Эстетика Мисимы Юкио и европейские представления о красоте

Новиков, Александр Владимирович

автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.03
диссертация на тему: Эстетика Мисимы Юкио и европейские представления о красоте

Год: 2005
Автор научной работы: Новиков, Александр Владимирович
Ученая cтепень: кандидата филологических наук
Место защиты диссертации: Москва
Код cпециальности ВАК: 10.01.03

Диссертация по филологии на тему 'Эстетика Мисимы Юкио и европейские представления о красоте'

Полный текст автореферата диссертации по теме "Эстетика Мисимы Юкио и европейские представления о красоте"

МОСКОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ "УНИВЕРСИТЕТ им. М.В. ЛОМОНОСОВА ИНСТИТУТ СТРАН АЗИИ И АФРИКИ

На правах рукописи

НОВИКОВ Александр Владимирович

ЭСТЕТИКА МИСИМЫ ЮКИО И ЕВРОПЕЙСКИЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ О КРАСОТЕ

Специальность 10.01.03 - Литература народов стран зарубежья (литературы азиатского региона)

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Москва, 2005

Работа выполнена на кафедре японской филологии Института стран Азии и Африки при МГУ им. М.В. Ломоносова

Научный руководитель: Официальные оппоненты:

Ведущая организация:

кандидат филологических наук, доцент В.П.Мазурик

доктор филологических наук, И.А.Боронина

кандидат филологических наук, Г.Б.Дуткина

Институт востоковедения РАН

Защита диссертации состоится «'¡дъ 2005 г. в ^ часов

на заседании Диссертационного совета Д 501.001.33 Института стран Азии и Африки при МГУ им. М.В. Ломоносова по адресу: 103911 Москва, ул. Моховая, д. 11.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Института стран Азии и Африки при МГУ им. М.В. Ломоносова (103911, г. Москва, ул. Моховая, д. 11)

Автореферат разослан « ^ » 2005 г.

Ученый секретарь Диссертационного совета, кандидат филологических наук

М.М.Репенкова

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Постановка проблемы. Эстетическая система японского писателя Мисимы Юкио1 (1925-1970) при первом знакомстве с ней производит впечатление сугубо оригинальной и не имеющей аналогов в мировой литературе. В предпринятом нами исследовании мы пытались проследить генезис эстетической системы Мисимы, корни его столь специфического эстетического дискурса, а также проследить ее развитие в отрыве от творчества самого Мисимы, тем самым попытавшись ответить на вопрос, витальна ли эстетика японского писателя, оказалась ли она востребована мировой культурой, или же способна существовать лишь в герметическом мире его произведений?

Дня определения генезиса эстетики Мисимы мы сравнили ее с эстетикой немецкого писателя Томаса Манна (1875-1955), автора, который, по признанию самого Мисимы, был не только его самым любимым писателем, но тем, кто более всего повлиял на формирование его стиля, и, что важнее, эстетики в целом. Сравнение их эстетик дает все основания полагать, что Мисима плодотворно воспринял многие идеи Манна, переосмысляя, вводил в ткань собственной эстетической системы, кардинально перерабатывал и развивал их. Это касается, главным образом, темы красоты, ее восприятия персонажами произведений Мисимы и Манна и того эффекта, который воплощения красоты оказывают на их персонажей. Кроме того, нами была рассмотрена проблема соотношения эстетики и этики (красоты и духа) в том виде, в котором она присутствовала в творчестве Манна и в котором была позже заимствована Мисимой.

Сравнение эстетик Мисимы и Эдуарда Лимонова (1943 г.р.) с особым вниманием к преемственности второго по отношению к первому кажется оправданным yace при поверхностном знакомстве с их произведениями. Справедливость такого подхода под-

^1 Здесь и далее по японской традиции сначала пишется фамилия, потом имя. При этом для удобства восприятия японские имена собственные склоняются.

тверждается и тем, что Мисима является одним из любимых писателей Лимонова, что последний прекрасно знаком как с творчеством, так и с биографией Мисимы и упоминает о нем чуть ли не во всех своих книгах. Не будет преувеличением сказать, что Лимонов - своеобразный «продолжатель дела Мисимы», ибо он не только использует в своем творчестве элементы художественной системы Мисимы, но и развивает их, идет дальше по пути «сэнсэя». К тому же, мы можем говорить о действительно органичном сходстве обоих писателей не только в творчестве, но и в жизни (увлечение западничеством в начале жизни, латентная гомосексуальность, скандальный имидж «неудобного писателя» на своей Родине, популярность за границей, увлечение национализмом и попытка революционного восстания, а также приравнивание биографии к сочиненному сценарию).

Если, как нам представляется, в темах революции, смерти и молодости Лимонов, опираясь на идеи Мисимы, лишь повторяет их, либо создает на их основе свои собственные не слишком оригинальные построения, реализуя идеи Мисимы в качестве культурного симулякра, то рецепция других тем (таких, как тема самоубийства, социального переустройства, теории будущего, радикализма и той же биографической темы self-made man) у Лимонова оказалась плодотворнее. В развитии их он либо идет дальше Мисимы, либо привносит некие свои оригинальные идеи. Сам же факт обращения Лимонова к творчеству Мисимы в обоих случаях - простое заимствование идей или их переработка - позволяет по-новому взглянуть на эстетику Мисимы, так как зачастую доводит до предела те идеи Мисимы, которые в творчестве японского писателя были заявлены лишь имплицитно. Много любопытного для восприятия Мисимы дает и оценка Лимоновым его творчества и личности.

Сравнение Мисимы именно с Т.Манном и Э.Лимоновым показалось нам плодотворным потому, что дает возможность показать генезис, развитие и актуальность определенного круга идей, выявить и проследить существование и развитие определенной эстетической линии в мировой культуре, в XX веке имеющей корни в творчестве Томаса Манна, развитой Мисимой и актуализи-

рованной Эдуардом Лимоновым, а из творчества последнего воспринятой тем кругом современных российских писателей, которых можно условно обозначить как радикалов.

Актуальность темы исследования обусловлена тем, что рассмотрение эстетической системы Мисимы в контексте европейской культуры позволяет не только выявить множество ключевых моментов в эстетике самого Мисимы и сравниваемых с ним авторов, но и проследить определенную тенденцию в истории мировой эстетики, не утратившую значение и в наши дни.

О том, что эта специфическая эстетическая линия является актуальной, говорит популярность всех трех заявленных авторов и внимание к ним критики. Так, книги Мисимы, 80-летие со дня рождения которого в этом году отметили во всем мире, регулярно переиздаются в нашей стране и пользуются устойчивой популярностью, постепенно заполняются лакуны в переводе его книг. Издание же переводов Мисимы, как нам представляется, стало своеобразным подготовительным этапом перед переводческим бумом и массовой популярностью Мураками Харуки и других авторов его поколения, но и тот бум японской литературы в нашей стране, что мы наблюдаем сейчас. И это при том, что Мисима переведен далеко не так полно, как, например, Мураками.

Эдуард Лимонов, помимо того, что популярен как весьма плодовитый и охотно издаваемый многочисленными издательствами автор, ведет активную общественно-политическую деятельность, оказывая влияние как на своих литературных поклонников, так и на политических последователей; постоянно появляется на обложках глянцевых журналов, в политических ток-шоу, становится эпицентром различных медийно-политических скандалов, а недавно стал еще и героем фильма2.

Актуальность Манна можно обозначить несколько иначе: не как прямое воздействие на читательские массы (чему скорее всего причиной слишком объемные для нынешних темпов жизни произведения писателя), а как опосредованное, через работы других

2 «Русское» (реж.А.Велединский, 2004) о харьковской молодости писателя.

авторов, учитывающих в своих произведениях опыт и находки Манна.

Все это явно демонстрирует давно назревшую необходимость в исследовании Мисимы и его художественного мира, особенно в парадигме его пересечений с вышеуказанными авторами и, шире, западной культурой. Актуальность темы исследования к тому же напрямую вытекает, как нам кажется, из малоизученности этой темы в научной литературе. При всем обилии публикаций, посвященных Мисиме во всем мире, до сих пор нельзя назвать фундаментальную аналитическую работу, которая бы на время отменила актуальность дальнейших исследований его творчества и на которую ссылались бы последующие исследования. Притом, что в большинстве существующих работ акцентируется тема необычности эстетики Мисимы и признается, что феномен идеализируемой красоты был краеугольным камнем художественного мира Мисимы, основополагающего исследования именно по эстетике Мисимы до сих пор, к большому сожалению, не существует. И если в японском и западном (особенно американском) литературоведении есть традиция изучения наследия Мисимы, то отечественная японистика лишь осваивает его творчество, а публикации по Мисиме не выходят за рамки дипломных работ по отдельным его произведениям. До сих пор самой доступной массовому читателю работой по Мисиме остается давнее предисловие Г.Ш.Чхартишвили к его переводам Мисимы3. Если исследователю доступен масштабный корпус работ по творчеству собственно Манна, то творчество Лимонова до сих пор в достаточной мере не исследовано у себя на родине, сравнений же этих авторов с Миси-мой нам не известно.

3 Чхартишвили Г. Жизнь и смерть Юкио Мисимы, или Как уничтожить храм II Мисима Ю. Золотой храм. СПб.: Северо-Запад, 1993. С.5-30.

устус»), творчество Мисимы Юкио - на его середину (с 1949 г., «Исповедь маски», до 1970 г., «Море изобилия»), а творчество Эдуарда Лимонова - на последнюю треть прошлого века (с 1976 г., «Это я - Эдичка») и начало нынешнего. При этом, если нижняя хронологическая веха данного исследования определяется точно (первое произведение Т.Манна), то верхняя рамка приходится в полной мере на наши дни, так как книги Лимонова во множестве продолжали выходить и во время написания этой работы, а в качестве примера рецепции идей Мисимы, воспринятых через творчество Лимонова, мы привлекали в числе прочих и так называемую «радикальную» литературу последних лет.

Объект и предмет исследования. В качестве основного объекта исследования была избрана эстетическая система Мисимы во всей ее сложности и разнообразии. Непосредственным предметом исследования стало своеобразное «наложение» этой системы на творчество Т.Манна и Э.Лимонова с их последующим сравнением и попыткой определить механизмы существования эстетики Мисимы в контексте европейской культуры.

Целью работы было попытаться вписать эстетику Мисимы в общемировой контекст, проследить ее генезис в творчестве Т.Манна и развитие у Э.Лимонова, а также выявить ее актуальность для нашего времени. Кроме того, такой компаративистский подход к эстетической системе и, шире, к художественному миру Мисимы позволил, на наш взгляд, выявить не только интересные и подчас неожиданные аналогии, но и глубже понять эстетику, творчество и личностный феномен Мисимы.

Решение поставленных задач предполагает, прежде всего, постановку вопроса о методологии исследования. В качестве основного научного подхода был избран системный: рассмотрение творчества каждого из исследуемых авторов (ибо существование всех троих в единой системе далеко еще не доказано) как единой эстетической системы, обладающей сложной структурой, с присущими ей законами функционирования и развития, с особыми взаимосвязями и взаимозависимостью составляющих ее элементов, а всего корпуса их текстов - как единого метаромана, обладающего, при всей инвариантности фабульных решений в каждом

отдельном произведении, определенной объединяющей матрицей или прафабулой, а также единством авторских экзистенциальных устремлений4.

При написании предпринятого исследования привлекались наработки многочисленных и разнообразных (а подчас и кардинально противоположных) течений в мировой философской и культурологической мысли, что объясняется во многом и характером творчества исследуемых писателей, специфической чертой по меньшей мере двух из которых (Мисима и Лимонов) становится многоплановость используемого в собственном творчестве материала, синтетичность идейного плана и свойственная литературе прошлого века интертекстуальность самих произведений.

Естественным образом при изучении творчества Мисимы в контексте творчества писателей других эпох и стран основным научным инструментом стали компаративистские исследования, в частности в понимании У.Эко. Эко сформулировал принцип «открытости» произведения совершенно разным трактовкам: «Речь идет об открытом произведении как произведении, которое определяется «полем» различных интерпретационных возможностей, о произведении, которое предстает как некая конфигурация стимулов, наделенных принципиальной неопределенностью, так что человек, его воспринимающий, вовлекается в целый ряд «прочтений», причем всегда изменчивых; наконец, речь идет о структуре как «созвездии» элементов, которые могут вступить в различные взаимоотношения»5. Подобная «открытость» характерна для произведений нового времени (Манн, Мисима) и становится основополагающим свойством произведений эпохи постмодерна (Лимонов).

"•Методология рассмотрения творчества писателя как метаромана была впервые сформулирована в статье Виктора Ерофеева о творчестве Набокова «В поисках потерянного времени» {Ерофеев В. В лабиринте проклятых вопросов. М.: Союз фотохудожников России, 1996. С.9). Подробнее об этом методе см. первую главу данной работы.

5 Эко У. Открытое произведение: Форма и неопределенность в современной поэтике. СПб.: Академический проект, 2004. С.171-172.

Принципом анализа подобного «открытого» произведения становится по мысли Эко его «развоплощение» как художественного объекта с извлечением его структурного «скелета». В нашем сравнении мы таким же образом, избегая, где это не является необходимым, общего анализа произведения, вычленяем структурный «скелет» каждого отдельного произведения, каковым «скелетом» является для нас ряд воплощений прекрасного со всеми их типологическими свойствами и особенностями функционирования. Мы стараемся сравнить полученные в результате подобной «вивисекции» схемы эстетической системы одного писателя с соответствующими моментами в творчестве другого писателя с тем, чтобы, в конечном итоге, выявить изначальную эстетическую модель, сложившуюся в творчестве Манна, воспринятую и развитую Мисимой и заимствованную впоследствии Лимоновым.

Модель эта, как нам кажется, присутствует в эстетических системах каждого из этих писателей, обладая при этом такой жизнеспособностью, что способна существовать не только в совершенно разных культурно-исторических и национальных условиях, но и отделяться от эстетики ее зачинателя (в данном случае Манна), чтобы быть воспринятой впоследствии (Лимоновым) если не из общего духа культуры, то от переработавших и сохранивших ее адептов (Мисимы), уже без прямой отсылки к ее оригинальному создателю (точек соприкосновения между эстетиками Манна и Лимонова отнюдь не так много, что еще раз доказывает «витальность», способность этой эстетики к саморазвитию).

тика — модус той цивилизации, которую покинули идеалы»6, и является востребованной и современной, поскольку современная цивилизация «актуализирует свой нигилизм». В этом отношении эстетика также берет на себя некоторые функции философии, отчасти даже подменяя ее: «Если реальность эстетизирует-ся, философия займется эстетикой, или даже станет эстетикой, -и останется дочерью своего времени»7. Восприятие эстетики в подобном ключе кажется крайне продуктивным для анализа художественного мира Мисимы, который, признавая, что это может показаться странным, писал в эссе «Солнце и сталь» об императорском строе как об «основанииОсвоей эстетики».

Суммируя все вышесказанное, нам представляется вполне допустимым использовать в литературоведческой работе эстетический аппарат и, в целом, междисциплинарный анализ.

Источниками, использованными при написании диссертации, стали художественные, публицистические, эссеистические и автобиографические произведения8 рассматриваемых авторов. При этом весь корпус написанных ими текстов (а творческое наследие всех трех авторов весьма и весьма объемно, постоянно дополняется - вновь найденными текстами Мисимы, только что вышедшими произведениями Лимонова и т.д.) хоть и учитывался, но для

6 JIuomap Ж.-Ф. Anima Minima. II Рансьер Ж. Эстетическое бессознательное. СПб.; Москва: Machina, 2004. С.85.

7 Там же. С.87.

8 Японские и англоязычные книги даны в нашем переводе за исключением тех случаев, когда дается ссылка на уже опубликованный на русском перевод книги. Несмотря на то, что уже после написания соответствующих частей данной работы вышли переводы трех романов «Море изобилия» Мисимы («Весенний снег», «Несущие кони» и «Храм на рассвете»), мы ссылаемся на японские издания данных романов. Кроме того, мы переводим название романа Мисимы «Хомба» как «Мчащиеся лошади», а «Акацуки-но тэра» как «Храм рассвета», тогда как переводчица Е.В.Стругова пользуется, возможно, более удачным словосочетанием «Несущие кони» в первом случае, а во втором предлагает трактовать название как «Храм на рассвете».

сравнения привлекались наиболее репрезентативные для данной темы произведения.

Научная литература. Анализ эстетической системы Ми-симы в контексте европейской культуры потребовал обращения к самому обширному и разноплановому кругу научной литературы.

Из японских источников, непосредственно повлиявших на данное исследование, следует прежде всего назвать следующие книги: «Словарь Мисимы Юкио» Хасэгавы И. и Такэды К., «Легенда Мисимы Юкио» Окуно Т., «Мир Мисимы Юкио» Мурама-цу Т., «О Мисиме Юкио» Тасаки К., «Мисима Юкио. Теория красоты и эроса» (сост. Сато X.), «Наследие писателей-самоубийц» Комацу С.

Из западных источников необходимо упомянуть следующие работы собственно по творчеству Мисимы, как «Бегство из пустыни. Романтизм и реализм в произведениях Мисимы Юкио и Оэ Кэндзабуро» С.Напиер, «Луна в воде. Изучение Танидзаки, Кава-баты и Мисимы» Г.Петерсона, посвященный Мисиме раздел в 3 томе «Истории Японской литературы» Д.Кина, а также две биографические книги о Мисиме - «Мисима. Биография» Дж.Натана и «Жизнь и смерть Мисимы Юкио» Г.Стоукса, в которых иногда можно найти сведения, не представленные у японского биографа Мисимы Окуно Т.

На русском языке, кроме вышеупомянутой вступительной статьи к переводам Мисимы Г.Ш.Чхартишвили, публикаций по теме данного исследования нам неизвестно.

Также при написании теоретической части данной работы существенное влияние оказали работы таких теоретиков западной мысли, как Ж.Бодрийяр, У.Эко, Э.Сиоран, Р.Кауайя, Р.Барт, Ж.Де-лез, М.Фуко, В.Беньямин и др.

Научная новизна диссертации состоит в том, что она представляет собой первое в отечественном и зарубежном литературоведении комплексное исследование особенностей эстетики Мисимы, а также генезиса генеральных тем данной эстетической системы (на примере сравнения с эстетикой Т.Манна), и дальнейшей актуализации основных моментов этой эстетики в со-

временной литературе (на примере сравнения с эстетикой Э.Ли-монова).

Особенность диссертации также состоит в обилии и разноплановости использованных источников, немалая часть которых впервые вводится в научный оборот или же слабо или совсем не изучена в отечественном востоковедении и в современном российском литературоведении. В исследовании проведен комплексный сравнительный анализ большинства тем эстетики Ми-симы с соответствующими аспектами эстетических систем Т.Манна и Э.Лимонова, а также намечены важные на наш взгляд параллели эстетики Мисимы с различными европейскими и русскими эстетическими доктринами.

Научная значимость работы вытекает из важности для литературоведческих, востоковедческих, философских и культурологических исследований таких затронутых в ней проблем, как специфика восприятия красоты и ее воздействия на индивидуума; соотношение эстетики и этики; реализация тем смерти, самоубийства, трансценденции, революционности, телесности, религиозности и др. в творчестве рассматриваемых писателей; различные коннотации и интертекстуальные связи, возникающие при исследовании данного круга проблем.

Многоаспектное исследование этих тем, а также выявление основных тенденций исторической трансформации рассматриваемого эстетического направления в мировой мысли и сравнительная характеристика его национальных особенностей в Японии, Европе и в России создают условия для всестороннего понимания особенностей эволюции эстетики данного типа и позволяют уяснить ряд фундаментальных эстетическо-куль-турологических закономерностей XX в.

сертации могут представлять интерес и для специалистов по исследованию Т.Манна и Э.Лимонова. Материалы диссертации также могут быть использованы в разработке учебных курсов, программ и пособий по специальности «литература народов стран зарубежья» и «востоковедение». Некоторые части исследования, на наш взгляд, могут также представлять определенный интерес для специалистов по философии (эстетике), культурологии и политологии.

Данная работа представляется актуальной также потому, что вводит в научный оборот весьма значимые для понимания художественного мира Мисимы, но до сих пор так и не переведенные на русский язык произведения Мисимы. В работе также использованы японские и англоязычные теоретические исследования творчества Мисимы и японской литературы, вопрос о переводе которых на русский, кажется, даже и не рассматривается нашими книгоиздателями.

Апробация работы. По теме диссертации опубликованы тезисы доклада и ряд статей. Обширность круга поставленных в работе проблем и отсутствие комплексных исследований, посвященных избранной теме, обусловили необходимость апробации отдельных разделов и материалов диссертации. В частности, проблематика исследования нашла свое отражение в докладе «Эстетика Мисима Юкио» на Международной конференции студентов и аспирантов по фундаментальным наукам «Ломоносов» (Москва, 2002 г.). Отдельные разделы работы были использованы при чтении лекций в рамках спецкурса «Тема смерти в современной японской литературе» для студентов ИСАА при МГУ.

Актуальность исследуемой темы позволила также опубликовать материалы диссертации в виде статей («Муравей 2002. Конкурс на лучшую студенческую работу в области китайской и японской филологии. Сборник тезисов», «Восток. Экономика, история, филология», «Новое литературное обозрение» и др.).

Диссертация была обсуждена и рекомендована к защите на кафедре японской филологии в июне 2005 г.

СТРУКТУРА И СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения и библиографии.

Во ВВЕДЕН И И формулируется основная проблема исследования, мотивируется выбор его объекта и предмета, обосновываются актуальность, научная новизна и практическая значимость избранной темы, цели и задачи диссертации, ее методологическая основа, очерчиваются хронологические рамки работы, приводятся определения ключевых категорий исследования, анализируются источники и дается обзор литературы, относящейся к теме диссертации.

В ПЕРВОЙ ГЛАВЕ «Эстетика Мисимы Юкио» дается краткий очерк эстетики Мисимы Юкио. За свою достаточно недолгую жизнь Мисима написал десятки романов и пьес, многочисленные рассказы и эссе, две прозаические тетралогии, статьи для журналов, дневники, сценарии, стихотворения, и т.д. Все эти произведения не только сильно варьируются по затрагиваемому в них фактическому материалу (например, Мисима с равным успехом писал пьесы про средневековую Японию и про Гитлера), но и несут отпечаток формирования его эстетической концепции. В эстетических же пристрастиях Мисимы можно условно выделить следующие периоды:

1) сильное увлечение западной культурой в начале творческого пути,

2) заметное влияние древнегреческой эстетики (возникшее после путешествия Мисимы в Грецию в 1952 году и характерное для всех периодов его творчества),

3) резкий отход от европейского влияния во имя традиционных японских ценностей (синтоизм, бусидо, культ Императора и «прекрасной смерти» сэппуку, так называемая «мужская линия» в японской литературе)

4) формирование его собственной эстетической системы, в которой, кроме античных и самурайских элементов, сильно также влияние синтоизма, буддизма (особенно некоторых его эзотерических учений) и индуизма.

В этой многообразной и сложной эстетической системе Ми-симы важнейшими элементами всегда были тема смерти и тема красоты. Но несмотря на то, что, на первый взгляд, в произведениях Мисимы присутствует культ смерти, и особенно «прекрасного самоубийства», тема смерти все же вторична по отношению к теме красоты, поскольку смерть для Мисимы лишь «проводник», своеобразный «медиум» и, в широком смысле, сопутствующий элемент мира прекрасного. Кроме того, тема красоты у Мисимы выступает в связке с такими специфическими темами, как красота оружия, обнаженных человеческих внутренностей, гомоэротика и т.д., и сопровождается не менее специфической символикой (огонь, золотой цвет, море и др.). Тема красоты, особенно в поздних произведениях Мисимы, имеет тенденцию тесно смыкаться с темой смерти и далее подменяться ею, а также темой времени.

Все творчество Мисимы можно воспринимать как попытку определить, чем же, в конечном счете, является красота и как субъект может приблизиться к ней, приобщиться к миру прекрасного? И то, и другое очень сложно, потому что для Мисимы «красота - это страшная и ужасная вещь! Страшная, потому что неопределимая» (эпиграф из «Братьев Карамазовых» Достоевского к «Исповеди маски» Мисимы, 1949 г.).

Почти все герои Мисимы стремятся постигнуть загадку красоты, но подобные попытки чреваты для них трагическим исходом. Красота в произведениях Мисимы может быть воплощена в различных объектах, будь это старинный храм («Золотой храм», 1956), прекрасный юноша («Запретные цвета», 1951-53), море («Полуденный буксир», 1963) и т.д., но ее фундаментальные свойства от этого не меняются. Красота по Мисиме - это некая могущественная, темная, демоническая сила, существующая вне сферы морали и этики, способная при контакте с ней поработить и даже разрушить человеческую личность. Красота изначально «закрыта» для человека, поскольку обладает природой самодостаточной и антиперсоналистской; она лишь притягивает к себе человека, но не открывается ему полностью. Это объясняется тем, что красота является трансцендентным этому миру явлением; она

лишь представлена в мире в некоторых своих воплощениях, но полностью она реализована лишь за пределами тварного мира. Этот потусторонний мир, в котором манифестирована абсолютная красота, у Мисима ясно не определен, этот мир лишь условно наделен некоторыми чертами состояния буддийской нирваны (а также синтоистской махоробы, которая в японской традиции не имеет даже попыток определения в отличие от нирваны). Из этого трансцендентного свойства мира прекрасного для героев Миси-мы следует, что приобщиться к нему можно лишь ценой высшей жертвы - собственной смерти, обеспечивающий выход в тот мир. Мисима, с самого начала эстетизировавший самоубийство, привлекает как обоснование для смерти идеал бусидо, в частности -верноподданнически подвижническую смерть (сэппуку) во имя Императора, служение которому «замутнено» пороками современного общества («Мчащиеся лошади»).

Казалось бы, в меру возможностей определена сама красота и механизмы взаимоотношений с ней. Но этот способ не «работает», как показывает Мисима в своей финальной и, по собственному признанию, венчающей все его предыдущее творчество, тетралогии «Море изобилия» (1966-1970). «Неэффективность» механизмов слияния с красотой демонстрируется Мисимой с помощью его не менее оригинальной, чем его эстетика, символической системы: герои совершают «прекрасное самоубийство» сэппуку, но посмертного единения с красотой оно не обеспечивает. Бездуховный кумир красоты остается равнодушен и к высшей жертве.

Итог тетралогии (после которой Мисима сам наподобие своих многочисленных героев-самоубийц совершил «прекрасное» самоубийство) неутешителен: как и в самом начале творчества, красота осталась силой страшной, глубоко трагической и априорно непостижимой, а попытки приобщиться к ней оборачиваются для индивида фатальным исходом.

Во ВТОРОЙ ГЛАВЕ «Истоки эстетики Мисимы Юкио: Мисима Юкио и Томас Манн» с целью определить генезис эстетических взглядов Мисимы проводится сравнение его эстетической системы с эстетикой Томаса Манна.

В разделе «Мисима Юкио о Томасе Манне» мы суммируем все наиболее важные из доступных высказываний Мисимы о Манне, пытаясь установить причину привлекательности последнего для японского писателя.

Раздел «Тема красоты у Томаса Манна и Мисимы Юкио. Эстетика и этика» посвящен сопоставительному анализу таких генеральных для эстетики Мисимы концептов, присутствующих и в творчестве Манна, как темы смерти, телесности, болезни, молодости, гомоэротизма, а также символика прекрасного. Как показывает наше исследование, у Манна Мисима воспринял и греческую эстетику, а также образ Святого Себастьяна, ставший для Мисимы в полной мере культовым. Кроме того, тема красоты у Манна сопровождается теми же мотивами, что и у Мисимы, а именно: нарциссизм, зеркало, физически уродливые персонажи, жаждущие восполнить недостаток собственный красоты за счет приобщения к красоте универсальной, двойники и вообще амбивалентность и антиномичность красоты, ее невыразимость традиционными творческими механизмами («Смерть в Венеции» и «Доктор Фаустус» Манна и «Запретные цвета» Мисимы). У Манна удается обнаружить даже такие специфические темы, характерные для творчества Мисимы, как аскетичность красоты (у Манна это знак праведников вроде Иосифа, у Мисимы - самураев и молодых революционеров) и даже темы красоты обнаженных внутренностей (в «Волшебной горе»).

Главным же, что воспринял Мисима у Манна, был феномен красоты: ее характеристики (демоничность, внеморальность, порочность), варианты реакции на нее индивида (зависимость от красоты, тираническая власть над жертвами ее чар, тщетные попытки человека наладить с красотой контакт, попытки освободиться от нее, желание отомстить, в конечном итоге убить красоту) и способы реализации (трансцендентность и воплощение в каком-либо конкретном объекте в этом мире). В реализации этого спектра идей Мисима наследует Манну, как и в главном - в идее соотношения эстетики и этики, преодоления примата красоты над этикой, поиска их гармоничного сосуществования, а также вписывания в мир гомогенной красоты идеи Бога.

Какие-то темы, заявленные у Томаса Манна, Миснма не воспринял. Это, прежде всего, мотив саморефлексии красоты (у Ми-симы красота лишена сознания), а также мотив принесения красоты в жертву (у Мисимы объект красоты можно убить, но это не есть жертвоприношение). Другие же темы Мисима развил (тема трансценденции и ритуалов приобщения к трансцендентальной красоте) или нюансировал (у Мисимы есть строгая иерархия, стратификация субъектов прекрасного). Нельзя забывать также и о национальной специфике - так, пытаясь привнести в свою эстетическую систему этический элемент, Манн аппелировал к христианским идеям, а Мисима использовал элементы синтоизма и буддизма в том виде, в каком они присутствуют в кодексе бусидо.

То, что, в конечном итоге, оба писателя приходят к одному и тому же выводу (мир красоты не терпит присутствия никакого этического идеала, а мир без этики, с одной красотой, чреват моральным разложением и гибелью для попавшего в него индивида), более всего сближает, как нам кажется, их поэтику.

В ТРЕТЬЕЙ ГЛАВЕ «Развитие эстетики Мисимы Юкио: Мисима Юкио и Эдуард Лимонов» рассматривается проблема актуализации эстетики Мисимы не только в творчестве Лимонова, но и в творчестве молодых российских литераторов, испытавших влияние Лимонова.

В главе дается краткий очерк творчества Лимонова и анализируются его - подчас весьма оригинальные - взгляды на Миси-му, а также рассматривается круг его любимых писателей (раздел «"Священные монстры" Эдуарда Лимонова»), выбор которых демонстрирует нам общие с Мисимой культурные пристрастия Лимонова.

В последующих разделах последовательно проводится сопоставительный анализ различных тем, являющихся общими для Мисимы Юкио и Эдуарда Лимонова: молодость, революция, патриотизм, смерть, самоубийство, сексуальность, оружие, тюрьма, человеческие внутренности, воинская этика в трактовке самурайского трактата «Хагакурэ» и т.д. Кроме такой принципиальной общности тем, отмечается также общий для обоих писателей подход к созданию эстетической системы - несоответствие опреде-

ленных элементов их эстетики общепринятому восприятию прекрасного (эстетика смерти, обнаженных внутренностей), а также апеллирование к эстетике романтически абстрактного квази-фа-шизма (по аналогии с предложенной У.Эко в «Пяти эссе на тему этики» теорией так называемого «ур-фашизма»). Общее удается обнаружить и в теоретических построениях Лимонова и Миси-мы - имеется в виду их теория будущего («Земля граната» из «Храма рассвета» и теория Второй России из «Другой России»). Различия же между эстетическими системами обоих авторов при этом минимальны - несколько иной подход к теме гомоэротизма (более развитой у Мисимы), к эстетике оружия (так, Мисима эстетизирует холодное оружие как традиционно самурайское, Лимонов - скорее современное огнестрельное).

Использование большинства тем, присутствовавших в творчестве Мисимы, происходит у Лимонова как непосредственное заимствование определенных мотивов, привнесение их в собственное творчество в неизмененном по отношению к оригиналу виде, что позволяет говорить об использовании элементов эстетики Мисимы в качестве сгшулякров (в трактовке этого термина Бод-рийяром).

Однако можно говорить и о развитии Лимоновым идей Мисимы. Это касается темы тюрьмы (присутствовала всего лишь в двух произведениях Мисимы, у Лимонова стала темой 4 книг) и мотива жизнетворчества (у Мисимы он присутствовал в имплицитном виде, у Лимонова же «проговорен» со всей откровенностью). Кроме того, нужно отметить еще две темы, отличающие эстетику Лимонова от эстетики Мисимы: это более выраженный диалог с христианством (в позднем творчестве Лимонова можно обнаружить много христианских мотивов, тогда как у Мисимы они в явном виде присутствовали только в юношеских сочинениях) и своеобразный гуманизм Лимонова (например, Лимонов отходит от эстетизации революций и войн, начинает воспринимать их в качестве необходимого элемента разрешения конфликтов).

При этом тема красоты, главенствовавшая у Мисимы, не в такой мере заявлена у Лимонова, т.к. он аппелировал скорее к позднему творчеству Мисимы, в котором эта тема также отходила

на второй план, уступая место реЕолющюнно-патрщупгаескому пафосу. Отсутствие же у Лимонова таких «проклятых» тем, как соотношение прекрасного и духовного, хоть и в значительной мере обеднило его поэтику, но сделало ее виталънее, о чем говорит сильное влияние Лимонова на всю отечественную литературу радикального толка.

В ЗАКЛЮЧЕН!!!! подводятся итоги исследования, излагаются его ключевые выводы, а также формулируются основные концепты условно выделенной нами эстетической традиции (эстетика Мисимы, использующая идеи Манна, была воспринята Лимоновым, а через него - молодыми российскими радикальными писателями наших дней), демонстрирующей определенные признаки востребованности и витальности.

Как нам представляется, можно говорить об определенной принадлежности этих идей западному менталитету: не только из-за биографических обстоятельств (западничество Мисимы, провал «Моря изобилия» на родине, надежды на переводы, отсутствие последователей среди японских писателей), но и общих установок (в силу конфуцианской морали красота на Востоке редко рассматривалась сама по себе, без этического элемента, тогда как на Западе было явлением хоть и оппозиционным по отношению к традиционной христианской культуре, но все же отнюдь не редким).

Отсутствие культурных корней, четкой национально самоидентификации (западник Мисима, эмигрант Лимонов) приводит к определенным эпистемологическим неточностям (понятие «революции» у Мисимы и Лимонова используется в таком контексте, в котором термин «бунт» был бы уместнее). И, шире, к разъединенности в сознании рассматриваемых нами писателей таких имманентных человеческой природе качеств, как духовное и телесное, этическое и эстетическое. А это, в свою очередь, исключает их из области их традиционных национальных культур и делает их отчасти маргиналами в этих культурах и обществах, позволяя рассматривать их в качестве своеобразных адептов определенной эстетической тенденции в мировой культуре, глобалистической тенденции, для которой характерно преодоление как географических, так и хронологических рамок.

Основные положения диссертации отражены в следующих опубликованных работах:

1. Некоторые особенности эстетики Мисимы Юкио // Восток. Вып. 3. Т. 2. М.: Издательский центр ИСАА при МГУ, 2004. (2,1 п. л.)

2. После моды наМураками: новейшая японская литература в России нового века // Новое Литературное Обозрение. 2004. № 69. (1,6 п.л.)

3. Тема прекрасного в творчестве Мисимы Юкио. // Муравей 2002. Конкурс на лучшую студенческую работу в области китайской и японской филологии. Сборник тезисов. М.: Муравей, 2003. (0,9 п.л.)

4. Эстетика Мисимы Юкио // Материалы Международной конференции студентов и аспирантов по фундаментальным наукам «Ломоносов». Выпуск 7. М.: Издательство Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова, 2002. (0,1 п.л.)

Подписано в печать 09.11.2005 г. Печать РИЗО. Тираж 100 экз. Усл.печ.л. 1,5. Заказ № 084. Отпечатано на базе Издательского центра ИСАА при МГУ Москва, ул. Моховая, 11

РНБ Русский фонд

2007-4 10545

•7 î РI'- -Уг.',

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Новиков, Александр Владимирович

Введение

Глава 1. Эстетика Мисимы Юкио

Глава 2. Истоки эстетики Мисимы Юкио: Мисима Юкио и Томас Манн

Мисима Юкио о Томасе Манне

Тема красоты у Томаса Манна и Мисимы Юкио. Эстетика и этика

Глава 3. Развитие эстетики Мисимы Юкио: Мисима Юкио и Эдуард Лимонов

Биография Эдуарда Лимонова

Очерк творчества Эдуарда Лимонова

Священные монстры» Эдуарда Лимонова

Эдуард Лимонов о Мисиме Юкио

Тема революции у Эдуарда Лимонова и Мисимы Юкио

Тема сексуальности у Эдуарда Лимонова и Мисимы Юкио

Тема смерти у Эдуарда Лимонова и Мисимы Юкио

Тема самоубийства у Эдуарда Лимонова и Мисимы Юкио

Земля граната» Мисимы Юкио и «Другая Россия» Эдуарда Лимонова

Тема молодости у Эдуарда Лимонова и Мисимы Юкио

Формальный метод Эдуарда Лимонова и Мисимы Юкио

Радикализм в современной российской словесности

Особенности эстетики Эдуарда Лимонова и Мисимы Юкио

Выводы

Введение диссертации2005 год, автореферат по филологии, Новиков, Александр Владимирович

Постановка проблемы. Эстетическая система японского писателя Мисимы Юкио 1 (1925-1970) при первом знакомстве с ней производит впечатление сугубо оригинальной. Так, может показаться, что эстетика, посвященная рассмотрению различных аспектов взаимоотношения индивида с подавляющей и деструктивной красотой, привлекающая кроме красоты в качестве основного концепта смерть и использующая как эстетические агенты такие объекты и понятия, как самоубийство, красота оружия, внутренностей и т.д., не имеет аналогов в мировой литературе. Ни в коей мере не умаляя специфичности и оригинальности эстетики Мисимы, в предпринятом нами исследовании мы пытались показать, что большинство используемых Мисимой эстетических понятий имеет определенные соответствия в общемировом контексте, при этом соответствия эти обнаруживаются иногда в литературах других стран и эпох.

Однако поиск отдельных аналогий, возникающих у эстетической системы Мисимы и других авторов, является хоть и интересной, но не основной задачей данной работы. Гораздо более любопытным представляется проследить генезис эстетической системы Мисимы, сами корни его столь специфического эстетического дискурса, а также проследить ее развитие в отрыве от творчества самого Мисимы, тем самым попытавшись ответить на вопрос, витальна ли эстетика японского писателя, оказалась ли она востребована мировой культурой, или же способна существовать лишь в герметическом мире его произведений?

Для определения генезиса эстетики Мисимы мы сравнили ее с эстетикой немецкого писателя Томаса Манна (1875-1955), автора, который, по признанию самого Мисимы, был не только его самым любимым писателем, но тем, кто более всего повлиял на формирования его стиля, и, что важнее, эстетики в целом. Сравнение их эстетик дает все основания полагать, что Мисима плодотворно воспринял многие идеи Манна, использовал их в своем творчестве и, что важнее всего, переосмысляя, вводил в ткань собственной эстетической системы, кардинально перерабатывал и развивал их. Это касается таких генеральных для эстетики Мисимы концептов, как тема смерти, телесности,

1 Здесь и далее по японской традиции сначала пишется фамилия, потом имя. При этом для удобства восприятия японские имена собственные склоняются. болезни, молодости, гомоэротизма, а также символика прекрасного. Главным же, что воспринял Мисима у Манна, было само восприятия красоты: ее характеристики (демоничность, внеморальность, порочность), варианты реакции на нее индивида (зависимость от красоты, тираническая власть над жертвами ее чар, тщетные попытки человека наладить с красотой контакт, попытки освободиться от нее, желание отомстить, в конечном итоге убить красоту) и способы реализации (трансцендентность и воплощение в каком-либо конкретном объекте в этом мире). В реализации всего спектра вышеперечисленных идей Мисима во многом аппелирует к Манну, повторяет и развивает его идеи. В том же, что касается более всего, на наш взгляд, волновавшей обоих писателей идеи соотношения эстетики и этики, преодоления примата красоты над этикой, поиска их гармоничного сосуществования, а также вписывания в мир гомогенной красоты идеи Бога, - Мисима наиболее полно развивает идеи Манна, дискутирует с ним, идя дальше Манна, создает собственную схему соотношения эстетики и этики.

Сравнение эстетик Мисимы и Эдуарда Лимонова (1943 г.р.) с особым вниманием к преемственности второго по отношению к первому кажется оправданным уже. .при поверхностном знакомстве с их произведениями. Справедливость такого подхода подтверждается и тем, что Мисима является одним из любимых писателей Лимонова, что последний прекрасно знаком как с творчеством, так и с биографией Мисимы и упоминает о нем чуть ли не во всех своих книгах. Не будет преувеличением сказать, что Лимонов - своеобразный «продолжатель дела Мисимы», ибо он не только использует в своем творчестве элементы художественной системы Мисимы, но и развивает их, идет дальше по пути «сэнсэя». К тому же, мы можем говорить о действительно органичном сходстве обоих писателей не только в творчестве, но и в жизни (увлечение западничеством в начале жизни, латентная гомосексуальность, скандальный имидж «неудобного писателя» на своей Родине, популярность за границей, увлечение национализмом и попытка революционного восстания, а также приравнивание биографии к сочиненному сценарию).

Тогда как, как нам представляется, в темах революции, смерти и молодости Лимонов, опираясь на идеи Мисимы, лишь повторяет их, либо создает на их основе свои собственные не слишком оригинальные построения, реализуя идеи Мисимы в качестве культурного симулякра, рецепция других тем (таких, как тема самоубийства, социального переустройства, теории будущего, радикализма и той же биографической темы self-made man) у Лимонова оказалась плодотворнее. В развитии их он либо идет дальше Мисимы, либо привносит некие свои оригинальные идеи. Много любопытного для восприятия Мисимы дает и оценка Лимоновым его творчества и личности.

Несмотря на все эти убедительные, как нам кажется, аналогии, выбор писателей для сравнения все равно может показаться схематичным и случайным. Неожиданным может показаться и то, что для сравнения взяты писатели европейские, а не японские.

Дело тут скорее в самой исследуемой теме - теме красоты, вернее - в подходе к ней в Японии. Эстетический элемент в Японии изначально был подчинен элементу этическому, шел с ним в нераздельной связке и лишь очень редко (в ранних новеллах Танидзаки, например) выступал обособленно^ Объясняется это, видимо, религиозным отношением к красоте в Японии, берущим свое начало в буддизме и конфуцианстве. Подтверждение этому можно найти даже в китайском языке (а из Китая в Японию и пришли вышеперечисленные религиозные учения). Так, иероглиф «красивый» как в древности, так и сейчас в большинстве случаев выступает в китайском языке в сочетание с иероглифом «хороший» (для характеристики абстрактных понятий) или «вкусный» (для характеристики понятий материальных). Это демонстрирует само отношение к красоте - она крайне редко рассматривается сама по себе, как самостоятельное и обособленное понятие. И именно поэтому Мисима в своей эстетике обращается за примером к эстетике Запада, где подход к красоте как к явлению самоценному, рассмотрение эстетики в отрыве ее от этики было явлением хоть и оппозиционным по отношению к традиционной христианской культуре, но все же отнюдь не редким.

Кроме того, Мисима в силу своих радикально-правых взглядов подпадает на своей родине под такое же определение «неудобного», не совсем политкорректного и вообще слишком экстравагантного писателя, как и Лимонов у нас, вследствие чего его рецепция в Японии носит весьма специфический характер (в среде политических радикалов или же фанатов самого Мисимы) и на творчество видных писателей последующих лет заметного влияния не оказала (за редким исключением типа Фудзисавы Сю или Мураками Рю в том, что касается темы бунта и восстания, хотя у них эта идея реализуется без идеологической нагрузки Мисимы, или Маруямы Кэндзи, рассматривающего феномен радикального восстания и самоубийства в повести «Сердцебиение»). Западные же интеллектуалы были в силу разных причин свободны от подобного ограниченного подхода к фигуре Мисимы, что и сказалось на более плодотворном восприятии его идей.

Сравнение Мисимы именно с этими писателями было призвано показать отнюдь не принадлежность идей Мисимы западной культуре, хоть для этого и есть определенные основания: как биографического свойства (западничество Мисимы, его интерес к европейской культуре, надежды на то, что его самое масштабное, аккумулирующее все его идеи произведение «Море изобилия» после провала в Японии будет воспринято на Западе и т.д.), так и художественного (описанное выше восприятие красоты в ключе, более характерном для западной культуры). Сравнение Мисимы именно с Т.Манном и Э.Лимоновым показалось нам плодотворным потому, что дает возможность показать генезис, развитие и актуальность определенного круга идей, выявить и проследить существование и развитие определенной эстетической линии в мировой культуре, имеющей корни в творчестве Томаса Манна, развитой Мисимой и актуализированной Эдуардом Лимоновым. Все это позволяет высказать предположение о существовании эстетической линии с момента ее зарождения в творчестве Манна до наших дней, когда отдельные ее моменты были восприняты через творчество Мисимы Лимоновым, а из творчества последнего — тем кругом современных российских писателей, которых можно условно обозначить как радикалов.

Актуальность темы исследования обусловлена тем, что попытка рассмотреть эстетическую систему Мисимы в контексте европейской культуры позволяет не только выявить множество ключевых моментов в эстетике самого Мисимы и сравниваемых с ним авторов, но и попробовать выделить и проследить определенную тенденцию в развитии мировой эстетики, являющуюся актуальной не только для разных стран и эпох, но и для мировой культуры в целом.

О том, что эта специфическая эстетическая линия является актуальной, говорит популярность всех трех заявленных авторов, эстетическая компонента в творчестве которых является преобладающей и определяющей их творчество. Об актуальности же этих авторов свидетельствует, на наш взгляд, достаточно многое. Так, книги Мисимы, 80-летие со дня рождения которого недавно отметили во всем мире, регулярно переиздаются в нашей стране и пользуются устойчивой популярностью, постепенно заполняются лакуны в переводе его книг. Сам же он, как нам представляется, был тем подготовительным этапом, который предвосхитил в нашей стране не только массовую популярность и активные переводы Мураками Харуки и других авторов его поколения, но и тот бум японской литературы в нашей стране2, что мы наблюдаем сейчас. При этом не стоит забывать о том, что Мисима, в отличие от того же Мураками, до сих пор отнюдь не так полно переведен на русский язык.

Эдуард Лимонов, помимо того, что популярен как весьма плодовитый и охотно издаваемый многочисленными издательствами автор, ведет активную общественно-политическую деятельность, оказывая влияние как на своих литературных поклонников, так и на политических последователей; постоянно появляется на обложках глянцевых журналов, в политических ток-шоу, становится эпицентром различных медийно-политических скандалов 3 , а недавно стал еще и героем фильма («Русское» А.Велединского о харьковской молодости писателя).

2 О восприятии Мисимы, Мураками и других авторов и, шире, рецепции японской литературы в России см. нашу статью: После моды на Мураками: новейшая японская литература в России нового века. Новое литературное обозрение, №69, 2004. С.240-256.

3 «Сам писатель Лимонов (.••) находится под подозрением в организации всех проходящих в стране акций протеста — от митингов пенсионеров до пикетов учителей Беслана (.)». Афиша. №2(145) за 2005. С. 17. кажется, из малоизученности этой темы в научной литературе. При всем обилии публикаций, посвященных Мисиме во всем мире, до сих пор нельзя назвать фундаментальную аналитическую работу, которая бы на время отменила актуальность дальнейших исследований его творчества и на которую ссылались бы последующие исследования. Притом, что в большинстве существующих работ акцентируется тема необычности эстетики Мисимы и признается, что феномен красоты был краеугольным камнем художественного мира Мисимы, основополагающего исследования именно по эстетике Мисимы до сих пор, к большому сожалению, не существует. И если в японском и западном (особенно американском) литературоведении есть традиция изучения наследия Мисимы, то отечественная японистика лишь осваивает его творчество, а публикации по Мисиме не выходят за рамки дипломных работ по отдельным его произведениям. До сих пор самой доступной массовому читателю работой по Мисиме остается давнее предисловие Г.Ш.Чхартишвили к его переводам Мисимы4 . Если исследователю доступен масштабный корпус работ по творчеству собственно Манна, то творчество Лимонова до сих пор не исследовано у себя на родине5, сравнений же этих авторов с Мисимой нам не известно.

Хронологические рамки работы охватывают весь XX век и первое пятилетие нашего века, что естественным образом обусловлено годами жизни и творчества рассматриваемых писателей. Так, творчество Томаса Манна приходится на первую половину прошлого века (с 1901 г., «Будценброки», до 1947 г., «Доктор Фаустус»), творчество Мисимы Юкио на его середину (с 1949 г., «Исповедь маски», до 1970 г., «Море изобилия»), а творчество Эдуарда Лимонова на последнюю треть прошлого века (с 1976 г., «Это я - Эдичка») и

4 Чхартишвили Г. Жизнь и смерть Юкио Мисимы, или Как уничтожить храм // Мисима Ю. Золотой храм. СПб.: Северо-Запад, 1993. С.5-30.

5 За исключением журнальных публикаций, а также статей в книгах таких современных отечественных литературоведов, как А.Жолковский (Жолковский А. Статьи о русской поэзии. М.: РГГУ, 2005) и Н.Иванова (Иванова Н. Скрытый сюжет. Русская литература на переходе через век. СПб.: БЛИЦ, 2003). Единственная же на сегодня биография Лимонова не только была издана заграницей (Rogachevskii A. A biographical and critical study of Russian writer Eduard Limonov. Lewiston; Queenston; Lampeter: The Edwin Mellen Press, 2003), но и имеет на наш взгляд ряд существенных недостатков. Так, книга посвящена анализу творчества писателя в отрыве от его биографии и политической деятельности (при этом книги Лимонова, написанные после его возвращения в Россию, почти не рассматриваются), само творчество Лимонова анализируется, исходя из сравнения с творчеством Маяковского и атамана П.Н.Краснова (которого Лимонов судя по всему не читал), слишком много внимания уделено реакции российской критики на творчество Лимонова и т.д. начало этого века. При этом, если нижняя хронологическая веха данного исследования определяется точно (первое произведение Т.Манна), то верхняя рамка приходится в полной мере на наши дни, так как книги Лимонова во множестве продолжали выходить и во время написания этой работы, а в качестве примера рецепции идей Мисимы, воспринятых через творчество Лимонова, мы привлекали в числе прочих и так называемую «радикальную» литературу последних лет.

Решение поставленных задач предполагает, прежде всего, постановку вопроса о методологии исследования. В качестве основного научного подхода был избран системный: рассмотрение творчества каждого из исследуемых авторов (ибо существование всех троих в единой системе далеко еще не доказано) как единой эстетической системы, обладающей сложной структурой, с присущими ей законами функционирования и развития, с особыми взаимосвязями и взаимозависимостью составляющих ее элементов, а всего корпуса их текстов - как единого эстетического метаромана, обладающего, при всей инвариантности фабульных решений в каждом отдельном произведении, определенной объединяющей матрицей или прафабулой, а также единством авторских экзистенциальных устремлений6.

6 Методология рассмотрения творчества писателя как метаромана была впервые сформулирована в статье Виктора Ерофеева о творчестве Набокова «В поисках потерянного

Естественным образом при изучении творчества Мисимы в контексте творчества писателей других эпох и стран основным научным инструментом стали компаративистские исследования, из-за чего данное исследование вообще рискует показаться «неуемным поиском аналогий с неконтролируемыми экстраполяциями» (У.Эко). Но именно Эко сформулировал принцип «открытости» произведения совершенно различным — в том числе, добавим, и компаративистско-эстетическим — трактовкам: «Речь идет об открытом произведении как произведении, которое определяется «полем» различных интерпретационных возможностей, о произведении, которое предстает как некая конфигурация стимулов, наделенных принципиальной неопределенностью, так что человек, его воспринимающий, вовлекается в целый ряд «прочтений», причем всегда изменчивых; наконец, речь идет о структуре как «созвездии» элементов, которые могут вступить в различные о взаимоотношения» . В особенности подобная «открытость» характерна для произведений нового времени (Манн, Мисима) и становится основополагающим свойством произведений эпохи постмодерна (Лимонов).

Принципом анализа подобного «открытого» произведения становится по мысли Эко его «развоплощение» как художественного объекта с извлечением его структурного «скелета»: «Мы как бы «развоплощаем» объект, чтобы сначала увидеть его структурный «скелет», а затем определить те связи, времени» {Ерофеев В. В лабиринте проклятых вопросов. М.: Союз фотохудожников России, 1996. С.9). Подробнее об этом методе см. первую главу данной работы.

7 Чтобы отчасти выявить некоторые аналогии, аллюзии и парадигматические сходства произведений рассматриваемых авторов с более широким контекстом мировой литературы прошлого и нынешнего веков мы прибегли также к такому средству, как эпиграфы из других авторов.

8 Эко У. Открытое произведение: Форма и неопределенность в современной поэтике. СПб.: Академический проект, 2004. С. 171-172. которые являются общими и для других «скелетов». В конечном счете, подлинной «структурой» произведения является то, что объединяет его с другими произведениями; то именно, что является моделью»9. Это, как нам кажется, может служить оправданием для нашего компаративистского сравнения, в котором мы, избегая, где это не является необходимым, общего анализа произведения, вычленим структурный «скелет» каждого отдельного произведения, каковым «скелетом» является для нас воплощения прекрасного со всеми их типологическими свойствами и особенностями функционирования. Мы постараемся сравнить полученные в результате подобной «вивисекции» схемы эстетической системы одного писателя с соответствующими моментами в творчестве другого писателя с тем, чтобы, в конечном итоге, выявить изначальную эстетическую модель, сложившуюся в творчестве Манна, воспринятую и развитую Мисимой и заимствованную впоследствии Лимоновым.

Модель эта, как нам кажется, присутствует в эстетических системах каждого из этих писателей, обладая при этом такой жизнеспособностью, что позволяет ей существовать не только в совершенно разных культурно-исторических и национальных условиях, но и отделяться от эстетики ее создателя (в данном случае Манна), чтобы быть воспринятой впоследствии (Лимоновым) если не «из воздуха», то от переработавших и сохранивших ее адептов (Мисимы), уже без прямой отсылки к ее оригинальному создателю (точек соприкосновения между эстетиками Манна и Лимонова отнюдь не так много, что еще раз доказывает «витальность», способность этой эстетики к саморазвитию сродни самообучающейся компьютерной программе или мутирующему биологическому вирусу).

Также необходимым при написании этой работы оказалось привлечение методов философско-эстетического анализа, что, как нам кажется, отнюдь не противоречит изначальной литературоведческой направленности работы. Как писал в сборнике эссе «Священный лес. Эссе о поэзии и критике» (1920) Т.С.Элиот, в XX веке рассмотрение вопросов «чисто эстетических» уже невозможно, оно неизбежно смешивается с идеологией и т.д. Жан-Франсуа Лиотар же утверждал особую важность эстетики для изучения явлений нового и новейшего времени, ибо «эстетика — модус той цивилизации, которую покинули идеалы»10, и является востребованной и современной, поскольку современная цивилизация «актуализирует свой нигилизм». В этом отношении эстетика также берет на себя некоторые функции философии, отчасти даже подменяя ее: «Если реальность эстетизируется, философия займется эстетикой, или даже станет эстетикой, - и останется дочерью своего времени»11. Восприятие эстетики в подобном ключе кажется крайне продуктивным для анализа художественного мира Мисимы, который, признавая, что это может показаться странным, писал в эссе «Солнце и сталь» об императорском строе как об «основании моей эстетики».

Правда, в данном случае мы вряд ли имеем дело с эстетикой в том чистом виде, в котором ее воспринимали философы в 19 веке, а, скорее, с фрагментированной по различным рефлективным направлениям эстетической теорией. Это, в частности, эстетика политики, которая, надо заметить, стала в 20 веке чуть ли не общим местом — можно вспомнить эстетизацию политики у Брехта и Беньямина. О соединении политического и эстетического дискурсов у Жака Рансьера, например, сказано: «(.) по видимости несовместимые е дискурсы: эстетический, постулирующий автономию самоопределяющегося искусства, и политический, видящий в искусстве всего лишь одну из форм коллективного опыта, - основаны на одном и том же режиме мысли (.). Результат: политическое ставится на эстетической сцене, и специфика эстетической мысли предлагает модели, которые годятся для осмысления политики (,.)»12.

Суммируя все вышесказанное, нам представляется вполне допустимым использовать эстетический аппарат в литературоведческой работе (как и саму эстетику для анализа политологических по сути построений писателей) и, в N целом, междисциплинарным характер анализа.

Источниками, использованными при написании диссертации, стали художественные, публицистические, эссеистические и автобиографические

10 JIuomap Ж.-Ф. Anima Minima. // Рансъер Ж. Эстетическое бессознательное. СПб.; Москва: Machina, 2004. С.85.

11 Там же. С.87.

12 Лапицкий В. Путешествие на край политики. // Рансъер Ж. Эстетическое бессознательное. СПб.; Москва: Machina, 2004. С.115. произведения рассматриваемых авторов. При этом весь корпус написанных ими текстов (а творческое наследие всех трех авторов весьма и весьма объемно, постоянно дополняется новыми текстами — найденными учеными текстами Мисимы, только что вышедшими произведениями Лимонова и т.д.) хоть и учитывался, но для сравнения привлекались наиболее репрезентативные для данной темы произведения.

Научная литература. Анализ эстетической системы Мисимы в контексте европейской культуры потребовал обращения к самому обширному и разноплановому кругу научной литературы.

Из японских источников, непосредственно повлиявших на данное исследование, следует прежде всего назвать следующие книги: «Словарь Мисимы Юкио» Хасэгавы И. и Такэды К., «Легенда Мисимы Юкио» Окуно Т., «Мир Мисимы Юкио» Мурамаду Т., «О Мисиме Юкио» Тасаки К., «Мисима Юкио. Теория красоты и эроса» (сост. Сато X.), «Наследие писателей-самоубийц» Комацу С.

Из западных источников необходимо упомянуть следующие работы собственно по творчеству Мисимы, как «Бегство из пустыни. Романтизм и реализм в произведениях Мисимы Юкио и Оэ Кэндзабуро» С.Напиер, «Луна в воде. Изучение Танидзаки, Кавабаты и Мисимы» Г.Петерсона, посвященный Мисиме раздел в 3 томе «Истории Японской литературы» Д.Кина, а также две биографические книги о Мисиме - «Мисима. Биография» Дж.Натана и «Жизнь и смерть Мисимы Юкио» Г.Стоукса, в которых иногда можно найти сведения, не представленные у японского биографа Мисимы Окуно Т.

Также при написании данной работы в том, что касается ее теоретической части, существенное влияние оказали работы таких теоретиков

13 Японские и англоязычные книги даны в нашем переводе за исключением тех случаев, когда дается ссылка на уже опубликованный на русском перевод книги. Несмотря на то, что уже после написания соответствующих частей данной работы вышли переводы трех романов «Море изобилия» Мисимы («Весенний снег», «Несущие кони» и «Храм на рассвете»), мы ссылаемся на японские издания данных романов. Кроме того, мы переводим название романа Мисимы «Хомба» как «Мчащиеся лошади», а «Акацуки-но тэра» как «Храм рассвета», тогда как переводчица Е.В.Стругова пользуется, возможно, более удачным словосочетанием «Несущие кони» в первом случае, а во втором предлагает трактовать название как «Храм на рассвете». западной мысли, как Ж.Бодрийяр, У.Эко, Э.Сиоран, Р.Кауайя, Р.Барт, Ж.Делез, М.Фуко, В.Беньямин и др.

Научная новизна диссертации состоит в том, что она представляет собой первое в отечественном и зарубежном литературоведении комплексное исследование особенностей эстетики Мисимы, а также прослеживание генезиса генеральных тем данной эстетической системы на примере сравнения с эстетикой Т.Манна, и дальнейшей актуализации основных моментов этой эстетики в современной литературе на примере сравнения с эстетикой Э.Лимонова.

Оригинальность диссертации также состоит в обилии и разноплановости использованных источников, немалая часть которых впервые вводится в научный оборот или же слабо или совсем не изучена в отечественном востоковедении и в современном российском литературоведении. В исследовании проведен комплексный сравнительный анализ большинства тем эстетики Мисимы с соответствующими аспектами эстетических систем Т.Манна и Э.Лимонова, а также намечены важные на наш взгляд параллели эстетики Мисимы с различными европейскими и русскими эстетическими доктринами.

Научная значимость работы вытекает из важности для литературоведческих, востоковедческих, философских и культурологических исследований таких затронутых в ней проблем, как специфика восприятия красоты и ее воздействия на индивидуума, соотношение эстетики и этики, а также реализация темы смерти, самоубийства, трансценденции, революционности, телесности, религиозности и др. в творчестве рассматриваемых писателей, в прослеживании различных коннотаций и интертекстуальных связей, возникающих при исследовании данного круга проблем.

Многоаспектное исследование этих тем, а также выявление основных тенденций исторической трансформации рассматриваемого эстетического направления в мировой мысли и сравнительная характеристика его национальных особенностей в Японии, Европе и в России создают условия для всестороннего понимания особенностей эволюции эстетики данного типа и позволяют уяснить ряд фундаментальных эстетическо-культурологических закономерностей XX в.

Практическая значимость работы заключается в том, что ее теоретические положения, а также сделанные в ней оценки и выводы позволяют выявить новые направления дальнейших исследований эстетической системы Мисимы. В то же время, содержащийся в диссертации фактический и аналитический материал может найти применение не только при написании обобщающих работ по творчеству Мисимы — многие разделы диссертации могут представлять интерес и для специалистов по исследованию Т.Манна и Э.Лимонова. Материалы диссертации также могут быть использованы в разработке учебных курсов, программ и пособий по специальности «литература народов стран зарубежья» и «востоковедение». Некоторые части исследования, на наш взгляд, могут также представлять определенный интерес для специалистов по философии (эстетике), культурологии и политологии.

Кроме того, эта работа, являющаяся логическим продолжением нашей магистерской диссертации «Тема прекрасного в творчестве Мисимы Юкио», посвященной анализу эстетической системы Мисимы и особенностей его нарратива, представляет собой достаточно полное на наш взгляд изучение наследия японского писателя и могла бы в будущем послужить материалом для различных публикаций и стать основой монографии по его творчеству.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения и библиографии. В первой главе дается краткий очерк особенностей эстетической системы Мисимы, во второй и третьей проводится сравнение эстетики Мисимы с эстетикой Т.Манна и Э.Лимонова соответственно.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Эстетика Мисимы Юкио и европейские представления о красоте"

Выводы

Как показывает анализ тех произведений Лимонова, где он говорит о своих «кумирах» (это, прежде всего, книга эссе «Священные монстры»), Мисима был одним из главных «идейных» и эстетических вдохновителей - как в его творчестве, так и в том, что можно условно назвать жизнетворчеством. Анализ же собственно художественных и теоретических произведений Лимонова в полной мере демонстрирует тот факт, что Мисима был, пожалуй, тем писателем, на которого Лимонов больше всего ориентировался при создании собственной эстетической системы. У Лимонова наличествуют почти все те темы, что развивал Мисима. Это такие основополагающие для Мисимы темы, как тема молодости, революции, патриотизма, смерти, самоубийства, сексуальности, оружия, тюрьмы, внутренностей, тема воинской этики в трактовке «Хагакурэ» и т.д. Общее удается обнаружить и в теоретических построениях Лимонова и Мисимы - имеется в виду их теория будущего. При этом если некоторые из вышеперечисленных тем присутствуют на страницах Лимонова почти в неизмененном в сравнении с оригиналом виде, то про другие темы можно сказать, что у Мисимы они присутствовали всего лишь в намеченном, «зачаточном» виде, а Лимонов их развил. Это тема тюрьмы (присутствовавшая всего лишь в двух произведениях Мисимы) и мотив жизнетворчества (у Мисимы он присутствовал в имплицитном виде, у Лимонова же «проговорен» со всей откровенностью). Кроме такой принципиальной общности тем, можно отметить также общий для обоих писателей подход к созданию эстетической системы — несоответствие определенных элементов их эстетики общепринятому восприятию понятий эстетического, а также апеллирование к. эстетике абстрактного, усредненного квази-фашизма. Различия же между двумя эстетиками при этом минимальны -несколько иной подход к теме гомоэротизма (более развитой у Мисимы), к эстетике оружия. Все это, как нам кажется, подтверждает тот факт, что Лимонов напрямую наследует и последовательно развивает эстетические взгляды Мисимы. И если выводимость, зависимость эстетической картины мира у Лимонова от эстетики Мисимы не вызывает сомнения, то сам характер взаимоотношений между эстетическими системами двух авторов нуждается в уточнении. Кажется, справедливым будет сказать, что в обращении Лимонова к эстетике Мисимы можно выделить два основных направления. Это, во-первых, непосредственное заимствование определенных мотивов, привнесение их в собственное творчество в неизмененном по отношению к оригиналу виде, что позволяет говорить об использовании элементов эстетики Мисимы в качестве симулякров, во-вторых, развитие некоторых тем эстетики Мисимы, обогащение их новыми коннотациями, даже доведения в этих направлениях эстетики Мисимы до логического конца.

Первым типом обращения Лимонова к эстетике Мисимы становится непосредственное заимствование Лимоновым некоторых тем у Мисимы и привлечение их в собственную эстетическую систему в изначальном виде, когда не имеет место не только развитие этих тем, но и вообще какая-либо новая авторская их трактовка. В данном случае уместным представляется использовать такой термин философии постмодернизма, как симулякр184, в том значении, которым наделял этот термин Жан Бодрийяр, предложившей в своей книге «Символический обмен и смерть» (1976) г. теорию смены симулякров, постепенно приходящих на смену друг другу в новоевропейской цивилизации по принципу: «Каждая конфигурация ценности переосмысливается следующей за ней и попадает в более высокий разряд симулякров. В строй каждой такой новой стадии ценности оказывается интегрирован строй предыдущей фазы - как призрачная, марионеточная, симулятивная референция»185.

Это касается тех тем, которые Лимонов непосредственным образом заимствовал у Мисимы, не развивая их и используя скорее в значении знака, символа принадлежности к определенной традиции, то есть как подражание, неживое подобие, то есть - в качестве симулякра. Это, например, темы смерти, самоубийства и революции. Если у Мисимы эти темы насыщались глубоким философским смыслом, привлекались для создания сложной и многомерной метафизической картины мира, вступали друг с другом в подчас даже противоречивые отношения, то у Лимонова эти темы присутствуют скорее как знак, симулякр, схема этих тем у Мисимы, лишь с небольшими,

184 Еще в теологической системе репрезентации у Платона было похожее на симулякр понятие: наличие идеальной модели-оригинала (эйдоса) и его копии. Копии эти могут быть верными либо неверными, но все они выводятся из трансцендентального образца. Эту платоновскую теорию возродил Жиль Делёз в своей книге «Ниспровергая платонизм», а потом ее развил Бодрийяр.

185 Бодрийяр Ж. Указ. соч. С.45. специфическими для его творчества изменениями. То, что эти темы используются именно в качестве симулякров, подтверждает даже не схематичность и шаблонность использования этих тем у Лимонова, а открытость этих тем для дальнейшего использования, в еще более шаблонном и примитизированном виде. Этот разряд симулякров Бодрийяр называл виртуальным, то есть ничем не подкрепленным, ни на что не претендующим, не жизнеспособным, существующим в некоем абстрактном пространстве подражания подражанию.

Примером может служить образ революционеров, тема бунта в том виде, в каком она присутствует у двух современных русских писателей, пришедших в литературу уже после Лимонова и во многом на него ориентировавшихся. Так у писателя, поэта и публициста Дмитрия Быкова, который, кстати, считается так же, как и Лимонов, радикалом, и много выступал в защиту Лимонова, когда тот находился в заключении, в романе «Орфография» (2003 г.) есть образ полусумасшедшего революционера Свинецкого, в послереволюционной смуте захватившего власть в одном из крымских городов и выстраивающего там власть по собственному идеалу. В том, как Свинецкий предполагает обустроить жизнь в городе, нельзя не обнаружить отчасти и пародию на революционную эстетику Мисимы и Лимонова:

Он (Свинецкий - А.Н.) ввел несколько новых праздников - около пятидесяти дней рождений павших борцов; сооружение памятников было провозглашено важнейшей задачей дня. Какого бы культа предков ни придерживались альмеки, в сравнении с культом павших, который установил Свинецкий, их религия была апофеозом жизнеутверждения. Пятьдесят дней в году Гурзуфу предстояло одеваться в траур. Культ героической смерти исключал всякую заботу о нуждах низкой жизни. Свинецкий ввел беспрецедентно жесткую регламентацию повседневных занятий и собирался менять эту регламентацию ежедневно, чтобы не давать жителям поселка зажиревать: рутина опаснее всего. Год он собирался властвовать единолично, а потом, когда свобода проникла бы в плоть и кровь подданных, намеревался инициировать заговор против себя и погибнуть в результате безукоризненно спланированного акта. Власть развращает, а потому все надо успеть за год: и раскрепостить народ, и вырастить смену. Ять казался ему достаточно храбрым человеком, чтобы стать этой сменой, но за год его предстояло провести через многие испытания — подстроить побег, поймать, подвергнуть пытке, научить подбирать соратников и готовить покушения. Главное — не останавливаться, ибо Свинецкий давно уже знал, что революция не имеет никакой конечной цели, кроме себя самой»186.

У Гарроса и Евдокимова в романе «Головоломка» (2002 г.) также присутствует картина некой экстремистской организации, несущей черты «Общества щита» Мисимы и НБП Лимонова, поданной еще более абстрактно:

Они тоже были неглупы и небесталанны, неравнодушны, черт побери, амбициозны; они тоже не желали довольствоваться псевдожизнью, тупым наращиванием жировых денежных клеток. Их синтетическая ницшеанско-бакунинская идеология - запредельно эклектичная, с прибором кладущая на любые логику с этикой и руководствующаяся исключительно эстетикой и эмоциями, - и измысленна, сконструирована была изобретательно, эффектно. Еще бы, ведь изобретали ее умные мальчики из хороших семей, очкарики, ботаники, избранное меньшинство. (.) Вовсе они не были бомбистами, фанатиками и подвижниками, железными дровосеками без страха и упрека, эти мальчики. В чеканные лозунги, бескомпромиссные заявы, декларативное презрение к интеллигентской слабости, в бронзовую факельную арийскость, в державный гордый шовинизм они сублимировали собственную хилость и мягкотелость, пагубную склонность к рефлексии, ту самую проклятую интеллигентскую слабость, свою менынинственность и нацменскость».187

Эти революционные образы уже являются чистой абстракцией, виртуализацией исходного смысла. Если революционная теория Мисимы хоть и строилась прежде всего на эстетических, а не идеологических основаниях (в терминологии Бодрийяра - так называемый симулякр первой ступени), то она нашла подтверждение в его личном, жизненном действии — восстание и последующее самоубийство. У Лимонова уже не было никакого восстания, всего лишь декларация подготовки к нему. В отношение же Быкова вообще невозможно говорить ни о каком восстании - есть лишь имидж радикала и соответствующие пассажи как в его прозе, так и в публицистике.

Симулякрам, как известно, свойственно не единичное появление, а обширное распространение в массовой культуре. Это подтверждает ситуация в

186 Быков Д. Орфография. М.: Вагриус, 2003. С.292.

187 Гаррос-Евдокимов. Головоломка. СПб.: Лимбус Пресс, 2002. С.23 0-231. российской литературе первых лет нынешнего века, когда радикализм стал одним из основных (и, безусловно, самых модных) направлений, пришедших на смену постмодернизму.

Но, несмотря на то, что некоторые элементы эстетики Мисимы используются в эстетической системе Лимонова в качестве симулякров, для него все же более характерен другой тип подхода к эстетике Мисимы — а именно развитие ее тем.

Не повторяя те частные различия и мотивы, которыми Лимонов обогатил эстетику Мисимы, отметим некоторые кардинальные моменты. Таких моментов оказывается три: более выраженный диалог с христианством, своеобразный гуманизм Лимонова, а также наличие в его художественной системе не только эстетики, но и этики.

Христианство, первоначально отрицаемое Лимоновым, как и Мисимой, все же, хоть и в отраженном виде, присутствует в его творчестве. Это особенно заметно в трактовке темы революции. Так, в одном пассаже из «Дневника неудачника», как в «Двенадцати» Блока, вдруг появляется образ Христа, что призвано маркировать оправдание самой идеи революции - условно христианским мотивом жертвенности. Главная же отсылка к христианству содержится у Лимонова в «Другой России», где, споря с христианскими догматами, Лимонов имплицитно заявляет о себе как о религиозном художнике. В этой книге писатель признает необходимость наличия веры в жизни человека - спор у него идет лишь о формах этой веры. Кстати, знаменателен и тот объект, что выбирает Лимонов для поклонения, - семя. Источник жизни, источник продолжения рода человеческого, отсылающий нас к христианской формуле «Христос есть жизнь». В этом, кстати, некоторые различия в трактовке темы смерти у Мисимы и Лимонова. Если Мисима «преодолел» свои устремления к христианству, выбрал, в конце концов, своим идеалом антиморальную красоту и заявил о преобладании в бытии смерти, то Лимонов, также пройдя в своих исканиях период «обожествления» смерти, выбрал поклонение жизни (семя). Это пересекается и с мотивом жизнетворчества Лимонова — смерть не как эстетическая самоцель, а всего лишь как красивый финал красивой жизни, то есть отнюдь не примат смерти над жизнью, а смерть как часть жизни.

Гуманизм Лимонова проявляется в том, как он трактует темы молодости, сексуальности и войны. Если у Мисимы старость была однозначно отвратительна, проходила под знаком эстетического минуса, то Лимонов, предпочитая эстетику молодого тела, все же не выводит стариков за пределы создаваемого им мира — пишет о них с сочувствием во «Второй России», выстраивает свой роман «316, пункт «В»» как повествование от лица пожилого героя. Также Лимонов в отличие от Мисимы не выводит из своей эстетики женщин и детей: женщины вообще играют большую роль в его эстетике (как самостоятельный объект прекрасного и как своеобразная метафора — борьба полов как аналог борьбы социальный, на более высоком уровне обобщения -экзистенциональная борьба индивида за сохранение и свободу своего Я, борьба против людей и общества). Война же, первоначально предельно эстетизировавшаяся Лимоновым, под конец названа им «отвратительной», а оправдывается она отнюдь не эстетическими соображениями, как у Мисимы, а тем, что «вовремя начатая война сберегает жизни».

Этот диалог с христианством, гуманизм Лимонова, а также некоторые другие моменты (привлечение «Хагакурэ» не только по эстетическим, но и моральным соображением, конечное предпочтение всем остальным темам темы революции, трактуемой как переустройство государства во имя людей, и детальная проработка этого будущего более гуманистического по сравнению с построениями Мисимы государства и т.д.) позволяет говорить о самом кардинальном, что привнес Лимонов в эстетику Мисимы - хоть и весьма своеобразный, но этический момент.

Наличие или, скорее, отсутствие в системе Мисимы и Лимонова эстетики представляется наиболее важной проблемой. Здесь можно вспомнить эпистемологические неточности Лимонова и Мисимы в целом. Так, они используют понятие «революция» (подразумевающее тотальное переустройство общество) в том контексте, где уместнее употребить слово бунт или восстание, делают ставку в своем теоретизировании на молодежь как на главный революционный элемент, тогда как ясно, что целостную революцию может совершить лишь все общество в целом, а молодежь лишь способна на анархический бунт. Эти эпистемологические несоответствия проистекают, кажется, из более глубокого основания. А именно - неукорененности в культуре (западник Мисима, эмигрант Лимонов), глубоком отличии от национальной самоидентификации. Это выражается в том, что все знаковые слова культуры даются ими с редуцированными семантическими полями - изначальные значения этих слов подменены маргинальными. Отсюда же проистекает и более трагическая разъединенность таких имманентных человеческой природе качеств, как духовное и телесное, физическое. Мисима, например, настолько очарован — гораздо тотальнее, чем Лимонов — внеморальной красотой, с отсутствующей в ней духовной составляющей, что ради нее готов на смерть. Отсюда же и разъединенность этики и эстетики. Мисима пытался достигнуть союза этики и эстетики, привлекая этику бусидо, но у него ничего не вышло. Поэтому в системе Мисимы этика однозначно подчинялась эстетике, выводилась из нее по умолчанию, а при создании своей готовой системы он отвел этике минимальную роль. У Лимонова же в его системе мораль, хоть и извращенная, маргинальная, присутствует, этика и эстетика не полностью разведены. Этим, возможно, и объясняется то, что эстетическая система Мисимы оказалась без этики в итоге подверженной энтропийным процессам (загадка красоты, мучавшая писателя на протяжении всего его творчества, так и не разгадана), тогда как выстроенная Лимоновым система, хоть и отличается еще большим количеством противоречий (что, как оказывается, является типологическим свойством подобных систем), но за счет сочетания в себе эстетических и этических элементов, оказывается если не органичной и гармоничной, то, во всяком случае, более функциональной и продуктивной.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Как показало предпринятое нами исследование, при всей специфичности эстетической системы Мисимы, у нее обнаруживаются аналоги в мировой литературе. И касается это не только отдельных моментов этой самой системы, но и некоторых генеральных компонентов эстетики Мисимы, что, на примере сравнения с эстетиками Т.Манна и Э.Лимонова, позволило нам сделать вывод о генезисе и развитии эстетики Мисимы, то есть о некоей определенной линии в развитии эстетики прошлого века.

Сравнение Мисимы именно с этими писателями было призвано показать отнюдь не принадлежность идей Мисимы западной культуре, хоть для этого и есть определенные основания: как биографического свойства (индивидуальное западничество Мисимы, его интерес к европейской культуре, надежды на то, что его самое масштабное, аккумулирующее все его идеи произведение «Море изобилия» после провала в Японии будет воспринято на Западе и т.д.), так и художественного (описанное выше восприятие красоты в ключе, более характерном для западной культуры). Сравнение Мисимы именно с Т.Манном и Э.Лимоновым показалось нам плодотворным потому, что дает возможность показать генезис, развитие и актуальность определенного круга идей, выявить и проследить существование и развитие определенной эстетической линии в мировой культуре, имеющей корни в творчестве Томаса Манна, развитой Мисимой и актуализированной Эдуардом Лимоновым. Все это позволяет высказать предположение о существовании эстетической линии с момента ее зарождения в творчестве Манна до наших дней, когда отдельные ее моменты были восприняты через творчество Мисимы Лимоновым, а из творчества последнего - тем кругом современных российских писателей, которых можно условно обозначить как радикалов.

Образы прекрасного у Манна наделены теми же свойствами и качествами, что и впоследствии у Мисимы, а сама красота оказывает на героев в целом то же воздействие, что и на героев Мисимы в его произведениях. Красота у Манна является чрезвычайно мощной по своему воздействию на героев силой, воздействие же это в большинстве случаев сугубо отрицательное. Красота притягивает, завораживает, пленяет героев, полностью лишает их собственной воли, провоцирует на служение себе, искажает их представления о нравственности, разрушает их личность и в итоге чаще всего губит. Тема красоты, как это будет и в эстетике Мисимы, тесно связана с темой смерти: контакт с объектом прекрасного вызывает желание либо убить этот объект, либо убить себя. Красота у Манна полностью захватывает, подчиняет себе человека, отнимает у него власть над собственной экзистенцией, что найдет полное соответствие в эстетике Мисимы. При этом, однако, если герои Мисимы всегда властны над своей смертью, способны убить себя или объект прекрасного, то у Манна они часто лишены и этого права, что дает основание говорить о том, что воздействие красоты на героев у Манна даже сильнее, чем у Мисимы.

Красоте у Манна, как и впоследствии у Мисимы, присущи качества вседозволенности, аморальности, заведомой чуждости каким-либо этическим нормам и установкам. Красота лишает индивидуума изначально ему присущих моральных установок, идей, взглядов, полностью закабаляет человека, лишает его собственной природы, что можно наблюдать на примере Ганса из «Волшебной горы» и Ашенбаха из «Смерти в Венеции». Красота - «выше закона и добродетели», это «мука, боль, тоска» («Фьоренца»). Красота представляет собой морок, наваждение, она околдовывает человека: при первом контакте с красотой она кажется беззащитной и не враждебной, вызывает желание защищать ее, но потом полностью подчиняет себе человека, вызывает в нем непреодолимую привязанность. Красота принципиально недостижима и непостижима. Красота не только делает человека аутсайдером, вызывает в нем тотальное отчуждение (как у героя «Паяца», Ганса из «Волшебной горы», Тонио Крёгера из одноименной новеллы), но и даже изменяет его физическую природу - так, Мут из «Иосифа и его братьев» не только болела и изменилась внешне, но и «стала ведьмой». Красота демонична, поэтому служение красоте - это служение «демону», «чужому богу» (Манн), «отрицательной альфе мироздания» (Мисима). Это служение претендует «длиться вечно», но и при этом красотой «невозможно обладать безраздельно» («Фьоренца»). Красота никогда не раскрывает перед человеком свою тайну, делая служение ей бесцельным, трагическим и чреватым гибелью.

Красота - это «магическое воздействие на чувства, всегда наполовину иллюзорное» («Иосиф и его братья»), однако, неизменно мощное. Красота очаровывает целые толпы и города, толкает на преступления («Фьоренца»), красота объекта прекрасного не оставляет ни одного человека равнодушным, заставляет такого праведного персонажа, как Иаков, сквернословить и богохульствовать («Иосиф и его братья») и т.п. Все механизмы этого мощного, демонического воздействия красоты воспроизвел и даже развил в своем творчестве и Мисима. Однако есть в эстетике Манна такие свойства красоты, проявляющиеся при ее контакте с индивидуумом, которые почти совсем не заявлены у Мисимы.

У Мисимы красота полностью самодостаточна, она существует в своем мире, по своим законам, и если губит людей, то отнюдь не по своей воле, неосознанно, а лишь самим фактом своего существования. Уже в новелле Манна 1902 года «Тристан» мы сталкиваемся с мотивом воздействия не только красоты на человека, но и человека на красоту. В этой новелле дело заканчивается тем, что едва ли не индивид оказал на красоту большее влияние — финал подразумевает смерть персонажа, олицетворявшего прекрасное. Красоте свойственна саморефлексия («Фьоренца») и даже ощущение чувства вины («Иосиф и его братья»). В «Фьоренце» красота привносит в мир разрушения и страдания не просто фактом своего наличия в мире, но совершенно сознательно, направляя «точечные удары» на отдельного персонажа. В этой же новелле мы сталкиваемся и с совершенно немыслимым у Мисимы мотивом: персонаж, являющийся персонификацией прекрасного, боится другого персонажа, которому удается вырваться из-под власти красоты. И хотя освобождение от красоты оказалось в итоге мнимым, больше походило на изощренную месть этой красоте, но само преодоление власти персонажа, олицетворявшего красоту, его подавление и хотя бы частичное освобождение от красоты является тем мотивом, который ни разу не проявится во всем творчестве Мисимы.

Олицетворяющие красоту герои Манна в большей степени обладают личностными чертами, чем «прекрасные» герои Мисимы. Этот дискурс заявлен в образе Иосифа - ему свойственно ощущение чувства вины, саморефлексия, сомнения в самой правомочности своего существования, нежелание искушать и соблазнять своей красотой людей и т.д. Воплощениям красоты свойственна жалость к тем, кто гибнет отчасти по их вине (Адриан Леверкюн жалел погибшего Руди), а также - мотив саморефлексии - способность проанализировать собственные грехи, сделать из них выводы («гибну как дурной, но добрый христианин») и даже вынести самому себе приговор (Адриан пытается утопиться). Кроме того, воплощениям красоты не безразлично, кто именно им служит (они желали бы максимально красивых адептов), а двух объектов прекрасного влечет друг к другу (хотя этот мотив присутствует и у Мисимы - в «Весеннем снеге»).

Все эти характеристики красоты объясняются, кажется, ее более генеральными свойствами. Красота у Мисимы более абстрактна, метафизична, нематериальна, существует в каких-то потусторонних областях, где она пребывает, не ведая о самом существовании человека. Красота же у Манна более телесная, физическая, поэтому воплощающему ее персонажу свойственно такое человеческое качество, как саморефлексия, поэтому этот персонаж может попадать под влияние человека, отсюда же и некоторая слабость, свойственная объектам прекрасного. Этим объясняется и мотив принесения персонажа, олицетворяющего красоту, в жертву с полного его на то согласия - мотив, не встречающийся у Мисимы.

В творчестве Мисимы прекрасное манифестировалось в достаточно разнообразных формах - от антропоморфных до физических объектов (храм, море) и абстрактных понятий («слава», «трагическое»), у Манна же прекрасное за редким исключением (музыка в «Докторе Фаустусе») олицетворяют люди. Поэтому вряд ли возможно даже теоретически осуществить попытку выстроить иерархию манновских объектов прекрасного, как это возможно в случае с эстетикой Мисимы: у него предельным объектом прекрасного предстает молодой физически совершенный юноша, а предельным выражением прекрасного - ситуация самоубийства-сэппуку этого юноши.

В связи с объектами прекрасного стоит упомянуть гомоэротический дискурс, присутствующий в творчестве Манна в меньшей степени, чем у Мисимы, но играющий существенную роль в его эстетике. Гомоэротическая эстетика явственно заявлена в таких произведениях, как «Тонио Крёгер», «Иосиф и его братья», «Волшебная гора», а также в «Смерти в Венеции», послужившей для Мисимы своеобразной основой для его наиболее гомосексуального романа «Запретные цвета». Герои этих произведений Манна отличаются некоторой женственностью (рассказчик не раз отмечает «что-то женское» в красоте Иосифа), что отсылает нас к такому герою Мисимы, как Киёаки из «Весеннего снега», красивого именно хэйанской, женственной красотой. Однако у Мисимы это, пожалуй, единственный герой, красота же остальных у него подчеркнуто мускулинная. В героях Манна же красота мускулинная и феминная перемешана до такой степени, что это дает основания говорить о некоей андрогинности его, прежде всего мужских, объектов прекрасного. Отсюда логически следует еще одно различие между эстетиками Манна и Мисимы - если у Мисимы воплощением абсолютной красоты являлись за редким исключением (Сатоко в «Весеннем снеге») юноши, то у Манна присутствует целая галерея ярких женских образов, воплощений прекрасного (Шоша из «Волшебной горы», Фьоре из «Фьоренцы», героини новелл 1897 года).

Впрочем, фундаментальные свойства красоты не претерпевают никаких изменений в зависимости от тендера героя, а в своем позднем творчестве у Манна можно найти то же неприятие женщин, что впоследствии и у Мисимы. Так, в «Докторе Фаустусе» одному из героев принадлежит следующее высказывание: «Женщина была для меня горше смерти, даже достойная женщина подвластна вожделениям плоти»1. Это восприятие женщины как «сосуда беззакония» и разврата, неприятие женщины в целом стало знаковым для всего романа и было впоследствии «продуктивно» заимствовано Мисимой, в эстетике которого женщинам отведено низшее место. Подобное восприятие женских персонажей, заметим, характерно и для эстетики Лимонова: несмотря на то, что женщина становится едва ли не самым главным объектом его эстетики, она выступают именно в контексте «горше смерти» (во-первых, потому что тема женщины идет в паре с темой смерти, во-вторых, потому что от женщин лирический герой Лимонова претерпевает различные страдания). Причина подобного отношения к женщине может быть разной. У Манна, например, это может объясняться христианским отношением к «греховности Евы», у Мисимы — прежде всего, его гомосексуальной ориентацией, а у Лимонова — противоречием с его революционно-героической устремленностью.

Как позже и у Мисимы, у Манна появление объектов прекрасного зачастую сопровождается определенной символикой, влияние которой можно усмотреть в творчестве японского писателя. Это, прежде всего, греческая эстетика (от общего идеала совершенной физической красоты и культа

1 Манн Т. Доктор Фаустус. // Манн Т. Новеллы; Доктор Фаустус. М.: НФ «Пушкинская библиотека», ООО «Издательство ACT», 2004. С.622. здоровья в ницшеанском смысле» до упоминания одних и тех же персонажей греческой мифологии и истории), а также образ святого Себастьяна, появившийся у Манна в новелле «Смерть в Венеции» и ставший затем одним из наиболее важных символов эстетики Мисимы. Кроме того, следует упомянуть такие символы, выступающие в кластере с темой прекрасного и являющиеся архетипичными знаками красоты, как образ солнца, сияния (с1агказ), золота, а также моря и луны.

Тема красоты у Манна сопровождается теми же сопутствующими мотивами, что и у Мисимы, а именно темами нарциссизма, зеркала, физически уродливых персонажей, жаждущих восполнить недостаток собственный красоты за счет приобщения к красоте универсальной, темой двойников и шире - амбивалентности и антиномичности красоты, темой невыразимости красоты традиционными творческими механизмами (в «Смерти в Венеции» и «Докторе Фаустусе у Манна и в «Запретных цветах» Мисимы). У Манна удается обнаружить даже такие специфические темы, характерные и для творчества Мисимы, как аскетичность красоты (у Манна это знак праведников вроде Иосифа, у Мисимы - самураев и молодых революционеров) и даже темы красоты обнаженных внутренностей (в «Волшебной горе»).

Вместе с темой красоты у Манна, как и у Мисимы, неизменно выступает тема смерти. Однако в отличие от Мисимы, у Манна она по большей части имеет подчиненное значение: если для Мисимы смерть интересна сама по себе и имеет большое значение в его эстетике, то у Манна тема смерти исходила отчасти из телесности (то есть болезненности) красоты и не имела многих коннотаций, таких, как скажем, связь с темой времени, что было принципиально для Мисимы (особенно в тетралогии «Море изобилия»). При этом тема смерти не просто присутствует в большинстве произведений Манна. У него появляется мотив, ставший потом одним из основополагающих у Мисимы в тетралогии «Море изобилия», а именно - взаимопроникновение жизни и смерти, влияние двух миров друг на друга. Смерть, как и у Мисимы, является для Манна универсальным механизмом приобщения к красоте. Так, герои уже первых новелл либо убивали себя, либо гибли от красоты - смерть становилась естественным результатом столкновения с деструктивным миром прекрасного. В более поздних вещах Манна герои уже пытаются использовать смерть, чтобы тем или иным образом уладить свои отношения с красотой. Стремление убить красоту распадается у Манна на два мотива, и если первый - месть красоте — нашел воплощение и в эстетике Мисимы, то второй, - самопожертвование «прекрасного» героя — у Мисимы никак не прослеживается. Так, любящий отец Иосифа Иаков сознательно приносит его в жертву. Только так можно совладать с красотой, только так можно попытаться соединить красоту с духом, привнести в деструктивный мир красоты некую, хоть и относительную, гармонию. Подобная мотивация присутствовала и у героев Мисимы, однако, ситуация у Манна отличается тем, что, во-первых, воплощение красоты само готово быть принесенным в жертву, и, во-вторых, за счет этого самопожертвования агент красоты отчасти преображается, приобщается к трансцендентному знанию о том, как можно соединить дух и красоту. Этим отличается простое убийство красоты у Мисимы (которое, скорее всего, ничего не приносит) и принесение красоты в жертву у Манна (приносит единство духа и красоты, их гармонию).

Другим видом реакции на опасный контакт с красотой, ставшим одним из фундаментальных в творчестве Мисимы, становится желание героев покончить с собой. Однако если у Мисимы самоубийство определенно имеет целью приобщение к красоте, то у Манна (у которого, кстати, сама тема суицида не получила такого развития) самоубийство могло мотивироваться двумя обстоятельствами: либо это самоубийство отчаявшегося от тотальной невозможности приобщиться к красоте человека (как в новеллах 1897 года или в случае Пеперкорна в «Волшебной горе»), либо попытка ценой своей смерти хоть как-то попытаться преодолеть онтологический дисбаланс и дисгармонию, вызванные контактом с красотой (как в случае Адриана Леверкюна в «Докторе Фаустусе» или тройного самоубийства любовников в «Обменных головах»). Смерть является также единственно возможным исходом в тех случаях, когда другие механизмы оказываются недейственными: так, когда Гансу в «Волшебной горе» не обеспечили контакт с красотой ни телесность (болезненность), ни тем более непосредственное общение и физический контакт, он надеется лишь на смерть. Впрочем, и процесс слияния с красотой посредством смерти, как показывает финал «Волшебной горы» и «Смерти в Венеции» (где смерть не обеспечивает Ашенбаху приобщения к красоте), оказывается нереализуемым. Мисима, как нам представляется, продолжает поиск путей сближения с красотой посредством смерти, с того же места, что и Манн, однако, с тем же успехом: несмотря на то, что в его эстетике механизм этот гораздо более отрефлектирован и ритуализирован, посмертного соединения героев с красотой не происходит, ибо красота в итоге оказывается тотально непостижима.

В связке с темой смерти как у Манна, так и у Мисимы выступает тема трансцендентности, так как трансцендентность является отличительной чертой их идеала красоты, а смерть, выводящая человека на контакт с миром прекрасного, направляет его именно в этот потусторонний мир. Сама красота проникает в этот мир, воплощаясь в объектах прекрасного, из неких запредельных сфер, что наделяет отмеченного красотой индивидуума заведомой исключительностью, делает его избранным и отчасти аутсайдером в обществе других людей (это хорошо видно на примере Иосифа у Манна или Юити у Мисимы). Механизм приобщения - через смерть - к этим областям у Манна, как и у Мисимы, воспринявшего эту парадигму, точно не определен. Однако если у Мисимы герои лишь умирают, не возвращаются из этих сверхъестественных сфер, то у Манна хотя бы один герой — Иосиф после двух его «ям» - возвратился в этот мир, к тому же духовно преображенным. У Мисимы же мы находим, пусть и относительное, описание этой трансцендентной области через уподобление ее состоянию буддийской Великой пустоты и нирваны. Пустота, кстати, является в эстетиках обоих писателей также важным свойством красоты (у Мисимы, пожалуй, эта характеристика встречается чаще).

Желание убить себя возникает у героев Манна не только из-за стремления приобщиться к трансцендентной красоте, но также и от ощущения тотального бытийного разлада в результате контакта с объектами прекрасного. Разлад этот вызывается кроме всех прочих свойств красоты еще и таким ее свойством, крайне значимым в художественной системе Манна и присутствующим также у Мисимы, как свойство болезненности. За счет болезненности и телесности, обуславливаемых красотой, рушатся отношения между духом и телом, у героев нарушается и механизм взаимоотношения с жизнью и смертью. Так, Ганс под влиянием своей любви к мадам Шоша мечтал умереть, слиться с ней в смерти. Но подобное стремление Ганса к танатосу сильно отличается от стремления героев Мисимы к смерти. Желание смерти у героев Мисимы и у Лимонова сопряжено с желанием здоровья и исходит из телесного здоровья (в эстетике Мисимы никакого противоречия здесь не заложено, о чем он пространно пишет, в частности, в эссе «Солнце и сталь»). Можно даже сказать, что смерть для Мисимы была высшим проявлением здоровья. У героев же Манна везде главенствует болезнь. Это та болезнь духа (свойственная по Манну европейской ментальности начала прошлого века), которая заставляет физически здоровое тело стремиться не столько к смерти (ни умирающие герои, ни Ганс в действительности отнюдь не хотят умереть), сколько именно к болезни. Тема болезни у Манна развивается в тему тотального онтологического дисбаланса, поскольку она сопровождается темой инцеста и конфликта с Богом (в «Избраннике» героиня своей красотой желает «досадить Богу»), демонизма и декаданса («Доктор Фаустус»). Это находит соответствие и в поэтике Мисимы, ведь энтропийными тенденциями пронизана вся его финальная тетралогия «Море изобилия». Однако динамика героев Мисимы в том, что касается их контактов с болезнью, и, шире, жизнью и смертью, гораздо проще и цельнее - из жизни они стремятся в смерть. Здоровье и телесность героев Мисимы таковы, что им не хватает реализации в жизни, им нужна абсолютная реализация их плоти и их здоровья, которая возможна только в смерти («смерть как избыток силы, как моя самая чистая возможность»2 по выражению М.Бланшо).

О чем-то схожем говорится и в «Докторе Фаустусе», где черт заявляет Адриану в частности следующее: «Она (жизнь - А.Н.) хватает отважный продукт болезни, съедает, переваривает его, и стоит ей только его усвоить - это уже здоровье. Факт жизненности, дружок, сводит на нет всякое различие между болезнью и здоровьем. (.) Ты будешь знаменем, ты будешь задавать тон грядущему, твоим именем будут клясться юнцы, которым благодаря твоему безумию не придется уже самим быть безумцами. Твоя болезнь даст им вкусить здоровье, и в них ты будешь здоров»3. Здесь уравнивается болезнь как тема Манна и здоровье как тема Мисимы и Лимонова (недаром у Мисимы здоровье это характеризуется как «здоровье в ницшеанском смысле»). И из этого же высказывания можно экстраполировать и следующий вывод: под учениками Адриана у Манна скорее всего имеются ввиду ученики Ницше, ставшего прообразом Адриана Леверкюна (волна увлечения ницшеанством, в начале XX

2 Бланшо Б. Пространство литературы. М.: Логос, 2002. С. 157.

3 Манн Т. Доктор Фаустус. // Манн Т. Новеллы; Доктор Фаустус. М.: НФ «Пушкинская библиотека», ООО «Издательство ACT», 2004. С.521-522. века захлестнула Европу и Россию, докатилась и до Японии), и наше исследование дает основания полагать, что в ученики Адриана у Манна можно зачислить как Мисиму, так и отчасти Лимонова. Это подтверждается и другими словами черта, о том, что последователи Адриана обратятся к «варварству» (а так вполне можно назвать «новый мифологизм» Мисимы и Лимонова) и к «антибуржуазной авантюре» (другое название для революционного пафоса Мисимы и Лимонова). Черт также обещает Адриану, если тот примет его условия, «экстравагантное бытие» (это сравнимо с жизнетворчеством, сотворением собственной биографии Мисимой и Лимоновым). Кроме того, он обещает ему ад, вся сущность которого «заключена в том, что он предоставляет своим обитателям только выбор между крайним холодом и жаром, от которого плавиться гранит; с ревом мечутся они между этими двумя состояниями, поелику противоположное всегда кажется райской усладой, хотя тотчас же становится невыносимым, и притом в самом адском смысле. Сии крайности тебе, наверное, нравятся»4. «Метание» же между крайностями также свойственно Мисиме (западничество и ксенофобский национализм) и Лимонову (от вульгарного индивидуал-анархизма - через «национал-большевистский» революционный пафос — к новой «государственности»). Все это демонстрирует то, что даже такая специфическая тема в эстетике Манна, как тема болезни, была воспринята и развита с учетом собственных посылок Мисимой и, отчасти, Лимоновым.

Также, как и у Мисимы, тема красоты у Манна связана с темой молодости, однако, у Манна ее идеализация в ущерб заведомо уродливой старости присутствует лишь имплицитно, тогда как этот дискурс заметно радикализуется впоследствии у Мисимы (оды красоте молодых и инвективы уродливости старых) и у Лимонова (идея чуть ли не о принудительной эвтаназии для преодолевших определенный возрастной рубеж).

В целом Манн придерживается гуманистических взглядов: последовательно выступает против войны и революции (иронично о ней высказываются уже в «Будденброках», а единственного персонажа-«революционера» Нафту5 вряд ли можно считать выразителем авторской

4 Там же. С.525.

5 Нафту Мисима считал идеальным выразителем не только революционных взглядов, но и «философии садизма» (см. «Отдых писателя» Мисимы). позиции). Энтузиазм у Манна вызывала Первая мировая война, но к сороковым годам от этого энтузиазма ничего не осталось. Нужно было пройти через годы войны, чтобы понять, что она не является тем механизмом — в этом своеобразный ответ посылу «Волшебной горы» - который может изменить сложившееся положение вещей. Он может пробудить Европу от спячки, но совершенно не гарантирует того, что за этим последуют изменения к лучшему. Наоборот, война чревата усилением энтропийных, разрушительных процессов. Не будет большим преувеличением предположить, что Мисима, как и Лимонов, разделяли то восторженное восприятие войны, энтузиазм связанных с ней ожиданий, что описывает Манн в связи с Первой мировой войной: это именно тот энтузиазм юношей, у которых «пылают щеки и горят глаза». «Юноши», кстати, в этом сравнении также вполне уместны постольку, поскольку, во-первых, тема войны у Мисимы и Лимонова увязывалась с темой молодости, а, во-вторых, сами они желали поучаствовать в военных действиях со своими «личными армиями», состоящими из молодых людей («Общество щита» у Мисимы и «нацболы» у Лимонова).

Причин, почему Манн смог отказаться от позитивной оценки войны, а Мисима и Лимонов кумиризируют войну, существует, на наш взгляд, две. Во-первых, Манн был свидетелем войны в достаточно зрелом, сознательном возрасте, тогда как Мисима мог наблюдать войну только в ранней юности, а Лимонов в сознательном возрасте застал только послевоенные годы. Во-вторых, трезвомыслящий Манн ожидал от войны более или менее конкретных преобразований в нравственной, социальной и исторической атмосфере Европы, тогда как для Мисимы и Лимонова война никогда не являлась конкретным историческим событием, всегда существовала в области туманных эстетических категорий. И если Лимонов в конце концов, в своем позднем творчестве, пришел к частичному осознанию порочности войны (описания жертв войны в Югославии, «война - занятие страшное, похабное, стыдное» - в «Убийстве часового»), стал признавать войну только как совсем уж крайнюю меру («вовремя начатая война сберегает жизни»), то Мисима от эстетизации войны (революции как гражданской войны, если точнее) так и не отказался.

Впрочем, Манн не настолько однозначен в своих оценках войны и революции (основание уравнивать эти два понятия дает его восприятие обоих в качестве механизма переустройства общества). Так, в «Докторе Фаустусе» он пишет о своем «естественном ужасе перед радикальной революцией и диктатурой низшего класса», после чего идет большое «но» и оправдание большевизма. Так как после Первой мировой войны, на которую Манн возлагал надежды в перемене нравственного климата Европы, ничего не изменилось, и таким же тяжким бременем и трагедией для всех участвующих в ней народов обернулась и Вторая мировая война, то у него осталось оправдание лишь для социализма и связанной с ним «радикальной революции». Так как ко времени, когда писали Мисима и Лимонов, в обществе - во всяком случае, так им это виделось - энтропия и стагнация сохранились, то по мере усиления этих явлений все большее оправдание в их глазах получала идея этой самой «радикальной революции». Таким образом, можно с большой долей условности предположить, что и в этом они черпали вдохновение из тех же источников, что и Манн, правда, с большим отклонением от изначального контекста манновских идей: во-первых, через известную «радикализацию» самого понятия революции, во-вторых, путем перенесения его в сферу эстетических понятий.

Косвенным образом красота коррелирует не только с традиционным социальным укладом общества, но и с духовным. Если у Мисимы и отчасти у Лимонова идет подспудный диалог с христианством и отдельные их высказывания напрямую полемизируют и отсылают нас к христианским идеям, то корни этой проблематики легко обнаружить в творчестве Манна, для которого проблема соотношение этики и эстетики, духа и красоты представляла собой важнейшую мета-задачу всего его творчества. То, что Мисима также сосредоточился на решении этой проблемы, подошел к ней со сходным инструментарием и в целом не особо удалялся от сферы этико-эстетических координат, заданных Манном, придя в итоге к сходному выводу, делает эту проблему едва ли не самой важной в предпринятом нами сравнении.

Впервые эта тема появляется еще в «Тонио Крегере», а в «Фьоренце» герои сожалеют: «.Неужели борьба здесь неминуема? Неужели мир должен представать нам расколотым на две половины, друг с другом враждующие? Разве дух животворящий и красота несовместимы?»6 Там же доказывалось, что стремление духа к красоте, как и их гармоничное единение, обречено, но красота берет на себя некоторые функции духа, оказывает иногда на людей и

6 Манн Т. Фьоренца. И Манн Т. Избранник. СПб.: Азбука-классика, 2002. С.433. благотворное воздействие. Этот аспект будет полностью проигнорирован Мисимой - у него красота оказывает исключительно негативное воздействие. Изначальная, первичная роль духа подчеркивалась и в «Смерти в Венеции», где говорилось, что красота есть лишь чувственное, физическое воплощение духовного, лишь путь, «только средство», благодаря которому можно воспринять дух. Впрочем, это было лишь размышлением, а сюжет новеллы доказывал полное господство красоты над духом. Примат красоты утверждается и в прочих произведениях Манна, во всяком случае, до тетралогии «Иосиф и его братья», где в образе Иосифа, в котором «чувство телесности и чувство духовности смешивались восхитительным образом», Манн предпринимает попытку объединить красоту и дух. Рассказчик замечает, что «красота и знание редко соединяются на земле». Тогда как их гармоническое сочетание могло бы способствовать разрешению извечной бытийной проблемы: «преодоление пропасти» между духом и красотой, сочетание их в одном лице может разрешить «противоречие, заложенное, как мы привыкли считать, в человеческой природе». Такое «преодоление пропасти» стало бы достижением не только антропным, но и теологическим, поскольку сделало бы теснее связь (religio) между божественным и человеческим.

Но полное и гармоничное слияние красоты и духа невозможны — возможно только «смешение», причем «кровавое», то есть трагическое. Невозможным подобное слияние представляется по двум причинам. Во-первых, один из двух компонентов - красота - абсолютно во всех случаях (даже в случае праведного Иосифа как воплощения красоты) содержит хоть какой-нибудь элемент порочности, болезни, демонизма. Во-вторых, само это слияние возможно только в человеке, а человек также порочен.

Эксперимент по созданию персонажа, в котором бы гармонично сочеталась красота и дух, поставленный Манном в «Иосифе и его братьях», завершился не совсем удачно. А такие поздние произведения Манна, как «Доктор Фаустус» и «Избранник», только подтверждают невозможность гармоничного объединения эстетического и этического элементов.

Сочетание духа и красоты, эстетики и этики оказалось в принципе возможно (в образе Иосифа это осуществляется максимально), но не действенно, так как красота все равно оказывается более могущественной силой. Все это, впрочем, не помешало Мисиме продолжить поиски в том же направлении, что и Манн. Привлекая в качестве моральных оснований этику бусидо и синтоизма, Мисима тщательнейшим образом пытается «привить» этику к эстетике. Итог этих поисков, однако, был столь же неутешителен, как и у Манна: в финале его тетралогии «красота оказалась фантомом», а сад, символизирующий мироздание, оказался пуст. Объясняется это, видимо, тем, что Мисима в данном случае воспринял у Манна не только сам вектор поисков (объединение красоты и духа), но и исходные элементы со всем спектром их качеств, — имеется в виду самодостаточность и изначальная внеморальность красоты - что заведомо обеспечило безрезультатный финал самих поисков.

В эстетике Лимонова, при всей палитре заимствованных им у Мисимы тем, тема соотношения эстетики и этики (этика при этом присутствует, хоть и в крайне своеобразном виде) почти не заявлена, а тема смерти, как и многие другие, не столь кардинальные, сопутствующие темы, превалирует над темой красоты. Вряд ли это случайно, ведь в позднем творчестве Мисимы тема красоты уступает место патриотическо-революционному пафосу, Лимонов же больше апеллирует именно к позднему творчеству Мисимы. Это обеспечивает две особенности эстетики Лимонова: во-первых, ее несколько бедный по сравнению с Манном и Мисимой характер, и, во-вторых, как это ни парадоксально, ее большую витальность сравнительно с эстетикой Мисимы (за счет снятия таких «проклятых» вопросов, как уравнение красоты и духа).

При этом у Лимонова наличествуют почти все темы, что развивал Мисима. Это такие основополагающие для Мисимы темы, как тема молодости, революции, патриотизма, смерти, самоубийства, сексуальности, оружия, тюрьмы, внутренностей, тема воинской этики в трактовке «Хагакурэ» и т.д. Общее удается обнаружить и в теоретических построениях Лимонова и Мисимы - имеется в виду их теория будущего. При этом, если некоторые из вышеперечисленных тем присутствуют на страницах Лимонова почти в неизмененном в сравнении с оригиналом виде, то про другие темы можно сказать, что у Мисимы они были лишь намечены, а Лимонов их развил. Это тема тюрьмы (присутствовавшая всего лишь в двух произведениях Мисимы) и мотив жизнетворчества (у Мисимы он присутствовал в имплицитном виде, у Лимонова же «проговорен» со всей откровенностью). Кроме такой принципиальной общности тем, можно отметить также общий для обоих писателей подход к созданию эстетической системы — несоответствие определенных элементов их эстетики общепринятому восприятию прекрасного, а также апеллирование к эстетике романтически абстрактного квази-фашизма. Различия же между двумя эстетиками при этом минимальны - несколько иной подход к теме гомоэротизма (более развитой у Мисимы), к эстетике оружия (Мисима эстетизирует холодное оружие, Лимонов - скорее огнестрельное). Все это, как нам кажется, подтверждает тот факт, что Лимонов напрямую наследует и последовательно развивает эстетические взгляды Мисимы. И если выводимость, зависимость эстетической картины мира у Лимонова от эстетики Мисимы не вызывает сомнения, то сам характер взаимоотношений между эстетическими системами двух авторов нуждается в уточнении.

Кажется, справедливым будет сказать, что в обращении Лимонова к эстетике Мисимы можно выделить два основных направления. Это, во-первых, непосредственное заимствование определенных мотивов, привнесение их в собственное творчество в неизмененном по отношению к оригиналу виде, что позволяет говорить об использовании элементов эстетики Мисимы в качестве симулякров (в трактовке этого термина Бодрийяром), во-вторых, развитие некоторых тем эстетики Мисимы, обогащение их новыми коннотациями, даже доведения в этих направлениях эстетики Мисимы до логического конца.

Первым типом обращения Лимонова к эстетике Мисимы становится непосредственное заимствование некоторых тем у Мисимы и привлечение их в собственную эстетическую систему в изначальном виде, когда не имеет место не только развитие этих тем, но и вообще какая-либо новая авторская их трактовка. Это, например, темы смерти, самоубийства и революции. Если у Мисимы эти темы насыщались глубоким философским смыслом, привлекались для создания сложной и многомерной метафизической картины мира, вступали друг с другом в подчас даже противоречивые отношения, то у Лимонова эти темы присутствуют скорее как знак, симулякр, схема этих тем у Мисимы, лишь с небольшими, специфическими для его творчества изменениями. То, что эти темы используются именно в качестве симулякров, подтверждает даже не схематичность и шаблонность использования этих тем у Лимонова, а открытость этих тем для дальнейшего использования, в еще более шаблонном и примитизированном виде. Что и произошло, как мы попытались показать в соответствующем разделе главы о Лимонове, в современной русской радикальной литературе, воспринявшей идеи бунта, революции и смерти в творчестве Лимонова, при этом даже не всегда отдавая себе отчет в том, что уже в творчестве Лимонова эти темы были отнюдь не оригинальны, а восходили к творчеству Мисимы.

Однако несмотря на то, что некоторые элементы эстетики Мисимы используются в эстетической системе Лимонова в качестве симулякров, для него все же более характерен другой тип подхода к эстетике Мисимы - а именно развитие ее тем.

Христианство, первоначально отрицаемое Лимоновым, как и Мисимой, все же, хоть и в отраженном виде, присутствует в его творчестве. Это особенно заметно в трактовке темы революции. Так, в одном пассаже из «Дневника неудачника», как в «Двенадцати» Блока, вдруг появляется образ Христа, что призвано маркировать - опять же на симулятативном уровне - оправдание самой идеи революции условно христианским мотивом жертвенности. Главная же отсылка к христианству содержится у Лимонова в «Другой России», где, споря с христианскими догматами, Лимонов имплицитно заявляет о себе как о религиозном художнике. В этой книге писатель признает необходимость наличия веры в жизни человека - спор у него идет лишь о формах и содержании этой веры. Кстати, знаменателен и тот объект, что выбирает Лимонов для поклонения, - семя. Источник жизни, источник продолжения рода человеческого, отсылающий нас к христианской формуле «Христос есть жизнь». В этом, кстати, некоторые различия в трактовке темы смерти у Мисимы и Лимонова. Если Мисима «преодолел» свои устремления к христианству, выбрал, в конце концов, своим идеалом антиморальную красоту и заявил о преобладании в бытии смерти, то Лимонов, также пройдя в своих исканиях период «обожествления» смерти, выбрал поклонение жизни (семя). Это пересекается и с мотивом жизнетворчества Лимонова - смерть не как эстетическая самоцель, а всего лишь как красивый финал красивой жизни, то есть отнюдь не примат смерти над жизнью, а смерть как часть жизни.

Гуманизм Лимонова проявляется в том, как он трактует темы молодости, сексуальности и войны. Если у Мисимы старость была однозначно отвратительна, проходила под знаком эстетического минуса, то Лимонов, предпочитая эстетику молодого тела, все же не выводит стариков за пределы создаваемого им мира - пишет о них с сочувствием в «Другой России», выстраивает свой роман «316, пункт «В»» как повествование от лица пожилого героя. Также Лимонов в отличие от Мисимы не выводит из своей эстетики женщин: женщины вообще играют большую роль в его эстетике (как самостоятельный объект прекрасного и как своеобразная метафора - борьба полов как аналог борьбы социальной, на более высоком уровне обобщения -экзистенциональной борьбы индивида за сохранение и свободу своего Я, борьба против людей и общества). Война же, первоначально предельно эстетизировавшаяся Лимоновым, под конец названа им «отвратительной», а оправдывается она отнюдь не эстетическими соображениями, как у Мисимы, а тем, что «вовремя начатая война сберегает жизни».

Этот диалог с христианством, относительный гуманизм Лимонова, а также некоторые другие моменты (привлечение «Хагакурэ» не только по эстетическим, но и моральным соображением, конечное предпочтение всем остальным темам темы революции, трактуемой как переустройство государства во имя людей, и детальная проработка этого будущего, более гуманистического, по сравнению с построениями Мисимы, государства и т.д.) позволяет говорить о самом кардинальном, что привнес Лимонов в эстетику Мисимы — хоть и весьма своеобразном, но этическом моменте.

Своеобразность тех формы, в которых реализуется этический элемент у Лимонова, имеет, кажется, даже не столько отношение к своеобычности его художественного мира, сколько является следствием глубинных системных характеристик его творчества. Здесь можно вспомнить эпистемологические неточности Лимонова и Мисимы в целом. Так, они используют термин «революция» (подразумевающий тотальное переустройство общества) в том контексте, где уместнее употребить слово «бунт» или «восстание», делают ставку в своем теоретизировании на молодежь как на главный революционный элемент, тогда как ясно, что целостную революцию может совершить лишь все общество сообща, одна же молодежь способна лишь на анархический бунт. Эти эпистемологические несоответствия проистекают, кажется, из более глубокого корня. А именно - из неукорененности в культуре (западник Мисима, эмигрант Лимонов), проблем с историко-национальной самоидентификацией. Это выражается в том, что все знаковые слова культуры даются ими с редуцированными семантическими полями - изначальные значения этих слов подменены маргинальными. Отсюда же проистекает и еще более трагическая разъединенность в их сознании таких имманентных человеческой природе качеств, как духовное и телесное, этическое и эстетическое. А это, исключая всех трех рассматриваемых писателей из области их традиционных национальных культур и делая их отчасти маргиналами в этих культурах и обществах, позволяет рассматривать их в качестве своеобразных адептов определенной эстетической тенденции в мировой культуре, глобалистической тенденции, для которой характерно преодоление как географических, так и хронологических рамок.

Список научной литературыНовиков, Александр Владимирович, диссертация по теме "Литература народов стран зарубежья (с указанием конкретной литературы)"

1. Адэр Г. Любовь и смерть на Лонг-Айленде. М.: Иностранка, БСГ-Пресс, 2002.

2. БассЛ. Роскошь изгнания. СПб.: Азбука-классика, 2004.

3. Берроуз У. С. Голый завтрак. М.: Глагол, 1998.

4. Браун Д. Код да Винчи. М.: АСТ, 2004.

5. Быков Д. Орфография. М.: Вагриус, 2003.

6. Валъехо Ф. Богоматерь убийц. М.: Митин журнал, 2004.

7. Гаррос-Евдокимов. Головоломка. СПб.: Лимбус Пресс, 2002.

8. Делшо Д. Мао 2. М.: Иностранка, 2004.

9. Кундера М. Нарушенные завещания. СПб.: Азбука-классика, 2004.

10. Кундера М. Невыносимая легкость бытия. СПб: Амфора, 2001.

11. Лимонов Э. 316, пункт «В». СПб.: Амфора, 2003.

12. Лимонов Э. В плену у мертвецов. М.: Ультра.Культура, 2002.

13. Лимонов Э. Девочка-зверь. СПб.: Амфора, 2002.

14. Лнмонов Э. Дисциплинарный санаторий. СПб.: Амфора, 2002.

15. Лнмонов Э. Дневник неудачника. СПб.: Амфора, 2002.

16. Лнмонов Э. Другая Россия. М.: Ультра.Культура, 2003.

17. Лимонов Э. Книга воды. М.: Ас! Ма^пет, 2002.

18. Лимонов Э. Контрольный выстрел. М.: Ультра.Культура, 2003.

19. Лимонов Э. Молодой негодяй. СПб.: Амфора, 2002.

20. Лимонов Э. Подросток Савенко. СПб.: Амфора, 2002. 2Лимонов Э. Русское психо. М.: Ультра.Культура, 2003.

21. Лимонов Э. Священные монстры. М.: Ас1 Магцтет, 2003.

22. Лимонов Э. Торжество метафизики. М.: Ад Маргинем, 2005.

23. Лимонов Э. У нас была великая эпоха. СПб.: Амфора, 2002.

24. Лимонов Э. Убийство часового. СПб.: Амфора, 2002.

25. Лимонов Э. Укрощение тигра в Париже. СПб.: Амфора, 2003.

26. Манн Т. Избранник. СПб.: Азбука-классика, 2002.

27. Манн Т. Иосиф и его братья. В 2 тт. М.: Издательство «Правда», 1991.

28. Манн Т. Новеллы; Доктор Фаустус. М.: НФ «Пушкинская библиотека», ООО «Издательство ACT», 2004.

29. Манн Т. Новеллы; Доктор Фаустус. М.: НФ «Пушкинская библиотека», ООО «Издательство ACT», 2004.

30. Манн Т. Собрание сочинений в 10 томах. М.: Государственное издательство художественной литературы, 1959.

31. Мисима Ю. Жажда любви. СПб.: Гиперион, 2000.

32. Мисима Ю. Золотой храм. СПб.: Северо-Запад, 1993.

33. Мисима Ю. Исповедь маски. СПб.: Северо-Запад, 1994.

34. Могутин Я, 30 интервью. СПб.: Лимбус-пресс, 2001.

35. Моран П. Венеции. СПб.: Инапресс, 2002.

36. Стерлинг Б. Священный огонь. Екатеринбург: У-Фактория, 2003.

37. Тарасенко А. Черный крест. Екатеринбург: Ультра.Культура, 2004.

38. Улицкая JI. Искренне ваш Шурик. М.: Эксмо, 2004.

39. Шкловский В. «Еще ничего не кончилось.». М.: Вагриус, 2002.

40. Densmore J. Riders on the Storm. New York: Del Pub, 1991.

41. Мисима Ю. Акацуки-но тэра (Храм рассвета) Токио: Синтё:-бунко, 2000.

42. Мисима Ю. Апоро-но сакадзуки. (Кубок Апполона). Токио: Синко-бунко, 2001.

43. Мисима Ю. Ватакуси-но хэнрэки-дзидай (История моих странствий). Токио: Коданся, 1982.

44. Мисима Ю. Дзико-кайдзо-но кокороми (Попытка самореконструкции). Токио: Бунгакукай, 1957.

45. Мисима Ю. Киндзики (Запретные цвета) Токио: Синтё-бунко, 1991.

46. AI. Мисима Ю. Сё:сэцука-но кю:ка. (Отдых писателя). Токио: Синко-бунко, 2001.

47. Мисима Ю. Тэннин-госуй (Разложение ангела) Токио: Синтё:-бунко, 2000.

48. Мисима Ю. Хомба (Мчащиеся лошади) Токио: Синтё:-бунко, 2000.1. Исследования

49. Барт Р. Империя знаков. M.: Праксис, 2004.

50. Бенъямин В. Маски времени. Эссе о культуре и литературе. СПб.: Симпозиум, 2004.

51. Бенъямин В. Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости. М.: Медиум, 1996.

52. Бланшо M. Мишель Фуко, каким я его себе представляю. СПб.: Machina, 2002.

53. Бланшо М. Пространство литературы. М.: Логос, 2002.

54. Бордийяр Ж. Символический обмен и смерть. М.: Добросвет, 2000.

55. Бродский И. Меньше единицы: Избранные эссе. Москва: Издательство Независимая газета, 1999.

56. Бычков В. Малая история византийской эстетики. Киев: Путь к истине, 1991.

57. Венецианские тетради. Иосиф Бродский и другие/ Quaderni veneziani. Joseph Brodsky & others / Сост.: Е.Марголис. M.: ОГИ, 2002.

58. Генис А. Сочинения: В 3 т. Т.1. Культурология. Екатеринбург: У-Фактория, 2003.

59. ДелёзЖ. Критика и клиника. СПб.: Machina, 2002.

60. Ерофеев В. В лабиринте проклятых вопросов. М.: Союз фотохудожников России, 1996.

61. Жолковский А. Статьи о русской поэзии. М.: РГГУ, 2005.

62. Зонтаг С. Мысль как страсть. М.: Русское феноменологическое общество, 1997.

63. Иванова Н. Скрытый сюжет. Русская литература на переходе через век. СПб.: БЛИЦ, 2003.

64. Кайуа Р. Человек и сакральное. М.: ОГИ, 2003.

65. Лаку-Лабарт Ф., НансиЖ.-Л. Нацистский миф. СПб.: Владимир Даль, 2002.

66. Набоков В. Лекции по зарубежной литературе. М.: Издательство Независимая газета, 1998.

67. Павлова Н. Типология немецкого романа: 1900-1945. М.: Наука, 1982.

68. Рансьер Ж. Эстетическое бессознательное. СПб.; Москва: Machina, 2004.

69. Фокин С. «Русская идея» во французской литературе XX века. СПб.: Издательский дом СПб. гос. университета, 2003.

70. Фуко М. Рождение клиники. М.: Смысл, 1998.

71. Хоркхаймер М., Адорно Т. Диалектика Просвещения. М.; СПб.: Медиум, 1997.

72. Чайковская В. Светлый путь. Советская живопись. 1920-1950 годов. М.: Искусство XXI век, 2004.

73. Чхартишвипи Г. Писатель и самоубийство. М.: Новое литературное обозрение, 1999.

74. Эко У. Открытое произведение: Форма и неопределенность в современной поэтике. СПб.: Академический проект, 2004.

75. Эко У. Поэтика Джойса. СПб.: Симпозиум, 2003.

76. Эко У. Пять эссе на темы этики. СПб.: «Симпозиум», 2002.

77. Ямполъский М. Язык-тело-случай: Кинематограф и поиски смысла. М.: Новое литературное обозрение, 2004,

78. HardtM., Negri A. Empire. Cambridge, MA: Harvard UP, 2000.

79. Keene D. Dawn to the West. A History of Japanese Literature. Vol 3. New York: Columbia University Press, 1998.

80. M.Napier S.J. Escape from the Wasteland. Romanticism and Realism in the Fiction of Mishima Yukio & Oe Kenzaburo. Cambridge (Massachusetts) and London: The Council on East Asian Studies, Harvard University, 1995.

81. Nathan J. Mishima. A Biography. De Capo Press, 2000.

82. Paglia K. Alice in Muscleland / Sex, Art and American Culture. N.Y.: Vintage book, 1992.

83. Pemble J. Venice Rediscovered. Oxford: Oxford University Press, 1995.

84. Petersen G.B. The Moon in the Water. Understanding Tanizaki, Kawabata, and Mishima. Honolulu: University of Hawaii Press, 1997.

85. Rogachevskii A. A biographical and critical study of Russian writer Eduard Limonov. Lewiston; Queenston; Lampeter: The Edwin Mellen Press, 2003.

86. Stokes H.S. The Life and Death of Yukio Mishima. Boston, Rutland, Vermont, Tokyo: Tuttle Publishing, 2003.

87. Комацу С. Дзисацу-сакка-но кэйфу (Наследие писателей-самоубийц). Токио: Ко:данся, 1981.

88. Мисима Юкио. Би-то эросу-но ронри (Мисима Юкио. Теория красоты и эроса). Составитель Сато X. Токио: Ю:сэйсицу, 1991.

89. Мурамацу Т. Мисима Юкио-но сэкай (Мир Мисимы Юкио). Токио: Синко:ся, 1990.

90. Окуно Т. Мисима Юкио дэнсэцу (Легенда Мисимы Юкио). Токио: Синтё.бунко, 2000.

91. Тасака К. Мисима Юкио-рон (О Мисиме Юкио). Токио: Фу:то:ся, 1971. 9Ъ.Хасэгава И., Такэда К. Мисима Юкио дзитэн (Словарь Мисимы Юкио).

92. Токио: Мэйдзи-сё:ин, 1976.1. Периодические издания94. Афиша.95. Еженедельный журнал.96. Книжное обозрение.97. Комсомольская правда.98. Лимонка.

93. Новое литературное обозрение.100. Труд.101. Эксперт.1. Список сайтов Интернет102. http://gumilevica.kulichki.net/LKN/103. http://www.ej.ru/104. http://www.gay.ru/art/Hterat/library/105. http://www.nns.ru/106. http://www.yomiuri.co.jp/book/news/