автореферат диссертации по истории, специальность ВАК РФ 07.00.06
диссертация на тему: Таштыкские гравировки

Полный текст автореферата диссертации по теме "Таштыкские гравировки"

На правах рукописи

ПАНКОВА Светлана Владимировна

ТАШТЫКСКИЕ ГРАВИРОВКИ

(сюжетно-стилистический анализ и историко-культурная интерпретация)

07.00.06 — археология

Автореферат

диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук

Санкт-Петербург ^ ^ Г-1АР 20*7 2011

4840010

Работа выполнена в Государственном Эрмитаже

Научный руководитель:

Официальные оппоненты:

Ведущая организация:

доктор исторических наук, профессор

Савинов Дмитрий Глебович

доктор исторических наук Окладникова Елена Алексеевна

кандидат исторических наук Кисель Владимир Антониевич

Кемеровский государственный университет

Защита состоится «23» «марта» 2011 г. в 14 часов на заседании диссертационного совета Д 002.052.01 при Институте истории материальной культуры РАН по адресу С.-Петербург, Дворцовая набережная, 18.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Института истории материальной культуры РАН.

Автореферат разослан «__» « Я-Лл^ » 2011 г.

Ученый секретарь диссертационного совета Кандидат исторических наук

П. Е. Нехорошее

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность исследования. Таштыкские гравировки — сюжетные изображения в технике резьбы на деревянных и берестяных предметах, на скалах и курганных плитах. Они представляют изобразительную традицию населения Минусинской котловины на позднем этапе таштыкской культуры — в период строительства склепов (в V -начале VII в. по периодизации Э. Б. Вадецкой). Таштыкские гравировки — это новое художественное явление по сравнению с искусством предшествующей, тагарской эпохи, относительно хорошо изученным. Их техника и стилистика, сюжеты и реалии отражают новые, неизвестные ранее традиции в культуре населения Минусинской котловины. С одной стороны, таштыкские гравировки — это только одна из составляющих таштыкского культурного комплекса. С другой — по широте охватываемой проблематики это один из самых многообещающих и перспективных источников по разным вопросам культуры в целом. Они дают представление об облике носителей культуры и их современников, частично компенсируя недостаток сохранившихся следов «живой культуры». Обилие в гравировках подробно изображенных реалий дает возможность хронологического уточнения памятников этапа склепов, выявления компонентного состава их носителей, фиксации исторических контактов минусинского населения — актуальных проблем изучения таштыкской культуры. Стилистика гравировок содержит скрытую информацию о формировании таштыкской культуры Среднего Енисея, а сюжеты рисунков при их правильной расшифровке способны дать представление о некоторых сторонах мировоззрения создателей гравировок и даже, вероятно, исторических событиях в Минусинской котловине.

Несмотря на очевидную важность таштыкских гравировок как многопланового источника, они до сих пор не были объектом комплексного исследования; существующие работы посвящены лишь отдельным аспектам изображений. Объективному изучению гравировок препятствовало и отсутствие введенных в научный оборот памятников наскального искусства — многочисленных и разнообразных, судя по отрывочным о них сведениям, но практически не изученных и не известных.

Объектом исследования является изобразительная традиция населения Минусинской котловины в период существования здесь таштыкской культуры, а также предметный комплекс этого времени, представленный в изображениях.

Предмет исследования — сюжетные изображения в технике резьбы (гравировки) на деревянных и берестяных предметах из та-штыкских склепов, наскальных плоскостях и вертикальных камнях, составляющих ограды могильников предшествующего (тагарского) времени. Все гравировки выполнены в специфической изобразительной манере, известной под названием «таштыкского стиля». Наиболее представительные детальные и многофигурные композиции представлены на так называемых таштыкских планках — удлиненных деревянных плакетках, с обеих сторон покрытых изображениями. Последние включают фигуры воинов в различных костюмах и с разнообразными предметами вооружения, а также животных — лошадей, быков и диких копытных. Наскальные изображения, полевому изучению которых автор посвятила три сезона, в большинстве случаев выполняют роль дополнительных, фоновых материалов, однако иногда они выходят на первый план, будучи единственным источником информации при решении ряда вопросов.

Цель исследования — анализ и интерпретация таштыкских гравировок на основе их комплексного изучения как источников по широкой проблематике культуры в целом: вопросам ее компонентного состава, хронологии, исторических и культурных связей, этнографическому облику ее носителей.

Для достижения поставленной цели определены следующие задачи:

1. Создание систематизированного фонда источников по таштык-ским гравировкам: полевой и архивный сбор материалов по наскальным изображениям (важность которого определяется также продолжающимся разрушением памятников), уточнение и обобщение данных по изображениям из погребальных комплексов.

2. Рассмотрение художественной специфики гравировок: выявление основных стилистических приемов и степени их каноничности; сопоставление стилистики гравировок из погребальных памятников и наскальных изображений; поиск вероятных прототипов наиболее характерных признаков таштыкского стиля; рассмотрение петроглифов предшествующего времени с отдельными таштыкскими чертами для получения представления о сложении таштыкской традиции. Рассмотрение вопроса об индивидуальном стиле таштыкских миниатюр с разработкой соответствующей методики.

3. Систематизация изображений на миниатюрах в плане представленных реалий — предметов вооружения (саадачных наборов, стрел, доспехов, щитов) и деталей костюма воинов (головных уборов,

причесок); их сопоставление с соответствующими категориями в та-штыкских или иных памятниках; выделение групп воинов и их атрибуция; рассмотрение вопросов датировки таштыкских миниатюр.

4. Выявление основных сюжетов, особенностей их передачи и связанной с этим композиционной специфики миниатюр; обращение к вопросу о «жанре» миниатюр и наскальных композиций, а также о назначении миниатюр и вероятном происхождении самих плакеток — деревянных дощечек специфической формы как носителей информации.

5. Реконструкция историко-культурной ситуации, соответствующей полученным выводам, с учетом имеющихся материалов и существующих интерпретаций письменных источников.

Территориальные рамки исследования соответствуют ареалу распространения памятников таштыкской культуры — Минусинской котловине, т. е. современной Республике Хакасия и южным районам Красноярского края, иначе — пространствам степных котловин по обоим берегам Енисея в его среднем течении. Собранные в работе наскальные гравировки происходят в основном из северных и центральных районов Хакасии и с правобережья Енисея в районе Тубин-ского залива.

Хронологические рамки исследования охватывают главным образом время существования в Минусинской котловине традиции таштыкских склепов, т. е. период раннего средневековья, с V по начало VII в. согласно периодизации Э. Б. Вадецкой. Затрагиваются, однако, и памятники более раннего времени в связи с вопросом о сложении таштыкской изобразительной традиции и аналогиями ряду реалий, показанных на миниатюрах.

Источниками исследования являются все известные таштыкские гравировки, какие-либо сведения о которых имеются в литературе. Это, во-первых, уже получившие широкую известность две серии деревянных плакеток из склепа 1 Тепсея III и склепа 1 Ташебинского чаатаса, состоящие соответственно из восьми и шести фрагментов с двусторонними гравировками. Во-вторых, единичные изображения на берестяной «сумке» из Койбальского склепа 4, стенке гробика из тепсейского склепа 2 и берестяном кошеле из кургана 5 грунтового могильника Черноозерное И. Тепсейские изображения изучены автором в фондах Государственного Эрмитажа, где был уточнен ряд деталей и выявлены неопубликованные фрагменты миниатюр.

В-третьих, в работе использованы наскальные гравировки, включающие 84 сцены с 22-х местонахождений и 5 одиночных фигур,

опубликованных без указания их происхождения. 59 композиций и одиночных фигур скопированы и изучены в полевых условиях; из них 16 были обнаружены впервые в ходе исследований Южно-Сибирской экспедиции Государственного Эрмитажа под руководством автора в 2002-2004 гг. Важным ориентиром для выбора маршрутов исследований были консультации Н. В. Леонтьева; в работе учтены материалы из его личного архива. Сведения о ряде памятников и отдельных композиций получены от Е. А. Миклашевич и А. И. Готлиба. Проводниками к памятникам в разные годы были также Е. Д. Паульс, Н. А. Боковенко, О. С. Советова. Всем названным друзьям и коллегам я приношу свою искреннюю благодарность.

Методика исследования. Основополагающим и общим является сравнительно-аналитический метод, определяемый источниковедческим подходом к изображениям, в большей степени археологическим, чем искусствоведческим. В главе 2, посвященной художественному своеобразию таштыкских гравировок, использованы отдельные приемы стилистического анализа. Здесь же разработана методика определения сравнительного авторства миниатюр из одного склепа.

Научная новизна диссертации заключается в том, что она является первой сводной работой по таштыкским гравировкам, представляющей их комплексное исследование: в ней рассматривается художественное своеобразие, сюжеты и многочисленные реалии гравировок с привлечением широкого круга аналогий. При этом в научный оборот вводится значительный фонд неопубликованных материалов: в первую очередь наскальные изображения, изученные автором во время полевых исследований, а также оставшиеся неизданными фрагменты тепсейских плакеток из фондов Государственного Эрмитажа. Существенное увеличение источниковой базы позволяет параллельно рассматривать петроглифы и миниатюры по каждому из названных аспектов исследования.

Впервые проанализированы все реалии гравировок — предметы вооружения, детали костюма, изображения, связанные со средствами передвижения (колесо, седло). Проведено сопоставление представленных реалий с материалами из таштыкских погребений, а также из памятников иных культур и регионов со специальным разбором их датировки. Систематизация изображений на плакетках позволила рассмотреть вопросы атрибуции запечатленных воинов, выделить среди них местную и пришлые группы, составить представление о комплексе вооружения и культурных особенностях таштыкцев и иноземцев, в том числе так называемых «ранних тюрков», о которых

подобные сведения практически отсутствовали. В качестве аналогий реалиям названных групп впервые широко привлечены материалы из памятников Восточного Туркестана. Систематизированы данные о датировке синьцзянских росписей, содержащих близкие таштыкс-ким изображения доспехов и саадачных наборов; эти материалы стали основой для датирования таштыкских изобразительных памятников, ранее с этих позиций не рассматривавшихся.

Анализ художественного своеобразия гравировок проведен на большом разнообразном материале, систематизированы основные особенности таштыкских изображений с точки зрения стиля и вероятных прототипов. Новизну представляет выявление «руки мастера» среди миниатюр, найденных в одном склепе, а также в локальных группах наскальных гравировок. В изображениях на миниатюрах и наскальных композициях выделены устойчивые сюжетные «мотивы». Обобщены данные по изображениям, известным только в петроглифах — котловидным сосудам и загадочным долгополым персонажам, обоснована принадлежность последних к числу таштыкских гравировок.

Полученные выводы и наблюдения сопоставлены с существующей интерпретацией письменных данных, касающихся Минусинской котловины и исторических контактов ее населения в рассматриваемый период.

Практическая значимость. Материалы и выводы диссертации должны представлять интерес для специалистов в области раннесред-невековой археологии и истории Южной Сибири и Центральной Азии, а также специалистов по военному делу и изобразительному творчеству. Они могут быть использованы при проведении соответствующих исследований, написании обобщающих трудов, при подготовке учебных пособий и программ, разработке специальных учебных курсов, создании музейных экспозиций, посвященных истории Сибири и Центральной Азии в 1-м тысячелетии новой эры.

Апробация результатов работы. Отдельные положения диссертации изложены в статьях, две из которых опубликованы в рецензируемом журнале, рекомендованном ВАК, а также представлены в виде докладов на конференциях регионального и международного уровня в Санкт-Петербурге, Абакане, Барнауле. Полевые исследования автора получили отражение в отчетах, рассмотренных ОПИ ИА РАН, серии статей, а также докладах на Отчетных сессиях Государственного Эрмитажа за 2002-2004 годы. Основные выводы работы представлены на рассмотрение и обсуждение специалистов

в виде докладов на заседаниях Отдела археологии Восточной Европы и Сибири Государственного Эрмитажа и Отдела Центральной Азии и Кавказа ИИМК РАН.

Структура диссертации. Работа состоит из введения, пяти глав, заключения. К диссертации прилагается альбом иллюстраций, включающий первичные источники, сопоставительные материалы и карты, а также справочные материалы и два приложения: описательный каталог таштыкских гравировок и аналитические таблицы к основным главам исследования.

СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во Введении обоснована важность и актуальность выбранной темы, сформулированы задачи и цели исследования, дана характеристика источниковой базы. Определены основные методологические принципы и подходы к материалу, очерчены хронологические и территориальные рамки работы.

Глава 1 «История изучения таштыкских гравировок» представляет сводный очерк, посвященный изучению таштыкской изобразительной традиции с кратким изложением этапов и вех. Начало изучения таштыкских гравировок (первый этап) относится к концу XIX — первой половине XX в. и связано с появлением первых точных копий наскальных гравировок, впоследствии атрибутированных как таштыкские и кыргызские (Подкамень, Ошколь, Су-лек, Ташеба). Создание этих копий и их научное описание связано с именами Й.-Р. Аспелина (экспедиция 1897-1899 гг.) и A.B. Адриа-нова (исследования 1904-1910 гг.), хотя введение этих материалов в научных оборот произошло значительно позднее: Й.-Р. Аспелина — в 1931 г., А. В. Адрианова — только во второй половине XX в. В 1933 г. Г. П. Сосновский впервые атрибутировал наскальные гравировки по стилистическим признакам, упомянув в числе таштыкских памятников «писаницы, высеченные в стиле Ноин-улинских изображений». А.-М. Тальгрен «по форме лука и колчана» угадал время гравировок Подкамня, отнесенных им к эпохе Великого переселения народов. В то же время Л. А. Евтюхова и С. В. Киселев связывали все известные к тому времени резные рисунки на скалах с енисейскими кыргызами, относя их к VII-IX вв.

Второй этап изучения таштыкских гравировок (1960-1980-е гг.) стал периодом накопления материалов и формулирования основных

идей, хотя, как правило, кратко и без развернутой аргументации. Начало этого этапа определили исследования Л. Р. Кызласова и М. П. Гряз-нова. Л. Р. Кызласов в 1959 г. возобновил целенаправленное изучение петроглифов, в том числе уже и таштыкских, а в монографии 1960 г. впервые сопоставил предметы искусства из склепов с наскальными изображениями, отметив идентичные «оттянутые назад султаны» на бронзовых пластинках-коньках и в петроглифах.

Важнейшей вехой стало открытие серии деревянных планок с резными изображениями, обнаруженных в 1968 г. при раскопках склепа 1 на Тепсее. М. П. Грязнов при характеристике нового источника ввел понятие «таштыкский стиль», сформулировал его основные особенности, предположил жанр миниатюр — исторические предания или песни, обозначил основные сюжеты — батальные сцены, охота, «угон скота».

В 1980-е гг. в книгах Я. А. Шера, а также Б. Н. Пяткина и А. И. Мартынова были представлены методические основы изучения петроглифов и других памятников искусства древности; Ю. С. Худяков рассмотрел вопрос о военном искусстве таштыкцев на основании тепсейских гравировок. Д. Г. Савинов в 1984 г. отметил на тепсейс-ких планках людей «разной этнической принадлежности» и впервые предположительно выделил среди них «таштыкцев», «таежное население», отметил вероятность тюркского происхождения «рыцарей». Параллельно таштыкцы на плакетках были «узнаны» Э. Б. Вадецкой, сопоставившей прически и головные уборы отдельных воинов с обнаруженными в грунтовых могильниках.

Исследования наскальных изображений проводились Н. В. Леонтьевым, В. Ф. Капелько, Б. Н. Пяткиным; правда, лишь малая часть полученных материалов была опубликована.

Суть третьего этапа изучения гравировок (1990-2000-е гг.) — появление серии работ аналитического характера, посвященных конкретным темам в изучении этих памятников, а также публикация большего числа наскальных изображений, чем за все предшествующие годы. В 1990-е гг. Е. Д. Паульсом и М. Л. Подольским была обнаружена и опубликована новая серия резных миниатюр из склепа 1 Ташебин-ского чаатаса; тогда же стала известна и найденная Л. Р. Кызласовым гравировка из 4-го Койбальского склепа. В эти годы появляются статьи М. В. Горелика, Б. И. Маршака, В. П. Никонорова и Ю. С. Худякова, посвященные изобразительным памятникам иных культурных традиций, в которых таштыкские изображения, в первую очередь предметы вооружения, приводятся в качестве аналогий с соответствующими

комментариями. П. П. Азбелев сопоставляет таштыкских рыцарей с орлатскими катафрактариями. Публикуются новые находки сюжетных гравировок раннетюркского времени, сопоставимых с таштык-скими — из могильников Сутту-Булак в Киргизии и Шиловского в Ростовской области. В 1995 г. Д. Г. Савинов рассматривает вопрос о формировании таштыкского стиля, которое происходило «на широкой территории в хуннской этнокультурной среде»; Ю. И. Михайлов анализирует смысловое содержание тепсейских гравировок. Вопросы композиционной специфики миниатюр были рассмотрены М. Л. Подольским. С выходом монографии Э. Б. Вадецкой (1999 г.) таштыкская культура, а значит и гравировки, стали обоснованно рассматриваться как принадлежащие периоду раннего средневековья.

В 1990-2000-е гг. И. Л. Кызласов, Б. Н. Пяткин, О. С. Советова, Е. А. Миклашевич публикуют единичные таштыкские гравировки с крупных петроглифических памятников; Э. Б. Вадецкая вводит в научный оборот резные фигуры со стенки гробика из второго тепсей-ского склепа, а А. И. Готлиб — с берестяного кошеля из могильника Черноозерное II. Целенаправленные поиски наскальных гравировок приносят серию новых изображений, опубликованных Н. И. Рыбаковым, Д. А. Кирилловой и М. Л. Подольским, С. В. Панковой и В. Н. Ар-хиповым (Панкова, Архипов 2003; 2004). Особое внимание исследователей привлекают петроглифы тагаро-таштыкского пласта.

Важную роль в изучении изобразительного творчества таштыкцев сыграли находки татуировок на мумиях из Оглахтинского могильника и Больших Пазырыкских курганов (Кызласов, Панкова 2004; Баркова, Панкова 2005), а также определение датировки погребения 4 Оглахтинского могильника, содержащего материалы, соответствующие ряду реалий таштыкских миниатюр (Панкова и др. 2010).

На сегодняшний день опубликовано большинство гравировок из погребальных памятников, но лишь малая часть наскальных изображений. Наиболее проработаны вопросы стилистического своеобразия таштыкских гравировок, обоснована вероятность их происхождения из среды ханьско-хуннских образов. Обозначены основные особенности композиционного построения миниатюр, рассмотрены отдельные вопросы их сюжетной специфики. В наименьшей степени исследованы реалии гравировок (оружие, детали костюма, средства передвижения), не поднимались и связанные с ними вопросы датировки. Все названные аспекты нуждаются в дальнейшем изучении, а наиболее перспективной представляется задача подробного рассмотрения реалий.

Глава 2 «Стилистический анализ таштыкских гравировок» посвящена характеристике их художественного своеобразия. В разделе 1 определяются основные используемые понятия (гравировки, стиль, стилистический анализ). Обосновывается большее соответствие источнику термина «гравировки», чем иногда применяемый термин «граффити». Определение стиля имеет множество вариантов, автор основывается на том значении, которое наиболее часто используется в археологии. С одной стороны, по Е. Ф. Корольковой, стиль понимается как система признаков, по которым стилевая общность может быть опознана и которая несет в себе «диагностирующую» функцию. С другой — как совокупность изобразительных приемов, сюжетов и образов, создающих, по Я. А. Шеру, «трудно уловимый на логическом уровне, но вполне распознаваемый интуитивно „дух эпохи"».

В разделе 2 рассматриваются свойства источника и связанные с ними задачи. Подход к миниатюрам определен тем, что, с одной стороны, при их исследовании требуется применение методики изучения материального археологического объекта, а с другой необходимо учитывать их специфику как изобразительного источника с проявляющейся часто условностью и конкретными авторскими решениями.

В разделе 3 систематизированы выделенные исследователями признаки таштыкского стиля:

1. На головах коней показаны «султаны».

2. У животных передние по отношению к зрителю ноги показаны анатомически правильно, а ноги второго от зрителя плана механически «сдвинуты», поставлены в одну плоскость.

3. Одна из передних ног животных подогнута под живот, передавая движение «размашистой рысью».

4. В изображениях человека плечи и бедра даются в фас, голова и ноги в профиль.

5. Верхняя одежда перехвачена в талии и не доходит до колен, а ее нижняя линия резким уступом соединяется с линией ног (акцентированные полы кафтана).

6. Рука лучника, натягивающая тетиву, загнута вверх.

7. Общая стремительная экспрессивность всех изображений, удивительная легкость композиции.

8. Пластическое решение контура фигуры.

Признаки 1-6 диагностирующие, позволяющие атрибутировать и обособить изображения от других, хотя для достоверной атрибуции желательно сочетание нескольких из них. Рассмотрены конкретные особенности каждого признака и их аналогии. Отмечена

принципиальность приема, общего для изображений людей и животных, когда конечности смещаются в одну плоскость (признаки 2 и 4). Один из признаков (5) — «Верхняя одежда перехвачена в талии» изначально был связан с изображением конкретного костюма людей, появившихся в Минусинской котловине еще в предташтыкское время (присутствуют в соответствующих петроглифах); в период склепов он явно уже носит стилистический характер.

Признаки 7-8 в наибольшей степени стилистические. Их отсутствие в гравировках может определяться разными причинами: невысоким уровнем мастерства резчика, более поздним («кыргызским») возрастом гравировок, когда сохраняются еще отдельные традиции, но «дух эпохи» уже не тот; подражательным характером рисунка, выполненного уже в иной культурной среде.

Отмечена еще одна характерная черта гравировок, ранее не упоминавшаяся исследователями — в изображении лосей корона рогов всегда развернута фронтально, на две стороны. Эта особенность была характерна для петроглифов Минусинского края эпохи бронзы (в изображениях так называемой ангарской традиции и связанных с ней изображениях окуневского круга), а потом появилась в Минусинской котловине в единичных фигурах посттагарского времени.

Аналогии характерным чертам таштыкских изображений позволяют наметить вероятные источники, повлиявшие на сложение таштыкского стиля. Во-первых, это специфичные ханьские изображения (более определенно — «султан», подогнутая нога; менее очевидно — разворот корпуса животного в 3Л, а головы в профиль; композиционное построение). Во-вторых, это изображения животных эпохи бронзы Минусинской котловины (развернутая корона рогов, сдвинутые в одну плоскость задние ноги). Ясно, что влияние таких прототипов могло быть только опосредованным: вопрос о сложении таштыкского стиля остается открытым.

Раздел 4 посвящен индивидуальному стилю таштыкских миниатюр и вопросу о «руке мастера»; в нем изложена методика анализа миниатюр с точки зрения их сравнительного авторства и сам анализ с использованием таблиц сопряженности1. Такой анализ назван

1 Выявление «руки мастера» на разных предметах и скальных плоскостях по-

зволяет судить об относительной одновременности этих изображений, дает представление о вариантах индивидуальной манеры в пределах таштыкского стиля,

т. е. уровне его «каноничности»; позволяет предполагать характер создания и, возможно, назначение писаниц (создавались последовательно или единовременно, «случайными» людьми или мастерами).

стилевым (в отличие от стилистического), т. к. при нем общеташтыкс-кие стилистические признаки остаются «за скобкой». Методика предполагает составление списка признаков, отобранных в соответствии с задачами анализа, для каждой серии миниатюр (тепсейских и таше-бинских), а затем сопоставление по всем признакам каждой пары миниатюр (Прил. II, табл. 1 и 2,4 и 5). Результаты сопоставлений (табл. 3 и 6) интерпретируются с учетом сохранности гравировок, а также полученного в процессе работы представления о большем весе признаков сходства, чем признаков отличия (последние могли представлять творческие находки мастера, разнообразие применяемых им приемов); степень детальности гравировок также менее показательна.

По итогам анализа, миниатюры тепсейских планок 1, 2, 3, 5, 8 (по публикации М. П. Грязнова 1979 г.) были исполнены одним мастером. Вероятно его авторство и в гравировках планки 6, по крайней мере, одной ее стороны. Изображения плакеток 4 и 7 исполнены двумя другими мастерами. Что касается ташебинских фрагментов, то, скорее всего, они все представляют работу одного мастера. Стилевые (индивидуальные) особенности тепсейских и ташебинских миниатюр, естественно, различны.

В разделе 5 рассмотрены изображения на единичных предметах из склепов — стенке гробика из склепа 2 на Тепсее и берестяной сумке из койбальского склепа 4. Особенности этих гравировок могли быть связаны с индивидуальным характером предметов, на которых они найдены, определяющим иное назначение и «жанр» изображений (в отличие от миниатюр).

Фигура хищника на берестяном кошеле из грунтового могильника Черноозерное II (6-й раздел) не обладает ни одним из признаков таштыкского стиля и не имеет аналогий среди персонажей миниатюр и наскальных гравировок. Параллели среди изображений начала новой эры, происходящих из Китая и Восточного Туркестана, а также среди их «варварских» дериватов на территории Сибири (в петроглифах Куни, на пластине-пряжке из Ишимской коллекции) связывают «зверя» из Черноозерного с иным кругом образов Центральной Азии, чем сопоставимые с гравировками в таштыкском стиле (Пан-кова 2007).

Следующий, 7-й раздел посвящен рассмотрению гравировок на скалах и курганных плитах. По отработанной на планках методике компактно расположенные композиции крупных памятников проанализированы с точки зрения их сравнительного авторства. Выяснилось, что ряд гравировок в пределах Ошкольской писаницы,

Георгиевской, Куртуяка, Туса выполнены в сходной манере, с использованием одинаковых приемов — то есть, вероятно, при участии одного мастера. Находящиеся в пределах одной вершины или склона горы, исполненные в течение небольшого промежутка времени, такие памятники могут быть определены как «таштыкские писаницы», в отличие от одиночных композиций и фигур, отдельных или в составе крупных разновременных памятников. Особенность «таштыкских писаниц» состоит и в их приуроченности к особым ландшафтным объектам - сверхсоленому озеру Туе, единственной в округе возвышенности (Георгиевская, Куртуяк), границе лесного и степного районов у соединяющей их тропы (Ошколь). Все названные особенности свидетельствуют о том, что создание этих комплексов было целенаправленным, вполне профессиональным и, видимо, служило каким-то общественно значимым целям.

Рассмотрение стилистических особенностей таштыкских наскальных гравировок привело к выводу об особом характере двух из них — в Шалаболино и на горе Сосниха. В фигурах людей с этих композиций сочетаются изобразительные черты, характерные не только для таштыкского, но и для более раннего, тагарского времени, что позволяет предполагать их относительно ранний возраст. В остальных случаях какие-либо хронологически значимые признаки не фиксируются; развитие таштыкского стиля во времени не прослеживается.

Таштыкская принадлежность ряда гравировок, опубликованных как таштыкские, не очевидна. К таким изображениям относятся фигуры всадников с плиты Ташебинского чаатаса и с горы Чалпан, фигуры пеших «рыцарей» на курганной плите в Салбыкской степи, изображение коня со стременами с Георгиевской. В названных изображениях, по-видимому, проявилось наследие таштыкской традиции в виде отдельных характерных черт (\У-образная постановка задних ног лошади, разворот «фас-профиль-фас»), присутствующих и в более поздних гравировках Сулекской писаницы, датируемых по реалиям.

Принципиальных стилистических отличий между наскальными гравировками и миниатюрами из склепов не наблюдается. Наскальные изображения в целом более разнообразны по манере или отдельным приемам исполнения, менее детальны и часто менее совершенны, чем миниатюры. Однако и среди них встречаются настоящие произведения искусства, с явной силой эмоционального воздействия.

В разделе 8 таштыкские гравировки сопоставлены с немногочисленными известными выбивками с чертами таштыкского стиля. Можно предполагать создание таких выбивок преимущественно на

раннем этапе таштыкской традиции. По-видимому, они представляют собой произведения «нового смысла», выполненные старыми еще средствами. Анализ немногочисленных посттагарских композиций, в составе которых имеются фигуры «таштыкского облика» (Панкова 2004а; 2005а), позволяет предполагать, что эти фигуры и собственно таштыкские гравировки имели общие прототипы, уходящие корнями в ханьскую или производную от нее хуннскую традицию, но представляли различные ее ветви, в разное время появившиеся на Среднем Енисее.

Глава 3 «Реалии таштыкских гравировок (оружие, детали костюма, средства передвижения)» посвящена категориям, отражающим в первую очередь атрибутивный и хронологический аспекты гравировок. Реалии сначала анализируются «внутри миниатюр», затем сравниваются с имеющимися материалами из таштыкских памятников, а потом с внешними аналогиями. За основу взяты серийные и более детальные миниатюры на плакетках, в первую очередь из теп-сейского склепа, содержащие большее число изображений. Оружие представлено на них следующими категориями: луки, колчаны, налу-чья, наконечники стрел, доспехи, щиты. К деталям костюма отнесены головные уборы, прически, татуировка (?). После рассмотрения этих категорий на миниатюрах, часть из них отмечаются в наскальных гравировках. Далее анализируются изображения, связанные со средствами передвижения (колесо, седло).

В разделе 1 систематизированы изображения воинов на миниатюрах. Ключевую роль в этом сыграли варианты саадачных наборов — устойчивые сочетания луков, колчанов и налучий, определившие объединение воинов в три группы. Для воинов первой группы характерны «скифские» луки и прямоугольные колчаны-гориты, прически в виде хвоста на затылке или хвоста и «узла» на темени, островерхие шапки с ушками, высокие щиты, а также татуировка (?). У воинов второй группы саадачные наборы включают луки «хуннского» типа, длинные изогнутые налучи для спущенного лука, колчаны с округлым дном и треугольным или фигурным верхом; их прически — распущенные волосы; к числу воинов этой группы относятся и «рыцари» в доспехах. Воины третьей группы с сегментовидными луками имеют уплощенные конические шапочки и кафтаны особого покроя. Три группы воинов одинаково четко выделяются на тепсейских и ташебинских миниатюрах, в том числе выполненных разными мастерами; на менее детальных наскальных гравировках они определяются редко.

В разделе 2 рассмотрены вооружение и детали костюма первой группы воинов. Сопоставление оружия и костюма воинов первой группы с таштыкскими материалами позволяет идентифицировать их как таштыкцев, причем аналогии происходят как из склепов (фрагменты луков), так и из грунтовых могил (горит, шапка, татуировка) (Кызласов, Панкова 2004). Идентификация воинов первой группы с таштыкцами позволяет расширить характеристику этой культуры за счет изображенных деталей, слабо или совсем не представленных в погребальных памятниках. Так оглахтинцы или «таштыкцы вообще» носили прически в виде хвоста на затылке и «узла» на темени (уложенной косички, по Э. Б. Вадецкой). Они, вероятно, обладали европеоидным типом лица. Их вооружение включало саадачные наборы «скифского типа» (стрелы в горитах лежали оперением вверх) и высокие станковые щиты. Важными для таштыкцев были изображения «членистоногих существ», происходящих, вероятно, от китайских таоте или, скорее, их искаженных «варварских» повторений (Панкова 2005). Отмечена противоречивая ситуация, когда на плакетках из склепов представлены реалии предшествующего этапа культуры (грунтовых могильников). Можно предполагать большее сходство предметных комплексов названных традиций, чем это выглядит по фрагментарным материалам, полученным при раскопках (Панкова 2007).

В разделе 3 рассмотрены вооружение и детали костюма второй группы воинов. Особое внимание уделено их саадачным наборам, не имеющим точных аналогий; для их типового и хронологического определения привлечены изобразительные материалы и предметные находки 1-го тыс. н. э. из различных областей Евразии. Футляры, изображенные у воинов второй группы, носились на одном боку как саадаки раннего, «совмещенного» типа. В то же время, пропорции колчанов, особая форма дна и верха выделяют их из числа «классических» ранних саадаков с трубковидными футлярами, а фигурный верхний край позволяет предполагать у них особую конструктивную деталь в виде выступающей задней стенки, возможно, с обрамлением. Последняя особенность характерна уже для колчанов «с карманом», входивших в состав саадаков иного, условно «тюркского» типа (показателен также уникальный футляр из Кам-Тыттугема, обладающий той же особенностью). Вполне вероятно, что наборы «тепсейского облика» представляли оригинальный вариант саадака, появившийся в период контакта различных традиций (не позднее У-У1 вв.) и не получивший дальнейшего распространения. Уникальность таких наборов в Южной Сибири и концентрация аналогий их отдельным

деталям в памятниках Восточного Туркестана позволяет предполагать их формирование именно здесь, а воинов второй группы считать выходцами из этого региона.

Прически воинов второй группы показаны длинными прямыми или волнистыми линиями, в большинстве случаев опускающимися ниже плеч. Ближайшие соответствия такому оформлению волос видим среди наскальных гравировок Алтая, а также на костяных фрагментах из Шиловского могильника — те и другие относятся к произведениям тюркского круга и изображают представителей различных тюркских групп. Так же и письменные источники (китайские, византийские, армянские) фиксируют только одну культурную группу, для которой в это время рассматриваемая прическа являлась показательной — тюрков. Вполне вероятно, что воины таштыкских миниатюр, изображенные с распущенными волосами или косами, могут быть идентифицированы с одной из раннетюркских групп.

Доспехи из-за большого объема сопоставительных материалов анализируются отдельно, по завершении характеристики воинов всех трех групп (в Главе 4).

Костюм и вооружение воинов третьей группы рассмотрены в 4-м разделе главы 3. Конкретные материалы для сопоставления с ними практически отсутствуют, поэтому достоверное этническое и культурное определение этих персонажей — дело будущего. Их предварительная идентификация с таежными жителями, предложенная Д. Г. Савиновым, вполне вероятна, учитывая длительное использование цельнодеревянных, вероятно сегментовидных луков населением лесных районов Западной Сибири.

В разделе 5 рассматриваются наиболее показательные особенности фигур воинов в наскальных гравировках — их саадачные наборы и прически. В отличие от миниатюр в петроглифах определить принадлежность воина той или иной группе удается редко и с известной долей сомнения.

Раздел 6 посвящен ярусным наконечникам стрел. Они представлены на плакетках и в наскальных гравировках, но уверенно не соотносятся с какой-либо одной из выделенных групп воинов. В изображениях четко фиксируются две формы наконечников — узкие и широколопастные, причем аналогии в таштыкских комплексах известны только для первой из них. В поисках прототипа второй, «широколопастной» группы проанализированы ярусные наконечники из числа случайных находок в Минусинской котловине, хранящиеся в Государственном Эрмитаже (54 экземпляра). Классификация этих

материалов по пропорциям и форме лопастей позволила выявить четыре группы, три из которых относятся к рассматриваемому периоду. Узколопастные наконечники первой группы аналогичны единичным стрелам из таштыкских комплексов. Наконечники второй группы сопоставимы с характерными стрелами с треугольными отверстиями из скального погребения на р. Чибижек с находками в геральдическом стиле. Третья группа, включающая массивные наконечники с отверстиями в форме запятой и без отверстий, сопоставима со стрелами из памятников фоминского типа и «культовых мест» Приобья второй четверти 1-го тысячелетия. Именно такие наконечники могли быть прототипами широколопастных стрел, вырезанных на минусинских скалах. Относительно ранняя датировка их приобских аналогий СИГУ/ начало V в.) оставляет открытым вопрос о времени таштыкских ярусных стрел, зависящем от точности дат приобских памятников и корректности их прямого переноса на минусинские материалы. Ставится вопрос о вероятной принадлежности узких и широколопастных стрел в Минусинской котловине различным культурным традициям.

Раздел 7 посвящен немногочисленным изображениям, связанным со средствами передвижения. Часть плакетки с изображением колеса найдена в Эрмитаже среди единичных неопубликованных тепсейских фрагментов (принадлежность его конкретной планке установить не удается). Резной рисунок колеса со множеством спиц и отверстием в ступице позволяет вернуться к таштыкской атрибуции повозки, вырезанной на скале вблизи Ошкольской писаницы, изображение которой отличается теми же признаками.

Детально изображенное седло на тепсейской планке 4 наиболее близко седлам на статуэтках лошадей из памятников Китая и Кореи Ш-У1 вв. Их объединяют ломаная линия верха, вертикальная линия ремня посередине седельных подушек, треугольные очертания нижней части седла и наличие навесного «крыла». В Южной Сибири такое изображение уникально; его вероятная связь с первой группой воинов предполагает использование таштыкцами седел, аналогичных ранним восточноазиатским. Трудно сказать, расценивать это как свидетельство широкого распространения таких седел по окраинам цен-тральноазиатского региона или как еще один центральноазиатский компонент в культуре таштыкского населения.

Глава 4 «Тепсейский доспех и проблемы хронологии росписей Кучи» посвящена анализу тепсейских доспехов и их аналогий в изображениях, а также вопросам их датировки; из числа параллелей набольшее внимание уделено доспехам из кучарских росписей — самым

многочисленным и, как выяснилось, самым близким конструктивно и хронологически. Сопоставление различных изображений, необходимое для датирования и культурной атрибуции таких панцирей, осложняется отсутствием реальных находок доспехов сакского типа и малым числом изобразительных материалов по сравнению с огромной территорией распространения и временем их бытования. Трудно оценить вес различий и их хронологическое значение, учитывая индивидуальность доспехов и часто их парадный характер в изображениях. Особенности всех рассматриваемых доспехов, с разделением на наголовье, кирасу, набедренную защиту и т. д., а также их сопоставление между собой сведены в Прил. II, табл. 8-12.

Традиционными аналогиями тепсейским изображениям являются доспехи воинов с Орлатских миниатюр и из росписей Восточного Туркестана. В разделе 1 приводятся наблюдения и мнения о сходстве, различиях, датировке этих памятников, их соотношении друг с другом. Рассмотрено высказанное в литературе суждение о различии доспехов с тепсейских плакеток 6 и 7 и принадлежности соответствующих «рыцарей» различным культурным группам. Сравнение гравировок показывает, что нет достаточных оснований для такого заключения (Прил. II, табл. 8); отличия доспехов с планок 6 и 7 могут быть связаны с различной манерой исполнения этих миниатюр, вырезанных разными мастерами.

Далее тепсейские изображения сопоставляются с доспехами орлатских воинов (Прил. II, табл. 9). Общими для них являются конструктивные элементы, из отличий принципиально только наличие пластин с фигурным краем на доспехе с тепсейской планки 6 при их отсутствии на детально проработанных орлатских панцирях. Как было показано М. В. Гореликом и Г. В. Кубаревым, эта особенность хронологическая: пластины с фигурным краем появляются в изображениях и материалах погребений в середине 1-го тыс. н. э. Как бы ни решался вопрос о датировке всего Орлатского комплекса, присутствие пластин с фигурным краем в тепсейском доспехе позволяет считать его более молодым по сравнению с орлатскими. Значительное сходство тепсейских и орлатских изображений может объясняться использованием доспехов определенного типа — конструктивно стандартных, существовавших в течение нескольких столетий — различными по этнической и культурной принадлежности группами. В этом смысле конкретная дата орлатских материалов, дискуссионная в пределах 11/1 вв. до н. э. — Ш/1У вв. н. э., не принципиальна для датировки тепсейских изображений.

Время появления в Центральной Азии и Южной Сибири пластин с вырезным краем является terminus post quem для таштыкских миниатюр, что заставляет обратиться к вопросу о дате их наиболее ранних образцов. Помимо тепсейского доспеха, они изображены в росписи Пещеры Художников в Куче; найдены в могильниках Татарские могилки и Яломан II на Алтае. Рассмотрение датировок этих памятников показывает, что наиболее ранние экземпляры пластин с вырезным краем относятся, скорее всего, к V в., что и определяет нижнюю возможную дату тепсейских миниатюр.

В разделе 2 тепсейские панцири сравниваются с доспехами воинов из росписей Восточного Туркестана. Задача такого сопоставления заставила сначала определиться с конкретными источниками аналогий. Ознакомление с туркестанскими росписями позволило выделить ограниченный круг памятников — росписи Кучарского оазиса V — начала VII в. со сценами Осады Кушинагары, представляющие воинов в доспехах сакского типа. Для сопоставления с тепсейскими использованы росписи из следующих пещер:

1. Кызыл, Пещера Художников.

2. Кызыл, Пещера Майи-И.

3. Кызыл, Пещера шестнадцати меченосцев.

4. Кызыл, Пещера А группы «с камином».

5. Кызыл, пещера № 5 «рядом с Пещерой шестнадцати меченосцев».

6. Кумтура, пещера № 19.

Помимо них, привлечено одиночное изображение воина в доспе-хе — персонажа джатаки из Кызыла, пещеры №14 (по нумерации китайских исследователей).

Все названные памятники (за исключением последнего) были исследованы немецкими экспедициями в начале XX в. и вывезены в Германию, где они хранились в берлинском Museum für Indische Kunst (до 1963 г. — отделение Museum für Völkerkunde), а после Второй мировой войны исчезли из музейного собрания. Настоящее нахождение росписей неизвестно, что значительно затрудняет их изучение, возможное лишь по прорисовкам и фотографиям первой половины XX в.

Сравнение тепсейских и кучарских доспехов показало, что черты сходства связаны с их конструкцией, а отличия относятся к особенностям декоративного оформления панцирей и шлемов и, вероятно, более подробному прописыванию деталей в росписях (Прил. II, табл. 10-12). Сопоставление всех частей кучарских доспехов с тепсейскими показало наибольшее сходство с последними

панцирей и шлемов из Пещеры Художников, хотя и здесь полного совпадения нет.

Кучарские росписи могут быть использованы как один из источников для уточнения возраста минусинских гравировок, что заставило обратиться к основаниям их собственной датировки и существующим там проблемам. В первую очередь рассмотрена датировка композиций из Пещеры Художников, Пещеры Майи-П и Пещеры шестнадцати меченосцев, содержащих наиболее близкие тепсейским изображения панцирей. В первой росписи они сочетаются с совмещенными саадаками «раннего типа», а в двух других - уже с иными, включающими колчаны «с карманом» (тепсейские саадаки второй группы обладают чертами обеих традиций). Помимо названных, рассмотрена датировка недавно отреставрированного фрагмента из Кумтуры (собрание Государственного Эрмитажа): доспехов здесь нет, но саадачный набор наиболее близок тепсейскому оригинальному варианту.

В работе сведены различные основания датировки названых памятников. Согласно этим данным, росписи из Пещеры Художников и Кумтуры могут относиться к V — началу VI в., а две другие — ко второй половине VI — началу VII в. Дата первых росписей, доспехи и саадаки в которых особенно близки тепсейским, определяет датировку таштыкских изображений тем же временным промежутком, возможно, ближе к его концу.

В 3-м разделе главы рассматривается историко-культурный контекст, соответствующий облику, датировке и самому факту присутствия «рыцарей» на минусинских гравировках, а также культурная атрибуция воинов второй группы. Они могут быть определены как выходцы из Восточного Туркестана (с доспехами и саадаками, наиболее близкими туркестанским того же периода), с типом прически, характерным для тюркских групп. Такая характеристика соответствует данным о происхождении племени тюрк в реконструкции С. Г. Кляшторного — ганьсуйско-гаочанскому периоду их истории, и позволяет атрибутировать рассматриваемых воинов как группу, близкую к ашина. Историческая вероятность ее появления в Южной Сибири может быть связана с сообщениями письменных источников о раннетюркском владении Цигу, локализуемом, по одной из версий, на Среднем Енисее. Ранние, полулегендарные сведения о нем связаны с основанием этого владения во второй половине V в.; следующее упоминание касается похода Мухан-кагана и покорения им Цигу в 553 г. Даты обоих событий соответствуют датировке тепсейских

доспехов по кучарским аналогиям. Однако характер вооружения воинов второй группы миниатюр, далекий еще от «классических» образцов древнетюркского времени, позволяет предполагать большую вероятность отражения в них первого события. Важно и то, что само присутствие на планках воинов «раннетюркского» облика может подтверждать правильность локализации Цигу в Южной Сибири.

Предметный комплекс «ранних тюрков»-ашмня для V — начала VI в. практически не известен. Таштыкские изображения позволяют представить вероятный состав вооружения этой группы, не выявленный пока в других источниках. К нему относятся «сакские» доспехи и особый вариант саадаков, близкий еще саадакам «раннего», совмещенного типа. Исходя из этого, следует признать, что так называемые «ранние тюрки» в V — первой половине VI в. обладали вооружением, отличным от того, что известно как тюркское для более позднего времени. Ни колчанов «с карманом», ни «панцирей-халатов» у туркестанских «ранних тюрков» еще не было. Особенности этой группы, таким образом, отражают несколько факторов: ее связь с Восточным Туркестаном, принадлежность к культурным группам, использовавшим «сакские» доспехи и саадаки «раннего типа» (а они широко использовались с конца 1-го тыс. до н. э. в среде иранских народов), и в то же время связь с более поздними «классическими» тюрками через одну и ту же прическу — распущенные волосы.

Последний, 4-й раздел главы посвящен изображениям воинов в доспехах в наскальных гравировках и выделению тех из них, которые, по мнению автора, таштыкскими не являются (фигуры всадников со стелы Ташебинского чаатаса и с горы Чалпан).

В главе 5 «Сюжетный анализ таштыкских гравировок» рассмотрены персонажи и повторяющиеся сцены таштыкских изображений, проанализированы особенности композиционного построения миниатюр, разобраны сюжеты, специфичные для миниатюр и петроглифов, отмечено их «жанровое» своеобразие.

В разделе 1 определена используемая терминология и приведены существующие наблюдения о сюжетах таштыкских гравировок. Основная сложность в их прочтении, уже отмеченная М. Л. Подольским — отсутствие видимого взаимодействия персонажей.

В разделе 2 в миниатюрах и петроглифах выявлены повторяющиеся и узнаваемые комбинации конкретных фигур, названные мотивами. Среди них наиболее четко выделяются следующие: «взнуздывание коня и медведь с „уздечкой"», быки с бороной, всадник и конь

в поводу (Панкова 2004). К характерным таштыкским сюжетам относятся и специфичные изображения «деревьев», смысл которых пока не ясен. Особые сюжетные моменты на плакетках связаны со стрелами: в одних случаях воины держат пары скрещенных стрел, будто поймали их на лету или приготовили к стрельбе; в других — воины словно пытаются выдернуть стрелы, вонзившиеся в их тело. Рассмотрены трехчастные фигуры-лопасти, изображенные на шеях таштыкс-ких лошадей: судя по серии аналогий, они связаны с символикой крыла; в ряде случаев фигуры-лопасти показаны как реальные предметы, надетые на шею лошади, а в других — как (заменяющие их?) знаки-символы (Панкова 2008).

Фризовое построение миниатюр заставило проверить возможность последовательного, линейного расположения мотивов, вероятно, играющих роль эпизодов повествования — подобно тому, как они организованы в центральноазиатских стенных росписях или свитках (раздел 3). Предпринятый анализ миниатюр с целью выяснить последовательность нанесения гравировок и порядок их «прочтения» (исходя из направления движения персонажей, способа поворота планок для перехода на другую сторону, с учетом расстояния между фигурами), однако, не выявил каких-либо общих правил.

Оригинальная форма таштыкских плакеток заставила задаться вопросом о ее происхождении (раздел 4). М. П. Грязнов впервые сделал наблюдение о сходстве плакеток с дощечкой-документом из Топрак-калы (Хорезм). Многочисленные подобные дощечки с надписями использовались населением оазисов Восточного Туркестана в 1-м тыс. н. э. Из них наиболее близки таштыкским плоские удлиненные планки с боковой ручкой, найденные в Ние («takhti-shaped tablets» по А. Стейну). Роль миниатюр как «носителей информации», необычная форма планок при отсутствии аналогий в археологических памятниках Саяно-Алтая и этнографических материалах, значительное сходство с дощечками из Восточного Туркестана — все это позволяет предполагать, что какая-то часть таштыкского населения (или их предки) была знакома с традицией документов на дереве туркестанского типа. В бесписьменной культуре Южной Сибири надписи могли быть заменены сюжетными гравировками — художественными «текстами» с фольклорной подосновой, обладавшими, судя по повторяемости образов и профессиональной работе мастеров, особой значимостью. Эту версию трудно как доказать, так и опровергнуть, но в контексте существования восточно-туркестанских аналогий другим категориям таштыкской культуры она вполне допустима.

В разделе 5 рассмотрены отдельные характерные сюжеты таштык-ских гравировок, представленные только в наскальных изображениях. Это так называемые алогичные композиции, изображения сосудов на поддонах и долгополые персонажи.

Алогичными названы композиции, представляющие преследование копытных всадником, оружие которого носит не охотничий, а боевой характер (Хызыл-Хая, Куртуяк). Близкие изображения — сцены преследования копытных воином в полном боевом облачении — известны в памятниках иных традиций: на пластине из коллекции Петра I с изображением «охоты в лесу», в сценах сасанидской «царской охоты» и др. Видимо, и таштыкские «алогичные композиции» могли представлять вариант подобной «смысловой формулы».

Изображения сосудов на поддонах — котлов или кубков — зафиксированы в четырнадцати композициях: это 34 сосуда, среди которых 17 котлов с вертикальными ручками, 6 кубков и 9 сосудов, тип которых не определяется (Прил. II, табл. 14). В таштыкских гравировках котлы и кубки зафиксированы в нескольких ситуациях, часть из которых аналогична «ситуациям» тагарского времени, а часть новая. Основное отличие сцен с котлами в таштыкских гравировках состоит в том, что в них ни разу не представлено какое-либо действие, изображения носят «назывной» или символический характер. Особая роль сосудов на поддонах в памятниках таштыкской эпохи сохраняется, хотя конкретные формы ритуалов, возможно, были несколько иными по сравнению с предшествующими, тагарскими.

Отсутствие котлов/кубков в гравировках из склепов предполагает особую «жанровую» роль этих изображений, не связанную с содержанием миниатюр и не подразумевавшую их изображения на плакетках.

Длиннополые фигуры зафиксированы на северо-западе таштык-ского ареала (Подкамень, Ошколь, Барстаг — 33 фигуры). Несмотря на долгую историю изучения, нет единодушия ни в плане их датировки, ни в плане интерпретации: мужчины или женщины, чужеземцы или таштыкцы, служители культа или иная «особая» группа (Панкова 2000; 2002). Первичен вопрос, относятся ли эти изображения к числу таштыкских. В основе атрибуции длиннополых фигур — их соотношение с окружающими рисунками, стилистическое своеобразие и реалии. Рассмотрение этих аспектов привело автора к заключению о таштыкском возрасте этих гравировок. Сходство с изображениями манихейских «избранных» из Турфана определено лишь общим источником — китайским официальным костюмом, сохранявшим

традиционный облик в течение многих столетий и заимствованным турфанскими манихеями около УН-1Х вв. Несторианская принадлежность длиннополых фигур на иконографических материалах также не подтверждается.

Китайские или туркестанские черты в облике длиннополых персонажей представляют еще одно свидетельство соответствующих связей населения Минусинской котловины. Концентрация изображений на северо-западе Хакасии, вблизи лесостепного «прохода» в окруженную горами Минусинскую котловину, позволяет предполагать маршрут их пути в енисейские степи. Отсутствие долгополых фигур на миниатюрах может быть связано с тем, что они отражали современные резчикам события, будучи скорее реально виденными мастерами лицами, чем героями преданий или эпоса.

В Заключении суммированы основные результаты исследования, обобщены выводы, сформулированные в разных его главах.

В результате проделанной работы создан систематизированный фонд источников, включающий все известные на сегодняшний день таштыкские гравировки - миниатюры из погребальных памятников и петроглифы. Они проанализированы по трем основным направлениям: художественному своеобразию, изображенным реалиям, сюжетам и смысловому содержанию. Наблюдения по каждому из аспектов изложены в соответствующих разделах автореферата.

Основные результаты исследования связаны с анализом реалий — предметов вооружения и деталей костюма. Разнообразные фигуры воинов систематизированы и атрибутированы согласно предметным аналогиям в таштыкских и иных памятниках. Присутствие таштык-цев и иноземцев, явно читаемое на плакетках, позволило представить историко-культурную ситуацию в Минусинской котловине, отраженную в миниатюрах: появление в Южной Сибири группы воинов с вооружением восточно-туркестанского облика и прическами тюркского круга — так называемых «ранних тюрков». Вполне вероятно, что они не только конфликтовали с местным населением, но и вошли в состав таштыкского общества. В воинах различных групп на миниатюрах можно предполагать носителей тех традиций, взаимодействие которых и привело к формированию культуры таштыкских склепов.

В ходе исследования выявилось значительное число восточно-туркестанских параллелей реалиям гравировок и другим таштыкским материалам. Поставлен вопрос об участии выходцев из этого региона в культурогенезе и истории таштыкского населения. В Заключении

эти данные представлены обобщенно. Восточно-туркестанские аналогии минусинским материалам объединены в две категории: те, что относятся к культуре самих таштыкцев — связаны с воинами первой группы и присутствуют в материалах погребений (Панкова 20056), и те, что отличают чужеземцев — воинов второй группы. Значит, «ранние тюрки», появившиеся в Южной Сибири во второй половине V в., могли застать здесь население с родственными традициями туркестанского круга — или сознательно создавали владение в этом уже «освоенном» регионе.

В процессе исследования сформулированы вопросы, нуждающиеся в дальнейшем рассмотрении. Среди них проблема хронологического и культурного соотношения традиций таштыкских склепов и грунтовых могил, необходимость антропологического изучения таштыкских материалов, вопрос о туркестанской составляющей культуры грунтовых могильников. Кратковременное, но яркое явление таштыкских гравировок концентрирует в себе проблематику всей та-штыкской культуры. Дальнейшее изучение этого феномена позволит более детально и достоверно представить культурно-исторические процессы в Южной Сибири — Центральной Азии на пороге раннего средневековья.

Основные работы, опубликованные по теме диссертации:

Статьи в рецензируемых научных изданиях:

Баркова Л. Л., Панкова С. В. Татуировки на мумиях из Больших Пазырыкских курганов (новые материалы) // Археология, этнография, антропология Евразии. — Новосибирск: Издательство Института археологии и этнографии СО РАН, 2005. — Вып. 2. - С. 48-59.

Панкова С. В., Васильев С. С., Дергачев В. А., Зайцева Г. И. Радиоуглеродное датирование Оглахтинской гробницы методом "wiggle matching" // Археология, этнография и антропология Евразии. — Новосибирск: Издательство Института археологии и этнографии СО РАН, 2010. — Вып. 2. — С. 46-56.

Статьи в сборниках научных трудов и материалах конференций:

Панкова С. В. О памятниках «камешковского» этапа таштыкской культуры И Курган: историко-культурные исследования и реконструкции: Тезисы докладов тематической научной конференции. — СПб: Издательство СПбГУ, 1996. — С. 41-43.

Панкова С. В. Наскальные изображения представителей неизвестного культа на севере Хакасии // Святилища: археология ритуала и вопросы семантики: Материалы тематической научной конференции, — СПб: Издательство СПбГУ, 2000. — С. 229-232.

Панкова С. В. О соотношении таштыкской и кыргызской керамических традиций // Пятые исторические чтения памяти М. П. Грязнова. — Омск: Омский государственный университет, 2000а. — С. 96-97.

Панкова С. В. К вопросу об изваяниях, называемых таштыкскими II Мировоззрение. Археология. Ритуал. Культура: Сборник статей к 60-летию М. Л. Подольского. — СПб., 20006. — С. 86-103.

Панкова С. В. К интерпретации загадочных фигур из Хакасии // История и культура Востока Азии: Материалы международной научной конференции. — Новосибирск: Институт археологии и этнографии СО РАН, 2002. — Т. 2. — С. 135-140.

Панкова С. В. Погребения середины I тыс. н. э. в Западной Туве // Древности Алтая. — Горно-Алтайск: Издательство Горно-Алтайского государственного университета, 2003. — Вып. 11. — С. 92-106.

Панкова С. В., Архипов В. Н. Работы петроглифического отряда Тувинской экспедиции // Отчетная археологическая сессия за 2002 год. — СПб.: Издательство Государственного Эрмитажа, 2003. — С. 25-28.

Панкова С. В. Таштыкские гравировки на Тепсее // Археология и этнография Алтая. — Горно-Алтайск: Издательство Горно-Алтайского государственного университета, 2004. — Вып. 2. — С. 52-60.

Панкова С. В. К проблеме истоков таштыкского стиля // Изобразительные памятники: стиль, эпоха, композиции: Материалы тематической научной конференции. — СПб: Элексис-Принт, 2004а. — С. 325-329.

Панкова С. В., Архипов В. Н. Новые памятники наскального искусства из Южной Сибири // Археологические Экспедиции за 2003 год. — СПб.: Издательство Государственного Эрмитажа, 2004. — С. 36-47.

Кызласов Л. Р., Панкова С. В. Татуировки древней мумии из Хакасии (рубеж нашей эры) // СГЭ. — СПб., 2004. — Вып. LXII. — С. 61-67.

Панкова С. В. Новые образы таштыкского искусства и их параллели // Археология Южной Сибири: идеи, методы, открытия: Сборник докладов международной научной конференции, посвященной 100-летию со дня рождения С. В. Киселева. Красноярск: РИО КГПУ им. В. П. Астафьева, 2005. — С. 183-185.

Панкова С. В. Изображения посттагарского и таштыкского времени на скалах Минусинского края II Археологические экспедиции за 2004 г. — СПб.: Издательство Государственного Эрмитажа, 2005а. — С. 74-84.

Панкова C.B. Композитная юбка из могильника Оглахты в Южной Сибири // Научный отчет: VI конгресс этнографов и антропологов России. — Секция VI: Текстиль и традиционный костюм народов Евразии. — СПб.: РИА МАЭ РАН : Лема, 20056, —С. 159-160.

Панкова С. В. Китайские прототипы сибирских изображений раннеташтык-ского времени // Алтае-Саянская горная страна и история освоения ее кочевниками. — Барнаул: Издательство Алтайского государственного университета, 2007. — С. 121-125.

Панкова С. В. «Фигуры-лопасти» на таштыкских изображениях лошадей // Тропою тысячелетий: Сборник научных трудов, посвященный юбилею М. А. Дэвлет / Труды САИПИ — Кемерово: Кузбассвузиздат, 2008. — Вып. IV. — С. 106-114.

ПМК ГЭ. Тир. 150. Зак. 6. 14.02.2011

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата исторических наук Панкова, Светлана Владимировна

ВВЕДЕНИЕ.

ГЛАВА 1. ИСТОРИЯ ИЗУЧЕНИЯ ТАШТЫКСКИХ ГРАВИРОВОК.

ГЛАВА 2. СТИЛИСТИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ И ВИДЫ ТАШТЫКСКИХ ГРАВИРОВОК

1. Термины.

1.1. Понятие гравировки.

1.2. Понятие стиля.

2. Свойства источника и задачи.

3. Таштыкский художественный стиль и его признаки.

3.1. История вопроса.

3.2. Признаки.

3.3. О прототипах.

4. Индивидуальный стиль таштыкских миниатюр и вопрос о «руке мастера».

4.1. Методика.

4.2. Анализ тепсейских миниатюр.

4.3. Анализ ташебинских миниатюр.

4.4. Сравнение миниатюр Тепсея и Ташебы.

5. Другие изображения из таштыкских склепов.

5.1. Изображения на стенке гробика из склепа 2 на Тепсее.

5.2. Резные изображения из Койбальского склепа.

6. Гравировки из грунтовых могил. Фигура из Черноозерного II.

7. Анализ наскальных гравировок.

7.1. Таштыкские писаницы.

Отколь.

Георгиевская.

Курту як.

7.2. Памятники, включающие небольшое число резных композиций.

Озерная.

Сосниха.

Суханиха.

7.3. Одиночные резные композиции.

7.4. Гравировки на плитах татарских курганов.

7.5. Гравировки неясной принадлежности.

7.6. Особенности гравировок из склепов и наскальных композиций.

8. Гравировки и выбивки.

9. Выводы.

ГЛАВА 3. РЕАЛИИ ТАШТЫКСКИХ ГРАВИРОВОК (ОРУЖИЕ, ДЕТАЛИ КОСТЮМА, СРЕДСТВА ПЕРЕДВИЖЕНИЯ).

1. Систематизация воинов на миниатюрах по саадачным наборам.

1.1. Луки.

1.2. Футляры для стрел.

1.3. Налучья.

2. Вооружение и детали костюма первой группы воинов.

2.1. Луки.

2.2. Футляры для луков и стрел.

2.3. Головные уборы.

2.4. Прически.

2.5. Изображения на плечах и груди.

2.6. Щиты.

2.7. Антропологические особенности.

3. Вооружение и детали костюма второй группы воинов.

3.1. Луки «хуннского» типа.

3. 2. Налучи для спущенного лука.

3.3. Колчаны.:.

3. 4. Прически.

3.5. Доспех.

4. Вооружение и детали костюма воинов третьей группы.

5. Изображения саадачных наборов и причесок в наскальных гравировках.

5.1. Саадаки.

5.2. Прически.

6. Ярусные наконечники в таштыкских гравировках.

7. Изображения, связанные со средствами передвижения.

7.1. Колесо.

7.2. Седло.

8. Выводы.

ГЛАВА 4. ТЕПСЕЙСКИЙ ДОСПЕХ И ПРОБЛЕМЫ ХРОНОЛОГИИ РОСПИСЕЙ КУЧИ

1. Доспехи таштыкских миниатюр и их аналогии.

1.1. Картина мнений.

1.2. Доспехи рыцарей с тепсейских плакеток 6 и 7.

1.3. Доспехи в памятниках Саяно-Алтая.

1.4. Доспехи тепсейских и орлатских миниатюр.

1.5. Пластины с вырезным краем.

2. Доспехи с тепсейских миниатюр и росписей Кучарского оазиса.

2.1. Источники.

2.2. Сравнение доспехов в изображениях Кучи и Тепсея.

2.3. Вопросы датировки росписей Кучи.

Пещера Худоэюшков.

Фрагмент росписи из пещерного монастыря Кумтуры.

Пещера Майи-Ii.

Пещера шестнадцати меченосцев.

2.4. Соотношение росписей с изображениями «классических» «тюркских» саадаков и сцены из Пещеры шестнадцати меченосцев.

3. Историко-культурный контекст.

4. «Рыцари» в наскальных гравировках Минусинского края.

5. Выводы.

ГЛАВА 5. СЮЖЕТЫ ТАШТЫКСКИХ ГРАВИРОВОК.

1. Терминология и существующие наблюдения о сюжетах таштыкских гравировок

2. Сюжеты миниатюр и наскальных гравировок.

2.1. Взнуздывание коня при участии медведя.

2.2. Быки и борона.

2.3. Всадник ведет в поводу коня (конь в поводу?).

2.4. «Деревья».

2.5. Колесо и повозка.

2.6. Сюжеты со стрелами.

2.7. «Фигуры-лопасти».

2.8. Изображения людей в нестандартной одежде и отличающихся головных уборах.

3. Вопрос о последовательности чтения/испол нения таштыкских миниатюр.209,

4. Фризовая компоновка миниатюр и форма таштыкских плакеток.

5. Сюжеты, встречающиеся только в петроглифах.

5.1. «Алогичные» сцены.

5.2. Котлы и кубковидные сосуды.

5.3. Изображения длиннополых персонажей.

Источники.

Мнения об интерпретации и датировке длиннополых персонажей.

Соотношение долгополых фигур с окружающими таштыкскими гравировками

Стилистическое своеобразие длиннополых фигур.

Реалии долгополых фигур.

Головные уборы.

Одеяния.

Дополнительные детали.

Предметы у плеча долгополых.

Особенности географического распространения длиннополых фигур в Хакасии

6. Выводы.

Введение диссертации2011 год, автореферат по истории, Панкова, Светлана Владимировна

Памятники таштыкской культуры занимают территорию современной Республики Хакасия и южных районов Красноярского края, включающие пространства степных котловин по обоим берегам Енисея в его среднем течении. Эти земли имеют несколько традиционных названий - Минусинская котловина, Минусинский край, Хакасско-Минусинская котловина, Приенисейский край, степи Среднего Енисея и, наконец, Южная Сибирь. Все эти названия в целом синонимичны и могут быть в равной степени применимы для определения местоположения памятников таштыкской культуры. Природными границами края являются окружающие его горы - отроги Восточного Саяна на северо-востоке и востоке, хребты Западного Саяна на юге, Горы Кузнецкого Алатау и Салаирско-го кряжа на западе. Труднопроходимые конные тропы соединяют Минусинскую котловину с Тувой и Горной Шорией. Окружавшие Приенисейский край горы в течение долгого времени были труднопроходимой преградой, изолируя его население от резких политических, демографических и культурных влияний. Этот район представляет собой замкнутую область, находящуюся на периферии степных просторов Азии. Климат края до устройства здесь Красноярского водохранилища имел более резкий, континентальный характер, однако всегда он был мягче, чем в соседних регионах Центральной Азии, а природные условия более пригодны для комплексного хозяйства. Названные причины отчасти объясняют то культурное и историческое своеобразие, которым обладала Минусинская котловина на протяжении своей многовековой истории.

Памятники таштыкской культуры ~ погребения, поминальные комплексы, дюнные поселения и петроглифы - долгое время считались принадлежащими к хуннскому и пост-хуннскому времени, от рубежа эр до середины I тыс. н.э. В течение последних десятилетий было доказано, что начальный этап таштыкской культуры - этап грунтовых могильников - действительно приходится на постхуннское время (¡-IV вв.), а следующий за ним этап склепов относится уже к эпохе раннего средневековья (У-УН вв.) [Вадецкая 1999].

Изобразительные памятники, представленные в материалах грунтовых могил и склепов, также существенно отличаются. К таштыкским гравировкам относятся сюжетные миниатюры, вырезанные на предметах из склепов — деревянных плакетках, берестяном кошеле и деревянном гробике, а также на скалах и курганных камнях Минусинского края.

Термин «гравировки» принят для этих рисунков, т.к. отражает одну из их самых специфичных особенностей - тонкие, подчас тончайшие линии, какими выполнены изображения. Понятие таштыкские гравировки отражает не только культурную принадлежность этих изображений, но и их соотнесение с таштыкским художественным стилем, оригинальным и самобытным, в равной степени характерным для изображений из закрытых комплексов и петроглифов.

Таштыкские гравировки, безусловно, относятся к понятию искусства - в широком смысле, со всеми тонкостями и условностями, которые обычно связывают с изобразительными памятниками древности. «Вопрос о том, как определять и понимать изображения, относящиеся к отдаленным историческим эпохам — как искусство или как изобразительную деятельность — пока не имеет однозначного решения. Вероятно, само по себе такое противопоставление излишне категорично: столь же очевидна функциональная (или атрибутивная) зависимость подобного рода памятников от других форм общественной, в первую очередь ритуальной деятельности, как и то, что среди них (по композиции, точности рисунка, умению передать изобразительными средствами внутреннее состояние того или иного образа) представлены истинные произведения искусства.Поэтому среди существующих дефиниций определение «изобразительные памятники», относительно нейтральное к понятиям «искусство» и «изобразительная деятельность», может считаться предпочтительным» [Савинов 2000, с. 197].

Таштыкские гравировки наиболее ярко представляют изобразительную традицию населения Минусинской котловины на позднем этапе таштыкской культуры - в период строительства склепов, в V-начале VII вв. Таштыкские гравировки представляют совершенно новое художественное явление с точки зрения стилистики, техники, сюжетов изображений, отражая «новое мировоззрение и новые связи» жителей Минусинской котловины [Подольский 1998, с.205]. На гравировках представлены разные группы воинов с различными предметами вооружения и в различающихся костюмах; детальность в их изображениях делает таштыкские гравировки ярким палеоэтнографическим источником по «живой» культуре таштыкского времени. Это особенно важно, учитывая специфику материалов из таштыкских памятников: символический характер погребальных приношений и преобладание обряда сожжения, определяющие недостаточность археологических данных и почти полное отсутствие антропологических материалов.

Изображения в таштыкском стиле являются важным источником информации, не представленной в других материалах. Они дают представление об облике носителей культуры и их современников, частично компенсируя недостаток сохранившихся следов «живой культуры». Обилие в гравировках подробно изображенных реалий дает возможность хронологического уточнения памятников этапа склепов и выявления компонентного состава их носителей, что составляет важные проблемы изучения таштыкской культуры. Стилистика гравировок содержит скрытую информацию о формировании таштыкской культуры Среднего Енисея, а сюжеты гравировок и их композиционное решение при правильной расшифровке способны дать представление о назначении, «жанре» изображений, и даже, вероятно, некоторых сторонах мировосприятия создателей гравировок.

Таштыкские резные миниатюры, с одной стороны, только одна из составляющих таштыкского культурного комплекса. С другой стороны, по широте охватываемой проблематики это один из самых многообещающих и перспективных источников по разным вопросам культуры в целом. В таштыкских гравировках, как и в любом древнем искусстве, «во всех его проявлениях фокусируется породившая его культура» [Антонова 1984, с.44]. Несмотря на очевидную важность таштыкских гравировок как многопланового источника, они не были объектом комплексного исследования. Посвященные им не очень многочисленные статьи посвящены отдельным аспектам изображений (стилистическому своеобразию, композиционной специфике, проблеме происхождения таштыкского стиля, сюжетно-семантическому содержанию миниатюр). Объективному изучению гравировок препятствовало отсутствие введенных в научный оборот памятников наскального искусства - многочисленных и разнообразных, судя по отрывочным о них сведениям, но малоизвестных.

Объектом исследования является изобразительная традиция населения Минусинской котловины в период существования здесь таштыкской культуры, а также предметный комплекс этого времени, представленный в изображениях.

Предметом исследования являются сюжетные изображения в технике резьбы (гравировки) на деревянных и берестяных предметах из таштыкских склепов, наскальных плоскостях и вертикальных камнях, составляющих ограды могильников предшествующего (татарского времени). Все гравировки выполнены в специфической изобразительной манере, известной под названием «таштыкского стиля». Наиболее представительные - детальные и многофигурные композиции представлены на т.н. таштыкских планках - удлиненных деревянных плакетках, с обеих сторон покрытых изображениями воинов в различных костюмах и с разнообразными предметами вооружения, а также животных, представленных лошадьми и вереницами диких копытных. С планками связано решение основных вопросов, ставящихся в работе. Наскальные изображения, открытию и изучению которых посвящены три полевых сезона, проведенных автором (2002-2004 гг.), в большинстве случаев выполняют роль дополнительных, фоновых материалов, однако иногда они выходят на первый план, будучи единственным источником информации при решении отдельных частных вопросов.

Цель исследования - анализ и интерпретация гравировок таштыкской культуры на основе их комплексного изучения как особых памятников, способных стать многоплановыми источниками по широкой проблематике культуры в целом: вопросам ее компонентного состава, хронологии, исторических и культурных связей, этнографическому облику ее носителей.

Для достижения поставленной цели определены следующие задачи:

1. Создание систематизированного фонда источников по таштыкским гравировкам: полевой и архивный сбор материалов по наскальным изображения (важность которого определяется также разрушением памятников), уточнение и обобщение данных по изображениям из погребальных памятников.

2. Рассмотрение художественной специфики гравировок: выявление основных стилистических приемов и степени их каноничности; сопоставление стилистики гравировок из погребальных памятников и наскальных изображений; поиск вероятных прототипов наиболее характерных признаков таштыкского стиля; попытка проследить развитие стиля во времени; рассмотрение таштыкских петроглифов предшествующего времени с отдельными таштыкскими чертами для получения представления о сложении таштыкской традиции. Рассмотрение вопроса об индивидуальном стиле таштыкских миниатюр с разработкой соответствующей методики.

3. Систематизация изображений на миниатюрах в плане изображенных реалий — предметов вооружения (доспехов, саадачных наборов, щитов, стрел) и деталей костюмов (головных уборов, причесок воинов) и их сопоставление с соответствующими категориями в таштыкских или иных памятниках; попытка атрибуции воинов изображенных групп и рассмотрение вопросов датировки таштыкских миниатюр. Привлечение аналогий из Восточного Туркестана определило отдельную задачу систематизации росписей с изображением реалий как важного источника аналогий таштыкским изображениям.

4. Характеристика основных сюжетов, особенностей их передачи и связанной с этим композиционной специфики миниатюр; рассмотрение вопросов о назначении, «жанре» различного типа сюжетов на миниатюрах и наскальных гравировках; вопрос о происхождении самих плакеток как носителей информации - деревянных дощечек специфической формы.

5. Попытка реконструкции историко-культурной ситуации, соответствующей полученным выводам с учетом существующих интерпретаций письменных источников и имеющихся представлений. В значительной степени эта задача определяется присутствием на планках культурно различных групп воинов, предполагающим их исторические контакты.

Территориальные рамки исследования соответствуют ареалу распространения памятников таштыкской культуры - Минусинской котловине, т.е. современной Республике Хакасия и южным районам Красноярского края, включающим пространства степных котловин по обоим берегам Енисея в его среднем течении. Собранные в работе наскальные гравировки происходят в основном из северных и центральных районов Хакасии и правобережья Енисея в районе Тубинского залива и Красноярского водохранилища. Южные районы Хакасии - Аскизский и Бейский - оказались практически не затронуты из-за отсутствия каких-либо сведений о гравировках и характера скальных выходов, мало пригодных для создания гравировок. В отличие от петроглифов более ранних эпох, таштык-ские гравировки редко обнаруживаются на отвесных скалах по берегу Енисея, тяготея к логам и распадкам, больше к степным ландшафтам, чем к воде. В то же время расположение таштыкских гравировок в целом соответствует распространению наскальных изображений других эпох.

Сопоставительные материалы, помимо Южной Сибири и Саяно-Алтая, происходят из памятников северных провинций Китая и Синьцзян-Уйгурского автономного района (Восточного Туркестана).

Хронологические рамки исследования охватывают, главным образом, время существования в Минусинской котловине таштыкских склепов, т.е. период раннего средневековья, с V по начало VII вв. Затрагиваются, однако, и памятники более раннего периода в связи с вопросом о сложении таштыкской традиции и аналогиями ряду реалий, показанных на миниатюрах.

Источниками исследования являются все известные таштыкские гравировки, какие-либо сведения о которых имеются в литературе. Это, во-первых, две серии деревянных плакеток из склепа 1 Тепсея III и склепа 1 Ташебинского чаатаса, состоящие соответственно из восьми и шести фрагментов с двусторонними гравировками. Во-вторых, единичные изображения на берестяной «сумке» из Койбальского склепа 4, стенке гробика из тепсейского склепа 2 и берестяном кошеле из грунтового погребения Черноозёрного II (Карта 1). Тепсейские изображения изучены автором в фондах Государственного Эрмитажа, где были выявлены неопубликованные фрагменты с изображениями и уточнены ряд деталей.

Наскальные гравировки включают 84 сцены с 22-х местонахождений (Карта 1) и 5 одиночных фигур, опубликованных без указания их происхождения [Кызласов Л. 2002]. 59 композиций и одиночных фигур скопирована и изучена в полевых условиях. Часть сцен (16) ранее известны не были и впервые обнаружены в ходе исследований Южно

Сибирской экспедиции Государственного Эрмитажа под руководством автора в 20022004 гг. Важным ориентиром для выбора маршрутов исследований были консультации Н.В. Леонтьева; в работе учтены материалы из его личного архива. Сведения о ряде памятников и отдельных композициях получены от Е.А. Миклашевич и А.И. Готлиба. Проводниками к памятникам в разные годы были также Е.Д. Паульс, H.A. Боковенко, О.С. Советова. Всем этим друзьям и коллегам автор приносит свою искреннюю благодарность. Помимо названных, в работе учтен фрагмент копии неизвестной грани Ошкольской писаницы, снятой A.B. Адриановым (хран. в МАЭ РАН), а также коллажи из оформления «Зала древнего искусства» Хакасского республиканского краеведческого музея им. Л.Р. Кызласова, содержащие, в том, числе, таштыкские гравировки. Часть материалов, однако, осталась известна автору только по публикациям.

Что касается методики исследования, то основополагающим и общим является сравнительно-аналитический метод, определяемый источниковедческим подходом к изображениям, в большей степени археологическим, чем искусствоведческим. В главе 2, посвященной художественному своеобразию таштыкских гравировок, использованы отдельные приемы стилистического анализа. Здесь же разработана методика определения сравнительного авторства миниатюр из одного склепа. Основные принципы исследования - привлечение максимально полного числа доступных материалов, по возможности личное изучение гравировок, комплексный разносторонний подход к изображениям.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Таштыкские гравировки"

6. Выводы

Рассмотрение сюжетов таштыкских гравировок и связанных с ними вопросов позволяет придти к следующим выводам.

На таштыкских миниатюрах выделяются такие характерные повторяющиеся сюже-■ ты (мотивы), как взнуздывание коня при участии медведя/медведицы, быки с бороной, лошади в поводу, а также ряд специфичных образов - древовидные фигуры и колесо как часть повозки (?). Все они имеют соответствия среди наскальных гравировок.

Изображения быков с бороной, несущие земледельческую нагрузку, выделяют таштыкские гравировки из серии сюжетных изображений раннетюркского круга, с которыми их сближает техника исполнения, отдельные стилистические приемы, преобладание батальных и охотничьих сюжетов, присутствие фигур медведей. Уникальным является также изображение колеса со множеством спиц, не имеющее аналогий в изобразительных памятниках кочевников Саяно-Алтая и напоминающее скорее о многочисленных изображениях повозок в культуре Китая.

Очевидно присутствие на гравировках эпизодов, соответствующих, вероятно, каким-то устным фольклорным текстам. Вместе с тем такая особенность композиционного построения миниатюр, как отсутствие взаимодействия персонажей и «мотивов», позвляет согласиться с мнением М.Л. Подольского о «многослойности» изображений, нелинейном существования «городка» высказаны противоположные версии [Добжанский 2007, с.84; Скобелев 2010, с.93-94], С.Г. Скобелев предполагает его местонахождение на горе Первый Сундук [Там же]. характере представления многочисленных эпизодов. Попытка понять последовательность нанесения гравировок - исходя из направления движения персонажей, способа поворота плакеток, с учетом расстояния между фигурами — не выявила каких-либо общих правил. Одновременно необычная структура изображений на миниатюрах заставила задаться вопросом, была ли фризовая компоновка фигур традиционна для таштыкцев, не могла она бьггь задана формой плакеток, в которую на каком-то этапе «вписали» серию устоявшихся таштыкских «эпизодов». Автор склоняется ко второму варианту.

Информационная» роль миниатюр, оригинальная форма планок при отсутствии аналогий в археологических памятниках Саяно-Алтая и этнографических материалах, значительное сходство с деревянными дощечками с надписями из памятников Восточного Туркестана I тыс. н.э. позволяют предполагать происхождение тепсейских плакеток (основы для изображений) от названных туркестанских аналогий - документов на дереве. Эту версию трудно как доказать, так и опровергнуть, но в контексте существования вос-точнотуркестанских аналогий другим категориям таштыкской культуры она вполне допустима.

На всех миниатюрах численно преобладают воины 1-й группы, что может подтверждать их таштыкскую атрибуцию. Преимущественно воины 1-й группы являются участниками основных выделенных сюжетов. В этой связи обращает внимание, что в сцене взнуздывания коня на двух плакетках изображены воины 1-й группы («таштыкцы»), а на третьей - рыцарь, представитель 2-й группы. Его участие в этой сцене не позволяет однозначно расценивать воинов второй группы - туркестанских «ранних тюрков» - как чужаков. Можно предполагать, что ко времени создания миниатюр они были уже частью таштыкского общества. Такое предположение согласуется с версией Д.Г. Савинова о вероятном соответствии легендарного раннетюркского владения цигу культуре таштыкских склепов, и об участии раннетюркского компонента в ее сложении [Савинов 1988; 2008].

Сюжетный ряд миниатюр из склепов и петроглифов несколько отличается. В петроглифах известны такие особые сюжеты, как «сцены алогичной охоты», изображения котлов и кубковидных сосудов, а также долгополых персонажей, отсутствующие на миниатюрах. Сцены «алогичной охоты», передающие преследовании животных в боевом облачении, представляли, видимо, устойчивую смысловую формулу, известную и в памятниках других культур. Анализ кубковидных сосудов и котлов, в первую очередь их сюжетного контекста, показал их преемственность от татарских изображений с добавлением ряда новшеств. Стилистика долгополых персонажей, их реалии и соотношение с окружающими таштыкскими гравировками свидетельствуют о действительной принадлежности этих фигур таштыкским изображениям. Китайские или туркестанские черты в облике этих персонажей (прежде всего костюме) представляют еще одно свидетельство соответствующих связей населения Минусинской котловины. Трудно, однако, сказать, передавали фигуры в длиннополых одеяниях чужеземцев или особую группу таштыкцев. Концентрация изображений в относительно небольшом районе Хакасии делает первую версию предпочтительной.

Присутствие котловидных сосудов и долгополых персонажей только в наскальных композициях позволяет предполагать в них изображения иного содержания, «жанра», чем миниатюры на планках. «Котлы» и длиннополые фигуры представляли, скорее, реалии жизни таштыкцев, события их настоящего, тогда как миниатюры на планках (и некоторые наскальные композиции) запечатлели сцены исторического содержания, эпизоды из •фольклорного наследия таштыкцев. Более конкретное определение жанра таштыкских миниатюр пока вряд ли возможно.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Представленная работа является первым комплексным исследованием таштыкских гравировок на основе значительного числа источников. Среди них - новые материалы, полученные автором в течение трёхлетних полевых изысканий. Сделанные наблюдения и выводы касаются трех основных аспектов в изучении этих памятников: стилистического своеобразия, сюжетной характеристики, культурной и хронологической атрибуции изображенных реалий. На основании материалов и выводов исследования предложена историко-культурная интерпретация гравировок, получено представление об отраженных в них исторических и культурных процессах в Минусинской котловине ко времени создания этих памятников.

1. На основе лично проработанного материала - гравировок из погребальных памятников и наскальных изображений - дана характеристика стилистического своеобразия таштыкских изображений. Суммирована информация о признаках таштыкского стиля, дополненная не отмеченными ранее особенностями. Рассмотрены вероятные прототипы основным особенностям таштыкских гравировок, среди которых ханьские и «варварские» изображения хуннского времени, а также изобразительные памятники Минусинской котловины эпохи средней бронзы. Показано, что отдельные фигуры «таштыкского облика», встречающиеся в петроглифах посттагарского пласта, также не были непосредственными прототипами гравировок в таштыкском стиле: те и другие имели общие прототипичные образы, уходящие корнями в ханьскую или производную от нее хуннскую традиции. Единичные посттагарские и таштыкские изображения могли представлять различные «ветви» продолжения одной традиции, в разное время появившиеся на Среднем Енисее.

Сравнение стилистических особенностей различных памятников показало, что петроглифы и миниатюры из склепов стилистически едины, а изменение стилистики таштыкских гравировок во времени не прослеживается. В первую очередь это может быть связано с небольшим временным отрезком, в течение которого существовало это художественное явление. Кроме того, миниатюры происходят из небольшого числа хронологически близких склепов, а в изображенных реалиях временная динамика отсутствует. Выявлены лишь две композиции, обладающие чертами изображений предшествующего времени, что позволяет предполагать их создание на раннем этапе существования таштыкской традиции. Выделяется серия гравировок очевидно более поздних, чем большинство таштыкских, с отдельными чертами таштыкского стиля. Однако их можно скорее связывать с наследием таштыкской изобразительной традиции в памятниках культуры енйсейских кыргызов, чем с наиболее поздними собственно таштыкскими гравировками.

Сравнительный анализ миниатюр с целью определения «руки мастера» привел к заключению, что восемь плакеток из тепсейского склепа были выполнены тремя или четырьмя мастерами, а шесть ташебинских фрагментов — одним резчиком. Анализ памятников наскального творчества также позволил выделить комплексы, резные композиции которых исполнены одним (или при участии одного) человека и, значит, относительно одновременны. Такие «таштыкские писаницы» часто расположены в особых ландшафтных местах.

В целом сохраняется представление о связи гравировок в таштыкском стиле только с поздним этапом культуры и культурной традицией склепов, основанное на факте их присутствия только в памятниках этого типа. Косвенное подтверждение тому, что таш-тыкский стиль не соотносится с более ранней традицией грунтовых погребений, содержит резное изображение из могильника Черноозёрное II, а также татуировки оглахтинской мумии, стилистически и сюжетно представляющие совершенно иной круг образов. Имея прототипами изображения Северного Китая и его варварских окраин, в Минусинском крае они соотносятся с наскальными изображениями типа посттагарских выбивок на Куне («единороги») и фигурами на поясных пластинах сяньбийского круга.

Наиболее сложной остается проблема формирования таштыкского стиля. Отмеченная в работе серия параллелей таштыкским гравировкам среди ханьских и хуннских изображений подтверждает картину, обрисованную Д.Г. Савиновым, о формировании таштыкского стиля «на широкой территории в хуннской этнокультурной среде». Для достижения большей конкретики необходимо привлечение других материалов из склепов, грунтовых могил и тесинских памятников, отражающих компонентный состав этих культур и происхождение их составляющих. Тогда, возможно, из общей серии «ханьско-хуннско-вэйских» аналогий удастся выделить те, участие которых в сложении таштыкского стиля наиболее вероятно.

2. Проблема прочтения сюжетов таштыкских гравировок особенно актуальна, учитывая обилие и многообразие персонажей, с одной стороны, и неясный харктер их взаимодействия, с другой. На миниатюрах выявлены устойчивые сюжетные «мотивы» (повторяющиеся характерные сочетания фигур), находящие соответствия в наскальных композициях, что свидетельствует о значимости этих «сюжетных формул» и вероятном отражении в них единых фольклорных повествований. Среди них такие мотивы, как взнуздывание коня при участии медведя/медведицы, быки с бороной, кони в поводу, а также специфичные древовидные фигуры и колесо как часть повозки (?). Сцены быков с бороной, несущие земледельческую нагрузку, выделяют таштыкские изображения из серии сюжетных гравировок хуннского - раннетюркского круга: в памятниках, представляющих культуру кочевников, этот значимый для таштыкцев сюжет не находит отражения. Отличие таштыкских миниатюр от хронологически близких тюркских памятников «эпохи гравировок» состоит в их большей самобытности, отсутствии явно «импортных» образов, таких как •тигры Кудыргинских накладок или драконы Шиловских пластин. Это может объясняться как удаленностью Минусинского края от степных магистралей Евразии, так и более старшим возрастом таштыкских гравировок, принадлежащих периоду, предшествующему образованию Тюркского каганата с его широким кругом контаков и культурных заимствований.

В сюжетном ряде миниатюр и петроглифов имеется ряд отличий. Только в последних, в частности, присутствуют изображения котловидных сосудов и загадочных длиннополых персонажей. Можно предполагать особую жанровую принадлежность этих образов и композиций, не связанных с историко-легендарными или эпическими сюжетами миниатюр: они представляли, скорее, реалии жизни таштыкцев, события их настоящего, в случае с долгополыми фигурами - современников мастеров.

Фризовая композиция миниатюр позволяла предполагать последовательное, линейное изложение на них эпизодов, подобно тому, как они организованы в центральноа-зиатских стенных росписях или свитках. Анализ миниатюр с целью выяснить последовательность нанесения гравировок и их «прочтения» (исходя из направления движения персонажей, способа поворота планок, с учетом расстояния между фигурами), однако, не выявил каких-либо общих правил.

Особенности формы деревянных плакеток и роль миниатюр как «носителей информации» позволяют предполагать их изначальную связь с дощечками-документами с надписями из Восточного Туркестана (в развитие идеи, обозначенной М.П. Грязновым). В бесписьменной культуре Южной Сибири эта традиция могла получить иное звучание: ■вместо надписей религиозного и хозяйственного содержания, обычных для туркестанских плакеток, на минусинские планки наносились развернутые художественные «тексты» с фольклорной подосновой.

3. Наибольшие результаты удалось получить при анализе реалий, изображенных на миниатюрах - в первую очередь, предметов вооружения и деталей костюма воинов. Именно разбор реалий с привлечением широкого круга аналогий лежит в основе атрибуции и датировки гравировок. Ключ к систематизации изображений воинов на миниатюрах — различие их саадачных наборов, определившее объединение этих персонажей в три группы.

При этом и другие атрибуты (предметы вооружения, элементы костюма и прически) четко соотносятся с каждой из групп.

Воины первой группы идентифицируются с таштыкским населением (наибольшее число аналогий связано с материалами из Оглахтинского могильника, однако их исключительная сохранность заставляет с осторожностью подходить к такому перевесу в сторону «грунтовой» традиции). Воины второй группы с показательными прическами - распущенными волосами и вооружением, характерным для Восточного Туркестана в V-начале VII в., скорее всего представляли одну из ранних тюркских групп. В немногочисленных воинах третьей группы можно предполагать «таёжных жителей» (материалов для сопоставления практически нет). Подобная атрибуция воинов тепсейских миниатюр была ранее предложена Д.Г. Савиновым [1984], но в значительной мере интуитивно, без проработки соответствующих источников.

Датирование изображений пока не может строиться на таштыкских материалах, датировка которых сама пока нуждается в уточнении. Поэтому датирование миниатюр связано с реалиями «чужаков» - воинов второй группы — их доспехами и саадаками, находящими аналогии в росписях Кучарского оазиса Восточного Туркестана. Максимально близкие таштыкским аналогии представлены в росписях V-VI вв. Этот период является ■terminus post quem для таштыкских гравировок и наиболее вероятным временем их создания. Датирование по кучарским аналогиям представляет новую независимую линию датировки таштыкских памятников. Важно, что она соответствует датировке таштыкских склепов, полученной при изучении других материалов [Вадецкая 1999].

В то же время предметный комплекс воинов первой группы находит наибольшее число аналогий в материалах из таштыкских грунтовых могильников — памятниках I-IV вв., предшествующих склепам. Складывается противоречивая ситуация: реалии воинов первой и второй групп на одних и тех же планках отражают различные хронологические пласты. При этом аналогии, связанные с традицией склепов (в которых и найдены миниатюры), практически не фиксируются. Описанное противоречие вновь акцентирует вопрос о хронологическом и содержательном соотношении предметных комплексов двух этапов таштыкской культуры. Можно предполагать их значительно большее сходство, чем это прослеживается по фрагментарным археологическим «следам».

Реалии гравировок расширяют представление о комплексе вооружения и облике «таштыкцев» за счет деталей, практически не представленных в погребальных памятниках. Оглахтинцы или «таштыкцы вообще» носили прически в виде хвоста на затылке и «узла» на темени (спрятанной в накоснике косички). Их саадачные наборы состояли из луков «скифского типа» и горитов со стрелами, уложенными наконечниками вниз, а также высокие станковые щиты. Особым значением обладали изображения «членистоногих существ», происходящих от китайских таоте или, скорее, их искаженных «варварских» дериватов; они наносились на тело воинов (татуировки) и помещались на щиты.

Соотнесение воинов второй группы с туркестанскими «ранними тюрками» дает редкую возможность представить внешний облик последних в V-VI вв., что не удавалось сделать ранее из-за отсутствия источников. Очевидно, комплекс вооружения «ранних тюрков» значительно отличался от того, что известен в «классической» древнетюркской культуре VII-IX вв.: он включал доспехи «сакского» типа и саадаки, состоящие из налучья для спущенного лука, вплотную соединённого с колчаном. Подобный набор вооружения был характерен для предыдущего исторического периода и связан с доминирующими в степной зоне культурными традициями «иранского круга». Такой вывод соотносится с заключением С.Г. Кляшторного о том, что ставшее во главе раннетюркского объединения племя ашипа было ираноязычным и обладало культурой иранского типа. Восточно-туркестанские параллели вооружению «ранних тюрков» на гравировках согласуются с данными письменных источников о формировании аишна на территории Восточного Туркестана. Реконструкция исторических событий в Южной Сибири в начале раннего средневековья во многом зависит от локализации раннетюркского владения Цигу, упомянутого в источниках: по мнению H.A. Аристова [1896], оно находилось в Минусинской котловине. Согласно источникам, владение было создано во второй половине V в., а в 553 г. подверглось нападению Мухан-кагана - одного из первых правителей Тюркского каганата. Факт присутствия воинов с туркестанскими реалиями V-VI вв. в минусинских гравировках может подтверждать верность минусинской локализации Цигу.

Датировка вооружения воинов второй группы V-VI вв. допускает возможность отражения в миниатюрах каждого из названных событий. В то же время большая связь представленного вооружения с традициями первой половины тысячелетия определяет большую вероятность первого из них — на плакетках могли быть изображены события, связанные с созданием в Минусинском крае владения, основанного «ранними тюрками» -выходцами из Восточного Туркестана. По мнению Д.Г. Савинова, в археологическом отношении существование этого владения может быть отражено в таштыкской культуре периода склепов [Савинов 1988]. В таком случае получает объяснение значительное сходство воинов первой группы с населением, погребенным в таштыкских грунтовых могилах; в воинах различных групп на гравировках можно предполагать носителей тех традиций, взаимодействие которых и привело к формированию культуры таштыкских склепов.

4. Многочисленные аналогии реалиям таштыкских гравировок в памятниках Северного Китая - Восточного Туркестана заслуживают особого внимания. Они позволяют предполагать определенную роль выходцев из этого региона в культурогенезе и истории таштыкского населения. Имеющиеся параллели могут быть отнесены к двум категориям.

К первой («наследие предков») относятся реалии воинов первой группы («таштыкцев»), которые можно интерпретировать как туркестанские элементы в самой таштыкской культуры, т.е. связанные с таштыкским культурогенезом. К числу реалий этой категории на гравировках относятся высокие станковые щиты, а также изображения, восходящие к таоте на щите и на теле воина. Важно, что и в материалах самих грунтовых могильников (Оглахты) присутствуют артефакты, находящие конкретные аналогии в памятниках Восточного Туркестана. Относящиеся к области костюма, ритуалов, изобразительной практики, они представляют не импорты, а скорее элементы собственной культуры таштыкцев и могут свидетельствовать о присутствии людей, родственных населению областей Восточного Туркестана, среди таштыкцев грунтовых могил.

Ко второй категории («импорты») отнесены реалии, связанные с чужеземными воинами второй группы, и фиксирующие предметный комплекс, неизвестный в материалах Минусинского края. Сам факт изображения таких воинов на минусинских плакетках и детальная передача их вооружения предполагает присутствие этой культурной группы в Минусинской котловине. Каков бьш характер этого присутствия, оказал ли предметный комплекс воинов второй группы влияние на облик таштыкской культуры — эти вопросы нуждаются в рассмотрении, однако можно определено говорить об историческом факте появления этих «чужаков» в Южной Сибири.

По всей видимости, с их присутствием в Минусинском крае были связаны значительные для таштыкцев события. Стандартные узнаваемые детали их вооружения, как * будто хорошо знакомые мастеру миниатюр, предполагают определенную длительность их контактов с таштыкским населением вплоть до параллельного проживания. Включенность «чужаков» в разработанные, «слитные» композиции плакеток свидетельствует, возможно, о давности этих контактов к моменту создания миниатюр и о присутствии рыцарей-чужеземцев в таштыкском фольклорном пространстве. Участие «рыцаря» в эпизоде взнуздывания коня при участии медведя - одной из основных таштыкских «сюжетных формул» (Тепсей, пл.б) - также указывает на него как героя отраженных в миниатюрах повествований.

Отражение туркестанских или китайских традиций представляют и одеяния долгополых персонажей на скалах Хакасии, однако отнести их к одной из названных категорий затруднительно.

Таким образом, по материалам гравировок фиксируются две серии инноваций, попавшие на Средний Енисей из Восточного Туркестана или северных районов Китая. Одна из них связана с первой группой воинов и по аналогиям в грунтовых могильниках относится к периоду от рубежа эр до Ш-Р/ вв. Вторая, связанная со второй группой воинов, относится к У-У1 вв. Вполне вероятно, что «чужаки» — туркестанские «ранние тюрки», во второй половине V в. появившиеся в Минусинской котловине, застали здесь потомков населения с традициями туркестанского же круга, а возможно, и сознательно создавали владение в этом, ранее уже «освоенном» регионе.

Туркестанские элементы в культуре населения Минусинского края, зафиксированные в гравировках, играют первостепенную роль в предложенной историко-культурной интерпретации этих памятников, т.к. заметны особенно явно и не могли остаться без внимания. Следует, однако, помнить и о значительной местной составляющей культуры традиции склепов (в основе - позднетагарской), о вероятном участии в ее сложении иных культурных компонентов, в настоящее время еще не выявленных. Очевидным наследием местных, татарских традиций в таштыкских гравировках являются изображения котловидных сосудов и кубков, отражающие преемственность представлений и связанных с ними ритуалов.

Кратковременное, но яркое явление таштыкских гравировок концентрирует в себе проблематику всей таштыкской культуры. Дальнейшее изучение этого феномена позволит более объективно, детально и достоверно представить культурно-исторические процессы в Южной Сибири - Центральной Азии на пороге раннего средневековья.

Список научной литературыПанкова, Светлана Владимировна, диссертация по теме "Археология"

1. Адрианов A.B. Обследование писаниц в Минусинском крае летом 1907 г. // Известия Русского комитета для изучении Средней и Восточной Азии в историческом, археологическом, лингвистическом и этнографическом, отношениях. СПб, 1908. - Вып.8. -С.37-45.

2. Адрианов A.B. Отчет по исследованию писаниц Минусинского края // Известия Русского комитета для изучения Средней и Восточной Азии в историческом, археологи' ' ческом, лингвистическом и этнографическом отношениях. СПб., 1910. - Вып. 10.1. С.41-53.

3. Азбелев П.П. К исследованию культуры могильника Кудыргэ на Алтае. // Пятые исторические чтения памяти Михаила Петровича Грязнова. Тезисы докладов Всероссийской научной конференции. Омск: Омск. Гос. ун-т, 2000. С. 4-6.

4. Азбелев П.П. О верхней дате традиции сооружения таштыкских склепов // Алтае-Саянская горная страна и история освоения её кочевниками. Барнаул, 2007. - С.ЗЗ-36.

5. Азбелев П.П. Оглахтинская культура // Вестник СПбГУ. 2007а. - Серия 6. - Вып. 4. -С. 381-388.

6. Азбелев П.П. Раннесредневековые центральноазиатские вазы: декор и контекст // A.B.: Сборник научных трудов в честь 60-летия A.B. Виноградова. СПб.: Культ-Информ-Пресс, 20076.-С.145-157.

7. Азбелев П.П. Первые кыргызы на Енисее // Вестник СПб ГУ. 2008. - Серия 12. -Вып. 4.-С. 461-469.

8. Азбелев П.П. Стремена и склепы таштыкской культуры // Исследование археологических памятников эпохи средневековья. СПб., 2008а. - С. 56-68.

9. Азбелев П.П. Таштыкский пояс // Древности Сибири и Центральной Азии. Горно

10. Алтайск, 2009. Вып.1. - С.29-49.

11. Алексеев В.П. Палеоантропология эпохи железа // Сборник МАЭ. Т.ХХ. - 1961. -С.23 8-275.

12. Алексеев В.П. К происхождению таштыкского населения Южной Сибири // Проблемы археологии Урала и Сибири. Сборник статей, посвященный памяти В.Н. Чернецова. М.: Наука, 1973. С.220-232.

13. Альбаум Л.И. Живопись Афрасиаба. Ташкент: Фан, 1975. - 160 с.

14. Амброз А.К. Стремена и седла раннего средневековья как хронологический показатель (IV-VIII вв.) // СА. 1973. - Вып.4. - С.81-98.

15. Амброз А.К. Кинжалы V в. с двумя выступами на ножнах. // СА. 1986. — Вып.З. -С.28-35.

16. Амброз А.К. Кинжалы VI-VIII вв. с двумя выступами на ножнах. // СА. 1986а. -Вып.4. -С.53-73.

17. Антонова Е.В. Очерки культуры древних земледельцев Передней и Средней Азии. Опыт реконструкции мировосприятия. М., 1984.

18. Аржанцева И.А. Пояса на росписях Афрасиаба // История материальной культуры Узбекистана. Ташкент, 1987. - Вып. 21. - С.92-114.

19. Аристов Н.А. Заметки об этническом составе тюркских племён и народностей и сведения об их численности. Живая старина. - 1896. Год шестой. - Вып. III-IV. - С. 277456.

20. Археолопя Украшско"1 PCP. Т.П. Сгафо-сарматська та анична археолопя / Археолопя Украшског' PCP у трьох томах. Кшв: Наукова думка, 1971. - 504 с.

21. Багаутдинов, Богачев А.В., Зубов С.Э. Праболгары на средней Волге. У истоков истории татар Волго-Камья. Самара, 1998.

22. Балуева Т.С. Антропологическая реконструкция пазырыкцев Бертекской долины / Приложение в книге: Н.В. Полосьмак. «Стерегущие золото грифы». Новосибирск: Наука, 1994. — С.102-106.

23. Баркова Л.Л., Панкова C.B. Татуировки на мумиях из Больших Пазырыкских курганов (новые материалы) // Археология, этнография, антропология Евразии. Новосибирск: издательство Института археологии и этнографии СО РАН, 2005. - Вып. 2. - С.48-59.

24. Беленицкий A.M. Монументальное искусство Пенджикента. Живопись, скульптура. -М.: Искусство, 1973. (Памятники древнего искусства).

25. Беленицкий A.M., Маршак Б.И. Вопросы хронологии живописи раннесредневекового Согда // Успехи среднеазиатской археологии. Л.: Наука, 1979. - Вып. IV. - С.32-37.

26. Беликова О.Б., Плетнёва Л.М. Памятники Томского Приобья в V-VIII вв. н.э. — Томск: изд-во ТГУ, 1983. — 244 с.

27. Бобров Л.А., Худяков Ю.С. Военное дело сяньбийских государств северного Китая IV-VI вв. н.э. // Военное дело номадов Центральной Азии в сяньбийскую эпоху. — Новосибирск: Новосиб.гос.ун-т,. 2005. - С.80-200.

28. Бобров Л.А., Худяков Ю.С. Вооружение и тактика кочевников Центральной Азии и Южной Сибири в эпоху позднего средневековья и раннего нового времени (XV-первая половина XVIII в.). СПб: Фил. фак. СПбГУ, 2008. - 774 с.

29. Боковенко H.A. Бронзовые котлы эпохи ранних кочевников в азиатских степях // Проблемы западносибирской археологии. Эпоха железа. Новосибирск: Наука, 1981. -С.42-52.

30. Боковенко H.A. К вопросу о датировке некоторых енисейских изображений всадников // Скифо-сибирский мир. Искусство и идеология. Новосибирск: Наука, 1987. - С. 7580.

31. Боковенко H.A. Новые петроглифы личин окуневского типа в Центральной Азии // Проблемы изучения окуневской культуры. Тезисы докладов конференции. -СПб., 1995.-С.32-37.

32. Боковенко H.A. Писаница Хызыл-Хая обретенная и потерянная // Невский археоло-го-историографический сборник: к 75-летию A.A. Формозова. - СПб: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2004. - С.389-395.

33. Боковенко H.A., Засецкая И.П. Происхождение котлов «гуннского типа» Восточной Европы в свете проблемы хунно-гуннских связей // Петербургский археологический вестник. СПб.: Фарн, 1993. - Вып. 3. - С.73-88.

34. Боковенко H.A., Смирнов Ю.А. Археологические памятники долины Белого Июса на севере Хакасии / Археологические изыскания. Вып.59. - СПб, 1998. - 93 с.

35. Богородская О., Котлова Т. Справочник: история и теория культуры. 1998 Электронный ресурс. URL: http://terme.ru/dictionary/192/ (дата обращения: 24.11.2010).

36. Большая советская энциклопедия Электронный ресурс. URL: http://dic.academic.ru/contents.nsf/bse (дата обращения: 24.11.2010).

37. Бокщанин А.Г. Парфия и Рим.- М.: МГУ, 1966. Часть II.

38. Бутанаев В.Я. Топонимический словарь Хакасско-Минусинского края. — Абакан, 1995. -267 с.

39. Вавилов Н.И., Букинич Д.Д. Земледельческий Афганистан. — Л., 1929. — 533 с.

40. Вадецкая Э.Б. К истории археологического изучения Минусинских котловин // ИЛАИ.- 1973. Вып.VI. - С.91-159.

41. Вадецкая Э.Б. Черты погребальной обрядности таштыкских племен по материалам грунтовых могильников на Енисее // Первобытная археология Сибири. Л.: Наука, 1975. — С.173-183.

42. Вадецкая Э.Б. Таштыкские накосники и прически // КСИА. М., 1985. - Вып. 184. -С.7-14.

43. Вадецкая Э.Б. Археологические памятники в степях Среднего Енисея. — Л.: Наука, 1986.- 178 с.

44. Вадецкая Э.Б. Модели оружия таштыкской эпохи // Военное дело древнего населения Северной Азии. Новосибирск: Наука, 1987. - С.67-75.

45. Вадецкая Э.Б. Таштыкский могильник Соколовский разъезд // Южная Сибирь в древности / Археологические изыскания. Вып.24. - СПб, 1995. - С.163-172.

46. Вадецкая Э.Б. Лицевые покрытия под таштыкскими масками // Древние культуры Центральной Азии с Санкт-Петербург. СПб: Культ-информ-пресс, 1998. - С. 193-198.

47. Вадецкая Э.Б. Таштыкская эпоха в древней истории Сибири. СПб.: Центр «Петербургское Востоковедение», 1999. - 440 с. (Archaeologica Petropolitana, VII).

48. Вадецкая Э.Б. Окуневские традиции в таштыкском искусстве // Исторический ежегодник. Специальный выпуск, посвященный 70-летию со дня рождения В.И. Матющенко.- Омск, 2002. С.47-54.

49. Вадецкая Э.Б. Древние маски Енисея. СПб-Красноярск: Версо, 2009. -248с.

50. Вайнштейн С.И. Памятники второй половины I тыс. в Западной Туве // Труды ТКАЭЭ.- М.-Л.: Наука, 1966. — T.II: Материалы по этнографии и археологии районов бассейнар. Хемчика. С.292-348.

51. Вайнштейн С.И. Историческая этнография тувинцев. Проблемы кочевого хозяйства. — М.: Наука, 1972.-313 с.

52. Вайнштейн С.И. Мир кочевников Центра Азии. М.: Наука, 1991. - 296 с.

53. Вайнштейн С.И., Крюков М.В. Об облике древних тюрков // Тюркологический сборник к 60-летию А.Н. Кононова. М.: Наука, 1966. - С 177-187.

54. Вайнштейн С.И., Крюков М.В. Седло и стремя. // Советская этнография. 1984. - №6.. -С.114-130.

55. Васильев Д.Д. Древнетюркская эпиграфика Южной Сибири. II // Тюркологический сборник 1977 г. М.: Восточная литература, 1981. - С. 51-60.

56. Верещагин Н.К. От ондатры до мамонта. Путь зоолога. СПб: Астерион, 2002. - 336 с.61. «Ветер в соснах.». 5000 лет корейского искусства. СПб.: Изд-во Гос. Эрмитажа, 2010.-304 с.

57. Волков В.А. К вопросу о колесничной тактике боя (некоторые сюжеты) // Новый век: история глазами молодых. Вып.З. - Саратов: изд-во Саратов.ун-та, 2004 - С.64-75.

58. Волков В.В. Бронзовый и ранний железный век северной Монголии. Улан-Батор, 1967. - 147 с.

59. Вяткина К.В. Наскальные изображения Минусинской котловины // Сб. МАЭ. Л.:' Изд-во АН СССР, 1961. Т.ХХ. - С. 188-237.

60. Гаврилова А.А. Могильник Кудыргэ как источник истории алтайских племён. — М.-Л.: Наука, 1965.- 145 с.

61. Горбунов В.В. Грунтовый могильник с обрядом кремации Троицкий Елбан-1 // Культура древних народов Южной Сибири. Барнаул, 1993. - С.80-90.

62. Горбунов В.В. Тяжеловооруженная конница древних тюрок (по материалам наскальных рисунков Горного Алтая)// Снаряжение верхового коня на Алтае в раннем железном веке и средневековье. Барнаул: изд-во Алт. гос. ун-та, 1998. - С. 102-128.

63. Горбунов В.В. Панцирь из Татарских могилок (реставрация и реконструкция) // Материалы по военной археологии Алтая и сопредельных территорий. Барнаул: Изд-во, АГУ, 2002. С.62-78.

64. Горбунов В.В. Военное дело населения Алтая в 1И-Х1У вв. Часть I. Оборонительное вооружение (доспех). Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2003. — 174 с.

65. Горелик М.В. Сакский доспех // Центральная Азия. Новые памятники письменности и искусства. Сборник статей. М.: Наука, 1987. - С. 110-133.

66. Горелик М.В. Защитное вооружение степной зоны Евразии и примыкающих к ней территорий в I тыс. н.э. // Военное дело населения юга Сибири и Дальнего Востока. Новосибирск: Наука, 1993. - С.149-178.

67. Горелик М.В. Вооружение народов Восточного Туркестана / Восточный Туркестан в древности и раннем средневековье: в 4 томах / Т.З: Хозяйство, материальная культура. М.:, 1995. — С.359-429.

68. Готлиб А.И. Ярусные захоронения таштыкского могильника Черноозерное II в Хакасии // Таштыкские памятники Хакасско-Минусинского края: Сб.науч.тр. — Новосибирск: Хакас.гос.ун-т им.Н.Ф. Катанова, Новосиб.гос.ун-т, 2007. — С.8-38.

69. Грач В.А. Средневековые впускные погребения из кургана-храма Улуг-Хорум в Южной Туве // Археология Северной Азии. Новосибирск: Наука, 1982. - С.156-168.

70. Гришин Ю.С. Об одной писанице на плите татарского кургана из Минусинской котловины. КСИА. - М., 1971. - Вып. 128. - С.53-54.

71. Грязнов М.П. Малая Боярская писаница // ПИМК. 1933. - №7-8. - С.41-45.

72. Грязнов М.П. Древнейшие памятники героического эпоса народов Южной Сибири // АСГЭ. JL: Изд-во Гос.Эрмитажа, 1961. - Вып.З. - С.7-31.

73. Грязнов М.П. Миниатюры таштыкской культуры (из работ Красноярской экспедиции 1968 г.) // АСГЭ. Л., 1971. - Вып. 13. - С.94-106.

74. Грязнов М.П. Бык в обрядах и культах древних скотоводов // Проблемы археологии Евразии и Северной Америки. М., 1977. - С.80-88.

75. Грязнов М.П. Таштыкская культура / Комплекс археологических памятников у горы Тепсей на Енисее. Новосибирск: Наука, 1979. - 167 с.

76. Давыдова А.В., Миняев С.С. Комплекс археологических памятников у села Дурены / Археологические памятники сюнну. Вып. 5. - СПб.: Фонд «Азиатика», 2003.

77. Дебец Г.Ф. Палеоантропология СССР. М.-Л., 1948: изд-во АН СССР. - Т. IV (Труды института этнографии АН СССР). - 392 с.

78. Десятчиков Ю.М. Катафрактарий на надгробии Афения // С А. 1972. - №4. - С.68-77.

79. Добжанский В.Н. «Городки» енисейских кыргызов в XVII в.: историографический миф или историческая реальность? // Археология, этнография, антропология Евразии. -Новосибирск: Изд-во Института археологии и этнографии СО РАН, 2007. №4. -С.81-90.

80. Дьяконова Н.В. К истории одежды в Восточном Туркестане II-VII вв. // Страны и народы Востока. М.: Наука, 1980. - С. 174-195.

81. Дьяконова Н.В. Осада Кушинагары // Восточный Туркестан и Средняя Азия. История. Культура. Связи. -М.: Наука, 1984. С.97-107.

82. Дьяконова Н.В. Шикшин. Материалы Первой Русской Туркестанской экспедиции академика С.Ф. Ольденбурга. 1909-1910 гг. М.: Восточная литература, 1995. - 301 с.

83. Дьяконова Н.В. Изобразительное искусство / Восточный Туркестан в древности и раннем средневековье: в 4 томах / Т.4: Архитектура. Искусство. Костюм. М.: Восточная литература, 2000. - С.218-295.

84. Дэвлет Е.Г, Дэвлет М.А. Мифы в камне. Мир наскального искусства России. М.: Алетейа, 2005. - 471 с.

85. Дэвлет М.А. Петроглифы Улуг-Хема. М.: Наука, 1976. - 120 с.

86. Дэвлет М.А. Большая Боярская писаница. — М.: Наука, 1976а. — 36 с.

87. Дэвлет М.А. Новые материалы о древнем культе быка в Центральной Азии // КСИА. -М., 1980. Вып. 199. - С.55-60.

88. Дэвлет М.А. Бегущие звери на скалах горы Суханиха на Среднем Енисее // КСИА. -М., 1982. Вып. 169. - С.53-60.

89. Дэвлет М.А. Три наскальные композиции из Тувы // Древнее искусство Азии. Петроглифы. Кемерово: Изд-во КемГУ, 1995. - С.11-16.

90. Дэвлет М.А. Петроглифы Енисея. История изучения (XVIII-начало XX вв.). М., 1996. -249 с.

91. Дэвлет М.А. Петроглифы на дне Саянского моря (гора Алды-Мозага). -*М.: Памятники исторической мысли, 1998. 287с.

92. Дэвлет М.А. Щиты и их изображения на оленных камнях // Проблемы современной археологии. Сборник памяти В.А. Башилова. Москва: Таус, 2008. - С.96-124.

93. Дэвлет М.А., Бадер Н.О., Даркевич В.П., Леонтьев Н.В. Петроглифы Енисея // АО 1978 г.-М., 1979. С.223-224.

94. Евтюхова Л.А. Археологические памятники енисейских кыргызов (хакасов). Абакан, 1948.-109 с.

95. Егоров Я.В. Новое исследование погребения воина эпохи великого переселения народов на Алтае // Культура древних народов Южной Сибири. Барнаул, 1993. - С.77-80.

96. Елагин B.C., Молодин В.И. Бараба в начале I тысячелетия н.э. Новосибирск: Наука, 1991.-124 с.

97. Ермолаев А. Ишимекая коллекция // Описание коллекций Красноярского музея.• Отдел археологический. Красноярск: тип. М.Б.Абалакова, 1914. - Вып.1. - 19 с.

98. Живопись древнего Пянджикента. Москва: изд-во АН СССР, 1954. - 203 с.

99. Жречество и шаманизм в скифскую эпоху. Материалы международной конференции.-СПб., 1996.-202 с.

100. Завитухина М.П. Древнее искусство на Енисее. Скифское время. Публикация одной коллекции. -JI.: Искусство, 1983. 190 с.

101. Залеская В.Н., Львова З.А., Маршак Б.И., Соколова И.В., Фонякова H.A. Сокровища хана Кубрата. Перещепинский клад. СПб.: Славия, 1997. - 334 с.

102. Зиняков Н.М. Технология производства железных предметов Елыкаевской коллекции // Южная Сибирь в скифо-сарматскую эпоху. Кемерово: Изд-во Кемеровского унта, 1976.-С. 106-114.

103. Илюшин A.M. Могильник Кудыргэ и вопросы древнетюркской истории Саяно-Алтая // Памятники древнетюркской культуры в Саяно-Алтае и Центральной Азии. — Новосибирск: Новосиб. ун-т, 2000. С. 157-169.

104. Иванов C.B. Элементы защитного доспеха в шаманской одежде народов Западной и Южной Сибири // Этнография народов Алтая и Западной Сибири. Новосибирск: Наука, 1978.-С. 136-168.

105. Каменецкий И.С., Маршак Б.И., Шер Я.А. Анализ археологических источников (возможности формализованного подхода). М.: Наука, 1975. - 174 с.

106. Карцов В.Г. Материалы к археологии Красноярского района // Государственный Музей Приенисейского края. Описание коллекций и материалов музея. Отдел археологический. Красноярск, 1929.

107. Карцов В.Г. Ладейское и Ермолаевское городища // Труды археологической секции РАНИОН. M., 1929а. - T.IV. - С.559-567.

108. Кириллова Д.А., Подольский М.Л. Све Кызыл-хая на севере Хакасии // Окуневский сборник 2. Культура и ее окружение. СПб.: Элексис-Принт, 2006. - С.130-145.

109. Киселев C.B. Древняя история Южной Сибири // МИА. М.-Л.: Изд-во Академии наук СССР, 1949. - Вып.9. - 364 с.

110. Кляшторный С.Г. Историко-культурное значение Суджинской надписи // Проблемы востоковедения. 1959. - №5. - С. 162-169.

111. Кляшторный С.Г, Проблемы ранней истории племени Турк (Ашина) // Новое в советской археологии (Памяти С. В. Киселёва). МИА. - М., 1965. - Вып. 130. - С.278-281.

112. Кляшторный С.Г., Кубарев Г.В. Тюркские рунические эпитафии из Чуйской степи (Юго-Восточный Алтай). // История и культура Востока Азии. Т.П. - Новосибирск,2002. — С. 78-82.

113. Кожанов С.Т. Колесный транспорт эпохи Хань // Новое в археологии Китая. Исследования и проблемы. Новосибирск: Наука, 1984. - С.67-75.

114. Комарова М.Н. Томский могильник, памятник истории древних племен лесной полосы Западной Сибири // МИА. М„ 1952. - № 23. - Т. 1. - С.7-50.

115. Королькова Е.Ф. Теоретические проблемы искусствознания и «звериный стиль» скифской эпохи (к формированию глоссария основных терминов и понятий). — СПб., 1996.-78 с.

116. Кречетова М. Фрагмент стенной живописи из Цяньфодуна (Дуньхуана) — сюжет и датировка // СГЭ. 1972. - Bbin.XXXIV. - С. 17-20.

117. Крупнов Е.И. Галиатский могильник как источник по истории алан-ассов (по материалам Северокавказской экспедиции Государственного исторического музея 1935 г.). ВДИ. - М., 1938. - №2 (3) - С.113-121.

118. Крюков М.В., Софронов М.В., Чебоксаров H.H. Древние китайцы: проблемы этногенеза. М.: Наука, 1978. - 342 с.

119. Крюков М.В., Малявин В.В., Софронов М.В. Китайский этнос на пороге средних веков. М.: Наука, 1979. - 327 с.

120. Кубарев В.Д. Древние изваяния Алтая (Оленные камни). Новосибирск: Наука, 1979.- 119 с.

121. Кубарев В.Д. Курганы Уландрыка. Новосибирск: Наука, 1987. - 300 с.

122. Кубарев В.Д. Курганы Сайлюгема. Новосибирск: Наука, 1992. - 220 с.

123. Кубарев В.Д. О некоторых проблемах изучения наскального искусства Алтая // Древности Алтая. — Горно-Алтайск, 1999. Известия лаборатории археологии. — №4. — С.186-201.

124. Кубарев В.Д. Исследование петроглифов Алтая в 2001 г. // Вестник САИПИ. — 2001. —Вып.4. С.8-11.

125. Кубарев Г.В. Доспех древнетюркского знатного воина из Балык-Соока // Материалы по военной археологии Алтая и сопредельных территорий. Барнаул: Изд-во Алтайского университета, 2002. - С.88-111.

126. Кубарев Г.В. Культура древних тюрок Алтая (по материалам погребальных памятников). Новосибирск: Издательство Института археологии и этнографии СО РАН, 2005. - 400 с.

127. Кубарев Г.В. Раннесредневековые всадники в петроглифах Шивээт-Хайрхана (Монгольский Алтай) // Мир наскального искусства. Сборник докладов международной конференции / Под ред. Е.Дэвлет. М.: Институт археологии РАН, 2005а. - С.149-153.

128. Кузьмин Н.Ю. Окуневский код в семантике тесинско-таштыкской раскраски масок // Окуневский сборник 2. Культура и ее окружение. СПб, 2006. - С.343-351.

129. Кызласов И.Л. Таштыкские рыцари // Проблемы изучения наскальных изображений в СССР. М.: Наука, 1990.-С. 182-191.

130. Кызласов И.Л. О происхождении стремян // СА. 1973. - №3. - С.24-36.

131. Кызласов И.Л. Скальные захоронения особая категория погребальных памятников // Погребальный обряд. Реконструкция и интерпретация древних идеологических представлений. - М., 1999. - С.169-199.

132. Кызласов Л.Р. Таштыкская эпоха в истории Хакасско-Минусинской котловины. -М.: Изд-во Московского ун-та, 1960. 198 с.

133. Кызласов Л.Р. Хакасская экспедиция МГУ 1959 г. (предварительное сообщение) // Ученые записки Хакасского НИИЯЛИ. Абакан, 1963. - ВыпЛХ. -С.156-164.

134. Кызласов Л.Р. Историко-культурное значение образцов таштыкского искусства (на примерах графики) // Проблемы изучения наскальных изображений в СССР. М.: Наука, 1990. — С.192-197.

135. Кызласов Л.Р. О шаманизме древнейших тюрков // СА. 1990а. - Вып.З. - С.261

136. Кызласов JI.P. Очерки по истории Сибири и Центральной Азии. Красноярск: Изд-во Краснояр. ун-та, 1992. - 224 с.

137. Кызласов Л.Р. Северное манихейство и его роль в культурном развитии народов Сибири и Центральной Азии // Вестник МГУ. Серия 8. - История. - 1998. - №3.. С.8-35.

138. Кызласов Л.Р. Манихейский храм в котловине Copra (Республика Хакасия) // РА. -1999. №2.-С.181-206.

139. Кызласов Л.Р. Сампир / Труды Хакасской археологической экспедиции Абакан, 2002. - Вып.9. - 90 с.

140. Кызласов Л.Р., Леонтьев Н.В. Народные рисунки хакасов. М.: Наука, 1980. -176 с.

141. Кызласов Л.Р., Панкова C.B. Татуировки древней мумии из Хакасии (рубеж нашей эры) // Сообщения Государственного Эрмитажа. 2004. - ВыпХХП. - С. 61-67.

142. Кюрти Б. Об азиатском происхождении одного типа аварских колчанов в Карпатском бассейне // Проблемы археологии степей Евразии. Советско-венгерский сборник. / ИЛАИ. Археология Южной Сибири. - Вып. 13. — Кемерово: Кем. гос.ун-т, 1984. -С. 112-121.

143. Ларичев В.Е. Тагарский героический эпос в образах наскального искусства Северной Хакасии // Древние культуры Северо-Восточной Азии. Астроархеология. Палео-информатика. Новосибирск: Наука, 2003. - С.200-235.

144. Левашова В.П. Из далекого прошлого южной части Красноярского края. Красноярск: Красноярское краевое государственное издательство, 1939. 67 с.

145. Леонтьев В.П., Дроздов Н.И. Средневековый могильник многослойного поселения Усть-Кова на Ангаре // Гуманитарные науки в Сибири. Серия: Археология и этнография. Новосибирск: Изд-во СО РАН, 1996. - С.39-46.

146. Леонтьев Н.В. Гравированные изображения животных в могильнике Черновая VIII // Вадецкая, Э.Б., Леонтьев, Н.В., Максименков Г.А. Памятники окуневской культуры. -Л.: Наука, 1980.-С.27-34.

147. Леонтьев Н.В., Боковенко H.A. Кавказская писаница на Тубе // КСИА. -1985. -Вып. 184.-С.82-88.

148. Леонтьев Н.В., Миклашевич Е.А., Мухарева А.Н. Памятник наскального искусства Улазы на севере Минусинской котловины // Археология Южной Сибири. Сборник научных трудов, посвященный 60-летию со дня рождения В.В. Боброва. Кемерово:

149. Кузбассвузиздат, 2005. Вып. 23. - С.120-132.

150. Липский А.Н. Некоторые вопросы таштыкской культуры в свете сибирской этнографии / Краеведческий сборник. №1. - Абакан: Хакасское книжное издательство, 1956.-158 с.

151. Литвинский Б.А. Сложносоставной лук в древней Средней Азии (к проблеме эволюции лука на Востоке) // СА. 1966. - №4. - С.51-69.

152. Литвинский Б.А. Архитекура и строительное дело / Восточный Туркестан в древности и раннем средневековье: в 4 томах / Т.4: Архитектура. Искусство. Костюм. М.: Восточная литература, 2000. - С.13-217.

153. Литвинский Б.А. Бактрийцы на охоте // ЗВОРАО. Новая серия. - T.I (XXVI). -СПб.: Петербургское востоковедение, 2002. - С. 181-213.

154. Литвинский Б.А., Смагина Б.Б. Манихейство / Восточный Туркестан в древности и• раннем средневековье: в 4 томах / Т.2: Этнос. Языки. Религии. М.: Наука, 1992.

155. Лубо-Лесниченко Е.И. Китай на шелковом пути (Шелк и внешние связи древнего и раннесредневекового Китая). М.: Наука, 1994. - 326 с.

156. Луконин В.Г. Искусство древнего Ирана. М.: Искусство, 1977. - 232 с.

157. Лурье П.Б. О следах манихеизма в Средней Азии (в том числе, в древнем Пенджи-кенте?) // Согдийцы дома и на чужбине. Материалы конференции памяти Б.И. Маршака. СПб.: Гос. Эрмитаж / ТГЭ. (в печати).

158. Магомедов М.Г. Костяные накладки седла из Верхнечирюртовского могильника // СА. 1975. - №1. - С.275-281.

159. Мандельштам А.Н. Ранние кочевники скифского периода на территории Тувы / Степная полоса Азиатской части СССР в скифо-сарматское время. / Серия: Археология СССР. т. 10. М.: Наука, 1992. - С.178-196.

160. Мартынова Г.С. Таштыкские племена на Кие. Красноярск: изд-во Красн.ун-та, 1985.-112 с.

161. Маршак Б.И. Искусство Согда // Центральная Азия. Новые памятники письменности и искусства. М.: Наука, 1987. - С.233-248.

162. Маршак Б.И., Распопова В.И. Война глазами согдийских художников // Военнаяархеология. Оружие и военное дело в исторической и социальной перспективе. Материалы международной конференции. СПб.: Гос.Эрмитаж, 1998. - С.278-281.

163. Маршак Б.И., Распопова В.И. К вопросу о методике изучения реалий росписей Средней Азии // Древности Востока. Сборник к 80-летию профессора JI.P. Кызласова. М.: «РУСАКИ», 2004. - С.47-56.

164. Миклашевич Е.А. «Племя единорога» на Енисее (сяньбэйские мотивы в наскальном искусстве Минусинской котловины). // Изобразительные памятники: стиль, эпоха, композиция. СПб.: Элексис-Принт, 2004.

165. Миклашевич Е.А. Памятники Минусинской котловины (Республика Хакасия, Красноярский край) // Памятники наскального искусства Центральной Азии. Общественное участие, менеджмент, консервация, документация. Алматы. - 2004 а. - С.15-28.

166. Миклашевич Е.А. Окуневские лошади: к проблеме появления одомашненной лошади в Южной Сибири // Окуневский сборник 2. Культура и ее окружение. СПб, 2006. - С.191-211.

167. Миняев С.С. Элитный комплекс сюннуских захоронений в пади Царам (Забайкалье) // Археология, этнография и антропология Евразии. Вып. 2. - Новосибирск: Изд-во Института археологии и этнографии СО РАН, 2009. - С.49-58.

168. Митько O.A. К вопросу о таштыкских кожаных колчанах // Военное дело номадов

169. Центральной Азии в сяньбийскую эпоху. Новосибирск: Новосиб.гос.ун-т, 2005. — С.70-79.

170. Михайлов Ю.И. Семантика образов и композиций в таштыкской изобразительной традиции (опыт анализа тепсейских плакеток) // Древнее искусство Азии. Петроглифы. Кемерово: Кем.гос.ун-т, 1995. — С. 17-21.

171. Млекопитающие // Науч. редактор И.Я. Павлинов. М., 1999. - 416 с. (Большой энциклопедический словарь).

172. Могильников В.А. Елыкаевская коллекция Томского университета // СА. — 1968. — №1. С. 263-267.

173. Молодин В.И. Усть-Канская писаница // Первобытное искусство. Наскальные рисунки Евразии. Новосибирск: Наука, 1992. - С. 91-93.

174. Молодин В.И., Бобров В.В., Равнушкин В.Н. Айдашинская пещера. Новосибирск: Наука, 1980.-208 с.

175. Молодин В.И., Чикишева Т.А. Погребение воина IV-V вв. н.э. в Барабе // Военное дело древнего и средневекового населения Северной и Центральной Азии. — Новосибирск, 1990. -С.161-179.

176. Морской Чулек. Погребения знати и их место в истории племен Северного Причерноморья в постгуннскую эпоху / Засецкая И.П., Казанский М.М., Ахмедов И.Р., Минасян P.C. / Государственный Эрмитаж. СПб.: Изд-во Гос. Эрмитажа, 2007. -212 с.

177. Неверов C.B., Мамадаков Ю.Т. Проблемы хронологии и типологии ярусных наконечников стрел Южной Сибири // Проблемы хронологии в археологии и истории. -Барнаул:, 1991.- С.121-135.

178. Нефедкин А.К. Военное дело чукчей (середина XVII-начало XX вв.). СПб: «Петербургское востоковедение», 2003. - 352 с. (Ethnographica Petropoliana, X).

179. Никитин А.Б. Христианство в Центральной Азии // Восточный Туркестан и Средняя Азия. История. Культура. Связи. М., 1984. - С.121-137.

180. Николаев H.H. Предварительные итоги культурно-хронологической идентификации поселения Ай-Дай IV в Хакасии // Новые исследования археологов России и СНГ. Материалы пленума ИИМК РАН 28-30 апреля 1997 г. СПб., 1997. - С.37-39.

181. Николаева Т.В. Изображения на плитах оград курганов тагарской культуры (методика и хронология): Автореф. дис. . канд. ист. наук: 07.00.06 / Т.В. Николаева. Кемеровский гос. ун-т. — Кемерово, 1983. — 20 с.

182. Никоноров В.П. Вооружение античного Согда (V в. до н.э. — IV в. н.э.) // Узбекистан — вклад в цивилизацию. Бухара и мировая культура. Вып. III. - Ч. 2. - Бухара, 1995. - С.10-13.

183. Никоноров В.П., Худяков Ю.С. Изображения воинов из Орлатского могильника // Евразия: культурное наследие древних цивилизаций. Вып.2. Горизонты Евразии. -Новосибирск: изд-во НГУ, 1999. - С.141-156.

184. Никоноров В.П., Худяков Ю.С. Стрелы Маодуня и меч Атиллы. СПб: Петербургское востоковедение, 2004. 317 с.

185. Новгородова Э.А. Мир петроглифов Монголии. М.: Наука, 1984. 167 с.

186. Оболдуева Т. Г. Сарматсью кургани бшя м. Мелггополя // Археолопчш памятки Украинской PCP. 1952. - T. IV. - С. 43-47.

187. Овчинникова Б.Б. К вопросу о вооружении кочевников средневековой Тувы (по материалам могильника Аймырлыг) // Военное дело древних племен Сибири и Центральной Азии. Новосибирск: Наука, 1981. - 132-146.

188. Овчинникова Б.Б. Тюркские древности Саяно-Алтая в VI-X вв. Свердловск: Изд-во Урал, ун-та, 1990. - 223 с.

189. Овчинникова Б.Б. Древнетюркские лучники Саяно-Алтая // Военная археология. Оружие и военное дело в исторической и социальной перспективе. Материалы международной конференции. — СПб.: Гос. Эрмитаж, 1998. С.283-288.

190. Окуневский сборник 2. Культура и ее окружение / под ред. Д.Г. Савинова, М.Л. Подольского. СПб.: Элексис-Принт, 2006. - 364 С.

191. Панкова C.B. О памятниках «камешковского» этапа таштыкской культуры // Курган: историко-культурные исследования и реконструкции. Тезисы докладов тематической научной конференции. СПб.: Изд-во СПбГУ, 1996. - С.41-43.

192. Панкова C.B. Наскальные изображения представителей неизвестного культа на севере Хакасии // Святилища: археология ритуала и вопросы семантики. Материалы тематической научной конференции. СПб: Изд-во СПбГУ, 2000. С. 229-232.

193. Панкова C.B. О соотношении таштыкской и кыргызской керамических традиций // Пятые исторические чтения памяти М.П. Грязнова. Омск: Омск, гос.ун-т, 2000а. -С.96-97.

194. Панкова C.B. К вопросу об изваяниях, называемых таштыкскими // Мировоззрение. Археология. Ритуал. Культура. Сборник статей к 60-летию M.JT. Подольского. СПб., 20006. -С.86-103.

195. Панкова C.B. К интерпретации загадочных фигур из Хакасии // История и культура Востока Азии. Материалы международной научной конференции. Новосибирск: Институт археологии и этнографии СО РАН, 2002. - Том 2. - С. 135-140.

196. Панкова C.B. Погребения середины I тыс. н.э. в Западной Туве // Древности Алтая.- Горно-Алтайск: Издательство Горно-Алтайского государственного университета, 2003.-Вып. 11. -С.92-106.

197. Панкова C.B. Таштыкские гравировки на Тепсее // Археология и этнография Алтая.- Горно-Алтайск, 2004. Вып. 2. - С.52-60.

198. Панкова C.B. К проблеме истоков таштыкского стиля // Изобразительные памятни-■ ' ки: стиль, эпоха, композиция. Материалы тематической научной конференции. СПб.:

199. Элексис-принт, 2004а. С.325-329.

200. Панкова C.B. Изображения посттагарского и таштыкского времени на скалах Минусинского края // Археологические экспедиции за 2004 г. СПб., 2005а. - С. 74-84.

201. Панкова C.B. Композитная юбка из могильника Оглахты в Южной Сибири // Научный отчёт: VI конгресс этнографов и антропологов России. Секция VI. Текстиль и традиционный костюм народов Евразии. 20056. - С. 159-160.

202. Панкова C.B. Китайские прототипы сибирских изображений раннеташтыкского времени // Алтае-Саянская горная страна и история освоения её кочевниками. — Барнаул, 2007. С.121-125.

203. Панкова C.B. «Фигуры-лопасти» на таштыкских изображениях лошадей // Тропою тысячелетий. Сборник научных трудов, посвящённый юбилею М.А. Дэвлет. Кемерово: Кузбассвузиздат, 2008. - С.106-114.

204. Панкова C.B., Архипов В.Н. Работы петроглифического отряда Тувинской экспедиции // Отчетная археологическая сессия за 2002 год. — СПб., 2003. С. 25-28.

205. Петроглифы Каратага и горы Кедровой (Шарыповский район Красноярского края) / Семенов Вл.А., Килуновская М.Е., Красниенко C.B., Субботин A.B. СПб, 2000. — 53 с.

206. Пещеры тысячи Будд: Российские экспедиции на Шелковом пути: К 190-летию Азиатского музея: каталог выставки / науч. ред. О.П. Дешпанде; Государственный Эрмитаж; Институт восточных рукописей РАН. СПб.: Изд-во Гос. Эрмитажа, 2008. -408 с.

207. Поздняков Д.В., Полосьмак Н.В. Всадники, натягивающие лук (к вопросу о пазы-рыкских горитах) // Археология, этнография, антропология Евразии. — Новосибирск: Изд-во Института археологии и этнографии СО РАН, 2000. Вып. 3. - С.75-80.

208. Полосьмак Н.В. «Стерегущие золото грифы» (ак-алахинские курганы). Новосибирск: Наука, 1994. - 125 с.

209. Потапов Л.П. Происхождение и формирование хакасской народности. Абакан: Хакасское книжное издательство, 1957. - 308 с.

210. Пугаченкова Г.А. Древности Мианкаля. Из работ Узбекистанской искусствоведческой экспедиции. Ташкент: Фан, 1989. - 204 с.

211. Пяткин Б.Н., Мартынов А.И. Шалаболинские петроглифы. Красноярск: Изд-во

212. Краснояр. ун-та, 1985. 192 с.

213. Пяткин Б.Н., Советова О.С., Миклашевич Е.А. Петроглифы Оглахты-V (публикация коллекции) // Древнее искусство Азии. Петроглифы. Кемерово: Кем.гос.ун-т, 1995. — С.86-108.

214. Радлов В.В. Сибирские древности. T.I. - Вып.1. - СПб., 1888 (MAP №3).

215. Рец К.И., Юй Су Хуа. К вопросу о защитном вооружении хуннов и сяньби // Евразия: культурное наследие древних цивилизаций. Вып.2. Горизонты Евразии. - Новосибирск: изд-во НГУ, 1999. - С.42-55.

216. Руденко С.И. Культура населения Горной Алтая в скифское время. M.-JL: Изд-во АН СССР, 1953.-402 с.

217. Руденко С.И. Культура хуннов и Ноин-Улинские курганы. M.-JL: Изд-во АН СССР, 1962.-204 с.

218. Руденко Ф.А., Семашко В.Ю. Лось, кабан. М.: ООО «Издательство Астрель»: ООО «Издательство ACT», 2003. - 143 с. - (Охота в России).

219. Руденко Ф.А., Семашко В.Ю. Олени. М.: Астрель; ACT, 2003а. - 236 с. - (Охота в ■ России).

220. Рыбаков Н.И. К вопросу существования северной ветви манихейства на Енисее. Элементы символики // Социогенез в Северной Азии. — 4.1. — Иркутск, 2005а . — С.298-303.

221. Рыбаков Н.И. Небесная пара символ корабля света // Енисейская провинция: Альманах-2 // Красноярск, 2006. С. 121-127.

222. Рыбаков Н.И. Феномен иконографического свойства: причина и следствие заблуждений. (вопросы северного манихейства) // Теория и практика археологических исследований. Вып.З. - Барнаул: Изд-во Алтайского Гос.Ун-та, 2007а. - С.78-83.

223. Рыбаков Н.И. Носители ваджр. ПО следам открытий экспедиции И. Аспелина (8871889 гг.) // Этноистория и археология Северной Евразии: теория, методология и практика исследования. Иркутск, 20076. С.678-683.

224. Рыбаков Н.И. Енисейские муже-девы в мантиях: кто они? // Алтае-Саянская горная страна и история освоения ее кочевниками. Барнаул, 2007в. - С.137-141.

225. Савин A.M., Семенов А.И. Колчан древнетюркского времени из Монгун-Тайги

226. МТ 1958 - X - 2) // Военное дело древнего и средневекового населения Северной и Центральной Азии. - Новосибирск, 1990. - С.81-96.

227. Савинов Д.Г. К вопросу о хронологии и семантике изображений на плитах оград татарских курганов (по материалам могильников у горы Туран) // Южная Сибирь в скифо-сарматскую эпоху / Известия кафедры археологии КемГУ. — Вып.8. Кемерово, 1976. - С.57-72.

228. Савинов Д.Г. Из истории убранства верхового коня у народов Южной Сибири (II тысячелетие н.э.) // СЭ. 1977. -№1. - С.31-48.

229. Савинов Д.Г. Новые материалы по истории сложного лука и некоторые вопросы его эволюции в Южной Сибири // Военное дело древних племён Сибири и Центральной Азии. Новосибирск: Наука, 1981. - С. 146-162.

230. Савинов Д.Г. Народы Южной Сибири в древнетюркскую эпоху. JL: Изд-во Ленинградского университета, 1984. - 174 с.

231. Савинов Д.Г. Владение Цигу древнетюркских генеалогических преданий и таш-тыкская культура // Историко-культурные связи народов Южной Сибири. Абакан, 1988.-С. 64-74.

232. Савинов Д.Г. Таштыкский стиль как компонент хуннской культурной традиции // Охрана и изучение культур населения Алтая. ТД. Барнаул, 1993. - 4.II. - С.225-230.

233. Савинов Д.Г. Таштыкский склеп Степновка II на юге Хакасии // Археологические вести. СПб: Гелла, 1993а. - Вып.2. - С. 44-54.

234. Савинов Д.Г. О происхождении таштыкского стиля // Древнее искусство Азии. Петроглифы. Кемерово: Кем. гос. ун-т, 1995. - С.6-10.

235. Савинов Д.Г. Изобразительные памятники и ритуал (по материалам эпохи бронзы Южной Сибири) // Международная конференция по первобытному искусству.- Кемерово: НИКАЛС, 2000. Т.Н. - С. 197-206.

236. Савинов Д.Г. Изображение четырехколесной повозки на плите из могильника Еси-но V // Вестник САИПИ. Вып.5. - Кемерово: Кузбассвузиздат, 2002а. - С.27-30.

237. Савинов Д.Г. Миниатюрные стремена в культурной традиции Южной Сибири // Снаряжение кочевников Евразии. Барнаул: изд-во Алтайского ун-та, 2005. - С. 129135.

238. Савинов Д.Г. Парадные сёдла с геральдическими изображениями животных // Археология Южной Сибири. Сборник научных трудов, посвященный 60-летию со дня рождения В.В. Боброва. Кемерово: Кузбассвузиздат, 2005а. - Вып. 23. - С. 19-24.

239. Савинов Д.Г. О выделении стилей и иконографических групп изображений окунев-ского искусства // Окуневский сборник 2. Культура и ее окружение. СПб., 2006. — С.157-190.

240. Савинов Д.Г. Минусинская провинция хунну (по материалам археологических исследований 1984-1989 гг.). СПб, 2009. - 226 с.

241. Савинов Д.Г., Бобров В.В. Устинкинский могильник // Археология Южной Сибири. ИЛАИ. - Вып. 12. - Кемерово, 1983.

242. Савинов Д.Г., Полосьмак Н.В. Новые материалы по эпохам бронзы и раннего железа в Центральной Барабе // Археологические исследования в районах новостроек Сибири. Новосибирск: Наука, 1985. - С.75-102.

243. Савинов Д.Г., Павлов П.Г., Паульс Е.Д. Раннесредневековые впускные погребения на юге Хакасии // Памятники археологии в зонах мелиорации Южной Сибири. По материалам раскопок 1980-1984 гг. Л.: Наука, 1988. - С. 83-103.

244. Самашев З.С. Граффити средневековых номадов // Вопросы археологии Западного Казахстана. Самара, 1996. - С.259-269.

245. Самосюк К.Ф. Ранние пейзажные росписи Дуньхуана (У-УП вв.) // XIV научная конференция «Общество и государство в Китае». Тезисы и доклады. М., 1983. -Часть 1. - С.120-126.

246. Свинин В.В., Сэр-оджав Н. Новый памятник хуннского искусства Монголии // Древняя история народов юга Восточной Сибири. Иркутск, 1975. - Вып.З. - С. 184192.

247. Севастьянова Э.А. Петроглифы горы Тунчух // Вопросы археологии Хакасии. — Абакан, 1980. С. 103-107.

248. Семенов Вл. А. Суглук-Хем и Хайыракан могильники скифского времени в центрально-тувинской котловине. - СПб.: Петербургское востоковедение, 2003. — 240 с.

249. Семенов Вл.А., Килуновская М.Е. Новые памятники раннего железного века в Туве // Информационный бюллетень МАИКЦА. М.: Наука, 1990. - Вып. 17. - С.36-47.

250. Симоненко A.B. Сарматские всадники Северного Причерноморья. — СПб.: Факультет филологии и искусств СПбГУ; Нестор-История, 2010. 328 с. (Серия «Historia Militaris»).

251. Скобелев С.Г. «Городки» енисейских кыргызов в русских сообщениях XVII в. и археологическая реальность // Археология, этнография, антропология Евразии. — Новосибирск: Изд-во Института археологии и этнографии СО РАН, 2010. №3. - С.92-98.

252. Советова О.С. Петроглифы горы Тепсей // Древнее искусство Азии. Петроглифы. -Кемерово: Кем.гос.ун-т, 1995. С.33-54.

253. Советова О.С. Петроглифы татарской эпохи на Енисее (сюжеты и образы). Новосибирск: Изд-во Института археологии и этнографии СО РАН, 2005. - 138 с.

254. Советова О.С., Миклашевич Е.А. Исследование петроглифов на горе Куня // Вестник САИПИ. Кемерово, 1998. - Вып. 1. - С.25-27.

255. Советова О.С., Миклашевич Е.А. Хронологические и стилистические особенности Среднеенисейских петроглифов // Археология, этнография и музейное дело. Сборник научных трудов кафедры археологии Кемеровского ГУ. Кемерово, 1999. - 132 с.

256. Соёнов В.И. Петроглифы Горного Алтая гунно-сарматского времени // Древности Алтая. Известия лаборатории археологии. — Горно-Алтайск, 2003. — № 10. С. 100107.

257. Соловьев А.И. Военное дело коренного населения Западной Сибири. Эпоха сред-• невековья. Новосибирск: Наука, 1987. - 192 с.

258. Соловьев А.И. Оружие и доспехи. Сибирское вооружение: от каменного века до средневековья. Новосибирск: Инфолио-пресс, 2003. - 223 с.

259. Сорокин С.С. Погребения эпохи великого переселения народов в районе Пазырыка.// АСГЭ. Л.: Аврора, 1977. - Вып. 18.- 1977.- С.51-61.

260. Сосновский Г.П. О находках Оглахтинского могильника // ПИМК. М.: ГАИМК, 1933.-№7-8.-С.34-41.

261. Стамбульник Э.У. Новые памятники гунно-сарматского времени в Туве (некоторые итоги работ) // Древние культуры евразийских степей (по материалам археологических работ на новостройках). Л.: Наука, 1983. - С.34-41.

262. Степанова Е.В. Гуннские седла // Евразийская степь и ее соседи в бронзовом и раннем железном веках. Сборник статей, посвященный юбилею Е.Е. Кузьминой. М. (в печати).

263. Суразаков A.C., Тишкин A.A. Археологический комплекс Кызык-Телань-I в Горном Алтае и результаты его изучения. Барнаул: Азбука, 2007. - 232 с.

264. Сычёв Л.П., Сычёв В.Л. Китайский костюм. Символика. История (Трактовка в литературе и искусстве). М.: Наука, 1975. - 132 с.

265. Теплоухов С.А. Опыт классификации древних металлических культур Минусинского края (в кратком изложении)// Материалы по этнографии. — Л.: Гос. Русский музей, 1929. Т.4. - Вып. 2 . - С. 41-62.

266. Тишкин A.A., Горбунова Т.Г. Реконструкция уздечных наборов булан-кобинской культуры (по материалам памятника Яломан-Н) // Снаряжение кочевников Евразии. — Барнаул, 2005. С. 118-122.

267. Тишкин A.A., Мыльников В.П. Деревянные изделия из кургана 31 памятника Яломан II на Алтае // Археология, этнография, антропология Евразии. Новосибирск: Издательство Института археологии и этнографии СО РАН, 2008. — № 1 (33). - С.93-102.

268. Тревер К.В., Луконин В.Г. Сасанидское серебро. Художественная культура Ирана III-VIII вв. Собрание Государственного Эрмитажа. Москва: Искусство, 1987. - 154 с.

269. Трифонов Ю.С. О берестяных колчанах Саяно-Алтая VI-X вв. в связи с их новыми находками в Туве // Военное дело древнего населения Северной Азии. Новосибирск: Наука, 1987. -С.189-199.

270. Троицкая Т.Н. Кулайская культура в Новосибирском Приобье. — Новосибирск: Наука, 1979. 124 с.

271. Уманский А.П. Погребение эпохи «великого переселения народов» на Чарыше // Древние культуры Алтая и Западной Сибири. Новосибирск, 1978. - С.129-163.

272. Ундерова Л.В. Костюм несторианских христиан Центральной Азии // Из истории древних культов Средней Азии. Христианство. Ташкент, 1994. - С.101-103.

273. Хаврин C.B. Могильник Верхний Аскиз I, курган 1 // Окуневский сборник. Культура. Искусство. Антропология. СПб., 1997. - С.65-79.

274. Хазанов A.M. Сложные луки евразийских степей и Ирана в скифо-сарматскую эпоху // Материальная культура народов Средней Азии и Казахстана. М., 1966. С.29-44.

275. Хазанов A.M. Очерки военного дела сарматов. 2-е изд., испр. и доп. - СПб: Филологический факультет СПбГУ; Издательство СПбГУ, 2008. - 294 с. (серия «Номади-ка»).

276. Харрис Д. Римские легионеры в Китае (к постановке вопроса) // Военное дело населения юга Сибири и Дальнего Востока. Новосибирск: Наука, 1993. - С.226-230.

277. Худяков Ю.С. О вооружении таштыкского воина // Древние культуры Алтая и Западной Сибири. Новосибирск: Наука, 1978. С. 164-169.

278. Худяков Ю.С. Вооружение енисейских кыргызов VI-XII вв. Новосибирск: Наука, 1980.-176 с.

279. Худяков Ю.С. Новые данные по археологии Когунекской долины // Археологические исследования в районах новостроек Сибири. Новосибирск: Наука, 1985.1. С.180-194.

280. Худяков Ю.С. Вооружение средневековых кочевников Южной Сибири и Центральной Азии. Новосибирск: Наука, 1986. - 268 с.-309. Худяков Ю.С. Образ воина в таштыкском изобразительном искусстве // Семантика древних образов. Новосибирск, 1990. - С.107-113.

281. Худяков Ю.С. Стрелы Елыкаевской коллекции // Кузнецкая старина. Вып.1. История и памятники Южной Сибири и Кузнецкого края. Новокузнецк, 1993. - С.46-57.

282. Худяков Ю.С. Седла древних тюрок Центральной Азии // Изучение историко-культурного наследия народов Южной Сибири. Горно-Алтайск, 2005.

283. Худяков Ю.С., Табалдиев К.Ш., Солтобаев О.С. Новые находки предметов изобразительного искусства древних тюрок на Тянь-Шане // РА. 1997. - Вып.З. — С.142-147.

284. Худяков Ю.С., Эбель A.B., Кочеев В. А. Лук и стрелы из погребения на реке Кам-Тытугем в Горном Алтае // Актуальные вопросы истории Сибири. Барнаул, 1997. -С.279-287.

285. Чежина Е.Ф. О возможных применениях методов искусствознания в исследованиях звериного стиля // АСГЭ. Ленинград: Искусство, 1990. - С.77-82.

286. Червова H.A. Облик старой китайской книги // XIV научная конференция «Общество и государство в Китае». Тезисы докладов. — М., 1983. Ч. 1. - С. 127-130.

287. Черемисин Д.В. Результаты новейших исследований петроглифов древнетюркской эпохи на юго-востоке Российского Алтая // Археология, этнография и антропология Евразии.-Вып.1.-2004. Новосибирск. - С.З9-51.

288. Черненко Е.В. Скифские лучники. Киев: Наукова думка, 1981. - 166 с.

289. Членова Н.Л. Тагарская культура / Степная полоса Азиатской части СССР в скифо-сарматское время. / Серия: Археология СССР. т. 10. М.: Наука, 1992. - С.206-224.

290. Чиндина Л.А. Могильник Релка на Средней Оби. Томск: изд-во Томск.гос.ун-та, 1977.- 192 с.

291. Чугунов К.В. Могильник Догээ-Баары 2 как памятник начала уюкско-саглынской культуры Тувы (по материалам раскопок 1990-1998 гг.) // A.B.: Сборник научных трудов в честь 60-летия A.B. Виноградова. СПб.: Культ-Информ-Пресс, 2007. - С. 123144.

292. Шер Я.А. Каменные изваяния Семиречья. M.-JL: Наука, 1966. - 140 с.

293. Шер Я.А. Петроглифы Средней и Центральной Азии. М.: Наука, 1980. - 328 с.

294. Шер Я.А. Стиль в первобытном искусстве // Изобразительные памятники: стиль, эпоха, композиция. СПб, 2004. - С.9-13.

295. Шефер Э. Золотые персики Самарканда. Книга о чужеземных диковинах в империи Тан (Культура народов Востока. Материалы и исследования). М.: Наука, 1981. -608 с.

296. Ширин Ю.В. Верхнее Приобье и предгорья Кузнецкого Алатау в начале I тысячелетия н.э. (погребальные памятники фоминской культуры). Новокузнецк: Изд-во «Кузнецкая крепость», 2003.-288 с.

297. Энциклопедический словарь. Электронный ресурс. URL: http://dic.academic.ru/contents.nsf/es (дата обращения: 24.11.2010).

298. Эстампажи пещерных скульптур периода Северная Вэй. Сост. Юй Си-нин, Jlo Цзя-цзы. Пекин, 1958 - 56 с. (на кит яз.).

299. Эстетика: Словарь / Под общ. ред. А.А. Беляева и др. М.: Политиздат, 1989. -• 447 с.

300. Яценко С.А. Эпический сюжет ираноязычных кочевников в древностях степной Евразии // ВДИ. 2000. - 4 (235). - С.86-103.

301. Яценко С.А. Мужской костюм ранних тюрков в китайском искусстве VI-VII вв.: образы «иных» // Степи Европы в эпоху средневековья. Донецк: Дон. национальный ун-т, 2009. - Том 7. Хазарское время. - С.315-342.

302. Anazawa W., Manome J. The inlaid gold dagger from Kerim-Loo and its western connections // Kontakte zwischen Iran, Byzanz und der Steppe im 6.-7. Jahrhundert. Varia Ar-chaeologica Hungarica. - X. - Budapest, Napoli, Roma, 2000. - P. 71-85.r

303. The ancient culture in Xinjiang along the Silk road. Compiled by Qi Xiaoshan, Wang bo. Urumchi, 2008. - 304 p.

304. Anjia Tomb of Northern Zhou at Xi'an. Shaanxi Provincial Institute of Archaeology. -Beijing: Cultural Relics Publishing House, 2003. 113 c. (in Chinese).

305. Appelgren-Kivalo H. Alt-Altaische Kunstdenkmaeler. Briefe und Bildermaterial von J.R. Aspelins Reisen in Sibirien und der Mongolei 1887-1889. Helsingfors, 1931. 72 p.

306. Aspelin J.-R. Types de peoples de l'Ancienne Asie Centrale // Souvenir de l'lenissei. Le 20 (8) Janvier 1890. - Helsingfors, 1890. -P.3-14.

307. L'Asie des steppes. L'Alexandre le Grand a Gengis Khan. — Barselona, Paris, Madrid, 2000-2001.

308. Barber E.W. The mummies of Ürümchi. N.-Y. - L.: W.W.Norton and company, 1999. -240 p.

309. Brentjes B. Incised Bones and a ceremonial Belt: finds from Kurgan-Tepe and Tillya-Tepe // Bulletin the Asia Institute. New Seria. Detroit, 1989. - Vol.3.

310. Brinker H., Göpper R. Kunstshätze aus China. 5000 v. Chr. Bis 900 n. Chr. Neuere archäologische Funde aus der Volksrepublik China. Zurich, 1980. - 370 p.

311. Chao Huashan. New evidence of Manichaeism in Asia: A description of some recently discovered Manichaean temples in Turfan // Monumenta Serica. 1996. - No. 44. - P.267-315.

312. Chavannes E. Mission archéologique dan la Chine septentrionale. — Paris: Ernest Ledoux, 1909.

313. Chavannes E. Six monuments de la sculpture chinoise. Bruxelles Paris, 1914.

314. Corpus des Pierres Sculptées Han. Pékin, 1950-1951.

315. Efimov V.G., Pauls E.D., Podolsky M.L. Ancient Knights of the Minusine Steppes on Engraved Plaques from Vault Burials // Ancient Civilizations. Leiden, 1995. - Vol.2 -No.2. - P.238-250.

316. Erdy M. Manichaeans, nestorians, or bird costumed humans in their relation to hunnic type cauldrons in rock carvings of the Yenisei valley // Eurasien Studies Yearbook. Eurolingua. 1996. - №68. - P. 45-95.

317. Excavation of the Northern Qi Dynasty Tomb of Lou Rui at Taiyuan in Shanxi Province // Wen Wu. 1983. -№10 (Ha kht H3.)

318. Excavation of the Wei and Jin Tombs at Xigou, Jiuquan, Gansu // Wen Wu. 1996. -№7 (Ha KHT.H3)

319. Excavation of a Jin Dynasty Tomb at Luoyang // Wen Wu. 2000. - №10 (Ha kht.a3.).

320. Finsterbusch K. Verzeichnis und Motivindex der Han-Dastellungen. Band II. Abbildungen und Addenda. Wiesbaden, 1971. - 24 s., 257 taf.

321. Ghirshman R. Iran, Parther und Sasaniden. München, 1962.

322. The great treasury of Chinese fine arts. Sculpture (2). Sculpture of the Qin and Han dynasties.-Beijing, 1988.

323. Grünwedel A. Altbuddhistische Kultstätten in Chinesisch-Turkistan. Bericht über Archäologische Arbeiten von 1906 bis 1907 bei Kuca, Qarasahr und in der Oase Turfan. Berlin: Druck and Verlag von Georg Reimer, 1912. 370 s.

324. Gulacsi Z. Manichaean art in Berlin collections / Corpus Fontium Manichaeorum. Series Archaeologica et Iconographica. Vol. I. - Brepols, 2001. — 283 p.

325. Härtel H., Yaldiz M. Die Seidenstrasse. Malereien und Plastiken aus buddhistischen Hoehlentempeln (Aus der Sammlung des Museums fur Indische Kunst Berlin). 1987. — 179 p.

326. Howard A. In support of a new chronology for the Kizil mural paintings II Archives of, Asian art.-1991.-XLIV.-P.68-83.

327. Hsio-Yen Shin. I-nan and related tombs // Artibus Asiae. 1959. - Vol. XXII. - №4. - P. 277-312.

328. The Institute of Archaeology of Xinjiang, Excavation of tomb coded M8 of cemetery 95MNI at the Niya site in Xinjiang // Wen Wu. 2000. - 1. - P.4-40.

329. James J.M. Bridges and cavalcades in Eastern Han funerary art // Oriental art. Summer 1982. - Vol.XXVIII. - №2. - P. 165-171.

330. James J.M. Interpreting Han funerary art: the importance of context // Oriental art. Autumn 1985. - Vol.XXXI. - №3. - P.283-292.

331. James J.M. Some rules of composition for figurai art during the Han dynasty and the emergence of landscape // Oriental Art. — Autumn 1987. — Vol. XXXIII. №3. — P. 261267.

332. Ilyasov J.Ya., Rusanov D.V. A study on the bone plates from Orlat // Silk road art and archaeology. Kamakura: The Institute of silk road studies, 1997/98. - 5. - P. 107-159.

333. Koch A. Zum Prunkdolch von Kyerim-No, Kyôngju (Südkorea) // Archäologisches Kor-resspondenzblatt. Urgeschichte. Römerzeit. Frühmittelalter. Meinz, 1999. — Jahrgang 29. — Heft 3. — S.407-423.

334. Kubarev V.D., Jacobson E. Sibérie du Sud 3: Kalbak-Tash I (République de L'Altai). -Répertoire des pétroglyphes d'Asie Centrale. Fascicule №3. - Tome V.3. - Paris, 1996.

335. Ksica M., Ksicova O. Felsbilder zwischen Schwarzem Meer und Beringstrasse. Brno: Preh-art-expo, 1994. - 335 s.

336. Kunst an der Seidenstrasse. Faszination Buddha. Katalog eine Ausstellung des Museum für Indische Kunst, Berlin. Berlin: Hatje Cantz Verlag, 2003.

337. Le Coq A.v. Chotscho. Facsimile-Wiedergaben der wichtigsten Funde der ersten königlich Preussischen Expedition nach Turfan in Ost-Turkestan. Berlin, 1913.

338. Le Coq A.v. Bilderatlas zur Kunst und Kulturgeschichte Mittel-Asiens. Leipzig 1925. -107 s.

339. Le Coq A.v., Waldschmidt E. Die Buddistische Spätantike in Mittelasien. VII. Neue Bildwerke II. - Berlin: 1933.

340. Leont'ev N.V., Kapel'ko V.F. Steinstelen der Okunev-kultur // Archäology in Eurasien. -Mainz: Philipp von Zabern, 2002. Band 13. - 110 p.

341. Lerner J. Aspects of assimilation: the funerary practices and furnishings of central asians in China // Sino-Platonic Papers. Philadelphia, December, 2005. - №168.

342. Marshak B.I. Legends, tales and fables in the art of Sogdiana. New-York: Bibliotheca Persica Press, 2002. - 187p.

343. Messerschmidt D.G. Forschungsreise durch Sibirien, 1720-1724. Teil I / Quellen und Studien zur Geschichte Osteuropas. - Band VIII. - B., 1962.

344. Robinson H.R. Oriental armour. London, 2002. - 259 p.

345. Rocca D. J. la. Warriors of Himalayas. Rediscovering of arm and armour of Tibet. -New-York, 2006.

346. Soper A. Northern Liang and Northern Wei in Kansu // Artibus Asiae. N.-Y.: Ascona, 1958.-Vol. XXI. -P.131-164.

347. Staatliche Museen zu Berlin. Documentation der Verluste. Band III. - Berlin, 2002. -303 s.

348. Stark S. Die Alttürkenzeit in Mittel- und Zentralasien. Archäologische und historische Studien / Nomaden und Sesshafte. Band 6. - Wiesbaden: Dr. Ludwig Reichert Verlag, 2008.-591 s.

349. Stein A. Ancient Khotan. Detailed report of archaeological explorations in Chinese Turkestan. London: Oxford University Press, 1907.

350. Stein M.A. Serindia. Detailed report of explorations in Central Asia and westernmost China. London: Oxford University Press, 1921.

351. Stein A. Innermost Asia. London: Oxford University Press, 1928. - Vol. I-IV.

352. Tallgren A.M. Inner Asiatic and Siberian Rock Pictures // ESA. Helsinki, 1933. - VIII.1. P.175-210.

353. Tallgren A.M. The South Siberian cemetery of Oglakty from the Han period // ESA. -Helsinki, 1937.-№11.-P. 69-90.

354. Töth E., Horväth A. Kunbäbony. Das Grab eines Awarenkhagans. Kecskemet. 1992.

355. Wall paintings of the Sixteen kingdoms tomb at Jiuquan. Beijing, 1989 (in Chinese).

356. Whitfield R. Dunhuang. Die Höhlen der klingenden Sande: Buddhistische Kunst an der Seidenstrasse. 2 Bande. - München, 1995.

357. Сюйчжоу нэйхуа фасянь нань бэй чао таотун (Развитие керамического производства эпохи Южных и Северных династий в деревне Нэйхуа округа Сюйчжоу) // Wen Wu.- 1999. №3. - P. 19-24 (на кит. языке).

358. Краткий отчет о раскопках кургана 88М1. Кирпичный завод в Шиэртай, Гаоян // Вэнь У. 1997.-№11.-С. 19-31 (накит.яз.).

359. Чжунго шику о Кэчар шику. Вэньу чубанынэ. Под ред. Су Бай, Ся Най, Цзинь Вэйно. Пещеры Китая. Пещеры Кучарского (оазиса). Изд-во Вэньу, 1989.