автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.02.14
диссертация на тему: Античные учения о возникновении языка

Полный текст автореферата диссертации по теме "Античные учения о возникновении языка"

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

АНТИЧНЫЕ УЧЕНИЯ О ВОЗНИКНОВЕНИИ ЯЗЫКА

Специальность 10.02.14 — Классическая филология, византийская и новогреческая филология

Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

На правах рукописи

□ □345 Ю36

Берлинский Александр Леонардович

Санкт-Петербург

2008

003451036

Диссертация выполнена на кафедре классической филологии факультета филологии и искусств Санкт-Петербургского государственного университета

Официальные оппоненты: доктор исторических наук,

главный научный сотрудник Санкт-Петербургского

Института истории РАН

ГАВРИЛОВ Александр Константинович

доктор филологических наук, профессор ЕЛОЕВ А Фатима Абисаловна

доктор филологических наук СМЫШЛЯЕВА Вера Павловна

Ведущая организация: Институт лингвистических исследований РАН

Защита состоится « ¿2008 года в /6 часов на заседании совета

Д 212.232.23 по защитедокторбких и кандидатских диссертаций при Санкт-Петербургском государственном университете по адресу 199034, г. Санкт-Петербург, Университетская наб., д.11, ауд. 215 а.

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке им. М. Горького при Санкт-Петербургском государственном ■ университете.

Автореферат разослан « W » 2008 г.

Ученый секретарь диссертационного совета

К. А. Филиппов

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Предмет исследования.

В работе исследуются античные учения о возникновении и развитии языка -от их зарождения в древней Греции в V в. до н.э. до теорий эллинистической и римской эпохи. Особое внимание уделяется учениям Демокрита и Эпикура, представляющим эволюционистское направление, но наряду с ними также воззрениям Парменида, Платона, Аристотеля, Посидония. Анализируются предпосылки возникновения и история двух противоположных теоретических направлений в философии языка - натурализма и конвенционализма. Значительное место уделяется учениям, идейная принадлежность которых вызывает дискуссии в современной науке (Диодор Сицилийский, Витрувий, Птолемей, Лакганций). Исследование основано на полном по возможности привлечении всего релевантного материала, содержащегося в античной традиции. Наряду с рассуждениями, которые непосредственно относятся к исследуемой теме, привлекаются также, ввиду скудости сохранившихся источников, особенно для V в. до н.э., высказывания в философской, художественной и научной литературе, прямо или косвенно свидетельствующие о дискуссиях, связанных с возникновением языка.

Актуальность темы.

В Древней Греции в V в. до н.э. впервые в истории зарождается отчетливый интерес к тому, как возник язык, вместе с более широким интересом к началам человеческой культуры в целом. Надолго угаснув в Средние века, этот интерес возродился в эпоху Ренессанса и в Новое время и привел к появлению различных учений, опиравшихся (наряду с Библией) на античные теории. Проблема происхождения человеческой речи и по сей день далека от удовлетворительного решения, продолжая вызывать появление все новых теорий, в которых здравые наблюдения над психологией человека и природой речевой деятельности сочетаются с предвзятыми спекуляциями. Античные воззрения на этот предмет, представляющие самоценный интерес в качестве примечательного направления в истории человеческой мысли, напоминают одновременно об источниках, нередко плохо известных, современных гипотез и в какой-то мере предостерегают против повторения ошибок.

Античные учения о возникновении языка еще не становились предметом монографического исследования в отечественной и зарубежной научной литературе, хотя при изучении воззрений древних на происхождение культуры определенное внимание уделялось и этой теме. Ее специальное изучение актуально, однако, не только в плане углубления и детализации. Учения о возникновении языка имеют свою собственную предысторию, отличную от теорий возникновения культуры в целом. Еще до того, как зарождается интерес к тому, как человек, эволюционируя из животного состояния, приобрел артикулированную речь, отличную от звуков прочих живых существ, в первые десятилетия V в. до н.э. появляются первые размышления над тем, как были «установлены имена». Подобного рода размышления связаны с зарождением критического отношения к языку как средству выражения мысли. Этот подход, возникший в сфере, где взаимодействовали зарождающаяся лингвистика и теория познания, позже, около середины того же столетия, был дополнен культурно-историческим аспектом

- идеями относительно появления человеческого языка как такового. В той или иной степени эти различные стороны учений о возникновении языка - антропологическая, эпистемологическая и лингвистическая - присутствуют и в их последующей истории. Существенным является изучение этих учений под углом взаимных влияний этих областей знания в различные периоды.

Несмотря на то, что различные аспекты античных учений о происхождении языка в той или иной мере затрагивались в трудах по античному языкознанию, в современной науке отсутствует обобщающее, основанное на критическом анализе источников, исследование этой темы. Фундаментальный труд X. Штайнта-ля далек от полноты и устарел во всех отношениях.1 Небольшая по объему диссертация X. Дальмана,2 специально посвященная нашей теме, содержит ряд ценных наблюдений, она превосходит основательностью и критичностью большинство современных ей работ по истории античной лингвистической мысли (в частности, в ней справедливо отвергнута гипотеза об отражении учения Анти-сфена в натуралистических воззрениях платоновского Кратила). Однако сосредоточенность преимущественно на платоновском «Кратиле» и теории Эпикура привели Дальмана к одностороннему выводу о принципиальном отличии учений о языке V - IV вв. до н.э. от позднейших теорий: по мнению Дальмана, в классическую эпоху полемика велась вокруг того, связаны ли вещи со словами объективно или произвольным образом, сама же связь рассматривалась той и другой стороной как результат «установления» (моделью здесь послужила антитеза фбсег - убцш платоновского «Кратила»); в эпоху эллинизма главным предметом споров становится, напротив, то, является ли связь слов и вещей возникшей посредством «установления» (как у Диодора Сицилийского) или же спонтанно (сриаЕ1 в эпикурейском смысле), тогда как характер связи между словом и вещью отступает на второй план.

Односторонность подобной трактовки развития идей видна из того, что уже в «Кратиле» натурализм и конвенционализм в трактовке современного языка сопровождается различными суждениями о его создании (мудрый «учредитель языка», установивший слова, соответствующие истинным свойствам вещей, или же заурядные люди, присвоившие вещам произвольные обозначения путем соглашения). Эллинистические учения также различаются не только в понимании процесса возникновения языка, но и в оценке связи между словами и вещами, которая при этом возникает и сохраняется затем в современном языке. Одна из задач исследователя учений состоит, очевидно, в изучении того, каким образом натурализм и конвенциализм в трактовке соотношения слов и вещей в различные периоды связан с определенными гипотезами о возникновении языка.

Монография Ф. Хайниманна, хотя и представляет собой значительный шаг вперед в изучении предыстории натурализма и конвенционализма, затрагивает, однако, эти темы лишь попутно, в связи с изучением антитезы «природа - обычай» и преимущественно под углом терминологии, релевантной для этой антитезы, а кроме того, страдает недостаточной отчетливостью в определении само-

1 Steinthal H. Geschichte der Sprachwissenschaft bei den Griechen und Römern. 2. Aufl Tl. 1-2. Berlin, 1890-1891.

2 Dahlmann J. H. De philosophorum Graecorum sententiis ad loquellae originem pertentibus capita duo. Diss. Weidae Thuringorum, 1928.

го понятия лингвистического конвенционализма, смешивая его с более общим представлением о словах как человеческих установлениях.3 Появившиеся позднее, по своему весьма полезные исследования античных лингвистических теорий,4 мало способствовали дальнейшему изучению ранних воззрений на возникновение языка, а в чем-то представляют собой в этом плане и шаг назад, поскольку не учитывают собранные Хайниманом свидетельства, в частности, высказывания из сочинений гиппократовского корпуса, лапидарные и трудные для интерпретации, но особенно ценные ввиду скудости источников для теорий языка доплатоновской эпохи.

В обширной научной литературе, посвященной платоновскому «Кратилу», сравнительно мало внимания уделено месту этого диалога в развитии учений о возникновении языка. В конце XIX - первых десятилетий XX века было выдвинуто немало необоснованных гипотез, отождествлявших те или иные положения в диалоге с взглядами предшественников и современников Платона, в частности с Демокритом и Антисфеном.5 Научное изучение диалога в последние десятилетия привело к значительному прогрессу в понимании позиции самого Платона и места диалога в системе его философских воззрений.6 Однако «Кратил» обычно рассматривается изолированно от предшествующих взглядов на возникновение языка, а его влияние на последующие учения преувеличивается за счет более ранних теорий. Это связано с тем, что историки философии, которые составляют подавляющее большинство исследователей диалога, предпочитают сегодня изучать Платона «исходя из Платона», отчасти также с превалирующим односторонним суждением, что тема «Кратила» это соотношение слов и понятий в современном языке, но не происхождение языка.

Даже эпикурейское учение, привлекавшее внимание исследователей больше, чем другие,7 нуждается в дальнейшем изучении ввиду расширения круга источников в последнее время, прежде всего, благодаря новым методам чтения Герку-ланских папирусов. Продвижению исследований в этом направлении способст-

3 Heinimann F. Nomos und Physis: Herkunft und Bedeutung einer Antithese im griechischen Denkendes 5. Jahrhunderts. Basel, 1945.

4 Gentinetta P. M. Zur Sprachbetrachtung bei den Sophisten und in der stoisch-hellenistischen Zeit. Winterthur, 1961; Siebenbom E. Die Lehre von der Sprachrichtigkeit und ihren Kriterien. Studien zur antiken normativen Grammatik. Amsterdam, 1976; История лингвистических учений: Древний мир / Отв. ред. А. В. Десницкая, С. Д. Канцельсон. Д., 1980; Kraus M. Name und Sache: Ein Problem im frühgriechischen Denken. Amsterdam, 1987.

5 Hoffinann E. Die Sprache und die archaische Logik. Tübingen, 1925; Warburg M. Zwei Fragen zum Kratylos. Berlin, 1929; Haag E. Piatons Kratylos: Versuch einer Interpretation. Stuttgart, 1933.

6 См. в особенности: Baxter T. M. S. The Cratylus. Plato's Critique of Naming. Leiden etc., 1992; Platon. Cratyle. Traduction, introduction, notes par C. Dalimier. Paris, 1998; Barney R. Names and Nature in Plato's Cratylus. New York; London, 2001; Sedley D. Plato's Cratylus. Cambridge, 2003.

7 Long A. A. Aisthesis, Prolepsis and Linguistic Theory in Epicurus // BICS. 1971. Vol. 18. P. 114-133; The Hellenistic Philosophers/ Ed. by A. A. Long and D. N. Sedley. Vol. 1. Cambridge, 1987. P. 97-102; voL 2. Cambridge, 1987. P. 98-103; Schrijvers P. H. La pensée de Lucrèce sur l'origine du langage // Mnemosyne. 1974. Ser. IV. Vol. 27. Fasc. 4. P. 336-364; Hossenfelder M. Epikureer // Geschichte der Sprachtheorie: Tl. 2. Sprachtheorien der abendländischen Antike / Hrsg. P. Schmitter. 2. Aufl. Tübingen, 1996. S. 217-237.

вует появление более надежных изданий фрагментов самого Эпикура и представителей его школы,8 а также открытие новых фрагментов надписи эпикурейца Диогена из Эноанды (Ликия II в. н.э.).9

При изучении теорий возникновения языка нельзя обойти трудный вопрос об источниках кратких, но содержательных рассуждений о возникновении культуры и языка, относящихся к позднеэллинистическому и римскому времени, и в первую очередь учения в "Исторической библиотеке» Диодора Сицилийского (I, 8). Гипотеза о зависимости учения Диодора от теории Демокрита, долгое время считавшаяся бесспорной, в последнее время, несмотря на ее энергичную защиту Т. Коулом,11 отвергается большинством ученых в пользу иных предположений Посидоний,12 компиляция, в котором соединены различные положения досократиков и софистов,13 самостоятельное объединение Диодором «расхожих» представлений современной ему эпохи.14 Доводы в пользу влияния на Диодора демокритовского учения, однако, нельзя считать исчерпанными. Как раз учение о Диодора о возникновении языка, соединяющее эволюционизм в трактовке его развития с тезисом о произвольном характере первоначального «установления» слов, особенно близко к позиции Демокрита, от которого в передаче Прокла дошло рассуждение о нарушениях однозначности в современном языке, а также сделанный им вывод, что связь между словами и вещами в целом основывается на установлении случайного характера (Proel. In Cratyl.16, p. 6, 20-7, 16 = 68 В 26 DK = fr. 563 Luria). Однако достоверность свидетельства Прокла ставится под сомнение рядом ученых, что делает необходимым изучение взгаядов Демокрита в контексте современных ему воззрений. Вместе с тем высказывалась и точка зрения о тривиальности учения Диодора для его времени (В. Шперри), так что для проверки гипотезы об идейной связи между двумя теориями требуется выяснить место этого учения среди воззрений на возникновение языка в I в. до н.э.

Помимо необходимости внести ясность в эти трудные вопросы, существенным, особенно ввиду расширения круга источников, становится критическое обобщение наших знаний об античных учениях о возникновении языка, которое

8 Помимо издания и переиздания многих папирусных текстов Эпикура и его школы, которое осуществляется с с начала 70-х гг. Центром изучения Геркуланских папирусов в Неаполе (серия «La scuola di Epicuro» и журнал «Cronache Ercolanesi»), благодаря деятельности того же Центра значительно оживилось исследование эпикуреизма и в других странах. Для нашей темы особое значение имело осуществленное Д. Седли издание XXVIII книги сочинения Эпикура «О природе», посвященной теории языка (Sedley D. N. Epicurus, On Nature, Book XXVIII // Cronache Ercolanesi. 1973. Vol. 3. P. 5-83).

9 Diogenes of Oinoanda. The Epicurean Inscription / Ed. with Introd., Transi, and Notes by M. F. Smith. Napoli, 1993.

'"Reinhardt К. Hekataios vonAbderaundDemokrit //Hermes. 1912. Bd. 47. S. 492-513.

11 Cole T. Democritus and the Sources of Greek Anthropology. 2nd ed. Atlanta, 1990.

12 Pfligersdorsdorffer G. Studien zu Poseidonios. Wien, 1959.

13 Dodds E. R. The Ancient Concept of Progress and Other Essays. Oxford, 1973.

14 Spoerri W. Späthellenistische Berichte über Welt, Kultur und Götter: Untersuchungen zu Diodor von Sizilien. Basel, 1959 (Schweizerische Beiträge zur Altertumswissenschaft. H. 9); cp. также: Utzinger Chr. Periphrades Aner: Untersuchungen zum ersten Stasimon der Sophokleischen "Antigone" und zu antiken Kulturentstehungstheorien. Göttingen 2003 (Hypomnemata. H. 146). S. 164-166.

учитывало бы преемственность и развитие идей в этой области, начиная с их зарождения в V до н.э. до поздних изложений римской эпохи. Недавно появившаяся книга Д. Гера содержит, наряду с обзором различных представлений, связанных с языком и речью, также шаву, посвященную учениям о возникновении языка,15 однако не ставит перед собой задач филологического и источниковедческого плана и не стремится к воссозданию хода развития идей.

Цель и задачи исследования.

Исследование ставит своей целью изучение предпосылок зарождения первых учений о возникновении языка, становления основных идейных течений в этой сфере (креационизм, эволюционизм, финализм), взаимодействия этих идей с различными воззрениями на соотношение между знаком и обозначаемым (конвенционализм и натурализм). Важной целью является также определение идейных влияний теорий классической эпохи на учения эллинистического и римского времени - как на те, идейная принадлежность которых несомненна (эпикурейская и стоическая теория), так и на те, принадлежность которых вызывает споры. Эти, более общие цели предполагают решение ряда частных задач - текстологический анализ свидетельств, изучение в исторической перспективе терминологии, связанной с исследуемой проблематикой, формальных особенностей текстов в тесной связи с определением их идейной принадлежности, а также, по возможности, привлечение новых свидетельств, имеющих отношение к теме.

Метод работы. Фрагментарность сохранившихся свидетельств и, вследствие этого, трудность их понимания, делает единственным возможным методом исследования филологический анализ и критику различных уровней, целью которой в данном случае оказывается принадлежность свидетельств к определенному идейному направлению, выявление возможных контаминаций с другими учениями, в конечном счете, определение того, в какой мере они отражают оригинальные теории, а в какой представляют собой их дальнейшее развитие или механическое соединение с другими теориями. В ходе исследования используются филологические методы интерпретации и критики текста, требующие привлечения соответствующего инструментария: тезаурусы древнегреческого и латинского языка, словари обоих этих языков, индексы к отдельным авторам, научные грамматики, лингвистические исследования, критические издания авторов и фрагментов, а также текстологический аппарат этих изданий, в отдельных случаях сами рукописи в виде микрофильмов. Кроме того, применяется комплекс методов, использующихся при исторической реконструкции, применительно к развитию идей (филологический метод анализа непосредственного смысла теоретических положений и аргументов в сочетании с историко-философским методом определения места этих рассуждений в общей системе взглядов мыслителя, а в конечном счете в общем ходе развития идей).

Научная новизна. В диссертации детально рассмотрены сохранившиеся изложения позднеэллинистического и римского времени, посвященные возникновению языка, в ряде случаев уточнена их идейная принадлежность и определено отношение этих изложений к основным направлениям теоретической мысли классической и раннеэллинистической эпохи. Тем самым приводятся новые ар-

15 Gera D. L. Ancient Greek Ideas on Speech, Language and Civilization. Oxford, 2003. P. 112— 181.

гументы в пользу родства учений Диодора и Витрувия, в первую очередь содержащегося в них положения о возникновении языка из постепенного установления имен, носившего произвольный характер, с взглядами Демокрита.

В работе впервые предпринята попытка выяснить идейные истоки первых учений о возникновении языка (вторая половина V в. до н.э.), а также родственных им более ранних представлений об «установлении имен», определить теоретические предпосылки и выяснить историю возникновения двух противоположных воззрений на соотношение слов и вещей, натурализма и конвенционализма, выяснить их связь с появляющимися в это же время учениями о возникновении языка эволюционистского характера и представлениями креационистского характера о создании языка божеством или мудрецом.

В диссертации на основе рассмотрения соответствующих рассуждений в греческой литературе VI - V вв. до н.э. сделан вывод о принципиальном отличии между высказываниями в духе «критики языка», суть которых сводится к отрицанию реальности или истинности понятий, обозначаемых определенными словами (суждения Ксенофана, Парменида, Эмпедокла и других мыслителей), и лингвистическим конвенционализмом в собственном смысле, который констатирует отсутствие объективной связи между словом и понятием, вне зависимости от истинности самих понятий.

В работе обосновывается, что Демокрит, примыкая в некоторых своих рассуждениях к «критике языка» в духе более ранних мыслителей, в то же время, судя по свидетельству Прокла, впервые отчетливо формулирует положения лингвистического конвенционализма, приближение к которому заметно и в некоторых других высказываниях его современников, прежде всего автора гиппо-кратовского сочинения «О священной болезни». Позиция Демокрита (понимание неоднозначности в соотношении слов и вещей как дефекта языка, восходящего к случайному характеру первоначального «установления имен») относится к конвенционализму критического толка, в противоположность конвенционализму платоновского Гермогена, рассматривающего произвольность в соотношении слов и вещей как нормальное явление.

Посредством сопоставления свидетельства Прокла об учении Демокрита с современными Демокриту высказываниями о неоднозначности в соотношении слов и вещей опровергаются сомнения в достоверности этого свидетельства.

В диссертации детально рассмотрены и отвергнуты попытки ряда ученых обнаружить у Демокрита положения в духе изоморфизма реальности и языка и тем самым превратить его в предшественника натуралистических теорий, показано, что положение о случайном характере первоначального «установления имен», которое Прокл приписывает Демокриту, не противоречит детерминизму, приверженцем которого тот был в философских вопросах.

В работе уточнено понимание эпикурейской теории возникновения языка, соотношение между двумя фазами его развития в этой теории, определено место эпикурейской теории в развитии натуралистических концепций.

В ходе диссертационного исследования впервые выяснена или дополнительно обоснована принадлежность эпикурейской школе или самому Эпикуру нескольких свидетельств, позволяющих внести коррективы в понимание его теории возникновения языка. Рассуждение Птолемея («О критерии», 4, 2-6) о воз-

никновении языка проливает свет на характер второй стадии развития языка в теории Эпикура. Пассаж из сочинения эллинистического этнографа Агатархида (Phot. Biblioth. Cod. 250, 450 а 41—b 11 Henry), направленный против эпикурейского учения, позволяет лучше понять суждение Лукреция (V, 1028-1029) о начале речи. Приведенная у Секста Эмпирика (Adv. Math. IX, 30-33) эпикурейская критика учения об «изобретателе религии», восходящая, как можно доказать, к сочинению Эпикура «О природе», подтверждает принадлежность Эпикуру аналогичной критики представления об «изобретателе языка», сохранившейся отчасти у Лукреция, отчасти у Диогена из Эноанды и позволяет лучше понять место последней в воззрениях Эпикура на происхождение культуры. Рассуждение Галена, направленное против эпикурейского учения о развитии функций у детенышей животных (I, р. 4,13-5, 5 Helmreich), подтверждает правильность одного из рукописных разночтений в тексте Лукреция и дает возможность уточнить его смысл.

В диссертации доказывается родство между взглядами на эволюцию языка в рассуждениях конвенционалистского толка (Диодор, Витрувий, Лактанций) и эпикурейским учением, относящимся к лагерю натурализма, указывающее на происхождение этих воззрений от учения Демокрита. Доказательствами этого родства служат: 1) общее представление о наличии примитивной стадии нечленораздельные звуков, имевших экспрессивный характер, и жестов, которые применялись для коммуникации, 2) предположение о переходе от жестов к звукам как основной форме речевой коммуникации.

Практическая ценность.

Содержащийся в диссертации и в опубликованных на ее основе работах материал был использован при чтении лекционных курсов по истории античной философии для филологов-классиков, спецкурса «Античные теории возникновения культуры», а также при комментированном чтении различных античных авторов (Платон, Эпикур, Лукреций). Кроме аналогичных университетских занятий, материалы диссертационного исследования могут помочь при чтении лекционных курсов по истории античных лингвистических учений и использоваться для сопоставлений при изучении теорий возникновения языка Нового времени.

Апробация работы.

Основные положения диссертации излагались в докладах и обсуждались в ходе дискуссий на международных конференциях: ежегодные чтения, посвященные памяти И. М. Тройского (С.-Петербург, ИЛИ РАН, 1998, 2002), Кембриджская конференция по античной этимологии (Cambridge Conférence on Ancient Etymology, Кембриджский университет, 2000), Девятый Международный Симпозиум по эллинистической философии, посвященный теориям языка (9Л Symposium Hellemsticum, Гамбург, 2001), международная конференция «Античная грамматическая традиция в веках» (Ancient Grammar and Its Posterior Tradition) (С.-Петербург, ИЛИ РАН, 2005), ежегодная конференция «Античное естествознание и его наследие» (Antike Naturwissenschaft und ihre Rezeption, Майнцский университет, 2005), ежегодное заседание Южной ассоциации по изучению античной философии (Southern Association of Ancient Philosophy, Кембриджский университет, 2006), a также в докладах на кафедре классической фи-

лологии СПбГУ (регулярно в период работы над диссертацией), на заседании Петербургского Аристотелевского общества (октябрь 1998), в институте классической филологии Свободного университета Берлина (2000), на Чтениях, посвященных памяти А. И. Зайцева (С.-Петербургский университет, 2001), на семинаре антиковедов Института исследований повышенного типа (Institute for Advanced Study, Princeton, New Jersey, 2008), в департаменте классической филологии Йельского университета (New Haven, 2008). Различные разделы диссертации и все диссертационное исследование целиком обсуждались на кафедре классической филологии факультета филологии и искусств СПбГУ.

Структура работы.

Диссертация состоит из предисловия, введения, семи глав, заключения. К диссертации прилагаются список сокращений и библиография.

СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Предисловие. В предисловии обосновывается актуальность темы исследования, приводится основная литература по теме и характеризуются имеющиеся достижения, а также нерешенные вопросы. Поскольку основные разновидности учений о возникновении языка отчетливее представлены в текстах позднеэлли-нистической и римской эпохи, исследование начинается с определения идейной принадлежности этих позднейших свидетельств и их отношения к основным течениям мысли эллинистического периода и теориям классической эпохи.

Введение. Учение Диодора Сицилийского о возникновении мира, цивилизации и языка и его философские предшественники.

§ 1. История вопроса. Во Введении рассматривается одно из интереснейших учений о возникновении мира, живых существ и культуры, содержащееся во введении к «Исторической библиотеке» историка I в. до н.э. Диодора Сицилийского (I, 7-8). Здесь описывается образование космоса из вращающейся массы вещества посредством ее механического разделения на более легкие и более тяжелые элементы, самозарождение живых существ благодаря уникальному сочетанию тепла и влаги в начальный период существования земли и, наконец, эволюция человека от первоначального «звероподобного состояния» к образованию простейших форм сообщества, использованию естественных укрытий для защиты от холода, созданию запасов пищи на зимнее время и открытию огня. В качестве движущих сил культурного развития выступают нужда и опыт, а в качестве предпосылок изначальные благоприятные особенности человеческой природы (сообразительность, обладание руками и предрасположенность к речи). Возникновение и развитие языка занимает значительное место в этом изложении: звуки первоначально имеют нечленораздельный характер, их артикуляция и соотнесение с объектами («установление имен») это постепенный процесс, в котором участвуют все члены примитивного сообщества, причем возникающая в результате связь между комбинациями уже артикулированных звуков и объектами, которые они обозначают, понимается как случайная. Произвольность первоначального установления служит объяснением многообразия существующих языков.

В науке выдвигались предположения о зависимости учения Диодора от Эпикура (И. Вольтьер), или позднейших эпикурейцев (Эд. Норден), стоика Посидо-ния (Г. Пфлигерсдорфер, О. Жигон). Предполагалось также, что Диодор использовал компендий, в котором суммарно излагались учения досократиков (Эд.Шварц), или же сам обобщил представления, типичные для его времени (В. Шперри). Особого внимания заслуживает гипотеза К. Райнхардта о том, что непосредственным источником рассуждения Диодора было сочинение по истории Египта Гекатея Абдерского (конец IV в. до н.э.), который в свою очередь опирался на теорию Демокрита. Детальному разбору этой гипотезы, которая пользовалась широким признанием в науке, но в последние десятилетия отвергается большинством ученых, посвящены § 2 и 3 Введения.

§ 2. Гекатей Абдерский как источник Диодора. В § 2 анализируются доводы К. Райнхардта и Т. Коула в пользу того, что источником учения Диодора было сочинение Гекатея Абдерского, которое Диодор использовал в I книге своего труда, посвященной истории Египта, где господствует «эвгемеристская» трактовка раннего периода культуры: ее создание приписывается выдающимся людям, обожествленным впоследствии за свои благодеяния человечеству. Несмотря на необходимость отказаться от нескольких серьезных аргументов сторонников этой гипотезы, имеется значительное сходство в трактовке возникновения живых существ и развития культуры между учением вводной части труда Диодора и изложением в его I книге, что указывает на сочинение Гекатея как на их общий источник. Некоторые отличия могут быть объяснены тем, что описание развития египетской цивилизации у Гекатея служило продолжением вводного очерка, в котором изображался начальный этап существования мира и человека. При этом, однако, приходится отказаться от неправдоподобной гипотезы К. Райнхардта, поддерживаемой и Т. Коулом, о том, что Диодор сам устранил во вводном изложении египетский колорит и эвгемеристские черты, типичные для Гекатея. Более вероятно, что Диодор использовал здесь не эвгемеристское, а эволюционистское учение, которое было использовано также Витрувием (II, 1, 1). Это учение, очевидно, также содержалось в труде Гекатея, в качестве вводного очерка возникновения культуры, отражающего воззрения греческих философов. За ним следовала «египетская», более истинная, в глазах Гекатея, версия начала мира и цивилизации, с теологически окрашенным натурфилософским учением и эвгемеристским изложением древнейшей истории Египта (Гекатей изображал первых правителей Египта в качестве смертных, но, в отличие от более позднего учения Эвгемера, божественных существ, происходящих от божественных стихий космоса).16

§ 3 Учение Диодора и теория Демокрита.Хотя мы не располагаем прямыми свидетельствами о влиянии учения Демокрита на Гекатея, это влияние само по себе правдоподобно, так как Гекатей через своего учителя Пиррона, а возможно, и сам лично был связан с «Абдерской школой», т. е. с последователями Демокрита, в кругу которых сохранялся интерес к тематике, связанной с возникновением цивилизации (70 А4, 5; В 3; 4 БК).

16 См.: Берлинский А. Л. Об одном необычном эвгемеристском учении: dei ex elementis nati // Hyperboreus. 2000. Vol. 6. Faso. 2. C. 362-386.

Для решения вопроса о философском источнике вводных главы Диодора (I, 7-8), большее значение, чем гипотеза о Гекатее как промежуточном источнике, имеет сама теоретическая тендеция этих глав. Предположение Шперри о самостоятельном обобщении Диодором расхожих воззрений его времени вступает в противоречие с типичным для историка переписыванием связных кусков текста из его источников, которые обычно подвергаются лишь сокращениям и поверхностной стилистической обработке.

Хотя нельзя категорически исключить зависимость Диодора от компиляции, в которой были объединены взгляды различных мыслителей, все три части учения Диодора могут с различной степенью точности отражать и воззрения Демокрита. Космогония изложена чересчур суммарно для того, чтобы определить ее источник, однако она соответствует в целом воззрениям доплатоновской эпохи, а ее механистический характер делает вероятным влияние Демокрита. Зоогония Диодора, как и близкое к ней учение, содержащееся в диалоге Иоанна Катрария (?) «Гермипп», восходят к общему источнику, в котором ввиду сходства с учением Эпикура, можно видеть сочинение Демокрита.

Учение Диодора о возникновении культуры имеет особенно отчетливую теоретическую тенденцию: необходимость выживания и прямые опасности докуль-турного состояния служат стимулом к приобретению культурных навыков; изобретательность и другие благоприятные особенности человека как вида объясняют в конечном счете успехи эволюции, однако само развитие происходит посредством длительных и первое время неудачных усилий; не только божественное вмешательство, но и роль выдающихся личностей, способности которых превосходят современных людей, чужды этому учению.

Антителеологизм и антикреационизм в трактовке эволюции, реализм в оценке способностей докультурного человечества исключают теории Платона и стоиков (в частности, Посидония) в качестве источника учения Диодора и соответствуют, напротив, тенденции, которая характерна для трактовки возникновения культуры в атомистической традиции, лучше известной нам по учению Эпикура, но присутствующей также во фрагментах Демокрита. Вместе с тем учение Диодора имеет черты, отличные от эпикурейской теории: опыт, то есть метод проб и ошибок, вместе с изобретательностью, служат объяснением достижений цивилизации у Диодора, что в целом соответствует положениям Демокрита (&. 558; 568 Ьша), тогда как эпикуреизм подчеркивает автоматизм в выработке полезных навыков на начальном этапе развития цивилизации. Кроме того, учение Диодора о языке указывает на демокритовское, а не на эпикурейское происхождение. Согласно свидетельству Прокла (1п Сга1. 16 = 68 В 26 БК =

563 Ьипа), Демокрит утверждал, что слова были установлены случайным образом, Произвольное «установление имен» в учении Диодора соответствует этому положению Демокрита и противоречит теории Эпикура о спонтанном возникновении слов в качестве эмоциональных реакций на предметы, которые воздействовали на первых людей, Для проверки гипотезы о зависимости учения Диодора от Демокрита необходимо, однако, вначале выяснить, насколько необычна для позднего эллинизма комбинация конвенционализма с эволюционистской трактовкой возникновения языка, характерная для Диодора (В. Шперри рассматривает ее как одно из расхожих представлений этого времени). Затем мы

обратимся к учениям о возникновении языка эпохи Демокрита, чтобы определить как соотносятся эти воззрения с учениями Диодора и его современников.

Глава I. Эллинистические теории возникновения языка.

§ 1. Эволюционистский подход к возникновению языка. Лишь в нескольких из позднеэллинистических рассуждений возникновение языка рассматривается как процесс постепенной артикуляции звуков и соотнесения их с определенными объектами: помимо учения Диодора, это вводный раздел о происхождении строительного искусства в трактате Витрувия «Об архитектуре» (II, 1,1) и утилитаристское рассуждение о возникновении человеческого общества, которое приводит Лактанций в сочинении «О божественных установлениях» (VI, 10, 13-14). Согласно Диодору и Витрувию, соотнесение слов с предметами имеет случайный характер; учение, которое излагает Лактанций, не указывая на это прямо, во всяком случае умалчивает о наличии объективного соответствия слов предметам.

В целом все три изложения последовательно представляют чуждый телеологии подход к возникновению культуры и языка. Хотя в отличие от Диодора, у Витрувия и Лакганция имеются детали, несомненно заимствованные у Лукреция, само учение о возникновении языка и некоторые другие существенные элементы обоих изложений отличаются от эпикурейского учения. Реминисценции поэмы Лукреция имеют скорее орнаментальный характер и призваны, очевидно, оживить рассказ деталями из родственной по духу традиции.

Возникновение языка изображено во всех трех изложениях как «установление имен» в отличие от спонтанного произнесения звуков в эпикурейском учении. У Витрувия и у Диодора подчеркивается постепенный характер установления и произвольность отношения между словом и объектом. Два изложения, Витрувия и Лакганция, изображают жесты в качестве примитивного способа коммуникации и предполагают тем самым, что звуки до тех пор, пока не были артикулированы и соотнесены с предметами, представляли собой исключительно или преимущественно выражение эмоций. Жесты не упоминаются Диодором, однако это объясняется модификацией им в эвгемеристском духе текста его источника (I, 13, 3), в котором жесты упоминались, как это видно при сопоставлении со сходным, вплоть до буквальных совпадений, описанием открытия огня у Витрувия. Лактанций приводит объяснение перехода от жестов к звуковой речи, изображая ситуацию, в которой сильное волнение, вызванное опасностью, подсказывает первобытным людям новое, более удобное средство коммуникации (следующая ступень в эволюции языка представляет собой систематическое соотнесение определенных комбинаций звуков с объектами, т. е. «установление имен»), У Витрувия имеется, кроме того, указание, что первобытные люди в какой-то момент перешли от обозначения звуками отдельных предметов и явлений к связной речи. В других известных нам рассуждениях переход от «установления имен» к речи рассматривается как нечто само собой разумеющееся.

Сходство всех трех рассуждений в подходе к возникновению и развитию языка не вызывает сомнения, несмотря на то, что не все ступени эволюции отражены в каждом из наших текстов. Восстанавливать текст общего источника, принимая во внимание, что все три рассуждения заимствованы нашими авторами

через одного, а то и нескольких посредников, было бы неосторожно. Однако эти изложения показывают существование определенного направления мысли в эпоху позднего эллинизма, согласно которому язык развивается от примитивной стадии нечленораздельных звуков и жестов, через артикуляцию к звуковой речи и последующему «установлению имен», причем последнее носит характер произвольного соотнесения комбинаций звуков, будущих слов, с обозначаемыми предметам. Сходным является и понимание самого возникновения языка как постепенного процесса, который, по крайней мере, отчасти, осуществляется через необычные ситуации, побуждающие обычных людей к реализации имеющихся, но до того не сознаваемых речевых способностей. Подобный подход - градуализм, действие необходимости, объяснение через необычное стечение обстоятельств, в сумме исключающие сверхъестественные факторы в развитии культуры - типичен в целом для трактовки возникновения культуры у Демокрита, от которого не сохранилось, однако, аналогичных высказываний о развитии собственно языка. Тезис о произвольном или случайном установлении слов (лингвистический конвенционализм) сближает это направление мысли уже непосредственно с теорией языка Демокрита.

Диодор, на этот раз в эвгемеристском изложении начал египетской культуры, сперва упоминает, в связи с установлением имен богов, этимология которых указывает на их истинную природу, о возникновении в Египте артикулированного языка (I, 12, 1), а затем о создании мудрецом Гермесом когуг) бг^Лекто? и названий многих вещей, которые прежде были безымянными (I, 16, 1), что надо понимать как создание обыденного языка, в противоположность более древнему, «священному» языку (ср. МапеЛ. РОгШэ! 609 Б 8). Эта концепция развития языка, основанная на египетском противопоставлении священной и демотической письменности, принадлежит, очевидно, самому Гекатею Абдерскому и несомненно отличается от того учения, которому следует Диодор во вводной части (здесь - этимологически «правильные» имена богов, там - произвольное установление). Примечателен, однако, сам стадиальный подход к возникновению языка в этом египтизированном учении, а также известное сходство с учением Эпикура о второй ступени в развитии языка, которая представляет собой, в частности, восполнение пробелов в лексике, что позволяет предполагать влияние Демокрита на оба учения.

§ 2. «Установление имен» в эллинистических теориях. Учения Диодора, Витрувия и Лактанция о возникновении языка совпадают с эпикурейской теорией в реалистической оценке интеллектуальных возможностей первых людей, в склонности к градуалистскому подходу, в отрицании сверхъестественных факторов в развитии языка и сведении к минимуму роли целенаправленных действий в процессе его создания. Вместе с тем, в противоположность трактовке учения Диодора как эпикурейского (Эд. Норден, С. Бэйли и др.), X. Дальман, а вслед за ним В. Шперри и Т. Коул справедливо указали на принципиальное отличие того направления мысли, которому принадлежат изложения Диодора, Витрувия и Лактанция, от эпикурейской теории. У Диодора и Витрувия (имплицитно также у Лактанция) первоначальные звуки являются выражением эмоций и лишь на позднейшей стадии, после артикуляции, "устанавливаются", т. е. связываются, и притом произвольно, с вещами. Напротив, в эпикурейской теории

уже первые комбинации звуков обусловлены воздействием определенных предметов и, таким образом, изначально связаны с конкретными вещами.

Очевидно, далее, что то направление мысли, к которой принадлежат изложения Диодора, Витрувия и Лактанция, не имеет ничего общего с "установлением" имен в соответствии с природой вещей, но близка к представлениям о конвенциональном и произвольном происхождении языка. Ни у Диодора, ни у Витрувия сам договор (cuv9f|kr|) не упоминается, однако выражения тохп или du; йтуе (sc. та бубцаха ётёбт!) подразумевают, начиная со второй половины V в. до н.э., произвольное установление слов и полемику с тезисом о создании в древности слов, этимология которых отражает истинные свойства вещей. Для демаркации разных направлений мысли следует, с одной стороны, учесть, что конвенционализм отрицает не наличие у слов этимологии, но отражение в этимологии знания об истинных свойствах вещи, и потому исходит из представления о заурядности участников языкового соглашения. С другой стороны, нам неизвестно ни одно рассуждение, где бы божеству или мудрецу приписывалось создание языка в целом на конвенциональной основе, хотя, разумеется, встречаются высказывания о том, что мудрый законодатель допустил ошибку с точки зрения этимологии. Поэтому не следует сближать изложение Диодора, как это делает Шперри, с пассажами, в которых язык создается мудрецами, только на том основании, что в них не всегда сказано прямо, как именно были установлены слова.

Направление, к которому принадлежат учения Диодора, Витрувия и Лактанция, решительно отличается от стоической теории, в которой упор делался на подражательном и этимологическом соответствии слов сущности вещей (SVF II 1061). "Первые слова", от которых происходят все остальные и которые сами не могут быть этимологизированы ("элементы этимологии"), соответствуют сущности обозначаемых ими вещей благодаря способности самих звуков имитировать свойства предметов (SVF II 146). Хрисипп приписывал создание этимологически правильных слов из первоначальных звуков действию мудрого «учредителя языка» (SVF II 914). Стоическая теория, таким образом, подобно теории «речевого жеста» в «Кратиле» (422e-427d), предполагает полное соответствие языка реальности от простейших звуков до слов (и далее - до самих высказываний) и усматривает в этом мудрость древних создателей языка, исключительных людей. Случайность играла какую-то роль в стоическом учении при объяснении отличий между языками (Strab. II, 3, 7), однако очевидно, что эта теория не имеет ничего общего с учениями Диодора, Витрувия и Лактанция - ни в понимании господствующего в языке соотношения между словами и вещами, ни в трактовке процесса возникновения языка и личностей его создателей. Стоическая теория не предполагает и процесса постепенной артикуляции первоначальных звуков в ходе эволюции человечества, так как рассматривает эту способность как одно из доказательств мастерства природы в творении (Cic. De nat. deor. II, 149), т.е. как изначально присущее человеку свойство, Учения Диодора, Витрувия и Лактанция отличаются и от теории стоика Посидония (к нему ряд исследователей возводил первые два из этих двух учений): Посидоний в противоположность Древней Стое объяснял отличия между языками действием климатических факторов (F 49 Edelstem - Kidd).

l

Рассуждения Диодора, Витрувия и Лактанция занимают особое место и среди конвенционалистских концепций, которые исходят из положения о произвольной или договорной связи между словом и предметом. Последние в обращают внимание на сам момент установления названий и иногда предполагают суждения о создателях языка (Plat. Crat. 383а; 385е), однако обычно не проявляют интереса к его эволюции — к переходу от жестикуляции к звуковой речи, к артикуляции первоначальных нечленораздельных звуков, к процессу установления имен — всему тому, что свойственно интересующей нас традиции. Подобный подход, чуждый интереса к эволюции языка, видимо, составляет особенность послеплатоновских конвенционалистских теорий. Это обстоятельство делает маловероятным, что изложения Диодора и Витрувия представляют собой позднее эклектическое соединение конвенционалистской доктрины с реалистическим описанием эволюции языка.

Глава П. Неоднозначность в соотношении слов и вещей: к истокам лингвистического конвенционализма.

§ 1. Демокрит о неоднозначности и об именах «по установлению»: свидетельство Прокла и полемика вокруг него. Согласно сообщению Прокла (in Crat. 16, p. 6,20-7,16 = 68 В26 DK = fr. 563 Luria), Демокрит приводил четыре наблюдения, демонстрировавшие, что в современном ему языке отсутствует однозначная корреляция между словами и обозначаемыми объектами: 1) одно и то же слово может обозначать различные вещи; 2) одна и та же вещь может обозначаться различными словами; 3) одни и те же вещи могут получать со временем иные именования; 4) в языке отсутствуют обозначения для некоторых понятий. Вывод, сделанный из этих наблюдений Демокритом, состоял в том, что слова соотнесены с предметами исключительно в силу самого акта установления, без каких-либо объективных оснований, случайным образом (8éc6i...TÚxü'"OÜ cpúost [óvójiam]).

Надежность передачи Проклом как аргументации, так и выводов Демокрита не раз подвергалась сомнению, а его свидетельство рассматривалось отчасти как анахронистическое, отчасти как противоречащее детерминизму Демокрита. Однако знание Проклом точных названий, которые дал своим доводам Демокрит, а также формулировки одного из аргументов, служит, несмотря на анахронизм примеров, которыми иллюстрируются эти доводы, презумпцией доверия к свидетельству.

§2. Открытие неоднозначности в соотношении слов и вещей в V в. до н.э.Скептицизм в своих крайних проявлениях (X. Штайнталь, позднее Э. Хайтш) на практике приводил к тому, что Демокриту вместо предполагаемых анахронизмов в изложении Прокла приписывались утверждения Платона или других мыслителей. Материал из литературы различных жанров (драма, историография, антикварная литература, философия, в том числе и фрагменты самого Демокрита), показывает, что вторая половина V в. до н.э. была временем открытия «аномалий» языка и повышенного интереса к ним и что каждое из наблюдений, которые Прокл приписывает Демокриту, находит по отдельности параллели в свидетельствах этого времени. Использование Демокритом всего

спектра указанных явлений для обобщающих выводов о соотношении слов и вещей не представляет собой, таким образом, ничего невероятного.

Анализ монолога Федры из еврипидовского «Ипполита» (373-387), демонстрирующего интерес к омонимии как явлению, позволяет не только подтвердить историчность наблюдений Демокрита, но и констатировать известное сходство в оценке этого явления. Согласно Еврипиду, омонимия не может быть устранена и представляет собой закономерную, хотя и досадную, особенность языка.

§ 3. Демокрит и философская критика обыденного языка. Другое направление скепсиса в оценке свидетельства Прокла касается передачи им вывода Демокрита, основанного на наблюдениях за неоднозначностью в современном языке, - связь между словом и вещью не имеет объективного характера, произвольна и основана лишь на самом акте установления. Сомнения в точности формулировки Прокла основываются, с одной стороны, на сопоставлении этого свидетельства с фрагментами Демокрита, в котором тот противопоставляет атомы и пустоту, существующие в действительности, данным чувств, представление об объективности которых, зафиксированное в виде определенных слов, не соответствует истине и основывается на обычае, vo|icp (68 В9 DK = fir. 55 L.). С другой стороны, приводится соображение терминологического характера: противопоставление cpuosi — Bscsi применительно к языку не засвидетельствовано для V в. до н. э., поэтому предлагается усматривать за прокловским бёоег подлинное демокритовское уорж Исходя из этого одни исследователи сделали вывод, что утверждение Демокрита означает произвольное соотношению слов и вещей в современном языке, но не имеет отношения к возникновению языка (X. Штайнталь, Д. Фелинг), другие же подвергли сомнению сам конвенционализм Демокрита (К. Райнхардт, Р. Филиппзон, С. Я. Лурье). Однако сомнение в точности термина 6£cei не должно вести автоматически к приписыванию Демокриту воззрений, которые в Vb. (и у современных ученых) ассоциируются с утверждением оубцата vojm Обе стороны вопроса, содержание теории Демокрита и ее предполагаемое терминологическое выражение, целесообразно рассмотреть отдельно.

Демокритовское противопоставление атомов и пустоты, существующих "поистине", и сладкого, горького и т. п., чье существование основывается на обычае, хотя и затрагивает сферу языка, однако не имеет прямого отношения к де-мокритовским суждениям, приведенным Проклом. У Прокла Демокрит указывает на неоднозначное соотношение слов и их значений, не затрагивая вопрос об истинности самих понятий, которые стоят за словами. Напротив, положение о субъективности чувственных представлений применительно к языку оказывается критикой неверных понятий, т. е. метафизической и эпистемологической, а не языковой проблемой.

Демокритовское утверждение "по обычаю— горькое...", хотя и вполне оригинально в качестве эпистемологического положения, однако не представляет собой ничего нового с точки зрения приемов критики обыденного языка. Первое из известных высказываний такого рода появляется уже у Ксенофана (21 В32 DK), который противопоставляет натурфилософское понимание радуги как естественного явления, облака или тучи, ее обыденному имени, т1рц, которое ассоциируется с вестницей богов:

Философскую критику такого рода следует отличать от аргументации Демокрита в передаче Прокла, которая не затрагивает реальность или истинность объектов, обозначаемых словами, но касается лишь однозначности соотношения между словами и понятиями. Для определения места этого рассуждения Демокрита в борьбе современных ему идей необходимо обратиться к предыстории лингвистического конвенционализма в античности. Здесь приходится иметь дело с двумя крайними позициями ученых. Согласно первой, лингвистический конвенционализм обнаруживается уже в высказываниях Ксенофана (Ф. Хайни-манн) или Парменида (Г. Дильс), согласно второй, первая из дошедших до нас отчетливая формулировка этого воззрения (Гермоген в платоновском «Кратиле») указывает на время его появления и на принадлежность самой формулировки Платону (Д. Фелинг). Недостатком этих позиций оказывается в одном случае чересчур широкая трактовка конвенционализма (под ним понимается представление о том, что язык «создан людьми»), во втором, напротив, чересчур узкая (конвенционализм отождествляется с его гермогеновской разновидностью, согласно которой любое слово может быть установлено посредством простого соглашения носителей языка, и так же заменено впоследствии новым установлением, столь же произвольным, как и прежнее).

Для изучения происхождения и истории античного конвенционализма продуктивнее его более широкое определение как учения о произвольном соотношении между обозначающим и обозначаемым (или между «словом» и «вещью», согласно античной терминологии). Изучение истории подобного воззрения позволяет лучше понять происхождение конвенционализма, чем прямолинейный поиск предшественников учения Гермогена о языковом договоре, заведомо дающий отрицательный результат. Кроме того, более широкое определение конвенционализма позволяет изучать его различные формы в древности в их многообразии и взаимовлияниях, не оставаясь в плену специфических нюансов и терминологии, но принимая их во внимание - не только учения, согласно которым связь между словами и вещами основана на соглашении (помимо платоновского Гермогена, сюда относится теория Аристотеля), но и те учения, в которых она возводится не к безразличному соглашению, но к стихийности и случайности постепенного «установления имен» (Диодор и Витрувий). Подобное определение также дает возможность учитывать как релевантные для истории конвенционализма высказывания о произвольности связи слова и вещи, которые не предполагают определенных представлений о происхождении этого соотношения.

Глава III. Возникновение лингвистического конвенционализма и натурализма.

§1. Учение об «установлении имен» в поэме Парменида и его отношение к конвенционализму. Для истории идей, относящихся к возникновению языка, а также соответствующей терминологии, важна вторая часть поэмы Парменида, в которой суммируются и отвергаются «мнения смертных». Парменидовская критика языкового узуса напоминает высказывания об ошибочных именах Ксенофана, однако имеет значительно более широкий характер. Парменид считает ошибочными все слова, обозначающие движение, множественность и переход от

света к тьме (28 В 8, 34-41). Представление о реальности этих явлений он связывает с доверием к чувственному опыту, достоверность которого опровергается в первой части поэмы доводами разума, согласно которому мир представляет собой абсолютное единство, чуждое делению, изменению, возникновению и гибели.

Более определенно, чем у предшествующих мыслителей, выражен у Парме-нида интерес к происхождению критикуемых им слов. Как убедительно показал К. Райнхардт, Парменид стремится придать господствующим в мире заблуждениям вид последовательной системы космологических воззрений. Эту систему, представляющую собой в действительности оригинальное переосмысление учений его предшественников, Парменид изображает как последовательное развитие ложного взгляда на первопринципы мироздания, возникшего в отдаленном прошлом. Предшественники современного человечества постулировали, руководствуясь чувственными впечатлениями, наличие двух противоположных начал, получивших названия света и тьмы (28 В 8, 53-54 БК). Затем всем остальным вещам были присвоены имена, соответствующие тем физическим качествам, которые ассоциируются с одним из этих начал (28 В 9 Б К). Возникновение мира и живых существ, также фигурировавшее в этой части, приводилось в качестве дальнейшего следствия первоначальной ошибки.

Утверждение и распространение в мире ложных воззрений изображалось, таким образом, в поэме Парменида как создание соответствующих слов. Во фрагментах Парменида появляются первые примеры употребления выражения «устанавливать имена», бубцата (кага)т(0ес0а1 (28 В 8, 39; В 19 БК) в смысле создания новых, прежде не существовавших обозначений и присвоения их предметам (в том же значении использует Парменид и 6\'оца^81у). Однако, несмотря на значительное сходство «установления имен» у Парменида с учением о возникновении языка (на это обратил внимание А. Мурелатос), мы имеем дело лишь с приближением к подобному воззрению. Представление о первобытном состоянии, в котором человек еще не обладал членораздельной речью, надежно засвидетельствованное только начиная с 40-х гг. V в. до н.э., еще не знакомо Пармениду. Возникновение мира и живых существ, излагавшееся в поэме в качестве ложного учения, логически следующего из первоначальной ошибки человечества, не включало рассказа о развитии цивилизации. «Установление имен», представлявшее собой, напротив, диагноз этих заблуждений, относится к иной плоскости повествования, чем космогония и зоогония, и соответствует реальной истории человечества, как ее понимает Парменид. Его рассуждения принадлежат, следовательно, по своему типу не к учениям о возникновении культуры, но к этиологическим рассказам о «первых изобретателях», к той их разновидности, в которой древние установления служат объяснением ложных воззрений и обычаев.

Несмотря на необычный размах критики представлений, лежащих в основе существующего языка, Парменид порицает не само его создание (так высказывался Г. Дильс), но лишь ошибочные воззрения, лежавшие в основе именований. Другое дело, что, будучи однажды создан, сам язык становится хранителем и даже источником заблуждений (В 7). Нельзя согласиться и с попыткой Л. Вудбе-ри найти у Парменида мысль, что единственным истинным словом является гла-

гол «быть». Стихотворная строка, которую цитирует Платон, характеризуя взгляды элеатов (Theaet. 180 е 1), в действительности не имеет подобного смысла, но означает, что «единое» и «неподвижное» — правильная (но не единственная) характеристика всего сущего. Фрагмент В 8, 34-41 подразумевает также не отрицание обыденного языка в целом, но, наряду с критикой лежащих в его основе представлений, готовность использовать форму, в которой они выражаются, как имлицитное указание на истину, что заметно и в некоторых других случаях (В 2,7-8; 8, 7-9).

В целом правильное суждение Ф. Хайниманна, что у Парменида нет философии языка в собственном смысле, но есть лишь интерес к нему как выражению общечеловеческих представлений, нуждается в уточнениях. Нельзя согласиться с различием, которое проводит Хайниманн между высказыванием Ксенофана о ложном имени Ириды, как подразумевающим лингвистический конвенционализм, и рассуждениями Парменида, как отвергающими язык в целом. Различие состоит в действительности не в трактовке языка, но в широте критики обыденных представлений.

Не принадлежит учение Парменида и к прямым предшественникам лингвистического конвенционализма, как полагали некоторые исследователи, сближая его взгляды с позицией платоновского Гермогена (Г. Дильс, У. Аллен, Дж. Оуэне, А. Коксон и др.). Вопрос, должно ли слово этимологически (или каким-либо иным способом) воспроизводить свойства обозначаемой вещи, на который конвенционализм дает отрицательный ответ, Парменидом даже не ставится. Это происходит не потому, что Парменид в силу особенностей своего метафизического учения относит язык к сфере несуществующего («установление имен» представляет для него реальность того же порядка, что он сам и его аудитория), но из-за того, что его интерес к языку остается в той же плоскости, что и у его современников - слова представляют интерес только как отражение ошибочных представлений.

Нельзя согласиться и с попытками найти предпосылки лингвистического конвенционализма в полемике против элейской онтологии со стороны атомистов, которые утверждали (67 А 8; 68 В 156 DK), что небытие, т. е. пустота, существует не в меньшей степени, чем бытие (А. Бранкаччи). Эта критика не затрагивает тех положений учения Парменида, которые касаются соотношения слов и вещей, и сама не предполагает отчетливого понимания этого соотношения. Напротив, высказывания Демокрита о неоднозначности языка, которые передает Прокл, независимы от каких-либо метафизических предпосылок.

§ 2. Открытие неоднозначности в соотношении слов и вещей в V в. до н.э. В § 2 анализируются наиболее ранние пассажи, в которых языковой узус обозначается словом уоцод и родственными выражениями (вторая четверть - конец V в. до н.э.). Эти пассажи в научной литературе рассматривались в качестве первых признаков зарождения лингвистического конвенционализма. При более детальном анализе выясняется, однако, что это не так: отрывки Эмпедокла (31В 9 DK) и Геродот^ (IV, 39), в которых ошибочный языковой узус обозначается как убцо?, близки по сути к более ранней «критике языка» (Ксенофан, Парменид), т. е, критике ложных представлений, стоящих за определенными словами.

Особого внимания заслуживает отрывок (гл. 2) из трактата Гиппократовского корпуса «Об искусстве» (ок. 400 г. до н.э.), в котором заметно влияние философских идей эпохи софистики. В этом отрывке с давних пор ученые усматривают коллизию противоположных воззрений на природу языка. Полемизируя с противниками медицинского искусства, утверждавшими, что оно - «только имя», за которым нет реальности, автор выдвигает в качестве посылки положение о реальности всего того, что постигается зрением или посредством знания. Затем он утверждает, что реальность «искусств» удостоверяется благодаря явному наличию у них характерных признаков (ёк шгод егбео?). Он заключает, что искусства получили свои названия в силу этих отличительных свойств, ибо абсурдно было бы полагать, что эти свойства, напротив, появились, «произросли», из самих названий. Обосновывая последнее утверждение, он замечает, что все имена в целом, есть «законоположения, наложенные на природу» (срйаюд уоцобеттцштй ¿сгтгу), тогда как все е'{5еа, т. е. то, что постигается в качестве реальных, особенных вещей, отличных от всех других, есть «не законоположения, но произрастания» (рХяатпцата) или сама «природа».

Эту трактовку имен как установлений не следует отождествлять с лингвистическим конвенционализмом: определенного суждения о том, существует ли какое-то объективное соответствие между словом и вещью или же они связаны произвольно, за этими высказываниями пока не стоит. Не служит оно, разумеется, и косвенным свидетельством того, что кто-то из оппонентов автора верил в первичность имен по сравнению с вещами. Э. Хааг, а сравнительно недавно М. Краус усмотрели в этих противниках первых сторонников натурализма, который, однако, никогда не предполагал ничего похожего на подобный тезис. Полемика ведется в действительности с частным утверждением, типичным для «критики имен», что за определенным словом не стоит ничего реального. Это утверждение не связано ни с определенными онтологическими воззрениями (например, Парменида, как предполагал Дильс), ни с каким-либо теоретическим пониманием природы языка в целом. Однако примечательный теоретический нюанс состоит в том, что сам защитник медицинского искусства, не считая существование слов достаточным гарантом реальности того, что они обозначают (критерий реальности для него не слова, но зрение и познание), исходит все же из того, что распределение имен соответствует объективным отличиям между вещами.

Сходное использование таксономии слов как отражения таксономии вещей встречается, на этот раз в качестве довода в дискуссии, в другом гиппократов-ском сочинении, «О природе человека» (2 р. 170, 3-7; 5 р. 174, 11-175, 5 •Гоиаппа). Свидетельства языка привлекаются здесь в виде дополнительного, по сравнению с данными опыта, но самостоятельного аргумента в вопросе о количестве и неизменности основных начал, к которым сводится природа человека. Сопоставляя данные опыта в качестве того, что «по природе», т. е. первично, с названиями жидкостей человеческого организма как того, что вторично, основано «на обычае», автор сочинения указывает на согласие между собой опыта и языка.

В терминологическом плане анализ этих и других свидетельств показывает, что выражения у6цо<;, убцш, ката уоцоу, которые в «Кратиле» связаны с лингвистическим конвенционализмом, унаследованы от более ранней эпохи, когда они

служили указанием либо на ошибочность языкового узуса, либо на вторичность именований в сравнении с реальностью, не подразумевая каких-либо суждений о характере связи между словами и вещами.

§ 3. Полемика против аргументов, основанных на этимологии: решающий шаг в направлении конвенционализма. Пассаж из гиппократов-ского сочинения «О священной болезни» (р. 16, 6-17, 5 Grensemann) больше, чем какое либо другое из известных нам рассуждений последних десятилетий V в., помимо аргументации Демокрита, приближается к лингвистическому конвенционализму: автор сочинения полемизирует против попыток использовать этимологию слова (ppsvsq, «диафрагма», как доказательство того, что этот орган является центром психической деятельности. Не отрицая, что этимология cppeve? подразумевает эти свойства, он отвергает доказательную силу подобной аргументации, утверждая в свою очередь, что диафрагма носит это название «в силу случайности и по обычаю». Автор сочинения указывает, что причиной ложных суждений о роли диафрагмы в психических процессах являются сильные движения диафрагмы во время волнения. Тем самым он объясняет не только природу заблуждения своих противников, но и происхождение ошибочного названия этого органа в древности. Ссылка на случайность означает, следовательно, не отказ от объяснения происхождения ложного названия (Ф. Хайниманн), но, напротив, признание роли субъективных факторов в истории языка. Хотя не ясно, насколько это утверждение предполагает определенный взгляд на происхождение языка в целом, еще два примера показывают, что реалистическая трактовка возникновения отдельных слов типична для автора сочинения: он упоминает 1) «сердечный клапан», который из-за поверхностного сходства получил название «ушки», хотя не имеет отношения к слуху, 2) и название эпилепсии - «священная болезнь», происхождение которого он возводит к врачам-шарлатанам, использовавшим в древности для лечения магические средства, подобно их современным собратьям.

Несмотря на сходство с высказываниями в духе «критики языка» (ошибочное именование отражает ложные воззрения создателей языка), в замечаниях автора трактата «О священной болезни» заметен важный шаг в направлении конвенционализма: отвергается не реальность тех или иных явлений и свойств, обозначаемых словами, но соответствие этимологии слова свойствам предмета, причем не предполагается замена ошибочных именований на более истинные. Тем самым, по крайней мере in praxi, автор гиппократовского сочинения принимает конвенционалистский тезис: слова могут обозначать вещи, даже если этимология слова не соответствует его референции. Это рассуждение представляет собой наиболее близкую параллель к аргументам Демокрита у Прокла, которая, несмотря на внимание к обоим свидетельствам, не была замечена в науке. В обоих случаях, в противоположность другим известным нам критическим высказываниям о языке приблизительно того же времени, существенна не истинность обозначаемых словами понятий сама по себе, но характер связи между словом и обозначаемым им понятием. В обоих случаях предполагается, что в современном языке в ряде случаев нарушена объективная связь между словом и вещью, и вместе с тем не возникает каких-либо предположений об исправлении языка, как это типично для позднейшего натурализма. К особенностям этой ран-

ней формы конвенционализма следует отнести его критический характер по отношению к языковому узусу (примечательно, что автор медицинского трактата рассматривает, подобно Демокриту, омонимию как один из таких дефектов). Демокрит и автор трактата «О священной болезни» делают вывод о случайном характере первоначального установления имен, исходя из различных по типу нарушений объективной связи между словом и вещью: в первом случае это неоднозначность и изменчивость самой этой связи, во втором - расхождение между этимологическим значением слова и истинными свойствами вещи. Несмотря на это расхождение, оба подхода находят свое место в позднейшем конвенционализме, первый - как эмпирическое обоснование допустимости произвольного соотношения между словом и вещью, второй - в качестве более частной констатации подобного произвола.

Суждения гиппократовского автора, кроме того, показывают, что «историческим» обоснованием для подобной оценки природы языка становится положение о заурядности его создателей, к которому апеллировала уже прежняя «критика языка» (Парменид). Косвенно это подтверждает достоверность того вывода о случайном характере первоначального «установления имен», который Демокрит, согласно Проклу, сделал из своих суждений о современном состоянии языка. Поэтому, хотя в терминологическом плане адвербиальное беои, которое Прокл приписывает Демокриту, действительно походит на модернизацию, не следует отсюда заключать, что оригинальным выражением Демокрита было убцф [та бубцата], имевшее в действительности те коннотации, которые не существенны для его аргументов, и, тем более, что сам философ формулировал свои выводы лишь применительно к современному состоянию языка, не затрагивая его возникновение.

В противоположность «критике языка», направленной против обыденных представлений, новый подход знаменует появление теоретического интереса к явлениям внутриязыковой сферы. Первые примеры подобного интереса показывают, что конвенционализм (как, собственно, и натурализм) не вытекает из тех или иных метафизических и эпистемологических положений. Основания для конвенционализма имеют скорее эмпирический характер — наблюдения за нарушениями однозначности в языке, которым способствовало формирование научной терминологии, а также лексикографические занятия, которые начинаются в рассматриваемую эпоху. Определенную роль в кристаллизации этого направления сыграло, вероятно, и развитие представлений о возникновении языка и культуры в целом. Как свидетельствует рассуждение в трактате «О священной болезни», большая отчетливость позиций наметилась в связи с попытками использовать этимологию в качестве довода в полемике относительно неявных свойств вещей. Актуальность такой аргументации показывает и дискуссия о свойствах флегмы, в которой пифагореец Филолай настаивал, вопреки сложившемуся к этому времени в медицинских кругах убеждению, что эта жидкость имеет горячий характер и является причиной воспалений, ссылаясь, помимо других доводов, на происхождение (¡Аёуца от фХёуе«/, 'гореть' (44 А 27). Софист Продик в свою очередь рекомендовал переименовать эту жидкость, назвав ее [ЗХаууа (существовавшее обозначение одного из слизистых выделений), а слово фХ,£уца присвоить "воспаленной и чрезмерно нагретой части соков", ориентиру-

ясь, следовательно, на этимологию этого слова (84 В 4 DK). Не вполне ясно утверждение Демокрита (68 А159 DK = fr. 567 Luria), также вступившего в эту полемику. Возможно, соглашаясь с Филолаем, что фХеуца происходит от «pXiyeiv, он отрицал доказательную силу этимологии и усматривал в ней, подобно автору трактата «О священной болезни», лишь свидетельство ошибочных суждений создателей слова о свойствах флегмы.

Глава IV. Первые учения о возникновении языка.

Не менее проблематично, чем становление конвенционализма и натурализма, зарождение двух антагонистических направлений в понимании движущих сил в развитии языка, а именно представления о создании языка мудрым «учредителем имен» и противоположного ему представления о постепенном развитии языка, в создании которого участвуют обычные люди, не превосходящие по своим интеллектуальным способностям современных людей или даже уступающих им. Новым фактором в развитии воззрений на язык становится появление первых учений о возникновении культуры и развитии человечества из первоначального «звероподобного» состояния к цивилизации: первые следы подобного воззрения датируются примерно серединой V в. до н.э. Уже в наиболее ранних свидетельствах в качестве одного из важнейших достижений человека выступает постепенное развитие языка от нечленораздельных звуков к артикулированным словам, которые соотнесены с определенными вещами.

Ни одно из упомянутых учений не содержит указаний на характер связи между словом и вещью, и это обстоятельство привело некоторых исследователей к выводу (X. Штайнталь, X. Дальман, В. Шперри), что вплоть до эллинистической эпохи полемика вокруг соотношения слов и вещей (конвенционализм против натурализма) была не связана с дискуссиями о характере возникновения языка. Д. Фелинг полагает, что Платон первым соединил в «Кратиле» восходящую еще к мифологии фигуру творца языка с натурализмом, т. е. учением об этимологической правильности имен (Кратил), а эволюционистское воззрение на происхождение языка с учением о произвольной, основанной на соглашении связи слова и вещи (Гермоген). В противоположность упомянутым ученым в главе доказывается, что с самого начала представители конвенционализма тяготели к реалистической трактовке возникновения языка, а лингвистический натурализм был в свою очередь связан с представлением о незаурядности его творцов.

§ 1. Ранние представления о мудром учредителе языка.

Попытки обнаружить предшественника этой фигуры в традиционных греческих представлениях (Вяч. Вс. Иванов, У. Аллен, Д. Фелинг, А. Борет) не привели к убедительным результатам: греческой мифологии чужд образ божества, которое дает название вещам и учит людей речи. Рассказ Гесиода о создании первой женщины, которую боги наделяют наряду с другими свойствами также речью (Ор. 61-62), не может быть истолкован в качестве отголоска подобного представления. Появление речи в данном эпизоде непосредственно мотивировано тем, что она - одно из свойств, присущих людям, которые Гефест должен воспроизвести, чтобы превратить свое искусственное творение в точное подобие человека (ср. Theog. 584). Если этот эпизод подразумевает какие-то антро-

пологические воззрения общего характера, то они сводятся к тому, что боги создали людей подобно тому, как Гефест - Пандору, т. е. изначально наделенными способностью к речи. Представление о богах, выполняющих роли учителей языка или «учредителей имен», здесь в любом случае не подразумевается.

Отчетливых следов представления о божественном создателе языка мы не находим и в греческой литературе V в. до н.э., в эпоху зарождения интереса к возникновению языка. Гермес, которому традиция приписывает изобретение языка, впервые появляется в подобной роли только в «Кратиле», где его имя этимологизируется как «тот, кто измыслил речь» (408 а-Ъ). Если Платон ссылается здесь на распространенное представление, естественно отнести его появление к эпохе, когда появляются первые учения о развитии человеческой речи из нечленораздельных звуков, т. е. ко второй половине V в. до н.э. В рассуждениях не только V, но и IV в. до н.э. это упоминание о божественном изобретателе языка остается единичным. В самом «Кратиле» ссылка на создание языка богами отводится как не заслуживающая серьезного рассмотрения. В рассуждениях креационистского характера этого времени божеству приписывается, наряду с наделением человека разумом и целесообразно устроенным телом, создание органов речи, которые позволили человеку либо изначально артикулировать звуки (Хеп. Mem. I, 4,12; IV, 3, 12), либо постепенно научиться этому в ходе эволюции (Eur. Suppl. 201-204), но не учреждение имен или обучение людей языку.

Представление о мудром человеческом учредителе языка несомненно предшествует по времени «Кратилу». Уже в более раннем диалоге Платона «Харми-де» (175 Ъ) Сократ мимоходом ссылается на фигуру «законодателя» или, точнее, «создателя обычая» (уоцо8ётп<;) в сфере языка как на что-то понятное, замечая, что суть свойства, для которого тот установил слово acocppoouvri, «благоразумие», так и осталась невыясненной в ходе беседы. Термин уоцобётл?, которым обозначается учредитель слов в «Хармиде» и «Кратиле», находит аналогию в более раннем высказывании о словах как «риоюд уоцобетгцдиа автора гиппокра-товского сочинения «Об искусстве». В обоих случаях подразумевается, что слова распределены в соответствии с реальными отличиями между вещами, этимологическое соответствие слов свойствам вещей, однако, при этом не подразумевается. Сам термин и контекст, в котором появляется уоцобётп?, показывает, что подобное представление возникает в связи с рассуждениями о происхождении тех или иных слов, независимо от учений о возникновении языка в собственном смысле и, возможно, до их появления.

Таким образом, новшество Платона в «Кратиле» состоит не в переносе мифологической фигуры создателя языка в сферу теоретических дискуссий о языке (Д.Фелинг), но, самое большее, в том, что он превратил фигуру «учредителя имен», возникшую в ходе самих этих дискуссий, в создателя слов, не только прочно связанных с вещами, но и обладающих способностью отражать их свойства (этимология и звуковой символизм).

§ 2. От неартикулированных звуков к членораздельной речи: первые учения о возникновении языка.

Первое, известное нам учение, несомненно рассматривавшее развитие человечества от дикости к цивилизации, принадлежит Архелаю и относится к 40-м гг. V в. до н.э., однако неизвестно, затрагивалось ли в нем возникновение языка.

Протагор, судя по одноименному платоновскому диалогу, является автором наиболее раннего из известных нам учений о возникновении цивилизации, в котором упоминалось развитие языка от нечленораздельных звуков к артикулированным словам. Протагор объясняет происхождение артикулированного языка, наряду с религией и ремеслами, наличием у человека способности к "искусствам", которую похитил с Олимпа и вложил в людей еще до их появления на свет Прометей (321 c-d = 80 С 1 DK). Артикуляция звуков и превращение их в связанные с вещами слова осуществляется первыми людьми, однако, самостоятельно, без помощи божества (322а). Упоминание о самостоятельном приобретении человеком языка как одного из достижений цивилизации в первом стаси-ме "Антигоны" Софокла (конец 40-х гг. V в. до н.э.) подтверждает, что развитие языка становится в это время частью учений о возникновении культуры (354— 356). В монологе Тесея в "Просительницах" Еврипида (вторая половина 20-х гг. Vb.), прославляется бог, который "упорядочил человеческую жизнь, бывшую первоначально смешанной и звероподобной, вложив в людей, во-первых, разум, и, во-вторых, дав язык, вестника речей, чтобы распознавать звуки" (201-204).

Эти рассуждения о возникновении языка отличаются друг от друга лишь расстановкой акцентов в оценке движущих сил эволюции: подчеркиваются либо врожденные задатки речи (Еврипид), либо собственные усилия человека (Софокл), или же учитывается и то и другое (Протагор). Само развитие от нечленораздельной речи к артикулированной рассматривается как бесспорное. При этом роль божества в создании языка, если таковая признается, состоит в творении органов речи, а не в установлении названий вещей и обучении первых людей словам. Примерно к тому же времени относится появление интереса к особенностям человеческого языка по сравнению со звуками животных (Диоген из Аполлонии, 64 А19 §44 DK, рассуждение Сократа у Ксенофонта, Mem. I, 4, 12, [Hipp.] De earn. 18). На рубеже V-IV вв, до н,э. автор софистического трактата «Двоякие речи» обсуждает вопрос, приобретает ли человек способность говорить естественным образом или посредством обучения (6, 11-12 DK), и решает его в пользу обучения. Он предполагает тем самым, что каждый из языков является результатом изобретения или серии изобретений и что люди когда-то не обладали членораздельной речью. Малоправдоподобно поэтому, что Демокрит, который стремился объяснить не только развитие цивилизации в целом, но и ее отдельные достижения, ограничился констатацией случайностей, сопровождавших "установление" слов, и не упомянул о стадии нечленораздельных звуков и об их последующей артикуляции. Мы не располагаем решающим свидетельством того, что комбинация эволюционизма и конвенционализма, представленная в учениях Диодора, Витрувия и Лактанция, восходит в подобной развернутой форме к учениям последних десятилетий V в. до н.э. и принадлежит именно Демокриту. Однако вероятность этого достаточно велика, если учесть распространенность к тому времени трактовки языка как одного из достижений эволюционного развития (учение Протагора, свидетельства Софокла и Еврипида) и собственный вклад Демокрита в детализацию и углубление этого направления теорий возникновения культуры.

Глава V. Особенности учения Демокрита.

В главе рассматриваются аспекты учения Демокрита о языке и возникновении культуры, которые вызывают разногласия в науке, а также определяется место его воззрений в развитии идей в этих сферах.

§1. Становление языкового конвенционализма и теория общественного договора. Как показывают сохранившиеся свидетельства, идея договора, важный составляющий элемент гермогеновского и позднейшего конвенционализма, не встречается в сохранившихся рассуждениях о возникновении языка второй половины V в. Эта форма конвенционализма, судя по передаче Платоном ее основных положений и аргументации, связана с появлением новых смысловых нюансов. В противоположность первым высказываниям конвенционалистского характера (Демокрит и автор трактата «О священной болезни»), указывавших на случайность, действовавшую при «установлении имен», отправной точкой которых были дефекты современного языка, Гермоген рассматривает произвольность установлений в прошлом и настоящем как нормальное явление. Признанием правомерности произвола языкового узуса позиция Гермогена отличается от натурализма Кратила, также в известной мере наследника «критики языка»: Кратил признает, что в современном языке существуют слова, ошибочно соотнесенные с предметами, но видит в этом нарушение, которое должно и может быть устранено.

Особенности учения Гермогена объясняются внутренним развитием лингвистического конвенционализма, а также реакцией на появление противоположного воззрения, предполагавшего в качестве нормы внутреннее соответствие между словом и предметом (в первую очередь этимологического характера). Трактовка же произвольного установления как договора обязана своим появлением влиянию политических теорий, согласно которым общество, моральные нормы и законы основываются на соглашении. Первые следы подобного воззрения в политической сфере встречаются во фрагментах софиста Антифонта. На учение Гермогена особенно походит та разновидность договорной теории в области государства и права, которая подчеркивает изменчивость законов и видит в каждом из них отдельное соглашение (Hippias apud Xen. Mem. IV, 4, 12; 14; Anaxim. Rhet. ad Alex. 1, 8, 1422 a 2-4; 2, 13, 1424 a 10; [Demosth.] XXV, 16). Примечательно, что рассуждения о возникновении языка Диодора Сицилийского и Вит-рувия, упоминая, подобно Демокриту, о случайном характере появившихся в древности обозначений, не связывают их установление с соглашением. Очевидно, таким образом, что эти изложения скорее показывают влияние более раннего, демокритовского конвенционализма, чем позиции Гермогена, как предполагает Д. Фелинг.

§ 2. Изоморфизм языка и реальности в теории Демокрита? Неоднократно предпринимались попытки обнаружить в учении Демокрита следы концепции «звукового символизма» (Э. Франк, Э. Хофман), речевого жеста (И. М. Тройский) и иных воззрений, предполагающих изоморфизм языка и реальности. В «звукосимволизме» Демокрита некоторые ученые усмотрели в свою очередь общий источник рассуждения Сократа в «Краткие» о создании языка из звуков и их комбинаций, имитирующих свойства вещей, и учения Эпикура о возникновении слов из звуков, вызванных эмоциональным воздействием предметов на первобытных людей (Р. Филиппзон, Э. Хааг, и др.). Наблюдения Демокрита за на-

рушениями однозначности в соотношении слов и вещей, о которых сообщает Прокл (68 В 26 DK = fr. 563 Luria), сами по себе не подразумевают отрицания какой-либо связи между физическим строением предмета и составом звуков слова, обозначающего этот предмет. Однако наличие подобной теории ставит под сомнение достоверность указания Прокла о том, что Демокрит сделал из своих наблюдений вывод о возникновении языка из произвольного и случайного по своему характеру «установления имен».

При ближайшем рассмотрении, выясняется, однако, шаткость попыток обнаружить у Демокрита концепцию «звукосимволизма» и превратить его тем самым в предшественника натуралистических теорий возникновения языка. Необходимо, во-первых, отвергнуть в качестве указания на подобное учение сообщение неоплатоника Дамаския (Damasc. In Phileb. Р. 15 Westerink = 68 В 142 DK = fr. 564 Luria) о том, что Демокрит называл имена богов йус&цата фю\ф\ча (сомнения, высказанные Л. Вестеринком, X. Черниссом и М. Хиршле в принадлежности этого изречения Демокриту, не представляются убедительными). Контекст, в котором приведено изречение (различные основания, по которым имена богов вызывают почтение), и его синтаксис (йуб&цата (pcüvfisvia Kai xaCiá écra xñv 0scov) показывают, что оно означает: "ибо также имена богов являются их ауйЯцаш, однако звучащими". Следовательно, это изречение относится только к именам богов, а не к словам вообще, причем, судя по слову áyáXpaxa, имена богов сопоставляются с их же статуями, а не с образами как таковыми. Основания для этого сравнения неочевидны. Тем не менее, это сравнение не может подразумевать ни спонтанное происхождение божественных имен, ни изоморфиче-ское соответствие строения богов и их обозначений. Хотя нельзя исключить категорически, что Демокрит имеет в виду, прежде всего субъективность представлений, ассоциирующихся с именами богов, равно как и с их изображениями (У. Гатри, А, Пальяро, К. Классен), все же торжественный оттенок, который присущ слову йусЛца, указывает скорее, что изречение имеет более ёмкий характер: несмотря на условный характер божественных статуй и имен, те и другие освящены традицией, и потому заслуживают уважения. Не предполагает ничего похожего на изоморфизм языка и реальности также сравнение Демокритом атомов, их положения и комбинаций с буквами (67 А 4 DK = fr. 241 Luria), являющееся не более, чем наглядной аналогией. Учение перипатетика Адраста из Афроди-сиады (первая пол. II в. н.э.) о трехступенчатом строении музыки и речи, которое Э. Франк возводил к Демокриту, не только не содержит ничего атомистического, но и само по себе не указывает на параллелизм в строении языка и реальности.

Рассуждение Сократа о миметических способностях первых звуков в «Кра-тиле» (учение о «речевом жесте», по определению И. М. Тройского), из которых затем составляются соответствующие реальности слова, более всех известных нам теорий классической эпохи подходит под понятие параллелизма в строении языка и реальности. Это учение также рассматривалось в науке как восходящее к Демокриту. Однако с освобождением от мнимых следов подобной концепции во фрагментах Демокрита устраняются и основания для того, чтобы связывать платоновское учение с именем абдерского философа. Само же это учение имеет мало общего с атомизмом.

Одной из причин, по которым эту примечательную теорию сочли принадлежавшей Демокриту, было некоторое сходство между ней и эпикурейской теорией происхождения языка (Р. Филиппзон). Однако в эпикурейской теории подобие слов вещам возникает спонтанно, помимо воли и разума, благодаря тому, что предметы, производя сильное впечатление на людей, вызывают в ответ звуки, причем каждой вещи соответствует определенный набор звуков. Напротив, в "Кратиле" Платон имеет в виду только сходство между работой речевых органов при произнесении отдельных звуков и их комбинаций (426 е 4-5; 427 а 2; а 8-9; Ь 2-3). Законодатель, замечая это подобие, составляет слова для обозначения тех или иных явлений и свойств из соответствующих им звуков. Поскольку Демокрит определенно не был склонен преувеличивать интеллектуальные способности людей на той стадии, к которой относится возникновение языка, невероятно, чтобы у него, как у Платона, "первые слова" создавались мудрецами по правилам теории "речевого жеста". Кроме того, тот квазиатомистический подход к языку, который характерен для платоновской теории и который особенно побуждал предполагать для нее атомистический источник, как раз не характерен, вопреки ожиданиям, для Эпикура. Судя по сохранившимся свидетельствам, Эпикур не интересовался ни этимологическим, ни фонетическим анализом слов и ограничивался констатацией прочной связи между определенным предметом и соответствующим набором звуков, которая была существенна для его эпистемологии. Более вероятно, напротив, прямое влияние на Эпикура платоновской теории "звукового символизма" и изменение ее в духе естественного происхождения языка.

Таким образом, нет надежных свидетельств, которые побуждали бы внести коррективы в свидетельство Прокла о Демокрите и предполагать наличие у последнего каких-либо воззрений, которые бы модифицировали понимание первоначального установления как конвенционального или вступали бы в противоречие с этим положением.

§ 3. Случайность, необходимость и свобода человеческих поступков в учениях Демокрита и позднейших атомистов. Вопрос о характере детерминизма Демокрита имеет существенное значение для оценки достоверности свидетельства Прокла, согласно которому Демокрит предполагал случайное установление имен в древности, Уже Штайнталь усмотрел в это указании противоречие с известным демокритовским принципом необходимости. Для понимания учения Демокрита о возникновении языка и культуры существенно, таким образом, совместим ли общефилософский принцип необходимости с признанием случайности как одного из факторов эволюционного развития человечества.

Утверждение Аристотеля (68 А 68 БК), согласно которому Демокрит отрицал существование случайных событий, как показывают приведенные примеры, нужно интерпретировать следующим образом: Демокрит полагал, что события, которые обычно считают случайными, имеют определенную причину. Это не означает, что он игнорировал отличие между событиями, имеющими регулярные причины и, в силу этого, предсказуемыми, и теми, что происходят неожиданно, в силу необычного стечения обстоятельств. Как показывают этические фрагменты Демокрита (особенно 68 В 119 БК), он не только порицал склонность невежд

ссылаться на случай вместо уяснения истинных причин явлений, но и считался с существованием явлений, нарушающих самый продуманный образ поведения.

Далее, заслуживает доверия свидетельство Аристотеля, согласно которому Демокрит объяснял случайностью возникновение атомарного вихря, непосредственной причины образования отдельных миров (йпо табтоцатои), и в то же время отрицал роль случайности (ти^) в развитии растений и живых существ (А 69 БК). Это отличие предполагает, что Демокрит объяснял начало космогонии как событие, имеющее определенные физические причины, но являющееся вместе с тем непредсказуемым результатом стихийного взаимодействия атомов, в противоположность закономерному и предсказуемому развитию живых существ. Рассуждение Эпикура в сочинении «О природе» (Бе гШ. XXV Ьаигееп) показывает, что Демокрит не рассматривал поведение человека как однозначно детерминированное атомарными процессами, в противоположность неназванным оппонентам Эпикура, в которых нужно, вероятно, видеть кого-то из последователей Демокрита.

Демокрит, таким образом, различал в физической и психологической сфере закономерные и предсказуемые события и, соответственно, - менее регулярные и, в силу этого, непредсказуемые. Это различение позволяет понять, как, объясняя в целом открытия цивилизации действием необходимости или нужды, проистекающей из естественной слабости человека (это показывает уточненный текст фрагмента 68 В 144 БК=&. 568 Ь.,), он мог отводить роль случайному стечению обстоятельств в объяснении отдельных открытий (68 А 151; В 30) или рассматривать первоначальное установление имен как случайное, т. е. отступающее от строгого порядка, который ожидался бы, если бы создатели языка были наделены сверхъестественным разумом.

Глава VI. Происхождение и развитие языка в теории Эпикура.

§1. Предварительные замечания. Основным свидетельством для теории возникновения языка Эпикура является соответствующий раздел в его «Письме к Геродоту» (ш. 75-76). Это письмо представляет собой сокращенное изложение сочинения Эпикура «О природе». Часть этого труда, посвященная возникновению языка, не сохранилась, однако к ней прямо или опосредованно восходят рассуждения Лукреция, Диогена из Эноанды и некоторых других авторов (Птолемей, Агатархид), которые существенно восполняют и проясняют лапидарное изложение письма Эпикура.

§ 2. Естественная стадия возникновения языка. Положение Эпикура о возникновении языка из эмоциональных звуков нередко рассматривалось в науке (Ф. де Лэси, С. Бэйли и др.) по аналогии с учением Диодора Сицилийского -первоначальная стадия нечленораздельных звуков, их последующая артикуляция и (конвенциональное) соотнесение слов вещами. Привлечение наряду с «Письмом к Геродоту» других свидетельств (Диоген из Эноанды, Секст Эмпирик, Филон, Прокл) показывает, что главным новшеством Эпикура было предположение, что уже первые экспрессивные сочетания звуков были соотнесены с определенными предметами и были до известной степени артикулированы, так что могли соответствовать множеству разнообразных вещей. Другой важной особенностью учения Эпикура было объяснение различий между языками спе-

цифическими для каждой местности особенностями одних и тех же вещей, возможно, также действием внешней среды, например, климата. В основе этого положения лежит скрытая полемика с конвенционализмом, который опирался на различия между языками в качестве одного из основных доводов. Эпикур, придерживаясь натуралистического тезиса о наличии необходимой связи между словом и вещью, отрицает вместе с тем типичное для старого натурализма представление о мудрых творцах языка и примыкает в этом плане к учениям эволюционистского и реалистического характера.

§ 3. Рациональная стадия и учение Птолемея (Ое ш&сш 4, 2-6). Рассуждение Эпикура о второй, рациональной стадии возникновения языка, лишь кратко упомянутой в «Письме к Геродоту» и не получившей освещения в других свидетельствах, может быть восполнено благодаря разделу в сочинении Клавдия Птолемея «О критерии» (4, 2-6), который, как мы доказываем, следует эпикурейскому источнику. Согласно Птолемею, вторая стадия представляла собой образование слов, которые этимологически восходят к более ранним, естественно возникшим словам, а также выбор из нескольких естественных слов, обозначающих одну и ту же вещь. Это показывает, что Эпикур учитывал образование различных обозначений для одних и тех же предметов даже в пределах одной местности, и признавал (вопреки обычной трактовке его теории), что наряду со спонтанным возникновением слов имело место и последующее словообразование деривативного характера.

Птолемей изображает эту стадию языка не только как продвижение в плане выработки более точной лексики, но и как начало пустых споров о значении слов и излишней акрибии в именованиях. Такое понимание в целом согласуется с амбивалентной оценкой самим Эпикуром рациональной фазы в развитии культуры, несущей с собой не только усовершенствование первых достижений цивилизации, но и их искажение (появление излишеств). Эта трактовка второй стадии может отражать и негативное отношение Эпикура к научной грамматике, с ее попытками определить языковую норму. Кроме того, из рассуждения Птолемея следует, что, несмотря на попытки ввести однозначные обозначения, современный язык сохраняет многозначность. Отсюда видно, что рациональное совершенствование языка не устраняет более примитивный слой лексики и, что язык в целом сохраняет свой первоначальный естественный характер, как это и следует ожидать для учения Эпикура.

§ 4. Возникновение обозначений для сложных понятий. Здесь рассматривается трудное для понимания высказывание Эпикура о возникновении обозначений для об аотор&цеуа ярауцата (Ер. НсН. 76), понятий, характер которых вызывает разногласия среди ученых. Доказывается, что Эпикур имеет в виду явления, которые, согласно его теории, доступны чувствам, но не поддаются постижению посредством единичного восприятия (как можно предполагать, к ним относится понятие времени). Согласно предлагаемому нами толкованию, Эпикур считает возникновение подобных слов таким же спонтанным, как и всех прочих, однако уделяет в этом случае большее значение последующему выбору, на рациональной стадии, одного обозначения из нескольких вариантов спонтанно возникших слов. Эпикур, следовательно, стремится приписать естественное происхождение всем наиболее значимым словам, в том числе и тем, которые до

него рассматривались как обозначения концептов, находящихся вне чувственного опыта.

Глава VII. Развитие артикуляции и речи в эпикурейской теории.

Глава посвящена малоизученным аспектам эпикурейской теории, объяснению происхождения звуковой коммуникации, развитию артикуляции звуков, а также философским импликациям учения о возникновении языка.

§ 1. Жесты и звуковая речь.

Параграф посвящен доказательству предположения Т. Коула и Д. Седли, что формулировка Лукреция (V, 1029) utilitas expressit nomina rerum подразумевает особый момент в истории языка, который не упомянут в «Письме к Геродоту» и других эпикурейских источниках, а именно превращение первоначальных звуков, служивших лишь спонтанным проявлениям эмоций, в средство коммуникации.

Согласно учению Эпикура, первоначальные звуки были вызваны определенными предметами и в достаточной степени артикулированы. Однако другой пассаж Лукреция изображает первые попытки людей заключить между собой соглашение о защите жен и детей (V, 1019-1023), пользуясь при этом нечленораздельными звуками и жестами. Этот пассаж показывает, что эпикурейская теория признает наличие стадии, на которой артикуляция еще не была достаточной, и жесты служили основным, если не единственным средством коммуникации. К этому описанию обнаруживается параллель у эллинистического писателя Ага-тархида (Diod. III, 18, 6; Phot. Bibl. Cod. 250. 450a 41-bll Henry), явно находившегося в данном случае под влиянием эпикурейской теории. Агатархид изображает примитивных людей - ихтиофагов, которые в противоположность первым людям Лукреция так бесчувственны, что спокойно переносят гибель жен и детей. Агатархид подчеркивает в том же контексте, что из-за неразвитости эмоций ихтиофаги обладают лишь нечленораздельными звуками и жестами. Отсюда можно заключить, что Эпикур, к которому несомненно восходят оба изложения, считал улучшение артикуляции следствием общего эмоционального развития человечества в ходе культурного прогресса. Эпикур связывал превращение этих, более артикулированных звуков в средство коммуникации с возникновением простейших форм сообщества, в свою очередь также явившихся следствием эмоционального развития и появления заботы о семействе. Общая причина перехода к звуковой речи состоит, очевидно, согласно эпикурейской теории, в растущей необходимости обозначать объекты, находящиеся вне поля зрения участников коммуникации. Непосредственной же причиной оказывается желание защитить женщин и детей, сопутствующее волнение и непроизвольное использование звуков наряду с жестами, что и приводит к «изобретению» нового средства коммуникации.

Анализ пассажа Лукреция, в котором возникновение языка поясняется при помощи жестов младенца (V, 1028-1040), позволяет заключить, что эпикурейская теория рассматривает появление звуковой коммуникации в ходе развития человечества как реализацию врожденной способности указывать на вещи, а не как следствие постепенного научения посредством проб и ошибок. Зарождающаяся звуковая коммуникация подготовлена совершенствованием способов об-

щения, но не нуждается в опыте или наблюдении, подобно простейшим навыкам, из которых впоследствии развивается техническое знание. О подобных навыках упоминает Лукреций в полемике с телеологическими воззрениями (IV, 843-852).

Таким образом, несмотря на отличие натурализма теории Эпикура от конвенционализма того направления, к которому принадлежат учения Диодора, Витру-вия и Лакганция, ряд сходных положений в трактовке развития языка указывает на общее происхождение этих теорий: не только градуализм и отказ от сверхъестественных факторов, но и само понимание эволюции: эмоциональный характер первоначальных звуков, постепенная артикуляция в ходе культурного развития, переход от жестов к звукам в качестве основного средства коммуникации, а в известной степени и сам характер объяснения возникновения звуковой речи.

В заключительном разделе рассматриваются философские мотивы, лежащие в основе положения Эпикура о спонтанном происхождении языка. Как следует из рассуждения в «Письме к Геродоту» (гл. 37), устойчивая, объективная связь между словом и вещью, возникшая в древности и сохраняющаяся в современном языке, служит в эпистемологии Эпикура имплицитным основанием положения о непосредственной очевидности «первых значений» слов для всех носителей языка. Эти «первые значения» (они же «предвосхищения»), служат критерием и отправной точкой философского исследования, своего рода прямым средством познания действительности, с чем связан и отказ Эпикура от точных определений. Другое основание его натурализма лежит в попытке объяснить все способности человека, приобретенные в ходе эволюции, как развитие и комбинацию врожденных свойств, и элиминировать таким образом предположения о роли божества или сверхъестественно мудрого человека в создании культуры (см. полемику против изобретателя языка, Lucr. V, 1041-1055, Diog. Oen. Fr. 12 Smith).

Заключение.

По возможности полное привлечение свидетельств, относящихся к теме исследования, позволяет сделать следующие выводы: 1) кристаллизация противоположных воззрений на нормативное соотношение слов и понятий (конвенционализм и натурализм) относится к последним десятилетиям V в. до н.э. и связана не с теми или иными метафизическими или эпистемологическими положениями, но опирается на наблюдения за многозначностью слов и за расхождением между их референцией и этимологическим значением, которые делались в различных областях знания; 2) представление о мудром «учредителе языка», как и образ божественного создателя языка, не относятся к традиционным воззрениям, но зарождаются в той же атмосфере теоретических дискуссий второй половины V в. до н.э., что и противоположные по духу эволюционистские учения о возникновении языка; 3) наиболее ранняя формулировка лингвистического конвенционализма относится к последним десятилетиям Vb. до н.э. и принадлежит Демокриту; 4) уже предыстория конвенционализма и натурализма показывает тесную связь между теоретической проблематикой (эпистемологическое значение слов) и представлениями о создателях языка, которая сохраняется в последующем в теориях V-1V вв. до н.э., а также в эллинистический период; 5) уточ-

нения, внесенные в понимание развития языка согласно эпикурейской теории, позволяют выявить значительное сходство с другим направлением эволюционизма, восходящим предположительно к Демокриту (учения Диодора, Витрувия и Лакганция), несмотря на расхождения в трактовке связи между словом и вещью в этих направлениях (натурализм Эпикура против конвенционализма Демокрита и указанных учений), что может служит доводом в пользу того, что оба направления восходят в конечном счете к Демокриту.

СПИСОК ОПУБЛИКОВАННЫХ РАБОТ ПО ТЕМЕ ДИССЕРТАЦИИ

Основное содержание диссертационного исследования представлено в монографии:

1. Античные учения о возникновения языка. СПб., изд-во СПбГУ; изд-во филологического факультета СПбГУ, 2006. - 412 сс. (25,75 п.л.).

Основные положения диссертации отражены в следующих работах:

Статьи, опубликованные в изданиях, рецензируемых ВАК:

2. Oh auvopénevoi ярауцата (Epicurus, Ер. Hdt. 76). К вопросу о возникновении языка в теории Эпикура // Hyperboreus. 1994/95. Vol. 1. Fase. 2. С. 46-86 (3 п.л.).

3. Возникновение речи в эпикурейской теории // Philo logia Classica. Вып. 5: MNHMHZ XAPIN. К 100-летию со дня рождения профессора А. И. Доватура. СПб., изд-во СПбГУ, 1997. С. 67-89 (1 п.л.).

4. NojioGétru; или óvojj.aTo6éiT|:; (Plat. Charm. 175b, Crat. 389d 8)? // Индоевропейское языкознание и классическая филология. Мат. чтений памяти И. М. Тройского. СПб., ИЛИ РАН, 1998. С. 11-14 (0,3 п.л.).

5. Эпикурейская традиция против «первых изобретателей» // Hyperboreus. 1998. Vol. 4. Fase. 2. С. 302-339 (2,5 п, л.).

6. Об одном необычном варианте эвгемеризма: dei ex elementis nati // Hyperboreus. 2000. Vol. 6. Fase. 2. С. 362-386 (1, 75 п.л.)

7. Ptolemy, On Criterion 4. 2-6: An evidence for the Epicurus' theory of the origin of language // Индоевропейское языкознание и классическая филология - VI, Материалы чтений, посвященных памяти И. М. Тройского. СПб, «Наука», 2002. Р. 32-39 (0,5 п. л.).

8. Socrates' method of Etymology in the Cratylus // Hyperboreus. 2003. Vol. 9. Fasc.l. P. 56-77 (1, 5 п.л).

9. Лукреций в трудах Якова Марковича Боровского // Philologia Classica. Вып. 6. Cathedra Petropolitana. СПб., Изд-во СПбГУ, 2004. С. 69-87 (1 п.л).

10. Аристотель о происхождении греков (Meteor. I, 14, 352 а 29 - b 4) // Вестник СПбГУ, Серия филология. 2007. Вып. 3 (Ч. 2). С. 14-18 (0,5 п.л).

П. Аристотель о высыхании Арголиды (Meteor. 1,14, 352 а 9-13) // Philologia classica. Вып. 7. Tradita non explorata. СПб, Изд-во СПбГУ, 2007. С. 58-80 (1, 2 п.л.).

12. Этимология и "допотопная мудрость" в учении Аристотеля // Вестник СПбГУ, Серия филология. 2008. Вып. 2. С. 3-13 (0,75 п.л.).

Статьи в прочих изданиях:

13. Начало спора о возникновении языка в древнегреческой литературе // Классические языки и индоевропейское языкознание. Сб. статей по материалам чтений, посвященных 100-летию И. М. Тройского / Отв. ред. Н. Н. Казанский. СПб., ИЛИ РАН, 1998. С. 47-79 (2 п. л.).

14. Первые упоминания о евреях в греческой литературе: иудейская религия у Фео-фраста и Гекатея // Греки и евреи: Диалог в поколениях. Сб. научных трудов / Отв. ред. А. Львов. СПб., Петербургский Еврейский университет, 1999 (Труды по иу-даике. Философия, герменевтика, антропология. Вып. 1). С. 215-235 (1 пл.).

15. Необходимость, случайность, свобода: Демокрит и его наследники // Lingüistica et philologica: Сб. статей к 75-летию профессора Ю. В. Откупщикова / Отв. ред. А. И. Зайцев. СПб., изд-во СПбГУ, 1999. С. 211-238 (1,25 п.л.).

16. Plato's Etymologies in the Cratylus: how serious they are? // The Cambridge Conference on Ancient Etymology: Program, Abstracts and List of Participants. 25-27 September 2000. Cambridge, Cambridge University Press 2000. P. 18-20 (0,25 ilil).

17. Epicurus and his Predecessors on the Origin of Language // Language and Learning: Proceedings of the 9a Symposium Hellenisticum. Ed. by D. Frede and B. Inwood. Cambridge, Cambridge University Press, 2005. P. 56-100 (3,5 п.л).

18. Конвенционалистсках теория языка и учения об общественном договоре: В поисках предшественников Гермогена (Linguistic Conventionalism and Covenant Theories: In Search of Hermogenes' Predecessors) // Античная грамматическая традиция в веках: материалы международной конференции (Ancient Grammar and Its Posterior Tradition: Abstracts of International Colloquium) / Отв. ред. JI. Г. Степанова, В. И. Мажуга. СПб., «Наука», 2005. С. 70-77 (0,5 п. л.).

19. The flood in Aristotle's Meteorológica (I. 14) // Antike Naturwissenschaft und ihre Rezeption. Hrsg. von J. AlthofT, B. Herzhof? G. W6hrle. Bd. 16. Trier, 2006. P. 51-68 (1 n. jr.).

Общий объем публикаций по теме диссертации: 48,25 п. л.

Формат бумаги 60*90 1/16. Бумага офсетная. Печать ризографическая. Тираж 150 экз. Отпечатано в ОНУТ факультета филологии и искусств СПбГУ с оригинал-макета заказчика. 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., 11

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Верлинский, Александр Леонардович

ПРЕДИСЛОВИЕ.

ВВЕДЕНИЕ. УЧЕНИЕ ДИОДОРА СИЦИЛИЙСКОГО О ВОЗНИКНОВЕНИИ МИРА, ЦИВИЛИЗАЦИИ И ЯЗЫКА И ЕГО ФИЛОСОФСКИЕ ПРЕДШЕСТВЕННИКИ.

§ 1. История вопроса.

§ 2. Гекатей Абдерский как источник Диодора.

§ 3. Учение Диодора и теория Демокрита.

ГЛАВА I. ЭЛЛИНИСТИЧЕСКИЕ ТЕОРИИ ВОЗНИКНОВЕНИЯ ЯЗЫКА.

§ 1. Эволюционистский подход к возникновению языка.

§ 2. «Установление имен» в эллинистических теориях.

ГЛАВА П. НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ В СООТНОШЕНИИ СЛОВ И ВЕЩЕЙ: К ИСТОКАМ ЛИНГВИСТИЧЕСКОГО КОНВЕНЦИОНАЛИЗМА.

§ 1. Демокрит о неоднозначности и об именах «по установлению»: свидетельство

Прокла и полемика вокруг него.

§ 2. Открытие неоднозначности в соотношении слов и вещей в V в. до н.э.

§ 3. Демокрит и философская критика обыденного языка.

ГЛАВА П1. ВОЗНИКНОВЕНИЕ ЛИНГВИСТИЧЕСКОГО КОНВЕНЦИОНАЛИЗМА И НАТУРАЛИЗМА.

§ 1. Учение об «установлении имен» в поэме Парменида и его отношение к конвенционализму.

§ 2. Языковой узус как уо^од.

§ 3. Полемика против аргументов, основанных на этимологии: решающий шаг в направлении конвенционализма.

ГЛАВА IV. ПЕРВЫЕ УЧЕНИЯ О ВОЗНИКНОВЕНИИ ЯЗЫКА.

§ 1. Ранние представления о мудром учредителе языка.

§ 2. От неартикулированных звуков к членораздельной речи: первые учения о возникновении языка.

ГЛАВА V. ОСОБЕННОСТИ УЧЕНИЯ ДЕМОКРИТА.

§ 1. Становление языкового конвенционализма и теория общественного договора.

§ 2. Изоморфизм языка и реальности в теории Демокрита?.

§ 3. Случайность, необходимость и свобода человеческих поступков в учениях Демокрита и позднейших атомистов.

ГЛАВА VI. ПРОИСХОЖДЕНИЕ И РАЗВИТИЕ ЯЗЫКА В ТЕОРИИ ЭПИКУРА.

§ 1. Предварительные замечания.

§ 2. Естественная стадия возникновения языка.

§ 3. Рациональная стадия и учение Птолемея (Бе шсНсю 4, 2-6).

§ 4. Возникновение обозначений для сложных понятий.

ГЛАВА VII. РАЗВИТИЕ АРТИКУЛЯЦИИ И РЕЧИ В ЭПИКУРЕЙСКОЙ ТЕОРИИ

§ 1. Жесты и звуковая речь.

§ 2. Лукреций, V, 1028 — 1090: возникновение речи — опыт или инстинкт?.

§ 3. Движущие силы культурного прогресса в учении Эпикура.

§ 4. Учение Эпикура о возникновении языка. и его теория познания.

Введение диссертации2008 год, автореферат по филологии, Верлинский, Александр Леонардович

В Древней Греции в V в. до н.э. впервые в истории зарождается отчетливый интерес к тому, как возник язык, вместе с более широким интересом к началам человеческой культуры в целом. Надолго угаснув в Средние века, этот интерес возродился в эпоху Возрождения и в Новое время и привел к появлению различных учений, опиравшихся (наряду с Библией) на античные теории. Проблема происхождения человеческой речи и по сей день далека от удовлетворительного решения, продолжая вызывать появление все новых теорий, в которых здравые наблюдения над психологией человека и природой речевой деятельности сочетаются с предвзятыми спекуляциями. Античные воззрения на этот предмет, представляющие самоценный интерес в качестве примечательного направления в истории человеческой мысли, напоминают одновременно об источниках, нередко плохо известных, современных гипотез и в какой-то мере предостерегают против повторения ошибок.

Античные учения о возникновении языка еще не становились предметом монографического исследования в отечественной и зарубежной научной литературе, хотя при изучении воззрений древних на происхождение культуры определенное внимание уделялось, разумеется, и этой теме.1 Ее специальное изучение актуально, однако, не только в плане углубления и детализации. Учения о возникновении языка имеют свою собственную предысторию, отличную от теорий возникновения культуры в целом. Еще до того, как зарождается интерес к тому, как человек, эволюционируя из животного состояния, приобрел артикулированную речь, отличную от звуков прочих живых существ, появляются первые размышления над тем, как были «установлены имена», связанные с зарождением сознательного и

1 Особенно в монографиях В. Шперри (Spoerri W. Späthellenistische Berichte über Welt,

Kultur und Götter: Untersuchungen zu Diodor von Sizilien. Basel, 1959. S. 134-144) и Т. Коула

Cole Т. Democritus and the Sources of Greek Anthropology. 2nd ed. Atlanta, 1990. P. 60-69). 4 критического отношения к языку как средству выражения мысли. Этот подход, возникший в сфере, где взаимодействовали зарождающаяся лингвистика и теория познания, впоследствии был дополнен культурно-историческим аспектом — идеями относительно появления человеческого языка как такового. В той или иной степени эти различные стороны учений о возникновении языка — антропологическая, эпистемологическая и лингвистическая — дают о себе знать и в их последующей истории.

Хотя учения о происхождении языка в той или иной мере рассматривались в работах, посвященных теориям языка, история этих учений от их появления до эпохи позднего эллинизма еще не была предметом монографического исследования в отечественной и зарубежной науке. Фундаментальный труд X. Штайнталя по истории античного языкознания, в котором затрагивается эта тема, не только далек от полноты, но и во всех отношениях устарел.2 В небольшом диссертационном исследовании X. Дальмана, специально посвященном учениям о возникновении языка, детально анализируются лишь

•у платоновский «Кратил» и теория Эпикура. Работа Дальмана, впоследствии известного исследователя римских грамматиков, в особенности Варрона, выгодно отличается от большинства появившихся в то же время работ по истории античной лингвистической мысли, тем что исходит из реальных свидетельств и основывает выводы на их филологическом анализе. Дальман убедительно опроверг влиятельную в то время гипотезу об отражении во взглядах платоновского Кратила учения Антисфена, он достиг значительного продвижения в понимании теории Эпикура и верно указал на ее отличия от учения Диодора Сицилийского, что, к сожалению, осталось незамеченным, особенно в англоязычной науке. Одно из общих положений Дальмана страдает, однако, схематизмом. Он утверждал, что проблематика «Кратила» и предшествующей ему лингвистической мысли (в том числе Демокрита),

2 Steinthal Я Geschichte der Sprachwissenschaft bei den Griechen und Römern. 2. Aufl. Tl. 1-2. Berlin, 1890-1891.

3 Dahlmann J. H. De philosophorum Graecorum sententiis ad loquellae originem pertentibus capita duo. Diss. Weidae Thuringorum, 1928. ограничена «теоретическим» вопросом, является ли связь между словами современного языка и вещами обусловленной внутренней формой слова или произвольной (антитеза cpúoei — vojkö в «Кратиле»), и не связана с вопросом о возникновении языка. Напротив, в учении Эпикура (как и в диодоровском учении) центральным вопросом, согласно Дальману, становится характер происхождения языка, а именно возникли слова спонтанным образом (tpúoei в эпикурейском смысле) или посредством «установления» (как у Диодора), напротив второстепенным становится соотношение слова и вещей. Это чрезмерно заостренное утверждение, справедливость которого сводится к тому, что с появлением эпикурейского учения возникает новый вариант лингвистического натурализма, блокировало изучение действительной связи между «теоретической» и «исторической» проблематикой и реального отношения эллинистических теорий к их предшественникам.

Несмотря на существование современных работ, освещающих некоторые из аспектов темы диссертационного исследования, в науке существуют значительные пробелы в изучении отдельных периодов и теорий. Важный материал и ценные замечания, относящиеся к первым учениям о возникновения языка и к формированию двух противоположных позиций в понимании нормального соотношения слов и вещей, натурализма и конвенционализма в V в. до н.э. (развитие этих комплексов идей взаимосвязано, но не идентично), содержатся в монографии Ф. Хайниманна, которая затрагивает эти темы попутно, в связи с изучением антитезы «природа — обычай» в литературе этой эпохи, и преимущественно под углом терминологии, релевантной для этой антитезы.4 Хайниманн обратил внимание на некоторые фрагменты досократиков, в которых то или иное обозначение отвергается как ложное, поскольку за ним стоит ложные представление о свойствах вещи или даже ложное представление о существовании определенного понятия (ранее всего у Ксенофана). Он, однако, ошибочно

4 Heinimann F. Nomos und Physis: Herkunft und Bedeutung einer Antithese im griechischen Denken des 5. Jahrhunderts. Basel, 1945 (Schweizerische Beiträge zur Altertumwissenschaft. H. 1). S. 46-56; 156-162. противопоставил высказывания Ксенофана, на том основании, что тот, критикует лишь отдельные примеры узуса, но не язык в целом, как конвенционализм в трактовке языка, в противоположность Пармениду и последующим философам, воспринявшим парменидовскую критику языка с позиций метафизики, которая, по мнению Хайниманна, состояла в отрицании обыденного языка в целом.5 Как видно из сближения Хайниманном взглядов Ксенофана, Протагора, Демокрита и позиции Гермогена в «Кратиле», он не проводит отличия между критическими высказываниями об ошибках узуса (Ксенофан, позиция которого в этом плане принципиально не отличается от Парменида), учением о языке как об установлении (Протагор), и более специфическими высказываниями о произвольном характере языковых установлений (Демокрит, Гермоген).6 Он не заметил, что в рассуждении Демокрита о неоднозначном соотношении слов и понятий, это соотношение в отличие от Ксенофана, впервые рассматривается вне зависимости от суждений об истинности понятий, что действительно является, единственным, по-видимому, известным нам предвосхищением гермогеновского конвенционализма в доплатоновское время.

Появившиеся позднее, по своему весьма ценные исследования античных теорий языка,7 мало продвинули вопрос о предшественниках натурализма и конвенционализма в V в. до н.э. по сравнению с Хайниманном, а в чем-то представляют собой в этом плане и шаг назад, поскольку не учитывают собранные им свидетельства, в частности, высказывания из сочинений гиппократовского корпуса, лапидарные и трудные для интерпретации, но особенно ценные ввиду скудости источников для теорий языка

5 Heiniman F. Op. cit. S. 52.

6 Heiniman F. Op. cit. S. 160-162.

7 Classen С. J. The Study of Language amongst Socrates' Contemporaries (1959)// Sophistik/ Hrsg. von C. J. Classen. Darmstadt, 1976. P. 215-247; Gentinetta P. M. Zur Sprachbetrachtung bei den Sophisten und in der stoisch-hellenistischen Zeit. Winterthur, 1961; Siebenborn E. Die Lehre von der Sprachrichtigkeit und ihren Kriterien: Studien zur antiken normativen Grammatik. Amsterdam, 1976; История лингвистических учений: Древний мир/ Отв. ред. А. В. Десницкая, С. Д. Канцельсон. Л., 1980; Kerferd G. The Sophistic Movement. Cambridge, 1981. P. 68-77; Kraus M. Name und Sache: Ein Problem im frühgriechischen Denken. Amsterdam, 1987. доплатоновской эпохи. Реакцией на расплывчатые попытки ответить на этот вопрос стала статья Д. Фелинга, который усматривает новшество Платона в том, что он впервые соединил в «Кратиле» не связанные прежде между собой воззрения — натуралистическое учение об этимологически «правильных именах» с мифологическим образом мудрого создателя языка, а конвенционалистическое положение о произвольной связи слов и предметов в современном языке с эволюционистским учением о происхождении языка.8 Эта остроумная по своему попытка, однако, с одной стороны, заведомо неверна, так как ковенционализм Гермогена не связан с воззрением об эволюционном развитии языка, а с другой стороны, упрощает развитие идей, игнорируя свидетельства, показывающие, что уже относящиеся к V в. до н.э. суждения о соотношении слов и вещей сопряжены с определенными взглядами на ее возникновение (как именно, нуждается, однако, в прояснении), и в то же время с неоправданной доверчивостью принимая образ творца языка за традиционный.

Отметим также не вполне верную, на наш взгляд, историческую перспективу, из которой исходило изучение теорий языка в первые десятилетия прошлого столетия. Начальная точка развития идей рассматривалась в науке как наивное представление о тождестве слова и вещи, нередко оно отождествлялось с верой в магическую силу слова (Хайниманн, ссылается на Хофмана и философскую теорию Кассирера).9 Это в какой-то мере способствовало тому, что за критическими высказываниями об ошибках языка ученые пытались усмотреть полемику с более или менее ясным воззрением, согласно которому слова необходимо связаны с вещами, своего рода протонатурализмом, предвосхищающим учение платоновского Кратила в одноименном диалоге. В действительности представление о магической силе слов, например, имен богов, играет на удивление

О в

Fehling D. Zwei Untersuchungen zur griechischen Sprachphilosophie: I. Protagoras und die öpöosrcsia. II. Фиак; und Gsaic; // Rheinisches Museum. 1965. Bd. 108. S. 213-229.

9 См. Hoffmann E. Die Sprache und die archaische Logik. Tübingen, 1925. S. 21, cp. Heinimann. Op. cit. S. 48, который вслед за Хофманном ссылается на взгляды Я. Гримма и Э. Кассирера. незначительную роль в греческих представлениях архаической эпохи. Хотя уже в ранней литературе отчетливо заметен интерес к таким дополнительным семантическим возможностям слов, как этимология и амфиболия, избирательный характер подобного интереса показывает, что за ним не стоит ничего похожего на отчетливое представление о том, что слова в целом необходимо связаны с вещами, не говоря уже о тождестве слова и вещи. Критические суждения о значении слов адресованы, разумеется, не определенным представлениям о характере языка, но представляют собой критику обыденных взглядов на само мироздание, следствие сделанного в эту эпоху открытия, что эти взгляды определеннее всего выражается в языке. Хотя последующие натуралистические учения о необходимой связи слов и вещей используют этимологию как одно из доказательств этой связи, сам натурализм, в такой же степени как и конвенционализм, порожден постепенным развитием интереса к языку в пятом столетии, и лишь в незначительной степени, как показывают свидетельства, связан с обыденными представлениями, господствовавшими до эпохи Просвещения.

В первые десятилетия XX века было сделано немало неосторожных утверждений, отождествлявших те или иные положения в «Кратиле» с взглядами предшественников и современников Платона, в частности с Демокритом и Антисфеном.10 Несмотря на рост интереса к «Кратилу» со второй половины 50-х гг. в связи с переоценкой его значения для философии Платона, в появившейся огромной литературе, посвященной диалогу, которая позволила лучше понять соотношение различных воззрений в этом диалоге и позицию самого автора,11 превалирует скептическое отношение к гипотезам о предшественниках Платона, но не их критический пересмотр. Это объясняется господствующей в настоящее время тенденцией трактовать

10 Hoffmann Е. Op. cit.; Warburg M. Zwei Fragen zum Kratylos. Berlin, 1929; Haag E. Piatons Kratylos: Versuch einer Interpretation. Stuttgart, 1933.

11 См., в особенности: Baxter T. M. S. The Cratylus. Plato's Critique of Naming. Leiden etc., 1992; Platon. Cratyle. Traduction, introduction, notes par C. Dalimier. Paris, 1998; Barney R. Names and Nature in Plato's Cratylus. New York - London, 2001; Sedley D. Plato's Cratylus. Cambridge, 2003. платоновские диалоги вне исторического развития идей, в какой-то мере для нашей темы значение имеет и то, что в науке преобладает одностороннее суждение, что темой «Кратила» является соотношение слов и понятий в современном языке, но не происхождение языка.

Недостаточно изучено стоическое учение о возникновении языка, в первую очередь из-за малочисленности бесспорных свидетельств, а также из-за трудностей, связанных с определением идейной принадлежности некоторых поздних рассуждений (С/с. Tuse. disp. I, 25, 62; De rep. Ill, 2, 3, Dio Chrys. XII, 28-29), в которых некоторые исследователи находили влияние Посидония. Лишь в самое последнее время появились детальные, однако не исчерпывающие тему исследования, преимущественно сосредоточенные на отношении этого учения к платоновскому «Кратилу», отражающие уже упоминавшийся возросший интерес к этому диалогу.12

Даже эпикурейское учение о возникновении языка, привлекавшее внимание исследователей больше, чем другие,13 нуждается в дальнейшем изучении ввиду сделавшихся доступными в последнее время новых источников, прежде всего благодаря новым методам изучения Геркуланских папирусов и появлению более надежных изданий фрагментов самого Эпикура и представителей его школы,14 а также открытию новых фрагментов надписи

12 Allen J. The Stoics on the Origin of Language and the Foundations of Etymology // Language and Learning: Philosophy of Language in the Hellenistic Age. Proceedings of the IX Symposium Hellenisticum / Ed. D. Frede and B. Inwood. Cambridge, 2005. P. 14-35; Long A. A. Stoic Linguistics, Plato, Cratylus, and Augustine, De dialectica II Ibid. P. 36-55.

13 Long A. A. Aisthesis, Prolepsis and Linguistic Theory in Epicurus // BICS. 1971. Vol. 18. P. 114-133; The Hellenistic Philosophers / Ed. by A. A. Long and D. N. Sedley. Vol. 1. Cambridge, 1987. P. 97-102; vol. 2.Cambridge, 1987. P. 98-103; Schrijvers P. H. La pensée de Lucrèce sur l'origine du langage II Mnemosyne. 1974. Ser. IV. Vol. 27. Fasc. 4. P. 336-364; Hossenfelder M. Epikureer II Geschichte der Sprachtheorie: Tl. 2. Sprachtheorien der abendlandischen Antike / Hrsg. P. Schmitter. 2. Aufl. Tübingen, 1996. S. 217-37.

14 Помимо издания и переиздания многих эпикурейских текстов в серии «La scuola di Epicuro» и журнала «Cronache Ercolanesi», издающихся с начала 70-х гг. Центром изучения Геркуланских папирусов в Неаполе, благодаря деятельности того же Центра значительно оживилось исследование эпикурейских текстов и в других странах. Для нашей темы особенно существенно издание Д. Седли XXVIII книги сочинения Эпикура «О природе», посвященной теории языка (Sedley D. N. Epicurus, On Nature, Book XXVIII// Cronache Ercolanesi. 1973. Vol. 3. P. 5-83).

Диогена из Эноанды (Ликия II в. н.э.).15 Появление нового материала способствует не только продвижению в изучении эпикурейского учения, но и решению таких традиционно трудных вопросов, как отношение поэмы Лукреция к учению основателя школы, где в последнее время были приведены решающие аргументы в пользу того, что главным, если не единственным источником Лукреция было сочинение Эпикура «О природе».16 Эти выводы позволяют опираться на рассуждение Лукреция о возникновении языка как верно передающее воззрения Эпикура, что в свою очередь подтверждается, независимо от этих общих выводов, при сопоставлении этого рассуждения с другими свидетельствами.17

При изучении теорий возникновения языка нельзя обойти и трудный вопрос об источниках и отношении к более ранним теориям кратких, но содержательных рассуждений о возникновении культуры и языка, относящихся к позднеэллинистическому и римскому времени, в первую очередь учения в "Исторической библиотеке» Диодора Сицилийского (I, 8). гипотеза о зависимости которого от теории Демокрита, долгое время считавшаяся бесспорной,18 в последнее время, несмотря на ее энергичную защиту Т. Коулом,19 отвергается большинством ученых в пользу иных

20 предположений - Посидоний, доксографический источник, в котором

15 Diogenes of Oinoanda. The Epicurean Inscription / Ed. with Introd., Transl. and Notes by M. F. Smith. Napoli, 1993 (La Scuola di Epicuro. Suppl. 1); Supplement to Diogenes of Oinoanda, the Epicurean Inscription / Ed. by M. F. Smith. Napoli, 2003 (La Scuola di Epicuro. Suppl. 3).

1 Sedley D. N. Lucretius and the Transformation of Greek Wisdom. Cambridge, 1998. См. также более раннюю работу Б. Манувальда, который убедительно показал, что в основе композиции раздела поэмы, посвященной возникновению культуры, лежит учение Эпикура о двух стадиях в развитии человечества, «естественной» и рациональной» (Manuwald В. Der Aufbau der lukrezischen Kulturentstehungslehre. Mainz; Stuttgart, 1980).

17 См. нашу статью: Эпикурейская традиция против «первых изобретателей» // Hyperboreus. 1998. Т. 4. №. 2. С. 302-339.

18 ReinhardtK. Hekataios von Abdera und Demokrit // Hermes. 1912. Bd. 47. S. 492-513.

19 Cole T. Democritus and the Sources of Greek Anthropology.

20 Pfligersdorsdorjfer G. Studien zu Poseidonios. Wien, 1959. соединены различные положения досократиков и софистов, самостоятельное

22 объединение Диодором «расхожих» представлений современной ему эпохи.

Доводы в пользу влияния на Диодора демокритовского учения, однако, не исчерпаны. Давно замечено, что учение Диодора по своему идейному характеру особенно близко к теории возникновения культуры Эпикура (прогресс, достигающийся исключительно усилиями людей, без божественного участия, роль нужды как фактора, который служит импульсом культурного развития), с которой его объединяет и ряд более частных положений. В то же время несомненны и расхождения Диодора с эпикуреизмом, важнейшее из которых состоит в различном понимании того, как возникает в языке связь слов и вещей (согласно Диодору, первобытные люди постепенно артикулируют звуки и устанавливают для вещей названия случайным образом, тогда как по Эпикуру язык возник из сочетаний звуков, которые непроизвольно произносились первыми людьми в качестве эмоциональной реакции на окружавшие их предметы). Это положение Диодора близко к позиции Демокрита, от которого в передаче Прокла дошло рассуждение о нарушениях однозначности в современном языке и сделанный им отсюда вывод, что связь между словами и вещами в целом основывается на установлении случайного характера (Proel. In Cratyl.16, p. 6, 20-7, 16 = 68 B26 DK = fr. 563 Luria). Это сходство служит одним из серьезных доводов в пользу того, что Диодор использовал учение Демокрита о возникновении культуры, которое лежит также в основе теории Эпикура, однако было модифицировано им, с тем чтобы усилить значение имперсональных факторов в эволюции. Однако подобное предположение, проблематичность которого объективно состоит в скудости свидетельств об учении Демокрита, встретило и возражения, как например, сомнения в достоверности свидетельства Прокла (X. Дальман, А. Грэзер), заурядности и расхожести учения Диодора (В.

21 Dodds Е. R. The Ancient Concept of Progress and Other Essays. Oxford, 1973. P. 18.

22 Spoerri W. Späthellenistische Berichte über Welt, Kultur und Götter; ср. также: Utzinger Chr. Periphrades Aner: Untersuchungen zum ersten Stasimon der Sophokleischen "Antigone" und zu antiken Kulturentstehungstheorien. Göttingen 2003 (Hypomnemata. H. 146). S. 164-166 (комбинация предположений в духе соединения Диодором разнородных учений).

12

Шперри) и, напротив, получило необоснованную поддержку в виде попыток обнаружить у Демокрита предвосхищение лингвистического натурализма Эпикура (Э. Франк, Э. Хофманн и др.). Проверка гипотезы о зависимости учения Диодора от теории Демокрита занимает существенное место в диссертации.

Наконец, помимо необходимости внести ясность в эти трудные вопросы, связанные с состоянием наших источников, давно существует необходимость в критическом обобщении наших знаний об античных учениях о возникновении языка, которое учитывало бы преемственность и развитие идей в этой области, начиная с их зарождения в V до н.э. до поздних изложений римской эпохи, делая при этом упор на общефилософских и лингвотеоретических посылках этих воззрений и на их связи с более общими взглядами соответствующих мыслителей на характер эволюции культуры. Фрагментарность сохранившихся свидетельств, нередко затруднительность их понимания (тексты, сохранившиеся на камне и папирусе), делает единственным возможным методом подобного исследования филологический анализ и критику различных уровней, целью которой в данном случае оказывается принадлежность свидетельств к определенному идейному направлению, выявление возможных контаминаций с другими учениями, в конечном счете, определение того, в какой мере они отражают оригинальные теории, а в какой представляют собой их дальнейшее развитие или механическое соединение с другими теориями. Имеющиеся в науке попытки обобщения ранних воззрений или даже античных учений в целом, уже ввиду их объема имеют заведомо неполный характер. Недавно появившаяся книга Д. Гера, которая сделалась нам доступной, когда основные результаты этого исследования были уже опубликованы, содержит, наряду с обзором различных представлений связанных с языком и речью, также главу, посвященную учениям о возникновении языка, однако не ставит ни задач филологического

23 Gera D. L. Ancient Greek Ideas on Speech, Language and Civilization. Oxford, 2003. P. 11281. и источниковедческого анализа свидетельств, ни воссоздания развития соответствующих идей.

Диссертация отступает от последовательного хронологического изучения античных воззрений. В ней сперва анализируется учение Диодора о возникновении мира, живых существ и культуры и рассматривается его отношение к теории Демокрита (Введение), затем разбирается часть учения, посвященная возникновению языка вместе с текстами, отражающими сходные по характеру воззрения, и делается попытка определить место учения Диодора о возникновении языка среди воззрений эллинистической и римской эпохи (гл. I); затем анализируется свидетельство Прокла о теории языка Демокрита и оценивается его достоверность на фоне наших знаний о высказываниях относительно неоднозначности слов, аналогичных его собственным, принадлежащих его современникам (гл. II), следующие три главы (III, IV) посвящены соответственно становлению двух противоположных воззрений на соотношение слов и вещей, натурализма и конвенционализма, развитию различных по своему характеру учений о возникновении языка, особенностям учения Демокрита и его месту в истории той и другой проблематики. В гл. VI рассматривается учение о возникновении языка Эпикура; в гл. VII специально обосновывается наличие в его теории перехода от стадии жестов к стадии звуков как основного средства языковой коммуникации, здесь же обсуждается отношение этой теории к Демокриту и другим предшественникам.

Таким образом, это исследование античных учений возникновения языка написано sub specie Democritea — стремясь определить место учения Демокрита и восходящих к нему учений среди соответствующих воззрений других школ. Хотя все важнейшие взгляды на возникновение языка так или иначе рассматриваются в диссертации, исследуются они все же с различной степенью детальности - так, платоновский «Кратил» и взгляды на язык

Аристотеля24 требуют, разумеются, более подробного анализа. Стоит однако помнить, что возникновение языка в собственном смысле, т.е. факторы, способствующие его возникновению, главные этапы развития, причины эволюции, получили всестороннее освещение именно в той традиции, которая исследуется в диссертации.

Кроме редких случаев в диссертации отсутствует сопоставление воззрений классической древности с языковыми теориями древнего и средневекового Востока, где, хотя и отсутствуют рассуждения о возникновении языка, имеются более частные высказывания о том, как установлены слова. Пришлось отказаться и от сопоставления с теориями возникновения языка Нового времени. Причина этого не только недостаток сил и отсутствие необходимых для знаний, но и опасение, что подобные параллели сделали бы излишне громоздким изложение и без того запутанной истории развития античных учений. Будем надеяться, что содержащийся в диссертации материал поможет появлению и таких сопоставительных трудов.

24 Хотя учение Аристотеля о вечности мира и человеческого рода исключает какое-либо представление об абсолютном начале человеческого языка, для теорий, рассматривающихся в работе, имеет значение его положение о произвольности соотношения между знаком и обозначаемым (De interpr. I, 16 а 3 - 8), в последнее время являющееся предметом полемики, а также его любопытное убеждение в неизменности языков, сохраняющихся, несмотря на катаклизмы, в которых гибнут сами цивилизации, вместе с большинством их представителей, и в сохранении в виде этимологии памяти о научных достижениях предшествующих культур, своеобразная модификация учения «Кратила», об отражении в этимологии философских воззрений «первых греков», создателей языка (см. подробнее в наших работах: 1) Аристотель о происхождении греков (Meteor. I, 14, 352 а 29 - b 4) // Вестник СПбГУ, Серия филология. 2007. Вып. 3 (Ч. 2). С. 14-18; 2) Аристотель о высыхании Арголиды (Meteor. I, 14, 352 а 9-13) // Philologia classica. Вып. 7. Tradita поп explorata. СПб., 2007. С. 58-80; 3) Этимология и допопная мудрость у Аристотеля // Вестник СПбГУ. Серия филология. 2008 (в печати).

ВВЕДЕНИЕ. УЧЕНИЕ ДИОДОРА СИЦИЛИЙСКОГО О ВОЗНИКНОВЕНИИ МИРА, ЦИВИЛИЗАЦИИ И ЯЗЫКА И ЕГО ФИЛОСОФСКИЕ ПРЕДШЕСТВЕННИКИ

§ 1. История вопроса

В 60—30-е гг. I в. до н. э. сицилийский историк Диодор из Агирия в своей "Исторической библиотеке", обширной компиляции в сорока книгах, изложил сведения о восточных цивилизациях и вслед за ними греческую и римскую историю вплоть до Галльского похода Цезаря.

Своему труду Диодор предпослал раздел, содержащий учение о возникновении мира, живых существ и цивилизации (I, 6-8). Он помещается между программным введением, которое посвящено задачам и принципам историографии, и изложением истории Египта, занимающим всю остальную часть I книги:1

6, 3) Итак, среди наиболее почитаемых исследователей природы и авторов исторических трудов было высказано два суждения относительно возникновения людей. Одни из них, исходя из того, что космос не является рожденным и не подвержен гибели, утверждали вечное существование человеческого рода и безначальное порождение людьми потомства. Другие же, напротив, полагая, что космос некогда возник и обречен на гибель, утверждали, что и люди, подобно космосу, появились впервые в определенное время.

7. [Согласно второму мнению] во время первоначального состояния всех вещей земля и небо имели единый вид, ибо обе природы пребывали в смешении. Затем, после того как тела отделились друг от друга, мир

1 Мы учитываем переводы на русский язык С. Я. Лурье (Демокрит: Тексты, переводы, исследования. JL, 1970, fir. 382; 515, 558; 566) и Г. А. Стратановского (его перевод I-V книг Диодора в составе всей "Библиотеки" находятся в печати).

16 приобрел существующий ныне порядок: воздух пришел в непрерывное движение, и его огненная часть, устремившись ввысь, собралась в самых высоких областях космоса, ибо огненной природе вследствие легкости свойственно двигаться вверх. По этой причине солнце и множество остальных светил были вовлечены в общее вихревое движение, а вязкое и грязеподобное вещество вместе с влажной субстанцией из-за своей тяжести утвердились на одном месте. (2) [Это тяжелое вещество], вращаясь внутри самого себя и уплотняясь, из влажных частей образовало море, а из более твердых землю, которая была тогда грязеподобной и совершенно рыхлой.

3) После того как огонь солнца осветил землю, она сперва затвердела, а затем, когда под воздействием тепла ее поверхность пришла в состояние брожения, во множестве мест вздулись влажные части, и там образовались гнилостные пузыри, покрытые тонкой оболочкой. Подобное явление можно наблюдать еще и в наши дни в трясине и заболачивающейся местности, в тех случаях, когда после охлаждения почвы воздух раскаляется внезапно, а не нагревается постепенно. (4) Итак, после того как во влажных местах благодаря нагреванию начала зарождаться жизнь, зародыши тотчас стали питаться влагой выпадавших туманов, а днем затвердевали от зноя. Наконец, когда зародыши достигли предельного размера, оболочки от сильного нагревания лопнули, и появились на свет всевозможные виды живых существ. (5) Те из них, кто оказались причастными к наибольшему количеству теплоты, сделавшись пернатыми, устремились вверх, те, кто были особенно близки к земной субстанции, оказались в разряде пресмыкающихся и прочих наземных животных, а те, кто получили в удел более всего влажной природы, собрались в родственной им области мира, получив название водоплавающих. (6) Земля же, все более затвердевая под действием солнечного жара и ветров, в конце концов утратила способность производить на свет крупных животных, и все живые существа стали рождаться от соединения полов. (7) Кажется, что и Еврипид, который был учеником естествоиспытателя Анаксагора, имеет в виду нечто, вполне согласное изложенному выше. Ведь в "Меланиппе" 484 Ыаиск^) говорится так:

Будто земли и неба был вид неразличим. Но были друг от друга они отделены И дали всем рожденье, производя на свет Растения, пернатых, зверей, детей пучин И племя смертных.

8. Так говорит традиция о возникновении всех вещей. Относительно же людей, впервые появившихся на свет, [сторонники этого учения] утверждают, что они, ведя беспорядочный и звероподобный образ жизни (¿v атактср ка1 0г|р1ю8в1 р!ф кабеотюшд), поодиночке выходили на поиски еды, питаясь наиболее приятными разновидностями трав и дикорастущими плодами деревьев. (2) Подвергаясь нападениям диких животных, первые люди стали помогать друг другу, учителем же в этом была сама польза (шго тоС оицсрёроутод бгбаокоцЕУои^). Собираясь вместе под воздействием страха, они понемногу стали с приязнью относиться к виду друг друга.

3) Язык первых людей не имел ясных значений и был нечленораздельным. Постепенно, однако, они стали артикулировать звуки, образуя слова, и, совместно устанавливая условные обозначения для каждого из находящихся перед ними предметов, нашли выражения для них всех. (4) А поскольку подобные объединения людей возникали по всей ойкумене, то все человечество не имеет единого языка, так как каждое из племен устанавливало обозначения случайным образом. Из-за этого и возникли всевозможные разновидности языков, и первые возникшие объединения стали родоначальниками всех народов. (5) Когда еще не было открыто ничего полезного для жизни, первые люди влачили жалкое существование, лишенные одежды, не знавшие жилищ и огня, N совершенно не знакомые с цивилизованной пищей. (6) Они даже не обрели навыка заготавливать природные продукты и не делали запасов на случай нужды. Поэтому многие из них погибали в зимнюю пору от холода и недостатка пищи. Но понемногу, обучаемые самим опытом (итго т^с; 7ге1ра<; бгбаоко^уоид), они стали зимой использовать пещеры в качестве убежищ и делать запасы плодов, которые могут сохраняться длительное время. (8) Когда же был открыт огонь и другие полезные вещи, постепенно были изобретены ремесла и все прочее, что облегчает человеческую жизнь. (9) Одним словом, нужда оказалась для людей учителем во всем. Она надлежащим образом преподносила знание любой вещи одаренному от природы существу, наделенному руками, способностью к речи и сообразительностью (х£фа<; ка1 \oyov ка1 ц/ихл? аухпгокху) для помощи в любых делах.

Это рассуждение несомненно уступает по подробности и серьезности таким классическим образцам подобного жанра, как учение о развитии общества в III книге платоновских "Законов" или V книга поэмы Лукреция, охватывающая, как и диодоровские главы, возникновение космоса, живых существ и цивилизации. Тем не менее уже в первом приближении заметно, что этот безыскусный лапидарный текст несет печать определенного мировоззрения. Оно, по крайней мере негативно, выражается в том, что возникновение мира и цивилизации происходит без божественного участия: в этом изложении нет места не только антропоморфным богам, которые творят космос и дают людям первые уроки цивилизации, но и божественной силе, действующей имманентно через сами природные стихии и человеческий разум. Эти признаки определенного идейного направления и в то же время трудности, стоящие на пути определения его "школьной" принадлежности, по-видимому, делают скромный текст Диодора притягательным для исследователей. Дискуссия об источнике или источниках этого изложения, начавшаяся уже более 100 лет назад, содействовала значительному обогащению наших знаний об античных учениях о возникновении мира и цивилизации. Однако ни одна гипотеза о происхождении самого диодоровского очерка так и не получила признания.

На первом этапе изучения этих глав исследователи исходили из того, что Диодор просто заимствовал это изложение из какого-то философского источника: образ заурядного автора, механически компилирующего выписки из множества утраченных, подчас выдающихся, трудов не вызывал, как правило, серьезных сомнений, тем более когда речь шла о философской тематике, в целом далекой от интересов Диодора. Первоначально, исходя из "материалистического" характера учения и значительного сходства с V книгой Лукреция, его отнесли к эпикурейской школе.2 Между тем уже в работах ученых, разделявших эту точку зрения, намечались суждения, которые предвосхищали появление новых гипотез. Так, И. Вольтьер предполагал, что о зоогония Диодора может через Эпикура восходить к Демокриту (отличия взглядов двух последних еще не рассматривались). Эдуард Норден впервые привлек весьма близкую к диодоровской зоогонию (отрывок из астрологического диалога "Гермипп") и экскурс о возникновении мира, живых существ и цивилизации, использованный Иоанном Цецом в его комментарии к "Трудам и дням". Все три текста Норден считал эпикурейскими, однако заметил в каждом из них некоторые отличия от эпикурейского учения. Норден объяснил их противоречиями в позиции самого Эпикура и модификациями, внесенными в позднейшие изложения его последователями.4

2 Rohde E. Der griechische Roman und seine Vorläufer. 2. Aufl. Leipzig, 1900. S. 217. Anm. 2 (= 1. Aufl. 1876. S. 201. Anm. 2); Woltjer J. Lucretii philosophia cum fontibus comparata. Groningen, 1877. P. 138-146; Usener H. Epicurea. Lipsiae, 1887. P. 380; Zeller E. Die Philosophie der Griechen in ihrer geschichtlichen Entwicklung / Hrsg. von E. Wellmann. Tl. III. Abt. 1. 5. Aufl. Leipzig, 1923. S. 429. Anm. 1; S. 430. Anm. 1; Norden E. Beiträge zur Geschichte der griechischen Philosophie // Neue Jahrbücher für Philologie und Pädagogik. 1893. Suppl.-Bd. 19. S. 365—462, bes. 411^28

3 Woltjer J. Op. cit. P. 139.

4 Norden E. Op. cit. S. 414-417,423 f.

Большое значение для нашего вопроса, хотя и не прямо, имело другое направление исследований диодоровского труда. С давних пор считалось, что Диодор для своей I книги в той или иной мере использовал сочинение Гекатея Абдерского, посвященное истории и нравам Египта, написанное вскоре после его завоевания при первом царе из династии Птолемеев. Однако Эдуард Шварц, опираясь на вероятные, хотя и не бесспорные соображения, пришел к выводу, что на протяжении всей книги Диодор, за исключением небольших вставок из других источников, неизменно следует сочинению Гекатея. 5 Одновременно отчетливее вырисовывался характер труда самого Гекатея: склонность к фантастическим, "романизирующим" преувеличениям, убежденность в приоритете египетской мудрости по сравнению с греческой и в превосходстве государства фараонов над греческими порядками, а также, что особенно важно для нас, объяснение развития египетской цивилизации достижениями выдающихся смертных, затем обожествленных за свои деяния, как, например, Осирис и Исида. Шварцу принадлежат и соображения о влиянии на Гекатея этического учения Демокрита.6 Однако интересующие нас гл. 7-8 Шварц не считал заимствованными у Гекатея. В отличие от высказанной уже в то время точки зрения об эпикурейском происхождении этого раздела Шварц видел здесь влияние идей "младших досократиков", однако отказался от более конкретных предположений: "здесь последовательно устранено все спекулятивное, что выдавало бы определенное, последовательное воззрение на космос" (как видно, Шварц имел в виду прежде всего космогонию). Когда Шварц писал об этом разделе как "продукте общего образования", он, разумеется, в соответствии со своей

5 Schwartz Е.: 1) Hekataios von Teos// RhM. 1885. Bd. 40. S. 223-262, bes. 224-233; 2) Diodoros (38) von Sizilien// RE. Bd. V (1903) Sp. 670-672; выводы Шварца в целом поддерживал Ф. Якоби (Jacoby F. Hekataios aus Abdera// RE. Bd. VII (1912). Sp. 2758; см. также его комментарий к фрагментам Гекатея, FGrHist, Tl. III а. (1943). Komm, zu 264 F 25. S. 75-87. Следование Диодора в I книге главным образом Гекатею защищает также Освин Марри, хотя он находит больше добавлений из других источников, чем Шварц и Якоби (Murray О. Hecataeus of Abdera and Pharaonic Kingship // The Journal of Egyptian Archaeology. 1969. Vol. 55. P. 143-170).

6 Schwartz E. Hekataios von Teos. S. 244-250.

7 Idem. Diodoros. Sp. 669-610. оценкой Диодора имел в виду использование последним какой-то философской компиляции, а не самостоятельную обработку материала Диодором, как думают современные защитники тезиса об эклектическом характере этой части.

На эти выводы и наблюдения Шварца опирался Карл Райнхардт, когда в 1912 г. он выдвинул свой тезис об источнике диодоровского учения о происхождении мира и цивилизации. Он доказывал, во-первых, что 7-я и 8-я главы заимствованы Диодором из того же сочинения, в котором он нашел практически весь материал своей первой книги,— из AiywcKmx Гекатея Абдерского. Во-вторых — ив этом состояло наиболее важное положение — сходство этих глав с эпикурейским учением указывает в свою очередь на о общий источник Гекатея и Эпикура — теорию Демокрита.

Тезис Райнхардта состоит, таким образом, из двух положений. Хотя посредничество Гекатея при передаче учения еще не решает ни в положительном, ни в отрицательном смысле вопроса о происхождении самой этой теории, оно до некоторой степени говорит в пользу демокритовской гипотезы: во-первых, существует традиция о связи Гекатея с демокритовской школой, а во-вторых, его сочинение обеспечивает terminus ante quem для появления интересующей нас теории, который исключает влияние эпикуреизма.9 Поэтому целесообразно рассмотреть вначале доводы pro et contra в отношении гекатеевского происхождения этих глав, а затем перейти к полемике вокруг зависимости их от Демокрита.

8 Reinhardt К. Hekataios von Abdera und Demokrit// Hermes. 1912. Bd. 47. S. 492-513 (= Idem. Vermächtnis der Antike: Gesammelte Essays zur Philosophie und Geschichtsschreibung. Göttingen, 1960. S. 114-132).

9 К датировке сочинения Гекатея см.: Murray О. The Date of Hecataeus' Work on Egypt // The Journal of Egyptian Archaeology. 1973. Vol. 59. P. 163-168, esp. 164-166: предположительно между 320 и 315/314 гг. до н.э., ср., однако, против такой ранней даты: (JacobyF.) — Fornara С. FGrHist Tl. IIIC. Fase. 1. Comm. onNos. 608a-608. P. 42 f.; 110 f.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Античные учения о возникновении языка"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Одной из задач диссертационного исследования была критическач проверка когда-то безоговорочно принятой, а затем столь же широко отвергнутой гипотезы К. Райнхардта о зависимости изложенного в "Исторической библиотеке" Диодора Сицилийского (I, 7-8) учения о возникновении мира, живых существ и цивилизации от Демокрита. Уже предварительное рассмотрение итогов изучения этого экскурса во Введении привело нас к выводу, что положение главного противника этой гипотезы В. Шперри о самостоятельной контаминации Диодором современных ему представлений является неудовлетворительным и что общий характер изложенного здесь учения близок к учениям досократиков и в значительной степени именно Демокрита. Хотя Т. Коулу, развивавшему гипотезу К. Райнхардта, удалось подтвердить следование Диодора (через Гекатея), Витрувия (через неизвестного посредника), Лукреция (основывающегося на учении Эпикура) и Посидония (в изложении Сенеки) в описании "технических" открытий общему источнику, убедительных доказательств в пользу того, что этим источником была теория Демокрита, обнаружить не удалось. Не было найдено и несомненных следов зависимости Диодора и связанных с ним изложений от Демокрита в других разделах культурно-исторической теории.

В работе было выдвинуто предположение, что демокритовское происхождение учения Диодора может быть подтверждено путем детального исследования теории возникновении языка у Диодора и в сходных с ним по идейной тенденции (реалистический эволюционизм) изложениях.

Поставленную цель мы пытались достичь путем выявления в эллинистических текстах двух сходных между собой по своему реалистическому и эволюционистскому характеру традиций. Одна из них, представленная экскурсами в сочинениях Диодора, Витрувия и Лактанция, исходит из тезиса о произвольной связи между вещью и словом и в этом теоретическом положении близка к вполне надежно засвидетельствованным, как мы пытались показать, воззрениям Демокрита. Второе направление, отражающее воззрения Эпикура, постулирует, напротив, положение о необходимой связи вещей и слов и предполагает, что эта связь возникла естественным образом, благодаря спонтанным звуковым реакциям первых людей на окружавшие их явления. Мы доказывали, что, несмотря на это отличие, последовательность развития языка в обеих теоретических традициях понимается сходным образом: основой для развития лексики являются экспрессивные звуки, служащие выражением эмоций, затем происходит постепенная артикуляция отдельных фонем внутри возникших естественным образом сочетаний звуков и, наконец, изменяется функция звуков, они вытесняют в качестве основного средства обозначения вещей жестикуляцию, и, таким образом, возникает звуковая речь. Эта эволюционная теория содержит, таким образом, in nuce отчетливое различение экспрессивной и знаковой функции языка, в современном языкознании особенно подчеркнутое Карлом Бюлером и Карлом Поппером.

Помимо указанных ступеней в развитии языка, существуют и иные точки соприкосновения обеих традиций. Эвристическим принципом, объясняющим • переход от одной стадии языка к другой, являются случайные ситуации, в которых благодаря развившимся ранее навыкам и удачному стечению обстоятельств неожиданно реализуются заложенные изначально естественные способности. Обе традиции сходны не только в общем понимании эволюции языка, но и в более частных положениях, что служит указанием на их генетическое родство: так, упоминание Эпикуром о возникновении слов для более сложных понятий можно понять как полемический отклик на замечание Гекатея Абдерского о создании слов для безымянных понятий Гермесом.

В итоге связь между культурно-исторической теорией Эпикура и соответствующими рассуждениями Демокрита не только оказывается более существенной, но и вырисовывается более объемно, чем это обычно представляют. Различия между обоими учениями коренятся, как мы пытались показать, не в детерминистских тенденциях создателя атомистической теории, с одной стороны, и приверженности принципу свободы воли его последователя и критика — с другой. Напротив, в плане признания зависимости человеческой деятельности от влияния физических факторов психология Эпикура является более последовательно детерминистской, чем демокритовская. Это обстоятельство сказывается, видимо, в допущении эпикурейской теорией, в противоположность другим учениям, фазы первобытной стагнации, когда ввиду особенных свойств конституции первобытных людей, они не нуждались в цивилизации, и в том, что на первой стадии "естественного" развития культурные навыки, в том числе и языковые, представляли собой близкие к автоматическим реакции на внешнее окружение. Та же детерминистская тенденция сказывается, очевидно, в том, что процесс развития культуры представлен не как поиск посредством проб и ошибок, но как путь непрерывных достижений, в которых практически не играют роли индивидуальные способности "первооткрывателей". Здесь, как мы пытались обосновать, сказалось влияние детерминистских тенденций в трактовке индивидуальной психологии, которое испытал Эпикур, скорее всего, под влиянием последователей Демокрита, с которыми он был связан в молодые годы.

И все же подход обоих мыслителей к проблемам, связанным с возникновением цивилизации, не был простой экстраполяцией в эту сферу их психологических теорий. Мы должны, скорее, учитывать влияние многообразных, как эпистемологических, так и идеологических факторов, сыгравших роль в формировании обеих теорий. Судя, в частности, по концепции возникновения и развития языка, для Демокрита и следовавших ему авторов главный интерес состоял в объяснении причин современного состояния культуры в его многообразии и неправильности. Напротив, для Эпикура существенным было обоснование в качестве "природных" норм и принципов, лежащих в основе проповедуемого им образа жизни, который он противопоставлял крайностям развития современной цивилизации.Если рассматривать подход двух теорий к процессу возникновения цивилизации с точки зрения эпистемологии, то для демокритовской традиции характерно, наряду с признанием в качестве общего фактора действия "нужды" на первой стадии культурного развития, стремление реконструировать ту уникальную ситуацию, в которой происходит новое культурное открытие. В этом, несмотря на известную наивность самой реконструкции, можно усмотреть последовательное выражение научного мировоззрения, приверженного хотя и к поликаузальным, но однозначным объяснениям. Напротив, склонность эпикуреизма делать упор на воздействии общих причин культурной эволюции, таких как действие "природы" и "нужды", а на последующих этапах "разума", сопровождается готовностью принять сразу несколько причин для отдельных открытий. Это выдает существенное ослабление характерного для научного подхода интереса к установлению причинных связей в пользу, жестких, априорных схем, в целом, в соответствии с общим догматическим духом эпикурейского учения, закрывающих путь для дальнейших исследований.

В диссертации рассмотрен и ряд вопросов общего характера, связанных с историей учений о возникновении языка. Так, в противоположность влиятельной сегодня скептической позиции Д. Фелинга было показано, что спор о соотношении слова и вещи уже задолго до платоновского "Кратила" был связан с вопросом о происхождении языка — кем и как последний создается. Кроме того, мы старались подтвердить (см. учение Птолемея), что созданная Эпикуром теория естественного происхождения слов исходила из потребности обосновать в принципе отчетливое и однозначное, несмотря на частичные искажения, соотношение слов и понятий в современном языке. В целом можно сделать вывод, что существенные различия в подходе к происхождению языка как в V в., так и впоследствии в значительной мере связаны с расхождениями в понимании современного языка, т. е. в конечном счете, с лингво-эпистемологической проблематикой.

На основе анализа сответствующих рассуждений в греческой литературе VI - V вв. до н.э. мы пришли к выводу о принципиальном отличии высказываний в духе «критики языка», суть которых сводится к отрицанию реальности или истинности понятий, обозначаемых определенными словами (суждения Ксенофана, Парменида, Эмпедокла и других мыслителей), и лингвистическим конвенционализмом в собственном смысле, который констатирует отсутствие объективной связи между словом и понятием, вне зависимости от истинности этих понятий.

В работе обосновывается далее, что Демокрит, примыкая в некоторых своих рассуждениях к «критике языка» в духе более ранних мыслителей, в то же время, судя по свидетельству Прокла, впервые отчетливо формулирует положения лингвистического конвенционализма, приближение к которому заметно и в некоторых других высказываниях его современников. Позицию Демокрита (констатация неоднозначности в соотношении слов и вещей как дефекта языка, восходящего к случайному характеру первоначального «установления имен») можно отнести к конвенционализму критического толка, в противоположность конвенционализму платоновского Гермогена, рассматривающему произвольность в соотношении как нормальное явление языка. На основе филологического анализа свидетельства Прокла об учении Демокрита и сопоставления с сохранившимися современному Демокриту высказываниями о неоднозначности в сотношении слов и вещей опровергаются сомнения в достоверности этого свидетельства.

На основе анализа соответствующих свидетельств рассмотрены и отвергнуты попытки ряда ученых обнаружить у Демокрита положения в духе изоморфизма реальности и языка и тем самым превратить его в предшественника натуралистических теорий — учения о «речевом жесте» в «Кратиле» и эпикурейской теории спонтанного возникновения слов как реакций на действие определенных предметов. Показано, напротив, что положение о случайном характере первоначального «установления имен», которое Прокл приписывает Демокриту, не противоречит детерминизму, приверженцем которого тот был в философских вопросах, так как анализ сохранившихся свидетельств показывает, что детерминизм Демокрита не предполагав ни жесткой жесткой цепи причинных связей, которая исключала бы случайность в качестве реального фактора возникновения языка, ни утверждения об однозначной зависимости психики от физических факторов, которая превращала бы все развитие культуры в глазах Демокрита в чисто механический процесс. Тем самым устраняется и одно из сомнений в родстве учений Диодора и Витрувия о возникновении языка из постепенного установления имен, носившего произвольный характер, с взглядами Демокрита.

В ходе диссертационного исследования впервые выяснена или дополнительно обоснована принадлежность эпикурейской школе или самому Эпикуру нескольких свидетельств, позволяющих внести коррективы в понимание его теории возникновения языка: рассуждение Птолемея («О критерии», 4, 2-6) о возникновении языка проливает связь на характер второй стадии развития языка в теории Эпикура; пассаж из сочинения эллинистического этнографа Агатархида (Phot. Biblioth. Cod. 250, 450 а 41— b 11 Henry), направленный против эпикурейского учения, позволяет лучше понять суждение Лукреция (V, 1028-1029) о начале речи; приведенная у Секста Эмпирика (Adv. Math. IX, 30-33) эпикурейская критикам учения об «изобретателе религии», восходящая, как можно доказать, к сочинению Эпикура «О природе», подтверждает принадлежность Эпикуру аналогичной критики представления об «изобретателе языка», сохранившейся отчасти у Лукреция, отчасти у Диогена из Эноанды и позволяет лучше понять место последней в воззрениях Эпикура на происхождение культуры; рассуждение Галена, направленное против эпикурейского учения о развитии функций у детенышей животных (I, р. 4, 13-5, 5 Helmreich), подтверждает правильность одного из рукописных разночтений в тексте Лукреция и дает возможность уточнить его смысл. В диссертации доказывается родство между взглядами на эволюцию языка в рассуждениях конвенционалистического толка (Диодор, Витрувий, Лактанций) и эпикурейским учением, относящимся к лагерю натурализма, указывающее на происхождение этих воззрений от учения

Демокрита: общее представление о стадии нечленораздельных звуков, имеющих экспрессивный характер и не использующихся для сознательной коммуникации, и жестов как рудиментарной форме языка, предположение о переходе от жестов к звукам как основной форме речевой коммуникации.

Список научной литературыВерлинский, Александр Леонардович, диссертация по теме "Классическая филология, византийская и новогреческая филология"

1. Античные теории языка и стиля / Под общ. ред. О. М. Фрейденберг. М.; Л., 1936.-341 с.

2. Тит Лукреций Кар. О природе вещей Т. I. / Ред. лат. текста и пер. Ф. А. Петровского. Т. 2. Комментарии, приложения, исследования. М., 1945-1947.-451 е.; 698 с.

3. Лурье С. Я. Демокрит: Тексты, перевод, исследование / Отв. ред. Я. М. Боровский. Л., 1970.- 664 с.

4. Фрагменты ранних греческих философов. Ч. 1 / Изд. подг. А. В. Лебедев. М., 1989. 575 с.

5. Antiphontis orationes et fragmenta edidit F. Blass. Lipsiae, 1871. XXXI, 212 S.

6. Antiphon the Sophist. The Fragments / Ed. with Introd., Transl. and Comm. by G. J. Pendrick. Cambridge, 2002. XI, 472 p.

7. Antisthenis fragmenta / Collegit F. Decleva Caizzi. Milano, 1966. 146 p.

8. Aristoteles. Categoriae et liber de interpretatione / Recogn. L. Minio-Paluello. Oxford 1974 (= 1956). XXIV, 96 p.

9. Aristotle's Physics. A Revised Text with Introduction and Commentary by W. D. Ross. Oxford, 1936. XII, 750 p.

10. Claudius Ptolemaeus. On the {Criterion and Hegemonikon, edited by Liverpool-Manchester seminar on ancient Greek Philosophy // The Criterion of Truth: Essays in Honour of G. Kerferd / Ed. by P. Huby and G. Neal. Liverpool, 1989. P. 179-230.

11. Corpus dei papiri filosofici greci e latini / Ed. F. Adorno et al. P. I. Vol. 1*. Firenze, 1989. LV, 480 p.

12. Yl.Demetrio Lacone. Aporie testuali ed esegetiche in Epicuro/ Ed., trad, e comm. a cura di E. Puglia. Napoli, 1988 (La scuola di Epicuro. Vol. 8). 328 P13 .Diels H. Doxographi Graeci. Berlin, 1965 (= 1879). -VI, 854 p.

13. Diodori Bibliotheca histórica / Ed. primam curavit Imm. Bekker, alteram L.

14. Diogenes Laertius. Lives of Eminent Philosophers / Ed. and transi, by R. D. Hicks. Vol. I -II. London; Cambridge, Mass., 1958 (= 1925) (LCL). -XXXVII, 549; 704 p.

15. Diogenes of Oinoanda. The Epicurean Inscription / Ed. with Introd., Transi, and Notes by M. F. Smith. Napoli, 1993 (La Scuola di Epicuro. Suppl. 1). -660 p.

16. Supplement to Diogenes of Oinoanda, the Epicurean Inscription / Ed. by M. F. Smith. Napoli, 2003 (La Scuola di Epicuro. Suppl. 3). 157 p.

17. Epicúrea / Ed. H. Usener. Lipsiae, 1887. LXXIX, 475 p.

18. Epicuri epistulae très et ratae sententiae / Ed. P. von der Miihll. Lipsiae, 1922. X, 69 p.21 .Epicurus. The Extant Remains: With Short Critical Apparatus, Transi, and Notes by C. Bailey. Hildesheim; New York, 1975 (= Oxford, 1926). 432 p.

19. Epicuro. Opere / Ed. G. Arrighetti. 2 ed. Torino, 1973. LIII, 793 p.29.Épicure. Lettres et maximes / Texte établi et trad, avec une inrod. et des notes par M. Conche, nouv. éd. augm. Paris, 1987. 327 p.

20. Sedley D. N. Epicurus, On Nature, Book XXVIII // CErc. 1973. Vol. 3. P. 583.31 .Laursen S. The Early Parts of Epicurus, On Nature, 25-th Book// CErc. 1995. Vol. 25. P. 5-110.

21. Laursen S. The Later Parts of Epicurus, On Nature, 25-th Book // CErc. 1997. Vol. 27. P. 5-82.

22. Epicur. Von der Überwindung der Furcht / Übers, von O. Gigon. München, 1991 (= 1983).- 192 S.

23. Euripides. Hippolytos / Ed. with introd. and comm. by W. S. Barrett. Oxford, 1964.-XVI, 453p.

24. Euripides. Supplices / Ed. with introd. and comm. by Chr. Collard. Vol. I—II. Groningen, 1975. XXII, 472 p.

25. Die Fragmente der griechischen Historiker / Hrsg. von F. Jacoby u. a. Vol. I Berlin; Leiden, 1923

26. Die Fragmente der sikelischen Ärzte Akron, Philistion und Diokles von Karystos / Hrsg. von M. Wellmann. Berlin, 1901. VIII, 254 S.

27. Die Fragmente der Vorsokratiker / Hrsg. von H. Diels und W. Kranz. 6. Aufl. Bd. 1-3. Hildesheim, 1992 (= 1951-1952). -XII, 504; 428; 660 S.

28. Galen on Medical Experience. First edition of the Arabic version with English translation and notes by R. Walzer. London; New York; Toronto, 1944.-XI, 64 p.

29. Gregorii Corinthii et aliorum Grammaticorum libri de dialectis linguae graecae / Ed. G. H. Schaefer. Lipsiae, 1811. LIV, 1072 p.

30. Griechische Atomisten: Texte und Kommentare zum materialistischen Denken der Antike/ Hrsg. Von F. Jurss, R. Müller und E. G. Schmidt. Leipzig, 1973.-703 S.

31. The Hellenistic Philosophers / Ed. by A. A. Long and D. N. Sedley. Vol. 1-2. Cambridge, 1987. XV, 512 p.; X, 512 p.

32. Hermarchus. Ermarco. Frammenti / Ed., trad, e comm. a cura di F. Longo Auricchio. Napoli, 1988 (La scuola di Epicuro. Vol. 6). 196 p.

33. Hesiods Erga / Hrsg. von U. von Wilamowitz-Moellendorff. Berlin, 1928.-IV, 166 S.45 .Hesiod. Works and Days / Ed. with Prolegomena and Commentary by M. West. Oxford, 1974. XIII, 399 p.

34. Hesiodi Theogonia, Opera et Dies, Scutum / Ed. F. Solmsen; Fragmenta Selecta / Ed. R. Merkelbach et M. L. West. Editio tertia. Oxonii, 1983. -XXIX, 246 p.

35. Hippocratis opera ed. J. L. Heiberg. Leipzig; Berlin, 1927 (CMG I, 1). XII, 146 p.

36. Hippocrates / Ed. and transi, by W. H. S. Jones. 5th ed. Vol. I-IV. London; Cambridge, Mass., 1955 (LCL). LXXII, 362; LXVI, 336; XXVII, 455; LVIII, 523 p.

37. Die hippokratische Schrift "Über die heilige Krankheit" / Hrsg., übers, und erläut. von H. Grensemann. Berlin, 1968.- XIV, 126 p.

38. Hippocrate. La nature de l'homme / Ed., trad., et comm. par J. Jouanna. Berlin, 1975 (CMG I, 1, 3). 331 p.51 .Hippocrate. Œuvres. T. XIII/ Texte établi et trad, par R. Joly. Paris, 1978 (Collection des Universités de France). 234 p.

39. Hippocrate. Œuvres. T. V. Pt. I. Des vents. De l'art / Texte établ. et trad, par J. Jouanna. Paris, 1988 (Collection des Universités de France). 282 p.

40. The Homeric Hymn to Demeter/ Ed. and comm. by N.J.Richardson. Oxford, 1974. XIV, 365 p.

41. Der Isishymnos von Andros und verwandte Texte, erklärt von W. Peek. Berlin, 1930.-VI, 159 S.

42. L. Caeli Firmiani Lactanti Opera omnia. Pars I / Ed. S. Brandt. Pragae, etc., 1890. CXVIII, 273 p.

43. T. Lucretii Cari Libri sex / Revisione del testo, commento e studi introduttivi di C. Giussani. Vol. I-IV. Torino, 1896-1898. LXXXII, 284 p.; XI, 297; 293; 319 p.

44. Lucrèce. De rerum natura / Comm. exégét. et crit. par A. Ernout et L. Robin. Vol. 1-3. Paris. 1925-1928. CXXIII, 369; 310; 397 p.

45. T. Lucreti Cari De rerum natura libri sex / With Prolegomena and Critical Apparatus, Transi, and Comm. ed. by C. Bailey. Vol. I—III. Oxford, 1947. -IX, 1785 p.

46. T. Lucreti Cari De rerum natura libri sex/ Quintum rec. J. Martin. Stutgardiae et Lipsiae, 1992 (= 1969).- XXVI, 285 p.

47. Lucretius. De rerum natura / With an English Translation by W. H. D. Rouse revised by M. F. Smith. Cambridge, Mass.; London, 1992 (LCL). LXVI, 602 p.61 .Lukrez. Von der Natur / Übers, von H. Diels. München, 1991 (= 1923). 383 S.

48. Die Megariker. Kommentierte Sammlung der Testimonien / Hrsg. von K. Döring. Amsterdam, 1972 (Studien zur antiken Philosophie. Bd. 2).- XII, 185 S.

49. Parmenides. A Text with Translation, Commentary, and Critical Essays / Ed. L. Tarän. Princeton, 1965. XIV, 314 p.

50. The Fragments of Parmenides / Ed. A. H. Coxon. Assen; Maastricht, 1986. -VIII, 277 p.

51. Philodemi volumina rhetorica / Ed. S. Sudhaus. Vol. I—II. Lipsiae, 18921896. LH, 385; XXVII, 371 p.

52. Philodemos. Über die Götter. Erstes und drittes Buch / Griechischer Text und Erläuterungen von H. Diels. Tl. I—III. Leipzig, 1970 (= 1916 / 1917). 104; 69; 96 S.

53. Philodemus. On Methods of Inference / Ed., transi, and comm. by E. and P. De Lacy. Philadelphia, 1941; rev. ed. Napoli, 1978 (La scuola di Epicuro. Vol. 1). 231 p.

54. Philodem. Über die Musik. IV. Buch / Text, Übersetzung und Kommentar von A. J. Neubecker. Napoli, 1986 (La scuola di Epicuro. Vol. 4). 234 S.

55. Philodemus. On Piety. Part I. Critical text with commentary ed. by D. Obbink. Oxford, 1996. -XII, 675 p.

56. Photius. Bibliothèque. T. VII ("Codices" 246-256) / Texte établi et trad, par R. Henry. Paris, 1974 (Collection des Universités de France). 234 p.

57. Plato. Œevres completes. T. 5. Pt. 2. Cratyle / Texte établi et trad, par J. Meridier. Paris, 1931 (Collection des Universités de France). 138 p.

58. Platonis opera recognovit brevique adnotatione critica instruxit I. Burnet. Vol. II-V. Oxonii, 1978 (= 1900-1907). VI, 400; VI, 512; XII, 512; VI; 597 p.1..Platonis opera recognoverunt brevique adnotatione critica instriixerunt E. A.

59. Duke et al. Vol. I. Oxonii, 1995. XXI, 572 p. lA.Polistrato. Sul disprezzo irrazionale delle opinioni popolari / Edizione, traduzione e commento a cura di G. Indelli. Napoli 1978 (La scuola di Epicuro. Vol. 2). - 205 p.

60. Porphyre. De l'abstinence / Texte établi et trad, par J. Bouffartique, M. Patillon et A. Ph. Segonds. T. 1-3. Paris, 1977-1995 (Collection des Universités de France). LXXXV, 105; 258; LXIV, 177 p.

61. Poseidonios. Die Fragmente / Hrsg. von W. Theiler. Bd. 1-2. Berlin; New York, 1982. XV, 399; VII, 436 S.

62. Pyrrho. Pirrone. Testimonianze a cura di F. Decleva Caizzi. Milano, 1981. — 309 p.

63. Theophrastus of Eresus. Sources for his Life, Writings, Thought and Influence / Ed. by W. W. Fortenbaugh et al. Vol. 1-2, Leiden, 1992. VIII, 465; VII, 705 p.

64. Vitruvii de architectura libri decern edidit F. Krohn. Lipsiae, 1912. XI, 291 P

65. Wilamowitz-Moellendorff U. von. Griechisches Lesebuch. Bd. 1-4. Berlin, 1902. XI, 179; IV, 224; VI, 126; 144 S.1. МОНОГРАФИИ И СТАТЬИ

66. Боровский Я. М. Вопросы общественного развития в поэме Лукреция // Древний мир: Сб. статей в честь, академика В. В. Струве. М., 1962. С. 475-484.

67. Берлинский А. Л. Oí) ouvopcopeva Tcpáypaxa (Epicurus, Epistula ad Herodotum, 76): К вопросу о возникновении языка в теории Эпикура // Hyperboreus. 1994/ 1995. Vol. 1. Fase. 2. С. 45-86.

68. Берлинский А. Л. Возникновение речи в эпикурейской теории// MNHMHE XAPIN: Сб. статей к 100-летию А. И. Доватура/ Отв. ред. Ю. В. Откупщиков. СПб., 1997 (Philologia classica. Вып. 5). С. 67-89.

69. Берлинский A. Л. Дата рождения Демокрита у Аполлодора и Фрасилла // MOYZEION: Профессору А. И. Зайцеву к 70-летию: Сб. статей / Отв. ред. В. С. Дуров. СПб., 1997. С. 100-127.

70. Берлинский А. Л. Начало спора о возникновении языка в древнегреческой литературе // Классические языки и индоевропейское языкознание: Сб. статей к 100-летию И. М. Тройского / Отв. ред. Н. Н. Казанский. СПб., 1998. С. 47-79.

71. Берлинский А. Л. Эпикурейская традиция против "первых изобретателей" //Hyperboreus. 1998. Vol. 4. Fase. 2. С. 302-339.

72. Берлинский А. Л. vopo0éxr|<; или óvopaxo0éxr|<; (Plat. Charm. 175 b, Crat. 389 d 8)? // Индоевропейское языкознание и классическая филология. Материалы чтений памяти И. М. Тройского. СПб., 1998. С. 11-14

73. Берлинский А. Л. Необходимость, случайность, свобода: Демокрит и его наследники // Lingüistica et philologica: Сб. статей к 75-летию профессора Ю. В. Откупщикова / Отв. ред. А. И. Зайцев. СПб., 1999. С.211-238

74. Берлинский А. Л. Первые упоминания о евреях в греческой литературе: иудейская религия у Феофраста и Гекатея // Евреи и греки: Диалог через тысячелетия. СПб., 1999. С. 215-235.

75. Гаврилов А. К. К истории этимологизации Л(а — 8ш // Лингвистические исследования 1975: Вопросы строя индоевропейских языков. Т. 4. Ч. 2. М., 1975. С. 56-64.

76. Гаврилов А. К. Знаменья и действия— мантика в "Ифигении Таврической" Еврипида // Традиции и новаторство в античной литературе (РЫ1о1о§1а скзэюа. Вып. 2). Л., 1982. С. 88-101.

77. Гаврилов А. К. Рождение Диониса и реалистическая апологетика (Еипр. ВассЬ. 286-297)// Язык и стиль памятников античной литературы (РЫ1о1о§1а скББюа. Вып. 3). Л., 1987. С. 18-31.

78. Гаврилов А. К. Театр Еврипида и афинское Просвещение: Автореф. дис. . докт. ист. наук. СПб., 1995. — 34 с.

79. Гомперц Т. Греческие мыслители / Пер. со 2-го нем. изд. Е. Герцык и Д. Жуковского. Т. 1-П. СПб., 1911-1913.-484; 205 с.

80. Гуторов В. А. Античная социальная утопия. Л., 1989. 287 с.20Жмудь Л. Я. Наука, философия и религия в раннем пифагореизме. СПб., 1994.-376 с.21 .Жмудь Л. Я. ПРОТСЯ ЕУРЕТА1 — боги или люди?// НурегЬогеш. 2000. Уо1. 6. С. 263-278.

81. Жмудь Л. Я. Зарождение истории науки в античности. СПб., 2002. 423 с.

82. Зайцев А. И. Культурный переворот в древней Греции УШ-У вв. до н. э. изд. 2-е., испр. и доп. / Под ред. Л. Я. Жмудя. СПб., 2000. 318 с.

83. Зайцев А. И. Греческая религия и мифология. СПб., 2004. 208 с.

84. Иванов Вяч. Вс. Древнеиндийский миф об установлении имен и его параллель в греческой философии// Индия в древности: Сб. статей/ Под ред. В. В. Струве и Г. М. Бонгард-Левина. М., 1964. С. 85-95

85. Лурье С. Я. К хронологии софиста Антифонта и Демокрита // Известия Российской академии наук. 1918. С. 2285-2306.

86. Лурье С. Я. История античной общественной мысли. М.; Л., 1929.- 415 с.

87. Лурье С. Я. Очерки по истории античной науки: Греция эпохи расцвета. М.; Л., 1947.-403 с.

88. Перельмутер И. А. Платон // Там же. С. 130-156.

89. Перелъмутер И. А. Аристотель // Там же. С. 156—180.

90. ЪА.Поппер К. Открытое общество и его враги. Т. I. Чары Платона / Пер. с англ., под ред. В. Н. Садовского. М., 1992. 446 с.

91. Строгецкий В. М. Введение к "Исторической библиотеке" Диодора Сицилийского и его историко-философское содержание // ВДИ. 1986. № 2. С. 65-87.

92. Тройский И. М. Из истории античного языкознания// Советское языкознание. 1936. Т. 2. С. 21-38.

93. Тройский И. М. Вопросы языкового развития в античном обществе. Л., 1973.-207 с.

94. Allen W. S. Ancient Ideas on the Origin and Development of Language // Transactions of the Philological Society. 1948. London, 1949. P. 35-60.

95. Asmis E. Epicurus' Scientific Method. Ithaca, 1984. 385 p.

96. Ax W. Laut, Stimme und Sprache: Studien zu drei Grundbegriffen der antiken Sprachtheorie. Göttingen, 1986 (Hypomnemata H. 84). 290 S.

97. Ax W. Aristoteles// Sprachphilosophie / Hrsg. von M. Daskal u. a. Hbd. 1. Berlin; New York, 1992. S. 244-259.

98. Bailey C. The Greek Atomists and Epicurus. Oxford, 1928 X, 620 p.

99. Balme D. M. Greek Science and Mechanism. II // CQ. 1941. Vol. 35. P. 2328

100. Barker E. Greek Political Theory: Plato and His Predecessors. London; New York, 1960 (= 1918). XII, 468 p.

101. Bar-Kochva B. Pseudo-Hecataeus On the Jews: Legitimizing the Jewish Diaspora. Berkeley etc., 1996. XII, 396 p.

102. Barney R. Names and Nature in Plato's Cratylus. New York London, 2001. -212 p.

103. BarwickK. Probleme der stoischen Sprachlehre und Rhetorik. Berlin, 1957. -111 S.

104. Baxter T. M. S. The Cratylus. Plato's Critique of Naming. Leiden etc., 1992 (Philosophia antiqua. Vol. 68). IX, 203 p.

105. Beardsley J. W. The Use of (puGi<; in Fifth-century Greek Literature. Diss. Chicago, 1918.-V, 126 p.51 .Bergson L. Die Relativität der Werte in Frühwerk des Euripides. Stockholm, 1971.- 117S.

106. Bernays J. Theophrasts Schrift über Frömmigkeit. Berlin, 1866. 195 SS.

107. Berteiii L. Per le fonti dell'antropologia di Democrito (68 B 5 DK) // Quaderni di storia. 1980. A. VI. N 11. P. 231-266.

108. Binder G., Leisenborghs L. Eine Zuweisung der Sentenz oük eonv ävii^eyeiv an Prodikos von Keos (1966-1974)// Sophistik/ Hrsg. von C. J. Classen. Darmstadt, 1976. S. 452-462.

109. Blank D. Philodemus on the Technicity of Rhetoric// Philodemus and Poetry / Ed. D. Obbink. Oxford, 1995. P. 178-188.

110. Bobzien S. Determinism and Freedom in Stoic Philosophy. Oxford, 1998. -XI, 441 p.

111. Borst A. Der Turmbau von Babel: Geschichte der Meinungen über Ursprung und Vielfalt der Sprachen und Völker. Bd. I. Stuttgart, 1957. VIII, 357 S.

112. Brancacci A. Les mots et les choses: La philosophie du langage chez Démocrite // Philosophie du langage et grammaire dans Fantiiquité. Bruxelles, 1986. P. 9-28.

113. Brandt S. Lactantius und Lucretius // Neue Jahrbücher für Philologie und Pädagogik 1891. Jhrg. 61 (= Jahrbücher für classische Philologie. Jhrg. 37). S. 225-259.

114. Brunschwig J. Epicure et le problème du langage privé // Revue des Sciences Humaines. 1977. T. 43. N 166. P. 157-177

115. Burkert W. X/roixeîov: eine semasiologische Studie// Philologus. 1959. Bd. 103. H. 3/4. S. 166-197

116. Burkert W. (Rez.:) Cole T. Democritus // Archiv für Geschichte der Philosophie. 1969. Bd. 51. S. 291-298.

117. Burkert W. Lore and Science in Ancient Pythagoreanism. Cambridge. Mass., 1972.-535 p.63 .Burnyeat M. The Material and Sources of Plato's Dream// Phronesis. 1970. Vol. 15. P. 101-122

118. Burnyeat M. Idealism and Greek Philosophy // Idealism Past and Present / Ed. G. Vesey. London, 1982 (Royal Institute of Philosophy Lectures. Vol. 13). P. 19-50

119. Burstein S. M. Hecataeus of Abdera's History of Egypt // Life in a MultiCultural Society: Egypt from Cambyses to Constantine and Beyond / Ed. J. H. Johnson. Chicago, 1992. P. 45-49.

120. Burton A. Diodorus Siculus. Book I: A Commentary. Leiden, 1972 -XXVIII, 301.

121. Cantarella R. L'incivilimento umano dal 'Prometeo' all' 'Antigone' (1967)// Idem. Scritti minori sul teatro greco. Brescia, 1970. P. 267-294.

122. Capelle W. Das Problem der Urzeugung bei Aristoteles und Theophrast und in der Folgezeit // RhM. 1955. Bd. 98. S. 150-180. .

123. Chilton C. W. The Epicurean Theory of Origin of Language: A Study of Diogenes of Oenoanda, fr. X and XI // AJPh. 1962. Vol. 83. P. 159-167.

124. Classen C. J. The Study of Language amongst Socrates' Contemporaries (1959) // Sophistik / Hrsg. von C. J. Classen. Darmstadt, 1976. P. 215-247.

125. X.Cole T. Democritus and the Sources of Greek Anthropology. 2nd ed. Atlanta, 1990 (American Philological Association Monograph Series. Vol. 25). XII, 243 p.ll.Cornford F. M. Plato's Theory of Knowledge. London, 1934. XII, 336 p.

126. Cornford F. M. A New Fragment of Parmenides// CR. 1935. Vol. 49. P. 122-123.

127. A.Dahlmann J. H. De philosophorum Graecorum sententiis ad loquellae originem pertentibus capita duo. Diss. Weidae Thuringorum, 1928. 62 p.

128. Decleva Caizzi F. Pirrone e Democrito: Gli atomi: un "mito"? // Elenchos. 1984. Vol. 5. P. 5-23

129. Deichgräber K. Epidemien und das Corpus Hippocraticum. Berlin, 1933 (Abhandlungen der Preussischen Akademie der Wissenschaften. 1933. N 3) -187 S.

130. De Lacy P. H. The Epicurean Analysis of Language II AJPh. 1939. Vol. 60. P. 85-92.1..Delattre D., Morel P.-M. Une lecture nouvelle du fr. B 144 DK de Democrite II ZPE. 1998. Bd. 121. P. 21-24.

131. Denniston J. Greek Prose Style. Oxford, 1952. X, 139 p.

132. Diels H. Die Anfänge der Philologie bei den Griechen II Neue Jahrbücher für das klassischen Altertum. 1910. Bd. 25. S. 1-25.81 .Diels H. Hippokratische Forschungen II Hermes. 1913. Bd. 48. S. 378^07.

133. Dickermann S. O. De argumentis quibusdam apud Xenophontem, Platonem, Aristotelem obviis e structura hominis et animalium petitis. Diss. Halle, 1909.- 106 p.

134. S3.Diller H. Wanderarzt und Aitiologie: Studien zur hippokratischen Schrift Ttepi àépœv ûSàicov töttcov. Leipzig, 1934 (Philologus. Suppl. Bd. 26. H. 3). -79 S.

135. Dodds E. R. The Greek and the Irrational. Berkeley; Los Angeles, 1951. -327 pp.

136. Dodds E. R. The Ancient Concept of Progress and Other Essays. Oxford, 1973. -VI, 218 p.

137. Ducatillion J. Polémiques dans la collection hippocratique. Thèse. Lille, 1977.-IV, 382 p.

138. Sl.Düring I. Aristoteles. Darstellung und Interpretation seines Denkens.

139. Heidelberg, 1966. -XV, 670 S. 88.Edmunds L. Necessity, Chance and Freedom in the Early Atomists//

140. Phoenix. 1972. Vol. 26. N 4. P. 342-357. S9.Erler M. Epikur// Grundriss der Geschichte der Philosophie. Bd. 4. Die Hellenistische Philosophie. Hbd. 1 / Hrsg. H. Flashar. Basel, 1994. S. 31201.

141. Frank E. Plato und die sogenannten Pythagoreer. Halle (Saale), 1923. X, 399 S.

142. Frankel H. Dichtung und Philosophie des frühen Griechentums. 4. Aufl. München, 1993 (= 1962). XIV, 636 S.9A.Fraser P. A. Ptolemaic Alexandria. Vol. 1-3. Oxford, 1972.- XV, 812; XIII, 1116; 155 p.

143. Frede M. The Original Notion of Cause // Doubt and Dogmatism / Ed. M. Schofield et al. Oxford, 1980. P. 217-249.

144. Fredrick C. Hippocratische Untersuchungen. Berlin, 1899 (Philologische

145. Untersuchungen. H. 15). VI, 236 S. 91 .Friedländer P. Piaton. Bd. I. 3. Aufl. Berlin, 1964. - 438 S.

146. Fritz K. von. Zur antisthenischen Erkenntnistheorie und Logik// Hermes. 1927. Bd. 62. S. 453—484.

147. Fritz K. von. Nausiphanes // RE. Hbd. 32 (1935) Sp. 2021-2027.

148. Fritz K. von. Philosophie und sprachlicher Ausdruck bei Demokrit, Plato und Aristoteles. Darmstadt, 1963 (= New York, etc., 1938). 92 S.

149. Fritz K. von. Prodikos von Keos // RE. Hbd. 23 (1957) Sp. 85-89.

150. Fritz K. von. Pyrrhon (1) // RE. Hbd. 47 (1963) Sp. 89-106.

151. Furley W. D. Phaedra's pleasurable aidos: Eur. Hipp. 380-3871I CQ. 1996. Vol. 46. N l. P. 84-90.

152. Gatz B. Weltalter, goldene Zeit und sinnverwandte Vorstellungen. Hildesheim, 1967 (Spudasmata. H. 16). VIII, 237 S.

153. Gavrilov A. Apollos Orakelspruch im Ion des Euripides// Hyperboreus. 2002. Vol. 8. Fase. l.S. 43-71.

154. Gentinetta P. M. Zur Sprachbetrachtung bei den Sophisten und in der stoisch-hellenistischen Zeit. Winterthur, 1961,- 118 S.

155. Gera D. L. Ancient Greek Ideas on Speech, Language and Civilization. Oxford, 2003. XIII, 252 p.

156. Gigante M., Indelli G. Democrito nei papiri ercolanesi di Filodemo // Democrito e l'astomismo antico: Atti del Convegno internazionale / Ed. F. Romano. Catania, 1980 (= Siculorum Gymnasium. 1980. N. S. A. 33. N 1). P. 451—466.

157. Gigon O. (Rez.:) Spoerri W. Späthellenistische Berichte. I I Gnomon. 1961. Bd. 33. S. 771-776.

158. Gigon O. (Rez.:) Pfligersdorffer G. Studien zu Poseidonios // Archiv fur Geschichte der Philosophie. 1962. Bd. 44. S. 90-98.

159. Gillespie C. M. The Use of eiöoq and iöea in Hippocrates// CQ. 1912. Vol. 6. P. 179-203.

160. Glidden D. Epicurean Prolepsis // OSAPh. 1985. Vol. 3. P. 175-218.

161. Goldschmidt V. La théorie épicurienne du droit // Science and Speculation: Studies in Hellenistic Theory and Practice / Ed. J. Barnes et al. Cambridge, 1982. P. 304-326.

162. Gomperz H. Sophistik und Rhetorik. Leipzig; Berlin, 1912. VI, 292 S.

163. Gomperz T. Die Apologie der Heilkunst. 2. Aufl. Leipzig, 1910. VI, 182 S.

164. Graeser A. (Rez.:) Cole T. Democritus. // Gnomon. 1969. Bd. 41. H. 1. S. 9-16.

165. Guthrie W. K. C. In the Beginning: Some Greek Views on the Origin of Life and the Early State of Man. London, 1957. 151 p.

166. Guthrie W. K. C. A History of Greek Philosophy. Vol. 1-6. Cambridge, 1962-1981. XV, 539; XIX, 554; XVI, 544; XVIII, 603; XVI, 539; XVI, 456 p.

167. Haag E. Piatons Kratylos: Versuch einer Interpretation. Stuttgart, 1933 (Tübinger Beiträge zur Altertumswissenschaft. H. 19). XI, 95 S.

168. Hahm D. E. The Origins of Stoic Cosmology. Ohio, 1977!" XII, 292 P

169. Hammerstedt J. Nochmals zu Demokrit (VS 68 B 144) // ZPE. 1998. Bd. 121. S. 25-27.

170. Harlfînger D. Einige Aspekte der handschriftlichen Überlieferung des Physikommentars des Simplikios // Simplicius / Ed. I. Hadot. Berlin; New York, 1987. S. 267-286.

171. Haussleiter J. Vegetarismus in der Antike. Berlin, 1935 (Religionsgeschichtliche Versuche und Vorarbeiten. H. 24). VIII, 427 S.

172. Heidel W. A. A Study of the Conception of Nature among the Presocratics// Idem. Selected Papers. New York, 1980. P. 79-133 (= Proceedings of the American Academy of Arts and Sciences. 1910. Vol. 45. N4).

173. Heinimann F. Nomos und Physis: Herkunft und Bedeutung einer Antithese im griechischen Denken des 5. Jahrhunderts. Basel, 1945 (Schweizerische Beiträge zur Altertumwissenschaft. H. 1). 221 S.

174. Heinimann F. Vorplatonische Theorie der ts%vt| (1961)// Sophistik/ Hrsg. von C. J. Classen. Darmstadt, 1976. S. 127-169.

175. Heitsch E. Die Entdeckung der Homonymie. Mainz; Wiesbaden, 1972 (Abh. Akad. Mainz. 1972. N 11). 91 S.

176. Heitsch E. Sprachphilosophie in Kratylos (1985)// Idem. Wege zu Piaton: Beiträge zum Verständnis seines Argumentierens. Göttingen, 1992. S. 69-87 (= Hermes. 1985. Bd. 113. S: 44-62).

177. Henrichs A. Two Doxographical Notes: Democritus and Prodicus on Religion // HSCPh. 1975. Vol. 79. P. 93-123.

178. Henrichs A. The Sophists and Hellenistic Religion: Prodicus as the Spiritual Father of the Isis-Aretalogies // HSCPh. 1984. Vol. 88. P. 139-158.

179. Herrmann P. Teos und Abdera im 5. Jahrhundert v. Chr.// Chiron. 1981. Bd. 11. S. 1-30.

180. Herter H. Die kulturhistorische Theorie der hippokratischen Schrift von der Medizin // Maia. 1963. A. 15. Fase. 4. S. 464-483.

181. Herter H. Thukydides und Demokrit über Tyche // WSt. 1976. N. F. Bd. 10. S. 106-128.

182. HerterH Hermes//RhM. 1976. Bd. 119. S. 192-241.

183. Hirschle M. Sprachphilosophie und Namenmagie im Neuplatonismus. Meisenheim am Glan, 1979 (Beiträge zur klassischen Philologie. H. 96). 79 SS.

184. Hoffmann E. Die Sprache und die archaische Logik. Tübingen, 1925 (Heidelberger Abhandlungen zur Philosophie. H. 3).- VIII, 79 S.

185. Hoffmann O. Die griechischen Dialekte im ihren historischen Zusammenhange. Bd. 2. Göttingen, 1893.

186. Holzhausen J. Eros und Aidos in Phaidras Monolog: Euripides Hippolytos 373-402. Mainz; Stuttgart, 1995 (Abh. Akad. Mainz. 1995. N 1). -45 S.

187. Holwerda D. Commentatio de vocis quae est cpuaiç vi atque usu praesertim in Graecitate Aristotele anteriore. Groningae, 1955. VII, 142 p.

188. HornblowerJ. Hieronymus of Cardia. Oxford, 1981. X, 301 p.

189. Hossenfelder M. Epikureer // Geschichte der Sprachtheorie: Tl. 2. Sprachtheorien der abendlandischen Antike / Hrsg. P. Schmitter. 2. Aufl. Tübingen, 1996. S. 217-37.

190. Huffinan C. Philolaus of Croton: Pythagorean and Presocratic. Cambridge, 1993. XIX, 444 p.

191. Hunger H. Die hochsprachliche profane Literatur der Byzantiner. Bd. 2. München, 1978 -XX, 528 S.

192. Jacoby F. Hekataios (3) von Milet // RE. Bd. VII/2 (1912) Sp. 26672750.

193. Jacoby F. Hekataios (4) von Abdera II RE. Bd. VII/2 (1912) Sp. 27502769.

194. Jaeger W. Diokles von Karystos. Berlin, 1938. VIII, 244 S.

195. Jannaris A. N. The true meaning of the Koivr) // CR. 1903. Vol. 17. N 2. P. 93-96.

196. Joly R. Notes hippocratiques // Revue des études anciennes. 1956. Vol. 58. P. 195-210.

197. Jürss F. Iohannes Katrarios und der Dialog Hermippos oder Über die Astrologie II Byzantinische Zeitschrift. 1966. Bd. 59. S. 275-284.

198. Jürss F. Die epikureische Erkenntnistheorie. Berlin, 1991. 136 S.

199. Kahn Ch. H. The Origins of Social Contract Theory in the Fifth Century B. C. // The Sophists and Their Legacy / Ed. by G. B. Kerferd. Wiesbaden, 1981 (Hermes; Einzelschriften. H. 44). P. 92-108.

200. Kerferd G. The Sophistic Movement. Cambridge, 1981.- VII, 184 p.

201. Kirk G. S. The Nature of Greek Myths. Harmondsworth, 1974. 332 P

202. Kleingünther A. üpcoToc; eiipeir^. Untersuchungen zur Geschichte einer Fragestellung. Leipzig, 1933 (Philologus. Supplement. Bd. 26. H. 1). -155 S.

203. Kleve K Gnosis Theon: Die Lehre von der natürlichen Gotteserkenntnis in der epikureischen Theologie. Oslo, 1963 (Symbolae Osloenses Suppl. Vol. 19). 144 S.

204. Kleve K. On the Beauty of God // Symbolae Osloenses. 1978. Vol. 53. P. 69-83.r

205. Knoepfler D. La vie de Menedeme d'Eretrie de Diogene Laerce: Contibution ä l'histoire et ä la critique du texte des Vies des philosophes. Basel, 1991 (Schweizerische Beiträge zur Altertumswissenschaft.^ H. 21). -214p.

206. Konstan D. Some Aspects of Epicurean Psychology. Leiden, 1973 (Philosophia antiqua. Vol. 25) 82 p.

207. Kovacs D. Shame, Pleasure, and Honour in Phaedra's Great Speech (Euripides, Hippolytos 375-387) // AJPh. 1980. Vol. 101. P. 287-303.

208. Krafft F. Vergleichende Untersuchungen zu Homer und Hesiod. Göttingen, 1963 (Hypomnemata H. 6). 200 S.

209. Kraus M. Name und Sache: Ein Problem im frühgriechischen Denken. Amsterdam, 1987 Studien zur antiken Philosophie Bd. 14). V, 257 S.

210. Krokiewicz A. Quaestiones Democriteae// Eos. 1954. Vol. 1. Fase. 1. P. 35-50.

211. Kühner R. Ausfuhrliche Grammatik der griechischen Sprache. Tl. II. Satzlehre besorgt von B. Gerth. Bd. 1-2. Hannover; Leipzig, 1898-1904. -IX, 666; IX, 714 S.

212. Lämmli F. Vom Chaos zum Kosmos: Zur Geschichte einer Idee. Tl. III. Basel, 1962. (Schweizeriche Beiträge zur Altertumswissenschaft. H. 10). -XI, 164; 247 S.

213. Lämmli F. Homo Faber: Triumph, Schuld, Verhängnis? Basel, 1968 (Schweizerische Beiträge zur Altertumswissenschaft. H. 11). 160 S.

214. Lammert F. Eine neue Quelle für die Philosophie der mittleren Stoa. II // WSt. 1920/21. Bd. 42. S. 34^6.

215. Langerbeck H. Aó^iq 67tipuopír|: Studien zu Demokrits Ethik und Erkenntnislehre. Berlin, 1935 (Neue philologische Untersuchungen. H. 10). -132 S.

216. Lapidge M. ápyaí and axoi^eia: A Problem in Stoic Cosmology// Phronesis. 1973. Vol. 18. P. 240-278.

217. Laqueur R. Diodors Geschichtswerk— Die Überlieferung von Buch I-V/ Aus dem Nachlass herausgegeben von K. Brodersen. Frankfurt am Main, 1992 (Studien zur klassischen Philologie. H. 71). XIII, 81 S.

218. Lendle O. Die "Pandorasage" bei Hesiod. Diss. Würzburg, 1957.- 140 S.

219. Leopoldi H. De Agatharchide Cnidio. Diss. Rostock, 1892. 83 p.

220. Lewis D. The Political Background of Democritus // "Owls to Athens": j Essays on Classical Studies Presented to K. Dover / Ed. by E. M. Craik. Oxford, 1990. P. 151-154.

221. Linforth I. M. The Arts of Orpheus. Berkeley; Los Angeles, 1941.-XVIII, 370 p.

222. Long A. A. Aisthesis, Prolepsis and Linguistic Theory in Epicurus// BICS. 1971. Vol. 18. P. 114-133

223. Long A. A. Hellenistic Philosophy. 2nd ed. London, 1986. X, 274 p.

224. Long A. A. Ptolemy On the Criterion: An Epistemology for the Practicing Scientist // The Question of "Eclecticism": Studies in Later Greek Philosophy / Ed. J. M. Dillon and A. A. Long. Berkeley; Los Angeles, 1988. P. 176-207.

225. Long A. A. Stoic Linguistics, Plato, Cratylus, and Augustine, De dialéctica II Language and Learning: Philosophy of Language in the

226. Hellenistic Age. Proceedings of the IX Symposium Hellenisticum / Ed. D. Frede and B. Inwood. Cambridge, 2005. P. 36-55.

227. Luce J. V. An Argument of Democritus about Language// CR. 1969. N. S. Vol. 19.N1.P. 3-4

228. Luria S. Wann hat Demokrit gelebt?// Archiv für Geschichte der Philosophie. 1929. Bd. 38. N 3-4. S. 205-238

229. Luria S. Zwei Demokrit-Studien// Isonomia: Studien zur Gleichheitsvorstellung im griechischen Denken / Hrsg. von J. Mau und E. G. Schmidt. Berlin, 1964. S. 37-54

230. Maidhof A. Zur Begriffsbestimmung der Koine. Würzburg, 1912 (Beiträge zur historischen Syntax der griechischen Sprache / Hrsg. von M. Schantz. H. 20). 97 S.

231. Mansfeld J. Ambiguity in Empedocles B 17, 3-5: A Suggestion// Phronesis. 1972. Vol. 17. P. 17-39.

232. Manuli P. Claudio Tolomeo: II criterio e il principio // Rivista critica di storia della filosofia. 1981. Vol. 36. P. 64-88.

233. Manuwald A. Die Prolepsislehre Epikurs. Bonn, 1972 (Habelts Dissertationsdrucke, Reihe Klassische Philologie. H. 15). 146 S.

234. Manuwald B. Der Aufbau der lukrezischen Kulturentstehungslehre. Mainz; Stuttgart, 1980 (Abh. Akad. Mainz. 1980. N 3). 66 S.

235. Manuwald B. Piaton oder Protagoras? Zur großen Rede des Protagoras (Plat. Prot. 320 c8-328 d2)// AHNAIKA: Festschrift für C. W. Müller. Stuttgart; Leipzig, 1996. S. 102-131

236. Mariano G. La questione dell' öp0öxri<; ovop&icov nel pensiero arcaico e la soluzione di Democrito: övöpaia öeoet// Proceedings of the 1-st International Congress on Democritus. Xanthi, 1984. P. 267-280

237. Mayser E. Grammatik der griechischen Papyri aus der Ptolemäerzeit. Bd. I. Laut- und Wortlehre. Tl. 1. Einleitung und Lautlehre. 2. Aufl. Bearb. von M. Schmoll. Berlin, 1970. XXIV, 231 S.

238. Mayser E. Grammatik der griechischen Papyri aus der Ptolemäerzeit. Bd. II. Satzlehre. Analytischer Teil. Erste Hälfte. Leipzig, 1926. -XX, 390 S.

239. Meyer Guil. Laudes inopiae. Diss. Gottingae, 1915. 85 p.

240. Momigliano A. Prodico da Ceo e le dottrine su linguaggio da Democrito ai Cinici (1929-1930)// Idem. Quarto contributo alla storia degli studi classici e del mondo antico. Roma, 1969. P. 155-165

241. Morrison J. The Truth of Antiphon (1963) // Sophistik / Hrsg. von C. J. Classen. Darmstadt, 1976. P. 519-536

242. Mourelatos А. P. D. The Route of Parmenides. New Häven; London, 1970. XXIII, 308 p.

243. Müller C. W. Gleiches zu Gleichem. Ein Prinzip frühgriechischen Denkens. Wiesbaden, 1965 (Klassisch-philologische Studien. H. 31). XIX, 209 S.

244. Müller G. Die fehlende Theologie im Lucreztext II Monumentum Chiloniense: Kieler Festschrift für E. Burck / Hrsg. von E. Lefevre. Amsterdam, 1975. S. 277-295.

245. Müller R. Die epikureische Gesellschaftstheorie. 2. Aufl. Berlin, 1974. 147 S.

246. Müller R. Hellenen und "Barbaren" in der griechischen Philosophie II Idem. Menschenbild und Humanismus der Antike. Leipzig, 1980. S. 111134.

247. Müller R. Naturphilosophie und Ethik im antiken Atomismus II Idem. Menschenbild und Humanismus der Antike. Leipzig, 1980. S. 135-158.

248. Müller R. Die Entdeckung der Kultur: Antiken Theorien von Homer bis Seneca. Düsseldorf-Zürich, 2003. 520 S.

249. Münz R. Über yX&xxa und öia^eKiog und über ein posidonianischen Fragment bei Strabo // Glotta. 1921. Bd. 11. S. 88-91.

250. Murray O. Hecataeus of Abdera and Pharaonic Kingship // The Journal of Egyptian Archaeology. 1969. Vol. 55. P. 143-170.

251. Murray O. The Date of Hecataeus' Work on Egypt// The Journal of Egyptian Archaeology. 1973. Vol. 59. P. 163-168.

252. Murray O. Herodotus and Hellenistic Culture // CQ. 1972. N. S. Vol. 22. P. 201-213.

253. Nestle W. Euripides, der Dichter der griechischen Aufklärung. Stuttgart, 1901.-XI, 594 S.

254. Nestle W. Vom Mythos zum Logos: Die Selbstentfaltung des griechischen Denkens. 2. Aufl. Stuttgart 1975 (= 1941). VIII, 580 S.

255. Nilsson M. Geschichte der griechischen Religion. 2. Aufl. Bd. I. München, 1955. -XXII, 872 S.

256. Nörenberg H.-W. Das Göttliche und die Natur in der Schrift über die heilige Krankheit. Diss. Bonn, 1968. 95 S.

257. Norden E. Beiträge zur Griechischen Philosophie // Neue Jahrbücher für Philologie und Pädagogik. Suppl. Bd. 19. 1892. S. 365-462.

258. Nussbaum M. C. Eleatic Conventionalism and Philolaus on the Conditions of Thought // HSCPh. 1979. Vol. 83. P. 63-108.

259. O'Brien M. J. Xenophanes, Aeschylus, and the Doctrine of Primeval Brutishness // CQ. 1985. Vol. 35. P. 264-277.

260. Oehler K. Demokrit über Zeichen und Bezeichnung aus der Sicht der modernen Semiotik// Proceedings of the 1-st International Congress on Democritus. Xanthi, 1984. P. 177-187.

261. Offermann H. Lukrez V 1028-1090// RhM. 1972. Bd. 115. S. 150156.

262. Ostwald M. From Popular Sovereignty to the Sovereignty of Law: Law, Society and Politics in the Fifth-Century Athens. Berkeley; Los Angeles, 1986-XXII, 663 p.

263. Ostwald M. Nomos and Phusis in Antiphon's Ilcpi aXr|0eia<; // Cabinet of the Muses / Ed. M. Griffith and D. J. Mastronarde. Atlanta, 1990. P. 293306.

264. Owens J. Naming in Parmenides// Kephalaion: Studies in Greek Philosophy and Its Continuation Offered to C. J. Vogel / Ed. J. Mansfeld and L. M. de Rijk. Assen, 1975. P. 16-25

265. Pagliaro A. Struttura e pensiero del "Cratilo" di Platone (1952)// Idem. Nuovi saggi di critica semantica. Messina; Firenze, 1956. P. 47-76.

266. Palm J. Über Sprache und Stil des Diodoros von Sizilien. Lund, 1955. — 212 S.

267. Pfeiffer R. Geschichte der klassischen Philologie: Von den Anfangen bis zum Ende des Hellenismus. 3. Aufl. München, 1990 (= 1978). 374 SS.

268. Pfligersdorsdorjfer G. Aöyioq und die Xöyioi bei Demokrit// WSt. 1943-1947. Bd. 62. S. 5-49

269. Pfligersdorsdorjfer G. Studien zu Poseidonios. Wien, 1959 (SB Wien, 1959. Bd. 232. Tl. 5).-151 S.

270. Pfligersdorsdorjfer G. Zur Sprachentstehung nach Lukrez// Antike Rechts- und Sozialphilosophie / Hrsg. von O. Gigon. Frankfurt' am Main, 1988. S. 138-146.

271. Philippson R. Ree.:. Dahlmann J. H. De philosophorum Graecorum sententiis. //PhW. 1929. Jhrg. 49. N 22 / 23. Sp. 666-676.

272. Philippson R. Piatons Kratylos und Demokrit// PhW. 1929. Jhrg. 49. N 30. Sp. 923-927.

273. Pöhlmann E. Lukrez als Quelle griechischer Kulturentstehungslehre (zu Lukrez 5, 1448-1457) // Würzburger Jahrbücher für die Altertumswissenschaft. 1991. N. F. Bd. 17. S. 217-228.

274. Pohlenz M. Anonymos 7iepi vöpcov (1924)// Pohlenz M. Kleine Schriften. Hildesheim, 1965. Bd. II. S. 314-332.

275. Pohlenz M. Die Begründung der abendlandischen Sprachlehre durch die Stoa (1939)// Pohlenz M. Kleine Schriften. Hildesheim, 1965. Bd. I. S. 39-86.

276. Pohlenz M. Tierische und menschliche Intelligenz bei Poseidonios (1941) II Pohlenz M. Kleine Schriften. Hildesheim, 1965. Bd. 1. S. 299-317.

277. Pohlenz M. Nomos (1948) II Pohlenz M. Kleine Schriften. Hildesheim, 1965. Bd. II. S. 333-340.

278. Pohlenz M. Nomos und Physis (1953) II Pohlenz M. Kleine Schriften. Hildesheim, 1965. Bd. II. S. 341-360.

279. Pohlenz M. Die Stoa. Bd. I—II. 4. Aufl. Göttingen, 1972. 490; 248 S.

280. Reinhardt K. Hekataios von Abdera und Demokrit// Hermes. 1912. Bd. 47. S. 492-513. (= Reinhardt K. Vermächtnis der Antike: Gesammelte Essays zur Philosophie und Geschichtsschreibung. Göttingen, 1960. S. 114132).

281. Reinhardt K. Parmenides und die Geschichte der griechischen Philosophie. 2. Aufl. Frankfurt a. M., 1959 (= 1916). 268 S.

282. Reinhardt K. Poseidonios. München, 1921. 475 S.

283. Reinhardt K. Kosmos und Sympathie. München, 1926. 420 S.

284. Reinhardt K. Poseidonios von Apameia// RE. Hlbd. 43 (1953). Sp. 558-826.

285. Reitzenstein E. Theophrast bei Epikur und Lukrez. Heidelberg, 1924 (Orient und Antike. H. 2). 108 S.

286. Rispoli G. M. Suono ed articolazione nella teoria epicurea// Proceedings of the XVI International Congress of Papyrology. Chico, 1981. P. 173-181.

287. Robert C. Pandora // Hermes. 1914. Bd. 49. S. 17-38.

288. Robinson R. The Theory of Names in Plato's Cratylus (1955) // Idem. Essays in Greek Philosophy. Oxford, 1969. P. 100-117.

289. Robinson R. A Criticism of Plato's Cratylus (1956) // Idem Essays in Greek Philosophy. Oxford. 1969. P. 118-138.

290. Rohde E. Die Quellen des Jamblichus in seiner Biographie des Pythagoras (1871/72)// Rohde E. Kleine Schriften. Bd. II. Tubingen, 1901. S. 102-172.

291. Ross W. D. Aristotle. 5-th ed. London, 1949. VI, 300 p.

292. Rudberg G. Forschungen zu Poseidonios. Uppsala; Leipzig. 1918. (Skrifter utgifîia af. K. Humanistika Vetenskampfundet i Uppsala. 1918. Bd. 20, 3). V, 336 S.

293. Sacks K. S. Diodorus Siculus and the First Century. Princeton, 1990. -XII, 242 S.

294. Sartori M. Storia, utopia e mito nei primi libri della Bibliotheca histórica di Diodoro Siculo // Athenaeum. 1984. N. S. Vol. 62. P. 492-536.

295. Sbordone F. Sui papiri della poética di Filodemo// Atti dell' XI congresso Internazionale di Papirologia. Milano, 1966. P. 312-324.

296. Schrijvers P. H. La pensée de Lucrèce sur l'origine du langage // Mnemosyne. 1974. Ser. IV. Vol. 27. Fase. 4. P. 336-364.

297. Schwartz E. Hekataios von Teos // RhM. 1885. Bd. 40. S. 223-262.

298. Schwartz E. Agatharchides // RE. Bd. I (1892). Sp. 739-741.

299. Schwartz E. Diodoros (38) von Sizilien // RE. Bd. V (1903). Sp. 663704.

300. Schwarz G. Triptolemos // LIMK. Bd. VIII. 1 (1997). S. 51-68.

301. Sedley D. N. Epicurus and His Professional Rivals// Etudes sur l'épicurisme antique / Hd. par J. Bollack et A. Laks. Lille, 1976 (Cahiers de philologie I). P. 121-159.

302. Sedley D. N. Diodorus Cronus and Hellenistic Philosophy // Proceeding of Cambridge Philological Society. 1977. Vol. 23. P. 74-120.

303. Sedley D. N. Epicurus' Refutation of Determinism// Syzëtësis: Studi sull' epicureismo greco e romano offerti a M. Gigante. Napoli, 1983. P. 1151.

304. Sedley D. N. Epicurean Antireductionism // Matter and Metaphysics / Ed. J. Barnes and M. Mignucci. Napoli, 1988. P. 297-327.

305. Sedley D. N. Sextus Empiricus and the Atomist Criteria of Truth // Elenchos. 1992. A. 12. Fasc. 1-2. P. 19-56.

306. Sedley D. N. How Lucretius Composed the De rerum natura!/ Lucretius and His Intellectual Background / Ed. K. A. Algra et al. Amsterdam etc., 1997. P. 1-19.

307. Sedley D. N. Lucretius and the Transformation of Greek Wisdom. Cambridge, 1998. XVIII, 234 p.

308. Sedley D. N. Theophrastus and Epicurean Physics// Theophrastus: Reappraising the Sources / Ed. J. M. Ophusen and M. van Reale. New Brunswick, N. J.; London, 1998. P. 331-354.

309. Sedley D. Plato's Cratylus. Cambridge, 2003. XI, 190 p.

310. Sider D. Textual Notes on Simplicius// Hermes. 1985. Vol. 113. P. 362-366.

311. Siebenborn E. Die Lehre von der Sprachrichtigkeit und ihren Kriterien: Studien zur antiken normativen Grammatik. Amsterdam, 1976 (Studien zur antiken Philosophie Bd. 5). IX, 177 S. '

312. Smith M. F. Excavations at Oinoanda 1997: the New Epicurean Texts // Anatolian Studies. 1998. Vol. 48. P. 125-170.

313. Solmsen F. Hesiod and Aischylos. Ithaca, New York, 1949. XIV, 2301. P

314. Solmsen F. The Vital Heat, the Inborn Pneuma and the Aether (1957) // Solmsen F. Kleine Schriften. Bd. 1. Hildesheim, 1968. P. 605-611.

315. Solmsen F. Cleanthes or Posidonius? (1961)// Solmsen F. Kleine Schriften. Bd. 1. Hildesheim, 1968. P. 436-460.

316. Solmsen F. Greek Philosophy and the Discovery of Nerves (1961)// Solmsen F. Kleine Schriften. Bd. 1. Hildesheim, 1968. P. 536-582.

317. Solmsen F. Rev.:. Cole T. Democritus. II Phoenix. 1969. Vol. 23. N 4. P. 399-402.

318. Solmsen F. "Bad Shame" and Related Problems in Phaedra's Speech (Eur. Hipp. 380-388) // Hermes. 1973. Bd. 101. N 4. P. 420-430.

319. Spinelli E. On Using the Past in Sextus Empiricus: the Case of Democritus//Hyperboreus. 1997. Vol. 3. Fase. 1. P. 151-174.

320. Spoerri W. Über die Quellen der Kulturentstehungslehre des Tzetzes // MH. 1957. Bd. 14. S. 183-188.

321. Spoerri W. Späthellenistische Berichte über Welt, Kultur und Götter: Untersuchungen zu Diodor von Sizilien. Basel, 1959 (Schweizerische Beiträge zur Altertumswissenschaft. H. 9). XV, 275 S.

322. Spoerri W. Zu Diodor von Sizilien I. 7/8 // MH. 1961. Bd. 18. S. 6382.

323. Spoerri W. Hekataios von Abdera // RAC. Bd. 5 (1988). Sp. 275-310.

324. Spoerri W. Diodorea // MH. 1991. Vol. 48. P. 310-319.

325. Stecket H. Demokritos // RE. Suppl. Bd. 12 (1970). Sp. 191-223.

326. Steinmetz P. Die Stoa // Grundriss der Geschichte der Philosophie. Bd.

327. Die Hellenistische Philosophie. Hbd. 1 / Hrsg. H. Flashar. Basel, 1994.5. 495-716.

328. Steinthal H. Geschichte der Sprachwissenschaft bei den Griechen und Römern. 2. Aufl. Tl. 1-2. Berlin, 1890-1891. XVIII, 374; XIV, 368 S.

329. Stylianou P. J. A Historical Commentary on Diodorus' Siculus Book 15. Oxford, 1998.- XVII, 602 p.

330. Taylor A. E. Varia Socratica. Oxford, 1911. IV, 269 p.

331. Teredine Guerra A. II contributo di Metrodoro di Lampsaco alla formazione della teoria epicurea del linguaggio // CErc. 1990. Vol. 20. P. 1725.

332. Theiler W. Zur Geschichte der teleologischen Naturbetrachtung bis auf Aristoteles. Zürich, 1925; 2. Aufl. anast. mit Vorwort u. Index. Berlin, 1965. -IX, 109 S.

333. Theiler W. Die Sprache des Geistes in der Antike (1954) // Theiler W. Forschungen zum Neuplatonismus. Berlin, 1966) 302-12.

334. Thompson S. Motif-Index of Folk-Literature. Vol. 1-6. Bloomington, 1932-1935. 427; 435; 411; 501; 486; 647 p.

335. Thraede К. Erfinder. II // RAC. Bd. 5 (1962). Sp. 1191-1278.

336. Thraede K. Das Lob des Erfinders // RhM. 1962. Bd. 105. S. 158-87.

337. Trüdinger K. Studien zur Geschichte der griechisch-römischen Ethnographie. Basel, 1918. 175 S.

338. Usener H. Glossarium Epicureum edendum curaverunt M. Gigante et W. Schmid. Roma, 1977. XLVIII, 873 p.

339. Verdenius W. J. Respect for, and Criticism of, Current Views in Greek Thought // Maia. 1963. Vol. 15. P. 120-126.

340. Verdenius W. J. A Commentary on Hesiod, Works and Days, v. v. 1382. Leiden, 1985.-X, 190 p.

341. Verlinsky A. Do Animals have Freewill? Epicurus, On Nature, Book XXV, 20B and 20j Long-Sedley// Hyperboreus. 1996. Vol. 2. Fase. 1. P. 125-138.

342. Verlinsky A. Ptolemy, On Criterion 4. 2-6: An Evidence for the Epicurus' Theory of the Origin of Language // Индоевропейское языкознание и классическая филология — VI, РАН. Материалы чтений, посвященных памяти И. М. Тройского. СПб., 2002. Р. 32-39

343. Verlinsky A. Socrates' Method of Etymology in the Cratylus II Hyperboreus. 2003. Vol. 9. Fase. 1. P. 56-77

344. Verlinsky A. Epicurus and His Predecessors on the Origin of Language// Language and Learning: Philosophy of Language in the Hellenistic Age. Proceedings of the IX Symposium Hellenisticum / Ed. D. Frede and B. Inwood. Cambridge, 2005. P. 56-100

345. Vlastos G. Ethics and Physics in Democritus. I—II // Philosophical Review. 1945. Vol.54. P. 578-592; 1946. Vol. 55. P. 53-64 (==Vlastos G. Studies in Greek Philosophy. Vol. I. Princeton, 1993. P. 328-350).

346. Vlastos G. On the Prehistory in Diodorus// AJPh. 1946. Vol. 67. P. 51-59 (= Vlastos G. Studies in Greek Philosophy. Vol. I. Princeton, 1993. P. 351-358).

347. Von der Mühll P. Epikurs Kupiai Sö£,ai und Demokrit (1919)// Von der Mühll P. Ausgewählte kleine Schriften. Basel, 1976. S. 371-387

348. Warburg M. Zwei Fragen zum Kratylos. Berlin, 1929 (Neue philologische Untersuchungen. H. 5). 121 S.

349. Westphalen K. Die Kulturentstehungslehre des Lukrez. Diss. München, 1957.- 142 S.

350. Widmann H. Beiträge zur Syntax Epikurs. Stuttgart, 1935 (Tübinger Beiträge zur Altertumswissenschaft. H. 24). XV, 266 S.

351. Wiedemann A. Herodots Zweites Buch mit sachlichen Erläuterungen. Leipzig, 1890.-VI, 624 S.

352. Wiesner J. Parmenides: Der Beginn der Aletheia. Berlin; New York, 1996.-IX, 280 S.

353. Wiesner J. Antiphon, der Sophist und Antiphon, der Redner, ein oder zwei Autoren? // WSt. 1997/98. Bd. 107/8. Tl. 1. S. 225-244.

354. Wilamowitz-Moellendorjf U. von. Die hippokratische Schrift Tiepl ipfjt; vouoou // Sitzungsberichte der Preussischen Akademie der Wissenschaften. Philos.-hist. Klasse. 1901. N 1. S. 2-23.

355. Williams B. Shame and Necessity. Berkeley, etc., 1993. XII, 254

356. Wilson J. R. KAIROS as "Due Measure" // Glotta. 1980. Vol. 58. P. 177-204.

357. Woltjer J. Lucretii philosophia cum fontibus comparata. Groningen, 1877.- 186 p.

358. Woodbury L. Parmenides on Names (1958) // Essays in Ancient Greek Philosophy / Ed. J. P. Anton and G. L. Kustas. Albany, 1971. P. 145-162.

359. Woodbury L. Parmenides on Naming by Mortal Men: fr. B8. 53-56 // Ancient Philosophy. 1986. Vol. 6. P. 1-13.

360. Zeller E. Die Philosophie der Griechen in ihrer geschichtlichen Entwicklung. Tl. I. Abt. 2. 6. Aufl. / Hrsg. von W. Nestle. Leipzig, 1920. -1460 S.

361. Zeller E. Die Philosophie der Griechen in ihrer geschichtlichen Entwicklung. Tl. III. Abt. 1. 5. Aufl. / Hrsg. von E. Wellmann. Leipzig, 1923. -XIV, 864 S.

362. ZhmudL. Wissenschaft, Philosophie und Religion im frühen Pythagoreismus. Berlin, 1997. 313 S.