автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Традиции сказового повествования в прозе Л. С. Петрушевской

Полный текст автореферата диссертации по теме "Традиции сказового повествования в прозе Л. С. Петрушевской"

На правах рукописи

Кузьменко Оксана Анатольевна

ТРАДИЦИИ СКАЗОВОГО ПОВЕСТВОВАНИЯ В ПРОЗЕ Л С. ПЕТРУШЕВСКОЙ

Специальность 10.01.01 - русская литература

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Улан-Удэ-2003

Работа выполнена в Бурятском государственном университете на кафедре литературы.

Научные руководители:

доктор филологических наук, профессор Имихелова С.С. доктор филологических наук, доцент Башкеева В. В.

Официальные оппоненты:

доктор педагогических наук, доцент Целикова Е.И. кандидат филологических наук, профессор Хосомоев Н.Д.

Ведущая организация - Иркутский государственный университет.

Защита состоится июня 2003 г. на заседании

диссертационного совета Д 212. 022. 04 в Бурятском государственном университете (670000, г. Улан-Удэ, ул. Ранжурова, 6, ауд. 625) в 10 часов.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Бурятского государственного университета.

Автореферат разослан мая 2003 г.

Ученый секретарь диссертационного совета

/

Цыренова М.Ц.

Вопрос об изучении современной литературы с точки зрения повествовательных тенденций приобретает в настоящее время особую актуальность, поскольку становится проблемой не только филологического, но и социокультурного характера. В стилистических экспериментах, представляющих собой полемику с традиционными формами повествования, у Л. Петрушевской и ее современников правомерно видеть отражение сознания современного человека со всеми укоренившимися в нем культурными идеологемами и мифологемами. Особого внимания заслуживает обращение писательницы к сказовому повествованию, традиционному для русской литературы. О нем как наиболее адекватном контексте для исследования прозы Петрушевской пишут многие современные литературоведы и критики. В выявлении неисчерпаемых возможностей сказа в современной прозе, его роли в национальном своеобразии русской литературы также видится очевидная актуальность данного исследования.

Сказ в XX в. развивался в двух направлениях: как самостоятельный и как "усеченный", опосредованный тип повествования, приведший к многообразию сказоподобных форм. Сказ как самостоятельная форма повествования отличается четко очерченной фигурой рассказчика, формально "оттесняющего" автора на второй план. Такой рассказчик характерен для прозы Гоголя. Гоголевская линия повествования развивалась в творчестве Н.С. Лескова, в сказе которого произошло смещение акцентов с изображения "речевого жеста" на "исповедальность" и образ "коллективного слушателя". Гоголевское открытие эстетики устной звучащей речи активно проявилось в начале XX в. (А. Ремизов, А. Белый, Ф. Сологуб и др.), а в 20-е гг. повлияло на творчество Л. Леонова, Ю. Олеши, И. Бабеля и особенно М. Зощенко. С шедеврами М. Зощенко, по словам Вяч. Вс. Иванова, "соперничают удачи небольших вещей

Л. Петрушевской"'. гос. национальна*

библиотека

СПекДОг о» юе —яд?Н

' Иванов В В Избранные труды по семиотике и истории культуры и ¿-\ томах, м . Т2 С. 761

В сказоподобном повествовании — "условном" или "усеченном" сказс - слово персонажа сопровождается голосом повествователя, проникающего в сознание персонажа. Эта плоскость стилизации представляет собой одно из проявлений "чужого" слова. Традиция такого повествования опирается на опыт Ф.М. Достоевского, а в конце XIX - начале XX вв. она продолжает эволюционировать в творчестве А.П. Чехова, который делает равноправными нейтрального повествователя и героя, устраняя всякую авторскую категоричность. Такая повествовательная стратегия вводит читателя во внутренний мир героя и, делая последнего воспринимающим субъектом, культивирует тягу к изображению быта и повседневности "маленького человека" изнутри его сознания и подсознания. Черты "фантастического реализма" обнаружатся в литературе 30 -40-х гг. XX в., прежде всего в сказоподобном повествовании А. Платонова. Включается в эту литературную парадигму и Л. Петрушевская, предшественником и даже "учителем" которой некоторые критики считают А. Платонова. Традиция М. Зощенко и А. Платонова в прозе Л. Петрушевской, отмеченная в критической литературе, требует серьезного научного осмысления.

Если на взаимопересечение поэтических миров М. Зощенко и А. Платонова, двух современников, указывают такие ученые, как Вяч. Вс. Иванов, М. Чудакова, Ю. Манн, В. Чалмаев, Л. Киселева, Н. Корниенко, А. Жолковский, то связи художественного мира Л. Петрушевской с этими ярчайшими представителями сказового и сказоподобного направления в прозе XX в. в литературоведческих и критических работах лишь только намечены.

Научная новизна настоящей работы, представляющей первое монографическое исследование творчества Л. Петрушевской, заключается в том, что в нем:

1) впервые осуществлена попытка целостного анализа ее прозы в аспекте исследования многообразных форм "сближений-отталкиваний" с художественными мирами русских классиков и современных писателей;

2) проводится анализ прозы Л. Петрушевской с точки зрения развития традиций сказового и сказоподобного повествования М. Зощенко и А. Платонова;

3) вскрывается связь форм речевого сознания героя-рассказчика с проблемой гуманистического мироустройства.

Целью диссертация является, таким образом, исследование традиции сказа в прозе Л. Петрушевской. Для достижения поставленной цели ставятся следующие задачи: раскрыть сущность феномена прозы Петрушевской, рассмотрев формы повествования и образ повествователя; "вписать" прозу Л. Петрушевской в движущуюся панораму культурного процесса, в контекст произведений русской сказовой и сказоподобной прозы, типологически и сюжетно близкой ее произведениям.

Положения, выносимые на защиту:

1) на уровне семантики, стилистики и прагматики рассматривается взаимопроникновение "деструктивных" и "игровых" тенденций в сказе Петрушевской, ломающих застывшие оболочки слов;

2) рассказчик и герой Петрушевской представляют собой развитие значимых для русской культуры образов шута и юродивого;

3) специфика повествования Петрушевской состоит в том, что дополнительная точка зрения сопровождает слово героя не только в сказоподобном повествовании, но и в сказе - с помощью этого приема автор организует и отрабатывает способ восприятия своего героя;

4) сознание героя Л. Петрушевской пронизывает матрица архаической ментальности, с чем связано использование автором мифа в максимально широком диапазоне: он способен выступить и как основа сюжета, и как ведущее стилистическое средство, и как способ создания образов персонажей;

5) архаическое мироощущение, присущее герою и повествователю, проявляется в том, что традиционно бинарные оппозиции - жизнь-смерть, любовь-ненависть, свой-чужой -приобретают свойства амбивалентных.

Материал исследования составили журнальные публикации Л. Петрушевской и сборники ее произведений - "Бал последнего человека" (М., 1996), "Дом девушек" (М., 2000) и

"Настоящие сказки" (М., 2000), а также произведения М. Зощенко и А Платонова.

Методологической базой исследования послужили труды по теоретической поэтике В.В. Виноградова, P.O. Якобсона, В.М. Жирмунского, О.М. Фрейденберг, Д.С. • Лихачева, Е.М. Мелетинского, работы в области семиотики культуры М.М. Бахтина, Вяч. Вс. Иванова, Ю.М. Лотмана, Б.А. Успенского, Р. Барта и др. В работе используются структурно-типологический и герменевтический методы исследования. Отдельные положения работы складывались под влиянием идей феноменологии и литературной антропологии.

Объектом исследования стал литературный процесс 1970-1990 гг. в контексте русской прозы XIX - XX вв. Предмет исследования - проза Л. Петрушевской с точки зрения сказовой традиции, развивающейся в новых социокультурных координатах и преломляющейся через индивидуальное мировосприятие автора.

Практическая значимость исследования. Результаты исследования могут быть использованы для углубленного изучения творчества современных писателей, для создания картины развития русской прозы XX в., принципов и форм ее наррации. Основные положения диссертации могут быть включены как в курс лекций по истории русской литературы, так и в спецкурсы, посвященные творчеству писателей, активно обращающихся к сказовым формам повествования.

Структура исследования предполагает наличие в работе двух глав: первая посвящена сказу как самостоятельному типу повествования в прозе Л. Петрушевской, вторая - изучению сказоподобного повествования.

Исследование прошло апробацию на следующих научных конференциях: 1) ежегодные научно-практические конференции преподавателей, сотрудников и аспирантов БГУ (Улан-Удэ, 19992003); 2) Всероссийская научно-теоретическая конференция "Теоретические и методологические проблемы современного гуманитарного знания" (Комсомольск-на-Амуре, 2000); 3) Региональная конференция молодых ученых "Лингвистика. Литература. Межкультурная коммуникация" (Иркутск, 2001); 4) Международная конференция студентов, аспирантов и молодых ученых "IV Сибирская Школа молодого ученого" (Томск, 2001);

5) Региональная научно-практическая конференция "Литературное образование: концепции, технологии, опыт" (Улан-Удэ, 2001); 6) Международная конференция "Россия-Азия: проблемы интерпретации текстов русской и восточных культур" (Улан-Удэ, 2002). Материал диссертации отражен в десяти научных статьях.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во введении обосновывается актуальность изучаемой темы, описывается степень изученности проблемы, определяются цель, задачи и методы, применяемые в работе, раскрываются научная новизна, теоретическая и практическая значимость исследования.

В первой главе "Сказовая стилизация в новеллистике Л. Петрушевской" сказ писательницы рассматривается как самостоятельный тип повествования в рамках развития традиций новеллистики М. Зощенко. Представлен "внешний человек" Петрушевской, для исследования которого применяется формула "от речевого поступка - к действию". Данный подход определен спецификой сказа, где слово выступает одновременно и субъектом, и объектом речи.

В параграфе 1.1. "Стилевые тенденции "деструкции" и "игры" сказовое слово исследуется как субъект повествования. "Деструктивные" и "игровые" стилевые тенденции, взаимодействие которых создает ритмический рисунок прозы писательницы, отмечались многими критиками, но не рассматривались в качестве стилевых доминант поэтики Петрушевской. Данная стилистика делает писательницу наследницей М. Зощенко, в рассказах которого нарушение языковой нормы (деструктивная тенденция) и игра с "лингвистическими аномалиями"(игровая тенденция), не делают текст бессмысленным, а, напротив, увеличивают его смысловую насыщенность.

Первая из указанных тенденций последовательно реализуется на трех уровнях поэтического текста: стилистическом (уровне взаимодействия языковых единиц - звуков, слов,

предложений друг с другом), семантическом (уровне связи единиц языка с реальностью) и прагматическом (уровне отношения говорящего к сообщаемому).

На стилистическом уровне произведения Л. Петрушевской так же, как и новеллы М. Зощенко, полны чувства разрушения целостности бытия. Это выразилось в такой черте стиля, которую М.О. Чудакова назвала "испорченным словом". Кроме того, эмоционально-экспрессивный компонент сказовой стилистики, часто заслоняющий наличный фабульный материал, также приводит к эффекту деформации внешнего мира ("Маленькая волшебница", "Дочь Ксени", "Слабые кости" и др.).

На семантическом уровне деструкции подчинен выбор жанра, в данном случае это жанр новеллы, поскольку "новелла не в силах наметить пути конструктивного преодоления трудностей, которые она изображает"2. Та проблема, которая изображается в новелле, связана с разрушением традиционного для русской литературы "семейного сюжета", самой "идеи семейственности", что служит отражением тотальной разобщенности людей в современном обществе, сигналом разрушения человеческих отношений во всех сферах индивидуального и общественного бытия ("Время ночь", "Свой круг" и др.).

На прагматическом уровне заслуживает внимания фигура остраненного субъекта восприятия - персонажа или рассказчика. Остранение, по Р. Якобсону, есть "деформация вчерашнего облика вещи", то есть разрушение привычных представлений читателя о ней. Сказ сам по себе разрушает облик "всеведущего автора", но Петрушевская, вслед за Зощенко, использует дополнительные приемы остранения, к числу которых можно отнести выбор типа рассказчика. У Зощенко, например, абсурд советской действительности показан через взгляд на нее обезьяны ("Приключения обезьяны"). Облик рассказчика у Петрушевской не столь эпатажен, но и не нейтрален. В "Новых Робинзонах'' право рассказывать предоставлено 18-летней девушке, человеку не просто со свежим восприятием, но с чрезмерно инфантильным типом сознания. Поэтому сказ Петрушевской - причудливый

2 Смирнов И П О смысле краткости //Русская новелла Проблемы истории и теории СПб. 1993 С 11

симбиоз "своего" и "чужого" языка в инфантильном сознании современного человека.

Абсурд окружающей жизни, обнаженный "поэтикой деструкции", преодолевается однако у Петрушевской "игровым" характером ее прозы. Игра связана прежде всего с раскрытием потенциальных возможностей слова. Построение фраз осуществляется не по законам логики, а по принципу звукового жеста. Повторение слов, тем и интонаций становится композиционным приемом. В русской литературе подобная стилистика разрабатывалась в творчестве Н.В. Гоголя (в частности в его повести "Шинель", ставшей образцом хитроумного механизма пародии, игры слов, иносказаний, бурлеска) и была наследована в XX в. М.М. Зощенко.

Один из приемов "игровой" поэтики - текстовые реминисценции, когда изначальным планом рефлексии становятся и жизнь, и художественный текст. Утрированное слово Петрушевской, иногда звучащее прямой реминисценцией из Зощенко, связано с общим для писателей объектом исследования -обывательским сознанием "маленького человека". Тавтология как игровой прием в некоторых случаях представляет собой полемику авторов с клишированным сознанием своих современников, как, например, во фразах "отдать ребенка в дом ребенка" или "завязывать любовные связи".

Петрушевская играет не только со словом, но и с жанровыми и сюжетными моделями. Часто эта игра превращается в пародию, так как о моменте игры заявлено самим повествователем. Рассказ "История Клариссы" начинается так: "История Клариссы в своей начальной стадии как две капли воды похожа на историю гадкого утенка или Золушки". Именно этот сюжет, наиболее часто тиражируемый массовой литературой, стал объектом полемики Петрушевской.

Игровые и деструктивные тенденции стиля Л. Петрушевской приобретают онтологический статус в мотиве сна. Используя этот мотив (рассказы "Страна", "Мост Ватерлоо" и др.), Л. Петрушевская открывает метафизические горизонты в бытии своих героев. Автор показывает некий сдвиг аксиологии героя относительно его онтологии, что, в свою очередь, стало результатом закрепления за преходящими ценностями атрибутов

вечного и абсолютного. Изображая внешнее бытие героя как существование вне категорий сострадания, жалости и человечности, Л. Петрушевская, тем не менее, верна русской гуманистической традиции. Последнее дает о себе знать в стилевом контрасте, когда показ мира,- бездушного, утратившего единство, усиливает сочувствие к человеку, испытывающему неизбывную потребность в любви, душевном тепле и гармонии. Разрушение жизни у Петрушевской происходит во имя торжества идеального - "бессмертной любви", "поэзии в жизни", "смысла жизни". Перечисленные концепты можно считать смысловыми доминантами прозы Петрушевской прежде всего потому, что все они выступают как заглавия ее произведений.

В параграфе 1.2. "Шутовство как форма поведения рассказчика" рассматривается стиль произведений, "язык" Л. Петрушевской, формирующий поведенческий код героя-рассказчика.

Самореализация героя-рассказчика приобретает порой эпатирующий характер, как в "Голубой книге" Зощенко, в новелле "Свой круг" и повести "Время ночь" Петрушевской. Особый стиль поведения, своеобразное ерничание свойственны рассказчику и особенно ярко проявляются в эпизодах комментирования вполне серьезных вещей. Так, рассказчик "Голубой книги" может сначала дать как бы "историческую справку" об известных событиях, выдержанную в деловом стиле, а затем "оживляет" ее сценкой, полной просторечий и жаргона. У Петрушевской подобным образом поступает Анна Андриановна, "комментируя" серьезный и искренний дневник дочери.

Позиция и облик рассказчика напрямую связаны с поведением окружающих его героев. Их негативные качества предстают в нем в утрированном виде. Его монологи наполняются поистине театральной риторикой. Поэтому подчас трудно понять истинную позицию рассказчика. Однако все противоречия в поведении рассказчика могут быть сняты, если роль, которую он играет, определить как роль шута. Рассказчик "Голубой книги", любитель "дурака валять" и "подшутить", разыгрывает шута при дворе "их величества" официальной литературы, а героиня новеллы Петрушевской "Свой круг" сознательно играет роль шута в доме "царственной пары" -

Мариши ("наше божество") и Сержа ("наша неприкосновенность"). Но, играя роль шута, героиня лишь подчиняется законам "своего круга", где каждый исполняет определенную роль. Герои "Своего круга", ведущие всю неделю довольно замкнутый образ жизни, компенсируют ■ это раскованностью человеческих отношений во время пятничных, почти что карнавальных встреч. И, ощущая себя эталоном, рассказчица выбирает маску шута, поскольку шутовство является квинтэссенцией карнавала. Логика карнавального поведения главной героини определяет развитие сюжета в этом произведении. Результаты деятельности по устройству будущего ее сына проявятся уже после ее смерти, за пределами карнавальных времени и пространства, поскольку движение "снизу вверх", от негатива к позитиву, в карнавальном хронотопе только подразумевается, подготавливается в перспективе будущего.

Рассматриваемые типологически сходные образы шута в произведениях М. Зощенко и Л. Петрушевской включаются в русскую культурную парадигму. Они представляют собой вариации на тему шутовства и скоморошества, имеющие глубокие корни в древнерусской литературе. Об их рассказчике, как и древнерусском дураке, можно сказать словами Д.С. Лихачева: "человек очень умный, но делающий то, что не положено, нарушающий... принятое поведение, показывающий свою наготу и наготу мира"3.

Востребованность шутовства как культурного архетипа объясняется тем, что шуты и скоморохи выражают униженный в современном обществе коллективный разум многих. Кроме того, социально-прагматическая подоплека анализируемого явления усиливается экзистенциальными причинами: можно отметить близость образа шута М. Зощенко и Л. Петрушевской к категории "абсурдного человека", события жизни которого обусловлены вселенским абсурдом.

В параграфе 1.3. "Рассказчик и повествователь в системе точек зрения" исследуется иерархичность "голосов", стоящих за рассказчиком, что создает "нелинейность" сказа Л. Петрушевской.

1 Лихачев ДС Историческая поэтика русской лигературы. Смех как мировоззрение-и другие работы. СПб. 2001 С. 350.

Сказовое слово как минимум двухголосое: над ненадежным рассказчиком высится фигура автора. Однако стиль "нейтрального" повествования у Петрушевской указывает на возможность более сложной иерархии голосов: наличия за спиной рассказчика некоего повествователя, действующего через рассказчика - это его, а не "авторская" маска.

Система посредничества повествователей у Петрушевской органически вырастает из тех возможностей сказа, которые открыл М. Зощенко, вводя в ткань произведений самые разные художественные элементы: монолог, внутренний монолог, диалог-спор, диалог-беседу, самохарактеристику, жанровые сценки.

Можно сказать, что в рассказах Петрушевской важна не столько семантика - отражение современной писателю действительности, сколько прагматика. Под прагматикой следует понимать моделирование позиции "своего" читателя по отношению к рассказчику. Этот читатель почувствует мнимость "зазора" между голосами автора и рассказчика, сливающимися в единое слово-согласие, конвергирующими свои точки зрения относительно творчества и жизни в целом. Автор не компрометирует и не разрушает позицию своего карнавализованного и театрализованного персонажа; их фигуры неотделимы друг от друга.

Таким образом, динамический характер произведений Л. Петрушевской проявляется в том, что ее тексты предполагают одновременное существование нескольких норм. Носителем структурного напряжения между "деструктивными" и "игровыми" тенденциями, между реальным и идеальным у писательницы стал герой-рассказчик, своим поведением апеллирующий к архетипу шута. Нормирующие системы стилевого поведения сказового персонажа Л. Петрушевской разрушаются и одновременно обогащаются особой организацией повествования, в семантическом поле которого вычленяется объединяющее все точки зрения, некое "хоровое" начало.

В сказоподобном повествовании внутренний мир персонажа раскрывается через последовательную реализацию его точки зрения. Поэтому фактическим героем второй главы "Поэтика сказоподобного повествования в прозе Л.

Петрушевской" стал "человек внутренний" в единстве его телесного и духовного наполнения. В данной главе проза Л. Петрушевской рассмотрена в свете повествовательных традиций А. Платонова.

В параграфе 2.1. "План персонажа: судьба "маленького человека" объект изображения, "маленький человек" Л. Петрушевской рассматривается как субъект повествования, субъективность которого поднимается на аукториальный уровень. Повествователь маскирует функцию рассказывания, исключая себя из мира художественного текста, апеллируя к точке зрения одного или последовательно нескольких персонажей.

Традиция объективации повествования возникает в XIX в., являясь, например, стилевой особенностью произведений Ф.М. Достоевского. В конце XIX - начале XX вв. поэтический опыт Достоевского актуализируется и обновляется А.П. Чеховым, для которого, как отмечает А.П. Чудаков, с самых первых шагов в литературе была "неприемлема позиция включенности автора в изображаемый мир".. Специфика организации сказоподобного повествования заключается в том, что субъективный план автора и персонажа не имеет четкого водораздела. Этот тип повествования оказался широко востребованным русской литературой XX в., так как давал художнику еще и возможность для саморефлексии. Данная повествовательная ситуация вписывается в контекст глобапьного общекультурного явления XX в. - интериоризации, характеризующейся неразрывностью единства наблюдателя и наблюдаемого.

Сложность и многомерность организации внутреннего бытия "принципиально обыкновенного" героя наметилась уже у Чехова. Один из новаторских для своего времени приемов писателя - "взаимопроникновение и взаимопреображение анекдотического и притчевого начал" (В.И. Тюпа). Раздвоение лика персонажа, погружение его в постоянно становящееся пространство анекдота-притчи мы наблюдаем в произведениях А. Платонова, а затем и в прозе Л. Петрушевской. Вслед за Чеховым и Платоновым Петрушевская создает "маску" повествователя, на первый взгляд далекого от сочувствия к своему герою. Здесь повествователь Петрушевской - неумелый и неуклюжий рассказчик, спорящий с "авторской" точкой зрения, максимально

дистанцированный от гуманистических ценностей автора. Повествователь "анекдотически шаржирует внешнюю данность человеческой жизни", иронически сниженно характеризуя своих героев. Но, создавая контраст, стилевой и смысловой, "маска" повествователя лишний раз оттеняет авторскую позицию, выводит к авторскому замыслу "от противного". Поэтому заданность внутреннего мира героев Петрушевской имеет притчево-символическую природу, проявляющуюся в их отношении к жизни. Герой (чаще, героиня) обнажает читателю свое сокровенное - наивно или с кажущимся равнодушием - и вызывает его сочувствие.

Анекдотически сниженная ипостась персонажа Л. Петрушевской, как и персонажа А. Платонова, делает картину мира в ее произведениях релятивизированной, а сам герой выглядит "полоумным", "убогим", "прибитым" существом. Ни интеллектуальный уровень, ни былая социальная сущность героя не актуальны для избранного автором момента его жизни. Социальная приниженность такого . героя позволила исследователям атрибутировать его как "маленького человека". При этом критика вписывала рассматриваемых писателей именно в русло традиций "натуральной школы", представители которой, воссоздав вслед за Пушкиным и Гоголем образ "маленького человека", лишили последнего художественной полноты, человечности.

Об определенной художественной ущербности персонажа Петрушевской не раз говорили критики. Ослабленность "психологических мотивировок" давала повод вести речь о психологических неувязках, несуразностях, тщательно маскируемых предельным бытовым натурализмом. Однако жестокость окружающего мира осмысливается самим героем, поэтому в повествовании возникают перепады от отвращения к жалости, от ничтожного к идеальному. И именно эти перепады составляют правду жизни героя. У Петрушевской - платоновская организация повествования, такая, когда образу "маленького человека" возвращается его человеческая сущность. Во-первых, герои у этих авторов в большинстве своем маргиналы, существующие вне социума, а это обнаруживает "незримое величие маленького человека" (Е.Г. Эткинд). Во-вторых, в самих

взаимоотношениях повествователя с героем прочитывается сочувствие: герой не выпадает из фокуса авторской эмпатии. Можно сказать, что Л. Петрушевская вслед за А. Платоновым изображает "маленького человека" как героя, способного представлять свою эпоху в не меньшей степени, чем центральные "герои времени".

Концептуальное культурологическое содержание ряда рассказов Л. Петрушевской заключено в исследовании философски и нравственно насыщенного формульного образа юродивого. Различные модификации этого феномена встречаются почти во всех произведениях Платонова. Сам стиль Платонова очень емко охарактеризован С.Г. Бочаровым как "юродивая" фраза".

Насмешки, избиения, приставания со стороны детей ("агиографический топос") находим в рассказе Платонова "Юшка". В рассказе Л. Петрушевской "Надька" также изображается юродивый, точнее, юродивая. Но перед нами уже не смиренный Юшка, а существо без признаков пола. Однако несмотря на "матерное бормотание, полное простодушного негодования и гордыни", не свойственных "божьему человеку", Надька заставляет "глухо ворчать" "какую-то совесть" у окружающих. У Петрушевской, как и у Платонова, истина открывается повествователю через постижение того, что одинокий, сирый и убогий достоин не только жалости: ближе всех стоящий к оборотной стороне жизни, он таит знание, касающееся всех и каждого. "Маленькие люди" Л. Петрушевской входят тем самым в галерею "странных героев" русской литературы. Подобный персонаж соотносим с низовым, народным типом неприкаянности, ведущим свое-происхождение в литературе XX в. от тургеневского Калиныча и лесковских героев-праведников. Востребованность "странного героя" в литературе Х1Х-ХХ вв. объясняется архетипичностью подобного персонажа для национального самосознания.

В параграфе 2.2. "Движение воспринимающего сознания "от логоса к мифу": поэтика неомифологизма" исследуется пристрастие к изображению реальности из "глубин души человеческой" (Ф.М. Достоевский), которое сформировало в литературе XX века тенденцию "ухода от рационалистических

приемов в пользу... обращенных к сфере подсознательного". Это, в свою очередь, приводит к развитию символико-мифологического психологизма, возвращающего в литературу многие формы древнейшей архаической поэтики. Данные формы встречаются в прозе А. Платонова и Л. Петрушевской. В параграфе рассматривается специфика "мифопоэтической" гносеологии Петрушевской, отличающая ее от неомифологизма Платонова.

Преодолевая рационализм, писатели открывают глубинные, неотрефлексированные мотивы поступков (в том числе и речевых) своих героев через обращение к мифу - одной из наиболее темных областей человеческого сознания. Показывая "странного" героя, балансирующего на грани между сакральным и профанным, писатели реализуют главную мифологическую оппозицию, с древнейших времен определявшую телеологию эстетического поступка. Своеобразный художественный синкретизм их прозы предполагает нерасчлененность, общность сознания, присутствие мифа как основного источника художественной системы, с помощью которого писатели переводят свой опыт в символическое, надличностное измерение.

На неомифологизм как принцип поэтики Л. Петрушевской указывает обширный реминисцентный пласт библейской и античной мифологии, а также литературных ("вечные образы") и культурно-исторических мифологем, отражающих

мифотворчество наших дней. Имена собственные очень часто значимы, так как имеют "прошлое" - за ними в сознании даже не слишком искушенного читателя стоит определенный культурный код. "Самодельный философ" Платонова Фома Пухов в своем неверии • в успех- революции апеллирует к образу Фомы Неверующего. "Афродита", "Украинская Минерва", "бог Эрос" -знаки античной культуры, занимающие особое место в мифологическом и социокультурном пластах прозы этих писателей.

Мифопоэтическое начало в прозе Петрушевской связано с образом повествователя. В некоторых случаях у писательницы можно наблюдать своеобразные отношения между самим архетипом как денотатом и его воплощением в тексте: первичные образы-символы пропущены сквозь мироощущение

повествователя, в роли которого выступает либо героиня, либо повествовательница, что делает женщину точкой отсчета в художественном мире произведения. Отсюда и дополнительная коннотация - "теща Эдипа", и "изъятие" из. пары неразлучных "Филемона-и-Бавкиды" мужского начала (в рассказе "По дороге бога Эроса" героиня названа Бавкидой, а герой остается безымянным).

Апелляция к опыту женщины почти всегда присутствует в ее произведениях. Наиболее яркий пример - рассказ "Бал последнего человека", построенный как предполагаемый диалог повествовательницы с одной из героинь. М. Липовецкий считает эту черту поэтики Петрушевской "не родовой приметой "женской прозы", а лишь воплощением постоянного в такой поэтике отсчета от природы в сугубо мифологическом понимании этой категории"4. Женское начало символизирует возможность заглянуть в две бездны, две вечности - до рождения человека и после смерти, поскольку женщина самой природой поставлена на краю обеих бездн.

Таким образом, обращение Л. Петрушевской вслед за А. Платоновым к поэтике неомифологизма вызвано ощущением экзистенциального тупика, катастрофичности повседневной жизни. Получая особую значимость, любая деталь или ситуация в мифе "вырывается из их обычного течения... и погружается в новую сферу, где делается понятным место каждой из них и становится ясной их дальнейшая судьба"5. И вместе с тем посредством мифа у Петрушевской эстетически материализуется реальность человеческих экзистенциалов: любви, смерти, страха, ненависти.

В параграфе 2.3. "Свой" и "чужой" миры в микрокосме Л. Петрушевской" исследуется функционирование важной для поэтики А. Платонова антиномии свой-чужой в прозе Л. Петрушевской. Одновременно привлекается современный писательнице литературный контекст "женской прозы" -произведения Н. Садур и Т. Толстой. Данный феномен далек от

4 Липовецкий М. Трагедия и мало ли что еще//Нов мир 1994 №10 С 231

' Лосев А Ф. Миф-Число-Сущность. М, 1994 С.69

так называемой "дамской литературы" - благополучного чтения, доставляющего удовольствие.

Трагический тупик, в котором оказываются герои, возникает от несовпадения своего и чужого. Если рассматривать, эту антиномию в рамках пространственных отношений, то чужим становится пространство закрытое, пространство ограниченных человеческих возможностей - и физических (недостаток квадратных метров у Петрушевской и Толстой), и духовных. Духовное заменяется в нем метафизикой хаоса. Диалог с хаосом -один из основных принципов художественного моделирования у писателей-модернистов. Антагонизм жизненной гармонии и энтропийности смерти - космоса и хаоса - представляет собой, по словам Е.М. Мелетинского, "высший смысл оппозиции свой-чужой". В параграфе речь идет о том, что в поэтике Л. Петрушевской и ее современниц Т. Толстой и Н. Садур, как и у А. Платонова, "примирение" своего и чужого миров происходит благодаря образам- и мотивам-медиаторам, содержащим сему "вода". Однако, поскольку повествовательная ткань произведений у этих писателей характеризуется оптикой и композицией взгляда на мир изнутри сознания, а чаще подсознания героя, то сама амбивалентность как свойство любых образов, порожденных бессознательным, идентифицирует противоположные полюса своего и чужого. "Котлован" Платонова, "Время ночь" Петрушевской, "Лимпопо" Т. Толстой и "Юг" Н. Садур становятся притчами о неприкаянной душе, ищущей спасения от тупика смерти, безумия и холода враждебного мира и находящей его в себе через "чужого". А антиномия свой-чужой моделирует извечную драму человеческого бытия - драму одоления сил распада, смерти, хаоса, поскольку героям у этих авторов одинаково доступно свое и чужое пространство.

Проза Л. Петрушевской представляет собой один из тех немногих художественных миров, которые оказались внутренне адекватными уровню надежд и тревог, взлетов и падений конца XX века, и поэтому постижение законов этого мира помогает понять, куда устремляется определяющая линия в дальнейшем развитии русской прозы.

Выявление поэтического опыта предшественников подчеркивает уникальность" художественной системы Л.

Петрушевской, чье творчество рассматривается в работе не только как объективно существующее в поле стратегий, заданных традицией (в категориях исторической поэтики), но и как субъективно интерпретирующее эту. традицию посредством осознанных приемов (в категории постмодернистской интертекстуальности). Интертекстуальные связи отдельных произведений Л. Петрушевской с прозой М. Зощенко и А. Платонова определяют общность целой историко-литературной традиции.

В заключении указаны основные итоги исследования, намечены задачи дальнейшего изучения повествовательных стратегий современной русской прозы.

Основные положения диссертации изложены в следующих публикациях:

1. Повесть Л. Петрушевской "Время ночь" в контексте современной "женской прозы" //Вестник Бурятского университета. Сер.6: Филология. Вып. 3. - Улан-Удэ, 1999. -С.103-107.

2. Судьба "маленького человека" в литературе XX века: Л. Петрушевская и ее предшественники //Научные труды молодых ученых филологического факультета БГУ. - Улан-Удэ, 2000. -С. 78-83.

3. Сказчик и повествователь у М. Зощенко и Л. Петрушевской //Теоретические и методологические проблемы современного гуманитарного знания: Материалы Всероссийской научно-теоретической конференции. - Комсомольск-на-Амуре, 2001.-С.84-86.

4. Традиции "игровой"- поэтики в творчестве М. Зощенко и Л. Петрушевской //Лингвистика. Литература. Межкультурная коммуникация: Тез. докл. Региональной конференции молодых ученых . - Иркутск, 2001. - С.49-51.

5. М. Зощенко и Л. Петрушевская: поэтика деструкции //Материалы научно-практической конференции преподавателей, сотрудников и аспирантов БГУ. - Улан-Удэ, 2001.4. 2- С.38-40.

6. План персонажа в произведениях А. Платонова и Л. Петрушевской //Вестник Бурятского университета. Сер.6: Филология. Вып. 5. - Улан-Удэ, 2001. - С.134-140.

7. Поэтический мир А. Платонова и J1. Петрушевской: между эросом и та паюсом //IV Сибирская Школа Молодого Ученого: Материалы VII Международной конференции студентов, аспирантов и молодых ученых. Т.2: Лингвистика и филология.-Томск, 2001. - С.248-2-53.

8. Русская сказовая традиция и проблемы изучения творчества М. Зощенко в 11 классе //Литературное образование: концепции, технологии, опыт: Материалы Регионально научно-практической конференции. - Улан-Удэ, 2002,- С.73-77.

9. Шутовство как форма поведения рассказчика у М. Зощенко и Л. Петрушевской //Русский язык и литература в исследованиях филологов Азии: Сб. статей (Сер.: Русский национальный текст. Вып.1).- Улан-Удэ, 2002. - С. 140-145.

10. О фольклорном сознании современного писателя (на материале цикла Л. Петрушевской "Песни восточных славян") //Россия-Азия: проблемы интерпретации текстов русской и восточных культур: Материалы Международной конференции. -Улан-Удэ, 2002. - С.113-115. .

и

I

Подписано в печать 22. 05. 2003. Формат 60x84 1/16. Усл. печ. л. 1,28. Тираж 100. Заказ 688. Издательство Бурятского государственного университета 670000, г. Улан-Удэ, ул. Смолина, 24а.

i

г

I

ШГ

- 9844

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Кузьменко, Оксана Анатольевна

ВВЕДЕНИЕ.

ГЛАВА 1. Сказовая стилизация в новеллистике Л Петрушевской

1.1. Стилевые тенденции «деструкции» и «игры».

1.2. Шутовство как форма поведения рассказчика.

1.3. Рассказчик и повествователь в системе точек зрения.

ГЛАВА 2. Поэтика сказоподобного повествования в прозе Л. Петрушевской

2.1. План персонажа: судьба «маленького человека».

2.2. Движение воспринимающего сознания «от логоса к мифу»: поэтика неомифологизма.

2.3. «Свой» и «чужой» миры в микрокосме ЛПетрушевской.

Введение диссертации2003 год, автореферат по филологии, Кузьменко, Оксана Анатольевна

Творчество Л.С. Петрушевской - особый, во многом уникальный художественный мир. Жанровое разнообразие ее произведений достаточно велико. Однако драматические и прозаические тексты писательницы в своей совокупности представляют собой некий гипертекст, благодаря единой для всех произведений Петрушевской стилевой доминанте, выражающей авторское мироощущение. В прозе эта стилевая доминанта проявляется в формах наррации, в особой организации повествования.

В нашей диссертации исследуется поэтика повествовательных форм прозы Л Петрушевской. С первого появления на литературной арене - в 1972 году в журнале «Аврора» было опубликовано два ее рассказа - писательница поставила перед критиками и теоретиками литературы ряд загадок, одной из которых стал оригинальный образ повествователя. Пегрушевская обнаружила дар «стенографического воспроизведения» бытовых ситуаций, пугающе точно излагая их «ненавистным, сумасшедшим языком очереди» [25, с.35]. Язык ее произведений стал выразителем «психопатологии обыденной жизни» [138, с.101]. Но только этот необыкновенный стиль Петрушевской и смог вызвать «эффект самовыражающейся жизни» [93, с. 151], сделав ее одной из самых заметных фигур в современной прозе.

Повествовательная манера в русской литературе 80-90-х годов XX века продолжала оставаться продуктивной формой, позволявшей писателям придти ко множеству новаторских решений. Так, повествование в последнем романе Ю. Трифонова «Время и место» оформляется как «интеллигентский сказ». В прозе В. Маканина («Голубое и красное», «Лаз», «Кавказский пленный»), Т. Толстой («Петере», «Лимпопо») приоритет также отдается слову и сознанию героя, чье мироощущение, хотя и близко авторскому, представляет собой социокультурный феномен. Еще более сложную задачу ставит Саша Соколов в «Школе для дураков», используя повествовательную маску не просто «маленького человека», но личности безумной, больной, раздвоенной и необыкновенно свободной в творческом плане.

Вопрос об изучении современной литературы с точки зрения повествовательных тенденций приобретает в настоящее время особую актуальность, поскольку становится проблемой не только филологического, но и социокультурного характера Активность поиска «имиджей» и «масок» для повествователя и героя обусловлена «психоисторическим и социокультурным выбором в той же мере, в какой этот выбор определяет смену общественных формаций или систему литературных стилей» [18, с.140]. В стилистических экспериментах, представляющих собой полемику с традиционными формами повествования (всеведением автора, прямым авторским самоопределением), у Л Петрушевской и ее современников правомерно видеть отражение сознания современного человека со всеми укоренившимися в нем культурными идеологемами и мифологемами. Изучение новейшей литературы с точки зрения повествовательных тенденций становится поэтому одной из актуальнейших проблем современного литературоведения.

Появление первых публикаций JL Петрушевской вызвало резкое неприятие официальной критики. Признание и слава к писательнице пришли во второй половине 1980-х годов, после значительных изменений в политической и культурной жизни страны. В 1992 году ее повесть «Время ночь» была номинирована на премию Букера. За литературную деятельность Петрушевская удостоилась международной премии имени А. С. Пушкина, премии «Москва - Пенне» за книгу «Бал последнего человека», наконец, она стала обладательницей приза «Триумф».

Некоторые черты поэтики Л. Петрушевской, такие, как выбор маргинальных тем, агрессивная лексика, общая декоративность стиля, «компенсирующая» натуралистическое начало, позволяют соотнести творчество писательницы с возникшим в русской литературе второй половины 1980-х годов явлением «другой прозы»1. Успех ряда ее представителей (Вик. Ерофеева, В. Нарбиковой, Е. Попова и др.) объяснялся принципиальным отходом от господствующей литературной парадигмы, вызвавшем эффект «шоковой терапии». Однако принципиальное отличие творчества Л. Пегрушевской от «другой прозы» состояло в том, что представители последней лишь тиражировали художественные открытия своих предшественников, лишая их «положительной энергии и превращая в текстуальные клише, обреченные на отмирание» [18, с.296].

Несмотря на полученное Пегрушевской признание, полемика вокруг ее произведений, сопровождающая писательницу с самых первых публикаций, продолжается до настоящего времени3. Основной корпус исследований составляет журнальная и газетная критика. Петрушевская - один из немногих современных авторов, чье творчество находится под пристальным вниманием критики: практически ни одно ее произведение не осталось незамеченным. Противоречивость частных суждений всех, кто когда-либо писал о Петрушевской, сопровождалась единством мнений в оценке всего ее творчества как явления неординарного.

Почти все критические исследования о прозе Пегрушевской, начиная с самых ранних и заканчивая новейшими, содержат порой взаимоисключающие концепции образа повествователя. Если Т. Морозова говорит, что повествование Петрушевской озвучено голосом «рассказчицы-сплетницы, умной и внимательной к человеческим грешкам» [ 118, с. 10], то

1 Анализируя журнальную прозу 1988 года, С. Чупринин отметил, что наряду с произведениями отчетливой социальной проблематики существует и «другая проза» - «другая и по проблематике, и по нравственным акцентам, и по художественному языку» [202, с.222]. Более радикально настроенная критика говорила об згой прозе как о «чернухе» * литературе.

2 Об эффекте «шоковой терапии» у Л. Петрушевской писала Л. Улицкая: «Вот писатель, поставивший «талантливый и глубокий социальный диагноз. Этот диагноз всегда казался мне очень жестоким. Но убедительным» [186, с.34].

Определение прозы Л. Петрушевской как «поэтики вульгарного, восславляющего тлей и разложение и безжалостное равнодушие к людям» (Ованесян Е. Творцы распада //Молодая гвардия.- 1992.- №34.- С.249-252) соседствует с мнением о том, что «изображение распада содержит в себе активный заряд гуманности и сострадания и побуждает пересмотреть образ жизни в гораздо большей степени, чем открытые пришвы и высказанные автором осуждения» (Невзгладова Е. Сюжет для небольшого рассказа //Нов. мир.- 1988.-№4.-С.256-258).

М. Липовецкому «тон повествования» автора видится совершенно иным, достигающим «глубины взаимного понимания» между повествователем и героем [95, с.230].

Несовместимыми эти точки зрения кажутся только на первый взгляд. Если же рассматривать повествовательную стратегию Петрушевской как обращение к русской сказовой традиции, то подобные противоречия снимаются. При этом характеристика рассказчицы, данная Т. Морозовой, объясняется тем, что в повествовании Петрушевской «устность» связана не столько с фольклорной традицией, сколько с феноменом «болтовни», «толков» [161, с.49]. Необычность созданной «маски» повествователя делает особенно актуальным исследование повествовательных форм в прозе писательницы.

Кроме того, актуальность исследования диктуется новым подходом современного литературоведения ко всей парадигме художественности -подходом, обусловившим продуктивность «подгекстуальной интерпретации» (К. Тарановский) творчества писателя, изучения его^фоне русской литературы Х1Х-ХХ веков. Несомненная социально-прагматическая ценность произведений Петрушевской базируется на глубинных механизмах, отражающих законы человеческого бытия как Целого, стоящего над частной исторически-конкретной культурой данного общества В событиях, обусловленных конкретным временем, автор «символически изображает вечные идеалы» [187, с.208]. Для дешифровки этих символов актуальным представляется анализ философско-эстетического содержания образов и конфликтов у Петрушевской в их связи с литературной традицией. Поэтому объектом исследования стал литературный процесс 1970-1990-х годов, в русле которого и развивалась проза Л. Петрушевской, рассмотренный в контексте русской прозы XIX-XX веков. Предмет исследования - проза Я. Петрушевской с точки зрения сказовой традиции, развивающейся в новых социокультурных координатах и преломляющейся через индивидуальное мировосприятие автора

Глубоко индивидуальное и эстетически суверенное, творчество Петрушевской представляет собой сложную, динамическую систему, содержащую традиционные роли, типологические модели. Писательница ведет активный диалог с русской и мировой культурой, «знаки» которой — литературные архетипы, аллюзии - не раз привлекали внимание исследователей. Поэтический опыт Петрушевской - еще одно доказательство того, что XX век не стал веком разрыва культурной преемственности.

Сложный процесс взаимодействия поэтических систем XIX-XX веков и прозы Петрушевской является своеобразным психологическим феноменом памяти. Писательница подчиняется императиву эпохи - активизировавшейся в XX веке рефлексии, когда литература начинает «вспоминать», «творить свое прошлое» [102, с.22], отказываясь от социально-исторического в пользу мифологического, экзистенциального, антропологического. Таким образом, для исследования поэтического мира прозы Л. Петрушевской актуальность приобретают такие ключевые комплексы культуры постмодернизма, как «интертекстуальность», «крах логоцентризма и бинарных оппозиций» [215, с.6]. Сама постмодернистская реальность создает возможность для рассмотрения творчества Петрушевской не только как объективно существующего в поле стратегий, заданных традицией (в категориях исторической поэтики), но и как субъективно интерпретирующего эту традицию посредством осознанных приемов (в категориях интертекстуальности).

И, наконец, важным представляется исследование сложного процесса освоения писательницей картины мира, общих тенденций формирования ее мирообразов, определения ее оригинального творческого метода. Сложность художественного метода Петрушевской отмечалась многими исследователями, большинство из которых указывают на возможность рассмотрения ее прозы в русле традиционного для русской литературы сказового повествования.

Авторы монографии «Поэтика сказа» утверждают, что «сказ выражает некоторые существенные стороны развития именно русской литературы, являясь одним из показателей ее национального своеобразия, и что возможности этой формы далеко не исчерпаны» [122, с.5]. Как «форма сложной комбинации приемов устного, разговорного и письменно-книжного монологического речеведения» [28,с.35], сказ стал альтернативой русскому литературному языку «автора» или «повествователя» в художественном тексте. Причину «любви к диалектам и варваризмам» в русской литературе В. Шкловский видел в том, что русский литературный язык уже по своему происхождению для России чужероден [208, с.24]. На наш взгляд, сказовое повествование более всего отвечает особенностям русской ментальности с характерной для нее юмористической рефлексией, питающейся стихией русского языка и фольклора. Еще А. С. Пушкин заметил, что «отличительная черта в наших нравах есть какое-то веселое лукавство ума и живописный способ выражаться» [153, Т.5, с.27-28]. Герой-рассказчик с такими характеристиками впервые появляется у Н.В. Гоголя в «Вечерах на хуторе близь Диканьки». Стилистика гоголевских повестей открыла новые изобразительные возможности в языке художественной прозы.

Основанная Н.В. Гоголем, сказовая культура повествования во многом определила развитие русской модернистской парадигмы в литературе XX века, основными чертами которой стали субъективность и открытость всей предшествующей культуре. Сказ в XX веке развивался в двух направлениях: как самостоятельный и как «усеченный», опосредованный тип повествования, приведший к многообразию сказоподобных форм.

Сказ как самостоятельная форма повествования отличается четко очерченной фигурой рассказчика, формально как бы «оттесняющего» автора на второй план. Такой рассказчик характерен для прозы Гоголя. Гоголевская линия повествования развивалась в творчестве Н.С. Лескова, в сказе которого произошло смещение акцентов с изображения «речевого жеста» на «исповедальность» и образ «коллективного слушателя» [122, с.95, 100]. Гоголевское открытие эстетики устной звучащей речи активно проявилось в начале XX века (А. Ремизов, А. Белый, Ф. Сологуб и др.), а в 20-е годы повлияло на творчество Л Леонова, Ю. Олеши, И. Бабеля и особенно М. Зощенко1. С шедеврами последнего, по словам Вяч. Вс. Иванова, «соперничают удачи небольших вещей Л. Петрушевской» [62, Т.2, с.761].

В сказоподобном повествовании - «условном» или «усеченном» сказе - слово персонажа сопровождается голосом повествователя, проникающего в сознание персонажа. Эта плоскость стилизации, по мнению авторов монографии «Поэтика сказа», представляет собой одно из проявлений «чужого» слова. Традиция такого повествования опирается на опыт Ф.М. Достоевского [122, с. 120]. В конце XIX - начале XX века эта традиция продолжает эволюционировать в творчестве А.П. Чехова, который делает равноправными нейтрального повествователя и героя, устраняя всякую авторскую категоричность [122, с.124].

Такая повествовательная стратегия вводит читателя во внутренний мир героя, превращая последнего в воспринимающего субъекта В данной литературной парадигме культивируется тяга к изображению быта и повседневности «маленького человека» изнутри его сознания и подсознания, окрашивающих будничность странным, фантастическим светом. Вяч. Вс. Иванов наблюдает «нарастание черт "фантастического реализма" в смысле Достоевского в нашей литературе вплоть до 30-х и 40-х годов XX века», прежде всего в сказоподобном повествовании А. Платонова [62, Т.2, с.237]. Включается в эту литературную парадигму и Л. Петрушевская, предшественником и даже «учителем» которой М. Липовецкий считает А.

1 В 1921 году писатель А. Ремизов сказал: «Берегите Зощенко - это наш, современный Гоголь» [201, с.37].

Платонова1. Традиция М. Зощенко и А Платонова в прозе JI. Петрушевской, отмеченная в критической литературе, требует серьезного научного осмысления.

Эпохи Зощенко-Платонова и Петрушевской разделены более чем полувековым интервалом. Но, на наш взгляд, художественные системы этих авторов недалеко отстоят друг от друга. Во-первых, очевидно взаимопересечение поэтических миров М Зощенко и А. Платонова, двух современников, на что указывают такие ученые, как Вяч. Вс. Иванов2, М. Чудакова и В. Чалмаев3, Ю. Манн4, Л. Киселева3, Н. Корниенко6, А. Жолковский7.

Во-вторых, ряд исследователей обнаруживает в поэтике М Зощенко и А. Платонова те черты, которые легли в основу эстетики постмодернизма -культурного контекста творчества Петрушевской. Это - десакрализация мира [61, с.227], предчувствие катастрофы [62, Т.2, с.463], одновременное осуществление диаметрально противоположных стилевых интенций (материальной конкретности и метафизической семантики) [96, с.666]. Принадлежность Л. Петрушевской к данной литературной парадигме объясняет сходство тем, ситуаций, образов - подобно Зощенко и Платонову, писательница изображает «маленького человека» с его мирком, с его философией. Совпадение жанрово-стилевых принципов объясняется сходством социокультурного контекста двух литературных эпох, двух исторических периодов - периодов сложных переплетений событий, грез и

1 Выделяя ведущую черту поэтики Л. Петрушевской (когда «конкретная ситуация попадает в координаты вечности»), M. Липовецкий говорит об усвоенных писательницей «уроках прозы» А. Платонова [95, с.230].

2 «.язык Платонова, предельно самобытный, сближает его скорее с Зощенко» [62, T.2, с.474].

3 Платонов и был. тем «воображаемым, но подлинным пролетарским писателем», которого столько лет «временно замещал» Зощенко» [201, с. 116-117]; [197, с. 103].

4 «Произведения и герои таких великих художников XX века, как Чарли Чаплин, Кафка, Булгаков, Платонов, Зощенко. отстаивают права любой клетки, любого индивидуального существования» [108, с. 182].

Творчество Зощенко, Олеши, Платонова - это «мир прозы «сдвинутых вещей», «смещенных понятий» [76, с. 163].

Платонов и Зощенко писали «новых и неописуемых людей». никак не попадающих на «столбовую дорогу» истории» [83, с.48].

7 «Поднятие забрала двусмысленности превратило бы Зощенко в Платонова» [52, с.56]. разочарований. Фрагментарность повествования отразила историческое время, когда повсюду шла ломка больших эпических форм; усложнение субъективной организации углубило жанровую специфику малых форм. Связь проблемы жанра с категориями мировоззрения и метода обусловила выбор сказовой стилистики.

Стилистика сказового повествования, являющегося одним из способов проникновения во внутренний мир героя через формы его речевого сознания, отвечает ведущей проблеме художественного творчества - проблеме гуманистического мироустройства Образ человека с точки зрения литературной характерологии рассматривается в двух аспектах: во-первых, в соотношении статических и динамических компонентов - внешнего вида и поведения; и, во-вторых, в единстве внешнего, «телесного» человека и внутреннего, «душевно-духовного».

В антропологии JI. Петрушевской обнаруживается специфическое для русской литературы сосуществование двух культурных традиций -шутовства и юродства. В образе рассказчика у Петрушевской актуализируется память архетипа шута, являющегося знаковой фигурой для русской культуры [46, с. 109]. В XX веке в рамках «шутовского вектора» развивается ряд художественных систем, среди которых и так называемая «советская сатира» - творчество И. Ильфа и Е. Петрова, М. Зощенко и др. «Юродивая линия», как утверждает И.А. Есаулов, отчетливо просматривается в творчестве А. Платонова [46, с. 109]. Доминантой в мироощущении многих героев Л. Петрушевской также становится комплекс юродивого со всеми присущими ему атрибутами поведения, «заставляющего рыдать (здесь и далее разрядка цитируемого автора - O.K.) над смешным» [46, с. 108].

Гносеология JL Петрушевской сосредоточена именно на герое-субъекте. Он проживает свою драму в неостанавливающемся процессе бытового обихода, среди тех «обстоятельств», которые, по мнению Е.

Щегловой, поглощают у писательницы живого человека, словно черная дыра [212, с.53]. Но, вопреки утверждению критика, Петрушевская не становится автором-дегуманизатором, потому что в ее поэтике из подробностей серых будней и мелкого быта вырастает духовная жизнь героя. Проблема антропологии писательницы неразрывно связана с повествовательной стратегией, поскольку концепция личности у Петрушевской, как и у М. Зощенко и А. Платонова, обусловлена способностью героя и восприятию и субъективной интерпретации окружающего. По нашему мнению, творчество Петрушевской отражает диалектику времени и личности автора, принявшего «вызов» своей «больной» эпохи.

Научная новизна настоящей работы, представляющей первое монографическое исследование творчества Л Петрушевской, заключается в том, что:

1) впервые осуществлена попытка целостного анализа ее прозы в аспекте исследования многообразных форм «сближений-отталкиваний» с художественными мирами русских классиков и современных писателей;

2) анализ прозы JI. Петрушевской проводится с точки зрения развития сказового и сказоподобного повествования в русской литературе, прежде всего в прозе М. Зощенко и А. Платонова

Целью диссертации является, таким образом, исследование традиции сказа в прозе Л Петрушевской. Для достижения поставленной цели ставятся следующие задачи:

1) раскрыть сущность феномена прозы Петрушевской, рассмотрев формы повествования и образ повествователя;

2) «вписать» прозу Л. Петрушевской в движущуюся панораму культурного процесса, в контекст произведений русской сказовой и сказоподобной прозы, типологически и сюжегно близкой ее произведениям.

Материал исследования составили журнальные публикации Петрушевской и сборники ее произведений - «Бал последнего человека» (М.,

1996), «Дом девушек» (М., 2000) и «Настоящие сказки» (М., 2000)1, а также проза М. Зощенко и А. Платонова

Методологической базой исследования послужили труды по теоретической поэтике В.В. Виноградова, P.O. Якобсона, В.М. Жирмунского, О.М Фрейденберг, Д. С. Лихачева, Е.М. Мелетинского, работы в области семиотики культуры М.М. Бахтина, Вяч. Вс. Иванова, Ю.М. Лотмана, Б.А. Успенского, Р. Барта и др. В работе используются структурно-типологический и герменевтический методы исследования. Выбор методологического комплекса согласуется с принципом исторической детерминированности творчества Пегрушевской, позволяющим рассмотреть прозу писательницы в контексте основных тенденций развития литературного процесса XIX-XX веков и выявить ее поэтологические новации, а также с принципом имманентного анализа, который поможет раскрыть особенности художественной системы автора Отдельные положения диссертации складывались под влиянием идей феноменологии и литературной антропологии.

Практическая значимость исследования. Результаты исследования могут быть использованы для углубленного изучения творчества современных писателей, для создания картины развития русской прозы XX века, принципов и форм ее наррации. Основные положения диссертации могут быть включены как в курс лекций по истории русской литературы, так и в спецкурсы, посвященные творчеству писателей, активно обращающихся к сказовым формам повествования.

Структура исследования предполагает наличие в работе двух глав: в первой рассматривается сказ как самостоятельный тип повествования, изучению сказоподобного повествования посвящена вторая.

В первой главе «Сказовая стилизация в новеллистике Л. Петрушевской» сказ писательницы рассматривается в рамках развития

1 В 1998 году в Харькове вышло шггитомное собрание сочинений Л. Петрушевской. традиций новеллистики М. Зощенко. Представлен «человек внешний», для исследования которого применяется формула: «от речевого поступка - к действию». Данный подход определен спецификой сказа, где слово выступает одновременно и субъектом, и объектом речи [122, с.79].

В параграфе 1.1. «Стилевые тенденции «деструкции» и «игры» сказовое слово исследуется как единица модернистской поэтики, то есть как субъект повествования, а не просто элемент художественного образа или сюжета Модернизм высвечивает важнейшее свойство слова, отмеченное А.А. Потебней, - его способность быть целым художественным произведением [151, с. 182]. В творчестве Петрушевской утверждается независимость слова, освобождение его от коммуникативной функции, подчиняющей слово сюжету [51, с.ЗЗ, 104].

Ритмический рисунок прозы Л. Петрушевской создается взаимодействием «деструктивных» и «игровых» стилевых тенденций, которые отмечались многими критиками. Так, Г. Г. Писаревская обращает внимание на «игровую основу, утрированность, ориентацию на литературную интертекстуальность» в произведениях JI. Петрушевской [138, с.95]. Анализируя новеллу «Свой круг», И.П. Смирнов говорит о разрушении как о единственно возможном «разрешении сложной проблемы» у писательницы [167, с. 11]. На наш взгляд, тенденции «деструкции» и «игры» являются стилевыми доминантами поэтики Петрушевской и поэтому требуют серьезного научного анализа

В параграфе 1.2. «Шутовство как форма поведения рассказчика» рассматривается стиль произведений, «язык» Л. Петрушевской, формирующий поведенческий код героя-рассказчика Наиболее адекватно стиль поведения такого рассказчика можно определить как шутовство.

В параграфе 1.3. «Рассказчик и повествователь в системе точек зрения» исследуется иерархичность «голосов», стоящих за рассказчиком, что создает «нелинейность» сказа Л. Петрушевской.

В сказоподобном повествовании внутренний мир персонажа раскрывается через последовательную реализацию его точки зрения. Поэтому фактическим героем второй главы диссертационного исследования «Поэтика сказоподобного повествования в прозе JL Петрушевской» стал «человек внутренний» в единстве его телесного, душевного и духовного наполнения. В данной главе проза Л. Петрушевской рассмотрена в свете повествовательных традиций А. Платонова

В параграфе 2.1. «План персонажа: судьба «маленького» человека» объект изображения, «маленький человек» Л. Петрушевской рассматривается как субъект повествования, субъективность которого поднимается на аукториальный уровень. Данный персонаж реализуется на фоне такой художественной модели, как юродивость.

Параграф 2.2. «Движение воспринимающего сознания «от логоса к мифу»: поэтика неомифологизма» исследуется пристрастие к изображению реальности из «глубин души человеческой» (Ф.М. Достоевский), которое сформировало в литературе XX века тенденцию «ухода от рационалистических приемов в пользу. обращенных к сфере подсознательного». Это, в свою очередь, приводит к развитию «символико-мифологического психологизма», возвращающего в литературу многие формы древнейшей архаической поэтики [82, с.8]. Данные формы встречаются в прозе А. Платонова и Л. Петрушевской. В параграфе рассматривается специфика «мифопоэтической гносеологии Петрушевской, отличающая ее от неомифологизма Платонова

В параграфе 2.3. «Свой» и «чужой» миры в микрокосме Л. Петрушевской» исследуется функционирование важной для поэтики А. Платонова антиномии свой-чужой (здесь и далее курсив наш. - O.K.) в прозе Л. Петрушевской. Одновременно привлекается современный писательнице литературный контекст «женской прозы» - произведения Н. Садур и Т. Толстой. Данный феномен которой далек от так называемой «дамской литературы» - «благополучного чтения, доставляющего удовольствие» [1, с. 13]. Антиномия свой-чужой, становясь для героев «женской прозы» призмой мировосприятия, придает конфликту экзистенциальный характер.

Исследование прошло апробацию в работе научных конференций. По теме диссертации опубликовано десять статей.

Понятно, что ввиду отсутствия монографических работ о прозе писательницы нами активно используется материал литературно-критических журнальных и газетных статей, которому, однако, мы пытаемся придать форму научной рефлексии. Считаем, что наше исследование будет иметь научно-практическую направленность, станет одной из первых диссертационных работ, посвященных сказовой поэтике в литературе второй половины XX века, и послужит началом к появлению научных монографий, осмысляющих феномен прозы Л. Петрушевской.

17

Заключение научной работыдиссертация на тему "Традиции сказового повествования в прозе Л. С. Петрушевской"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Незавершенность творчества Д Петрушевской как становящегося, развивающегося универсума, постоянно пополняющегося новыми текстами и открытого для новых интерпретаций, тем не менее допускает определенную систематизацию его векторов и координат. Модернистская парадигма ее прозы позволила определить ее литературный контекст, в котором имена Н.В. Гоголя, М. Зощенко, А. Платонова прозвучали «формулой общности». Кроме того, Петрушевская выступает участником своеобразной эстафеты мировой культуры, образы и сюжеты которой полноправно «присутствуют» в ее творчестве и освоены ею как факты живой реальности.

Типология модерна, базирующаяся на триаде «модерное-традиционное-архаическое», наметила подходы к анализу произведений Л Петрушевской. В сказовом слове, апеллирующем к сознанию героя, заключена полемика с традиционным «безличным» повествованием, что, в конечном счете, представляет собой полемику фрагментарной и алогичной картины мира с незыблемым строем завершенного художественного мира в реалистической литературе.

Специфика сказа Петрушевской заключается в активности голоса повествователя, сопровождающего слово героя. Интенции «двойной оптики» сказового и сказоподобного повествования у Петрушевской совпадают: автор организует и отрабатывает именно способ восприятия своего героя. Эта работа совершается при активном соавторстве читателя. Петрушевская разрабатывает повествовательную ситуацию, когда имплицитная информация преобладает над эксплицитной, поэтому читатель включается в некую игру по расшифровке символов и подтекстов, позволяющих ему проникнуть за «маску повествователя». Читатель, подобно самому автору, обретает себя внутри «чужой» речи. Произведение превращается в «оптический инструмент, предлагаемый автором читателю, чтобы помочь слушать в себе самом» [50, Т.2, с.268]. Читатель получает «модели», с помощью которых он может рассказать собственную жизнь, а значит, осмыслить ее.

В стилистике сказового повествования, рассмотренной с точки зрения «деструктивных» и «игровых» тенденций, нами были выделены механизмы языковой игры, ломающие застывшие оболочки слов и их значений. Эффект подобной поэтики состоит в том, что каждый текст «провоцирует» массовое подсознание, вскрывая взаимодействие означаемого и означающего в переидеологизированном мировоззрении. Через периферические структуры массового сознания - «общественное мнение» и «историческое сознание» Петрушевская проникает к его ядерным элементам - «мировоззрению» и «миросозерцанию»1.

Общественное мнение - самая подвижная и изменчивая сфера массового сознания, представляющая собой систему ориентаций в современности. У Петрушевской - это реакция на явления («диссидентство», «армия», «перестройка») и персонажи (Сталин, Мерилин Монро, «фарцовщик») текущей жизни, выраженная через подчеркнуто сниженную стилистику штампов и просторечий вплоть до вульгаризмов.

Исследование исторической оболочки массового сознания -представлений человека о жизни прошлого в его связях с настоящим и будущим - у Петрушевской проявляется в ее позиции, утверждающей единство быта и бытия сегодня, которое подготавливалось действительностью всего советского общества. Нивелировка истинных ценностей, недостаток элементарных условий нормального существования -все это уводило человека от сферы его духовного начала Бытие заполнилось ничтожной его частью - бытом, телесным. Такое искажение привело к тем уродливым формам человеческих взаимоотношений, которые показывает Петрушевская.

1 Такое представление о структуре массового сознания дано Е.П. Прохоровым в книге «Введение в теорию журналистики».-М: «РИП-холдинг», 2002. -С.53.

Однако конечным пунктом апелляции Петрушевской к современному массовому сознанию являются его ядерные структуры - мировоззрение, определяющее поведение человека в решении принципиальных вопросов бытия («сюжет жизни»), и миросозерцание, модель мира, построенная с помощью эмоционально-образных средств, одним из которых является литературная игра

Игры» с литературой образуют в произведениях самостоятельный сюжет, накладывающийся на сюжет жизни. Расширяя поле художественных поисков, Петрушевская через интуитивно-личностное проникновение в сущность слова открывает путь к интуитивно-личностному проникновению в сущность мира Одной из главных художественных задач Петрушевской, таким образом, становится возвращение литературе статуса имманентности. Литература рефлексирует не только над реальностью, но и над национальной языковой культурой.

Рассказчик и герой Петрушевской представляют собой развитие значимых для русской культуры образов шута и юродивого. Эстетика постязыческого скоморошества и христианского юродства выводится автором в новые социокультурные координаты и преломляется через экзистенциальное мировосприятие. За шутовством и юродством, маркирующими маргинального героя, встает проблема отчужденности современного человека от окружающего мира

Матрица архаической ментальносги пронизывает сознание героя Л. Петрушевской. Миф используется Петрушевской в максимально широком диапазоне: он способен выступить и как основа сюжета, и как ведущее стилистическое средство, и как способ создания образов персонажей. Персонаж ассимилируется со своей мифической моделью, а событие интегрируется в категорию мифических действий. Архаическое мироощущение, присущее герою и повествователю, проявляется в том, что традиционно бинарные оппозиции - жизнь-смерть, любовь-ненависгь, свойчужой - приобретают свойства амбивалентных. Модернизм, полемизирующий с традицией и воспроизводящий докультурные стереотипы, выявляет формы «культурного бессознательного» в современном обществе. Создается возможность «конечного синтеза. данного Я и Всеобщего Духа» [7, с.7]. Стилистика сказовых форм повествования позволяет герою самому соотнести всеобщие нормы своего бытия с нормами бытия абсолютного. Событием в художественном мире Петрушевской становится не смерть и не жизнь, а соотносимосгь Человека и Мира, предметом переживания - противостояние жизни частной и Всеобщей.

Миф, настраивающий на постоянное духовное совершенствование, в то же время воспроизводит авторское ощущение исторического кризиса, так как «представление о мире как о трагическом целом - первая и наиболее показательная эстетическая концепция мифа» [32, с.42]. Обращаясь к мифу, Петрушевская говорит об одиночестве человека, о потере всех прав и опор, о нищете - материальной и духовной, о горестном счастье, о безразличии окружающего и тупой жестокости истории.

Но поскольку у Петрушевской повествователь и герои переживают повседневность и быт как «зримое воплощение экзистенциального трагизма бытия» [93, с. 156], само воспринимающее сознание в ее художественном мире настроено на поиск выхода из тупика полной абсурда действительности.

Автор постигает хаос через «больное» сознание своего героя (рассказчика или повествователя), ищущего спасения в себе. «Только так: "из себя", собой заполняя пустоту, человек находит смысл. Ибо только так он может оправдать свою духовную сущность» [92, с.251].

Исследование поэтики повествования в произведениях Л. Петрушевской позволило представить ее прозу как сложную, динамическую систему, в которой творческая и психическая реакция автора-творца на события современности реконструирует целую эпоху и аккумулирует ее духовную проблематику. Катастрофичность и абсурдность окружающего мира, переживаемые автором, преодолеваются им в акте творчества, поскольку «искусство есть способ уравновешивания человека с миром в самые критические и ответственные минуты жизни» [30, с.337].

Проза Л. Петрушевской - один из немногих художественных миров, оказавшихся внутренне адекватным уровню надежд и тревог, взлетов и падений XX века, и поэтому постижение законов этого мира помогает понять, куда устремляется определяющая линия в дальнейшем развитии русской прозы.

Перспективы дальнейшего изучения творчества Л. Петрушевской видятся в расширении контекста её творчества, в частности, контекста постмодернистской литературы. В творчестве Л. Петрушевской сказ как стилевая доминанта русского модернизма первой половины XX века входит в новое эстетическое измерение - культуру постмодернизма Поэтому феномен повествователя Петрушевской, воплощающего «коллективный образ всех», соотносим с такой категорией художественного сознания постмодернизма, как «энциклопедическое всечувствилище, лирическое "оно", которое свободно проходит сквозь пространство разных эпох и культур», поскольку образовано из полуфольклорных «общих мест» окружающей среды [215, с. 172]. Кроме того, сегодня в творчестве Петрушевской можно увидеть проявление смены статуса писателя, которое происходит в русской литературе конца XX века Авторы отказываются от образа художника как духовного, этического лидера и вводят образ модернистского «внутреннего человека», а затем образ постмодернистского «скриптора». Для анализа постмодернистской эстетики в творчестве Л. Петрушевской целесообразно привлечь такой материал, как цикл «Дикие животные сказки» и пьеса «Мужская зона». В этих произведениях за каждым персонажем встают «имиджи», устойчивые стереотипы массового сознания. Необходимо также, на наш взгляд, дальнейшее углубление в мотивный анализ произведений Петрушевской. В мотивной структуре её прозы кроме рассмотренных нами мотивов сна, слёз, воды особого внимания заслуживают мотивы одиночества и помутнённого сознания, которые являются формами выражения «я» персонажа

Дальнейшее изучение повествовательных стратегий, используемых писателями - современниками JL Петрушевской, несомненно, представляет значительный интерес для будущих исследователей в создании целостной концепции развития русской прозы конца XX - начала XXI века

Список научной литературыКузьменко, Оксана Анатольевна, диссертация по теме "Русская литература"

1. АбашеваМ. Чистенькая жизнь не помнящих зла//Лит. обозр.- 1992.-№5-6.- С.9-14.

2. Адамович Г. Собрание сочинений. «Комментарии» /Сост., послесл. И примеч. О.А Коростелева- СПб.: Алетейя, 2000.- 757 с.

3. Айзерман Л. С. Русская классика накануне XXI века Утопии и антиутопии в снах героев русской литературы //Литература в школе.- 1997.-№1.- С.11-116.

4. Акимова Н.Н. Булгарин и Гоголь (Массовое и элитарное в русской литературе: проблема автора и читателя) //Русская лит.-1996,- №2,- С.3-22.

5. Алиева С. «Сердце свое я несу, как свечу.».- М.: Знание, 1991.-№6.-56 с.

6. Анализ художественного текста (Русская литература XX века: 20-е годы): Учебное пособие для иностранцев /Вознесенская И.М., Гулякова И.Г. и др.; Под ред. К.А. Роговой.- СПб., Изд-во Санкт-Петербургского университета, 1997.- 242 с.

7. Андреев Л. Художественный синтез и постмодернизм //Вопр. лит.-2001.-№1.- С.3-38.

8. Бакусев в. «Тайное знание»: архетип и символ //Лит. обозр.- 1994.-№-4.-С. 14-19.

9. Барт Р. Нулевая степень письма //Семиотика: Сб. статей. Переводы /Сост., всгуп. ст. и общ. Ред. Ю.С. Степановой; Комментарии Ю.С. Степановой, Т.В. Булыгиной.- М., 1983.-С.306 349.

10. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М: Худ. лит., 1972.-470 с.

11. Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет.- М.: Худ. лит, 1975.- 504 с.

12. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества- М.: Искусство, 1979.-424 с.

13. Бахтин М.М. Литературно-критические статьи М.: Худ. лит, 1986.548 с.

14. Ф 14. Белая Г. Экзистенциальная проблематика творчества М. ЗощенкоУ

15. Лит. обозр.- 1995.-№1.-С.4-13.

16. Белик А А. Культурология: Антропологические теории культур. -М.: Росс. Гос. Гуманит. Ун- т. М., 1998.- 241 с.

17. Белый А. Мастерство Гоголя: Исследование.- М.: МАПЛ, 1996.- 351с.

18. Белый А Символизм как миропонимание.- М.: Республика, 1994.528 с.

19. Берг М. Литер атурократия. Проблема присвоения и "ф перераспределения власти в литературе.- М.: Новое литературное обозрение,2000.- 352 с.

20. Бергсон А. Собр. соч.- СПб., 1914.

21. Бицилли П.М. Литературные эксперименты Зощенко //Бицилли П.М. Избранные труды по филологии.- М., 1996.- С.594- 612.

22. Блок А. Собр. соч.: В 8 Т.- М.; Л., 1962.

23. Большакова А.Ю. Британская русистика 1990-х годов о современной литературе //Литературоведение на пороге XXI века: Материалы научн. конф.- М., 1998.- С.361- 367.

24. Бочаров С.Г. «Вещество существования» (Мир Андрея Платонова)

25. Бочаров С.Г. О художественных мирах.- М, 1985.- С.249 296.

26. Бочарова О. Формула женского счастья //Нов. лит. обозр.- 1996.-№22.- С.292-302.

27. Быков Д. Рай уродов //Огонек.-1993.-№18.- С.34-35.

28. Веселова И. С. Рассказ как опыт переживания таинственного //Лит. обозр.- 1998.- №2.- С.81-83.

29. Виноградов В.В. Поэтика русской литературы: Избранные труды. М.: Наука,1976.- 511 с.

30. Виноградов В.В. Проблемы русской стилистики,- М.: Высш. шк., 1981.-320 с.

31. Вольпе Ц. Искусство непохожести.- М.: Сов. писатель,1991.- 320 с.

32. Выготский JI.C. Психология искусства.- Ростов н/Д.: Феникс, 1998.480 с.

33. Габриэлян Н. Ева это значит «жизнь» (Проблемы пространства в современной русской женской прозе) //Вопр. лит.- 1996.- №4.- С.31-71.

34. Гаврилова Ю.Ю., Гиршман М.М. Миф автор - художественная целостность: аспекты взаимосвязи //Филологические науки.- 1993.- №3,-С.41-48.

35. Газизова А.А. Красота в ранней прозе Андрея Платонова //Творчество Андрея Платонова: Исследования и материалы. Библиография. -СПб., 1995.-С.53-62.

36. Галина М. Литература ночного зрения (Малая проза как разрушитель мифологической системы) //Вопр. лиг.- 1997.- №5.- С.3-21.

37. Гинзбург Л. О литературном герое.- Л.: Сов. писатель, 1979.- 224 с.

38. Гоголь Н.В. Избранные сочинения. В 2-х т. Т. 1 /Вступ. Статья П Николаева; Примеч. Н. Степанова и др.- М.: Худож. лит., 1984.- 575 с.

39. Головко В.М. Герменевтика жанра: проектная конструкция литературоведческих исследований //Литературоведение на пороге XXI века: Материалы международной научн. конф.- М., 1998.- С.207- 211.

40. Голубков М.М. Утраченные альтернативы: Формирование монистической концепции советской литературы. 20-30-е годы. М.: Наследие, 1992.- 202 с.

41. Гурвич И.А. Проза Чехова- М.: Худ. лит., 1970.-183с.

42. Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка: Т.1-4.-М.: Русский язык, 1978.

43. Достоевский Ф.М. Собр. соч.: В12-тит.- М.: Правда, 1982. ^

44. Дужина Н.И. Андрей Платонов: поход на тайны //Лит. обозр.- 1998.- №2,- С.47-54.

45. Душечкина Е.В. Новые монографии о Михаиле Зощенко //Рус. лит.-1996.- №2.- С.206-209.

46. Дюжев Ю. Русский излом // Север.-1993 №2 .- С. 138 149. 45. Ерофеев В. Москва - Петушки.- М.: Локид, 1990.- 130 с.

47. Есаулов И. А. Юродство и шутовство в русской литературе (Некоторые наблюдения) //Лит. обозр.- 1998.- №3.- С. 108-112.

48. Ефимова Н. Мотив игры в произведениях Л. Петрушевской и Т. Толстой//Вестник МУ. Сер. 9. Филология,- 1998.-№3,- С.60- 70.

49. Жаккар Ж.-Ф. Даниил Хармс и конец русского авангарда- СПб.: Гуманитарное агенство «Академический проект», 1995.- 472 с.

50. Желобцова С.Ф. Проза Людмилы Петрушевской.- Якутск: Изд-во ЯГУ, 1987.- 24 с.

51. Женнет Ж Фигуры. В 2-х томах.- М.: Изд-во им. Сабашниковых,1998.

52. Жирмунский В.М. Теория литературы. Поэтика Стилистика- Л.: Наука, 1977.- 408 с.

53. Жолковский АК. Блуждающие сны: Из истории русского модернизма Сб ст. М.: Сов. писатель, 1992.- 432 с.

54. Жолковский А.К. Блуждающие сны и другие работы.- М.: Наука, 1994.-428 с.

55. Жолковский А.К. Михаил Зощенко: поэтика недоверия.- М.: Школа «Языки русской культуры», 1999.- 392 с.

56. Журавлева А.И. Новое мифотворчество и литературоценгристская эпоха русской культуры //Вестник Моск. ун-та Сер.9, Филология.- 2001.-№6.- С.35-43.

57. Золотоносов М. Засада гениев //Московские новости.- 1992.- №47.1. С.23.

58. Золотоносов М. Ложное солнце («Чевенгур» и «Котлован» в контексте советской культуры 1920-х годов) //Вопр. лит.- 1994.-Вып.-5.- С.З -43.

59. Зорин А. Круче, круче, круче. История победы: чернуха в культуре последних лет //Знамя.-1992.- №10.- С.198-203.

60. Зощенко М. Голубая книга Рассказы. М.: Правда, 1989.- 624 с.

61. Зощенко М. Социальная грусть: Рассказы и фельетоны. Сентиментальные повести. Перед восходом солнца- М.: Школа-Пресс, 1996.768 с.

62. Зубарев Л. Д. Научная конференция о современном литературном процессе//Вестник МУ. Сер. 9, Филология.- 1997.-№2.- С.226-231.

63. Иванов В.В. Избранные труды по семиотике и истории культуры. В 2-х томах.- М.: Школа «Языки русской культуры», 1999.

64. Иванов В.В., Топоров В.Н. Славянские языковые моделирующие системы: Древний период /АН СССР; Ин-т славяноведения.- М: Наука, 1965.-246 с.

65. Ильин И.П. Постмодернизм от истоков до конца столетия: эволюция научного мифа- М.: Интрада, 1998.- 256 с.

66. Ильин И. П. Постструктурализм. Деконсгруктивизм. Постмодернизм. М.: Интрада, 1996. -256 с.

67. Имихелова С. С. «Авторская» проза и драматургия 1960-1980-х годов: своеобразие художественного метода- Улан-Удэ: Изд-во Б ГУ, 1996.88 с.

68. Имихелова С.С. Поэтика русской прозы (1960-1990-е годы).- Улан-Удэ: Изд-во Бур. госуниверситета, 1999.- 116 с.

69. Иорданский В. Чистота и скверна, жизнь и смерть //Восток.- 1998.-№6.- С.91-102.

70. Исаев С.Г. Понятие маски в современном литературоведении XX столетия //Литературоведение на пороге XXI века: Материалы международной научной конференции.- М., 1998.- 504 с.

71. Канчуков Е. Л. Петрушевская. Песни восточных славян. Московские случаи (Нов. мир.-1990.-№8) //Лиг. обозр.- 1991.- №7.- С.29-30.

72. Карасев Л. Движение по склону (Пустота и вещество в мире А. Платонова) //«Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества Вып. 2.- М., 1995.-С.5-38.

73. Касаткина Т. «Идиот» и «чудак»: синонимия или антонимия? //Вопр. лит.- 2001.- №2.- С.90-103.

74. Касемаа Я.Э. О притче в современной советской прозе Вестн. ленингр. ун-та- 1977.- №8,- С.71 75.

75. Кашина Н.В. Эстетика Ф.М. Достоевского.- М.: Высш. шк., 1989.286с.

76. Кириллова ИВ.Традиция сказа в творчестве М. Зощенко и В. Высоцкого //Мир Высоцкого: исследования и материалы. Вып.З. Т.2.-М.-С.324-331.

77. Киселева Л.Ф. Пушкин в мире русской прозы XX века- М.: Наследие, 1999.- 362 с.

78. Кнабе Г. С. Знак. Истина Круг (Ю.М. Лотман и проблема постмодерна) //Лотмановский сборник- М., 1995.- С. 266-277.

79. Ковалева И. Миф: повествование, образ и имя //Лит. обозр.- 1995.-№3.-С.92-94.

80. Кожевникова Н. А. Типы повествования в русской литературе XIX-XX веков.- М.: Институт русского языка РАН, М., 1994.- 336 с.

81. Кожинов В.В. Размышления о русской литературе.- М.: Современник, 1991,- 526 с.

82. Колобаева Л. А Концепция личности в русской реалистической литературе рубежа XIX-XX веков.- М.: Изд-во МГУ, 1987.- 174 с.

83. Колобаева JI «Никакой психологии», или Фантастика психологии? (О перспективах психологизма в русской литературе нашего века) //Вопр. лит.- 1999,- №2.- С.3-20.

84. Корниенко Н.В. Зощенко и Платонов. Встречи в литературе //Лит. обозр,-1995.- №1.- С.47-54.

85. Корниенко Н.В. Наследие Платонова испытание для филологической науки //Изв. Рос. АН. Сер. лит-ры и языка- 1999.-№5-6.-С. 10-25.

86. Костюков Л Исключительная мера //Лит. газ.- 1996.- 13 марта.1. С.4.

87. Кравцов В. Терия мифического и развитие российской науки: опыт познания//Лит. обозр.- 1997.-№3.-С.101-110.

88. Крымова Н О Высоцком//Аврора.- 1981.-№8.- С.98-115.

89. Куралех А. Быт и бытие в прозе Людмилы Петрушевской //Лиг. обозр.-1993.-№5,- С.63-66.

90. Лебедушкина О. Книга царств и возможностей //Дружба народов -1998.-№4.- С. 199-207.

91. Левин Ю. Заметки о «Машеньке» В.В. Набокова //В.В. Набоков: pro et contra- М., 1997.- С.364-374.

92. Лейдерман Н.Л Движение времени и законы жанра- Свердловск: Сред- Урал. кн. издат., 1982.- 254 с.

93. Лейдерман Н., Липовецкий М. Жизнь после смерти, или Новые сведения о реализме //Нов. мир.-1993.-№7.-С.234-252.

94. Липовецкий М. Уроки музыки (о прозе Л. Петрушевской) «Свободы черная работа»: Статьи о литературе.- Свердловск, 1991.- С. 149-156.

95. Липовецкий М.Н. Поэтика литературной сказки (на материале русской литературы 1920-1980-х годов).- Свердловск: Изд-во Урал. Ун-та, 1992,-184 с.

96. Липовецкий М. Трагедия и мало ли что еще //Нов. мир.- 1994.-№10.- С.229-232.

97. Липовецкий М. Эпилог русского модернизма. Художественная философия в «Даре» Набокова//В.В. Набоков: pro et contra- м., 1997.- С.643-666.

98. Липовецкий М. И разбитое зеркато //Сергей Довлатов: творчество, личность, судьба.- СПб, 1999.- С.266-276.

99. Лихачев Д.С. Историческая поэтика русской литературы. Смех как мировоззрение и другие работы,- СПб.: Алетейа, 2001.- 566 с.

100. Лосев А.Ф. Миф-Число-Сущность /Сост. и общ. ред. А.А. Тахо-Годи.- М.: Мысль, 1994.-920 с.

101. Лотман Ю.М. В школе поэтического слова: Пушкин, Лермонтов, Гоголь: Кн. для учителя.- М.: Просвещение, 1988.- 348 с.

102. Лотман Ю.М. Избранные статьи: В 3-х Т.- Таллинн: Александра,1992.

103. Лотман Ю.М. О содержании и структуре понятия «художественная литература» //Поэтика Хрестоматия по вопросам литературоведения для слушателей университета- М., 1992,- С.5-23.

104. Маковский М.М. Сравнительный словарь мифологической символики в индо-европейских языках: Образы мира и миры образов.- М.: Гуманит. изд. центр ВЛАДОС, 1996.- 416 с.

105. Малыгина Н. Модель сюжета в прозе Андрея Платонова// «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества Вып.2.- М.,1995.-С.274-286.

106. Малыгина Н.М. Диалог героев А Платонова и Ф. Достоевского //Литература в школе.-1998.- №7.- С.48-57.

107. Манн Ю. Автор и повествование //Изв. Рос. АН. Сер. лит-ры и языка-1991.- №1.- С. 3-19.

108. Манн Ю. Об эволюции повествовательных форм (вторая половина XIX века) //Изв. Рос. АН. Сер. лит-ры и языка- 1992.- №1.- С.40-50.

109. Манн Ю. Карнавал и его окрестности //Вопр. лит.- 1995.-Вып. 1,-С. 154-182.

110. Маркович В.М. О трансформациях «натуральной» новеллы и двух «реализмах» в русской литературе 19 века //Русская новелла: Проблемы истории и теории: Сб. статей.- СПб, 1993.- С. 113-134.

111. Мартьянова С.А Формы поведения как литературоведческая категория //Литературоведение на пороге XXI века: материалы международной научной конференции.- М., 1998.- С. 194- 199.

112. Медарич М. Владимир Набоков и роман XX столетия //В. В. Набоков: pro et contra- СПб, 1997.- С.454- 475.

113. Медарич М. Автобиография /Автобиографизм //Автоинтерпретация: Сб. статей.- СПб., 1998.-С.5-32.

114. Мелетинский Е.М. Введение в историческую поэтику эпоса иромана- М.: Наука, 1986.- 320 с.

115. Мелетинский Е.М. От мифа к литературе. Курс лекций «Теория мифа и историческая поэтика».- М.: Российский государственный гуманитарный университет, 2000.-170 с.

116. Миловидов В.А. Проза Л. Петрушевской и проблема натурализма в современной русской прозе //Литературный текст: Проблемы и методы исследования.- Тверь, 1997.- Вып.З.- С.55-62.

117. Мильдон В. Тринадцатая категория рассудка (Из наблюдений над образами смерти в русской литературе 20-30-х годов XX века) //Вопр. лит.-1997.-№3.- С. 128-140.

118. Михайлов A. Ars amatoria, или Наука любви по Петрушевской //Лит. газ.- 1993,-15 сет>С.4.

119. Морозова Т. Скелеты из соседнего подъезда //Лит. газ.- 1998.-№36.-9 сент.- С. 10.

120. Московская Д. В поисках Слова: «странная» проза 20-30-х годов //Вопр. лит.- 1999.-№6.- С.31-65.

121. Мукаржовский Я. Структуральная поэтика- М.: Школа «Языки русской культуры», 1996.- 480 с.

122. Мухин А. Г. «Бытие в тупике» (Аномальность в языке повести А. Платонова «Котлован») //Русская словесность.- 2001.-№1.- С.59-62.

123. Мущенко Е.Г., Скобелев В.П., Кройчик Л.Е. Поэтика сказа-Воронеж: Изд- во Воронежского ун-та, 1978,- 287 с.

124. Называть вещи своими именами: Программные выступления мастеров Западно-европейской литературы XX века /Сост. Л.Г. Андреев и др.; Под ред. и с предисл. Л.Г. Андреева; Коммент. Г.К. Косикова и др.- М.: Прогресс, 1986.-637 с.

125. Нарахно К. Песни просвещения: Эволюция сказания о герое в западной поэзии./Пер. с англ. К. Бутырина: Под общ. ред. В.В. Зеленского.-М.: Б.С.К., 1997.-266 с.

126. Нефагина Г.Л. Русская проза второй половины 80-х начала 90-х годов XX века: Учебн. пособие для студентов филологических факультетов вузов.- Мн: НПЖ «Финансы, учет, аудит», «Экономпресс», 1997.- 231 с.

127. Нива Ж. Возвращение в Европу: Статьи о русской литературе.- М.: Высш. шк., 1999.- 304 с.

128. Ожегов С.И. Словарь русского языка /Под ред. НЮ. Шведовой.-М.: Русский язык, 1987,- 750 с.

129. Орлова Е.И. После сказа (М. Зощенко Вен. Ерофеев - Абрам Терц) //Филологические науки.- 1996.- №6.- С.13-22.

130. Ортега-и-Гассет X. Эстетика. Философия культуры /Вступ. ст. Г.М. Фридлендера; Сост. В.Е. Багно.- М.: Искусство, 1991.- 588 с.

131. Павлов О. Сентиментальная проза //Лит. учеба- 1996.-№4.-С.105

132. Падучева Е.В. В.В. Виноградов и наука о языке худ. прозы// Изв. Рос. АН. Сер. лиг-ры и языка-1995.-№3.-С.39-48.

133. Падучева Е.В. К определению лингвистических параметров несобственно-прямой речи //Лотмановский сборник.- М., 1995.- С.642-654.

134. Падучева Е.В. Семантические исследования (Семантика времени и вида в русском языке; Семантика нарратива).- М.: Школа «Языки русской культуры», 1996.- 464 с.

135. Падучева Е.В. Кто же вышел из «Шинели» Гоголя? (О подразумеваемых субъектах неопределённых местоимений) // Изв. Рос. АН. Сер. Лит-ры и языка.-1997.-№2.- С.20-27.

136. Панн Л. Вместо интервью, или Опыт чтения Людмилы Петрушевской вдали от литературной жизни метрополии //Звезда.- 1994.-№5.- С.197 201.

137. Панченко А.М. Русская культура в канун петровских реформ /Отв. ред. Д.С. Лихачев,- Л: Наука, 1984.- 205 с.

138. Пастушенко Ю. Поэтика смерти в повести «Котлован» //«Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества Вып. 2.- М., 1995.-С. 191-197.

139. Писаревская Г.Г. Роль литературной реминисценции в названии цикла рассказов Л. Петрушевской «Песни восточных славян» //Русская литератураXX в.: Образ. Язык. Мысль.- М, 1995.- С.95-102.

140. Пенская Е. М. Зощенко и театр абсурда //Лит. обозр.- 1995.-№1.-С.34-35.

141. Петровский М.А Морфология новеллы //Поэтика Хрестоматия для слушателей ун-та- М., 1992.-С.61- 91.

142. Петрушевская Л. Бал последнего человека М.: Локид, 1996.- 554 с.

143. Петрушевская Я С. Два рассказа Никогда Надька //Знамя .-1998.-№5.- С.5-14.

144. Петрушевская Я Дом девушек: Рассказы. Повести.- М.: Вагриус, 1999.-448 с.

145. Петрушевская JI.C. Настоящие сказки,- М.: Вагриус, 2000.- 448 с.

146. Петрушевская Л. Четыре рассказа: Как цветок на заре. Рай, рай. Три лица Шато //Знамя.- 2000.- №3.- С.112-136.

147. Платонов А. Собр. соч. в трех томах: Т.1. Рассказы. Повести. 1921 1934. /Сост., вступ. ст. и примеч. В.А. Чалмаева. -М.: Сов. Россия, 1984.464 с.

148. Платонов А. Чевенгур. Котлован. Ювенильное море. Город Градов: роман и повести. Куйбышев: Куйб. кн. изд-во, 1990.- 640 с.

149. Платонов А.П. Вся жизнь: Сборник /Сост. М.А. Платонова; предисл. Н.В. Корниенко.- М.: Патриот, 1991.- 367 с.

150. Попова К Эффект отстраненности и сострадания. Сатирическая новеллистика М. Зощенко //Лит. обозр.- 1995.- №1.- С. 21-24.

151. Поспелов Г.Н. Стадиальное развитие европейских литератур.- М.: Худож. лит., 1988.- 208 с.

152. Потебня А.А. Слово и миф.- М.: Правда, 1989.- 624 с.

153. Пропп В.Я. Морфология сказки.- М.: Наука, 1969.-168 с.

154. Пушкин А.С. Поли. собр. соч.: В 10 Т.- М.: Гослитиздат, 1950.

155. Ревзина О. Г. Число и количество в поэтическом мире М. Цветаевой //Лотмановский сборник.-М., 1995.-С.619-641.

156. Ремизова М. Теория катастроф //Лит. газ .- 1996.- 13 марта-С.4.

157. Роль человеческого фактора в языке: Язык и картина мира /Б. А. Серебренников и др. М.: Наука, 1988.- 216 с.

158. Рубен Б. С. Вещий Зощенко //Зощенко М.М. Социальная грусть.-М., 1996.- С.5-38.

159. Руднев В.П. Морфология реальности: Исследование по «философии текста». Серия «Пирамида».- М.: Русское феноменологическое общество, 1996.- 207 с.

160. Руднев В.П. Словарь культуры XX века М.: Аграф, 1999.- 384 с.

161. Савкина И. Женская проза без кавычек // Лит.учеба-1998.-№3.-С.71-75.

162. Савкина И.Л Глазами Аргуса (мотив молвы в русской женской прозе первой половины XIX века) //Филологич. науки.- 2000.-№3.- С.38-51.

163. Садур Н. Юг //Знамя.- 1992.-№10.-С.9-40.

164. Семенова С.Г. Преодоление трагедии: «Вечные вопросы» в литературе.-М.: Сов. писатель, 1989.- 440 с.

165. Скафгымов А.П. Нравственные искания русских писателей.- М.: Худ. лит., 1972.- 544 с.

166. Скоропанова И.С. Русская постмодернистская литература Учебн. пособие.- М.: Флинта: Наука, 1999,- 608 с.

167. Славникова О. Петрушевская и пустота //Вопр. лит.- 2000.- №2.-С.47-61.

168. Смирнов И.П. О смысле краткости //Русская новелла: Проблемы истории и теории: Сб. статей.- СПб,1993.- С.5- 13.

169. Смирнов И.П. Психодиахронологика (Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней).- М.: Нов. лит. обозр., 1994.-352 с.

170. Смирнова Н. Проза Пушкина в свете теории повествования XX века (Проблемы нарратологии: ограниченный повествователь) //Пушкин и теоретико-литературная мысль.- М.,1999.- С.86-106.

171. Собуцкий М.А. Средневековые притчеобразные нарративы: общечеловеческое знание о структурах возможных событий //Рациональность и семиотика дискурса- Киев, 1994.- С.73-89.

172. Совр. заруб, литературоведение: Страны Зап. Европы и США: Концепции, школы, термины: энцикл. справ. /Рос. акад. наук, ин-т науч. информ. по обществ, наукам; А.В. Дранов и др.- М.: Интрада, 1996.-317с.

173. Соколянский А. «.и в чудных пропастях земли» //Нов. мир.-1995.-№5.- С.235-237.

174. Соложенкина С. «Вся Россия делится на сны.» //Лит. обозр. -1994.-№5- 6.-С. 28-31.

175. Степанян К. Реализм как преодоление одиночества//Знамя.- 1996.-№5.- С.203-210.

176. Сухих И.Н. Проблемы поэтики АП. Чехова /ЛГУ им. А А Жданова,- Л.: Изд-во ЛГУ, 1987,- 180 с.

177. Сухих И Чеховские писатели и литератор Чехов //Автоинтерпретация: Сб. статей.- СПб, 1998.- С. 134-140.

178. Тарановский К. О поэзии и поэтике.- М.: Языки русской культуры,2000.-432 с.

179. Тарланов Е.З. Социальный тип дилетанта в литературной жизни рубежа веков и зарождение русского модернизма //Русская лит.- 1998.-№3.-С.43-56.

180. Творчество Андрея^платонова: Исследования и материалы. Библиография.-СПб.: Наука, 1995.- 360 с.

181. Тесмер Б. «Песни западный славян» А. С. Пушкина и «Песни восточных славян» Л. Петрушевской (к вопросу о восприятии цикла Л. Петрушевской в литературной критике) //Весгн. МУ. Сер. 9, Филология.2001.-№3.- С.129-135.

182. Толстая Т. Лимпопо //Знамя.- 1991.-№2.-С.45-70.

183. Томашевский Ю. Смех Михаила Зощенко //ММ. Зощенко. Избранное.-М., 1990.-С.З-14.

184. Тынянов Ю.Н Поэтика. История литературы. Кино,- М.: Наука, 1977.-576 с.

185. Тюпа В.И Художественность чеховского рассказа.- М.: Высш. школа, 1989.- 133 с.

186. Тюпа В.И. Аналитика художественного (введение в литературоведческий анализ).- М.: Лабиринт, РГТУ, 2001.- 192 с.

187. Улицкая Я Плохой читатель //Вопр. лит.-1996.- Вып.1.- С.33-36.

188. Уэллек Р., Уоррен О. Теория литературы.- М.: Прогресс, 1978.328 с.

189. Федоров B.C. Об онтологических и философских аспектах мировоззрения М. Зощенко //Михаил Зощенко. Материалы к творческой биографии.- СПб, 1987.- С.226-239.

190. Фрейд 3. Введение в психоанализ: Лекции /Авторы очерка о Фрейде Ф.В. Бассин и М.Г. Ярошевский,- М.: Наука, 1989.- 456 с.

191. Фрейд 3. Психология бессознательного.- М.: Просвещение, 1999.448 с.

192. Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра- М.: Лабиринт, 1997.448 с.

193. Хализев В.Е. Теория литературы.- М.: Высшая школа, 1999.- 398 с.

194. ХарчевВ. Вера, Надежда.?//Север-1992.-№8.- С.161-165.

195. Хилыпер Карла Толки слухи - сплетни /Женские образы и модели женственности в русской женской прозе: Тез. докл. Симпозиум, Эрфурт (ФРГ), 8-10 дек. 1995 г. //Нов. лит. обозр.- 1997.-№28.-С.407- 410.

196. Ходанен Л. А. Мотивы и образы «сна» в поэзии русского романтизма//Русская словесность.-1997.-№1.-С. 2-8.

197. Чалмаев В.А. «Нечаянное» и вечное совершенство Андрея Платонова //Платонов А.П. Государственный житель: Проза Ранние сочинения. Письма- М.,1988.- С.5-33.

198. Чалмаев В. Андрей Платонов (К сокровенному человеку).- М.: Сов. писатель, 1989.- 445 с.

199. Чичерин АВ. Идеи и стиль. О природе поэтического слова- М.: Сов. писатель, 1968.- 374 с.

200. Чехов А.Г1 Полн. собр. соч. и писем: В 30 Т. Письма: в 12 Т. -М,1974.

201. Чудаков АП. Мир Чехова: Возникновение и утверждение. М.: Сов. писатель, 1986.-379с.

202. Чудакова М.О. Поэтика Михаила Зощенко.- М.: Наука, 1979.- 200с.

203. Чупринин С.И. Предвестие: заметки о журнальной прозе 1988 года //Знамя.- 1989.- №1.- С.210-224.

204. Шайтанов И. О двух именах и об одном десятилетии //Лит. обозр.-1991.-№7.-С. 4-11.

205. Шеллинг Ф.В. Философия искусства.- М.: Мысль, 1966.- 496 с.

206. Шестов Л. Творчество из ничего //Путешествие к Чехову: Повести. Рассказы. Пьеса Размышления о писателе.- М., 1996.- С.552 569.

207. Шкловский Е. Косая жизнь //Лит. газ.- 1992.- 1 апр.- С.4

208. Шкловский В.Б. Энергия заблуждения: Книга о сюжете.- М.: Сов. писатель, 1981,- 351 с.

209. Шкловский В. Искусство как прием //Шкловский В.О теории прозы.-М., 1983.- С.9-25.

210. Шраер М.Д Набоков: Темы и вариации /Пер. с англ. В. Полищук при участии автора- СПб.: Академический проект, 2000.-384 с.

211. Шукшин В.М. Собр. соч.: В З-хт.-М.: Молодая гвардия, 1985.

212. Щеглова Е. Во тьму или в никуда? //Нева- 1995.-№8.- С. 191197.

213. Щеглова Е. Человек страдающий (Категория человечности в современной прозе) //Вопр. лит.- 2001.- №6.- С.42-66.

214. Эйхенбаум Б. Как сделана «Шинель» Гоголя //Эйхенбаум Б. О прозе,- М, 1969.- С.306- 326.

215. Элиаде М. Миф о вечном возвращении. Архетипы и повторяемость.- СПб.: Алетейя, 1998.- 256 с.

216. Эппггейн М. Постмодерн в России. Литература и теория.- М.: Издание Р. Элинина, 2000.- 368 с.

217. Эткинд Е.Г. «Внутренний человек» и внешняя речь: Очерки психопоэтики русской литературы XVII-XIX веков.- М.: Школа «Языки русской культуры», 1999.- 448 с.

218. Юнг К.Г. Душа и миф. Шесть архетипов.-М.-К.: Лабиринт, 1997.232 с.

219. Якобсон Р. Работы по поэтике /Сост. М.А. Гаспарова,- М.: Прогресс, 1987.-464 с.

220. Якобсон Р. Язык и бессознательное.- М: Наука, 1996.- 254 с.