автореферат диссертации по культурологии, специальность ВАК РФ 24.00.01
диссертация на тему: Частная жизнь интеллигенции на переломе культур: сохранение культурных ценностей в изгнании

Полный текст автореферата диссертации по теме "Частная жизнь интеллигенции на переломе культур: сохранение культурных ценностей в изгнании"

Московский государственный университет им. М.В.Ломоносов*

Н» правах рукописи

ФЕДОРОВА Екатерин» Сергеевна

ЧАСТНАЯ ЖИЗНЬ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ НА ПЕРЕЛОМЕ КУЛЬТУР: СОХРАНЕНИЕ КУЛЬТУРНЫХ ЦЕННОСТЕЙ В ИЗГНАНИИ. (НА МАТЕРИАЛАХ СЕМЕЙНОГО АРХИВА: от 30-х XIX века к середине XX)

Специальность 24.00.91.—теория и история культуры

АВТОРЕФЕРАТ

Диссертации на соискание ученой степени доктора культурологии

г

Москва 2005

Работа выполнена на1 кафедре лингвистики и межкульТуриой коммуникации факультета иностранных языков Московского государственного университета им. М.В Ломоносова

Официальные оппоненты:

доктор филологических ваук Михайлова Татьяна Владимировна

доктор философских наук, кандидат филологических наук профессор Кондаков Игорь Вадимович

доктор исторических наук, профессор Зезина Мария Ростиславовна

Ведущая организация:

Институт мировой литературы щ,. АЛШфЫЮГО РАН

Защита состоится « 2.2 » 2005г.в ' на

Заседании диссертационного совета Д. 401.001.28 Московского государственного Университета им. М.В Ломоносова

Адес: 119192, Москва, Ломоносовский проспегг, дом 31, корпус 1, факультет иностранных языков, ауд. |0-г"Юа

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке МГУ им. МЛ Ломоносова (1 корпус гуманитарных факультетов)

Ученый секретарь

диссертационного совета

^^ и? 23.0?-

Актуальность исследования.

Долгие годы тема исторической судьбы, эволюции, а особенно частной жизни российской интеллигенции оказывалась вне круга культурологических и исторических тем. И несмотря на большие усилия отечественных ученых восполнить данный пробел и несомненные успехи в этой области до сих пор остается множество лакун в ее истории, а главное,— множество невостребованных, неизученных и неопубликованных текстов. Каждый новый текст, несущий в себе значительную информацию, неизбежно меняет или расширяет или, по крайней мере, детализирует научное и образное представление об описываемом явлении, и уж обязательно «освежает» принятую в науке идеологему. Поскольку речь идет об одном из важнейших явлений в русской культуре, то здесь особенно следует заботиться о непрерывном перерабатывании в истории культуры и усвоении новых текстов в качестве необходимой пищи для ума, а также традиции публичного самоосмысления интеллигенции как способа ее существования и репродукции. Попытки самоосмысления себя как объекта начались с самого зарождения интеллигенции, рефлексия которой была ее неотъемлемым свойством. И з^ качество публичного самоосмысления являлось и средством саморазвития и средством передачи ментальных и поведенческих традиций своей среды; нет большего разнообразия в размышлениях об интеллигенции, как в текстах, рожденных самой интеллигенцией о себе, «...искони задумывавшейся над своеобразием своего положения в мире: над своим призванием, над своим прошлым. Она сама писала свою историю»1.

Постепенно систематическое «самопознание интеллигенции», превратилось в научное культурологическое течение, в определенной степени ' стимулирующее саморазвитие.2 Тема.интеллигенции не оставила ни одного крупного российского мыслителя вне поля своего притяжения1. Таким образом, можно говорить не о недостатке, а переизбытке исследований4. Тем не

1 Федотов Г.П. Трагедия интеллигенции // Федотов Г.П. Лицо России. / 2-е изд. YMCA-Press.— Paris, 1988.— С. 73

2 См. «Вехи» (1909), «В защиту интеллигенции» (1909),-«Из глубины» (1918), «Смена вех» (1921), наконец, после объяснимого перерыва: «Из-под глыб» (ироническое название, данное группой диссидентов в 1974), «Свобода слова» (2001,2002)

3 Среди них: В.О.Ключевский, Д.Н.Овсяниико-Куликовский, Н.А.Бердяев, Г.П.Федотов, М.О.Гершензон, СЛ.Франк,— наконец А.П.Чехов, ПДЕоборыкин, В.Ф.Ходасевич, Н.Н.Берберова, Г.П.Адамович и пр.,— а среди работ нового времени: имена Д.С.Лихачева, Ю.МЛотмана, МЛ. Гаспарова, Н.Я.Эйдельмана, С.С.Аверинцева, С.О.Шмидта, Г.С.Померанца, Б.А.Успенского, В.Ф. Кормера, И.В. Кондакова, Н.М.Зоркой и других.

См. также о сборниках: Кондаков И.В. К феноменологии русской интеллигенции. // Русская интеллигенция. История и судьба. / Сост. Т.Е. Князевская.— М.: Наука, 1999 — СС. 81-84. Указанный здесь сборник «Русская интеллигенция: история и судьба» — один из самых значительных, собравший лучшие имена гуманитарных ученых: МЛ.Гаспарова, В.В.Иванова, А.И.Солжекицина и др. Восполняя информационные лакуны по этой теме, выходят одна за другой и другие объемные работы: «Судьбы русской интеллигенции: Материалы дискуссий 1923-1925 гг. Новосибирск, 1991; «Интеллигенция в истории».— М., 2001; «Интеллигенция и мнр».— Иваново, 2002. Научные конференции: «Интеллигент и ннтеллигентоведение на рубеже XXI века: итоги пройденного пути и перспективы» (Иваново, 1999); «Феномен российской интеллигенции: История и психология» (Спб. 2000); «Генезис, становление и деятельность интеллигенции: междисциплинарный подход» (Иван. Гос. Ун-т, 2000), «Российская интеллигенция в условиях третьего тысячилетия: на пути к толерантности и диалогу» (Екатеринбург, 2001); «Интеллигенция XXI века: тенденции и трансформации» (Иваново, 2000). Отдельным и детализированным проблемам по истории российской интеллигенции посвящен ряд диссертаций (Смирнова A.M., Лярский А.Б. Днденко Д.В. и пр.) Наконец, разрабатывается новый вузовский курс

«Интеллигекговедение» Иваново, 1999).

\м.: «Интсллигектоаедеиие; проблемы становления нового вузовского курса».—

РОС. К Mi ИОН ИЛЬНАЯ бйя^йотека

_С Петербург

200 (Jk

менее обнаруживается, что в определении исторических и социокультурных границ этого явления нет единодушия, до сих пор бытует мнение, что не существует принимаемого всеми определения «интеллигенции», хотя определений существует множество, наконец, оценочность этого явления довольно часто является ведущей компонентой в исследованиях об интеллигенции, а следовательно влечет за собой и структурирование всех ее признаков. Каждое крупное исследование такого рода представляет, таким образом, систему, логика которой определена составом тех фактов, свидетельств и текстов, которые избираются сознанием данного актора и оказываются в поле его зрения. По крайне мере общая картина преизобилующей пестроты суждений на данную тему говорит о том, что во-первых, общество испытывает потребность вновь и вновь прояснять для себя эту проблему, а во* вторых, данное социо-культурное явление, оставаясь и сейчас определенным общественным направлением, требует для себя новых освящений, несмотря на исключительно талантливые, глубоко значительные работы прошлых лет. В какой-то мере историческое осмысление его стимулирует репродукцию в будущем, так что в такого рода исследованиях исторические науки в широком смысле смыкаются с современным составом общественных наук и даже затрагивают футурологию.

Наше исследование видит свое назначение в том, чтобы сообразуясь с анализом впервые

вводимых в контекст истории культуры текстов — структурировать свою концепцию интеллигенции,

свою систему хронологии, социальных границ, определения основных черт и признаков, связывающих

совершенно различных индивидуумов в единое социо-культурное объединение, называемое

«интеллигенцией». Это не значит, что наша система как результат проведенного исследования л

должна оказаться принципиально отличной от других систем, описывающих это явление на материале других фактов; напротив, быть может она закрепит и утвердит выводы предшествующих изысканий. Но бесспорно, анализ новых документов необходимо вносит те уточнения, а с другой стороны, может обнаружить те нежданные противоречия, несогласованности, прояснить неясные места, которые ранее находились вне научного поля.

Уже в самом выборе исследуемых текстов, в предварительно выдвигаемых положениях, очевидно, что предполагается описать явление, называемое «интеллигенцией» как единое в аспекте «культурного типа», отметившее свое рождение в конце XVIII века и сохраняющее свой тип «культурного бытия» и в середине XX. Но есть ли основания говорить об этом едином типе, если многие из считающихся основными типологическими чертами сменились на другие, и чаще всего противоложные?1. В нашем исследовании выдвигается такой критерий: проследить, за какие ментально-культурные ценности борется личность, какие выделяет в качестве существенных, и вне которых разрушается ее «культурное бытие», и границы ее «культурного типа» и самый смысл ее существования. Рассмотреть в той сфере частной каждодневной жизни и в те стрессовые периоды

5 «А осталось ли еще что-нибудь из родовых, не отмеченных еще интелигентских качеств' . есть ли вообще что-нибудь, роднящее старого и нового интеллигента?... Исходное понятие было весьма тонким, обозначая единственное в своем роде историческое событие: появление в определенной точке пространства, в определенный момент времени совершенно уникальной категории лиц,., одержимых ... нравственной рефлексией...». Кормер В.Ф. Двойное сознание интеллигенции и псевдокультура. // Вопросы философии, 1989, № 9.— С. 68

существования (выключенное™ из своего естественного культурного пространства, естественной среды), которые социально никак не поддержаны, не могут быть поддержаны; даже напротив сохраняя их, индивидуум оказывается в еще большей культурной изоляции, культурном одиночестве, даже действует вопреки пользе своей практической жизни. Если обнаруживается, что приоритетными оказываются корелирующие между собой, взаимосвязанные принципы и ценности, следовательно, даже несмотря на отличия в (постулируемых как существенные) чертах, внешних признаках,— можно и следует описывать и воспринимать «дворянскую интеллигенцию» первой половины XIX века и «интеллигенцию» тоталитарной эпохи XX века в рамках единого типологического понятия.

Проверка жизнеспособности, устойчивости нового типа человека (для нас поколение декабристского движения, а также поколение их отцов, первые «герои индивидуальности» — первые интеллигенты), моделей его поведения начинается тогда, когда публичная жизнь насильственно прерывается, когда понадобились все накопленные ресурсы личности, чтобы сохранить свою индивидуальность. Однако некоторые документальные источники постдекабрьского периода жизни декабристов, до сих пор остаются для исследователей в тени — и вот первое поле нашего исследования- драма «отцов» декабристов — драма переосознания своей судьбы и места в обществе, драма разлуки «отцов и детей» и последующего существования разорванных семей, — та фабула, которая обозначила первый этап вынужденного «культурного одиночества», найдя выражение в многочисленных эпистолярных свидетельствах борьбы за свою «культурную идентичность» (наследие семьи Ивашевых).

История частной жизни интеллигенции в эпоху репрессий в различных аспектах исследований — тоже, бесспорно, не насыщена достаточной полнотой. Данное диссертационное исследование открывает одну из наиболее неизученных ее страниц — правоведческое мировоззрение сословия адвокатов (сформировавшихся в канун революции), определившее общественную позицию многих из них, а следовательно и дальнейшую трагическую судьбу, частное культурное существование видных представителей этой важной социальной среды, подходящих с наиболее сознательной меркой к разрушению границ частной автономной жизни личности, никогда не было предметом специального исследования (Записки А.Р.Гюнтера).

Неизбежно предмет исследования диктует и выбор «научного языка»: перерабатывается и осмысляется вся совокупность сведений, которые оставила история в связи с исследуемой личностью: не только литературно-документальные тексты (письма, мемуары), но и литературно-художественные, и легенды, и устные свидетельства современников, в том числе включающие даже вымыслы, искажения, преувеличения (поскольку и самый тип искажений в восприятиях личности другими в некотором смысле характеризует данную личность), описания внешности и анализ изобразительного материала, связанного с изучаемым лицом, а также его собственное художественное творчество, что влечет за собой включение на разных регистрах изучения целесообразные и уместные в конкретных случаях специальные текстологические, стилистические, литературоведческие, фактографические и реальные комментарии, самостоятельные в

методологическом смысле, но концептуально выполняющие служебную роль. В сфере рассмотрения оказывается не только «слово», но и «модели поведения», «стилистика поступка»

Хронологические рамки исследования.

Большинство исследователей (и отечественных, и эмигрантов, и зарубежных) сходятся во мнении, что интеллигенция в том объеме, в котором о ней можно говорить как о серьезном, влияющем на общество явлении, возникла и стала развиваться в конце XVIII века (Радищев, Новиков, масоны)7 — и утвердилась в начале XIX века. «Для меня (да и для всех, кто смотрит на дело трезво и объективно) под «интеллигенцией» надо разуметь высший образованный слой нашего общества, как в настоящую минуту, так и ранее, на всем протяжении XIX и даже в последней трети XVIII века.»' Если только не учитывать наличие в русской истории и гораздо ранее «островков интеллигенции»,— людей, чей облик, убеждения и деятельность типологически подходила под понятие «интеллигенции», но которые по малочисленности, замкнутости, маргинальности не могли и не влияли никак на общество)'. Предлагают видеть это черты этого явления со времени Петра I, Бориса Годунова, Максима Грека; мы бы в этом смысле предложили рассмотреть деятельность Дмитрия Герасимова (человека европейской образованности, ренессансного типа, оставившего явственные следы оригинальной индивидуальности) и его «толмаческий» (переводческий) новгородский кружок, действовавший на рубеже ХУ-ХУ1 вв.10 Но только такого рода культурные течения действовали на обочине Руси, всерьез не меняя ее лица, культурного бытования".

Явление, как и полагало большинство серьезно изучающих особенности русской культуры, существовало, но порой считается, что слово стало фигурировать только в середине 1860-х. Имя и явление связаны неразрывной связью, и если интеллигенция дворянской среды существовала под

' «Личная жизнь... это не психология или физиология, не сфера подсознательных представлений или биологическая конституция, а только то единство, неразрывное и всегда присутствующее, в котором вся эта мешанина наблюдений, фактов и догадок, вместе со всеми иными возможными, дана нам в истории...»,— и далее: «Исторический факт, чтобы стать фактом биографическим, должен в той или иной форме быть пережит данной личностью... Переживание есть внутренняя форма биографической структуры.... Эта и есть та сфера личной жизни, где мы получаем право говорить о личной жизни как о творчестве.» Винокур Г.О. Биография и культура. / Труды государственной академии художественных наук; Философское отд.— Вып. II.— М., Б.и., 1927.— СС.18-19,37,39

' См , например Кондаков И.В К феноменологии русской интеллигенции. // Русская интеллигенция. История и Судьба. / Сост. Т.Б. Князевская.— М.: Наука, 1999.— С. 82; Федотов Г.П. Трагедия интеллигенции / Федотов Г.П. Лицо России. 2-е изд. YMCA-Press, Paris, 1988.— С.73; а также Бердяев H.A. и пр. 1 Боборыкин П.Д. Подгнившие вехи. // В защиту интеллигенции. Заря, 1909 .— СС. 129-130

9 В.В.Иванов: «Кандидатами на роль предшественников или предтеч, выполняющих функцию, которая века спустя переходит к интеллигенции в современном смысле слова, могли бы считаться монахи (точнее, монастырские и церковные писатели)... имеющие в виду будущего читателя,... не всегда связанных со злобой дня или с чисто богословскими профессиональными целями». // Русская интеллигенция. История и судьба. / Сост Т.Б. Князевская.— М.: Наука, 1999.— С. 44; Г.П.Федотов: «Кто первые русские интеллигенты? При царе Борисе были отправлены за границу ... 18 молодых людей. Ни один из них не вернулся... Как широкое общественное течение интеллигенция рождается с Петром » Федотов Г П Трагедия интеллигенции / Федотов Г.П. Лицо России. 2-е изд. YMCA-Press, Paris, 1988,— С.88-89

10 См. Федорова Е.С. Трактат Николая де Лиры «Probatio Adventus Christi» и его церковнославянский перевод конца XV века. М.: Просветитель, 1999. СС. 18-35

" «История знает немало случае, когда начавшееся большое культурное движение внешне заторможено неблагоприятной обстановкой Ренессанс, который на Западе был и явлением стиля, в России остался только умственным течением». Д.С.Лихачев. Поэтика древнерусской литературы. М.: Наука, 1979.— С. 36

«другими именами», то, может думать, что и явления эти принципиально разные, схожие лишь по некоторым внешним, поверхностным аналогиям. Вот почему языковая находка С.О. Шмидта — из дневниковых записей В.А.Жуковского 1830 г., где (как исследователем убедительно доказано) слово «интеллигенция» употреблено в том самом специфическом «социо-культурном»12, а не «этимологическом», значении,— оказалась счастливым и необходимым открытием, было единодушно подхвачено и много раз, и совершенно правильно, цитировалось в работах видных исследователей13:

Таким образом, исследуемые в диссертации источники охватывают период истории российской культуры с середины 20-х годов XIX века — и вплоть до второй половины XX века, при этом следует учитывать, что принимаются во внимание главным образом переломные эпохи «культурных ям и провалов», где с наибольшей очевидностью проявлялись характерные черты и подлинные свойства российской интеллигенции, не столь очевидные в более благоприятные эпохи. История изучения вопроса. Как уже говорилось, в целом изучение проблемы интеллигенции имеет глубокие и давние корни. Что же касается частной жизни интеллигенции, то здесь, напротив, отечественные исследования находятся только в начале пути: В этой области приоритеты принадлежат французской школе «Анналов», и особенно главе ее — Филиппу Арьесу, основоположнику современной идеи изучения частной жизни. Но и до него эта тема имела большую традицию, особенно во французской исследовательской литературе, и французские ученые сумели собрать международную группу для фундаментального труда, посвященного частной жизни человечества14.

Занимаясь разными ракурсами частной жизни Западной Европы, европейские ученые обратили свой интерес к аналогичным проблемам в России, разрабатывая разные ее фрагменты, разнообразием которых могли бы гордиться — от «частных писем баптиста из лагеря к сыну» в 50-х гг. XX века — до «частной жизни провинциальной барышни 20-х гг. XIX века15.

Лакуна в этой области гуманитарной науки в России объясняется однозначно, но следует заметить, что интерес к частной жизни проявлялся исследователями до революции. Так, например, мы нашли исследование 1907 г., где уже содержится то, что можно было быть развить в «программу изучения частной жизни»: «Девятнадцатое столетие богато воспоминаниями и жизнеописаниями замечательных людей.... Многие из них весьма ценны и представляют незаменимые вклады в историю культуры и духовного развития истекшего великого столетия.... Они не полны, потому что

12 «у Жуковского понятие «Интеллигенции» ассоциируется уже тогда (в 1830-е годы!) не только с принадлежностью к определенной социокультурной среде и с европейской образованностью, но и с нравственным образом мысли и поведением, т.е. с «интеллигентностью» в позднейшем смысле этого слова» [курсив наш]. Шмидт С.О. К истории слова «интеллигенция» // Россия, Запад, Восток: встречные течения (Сб памяти академика М.П.Алексеева).— Спб., 1996,— С.412

11 См. напр., цнт. труды И.В.Кондакова, Ю. С Степанова и пр.

14 См. фр. серия Histoire de la vie privee / Sous la dir. Ph Aries el G. Duby— T. 1-5. Paris, 1985-1987 или

английская серия. (Или серия: History of Private Life (1980-е)). Следует указать, что французское изучение частной жизни имеет самую долгую историю, так, еще в XVIII и веке выходили публикации, посвященные частной жизни, напр.: Legrand d'Aussy A. Histoire de la vie privee des Francais. Vol 1-3. P 1782 и пр.

" См.: Olga E. Glagoleva. Dream and realyty of Russian Provincial Young Ladies, 1700-1850 / The Carl Beck Papers, Center for Russian and East European Studies, Pittsburg, 2000; Khorev Mikhail. Letters from a Soviet Prison Camp.

Monarch publications. Eastbourne. 1988.

писаны людьми, жизнь и деятельность которых лежала выше среднего общественного и умственного уровня.» 16

По общепринятому представлению, аспекты частной жизни стали разрабатываться в российской науке десятилетие назад. Однако следует особенно отметить, что как многие инновации в науке, работы российских ученых 20-х годов, прежде всего Г.О.Винокура, Б.В. Томашевского, М.О.Гершензона, еще ранее — П.Е.Щеголева, нашли новое направление или даже предвосхитили исследования западных культурологов, касающихся различных аспектов частной жизни. Только работы французской школы знает весь мир, а работы первых остались известны очень малому кругу специалистов. В области гуманитарных наук (в подчеркнуто прямом значении этого слова) был сделан огромный шаг вперед — осмысление преобладающей ценности самого процесса частной личностной жизни как творчества личности даже над результатами его созидания, историческим наследием: «Наряду с искусством, наукой, политикой, философией и прочими формами нашей культурной жизни существует очевидно в структуре духа некая особая область, как бы ограниченная, специфическая сфера творчества, содержание которой составляет ничто иное, как личная жизнь человека, ... творчество себя самого... Но еще существеннее, что жизнь не только «классического» человека, но и всякого иного в равной мере может в известных условиях быть предметом эстетическим.» (Г.О.Винокур)"

Помимо того, частную жизнь людей изучали и в России, но «под другими именами» Так или иначе, «краеведение» касалось, в частности, и изучения каждодневной жизни приватного человека." Работа краеведов была связана с изучением того, что Д.С.Лихачев, а вслед за ним С.О.Шмидт, называют «интеллектуальной оседлостью». Традиционным укладом каждодневной жизни, традиционным формам славянской духовной культуры много занимались и занимаются представители школы «этнолингвистики», возглавленной акад. Н.И.Толстым".

Итак, исследования человеческой жизни в XX веке повернулись новой плоскостью: вместо традиционного интереса к плодам труда личности на первый план выходит самое ее существование, не всегда мотивированное последующими результатами ее деятельности.

Восполняя пробелы отечественной науки в области изучения повседневной жизни, в последние годы, во-первых, было сделано немало переводов европейских исследований, образующих

" Воспоминания и достопамятные происшествия из жизни одного рабочего. Пред. Павла Гере. Спб. 1907.—СС. 2-3; См. также исследования истории частной жизни до революции в России: Русский быт по воспоминаниям современников. Сборник отрывков из записок, воспоминаний и писем / Сост. П.Е.Мельгуновой. XVIII век. М. 1918; Помещичья Россия по запискам современников. М., 1911 и пр.

" Винокур ГО. Биография и культура /Труды государственной академии художественных наук; Философское отд.— Вып. II — М., Б.и., 1927.— С. 8-10

" «Краеведение — не только познание края и история краеведения... Это и способ освоения исторического опыта, отбор... того, что выдержало проверку временем ... в материальной и духовной культуре, в быту, в сфере нравственности». Краеведение в научной и общественной жизни России 1920 гг. // С О.Шмидт. Путь историка М : РГТУ, 1997,— С 153 и 164-165 и Его же■ «Золотое десятилетие» советского краеведения // Отечество: Краевед. Альманах.— М., 1990..— СС. 11-27

19 См , например, Н.И.Толстой. К реконструкции семантики и функции некоторых славянских изобразительных и словесных символов // Фольклор и этнография. Проблемы реконструкции фактов традиционной культуры: Сб науч. тр— Л., 1990.— С. 47-67; НИ Толстой Некоторые соображения о реконструкции славянской духовной культуры // Славянский и балканский фольклор Реконструкция древней славянской культуры: Источники и методы.— М , 1989.— С. 7-22; Н.И.Толстой Очерки славянского язычества.— М.: Индрик, 2003.

теперь российскую серию: «Живая история: повседневная жизнь человечества». А во-вторых, и в отечественной науке заметны значительные сдвиги в этом направлении — это касается изучения частной жизни в истории России, а также и зарубежных стран20. Нужно отметить, что, имея долгую традицию в изучении частной жизни, современная наука акцентирует внимание на изучении: «ментальных стереотипов, обуславливавшее собой поведение людей», — не на бытописании, а «уяснении меняющихся форм восприятия в кругу близких»21.

Объектом исследования, таким образом, становится изучение каждодневной жизни российского интеллигента (то есть его мыслей—решений— поступков) в изгнании, в ссылке, в условиях изоляции от привычной культурной среды, когда волевым усилием воспроизводятся и утверждаются вопреки давлению чуждой среды подлинные культурные ценности, воспринятые и воспитанные в среде естественной и благоприятной.

Таким образом, предметом работы является исследование собственноручных частных семейных записей, имеющих и частного адресата, и повествующих о событиях и происшествиях каждодневной жизни, в которой проявляется свойства личности, реализующей себя как определенный ментально-культурный тип,— а также исследование дополняющих их устных свидетельств, легенд, домыслов и художественного творчества личности, соответствующих назначению,— реконструировать мотивации моделей поведения и поступков.

Основная цель исследования, следовательно, состоит в том, чтобы дать представление, описать процесс сохранения и утверждения главных культурных ценностей — на протяжении полутора веков истории российской культуры —, характеризующих интеллигенцию как историческое социо-культурное явление через бытийственные проявления российских интеллигентов в частной жизни (являющиеся результатом проявления сознательной личностной воли в противостоянии иным или чуждым культурным приоритетам). И таким образом охарактеризовать интеллигенцию через те категории, которые она сама утверждала основой и условием своего бытия, и без которых самое ее существование как культурного явления оказалось бы под вопросом.

Поставленная в таком аспекте цель предопределяет и ряд задач исследования:

1. Оценить, в какой мере семья (как главная сфера частной жизни, где формируются основные навыки проявления личности, определяются границы ее проявлений, закладываются традиции ценить те или иные культурные стороны жизни) явилась двигателем развития личностных свойств героев нашего исследования.

20 См. сборники Человек в кругу семьи: Очерки по истории частной жизни в Европе до начала нового времени / Под ред. Ю.Л.Бессмертного.— М.: РГГУ, 1996; Человек в мире чувств. Очерки по истории частной жизни в Европе и некоторых странах Азии до начала нового времени / Отв. Ред. Бессмертный Ю.Л. М.: РГГУ, 2000

21 Ю.Л Бессмертный' «Добиться сочетания анализа массовых феноменов с анализом индивидуального поведения людей разного статуса - вот один из императивов подлинно современного исследования частной жизни и роли в ней индивида.... Задача еще и в том, чтобы исследовать, .... пределы самостоятельности индивида в разные эпохи и механизм формирования его решений, особенно тех, которые расходились с нормой.» Бессмертный 10.Л. Бессмертный Частная жизнь: стереотипное и индивидуальное. В поисках новых решений. // Человек в кругу семьи: Очерки по истории частной жизни в Европе до начала нового времени / Под ред. Ю.Л.Бессмертного.— М.: РГГУ, 1996. — С. I!

2. Исследовать традиции семьи, как носителя культурно-ментального типа, давшего определенное направление для становления личности; отделить начальные культурные семейные навыки от завоевания новых культурных пространств в новом поколении.

3. Дать социокультурное описание ближней среды обитания исследуемых героев, то есть поставить индивидуум в ближний историко-культурный ряд, ближнее социальную окружение — чтобы выявить обратные связи, результаты поступков, эффекты общественного резонанса или умалчивания, одобрения или неодобрения общественных проявлений личностных свойств.

4. Провести сопоставительный анализ текстов, описывавших частную жизнь в изгнании интеллигента 30-х гг. XIX века и интеллигента середины XX века, чтобы выявить, поведенческие модели, принципиальные мотивы частных поступков, общие ценностные категории.

Методологическая основа исследования.

В качестве методов исследования были использованы: теоретический метод сравнительно-сопоставительного анализа научной литературы, посвященной происхождению, истории, понятию, судьбе, роли российской интеллигенции; метод реконструкции ближней социо-культурной среды, коррелирующий с частной жизнью индивида в тех направлениях, которые он сам для себя считал важными, как для развития индивидуальный свойств личности, так и для понимания себя в обществе, реализации своих принципов во взаимодействии с внешним миром,— с привлечением материалов, сообщающих об общественной жизни определенных изучаемых эпох (политической и светской, театральной, литературной и философской); историко-культурный анализ архивных материалов, исследуемых в диссертационном сочинении, реальный анализ совокупности фактов, событий, обстоятельств, истории личностей, «вечных вопросов и проблем», актуальных для изучаемых эпох, так или иначе взаимодействовавших с внутренним миром авторов исследуемых текстов, влиявших на их настроения, действия и мировоззрение; сопоставительный филологически-культурологический анализ мемуарной, частной — и соответствующей во временном пространстве художественной литературы; наконец, собственно филологический анализ жанровых, структурных, сюжетных особенностей изучаемых текстов, а также и анализ лингвистический — лексических особенностей, стиля авторов.

Источниковой базой для исследования послужили тексты семейного архива: частные письма генерал-майора Петра Никифоровича Ивашева и его жены, Веры Александровны Ивашевой (ур Толстой), датированные 1826 годом и написанные во время следствия, проводимого над декабристами (хранящиеся в архивах Института русской литературы РАН (Пушкинский Дом) и Ленинградского Отделения Института Истории РАН); частные письма декабриста Василия Петровича Ивашева, датированные концом 30-х годов XIX столетия и написанные из сибирской ссылки сестре Елизавете Петровне Языковой (ур. Ивашевой) (находящиеся в Отделе Рукописей Российской государственной библиотеки Москвы); «Материалы для истории века Екатерины Великой Из записок о Суворове», написанные П.Н.Ивашевым («Отечественные записки», 1841 г.) А также повествующие о событиях начала XX века и эпохи репрессий (с конца 20-х до середины столетия): «Листки воспоминаний» Ирины Владимировны Гюнтер (ур. Покровской), пра-пра-внучки

декабриста Ивашева (пятое поколение) и Записки (мемуары) ее мужа, адвоката, правоведа, профессора государства и права Харьковского Императорского университета (1916-1918 гг), бывшего меньшевика Александра Рихардовича Гюнтера (и первый и второй тексты — из личного архива Е.С.Федоровой).

Научная новизна работы заключается в том, что на материале подлинных документов, принадлежащих одному семейству, прослеживается эволюция взглядов российской интеллигенции (людей разных эпох, воззрений, убеждений) и неизменность ее культурных ценностей Решающим для успеха исследования является то уникальное обстоятельство, что исследуемому российскому семейству можно дать характеристику по трем следующим, для нашего исследования важным, направлениям: семейство литературно, художественно образованное и политически просвещенное; в каждом из поколений занимавшее активную общественную позицию-, в каждом поколении наученное владеть пером и даже — в необходимой мере — имевшее необходимое литературное дарование, таким образом оставившее непрерывную цепь частных документов, свод которых составил летопись одного семейства на протяжении шести поколений (от начала XIX века — до середины XX). Научная новизна заключается также и в том, что впервые в научный обиход вводятся новые, недоступные ранее тексты, с проведенным обширным реально-фактическим, культурно-историческим и текстологическим анализом, несущие обширный свод информации, связанный с общественными и культурными реалиями XIX и XX века, бытом различных российских сословий, их привычками, воспитанием и предрассудками. Диссертационное сочинение вносит существенные дополнения в изучение декабризма не с точки зрения политического, но ментально-культурного течения, подробно описывая частно-культурный обиход после декабрьского восстания; дает существенно новое в представлениях о среде интеллигенции, принадлежащий сословию предреволюционной адвокатуры; о взаимосвязи достижений отечественного юридического образования, общественной позиции и политических воззрений.

Теоретическая значимость данного сочинения заключается в том, что новые исследованные тексты позволяют наблюдать как целостное явление факты частной жизни, казавшиеся на первый взгляд случайными и разрозненными Анализ произведений семейного мемуарно-эпистолярного жанра дают возможность рассматривать непредугаданность «казусов» частной жизни и уникальность проявлений приватного человека в каждодневном обиходе как одну из сторон общего и закономерного процесса в рамках развития традиций одной культуры.

Практическая значимость исследования заключается в том, что разработанные в ходе исследования положения могут быть использованы в курсах культурологи; как сопоставительный материал в курсах литературоведения; в теоретических театроведческих курсах; в спецкурсах по истории образования в России; а также может служить новым материалом для исследований истории Отечественной войны 1812 года, истории декабризма, истории художественной интеллигенции эпохи Серебряного века; наконец, истории репрессий 30-х годов и исторических судеб немецкой культурной диаспоры в России. Обоснованность и корректность проведенного исследования должна

быть обеспечена объемом, точной историко-культурной детализированностью и разнообразием материала, его хронологической протяженностью.

Апробация работы: Основные положения и результаты диссертационного исследования отражены в монографии и ряде статей; обсуждены на заседаниях кафедры и ученого совета, а также — на «Ломоносовских чтениях-2004 (апрель-май)» и «Ломоносовских чтениях-2004 (ноябрь)» (МГУ им. М.ВЛомоносова, факультет иностранных языков).

На защиту выносятся следующие положения: 1. Понятие российской интеллигенции 20-30 гг. XIX века по результатам исследования (выделения главных культурных ценностей, определяющих каждодневный выбор поступка, формирующих модели поведения в частной жизни) идентично понятию российской интеллигенции, сохранившей свои сущностные качества и в эпоху сталинских репрессий.

2. а. Базовые культурные ценности и принципы той группы российской интеллигенции, которая была исторически осмыслена и сама себя осмысляла как «русские европейцы», остались неизменными на протяжении полутора столетий: то есть нравственно активный и личностно ответственный тип существования в каждодневной жизни, который необходимо включает как каждодневную потребность саморазвития и углубления эмоциональной сферы, а доминантой мотивации поведенческих моделей, смещенным центром тяжести служит понятие чести, достоинства, а не целесообразности,— перечисленное реализуется и в однородной по социальному составу «дворянской интеллигенции», и в «пестрой» по социальным границам «разночинной» и (позже) «советской» интеллигенции. Актуализация идентичных базовых ценностей позволяет представлять изменения общих черт и признаков интеллигенции, естественного в ходе исторических событий, как единый процесс исторического движения одного социо-культурного явления, в рамках единой культуры носящего «надклассовый» и «надхронологический характер» (в том смысле, что с точки зрения избранного нами критерия (конечно, мы стараемся рассматривать проявления тех индивидуумов, которых считаем «подлинными представителям интеллигенции») не произошло деформации социо-культурной общности к середине XX века по сравнению с началом XIX века)

2. б. На первый план выходит такой тип частного бытия, который обязательно как насуи/ные включает культурно-эстетические и интеллектуальные переживания, то есть осмысляется не как фон, как нечто призванное украсить жизнь, но суи\ностью и целью самой жизни, ибо не поддерживается ни целесообразностью, ни материальными причинами,— и осуществляется в личных занятиях, в отношениях с семейными, близкими, в воспитании детей.

2. в Одним из важных признаком интеллигенции в условиях «культурного стресса», потери естественного культурного окружения оказываются,— знаковые черты «языка поведения» («хорошее воспитание» и «хорошие манеры»), утерявшие первоначальный смысл как средства общения с окружающим миром, но ставшие актом перформативной коммуникации и остающиеся средством исторической самоидентификации и чичностного самосохранения в качестве представителя интеллигенции.

Содержание работы.

Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения, библиографии и трех приложений

Во введении обосновывается актуальность исследования, его хронологические рамки, научная новизна, теоретическая и практическая значимость, описывается источниковедческая база, дается формулировка целей и задач исследования, а также положения, выносимые на защиту

В первой главе: «Теоретические обоснования правомерности сопоставления текстов частного мемуарно-эпистолярного жанра, разделенных более чем столетием.»,— исследуются: объем, исторические границы и значение понятия «интеллигенции». Сопоставляются различные определения понятия «интеллигенции», хронологические рамки явления. Обозначить рождение явления, изменившее общий ландшафт российского общества, названными границами есть много серьезных оснований:

1. Интеллигенция в качестве важной компоненты российского общества возникла как одна из частей классической русской культуры, одновременно с ней, как субъект, ее продуцирующий, и как объект ее влияния одновременно22.

2. Интеллигенция возникла во многом как результат воздействия классической русской литературы, и как ее творец21.

3. Интеллигенция в России появилась тогда, когда российский человек впервые ощутил потребность развивать и осознавать свое личностное начало; то есть развитие интеллигенции и развитие самосознания и самоконтроля личности — это один и тот же процесс24 А отсюда вытекают новые проблемы — потребность выделения автономной сферы проявления и бытия личности в свободной реализации, проблема определения границ частной жизни.

4. Следовательно, и самое возникновение представлений о частной жизни должно быть неминуемо связано с возникновением интеллигенции

Исследование ограничивается значительной, как нам представляется, даже основной, частью интеллигенции25, которую назовут «русскими европейцами» (что не означает, что не существовало других и противоположных течений в ее среде, связанных со славянофильством, почвенничеством и др.), генеалогически связывающей самое свое культурное бытие с общекультурным типом западного европейца, при безусловном осознании своей национальной специфики. «Мы русские европейцы,—

22 «Если полагать началом эры классической русской культуры вообще и литературы в частности рубеж XVIII и XIX вв., то начинать приходится с Карамзина» Г.С.Кнабе. Финал: Арбатская эпопея. // Русская интеллигенция. История и судьба. / Сост. Т.Б. Князевская.— М.: Наука, 1999. — С. 326.

2> «Под именем «истории русской литературы», «русской общественной мысли», «русского самосознания» много десятилетий разрабатывалась история русской интеллигенции» Федотов Г П Трагедия интеллигенции / Федотов Г.П. Лицо России. 2-е изд. YMCA-Press, Paris, 1988.— С. 73; ДМирский пишет: «Советская Россия для одних англичан путеводный факел к победе их класса, для других - страшное и непозволительное явление, выросшее в нарушение всех законов природы и истории.... Между этими двумя Россиями в годы между двух русских революций они узнали третью Россию, страну великих и необыкновенных писателей, с небывалой глубиной копавшихся в переживаниях сложной и парадоксальной породы людей, называвшихся «интеллигенцией». Д. Мирский. Интеллидженсиа.— М.: Советская литература, 1934.— С. 5 [курсив Е.Ф.]

24 См., например- Andreas Schonle. The Scare of the Self. Sentimentalism, Privacy, and Private Life in Russian Culture, 1780-1820 // Slavic Review 57.—№ 4 (Winter 1998) — 724-746 PP.

25 B.K.Кантор в статье о представителе европейского типа интеллигента, П Н. Милюкове, историке и члене партии кадетов, приводит рассуждение И.С.Тургенева из писем на тему о европейском пути образованного слоя российского общества: «Мы русские, по языку и природе, принадлежим европейской семье,... по самым неизменным законам фнзиоюгин допжны идти по той же дороге»> [курсив Е.Ф ] Кантор В К. Историк русской культуры - практический политик //Вопросы философии, 1991.— № 1.— СС. 103

утверждал Владимир Соловьев,— как есть европейцы английские, французские, немецкие ... Европеец это понятие с определенным содержанием и с расширяющимся объемом»26. Этот тип российского интеллигента можно встретить на протяжении всей истории русской интеллигенции — от Новикова вплоть до современных ее представителей, живущих в XXI веке27.

Личность в России на рубеже XVIII и XIX веков, при достаточном накопленном фонде знаний, почерпнутых из западных источников, начинает развиваться на пике острого несоответствия требований, предъявляемых образованным слоем дворян к устройству своего существования — в самом широком смысле этого слова (в психологическом, правовом, материальном) — и жизни других сословий. Открытые ценности, как право индивидуального выбора любви, наслаждение мыслью — разверзают пропасть между ними и всем остальным традиционным русским («московско-византийскиим» по Г.П.Федотову) культурным окружением. Отсюда возникает страдание, направленное на другого,—- сострадание, тут же поддержанное новой русской словесностью. Попрание приобретенных ценностей в другом человеке на первый план выделяет понятие личного достоинства, как своего, так и чужого, и потребность отстоять его в другом — значит не обесценить данное качество в себе — вызывает первоначальное состояние противоборства тому, кто поддерживает существующий порядок вещей: «Культурным героем эпохи»,— пишет М.Л. Гаспаров,— становится тот, в ком «ценится именно индивидуальность, непохожесть на других».

Упоминалось, что европейские ученые разработали многие аспекты частной жизни в России. Меж тем, несмотря на подробность, детализированность этих работ, отмечается некое «ускользание сути», специфики этой частной жизни — особенно в советский период,— она развивалась в таких формах, которые могут быть просто не замечены, не выделены посторонним взглядом зарубежного наблюдателя. Но и за рубежом стали появляться работы, в которых отмечается, что «частная жизнь интеллигенции» существовала в полноте, не видной на уровне «официальной культуры», в том числе в самые мрачные тоталитарные времена2*.

Частная жизнь рассматривается как сфера реализации личностных принципов и выявления подлинных культурных ориентиров- во-первых, мы сосредотачиваем внимание не на «героических», ярко событийных периодах жизни индивида, прежде всего, потому что проблема каждодневного выбора гораздо рельефнее характеризует личность и принятые жизненные установки. В тот момент, когда он может «собраться», проявить качества, вовсе несвойственные в повседневной жизни, не создается устойчивой модели «культурного бытия» и определенного «культурного типа» человека как совокупности проявлений регулярных «культурных реакций». Во-вторых, потому, что частная жизнь как автономная сфера существования личности в России напрямую связана с самой возможностью проявления «интеллигентности». В-третьих, как говорилось, первая широкая волна

26 Соловьев В С Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории, со включением краткой повести об антихристе / Соловьев B.C. Собр соч. Второе изд.в 10 т Т 10. б г.— С. 149

27 Этот тип подробно описан, в частности, в исследовании: Кантор В В Феномен русского европейца — М.: Московский общественный научный фонд ИЦНиУП, 1999

2' «История частной русской жизни еще остается ненаписанной»,— пишет автор фундаментального исследования, названного «Общие места' мифологемы каждодневной жизни в России»' Boym Svetlana Common places - Methologies of everyday life in Russia — Cambrige, Harvard University Press, 1994 — P. 73.

интеллигенции и есть декабризм, и изучать это направление плодотворно именно в этом ракурсе проявления индивидуальных свойств личности в частной жизни: к декабристам «не следует подходить с такими критериями, как к партиям конца XIX -XX в. и сих едиными (и даже обязательными) для всех уставными положениями (требованиями) и программой. У дгкабристов были разномыслия в вопросах тактики и различия в существенных элементах политических воззрений и футурологических построений. Общим для всех них был в большей мере образ личного поведения: храбрость и совестливость, чувство долга и самоуважения, склонность и способность к самопожертвованию. Для декабристов главное, самое важное — не одинаковость, общность политической идеологии и тактики, а общность представлений о ... «заповедях чести», ксторым они следовали всю жизнь, готовность во имя этого поступиться личным благополучием, материальным положением, служебной карьерой, даже жизнью»29. А в эпоху сталинских репресси? этого же свойство — умение «жить частной жизнью» оставалось и знаком принадлежности к «инте1 лигенции» и, как правило, единственным прибежищем, сферой проявления себя «интеллигентной лич юсти».

В нашем исследовании имеются в виду те катастрофические, трагические дтя любого человека моменты (ссылка), когда силой обстоятельств он выдворяется, исторгается из тривычной культурной среды и перемещается — в чуждую. Здесь нарушается и ломается привычна) схема его культурных привычек; за то, что естественным путем ему принадлежало, он принужде I бороться каждый день; здесь он должен корректировать модель своего вешнего поведения; здесь н фушаются «обратные культурные связи», здесь, не имея среды, язык его культуры становится «мертвым», не коммуникативным.

В такие моменты борьбы за то, что ранее доставалось даром, существовало изначально, иллюзорные ценности неминуемо должны погибнуть, а вопрос сохранения подлинныд окажется вопросом сохранения себя как индивидуальности. Следовательно «на переломе культур» о знажаются те важные культурные принципы и привычки, которые структурируют самою личность интеллигента.

Не противоречит ли приведенное рассуждение заявленному ранее стремлению пучать не катастрофические, а повседневные моменты жизни индивидуума? Нет. Не противоречат. Общая катастрофичность существования интеллигента в окружении иного культурного бытия ведь как раз и была каждодневным и протяженным существованием, и существованием по преимуществу (и поневоле) — частным; а вовсе не состояла из неких ярких общественных вспышек или моментов Таким образом, обыденность обстановки и событий, незначительность жизни вообще I елает еще более рельефным этот «каждодневный, незаметный выбор», совершаемый индивидом. Следовательно, «чистота эксперимента» заключается именно в том, что исследуе" ся' какие культурные ценности сохраняются в стрессовой в культурном отношении обстановке, но при этом в каждодневных (требующих гораздо больше ментальных и волевых усилий, чем героические) обстоятельствах.

и Шмидт С.О. Декабристы в представлениях людей рубежа XX и XX! столетий // Археог >афический

ежегодник за 2000 год.— М.: Наука, 2001. — С. 17.

Богатейший симбирский дворянин Василий Ивашев, родившийся в самом конце XVIII века, и бедный обрусевший немец Александр Гюнтер, родившейся в конце Х1Х-го: корректно ли заниматься их «сравнительным жизнеописанием»? В отношении «культурных ценностей», ими усвоенных и утвержденных самой их жизнью — вопреки ее общему течению — полагаю, что бесспорно корректно В этом отношении обрусевший немец, получивший правовое и политическое образование не только в России, но и в Западной Европе, нисколько не более европеизирован, чем русский дворянин, до отрочества воспитанный гувернером-французом, пользовавшийся библиотекой западных мыслителей в имении отца, дошедшего во время войны 1812 г. до Парижа и привезшего в отечество новые понятия и идеи Оба они — «русские европейцы»: и принадлежность к этой особенной культуре определяет в них столь фундаментально общее, что даже разрыв их физического существования — в столетие! — не кажется столь важным. И это будет видно из дальнейшего хода исследования.

Жизнь В.П.Ивашева в ссылке — начало «великого культурного одиночества», мытарства и скитания репрессированного А.Р.Гюнтера — апогей «культурной изолированности». «Для того, что случилось с русской интеллигенцией, отказавшейся примкнуть к большевизму, параллелей в истории нет... То, что в нашу эпоху случилось с людьми, случается раз в тысячелетие, если не реже. За всю историю России не было примера, чтобы человек остался без всякой опоры, без какой-либо поддержки где бы то ни было.»30

«Культурное одиночество» русского интеллигента А Р.Гюнтера усиливалось и тем обстоятельством, что он был «русским немцем», создавая дополнительный мотив «отъединенное™», при полной, как мы утверждаем, реальной культурной включенности этого индивида в типичный русский культурный «интеллигентский» контекст31. Предугадывая упрек, который может быть сделан композиции диссертационного исследования: некоей несоразмерности частей, скажем, что сделали это намеренно, уделив «началу культурного одиночества» место гораздо меньшее, чем «трагической его кульминации». Забегая вперед, скажем, что разработка социо-культурного окружения А.Р.Гюнтера, общественных взаимосвязей намеренно гораздо более детализирована, как описание явления на гребне яркости его характерного выражения.

Таким образом, для исследования мы берем две крайние точки, первая — когда частная жизнь личности, не поддерживаемая и не определяемая никакими социальными институтами, является сугубо и только областью «личностного творчества», и вторая — когда познавший профессионально (как правовед) и, в некоторой мере, в социальном практическом бытии нормы, охраняющие частную

30 Адамович Г.П. Одиночество и свобода //Одиночество и свобода. М.: Республика, 1996. — СС. 17, 21. Статья написана в 1954 г., «под занавес» эпохи сталинских репрессий. Эмигрантский дореволюционный интеллигент Адамович высказал то, что «под занавес» советской эпохи выразил молодой, сформированный советской действительностью В.Ф.Кормер, только своими индивидуальными стилистическими средствами: Интеллигент «был на самом деле беднее последней собаки, он был на самом дне общества, он был унижен, как мало кто бывал унижен Народу самому неплохо было бы ощутить свою вину перед интеллигенцией...». Кормер В.Ф. Двойное сознание интеллигенции и псевдокультура. // Вопросы философии, 1989, № 9.— С. 67.

31 «Ни с одним из неславянских народов мы не имели столь тесного и даже «домашнего» соприкосновения, столь интенсивного общения и противоборства, как с немцами.» Оболенская С.В.История немцев в России как проблема русской культуры // Русские и немцы в XVIII веке: Встреча культур / Редколлегия: С.Я.Карп (отв. Ред.), Й. Шлобах, Н.Ф.Сокольская.— М.: Наука, 2000,— С.7

жизнь, оказывается вне привычного мира представлений, вынужден воссоздавать их насколько возможно на обломках сформированных границ функционирования его индивидуальности, и в результате интенсивность частной жизни оказывается опять всецело областью его личностного творчества. Мы изучаем следы личностных пристрастий — в творческих актах, которые только и были доступны осужденным, находящимся в культурной изоляции: в текстах частного пор щка

Как уже говорилось, в истории культуры есть «лакуны пустоты», оставляемые запретами современной официальной идеологии. Здесь, при том, что определенные общественно-! ультурные феномены не могут быть своевременно исследованы и поставлены в общий ряд истории культуры, роль мемуарного и эпистолярного жанров для их осмысления значительно повышается, е;ли только эти частные жанры не становятся и единственным источником исследования. Напротив, характерным признаком эпохи, благоприятной для развития гуманитарной науки, как раз и является акцентирование значимости и постоянный поиск источников, поскольку каждый новы(| источник неизбежно должен деформировать ранее самую стройную концепцию.

Характеризуя особенность исследуемых нами текстов: эпистолярных — негрерывных, ежедневно регулярных (как дневниковые записи) повествований, касающихся 1826 года и <онца 1830 гг. (Письма «старших» и «младших» Ивашевых) и Записки А.Р.Гюнтера, посвященные событиям частной жизни, — мы выделяем автобиографичность исследуемого материала Ведь мемуа эы бывают настолько разными по авторской установке («сверхзадаче»), что строго говоря лногие из принадлежащих к мемуарной литературе текстов могут быть отнесены к разным жанрам. «Мемуары — письменное воспроизведение жизненного опыта человека, достоверный (исключающи? вымысел) рассказ о своей эпохе, о ее людях, о наиболее памятных эпизодах. Память истинного мемуариста избирательна, она хранит существенное и «забывает» все незначительное для характеристики эпохи. Автобиография — письменное воспроизведение наиболее существенных эпизодов н событий собственной жизни автора»32. Не соглашаясь в целом с таким определением мемуари ;тики, тип избирательности памяти, представленный в анализируемых текстах, мы относим ко второму типу: автобиографичноскому, частному типу мемуарных текстов. Таким образом, в изученн .ix текстах выделяется вовсе не то, что нам уже известно как нечто характерное для эпохи, а как раз то, что по-новому будет характеризовать эпоху, при включении этих источников в общий источниковедческий ряд.

Какое, собственно, основание мы имеем сравнивать два близких, но все же отл> чающихся жанра — эпистолярного (Письма семьи Ивашевых во второй главе) и мемуарногс (Записок П.Н.Ивашева (вторая глава) и Записок А.Р.Гюнтера (третья глава)? По сути и те и другиг являются «дневниками»: в первом случае необходимость изложить каждодневные события близк ш людям, отделенных пространством. Во втором — потребность предложить «дневниковую заг.ись своей жизни» потомку, отделенному от нее временем. Общая и важнейшая черта используемых для анализа документов — однолинейность временного сознания. Поясним. Обычно «ретроспективное! ь является

и Сутаева Зарема. Мемуары как жанр // Россия. Конец века. Академические тетради — 4 выпуск Мч<АО& Т.», 1994.—С. 12

условием двойного зрения мемуариста на события прошлого. Из этого проистекает . столкновение двух рядов авторской субъективности: того, что он видел и пережил... и того, что стало результатом общественного мнения, массового сознания, им же усвоенного»'3. В рассматриваемых нами записках авторами делается сознательная установка на исключение позднейшей ретроспекции Потому они нарочито фрагментарны, именно как дневниковые записи, как анналы. Они фотографичны, то есть запечатленный момент не может подлежать позднейшей коррекции, всякая ретушь лишает фотографию подлинности, а мемуариста — авторской честности,— такова внутренняя установка пишущих. Таким образом, события находят себе выход в форме драматургической, в форме «сцен», содержащих диалоги, реплики, наиболее адекватной для целостного впечатления «каждодневного дневника». «Авторские ремарки» появляются и в письмах, и в мемуарах крайне редко, в момент декларативной кульминации, когда пик экспрессии вырывается, «выносит из берегов» сообщения на вершины эмоционального всплеска, который авторы позволяют себе с некоторой «заминкой, неловкостью», то есть ощущая преступление границ избранного ими жанра Но это, как правило, те самые чувства, которые владели авторами в момент события, и обладают долго сохраняющейся эмоциональной силой. Оценочность событий заключена в самой избирательности памяти, то есть в том, как структурирована та или иная «сцена»; и здесь неважно, произошло ли это событие давно или недавно: память выделила в сознании только то, что выделила, и новые детали уже не появятся. Следовательно, эта оценочность того самого момента, когда слагается самое впечатление, запечатленное в записи. Вот эта черта делает для нас несущественным некоторые различия анализируемых текстов и в этом плане избавляет от противопоставленности жанра писем (связанных с осознанием события одного временного плана) и жанра мемуаров (в данном случае тоже стремящихся подчиниться этому правилу). Для наших задач взятые для исследования письма от Записок (мемуаров) отличаются только сравнительной крупностью формы, протяженностью, но принципиально ничем более.

Глава 2. Начало «великой опалы и великого одиночества». Сражение «за себя» в среде «дворянской интеллигенции» в первой трети XIX века. Переписка старших и младших Ивашевых — в основном, архивные материалы, или исследуемые очень фрагментарно, или вовсе не исследованные и нигде не опубликованные, представляют главное и, часто, единственное свидетельство событий личной и внутренней жизни семейства Ивашевых. Они неразрывно связаны с событиями российской истории и в то же время дают много сведений об изменениях в частной среде русского дворянства, новшествах культуры и быта.

Вольномыслие под августейшей дланью: «Старшие Ивашевы» (рубеж XVIII - начало XIX). Писатель Владимир Соллогуб в «Воспоминаниях» говорил, что симбирское дворянство «считалось образцовым», познакомившись впервые с семействами Ивашевых, Ермоловых, Тургеневых, Бестужевых, Столыпиных,— назвал их «людьми замечательно просвещенными» Дворянский дом Ивашевых был домом «демократическим» в том смысле, что его члены избегали снобизма и

" Гаранин Л Я Мемуарный жанр советской литературы: Ист.-теорет. очерк.— Минск.: Наука и техника, 1986.—С. 10.

чванства. «Нет ничего нелепее и лживее,— написал Соллогуб,— как убеждение о родовом чванстве русской аристократии»34 Петр Никифорович Ивашев (1767-1838) положил начало том / особому «культурному бытию» в своем семействе, которое может с полным основанием быть назв шо одним из первых островком «интеллигентного существования» в российской провинции на рубе; се XVIII и XIX веков. Бесспорно, такие «островки образования и общения» не играли серьезной ро т в среде дворянства в конце XVIII века. Важной компонентой смысла в сочетании «благородное :ословие», ожидаемой и взыскуемой нормой для новых людей поколения П.Н.Ивашева становится нравственная его характеристика. Началом интеллигентного общества в России, возникшего в среде рс ссийского дворянства, было — в конце XVIII- начала XIX в. — «проникновение в сознание» дворянства идеи служения «не столько государю, сколько Отечеству, обществу . Это предопре целило и формирование того склада души и образа мысли и поведения, которые можно характериювать как дворянскую интеллигентность»,— пишет С.О.Шмидт35.

Сподвижник и любимец полководца А.В.Суворова, близкий друг поэта В.А.Ж/ковского, приятельствующий с писателем В.А.Соллогубом, однокашник писателя и историка Н.А.Карамзина; пользующийся расположением родственников Тютчевых, соседей Аксаковых, да и со<тоящий в родстве или близком соседстве едва ли не со всеми «литературными» российскими дворянскими фамилиями: Толстых, Тургеневых, Ермоловых, Языковых, — П.Н.Ивашев обладал столь оригинальным складом ума, неожиданным сочетанием талантов и вел жизнь столь необычную, что вряд ли стоит искать каких-то аналогий с другими значительными фигурами его века и круга. Впрочем, эта «непохожесть» — типичная черта представителей его поколения: «Люди последней четверти XVIII века, при всем неизбежном разнообразии натур, отмечены были одной оби ¡ей чертой - устремленностью к особому индивидуальному пути, специфическому личному поведен «о . Для человека конца XVIII века... характерны попытки найти свою судьбу, выйти из строя, реализовать свою собственную личность.»56 Уже посвятив свою жизнь военной карьере, Петр Иваш< в полагал особо важной частью своей жизни познание нового и чтение: «мы... жадничаем без меры,— пишет он,— знать об интересных происшествиях, а газеты так скучны старыми своими вестям -I, что нет довольно терпения их читать»3'. Человек, проведший половину жизни в военных походах, постоянным чтением и привычкой к размышлениям выработал свой (весьма орипнальный) эпистолярный стиль, не лишенный куртуазности, иронии, даже некоторого кокетства; развивать чувствительность, эмоциональную сферу, показывать «игру чувств» не кажется ему зазорным, благосклонно воспринимается и его собеседниками и корреспондентами Тут есть место, конечно, и природному литературному дарованию, свойственному всем поколениям Ивашевых (как >то станет ясно в дальнейшем), но главное не это, а тип образования и образ жизни, им укорененны \ и всегда связанный с чтением, с саморазвитием, с потребностью эстетических и этических впечатлег ий.

34 В.А.Соллогуб. Воспоминания. СПб.: «Афина», 1993.— СС. 270-271

35 Шмидт С.О.Общественное самосознание российского благородного сословия .. СС. 109-110

34 Лотман Ю.М. Век богатырей // Лотман Ю М. Беседы о русской культуре' Быт п традици i русского дворянства (XVIII - начало XIX века).— 2 изд., доп. - СПБ- Искусство-СПБ, 1998,— С. 254. " ПД Ф. 263, Архив Д.П.Рунича, Оп. 2, № 159, Письмо от I ноября 1808. Л. 4

«Дай Бог преуспеяния в сближении с человечеством», написал Петр Ивашев к сыну в 1828 г., рассказывая об усилиях, прилагаемых к образованию талантливых и даровитых детей крестьян, об устройстве у себя в имении больниц, прибавляя, что и соседи некоторые из его новшеств «перенимают — чему я рад. » Все его изобретения призваны улучшить жизнь неравных с ним по правам и положению сословий, используются сугубо в практической сфере, точно применимы к определенным нуждам и определенной обстановке, но фантазийность и страстность натуры «старого Кулибина» безудержны: рассуждая, как могли бы пригодиться его мельничные изобретения в «холодных странах Востока», восклицает: «Ах! друг мой, как счастлив бы я был проникнуть туда артистом или простым рабочим!»3*. В 1838 г. декабрист Василий Ивашев напишет сестре « действия его, иногда во вред ему, с ущербом имуществу и силам, всегда клонились на пользу общую. На службе не щадил он себя; не щадил имущества и трудов, когда надеялся изобресть или распространить что-либо полезное в применениях науки к изделиям» Н.М.Карамзин так вспоминал о симбирском дворянстве: «от вас набрался духу русского и благородной дворянской гордости, которой ... после не находил даже и в знатных боярах, ибо и спесь и высокомерие не заменяют ее; ибо гордость дворянская есть чувство своего достоинства, которое удаляет человека от подлости и дел презрительных

Общество в доме родителей декабриста Василия Петровича Ивашева можно назвать интеллигентным, но тон в нем задавали женщины, чему вовсе не противился отец декабриста Внутренне свободный, занятый многими общественными делами, он уважал и полностью разделял деятельность своей супруги, в мыслях не имел подавлять самостоятельность жены, и это видимо, и заложило ту атмосферу свободы индивидуальности, которая наполняла жизнь семейства и казалось столь необычною со стороны. Еще тогда, в конце XVIII века (1796 г.), когда Петр Никифорович женился на Вере Александровне Толстой (ум. в 1837), началась для этой семьи эпоха русских интеллигентных женщин, история их личностного освобождения, осознания себя индивидуальностью, и это принесло семье испытания, не только внешние, но и внутренние, которые возникают тогда, когда появляется свобода и бремя выбора. «Интеллигентность» в русском специфическом смысле предопределила осознание не только ценности и достоинства своей личности, но и всякой другой, отягощение долгом перед другими, острое ощущение неудобства при сознании своего счастливого превосходства, обретенного волею рождения, воспитания, образования. Все это уже бродило в голове Веры Александровны и Петра Никифоровнча, потому не удивительно, что сын их стал декабристом, внучка — феминисткой. В.А.Ивашева была женщина сильного и, бесспорно, непростого характера, но сумела направлять свою силу не в сторону семейного деспотизма, как было бы соответственно общественным рамкам эпохи, а на развитие независимости своей же личности, внутренней свободы. Когда в обществе того времени ни тени, ни намека не было на возможность такой свободы, она позволяла себя решать важные жизненные вопросы самостоятельно, но и отвечать за свой выбор Ни тени осуждения, даже недоумения, даже раздумья мы не найдем в

" Буланова O.K. Роман декабриста. М., 1933,—С. 88-89

" РГБ, Ф 112, Кн.5779, Ед 4а , Л. 5,29 декабря 1838

411 Карамзин Н М. Рыцарь нашего времени.— Одесса 1888.— С. 18

обширной переписке старшего поколения по отношению к Камилле Ле-Дантю, котора i первой, подобно Татьяне Лариной, вконец измучившись от терзавшего ее чувства к сыну Ив; шевых и находясь в состоянии тяжелого нервного потрясения, призналась и матери, и опальному декабристу в своей любви. Тогда это было неслыханным нарушением всех сословных норм, приличий женского поведения.

Прекрасно разбираясь во всех вопросах сельского и фабричного хозяйства, В.А Ивашева, во всех делах мужа разумно и деятельно ему помогая, не дала себя поглотить полное гью этой значительной личности, нашла себе пути реализации, совершенно автономные от мужа. В 1317 г она возглавила «Общество христианского милосердия»: никогда не будучи стесненной материгльно, она всегда пыталась понять и помочь людям, наделенным от рождения не столь счастливой су; ьбой, как у нее,— и удостоилась уважения и внимания Императорского дома. Она открыла при Обществе первое в Симбирске женское учебное заведение — «Дом трудолюбия» — предназначенное для воспитания девочек, оставшихся без родителей и без средств к существованию. Она — адресатка трех российских императриц — послания из царственного дома не прерываются и тогда, i огда был осужден и сослан ее единственный сын. Предусмотрительная судьба определила членш семьи Ивашевых «собственной кожей» испытать на деле их принципы независимости и человечногти Воин-литератор: литературный стиль Петра Ивашева. Деятельный тип жизни военного, зоркость мысли которого принадлежит событиям жизни внешней, по всем логическим соображения и должен бы исключать литературный труд, самодостаточный, не менее тяжелый и требующий всемерной поглощенности, неизбежной сфокусированности на иных временных пластах, однако же Ивашеву удалось совместить «два фокуса зоркости». Следует констатировать: военные люди эпохи 1!:12 года в России — особенные по складу сознания: склонность их обращаться к литературе, мерить литературной, исторической меркой современные военно-житейские события общеизвестна

Когда флигель-адъютант Суворова, Фридрих Антинг41, составил записки о походах фельдмаршала, тот обратился к Ивашеву, недовольно бурча, что не знающий в полной мер; о войне адъютант «скворца дроздом настрочает... Исправь, пожалуй, солдатским языком, отдай каждому справедливость, и себе, — я свидетель...»,— Ивашев приводит в Записках письмо к нему Суворова с просьбой «исправить историю». Но Ивашев хочет и может отвечать за свои собственные наблюдения за Суворовым и считает себя в силах и вправе оставить истории только историю своих личных отношений с полководцем: «все здесь изложенное мною,— сообщает он в Записках,— не имеет тени вымысла, а истинная быль; всегда был я далек самолюбия, а может ли эта минута в старости иметь место? Нет, я желаю только оставить в истории истинное понятие о свойствах этого великого человека» В «мемуаре» Ивашева есть хорошая отстраненность: автор полон любви к своему герою, но описывает того, кто никогда не смог бы назвать его alter ego. Ивашев, в жизни частной — флегматично-созерцательный и добродушный, погруженный по большей части в измышления над своими изобретениями, игриво-галантный в светской жизни, чувствительный до беззаин-тности к

■" Антинг Фридрих (Anthing F.), немецкий биограф А.В.Суворова Упоминаемое сочинение- Les campagnes du feldmarechal comte SouvorofTRymnikski par Anthing / Traduit d'allemend par Serinne — Gotha, 1796

близким,— был ни единой чертой не похож на Суворова, всегда собранного, жесткого и с дальними и с ближними, готового на неожиданный прыжок, лукаво-театрального, нарочито не желающего быть понятым и понятным, во всех проявлениях, частных и публичных, лидера и игрока. Александр Васильевич, «человек своей эпохи, эпохи героического индивидуализма, он не хотел быть никому подобным и не терпел подражающих ему»*2. Суворов скончался на руках Ивашева: «По долгу сердца я не отходил от него, с моих только рук принимал он назначенную ему пищу .» Мемуары Ивашева о Суворове затерялось среди публикаций 1841 года, никогда позже не переизданные и на первый взгляд представляют собой фрагмент текста «без начала и конца» — ряд картин абсолютно частного свойства, где главное действующее лицо Александр Васильевич Суворов, меж тем, при внимательном рассмотрении оказывается совершенно законченным произведением Журнал путешествия — излюбленная сентименталистами форма повествования, позволяющая свободно нанизывать на общий стержень «дороги» самые разнообразные события, размышления, впечатления, между собой и вовсе никак не связанные. В пределах жанра путешествий и действует автор, и этот жанр облегчает ему и другую задачу — строгой фактографичности материала. В том, как материал отобран — действует личность автора (свойства его памяти, запечатлевшей важные лично для него события). В описании уже отобранного он ставит задачу — не исказить имевший место факт. Если внимательно приглядеться, то оказывается, что произведение это не только обладает жесткой структурой — продуманной композицией, но и соблюдает рамки еще одного жанра — частных мемуаров, т.е. повествования о событиях, действующим лицом которых является автор, а не прямые рассуждения Но личностный взгляд, не апеллирующий ни к кому другому, выражается не через мнения, а опосредованно, и опосредованность создает эффект художественности, — через картины. Таким образом, автор стремится к осуществлению двойного принципа: абсолютная правдивость факта, переданная с помощью инструмента художественности. Горячая любовь к Суворову не препятствует стремлению представить беспристрастно и не самые благостные черты его: через «костюмированные сценки» автор сумел передать неколебимую жесткость характера полководца, проявляемую в интересах дела — в ущерб естественному чувству; ироничное и неприязненное отношение Суворова к блеску и материальным излишествам жизни двора, солдатскую неприхотливость Суворова, мужественный аскетизм в частной жизни, тяготение к простоте быта, величие в изгнании и опале, простую открытость к друзьям и хитроумную и лукавую игру с людьми чуждыми, наконец, обожание Екатерины и не слишком большое уважение к ее фавориту — лицу мужского пола, добившегося почестей не умом и не стойкой храбростью. Фигура императора Павла и отношение к нему рисуется неупоминанием■ речь идет о времени Павла, но его просто нет — сквозняк пустоты в ткани очень насыщенной, очень материально тесной фактуры текста Лингвистическая «неопределенно-личная форма» реализуется на уровне средства художественной выразительности. В финале своей «пьесы» автор появляется на сцене, чтобы выразить свое отношение к тому, что «представлялось», объяснить мотивы поступков своего героя и значение их, а

Лотман Ю.М. Век богатырей // Лотман Ю М. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства (XVIII - начало XIX века).— 2 изд., доп - СПБ: Искусство-СПБ, 1998.— С. 270

также и вывести некую моральную сентенцию — конечно, в пользу героя. Здесь же Ива! лев, также по-своему, трактует те знаменитые странности и розыгрыши, которые так по-разному оценивали современники. Никакой реальной странности в характере фельдмаршала Ивашев решительно не находит, никакой мистической стороны натуры полководца всерьез обсуждать не хочет, относя их всецело к области игры, театрализованных представлений, в образных масках которых соз; авалась та отстраненность, замкнутая загадочность истинной личности Суворова, которая давала простор его внезапным тактическим ходам, неожиданным стратагемам. В сочинении описаны эпизодь нарочито мелкие, события незначительные, да еще внимание сфокусировано на житейских детали, сугубо частных соображениях Показывая всемирно известного полководца в никому не известны с эпизодах частной жизни, пользуясь художественным приемом «сцен» как средством отстранение Ивашев решается создать произведение намеренно пристрастное и отмеченное глубокой индивидуальностью. В этих записках прорисовывается прежде всего личность самого Ивашева, с его приоритетами и нравственными оценками.

Частная переписка старших Ивашевых как источник сведений о культурных инновациях в каждодневной жизни. Известно, что поколение старших Ивашевых широко пользовалось для составления писем «Письмовниками», и обращения «мой Друг единственной!»,— являлись часто лишь вежливыми и галантными клише. Но письма Ивашева носят следы столь оригинально го стиля и искренности, что обращение: «мой Друг единственной!», «мой Сердечной Друг!», «нежн.ш Друг1» — по отношению к жене значит именно то, что написано: Вера Александровна была действительно самым близким другом своего мужа. Переписка их интересна тем, что в письмах речь идет не только о насущных вопросах дня, но у супругов выработана привычка делиться мыслями но поводу политических событий, давать им нравственную и общественную оценку. Старшие Ивашевы вырабатывают привычку и потребность анализировать свои чувства и настроения, делиться ими с близкими, наконец, формулировать их. Эта черта важнейшая в семейных отношениях, и пенно она смогла сохранить позже семейные связи при долгой разлуке. Умственная деятельность, привычка к постоянному внутреннему развитию, воспитание «чувствительности», по мнению обоих супругов, единственное верное прибежище во всех невзгодах, несчастьях. В письмах к м яку Вера Александровна пишет о личных делах, не забывает дельно и не по-женски конкретнс передать хозяйственные планы, нужды, неурядицы, возмущаясь равнодушием властей, неосведом !енностью чиновников, жалким имущественным положением народа, сопровождая все своим комк ентарием, личной оценкой- «...и так уже дышать всем нечем по милости Министерства финансов, во: отняли и все покупают задаром, и тут еще хотят отнять из ближняго,— .. они не могут представить нужду поселян и как тягостно приходится добывать жизненные нужды»43 Ивашев хорошо ра- бирался в экономических рычагах и пружинах современной ему России, высказывания пэ поводу общественного устройства весьма критические, застарело пренебрежительные к 1 ерствости чиновников, видно, что это постоянная тема семейных разговоров — вечный российских разговор,

ЛОИИ, Ф. 167, Ед. 7. Письмо от 23 февраля 1826 г.

столь характерный для будущей интеллигенции: «действовать единодушно — не в употреблении, каждой себя выставляет — а чужое если б и полезно было, зажимают разными предлогами»*4. Письма старших Ивашевых периода следствия над декабристами 1826 г. «сложно составлены», если можно так сказать,— не только потому, что им присущ «витиеватый стиль», принятый современной им эпохой, но потому что задачу они ставят перед собой непростую — сложные и тонкие чувства им предстоит передать, да это при том, что они слишком хорошо знают друг друга, внутренняя жизнь каждого пред ними открыта, — передать с максимальной искренностью, чтобы не быть заподозренными в отчаянии, в чрезмерной жалости, исключающей естественное сохранение уважения к чувству собственного достоинства у сына-декабриста. Вера Александровна жестоко страдала, узнав о его аресте, но не была застигнута врасплох' она знала о тайной деятельности: «Никто не может уронить Базиля в моих глазах. Раз я могу сохранить к нему уважение, я уже не могу быть несчастной»**. Представление об истинном и невозвратном крушении жизни связано не с превратностями судьбы и тяготами обстоятельств в жизни Василия Ивашева, но с потерей ценности личности, с потерей уважения к ней. Помимо безоглядной материнской любви — необьемлемая часть человеческих родственных и частных отношений — потребность видеть, уважать и ценить личностное достоинство. Это свойство обнаруживается на пике горя, когда люди мало могут контролировать утвержденные для самих себя жизненные принципы, выливается спонтанно. Тон писем Веры Александровны совершенно естественный, с русского она переходит на французский на середине фразы, и также — «на полуслове» — опять на русский, как ей удобнее выразить ту или иную мысль У несчастной матери может быть тысячи разных соображений и утешений разученному с ней и страдающему сыну — но ведь прежде всего появляется эта мысль, этим беспокойством она целиком захвачена — не подумает ли сын, что она может перестать его уважать? Смело можно утверждать, что тут нет никакой позы, естественно переплетаются в письме соображения нравственного порядка с подробными записями о нуждах обыденных и материальных, так что здесь, бесспорно, говорит бессознательное глубинное существо личности В. А. Ивашевой. Следует оговорить, что «религиозные пассажи» для Ивашевых не только традиционное и естественное обыкновение, без которого немыслимо обойтись, их личностное отношение ко всему происходящему и в этой области побуждает новой меркой измерять связь: Бог — личность; не констатировать, а размышлять, искать свою опору, свою точку зрения и в этой теме: «Я давно уже была приготовлена к твоему известию, ты знаешь, мой друг, что я твердо уверена на милосердии моего Спасителя, .. Он ниспосылает мне наказание, и их достойна, но милосердие Его бопьше Его справедливости, то и помилует всех нас»41 Но не теряла трезвости рассудка, написав со злой иронией мужу «Ты заслужил своею службой, чтобы тебя не разлучали с единственным сыном, но так как в России ценят не верную службу, а ловких воров, то ты, пожалуй, достоин наказания, что поступал не так, а посвятил жизнь честной и полезной службе. . Наши власти несправедливее всех на свете, в этом причина всех

" ПД, Архив Ивашева, 13.904 —13.919, ЬХХУб 23, Письмо 1 июня 1826, Л. 83

Ивашева Е П. [внучка декабриста] Жизнь и деятельность П.Н Ивашева в войнах России XVIII и XIX вв.— ПБСЩ, Ф. 1031 (Герман П А.), Ед. 120, С. 18

46 ЛОИИ, Ф 167, Ед. 7. Письмо от 8 февраля 1826 г.

наших несчастий — имей они хоть тень Правосудия, разве могли бы они судить так, как это сделали»47. Содержание ответных писем Петра Никифоровича полны поисками внутреннего баланса — бесконечная любовь к сыну, это очевидно, всепрощающая и сострадающая, не осуждающая, главная забота о его достоинстве и мужественном поведении, но и бесспорное уважение к его деятельности. А наряду с этим — и потребность узнать истинное значение заговора: если он колеблет положение престола российского, полагает Петр Никифорович, то относиться к нему следует отрицательно: «Существо дела, предпринятого злоумышленниками противу Престола и на совершенную гибель отечества, должно быть в совершенную ясность приведено — и пепел замысла должен быть развеян, сего требует целость отечества и незыблемость престола, которые между собою тесно связаны для блага общего»4*. Но в письмах самых официальных и у него есть ноты дерзостно-ироничные, если они касаются лиц, им не слишком почитаемых, нужды нет, что они вознесены на вершины власти и повелевают несчастной судьбе сына. Так, старый генерал позволяет себе выпад и против Бенкендорфа, по форме подчеркнуто учтивый, по смыслу — дерзко непокорный. События 182S года интересны не самим восстанием, а более тем, как люди, попавшие в тяжелые, чуждые, незнакомые им по всему прежнему жизненному опыту обстоятельства, прилагали усилия к тому, чтобы сохранить достоинство, личность, культурные привычки. И это касается не самих только декабристов, но всех тех, кого и косвенно коснулся дворянский бунт,— их жен, возлюбленных, детей и родителей. (С.О.Шмидг) Как в реальной жизни, озабоченность с тяжким горем соседствует неразрывно и естественно связана с хозяйственными делами: он пишет со скупой мужской сдержанностью о страданиях, но рядом: о сукнах и засухе, о здоровье и хозяйственных закупках, еще с большей страстностью занимая себя делами,— такова жизнь. В переписке нет никакого стеснения в разговорах о природных функциях человека — как это принято между мужчинами и женщинами их «круга» того времени. Благородная простота, естественное отношение к естественной стороне жизни, доселе не столь часто встречаемое в русском дворянском обществе, в отношениях с домашними, и ярко укоренившееся в дальнейшем, в сибирском бытии декабриста, лежат в русле усилий выстроить цельность своего бытия, где нет «принципиально низкого» и «высокого» — уровней жизни, друг с другом и не долженствующих соприкасаться и даже «знать друг о друге». Из писем видно, что Вера Александровна читает столичные журналы, книжные новинки, в курсе всех литературных и общественных дел, так что скрыть от нее что-либо, получившее общественный резонанс, невозможно.

Старый генерал узнал стояние в тюремных очередях задолго до XX века- человек горячий и страстный, он борется со своей гордостью, заставляет забыть себя даже и о достоинстве личном — важнее оказывается достоинство любви: и он обещает жене выпросить письмо от сына- ив чтобы то ни стало моими убеждениямиЬ Но и император для него — не эмблема самодержавия, но живой человек, который волю свою и доброхотство может повернуть и так, и эдак: «Мне рассказывали черту прелестную Государя», некто передавал «чудеса милосердия и общей очарованности к

41 Ивашева Е.П. Жизнь и деятельность П.Н.Ивашева...— С. 28

4' ПД, Архив Ивашева, 13.904 —13.919, LXXV6 23, Письмо 27 генваря 1826 Л. 80

монарху. Он радуется каждому оправдавшемуся»4'. Незримый, но упрямый протест, глухое отчуждение от царской семьи выражается в на первый взгляд совсем невинных строках: «Вчерась 1-е, день рождения Государыни Александры Федоровны... Я не был, хоть и был зван, но предпочел тихую беседу. » Быть званым на день рождения Государыни — где весь город собрался (и это тоже с тайным осуждением: «с жадностью бросились на гулянье») — и не пойти, если знать галантный и светский характер Петра Никифоровича, вельможи XVIII века,— почти грубость, бесспорно внятная его жене. Внешне спокойное описание, вплетенное, как и всюду в частных письмах Ивашева-старшего, в мирно-бытовой контекст. Получив, наконец известие о приговоре сыну, Ивашев призывает все доступное ему смирение христианина и старается черпать силы в рассуждениях, что совершенное1 — совершено для блага родины: «Не смею, по умосозерцаниям сим, никак роптать на происшедшее с нами, и нам подобными... может бьггь, пример строгий, предварит необузданность умов в спасение будущее России и50 Мучительная драма незаурядной личности, все основы которой, все убеждения перед лицом несчастья подвергаются испытанию и проверке, — от острого отчаянья к надежде, от тяжелого волнения к не менее тяжкому спокойствию, история борьбы сильных отеческих чувств и долга, гордости, самолюбия и любви, смирения и обиды, на судьбу, на государя,— встает в этих письмам во всей их эмоциональной откровенности, простой безыскусности. Любовь и доверие сыну неколеэимы, но нам так и не стало ясно: узнав все, прощает ли он все сыну, или не желая знать ничего, прощает ему также: «Он далек был быть злодеем.— эта мысль должна нам служить в большое, мой друг, облегчение,., мы не отторгаем ево от своего сердца, а жалеем его существования »" Осуждение сына не так сокрушило старого Ивашева, как разлука с ним. Состояние духа старших Ивашевых после крушения всех надежд и, в сущности, безвозвратного разрушения благополучного семейного бытия, представляет сложный сплав — покорности воле Божьей и трезвой самооценки, исполненной прежнего непоколебимого достоинства: «По мнению людскому, ни ты, ни я не заслужили кару сию, но почему нам сие знать?»52

Сюжет «О Белокурой Ирис и Добром Зиле»: реализация свободной личности через экзистенциальную позицию' «жизнь как роман». Любовная история декабриста Василия Петровича Ивашева рассмотрена в психологическом освещении оригинальных и самостоятельно мыслящих натур, ставшими участниками драмы При таком взгляде равноправными участниками событий оказываются родители влюбленных. Бесспорно одно: интеллектуальная компонента в красивой романной истории Ивашевых занимала первое место- личностная развитость всех членов драмы, их способность совершать не тривиальные общественные поступки, сообразующиеся только с собственным здравым смыслом, моральными соображениями и интуицией. Камилла Ле-Дантю оказалась в доме Ивашевых — и «любезный и блестящий» Базиль, адъютант князя Витгенштейна, приехавший домой в долгий отпуск в 1823 году, роковым образом сразу покорил сердце красавицы. Декабрьские события и известие о его осуждении «разорвали ей сердце». Ото всех скрываемая

4* ПД, Архив Ивашева, 13.904—13 919, ЦОО/б 23, Письмо 27 геиваря 1826, Л. 42 ПД, Архив Ивашева, 13.904 —13.919, ЬХХУб 23, Письмо 30 июля 1826, Л. 118

" ПД, Архив Ивашева, 13.904—13.919, ЬХХУб23, Письмо 23 июля 1826, Л. 113

52 ПД, Архив Ивашева, 13 904—13.919, ЬХХУб 23, Письмо 16 июля 1826, Л. 112

безнадежная страсть, с которой она все эти годы пыталась бороться, тенью легла на ее жизнь Однако Вера Александровна сделала единственный верный шаг, впоследствии изменивший жизнь ее сына, —она открыла Камилле, что Базиль к ней тоже питал некое чувство. Семь лет Камил/а молчала. Теперь она впервые призналась матери в несчастной страсти, а та нашла способ сообщи' ь это Вере Александровне, сама предложив ей Камиллу в невестки. Смелое предюжение, сделанное женщиной, «утешительно изумило»,— написал сам Петр Никифорович. Ивашевы ответили честным и искренним письмом: «Мы добросовестно взвесили каждое слово письма .. Велик >душная и примерная самоотверженность Вашей дочери, ее добровольное отречение от более счастливого жребия внушает нам восхищение, а ее характер возбуждает наше глубокое уважение». И тут же мать пишет сыну, как всегда, правду: «Я знаю, что она тебе нравилась, но не думай, что Камилд а такая же, как прежде, она очень подурнела от горя. Но вспомни, что причиной этому ты. Я знаю твое сердце и что потеря свежести должна внушить тебе чувство благодарности... Скажи мне открове1но, может ли она способствовать смягчению твоей доли»51. Дикой ли, неприличной, необычной или романтичной вся эта история казалось двору, свету, царю, но к старикам-Ивашевым государь и государыня испытывали неколебимое ничем почтение Так или иначе, Николай I ответил согласием. Год прожила Камилла с Ивашевым в каземате, куда не допускались никакие слуги, где ледяные коридоры, сырая и мрачная комната подорвали ее и без того слабое здоровье. Она распрялась. Но как ни странно, чувства супругов не охладели: «Ивашев,— пишет Якушкин,— выработавший себя всеми своими испытаниями, которые ему пришлось пройти, кротким и разумным поведением всякий раз успокаивал молодую свою жену» м. Она скончалась тридцати одного года, почти ровно год Ивашев выдержал жизнь без Камиллы, беспрестанно занимая себя делами и занятиями через год скончался от апоплексического удара, и «годовщина смерти Камиллы стала днем его похооон» а.

Известный критик В.В. Стасов, нежно любивший старшую дочь декабриста и все ее семейство, зная, что Лев Николаевич Толстой задумал роман «Декабристы»54, старался привлечь его интерес к истории любви Ивашева, пытался обратить внимание на то, что, как полагал могло бы более всего «купить» внимание писателя: к трогательным взаимоотношениям дворянской семейства и их бывшей крепостной, отправившейся в ссылку за декабристом, и впоследствии ставикй другом и советчиком, членом семьи младших Ивашевых". И огорчался равнодушием Толстого5*. Ь о писатель отвечает с раздражением Страхову: «Что сказать Стасову'' Об Ивашеве я почти все знаю»,— а самому Стасову: «...вы недовольны мною за мое равнодушие к переписке Ивашева. Недостаточное чувство интереса к Ивашевской переписке происходит во мне оттого, что из всей истории декабристов Ивашев сделался модной историей: и Дюма писал, и все дамы рассказыва от, и один господин прислал мне повесть, составленную из подлинной переписки Ивашева и 1-е Оепш, и в

51 Буланова O.K. То же.— СС. 119-120

" Буланова O.K. То же.— С. 205

" Буланова O.K. То же .— С. 360

54 Действительно, в Записных книжках Л.Толстого есть запись, которая касается Ивашева Толсто! Л Н. Поли

Собран. Соч. по общей ред. В.Г. Черткова. М.: Художественная л-ра, 1936 г., Т 17.— С. 446

" В.В.Стасов — Л.Н.Толстому 1878 г. П Толстой Л.Н. Поли. Собран. Соч., Т 17.— С. 489

" Страхов писал Толстому: «Стасов огорчается вашим молчанием». Толстой Л.Н. ...Т 17.— С. 491

бумагах, которые я имею из Казани, опять речь об этом. Я мало интересуюсь не потому, что это сделалось пошло, и пошлое бывает значительно, но потому, что тут много фальшивого и искусственного, и к несчастью только поэтому это сделалось так пошло»59. Уже Цявловский отмечает, что для Толстого две любовных истории — Анненков и Гебль, Ивашев и Ледантю — слились в одну. Но слились не даром. Они — у всех на устах. (И до сих пор их многие путают). Нарочитая красивость и сказочность истории: Паж и Золушка из заморских стран, «романность» их бытия их героев была так «романна в жизни», что раздражала Л.Н.Толстого. Ю.М.Лотман отмечал, «литературность» бытия декабристов: «любая цепь поступков становилась текстом... с определенным литературным сюжетом»60,— и их отцов: «Читая их биографии, кажется, что читаешь романы Романы эти бывают разные: плутовские, героические, сентиментальные»". Однако это было не стремлением к « внешней красоте жизни», безусловно пошлом в таком случае, а сознательной установкой: стремлением в своей собственной жизни преодолеть разрыв между идеалами (вполне соответствующими реальному личностному развитию и запросам этой развитой личности — выработанными прежде всего в усвоении литературных текстов) и каждодневным бытием, которое должно включать те культурные основы, которые являются главными ценностями, главными приобретениями внутренней жизни героев новой литературы42: «Театральность» ... не означает неискренности», это «лишь указание, что поведение получает некий сверхбытовой смысл» (Ю.МЛотман)63. Марк Раев взглянул на эту особенность с обратной стороны, утверждая, что присущая подлинная «искренность и страстность» бытия декабристов вовлекала их в круги «подражаний», вызывали «мифы и легенды»64. Именно то, как декабристы особенно жили в простых сибирских условиях, вызывало жадный интерес совершенно различных людей и после их смерти. Вот и история взаимоотношений Василия Петровича и Камиллы Петровны, по неслучайному совпадению, вызовет к жизни несколько произведений под названием роман'. «Роман декабриста» М.М.Веневитинова (присланный Толстому по его просьбе), «Роман декабриста» О К.Булановой-Трубниковой. Оба эти произведения имеют несомненное достоинство — они строго следуют документальным материалам. Но масса более поздней литературы «О личной жизни декабриста Ивашева» остается на поверхностном уровне, так, документальная повесть, написанная в 70-х годах XX века65 делает бесспорный «психологический и культурологический шаг на век назад» — трактуя о «возвышенных и трагических» любовных перипетиях, вне бытийных обстоятельств, психологических сломов и отчуждений, болезней и материальных затруднений

Самое удивительное в этом романе — не долгая мучительная страсть Камиллы, не убитая долголетней разлукой, а последовавшее затем счастливое замужество, нисколько не разочаровавшее обоих супругов. Не романтическая барышня, а свободная женщина, знающая самою себя, вполне

" Толстой Л.Н.... Т. 17,— 491

60 Лотман Ю.М. Декабрист в повседневной жизни. // Лотман 10 М. Беседы о русской культуре1 Быт и традиции русского дворянства (XVIII - начало XIX века).- 2 изд, доп. - СПБ: Искусство-СПБ, 1998.— С. 343.

" Лотман Ю.М Век богатырей. / То же,— С. 256

42 См. Либан Н.И. Становление личности в русской литературе XVIII века.— М.: Из-во Моск-го ун-та, 2003

61 Лотман Ю.М. Декабрист в повседневной жизни — СС. 331, 335-337,338

ы Raeff Marc. The decembrist movement / Russian Civilization Series, Prentice-Holl, New Jersey — 1966.— P. 29.

61 Сергеев Марк. Несчастью верная сестра // Сибирь, 1974,; № 4.— СС. 40-57

адекватная и зрелая личность, которая отстояла свое право быть с тем, кого выбрало ее сердце, — не могла не задаваться мучительным вопросом «окажется ли при личном свидании любовь к ней Ивашева «воображаемой». Камилла Ледантю «сгорала от страсти» к Ивашеву по пыражению П.Е.Щеголева, однако ж находилась в состоянии «ужаса», уже отправившись в поездку, с тчаивалась в первые годы жизни в Сибири, и только устойчивая рассудительная доброта мужа удерживала ее от «срывов» и гасила и лечила «нервические стеснения» В письме к М.Н Волконской онг высказала мучивший ее кошмар' «я первая произношу приговор себе, и все же, дорогая и уважаемая княгиня, я не могу отделаться от какого-то ужаса, который признаю весьма для меня плохим чувством» При первое свидание Камиллы с Ивашевым, Камилла от потрясения «лишилась чувств»" — не потому, что не узнала жениха, а потому, что углубленный самоанализ не мог не вызвать страха, что чувства ее и ее избранника окажутся игрой воображения. И в этом ужасе, страхе и отчаянии — сказалось все то настоящее, не надуманное, что позже свяжет накрепко двух этих глубоко самс стоятельно думающих людей. Умение и желание «читать в душах» близких, семейная привычка внимания к их внутренним психологическим состояниям, потребность в общении (бывшая коренной чертой его натуры) в конечном счете и спасла, и укрепила брак Василия Ивашева.

«Романность», естественно присущая бытию героев, «притянула» «н 'померную, гиперболизированную романность» в литературе. Так, Александр Дюма в романе «Записки учителя фехтования», посвященном истории отношений Ивана Анненкова и Полины Гебль, приба! ил столько романтического «вздору», что это, безусловно, не могло не коробить литературного жуса Льва Николаевича". Но и такой серьезный и глубокий писатель, как Александр Иванович Герцен, хотел видеть историю Ивашева (его родственника) в дымно-романтической и грозовой зтилистике «триллеров-ужастиков» — и одновременно, водевильной: «В старинном доме Иваш:вых жила молодая француженка гувернанткой. Единственный сын Ивашева хотел на ней жениться. 'Это свело с ума всю его родню: гвалт, слезы, просьбы...»" А почтенный историк С.Ф.Уваров подал эту историю совсем уж в стиле «жестокого романса», решительно все перепутав, и имя «бессмертной возлюбленной», и название места ссылки Ивашевых: чувство меры как будто парализуется — история соблазняла все уста и уши желанием «преувеличить необычное», то есть о чеобычном поведать в той же «экзотической стилистике».4' Внеобыденная красота безумной страсти и семилетней разлуки, счастливого драматического соединения, портретная красота героев (история оставила нам во множестве живописные их изображения), горестная красота ранней смерти Камиллы, безвременная смерть Ивашева, который не мог жить без своей возлюбленной («Он умер ровно через год после нее, но и тогда он уже не был здесь; его письма (поразившие Третье отделение) носили след какого-то безмерно-грустного, святого лунатизма, мрачной гоэзии; он, собственно, не жил после нее, а тихо, торжественно умирал» (Герцен))™,— все это материал для

46 перевод письма с фр. О.К.Булановой: Буланова-Трубникова O.K.. Три поколения. М.Л. 1928.— С. 45 " А.Дюма. «Записки учителя фетхтования». Горький, 1957.— С.9 " Герцен А.И. Былое и думы.— Л.: Гослитиздат. 1945.— С. 31.

" Из дневника С Ф.Уварова // М С Лунин. Сочинения, письма, документы. Иркутск: Восточнм-Сибирское книжное издательство, 1988.— СС.383-384

70 Герцен А.И. Былое и думы...— С.32

либретто оперы, а не для исследования. И как нарочно, судьба напоследок облекла невыносимые терзания Ивашева по смерти Камиллы в идеально «кинематографические формы», каждая деталь, приходившая на ум его друзьям и современникам, оставленная в письменных свидетельствах, как бы «отлита из бронзы для вечности». В написанном по горячим следам, совершенно частном письме Басаргина, — все те же одурманивающе романные мизансцены: « .. Один раз поутру он признался мне, что каждую ночь видит во сне покойницу и что однажды она неотступно приглашала его к себе — в церковь, где вдруг и очутился он с ней перед налоем, подобно как в брачный день. «Как счастлив я был бы, друг мой»,— прибавил он,— «если б это случилось вскоре»" Всякому, кто знаком с символами традиционной народной культуры, известно, что «сон «венчание в церкви» означает смерть» Отслужив в приснившейся церкви по Камилле панихиду и расчистив от снега ее могилу, он в тот же вечер скончался. А пред тем в дверь к нему постучались в данной ситуации зловещие «маски» (время было Рождества), которых он «с негодованием» отверг, но то оказались его собственные дети, веселые и смеющиеся. Параллелизм сна и реальности, «шутливо-мрачного» предзнаменования и эпилога — все это ведь литературные приемы, чье-то «художественное видение», отметавшее незначительное, чтобы отобрать символы, конструирующие образ. Как будто между течением жизни Ивашева и ее простым документальным описанием уже стоял какой-то незримый «литературный посредник» Вся жизнь его, застывая как разгоряченная лава, тут же становилась литературой, и никакая еще литература тут уже была не нужна71. «Готовая красивость», пугающая неправдоподобностью всякого способного размышлять, — это то, за что может цепляться плохая литература, ее прибежище и оправдание. Здесь нет простора для вскрытий невидимых пластов, сложных, а главное, напряженных размышлений и новых открытий в жизни,— нет места для истинного писательского творчества. Это сюжет для ленивых авторов и скользящих по поверхности, не желающих делать умственных усилий читателей. Конечно, таковые резоны существовали и не могли не оттолкнуть Льва Толстого, да и других авторов не побуждали исследовать вглубь последствия романтического сюжета. Здесь срабатывал некий механизм художественного восприятия: мелодрама представляется наименее правдоподобным из всех жанров, но в жизни как раз довольно часто события выстраиваются по законам жанра мелодрамы,— заметил С С Аверинцев. Для вкуса художественного — мелодрама жанр неудобоваримый, а в жизни весьма органичный. В данном случае «любовная история» —путь преодоления двойственности морали и вообще двойственности существования личности (отмеченный Ю.М.Лотманом как выделяющаяся черта декабризма), ставший одной из определяющих интеллигенцию ее постоянных устремлений (и становящийся настоящим подвигом) в другие — поздние эпохи «Зная подробно всех их [Ивашевых] семейные отношения, я невольно удивлялся той неограниченной побей, которую родители и сестры питали к нему [В П Ивашеву].. Последствия доказали, что тут не было ничего искусственного»,—

" О.К.Буланова. Буланова O.K. Роман декабриста. М., 1933.— СС. 362-365

12 На наш взгляд, Ивашев смог достичь того, по определения «качества личной жизни, которое является результатом того подлинного-художнического проникновения, с каким жизненно-одаренная личность умеет открывать значительное под незаметной внешностью» Винокур Г.О Биография и культура. // Труды государственной академии художественных наук; Философское отд — Вып. И.— М , Б.ч., 1927.— С. 37

писал Басаргин73. Да и сам Василий Ивашев отдавал себе отчет в исключительности дарованных ему семейных и любовных отношений.

Итак, в этой истории роль интеллекта участников драмы, психологические нюансы взаимоотношения личностей, гораздо важнее, чем кажется на первый взгляд Настоящий роман Камиллы с Ивашевым начался тогда, когда занавес закрылся для публики — в ссылке, в повседневных взаимоотношениях, где каждому открывалась «непрочитанная» глубина другого. Вот тогда Ивашев, увлекавшийся ею поверхностно, полюбил ее «больше жизни», и она очаровывалась им вновь и вновь Каков же герой ее сердца? «Его качества, образованность и способности привлекли к нему внимание... Ивашев был скоро оценен по достоинству своими новыми товарищами, которые полюбили его за его простой характер, благородство и доброту. . он пользовался во И армии репутацией самого благородного человека....»74,— сообщает М.М.Веневитинов. «Добрый» и «веселый» Зиль (от Basil, как его звали все близкие), «любезный» и «блестящий», — человек созерцательный, он прежде всего литератор, любитель словесности, поэт, наделенный и другими талантами сверх меры он музыкант и композитор, любимый ученик Джона Фильда, первейшего виртуоза пианистической школы в Европе. Князь А П.Барятинский посвятил талантам Ивашева известное стихотворение75 Историческая судьба Ивашева-литератора на редкость не сложилась — тут тоже есть некая закономерность: его собственная жизнь стала литературным романом, само собою создавшимся, а архив свой он сжег, будучи предупрежден о раскрытии заговора, в том числе и литературный, но продолжал заниматься литературным творчеством и в изгнании. Василий Петрович был вполне профессиональным художником. Его подробные акварели — это «живописные дневниковые записи» его быта и жизни в ссылке, не менее убедительные, нежели и сами письма Он обладал и талантом архитектора. Наконец, он был добрым человеком, и природная доброта усиливалась приобретенными нравственными навыками внимания к другим, создавая общее впечатление мягкости и приятности Он был сторонником систематического умственного труда и умственных усилий, а также и вообще труда (в том числе и физического, который (воспитанный отцом) почитал не ниже своего барства) Часто в письмах и устно (по отзывам современников) признавался он в своей природной лености и слабости характера. Но ведь силен не тот, кто силен от природы, а тот, кто способен к преодолению слабости И все эти перечисленные художественные и личностные привлекательные качества, выросшие в преодолении своей природы, в зрелые годы его украсили, «интересность» его личности переведя в «значительность».

В окружении чуждой культуры, в сибирской ссылке необъяснимое обаяние, или, если угодно, харизма, воспринимались как чародейство, колдовство, но бесспорно признавались Непонятное крестьянину (а потому пугающее) свойство притягательности Ивашева, интеллектуальной, эмоциональной, перетолковывалось ими в терминах традиционной народной культуры И это очевидно из иронического текста Ивашевского письма: «Вообрази, мой милый друг, что я попал

73 Буланова-Трубникова O.K. Три поколения. МЛ. 1928.— С. 60

" Веневитинов М М.Роман декабриста // Русская мысль, 1885 — № 10 — СС 118.

" Е К Решко. Неизвестная элегия В П.Ивашева «Рыбак» // Литературное наследство Декабристы-литераторы М,- АН СССР. Отд. Литературы и языка., 1968 — С 588-589

здесь в виноватые чародеи: в народе разнеслось, что я заговариваю дождь для того, чтобы по суху строиться. —. .Уверены были, что у меня есть книга, в которую стоит мне заглянуть, и дождевые облака послушно расходятся по сторонам»". Если вспомнить этнолингвистические работы Н.И. Толстого, посвященные обряду «вызывания дождя», то знаковость в народном сознании фигуры его вызывающей на фоне представлений традиционной народной культуры трактуется однозначно. Итак, Ивашев привлек Камиллу именно «культурным обаянием» «Эта молодая девушка, естественно, способна была испытывать нравственное удовольствие в разговоре и обществе образованного и по тогдашнему блестящего офицера»,— пишет Веневитинов77. Неизбывность влечения определялась тем, что Камилла не видела ни в ком такого сочетания интеллектуальной и художественной привлекательности, каковые видела в Ивашеве, и которые соответствовали запросам ее личности. Повышенная «избирательность» Камиллы, как сказали бы психологи, — все то же следствие личностной развитости («Объяснить влюбленность» («нужду в человеке») — «это трудно». Лишь влюбленному «повульгарней» это «как-то удается»7*) Естественно, бессмысленно пытаться объяснить рационально причины любовного влечения: но избранник Камиллой был угадан верно и в собственно эротическом смысле' это весьма убедительно говорит о том, что не поверхностно романтической была эта привязанность, главенствующую роль играло тут самопознание, правильное понимание самой себя: физическая близость принесла Ивашевым невероятное счастье, стала причиной рождения пятерых детей в столь неблагоприятных сибирских условиях;— психологическая гармония создавалась благодаря обоюдным усилиям супругов так удачно («восемь лет беспрерывного единодушия в любви»), что Ивашев действительно не смог жить без нее. Оттого, потеряв Камиллу, Ивашев написал: «Не переполнилась ли мера счастья, дозволенная человеку на земле?»79

Паж вдовствующей императрицы Марии Федоровны, адъютант Витгенштейна... каторжанин. Известно, что Ивашев по выходе из Пажеского корпуса вскоре стал делать блестящую военную карьеру, никогда не оставляя литературных занятий, которым предавался еще в корпусе. Собственно, о деятельности Ивашева-заговорщика до сих пор ничего не известно. Существуют соображения, по которым Ивашев был куда серьезнее в делах Тайного общества, чем это кажется (его дружеская и братская близость с одним из серьезных заговорщиков Пестелем*0, характеристика как «одного из энергичных заговорщиков» (А.И.Герцен), «в 1820 г Ивашев уже являлся в числе «бояр», то есть старейших и важнейших членов тайного союза» (М.М.Веневитинов). Если оставить в стороне как гипотезу (являющуюся предметом специального исследования серьезную долю Ивашева в декабрьском заговоре), то его участие, человека литературного и созерцательного, можно и объяснить и описать как участие порядочного человека в умственном течении, вполне

74 РГБ, Ф 112, Кн.7559, Ед. 4а Л. 46,13 сентября 1839

77 М М.Венеоитинов [племянник известного поэта]. Роман декабриста. .С 119 71 Вопросы философии, 1989,— №8.— С. 133

™ Буланова O.K. Роман декабриста. М , 1933 — СС. 354-355

ю Новые материалы о деятельности Пестеля существенно меняют представление о грозной серьезности замыслов заговорщиков См., например, Киянская О.И. Южный бунт. М.: РГГУ, 1997, Она же. Павел Пестель. Офицер. Разведчик. Заговорщик.— М.: Параллели., 2002

согласующимся с его воззрениями Иными словами, он не мог не вступить в общество, испытывая ответственность образованного человека перед ужасами неволи и невежества других общественных слоев России Следственная Комиссия по делу декабристов так определила вину Ивашева: пребывая в Обществе «без всякого действия», «Виновен в участвовании в умысле на цареубийство согласием и в принадлежности к тайному обществу со знанием цели». Родственник и друг Ивашева, писатель Николай Иванович Тургенев хорошо объясняет настроения причастных к тайным обществам людей разного психического устройства, разных устремлений, разных политических и экономических воззрений: «Я не потому вступил в общество, что общества не были запрещены, как не потому и вышел, что общество было опасно или преступно. Я почитал общество вздором н никогда не думал ни об опасности, ни о преступности. Как думать о том, чего нет на самом деле? В деспотической стране, как Россия, где пресса задушена цензурой, судить об общественном мнении можно только из разговоров, знаний фактов или из рукописной литературы... Однако, долг честного человека заставлял пренебречь недостатками формы, личными неудобствами и даже опасностями, когда представлялась возможность по мере сил содействовать полезному и благородному делу,»" Общим для различных индивидуальностей и характеров, вступивших в общество, было: крепостническое состояние людей — «зло, которое мучило меня на протяжении всей моей жизни» («Я употребил все усилия, чтобы сдержать проявление ужаса, который внушало мне рабство... Непозволительно мечтать о политической свободе там, где миллионы несчастных не знают даже простой человеческой свободы». Н.И.Тургенев).

«Итак, столь сострадательный и слабый, я представлен чудовищем...» (Si compatissant et si faible - et voilaque je vais passer pour un monstre)*2 — из Записки Ивашева к родителям после объявления при говора,1826 год. Как мучительно должен был он, человек не дела, но размышлений и творчества, (типичный русский интеллигент, мы бы осмелились утверждать) у которого была первейшей потребность в художественных впечатлениях и обмене мыслей в своей культурной среде, переносить изолированность от нее, что делать, чтобы сохранить себя как личность? Об этом узнается из писем. Воспитание чувств и «испытание достоинства» в семье ссыльного декабриста. Ивашев сжег свой архив, не пожалев и литературных своих опытов, но по письмам его очевидно, что это был писатель. Литературное дарование, в той или иной мере, было свойственно всем членам семьи Ивашевых, в том числе и женщинам, и развитие его в семье поощряли. В этой семье «умственные занятия» считались необходимой частью не только мужской, но и женской ее половины. «Ты ведь был единственный мой учитель русской словесности»",— напишет Лиза в Сибирь к брату. В вынужденном уединении сибирской ссылки декабрист Василий Петрович Ивашев выработал для себя тонкое и мудрое понимания природы взаимоотношения мужчины и женщины, заложенное им еще в детстве, и вовсе не свойственное русским людям 30-гг. XIX века, людей даже его круга. Признавая за женщиной безусловное ее интеллектуальное достоинство, он видел равенство не в равнозначности, а в возможности равной реализации особой природы мужчины и женщины Не с кем

" Тургенев H И. Россия и русские.— М.: Типогр. Русского товарищества, 1907. 4.1 — СС XIX, 50, 57 "2 Буланова-Трубникова O.K. То же.— С.24 " Буланова O.K. Роман декабриста. М., 1933.— С. 97

так свободно не изъяснялся он о философии и науке, искусстве и вообще жизни, как в переписке с любимой сестрой, Лизой Ивашевой. В его долголетней переписке с сестрой из сибирской ссылки ни тени покровительства старшего брата, старшего мужчины рода, а вольный и радостный, плодотворный для обоих обмен мнениями, где каждый чутко прислушивался к развитию мыслей друг друга, и который он сам называл «прекрасным примером родственной дружбы»*4. Ивашев часто обращал внимание на необходимость понимания иной, нежели у мужчины, душевной организации и психики женщины: «вы, женщины, наделены особенным даром выражать лучше нашего чувства во всех их подробностях и оттенках, и в подробностях частной жизни заинтересовать одним словом в своем рассказе.»*5; «В той науке, где сердце должно предугадывать и руководствовать, не успеть за вами нам, мущинам»,— из письма В.П.Ивашева к сестре из Сибири, 1840 г.м

«Лучший друг, оставленный мне на земле утрат»",— назвал сестру Василий Петрович. С именем Лизы связана еще одна «романная» история семейства Ивашевых: порывистая, страстно любящая брата, а главное, остававшаяся на протяжении всей его жизни его главным другом. Лиза, которая при аресте брата- «едва не сошла с ума во время нашего жестокого расставания, когда целых одиннадцать дней меня стерегли не спуская глаз»", никогда не прерывает с ним переписки, высылает книжные новинки, отечественные и заграничные журналы, держит в курсе семейных и культурных событий Но она так страдает от разлуки с братом, что в 1838 г. перед отъездом на лечение за границу, обманув отца тем, что едет на богомолье в Цивильск, решается тайно отправиться к брату в Сибирь Достает подорожную на имя купчихи. Под чужим именем она пробыла в Туринске две недели.

В письме Лизы Языковой Ивашеву содержится обещание сохранить в переписке образ того «культурного бытия», которое он привык вести в своей обыкновенной жизни: «Милый, неоцененный братец... Мы будем писать как можно чаще, мы присоединим тебя к себе, и хоть в отдаленности, но ты всегда будешь свидетелем всех наших чувств действий и мыслей, ты подумаешь, что ты с нами» Так оно и произошло, через двенадцать лет разъединения Василий Ивашев напишет сестре: «По этим письмам я мог перенестись на миг воображением к вам, присутствовал вашим занятиям, чтениям,»", а в связи с кончиной Петра Никифоровича: «Разлученный с нами он старался хоть поделиться со мною занятиями своими и заменить присутствие, прикрыть разлуку подробностию сведений и всего, что придумывал изобретательный и деятельный ум его»90. Содержание писем и сама сохранность громадного архива говорит о любви семейной, нерастраченной в долгой разлуке. Он напрягает воображение, чтобы дать возможность «представлять», воссоздавать «картины своей жизни», призывает всю свою фантазию, чтобы вообразить себе в образах жизнь близких: Осознание, что можно создать иллюзию общей жизни семьи через тысячи верст пространства, путем усиленной

и РГБ, Ф. 112, Кн. 5779 Ед. 4а Л. 22,17 и 18 мая 1839 " РГБ, Ф. 112, Кн. 5779 Ед. 4а Л. 30, 5 июня 1839 и РГБ, Ф. 112, Кн. 5779 Ед. 4а Л 15, 29 августа 1840 " РГБ, Ф. 112, Кн. 5779 Ед. 46 Л. 4,23 мая 1840 г " Буланова-Трубникова O.K. Три поколения.— М.Л. 1929.— С. 16 " РГБ, Ф. 112, Кн. 5779 Ед. 4а Л. 16,6 апреля 1839 г. " РГБ, Ф. 112, Кн. 5779 Ед. 4а Л 5, 29 декабря 1838 г.

работы воображения, оттачивают его перо, создают живой роман восприятий и впечатлеь ий души и мысли. Письма Ивашева реализуют уже описанный ранее психологический тип эмо!. иональной открытости. Он входит во все детали жизни, бесконечно обыденные, но они ему штсресны, поскольку связаны с близкими существами: лишаи на ногах прелестной Камиллы, ветрянкл Петруши, простуда Мани — здесь он едва ли сам не «Наташа Ростова». Детальность стиля его писем коррелирует с детальностью его живописи. Конечно, Ивашев вынужден ограничивать ра ¡суждения, боясь соглядатаев переписки. Но это же заставляет, прибегая к метафорам, создают! чеканные формулировки, одной фразой характеризующие его жизнь и личность: «негостеприимннй воздух» изгнанья», «дни, падающие мерными каплями» и пр. Мы можем говорить о целостном художественном видении мира, о литературных приемах Ивашева, — они детально-жипописны, и внешний образ дается как знак нравственного внутреннего состояния. И речаль, и р; заражение Ивашев передает через деталь внешнего мира — по опасению цензуры, но не только, — это ему свойственно изначально. Заметим, что несмотря на все нравственные, волевые и интелл( ктуальные усилия, не всегда удавалось Ивашеву удерживать себя на границе внутренне благоу ¡троенного состояния духа: «Обыкновенные наши способы утешений и успокоений истощаются; и с» олько есть сил, все мы, ухватившись, держимся за спасительную былинку надежды»". Он, посещавший классы Академии художеств, нестерпимо страдает от отсутствия профессиональной художественной среды. Беспрестанная тоска по образованному обществу выражается через уныло безвкусные цветы на сюртуке купца, умственный голод — через неприязнь к «пестрой дичи» купеческого общества, стилистически разнородных, не органичных, потому, неуместных сочетаний поверхностно усвоенного «налета европейскости» с косной местной нелепостью (через «немецкое плат.е», одетое вместе с «платком», украшения, «наколотые на верхнюю одежду»). Раздражение больш )го барина против полуобразованных, при дружелюбии к простым крестьянам и вообще к простому народу,— черта свойственная многим интеллигентам и поздних времен. С крестьянами Ивашев короток, но между Василием Петровичем и «физиономиями из местных», стремящихся к образованности «на азиатский манер»,- непроходимая пропасть, и проступает брезгливость барина, та самая пресловутая «культурная пропасть». Боязнь Ивашева самая острая — потерять самою потргбность к саморазвитию, интерес к творчеству, предметам изящным и размышлениям. отвлечечным,— с горечью безжалостной самоиронии он подхлестывает себя зарисовками своей ежедневной обыденности, вынуждая и понукая смотреть со стороны на свое бесцветное и нищее впе1 атлениями существование. В борьбе с этой чуждой стихией Ивашев и устраивает дом по-дворянски, «как у батюшки», прилагая к этому немало усилий. И его дамы строят вокруг дома европеизированный мир в цветниках и оранжереях, быть может, вовсе бесполезный с точки зрения практической целесообразности, совсем лишний для их материального состояния, но необходимый для их культурной устойчивости: На самом деле Ивашев изнемогает под грузом прозаических физических работ, призванных прокормить семью, однако полностью поддерживает, одобряет воссоздание красоты излишеств, изящества без пользы «парники с арбузами и дынями».

" РГБ, Ф. 112, Кн. 5779 Ед. 4а Л 16, 6 апреля 1839 г.

Уединенный образ жизни обостряет присущее Ивашеву свойство проницательности, умению «читать в сердцах Странно было бы себе представить, что равновесие взаимоотношений, найденное в семье Ивашевых, так поражавшее окружавших, доставалось просто так. Как и брак Ивашева, эти отношения держались на способности Василия Петровича к толерантности, мудрой терпимости, признания чужой позиции и точки зрения. В отстранении от себя, в постоянном взрослении личности Ивашев достигает больших, как бы сейчас мы сказали, психологических эффектов, он научается любить не только близких, но и самою их жизнь: «Люблю вашу жизнь, в которой на все есть время и где время так хорошо наполнено»®2. Ивашев постоянно побуждает близких давать себе труд напрягать воображение в представлениях чужих чувств, настроений, образа жизни. К концу своего существования в Сибири Ивашев смог заново выстроить «мир вокруг себя», в котором его близким и ему самому было психологически комфортно и уютно. Дом по его проекту и его постройки — лишь материальный знак этой внутренней «устроенности» семьи и ближнего круга.

Культурное общение, как понимает его Ивашев, то есть возможность следить за размышлениями друг друга («размен мыслей», как он это называет), чувствами, оценками, отношением к тем или иным событиям,— самое драгоценное, единственное и главное интеллектуальное удовольствие, которое у него осталось. Важнейшая черта самоанализа Ивашева — ироническое или юмористическое отношение к своей персоне, хранило его от чрезмерных терзаний художественной натуры, вполне никак не имеющей возможностей состояться в условиях изоляции,— и от уныния,— разумеется, до тех пор, пока он не дошел до своей последней черты терзаний по Камилле. Идея восприятия полноты жизни через самоусовершенствование и воспитание в детях привычки к самоусовершенствованию не оставляет Ивашева в самые горестные периоды его жизни: «Если чему завидую в твоем быту, то, конечно, возможности приобретать сведения для детей; да и сам я, с каким наслаждением слушал бы ученые и назидательные разговоры ..., а для отдыха мелодии... Поздравляю, мой друг, ты живешь, ты чувствуешь жизнь. Не теряй новую цель -совершенствование»". Ивашев выделяет три, с его точки зрение, важные стороны, которые «вселяют надежды», что «нрав» (характер) и «развитие» (личности) сформирован будет правильного — «воспитание», способность к «привязанности» (к близким) и «щастливые склонности» (природные индивидуальные задатки, которые необходимо заметить и развивать именно их). Безудержное чтение — общая черта, сформированной семейной средой Ивашевых: «Всего труднее лечить пьяниц, потому что недостает первого условия к излечению: желания излечиться... Прости сравнение: а я тебя считаю одержимой запоем чтения и бессонничества, и признаюсь, понимаю сам этих пьяниц.»*1 В воспитании индивидуальности мировосприятия, развиваемом через чтение, видит Ивашев главное средство выработать характер и сохранить культурные привычки своей среды у детей: «Дням, падающих нам одномерными каплями, стараемся придать новость смешением и разнообразием занятий, по вечерам читаем ... и готовимся воспитать дуит наших девочек»9'. Чадолюбие Ивашева

РГБ, Ф. 112 Кн. 5779 Ед. 4а Л. 33,7 июня 1839 " РГБ, Ф. 112 Кн. 5779 Ед. 4а Л. 18,20 апреля 1839

РГБ, Ф. 112 Кн. 5779 Ед. 4а Л. 52,11 октября 1839 "РГБ,Ф. 112 Кн. 5779 Ед.4а Л. |7,6апреля 1839

проникнуто его даром наблюдателя и исследователя: «Нужно вам сказать, моя дорогая сестра, что я до сумасшествия влюблен в малютку Марию. Она каждый день приобретает новое очарование. И делается грациозной....»94. Но Ивашев и педагог- выработал в себе принцип — любить детей ради них самих, а не ради себя- «Петруша все страдает изнурением сил. Недостаток сил останавливает в нем развертывание способностей, принадлежащих по возрасту. Понятия на точке замерзания; авось поправится, но да будет воля Всемогущего- будем повиноваться во всяком случае, и будем сына любить для него самого, когда б даже не пришлось нам видеть возмездия за любовь и попечение»". Свободное развитие автономной личности исключает авторитарность родителей, подавление индивидуальности, столь обыкновенное для начала XIX века в воспитании детей' «Веселость детей, по-моему, есть лучший барометр или термометр,— как хочешь - состояния их здоровья»",— утверждает Ивашев. Самое главное в воспитании — совместное переживание,— считает он,— то есть, помимо чтения вместе, разговоры, игры, — вот где естественно формируется мировоззрение. Каким бы тяжким физическим трудом не приходилось заниматься Ивашеву в борьбе за существование, как бы ни страдал он морально, не было периода в его жизни, когда б он оставил творческие занятия,— свои собственные — и с детьми: «Карандаши, кисти, музыка, книги- как все это по мне!»99. Невозможно себе представить, чтобы бывший каторжанин Ивашев не отдавал отчет в тяготах жизни, (которую он успел узнать с самых неприглядных сторон) уготованных ему детям, и вовсе не страдал непрактичностью. Ему пристало бы более приучать детей к цепкости, практической приспосабливаемости, «выживаемости», наконец. Но акцент он делает совсем на других сторонах развития. Вовсе не по недомыслию. А потому что вне ценностей свободного со-размышления и сочувствия в сфере изящного — смысла жизни не видит. Особую и необходимую сторону воспитания, делающую человека человеком, в любых условиях, Ивашев определяет как воспитание любви к изяи/ному, ведь искусство обладает свойством не только поворачивать внимание ребенка в правильном направлении, развивать вкус и общий интерес к жизни, разнообразя ее впечатления, но и укрощать дурные стороны и инстинкты.

Не находим мы у Ивашева никакого жеманства в описании болезней, никакого стеснения в изучении болезненных состояний противоположного пола Он — лекарь поневоле, держит аптечку, собирает травы, читает научные статьи по медицине, помогает поселянам лекарствами, в этом с годами достиг некоторых успехов Все годы ссылки Ивашев просит Лизу посылать ему журналы, содержащие статьи по медицине, пополняет свое образование, к нему начинают обращаться «поселяне» со своими нуждами и недомоганиями, практический лекарский опыт позволяет ему делать свои собственные прогнозы многих недугов. Он значительно опережает в своем сибирском уединении позднейший рациональный подход к естественным проявлениям жизни, свойственный людям 1860-х Его отцовство сродни материнству. Как женщина, когда болеет ребенок, не может одеть на себя драгоценности, так и Ивашев- «Покамест он [Петруша, сын] был болен, я не хотел и за

* РГБ, Ф. 112 Кн. 5779 Ед. 4а Л. 9 26 января 1839

" РГБ, Ф 112, Кн. 5779, Ед. 4а, Л 32, 5 июня 1839

" РГБ, Ф. 112, Кн. 5779, Ед. 4а Л. 37, I августа 1839

99 РГБ, Ф. 112, Кн. 5779, Ед. 4а Л. 25,2 нюня 1839

перо приниматься»100. В письмах много просто бытовых зарисовок, комических сюжетов, которыми само себя веселит немногочисленное и замкнутое общество Ивашев внимательно следит по иностранным журналам за происходящим в мире, просит в письмах дать разъяснения всем новостям общественной и научной жизни.

Естественная религиозность Ивашева, привитая матушкой в детстве, не остается формальной традицией Бесспорно, утраты всего дорогого в жизни, следующие одна за другой, подвергают веру мыслящего Ивашева тяжелой проверке. Но бесконечно страдая, он, подобно своим родителям, предается бесконечной горести, но никогда — ропоту, трактуя все с ним происшедшее как действие Провидения. Очень часто встречаются в письмах подобные рассуждения, как будто, дав волю острому страданию, он удерживает сам себя на спасительной черте веры в жизнь вечную, встречу любящих в ином «свете»: «Утрачивает ли душа, по разрыве с телесной оболочкой, друзей своих и возлюбленных ею на земле? О нет! Все же живут они в недрах общего отцовского крова; она вмещает еще их в любви: та разница только, что не сообщается с нами по земному. Нищету нашу знают утраты, что в руках Божиих.»1"

Идеи декабриста его дети, внуки и правнуки сумели реализовать на отпущенном им жизненном пространстве- они научились самостоятельно мыслить, воспринимать «чувствительность» другого, то есть различия психического устройства и эмоционального склада, были преданы идее самообразования, умели дружить с людьми других социальных слоев без панибратства и ложного снисхождения, с пониманием достоинства своего и чужого.

Выводы. Может показаться, что в работе мы пытаемся осветить лишь положительные стороны героев исследования, оставляя вне ее их теневые стороны, что делает исследование в целом апологетичным Следует оговориться: мы изучаем те жизненно важные принципы, которые выдержали тяжелейшие испытания. Такой метод позволяет характеризовать понятие интеллигентности через подлинные принципы, присугцие носителям этого качества. Речь идет не о недостатках, а о выборе путей их преодоления и интенсивности работы личности в этом направлении Утвердительно можно сказать, что такая задача ставилась теми, кого мы называем первыми русскими интеллигентами — и это первое, что удалось им сохранить в тяжелых испытаниях Во-вторых, цель достигалась непрерывно, в мелочах каждодневного выбора, который ставит жизнь, такая задача включалась в акт каждодневного существования; и это связывалось с преодолениеп двойственности поведения в публичной и частной жизни человека, обладающего свойством < интеллигентности». Следовательно, напряжение волевых усилий по отношению к поведенческим моделям, внешний контроль над своими реакциями и проявлениями (стимулирующий, как известно, и внутренние изменения личности) из сферы публичной жизни распространяется и на частную Как для старших Ивашевых, так и для младших — в частных и родственных (отнюдь не общественных и публичных) отношениях важной компонентой остается уважение к автономности личности, потребность утверждению достоинства личности, своей — и близких себе. Преодоление

"" РГБ, Ф. 112, Кн. 5779, Ед. 4а Л. 59,24 ноября 1839 "" РГБ, Ф. 112, Кн. 5780, Ед. 5, Л.26,26 декабря 1840

двойных моральных принципов — по отношению к своим и чужим, личному и общественному, человеку своего сословия и чуждого, — одинаково характерны для семьи родителей декабриста, и его собственной семьи. Занятия так или иначе направленные на общественную пользу (в меру способностей каждого индивида) обязательная часть личностного существования, связаны у каждого из членов этой семьи с понятием частной, индивидуальной жизни• долг личности перед обществом, черта, сумевшая пережить испытания страданиями и неволей. Вообще принцип каждодневных умственных и трудовых усилий, преодолений себя остается основополагающим при любых обстоятельствах. Как в семье «старших Ивашевых», так в семье декабриста и в семье его детей и внуков была выработана манера прежде всего дружеских отношений, по отношению к родителям, родственникам, детям. Это обычное для современной жизни явление было бесспорно новым типом отношений, основанных прежде всего на уважении к личности, а не на иерархии клановых и родовых связей. Отсюда — в центре методов воспитания детей оказывается — несмотря ни на какие материальные лишения и превратности судьбы — развитие личностного начала, раннее формирование способности к собственным независимым суждениям, специальное развитие эмоциональной сферы («чувствительности»), а в связи с этим — воспринимаемое как необходимое — чувство изящного, то есть восприятие искусства во всех доступных данному индивидуумы проявлениях. Уважать личность ребенка значит заставить его самого уважать себе подобного. Отсюда — стремление видеть в ребенке прежде всего собеседника, не подчиняя его авторитарной системе воспитания. Чтение оказывается при этом стимуляцией развития автономной области существования индивидуума и, как следствие, вырабатывает потребность и привычку выражать свои мысли на бумаге.

Из вышеперечисленного формировался тот тип эмоциональной открытости, с одной стороны, который заставлял, в конечном счете, разрешать узлы семейных взаимоотношений (всегда психологически сложных для развитых индивидуумов с большой и богатой сферой личностных восприятий) Это же свойство позволяло присутствовать в круге «эмоциональных интересов» детей, не воздействуя на них авторитарно. А с другой — формировал навыки анализа своих поступков и их мотивов, которые вырабатывали способность некоторого «отстраненного» взгляда на самого себя, нашедшего выражение в самоиронии. Мы рассматриваем эту способность как одну из самых важных, она была присуща в равной степени как старшим Ивашевым, так и младшим, а также и их потомкам

Если резюмировать те важнейшие принципы, которые оказались основополагающими,— на примере центрального героя второй главы, Василия Петровича Ивашева, то:

В итоге жизни — «в запалом уголке»,— как выражался декабрист,— «где даже газет не читают»102,— необходимыми сторонами своего существования Ивашев видел непрерывные и интенсивные творческие занятия (литературные, музыкальные, художественные), утверждал как неотъемлемую часть духовной жизни — постоянное познание нового во всех областях научно-общественной жизни; наиважнейшим для него было сохранять цельность бытия, где принципы доброхотства и сострадания — одни и те же к своим и чужим, где нет разделения морали для

Ф. 112, Кн 5779, Ед. 4а, Л. 36, I августа 1839

«высокой» и «парадной» жизни — и «естественной» и «низкой». В.П.Ивашев утверждал как главный принцип каждодневного бытия — культурное общение в «хорошем» (развивающем) обществе» — в данном случае, замкнутом кружке ссыльных декабристов, противопоставленном «местному обществу»; здесь следует отметить, что это стремление — не выражение «социального» или «интеллектуального» превосходства, а потребность сохранения «культурных привычек и обихода» своей среды (в том числе и хозяйственно-материального), «бесцельных» и даже «материально нецелесообрашых» в конкретных социо-культурных условиях, то есть в конечном итоге — условие сохранения «культурного типа», вне которого искажается «культурная личность». Воспроизведение «культурной среды» для него, таким образом, и есть «частная жизнь», поле функционирования и залог роста личности. Уважение к устройству личности исключало для Ивашева деление сфер человеческой жизни на «высшую» и «низшую; в своем культурном обиходе он преодолел двойственность сознания, а следовательно двойственность бытия, так что все естественные проявления человеческой особи равно вызывали его внимание и попечение (отсюда систематические занятия медициной, фармакологией, подробные обсуждения физического женского и детского состояния, бе) ложного стыда, манерности и брезгливости). Его отношение к человеку из народа как прежде всего, индивидуальности, имеющей и все права, ей присущие, к крепостным, за улучшение доли которого он пострадал, не претерпело изменений, не подверглось искушению испытаний и осталось одной из завоеванных ценностей. Можно сказать, что в собственно физическом смысле ссыльные Ивашевы жизни не победили — оба они умерли от непосильных для них преодолений тягот быта, едва на два года пережив старших Ивашевых, в совсем молодых летах. Из всех личностных устремлений семейной жизни супругов главным оказывается одна из преобладающий идей их «культурного поколения»: интеллигентные люди «пушкинской поры» определенно переносили центр тяжести с понятия ценности жизни на понятие ценности чести.

Главным содержанием своей жизни, делающем ее осмысленной при полной изолированности

в сфере общее твенной, Ивашевы-старшие и Ивашевы-младшие видели цель — поддерживать в своих

близких и воспитать в детях качество самостоятельно мыслящих индивидуумов. И все это — ради

сохранения достоинства личности в предлагаемых обстоятельствах. «Когда ты себе представляешь

своего брата,— пишет он Лизе,— не воображай его предающимся отчаянию и обессиленным под

ношей скорбей. Вспоминания мои не все грустные: жизнь моя - так было угодно Провидению -

была, в роде Вольтова столба, орудием, служивитм на тысячу опытов человеческого достоинства

Тут дело, как видишь, не обо мне лично; потому что я сач ценю себя не только невысоко, но говоря

103

откровенно, признаюсь, что ни стою ни гроша, а измучил вас на миллион.»

Единомышленник и родственник В П.Ивашева, декабрист Николай Иванович Тургенев, из своего вынужденного (но гораздо более благоприятного изгнания — из Англии) напишет: «Я должен сохранить не только чистую совесть, но и нравственное мое достоинство... Чувство чистой совести достаточно для смерти. Чувство нравственного достоинства необходимо для жизни»104.

"" Ф. 112, Кн. 5779, Ед 46, Л. 20, 1 ноября 1840

""ТургеневНИ Россия и русские. М.: Типогр. Русского товарищества, 1907 4.1.— С. ХХУШ-ХХХ

Исходя из многочисленных культурных привычек и обыкновений Ивашевых-младших, сохраняемых и оберегаемых в Сибири, отчетливо видно, что они есть интенсивное развитие и продолжение культурных достижений старших Ивашевых. Следует говорить о культурно-нравственной гомогенности явления, называемого «дворянская интеллигенция» на протяжении не только с конца XVIII до середины XIX вв., но и до конца названного столетия.

Глава третья. «Безымянное поколение». Остаться человеком de bien tenue (хороших манер) ... значило остаться человеком.

«Забытые имена» и проблема поиска источников в эпоху репрессий Проблема документа и «документальности» текстов эпохи репрессий Последнее десятилетие XX века прошло под знаком публикаций забытых имен, историй неслучившихся судеб, нереализованных возможностей, круг подобной литературы уже очерчен, границы определены. Источник почти иссяк, новые имена почти не появляются. Записки А.Р.Гюнтера — это книга частностей, и о частной жизни частного человека, у которой должен был бьггь единственный адресат. Свидетельств частной жизни репрессированных поколений интеллигенции почти не осталось' помимо запретов, не находилось и самого желания писать о «нелюбимой» и вынужденной жизни. Окружение А.Р.Гюнтера, «имена», культурная среда, его формировавшая, друзья были известны своим современникам, советская история почти стерла их из своей памяти: многие исчезли в эмиграции, большинство погибло в репрессиях, а остальные не могли себя никак реализовать. Имя Александра Гюнтера до сих пор никому и ничего не говорило. Между тем в канун революции и первые годы после нее он входил в число видных адвокатов России, назывался «восходящей звездой русской юридической науки». Бесспорно, в сознании общества гении этой эпохи, пусть запрещаемые, продолжали существовать полулегально, вызывая тем самым повышенно напряженный интерес. Но цветение культурной традиции в целом поддерживают и многочисленные авторы второго плана, это почва культуры, ее «гумус». О судьбах правоведов и особенно адвокатов эпохи Серебряного века, когда юриспруденция поднялась почти до уровня высокого искусства и захватила общественные умы, ничего неизвестно, нет таких справочников, может быть, и невозможно их составить,— информация утеряна. Тех, о ком идет речь в данной главе, интеллигентах, оставивших значительный след главным образом в формировании «культурного бытия», нет «личностно», «образно» в контексте научных описаний «культурной эпохи»т. Поколение Гюнтера успело культурно сформироваться до революции, после ее ударов, — они принадлежали уже отошедшей «древней культурной традиции». Грань «частных впечатлений культурного обихода», которая придает некий общий характер, интересный многим, находится в области, которая называется «талантом жить», то есть талантливо увидеть события своей

""«Русская культура, эмиграция сделала колоссальное дело для Европы, обогатила ее чрезвычайно. Вот где выразился ее потенциал в XX веке, топко не в России» Федорова Е С. Пять разговоров с Н.И Ливаном. // Время, оставшееся с нами: Филологический факультет в 1953-1958 гг- Воспоминания выпускников— М.: МАКС Пресс, 2004,— С. 448

собственной жизни, и не связана только с талантом литературным. «Записки» Гюнтера становится объектом исследования, потому что несут эту черту106.

Адвокат А.Р.Гюнтер был младшим современником адвоката А.Ф.Керенского (1881-1970), юриста А Я.Вышинского (1883-1954), вырос и воспитан в той же юридической среде, в той же самой русской юридической школе Жизнь сломала каждого по-своему. «Записки» показывают эволюцию в общественном сознании значимости корпуса юридических наук: от «Факультета нравственно-политических наук» (наименование юридического факультета) до образного «Факультета ненужных вещей» Ю.О.Домбровского— вот судьба, эволюция и итоги успешного предреволкн. ионного правоведения. Ныл ли Гюнтер правоведом и политической фигурой первого, второго или третьего ряда? О нем, кроме нескольких очерков о его встречах с Лениным, опубликованных в местной печати Северной Осетии, нет ни одного исторического свидетельства. Нет такого гица ни в 1905 году, ни в 1917-м! Свидетельства есть. Но они, названные «протоколы допросов» или «собственноручные признания», составлены погибающими людьми и никогда не могли быть опубликованы. Указание на раннее участие Гюнтера в революционной борьбе, выдвижение его кандидатуры в Учредительное собрание вместе с Г.В.Плехановым мы не могли найти нигде кроме как в материалах «Дела меньшевиков» 1938-1939 годовДореволюционная пресса много и часто писала о нем в последние годы перед революцией, а подтвердить и вывести на путь поисков материалов смогли только протоколы допросов его однодельцев 1938-1939 годов: «После революции [1917] я из газет узнал, что он был в партии или группе „Единство", то есть, значит, принадлежал к этому крылу меньшевиков... По студенческой организации было известно, что он был в революционном движении еще с революции 1905 года... О Понтере по Харькову я знал как о выдел» ющемся юристе, имя которого как защитника в связи с уголовными процессами часто появлялось еще до революции в газетах.»101 «Записки» писались Александром Рихардовичем в предперестроечные годы, когда он уже перешел рубеж девяноста лег: в 91-93 года10*. Память его оставалась феноменальной' он записывает только те события, о которых уверен — память сохранила их точно до мелочей. Но некоторые события обходит глухим молчанием. Впрочем отважился написать о процессе 1938-1939 годов над московскими немцами, о пытках и своих страданиях (эти страницы в рукописи уничтожены родственниками); уничтоженные страницы рукописи— быть может, еще более красноречивое свидетельство времен, этим поколением пережитых, чем был бы сам текст. Из «Записок» Гюнтера, устных зафиксированных рассказов и материалов «дела» составилась реконструкция «культурной биографии» «представителя интеллигенции тоталитарного режима» в понимании Г.О. Винокура- как творчества личности, перерабатывавшей исторические факты в переживании и таким образом сделавшими их принадлежностью своей частной жизни.

2Следует отмстить: история частных судеб в XX веке предложила такой неимоверный всемирный спектакль, что к концу его документальная проза производила эффект художественности часто в той мере, в какой не могло впечат 1ить и само искусство. Отсюда интенсивное развитие документального кино, фотографии и документальных жанров литературы. ""ГАРФ, ф. 10035, оп. I, д.П-21515.

шСвидетельс"во участника левого студенческого движения в Харькове, Александра Моисеевича Позументирова (ГАРФ, ф. 10035, оп.1, д.П-21515, л. 122) '""В 1981-198! годах.

Ни в коей мере нельзя сказать, что на рубеже XXI века история культурной жизни в России рубежа Х1Х-ХХ века не вызывает интереса исследователей. Но долгие годы молчания сделали свое дело — и ординарные свидетельства очевидца оборачиваются открытием в глазах историка: харьковская гимназия, культурологические сведения из жизни немецкой диаспоры, взаимоотношения социальных групп, демократические настроения учащихся, традиции Харьковского Императорского университета, свободный политический выбор подавляющего большинства харьковского студенчества, становившегося на сторону социал-демократов, а не социал-революционеров «Записки» повествуют о предреволюционном образовании, методах воспитания, этнографических особенностях, бытовых отношениях между разными социальными группами, взаимном культурном влиянии коренного и немецкого населения в России в канун революции Текст сопровождается фотодокументами (представляющими и специальный интерес для истории форменной одежды в России, а также истории костюма средних сословий). Особо следует отметить, что авторство «Записок» принадлежит дореволюционному адвокату: адвокатское сословие было настолько радикально уничтожено в сталинских репрессиях, что не только каких-нибудь мемуаров, но и сведения самого общего характера об адвокатах этой поры искать и трудно, и в большинстве случаев бесполезно. «Записки» профессора истории государства и права Александра Рихардовича Гюнтера, ровесника младшего поколения представителей культуры Серебряного века, интересны как документ, в котором незаурядный, образованный и дальновидный человек фиксирует историко-культурные частности, мелочи, детали жизни, которые могли бы считаться историческим прошлым, да были утеряны, а вот он их возвращает в нужную клеточку предреволюционной истории российской культуры. Волею судеб он, по национальности немец, сам себя считавший неотъемлемо принадлежащим российской жизни и русской культуре, свободно владевший французским, итальянским, немецким, латынью, был вовлечен в интеллектуальный диалог со многими известными представителями театральной, научной, политической среды рубежа веков. Близко знакомый с Плехановым, Шолом Алейхемом, Короленко, Синельниковым, Жолотовским, Неждановой и Барановской, встречавшийся с Луначарским и Лениным, Александр Рихардович представлял тот тип культурного человека предреволюционной поры, который был чужд национальной замкнутости, лишен комплекса недостаточной образованности в отношении западной культуры. Этот культурный тип складывался в счастливое и недолгое время культурного равноправия России и Запада, но в связи с трагической судьбой этого уничтоженного поколения, не получил ни малейшей возможности пустить ни общественно-научных, ни нравственных семейных корней в постреволюционной России.

Задача данной главы («культурологического описания») сводится к тому, чтобы в некоторой исторической перспективе реконструировать частную жизнь, не претендуя на широкие обобщения Для этого привлекаются лишь те сведения из социо-культурных явлений, истории образования и политической истории, с которыми впрямую соприкасалась творческая деятельность и личная история Александра Гюнтера, — фрагменты частной жизни помещаем в ближний культурно-исторический контекст. Глава так построена, что выводы заложены в самой структуре работы и легко предугадываются.

Харьковский императорский университет: в разные времена здесь преподавали знаменитые отечественные ученые (в том числе И.И.Срезневский, А.А. Потебня, Н.Ф.Сумцов, Д.Н.Овсяннико-Куликовский, Н.Н.Дурново и др.). Этюды об университетских профессорах — один из самых ценных фрагментов воспоминаний Гюнтера.— Историко-филологическая, медицинская, ботаническая, биологическая научные школы одного из старейших российских университетов дали многих видных и известных специалистов. Но особенно он выделялся традициями юридического факультета, который вполне оправдывал свое первоначальное название — «факультет нравственно-политических наук»"11. С самого начала существования факультета нравственных и политических наук преподаватели укоренили традицию солидного и широкого фундаментального освоения общегуманитарных предметов (чем и сейчас в мире славится российская высшая школа). Традиция глубокой гуманитарной подготовки сохранялась в университете на протяжении всего XIX века — начала XX века: юристы считались одними из самых образованных гуманитариев. Уже в первые десятилетия XIX века в Харьковском университете начинает складываться ценная традиция публичности и гласности научной жизни. Научный обиход Харьковского университета в начале XX века достиг такой убедительной и устоявшейся прозрачности, что вся научная жизнь, учебная, обшественн!1я, полемика, ученые споры, отзывы на диссертации и даже наиболее удачные сочинения студентов, зарубежные командировки, карьера успешных учащихся, наблюдаемая с самых азов печатно, собрания книг, поступивших от благотворителей, даже место их хранения, — все предавалось научной гласности. Любой совершаемый в науке неэтичный поступок вызывал активную общественную реакцию. В результате вековой непрерывной традиции харьковская юридическая школа, владевшая детально выработанными навыками специфической профессиональной культуры, значительно формировала высокий культурный фон в предреволюционную эпоху.1"

«Еллинистическая» школа харьковских правоведов. Русская научная юридическая школа перед революцией развивалась вовсе не обособленно, а именно в русле всех новейших западноевропейских правовых тенденций. Правоведы поколения А.Р.Гюнтера усовершенствовали научные знания в Европе, в основном в Гейдельберге, Геттингене, Берлине, Вене и Париже. Философии права по давней традиции Харьковского университета придается первостепенное значение. Особое место в правоведчес <ой школе Харькова на кафедре государства и права, по которой специализировался Гюнтер, занимал Георг Еллинек. Он предлагал ученикам сосредотачивать научный интерес на связи норм государственного права с конкретным для данного времени «жизненным процессом»; в центре учения Еллинека стояли права личности, не даруемые государством, а изначально признаваемые им и гарантируемые Довольно рано Еллинек стал предостерегать марксистки настроенных государствопедов: марксистская методология не дает возможности точно разграничить понятия

110 Лишь позже в документах делопроизводства это название сменилось привычным «юридический».

"' «По-настоящему культурный человек,— напишет Гюнтер в последние годы,— помимо общей культуры, должен обладать специфической, специальной культурой, свойственной тому виду деятельности, которому посвятил себя человек».

общества и государства. Понтер всегда оставался верным «еллинистом», Значительное место в учении Еллинека занимало учение о праве меньшинства «во имя интересов справедливости и цивилизации», которое он противопоставлял воле «необузданного большинства»; и это позже стало коррелировать с политической деятельностью Гюнтера, вмещало в полном объеме правовые представления, которые объединили харьковских правоведов в меньшевистскую организацию Харьковский «меньшевизм» глубокое и многослойное понятие, резко отодвинувшее его сторонников от большевизма Политические взгляды Гюнтера, его социальная позиция впрямую обоснована философским осмыслением права. Александр Понтер был и оставался всю жизнь воспитанником Харьковского юридического факультета и наследником его правовых взглядов. Харьковская адвокатура. Институт адвокатуры в начале XX века в Харькове представляет вполне автономную и влиятельную организацию, в отношении самостоятельности вполне поспевая за университетскими правоведами; обыкновением большинства членов адвокатской коллегии было совмещать практику присяжных поверенных с научной деятельностью. Следует сказать, что адвокатура в том смысле и значении, прославившем ее имя в России и создавшем некий политический и правовой театр, существовала очень недолго. В этот период, подобно университетам, институт адвокатуры получает возможность свободно пользоваться выработанным на Западе научным и общественным опытом, становится в одном ряду с аналогичными институтами Западной Европы, совершив огромный скачок почти из небытия. Крючкотворы-стряпчие дореформенного периода, выразительно выписанные А.Н.Островским, ушли в казавшееся уже далеким — недавнее прошлое — и не имели ничего общего с новым адвокатским сословием, очень быстро выработавшим твердые профессиональные нравственные нормы и обозначившим свою независимость Этому немало способствовали выборные Советы адвокатов, которые помогали сохранять независимость даже перед самим судом, укрепляя корпоративность адвокатского сословия, придавая ему значительную силу и влияние. За недолгие четыре десятилетия в русском обществе создался довольно прочный, значимый образ защитника, имевшего в большинстве случаев высокий нравственный авторитет, а что еще важнее — сословие адвокатов, объединенное профессиональными связями и (как правило, схожими в общем восприятии правового состояния государства политическими воззрениями). Адвокатура в пореформенной России вплоть до революции — одна из самых значимых составляющих уникального явления, названного «русской интеллигенцией».

Таким образом, правовая научная университетская школа, адвокатура и политические демократические организации представляли в Харькове прочную надежную систему, Александр Гюнтер по своей деятельности входил во все части этой триединой системы.

«Недолгая эпоха человечности». В начале XX века в Харькове было «два университета» — Харьковский императорский и театр Н.Н Синельникова Александр Гюнтер, в процессе организации благотворительных спектаклей для студенчества, знакомится и близко сходится с крупнейшим реформатором русского театра Серебряного века, Николаем Николаевичем Синельниковым (18551939) , возглавлявшим в те годы харьковскую антрепризу. Гюнтер был тесно вовлечен в театральную жизнь Харькова и в эстетическом, этическом и человеческом смысле в значительной степени был

сформирован творческой атмосферой и творческими принципами Синельникова. О режиссерской системе Синельникова мы не можем судить по профессиональным источникам, зато мемуарная литература оставила богатейший материал, который и стал предметом анализа. Частный театр Синельникона — по своей организации и по принципам последовательного соблюдения личного достоинства актера — был прежде всего театром интеллигентным и театром для интеллигенции. Уважение к актеру и зрителю режиссер сделал доминантой театрального процесса: Синельников вывел свой театр из категории зрелищ развлекательного характера в область эстетики, включив как необходимую во всех жанрах компоненту, — морально-этического содержание, считал призванием театра не подчиняться настроениям и вкусам публики, но постоянно стремиться улучшать их и совершенств овать.

Итак, Александру Понтеру была отпущена умственная энергия и целеустремленная собранность, соразмерные с его дарованиями: кропотливый, усидчивый, невидный каждодневный научный труд с ранней юности; шумные адвокатские процессы, требующие изворотливости ума, темперамента и эмоциональности; политическая деятельность, связанная со множеством людей, умением налаживать отношения; наконец, театр, пение, которыми он, как и всем, занимался всерьез; верховая ез/а, балы, вечеринки и бурный флирт. Все серьезные стороны деятельности Александра Гюнтера были взаимосвязаны, и не было ничего хаотичного и случайного в его разносторонней жизни Потому так прозрачна и цельна «концепция» его личности. Он был человеком исключительных способностей и задатков, которые рано и правильно развил и уже в юности начал успешно реализовать. Природа идеально задумала его для роли серьезного политического деятеля эпохи перелома, задумала как личность, способную действовать на больших общественных пространствах.

Развитие общественного темперамента. Политические взгляды Гюнтера сформировались достаточно рано. Ранняя зрелость, ранняя одаренность, раннее лидерство, ораторские качества, обаяние искренности привлекали к нему самых различных людей— и он очень рано научился держать внимание пэчти любой аудитории. Первый всплеск общественного темперамента проявился в 1905 году С первых дней в университете Александр Понтер с головой окунулся в разные виды практической политической деятельности: он читает лекции и ведет занятия для рабочих; участвует в социа-демократических кружках; создает студенческую кооперацию, позволяющую дешевле покупать необходимые студенту веши. Социал-демократы Харьковского культурного центра вырастают из наиболее образованного слоя общества — правоведов, поддерживаемые и одобряемые либеральными профессорами и преподавателями гимназий. Социальный состав их достаточно однороден: помимо правоведов это выпускники высших технических и инженерных школ, естественны* и гуманитарных факультетов. С самого начала своей общественной деятельности Гюнтер ре: ко отмежевался от социал-революционеров, даже враждовал с ними, считая положительную, конкретную деятельность по усовершенствованию общественных законов и социальных условий единственно приемлемой и единственно возможной, и как правовед любые методы насилия и террора с ранней юности полагал недопустимыми.

«Самопознание в эпоху перемен». Гюнтер относился к той интеллигентной демократической молодежи, которая не только приняла буржуазную революции, но и участвовала в ней, впрочем отойдя в сторону от революции пролетарской. Одна фраза мемуаров выдает его истинную позицию: «Я расскажу как о своем участии в буржуазно-демократической революции, так и о восприятии пролетарской». Революцию 1917 года он считал своей: «Активную роль в буржуазно-демократической революции играла адвокатура: ведущие посты как во Временном правительстве, так и в организации местной власти, занимали присяжные поверенные и помощники присяжных поверенных». В этой фразе сказано больше, чем сказано. На самом деле о роли адвокатуры в этой революции известно еще очень мало. Подавляющее большинство адвокатов дореволюционной России были репрессированы и погибли"2. Как понимал правовед Александр Гюнтер задачи буржуазной революции: он видел в ней открывающуюся возможность приведения российских норм права в соответствие с политикой и социальной структурой российского общества, его реальным национальным составом, что вызвало бы к жизни развитие новых социальных институтов, стимуляцию образования неграмотных, развитие социальной медицины и многое другое В 1917 году адвокат и оратор Александр Гюнтер был также популярен в южной российской провинции (как адвокат и оратор Александр Керенский в Петрограде), получил одобрение у В.Г.Короленко. Знакомство их не было случайностью: у Короленко и Гюнтера было действительно много общего в принципиальных правовых взглядах на общественные отношения власти и личности. Писатель-демократ с огромным стажем участия в левом социалистическом движении до революции, ни на мгновение не позволил себе обмануться прекрасными посулами большевиков, хотя они очень хотели заманить его в свой лагерь."3.

Но не стоит удивляться, что А.Гюнтер, человек светский в старинном понимании, утонченно культурный, до конца дней чрезвычайно ценивший хорошие манеры, не избежавший и «пряностей» и вкусовых излишеств Серебряного века, никогда от них не отказавшийся,— принадлежал к радикальному крылу российской молодежи, будучи, в отличие от многих революционеров, не недоучкой, не социальньш маргиналом, — напротив, он рано и блестяще профессионально реализовался. В основе этого хорошо осознанный исследователями феномен"4 Система его

112 В 1937 году, при наркоме Ежове, в Москве проводился обширный и активный розыск бывших адвокатов, с последовавшими затем процессами и массовой их гибелью.

113 Зорко видя истинные мотивы их деятельности, в 1920 году Короленко написал Луначарскому несколько бездонных по искренности и бесстрашию писем, в России опубликованных только в 2000 году. «Сердце сжимается при мысли о судьбе того слоя русского общества, который принято называть интеллигенцией ..Вы убили буржуазную промышленность, ничего не создали взамен, и ваша коммуна является огромным паразитом, питающимся от этого трупа... Ясно, что дальше так идти не может и стране грозят неслыханные бедствия. Первой жертвой их явится интеллигенция.». Он взывал к властям в царское время, он обращался и к большевистской власти — не для того, чтобы «милость к падшим призывать», в это он применительно к новой власти не верил, а лишь для того, чтобы объяснить, что такое репрессивные действия большевиков: «деятельность большевистских Чрезвычайных следственных комиссий представляет пример, может быть, единственный в истории культурных народов» Владимир Короленко Письма к Луначарскому // Есть всюду свет. Человек в тоталитарном обществе.— М.: Возвращение, 2000.— С.36

ш«Это, по определению Лидии Гинзбург, прирожденная традиция русской революции, та первичная, ценностная ориентация, на которую наслаивались все последующие. От самых неподходящих как будто людей протягивались связующие нити, и не к каким-нибудь там реформаторам, а прямо к бомбометателям.. Уж на что Ахматова, казалось бы, была от этого в стороне, но и Ахматова с оттенком удовольствия

политических взглядов только способствовала любви к науке: целью жизни всякого разумного существа он всегда считал содействие «достижению социальной и индивидуальной справедливости», — потому это и было его верой. Все объяснения сути его личности — в этой фразе. Потому он стал правоведом, потому он стал адвокатом, участвовал в революционной борьбе. (И только в конце жизни его вера в безусловную пользу технического прогресса, прогресса человечества вообще сильно пошатнулась )

Неведомые годы. Между старым миром и большевиками: 1918-1920. Почему обходится молчанием этот период 1918-1919 годов, становится ясно, из материалов «Дела меньшевиков». Вопреки предложенной большевиками диктатуре одной партии, меньшевики сразу же принялись отстаивать более демократическое политическое устройство— единство всех левых сил; Таким образом, меньшевики сформированное правительство большевиков социалистическим с самого начала не посчитали. Играл активную роль в это время и Гюнтер Успехи юридической деятельности в этот период оставили след в документах. К 1920 году все рухнуло в жизни Гюнтера, любимый юридический факультет, адвокатура, демократические институты.

Репрессии против меньшевиков начались очень рано: в начале 20-х. Меньшевики (те, о которых идет речь в исследованных документах) — и это видно по их социальному составу, профессиональной реализованности, культурному уровню — прежде всего интеллигенты, в первоначальном значении этого слова, характеризующем предреволюционное поколение культурных слоев России. Они изначально были противниками большевикам в важнейшем— в методах преобразований. Большевики этой роли соперников помнить не хотели, но и забыть не могли. Гюнтер был прежде всего был сторонником развития социальных гарантий каждого человека, его защищенности (разумеется, противником террора), потому что есть тысячи причин на земле, когда человек не может сам себя полностью ни обеспечить, ни защитить. В изменении правового разрыва народа и правящих классов, который, ему казалось уничтожает Россию, в кропотливой и, как юрист он понимал, долгой работе над законами, в конкретном и сиюминутном изменении в лучшую сторону жизни определенных групп населения, которые по каким-либо обстоятельствам являются ущербными, малоимущими, он видел задачу своей организации. Потому его работа на политической арене была всегда предельно конкретна: организация студенческой столовой, студенческого кооператива, облегчение жизни национальных меньшинств и пр.

Проблема права выбора и «обмеление» соиио-культурной среды. Последний всплеск политической воли Когда в 1921 году из Москвы пришло распоряжение закрыть первый горский институт на Северном Кавказе, причем причины были самые серьезные и объективные (голод, разруха, отсутствие средств даже на финансирование Московского университета, который на несколько месяцев тоже предполагалось закрыть), Гюнтер остро осознал последствия этого поспешного и опрометчивого решения для межнациональных отношений и отправился защищать права вуза в составе делегации горских народов. В открытом диспуте с А.В.Луначарским в присутствии

рассказывала мне о том, что ее мать в молодости была знакома с народовольцамипЮ Кубпановскин. Рец на: Л Чуковская Соч. в 2-х т. // Новый мир, 2000.— № 9.— С.226.

В.ИЛенина он отстоял точку зрения, что политическая сторона в данном вопросе важнее экономической, и институт не был закрыт. Тут сыграл роль весь накопленный им опыт в области защиты прав национальностей, выработанный им еще со времен работы в меньшевистской фракции, все его демократические представления об отношениях народов, знание истории жизни кавказских народов в царской России. Сыграл решающую роль и его ораторский талант, прежний опыт демократических диспутов, в 20-е годы весомая мысль, блестяще высказанная, остроумное слово могли решить ход дела Гюнтер был избран ректором первого Владикавказского политехнического вуза, которым оставался до 1927 г.

Адвокатская практика в первые годы советской власти. Глубокое христианское человеколюбие присутствовало в нем до конца жизни, еще более развившееся на ниве адвокатуры, столкновения с изломанными судьбами и характерами, хотя религиозным человеком он себя никогда не считал, не разу никто не слышал от него разговоров о вере, и по отношению к Богу у него был свой, никогда не потускневший счет. Почему людей заставили так грязно, страшно и жалко страдать, теряя и самое человеческое естество, а с ним и «образ и подобие»?, — на этот вопрос себе он никогда не мог ответить и решений не находил, как и многие из его поколения, прошедшие сталинские тюрьмы и пытки. Впрочем, искренне религиозным людям всегда сочувствовал. Он многое понимал в людях и со многим мирился, с чем бы никогда не согласился в себе самом. Вот здесь, в снисхождении к человеческой природе, и кроется его успех в адвокатуре. Оригинальные решения, неожиданные и изощренные повороты — все это у Александра Понтера были подвиги «умного сердца». «Работать на пользу обществу» — всегда оставалось с ним

Разрушение иллюзий. Начало смутных времен (конец 1920-х). Итак, революцию демократическую Александр Гюнтер принял с радостью. Будучи достаточно радикальным, он и революцию большевиков поначалу не воспринимал как катастрофу"5. Вскоре, впрочем, и начались первые общественные «недоразумения»; в 1920-е годы интеллигентов-адвокатов начинают травить «новодельные» кадры советского суда. Еще удается, собрав остроумие и эрудицию, выкручиваться и отшучиваться. Сохраняя в те времена еще некоторые иллюзии, Гюнтер в 1920 году выпустил книгу «Советская власть и советская конституция» (первую в данной области), ожидая тогда еще от нового государства, как и довольно значительная часть демократически настроенной интеллигенции, развития правовых отношений государства и человека. При этом Гюнтер осознанно остается беспартийным. Следует отметить, что он работал в такой области юриспруденции (уголовное право и криминалистика), которая в начале 1920-х держалась несколько особняком— в это время еще широко публиковались в периодических изданиях сведения о европейском научном процессе в этой области, в обзорах давался анализ изменений законодательств, различные соображения по этому поводу «буржуазных ученых». Эти обстоятельства продлевали иллюзию возможности совместной работы с большевиками (оц понимав под идеологией меньшевиков прежде всего демократически-правовые изменения в обществ^,Тучи всерьез сгущаются над старой адвокатурой

115 «Это был период развития НЭПа, период хозяйственного восстановления, и не только бывшие меньшевики, но даже представители более правых течений (например, кадеты) были в то время увлечены работой, связанной с хозяйственным строительством советской страны. ГАРФ, ф. 10035, оп. 1, дело № П-21715, л.59.

49

А Р.Гюнтер начинает понимать, что при большевиках аргументом против защиты может стать не контраргумент того же свойства, а посторонняя грубая сила. Он резко принимает решение отказаться от адвокатуры, похоронить в себе свою любимую специальность. В 1926-1927 годах во Владикавказском институте начинается процесс вытеснения науки. Видных старых профессоров, оказавшихся в те времена в городе, имевших иногда даже мировую известность, начинают интенсивно теснить с их «сложной наукой». Набирает силу движение тех, кто предлагает «что попроще». Идеологическая база «упрощения» наук для народа очевидна. Понтеру запрещают читать его любимый курс «Истории государства и права». Быть «только ректором» Александру Рихардовичу неинтересно, он покидает пост."6

Начало репрессий. Определенно правоведческий конфликт с властью обозначился во второй половине 1920-х. 1927-1929 годы навсегда покончили с НЭПом, закрылись в правоведении все остающиеся для научного свободомыслия пути: правовые взгляды Понтера перестают быть приемлемыми и в его лекционных курсах: одним из оснований для первого ареста послужил некогда читанный курс лекций, который ему припомнили: в нем он касался проблем суверенитета В изложении спора о важнейшем для Гюнтера правовом завоевании явственно слышится уже не сарказм, а прямой гнев, поскольку его общественные взгляды составляли часть его приватной жизни. Мы теперь знаем, что снижение уровня культуры в нашей стране с первых же послереволюционных лет было целенаправленной и совершенно сознательно организованной компанией, думается, и до сих пор не закончившей свое «поступательное движение», получившей и свое официальное наименование: «„Борьба за снижение культуры". Термин ввел глава этого движения МЛевидов» "7. Все интеллигенты из большевиков теряют влияние, теряет его и покровитель и доброжелатель Гюнтера, Анатолий Васильевич Луначарский. В самом начале 1930-х годов стало очевидно, что людям старой российской культуры нигде не осталось места: ни в европейской культуре, ни в новой русской. В 1931 году в Баку А.Р.Гюнтер был арестован в первый раз, правда по тем временам «легко отделавшись». Видимо в начале 1930-х годов была приведена в действие какая-то глобальная директива — навсегда покончить с остатками меньшевиков и других левых партий или, вернее, с их именами в политическом прошлом. Хотя официально бакинское дело 1930-1932 годов было названо «делом меньшевиков», но это придирка, зацепка, пустота которой ясна с самого начала преследователям, по сути это, безусловно, «дело профессоров», высокообразованной научной интеллигенции, которая раздражала власть не на шутку. В начале 1930-х годов для уничтожения «дружественных спецов» кое-где еще нужна была некая база доказательств для формирования дела. Появившиеся в Баку случайно, в разное время несколько бывших меньшевиков никак между собой не были связаны, никакой, естественно, работы и даже политических разговоров не вели. Профессора действительно часто собирались, как это было принято в их круге, но не для заговоров, а для обмена мнениями о литературе, занятий музыкой. «Дело меньшевиков» в тот момент по причине отсутствия

'"«Поскольку курс Советского государственного права в ГПИ был заменен курсом Истории партии, и,следовательно, мне уже делать было нечего, а оставаться только ректором было неинтересно, я принял предложение и вернулся в Харьков».

" Н Н Берберова. Блок и его время.— М.: Независимая газета, 1999.— С.248.

доказательств оказалось разваленным Одних «участников процесса» ненадолго отправили в ссылку, других со временем выпустили. После полуторагодового заключения в тюрьме Гюнтер оказался на свободе.

Эпоха репрессий только набирала силу. Когда безусловно и бесповоротно утвердилась та самая и единственная норма человека низкой культуры, а прочим не оставалось места, тогда эти культурные последствия революции для многих революционеров стал горше всех материальных и нравственных лишений. С тех пор А.Р.Гюнтер напрямую стал связывать сохранение своей индивидуальности с сохранением даже внешних признаков старой культуры. После первого ареста, бесконечно любя свою специальность, он к ней не старался вернуться: юриспруденция, как он ее понимал, в этой стране перестает существовать. Еще один круг интересов ушел.

Смертельное сражение за право оставаться личностью в эпоху репрессий: «В страшные годы ежовщины». Повторяя общеизвестные факты, скажем, что террор при наркоме Ежове разгорелся до невиданных никогда размеров, а формы ведения следствия превзошли все ранее имеющиеся представления о минимальной человечности. От исследователей часто ускользает тот факт, что, помимо сознательного террора, в рьяных поисках скрытых врагов было много и обычной бюрократической халтуры, «отписок», имитации деятельности, желания «отрапортовать цифрами» — об этом говорят материалы «дел», с которыми мы получили возможность познакомиться Мы знаем теперь, что перед самой войной были уничтожены самые способные военачальники Но деятельность карательной машины вторглась еще и в те важные области народного хозяйства, которые соприкасались с оборонной промышленностью. «Дело», по которому был арестован А.Р.Гюнтер, — одно из таких. Где-то в органах НКВД было решено подвергнуть тотальной чистке важную для военной деятельности отрасль, строительство и архитектуру. Видные посты там еще занимали получившие дореволюционное образование научные работники, профессора и интеллигенты, среди них было много так называемых «лиц немецкой национальности». Архитектура— сложнейшая область творчества, на стыке точных знаний и образного мышления, архитекторы, как правило, одни из самых интеллектуально изощренных и образованных людей. Таким образом, одним махом решалась триединая задача— разделаться с учеными-интеллектуалами, интеллигентами и инородцами. Организуется серия дел, связанных с архитекторами.Следственное «дело Людвига и пр.» № 3234 (Упр. НКВД по Московской области)1" с равными основаниями можно назвать' «дело архитекторов, дело ученых, дело московских немцев».

Механизм фальсификаций. Принципы организации такого рода процессов лежат на поверхности, легко читаются в самой структуре дела, ее отсылках и типовых «признаниях»' намечается определенная жертва, заранее известно, сколько эта жертва должна назвать соучастников «общей антисоветской организации», намечается какое-то количество «незапланированных», «вновь выявленных преступников», то есть имен, связанных с арестованным профессиональной или частной жизнью, названных в общем ходе допроса (и для этого существуют свои «нормативы» — от следователя требовалось, как это видно из дальнейшего, чтобы каждый участник, в зависимости от

""Ныне ГАРФ, ф. 10035, оп. I, дело Кг П-28201.

его «значимости» в процессе назвал определенную цифру «вовлеченных»). Собранная группа лиц объявляется террористической организацией, ей выносится обвинение. Когда включался механизм НКВД, роли арестованных фигурантов были расписаны заранее, прямое дело следователя — любым без ограничений путем выбить из подследственных подписи под необходимыми показаниями, а особо «ударным трудом», полем творчества сотрудника НКВД, считалось получить не предучтенные заранее данные, содержащие для них самих элемент неожиданности, которые можно переоформить в компромат на новых лиц, ускользавших от взгляда органов. Каждый из арестованных должен был подписать признание против кого-то еще, непрерывный процесс следствия должен обеспечиваться признаниями самих подследственных— таково было непреложное правило НКВД— чтобы сломанный человек ощущал себя ничтожным Печальный опыт говорит о том, что не было в годы ежовщины случая (если только человек не умирал раньше времени в заключении), чтобы не появилось «подписи» заключенного под определенным признанием — за исключением того случая, когда следствие в этом не нуждалось. «Признания» чаще всего диктовались следователями, который неотступно следила сочинением этой «повести». Физические пытки и моральные унижения такой силы, какие применялись в эти годы, не мог вынести ни один организм, ни одна психика. Одной из горьких и редких радостей репрессированных была мысль, что такому-то не выпало, не было предназначено «оговорить» кого-то другого. Поэтому к материалам допросов следует относиться с величайшей осторожностью, вычленяя только те факты, которые могут быть подтверждены и другими путями. Такие тексты только с очень большими оговорками могут стать фактом исследования, тем более, фактом литературы. Бесспорно, всякое дело того времени трагически уникально, как неповторима всякая человеческая судьба, но прочтенное нами «дело Людвига», по которому первоначально проходил А.Р.Гюнтер, уникально в том смысле, что обвиняемые имели возможность рассказать во время суда все, что было с ними в заключении на самом деле— и материалы дела это сохранили. А в другом — «деле меньшевиков» — содержатся поздние, эпохи хрущевской оттепели, сведения 1956 года о ежовских методах и «выбитой насилием лжи». Сказанное позволило нам выделить часть объективной информации. Так, становится ясно, что сведения каждого из участников процесса, сообщенные ими о своей дореволюционной деятельности, содержат реальный фактический материал, сведения об эпохе постреволюционной — сфальсифицированы. Только потому мы и решились ссылаться кое-где на материалы допросов. Таким образом, имеющийся материал достаточно раскрывает механизм фальсификации дел того времени. Феномен Людвига. Генрих Людвиг— сын революции, преданный большевик, каковым остался вопреки трагедии своей жизни, вопреки уничтожению властью его творческой личности, вопреки даже здравому смыслу, до конца жизни. Обладая исключительной одаренностью, он занимался созданием и разработкой проектов сооружений, но (с таким успехом, что сейчас некоторые его разработки остаются уделом будущего) проблемами акустики, технологией выработки современных строительных материалов, редкими изысканиями в области корреляции знаковых систем языка и архитектуры. С 1938 года вплоть до конца XX века имя Генриха Маврикиевича Людвига (1893-1973)

в советской печати нигде и никогда не упоминалось"'. Меж тем, он создал новые технологические формы среды человеческого обитания, предварившие многие открытия европейских архитекторов. Его высокохудожественные проекты получили в истории архитектуры название «символико-технологического конструктивизма». Он так захвачен творчеством, лихорадочной работой, что кроме грандиозных свершений новой эпохи не замечает никаких негативных общественных явлений. Но за год перед арестом он написал частное письмо, некое наставление годовалому сыну, где сформулированы те его принципы, от которых он никогда не отказался: «Всегда надо быть тем, что есть А главное, когда не хорошо... Ничто и никогда не перерастет в человеке чувства достоинства.»150 Людвиг объявлен главой шпионской сети — поскольку он самая значительная фигура в науке среди намеченных к уничтожению— от него нужно очень многое, главное: подписи под фантастическими рассказами о шпионских взаимоотношениях с учеными-немцами, работающими в области архитектуры и строительства. Следователь сам сочиняет «шпионские истории», достаточно однообразные и убогие, время от времени выбивая новую «обертку» факта, чтобы наполнить его своим содержанием,— и побоями, моральным садизмом, шантажом и угрозами расправой над близкими вынуждая Людвига поставить подпись под новым страшным сочинением.

Пройдя все унижения и пытки, Людвиг продолжает упорно полагать, что его дело инспирируется провокаторами, стремящимися подорвать коммунистическую партию, что если его жалобы дойдут до настоящих партийных инстанций, ужасы прекратятся. И так двадцать лет, с неколебимым упорством, употребляя обороты и выражения, свидетельствующие о сохранении удивительного человеческого достоинства, он обращается к разным инстанциям в надежде, что бредовое марево рассеется. Его вере мы обязаны невероятными по детальной документальной ценности свидетельствами террора 1938— 1939 годов. В компенсацию к погибшим фрагментам текста А.Р.Гюнтера, в материалах дела найден страшный в своей точности и детальной подробности отчет об унижениях, которым подвергались ученые «немцы», написанный профессором Людвигом.

Второй том «Дела Гюнтера» посвящен персонально Александру Рихардовичу. Следует сказать, что «участники» этого «дела», пребывая в чудовищно стрессовом состоянии длительное время, являли собой образцы ума и тонкости. По интеллекту заключенные были много выше мучителей и сумели во многом объясниться, понять друг друга. За последние десятилетие появилось немало ценных исторических материалов, проливающих свет на этот мрачный период русской истории. Оно до сих пор не осмыслено полностью страной в широком смысле слова, историческая память тех, кто был загублен, ушла вместе с ними: «Если не будут пересмотрены основы, на которых возник в свое время „культ личности", окаменение мысли, заледенение идеологии может вернуться в тобой день Проблема страдания невинных— старая проблема... Пока замученный тираном кричит тирану „ура1", и зритель, окружающий виселицу, вторит ему, и историк превозносит содеянное —

'"За исключением одной статьи: См : С О Хан-Магомедов Символико-технологический романтизм Людвига// Сборник статей «Проблемы истории советской архитектуры».— М., 1976.—СС 81-85.

120 Архив Е.С.ФедоровоП.

нет спасения .. Миллионы невинных будут воскрешены, если проснется сознание» «Ак-Дарьинские мытарства» Гюнтера (40-е — начало 50-х). Помощь репрессированным ссыльным интеллигентам преследовалась по закону и считалась преступлением еще в начале 1930-х годов. А.Р.Гюнтер сослан в глухую среднеазиатскую деревню. Тут тактика была такая: бросить на полный произвол судьбы, сделав вид, что нет войны, голода, болезней, что у человека должны быть возможности и ресурсы выживать. Еще одна ступенька вниз в профессиональной жизни Гюнтера: «Мои услуги никому были не нужны». Но в этих условиях Александр Понтер твердостью своей линии поведения, всегда неизменной, и скрупулезной честностью, сохраняя самоуважение в трудных взаимоотношениях, рискованных столкновениях с «уголовным элементом», приобрел авторитет и был выдвинут как «хлеборез» (раздающий и развешивающий хлеб — стоит ли говорить, что эта «должность» была самой уважаемой).

Выводы: 1. Сухость документа: стилистика «Записок» В молодости Гюнтер сформировался как светский устный рассказчик, автор блестящих «mots», между прочим, выше всех ставил в русской поэзии и считал близким себе другого блестящего салонного рассказчика, Ф.И.Тютчева. И как рассказчик, умел паузами и интонациями дотянуть свои тексты до истинного смысла. В сущности, «Записки» — зафиксированные на бумаге устные рассказы, почти «саморасшифровка» с несуществующего диктофона, сохраняющая многие особенности его слишком правильного разговорного языка. Смысл его рассказов не «дотягивается» без «интонационных смыслов». Подобно черно-белым фотографиям с цветной живописи, в качестве «записанного текста» воспоминания несколько «проигрывают», поскольку Гюнтер, одновременно и простодушно, и намеренно, старается остаться всецело «в рамках устного жанра», лишенный лукавства и тайной претензии на то, что воспоминания могли бы стать чем-то более публичным, нежели просто «рассказы для внучки». Автор старается вспомнить и передать свои собственные давние впечатления, не навязывая своей же, но поздней оценки; воспоминания его — собрание частностей, следовательно, они импрессионистичны в первоначальном смысле этого термина. «Записки» Гюнтера написаны в жанре фотографического (но не живописного) импрессионизма. Последний предполагал бы гораздо большую долю настроения, субъективности и оценочности. Каждый эпизод записок— самодостаточный этюд; в целом их корпус — серия фотографических впечатлений жизни без начала и конца. Все оценки почти всегда спрятаны. Поэтому иронию и даже сарказм (как наиболее сильное из выражений отношения), свойственный рассказчику в интонациях, порой трудно уловить. Сложные смыслы ушли вместе с ним в его неповторимых интонациях рассказчика. И здесь стилистка Понтера-мемуариста сплавляется с его внутренней умственной установкой: трагические кульминации его жизни (уход из адвокатуры, решение оставить любимую профессию, арест и муки 1938-1939 годов) убраны не только по сознательным причинам умолчания, но также и по выбору вкуса. Впрочем, в «Записках» сказалось и драматургическое мышление, присущее многим рассказчикам. Как было говорено, Гюнтер, безусловно, был человеком театра. И «Записки» построены по его законам: полны диалогов, собственно, представляют собой вереницу сцен из различных пьес его жизни, жанр этих

'^'Берберова H H. Курсив мой. Автобиография.— М.: Согласие, 1996.— СС. 602-603.

54

воспоминаний ближе к тексту пьесы с небольшими ремарками, нежели к повествованию в собственном понимании слова: Смысл тщательно выписанных диалогов проясняется тогда, когда их психологически правильно разыграют, интонационно окрашивают. И язык беден в том специфическом смысле, как и должен быть беден язык пьесы, когда автор не все краски вкладывает в слово, оставляя воздух для творчества актера (рассказчика), давая ему таким образом достичь полноты смысла интонацией, жестом. В этом свете органичным кажется то, что текст изобилует прямой речью, диалогами, переданными так, как запечатлелись они в звуках с давних пор детства, со всеми разговорными особенностями речи «персонажей» и немножко «чрезмерно правильной речью» русского немца, а также избыточной точностью юриста.

Таким образом, в языке нет «художественности», да к ней и не стремятся: язык сух как отчет — в этом залог его своеобразной «документальной честности мемуариста», заключающейся в том, чтобы не поддаться соблазну позднего переосмысления запечатленных в памяти событий, выстраивания их в стройную последовательность.

2. Остаться человеком de bien tenue (хороших манер)... значило остаться человеком.

В «Записках» мы встречаемся с зафиксированными общепринятыми для того времени культурными реалиями, ныне, к сожалению, ушедшими. Почти всё, что видится внутренним взором автора, для него лично остается «источником тепла». Блистательное поколение, уничтоженное сталинским режимом, не могло естественным путем передать свои особенности и привычки, свои учтивость и такт следующим поколениям — для них бесконечно ценный культурный обиход. Нельзя сказать, что на руинах прежней не возникло никакой культуры. Но безусловно одно: это была уже совершенно другая культура. С этими, выражавшимися в мелочах, правилами, «культурными обыкновениями» ушли более глубокие вещи: «культурные ценности». Потому «хороший тон», bien tenue (хорошие манеры),— как «эмблема высших культурных ценностей»,— стали особой «лирической», сугубо личностной темой этого поколения. Гуманистическую,— как ее понимали «старые интеллигенты»,— культуру «безымянного поколения» — «зарыли заживо», может именно поэтому, ее «впечатления»," ее «исторические переживания» ярко доживали свой насильственно прерванный век «в умах», и не только своего, но и последующих поколений.

И после всех пережитых мытарств, в 60-е, поколение, сформированное в канун революции, много легче мирилось с материальными лишениями, даже с общей идеологизацией жизни, чем с вульгарностью поведения. Советская жизнь, где не было места «хорошему тону», а значит и «хорошему обществу» (ни в коем случае ни в «элитарном», не в «снобистхом» понимании) воспринималась многими из поколения «старых интеллигентов» несколько ненастоящей А они сами для себя оставались «культурными останками». Гюнтер принял (и не только внешне) философско-материалистические «правила игры», неплохо разбирался в марксизме-ленинизме, безусловно, в какой-то мере некоторые положения марксисткой философии были ему созвучны в молодости, прежде всего, идеи социальной справедливости. Но он абсолютно не принял «советских манер». Вел себя так, соблюдая все свои старинные правила, как если бы никакой революции не было. Для него, правоведа старой формации, этикетные условности оставались последним щитом,

охраняющим права свободной личности.

«Русские немцы» — культурная формация совершенно особого свойства: они немцы — лишь для русских и, главным образом, для себя. При всех бытовых чертах немецкой педантичности, организованности, аккуратности,— что касается широты культурного восприятия, культурных ассоциаций — эти немцы совсем другие, именно «русские». При всей «культурно-правовой» отчужденности от современной ему государственной «идеологемы» автор «Записок» всегда чувствовал себя индивидуальностью только в контексте русской культуры. Дело не в том, что Гюнтер выжил физически, хотя и тут требовалось прежде всего присутствие духа, но в том что он, не имея никаких выходов в публичной сфере, в частной жизни не позволил деформироваться личности, обесценить те культурно-этические достижения, под знаком которых прошла его юность, но которые никак не поддерживались социально. В последний период жизни, пройдя страшные пытки тюрьмы и мытарства ссылки, А.Р.Гюнтер как главную культурную ценность, как главный принцип цельности бытия, следовательно, сохранения структуры личности, полагал развитое восприятие ее достоинства (чести), отсюда понимание другого, уважение к границам другой индивидуальности. Он сохранил способность любить жизнь, людей; в одном из обязательных пунктов «Условий долголетияив «Записках» он написал: «Иметь совесть перед самим собой». С предреволюционных времен — до середины 50-х сферы публично-общественной, а позже профессиональной жизни А.Р.Гюнтера сужаются — не только вынужденно, но и во имя ограждения сферы частной жизни, сохранения свободного творчества личности: «позволяя себе роскошь мыслить самостоятельно», он утвердил каждодневную привычку «тренировать мозги научными занятиями» (никогда не нарушаемую никакими обстоятельствами); не мыслил целесообразности своего существования вне каждожневного (систематического) интеллектуального и культурного общения; непременным условием продолжения «жизни интеллекта» и вообще жизни для интеллигента; он считал необходимым следить за новейшими достижениями в области науки и искусства, «бескорыстно», т.е. превращая это в привычный «образ жизни», даже вне всяких практических выходов; в области общественного поведения — в качестве знаковой системы «культурной самоидентификации» (но не системы « культурной коммуникации») — сохранять все навыки моделей поведения в контексте «хороших манер», тем самым утверждая свою внутреннюю изолированность в «старой культуре», трактуемой им в «гуманистической» терминологии. Заключение. Два века русских вольнодумцев

Исследованный материал частного эпистолярно-мемуарного жанра, представляющий архивные материалы нескольких поколений одной семьи — от начала XIX века — до середины XX века — убедительно показывает:

Интеллигенция начала XIX века, из «среды дворянства» (при принятом в данной диссертационной работе ограничении понятия: «русские европейцы», основным жизненным принципом ставящие понятие самостоятельно мыслить, стремящиеся к образованию, тип поведения которых опредечяется потребностью охранять достоинство и права своей и — равно — другой тчности) и интеллигенция середины XX века — целостное явление, социо-культурный

термин обозначения которой связывается и ее единой сущностью. Дворянские интеллигенты «декабристского движения» в данном понимании и интеллигенты разных сословий предреволюционных лет формирования составляют, таким образом, одно и тоже специфически российское социо-культурное явление — в его исторических изменениях. Критерием этого объединения является единство культурных ценностей, проявляющихся в поле частной жизни, никак не поддерживаемых социумом, и обозначенных в свидетельствах и документах семейно-частного характера, не предназначенных для публикаций.

Изучение «культурного бытования» интеллигенции в экстремальных условиях «культурной изоляции», в изгнании, в условиях жестких материальных ограничений показывает, что «изъятые» из привычной культурной среды интеллигенты (В.П.Ивашев, А.Р.Гюнтер), в повседневном существовании стремились сохранять свойственный им тип «культурного бытия»: обязательные интеллектуальные и творческие занятия, рассматриваемые не как «излишество», но суть и необходимое условие любого существования. В обстановке «культурно-чуждого окружения» в семейном общении — с близкими («домашними»), в воспитании детей доминировал принцип максимальной содействия проявлению личностных черт и независимых мнений и суждений, а также углублению ментально-эстетических и эмоциональных восприятий путем интеллектуальных переживаний.

Поведение как система знаковых отличий «родной культуры» («хорошее воспитание» в рамках «русской классической культуры», понимаемой ее носителями как «гуманистической») продолжала сохранять все свои особенности — чаще всего в ущерб благополучию их носителя, при том, что эта знаковая система не работала как коммуникация элокутивная — как средство связи с окружающим миром, но — только как перформативный акт, не ожидающий ответной реплики, главным образом служила средством «самоиндентификации» — сохранения «личностного культурного типа», а также «узнавания» «себе подобных» интеллигентом, мыслящим себя «отчужденным» в хаосе иной культуры.

Основные положения диссертации нашли отражения в следующих работах:

1. Е.С.Федорова. Безымянное поколение: Записки адвоката, правоведа, бывшего меньшевика Александра Гюнтера.— М.: Просветитель, 2004.— (30 а.л.); Монография.

2. Е.С. Федорова. La blonde Iris и добрый Зиль. Реализация свободной личности в позиции: «жизнь как роман». II Вестник Московского Университета / Серия 19: Лингвистика и межкультурная коммуникация.— 2005 г.— № 1 (1,5 а.л.)

3. Е.С. Федорова. Воин-литератор: неизвестное о знаменитых.(Литературный стиль генерала Петра Ивашева) // Вестник Московского Университета / Серия 19: Лингвистика и межкультурная коммуникация.— 2005 г.— № 2 (в печати) (1,5 а.л.)

4. Е.С.Федорова. Дочь декабриста. II Ларец Клио. Истории об истории, 2004.— Выпуск 7 — (0, 3 а.л.)

Е.С.Федорова. Петр Никифорович Ивашев и его «Материалы для истории века Екатерины Великой. Из записок о Суворове». // Ларец Клио. Истории об истории, 2005.— Выпуск 2 (в печати). (0,6 ал,)

Е.С.Федорова. Воспоминания И.В.Гюнтер. Коктебель... Дом Волошина... 1924 год! // Литературное обозрение, 1995.— №№ 4-5.— (0,2 ал.)

I»t

РНБ Русский фонд

2005-4 45555

726'

Î 6 ф£0 2005е

\ 3 '

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора культурологии Федорова, Екатерина Сергеевна

ВВЕДЕНИЕ. 4

Глава 1. Теоретические обоснования правомерности сопоставления текстов частного мемуарно-эпистолярного жанра, разделенных более чем столетием.14

1.1. Объем, исторические границы и значение понятия «интеллигенции».

1.2. Осознание ценности личности как первое проявление «интеллигентности».

1.3. Частная жизнь как сфера реализации личностных принципов и выявления подлинных культурных ориентиров.

1.4. «Перелом культур» — локализатор приоритетных культурных ценностей.

1.5. Значение мемуаристики и эпистолярных текстов как жанров, отражающих процессы личностного развития и частной жизни интеллигенции. Заключение. Примечания.

Глава 2. Начало «великой опалы и великого одиночества». Сражение «за себя» в среде «дворянской интеллигенции» в первой трети XIX века.65

2.1. Вольномыслие под августейшей дланью.

2.1.а. Петр Никифорович Ивашев. 2.1.6. Воин-литератор: литературный стиль Петра Ивашева 2.1.в. Художественный прием: выражение пристрастно-личного отношения через обманчиво-объективные «картины». 2.1.г. Роль костюма как художественно-оценочной детали. 2.1 .д. Вера Александровна Ивашева. 2.I.e. Старшая Ле-Дантю.

2.1.ж. «Думая, что ею руководит лишь жалость, она позволила себе увлечься страстью.»,— из письма Марии Петровны Ледантю 1831 г.

2.2. Частная переписка старших Ивашевых как источник сведений о культурных инновациях в каждодневной жизни.

2.3. Сюжет «О Белокурой Ирис и добром Зиле»: реализация свободной личности через экзистенциальную позицию: «жизнь как роман».

2.3. a. «L'histoire d'une femme est toujours un roman — история женщины есть всегда роман» (Н.А.Карамзин)

2.3.6. Паж вдовствующей императрицы Марии Федоровны, адъютант Витгенштейна,., каторжанин.

2.4. Воспитание чувств и «испытание достоинства» в семье ссыльного декабриста.

2.4.а. «Жизнь моя - так было угодно Провидению - была, в роде Вольтова столба, орудием, служившим на тысячу опытов человеческого достоинства», — из письма В.П.Ивашева из сибирской ссыпки.

2.5. Свободный выбор крепостной: Прасковья Рыбоконова.

2.6. Дочь декабриста: «Свергая иго предрассудков».

2.6.а. Петербургская законодательница новых женских мод, провозвестница русского феминизма.

2.6.6. «Она учила азбуке самосознанья» (А.П.Философова). 2.6.в. Первая переводчица «Маленьких женщин» в России.

2.6.г. «Мечты это. Очень может быть, что мечты, но не все ли, что воплощается и живет, «плоды мечты и слова человеческого»?»— из письма М.В.Трубниковой.

2.6.д. «Насколько еще упругости сохранилось в моем мозгу?»

2.7. «Маленькие женщины» с твердой волей: четвертое, пятое и шестое поколения Ивашевых.

Выводы. «Как в капле дождя.».

Глава 3. «Безымянное поколение». Остаться человеком de bien tenue (хороших манер) . значило остаться человеком.179

3.1. «Забытые имена» и проблема поиска источников в эпоху репрессий. Проблема документа и «документальности» текстов эпохи репрессий.

3.2. На сломе культур

3.3. Долгая и счастливая жизнь Александра Гюнтера

3.4. Формирование личности в социо-культурном окружении до революции. 3.4.а.

Детство и юность. 3.4.6. Социо-культурные взаимовлияния в Харькове на рубеже веков.

3.4.в. Знак судьбы. 3.4.г. Харьковский императорский университет и юридическое образование: от «факультета нравственно-политических наук» — до «факультета ненужных вещей». 3.4.д. «Еллинистическая» школа харьковских правоведов. 3.4.е. Общественная автономность и независимость института харьковской адвокатуры на рубеже веков. 3.4.ж. Недолгая эпоха человечности: развитие новых тенденций в независимом театре. 3.4.з. Мимическая школа Серебряного века. 3.4.и. Развитие общественного темперамента. 3.4.к. Социальные институты и демократические организации. 3.4.л. Путешествия в Европу как необходимое совершенствование образования.

3.5. «Самопознание в эпоху перемен». 3.5.а. Революция 1917 года: «участие в буржуазно-демократической» и восприятие «пролетарской». 3.5. б. Неведомые годы. Между старым миром и большевиками: 1918-1920 годы. 3.5.в. Друзья и товарищи 19181920 годов — те, о ком умолчали.

3.6. Проблема права выбора и «обмеление» социокультурной среды. 3.6.а.

Владикавказский ректор. 3.6.6. Последний всплеск политической воли. З.б.в. Действующие лица: Ленин, Луначарский, Сталин. Гюнтер. З.б.г. Последние годы активной общественной деятельности: ректорство и адвокатура. Борьба с бандитизмом на Северном Кавказе. З.б.г. Разрушение иллюзий. Начало смутных времен (конец 1920-х).

3.6.д. Гонения. З.б.е. Начало репрессий. З.б.ж. Москва 1930-х — попытка «избежать судьбы».

3.7. Смертельное сражение за право оставаться личностью в эпоху репрессий — война, в которой нет победителей. 3.7.а. «В страшные годы ежовщины». 3.7.6.

Механизм фальсификаций. 3.7.в. Феномен Людвига. 3.7.д. «Сны Веры Павловны», так и оставшиеся снами. 3.7.е. Безбородое, Бородулин и Булкин— подручные демоны преисподней. 3.7.ж. НКВД против. НКВД. 3.7.з. «И все-таки жаль, что кумиры нам снятся по-прежнему, И мы иногда все холопами числим себя». 3.7. и. Ак-Дарьинские мытарства. 3.7.к. «Использовать по специальности —профессора».

3.8. Итоги жизни и выводы. 3.8.а. Сухость документа. 3.8.6. Остаться человеком de bien tenue (хороших манер) . значило остаться человеком. 3.8.в. «Плен Вавилонский». 3.9.г.

Филемон и Бавкида: «роман жизни окончился вместе с жизнью». Выводы.

Введение диссертации2005 год, автореферат по культурологии, Федорова, Екатерина Сергеевна

Актуальность исследования: Долгие годы тема исторической судьбы, эволюции, а особенно частной жизни российской интеллигенции оказывалась вне круга дозволенных культурологических и исторических тем. И несмотря на большие усилия отечественных ученых восполнить данный пробел и успехи в этой области: проблема «интеллигенции» рассматривалась в разных аспектах, под разными углами зрения (Работы последних лет С.С.Аверинцева, Ю.М.Лотмана, Д.С.Лихачева, Б.А.Успенского, М.Л.Гаспарова, С.О.Шмидта и многих других), до сих пор остается немало лакун в ее истории, а главное,— значительное число невостребованных, неизученных и неопубликованных текстов. Каждый новый текст, несущий в себе значительную информацию, неизбежно меняет или расширяет или, по крайней мере, детализирует научное и образное представление об описываемом явлении, и во всяком случае «освежает» принятую в науке идеологему. Поскольку речь идет о важнейшем явлении в русской культуре вообще, здесь особенно следует заботиться о том, чтобы данная тема непрерывно перерабатывалась в истории культуры путем освоения новых текстов, чтобы традиция публичного осмысления интеллигенцией самое себя как способ ее существования и репродукции не останавливалась. Дело в том, что попытки самоосмысления себя как объекта началась с самого зарождения интеллигенции, рефлексия которой была ее неотъемлемым свойством. И это качество публичного самоосмысления являлось и средством саморазвития и средством передачи ментальных и поведенческих традиций своей среды.

Мы исследуем в данном случае тексты или никогда не попадавшие в сферу исследования, или приводимые фрагментарно, в пересказе, вне живых (и, быть может, которые для нас окажутся важнейшими) нюансов и деталей обыденной жизни.

Объектом исследования, таким образом, становится изучение каждодневной жизни российского интеллигента (то есть его мыслей—решений— поступков) в изгнании, в ссылке, в условиях изоляции от привычной культурной среды, когда волевым усилием воспроизводятся и утверждаются вопреки давлению чуждой среды подлинные культурные ценности, воспринятые и воспитанные в среде естественной и благоприятной.

Таким образом, предметом работы является исследование собственноручных частных семейных записей, имеющих и частного адресата, и повествующих о событиях и происшествиях каждодневной жизни, в которой проявляется свойства личности, реализующей себя как определенный ментально-культурный тип.

Основная цель исследования состоит в том, чтобы дать представление о главных культурных ценностях, характеризующих интеллигенцию как историческое социокультурное явление — на протяжении полутора веков истории российской культуры; описать процесс их сохранения и утверждения через действия и поступки российских интеллигентов в частной жизни (как результат проявления сознательной личностной воли, индивидуального выбора в противостоянии иным или чуждым культурным приоритетам), и таким образом дать определение интеллигенции через те категории, которые она сама утверждала основой и условием своего бытия, и без которых самое ее существование как культурного явления оказалось бы под вопросом.

Поставленная в таком аспекте цель предопределяет и ряд задач исследования:

1. Оценить, в какой мере явилась семья (как главная сфера частной жизни, где формируются основные навыки проявления личности, определяются границы ее проявлений, закладываются традиции ценить те или иные культурные стороны жизни) двигателем развития личностных свойств героев нашего исследования. Если семья явилась таковым двигателем:

2. Исследовать традиции семьи, как носителя культурно-ментального типа, давшего определенное направление для дальнейшего становления личности; отделить начальные культурные семейные навыки от завоевания новых культурных пространств в новом поколении.

3. Дать социокультурное описание ближней среды обитания исследуемых героев, то есть поставить индивидуум в ближний историко-культурный ряд, ближнее социальную окружение — чтобы выявить обратные связи, результаты поступков, эффекты общественного резонанса или умалчивания, одобрения или неодобрения общественных проявлений личностных свойств.

4. Провести сопоставительный анализ текстов, описывавших частную жизнь в изгнании интеллигента 30-х гг. XIX века и интеллигента середины XX века, чтобы выявить, поведенческие модели, принципиальные мотивы частных поступков, общие ценностные категории.

Теоретическим обоснованием проводимого анализа служат выводы исследований и «самоисследований» российских мыслителей, ставших этапными для культурной истории российской интеллигенции (от «самоопределения» декабристов — до сборников «Вехи» (1909), «Из глубины», «В защиту интеллигенции» (1909) — и вплоть до «Из-под глыб», «Свободное слово» (1999, 2003). В самом общем виде (отметая нюансы формулировок, различие терминологии и степени детализированности вопроса), очевидно всеми принимаемым является определение интеллигенции: самый образованный слой общества, занимающий активную нравственную позицию, считающий необходимым самостоятельно мыслить, представляющий себя ничем иным как человеком думающим. Именно это общетеоретическое положение, по-своему разработанное у Н.Бердяева и С.Франка, о. С. Булгакова и Г. Федотова, Г. Померанца и С. Аверинцева, Д.Лихачева и С.Шмидта, М. Гаспарова и Б. Успенского, и — позволяет в данном исследовании сополагать, искать аналогии, наконец, находить и выявлять общие принципиальные категории в частных сочинениях симбирского родовитого дворянина2 и — записках родившегося почти ровно через столетие — обрусевшего немца южнорусских губерний, относя двух столь разных героев к одной социо-культурной общности, надклассовой и наднациональной.

В качестве методов исследования были использованы: теоретический метод сравнительно-сопоставительного анализа научной литературы, посвященной происхождению, истории, понятию, судьбе, роли российской интеллигенции; метод реконструкции ближней социо-культурной среды, коррелирующей с частной жизнью индивида в тех направлениях, которые он сам для себя считал важными, как для развития индивидуальных свойств личности, так и для понимания себя в обществе, реализации своих принципов во взаимодействии с внешним миром,— с привлечением материалов, сообщающих об общественной жизни изучаемых эпох (политической и светской, театральной, литературной и философской); историко-культурный анализ архивных материалов, исследуемых в диссертационном сочинении, реальный анализ совокупности фактов, событий, обстоятельств, истории личностей, «вечных вопросов и проблем», актуальных для изучаемых эпох, так или иначе взаимодействовавших с внутренним миром авторов исследуемых текстов, влиявших на их настроения, действия и мировоззрение; сопоставительный филологически-культурологический анализ мемуарной, частной — и соответствующей во временном пространстве

2 «Роль дворянской интеллигенции из потомственных дворян в истории нашей культуры и общественной мысли, в развитии представлений о нравственности и чести еще требует детального изучения» Шмидт С.О. Шмидт С.О. Общественное самосознание noblesse russe в XVI — первой трети XIX века // Шмидт С.О. Общественное сознание российского благородного сословия. XVII — первая треть XIX века.— М.: Наука, 2002.—С. 121 художественной литературы; наконец, собственно филологический анализ жанровых, структурных, сюжетных особенностей изучаемых текстов, а также и анализ лингвистический — лексических особенностей, стиля авторов.

Материалом для исследования послужили тексты семейного ^архива: частные письма генерал-майора Петра Никифоровича Ивашева и его жены, Веры Александровны Ивашевой (урожденной Толстой) 1826 года, написанные во время следствия, проводимого над декабристами (хранящиеся в архивах Пушкинского Дома и Ленинградского Отделения Института Истории РАН); частные письма декабриста Василия Петровича Ивашева, датированные концом 30-х годов XIX столетия и написанные из сибирской ссылки сестре Елизавете Петровне Языковой (урожденной Ивашевой) (находящиеся в Отделе Рукописей Российской государственной библиотеки Москвы). А также Листки воспоминаний Ирины Владимировны Гюнтер (ур. Покровской), пра-пра-внучки декабриста Ивашева (пятое поколение) и Записки (мемуары) ее мужа, адвоката, правоведа, профессора государства и права Харьковского Императорского университета (1916-1918 гг.), бывшего меньшевика Александра Рихардовича Гюнтера (два последних текста — из личного архива Е.С.Федоровой).

Хронологические рамки исследования: Таким образом, исследуемые источники охватывают период истории российской культуры с начала 20-х годов XIX века — и вплоть до второй половины XX века, при этом следует учитывать, что принимаются во внимание главным образом переломные эпохи «культурных ям и провалов», где с наибольшей очевидностью проявлялись характерные черты и подлинные свойства российской интеллигенции, не столь очевидные в более благоприятные эпохи.

Научная новизна работы заключается в том, что на материале подлинных документов, принадлежащих одному семейству, прослеживается эволюция взглядов российской интеллигенции (людей разных эпох, воззрений, убеждений) и выявляется неизменность ее культурных ценностей. Важно выделить три характеристики семейства, частные тексты которого подвергаются исследованию: литературно, художественно и политически образованное; в каждом из поколений занимавшее активную общественную позицию; в каждом поколении наученное владеть пером и даже — в необходимой мере — имевшее необходимое литературное дарование. Таким образом, члены его оставили непрерывную цепь частных документов, свод которых составил летопись одного семейства на протяжении шести поколений (от начала XIX века — до середины XX). Научная новизна заключается также и в том, что впервые в научный обиход вводятся новые, ранее не привлекавшиеся к исследованию тексты, с проведенным обширным реально-фактическим, культурно-историческим и текстологическим анализом, несущие обширный свод информации, связанный с общественными и культурными реалиями XIX и XX века, бытом различных российских сословий, их привычками, воспитанием и предрассудками. Диссертационное сочинение вносит существенные дополнения в изучение декабризма не с точки зрения политического, но ментально-культурного течения, подробно описывая частно-культурный обиход после декабрьского восстания; помимо этого, дает существенно новое в представлениях о сословии предреволюционной адвокатуры; о взаимосвязи достижений отечественного юридического образования с общественной позицией и политическими воззрениями интеллигентов-адвокатов (следует учесть, что это сословие было практически уничтожено в годы советской власти, и отсюда до сих пор недостаточность источников по изучению его мировоззрения и судеб не восполнена).

Теоретическая значимость данного сочинения заключается в том, что новые исследованные тексты позволяют наблюдать как целостное явление факты частной жизни, казавшиеся на первый взгляд случайными и разрозненными. Анализ семейных мемуарно-эпистолярных произведений дает возможность рассматривать непредугаданностъ «казусов» частной жизни и уникальность проявлений «приватного человека» в каждодневном обиходе как одну из сторон общего и закономерного процесса в рамках развития традиций одной культуры.

Практическая значимость исследования заключается в том, что разработанные в ходе исследования положения могут быть использованы в курсах культурологи; как сопоставительный материал в курсах литературоведения; в теоретических театроведческих курсах; в спецкурсах по истории образования в России; а также может служить новым материалом для исследований истории Отечественной войны 1812 года, истории декабризма, истории художественной интеллигенции эпохи Серебряного века; наконец, истории репрессий 30-х годов и исторических судеб немецкой культурной диаспоры в России.

Обоснованность и корректность проведенного исследования должна быть обеспечена объемом, точной историко-культурной детализированностью и разнообразием материала, его хронологической протяженностью.

Апробация работы: Основные положения и результаты диссертационного исследования отражены в монографии и ряде статей; обсуждены на заседаниях кафедры и ученого совета, а также — на «Ломоносовских чтениях-2004 (апрель-май)» и «Ломоносовских чтениях-2004 (ноябрь)» (МГУ им. М.В.Ломоносова, факультет иностранных языков).

На защиту выносятся следующие положения:

1. Понятие российской интеллигенции 20-30 гг. XIX века по результатам исследования (выделения главных культурных ценностей, определяющих каждодневный выбор поступка, формирующих модели поведения в частной жизни) идентично понятию российской интеллигенции, сохранившей свои сущностные качества в эпоху сталинских репрессий.

2. а. Базовые культурные ценности и принципы той группы российской интеллигенции, которая была исторически осмыслена и сама себя осмысляла как «русские европейцы», остались неизменными на протяжении полутора столетий: то есть сознательный, активный и личностно ответственный тип существования в каждодневной жизни однородной по социальному составу «дворянской интеллигенции» реализуется и в «пестрой» по социальным границам «разночинной» и (позже) «советской» интеллигенции и представляются единым процессом, носящим «надклассовый» и «надхронологический характер» в рамках единой культуры.

2. б. На первый плен выходит такой тип каждодневного бытия, который обязательно как насущные включает культурные и интеллектуальные переживания, и это не оказывается роскошью, а хлебом насущным, ибо не поддерживается ни целесообразностью, ни материальными причинами: в личных занятиях, в отношениях с семейными, в воспитании детей.

2. в. Одним из важных признаком интеллигенции в условиях «культурного стресса», потери естественного культурного окружения оказываются,— знаковые черты «языка поведения», утерявшие первоначальный смысл как средства коммуникации с окружающим миром (то, что в специальной литературе обычно называют перфомативной коммуникацией), но остающиеся средством исторической самоидентификации и личностного самосохранения в качестве представителя интеллигенции.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Частная жизнь интеллигенции на переломе культур: сохранение культурных ценностей в изгнании"

Выводы: При всей «культурно-правовой» отчужденности от современной ему государственной «идеологемы» автор «Записок» всегда чувствовал себя индивидуальностью только в контексте русской культуры. Дело не в том, что Гюнтер выжил физически, хотя и тут требовалось прежде всего присутствие духа, но в том что он, не имея никаких выходов в публичной сфере, в частной жизни не позволил деформироваться личности, обесценить те культурно-этические достижения, под знаком которых прошла его юность, но которые никак не поддерживались социально. В последний период жизни, пройдя страшные пытки тюрьмы и мытарства ссылки, А.Р.Гюнтер как главную культурную ценность, как главный принцип цельности бытия, следовательно, сохранения структуры личности, полагал развитое восприятие ее достоинства (чести), отсюда понимание другого, уважение к границам другой индивидуальности.

Смысл поведения, выработанного системой воспитания в традициях русской классической культуры за полтора века, заключался для него в следующем: он понимал его как инструмент общения наиболее гибкий, приспособленный соблюдать баланс охраны достоинства, интересов и свободы своей и чужой личности, а в конечном итоге совокупности личностей как гражданского общества,— это определение общества акцентировалось в его сознании. И «хорошее общество» он понимал как ту среду, где личности способны творчески взаимодействовать именно в сфере частной жизни, обогащая друг друга интеллектуальными и эстетическими впечатлениями. Он сохранил способность любить жизнь, людей; в одном из обязательных пунктов «Условий долголетия»в «Записках» он написал: «Иметь совесть тред самим собой». С этой меркой охраны личности и личностей он относился ко всем сторонам своей деятельности — как общественной, так и личной, ко всем вопросам его научной деятельности — от наиболее абстрактных (кабинетных) исследований истории государства и права, и до конкретных практических ее областей, его адвокатской практики, отношения к культурным традициям и укладу национальных меньшинств и пр. Воспитанный в детстве в традиционно религиозной среде, побывав в «адском котле» репрессий, религиозности в себе не сохранил, но сохранил уважение и симпатию к истинной религиозности других. Собственно говоря, идея ценности личности, идея выделения понятия индивидуальной совести и индивидуальной ответственности была выработана в недрах христианского самопознания, разработана во всех тонкостях, нюансах (и неизбежных противоречиях) в российской интеллигентной среде на протяжении всего девятнадцатого века. Так что можно сказать, что его сугубо «мирские» принципы подлинной гуманности в определенном смысле явились «производной» христианских принципов, усвоенных воспитанием, образованием, культурной средой его детства, юности и молодости.

Насчитывая в своем роду многие поколения аристократов, он весьма иронично относился к «аристократам крови», но весьма серьезно — к «аристократам духа». В своей личной и частной жизни он не придавал хоть сколько-нибудь существенного значения понятиям «клана», «рода», но очень большое значение — семье, любимой женщине, отдавал предпочтение не «зову крови», но «выбору сердца», больше всего на свете любя и отдавая силы воспитанию приемной дочери и внучки. И в отношении к любимой женщине и детям главную роль играло все то же искреннее уважение к автономности личности, утверждение прав «маленького и еще социально беззащитного» с самого рождения,— в этом, видимо, разгадка его уникально доброжелательных и гармоничных отношений со всеми поколениями своей семьи. При том, он никогда «не подделывался» к изменениям новых эпох, оставаясь сам для себя «человеком старинной культуры».

Частными, но обязательными, проявлениями воспитанного человека он полагал: каждодневные волевые усилия в анализе своих поступков и мыслей, вырабатывающие возможность «отстраненного» взгляда на самого себя, «полезную» и отрезвляющую привычку к самоиронии.

В третьей главе намеренно подробно рассмотрены этапы его общественной и научной деятельности: с предреволюционных времен — вплоть до середины 50-х: сферы публично-общественной, а позже профессиональной жизни А.Р.Гюнтера постепенно, но неуклонно сужаются. Не только вынужденно, по обстоятельствам и давлению внешнего изменяющегося мира, который по законам логики и должен быть вытеснять интеллигента «старой формации» на периферию общественной жизни; но и по волевому усилию и свободному выбору самого А.Р.Гюнтера — во имя ограждения сферы частной жизни, сохранения свободного творчества личности. Даже когда вся его деятельность стала тождественна исключительно и только частной области существования, то и в ней яркие краски его индивидуальности не потускнели, он и в частной сфере находил возможность для полноты проявления всех эмоционально-интеллектуальных ее сторон.

Для поколения А.Р.Гюнтера, в эпоху репрессий, именно чувства достоинства и чести личности подверглись немыслимо тяжелым испытаниям, и, как известно, были поруганы, «обесценены» в их личной судьбе, их личной жизни, но это не означает, что эти нравственные ценности обесценились в их сознании. Напротив, острота отчаяния заключенных и сосланных имела в своей глубине подавление именно этих человеческих свойств, без которых для Гюнтера, как и для многих других людей «его интеллигентской культуры» обесценивалась и сама человеческая жизнь.

Бескорыстность и обязательность привычки мыслить он ставил превыше всего. Позволяя себе «роскошь мыслить самостоятельно», он утвердил каждодневную привычку «тренировать мозг научными занятиями» (никогда не нарушаемую никакими обстоятельствами); не мыслил целесообразности своего существования вне каждодневного (систематического) интеллектуального и культурного общения; непременным условием продолжения «жизни интеллекта» и вообще жизни для интеллигента; он считал необходимым следить за новейшими достижениями в области науки и искусства, «без всякого общественного результата», т.е. превращая это в привычный «образ жизни», вне практических выходов; в области общественного поведения — в качестве знаковой системы «культурной самоидентификации» (но не системы « культурной коммуникации») — сохранять все навыки моделей поведения в контексте «старых хороших манер», тем самым утверждая свою внутреннюю изолированность, самоидентификацию в «старой культуре», трактуемой им в «гуманистической» терминологии.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ Два века русских вольнодумцев

Исходя из концепции интеллигенции как единого социо-культурного явления, возникающего в России с конца XVIII века в среде дворянства, и со второй половины XIX в. включающего индивидуумов вне зависимости от сословий, объединяемых идеей независимого нравственного мышления, стремления к самообразованию и просвещению, утверждения самоценности и достоинства личности, в исследовании частных текстов эпистолярно-мемуарного жанра разных эпох мы постарались проследить: за какие ментально-культурные ценности борется личность (оцениваемая как интеллигентная), какие выделяет в качестве существенных, и вне которых могло бы разрушиться ее «культурное бытие», деформироваться «культурный тип», с которым она себя соотносит, и обесцениться самый смысл ее существования.

И обнаруживается, что на достаточно протяженном временном пространстве (от 30-х XIX века вплоть до середины XX) приоритетными оказываются коррелирующие между собой, взаимосвязанные принципы и ценности. Следовательно, несмотря на отличия в исторических чертах, внешних признаках, постулируемых некоторыми исследователями как существенные,— можно и следует описывать и воспринимать дворянскую интеллигенцию первой половины XIX века и интеллигенцию, жившую в тоталитарную эпоху XX века в рамках единого типологического понятия.

Проанализированные в работе свойства интеллигентов, хронологически отделенных друг от друга столетием, проявляются в той сфере частной каждодневной жизни и в те стрессовые периоды существования (выключенности из своего естественного культурного пространства, естественной среды), которые социально никак не поддержаны, не могут быть поддержаны; даже напротив — сохраняя их, индивидуум оказывается в еще большей культурной изоляции, культурном одиночестве, действуя порой вопреки своей практической пользе.

Проверка жизнеспособности, устойчивости нового типа человека (для нас поколение декабристского движения, а также поколение их отцов, первые «герои индивидуальности» — первые интеллигенты), моделей его поведения начинается тогда, когда публичная жизнь насильственно прерывается, когда понадобились все накопленные ресурсы личности, чтобы сохранить свою индивидуальность. Документальные источники постдекабрьского периода жизни декабриста Ивашева до сих пор оставались для исследователей в тени — первое поле нашего исследования: драма «отцов» декабристов — драма переосознания своей судьбы и места в обществе, драма разлуки «отцов и детей» и последующего существования разорванных семей, — та фабула, которая обозначила первый этап вынужденного «культурного одиночества», найдя выражение в многочисленных эпистолярных свидетельствах борьбы за свою «культурную идентичность» (эпистолярное наследие семьи Ивашевых).

История частной жизни интеллигенции в эпоху репрессий в различных аспектах — бесспорно, до сих пор недостаточно изучена. Данное исследование открывает также одну из наиболее неизвестных ее страниц — частное культурное существование видных представителей адвокатуры (среди которых был А.Р.Гюнтер), людей, подходящих с наиболее сознательной меркой к разрушению границ частной автономной жизни личности, что определяло общественную позицию многих из них, а следовательно и дальнейшую трагическую судьбу.

Исследованные тексты частного эпистолярно-мемуарного жанра, представляющие архивные материалы нескольких поколений одной семьи — от начала XIX века — до середины XX века — убедительно показывают:

Интеллигенция начала XIX века, из «среды дворянства» (при принятом в данной диссертационной работе ограничении понятия: «русские европейцы», основным жизненным принципом ставящие стремление самостоятельно мыслить, настоятельную потребность образования, тип поведения которых определяется идеей сохранения достоинства и права своей и — равно — другой личности) и интеллигенция первой половины XX века — это целостное явление, объединенное единой сущностью. Дворянские интеллигенты «декабристского движения» в данном понимании и интеллигенты разных сословий, сформированные в предреволюционные годы, составляют, таким образом, одно и то же специфически российское социо-кулътурное явление — в едином историческом пространстве. Основой этого объединения является единство культурных и нравственных ценностей, проявляющихся в поле частной жизни, никак не поддерживаемых социумом, и обозначенных в свидетельствах и документах семейно-частного характера, не предназначенных для публикаций. Понятие личности, сформированное в русском литературном языке в тех же хронологических границах, что и понятие интеллигенции, не только взаимосвязано с нею, но и является основной ценностной категорией для представителей названной социо-культурной среды.

Изучение «культурного бытования» интеллигенции в экстремальных условиях «культурной изоляции», в изгнании, в условиях жестких материальных ограничений показывает, что «изъятые» из привычной культурной среды интеллигенты (В.П.Ивашев, А.Р.Гюнтер), в повседневном существовании стремились сохранять свойственный им тип «культурного бытия»: обязательные интеллектуальные и творческие занятия, рассматриваемые не как «излишество», но суть и необходимое условие любого существования. В обстановке «культурно-чуждого окружения» в семейном общении — с близкими («домашними»), в воспитании детей доминировал принцип максимального содействия проявлению личностных черт и независимых мнений и суждений, а также развитию ментально-эстетических, эмоциональных и интеллектуальных переживаний.

Главным достижением «мыслящего сословия» носители его (тексты которых мы изучали) и непреходящей ценностью, вне которой личность разрушается, оказывается сохранение нравственного достоинства личности. И отношения с окружающим миром: с семьей (родители, дети, жена), с людьми разных социальных уровней, в мировоззрении умении встать на позиции другого или по крайней мере уметь признавать точку зрения, отличную от своей), в поведении и поступке,— строятся в соответствии с этой главной ценностью, являющейся неким барометром общего состояния индивидуума. Понятие ценности чести превалирует над понятием ценности жизни в эпоху заточения декабриста Ивашева, но то же понятие, поруганное и насильственно почти совершенно отнятое у репрессированного поколения интеллигенции середины XX века, остается тем не менее в ее сознании ценностным понятием.

На «переломе культур» борьба с неизбежной раздвоенностью культурного бытия ознаменуется волевым стремлением к цельности в собственной частной жизни (Разрыв, преодолеваемый еще декабристами (Ю.М.Лотман)) становится еще более острым и неотвратимым в эпоху «официального двойного сознания», и тем настойчивее стремление к его преодолению). И если декабрист Ивашев, оказавшись в «пространственном» заточении не может иметь никакого «выхода» в общественную жизнь, то А.Р.Гюнтер, в «плену времени», то есть господствующей в его время идеологемы, шаг за шагом сознательно отказывается от возможностей общественного проявления личности — во имя сохранения цельности ее структуры. Он отступает из тех сфер общественной жизни, где начинается серьезная деформация личностных принципов (после революции — из круга общественно-политической деятельности, в начале 20-х — сознательно уходит из адвокатуры, в конце 20-х — с поста «начальника, управляющего научно-образовательным процессом», в 30-х — из круга юриспруденции, а после 50-х — и это наиболее характеризующая позиция — имея возможность вернуться к любимой юридической науке, не поддается этому «соблазну»).

Равным образом для двух «героев» исследования целесообразность существования не мыслилась вне систематического самообразования, привычки к интеллектуальным усилиям, сделавшихся «образом жизни», стимулируемых систематическим чтением, потребности в развитии эмоциональной сферы путем эстетических и этических впечатлений и переживаний, причем вне целей «обязательного общественного результата, практического выхода». «Аристократизм* труда» в равной степени характеризует двух интеллигентов разных эпох.

Василий Ивашев — человек религиозный, А.Р.Гюнтер — напротив, человек внерелигиозного сознания, но это противопоставление возможно только на самом поверхностном уровне. В более глубоком смысле система приоритетов этих двух интеллигентов идентична, основана прежде всего на уважении к ценности личности, ее жизни, ее автономной деятельности, ее свободы, и является, в сущности, переработанными в общественном сознании христианскими принципами, ставшими культурно-этическими традициями «светского общества» — с определенной спецификой исторической эпохи.

В обстановке «культурно-чуждого окружения» принципом воспитания и для В.П.Ивашева, и для А.Р.Гюнтера оказывается принцип максимального содействия в проявлении личностных черт и независимых мнений и суждений развивающегося индивида, в противопоставление традиционной авторитарной системе воспитания, основывающей свой метод на понятиях «клана», «рода», тип дружеских семейных отношений вытесняет иерархическую систему распределения власти в семье; отношения в самой частной из всех сфер частной жизни — любви и взаимоотношении с партнером — не выходят из круга основных ценностных понятий, базируются на отношении уважения к автономности личности, свободе ее интересов, равноправии потребностей в интеллектуальном и эстетическом развитии.

Все выявленные перечисленные свойства представителей интеллигенции в изученных документах вовсе не означают, что сформировался некий идеальный тип человека (поскольку обстоятельства реальной жизни не только не всегда содействуют проявлению достоинств, но и достоинства могут обратить в недостатки), но лишь то, что данные свойства и качества являются для них нормой, основой существования, вне которой разрушается личность, и к которой необходимо стремиться. Исследование доказало, что к описанной норме «герои» изучаемых текстов стремились систематически, не забывая этих стремлений и не отступая от них в самые тяжелые периоды своей жизни.

Поведение как система знаковых отличий «родной культуры» («хорошее воспитание» в рамках понимания «традиций русской классической культуры») продолжала сохранять все свои особенности — чаще всего в ущерб благополучию их носителя, при том, что эта знаковая система не работала как коммуникация элокутивная (как это принято называть в специальной литературе) — в качестве средства связи с окружающим миром, но — только как перфомативный акт, не ожидающий ответной реплики, лишь служила средством «самоидентификацииъ и «узнавания своего» интеллигентом, мыслящим себя «чужим» в хаосе иной культуры. При этом «хорошее общество» понимается как среда, где личности способны творчески взаимодействовать в сфере частной жизни, обогащая друг друга интеллектуальными и эстетическими впечатлениями, а поведение, выработанное системой воспитания за полтора века, понимается как наиболее гибкий способ общения, приспособленный соблюдать баланс охраны достоинства, интересов и свободы своей и чужой личности, а в конечном итоге — совокупности личностей как гражданского общества.

Список научной литературыФедорова, Екатерина Сергеевна, диссертация по теме "Теория и история культуры"

1. Аверинцев С.С. «Как все ценное, вера — опасна.» (интервью Илье Медведеву) // Континент — 119,2004.— № 1 — С. 9-16

2. С.С. Аверинцев. Опыт петербургской интеллигенции в советские годы — по личным впечатлениям. // Новый мир, 2004, № 6.— Интернетверсия.

3. Адамович Г.П. Одиночество и свобода // Одиночество и свобода.— М.: Республика, 1996.—С. 14-26.

4. Альбрехт Михаэль фон. История римской литературы.— Т. I.— М.: Греко-латинский кабинет Ю.А.Шичалина., 2002.— 694 с.

5. Анисимов Е.В. Путники, прошедшие раньше нас. // Безвременье и временыцики: Воспоминания об «эпохе дворцовых переворотов» (1720-1760-6 годы) / Сост., вступ. Ст., коммент. Е.Анисимова.— Л.: Худож. лит., 1991.— С. 3-24

6. Арон Леон. Чеховский экзистенциалист, или от интеллигенции к среднему классу // Континент.— 119,2004.— № 1.— С. 187-205

7. Арьес Филипп. Ребенок и семейная жизнь при старом порядке.— Екатеринбург: Издательство Уральского ун-та, 1999.— 416 с.

8. Ашнин Ф.Д., Алпатов В.М. «Дело славистов»: 30-е годы / Отв. Ред. Акад. Н.И.Толстой.— М.: «Наследие», 1994.— 285 с.

9. Байбурин А.К. Ритуал в системе знаковых средств культуры. // Этнознаковые функции культуры.— М.: Наука, 1991.— С. 23 -57

10. Байбурова P.M. Московские масоны эпохи просвещения. // Русская интеллигенция. История и судьба. / Сост. Т.Б. Князевская.— М.: Наука, 1999.— С. 243-251

11. Балашов Н.И. Русская интеллигенция в ее классическом виде как важный субъект формирования живой культуры России XIX -XX вв. // Русская интеллигенция. История и судьба. / Сост. Т.Б. Князевская.— М.: Наука, 1999.— С. 230-243

12. Балицкий Г. Образец человека // Тургенев. Н.И. Россия и русские.— Ч. 1.— М.: Типогр. Русского товарищества, 1907.— С. 1-32.

13. Баткин Л.М. Европейский человек наедине с собой. Очерки о культурно исторических основаниях и пределах личного самосознания.— М.: РГГУ, 2000.— 1005 с.

14. Бахтаров Г. Последний гастролер. // Московский наблюдатель, 1993, № 7.— С. 309.

15. Бахтаров Г. Отступник. // Сайт «Алфавит», Интернетверсия.

16. Белова Е.И. Поиск «третьего пути» российской эмиграцией начала 1920-х гг. // Российская интеллигенция на родине и в зарубежье: новые документы и материалы: Сб. ст. / М-во культуры РФ. Рос. Ин-т культурологии; Сост. Т.А.Пархоменко.— М., 2001.— С. 67-75

17. Белый Андрей Воспоминания. В 3-х кн.— М.: Художественная литература, 1990.— На рубеже веков.— Кн. 1.— 543 е.; Начало века.— Кн. 2.—- 687 е.; Между двух революций.— Кн. 3 —670 с.

18. Берберова H.H. Блок и его время.— М.: Независимая газета, 1999.— 256 с.

19. Берберова H.H. Курсив мой. Автобиография.— М.: Согласие, 1996.— 734 с.

20. Берберова. H.H. Люди и ложи. Русские масоны XX столетия.— Харьков: Калейдоскоп; М.: Прогресс-Традиция, 1997.— 399 с.

21. Бердяев H.A. Истоки и смысл русского коммунизма. — М.: Наука, 1990.— 224 с.

22. Бердяев Н.А.Философская истина и интеллигентская правда // Вехи. Сб. статей о русской интеллигенции. 2-е изд. М., 1909.— С. 5-26

23. Бессмертный Ю.Л. Частная жизнь: стереотипное и индивидуальное. В поисках новых решений. // Человек в кругу семьи: Очерки по истории частной жизни в Европе до начала нового времени / Под ред. Ю.Л.Бессмертного.— М.: РГГУ. 1996.— С. 11-19

24. Бессмертный Ю.Л. О мире чувств и внутреннем мире человека прошлого // Человек в мире чувств. Очерки по истории частной жизни в Европе и некоторых странах Азии до начала нового времени / Отв. Ред. Бессмертный Ю.Л. М.: РГГУ, 2000.— С. 571-576

25. Блюменталь-Тамарин В.А. В память Синельникова // Театр, 1939.— № 6.— С. 54-57

26. Боборыкин П.Д. Русская интеллигенция // Русская мысль, 1904.— Кн. XII.— С. 80-88

27. Боборыкин П. Д. Подгнившие «Вехи» // В защиту интеллигенции.— М., 1909.— С. 129-138

28. Бубнова-Рыбникова П.А Вокруг тети Лели. Главы из семейного романа.— М.: Ньюдиамед, 2003.— 92 с.

29. Ванд Л.Э. Муратова A.C. Генеалогия культуры и веры: зримое и тайное. Из-во «Рудомино». М., 2000.— 523 с.

30. Бромлей Ю.В.Этнические функции культуры и этнографии // Этнознаковые функции культуры.— М.: Наука, 1991.— С. 5-21

31. Буланова (Трубникова) O.K. Роман декабриста.— Л.: Из-во всесоюзн. Об-ва политкаторжан и ссыльнопоселенцев, 1933.— 407 с.

32. Буланова-Трубникова O.K. Три поколения.— М.-Л.: Гос. Из-во, тип. Пет. Двор в Лгр., 1928 г. —215 с.

33. Васильев А. В час дня, Ваше превосходительство.— М.: Московский рабочий, 1974.— 544 с.

34. Велизарий М.И. Путь провинциальной актрисы.— М.: Искусство, 1938. — 319 с.

35. Вересанов В. Л.: «Хорошо известный в провинции артист», некролог // Рабис, 1928.— № 10. —С.9.

36. Вехи: Сборник статей о русской интеллигенции (1909 г.).— М.: Из-во «Новости» (АПН), 1990.—216 с.

37. Виккел О.Л. Семья Ивашевых в контексте русской дворянской культуры конца XVIII -XIX веков. Авт. Дисс. на соиск. уч. степ. канд. ист. наук. М., 2000.— 34 с.

38. Винокур Г.О. Биография и культура. / Труды государственной академии художественных наук; Философское отд.— Вып. II.— М., Б.и., 1927.— 86 с.

39. Войтехов Б., Ленч Л. Павел Греков.— М.: Искусство, 1939.—136 с.

40. Волконский С.М. Выразительное слово. Опыт исследования и руководство в области механики, психологии, философии и эстетики речи в жизни и на сцене.— Спб., 1913.— 215 с.

41. Волконский С.М. Выразительный человек. Сценическое воспитание жеста по Дальсарту.— Спб.: Аполлон, 1913.— 222 с.

42. Воспоминания и достопамятные происшествия из жизни одного рабочего. Пред. Павла Гере. Пер с нем. А. Паевской.— Спб., 1907.— 289 с.

43. Гаранин Л.Я. Мемуарный жанр советской литературы: Ист.-теорет. Очерк.— Минск.: Наука и техника, 1986.— 223 с.

44. Гаспаров М.Л. Интеллектуалы, интеллигенты, интеллигентность. //, Русская интеллигенция. История и судьба. / Сост. Т.Е. Князевская.— М.: Наука, 1999.— С. 5-14

45. Гера Ренэ: Евгений Попов беседует с Ренэ Гера // «Взор», 2002.— № 39.— С.26-31.

46. Герцен А.И. Былое и думы.— Л.: Гослитиздат, 1945.— 888 с.

47. Голиков С.А. Историко-философские взгляды П.Э. Лейкфельда: средневековая философия // Сб. памяти проф. Д.И.Руденко, 2002,— Интернетверсия

48. Гершензон М.О. Творческое самосознание // Вехи: Сборник статей о русской интеллигенции (1909 г.).— М.: Из-во «Новости» (АПН), 1990 .— С. 74-100

49. Гительмахер В. На харьковской сцене // Театральная жизнь, 1975.— № 4.— С. 28-29

50. Головкина (Римская-Корсакова) И.В. Побежденные.— М.: Роман-газета, 1994.— 223 с.

51. Городецкий Г. Роковой самообман. Сталин и нападение Германии на Советский Союз. М.: РОССПЭН, 1999.—383 с.

52. Гюнтер А.Р. Интервью// Социализм: теория и практика, 1982, апрель.— №4.— С. 85-87

53. Гюнтер И.В. Коктебель. Дом Волошина. 1924 год! // Литературное обозрение, 1995,—№4/5. —С. 118-120

54. Деятели революционного движения // Биобиографический словарь. / Под ред. Ф.Я.Кона.— Всесоюзное изд. Общества политкаторжан, 1927-1935.— Т.З, вып. 1.— 590 стб.

55. Джапаков А. Возвращение имени: Бела Шеффлер. Очерк второй.— 2003, Интернетверсия.

56. Дичаров З.Л. Распятые.— СПб.: Историко-мемориальная комиссия СП Санкт-Петербурга; Север-Запад, 1993, Интернетверсия.

57. Дмитриева Л.М. Новая полемика на старую тему. // Культура и интеллигенция России в эпоху модернизаций (XVIII-XX вв.).— Том 1.: Интеллигенция и многоликость культуры российской провинции.— Омск, 1995.— С. 19-22

58. Дубровин Н. В.А. Жуковский и его отношение к декабристам // Русская старина, 1902.— Т. 110 (апрель).— С. 45-119

59. Дунаевский И.О. Вместе с Синельниковым // Дунаевский И.О. Выступления, статьи, письма, воспоминания.— М.: Советский композитор, 1961— С. 127-130

60. Елистратов B.C. Язык старой Москвы: Лингвоэнциклопедический словарь.— М.: Русские словари, 1997.— 704 с.

61. Емельянова. И.И. Легенды Потаповского переулка.— М.: Эллис Лак, 1997.— 394 с.

62. Жидков B.C. Российская интеллигенция, большевизм и революция // Русская интеллигенция. История и судьба. / Сост. Т.Б. Князевская.— М.: Наука, 1999.— С. 272-298

63. Жиркевич И.С. Записки // Русская старина.— СПб, 1890.— С. 63-133

64. Загурский. Л.Н. Опыт истории юридического факультета Харьковского Императорского университета. Юбилейный сборник. Харьков: тип. Дарре, 1906.— 162 с.

65. Загурский Л.Н. Рецензия на сочинение «Договор товарищества по римскому праву приват-доцента университета Св. Владимира магистра Соколовского для получениястепени доктора римского права» // Ученые записки Харьковского университета, 1894.— №4.—С. 61-66.

66. Загурский JI.H. «Еда рысь изменит пестроты своея» — В ответ г-ну Соколовскому, автору сочинения «Договор.».— Харьков, 1895.— 17 с.

67. Заднепровский. А. Правосудие в Харькове // Сб. «Харьков юридический».— 2000.— № 2, Интернетверсия

68. Залесский К.А. Империя Сталина. Биографический энциклопедический словарь / Ред. Вячеслав Румянцев.— М.: Вече, 2000.— 605 с.

69. Зоркая Н.М. Формула преображения. Три судьбы. // Роль интеллигенции в формировании картины мира: Культурологические записки.— Вып 4.— М.: Гос Ин-т искусствознания, 1998. — С. 182-203

70. Иванов Вяч. Вс. Интеллигенция как проводник в ноосферу. // Русская интеллигенция. История и судьба. / Сост. Т.Б. Князевская.— М.: Наука, 1999.— С. 44-63

71. Иванов В.И. Наш язык // Из глубины: Сборник статей о русской революции.— М.: Из-во Моск. Ун-та, 1990 —С. 145-150

72. Иванов В.Ф. Русская интеллигенция и масонство. От Петра Первого до наших дней.— 3-е издание.— М.: Москва, 1999.— 544 с.

73. Из глубины: Сборник статей о русской революции.— М.: Из-во Моск. Ун-та, 1990.— 298 с.

74. Ильзен-Титкова Ю.А. Зимняя «прогулка» в Темниковские лагеря // Военно-исторический архив, 2004.— № 6 (июнь).— С. 131-140

75. История русской культуры XIX-XX вв. / Шульгин B.C., Кошман JI.B., Сысоева Е.К., Зезина М.Р. под ред Л.В.Кошман.— М.: Дрофа, 2003.— 480 с.

76. Кантор В.В. Феномен русского европейца.— М.: Московский общественный научный фонд ИЦНиУП М, 1999.— 381 с.

77. Карамзин Н.М. Рыцарь нашего времени.— Одесса. 1888.— 32 с.

78. Из истории немцев в Москве. Архитектурный путеводитель.— М.: Посольство ФРГ в РФ и ГМА им. А.В.Щусева, 2003— 245 с.

79. Кара-Мурза С.П. Евроцентризм — эдипов комплекс интеллигенции. (Серия: Тропы Практического разума.). — М.: Алгоритм, 2002. — 256 с.

80. Кантор В.К. Историк русской культуры — практический политик // Вопросы философии, 1991.—№ 1.—С. 101-105

81. Карсавин Л.П. Церковь, личность и государство.— Париж: Евразийское книгоиздательство, 1927. — 30 с.

82. Киянская О.И. Павел Пестель: офицер, разведчик, заговорщик.— М.: Параллели, 2002.—512 с.

83. Киянская О.И. Южный бунт.— М.: РГГУ, 1997.— 190 с.

84. Ключевский В.О. Об интеллигенции (1897). // Ключевский В.О. Неопубликованные произведения.—М.: Наука, 1983. —С. 298-307

85. Кнабе Г.С. Финал Арбатская эпопея // Русская интеллигенция. История и судьба. / Сост. Т.Б. Князевская.— М.: Наука, 1999 — С. 326-366

86. Колобов Л. Н.: «К бенефису артиста труппы Дюковой-Колобова» // «Южный край, 1905.—№8353. —С. 4

87. Кондаков И.В. К феноменологии русской интеллигенции. // Русская интеллигенция. История и судьба. / Сост. Т.Б. Князевская.— М.: Наука, 1999.— С. 63-90

88. Кондаков И.В. Русская интеллигенция // Кондаков И.В. Культурология: История культуры России.— М.: ИКФ Омега-Л, Высшая школа, 2003.— С. 242-258

89. Князев. С.П., Фокин. П.Е., Шапошников М.Б. Справочник-календарь памятных дат Серебряного века русской литературы.— М.: Министерство культуры РФ; Государственный литературный музей, 2002.— 116 с.

90. Короленко В.Г. Великий пилигрим. Три встречи с Л.Н.Толстым// Л.Н.Толстой в воспоминаниях современников. В 2-х т.— М.: Художественная литература, 1978.— Т.2.— С.239-249.

91. Короленко В.Г. Письма к Луначарскому// Есть всюду свет. Человек в тоталитарном обществе.— М.: Возвращение, 2000.— С. 13-43

92. Кормер В.Ф. Двойное сознание интеллигенции и псевдокультура. // Вопросы философии, 1989 —№ 9 —С. 65-80

93. Кормер В.Ф. О карнавализации как генезисе «двойного сознания» // Вопросы философии, 1991.—№ 1.—С. 166-185

94. Королевич В. Вера Барановская.— М.: Теа-кино-печать гос. Типогр. им. Евг. Соколовой, 1929.— 16 с.

95. Кублановский. Ю. Рецензия на: Л.Чуковская. Соч. в 2-х т.// Новый мир, 2000.— №9.—С. 226

96. Кузнецов П.С. (1899-1968). Из автобиографии// Филологический факультет МГУ. 1950-1955.— М.: Российский фонд культуры; «Российский архив», 2003.— С. 300-310

97. Роль интеллигенции в формировании картины мира: Культурологические записки. Вып 4.— М.: Гос Ин-т искусствознания. 1998.— 296 с.

98. Культура и интеллигенция России в эпоху модернизаций (XVIII-XX вв.).— Том I: интеллигенция и многоликость культуры российской провинции.— Омск 1995.— 280 с.

99. Креспель Жан Поль. Повседневная жизнь Монпарнаса.— М.: Молодая гвардия. Классик, 2000.— 201 с.

100. Крюков Марлен. «Это вопрос политический» // За ленинской строкой. Орджоникидзе, 1970.—С. 129-144

101. Лазарева А.Н. Интеллигенция и религия. К историческому осмыслению проблематики «Вех».— М.: ИФРАН, 1996.— 85 с.

102. Лазаров X., Г.Кусков. У истоков горского вуза // Поиск, посвященный Ильичу. Орджоникидзе, 1971.— С. 7-13

103. Лайкевич С.А. Воспоминания Софьи Алексеевны Лайкевич // Русская Старина, 1905.— Т. 124 (окт.).— С.171- 201

104. Левитский В.Ф. Юридический факультет Харьковского Императорского университета. // Загурский. Л.Н. Опыт истории юридического факультета Харьковского Императорского университета. Юбилейный сборник. Харьков: тип. Дарре, 1906.— С. 256-262

105. Лейкфельд П.Э. Средневековая и новая философия: Краткое извлечение из лекций, читаных в Императорском Харьковском университете. Харьков, sine dato.— 112 с.

106. Либан Н.И. Становление личности в русской литературе XVIII века.— М.: Из-во Моск-го ун-та, 2003.— 237 с.

107. Литвиненко М., Плиева Ж. Русский театр в Осетии.— Орджоникидзе, 1971.— 259 с.

108. Лихачев Д.С. О русской интеллигенции // Новый мир, 1993.— № 2.— С. 5-9

109. Лотман Ю.М. Механизм смуты (к типологии русской истории и культуры) // Slavica helsingiensia: Studia Russica helsingiensia et tartuensia.— III.— Проблемы русской л-ры и куль-ры / Под ред. Л. Бюклинг и П.Песонена.— Helsinki, 1992.— С. 7-25

110. Лотман Ю.М. Век богатырей // Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства (XVIII — начало XIX века).— 2 изд., доп. — СПб: Искусство-СПб, 1998.—С. 254-286

111. Лотман Ю.М. Декабрист в повседневной жизни // Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства (XVIII начало XIX века).— 2 изд., доп.

112. СПБ: Искусство-СПБ, 1998.—С. 331-384

113. Лотман Ю.М. Сотворение Карамзина.— М.: Молодая гвардия., 1998.— 382 с.

114. Майоров Д.А. Архивная справка ГАРФ о Гюнтере А.Р. (ЦГАОР, ф. отдела печатной картотеки Книжной палаты.— № 47), 2003.— 3 с.

115. Милюков П.Н. Интеллигенция и историческая традиция // Вопросы философии, 1991.—№ 1.—С. 106-160

116. Марков П.А. Книга Воспоминаний.— М.: Искусство, 1983.— 607 с.

117. Мирский Д. Интеллидженсиа.— М.: Советская литература, 1934.— 138 с.

118. Монсенжон Б. Рихтер. Диалоги. Дневники.— М.: Классика-ХХ1,203.— 480 с.

119. Муравьев В.Б. Творец Московской Гофманиады // А.В.Чаянов. Венецианское зеркало. Повести.— М.: Современник, 1989

120. Никитин А.Л. Мистики, розенкрейцеры и тамплиеры в советской России.— М.: Аграф, 2000,—352 с.

121. Никитин А.Л. Rosa mystica // Поэзия и проза российских тамплиеров.— М.: Аграф, 2002.—336 с.

122. Никитин A.JI. Дело «Ордена света» // Орден российских темплиеров. Том II. Документы 1930-1944. / Публикация, вступ. статьи, коммент. А.Л.Никитина.— М.: «Минувшее», 2003.— С. 6-16

123. Никитина В.Р. Дом окнами на закат.— М.: «Интерграф Сервис», 1996.— 352 с.

124. Набоков В.В. Знаки и символы / Пер. С.Ильина // В.В.Набоков. Бледное пламя. Роман и рассказы.— Свердловск, 1991.— С. 312-319

125. Набоков В.В. Истребление тиранов // В.В.Набоков. Весна в Фиальте.— М.: Фолио, 2001.—С. 141-176

126. Немцы в России: три века научного сотрудничества. Сб. статей. /.От. ред Г.И.Смагина. — СПб.: «Дмитрий Буланин». — Т.1 — 2001552 е.; Т.2.— 2003.— 604 с.

127. Носик. Б.М. На пороге XX века.— СПб.: Золотой век; Диамант, 2000.— 558 с.

128. Оболенская С.В.История немцев в России как проблема русской культуры // Русские и немцы в XVIII веке: Встреча культур / Редколлегия: Карп С.Я. (отв. ред.), Шлобах Й., Сокольская Н.Ф.— М.: Наука, 2000.— С. 6-12

129. Орлова С. Роман А Дюма «Записки учителя фехтования.— С. 5-14 // Александр Дюма. Учитель фехтования. Горький, 1957.— 206 с.

130. Павлюченко Э.А. Женщины в русском освободительном движении: От Марии Волконской до Веры Фигнер.— М.: Мысль, 1988.— 269 с.

131. Панибратцев A.B. Взлет и падение И.Б.Шада, или О превратностях судьбы одного немецкого фихтеанца на русской службе.— 2002,— Интернетверсия

132. Пилявская С.С. Грустная книга.— М.: Вагриус, 2001.— 347 с.

133. Плахтий Сергей. Как это было// Эхо. Владикавказ.— № 10-11, 14-21 июля 1998 г.— С. 4.

134. Поливанов Е.Д. Фонетика интеллигентского языка 1931 г.. // Е.Д.Поливанов. Статьи по общему языкознанию.— М., 1968.— С. 225-235

135. Померанц. Г.С. Человек ниоткуда. // Померанц. Г.С. Выход из транса. — (Лики культуры).—М.: Юрист, 1995 —С. 103-146

136. Пумпянский. Л.В. Поэзия Ф.И. Тютчева // Урания. Тютчевский альманах.— Л.: Прибой, 1928.—312 с.

137. Путинцева Т.А. Елена Полевицкая.— М.: Искусство, 1980.— 304 с.

138. Пушкарев С.Г. Воспоминания историка. 1905-1945// Посев. Библиотечка россиеведения , 1999. — № 3.— Специальный выпуск, Интернетверсия.

139. Пушкарева Л.Н. История частной жизни в России глазами российских и зарубежных историков // Отечественная история, 1998.— № 3.— С. 213-216

140. Пушкарева Н.Л., Экштут С.А. Любовные связи и флирт в жизни русского дворянина в начале XIX в. // Человек в кругу семьи: Очерки по истории частной жизни в Европе до начала нового времени / Под ред. Ю.Л.Бессмертного.— М.: РГГУ.— С. 180-208

141. Российская интеллигенция на родине и в зарубежье: новые документы и материалы: Сб. ст. / М-во культуры РФ. Рос. Ин-т культурологии; Сост. Т.А.Пархоменко.— М., 2001.—228 с.

142. Репина Л.П. Выделение сферы частной жизни как историографическая и методологическая проблема // Человек в кругу семьи: Очерки по истории частной жизни в Европе до начала нового времени / Под ред. Ю.Л.Бессмертного.— М.: РГГУ.— С. 20-34

143. Решко Е.К. Неизвестная элегия В.П.Ивашева «Рыбак» // Лит. Наследство. Декабристы литераторы. АН СССР, Отд. Русского языка и литературы., 1968 г.— С. 587-594

144. Римский-Корсаков В.Н. Федор Иванович Шаляпин в доме Римских-Корсаковых// Федор Иванович Шаляпин.— М.: Искусство, 1958.— Т. 2.— С. 180-187

145. Русская интеллигенция. История и судьба. / Сост. Т.Б. Князевская.— М.: Наука, 1999.—423 с.

146. Русские и немцы в XVIII веке: Встреча культур / Редколлегия: Карп С.Я. (отв. ред.), Шлобах Й., Сокольская Н.Ф.— М.: Наука, 2000.— 310 с.

147. Саакянц A.A. Две судьбы. // Спасибо вам!— М.: Эллис Лак, 1998.— 606 с.

148. Сарторти Розалинде, Швейцерхоф Барбара (Германия). Интеллигенция и сталинизм: взгляд издалека // Роль интеллигенции в формировании картины мира: Культурологические записки.— М.: Гос Ин-т искусствознания. 1998.— Вып 4.— С.164-176

149. Сергеев Марк. Несчастью верная сестра // Сибирь, 1974.— № 4.— С. 40-57

150. Свенцицкая И.С. Эллины античного мира в кругу друзей // Человек в мире чувств. Очерки по истории частной жизни в Европе и некоторых странах Азии до начала нового времени / Отв. Ред. Бессмертный Ю.Л.— М.: РГГУ, 2000.— С. 149-191

151. Северцева О.С. Габричевский Александр Георгиевич// Архитектура СССР, 1989.— № 1

152. Секиринский С.С., Филиппова Т.А. Родословная российской свободы.— М.: Высшая школа, 1993. —254 с.

153. Синельников H.H. Шестьдесят лет на сцене. Харьков, 1935,— 293 с.

154. Синельников H.H.: Бенефис режиссера Синельникова. // Московские ведомости, 1901.—№39.— С. 4

155. Скотт Стаффан. Романовы. Биография династии.— М.: Захаров, 2002.— 316с.

156. Слонова Н.И. Н.НСинельников.— М.: Искусство, 1956.— 120 с.

157. Смышляев B.C. Из дневника 1927-1931. Воспоминания актера и режиссера МХАТА // Лепта, 1991—№ 4.—С. 100-114

158. Соколовский П. Ответ г-ну Загурскому на его рецензию о «Договоре.».— Киев, 1894.—15 с.

159. Соловьев B.C. Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории, со включением краткой повести об антихристе // Соловьев B.C. Собр. соч.— Второе изд. в 10 т.— Т. 10.— б.г.— С. 149-150

160. Соловьев B.C. Русская идея. (1888 г.) // Россия глазами русского: Чаадаев, Леонтьев, Соловьев.—СПб: Наука, 1991.—С. 311-340

161. Соллогуб В.А. Воспоминания.— СПб.: «Афина», 1993.— 317 с.

162. Солженицин А.И. Образованщина // Русская интеллигенция. История и судьба. / Сост. Т.Б. Князевская.—М.: Наука, 1999.—С. 125-149

163. Солженицын А.И. Один день Ивана Денисовича // Рассказы 60-х годов.— СПб: Азбука-классика, 2001.— С. 7-142

164. Сутаева 3. Мемуары как жанр. // Россия. Конец века. Академические тетради.— 4 выпуск.—M.: «A.D.& Т.», 1994.—С. 12

165. Тартаковский А.Г. Русская мемуаристика и историческое сознание XIX века.— М.: Археографический центр, 1997.— 356 с.

166. Тартаковский А.Г. Русская мемуаристика XVIII первой половины XIX в.— М.: Наука, 1991.—286 с.

167. Теляковский В. Мой сослуживец Шаляпин// Федор Иванович Шаляпин.— М.: Искусство, 1958 —Т. 2 —С. 188-278

168. Тургенев. Н.И. Россия и русские.— М.: Типография. Русского товарищества, 1907.— Ч. 1.—148 с.

169. Токарская В. «В понедельник радио не слушай». // Театр Гулага.— М.: Мемориал, 1995.—С. 80-86

170. Толстой J1.H. Полное собрание соч. / Под общей ред. В.Г. Черткова.— М.: Художественная л-ра; Ивашевы.: 1936.— Т. 17.— С. 446, 489,491, 493, 549; 1952.— Т. 48.—С. 193; 1953.—Т. 62,.—С. 426,427,429,430, 461.

171. Толстой Н.И. К реконструкции семантики и функции некоторых славянских изобразительных и словесных символов // Фольклор и этнография. Проблемы реконструкции фактов традиционной культуры: Сб. науч. тр.— JL, 1990.— С. 47-67

172. Толстой Н.И.Некоторые соображения о реконструкции славянской духовной культуры // Славянский и балканский фольклор. Реконструкция древней славянской культуры: Источники и методы.— М., 1989.— С. 7-22

173. Толстой Н.И. Очерки славянского язычества.— М.: Индрик, 2003.— 622 с.

174. Толстой С.М. Дети Толстого.— Тула: Приок. кн. из-во.— 271 с.

175. Троцкий Л.Д. Советская республика и капиталистический мир. Часть II. Гражданская война // История русской революции.— Т. 2., Интернетверсия.

176. Трубецкой Н.С. К проблеме русского самопознания. Париж: Евразийское книгоиздательство, 1927.— 94 с.

177. Уваров С.Ф.: Из дневника С.Ф. Уварова. // М.С.Лунин. Сочинения, письма, документы. Иркутск: Восточно-Сибирское книжное издательство, 1988.— С. 374-386

178. Успенский Б.А. Русская интеллигенция как специфический феномен русской культуры // Б.А.Успенский. Этюды о русской истории.— СПб.: Азбука, 2002.— С. 393-413

179. Федотов Г.П. Трагедия интеллигенции. // Федотов Г.П. Лицо России. 2-е изд. YMCA-Press, Paris, 1988.—С. 71-122

180. Федотов Г.П. Падение советской власти. // Федотов Г.П. Империя и свобода. Посев США, Нью-Йорк, 1989.— С. 237-249

181. Федотов Г.П. Рождение свободы // Федотов Г.П. Империя и свобода. США, Нью-Йорк: Посев, 1989.— С. 19-56

182. Федотов Г.П. Россия и свобода // Федотов Г.П. Империя и свобода. США, Нью-Йорк: Посев, 1989.—С. 57-102

183. Федорова. Е.С. Между казнями // Алфавит, 2003.— № 16.— С. 10-11.

184. Федорова. Е.С. Пять разговоров с Н.И.Либаном. // Время, оставшееся с нами: Филологический факультет в 1953-1958 гг.: Воспоминания выпускников.— М.: МАКС Пресс, 2004.—С. 411-468

185. Федорова Е.С. Трактат Николая де Лиры «Probatio Adventus Christi» и его церковнославянский перевод конца XV века.— М.: Просветитель, 1999.— 283 с.

186. Хан-Магомедов С.О. Символико-технологический романтизм Людвига// Сборник статей «Проблемы истории советской архитектуры».— М., 1976.— С. 81-85.

187. Хан-Магомедов С.О. Архитектура советского авангарда.— М.: Стройиздат, 1996.— Кн. 1.—708 е.; 2001.—Кн. 2.—712 с.

188. Ходасевич В.Ф. Горький// В.Ф.Ходасевич. Собрание сочинений в 4-х томах.— М.: Согласие, 1997.— Т. 4.—С. 348-375

189. Ходасевич В.Ф. Памяти Бориса Садовского, 1925 г. // Собр. соч. в 4-х томах.— М.: Согласие, 1997.— Т. 4.— С. 310-314

190. Цявловский М.А. История писания и печатания романа. // Толстой Л.Н. Полн. собрание соч. / Под общей ред. В.Г. Черткова.— М.: Художественная л-ра, 1936.— Т. 17.—С. 469-528

191. Чаадаев П.Я. Философические письма. // Россия глазами русского: Чаадаев, Леонтьев, Соловьев.—СПб: Наука, 1991.—С. 19-138

192. Человек в кругу семьи: Очерки по истории частной жизни в Европе до начала нового времени / Под ред. Ю.Л.Бессмертного.— М.: РГГУ.— 376 с.

193. Человек в мире чувств. Очерки по истории частной жизни в Европе и некоторых странах Азии до начала нового времени / Отв. Ред. Бессмертный Ю.Л. М.: РГГУ, 2000.— 582 с.

194. Чудакова М.О. Жизнеописание Булгакова.— М.: Книга, 1988.— 492 с.

195. Чуковский Н.К. Литературные воспоминания.— М.: Советский писатель, 1989.— 327 с.

196. Чураков A.B. (полковник юстиции) «Запчасти для юстиции. // Военно-исторический архив, 2004 —№ 6 (июнь).— С. 115-130

197. Шах-Азизова Т.К. Немного о Гамлетизме // Русская интеллигенция. История и судьба. / Сост. Т.Б. Князевская — М.: Наука, 1999.— С. 220-225

198. Шиповская Е.А. Исповедь рыцаря Света.— М.: «Интерграф Сервис», 1998.— 184 с.

199. Штедгке Клаус. Французские и немецкие источники понятия «индивидуальность» в русской литературе XVIII века. // Русские и немцы в XVIII веке: Встреча культур / Редколлегия: Карп С.Я. (отв. ред.), Шлобах Й., Сокольская Н.Ф.— М.: Наука, 2000.— С. 269-285

200. Шаляпин Федор Иванович.— М.: Искусство, 1958.— Т. 2.— 724 с.

201. Шацкий Евгений. Загадка дела Бейлиса // Наша школа, 2002, № 5.— С. 44-48

202. Шмидт С.О. Декабристы в представлениях людей рубежа XX и XXI столетий / Археографический ежегодник за 2000 год.— М.: Наука, 2001.— С 8-22.

203. Шмидт С.О. Конференция посвященная научному наследию М.М. Богословского и А.Е. Преснякова. Вступ. Слово. // Археографический ежегодник за 2000 год.— М.: Наука, 2001.—С. 247-253

204. Шмидт С.О. К истории слова «интеллигенция» // Россия, Запад, Восток: встречные течения (Сб. памяти академика М.П.Алексеева).— СПб, 1996.— С. 409-417

205. Шмидт С.О. Общественное самосознание noblesse russe в XVI — первой трети XIX века // Шмидт С.О. Общественное сознание российского благородного сословия. XVII — первая треть XIX века.— М.: Наука, 2002.— С. 101-122

206. Шмидт С.О. Краеведение в научной и общественной жизни России 1920 годов // Шмидт С.О. Путь историка: Избранные труды по источниковедению и историографии.— М.: РГГУ, 1997.—С. 153-166

207. Шмидт С.О. «Золотое десятилетие» советского краеведения // Отечество: Краеведческий альманах.— М, 1990.— С. 11-27

208. Шубарт Вальтер. Европа и душа Востока.— М: Альманах «Русская идея».—Вып. 3, 1997. —448 с.

209. Щеголев П.Е. Жены декабристов // Щеголев П.Е. Исторические этюды.—Спб: Прометей, 1913,—С. 397-434

210. Щепкина-Куперник T.JI. Дни моей жизни. Театр, литература, общественная жизнь.— М.: Искусство, 1928.— 328 с.

211. Эйдельман Н.Я. Лунин и его сочинения. // М.С.Лунин. Сочинения, письма, документы. Иркутск: Восточно-Сибирское книжное издательство, 1988.— С. 3-78

212. Юренева В.Л. Записки актрисы.— М.: Искусство, 1946.— 238 с.

213. Юрьев. С.С. Учение Г.Еллинека о праве меньшинства. // В мире права, 2002.— С. 11— 15

214. Юсупов: Князь Феликс Юсупов. Мемуары.— М.: Захаров, 2003.— 427 с.

215. Billy Andre. Histoire de la vie littéraire.— Paris: Tallandier, 1956.— 365 p.

216. Boym Svetlana. Common places: Methologies of everyday life in Russia.— Cambrige: Harvard University Press, 1994.— 356 p.

217. D'Allonville. Mémoires dites des papiers d'un homme d'Etas— Paris, 1834.— V. VIII.— 284 p.

218. Glagoleva Olga E. Dream and reality of Russian Provincial Young Ladies, 1700-1850 / The Carl Beck Papers, Center for Russian and East European Studies.— Pittsburg, 2000.— 87 p.

219. Histoire de la vie privee (Ser.) / Sous la dir. Ph. Aries et G. Duby.— V. 1-5.— Paris, 19851987

220. Khorev Mikhail. Letters from a Soviet Prison Camp.— Eastbourne: Monarch publications, 1988.—221 p.

221. Raeff Marc. The decembrist movement / Russian Civilization Series.— New Jersey: Prentice-Holl, 1966.—180 p.

222. Raeff Marc. Origin of the Russian Intelligentsia.— New York, 1966.— 248 p.

223. Raeff Marc. Understanding imperial Russia.— New Jork. Columbia University Press, 1984.— 248 p.

224. Schönle Andreas. The Scare of the Self: Sentimentalism, Privacy, and Private Life in Russian Culture, 1780-1820. // Slavic Review 57.—№ 4 (Winter 1998).— P. 725-746ое-2Ч/з 2т

225. Московский государственный университет им. М.ВЛомоносова1. На правах рукописи1. Е.С.ФЕДОРОВА

226. ЧАСТНАЯ ЖИЗНЬ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ НА ПЕРЕЛОМЕ КУЛЬТУР: СОХРАНЕНИЕ КУЛЬТУРНЫХ ЦЕННОСТЕЙ В ИЗГНАНИИ. (НА МАТЕРИАЛАХ СЕМЕЙНОГО АРХИВА: от 30-х XIX века к 30-м XX)1. Диссертация

227. На соискание учёнбй степени доктора культурологи по специальности: 24. 00. 01 —теория и история культуры