автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Идейно-художественный диапазон "женской темы" в прозе современных русских писательниц и оценках литературной критики

Полный текст автореферата диссертации по теме "Идейно-художественный диапазон "женской темы" в прозе современных русских писательниц и оценках литературной критики"

На правах рукописи

(

Кошкарова Елена Григорьевна

I

ИДЕЙНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ДИАПАЗОН «ЖЕНСКОЙ ТЕМЫ» В ПРОЗЕ СОВРЕМЕННЫХ РУССКИХ ПИСАТЕЛЬНИЦ И ОЦЕНКАХ ЛИТЕРАТУРНОЙ КРИТИКИ

Специальность 10.01.01 Русская литература

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

I 1

Псков-2006

Работа выполнена на кафедре литературы факультета русского языка и литературы Псковского государственного педагогического университета имени С-М-Кирова.

доктор филологических наук, профессор КАРПОВ АНАТОЛИЙ СЕРГЕЕВИЧ

кандидат филологических наук, доцент ГРИГОРЬЕВА ЛЮДМИЛА ПАВЛОВНА

Ведущая организация:

Литературный институт имени А.М.Горького

Защита диссертации состоится «12» мая 2006 г. в 14.00 часов на заседании диссертационного совета К 212.192.01 по защите диссертаций на соискание ученой степени кандидата филологических наук при Псковском государственном педагогическом университете имени С.М.Кирова по адресу: 180000, г.Псков, ул.Некрасова, д.24, ауд.16.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Псковского государственного педагогического университета имени С.М.Кирова по адресу: 180760, г.Псков, пл. Ленина, д.2.

Научный руководитель:

доктор филологических наук, профессор КОВСКИЙ ВАДИМ ЕВГЕНЬЕВИЧ

Официальные оппоненты:

Автореферат разослан «<■? » апреля 2006 г.

Ученый секретарь диссертационного совета, кандидат филологических наук

Л.А.Казакова

Общая характеристика работы

Данная диссертация исследует своеобразие литературного процесса в России последних десятилетий в одном из существенных его идейно-художественных измерений. Анализируются произведения, созданные авторами-женщинами, сосредоточенные на проблемах женской жизни и, как правило, рассматриваемые литературной критикой с социокультурной точки зрения, хотя наличие в этой прозе выраженного тендерного момента ни в чем не ограничивает возможности самых разных художественных подходов и решений.

Русская культура всегда была - и во многих отношениях до сих пор остается, несмотря на возрастающую роль телевидения -«литературоцентричной». Однако сам литературный процесс в последние десятилетия претерпел серьезные изменения в составе своих «участников» и, соответственно, тематике, персонажах, конфликтах и т.д. Изменения эти не в последнюю очередь связаны с широчайшим приходом женщин во все сферы общественной жизни, в том числе - и в литературу.

Изучением современного литературного процесса занимались на протяжении нескольких десятилетий как литературоведы (Г.Белая, В.Ковский, А.Бочаров, А.Нинов, с.Чупринин, Э.Шубин, Н.Гей, В.Пискунов и др.), так и литературные критики (В.Лакшин, ЛАнненский, А.Немзер, Н.Иванова, М.Липовецкий, В.Курицын, М.Золотоносов) - всех не перечислить. Происходившие в литературе изменения порождали насущную необходимость определения ведущих линий художественного обновления и литературной преемственности, классификации идейно-тематических и стилевых исканий. Однако «женская составляющая» литературного процесса - за исключением нескольких работ последних лет — целенаправленному анализу и научному осмыслению в нашем литературоведении до сих пор не подвергалась. Частичная ликвидация существующего пробела - с опорой на реальные имена и художественные факты - в значительной степени определяет не только актуальность настоящей диссертации, но и её научную новизну.

Наблюдения в области русской словесности второй половины XX столетия позволили сделать ряд выводов относительно продолжения в новейшей литературе традиций русской классики XIX века, а также о качественном своеобразии нового искусства, в немалой степени связанном с творческой активностью авторов-женщин, не имеющей аналогов ни в одном из предыдущих периодов истории русской культуры. Анализ идейно-художественного диапазона «женской темы» и ее эволюции в прозе современных русских писательниц предпринят в диссертации в широких хронологических рамках - от второй половины 60-х годов XX века до начала нынешнего, с преимущественным вниманием к двум последним десятилетиям прошлого века. Объект анализа - наиболее яркие и характерные в аспекте

^ОС НАЦИОНАлГЬ";'

библиотека

диссертационной проблематики имена: Н.Баранская, Л.Петрушевская," В.Токарева, В.Нарбикова, Т.Толстая, Н.Садур, Л.Улицкая.

Выбор имен в контексте исследования принципиален для осознания реального объема и «разлета» творческих поисков и стилей - от объективного бытописания Н.Баранской до яростной полемики с социально-бытовым обликом «низкой» действительности, искажающим духовный мир человека, в прозе Л.Петрушевской; от «беллетризма» В.Токаревой до «абсурдизма» Н.Садур; от постмодерного нарратива В.Нарбиковой до «неомифологизма» Л.Улицкой, придающего новые очертания психологическому реализму, наследуемому в ее творчестве от русской классики.

Цель исследования состояла в том, чтобы показать, с какими социально-историческими процессами была связана сама постановка «женской темы» в советской литературе посттоталитарной эпохи, как эта тема здесь разрасталась, обретала эстетические измерения, эволюционировала от десятилетия к десятилетию, в какие взаимоотношения вступала с отечественными традициями, какие индивидуальные идейно-стилевые решения находила в творчестве разных и подчас резко отличающихся друг от друга по художественной манере писательниц, какие формы приняла после коренных, революционных изменений в идеологии и структуре российского общества на рубеже веков, когда ушли в прошлое сами понятия «советское» и «социалистическое».

Проблемно-тематическое разнообразие рассматриваемых произведений, равно как и очевидность серьезных художественных достижений современных русских писательниц заставляет нас задаться вопросом о методологии исследования и, в первую очередь, о правомерности, перспективах и пределах популярного сегодня тендерного подхода применительно к литературе. С одной стороны, понятно, что материал и ракурс диссертации обретают проблемный смысл только тогда, когда речь идет не просто о «женской теме», но о творчестве прозаиков-женщин (в противном случае в поле зрения исследователя должна была бы попасть вся литература, все искусство). Более того, имеется в виду не одна лишь родовая принадлежность авторов и персонажей, но и авторская точка зрения, некоторые черты проблематики, конфликтов, оценок, определяющие специфику «женской темы», обостряющие и «достраивающие» ее именно в гендерном направлении. С другой стороны, не менее понятен и писательский протест против определений типа «женская проза», как бы вычленяющих эту прозу из «мужской» и неизбежно в таком случае ее умаляющих.

Избегая самого понятия «женская проза», автор диссертации полагает, однако, что подобные противоречия имеют объективный характер, и нет надобности рассматривать гендерные характеристики как альтернативу эстетическим. Напротив, достаточно продуктивным представляется именно взаимодействие разных методологических подходов. Методология работы

базируется на традиционных основаниях - на принципах культурно-исторической школы, на положениях социологии литературы, на некоторых теоретико-методологических концепциях российского и зарубежного литературоведения, связанных с достижениями художественного авангарда. Но одновременно в случае необходимости диссертант использует и элементы тендерного анализа. Это касается, в частности, самого определения проблематики работы, отбора имен, интереса к особому социально-психологическому срезу рассматриваемых произведений и т. д.

Широко вовлекается в материал исследования и текущая литературная критика. Пристальное внимание к этой сфере художественного процесса -принципиальная установка диссертации, которая обращается к писательским именам и произведениям как непосредственно, напрямую, так и сквозь призму литературно-критической полемики. Вклад литературной критики в движение современной художественной мысли зачастую недооценен литературоведением и важно было проследить, в какой мере наблюдения, суждения и оценки критиков, подчас весьма тонкие и точные, способны не только обогатить будущую научную концепцию, но и предвосхитить ее. Важны, в конце концов, в историко-литературном ракурсе даже критические ошибки, если в них отражены существенные приметы исторического времени.

С целью всестороннего изучения существенных общекулыурных и художественных тенденций современного литературного процесса и особенностей их проявления в прозе русских писательниц диссертант ставит перед собой следующие задачи:

- определить круг писательских имен, образующих в современном литературном процессе некую социокультурную и идейно-эстетическую общность;

- провести исследование проблематики, идейно-образных рядов, особенностей стилистики выделенных в литературном потоке произведений с точки зрения их репрезентативности для процесса искусства в целом и творческой индивидуальности каждого автора в отдельности;

- осмыслить возможности гендерного подхода к истории литературы в соотношении с традиционной методологией культурно-исторического и сравнительно-типологического анализа;

- проанализировать в возможно более полном объеме критические дискуссии, рецензии, оценки как неотъемлемую и органическую часть литературного развития;

- представленный литературный материал рассмотреть в масштабе идейно-эстетической эволюции русских писательниц на протяжении нескольких десятилетий;

- в данной эволюции проследить постепенный поворот литературы от социально-аналитического «бытописательства» к бытийным, онтологическим вопросам жизни современного человека и человечества в целом;

- выявить в художественных исканиях прозаиков-женщин движение от традиционных принципов реалистической изобразительности к новому художественному языку, связанному с современным эстетическим авангардом.

Апробация результатов исследования производилась автором диссертации в процессе чтения курсов по современной русской культуре, литературе и языку иностранным студентам, стажерам и специалистам Санкт-Петербургского государственного университета. Основные положения и выводы диссертации докладывались на ежегодных конференциях Центра (

русского языка и культуры по итогам литературного года. Программы спецкурсов диссертанта по женской прозе рассматривались на заседаниях кафедры краткосрочных форм обучения факультета русского языка как иностранного в 2000 - 2005 уч. гг. В 1996 - 97 гг. автор неоднократно выступал с лекциями и проводил творческие семинары в Санкт-Петербургском Центре Тендерных Проблем, а с августа 1992 по май 1993 года работал в Дюкском университете США (Северная Каролина), где вместе с преподавателями-славистами и американскими студентами имел возможность обсудить «женскую» проблематику современной русской литературы в аспектах и тенденциях, имеющих общезначимый, общемировой характер.

Практическая значимость диссертации состоит в том, что результаты могут быть применены в практике преподавания высшей школы, имея в виду как российские, так и западные университеты; использованы при создании учебников по современной русской литературе, при подготовке спецкурсов для отечественных и иностранных слушателей, а также учтены студентами филологических и искусствоведческих факультетов при выполнении разного рода курсовых и дипломных работ. Наблюдения автора над процессами развития современной художественной и социокультурной ситуации могут способствовать разработке новой концепции истории русской словесности второй половины XX - начала XXI века.

Цели и задачи диссертации, а также сам предмет ее исследования определили структуру работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения и библиографии, включающей 218 названий. Общий объем диссертации -197 страниц.

Содержание работы '

Во введении характеризуются основные особенности российской социокультурной и художественной ситуации последних десятилетий, имея в <

виду, что корни современного культурного процесса уходят в 60-е годы XX века. Сегодня у российской словесности во многих отношениях - «женское лицо». Раскрыть некоторые существенные черты этого нового «облика» возможно с помощью разных методологических подходов, в том числе - и

гендерной методологии. Наряду с выбором методов исследования во вступительной части конкретизируются цели и задачи диссертации, а также определяются план и структура работы.

Первая глава - «Бытие под спудом быта (Типология персонажей)» -обращена к формированию «женской темы» в современной русской литературе (хронологически это 60 - 80-е годы прошлого века) и к типологии персонажей, определяющих ее художественную специфику. Громко заявившая о себе повестью Н.Баранской «Неделя как неделя», эта тема - как тема неравноправного и почти безвыходного социально-бытового положения женщины в советском обществе - достигает апофеоза спустя несколько десятилетий в повести Л.Петрушевской «Время ночь», вызвавшей неоднозначные оценки литературной критики и спровоцировавшей на страницах периодической печати широкую дискуссию о быте и бытии.

Идейно-художественный диапазон «женской темы» в обозначенный период определялся, с одной стороны, произведениями Н.Баранской и Л.Петрушевской, пафос которых был органически близок социально-критическому реализму журнала «Новый мир», и с другой - беллетристикой В.Токаревой, талантливо разрабатывавшей совсем иную, «личную» проблематику женской жизни и особо акцентировавшей на сюжетном уровне как острые любовные коллизии, так и возникающие на их почве психологические конфликты между персонажами.

Первый параграф - «У истоков современной «женской темы» (Н.Баранская и ее повесть «Неделя как неделя»)» - посвящен анализу когда-то знаменитого, а ныне почти забытого произведения, ставшего краеугольным камнем разросшегося со временем корпуса текстов «женской тематики». В параграфе кратко обрисованы своеобразный путь автора, Н.Баранской, а также непосредственная история публикации предваряющего «Неделю...» рассказа «Проводы» в «Новом мире» и читательский бум, сопровождавший появление резко критических по отношению к официальной течке зрения на положение женщины в СССР литературных произведений. Основное внимание в параграфе уделяется анализу «Недели как недели», представляющей собой хронику женской жизни, имплицитно содержащую характеристику антигуманной социальной системы в целом. Героиня повести, например, наделена значащей фамилией - Воронкова, в которой различимы и воронка быта, затягивающая женщину с фатальной неизбежностью, и «воронок» из не столь давнего исторического прошлого, и ворон, пророчащий беду. Полузакрытый НИИ химического профиля, где работает героиня, - не только среда, определяющая ее психологию, но и аналог закрытости советского общества. Угнетающее воздействие быта на героиню реализуется в повести метафорой бегуна на дистанции. К вечной гонке понуждает женщину и семья. «Неделя...» написана в форме дневника, но это, скорее, пародия на связное повествование: какие-то обрывки сознания, передающие лишь

прерывистое дыхание бегуна. Дневник как будто бы просто фиксирует жизнь «как она есть» - но и этого достаточно, чтобы выявить всю абсурдность ежедневной пробежки героини по времени.

Баранская убедительно доказывает, что жизнь обычной советской женщины обессмыслена самим общественным устройством, но - и это принципиально, на наш взгляд, для повести - женщина пока не готова к честному и прямому диалогу с самой собой. Тонко, не педалируя, но вполне определенно, обозначает писательница доминирующую роль мужчин в патриархатом обществе: в повести два главных мужских персонажа, и от обоих (начальника и мужа) безраздельно зависит жизнь Ольги Воронковой. В значительной мере муж для нее - тоже «начальник», которому она подчиняется почти рефлекторно, в убеждении, что так и должно быть (Баранская фиксирует одну из особенностей русской патриархальной семьи, за которую до сих пор дорого расплачиваются даже высокообразованные и интеллектуальные женщины).

Нарочитая сглаженность, обезличенность языка в «Неделе...» - это и аналог безликости самого исторического времени, и авторское желание ценой отказа от внешних эффектов выявить пустоту и выморочность всего хода бытовой жизни. Баранская пишет свою повесть как бы пером ученого, исследователя целого пласта социального быта, но минимальными, казалось бы, средствами достигает и художественной убедительности нарисованной картины.

• Повесть моментально стала объектом эксплуатации в выступлениях критики социологической, сводившей литературу к бесстрастной иллюстрации демографических процессов, как бы минуя эстетические категории. Вместе с тем, уже и тогда в ряде рецензий справедливо отмечалось, что в «Неделе...» создается «лишь видимость нейтральности -авторская точка зрения утверждается самим отбором фактов, системой мышления человека, от имени которого ведется повествование» (Т.Резвова). Впрочем, даже социологические характеристики «Недели...» свидетельствовали о том, что читатель встретился с произведением совсем не ординарным: за натуралистической описательностью в нем крылось большое драматическое и психологическое напряжение. В аспекте же «женской темы» важно, что именно «Неделя как неделя» послужила первым импульсом для широкого развертывания этой проблематики в литературном процессе последующих десятилетий.

Второй параграф - «Повесть «Время ночь» как художественное кредо Л.Петрушевской» - посвящен произведению, которое в широком читательском восприятии было никак не связано с повестью Баранской, а между тем объективно стало непосредственным продолжением ее идейного содержания, но уже на новом историческом этапе. Первые рассказы Петрушевской должны были появиться чуть ли не в том же номере «Нового

мира», что и повесть Баранской, но были сняты - «за непроходимостью» -лично Твардовским.. Потом последовали долгие годы полулегального существования и занятия драматургией и, наконец, годы перестройки, благодаря которой Петрушевская в современной русской литературе завоевала положение своего рода живого классика. Повесть «Время ночь», написанная в конце 80-х и опубликованная в начале 90-х, представляется кульминацией целого этапа ее творчества. Появления такой повести, как верно заметил критик и прозаик Е.Шкловский, «требовала логика движения современной прозы последних десятилетий».

Хотя Петрушевская принципиально чужда острой социологичности, дистанцирована от специального анализа перестроечного хаоса и лишена публицистического пафоса в обличении безжалостных черт первичного капитализма, она в своей повести находится в несомненном диалоге с Баранской - и жанром женского дневника, и ощущением абсурдной детерминированности и «плотности» быта, и скрытой на глубине этнографической точностью, и самим образом времени с его персонажами, и характером эволюции «женской темы» в целом. В этой части диссертации подробно проанализированы текстуальные параллели обеих повестей. Вместе с тем подчеркивается, что в изображении характерных примет жизни и быта советской женщины от 70-х к 90-м годам катастрофизм в художественном мироощущении заметно нарастает. В повести перед читателем проходят четыре поколения одной семьи, жизнь которых увидена глазами женщины. Положение женщины в обществе за тридцать лет, разделяющих обе повести, не улучшилось: профессиональная деятельность вырождается в профанацию, а семейная обстановка окончательно превращается в ад. Язык Петрушевской в данном случае как бы наследует традиции Платонова, но если у Платонова языковая палитра отражала в муках нарождающееся новое мышление, то здесь происходит обратный процесс: распада цельного человеческого сознания. Определяя главную тенденцию языка Петрушевской, мы одновременно характеризуем эпоху, им отражаемую. В этом соответствии общеисторической и языковой ситуаций и заключается, на наш взгляд, художественное кредо автора, его несомненное творческое достижение.

Критики разделились на яростных сторонников повести и ее непримиримых противников. Любопытно, однако, что в оценках и тех и других «Время ночь» заняла особое место. Если В.Топоров считает ее «подлинным произведением феминистской литературы», то М.Липовецкий вообще уводит прозу Петрушевской от «женской темы». Постепенно в критике формируется мысль, что, хотя главными персонажами Петрушевской всегда остаются женщины, творчество писательницы представляет развивающееся многосложное явление, которое вообще не может быть ограничено рамками какой-либо одной идеологической позиции или проблематики.

Третий параграф - «Женский круг» в произведениях Токаревой» -

перефразируя название одного из самых известных рассказов Петрушевской «Свой круг», обращается к творчеству писательницы, которая может бьггь признана ее антагонисткой. «Летящая», ироничная беллетристика Токаревой, скорее, должна быть заподозрена - по материалу и авторской позиции - в тяготении к «мужскому шовинизму». Уже в одном из ранних рассказов, «Японском зонтике», заявляется, что «воспитание в духе преклонения перед мужчиной - единственно правильное воспитание», и заявление это нетрудно отождествить с голосом автора. Вообще коллизия «женщина - мужчина» -главная у Токаревой, и даже не настаивая на неоспоримости своих убеждений (она вообще далека от каких-либо активных утверждений), самим содержанием своих историй писательница декларирует органическую зависимость менталитета и судьбы русской женщины - по крайней мере, на нынешний день - от мужчины, чем и завоевывает неизменную любовь и популярность у многочисленных читательниц, воспитанных в патриархальном духе. Не случайно также, что во всех произведениях В.Токаревой доминирует тема «женского счастья», поиск которого сплошь и рядом становится одним из главных двигателей сюжета и мотивацией поведения героинь.

В центре параграфа анализ сборника «Коррида», большинство текстов которого посвящено анализу «женской натуры». «Женский круг» у Токаревой, как показывает диссертант, в самом общем виде подразделяется на женщин-хищниц и женщин-жертв. Мара из «Первой попытки», классический образец хищницы, и Марьяна, «инфузория-туфелька» из одноименного рассказа, - по сути дела, две стороны одного и того же характера, ибо хищничество и жертвенность взаимосвязаны и порождают друг друга. Однако и «хищницам», и «жертвам» в прозе Токаревой противостоит третий женский тип, и он-то, надо полагать, и близок искомому с гендерной точки зрения идеалу, тип женщины, наделенной творческим сознанием и художественными возможностями (показателен в этом смысле рассказ «Римские каникулы», воспроизводящий реальные детали общения писательницы с Ф.Феллини в процессе работы над проектом совместного советско-итальянского фильма).

При всем обилии критических нападок на Токареву из-за ее, якобы, «легковесности» и «беллетристичности», существуют и отзывы другого рода, в которых «беллетристичность» не мешает критикам подметить черты тонкого психологизма писательницы и увидеть, как в «поэтике иронико-бытовой прозы проступает воочию сама жизнь» (П.Киле). Конечно, отличие этой прозы от прозы Петрушевской остается разительным и почти не оставляет критериев для сопоставления. Вместе с тем, одновременное присутствие в современной русской словесности популярной «народной» прозы Токаревой и элитарной, усложненной авангардными элементами прозы Петрушевской свидетельствует о подлинной широте идейно-художественного

диапазона, в котором выявляет себя в нынешнем литературном процессе «женская тема».

Четвертый параграф - «Спор о быте и бытии в литературной критике» - имеет непосредственное отношение к творчеству рассматриваемых в первой главе писательниц и посвящен дискуссиям в критическом сообществе вокруг одного из наиболее острых аспектов произведений «женской тематики». Диалог о быте и бытии для русской прозы вообще традиционен - моральным пиететом всегда сопровождалось здесь бытие, а быт на его фоне воспринимался как нечто низменное, аналогичное «заедающей» личность «среде». В этом смысле критические претензии к Баранской и Петругаевской, как «апологетам быта» в литературе, во многом совпадали. Баранскую официозная советская критика обвиняла в бытовизме еще до появления «Недели...», в связи с первым рассказом «Проводы», в котором усматривалось нарочитое обеднение образа советского человека. Естественно, что проблемы быта всегда отпугивали и советскую критику, и литературу соцреализма: описывая быт, подлинные художники вольно или невольно изображали действительность в неприглядном виде и на «языке», понятном любому. Когда же на тему быта накладывалась еще и женская судьба, наиболее подверженная его тяготам, возникала картина, весьма далекая от казенного оптимизма и официальной пропаганды.

В качестве характерных примеров обличения советского «бытовизма» в диссертации рассматриваются статьи Н.Сергованцева «Возвращение к герою» в софроновском «Огоньке» в 1968 г. и Н.Кладо «Прокрустово ложе быта» (1976 г.) в «Литературной газете». Конечно, подвергать осуждению за отсутствие положительного героя и негативное изображение советского быта Петрушевскую - в силу значительно усложнившегося авторского мировосприятия и экспансии в эту прозу новых художественных средств -было значительно труднее, чем Баранскую. Более того, изменились и общественная психология, и сама структура социума. Однако и с Петрушевской, причем именно по «бытовой» линии, полемика приобрела весьма резкие формы. Лефовский взгляд на быт оказался достаточно силен и в последние десятилетия XX века, и прозе «женской темы» пришлось в полной мере испытать его на себе. В то же время, во многом благодаря произведениям Петрушевской, в критике произошел явный поворот к признанию за бытом роли полноправной составляющей бытия. Критические декларации по этому поводу означали расширение одного из полюсов (Баранская - Петрушевская) идейно-художественной парадигмы в литературе «женской темы». В то же время это было свидетельством, что начался процесс возвращения словесности к самой себе, в естественное русло художественности и артистизма.

Вторая глава диссертации - «В поисках нового художественного языка» - посвящена сложному и противоречивому процессу эволюции,

и

которую претерпевала «женская тема» в русской литературе на протяжении двух периодов - от 60 - 70-х к 80 - 90-м годам прошлого века. Если 60 - 70-е годы были временем преимущественно социально-аналитической и в основе своей реалистической прозы, то для 80 - 90-х годов характерны новые эстетические принципы и новая повествовательная техника. Петербургский критик Е.Щеглова проницательно уловила эти перемены, назвав литературу 80 - 90-х «другой прозой». Творчество Л.Петрушевской стало связующим звеном между жесткой социально-аналитической литературой типа «Недели как недели» и повести «Время ночь» и авангардными творческими поисками Т.Толстой, Н.Садур, В.Нарбиковой и других писательниц.

Первый параграф - «От «женской темы» - к «другой прозе» (Идейно-стилевая эволюция литературы в зеркале критики)» - прослеживает меняющееся в критике восприятие новых тенденций и, одновременно, критические попытки подобное восприятие не только зафиксировать, но и отрефлексировать, осознать его как часть общего литературного процесса. Сама реальность у Петрушевской помещена в метафорический ряд, где сравнение строится на контрастах между сознательно «заземленной» и космической образностью, а фантастический разрыв действительного и воображенного становится характерной приметой времени. В социальном критицизме, так или иначе окрашивающем произведения писательницы, всегда присутствует и общая мысль о несовершенстве «родового», «природного» начала в человеке. Возможно, именно здесь и кроется причина особой сосредоточенности автора на «низменной» стороне жизни, пристального внимания к физиологии, подсознательным комплексам персонажей, а также тех натуралистических «излишеств», которые отталкивают противников творческой манеры Петрушевской. Однако идея эта все дальше отступает на задний план в подчеркнуто нереалистических произведениях писательницы («Песни восточных славян», «Новые Робинзоны» и т.п.).

Подобно Петрушевской, Т.Толстая и Н.Садур тоже начинали как продолжательницы социально-бытовой линии литературы предшествующих десятилетий. Сборник Толстой «На золотом крыльце сидели...» и повесть Садур «Это мое окно» критика рассматривала в контексте темы «маленького человека» и «заедающего быта». Однако постепенно в отзывах С.Чупринина, Е.Шкловского, П.Вайля и А.Гениса о рассказах Толстой всё большее внимание начинает уделяться последовательному отказу писательницы от социальной реальности, переносу ее внимания на реальность «виртуальную», «игровую» или даже «абсурдную». Согласно некоторым критикам, существенное место в ее творчестве теперь «занимает развенчание романтической концепции женщины» (О.Дарк). Независимо от того, как именно определяется в критике своеобразие писательской манеры Толстой («неоэкзистенциализм», «неосимволизм» или «артистическая» проза), ее

произведениям всё чаще находят место (особенно - после появления романа «Кысь») на карте современной авангардной литературы.

Еще более очевиден отход от реалистических принципов и канонов «женской темы» в прозе и драматургии Н.Садур. Начав в конце 70-х свой творческий пусть в прозе, в 80-е она переключается на драматургию и снова, в 90-е, возвращается к прозе книгой «Ведьмины слёзки». Критика справедливо усматривает в ее текстах жанровый симбиоз, в котором «граница между правдой и вымыслом, автобиографией и наваждением, между бытовым и сверхъестественным... всегда открыта». И хотя повседневная реальность в виде «мира коммуналок, одиночества, привычного несчастья, увечных радостей, задыхающегося несчастья» там постоянно присутствует, автора более всего заботит вневременное, фантастическое содержание жизни, «подтекстовое присутствие четвертого измерения». И потому истоки садуровского мироощущения обнаруживаются не в классическом русском реализме, но в «гениальном словесном мученичестве Платонова» (А.Соколянский) или в мистико-философских фантазиях Гоголя (А.Иняхин, В.Казак).

Второй параграф главы - «Философия любви и свободы сквозь призму постмодернизма (В.Нарбикова)» - полностью посвящен рассмотрению специфики авторской манеры В.Нарбиковой, писательницы, оставившей заметный след в литературном процессе последнего десятилетия прошлого века.

Дебют В.Нарбиковой состоялся в 1988 году: в журнале «Юность» была опубликована повесть «Равновесие света дневных и ночных звезд», которую сопровождало доброжелательное предисловие А.Битова. В 1989-90 гг. В.Нарбикова публиковалась очень интенсивно (повести «Видимость нас», «План первого лица. И второго», «Ад как Да - аД как дА», отдельные фрагменты романа - «Около эколо» и «Пробег - про бег»). На сегодняшний день все эти произведения и три последовавших, «Великое кня...», «Шепот шума» и «Сквозь», составляют корпус наиболее известных нарбиковских повестей и романов, которые рассматриваются в диссертации в аспекте нашей проблематики.

Проза В.Нарбиковой сразу же привлекла внимание критиков. Многие склонны были видеть в ней чуть ли не гребень «новой волны» в современной русской литературе. Вместе с тем уже в 1989 г. в статье литературоведа Д.Урнова были обозначены те характеристики, которые сопровождали В.Нарбикову на протяжении всего последующего десятилетия как автора «постмодернистской» и «эротической» литературы. Произведения писательницы действительно демонстрируют большинство заметных черт постмодернистского художественного сознания: изображение хорошо организованного хаоса действительности; принципиальную множественность точек зрения, интерпретаций и проектов реального мира; отказ от какого-либо

идеологизма, историзма и детерминизма; асоциальную обращенность к универсальным человеческим коллизиям, взятым вне национальных примет и вообще - живых, полнокровных характеров; интерпретационную разомкнутость смысла; дискретность и фрагментарность повествования; повышенную эмоциональность, поэтичность и метафоричность; цитатность; изощренную языковую игру и т.п.

Надо сказать, что сами определения эти в контексте мировой культуры давно уже никакого негативного значения в себе не несут: если в конце 40-х гг. прошлого века упоминание постмодернизма связывалось с культурным кризисом, то уже с середины 60-х сложилась положительная оценка постмодернистской литературы, а с начала 80-х постмодернизм был «осознан как общеэстетический феномен западной культуры и теоретически отрефлексирован как специфическое явление в философии, эстетике и литературной критике» (А.Козлов), весьма влиятельное и перспективное.

Проблема состояла, однако, в том, что для русской литературы 60-х гг. прошлого века, а уж тем паче - литературной критики, все эти идейно-эстетические параметры выглядели вполне чуждыми, не укорененными в национальной художественной традиции, а подчас и эстетически неприемлемыми. Анализируя прозу В.Нарбиковой как «постмодернистскую», автор диссертации исходит из современных эстетических представлений, далеких от какой-либо идеологической прямолинейности. Разумеется, проза Нарбиковой лишена даже признаков социально-исторического детерминизма или общественного пафоса, полна стилистических и лексических сдвигов. Более того, творческая биография писательницы дает убедительный пример того, что попытка привить «дичок» постмодернизма к традиционному стволу отечественной словесности была предпринята ею преждевременно (имя Нарбиковой в современном литературном процессе практически отсутствует).

В то же время эта проза парадоксальным образом свидетельствует и об исконно свойственных русской литературе этических поисках Добра, о возможностях преодоления героинями бездуховности окружающего мира и сил Зла, о неудержимом порыве личности к Любви и Свободе. При том, что в произведениях своих Нарбикова всегда обнаруживает позицию, которую можно было бы назвать (в большей да'же степени, чем у Петрушевской или Толстой) последовательно феминистской, собственно «гендерная» проблематика писательницу мало интересует: предмет ее прозы - вечные духовные вопросы, которые каждый персонаж должен решить для себя самостоятельно, в процессе самопознания и познания «другого». С этой точки зрения принципиально важным представляется новаторство писательницы при создании нового типа любовного конфликта. Если ранее все значимые героини русской литературы - от «тургеневских девушек» до «распутинских старух» - морально возвышались над героями, как бы «побеждали» их своим «угрожающим совершенством» (Б.Хелдт), то у Нарбиковой женщина, являясь

олицетворением самой природы, стремится в отношениях с мужчиной к гармонии, совмещению несовместимого, к слиянию и «равновесию». Тем самым проза Нарбиковой знаменует существенную черту наметившихся в трактовке «женской темы» изменений, заметный поворот в сторону гармонизации взаимоотношений героинь русской литературы с реальностью.

Проза Нарбиковой чем дальше, тем основательнее переходит из эмоционально-оценочного поля критических выступлений в сферу объективного литературоведческого исследования. Перед нами единый и строго структурированный художественный мир, построенный по своим законам и не имеющий аналогов в русской литературе последних десятилетий. Дальнейшее исследование этой прозы с точки зрения разворачивающихся здесь поисков нового художественного языка представляет несомненный интерес.

Третья, заключительная, глава диссертации - «Переосмысление мифа (Творчество Л.Улицкой)» - посвящена мифологическому мышлению автора и соответствующим подтекстам сюжетики и поэтики ее произведений.

Имя Л.Улицкой - по спросу, тиражам, количеству переводов на иностранные языки и пр. - занимает в современном литературном процессе одно из главенствующих мест. С одной стороны, ее проза, вполне конкретная, подчас даже сугубо бытовая, в изображаемых конфликтах, типажах и подробностях нередко напоминает Баранскую. С другой стороны, она далеко выходит за пределы самоценного и нередко весьма убедительного «бытовизма» и натурализма. Как показано в диссертации, Улицкая, вслед за Петрушевской, обращается к экзистенциально значимым параметрам бытия, к «подводному ходу» жизни, однако в изображении психологических неожиданностей, поворотов, нюансов быта и бытия ее повествование не теряет увлекательности, яркости и изящества, то есть свойств, способных привлечь читателей самого разного уровня (свойства эти нередко ассоциируются с понятием «беллетристики», в которое многие критики почему-то вкладывают уничижительный смысл).

Художественное мировосприятие Улицкой лишено изломов и прерывистости, ее нарративная техника отличается плавностью и формальной «умеренностью». В исследовании обозначены модернистские настроения и пристрастия, роднящие Улицкую с Толстой, Садур и Петрушевской, однако дистанцирование от традиционного реализма постулируется ею гораздо более отчетливо, а художественное развитие происходит в принципиально ином, нежели у упомянутых представителей «другой» прозы, направлений. По существу, Улицкая является чуть ли не единственным в текущей литературе последовательным и убежденным сторонником мифологической традиции в искусстве. Основываясь на исследованиях Е.Мелетинского и других российских ученых, проследивших развитие этой традиции от произведений Т.Манна и Джойса вплоть до латиноамериканского романа XX века,

диссертация вводит творчество писательницы как в русский, так и в мировой художественный контекст. Апелляция к «мировым прототипам», сущность которой выявляется на материале анализируемых произведений, делает писательницу преемницей не только русской классики в разнообразных сферах реализма, романтики и символизма, но и продолжает поиски советских авторов, таких, как В.Распутин, Ч.Айтматов, А.Ким и другие.

Первый параграф третьей главы - «Проблемы мифологического мышления» и ранняя проза писательницы» - посвящен анализу мифологизма в ранних произведениях Улицкой (рассказе «Счастливые» из первого изданного в России ее сборника 1994 г. «Бедные родственники», а также повестях «Сонечка» и «Веселые похороны»).

Текстуальный анализ «Счастливых» обнаруживает библейский, ветхозаветный подтекст рассказа, позволяющий прочитать его - несмотря на драматические обертоны - в жизнеутверждающем ключе: как историю простых людей, потерявших в жизни всё, но не утративших при этом своей доброты и человечности. В «Сонечке» обращение к мифологии расширяется: в образе героини и ее судьбе присутствуют не только ветхозаветные, но и евангельские, а также древнегреческие мотивы. Богатство и содержательность мифологических ассоциаций раскрывает всю смысловую коллизию этой вещи, вопреки мнению некоторых рецензентов, не в «адюльтерном», но в христианском ее звучании: «Сонечка» - повесть о страдании, прощении, о рождении божественного начала в художнике-творце и т.п.

Художник-творец - как мифологический и одновременно вполне реальный персонаж - является героем и анализируемых в конце параграфа «Веселых похорон». Здесь, подобно предыдущей повести, кульминацией сюжета тоже становится его смерть, интерпретируемая диссертантом с точки зрения евангельской идеи самопожертвования - саморастворения Иисуса Христа. Благодаря найденным в тексте мифологическим параллелям, диссертация оппонирует распространенному в критике мнению о кощунственном обращении Улицкой с эсхатологической тематикой и позволяет вписать «Похороны» в контекст гуманистических произведений о грядущем наступлении эры мирового единства, где не будет «ни эллина, ни иудея».

Первый параграф является базисным для исследования всего корпуса произведений Улицкой с точки зрения присутствия в них мифологических аллюзий на многих уровнях художественной структуры и рассмотрения их семантического ареала.

Второй параграф - «Реставрация мифа: повесть «Медея и ее дети» -обращен уже не к нескольким текстам в их хронологической последовательности, но к одному, центральному. Семейная хроника Медеи Синопли рассматривается в свете древнегреческого мифа о Медее, Ясоне, аргонавтах и Золотом Руне. Многие критики, писавшие об этой повести,

обнаружили в ней полемику Улицкой с античным источником. В противовес сложившейся критической традиции, диссертант доказывает, что автор не только не полемизирует с мифом, но, напротив, возвращает ему истинное значение и содержание, реставрирует миф. Центральную фигуру повести, рассматриваемую в диссертации сквозь призму многовековой художественной традиции, Улицкая освобождает от накопившихся со временем произвольных интерпретационных «наслоений», в результате чего образ Медеи приобретает свое первоначальное, глубоко гуманистическое и просветляющее, значение. По мнению диссертанта, новейший текст успешно включается в мировую традицию именно через верность оригиналу, а не через то новаторское удаление от первоисточника, которое демонстрирует, например, «Медея» Петрушевской. Подвергнут также тщательному анализу в данном параграфе и впервые эксплицитно представленный в «Медее» (в последующем творчестве Улицкой он превращается в один из центральных) мотив Эроса-Танатоса.

В центре третьего параграфа третьей главы - «Роман «Казус Кукоцкого» и «мироздание по Улицкой» - находится, видимо, главное на сегодняшний день произведение писательницы, награжденное Букеровской премией и вызывающее активное неприятие у многочисленных оппонентов и даже антагонистов автора. Можно предположить, что новый виток дискуссий будет инспирирован выходом на телеэкраны сериала по данному роману. В творчестве Улицкой отмечается - на новом сюжетном материале - как количественное, так и семантическое расширение мифологических подтекстов. Основное внимание уделено мифологической линии романа, представленной во второй его части, а также в обеих тетрадях главной героини. Мифологические параллели присутствуют здесь в виде вполне самостоятельной сюжетной линии. С точки зрения диссертанта, Улицкая в своей творческой эволюции неизбежно должна была прийти к попытке создать собственную мифологию, выстроить собственную модель мироздания. Этим писательница, по существу, и занята во второй части романа.

Изобразить в искусстве «пространство смерти» всегда было для литературы задачей особой привлекательности, и в диссертации в качестве великих предшественников Улицкой названы Гомер и Данте, Шекспир и Гоголь. Среди вариантов таких «потусторонних» изображений упоминаются в работе дантовские «круги ада», булгаковский «бал сатаны», «зона» братьев Стругацких. В подобный семантический - хотя и с совершенно иным смысловым наполнением - ряд вписывается «седьмая сторона света», изображаемая автором. Она населена не тенями и не душами, а Сущностями, живущими, по аналогии с библейской лестницей Иакова, по Законам Большой Лестницы, то есть особого рода Эволюции, при которой господствует «совсем другая система координат». Утопический мир второй части романа построен

на основе высших этических постулатов, чуждых земному существованию. Здесь время объединено с пространством, требуя от читателя особого синкретизма восприятия и отказа от традиционной логики, этой, по выражению одного из персонажей, «хлипкой уздечки причинно-следственной связи».

Последовательно развивавшееся на протяжении всего творчества и достигшее кульминации в «Казусе Кукоцкого» мифологическое мышление Улицкой сказалось и на специфике «женской темы» в ее прозе. «Семейной сагой» назвала роман, имея в виду, конечно, прежде всего его первую часть, критик Н.Иванова. Женские образы в прозе Улицкой существуют, как правило, в совершенно ином измерении, нежели в произведениях других авторов: они восходят к библейским и античным архетипам, к идеалам «вечной женственности», саморастворения в мужском; они устремлены к гармоническому приятию сущего. Если во всем этом и присутствуют черты феминизма, то очень своеобразного, измененного экзистенциальным масштабом изображения. Героиня Улицкой воплощает в себе материнское, животворящее, природное начало; любовь не только растворяет ее в мужчине, но и «улучшает», преобразует самого мужчину, выводит на свет лучшие, духовные, черты его натуры, побуждает его к созидательной, художественной, деятельности. В некоторых аспектах гармонизация отношений героини с реальностью роднит мировосприятие Улицкой и Нарбиковой.

В финале третьей главы диссертация кратко фиксирует новый поворот, совершенный в творчестве писательницы последним ее романом с достаточно необычным названием - «Искренне Ваш Шурик», где пестрый и многообразный женский мир представлен в контексте новой для автора задачи: разоблачения советской «неомифологии», сопровождающей весь жизненный путь персонажей этого произведения.

Заключение диссертации подводит итог проделанной работе.

Проведенное изучение позволило констатировать следующее: с 60-х годов и по сей день в русской литературе функционирует и эволюционирует своеобразное идейно-тематическое направление, представленное произведениями таких ярких прозаиков, как Н.Баранская, Л.Петрушевская, В.Токарева, Н.Садур, Т.Толстая, В.Нарбикова, Л.Улицкая и других. Социально-мировоззренческий смысл его в некоторых отношениях близок западному феминизму и отчасти проясняется в литературоведческом анализе с помощью тендерной методологии, а идейно-эстетический диапазон обогащен всем опытом мировой литературы и культуры XX века.

Художественные достижения современных писательниц бесспорны. Парадоксальность развития исследуемого направления состоит, однако, в том, что, чем выше эти художественные достижения, тем больше само оно утрачивает свою эстетическую определенность, «отдельное» существование

(о сегодняшних Л.Петрушевской и Л.Улицкой, по существу, уже невозможно говорить, оставаясь в рамках представлений о «женской теме» и «женском вопросе»), и органически включается в общий литературный процесс, в систему общего приращения в нем идейно-художественных ценностей.

Основные положения диссертации и научные результаты, полученные в процессе работы, отражены в следующих публикациях:

1. Кошкарова Е.Г. (в соавторстве с Бойцовым И.А.) Актуальные вопросы изучения современной советской «женской» прозы (80-е годы) / Е.Г.Коппсарова, И.А.Бойцов // Руштинар (Яивйпаг) (ЧССР). - 1990. - № 4. -С.19-27.

2. Кошкарова Е.Г. Женская тема в прозе 60-х годов: Наталья Баранская как зеркало русского феминизма / Е.ГКошкарова // Все люди - сестры (Бюллетень № 5) : Петербургский Центр Тендерных Проблем. - Санкт-Петербург. - 1996. - С. 57 - 69.

3. Кошкарова Е.Г. «Женская тема» в современной литературе, публицистике и художественной культуре. Новые тенденции в современном литературном процессе / Е.Г.Кошкарова // Программы спецкурсов для иностранных слушателей. Кто есть кто. - Санкт-Петербургский государственный университет: Центр русского языка и культуры. - СПб. -2000.-С. 58-59.

4. Кошкарова Е.Г. Переосмысление мифа в прозе Людмилы Улицкой / Е.Г.Кошкарова // Псковский государственный педагогический университет им. С.М. Кирова. - Псков, 2005. - 1,3 п.л. Депонировано в ИНИОН РАН, №

59601 28 декабря 2005 года.

5. Кошкарова Е.Г. Постмодернистский мир Валерии Нарбиковой / Е.Г.Кошкарова // Псковский государственный педагогический университет им. С.М. Кирова. - Псков, 2005. - 0,9 п.л. Депонировано в ИНИОН РАН, №

59602 28 декабря 2005 года.

Подписано в печать ¿С СЪ 200^ года Объем уч.-изд. л. Тираж 100 экз. Заказ № /<?

РТП РГПУ им. А.И. Герцена 191186, С.-Петербург, наб. р. Мойки, 48

i [

s «

I

г

f

¡

f

/ШЛ W&O

»-719C

ч

\ ■ i '

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Кошкарова, Елена Григорьевна

Введение.

Глава I. Бытие под спудом быта (Типология персонажей)

1. У истоков современной «женской темы» (Н.Баранская и ее повесть «Неделя как неделя»).

2. Повесть «Время ночь» как художественное кредо Л.Петрушевской.

3. «Женский круг» в произведениях В.Токаревой.

4. Споры о быте и бытии в литературной критике.

Глава II. В поисках нового художественного языка

1. От «женской темы» - к «другой прозе» (Идейно-стилевая эволюция 73 литературы в зеркале критики).

2. Философия любви и свободы сквозь призму постмодернизма 95 (В.Нарбикова).

Глава III. Переосмысление мифа (Творчество Л.Улицкой) 1. Проблема «мифологического мышления» и ранняя проза писательницы.

2. Реставрация мифа: повесть «Медея и ее дети».

3. Роман «Казус Кукоцкого» и «мироздание по Улицкой».

Введение диссертации2005 год, автореферат по филологии, Кошкарова, Елена Григорьевна

Русская культура всегда была - и во многих отношениях до сих пор остается, несмотря на возрастающую роль телевидения - «литературоцентрич-ной». Однако сам литературный процесс в последние десятилетия претерпел серьезные изменения в составе своих «участников» и, соответственно, тематике, персонажах, конфликтах и т. д. Изменения эти не в последнюю очередь связаны с широчайшим приходом женщин во все сферы общественной жизни, в том числе — и в литературу. Не случайно современная литературная критика зачастую склонна рассматривать эту новую социокультурную и художественную ситуацию в рамках тендерного подхода.

Феминизм как мировоззренческая идея, основной пафос которой состоит в ломке и преодолении любых стереотипов сознания, связанных с полом, был генетически несовместим с тоталитарной организацией общества. Поэтому о русском феминизме коммунистической эпохи говорить невозможно. Его возникновение в России хронологически совпало со временем, когда очень медленно, с огромным трудом начался переход общества к состоянию открытости.

На наш взгляд, нет истины в утверждениях современных «славянофилов», что феминизм органически чужд национальному менталитету и никогда в России не привьется. Самостояние «второго пола» - это проблема культуры, уровня цивилизации общества. В конечном счете, оно зависит от открытости сознания самой женщины, от отсутствия в нем' стереотипов и заданности. Дело, видимо, не в национальных особенностях, а в цивилизованности государства. Если тенденция к ее повышению ,в России сохранится, мы можем г v стать свидетелями серьезного роста феминистских настроений. Не вызывает сомнений, что идеи эти - явление не сиюминутное и для России не наносное.

По мысли А.Ахматовой, бывают события, как бы отбрасывающие тень «впереди себя», задолго до своего реального появления. «Тень» феминизма, первый «подземный толчок», который сегодня дает о себе знать нарастающим гулом, можно было распознать уже в определенных реалиях общественной жизни периода хрущевской оттепели. В литературе, в частности, на этот толчок раньше других своей повестью «Неделя как неделя» откликнулась Н.Баранская, писательница, сегодня уже почти забытая (мы еще вернемся к этому имени).

Положение женщины в постсоветском пространстве постепенно, но существенно и последовательно меняется. Советский миф об освобождении женщины и ее социальном равноправии с мужчинами сменяется процессами реального освобождения ее и продвижения на авансцену социальной, политической, культурной деятельности. Женская проблематика все больше привлекает внимание прессы, социологии, культурологии, публицистики, литературы, искусства. Возникает женское движение. Создаются женские общественные центры. Женская тема ярко звучит в телевизионных передачах. Активно разрабатываются и смежные с ней вопросы общественного и личного характера, начиная с взаимоотношений женщины и мужчины на всех уровнях (от сексологии до политологии) и кончая ролью женщины в воспитании детей, построении семьи, усилении этических и эстетических стимулов общественного развития.

Литература фиксирует все эти процессы, быть может, прежде всего в том, что сама «женская тема» традиционно, на протяжении, по крайней мере, двух столетий разрабатывавшаяся в ней мужчинами, постепенно переходит в руки самих женщин, становится художественной почвой для появления ряда ярких писательских имен и даже, с известной мерой условности, дает критике возможность поставить вопрос о формировании в русской литературе последних десятилетий определенного творческого направления.

По существу, литературный процесс в России 60 - 70-х годов XX века в сокращенном и компактном виде воспроизвел историческую ситуацию бытования «женской темы» в литературе века девятнадцатого, где женщины весьма часто представали в романтизированном и трогательном облике. Начиная с пушкинской Татьяны и лермонтовских героинь, с гончаровских и тургеневских девушек, они являлись жертвами социально-исторических условий и предрассудков (пьесы А.Островского, «Анна Каренина» и «Воскресение» Л.Толстого, образы «кротких» Ф.Достоевского), а сам автор неизменно выступал в роли защитника-заступника. Мужчина на рандеву с женщиной в русской классике выглядел «лишним», бесхарактерным, слабым человеком в гораздо большей степени, чем в каких-либо иных обстоятельствах. И это несмотря на то, что специфика изображения героинь и связанных с ними художественных коллизий вольно или невольно отражала здесь именно мужской взгляд.

В качестве примера крайне любопытной и острой идеологической переклички с этим взглядом, причем не с абстрактным мужчиной, а с великим художником и собственным мужем, стоит вспомнить повесть С.А.Толстой «Моя жизнь», опубликованную только в 1998 году [1].

В традициях русской классики обращались к «женской теме» в 60 - 70-е годы прошлого века В.Распутин, Г.Бакланов, Ю.Трифонов, Ю.Нагибин и многие другие прозаики. С.Залыгин в романе начала 70-х «Южноамериканский вариант» даже предпринял во многом беспрецедентную для советской литературы попытку вступить с читательницами в своеобразный «гендерный диалог» и поставил в центр повествования женщину, психологию, мировосприятие, поступки и чаяния, которой попытался понять словно бы изнутри, отождествляя себя с героиней. Тогда из этой попытки ничего не вышло - советское общество к тендерному диалогу не было готово. В многочисленных дискуссиях и статьях [2] роман - за редкими исключениями - вызвал резкое отрицание как со стороны официозной прессы, усмотревшей в нем умозрительные схемы, нарушение принятых нравственных норм, бытовизм, мещанские настроения и пр., так и «женской» части критики, не признавшей подлинности за авторским перевоплощением.

Положение изменилось в 80 - 90-е годы, с выходом на авансцену новых писательских имен (некоторые писательницы начинали, впрочем, значительно раньше, но настоящую известность приобрели именно в эти десятилетия и тогда же создали наиболее значительные своих произведения). Мы имеем в виду В.Токареву, Л.Петрушевскую, Т.Толстую, Н.Садур, В.Нарбикову, Л.Улицкую и других.

Интерес к «женской теме» и тендерной проблематике в литературе был стимулирован также появлением таких сборников, как «Женская логика» (1989), «Не помнящая зла» (1990), «Чистенькая жизнь» (1991), «Новые амазонки» (1991), «Чего хочет женщина» (1993) и некоторых других. Все они отличались достаточно большим количеством участников - писательниц различной эстетико-литературной ориентации и жанрово-тематическим разнообразием. Особенно это характерно для сборника «Новые амазонки», в котором представлены едва ли не все литературные роды и жанры, стили и направления: одноактная пьеса Н.Садур, повести В.Нарбиковой, Л.Ванеевой, Е.Тарасовой, стихи Н.Искренко, Ю.Немировской, Э.Ракитиной, Е.Кацюбы.

Наряду с понятием «женской темы» в литературной критике появилось и новое - более узкое и специфичное - «женской прозы», имевшее в виду не только пол ее авторов, но доминирующую роль героинь с их специфическим социально-бытовым положением, особое место любовно-психологических и семейных коллизий, господство некоей «женской» точки зрения на все изображаемое и даже подчас жанрово-стилевое своеобразие авторских пристрастий.

С одной стороны, ни у кого из критиков не вызывает сомнений, что «в литературе, как и во всех видах духовной деятельности, важна не специфика пола, а художественный уровень» [3, 239] и что «разделение литературы по признаку пола несколько странно» [4, 19]. Примеров отрицательного, а подчас и просто иронического отношения критики к тендерной классификации литературного процесса можно найти великое множество.

Петербургский критик Е.Щеглова в статье 1990 года употребляет тендерное определение в явно негативном смысле - «утешительная дамская проза» (приводятся имена Е.Катасоновой, А.Драбкиной, М.Алексеевой, Т.Горбулиной и др.): это искусство «обращено чаще всего к проблемам личного неустройства и - надо отдать должное авторам — с немалым успехом играет на чувствительных струнах читательских сердец», варьируя на все лады классический сюжет Золушки и в ряде своих образцов, даже небесталанных, имея явные точки соприкосновения с нормативными требованиями социалистического реализма. Е.Щеглова называет «утешительную» прозу 70 - 80-х «бледным слепком с вечно праздничного искусства 30 - 40-х годов». А вот произведения Т.Толстой, Л.Петрушевской, В.Нарбиковой критик рассматривает скорее в качестве художественной реакции именно на «дамское» творчество и видит в них «вызывающе антиженский эпатаж»: «открытость» этих текстов такова, что еще недавно и «мужская» проза ограничилась бы в некоторых опасных местах многоточием. В подобных произведениях, - замечает критик, - «женского» только и осталось, что фамилии авторов» [4, 23].

Близок Е.Щегловой и автор статьи «Женские антиномии» О.Дарк: «существует ли «женская проза»? Для меня она - понятие идеальное, гипотетическое» [5, 257]. Речь должна, скорее, идти об отдельно взятых писательницах, причем некоторые из них и вовсе выпадают из тендерных определений. Прежде всего это относится к Т.Толстой, в чьем творчестве серьезное место «занимает развенчание романтической концепции женщины». Как указывает критик, художественный мир произведений Т.Толстой «на удивление бесполый» [там же, 258], причем тема «бесполости», «неженственности женщины», как ни парадоксально, объединяет многие произведения, включенные в сборник «Женская логика»: «Его постоянное население — старики, старухи, а если женщины помоложе, то «вековухи». Последних объединяет то, что в них не осталось ничего женского» [там же, 261].

Появление «женских» прозаических сборников вызвало скептическую реакцию и у критика «Литературной газеты» П.Басинского. В своих «Заметках на полях «новой женской прозы» он отказался видеть «женскую прозу» в качестве целостного и самодостаточного литературного явления. «И вообще -есть ли она на самом деле, женская душа? Не выдумка ли это мужчины в интересах собственного творчества?» - вопрошал автор [6, 10].

С другой стороны, отвергающие тендерную классификацию и методологию критики вынуждены были постоянно к ней возвращаться и ею пользоваться - подчас в одних и тех же статьях. В частности, несмотря на иронию и полемические выпады, П.Басинский заканчивает здравицей «новой женской прозе»: «В победоносном шествии «женской прозы» есть своя историческая логика. «Мужской» дух, то есть собственно дух, состарился и облысел. Он еще очень силен, как пенсионер, воспоминанием о славном прошлом, но уже слаб отсутствием перспективы. Мужчина, кажется, уже разгадан. Женщина -поверим этому - еще нет. Не скажет ли она новое слово?» И тут же отмечает несколько «существенных признаков, действительно выделяющих «новую женскую прозу» на фоне отечественной традиции», а в чем-то - и на фоне современного литературного процесса. Во-первых, она экзотерична, то есть стремится к любого рода обнаружению таинства, «откровению» вместо «со-кровения», в ней отсутствует мистическое начало. Во-вторых, она антителео-логична (вопросы о цели и смысле творчества «в ней не ночевали»). В-третьих, «сказать, что «женская проза» эмоциональна - значит, ничего не сказать. Она - сама эмоция по отношению к миру. В этом ее первичность при удручающей подчас вторичности художественных средств». В-четвертых, «женская проза» натуралистичнее «мужской» [там же].

Впрочем, и Е.Щеглова в противопоставлении «дамской прозе» лидеров литературы, как она выражается, «новой волны», «другой» прозы -Т.Толстой, Л.Петрушевской, В.Нарбиковой не столь уж категорична: «Если в «дамских» повестях господствовала эстетика умолчания о темных сторонах жизни, то «другая» проза демонстрирует особое к ним пристрастие. Если болезни, уродства, ненормальности фиксировались прежде как нежелательные отклонения от нормы и писательницы чаще всего либо стыдливо отворачивались от них, либо спешили утешить читателя благополучной развязкой, то в «другой» прозе все это стало как бы стартовой площадкой». «Усилия, прилагаемые иными писательницами для того, чтобы их, не дай бог, не причислили к «дамской» прозе, настолько очевидны, что иной раз кажется: а не оборотная ли это сторона той же «дамской» прозы?» - замечает критик.

Допуская мысль, что с помощью эпатажа «авторы «другой» прозы хотят достичь эффекта «шоковой терапии», Е.Щеглова полагает, что ее адепты впадают в грех «литературщины» не в меньшей степени, чем их более «гуманные» и «оптимистичные» предшественницы застойных времен: «Если «утешительная» литература нередко вызывала у читателя ощущение переслащенного торта, то вызывающий антиэстетизм «других» прозаиков призван, похоже, вызвать тошноту чрезвычайной пересоленностью, переперчен-ностью, подгорелостью - до такой степени, что нередко уже и не веришь авторам» [4, 23].

Рассуждения Е.Щегловой, сами по себе достаточно интересные, приводят к малопродуктивному выводу: существуют две, только на первый взгляд антагонистичные, линии «женской прозы», которые на самом деле объединяет сугубо тенденциозный, однобокий подход к действительности. Подобная попытка решить чисто художественные проблемы на одной лишь базе широкого тендерного обобщения не кажется нам убедительной.

Столь же уязвима и позиция О.Дарка. При всей «гипотетичности» для критика понятия «женская проза», он, однако же, различает «узнаваемые приметы то в одном произведении, то в другом», даже если такими приметами являются «неженственность» и «бесполость», причем тезис о «бесполости» критическим анализом отнюдь не подтверждается. Рецензируя сборник «Женская логика», О.Дарк пишет о его героинях: «Все они - носители психологии «последнего рывка», связываемого с мужчиной, даже если у них уже была семья или они юны». Все они ощущают себя ущербными, зависимыми; «мужчина здесь - залетный гость, олицетворение надежды. Является ли он в образе «супермена с профилем шнчей». или начальника по работе, подходит ли случайно в аптеке, по дороге из кино, в комиссионном магазине, задача одна - «охмурить», удержать, понять, до какого предела можно перечить. Женщине в этом мире всегда трудно, неуютно» [5, 261]. Таким образом, несмотря на все оговорки и уточнения, критик все же приближается к пониманию «женской прозы» как общности, в которой авторов сближают особенности художественного мировосприятия, излюбленные персонажи, приверженность к определенному типу сюжетно-психологических коллизий и т.п.

Постоянно присутствующая в критических суждениях внутренняя противоречивость свидетельствует не о слабости критики, но о маргинальной природе самой этой общности, ставшей предметом настоящей диссертационной работы, ибо проза женщин-писательниц явление столь же художественное, сколь и социокультурное, и, несомненно, тендерное. Так, например, И.Слюсарева в статье «Оправдание житейского» полемизирует с односторонностью тендерной методологии, резонно утверждая: «женское» и «литературное» в художественном произведении представляют некую целостность; нужна новизна материала, а не эксплуатация хорошо обкатанных тем и мотивов; необходимы «и ясность мысли, и оригинальность манеры письма и, наконец, то таинственное нечто, что преображает текст в явление искусства» [3, 239]. А в статье И.Савкиной «Разве так суждено меж людьми?» мы встретим столь же резонный, хотя и прямо противоположный, «тематический» и социально содержательный, принцип анализа: в качестве магистральной темы большинства женщин-прозаиков критик называет распад современной семьи. Главное, что объединяет творческие устремления представительниц «женской прозы», - это, по его мнению, резко критический подход к реальности, к современному обществу и человеку вообще, отражение (порой гротескно усиленное) драматических процессов, происходящих в стране: «Современная женская проза достаточно жестка и безыллюзорна. Она говорит о боли и болезни общества, симптомом которой является разрушение Дома.», фиксирует процесс «душевной эрозии» современной женщины, по которой «общественное неблагополучие бьет с удвоенной силой», поднимая при этом со дна ее души, изнемогающей «в бесплодной, мелочной борьбе за существование», «мутное, злое раздражение», вызывая «противоестественную энергию разрушения» [7, 150]. Именно этим, по мнению И.Савкиной, зачастую обусловлено отсутствие в современной женской прозе созидательного начала.

Нельзя не заметить, что тендерный подход, безусловно, имеющий право на существование, применим и хорошо работает при изучении литературной тематики, социально-содержательных слоев произведения или проблем восприятия словесности в конкретных социальных условиях и конкретными социальными группами. Разумеется, за ним стоит и реальность самой жизни, в которой за женщиной и мужчиной закреплены разные эмоционально-психологические стереотипы и разные социально-ролевые функции. Этого ведь не отрицают и сами писательницы (так, например, в романе Л.Улицкой «Искренне Ваш Шурик» мы встретим авторские рассуждения о «.непреодолимой пропасти между женщиной, для которой любовь есть единственный смысл и наполнение жизни, и мужчиной, для которого любви в этом понимании вообще не существует, а составляет один из многих компонентов жизни.»). Однако художественный процесс, само бытование искусства сегодня, с нашей точки зрения, поддается тендерному изучению гораздо труднее, чем другие области действительности, такие как, например, политика или социология. Это связано, в частности, и с не решенным пока еще в науке вопросом о тендерной природе художественного сознания.

Надо сказать, что тендерная проблематика в литературоведении и попытки применить ее к истории литературы (особенно - к истории литературы современной) внове не только у нас. Сравнительно молоды они и за рубежом, отсчитывая свой возраст от 60 - 70-х гг. прошлого века. Среди работ этого рода, в первую очередь, вероятно, следует отметить две (обе вышли в 1994 г.) - «Словарь русских женщин-писательниц. 1760 - 1992» [8] и монографию К.Келли «История русских женщин-писательниц. 1820 - 1992» [9]. Разница состоит лишь в том, что на Западе исследования подобного рода - применительно, разумеется, к собственным национальным литературам - нарастают в геометрической прогрессии, тогда как в связи с русской литературой мы опять-таки вынуждены ссылаться скорее на западную славистику, нежели на отечественную науку [10]. В России дело пока ограничивается составлением большого количества современных сборников русской женской поэзии и прозы [11], а имена женщин-писательниц, вызывающих интерес с тендерной точки зрения, уходят в глубь времен. Куда-нибудь в 18-й век, приобретая сугубо исторический характер.

Показательно, однако, что в теоретическом плане и «передовое», по сравнению с нами, западное литературоведение сколько-нибудь определенными и конструктивными ответами по поводу методологической правомочности приложения тендерного «лекала» к художественной литературе, похвастаться не может. В содержательном библиографическом обзоре, названном «Кто и как пишет историю русской женской литературы», И.Савкина отмечает: «Одним из центральных стал вопрос о том, что такое женская литература, существует ли особая женская эстетика, женский язык, женский способ письма»; «. не менее проблематичен и вопрос о том, что такое история женской литературы, как можно и нужно ее писать» [12]. В одном случае специалисты «включают женщин в существующий канон», группируя их вокруг каких-либо знаменитых «мужских» имен, будь-то Пушкин или Тургенев, занимаются собственно биографиями и личностями писательниц. В другом, пытаются доказать, что «специфически женская литературная традиция», «женский опыт и точка зрения», даже «эффект женского письма» - это реальность. Ни первая позиция, ни вторая не могут быть ни доказаны, ни опровергнуты, как свидетельствует И.Савкина, ссылаясь на западные исследования: «Все названные (и неназванные) теории подвергаются критике за их противоречивость и непоследовательность — и у нас нет (а возможно, и принципиально не может быть) одной непротиворечивой теории по этой проблеме». Подводя неутешительные итоги своему путешествию по обширной библиографии, автор обзора вынужден ограничиться очередной серией оставшихся без ответа вопросов: «. с чего начать? Что делать? как нам обустроить историю русской женской литературы?» [12, 371].

Изучением современного литературного процесса занимались на протяжении нескольких десятилетий как литературоведы (В.Ковский, А.Бочаров, С.Чупринин, Н.Гей, Ю.Борев и др.), так и литературные критики (А.Немзер, Н.Иванова, М.Липовецкий, В.Курицын, М.Золотоносов) - всех не перечислить. Происходившие в литературе изменения порождали насущную необходимость определения главных направлений и тенденций художественного развития, линий литературной преемственности, классификации стилевых исканий. Понятно, однако, почему «женская» составляющая литературного процесса целенаправленному анализу и научному осмыслению в нашем литературоведении до сих пор не подвергалась. Частичная ликвидация существующего пробела, по крайней мере - на уровне эмпирического анализа, в значительной степени определяет новизну и актуальность настоящей диссертации.

Не отвергая и, более того, используя возможности тендерной методологии, в некоторых существенных отношениях определяющей и сам принцип отбора писательских имен, и социально-психологическую проблематику рассматриваемых произведений, и многолетнюю критическую полемику вокруг так называемой «женской прозы», настоящая работа не склонна все же придавать этой методологии основополагающего значения.

Диссертация базируется прежде всего на традиционных основаниях -на принципах культурно-исторической школы, на положениях социологии литературы, на некоторых теоретико-методологических концепциях современного русского и западного литературоведения. Мы исходим также из признания высокого художественного качества прозы женщин-писательниц — факта, подтверждаемого не только громким читательским резонансом, но и присуждением ряду наших авторов серьезных литературных премий: Буке-ровской - Л.Улицкой, «Триумфа» Т.Толстой, Пушкинской - Л.Петрушевской и т. п. «Женская», по тендерному определению, проза этих писательниц по художественной своей силе ни в чем не уступает «мужской» и в некоторых отношениях делает тендерный подход малоплодотворным.

В фокусе настоящего исследования - Виктория Токарева, Людмила Петрушевская, Валерия Нарбикова и Людмила Улицкая. Вторым планом и, по большей части, сквозь призму литературно-критических оценок представлены фигуры Натальи Баранской, Татьяны Толстой и Нины Садур. Данный отбор имен чрезвычайно существен для характеристики литературного процесса рубежа веков по многим основаниям.

Прежде всего, все вместе они являют своим творчеством главные на сегодняшний день формы и возможности вхождения и пребывания прозаиков в потоке российской словесности. В.Токарева естественно перешла в этот поток из предыдущего периода развития литературы, где уже успела утвердиться на достаточно высоких позициях. Сейчас она выступает в роли своеобразного лидера «женской» беллетристики, тяготеющей к «массовой литературе» мы не вкладываем в это понятие никакого отрицательного смысла). Л.Петрушевская, начинавшая в 60-е годы, то есть одновременно с Токаревой, почти как автор «самиздата», сегодня остается, несмотря на пиетет критики, художников «для немногих». Таким образом, обе эти фигуры как бы символизируют диапазон современной российской прозы - от массового чтения до «артхаусности».

Бытовая» или, как ее еще называют, «городская» проза В.Токаревой, развивающая в какой-то мере традиции Ю.Трифонова, плотно окружена в последние годы повестями и рассказами Г.Щербаковой, Д.Рубиной, Е.Катасоновой, М.Вишневецкой, М.Арбатовой, М.Москвиной, К.Суриковой и других. Непосредственной предшественницей прозы Л.Петрушевской стала опубликованная практически одновременно с ее первыми рассказами повесть Н.Баранской «Неделя как неделя», получившая в свое время огромный читательский и критический резонанс.

Н.Баранская и Л.Петрушевская стали наиболее яркими представительницами и, можно даже сказать, родоначальницами «женской темы» в русской словесности 60 — 90-х годов. Надо учесть, что специфически «женская» проблематика в советской литературе либо была полностью искоренена, либо приобрела соцреалистический, агитационно-пропагандистский уклон: здесь не счесть персонажей вроде Даши Чумаловой из романа Ф.Гладкова «Цемент», Комиссара из «Оптимистической трагедии» В.Вишневского, «раскрепощенных женщин Востока» в братских национальных литературах и т. п.

В повести Н.Баранской, в драматургии и повести «Время ночь» Л.Петрушевской перед читателем предстали иные женские образы и социальная проблематика: освобождение женщины, якобы произведенное в условиях советской системы, оказалось тем, чем оно и было на самом деле, - новым закрепощением, практически рабством. Оба прозаика обозначили - с дистанцией в несколько десятилетий - совершенно новый подход к «женской теме» в советской литературе послесталинской эпохи, связанный со стремлением резко и правдиво изобразить тяжелейшие условия жизни женщины в советском обществе и высокую степень социального неравноправия, то есть сказать о женщине некую художественную правду, тщательно скрываемую пропагандистскими клише об эмансипации. А правда эта состояла в том, что на женщину, сохранившую свои исконные семейно-бытовые обязанности, обрушилось множество дополнительных нагрузок, и, быть может, наиболее невыносимая - необходимость зарабатывать на хлеб наравне с мужчиной, при том, что их равенство в области образования или участия в общественной жизни имело чисто фиктивный характер.

Произведения Н.Баранской и Л.Петрушевской, с одной стороны, оказались органически включенными в так называемое «критическое направление» русской реалистической прозы периода «оттепели» и первого постхрущевского десятилетия (Баранская) и перестройки (Петрушевская), с другой -резко противостояли официальной идеологии и обслуживающей эту идеологию литературе.

В процессе эволюции проза Л.Петрушевской постепенно уходила от проблем быта к бытию, в языке и стиле своем, адресуясь к прозе XX века, русскому авангарду, Ф.Сологубу и А.Ремизову, обэриутам, а порой к Н.Лескову и Ф.Достоевскому. Новейшая литература позволяет обнаружить рядом с ее именем имена Н.Садур и Т.Толстой, М.Палей и И.Полянской, а также многие произведения других авторов, относящиеся, по выражению Ю.Тынянова, к литературе «с ощутимой формой». До некоторой степени в этом отношении сближается с Л.Петрушевской и В.Нарбикова.

Литературная критика хорошо почувствовала эту эволюцию литературы - от реалистического повествования, сосредоточенного на «женской теме», к «другой прозе», с расширением ее проблематики, обновлением художественного языка и стиля.

Как лидер «другой прозы», Нарбикова подхватывает в своем поколении языковые эксперименты Петрушевской - ее проза испытывает в процессе развития все большее влияние постмодернистской эстетики. Постмодернисты представлены пока в России почти исключительно мужскими именами (В.Ерофеев, Д.А.Пригов, Т.Кибиров, В.Сорокин). В.Нарбикова, пожалуй, единственное яркое женское имя в данном художественном направлении. С другой стороны, сегодня уже очевидно, что, продолжив некоторые плодотворные искания «молодежной прозы» 60-х (В.Аксенова, А.Гладилина и др.), Нарбикова положила дорогу самому молодому поколению литераторов — И.Денежкиной и ее «кругу».

Вообще В.Нарбикова знаменует собой наличие в новейшем искусстве большого числа эстетических прорывов, сущность которых еще предстоит осмыслить. Как творец «эротической» или «эпатажной» прозы, она, несомненно, реализует на русской почве завоевания западных модернистов, Г.Миллера, Ч.Буковски, отчасти В.Набокова, в значительной степени приоткрывая дверь для юных российских наследников этих прозаиков - авторов известных ерофеевских сборников «Русские цветы зла» (М., 1997) и «Время рожать» (М., 2000).

Для читателей первого сборника Л.Улицкой ее тексты скорее смыкались по смыслу с бытовой и семейной прозой В.Токаревой, а не с тем, чем они стали в общественном сознании сегодня, спустя почти полтора десятилетия. Однако уже и в структуре этих рассказов, а также в повестях «Сонечка» и «Веселые похороны» имплицитно присутствовало достаточно новое для современной российской литературы мифологические «измерение». Эксплицитно же оно заявило о себе, конечно же, в «Медее и ее детях», что очевидно хотя бы по заглавию. Мифологические тенденции Улицкой ориентируются на весь корпус мировой мифологии. В советской прозе им предшествовали художественные поиски В.Распутина, А.Кима, писателей из национальных регионов Советского Союза - Ч.Айтматова, Т.Пулатова, О.Чиладзе, Ю.Рытхеу,

В.Санги, О.Сулейменова. Наряду с Улицкой к мифу обращаются и М.Палей, И.Поволоцкая, М.Вишневецкая, авторы, глубоко укорененные в подпочве новейшей культуры.

В синхронистическом понимании и Токарева, и Петрушевская, и Нар-бикова, и Улицкая - представители единой художественной эпохи, времени перестройки и гласности. Все они могут быть наиболее репрезентативными авторами 90-х годов, определившими движение русской прозы на ближайшую перспективу. Каждая из названных фигур служит своего рода «знаком» наличествующих, а иногда даже господствующих в современной российской словесности тенденций. Их произведения, при всей индивидуальности каждого художника, органически переплетены друг с другом - идеологически, тематически, стилистически. По их текстам можно установить, как в недрах ортодоксальной литературы вызревала другая, изнутри подтачивающая канон. Драматургия и проза Петрушевской выдержала длительный период «полулегального» существования, пока, наконец, не прорвалась к широкому зрителю и читателю, благодаря происшедшим в стране социальным изменениям. Даже Токарева, возможно, самая «правильная» из четырех, вряд ли смогла бы опубликовать в доперестроечные времена некоторые повести из сборника «Коррида». Тем более непредставимы в предыдущую эпоху многие публикации остальных авторов.

Так или иначе, все названные прозаики находятся в социальной и художественной оппозиции к предшествующему периоду. Характерна с этой точки зрения фигура Л.Улицкой. По образованию генетик, она работала в НИИ, но была вынуждена уйти оттуда в связи с гонениями на диссидентов. Заведовала литературной частью в Еврейском театре в Москве. Публиковалась сначала на Западе, во Франции, а в России широко известна с 1994 года, с первого сборника «Бедные родственники». Первая же ее повесть — «Сонечка» - шокировала российское общество темой «брака втроем». «Коньком» Улицкой стала демифологизация советского образа жизни - и ситуация с запретом абортов при Сталине, и особенности «секса по-советски», и проблема «пятого пункта», и многое другое. В то же время для Улицкой - наряду с полным отсутствием сиюминутной политической актуальности — характерно возведение советских реалий к неким «мировым прототипам», стилистическое сближение мифологической праосновы с «шумом» конкретного исторического времени.

Надо сказать, что и раньше произведения, в центре которых находились женщины со своими типично женскими проблемами (повести и рассказы Р.Зерновой, И.Грековой, И.Велембовской) нередко подвергались критике как мещанские и погрязшие в бытовизме, либо же вокруг них специально инспирировались идейные дискуссии с предсказуемым финалом. Подобные широкомасштабные советские обсуждения призваны были вывести «мелкотравчатую» тематику на плодотворное поле социальной пропаганды и укрупнить ее до масштаба «морального кодекса строителя коммунизма». Для осмотрительного искусства доперестроечного периода конъюнктурный политический контекст был непреложно необходим. Творчеству прозаиков 90-х годов этого уже не требовалось.

Героини В.Токаревой, Анна Андриановна из повести «Время ночь» Петрушевской, нарбиковские «Сана-Ирра-Вера», Сонечка, Медея и Елена Улицкой заслуживают внимания прежде всего как оригинальные характеры, со своим комплексом моральных представлений о мире, а вовсе не как социальные типажи. Чрезвычайно существенными с этой точки зрения становятся профессиональные характеристики, принадлежность человека к миру творчества, особенно - к деятельности в области искусства. У каждой из четырех писательниц такие герои и героини - на первом плане. Подобные пристрастия не могут быть случайными. Они знаменуют общее движение культуры к вечным, бытийным ценностям, отождествляемым прежде всего с искусством, при отказе от господствовавших ранее узкосоциальных и политических ценностей.

Наряду с искусством в качестве ценностной категории при подходе к оценке действительности у всех названных авторов превалирует над другими критерий смерти. В токаревской «Первой попытке» и особенно в повести «Время ночь» Петрушевской мотив смерти, в противовес предшествующим «оптимистическим трагедиям», уже звучит в полную мощь. Умирают или погибают многие персонажи в произведениях Нарбиковой и Улицкой, иногда виртуально, как в нарбиковских «Равновесии.» или «Плане первого лица.», а чаще буквально и трагически, как в ее же «Шепоте шума» или в «Веселых похоронах» и «Медее.» Улицкой. Можно утверждать, что именно писательницы-женщины в новейший период продемонстрировали высокую степень художественной зрелости, которая позволила им достойно коснуться этой сложнейшей темы искусства и проявить в ее осмыслении масштабность, честность и отвагу, которой в ряде случаев не могли похвастаться мужчины.

В целом на примере названных писательниц можно наблюдать отчетливый сдвиг современного российского литературного процесса от бытовизма и узко понимаемой социальности - к бытийности, то есть тому, что в политике горбачевского периода было названо общечеловеческими ценностями. В этом смысле можно утверждать, что русская словесность рубежа веков оказалась в русле требований времени, и во многом определили это русло именно авторы-женщины.

Идейным поискам в прозе сопутствуют поиски стилистические - каждая из писательниц ощутимо придерживается индивидуальной повествовательной стратегии. Сборник Токаревой «Коррида» преимущественно построен как повествование от первого лица. «Я-форма» характерна и для повести «Время ночь». Нарбикова исключительно активна при включении прямой речи в ткань авторского повествования, от чего эффект субъективности существенно возрастает. Улицкая предпочитает реалистическую, объективированную манеру. Многообразны стилистические находки в области авторской речевой структуры. На первом плане в этом отношении, без сомнения, Петрушевская и Нарбикова. Авторская речь в прозе Токаревой 90-х годов гораздо более многослойна и выразительна в свойственном именно ей аспекте «психологического комизма», чем в текстах предыдущих десятилетий, когда литература порой отличалась ужасающей серьезностью. Юмор Токаревой, раскрывшийся в 90-е годы во всей полноте, не похож на скрытый, глубинный юмор Улицкой, улавливающий неочевидный комизм привычных ситуаций.

Сдвиг изображаемой реальности от быта к бытию наиболее объемно обнаруживает себя в языке Нарбиковой и Петрушевской. Их персонажи, оказавшиеся в силу разных причин на грани быта с небытием, изменения в своем сознании реализуют в первую очередь лингвистически. Петрушевская виртуозно использует возможности дневника и внутреннего монолога героини («Время ночь»). То, что лично ее жизнь — ночь, и вообще человеческая жизнь - ночь и ничего, кроме ночи, читатель Петрушевской ощущает, помимо фактов и более всего - на стилистическом уровне. «Сумерки сознания», «лингвистические потемки» как следствие экзистенциального хаоса воспроизведены со всей выразительностью уникального художественного дара автора.

Сущность жизни в произведениях В.Нарбиковой выглядит совершенно иначе. Ее более всего прочего интересует конфликт высокого и низкого, прозы жизни и ее поэзии, пошлости и духовности. И опять-таки конфликт этот во многом реализуется именно стилистически. В языке идет нешуточная борьба истинно детского с мнимо зрелым, заумного со схоластическим, метафорического с наукообразным и так далее. В целом можно утверждать, что и Нарбикова, и Петрушевская находятся в авангарде той сравнительно немногочисленной, но художественно одаренной группы писателей, которая стремится «ухватить» ускользающее бытие преимущественно в слове, то есть самым органическим для литературы способом.

Ускоренность всех перечисленных выше авторов-женщин в художественном процессе последних лет связана, на наш взгляд, еще и с тем, что каждая из них в значительной степени востребована смежными искусствами. Закономерна реализация сюжетного мастерства Токаревой и Улицкой прежде всего в кинематографе. В частности, большинство Токаревских произведений малой и средней форм было экранизировано (помимо музыкального училища, за спиной у автора диплом ВГИКа), хотя языковая выразительность тока-ревской манеры и непереводима в визуальный ряд при всей выигрышности событийной фабулы. Во второй половине 90-х годов немало поработала в кино и Улицкая, явившаяся автором сценариев фильмов «Умирать легко», «Сестрички Либерти» и «Кармен». На пути к зрителю находится в настоящее время и телесериал режиссера Ю.Грымова «Казус Кукоцкого» по ее роману. Творчество Петрушевской, видимо, во многом благодаря речевой уникальности, нашло свое воплощение более на сцене, чем на экране, хотя автор пробовал свои силы даже в мультипликации, создав сценарий знаменитой «Сказки сказок» Ю.Норштейна. Многоактные драмы «Уроки музыки», «Три девушки в голубом» и «Московский хор», а также большое количество ее одноактных пьес почти повсеместно присутствуют в театральном процессе 70-х годов и во многом определили сценическую динамику российского театра конца столетия. Из всех четверых только Нарбикова оказалась далека от театра и кино, хотя ее творчество тесно соприкасается с другим визуальным искусством -живописью (она закончила художественное училище).

Находящиеся в центре данного исследования прозаики, несомненно, отражают в своем творчестве некоторые существенные социокультурные и художественные черты современного литературного процесса. Сам выбор авторов и проблематика их произведений позволяют глубже понять характер и тенденции происходящих в российском обществе и российском искусстве изменений. Характерны с этой точки зрения и диапазон, и размах, и направленность рассматриваемых нами идейно-эстетических исканий. Все это обусдавливает как научную новизну, так и актуальность данной диссертации.

Среди целей и задач работы в первую очередь следует выделить:

- осмысление возможностей тендерного подхода к истории литературы в соотношении с традиционной методологией культурно-исторического и сравнительно-типологического анализа;

- определение круга писательских имен, образующих в современном литературном процессе некую социокультурную и идейно-эстетическую общность;

- исследование проблематики, идейно-образных рядов, особенностей стилистики выделенных в литературном потоке произведений с точки зрения их репрезентативности для процесса искусства в целом и творческой индивидуальности каждого автора в отдельности;

- включение в работу большого объема критических дискуссий, рецензий, оценок как неотъемлемой и органической части литературного развития;

- рассмотрение представленного литературного материала в масштабе идейно-эстетической эволюции русских писательниц на протяжении нескольких десятилетий;

- анализ этой эволюции как движения от социально-аналитического «бытописательства» к бытийным, онтологическим вопросам жизни современного человека и человечества в целом;

- характеристика художественных исканий названных прозаиков в плане движения от традиционных принципов реалистической изобразительности к новому художественному языку, связанном с современным эстетическим авангардом.

В соответствии с указанными целями и задачами структура диссертации определяется тремя ее главами.

Первая глава обращена к истокам «женской темы» в современной русской литературе (хронологически это 60 - 80-е гг. прошлого века) и к типологии персонажей, определяющих ее художественную специфику. Громко заявившая о себе повестью Н.Баранской «Неделя как неделя», эта тема -как тема неравноправного и почти безысходного положения женщины в советском обществе - достигает апофеоза спустя несколько десятилетий, в повести Л.Петрушевской «Время ночь», вызвав неоднозначные оценки литературной критики, спровоцировав на страницах периодической печати широкую дискуссию о «быте» и бытии.

Идейно-художественный диапазон этой темы в обозначенный период определялся, с одной стороны, произведениями Н.Баранской и Л.Петрушевской, органически близкими социально-критическому реализму журнала «Новый мир», а с другой - беллетристикой В.Токаревой, талантливо разрабатывающей совсем иную, «личную», проблематику женской жизни и взаимоотношений «женского круга» с «мужским».

Во второй главе диссертации анализируются те серьезные идейно-эстетические изменения, которые претерпела в художественной идеологии, проблематике и стилистике «женская тема» на протяжении последующих десятилетий, существенно отойдя от собственно «гендерных» аспектов своего содержания в сторону экзистенциальных и общечеловеческих смыслов. В центре нашего внимания также «поколенческое» обновление прозы этого направления и поиски в ней нового художественного языка, связанные с отходом от реализма к авангардной эстетике.

Крупным планом в главе рассматривается творчество В.Нарбиковой, а имена Л.Петрушевской, Т.Толстой и Н.Садур даны преимущественно в зеркале литературной критики.

Наконец, третья глава нашей работы целиком посвящена произведениям Л.Улицкой, вызывающим сегодня, как нам представляется, наибольший читательский интерес, и тому качеству ее прозы, которое во многом определяет художественное своеобразие творчества писательницы и ее место в современном литературном процессе, - мифологическому мышлению автора и неомифологическим подтекстам ее сюжетики и поэтики.

ПРИМЕЧАНИЯ:

1. Октябрь. - 1998.- №9. -С. 136.

2. См.: Литературное обозрение. - 1973. - № 4 — 6; Вопросы литературы. - № 9; Литературная Россия. - 1973. - 20 апреля; Октябрь. - 1973. - № 8.

3. Слюсарева И. Оправдание житейского // Знамя. - 1991. - № 11.

4. Щеглова Е. В своем кругу: Полемические заметки о «женской прозе» // Литературное обозрение. - 1990. - № 3.

5. Дружба народов. - 1990. - № 4.

6. Литературная газета. - 1991.-20 февраля.

7. Север.- 1990.-№ 2.

8. Dictionary of Russian Women Writers / Ed. by M.Ledkovsky, Ch.Rosenthal, and M.Zirin. - Westport and al., 1994.

9. Kelly C. A History of Russian Women's Writing 1820-1992. - Oxford: Clarendon Press, 1994.

10. Американская славистика, профессор университета Дюка доктор Джихан Гейт издала уже в новом тысячелетии два первоклассных исследования по женской литературе в России: «История русского женского литературного творчества / Сборник статей» (2002) и «В поисках «золотой середины»: Крестовский, Тур и власть разнообразия в русской женской прозе 19 века» (2004).

11. Кроме вышеназванных, следует упомянуть также: Абстинентки / Сост. О.Соколова. - М., 1991; GLAS: Глазами женщины: Дайджест новой русской литературы. - М., б/д; Мария. - Петрозаводск, 1990 - 1995; Русская душа. - Wilhelmshorst, 1995 и др.

12. Савкина И. Кто и как пишет историю русской женской литературы // Новое литературное обозрение - 1997. - № 24.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Идейно-художественный диапазон "женской темы" в прозе современных русских писательниц и оценках литературной критики"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Анализ идейно-художественного диапазона «женской темы» и ее эволюции в прозе современных русских писательниц был предпринят в диссертации в широких хронологических рамках — от второй половины 60-х годов прошлого века до начала нынешнего тысячелетия. В центре анализа наиболее яркие и характерные для понимания нашей проблематики имена: Н.Баранская, Л.Петрушевская, В.Токарева, В.Нарбикова, Т.Толстая, Н.Садур, Л.Улицкая.

Выбор имен в контексте исследования принципиален для осознания реального объема и «разлета» творческих поисков и стилей - от объективного бытописания Н.Баранской до яростной полемики с социально-бытовым обликом «низкой» действительности, искажающим духовный мир человека, в прозе Л.Петрушевской; от «беллетризма» В.Токаревой до «абсурдизма» Н.Садур; от постмодерного нарратива В.Нарбиковой до «неомифологизма» Л.Улицкой, придающего новые очертания психологическому реализму, наследуемому в ее творчестве от русской классики.

Мы пытались показать, с какими социально-историческими процессами была связана сама постановка «женской темы» в советской литературе посттоталитарной эпохи, как эта тема здесь разрасталась, обретала эстетические измерения, эволюционировала от десятилетия к десятилетию, в какие взаимоотношения вступала с отечественными традициями, какие индивидуальные идейно-стилевые решения находила в творчестве разных и подчас резко отличающихся друг от друга по художественной манере писательниц, какие формы приняла после коренных, революционных изменений в идеологии и структуре российского общества на рубеже веков, когда ушли в прошлое сами понятия «советское» и «социалистическое».

Проблемно-тематическое разнообразие рассматриваемых произведений, равно как и очевидность серьезных художественных достижений прозы современных русских писательниц заставляет нас задаться вопросом о правомерности, перспективах и пределах популярного сегодня тендерного подхода применительно к литературе. С одной стороны, понятно, что материал и ракурс диссертации обретают проблемный смысл только тогда, когда речь идет не просто о «женской теме», но о творчестве прозаиков-женщин (в противном случае в поле зрения исследователя должна была бы попасть вся литература, все искусство). Более того, подразумевается, что мы имеем в виду не одну лишь родовую принадлежность авторов и персонажей, но авторскую точку зрения, некоторые черты проблематики, конфликтов, оценок, определяющие специфику «женской темы», обостряющие и «достраивающие» ее именно в тендерном направлении. С другой стороны, не менее понятен и писательский протест против определений типа «женская проза», как бы вычленяющих эту прозу из «мужской» литературы и неизбежно в таком случае ее умаляющих.

Мы полагаем, однако, что подобные противоречия имеют объективный характер, и нет надобности рассматривать их в альтернативном ключе. Напротив, взаимодействие разных подходов представляется продуктивным. Базируясь на традиционных основаниях - принципах культурно-исторической школы, на положениях социологии литературы, на некоторых теоретико-методологических концепциях российского и зарубежного литературоведения, связанных с достижениями художественного авангарда, диссертация одновременно использует и тендерную методологию. Это касается, в частности, самого определения проблематики работы, отбора имен, интереса к особому социально-психологическому срезу рассматриваемых произведений и т. д.

Широко привлекается к анализу текущая литературная критика. Пристальное внимание к этому материалу - принципиальная установка диссертации, которая обращается к писательским именам и произведениям как непосредственно, напрямую, так и сквозь призму литературно-критической полемики. Вклад литературной критики в современный художественный процесс зачастую недооценивается исследователями, и мы пытаемся показать, сколь важны для понимания тенденций развития литературы наблюдения, суждения и оценки критиков. Подчас тонкие и точные, они способны не только обогатить будущую научную концепцию, но и предвосхитить ее. Важны, в конце концов, даже критические ошибки, если в них отражены существенные приметы исторического времени.

Из этих соображений исходит первая глава диссертации, хронологически обращенная к истокам современной «женской темы». Сопоставление двух повестей — Н.Баранской («Неделя как неделя») и Л.Петрушевской («Время ночь»), отделенных друг от друга почти двумя десятилетиями, позволяет проследить преемственность и различия в прозе писательниц, отразивших в своих произведениях разные этапы художественного восприятия одних и тех же, казалось бы, социально-исторических коллизий русской жизни. Рассмотрение повестей Н.Баранской и Л.Петрушевской в контексте времени и критических баталий, им порожденных, приводит к выводу о возрождении «женской темы» в русской литературе 60 - 70-х годов 20 века и ее актуализации после длительного периода «соцреалистического застоя».

С точки зрения тендерной политики небезынтересно отметить, что сама идея женского равноправия, которая легла в основу и философии, и социальной практики современного феминизма, всегда была неотъемлемой пропагандистской частью советской идеологии, приобретая в ней, однако, смысл столь же симулятивный, как и все остальные провозглашенные Конституцией «права человека». По существу, можно было говорить не более чем об очередной советской мифологеме: все права женщины сводились к «праву на труд», праву, которое в условиях уравнительной бедности и семейной закре-пощенности оборачивалось для женщины двойной зависимостью от мужчины и было к тому же в должностной и профессиональной сферах деятельности негласно ограничено.

Советская власть начинала с отмены «гнусной процедуры развода» (В.И.Ленин) и провозглашения всяческих женских свобод, вплоть до гражданского брака и свободной «любви пчел трудовых» (А.М.Коллонтай). На страницах ранней советской прозы замелькали отбросившие буржуазные предрассудки курсистки и ударницы в красных косынках, вытравляющие из своих мужей пережитки патриархального сознания. Но все эти свободы и права закончились раньше, чем общество успело насладиться плодами дел своих, и «женская тема» с ее неизбежным акцентом на эмансипации и борьбой против неравноправия прочно исчезла из советской литературы вплоть до «оттепельных» времен.

Когда социальный материал ее вышел из-под запрета, именно он и определил доминирующий здесь обличительный пафос. Проза этого рода органически влилась в общее «критическое направление» литературного развития (не случайно и Баранская, и Петрушевская публиковались в оппозиционном официальной советской идеологии и соцреалистическому украшательству журнале «Новый мир»), А поскольку положение женщины в советском, да и постсоветском, обществе меняется весьма медленно и постепенно, произведения «женской темы» сохраняют негативизм своего звучания, а в чем-то даже и усиливают его, по нынешний день (чтобы убедиться в этом, достаточно отослать читателя к совсем недавнему роману Т.Москвиной «Смерть - это все мужчины»).

Нарастание социального критицизма от повести Баранской к повести Петрушевской отразило одну из существенных тенденций литературного развития в этом направлении. В то же время, критический пафос, наиболее очевидно реализуемый социально-бытовой повестью, не имел в литературном процессе 60 - 70-х годов всеобъемлющего и самодовлеющего характера. Диапазон идейно-художественных исканий литературы «женской тематики» уже и тогда был достаточно объемен. С этой точки зрения для полноты картины очень важна в диссертации фигура В.Токаревой, прозу которой критика неоднократно упрекала за «беллетризм» и «облегченность». Между тем, проблематика, образная система, внутренний смысл произведений писательницы вовсе не столь просты и однозначны, как многим кажется и по сей день. В.Токарева расширяет круг персонажей и конфликтов, свойственных «женской теме», легко и увлекательно читается (одно из серьезных нарративных достоинств «беллетристики»), прекрасно владеет юмористическими и ироническими интонациями. Она в гораздо большей степени, чем другие персонажи нашей работы, сосредоточена на собственно «женских» началах жизни и на поисках в ней «осветляющего» колорита, ее проза в значительной степени реабилитирует сам жанр мелодраматического повествования в современной русской литературе.

С другой стороны, диссертация свидетельствует, что и этими двумя художественными полюсами - резким социально-критическим анализом бытовых сфер человеческого существования и, условно говоря, реалистической мелодрамой, замкнутой колоритными проблемами и конфликтами «женского круга», - исследуемая нами специфическая панорама литературного процесса не ограничивается. Постепенно, в ходе литературного развития, проза утрачивала тематическую доминанту и, сохраняя до известной степени приверженность к «женской» проблематике, усиливала экзистенциальное звучание и укрепляла свои философские основы. Творческая эволюция Л.Петрушевской от 60-х годов к 90-м ознаменовалась интенсивными поисками нового художественного языка. Одновременно она обозначила полемику с критическим реализмом не только по части расширяющегося объекта изображения, но и на путях стилевого развития, художественного эксперимента. Произведения Петрушевской стали, по существу, связующим звеном между литературой «шестидесятничества» и младшим поколением писательниц - Т.Толстой, Н.Садур, В.Нарбиковой, в чьем творчестве отчетливо заявили о себе черты и тенденции художественного авангарда нашего времени, «неоавангарда». Этим событиям посвящена вторая глава диссертации. Крупным планом в ней представлено творчество В.Нарбиковой, в котором неоавангардные тенденции приобрели законченный постмодернистский облик.

Очевидные отличия произведений поздней Петрушевской, а также упомянутых выше авторов от того, что происходило в русской литературе 60 - 70-х годов, побудили критику обратиться к новым понятиям. Литература, посвященная «женской теме», стала не похожей сама на себя, и эту непохожесть критика констатировала в определениях: «другая литература», «другая проза», «артистическая проза» и т. п.

Вместе с тем присутствует в исследуемом направлении художественного развития фигура прозаика, чье творчество, по многим критериям обретаясь именно в его пределах, одновременно ни в какие обозначенные рамки не укладывается. Мы имеем в виду творчество Л.Улицкой, которому посвящена третья, заключительная, глава диссертации. Несомненны постоянная перекличка и полемика произведений Улицкой со всем корпусом мировой мифологии, существенная роль мифологических сюжетов, образов, мотивов и ассоциаций в идейно-содержательной структуре и стилистике ее произведений. В современной русской прозе Улицкая является, быть может, единственной ярко выраженной представительницей неомифологизма (мы не уравниваем имена), с которым в мировой литературе 20 века ассоциируются романы Т.Манна, Д.Джойса, Ф.Кафки, М.Пруста, Г.Маркеса и даже явление латиноамериканского романа в целом.

Неомифологизм Улицкой трудно объяснить не только вне мирового контекста, но и вне гораздо более близких нашему времени мифологических опытов многонациональной советской прозы 60 - 70-х годов - произведений Ч.Айтматова, А.Кима, О.Чиладзе, В.Санги, Ю.Рытхэу и других. Возможно, сегодня в литературном процессе намечается какая-то новая перспектива -органического сочетания достижений мирового художественного авангарда с традициями русского психологического реализма, а философской символики и общечеловеческих масштабов изображения - с разработанной беллетристической техникой, делающей интеллектуальный пафос литературы доступным для широкой читательской аудитории. Во всяком случае, «дичок» постмодернизма в чистом виде к стволу российской словесности плохо прививается, о чем выразительно свидетельствует пример талантливой В.Нарбиковой, ныне уже как будто совсем выпавшей из поля зрения критики. Литературная прогностика, впрочем, не входит в задачу данной диссертации. Пока что с уверенностью можно констатировать лишь следующее.

С 60-х годов и по сей день в русской литературе успешно функционирует и эволюционирует своеобразное идейно-тематическое направление, представленное произведениями таких ярких прозаиков, как Н.Баранская, Л.Петрушевская, В.Токарева, Н.Садур, В.Нарбикова, Л.Улицкая и другие. Социально-мировоззренческий смысл его в некоторых отношениях близок западному феминизму и отчасти проясняется в литературоведческом анализе с помощью тендерной методологии, а идейно-эстетический диапазон обогащен всем опытом мировой литературы и культуры 20 века. Широта этого диапазона определяется многообразием художественных исканий авторов — исканий, не только взаимодополняющих общую картину, но подчас и скрыто противостоящих друг к другу, как противостоят постмодернистские дискретность изображения и хорошо организованный хаос в произведениях Нарби-ковой целостному мифологическому мировидению, к которому тяготеет Улицкая; «неоавангардизм» Т.Толстой и Н.Садур - реалистическому бытописанию Н.Баранской. (Творчество Петрушевской обременено всеми этими противостояниями и противоречиями даже в собственных пределах.)

Художественные достижения современных русских писательниц бесспорны. Парадоксальность развития исследуемого направления состоит, однако, в том, что, чем выше эти художественные достижения, тем больше «направление» утрачивает свою определенность, «отдельное» существование (о сегодняшних Л.Петрушевской и Л.Улицкой уже трудно говорить, оставаясь в рамках «женской темы» и «женского вопроса»), органически включаясь в литературный процесс, в систему общего приращения в нем идейно-эстетических ценностей.

184

Список научной литературыКошкарова, Елена Григорьевна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Авериицев С. «Аналитическая психология» К.ГЛОнга и закономерности творческой фантазии / О современной буржуазной эстетике, в.З. М., 1972.

2. Айвазова С. Идейные истоки женского движения в России // Общественные науки и современность. 1991. - № 4.

3. Библейская энциклопедия. М., 1990.

4. Бовуар де, С. Из книги «Второй пол» // Иностранная литература. -1993.-№3.

5. Бриджер С. Женщина в современном советском обществе // Вестник РАН.- 1992.-№2.

6. Веселовский А. Историческая поэтика. — Л., 1940.

7. Выготский Л. Психология искусства. М., 1968.

8. Тендерные исследования. Харьковский центр ГИ, 1999, № 1-3.

9. Тендерные исследования ХрГИ, 2000, № 1-3.

10. Женские исследования: Философия и феминизм // Современная философия. Харьков: Ф-Пресс, 1995. - № 1.

11. Женщина в обществе: Реалии, проблемы, прогнозы. М.: Наука,1991.

12. Женщина и свобода: Пути выбора в мире традиций: Материалы международной конференции. М.: Наука, 1994.

13. Женщины в мифах и легендах: Энциклопедический словарь. Ташкент, 1992.

14. Ильин И. Постмодернизм: Словарь терминов. -М., 2001.

15. Казак В. Энциклопедический словарь русской литературы с 1917 года. Лондон, 1988.

16. Козлов А. Мифологические школы в зарубежном литературоведении / Художественный текст и контекст реальности. М.: Наука. 1977.

17. Краткая литературная энциклопедия. М., 1978.

18. Лахузен Т. Новый человек, новая женщина и положительный герой, или К семиотике пола в литературе социалистического реализма // Вопросы литературы. 1992. - № 1.

19. Лихачев Д. Поэтика древнерусской литературы. Л., 1971.

20. Лотман Ю. Женский мир / Лотман Ю. Беседы о русской культуре. -СПб: Искусство, 1994.

21. Лотман 10. Феномен культуры / Лотман Ю. Избранные статьи в трех томах. — Таллин: Александра, 1992.

22. Мелетинский Е. От мифа-к литературе. -М.: РГГУ. 2001.

23. Мелетинский Е. Поэтика мифа. М.: Наука. 1976.

24. Мифы народов мира: Энциклопедический справочник. М., 1986.

25. Российские женщины и европейская культура: Тезисы докладов. — СПб., 1993.

26. Российские женщины и европейская культура: Тезисы докладов 2-й научной конференции. СПб., 1994.

27. Руднев В. Энциклопедический словарь культуры XX века. М.,2001.

28. Русские писатели 1800 1917: Библиографический словарь. - М., 1993-95.

29. Русские писатели XX века: Биографический словарь. -М., 2000.

30. Русские писательницы и литературный процесс в конце XVIII первой трети XX века / Сост. М.Файнштейн. - Wilhelmhorst: Verlag F.K.Gopfert, 1995.

31. Савкина И. Кто и как пишет историю русской женской литературы // Новое литературное обозрение 1997. - № 1.

32. Современное зарубежное литературоведение: Энциклопедический справочник. М., 1996.

33. Сто русских поэтесс / Сост. Кушлина О., Никольская Т. М., 1995.

34. Усачева Н. Культурные детерминанты формирования тендера женщины: Автореф. дисс. доктора филос. наук. СПб., 1994.

35. Файнштейн М. Писательницы пушкинской поры: Историко-литературные очерки. JL: Наука, 1989.

36. Феминизм: Восток, Запад, Россия. -М.: Наука, 1993.

37. Феминизм: Мемуары. Документы. Письма. -М.: Прогресс, 1993.

38. Феминизм: основы социального знания (Сборник рефератов). М.: ИНИОН РАН, 1993.

39. Феминизм и российская культура: Сборник трудов / Ред. и сост. Г.А.Тишкин. СПб., 1995.

40. Феминистская теория и практика: Восток-Запад: Материалы международной научно-практической конференции. СПб., 1996.

41. Фрейденберг О. Поэтика сюжета и жанра. Л., 1936.

42. Фрейденберг О. Миф и литература древности. М., 1978.

43. Фрейзер Дж. Золотая ветвь. М., 1990.

44. Фуко м. Слова и вещи. -М., 1977.

45. Хелдт Б. Угрожающее совершенство: Женщина и русская литература // Начало. М.: Наследие, 1993. - Вып.2.

46. Юлина Н. Проблема женщин: Философские аспекты // Вопросы философии. 1988.-№ 5.

47. A History of Women's Writing in Russia / Ed. by A.M.Barker and J.M.Gheith. Cambridge University Press, 2002.

48. Andrew Joe. Women in Russian Literature, 1780-1863, Basingstoke, L.: Macmillan, 1988. *

49. Andrew Joe. Narrative and Desire in Russian Literature, 1822-1849: The Feminine and the Maskuline. L.: Macmillan, 1993.

50. Antolovsky Т. Der russische Frauenroman (1890-1917): Exemplarische Untersuchungen. Munchen: Verlag Otto Sagner, 1987.

51. Dictionary of Russian Women Writers / Ed. M.Ledkovsky, Ch.Rosenthal, M.Zirin. Westport and al., 1994.

52. Fruits of her Plume: Essays on Contemporary Russian Women's Culture / Ed. H.Goscilo. New Jersey, L.: Armonk, 1993.

53. Gheith J.M.Finding the Middle Ground: Krestovskii, Tur, and the Power of Ambivalence in Nineteenth-Century Russian Women's Prose. Evanstone, Illinois: Northwestern University Press, 2004.

54. Gender Restructuring in Russian Studies / Ed. by M.Liljestrom, E.Mantysaari, A.Rosenholm. Tampere, 1993.

55. Gender in Russian Literature: New Perspectives / Transl. and ed. by R.Marsh. Cambridge: Cambridge University Press, 1996.

56. Gopfert F. Dichterinnen und Schriftstellerinnen in Russland von der Mitte des 18. bis zu Begin des 20. Jahrhunderts: Eine Problemskizze. Munchen: Verlag Otto Sagner, 1992.

57. Heldt B. Terrible Perfection: Women and Russian Literature. Bloom-ingtone, Ind.: Indiana University Press, 1987.

58. Kelly C. A History of Russian Women's Writing 1820-1992. Oxford: Clarendon Press, 1994.

59. Menzel B. Frauenbezogene Slavistik: Ein Forschungsbericht / Zwischen Anpassung und Widerstand. Beitrage zur Frauenforschung aus Osteuropa / Hg.von U.Grabmuller und M.Katz. Berlin, 1993.

60. Russia Women - Culture / Ed. by H.Goscilo and B.Holmgren. - Indiana University Press, 1996.

61. Russland aus der Feder seiner Frauen: Zum femininen Diskurs in der russischen Literatur / Hg. von F. Gopfert. Munchen: Verlag Otto Sagner, 1992.

62. Sexuality and the Body in Russian Culture / Ed. by J.Costlow, S.Sandler, J.Vowles. Stanford: California Stanford University Press, 1993.

63. Women Writers in Russian Literature / Ed. by T.W.Clyman and D.Greene. Westport, Connecticut, L.: Praeger, 1994.

64. Литературоведение и критика:

65. Абашеева М. Чистенькая жизнь не помнящих зла // Литературное обозрение 1992. - № 5-6.

66. Агишева Н. Звуки «Му» // Театр. 1988. - № 9.

67. Ажгихина Н. Разрушители в поисках веры // Знамя. 1990. - № 9.

68. Александров Н. Карнавал умирания // Итоги. 1998. - № 30.

69. Андрианов А. Мгновение судьбы // Литературная газета. 1985. -24 апреля.

70. Архангельский А. «Триумф» и трагедия // Знамя. 1998. - № 1.

71. Бавин С. Обыкновенная история: Л.Петрушевская: Биографический очерк.-М.:РГБ, 1995.

72. Барзах А. Рец. на: Петрушевская Л. Номер один. // Критическая масса. 2004. - № 2.

73. Басинский П. Позабывшие добро?: Заметки на полях «новой женской прозы» // Литературная газета. -1991.-20 февраля.

74. Басманов А. Свет души // Огонек. 1977. - № 21.

75. Бахнов Л. Человек со стороны // Знамя. 1988. - № 7.

76. Бахнов Л. «Genio loci» // Дружба народов. 1996. - № 8.

77. Битов А. Предисловие к: Нарбикова В. Равновесие света дневных и ночных звезд // Юность. 1988. - № 1.

78. Быков Д. Рай уродов: О творчестве писательницы Петрушевской // Огонек. 1993. -№ 18.

79. Вайль А., Генис П. Городок в табакерке // Звезда. 1990. - № 8.

80. Василевский А. Ночи холодны // Дружба народов. 1988. - № 7.

81. Василевский А. Беспредел // Литературная газета. 1990. - 12 октября.

82. Веселая Е. Дуновение эроса (интервью с В.Нарбиковой) // Московские новости. — 1990. 1 апреля.

83. Вирен Г. Такая любовь: Судьбы женщин в жестоком мире // Октябрь. 1983.- № 3.

84. ВиЩневская И. Не пора ли вметнуть? // Литературная Россия. -1987.- 13 марта.

85. Владимирова Н. Свой голос // Нева. 1977. - № 3.

86. Владимирова Н. Не только быт // Нева. 1981. - № 8.

87. Вяльцев А. «Самая лучшая» Петрушевская // Независимая газета. -1993.-20 ноября.

88. Вяльцев А. Незамысловатые жития святых: Л.Улицкая и ее критики // литературная газета. 1998. - № 9.

89. Гедройц С. Рецензия на произведения В.Токаревой // Звезда. 2003.- № 4.

90. Гессен Е. Людмила Петрушевская // Время и мы. 1984. - № 81.

91. Гессен Е. В порядке сожаления: Продолжая разговор о «новой женской прозе» // Литературная газета. 1991. - 17 июля.

92. Гладышева О. Литературная жизнь Поволжья // Волга. 1973. - № 8.

93. Грекова И. Расточительность таланта // Новый мир. 1988. - № 1.

94. Давыдова Т. Модифицированный реализм Л.Петрушевской // Вопросы филологии. 2004. - № 2.

95. Давыдова Т. Сумерки реализма // Русская словесность. 2002.

96. Дарк О. Мир может быть любой: размышления о «новой» прозе // Дружба народов. 1990. - № 6.

97. Дарк О. «Женские антиномии» // Дружба народов. 1991. - № 4.

98. Дарк О. Миф о прозе // дружба народов. 1992. - № 5-6.

99. Дарк О. В сторону идиосинкразии // Независимая газета. 1977. -17 июля.

100. Денисова Н. Инерция наших привязанностей // Литературное обозрение. 1978. - № 1.

101. Доктор Р., Плавлинский А. Хроника одной драмы // Литературное обозрение. 1986. - № 12.

102. Елисеев Н. Хозяйка литературы и Лев Толстой // Час Пик. 2001.51.

103. Ермошина Г. Форма борьбы со временем — печальная попытка его уничтожения // Знамя. 2000. - № 12.

104. Ерофеев В. Предисловие к: Время рожать / Сб. рассказов. М.: Подкова, Деконт+, 2001.

105. Жлобцова С. Проза Людмилы Петрушевской. Якутск, 1996.

106. Жуховицкий Л. Незадачливость? Нет человечность // Знамя. -1980.-№ 1.

107. Золотоносов М. Мечты и фантомы // Литературное обозрение. -1987.-№ 4.

108. Золотоносов М. Какотопия // Октябрь. 1990. - № 7.

109. Золотоносов М. Чувствительность с приставкой «нео» // Московские новости. 1993. - 7 февраля.

110. Иванова Н. Намеренные несчастливцы?: О прозе «новой волны» // Дружба народов. 1988. - № 7.

111. Иванова Н. Пройти через отчаяние // Юность. 1990. - № 2.

112. Иванова Н. Неопалимый голубок // Знамя. 1991. - № 8.

113. ИЗ. Иванова Н. Козьей мордой луна. // Дружба народов. 2001.

114. Иванова Н. Рец. на: Толстая Т. Кысь // Знамя. 2004. - № 11.

115. Икшин Ф. Рец.: В.Нарбикова. Около эколо // Литературная газета.- 1992.-24 июня.

116. Иняхин А. Стон сквозь жизнь // Театр. 1988. - № 9.

117. Искандер Ф. Поэзия грусти // Литературная газета. 1987. - 26 августа.

118. Казарина Т. Бедные родственники // Преображение. 1996. - № 4.

119. Канчуков Е. Двойная игра // Литературная Россия. 1989. - 20 января.

120. Канчуков Е. О «Песнях восточных славян» // Литературное обозрение. 1991. - № 7.

121. Карапетян М. Аристократы духа, бражники, блудницы: «Легкое дыхание» героев Улицкой. // Культура. 1998. - № 27.

122. Каратеев А. Рец. на: Нина Садур. Злые девушки / М.: Вагриус. -2003.//Знамя.-2004.-№ 11.

123. Касаткина Т. «Но страшно мне.» // Новый мир. 1996. - № 4.

124. Кедров К. В пространстве любви и свободы // Известия. 1992. — 17 февраля.

125. Кедров К. Грустное возвращение в Россию // Новое время. 1997.33.

126. Киле П. О «парадоксальных» героях и тайне иронии // Нева. -1984.-№ 11.

127. Кладо Н. Бегом или ползком? // Современная драматургия. 1986.- № 2.

128. Ковский В. Литературный процесс 60 70-х годов. - М.: Наука,1983.

129. Кондратьев В. Советуем прочитать // Знамя. 1988. -№ 12.

130. Кузичева А. Король, королевич, сапожник, портной. Кто ты такой? // Книжное обозрение. 1988. - 15 июля.

131. Кузичева А. В списках значится: «Вечная Сонечка»? // Книжное обозрение. 1993 .-17 декабря.

132. Куклин J1. Казус Улицкой // Нева. 2003. - № 7.

133. Куралех Е. Быт и бытие в прозе Людмилы Петрушевской // Литературное обозрение. 1993. - № 5.

134. Курицын В. Четверо из поколения дворников и сторожей // Урал. -1990.- №5.

135. Курицын В. Жизнь с кокаином // Знамя. 1992. - № 1.

136. Курицын В. Книга о постмодернизме. Екатеринбург, 1992.

137. Курицын В. Русский литературный постмодернизм. М.: ОГИ,2000.

138. Латынина А. Глаз из нижнего мира // Новый мир. 2004. - № 10.

139. Линецкий В. Парадокс Нарбиковой Логико-литературный трактат //Волга.- 1994.-№3-4.

140. Липовецкий М. Свободы черная работа: Об «артистической прозе» нового поколения // Вопросы литературы. 1989. - № 9.

141. Липовецкий М. Трагедия и мало ли что еще // Новый мир. 1994.10.

142. Лысенко В. Философия анекдота? // Литературное обозрение. -1980.-№8.

143. Лямпорт В. 10000 фунтов лиха // Независимая газета. 1993. - 12 августа.

144. Малыгина Н. Здесь и сейчас: поэтика исчезновения // Октябрь. -2000.-№ 9.

145. Машевский А. Если проза, то какая? // Звезда. 1991. - № 3.

146. Медведева Н. Повествователь и герой в рассказах Т.Толстой / Проблемы типологии русской литературы XX века. Пермь, 1991.

147. Мела Э. «Сонечка» Л.Улицкой с тендерной точки зрения: новое под солнцем? // Преображение. 1998. - № 6.

148. Мильман Н. Читая Петрушевскую: Взгляд из-за океана. СПб.: Ротапринт, 1997.

149. Михайлов A. Ars amatoria или Наука любви по Петрушевской // Литературная газета. 1993. - 15 сентября.

150. Младшая шестидесятница: В четверг поутру с Людмилой Улицкой // Общая газета. 2002. - 16 - 22 мая.

151. Мокроусов А. Всюду Родина. Эмигрантский привкус «новой» русской прозы // Новое время. - 1999. - № 26.

152. Морозова И. Театр для чтения Нины Садур // Книжное обозрение.- 2 марта.

153. Наумова Н. Черты современной героини // Нева. 1978. - № 10.

154. Невзглядова Е. Эта прекрасная жизнь // Аврора. 1986. - № 10.

155. Невзглядова Е. Сюжет для небольшого рассказа // Новый мир. -1988.-№4.

156. Нелин И. Шум шепота // Звезда. 2002. - № 6.

157. Немзер А. Дикая животная сказка: Издан роман Людмилы Петрушевской // Время новостей. 2004. - 4 июня.

158. Непомнящий В. Избранница поэта// Неделя. 1978. - № 1.

159. Ованесян Е. Плоды дарованной свободы // Литературная Россия. -1991.-4 января.

160. Ованесян Е. Распада венок // Литературная Россия. 1991.-6 сентября.

161. Ованесян Е. Творцы распада // Молодая гвардия. 1992. - № 3-4.

162. Пашкина Н. Магия творчества // Современная драматургия. 1990.- № 3.

163. Перцовский В. «Частная жизнь» как современная художественная идея // Урал. 1986. -№11.

164. Пискунов В. Осторожно: упрощение! // Литературное обозрение. -1978.-№5.

165. Пискунов В., Пискунова С. Уроки зазеркалья // Октябрь. 1988.12.

166. Прохорова Т. Особенности проявления мифологического сознания в художественной структуре романа Л.Улицкой «Медея и ее дети» / Русский роман XX века: духовный мир и поэтика жанра. Саратов. 2001.

167. Пруссакова И. Рец.: Улицкая Л. Сонечка // Нева. 1993. - № 1.

168. Резвова Т. У кого щи не густы, а у кого жемчуг мелок // Литературная Россия. 1970. - 26 июня.

169. Ремизова М. Лев Толстой и Людмила Улицкая // Независимая газета.- 1998.-29 июля.

170. Ремизова М. Grandes Dames прошедшего сезона // Континент. -2002.-№ 165.

171. Решетников К. Духи не дремлют: Новый роман Л.Петрушевской // Газета. 2004. - 20 мая.

172. Рыжова О. Дачница из литературного шоу // Литературная газета. -2004.- 19-25 мая.

173. Рыжова О. Коитус Кукоцкого, или Самя интеллигентная домохозяйка // Литературная газета. 2004. - 22 - 28 сентября.

174. Савкина И. «Разве так суждено меж людьми?» // Север 1990.2.

175. Свободин А. Как быть с Петрушевской? // Московские новости. -1989.-№ 11.

176. Сергованцев Н. Возвращение героя: Литературное обозрение // Огонек. 1968.-№44.

177. Скворцов В., Скворцова А. Самобытие человека в повести Л.Улицкой «Веселые похороны» // Вестник Волгоградского государственного университета Волгоград. - 2000.

178. Скворцов В., Скворцова А. О фабульном и символическом аспектах романа Л.Улицкой «Казус Кукоцкого» // Вестник Волгоградского университета. Волгоград, 2001.

179. Славникова О. Недолет указывает на цель // Урал. 1999. - № 2.

180. Слюсарева И. Оправдание житейского // Знамя. 1991. - № 1.'

181. Смелянский А. Предисловие к:: Петрушевская Л. Песни XX века: Пьесы //М., 1988.

182. Соколянский А. И в чудных пропастях земли. // Новый мир. -1995.-№5.

183. Старцева Н. Женский вопрос. Какие ответы? // Дон. 1988. - № 8.

184. Степанян К. Три шага к истине // Нева. 1989. - № 1.

185. Строева М. Мера откровенности: Опыт драматургии Л.Петрушевской // Современная драматургия. 1986. - № 12.

186. Суровцев Ю. Возможности «камерной повести» // Звезда. 1971.2.

187. Терещенко М. Время жуть: Неожиданный прорыв в творчестве Л.Петрушевской. Газета. - 2004. - 26 апреля.

188. Тименчик Р. Ты — что? или Введение в театр Петрушевской / Петрушевская Л. Три девушки в голубом: Сборник пьес. М., 1989.

189. Тимина С., Воронина О. Медея XX века: полемика, традиция, миф // Санкт-Петербургский университет. 1998. - № 16 - 17.

190. Тихомирова Е. Проникшие // Знамя. 1995. - № 7.

191. Топоров В. В чужом пиру похмелье // Звезда. 1993. - № 4.

192. Трофимова Е. Советская женщина 80-х годов: автопортрет в поэзии // Вопросы литературы. 1994. - № 2.

193. Трофимова Е. Предисловие к: Чего хочет женщина. Сб. женских рассказов. -М.: Линор, 1993.

194. Туровская М. Трудные пьесы // Новый мир. 1985. - № 12.

195. Туровская М. Память текущего мгновения. М., 1987.

196. Тучков В. Волшебные трансформации Нины Садур // Вечерний клуб. 1995. - 17 января.

197. Улицкая JI. «Принимаю все, что дается»: Беседу вела А.Гостева // Вопросы литературы. 2000. - № 1.

198. Урланис Б. Долг надо отдавать // Литературное обозрение. 1978.5.

199. Чепуров А. Уроки обыкновенной жизни // Нева. 1981. - № 8.

200. Чупринин С. Фрагмент истины // Литературная газета. 1984. - 10 октября.

201. Чупринин С. Взгляд сквозь миражи // Литературная газета. 1987. - 14 января.

202. Чупринин С. Россия на пути от самой читающей и самой пишущей страны в мире // Знамя. 1998. - № 1.

203. Чупринин С. Русская литература сегодня: Путеводитель. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2003.

204. Швыдкой М. Воспитание чувств // Московская правда. 1985. -5 апреля.

205. Шигарева Ю. Принцип Улицкой: без трупов и уныния (интервью с Л.Улицкой) // Аргументы и факты. 2003. - № 10.

206. Шитова В. Необременительные уроки психологии // Новый мир-1970.-№ 11.

207. Шкловский Е. Идущие вослед // Знамя. 1988. - № 4.

208. Шкловский Е. Косая жизнь: Петрушевская против Петрушевской // Литературная газета. 1992. - 1 апреля.

209. Щеглова Е. В своем кругу: Полемические заметки о «женской прозе» // Литературное обозрение. 1990. - № 3.

210. Щеглова Е. О спокойном достоинстве и не только о нем: Л.Улицкая и ее мир // Нева. 2003. - № 7.

211. Щуплов А. «Жить так, конечно, можно, но нельзя.» (интервью с В.Нарбиковой) // Книжное обозрение. - 1990. - 23 марта.

212. Эльсберг Я. Быт и духовная жизнь // Литературная газета. 1968. -11 декабря.

213. Якимова Л. Современная повесть и ее дебютанты // Советская'Сибирь. 1977. - 28 сентября.

214. Ярославцев И., Баранская Н.В. // Краткая литературная энциклопедия.-М., 1978.-Т.9.

215. Armstrong J. The second Russian Booker Prize // ASEES vol. 7, 22.

216. Goscilo H. Baranskaia / Dictionary of Russian Women Writers. West-port and al., 1994.

217. Parnell Ch. Beobachtungen zum "anderen Denken" in der russicshen "Frauenprosa" in: Jenseits des Communisms / Hg. von E.Cheaure. Berlin Verlag, 1996.

218. Ziolkovski M. Glasnost in Soviet Literature // Michigan Quarterly Review. 1991.-№ 4.