автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Художественная концепция личности в русской и русскоязычной литературе XX века

Полный текст автореферата диссертации по теме "Художественная концепция личности в русской и русскоязычной литературе XX века"

На правах рукописи

ПАВЛОВ Юрий Михайлович

ХУДОЖЕСТВЕННАЯ КОНЦЕПЦИЯ ЛИЧНОСТИ В РУССКОЙ

И РУССКОЯЗЫЧНОЙ ЛИТЕРАТУРЕ XX ВЕКА

Специальность 10.01.01 - русская литература

Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

Краснодар - 2004

Работа выполнена на кафедре литературы и методики ее преподавания Армавирского государственного педагогического университета

Официальные оппоненты: доктор филологических наук,

профессор В.А.Воропаев

доктор филологических наук С.А.Небольсин

доктор филологических наук,

профессор

Г.М.Соловьев

Ведущая организация: Краснодарский государственный университет культуры и искусств

на заседании Диссертг _ _____ >12.101.04 в Кубанском го-

сударственном университете по адресу: г.Красноцар, ул.Ставропольская, 149.

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке КубГУ (350040, г.Краснодар, ул.Ставропольская, 149)

Защита состоится

2004 года в 10 часов

Автореферат разослан «__» марта 2004 года

секретарь

Ученый секретарь

диссертаи

кандидат

Общая характеристика работы

Актуальность исследования обусловлена, во-первых, необходимостью подведения литературных итогов XX века, а во-вторых, уникальностью словесности минувшего столетия. Появилось большое количество писателей, которые полностью или частично утратили духовные гены русской литературы. Настала необходимость определить и охарактеризовать это явление, рассмотренное, конечно, на фоне и в связи с авторами, наследниками традиций классики XIX века.

Выбор темы обусловлен тем, что «концепция личности» - это универсальная эстетическая категория, своеобразный художественный центр произведения, позволяющий выявить основные особенности ведущих и разных авторов XX столетия. Проделанное исследование дает представление и об общих тенденциях развития отечественной словесности данного периода. Вот почему предметом работы является познание русского и русскоязычного через концепцию личности в отечественной словесности XX века, а объектом - отдельные статьи, труды, произведения, творчество в целом В.Белинского, К.Леонтьева, В.Розанова, Н.Страхова, В.Кожинова, А.Пушкина, Ф.Достоевского, Ф.Тютчева, М.Булгакова, Р.Гуля, А.Толстого, Ю.Казакова, А.Солженицына, Л.Бородина и других авторов.

Основная цель диссертации - через выявление сущности взглядов на человека определить национальную идентичность большой группы писателей, мыслителей и общую картину развития отечественной словесности. Это, в свою очередь, предполагает постановку следующих задач:

- дать теоретическое обоснование понятиям и терминам, используемым в работе;

- сформулировать основополагающие принципы метода исследования, объяснить логику подбора изучаемых авторов и анализируемых произведений;

- определить сущность материалистического и православного подхода к личности;

- выявить и прокомментировать разное видение вопроса «русское - русскоязычное»;

- типы личности в творчестве отдельных писателей, авторский идеал рассматривать с позиций православной патристики русской классики;

- определить степень взаимосвязи произведенийи^гворчества авторов с традициями христианского гуманизма. . ,

Научная новизна работы заключается в обращении к малораз-работанному аспекту изучения литературного процесса. Впервые методологически обосновывается и подробно анализируется творчество части писателей, способствовавших расхристиаииванию апостасий-ности личности и созданию «нового человека». Во многом по-новому интерпретируются произведения, работы художников слова, мыслителей, противостоявших и противостоящих этому процессу.

Методы исследования представляют собой синтез историко-генети-ческого, системно-типологического, историко-функционального и комплексного подходов к изучению литературного произведения. Методологической основой исследования послужили работы философов, историков, литературоведов, критиков: И-Ильина, К.Леонтьева, В.Розанова, Л.Карсавина, С.Франка, М.Бахтина, В.Кожинова, Л.Гинзбург, М.Гаспарова, Б.Гас-парова, В.Жирмунского, В.Шкловского, Е.Эгкинда, В.Гусева, И.Родня-нской, П.Палиевского, С.Небольсина, С.Бочарова и многих других.

Основные положения, выносимые на защиту:

1. Литература XX века как единый текст (как бы она ни называлась: русская, русскоязычная, советская, российская) - это миф. В ней можно выделить группы писателей со взаимоисключающими идейно-эстетическими принципами, точкой пересечения у которых является только язык. Но, как известно, один общий признак не создает общность: народ, нацию, литературное направление и т.д.

2. Личность в русской литературе XX века - это человек, в той или иной степени «созвучный» Богу, живущий по христианским канонам, на нем лежит «отблеск» Создателя. Личность в русскоязычной литературе - это обезбоженный индивид, эгоцентрическая апо-стасийная личность.

3. Наиболее распространенный тип героя и писателя в словесности данного периода - это амбивалентная личность и амбивалентно русский художник.

4. Человеческим идеалом в русской литературе XX столетия является христианская соборная личность, в русскоязычной - самоценная личность, по-разному ограниченный индивид - от Богочеловека до социального типа.

5. В основе творчества русских писателей лежит богоцентриче-ская модель мира, русскоязычных - антропоцентрическая модель.

6. Для творчества русских писателей характерен христианский гуманизм, для русскоязычных - либо социальный, либо национальный, либо индивидуально ограниченный гуманизм.

7. Художники слова, реализующие себя через национальную триаду: «личность - народ - Бог», остаются верны заветам отечественной классики, высокому - духовному - взгляду на мир и человека, они - звенья в «златой цепи» русской литературы. Авторы, разрушающие традиционные ценности, способствующие расхристианива-нию личности. - только русскоязычные писатели.

Практическая значимость диссертации состоит в том, что предлагаемый в ней подход к изучению отечественной литературы XX века, творчеству отдельных авторов и конкретных произведений может быть использован при создании авторских программ при подготовке общих курсов по истории русской литературы XX века, спецкурсов и спецсеминаров.

Апробация работы. Основные положения диссертации отражены в монографии «Художественная концепция личности в русской и русскоязычной литературе XX века» (М., 2003. - 12,75 п.л.), в трех разделах коллективной монографии «Русская и русскоязычная литература XX века: К вопросу о художественной концепции личности» (Армавир, 2000. - 3,85 п.л.) и двадцати восьми статьях, опубликованных в период с 1986 по 2004 год в «Огоньке», «Москве», «Литературе в школе», «Молодой гвардии», «Кубани», «Культурной жизни Юга России», «Российском писателе», «Дне литературы», «Имперском курьере», в научных сборниках. Результаты исследования сообщались на научных конференциях в гг.Москве, Краснодаре, Ставрополе, Армавире. Материалы и результаты исследования реализовывались на лекциях, спецкурсах и спецсеминарах на филологическом факультете в Кубанском государственном университете и Армавирском государственном педагогическом университете.

Структура диссертации отражает логику рассмотрения материала и подчинена общим принципам и содержанию работы. Она состоит из Введения, трех глав, Заключения и библиографии, которая насчитывает 560 источников.

Основное содержание работы

Во Введении обосновывается актуальность темы диссертации, ее научная новизна, определяется объект и предмет исследования, его цели и задачи, характеризуется научное состояние изучаемых проблем, излагается теоретическая и практическая значимость результатов работы.

Глава I. Проблема личности и национальной самоидентификации в философии, критике, литературоведении Х1Х-ХХ веков. Христиан-

екая любовь ~ источник, по И.Ильину, национального сознания, отечественной литературы, философии не случайно проверяется на «качество» и «прочность» на протяжении Х1Х-ХХ веков. Не случайно, что христианская любовь является предметом бурных дискуссий в последние почти двадцать лет, и имя К.Леонтьева в этой связи всплывает очень часто прежде всего потому, что в своей статье «О всемирной любви» он. по мнению многих, наносит сокрушительный удар по «розовому» христианству Ф.Достоевского. Проверим на прочность данную версию, из которой вырастают модные концепции «левых» и некоторых «правых» авторов.

В статье философ пытается оспорить главные идеи речи Ф.М.Достоевского на Пушкинском празднике. Сначала эта речь вводится в произвольно воссозданный общекультурный контекст, указывающий на национальное несвоеобразие происходящего. Данный контекст должен подчеркнуть европейский пафос выступления Ф.М.Достоевского, его главной идеи, которая, в изложении К.Леонтьева, выглядит так: космополитическая любовь - удел русского народа.

Вызывает удивление и идеологическое пространство, на котором автор статьи прописывает речь писателя: славянофилы, Тютчев, Гюго, Гарибальди, социалисты, Прудон, Фурье, Санд. Заметим лишь, что социалистические, полуутилитарные устремления Ф.М.Достоевского, якобы присущие ему, проросшие в известном выступлении, - это плод фантазии К.Леонтьева, результат его сознательной и несознательной недобросовестности. Данная версия перечеркивается всем творчеством писателя, в частности, романами «Преступление и наказание». «Бесы», многочисленными высказываниями из «Дневника писателя», которые в реферируемой работе приводятся.

К.Леонтьев, якобы уличающий Ф.М.Достоевского в религиозности на западный манер, на протяжении всей статьи сам во многих суждениях больше «европеец», чем православный христианин, как, например, тогда, когда утверждает, что любить современного европейца не за что, его можно лишь по холодному разумению жалеть. Такая «философская» жалость и рассудочная любовь, конечно, не совместимы с христианской жалостью и любовью,

Человеческая, духовная резус-конфликтность двух мыслителей проявляется на разном уровне, в частности, в трактовке любви. Именно из утверждения «любовь к людям может быть, прежде всего, двоякая: нравственная, или сострадательная, и эстетическая, или художест-

венная»1 вырастает концепция К.Леонтьева, направленная против концепции Ф.М.Достоевского. Однако этот теоретический посыл и его иллюстрация строятся на подмене понятий: философ называет эстетической, художественной любовью чувство, любовью не являющееся. Н.Страхов на примере Курагина-Ростовой в статье «Война и мир». Сочинение графа Толстого» определил сие чувство куда более точно -страсть. М.Пришвин, развивая данную тему, в дневниковой записи от 20 декабря 1940 года договаривает до конца.

К.Леонтьев, оценивающий любовь, речь Ф.М.Достоевского с позиций, противоположных воззрениям Н.Страхова-М.Пришвина, был «европейцем», русскоязычным: Курагиным, Белинским и т.д. Его эстетствующая мысль не могла породить такие — по глубине духовного прозрения - шедевры, как известные высказывания Ф.М.Достоевского о героях «Евгения Онегина» или суждение Н.Страхова о Карениной.

В отличие от Н.Страхова и В.Розанова, у КЛеонтьева «плотяной» Вронский вызывает восхищение, лейтмотивом проходящее через многие публикации. Наиболее показательна статья, в которой странное сравнение, выраженное в названии «Два графа: Алексей Вронский и Лев Толстой», решается следующим образом: «Без этих Толстых (то есть без великих писателей) можно и великому народу долго жить, а без Вронских мы не проживем и полвека. Без них и писателей национальных не станет, ибо не будет и самобытной нации».2 Вызывает возражение, во-первых, сама постановка вопроса: или-или, подхваченная В.Розановым, И.Солоневичем, М.Лобановым и некоторыми другими «правыми» авторами. Во-вторых, удивляет сам выбор: то, что символом воина, защитника Отечества, является не, скажем, Кутузов, шрам которого - причина эстетической аллергии К.Леонтьева в «Анализе, стиле и веянии», а эгоцентричный Вронский, который, как утверждается в другой статье «Достоевский о русском дворянстве», «исключителен» «здоровьем духа и силой воли».

К.Леонтьев - это Н.Добролюбов наоборот: работы первого отличает рационализм художественно-эстетический, второго - рационализм идейно-социологический. Поэтому неудивительно, что

1 Леонтьев К. О всемирной любви (Речь Ф.М.Достоевского на Пушкинском празднике) // К.Леонтьев, наш современник. - СПб., 1993.

2 Леонтьев К. Два графа: Алексей Вронский и Лев Толстой // К.Леонтьев, наш современник. - СПб., 1993. - С. 127.

3 Леонтьев К. Достоевский о русском дворянстве // К.Леонтьев, наш современник. - СПб., 1993.-С.164.

s

КЛеонтьев, так остро, часто болезненно, реагирующий на форму: наружность французов, черкесов («О всемирной любви»), внешний вид Вронского, шрам, пеленки («Анализ, стиль и веяние»), - не заметил прорыв Ф.М.Достоевского в трактовке проблемы «лишнего человека» и образов «Евгения Онегина». Версия же философа о «многообразном - чувственном, воинственном, демонически пышном гении Пушкина»1, выдвинутая в противовес видению Ф.М.Достоевского, в силу своей очевидной произвольности в комментариях не нуждается.

На окончательном «приговоре» великому писателю сказывается и то, что в теоретических построениях, в полемике К.Леонтьев терминологически и сущностно противоречив, непоследователен, примеры чего приводятся в диссертации. Конечно, можно предположить, что, вопреки теоретическим нестыковкам, подмене понятий, полемическим перехлестам, К.Леонтьев был прав по существу в своих размышлениях о «Преступлении и наказании», «Братьях Карамазовых», «Бесах», Пушкинской речи. Романы писателя оцениваются им как попытки выйти на настоящий церковный путь, которые и были прерваны речыо Ф.М.Достоевского.

Однако и эта версия К.Леонтьева неубедительна, ибо оценки романов и речи продиктованы преимущественно их буквой, а не духом. Мыслитель не учитывает специфику художественного творчества, ибо суть, на наш взгляд, не в наличии и в количестве монахов, молебнов, икон и т.д., а в авторском отношении к миру и человеку: какие идеалы в произведении утверждаются, как они соотносятся с христианскими ценностями, которые довольно часто присутствуют п неявном, «усвоенном вовнутрь» (А.Михайлов) виде. Автор, увлекшись поисками «вещественных доказательств» религиозности, не заметил православной сути романов и речи Ф.М.Достоевского.

Если брать последнюю, то формально, буквоедски КЛеонтьев во многом прав: в «Пушкине» дважды упоминается Христос, ни разу -Церковь... Но трактовка, к примеру, образа Татьяны Лариной или народных святынь позволяе т понять, что ни о какой космополитической любви в выступлении Ф.М.Достоевского речи не идет.

Если толкование «народной веры и правды» в «Пушкине» кажется К.Леонтьеву недостаточно внятным, то он мог и обязан был обратиться к другим статьям «Дневника писателя», где интересующий филосо-

1 Леонтьев К. О всемирной любви (Речь Ф.М.Достоевского на Пушкинском празднике) //К.Леонтьев, наш современник. - СПб., 1993. - С. 170.

фа вопрос прописан более четко. Прописан не только на уровне общетеоретических рассуждений, как в «Трех идеях», но и практическом, как в «Фоме Данилове, замученном русском герое». И в главе III за 1880 год Ф.М.Достоевский в полемике с А.Градовским вновь повторяет излюбленную мысль: «Я утверждаю, что наш народ просветился уже давно, приняв в свою суть Христа и учение его»; "Народ грешит и пакостится ежедневно, но в лучшие свои минуты, во Христовы минуты, он никогда в правде не ошибется. То именно и важно, во что народ верит как в свою правду, в чем ее полагает, как ее представляет себе, что ставит своим лучшим желанием, что возлюбил, чего просит у Бога, о чем молитвенно плачет. А идеал народа — Христос».

Космополитизм же, проповедь которого приписывает К.Леонтьев Ф.М.Достоевскому, - это, по ироничному и точному определению самого писателя, «комедия единения». А «всемирной любви» можно достичь, если концентрированно выразить смысл пушкинской речи, только через Христово просвещение: нужно стать русским, православным.

В.Розанов, с юности горячий поклонник Ф.Достоевского, а с середины жизни - и К.Леонтьева, попытался в-своем мировоззрении и творчестве объять, объединить два противоположных подхода к любви, личности, национальному сознанию, литературе. Уникальность В.Розанова как явления русской мысли осознавали еще наиболее прозорливые его современники. Сегодня любой серьёзный разговор о личности, «русском» и «русскоязычном» немыслим без В.Розанова. Более того, доминантой творчества мыслителя является определение сути и соотношения «русского» и «русскоязычного».

В статье «Н.Н.Страхов, его личность и деятельность» В.Розанов называет религию самой важной областью в жизни человека. Эту мысль философ повторяет в «Уединенном»: «Знаете ли Вы, что религия есть самое важное, самое первое, самое нужное?»1. Если систематизировать разные высказывания В.Розанова по данному вопросу, сняв при этом некоторую терминологическую путаницу, то станет очевидным: мыслитель - пусть не всегда последовательно - различает подлинную религиозность и высокомерную «религиозность». Первая определяется через церковное чувство, которое «смиренно, просто, народно, общечеловечно». Оно не стремится «поправить» русскую церковь. Высокомерная «религиозность» начинается с «допро-

1 Розанов В. Уединенное // Розанов В. Сочинения. - М., 1990. - С.69.

сов Православия», с желания реформировать церковь. Она присуща умам «едким, подвижным, мелочным».

В «вершинных» своих суждениях В.Розанов в духе православной патристики определяет место церкви в жизни личности и русского народа. Философ характеризует церковь через соборность (хотя это поня тие и не называется), а «русскость» определяет через воцерков-ленность личности, подходя вплотную к известному высказыванию Ф.Достоевского: русский - значит православный. С таких позиций оцениваются мыслителем культуры, народы, человек, творчество писателей, литературные персонажи.

В «Опавших листьях» по отношению к смерти («культ смерти» является для В.Розанова одним из важнейших критериев оценки личности, начиная с «Сумерек просвещения») выделяются две культуры - религиозно-церковная и светски-позитивистская. Первая - национально идентифицируется как русская, вторая - как нерусская, европейская. При этом констатируется наличие в России обеих культур, которые мы и называем русской и русскоязычной.

В работах философа предельно мало теоретических размышлений о личности. Преобладают «частные» характеристики себя, конкретных людей, литературных персонажей, из которых, конечно, «общие» представления, воззрения автора выстраиваются. В.Розанов определяет личность через Бога, вера в которого обязательное условие, источник человеческих добродетелей. Перед нами не антропо-центричная, а богоцентричная модель мира, с чёткой иерархией ценностей, в которой только верующий человек наиболее приближен, соличностен Создателю. Отсюда и такая формула: «Религиозный человек выше мудрого, выше поэта, выше победителя, оратора. «Кто молится» - победит всех, и святые будут победителями мира»1.

Любой человек личностно реализует себя в национально-инонациональном мире. Суть и соотношение русского и нерусского, -одна из центральных проблем в творчестве В.Розанова. Она рассматривается в диссертации, в частности, на примере полемики В.Розанова и М.Гершензона.

В размышлениях В.Розанова и М.Гершензона о русском и нерусском началах имеются, на наш взгляд, уязвимые места, которые «затемняют» предмет исследования. Во-первых, у В.Розанова недостаточно чётко прописан культурный статус Шейна, Даля, Гершензона и

' Розанов В. Уединенное // Розанов В. Сочинения. - М., 1990. - С.93.

других «инородцев». Они, с точки зрения мыслителя, русские по духу и нерусские по форме.

Формула настолько уязвима с точки зрения «теории», что и говорить об этом нет смысла. Формула уязвима и с точки зрения «практики»: как, например, быть с М.Гершензоном, к какой литературе его относить? Если идти вслед за статьёй В.Розанова, то к русской по духу и еврейской по форме; если следовать за высказываниями В.Розанова и М.Гершензона из их переписки, то - к еврейской.

Во-вторых, В.Даль, который по мысли, языку, духу называл себя русским, и М.Гершензон, который говорил о своём еврействе, стоят в одном ряду у В.Розанова как равнодуховные, единокультурные личности, что свидетельствует о несовершенстве «системы».

В-третьих, М.Гершензон даже не рассматривает феномен «второго рождения», как, например, в случае с В.Далем, а В.Розанов останавливается на полпути, выдвигая неудачную идею синтеза «женской» души и «мужской» формы. Странно, что в «мужские» народы у Розанова попали и евреи. Их, как и русских, традиционно относят к народам с преобладающим женским началом.

В-четвёртых, у В.Розанова и М.Гершензона нет чётко прописанных критериев «русскости». Чаще всего - культурно-литературная принадлежность определяется по крови, что, естественно, не выдерживает никакой критики и о чём подробно говорится в работе.

Долгое время В.Розанов не мог преодолеть комплекс Белинского, одного из главных идеологов и идолов русскоязычной интеллигенции. Он создал свой миф о «первом русском критике», наделил его такими качествами, каких не было, или, если и были, то не в такой степени и концентрации. Например, в статье «Три момента в развитии русской критики» первый момент определяется как эстетический и целиком связывается с именем Белинского, деятельность которого оценивается преимущественно положительно.

Трудно согласиться с такой оценкой Белинского, ибо его вклад в развитие русской критики, в частности, состоял в том, что он заложил основы вульгарно-социологического подхода к личности и литературе вообще. Напомним, что Белинский оценивает человека, образы «Евгения Онегина» и любые персонажи, исходя из следующего теоретического постулата: «Зло скрывается не в человеке, но в обществе...». Отсюда и то, что критик лишает личность качеств субъекта -творца себя, общества, истории. Отсюда и те многочисленные непродуктивные оценки, мимо которых проходит В.Розанов и которые мы приводим в работе с комментариями.

Мыслитель, определявший культуру и характеризовавший личность через «культы» семьи, дома, народа. Родины. Бога, с этих позиций оценивает и Белинского. Он, один из родоначальников интеллигентской семьи-содружества без традиционного быта, семьи, дома. Отсюда «полное непонимание Белинским народной, простонародной жизни, деревенской жизни, сельской жизни».1 К сожалению, эти и подобные им оценки В.Розанов не иллюстрирует статьями критика. Когда такая работа будет проделана, тогда мы получим реальное представление об уровне и качестве «классических творений» Белинского.

В.Розанов, лишь в конце жизни освободившийся из-под «гнета» «неистового Виссариона», говорит в данной статье то, в чем откровенно признавался сам критик в письмах к друзьям-западникам и что наглядно проявилось в его работах. Через социализм Белинского транслируются его антинародные, антинациональные, космополитические чувства и представления. Наиболее же жестко «существо» Белинского определяется в следующих словах: «Совершенное отсутствие в нем чувства России, отсутствие чувства русской истории».

Общеизвестно, что сложные отношения с Православием, Церковью и любовь к Ветхому Завету замешены во многом на личной трагедии В.Розанова, на истории с Варварой Бутягиной. История эта, помноженная на амбивалентность личности мыслителя, дала соответствующий результат: боязнь «прививки обрезания» сменяется жаждой «духовного обрезания», которая иллюстрируется в работе примерами разного уровня: от характеристик христианства и иудаизма до отношения к «людям лунного света» и К.Леонтьеву.

Конечно, в личности и творчестве В.Розанова русское начало преобладало над русскоязычным. Подтверждением тому, в частности, является судьба наследия мыслителя, которое было воспринято как враждебное советской властью, и знаково-печальная история с могилой философа, и динамика восприятия творчества В.Белинского.

В советский период нашей истории (примерно до 60-х годов XX века) русская мысль находится в подполье или полуподполье (М.Бахтин, А.Лоссв, М.Пришвин и т.д.) либо в изгнании (И.Ильин, С.Франк, И.Солоневич и т.д.). В критике и литературоведении на протяжении 20-50-х годов доминирует левый подход в «советском исполнении». Лишь на рубеже 50-60-х годов начинается процесс, с одной

1 Розанов В. Белинский и Достоевский // Розанов В. Собрание сочинений. О писательстве и писателях. - М., 1995. - С.597.

стороны, «обрусения», с другой - явления русской мысли с элементами «советскости». «левизны», «русскоязычное™». Мы рассматриваем этот процесс на примере личности и творчества В.Кожинова, чью судьбу во многом определили М.Бахтин и В.Розанов.

Многие корреспонденты и авторы публикаций о В.Кожинове держат в уме или транслируют открыто устоявшееся мнение о его антисемитизме. Назовём лишь книгу А.Каца «Евреи. Христианство. Россия» и статью А.Герт «Нельзя молиться за царя-ирода», опубликованную в США через месяц после смерти мыслителя.

В.Кожинов, в отличие от В.Розанова, рассматривающего евреев как монолит, вслед за Л. Карсавиным выделяет три типа евреев и отрицательно характеризует лишь тот, «который и не еврей, и не «нееврей» (то есть в условиях русской жизни чужд её основам), но в то же время самым активным образом стремится воздействовать на русскую политику, идеологию, культуру».' Тип духовно русских евреев, о которых писал и Ф.Достоевский, вызывает уважение и любовь В.Кожинова.

Что же касается русских, то в своих характеристиках он, как и В.Розанов, М.Булгаков, В.Астафьев и многие другие писатели, критики, философы, историки, порой чрезмерно, и несправедливо размашист, а главное - не проявляет к ним такого же дифференцированного отношения, как к евреям. Думается, что и в русском народе необходимо выделять три народа: «большой» народ - собственно - по духу, культуре - русские, люди, утверждающие в своей жизни и деятельности православные идеи и идеалы; «малый» народ - формально, лишь по крови русские, носители ценностей, противоположных ценностям «большого» народа; «амбивалентный» народ - люди, совмещающие в себе взаимоисключающие идеалы, ценности «малого» и «большого» народов. Следует также уточнить: «большой» - «малый» - это показатель качества, а не количества.

Итак, одно дело - ненависть ко всем евреям, которой у В.Кожинова и у русских писателей, традиционно обвиняемых в антисемитизме, не было, другое - осознание опасности, неприязнь или ненависть к евреям, стремящимся уничтожить либо подменить традиционные ценности русской жизни - от государственных до культурно-исторических - интернационально-космополитическими или еврейскими. И о такой опасности, о таких евреях с разной концен-

1 Кожинов В. Россия. Век ХХ-й (1901-1939). - М., 1999. - С. 138.

грацией нелюбви говорили писатели и мыслители как XIX столетия, так и века минувшего.

В суждениях А.Блока и В.Розанова о «еврейской опасности» забывается главное - суть не в евреях и «жидах», а в тех русских, «ожидовление» которых произошло ещё до возникновения мыслей философа и поэта. Русскоязычные, частично или полностью потерявшие духовную русскость, подрывавшие основы христианской морали, веры, государственности, они - писатели, философы, политики - не всегда мотивированно характеризуются В.Кожиновым.

Для него неприемлемо «чистое» литературоведение, не выходящее за рамки «художественности», повторяющее, по сути, принципы формальной школы 20-х годов и идею «специфичности» 60-х годов, принципы, которые так активно пропагандируются и рекламируются в нашей русскоязычной левой печати. Исследователь справедливо указывает на ущербность позиции сторонников данной концепции, стремящихся «изучать вместо литературы некий искусственно абстрагированный элемент последней».1

Главным же недостатком современной науки о литературе В.Кожинов считает описательный характер большинства работ, не ставящих проблемы ценностного подхода. Сам же исследователь, являясь постоянным нарушителем границ (уместно привести слова М.М.Бахтина: «Каждый культурный акт существенно живет на границах: в этом его серьезность и значимость...»), видит перспективным историософский и культурфилософский пути в развитии литературоведения, уточним, русского литературоведения.

В.Кожинов считает, что распространенная точка зрения: в России была только литература - абсурдна. И это действительно так, ведь «высота и богатство слова невозможны без высоты и богатства самого бытия».2 Отсюда столь пристальный интерес исследователя к истории и к литературе как своеобразнейшему «высшему плоду» ее. В своей самой «нашумевшей» статье начала 80-х «И назовет меня всяк сущий в ней язык...» он вводит нашу «улицу» в мировой исторический и культурный контекст, показывает ее реальное лицо, ее своеобразие-«преимущество». «Преимущество», заключающееся не столько в том, что Иван Грозный на фоне своих современников (королей Франции,

1 Кожинов В. Реальность против абстракции // Литературное обозрение, -1985. -№9.-С.41.

" Кожинов В. Прорыв к живому бытию // Вопросы литературы. - 1987. - № 12. - С.54.

Англии. Испании) выглядел не грозным, или казаки в сравнении с французской буржуазией были, по словам Герцена, «агнцами кротости». сколько во всечеловечности - самобытной черте русской литературы, русского национального характера, в «творчестве всечеловеческого диалога».

И о чем бы ни писал В.Кожинов: о взглядах одного из популярнейших ученых XX века М.М.Бахтина и его малоизвестного брата Николая, о России - Востоке и Западе, М.М.Пришвине и артели, Ф.М.Достоевском и Транссибирской магистрали и о многом другом, -он везде находит диалог - почву национального сознания, природу отечественной культуры. Говорить же о традиционном монологическом сознании, о диалоге как о новом для нас типе мышления, к которому мы не готовы, как это делают И.Клямкин и другие левые авторы со второй половины 80-х годов XX века, - это значит не видеть и не понимать главного, сути отечественной культуры и истории. А поэтому, при таком взгляде на нашу историческую улицу, поиски путей, ведущих к храму, обречены на неудачу.

Для В.Кожинова важно определить, в какой системе духовно-нравственных и эстетических ценностей работает художник, как его творчество соотносится с традициями русской классической литературы, не опираясь на которые, считает исследователь, нельзя по-настоящему творить, В «Книге о русской лирической поэзии XIX века» и в сборнике «Стихи и поэзия», а также других работах автора не раз подтверждается тезис об органическом слиянии естественности и искусственности в русской поэзии XIX века. «Недосягаемым образцом» исследователь измеряет творчество Ахматовой и Пастернака, Заболоцкого и Мартынова, Асеева и Твардовского и многих других поэтов XX века. Далеко не все из них выдержали и выдерживают «испытание простотой».

Творческое становление Н.Рубцова, В.Соколова, А.Жигулипа, Ст.Куняева, А.Передреева, О.Чухонцева, А.Прасолова и некоторых других поэтов прошло под знаком «поворота к классическому стилю». Именно эти художники являются, по мнению Б.Кожинова, представителями ведущего течения в русской поэзии 60-70-х годов. Важно отметить, что к такому заключению исследователь пришел не задним числом, а в 60-е годы, являясь с тех пор активным сторонником данного течения.

В.Кожинов, видимо, как никто из русских и русскоязычнх исследователей, придает значение доклассической поэзии как новому

резервуару, дополнительной мощности для развития современной поэзии. Классика XIX века, считает В.Кожинов. не затронула все стороны народной души, не освоила разнообразнейший богатейший доклассический опыт: безмерный космизм, особое ораторское громо-гласие, народная смеховая культура. И творчество Ю.Кузнецова, обращенное именно к этой традиции. - новый этап в русской поэзии последней трети XX века, который определяется как «возвращение к сложности».1

В своем творчестве В.Кожинов сумел преодолеть почти все стереотипы своего времени. Его лучшие работы - это мини- и макрооткрытия, это образец русского взгляда на мир и человека, литературу, культуру, историю, политику.

А одним из критериев русского взгляда является отношение к отечественной литературе, к знаковым и наиболее русским представителям её. С.Есенин - один из них. Его личность и творчество на протяжении уже почти столетия - безошибочный проявитель русско-сти и русскоязычности авторов, пишущих о поэте. В реферируемой работе мы используем их мемуары, статьи как лакмусовую бумагу для прояснения интересующих нас вопросов.

С.Есенин предвидел не только то, что после его смерти о нём будут писать, но и то, как это будут делать: «любил, целовал, пьянствовал». На протяжении более 70 лет взгляд, отвергаемый Есениным, был доминирующим у мемуаристов и у тех, кому такая версия казалась убедительной.

Без труда можно выявить, что и делается в диссертации, противоречивость, предвзятость, заданность многочисленных воспоминаний и концепций, которые строились и строятся по предсказанному поэтом сценарию. Во все времена для левой русскоязычной мысли, идеологии дискредитация всего русского есть неотъемлемое качество, и мемуары, подобные евдокимовским, юринским и многим другим, являются необходимым подспорьем, ценными свидетельствами. Когда же таковых не хватает, «Мариенгофы» с успехом используют опыт предшественников, оставивших килограммы «романов без вранья». Так, в «разработку» темы пьянства, одной из самых популярных в 20-е - 90-е годы, «особый» вклад внес Вл.Корнилов, который без доли сомнения утверждает: «Усугубляло его душевную болезнь и пьянство, а пить он начал рано, ещё

1 Кожинов В. Стихи и поэзия. - М., 1980. - С.260.

юношей, и уже вскоре не мог обходиться без спиртного».1 Для «подтверждения» этой версии автор приводит ни о чём не свидетельствующий факт и опускает высказывания современников, смысл которых сводится к тому, что долгое время Есенин спиртным не злоупотреблял.

Несмотря на то, что за последние 20 лет значительно расширился круг авторов, пишущих о С.Есенине, ответственность и компетентность многих из них оставляют желать лучшего. Читая работы представителей русскоязычной мысли последних десятилетий, невольно вспоминаешь известное высказывание 20-х годов, которое, с поправкой на современность, выглядит так: 90-е годы должны стать временем развенчания славы С.Есенина. Славы, уточним, как национального поэта прежде всего.

Создаётся впечатление, что нынешние «первооткрыватели» реанимируют старые схемы, растаскивают на мелкие части известные, но, видимо, многими забытые высказывания прежних лет. Например, С.Городецкий, современник великого поэта, назвал имажинизм не только своеобразным университетом, который С.Есенин сам себе устроил, но и «противоядием против деревни <...>, против уменьшающих личность поэта сторон деревенской жизни».2 И как результат такого подхода- «высшая похвала» автора: «российский поэт».

Понятно, что ни о чём новом в рамках русскоязычного денационализированного сознания С.Городецкий не говорит. Как не говорят сегодня и некоторые исследователи, которые явно задались целью сделать из С.Есенина поэта-имажиниста, одного из многих. Так, корреспондент «Литературного обозрения», видимо, несколько подавленный напором С.Шумихина, защищает С.Есенина, говоря правильные, ставшие общим местом слова: «Но всё-таки Есенин создавал необыкновенную лирику русских пейзажей, так никому не удавалось - настолько эти стихотворения пронзительны, настолько хватают за сердце. Да и образы необыкновенные»/ На что С.Шумихин, подаваемый как авторитетный специалист, отвечает: «Образы, мне кажется, вполне имажинистские, то есть характерные для всей этой поэтической школы...». Более того, Есенин, по мнению С.Шумихина, «порой впадал в комическую избыточность образов...».

1 Корнилов Вл. Победа над миром // Литературное обозрение. - 1996. - № 1.

- С.27.

2 Жизнь Есенина. Рассказывают современники. - М., 1988. - С.247.

3 Есенин и миф о Есенине. Беседа с Шумихиным // Литературное обозрение.

- 1996. - № 1. - С.8.

Одни авторы по-разному игнорируют «русскость» С.Есенина, чаще всего неоправданно подменяя её «советскостыо», другие, принимая «русскость». говоря о «русскости», трактуют её произвольно. Так, А.Лысов, рассуждая о С.Есенине и Л.Леонове, справедливо утверждает. что их «единственной общей любовью и совместной болью <...> всегда оставалась Россия».1 Однако её сущность автор определяет через язычество, о сохранении корней которого якобы заботились поэт и прозаик. А Н.Шубникова-Гусева почему-то считает, что «ряженье как обряд» составляло «ядро русской традиции», которой поэт следовал."

Наиболее продуктивный и глубокий подход проявляется в работах, авторы которых, рассматривают творчество С.Есенина с философско-метафизических, православных позиций. Назовём некоторые из них: «Философия русской патриотической лирики» Ю.Мамлеева, «Поэт тишины и буйства» М.Никё, «Душа грустит о небесах...» Религиозные мотивы в лирике С.Есенипа» Ю.Сохрякова, «Божья дудка» Ст. и С.Кунаевых, «В сердце светит Русь...» Духовный путь Сергея Есенина» А.Гулина. Представители данного подхода, конечно, не закрывают глаза на произведения поэта, наполненные нехристианским и богоборческим пафосом. Они трактуют их по сути так же, как это делали представители «правой» мысли в своих более ранних статьях о Пушкине.

Подобный христианский подход позволяет избежать и одно из самых распространённых заблуждений о тождестве верха и низа, тождестве противоположных начал в творчестве С.Есенина. Борьба этих начал происходит в системе координат с неизменной шкалой ценностей, уходящих своими корнями в христианство.

С этих же позиций, думается, необходимо рассматривать и известные поступки С.Есенина: роспись стен Страстного монастыря, использование иконы на лучину и т.д. «Бесовство» поэта носило характер временного затмения, помрачения, о чём свидетельствуют творчество (высший результат жизни поэта) и определённые моменты в поведении С.Есенина, как, например, те, о которых поведала в своих воспоминаниях Лола Кинел.

В 90-е годы русскоязычными авторами предпринимаются активные попытки разными способами отлучить Есенина от крестьянского мира, нередко путём дискредитации последнего, что демонстрирует М.Пья-

1 Лысов А. Леонид Леонов о Сергее Есенине (Из бесед с писателем) //Литературная учеба. - 1996. - № 3. - С.98.

" Шубникова-Гусева Н. «Я хожу в цилиндре не для женщин...» Ряженье как обряд в творчестве Есенина // Литературная учеба. - 1998. - № 4-6. - С. 135.

ных: «Этой чуткости к прекрасному Есенин чаще всего не находил у крестьян, в том числе у своего отца и деда».1 Используется хорошо знакомая аргументация, порождённая материалистическим, «левым», плоским, примитивным видением деревенского мира. Поэтому талант Есенина рассматривается как порождение «книжной духовной культуры города», «интеллектуального, то есть профессионального сознания».

Если руководствоваться логикой «за» - «против», то в противовес суждению В.Шершеневича о нелюбви С.Есенина к деревне, которое используется И.Макаровой и другими в качестве важнейшего аргумента, можно привести высказывания прямо противоположной направленности. Однако главное в данном случае не то, сколько свидетельств, подтверждающих или опровергающих сию версию, предъявляется, а то, что своим творчеством поэт полностью опровергает диагноз В.Шершеневича-И.Макаровой.

Ю.Мамлеев, говоря о патриотической лирике М.Лермонтова, А.Блока, С.Есенина, верно заметил: «Чтобы понять это, надо иметь такой ток».2 К сожалению, многие из писавших и пишущих о певце «берёзового ситца», крестьянского, как и русского, «тока» не имелй и не имеют.

В 1985 году А.Марченко одной из первых реанимировала тезис о себялюбии, эгоизме С.Есенина, тезис, который через 10 лет стал сверхпопулярным в работах «левых» авторов. Наиболее исчерпываю-ще-формулообразно высказался А.Петров: «А вообще он не мог любить никого и ничего - кроме своей поэзии».3

В реферируемой работе мы приводим контрдоводы разных уровней.

И как результат непонимания или неприятия многими авторами «русскости» и других особенностей личности и творчества С.Есенина - восприятие в штыки версии об убийстве поэта. Она называется современными левыми, русскоязычными «новенькой уткой», легендой, противоречащей фактам и здравому смыслу, крайне опасным мифом.

Комментируя версии «левых» и «правых» авторов, мы приходим к выводу, что с Есениным произошло то, что рано или поздно должно было произойти. Антинациональная власть убила его потому, что он, как русский человек и поэт, представлял для неё большую опасность.

1 Пьяных М. Трагический Есенин // Нева. - 1995. - № 10. - С.177.

2 Мамлеев Ю. Философия русской патриотической лирики // Советская литература. - 1990. - № 1. - С.40.

3 Петров А. «О верю, верю, счастье есть!» // Нева. - 1995. - № 10. - С.217.

В последние годы появились содержательные работы А.Захарова, Т.Савченко, Ю.Мамлеева, Н.Шубниковой-Гусевой. А.Гулина и некоторых других исследователей, которые свидетельствуют, что русская научная мысль освободилась или освобождается от русскоязычных стереотипов.

Глава II. Художественная концепция личности в отечественной поэзии XX века. Разговор о тенденциях в изображении личности в поэзии XX века в реферируемой работе начинается с творчества А.Блока, одного из наиболее значительных и знаковых авторов минувшего столетия. Он справедливо писал, что художник - «растение многолетнее», произведения его - «только внешние результаты подземного роста души». В диссертации выясняются закономерности этого роста через дневники, записные книжки, письма и «внешние результаты» его в лирике, эпике, статьях.

«Ранние» дневники и статьи поэта - свидетельства разнонаправленного роста ума и души. Преобладающий вектор в суждениях Блока - настроенность поэта на декадентско-символистскую волну, что, впрочем, признавал и он сам. Одновременно встречаются мысли иной направленности, возросшие на традиционной русской почве, мысли, довольно скоро набравшие силу. И как следствие - совпадение-расхождение, дружба-вражда в отношениях с Д.Мережковским, З.Гиппиус, А.Белым, Е.Ивановым, Г.Чулковым и другими собратьями по перу. Это проявилось на уровне и дневниковых характеристик, и многих статей: «Религиозные искания» и народ», «Народ и интеллигенция», «Ответ Мережковскому» и т.д.

Знаменательно, что Блок оценивал религиозно-философские искания интеллигенции во главе с Мережковским как «болтовню», «уродливое мелькание слов», «надменное ехидствование», «потерю стыда», «сплетничанье о Христе». Он предпочитает этому своего рода «словесному кафешантану» в одном случае «кафешантан обыкновенный», в другом - «золотые слова», «беспощадную правду» крестьянина, начинающего поэта Н.Клюева».

Подобная ситуация повторится неоднократно. И всякий раз, когда А.Блоку приходилось выбирать между, условно говоря, правдой интеллигентской и правдой народной, он чаще всего отдавал предпочтение второй. С подачи левой мысли XIX - начала XX веков многие писатели, философы, критики - современники А.Блока, сводили «народ» к «простонародью», понятие духовное к толкованию социально-сословному. И сам поэт решал этот вопрос чаще всего с по-

добных позиций. В таких случаях он руководствовался (как, например, в восприятии событий Февраля и Октября 1917 года или при написании «Двенадцати») не народными интересами и идеалами, то есть находился на позициях «неправды».

Механизм превращения «правды» в «неправду» рассматривается на примере веры, определяющей содержание понятий «народ» и «народность» литературы. В статье «Религиозные искания» и народ» А.Блок разводит в разные стороны церковь официальную и веру народную. К тому же символом «истинной веры» становится «сектант» Н.Клюев, который (чего не видит поэт) занимает такое же положение по отношению к православию, как и интеллигент Д.Мережковский. Поэтому блоковская оценка позиции декадентов - «вульгарное «богоборчество» - применима и к ЫКлюеву.

Если в «Народе и интеллигенции» поэт освобождает народ от сострадания и - шире - от ответственности по отношению к ненароду, интеллигенции, в частности, то в «Стихии и культуре» он идёт дальше. А.Блок противопоставляет неправде Д.Мережковского правду народную и приводит в качестве примера последней два свидетельства из письма Н.Клюева. Объединяя их, уравнивая любовь христианскую с ненавистью разбойничьей, писатель утверждает: «В дни приближения грозы сливаются обе эти песни: ясно до ужаса, что те, кто поёт про «литые ножички», и те, кто поёт про «святую любовь», - не продадут друг друга, потому что - стихия с ними, они - дети одной грозы». Такое странное кощунственное соединение порождает философию разрешения крови по совести, порождает лейтмотив «Двенадцати»: «Чёрная злоба, святая злоба». Однако, при всей явной солидарности А.Блока с разбойничье-«святой» правдой, он ещё способен ужасаться.

Проходит три года после публикации статьи «Стихия и культура», и теперь «правда» террора кажется Блоку убедительной и былого ужаса не вызывает. А.Блок, автор известных оценок, стоит в одном ряду с героями-красногвардейцами из «Двенадцати»: его «повесил», «перережут» созвучны Петькиному «ножичком полосну». Это совпадение с «народной» правдой трагично по своей сути, ибо люди, которые были своеобразным компасом для писателя, собственно народом - духовно - не являлись.

На уровне мировоззрения, как мыслитель, А.Блок последовательно шёл к восприятию Октября, к написанию «Двенадцати», что нашло отражение в его лирике. Общеизвестно, что все свои стихотворения писатель рассматривал как единое целое, как «трилогию вочеловечи-

вания». Он. чуть ли не по В.Розанову, выделял три этапа в своём творчестве. Нас интересуют второй и третий этапы, точнее, как на микроуровне - уровне чувств, боли, мысли - А.Блок решает проблему личности. Поэтому в работе рассматриваются основные стихотворные циклы и темы - любви, веры. Родины.

Анализируется в диссертации и поэма «Возмездие», ибо она, на наш взгляд, - лучшее и последовательное свидетельство подземного роста души, свидетельство направления движения личности лирического героя и автора. В предисловии к поэме «Возмездие», написанном в 1919 году, так формулируется идея поэмы: «<...> род, испытавший на себе возмездие истории, среды, эпохи, начинает, в свою очередь, творить возмездие». Эта концепция взаимодействия родовой личности и истории прямо противоположна той, которая была популярна у писателей левой ориентации в начале XX века и которая получила своё воплощение, например, в романах М. Горького «Дело Артамоновых» и 'Г. Манна «Будденброки».

Автор «Возмездия», как известно, признавался, что из рода Блоков он выродился. И это действительно так. А.Блок как вырождающаяся личность - это во многом результат интеллигентства поэта. О нём А.Блок говорил не раз, относя себя к представителям определённой группы людей, к части целого, которое обусловлено происхождением, кровыо. В письме к В. Розанову от 17 февраля 1909 года поэт называет себя гуманистом и показательно уточняет: «<...> как говорят теперь, - «интеллигент». Именно по отношению к личности А.Блок выделяет враждебную ему и интеллигентам-гуманистам группу писателей, мыслителей, политиков, простых людей, с которой компромисс невозможен. Эта группа, созвучная по взглядам деду, дяде, брату, отцу, сестре Ангелине, в дневниках, записных книжках, письмах именуется по-разному, чаще всего - «правые», «нововременцы». К ним поэт относил Ф. Достоевского, К. Победоносцева, А. Суворина, М. Меньшикова, Д. Менделеева, В.Розанова и других достойных людей.

На протяжении жизни у А.Блока неоднократно менялись взгляды на многое и многих, но взгляд на «правых», «Новое время» оставался незыблемым. И в этом своём постоянстве, неиссякающей ненависти поэт был интеллигентом до кончиков ногтей. Приводятся примеры проявления данного чувства в разных редакциях поэмы, дневнике, письмах.

Почти одновременно со вступлением к «Возмездию» появилась известная статья В.Розанова «С вершины тысячелетней пирамиды», в которой утверждалось: русская интеллигенция разрушила русское

Царство. И это отчасти так. Разрушила не только идейно, идеологически, религиозно, но и нравственно-семейно, в чём также неосознанно участвовал А.Блок.

В последнем варианте «Возмездия» есть строфа, свидетельствующая о явной общности А. Блока с отцом: оба они получили «чувственное воспитание». При помощи названия романа Г. Флобера, приведённого в «Возмездии» по-французски, указывается на эту общность. И хотя данное название имеет и другие варианты перевода (так, в собрании сочинений А.Блока предлагается - «чувствительное воспитание»), автор поэмы, думается, имел в виду «чувственность».

Именно чувственность, по версии поэта, была присуща отцу: «Всё это в несчастной оболочке A.J1. Блока, весьма грешной, похотливой...». Именно чувственностью был переполнен A.A. Блок на протяжении всей своей жизни. Она в дневнике и записных книжках именуется страстью, что является общим местом в суждениях поэта. А страсть, по А.Блоку, - показатель подлинности чувства, события, явления. Поэтому свои самые духовно ущербные творения, «Кармен» или «Двенадцать», он оценивает как вершинные. Однако нас в данном случае интересует само понятие «страсть».

Многие свидетельства А.Блока на эту тему вызывают недоумение. Например, 25 января 1909 года он делаеттакую запись о проститутке Марте: «У неё две большие каштановые косы, зелёно-чёрные глаза, лицо в оспе, остальное - уродливо, кроме божественного и страстного тела». Однородность этих антиномичных понятий - «божественность» и «страсть» - общее место в мире Блока. При этом трудно определить, чем отличается, по его терминологии, «большая страсть» от «поганой похоти».

Конечно, при всех «всемирных запоях» страсти А.Блок был не настолько эгоистом в «любви», как многие братья-писатели. Конечно, здоровое, традиционное начало периодически брало верх в амбивалентной личности А.Блока. Тогда поэт довольно точно оценивал, как в плане «Возмездия», и тот интеллигентский омут, в котором с юности оказался, и себя самого.

Однако, при реализации плана «Возмездия» победил «другой» А.Блок, поэтому интеллигентские «радения» изображены принципиально иначе, поэтому практически отсутствует традиционно-этический взгляд на личность любого пола, женщину, в частности. Примером традиционного восприятия, когда через «атрибуты» внешности женщины просвечивает её внутренняя, духовно-душевная суть,

может служить следующее свидетельство из «Записной книжки»: «Когда я влюбился в те глаза, в них мерцало материнство - какая-то влажность, покорность непонятная».

Именно тогда, когда А.Блок воспринимал отношения мужчины и женщины с подобных позиций, он глубоко и точно оценивал многое и многих, он создавал шедевры типа «Когда вы стоите на моём пути...». В такие минуты духовного здоровья, прозрений А.Блок прекрасно понимает цену «высокому», которое несовместимо с чувственностью, с греховной страстью.

Знаменательно, что после событий, запёчатлённых в дневнике: «К ночи пришла Дельмас», «Ночью Дельмас», «Много работал и грешил <....> Ночью пришла Дельмас», «Купанье в Шувалове. Полная луна. Дельмас», после роз и записки от Л.Дельмас, А.Блок вырывается из плена «губ» - «колен» и точно оценивает происходящее и проблему в целом: «Нет рокового, нет трагического в том, что пожирается чувственностью, что идёт, значит, по линии малого сопротивления. <...> Если я опять освобожусь от чувственности, как бывало, поднимусь над ней (но не опущусь ниже её), тогда я начну яснее думать и больше желать».

Здоровое начало ведёт А.Блока и тогда, когда он заносит в «Записную книжку» текст из грамотки жены к мужу конца XVII века, наполненный высокой поэзией, истинной любовью, всем тем, чего практически не было в семейной жизни А.Блока, что он изначально разрушил в отношениях с Менделеевой, обуреваемый ложными идеями и идеалами.

Итак, А. Блок во многих своих проявлениях - вырождающаяся личность, непоследовательный интеллигент. Он один из худших (наиболее здоровых) среди лучших (наиболее больных) интеллигентов своего времени, уничтожавших основы русского государства, разрушавших традиционные православные, духовно-нравственные, семейные ценности. То, что произошло с поэтом после октябрьского переворота - это не временное помрачение ума, не, тем более, по версии И.Бунина, желание угодить «косоглазому Ленину», это завершение сложного, противоречивого пути, пройденного до логического духовного конца.

Мы, конечно, видим в А.Блоке проявление традиционных, здоровых начал и в данный период, но всё же определяющими являются не они. Их перевешивают «Двенадцать», «Скифы», «Возмездие» (над которым А.Блок работал практически до смерти), известные духовно мертвенные статьи. И «ужасный конец» Блока мы, в отличие от А. Эт-

кинда. видим не в том. что поэт незадолго до смерти разбил бюст Аполлона, а в частности, в том, что в своей гибели он обвинил отчизну.

В конце концов А.Блок так и не понял, что желанное «новое» славянофильство, о котором он говорил в письме к К.Станиславскому, как и русский человек. Россия вообще, немыслимы без традиционных ценностей, без того, от чего поэт отказывался, - православия и самодержавия. Блок выразил в своём творчестве больше и прежде всего апостасийность человека и времени. Через лирического героя-индивида, не обретшего лицо, через эгоцентрическую личность поэт либо утверждал равенство верха и низа, Бога и дьявола и т.д., либо возводил (вольно и невольно) недуги - идейные, нравственные, духовные - в идеал. В других случаях через амбивалентный (преимущественно) и православный (редко) типы личности А.Блок транслирует принципиально иное отношение к болезням обезбоженного человека, остаётся верен традициям русской литературы.

Апостасийность личности проявляется и в творчестве С.Есенина, который, как известно, вошёл в литературу с лёгкой руки А.Блока. В одном - главном художественном компоненте - их поэзия периодически совпадала. В «Пришествии», «Преображении», «Инонии», «Иорданской голубице» и других произведениях 1917-1918 годов точкой отсчёта для С.Есенина являются идеалы «малого народа» со всеми вытекающими из этого естественными антихристианскими последствиями. То есть идеалы не всего народа-крестьянства, как утверждают разные авторы от П.Юшина до М.Дунаева, а той части его, которая с позиций эвдемонической культуры верила в осуществление рая на земле и ставила личность в один ряд с Творцом, наделяя его качествами Богочеловека.

Не отрицая богохульственных, антихристианских настроений С.Есенина, мы не склонны видеть в них творчествоопределяющую тенденцию. В этом случае, думается, уместна параллель с «богохульными» произведениями и высказываниями А.Пушкина. Подход к пониманию данного феномена, сформулированный митрополитом Ана-стасием, И.Ильиным, С.Франком, В.Непомнящим, применим и к вышеназванным поэмам С.Есенина.

Именно с таких позиций мы рассматриваем и известные поступки С.Есенина, на которые обычно ссылаются исследователи. То, что «бесовство» поэта носило характер временного затмения, помрачения, свидетельствует дальнейшее творчество: «Кобыльи корабли», «Пугачёв», «Страна негодяев», в первую очередь.

Образы разной эмоциональной и художественной концентрации в «Кобыльих кораблях» несут в себе реально-символические черты гражданской войны, через которые выражена трагедия и миллионов, и отдельной личности. Трагедия не только настоящего, но и будущего, заложенного в настоящем, выраженная пророчески и художественно гениально: «Вёслами отрубленных рук II Вы гребётесь в страну грядущего». Понятно, что у такой страны, у таких «гребцов» нет будущего. Отсюда и времён связующая нить — смерть, символом которой являются «вороньи паруса» и «крик вороний».

В то время, когда многие писатели взывали к крови, ненависти. С.Есенин говорил иным языком - жалости, сострадания, христианской любви. Лирический герой поэмы - это уже личность, руководствующаяся в своих поступках библейскими заповедями.

Через два года в «Пугачёве» С.Есенин рассматривает проблему «личность и время» на ином историческом материале. Поэт, думается, не в целях конспирации, как утверждают некоторые авторы, интересовался личностью Пугачёва и его эпохой. Подтверждением тому и само произведение, и свидетельства современников, и известное высказывание поэта, явно не вписывающееся в октябрьско-махновско-антоновский контекст.

Есенинский Пугачев, как и реальный Пугачев, - это амбивалентная личность, в которой «дикарь и оборванец», перекати-поле значительно доминирует над крестьянином. Уже в первой главе поэмы С.Есенин изображает Пугачёва как личность, находящуюся в субъект-но-объекгных отношениях с обстоятельствами, временем, окружающими людьми. Герой отзывается на зов «придавленной черни», и одновременно он пришёл на Яик, чтобы осуществить свой замысел. Для Пугачёва «чернь» и «мужик» - синонимичные понятия, что следует из диалога героя со Сторожем. Для С.Есенина «мужик» становится «разбойником», «дикарём», «оборванцем» в определённые моменты, забывая о своей другой - «иконной», христианской сути. Собственно мужичий Яик находится в невидимом, внутреннем конфликте с Пугачевым и ему подобными, он - в самой природе крестьянства. Этот внутренний конфликт, эта крестьянская природа заранее предрешает исход пугачёвского бунта и любого бунта вообще. Отсюда оксюморонное отношение старика к своим землякам (жалость и осуждение одновременно), отношение, через которое выражена позиция автора.

Изображая Пугачёва и его сподвижников в конкретно-историческом времени, С.Есенин оценивает их с позиций вечности

как некий долгоиграющий феномен (тем самым невольно давая почву для вольных «привязок» его к Махно. Антонову и т.д., о чём уже шла речь), несущий в себе тайну. Пугачёвы - фермент, бродильное начало жизни.

Однако смысловая парадигма Пугачёвых - это парадигма исключительно тварного человека. И последующие события подтверждают диагноз первой главы, сделанный с позиций вечности: Пугачёв и ему подобные - тварные существа, лишённые божественного, духовного лица.

Пугачёв, начинающий, как ему казалось, с мести дворянству, императрице, заканчивает идеей мести стране, откровенным предательством. Вся деятельность Пугачёва, объективно наносящая вред России (показательно, что существовало мнение о нём как о польском агенте), не даёт оснований говорить о самозванце как о россиянине по сути, то есть личности, наделённой надиндивидуальным чувством государственности, хотя Пугачёв и утверждает обратное.

Есенинский Пугачёв в конце произведения, в отличие от частично раскаявшегося пушкинского, - это человек, красиво жалеющий о своей ушедшей мощи, юности, жизни. Он - эгоцентрическая личность, вызывающая у автора несомненную симпатию. И всё же, вопреки ей, у С.Есенина хватило мудрости, исторического чутья, художественной интуиции, чтобы не пойти вслед за своей устной оценкой Пугачёва и его окружения. Пугачёв - художественный образ и Пугачёв из беседы с И.Розановым - личности не только не тождественные, но и принципиально разные. В поэме наметился процесс изживания иллюзий политического бунтарства, идеалов романтической, антигосударственной, обезбоженной личности.

«Страна негодяев» (1922-1923) опровергает расхожий тезис литературоведения 60-80-х годов о советское™ С.Есенина и его модернизированное продолжение, сделанное левыми, либеральными авторами в 90-е годы: у власти не было никакого резона поэта убивать.

В отличие от В.Маяковского, Б.Пастернака и многих других, воспевавших эту власть, С.Есенин в «Стране негодяев» показал её истинную сущность. На протяжении повествования автор поэмы по-разному подчёркивает духовную несовместимость одного из представителей советской власти Чекистова со страной, в которой он проводит кровавый социальный эксперимент. Несовместимость проявляется уже на лексическом уровне: «народ ваш», «ваш русский равнинный мужик», «твою страну». То есть размежевание происходит на уровне государства и народа, всех народов, населяющих Россию.

Чекистов ненавидит «грязную мордву», «вонючих черемисов», русского мужика, который характеризуется наиболее резко-отрицательно: бездельник, самый бездарный и лицемерный. Герой не скрывает, что ему милее Европа, но в то же время нельзя сказать, что он укоренён в её или свою - еврейскую - почву. Чекистов — человек-космополит, представитель интернационального духа.

Метафизически личность героя идентифицируется через слово «чёрт», которое пять раз упоминает Чекистов и которым один раз клянётся, что символично-показательно. А его фраза «дьявол нас, знать, занёс» точно выражает духовное происхождение и сущность подобных индивидов. Онтологически эквивалентом антихристианства, антирусскости Чекистова является идея замены Бога благами цивилизации.

Некоторые исследователи на протяжении 90-х годов утверждают, что прототипом Чекистова был Троцкий. Персонификация зла, вольно или невольно, локализует проблему, сужает масштаб образа, принижает провиднический дар С.Есенина. Он, на наш взгляд, заключается в том, чт^о поэт создаёт образ такой типической концентрации, которая позволяет видеть в нём революционера вообще, тип сатанинской личности, вобравшей в себя черты, присущие В.Ленину и Л.Троцкому, Н.Бухарину и Я.Свердлову, А.Зиновьеву и И.Сталину, многим другим представителям интернационального духа, захватившим Россию.

Называет себя «гражданином вселенной» и Номах. Главной движущей силой в сложных и запутанных отношениях его с действительностью является жажда социальной справедливости (что лежит на поверхности, следует из монологов и поступков героя) и духовной свободы (что лишь иногда проявляется, чаще остаётся за «кадром», сюжетными рамками и до чего читатель должен додуматься сам). Номах, не приемля мир лживых заговоров, где душу человеческую ухорашивают рублём, выступает против и либерально-буржуазных, и социалистических отношений, проецирующих бездуховность, унификацию, уничтожение личности. Только в варианте поэмы, опубликованном в 1998 году, появляются строки, где прямо говорится об этом тождестве.

Подчеркнём: данная общность вытекает не из особенностей национального менталитета, не из сакрально-монархического ядра России, а из материалистического сознания, эвдемонической системы ценностей. Номах отвергает сии ценности, ибо власть денег, культ материального

есть духовное рабство. То есть, видимо, не до конца осознавая, герой транслирует христианский взгляд на проблему.

На примере Номаха Есенин показал трагедию романтической амбивалентной личности, первоначально уверовавшей в человеческое, национальное братство, а затем разочаровавшейся в своей вере. Трагедия Номаха - это трагедия отпадающей от Бога личности, трансформация сознания которой естественна и показательна. Сначала вера в Бога подменяется верой в социальное и человеческое абсолютное, затем, па этапе разочарования, «свято место» занимает собственное «я».

В период принесения в жертву и отдельной человеческой личности, и целых классов, в период наступления бездушно-механической силы рождаются «Сорокоуст», «Я последний поэт деревни», «Хулиган», «Исповедь хулигана», «Мир таинственный, мир мой древний» и другие произведения, в которых поэт, в отличие от многих писателей, оцениваег личность, происходящее с позиций подавляющего большинства страны -крестьянства и - шире - христианских позиций. У Есенина, не отделявшего свою судьбу от судьбы деревни, возникает не только чувство обречённости, но и протеста, носящего чаще всего одежду хулиганства.

Важно подчеркнуть, что «разбойник и хам» появляются в лирическом герое как вызов «чёрной жути». «Хулиганство» - это ответная реакция на происходящее в деревне, стране, это бравада, маска, форма защиты (о чём говорится «открытым текстом» в «Исповеди хулигана», «Письме к женщине»). Поэт «деревянной Руси» сравнивает своё положение с травимым волком («Мир таинственный, мир мой древний»), через два года он писал о том же: «Но. обречённый на го-ненье...» («Пушкину»),

Любовь - доминанта личности в поэзии С.Есенина проявляется на разных уровнях: женщины, человека, природы, животных, крестьянского быта, малой родины, России. Любовь к Родине в лирике и эпике 1924-1925 годов вбирает в себя все любови, в ней тонет всё советски-рассудочно-ходульное в творчестве данного периода. Но именно чувство России и любовь к Родине ставятся под сомнение некоторыми авторами, с которыми и ведется полемика в реферируемой работе.

Итак, апосгасийность как периодически возникающее состояние личности в творчестве С.Есенина всегда преодолевается, побеждается русско-православным началом, что не происходит у многих писателей-современников, М.Цветаевой и В.Маяковского, в частности.

Несмотря на сверхэмоциональность поэзии М.Цветаевой, в ней без труда можно выявить постоянную, четко обозначенную систему

ценностей личности, которые, как правило, находятся в противоречии с ценностями традиционными. М.Цветаева отлично знает эти ценности, держит их в уме и часто ведет с ними открытый и скрытый диалог-спор. Через прямое или косвенное опровержение традиционных ценностей, православного взгляда на мир и на личность утверждается авторский идеал, что в работе иллюстрируется анализом лирики, эпики. драматургии автора.

Например, в «Поэме Горы» сконцентрированы и наиболее четко обозначены самые распространенные лейтмотивы любовной лирики Цветаевой. Если в отдельных, немногочисленных стихотворениях поэтессы можно лишь гадать о позиции автора, то в данном произведении она предельно прояснена.

В «Поэме Горы» Цветаева вновь противопоставляет избранных -небожителей любви - всем остальным - простолюдинам любви. Вновь перечеркиваются традиционные ценности, семейные прежде всего. Любовь в семье - это, по Цветаевой, «любовь без вымысла», «без вытягивания жил», любовь лавочников, любовь - прелюбодеяние, а носитель ее - «муравей» (Иной вариант любви в семье как в поэме, так и во всем творчестве отсутствует. Факт показательный, свидетельствующий о неизменности позиции автора). Любовь вне семьи - это любовь избранных, любовь-гора.

Сей любимый образ поэтессы, встречающийся во многих ее произведениях и письмах, призванный подчеркнуть высоту чувства эгоцентрической личности, представлен в поэме двумя уровнями: уровнем жизни и уровнем неба. Думается, что второй уровень —это уровень миражей, то есть оценок и характеристик, ничем не только не подтвержденных, но и по сути опровергаемых «любовью» первого уровня. Поэтому все образы второго этажа (такие, например: «Та гора была, как горб // Атласа, титана стонущего», «Та гора была - миры! // Боги мстят своим подобиям») воспринимаются, если перефразировать одну из строк, как высокий бред над уровнем жизни, как красивая этикетка, ничего не говорящая о сущности, качестве любви-горы.

Эту сущность можно выявить, лишь обратившись к образам уровня жизни. Они - «безумье уст», «незрячья страсть», «вихрь», «столбняк» -оттеняют лишь одно качество, они - вариации на тему страсти. Итак, любовь-гора - это любовь-страсть, а точнее - греховная страсть.

Конечно, в словах: «Пока можешь еще - греши», при желании, если очень сильно пофантазировать, можно увидеть и вызов, и маску, и противопоставление якобы мещанскому идеалу любви... Можно

говорить, что и делается часто в подобных случаях, об условности, символике, гротеске художественных образов и т.д. Но очевиднее другое: любовь-страсть в поэме, как и в большинстве произведений Цветаевой, - величина постоянная. И именно нарушение традиционных норм нравственности является ее определяющим фактором.

Конфликт со всеми, борьба с национальными традициями и ценностями привели М.Цветаеву к выпадению - физическому и духовному - из русской парадигмы во многих и разных проявлениях. Вот, например, как поэтесса реагирует на одну из составляющих этой парадигмы, правда, переиначивая название сс: «Народный элемент». Я сама народ, и никакого народа кроме себя - не знала, даже русской няни у меня не было (были - немки, француженки, и часть детства - к отрочеству - прошла за границей) - и в русской деревне я не жила никогда». То есть с детства М.Цветаева была лишена русской духовной родины, «параметры» которой она в неполном объёме со знанием дела называет: няня, деревня, народ.

Однако поэтесса не пытается эту родину обрести, не считает нужным свои идеалы, творчество поверять народно-национальными идеалами. М.Цветаева сознательно отвергает этот путь, по которому обязательно проходит любой русский писатель. Она сплющивает понятие «народ» до эгоцентрической личности, до собственного «Я».

Показательно-закономерно и другое - восприятие поэтессой знаковых «фигур» русской литературы, по которым также происходит национальная идентификация писателя. Сочинённый под себя, сверхпроизвольно трактуемый А.Пушкин - это тема отдельного исследования. Приведём лишь некоторые прямые характеристики, свидетельствующие, на наш взгляд, о духовном самооггоржении М.Цветаевой от русской классики: «Евгения Онегина» не любила никогда»; «Конечно, Толстого не люблю <...> Достоевский мне в жизни как-то не понадобился». На сей разрыв - кровный и духовный - указывает сама поэтесса: «Вообще, не ошибитесь, во мне мало русского <.. .>. Я и духовно - полукровка».

В нарушении (в очередной раз) русской традиции М.Цветаева определяет свою культурно-литературную принадлежность через кровь. В письме к Ю.Иваску от 24 мая 1934 года она, ссылаясь на свои остзейские корни по материнской линии, называет немецкую кровь родной и признаёт: «стихотворная моя жила - оттуда» [91. С.390]. Голос крови у М.Цветаевой совпадает с духовной «самопропиской». Лишь о Германии она говорит так: «Моя страсть, моя родина, колыбель моей души! Крепость духа <...>».

Однако более явственной и значительной представляется другая тенденция в творчестве М.Цветаевой - через отрицание традиционных национальных ценностей личности и литературы утверждение как идеала эгоцентрической личности и безнациональной словесности. Подтверждением сказанному, в частности, служит следующее высказывание поэтессы, в котором, по сути, формулируется и творческое кредо: «Я не русский поэт и всегда недоумеваю, когда меня им считают и называют. Для этого и становишься поэтом<...>, чтобы не быть французом, русским и т.д., чтобы быть - всем. Иными словами: ты - поэт, ибо не француз».

Сказанное, конечно, не исключает и наличия русского начала в личности и творчестве М.Цветаевой, что проявилось прежде всего в «Лебедином стане», который смело можно отнести к русской классике и который подробно характеризуется в работе. Национальное «я» даёт о себе знать и в критических суждениях поэтессы, которые по глубине понимания проблем могут быть отнесены к вершинным, классическим. Вот некоторые из них: «Прочла <...> отзыв Каменецкого: умилилась, но - не то! Барокко - русская речь - шрушка - талантливо - и ни слова о внутренней сути: судьбах, природе, героях<...> не ради русской речи же я писала!»; «Когда в ответ на моё данное, где форма, путём черновиков, преодолена, устранена, я слышу: десять а, восемнадцать о, ассонансы<.. .>, я думаю о том, что все мои черновые - даром, то есть опять всплыли, то есть сказанное опять разрушено. Вскрытие, но вскрытие не трупа, а живого. Убийство».

В наши дни вновь популярна следующая точка зрения на жизнь и творчество В.Маяковского: существуют якобы два поэта. Один -дореволюционный - чувствительный, ранимый человек, тонкий лирик, певец любви и т.д., другой - послереволюционный - поэт-трибун, принесший свой талант в жертву Октябрю и социалистическому строительству.

Не настаивая на своей правоте, заметим: данный подход считаем непродуктивным, ибо В.Маяковский, человек и поэт, - личность, па протяжении всей жизни и творчества не меняющаяся. Это постоянство, на наш взгляд, обусловлено следующими причинами.

Во-первых, хотя и родился поэт в семье лесника, природу как живой организм не чувствовал, относясь к ней как к неусовершенствованной вещи, отдавая предпочтение делам рук человека, электричеству, например. Такая прагматичность, приземлённость автора, принципиально отличают его от русских писателей Х1Х-ХХ веков.

Во-вторых, следует помнить о добровольной изъятости В.Маяковского из русской национальной среды, о его космополитизме с периодическими русофобскими проявлениями, как, например, в стихотворении «России», где автор вполне определённо заявляет: «Я не твой, снеговая уродина».

В-третьих, поэт пришёл в литературу как революционер. Революционер в широком смысле: не только как человек, обуреваемый желанием «делать социалистическое искусство», но и как личность, воспитанная не на русской классике, а на книгах, чуждых ей, как личность, с юных лет прошедшая разрушительную школу ненависти.

Некоторые исследователи проделали огромную работу, чтобы нейтрализовать многочисленные «людоедские» строчки Маяковского, как такие, например: «Понедельники и вторники окрасим кровью в праздники!», «выше вздымайте, фонарные столбы, окровавленные туши лабазников», «Я тебя, пропахшего ладаном, раскрою отсюда до Аляски!», «Я люблю смотреть, как умирают дети». Эти и подобные проявления духовной нерусскости автора необходимо рассматривать не в свете различных фантазий, начиненных ссылками на условность, образность, признания поэта и т.д., а с точки зрения христианских ценностей, традиций русской литературы.

В работе мы обращаемся к любви как факту литературы, как к показателю духовного уровня личности героя и творца. Показательна реакция героя на уход возлюбленной в стихотворении «Ко всему». В отличие от пушкинского «Как дай вам бог...», есенинского «и простим...» звучит язычески-ветхозаветное: «Око за око». При этом месть мыслится самая изуверская, что заставляет не только усомниться в величии души героя, по и позволяет говорить о его духовном родстве с красногвардейцами из поэмы Блока «Двенадцать». И в том, и в другом случае в качестве потенциальной жертвы мыслится человек, не имеющий никакого отношения к героям, и что еще важно подчеркнуть - любой инкогнито: в «Ко всему» - «любая красивая, юная», в «Двенадцати» - любой «буржуй» или тот, кто на глазок будет зачислен в этот класс.

В поэмах «Облако в штанах», «Флейта-позвоночник», «Человек», в стихотворении «Ко всему» в качестве первопричины измены выдвигается следующая: герой не в состоянии конкурировать с сильными мира сего - собственниками. Однако взгляды на любовь как на предмет купли-продажи у соперников совпадают.

Доказательством служит прежде всего факт, что при различных вариантах любовных измен герой ни разу не усомнился ни в своей

возлюбленной, подчиняющейся законам сделки, ни в самом себе. Таким образом, признается: деньги - превыше чувств, деньги - главный арбитр «любви».

Чувство, испытываемое героем, больше разрушает, чем созидает его как личность. Оно действительно всепоглощающая страсть. В.Маяковский создает грандиозные образы, передающие силу и тяжесть, именно тяжесть данного чувства. Особенно впечатляет картина «пожара сердца» в «Облаке в штанах».

В поэзии В.Маяковского страсть не только прекрасная, но и опасная, даже смертельная болезнь лирического героя. Отсюда и мотив самоубийства. Самоубийство - и предполагаемое лекарство, и своеобразное зеркало «любви». Л.Брик говорит, что мысль о самоубийстве была хронической болезнью Маяковского. Так это или нет, судить не беремся. Однако в творчестве поэта эта идея «обыгрывается» не раз. И если слова: «А сердце рвется к выстрелу, // а горло бредит бритвою» - воспринимаются во многом как поэтический ход, то от строк «он здесь застрелился у двери любимой» («Человек»), «Прощайте... Кончаю... Прошу не винить. ..» («Про это») веет кровавым пророчеством, в них видишь своеобразный сценарий, которому суждено было воплотиться в жизнь.

После Октября именно быт становится, по Маяковскому, главным врагом высокого чувства. В этом вопросе, как и в отношении к культурному наследию прошлого, в отношении к России, поэт был выразителем модных левых нигилистических идей. Естественно, что наряду с «генералами классики» множественным атакам подверглись традиционные семейно-бытовые отношения, получившие негативно-однозначную трактовку как порождение «ушедшего рабьего», где дом - «единая будняя тина», а любовь в семье - «любовь цыплячья», «любовь наседок» («Про это») и т.д.

В.Маяковский выносит любовь за рамки быта, семьи, то есть, желая того или нет, предлагает в виде идеала свой вариант «свободной любви». В.Маяковский противопоставляет любви «квартирного маленького мирика» «любовь-громаду», выросшую из почвы социальной борьбы, из Бутырок, камеры 103. Как правило, в творчестве поэта идеологическая основа любовных отношений лирического героя настолько всеобъемлюща, что не позволяет говорить об этом чувстве. Какие бы скидки на условность, образность многочисленных любовных деклараций ни делались («Письмо товарищу Кострову из Парижа о сущности любви», «Про это»), в них видишь лишь неимоверно вывихнутые взаимоотношения между мужчиной и женщиной.

Глава III. Художественная концепция личности в отечественной прозе XX века. Анализ дореволюционной и послереволюционной лирики и эпики позволяет нам сделать следующий вывод: творчество поэта находилось в добровольном плену у Маяковского-политика. Это привело к нарушению исторической, художественной правды, к схематизации изображения мира и человека, выхолащиванию живой жизни. Отсюда - во многом творческая и человеческая трагедия В.Маяковского. Он действительно явил новый тип отечественного писателя - писателя, сознательно порвавшего с национальными традициями, утверждавшего своим творчеством ценности, не совместимые с христианскими ценностями русской литературы. Место человека с «лицом», созданного по образу и подобию Божьему, в его поэзии занимает социально или чувственно детерминированный индивид. Думаем, нет никаких оснований относить творчество В.Маяковского к русской литературе. Поэт - один из первых и один из самых «химически чистых» русскоязычных авторов в словесности XX века.

В изображении революции, гражданской войны, человека в прозе XX века преобладают схемы и схематизм разного толка. В данной главе анализируются произведения, в которых названная тема решается с разных позиций. Рассматриваются повести и романы как из традиционного «списка» («Разгром», «Железный поток», «Хождение по мукам», «Белая гвардия»), так и образцы «возвращенной литературы»: «Ледяной поход» Р.Гуля, «Заглянуть в бездну» В.Максимова, «Третья правда» Л.Бородина.

В реферируемой работе, в частности, отмечается, чго Р.Гуль, изображая разных по социальному происхождению и положению бойцов Белой армии, не отдает предпочтения ни «верхам», ни «низам». Курносый солдат, хорунжий М., подпоручик К-ой, капитаны 10., Ф. и Ш., уничтожающие пленных, раненых из-за сапог, штанов, кольца, ни из-за чего, просто так, - люди, живущие по одному правилу: «убивай». Они стоят в одном ряду с комиссаром Коганом («Дума про Опанаса») и безымянным комиссаром Э.Багрицкого («Февраль»), с красногвардейцами А.Блока («Двенадцать»), командиром отряда Вс.Иванова («Цветные ветра»), с казаками и иногородними А.Серафимовича («Железный поток») и многими другими персонажами литературы XX века.

Р.Гуль не противопоставляет жестокость воюющих сторон, подобно А.Серафимовичу, А.Толстому, В.Маяковскому и другим, не замечающим или оправдывающим ее у «красных» и подчеркивающих ее у «белых». Гуль - художник изображает гражданскую войну с христи-

анских. а не классовых позиций. Не случайно писатель акцентирует внимание на озверении обеих сторон, на озверении человека вообще.

Р.Гуль - герой, участник событий разочаровывается не только в своей службе, но и в самой войне, так как ведется она обеими сторонами против собственного народа. Добровольный уход из Добровольческой армии - закономерный итог исканий человека, являющего христианский тип личности.

Миру хаоса, беспорядка, ненависти в «Белой гвардии» М.Булгакова противостоит мир традиций, чести, долга. Крестьянско-народному миру противостоит интеллигентско-дворянский, представленный семьёй Турбиных. Уже на уровне интерьера квартиры главных героев - от часов и голландских изразцов до шкафов с книгами - утверждается «совершенная бессмертность» этого мира. Поэтому естественно, что атрибуты интеллигентско-дворянской вселенной в романе есть своеобразные знаки вечности, противостоящие быстротекущему времени. Так, условно говоря, форма выражает содержание, внутреннюю сущность данного мира - постоянство, повторяемость, традиции. Единство и взаимообусловленность формально-содержательных, твар-но-духовных, быто-бытийственных сторон дворянской вселенной, конечно, проявляется и на уровне отдельных героев.

Квартира Турбиных и квартиры, ей подобные, - это своеобразный вариант рая по М.Булгакову. Квартира, дом во многом подменяет Град Небесный. Отсюда - не просто поэтизация дома, квартиры, её атрибутов, но и в какой-то степени их «обожествление», объяснимое ситуацией гражданской войны и необъяснимое степенью своей чрезмерности в некоторых случаях. В таком, например: «Башки, тревоги и оружие человек воздвиг, сам этого не зная, для одной лишь цели - охранять человеческий покой и очаг. Из-за него он воюет, и, в сущности говоря, ни из-за чего другого воевать ни в коем случае не следует».

И это не просто авторский перехлёст, это принципиальная позиция, которая проявилась в- булгаковской концепции личности и времени в романе. В многочисленных высоких, иногда дифирамбических оценках главных героев «Белой гвардии» отсутствует понимание .элементарного: квартира-дом и дом-Россия, честь семьи и честь офицера, гражданина есть явления неразрывные. То есть общее положение в работах булгаковедов: семья Турбиных - семья чести - требует проверки критерием верности, верности военной присяге, царю.

Помимо предвзятого отношения к идее монархии булгаковеды демонстрируют искажённое представление о гражданской войне и

белом движении. Тот же Б.Соколов утверждает, что в деникинской армии февраль не жаловали, считая его началом всех несчастий. «Вопреки общепринятому мнению, - справедливо утверждал историк Г.Вернадский. - белые не были монархистами, по крайней мере, официально».1 В.Кожинов и М.Назаров на многочисленных фактах истории убедительно доказали, что гражданская война - это война между двумя новыми властями - Февральской и Октябрьской, и только на закате борьбы Врангель и Дитерихс подняли знамя монархизма.

Булгаковеды, как правило, игнорируют эти и другие очевидные истины, предпочитая проецировать старые и новые мифы о гражданской войне на героев «Белой гвардии». Сказанное в полной мере относится к вопросу воинской чести. Факт пребывания Турбиных, Мышла-евского, Най-Турса в белой гвардии очень часто оценивается критиками и литературоведами как историческая неизбежность, как явление безальтернативное. При этом А.Кубарева, В.Боборыкин, В.Петелин и другие подразумевают известные слова М.Булгакова: «<...> Изображение интеллигентско-дворянской семьи, волею непреложной исторической судьбы брошенной в годы гражданской войны в лагерь белой гвардии <...>». Данный подход к личности лишает её качеств субъекта, делателя себя, обстоятельств, истории. И М.Булгаков, думается, сознательно использует такое объяснение выбора «белыми» героями жизненного пути как единственно понятное и приемлемое для советских критиков и идеологов.

Объяснение это идёт вразрез с реалиями «Белой гвардии», ибо выбор Мышлаевского, Турбиных, Най-Турса, Малышева и других героев есть смелый и отчаянный выбор единиц на фоне неучастия, дезертирства тысяч потенциально и реально «белых». И здесь М.Булгаков исторически точен, его художественная версия событий совпадает с мемуарными свидетельствами В.Шульгина, А.Деникина, Р.Гуля, П.Краснова и многих других.

Совестливую ответственность главных героев за происходящее писатель показывает через их чувства, мысли, поступки. И в этом смысле Турбины, Най-Турс, Малышев, Мышлаевский - цельные, последовательные натуры. Среди них, конечно, выделяется Най-Турс как совершенное явление белого воинства, в том высоком и идеальном смысле, который наиболее точно определили И.Ильин, В.Шульгин, М.Цветаева. Най-Турс - воин Христов, который идеалы Всевышнего утверждает ме-

1 Вернадский Г. Русская история. - М., 1997.-С.314.

чом. через борьбу с антихристианскими сипами в самом разном политическом и человеческом обличье, утверждает их через собственное самопожертвование. В то же время, как правило, забываются другие герои, оставшиеся верными своему человеческому, воинскому кресту. Это безымянные офицеры и юнкера, артиллеристы, всеми брошенные, забытые, совершающие подвиг невидимый, погибающие не на «миру».

Турбины, Мышлаевский. Малышев, несомненно, - люди чести. Несомненно, на наш взгляд, и то, что они стоят на пороге бесчестия, бесчестия идейного и человеческого. Несмотря на то, что Турбины, Мышлаевский, Малышев демонстрируют свой монархизм на уровне слова и дела, он в конце концов подменяется другим - семейным покоем, очагом. И «покраснение» героев в «Днях Турбиных», отказ от борьбы и монархизма - это не столько уступки цензуре, сколько реальный (не всегда, конечно, обязательный) дрейф, измена личности, пытающейся спрятаться за кремовыми шторами от ответственности за происходящее, отдающей Родину на поругание Антихристу.

. Поэтому параллель, которая очень часто возникает у булгакове-дов - Турбины - потомки Гринёва - неверна по сути. Понимание чести, которому остался верен Гринёв-младший, точно сформулировал Гринёв-старший. Турбины же, как уже говорилось, люди чести, в конце романа приближаются к опасной черте бесчестия, за исключением Елены.

Этому способствует ещё одно качество, присущее Турбиным и их окружению. Герои же «Белой гвардии» обвиняют всех, кроме себя, обвиняют крестьянство, народ, Петлюру, самостийников, Троцкого, Николая II, «жидов» и т.д. А начинать, конечно, нужно с себя. И.Ильин, прекрасный знаток вопроса, не только советовал монархистам: «Не воображать, будто в происшедшей трагедии русского трона повинны все, кроме них», - но и указывал на их особую вину: «Повинны первые,, ибо выдавали себя за верных и преданных».1

Г.Адамович ещё в 1927 году назвал «Белую гвардию» первым действительно художественным произведением, имеющим отношение к революции. И это действительно так. В большинстве случаев в изображении личности и времени М.Булгаков сумел подняться над своими пристрастиями, изобразил гражданскую войну как всеобщую трагедию. Поэтому в ключевых финальных сценах романа появляется Елена Турбина, Иван Русаков, Петька Щеглов - герои, которые

1 Ильин И. О грядущей России. - Казань, 1993. - С. 107.

символизируют силу и разные грани христианских идеалов, противостоящих мечу войны, смерти физической.

Идея возмездия, расплаты, лейтмотивом проходящая через всё произведение, не случайно заменяется идеей Бога, христианской любовью, детской непорочностью. Символично, что меч на Владимирском соборе вновь превращается в крест. К небу, престолу Бога, к вечным ценностям, которые символизирует оно, открыто призывает обратиться М.Булгаков, обратиться к тем ценностям, которые в большей или меньшей степени забыли, через которые переступили почти все герои романа. Сказанное позволяет утверждать, что личность и время в «Белой гвардии» изображаются с религиозных, непоследовательно православных позиций, позиций, когда в одних вышеуказанных случаях писатель верен христианским традициям русской классики, в других - отходит от них.

Ю.Казаков, по справедливому определению А.Битова, является связующим звеном между русской классикой и прозой второй половины XX века. Однако имя Ю.Казакова практически выпало сегодня из истории русской литературы. Он не включен в «классические ряды», предлагаемые авторами учебников, критиками, литературоведами разных направлений. С легкостью необычайной, за которой стоят разные причины, Ю.Казаков стал фигурой умолчания либо писателем второго, третьего ряда, а в «русские гении» зачислены В.Аксенов, Ф.Горенштейн, В.Войнович и другие русскоязычные прозаики.

Фактор, определивший творческий путь будущего писателя, -это поездка в Поморье в 1956 году. Здесь и состоялось «второе рождение» Ю.Казакова, человека и художника. Ото второе рождение можно определить как обретение дома, родины, русского «я». Через названные и другие национальные ценности Ю.Казаков поверяет в дальнейшем и свою жизнь, и жизнь литературных персонажей. Так, отсутствие дома остро ощущают и герой во многом автобиографического рассказа «Свечечка», и автор очерка о Бунине «Вилла Бельведер». Дом в прозе Ю.Казакова - это явление не только и не столько мира физического, сколько духовно-нравственного. Дом - символ семьи, традиций, преемственности поколений. Дом - это и место, где совпадают, сливаются, естественно перетекая друг в друга, «я» человека, малая Родина, Россия. И закономерно, что лейтмотивом прозы Ю.Казакова является разновариантный поиск смысла жизни, который неизменно открывается только через осознание правды другого, других, через осознание народной, национальной правды.

Через Поморье, которым Ю.Казаков «заболел» на всю жизнь, писатель, будучи уже автором двух пьес, рассказов, получил ту национальную прививку, без которой он не состоялся бы как большой русский художник слова. Конечно, у Ю.Казакова (создателя «Тихого утра». «На полустанке», «Ночи», «Дома под кручей» и других рассказов) было уже многое: и чувство прекрасного, и высокий духовный взгляд на мир и человека, и музыкальность стиля. Однако имелось и другое, что наметилось в некоторых рассказах, в «Доме под кручей» (1955), например.

«Второе рождение» Ю.Казакова ознаменовалось и проявлением в его творчестве героя, не характерного для прозы 50-х годов, но знакового для русской классики. А.Григорьев и Н.Страхов выделили в литературе XIX века один из ведущих типов, который назвали «смирной» личностью и который мы определяем как соборную, христианскую личность. Не знаем, были ли известны Ю.Казакову изыскания этих критиков, но в «Поморке» (1957) и «Северном дневнике» (1960) он - раньше А.Солженицына и авторов «деревенской прозы» - изобразил данный народный тип, который назвал «тихим героем».

Уже по-другому, чем в «Доме под кручей» и в «Страннике», Казаков изображает в «Поморке» верующего человека. Показательно и поразительно для литературы 50-х годов, что молитва женщины видится писателю с православных позиций как соборное единение людей разных поколений. Не «комиссары в пыльных шлемах» и «комсомольские богини», как у Б.Окуджавы, не Сольц и павлы евграфовичи, как у Ю.Трифонова, не Ленин, как у А.Вознесенского, Е.Евтушенко и многих других, а их антиподы - старухи Марфы являются духовным центром, идеалом личности, точкой отсчета в прозе Ю.Казакова.

Уже в первых публикациях («Один день Ивана Денисовича» и «Матренин двор») А.Солженицын наносит удар по советской системе. Так, о лагерях, о которых было принято писать как о порождении Сталина и сталинизма, в «Одном дне...» мимоходом сказано принципиально иное: «Об этом старике говорили Шухову, что он по лагерям да по тюрьмам сидит несчетно, сколько Советская власть стоит». Более широко, с вечных онтологических позиций, оцениваются революционные катастрофы героем-рассказчиком в «Матренином дворе»: «Понимаю... И одна революция. И другая революция. И весь свет перевернулся».

Светопреставление реализуется в данных произведениях на разных уровнях: хлеба, песни, жилища, труда, быта-бытия и т.д. Итоги революционного светопреставления — это частичное или полное исчезновение тех основ жизни человека, которые традиционно были определяющими.

Второй удар, не столь очевидный, Солженицын наносит в «Одном дне...» по левой обезбоженной интеллигенции. Ее представителями являются Цезарь Маркович и капитан Буйновский. Эти персонажи существуют в мире миражей: Цезарь Маркович - в мире искусства-миража, Буйновский - в мире советской веры-миража. Отношение к окружающей действительности и человеку, язык данных героев позволяют рассматривать их как представителей русскоязычной интеллигенции. И все же в характеристике этого типа личности Солженицын не столь резок и однозначен, как в последующих публикациях. Автор еще пытается найти и находит в нем проблески духовности.

Сия христианская традиция русской литературы проявляется также в изображении атмосферы жизни заключенных, что иллюстрируется в работе на примере разных персонажей. Однако уже в ранних рассказах, в изображении человека и времени, Солженицын выступает и как художник, который ту или иную тенденцию, несомненно реально существующую, возводит в абсолют, в результате чего возникают схемы, извращающие, подменяющие собою жизнь. Так, в рассуждениях Шухова о церкви Солженицын явно «пересолил», - в родной деревне богаче и безнравственнее попа человека не было. Степень безнравственности священника, то есть уровень концентрации явления (а в интервью Н.Струве писатель назвал вымысел средством концентрации действительности) представляется надуманным, социально-мифологическим: «Он <...> трем бабам в три города алименты платит, а с четвертой семьей живет». Вообще, именно и только православие и православные подвергаются перекрестной критике в произведении. То, что баптист Алешка гак отвечает Шухову: «Зачем ты мне о попе? Православная церковь от Евангелия отошла. Их не сажают или пять лет дают, потому что вера у них нетвердая» - это естественно, художественно мотивировано. А то, что суждения эти, противоречащие историческим реалиям, совпадают с мыслями Шухова и им нет альтернативы в произведении, свидетельствует об авторском взгляде на проблему. Стремясь подчеркнуть разрушительную, смертоносную сущность системы, А.Солженицын уже в некоторых рассказах 1960-х годов сгущает краски, сбивается на черно-белое изображение. Так, в «Пасхальном крестном ходе» в обрисовке неверующих присутствует один цвет, и, как результат, вместо живых лиц -однообразная масса. Недоумение, высказанное повествователем в начале рассказа, имеет символический смысл. Автор размышляет, как отобрать и вместить нужные лица в один кадр. Нужными в конце

концов оказались «лица неразвитые, вздорные», «девки в брюках со свечками и парни с папиросами в зубах».

Этот принцип отбора и художественной типизации стал преобладающим в рассказах 1990-х годов: «Молодняк», «Настенька», «На изломах», «На краях», «Абрикосовое варенье», «Эго». Более того, через названные произведения проходит мысль, неожиданная для православного человека и писателя, коим считает себя Солженицын и коим действительно является в своих лучших творениях.

Художник, не раз и по разным поводам едко иронизировавший над известной формулой «среда заела», в рассказах 1990-х годов, по сути, утверждает ее. Утверждает идею бессилия личности перед обстоятельствами, временем. Социальное время, советское и постсоветское, без особых усилий расправляется с героями «Молодняка», «Настеньки», «Эго», «На изломах» (в этом произведении имеется в виду только Толковянов), расправляется с людьми верующими и неверующими, стариками и молодыми, интеллигентами и крестьянами.

В произведениях" 1960-х годов появилась тенденция, которая заявила о себе в полный голос в 1990-е годы: художник, борясь с системой, стал в конце концов ее жертвой, ее своеобразным отражением. Не имеет значения, кто находится в центре рассказов 1990-х годов: вымышленный герой Настя («Настенька») или Георгий Жуков («На краях») - человек с его сложным противоречивым миром в них отсутствует. Его место занимают схемы, образы, чьи поступки, чувства во многом исторически, психологически, художественно неубедительны. Писательскому видению не хватает главного, что было присуще русской классике, вертикально-духовного взгляда, веры в'человека.

С задержкой опубликованные романы В.Максимова и В.Гроссмана были прочитаны исследователями литературы преимущественно с левых позиций. В диссертации мы рассматриваем «Заглянуть в бездну», «Прощание из ниоткуда», «Жизнь и судьбу» с правых позиций сквозь призму проблемы «личность и время».

В.Максимов в романе «Прощание из ниоткуда» (в силу понятных причин) в изображении литературной атмосферы 50-60-х годов сделал акцент на преобладающей тенденции, на «мелких политических мародерах, разъездных литературных торгашах, всех этих медниковых, пи-лярах, евтушенках - мелких бесах духовного паразитизма». Но в произведении не представлен (хотя бы на уровне упоминания, штриха, фона) огромный пласт действительно честной, действительно талантливой, действительно русской литературы (В.Белов, В.Шукшин,

В.Астафьев. Г.Семенов, Н.Рубцов. В.Соколов и т.д.). Именно там «иностранец» в мире русскоязычной словесности Самсонов мог стать своим, а В.Максимов стал таковым уже во внероманном времени.

В отличие от романа «Заглянуть в бездну» в «Прощании из ниоткуда» путь к обретению человеком себя, лица, духовной сущности лежит в традиционной для русской словесности плоскости: я - народ - Бог. Имя Всевышнего впервые возникает в детском разговоре Вла-да с Леней. Ответ последнего: «Бог - это любовь <...>. Свобода любить <...> все и всех», - непонятен Владу, и. можно сказать, вся дальнейшая жизнь героя пронизана стремлением к такому пониманию.

Закономерно, что и тема писательского труда неотрывна от темы Бога. В легенде, рассказанной Самсонову Борисом Есьманом, сталкиваются два вечных подхода к творчеству: один (характерный для начинающего Влада и большинства пишущей братии в романе) -прикладной, меркантильный, другой - метафизический, когда творить - неодолимая потребность, не уничтожимая даже угрозой смерти, когда Мастером движет Бог.

Именно вопрос Ивана Никонова. «одного из миллионов», вопрос, заданный более чем через 20 лет после детской беседы о Всевышнем, помогает Самсонову найти недостающее - главное - звено в его человеческих и творческих поисках. Знаменательно, как Влад и герой романа, над которым Самсонов работал, выходят на путь истинный: «...Он вдруг озаренно зашелся: «Да что же это я до сих пор гадаю, а ведь тут и гадать нечего: что значит «у кого», у Господа, у кого же еще!»

Несмотря на то, что в романе несколько раз звучит мысль, подталкивающая к пониманию судьбы главног о героя как борьбы личности с обстоятельствами, временем, думается, есть гораздо больше оснований утверждать: корень проблемы и решение вопроса прежде всего в самом человеке.

Лишь длительное, сложнейшее, неоконченное сражение Самсоно-ва с самим собой (гордыней и страстями, в первую очередь) приводит к христианскому мировосприятию, к смирению, покаянию, благодарности, прощению и состраданию. С высоты этих ценностей и написано произведение, в котором проблема «личность и время» решается христианской любовью. Поэтому один из вариантов прочтения символического названия романа может быть: из ниоткуда с любовью.

В романе «Жизнь и судьба» В.Гроссмана, сразу после публикации отнесенном многими критиками к классике XX века, нашли отражение национально ограниченные и левые представления о времени. Это

произведение - пример отсутствия у автора эпического мышления. Наиболее уязвим В.Гроссман именно как мыслитель, как писатель, пытающийся определить общие закономерности судьбы личности и человечества в XX веке.

Так. в частности, на протяжении всего романа автор размышляет о свободе. Практически сразу становится очевидным: это левое понимание вопроса, которое сводится к абсолютизации свободы, что еще К.Аксаков определил как форму рабства. Известный славянофил в статье «Рабство и свобода» высказал справедливую мысль: свобода - понятие не внешнее, а вутреннее. Этого, к сожалению, не понимает автор романа, и как следствие - внешнее разделение мира и жизни человека на лагерь, несвободу и не лагерь, свободу, где личность «не может быть несчастлива». Интересно, как отнесся бы В.Гроссман к суждениям О.Волкова и Л.Бородина, в которых утверждается: в заключении они, отсидевшие 28 и 12 лет каждый соответственно, были не только свободны, но и счастливы. Более того, Л.Бородин испытал в лагере наиболее счастливые минуты своей жизни.

Как показывается на разных примерах, проблема «личность и время» на уровне общих идей, исторических концепций и их прямых проекций на героев решается в романе с национально и мировоззренчески ограниченной, очень уязвимой точки зрения. Более убедителен и интересен В.Гроссман в тех частях произведения, когда мыслитель уступает место художнику, когда проблема рассматривается изнутри, со стороны героя.

Итак, В.Максимов и В.Г'россман в романах «Заглянуть в бездну», «Жизнь и судьба» на разном жизненном материале, во многом с одинаковых позиций изображают человека и время. В обоих произведениях значительно преобладает левое, а у В.Гроссмана еще и национально ограниченное, понимание проблемы. Одновременно в этих романах под разным соусом утверждается мысль первенства, всесилия (хотя бы в контексте вечности) любви над обстоятельствами, социальными идеями, войнами. В романе «Прощание из ниоткуда» человек и время отображаются сквозь призму иной, христианской любви (к тому же, в вышеназванных произведениях мысль любовная не является центральной, доминирующей), что позволяет говорить о глубинно-вертикапьно-панорамном решении проблемы и ставить это творение в один ряд с русской классикой 50-90-х годов XX века: от Ю.Казакова и В.Беяова до Л.Бородина и В.Личутина. В этой главе анализируются также произведения ВЛичутина, В.Михаль-ского, О.Михайлова и делаются общие выводы.

В заключении подводятся итоги исследования, подтверждаются положения, выносимые на защиту.

Основные работы, опубликованные автором по

проблематике диссертации:

1. Художественная концепция личности в русской и русскоязычной литературе XX века. Монография. - М., 2003. - 12,75 п/л.

2. Повести о любви // Огонёк, 1986, № 22. - 0,25 п/л.

3. Необходимость Ю.Селезнёва // Кубань, 1989, № 10. - 0,3 п/л.

4. Луначарский: Миф и реальность // Кубань, 1990, № 1. - 0,3 п/л.

5. "Счастья не ищут на стороне..." Штрихи к портрету ВЛичутина // Кубань, 1990, № 5. - 0,75п/л.

6. Содержательный диалог // Молодая гвардия, 1990, № 2. - 0.3 п/л.

7. "Я хочу быть жёлтым парусом в ту страну, куда мы плывём" // Кубань, 1990, № 10. - 0,7 п/л.

8. Горький и совремеш юсть // Кубань, 1991, № 1. - 0,6 п/л,

9. В.Маяковский: В добровольном плену у политики // Кубань, 1991, №3.-0,6 п/л.

10. Русская и русскоязычная поэзия XX века. Основные тенденции развития (Часть 1). Учебно-методическое пособие. - Армавир, 1998. - 2,2 п/л.

11. Русская и русскоязычная поэзия XX века. Основные тенденции развития (Часть 2). Учебно-методическое пособие. - Армавир, 1998.-2,2 п/л.

12. Человек и время в романах "Заглянуть в бездну", "Прощание из ниоткуда" В.Максимова и "Жизнь и судьба" В.Гроссмана // Актуальные проблемы литературы и искусства: Сборник статей. - Армавир, 1998. -1 п/л.

13. Революция, гражданская война и идейно-нравственные искания личности в литературе 20 - 30-х годов XX века (А.Серафимович, Р.Гуль, А.Толстой, М.Цветаева, С.Есенин) // Россия на стыке исторических эпох: Очерки общественно-литературного процесса 20-30-х гг. XX века. - Москва-Армавир, 1998. - 0,8 пл.

14. Есениноведение глазами провинциала // Кубань: Проблемы культуры и информатизации, 2000, № 2. - 0,5 п/л.

15. Человек и время в рассказах А.Солженицына 1960 - 1990-х годов // Русская литература XX века: эволюция художественного сознания: Сборник научных статей. - Краснодар, 2000. - 0,75 п/л.

16. Лирика А.Блока: история взлётов и падений личности // Русская и русскоязычная литература XX века: К вопросу о художественной концепции личности. Монография. - Армавир, 2000. - 1,8 п/л.

17. Проблема гуманизма в творчестве С.Есенина 1919-1923 годов // Русская и русскоязычная литература XX века: К вопросу о художественной концепции личности. Монография. - Армавир, 2000. - 1,3 п/л.

18. Рассказы А.Сояженицына 60 - 90-х годов: "правый" и "левый" подходы к изображению человека // Русская и русскоязычная литература XX века: К вопросу о художественной концепции личности. Монография. - Армавир, 2000. - 0,75 п/л.

19. Душа и тело. Штрихи к портрету Марины Цветаевой // Кубань, 2001, №2-4.-0,75 п/л.

20. КЛеонтьев - ФДостоевский: К вопросу о "всемирной любви" // Достоевский и современность ( К 180-летию со дня рождения): Материалы региональной научно-практической конференции. - Армавир, 2001.-0,4 п/л.

21. Личность и время в "Белой гвардии" М.Булгакова // Кубань, 2002, № 1-2.-1,75 п/л.

22. Личность и история в поэме С.Есенина "Пугачёв" // Культурная жизнь Юга России, 2002, № 2. - 0,4 п/л.

23. Тема России в лирике А.Блока // Культурная жизнь Юга России, 2003, №1.-0,5 п/л.

24. Крестьянский и дворянско-интеллигентский миры в "Белой гвардии" и "Собачьем сердце" М.Булгакова // Культурная жизнь Юга России, 2003, №2.-0,5 п/л.

25. Личность и творчество Сергея Есенина в современном общественном сознании // Сергей Есенин и русская школа: Книга материалов Международной научно-практической конференции. - Москва-Рязань, 2003.-1 п/л.

26. Два мира Михаила Булгакова // Москва, 2003, № 6. - 0,75 п/л.

27. Личность, русское и русскоязычное в творчестве В.Розанова // Российский гшсат&ль, 2003, № 7. - 0,75 п/л.

28. В.Розанов - В.Кожинов: Штрихи к двойному портрету // День литературы, 2003, № 9. - 0,5 п/л.

29. О поэме Сергея Есенина "Пугачёв" // Литература в школе, 2003, № 10. -0,5 п/л.

30. Русское и русскоязычное в творчестве Василия Розанова // Кубань, 2003, № 1-2.-1 п/л.

31. В.Розанов и В.Кожинов: Над русской бездной // Кубань, 2003, № 3-4. -0,75 п/л.

32. Блок как интеллигент, или Поэма "Возмездие": комментарий // Кубань, 2004, №1,- 0,8 п/л.

Подписано в печать 16.03.04 Усл. печ. л. 3

Формат 60x84/16 Тираж 100

Бумага офсетная Заказ № 18

Отпечатано в типографии Армавирского финансово-экономического института г. Армавир, ул. Железнодорожная, 42.

РНБ Русский фонд

2007-4 18440

1 5 АПР 2004

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Павлов, Юрий Михайлович

Введение .3

Глава I. Проблема личности и национальной самоидентификации в философии, критике, литературоведении Х1Х-ХХ веков. 19 -

Глава II. Художественная концепция личности в русской и русскоязычной поэзии XX века.96

Глава III. Художественная концепция личности в русской и русскоязычной прозе XX века.218

Введение диссертации2004 год, автореферат по филологии, Павлов, Юрий Михайлович

Литература XX века - явление сложное, противоречивое, вызывающее большие трудности при изучении. Они обусловлены разными причинами и, в первую очередь, тем, что многие исследователи на протяжении всего столетия находились и сейчас находятся в плену «левых» стереотипов, мешающих постижению поэзии и прозы данного периода. Нами предпринята попытка рассмотреть творчество самых разных авторов с «правых», православных позиций.

Уникальность литературы XX века состоит в том, что появилось огромное количество русскоязычных писателей, которые полностью утратили в своем творчестве духовные гены отечественной культуры. Это, с одной стороны, многие представители модернизма и все постмодернисты, с другой - безбрежное советское море. Русские художники слова, продолжившие традиции классики XIX века, количественно оказались в меньшинстве.

В одном из интервью Ст.Куняев назвал деление писателей на русских и русскоязычных примитивно-публицистическим [15. С.5]. Однако если в этом делении А.Бочарова коробит слово «русскоязычный» (им, якобы, хотят подчеркнуть кровную нерусскость, как правило, еврейство отдельных авторов и отлучить их от отечественной литературы [7. С.2]), то у Ст.Куняева вызывает неприятие сама альтернатива «или -или».

У А.Бочарова и его «левых» сторонников вряд ли имеются основания для подобных выводов. Их «правые» оппоненты (М.Лобанов, Ст.Куняев, В.Кожинов и другие) неоднократно подчеркивали, что «русская литература - понятие больше духовное, а не биологическое» [7. С.2], «нация - понятие больше духовное, нежели кровное» [15. С.5]. Показательно и то, что некоторые из авторов, называемых русскоязычными» (Г.Померанц, например), сами приняли такой подход и мыслят в рамках его парадигмы. Другие писатели (их большинство: от И.Бродского до Б.Хазанова), не разделяющие подобные взгляды, в качестве главного доказательства своей принадлежности к русской литературе называют язык, что вновь, на наш взгляд, свидетельствует об их нерусской духовности, культуре и подтверждает реальность самого явления, правомочность его названия и оценки.

Однако - на уровне постановки проблемы - нельзя не признать правоту Ст.Куняева. Действительно, существуют писатели, которых однозначно не пропишешь ни в русских, ни в русскоязычных авторах. Таких художников слова мы называем амбивалентно-русскими, то есть соединяющими в своем творчестве как традиционно русские, так и противоположные ценности.

Итак, для автора этого исследования общим критерием при характеристике разных тенденций в развитии литературы XX века является духовно-метафизический критерий. То есть при анализе отдельных произведений и творчества писателя в целом решающим фактором является вопрос: как идеи, идеалы, утверждаемые посредством художественного слова, соотносятся с традиционными ценностями русской литературы. А в их основе, как известно, лежит православная вера.

Последняя аксиоматическая мысль проводится потому, что даже некоторые «правые» критики (например, такие высокоточные, как В.Гусев и И.Стрелкова) допускают высказывания, принципиально уязвимые. Так, В.Гусев определяет духовное начало через природное. К тому же первое, с его точки зрения, может существовать как явление, враждебное Церкви [11. С.160-162]. А И.Стрелкова в числе причин, породивших легенду Есенина о деде-старообрядце, называют следующую: «После революции в рядах старой интеллигенции быть верующим и значило быть русским» [23.

С. 197]. Такой подход, как следует из других суждений, оценивается автором как узкий, неполноценный.

В.Гусев и И.Стрелкова, каждый по-своему, вступают на путь конфронтации с давней традицией определять духовность, русскость через православную веру (оставим в стороне более чем сомнительную «привязку» данной традиции к революции и старой интеллигенции). Именно этот подход, по-особому воспринимаемый некоторыми «правыми» и отрицаемый «левыми», обусловил общую концепцию и отдельные оценки данного труда.

Ошибочность исходных позиций, о которых подробно говорится в исследовании, приводит, например, некоторых «правых» к тому, что творчество В.Маяковского, одного из самых последовательных и стерильно нерусских авторов, рассматривается как явление «исключительно русское» [11. С. 161], «почвенническое» [6. С.9] и т.д. Часть «правых» и все «левые» не видят или не хотят видеть, что именно в поэзии В.Маяковского и частично в творчестве Д.Мережковского, А.Блока, Н.Клюева произошла «революция до революции», со всеми вытекающими отсюда разрушительными духовно-эстетическими последствиями.

Мы, конечно, не склонны, подобно В.Розанову [21. С.448-466], в смерти русского Царства винить только литературу и интеллигенцию. Но в то же время в сегодняшнем порыве восхваления авангарда, модернизма или в отстраненно-холодном разговоре о художественном новаторстве реформаторов стиха забывается о главном — о том вкладе, который внесли русскоязычные и амбивалентно-русские писатели в разрушение традиционных ценностей, в отпадение человека от Бога, о чем подробно говорится в данном исследовании.

Об этих «простых истинах» приходится говорить потому, что до сих пор представителями разных направлений создаются схемы, искажающие реальную картину жизни и литературы. Так, И.Стрелкова, комментируя план Л.Троцкого по созданию «нового человека» (почему именно Троцкого, а не большевиков вообще?), утверждает: «Чтобы переменить народ, начали с интеллигенции. Изгнали из России Ильина, Бердяева, Булгакова, Карсавина, многих других. А на «вакантное» место пригласили Герберта Уэллса, Бернарда Шоу, ту же Айседору Дункан.» [23. С.197].

Опускаем вопросы по персоналиям и фактографии приведенного суждения, остановимся лишь на том, что в данной ситуации является главным. Дело не только и не столько в Л.Троцком и А.Дункан, дело прежде всего в той - большей - части интеллигенции, к которой принадлежали - полностью - В.Маяковский, во многом -Д.Мережковский, Н.Клюев, частично - А.Блок. Главную скрипку в бесовском послереволюционном оркестре играли именно отечественные «иностранцы»: маяковские, Серафимовичи, багрицкие, Мариенгофы и т.д., которые успешно продолжали работу, начатую ими или их собратьями по перу задолго до переворота, работу по расхристианиванию личности и созданию «нового человека».

Русские писатели XX века, от С.Есенина до Л.Бородина, противостоявшие и противостоящие этому процессу, с точки зрения носителя космополитического сознания, коммунистического и либерального, - уже изначально ущербны, неполноценны в силу своей русскости. Мы стремились показать и доказать противоположное: там, где художник реализует себя через национальную триаду: «личность - народ -Бог», он верен заветам отечественной классики, высокому - духовному -взгляду на мир и человека, он - звено в «златой цепи» русской литературы.

В свете интересующей нас проблемы рассмотрим отдельные произведения Б.Пастернака, В.Гроссмана, Л.Бородина, А.Серафимовича, А.Толстого и других авторов, а также творчество в целом таких писателей, как А.Блок, С.Есенин, М.Цветаева, М.Булгаков, А.Соженицын и некоторых других. Выбор авторов был обусловлен следующими причинами. Во-первых, тем, насколько значимы как явления русской и русскоязычной литературы произведения и творчество анализируемых авторов. Во-вторых, как в них представлена концепция личности, которая в совокупности с другими критериями (типом гуманизма, в первую очередь), даёт основание для «прописки» писателя в русской или русскоязычной литературе. В-третьих, степень и качество изученности отдельных произведений и творчества в целом ведущих, знаковых писателей XX века.

Последний критерий проиллюстрируем, по понятным причинам, только на примере творчества А.Блока, ибо количество и направленность исследований о нём характеризуют современное состояние научной мысли. В море литературы о личности и творчестве А.Блока немало работ, авторы которых не учитывают или в корне переиначивают особенности художественного метода писателя. Известное высказывание поэта о "соусе вечности" воспринимается по-разному, как изречение ироническое в том числе. Если даже это так, то несомненнее, на наш взгляд, другое: в словах поэта - ключ к пониманию его лирики.

Игнорирование второго, вечного, плана в творчестве А.Блока, искусственная привязка художественного мира того или иного произведения к конкретным историческим фактам или лицам, что наблюдается во многих работах, вряд ли продуктивны. Так, ещё в 1908 году А.Измайлов воспринял лирический шедевр «Девушка пела в церковном хоре» как отклик на гибель русской эскадры в сражении при Цусиме [5. С.386]. Не находя в тексте никаких подтверждений версии критика, выскажемся по существу проблемы.

В стихотворении, как и в творчестве вообще, А.Блок делает любое разномасштабное событие фактом вечности. Естественно, что и первая строфа данного произведения:

Девушка пела в церковном хоре О всех усталых в чужом краю, О всех кораблях, ушедших в море, О всех, забывших радость свою, -воспринимается как символическое обозначение некоторых важнейших вех почти любой жизни, вех, которые связаны с болью утрат идеалов, печалью исчезновения иллюзий, потерями и трагедиями различного рода. А плач ребёнка в завершающей строфе - это плач Христа об утраченной детской чистоте в каждом человеке.

Особенно преуспели сторонники прикладного подхода в советское время, преуспели, социально заземлив, извратив художественный мир лирики А.Блока до неузнаваемости. Так, в стихотворении «Когда в листве сырой и ржавой.» В.Орлов увидел следующее: «.В этом мрачном осеннем пейзаже запечатлены трагические черты «суровой родины», охваченной мертвящим дыханием общественно-политической реакции, а «костлявая рука палача» и предсмертные слёзы распятого вносят в этот по глубинному своему смыслу исторический пейзаж представление о тогдашних казнях, и самый крест воспринимается как прообраз столыпинских виселиц»[18. С.352].

Не менее непродуктивна, на наш взгляд, приземлённость иного плана - попытка поверять творчество А.Блока его практическим, прикладным значением, понятым буквально. Например, В.Розанов, не приемля пафос статьи «Литературные итоги 1907 года», задаёт вопрос, который звучит для него как риторический: «Которую же из замерзающих на улице проституток согрел Александр Блок или хоть позвал к вечернему чаю, где он кушает печенье со своей супругой, одетой, как это видели все в собраниях, отнюдь не в рубище? Что же он сделал?»[20. С.265]

Сразу вспоминается свидетельство М.Горького об общении Блока с проституткой [9. С.306], которое звучит не в унисон с риторическим вопросом В.Розанова. Но суть, конечно, не в фактографии, а в том, как идеи, идеалы, воплощённые в творчестве, соотносятся с христианскими ценностями.

Такой подход в публикациях советского периода - большая редкость. В них преобладает вульгарный социологизм разной концентрации, что характерно для работ В.Орлова[17], Б.Соловьёва[24], А.Туркова [25] и многих других авторов. Нет смысла, думается, комментировать суждения, подобные следующим, суждения об общей и частной - блоковской - направленности: «Всё резче обозначается процесс идейного ренегатства буржуазных либералов, завершившийся позорно знаменитым сборником «Вехи» [17. С.332], «Финляндская «автономия» была, конечно, призрачной» [17. С.335], «.В этой связи развёртывается целая цепь метафор-символов: тройка, мёртвая и пустынная равнина, «звёздные очи» красавицы России, «демонский ямщик» (образ реакции, русского царизма). Историческая, больше того - политическая подоплека этой символики очевидна.»[18. С.353].

Печальное, если не трагическое изнасилование русской истории и творчества А.Блока сопровождалось комическими ситуациями. Так, настолько, видимо, был велик порыв Б.Соловьёва «воспеть» «униженных и оскорблённых», что он и в облике Катьки из «Двенадцати» узрел ожившие черты героинь древних преданий и мифов, «высокую ценность .бедовой удали», «прелесть красоты»[24.С.610]. А В.Орлов, «улучшая» нравственный облик Блока, так упрощает его отношения с Л. Дельмас: «Идея долга, призвания, нравственного императива <. .>в конечном счёте предопределила судьбу реального романа и его Кармен»[17.С.509]. Приведём, без комментариев, только некоторые дневниковые записи Блока 1917 года, где Дельмас фигурирует под своей фамилией или скрытно, как любовница: «Ночью - любовница.», «К ночи пришла Дельмас», «Вечер с любовницей», «Ночью Дельмас», «Много работал и грешил. Люба, Люба,

Люба. Ночью пришла Дельмас», «Купанье в Шавулове. Полная луна. Дельмас»[13.С.217-234].

В 90-е годы вульгарно-социологический подход практически сходит на нет. Появляются глубокие, интересные работы Е.Ивановой [13], П.Басинского [2], И.Есаулова [12], И.Гречаник [10] и некоторых других авторов, предпринимающих попытки религиозно-философского прочтения судьбы и творчества А.Блока. Однако, к сожалению, не эти работы определяют основное направление исследовательской мысли сегодня. Доминирующим является '^формальный" подход в изучении поэзии А.Блока, подход, который, также как и вульгарно-социологический, уводит читателя от понимания личности и творчества автора.

Данный подход вырастает не из реалий текста, а на почве исследовательских фантазий. Так, в книге В.Баевского «История русской поэзии», победившей на конкурсе Международного фонда «Культурная инициатива», определяющими являются суждения типа следующих: «В третьем томе преобладает красный цвет - цвет крови и пламени»[1. С.206]. Трудно сказать, чем порождены такие бездоказательные утверждения, может быть, известными штампами советского периода.

Штампы противоположной направленности нередки на страницах этого вроде бы деидеологизированного труда. Например, «Блока революция погубила» [1.С.207]. Данная давняя, распространённая версия легко опровергается всем ходом развития мировоззрения и преобладающими тенденциями творчества поэта. «Революционное» убийство, террор Блок освятил ещё задолго до известного переворота, в частности, в 1909 году в письме к В.Розанову: «Как человек, я содрогаюсь при известии об убийстве любого из вреднейших государственных животных (выделено мною - Ю.П.), будь то Плеве, Трепов или Игнатьев. И, однако, так сильно (коллективное) озлобление и так чудовищно неравенство положений — что я действительно не осужу террор сейчас.

Революционеры, о которых стоит говорить (а таких - десятки) убивают, как истинные герои.

Ведь правда всегда на стороне «юности». Революция русская в её лучших представителях - юность с нимбом вокруг лица»[4. С.276-277].

Интерес к поэтике творчества А.Блока, естественно, возник не сегодня и не вчера. В этом направлении сделано очень много, и работы Л.Гинзбург [8], Д.Максимова [16], Е.Эткинда[29] не потеряли и вряд ли потеряют свою актуальность, ценность. Однако авторы большинства исследований по поэтике обязательно уходят в мир фантазий, как, например, К.Чуковский в случае со звуковыми реминисценциями [27. С.15].

Такой подход отчасти объясним нежеланием или неумением видеть и говорить о сущности мировоззрения и о «содержательной» стороне творчества Блока. Когда же речь заходит об этих или «общих» вопросах, то, как правило, «любители поэтик» демонстрируют беспомощность и неправоту в самом элементарном. Например, по утверждению К.Чуковского, «это тяготение к общественности или, как тогда говорили, к соборности, сказалось раньше всего в его языке, который с этого времени перестал быть интимным и сделался достоянием всех»[27. С. 16].

Во-первых, не вызывает сомнения, что для К.Чуковского приемлемо тождество, для которого нет никаких оснований, ибо «общественность» и «соборность» - понятия несовместимые. Во-вторых, такое видение вопроса порождено оторванностью от национальных ценностей (что демонстрируют также В.Баевский[1], Е.Хомутова[26] и некоторые другие современные исследователи, у которых, в частности, возникают аналогичные проблемы с «соборностью»). Она проявляется в работе К.Чуковского не раз, мы же приведём лишь один пример: «Покуда он не ощущал своей русской погибельности, он был в нашей литературе чуть-чуть иностранец» [27. С. 19]. Куда ведёт такая логика, видно из и размышлений М.Эпштейна о «Котловане», который название повести А.Платонова «расшифровал» как стремление русского народа к своей национальной сущности - пустоте, самоистреблению [28].

То есть пафос К.Чуковского, М.Эпштейна и многих других - это пафос русскоязычных авторов, стоящих на антиправославных позициях, ибо только таким образом можно в антихристианских идеалах находить якобы идеалы России и русского народа. И происхождение, кровь исследователей — отвечаем заранее - тут ни при чём.

На протяжении длительного времени личность определяется по-разному. В свете интересующей нас проблемы назовём только два подхода. Сторонники «русскоязычного» подхода под личностью понимают человека, который интересы своего «я» ставит выше интересов народных, национальных, государственных. Современными представителями такого подхода являются А.Бочаров, Г.Белая, С.Чупринин, Б.Сарнов, А.Марченко, М.Левина и многие другие критики и литературоведы «левой», либеральной ориентации.

В отличие от вышеназванных авторов, сторонники «русского» подхода, православного по своей сути, считают, что личность начинается не с самоутверждения, а с самопожертвования, с «самоуничтожения» своего «я» через христианскую любовь, через «отречение от индивидуалистического, эгоцентрического я человек из индивидуума перерождается в личность» [22. С.31]. С подобных позиций определяют личность многие русские философы, писатели, критики, литературоведы XIX-XX веков. Они выделяют две ипостаси личности, земную и небесную, тварную и Божественную. О последней, определяющей, ипостаси, делающей «индивид» «личностью», много и продуктивно сказано Львом Карсавиным. Философ, в частности, утверждает: «Значит, в человечестве Своём и Богочеловек личен лишь потому, что Он в Божьей Ипостаси <.> причаствует Божьей Ипостаси и Богу, обладает Божьею Ипостасью и

Богом, как самим Собою [14.С.26]. В дневнике М.Пришвина от 24 октября 1944 года мы находим такую ёмкую запись по интересующей нас проблеме: «Но что же есть не все, а я, единственное моё я, какое не было на свете и не будет? Это я, эта личность есть не что иное, как явление Бога в каждом из нас. Бог есть любовь, Бог любит всех, но каждого больше: вот это — «больше» и чувствуется нами как «я», это и есть личность, и есть Богочеловек» [19.С.298].

Именно с таких позицией трактуют личность И.Ильин, А.Панарин, В.Кожинов, Ю.Селезнёв, Ю.Лощиц, М.Лобанов, М.Дунаев, Ю.Сохряков, В.Воропаев, И.Есаулов и другие современные философы, историки, литературоведы, критики. С таких позиций и мы будем оценивать личность в русской и русскоязычной литературе XX века.

Само понятие «концепция личности» впервые возникает ещё в 50-е годы в работах Л.Тимофеева. В последующие 40 лет защищается немало кандидатских и докторских диссертаций с подобной проблематикой по творчеству отдельных авторов (часть из них указывается в библиографии нашей работы). Однако в большинстве исследований преобладает «левый» - советский и либеральный - подход в понимании личности. Работы, в которых концепция личности рассматривалась бы на материале отечественной словесности всего XX века, как и само деление её на русскую и русскоязычную, нами не обнаружены.

Актуальность исследования обусловлена, во-первых, необходимостью подведения литературных итогов XX века, а во-вторых, уникальностью словесности минувшего столетия. Появилось большое количество писателей, которые полностью или частично утратили духовные гены русской литературы. Настала необходимость определить и охарактеризовать это явление, рассмотренное, конечно, на фоне и в связи с авторами, наследниками традиций классики XIX века.

Выбор темы обусловлен тем, что «концепция личности» - это универсальная эстетическая категория, своеобразный художественный центр произведения, позволяющий выявить основные особенности ведущих и разных авторов XX столетия. Проделанное исследование дает представление и об общих тенденциях развития отечественной словесности данного периода. Вот почему предметом работы является познание русского и русскоязычного через концепцию личности в отечественной словесности XX века, а объектом - отдельные статьи, труды, произведения, творчество в целом В.Белинского, К.Леонтьева, В.Розанова, Н.Страхова, В.Кожинова, А.Пушкина, Ф.Достоевского, Ф.Тютчева, М.Булгакова, Р.Гуля, А.Толстого, Ю.Казакова, А.Солженицына, Л.Бородина и других авторов.

Основная цель диссертации - через выявление сущности взглядов на человека определить национальную идентичность большой группы писателей, мыслителей и общую картину развития отечественной словесности. Это, в свою очередь, предполагает постановку следующих задач: дать теоретическое обоснование понятиям и терминам, используемым в работе; сформулировать основополагающие принципы метода исследования, объяснить логику подбора изучаемых авторов и анализируемых произведений;

- определить сущность материалистического и православного подхода к личности;

- выявить и прокомментировать разное видение вопроса «русское -русскоязычное»;

- типы личности в творчестве отдельных писателей, авторский идеал рассматривать с позиций православной патристики русской классики;

- определить степень взаимосвязи произведений и творчества авторов с традициями христианского гуманизма.

Научная новизна работы заключается в обращении к малоразработанному аспекту изучения литературного процесса. Впервые методологически обосновывается и подробно анализируется творчество части писателей, способствовавших расхристианиванию апостасийности личности и созданию «нового человека». Во многом по-новому интерпретируются произведения, работы художников слова, мыслителей, противостоявших и противостоящих этому процессу.

Методы исследования представляют собой синтез историко-генетического, системно-типологического, историко-функционального и комплексного подходов к изучению литературного произведения. Методологической основой исследования послужили работы философов, историков, литературоведов, критиков: И.Ильина, К.Леонтьева, В.Розанова, Л.Карсавина, С.Франка, М.Бахтина, В.Кожинова, Л.Гинзбург, М.Гаспарова, В.Жирмунского, В.Шкловского, Е.Эткинда, В.Гусева, П.Палиевского, С.Небольсина, С.Бочарова и многих других.

Основные положения, выносимые на защиту:

1. Литература XX века как единый текст (как бы она ни называлась: русская, русскоязычная, советская, российская) - это миф. В ней можно выделить группы писателей со взаимоисключающими идейно-эстетическими принципами, точкой пересечения у которых является только язык. Но, как известно, один общий признак не создает общность: народ, нацию, литературное направление и т.д.

2. Личность в русской литературе XX века - это человек, в той или иной степени «созвучный» Богу, живущий по христианским канонам, на нем лежит «отблеск» Создателя. Личность в русскоязычной литературе -это обезбоженный индивид, эгоцентрическая апостасийная личность.

3. Наиболее распространенный тип героя и писателя в словесности данного периода - это амбивалентная личность и амбивалентно русский художник.

4. Человеческим идеалом в русской литературе XX столетия является христианская соборная личность, в русскоязычной - самоценная личность, по-разному ограниченный индивид - от Богочеловека до социального типа.

5. В основе творчества русских писателей лежит богоцентрическая модель мира, русскоязычных - антропоцентрическая модель.

6. Для творчества русских писателей характерен христианский гуманизм, для русскоязычных - либо социальный, либо национальный, либо индивидуально ограниченный гуманизм.

7. Художники слова, реализующие себя через национальную триаду: «личность - народ - Бог», остаются верны заветам отечественной классики, высокому - духовному - взгляду на мир и человека, они - звенья в «златой цепи» русской литературы. Авторы, разрушающие традиционные ценности, способствующие расхристианиванию личности, -только русскоязычные писатели.

Практическая значимость диссертации состоит в том, что предлагаемый в ней подход к изучению отечественной литературы XX века, творчеству отдельных авторов и конкретных произведений может быть использован при создании авторских программ при подготовке общих курсов по истории русской литературы XX века, спецкурсов и спецсеминаров.

Апробация работы. Основные положения диссертации отражены в монографии «Художественная концепция личности в русской и русскоязычной литературе XX века» (М., 2003. - 12,75 п.л.), в трех разделах коллективной монографии «Русская и русскоязычная литература XX века: К вопросу о художественной концепции личности» (Армавир,

2000. - 3,85 п.л.) и двадцати восьми статьях, опубликованных в период с 1986 по 2004 год в «Огоньке», «Москве», «Литературе в школе», «Молодой гвардии», «Кубани», «Культурной жизни Юга России», «Российском писателе», «Дне литературы», «Имперском курьере», в научных сборниках. Результаты исследования сообщались на научных конференциях в гг.Москве, Краснодаре, Ставрополе, Армавире. Материалы и результаты исследования реализовывались на лекциях, спецкурсах и спецсеминарах на филологическом факультете в Кубанском государственном университете и Армавирском государственном педагогическом университете.

Структура диссертации отражает логику рассмотрения материала и подчинена общим принципам и содержанию работы. Она состоит из Введения, трех глав, Заключения и библиографии, которая насчитывает 560 источников.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Художественная концепция личности в русской и русскоязычной литературе XX века"

Заключение

В 1979 году В.Маркович, ссылаясь на то, что в творчестве писателей-реалистов XIX века, невозможно выделить одну преобладающую типологическую черту, предложил относить их к просто реализму. В 2000 году И.Кондаков применил подобный подход уже к словесности XX века: индивидуальности писателей, их идейно-эстетические различия перевешивают то, что их объединяет. Поэтому исследователь предлагает рассматривать литературу XX столетия как единый текст.

Мы не можем согласиться с версией И.Кондакова, ибо параметры, по которым он объединяет писателей (общая эпоха, бескомпромиссная борьба, служение литературе, читательское сознание и т.д.), случайны по отношению к характеризуемому объекту, непродуктивны. Во-вторых, различия между большими группами писателей столь ментально сущностны, что их невозможно «прописать» в одной литературе.

Ю.Анненков, А.Солженицын. В.Максимов, Л.Бородин, как и уже называвшиеся авторы, признавали наличие литературы на русском языке, которая духовно не имеет никакого отношения к национальной словесности. Правда, чаще всего, они не прибегали к понятию «русскоязычная литература». Данное исследование и другие наши работы позволяют применить его к, прежде и больше всего, представителям соцреализма и постмодернизма и, с оговорками, ко многим модернистам. Христианские реалисты являют русскую литературу XX века.

По традиционным для русской литературы родовым, типологическим чертам мы попытались определить национальную идентичность некоторых наиболее значимых художников и через них выявить закономерности в развитии отечественной словесности.

В русской литературе XX века идейные, духовные, онтологические искания личности проходят в двух временных плоскостях: во времени-современности и времени-вечности. Таким образом создается, в частности, эффект «перекрестка» жизни как постоянного повторения общих ситуаций, определяющей среди которых является ситуация выбора. И герои в различных ситуациях, от любовной до военной, делают, в конце концов, метафизический выбор, выбор между Христом и антихристом.

Сознательно вводя в свои произведения высший критерий личности и жизни вообще, русские писатели XX столетия следуют христоцентричной традиции отечественной литературы. И закономерно, что в их произведениях соборная личность являет идеал человека, а амбивалентная личность - наиболее распространенный национальный тип.

В русскоязычной литературе апостасийность и духовная метанойя ее представителей проявляется по-разному: в изображении личности как частного индивида, социального типа, Богочеловека, «твари дрожащей», в типах гуманизма, социально, национально, религиозно, индивидуально, противоположенных подлинному человеколюбию - христианскому гуманизму; в любви-греховной страсти, любви «идейной»; в бездетных по сути отцовстве - материнстве и социальном отношении к ребенку, и, наконец, в изображении мира.

По-разному ограниченный взгляд на него у русскоязычных и амбивалентно русских авторов приводит к моделям, схемам, подменяющим собою жизнь, к художественной и исторической полуправде и неправде, что проявляется в «Возмездии» А.Блока, «905 годе», «Лейтенанте Шмидте», «Докторе Живаго» БПастернака, «Хождении по мукам» А.Толстого, «Жизни и судьбе», «Все течет» В.Гроссмана, «Детях Арбата» А.Рыбакова, в творчестве В.Маяковского, Э.Багрицкого, А.Вознесенского, Е.Евтушенко и других писателей.

Христианское мировидение дает русским художникам слова возможность подняться над политическими и иными пристрастиями, стереотипами, делает их произведения исторически, психологически, художественно убедительными и полноценными. К отечественной классике XX. века мы относим «Лебединый стан» М.Цветаевой, «Кобыльи корабли», «Страну негодяев», «Пугачева» С.Есенина, «Белую гвардию», «Собачье сердце» М.Булгакова, «Тихий Дон» М.Шолохова, «Прощание из ниоткуда» В.Максимова, произведения И.Шмелева, А.Ахматовой, А.Платонова, Ю.Казакова, Г.Семенова, В.Белова, В.Распутина, Л.Бородина, Н.Рубцова, Ю.Кузнецова и других авторов.

Список научной литературыПавлов, Юрий Михайлович, диссертация по теме "Русская литература"

1. Аверинцев С. София-Логос. Словарь. - Киев, 2001. - 460 с.

2. Аверьянов В. Метафизика родового начала В.В.Розанова // Москва. -2002.-№2.-С.170-181.

3. Азадовский К. Портрет незаговорщика на фоне эпохи // Новый мир. -2002.-№1.-С.194-201.

4. Азадовский К. Последняя ночь // Звезда. 1995. - 9. - С.127-138.

5. Акелькина Е. Пути развития русской философской прозы конца XIX века. Дис. . док. филол. наук. - Екатеринбург, 1998. - 480 с.

6. Александр Блок и мировая культура: Материалы научной конференции 14-17 марта 2000 г. Великий Новгород, 2000. - 418 с.

7. Александр Блок, Андрей Белый: Диалог поэтов о России и революции. -М., 1990.-687 с.

8. Алексеева Л. Русская поэзия 1910-1920-х гг.: Поэтический процесс и творческие индивидуальности. Дис. . док. филол. наук. - М., 1999. -359с.

9. Алиев Э. Проблема классического наследия в русской советской литературной критике 20-х гг. Дис. . док. филол. наук. - М., 1987. -389с.

10. Альфонсов В. Нам слово нужно для жизни. В поэтическом мире Маяковского. М., 1983. - 248 с.

11. Амелин Г., Мордерер В. Миры и столкновения Осипа Мандельштама. -М., 2000. 320 с.

12. Анастасьев Н. Контрапункт (Судьба гуманизма в литературе XX века) // Вопросы литературы. 1991. - № 5. - С.84-116.

13. Анищенко Г. Искусство, которое заповедано Богом // Вопросы литературы. 1991. - №8.

14. Анненков Ю. Дневник моих встреч. М., 2001. - 510 с.

15. Аннинский JI. Микушевич В. Соборность или коллективизм //Литературная газета. - 2002. - №16. - С.5.

16. Аннинский Л. «Я был советский человек, пока нас не растащили» //Литературная газета. 2003. - №23-24.

17. Аннинский Л.- Михайлов О. Сколько у нации характеров? // Литературная газета. 1989. - №40. - С.2.

18. Аннинский Л. Поэзию жалко? // Литературная учеба. 1991. - №3. -С.60-66.

19. Аннинский Л. Тридцатые-семидесятые. М., 1977. - 270 с.

20. Антропоцентрическая парадигма в филологии: Материалы международной научной конференции. 4.1. Литературоведение. -Ставрополь, 2003. 560 с.

21. Апухтина В. Современная советская проза (60-70-е годы). М., 1984. -272 с.

22. Арсланов В. За что казнил Михаил Булгаков Михаила Александровича Берлиоза? // Вопросы литературы. 1989. - №8. - С. 115-147.

23. Архангельский А. «Кто там шагает правой?.» // Новый мир. 1996. -№9. - С.208-211.

24. Архангельский А. О символе бедном замолвите слово // Литературное обозрение. 1990. - №9.

25. Архипов Ю. Родное и Вселенское -2 II Литературная газета. 2003. -№11 -С.8.

26. Баевский В. История русской поэзии: 1730-1980 гг. Смоленск, 1994. -302 с.

27. Баевский В. Пастернак и Сталин // Звезда. 1992. - №9. - С. 192-200.

28. Баевский В. Пушкин и Пастернак: К постановке проблемы // Пастернаковские чтения: Вып.2. М., 1998. - С.222-243.

29. Базанов В. С родного берега: О поэзии Николая Клюева. Л., 1990. -242 с.

30. Балонов Ф. «Чисел не ставим, с числом бумага станет недействительной.» (Мнимый антихрист у Льва Толстого и Михаила Булгакова) //Русская литература. 1996. - №4. - С.77-92.

31. Балонов Ф. Песни лирников в «Белой гвардии» Михаила Булгакова //Новое литературное обозрение. 2000. - №4. - С. 195-198.

32. Баранов В. Горький без грима. Тайна смерти: Роман-исследование. -М., 2001.-464 с.

33. Баранов В. Максим Горький: Подлинный или мнимый. М., 2000. -111с.

34. Басинский П. Мужики и баре // Новый мир. 1996. - № 4.

35. Басинский П. Самоубийство жанра //Литературная газета. 2003. -№28. - С.7.

36. Басинский П. Трагедия понимания («Музыка революции» и судьба интеллигенции в творчестве А.Блока) // Вопросы литературы. 1990. - №6.- С.104-126.

37. Басинский П., Федякин С. Русская литература конца XIX начала XX века и первой эмиграции: Пособие для учителя. - М., 1998. - 528 с.

38. Бахтин М. Автор и герой: К философским основам гуманитарных наук.- СПб., 2000. 336 с.

39. Бахтин М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. - 424 с.

40. Белая Г. «Срыв культуры»: Нераспознанное поражение // Вопросы литературы. 2003. - №1. - С.3-21.

41. Белая Г. Ложная беременность //Вопросы литературы. 2003. - №5. -С.57-90.

42. Белая Г. Художественный мир современной прозы. -М., 1983. 190 с.

43. Белинский В. Собр. соч.: В 9 т. -М., 1976-1982.

44. Белов В. Избранные произведения: В 3 т. М., 1983-1984.

45. Белов В. Час шестый. Трилогия. Вологда, 2002. - 954 с.

46. Берберова Н. Александр Блок и его время: Биография. М., 1999. - 256 с.

47. Берберова Н. Курсив мой //Вопросы литературы. 1988. - №9-11.

48. Берберова Н. Люди и ложи //Вопросы литературы. 1990. - №1,3,4-7.

49. Бердяев Н. Судьба России. Самосознание. Ростов-н/Д., 1997. - 544 с.

50. Бирюков Ф. Художественные открытия Михаила Шолохова. М., 1980. -368с.

51. Блок А. Дневник. М., 1989. - 512 с.

52. Блок А. Записные книжки. М., 1965. - 662 с.

53. Блок А. Новые материалы и исследования // Литературное наследство.- Т.92, кн.4. М., 1987. - 776 с.

54. Блок А. Новые материалы и исследования // Литературное наследство.- Т.92, кн.2. М., 1981. - 414 с.

55. Блок А. Письма к жене // Литературное наследство. Т.89. - М., 1978. -414 с.

56. Блок А. Собр. соч.: В 8 т. М.-Л., 1960-1965.

57. Боборыкин В. Михаил Булгаков. М., 1991. - 208 с.

58. Богданова О. Интерпретация текста романа «Белая гвардия» // Литература в школе. 1998. - №2. - С. 125-134.

59. Богданова Т. Художественные открытия А.Платонова и А.Малышкина в прозе 20-30-х годов (Концепция личности и история) Дис. . канд. филол. наук. - М., 1988. - 324 с.

60. Бондаренко В. Автопортрет поколения // Вопросы литературы. 1985. -№ 11.

61. Бондаренко В. Дети 1937 года. М., 2001. - 640 с.

62. Бондаренко В. Кто приходит на место Африкановича // Учительская газета. 1987. - 17 февраля.- 3 с.

63. Бондаренко В. Новый реализм //День литературы. 2003. - №8. - С. 1.

64. Бондаренко В. Русский лик патриотизма. М., 2003. - 503 с.

65. Бондаренко В. Русскость и русскоязычность //День литературы. 2003.- №2. СЛ.

66. Боровиков С. Алексей Толстой. М., 1982. - 160 с.

67. Бородин Л. Без выбора: Автобиографическое повествование. М., 2003. - 505с.

68. Бородин Л. Посещение: Повести, рассказы. М., 2003. - 384 с.

69. Бочаров А. Требовательная любовь. Концепция личности в современной советской прозе. М., 1977. - 368 с.

70. Бочаров А. Экзаменует жизнь. М., 1985. - 239 с.

71. Бочаров С. Леонтьев и Достоевский. Спор о любви и гармонии // Вопросы литературы. 1993. - № 6. - С. 153-187.

72. Бочаров С. О художественных мирах. М., 1985. - 296 с.

73. Бретон Л. «Любовная лодка разбилась о быт.» // Иностранная литература. 1991. - №4. - С.234-239.

74. Брик Л. Из воспоминаний // Дружба народов. 1989. - № 3. - С. 186218.

75. Бронская Л. Концепция личности в автобиографической прозе русского зарубежья (первая половина XX века): И.С.Шмелев, Б.К.Зайцев, М.А.Осоргин. Автореферат дис. . док. филол. наук. Ставрополь, 2001. -43 с.

76. Бузник В. Возвращение к себе. О романе М.А.Булгакова «Белая гвардия» // Литература в школе. 1998. - № 1. - С.43-54.

77. Булгаков М. Собр. соч.: В 10 т. М., 1995-2000.

78. Буртин Ю. «Реальная критика» вчера и сегодня //Новый мир. 1987. -№6. - С.222-239.

79. Быков Д. Рождение музыки из трагедии // Лепта. 1992. - № 3. - С. 142148.

80. Бэлза И. Партитуры Михаила Булгакова //Вопросы литературы. 1991.- №5. С.55-83.

81. Вайнберг И. А.М.Горький и Сергей Есенин //Вопросы литературы. -1985. -№9.-С.66-88.

82. Василевский А. Переоценка «переоценки» // Литературная учеба. -1992. № 2. - С. 102-104.

83. Васильев И. Русский поэтический авангард XX века. Дис. . док. филол. наук. - Екатеринбург, 1999. - 320 с.

84. Вернадский В. Дневники 1917-1921. Киев, 1994. - 270 с.

85. Вернадский Г. Русская история. М., 1997. - 544 с.

86. Вехи; Интеллигенция в России: Сб. статей 1909-1910. М., 1991. - 462 с.

87. Викторович Вл. Творчество Ф.М.Достоевского и русская литература XIX века (Проблема генезиса). Дис. . док. филол. наук. - Коломна, 1994. -310с.

88. Виноградов И. По живому следу: Духовные искания русской классики. -М., 1987.-387 с.

89. Войнович В. Портрет на фоне мифа. М., 2002. — 192 с.

90. Воронов Вл. Художественная концепция. Из опыта советской прозы 60-80-х годов. М., 1984. - 384 с.

91. Воронова О. Творчество С.А.Есенина в контексте традиций русской деревенской культуры. Дис. . док. филол. наук. - М., 2000. - 469 с.

92. Воронский А. Искусство видеть мир: Статьи, портреты. М., 1987. -704 с.

93. Воронцов А. Потаенная русская литература // Наш современник. -2000. № 7. - С.265-275.

94. Воронцова Г. Алексей Николаевич Толстой // Литература в школе. -2003. №6. - С.2-7.

95. Выготский Л. Психология искусства. СПб., 2000. - 416 с.

96. Выходцев П. В поисках нового слова (Судьбы русской советской поэзии двадцатых-тридцатых годов XX века). М., 1980. - 319 с.

97. Гаврилкин К. Митрополит Филарет (Дроздов) и евреи //Континент. -2002.-№1.

98. Гаврюшин Н. Литостротон, или Мастер без Маргариты // Вопросы литературы. 1991. - № 8. - С.75-88.

99. Гарина Н. Воспоминания о С.А.Есенине и Г.Ф.Устинове // Звезда. -1995.-№9.-С.139-149.

100. Гарипова Г. Концепция личности в современной литературе (наматериале русской и узбекской прозы). Автореферат дис. . канд. филол. наук. - Ташкент, 1997. - 29 с.

101. Гаспаров Б. Тема святочного карнавала в поэме А.Блока «Двенадцать» // Гаспаров Б. Литературные лейтмотивы. М., 1984. - С.4-27.

102. Гаспаров Б. Литературные лейтмотивы. М., 1984.

103. Гаспаров М. Русский стих начала XX века в комментариях. М., 2001. -288с.щ 104. Гачев Г. Национальные образы мира. М., 1988. - 448 с.

104. Гачев Г. Образ в русской художественной культуре. М., 1981. - 247 с.

105. Гачев Г. Россия и её приемный сын //Континент. 2002. - №1. - С.389-395.

106. Гачева А., Казнина О., Семенова С. Философский контекст русской литературы 1920-1930-х годов. М., 2003. - 399 с.

107. Гершензон М. Избранное. Т.З. Образы прошлого. Москва -» Иерусалим, 2000. - 704 с.

108. Гершензон М. Судьбы еврейского народа и другие произведения. -М., 2001.-206 с.

109. Герштейн Э. О Пастернаке и об Ахматовой //Литературное обозрение. -1990.-№2.-С.96-102.

110. Гинзбург Л. О лирике. М.-Л., 1964. - 382 с.

111. Гинзбург Л. О литературном герое. Л., 1979. - 221 с.

112. Гинзбург Jl. О психологической прозе. Л., 1977. - 317 с.

113. Гиппиус 3. Стихотворения; Живые лица. М., 1991. - 471 с.

114. Гиршман М., Дубинина Д. Любовь это сердце всего // Литературная учеба. - 1986. - №4. - С. 213-221.

115. Нб.Головко В. Художественное человековедение: параметры литературоведческих исследований //Вестник Ставропольского государственного университета. 2000. - №24. - С.4-28.

116. Голубков М. Александр Солженицын. М., 2001. - 112 с.

117. Голубков М. М.А.Булгаков // Литературная учеба. 2003. - №2. - 179 с.

118. Голубков М. Русская литература XX в.: После раскола. М., 2002. -267 с.

119. Горловский Ал. Владимир Маяковский // Литературная учеба. 1985. - №5. - С.170-180.

120. Горький М. Литературные портреты. М., 1967. - 472 с.

121. Гроссман В. Жизнь и судьба. М., 1989. - 671 с.

122. Грякалова Н. От символизма к авангарду (Опыт символизма и русской лирики 1910-1920-х гг.; Поэтика, жизнетворчество, историософия). Дис. . док. филол. наук. - СПб., 1998. - 355 с.

123. Гулин А. «В сердце светит Русь.» Духовный путь Сергея Есенина // Литература в школе. 2001. - № 4. - С.7-13.

124. Гуль Р. Есенин за рубежом //Слово. 1991. - №4. - С. 81-84.

125. Гуль Р. Ледяной поход. М., 1992. - 350 с.

126. Гуминский В. Открытие мира, или Путешествия и странники. М., 1987. - 286 с.

127. Гусев В. «Свои»? // Наш современник. 1996. - № 4. - С. 157-163.

128. Гусев В. Герой и стиль. М., 1983. - 286 с.

129. Гусев В. Испытание веком. М., 1982. - 255 с.

130. Гусев В. Память и стиль. -М., 1981. 350 с.

131. Гусев В. Художественное и нравственное. М., 1988. - 367 с.

132. Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. М., 1995.134. «Дать отпор булгаковщине.» По страницам критики 20-х годов //Волга. 1991. - №5. - С.164-174.

133. Дедков И. «Как трудно даются иные дни!» Из дневниковых записей 1953-1974 годов //Новый мир. 1996. - №5. - С.135-161.

134. Дедков И. Возвращение к себе. М., 1978. - 319 с.

135. Дедков И. Когда рассеялся лирический туман // Литературное обозрение. 1981. - № 8.

136. Десять разговоров с раввином. Адин Штейнзальц отвечает на вопросы Михаила Горелика //Континент. 2002. - №1. - С.316-336.

137. Дмитриев С. Таинственный альянс //Наш современник. 1990. -№11.- С.128-132.

138. Добролюбов Н. Собр. соч.: В 3 т. М., 1950-1952.

139. Долгополов Д. На рубеже веков. Л., 1985.-352с.

140. Достоевский Ф. Полн. собр. соч.: В 30 т. Т.18-30. - Л., 1978-1988.

141. Дунаев М. Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература в XVIII-XX веках. М., 2002. - 1056 с.

142. Дунаев М. Православие и русская литература. 4.1-И. М., 2001. - 736 с.

143. Дядичев В. Маяковский. Жизнь после смерти: Продолжение трагедии. -С.173-184.

144. Дядичев В. Прошлых дней изучая потемки. К истории резолюции Сталина о Маяковском // Москва. 1991. - № 4. - С. 187-200.

145. Евангельский текст в русской литературе XVIII-XX веков. Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр. Сборник научных трудов. Выпуск 3.- Петрозаводск, 2001. 511 с.

146. Евдокимов И. Сергей Александрович Есенин // Литературная Россия. -1994.-№47, 49,51.

147. Евтушенко Е. Поэтическая антология. Русская муза XX века // Огонек.- 1987.-№22.-С.26.

148. Енишерлов В. Александр Блок. Штрихи судьбы. М., 1980. - 303 с.

149. Енишерлов В. Времен прослеживая связь. М., 1985. - 287 с.

150. Ермилова Е. Теория и образный мир русского символизма. М., 1989.- 176с.

151. Ерофеев В. Русские цветы зла: Антология. М., 1998. - 504 с.

152. Ершов Л. Память и стиль. М, 1984. - 342 с.

153. Ершов Л. Три портрета. М., 1985. - 48 с.

154. Есаулов И. Категория соборности в русской литературе. -Петрозаводск, 1995.

155. Есаулов И. Мистика в поэме «Двенадцать» А.Блока // Литература в школе. 1998. - № 5. - С.47-53.

156. Есенин и миф о Есенине. Беседа с С.В.Шумихиным // Литературное обозрение. 1996. - № 1. - С.4-12.

157. Есенин и современность. Сборник. М., 1975. - 405 с.

158. Есенин С. Полн. собр. соч.: В 7 т. (9 кн.). М., 1995-2002.

159. Есипов В. Об одном трагическом заблуждении Александра Блока // Вопросы литературы. 2002. - № 3-4. - С.95-103.

160. Жизнь Есенина. М., 1988. - 608 с.

161. Жирмунский В. Поэтика русской поэзии. СПб., 2001. - 496 с.

162. Жирмунский В. Творчество Анны Ахматовой. Л., 1973. - 184 с.

163. Жолковский А. «Фро»: пять прочтений //Вопросы литературы. 1989.- №12. С.23-49.

164. Жолковский А. Искусство приспособления //Литературное обозрение.- 1990.-№6.-С.46-51.

165. Зайцев Б. Странное путешествие. М., 2002. - 414 с.

166. Западалов И. «Ни по моей, ни чьей вине.» // Нева. 1992. - № 9. -С.279-286.

167. Захаров А. Художественно-философский мир Есенина // Литература в школе. 2004. - № 2. - С.7-11.

168. Захаров А. Художественно-философский мир Сергея Есенина. -Автореферат дис. . док. филол. наук. М., 2002. - 52 с.

169. Захаров А., Савченко Т. Есенин и имажинизм //Российский литературоведческий журнал. 1997. - №11. - С.3-40.

170. Зелинский К. В изменяющемся мире. М., 1969. - С.

171. Зинченко В., Зусман В., Кирнозе 3. Методы изучения литературы. Системный подход. М., 2002. - 200 с.

172. Злочевская А. «Мастер и Маргарита» М.А.Булгакова оригинальная версия русского метаромана XX в. // Русская словесность. - С.5-10.

173. Золотоносов М. «Сатана в нестерпимом блеске.» // Литературное обозрение. 1991. - № 5. - С. 100-107.

174. Золотусский И. В свете пожара. М., 1989. - 350 с.

175. Золотусский И. Гоголь. М., 1984. - 527 с.

176. Золотусский И. Монолог с вариациями. М., 1980. - 412 с.

177. Золотусский И. На лестнице у Раскольникова. М., 2000. - 320 с.

178. Золотусский И. Очная ставка с памятью. М., 1983. - 288 с.

179. Золя Э. Жерминаль // Собр. соч.: В 20 т. Т.12. - М., 1997.

180. Иванов Вяч. Родное и вселенское. М., 1994. - 428 с.

181. Иванов К. Концепция личности нового типа в современном очерке 70-х годов. Дис. . канд. филол. наук. Львов, 1984. - 163 с.

182. Иванова Е. Александр Блок после Октября (Идейное самоопределение и особенности творческого развития). Дис. . док. филол. наук. -М., 1993. -310с.

183. Иванова Е. Загадочный финал «Двенадцати» // Москва. 1991. - № 8.- С.191-196.

184. Иванова Е. Об исключении В.В.Розанова из Религиозно-философского общества // Наш современник. 1990. - № 10.

185. Иванова Е. Об эволюции Блока после Октября и поэмы «Двенадцать» // Литература в школе. 1993. - № 3.

186. Иванова Н. Борис Пастернак: участь и предназначение. Биографическое эссе. СПб., 2000. - 344 с.

187. Иванова Н. Между //Новый мир. 1996. - №1. - С.203-214.

188. Ильин И. Собр. соч.: В 10 т. М., 1993-1999.

189. Ильин Н. Трагедия русской философии. Часть I. От личины к лицу. -СПб., 2003.-216 с.

190. Каганская М. Белое и красное // Литературное обозрение. 1991. - № 5. - С.93-99.

191. Казаков Ю. Две ночи. М., 1986. - 336 с.

192. Казаков Ю. Осень в дубовых лесах. М., 1983. - 575 с.

193. Казинцев А. Жертва вечерняя // Наш современник. 2000. - № 11.

194. Калягин Н. Чтения о русской поэзии // Москва. 2000. - № 1-6, № 810.

195. Калягин Н. Чтения о русской поэзии // Москва. 2002. - № 9, 10.

196. Канашкин В. Очарование человека. Герой и история: Диалектика восхождения. Краснодар, 1988. - 255 с.

197. Карабчиевский Ю. Воскресение Маяковского. М., 2000. - 384 с.

198. Карпов А. Необходимость Маяковского // Литературная учеба. 1986.- №4. С.92-104.

199. Карпова В. Талантливая жизнь: Василий Шукшин-прозаик. М., 1986. - 304с.

200. Карсавин Л. Малые сочинения. СПб., 1994. - 531 с.

201. Карсавин JI. Религиозно-философские сочинения. М., 1992. - 325 с.

202. Касаткина Т. Структурные и смысловые следствия эсхатологического и постэсхатологического мировосприятия в современной русской литературе // Кануны и рубежи. Типы пограничных эпох типы пограничного сознания. В 2-х частях. - М., 2002. - С.384-400.

203. Кинел JI. Айседора Дункан и Сергей Есенин // Звезда. 1995. - № 9. -С. 150-164.

204. Киреевский И. Избранные статьи. М., 1984. - 383 с.

205. Кисель И. Идейно-художественная целостность произведения («Тихий Дон» М.Шолохова). Автореферат дис. . канд. филол. наук. М., 2002.- 18 с.

206. Клинг О. Борис Пастернак и символизм //Вопросы литературы. -2002. -№2.-С.25-59.

207. Клинг О. Серебряный век через сто лет («Диффузное состояние» в русской литературе XX века) // Вопросы литературы. - 2000. - № 6. - С.83-123.

208. Клитко А. Глубина фокуса (О прозе наших дней). М., 1981.-271 с.

209. Княжицкий А. Раньше! Больше! Громче! Русская литература и национальный вопрос // Русская словесность. 2002. - № 6. - С.2-5.

210. Ковальчук Д. Художественная концепция личности в русской прозе 20-30-х годов XX века (М.А.Булгаков, А.А.Фадеев). Армавир, 1998. - 160 с.

211. Ковский В. «Желтая кофта» Юрия Карабчиевского (Заметки на полях одной книги) // Вопросы литературы. 1990. - № 3. - С.26-53.

212. Кожевникова Н. О сквозных словах и образах лирики А.Блока // Русская словесность. 1999. - № 1. - С. 11-16.

213. Кожинов В. «.И счастлив тем, что я не чудо». Русская поэзия середины XX века как откровение о «конце Нового времени» //Москва. -1994. №11. - С.132-138.

214. Кожинов В. Великое торжество. Великая Победа. М., 1999. - 328 с.

215. Кожинов В. История Руси и русского слова. М., 2001. - 512 с.

216. Кожинов В. Книга о русской лирической поэзии XIX в.: Развитие стиля и жанра. М., 1976. - 303 с.

217. Кожинов В. О русском национальном сознании. М., 2002. - 384 с.

218. Кожинов В. Победы и беды России. М., 2002. - 512 с.

219. Кожинов В. Размышления о русской литературе. М., 1991. - 526 с.

220. Кожинов В. Россия. Век ХХ-й (1901-1939). М., 1999. - 560 с.

221. Кожинов В. Россия. Век ХХ-й (1939-1964). М., 1999. - 400 с.

222. Кожинов В. Статьи о современной литературе. М., 1990. - 544 с.

223. Кожинов В. Стихи и поэзия. М., 1980. - 304 с.

224. Кокшенева К. Границы судьбы // Москва. 2004. - № 2. - С. 187-196.

225. Кокшенева К. О культурной оппозиции //Российский писатель. 2003.- №2. С.8-9.

226. Кокшенева К. О русском типе критики //Российский писатель. 2002.- №18.-С.1,5.

227. Кокшенева К. Революция низких смыслов. О современной русской прозе.-М., 2001.-224 с.

228. Колобаева JL Художественная концепция личности в русской лирике рубежа XIX-XX вв. (1890-1907). Дис. . док. филол. наук. М., 1987. - 466 с.

229. Колодный J1. Как я нашел «Тихий Дон». Хроника поиска. Анализ текста. М., 2000. - 624 с.

230. Кондаков И. «Где ангелы реют» (Русская литература XX века как единый текст) //Вопросы литературы. 2000. - №5. - С.3-44.

231. Кондаков И. Адова пасть (Русская литература XX века как единый текст) // Вопросы литературы. 2002. - № 1. - С.3-70.

232. Кондаков И. Между «хаосом» и «порядком» (О типологии пограничных эпох в истории мировой культуры) // Кануны и рубежи. Типы пограничных эпох типы пограничного сознания. В 2-х частях. - М., 2002.- С.384-400.

233. Кораблёв А. Хорошо продуманное пророчество //Лепта. 1991. - №5.- С.165-170.

234. Кормилов С., Искржицкая И. Владимир Маяковский. М., 1999. - 128 с.

235. Корниенко Н. «Сказано русским языком.» Андрей Платонов и Михаил Шолохов: Встречи в русской литературе. М., 2003. - 536 с.

236. Корнилов В. Победа над мифом // Литературное обозрение. 1996. -№ 1. -С.26-27.

237. Коханова В. Пространственно-временная структура романа М.А.Булгакова «Белая гвардия». Автореферат дис. . канд. филол. наук. -М., 2000. 32 с.

238. Кружков Г. «Как бы резвяся и играя.» //Новый мир. 1992. - №4. -С.167-180.

239. Крючков В. «Он не заслужил света, он заслужил покой.» Комментарий к «Мастеру и Маргарите» М.А.Булгакова //Литература в школе. 1998. - №2. - С.54-61.

240. Кубарева А. Михаил Булгаков и его критики // Молодая гвардия. -1988.-№5.-С.246-259.

241. Кублановский Ю. Мёртвым не больно? //Новый мир. 1996. - №1. -С. 107-116.

242. Кудрова И. «Загадка злодеяния и чистого сердца» // Звезда. 1992. -№ 10. - С.144-150.

243. Кудрова И. Соперницы // Нева. 1992. - № 9. - С.250-259.

244. Кузнецов Ф. На переломе. Из истории литературы 1960-1970-х годов. Очерки. Портреты. Воспоминания. М., 1998. - 271 с.

245. Кузнецов Ф. Судьбы деревни в прозе и критике. М., 1975. - 64 с.

246. Кузьменко Ю. Советская литература вчера, сегодня, завтра. М., 1984.-364 с.

247. Куницын В. Свет и покой мастера Михаила Булгакова (Попытка философского анализа) //Советская литература. 1990. - №6. - С.92-99.

248. Куняев С. Огнепальный стих: Литературные исследования. М., 1990. - 144с.

249. Куняев С. Трагедия стихии и стихия трагедии //Литературная учёба. -1982. №1. - С.82-88.

250. Куняев Ст. Идея и стихия // Литературная Россия. 1989. - № 33. -С.5.

251. Куняевы Ст. и С. Божья дудка. Жизнеописание Сергея Есенина // Наш современник. 1995. - № 3-6.

252. Куняевы Ст. и С. Жизнь Есенина. Снова выплыли годы из мрака. -М., 2001.-603 с.

253. Куприянов В. Злоба века //Наш современник. 1996. - №8. - С. 185192.

254. Куприянов В. Свои и чужие. Своё и чужое //Литературная газета. -2003. №35. - С.7.

255. Курбатов В. Об упадке с надеждой // Литературная учеба. - 1991. -№ 1. - С.82-87.

256. Курбатов В. Хлеб насущный // Литературная учеба. 1990. - № 3. -С.61-65.

257. Курбатов В. Хоть похоже на Россию, только всё же не Россия //Москва. 1993.-№10.-С.181-183.

258. Курицын Вяч. Fin de все // Литературная учеба. 1991. - № 2. - С.99-102.

259. Кутырёв В. Человек XXI века: уходящая натура //Человек. 2001. -№1, -С.9-16.

260. Лакшин В. Дневник и попутное //Литературное обозрение. 1995. -№3. -С.61-71.

261. Лакшин В. Иван Денисович, его друзья и недруги // Пути журнальные. -М., 1990.

262. Лакшин В. Мир Михаила Булгакова // Булгаков М. Собр. соч.: В 5 т. -Т.1.-М., 1989.-С.5-67.

263. Ланщиков А. «Мы все глядим в Наполеоны.» // Наш современник. -1988.-№ 7.

264. Ланщиков А. Вопросы и время. М., 1978. - 255 с.

265. Ланщиков А. Декаданс или разрушение культуры? // Литературная учеба. 1991. - № 4. - С.51-55.

266. Ланщиков А. Чувство пути. М., 1983. - 336 с.

267. Левина Л. От Гете до Блока. Идея «Вечно Женского» в творчестве русских символистов // Литературная учеба. 2000. - № 1. - С. 153-170.

268. Левина М. Апофеоз беспочвенности («Онтологическая» проза в свете идей русской философии) // Вопросы литературы. 1991. - № 9, 10.

269. Левина-Паркер М. Смерть героя // Вопросы литературы. 1995. - № 5.

270. Ливанов В. Невыдуманный Борис Пастернак //Москва. 1993. -№10,11.

271. Лихт Р. «И творчество, и чудотворство» (Опыт духовной биографии) //Волга. 1990. -№2. - С.149-163.

272. Личутин В. Дивись-гора: Очерки размышления, портреты. М., 1986. -285с.

273. Личутин В. Избранное: Повести, роман. М., 1990. - 574 с.

274. Личутин В. Повести. М., 1981. - 608 с.

275. Личутин В. Раскол: Роман в 3-х кн. М., 2000.

276. Личутин В. Скитальцы. Л., 1986. - 734 с.

277. Лобанов М. Александр Островский. М., 1979. - 382 с.

278. Лобанов М. Единение. На чём? //Наш современник. 1996. - №7. -С. 173-176.

279. Лобанов М. На передовой (Опыт духовной автобиографии) // Наш современник. — 2002. № 2,3.

280. Лобанов М. Надежды исканий. М., 1978. - 432 с.

281. Лобанов М. Освобождение // За алтари и очаги: Сборник статей. М., 1989. - С.316-351.

282. Лобанов М. Страницы памятного. М., 1988. - 333 с.

283. Лобанов М.-Бочаров А. Литература единая советская или национальная // Литературная газета. - 1989. - № 39. - С.2.

284. Лосев В. Тимофеев А. Тайнопись Михаила Булгакова //Литературная Россия. - 1991. - №27. - С. 14-16.

285. Лосев В. Комментарии // Булгаков М. Собр. соч.: В 10 т. Т. 10. - М., 2000. - СЛ36-176.

286. Лосев В. Сталин и Булгаков //Слово. 1998. - №4. - С. 19-21.

287. Лосская В. Марина Цветаева в жизни. Неизданные воспоминания современников. М., 1992. - 348 с.

288. Лощинская Н., Ясенский С. Комментарии // Блок А. Стихотворения: В 3 кн. Кн.З. - СПб., 1994. - С.351-464.

289. Лукьянина Т. Концепция личности в русской прозе 1930-х годов. Автореферат дис. . канд. филол. наук. Екатеринбург, 1994. - 20 с.

290. Лурье Я. Независимость мастера // Литературное обозрение. 1990. -№ 3. -С.60-64.

291. Любимов Н. Неувядаемый цвет // Москва. 1995. - № 6.

292. Маканин В. Андеграунд, или Герой нашего времени. М., 1999. - 557 с.

293. Маканин В. Где сходилось небо с холмами: Повести. М., 1984. - 207 с.

294. Маканин В. Повесть о Старом Поселке: Повести и рассказы. М., 1974.-352 с.

295. Маканин В. Портрет и вокруг. Один и одна. М., 1991. - 416 с.

296. Маканин В. Утрата: Повести, рассказы. М., 1984. - 398 с.

297. Макарова И. Непрочитанная поэма // Нева. 1995. - № 10. - С. 189193.

298. Максимов В. Собр. соч.: В 8 т. М., 1991-1993.

299. Максимов Д. Русские поэты начала века. JL, 1986. - 408 с.

300. Малахов В. Гавань поворота времен (Онтология Дома в «Белой гвардии» Михаила Булгакова) // Вопросы литературы. 2000. - № 5. - С.

301. Малахов В. Поэтика «Котлована» А.Платонова и образы русской классики //Вопросы литературы. 2000. - №4. - С.297-336.

302. Малыгина Н. Поэтика повести Андрея Платонова «Котлован» //Литературная учёба. 2003. - №1. - С.180-189.

303. Мамлеев Ю. Духовный смысл поэзии Есенина // Столетие Сергея Есенина: Международный симпозиум. Есенинский сборник. Вып.Ш. М., 1997.

304. Маркович В. О русском реализме XIX века //Вопросы литературы. -1978. -№9.-С. 126-169.

305. Марченко А. Низкие истины и цветные туманы // Литературная учеба. -2002.-№5.-С.145-165.

306. Марченко А. Обещает встречу впереди // Новый мир. 1985. - № 9.-С.229-241.

307. Марченко А. Поэтический мир Есенина. М., 1989. - 304 с.

308. Маслова В. Над временем и тяготением. Минск, 2000. - 224 с.

309. Маяковский В. Полн. собр. соч.: В 13 т. М., 1955-1959.

310. Медведева К. Концепция нового человека в творчестве А.Блока и В.Маяковского 10-х начала 20-х гт. Дис. . док. филол. наук. - М., 1989. -423 с.

311. Мельникова Н. Примирение без согласия: Шолоховский вариант трагического // Литература в школе. 2001. - № 3. - С.6-9.

312. Менделеев Д. К познанию России. М., 2002. - 576 с.

313. Меньшиков М. Письма к русской нации. М., 2002. - 560 с.

314. Метченко А. Избранные работы: В 2 т. М., 1982.

315. Минералова И. О стиле Марины Цветаевой И Литература в школе. -2003. № 9. - С.7-11.

316. Митрополит Иоанн. Одоление смуты. СПб., 1995. - 348 с.

317. Михайлов Ал. Маяковский. М., 1988. - 588 с.

318. Михайлов Ал. Сила и тайна слова. М., 1984. - 350 с.

319. Михайлов О. Верность. М., 1974. - 254 с.

320. Михайлов О. Встречи и расставания // Родная Кубань. 2000. - № 2. -С.96-136.

321. Михайлов О. Россия на Голгофе //Наш современник. 1992. - №4.1. С. 186-192.

322. Михайлов О. Страницы русского реализма. -М., 1982. 288 с.

323. Михайлов О. Страницы советской прозы. М., 1984. - 271 с.

324. Мондри Г. О «литературности» полемики в критике периода гласности и постгласности //Вопросы литературы. 1994. - №4. - С. 102119.

325. Мочульский К. А.Блок. А.Белый. В.Брюсов. М., 1997. - 479 с.

326. Мурашова О. «Проклятые вопросы» русской литературы в духовномконтексте эпохи // Литература в школе. 2003. - № 6. - С.24-26.

327. Мусатов В. История русской литературы первой половины XX века (советский период). М., 2001. - 310 с.

328. Н.А.Бердяев: pro et contra. Кн.1. СПб., 1994. - 573 с.

329. Назаренко А. Русское самосознание: Между царством и Церковью // Москва. 2000. - № 12. - С.133-144.

330. Назаров М. Уроки Белого движения //Кубань. 1993. - №9-10. - С.44-57.

331. Наследие В.В.Кожинова и актуальные проблемы критики, литературоведения, истории, философии: Материалы международной научно-практической конференции: В 2 кн. Армавир, 2002.

332. Наследие В.В.Кожинова и актуальные проблемы критики, литературоведения, истории, философии: Материалы 2-й международной научно-практической конференции: В 2 кн. Армавир, 2003.

333. Наумов Е. Сергей Есенин. M.-JL, 1965.

334. Нация. Личность. Литература. Выпуск 1. М., 1996. - 256 с.

335. Небольсин С. «Мне мешает писать Лев Толстой.» Черновики Блока: о смысле учебы у классиков // Литературная учеба. 1978. - № 4. - С. 189198.

336. Небольсин С. Блок и Октябрь // Вопросы литературы. 1980. - № 10. -С.76-104.

337. Небольсин С. Искаженный и запрещенный Александр Блок // Наш современник. 1991. - № 8. - С.176-185.

338. Небольсин С. Пушкин и европейская традиция. М., 1999. - 336 с.

339. Недзвецкий В. Война и мир в Пекашине. «Братья и сестры» Федора Абрамова // Литература в школе. 2000. - № 1. - С.52-65.

340. Недзвецкий В., Филиппов В. Русская «деревенская» проза. М., 2002. - 144с.

341. Неженец Н. Поэзия народных традиций. М., 1988. - 208 с.

342. Неженец Н. Русская народно-классическая поэзия начала XX века как эстетический феномен. Дис. . док. филол. наук. - М., 1999. - 291 с.

343. Немзер А. Литературное сегодня. О русской прозе. 90-е. М., 1998. -432 с.

344. Ненашев М. Проблема свободы в русской философии XIX в. (П.Чаадаев, В.Соловьев, Ф.Достоевский). Дис. . док. филол. наук. - М., 2000. - 429 с.

345. Непомнящий В. Поэзия и судьба. Над страницами духовной биографии Пушкина. М., 1987. - 448 с.

346. Непрочитанный Булгаков. Анкета «Москвы» //Москва. 1991. - №5. -С.178-186.

347. Нива Ж. Миф об Орленке // Звезда. 1992. - № 10. - С.139-143.

348. Никё М. Поэт тишины и буйства // Звезда. 1995. - № 9. - С. 124-126.

349. Николаев В. Великий ученик великих учителей: опыт 4 математического исследования поэтической лексики С.А.Есенина //

350. Творчество С.А.Есенина: Вопросы изучения и преподавания. Рязань, 2003.

351. Нинов А. Легенда «Багрового острова». Документально-исторический очерк о М.Булгакове //Нева. 1989. - №5. - С.171-192.

352. Обухова Э. Загадка блоковского «Коршуна» // Вопросы литературы. -1989. -№ 12. — С.200-207.

353. Овчаренко А. М.Горький и литературные искания XX столетия. М.,• 1971.-288 с.

354. Оксёнов И. «Никто другой нам так не улыбнётся» //Москва. 1995. -№9.-С. 175-178.

355. Окутюрье М. Пол и «пошлость»: Тема пола у Пастернака // Пастернаковские чтения: Выпуск 2. М., 1998. - С.71-81.

356. Орлов Вл. Гамаюн. Жизнь Александра Блока. М., 1981. - 720 с.

357. Орлов Вл. Перепутья. Из истории русской поэзии начала XX века. -М., 1976.-367 с.

358. Павлов О. Русский человек в XX веке. Александр Солженицын в зазеркалье каратаевщины // Дружба народов. 1998. - № 12. - С.195-202.

359. Павлов О. Степная книга. Повествование в рассказах. СПб., 1998. -160 с.

360. Пайман А. История русского символизма. М., 1998. - 415 с.

361. Палиевский П. Литература и теория. М., 1978. - 284 с.

362. Палиевский П. Шолохов и Булгаков. М., 1999. - 141 с.

363. Панарин А. Православная цивилизация в глобальном мире. М., 2002. -496с.

364. Панарин А. Россия в циклах мировой истории. М., 1999. - 288 с.

365. Панченко А. О русской истории и культуре. СПб., 2000. - 464 с.

366. Пастернак Б. Собр. соч.: В 5 т. -М., 1989-1992.ф 372. Пастернак Е. «Новая фаза христианства». Значение проповеди Льва

367. Толстого в духовном мире Бориса Пастернака //Литературное обозрение.1990. №2. - С.25-29.

368. Пастернак Е. Борис Пастернак. Материалы для биографии. М., 1989. -685 с.

369. Пастернак Е. Лето 1917 года (в «Сестре моей жизни» и «Докторе Живаго») // Пастернаковские чтения: Выпуск 2. - М., 1998. - С.100-115.

370. Пастернак Е.В., Пастернак Е.Б. Координаты лирического• пространства. К истории отношений Осипа Мандельштама и Бориса Пастернака //Литературное обозрение. 1990. - №2. - С.44-50.

371. Переписка М.Цветаевой с А.Бахрахом // Литературное обозрение.1991.-№8-10.

372. Переяслов Н. «Блондин. Среднего роста. 28-ми лет.» //Литературная Россия. 1995. - №31С.10.

373. Переяслов Н. Вьюжная тайна «Двенадцати» // Литература в школе. — 1996. -№6.-С.49-52.

374. Перцов В. Маяковский. Жизнь и творчество. В 3 кн. М., 1976.

375. Петелин В. Жизнь Шолохова. Трагедия русского гения. М., 2002. -895 с.

376. Петров А. «О верю, верю, счастье есть!» // Нева. 1995. - № 10. -С.212-219.

377. Петров В. Нравственные ценности в горниле русской усобицы. По страницам «Белой гвардии» Михаила Булгакова //Литература в школе. -2003. №3. - С.22-25.

378. Петровский М. Жизнь и судьба Михаила Булгакова //Новый мир. -1989. -№11.- С.256-259.

379. Петровский М. Мастер и город. Киевские контексты Михаила Булгакова. Киев, 2001. - 368 с.

380. Петровский М. У истоков «Двенадцати» // Литературное обозрение. -1980.-№ 11.-С.20-26.

381. Пискунов В. «Тема о России» // Литературное обозрение. 1980. - № 10. -С.13-23.

382. Пискунова С., Пискунов В. «Вседневное наше бессмертие» //Литературное обозрение. 1988. - №8. - с.48-54.

383. Пискунова С., Пискунов В. Сокровенный Платонов //Литературное обозрение. 1989. - №1. - С. 17-29.

384. Платонов А. Избр. произведения. В 2-х томах. М., 1978.

385. Платонов А. Чевенгур: Роман и повести. М., 1989. - 656 с.

386. Победоносцев К. Великая ложь нашего времени. М., 1993. - 640 с.

387. Померанц Г. Неслыханная простота //Литературное обозрение. 1990. -№2. - С. 19-24.

388. Попофф А. О «толстовском аршине» в романе Пастернака «Доктор Живаго» //Вопросы литературы. 2001. - №2.

389. Правда и ложь о М.Шолохове. Объективное литературоведение против скандального. Сборник статей. Ростов-на-Дону, 2002. - 320 с.

390. Прокушев Ю. Время. Поэзия. Критика. М., 1980. - 636 с.

391. Прокушев Ю. Сергей Есенин. Поэт. Человек. М., 1973. - 238 с.

392. Проффер Э. Художник и власть. По страницам романа «Мастер и Маргарита» //Иностранная литература. 1991. - №5. - С.212-221.

393. Пруайар Ж. «Лицо» и «личность» в творчестве Бориса Пастернака // Пастернаковские чтения. М., 1988. - С. 100-115.

394. Пурин А. Такая Цветаева // Звезда. 1992. - № 10. - С. 169-173.

395. Путь. Орган русской религиозной мысли. Кн.1 (I-VI). М., 1992. - 752 с.

396. Пушкин А. Полн. собр. соч.: В 10 т. -М., 1957-1958.

397. Пьяных М. Маяковский глазами Цветаевой // Звезда. 1992. - № 10. -С.187-199.

398. Пьяных М. Трагический Есенин // Нева. 1995. - № 10. - С.175-182.

399. Райнер Мария Рильке, Борис Пастернак, Мария Цветаева. Письма 1926 года. -М., 1990. 256 с.

400. Роднянская И. В зоне непредвиденного // Литературная учеба. 1991. - № 4. - С.55-59.

401. Роднянская И. Художник в поисках истины. М., 1989. - 384 с.

402. Розанов В. Литературные изгнанники: Воспоминания. Письма. М., 2000.-368 с.

403. Розанов В. Литературные изгнанники: Н.Н.Страхов. К.Н.Леонтьев. -М., 2001.-477 с.

404. Розанов В. Люди лунного света. М., 1990. - 298 с.

405. Розанов В. Последние листья. М., 2000. - 382 с.

406. Розанов В. Сахарна. М., 2001. - 462 с.

407. Розанов В. Собрание сочинений. Мимолетное. М., 1994. - 541 с.

408. Розанов В. Собрание сочинений. О писательстве и писателях. М., 1995.-734 с.

409. Розанов В. Сочинения. М., 1990. - 592 с.

410. Розенблюм J1. «Да. Так диктует вдохновенье.» (Явление Христа в поэме Блока «Двенадцать») // Вопросы литературы. 1994. - №6.-С.118-152.

411. Ронен О. Поэтика Осипа Мандельштама. СПб., 2002. - 240 с.

412. Ростовцева И. Между словом и молчанием: О современной поэзии. -М., 1989.-367 с.

413. Ростовцева И. Муза и собеседница (Природа в поэзии Пастернака и Заболоцкого) //Вопросы литературы. 2002. - №1. - С.123-138.

414. Ростовцева И. Через зеркало в загадке //Вопросы литературы. 2003. -№2. - С.93-104.

415. Рубцов Н. Последняя осень: Стихотворения, письма, воспоминания современников. М., 2000. - 608 с.

416. Руднева Л. Маяковский «Про это». Пространство поэмы // Литературное обозрение. - 1993. - № 6. - С. 100-110.

417. Русская идеология. Православный богословский церковно-монархический сборник. М., 2000. - 430 с.

418. Русская литература XX века: Школы, направления, методы творческой работы. Учебник для студентов высших учебных заведений / В.Альфонсов, В.Васильев, А.Кобринский и др. СПб., 2002. - 586 с.

419. Русская поэзия: вчера, сегодня, завтра. Беседа Вадима Кожинова с Артуром Орловым //Москва. 1994. - №3. - С.8-14.

420. Самоделова Е., Шубникова-Гусева Н. Комментарии // Есенин С. Полн. собр. соч.: В 7 т. Т.З. - М., 1998. - С.458-718.

421. Сарнов Б. Каждому по его вере (О романе Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита»), - М., 2000. - 96 с.

422. Сарнов Б. Кому улыбался Блок? //Огонёк. 1988. - №3. - С.5-8.

423. Сахаров Be. Михаил Булгаков: писатель и власть. М., 2000. - 466 с.

424. Сахаров Вс. Михаил Булгаков: Уроки судьбы //Подъем. 1991. - №5. - С.90-237.

425. Сахаров Вс. Обновляющийся мир: Заметки о текущей литературе. -М., 1980.-288 с.

426. Сахаров Вс. Трон на сцене. Драматург М.Булгаков в лабиринте реальной политики //Литературная Россия. 1993. - №18-19. - С. 19-20.

427. Сахаров Вс. Уроки Турбинных //День. 1992. - №17. - С.6.

428. Святитель Игнатий Брянчанинов. Слово о смерти. Аскетическая проповедь. М., 1993. - 859 с.

429. Седокова О. «Неудавшаяся Епифания»: два христианских романа -«Идиот» и «Доктор Живаго» //Континент. 2002. - №2. - С.376-384.

430. Селезнев Ю. Василий Белов. М., 1983. - 144 с.

431. Селезнев Ю. Вечное движение. М., 1976. - 237 с.

432. Селезнев Ю. Глазами народа. М., 1986. - 348 с.

433. Селезнев Ю. Мысль чувствующая и живая. М., 1982. - 336 с.

434. Семанов С. В мире «Тихого Дона». М., 1987. - 253 с.

435. Семенов Г. Утренние слезы. М., 1982. - 335 с.

436. Семёнова С. «Идея жизни» у Андрея Платонова //Москва. 1988. -№3. - С. 180-189.

437. Семенова С. Тайны Царствия Небесного. М., 1994. - 415 с.

438. Сергей Есенин. Проблемы творчества. Сборник статей. М., 1978. -351 с.

439. Серегин А. Владимир Соловьев и «новое религиозное сознание» // Новый мир. 2001. - № 2. - С. 134-148.

440. Сигов В. «Большой роман» В.М.Шукшина // Литература в школе. -1999. № 5. - С.39-49.

441. Сидоров Е. На пути к синтезу. М., 1979. - 335 с.

442. Скатов Н. «.И слово было Бог» //Наш современник. 1996. - №9. -С.153-160.

443. Скатов Н. Возвращение к сути спора //Вопросы литературы. 1979. -№2.-С. 139-152.

444. Скатов Н. Погружение во тьму //Литературная газета. 2003. - №7. -С.1,8.

445. Сквозников В. Пушкин. Историческая мысль поэта. М., 1998. - 232 с.

446. Сквозников В. Русская лирика. Развитие реализма. М., 2002. - 162 с.

447. Скороспелова Е. М.А.Булгаков // Русская литература XIX-XX веков: В 2 т. Т.2. - М., 2000. - С. 171-192.

448. Скочкарева С. Концепция личности в прозе Д.Гранина 60-80-х годов. Дис. . канд. филол. наук. -М., 1996. 200 с.

449. Смирнов И. Двойной роман (О «Докторе Живаго») // Пастернаковские чтения: Вып.2.-М., 1998. СЛ52-170.

450. Смирнова Л. Русская литература конца XIX начала XX века: Учеб. для студентов пед. ин-тов и ун-тов. - М., 2001. - 400 с.

451. Соколов Б. Булгаковская энциклопедия. М., 1996. - 592 с.

452. Солженицын А. Двести лет вместе. Часть I, И. - М., 2001-2002.

453. Солженицын А. Иосиф Бродский избранные стихи // Новый мир. -1999. - № 12. - С.180-193.

454. Солженицын А. Нобелевская лекция; Рассказы: 1959-1966; Крохотки: 1959-1960; Раковый корпус: Повесть; Двучастные рассказы: 1993-1998; Крохотки: 1996-1999. М., 2004. - 672 с.

455. Солженицын А. Русский вопрос к концу XX века // Новый мир. -1994. №7. - С. 165-176.

456. Солнцева Н. Сергей Есенин. М., 2000. - 80 с.

457. Соловьев В. Три еврея, или Утешение в слезах. М., 2002. - 335 с.

458. Соловьев Вл. Литературная критика. М., 1990. - 422 с.

459. Соловьев Вл. Смысл любви. -М., 1991. 527 с.

460. Сохряков Ю. Национальная идея в отечественной публицистике XIX начала XX вв. - М., 2000. - 256 с.

461. Сохряков Ю. Творчество Ф.М.Достоевского и русская проза XX века (70-80-е годы). М., 2002. - 240 с.

462. Сохряков Ю. Художественные открытия русских писателей. М., 1990.-206 с.

463. Спасение в языке. Саша Соколов - Александр Михайлов // Литературная учеба. - 1990. - № 2. - С. 180-184.

464. Спивак Р. Русская философская лирика 1910-х гг. (И.Бунин, А.Блок,

465. B.Маяковский). Дис. . док. филол. наук. - Екаберинбург, 1992. - 540 с.

466. Спиваковский П. История, душа и «эго» // Литературное обозрение. -1996.-№ 1. С.48-50.

467. Спиваковский П. Феномен А.И.Солженицына. Новый взгляд. М., 1999.- 135 с.

468. Степанов Ю. Константы: Словарь русской культуры. М., 2001. - 990 с.

469. Степанян К. Реализм как заключительная стадия постмодернизма // Знамя. 1992. - № 9. - С.231-238.

470. Столетие Сергея Есенина: Международный симпозиум. Есенинский сборник. Вып.Ш. М., 1997. - 528 с.

471. Страхов Н. Литературная критика. М., 1984. - 431 с.

472. Стрелкова И. Истина, правда, справедливость. О сокровенном в прозе Василия Шукшина // Литература в школе. 2003. - № 6. - С.20-23.

473. Сурат И., Бочаров С. Пушкин: Краткий очерк жизни и творчества. -М., 2002. 240 с.

474. Сурганов Вс. Человек на земле. М., 1976. - 502 с.

475. Тагер Е. О Мандельштаме // Литературная учеба. 1991. - № 1.1. C. 149-160.

476. Тамарченко Н. «Эстетика словесного творчества» Бахтина и русская религиозная философия. М., 2001. - 199 с.

477. Тарасов Б. «Мудрое человечество» или «народная личность»? //Литература в школе. 2000. - №4. - С.38-42.

478. Тарасов Б. В плену короткомыслия. Творчество Чаадаева и Достоевского в современном контексте //Москва. 1994. - №4. - С. 162187.

479. Тарасов Б. Достоевский и Паскаль (Творческие параллели) //Вопросы литературы. 1999. - №5. - С.75-92.

480. Тартаковский М. Кризис гуманизма? Открытое письмо французскому историку Алену Безансону //Москва. 2000. - №8. - С.9-16.

481. Татаринов А. Контуры реальности в постсоветской прозе // Русская литература XX века: Актуальные проблемы развития. Краснодар, 1999. -С.83-106.

482. Творчество С.А.Есе'нина: Вопросы изучения и преподавания: Межвузовский сборник научных трудов. Рязань, 2003. - 204 с.

483. Терц А. Что такое социалистический реализм //Литературное обозрение. 1989. - №8. - С.89-101.

484. Тихомиров Л. Тени прошлого. М., 2000. - 720 с.

485. Тойнби А. Цивилизация перед судом истории. М., 2002. - 592 с.

486. Томашевский Б. Теория литературы. Поэтика. М., 2003. - 334 с.

487. Топоров В. Двойное дно. Признания скандалиста. М., 1999. - 463 с.

488. Трифонов Ю. Избранное: Роман. Повести. М., 1982. - 514 с.

489. Трифонов Ю. Отблеск костра. Исчезновение: Документальная повесть, роман. М., 1988. - 300 с.

490. Троицкий В. О безымянном мастере и о его шапочке //Москва. 1996. - №11. - С.154-165.

491. Труайя А. Марина Цветаева. М., 2003. - 480 с.

492. Трубецкой Е. «Иное царство» и его искатели в русской народной сказке // Литературная учеба. 1990. - № 2. - С. 100-118.

493. Трубецкой Е. Смысл жизни. М., 1994. - 432 с.

494. Трубина Л. «Постоянный действователь истории». Проблема «Россия — народ» в историческом сознании М.Горького // Литература в школе. -2000.-№6.-С.43-52.

495. Трубина Л. Сергей Александрович Есенин //Литература в школе. -1998.-№7.-С.140-151.

496. Турбин В. Катакомбы и перекрёстки //Москва. 1991. - №5. - С. 183186.

497. Ульянов М. Происхождение украинского сепаратизма //Москва. -1992.-№9-10.-С.140-153.

498. Урнов Д. Пристрастия и принципы: Споры о литературе. М., 1991. -432 с.

499. Усенко О. Самозванчество на Руси: норма или патология? //Родина. -1995.-№1,2.

500. Успенский Б. Поэтика композиции. СПб., 200. - 352 с.

501. Фадеев А. Разгром. М., 1970. - 160 с.

502. Фатеев В. С русской бездной в душе: Жизнеописание Василия Розанова. СПб.-Кострома, 2002. - 640 с.

503. Фатюшенко В. Русская лирика периода кануна и свершения Октября. Дис. . док. филол. наук. -М., 1990. 458 с.

504. Федоров В. Статьи разных лет. Донецк, 2000. - 242 с.

505. Федотов Г. На поле Куликовом // Литературная учеба. 1989. - № 4. -С.133-142.

506. Фейлер Л. Марина Цветаева. Ростов-на-Дону, 1998. - 416 с.

507. Франк В. Водяной знак. Поэтическое мировоззрение Пастернака //Литературное обозрение. 1990. - №2. - С.72-77.

508. Франк С. Духовные основы общества. М., 1992. - 362 с.

509. Франк С. Непрочитанное. (Статьи, письма, воспоминания). М., 2001.-592 с.

510. Ходосевич Вл. Перед зеркалом. М., 2002. - 480 с.

511. Хомутова Е. «Ревность по дому» // Литературное обозрение. 1980. -№ 11. — С.27-31.

512. Хомяков А. Церковь одна // Литературная учеба. 1991. - № 3. -С.147-156.

513. Хьетсо Г. Максим Горький. Судьба писателя. М., 1997. - 344 с.

514. Хьетсо Г.,Густавсон С., Бекман Б., Гил С. Кто написал «Тихий Дон»? (Проблема авторства «Тихого Дона»). М., 1989. - 186 с.

515. Чалмаев В. Андрей Платонов. М., 1989. - 448 с.

516. Чалмаев В. Русская проза 1980-2000 годов на перекрестке мнений и споров// Литература в школе. 2002. - № 4. - С.18-23.

517. Чалмаев В. Свод радуги: Литературные портреты. М., 1987. - 464 с.

518. Чижова Е. Новая агрессивная идеология // Вопросы литературы. -2003. №1. - С.87-107.

519. Чудакова М. Весной семнадцатого в Киеве // Юность. 1991. - № 5. -С.72-76.

520. Чудакова М. Жизнеописание Михаила Булгакова. М., 1989. - 560 с.

521. Чудакова М. О Булгакове, и не только о нём //Литературная газета. -1987. №42. - С.6.

522. Чудакова М. Пастернак и Булгаков: Рубеж двух литературных циклов // Литературное обозрение. 1991. - № 5. - С. 11 -17.

523. Чуковский К. Александр Блок // Блок А. Лирика. М., 1988. - С.3-32.

524. Чуковский К. Ахматова и Маяковский // Вопросы литературы. 1988. - № 1.-С. 177-205.

525. Шаламов В. Несколько замечаний к воспоминаниям Эренбурга о Пастернаке //Литературная Россия. 1990. - №6. - С. 18-19.

526. Шаргородский С. Заметки о Булгакове // Новое литературное обозрение. 2000. - № 1. - С.218-223.

527. Шафаревич И. Две дороги к одному обрыву. - М., 2003. - 448 с.

528. Шафаревич И. Русский народ в битве цивилизаций. М., 2003. - 448 с.

529. Шафаревич И. Трехтысячелетняя западня. История еврейства из перспективы современной России. Псков, 2002. - 366 с.

530. Шаховская 3. В поисках Набокова. Отражения. М., 1991. - 319 с.

531. Шевеленко И. В зеркале последнего десятилетия. Библиографические заметки к столетию М.И.Цветаевой // Звезда. 1992. - № 10. - С.202-207.

532. Шевеленко И. По ту сторону поэтики. К характеристике литературных взглядов М.Цветаевой // Звезда. 1992. - № 10. - С.151-161.

533. Шиманов Г. За дверями «русского клуба» //Наш современник. 1992. - №5. - С.157. - 172.

534. Шиндель А. Свидетель (Заметки об особенностях прозы Андрея Платонова) //Знамя. 1989. - №9. - С.209-217.

535. Шолохов М. Собр. соч.: В 8 т. М., 1975.

536. Шубникова-Гусева Н. «Мой чёрный человек.», «Моцарт и Сальери» Пушкина и «Чёрный человек» Есенина //Литературная учёба. 1999. - №13. - С.53-69.

537. Шубникова-Гусева Н. «Чёрный человек» Есенина, или Диалог с масонством //Российский литературоведческий журнал. 1997. - №11. -С.78-120.

538. Шубникова-Гусева Н. «Я хожу в цилиндре не для женщин.» Ряженье как обряд в творчестве Есенина //Литературная учёба. 1998. - №4-6. -С.124-151.

539. Шубникова-Гусева Н. Девушка в белой накидке и помещица Анна Снегина //Литературная учёба. 2002. - № 1. - С. 187-191.

540. Шубникова-Гусева Н. Поэмы Есенина: От «Пророка» до «Черного человека»: Творческая история, судьба, контекст и интерпретация. М., 2001.-688 с.

541. Шубникова-Гусева Н. Русский имажинизм, или «Буйные зачинатели эпохи российской поэтической независимости» //Литературная учёба. -2000. №2.-СЛ07-123.

542. Шукшин В. Собрание сочинений: В 5 т. Екатеринбург, 1993.

543. Шульгин В. Дни. 1920: Записки. -М., 1989. 559 с.

544. Шульгин В. Три столицы. М., 1991. - 496 с.

545. Шульгин В. Что Нам в Них не нравится. СПб., 1993.

546. Щербакова Н. «Деревенская проза»: истоки и жизнь во времени // Русская литература XX века: Актуальные проблемы развития. -Краснодар, 1999. С.60-75.

547. Эвентов И. Сергей Есенин. М., 1987. - 159 с.

548. Эвентов И.Человек и природа в лирике Есенина //Вопросы литературы. 1979. - №11. - С.84-115.

549. Эрн Вл. Идея катастрофического прогресса // Литературная учеба. -1991. -№2.-С.133-141.

550. Эткинд А. Содом и Психея. Очерки интеллектуальной истории Серебряного века. М;, 1996. - 413 с.

551. Эткинд Е. «Внутренний человек» и внешняя речь. Очерки психопоэтики русской литературы XVII-XIX вв. М., 1999. - 446 с.

552. Эткинд Е. Проза о стихах. СПб., 2001. - 448 с.

553. Эткинд Е. Там, внутри. О русской поэзии XX века. СПб., 1977. - 566 с.

554. Юшин П. Сергей Есенин. Идейно-творческая эволюция. М., 1969. -476 с.

555. Яблоков Е. Художественный мир Михаила Булгакова. М., 2001. -424 с.

556. Яновская JI. Горизонты и вертикали Ершалаима //Вопросы литературы. 2002. - №2. - С.291-303.

557. Яновская Л. Творческий путь Михаила Булгакова. М., 1983. - 320 с.