автореферат диссертации по социологии, специальность ВАК РФ 22.00.04
диссертация на тему: Групповой эгоизм в российском обществе

Полный текст автореферата диссертации по теме "Групповой эгоизм в российском обществе"

Б381Э

На правах рукописи

Нечушкин Александр Юрьевич

ГРУППОВОЙ эгоизм В РОССИЙСКОМ ОБЩЕСТВЕ: СОЦИОЛОГИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ

22 00.04 — «Социальная структура, социальные институты и процессы»

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени доктора социологических наук

Ростов-на-Дону — 2007

003163819

Диссертация выполнена в ФГОУ ВПО «Южный федеральный университет», в Институте по переподготовке и повышению квалификации преподавателей гуманитарных и социальных наук на кафедре социологии, политологии и права

Официальные оппоненты Член-корреспондент РАН,

доктор философских наук, профессор Горшков Михаил Константинович доктор философских наук, профессор Кравченко Сергей Александрович доктор социологических наук, профессор Самыгин Сергей Иванович

Ведущая организация: Московский государственный

университет им. М.В. Ломоносова

Защита состоится «22» июня 2007 года в 13 00 часов на заседании диссертационного совета Д 212 208 01 по философским и социологическим наукам в ФГОУ ВПО «Южный федеральный университет» (344006, г Ростов-на-Дону, ул Пушкинская, 160, ИППК ЮФУ, ауд 34)

С диссертацией можно ознакомиться в Научной библиотеке ФГОУ ВПО «Южный федеральный университет» (344006, г Ростов-на-Дону, ул Пушкинская, 148)

Автореферат разослан « /2Р » 2007 г

Ученый секретарь 1 J у

диссертационного совета илУ М Б Маринов

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность темы исследования. В настоящее время российская социологическая мысль отмечает высокую степень дезинтеграции общества, рассогласованность в социальном взаимодействий социальных групп и слоев, недоверие к государственным и социальным институтам, сегментированность социально-статусных позиции, поведенческих кодов, социальных и нравственных норм

Институциональные и структурные изменения в условиях социальной иммобильности и короткою периода времени относят к социальным трансформациям Подчеркивается их спонтанный, имеющий неоднозначные социальные последствия и порождающий социальные риски характер Действительно, социальные изменения содержат отклонения от намеченных целей, могут принимать состояние самосбывающегося пророчества Ведь социальное развитие определяется «субъективной» картиной общества, социальными потребностями большинства населения Если люди готовятся к наиболее худшему социальному сценарию, он может стать вполне реальным хотя бы по социальным последствиям Групповой эгоизм, поведенческиа. стратегии, направленные на подле ржа 1 [ ие_.ил лдосхижение. со-, циальных целей путем обособления, подавления других социальных групп, переложения социальной ответственности и использования социальных институтов для воспроизводства социальных и культурных различий, являются «социальным фактом» в российском обществе

Групповой эгоизм, представленные способы адаптации и интеграции в социально дезинтегрированном обществе, несомненно, имеют прагматический эффект для индивидов, привыкших жить и действовать в условиях социальной аномии и социальной анархии Но групповой эгоизм блокирует усилия по социальной консолидации общества, созданию эффективного государства и продвижению по пути социальной модернизации

Поворот к институционализации социального порядка, повышению роли государства в экономической, социальной сфере, который характеризует последнее пятилетие российской жизни, осуществляется в условиях сопротивления со стороны различных групп, действующих по правилам группового эгоизма Внедрение правовых норм, рациональное функционирование социальных институтов и стремление ограничить или нейтрализовать искажение социальных практик вызывают негативную реакцию, связанную с потерями социальной преференции, издержками социальной ответственности и законопос-лушания Возникает парадоксальная ситуация, когда большин-11 ство россиян выступают за наведение порядка, восстановление ! законности и ответственности, но в отношении собственных ' ¡социально-статусных позиций, объема прав и обязанностей хо-\ тели бы сохранить «волю», возможность жить и действовать в * соответствии со сложившимися конвенциональными установ-гками Люди пытаются возложить ответственность на государство и крупный бизнес, не пытаясь осмыслить и принять какие-то действия по обретению «правовой лояльности и навыков жить по нормам» В обществе отсутствуют референтные группы, которые могли быть ориентированы на принятие социального консенсуса, продемонстрировать образ жизни, совпадающий с универсальными правилами социальной жизни, социальным долгом

Конечно, можно говорить о посттравматическом синдроме, слабости государства и маргинальное™ правовых норм, о непреодолимости социокультурного шока и индивидуализации жизненных стратегий как стимулах группового эгоизма Тем не менее, миллионы россиян, привыкших к консенсусу «социального невмешательства», социального исключения, ориентированы на сохранение длинной социальной дистанции от общества и государства, испытывают гражданское недоопределение и не готовы к интеграции и консолидации на базе социальных ценностей порядка и справедливости Групповой эгоизм удобен тем, что переводит социальный протест в социальную девиа-

цию, рассредоточивает социальную энергию на социальном микроуровне, но без ею преодоления или хотя бы нейтрализации трудно добиться изменений в повышении эффективности государства, формировании цивилизованного рынка и обеспечении социальной стабильности и безопасности Групповой эгоизм, связанный с «уверенностью в собственных силах», предполагает только негативную идентификацию и мобилизацию, является «питательной почвой» для эгоцентристских, ксенофобских, локалистских предрассудков и стереотипов Можно сказать, что групповой эгоизм воспроизводит «дисфункциональную стабильность», диссонансные социальные взаимодействия и досоциальные формы социального обеспечения, что содержит риски социальной деградации и стагнации, доминирования долговременных неформальных практик

Вышесказанное определяет выбор данной темы, так как по теоретико-методологическим и социально-практическим основаниям важно выявить характер группового эгоизма как самопрезентации и поведения социальных групп в сфере экономики, социальной интеграции, отношения к государству Осознание масштабов, форм и неэффективности группового эгоизма является свидетельством гражданской зрелости общества, его способности к рефлексивному мониторингу

Степень научной разработанности темы. Исследования группового эгоизма имеют устойчивую социально-психологическую традиционность, связанную с работами Г Ле Бона, Дж Смел-зера, Г Тарда Социологическая мысль, признавая социологический дискурс групповой деятельности и группового мышления, отмечает феномен эгоизма, отталкиваясь от сложности описания эгоизма в принятых научной мыслью концепциях

Тем не менее, классики социологической мысли — М Ве-бер, Э Дюркгейм, Л Ф Уорд исходили из проблем мотивации поведения привычными социальными ориентациями, желаемыми и потребляемыми Групповой эгоизм как поведение ориентирован на удовлетворение социального потребления путем социальной дисфункции, социальной аномии, нарушения прин-

ципов органической солидарности В классической версии групповой эгоизм представляется нарушением социальных норм, социальной патологией, вызванной различными возмущающими факторами (низкий уровень социальной консолидации, воины, классовая борьба, реформирование общественного сознания) Групповой эгоизм признается следствием несбалансированности социальных и групповых интересов, утраты влияния интегративных ценностей и легитимации противоречащих социальным нормам и правилам средств и способов достижения индивидуальных и групповых целей Классическая социология анализирует групповой эгоизм в контексте определенных общественных отношений По Э Дюркгейму, эгоизм воспроизводится в функциональной зависимости социальных связей и состояния коллективного сознания М Вебер рассматривает групповой эгоизм как возмещение рационального поведения, возможность при недостатке рациональных средств и навыков социальной реакции достигать коллективных целей досоциаль-ной солидарностью

Таким образом, классическая социология оценивает групповой эгоизм как «социальную патологию», которая нормальна в определенных воспроизводящих ее социальных отношениях Подобный подход развивается в теории функциональной альтернативы Р Мертона, согласно которой групповой эгоизм ориентирован и поддерживает выполнение социальных функций социальными институтами, служит способом консолидации социальной группы и ее социальной идентичности По Р Мерто-ну, групповой эгоизм является альтернативой функциональному давлению в условиях, когда доминируют дисфункции социальных институтов По его классификации групповой эгоизм можно отнести к ритуализму и ретреатизму, так как формальное искажение правил или уход от них связаны с возможностями в рамках этих правил добиваться реализации групповых ценностей

Концепции макроуровня освещают групповой эгоизм в системе социальных отношений, предполагая выражение на уров-

не социальной интеграции, разработанной в исследованиях П Бергера, П Блумера, Г Кули, Т Лукмана, Дж Мида Инсти-туционализация перемешает акцент на взаимодействие индивидов и интерпретацию понимания, осуществляемого в процессе такого взаимодействия Групповой эгоизм является проявлением слабости человека, перемещением индивидуализации в стандартное групповое поведение, позиционированием императивного «Я» над рефлексией, достижением взаимного согласия на уровне группы с целью «навязывания» групповых интересов как универсальных, имеющих общесоциальное значение Обозначенная собственная (групповая) значимость рассматривается как определенное отношение с другими людьми и внедряется в качестве конструируемого символа Эта позиция развивается в работах П Бергера и Т Лукмана Групповой эгоизм восходит к объективным условиям существования, интерпретации социальных рисков, согласно которой индивид наиболее успешно реализует свои цели, действуя в группе, имеет длительную социальную деятельность по отношению к другим группам, воспринимает их как «чужих» и поддерживает превосходство по отношению к ним Упорядочивание реальной повседневной жизни достигается через конструирование общества, в котором группа воспринимается центром «порядка», оппозицией влиянию «чужих»

В исследованиях П Бурдье, Э Гидденса, Д Макклеланда, П Штомпки намечаются пути исследования группового эгоизма на основе деятельностного подхода П Бурдье в концепции диспозиций указывает на применение норм группового эгоизма как социально унаследованных или принятых установок, соответствующих правилам «игры» Им подчеркивается присоединение групп к существующему порядку, правилам господствующих групп с целью использования социальной компетенции, официальных процедур для легитимации собственных групповых интересов Групповой эгоизм относится к символическому измерению социального порядка Позиции форм группового доминирования являются «естественными», несмотря на

то, что реализуются в форме символического исключения группа может выполнять функции эксперта в той или иной социопро-фессиональнои сфере, осуществляя легитимацию социальной иерархии

Подход П Бурдье характеризуется отречением от субстанцио-нализма, отклонением группового эгоизма как совместной практики, достаточно действенной и связанной с делегированием интересов, чтобы говорить о возможности группового перемещения из одной сферы в другую посредством диспозиций Эгоизм может осмысливаться как ресурс достижения, связанный с восполнением политических, экономических и символических ресурсов для деятельности в легитимном пространстве

Теория структурации Э Гидденса примечательна тем, что анализирует групповой эгоизм в рамках практик акторов, использования «практических схем» в условиях недостижимости или ослабления рефлексивного знания Групповой эгоизм уравнивает шансы экспертных и деятельностных групп населения, ограничивая возможности включения дискурсивного сознания, которое делало бы деятельность социальных групп контролируемой и ограничивало в той же степени потенциал социальной мобильности Групповой эгоизм порочен в том смысле, что упрощает возможность выразить практически то, что группы не в состоянии сделать дискурсивным образом

П Штомпка предлагает синтетическии подход к проблеме группового эгоизма Он позиционирует мысль о предопределенности группового эгоизма при травматических социальных изменениях Согласно исследовательской схеме П Штомпки, групповой эгоизм, с одной стороны, наследует опыт двойственности человека в социальном обществе, с другой — связан со стремлением преодолеть посттравматический синдром Групповой эгоизм представляет стратегию, основанную на интерпретации ситуации, как требующей выхода на практику Отрицание логики и групповой ответственности за прошлое и ориентация на социально-стратегические достижения без применения и поддержания стандартов и норм рыночной культуры

характеризуют поведение социально активных агентов Групповой эгоизм воплощает ретродктивизм и социальную исключительность, предохраняет от чрезмерных социальных ожидании и отдает предпочтение формам социальной взаимопомощи или «сделки», при которой участники настроены на получение взаимной выгоды П Штомпкл признает правила группового эгоизма, указывая на вполне возможный отказ от индивидуализма и адаптации до тех пор, пока не появятся система ценностей и новые групповые идентичности, связанные с легитимацией достиженческой культуры

Российская социологическая мысль исследует групповой эгоизм в различных аспектах социальной жизни Ю Г Волков, Т И Заславская, И П Попова, В В Радлев, М А Шабанова рассматривают групповой эгоизм в контексте институционализа-ции неформальных практик, расхождения формально-правовых норм и поведенческих стратегий, направленных на создание механизмов неправового взаимодействия Групповой эгоизм осмысливается как «переориентация свободы» в обществе с неэффективными правилами, рыночными институтами и «сословностью» социальных интересов

В исследованиях Л Д Гудкова, Б В Дубина, Е А Здравомыс-ловои, А Г Левинсона применяется модель тоталитаризма, анализа группового эгоизма, как сословной, навязанной идентичности, неразвитости навыков социальной самостоятельности и идентификационного выбора в условиях неэффективности государственных институтов Группа выполняет роль «институционализированного сектора», гаранта социальной уверенности, безопасности и поддержания связей с обществом

Работы Л А Беляевой, 3 Т Голенковои, Т И Заславской, Л А Семеновой, М Ф Черныша посвящены интерпретации группового эгоизма как состояния социальной дезинтеграции российского общества, невозможности и неготовности к применению форм социально-мобильного взаимодействия, обеспечивающего воспроизводство социальных коммуникаций, соблюдение базисных социальных ценностей и поддержание паритета

интересов, направленного на доступ к социальным благам различных социальных групп Гипертрофированные формы социального неравенства, по мнению данных авторов, закрепляют групповой эгоизм, так как негативная зависимость между результатом труда и вознаграждением ведет к тому, что группы находятся в конкурентных отношениях с целью давления, продвижения и использования социальных и властных ресурсов в «свою пользу»

Исследования Е С Балабановой, М К Горшкова, С А Кравченко, Т М Макеевой, АЛ Темницкого, Н Е Тихоновой показывают групповой эгоизм, как следствие «ускоренной модернизации», как формы достиженчества, связанной с актуализацией личных и групповых ресурсов, переопределением иерархии социальных ценностей и предпочтений, наследственностью традиционных форм идентичности Предполагается, что групповой эгоизм имеет тенденцию к «нивелированию», конкурируя с достижением социально-группового консенсуса Одновременно выявлены его роль в расширении возможностей социальной карьеры и влияние на социальную активность по достижению целей группового «комфорта» и «уверенности»

Таким образом, в современной социологической мысли сложились три основных подхода к истолкованию проблем группового эгоизма

а) структурный, рассматривающий групповой эгоизм как условие воспроизводства общественных отношений, связанных с социальным и профессиональным обособлением и демонстрацией групповых и социальных интересов,

б) диспозиционный, анализирующий групповой эгоизм как символический ресурс, воспроизводимый в процессе определения и переопределения групповых позиций согласования интересов,

в) деятельностный, направленный на исследование группового эгоизма как способа реализации определенных практических схем и установок в условиях неравного доступа к социальным ресурсам, низкого социального доверия в обществе

Указанные подходы обладают объяснительным и аналитическим потенциалом, но имеется определенная проблема в изучении группового эгоизма как совокупности поведенческих стратегий, направленных на легитимацию неформальных практик и использование социальных институтов с целью сохранения «достигнутого положения» или получения достаточных социальных привилегии, а также закрепления «особого» положения и сокращения или удлинения социальной дистанции с другими социальными группами

Именно эти обстоятельства делают актуальной разработку проблемы группового эгоизма в российском обществе, как имеющего важные для развития социологической мысли теоретико-методологические и теоретико-концептуальные последствия, так и социально-практические выводы для реализации эффективного социального управления и сбалансированной социальной политики

Гипотеза исследования. Групповой эгоизм в российском обществе реализуется через поведенческие стратегии различных групп населения обозначенных по способам переориентации к определенным неформальным практикам, связанным с использованием институциональных норм или отклонением от них на основе имеющихся внутригрупповых и межгрупповых инноваций с целью закрепления достигнутого социального статуса или получения преимуществ в распределении социальных благ Групповой эгоизм ориентирован на сохранение дисфункциональное™ социальных институтов, «замещение» социального доверия и воспроизводство социальных и культурных различии для негативной консолидации Хотя групповой эгоизм имеет определенное позитивное значение в условиях разрушения государства, монополизации экономики и социальной дезинтеграции, он порождает социальные риски «девиантности», ухода от социальной и правовой ответственности, сегментации социальных ролей

Цель диссертационного исследования состоит в изучении, выявлении структурных, функциональных, деятельностных

оснований группового эгоизма, его производства и воспроизводства в социальном взаимодействии, а также влиянии на институциональные и структурные преобразования в обществе и становлении новой рыночной культуры

Достижение поставленной цели предполагает решение следующих исследовательских задач

— анализ стратегии группового эгоизма как социальных отношений, определенных дисфункциональностью социальных институтов и диспропорциональным или переходным состоянием социальной структуры,

— выявление социальных и культурных диспозиций, ориентированных на стратегию «социального дистанцирования»,

— характеристика специфики эгоизма в условиях российских социальных трансформаций, его роли в замещении «патернализма» и нейтрализации ценностного плюрализма,

— описание социальной дифференциации общества как структурных возможностей группового эгоизма,

— исследование влияния группового эгоизма на социальную мобильность в российском обществе,

— анализ группового эгоизма как функциональной альтернативы в условиях дисфункциональное™ социальных институтов,

— исследование значения группового эгоизма в становлении социальной идентичности россиян,

— изучение взаимовлияния группового эгоизма и ценностных ориентации россиян,

— анализ группового эгоизма как барьера на пути становления рыночной достиженческой культуры,

— выявление замещающего характера группового эгоизма в условиях дефицита социального доверия,

— исследование путей и способов преодоления группового эгоизма в построении социально эффективного общества и государства.

Объектом исследования является межгрупповое взаимодействие, направленное на воспроизводство или изменение социально-статусных позиций

Предметом исследования выступает групповой эгоизм как поведенческие стратегии социальных групп и слоев, ориентированных на успешность как принцип референтности с использованием эксклюзивной групповой идентичности и поддержание дистанции по отношению к другим социальным группам

Теоретико-методологическую основу исследования составляют концептуальные разработки классической социологии, рассматривающие групповой эгоизм как стратегии, направленные на производство и воспроизводство социальных и культурных различий с целью сохранения или повышения социальных или социально-статусных позиций теория социальной аномии Э Дюркгейма, модель целерационального поведения М Вебера, открытых и латентных функций Р Мертона и диспозиций П Бурдье Автор диссертации использует исследовательские процедуры отечественных ученых — М А Шабано-вой, Л А Беляевой, 3 Т Голенковои для анализа стратегии социальных групп и слоев в условиях социальной дезинтеграции и расхождения между формально-правовыми нормами и неформальными практиками

Эмпирическая база работы представлена, во-первых, материалами социологических исследований, проведенных различными подразделениями ИС РАН, ИСПИ РАН, ИКСИ РАН в 2001 — 2006 гг , во-вторых, социологическими центрами городов Новосибирска, Екатеринбурга, Санкт-Петербурга, Ростова-на-Дону, в-третьих, данными социальной статистики Госкомстата РФ, Минтруда и социального развития, Минобразования РФ

В работе использовались также материалы социологических исследований по ЮФО, проводимых с участием автора ЦСРИиП ИППК РГУ и ИСПИ РАН в 2003 - 2006 гг , в том числе по гранту Всемирного банка «Оценка качества и доступности социальных услуг органов государственной власти, местного самоуправления и бюджетных учреждений в субъектах Южного федерального округа» (2006 г ) и «Проблемы обеспечения жильем молодых семей в Ростовской области» (2005 г )

Научная новизна исследования состоит в выявлении стратегий группового эгоизма и обусловленного им влияния на структурные и институциональные изменения, а также на идентификационные модели и ценностные ориентации россиян Она может быть выражена следующим образом

— дана социологическая характеристика группового эгоизма как производства и воспроизводства форм социального взаимодействия, направленного на приоритеты групповых интересов над общественными и неравный доступ к социальным ресурсам,

— описан групповой эгоизм в контексте актуализации социальных диспозиций группового превосходства и групповой эк-склюзии,

— охарактеризована специфика группового эгоизма в российском обществе, связанная с разрушением государствоцент-рической матрицы социальных отношений и неразвитостью навыков социальной самоорганизации,

— рассмотрено воспроизводство группового эгоизма в условиях узких структурных возможностей, изменения социально-статусных позиций к социально-имущественной дифференциации,

— охарактеризовано влияние и закрепление группового эгоизма в социальной мобильности российского общества,

— раскрыто значение группового эгоизма как функциональной альтернативы дисфункциональному состоянию социальных институтов,

— отмечено влияние группового эгоизма на выбор идентификационной модели «социального недоопределения» и присоединения к успешно адаптированным группам,

— проанализирована роль группового эгоизма в деиерархи-зации ценностей и переходе к прагматическим установкам,

— определено влияние группового эгоизма на культурный диссонанс, совмещение традиционных и рыночных ценностей для позитивного группового самочувствия,

— рассмотрены замещающие функции группового эгоизма в

условиях дефицита социального доверия, актуализма, обоснования и реализации краткосрочных групповых целей,

— предложены пути преодоления группового эгоизма, связанные с формированием каналов согласования общественных и групповых интересов и легитимацией социального порядка

На защиту выносятся следующие положения

1 Групповой эгоизм, с одной стороны, воспроизводится в асимметричной системе социального взаимодействия «господствующих» и «аутсайдерских социальных групп» при неравенстве доступа к экономическим, властным и символическим ресурсам, а с другой стороны, это имманентное качество любой группы Групповой эгоизм сегментируется в «коллективных представлениях» о социальном неравенстве, как коллективном групповом стремлении, и неуверенности и нежелании группы в достижении личных и групповых целей легитимными способами

2 В диспозиционнои парадигме групповой эгоизм интерпретируется как актуализация социальных и культурных диспозиций, связанных с делением на «свои» и «чужие группы», а также логикой присоединения к доминирующим группам с целью получения или сохранения собственных групповых выгод Поведенческие стратегии реализуются с целью «группового превосходства» путем усиления групповых ресурсов игрои «не по правилам» и удлинения социальной дистанции с другими социальными группами и слоями

3 Групповой эгоизм в российском обществе является следствием социоструктурного и институционального изломов, перехода группового взаимодеиствия в состояние «неинституцио-нальнои автономности» и неструктурированности групповых интересов В социологическом измерении групповой эгоизм является способом презентации и реализации интересов на основе присвоения институциональных ресурсов и представления частных интересов как общесоциальных Векторность группового эгоизма определяется доступностью группы к социальным ресурсам, развитостью социальных практик присвоения и степенью инструментализации жизненных ценностей Поэтому наи-

более адекватным представляется конструкт «трансформационного» поведения, включающий социально-дифференцирующие и социально-идентификационные индикаторы направленные на продуцирование различий, социальных фильтров и барьеров во взаимодействии с другими социальными группами

4 Социальная дифференциация в российском обществе основывается на доминировании социально-имущественного расслоения, замещении образовательного и профессионального статусов «досоциальными» отношениями, что создает ситуацию конкуренции за социально-групповые привилегии «избыточности» социальных обязательств и оптимизации групповых стратегий путем перевода «ресурсов общества» в индивидуальную собственность, перемещения групповых усилий на производство и воспроизводство социальных различии с целью формирования социальных сегментов

5 Доминирование в российском обществе нисходящей социальной мобильности над восходящей обеспечивается социальными фильтрами со стороны высокостатусных социальных групп, которые для сохранения «преимуществ» практикуют социальную консолидацию по отношению к базисным группам населения, негативизм базисных групп к использованию социально-инновационного потенциала определяется позицией социального клиентелизма и социального исключения Таким образом, групповой эгоизм как ориентация на «внутригруппо-вую мобильность» и создание «стартовых условий» для «своей группы» усиливает социальную дезинтеграцию общества

6 Групповой эгоизм выступает функциональной альтернативой деятельности официальных социальных институтов, так как их функционирование определяется инерционностью и расхождением с существующими неформальными практиками Поэтому групповой эгоизм является каналом «приспособления» социальных институтов к потребностям определенных социальных групп, использующих институциональные ресурсы посредством «привлечения» или давления на другие социальные группы и государство Функциональная альтернатива характеризуется «му-

тацией» социальных институтов, переводом их деятельности в режим «благоприятствования» группам-монополистам

7 Идентификационный выбор в российском обществе определяется предпочтением символических идентичностей, гражданским недоопределением и гипертрофированностью формулы «быть как все» в социальном взаимодействии Выбор по формуле группового эгоизма предполагает присоединение к позитивной референтной группе на условиях приверженности групповым нормам и ценностям в ущерб общенациональной и гражданской идентичностям При диффузности общенациональной идентичности групповой эгоизм обеспечивает осознание принадлежности к «своей группе», создавая пространство безопасности путем дистанцирования и изоляции от других групп и обращения к обществу как ресурсной базе без отождествления с определенными общенациональными или символическими общностями, предполагающими подчиненность образов «группы» коллективному «Мы»

8 Групповой эгоизм представляется формой перехода от общества, где декларировались тотальный коллективизм, безусловное подчинение целям государства или коллектива к обществу, где превалируют «интересы групп» В условиях существования «двойной морали» и «травмированного сознания», привычки действовать по формуле «официального комформиз-ма» и «жить для себя» в «досоциальных» структурах групповой эгоизм является «естественной» формой презентации и демонстрации интересов путем «досоциального» и «внесоциального» воздействия на общество Групповой эгоизм является выражением «плюрализма ценностей» при их деиерархизации и господстве прагматизма, использующего ценности как маркер разделения на «чужих» и «своих»

9 В российском обществе господствует культурный диссонанс, так как ни одна из социальных групп не представляла образец рыночной культуры в советском обществе, и освоение достиженческих принципов и норм происходит через групповое давление, обособление от других групп В групповом эгоиз-

ме, несмотря на декларированное одобрение традиционных ценностей, прослеживается ориентированность на достижение, что имеет позитивное значение для расставания с социальным патернализмом, но одновременно воспроизводится «социальный» актуализм, негативное отношение к цивилизованным способам достижения взаимных социальных обязательств

10 Социальное доверие дефицитно в российском обществе по трем причинам Во-первых, ни одна из социальных или государственных структур не может стабильно претендовать на роль референтной, скорее идентификация происходит по социально-ностальгической или негативной мотивации Во-вторых, уверенность в себе, которую испытывает большинство россиян, так же как и низкая вероятность повлиять на события» воспроизводят стремление к ограничению доверия «близким кругом» или «своей группой» В-третьих, социальное доверие ассоциируется с негативным опытом прошлого, и социальный цинизм является условием «более или менее успешной адаптации» Поэтому групповой эгоизм воспроизводит «доверие» к государству как «нейтральному» к групповым интересам и «ответственному» за социальные обязательства, при этом блокируя установление даже минимальных формально-правовых границ социального доверия

11 Преодоление группового эгоизма представлено совокупным эффектом изменений структурного, институционального, социально-ценностного характера Развитие сетей социального взаимодействия связано с горизонтальным социальным контролем и достижением баланса групповых и общесоциальных интересов Независимые социальные институты как каналы согласования интересов не могут возникнуть из внесоциального принуждения Наиболее вероятно использование авторитета государства и потенциала корпоративных структур, которые, несмотря на риск элитных интересов, ориентированы на модернизацию социальных отношений и реализацию возможностей социальной мобильности Перспективен перевод групповых ценностей на индивидуальные, связанный с воспроизводством и

применением правовых норм, уровнем активности, так как привыкание к правовым нормам означает делегитимацию неформальных практик и модификацию групп «негативной солидарности» в гражданские ассоциации

Теоретическая значимость работы. Во-первых, разработка концептуальных основ группового эгоизма в российском обществе представляет вклад в развитие теории социальной транзи-ции Во-вторых, автором обоснованы методологические критерии исследования группового эгоизма, что имеет значение для теоретической реконструкции сдвигов в общественном сознании и поведении россиян

Практическая значимость исследования состоит в возможности использования содержащихся в нем положений и выводов для разработки концепции государственной политики в социальной сфере, повышения качества управления социальными процессами и реализации определенных политико-правовых и социально-институциональных изменении с целью достижения баланса государственных, общенациональных, групповых интересов в различных сферах социальной жизни при разработке программ социологического исследования по проблемам группового эгоизма

Апробация работы. Основные положения и выводы диссертационного исследования докладывались и обсуждались на III Российском философском конгрессе «Рационализм и культура на пороге третьего тысячелетия» (Ростов-на-Дону, 2002), II Всероссийском социологическом конгрессе «Российское общество и социология в XXI веке социологические вызовы и альтернативы» (Москва, 2003), всероссийских конференциях «Вертикаль власти проблемы оптимизации воздействия федерального, регионального и местного уровней власти в современной России» (Ростов-на-Дону, 2001), «Становление нового социального порядка в России» (Краснодар, 2001), «Пути формирования гражданского общества в полиэтничном Южнороссии-ском регионе» (Ростов-на-Дону, 2001), «Цивилизация и человек проблемы развития» (Ростов-на-Дону, 2001), «Социальный порядок и толерантность» (Краснодар, 2002), «Федеративные

отношения на Юге России» (Ростов-на-Дону, 2003), на международной конференции «Роль идеологии в трансформационных процессах в России общенациональный и региональный аспекты» (Ростов-на-Дону, 2006), на III Всероссийском социологическом конгрессе «Глобализация и социальные изменения в современной России» (Москва, 2006), на региональных конференциях и научно-практических семинарах кафедры социологии, политологии и права Института по переподготовке и повышению квалификации преподавателей гуманитарных и социальных наук при Ростовском государственном университете (1999-2006 гг)

По теме диссертационного исследования разработан и читается спецкурс на отделении «Регионоведение» Южного федерального университета

Всего автор имеет 37 публикаций, в том числе непосредственно по теме диссертационного исследования 20 научных работ общим объемом 32,05 п л

Структура диссертации. Работа состоит из введения, четырех глав, включающих одиннадцать параграфов, заключения и списка научной литературы

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во Введении дается обоснование актуальности темы диссертации, раскрывается степень ее научной разработанности, ставится цель исследования и определяются его задачи, формулируются научная новизна и положения, выносимые на защиту

Глава 1 «Теоретико-методологические подходы исследования группового эгоизма» посвящена выбору теоретико-методологического конструкта исследования на основе анализа существующих подходов к проблеме группового эгоизма в российском обществе, экспликации понятия «групповой эгоизм» в системе социологического знания, а также обоснованию применения к исследованию проблематики группового эгоизма социологического инструментария

В параграфе 1.1 «Групповой эгоизм в воспроизводстве социальных отношений» автор подвергает анализу значение группового эгоизма в воспроизводстве социальных отношений, выявление его влияния на иерархию социальных отношений в российском обществе

Подчеркивается, чго в работах классиков социологии О Кон-та, Э Дюркгеима, Г Тарда прослеживается стремление ускорить социальный прогресс при помощи объективного социального знания и социального проектирования XIX в , на фоне которого возникли социологические науки, был знаком триумфа науки и веры в возможность преодоления эгоистических предрассудков цивилизованным мировоззрением Такие традиции не только давали сильные «козыри» гражданским ассоциациям, но и ставили их в затруднительное положение, поскольку социология, претендуя на социальное знание, рассматривала групповой эгоизм не как нечто субъективное, воплощенное в ментальности человека, а производное от социальной структуры, социальных отношении

В исследовании Э Дюркгеима групповой эгоизм определяется «нормальным» в социально дифференцированном обществе, обществе с ярко выраженными социальными и культурными различиями, и задача состоит в согласовании его крайностей и приведении в состояние «умеренности», готовности к социальному самосознанию для достижения социальной стабильности Общество сталкивается с фактами группового эгоизма в двух формах

— традиционных правил и норм поведения, оформленных в виде правовых и моральных норм,

— включение в социальные и территориальные группы форм общественной консолидации

Уже из того, что «группа думает, чувствует, действует, совершенно понятно, что это сделают ее члены, если бы они были разобщены»1, следует, что групповой эгоизм не является

1 Дюркгейм Э Метод сознания Киев, 1998 С 91

продолжением эгоизма входящих в группу индивидов, что он имеет социальный смысл

Автор считает, что для Э Дюркгейма групповой эгоизм относится к коллективным представлениям о месте группы в обществе и ее успехах Достигнутая определенность отмечается в возникновении элитных правил, выраженных в стремлении группового превосходства и дистанции по отношению к «чужим» Дюркгейм признает, что человек, чтобы присоединиться к группе, не может относиться одинаково ко всем без предубеждения собственная группа для того, чтобы индивид ощущал себя ее членом, дает осознание определенных социальных и социально-психологических принципов, так же как и доверие к членам своей группы должно быть выше, чем к другим, или, по крайней мере, основываться на том, что они «не хуже других» Групповой эгоизм предполагает, что другие группы также устремлены на применение группового превосходства, и ни одна группа не может выражать «общесоциальную волю» и быть инклюзивной, принятой и открытой для всех членов общества

Групповой эгоизм проявляется по Дюркгейму

— стремлением к «переносу» значений коллективности, доверенности на автономные групповые представления и, следовательно, «избирательности» группового воззрения,

— подавлением инициативы и ограничением способностей членов группы с целью ее жесткой безоговорочной консолидации,

— интерпретацией и ограничением социальных и моральных приемов и норм по отношению к «чужим»,

— использованием преимуществ разделения труда, включенного в групповые усилия,

— кодом внутригрупповых отношений и неизбежностью принуждения по отношению к другим группам

В работах М Вебера групповой эгоизм классифицируется по схеме социального поведения На наш взгляд, Вебер отрицает его отношение к традиционному поведению Если исходным

полагать поведение индивида или группы индивидов, то групповой эгоизм является социальным поведением, так как индивиды руководствуются определенным смыслом В групповом эгоизме содержится два признака социального поведения а)субъ-ективная мотивация группы, б) ориентация на других

Консолидация индивидуальности реализует схему группового эгоизма, так как выбирает в точке отсчета «собственную выгоду или пользу», что вписывается в рациональность, но имеет противоположную традицию, как обязательству жить «интересами общества» Согласно Веберу, традиционное поведение ориентируется на трансцендентальные схемы, в то время как групповой эгоизм поддерживается префекционными целями и не содержит легитимных форм В групповом эгоизме доминируют эгалитарные установки, т е все индивиды действуют эгоистически и их претензии равны Поэтому конфликты в обществе воспроизводятся возможностью осуществления потенциала группового эгоизма Побеждает та группа, которая престижна, выигрывает путем максимального соблюдения формальных инструкций, защищающих групповые интересы Если обратиться к веберовскому анализу бюрократии, то нельзя не признать, что групповой эгоизм этого социально-профессионального слоя выражается в «стимуляции доминирования», интеграции, так как благодаря такому поведенческому коду бюрократия наибольшим способом удовлетворяет свои групповые потребности и переводит влияние на другие социальные группы

Выявлено, что под условиями группового эгоизма Т Пар-сонс понимает

— взаимообмен между системами, когда ослабление социе-тальных и культурных идентичностей приводит к их иррацио-нализации, замещению,

— неадекватность поведенческих кодов и символической интеграции, что порождает поиск институциональных форм стабильности,

— нарушения в социальных системах, дисбаланс между социальными ценностями, нормами, ролями и ожиданиями

Коллектив, которому присущи целедостиженческие функции, может занимать позицию группового эгоизма, если ценности и нормы кажутся «неудобными» или «абстрактными» для достижения конкретных целей Тогда члены коллектива, сохраняя определенный статус, стремятся к наращиванию или сохранению адаптивного потенциала отклонением от норм, не вызывающих эффекта целедостижения Парсонс полагает, что в современном обществе групповой эгоизм связан с неадекватностью социальных ценностей и норм в условиях по выполнению целедостиженческой функции коллектива Если коллектив не способен «определять себя» в позиции своих членов, они обращаются к другой референтной группе или вырабатывают позицию адаптации, направленной на внедрение собственных групповых норм и отклонение существующих правил группового взаимодействия Коллектив так и не находится под абсолютным социальным контролем, так как существует множество сфер, которые не подпадают под действие социальных и профессиональных норм

Итак, классическая социологическая мысль определяет групповой эгоизм как отклонение от социальной интеграции, социальной идентификации, указывает на реальное девиантное давление принципов, которые содержат групповой эгоизм Его «естественность» выводится из состояния общественных отношений, отрицания цели успеха в легитимной институциональной форме Ориентация общества на эгоистическую деятельность, бессилие публичного права и отношение к обществу как «гаранту социальных благ» воспроизводит групповой эгоизм как общественные отношения и тип социального поведения В классическом подходе к групповому эгоизму прослеживается стремление изгнать, табуировать в общественных отношениях групповой эгоизм, связав преодоление с более справедливым, социально гармоничным обществом, функциональностью социальных институтов и расширением структурных возможностей Очевидно, что групповой эгоизм привлекает внимание и его существованием как выбором, установкой в деятельности и

поведении людей, в которых структурные ограничения не являются определяющими

В параграфе 1.2 «Субъектпость группового эгоизма» содержится обоснование положения субъектности группового эгоизма как диспозиций акторов социальных отношении в процессе социального взаимодействия

Выявлено, что групповой эгоизм в работах П Бурдье, Э Гидденса, У Бека не может быть описан объектно, как результат воздействия социальных структур на поведение индивидов Недовольный социологическим объективизмом П Бурдье указывает на пагубное заблуждение выдавать «логичные вещи за логику вещей»2 Не менее бесполезным оказывается и социальный бихевиоризм, сводящий групповой эгоизм к игре высших инстинктов, выбору в условиях непорядка и беспорядка

В неклассической парадигме групповой эгоизм, являясь реализацией определенных социальных и культурных диспозиций, воспроизводится в интерпретации социальных структур, конструировании упорядоченных реальностей, обоснованно предпочитает существование, идентичность и безопасность групп Групповой эгоизм выполняет роль «страховки» в неординарной ситуации, когда группа, как и ее члены, не обладает интеллектуальными и временными ресурсами, чтобы «распознать» ситуацию Интересы группы являются «якорем» в новой незнакомой действительности Группа, которой приходится осваивать новое поле деятельности или взаимодействовать с представителями групп, которые более успешны в данных видах деятельности, использует свой эгоизм как в целях группового самоутверждения, так и коллективной самозащиты Чтобы ни говорилось о сотрудничестве групп, реальностью является то, что поле — это поле борьбы, соотношения между доминируемыми и доминирующими Критикуя субстанционализм в понимании групп, Бурдье отталкивается от представления группового эгоизма, упрощающего групповое сознание, позволяющего

2 Бурдье П Начала М , 1994 С 96

в условиях неопределенности, неясности позиций поддерживать конкуренцию Очевидно, что Бурдье рассматривает групповой эгоизм с обеих точек зрения, а именно — как

— следствие усвоенного социального опыта, опоры на прошлое,

— поиск будущего, определение перспектив достижения определенных групповых целей

Автор считает, что в исследуемом теоретико-методологическом конструкте групповой эгоизм относится к реальности «второго порядка», символической матрицы поведения, которая связана с социальной технологией, теми позициями, которые занимают агенты в распределении социальных ресурсов Являясь актуализацией социальных диспозиций, действием в рамках определенной социальной траектории, поведенческие стратегии основываются на выборе правил, адаптивных концепций социальной ситуации Можно предположить, что групповой эгоизм соответствует

— способности агентов конструировать социальный мир через упорядоченность «Я-образа»,

— типам социальных практик, направленных на поддержание социальной дистанции,

— диспозиции «самополагания», которая осмысливает и воспринимает мир с позиции удовлетворения «Я»

Как считает Э Гидденс, «деятельность — это неуправляемый процесс, своего рода поток, в котором рефлексивный мониторинг или сознательное отслеживание деятельности своих действий и действий окружающих составляет основу контроля»3 Согласно данному определению, групповой эгоизм можно представить действием, акторами которого выступает группа индивидов с предполагаемой абсолютизацией группового «Я» Однако Э Гидденс не ограничивается общим указанием и видит в групповом эгоизме непреднамеренный результат снижения преднамеренных дсиствий индивидов, нацеленных на личное благо-

3 Гидденс Э Устроение общества М , 2003 С 49

получие Поэтому подходить к фуппе с обвинениями в групповом эгоизме некорректно, индивиды заботятся о себе, не желая жить с чужими, не разделяя интересы на «достижения» и «благополучие», что не является основанием подозревать их в эгоизме, но в целом мы можем получить групповую дискриминацию или групповую девиацию Последствия группового эгоизма можно назвать уместными, если они недалеко по времени удаляют от события эгоизм молодежи отличается от эгоизма бизнеса возможностью представить «цепь событии», и такой эгоизм носит в большей степени демонстративный характер, не вызывая сбоев в обществе Вступление группы в различные пространственные и временные примирения показывает субъективные интересы представителен эгоизма и тогда сложно предположить, что влияет на рост эгоистических претензий — стремление к наживе предпринимателей, личные, либеральные экономические стандарты или «логичность» экономических нарушении Э Гидденс согласен с П Бурдье в определении символической матрицы эгоизма, которая становится определенным поведенческим и идентификационным выбором

По версии 3 Баумана, «биографизация» жизни и индивидуализация жизненных стратегии снимают традиционные границы эгоизма и альтруизма «кооперации» общество выражает недоверие, так как перестает быть гарантом социальной безопасности, продуцирует риски, и эгоизм коллектива связан с применением структурных задач в поведенческих установках индивида Системная иерархия, которая является результатом взаимодействия на социальном макроуровне, вторгается в жизнь индивида, оставляя ему альтернативу «обособления» Отсутствие границ легитимного поведения представляется следствием отказа от оценочных претензии, конкуренции групп, связанных с претензией на общественное лидерство В современном обществе желаемым выглядит микропорядок, уход от социального хаоса в заданный «представлением о себе» мир, устроенный таким образом, чтобы расширить свободу собственною жизненного маневра и предложить нормы поведения, внешних от-

ношении, возможность уверенности в себе путем прогрессивного регулирования

Польский исследователь П Штомпка выдвинул концепцию культурной травмы, согласно которой насаждаемые быстрые изменения вызывают болезненные воздействия С переходом к постсоциальному обществу рушатся привычные социально ценностные основания, поведенческие коды, формы символического общения Изменения настолько внезапны и неожиданны, что индивиды не успевают адаптироваться, испытывают шок от перемен Если в позиции 3 Баумана индивиды находятся в состоянии неопределенности, потому что коллективные действия утратили эффективность, то индивиды, по мысли Штомпки, осознают и добиваются успеха хотя бы на социальном микроуровне, культурная травма парализует деятельность индивида таким образом, что он вынужден действовать реактивно, реабилитировать досоциаль-ные отношения и смыслы С Бауманом Штомпку объединяет признание травматической позиции Правда, по сравнению с Бауманом, Штомпка категоричен в оценке перемен, которые затронули не только биографический уровень Внимание Штомпки привлекают коллективные травмы, дезориентация и деструкция коллективного общения и группового поведения, вплоть до утраты идентичности или их деградации, упрощения, сведенные к массовым стандартным социальным реакциям

По мнению П Штомпки, групповые стратегии выражаются преимущественно в практических акциях, которые могут принять и форму группового эгоизма, если

а) традиции массовых практик не укреплены в обществе,

б) существует вера в справедливость власти и возможность группового давления на нее,

в) доминируют чувства ценностного гедонизма, безразличия к положению других социальных групп,

г) действует формула поведения «как-нибудь все устроится, обойдется»

Параграф 1.3 «Специфика группового эгоизма в российском обществе: рамки теоретико-методологической эксплицитности»

посвящен выбору эффективной методологии исследования группового эгоизма в российском обществе Логика структурно-дея-тельностного подхода выражается в интерпретации группового эгоизма как канала выражения групповых интересов в условиях дисфункциональное™ социальных институтов и дефицита социального доверия

Можно предположить, что 1рупповой эгоизм как раз и делает возможным отрицательное отношение к привязке природных богатств респонденты не доверяют ни одной группе, которая могла бы воспользоваться природными ресурсами для достижения общественного блага Высокая степень доверия к государству является следствием недоверия к другим гражданам В позициях россиян государство ассоциируется с его формирующей ассоциацией, которая хотя и может являться «неэффективным собственником» и пользователем природных ресурсов, но, по крайней мере, не создает ситуацию превосходящего группового доминирования, открытой демонстрации группы над другими, не допущенными к природным ресурсам Поэтому теория модернизации вызывает больше вопросов, чем позитивных утверждений, если мы не будем исходить из «презумпции» традиционности в российском обществе На наш взгляд, российское общество достигло такого состояния группового эгоизма, которое ориентировано на сферу потребления, а не производства, т е является воспитанием по своим основаниям, что более полно демонстрирует преодоление опыта ускоренной модернизации, ассоциируемой с материальными лишениями и нормированием социальных благ по должностному статусу

Выявлено, что в условиях слабости государства и социальных институтов население ориентаруется на групповое обособление, отношения строятся на основе извлечения «выгод» от слабости власти или «терпения» по поводу демократических процедур Власть поддерживается согласием элит и «дистанцированием от населения», демократические институты «теряют» в той мере, в какой

они «попустительствуют» групповому эгоизму Примечательно, что власть апеллирует к населению не с позиции гаранта «всеобщего блага», а обещания различных групповых льгот и привилегий Иными словами, власть создает ситуацию «собственного ослабления», преднамеренного сужения или отказа от своих функций, чтобы сохранить полностью доминирующее положение в обществе, демократические институты ориентированы не на легитимность порядка, а на внутри— и межгрупповые соглашения Таким образом, проблема состоит скорее не в том, что для России непривлекательны схемы «догоняющей» или «запаздывающей» модернизации Большое значение имеет тот факт, что теория модернизации, полагаясь на институциональные перемены, отвергается ролью практик, создаваемых в социальном пространстве тем, что индивиды «воспринимают» нормы с позиции утрачивания собственного индивидуального или группового мира и могут принять нормы модернизации, если это способствует реализации индивидуальных или групповых целей По крайней мере, можно говорить о групповых видениях «модернизации», которые часто расходятся и создают то, что П Штом-пка называет «диссонансом» восприятия «Единодушие», с которым россияне поддерживают государственную монополию на природные ресурсы при том, что в подавляющем большинстве не склонны ориентироваться на интересы государства, свидетельствует о том, что государство, с одной стороны, не стало возможным агентом модернизации, с другой — приближение к модернизации не связано с радикальными системными изменениями Модернизация в восприятии элитных групп населения ассоциируется с возможностью «обогащения», формирования «достойного образа жизни» и интегрироваться в «золотой миллиард» При этом более 80 % россиян уверены, что не могут каким-то образом повлиять на события общественной и политической жизни, что, конечно, связано с узким коридором «структурных возможностей», но также является логикой «антигосударственной» активности в социальной микросфере Групповая активность в контексте «осознания беспомощности» на-

правлена на сохранение «сферы невмешательства» или расширения доступа к государственным и социальным ресурсам, но не имеет целью превращение в акторов модернизации с соответствующими обязательствами и издержками

Теория социальной иерархии подчеркивает объективность группового эгоизма, так как в российском обществе, в отличие от Польши и Чехии, не сохранилось ни традиций «массового диссидентства», ни субъективной активности частного предпринимательства Российский исследователь М А Шабанова подчеркивает, что особенностью социальной культуры советского периода являются относительно низкий уровень жизни и относительно пониженные претензии массовых групп населения4 Поэтому можно предположить, что рост норм «социального самоопределения» способствовал «потребительским настроениям», оценке групповых отношений по критерию социально-имущественного статуса «недопотреблению», сравнению с положением другой группы

Однако групповой эгоизм в российском обществе связан не только с институциональными и социокультурными намерениями Для массовых групп «синдром недопотребления» в большей степени относится не к повышенной социальной презентации советского времени, а к реальным доходам, 65 % которых уходит на питание и коммунальные услуги, не оставляя возможности для удовлетворения образовательных, медицинских и культурных потребностей, не достигая уровня проекта социального воспроизводства Поэтому нарастает тенденция группового обособления, характерная для социального дна и «преддо-нья» (15—20 %), но и новых бедных (20 %) Выключение из социальной и политической активности, безразличие к интересам государства объясняются

а) неверием в возможности общества и государства «выбраться из бедности»,

4 Шабанова М А Проблема встраивания рынка в «переходные» общества // Социологические исследования 2005 № 12 С 35

б) реализацией сужения социальных контактов (формирование социального гетто),

в) возобладанием неопределенности и бесперспективности Групповой эгоизм, таким образом, во-первых, представляет

социальное явление, определенный тип общественных отношений, воспроизводящий диспропорциональность общественного развития и общественных и индивидуальных интересов Во-вторых, групповой эгоизм осознается и развивается как поведенческая стратегия, направленная на интеграцию групповых целей путем ухода от норм или использования ресурсов и норм общества В-третьих, особенность группового эгоизма в российском обществе состоит в его разновекторности, связанной с использованием «опыта прошлого» и институциональной аномии, социальной анархии в период социальных трансформаций В-четвертых, групповой эгоизм относится к сфере межгрупповых отношений, проявляющихся в сетях социального взаимодействия, а также в социальной структуре общества

В Главе 2 «Аморфность социальной структуры российского общества: воспроизводство группового эгоизма» автор диссертации на основе структурного подхода осуществляет попытку выделить и подвергнуть анализу формы группового эгоизма, продуцируемые нестабильным состоянием социальной структуры российского общества и тенденций нисходящей социальной мобильности, определяемой монополизмом определенных групп на социальные ресурсы и социоструктурными барьерами

В параграфе 2.1 «Социальная дифференциация российского общества: структурные предписания группового эгоизма» освещаются тенденции социальной дифференциации российского общества, связанные с групповым обособлением и сегментацией группового взаимодействия

Выявлено, что сформировались три группы позиций, связанных с оцениванием социально-групповых различий и социальных перспектив

а) глобализация в мировом пространстве, определяющая место страны в мировом разделении труда, влиянии на миро-

вые политические процессы и отношение населения к «мировой элите» или «мировому пролетариату»,

б) изменения, связанные с переходом от социалистической социально-экономическои и социально-политическои системы к системе рыночных отношении и демократических институтов,

в) внутренние изменения, определяющиеся крайней неустойчивостью, аморфностью, неопределенностью социальной структуры российского общества

Обосновывается положение о том, что элита ориентирована на управление через контроль, а не формирование нормативис-тской демократии, что может выглядеть неверно и в какой-то степени связано с «групповым эгоизмом», но данная позиция определена тем, что в системе деятельности полученных приоритетов необходимо оставить сохранение стабильности в стране, предотвращение ее распада Групповой эгоизм сыграл отрицательную роль в ослаблении эффективности государства, падении доверия к государственным институтам и росту «анархических» настроений населения Но, вероятно, элита испытала большие затруднения в том, что не видит достойного партнера в обществе, группу, которая могла бы претендовать на роль «конструктивной оппозиции», конкурировать с элитой в выдвижении альтернативных проектов

Российский «средний класс», к которому номинально относится 20% населения, отличается по социально-профессиональному составу и ценностным ориентациям от предписанной его статусу инициирующей системы общества Во-первых, по социально-профессиональной деятельности он доминирует в сфере обращения и услуг, промышленности, зависит от элитных слоев населения, среди лиц, относящихся к среднему классу, высока доля представителей обслуживающих, сервисных профессии (развлечения, торговля, бизнес, банковская сфера) и слабо представлены управленческий слой и интеллигенция (менее 15 %) Средний слой не может существовать самостоятельно, так как зависит от доходов элиты и в меньшей степени ориентирован на «базисный слой населения» Кроме того, российский

средний слой, выигрывая от обеспеченности в сфере доходов, ориентирован на успехи в экономике и личной жизни и проявляет индифферентизм к социальной и политической активности, ссылаясь на «невозможность повлиять на что-то» и «приоритетность проблем ближайшего окружения»

Выявлено, что в России бедность и богатство ассоциируются с получением статусных позиций, поэтому средний класс опирается на ресурсы причисления к «богатым» и соответственные социально-профессиональные ниши В основе его представлений лежит не приверженность политическим и социальным идеям, а прагматизм, выгода Оценивая положительно «выигрыш от реформ», представители среднего класса не готовы проявить автономность как условие переопределения групповых отношений При самопрезентации, возможно, достаточно, чтобы обеспечить относительно высокий уровень доходов и социальную стабильность, средний класс не может конкурировать с элитами по экономическому и властному ресурсам, а образовательный и профессиональный контексты в российском обществе не являются показателями социально-групповых позиций

На наш взгляд, групповой эгоизм российского среднего класса связан с «уверенностью в себе» как следствием дефицита социальной уверенности и ограниченных структурных возможностей для легитимных практик В отличие от других социальных групп средний класс склонен интерпретировать правовые ситуации как нарушение своих жизненных прав, но эти проявления не выходят за пределы сферы «работы» и «близкого круга» и не воспринимаются обществом как общезначимые

Автор диссертации подчеркивает, что базисные слои пытаются сохранить «узнаваемый мир», ассоциируемый с работой, семьей, обществом, но структурные изменения вносят «неясность» нестабильность работы, низкие заработки влияют на перемещение интересов из «производственного коллектива» в сферу дополнительной занятости или «вторичных заработков» Со сложившимися рыночными отношениями изменилась «массовость труда», но не признается сдвиг в сторону качества труда, что

создает рост «халтуры», «бракодельства», «работы спустя рукава» Если руководствоваться описанием оптимальной социальной структуры, призваннои обеспечить а) относительное равенство возможностей или жизненных шансов развить свои способности, б) меритократический принцип распределения доходов, материальных и социальных благ, поощрение более сложных, ответственных и эффективных видов деятельности, в) относительную свободу акторов в выполнении социальных ролей, г) оптимальную свободу личного выбора индивидуальных траекторий движения в социальном пространстве5, то базисный слой не имеет структурных возможностей Вероятно, нацеленность на сохранение «стабильности» при весьма низком заработке и стремление к доминированию работы влияют на отказ базисного слоя в рамках существующего реального многообразия ориентироваться на более сложные виды деятельности

Таким образом, социально-стратификационная модель российского общества создает «разрывы» во взаимодеиствии различных социальных групп и слоев, что содержит тенденцию «сегментирования», группового обособления Социальные слои ориентированы либо на использование неформальных норм и правил для достижения групповых целей, либо на применение «автономных» норм и правил для совместных практик Социальная структура российского общества характеризуется анорм-ностью, так как в нем не сложился медианный слой, который бы воплощал и реализовал интегративность изменений и был опорой демократических институтов Социальные слои выработали адаптивные стратегии, но не достигли и не определились в гражданских позициях Для большинства россиян активность на социальном микроуровне имеет следствием «замыкание в групповом микросоциуме», а для бедных слоев и «социального дна» — в социальном гетто Хотя групповой эгоизм в российском обществе имеет расходящийся характер, так как элитные слои и примкнувший к ним «средний класс» ориентированы на по-

5 Заславская Т И Современное российское общество М , 2004 С 143

вышение или сохранение социального статуса, базисные слои живут в потерянном социальном мире, рассчитывая больше на «поддержку» государства, чем на индивидуальные усилия, им в общем присущи «структурный колаборационизм», сужение или простое социальное воспроизводство, предпочтение стагнационных форм воспроизводства вместо «рыночной» мотивации

В параграфе 2.2 «Групповой эгоизм в социальной мобильности российского общества» автор сосредотачивает исследовательские усилия на раскрытии взаимосвязи между социальной мобильностью и групповым эгоизмом в российском обществе

В российском обществе нисходящая социальная мобильность в четыре раза превышает восходящую, что влияет на сам характер становления социальной структуры и социальные стратегии россиян Собственным статусом довольны только 16,5 % населения Чуть больше — 17,4 % — оценивают его однозначно отрицательно, и почти 2/3 всех россиян как удовлетворительный6 Больше всего недовольных своим социальным статусом (55,9 % опрошенных) среди тех, кто находится на низших ступенях социальной лестницы Такое самочувствие свойственно представителям низкостатусных групп населения, кроме тех, кто «примирился с обстоятельствами» или видит «даже собственные преимущества»

Выявлено, что позиция самовыражения и карьеры занимает скромное место, уступая критерию «жить не хуже других» в три раза, что свидетельствует о независимости каналов реализации личных способностей и интересов, представлений о карьере, как «отрицательной ценности» и желании «прикинуться» группой по принципу «быть как все» Социальная мобильность доминирует в форме «зарабатывания денег», что создает условия для распространения неформальных практик, ухода от регулирования социальных норм и правил Так как «образование» и «профессия» lie занимают положения «легальных кана-

6 10 лет российских реформ глазами россиян С 30

лов» социальной мобильности, россияне предпочитают «блат», «полезные связи и знакомства», умение подстроиться к обстоятельствам Социальная поляризация определяет интерес к вхождению в так называемый «средний класс», но его структурные возможности ограничены мегаполисами и обслуживанием потребностей элитных и субэлитных слоев

По мнению диссертанта, «возможность зарабатывать» без ограничений, которая воспринимается как «игра без правил», приобрела новые формы, расширив «теневой бизнес» до 70 % занятых Россияне оказались в ситуации «невостребованности» и «недоступности» легальных каналов социальной мобильности Продвижение по знакомству, принадлежность к классу обрели устойчивый характер Таким образом, групповой эгоизм явился «катализатором» социальной мобильности в обществе, где социальные переходы осложняются новыми «составляющими», территориальными и наследственными барьерами В 2001 г втрое сократилось число тех, кто занимается бизнесом или хотели бы им заняться (12,6 % и 12,1 % — в 1996 г и 5,7 % и 3 % — в 2001 г ) Вероятно, мелкий бизнес как реальная достиженчес-кая сфера социальной мобильности для базисных слоев населения перестает быть таковым, что установило правила «группового обособления», бизнес же «топчется на месте» из-за дефицита финансовых ресурсов и нежелания тех, кто им занимается, обосновывать новые формулы и выстраивать новации Выходит, что возможности социальной мобильности в российском обществе постоянно сужаются, если понять, что благодаря мелкому бизнесу сумели выжить и адаптироваться 30 млн россиян

Обосновывается, что негативные принципы «мобилизационных стратегий» состоят в должностной сегментации и дезинтеграции общества, если не будет актуализирован потенциал образования и профессионализма Если каждый второй выпускник вуза в России является «безработным» в течение одного— двух лет после завершения учебы, а вузовские специалисты работают только каждый четвертый, то нельзя утешаться тем, что образование работает на перспективу, создает задачи разви-

тия рынка На наш взгляд, сама система образования порождает «групповой эгоизм» и «ориентированность на самодостаточность», а не выполнение социальных функций, в россииских вузах доминирует «стремление заработать», что способствует групповому эгоизму, дистанцированию от проблем трудоустройства и повышения качества подготовки специалистов Д Л Константи-новский подчеркивает, что 40 % студентов российских вузов работают, часть из них до окончания вуза успевает найти работу7 Такая самостоятельность имеет свои издержки, так как студенты вынуждены отрывать время от учебы и дистанцируются от вуза, воспринимая его как способ получения диплома Образование становится «социальной номинацией», не гарантирующей ничего, кроме выполнения предварительного условия о высшем образовании В условиях, когда дипломированные специалисты работают на вакансиях, требующих знаний «ниже» диплома о высшем образовании, оно перестает восприниматься как капитал социальной мобильности Социально-дифференцирующая роль образования проявляется в том, что преуспевают выпускники престижных, столичных вузов, и групповой эгоизм закрепляется тем, что на эти образовательные структуры приходится 60 % расходов на высшее образование

Структурные условия социальной мобильности ограничиваются средним классом и выходом на микромир «материального» обеспечения Однако переход из «производительной экономики» в третий сектор не обещает перспектив социального проживания, так как имеет возрастные ограничения и иерархию социально-должностных статусов Только каждый двадцатый занятый в сфере обслуживания может надеяться на продвижение Поэтому в ориентации базисных слоев на достижение «групповой изолированности» представляется тенденция пролонгации социального статуса в условиях, когда иные каналы социальной мобильности не доступны или не обещают перспектив повышения

7 Куда идет Россия9 Формальные институты и реальные практики М , 2002 С 222

Групповой эгоизм обеспечивает «стабильность положения», но и способствует сословности Характерно, что групповая солидарность не используется для восходящей социальной мобильности отдельных членов солидарность проявляется в поддержании «собственности», пролонгации социального статуса Российское общество испытывает социальную дезинтеграцию как следствие направленности социальной структуры, сегментированное™ социальных групп и слоев и ориентирует групповой эгоизм на «принятие» данной модели социального взаимодействия Иными словами, групповой эгоизм легитимирует сословность и «дефицит восходящей социальной мобильности», примирение основных социальных групп с обстоятельствами, но минимизирует возможности конструктивных структурных изменений, дающих перспективу социальной интеграции

В параграфе 2.3 «Групповой эгоизм: дисфункциональность и функциональная альтернатива» анализируются возможности сужения функциональности группового эгоизма как модели социального взаимодействия, удовлетворяющей групповые интересы

Можно сказать, что в российском обществе установились соотношение господства, отношения, построенные на социальной зависимости основных групп и слоев от элитных и субэлитных групп Политическое господство воспринимается как внутричастная сфера, так как 65 % россиян не испытывают интереса к политике, считая, что она никоим образом не влияет на их жизнь На наш взгляд, формирование социальных институтов было фактически замещено вызовами системы социального консенсуса, неформальных практик, доверительных и взаимовыгодных отношений посредством неформальных правил Анархический порядок можно считать версией «социального клиентализма», так как власть предоставляет возможность «зарабатывать без ограничений», требуя взамен политической лояльности

Короче говоря, социальные институты стремятся к легитимации социального господства и доступа к власти, т е , не считаясь с материальными затратами, выполнять групповой заказ

Характерно, что среди российских чиновников не так много реформаторов, людей, проживающих в обществе с демократи-зационными формальными нормами Политизировались некоторые потребительские фильтры, которые определены в системе соответствия историческим стратегиям и служат подспорьем группового эгоизма Имеется в виду, что групповой эгоизм определяет превосходство данной группы в сфере управления и то, что является различием групповых норм, видится как «общее благо». То, что население оценивает с потребительской позиции как возможность решать личные проблемы, свидетельствует скорее не об адекватном понимании, а о «вере» в групповой эгоизм как формулу системного взаимодействия

В понимании социальных институтов россияне исходят прежде всего из удовлетворения групповых интересов Немецкие исследователи справедливо отмечают, что «даже если идеология эгалитаризма, перераспределения и социальной справедливости выражает системные веяния к всеобщей пассивности и контрпродуктивности стимулами к действию, социальные нормы не могут быть сведены до индивидуальной трудовой этики»8 Стратегические институты в меньшей степени нуждаются в массови-зации, скорее им требуется применение принципов социальной справедливости и социальной солидарности Однако в российском обществе успешнее реализуются «институциональные недочеты» социальной солидарности, чем актуализация ее достоинств В частности, «уравнительное отношение к труду» и формирование «самочувствия трудом» в базисных слоях ограничивает энергичность и недооценивает действенность рыночных стимулов

Институциональные изменения в российском обществе характеризуются переопределением функций, соответственно, и структуры, и институциональных стратегий, и дело не столько в противоречии формальных и неформальных норм, сколько в отставании структуры институтов от реально выполняемых ими функций От институтов ожида;ог «привычности», а их функ-

8 Повороты истории М , СПб , 2003 Т 1 С 147

ционирование приводит к удовлетворению иных потребностей Если не обращаться к хрестоматийным определениям образования и здравоохранения, семьи и брака, в экономической сфере проявляется доминирование неформальных практик, поэтому рыночные институты, как они представлены, просто привыкли к «отставанию» экономики Групповой эгоизм как способ овладения институциональными возможностями немедленно создал бы ситуацию абсолютного «монополизма» Ясно, что групповой эгоизм не может проявляться через поощрение индивидуальных стимулов, его социальный эффект проявляется опосредованно, через институты

Нам кажется, что разделение на «формальные институты» и «неформальные правила» довольно условно, потому что в российском обществе не выстроены и не являются целью строительства системы формальных институтов Формальные институты представляют систему «селекции», отбора неформальных практик, реорганизуют групповые отношения, т е они вступают в действие тогда, когда возникающая необходимость отменяет обязательность норм и не актуализируется в условиях «доверия» к неформальным соглашениям По сравнению с началом 90-х гг падает значение «группового» права и легальных групповых претензий Трудно признавать, что работники могут добиться передачи предприятия в «собственность коллектива», выработать самостоятельно бизнес-план Эгоизм групп имеет границы выражения и «применения», реагируя на наличие формальных институтов Однако шаткое равновесие нарушается при «внутригрупповом разладе» или получении дополнительных ресурсов определенной группой Так, «средний класс» забыл о своих претензиях в 2002—2003 гг после обеспечения поддержки со стороны государства, но эти требования «были» быстро свернуты с принятием обстоятельств, что интерес государства лежит в сфере крупного сырьевого бизнеса Поэтому судьба формальных институтов зависит от эффективности группового эгоизма, который влияет на стабильность и предсказуемость поведения населения

По нашему мнению, институциональная система в российском обществе адаптирована к воспроизводству группового эгоизма и социальной сегментированное™ общества Подтверждению тому, что институты работают эффективно, если имеют определенный ресурс прочности, способствует модель взаимодействия в дезинтегрированном обществе То, что предписано классической социологией, как обеспечение стабильности в обществе, связано с установлением норм взаимоотношений в обществе, легитимацией неравенства социальных статусов В этом смысле социальные институты конкурируют с групповым эгоизмом Однако в российском обществе социальные институты скорее «вносят» дестабилизацию, дисфункциональность Это прослеживается в необеспеченности прав основных групп населения, конфликтов вокруг использования институциональных ресурсов, и если бы группы были ориентированы на «универсальные способы», общественная сплоченность была бы просто подорвана в силу постоянных «разборок» между органами власти и населением Групповой эгоизм, который противостоит социальным институтам, традиционно «выполняет» функции, которые относятся к институциональным Речь идет о согласовании интересов, конкретных схемах социального взаимодействия, реализации социально-статусного неравенства Российское общество могло бы не примириться с рассмотренной социальной коллизией, если бы не влияние «групповой замкнутости», выработка своего узнаваемого мира, пусть и целью упрощения, сохранения социальных контактов

В главе 3 «Эффекты группового эгоизма в социальном самочувствии россиян» анализируются проявления группового эгоизма в социальном самочувствии россиян, которое выступает интегральной характеристикой их социального позиционирования и формирования массовых социальных практик

Параграф 3.1 «Групповой эгоизм в социальной идентичности россиян» посвящен анализу идентификационных стратегий россиян в условиях отсутствия базисной социальной идентичности и амбивалентное™ идентафикационных образцов

Выявлено, что нарастает сдвиг в настроениях российского населения Во-первых, растет потребность в социальной идентификации, переходе от абстрактных символических форм самоопределения к инструментальным, социально эффективным, способствующим осознанию своего интереса Во-вторых, общество нуждается в социальной идентичности, объединяющей идентичности, которая бы, несмотря на социоструктурные и социокультурные различия, давала возможность находиться в рамках социального консенсуса на основе интегративных ценностей В-третьих, идентификационный выбор россиян как раз затруднен по причине «многообразия» идентификационных моделей, их инсценировочности, виртуальности и неинтегриро-ванности в социальные практики

Как свидетельствуют идентификационные позиции россиян, на смену традиционным коллективным идентичностям советского периода приходят идентичности «личного круга» (семья, друзья), правильный профессиональный выбор товарищей по работе, людей одной профессии Наиболее «посредственно» выглядят государственные и гражданские идентичности, что показывает высокую степень дистанцированности россиян от государства в социальных практиках Идентификационный «зазор» между микро- и макроуровнем должен заполняться групповыми идентичностями Так как между микроуровнем и институциональными формами существует «разрыв», групповые идентичности исходят из идентичностей микроуровня, способствуют интеграции «частной жизни», в то время как в советский период доминировали стратегии формального социального контроля и давления на микросоциум

Подчеркивается, что такая идентификационная ситуация определяет превалирование групповых идентичностеи как способов активации и ориентации в окружающем мире через опору на микросоциум В этом обстоятельстве есть объяснение тому, что россияне выступают как представители социально-профессиональной группы, защищая не социально-профессиональный статус как таковой, а «обретение» микросоциума, поэтому и

групповые интересы трансформируют досоциальные связи На наш взгляд, в идентификационном выборе россиян присутствует логика «оптимизации», т е наибольшей привлекательностью обладают идентичности, или реализующие преимущества, или не содержащие социальных обязательств Даже обращение к идентичности «советский народ» предписывает стремление не столько вернуться к прошлому, сколько продемонстрировать приверженность к ценностям, не имеющим практического, инструментального значения, или поддержать свою групповую обособленность, или оправдать «несостоятельность» Реально сторонники «советской» идентичности не вступают в оппозицию со сторонниками других идентичностей, не создают альтернативные идентификационные институты

Важное место в социальном самочувствии россиян занимает интуитивная идентификация по критерию с людьми того же «материального достатка» или «сравнение с жизнью других» Совпадение идентификационных позиций не ведет к совместимости практик, но легитимирует групповые притязания, делая упор на прагматичность Имущественная идентификация служит ориентиром, процедурой различения «своих» и «чужих» для отношения к государству, социальным институтам и социальным ценностям, формирует правила сближения или дистанцирования Очевидно, что социальная поляризация российского общества может дать только импульс идентификационной модели, ощущения для узнавания в привычном мире Опора на имущественную идентификацию расширяет влияние группового эгоизма, поскольку социальному поведению задается «вариативность» от социальных норм и правил, как использование имущественной дифференциации

Диссертант полагает, что российское общество обладает низкой степенью интеграции Доказательством тому является противоречивость и амбивалентность социальных идентичностей россиян Либеральные исследователи в качестве кризисного индикатора приводят отсутствие базисной идентичности или использование мифологизированных представлений о себе и ок-

ружающем мире На наш взгляд, более точно определить идентификационный выбор россиян как адекватный состоянию общества и его социальных институтов Если в обществе доминирует отношение социальной сегментации, утрачивается потребность в том, что «думают о нас другие», и вырастает необходимость «определить себя» в окружающем мире, чтобы расформа-лизировать лидирующие социальные и культурные различия Поэтому в отношении к внешнему миру российское общество выработало стратегии психологии, которые делают его «произвольным» в собственном восприятии Примечательно, что 34,1 % молодых россиян, группы, наиболее открытой эффектам глобализации, считают, что необходимость для России влиться в мировую культуру не слишком важна9

Очевидно, что дело не в том, чтобы сделать выбор между интегрированностью в мировое сообщество и сохранением самобытности, а сохранить свободу в идентификационном выборе, действовать в соответствии с навыками групповой адаптации Для россиян после разочарования «признания цивилизованным миром» становится ясно, что равнение на «европейскую» или «мировую идентичность» имеет издержки «несамостоятельности» вместо синдрома «неполноценности» Вот почему идентификационный выбор является для россиян выражением групповой индивидуальности, чисто «внутренним делом», определяет преимущественно социальное самочувствие и социальное самомнение Имущественная идентификация расставляет точки в том смысле, что у россиян обозначился «иммунитет» к идеологиям, выходящим за пределы группового взаимодействия Если предназначение идеологии состоит в самоопределении человека, то имущественная идентификация обеспечивает узнаваемость и стабильность как раз в системе взаимодействия, по поводу «материального потребления» и «блокирует» взаимодействие идентификационных влияний, связанных с политической и кульгурно-символической сферами

' Социология и современная Россия М , 2003 С 163

По мнению диссертанта, групповой эгоизм предоставляет возможность «свободы» от определения себя как «ответственных индивидов», переориентируя на безличностный, социально анонимный индивидуализм Поэтому формирование идентичности обретает характер дистанцирования от легитимной интеграции в общество Групповой эгоизм имеет ограничения в виде «истощения ресурсов», что вынуждает обращаться к поддержке государства, так как общество касается системного столкновения интересов или существующего конфликта социальной напряженности Вероятно, «пропуск» идентификации на «среднем уровне», когда выверенное опытом определение «близкого круга» не переводится на режим согласования со структурными и нормативными органами, создает ситуацию идентификационной неопределенности Вместо создания эффективных взаимосвязей, нацеленных на реализацию социального взаимодействия, группы воспроизводят «эффективную общность», занятую «оправданием» групповых претензий

В параграфе 3.2 «Ценностная транзиция российского общества: от коллективизма к групповому эгоизму» автор обращается к исследованию ценностной транзиции в российском обществе, связанной с утратой доверия к коллективному патернализму и неэффективностью достиженческих ценностей

Подчеркивается, что ценности как наиболее значимые жизненные цели и способы их достижения, как придающие смысл социальной жизни, не оказывают непосредственного влияния на поведение индивидов, но определяют их жизненные претензии, степень интеграции общества и характер межгруппового взаимодействия В российском обществе существует проблема достижения социально-ценностного консенсуса, согласования интересов на основе интегративных ценностей Об этом свидетельствуют и конфликт поколений, и социальная напряженность, и доминирование потребительских установок, и затруднения с гражданской идентичностью россиян

Выявлено, что демонстрируемые либеральные ценности «проблематичны» в восприятии, потому что не осознаются как дос-

таточно эффективные в связи с неравенством доступа к политическим и правовым ресурсам, не укреплены в социальном опыте и, не в последнюю очередь, оцениваются сложившейся системой группового взаимодействия Если в обществе слабо действуют институциональные ограничения, ценности теряют смысл, как обеспечивающие позитивность восприятия и превращения в «символы» упорядочивания существующих социальных норм, т е происходит их институционализация, перевод из усилий — цели в ценность — средства

Складывается впечатление, что у большинства россиян выработана дистанцированность к тем, кто подвергает сомнению риск и собственные цели, не имеющие достойного смысла Самоорганизация в российском обществе имеет двойной смысл на «народном» уровне сохраняются традиционные ценности, но в реальности социальные взаимозависимости воплощают инструментальные схемы То, что можно считать процессом демократизации и рационализации сознания, воспринимается как внедрение в виде реализации традиционных ценностей, обращение к духовности, коллективизму, державности В качестве контраргумента подчеркивается антимодернизационный потенциал коллективных ценностей По нашему мнению, следует различать фундаментальные ценности, о приверженности которым заявляют респонденты, и ориентации на инструментальные ценности, которые легитимируют межгрупповое взаимодействие Характерно, что ценности профессионализма, успеха нужны для различения от других и не направлены на достижение социального взаимопонимания То, что в социальном самочувствии россияне выражают, как социальные ценности, может интерпретироваться для групповой консолидации и тем самым больше дистанцироваться от других Однако не следует переоценивать интегрированность ценностей в деятельности групп ни одна ценность не обладает мобилизационной мотивацией, а скорее задает определенные групповые-ориентации, существующие независимо от социальных ценностей Иначе говоря, группы в российском обществе «выработали» нейтраль-

но-ценностный код, так как с ценностями «связываются» прошлое или внешние формы социальной идентификации, но не неформальные социальные практики Подобный индифферентизм приводит к тому, что государству выгодно применять негативную мобилизацию, «образ внешнего врага», так как позитивные ценности воспринимаются как «идеальная схема», не имеющая отношения к социальным практикам

Как известно, самоопределение россиян амбивалентно, так как адекватно состоянию межгруппового взаимодействия с отказом от институциональных ограничений Подобным же образом самооценка группы выводится из ее «идеологизации» по сравнению с другими, но только в той степени, которая оправдывает групповое превосходство или групповую изоляцию Так как группы ориентированы на «амбициозный успех» или «оборонительную позицию», они будут апеллировать в первом случае к инструментальным, во втором — к фундаментальным ценностям Успех в российском обществе представляет мобилизацию внутренних ресурсов и доступ к ресурсам общества путем избавления от социальных обязательств и принятия «конфликтности» других групп При этом в групповом сознании действует ограниченность «социальной реакции», т е группа вынуждена соединяться, чтобы не выключиться из системы социального взаимодействия

Если говорить о ценностной дифференциации российского общества, то она рассчитана на поиск «социального взаимодействия» и реализуется не в выборе «интегрирующего ядра», а скорее ценностного балансира, дающего возможность социального маневра Группы не готовы принять фундаментальные ценности, ценности успешны в силу того, что предполагают ин-ституционализацию группового взаимодействия, добровольное и вынужденное ограничение активности путем компромисса или давления со стороны государства Характерно, что социальные ценности привязываются к государству, отсюда их «народность» и явный индифферентизм в «правовой сфере» Поэтому сценарий воспринимается естественным, если не связан с примене-

нием социальных санкций Что же касается осуждения или сочувствия со стороны отвергнутых групп, то их влияние ограничивается запретом на нарушение границ «группового пространства» Короче говоря, иерархия социальных ценностей в российском обществе уступает экономической и социальной сферам, так как результатом преобразований станут в первую очередь не рационализация социального взаимодействия и деин-фантилизация сознания, а конкуренция социальных групп, которые успешно или менее успешно используют «мифы» и ценности для предложения легитимности собственным групповым интересам

Автор диссертации подчеркивает, что социальные ценности, которые в советский период были «принудительными», связаны с демонстрацией лояльности, «раскодируются» в российском обществе «двояким образом» С одной стороны, можно говорить о «лицемерии», «притворстве» респондентов, позиционирующих приверженность ценностям и поступающих часто противоположным образом С другой — респонденты проявляют интерес к возрождению интегративных целей, чтобы поступиться «завоеваниями реформ» ради порядка и социальной справедливости Вероятно, сознается то, что в восприятии социальные ценности ассоциируются с конформизмом, готовностью играть по правилам, предлагаемым государством, но не содержащим социальной ответственности В то же время респонденты ощущают страхи и тревоги по поводу потери социальной идентичности, социальной безопасности и, главное, социальной уверенности Они хотели бы иметь «государство», чтобы были определены цели развития и принципы социального порядка, чтобы их обращение к фундаментальным социальным ценностям было не индивидуальным или групповым выбором, а санкционировалось «сверху», носило характер социальной директивы и обязательного роста социального взаимодействия

В связи с этим становится очевидным, что деиерархизация социальных ценностей, их ограничение ценностным балансиром и двойственность разводится демонстрацией конформизма

и инструментальное™, пригодных для применения в конкретных сценариях Социальные ценности не представляют потребность группового взаимодействия потому, что ассоциируются со сферой «достижимого», не соотносимого с сетью социальных взаимодействий Ценность «социальной солидарности» осмыслена на «среднем уровне», что свидетельствует об амбивалентном отношении с одной стороны, респонденты нуждаются в социальной эмпатии, взаимности, интегративных ценностях, так как имеют ограниченность индивидуальных и групповых ресурсов, с другой — социальный контроль «грозит» уходом от «отстаивания» собственных интересов и необходимости достижения социального консенсуса, что весьма проблематично без навыков достиженческой культуры

Параграф 3.3 «Групповой эгоизм и мозаичность культурных норм» содержит анализ культурного диссонанса в самочувствии и поведении социальных слоев и групп российского общества, который проявляется в парадоксальном согласовании разнонаправленных культурных норм

Выявлено, что групповой эгоизм как способ организации, способ идентификации групп влияет на формирование культурного диссонанса, несовпадения культурных норм В первую очередь речь идет о противопоставлении протестантского отношения к жизни, связанного с приращением морального и интеллектуального богатства, и православной традиции, в которой православный аскетизм создает предпосылки для стабильного, но статичного политического и хозяйственного механизма

Автор диссертации полагает, что ни одна социальная группа не исповедует индивидуалистические ценности, культуру обогащения и успеха, апеллируя к ценности спокойной совести и душевной гармонии Даже среди предпринимателей и молодежи, которые выделяются позитивным отношением к преобразованиям, уровень поддержания данной ценности составляет 80,6 и 87,9 % при среднем показателе 93,4 % Православная культура выступает «высоким символическим измерением», при помощи которого реализуются расходящиеся групповые страте-

г и и Необходимо отметить, что так называемые «православные ценности» образуют «культурный каркас», в то время как респонденты следуют принципам и нормам протестантской рыночной культуры Такое разделение оставляет «нетронутым» привычку социального участия, потому что высшие ценности, составляющие представления об идеальном значении человека, идеальной жизни, не могут влиять на межгрупповые отношения, ориентированные на конкретные потребности и признание за «чужими» эгоистических индивидов Но и протестантская культура принимает в российском обществе форму поощрения успеха «любой ценой» и из нее исчезло нравственное содержание, православие придерживается ответственности за выполненную работу, неукоснительное соблюдение социальных норм и правил Респонденты селекционируют протестантский этос ссылкой на православную традицию Даже в сопутствующих друг другу понятиях, таких как «личное и общественное», «правовое и нравственное», «профессиональное и общечеловеческое», в условиях расколотости сознания и его реализации можно обнаружить процессы противостояния несогласованности, противоречивости, отмечает Ж Т Тощенко10 Применение тех или иных культурных норм не исключает, а только усиливает противоречивость, которая, тем не менее, выполняет со-циально-ориентационную роль, позволяя в зависимости от ситуации демонстрировать «удобные» ценности Под влиянием группового эгоизма культурные ценности из способа организации превращаются в способ презентации, детерминации намерений, не являясь фундаментом групповой идентичности и группового сознания

Рыночная культура в российском обществе демонстрируется элитами и средним классом (предпринимателями), которые в отношениях с базисными слоями представляются традиционными, т е призывают к терпению, «добровольному труду» и

10 Тощенко Ж Т Метаморфозы современного общественного сознания методология и способы социологического анализа // Социологические исследования 2001 №6 С 9

примирению с обстоятельствами Базисные слои российского общества, не испытывая зависти к богатству, видят свое достоинство в том, чтобы «жить как все», имея в виду «жизненные ориентиры среднего класса» Так как в России ни одна группа не обладает традициями рыночной культуры, можно предположить, что бинарность рыночной и православной культур является «поверхностной», не отражающей сдвиги в миросозерцании большинства россиян Во-первых, россияне живут в ситуативном социальном пространстве, где значение имеют не культурные нормы, а приспособительные или достиженческие установки Во-вторых, ценности вызывают у населения ассоциации с прошлым (92 % россиян ассоциируют их с культурным наследием) и не относятся к актуальным социальным взаимодействиям В-третьих, респонденты отбирают культурные нормы в соответствии с поставленными линиями и групповыми целями и ориентируются на них в качестве «маркера» для опознания «чужих» и «своих»

Таким образом, разорванность культуры в российском обществе обладает эффектом «самонаправленного воздействия», применение формул консолидации по отношению к прошлому и признание «группового эгоизма» в настоящем как непреодолимой тенденции, фактически блокируют перемену групп в реальной рыночной культуре Россияне приспособились к рефлексному переносу культуры через неопределенность выражения культурных ценностей Конфликт поколений, который свидетельствует о разной степени культурных образов, принимает в российском обществе ситуативньш характер молодежь смещается в экономику, в то время как политическая и социальная сферы являются «уделом» старших поколений с воспроизводством традиций стабильности, узнаваемости культурных норм Возможно, культура обладает в восприятии россиян наибольшей степенью интеграции, которая в закрытом обществе сформировала чувство «дистанцирования» от других во внешнем мире, и для большинства респондентов восприятие рыночной культуры означало бы стать «европейцем», что представ-

ляется весьма трудным по социоструктурному и идентификационному кодам Если для политики, символики воспитание статуса рыночной культуры означает «возвращение к себе в Европу», россияне испытывают чувство «неполноценности», так как по критериям рыночной культуры он неизбежно прерывает ее обладание и становится в положение униженного

В главе 4 «Социальное доверие в российском обществе: пути преодоления группового эгоизма» автор рассматривает проблемы группового эгоизма в контексте дефицита социального доверия в российском обществе, связанного с одобрением практик группового дистанцирования и группового обособления

В параграфе 4.1 «Кризис доверия в российском обществе как катализатор группового эгоизма» диссертант обращается к анализу уровня социального доверия в российском обществе с целью выявления взаимосвязи между социальным доверием и воспроизводством группового эгоизма

Подчеркивается, что доверие, сотрудничество и взаимодействие имеют реальное значение для функционирования общественного сектора Поставторитарное государство может предоставлять населению социальные блага — образование, социальную занятость, помощь малоимущим — лишь при условии, что общество проявляет хотя бы минимум доверия к его способности справедливо и надежно перераспределять ресурсы между группами, различающимися по возрасту и уровню дохода" В российском обществе доверие к государству резко снизилось не только в связи с неспособностью государства распределять социальные блага, но и с ограниченными возможностями неформальных практик, «перераспределения» социальных благ конвенционально на неформальной основе Иными словами, доверие в российском обществе ограничивается традициями близкого круга или групп Что же касается доверия к государству, но его степень зависит от недоверия к другим социальным группам Россияне не довеояют государству, но еще в большей степени они не доверяют другим социальным группам

11 Социальный капитал и социальное расслоение в России М , 2003 С 28

На взгляд диссертанта, обоснованность недоверия определяется тем, что оно стало инструментом группового эгоизма, так как может стать закрытым от нападок в узкогрупповых нормах Группа как бы находит оправдание в том, что не ожидает ничего хорошего ни от государства, ни от сограждан Она переносит на государственные институты ощущение недоверия, т е воображаемый негатив в восприятии государственных институтов становится реальным Критика судебной системы, милиции и парламента не привела к улучшению их деятельности, наоборот, это создало условия для «снижения стандартов» деятельности И это при том, что государственные институты действуют в автономном от социального доверия режиме Объяснение можно найти в том, что государственные институты в той или иной степени выражают групповые интересы

Так как большинство россиян привыкли в 90-е гг жить в условиях «анархического порядка», они избегали контактов с государством, что могло бы усилить или понизить доверие Предпочтение действовать через неформальные соглашения предполагает выключение государства или сведение его деятельности к минимуму Такая ситуация вызывает недоверие к представителям по ориентации групп Элитные группы не хотят «экспансии государства», базисные — недовольны уровнем поддержки государства Иными словами, от государства ожидают реализации роли «гаранта общества», от других социальных групп — выдвижения противоречащих друг другу требований Население не сформировало мнения о социальной роли государства, живет образами «традиционных производственных классов» и ориентируется не на социальные нормы, а их групповые образы

Обосновывается вывод, что дефицит социального доверия в российском обществе является следствием неструктурированности группового взаимодействия, ориентированности структуры ожиданий на эгоизм других групп, даже при нарушении социально-ролевых статусов Сложившаяся система социальных отношений не сформировала структурные изменения на поведение групп, тем более, что группы не выработали и собственных поведенческих кодов, руководствуясь «инновационными

сегментами» Таким образом, недоверие «структурировано» в системе группового взаимодействия в силу неэффективности использования структурных и институциональных ограничений

Подчеркивается, что в сложившейся ситуации отказа в кредите доверия групповые взаимодействия выстраиваются по линии «предупреждение», «избегание контактов», на повышение адаптации, что, конечно, создает «издержки общения» и стремление к «минимизации», ограничению необходимости отношений Перекос в сторону «недоверия» переносится и на сферу микросоциума

С точки зрения диссертанта, россияне переносят на государство социально-ролевые ожидания и применяют практики «недоверия» к другим социальным группам Наибольшее недоверие распространяется на те группы общества, интеграция которых не состоялась и не имеет объективной основой конфликт интересов Ограничивая доверие «близкому кругу», респонденты вступают в реакцию «расширенного недоверия» Таким образом, теряет смысл социальный контроль, поскольку троекратный мониторинг осуществляется для групп, не вызывающих подозрение в личных групповых амбициях Так, респонденты негативно оценивают профессиональную деятельность работников здравоохранения и образования, часто упрекая в непрофессионализме, хаотичности и коррупционности Системе здравоохранения, по данным 2004 г , не доверяют 36,7 % россиян12 На работников здравоохранения как социально-профессиональную группу возлагаются грехи недофинансирования, что порождает неквалифицированные медицинские услуги и текучесть кадров Подозрение в групповом эгоизме является надуманным, так как среди работников здравоохранения «циников» не больше, чем в любой другой социально-профессиональной группе

Тем самым усиливается сегментация нормативной аномии, приводя к усилению группового эгоизма Респонденты высту-

12 Российская идентичность в условиях трансформации Опыт социологического анализа С 124

пают за сильное государство, но так и не определились в оценке «сильного» общества Доверие к государству поддерживается потребностью в стабильном порядке, но при отсутствии доверия в межгрупповом взаимодействии, высока степень автономности государства от общества и проблематизировано отношение к социальным институтам, которые не воспринимаются независимыми как форма реализации групповых интересов Поэтому открытым остается формирование заинтересованности в достижении стабильного социального порядка

Параграф 4.2 «Альтернатива групповому эгоизму: консенсус интересов социальных групп» посвящен анализу перспектив достижения консенсуса интересов социальных групп в российском обществе как альтернатива групповому эгоизму

В диссертации реализуется положение, что групповой эгоизм ориентирован на доминирование группового интереса как конкретной опоры деятельности Мы отмечаем, что институциональные практики в российском обществе ограничены неформальными соглашениями, и можно предположить, что они могут принести успех, если обещают больше выгод действующим социальным группам Так же ни одна из групп российского общества не исходит из обозначения институциональных практик как безальтернативных

Выявлено, что поиск «идентифицируемого» института взаимодействия блокируется не только ретроактивизмом россиян, но и нормативной неконсистентностью, противоречивостью существующих норм и правил Наведение политической стабильности выглядит привлекательным, так как с ней ассоциируются «право и порядок», которые поддерживаются большинством опрошенных (73 %) Вероятно, нормативная стабильность требует применения усилий социальных групп с ориентацией мониторинга социальных норм на их применение с целью демонстрации реальных, а не воображаемых проектов

Подчеркивается, что современный социальный порядок рассматривается респондентами двояко как социальная данность и как не совпадающий с идеальным значением «порядок» По-

этому взгляд в прошлое демонстрирует неудовлетворенность «настоящим», хотя многие признают социальный порядок наиболее адекватным «настоящему», заявляют о его превращении из нелегального в легитимный, что открывает перспективы нахождения социально ценностного консенсуса Существующий порядок осознается формальным, из него исходят, апеллируя к правовым нормам, но сфера социального взаимодействия относится в восприятии респондентов к неформальным, коллективным соглашениям Требования, которые вносятся лояльным порядком, не обязательно становятся условием деятельности людей Поэтому наблюдается воспроизводство досоциальных отношений, обладающих для респондентов большей «узнаваемостью» и применением, чем легальные, формальные нормы Правомерность поведения членов общества, к сожалению, определяется не предписанными нормами, а сословными групповыми интересами В реальности это выражается в постоянном стремлении выйти за пределы легального порядка, ритуализме и абсентеизме в отношениях с другими социальными группами Можно отметить тенденцию «стагнации» легального порядка, т е демонстрацию привязанности к формальным нормам На наш взгляд, в российском обществе сегментация социального порядка сузила бы влияние группового эгоизма до уровня «конфликта интересов», вполне реализованных в рамках демократических институтов Очевидно, социальный порядок может стать пространством преобразования борьбы частных интересов в состязательность интересов, определяемых только собственно правовыми и социальными нормами Пока же россияне могут повторять или не повторять «достижения» или «провалы» по отстаиванию своих интересов

Автор диссертации придерживается позиции, что сдвиг в сторону от группового эгоизма вероятен, если россияне осознают себя гражданами и сопоставят реализацию групповых интересов в гражданских ассоциациях, надеясь отстоять социальную компетентность и престиж, чтобы их приняли как равноправных партнеров в диалоге общества и государства До сих пор

большинству россиян присущ правовой нигилизм, т е перенос собственной правовой некомпетентности на противоречивость существующих законов Руководствуясь этим правилом, 62 % опрошенных относятся к нарушению закона в зависимости от ситуации и при том, что большинство хотели бы наведения порядка, 53 % склонны опровергать проявление группового эгоизма, выдвигая при этом завышенные критерии к государственным структурам и явно заниженные — по отношению к себе и «своей» социальной группе С отрицательным отношением россиян к праву и законности можно связывать и возможности становления в России правового государства Иначе повторяется ситуация взаимного обвинения власть исходит из неправового состояния общества, общество считает, что государство не способно обеспечить права и свободы граждан

Таким образом, пути преодоления группового эгоизма в российском обществе не представляются перспективными в плане «усиления» вмешательства государства Более предпочтительно преодоление ретроактивизма и внедрение социального порядка, который «легитимирован» населением, исходит из того, что «наихудшие» социальные нормы лучше «совершенного» группового эгоизма Наконец, наличие правопорядка как системы обеспечения прав граждан и их правовой компетенции «выбивает почву» из-под политики ограничения группового эгоизма маргинализующим гаи внеэкономическим принуждением Корпорации как субъекты социальной активности, несмотря на риск элитных интересов, применяя стратегии «завоевания рынка», демонстрируют обществу возможность рационального выражения интересов даже ценой «лоббирования» собственных проектов При этом речь не идет об «устранении государства», с которым у россиян ассоциируется «порядок», речь идет о восстановлении социального доверия как ресурса межгруппового взаимодействия, который «рассредоточивается» в соответствии с ожиданиями отдельных групп и не может быть инструментом давления на государство с целью завоевания социальных привилегий и способом оправдания группового эгоизма

В Заключении подводятся окончательные итоги исследования, делаются общие выводы

По теме диссертации опубликованы следующие работы: I Монографии

1 Нечушкин А Ю Групповой эгоизм в российском обществе М Социально-гуманитарные знания 2006 — 9 и л

II. Брошюры

2 Нечушкин А Ю Групповом эгоизм теоретические проблемы исследования Ростов-н/Д Изд-во СКНЦ ВШ, 2002 — 1 пл

3 Нечушкин А Ю Групповой эгоизм классическая парадигма исследования Ростов-н/Д Изд-во СКНЦ ВШ, 2002 — 1 пл

4 Нечушкин А Ю Групповон эгоизм дисфункциональность и функциональная альтернатива Ростов-н/Д Изд-во СКНЦ ВШ, 2004 — 1 п л

5 Нечушкин А Ю Социальная дифференциация российского общества структурные предписания группового эгоизма Ростов-н/Д Наука—Пресс, 2005 — 1 п л

6 Нечушкин А Ю Групповой эгоизм в социальной мобильности российского общества Ростов-н/Д Наука—Пресс, 2006 — 1,1 п л

7 Нечушкин А Ю, Горбенко Е В, Кулахметов Р Ф, Ларькова Е П Российское общество в условиях трансформации национально-цивили-зационной самоидентификации и ментальных качеств М Альфа— М, 2006 — 1,25п л (0,4 п л )

8 Нечушкин А Ю Пути преодоления группового эгоизма в современной России Ростов-н/Д Ростиздат, 2006 — 1 п л

9 Нечушкин А Ю Специфика группового эгоизма в российском обществе Ростов-н/Д Ростиздат, 2006 — 1,1 п л

10 Нечушкин А Ю Предписания группового эгоизма и применение культурных норм в российском обществе Ростов-н/Д Ростиздат, 2007 — 1,1 п л

III Статьи, тезисы докладов и выступлений

11 Нечушкин А Ю Специфика группового эгоизма в российском обществе // Актуальные социально-правовые проблемы развития транзитивного общества Сборник материалов 5-й Всероссийской научной читательской конференции молодых ученых Краснодар Краснодарская академия МВД России, 2005 С 34—36 — 0,1 п л

12 Нечушкин А Ю Гуманизм как ценность и мобилизирующий компонент развития российского общества // Роль идеологии и трансформационных процессах в России общенациональный и региональный аспекты Сборник материалов Международной научной конференции 20-21 апреля 2006 Ч 3 Ростов-н/Д, 2006 С 92-93 — 0,5 п л

13 Нечушкин А Ю Мобилизирующаяся роль идеологии гуманизма для развития российского общества // Социально-гуманитарные знания Дополнительный выпуск 2006 С 246—253 — 0,3 п л

14 Нечушкин А Ю, Макиев 3 Г Коллективное насилие // Социально-гуманитарные знания Дополнительный выпуск 2006 С 218—225 — 0,3 п л (0,15 п л )

15 Нечушкин А Ю Групповой эгоизм и российская молодежь // Молодежь и формирование гражданского общества Сборник материалов Второй общероссийской научно-практическои конференции Волгоград, 2006 — 0,1 п л

16 Нечушкин А Ю Групповой эгоизм как способ презентации и реализации интересов на основе присвоения институциональных ресурсов в российском обществе // Научная мысль Кавказа Дополнительный выпуск № 2 2006 — 0,5 п л

17 Нечушкин А Ю Кризис доверия в российском обществе как катализатор группового эгоизма // Научная мысль Кавказа Дополнительный выпуск № 2 2006 — 0,5 п л

18 Нечушкин А Ю Эффекты группового эгоизма в социальном самочувствии российской молодежи // Социализация молодежи Юга России в XXI в Тезисы и материалы межрегиональной научно-практической конференции Ростов н/Д, 2007 — 0,1 п л

19 Нечушкин А Ю Специфика группового эгоизма в российском обществе // Путь в науку Молодые ученые об актуальных проблемах социальных и гуманитарных наук Выпуск 8 Ростов н/Д, 2007 — 0,1 пл

IV. Учебники, учебные пособия

20 Нечушкин А Ю, Волков Ю Г, Епифанцев С Н Социология Учебник Москва ИКЦ «МарТ», Ростов н/Д, 2007 — 12 п л

Сдано в набор 26 04 2007 Подписано в печать 27 04 2007 ^ Формат 60x84/16 Печать офсетная, гарнитура Times New Roman Тираж 100 экз Заказ № 159 Отпечатано с готовых диапозитивов в типографии «Ант» 344018, г Ростов-на-Дону, пер Островского,153

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора социологических наук Нечушкин, Александр Юрьевич

Введение.

Глава 1. Теоретико-методологические подходы исследования группового эгоизма.

1.1. Групповой эгоизм в воспроизводстве социальных отношений.

1.2. Субъектность группового эгоизма.

1.3. Специфика группового эгоизма в российском обществе: рамки теоретико-методологической эксплицитности.

Глава 2. Аморфность социальной структуры российского общества: воспроизводство группового эгоизма.

2.1. Социальная дифференциация российского общества: структурные предписания группового эгоизма.

2.2. Групповой эгоизм в социальной мобильности российского общества.

2.3. Групповой эгоизм: дисфункциональность и функциональная альтернатива.

Глава 3. Эффекты группового эгоизма в социальном самочувствии россиян.

3.1. Групповой эгоизм в социальной идентичности россиян.

3.2. Ценностная транзиция российского общества: от коллективизма к групповому эгоизму.

3.3. Групповой эгоизм и мозаичность культурных норм.

Глава 4. Социальное доверие в российском обществе: пути преодоления группового эгоизма.

4.1. Кризис доверия в российском обществе как катализатор группового эгоизма.

4.2. Альтернатива групповому эгоизму: консенсус интересов социальных групп.

Введение диссертации2007 год, автореферат по социологии, Нечушкин, Александр Юрьевич

Актуальность темы исследования. В настоящее время российская социологическая мысль отмечает высокую степень дезинтеграции общества, рассогласованность в социальном взаимодействии социальных групп и слоев, недоверие к государственным и социальным институтам, сегментированность социально-статусных позиций, поведенческих кодов, социальных и нравственных норм.

Институциональные и структурные изменения в условиях социальной иммобильности и короткого периода времени относят к социальным трансформациям. Подчеркивается их спонтанный, имеющий неоднозначные социальные последствия и порождающий социальные риски характер. Действительно, социальные изменения содержат отклонения от намеченных целей, могут принимать состояние самосбывающегося пророчества. Ведь социальное развитие определяется «субъективной» картиной общества, социальными потребностями большинства населения. Если люди готовятся к наиболее худшему социальному сценарию, он может стать вполне реальным хотя бы по социальным последствиям. Групповой эгоизм, поведенческие стратегии, направленные на поддержание или достижение социальных целей путем обособления, подавления других социальных групп, переложения социальной ответственности и использования социальных институтов для воспроизводства социальных и культурных различий, являются «социальным фактом» в российском обществе.

Групповой эгоизм, представленные способы адаптации и интеграции в социально дезинтегрированном обществе, несомненно, имеют прагматический эффект для индивидов, привыкших жить и действовать в условиях социальной аномии и социальной анархии. Но групповой эгоизм блокирует усилия по социальной консолидации общества, созданию эффективного государства и продвижению по пути социальной модернизации.

Поворот к институционализации социального порядка, повышению роли государства в экономической, социальной сфере, который характеризует последнее пятилетие российской жизни, осуществляется в условиях сопротивления со стороны различных групп, действующих по правилам группового эгоизма. Внедрение правовых норм, рациональное функционирование социальных институтов и стремление ограничить или нейтрализовать искажение социальных практик вызывают негативную реакцию, связанную с потерями социальной преференции, издержками социальной ответственности и законопослушшшя. Возникает парадоксальная ситуация, когда большинство россиян выступают за наведение порядка, восстановление законности и ответственности, но в отношении собственных социально-статусных позиций, объема прав и обязанностей хотели бы сохранить «волю», возможность жить и действовать в соответствии со сложившимися конвенциональными установками. Люди пытаются возложить ответственность на государство и крупный бизнес, не пытаясь осмыслить и принять какие-то действия по обретению «правовой лояльности и навыков жить по нормам». В обществе отсутствуют референтные группы, которые могли быть ориентированы на принятие социального консенсуса, продемонстрировать образ жизни, совпадающий с универсальными правилами социальной жизни, социальным долгом.

Конечно, можно говорить о посттравматическом синдроме, слабости государства и маргинальности правовых норм, о непреодолимости социокультурного шока и индивидуализации жизненных стратегий как стимулах группового эгоизма. Тем не менее, миллионы россиян, привыкших к консенсусу «социального невмешательства», социального исключения, ориентированы на сохранение длинной социальной дистанции от общества и государства, испытывают гражданское недоопределение и не готовы к интеграции и консолидации на базе социальных ценностей порядка и справедливости. Групповой эгоизм удобен тем, что переводит социальный протест в социальную девиацию, рассредоточивает социальную энергшо на социальном микроуровне, но без его преодоления или хотя бы нейтрализации трудно добиться изменений в повышении эффективности государства, формировании цивилизованного рынка и обеспечении социальной стабильности и безопасности. Групповой эгоизм, связанный с «уверенностью в собственных силах», предполагает только негативную идентификацию и мобилизацию, является «питательной почвой» для эгоцентристских, ксенофобских, локалистских предрассудков и стереотипов. Можно сказать, что групповой эгоизм воспроизводит «дисфункциональную стабильность», диссонансные социальные взаимодействия и досоциальные формы социального обеспечения, что содержит риски социальной деградации и стагнации, доминирования долговременных неформальных практик.

Вышесказанное определяет выбор данной темы, так как по теоретико-методологическим и социально-практическим основаниям важно выявить характер группового эгоизма как самопрезентации и поведения социальных групп, в сфере экономики, социальной интеграции, отношения к государству. Осознание масштабов, форм и неэффективности группового эгоизма является свидетельством гражданской зрелости общества, его способности к рефлексивному мониторингу.

Степень разработанности темы. Исследования группового эгоизма имеют устойчивую социально-психологическую традиционность, связанную с работами Дж. Смелзера, Г. Jle Бона, Г. Тарда. Социологическая мысль, признавая социологический дискурс групповой деятельности и группового мышления, отмечает феномен эгоизма, отталкиваясь от сложности описания эгоизма в принятых научной мыслью концепциях.

Тем не менее, классики социологической мысли Э. Дюркгейм, М. Вебер, Л.Ф. Уорд исходили из проблем мотивации поведения привычными социальными ориентациями, желаемыми и потребляемыми. Групповой эгоизм, как поведение, ориентирован на удовлетворение социального потребления путем социальной дисфункции, социальной аномии, нарушения принципов органической солидарности. В классической версии групповой эгоизм представляется нарушением социальных норм, социальной патологией, вызванной различными возмущающими факторами (низкий уровень социальной консолидации, войны, классовая борьба, реформирование общественного сознания). Групповой эгоизм признается следствием несбалансированности социальных и групповых интересов, утраты влияния интегративных ценностей и легитимации противоречащих социальным нормам и правилам средств и способов достижения индивидуальных и групповых целей. Классическая социология анализирует групповой эгоизм в контексте определенных общественных отношений. По Э. Дюркгейму, эгоизм воспроизводится в функциональной зависимости социальных связей и состояния коллективного сознания. М. Вебер рассматривает групповой эгоизм как возмещение рационального поведения, возможность при недостатке рациональных средств и навыков социальной реакции достигать коллективных целей досоциальной солидарностью.

Таким образом, классическая социология оценивает групповой эгоизм как «социальную патологию», которая нормальна в определенных воспроизводящих ее социальных отношениях. Подобный подход развивается в теории функциональной альтернативы Р. Мертона, согласно которой групповой эгоизм ориентирован и поддерживает выполнение социальных функций социальными институтами, служит способом консолидации социальной группы и ее социальной идентичности. По Р. Мертону, групповой эгоизм является альтернативой функциональному давлению в условиях, когда доминируют дисфункции социальных институтов. По его классификации групповой эгоизм можно отнести к ритуализму и ретреатизму, так как формальное искажение правил или уход от них связаны с возможностями в рамках этих правил добиваться реализации групповых ценностей.

Концепции макроуровня освещают групповой эгоизм в системе социальных отношений, предполагая выражение на уровне социальной интеграции, разработанной в исследованиях Дж. Мида, Г. Кули, П. Блумера,

П. Бергера, Т. Лукмана. Институционализация перемещает акцент на взаимодействие индивидов и интерпретацию понимания, осуществляемого в процессе такого взаимодействия. Групповой эгоизм является проявлением слабости человека, перемещением индивидуализации в стандартное групповое поведение, позиционированием императивного «Я» над рефлексией, достижением взаимного согласия на уровне группы с целью «навязывания» групповых интересов как универсальных, имеющих общесоциальное значение. Обозначенная собственная (групповая) значимость рассматривается как определенное отношение с другими людьми и внедряется в качестве конструируемого символа. Эта позиция развивается в работах П. Бергера и Т. Лукмана. Групповой эгоизм восходит к объективным условиям существования, интерпретации социальных рисков, согласно которой индивид наиболее успешно реализует свои цели, действуя в группе, имеет длительную социальную деятельность по отношению к другим группам, воспринимает их как «чужих» и поддерживает превосходство по отношению к ним. Упорядочивание реальной повседневной жизни достигается через конструирование общества, в котором группа воспринимается центром «порядка», оппозицией влиянию «чужих».

В исследованиях П. Бурдье, Э. Гидденса, Д. Макклеланда, П. Штомпки намечаются пути исследования группового эгоизма на основе деятельностного подхода. П. Бурдье в концепции диспозиций указывает на применение норм группового эгоизма, как социально унаследованных или принятых установок, соответствующих правилам «игры». Им подчеркивается присоединение групп к существующему порядку, правилам господствующих групп с целью использования социальной компетенции, официальных процедур для легитимации собственных групповых интересов. Групповой эгоизм относится к символическому измерению социального порядка. Позиции форм группового доминирования являются «естественными», несмотря на то, что реализуются в форме символического исключения: группа может выполнять функции эксперта в той или иной социопрофессиональной сфере, осуществляя легитимацию социальной иерархии.

Подход Бурдье характеризуется отречением от субстанционализма, отклонением группового эгоизма, как совместной практики, достаточной действенной и связанной с делегированием интересов, чтобы говорить о возможности группового перемещения из одной сферы в другую посредством диспозиций. Эгоизм может осмысливаться как ресурс достижения, связанный с восполнением политических, экономических и символических ресурсов для деятельности в легитимном пространстве.

Теория структурации Э. Гидденса примечательна тем, что анализирует групповой эгоизм в рамках практик акторов, использования «практических схем» в условиях недостижимости или ослабления рефлексивного знания. Групповой эгоизм уравнивает шансы экспертных и деятельностных групп населения, ограничивая возможности включения дискурсивного сознания, которое делало бы деятельность социальных групп контролируемой и ограничивало в той же степени потенциал социальной мобильности. Групповой эгоизм порочен в том смысле, что упрощает возможность выразить практически то, что группы не в состоянии сделать дискурсивным образом.

П. Штомпка предлагает синтетический подход к проблеме группового эгоизма. Он позиционирует мысль о предопределенности группового эгоизма при травматических социальных изменениях. Согласно исследовательской схемы П. Штомпки, групповой эгоизм, с одной стороны, наследует опыт двойственности человека в социальном обществе, с другой - связан со стремлением преодолеть посттравматический синдром. Групповой эгоизм представляет стратегию, основанную на интерпретации ситуации, как требующей выхода на практику. Отрицание логики и групповой ответственности за прошлое и ориентация на социально-стратегические достижения без применения и поддержания стандартов и норм рыночной культуры характеризуют поведение социально активных агентов. Групповой эгоизм воплощает ретроактивизм и социальную исключительность, предохраняет от чрезмерных социальных ожиданий и отдает предпочтение формам социальной взаимопомощи или «сделки», при которой участники настроены на получение взаимной выгоды. П. Штомпка признает правила группового эгоизма, указывая на вполне возможный отказ от индивидуализма и адаптации до тех пор, пока не появятся система ценностей и новые групповые идентичности, связанные с легитимацией достиженческой культуры.

Российская социологическая мысль исследует групповой эгоизм в различных аспектах социальной жизни. Т.И. Заславская, М.А. Шабанова, В.В. Радаев, Ю.Г. Волков, И.П. Попова рассматривают групповой эгоизм в контексте институционализации неформальных практик, расхождения формально-правовых норм и поведенческих стратегий, направленных на создание механизмов неправового взаимодействия. Групповой эгоизм осмысливается как «переориентация свободы» в обществе с неэффективными правилами, рыночными институтами и «сословностью» социальных интересов.

В исследованиях Л.Д. Гудкова, Б.В. Дубина, А.Г. Левинсона, Е.А. Здравомысловой применяется модель тоталитаризма, анализа группового эгоизма, как сословной, навязанной идентичности, неразвитости навыков социальной самостоятельности и идентификационного выбора в условиях неэффективности государственных институтов. Группа выполняет роль «институционализированного сектора», гаранта социальной уверенности, безопасности и поддержания связей с обществом.

Работы Л.А. Беляевой, З.Т. Голенковой, Т.И. Заславской, М.Ф. Черныша, Л.А. Семеновой посвящены интерпретации группового эгоизма, как состояния социальной дезинтеграции российского общества, невозможности и неготовности к применению форм социально-мобильного взаимодействия, обеспечивающего воспроизводство социальных коммуникаций, соблюдение базисных социальных ценностей и поддержание паритета интересов, направленного на доступ к социальным благам различных социальных групп. Гипертрофированные формы социального неравенства, по мнению данных авторов, закрепляют групповой эгоизм, так как негативная зависимость между результатом труда и вознаграждением ведет к тому, что группы находятся в конкурентных отношениях с целью давления, продвижения и использования социальных и властных ресурсов в «свою пользу».

Исследования М.К. Горшкова, Н.Е. Тихоновой, Т.М. Макеевой, Е.С. Балабановой, A.JI. Темницкого показывают групповой эгоизм, как следствие «ускоренной модернизации», как формы достиженчества, связанной с актуализацией личных и групповых ресурсов, переопределением иерархии социальных ценностей и предпочтений, наследственностью традиционных форм идентичности. Предполагается, что групповой эгоизм имеет тенденцию к «нивелированию», конкурируя с достижением социально-группового консенсуса. Одновременно выявлены его роль в расширении возможностей социальной карьеры и влияше на социальную активность по достижению целей группового «комфорта» и «уверенности».

Таким образом, в современной социологической мысли сложились три основных подхода к истолкованию проблем группового эгоизма: а) структурный, рассматривающий групповой эгоизм как условие воспроизводства общественных отношений, связанных с социальным и профессиональным обособлением и демонстрацией групповых и социальных интересов; б) диспозиционный, анализирующий групповой эгоизм, как символический ресурс, воспроизводимый в процессе определения и переопределения групповых позиций согласования интересов; в) деятельностный, направленный на исследование группового эгоизма, как способа реализации определенных практических схем и установок в условиях неравного доступа к социальным ресурсам, низкого социального доверия в обществе.

Указанные подходы обладают объяснительным и аналитическим потенциалом, но имеется определенная проблема в изучении группового эгоизма, как совокупности поведенческих стратегий, направленных на легитимацию неформальных практик и использование социальных институтов с целью сохранения «достигнутого положения» или получения достаточных социальных привилегий, а также закрепления «особого» положения и сокращения или удлинения социальной дистанции с другими социальными группами.

Именно эти обстоятельства делают актуальной разработку проблемы группового эгоизма в российском обществе, как имеющего важные для развития социологической мысли теоретико-методологические и теоретико-концептуальные последствия, так и социально-практические выводы для реализации эффективного социального управления и сбалансированной социальной политики.

Гипотеза исследования. Групповой эгоизм в российском обществе реализуется через поведенческие стратегии различных групп населения, обозначенных по способам переориентации к определенным неформальным практикам, связанным с использованием институциональных норм или отклонением от них на основе имеющихся внутригрупповых и межгрупповых инноваций с целью закрепления достигнутого социального статуса или получения преимуществ в распределении социальных благ. Групповой эгоизм ориентирован на сохранение дисфункциональности социальных институтов, «замещение» социального доверия и воспроизводство социальных и культурных различий для негативной консолидации. Хотя групповой эгоизм имеет определенное позитивное значение в условиях разрушения государства, монополизации экономики и социальной дезинтеграции, он порождает социальные риски «девиантности», ухода от социальной и правовой ответственности, сегментации социальных ролей.

Цель диссертационного исследования состоит в изучении, выявлении структурных, функциональных, деятельностных оснований группового эгоизма, его производства и воспроизводства в социальном взаимодействии, а также влиянии на институциональные и структурные преобразования в обществе и становлении новой рыночной культуры.

Достижение поставленной цели предполагает решение следующих исследовательских задач:

- анализ стратегии группового эгоизма как социальных отношений, определенных дисфункциональностыо социальных институтов и диспропорциональным или переходным состоянием социальной структуры;

- выявление социальных и культурных диспозиций, ориентированных на стратегию «социального дистанцирования»;

- характеристика специфики эгоизма в условиях российских социальных трансформаций, его роли в замещении «патернализма» и нейтрализации ценностного плюрализма;

- описание социальной дифференциации общества как структурных возможностей группового эгоизма;

- исследование влияния группового эгоизма на социальную мобильность в российском обществе;

- анализ группового эгоизма как функциональной альтернативы в условиях дисфункционалыюсти социальных институтов;

- исследование значения группового эгоизма в становлении социальной идентичности россиян;

- изучение взаимовлияния группового эгоизма и ценностных ориентаций россиян;

- анализ группового эгоизма как барьера на пути становления рыночной достиженческой культуры;

- выявление замещающего характера группового эгоизма в условиях дефицита социального доверия; исследование путей и способов преодоления группового эгоизма в построении социально эффективного общества и государства.

Объектом исследования является межгрупповое взаимодействие, направлешюе на воспроизводство или изменение социально-статусных позиций.

Предметом исследования выступает групповой эгоизм, как поведенческие стратегии социальных групп и слоев, ориентированных на успешность как принцип референтности с использованием эксклюзивной групповой идентичности и поддержание дистанции по отношению к другим социальным группам.

Теоретико-методологическую основу исследования составляют концептуальные разработки классической социологии, рассматривающие групповой эгоизм как стратегии, направленные на производство и воспроизводство социальных и культурных различий с целью сохранения или повышения социальных или социально-статусных позиций: теория социальной аномии Э. Дюркгейма, модель целерационального поведения М. Вебера, открытых и латентных функций Р. Мертона и диспозиций П. Бурдье. Автор диссертации использует исследовательские процедуры отечественных ученых - М.А. Шабановой, JI.A. Беляевой, З.Т. Голенковой для анализа стратегий социальных групп и слоев в условиях социальной дезинтеграции и расхождения между формально-правовыми нормами и неформальными практиками.

Эмпирическая база работы представлена, во-первых, материалами социологических исследований, проведенных различными подразделениями ИС РАН, ИСПИ РАН, ИКСИ РАН в 2001 - 2006 гг.; во-вторых, социологическими центрами городов Новосибирска, Екатеринбурга, Санкт-Петербурга, Ростова-на-Дону; в-третьих, данными социальной статистики Госкомстата РФ, Минтруда и социального развития, Минобразования РФ.

В работе использовались также материалы социологических исследований по ЮФО, проводимых с участием автора ЦСРИиП ИПГПС РГУ и ИСГТИ РАН в 2003 - 2006 гг., в том числе по гранту Всемирного банка «Оценка качества и доступности социальных услуг органов государственной власти, местного самоуправления и бюджетных учреждений в субъектах Южного федерального округа» (2006 г.) и «Проблемы обеспечения жильем молодых семей в Ростовской области» (2005 г.)

Научная новизна исследования состоит в выявлении стратегий группового эгоизма и обусловленного им влияния на структурные и институциональные изменения, а также на идентификационные модели и ценностные ориентации россиян. Она может быть выражена следующим образом:

- дана социологическая характеристика группового эгоизма как производства и воспроизводства форм социального взаимодействия, направленного на приоритеты групповых интересов над общественными и неравный доступ к социальным ресурсам;

- описан групповой эгоизм в контексте актуализации социальных диспозиций группового превосходства и групповой эксклюзии;

- охарактеризована специфика группового эгоизма в российском обществе, связанная с разрушением государствоцентрической матрицы социальных отношений и неразвитостью навыков социальной самоорганизации;

- рассмотрено воспроизводство группового эгоизма в условиях узких структурных возможностей, изменения социально-статусных позиций к социально-имущественной дифференциации;

- охарактеризовано влияние и закрепление группового эгоизма в социальной мобильности российского общества;

- раскрыто значение группового эгоизма как функциональной альтернативы дисфункциональному состоянию социальных институтов;

- отмечено влияние группового эгоизма на выбор идентификационной модели «социального недоопределения» и присоединения к успешно адаптированным группам;

- проанализирована роль группового эгоизма в деиерархизации ценностей и переходе к прагматическим установкам;

- определено влияние группового эгоизма на культурный диссонанс, совмещение традиционных и рыночных ценностей для позитивного группового самочувствия;

- рассмотрены замещающие функции группового эгоизма в условиях дефицита социального доверия, актуализма, обоснования и реализации краткосрочных групповых целей;

- предложены пути преодоления группового эгоизма, связанные с формированием каналов согласования общественных и групповых интересов и легитимацией социального порядка.

На защиту выносятся следующие положения:

1. Групповой эгоизм с одной стороны воспроизводится в асимметричной системе социального взаимодействия «господствующих» и «аутсайдерских социальных групп» при неравенстве доступа к экономическим, властным и символическим ресурсам, а с другой стороны это имманентное качество любой группы. Групповой эгоизм сегментируется в «коллективных представлениях» о социальном неравенстве, как коллективном групповом стремлении, и неуверенности и нежелании группы в достижении личных и групповых целей легитимными способами.

2. В диспозиционной парадигме групповой эгоизм интерпретируется как актуализация социальных и культурных диспозиций, связанных с делением на «свои» и «чужие группы», а также логикой присоединения к доминирующим группам с целью получения или сохранения собственных групповых выгод. Поведенческие стратегии реализуются с целью «группового превосходства» путем усиления групповых ресурсов игрой «не по правилам» и удлинения социальной дистанции с другими социальными группами и слоями.

3. Групповой эгоизм в российском обществе является следствием социоструктурного и институционального изломов, перехода группового взаимодействия в состояние «неинституциональной автономности» и неструктурированности групповых интересов. В социологическом измерении групповой эгоизм является способом презентации и реализации интересов на основе присвоения институциональных ресурсов и представления частных интересов как общесоциальных. Векторность группового эгоизма определяется доступностью группы к социальным ресурсам, развитостью социальных практик присвоения и степенью инструментализации жизненных ценностей. Поэтому наиболее адекватным представляется конструкт «трансформационного» поведения, включающий социально-дифференцирующие и социально-идентификационные индикаторы направленные на продуцирование различий, социальных фильтров и барьеров во взаимодействии с другими социальными группами.

4. Социальная дифференциация в российском обществе основывается на доминировании социально-имущественного расслоения, замещении образовательного и профессионального статусов «досоциальными» отношениями, что создает ситуацию конкуренции за социально-групповые привилегии «избыточности» социальных обязательств и оптимизации групповых стратегий путем перевода «ресурсов общества» в индивидуальную собственность, перемещения групповых усилий на производство и воспроизводство социальных различий с целью формирования социальных сегментов.

5. Доминирование в российском обществе нисходящей социальной мобильности над восходящей обеспечивается социальными фильтрами со стороны высокостатусных социальных групп, которые для сохранения «преимуществ» практикуют социальную консолидацию по отношению к базисным группам населения; негативизм базисных групп к использованию социально-инновационного потенциала определяется позицией социального клиентелизма и социального исключения. Таким образом, групповой эгоизм, как ориентация на «внутригрупповую мобильность» и создание «стартовых условий» для «своей группы», усиливает социальную дезинтеграцию общества.

6. Групповой эгоизм выступает функциональной альтернативой деятельности официальных социальных институтов, так как их функционирование определяется инерционностью и расхождением с существующими неформальными практиками. Поэтому групповой эгоизм является каналом «приспособления» социальных институтов к потребностям определенных социальных групп, использующих институциональные ресурсы посредством «привлечения» или давления на другие социальные группы и государство. Функциональная альтернатива характеризуется «мутацией» социальных институтов, переводом их деятельности в режим «благоприятствования» группам-монополистам.

7. Идентификационный выбор в российском обществе определяется предпочтением символических идентичностей, гражданским недоопределением и гипертрофированностью формулы «быть как все» в социальном взаимодействии. Выбор по формуле группового эгоизма предполагает присоединение к позитивной референтной группе на условиях приверженности групповым нормам и ценностям в ущерб общенациональной и гражданской идентичностям. При диффузности общенациональной идентичности, групповой эгоизм обеспечивает осознание принадлежности к «своей группе», создавая пространство безопасности путем дистанцирования и изоляции от других групп и обращения к обществу как ресурсной базе без отождествления с определенными общенациональными или символическими общностями, предполагающими подчиненность образов «группы» коллективному «Мы».

8. Групповой эгоизм представляется формой перехода от общества, где декларировались тотальный коллективизм, безусловное подчинение целям государства или коллектива к обществу, где превалируют «интересы групп». В условиях существования «двойной морали» и «травмированного сознания», привычки действовать по формуле «официального комформизма» и «жить для себя» в «досоциальных» структурах, групповой эгоизм является «естественной» формой презентации и демонстрации интересов путем «досоциального» и «внесоциалыюго» воздействия на общество. Групповой эгоизм является выражением «плюрализма ценностей» при их деиерархизации и господстве прагматизма, использующего ценности как маркер разделения на «чужих» и «своих».

9. В российском обществе господствует культурный диссонанс, так как ни одна из социальных групп не представляла образец рыночной культуры в советском обществе, и освоение достиженческих принципов и норм происходит через групповое давление, обособление от других групп. В групповом эгоизме, несмотря на декларированное одобрение традиционных ценностей, прослеживается ориентированность на достижение, что имеет позитивное значение для расставания с социальным патернализмом, но одновременно воспроизводится «социальный» актуализм, негативное отношение к цивилизованным способам достижения взаимных социальных обязательств.

10. Социальное доверие дефицитно в российском обществе по трем причинам. Во-первых, ни одна из социальных или государственных структур не может стабильно претендовать на роль референтной, скорее идентификация происходит по социально-ностальгической или негативной мотивации. Во-вторых, уверенность в себе, которую испытывает большинство россиян, так же как и низкая вероятность повлиять на события» воспроизводят стремление к ограничению доверия «близким кругом» или «своей группой». В-третьих, социальное доверие ассоциируется с негативным опытом прошлого, и социальный цинизм является условием «более или менее успешной адаптации». Поэтому групповой эгоизм воспроизводит «доверие» к государству, как «нейтральному» к групповым интересам и «ответственному» за социальные обязательства, при этом блокируя установление даже минимальных формально-правовых границ социального доверия.

11. Преодоление группового эгоизма представлено совокупным эффектом изменений структурного, институционального, социально-ценностного характера. Развитие сетей социального взаимодействия связано с горизонтальным социальным контролем и достижением баланса групповых и общесоциальных интересов. Независимые социальные институты, как каналы согласования интересов, не могут возникнуть из внесоциалыюго принуждения. Наиболее вероятно использование авторитета государства и потенциала корпоративных структур, которые, несмотря на риск элитных интересов, ориентированы на модернизацию социальных отношений и реализацию возможностей социальной мобильности. Перспективен перевод групповых ценностей на индивидуальные, связанный с воспроизводством и применением правовых норм, уровнем активности, так как привыкание к правовым нормам означает делегитимацию неформальных практик и модификацию групп «негативной солидарности» в гражданские ассоциации.

Теоретическая значимость работы. Во-первых, разработка концептуальных основ группового эгоизма в российском обществе представляет вклад в развитие теории социальной транзиции. Во-вторых, автором обоснованы методологические критерии исследования группового эгоизма, что имеет значение для теоретической реконструкции сдвигов в общественном сознании и поведении россиян.

Практическая значимость исследования состоит в возможности использования содержащихся в нем положений и выводов для разработки концепции государственной политики в социальной сфере, повышения качества управления социальными процессами и реализации определенных политико-правовых и социально-институциональных изменений с целью достижения баланса государственных, общенациональных, групповых интересов в различных сферах социальной жизни, при разработке программ социологического исследования по проблемам группового эгоизма.

Апробация работы. Основные положения и выводы диссертационного исследования докладывались и обсуждались на III Российском философском конгрессе «Рационализм и культура на пороге третьего тысячелетия» (Ростов-на-Дону, 2002), II Всероссийском социологическом конгрессе «Российское общество и социология в XXI веке: социологические вызовы и альтернативы» (Москва, 2003), всероссийских конференциях «Вертикаль власти: проблемы оптимизации воздействия федерального, регионального и местного уровней власти в современной России» (Ростов-на-Дону, 2001), «Становление нового социального порядка в России» (Краснодар, 2001), «Пути формирования гражданского общества в полиэтничном Южнороссийском регионе» (Ростов-на-Дону, 2001), «Цивилизация и человек: проблемы развития» (Ростов-на-Дону, 2001), «Социальный порядок и толерантность» (Краснодар, 2002), «Федеративные отношения на Юге России» (Ростов-на-Дону, 2003), на международной конференции «Роль идеологии в трансформационных процессах в России: общенациональный и региональный аспекты» (Ростов-на-Дону, 2006), на III Всероссийском социологическом конгрессе «Глобализация и социальные изменения в современной России» (Москва, 2006), на региональных конференциях и научно-практических семинарах кафедры социологии, политологии и права Института по переподготовке и повышению квалификации преподавателей гуманитарных и социальных наук при Ростовском государственном университете (1999-2006 гг.)

Всего автор имеет 37 публикаций, в том числе непосредственно по теме диссертационного исследования 20 научных работ, общим объемом 32,05 п.л.

Структура диссертации. Работа состоит из введения, четырех глав, включающих одиннадцать параграфов, заключения и списка научной литературы.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Групповой эгоизм в российском обществе"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Групповой эгоизм в российском обществе прочно «укоренился» в социальной и экономической жизни, и его влияние нельзя свести к диспропорции общественных и групповых интересов, обусловленных принятием коллективных ориентаций на индивидуальные установки. Социологическая мысль выявила структурность группового эгоизма как типа общественных отношений, основанного на «легализации» неравенства в разделении труда, дисфункции социальных институтов и неформальных социальных практиках. Э. Дюркгейм «дистанцировался» от группового эгоизма как социальной патологии, предписанной социальным институтам, потому что правила и нормы способны обуздать «эгоистические устремления» в обществе. С развитием группового эгоизма ассоциировались социальный беспорядок и социальная аномия. Структурные условия группового эгоизма, тем не менее, создавали фон для его упреждения нелегитимными способами объектного воздействия, институционализации социальных отношений и придания дисфункциональности социальных институтов удовлетворения потребностей заинтересованных групп, соответствия заявленным функциям. Однако групповой эгоизм имеет субъективные намерения, продуцируемые и воспроизводимые системой групповых диспозиций, оценивающих и воспринимающих общество как систему включения и реализации групповых интересов. Группа обладает сознанием своих интересов, как доминирующих, группа может развить установки на групповое превосходство или групповое исключение в зависимости от «социального опыта» и практических схем социального взаимодействия.

Особенность группового эгоизма в российском обществе заключается в неформальном применении институциональных ресурсов, социальных норм, некоторого группового давления не для согласования интересов, а получения социальных льгот и привилегий, прежде всего от государства, в обмен на «лояльность» и отказ от социальной активности. Групповой эгоизм, как показывает диссертационное исследование, замещает патриотизм прошлого периода, сохраняя двойственность ритуализма в официальной сфере по отношению к государству и использование досоциальных отношений в частной сфере. В условиях доминирования адаптивных стратегий социальные группы находятся в состоянии социальной зависимости. Можно сделать вывод, что в социальном взаимодействии наиболее значимым является дистанцирование от «других». Таким образом, социальное взаимодействие принимает форму «взаимных претензий», когда элитные группы исходят из непривлекательности низших групп и необходимости их «рыночного переобучения», базисные и «бедные» группы апеллируют к государству с ожиданием «умерить» аппетиты элитных групп. Адаптационный «перенос» обеспечивает достиженчество, состязательность групп в распределении, а не производстве социальных благ. Социальная мобильность, которая является мощным компонентом общения между группами, блокирована «фильтрами» сословности, которые выстраивают группы. Для «богатых» слоев исключительное значение приобретает отрицание, разделение правления с «миром необеспеченных и бедных», поэтому возможности для социального применения ограничений связаны с негативным территориальным статусом. Базисные слои ориентированы на пролонгирование социального статуса путем переноса на социальный микроуровень, использование индивидуальных и групповых ресурсов для создания системы защиты от риска попадания на социальное дно. Поэтому в обществе дефицит социальной взаимопомощи и действуют только «полезные знакомства» и «отношения с близкими».

Из содержания диссертации мы выяснили, что социальная дифференциация российского общества привела к социально-имущественному расслоению, сужению социального взаимодействия и борьбе групповых интересов. Во-первых, так как основным критерием социальной дифференциации выступает уровень доходов, профессиональный и образовательный статусы обесценены, резко снизилась сфера представительства групп. Во-вторых, разрывы в социальном взаимодействии определяются отсутствием «идеального» среднего класса, который выполняет роль социального координатора, сглаживающего негатив противоречий «богатых» и «бедных» слоев. В-третьих, социальная структура аморфна, включает неформальные и рыночные социальные группы, которые не могут выработать «язык общения», потому что ориентированы на расширенные социальные практики и различные идентификационные институты. Хотя в обществе появились слои с определенными социально-профессиональными нормами и гражданской позицией, их влияние незначительно, чтобы совершить переход к социальному договору. Социальная мобильность в российском обществе «стапшрована», блокирована социальными фильтрами, уступает место сословности. Узкий коридор структурных возможностей для развития экономической самостоятельности и социальной инициативы делает бесперспективными усилия низкостатусных социальных групп подняться выше, сводясь к формуле «жить как все, жить не лучше других». Так как в обществе не действуют традиционные социальные лифты, спуск на дно или резкий подъем наверх рассматриваются как «стечение обстоятельств», повезло/не повезло. Заключение в группе способствует «стабильности», реализации актуальных нормативов, но определяет «работу на перспективу», вместо социальных инвестиций в образование, профессию, воспитание детей.

Ориентация на немедленный эффект, неприятие «отложенного вознаграждения» характеризуют возрастание неготовности к социальной мобильности, освоению новых социально-профессиональных ролей. Как выявлено в диссертационном исследовании, социальные институты неэффективны, ограничены неформальными практиками и коллективными соглашениями. Доминирование институционального наследия, самодостаточности в функционировании социальных институтов смещает их влияние на сферу социальных отношений. Групповой эгоизм представляет реальную альтернативу социальным институтам, потому что интегрирован в социальные практики через узнаваемые групповые цели. На наш взгляд, использование схемы «свои - чужие» оказывается эффективнее социальных норм и правил: люди, привыкшие жить в системе «социальных льгот», не могут принять условия формального равенства. Достиженческие межличностные отношения переводят деятельность социальных институтов в состояние дисфункциональное™ и их предложения «фиксируются», но не выполняются в социальных стратегиях. Однако сохраняется институциональная устойчивость, вернее, воспроизводство норм, которые воспринимаются как «карьеристские» и которые продвигают их неформальное применение.

Групповой эгоизм, являясь функциональной альтернативой, создает ситуацию, при которой социальные группы ориентируются на социальные институты в силу существования их представлений о самих себе. Если элитный и средний классы самоопределяются в системе рыночных координат, базисный слой ориентирован на интегративные институты, это связано с ожиданием «оптимального использования» данных институтов для реализации групповых целей. Исследование идентификационного выбора россиян показывает склонность к принятию абстрактно-символических, неблагоприятных и социально-коммуникационных идентификационных формул. Самоидентификация россиян исходит из снижения активности в микросоциуме, и групповые идентичности ассоциируются с социальной самопомощью в большей степени, чем социально-стратификационными характеристиками. Уход от базисных идентичностей, отмеченных внедрением государством гражданской идентичности, свидетельствует о том, что идентичность приняла когнитивный смысл и служит маркером узнавания «своих» и «чужих». Базисные идентичности приобретают свойство «демократических», выражают отношение к государству и не влекут изменений в социальном взаимодействии. Носители идейно-политических ориентации обнаруживают «взаимное отчуждение» в большей степени, чем обладатели одинакового социально-нормативного статуса. Конфликтность идентичностей устраняется их разведением на сферу достижимого в повседневной жизни, где господствует привычная схема «свои - чужие».

В социально-ценностных ориентациях россиян прослеживается тенденция предпочтения «ценностного балансира», отказа от переоценки ценностей и их институиругащего ядра. Хотя большинство россиян заявляют о себе как о сторошшках социальной справедливости, права и порядка, их позиция скорее вызвана страхом и тревогами неудовлетворительного положения, чем принятием дашгых ценностей как традиционной социальной деятельности. Можно сделать вывод, что социально-ценностные ориентации фиксируют разделение по групповой «оси», так как «традиционные ценности» скорее интерпретируются как интегрируемые, относятся к сфере отношений с государством, в социальных практиках наблюдается прагматизм, использование ценностей как средств для достижения групповых интересов. Если из традиционных целей россияне надеются извлечь пользу в получении социальных льгот от государства, то демократия не имеет целей инструментального значения, возможность свободы соотносится с возможностями «приватного», частного, ограждешюго от изменения институциональных норм пространства.

Существующие в российском обществе культурные нормы основаны на «единстве» по отношению к истории, в чем культура понимается прежде всего как культурное наследие и не осознается как способ жизни. Ни рынок, ни армия, ни церковь не формируют культуру как способ реализации социального взаимодействия. В обществе утвердились элитные рыночные культуры (признание собственности, деловитости и предприимчивости), но рыночные ориентации россиянами реализуются в основном в сфере потребления и слабо связаны с изменением способов деятельности. Предприниматели так и не стали позитивно референтной группой общества, так как их деятельность рассматривается неадекватной культурным традициям. Россияне отдают предпочтение институциональным адаптивным установкам, а не культурным нормам. В обществе ни одна группа не обладает традициями рыночной культуры, чтобы их использовать для демонстрации групповых интересов, поэтому традиция оправдывает применение даже рыночной ориентированности группами для своего самоопределения в социальном пространстве. Рациональность в потреблении и «традиционализации» в социальном общении способствует групповому эгоизму, так как утверждает принципы конкуренции по «верности прошлому», достиженчество выносится за пределы применения культурных норм. Культурный диссонанс адекватен групповому эгоизму, позволяя согласовывать «традиционность» в противопоставлении «другим» и достиженчество, значимость в «отношешях со своими». Россияне, оценив опыт культуры коллективизма, воспринимают рыночную культуру в ее массовом, рыночном варианте, не перенося в сферу социального взаимодействия. Пути преодоления группового эгоизма связаны с восстановлением культуры социального доверия, развитием сетей социальной взаимопомощи и привыканием к институциональным практикам. Ясно, что такая оценка не содержит быстрых решений, но она адекватна состоянию «сегментированного общества», в котором групповой эгоизм стал частью социального порядка и поддерживает анормную стабильность.

Список научной литературыНечушкин, Александр Юрьевич, диссертация по теме "Социальная структура, социальные институты и процессы"

1. Абельс X. Интеракция, идентичность, презентация. Введение в интерпретативную социологию. М., 2000.2. 10 лет российских реформ глазами россиян. М., 2002.

2. Аберкромби Н., Хилл С., Тернер Б. Социологический словарь. Казань,1997.

3. Авраамова Е.М. Время перемен: социально-экономическая адаптация населения. М., 1998.

4. Адаптационные стратегии населения. СПб., 2004.

5. Американская социология. Перспективы. Проблемы. Методы. М., 1972.

6. Ананьев Б.Г. Человек как предмет познания. М., 2000.

7. Анурин В. Ф. Постиндустриальное и/или коммунистическое общество // Социологические исследования. 1999. № 7.

8. Аспекты социальной теории и современного общества. М., 2000.

9. Афанасьев 10. Опасная Россия. М., 2001.

10. Ахиезер А.С. Россия: мониторинг социокультурной деятельности // Мир России. 1995. № 1.

11. Ахиезер А.С. Хозяйственно-экономические реформы в России: как привязаться к пониманию их природы //Pro et Contra. 1999.

12. Базовые ценности россиян. М., 2003.

13. Балабанова Е.С. Социально-экономическая зависимость и социальный партикуляризм как формы адаптации к новым социально-экономическим условиям // Способы адаптации населения к конкретной социально-экономической ситуации. М., 1999.

14. Балобанов С.С. Социальные типы и социальная стратификация // Социологический журнал. 1995. № 2.

15. Барсукова С.Ю. Болезни роста российской самодостаточности // Рубежи.1998. № 13-14.

16. Бауман 3. Индивидуализированное общество. М., 2002.

17. Бауман 3. Мыслить социалистически. М., 1996.

18. Башкирова Е.И. Трансформация ценностей российского общества // Полис. 2000. № 6.

19. Бедность и богатство в современной России: состояние и прогнозы. М.,2003.

20. Бек У. Общество риска. На пути к другому модерну. М., 2000.

21. Беляева JI.A. Динамика социальной стратификации в период реформ // Куда идет Россия? М., 1996.

22. Беляева JI.A. Социальные слои в России и опыт кластерного анализа // Социологические исследования. 2005. № 12.

23. Беляева JI.A. Социальный портрет возрастных когорт в постсоветской России//Социологические исследования. 2004. № 10.

24. Беляева JI.A. Стратегии выживания, адаптации, преуспевания // Социологические исследования. 2001. № 6.

25. Беляева JI.A. Социальная стратификация и средний класс в России. М.,2004.

26. Беляева Л.И. В поисках среднего класса // Социологические исследования. 1999. № 7.

27. Бергер П. Приглашение в социологию М., 1996.

28. Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. М., 1995.

29. Бессокирная Г.П. Стратегии выживания рабочих // Социологические исследования. 2005. № 1.

30. Богатые. Бедные. Средний класс. М., 2004.

31. Богданов Н.Н. Типология индивидуальности. М., 2004.

32. Богомолов О.Т. Моя летопись переходного периода. М., 2000.

33. Бойков В.Э. Ценности и ориентиры общественного сознания россиян // Социологические исследования. 2004. № 7.

34. Бойков В.Э., Иванов В.Н., ТощенкоЖ.Т. Общественное сознание и перестройка. М., 1990.

35. Бочаров В.Ю. Институционализация договорных трудовых отношений на предприятиях // Социологические исследования. 2001. № 7.

36. Бродский Б.Е. Трансформационные кризисы // Экономический журнал ВШЭ. 1998. №3.

37. Будоп Р. Место беспорядка. М., 1998.

38. Бурганов А.Х. Кто виноват? Что делать? Кому делать? М., 2005.

39. Бурдъе П. Начала. М., 1994.

40. Бурдъе П. Социальное пространство и генезис классов // Вопросы социологии. 1992. № 1.

41. Бурдъе П. Социология политики. М., 1993.

42. Бутенко И. А. Социальное познание и мир повседневности. М., 1987.

43. Бызов Л.Г Бюрократия при В. Путине субъект развития или его тормоз? // Социологические исследования. 2006. № 3.

44. Бызов Л.Г Первые контуры «постперестроечной эпохи» // Социологические исследования. 2001. № 4.

45. Бюрократия и власть в новой России: позиции населения и оценки экспертов. М., 2005.

46. Вебер М. Избрашше произведения. М., 1989.

47. Вишневский А.Г. Серп и молот. Консервативная модернизация в СССР. М., 1998.49. Власть и народ. М., 2000.

48. Водолазов ГГ. Диагностика: от поликультурного социализма к номенклатурной демократии. М.; Харьков, 1996.

49. Волков В.В. Силовое предпринимательство в современной России // Социологические исследования. 1999. № 1.

50. Восленский М.С. Номенклатура. Господствующий класс Советского Союза. М., 1991.

51. Гельман В.Я. Transition по-русски: концепции переходного периода // Общественные науки и современность. 1997. № 2.

52. Гидденс Э. Социология. М., 1999.

53. Гидденс Э. Стратификация и массовая структура // Социологические исследования. 1992. № 9.

54. Гидденс Э. Устроение общества. М., 2003.

55. ГилинскийЯ., Афанасьев В. Социология девиантного (отклоняющегося) поведения. СПб., 1993.

56. Глотов М.Б. Поколение как категория социологии // Социологические исследования. 2004. № 10.

57. Голенкова 3. Т., Игитханян Е.Д. Полностью занятые в российском обществе: социально-структурный анализ // Социологические исследования. 2004. № 2.

58. Голенкова З.Т., Игитханян Е.Д. Процессы интеграции и дезинтеграции в социальной структуре российского общества // Социологические исследования. 1999. № 9.

59. Гордон Л. К проблеме негативной идентификации. Экономические и социальные перемены //Мониторинг общественного мнения. 2001. № 5.

60. Гордон JI.A. Социально-экономические права человека: содержание, особенности, значение для России // Общественные науки и современность. 1997. № 3.

61. Горман И. Представление себя другим в повседневной жизни. М., 2000.

62. Горшков М.К. Некоторые методологические аспекты анализа среднего класса // Социологические исследования. 2000. № 3.

63. Готлиб А.С., Запорожец О.Н., Хасаев Г.Р. Социально-экономическая адаптация в постсоветской России: публичные и приватные практики // Социологические исследования. 2004. № 8.

64. Гражданские позиции интеллигенции. Шкала градации. М., 2004.

65. Гражданское или корпоративное общество? Перспективы для России. М., 2000.

66. Гражданское общество. Мировой опыт и проблемы России. М., 1998.

67. Гребенниченко С.Ф. Куда и почему идет Россия? // Социологические исследования. 1999. № 7.

68. Гришин JI. Мы как участники рыночных отношений // Вопросы экономики. 2000. № 8.

69. Громова Р.Г. Социальные группы как участники трансформационного процесса // Куда идет Россия? Власть, общество и личность. М., 2000.

70. Гудков КБ. Инновационное развитие и конкурентоспособность. Очерки развития российских предпринимателей. М., 2003.

71. Давыдов А.А. Константы в социальных системах // Вестник РАН. 1993. №8.

72. Давыдова Н.И., Тихонова И.Е. Методика расчета ресурсов при анализе социальной стратификации // Социологические исследования. 2006. № 2.

73. Данилова ЕЛ. Идентификационные стратегии: российский выбор // Социологические исследования. 1995. № 6.

74. Данилова ЕЛ. Проблема социальной идентификации населения современной России. Экономические и социальные перемены // Мониторинг общественного мнения. 1997 № 3.

75. Данилова Е.Н., Ядов В.А. Нестабильная социальная идентичность как норма современных обществ // Социологические исследования. 2004. № 10.

76. Данилова ЕЛ. Изменения в идентификациях россиян // Социологический журнал. 2000. № 3/4.

77. Данилова З.А. Социальная адаптация населения в условиях кризиса: Автореф. дис. на соиск. учен. степ, д.с.н. СПб., 1999.

78. Дарендорф Р. Современный социальный конфликт. Очерки политической свободы. М., 2002.

79. Девятко И. Ф. Социологические теории деятельности и практической рациональности. М., 2003.

80. Дерябина М. Институциональные аспекты постсоциалистического переходного периода//Вопросы экономики. 2001. № 2.

81. Десять лет после августа. Предпосылки, итоги и перспективы российской трансформации. М., 2002.84. 10 лет российских реформ глазами россиян. М., 2002.

82. Дилигенский Г.Г. К проблеме социального актора в России // Куда идет Россия? Власть, общество и личность. М., 2000.

83. Дилигенский Г.Г. Люди среднего класса. М., 2002.

84. Динамика ценностей реформируемой России. М., 1996.

85. Дискин И. Российская модель социальной трансформации // Pro et Contra. 1999. Лето.

86. Доходы социальных групп и слоев в России // Мониторинг обществешюго мнения. 1995. № 2.

87. Дубин Б. Время и люди: О массовом восприятии социальных перемен // Общественное мнение. М., 2000.

88. Дубин Б. Группы, институты и массы: культурная репродукция и культурная динамика в современной России // Экономические и социальные перемены. Мониторинг общественного мнения. М., 1998. № 1.

89. Дубин Б. Запад для внутреннего употребления // Космополис. 2003. № 1.

90. Дюркгейм Э. Метод сознания. Киев, 1899.

91. Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. Метод социологии. М., 1991.

92. Жеребин В.М., Алексеева О.А. Самозанятость населения // Народонаселение. 2002. № 2.

93. Жизнеспособность России: Материалы научной конференции. М., 1996.

94. Зарецкий АД. Человеческий капитал как социально-технологический ресурс общества. Сыктывкар, 2005.

95. Заславская Т.И. Об изменении критериев социальной стратификации российского общества // Куда идет Россия? Альтернативы общественного развития. М., 1995.

96. Заславская Т.И. Российское общество на социальном изломе: Взгляд изнутри. М., 1997.

97. Заславская Т.И. Современное российское общество. М., 2004.

98. Заславская Т.И. Социальная структура России: главное направление перемен // Куда идет Россия? Общее и особенное в современном развитии. М., 1997.

99. Заславская Т.И. Социальная структура современного российского общества // Общественные науки и современность. 1997. № 1.

100. Заславская Т.И. Социально-трансформационная структура России // Общество и экономика. 1999. № 3 4.

101. Заславская Т.И. Социальные механизмы трансформации российского общества // Социологический журнал. 1995. № 3.

102. Заславская Т.И. Социальные механизмы трансформации. М., 2004.

103. Заславская Т.И. Социокультурные трансформации российского общества. Экономические и социальные перемены // Мониторинг общественного мнения. 2002. № 4.

104. Заславская Т.И., Громова Р.Г. К вопросу о среднем классе российского общества // Мир России. 1998. № 4.

105. Заславская Т.И., Рывкина Р.В. Социология экономической жизни. М., 1991.

106. Заславская Т.И., Шабанова М.А. К проблеме институционализации неправовых социальных практик: сфера труда // Мир России. 2002. № 2.

107. Заславская Т.И, Шабанова М.А. Неправовые трудовые практики и социальные трансформации в России // Социологические исследования. 2002. №6.

108. Зборовский Г.Е. Социальное сравнение как повседневное явление и социологическая проблема // Социологические исследования. 2005. № 12.

109. Здравомыслов А.Г. Интересы, действия, перспективы // Кто и куда стремится вести Россию? М., 2001.

110. Зубакина В. Вторая экономика // Вопросы экономики. 1994. № 11.

111. Зубков В.И. Социологическая теория риска. М., 2003.

112. Зубов А. Единство и разделение современного российского общества // Знания. 1998. № П.

113. Изменяющаяся Россия в зеркале социологии. М., 2004.

114. Ильин В. Государство и социальная стратификация советского и постсоветского общества. Сыктывкар, 1996.

115. Ионин Л. Свобода в СССР. СПб., 1997.

116. Ионин Л.Г. Идентификация и инсценирование // Социологические исследования. 1995. № 1.

117. Исправников В.О., Куликов В.В. Теневая экономика в России: иной путь и третья сила. М., 1997.

118. Итоги: Россия как предмет. М., 1995.

119. Как мы думали в 2004 году: Россия на перепутье. М., 2005.

120. Капелюшников Р. Институциональная природа переходной экономики: российский опыт // Кто и куда стремится вести Россию? М., 2001.

121. Капелюшников Р. Российская модель рынка труда: что впереди // Вопросы экономики. 2003. № 4.

122. Касьянова К. О русском национальном характере. М., 1994.

123. Кивинен М. Перспективы развития среднего класса в России // Социологический журнал. 1994. № 2.

124. Кивинен М. Прогресс и хаос. Социологический анализ прошлого и будущего России. СПб., 2001.

125. Кирдина С.Г. Институциональные матрицы и развитие России. М., 2000.

126. Кларк С. Классовая структура России в переходный период // Рубежи. 1997. №1.

127. Климова О. Изменение ценностных оснований идентификации (80 90-е гг.) // Социологические исследования. 1995. № 5.131 .Кляйнер Г. Современная экономика России как «экономика физических лиц» // Вопросы экономики. 1996. № 4.

128. Кляйнер Г.Б. Эволюция системы экономических институтов России. М., 2003.

129. ХЪЪ.Клямкин И., Тимофеев Л. Теневая Россия. М., 2000.

130. Коваленко Ю.П., Череменко Е.Н. Типологический анализ адаптационных возможностей населения России // Социологические исследования. 1999. №11.

131. Кодин М.И. Россия в «сумерках» трансформаций. М., 2001.

132. Козер Л. Мастера социологической мысли. М., 2006.

133. Козлова Н.Н., Смирнова Н.М. Кризис классических методологий и современные познавательные ситуации // Социологические исследования. 1995. № 11.

134. Козырев Ю.Н., Козырева П.М. Дискурсивность социальных идентичностей // Социологический журнал. 1995. № 2.

135. Конфликты в современной России. Проблемы анализа и регулирования. М., 2000.

136. Коркюф Ф. Новые социологии. М.; СПб., 2002.

137. Косалс Л., Рывкина Р., Симогин Ю. Рыночные реформы глазами разных поколений //Мировая экономика и мировые отношения. 1996. № 7.

138. Косалс ЛЯ. Между хаосом и социальным порядком // Pro et Contra. 1999. Т. 4. № 1.

139. Косалс Л.Я. Социальный механизм инновационных процессов. Новосибирск, 1989.

140. Кравченко А.И. Три капитализма в России // Социологические исследования. 1999. № 7.

141. Кравченко С.А., Романов В.Л. Социология и вызовы социокультурной динамики // Социологические исследования. 2004. № 8.

142. Кризисный социум. Наше общество в трех измерениях. М., 1994.

143. Крыштановская О. Трансформация старой номенклатуры в новую российскую элиту // Общественные науки и современность. 1995. № 1.

144. Крыштановская О.В. Бизнес-элита и олигархи: итоги десятилетия. М., 2002.

145. Куда идет Россия? Власть, общество, личность. М., 2000.

146. Куда идет Россия? Формальные институты и реальные практики. М., 2002.

147. Куда пришла Россия? Итоги социетальной трансформации. М., 2003.

148. Курашвши Б.П. Куда идет Россия? М., 1994.5Ъ.Куценко О.Э. Общество неравных. Харьков, 2000.

149. Лапин Н.И. Пути России: социокультурные трансформации. М., 2000.

150. Левада Ю.А. Варианты адаптивного поведения. Экономические и социальные перемены // Мониторинг общественного мнения. 2002. № 1.

151. Левада Ю.А. От мыслей к пониманию. Социологические очерки 1999 -2000 гг. М., 2000.

152. Левада Ю.А. Рамки и варианты исторического выбора. Несколько соображений о ходе российских трансформаций // Куда пришла Россия? Итоги социетальной трансформации. М., 2003.

153. Левада Ю.А. Социальные типы переходного периода: политические характеристики. Экономические и социальные перемены // Мониторинг общественного мнения. 1997. № 2.

154. Левашов В.И. Социальная политика доходов и заработной платы. М., 2000.

155. Логинов В.Т. Непонятые уроки прошлого // Куда пришла Россия? Итоги социетальной трансформации. М., 2003.

156. Львов Д.С. Экономический манифест. Будущее российской экономики. М., 2000.

157. Магун В. Трудовые ценности российского населения // Вопросы экономики. 1998. № 1.

158. ХвЗ.Майминас Е.З. Институциональные нормы и особенности институциональных кризисов в России // Куда идет Россия? Кризис институционального мышления. М., 1999.

159. Майминас Е.З. Социально-экономический генотип общества // Политика. 1989.

160. Макаревич Э.Ф. Общественные связи. М., 1999.

161. МакклеландД. Мотивация достижения // Прикладная социология и менеджмент. М., 1998.

162. Манхейм К. Диагноз нашего времени. М., 1994.

163. Медведев Р. Капитализм в России? М., 1998.

164. Медведев Р. Миражи и реальность капиталистической революции в России // Пути России. М., 1997.

165. Межуев В.М. Традиции самовластия в России // Куда идет Россия? Власть, общество, личность. М., 2000.

166. Ментальность россиян. Специфика сознания больших групп населения России. М., 1997.

167. Модель И.М., Модель Б.С. Социальное партнерство в России // Социологические исследования. 2000. № 9.

168. Модернизация и глобализация: образы России в XXI веке. М., 2002.

169. Морозов Ю. Пути России. Модернизация неевропейских культур. М., 1992.

170. Наумова Н.Ф. Жизненные стратегии в переходном обществе // Социологический журнал. 1995. № 2.

171. Наумова Н.Ф. Рецидивирующая модернизация в России: беда, вина, трагедия? М., 1999.

172. Неформальная экономика. М., 1999.

173. Новое и старое в теоретической социологии. М., 1999.

174. Новые потребности и новые риски: Реальность 90-х годов. СПб., 2001.

175. Норт Д. Институты, институциональные изменения и функционирование экономики. М., 1997.181 .Нуреев P.M. Социальные субъекты постсоветской России: история и современность // Мир России. 2001. № 3.

176. Обновление и стабильность в современном обществе. М., 2000.

177. Обыденова Т.Б. Средний класс и его работа // Социологические исследования. 2000. № 3.

178. Овчарова Л., Прокофьева Л. Бедность и минимальная солидарность в России. Экономические и социальные перемены // Мониторинг общественного мнения. 2000. № 4.

179. ОлейникА. Институциональная экономика // Вопросы экономики. 1999. №8.

180. Ольховников КМ., Орлов Г.П. Категории социологии. Образ мышления и словарь исследования // Социологические исследования. 2004. № 2.

181. Охотникова М.М. Социология согласия. Тюмень, 2000.

182. Панарин А.С., Покровский Н.Е., Уткин А.И., Федотова В.Г. На перепутье. Новые вехи. М., 1999.

183. Ю.Парсонс Т. О структуре социального действия. М., 2000.

184. Парсонс Т. Система современных обществ. М., 1998.191 .Пашин С.А. Чиновник в российском правовом пространстве // Кто и куда стремится вести Россию? М., 2001.

185. Перрез Ф. Эго, голод, агрессия. М., 2000.

186. Петухов В.В. Политические ценности и поведение среднего класса // Социологические исследования. 2000. № 3.

187. Пивоваров Ю.С., Фурсов А.И. Русская система и реформы //Pro et Contra. 1999. Т. 4. №4.

188. Плохое В.Д. Западная социология XIX XX вв. От классики до постклассической науки. СПб., 2003.

189. Повороты истории. М.; СПб., 2003. Т. 1.

190. Поланьи К. Великая трансформация. СПб., 2002.

191. Полипарадоксальный подход в социологии. М., 1999.

192. Попова И.П. Маргинальность: Социологический анализ. М., 1996.

193. Попова И.П., Седова Н.Н. Дополнительная занятость в успешных адаптационных стратегиях населения // Социологические исследования. 2004. №3.

194. Посттрансформационная Россия. Проблемы и перспективы. М., 1999.

195. Предпосылки, пути и перспективы российской трансформации. М., 2002.

196. Проблемы идентичности: человек и общество на пороге третьего тысячелетия. М., 2003.

197. Пути России: существующие ограничения и возможные варианты. М., 2004.

198. Радаев В.В. Деформализация правил игры и уход от налогов в российской хозяйственной деятельности // Вопросы экономики. 2001. № 6.

199. Радаев В.В. Легализация бизнеса как институциональная проблема // Куда идет Россия? Формальные институты и реальные практики. М., 2002.

200. Радаев В.В. Теневая экономика в России: изменение ко.ггуров // Pro et Contra. 1999. Т. 4.

201. Радаев В.В. Теневая экономика конструктов // Pro et Contra. 1999. Зима.

202. Радаев В.В., Шкаратан О.И. Социальная стратификация. М., 1995.

203. Ракитенко Б.В. Общество, в котором мы жили в СССР. М., 1995.

204. Реформирование России: мифы и реальность. М., 1994.

205. Реформирование России: реальность и перспективы. М., 2003.

206. Римашевская Н.М. Человек и реформы: пороги выживания. М., 2003.

207. Римашевская Р.В. Образ населения России: социальные последствия реформ 90-х годов // Социологические исследования. 2001. № 4.

208. Риск в социальном пространстве. М., 2001.21 в.РитцерДж. Современные социальные теории. М.; СПб., 2002.

209. Российская идентичность в условиях трансформации. Опыт социологического анализа. М., 2005.

210. Российская менталыюсть. Материалы «круглого стола» // Вопросы философии. 1994. № 1.

211. Россия новая социальная реальность. М., 2005.

212. Россия на рубеже веков. М., 2002.

213. Россия реформирующаяся. М., 2002.

214. Россия, которую мы обретаем. Новосибирск, 2002.

215. Россия: 10 лет реформ. Социально-демографическая ситуация. М., 2002.

216. Россия: риски и опасности переходного общества. М., 1998.

217. Россия: Трансформирующееся общество. М., 2001.

218. Руткевич М.Н. Возрастание социальной напряженности к концу советского периода // Социологические исследования. 2004. № 7.

219. Руткевич М.Н. Основное социальное противоречие современного российского общества // Социологические исследования. 2001. № 4.

220. Руткевич М.Н. Процессы социальной деградации // Социологические исследования. 1996. № 3.

221. Руткевич М.Н. Трансформация социальной структуры российского общества // Социологические исследования. 2004. № 12.

222. Рывкина Р.В. Драма перемен. М., 2001.231 .Рывкина Р.В. Парадокс российской социологии // Социологический журнал. 1997. № 4.

223. Рывкина Р.В., КосалсЛ.Я. Сложность перехода к рынку. М., 1998.

224. Саблина С.Г. Статусные рассогласования: методология анализа и практика исследования. Новосибирск, 2002.

225. Саймон Г. Рациональность как процесс и продукт мышления // THE SIS. М., 1993. Вып. 3.

226. Системные проблемы России. Путь в XX век. М., 1999.

227. Системы советского типа в Восточной Европе. Осмысление опыта. Интерес династий. М., 2000.

228. Собственность в жизни россиян: домыслы и реальность. М., 2005.

229. Советский простой человек. М., 1995.

230. Современная западная социология. Словарь. М., 1990.

231. Современное российское общество: переходный период. М., 1999.

232. Солидаризация в рабочей среде. М., 1998.

233. Сорокин П.А. Социальная и культурная динамика. СПб., 2000.

234. Сорокин П.А. Социальная мобильность. М., 2005.

235. Социализм в перспективе постиндустриализма. М., 1999.

236. Социальная модернизация России: итоги, уроки, перспективы. М., 2005.

237. Социальная политика в постсоциалистическом обществе. Задачи, противоречия, механизмы. М., 2001.

238. Социальная стратификация российского общества. М., 2003.

239. Социальная стратификация современного российского общества // Мониторинг общественного мнения. 1996. № 1.

240. Социальная траектория реформируемой России. М., 1999.

241. Социальное положение и уровень жизни населения России. М., 2001.

242. Социально-экономические проблемы переходного периода. Из практики стран СНГ. М., 2000.

243. Социальные болезни современности // Вестник Российского философского общества. 2004. № 3.

244. Социальные конфликты в современной России. М., 1999.

245. Социальные соглашения в современном мире. М., 2000.

246. Социальные трансформации в России: теории, практики, сравнительный анализ. М., 2005.

247. Социальный капитал и социальное расслоение в России. М., 2003.

248. Социология в России. М., 1998.

249. Социология и современная Россия. М., 2003.

250. Социология на пороге XXI века: некоторые направления истории. М., 1998.

251. Социология неформальных отношений: политика, экономика, культура. Тюмень, 2005.

252. Социология российского кризиса. М., 1999.

253. Справедливые и несправедливые требования в современной России. М., 2003.

254. Средние классы в России. Экономические и социальные стратегии. М., 2003.

255. Средний класс в России: количественные и качественные оценки. М., 2000.

256. Станицкая Я. Посткоммунизм явление тайны // Социологические исследования. 2001. № 2.

257. Становление нового социального порядка в России. Краснодар, 2000.

258. Степин B.C. Теоретическое знание. М., 2000.

259. Структура современного российского общества. Экономические и социальные перемены в России // Мониторинг общественного мнения. 1995. №6.

260. Субъект, личность и психология человеческого бытия. М., 2005.

261. Тамбовцев В.П. Введение в институциональный анализ. М., 1996.

262. Тамбовцев В.П. Институциональная динамика в переходный период // Вопросы экономики. 1998. № 8.

263. Тешис Ф. Общность и общество. М., 2002.

264. Титов В.Н. Вещевой рынок как социальный институт // Общественные науки и современность. 1999. № 6.

265. Тихонова Н.Е. На пути к новой стратификации российского общества // Общественные науки и современность. 1998. № 3.

266. Тихонова Н.Е. Российский средний класс: основания мировоззрения и формы социальной логики // Социологические исследования. 2000. № 3.

267. Тихонова Н.Е. Факторы социальной стратификации в условиях перехода к рыночной экономике. М., 1999.

268. Тихонова Н.Е. Феномен городской бедности в современной России. М., 2003.

269. Тощенко Ж.Т. Метаморфозы современного общественного сознания: методология и способы социологического анализа // Социологические исследования. 2001. № 6.

270. ТощенкоЖ.Т. О понятийном аппарате социологии // Социологические исследования. 2003. № 9.

271. Тощенко Ж.Т. Парадоксальный человек. М., 2001.

272. Тощенко Ж.Т, Харченко С.В. Социальное настроение. М., 1996.

273. Трансформация социальной структуры и стратификация российского общества. М., 1998.

274. Трушков В.В. Реставрация капитализма в России (начальная стадия). М., 2003.

275. Туманов С.В. Современная Россия: массовое сознание и массовое поведение. М., 2000.

276. Федотов ГЛ. Рынок и свобода. Русская философия. М., 1996.

277. Федотова В.Г. Модернизация «другой» Европы. М., 1997.

278. Федотова В.Г. Россия в глобальном и внутреннем мире // Мир России. 2000. №4.

279. ФерреольЖ. Социология. Терминологический словарь. СПб., 2003.

280. ФестингерЛ. Когнитивный диссонанс. М., 2000.

281. Фонотов А.Г. Россия: от мобилизационного общества к инновационному. М., 1993.

282. Фридмен М. Капитализм и свобода. М., 1998.

283. Хайек Ф.А. Индивидуализм и экономический порядок. М., 2000.

284. ХахулинаЛ. Динамика отношений к рыночной экономике // Мониторинг общественного мнения. 2001. № 1.29А. Херманн-Пшлот К. Социальная рыночная экономика как форма цивилизации // Вопросы экономики. 1999. № 12.

285. Холодковский КГ. Социальные нормы идейно-политической дифференциации российского общества // Политические исследования. 1998. №3.

286. Цапф. Теория модернизации и различных путей общественного развития // Социологические исследования. 1998. № 8.

287. Человек в переходном обществе. М., 1998.

288. Человеческий потенциал: опыт комплексного подхода. М., 1999.

289. Человеческое развитие: новое измерение социально-экономического прогресса. М., 2000.

290. Чубайс М.Б. Как преодолеть идентификационный кризис России в XXI веке // Мир России. 2000. № 2.

291. Чупров В.И., Зубок Ю.А. Молодежь в общественном воспроизводстве: проблемы и перспективы. М., 2000.

292. Шабанова М.А. «Неправовая свобода» и самозащитное поведение населения //Регион: экономика и социология. 2000. № 1.

293. Шабанова М.А. Индивидуальная и социетальная свобода в реформируемой России // Куда идет Россия? Власть, общество и личность. М., 2000.

294. Шабанова М.А. К проблеме институционализации неправовых социальных практик в России // Мир России. 2002. № 2.

295. Шабанова М.А. Массовые адаптационные стратегии и перспективы институциональных трансформаций // Мир России. 2001. № 3.

296. Шабанова М.А. Проблема встраивания рынка в «нерыночное» общество // Социологические исследования. 2005. № 12.

297. Шабанова М.А. Современный трансформационный процесс в контексте свободы: синтез макро- и микроподходов // Россия, которую мы обретаем. Новосибирск, 2003.

298. Шабанова М.А. Социология свободы: трансформирующееся общество. М, 2000.

299. Шанин Т. Неформальная экономика//Вопросы философии. 1990. № 8.3Ю.Шанин Т. Революция как момент истины. М., 1997.

300. Шанин Т. Россия как страна третьего мира // Куда идет Россия? Кризис институциональных понятий. М., 1999.

301. Ъ\Ъ. Шкаратан О.И. Российский порядок: вектор перемен. М., 2004.

302. Шкаратан О.И. Социальное расслоение в современной России: драма расколотого общества // Мир России. 2004. № 1.

303. Шкаратан О.И. Тип общества, тип социальных отношений, особенности России // Мир России. 2000. № 2.

304. Шкаратан О.И., Карачаровский В.В. Трудоустройство и управленческие программы // Мир России. XXI. 2002 № 1.

305. Шкаратан О.И., Сергеев КВ. Реальные группы: концептуальный подход, эмпирическое исследование // Общественные науки и современность. 2000. № 5.

306. Штомпка П. Культурная травма в посткоммунистическом обществе // Социологические исследования. 2001. № 2.

307. Штомпка П. Социальные изменения как травма // Социологические исследования. 2001. № 1.

308. Штомпка П. Социология. М., 2006.

309. Штомпка П. Социология социальных изменений. М., 1996.

310. Шютц А. Структура повседневного мышления // Социологические исследования. 1998. № 2.

311. Экономические и социальные перемены в России // Мониторинг общественного мнения. 2003. № 1.

312. Экономические субъекты постсоветской России. М., 2001.

313. Ядов В.А. Россия как трансформирующееся общество: резонанс многолетней дискуссии социологов // Куда идет Россия? Власть, общество, личность. М., 2000.

314. ЯдовВ.А. Социальный ресурс индивидов и групп. М., 2000.

315. Яковлев А.И. Социальная структура общества. М., 2003.

316. Ш.Яковлев А.И. Сумерки. М., 2003.

317. Яхонтова Е.С. Доверие в управлении персоналом. Зарубежные подходы и отечественный опыт оценки // Социологические исследования. 2004. №9.33в.Шпег М. Post-Communist Transformation Revue // Chech Sociological Revue. 1996. N. 4.

318. Lenski G. Status Crystalliration: a Non-Vertical Dimension of Social Status // Americon Sociologicol Revue. 1954. Vol. 19.

319. Rose R. U ses of Social Capital in Russia: Modern, Pre-modern and Anti-modern // Post-Soviet Affairs. 2000. N. 1. Vol 16.

320. Simon H. Behavioral Model of Rotional Choice. Edinburgh, 1979.