялись. Иначе складываются судьбы чеховских героев, которые постоянно ощущают присутствие незримой разделяющей «стены». Наиболее ярко эта сюжетная модель выражена в «Рассказе госпожи ЫЫ», а также в рассказах «Верочка», «У знакомых», «Дом с мезонином», где упущенная возможность оборачивается в итоге упущенной жизнью.

Наблюдается отчетливая «проекция» образов Евгения и Татьяны на характеры чеховских персонажей, но и в данном случае имеет место не только следование пушкинской традиции, но и ее значительное переосмысление. В описании героев Чехова присутствует очевидная снижающая ирония, недопустимая в пушкинском повествовании. Менее очевидно подвергается переосмыслению концепция женского характера, восходящая к образу Татьяны. Эти расхождения с пушкинской традицией отражают существенные изменения в духовном строе современного человека, художественно зафиксированные Чеховым Писатель словно бы испытывает «онегинскую» ситуацию на ином жизненном материале, на ином типе героя.

Второй аспект восприятия пушкинской традиции связан с обращением к художественной картине мира. Ее исследование позволило сделать вывод о продолжающемся диалоге двух творческих систем. Чехов возвращается именно к пушкинскому, всеобъемлющему взгляду, что проявляется в создании целостной картины мира, включающей в себя такие классические ее компоненты, как «метель», «дорога», «степь» и «море». Однако в художественной кар1ине мира у Чехова сказалось и несомненное влияние символистского искусства - в повышенной роли детали, символичности природных образов, в ощущении замкнутости человеческой жизни и малой ее связанности с ритмами природного бытия. На первый план в чеховском творчестве выходит именно онтологический аспект восприятия природы.

Семантика образа метели связана у Чехова, как и у Пушкина (прежде всего, в стихотворении «Бесы»), с мотивами томительного кружения, безысходности. При этом в повести «Капитанская дочка» этот образ получает иную трактовку, ассоциируясь с историческим «бураном», стихией народной жизни. В рассказе Чехова «По делам службы» также намечен выход из ситуации отчаяния, который заключается в единении разрозненных «клочков» жизни в осмысленном гармоничном целом. Степь в творчестве Чехова соотносится с пушкинским образным решением: в произведениях обоих писателей она наделена емким художественно-философским содержанием, как символ бытия в целом, с его роковым противоречием между вечностью мира и трагической бренностью, мимолетностью человеческой жизни. Чеховский топос дороги имеет сложную, двойственную семантику с одной стороны, широта пространственного охвата, географическая «неуспокоенность» характеризуют духовно богатых героев; с другой стороны, «дорога» сопровождается настроениями тревоги, тоски, безнадежности Нами был проанализирован именно второй смысловой аспект, восходящий к пушкинской трактовке этого образа, явленной в таких стихотворениях, как «Телега жизни», «Дорожные жалобы», «Бесы», «Зимняя дорога». Пространственный образ моря у Чехова во многом развивается в рамках «спора» с романтической поэтикой Пушкина, что наиболее ярко представлено в повести «Дуэль»

Анализ некоторых пушкинских цитат позволяет говорить об их конструктивной роли в чеховских произведениях. Цитаты выступают как важное средство создания интертекстуальности, поскольку за ними открывается глубокое освоение Чеховым пушкинской традиции на уровне сюжет ной схемы, идеи, художес1 венной философии Пушкина. Рассказ «Черный монах» связан с сюжетной моделью поэмы «Полтава», прежде всего в той ее части, которая определяется напряженными отношениями трех близких людей (Мазепы, Марии, Кочубея). В качестве основного философского «ядра» обоих произведений выступает развенчание идеи крайнего индивидуализма.

Принципиальным отличием, характеризующим философскую концепцию бытия у Чехова и Пушкина, необходимо признать устройство отношений между людьми в художественном мире писателей Сфера, в которой живут пушкинские герои, - это мир «одомашненный», «созвучный» человеку, где все изначально близки и родственны. С одной стороны, Пушкин иронизирует над подобной литературной «моделью» в «Повестях Белкина», но с другой стороны, в «Капитанской дочке» она находит высокое философское воплощение. В последней трети XIX века на первый план в литературе выступает хронотоп «большого города» (И.Н. Сухих), что определяется сложнейшими социальными и культурными процессами эпохи. В творчестве Чехова доминирует новая художественная модель отношений, когда люди становятся одиноки и отчуждены друг от друга. Поэтому ситуация разминования у Чехова почти неизбежна и имеет иную природу, нежели в пушкинском романе.

Поздние произведения Чехова намечают движение к преодолению трагизма («По делам службы», «Дама с собачкой» и др.). Однако основание гармонии у Чехова и Пушкина также различно. В пушкинском творчестве 1830-х годов надежной опорой является «самостоянье» - «залог» духовного «величия». Чеховский мир гармоничен изначально, в своих бытийных основах, независимых от человека Онтологическая концепция поэта предполагает причастность человека большой истории; чеховские герои живут в отчужденном мире, и поэтому характерно, что исторические события в творчестве Чехова практически не отражены

Художественную манеру Чехова сближает с пушкинской особая емкосгь, значимое^ слова в структуре )екста, чю дае1 возможность сопоставлять произведения разной родовой принадлежности (эпос и лирику, прозу и поэзию). Здесь проявилась существенная тенденция чеховской эпохи в целом - жанрово-родовой синтетизм, свойственный завершающему этапу в развитии русской классической литературы. Эта тенденция реализовалась в процессах лиризации и эпизации драмы, а также в создании лиро-эпических произведений (одним из самых ярких примеров, предшествовавших творчеству Чехова, были «Стихотворения в прозе» И.С. Тургенева).

Основное внимание в данной работе было уделено вопросам преемственности в исследовании сюжетики, мотивологии, образного строя Чехова и Пушкина. Рассмотренный материал приводит к мысли о том, что пушкинская традиция весьма значима в творчестве Чехова, ее присутствие отчетливо проявляется в прозе разных лет. Перспективы дальнейшего исследования пушкинской традиции могут включать, во-первых, привлечение другого круга чеховских произведений - ранних юмористических рассказов и драматургии, а во-вторых, изучение жанровой поэтики романа, берущей свое начало в романе Пушкина «Евгений Онегин» и сложнейшим образом преломившейся в рассказах и повестях Чехова. Эпистолярная пушкиниана Чехова также требует своего дальнейшего изучения

Список научной литературыЛитовченко, Мария Владимировна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Произведения и эписюлярное наследие изучаемых авторов

2. Пушкин А С. Полное собрание сочинений: В 17 т. М., 1994 1996.

3. Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем: В 30 т. Сочинения: В 18 т. Письма: В 12 т. М., 1974-1983.1.. Мемуарно-биографическая и критическая литература

4. Белинский В.Г. Статьи о Пушкине // Белинский В.Г. Полное собрание сочинений: В 13 т. М, 1955. Т. 7. С. 97-579.

5. Булич H.H. В память пятидесятилетия смерти Пушкина // Ученые записки императорского Казанского ун-та по историко-филологическому факультету. 1887 г. / Под ред. проф. Д А. Корсакова. Казань, 1888. С. I L.

6. Волжский (Глинка A.C.). Достоевский и Чехов: Параллель // Русская мысль. 1913. Кн. 5. С. 34.

7. Григорьев Ап. Взгляд на русскую литературу со смерти Пушкина // Григорьев Ап. Сочинения: В 2 т. М., 1990. Т. 2. С. 48 124.

8. Ключевский В О. Памяти A.C. Пушкина // Ключевский В.О. Литературные портреты. M, 1991. С. 108 114.

9. Ключевский В.О. Речь, произнесенная в торжественном собрании Московского университета 6 июня 1880 г., в день открытия памятника Пушкину // Ключевский В.О Литературные портреты. М., 1991. С 100- 107.

10. Кузичева А П Ваш А Чехов М., 2000. 387 с.12