"Городской текст" в поэзии русского модернизма

Шмидт, Наталья Васильевна

автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: "Городской текст" в поэзии русского модернизма

Год: 2007
Автор научной работы: Шмидт, Наталья Васильевна
Ученая cтепень: кандидата филологических наук
Место защиты диссертации: Москва
Код cпециальности ВАК: 10.01.01

Диссертация по филологии на тему '"Городской текст" в поэзии русского модернизма'

Полный текст автореферата диссертации по теме ""Городской текст" в поэзии русского модернизма"

На правах рукописи

0030553

Шмидт Наталья Васильевна

ц Городской текст в поэзии русского модернизма

Специальность. 10 01.01 - русская литература

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Москва - 2007

003055313

Работа выполнена на кафедре русской филологии педагогического факультета Технического института (филиала) Якутского государственного университета им

М.К Аммосова

Научный руководитель: доктор филологических наук,

профессор Кихней Любовь Геннадьевна

Официальные оппоненты: доктор филологических наук,

профессор Авраменко Альберт Петрович

кандидат филологических наук, доцент Кудасова Валентина Васильевна

Ведущая организация: Московский педагогический государственный

университет

¡р

Защита состоится 20 апреля 2007 года в ¿5_ часов на заседании диссертационного совета К212.203 13 при Российском университете дружбы народов по адресу. 117198, г. Москва, ул. Миклухо-Маклая, д 6 , ауд 436.

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Российского университета дружбы народов по адресу 117198,г Москва, ул. Миклухо-Маклая, д.6.

Автореферат разослан » МарТО. 2007 года

Учёный секретарь диссертационного совета кандидат филологических наук, доцент

(^иг^ги^ А Е. Базанова

Постановка проблемы. «Городской текст» - семиологическое понятие, для поэзии Серебряного века еще не вполне привычное, хотя потребность в его введении в литературоведческий контекст давно назрела.

И в самом деле, почти каждый значительный поэт первой трети XX века (времени бурного развития городской цивилизации) отдал дань теме города: появляются циклы, в названии которых содержится семантика «города», пишутся стихотворения, поэмы, даже романы, в центре которых образ главных городов России - Петербурга и Москвы. Складывается своеобразная философия города, творятся «городские» мифы, в которых реальность причудливо переплетается с вымыслом и традицией.

Актуальность исследования определяется еще и назревшими теоретическими проблемами. Ведь само понятие «городской текст» до сих пор не получило должной системной разработки, в то время как в разного рода исследованиях фигурируют такие (уже ставшие привычными) термины, как «петербургский текст», «московский текст», «крымский текст» и т.п. Особенно интенсивно изучается «петербургский текст». Здесь необходимо назвать исследования Н.П.Анциферова, В.Н.Топорова, Ю.М.Лотмана, Р.Д.Тименчика, Т.В.Цивьян, В.М.Пискунова, Е.Ю.Куликовой и др. В последнее время столь же интенсивно начинают исследовать «московский текст» (Е.Е.Левкиевская, Н.В.Корниенко, ЛА.Колобаева). С расширением поэтической географии модернистской поэзии, ориентированной на воссоздание определенных городских топосов, возросло и количество исследований, их описывающих. Сегодня с уверенностью можно говорить о «римском» (Р.Пшебыльский) и «венецианском» (Н.Е.Меднис) текстах, а также о городском тексте российской провинции (В.В.Кудасова) и др.

Но, несмотря на значительное количество подобных исследований, в изучении урбанистической темы в литературе до сих пор остается много "белых пятен": так, обобщающих исследований поэтики городского топоса в поэзии Серебряного века до сих пор нет. Поэтому представляется перспективным предпринять исследование, в котором «городской текст» рассмотрен на достаточно большом объеме художественных текстов, системно связанных принадлежностью к тому или иному поэтическому направлению и, соответственно, к одной литературной эпохе (к первой трети XX века).

Избранный аспект темы прежде всего обязывает нас обозначить семиотический диапазон ключевого понятия диссертационного исследования. Иначе говоря, прежде чем приступать к рассмотрению «городского текста» как поэтического феномена, следует наметить культурологические координаты понятия «городского текста». Вырабатывая концептуальные представления о городе как культурологическом феномене, мы руководствовались изысканиями современных культурологов и философов, прежде всего работами Ю.МЛотмана «Символика Петербурга и проблемы семиотики города» (1984) и СЛ.Гурина «Образ города в культуре: метафизические и мистические аспекты»1.

1 Гурин СЛ. Образ города в культуре: метафизические и мистические аспекты // http7/www.comk ru/HTML/eurin doc htm

Итак, в широком смысле город - это способ окультуривания и структурирования масштабного пространства, введение человеческого измерения в природный мир. Город-идея преобразовывает, преображает среду обитания специфическими средствами (архитектура, планировка и др. функционально-эстетические способы градостроительства). Город имеет особые свойства, характерные структуры, которые делают его принципиально новой, семиотически насыщенной средой человеческого обитания. В итоге город - становится культурной семиосферой, не только средоточием цивилизации и культуры, но и подчас и неким сакральным топосом, на которую накладывается сетка символико-мифологических представлений.

Сакральностъ города связана с тем, что в городском пространстве сосредоточены материальные и духовные ценности цивилизации, там приносятся жертвоприношения, творится культура и история. В городе также находятся духовная и светская власти, которые призваны приблизить человека к Богу. Город противостоит внешним стихийным силам природы и пытается привнести внутреннюю гармонию в отношения человека и природы, он может превратиться в город-сад (Ю.Максимов).

Кроме того, город воплощает идею организации пространства обитания человека (соотносясь с понятиями род / дом / родина), включая различные формы телесности: самого человека и внешнюю «телесность» (жилища, здания, улицы). Город - это проекция сознания человека во внешнее пространство. И одновременно город - это разворачивающееся пространство, он устремляется вверх и в глубину. Сакральный центр задает вертикаль, позволяющую соотнести земные ценности с пебесными. Блаженный Августин в своем знаменитом труде «О Граде Божьем» обосновал идею символической антиномии двух типов городов - Града земного и Града Небесного, соотнеся их бытие с двуипостасностью человеческой природы - греховной и божественной.

Исходя из вышесказанного, определим понятие «городской текст» в выбранной нами методологической модели. Итак, городской текст - это комплекс образов (концептов), мотивов, сюжетов, который воплощает авторскую модель городского бытия - как в общих, так и в частных его проявлениях.

Объект изучения - поэзия русского модернизма. Здесь следует сделать важное пояснение: мы не ставим своей задачей рассмотреть все тексты русского модернизма, содержащие «городскую» семантику, объект нашего рассмотрения - наиболее показательные тексты, ставшие уже классикой Серебряного века. Мы, учитывая большой объем рассматриваемого материала, сочли целесообразным обратиться к творчеству лишь тех поэтов, у которых «городской текст» выражен наиболее явно. В то же время в нашем выборе материала мы руководствовались принципом репрезентативности и относительного равновесия: каждое из трех основных направлений русского модернизма - символизм, акмеизм и футуризм - представлены наиболее репрезентативными именами. Предмет изучения - городской текст в поэзии русских модернистов.

Цель работы - выявить общие закономерности поэтики «городского текста», сложившегося в модернистском дискурсе, в многогранности его аспектов (онтологическом, культурно-историческом и мифопоэтическом).

Задачи работы:

—вычленить и описать магистральные образы, мотивы, сюжеты, относящиеся к городской топике, в творчестве классиков русского модернизма;

-определить семиотические функции «урбанистических» комплексов и проследить способы и средства их художественного воплощения в творчестве означенных поэтов;

-выявить и обобщить городские «мифы», сложившиеся в творческом контексте каждого из модернистов - в корреляции с их принадлежностью к тому или иному поэтическому направлению.

Для достижения поставленных задач мы применили историко-литературный, сравнительно-типологический, культурно-мифологический и структурно- семантический методы исследования. В качестве главных методологических предпосылок, обеспечивающих адекватность анализа, для нас стали работы, посвященные исследованию специфики художественного пространства (М.М.Бахтина, Вяч.Вс.Иванова, Ю.М.Лотмана, В.Н.Топорова, ПА.Флоренского), а также теоретические и историко-литературные труды, посвященные проблемам поэзии Серебряного века

(А.ПАвраменко, М.Л.Гаспарова, А.С.Карпова, Л.Г.Кихней, Л.А.ЬСолобаевой, И.Г.МинераловоЙ, АЛайман, С.МЛинаева, Р.Д.Тименчика, Т.В.Цивьян, А.Ханзен-Леве, Е.Эткинда и мн. др.).

Новизна исследования связана, во-первых, с тем, что впервые вычленены и системно описаны семантические комплексы города в творчестве ведущих поэтов-модернистов начала XX века, что восполнило пробелы в истории развития урбанистической поэтики в отечественной литературе; во-вторых, определена роль урбанистических образов и сюжетов как миромоделирующих координат; в-третьих, прослежены основные принципы формирования «авторских мифов» о городе (петербургского и др.), рассмотрены их генетические истоки и архетипические модели, восходящие к мифологемам эсхатологического «Града обреченного» и утопического «Града Божьего». В итоге, впервые определены специфические функции городских образов (хронотопическая, миромодулирующая, мифотворческая) и выявлена их семиотическая роль как неких смысловых центров, собирающих в единый «семантический пучок» пространственные и экзистенциально-онтологические мотивы.

Теоретическая и практическая значимость работы связана с тем, что методика семантико-семиотического анализа конкретного мотивно-образного комплекса может быть применена при изучении творчества других поэтов и прозаиков. Основные положения и материалы диссертационного исследования могут быть использованы в курсах и спецкурсах по истории и теории русской литературы - как вузовской, так и в школьной системе образования.

Систематизация исследуемого материала по художественным направлениям определила и структуру работы. Диссертация состоит из введения, трех глав - в соответствии с рассмотрением символистского, акмеистического и футуристского «городского текста». Каждая из глав делится на параграфы, в которых рассматривается городской текст одного поэта. Работа завершается заключением и списком литературы.

Положения, выносимые на защиту:

1 .Множество конкретных лирических воплощений темы города в поэзии Серебряного века объединяется в сложное семиотическое единство, некий сверх-текст, пронизанный, как и положено всякому тексту, системными связями и соотношениями. Этот сверх-текст парадигматически объединяет комплекс образов, мотивов, сюжетов, которые воплощает специфическую модель городского бытия и характеризуются единой системой средств художественного выражения (например, антропоморфной метафоры, символического уподобления города и лирического героя, онтологических антитез и т.п).

2. Однако при всем разнообразии и различии авторских интерпретаций города они имеют общую «семантическую территорию», обусловленную новым «состоянием мира» рубежа эпох и новым, неклассическим типом мышления, сложившимся в модернистском дискурсе.

3. Город изображается как конкретный культурно-исторический организм и трактуется поэтами Серебряного века как некое «хронотопическое» образование, то есть пространственно-временное целое, существующее одновременно в прошлом, настоящем и будущем.

4. Вместе с тем, городской топос трактуется как среда обитания человека, находящегося накануне апокалипсиса, в силу чего город становится мифопорождающим топосом, в силу чего в каждом из модернистских направлений создается собственный городской метамиф, отражающий картину мира, сложившуюся в символизме, акмеизме и футуризме. При этом каждый из этих метамифов глубоко связан с предшествующей литературной традицией, но в то же время заключает в себе новую модель городского пространства, которая «голографически» отражает как современную цивилизацию, находящуюся на грани катастрофы, так и экзистенциальное состояние человека внутри нее.

5. И наконец, город воспринимается в корреляции и оппозиции с природой, которая, с одной стороны, служит моделью для утопического города-сада (вариант «Града Божьего»), а с другой стороны, отчетливо противопоставляется «падшей» городской цивилизации. При этом сочетание этих моделей в том или ином соотношении в различных модернистских традициях дает разные типы городского текста и обусловливает разное поэтическое видение грядущего возрождения города.

Основные положения диссертации были апробированы при чтении спецкурса «Городской текст в поэзии русского модернизма», прочитанного на филологическом отделении педагогического факультета Технического института (филиала) Якутского государственного университета в 2005-2006 учебном году, а также нашли отражение в докладах и выступлениях на 6 научных конференциях: Международной научной конференции «Художественный текст и культура. VI» (октябрь, 2005, г.Владимир); Международной научной конференции «Проблемы поэтики русской литературы XX века в контексте культурной традиции» (январь, 2006, г.Москва); VI Научно-практической конференции молодых ученых, аспирантов и студентов (март, 2006, г.Нерюнгри); Международной конференции «Гумилевские чтения» (апрель, 2006, г.Санкт-Петербург); VIII Крымских Международных Ахматовских научных чтениях (сентябрь, 2006, г.Симферополь), Международной научной конференции «Проблемы поэтики русской литературы XX века» (январь, 2007, г.Москва). Результаты исследования отражены в 10 публикациях.

Основное содержание работы

Во введении определяется степень изученности темы, очерчивается объект и предмет исследования, обосновывается актуальность, новизна и методологическая значимость исследования урбанистической темы в модернистской поэзии начала XX века.

В первой главе «Городской текст в поэзии символистов» исследуется специфика преломления городской проблематики и образности в символистском дискурсе. В первом параграфе главы в заявленном аспекте анализируется поэтическое творчество Валерия Брюсова.

В.Я.Брюсов по праву может считаться открывателем городской темы в поэзии русского символизма. Наиболее ярко и полно «городской текст» в творчестве Брюсова представлен в книге «Шн й ОгЬЬ> (1901-1903). Здесь город предстает в разных историко-культурных ипостасях. Во-первых, это некий «абстрактный» город, топос которого

наполнен чрезвычайно обобщенными образами-символами (цикл «Картины», и особенно стихотворение «Каменщик»); во-вторых, это современный город, данный в его социально-бытовой конкретике (цикл «Песни», ), и в-третьих, это конкретные города, связанные с прошлым человеческой культуры (цикл «Думы»),

«Городской текст» Брюсова пронизан демоническими знаками и апокалипсическим предчувствиями, которые наиболее ярко проступают в послании городу «и в шедевре городской поэзии Брюсова - стихотворении «Конь Блед». Демонический город в этом стихотворении обладает чарами, превосходящими волю Бога, ибо горожане не замечают свершившегося Апокалипсиса.

Итак, урбанистические образы и мотивы Брюсова репрезентируют авторскую миромодель, отражающую новое состояние современной жизни. Город предстает и как гигант-мегаполис, средоточие достижений цивилизации начала XX века, аполог современной техники, "властно царствующий" над миром, и как среда обитания нового класса - «фабричных», опоэтизировавших город в «мещанском» («городском») романсе, и как некий новый макрокосм, в котором конкретные урбанистические явления обретают обобщенно-символический, провиденциально-эсхатологический характер.

Второй параграф главы посвящен эсхатологическому осмыслению темы города в творчестве А.Блока. Особенно большое внимание уделяется циклу «Город» (1904-1908), где образ «города» трактуется автором преимущественно в мифопоэтическом ключе. Демонические интенции, отмеченные у Брюсова, у Блока усугубляются: это не просто демонический, но уже инфернальный город, исполненный дьявольских соблазнов, в котором обнажены все пороки и болезни цивилизации и проявлены симптомы «заката Европы».

Не случайно цикл открывается стихотворением с «апокалипсическим» названием «Последний день». Сюжет стихотворения спроецирован на библейское предсказание наступления «последних сроков», при этом местом действия становится «грешный», «блудный» город. В его облике проступают архетшшческие черты обреченных городов прошлого - Вавилона, Содома и Гоморры. Показательно, что Блок использует ту же мифологическую логику, которая использована в Библии: город погибает за грехи его обитателей.

Образ «грешного» города инспирирует появление традиционного мифологического мотива очищения, интерпретируемого Блоком как уничтожение города. Так, в стихотворении «Гимн» возникает тема своего рода «пирокатарсиса» (очищения огнем), предполагающем гибель «пыльного города» в солнечном огне, персонификацией которого является образ «небесного кузнеца». Город Блока наводнен разного рода «низовыми» демоническим силами, которые при ближайшем рассмотрении оказываются персонификациями эсхатологического огневого начала. Так, многочисленные «алые» карлики, связываясь с авторским солярно-эсхатологическим мифом, оказываются низшими демонологическим существами города, выражающими его инфернальную сущность («Обман», «В кабаках, в переулках, в извивах...»). Наряду с угрозой, идущей «с неба», городу угрожают таинственные, подземные силы. Этот мотив впервые появляется в стихотворении «Поднимались из тьмы погребов...» (1904), в котором эти подземные силы отождествляются с «городскими низами», готовыми смести его с лица земли.

Эсхатологическая тема гибели города органично вписывается Блоком в «петербургский миф», более того, эта тема, оказывается одним из его компонентов. Так, в стихотворении «Петр» возникает фантасмагорический сюжет (идущий от Пушкина) оживления статуи Петра. При этом сам Петр в стихотворении предстает как «демонический хранитель» города, своего рода его «злой гений». Апокалипсических

видений исполнены два таких блоковских шедевра «городского текста», как «Повесть» и «Легенда». В параграфе отмечается, что Блок закладывает новую мифопоэтическую традицию осмысления «городского текста» - как некоего антропоморфного» образования, которое одновременно предстает как макрокосмическое тело («Город в красные пределы...»), органами которого выступают «фабрики», улицы, переулки, здания и пр.

Новая тенденция в осмыслении города обозначается стихотворением «Незнакомка», которое, безусловно, является одним из смысловых центров цикла «Город». В нем органично сочетаются космические тенденции (тематически связанные с мифопоэтиким образом звезды-кометы, попадающей в земную «городскую» сферу) и сугубо бытовой конкретикой городских реалий. В параграфе объясняется, почему Незнакомка появляется у Блока именно в урбанистическом топосе: город как «пограничное место» оказывается своего рода «воротами» для проникновения в земную реальность иных сил, персонификацией которых и является героиня стихотворения - таинственное демоническое существо, которое находится, по Блоку, между земными небесными мирами.

В цикле «Страшный мир» урбанистический мотивно-образный комплекс трансформируется. Образ города - пространство, разомкнутое во вселенский хаос, поэтому он контрастно противопоставлен образу родины и дома (ср.: «Под шум и звон однообразный...») Отсюда лейтмотивными характеристиками городского текста становятся: «мрак», «метель», «шум», «пустота».

Вместе с тем город в конкретных бытовых реалиях в цикле «Страшный мир» предстает как мертвенно-механистическое начало (что всегда у Блока является признаком демонизма). Жизнь в городе движется по раз и навсегда заведенному порядку. Эту бытовую «механистичность» Блок осмысляет в мистическом ключе в цикле «Пляски смерть». Она становится знаком повторяемости всякого бытия вообще. Так, городские реалии в стихотворении «Ночь, улица, фонарь, аптека...» выполняют функцию знаков «онтологического круговорота» жизни, превращающегося подчас в дурную бесконечность.

Наряду с образами механистичности и смерти, присущими городскому тексту «Страшного мира», в цикле усиливается мотив «разгула дьявольщины», который также становится отличительной чертой городского топоса». Если в цикле «Город» урбнистический демонизм связывался, прежде всего, с петербургским мифом, то теперь Блок творит собственную мифологию и «демоническое» «разнузданное» урбанистическое начало воплощается в «дионисийских» мотивах цыганских плясок и напевов.

Прототипом блоковского города является, конечно же, Петербург, хотя Блок его имени, как правило, не называет, подчеркивая тем самым его типологичность: это именно «всемирный город»! Но наряду с аксиологически отрицательным образом города, архетипом которого является мифологема «града обреченного», у Блока проявляются иные, аксиологически положительные ипостаси города.

Во-первых, иной тип города предстает в цикле «Итальянские стихи». Если в циклах «Город» и «Страшный мир» у Блока город казался «призраком» и обиталищем темных сил, то в этом цикле город становится хранителем вечности и культуры. Современный город здесь уступает место городу прошлого, связанного с великой итальянской историей.

Во-вторых, в цикле «Фаина» появляется в стихотворении «Снежная дева», в котором намечается спасение «падшей» городской цивилизации, могущее произойти благодаря вмешательству внешних божественных сил (здесь, безусловно, прослеживается связь с

концептом Вечной Женственности), верящих в высокое предназначение Города на Неве, в подтексте символизирующим Россию.

Таким образом, пронизанный разнообразными культурно-историческими ассоциациями, городской текст Блока обретает множество «внеположных» смыслов и становится многогранным образом-символом, значение которого можно вывить только в сложной системе поэтических противопоставлений и соответствий.

В третьем параграфе первой главы прокомментированы урбанистических мотивов в поэзии А.Белого. О их значимости свидетельствует, прежде всего, тот факт, что урбанистические стихи собраны автором в отдельный цикл со знаковым названием «Город» (вошедший в книгу «Пепел»).

Городская семантика стихотворений, входящих в этот цикл, актуализируется уже в их названиях (ср.: «На площади», «На улицах»). Тем самым сразу же задается урбанистический ракурс прочтения всех мотивов и образов, функционирующих в стихотворениях такого рода. Так, в стихотворении «На улице» традиционно «уличные» реалии, которыми наполнено это произведение, обретают зловещий мистический оттенок. Все происходящее на улицах «города Белого» напоминает разгул темных демонических сил со всеми сопутствующими ему семантическими атрибутами (дьявольский смех, бесовские пляски смерти, «плутание» и проч.). Техногенные черты города в этом стихотворении демонизируются, что было традиционно для русской литературы того периода (ср., например трактовку города Буниным в «Господине из Сан-Франциско» или же «Молох» Куприна).

В параграфе отмечено, что пространственные представления Белого претерпевают такую же эволюцию, как и блоковский городской хронотоп. Ведь если в предыдущей книге Белого «Золото в лазури» пространство оказывалось символистки-абстрактным, запредельным, то книге «Пепел» оно обретает рельефные очертание городской цивилизации. Здесь автор дает нам пространство России «в целом», и пространство города органически вписывается в «спациальную» (т.е. космически-пространственную) концепцию Белого: город — один из возможных ликов «Родины»1. Именно поэтому городские образы наделяются характерными для «России Белого» чертами хаотичности и символикой смерти.

Но оттого что городское пространство у Белого становится конкретным, оно вовсе не перестает быть «символичным». Яркий пример тому стихотворение «Старинный дом». Символичность здесь достигается за счет противопоставления внутренней сферы дома, который оказывается (уже в силу своего названия) знаком старины и традиционности -внешнему пространству города, которое в этом стихотворении выступает как чуждое и хаотическое, несущее гибель и смерть. Прежде всего, в начале стихотворения возникает характерный топоним: «Мертвый переулок», который не просто обозначает место нахождения «старинного дома», но и подчеркивает семантику «мертвенности», пронизывающую все стихотворение (отметим, что на значимость этой детали указывает ее повторение в финале).

Город у Белого оказывается, таким образом, демоническим местом, где разгулялись силы зла и хаоса. Об этом свидетельствует тема дьявольского «маскарада», возникающая в одноименном стихотворении. Здесь образ города оказывается наделенным чертами призрачности и иллюзорности, что позже разовьется в знаменитом «городском» романе Белого «Петербург». Сочетание мотивов гибельности и иллюзорности в пределах одной

2 См. об этом: Пискунов В. Лики поэзии Андрея Белого // Белый А. Собр. соч.: В 3 т. Т.1. М., 1994. С.13.

смысловой парадигмы указывает на то, что Белый в этом цикле создает свой вариант «петербургского мифа», реализуемого в оригинальном мотивно-образном комплексе, в рамках которого соединяются мотивы пушкинского «пира во время чумы» («Пир», «Праздник») и «петербургской мифологии». Мотив «пира во время чумы», в свою очередь, соотносится с романтическим мотивом «плясок смерти», поэтому маскарад, в конечном счете, оказывается демоническим балом, куда приглашена сама смерть.

Новаторство Белого в «маскарадной» трактовке городской темы усматривается в том, что образ города оказывается инвертированным: город, по Белому, - это место, где все происходит наоборот. Например, в одном из центральных стихотворений цикла - с собирательным названием «Арлекинада» - город представлен как демонически-шутовской карнавал в духе абсурдистских фантазий Гоголя (его «Петербургских повестей») и комедии дель арте, в ее современной Белому (декадентской) интерпретации. Знаменательно, что вся эта городская «арлекинада» инспирирует соответствующего лирического героя. Это Арлекин, городской шут, юродивый и одновременно пророк, предвещающий «последние сроки».

В цикле прослеживается определенный сквозной сюжет, звенья которого представлены стихотворениями «На улице», «Арлекинада», «В Летнем саду», «На площади». Этот реконструированный сюжет оказывается структурным каркасом цикла «Город», и в то же время он притягивает к себе множество мифопоэтических мотивов, преломляющих тему современного города в зеркале его культурных архетипов.

Итак, образ города, отображенный в одноименном цикле становится смысловым эпицентром книги «Пепел». В цикле «Город» конкретные городские реалии, связываются со знаковыми для Белого мотивами и образами, обретающими символический и даже мифологический статус, в результате чего возникает специфический «город Белого», пронизанный семантикой мертвенности и демоничности. Причем авторской мифологии города соответствует и центральный образ лирического героя - полушута - полу-пророка, который на протяжении цикла меняет свои сущностные характеристики, хотя неизменным остается одно: он трактуется автором как порождение города и его неотъемлемый атрибут.

Во второй главе («Городской текст в поэзии акмеизма») исследуются закономерности урбанистической поэтики акмеистов. Первый параграф посвящен рассмотрению творчества Н.Гумилева в избранном аспекте.

Городской текст в поэзии Гумилева составлен из образов, мотивов и сюжетов, связанных великими городами европейской цивилизации, которые являются очагами западной культуры. В этом, несомненно, сказалась акмеистическая ориентация поэта на освоение чуждых культурных «территорий» (ср. такие стихотворения, как «Рим», «Венеция», «Неаполь», «Пиза», «Флоренция», «Генуя» и пр.).

Каждый из этих городов имеет не только великую историю - их названия окутаны флером мифологических легенд и преданий. Именно поэтому, обращаясь к культурно значимым городам, Гумилев часто воспроизводит не реальный облик того или иного города, но, скорее его «культурный образ». Характерно, что во всех случаях ключевым становится название города, которое выносится в заглавии и должно сразу же (по принципу «упоминательной» клавиатуры) вызывать у читателя разнообразные культурно-мифологические ассоциации, которые затем развертывается в тексте.

От всех упомянутых выше городских стихотворений разительно отличаются «Стокгольм» и «Заблудившийся трамвай». Так, в «Стокгольме», нет никаких «бытовых» деталей, культурных «знаков» города, но вместо них появляется странная сновидческая, почти что сюрреалистическая, реальность, где перемешаны явь и сон. Вследствие чего

город теряет свою пространственно-временную локализацию и становится городом-сновидением, городом-призраком. Если вышеупомянутые города изображались Гумилевым в культурно-историческом пространстве, то Стокгольм для лирического героя стихотворения становится аналогом «вечного», существующего вне времени и пространства города, мистической прародиной его души.

Этот же сновидческий дискурс, переплетенный с городским текстом, возникает и в стихотворении «Заблудившийся трамвай», где повторяется мотив «блуждания», и движение через пространство также становится движением сквозь время. Отображая в сдвинутом виде топографические реалии (парижские, африканские, петербургские), отражающие этапы жизненного пути лирического героя, поэт творит собственный «провиденциальный» миф, основанный на собирании пространства и времени в одной точке, «точке смерти». Однако в финале стихотворения смерть преодолевается, об этом свидетельствует возникший в последних четверостишиях образ православного собора.

«Исакий в вышине» - это несомненный атрибут «петербургского топоса», причем Петербург трактуется Гумилевым не как иллюзорное «марево» над Невой (как это было в поэзии символистов), но как город, который может обеспечить память и бессмертие. Поэтому видение собственной гибели (оказавшееся пророческим) становится реализацией «личного Апокалипсиса» (мифа «конца»), который одновременно оборачивается освобождением от земных пут, то есть мифом «начала».

Таким образом, можно сделать вывод, о том, что «Городской текст» в творчестве Гумилева эволюционирует, и вектор этой эволюции можно обозначить как путь от конкретных реалий европейских городов, отображающих культуру и историю («тоску по мировой культуре») к мистическому городу-символу, воплощающему, скорее «топографию духа», визионерское путешествие сквозь слои времени и пространства.

Второй параграф главы посвящен городскому тексту Анны Ахматовой. Образный строй ахматовской лирики второй половины 1910-х - начала 1920-х годов неотделим от историко-культурного бытия Петербурга-Петрограда. В это время в творчестве поэта формируется особый тип «городского текста», который, с одной стороны, является индивидуальным, с другой же стороны, восходит к «петербургскому мифу», укорененному в русской культуре. Одним из наиболее ярких воплощений «петербурского мифа» в ахматовском «изводе» становится образ «града обреченного». Город, обреченный на гибель, появляется у Ахматовой уже в сборнике «Белая стая» (1917), этот мотив продолжен в книгах «Подорожник» (1921), «Anno Domini МСМХХ1» (1922). Характерно, что гибнущий город у Ахматовой одновременно предстает как город не только «беды», но и «славы».

Следуя лотмановской классификации городов на «эксцентрические» и «концентрические, мы отнесли ахматовский Петербург к городам именно «эксцентрического» типа, находимся «на краю бездны». Ведь в самой семантической структуре мифа о Петербурге уже заложен мотив гибели и рока. И именно таким Петербург предстает и в творчестве Ахматовой.

Метасюжетом «Белой стаи» в итоге становится путь из закрытого пространства дома («родового лона») в открытое пространство города. На этом мотиве построен лирический сюжет новелл «Побег», «Был блаженной моей колыбелью...», «Сон», «Все отнято: и силы, и любовь...», «Под крышей промерзшей пустого жилья...», «Как ты можешь смотреть на Неву...», «Древний город словно вымер...», «Как площади эти обширны...» и др. Одна из распространенных культурологических оппозиций - противопоставление города и деревни (восходящее к оппозиции природа - культура) нашла отражение и в ряде ахматовских стихотворений периода «Белой стаи». Яркий пример - стихотворение «Ведь

где-то есть простая жизнь и свет...». Город в «Белой стае» предстает моделью разрушаемого «макрокосма», что символизирует в ахматовской системе ценностей распад онтологических устоев бытия, буквально ассоциируемый с землетрясением, которое, заметим, влечет за собой едва ли не предсмертное головокружение героини («Как площади эти обширны.. .».«Город сгинул, последнего дома...»).

В «Подорожнике» и особенно в «Anno Domini» урбанистическая тематика занимает видное место. Городская тема в этих сборниках большей частью преломляет петербургский миф в новом «петроградском» изводе. Одним из центральных стихотворений «Подорожника» является знаменитое «Когда в тоске самоубийства...» (1917). Две первые (долгое время непечатавшиеся) строфы заслуживают самого пристального внимания, ибо содержат ахматовскую концепцию Петербурга как «падшего города» (в библейском смысле), «города-блудницы»3, что соответственно проецировалось и автором и на трактовку России, ввергнутой в мировую войну и революционный «мятеж» (ср.: «Когда в тоске самоубийства / Народ гостей немецких ждал, / И дух суровый византийства / От русской церкви отлетал, / Когда приневская столица, / Забыв величие свое, / Как опьяневшая блудница, / Не знала, кто берет ее...»). Финальные строки стихотворения свидетельствуют о решении героини не покидать Петербург и страну. Поэтому сквозь призму апокалипсических аллюзий высвечивается не только нравственная позиция Ахматовой, но в мотивированном отказе от эмиграции. Гибель города в этом стихотворении тесно связывается с темой пророка-поэта. Вот почему Ахматовой, как евангелистскому апостолу Иоанну, слышится голос свыше. Причем Ахматовой важно вызвать не просто библейские, но именно апокалипсические ассоциации (отсюда обилие отсылок к «Откровению Иоанна Богослова»), подчеркнув тем самым, что речь в стихотворении идет о наступлении апокалипсических сроков.

■ Характерно, что В следующей книге - «Anno Domini» - трактовка города претерпевает существенные изменения. Книга открывается стихотворением «Петроград, 1919», где возникает мотив гибели города и его жителей. В лирической интерпретации Ахматовой это не бессмысленные страдания, а искупительный акт, продиктованный категорическим императивом жертвенного служения. «Городские» мотивы смыкаются, таким образом, с мотивами религиозными, ибо решение остаться в родном городе обретает религиозную подоплеку.

Неразрешимая трагическая ситуация гибели героини вместе с городом, заданная в первом стихотворении сборника, складывается в своего рода метасюжет «Anno Domini», «звеньями» которого становятся следующие стихотворения: «Бежецк», «Другой голос. 1», «Не с теми я, кто бросил землю...», «Третий Зачатьевский», «Слух чудовищный бродит по городу...», «Лотова жена», «Все расхищено, предано, продано...», «Страх, во тьме перебирая вещи...», «Тот август, как желтое пламя...». Симптоматичны такие метафоры в описании Петрограда как «глухой чад пожара», «оледенелый», «опустошенный» дом, «ветер смерти», «война, мятеж, опустошенный дом». Но не менее показательны и мотивы, свидетельствующие о преодолении этих обстоятельств ценой собственной гибели как добровольной жертвы.

В «Лотовой жене» возникает образ обреченного на смерть города. В системе городских архетипов его прообразом является Содом и отчасти Вавилон (как «город-блудница»). Однако в стихотворении Ахматовой акценты все же расставлены по-другому. Обреченный город предстают здесь не как источник греха и разврата (изначальная

3 Топоров В.Н. Текст города-девы и города-блудницы в мифологическом аспекте // Исследования по структуре текста. М., 1987. С. 121-132.

трактовка, заданная Библией), но как «малая родина», «родной дом». Мифопоэтическое содержание стихотворения «Лотова жена» конденсирует в себе трагические мотивы измены городу-дому (родине) и верности ему (в жертвенном статусе «заложницы»), развиваемые в «Anno Domini» едва ли не параллельно.

Совершенно иной тип города представлен в стихотворении «Бежецк». В противоположность городу, обреченному на гибель (Петербург/Петроград - Содом), Бежецк оказывается городом-утопией, для которого своеобразным прообразом послужил «Китеж-град». Ср.: «Там белые церкви и звонкий, светящийся лед / Там милого сына цветут васильковые очи». В этой синхронической антиномии городов Бежецка -Петрограда высвечивается другое - диахроническое - противостояние: Петербурга -Петрограда, которое, в духе пушкинского мифа о Петербурге, завершается гибелью города. Изменение, искажение духовной природы города ознаменовано и сменой его имени. Петербург - это тот же Китеж, уходящий на дно памяти, истории, времени (эта идея получит развитие в «Северных элегиях»), а Петроград - это Содом, гибнущий за свои исторические грехи.

Отождествив исчезнувший с лица земли Петербург (ибо его место занял Петроград!) с градом Китежем, Ахматова начинает ощущать себя своего рода «китежанкой» и по-христиански остается верной до конца любимому городу, обнаруживая в нем все новые черты не только "столицы дикой" (это относится уже к Петрограду), но и "города райского ключаря". Не случайно мифологема Китежа проявится позже в поэме «Путем всея земли» (и прежде всего в подзаголовке «Китежанка»).

В эпоху Большого террора в стихотворениях 1930-х годов («Немного географии», «Кому и когда говорила...») и прежде всего в поэме-цикле «Реквием» возникает совершенно особый тип города - города-тюрьмы, города-застенка. Разрушение старой модели пространства видится нам в том, что его центр и периферия меняются местами: тюрьма, всегда бывшая знаком границы и маргинальное™ (тюрьмы и проч. «нехорошие» дома всегда строились на краю города) становится теперь страшным организующим центром; в то время как бывший пространственный центр, главной особенностью которого был образ обжитости, оказывается на периферии: «И ненужным привеском болгался / Возле тюрем своих Ленинград».

Этому «выморочному» топосу соответствует и трансформация лирической героини, превращенной в городскую сумасшедшую. Эта образная трансформация, заданная в IX главке «Реквиема», закрепляется в стихотворении «Кому и когда говорила...» (1930-е, 1958), что приводит к появлению соответствующего городского локуса - сумасшедшего дома, как места пребывания лирической героини. Мифологическим архетипом Ленинграда 1930-х годов («страшных лет ежовщины») становится Иерусалим 1-го века нашей эры. Ведь именно в этом городе свершилась мировая драма, ставшая центральным событием священной истории христиан, отраженная в X главке «Реквиема».

Особого разговора заслуживает «городской текст» времен Великой отечественной войны. Блокадный Ленинград показан в стихах Ахматовой как гигантский некрополь, в котором жилые дома превращались в могилы, в которых были погребены ленинградцы. Автор оплакивает погибших в блокаду. Особенно невыносима для нее мысль о самых юных жителях города, погибших в блокаду. Разрушенный город в «Ленинградском цикле» прямо связывается с гибелью ребенка, который становится «сиротой» и обретает страшный дом-могилу.

Но «Граду обреченному», «городу мертвых», воплощением которого стал блокадный Ленинград, противопоставлен иной, жизнеутверждающий городской топос. Это Ташкент, который стал для Ахматовой временем прибежищем, спасшим ее от смерти

в блокадном Ленинграде. Ташкент связывается поэтессой с древним Восточным укладом, неподвластным внешним разрушительным изменениям. Ташкент, выступая в статусе «прочного», «азийского» пра-дома, становится символом гармонического миропорядка и в конечном итоге, «милости Божьей» (СР.: «Я не была здесь лет семьсот...», «Ташкент зацветает» и цикл «Луна в зените»).

«Городской текст» в позднем ахматовском творчестве (в «Беге времени», 1965 и «Поэме без героя», 1940-1965) имеет свою специфику преломления. Это уже не столько реальный город, сколько город-миф. Но это миф особого рода: это, скорее, квинтэссенция «петербургского мифа», спроецированного на биографическую и историческую память поэта. В «Поэме без героя» (1940-1965) - самом значительном произведении поздней Ахматовой - «городской текст» играет поистине ключевую роль. Лев Лосев даже выдвинул любопытную гипотезу, о том, что Петербург - главный герой ахматовской поэмы, закодированный в ее названии, первые буквы которого (Пбг) совпадают с аббревиатурным начертанием имени города. Обновленный «петербургский миф», (традиция которого заявлена в эпиграфах из русской классики, связанной с «петербургским текстом»), оказывается структурным стержнем Поэмы, собирающим ее историческую и экзистенциальную проблематику, а также интертекстуальные отсылки в единый символико-мифологический комплекс.

В третьем параграфе главы рассматриваются особенности городского текста в поэзии Осипа Мандельштама. Прежде всего отмечается, город для раннего Мандельштама - это всегда творчески осмысленное вмешательство в природу, упорядочивание бессистемного и спонтанного природного бытия, в результате чего и возникает «обжитый» мир культуры-цивилизации. Поэтому практически в каждом из «городских» стихотворений, вошедших в первую книгу стихов «Камень» (1-е изд. -1913, 2-е изд. - 1916), явно или подспудно присутствует оппозиция «природа - культура». По Мандельштаму, неокультуренное и необжитое пространство вне города - хаос (поэтому у него практически нет стихов о природе). Макрокосм в мифопоэтической системе раннего Мандельштама - это город. Рукотворный мир городской культуры в сборнике «Камень» противостоит не только природной стихии (мысль, идущая еще от «Медного Всадника» Пушкина), но и небытию, пустоте. Отсюда образы городской архитектуры, в частности, готических соборов, для Мандельштама - обретают едва ли не символический смысл, становясь знаком творческого противостояния «пустоте небес».

Городское пространство у Мандельштама предстает и как открытая система, и как "закрытая капсула". Вот почему торжество и апофеоз города как пространственной составляющей культуры выражается в «Камне» прежде всего в стихотворениях архитектурной тематики, а на жанровом уровне в организации материала в виде лирических зарисовок, каждая из которых посвящена тому или иному памятнику городской архитектуры («Notre Dame», «Адмиралтейство», «На площадь выбежав, свободен...»), городским жанровым сценкам («Лютеранин», «Казино»), петербургскому ландшафту («Дворцовая площадь», «Дев полуночных отвага...», «Заснула чернь. Зияет площадь аркой...»).

Архитектурные мотивы органически связаны с эволюцией «городского текста» и собственно с образом Петербурга-Петрограда, в имени которого — через этимологию имени Петр (в переводе означающего камень) - как бы уже заложена семантика «камня» (строительного материала большинства петербургских зданий). Петербург, вслед за Пушкиным, трактуется поэтом как город Петра («Петра созданье»). Именно мотив камня получает в «петербургском тексте» Мандельштама доминирующее значение. Петр -

камень, следовательно, Петербург - это не только город, построенный Петром I в честь апостола Петра, но и Камень-город, каменный город.

Наиболее концентрировано образ Петербурга воплотился в «Петербургских строфах» (1913) - своего рода квинтэссенции «городского текста» раннего Мандельштама. Прежде всего, в нем поражает амбивалентность воплощения образа Петербурга. С одной стороны, это вполне конкретный город, живущий своей жизнью, данный в бытовых мелочах и обыденных проявлениях С другой стороны, это сновидческий, миражный город-миф, пронизанный литературными реминисценциями. Свое стихотворение Мандельштам строит как «диалог» с городским мифом Пушкина, Гоголя и Достоевского. Также в «Петербургских строфах» наблюдаются переклички и с ближайшими литературными предшественниками и современниками - Иннокентием Анненским и Александром Блоком. Отметим, реминисценции и отсылки к литературным текстам предшественников не только маркируют связь Мандельштама с предшествующей литературной традицией, но и воплощают идею культурно-исторической памяти. Петербург Мандельштама всегда «помнит» о своем прошлом.

Наряду с мифологизированной семантикой города, воссозданной в образе Петербурга, Мандельштам обращается к городу как таковому, к идее метагорода. Таковым в его авторском урбанистическом мифе в сборнике «Камень» выступает, несомненно, Рим, как некий «сакральный» центр урбанистической Вселенной (ср.: «Пусть имена цветущих городов...», «Европа», «Епсус1уса», «Посох», «Обиженно уходят на холмы...», «Поговорим о Риме — дивный град...», «С веселым ржанием пасутся табуны...»). Апеллируя к Риму, Мандельштам утверждает тождество природы и города. Вечный город оказывается не только средоточием цивилизации, но и квинтэссенцией природы: природа и культура моделируют друг друга. Эта идея композиционно р азвернута в стихотворении «Природа — тот же Рим...».

В сборнике «Тпвйа», создававшемся с 1916 по 1920 год, городской текст обретает ярко выраженную трагическую тональность. Эсхатологические чаяния Мандельштама ярче всего отразились именно в городских стихотворениях («Мне холодно. Прозрачная весна...», «В Петрополе прозрачном мы умрем...» и др.). Мандельштам подхватывает мифопоэтическую традицию интерпретации Петербурга как обреченного города и строит на этой основе свой собственный миф «конца»4, в связи с чем Петербург меняет свое имя (Петрополь), в котором содержится и аллюзия на ситуацию наводнения в «Медном всаднике».

Вместе с тем поэт, осмысляя тему города, не ограничивается «петербургским» топосом. Он начинает искать исторические и мифологические параллели в далеком прошлом и для этого обращается к историческим ситуациям падения великих городов. Поэтому в его городском тексте возникают образы обреченной Трои «За то, что я руки твои не сумел удержать...», и Москвы Смутного времени («На розвальнях, уложенных соломой...»), и «дряхлой» Венеции XVIII века («Веницейской жизни, мрачной и бесплодной...»), и Иерусалима после вавилонского пленения («Среди священников левитом молодым...»).

Эсхатологический облик города органически дополняет еще одна его ипостась -театральная. Она ярче всего отразилась в стихах «Чуть мерцает призрачная сцена» (1920), «В Петербурге мы сойдемся снова» (1920), "Веницейская жизнь". Два первых стихотворения построены на антиномии «сценических подмостков» и «улицы», «театрального легкого жара» и «советской ночи», переходящей в зловещий образ

4 См: Кихней Л Г Эсхатологический миф в позднем творчестве О Мандельштама // Вестник Московского университета Сер 9 Филология 2005. № 6. С.108-122.

«всемирной пустоты». «Театральная ипостась» городского текста объясняется тем, что гибель культуры в результате революционного взрыва, парадоксально сопровождающийся в «ТпБЙа» мотивом ее предсмертного взлета и цветения. И слияние семантических полей «гибели» — и «культуры», и человека приводит к мотиву «праздничной», театрализованной смерти (ср.: «На театре и на праздном вече / Умирает человек»),

В стихотворениях 1930-х годов в центре поэтического внимания Мандельштама находится Москва. Петербург же воспринимается Мандельштамом как город мертвых (ср.: «В Петербурге жить - словно спать в гробу»). Для позднего Мандельштама Москва становится воплощением двуединой идеи - постэсхалогического краха культуры и ее одновременного возрождения в неких новых формах. С одной стороны, Мандельштам называет Москву «курвой», пишет о «московском злом жилье», где «...из раковин кухонных хлещет кровь...». С другой стороны, Мандельштам отмечает соединение в «московском тексте» древнего и нового облика города («Сегодня можно снять декалькомании...»), ибо полагает, что гибель старой культуры приводит к появлению новых форм культурного строительства, которое ассоциируется у Мандельштама с «овечьими городами» («Грифельная ода») и «деревянными срубами» («Сохрани мою речь...»).

, После ареста и ссылки в Чердынь, Мандельштам оказался, как известно, в Воронеже. «Воронежский текст» организован на противопоставлении двух мотивов - проклятия города, ставшего его тюрьмой (ср.: «Это какая улица?», «Я в львиный ров и в пропасть погружен...», «Куда мне деться в этом январе?..»), и его воспевания - как любого уголка мира, бытия, вселенной. С одной стороны, Мандельштам заклинает город («Пусти меня, отдай меня, Воронеж...»), С другой стороны, он отождествляет город и мир, природу (ср.: «Чернозем», «Я живу на важных огородах...», «Заблудился я в небе, что делать?»).

Итак, у Мандельштама на протяжении всего его творчества вырабатывается своя онтологическая трактовка феномена «города». Для него "город» является своего рода «организмом» культуры, постулирующим идею единства природы и цивилизации, ключевую, на наш взгляд, для формирования целостной миромодели творчества поэта.

Третья глава посвящена анализу «городского текста» в поэзии русского футуризма. Она состоит из двух параграфов: (параграф первый носит название «Адище города» и «город-сад» в поэзии ВМаяковского; параграф второй - «Урбанистический мифе поэзии ВЛлебникова».

Урбанистический мотивно-образный комплекс в творчестве русских футуристов занимает чрезвычайно важное, если не центральное место: футуристический герой живет в новом «городском» времени, действует в принципиально новом техногенном контексте, выражением которого становится именно город.

Проведенный анализ показал, что город в поэзии футуристов предстает как амбивалентное начало. С одной стороны, урбанистическая стихия оказывается родственной герою футуристов (так, лирический субъект поэзии Маяковского оказывается «телесно» связанным с городским пространством), но с другой стороны, город становится враждебным началом по отношению к человеку (город как воплощение техногенной цивилизации отрицается Хлебниковым).

Одна из главных особенностей такого города в футуристической поэзии -инфернальность, город как бы «пожирает» человека, разрушая его целостность. При этом семиотическая модель города у футуристов строится как модель мироздания с четко выраженной иерархией высокого-низкого, земного-небесного, мироздания, которое может быть «свернуто» в «точку» человеческого тела, где плоть (тленная) и дух

(бессмертный) коррелируют с упомянутой выше дуальной схемой. В целом такая амбивалентность свойственна всей поэзии русского модернизма начала XX века. Однако есть в решении городской темы в поэзии футуристов и сугубо авангардистская черта, связанная с традиционными для авангарда утопическими устремлениями.

Следуя во многом за авангардной архитектурой XX века футуристы мыслят город будущего как идеальную модель человеческого «обще-жития». И здесь урбанистическая тематика связывается с топосом утопии. Так, у Маяковского идеальный город становится «городом-садом», находящимся на значительном пространственном и временном удалении от отрезка настоящего времени. У Хлебникова же, «умный город» становится органическим образованием, где вместе сосуществуют люди и животные. Такое парадоксальное сочетанием техногенной цивилизации и природы оказывается неизменной чертой футуристического дискурса.

При всем этом следует отметить, что «городской текст» дает футуристам новый материал для их авангардистских «формально-образных» экспериментов. Так, например, новаторство раннего Маяковского не в последнюю очередь связано с тем, что он (следуя, между прочим, традиции символистов) разрабатывает в своей поэзии специфически урбанистическую образность и средства выразительности. Что же касается Хлебникова то именно городской хронотоп становится пространством, где происходит смешение разного рода историко-литературных и философских традиций.

Подводя итоги анализа футуристической эстетики с точки зрения воплощения в ней городской темы, нельзя не отметить двойственное отношение футуристов к предшествующим традициям воплощения городской темы. Так, Маяковский, несмотря на хрестоматийный призыв свергнуть классиков с «парохода современности», тем не менее, в описании Петербурга следует традициям петербургского текста, выкристаллизовавшимся в XIX веке и развитым поэтами-символистами. Но он, со свойственной авангарду антиэстетической установкой, утрирует черты Петербурга, доводя их в некотором смысле до абсурда. Следует отметить, что с символистами футуристов и, в частности, Маяковского, роднит также установка на изображение Петербурга как демонического города с чертами гротеска и фантастики, которые были свойственны петербургскому мифу в его символистском изводе.

Однако, несмотря на все различия футуристов в решении городской темы, их город, тем не менее, вписывается в общую парадигму городских текстов модернисткой поэзии. Во-первых, город оказывается важнейшей культурной средой обитания человека, во-вторых, город тесно коррелирует с психофизическими особенностями лирического героя, в-третьих, городской топос символизируется и становится своего рода «хранилищем» «семиотических» смыслов.

В Заключении подводятся итоги работы. Если свести к единому «модернистскому» знаменателю все многообразие конкретных авторских моделей города, то окажется, что все они объединяется в сложное концептуальное единство, которое характеризуется единством онтологических, хронотопических и мифологических координат и относительным единством приемов художественного воплощения. Однако в каждом из направлений модернистской поэзии складывается собственная модель «городского текста», обусловленная «цеховыми» философско-эстетическими установками.

Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях:

1. Образ «Града обреченного» в творчестве А.Ахматовой конца 1910-х - начала 1920-х годов // Художественный текст и культура. Материалы VI международной научной конференции, 6 - 7 октября 2005 года. Владимир: ВГПУ, 2006. -С.133-139.

" 2. Урбанистические мотивы и образы в цикле А.Белого «Город» (книга «Пепел») И Проблемы поэтики русской литературы XX века в контексте культурной традиции. Материалы международной научной конференции. 9 января 2006 года, М.: МАКС Пресс, 2006. - С.18-24.

3. Городской текст в ранней поэзии В.Маяковского // Проблемы поэтики русской литературы XX века в контексте культурной традиции. Материалы международной научной конференции. 9 января 2006 года, М.: МАКС Пресс, 2006. - С.44- 50.

4. «Городской текст» в поэзии Н. Гумилева // Гумилевские чтения. Материалы международной конференции, 14-16 апреля 2006 года. С-Пб.: СПб ГУП, 2006. - С. 50-57.

5. Специфика преподавания спецкурса «Городской текст в поэзии русского модернизма» // Материалы П научно- практической конференции «Дни науки- 2006». Днепропетровск, 17-28 апреля, 2006. - С.42-45.

6. «Городской текст» в творчестве Анны Ахматовой конца 1910-х - начала 1920-х годов («Белая стая», «Подорожник», «Anno Domini») // Анна Ахматова: эпоха, судьба, творчество: Крымский Ахматовский научный сборник. - Вып. 4 - Симферополь: Крымский Архив, 2006. - С. 136 - 141.

7. «Городской текст» в поэзии О.Мандельштама //Филологические чтения памяти Н.И.Великой. Сборник научных статей. - Владивосток: Изд-во Дальневост. ун-та, 2006. -С. 44-64. (В соавторстве с Л.Г.Кихней)

8. Шмидт Н.В. «Городской текст» и его изучение в рамках элективного спецкурса (в системе профильного обучения) // Теория и практика дополнительного образования. 2007. № 2. - С.45-47.

9. Эсхатологическое пространство города в творчестве А.Блока и А.Ахматовой // Вестник Костромского государственного университета им. Н.А. Некрасова. 2007. № 1. С.145-148 (0,6 пл. В соавторстве с С.Э.Козловской). Издание из списка, рекомендованного ВАК РФ.)

10. В лабиринтах «петербургской» поэмы Ахматовой // Вестник Воронежского государственного университета. Серия: Филология. Журналистика. 2007. № 2. С.100-105 (0,65 п.л. В соавторстве с Л.Г.Кихней). Издание из списка, рекомендованного ВАК РФ.

Шмидт Наталья Васильевна (Россия) Городской текст в поэзии русского модернизма

В диссертации исследуются семантические комплексы города в творчестве ведущих российских поэтов-модернистов начала XX века. Впервые дан системный анализ семантики образов, входящих в смысловое поле «города», как важнейшего элемента модернистской картины мира, уточнено само понятие «городского текста» как одной из важнейших миромоделирующих координат; прослежены основные принципы формирования «авторских мифов» о городе, рассмотрены их генетические истоки и архетипические модели, восходящие к мифологемам эсхатологического «Града обреченного» и утопического «Града Божьего».

В итоге, впервые определены специфические функции модернистского городского текста (хронотопическая, миромодулирующая, мифотворческая) и выявлена их семиотическая роль как неких семантических координат, собирающих в единый смысловой «узел» пространственные и экзистенциально-онтологические мотивы.

Schmidt Natalia Vasilievna (Russia) Urban Text in Russian Modernism Poetry

The subject of the thesis is city semantic complexes in the works of leading Russian modernist poets of the beginning of twenties century. For the first time a systematic analysis of the "city" notional field as a major element of modernist model of the world is given. The concept of "urban text" as one of the main world modeling whereabouts is defined more precisely. The main "author's urban legend" forming principles are tracked, their genetic sources and archetypal models traced back to mythologems of eschatological "Doomed City" and Utopian "City of God".

As a result for the first time the specific functions of modernist urban text (chronotopical, worldmodeling, mythcreative) is defined. Their semiotic role as some semantic coordinates that keep a unified sense knot of spatial and existential-ontological motives is defined as well.

Принято к исполнению 14/03/2007 Исполнено 15/03/2007

Заказ № 176 Тираж: 100 экз.

Типография «11-й ФОРМАТ» ИНН 7726330900 115230, Москва, Варшавское ш., 36 (495) 975-78-56 wvyw.autoreferat.ru

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Шмидт, Наталья Васильевна

Введение.

Глава 1. Городской текст в поэзии символистов.

§ 1. «Городской текст» в творчестве Брюсова.

§ 2. Эсхатологическое осмысление темы города в творчестве

А.Блока.

§ 3. Урбанистические мотивы и образы в лирике А.Белого цикл «Город» в книге «Пепел»).

Глава 2. «Городской текст» в поэзии акмеизма.

§ 1. «Городской текст» в поэзии Н.Гумилева.

§ 2. Мифопоэтика города в поэзии Анны Ахматовой.

§ 3. Город как «культурный код» в поэзии Осипа Мандельштама.

Глава 3. «Городской текст» в поэзии русского футуризма.

§ 1 «Адище города» и «город-сад» в поэзии В.Маяковского.

§2. Урбанистический миф в поэзии В.Хлебникова.

Введение диссертации2007 год, автореферат по филологии, Шмидт, Наталья Васильевна

В подавляющем большинстве монографических работ о творчестве русских поэтов-модернистов урбанистическая проблематика так или иначе затрагивается, причем городские мотивы, как правило, даются в конкретике культурно-исторических воплощений. Но сама частота и интенсивность обращений поэтов Серебряного века к городской теме делает актуальным поиск общих закономерностей ее развертывания в поэзии и заставляет иначе посмотреть на функции урбанистических мотивов в построении новой, неклассической картины мира, присущей модернистскому дискурсу. Актуальность исследования определяется еще и назревшими теоретическими проблемами. Ведь само понятие «городской текст» до сих пор не получило должной системной разработки, в то время как в разного рода исследованиях фигурируют такие (уже ставшие привычными) термины, как «петербургский текст», «московский текст», «крымский текст» и т.п.

Особенно интенсивно изучается «петербургский текст». Здесь необходимо назвать исследования Н.П. Анциферова, В.Н. Топорова, Ю.М. Лотмана, Р.Д. Тименчика, Т.В.Цивьян, О.А.Клинга, В.М.Пискунова, Е.Ю. Куликовой и др.

Исследования Н.П. Анциферова представляет собой исторически последовательное, по сути, диахроническое описание формирования и развития петербургских мотивов и образов в русской литературе XIX-XX вв. Его книга "Душа Петербурга" строится как череда глав, посвященных Петербургу Пушкина, Гоголя, Некрасова, Блока и др.

Большинство исследователей изучают Петербург в мифопоэтическом аспекте, ибо само основание города Петром как бы вопреки природе и истории оказалось мифопорождающим. Петербург предстает как «генератор культуры», противостоящий времени и хранящий память о прошлом. В «петербургский миф» органично вплетались амбивалентные легенды о его создателе - Петре, который, став прототипом знаменитого памятника Фальконе, стал восприниматься как мифологический эпицентр Петербурга: «Медный всадник - это genius loci Петербурга»1.

В последнее время столь же интенсивно начинают исследовать «московский текст». С перенесением столицы в Петербург семиосфера Москвы не только не утратила былой генеративный потенциал, но, переориентировав внутренние векторы, она в некоторых сегментах даже активизировалась. Москва, перестав быть столицей, аккумулировала в себе все характерно московское, относящееся не только к городу, но и к Московии, к допетровской Руси. В этом смысле понятны и закономерны те семиотические крайности, в системе которых Петербург соотносится с Западом, Европой, а Москва с Востоком, Азией.

Однако то, что внутри русской культуры сложилось в виде довольно жесткой системы альтернативной семантики, в границах общеевропейского контекста виделось и ныне видится более сложным и в футурологическом плане более значимым. Как справедливо пишет о Москве и Петербурге В. Страда, "оба эти города, универсальность которых как космополисов проистекала из универсальности самой России, поскольку она являлась

1 Анциферов Н.П. Душа Петербурга // Анциферов Н.П. «Непостижимый город.» Л., 1991. С. 35. главнейшей представительницей византийской Европы, следует воспринимать как моменты русской истории, но соотнесенной с историей, а в каком-то смысле и противопоставленной ей, Европы романо-германской. И эту соотнесенность и противопоставленность в свою очередь следует воспринимать как отношение не метафизических начал (Запада и Востока), но моментов универсального процесса - созидания цивилизации модерности, процесса, который, начавшись в Западной Европе, протекал разными темпами и дал соответственно разные результаты в разных частях света, - то есть того, что принято называть модернизацией"2.

Тенденции, отмеченные В. Страдой, определенным образом проецировались на русскую культуру и осложняли видение культурно-исторических отношений двух ключевых российских топосов указанием на их взаимосвязанность. В этом плане Москва и Петербург есть два функционально отличных друг от друга центра России, именно два центра, что определяет не только маршруты их расхождения, но и точки сопряжения, сближения. В этом смысле абсолютно прав В.Н. Топоров, полагая, что "по существу явления Петербург и Москва в общероссийском контексте, в разных его фазах, были, конечно, не столько взаимоисключающими, сколько взаимодополняющими, подкрепляющими и дублирующими друг друга. "Инакость" обеих столиц вытекала не только из исторической необходимости, но и из той провиденциальности, которая нуждалась в двух типах, двух путях своего осуществления"3.

Один из наиболее масштабных, но опять же не связанных с рождением города мифов покоится на концепции Москвы - третьего Рима. В истоке своем авторская, принадлежавшая старцу Филофею, идея эта оторвалась от своего родителя и на определенном этапе стала общегосударственной, породив миф о России как преемнице и преобразовательнице Рима первого и

2 Страда В. Москва - Петербург - Москва // Лотмановский сборник. М., 1995. Вып. 1. С.504.

3 Топоров В.Н. Петербург и "Петербургский текст русской литературы" (Введение в тему) // Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. Исследования в области мифопоэтического. М., 1995. С.274.

Рима второго (Константинополя), а стало бать, и о ее мировой значимости, что послужило основой для и ныне живого представления о мессианской роли России. Адепты этой, мифологической в основе своей, идеологемы не учитывают ее изначальную двуплановость, акцентируя внимание на том звене цепочки, которое связывает Москву и Константинополь. Между тем, как справедливо заметили Ю.М. Лотман и Б.А. Успенский, "идея "Москва -третий Рим" по самой своей природе была двойственной. С одной стороны, она подразумевала связь Московского государства с высшими духовно-религиозными ценностями. Делая благочестие главной чертой и основой государственной мощи Москвы, идея эта подчеркивала теократический аспект ориентации на Византию.

С другой стороны, Константинополь воспринимался как второй Рим, т.е. в связанной с этим именем политической символике подчеркивалась имперская сущность: в Византии видели мировую империю, наследницу римской государственной мощи".

Любопытно, что концепция "Москва - третий Рим", по мнению философа Ф.Степуна, пережила и Московскую и Петербургскую Россию, неожиданно возродившись в 20-х годах XX века в идеологеме Москвы-Третьего Интернационала, а затем и в идеологии послевоенной Москвы4.

Е.Е. Левкиевская указывает на связь с Москвой еще двух мифологизированных концептов - "града Китежа" и "второго Вавилона"5. Первый, как пишет Е.Е. Левкиевская, начинает формироваться в кругах русских теософов сразу после революции, что связано с глубоким переживанием крушения в 1917 году России и Москвы как ее центра, сердца. В это время возникает и широко распространяется мысль о незримом существовании прежней Святой Руси и Москвы вкупе с нею. "В рассказах и легендах на эту тему,- замечает Е.Е. Левкиевская, - образ города

4 Степун Ф. Москва - Третий Рим // Москва - Петербург: pro et contra. Диалог культур в истории национального самосознания. СПб., 2000. С.596-605. s Левкиевская Е.Е. Москва в зеркале современных православных легенд // Лотмановский сборник. М., 1997. Вып. 2. раздваивается - внешне лишенный света, одичавший от собственной жестокости и залитый кровью, он оказывается полон тайных светильников, до времени закрытых от постороннего глаза, невидимых троп и путей, по которым осуществляется передача духовной литературы и писем из ссылок и лагерей. Здесь избранным по молитве являются Богородица или Николай Угодник, в трудную минуту приходящие на помощь православному человеку, но невидимые для окружающих его атеистов. Москва - "Китеж-град" незримо существует, растворенная в другом городе - "Втором Вавилоне"»6.

Представление о Москве-втором Вавилоне, так же как и в случае с градом Китежем, складывается после революции и далее пульсирует на протяжении нескольких десятилетий XX века, то сжимаясь и становясь принадлежностью лишь отдельных социальных групп, то расширяясь в общенародном сознании, как это произошло в последние десятилетия века. "Сумма релевантных признаков, формирующих образ "Второго Вавилона" в советсткое время, - пишет Е.Е. Левкиевская, - несколь ко отличается от той, которая формирует это понятие в постсоветскую эпоху, но в их основе лежит общее представление о безнравственном, антихристианском и античеловеческом характере как бывшей, так и настоящей власти, которая разными способами на протяжении столетия уничтожает Россию" (Левкиевская 1997, 830).

Говоря об этих работах, прежде всего следует назвать два сборника, содержащие ряд локальных по исследуемому историческому времени или художественному материалу, но значительных в научном плане статей: "Москва и "московский текст" русской культуры" (М., 1998) и "Москва в русской и мировой литературе" (М., 2000). Среди работ второго сборника -"Москва в русской и мировой литературе" - заметно выделяется статья Н.В.

6 Левкиевская Е.Е. Указ. соч. С.829.

Корниенко7, где автор говорит о культурной драме, порожденной сменой топонимических кодов в постреволюционной России, и об отражении этой драмы русской литературой.

В начале XX века вполне определились три литературных лика Москвы: Москва сакральная, часто выступающая семиотическим заместителем Святой Руси; Москва бесовская; Москва праздничная. Первые два в едином литературном контексте взаимоотторгаемы и взаимосвязаны одновременно, но в каждом конкретном произведении отчетливо выявляется доминирование, а иногда и исключительность либо первого, либо второго начала. Третий вариант интегрирует два первых, порождая амбивалентный, вполне соответствующий традициям народной праздничной культуры образ города.

Итак, в русской культуре XIX - начала XX века Москва протеична, и каждому, вглядывающемуся в нее, она являет такой лик, который тот способен или жаждет увидеть. "Москва куда проще Петербурга, хотя куда пестрее его, - писал Г. Федотов. - Противоречия, живущие в ней, не раздирают, не мучают, как-то легко уживаются в народной полихромии. Каждый найдет в Москве свое, для себя, и если он в ней проезжий гость, то не может не почувствовать себя здесь совсем счастливым"8.

С расширением поэтической географии модернистской поэзии, ориентированной на воссоздание определенных городских топосов, возросло и количество исследований, их описывающих. Сегодня с уверенностью можно говорить о «римском» (Р.Пшебыльский) и «венецианском» (Н.Е.Меднис) текстах, а также о городском тексте российской провинции (В.В.Кудасова, Л.Н.Таганов) и др.

Особенно скрупулезно разработан венецианский текст, которому посвящена монография Н.Е.Медниса «Венеция в русской литературе»

7 Корниенко Н.В. Москва во времени (имя Петербурга и Москвы в русской литературе 1020-х годов XX века) // Москва в русской и мировой литературе. М., 2000.

8 Федотов Г.П. Судьба и грехи России. М., 1992. С. 55. 8

Новосибирск, 1999). Н.Е.Меднис отмечает, что русская венециана являет собой особый литературный пласт, благодаря которому в российском ментальном пространстве реализуется присутствие Венеции, как «необходимого душе уголка мира»9.

Несмотря на значительное количество подобных исследований, в изучении урбанистической темы в литературе до сих пор остается много "белых пятен": так, обобщающих исследований поэтики городского топоса в поэзии Серебряного века до сих пор нет. Поэтому представляется перспективным предпринять исследование, в котором «городской текст» рассмотрен на достаточно большом объеме художественных текстов, системно связанных принадлежностью к тому или иному поэтическому направлению и, соответственно, к одной литературной эпохе (к первой трети XX века).

Избранный аспект темы прежде всего обязывает нас обозначить семиотический диапазон ключевого понятия диссертационного исследования. Иначе говоря, прежде чем приступать к рассмотрению «городского текста» как поэтического феномена, следует наметить культурологические координаты понятия «городского текста». Вырабатывая концептуальные представления о городе как культурологическом феномене, мы руководствовались изысканиями современных культурологов и философов, прежде всего работами Ю.М.Лотмана «Символика Петербурга и проблемы семиотики города»10 и С.П.Гурина «Образ города в культуре: метафизические и мистические аспекты»11.

Ю.М. Лотман в статье "Символика Петербурга и проблемы семиотики города" говорит о городах концентрического и эксцентрического типа: "Концентрическое положение города в семиотическом пространстве, как правило, связано с образом города на горе (или на горах). Такой город

9 Меднис Н.Е. Венеция в русской литературе. Новосибирск, 1999. С. 12.

10 Лотман Ю.М. Символика Петербурга и проблемы семиотики города // Труды по знаковым системам. Т. XVIII: Семиотика города и городской культуры. Петербург. Тарту, 1984. С. 30.

11 Статья опубликована на следующем сайте: http://www.comk.ru/HTML/gurindoc.htm 9 выступает как посредник между землей и небом, вокруг него концентрируются мифы генетического плана (в основании его, как правило, участвуют боги), он имеет начало, но не имеет конца - это "вечный город". Эксцентрический город расположен "на краю" культурного пространства: на берегу моря, в устье реки. Здесь актуализируется не антитеза "земля/небо", а оппозиция "естественное/искусственное". Это город, созданный вопреки Природе и находящийся в борьбе с нею, что дает двойную возможность интерпретации города: как победы разума над стихиями, с одной стороны, и как извращенности естественного порядка, с другой. Вокруг имени такого города будут концентрироваться эсхатологические мифы, предсказания гибели, идея обреченности и торжества стихий будет неотделима от этого цикла городской мифологии. Как правило, это потоп, погружение на дно моря"12.

Итак, в широком смысле город - это способ окультуривания и структурирования масштабного пространства, введение человеческого

11 измерения в природный мир. Город-идея преобразовывает, преображает среду обитания специфическими средствами (архитектура, планировка и др. функционально-эстетические способы градостроительства).

Город имеет особые свойства, характерные структуры, которые делают его принципиально новой, семиотически насыщенной средой человеческого обитания. В итоге город - становится культурной семиосферой, не только средоточием цивилизации и культуры, но и подчас и неким сакральным топосом, на которую накладывается сетка символико-мифологических представлений. Так, Вяч. Вс.Иванов описывая модель идеального «радиально-концентрического» «сверх-города» великого архитектора Jle

12 Лотман Ю.М. Символика Петербурга и проблемы семиотики города // Лотман Ю.М. Избранные статьи: В 3 т. Таллин, 1992. Т. 2. С.10.

13 См. об этом: Стародубцева Л. В метафизических ландшафтах города // Философская и социологическая мысль. 1993. № 9-10. С. 213-226.

Корбюзье, проводит аналогии с геометрией древних поселений, устроенных по мифологическим архетипическим принципам14.

Сакральность города связана с тем, что в городском пространстве сосредоточены материальные и духовные ценности цивилизации, там приносятся жертвоприношения, творится культура и история. В городе также находятся духовная и светская власти, которые призваны приблизить человека к Богу. Город противостоит внешним стихийным силам природы и пытается привнести внутреннюю гармонию в отношения человека и природы, он может превратиться в город-сад15. Город защищает от врагов и открыт для друзей. Город находится на земле, расползается в разные стороны, но всегда устремлен вверх, поднимается на холмы, возвышается высотными домами, как будто желая стать Небесным Иерусалимом16. Город структурирует пространство и собирает ресурсы и ценности, которые сосредотачивается в центре города.

Кроме того, город воплощает идею организации пространства обитания человека (соотносясь с понятиями род / дом / родина), включая различные формы телесности: самого человека и внешнюю «телесность» (жилища, здания, улицы). Город-тело интерпретируется В.Н.Топоровым как продолжение человека вовне, это символическое тело человека, культурное, социальное, коллективное тело17. Город - это проекция сознания человека во внешнее пространство. Быть горожанином - значит "городить", определять, структурировать мир вокруг себя и самого себя, «строить храм и храм своей

14 См.: Иванов Вяч. Вс. Нечет и чет: Асимметрия мозга и динамика знаковых систем // Иванов Вяч. Вс. Избранные труды по истории и семиотике культуры. Т.1. М., 1999. С.407-409.

15 См.: Максимов Ю. Город и сад: Образы ветхого и нового рая // http://www.glagol-online.ru от 15.02.02.

16 Гурин С.П. Образ города в культуре: метафизические и мистические аспекты // http://www.comk.ru/HTML/gurindoc.htm

17 См. уподобление В.Н. Топорова города - женщине в статье «Текст города-девы и города-блудницы в мифологическом аспекте // Исследования по структуре текста. М., 1987. С.121-132. души» . В городе происходит концентрация пространства, времени, энергии, человеческих масс и сил. Город - это сгущающееся, стягивающееся пространство, некая черная дыра, притягивающая и засасывающая в себя всё. Пространство и время сгущены до предела. И одновременно город - это разворачивающееся пространство, он расползается по поверхности земли, устремляется вверх и в глубину. Сакральный центр задает вертикаль, позволяющую соотнести земные ценности с небесными.

Блаженный Августин в своем знаменитом труде «О Граде Божьем» обосновал идею символической антиномии двух типов городов - Града земного и Града Небесного, соотнеся их бытие с двуипостасностью человеческой природы - греховной и божественной. Он писал: «Создали две любви, два Града: Град земной - любовь к себе до презрения к Богу, и Град же небесный - любовь к Богу до презрения к себе».

Максимов Ю. Город и сад: образы ветхого и нового рая // http://www.glagol-online.ru от 15.02.02 репрезентативными именами. Предмет изучения - городской текст в поэзии русских модернистов.

Задачи работы:

-вычленить и описать магистральные образы, мотивы, сюжеты, относящиеся к городской топике, - в творчестве классиков русского модернизма;

-определить семиотические функции «урбанистических» комплексов и проследить тропеические способы и средства их воплощения в творчестве означенных поэтов;

Для достижения поставленных задач мы применили как традиционные методы исследования (историко-литературный и сравнительно-типологический), так и культурно-мифологический и структурно-семантический методы исследования. В качестве главных методологических предпосылок, обеспечивающих адекватность анализа, для нас стали работы, посвященные исследованию специфики художественного пространства (П.А.Флоренского19, М.М.Бахтина20, В.Н.Топорова21, Ю.М.Лотмана22, Вяч.Вс.Иванова23).

19 Флоренский П.А. Анализ пространственности и времени в художественно-изобразительных произведениях. М., 1993.

20 Бахтин М.М. Формы времени и хронотопа в романе // Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975.

21 Топоров В.Н. Пространство и текст // Текст: семантика и структура. М., 1983.

22 Лотман Ю.М. Символика Петербурга и проблемы семиотики города // Труды по знаковым системам. Т. XVIII: Семиотика города и городской культуры. Петербург. Тарту, 1984. С.31.

23 Иванов Вяч. Вс. Нечет и чет: Асимметрия мозга и динамика знаковых систем // Иванов Вяч. Вс. Избранные труды по истории и семиотике культуры. Т.1. М., 1999. С.407-409.

Заключение научной работыдиссертация на тему ""Городской текст" в поэзии русского модернизма"

Заключение

Проделанный анализ позволил прежде всего дать ответ на вопрос: чем объясняется столь пристальное внимание поэтов Серебряного века к урбанистической проблематике? Очевидно тем, что в кризисные эпохи поэты остро ощущают содержащиеся в культуре духовные ценности, особенно сильно осознают угрозу их утраты. Это в полной мере относится к пред- и постреволюционной эпохе русского модернизма, получившей название Серебряного века. Именно в эту эпоху интерес к городской тематике у поэтов особенно возрастает, ведь город, по выражению И.Гревса, — «один из сильнейших и полнейших воплощений культуры, один из самых богатых видов ее гнезд»108.

Подводя итоги исследованию, сделаем следующие выводы, которые, по сути дела могут служить положениями, выносимыми на защиту.

1.Множество конкретных лирических воплощений темы города в поэзии Серебряного века объединяется в сложное семиотическое единство, некий сверх-текст, пронизанный, как и положено всякому тексту, системными связями и соотношениями. Этот сверх-текст парадигматически объединяет комплекс образов, мотивов, сюжетов, которые воплощает специфическую модель городского бытия и характеризуются единой системой средств художественного выражения (например, антропоморфной метафоры, символического уподобления города и лирического героя, онтологических антитез и т.п).

1 Пй

Цит. по: АнциферовН. П. «Непостижимый город.» Душа Петербурга. Петербург Достоевского. Петербург Пушкина / Сост. М. Б. Вербловская. — Спб.: Лениздат, 1991. С. 14.

4. Вместе с тем, городской топос трактуется как среда обитания человека, находящегося накануне апокалипсиса, в силу чего город становится мифогенным и мифопорождающим топосом, в силу чего в каждом из модернистских направлений создается собственный городской метамиф, отражающий картину мира, сложившуюся в символизме, акмеизме и футуризме. При этом каждый из этих метамифов глубоко связан с предшествующей литературной традицией, но в то же время заключает в себе новую модель городского пространства, которая «голографически» отражает как современную цивилизацию, находящуюся на грани катастрофических преобразований, так и экзистенциальное состояние человека внутри нее.

Подытоживая специфику воплощения городского текста по направлениям, отметим следующее.

В творчестве символистов город предстает как некий выморочный, противостоящий естественному, природному состоянию мира макрокосм. Конкретные урбанистические мотивы и образы обретают обобщенно-символический, провиденциально-эсхатологический характер.

Символистский «город» репрезентирует современную цивилизацию с ее социальными контрастами, тотальной несвободой и моральных пороками.

Урбанистический топос символистов становится пространственной моделью «града обреченного», в котором превалирует архетипический сюжет грядущего апокалипсического разрушения.

Город в лирической интерпретации символистов изначально греховен (не потому ли, что первый город построил Каин?), это падший город, город-блудница, проклятый город, «кармическая» вина которого вопиет о возмездии, поэтому город рисуется как возможное пространство грядущего (а, возможно, уже и свершающегося!) апокалипсиса.

Отсюда город во всех своих топосных деталях и атрибутах (ресторан, кабак, улицы, переулки, фонари, чердаки, подвалы, колодцы домов и т.п.) обретает трагико-демонические, мертвенно-призрачные черты. Его мифологическими прототипами выступают то «развратный» Вавилон (персонифицированный в образе блудницы), то библейские Содом и Гоморра (с ними связан имплицитный мотив очищающего огня, готового обрушиться на город), за которыми мыслится архетипический образ «Града обреченного». В этой парадигме мифологических подтекстов центральное место занимает «петербургский миф», сложившийся в русской литературной традиции (Пушкин, Гоголь, Достоевский), который реминисцентно преломлен в творчестве В.Брюсова, А.Блока, А.Белого.

Инфернальное пространство символистского города подчиняет себе и лирического героя, выступающего в образах-масках городского мещанина (Брюсов), бродяги, пьяницы (Блок), шута, Арлекина, городского юродивого (Белый). Причем многоликая душа лирического героя становится зеркалом, «двойником» города.

Наряду с эсхатологическим мифом, воплощаемым в метасюжете «городского текста», в младосимволистском городском тексте пунктирно намечаются пути спасения «Града обреченного». Это спасение в мифопоэтической модели Блока мыслится через вмешательство высших сил (персонифицированных в его поэтических контекстах «Девой», «Женой» и т.п.). А согласно Белому, благополучная развязка «городской» трагедии должна быть оплачена личной жертвой.

В лирических контекстах акмеистов городской текст оказывается моделью целостного образа пространства. В их творчестве «городской текст» выступает рукотворным аналогом природы и одновременно моделью культуры. Причем в соответствии с установкой акмеистов на конкретику, вещность, оформленность явлений, городской текст в их творчестве (в отличие от символистов) - это непременно конкретный топос - Петербург, Москва, Воронеж, Венеция, Рим и т.п. Однако все эти конкретные города составляют единую семиосферу - городской текст акмеистов.

В раннеакмеистическом воплощении темы города можно выделить две переплетающихся линии: а) конкретно-бытовую, б) культурно— историческую, ярко воплотившиеся в городских зарисовках раннего Гумилева и Мандельштама периода «Камня». Однако в акмеистическом осмыслении темы города наблюдается концептуальный перелом, совпадающий по времени с началом Первой мировой войны и усугубившийся в связи с грянувшей революцией и гражданской войной. Ввиду грозных исторических событий семантика города кардинально изменяется. В творчестве Гумилева, Мандельштама и Ахматовой сублимируются авторские провиденциальные мифы, восходящие к мифологеме «Града обреченного», В их воплощениях городской темы начинает проступать «петербургский миф», восходящий, в большей мере, к «матричному» источнику этого мифа - «Медному Всаднику» Пушкина.

Отображая в сдвинутом виде топографические реалии города (петербургские, московские, римские, венецианские), поэт-акмеист творит собственный «провиденциальный» миф, основанный на собирании пространства и времени в одной точке. Герой акмеистических «городских» стихотворения, в сущности, выходит из времени и попадает в точку вечности, из которой время оказывается обозримым с обеих сторон - он видит свое прошлое и будущее одновременно.

Городской текст» в творчестве всех рассмотренных поэтов-акмеистов эволюционирует (что связано с «тектоническими» сдвигами истории), и вектор этой эволюции можно обозначить как путь от конкретных реалий европейских городов, отображающих культуру и историю («тоску по мировой культуре») к мистически-провиденциальному городу-символу, воплощающему, скорее «топографию духа», визионерское путешествие сквозь слои времени и пространства. В позднеакмеистическом контексте (к которому мы относим постреволюционные тексты акмеистов) выделяются антиномичные ипостаси города: город умирающий («град обреченный»), имеющий такие семантические варианты, как город-тюрьма (Ахматова, Мандельштам), город-Некрополь (Ахматова, Мандельштам), город-могила / загробное царство (Гумилев, Мандельштам). И город провиденциальный («Град Божий»), воплощающийся в таких мифопоэтических моделях, как «Китеж» - у Ахматовой, «Небесный Иерусалим» - у Гумилева, «овечий город» (аналог доцивилизованного, архаического города, созданного по модели природы) - у Мандельштама. Этим антиномичным моделям города соответствуют и типы лирических героев: пророк, предвещающий последние сроки; герой, готовый пожертвовать собой ради верности умирающему городу (Лотова жена); городской сумасшедший; тень в загробном мире, герой-изгнанник (Овидий, Данте), тюремный заключенный и т.п.

Город в поэзии футуристов предстает как амбивалентное начало. С одной стороны, урбанистическая стихия оказывается родственной герою футуристов (так, лирический субъект поэзии Маяковского оказывается «телесно» связанным с городским пространством), но, с другой стороны, город становится враждебным началом по отношению к человеку (город как воплощение техногенной цивилизации отрицается Хлебниковым).

Примечательная особенность «городского текста» в футуристической поэзии - его инфернальность: «адище города» как бы «пожирает» человека, разрушая его целостность. При этом семиотическая модель города у футуристов строится как модель мироздания с четко выраженной иерархией высокого-низкого, земного-небесного, мироздания, которое может быть «свернуто» в «точку» человеческого тела, где плоть (тленная) и дух (бессмертный) коррелируют с упомянутой выше дуальной схемой.

Однако, несмотря на оригинальность футуристов в решении городской темы, их город, тем не менее, вписывается в общую парадигму городских текстов модернисткой поэзии. Во-первых, город оказывается важнейшей культурной средой обитания человека, во-вторых, город тесно коррелирует с психофизическими особенностями лирического героя, в-третьих, городской топос символизируется и становится своего рода «хранилищем» «семиотических» смыслов.

Список научной литературыШмидт, Наталья Васильевна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Moscow and Petersburg. The city in Russian culture / Edited by 1.n K. Lilly. Nottingham: "Astra Press". 2002.

2. Аверинцев С.С. Символ // Литературная энциклопедия терминов и понятий. М., 2001. С.976 978.

3. Авраменко А.П. А.Блок и русские поэты XIX века. М., 1990.

4. Авраменко А.П. Сборники «Золото в лазури» и «Пепел А. Белого»: (к вопросу о традиционности новаторства в поэзии символизма) // Филологические науки. 1969. №5. С. 15-29.

5. Александр Блок: pro et contra. СПб., 2004.

6. Андрей Белый: Проблемы творчества. Сборник статей, исследований и публикаций. М., 1988.

7. Андрей Белый: Проблемы творчества. Сборник статей, исследований и публикаций. М.: Советский писатель, 1988.

8. Анненский Ин. Стихотворения и трагедии. Л., 1990. (Библиотека поэта. Большая серия).

9. Анциферов Н. Книга о городе. Л., 1926.

10. Анциферов Н.П. Быль и миф Петербурга. Пб., 1924.

11. Анциферов Н.П. Душа Петербурга. Пб., 1922.

12. Анциферов Н.П. Петербург Достоевского. Пб., 1923.

13. Ахматова А. Соч.: В 2 т. М., 1990.

14. Баевский B.C. Не луна, а циферблат (Из наблюдений над поэтикой О.Мандельштама) //Жизнь и творчество О.Э.Мандельштама. Воронеж, 1990. С.314-322.

15. Баевский B.C. История русской поэзии. 1730 1980. Смоленск, 1994. С.242-285.

16. Бак Д.П. К вопросу о поэтической эволюции Мандельштама: Тема художественного творчества //Творчество Мандельштама и вопросы исторической поэтики. Кемерово, 1990. С.24-31.

17. Баран X. Поэтика русской литературы начала XX века. М., 1993.

18. Барт Р. Удовольствие от текста // Барт Р. Избранные работы. Семиотика и поэтика. М., 1989.

19. Бахтин М.М. Лекции о А.Белом, Ф.Сологубе, А.Блоке, С.Есенине (в записи Р.М.Миркиной) // Диалог. Карнавал. Хронотоп. Витебск, 1993. № 2/3. С. 135-174.

20. Бахтин М.М. Проблема текста в лингвистике, филологии и других гуманитарных науках. Опыт философского анализа // Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979.

21. Белый А. Воспоминания о А.А.Блоке. Мюнхен, 1969.

22. Белый А. Между двух революций. М., 1990.

23. Белый А. На рубеже двух столетий. М., 1989.

24. Белый А. Начало века. М., 1990.

25. Белый А. Священные цвета // Белый А. Символизм как миропонимание. М., 1994.

26. Белый А. Символизм как миропонимание / Сост., вступ. ст. и примеч. JI.A. Сугай. М., 1994.

27. Белый А. Собр. соч.: В 3 т. М., 1994.

28. БлокА. Собр. соч.: В 8 т. М.; Л., 1960-1963.

29. Бродский И.А. Набережная неисцелимых: Тринадцать эссе. М., 1992.

30. Бройтман С.Н. Александр Блок и русская лирика XIX начала XX веков (проблемы поэтики). Махачкала, 1982.

31. Бройтман С.Н. Веницейские строфы Мандельштама, Блока и Пушкина (К вопросу о классическом и неклассическом типе художественной целостности в поэзии) //Творчество Мандельштама и вопросы исторической поэтики. Кемерово, 1990 С.81-96.

32. Бройтман СМ. Символизм и постсимволизм (к проблеме внутренней меры русской неклассической поэзии) // Постсимволизм как явление культуры. Материалы международной конференции (10-11 марта 1995). М., 1995. С.24-28.

33. Брюсов В. Собр. соч.: В 7 т. М., 1973-1975.34. "В Петербурге мы сойдемся снова." Материалы Всероссийских Манделыптамовских чтений (декабрь 1991). СПб., 1993.

34. Вейдле В. Петербургская поэтика // Вопросы литературы. 1990. №7. С.108-127. "В Петербурге мы сойдемся снова .": Материалы Всероссийских Манделыптамовских чтений, (декабрь 1991). СПб., 1993.

35. Веселова И.С. Логика московской путаницы (на материале московской "несказочной" прозы конца XVIII начала XX в.) // Москва и "московский текст" русской культуры. М., 1998.

36. Виноградов В.В. О поэзии Анны Ахматовой (Стилистические наброски) // Виноградов В.В. Поэтика русской литературы. Избранные труды. М., 1976. С. 369-508.

37. Гаспаров Б.М. Язык, память, образ. Лингвистика языкового существования. М., 1996.

38. Гаспаров М. Избранные статьи. М., 1995.

39. Гаспаров М.Л. Труд и культура в "Грифельной оде" Мандельштама // Арион. 1996. №л2. С.50-56. (2).

40. Гаспаров М.Л., Ронен О. О "Веницейской жизни" О. Мандельштама // Звезда. 2002. № 2.

41. Гинзбург Л. "Камень" // Мандельштам О. Камень. Л., 1990 С.261-276. (Литературные памятники).

42. Гинзбург Л. О лирике. М., 1997.

43. Голосовкер Я.Э. Логика мифа. М., 1987. С.8-23.

44. Голубков М.М. Русская литература XX в.После раскола. М., 2002.

45. Горелов А. Гроза над «Соловьиным садом». Александр Блок. Л, 1973.

46. Григорьев A.JI. Акмеизм // История русской литературы: В 4 т. Т.4. Л., 1983. С.689-711.

47. Громов П. А.Блок, его предшественники и современники. Л., 1986.

48. Грякалова Н.Ю. Н.С.Гумилев и проблемы эстетического самоопределения акмеизма // Н.Гумилев: Исследования и материалы. Библиография. СПб., 1994. С. 103-123.

49. Гумилев Н. Сочинения: В 3 т. / Вступ. статья, сост. и примеч. Н.А.Богомолова (Т.1), Р.Л.Щербакова (Т.2), Р.Д.Тименчика (Т.З). М., 1991.

50. Давиденко О. Все мы немного у жизни в гостях. (художественное пространство и время в лирике Анны Ахматовой) // Вестник Евразии. 2005. № 1. С. 5-17.

51. Дмитриев В. Поэтика: (Этюды о символизме). СПб., 1993.

52. Долгополое JI. Александр Блок: Личность и творчество. Л., 1980.

53. Долгополое Я. Андрей Белый и его роман «Петербург». Л., 1988.

54. Ермилова Е. Поэзия «теургов» и принцип «верности вещам» // Литературно-эстетические концепции в России конца XIX—начала XX века. М., 1975. С. 187—206.

55. Ермилова Е. Теория и образный мир русского символизма. М., 1989.

56. Жирмунский В. Поэтика Александра Блока // Жирмунский В.М. Теория литературы. Поэтика. Стилистика. Л., 1977. С. 205-237.

57. Жолковский А.К. Блуждающие сны и другие работы. М., 1994.

58. Жолковский А.К., Щеглов Ю.К. К понятиям "тема" и "поэтический мир" // Труды по знаковым системам. Тарту, 1975. Вып. VII.

59. Завадская Е.В. "В необузданной жажде пространства": Поэтика странствий в творчестве О.Э.Мандельштама // Вопросы филисофии. 1991. №11. С.26-32.

60. Ильин В.Г. Город: Образ, концепт, реальность. Ростов-на-Дону 2002. Искржицкая И.Ю. Культурологический аспект литературы русского символизма. М., 1997.

61. История русской литературы: XX в.: Серебряный век / Под ред. Ж. Нива, И. Сермана, В. Страды и Е. Эткинда. М., 1995.

62. Казаркин П. Оппозиция "природа культура" в творческом сознании О.Мандельштама //Творчество Мандельштама и вопросы исторической поэтики. Межвуз. сб. научн. тр. Кемерово, 1990. С.31-37.

63. Карпов А.С. Избранные труды. Русская литература XX век. Страницы истории: В 2 т. М., 2004.

64. Кихней Л.Г. Акмеизм: Миропонимание и поэтика. М., 2001.

65. Кихней Л.Г. Осип Мандельштам: Бытие слова. М., 2000.

66. Кихней Л.Г. Анна Ахматова: Тайны ремесла. М., 2000.

67. Клинг О. Стилевое становление акмеизма: Гумилев и символизм // Вопросы литературы. 1995. № 5.

68. Клинг О.А. Своеобразие эпического в лирике А.А.Ахматовой // Царственное слово: Ахматовские чтения. Вып.1. М., 1992. С.59-70.

69. Кожевникова Н. А. Язык Андрея Белого. М., 1992.

70. Кожевникова Н.А. Улицы, переулки, кривули, дома в романе А. Белого "Москва" // Москва и "Москва" А. Белого. М., 1999.

71. Колобаева Л. А. Ахматова и Мандельштам (самосознание личности в лирике) // Вестн. Моск. ун-та. Сер.9. Филология. 1993. №2. С.З—11.

72. Колобаева Л.А. "Место человека во вселенной." (Философия личности и видение мира в поэзии О.Мандельштама) //Вестник Московского университета. Сер.9. Филология. 1991. №2. С.З-14.

73. Колобаева Л.А. Русский символизм. М., 2000.

74. Корниенко Н.В. "Москва во времени". Об одной литературной акции 1933 года. Октябрь. 1997. № 9.

75. Корниенко Н.В. Москва во времени (Имя Петербурга и Москвы в русской литературе 10-30-х годов XX века) // Москва в русской и мировой литературе. М., 2000.

76. Королев А. Москва и Ершалаим. Фантастическая реальность в романе М. Булгакова "Мастер и Маргарита" // В мире фантастики: Сборник литературно-критических статей и очерков. М., 1989.

77. Кроль Ю.Л. Об одном необычном трамвайном маршруте ("Заблудившийся трамвай" Н.С.Гумилева) //Русская литература. 1990. №1. С.208-218.

78. Кубасова В.В. «Реквием» А.А.Ахматовой. К проблеме жанра // Пути и формы анализа художественного произведения. Владимир, 1991. С.25-33.

79. Кубасова В.В. Героиня лирики А.Ахматовой на фоне интерьера // Художественный текст и культура VI. Материалы Международной научной конференции 6-7 октября 2005 г. Владимир, 2006.

80. Кубасова В.В. Сады и парки А.Ахматовой // Истоки, традиции, контекст в литературе: Межвузовский сб. науч. тр. Владимир, 1992. С. 87-95.

81. Кузьмина Н.А. Пушкинский текст современной поэзии // Вестник Омского университета. 1999. Вып. 2.

82. Купина Н.А., Битенская Г.В. Сверхтекст и его разновидности // Человек. Текст. Культура. Екатеринбург, 1994.

83. Лавров А.В. Мифотворчество «аргонавтов» // Миф. Фольклор. Литература. Л., 1978.

84. Лавров А.В. У истоков творчества Андрея Белого («симфонии») // Белый Андрей. Симфонии. Л., 1991.

85. Лавров А.П. Достоевский в творческом сознании Андрея Белого // Андрей Белый: Проблемы творчества. Статьи, воспоминания, публикации. М., 1988.

86. Левин Ю.И. Зеркало как потенциальный семиотический объект // Труды по знаковым системам. Тарту, 1988. Вып. 22.

87. Левин Ю.И., Сегал Д.М., Тименчик Р.Д., Топоров В.Н., Цивьян Т.В. Русская семантическая поэтика как потенциальная культурная парадигма // Russian Literature. 1974. №7/8. Р.47-82.

88. Левкиевская Е.Е. Москва в зеркале современных православных легенд // Лотмановский сборник. М., 1997. Вып. 2.

89. Леденев А.В. Поэзия серебряного века. М.,1997.

90. Лейдерман Н. Это моя архитектура. (В поэтическом мире Осипа Мандельштама) // Урал. 1992. №12. С. 156-168.

91. Лейдерман Н.Л. Русская литературная классика XX века: Монографические очерки. Екатеринбург, 1996.

92. Лекманов О.А. О первом "Камне" Мандельштама. М.,1994.

93. Линч К. Образ города. М., 1982.

94. Лосев А.Ф. Диалектика мифа. М., 1998. С. 542.

95. Лосев А.Ф. Знак. Символ. Миф. Труды по языкознанию. М., 1982.

96. Лосев А. Ф. Проблема символа и реалистическое искусство. М., 1976

97. Лосев Л. Герой "Поэмы без героя" //Ахматовский сборник. Париж, 1989.

98. Лотман Ю.М. "Договор" и "вручение себя" как архетипические модели культуры // Лотман Ю.М. Избранные статьи: В 3 т. Таллин, 1993. Т. 3.

99. Лотман Ю.М. Культура и взрыв. М., 1992.

100. Лотман Ю.М. Лекции по структуральной поэтике // Ю.М.Лотман и тартуско-московская семиотическая школа. М., 1994.

101. Лотман Ю.М. Поэтическое косноязычие Андрея Белого // Андрей Белый: Проблемы творчества. Статьи, воспоминания, публикации. М., 1988. С.437-444.

102. Лотман Ю.М. Символика Петербурга и проблемы семиотики города // Лотман Ю.М. Избранные статьи: В 3 т. Таллин, 1992. Т. 2.

103. Лотман Ю.М. Символика Петербурга // Лотман Ю.М. Семиосфера. СПб., 2000.

104. Лотман Ю.М. Структура художественного текста. М., 1970.

105. Лотман Ю.М. Художественное пространство в прозе Гоголя // Лотман Ю.М. О русской литературе. СПб., 1997.

106. Лотман Ю.М., Успенский Б.А. Миф — имя — культура. Труды по знаковым системам. IV. Тарту, 1973.

107. Лотман Ю.М., Успенский Б. А. Отзвуки концепции "Москва третий Рим" в идеологии Петра Первого // Художественный язык средневековья. М., 1982.

108. Лотмановский сборник. М., 1997. Вып. 2.

109. Магомедова Д. А. А.Блок. «Нечаянная радость». Источники заглавия и структуры сборника // А.Блок и основные тенденции развития литературы начала XX века. Блоковский сборник VII. Тарту, 1986. С.48-61.

110. ЛосевА.Ф. Бытие. Имя. Космос. М., 1993.

111. Лосский И.О. Мир как органическое целое // Лосский Н.О. Избранное. М., 1991. С.338-480.

112. Магомедова ДМ. Автобиографический миф в творчестве А.А.Блока. М., 1997.

113. Магомедова Д.М. Александр Блок // Русская литература рубежа веков (1890-е начало 1920-х годов). М., 2001. С. 63-89.

114. Магомедова Д.М., Тамарченко Н.Д. "Сверхтекст" и "сверхдеталь" в русской и западной культуре // Дискурс. 1998. №7.

115. Максимов Д. О мифопоэтическом начале в лирике Блока // Максимов Д. Русские поэты начала века: Очерки. Л., 1986. С. 199-239.

116. Максимов Д. Поэзия и проза Ал.Блока. Л., 1975.

117. Мандельштам О. Разговор о Данте // Мандельштам О. Избранное: В 2 т. М., 1991. Т. 2.

118. Манн В.В. Москва в творческом самосознании Гоголя (Штрихи к теме) // Москва и "московский текст" русской культуры. М., 1998.

119. Марголина С.М. "Символ неизменного бытия" (к семантике "каменного" у Мандельштама) //Слово и судьба: Осип Мандельштам. Исследования и материалы. М., 1991. С.337-342.

120. Махлин В.Л. Архитектоника культурно-исторического мышления О.Э.Мандельштама //Творчество Мандельштама и вопросы исторической поэтики. Межвуз. сб. научн. тр. Кемерово, 1990. С.4-14.

121. Маяковский В. Сочинения. М., 2001.

122. Меднис Н.Е. Венеция в русской литературе. Новосибирск, 1999.

123. Мелетинский Е.М. О литературных архетипах. М., 1996.

124. Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. М., 1976.

125. Минералова И.Г. Русская литература серебряного века. Поэтика символизма. М., 2003.

126. Минц 3. Лирика Александра Блока. Вып. 1 4. Тарту, 1969 - 1975.

127. Минц 3. О некоторых "неомифологических" текстах в творчестве русских символистов // Блоковский сборник III. Тарту. 1979.

128. Минц З.Г. Александр Блок и русские писатели,- СПб., 2000.

129. Минц З.Г. Блок и русский символизм // Лит. наследство. Т. 92. Кн.1. М., 1980. С.98-172.

130. Минц З.Г., Безродный М.В., Данилевский А.А. «Петербургский текст» и русский символизм // Труды по знаковым системам. Тарту, 1984. Вып. 18.

131. Москва и «московский текст» русской культуры. М., 1998.

132. Москва Петербург: pro et contra. Диалог культур в истории национального самосознания. СПб., 2000.

133. Москва в русской и мировой литературе. М., 2000.

134. МочульскийК. О.Э.Мандельштам//Даугава. 1988. N2.

135. Мочульский К.В. Андрей Белый. Томск, 1997.

136. Муратов П. Образы Италии. М., 1994.

137. Мусатов В.В. "Архитектура, демон которой сопровождал меня всю жизнь". (Об идейно-эстетической позиции О.Э.Мандельштама в литературном процессе 1910-х годов) //Творчество писателя и литературный процесс. Иваново, 1986. С. 155-170.

138. Мусатов В. В. К проблеме анализа лирической системы Анны Ахматовой // Царственное слово: Ахматовские чтения. Вып. 1. М., 1992. С. 103—110.

139. Мусатов В. Пушкинская традиция в русской поэзии первой половины XX века. М., 1998.

140. Мусатов В. Центральная коллизия в «Поэме без героя» Анны Ахматовой // Творчество писателя и литературный процесс. Жанрово-стилевые проблемы. Межвуз. сб. научн. тр. Иваново, 1987. С. 59—69.

141. Н.Гумилев и русский Парнас. Материалы научной конференции (17-19 сентября 1991). СПб., 1992.

142. Николай Гумилев: Исследования и материалы. Библиография. СПб., 1994. 680

143. Орлов В. Гамаюн. Жизнь Александра Блока. Д. 1978.

144. Ошеров С.A. "Tristia" Осипа Мандельштама и античная лирика // Античность в культуре и искусстве последующих веков: Материалы научн. конференции. М., 1984. С.337-353.

145. Пайман А. Ангел и камень: жизнь Александра Блока. М., 2005.

146. Пайман А. История русского символизма. М., 2000.1. Париж, 1989. С. 109-122.

147. ПерцовП. Венеция. СПб., 1905.

148. Пискунов В. Андрей Белый и другие // Воспоминания об Андрее Белом. М, 1995.

149. Пискунов В. Лики поэзии Андрея Белого // Собр. соч. в 3 т. Т.1. М., 1994.

150. Приходько КС. Мифопоэтика Александра Блока. Науч. докл. по опубл. трудам. д. филол. н. Воронеж, 1996.

151. Пьяных М. Певец огневой стихии. Поэзия А.Белого революционной эпохи 1917-1921 годов // Андрей Белый: Проблемы творчества. Статьи, воспоминания, публикации. М., 1988. С. 241-269.

152. Пятигорский A.M. Некоторые общие замечания относительно рассмотрения текста как разновидности сигнала // Структурно-типологические исследования. М., 1962. С.112-114.

153. Русский футуризм. Теория. Практика. Критика. Воспоминания. М., 1999.

154. Сарычев В. Эстетика русского модернизма; Проблема жизнетворчества. Воронеж, 1991.

155. Свасъян К.А. Проблема символа в современной философии. Благовещенск. 2000.

156. Сербенко Н.И Соколов А.Э. Кризис культуры как исторический феномен (в концепциях Н.Данилевского, О.Шпенглера, П.Сорокина) // Философские науки. 1990. №7.

157. Серкова В. Неописуемый Петербург (Выход в пространство лабиринта) // Метафизика Петербурга: Петербургские чтения по теории, истории и философии культуры. СПб., 1993. Вып. 1.

158. Смирнов И.П. Место "мифопоэтического" подхода к литературному произведению среди других толкований текста // Миф — фольклор — литература. Л., 1978.

159. Смирнов И.П. Петербургская утопия // Анциферовские чтения. Л., 1989.

160. Смирнов И.П. Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней. М., 1994.

161. Смирнов И.П. Художественный смысл и эволюция поэтических систем. М., 1977.

162. Спендель де Барда Й. Образ Италии и ее культуры в стихах Анны Ахматовой // Тайны ремесла: Ахматовские чтения. М., 1992. Вып. 2.

163. Степун Ф. Москва Третий Рим // Москва - Петербург: pro et contra. Диалог культур в истории национального самосознания. СПб., 2000.

164. Страда В. Москва Петербург - Москва // Лотмановский сборник. М., 1995. Вып. 1.

165. Таборисская Е.М. Петербург в лирике Мандельштама //Жизнь и творчество О.Э.Мандельштама. Воронеж, 1990.1. С.515-528.

166. Тагер Е.Б. Модернистские течения в русской литературе и поэзия межреволюционного десятилетия (1908-1917) // Тагер Е.Б. Избранные работы о литературе. М., 1988. С.344-466.

167. Творчество А.А.Блока и русская культура XX века. Тарту, 1975.

168. Тименчик Р.Д. "Поэтика Санкт-Петербурга" эпохи символизма/постмодернизма // Труды по знаковым системам. Тарту, 1984. Вып. 18.

169. Тименчик Р.Д., Топоров В.Н., Цивъян Т.В. Сны Блока и "петербургский текст" начала XX века // Тезисы I Всесоюзной (III) конференции "Творчество Блока и русская культура XX века". Тарту, 1975.

170. Топоров В.Н. «Текст города-девы и города-блудницы в мифологическом аспекте // Исследования по структуре текста. М., 1987. С. 121-132.

171. Топоров В.Н. Заметки по реконструкции текстов. Текст города-девы и города-блудницы в мифологическом аспекте // Исследования по структуре текста. М., 1987.

172. Топоров В.Н. Младой певец и быстротечное время (К истории одного образа в русской поэзии первой трети XIX века) // Russian Poetics. Columbus, 1983.

173. Топоров В.Н. Мифопоэтическая модель мира// Мифы народов мира. Энциклопедия: В 2 т. Т.2. М., 1988. С. 161-164.

174. Топоров В.Н. Петербург и «Петербургский текст русской литературы». // Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического: Избранное. М., 1995. С.295-367

175. Топоров В.Н. Пространство и текст // Из работ московского семиотического круга. М., 1997.

176. Тростников М.В. «Я люблю на бледнеющей шири в переливах растаявший цвет.» Символика желтого цвета в лирике И.Анненского // Рус. речь. 1991. №4. С. 16.

177. Трушкина JI.E. Образ города и городской среды. Автореф. к. философ, н. СПб., 2000.

178. Уварова И.П. Венецианский миф в культуре Петербурга // Анциферовские чтения. Л., 1989.

179. Фарыно Е. "Сеновал" Мандельштама // Text, Symbol, Weltmodell. Munchen, 1984,147-158./Paris, 1973. P.125-133.

180. Федотов Г. Статьи о культуре // Вопросы литературы, 1990. №2.

181. Федотов ГЛ. Три столицы. // Федотов Г.П. Лицо России. Paris, 1988.

182. Флоренский П. А. Анализ пространственности и времени в художественно-изобразительных произведениях. М., 1993.

183. Ханзен-Леве А. Русский символизм: система поэтических мотивов. СПб., 2003.

184. Хейт А. Анна Ахматова: Поэтическое странствие. Дневники, воспоминания, письма А.Ахматовой. М., 1991.

185. Хлебников В. Творения. М., 1987.

186. Хмельницкая Т. Поэзия Андрея Белого // Белый А. Стихотворения и поэмы. Л., 1966.

187. Черашняя Д.И. К эволюции пространственно-предметного мира в лирике О. Мандельштама. (Период "Камня") //Художественный опыт советской литературы: стилевые и жанровые процессы. Свердловск, 1990. С. 15-22.

188. Шатин Ю.В. В поисках утраченного пространства (Блок, Белый, Мандельштам) //Творчество Мандельштама и вопросы исторической поэтики. Кемерово, 1990. С.96-113.

189. Шиндин С.Г. Город в художественном мире Мандельштама: Пространственный аспект //Russian Literature. 1991. Vol.30. №4. Р.481-500.

190. Шиндин С.Г. О некоторых аспектах метатекстуальной образности в творчестве Мандельштама двадцатых годов //"Отдай меня, Воронеж." Третьи международные мандельштамовские чтения. Воронеж, 1995. С.220-233.

191. Шпенглер О. Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории. 1. Гештальт и действительность. М., 1993.

192. Штемпель Н.Е. Мандельштам в Воронеже. М., 1992.

193. Щитова-Романчук Л. Творчество Годвина в контексте романтического демонизма. Дис. канд. филол. наук. Днепропетровск, 2000.

194. Эйхенбаум Б. Анна Ахматова: Опыт анализа //Эйхенбаум Б. О прозе. О поэзии: Сб. статей. Л., 1986. С.374-440.

195. Эткинд Е. Кризис символизма и акмеизм // История русской литературы: XX век: Серебряный век / Под ред. Ж.Нива, И.Сермана, В.Страды и Е.Эткинда. М., 1995. С.460-488.

196. Эткинд Е. Рык: О поэтике Маяковского // Эткинд Е. Там, внутри. М., 1997.

197. Эткинд Е.Г. Там, внутри. О русской поэзии 20 в. СПб., 1995.