автореферат диссертации по философии, специальность ВАК РФ 09.00.01
диссертация на тему: Автономия литературы в контексте герменевтико-феноменологического понятия истины

Полный текст автореферата диссертации по теме "Автономия литературы в контексте герменевтико-феноменологического понятия истины"

На правах рукописи

Степаненко Сергей Борисович

АВТОНОМИЯ ЛИТЕРАТУРЫ В КОНТЕКСТЕ ГЕРМЕНЕВ-ТИКО-ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКОГО ПОНЯТИЯ ИСТИНЫ

09.00.01 - онтология и теория познания

Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата философских наук

Томск - 2004

Работа выполнена на кафедре истории философии и логики Томского государственного университета

Научный руководитель: кандидат философских наук, доцент Мазаева Ольга Геннадьевна

Официальные оппоненты:

доктор философских наук Сыров Василий Николаевич кандидат философских наук Яшук Александр Нилович

Ведущая организация: Томский политехнический университет

Защита состоится 5 октября 2004 г. в 16 часов 30 минут на заседании диссертационного совета Д 212.267.01 при Томском государственном университете по адресу: 634050, г. Томск, просп. Ленина, 36, ТГУ, корп. 4, ауд. 306.

С диссертацией можно ознакомиться в Научной библиотеке Томского государственного университета

Автореферат разослан 4 сентября 2004 г.

Ученый секретарь диссертационного

совета Д 212.267.01 сЛ&йИ^а«^ О.Г. Мазаева

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность темы исследования

Актуальность темы исследования связана с необходимостью переосмысления понятий истины и литературы в контексте лингвистического поворота и герменевтической трансформации феноменологии.

Особое значение феномена литературы в современной философской перспективе и, соответственно, особая актуальность исследований на данную тему, объясняется «образцовым» статусом, получаемым литературой в силу своей специфической «продуктивности». Все чаще именно в языке литературы видят образец конструирования реальности, а в самой литературе — модель для онтологии или отрицания онтологии.

Открытие конститутивной роли языка для опыта мира, бурное развитие современных поэтики, риторики и теории аргументации, умножение числа семиотических дисциплин, возрастающее влияние нарратологии — все это заставляет обращать внимание на литературу и видеть в ней некий «трансцендентальный» случай ничем не стесненной смыслоучреждающей активности. Представляется, что именно проявляющаяся здесь автономия литературы — главная причина интереса философии к литературе.

И, наконец, актуальность нашей специальной темы связана с тем, что феномены истины и литературы имеют огромный и до сих пор не раскрытый ресурс взаимопрояснения. Дополнительным мотивом для нас стало несогласие с часто встречающимися трактовками истины и литературы, сводящимися к простой инверсии традиционного отношения между этими двумя понятиями и приводящими к очевидной нелепости — «объективные» дискурсы становятся разновидностями вымысла.

Актуальность присутствующей в работе историко-философской составляющей предполагается тем, что герменевтика и феноменология являются парадигмальными направлениями, продолжающими задавать ориентиры для современных философских исследований.

Проблема исследования

Главная проблема исследования — проблема соотношения истины и литературы — осмысляется нами в доктринально-

РОС. НАЦК#Ч\ЛЫ»ЛЯ ЬИБЛНОТСКА С.Пете^у;* *

методологическом контексте герменевтической феноменологии. Данный контекст является принципиально важным для постановки проблемы, поскольку традиционные понятия истины (теория корреспонденции) и литературы (вымысел, поэтичность) относятся к совершенно разным бытийным регионам и единственное мыслимое отношение между ними — оппозиция. Однако в современной философской ситуации от истины и литературы разумнее ждать взаимного прояснения. Но для этого данные категории должны быть приложимы к «одному и тому же» — литература также должна мыслиться онтологически. Поэтому мы говорим об автономии литературы, которая трактуется уже не как изолированность особой предметной области, но как подлинное самобытие, имеющее принципиальное значение для фундаментальной онтологии.

Степень теоретической разработанности темы

Теоретический контекст, в рамках которого осмысливается тема настоящего диссертационного исследования, нашел отражение в большом количестве современных публикаций. Для работы в целом принципиальное значение имеет следующая литература: Хайдеггер М. «Исток художественного творения», Гадамер Х.-Г. «Истина и метод», Рикёр П. «Время и рассказ». Основные линии интерпретации проблем истины и литературы, которым следует данное исследование, обозначены именно в этих источниках. Кроме того, важные аспекты общей темы рассматриваются в работах Ю.М. Лотмана, К.-О. Апеля, Ж. Женетта, Р. Ингардена, Дж. Салли-са, Ж. Грондена, К. Хельда, Э. Тугендхата, Дж. Ваттимо.

Следующие публикации посвящены отдельным вопросам, связанным с темой диссертации:

1) Анализируя различные аспекты онтологической и гносеологической проблематики, мы опирались на достижения феноменологической философии, воплотившиеся в трудах Э. Гуссерля, М. Шелера, М. Мерло-Понти, Г. Шпета, а также на результатах герменевтической феноменологии М. Хайдеггера, П. Рикера и X.-Г. Гадамера. Определенное влияние на представленную в работе проблематизацию концептов истины, языка и литературы оказали сочинения Ж. Деррида. Большое значение для развернутого в исследовании онтологического понимания литературы имели прослушанные автором в рамках философских летних школ в Минске (2000, 2001 г.г.) курсы лекций Джона Саллиса, Жана Грондена и

Клауса Хельда. Для прояснения традиционной концепции истины мы воспользовались основными выводами семантической теории истины А. Тарского. При трактовке отдельных проблем, связанных с онтологической интерпретацией автономии литературы, мы ориентировались также на сочинения Ф. Ницше, М. Мерло-Понти, Л. Ландгребе, Б. Кассен, Ж.-П. Сартра.

2) При рассмотрении способов концептуализации предмета литературы и анализе традиционной поэтики и семиотической теории литературы мы исходили из результатов ниже перечисленных исследований: Аристотель. Об искусстве поэзии. — М., 1957; Же-нетт Ж. Работы по поэтике. Фигуры. Т.1.- II. — М., 1998; Компаньон А. Демон теории. Литература и здравый смысл. — М., 2001; Ин-гарден Р. Исследования по эстетике. М., 1962; Серль Дж. Р. Логический статус художественного дискурса. // Логос: «ДИК», # 3, № 13, 1999; Томашевский Б.В. Поэтика. Теория литературы. — М., 1996; Дюбуа А. Эделин Ф. и др. Общая риторика. — М., 1986. Большое значение для нас имели также работы Ю. М. Лотмана, Н. Д. Арутюновой, Р. Барта, Н. Гудмена, Д. Дэвидсона, В. Изера, Ж Полана, П. Рикера, Р. Рорти, Дж. Серля, Ц. Тодорова, В. Шмида, У. Эко, Р. Якобсона.

3) При интерпретации феноменологии Гуссерля нами были использованы комментаторские работы В.И. Молчанова, Н.В. Мотрошиловой, О.Ю. Кубановой, Г.Г. Шпета, Блюменберга, Ж. Деррида, Р. Ингардена, Л. Ландгребе, Э. Левинаса, П. Прехтля, Э. Тугендхата, X. Фр.-В. фон Херрмана.

4) Рассмотрению философии М. Хайдеггера посвящены работы А.А. Михайлова, В. И. Молчанова, Е. В. Борисова, В. Брога-на, Х.-Г. Гадамера, Э. Левинаса, Дж. Саллиса, Э. Тугендхата, Фр.-В. фон Херрмана.

Цели и задачи исследования

Основная цель данного диссертационного исследования — обосновать принципиальную онтологическую значимость феномена литературы (в этом контексте и мыслится автономия литературы, трактуемая нами как автономия онтологическая) и показать конститутивный характер прояснения трансцендентальной взаимосвязи истины и литературы для формирования современной философской парадигмы. Достижение этой цели предполагает решение ряда задач:

1) выявление понятийного горизонта, в рамках которого возможно осмыслить внутреннюю связь истины и литературы;

2) критика классической теории истины и традиционного понимания автономии литературы;

3) экспликация герменевтически-феноменологического преобразования понятий истины и языка;

4) прояснение теоретических мотивов этого преобразования;

5) прояснение онтологического статуса литературы и значения опыта литературы для философии.

Теоретические и методические основания исследования

В теоретическом плане диссертационное исследование ориентировано на герменевтическое направление феноменологической философии, представленное М. Хайдеггером (наша основная задача — разработка проблематики, обозначенной в «Истоке художественного творения»), Х.-Г. Гадамером («Истина и метод») и П. Рикёром («Время и рассказ»).

Работа опирается на представление о динамическом характере истины и онтологическом приоритете опыта искусства. Основное понятие данной работы — понятие автономии литературы

— трактуется как многоплановое. Оно рассматривается как в контексте современной поэтики (самоценность, вымысел, поэтичность), так и в контексте герменевтической онтологии. Хотя положения современной поэтики чрезвычайно важны для нашей темы

— в частности, именно поэтика разоблачила реализм и тем самым указала на неприменимость к литературе классического понятия истины (соответствия), — теория литературы рассматривается нами лишь как транзитный пункт на пути к герменевтической трактовке истины и литературы. Вначале «автономия литературы» — лишь интуиция, которая должна быть удостоверена в ходе дальнейшего исследования.

Если говорить о теоретических предпосылках, то наиболее важным для нас является феноменологическое представление о мире как универсальном горизонте, открывающемся через рефлексию над частными мирами. Коррелятом мира и средой понимания является язык. Именно язык и совершающееся в нем экспонирование мира сообщают литературе онтологическую автономию.

Общий исследовательский подход данного исследования — феноменологический и герменевтический. Обе составляющие данного подхода образуют методическое и доктринальное единство. В частности, предполагается, что радикально проведенная феноменология является феноменологией герменевтической.

Методический приоритет мы отдаем опыту литературы, считая его способным стать посредником между проживаемой жизнью и философией. Именно опыт литературы (читательский опыт) рассматривается нами как привилегированный источник феноменологической верификации онтологических положений герменевтики.

Поскольку наша работа базируется на анализе текстов различной направленности и связана с реконструкцией понятийных систем, мы используем также историко-сравнительный метод и метод конструирования.

Научная новизна исследования и положения, выносимые на защиту

Научная новизна диссертационного исследования состоит в следующем:

1) проведен всесторонний анализ соотношения классического (теория корреспонденции) и герменевтического понятия истины;

2) выявлена корреляция между трансформацией классического представления об истине и трансформацией традиционных понятий языка и литературы;

3) вопрос об автономии литературы перенесен из плоско -сти теории литературы (вымысел и поэтичность) и региональной онтологии (эстетика) в центр онтологической и гносеологической проблематики;

4) автономия литературы раскрыта в связи с герменевтической истиной — как способность литературы экспонировать собственный мир;

5) показано базовое значение опыта литературы для удостоверения характеристик ключевых онтологических категорий (на примере категории истины) и самопонимания философии.

Положения, выносимые на защиту:

Во-первых, прояснение внутренней связи между истиной и литературой позволяет философии провести радикальную ревизию

своих понятийных средств. На примере изоструктурной трансформации «истины» и «литературы» показано, что герменевтическое преобразование философии является системным.

Во-вторых, опыт литературы является базовым онтологическим опытом и необходимым моментом самопонимания философии. Это положение проиллюстрировано, в частности, удостоверением в опыте литературы основных характеристик герменевтической истины (непредметность, динамичность, перспективность, проективность, диалектичность, новизна). Далее, именно опыт литературы рассматривается нами в качества посредника между философией и жизнью — в нем возможно неопредмечивающее истолкование «ближайших вещей». Кроме того, опыт литературы позволяет философии осознать собственный предмет — общий мир, делающий возможной рефлексию и сам осуществляющийся через рефлексию над чужими горизонтами:

В-третьих, следует признать, что в контексте герменевтико-феноменологического понятия истины язык более не может считаться инструментом сообщения или обозначения. Язык конститутивен для истины и понимания. Истина совершается в языке, но для прояснения этого положения, язык также должен быть понят динамически — ориентиром для динамического понимания языка становится именно феномен литературы.

В-четвертых, автономия литературы связана не с бегством от действительности, но с экспонированием мира. Традиционным для современной поэтики является рассмотрение автономии литературы как нетранзитивности (Ж. Женетт) литературного языка. При этом литература противопоставляется научным текстам как сообщение с нейтрализованной референцией: в отличие от результатов познания, вымысел не подлежит оценке на «истинность» и «ложность». В данном исследовании мы попытались представить автономию литературы в контексте герменевтического понятия истины. То обстоятельство, что литературное произведение «формирует собственный мир» не следует рассматривать лишь как указание на имплицируемую литературностью вымышленность или следствие поэтической самоценности языка литературы. Формируя собственный мир, литературное произведение в перспективном исполнении экспонирует мир в целом — мир, как универсальный го-

ризонт любой смыслообразующей, в том числе познавательной, деятельности.

Теоретическая и практическая значимость исследования

Результаты диссертационного исследования приложимы к целому ряду разделов философии. Они могут способствовать конкретизации фундаментально-онтологических и гносеологических изысканий, углублению философского рассмотрения искусства и литературы, переосмыслению роли феномена эстетического, прояснению концептуального поля гуманитарных дисциплин и уточнению новой, герменевтической парадигмы рассмотрения проблемы истины. Кроме того, полученные результаты позволяют с помощью наиболее подходящей экземплярной базы (литература) феноменологически осмыслить основную тему новейшей философии — тему языка, а также выявить дополнительные ресурсы метода и доктрины герменевтической феноменологии, необходимые для решения актуальных философских проблем.

Результаты исследования могут быть использованы при подготовке учебных программ по феноменологии и философской герменевтике, философии языка, семиотике, теории литературы, истории философии, а также при разработке курсов, посвященных философским проблемам гуманитарного знания.

Апробация работы

Основные концептуальные положения данного исследования обсуждались на теоретических семинарах кафедры истории философии и логики Томского государственного университета. Отдельные тематические моменты работы были представлены на международной научной конференции «Третьи Шпетовские чтения. «Творческое наследие Г.Г. Шпета и философия XX века»», Всероссийском семинаре молодых ученых «Дефиниции культуры» (V сессия), международной конференции «Четвертые Шпетовские чтения. Творческое наследие Густава Густавовича Шпета в контексте философских проблем формирования историко-культурного сознания (междисциплинарный аспект)», международной конференции «Философия и филология в современном культурном пространстве» (Томск 2003). Некоторые положения исследования излагались на заседаниях круглых столов, проводимых в рамках Летних философских школ «Преподавание философии и открытое об-

щество» (ЕГУ, Минск, 2000) и «Философская дидактика и критика идеологии» (ЕГУ, Минск, 2001). Многие содержательные моменты диссертации нашли отражение в спецкурсах, прочитанных автором на философском факультете Томского госуниверситета.

Структура диссертации

Диссертация состоит из введения, двух глав (шести параграфов), заключения и списка литературы.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во введении обосновывается актуальность темы исследования, осуществляется постановка проблемы, формулируются цель и задачи работы, описываются степень разработанности темы, теоретические и методические основания исследования, раскрывается научная новизна, определяются положения, выносимые на защиту, характеризуется теоретическая и практическая-значимость исследования.

В первой* главе «Проблема автономии*литературы в свете поэтики и традиционной теории истины» проведен анализ традиционных концептов истины и литературы, обосновано внутреннее единство проблем истины и литературы и показана необходимость его герменевтико-феноменологического прояснения.

В § 1.1. «Самоценность литературы. Вымысел и истина» представлена предварительная экспозиция основных тем диссертационного исследования. Основное внимание уделено описанию контекста традиционного понимания соотношения истины и литературы.

Представление о том, что литература отражает или должна отражать какую-либо действительность, неоднократно разоблачалось поэтикой. Всякая реалистичность условна, реальность в литературе — лишь художественный прием. Однако это вовсе не значит, что вопрос об истине и литературе должен быть закрыт. Как и всякая самоочевидность, представление об оппозиции истины и литературы вряд ли убедительно до конца.

Между тем, в философии XX века эти две темы испытали определенную интерференцию. При этом понятие литературы оказалось столь важным для философии, что соотношение истины и литературы стало рассматриваться как одно из оснований для ха-

рактеристики современной философской ситуации. Классическая философия видит в литературе «иное» истины: философия самоидентифицируется через противопоставление нефилософскому дискурсу, порождающему вымысел. Кризис классической философии приводит к промежуточному, «кризисному» пониманию соотношения истины и литературы — истина уступает место литературе, в результате чего «объективные» дискурсы становятся разновидностями вымысла. Однако нетрудно заметить, что подобное обращение ценностей классической философии их же и сохраняет, ведь вымысел всегда понимался исходя из действительности как ее нейтрализация.

Обращение оппозиции истины и литературы не порывает с классической философией, но лишь ее пародирует, «извращает». Требуется не инверсия оппозиции, а ее отмена. Однако подобное действие невозможно без модификации самих понятий истины и литературы. Направление, в котором осуществляется модификация первого понятия, указано герменевтикой — от статической истины предложений к динамической и перспективной истине «ближайших вещей». Соответствующее изменение трактовки литературы должно сопровождаться выходом за пределы действия понятий «вымысел» и «поэтичность». Одновременно должно быть сформулировано и новое, неинструментальное понятие языка.

Переходя к экспозиции проблемы истины, сразу оговорим значение термина «истина». В качестве исходного значения принимается «соответствие действительности». Разумнее всего ориентироваться именно на корреспондентскую теорию — не только потому, что она лучше других представлена в соответствующих разделах философских учений, но также потому — и это, быть может, является определяющим, — что подобное понимание объема и содержания термина «истинно» отвечает многовековым привычкам здравого смысла.

Однако невозможность игнорировать или отрицать корреспондентскую теорию еще не означает, что ее нельзя считать в каком-то смысле производной. Собственно, в этом и заключается один из основных тезисов — истина как соответствие вторична по сравнению с герменевтической истиной. Сам по себе данный тезис отнюдь не является чем-то новым, однако в дальнейшем он обсуж-

дается в необычном контексте, связанном с проблемой автономии литературы.

Теперь же перед нами стоит более узкая задача — показать, что классическая теория истины допускает и даже нуждается в «герменевтической истине». Приоритет герменевтического измерения истины означает здесь: любому расчленению сущего предшествует его непосредственная, непредметная данность, любое высказывание-предицирование опережается предварительным пониманием мира.

Представляется также, что термин «истина» употребляется корректно лишь тогда, когда им подразумевается «сопряженность высказывания с вещами». Этот мотив может выражаться и по-другому: сопряженность сознания и мира, мышления и вещей — язык как объективирующую инстанцию все равно невозможно исключить из подобных оппозиций. Сами по себе, прагматическая и синтаксическая теории истины не указывают на эту смежность высказывания и вещей, и могут быть названы теориями истины лишь как дополнения семантической теории. Следовательно, нас не будут занимать две такие влиятельные концепции истины как теория когеренции и прагматическая теория истины. Герменевтическую концепцию истины, поэтому, нужно соотносить именно с семантической (корреспондентской) теорией.

Иллюстрацией того обстоятельства, что корреспондентская теория оставляет место для иного понимания истины, может послужить 10-я глава 9-й книги «Метафизики» Аристотеля: Истину «в отношении вещей несоставных», допускаемую Аристотелем наряду с теорией корреспонденции, вполне можно рассматривать как аналог герменевтической истины, фундирующей истину суждений.

Далее мы пытаемся показать, что и современная семантическая трактовка теории корреспонденции, связанная с именем Тарского, также оставляет место для герменевтической концепции истины. Теория истины Тарского основана на понятии выполнимости. Высказывания «Снег бел» и «Мел бел» истинны, тогда как высказывания «Уголь бел» и «Трава бела» ложны, поскольку объекты «снег» и «мел» выполняют функцию «Белый (х)», а объекты «уголь» и «трава» не выполняют. Проще говоря, у нас имеется список объектов, выполняющих предикат, т.е. соотнесенных с ним посредством рекурсивного определения и образующих класс, являю-

щийся значением соответствующей предикаторной константы. Теперь мы ищем в этом списке имеющиеся у нас (названные) объекты. Находим — получаем истинное высказывание, не находим — ложное. Таким образом, истинность высказывания целиком зависит от того, какие значения предварительно приписаны входящим в нее термам и предикаторной константе. Все дело в интерпретации — ее мы устанавливаем произвольно, но как только установили, она строго определяет истинность высказывания. Однако всякое рекурсивное определение объектов, выполняющих какую-либо функцию, и всякая интерпретация терминов осуществляется, в конечном счете, с помощью естественного языка — сама возможность вводить семантические правила основана на предварительной понятности слов и вещей.

Любой формализованный язык — результат построения. Поэтому его семантика не открывается, но создаетсял Такая семантика всегда является правилами приписывания значений. Однако эти правила не могут создавать мир, понимаемый нами в языке, и мыслимы лишь в уже артикулированном смысловом универсуме. Придавая мышлению дополнительную упорядоченность, семантические правила нуждаются в предшествующем смысловом порядке. И если предположить, что проблема понимания языковых выражений и проблема истины имеют одинаковый объем, проблема истины также должна получить иное, уже не семантическое измерение.

Чтобы подступиться к вопросу о специфике литературы, мы воспользовались «Поэтикой» Томашевского: литература — это речь оформленная или речь, связанная с вымыслом. И то, и другое определяет автономию, самоценность литературы. В распоряжении поэтики и семиотики литературы поступают два (пока неясно — конкурирующих или взаимодополняющих) определения. Безусловно, корреляция между установкой на выражение и нейтрализацией референта легко представима в модели, подобной якобсонов-ской. Преобладание поэтической функции автоматически влечет за собой ослабление функции референциальной. Но речь здесь пока идет не о литературе, а лишь о некоторой модели, в рамках которой подобная «обратная» корреляция просто предусмотрена. Согласованность определений литературы относится не к предметно-

му соответствию, не к объекту, а к той системе координат, в которую он помещается.

Между тем, история вопроса вынуждает нас рассматривать два определения литературы как отдельные и несводимые друг к другу- Первое определение, связывающее литературный язык с вымыслом, следует аристотелевской традиции. Второе определение восходит к немецкому романтизму, и — далее, через русских формалистов — утверждается в современной семиологии литературы. Однако каждое из этих определений можно поставить под сомнение с помощью контр-примеров. В этой связи мы обращаемся к анализу работы «Вымысел и слог» Жерара Женетта. Следует заметить, что Женетт, как и Якобсон, считает предметом поэтики не литературу как эмпирический объект, но литературность — эстетический аспект речевого сообщения. Литературность — это вымысел или слог. Однако если исходить из свойств текстов, признаваемых литературными, эти два критерия и соответствующие им исторические поэтики не могут покрыть собой все пространство литературы — ни сами по себе, ни объединившись. Правда, оставшееся «неохваченным» пространство литературы объемлет поэтика другого типа — кондиционалистская. Такая поэтика обращается не к совокупности текстов, априорно отмеченных вымышленностью или поэтичностью, но к субъективной оценке, способной увидеть эстетическое измерение (поэтичность) и в текстах, не принадлежащих к своду канонически литературных.

Данное нововведение (оппозиция двух режимов литературности — конститутивистского и кондиционалистского) нам представляется крайне важным. Во-первых, с его помощью современная поэтика способна отреагировать на феномен множественности литературы. Кроме того, понятие кондиционалистской литературности возвращает в поэтику то, что многим представляется в литературе самым важным — переживания читателя. Тем не менее, сама оппозиция двух поэтик приводит к отделению текста от опыта чтения, а подобное отделение становится неприемлемым, как только мы задаем вопрос о способе бытия литературы. Чтобы сделать темой онтологию литературы, приходится покинуть пределы поэтики. Ориентиром для подобного рассмотрения как раз и становится интуиция автономии литературы. Настоящая автономия предполагает избыточность литературы по отношению к автору и

читателю. Герменевтическая интерпретация литературы, которую мы обсуждаем в следующих разделах, вполне удовлетворяет этому условию, когда связывает автономию литературы с совершением истины.

Представляется, что интерес современной философии к литературе обусловлен осознанием автономии литературы. Как только становится очевидной специфическая смысловая продуктивность литературы и творческая роль ее языка, в литературе перестают видеть отражение или украшение действительности — литературный дискурс становится тогда образцовым примером конструирования реальности, не стесненного никаким внеположным «мифическим» референтом. Именно в этом качестве литература оказывается трансцендентальным случаем применения языка, ориентируясь на который лингвистическая и герменевтическая философия должны провести радикальную ревизию традиционных философских понятийных средств. Особая заслуга в подобной смысловой трансформации принадлежит герменевтической феноменологии, открывающей такое философское измерение, в котором истина и литература взаимопринадлежны. Иное значение получает при этом и «автономия литературы». Демифологизация самоценности литературы как «вещи» (размытость переходов между литературой и другими видами дискурсов, присутствие в литературе «неэстетических» измерений, делающих ее объектом исследования психоанализа, социологии, политологии и т.д.), еще не означает разрушения автономии литературы как таковой. Автономия литературы имеет иной характер — будучи совершением истины и экспонируя мир, литература является трансцендентальным условием мира. Так литература теряет автономию предметной замкнутости (региональная онтология), но получает автономию фундаментально-онтологическую.

В § 1.2.. «Поэтичность и вымысел: преодоление теории литературы» мы продолжаем рассматривать два критерия литературности (вымышленность и особая организованность сообщения), однако уже не ищем в теории литературы ответа на вопрос «Что такое литература?». Как было показано в предыдущем параграфе, поэтика вряд ли способна добыть определение, охватывающее всю эмпирическую совокупность литературных текстов. Но не это обстоятельство вынуждает нас выйти за пределы теории лите-

ратуры. Гораздо важнее то, что ни вымысел, ни слог не в состоянии предоставить достаточное удостоверение для интуиции автономии литературы, на которую мы ориентируемся.

Данные критерии литературности отсылают к «объективному» дискурсу, на фоне которого литература и получает свои характеристики. Оба критерия представляют литературу как особый, аномальный случай функционирования языка. Литература приостанавливает денотацию, и именно это, в соответствии с утверждениями поэтики, делает ее самоценной и автономной. Однако подобная самоценность — лишь отклонение, а потому производна от нормы, понимаемой как «объективный» язык. Можно предположить, что за этой абстрактной автономией скрыта автономия иного рода. Если это так, указанные критерии литературности превращаются в промежуточные остановки на пути к иному способу рассмотрения литературы, для которого уже бесполезны категории поэтики. Таким образом, наша задача — еще раз сделать предметом анализа вымысел и слог (особую поэтическую структурность), чтобы найти подступ к онтологическому пониманию автономии литературы.

Первые два раздела данного параграфа посвящены риторической фигуре (главным образом, метафоре). На примере данной темы мы пытаемся проблематизировать понятие «поэтической организованности». Тема третьего и четвертого разделов — «вы-мышленность».

Традиционное понимание риторической фигуры как языковой аномалии связано, очевидно, с таким представлением о «норме», ориентиром для которого служит некая упрощенная модель естественного языка, в котором доминирует коммуникативная функция. Существует, правда, иной способ трактовки поэтичности, когда именно в ней видят норму. Представление о поэзии как о сущности языка присутствует у Кроче и Коллингвуда, рассматривающих искусство как выражение эмоций, или Хайдеггера, трактующего искусство как совершение истины. Однако в данном случае важнее, что подобную трактовку языка литературы можно связать и с якобсоновским понятием поэтической функции, на котором основана современная теория литературы. Именно так интерпретирует якобсоновскую модель литературности Юрий Лотман: функцию передачи сообщения совсем не обязательно считать гла-

венствующей, а модель, построенную на ее основе, — идеалом естественного языка. В лингвистике возможен и другой подход, когда главной считается «креативная» функция. Но в таком случае риторическая фигура из приема превращается в изначальное языковое событие,, а поэтическому языку оказывается возможным приписать своеобразную истинность, тождественную новизне.

Такую трактовку поэтичности мы пытаемся сделать более убедительной на примере анализа.метафоры. Главная, трудность традиционной концепции метафоры (теории субституции), оперирующей понятиями прямого и переносного значения — проблема описания механизма метафоры, ведь очевидно, что отношение между двумя этими значениями отнюдь не является отношением эквивалентности. Как замечает Лотман, результат метафоры — построение некоего содержания, не конструируемого в пределах одного языка. Отсюда следует невозможность перифразировать метафорическое выражение. Но если для поэтической метафоры нельзя подобрать парафразу, откуда мы узнаем о ее переносном значении? Можно ли такое значение считать значением, или же представление о метафорическом значении само является метафорическим?

Утверждая, что теорию субституции необходимо дополнить/заменить принципиально иным представлением о механизме метафоры, мы полагаемся на результаты исследований Дэвидсона и Рикера. Дональд Дэвидсон считает, что метафоричность связана. не со значением слов, а с их употреблением. Приписывая метафорам особые значения, мы просто вкладываем в них содержание мыслей, которое они вызвали. Дэвидсон полагает, что механизм действия метафоры объясняется тем, что она обращает наше внимание на нечто непропозициональное. Метафора не означает, а показывает — также как картина. Созвучное концепции Дэвидсона понимание механизма метафоры можно обнаружить у Поля Рикё-ра, который также считает изобразительную функцию конститутивной для метафоры и тоже пользуется термином Витгенштейна «видеть как».

Как нам представляется, подобные рассуждения все же не отменяют теорий метафоры, опирающихся на представление о переносном значении. Теория субституции не ложна; она вполне приемлема в рамках традиционного понимания языка как средства

обозначения. Проблемы, выявляемые при анализе механизма метафоры, свидетельствуют лишь о том, что любое описание метафоры в терминах традиционной семиотической модели является недостаточным. Метафора не обозначает, а показывает: анализ метафоры привел к необходимости скорректировать наше понимание языка.

Переосмысление механизма метафоры позволяет по-новому подойти и к проблеме автономии литературы. Функция метафоры — открывать, делать видимыми новые миры. Порывая с привычным семантическим согласованием, поэтический язык не просто привлекает к себе внимание, но и выходит за свои пределы. В таком случае нетранзитивность литературы как слога оказывается лишь предварительным и инструментальным условием автономии литературы как особого конститутивного для мира видения. По-настоящему автономной литература является лишь тогда, когда открывает собственный мир — недостижимый никаким другим способом.

Многообразие значений и смысловых оттенков выражения «вымысел» побуждает уточнить терминологию. Говоря о «вымысле», основной акцент мы делаем на предполагаемую этим понятием автореференциальность и нейтрализацию действительности, а также на соответствующее им представление о фиктивных предметах и фикциональных текстах.

Как было показано, ни рассмотрение фиктивности (предполагаемая классической теорией мимесиса «нейтральность» предметов повествования), ни рассмотрение фикциональности (данное понятие помещается нами в контекст серлевской теории иллокутивных актов) не позволяют обосновать автономию литературы иначе, нежели чем отрицательно — вымысел определяется через противопоставление дискурсу о «реальности». Тем не менее, подобная отрицательная свобода литературы-вымысла по отношению к фактическому миру допускает автономию иного рода — онтологическую, возвращающую человека «внутрь» мира. И если первая автономия мыслится в рамках истины-соответствия — как нейтрализация отношения, задаваемого суждениями, — то вторая нуждается в другом представлении об истине и языке.

В § 1.3. «Истина как очевидность в феноменологии Э. Гуссерля» содержится разбор теории истины, представленной в

работах основателя феноменологии. Главная гуссерлевская новация, концепция очевидности, является конкретизацией понятия ин-тенциональности. Соответствие между интенцией значения и созерцательным наполнением, предполагающее в качестве своего но-этического коррелята переживание очевидности — это уже не соответствие мысли (предложения) действительности, а такое осуществление познаваемого содержания, которому — для сравнения с «реальностью» — нельзя противопоставить ничего внешнего. Гус-серлевская теория очевидности порывает как с традиционным представлением о «месте» истины, так и с традиционной субъект-объектной оппозицией — моделью, в рамках которой мыслится «истина как соответствие». Принципиальный недостаток всякой теории познания, базирующейся на субъект-объектной парадигме, заключается в том, что элементы данной оппозиции невозможно соотнести иначе, нежели модифицируя один в пользу другого, — или субъективизируя объект, как это, к примеру, происходит в кан-товском трансцендентализме, или объективизируя субъект, что характерно для натурализма. Решение, которое предложил Гуссерль,

— несомненная заслуга феноменологии. Отныне субъект и объект суть моменты исходной целостности, которую представляет собой интенциональность. Их не нужно соединять, они соединены изначально, принадлежа по способу бытия к исполнению интенцио-нальности, осуществлению направленности сознания на предмет.

Как показано в данном параграфе, в феноменологии Гуссерля присутствуют два понятия истины — логическое (истина как соответствие предложений действительности) и трансцендентальное (истина-очевидность). Их соотношение Гуссерль рассматривает как фундирование: истина-очевидность — основание для истины предложений. В отличие от статичной истины предложений, истина-очевидность понимается динамически: и предмет, и истина, и мышление не есть заранее — они одинаково осуществляются, являясь исполнением интенциональности. Однако вместе с редукцией фундируемой истины-соответствия редуцируется и язык. В гуссерлевской феноменологии имеется только одно понятие языка

— инструментальное. Хотя язык и необходим для мысли, он остается для нее только средством. Слова лишь выражают мысль, и в этом качестве вполне вторичны. Однако представляется, что истина связана с языком более существенным образом, чем полагает

Гуссерль, а подлинный динамизм истины, как и ее интерсубъективность, раскрываются лишь в виду того обстоятельства, что истина совершается в языке. Гуссерлевская «самоданность» сохраняет некоторые рудименты теории корреспонденции и не является достаточно радикальным средством сделать истину по-настоящему динамичной. Именно язык, а не восприятие, должен стать ориентиром для феноменологии. Но как только выясняется, что «сами вещи» феноменологии имеют внутреннее языковое измерение, любая феноменология становится герменевтической феноменологией.

Вторая глава «Герменевтико-феноменологическое понятие истины. Литературное произведение как привилегированное место истины» посвящена прояснению понятий истины и литературы и анализу их соотношения с позиции герменевтической феноменологии.

В § 2.1. «Герменевтическая трансформация феноменологии» рассматривается герменевтический вариант феноменологии, раскрывается герменевтическое представление об истине и языке.

Понятие герменевтической феноменологии традиционно используется для обозначения философского направления, самыми известными представителями которого являются Хайдеггер и Га-дамер. Поэтому мы могли бы и не разъяснять смысл данного титула, ограничившись простым указанием на эмпирическую совокупность текстов, которые можно подвести под данное направление. При этом можно было бы заново обосновать уместность самого термина и на основе анализа доктринальных и методических построений различных авторов выделить основные характеристики данного философского движения. Вместо этого мы пытаемся представить некую идеальную конструкцию феноменологии и показать, что герменевтичность характеризует феноменологию по существу. Однако и здесь приходится обращаться к историко-философскому материалу и разбирать понятия герменевтики, сложившиеся в философии Хайдеггера и Гадамера (герменевтика фактичности, герменевтика Dasein, герменевтика «Истины и метода»).

Одно из важнейших проявлений герменевтической трансформации феноменологии — отказ от гуссерлевской ориентации на чистое восприятие и обращение к понятиям языка и истолкования. Однако герменевтическая феноменология — не простая мо-

дификация феноменологии, но ее радикализация и «углубление», обнаруживающая языковое измерение в самих вещах. Феноменология превращается в герменевтику вместе с осознанием того, что сами вещи нуждаются в истолковании. Понятно, что подобная трансформация феноменологии не может не сопровождаться радикальным изменением понятия языка.

Еще одна характерная особенность герменевтической феноменологии — в ней важнейшим опытом признается опыт искусства. Предполагается, что именно в опыте искусства актуализированы притязания понимания на особую герменевтическую истину, уже неощутимые в науке. Такая истина всегда связана со свершением. На первый взгляд, истина и свершение исключают друг друга, поскольку свершение невозможно без радикальной субъективи-зации понимаемого. Однако в понимании искусства субъективность всегда превышается более высокой действительностью. Субъективизация и одновременное исключение субъекта возможны лишь потому, что всякое свершение является языковым.

Ориентиром для характеристики того, что следует назвать герменевтической концепцией истины, стали для нас положения хайдеггеровской феноменологии. Сначала мы обсуждаем трансформацию понятия истины, произошедшую у Хайдеггера, а затем рассматриваем некоторые характеристики герменевтической истины, которые можно признать общими для Хайдеггера и Гадамера.

Исходным пунктом для Хайдеггера является традиционное понятие истины высказывания (adeaquatio rei et intellectus). Затем, предлагая трактовать высказывание как апофанзис, он формулирует понятие истинности, выходящее за пределы сферы высказываний. Истиной в изначальном смысле является открытость сущего для Dasein, которая имеет место — вернее, совершается — в экзи-стировании.

Далее обозначаются и характеризуются некоторые ключевые характеристики понятия истины, сложившегося в герменевтической феноменологии: непредметность, динамичность, диалек-тичность, перспективность, проективность, новизна.

Последний раздел параграфа посвящен вопросу о соотношении истины и языка. Осознание единства проблем истины и языка связано с окончательным признанием того, что истинность — характеристика языковых образований. Это единство со всей от-

четливостью проявляется в существовании трех основных классов теорий истинности, соответствующих трем аспектам семиотического рассмотрения языка — семантическому (теория корреспонденции), синтаксическому (теория когеренции) и прагматическому (прагматическая теория истины). Хотя, как нам представляется, синтаксический и прагматический аспекты истинности являются второстепенными по сравнению с семантическим, наличие подобной общепризнанной типологии само по себе показательно.

Совершенно очевидно, что проблема истины неразрешима в отрыве от проблемы понимания языковых выражений. Однако кажется вполне допустимым, что проблема истины не столь универсальна, как проблема понимания языка. Ведь язьж это не только практическое освоение чего-то открытого, но и открытие нового, трансцендирование. Это не только готовый материал для конвен-циальной семантической системы, а экспонирование мира — событие, которому не соответствуют еще ни значения, ни известные вещи, ни потребности. Но если, в соответствии с нашей гипотезой, корреляция проблем истины и языка неустранима, обсуждение вопроса о понимании язьжовых выражений предполагает модификацию традиционного понятия истины. Вместо статичной истины-корреспонденции, адекватной семиотической концепции языка как обозначения и сообщения, следует признать другое представление об истине, адекватное пониманию языка как творческой и конституирующей деятельности.

При этом «горизонтальное» распространение проблемы истины — за счет синтаксиса и прагматики — нельзя признать подходящим решением. Синтаксис и прагматика не составляют собственных измерений истины — здесь можно говорить лишь о дополнениях к истинности семантической. Необходимо «вертикальное» распространение (углубление) взаимосвязи истины и языка, предполагающее переход от языка как целостной семиотической системы — с его, по преимуществу, семантическим понятием истинности — к языку как опыту мира и истине как языковому совершению. Однако для феноменологического обеспечения новых понятий истины и языка требуется особый опыт, за которым мы можем обратиться к литературе. Одно из преимуществ опыта литературы в том, что он позволяет феноменологии удостоверить трансцендентальное понятие языка.

В '§ 2.2. «Истина в искусстве» главной задачей является экспозиция вопроса об истине, следующая основным положениям хайдеггеровской работы «Исток художественного творения».

Для исследуемого нами вопроса о взаимосвязи литературы и истины принципиальное значение имеет та перспектива, которую задает Хайдеггер «Истоком художественного творения». Художественное творение связывается в трактате с темами онтологии и вопросом об истине. Это, конечно, необычный ход мысли, если учитывать господствующее разделение сфер компетенции различных дисциплин, где за эстетикой закреплена область красоты (нетеоретическая установка, переживание субъекта, выражение его эмоций), но никак не область приложения категории «истина». Однако дело не в самой попытке сделать «онтологическим» тематическое обращение к искусству. Хайдеггеровский тезис о «тождестве» истины и красоты несоизмерим не только с современными трактовками искусства в искусствоведении. Этот тезис порывает и с онтологической традицией философской эстетики, которой он, судя по словоупотреблению, вроде бы, должен следовать.

Вместе с устранением обычного понятийного инструментария, Хайдеггер выводит вопрос об искусстве на совершенно иной уровень: художественное творение мыслится как привилегированное место истины. Одно из следствий данного факта — в том, что произведение искусства играет роль примера, художественные вопросы подчинены целиком и полностью прояснению вопроса об истине. Не следует, однако, полагать, что открывшаяся таким образом «служебность» основной темы трактата дискредитирует сам предмет, превращая его в случайную иллюстрацию общих положений, которые могли быть сформулированы и без участия чего бы то ни было «художественного». Искусство мыслится здесь не как выражение истины, а как способ ее бытия: истина совершается в искусстве. Искусство для истины равно необходимо как истина для искусства. Самополагание истины в творение — ее способ бытия.

«Исток» — это не эстетика, и тем более не искусствоведение. Здесь впервые искусство помещается в контекст фундаментальной онтологии, а эстетический опыт становится базовым феноменологическим опытом. Основное положение трактата — в искусстве совершается истина, полагающая себя в творение. Это означает, во-первых, что истина мыслится динамически: истине тво-

рения вне ее совершения в творении ничего не предшествует и не противостоит. Во-вторых, полагание истиной себя в творение означает, что истина недоступна по-другому. В таком случае творение не вешь, не произведение, но условие возможности мира.

Приведенные выше соображения позволяют по-новому подойти к вопросу об автономии литературы. Как и всякое искусство, литература способна разделять мир на свой собственный и тот, что остается за пределами. Это обособление и есть автономия. Однако не следует думать, что тем самым за литературой закрепляется понятие вымысла. Восставляя свой мир, творение не только показывает такое-то сущее, но дает совершиться несокрытости как таковой — в отношении к сущему в целом. Экспонируемый литературой мир — это не мир вымышленный, противостоящий «настоящему» миру науки и повседневности. Всякий раз «собственный мир» творения является перспективно исполненным единственным миром, поскольку и вымысел, и действительность сами мыслятся исходя из той открытости, которая совершается в искусстве.

Единственность мира коррелятивна его безосновности, на которую указывает понятие «земли» — позади мира, открываемого в творении, не стоит никакой другой, «подлинной» совокупности смысловых связей. Приоритет литературы в ряду искусств определен ее словесным характером и тем, что открывать новые миры — дело языка. Всякое искусство предполагает первоначальную осмысленность сущего, которая уже осуществилась в языке. Однако такая предварительная истина-открытость может существовать лишь динамически и нуждается в новом «замышлении». Именно литература, обновляя проторенные пути языка, отстраняясь от привычности и повседневности, способна предохранить язык от превращения в инструмент, а нас — от утраты вещей.

В § 2.3. «Литература как экспонирование мира» рассматриваются вопросы, касающиеся соотношения литературы и мира, взаимосвязи единого мира и частных миров, вводится понятие опыта литературы и обосновывается его базовое значение для философии.

В первом разделе наше внимание сосредоточено на способе бытия литературы и том опыте, в котором это бытие себя обнаруживает. Мы полагаем, что таким опытом (он обозначен как опыт литературы) должен быть именно опыт чтения. Для онтологиче-

ского рассмотрения литературы опыт чтения имеет приоритет перед опытом критики или писательским опытом. Этот тезис связывается нами с развитым в «Истине и методе» Х.-Г. Гадамера пониманием искусства как игры. Трактуемая как способ бытия в мире, игра представляет собой действительность, превышающую отдельного игрока. Автономия литературы как игры оказывается и свободой от субъективности — той самой субъективности, которая лишает онтологической самостоятельности литературу как особую вещь.

Далее, указание на опыт литературы используется нами для прояснения рассмотренных ранее характеристик герменевтической истины, чем обосновывается фундаментальное значение феномена литературы для философии.

Непредметность. Речь идет не о беспредметности, а о «повседневности». Онтологический приоритет опыта литературы над другими видами опыта связан с тем, что опыт литературы является повседневным и, одновременно, истолковывающим. Литература — неповседневный опыт повседневного.

Диалектичностъ. «Истина есть не-истина» — такова хай-деггеровская формула, которую, за неимением более подходящих односложных названий, мы обозначаем как «диалектичность». Интерпретируя «Исток художественного творения», мы уже вывели из диалектичности невозможность полного овладения истиной. Теперь ту же самую «невозможность овладения» можно усмотреть в опыте литературы: поэтические слова не инструментальны, поэтому в литературе всегда присутствует «глубина», превращающая экспонируемый мир в ускользающий горизонт.

Перспективность. Герменевтическая истина перспективна, что связано с ее динамичностью. Неперспективированная истина, статична — такая истина есть соответствие предложения единственной и завершенной действительности, истина экспертов и ученых. Перспективность опыта литературы указывает на литературное произведение как целое — само произведение образует перспективу, позволяющую осуществиться экспонированию мира как такового.

Проективность. Чтение — синтез восприятия и творчества. Читатель одновременно и обнаруживает, и созидает. При узнава-

нии я не сличаю мир с внешней действительностью. Мир в литературе одновременно узнается и конституируется.

Динамичность. Истинадинамична, поскольку совершается. В литературном опыте динамичность обнаруживает себя в новизне, проективности, перспективности и диалектичности, что указывает на производность этих характеристик герменевтической истины от динамичности — способностью истины совершаться.

Новизна. Герменевтическая истина совершается, а значит, всегда совершается впервые. Радикальная новизна объединяет истину герменевтики с истиной по-настоящему революционного научного открытия. Теперь данная характеристика герменевтической истины может быть усмотрена из опыта литературы. Литература экспонирует новый мир, однако, как уже замечалось, этот мир не должен пониматься как мир вымысла. Вымысел никогда по-настоящему не нов, поскольку он всегда покоится на «бывалом» — действительности, нейтрализацией которой является.

Во втором разделе проясняется одно из основных положений, ставших итогом предыдущего рассмотрения: экспонируемый в литературе мир не есть приватный и особый мир, это единый, общий мир, раскрываемый в перспективе художественного творения. Понятно, что в данном случае центральной становится проблема соотношения единого мира и многих миров.

Современные представления о плюральное™, как кажется, исключают из философского лексикона понятие общего мира. Благодатной почвой для плюрализации мира является и область философского рассмотрения литературы. В чтении я сталкиваюсь с чуждыми мирами, усваивая их или отторгая, однако само чтение как предприятие немыслимо без способности читателя свободно занимать определенную позицию, обживать возможные миры, которые нельзя редуцировать ни к какому общему «настоящему» миру.

Представление о множественности миров связано также с произошедшим в герменевтике открытием перспективности любого опыта. Если истина перспективна, то кажущийся универсальным мир науки есть ни что иное, как частный мир, присвоивший себе статус единственного. Тем не менее, мы полагаем, что дискредитация идеи «единственного» научного мира вовсе не означает невозможности единого мира. Напротив, именно критика объективизма научной эпистемы позволяет раскрыть проблему единого мира в ее

собственном измерении. Если общий мир возможен, его место — пространство выбора перспектив. Общий мир должен возникать из взаимодействия горизонтов.

Феноменология не исключает множественности миров, но позволяет говорить и о едином мире. В конечном счете, именно такой «мир в единственном числе» является основанием для смены горизонтов, а значит и условием возможности (а также предметом) философии. В феноменологии единый мир — это горизонт, позволяющий распознавать вещи: всякий предмет возникает на фоне единой мотивационной связи, которая сама никогда не тематизиру-ется.

Понятно, что любой мир освоен нами до всякой рефлексии и рефлексивным философским опытом не производится. Но раскрытие мира как такого является задачей философии; научное познание неспособно на это, поскольку в нем принципиально неоп-редмечиваемый универсальный горизонт (мир как таковой) рассматривается предметно. Следовательно, философия должна, прежде всего, указать на особый опыт, в котором задействована способность самих частных миров к трансцендированию. Только так в поле зрения феноменологии попадут два важнейших для всякой философии вопроса — об общем мире (предмете философии) и происхождении научной эпистемы. Известный современный феноменолог Клаус Хельд считает, что таким общим трансцендирова-ния является политический мир. Складывающийся из взаимодействия горизонтов политический мир не есть просто мир многих — это трансцендирующие миры участников диалога и одновременно некое предданное основание для диалога, раскрывающееся лишь в динамике коммуникативного взаимодействия.

Но то же самое можно сказать и о мире, экспонируемом литературным творением. В нем также являет себя способность док-сы к трансцендированию, выражающаяся в свободе движения между горизонтами. Здесь также именно принятие неустранимой инаковости чужих горизонтов становится источником общности. Представляется, что в феномене литературы сущность «политического» проявлена максимально. Экспонирование общего мира в читательском опыте возможно лишь благодаря чуждым мирам, которые никогда нельзя полностью освоить.

После того как понятие общего мира было восстановлено в правах, можно еще раз указать на непригодность категории «вымысел» для характеристики экспонируемого литературой мира. Вымысел — лишь предчувствие свободы, необходимой для другого — экспозиции уже не вымышленного, единственного мира, возможного лишь благодаря нашей рефлексии над мирами других и одновременно делающего ее возможной. В подобном открытии мира, однако, уже нет ничего от объективизма или реализма. Открытие мира как всегда ускользающей предданности суть творение нашей свободы.

Формула, к которой теперь можно свести наше исследование в области литературы, такова: литература — способ совершения истины; совершение истины в литературе — экспонирование единого мира; экспонирование мира делает литературу автономной. Можно было бы подумать, что подобные рассуждения превращают литературу лишь в средство выражения истины, а потому не позволяют даже говорить об автономии. Однако герменевтическая истина не предшествует литературе, чтобы затем быть выраженной в ней, истина сама осуществляется в литературном творении и именно потому творение обретает онтологическую автономию.

Однако сказанное здесь еще не означает, что в поэтике разработаны неудовлетворительные критерии литературности и их следует заменить другими. Собственно, мы никогда не отказывались ни от вымысла, ни от слога, как не отказывались и от теории корреспонденции. Следует лишь указать на вторичность подобных определений и приписать онтологический приоритет другим характеристикам истины и литературы. Вымышленность и структурность не являются неверными определениями литературы, они являются определениями философски недостаточными.

Тем не менее, в заключении еще раз проследим развитие нашей темы — от поэтики (вымысел и поэтичность) к герменевтической феноменологии (литература как экспонирование мира).

Огромная дидактическая польза «вымысла» состоит в том, что он обращает внимание на автономию литературы и открываемый в ней собственный мир, однако далее понятие вымысла должно отступить. Вымысел можно трактовать лишь как предварительное условие новой «онтологической» референции: отвлекая

внимание от статичной действительности — коррелята языка как средства сообщения — вымысел освобождает место для герменевтической истины, но не производит ее.

Вымысел также не творит по-настоящему нового мира, он лишь приостанавливает обычную референцию и модифицирует функционирование привычного языка — слов, значения которых относятся к уже известному и открытому миру. Прежде чем стать вымыслом, литература есть экспонирование мира. Так при переходе к герменевтической феноменологии оппозиция истины и вымысла сменяется истиной в литературе.

Что касается второго критерия литературности, поэтичности, рассмотренной нами на примере метафоры, то здесь, вместе с Рикером, стоит снова связать способность поэтического языка к онтологически первоначальной референции с его изобразительной функцией: «поэтические ощущения» позволяют «увидеть» вещи иначе, чем денотация. Но если нетранзитивность поэтического языка является лишь подготовкой к «более глубокому видению», поэтичность (особая организованность сообщения) — это автономия абстрактная, отрицательная и вторичная.

Поэтический язык делает по-настоящему автономным именно то, что в нем происходит экспонирование некоторого нового мира, недостижимого никаким другим способом. Именно здесь объединяется то, что осталось разъединенным в поэтике — нетранзитивность вымысла и слога указывает на способность литературы создавать собственные (новые) миры. При этом подлинная автономия литературы связана с тем, что любой такой собственный мир — это перспективно исполненный единственный мир нашей жизни. Литература автономна в силу того, что в ней осуществляется истина, состоящая в экспонировании мира.

В заключении подводятся итоги, формулируются основные выводы исследования, обозначаются направления возможного развития представленных в диссертации разработок.

Основное содержание диссертации отражено в следующих публикациях:

1. Степаненко СБ. Густав Шпет: феноменология и семиотика // Вторые Шпетовские чтения. Творческое наследие Шпета и современные философские проблемы. - Томск, 1997, - стр. 130 -135.

2. Степаненко СБ. Г. Шпет: феноменология и понятие философии // Третьи Шпетовские чтения. Творческое наследие Г. Г. Шпета и философия XX века. - Томск, 1999, - стр. 44 - 46.

3. Степаненко СБ. Степаненко Е.А. Интернет как явление культуры: тексты в сетевом контексте // Дефиниции культуры. Выпуск V. Сборник трудов участников всероссийского семинара молодых ученых. - Томск, 2001, - стр. 398 - 404.

4. Степаненко СБ. Степаненко Е.А. Перспективизм и гус-серлевская концепция истины // Четвертые Шпетовские чтения. Творческое наследие Густава Густавовича Шпета в контексте проблем формирования историко-культурного сознания (междисциплинарный аспект). — Томск, 2003, - стр. 57 — 61.

5. Степаненко СБ. Автономия литературы с позиции герменевтической феноменологии // Философия и филология в современном культурном пространстве: проблема междисциплинарного синтеза. Сборник тезисов. - Томск, 2003, - стр. 37.

6. Степаненко СБ. Литература и «трансцендентальный возраст» // Философия и филология в современном культурном пространстве: проблема междисциплинарного синтеза. Материалы международной конференции. - Томск, 2004, - 6 страниц (в печати).

1 16373

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата философских наук Степаненко, Сергей Борисович

Введение.

1. Проблема автономии литературы в свете поэтики и традиционной теории истины

1.1. Самоценность литературы. Вымысел и истина.

1.1.1. Соотношение истины и литературы: классический и постмодернистский контекст

1.1.2. Теория корреспонденции и герменевтическое измерение истины.

1.1.3. Автономия литературы с точки зрения поэтики: самоценность литературного текста.

1.1.4. Что такое литература.

1.2. Поэтичность и вымысел: преодоление теории литературы.

1.2.1. Риторическая фигура как языковая аномалия.

1.2.2. Метафора: от обозначения к показыванию.

1.2.3. Вымысел: мимесис, фиктивность и фикциональность.

1.2.4. Художественный вымысел в теории речевых актов Серля.

1.3. Истина как очевидность в феноменологии Э. Гуссерля.

1.3.1. Истина как исполнение интенциональности.

1.3.2. Перспективизм и гуссерлевская концепция истины.

1.3.3. Процессуальный аспект очевидности и проблема «начала».

2. Герменевтико-феноменологическое понятие истины. Литературное произведение как привилегированное место истины.

2.1. Герменевтическая трансформация феноменологии.

2.1.1. Понятие герменевтической феноменологии.

2.1.2. Герменевтическая истина.

2.1.3. Истина и язык.

2.2. Истина в искусстве.

2.2.1. «Образное сознание» у Гуссерля.

2.2.2. «Исток художественного творения» и метафизическая традиция рассмотрения искусства.

2.2.3. Истина в живописи. Философия и искусствоведение.

2.2.4 Литература как совершение истины. Хайдеггеровская интерпретация поэтического творения.

2.3. Литература как экспонирование мира.

2.3.1. Герменевтическая истина и опыт литературы.

2.3.2. Мир и литература.

2.3.3. Литература и «трансцендентальный возраст».

2.3.4. От вымысла и слога — к автономии литературы.

Введение диссертации2004 год, автореферат по философии, Степаненко, Сергей Борисович

Актуальность темы исследования. Актуальность темы исследования связана с необходимостью переосмысления понятий истины и литературы в контексте лингвистической и герменевтической трансформации философии. Все чаще проблема понимания языковых выражений рассматривается как ключевая проблема философии. Это не могло не привести к изменению содержания ключевых философских понятий, прояснить которое в контексте проблемы соотношения философии и литературы — одна из задач нашей работы. Особое значение феномена литературы в современной философской перспективе и, соответственно, особая актуальность исследований на данную тему, объясняется «образцовым» статусом, получаемым литературой в силу своей специфической «продуктивности». Все чаще именно в языке литературы видят образец конструирования реальности, а в самой литературе — модель для онтологии или замену онтологии.

Открытие конститутивной роли языка для опыта мира, бурное развитие современных поэтики, риторики и теории аргументации, умножение числа семиотических дисциплин, возрастающее влияние нарратологии — все это обращает внимание на литературу и заставляет видеть в ней некий «трансцендентальный» случай ничем не стесненной смыслоучреждающей активности. Представляется, что именно проявляющаяся здесь автономия литературы — главная причина интереса философии к литературе.

И, наконец, актуальность нашей специальной темы связана с тем, что феномены истины и литературы имеют огромный и до сих пор не раскрытый ресурс взаимопрояснения. Дополнительным мотивом обращения к данной проблематике стало для нас несогласие с часто встречающимися трактовками истины и литературы, которые сводятся к простой инверсии традиционного отношения между этими двумя понятиями и приводят к очевидной нелепости — «объективные» дискурсы становятся разновидностями вымысла.

Актуальность присутствующей в работе историко-философской составляющей предполагается тем, что герменевтика и феноменология являются парадигмальными направлениями, продолжающими задавать ориентиры для современных философских исследований.

Проблема исследования. Главная проблема исследования — проблема соотношения истины и литературы — интерпретируется нами в доктринально-методологическом контексте герменевтической феноменологии. Данный контекст является принципиально важным для постановки проблемы, поскольку традиционные понятия истины (теория корреспонденции) и литературы (вымысел, поэтичность) относятся к совершенно разным предметным регионам и единственное мыслимое отношение между ними — оппозиция. Однако в современной философской ситуации от истины и литературы разумнее ждать взаимного прояснения. Но для этого данные категории должны быть приложимы к «одному и тому же» — литература также должна мыслиться онтологически. Поэтому, говоря об автономии литературы, мы трактуем ее уже не как изолированность особой предметной области, но как подлинное самобытие и рассматриваем данную тему в терминах фундаментальной онтологии.

Степень теоретической разработанности темы. Теоретический контекст, в рамках которого осмысливается тема настоящего диссертационного исследования, нашел отражение в большом количестве современных публикаций. Для работы в целом принципиальное значение имеет следующая литература: Хайдеггер М. «Исток художественного творения», Гадамер Х.-Г. «Истина и метод», Рикёр П. «Время и рассказ». Основные линии интерпретации проблем истины и литературы, которым следует данное исследование, обозначены именно в этих источниках. Кроме того, важные аспекты общей темы рассматриваются в работах Ю.М. Лотмана [75], К.-О. Апеля [5; 134], Ж. Женетта [55; 56], Р. Ингардена [61], Дж. Саллиса [144-147], Ж. Грондена [34; 35], К. Хельда [137], Э. Тугендхата [110; 111], Дж. Ваттимо [25].

Следующие публикации посвящены отдельным вопросам, связанным с темой диссертации:

1) Анализируя различные аспекты онтологической и гносеологической проблематики, мы базировались на достижениях феноменологической философии, воплотившихся в трудах Э. Гуссерля [38-45; 138; 139], М. Шелера [123; 124], , М. Мерло-Понти [77], Г. Шпета [128; 129], а также на результатах герменевтической феноменологии М. Хайдеггера [116-121; 136], П. Рикера [95-99] и Х.-Г. Гадамера [28; 29]. Определенное влияние на представленную в работе проблематизацию концептов истины, языка и литературы оказали сочинения Ж. Деррида [47-50; 135]. Большое значение для развернутого в исследовании онтологического понимания литературы имели прослушанные автором в рамках философских летних школ в Минске (2000, 2001 г.г.) курсы лекций Джона Саллиса, Жана Грондена и Клауса Хельда. Для прояснения традиционной концепции истины мы воспользовались основными выводами семантической теории истины А. Тарского [106]. При трактовке отдельных проблем, связанных с онтологической интерпретацией автономии литературы, мы ориентировались также на сочинения Ф. Ницше [84; 85], М. Мерло-Понти [77], Л. Ландгребе [73], Б. Кассен [65], Ж.-П, Сартра [101].

2) При рассмотрении способов концептуализации предмета литературы и анализе традиционной поэтики и семиотической теории литературы мы исходили из результатов ниже перечисленных исследований: Аристотель. Об искусстве поэзии. — М., 1957; Женетт Ж. Работы по поэтике. Фигуры. T.I.- II. — М., 1998; Компаньон А. Демон теории. Литература и здравый смысл. — М., 2001; Ингарден Р. Исследования по эстетике. М., 1962; Серль Дж. Р. Логический статус художественного дискурса. // Логос: «ДИК», # 3, № 13, 1999; Томашевский Б.В. Поэтика. Теория литературы. — М., 1996; Дюбуа А. Эделин Ф. и др. Общая риторика. — М., 1986. Большое значение для нас имели также работы Ю. М. Лотмана [75], Н. Д. Арутюновой [10], Р. Барта [11-14], Н. Гудмена [37], Д. Дэвидсона [51; 52], В. Изера [59], Ж Полана [90], П. Рикера [95; 96], Р. Рорти [100], Дж. Серля [102-104], Ц. Тодорова [108], В. Шмида [126], У. Эко [130], Р. Якобсона [131; 132].

3) При интерпретации феноменологии Гуссерля нами были использованы комментаторские работы В. И. Молчанова [80], Н. В. Мотрошиловой [82; 83], О. Ю. Кубановой [69], Г. Г. Шпета [129], Блюменберга [21], Ж. Деррида [47; 48], Р. Ингардена [60], Л. Ландгребе [140], Э. Левинаса [143], П. Прехтля [92], Э. Тугендхата [110], X. Фр.-В. фон Херрмана [122].

4) Рассмотрению философии М. Хайдеггера посвящены работы А. А. Михайлова [79], В. И. Молчанова [80], Е. В. Борисова [22], В. Брогана [23], Х.-Г. Гадамера [28], Э. Левинаса [142], Дж. Саллиса [144; 146; 147], Э. Тугендхата [111], Фр.-В. фон Херрмана [122].

Цели и задачи исследования. Основная цель данного диссертационного исследования — обосновать принципиальную онтологическую значимость феномена литературы и показать конститутивный характер прояснения трансцендентальной взаимосвязи истины и литературы для формирования современной философской парадигмы. Достижение этой цели предполагает решение ряда задач:

1) выявление понятийного горизонта, в рамках которого возможно осмыслить внутреннюю связь истины и литературы;

2) критика классической теории истины и традиционного понимания автономии литературы;

3) экспликация герменевтически-феноменологического преобразования понятий истины и языка;

4) прояснение теоретических мотивов этого преобразования;

5) прояснение онтологического статуса литературы и значения опыта литературы для философии.

Теоретические и методические основания исследования. Диссертационное исследование теоретически ориентировано на герменевтическое направление феноменологической философии, представленное М. Хайдеггером (наша основная задача в данном случае — разработка проблематики, обозначенной в «Истоке художественного творения»), Х.-Г. Гадамером («Истина и метод») и П. Рикёром («Время и рассказ»).

Работа опирается на представление о динамическом характере истины и онтологическом приоритете опыта искусства. Основное понятие данной работы — понятие автономии литературы — трактуется как многоплановое. Оно рассматривается как в контексте современной поэтики (самоценность, вымысел, поэтичность), так и в контексте герменевтической онтологии. Хотя положения современной поэтики чрезвычайно важны для нашей темы — в частности, именно поэтика разоблачила реализм и тем самым указала на неприменимость к литературе классического понятия истины (соответствия), — теория литературы рассматривается нами лишь как транзитный пункт на пути к герменевтической трактовке истины и литературы. Вначале «автономия литературы» — лишь интуиция, которая должна быть удостоверена в ходе дальнейшего исследования.

Если говорить о теоретических предпосылках, то наиболее важным для нас является представление о мире как универсальном горизонте, открывающемся через рефлексию над частными мирами. Коррелятом мира и средой понимания является язык. Именно язык и совершающееся в нем экспонирование мира сообщают литературе онтологическую автономию.

Общий исследовательский подход данного исследования — феноменологический и герменевтический. Обе составляющие данного подхода образуют методическое и доктринальное единство. В частности, предполагается, что радикально проведенная феноменология является феноменологией герменевтической (сами феномены обладают внутренним языковым измерением и подлежат истолкованию).

Методический приоритет мы отдаем опыту литературы, считая его способным быть посредником между проживаемой жизнью и философией. Именно опыт литературы (читательский опыт) рассматривается нами как привилегированный источник феноменологической верификации онтологических положений герменевтики.

Поскольку наша работа базируется на анализе текстов различной направленности и связана с реконструкцией понятийных систем, мы используем также исторшсо-сравнительный метод и метод конструирования.

Научная новизна исследования и положения, выносимые на защиту. Научная новизна диссертационного исследования состоит в следующем:

1) проведен всесторонний анализ соотношения классического (теория корреспонденции) и герменевтического понятия истины;

2) выявлена корреляция между трансформацией классического представления об истине и трансформацией традиционных понятий языка и литературы;

3) вопрос об автономии литературы перенесен из плоскости теории литературы (вымысел и поэтичность) и региональной онтологии (эстетика) в центр онтологической и гносеологической проблематики;

4) автономия литературы раскрыта в связи с герменевтической истиной — как способность литературы экспонировать собственный мир;

5) показано базовое значение опыта литературы для удостоверения характеристик ключевых онтологических категорий (на примере категории истины) и самопонимания философии.

Положения, выносимые на защиту:

1) Прояснение внутренней связи между истиной и литературой позволяет философии провести радикальную ревизию своих понятийных средств. На примере изоструктурной трансформации «истины» и «литературы» показано, что герменевтическое преобразование философии является системным.

2) Опыт литературы является базовым онтологическим опытом и необходимым моментом самопонимания философии. Это положение проиллюстрировано, в частности, удостоверением в опыте литературы основных характеристик герменевтической истины (непредметность, динамичность, перспективность, проективность, диалектичность, новизна). Именно опыт литературы рассматривается нами в качества посредника между философией и жизнью — в нем возможно неопредмечивающее истолкование «ближайших вещей». Кроме того, опыт литературы позволяет философии осознать собственный предмет — осуществляющийся через рефлексию над чужими горизонтами общий мир, делающий возможной философскую рефлексию.

3) В контексте герменевтико-феноменологического понятия истины язык более не может считаться инструментом сообщения или обозначения. Язык конститутивен для истины и понимания. Истина совершается в языке, но для прояснения этого положения, язык также должен быть понят динамически — ориентиром для динамического понимания языка становится именно феномен литературы.

4) Автономия литературы связана не с отвлечением от действительности, но с экспонированием мира. Традиционным для современной поэтики является рассмотрение автономии литературы как нетранзитивности (Ж. Женетт) литературного языка. Однако в контексте герменевтического понятия истины автономию литературы следует мыслить иначе. То обстоятельство, что литературное произведение «формирует собственный мир» не следует рассматривать лишь как ссылку на имплицируемую литературностью вымышленность или следствие поэтической самоценности языка литературы; Формируя собственный мир, литературное произведение в перспективном исполнении экспонирует мир в целом — мир как универсальный горизонт любой смыслообразующей, в том числе познавательной, деятельности.

Претензия, которую можно предъявить данной позиции, назвав ее превращением литературы в простое средство для выражения истины — и, по существу, отказом от автономии литературы, — снимается указанием на динамический характер истины. Герменевтическая истина не предшествует литературному творению, но совершается в нем. Литература для истины не средство, но способ совершения.

Теоретическая и практическая значимость исследования. Результаты диссертационного исследования приложимы к целому ряду разделов философии. Они могут способствовать конкретизации фундаментально-онтологических и гносеологических изысканий, углублению философского рассмотрения искусства и литературы, переосмыслению роли феномена эстетического, прояснению концептуального поля гуманитарных дисциплин и уточнению новой, герменевтической парадигмы рассмотрения проблемы истины. Кроме того, полученные результаты позволяют с помощью наиболее подходящей экземплярной базы (литература) феноменологически осмыслить основную тему новейшей философии — тему языка, а также выявить дополнительные ресурсы метода и доктрины герменевтической феноменологии, необходимые для решения актуальных философских проблем.

Результаты исследования могут быть использованы при подготовке учебных программ по феноменологии и философской герменевтике, философии языка, семиотике, теории литературы, истории философии, а также при разработке курсов, посвященных философским проблемам гуманитарного знания.

Апробация работы. Основные концептуальные положения данного исследования обсуждались на теоретических семинарах кафедры истории философии и логики Томского государственного университета. Отдельные тематические мотивы работы были представлены на международной научной конференции «Третьи Шпетовские чтения. «Творческое наследие Г.Г. Шпета и философия XX века»», всероссийском семинаре молодых ученых «Дефиниции культуры» (V сессия), международной конференции «Четвертые Шпетовские чтения. Творческое наследие Густава Густавовича Шпета в контексте философских проблем формирования историко-культурного сознания (междисциплинарный аспект)», международной конференции «Философия и филология в современном культурном пространстве» (Томск 2003). Некоторые положения исследования излагались на заседаниях круглых столов, проводимых в рамках Летних философских школ «Преподавание философии и открытое общество» (ЕГУ, Минск, 2000) и «Философская дидактика и критика идеологии» (ЕГУ, Минск, 2001). Многие содержательные моменты диссертации нашли отражение в спецкурсах, прочитанных автором на философском факультете Томского госуниверситета.

Структура диссертации. Диссертация состоит из введения, двух глав (шести параграфов), заключения и списка литературы.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Автономия литературы в контексте герменевтико-феноменологического понятия истины"

Итогом диссертационного исследования могут послужить следующие положения.Во-первых, прояснение внутренней связи между истиной и литературой позволяет философии осуществить ревизию своих понятийных средств, отвечающую современной ситуации. Понятия истины как соответствия и литературы как вымысла признаны нами философски недостаточными. Однако герменевтическая модификация этих понятий невозможна без переосмысления всего философского словаря.Во-вторых, опыт литературы является базовым онтологическим опытом.Основной иллюстрацией данного положения стало у нас удостоверение в опыте литературы основных характеристик герменевтической истины.Неопредмечивающий опыт литературы рассмотрен нами как посредник между философией и жизнью. Показана также его необходимость для самопонимания философии: основанный на рефлексии над чужими горизонтами, опыт литературы экспонирует общий мир (предмет философии).В третьих, феномен литературы оказывается ориентиром для формирования нового динамического понимания языка, отвечающего задачам герменевтической феноменологии. Язык более нельзя считать инструментом сообщения или обозначения — он конститутивен для истины и понимания. Истина совершается в языке.В-четвертых, онтологическая автономия литературы рассмотрена нами не как автономия вещи-произведения, но как экспонирование мира. В настоящем исследовании автономия литературы представлена в контексте герменевтического понятия истины. Традиционным же для современной поэтики является трактовка автономии литературы как нетранзитивности литературного языка (вымысел,

поэтичность). Однако то обстоятельство, что литературное произведение «формирует собственный мир» не следует считать лишь указанием на имплицируемую литературностью вымышленность или поэтическую самоценность. Формируя собственный мир, литературное произведение экспонирует мир в целом — мир как универсальный горизонт. Подобное понимание автономии литературы позволяет избежать фетишизации языка литературы, связанной с простым инвертированием классической оппозиции истины и литературы.Именно способность литературы экспонировать мир делает ее автономной.Но не становится ли тогда литература лишь средством выражения истины? Можно ли вообще говорить об автономии, трактуя литературное творение как совершение истины. Безусловно, можно. Ведь герменевтическая истина не предшествует литературе, чтобы затем быть выраженной в ней. Истина сама осуществляется в литературном творении, которое является для истины не средством, но способом совершения. Только способность литературы к экспонированию мира позволяет ей быть «самостоянием». Именно потому литература обретает онтологическую автономию, что в ней совершается истина.Ограниченность объема диссертационного исследования вынуждает нас отвлечься от некоторых важных вопросов, непосредственно связанных с основной темой нашего исследования. Так, мы отвлекаемся от рассмотрения онтологических импликаций теоретико-литературного различения поэзии и прозы. И в том и в другом случае мы связываем автономию произведения со способностью учреждать собственный мир. Далее, нам пришлось игнорировать некоторые принципиально важные мотивы, выраженные в использованной нами литературе. Приведем два самых значимых примера.Хотя фундаментальный труд Рикёра «Время и рассказ» был назван в числе трех важнейших для нашего исследования источников, и хотя во многих случаях мы учитывали и использовали положения, в нем развитые, главная задача Рикёра — описание временного опыта открытости — интересовала нас в меньшей мере.Несмотря на то, что решающим свойством истины и литературы была признана Ф динамичность — «временная», по сути, характеристика, — мы трактовали истину в основном как онтологическое пространство, тогда как она с необходимостью есть еш;е и онтологическое время. Пользуясь терминологией Хайдеггера, можно сказать: истина не только открытость, но и решимость. Однако отсз'тствие в нашем исследовании детального рассмотрения временных аспектов опыта литературы вполне простительно как раз потому, что существует книга Рикёра.Еще одна тема, имеющая фундаментальное значение для нашего исследования, но практически не нашедшая в нем отражения — тема писательского опыта, выраженная в работе «Пространство литературы» Мориса Бланшо. Мы различили опыт писателя и опыт чипателя, назвав последний опытом литературы. Но хотя письмо и не является способом бытия литературного произведения, его анализ может много сказать о литературе. В настоящей работе мы отвлекались от экзистенциальной динамики писательского творчества. Однако и здесь, как в случае с равноизначальностью онтологического времени и онтологического пространства, можно говорить о равной необходимости « философской герменевтики литературы (понимание) и ее философской риторики

(порождение).

Список научной литературыСтепаненко, Сергей Борисович, диссертация по теме "Онтология и теория познания"

1. Вопрос о возможности понимания другого в данном исследовании не рассматривается. Будем считать принципиальную достижимость чужих горизонтов предпосылкой.

2. Автономова Н.С. Деррида и грамматология // Деридда Ж. О грамматологии. — М., 2000.

3. Автономова Н.С. Рассудок, разум, рациональность. — М., 1988.

4. Адорно Т.В. К логике социальных наук // Вопросы философии. № 10. 1992.

5. Антология феноменологической философии в России. Т. 1. —. М.,1998.

6. Апель К.-О. Трансформации философии — М., 2001.

7. Аристотель Метафизика. // Сочинения в четырех томах. Т. 1. — М., 1975.

8. Аристотель. О душе. // Сочинения в четырех томах. Т. 1. — М., 1975.

9. Аристотель. Об искусстве поэзии. — М., 1957.

10. Аристотель. Риторика // Античные риторики. — М., 1975.

11. Арутюнова Н.Д. Язык и мир человека. — М., 1999.11. Барт Р. S/Z.— М., 1994.

12. Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. — М., 1989.

13. Барт Р. Империя знаков — М., 2004.

14. Барт Р. Мифологии. — М., 2000.

15. Башляр Г. Вода и грезы: Опыт о воображении материи. — М., 1998.

16. Башляр Г. Грезы о воздухе: Опыт о воображении движения. — М.,1999.

17. Бланшо М. Неописуемое сообщество. — М., 1998.

18. Бланшо М. Пространство литературы. — М., 2002.

19. Блэк М. Метафора. // Теория метафоры. — М., 1990.

20. Блюменберг X. Антропологическое приближение к актуальности риторики // Это человек. Антология. — М., 1995 с. 101-123.

21. Блюменберг X. Жизненный мир и технизация с точки зрения феноменологии// Вопросы философии, № 10. 1993.

22. Борисов Е. Феноменологический метод Хайдеггера. // Хайдеггер М. Пролегомены к истории понятия времени. — Томск, 1998.

23. Броган У. Хайдеггер и Аристотель: Dasein и вопрос практической жизни // Топос, 2000, № 1.

24. Вальденфельс Б. Своя культура и чужая культура. Парадокс науки о «Чужом» // Логос, № 6, 1994.

25. Ваттимо Д. Прозрачное общество. — М., 2003.

26. Витгенштейн Л. Логико-философский трактат // Витгенштейн Л. Философские работы. 4.1. — М., 1994.

27. Витгенштейн Л. Философские исследования // Витгенштейн Л. Философские работы. Ч. 1. — М., 1994.

28. Гадамер Х.Г. Актуальность прекрасного. — М., 1991.

29. Гадамер Х.Г. Истина и метод. — М., 1988.

30. Гайденко П. П. Научная рациональность и философский разум в интерпретации Эдмунда Гуссерля. // Вопросы философии. № 7,1992.

31. Гайденко П.П. Прорыв к трансцендентному. Новая онтология XX века. М., 1997., с. 11-207.

32. Гегель В.Ф. Феноменология духа. — СПб., 1994.

33. Гильберт К.Э., Кун Г. История эстетики.— СПб., 2000.

34. Гудмен Н. Метафора — работа по совместительству. // Теория метафоры. — М., 1990.

35. Гудмен Н. Способы создания миров // Избранные произведения. — М, 2000.

36. Гуссерль Э. Амстердамские доклады. // Логос, вып. 3. — 1992.

37. Гуссерль Э. Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии.—М., 1999.

38. Гуссерль Э. Картезианские размышления. — СПб., 1998.

39. Гуссерль Э. Кризис европейского человечества и философия // Вопросы философии, № 6 — М., 1986.

40. Гуссерль Э. Логические исследования. Исследования по феноменологии и теории познания. — М., 2001.

41. Гуссерль Э. Логические исследования. Т. 1. // Гуссерль Э. Философия как строгая наука. —Новочеркасск, 1994.

42. Гуссерль Э. Начало геометрии. Введение Жака Деррида. — М., 1996.

43. Гуссерль Э. Феноменология внутреннего сознания времени. — М., 1994.

44. Декарт Р. Рассуждение о методе. Размышления о первой философии // Декарт Р. Сочинения в 2-х т. Т.1. — М., 1989.

45. Деррида Ж. Введение к Началу геометрии // Гуссерль Э. Начало геометрии. Введение Жака Деррида. — М., 1996.

46. Деррида Ж. Голос и феномен. — СПб., 1999.

47. Деррида Ж. О грамматологии. — М., 2000.

48. Деррида Ж. Письмо японскому другу // Вопросы философии. № 4, 1992.

49. Дэвидсон Д. Истина и интерпретация — М., 2002.

50. Дэвидсон Д. Что означают метафоры. // Теория метафоры. — М., 1990.

51. Дюбуа А. Эделин Ф. и др. Общая риторика. — М., 1986.

52. Ельсмлев Л. Пролегомены к теории языка. // Зарубежная лингвистика. Выпуск I — М., 1999.

53. Женетт Ж. Работы по поэтике. Фигуры. Т.1. — М., 1998.

54. Женетт Ж. Работы по поэтике. Фигуры. Т.П. — М., 1998.

55. Жижек С. Возвышенный объект идеологии. — М.,1999.

56. Ивин A.A. Основы теории аргументации. — М., 1997.

57. Изер В. Что такое литературная антропология. // Философский журнал «Логос» № 2, М., 1999.

58. Ингарден Р. Введение в феноменологию Эдмунда Гуссерля. — М., 1999.

59. Ингарден Р. Исследования по эстетике. М., 1962

60. История философии: Запад— Россия— Восток. Книга третья: философия 19 — 20 в. — М., 1998.

61. Канетти Э. Масса и власть. М., — 1997.

62. Кант И. Критика чистого разума // Кант И. Сочинения в 6-ти т. Т.З. — М. 1964.

63. Кассен Б. Эффект софистики. М. — СПб., 2000.

64. Кастанеда Г-М. Художественный вымысел и действительность. // Логос: «ДИК», # 3, № 13,1999. с 69-102.

65. Коллингвуд Р.Д. Принципы искусства. — М., 1999.

66. Компаньон А. Демон теории. Литература и здравый смысл. — М., 2001.

67. Кубанова О. Ю. Проблема интерсубъективности в "Картезианских размышлениях" Э. Гуссерля. // Историко-философский ежегодник'91. — М., 1991.

68. Кузнецов В.Г. Герменевтика и ее путь от конкретной методики до философского направления // Логос, № 10. — М., 1999.

69. Кун Т. Структура научных революций. — М., 1975.

70. Лангер С. Философия в новом ключе: исследования символики, разума, ритуала и искусства — М., 2000.

71. Ландгребе Л. Что такое эстетический опыт? // Современная западноевропейская и американская эстетика. — М., 2002.

72. Леммерман X. Учебник риторики. — М., 1997.

73. Лотман Ю.М. Семиосфера — СПб., 2000

74. Льюис Д. Истинность в вымысле. // Логос: «ДИК», # 3, № 13, 1999. с 48-68.

75. Мерло-Понти М. Феноменология восприятия. — М., 1999

76. Миллер Б. Может ли вымышленный переоналс существовать на самом деле. // Логос: «ДИК», # 3, № 13, 1999. с 103-112.

77. Михайлов А. А. Проблема субъективности в фундаментальной онтологии М. Хайдеггера. // Проблема сознания в современной западной философии: Критика некоторых концепций. — М., 1989.

78. Молчанов В. И. Гуссерль и Хайдеггер: феномен, онтология, время. // Проблема сознания в современной западной философии: Критика некоторых концепций.—М., 1989.

79. Моррис Ч. Основания теории знаков // Семиотика. — М. 1983.

80. Мотрошилова Н. В. «Идеи I» Эдмунда Гуссерля как введение в феноменологию. — М., 2003.

81. Мотрошилова Н. В. Анализ «предметностей» сознания в феноменологии Э. Гуссерля (на материале второго тома "Логических исследований"). // Проблема сознания в современной западной философии. — М., 1989.

82. Ницше Ф. К генеалогии морали. // Сочинения в 2 томах. ТI — М., 1990.

83. Ницше Ф. Сумерки идолов, или как философствуют молотом. // Сочинения в 2 томах. ТI — М., 1990.

84. Нуржанов Б.Г. Бытие как текст. Философия в эпоху знака (Хайдеггер и Деррида). // Историко-философский ежегодник 92. М., 1994.

85. Перельман X., Олбрехт-Тытека Л. Из книги: «Новая риторика: трактат об аргументации» // Язык и моделирование социального взаимодействия. —М., 1987.

86. Платон. Собрание сочинений в 4 т. Т. 1. — М., 1990.

87. Платон. Собрание сочинений в 4 т. Т. 3. — М., 1994.

88. ПоланЖ. Тарбские цветы или террор в изящной словесности.— СПб., 2000.

89. Поппер К. Логика и рост научного знания. Избранные работы. — М., 1983.

90. Прехтль П. Введение в феноменологию Гуссерля. — Томск, 1999.

91. Рассел Б. Логический атомизм // Аналитическая философия: становление и развитие. Антология. — М., 1998.

92. Реформаторский A.A. Введение в языковедение. — М., 1997.

93. Рикер П. Время и рассказ Tl.— М.-СПб., 2000.

94. Рикер П. Время и рассказ ТII. —М.-СПб., 2001.

95. Рикер П. Живая метафора. // Теория метафоры. — М., 1990.

96. Рикер П. Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтике. — М., 1995.

97. Рикер П. Метафорический процесс как познание, воображение и ощущение. // Теория метафоры. — М., 1990.

98. Рорти Р. Случайность, ирония, солидарность. — М., 1996.

99. Сартр Ж.-П. Что такое литература. — М., 2001.

100. Серль Дж. Классификация иллокутивных актов. // Зарубежная лингвистика. Выпуск II — М., 1999.

101. Серль Дж. Логический статус художественного вымысла. // Логос: «ДИК», # 3, № 13, 1999. с 34-47.

102. Серль Дж. Метафора. // Теория метафоры. — М., 1990.

103. Строссон. П. Значение и истина. // Аналитическая философия: становление и развитие.— М., 1998.

104. Тарский А. Семантическая концепция истины и основания семантики. // Аналитическая философия: Становление и развитие (антология) — М., 1998.

105. Тодоров Ц. Введение в фантастическую литературу. — М., 1997.

106. Тодоров Ц. Понятие литературы // Семиотика. — М., 1983.

107. Томашевский Б.В. Поэтика. Теория литературы. — М., 1996.

108. Тугендхат Э. Введение в аналитическую философию языка. // Логос: «ДИК», # 10, № 20, 1999 с 89-112.

109. Тугендхат Э. Хайдеггеровская идея истины // Исследования по феноменологии и философской герменевтике. — Минск, 2001.

110. Французская семиотика: От структурализма к постструктурализму. — М., 2000

111. Фреге Г. Логические исследования. Томск, Водолей, 1997.

112. Фрейд 3. Введение в психоанализ. Лекции. — М.: Наука, 1991.

113. Хаардт А. Эстетический опыт и образное сознание у Гуссерля. // Логос, — № 8, 1996.

114. Хайдеггер М. Бытие и время. — М., 1997.

115. Хайдеггер М. Исток художественного творения. // Хайдеггер М. Работы и размышления разных лет. — М., 1993.

116. Хайдеггер М. О сущности истины. // Хайдеггер М. Разговор на проселочной дороге. — М., 1991.

117. Хайдеггер М. Основные проблемы феноменологии. — СПб., 2001.

118. Хайдеггер М. Пролегомены к истории понятия времени. Томск: Водолей, — 1998.

119. Хайдеггер М. Семинар в Церингене 1973 г. // Исследования по феноменологии и философской герменевтике. — Минск, 2001.

120. Херрманн Фр.-В. фон. Жизненный мир и бытие-в-мире // Херрманн Фр.-В. фон. Понятие феноменологии у Хайдеггера и Гуссерля. — Минск, 2000

121. Шелер М. Избранные произведения. — М., 1994.

122. Шелер М. Ресентимент в структуре моралей. — СПб., 1999.

123. Шеллинг Ф.В.Й. Философия искусства.— Спб.1996.

124. Шмид В. Нарротология. — М., 2003.

125. Шопенгауэр А. Мир как воля и представление. — М., 1993.

126. Шпет Г. Философские этюды. — М., 1994.

127. Шпет Г.Г. Явление и смысл. — Томск, 1996.

128. Эко У. Отсутствующая структура. — СПб., 1999.

129. Якобсон Р. Два аспекта языка и два типа афатических нарушений. // Теория метафоры. —М., 1990.

130. Якобсон Р. Избранные работы — М.Д 985

131. Яусс X. Р. К проблеме диалогического понимания. // Вопросы философии, №12. 1994.

132. Derrida J. The Truth in Painting. The University of Chicago Press. Chicago and London 1987.

133. Heidegger M. Plato's Sophist. Bloomington & Indianapolis, IN: Indiana University Press, 1997.

134. Held K. Phaenomenologie der politischen Welt // Материалы летней философской школы «Philosophical Didactics and Ideology Critique», 2001.

135. Husserl E. Logical Investigations. London. Vol. 2., 1959.

136. Husserl E. Pure Phenomenology, Its Method and Its Field of Investigation // Edmund Husserl. Shorter Works. Edited by Peter McCormick and Frederick A. Elliston. Notre Dame, Indiana: University of Notre Dame Press, 1981.

137. Landgrebe L. Husserl's Departure from Cartesianism // Landgrebe L. The Phenomenology of Edmund Husserl. Itaca & London. 1981. P. 78.

138. Lanigan L.R. Phenomenology of communication. Duquesne University Press, Pittsburgh 1988.

139. Levinas E. Theory of intuition in Husserl phenomenology. — Indiana University Press, 1972.

140. Levinas E. Martin Heidegger and Ontology // Diacritics 26.1 (1996) 1132.

141. Sallis J. Echoes: After Heidegger (Studies in Continental Thought) Indiana Univ. Pr., 1990.

142. Sallis J. Force of Imagination: The Sense of the Elemental (Studies in Continental Thought). Indiana Univ Pr., 2000.

143. Sallis J. Reading Heidegger: Commemorations (Studies in Continental Thought). Indiana Univ Pr., 1993.

144. Sallis J. Deconstruction and Philosophy: The Texts of Jacques Derrida. University of Chicago Press, 1989.

145. Schapiro M. The Still Life as a Personal Object A Note on Heidegger and van Gogh. //The Reach of Mind: Essays in Memory of Kurt Goldstein. New York: Springer, 1968.

146. Smith B. Husserl, Language, and the Ontology of the Act // Speculative Grammar, Universal Grammar, and Philosophical Analysis of Language, Amsterdam: John Benjamin 1987, 205-227.

147. Stewart M. R. Intentionality and semantics of «Dasein». Philosophy and Phenomenological Research. Vol XLVIII № 1 1987.93-107