автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.03
диссертация на тему: Истоки национального своеобразия немецкой поэзии: реформа Мартина Опица и философия Якоба Бёме

Полный текст автореферата диссертации по теме "Истоки национального своеобразия немецкой поэзии: реформа Мартина Опица и философия Якоба Бёме"

003484559

На правах рукописи

Шаулов Сергей Михайлович

ИСТОКИ НАЦИОНАЛЬНОГО СВОЕОБРАЗИЯ НЕМЕЦКОЙ ПОЭЗИИ: РЕФОРМА МАРТИНА ОПИЦА И ФИЛОСОФИЯ ЯКОБА БЁМЕ

10.01.03-литература народов стран зарубежья (литература стран германской и романской языковых семей)

2 6 НОЯ 2009

Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

Воронеж 2009

003484559

Работа выполнена в Башкирском государственном педагогическом университете

им. М. Акмуллы

Официальные оппоненты доктор филологических наук, профессор

Ботникова Алла Борисовна

Защита состоится 16 декабря 2009 г. в 14 часов на заседании диссертационного совета Д 212.038 14 в Воронежском государственном университете (394006, г Воронеж, пл. Ленина 10, ауд. 14).

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Воронежского государственного университета.

доктор филологических наук, профессор Гильманов Владимир Хамитович

доктор филологических наук, профессор Ишимбаева Галина Григорьевна

Ведущая организация Самарский государственный университет

Ученый секретарь диссертационного совета

О А. Бердникова

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

В области художественно-исторического знания XX век прошел под знаком открыли и осмысления барокко как самостоятельного и эстетически самодостаточного явления «Открывалось» известное речь шла о новом видении исторически данного материала искусства, менявшем его восприятие и оценку, а заодно - концепцию литературно-исторического процесса. Это «открытие» органично включено в глубокий и плодотворный кризис гуманитарно-научной методологии, который разворачивается на протяжении века

Своеобразие барокко как объекта исследований проявляется в его активности по отношению к сознанию исследователя, в нечеткости границы между научным осмыслением и эстетическим переживанием. Это имеет прямое отношение к постановке проблемы нашего исследования- выбранный для него материал представляет явление, десятилетиями сопротивлявшееся попыткам теоретически определить его сущностное содержание и культурно-исторические границы, способствуя переформированию подходов к себе, стимулируя рефлексию гуманитарной науки. Понятие барокко и обозначаемый им комплекс культурной реальности и связанных с нею культурно-исторических и теоретических проблем обладают громадной идеологической и психологической емкостью и чрезвычайно тесно связаны с методологическими проблемами науки

Вся история «открытия» и изучения барокко в XX веке свидетельствует, что оно принадлежит не только прошлому оно «открывалось» и кристаллизовалось в художественно-историческом сознании как компонент актуального культурно-эстетического процесса, в котором влияния науки встречались с импульсами искусства, помогавшими формированию «языка описания» барокко

Одна из ведущих ролей в постановке и исследовании проблемы барокко принадлежит немецким ученым Немецкое литературоведение на протяжении столетия переживает две фазы наиболее интенсивного изучения проблем барокко Начало «героической фазы двадцатых годов»1, положено заимствованием термина «барокко» из искусствознания (статьи Оскара Вальцеля о современной поэзии как об «искусстве барокко наших дней»2 и Фрица Штриха «Лирический стиль семнадцатого века»3), а завершение растекается по 30-м и 40-м годам (первый том монументальной «Истории немецкой поэтики» Бруно Мар-квардга4 и поздние работы Генриха Вёльфлина5). Эта фаза, несомненно, не случайно совпадает во времени с экспрессионизмом в немецкой поэзии, многие адепты которого увлеченно актуализировали ее мотивы и использовали опыт

1 Garber, Klaus Europäisches Barock und deutsche Literatur des 17 Jahrhunderts Zur Epochen-Problematik in der internationalen Diskussion // Europäische Barock-Rezeption. Hrsg von K. Garber - Wiesbaden Otto Harrassowitz, 1991 S 11

2 Walzet Oskar Deutsche Voiknegsdichtung//ZfdU 29 (1915) S 449-455 Zitnach Midier Hans-Harald Die Übertragung des Barockbegriffs von der Kunstwissenschaft auf die Litera'urwissenschaft und ihre Konsequenzen bei Fritz Strich und Oskar Walzcl // Europäische Barock-Rezeption. S 95-96

3 Slrich, brttz Der lyrische Stil des 17 Jahrhunderts // Abhandlungen zur deutschen Literaturgeschichte / Franz Mmitker zum 60 Geburtstage dargebracht von Mitgliedern der Gesellschaft Munchener Germanisten - München C H Beck'sche Verlagsbuchhandlung Oskar Beck, 1916 S 21-53

4 Mariwardt Bruno Gescluchte der deutschen Poetik B 1 Barock und Fnlhaufklamng -Berhn, 1937

5 Wolfflm, Heinrich Itaben und das deutsche Foimgefühl - München F Bruchmann, 1931, Ders Gedanken zur Kunstgeschichte Gedrucktes und Ungedrucktes 4 Aufl - Basel, 1947

Второй фазой глубокой и всесторонней разработки проблем барокко стали 60-е годы, когда подъем интереса к этим проблемам приобрел интернациональный размах, термин «барокко» вновь подвергся критике и перепроверке, но утвердился и был принят, наконец, советской «отгепельной», а затем «застойной» наукой в позитивном смысле Публикация знаковых научных сборников6 говорила о стремлении восполнить пробел и интегрировать понятие барокко в принятую художественно-историческую парадигму Обилие публикаций и конференций, посвященных проблемам «раннего Нового времени» и их позднейшим отголоскам, свидетельствует о сохраняющейся актуальности барокко.

В 20-е годы создана, по сути, отрасль науки, посвященная немецкой поэзии XVII века, творчество ряда поэтов заново осмыслено, переиздано, выведено из тени Просвещения и классики Усилиями поколений исследователей и деятелей искусства «век классицизма» был осмыслен и как «эпоха барокко» Эта контроверза порой приобретала остроту актуальнейшей проблемы, а для отечественной науки - проблемы идеологической и методологической В 60-е годы эта деятельность возобновилась с новой силой, началось осмысление пройденного наукой пути Рубеж 70-х отмечен изданиями, документирующими и итожащими достижения предшествующих десятилетий7 В качестве образцов осмысления этого опьгга на исходе века можно указать на статью А. В. Михайлова «Поэтика барокко завершение риторической эпохи»8, первый раздел которой посвящен истории термина «барокко», и - М Ф Надьярных «Изобретение традиции, или Метаморфозы барокко и классицизма»9, оперирующую главным образом на испанском материале

И последние годы отмечены появлением масштабных обобщающих исследований' статья Н. Т Пахсарьян «XVII век как „эпоха противоречия"»10, книга В X. Гильманова «Симон Дах и тайна барокко»". Первая дает широкий и основательный обзор пройденного наукой пути и современных представлений Вторая - пример герменевтического проникновения в «тайну барокко»

Среди проблем, тематически и методологически важных для нашей работы и остающихся актуальными, первой должна быть названа проблема взаимоотношения барокко и классицизма как разных художественных систем, в «общем знаменателе» определяющих специфику эпохи, второй - собственная спе-

6 Ренессанс - Барокко — Классицизм Проблема стилей в западноевропейском искусстве XV - XVII веков - М , 1966» XVII век в мировом литературном развитии. - М, 1969

7 Deutsche Barockforschung Dokumentation einer Epoche Hrsg von R AJewyn - Köln, Berlin, 1970, Der literarische Barockbegnff Hrsg von Wilfried Banier - Dannstadt Wiss Buchges, 1975, Müller, Hans-Harald. Bd-rocklorsctmng lücoiogic ima мешоис Em Клриы исшышл 1S7C-w3C The sen-Verlag, 1973, Brauneck, Manfred. Deutsche Literatur des 17 Jahrhunderts - Revision eines Epochenbildes Ein Forsclumgsbencht 1945-1970 // DVLG 45 (1971), (Sonderheft Forschungsrcferate) S 378-468, Jaumarm, Herberl Die deutsche Barockhtcratur Wertung - Umwertung Eine nertungsgeschichtliche Studie in systematischer Absicht -Bonn Bouvier, 1975

См Михайлов А В Языки культуры Учебное пособие по культурологии - М «Языки русской культуры», 1997 С 112-175

' «Вопросы литературы» Июль - август 1999 С 77-109

10 Пахсарьян Н Т XVII век как «эпоха противоречия» парадоксы литературной целостности // Зарубежная литература второго тысячелетия 1000-2000 Учеб пособие / Под ред. Л Г Андреева — М Высшая школа, 2001 С 40-67

11 Гшьманая В X. Симон Дах в тайна барокко - Калининград. Терра Балтика, 2007

цифика барокко, приведшая ученых от понимания и исследования его как художественного стиля к такому расширению и углублению представления о нем, которое самую проблему стиля вывело за рамки этой специфики «< > барокко - это не стиль, а нечто иное Барокко - это и не направление»12

В ходе этой эволюции научный и художественный интерес к барокко не смог избежать диффузного взаимодействия с идеологическими коллизиями времени Отчетливый крен германского понимания барокко как проявления (наряду с готикой и экспрессионизмом) нацгюнальной художественной воли (В Воррингер13) не могло не рождать аргументов против использования термина в нашей науке, которой всякое проявление национальной проблематики бы-ю подозрительно и нежелательно Связь искусства барокко и -уже - поэтики барокко с национальными особенностями мышления, национальные типы барокко, - эти и связанные с ними пробпемы и сегодня не прояснены до конца14

Сближению позиций препятствовала и принятая в советской науке про-грессистская концепция исторического накопления в литературном процессе реалистического опыта Проблема барокко угрожала мировоззренческим основаниям науки прежде всего в том, что касается принципа историзма, соблюдать который в научном мышлении следовало неукоснительно, но который, тем не менее, понимался узко как синоним прогрессизма. Именно эта синонимия в предпочтении одной из исторически данных художественных систем - реализма - вела к методологическому антигсторизму «реализм» попадал в ряд понятий, которые, говоря словами Н. А Пахсарьян, служат «комплиментами, универсально прилагаемыми к художественным феноменам разных эпох, направлений и стилей»15. Проблема, однако, в том, что в разные исторические эпохи неодинаковый смысл вкладывался в понятия «жизнь», «правда», «реальность» и не совпадали принципы воплощения (разной) реальности в искусстве

Видеть в истории литературы развитие одного «творческого метода», значит игнорировать и собственную природу литературы, и принцип историзма Для литературы XVII в. Был изобретен «ренессансный реализм» «Этот термин, не применяющийся в научной литературе, взят нами для того, чтобы обозначить ту часть художественного наследия XVII столетия, которая не может быть отнесена ни к классицизму, ни к барокко и непосредственно связана с идеями и эстетическими позициями гуманистов Возрождения»16. Так классицизм и барокко оказываются нежеланными пришельцами ниоткуда

Изучение барокко в своей истории прошло путь от выделения его как самодостаточной художественно-стилевой формации, через констатацию образно-стилевых схоэдений с ним новейшего искусства и идею периодической по-

12 Михайлов А В Языки культуры С 115

13 См об этом Müller, Hans-Harald Die Übertragung des Barockbegnffs von der Kunstwissenschaft auf die Literaturwissenschaft und ihre Konsequenzen bei Fritz Strich und Oskar Walzel S 96

14Cp «Насущной задачей сегодняшней истории читературы становится изучение динамики становления и развития, особенностей национальных вариантов классицизма, < >» - Пахсарьян // Т XVII век как «эпоха противоречиям С 58

Пахсарьян Н Т XVII век ьак «эпоха противоречия» С 42

16 Артамонов СД, Самарин РМ История зарубежной литературы XVII века. - М, 1958 С 9 Курсив ной -СШ

вторяемости барочного типа поэтического мышления - к конкретно-историческому расследованию его семиотических и художественных механизмов.

Особенность ситуации в отечественной науке видится в том, что, после долгой борьбы с понятием барокко и в результате лавинообразного (в последние 30 лет) усвоения зарубежного опыта, фазы его эволюции переживаются практически одновременно 70-е годы отмечены полемикой между приверженцами внеисторической и надвременной сущности барокко, с одной стороны, и его исторической обусловленности и ограниченности, с другой В дальнейшем перевес получили исследования исторической специфики барокко, среди которых ряд блестящих работ А. В Михайлова17 Барокко выступает в них как высшая и завершающая ступень многовекового развития «риторического состояния культуры», не предполагающая продолжения

Вторая, отмеченная и АЗ Михайловым18, линия эволюции взглядов ведет от представления о переходном характере барокко к убеждению в его самоценности и самостоятельной роли в развитии искусства и поэтического мышления. Тем самьм проблема появления, особенно в XX в , художественных форм, изоморфных барокко, стимулированная во многом эстетическими пристрастиями художников модернизма, актуализируется сегодня в принципиально ином научном контексте, чем в 10-20-е гг. Этот контекст значительно преобразован опытом постмодернизма с его ощущением завершённости и «отстоенности» всего предшествующего культурно-исторического опыта

История, - и история литературы, - в XX веке, как никогда, проявила способность меняться и менять смыслы Один из главных импульсов этого непривычного поведения объекта исследования - барочная проблематика, тесно связанная с живой художественной практикой и литературным процессом. Это можно истолковать двояко, либо «барокко» - фантом «оптической» ситуации века, либо «воцарение» на исторической сцене этого «нового» явления сигнализирует о завершении большого исторического цикла, суть и смысл которого изначально определились в барокко Можно принять и оба толкования как взаимодополнительные именно ситуация конца определяет оптику времени

В этой «фундаментальной зыбкости», сохраняющейся несмотря на фундаментальные же достижения мировой науки в изучении барокко, - источник, с одной стороны, споров, не утихающих вокруг него, и, с другой стороны, непреходящей актуальности любого обращения к связанной с ним проблематике.

Реферируемое исследование выросло из многолетнего интереса автора к отдельным фактам типологической близости немецкой послебарочной лирики к зстст;:".гс:;с:.:у комплексу бгрсккс, чьим «естественным" ««пппшением и тем самым прецедентным текстом для диахронного сравнения служила поэзия XVII века. Логика таких исследований, обилие материала доя них и работа коллег в том же направлении19, привели к вопросу о типологическом своеобразии

17 См , напр, собранные в приведенном выше издании Михайлов А В Языки культуры См также Михайлов А Время и безвременье в поэзия немецкого барокко // Рембрандт Художественная кулыура Западной ГвропыXVIIв -М, 1970 С 195-220

18 Михайлов А В .Языки культуры С 114-115

19 См , напр Europäische Barock-Rezeption.

национальной поэзии Германии последних четырех столетий, объяснение которому виделось в истоках ее формирования, обусловивших становление репрезентативных поэтических структур, динамично устойчивых и позволяющих объекту изучения, несмотря на последующие трансформации, самоидентифицироваться как единое явление, сохраняющее специфические особенности, -немецкая национальная поэзия Так определился предмет исследования типологическая специфика основных (порождающих) факторов, взаимодействием которых обусловлено ее своеобразие

Воплощенные в слове, эти факторы стали объектами исследования. В первую очередь, это теоретическое и художественное творчество Мартина Опица (1597-1639), - фактор, наиболее определенно означивающий историческую цезуру в истории немецкой поэзии и тяготеющий к формальнологическому обоснованию ее новых поэтологических принципов, практически закрепляемых поэтическими образцами Этот объект интересует нас, во-первых, с точки зрения его типологической специфики, проясняемой как со стороны его собственной идейно-содержательной устремленности, так и со стороны историко-литературного контекста и взаимоотношений с ним

В контексте же мы обращаем внимание, прежде всего, на духовную атмосферу, сложившуюся в Европе и, в особенности, в Германии на рубеже XVII в. и формировавшую характер национальной поэзии Вопрос об органичности опицианства в этой атмосфере проясняется как анализом исходных принципов поэтологии и собственных стихотворений реформатора в сравнении с произведениями современников, так и рассмотрением под этим углом зрения ближайших следствий опицианской реформы в творчестве Пауля Флеминга (16091640), несущем в основании - в концепции человека - печать этой атмосферы

В качестве объекта исследования, воплотившего этот второй фактор формирования немецкой национальной поэзии, в работе представлено творчество великого философа-мистика начала XVII века Якоба Беме (1575-1624), наиболее ярко выразившее, а во многом и определившее своеобразие немецкой интеллектуально-духовной ситуации в пору Тридцатилетней войны и мировоззренческие основы господствующего в эту эпоху менталитета, на который накладывается и который оформляет реформа Опица в поэзии

Этот второй объект выражает и, на наш взгляд, впервые существенно воплощает в немецком слове не менее, если не более, важную для формирования особенности национальной поэтики тенденцию, в русле которой складывается специфический синтез лирического переживания и философского осмысления мира, отличающий немецкую поэзию, а нередко и немецкую философию, на протяжении их истории Такое, - проторомантическое, - синтетическое лирическое сознание, которое самое себя и природу переживает в глубоком метафизическом контексте как часть и воплощение безграничной мировой жизни, обрело себя в личности и сочинениях Бёме и не осталось незамеченным, оказав мощное воздействие на немецкую поэзию

Актуальность обращения к тому и другому объекту обусловлена нерешённостью в отечественном литературоведении ряда проблем в их представле-

нии В их описании, в каждом случае по-своему, сохраняется печать научных подходов, в значительной мере изживших себя,.

Так, сущность и историческая роль опицианской реформы кажутся очевидными и хорошо известными Но и сегодня нет согласия в вопросе о типологии традиции, заложенной реформатором в основание национальной поэзии В общем виде это проблема соотношения в литературе XVII века классицизма и барокко, в частности - вопрос о национальной версии этого соотношения и о типологической специфике национальной поэзии в момент ее становления. В решении этого вопроса оказывается не столь важна степень соответствия теоретических устремлений самого Опица классицистическому канону, - хотя и это требует более пристального рассмотрения, - сколь важно, в какую ментальную среду погружен теоретик, на какую ментальную культуру его теория накладывается и какую в связи с этим порождает художественную практику, в том числе его собственную, в решающей степени соотнесенную у него с теорией, и его школы, прежде всего в лице ей первого и наиболее репрезентативного представителя Пауля Флеминга Вопрос заключается в степени когерентности формально-поэтических устремлений Опица и его современников (в том числе старших, - Г Р Веккерлина, например) общему состоянию интеллектуально-духовной атмосферы, в которой они совершаются Постановка этих вопросов актуализирует рассмотрение второго из названных объектов исследования

В отношении его в нашей науке нерешенных вопросов больше, чем верифицированных ответов он из того ряда явлений, который в наибольшей степени подпадал под пресс идеологического предубеждения К многочисленной и полидисциплинарной20 литературе о Беме за рубежом отечественная наука добавила единичные обращения к этому материалу, иногда разделенные десятилетиями и в разной мере отягощенные ее былым состоянием Для нее этот объект представляет собой комплексную историко-культурную проблему

Основная цель исследования - выявить в предмете исследования единое мировоззренческое основание, воплотившееся в поэтико-философской концепции мира и человека, общей для различных течений барочной лирики и мистической философии в Германии

Исходя из этой цели, определены следующие задачи работы

• Проанализировать культурно-политическую ситуацию, в которой появляется и воспринимается реформаторская инициатива Опица, и ее отличие от исходных принципов французского классицизма.

• Выявить исходные поэтологические принципы «Книги о немецкой по-лпп» Спица и квалифицировать ;:х г г.арадкгме "Плато;: "те Арнстотечь44 -«Барокко - Классицизм»

• Определить место Опица в литературной ситуации рубежа 20-х годов в контексте формирующегося барочного направления в немецкой лирике (Юлиус Цинкгреф, Георг Рудольф Веккерлин)

20 Кроне «ессествешгагои в нашей представлении историко-философского аспекта Б^не привлекает устойчивое внимание исследователей и в качестве актуального философа, и как теолог, и как носитель профети-ческого дара в Новое время, конечно, и как неотьечленый участник художественно-исторического процесса.

• Провести анализ образцов лирики Опица на идеологическом фоне его теоретической поэтики и в свете постановки типологической проблемы совместимости барочных оснований поэтики и классицистического стремления к ясности и «легкости» поэтического высказывания

• Эксплицировать и проанализировать поэтико-философскую концепцию человека, составляющую основу лирического самоопределения в мире в поэзии Пауля Флеминга

• На примере лирики Опица и Флеминга показать роль и значение пет-раркизма в становлении нового поэтического самосознания в пору формирования немецкой национальной поэзии

• Поставить вопрос о ренессансном генезисе концепции мира и человека, выявленной в лирике Опица и Флеминга, и о ее органичности для духовной ситуации в Германии кануна и начала Тридцатилетней войны. Рассмотреть этот вопрос в свете едва затронутой нашей традиционной ренессансологией роли герметического духовно-практического опыта, ассимилировавшегося с христианской доктриной на протяжении XVI века.

• Дополнить традиционное представление об интеллектуально-духовной атмосфере в Германии накануне «большой немецкой войны» анализом специфики и культурно-исторической роли «розенкрейцерского фурора» и выраженных в идеологи розенкрейцеров новых конфессионально-реформаторских и социокультурных устремлениях

• Вскрыть знаковый характер восприятия и переживания собственной жизни и историко-политической реальности в биографической повседневности и духовно-интеллектуальной практике Якоба Беме

• Представить наследие Бёме как проблематичный объект истории литературы и истории философии, выявить характер и корни этой проблематичности

• Рассмотреть онтологию и антропологию Беме как предмет и содержание его непреднамеренно-лирического словесного творчества

• Проанализировать образ автора в сочинениях Беме в связи с вопросом жанрово-родовой принадлежности его творчества

• Сопоставить концепцию человеческой жизни в произведениях Бёме и Гриммельсгаузена в свете идеи греховности человека, «схваченного» миром, и его спасения

• Рассмотреть присущий слову Беме диалогизм как драматическое начало его сочинительства в связи с поиском жанровой определенности - свидетельство присутствия в его творчестве собственно литературной рефлексии Показать общность мотива недеяния в его концепте спасения человека с аналогичным мотивом в драматургии Андреаса Грифиуса

• Проанализировать лирическое начало в творчестве Бёме в контексте явленного в лирике эпохи самоосмысления человека, в частности, показать сюжетные схождения с лирическими пассажами его прозы в стихотворениях Флеминга

• Эксплицировать в онтологии и гносеологии Беме его «эстетическую доктрину», реализованную практически в его словесном творчестве. Показать ее принципиальную общность с представлением о теургических истоках поэзии, лежащим в основании барочной поэтологии, включая «Книгу ..» Опица

Методология исследования представляет собой комплексный подход, соединяющий структурно-типологический и историко-генетический методы в их синхронически-диахроническом единстве Структурно-типологический метод позволяет выявить типологию рассматриваемых объектов Историко-генетический метод позволяет выявить их связи с предшествующей фазой развития культуры и наметить перспективу развития содержащихся в них смыслов в дальнейших трансформациях национальной поэзии и философии

Методологической базой диссертации также стали труды таких выдающихся ученых, как С. С. Аверинцев, Л М Баткин, М. М Бахтин, Ф А. Йейтс, И. Т. Касавин, А Ф Лосев, Ю. М Лотман, А В. Михайлов," А А Морозов, Л. Е. Пинский, Ю Тынянов, М. Широцки и др

Научная новизна. Пафос исследования может быть выражен словом синтез, что означает синтезирующую направленность анализа Как традиция, начатая Опицем, так и философия Беме рассматриваются в русле поиска и определения общего концептуально-ментального основания, объединяющего противопоставлявшиеся нашей наукой явления и придающего целостность литературно-историческому процессу в Германии XVII века Обращается особое внимание на моменты историко-генетической сращенности того и другого объекта исследования с предшествующим им развитием национального и общеевропейского философского и поэтологического мышления и с тенденциями последующего развития национальной поэзии и классической немецкой философии

Под этим углом зрения в работе уточняется типологическая специфика реформы Опица, - как фактор, во многом определяющий её национальное своеобразие Опицианская поэтика рассматривается в парадигме барокко и классицизма, решается вопрос о соответствии «правил», восходящих к теории классицизма и признаваемых поэтом в качестве возможных и обязательных для себя и для немецкоязычной поэзии в целом, - его собственной поэтической практике, барочной по существу Тем самым историческая ситуация сосуществования и взаимодействия в европейском литературном процессе двух художественных систем получает более конкретные структурные очертания в рамках отдельной национальной версии этого процесса

По-новому в работе предстает и творчество Пауля Флеминга в свете мировоззренческих основ его поэтики, пппяпиштгхря в ппппптенной в его стихах поэтико-философской концепции человека Ее анализ позволяет видеть то единое духовное основание, без учета которого сегодня едва ли возможно достоверное представление о немецкой поэзии барокко в целом и о взаимоотношениях её течений Попутно уточняется и роль петраркизма в истории немецкой поэзии, далеко не однозначно негативная, как это часгго представлялось.

Интеллектуально-духовные конструкты эпохи барокко, выразившиеся, в частности, в концепции человека в лирике Флеминга, рассмотрены в работе с точки зрения их генезиса и исторической специфики, что позволяет поставить

вопрос об органичности и естественности этого мировоззрения на исходе Ренессанса и, конкретно, в Германии перед Тридцатилетней войной. При этом особенное внимание уделено едва затронутой нашей наукой проблеме места герметического мировоззренческого комплекса в ренессансной идеологии и его роли в становлении барочной ментальной культуры.

В этом контексте и культурная фигура Беме предстает чрезвычайно репрезентативной и влиятельной Его философские построения рассматриваются в работе как содержание его произведений в контексте мировоззренческих и идейно-образных структур, проявляемых в произведениях художественной литературы эпохи, которые избираются в качестве репрезентативных образцов поэтического фона. Особое внимание уделяется обращению Беме со словом, алхимическому приращению смысла и метафоризации употребляемых им имен, понятий, сюжетов библейского канона, которым тем самым придается фигуративное значение как знакам описания человеческой ситуации в мире

В центре внимания автора такие качества его текстов, как лиризм, суггестивность, авторефлексия и диалогизм речи, придающие ей поэтическую эмоционально-экспрессивную окраску В работе анализируются примеры проявления драматического и лирического начал прозы Беме, сходство выраженного в ней переживания мира и концептуального представления о месте человека в нем с аналогами в художественной литературе времени, в частности, схождение лирических сюжетов Беме и Флеминга, что принципиально расширяет границы сферы влияния философа-мистика на лирику, признававшиеся нашей наукой до сих пор в рамках «религиозно-мистического течения»

Впервые ставится вопрос о литературной специфике сочинений Беме, об их жанрово-родовой принадлежности Вопрос этот решается путем анализа образа автора, присутствующего в них, в его диалогически-провокативном взаимодействии с читателем. Решение этого вопроса затрагивает актуальную теоретическую проблему жанрово-родовой классификации литературы возможность выделения четвертого рода поэзии - тровокативного», в собственном безоценочном смысле слова «провокация» действие словом с целью вызвать отклик реципиента. В постановке этого вопроса автор отчасти опирается на работу В В Рутковски21, тем самым вводя её в актуальный научный оборот.

В работе впервые ставится и решается вопрос об эстетическом содержании философствования Беме и об отношении имплицитно содержащейся в ней «эстетической доктрины» к поэтологическим предпочтениям эпохи, прослеживается глубокая органическая связь между его онтологией, гносеологией, эстетикой и собственной писательской практикой, раскрывается фундаментальная мировоззренческая общность его внутренней эстетической позиции и исходных принципов барочных поэтик

Основные положения исследования, выносимые на защиту.

1. Опицианское понимание поэзии исходит из представления о её теургической сущности, берущей начало в божественном истоке и основании мира;

21 Rullkowski W V Die literarischen Gattungen Reflexionen über eine modifizierte Fundamentalpoetik. -Bern und München A Trancke AG Verlag 1968

поэзия, в представлении Опица, есть в своем роде конфессия, хранящая древнее откровение, и одна из оккультных наук, претендующая на актуальную направляющую роль во всех формах человеческого поведения, пафос «классицизма» в редакции Опица, опиравшегося на самые распространенные классицистические поэтики (Скалигер), состоит в следовании единому внеположенному миру порядку, с которым поэт сверяет свои впечатления, «изобретая» «предмет» поэтического воплощения Эти поэтологические принципы в сознании Опица прямо связаны с категорией национального, типологически они когерентны основам эстетики барокко и являются общими для целого ряда барочных поэтик, одной из первых среди которых и была «Книга о немецкой поэзии» Опица

2. Своей «Книгой .» Опиц манифестировал уже начавшийся в немецкой поэзии к 1624 году поворот к барокко и возглавил его, сознательно строя свою поэтическую практику как свод образцов, воплощающих его теоретические позиции. Между теорией и практикой Опица нет противоречия, он справедливо считается одним из первых классиков поэзии барокко в Германии

3. Одним из путей приобщения немецкой поэзии к общеевропейскому художественному опыту явилось следование канону петраркизма, которое, однако, от распространенного в неопетраркистской поэзии времени стилистического эпигонства, пародированного уже в «Книге о немецкой поэзии» Опица, отличалось связанным с сакральным представлением об истоках поэтического вдохновения пониманием магического формирующего воздействия поэтического слова, прежде всего, на личность поэта, обретающую в слове себя самоё и своё бессмертие.

4. Концепция человека в лирике Флеминга вписывает жизнь и переживания лирического субъекта в онтологическую конструкцию взаимодополнительных и взаимообратимых отношений Бога и человека, корни которой прослеживаются вплоть до патристики и Посланий Св Павла Человек предстает как носитель абсолютного сверхличностного начала, внутреннее восхождение к которому и переживание общности с которым, сопряженные с преодолением индивидуальной обособленности, составляют нравственный смысл и цель его земного существования Эта концепция свидетельствует о том, что «школа Опица» не только не противоречит логике исторического развития национальной поэзии в последующие десятилетия (Грифиус, «мистическое течение» и др ), но во многом предвосхищает, начинает его и выступает для него в качестве образца

5. Анализ концепции человека в лирике Флеминга показывает, что в само»* основянии рг« тшпичегкогп самосознания его миооошушение питается концепциями мистической философии эпохи, что не мешает его сознательному опицианству, сакральный исток поэтологии которого предстал у него как словесная магия палингенетического перерождения и причащения «высшему благу»; это свидетельствует о глубоком и повсеместном распространении в интеллектуально-духовной атмосфере эпохи гностико-герметического двойственно-фигуративного представления о мире и человеке.

6. Историческим истоком мистико-религиозного переживания знаковой двойственности мира в поэзии XVII века является «прекрасное воодушевление

самосознания» (Гегель) в позднеренессансной мистической философии, на протяжении предшествующего столетия ассимилировавшей в христианскую идеологию гностико-герметический комплекс идей, оформлявший в оппозиции к церковной доктрине оккультную теорию и практику соединения человеческого духа с духом Божьим Личностное переживание этой перспективы, служившее мерилом верификации знания о мире, воплощаемого словом, вело к образованию в философской литературе специфического жанрового симбиоза интеллектуальной спекуляции и лирической поэтичности.

7 Духовно-интеллектуальная атмосфера, в которой формировалась культурная фигура Якоба Бёме, вынашивала розенкрейцерский стиль мышления, в котором природа мыслилась как форма презентации Божества, а потому всякая отдельная наука (и «наука поэзии» в том числе), так или иначе, представала «скрытой (или явной) теологией», несла печать исходного синкретизма человеческого сознания и была призвана содействовать «просветлению человека», в чем виделся залог «всеобщей реформации» мира. Уже на стадии становления личностного самосознания, в жизненной практике и в отношении к исторической современности - в глубоком соответствии этому стилю мышления - Беме являет собой пример восприятия и переживания мира как фигуративного воплощения в символах и знаках временной реальности вечных и непреходящих сущностных сил и первопорождений Божьих

8 Авторское самосознание Бёме исходит из неоднократно пережитого момента откровения, которое он воспринимает и, - после долгой внутренней борьбы, - принимает как свыше возложенную на него лично миссию открыть читателю «истинное знание», «корень и основание» мира в его «неточном» качестве, без чего невозможно понять окружающий - «внешний» - мир и найти путь к спасению, находясь во власти царящей в нем «Турбы» - бесконечного противоборства воль, отпавших от единой Божественной Воли и извративших ее в своих частных стремлениях Это самосознание придает философствованию Беме изначально лирический, а по целевой интенции - ярко суггестивный характер Лирическая философия Беме это явление, несомненно, сопредельное и соприродное философской лирике

9 Онтология рождающегося мира - непрерывно и всевременно длящегося «божественного рождения» (рождения Бога в природу) — предстает в сочинениях Бёме как процесс психологический, исполненный глубочайшего драматизма и этически противоречивый В этом смысле можно говорить об антропологизме картины мира у Беме, которая может быть представлена и как проекция психосоциального опыта, знакомого автору, который, не имея определенного терминологического аппарата и не обладая навыками спекулятивной культуры, вынужден создавать язык описания открывшихся ему сущностей и, постоянно рефлектируя по поводу своего письма, сознает, что язык, созданный в «частичности», не в состоянии отразить то, что «видит дух», а потому прибегает к «подобиям», иными словами к «речи, отчужденной от прямого смысла», то есть - к поэтической Метафоризации и расширению смысла подвергаются в его сочинениях также имена и понятия из Священного Писания.

10. Человек в философии Беме конципирован в дихотомическом противопоставлении единства изначальной божественной воли и множественности её природного воплощения как своеобразная аксиологическая и смысловая ось мира, связующая его уровни, равная ему по значению и целиком заключающая это значение в себе (внутренний человек). Превосходя в этом своем качестве и предназначении любое другое существо, будь оно духовной или материальной природы, человек вместе с тем во «внешнем рождении» оказывается жалким пленником собственной самости - «1сЫ1е1Ь>, обреченной на гибель игрушкой безжалостной Турбы Его спасение Беме связывает с отказом от индивидуально-волевого суверенитета и всецелой готовности предаться воле Божьей, что мыслится как «смерть себе» для «жизни Богу»

11 Проблема спасения души (ЕйоБшщзргоЫет) - центральная проблема духовной жизни эпохи и центральная в философии Бёме - образует над конфессиональными противоречиями и помимо определяемой ими проблематики времени более общую мировоззренческая парадигму, объединяющую непохожих друг на друга и живущих в различных социально-исторических обстоятельствах мыслителей и художников в их отношении к миру и в стилистических формах выражения этого отношения. В этой парадигме Беме предстает равноправным участником внутрилитературного диалога, во многом определяя его дискурсивные ходы

12 При общности проблематики (спасение души) и ценностной ориентации, обусловивших стилистическую близость в осуждении мира, финальная робинзонада Симплициссимуса в романе Гриммельсгаузена воспринимается как ответ Беме, не лишенный полемического момента тогда как у Бёме это проблема волевого выбора самого человека, - погруженный в плотный и неудержимый поток жизни, человек Гриммельсгаузена не в состоянии по собственной воле ни покинуть мир, ни противиться ему, ни изменить свою жизнь. Лишь фантастическое и провиденциальное стечение обстоятельств вырывает Симплициссимуса из объятий мира

13. Философской прозе Бёме органично присуще драматическое начало, коренящееся в его онтологической концепции сотворения мира как саморазделения Бога в себе с наделением рождающихся сущностей свободой воли, отдельной от изначальной воли Бога и извращающей её, иначе говоря, - во внутреннем противоволии в божественной сущности в момент рождения мира (во «втором принципе» - «вечной природе»).

14. Драматическое начало, проявляющееся в сочинениях Бёме в принци-

ПИаЛЬКСп дпсшОшчнОСХй с!и усчм, ииращсшшп к чпГщслп/ и у чшьшшищсн 1Л и

возможное восприятие и реакцию, имеет тенденцию к оформлению в виде диалога между аллегорически персонифицированными абстракциями или условными персонажами, что автор допускает вполне сознательно и склонен оправдывать дидактическими целями Сформулированная в разговоре Учителя и Ученика «О сверхчувственной жизни» стратегия спасения в миру через отказ быть в нем субъектом действия предвосхищает проблематику драмы мученичества Андреаса Грифиуса.

15 Рефлексия, сопровождающая моменты драматургического оформления высказывания, свидетельствует о том, что такая форма ассоциируется в авторском сознании с литературностью и представляется ему искусственной, очуждающей мысль В целом почти драмы Бёме представляют собой диалогизацию единой авторской интенции и погружены в стихию единого авторского голоса

16 Наиболее естественно в речи Беме воплощается лирическое начало, обусловленное источником и характером его философствования воспринятое откровение, ощущение пророческой миссии, суггестивное стремление, подкрепляемое демонстрацией и интерпретацией личного духовного опыта, - все это рождает в его прозе такие пассажи, которые обладают относительной замкнутой целостностью и лирической сюжетностью, что позволяет рассматривать их как стихийно возникающие стихотворения в прозе, никак не отрефлектирован-ные, рожденные вдохновением, искренностью переживания и страстью мысли

17 Сюжетно-лирические параллели и переклички с идеями и лирическими пассажами в прозе Беме, обнаруживаемые в лирике Флеминга, свидетельствуют о воздействии теософа на поэзию эпохи, далеко выходящем за рамки обычно возводимого к его творчеству «религиозно-мистического течения» в поэзии барокко

18 Жанрово-родовая природа сочинительства Беме не укладывается в традиционно принятое деление поэзии на эпос, лирику и драму и побуждает исследователя обратиться к возможности выделения (с опорой на прецеденты в теоретической литературе) четвертого рода, которому может быть дано рабочее наименование «провокативного» в смысле ориентированности художественного высказывания на ответное действие (словом или поступком) со стороны реципиента, что и является основным признаком этого рода литературы, переформирующим и подчиняющим себе другие интенции- нарративную, драматическую и лирическую

19 В философии Беме имманентно содержится зерно эстетической теории, прорастающее порой собственно поэзией и в поэтически претворенном виде воплощающей представление о гармонии и художнике, сущности и смысле, цели и средствах искусства Эстетика Беме вырастает из его онтологии и гносеологии, обладающих принципиально семиотическим характером и рассматривающих человека в системе семиотических отношений между исходной Божественной Волей и миром, предстающим как претворенное и многократно редуплицированное Слово Божье, войти в созвучие с которым человек способен и должен, отказавшись от своеволия и предавшись как «инструмент» истинной музыке единого неточного звука Творения. Всем строем своей философии Беме не только глубоко созвучен эстетическим предпочтениям современников, но придает этим предпочтениям фундаментальную основательность

20 Поэтико-философская концепция двойственности мира и человека (двоемирие), лежащая в основании художественной системы барокко, имплицитно присутствует и претерпевает трансфрмации на последующих исторических этапах лирического мироосмысления и самоопределения человека, обеспечивая самоидентификацию и преемственность немецкой национальной по-

эзии на протяжении ХУИ-ХХ веков, и может служить основой построения ее теоретической истории, в которой постепенная экспликация этого основания стимулирует процесс художественной авторефлексии, завершающийся в эпоху экспрессионизма, что ведет к завершению истории немецкой поэзии в качестве национальной к середине XX века

Теоретическую значимость работы автор видит в том, что она

- способствует прояснению позднеренессансной специфики и динамики становления единого мировоззренческого основания, генезиса и сосуществования в литературе XVII века художественных направлений классицизма и барокко на примере немецкой национальной версии этого процесса,

- проливает свет на проблему отношения, взаимовлияния и диффузии мо-тивных структур между мистицизмом духовного менталитета эпохи, теоретической поэтикой и лирической поэзией, в частности в Германии;

- доказывает принципиальную возможность рассмотрения философской концепции мира и человека как художественного содержания;

- подтверждает возможность теоретического выделения в отдельный литературный род художественных текстов, сориентированных как прямое воздействие на реципиента с целью вызвать его встречную реакцию,

- намечает контуры теоретической истории немецкой национальной поэзии (начало XVII - середина XX вв), основанной на логике постепенной авторефлексивной экспликации лежащей в основе ее художественной системы концепции двоемирия.

Практически материал диссертации может быть использован как в целях корректировки общих курсов истории зарубежной и, в частности, немецкой литературы, так и для подготовки специальных курсов, например, по программе магистратуры. Отдельные положения работы применимы на практических занятиях по истории немецкой литературы.

Основные положения работы получили апробацию на ежегодных научных конференциях профессорско-преподавательского состава БГПУ им М Акмуллы (1997-2008), на международных научных конференциях, в Перми («Филология на рубеже ХХ-ХХ1 веков», 1996) и Калинанграде («Актуальные проблемы лингвистической семантики и типологии литературы», 1996), Москве (конференции, проводившиеся ГКЦМ «Дом Высоцкого» в 1998, 2000, 2003 гг.; У-й съезд Российского союза германистов «Типология такстов Нового времени», РГГУ, МГПУ, 2007)) и Самаре (проводилась «Центром В Высоцкого в Самаре» и СГУ в 2003 г), в Уфе («Образование, язык, культура на рубеже XX-XXI ёь :/, 1998, ВЗГУ, «Приблемы лишвистики, методики обучения иностранным языкам и литературоведения в свете межкультурной коммуникации», 2007, БГПУ им М. Акмуллы), в Волгограде («Классические и неклассические модели мира в отечественной и зарубежной литаратурах», 2006 ВолГУ) и Петербурге (XXXVI Международная филологическая конференция в СПбГУ, 2007); на «Пуришевских чтениях» МПГУ (1999, 2001), на «Лафонтеновских чтениях» в СПбГУ (1999, 2000, 2001), на конференциях в МГУ им. М. В. Ломоносова «XX век как литературная и художественная эпоха» (1999) и «XVIII век- судьбы поэзии в эпоху прозы» (2000); на всероссийских конферен-

циях в Уфе («Языки Евразии этнокультурологический контекст», 2003; «Трансформация общества: наука, педагогика, производство», 2005, в БГПУ им. М. Акмуллы), и Воронеже («Творчество Владимира Высоцкого, итоги и перспективы изучения», 2007), на Региональной научно-методической конференции «Лингвистика, методика и литературоведение в учебном процессе», (г Уфа, 2005), на Зональной научно-практической конференции литературоведов Поволжья (1996, Самара) Положения диссертации докладывались на заседаниях постоянно действующего научного семинара «Третье литературоведение» (г Уфа)

Диссертация состоит из введения, девяти глав, проблемно-тематически объединенных по три в разделы, заключения, приложения, содержащего два историко-литературных экскурса, и списка использованной литературы (291 наименование).

СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во введении рассматриваются процесс становления и эволюции научных взглядов на явление барокко в истории литературы, его своеобразие как объекта исследования, причины его долговременной актуальности, поставлены цель и задачи исследования, определены теоретические основы и методология работы, обоснованы актуальность темы и новизна научных подходов к ней, изложены основные положения, выносимые на защиту.

Первый раздел диссертации «Опицианская ориентация немецкой поэзии: классицизм или барокко?» посвящен вопросу о типологии национальной традиции, следующей Опицу, и содержит три главы.

В первой главе «Теоретическое самоопределение Мартина Опица» по-этология, выраженная им в «Книге о немецкой поэзии», рассматривается на фоне актуальной культурно-исторической проблематики, формирующей вектор национальной аксиологии, и в поле теоретической парадигмы «классицизм -барокко». Глава делится на три параграфа

В первом - «Культурно-исторический фон типологической проблемы» -«Книга » Опица предстает как проявление общенациональной тяги к форме, определенности и порядку в стране, раздираемой конфессионально-политическими противоречиями, социально-политическими фобиями и эсхатологическими ожиданиями В поистине трагической ситуации поэзия впервые приняла ответственность за воплощение всей полноты переживания жизни и самоопределения человека в мире и тем самым - ответственность за нацию, единый национальный язык стал не только инструментом и предметом искусства (то есть - и целью творческого усилия), но - залогом и свидетельством самого существования нации Обозначение опицианской эпохи как «часа рождения немецкой поэзии»22 не преувеличение

Нормы стихосложения, - в иной атмосфере не более, чем учебник, - в Германии вписывались в национальную ментальную парадигму пропасти между тем, что сеть, и тем, что необходимо должно быть. Эти «точки опоры» на-

72 Becher J R Gesammelte Werke Bd 13 Bemühungen I - Berlin u. Weimar Aufbau, 1972 S 237-238

17

ционапыюго самосознания на протяжении столетий «разъезжались», рождая силовое поле, в котором просто правило превращалось в «проводник» высокого напряжения страсти и мысли. В их горниле и завезенный из более благополучных стран классицизм, оборачивался чем-то иным Склонность к канонической регламентации стихотворной речи оказывается в ряду таких насущных национальных потребностей (и ценностей), как единые и общепризнанные нормы языка и строгая социальная иерархия, дисциплина и порядок как в нравственно-бытовой, религиозной и государственно-политической сферах

«Книга . » Опица отличается от других «поэтик классицизма» прежде всего национальной озабоченностью, в свете которой единство поэзии, языка, нравов и политики, приписываемое германцам, при всем «классицизме» автора, выступает как национальная добродетель, чуждая античному миру, который для французского классицизма, напротив, был непререкаемо авторитетным источником абсолютных художественных ценностей

Второй параграф «Классицизм, барокко » посвящен осмыслению пара-дигмальной специфики соотношения названных художественных систем

Классицизм не был одним из направлений, поскольку исходил из науки поэзии, претендовавшей на общезначимость Поэзия, не следовавшая ей, была «неправильной», «безвкусной». В живом литературном процессе, особенно в лирике, определение границ канона оставалось делом вкуса «Поэтика» Скали-гера (1484-1558), опорная для Опица и теоретиков классицизма, позже абсолютизировавших ее «правила», признает их проблематичность для лирики, фактически выводя ее из-под аристотелевского определения поэзии, поскольку «существует множество стихотворных жанров, <. > в которых вообще нет подражания»23. Не случайно барочные поэтики оперируют главным образом на лирике и интенционально дополяют2Л классическую теорию

Внутренняя противоречивость классицистско-барочной поэтологии восходит к несогласию Аристотеля с Платоном, чье представление о божественном истоке поэзии столь же непререкаемо, сколь и плохо с ним сочетающееся учение его ученика о мимесисе. Решительному разделению поэтики на «классицизм» и «барокко» препятствует их ренессансная контаминация идеализация изображаемого объекта в учении Аристотеля остается лазейкой для платоновского эйдетизма Но когнитивно-эстетическая логика этих «уклонов» не одна и та же. Классицистская художественность призвана повторить природу, пусть и идеально, - пафос барокко - не в изображении видимого, а в выражении сокровенного; цель поэтики - универсальный язык истолкования природы, явления КСТСрОЙ фигуративны, метафора — КОГНИТИВНЫЙ Принцип, амплификация — знак безграничности и невыразимости смысла —

В параграфе третьем « и „Книга. " Опица» в рамках этой парадигмы рассматривается «Книга о немецкой поэзии»

Она написана под знаком Платона, хотя и Аристотель в ней, естественно, упоминается. Кроме прямых апелляций к Платону о более глубоком знакомстве

71 Литературные манифесты западноевропейских классицистов - М-, 1980 С 70

24 Ср Грасиан Б Остроумие, или Искусство изощренного ума // Испанская эс-етака. Ренессанс Барокко Просвещение -У., 1977 С 169-170

автора именно с его идеями свидетельствует ода в конце пятой главы (см «Пресыщение ученостью»25) «< > Daß ich, Plato, fur und fur / Bin gesessen über dir, <.. >» Непосредственное знакомство Опица с аристотелевской «Поэтикой» в науке оспаривается, предполагается, что он «удовольствовался» посредничеством Скалигера и «комментатора Аристотеля Даниеля Гейнзиуса»26. Неоплатоническая, общая для культуры Ренессанса и барокко основа «Книги. .» столь же очевидна, сколь и соответствие духу позднейших барочных поэтик.

По ряду признаков поэтология Опица соотнесена и с интеллектуально-мировоззренческим и магическим комплексом герметико-розенкрейцерской культуры: поэзия как одна из оккультных наук выступает параллелью, предшественницей и самоценной альтернативой открытой конфессионально-богословской практике церкви В «Книге...» есть все, что разовьется в богатую барочную традицию на немецкой почве, которой она, совершенно очевидно, не про1иворечиг в принципе. Напротив, рамки последовательного классицизма в ней множественно и постоянно нарушаются как собственными поэтическими и философско-теоретическими пристрастиями автора, так и теми «спектральными линиями» барочно-классицистского поэтико-исторического и теоретического контекста, которые в ней актуализированы.

Во второй главе «Литературный контекст и поэтическая практика Опица» два параграфа В первом («Опщианское „ направление " среди себе подобных») анализируются отношения Опица с современным ему литературным окружением Анализ творческих позиций, поэтических образцов и отношения к Опицу его старшего современника Г. Р Веккерлина показывает общность направления, в котором двигались поэты Более того, Веккерлин, при всем почитании Опица, готов был оспорить его приоритет, и не без основания. История издания Ю Цинкгрефом первого сборника стихотворений Опица свидетельствует о том, что и недовольство автора этой книгой также не означает размежевания «двух направлений». «Мой Опиц», как вслед за Веккерлином могли бы повторить многие старшие и младшие современники, - знак единства и общности процесса становления новой поэзии

Второй параграф «Поэтическая практика Опица образцовое барокко» представляет анализ имманентных творческих принципов, воплотившихся в поэзии Опица. Она подчинена в большей степени решению интеллектуальных зада, чем выражению сердечного опыта В его понимании ее суть в иносказании Лирическая ситуация в стихах как правило редуплицируется, от частного восходя к абсолютному поэтическому смыслу Образно-риторические возможности такой редупликации вырабатываются в стихотворениях одной темы (например, «неразделенная любовь») Вариативность - свойство барочного художественного мышления - в данном случае обусловлена и стремлением дать разнообразные образцы поэтического решения одной и той же темы

Анализ сонета «Inmitten Weh und Angst » выявляет цезуру между освоением зарубежного опыта и применением этого опыта к собственно националь-

25 Überdruß an der Gelahrtheit // Tränen des Vaterlandes Deutsche Dichtung aus dem 16 und 17 Jahrhundert /Eine Auswahl von Johannes R Becher -Berlin Rütten & Loerang, 1954 S 45

26 Markwardi, Bruno Geschichte der deutschen Poetik Bd 1 S 29

ной, актуальной и общезначимой проблематике, что и реализуется в большой поэме о войне «Слово утешения средь бедствий войны» - настоящей энциклопедии барочных мотивов и образности, среди которых мотивы превратности и краткости жизни, уапйая и человеческой жизни как игрушки времени, мученичества и духовной стойкости, неколебимости веры, неизбежности кары ее гонителям и, конечно, посмертного воздаяния

Исторически продуктивным оказывается мыслить человека в силовом поле времени и вечности, смерти и бессмертия, земных страданий и посмертного предназначения и т п Опробованные здесь мыслительные ходы и риторические формулы питают немецкую поэзию многих десятилетий.

Третья глава «Концепция человека в лирике Пауля Флеминга» посвящена экспликации поэтико-философского основания в стихотворениях Флеминга. Первый параграф («Ученик Опица и петраркист») проявляет мыслительные структуры, воспринятые младшим поэтом вослед старшему из общеевропейского опыта. Их объединяет не только следование «правилам» науки поэзии, но и то понимание поэзии как инструмента личностного становления поэта, его самосоздания «на кончике пера», которое идет от Петрарки27 Очевиден и горацианский мотив поэтического бессмертия, приобретающий у Флеминга формы, вполне созвучные его позднейшему (Пушкин) бытованию

Во втором параграфе «„Человек бесконечно превосходит человекех" (Паскаль)» прослеживаются истоки, поэтико-философский контекст формирования в поэзии Флеминга барочно-риторических философем, связанных с чувством внутреннего неравенства, несовпадения человека с собой, его парадоксального внутренней экстатики и динамизма и - обреченности высшему Это чувство выступает у Флеминга как момент поэтической рефлексии, философского осмысления жизни, а чаще - как фоновое знание при разных интенциях, от дружеских и любовных обращений до экзистенциально-философских медитаций

Флеминг мыслит человека субстанциально, душа для него главная и истинно живая субстанция в человеке. Присущая ей жизнь - высшая и всеобщая, уравнивающая и объединяющая людей единством божественной субстанции, -в отличие от жизни телесной - ограниченной, обманчивой и эфемерной

Поэт-мыслитель, Флеминг - один из ярких выразителей духа своей эпохи Его лирика несет печать типичной для этого времени озадаченности парадоксальной двойственностью человеческой природы, неадекватностью человека себе. Факт его творчества противоречит утверждению, что эстетика барокко «не имела прочной опоры в философском сознании эпохи»28, ибо предстает как ОДНО ИЗ рСПрСЗСпТаТйЬНЪГл Проявлений ЭТОГО СОЗпаштл, Дс1с I ииьид у 1 ичин 1 ь сги специфику и представить себе ее вездесущность

В третьем параграфе («Воля к смерти и причастию») философско-лирическое самосознание Флеминга рассматривается в свете кардинальных ба-

27 См Боткин ЛМ Европейский человек наедине с собой Очерки о культурно-исторических основаниях и пределах личио1 о самосознания -М Российски» гуман. у-нт, 2000 Часть сгорая Петрарка на острие собственного пера

28 Лекции по истории эстетики. Под ред. M С Кагана. Кн 1 - Л Изд-во Леиингр ун-та, 1973 С 98

рочных антиномий принятой им концепции- жизнь и смерть, время и вечность, человек и «собственно» (внутренний) человек, человек и Бог

Жизнь - дар бессмертия и дань, возвращаемая заимодавцу умирающим. Вместе с тем она, хоть и главная, но - часть человека, несущего в себе и свое земное проклятие. Но эта часть бесконечно превосходит целое человека и в своей бесконечности вбирает мир, превосходя и отторгая и его, целиком заполняя человека собой. Флемингу знакомо не только выходящее за петраркистский канон прямое выражение чувства, чем он предвосхищает поэзию XVIII века, но уже и романтический по сути переживания, взлет к абсолюту. Эти возможности будущего развития лирического самовыражения свернуты и заключены в поэтическую плоть барочной образности, неотделимой от духовной и художественной практики эпохи Мотивы и мыслительные структуры его поэзии сближ-жаются с постановкой проблемы мира и человека в предшествующей и сопутствующей философии, и главным образом в мистике

В опицианской поэтологии Флеминг, конечно, слышит сакральное откровение древности, для него положение о божественном истоке поэзии как «скрытой теологии» далеко не формальная дань традиции, его призыв «идти в себя» - прямое выражение гностическою принципа приоритета самопознания («Познай себя1»), «всё и ничто» времени, «всё и ничто» человека в его поэзии непреложно отсылают к концепции Бога и человека в философии Бёме

Классицистические каноны гармонии не закрывают поэтический слух для духовных устремлений эпохи и корректируются их национальной и исторической спецификой, неотрывной от языка, на который те и другие спроецированы в процессе становления канона поэтического мироощущения И как привнесенный в немецкую поэзию классицистический канон органично вырастает из ре-нессансного опыта и не антагонистичен барокко, так и духовная атмосфера, питающая барочное мироощущение поэтов XVII века, возникает не вдруг и не только под воздействием Тридцатилетней войны Эта война сама - скорее следствие атмосферы, вызревающей на протяжении предшествующего века под воздействием факторов, до сих пор, как нам представляется, не осмысленных должным образом в отечественной ренессансологии

Главы второго раздела диссертации «»Дух Возрождения", Германия начала XVII века и Якоб Бёме» посвящены культурно-историческим истокам интеллектуально-духовной атмосферы в Германии и религиозно-философской ориентации и духовно-практического самоопределения Беме.

В главе четвертой «Специфика ренессансного свободомыслия» рефе-ративно обозревается современное состояние проблемы роли герметической гностики в позднеренессансной идеологии и ее барочном исходе Именно ассимиляция герметизма в христианскую картину мира приводит к тому высокому представлению о человеке (носителе божественного начала), которое придало Возрождению характер «величайшего переворота» (Энгельс)

Гностицизм исповедует внеконфессиональную религиозность и неотделим от практики созерцательно-мистического общения и магического взаимо-

действия с божеством В магии лежит исток новой европейской науки29: стремление познать и овладеть законами природы - в свете представления о ней как о множественной форме проявления единого божественного начала - не что иное, как претензия человека на присвоение атрибутов и прерогатив Бога В магическом опыте человек становится вровень с Богом, разделяет Его компетенцию, претендует на соучастие и соавторство в акте творения Языческое - прометеевское - начало проступает сквозь эту схему отношений человека и Бога, в исторической перспективе оно обозначится как «фаустовское»30 и даст определение новоевропейскому духу

Сведение множества к Единому, открытие Единого во многом и противоположном делает главным объектом мысли соответствия сил и субстанций, воль и эссенций, качеств и симпатий в их взаимопроникновении, совпадении и отражении друг в друге Всякий предмет (явление) представал как «подобие», «фигура», - проявление тайных сил, эссенций, неосязаемых субстанций Такое философствование по своей интенциональной природе - проповедь откровения и живописание переживания, «мистические грезы»31 «Прекрасное воодушевление самосознания, которое чувствует в себе живущий дух и знает о единстве своей и всеобщей сущности»32, лежит в основе такого знания, а по сути — религиозного переживания мира и себя в нем. Присущая философскому сознанию на рубеже Х\Т-ХУП вв форма интуитивно-художественного мышления33 - отдаленный исток романтического мирочувствования и духовно-эстетических стремлений рубежа XIX - XX вв

Конец XVI - первая половина XVII века, - время глубоких потрясений для всей Европы и особенно острых для Германии, - это эпоха, когда грань, разделяющая время и вечность, краткую, превратную, эфемерную земную жизнь человека и бесконечную, полную и истинную жизнь божественной субстанции, казалась, как никогда, тонкой, прозрачной, проходимой

Пятая глава «Интеллектуально-духовная атмосфера в Германии накануне Тридцатилетней войны» представляет национальную версию процесса «герметизации» интеллектуально-духовной атмосферы, который в своей реформаторской направленности переживает в начале XVII века кульминацию в призыве к «полной реформации этого обширного мира», что совпадает с эсхатологическими ожиданиями и порождает розенкрейцерский проект переустройства всей жизни человечества под управлением «коллегии ученых».

В этом итоге весь предыдущий путь бого- и миропознания благодаря цементирующей роли герметической гностики представал целостным и целена-

29 См Гарэн Э Магия и астрочогия в культуре Возрождения // Он же Проблемы итальянского Возрождения Избранные работы -М Прогресс, 1986 С 331-349

30 Показательно в контексте эпохи само осознание проблемы допустимого и предосудительного в познании в связи с историческим Фаустом и его легендарным образом См Парфенов А Т Легенда о Фаусте и гуманисты Северного Возрождения // Культура эпохи Возрождения и Реформация - Л Наука, 1981 С 163170

31 Hegel GW F Vorlesungen über die Geschichte der Philosophie Dritter Band - Leipag, Verlag Philipp Reclamjun., 1982 S 108

32 Hegel GWF Vorlesungen über die Geschichte der Philosophie Dritter Band S 108

См об этом Лазарев В В Лазарев В В Становление философского сознания нового времени - М Наука, 1987 С 21

правленным в его сакральной предопределенности и открытости для творческой (сотворческой Богу) интуиции и инициативы Независимо от реальности или виртуальности «ордена розенкрейцеров» в это время налицо факт глубокой культурно-психологической востребованности и стремительного распространения в интеллектуально-духовной атмосфере Германии определенного стиля мышления3*, оформляющегося внутри ренессансной традиции.

В этом стиле теософская составляющая доминировала в «научной» картине мира и человека, но эта доминанта уже не мыслилась без собственно научного стремления структурировать мир и конкретизировать характер и динамику взаимоотражения и взаимовыражения макро- и микрокосма, и всякое «розенкрейцерское» сообщество уже обязательно должно было быть «научным». Религиозное переживание в этом стиле питало и испытывало мысль на способность следовать смыслу и логике гигантского замысла Творца во всех частностях и хитросплетениях природы, на способность объять мир в целостности его конструкции и механики и выразить воспринятое в созерцании и наблюдении языком, доступным человеку, «просветление» которого представлялось главной целью науки Лишь это и могло вести к «всеобщей Реформации» Так на пороге научной революции, разделившей и обособившей в конечном итоге научные дисциплины, заявил о себе синкретизм человеческого сознания, в котором теософия обнимала, вынашивала и питала не только этику и философию природы, но и космологию и космогонию, физику и механику, астрономию и геологию, химию и биологию, наконец, педагогику и социологию И потому теософия была наукой наук, «корнем и матерью» (Беме) всего знания, понять исток и характер {«механику», «химию») действия в природе Святого Духа, осознать через природные явления Его данность человеку, вывести из этого осознания следствия, практически важные для его жизни, - это и было стержнем интеллектуально-духовных усилий мыслящей части общества.

Из глубины этой атмосферы, воплотив и выразив ее в оригинальных теоретических построениях, излагавшихся в страстной пророческой интонации, высказался великий немецкий теософ, а по сути - родоначальник немецкой философии нового времени - Якоб Бёме

Шестая глава «Историческая жизнь как внутренняя жизнь гностика» посвящена фигуративному восприятию личных и исторических обстоятельств жизни как фактору духовно-практического самоопределения Беме

Внутренняя мифогенность, театрализованность жизни XVII в , когда события и люди воспринимаются как знаки и ставят человека перед необходимостью самоопределяться по отношению к своему предназначению, соизмеряя душевные силы с предложенной ему ролью и сценой, на которой он должен играть, - сквозная и центральная коллизия «игровой» эпохи глобального конфликта видимости и сути В «театре мира» Беме могла достаться роль «шута и

34 Именно так английская исследовательница ФА Йейтс лр- даагает понимать термин «розенкрейцерство» (Йейтс ФА Розенкрейцерское Просвещение - М , 1999 С 387-388). говор* о «розенкрейцерской культуре» и «розенкрейцерской цивилизацию)

дурака»35 в эпизоде гретьего плана В типично барочной ситуации человека, видящего себя включенным в борьбу абсолютных сил мироздания, сознающего свою ничтожность и вынужденного открыть в себе силу противостоять миру и действовать, как того требует его «внутренний человек», - Беме после пяти лет послушания решает вновь писать, «хотя бы я привел в гнев этим мир, диа-вола и все врата адовы»36'

Такое героическое решение подготовлено герметическим характером посещавших его с детства переживаний, выстраивающихся в смысловой ряд подготовительное испытание, оглашение, посвящение, наконец, палингенетическое преображение, меняющее сознание37 Именно такой момент лежит в основе писательского побуждения Беме и описывается в образах38, сходных - прежде всего световой символикой и выраженным чувством проникновения в сокровенную тайну всего - с аналогичными местами из «Герметического корпуса»39

Всё окружающее получает новый смысл, в котором открываются единство и взаимовыраженность всего во всем, мир синтезируется в едином абсолютном представлении и ищет выражения на образно-понятийном уровне. Характер образности видений Беме родствен ментальной среде его времени. Он окружен людьми, сходно мыслящими, поддерживающими и по возможности оберегающими его Беме замечен и скоро почитается едва ли не как новый пророк

В исторических событиях он видел выражение внутреннего, предопределенного миру удела и воспринимал их как подтверждение истинности своих предчувствий времена все более явно приближались к завершению. Происходящее во «внешнем» мире обозначало для него моменты скрытой, духовной истории Как большинство мыслящих современников, Бёме живет в принципиально бинарном мире: внешний мир, воспринимаемый чувствами, имеет знаковую природу - обозначает скрытую от чувственного восприятия сущность -внутренний, собственно мир Так же двойствен и скрыт от самого себя, внешнего, внутренний, собственно человек Это построение не ново Тысячелетняя традиция гнозиса, герметизма, мистики уже возвела его в статус истины, согласующейся и с неоплатонизмом, доминирующим в эпоху Возрождения40 Новизна интенции Беме состоит в сознании чрезвычайной важности истин, открытых

35 В млоюлетней травло со стороны пастора, обещавшего не упоминать о нем, если он больше (после «Утренней зари») не будет писать, Беме чувствует себя «шутом и дураком в разыгранном спектакле» (цит по Вер, Г Якоб Беме, сам свидетельствующий о себе и своей жизни - Челябинск «Урал LTD», 1998 С 35

36 Беме Я Аврора, или Утренняя заря в восхождении - Репринтное изд 1914 г-М Политизлят 1990

L 212

31 Палишенесия (возрождение) подразумевает момент духовной инициации (в том числе в обрядовой форме в древних мистериальных культах, близких герметическому гностицизму) через прижизненное ((духовное обновление-возрождение, которому предшествует символическая смергь старого, греховного человека» (Философский энциклопедический словарь - М Советская энциклопедия, 1983 С 475 )

((В этом свете дух мой вскоре проник зрением всс, < > познал Бога, кто Он есть, и как Он есть, и какова Его воля и вскоре в том же свете выросла и моя воля в великом побуждении описать существо Божие» -Б1меЯ Аврора, или Утренняя заря в восхождении С 272

39 Налр «Я увидел зрелище, не подвластное никакому определению все стало светом, мягким и приятным, и, узрев его, возлюбил я его» (Герм Корп., 1,4, см Высокий герметш - СПб Азбука, Петербургское Востоковедение, 2001 С 31)

40 См Лосев А Ф Эстетика Возрождения - М «Мысль», 1978 С 71-73, 79-104

ему ради спасения многих душ Это сознание заставляет его без устали писать в последние шесть лет жизни, когда и созданы почти все его произведения

При этом он видит себя в ситуации отсутствия языка, который бы называл «увиденное», убеждал в его истинности и побуждал осмыслить жизнь в свете истины Проблема понимания, вопрос о возможности выразить «частичным» человеческим языком бесконечную и абсолютную истину, а в общем смысле - проблема познания и истинности знания оказываеся в центре мысли Беме, что, по Гегелю, и делает его философом нового времени41

В третьем разделе «Мистика как поэзия» философия Беме рассматривается как окололитературное и собственно литературное явление.

В седьмой главе «Наследие Бёме как проблема истории литературы и философии» речь идет об исторических проблемах понимания сочинений Бёме и состоянии изученности его творчества отечественной историей литературы и философии Первый параграф «Проблема понимания Беме в исторической перспективе» представляет историческую перспективу прочтения Беме в последовавшие века

Обращенное к простому читателю, наследие Беме входило в круг чтения философов, поэтов, в особенности романтиков, адептов религиозно-мистических сообществ розенкрейцерского и масонского толка.

Усвоение его идей шло не только в Германии В параграфе особое внимание уделено их судьбе в России - от раннего (с голпггинским посольством середины 30-х гг. XVII в.42) проникновения до всплеска интереса к ним в русской философии Серебряного века43 После 1917 г о Бёме, как и обо всей традиции гнозиса и эзотерической науки, у нас в стране пришлось забыть

Проблема понимания наследия Бёме связана с перспективой рационализации общественного, естественнонаучного, да и религиозного сознания При всем интересе к нему у него репутация «темного» писателя Он сам назвал причину непонимания. <«...> когда отъешется у меня дух, то я сам не знаю и не понимаю своего собственного труда»44, высветив заодно и духовно-историческую перспективу вплоть до смерти христианского мифа, причину которой К Г Юнг усмотрел не в мифе, а «в нас самих - тех, кто более не развивает его и кто даже подавлял все попытки его развить»45.

В мифо-символической природе сознания К. Г. Юнг открыл внесубъекг-ный пласт образов, символов и знаков, которые побудили его к изучению наследия мистики, алхимии и герметической гностики Так совершился возврат к главному постулату гнозиса: «Познай себя и познаешь мир». В посредничестве между глубинами психики и разумом человека К Г Юнг предпочел слово

" HegelGWF Vorlesungen über die Geschichte der Philosophie Dritter Band S 141

42 См об этом Гияпи К Розенкрейцеры в России XVII и XVIII вв // 500 лет гностицизма в Европе Материалы конференции М Издательство «Рудомино», 2001 С 68-69

43 Без рецепции философии Бёме трудно было бы представить себе, например, духовный портрет II. А Бердяева, вся антропология которого выстраивается на этой рецепция См Бердяев НА Смысл творчества Опьгг оправдания чечоъека/! Бердяев НА Философия творчества, культуры и искусства В2-хтомах.Т I -М «Искусство», ИЧП «Лига», ! 994

44 Бёме Я Аврора, или Утренняя заря в восхояшении С 50

4! Там же

«(коллективное) бессознательное», хотя «мог бы сказать „бог"»46, и по-своему актуализировал «гениальные прозрения Якоба Беме» как пока должным образом не востребованную «работу над созданием мифа»47

Слово Беме и сегодня способно увлекать читателя в «высочайшую глубину» его человеческой организации Наследие писателя в представлении отечественной гуманитарной науки предметом идеологическим и весьма нелегким для определения его места и роли в истории как литературы, так и философии

Во втором параграфе «Наследие Беме как проблема истории литературы» представлены основные моменты академической и учебной рецепции наследия Беме в марксистско-ленинском (отечественном и ГДР) и «буржуазном» литературоведении Подводя общий итог этому опыту, можно, пожалуй, сказать, что в идеологизированную концепцию литературно-исторического прогресса Беме не вписался Недолгая история попыток советского литературоведения включить творчество Беме в принятую прогрессистскую концепцию историко-литературного процесса выявила как несостоятельность самой концепции и подхода к проблеме, так и несамостоятельность литературоведов-марксистов во взгляде на чуждого философа. Немецкая литература XVII века без «мистической оппозиции» не может быть представлена полно, сама эта «оппозиция» немыслима без Беме, а что истории литературы делать с ним как с писателем, - непонятно Поэтико-философский синкретизм творчества Беме, пограничного в разных смыслах и отношениях, долгое время оставлял его практически закрытым для нашей науки еще и потому, что, рассматриваемое через призму традиционной классификации наук и искусств, его наследие не удовлетворяло привычным видовым представлениям как о лирической медитации, так и о философской спекуляции

Третий параграф «Наследие Беме как проблема истории философии» посвящен опыту философской историографии фигуры БЬме В советской версии, - а она, по принятой тогда идеологической табели, обладала непререкаемым авторитетом для истории литературы, в чем состоял один из аспектов несамостоятельности последней, - оценка Беме подпадала под общую оценку духовной и интеллектуальной атмосферы Германии от кануна Тридцатилетней войны до Лейбница А эта оценка следовала А И Герцену, описавшему ее такими понятиями, как «мистицизм», «холодное безумие», «фанатический бред»48 «Литература и язык в полном упадке, окостенелая догматика теологии, в области других наук Германия переживала полнейшую деградацию», - подтверждал Энгельс49 И хотя тот и другой усматривали в атмосфере эпохи «дыхание» нового тКра \ГсрЦСп) И «ПрООЛССкИ СисТал» (Зш слььпаршйная наука, вопреки классикам, не могла позволить Беме стоять рядом с Бэконом и Декартом Но такое сопоставление не только возможно, но и традиционно для историографии западной (Гегель, Фейербах, Маркс) и свободной домарксистской (Герцен).

46 Там же С 354

Там же С 350-355 4!Герцен 4 И Соч вЗОт Т 3 -М, 1954 С 33-34

45 Энгельс Ф Материалы по истории Франции и Германии // Маркс К. и Энгельс Ф Об искусстве В 2 т Т 1 — М, «Искусство», 1976 С 374

Едва ли не единственное за многие десятилетия специальное обращение к анализу философии Бёме - статья В Г Левена, написанная на заре «хрущевской оттепели»50. Доперестроечная история философии могла и в 70-80-е годы представить рубеж нового времени, едва упомянув о нем51 И хогя именно в это время Беме порой все же посвящаются целые главы, историки зачастую, повторяя вслед за Лениным определение, данное Фейербахом, - «материалистический теист»52, помещают его в ряду еще ренессансных стихийных диалектиков с их «почти» «материалистическим пантеизмом»53. В этом «материализме» и видится обычно связь «пантеистов» с будущим европейской мысли, хотя «грядущие философы», «предвестником» которых, по мысли Энгельса, является «большой философ»54 Беме, как раз и не материалисты

Впервые в советской науке специальное исследование роли и места Беме в историко-философском процессе его времени предпринято в книге В В Лазарева «Становление философского сознания нового времени»55 Обращаясь непосредственно к наследию философа, автор на новом уровне углубляет, конкретизирует, разрабатывает ряд положений, наметки которых можно встретить уже в историко-философских построениях Гегеля и Фейербаха, безоговорочно относивших Бёме к философии Нового времени.

Глава восьмая «Концепция рождающегося мира и проблема человека в философии Бёме» посвящена философским аспектам писательства Бёме

В первом параграфе «Пеизбеэюность философии» доказывается необходимость обращения к философской проблематике в разговоре о писателе Беме

В спекулятивном изложении картины мира «по Бёме» утрачивается ее поэтическое начало, а игнорирование ее философского содержания равнозначно потере предмета разговора. Философское содержание предстает в его книгах как прокламацш реальности, собственно мир — Божье Творение суверенно и самодостаточно оформляется в слове. Но перед лицом этого мира в тексте присутствует автор - фигура сознания - Я автора, манифестированное как провозвестник мессианско-профетического толка

Философию Бёме можно назвать лирической ее предмет переживается, и это переживание в тексте выражается порой так пластично, что впору говорить о лирическом герое В сущности, это тот же симбиоз, что и философская лирикеi56 В этой точке схода единое открывается во многом, трансцендентное проявляется имманентно, всеобщее конкретно, объект обретает речь в субъекте, Я говорит от лица Бога. Художественное качество рождается вдохновением, -

50 Левен В Г Якоб Бёме я его учение // Вестник истории мировой культуры 1958 №5(11) С 67-81

51 См , напр Иарский И С Западно европейская философия XVII века. - М «Высшая школа», 1974 С 12, Соколов В В Европейская философия XV - XVII веков С 192

52 Ленин В И ПСС Т 29 С 53 В другом месте Фейербах даже поменял местами смыслы определения и определяемого слова ((Я Беме - рсчигиозшй сенсуачист, теософический материалист» (Фейербах История философии Собрание произведений в трех томах Т 1 - М «Мысль», 1974 С 204 Курсив автора. Разрядка наша. - С Ш)

i3 Горфункелъ А X Философия эпохи Возрождения М Высшая шкота, 1980 С 330-344

54 Маркс К. и Энгельс Ф Дебаты шестого Рейнского ландтага. (Статья первая) It Маркс К и Энгельс Ф Об искусстве В 2 т Т 2 С 401

55 Лазарев В В Стзновленнр философского сознания нового времени

56 Определяя таким образом «в первом прибтижении» лигературно-родовую природу сочинений Беме, мы отнюдь не решаем этот вопрос окончательно и еще вернёмся к нему

так это состояние сознания называют поэты, в понимании Беме, - «Божесгво нисходило» в него В этом состоянии сознания зрима («дух видит»51) вся полнота абсолютного смысла, который присутствует и сказывается во всем.

Не брать в расчет философских построений Беме нельзя и потому, что именно в особенностях онтологической структуры создаваемого им мира и в том, какую роль в этой структуре он видит отведенной человеку, а затем уже в том, как он сам по-человечески переживает эту структуру и свою роль в ней, -во всем этом проявляется глубинное родство мысли и писательской практики Беме с формирующейся барочной поэтикой Как заметил по аналогичному поводу Н. Я. Берковский, «натурфилософия важнее эстетики Шеллинга, ибо эстетика выводилась из философии природы»58.

Второй параграф «Возникающий мир и слово Якоба Беме» посвящен словотворческим усилиям писателя перед лицом открывшейся ему онтологии мира О чем бы он ни писал, он вновь и вновь возвращается к началу - к моменту сотворения мира, в котором «рождается» сущность Бога ( Wesen aller Wesen) и определяется суть Творения (Wesen aller Wesen) и который поэтому представляется ему важнейшим и объясняющим все вопросы, стоящие перед человеком В этом выражении («сущность всех сущностей») заключено смысловое зерно отношения Бога и мира Единое воплощено в многоразличии, отражающем Его сущностную бесконечность Мир невозможен без Бога, но и Богу мир необходим как способ самообнаружения и свидетельства Его бытия Они, таким образом, рождаются взаимно, почему сотворение мира есть одновременно рождение Бога, а рождение мира именуется «Божественным рождением»

«Божественное рождение» мыслится процессуально как вечно длящийся и постоянно действующий акт, сокрытый в сущности всякой вещи и - в человеке, чья душа «из вечной Природы, в которой стоит божественное рождение»59 Парадоксальное единство динамики и статики представляет деятельную природу Бога как вечно и непрерывно наличествующую и сам процесс как непрерывно текущее состояние мира и человека, способного это состояние пережить как «рождение Бога» в себе Стремясь к адекватному воплощению онтологически объективного характера сотворения мира, Беме, в конце концов, взрывает рамки догматических словесно-образных форм описания этого процесса.

Уже в «Утренней заре в восхождении» намечается принцип вскрытия под именами участников библейской мистерии обозначаемых ими субстанциально-духовных сущностей, наделенных собственной волей В дальнейшем творчестве Беме они приобретают терминологический смысл, представляя процесс возникновения, разделения, взаимодействия воль и духовных устремлений, причин и следствий этого объективного процесса Язык описания процесса заметно меняется после периода молчания, становясь и более «научным» в духе времени (в нем усиливается роль алхимической терминологии, описывающей эссен-циальную и вещественную природу возникающих на разных стадиях процесса

37 Бёме Я Аврора, или Утренняя заря в восхождении С 57

58 Берховский И Я Романтизм в Гермапии. - СПб Азбука-классика, 2001 С 13

59 Цит по Ланда Ь В Хрестоматия по немецкой литературе XVII века - Л , 1975 С 103

субстанций), и более свободным как в спекулятивных построениях, так и в выражении авторской оценки изображаемого

В параграф третьем «Онтология сотворения мира как этика и психология» рассматривается внутренне присущий каргине мира Беме антропологизм

Новации Беме-философа лежат в области психологии Бога В отличие от прежних эманационных теорий, Бог Бемс творит все не иначе, как «из Самого Себя»60 и в Себе, то есть превращается в творение. От пантеизма Б£ме дистанцировался: его Бог лишь «дает силу всякой жизни, зла она или добра, каждой по ее вожделению»61. Присутствуя во всем, Он не отвечает за зло мира, ибо Сам не содержит темного начала. Возникает же оно вследствие восстания Люцифера, который не просто своевольный субъект, но живая субстанция, образованная в Божестве и обратившая свою частную волю против «неточной» воли Отца.

Возможность такого противоволия в единой воле изначально придает творящей субстанции парадоксальность, которая и отличает Бога Бёме от неоплатонического Единого, бесконечно избыточного и нарциссически самодостаточного Его Бог самая несамодостаточная субстанция и претерпевает в процессе творения драматические, если не сказать - трагические, превращения «До естества и твари», «вне природы», Он - Ничто, безосновная тяга к иному, неудержимая и никогда не утоляемая «тоска» по воплощению Природа для Него - свидетельство «света» и «силы», присущих Его тотальному небытию, оно же с другой стороны, - со стороны мира, - актуально проявляется как тотальное же бытие «Тишина и покой» «вне природы» - как абсолютно динамичное состояние, в котором движение происходит во всех, то есть, взаимоисключаю-щихся направлениях В драматизме этого креативного процесса-состояния заложено кардинальное противоречие, в котором абсолютная гармония проявляется как «извращенность и распря в сущности всех сущностей»

В подоснове логики «Божественного рождения» чувствуются ассоциации из социально-психологического опыта В ее подтексте заметна мысль о человеке, противоречивость природы которого нераздельна с фундаментальными началами мира Центральной проблемой, пронизывающей мироздание, включая человека, оказывается проблема свободы Абсолютная, не ограниченная - ввиду отсутствия чего бы то ни было - никакими отношениями, она не оставляет своему носителю свидетельств существования Но, получая такое свидетельство посредством объекта, вожделенного и ставшего явью, и потому переживаемого как единосущный (свой), воля, неизбежно идентифицируя себя с объектом обладания, обнаруживает относительность и ограниченность своего бытия И тотчас стремится вернуться в свободу беспредметности, то есть предстает как вторая воля, противонаправленная первой

Пережив шок субъектной ограниченности, обусловленной обладанием вожделенной сущностью, плененная ею и стремящаяся освободиться от того, что обрела, и через м_уку сопротивления вернуться «из тьмы в свет», - вторая

60 Cm Böhme J De Signatura Renun Das ist / Bezeichnung aller dingen / wie das innere vom Eusseren bezeichnet wird Caput n, III // Böhme J Werke / Hrsg von Ferdinand van Ingen - B.Miothek der frühen Neuzeit Bd 6 - Frankfurt am Main, 1997 S 774

61 Ebenda. S 616

воля уходит в себя и рождает страх от сознания необратимости совершенного Бесчисленные человеческие коллизии, от мелодраматических до трагических, свернуты в этой схеме с неповторимыми особенностями, сюжетными поворотами и индивидуальными чувствами. Картина мира по Беме от начала до конца ориентирована и сконцентрирована на проблеме человека.

Параграф четвертый «Концепция и проблема человека в философии Беме» Конечная целенаправленность процесса учитывает человека как центральную фигуру Божьего самоопределения Только он «стоит посреди вечного дыхания Божественной силы и раздельности вечного Слова Божьего»62 Человек -аксиологическая и смысловая ось мира, связующая его уровни, равная ему по значению и целиком заключающая это значение в себе Противоречие человека, состоит в том, что изначально присущий ему смысл он принужден открывать для себя опосредованно - через иные и низшие создания. Объяснение этому противоречию находится в общей логике антропософского мифа Беме Важнейшим его источником является библейская история Адама, но ее переосмысление в системе Беме восходит к гностическим учениям времен зарождения христианства, апокрифическим евангелиям и носит герметический характер.

Прежде всего, это относится к модели андрогинного человека Сотворение Адама венчало процесс Созданный из самого Центра божественной силы в ее развитии во всех качествах Вечной природы, Адам видится «нагим и все же одетым величайшим великолепием, то есть Раем, совершенно прекрасный, светлый, Кристальный образ»63 Это и есть облеченный духовным телом образ и подобие Божие, воплотившее собой эссенциальную природу Первого и Второго принципов и призванное царить и править по воле Божьей в мире Третьего принципа вопреки воле восставшего Дьявола В этом качестве и инструментальном предназначении Адам не мог быть «ни мужчиной, ни женщиной», а должен был быть «тем и другим» (ЪеуёеБ)64. Такой человек (до полового разделения) предназначен был вечно жить в Раю и, совмещая в себе творящее и рождающее начало, размножаться должен был «магически - один из другого, подобно тому, как Солнце пронизывает стекло и все же его не разбивает»65.

Как всякая тварь, воплощая собой Волю Божества, Адам обладал и собственной волей, и потому должен был быть испытан Этой пробы человек не выдержал, соблазнившись дьявольскими побуждениями, что означает приятие его душою низшей тинктуры, нисхождение его бытия к животной природе Следствия этой поистине космической катастрофы ужасны, прежде всего, для рода людского Разделение человека по половому признаку означало, что «в разделении тинктур бып разбит Образ Ее:кл:":,:: с:г.: уже имели животные члены»66, и Дух Святой отдалился от них В утраченной и вместе с тем неистребимой до конца полноте Божественного Подобия Адам (по схеме «отец - сын») напрямую связан и является тварным воплощением Сына Божьего Разбив в се-

ю BöhmeJ Epistolae Theosophicae (1618-1624) 20,3 (ZiL nach Gorsex, Bemard Jacob Böhme S 54)

63 De Electtone Gratiae, 5 35

64 De Eleclione Gratiae, 5 35

65 De Electione Gratiae, 5 36

66 Ebenda, § 46

бе целостный божественный образ, став смертным, он бросил тень смерти и на Христа, то есть ввел и Самого Бога в высшую степень драматизма Именно в человеке драматизм всего Творения достигает наивысшей, трагедийной, остроты. Сам Бог страдает и мучается в нем и потому, через Сына Своего воплощаясь в образе Сына Человеческого, умирает на кресте, искупая грехи человека

Главный грех и беда человека времени в том, что в реальности его телесной и исторической жизни образ и подобие Божие, коим он изначально является, утратили энергию актуальности и заменены животной сущностью. В этом, пожалуй, ярче всего барочное самоопределение человека отличается от ренес-сансного человек Возрождения окрылен аналогией с Творцом, человек Барокко знает о ней и потому так потрясен действительностью своего падения Существо пограничное, - с одной стороны, не от мира, а с другой — «гражданин трех миров», воплощающий в себе все три принципа (начала) «Божественного рождения», - человек жизнью своей реализует как единство, так и внутренний раздор и распрю противоволия в Боге Живя во внешнем мире как единичная смертная форма, ограниченная в пространственно-временном и качественном отношениях, он пребывает в ситуации выборег67 между истинным предназначением в воле Божьей и влечениями земной жизни Он переживает свое положение как гибельное, сознавая и возможность спасения.

В главе девятой «Спасение человека в антропологии Бёме под литературно-эстетическим углом зрения» творчество философа рассматривается в контексте художественного и литературного процесса

В первом параграфе «Беме и проблема спасения у Грилшелъсгаузена» нас интересует момент диалогической переклички между «Симплициссимусом» и постановкой проблемы спасения у Беме Именно эта проблема, эпохально актуальная и центральная для антропологии Беме, поставлена в романе Гриммельс-гаузена «с такой силой и получает ответ с такой правдой, которая охватывает исходные мысли христианства»68. Это и делает их собеседниками

Весь жизненный путь Симплициссимуса складывается в эмблему земного пути человека с его главной задачей и проблемой - понимания и истолкования мира, то есть - через мир - познания того, чего от человека хочет Бог и способен ли человек прийти к своему божественному предназначению. Барочно-эмблематический характер повествования вплоть до финала романа продолжает в предельно жизнеподобных топосах обналичивать и являть в наглядности то, что выше человеческого разумения и не подвластно земному чувству. В островном финале романа мир осмыслен как книга, и в контексте богатейшей традиции, обозначенной этой метафорой, одним из ближайших к автору ее творцов оказывается Беме, настойчиво повторявший, что для познания Творца че-

67 Уместность этого выражения, перебрасывающего мостик от Бёме к философии экзистенциализма в XX веке, вновь демонстрирует обращенность его мысли в будущее или - принципиальное единство философ-ско-психологической проблематики Нового времени

68 Ermaltnger Е Der Weg der menschlichen Erlösung tn Grimmelshausens «Simphcissunus», «Courasche» und «Vogelnest»//Krisen und Probleme der neueren deutschen Dichtung - Zürich-Leipzig-Wien, 1928 S 109

ловеку «не нужно другого свидетельства кроме великой книги неба и Земли, звезд и элементов вместе с Солнцем» («О тройственной жизни человека»69)

Выбор, к которому своего героя-повествователя ведет Гриммельсгаузен, несмотря на все особенности комического романа, - тот же, какого требует от человека Беме, и, изображенный в барочном эпосе, этот выбор предопределен глубочайшим разочарованием в ценностях земной жизни Сравнение кажется тем более правомочным, что при совпадении проблематики они представляют разные исторические периоды. 20-е, военные, годы и 60-70-е - уже не первые послевоенные В каком-то смысле симплицианскую робинзонаду Гриммельс-гаузена можно воспринять как ответ Беме, не лишенный полемического момента Увы, погруженный в плотный и неудержимый поток жизни (по Беме, Турба, «внешнее рождение», мир третьего принципа), человек Гриммельсгаузена не в состоянии по собственной воле ни покинуть мир, ни противиться ему, ни изменить свою жизнь Лишь фантастическое и, конечно, провиденциальное стечение обстоятельств вырывает Симплициссимуса из цепких объятий мира

В следующем параграфе «Драматическое начало в прозе Беме» рассматриваю гея формы выражения диалогического сознания, восходящего к «неточному» противоволию и дихогомичности концепции человека

Внутренний диалогизм - характерная особенность прозы Беме он пишет в постоянном мысленном контакте с читателем, в готовности к встречному вопросу или возражению. В некоторых произведениях эта встречная интенция оформляется аллегорически В «Благодатном выборе» это персонифицированный Разум, который еще нельзя назвать ни персонажем, ни даже аллегорической фигурой у него нет образа Но это уже самостоятельная речевая инстанция в тексте Давление диалогического сознания таково, что Беме приходится прибегать к ремаркам

В первой книге «О истинном покаянии» в «Христософии» это диалог души и «благородной девы Софии», Божественной премудрости70, в котором партии участниц предваряются ремарками, а их речи, актуализируя многие мотивы и образы философствования Беме, вместе с тем стилизованы как лирические излияния, напоминающие одновременно и о поэтике Псалмов, и обо всей традиции женской религиозно-мистической лирики от Мехтильды Магдебургской до Катарины Регины фон Грайфенберг. Маленькая лирическая драма с аллею-рическими персонажами и ретроспективной композицией изображает счастливое воссоединение души человеческой со светом божественной мудрости, что становится поводом к осознанию и переживанию всей трагической глубины их прс;;:;;сГ; разобщенности Автор достаюши 1 луСики пинас 1 литературность и родовую природу этого диалога и спешит по его завершении упредить суждение читателя в специальном обращении «не прими сего за стихотворную выдумку, - нет, это сущая истина»71.

69 Uht no Rusterhoh, Sibylle Zum Verhältnis von Uber Naturae und Uber Scnpturae bei Jacob Böhme // Gott, Natur und Mensch in der Sicht Jacob B6hmes und seiner Rezeption - Wiesbaden, 1994 S 130

70 Cm TaMHte C 34-37

71 TaM Ute C 38

И все же сочинительства бёме избежать не удается '<0 сверхчувственной жизни» - диалог условного Учителя и условного же Ученика Перед нами редкий и потому очень значимый в писательской практике Беме случай сознательного использования условной формы организации текста Можно сказать, что в таких случаях он поступает уже именно как писатель, сочинитель, и понимает это Диалог Учителя и Ученика превращается в форму овнешиения внутреннего диалога между внешним и внутренним человеком автора

Драматическое начало в тексте Бёме оказывается своеобразной разверткой монологической лирической интенции, а его повсеместное присутствие в авторской речи, - в той или иной форме, - обусловлено чувством возможной оппозиции в лице адресата-реципиента Потому что «самая жизнь здешняя состоит в споре»72, а Бёме не просто лирик изнутри, но еще такой, который постоянно чувствует, что говорит кому-то, и ему бесконечно важно убедить

В третьем параграфе «Лирическое начало в прозе Беме» рассматривается роль лирической интенции в текстах философа и его место в поэзии эпохи.

Лирическое начало наиболее естественно и органично присуще писательству Беме Оно неотделимо от его нарративной интенции и сказывается повсеместно в интонационном строении речи, взволнованной, подчас торопливой, игнорирующей актантное деление текста. Спектр выражаемых при этом переживаний весьма широк1 радость откровения, потрясение глубиной падения и потерянности человека и сочувствие ему, гнев по отношению к злу мира и его источнику, сокрушение собственной слабостью и неразумием, победительное чувство в сознании содеянного и явленного миру вопреки слабости и унынию «внешнего человека»

Беме определенно было знакомо чувство духовного родства мистики и лирического мироосмысления Единственное его стихотворение, известное из воспоминаний А фон Франкенберга73, стоит у истока жанрового ряда, называемого Бтпгете, БпнщесйсМе - смысловые стихи, стихи для ума, получившего высокое развитие у его прямых последователей - поэтов-мистиков, значительнейшим из которых был Ангелус Силезиус

Анализ некоторых пассажей в прозе Беме показывает, что они вполне могут быть изъяты из текста и оформлены как стихотворения в прозе. Проведенное сравнение лирических сюжетов одного из таких отрывков и сонета Пауля Флеминга показало совпадение ключевых мотивов и решений, что, с одной стороны, позволило поставить вопрос о степени посвященности поэта в гностическую проблематику, а с другой стороны, подтвердило общность поэтико-философского основания различных течений и школ в немецкой поэзии барокко

В четвертом параграфе «Беме-автор и проблема литературно-родовой принадлежности его творчества» ставится вопрос о родовой принадлежности наследия Беме Он не предполагает ее однозначного определения Скорее, его

72 Там же, с 114

73 Frangenberg А v Gründlicher und а ahrbafter ВепсЫ von dem Leben und Abscheid des in Gott sclig-ruhenden Jacob Böhmens, // Böhme J Sämtliche Schriften Faksimile-Neudruck der Ausgabe von 1730 m elf Bänden./ Neu herausgegeben von Will-Ench Peuckert. Bd 10 - Stuttgart, 1961 S 20

постановка имеет значение опыта приложения к реальном}' факту литературы абстрактно-теоретической модели, что глубже выявляет специфику изучаемого объекта и через нее - не до конца пока понятые проблемы исторического бытования литературы в отмеченную творчеством писателя эпоху.

Жанрово-родовая принадлежность сочинений Б ем с связана с проблемой автора Он присутствует в них не только как источник высказывания, - эту функцию он зачастую как раз отрицает, относя ее к высшей, диктующей, инстанции, - но и как фигура с индивидуальным характером, чувствующая, переживающая своеобразные отношения внешним миром, человек пишущий, преследующий в письме определенные цели и рефлектирующий по поводу письма Мыслитель-рассказчик, остро чувствующий драматизм своего времени и всего мироустройства, страстно и образно выражающий переживание собственных идейных концепций, перипетий и потрясений, связанных с их обретением, - таким предстает Беме со страниц своих книг и входит в многообразные и многоуровневые связи с литературной практикой своей эпохи

Все три типа речевого поведения, соотнесенные с триадой литературно-родовой парадигмы, встречаются в его произведениях, но они объединены авторским Я и сплавлены в едином речевом усилии, исходящем из мессианско-профетической интенции, в ко горой доминирует страстная заинтересованность автора в активности читателя.

Ориентированность на читателя дает повод представить сочинения Беме в ряду публицистической литературы В его случае это такая публицистика, которая силой авторской боли и любви к людям превращается в поэзию. И уже в этом качестве слово Беме предстает ярчайшим примером того рода поэзии, который в прошлом веке предлагал теоретически выделить в литературе В В. Рутковски, назвавший его «артистическим». Это тексты, не укладывающиеся в рамки привычной парадигмы не из-за «гибридности», а потому, что ни эпическое, ни драматическое, ни лирическое начало не определяет их родовой сущности либо по причине отсутствия таких интенций, либо из-за их слабой выраженности и подчиненности иной, четвертой интенции В случае Беме можно было бы назвать такой род литературы тровокативным» (в нейтральном смысле) Сочинения Беме представляют собой вершинные достижения своего времени в этом роде литературы

В пятом параграфе «.Всемирный семиозис как онтологический фундамент поэтики» эксплицируется эстетический компонент философии Беме. Он не оставил специального сочинения, которое мы могли бы трактовать как его «поэтику» Но его собственная писательская практика и рассыпанные в его текстах замечания и рекомендации желающим видеть божественный исток мира и «говорить о Боге» - складываются в своего рода доктрину, которую можно обозначить именно так Особенно полно и отчетливо «поэтика» Беме проступает в «Сигнатуре» - трактате «об обозначении вещей» Эта «поэтика» теснейшим образом связана с развиваемой им гносеологией, прямо вытекающей из его онтологического откровения

Из онтологии и гносеологии Беме проступает и оформляется учение о языке. В метафорическом смысле природа - язык, на котором Бог обращается к

человеку В собственном смысле это язык, на котором изъясняется человек Сущность того и другого языка едина, внутреннее Слово порождает свое обозначение во внешнем. Эстетическое содержание философии Беме в его глубинном соответствии основам барокко проступает и кристаллизуется как следствие спекуляции по поводу воспринятого откровения Картина мира и концепция человека в этой философии не просто принципиально процессуальны и динамичны, но конципируются прежде всего как процесс порождения смысла, импрессия - запечатление высшего в низшем

Бёме разрабатывает механизм рождения слова, в котором легко угадывается теургическое обоснование поэтического слова, лежащее в фундаменте определения поэзии у Мартина Опица и его последователей Слово-мастер и слово-инструмент в концепции Беме выступают как носители «звука», проявляющего внутреннюю духовную сущность природы, ее спиритуальный исток. Из их звучания складывается музыка творения. Человек в этом мире, как и все, что в нем создано, - и звук и инструмент Являясь «целостным образом Бога или Сущности всех сущностей», человек заключает в себе - как потенциальную возможность - «все образы всех трех миров».

Посвященные этой проблематике пассажи «Сигнатуры» несут печать истинной поэтичности и могут быть причислены к лирическим достижениям.

В Заключении делаются выводы по теме диссертации и намечаются контуры типологической концепции истории немецкой национальной поэзии в развитии потенций, заложенных в ее основание в «час рождения» Завершение этого процесса видится как завершение к XX веку немецкой поэтической авторефлексии, в результате которого барочное «готовое слово», развивавшееся в поэтике имплицитно и тем самым продуктивно развивавшее поэтику, эксплицируется и осознается как самоценное, самодостаточное и в этом смысле -окончательно «готовое» Поэтому оно теперь может быть, с одной стороны, использовано и стилизовано намеренно в эстетических (и эстетских, а также и культурно-политических) целях, а с другой стороны, может быть и отброшено и преодолено как исчерпавшая себя версия национального поэтического самосознания

В Приложении к основному тексту диссертации даны два историко-литературных экскурса.

Первый «„Вечерняя песнь" и топос сакральной ночи в немецкой лирике от барокко к романтизму (трансформация поэтики барокко)» призван продемонстрировать пример исторического взаимодействия процессов кристаллизации и размывания структуры барочного жанрового образования на протяжении двух веков.

Второй «Двоемирие и преображение в ранней лирике И Р Бехера и его творческая эволюция (поэтика барокко в новейшем личностном сознании)» -пример экспрессионистской актуализации барочной топики и рефлексии по поводу унаследованного поэтического языка в творчестве поэта, сознательно самоопределявшегося по отношению к национальной парадигме

Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях:

1. Шаулов С М Мистицизм поэзии и поэзия мистики- Якоб Беме и рождение немецкой поэзии концепция человека и мира / С. М. Шаулов - Уфа Изд-во БГПУ, 2007 -250 с

2 Шаулов С М Поэтика барокко в немецкой лирике XVII - XX вв Материалы исследования /СМ Шаулов. - Уфа Изд-во БГПУ, 2002 - 76 с

3 Шаулов С. М «Теперь я - капля в море». Высоцкое барокко / С. М Шаулов // Скобелев А В, Шаулов С М Владимир Высоцкий Мир и слово / 2-е изд, испр и доп / А В. Скобелев, С М Шаулов — Уфа Изд-во БГПУ, 2001 -С. 151-196

4 Шаулов С М Еще раз о «Высоцкомбарокко»/ СМ. Шаулов//Шаулов С М Паралипомены к книге «Мир и слово»: Сб статей и материалов / СМ Шаулов-Уфа Изд-во БГПУ, 2006 -С 7-56

5 Шаулов С М «Семантический перенос» как фактор литературной эволюции / С М. Шаулов // Актуальные проблемы лингвистической семантики и типологии литературы Материалы междунар науч конф, посвящ 50-летию образования Калининградской обл 26-28 апр. 1996 г. - Калининград, 1997 -С. 88-92.

6 Шаулов С. М. Литературная эволюция как диалог культур / С М Шаулов // Образование - будущее России Тезисы докл Российской науч.-практ конф (29-30марта 1996г) Ч. 1.-Уфа, 1996 - С 150-152

7 Шаулов С М Немецкое барокко' завершение или начало? / С М Шаулов // Проблемы современного изучения русского и зарубежного историко-литературного процесса Материалы XXV Зональной науч -практ конф литературоведов Поволжья и Бочкаревских чтений (22-25 мая 1996 г) -Самара, 1996 -С 289-291

8 Шаулов С М Кризис историзма и «семантическии перенос» в поэтике /СМ Шаулов // Филология на рубеже XX-XXI веков. Тез. Междунар. конф., посвящ 80-летию Пермского ун-та (19-22 ноября 1996 г) -Пермь, 1996 -С 32-33

9 Шаулов С М Сакральная ночь в немецкой лирике XVII-XVIII веков («Вечерняя песнь») /СМ Шаулов // Вестник БГПИ Сер Гуманитарных наук -Уфа, 1996 - С 95-103

10 Шаулов С М История «ренессансного реализма» / СМ.Шаулов // Система непрерывного образования педучилище - педвуз- Материалы межвуз науч-практ конф (25 апреля 1997г).-Уфа, 1997 - С 116-119

11 Шаулов С М Куль 1>рни-исшрическии процесс борьба или диалог? / // Фундаментализация образования в современном обществе Материалы межвуз науч.-практ. конф. (29-30 мая 1997 г.). Ч. 1. - Уфа, 1998. - С. 109-110.

12 Шаулов С. М. Национальные и классические традиции в трагедии И.Р.Бехера «Зимняя битва» / С.М. Шаулов // Образ. Время. Стиль (Проблемы поэтики) -Павлодар, 1996 - С 183-201

13. Шаулов С М Барокко / С М Шаулов // Достоевский1 эстетика и поэтика Словарь-справочник -Челябинск, 1997 - С 73

14 Шаулов С М Классицизм и барокко в реформе и творчестве Мартина Опица / С.М Шаулов // Образование, язык, культура на рубеже XX-XXI вв Материалы междунар науч конф (22-25 сентября 1998 г.) Ч III -Уфа, 1998 -С 49-51

15 Шаулов С М Классицизм и барокко в реформе и творчестве Мартина Опица (историко-теоретический контекст) / С.М Шаулов // Вестник ВЭГУ. Филология - Уфа, 1998 №7 - С 30-33

16 Шаулов С М. «Ночные жалобы» Мартина Опица / СМ Шаулов // Система непрерывного образования: школа - педучилище - пеавуз Материалы межвуз науч-практ.конф (22апреля 1998г) -Уфа, 1998 -С.297-302

17 Шаулов С М Якоб Беме и рождение немецкой поэзии / С.М Шаулов // Философские аспекты культуры и литературный процесс в XVII столетии Материалы Междунар научн конф «Пятые Лафонтеновские чтения» (16-18 апр 1999 г).-СПб, 1999 - С 21-24

18 Шаулов С М «Вечерняя песнь» в немецкой лирике от барокко к романтизму /СМ Шаулов // Филологические записки Вестник литературоведения и языкознания Вып 14 - Воронеж- Воронежский университет, 2000. -С 120-131

19 Шаулов С М Романтическое барокко Клемеиса Брентано / С М Шаулов // Система непрерывного образования- школа - педучилище -педвуз - ИПК- Материалы межвуз науч -практ конф (25 апр. 1999 г.). - Уфа, 2000 - С 234-239.

20 Шаулов С М Игра о камне Андреаса Грифиуса (метафора в силовом поле эмблемы) / СМ Шаулов // XVII век в диалоге эпох и культур Материалы Междунар науч. конф «Шестые Лафонтеновские чтения» (14 - 16 апреля 2000 г.) -СПб,2000 - С 127-129

21 Шаулов С М Концепция человека в поэзии Пауля Флеминга / С М Шаулов // XIII Пуришевские чтения Всемирная литература в контексте культуры Сб статей и материалов -М. МПГУ, 2001.-С 304-305

22 Шаулов С М Двоемирие и преображение в ранней (до 1914 г.) лирике И Р Бехера (поэтика барокко в новейшем личностном сознании) / С М. Шаулов // Вестник Башкирского гос. пед ун-та Серия Гуманитарные науки 2001 №1,2(3,4)-С 39-51

23 Шаулов С М «Вечерняя песнь» в немецкой лирике от барокко к романтизму (окончание) / С.М. Шаулов // Филологические записки: Вестник литературоведения и языкознания Вып 15. - Воронеж: Воронежский университет, 2001 -С 118-129

24 Шаулов С М Антропология Пауля Флеминга /СМ Шаулов // Барокко и классицизм в истории мировой культуры: Материалы Междунар. науч конф. «Седьмые Лафонтеновские чтения» (19-22 апреля 2001 г.) - СПб, 2001 -С 113-115

25 Шаулов С М Поэзия Веккерлина на фоне реформы Опица / С М Шаулов // Балтийский филологический курьер. Научн журн - Калининград Изд-воКГУ,2003 -№2 - С.212-219.

26 Шаулов С. M. Концепция человека в лирике Пауля Флеминга, опи-цианство и мистицизм /СМ Шаулов // Балтийский филологический курьер Научи журн.-Калининград Изд-во КГУ, 2003.-№3.-С. 206-220

27 Шаулов С M Барокко, экспрессионизм и Высоцкий / СМ. Шаулов // Владимир Высоцкий, взгляд из XXI века Материалы третьей международной научной конференции. Москва. 17-20 марта 2003 г -М,2003 -С 32-45

28 Шаулов С M Специфика ренессансного свободомыслия на рубеже Нового времени / С.М Шаулов // Трансформация общества наука, педагогика, производство Материалы всеросс конф. 17, 25 февраля 2005 г Ч 2. - Уфа Изд-во Б ГПУ, 2005. - С. 36-45

29 Шаулов С M Барочно-герметический подтекст стихотворения Высоцкого «Белое Безмолвие» /СМ Шаулов // Вестник ВЭГУ Науч журнал Филология - Уфа Восточный университет, 2005 - Л» 25/26 -С 97-109

30. Шаулов С. M Жанрово-родовая специфика литературно-философского наследия Якоба Беме / С.М. Шаулов // Лингвистика, методика и литературоведение в учебном процессе материалы региональной научно-методич конф 25 ноября 2005 г -Уфа Изд-во БГПУ, 2006 -С. 156-161.

31 Шаулов С M Герметизм в интеллектуально-духовной атмосфере Германии накануне Тридцатилетней войны / СМ.Шаулов // Вести Воронеж гос ун-та Сер Филология.Журналистика.-2006 -№1 -С. 152-160

32. Шаулов С. M Психологизм рождающегося мира Якоба Беме / С.М Шаулов // Классические и неклассические модели мира в отечественной и зарубежной литературах Материалы Междунар науч конф г. Волгоград, 12-15 апреля 2006 г.-Волгоград Изд-воВолГУ, 2006 - С. 710-715

33 Шаулов С M «Теперь я - капля в море» барочная топика в поэтике Высоцкого /СМ Шаулов // Владимир Высоцкий в контексте художественной культуры / под ред С А Голубкова, M. А Перепелкина, И. Л Фишгойта -Самара Изд-во «Самарскийуниверситет», 2006 -С 158-170

34 Шаулов С M Антропология Бёме как явление литературы1 контекст, жанр, влияние / С.М. Шаулов // Проблемы лингвистики, методики обучения иностранным языкам и литературоведения в свете межкультурной коммуникации Материалы международной научно-практической конференции 17 апреля 2007г.-Уфа,2007 -С 140-154

35. Шаулов С. М. Антропология Беме и литература его эпохи / С M Шаулов // Вестн Башкирского гос пед ун-та им. М. Акмуллы. - 2007 -№3(14). -С 140-154

36 Шаулов С M Петрарки™ в чяг рождения немецкой поззн;; Март:::: Опиц и Пауль Флеминг / СМ.Шаулов // Вестн Санкт-Петербурге ун-та Сер. 9. филология, востоковедение, журналистика. - Вып. 4 (ч II) - Сент. 2007 -С. 82-86.

37.Шаулов СМ. Философская мысль как лирическое переживание' Якоб Беме и Пауль Флеминг /СМ Шаулов // Материалы XXXVI междунар конф - Вып 8 - СПб СПбГУ, 2007 - С 193-199

38. Шаулов С. М. Родовая принадлежность литературно-философского наследия Якоба Беме / С.М. Шаулов // Вопросы истории, филологии, культуры. - Магнитогорск, 2009. - № 1 - С 296-300.

39 Шаулов С М. Всемирный семиозис Якоба Бёме и основания эстетики барокко / С.М. Шаулов // Гуманитарные исследования в Восточной Сибири и на Дальнем Востоке -2009 -№3(7) -С. 11-14

40 Шаулов С М «Ночные жалобы» Мартина Опица и жанровый канон «Вечерней песни» / С.М. Шаулов // Вестн. Костромского гос. ун-та. - 2009. -№1 -С. 135-138.

41 Шаулов С М Поэтика барокко в новейшем лирическом сознании (учение Якоба Бёме и стихотворение И Р.Бехера «Душа огня») / С.М Шаулов // Вестн. Костромского гос. ун-та.- 2009. - № 2 -С 136-138

42. Шаулов С М «DE SIGNATURA RERUM» Якоба Беме и основания поэтики барокко / СМ.Шаулов // Вестн Костромского гос. ун-та - 2009 -№3 -С 140-143

43 Шаулов С М. Семиотика мира в философии Якоба Беме как онтологический фундамент поэтики барокко /СМ Шаулов // Literary Calendar the Books of Days - Литературный календарь книги дня / Международный научный журнал - 2009 - № 4 (1), июль-август - С 37-50.

Семь публикаций (№ 31,36,38,39, 40, 41,42) осуществлены в периодических изданиях, входящих в список Высшей аттестационной комиссии.

Лиц наиздат деят Б848421 от 03 11 2000 г Подписано в печать 17 10 2009 Формат 60X84/16 Компьютерный набор Гарнитура Tunes Отпечатано на ризографе Уел печ л -2,8 Уч-изд л -2,6 Тираж 150 экз Заказ № 342

ИПК БГПУ «ВАГАНТ» 450000, г Уфа, ул Октябрьской революции, За

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Шаулов, Сергей Михайлович

ВВЕДЕНИЕ.

1. Неизбывная актуальность барокко.!.

2. Предмет и объекты исследования, актуальность обращения к ним. Цель и задачи работы.

3. Теоретические основания и методология исследования.

4. Научная новизна и основные положения работы.

5. Теоретическая и практическая значимость работы.

6. Апробация и структура работы.

РАЗДЕЛ I. ОПИЦИАНСКАЯ ОРИЕНТАЦИЯ НЕМЕЦКОЙ

ПОЭЗИИ: КЛАССИЦИЗМ ИЛИ БАРОККО?.

Глава 1. Теоретическое самоопределение Мартина Опица.

1. Культурно-исторический фон типологической проблемы.

2. Классицизм, барокко.

3. .и «Книга.» Опица.

Глава 2. Литературный контекст и поэтическая практика Опица.

1. Опицианское «направление» среди себе подобных.

2. Поэтическая практика Опица: образцовое барокко.

Глава 3. Концепция человека в лирике Пауля Флеминга.

1. Ученик Опица и -петраркист.

2. «Человек бесконечно превосходит человека» (Паскаль).

3. Воля к смерти и причастию.

РАЗДЕЛ II. «ДУХ ВОЗРОЖДЕНИЯ», ГЕРМАНИЯ НАЧАЛА

XVII ВЕКА И ЯКОБ БЁМЕ.

Глава 4. Специфика ренессансного свободомыслия.

Глава 5. Интеллектуально-духовная атмосфера в Германии накануне Тридцатилетней войны.

Глава 6. Историческая жизнь как внутренняя жизнь гностика.

РАЗДЕЛ III. МИСТИКА КАК ПОЭЗИЯ.

Глава 7. Наследие Бёме как проблема истории литературы и философии

1. Проблема понимания Бёме в исторической перспективе.

2. Наследие Бёме как проблема истории литературы.

3. Наследие Бёме как проблема истории философии.

Глава 8. концепция рождающегося мира и проблема человека в философии Бёме.

1. Неизбежность философии.

2. Возникающий мир и слово Якоба Бёме.

3. Онтология сотворения мира как этика и психология.

4. Концепция и проблема человека в философии Бёме.

Глава 9. спасение человека в антропологии бёме под литературно-эстетическим углом зрения.

1. Бёме и проблема спасения у Гриммелъсгаузена.

2. Драматическое начало в прозе Бёме.

3. Лирическое начало в прозе Бёме.

4. Бёме-автор и проблема литературно-родовой принадлежности его творчества.

5. Всемирный семиозис как онтологический фундамент поэтики.

Введение диссертации2009 год, автореферат по филологии, Шаулов, Сергей Михайлович

1. Неизбывная актуальность барокко

Двадцатый век вослед семнадцатому, хотя и в существенно ином смысле, явился «веком барокко»: в области художественно-исторического знания он прошел под знаком открытия и осмысления барокко как самостоятельного и эстетически самодостаточного явления. Однако это не было открытием в том смысле, в каком говорят об исторических, архивных, археологических открытиях, потому что на этот раз открывалось как будто известное: речь шла о новом видении исторически данного материала искусства, о формировании нового дискурса в его описании, менявшего его восприятие и оценку, а заодно ломавшего всю прежнюю концепцию литературно-исторического процесса. Этот момент установления новых отношений между объектом познания и познающим сознанием чрезвычайно важен для понимания органичной включенности «открытия» и осмысления барокко в глубокий и плодотворный кризис гуманитарно-научной методологии, который разворачивается на протяжение XX века.

Говоря об истории и сегодняшних, — безусловно, промежуточных, -итогах изучения барокко, стоит сначала вспомнить о своеобразии этого объекта исследований, о его активности по отношению к сознанию реципиента (исследователя), об отсутствии в этом взаимодействии четкой границы между научным осмыслением и эстетическим переживанием объекта. Все это имеет прямое отношение к постановке проблемы, которой посвящено наше исследование, поскольку выбранный для него материал представительствует за явление, которое на протяжении многих десятилетий не только сопротивлялось бесчисленным попыткам теоретически определить его сущностное содержание и конкретизировать его культурно-исторические границы, но и само в значительной мере способствовало переформированию подходов к себе, стимулируя глубокую рефлексию гуманитарной науки. Иначе говоря, само понятие барокко и обозначаемый им комплекс культурной реальности и связанных с нею культурно-исторических и теоретических проблем обладают не только громадной идеологической и психологической емкостью, но еще и чрезвычайно тесно связаны с методологическими проблемами науки.

Устойчивая популярность барочной проблематики не объясняется исключительно научной или художественной модой1. Процесс интеллектуального и творческого освоения этой проблематики говорит скорее об ощущении глубокого внутреннего созвучия современности тому состоянию умов и душ, которое открывается исследователю культуры XVII века. Уже признание Хосе Ортеги-и-Гассета в 1915 году (<«.> интерес к барокко растет с каждым днем. <.> что-то притягивает нас к барочному стилю, дает удовлео творение<.»> ) отмечает эту связь научного интереса с мироощущением современности, от которого - и часто тоже в сторону барокко (или, так или иначе, с оглядкой на него) - двигалась и художественная практика XX века. Трудно сказать, что в этом тандеме играло ведущую роль. Если о рубеже веков справедливо замечено, что «научное искусствознание оказывается прочно связанным с современным искусством» и «процессы идут не только параллельно, но и в тесной взаимосвязи, обнаруживая общность идейного содержания, духовной проблематики и даже методов»3, - то в конце века можно наблюдать, как научные идеи и концепции переживают художественное перевоплощение и развитие: вспомним, например, хотя бы романы Умберто

1 Именно так по прошествии времени порой предстает широкая увлеченность этой проблематикой. Ср.: «<.> последующая смена исследовательского интереса с классицизма на барокко, <.> установив научную „моду" на барокко, <.>». И далее, уже без кавычек, о «моде на барокко, воцарившейся в середине XX столетия в литературной науке» и едва не вытеснившей из историко-литературных построений классицизм, «прежде ведущее, если не единственное в представлении историков литературы, направление XVII в.», см.: Пахсарьян Н.Т. XVII век как «эпоха противоречия»: парадоксы литературной целостности // Зарубежная литература второго тысячелетия. 1000-2000: Учеб. пособие / Под ред. Л.Г.Андреева. - М.: Высшая школа, 2001.С. 40, 54.

2 Ортега-и-Гассет, X. Воля к барокко // Он же Эстетика. Философия культуры. - М.: Искусство, 1991. С. 152.

3 История европейского искусствознания. 2-я половина XIX в. - начало XX в. Кн. I. - М.: Наука, 1969. С. 41. i

Эко. Вся история «открытия» и изучения барокко в XX веке, его «восстановление в правах» в общем историко-культурном контексте свидетельствуют о том, что это эстетическое явление не принадлежит исключительно прошлому: оно «открывалось» и кристаллизовалось в художественно-историческом сознании как компонент живого культурно-эстетического процесса, который не только испытывает воздействие научных изысканий, но и, в свою очередь, влияет на них, помогая формировать «язык описания» барокко.

Эта взаимозависимость объекта изучения и изучающего сознания, с неизбежной в таком случае взаимной ассимиляцией, давно и хорошо осознана учеными. «Поэзией, воскрешенной профессорами», назвал поэзию барокко еще в 1970 году Владимир Британишский4, несмотря на очевидное на протяжении многих десятилетий увлечение этой поэзией не только «профессоров». И без малого двадцать лет спустя на открытии конгресса, проходившего в Вольфенбюттеле 22—25 августа 1988 года и посвященного восприятию барокко в позднейшие эпохи, можно было услышать во вполне позитивном оценочном смысле, что «эпоха, которой мы в нашем рабочем круге постоянно занимаемся, как и любая другая, не лежит перед нами независимой от ее восприятия и не может быть рассмотрена вне его, но разворачивается и живет в среде своего освоения»5. Говоря это, Клаус Гарбер призвал чаще вспоминать о предшественниках и не забывать о прежних методах исследований, пусть и не престижных сегодня. В своих собственных работах ученый разрабатывает теорию эпохи как целостного исторического единства и стремится к истолкованию художественного явления в тщательно проработанном социально-историческом и фактическом контексте, что порой производит впечатление традиционности и даже близости к практике советского литературоведения, естественно, без идеологического крена последнего, хотя легкий крен в сторону протестантской идеологии, кажется, все же не избегнут. Впрочем, и представляя вполне традиционное восприятие истории, К.Гарбер де

4 Бритаиишский В. Поэзия, воскрешенная профессорами // Вопр. лит., 1970. № 5. С. 171-184.

5 Garbcr, Klaus. Europilisches Barock und deutsche Literatur des 17. Jahrhunderts: Zur Epochen-Problematik in der internationalen Diskussion // Europiiische Barock-Rezeption. Hrsg. von K. Garber. - Wiesbaden: Otto Harrassowitz, 1991. S. 9. Курсив во всех цитатах, если не оговорено иное, - мой. - С.Ш. монстрирует толерантность к разным подходам, которые «послушны не только внутринаучным, методически чистым лабораторным условиям, но — слава Богу - несут печать планов, интересов, целей каждый раз собственной современности, в которых мы в обращении с прошлым постоянно проектируем свое будущее»6.

Процесс «освоения», а во многом, можно сказать, «создания» барокко сам по себе уже стал предметом изучения как научное и культурное событие XX века. Это событие слишком значительно, глубоко и обширно, чтобы быть представленным подробно и обстоятельно на страницах «Введения». Бесспорно, одна из ведущих ролей в постановке и исследовании проблемы барокко в искусстве, а затем и в литературе принадлежит немецким ученым7. Немецкое литературоведение на протяжении столетия переживает две фазы наиболее интенсивного изучения проблем барокко. Начало «героической фао зы двадцатых годов» , по справедливости, могло бы быть отнесено ко времени переноса термина «барокко» из искусствознания в литературоведение, когда появились статьи Оскара Вальцеля о современной поэзии как об «искусстве барокко наших дней»9 и Фрица Штриха «Лирический стиль семнадцатого века»10, а завершение плавно растекается по 30-м и даже 40-м годам с первым томом монументальной «Истории немецкой поэтики» Бруно Марквардта11 и поздними работами Генриха Вельфлина12. Эта фаза, несомненно, не случайно совпадает во времени с экспрессионизмом в немецкой поэзии, многие представители которого питали живой интерес к поэзии ба

6 Ebenda.

7 См., напр., обстоятельную аналитическую статью о совершающемся именно в немецкой науке историческом переносе терминологии искусствознания рубежа веков в область литературоведения: Lepper, Marcel. Die .Entdeckung' des ,deutschen Barock'. Zur Geschichte der Fruhneuzeitgermanistik 1888-1915 // Zeit-schrift fur Germanistik. Neue Folge. XVII - 2/2007. S. 300-321.

8 Garber Klaus. Europaisches Barock und deutsche Literatur des 17. Jahrhunderts. Zur Epochen-Problematik in der internationalen Diskussion. S. 11.

9 Walzel, Oskar. Deutsche Vorkriegsdichtung // ZfdU 29 (1915). S. 449-455. Zit. nach: Muller, Hans-Harald. Die Ubertragung des Barockbegriffs von der Kunstvvissenschafl auf die Literaturwissenschaft und ihre Kon-sequenzen bei Fritz Strich und Oskar Walzel // Europaische Barock-Rezeption. S. 95-96.

10 Strich, Frit:. Der lyrische Stil des 17. Jahrhunderts // Abhandlungen zur deutschen Literaturgeschichte / Franz Muncker zum 60. Geburtstage dargebracht von Mitgliedern der Gesellschaft MUnchener Germanisten. -MUnchen: С. H. Beck'sche Verlagsbuchhandlung Oskar Beck, 1916. S. 21-53.

11 Markwardt, Bruno. Geschichte der deutschen Poetik. В. 1: Barock und Frilhaufklarung. - Berlin, 1937.

12 Wolfflin, Heinrich. ltalien und das deutsche Formgefilhl. - MUnchen: F. Bruchmann, 1931; Ders. Gedan-ken zur Kunstgeschichte: Gedrucktes und Ungedrucktes. 4. Aufl. - Basel, 1947. рокко13 и испытывали ее воздействие, на новый лад актуализируя ее мотивы и используя опыт. В качестве одного из примеров восприятия и усвоения барочного идейно-художественного наследия можно указать на призыв Анге-луса Силезиуса: «Человек, стань сущностей!», ставший, по признанию И. Р. Бехера, одной из «правд» поколения экспрессионистов14. Заметим: тем самым воспринят как «свой» кардинальный для эпохи барокко концепт, изъясняющий природу человека: конфликт между видимостью и сущностью15, между внешним и внутренним человеком, что, впрочем, как главную проблему современного человека («быть» или «казаться») почувствовал и выразил Лев Толстой, близкий предшественник экспрессионистов. В непосредственном поэтическом переживании рецепцию того же места можно наблюдать в стихотворении Эрнста Штадлера «Речение» («Der Spruch»), вошедшем в знаменитый сборник «Сумерки человечества»:

In einem alten Buche stieB ich auf ein Wort, Das traf mich wie ein Schlag und brennt durch meine Tage fort: Und wenn ich mich an triibe Lust vergebe, Schein, Lug und Spiel zu mir anstatt des Wesens hebe, <.>

Der Welt entfremdet, fremd dem tiefsten Ich,

Dann steht das Wort mir auf: Mensch werde wesentlich!16

Второй фазой глубокой и всесторонней разработки проблем барокко стали 60-е годы, когда новый всплеск интереса к этим проблемам приобрел интернациональный размах, термин «барокко» вновь подвергся ожесточен

13 Глубоко симптоматичным выглядит совпадение: в том же году, когда опубликована знаковая статья Фрица Штриха, из печати вышел подготовленный Клабундом (Альфредом Хеншке), одним из известных поэтов экспрессионизма, сборник стихотворений Грифиуса. В послесловии составитель писал: «Пусть эти стихи, во всяком случае, сонеты, которые должны быть причислены к лучшим образцам немецкой поэзии и выросли во времени, столь родственном нашему, найдут новый путь к немецким сердцам. Пусть рядом с драматургом Грифиусом, занявшим почетное место в истории литературы, по праву встанет несравненно более глубокий, поистине гениальный лирик Грифиус». - Gryphiiis, A. Das dunkle Schiff: Auserlesene Sonet-te,Gedichte, Epigramme / Mit einem Nachwort hrsg. v. Klabund. - Munchen, 1916. S. 81.

14 См.: Becher, Johannes R. Von der GroGe unserer Literatur. Reden und AufsSitze. - Leipzig, 1971. S. 11. И позже поэт-коммунист считал поэта-мистика «наисовременнейшим» («allermodernst». - Becher, J. R. Ge-sammelte Werke. Bd. 13. - Berlin und Weimar: Aufbau-Verlag, 1972. S. 237) и, естественно, поместил двустишие в изданную им антологию барочной поэзии: «Mensch, werde wesentlich: denn wenn die Welt vergeht, / So fallt der Zufall weg, das Wesen, das besteht» (Tranen des Vaterlandes. Deutsche Dichtung aus dem 16. und 17. Jahrhundert. Eine Auswahl von J. R. Bccher. - Berlin, 1954. S. 230).

15 См. об этом: Пахсаръян H.T. XVII век как «эпоха противоречия». С. 53. Ср. с анализом «барочного „я"»: Михайлов А. В. Языки культуры. С. 129-142.

10 Menschheitsdammerung. Ein Dokument des Exprcssionismus. - Leipzig, Verl. Philipp Reclam jun., 1972. S. 215. ной критике и перепроверке, но не только утвердился, а был, хотя и медленно и с неохотой, принят, наконец, и советским «оттепельным», а затем и «застойным» литературоведением в позитивном, хотя и с оговорками, смысле.

1 7

Публикация ставших знаковыми сборников научных статей свидетельствовала не только о стремлении скорейшим образом восполнить пробел, но и о попытках интегрировать понятие барокко в принятую художественно-историческую парадигму. Об окончании этой второй фазы говорить трудно: неиссякающий поток публикаций, посвященных проблемам «раннего Нового времени» и их отголоскам в современной культуре18, еще недавно регулярные «Лафонтеновские чтения», проходившие вначале в РГПУ им. А. И. Герцена, а затем, - с существенным расширением диапазона представленных исследований, - на философском факультете Петербургского университета19, наконец, последняя по времени международная конференция «Немецкоязычная литература в восточноевропейском и славянском барокко», организованная кафедрой германистики Российского гуманитарного университета 7-8 декабря 2007 года, - всё свидетельствует о сохраняющейся актуальности проблем, связанных с барокко, для ученого сообщества.

Двадцатые годы — это время кульминации первого, — «конститутивного», по меткому определению К. Гарбера, - периода изучения эпохи барокко.

9Л

В это время плеядой блестящих ученых создана целая литература, а по сути

17 Ренессанс. - Барокко. - Классицизм. Проблема стилей в западноевропейском искусстве XV -XVII веков. - М., 1966; XVII век в мировом литературном развитии. - М., 1969.

18 См., напр.: Martus, Steffen Zur Funktion historischer Analogien am Beispiel der ,Fruhen Neuzeit' // Zeitschrift fiir Germanistik. Neue Folge. XVII -2/2007. S. 291-299.

19 См., напр.: XVII век в европейском литературном развитии: Материалы Междунар. науч. конф. под эгидой ЮНЕСКО «Вторые Лафонтеновские чтения» (12-14 апр. 1996 г.). - СПб.: «Образование», 1996; Некоторые вопросы теории и истории французской литературы XVII века: Материалы Междунар. науч. конф. «Третьи Лафонтеновские чтения» (11-13 апр. 1997 г.). - СПб., 1997; Философские аспекты культуры и литературный процесс в XVII столетии: Материалы Междунар. науч. конф. «Пятые Лафонтеновские чтения» (16-18 апр. 1999 г.). - СПб., 1999; XVII век в диалоге эпох и культур: Материалы Междунар. науч. конф. «Шестые Лафонтеновские чтения» (14-16 апр. 2000 г.). - СПб., 2000; Барокко и классицизм в истории мировой литературы: Материалы Междунар. науч. конф. «Седьмые Лафонтеновские чтения» (19-22 апр. 2001 г.). - СПб., 2001; Мировая культура XVII-XVIII веков как метатекст: Материалы Междунар. науч. симпозиума «Седьмые Лафонтеновские чтения» (18-21 апр. 2002 г.). - СПб., 2002.

20 В дополнение к названным уже: Р. Алевин (R. Alewyn), Б. фон Визе (В. von VViese), Ф. Гундольф (F. Gundolf), А. Йозеф (A. Joseph), В. Кайзер (W. Kayser), Г. Мюллер (G. MUller), Й. Надпер (J. Nadler), Э. Панофски (Е. Panofsky), B.-Э. Пойкерт (W.-E. Peuckert), Г. Пюритц (Н. Pyritz), К. Фиётор (К. Vietor), Ф. Фоигт (F. Voigt), Г. Фрике (G. Fricke), А. Хюбшер (A. HUbscher), Г. Цюзарц (Н. Cysarz), В. Штаммлер (W. Stammler), Э. Эрматингер (Е. Ermatinger) и др. отрасль литературоведения, посвященная немецкой поэзии XVII века, а творчество ряда поэтов заново осмыслено, переиздано и выведено из тени Просвещения и классики. В шестидесятые годы эта деятельность не только возобновилась с новой силой, но в ряде обобщающих работ было положено начало осмыслению пройденного наукой пути. Рубеж 70-х годов отмечен рядом изданий, документирующих и итожащих научные усилия предшествую

Л I щих десятилетий . Практически синхронно эта работа велась в нашей стране в Тарту И. А. Черновым22, исследовавшим главным образом культурологический и типологический аспекты проблемы. В качестве образцов вдумчивого и чрезвычайно поучительного осмысления этого опыта на исходе века можно указать на статью А.В.Михайлова «Поэтика барокко: завершение риторической эпохи» , первый раздел которой посвящен истории термина «барокко», и на статью М. Ф. Надъярных «Изобретение традиции, или Метаморфозы барокко и классицизма»24, оперирующую главным образом на испанском материале.

И последние годы отмечены появлением масштабных обобщающих исследований. Прежде всего, это уже цитировавшаяся статья Н. Т. Пахсарьян «XVII век как „эпоха противоречия"» и — последний по времени известный нам вклад в бароккистику — книга В. X. Гильманова «Симон Дах и тайна барокко»25. Первая привлекательна широтой и основательностью анализа пройденного наукой пути и современных представлений о литературе XVII столетия и любому исследователю может служить отправным пунктом и надежной лоцией. Вторая являет блистательный пример герменевтического

21 Deutsche Barockforschung: Dokumentation einer Epoche. Hrsg. von R. Alewyn. - Koln, Berlin, 1970; Der literarische Barockbegriff. Hrsg. von Wilfried Barner. - Darmstadt: Wiss. Buchges., 1975; Muller, Hans-Harald. Barockforschung: Ideologie und Methode. Ein Kapitel deutscher Wissenschaftsgeschichte 1870-1930. -Darmstadt: Thesen-Verlag, 1973; Braimeck, Manfred. Deutsche Literatur des 17. Jahrhunderts - Revision eines E-pochenbildes. Ein Forschungsbericht 1945-1970 // DVLG 45 (1971), (Sonderheft Forschungsreferate). S. 378-468; Jaumann, Herbert. Die deutsche Barockliteratur: Wertung - Umwertung. Eine vvertungsgeschiclitliche Studie in systematischer Absicht. - Bonn: Bouvier, 1975.

22 Чернов И.Л. Опыт типологической интерпретации барокко // Сборник статей по вторичным моделирующим системам. — Тарту, 1973; Чернов И.А. Из лекций по теоретическому литературоведению. 1: Барокко. Литература. Литературоведение. Спец. курс. - Тарту, 1976.

23 См.: Михайлов Л В. Языки культуры: Учебное пособие по культурологии. - М.: «Языки русской культуры», 1997. С. 112-175.

24 «Вопросы литературы». Июль - август 1999. С. 77-109.

25 Гильманов В.Х. Симон Дах и тайна барокко. - Калининград: Терра Балтика, 2007. и проникновения в «тайну барокко». Наличие таких работ дает нам возможность ограничиться кратким рассмотрением тематически и методологически важных для нашей работы основных русел эволюции взглядов на барокко. В центре ее остается узел нескольких общих проблем: во-первых, это взаимоотношение барокко с классицизмом, когда их понимают как разные художественные направления и когда ставится вопрос об их «общем знаменателе» и, таким образом, о специфике эпохи (ср. постановку вопроса К. Гарбером и Н. Т. Пахсарьян); во-вторых, собственная специфика (тайна) барокко. Причем, если вначале барокко понималось и исследовалось, прежде всего, как художественный стиль, то далее логика его исследования вела к такому расширению и углублению представления о барокко, которое самую проблему стиля выводило за рамки этой специфики: «Наконец, еще одно предварительное замечание, — скорее уже не гипотеза, но подытоживание общего взгляда, какой сложился в науке к нашим дням. Этот взгляд сводится к тому, что хотя о барокко очень часто говорили и говорят как о „стиле", на самом деле барокко — это не стиль, а нечто иное. Барокко — это и не направление»26.

В ходе этой эволюции научный и художественный интерес к барокко, естественно, не смог избежать контактов, а иногда и диффузного взаимодействия с идеологическими коллизиями времени. Показательна в этом плане эволюция Генриха Вельфлина, одного из пионеров «барочного» искусствознания, во взглядах которого противопоставление классицизма и барокко свелось в конечном счете к противопоставлению национальных характеров итальянцев и немцев. При чтении книги «Италия и немецкое чувство формы» (напрашивается перевод — «германское»!), бывает нелегко отвлечься от геополитического контекста, в который она попадает, продолжая, впрочем, традицию, идущую, например, от книг Юлиуса Лангбена и Вильгельма Воррин

27 гера . Первая книга, написанная в конце XIX века и выдержавшая множест

OR во изданий , была очень популярна в контексте распространившегося увле

26 Михайлов А.В. Языки культуры. С. 115.

27 Langbchn, J. Rembrandt als Erzieher. - Leipzig, 1909; Worringer, IV. Formprobleme der Gotik. - 1911.

28 С 1890 no 1925 год - 60 изданий. См.: Mayers Lexikon, Bd. 7. - 1927. Sp. 578. чения искусством барокко. Ее отчетливый националистический «привкус» казался поначалу не более, чем естественным. В. Воррингер же, исследуя готику, видит в ней проявление «германской художественной воли» — «germanisches Kunstwollen» — и прослеживает ее проявления от прагерманских времен, через барокко к экспрессионизму . Подобное направление мысли не могло не рождать дополнительных аргументов против использования термина в нашей науке, которой на протяжении всего советского периода всякое проявление национальной проблематики было подозрительно и нежелательно. Связь искусства барокко и — уже — поэтики барокко с национальными особенностялш мышления, национальные типы барокко, — эти и связанные с ними проблемы и сегодня не прояснены до конца30.

Понятие барокко, как и весь представляемый им пласт научной проблематики, вообще не могло не стать одним из факторов атмосферы ожесточенной идейной борьбы, отметившей историю XX века. И характер участия барокко в этой борьбе во многом объясняет его ограниченную совмести мостъ (если не сказать — органичную несовместимость) с советской наукой. Некоторые аспекты этой плохой совместимости необходимо обозначить, так как они впрямую затрагивают постановку темы и теоретические основания исследования. Во-первых, отметим концепт «борьбы», сопровождающий утверждение нового понятия, оно и само становится объектом борьбы главных идеологических сил века.

Уже само по себе выделение и утверждение искусства барокко в качестве суверенного художественного направления, противостоявшего «господствовавшему» в то же время направлению классицизма, сегодня может быть осмыслено как симптоматический ментальный знак наступающего «века конфронтации», как может быть определен XX век. Барокко в искусствознании, а затем и в литературоведении, конституировалось в атмосфере и на

29 См. об этом: Muller, Hans-Harald. Die Ubertragung des Barockbegriffs von der Kunstwissenschaft auf die Litcraturvvissenschaft und ihre Konsequenzen bei Fritz Strich und Oskar Walzel. S. 96.

30 Ср.: «Насущной задачей сегодняшней истории литературы становится изучение динамики становления и развития, особенностей национальных вариантов классицизма, <.>». - Пахсарьян Н.Т XVII век как «эпоха противоречия» С. 58. То же справедливо и в отношении национальных вариантов барокко? фоне небывалой прежде тяги к диссоциации художественной жизни на направления и школы, нуждавшиеся как в теоретическом обосновании, так и в опоре на предшественников. Внимательными и активно заинтересованными читателями аналитических и концептуальных книг Г. Вельфлина31, Ю. Лангбена, В. Воррингера, О. Вальцеля и других основоположников научного направления на протяжении десятилетий были не только искусствоведы и филологи, но и поэты, живописцы, художественные критики и культурфи-лософы. По сути, мы имеем здесь дело с единым процессом: само понятие барокко в его историко-культурной предметности своим появлением и утверждением в литературоведении во многом обязано поэтической и художественной практике XX века, нередко узнававшей и познавшей себя через XVII век. Усилиями нескольких поколений исследователей и деятелей искусства этот «век классицизма» был осмыслен и как «эпоха барокко». Причем эта контроверза порой приобретала остроту актуальнейшей проблемы, а для отечественной науки — проблемы идеологической и методологической.

Ревностное, чтобы не сказать - агрессивное, отношение «партийного» литературоведения к художественному явлению далекого прошлого32 косвенно свидетельствовало о сращённости историко-литературной проблематики, связанной с барокко, с духовно-эстетическими поисками новейшего модернистского искусства. Это искусство, с одной стороны, выступало визитной карточкой классового врага, так что обращенный к нему критический запал достигал и самое барокко. А с другой стороны, модернизм, обнаружи

31 Wolfflin, Heinrich. Renaissance und Barock. - Miinchen, 1888 ; Dcrs.: Kunstgeschichtliche Grundbegrif-fe. Das Problem der Stillentwicklung in der neueren Kunst. - Miinchen, 1915.

32 Особенно ярко это отношение проступает в учебниках. Речь не только о печально памятном «болезненном дитя» (что и сегодня порой цитируется на экзамене), у которого от издания к изданию переименовываются «родители»: «красавица мать» из «гуманистической» в «гедонистическую» античность, а «урод отец» из «мрачной загробной тени средневекового мракобесия» во вполне посюстороннюю, но всё же «мрачную тень средневекового аскетизма» (см.: Артамонов С.Д., Самарин P.M. История зарубежной литературы XVII века. - М.: Учпедгиз, 1958. С. 8-9; Артамонов С.Д. История зарубежной литературы XVII-XVIII вв. 2-е изд., дораб. - М.: Просвещение, 1988. С. 20). Важен тон, напоминающий об известных постановлениях ЦК ВКП(б), в котором с барокко связывается «все ущербное, идейно надломленное, лишенное волевой цельности», чем и обусловлено «наше критическое отношение к идейным позициям художников барокко», хотя и «нельзя <.> объявить барокко антихудожественным явлением» и не признать его «бесспорные художественные ценности» (1958, с. 8). Тридцать лет спустя - мягче, но логика та же: «При всем критическом отношении к идейным позициям художников барокко нельзя отрицать того бесспорного факта, что они создали произведения огромной художественной ценности» (1988, с. 21). вая глубокие исторические созвучия, тем самым вольно или невольно претендовал быть не чьей-то злонамеренной и бесчеловечной выдумкой или свидетельством духовной деградации буржуазного общества, а проявлением некой фундаментальной закономерности, свидетельством принципиально иного устройства культурно-исторического континуума, чем это представлялось классикам марксизма-ленинизма. Все это радикально не совпадало с безоговорочно принятой в нашей науке прогрессистской концепцией исторического роста и накопления в литературном процессе реалистического опыта, каковому прогрессу и надлежало кульминировать в конечном итоге в «вершинах социалистического реализма». Проблема барокко, таким образом, не просто затрагивала претензии «нашей» литературы представлять едва ли не конечные достижения человеческого духа, но угрожала мировоззренческим основаниям науки, в частности и прежде всего в том, что касается принципа историзма, необходимость соблюдать который в научном мышлении не подвергалась сомнению, но который, тем не менее, понимался практически узко как синоним прогрессизма.

Именно эта синонимия в предпочтительном отношении к одной из исторически явленных художественных систем - к реализму - сама по себе вела к методологическому антиисторизму. Эту связь «реализма» и антиисторизма имеет смысл прояснить, приступая к исследованию. Несмотря на многолетние теоретические усилия, периодические дискуссии и прямые «указания», привычный термин «реализм» на самом деле и сейчас обладает расплывчатым и неясным содержанием. Когда им хотят обозначить собственно художественную сторону произведения искусства, возникает необходимость в дополнительных определениях: ренессансный (он же, по JI. Пинскому, идеализирующий, в чем заметно проступает аллюзия на складывающийся в позднем Возрождении классицизм), просветительский, критический, а для разновидностей последнего - психологический, интеллектуальный, магический, синтетический, фантастический, мифологический, наконец, мистический, даже - оксюморонно - романтический, барочный (например, для латинеамериканского романа), конечно, и социалистический. Собственное значение термина «реализм» слишком широко для обозначения определенной художественной системы и синонимично таким общеэстетическим категориям, как «правдивость», «жизненное соответствие», «правдоподобие», восходящим к общему понятию художественной правды, зачастую попадающей в ряд понятий, которые, по меткому замечанию Н. А. Пахсарьян, служат «не определением специфики искусства, а комплиментами, универсально прилагаемыми к художественным феноменам разных эпох, направлений и сти

IT лей» . Проблема, однако, в том, что в разные исторические эпохи неодинаковый смысл вкладывался в понятия «жизнь», «правда», «реальность» и не одинаковы были представления о том, как эта реальность (разная для разных эпох) должна воплощаться в искусстве34.

Искать в истории литературы лишь поступательное развитие одного «творческого метода» и говорить о нем всякий раз, когда в произведении в качестве объекта изображения обнаруживаются исторически достоверные формы социальной жизни (в этом традиционно и состояло наше «историко-материалистическое» понимание «реальности»), значит игнорировать как собственную эстетическую и семиотическую природу литературы, так и принцип историзма в ее рассмотрении. В такой «концепции развития» не должно было быть пропущенных эпох, и если в каком-то веке «реализма» не оказывалось, его следовало найти. Так, именно для литературы XVII столетия первоначально был придуман термин «ренессансный реализм», потому что ни классицизм (с его сословно ориентированной эстетикой), ни, тем более, барокко (с его «пессимизмом» и спиритуализмом) не могли претендо

33 Пахсарьян Н.Т. XVII век как «эпоха противоречия». С. 42.

34 В исторически привычном смысле о реализме как художественной системе, на наш взгляд, имеет смысл говорить применительно к открытию, совершаемому в XIX веке в рамках романтической дихотомии мира и человека, - открытию социально-исторической детерминированности индивидуального сознания. Это открытие принципиально вписывает человека в плоскость социальных отношений внутри противостоящего ему мира, и в тот же момент возникает потребность представить идеал как социальную возможность исторического будущего, чем и дезавуируется романтическое двоемирие. С другой стороны, это направление могло бы называться и как-то иначе, и соотнесение писателей с ним было бы корректным лишь в той мере, в какой социально-историческая детерминированность изображенного сознания сохраняла бы свою системообразующую релевантность в создаваемом ими художественном мире. Напр., принадлежность Ф.М.Достоевского к этому направлению была бы уже более чем спорна. вать на роль продолжателей традиций «прогрессивного» искусства Возрождения. С.Д.Артамонов и Р.М.Самарин прямо писали об этом: «Этот термин («ренессансный реализм». — С.Ш.), не применяющийся в научной литературе,, взят нами для того, чтобы обозначить ту часть художественного наследия XVII столетия, которая не может быть отнесена ни к классицизму, ни к барокко и непосредственно связана с идеями и эстетическими позициями о с гуманистов Возрождения» . Так классицизм и барокко оказываются нежеланными пришельцами ниоткуда.

Естественно, что «борьба» становилась центральной категорией в интерпретации историко-литературного процесса. Она лежала и в основе принятого в нашей науке деления художественного процесса на направления, начиная с XVII века, в. котором антиподами представлялись классицизм и барокко. Но именно взаимоотношение этих художественных явлений, конечно, непростое и трудно определимое, с очевидностью выходит за рамки этого концепта, демонстрируя на самом деле единство литературного процесса во всей его внутренней противоречивости. Эта проблема - одна из центральных в цитируемой нами статье Н. Т. Пахсарьян, показавшей как в своих наблюдениях, так и в обзоре мнений современных ученых, что мысль об этом противоречивом единстве сама по себе уже стала общим местом науки . Вместе с тем, примечательно, что уважаемая Н. Т., солидаризируясь в общих чертах с таким взглядом на литературный процесс XVII века, но стремясь исправить допущенный в XX веке крен в сторону барокко, Мартина Опица, к примеру, уверенно продолжает считать «классицистом» (надо полагать, с теми особенностями, сближающими классицизм и барокко, о которых она говорит, о *7 возражая чисто «пуристскому» представлению о нем ), с чем решительно не

35 Артамонов СД, Самарин Р.М История зарубежной литературы XVII века. - М., 1958. С. 9. Эта оговорка, помещенная в специальную сноску, в позднейших переизданиях учебника была С.Д.Артамоновым опущена. Но во втором издании учебника (1963) она еще повторена слово в слово на той же странице: термин «ренессансный реализм» все еще оставался непривычен.

36 Любопытно, что попытки терминологического «сведения» двух явлений, имеющие довольно давнюю историю, обнаруживают проблему иерархии во взаимоотношениях классицизма и барокко, например: классицизм может быть назван «умеренным барокко» (Л. Е. Пинский), а барокко - «либеральным классицизмом» или «разновидностью классицизма» (А. В. Михайлов).

37 Пахсарьян Н.Т. XVII век как «эпоха противоречия». С. 54-59. согласился бы, например, В. X. Гильманов, рассматривающий «Книгу о немецкой поэзии» исключительно как барочную поэтику. На этой проблеме, на наш взгляд, далеко не частной и пока открытой, мы остановимся ниже в связи с «классицизмом» Мартина Опица.

Изучение литературы (шире — культуры) барокко в своей уже более чем вековой истории прошло путь от выделения его в качестве самодостаточной художественно-стилевой формации, через констатацию образно-стилевых схождений с ним новейшего искусства и идею периодической повторяемости барочного типа поэтического мышления — к конкретно-историческому расследованию его семиотических и художественных механизмов. Упомянутый выше конгресс в Вольфенбюттеле подготовил почву для широких литературоведческих и культурологических исследований функционирования этих механизмов в течение нескольких эпох, составляющих долгопе-риодические исторические циклы. Материалы конгресса, составившие цитированный нами выше двухчастный сборник объемом более 1300 страниц, нам еще предстоит по-настоящему осмыслить. Впервые они вошли в библиографию, сопровождающую упомянутую статью о барокко А.В.Михайлова38, в одиночестве, судя по публикации39, представлявшего Россию на этом форуме специалистов по барокко.

Особенность ситуации в отечественной науке, как видится, определяется тем, что, после долгой «классовой» борьбы с самим понятием барокко и в результате лавинообразного (в последние 30 лет) усвоения зарубежного опыта, фазы его эволюции переживаются практически одновременно: 70-е годы отмечены полемикой между приверженцами внеисторической и надвремен-ной сущности барокко, с одной стороны, и его исторической обусловленности и ограниченности, с другой. В дальнейшем логика эволюции подтвердилась: перевес получили исследования исторической специфики барокко, сре

38 Михайлов А.В. Языки культуры. С. 170.

39 Michailow, Alexander. Uber einen seltenen Fall der Barocknachfolge. Johann Beer und Gontscharow // Europaische Barock-Rezeption. S. 1177-1190. ди которых ряд блестящих работ А. В. Михайлова40. Барокко выступает здесь как высшая и завершающая ступень многовекового развития «риторического состояния культуры», не предполагающая продолжения.

Вторая, отмеченная и А.В.Михайловым41, линия эволюции взглядов ведет от представления о переходном характере барокко к убеждению в его самоценности и самостоятельной роли в развитии искусства и поэтического мышления вообще. Тем самым проблема появления при каких-то условиях, особенно в XX в., художественных форм, изоморфных барокко, стимулированная во многом эстетическими пристрастиями художников модернизма, актуализируется сегодня в принципиально ином научном контексте, чем, например, тот, что сопровождал ее в 10-20-е гг. Этот контекст значительно преобразован опытом постмодернизма последних десятилетий ушедшего века с его ощущением завершенности и «отстоенности» всего предшествующего культурно-исторического опыта.

История, в том числе и история литературы, в наше время, как, пожалуй, никогда, проявила способность меняться и обнаруживать новые смысловые потенции под меняющимся взглядом историка. И барочной проблематике принадлежит в этом непривычном поведении объекта исследования одна из заглавных ролей, не в последнюю очередь еще и потому, что эта проблематика теснейшим образом связана с живой художественной практикой и литературным процессом в XX веке. Уже это обстоятельство может быть истолковано двояко: либо «барокко» — фантом, порожденный специфической «оптической» ситуацией этого века, либо «выход» и «воцарение» на исторической сцене этого «нового» явления действительно сигнализирует о завершении большого исторического цикла, суть и смысл которого, по распространенному представлению многих практиков, теоретиков, исследователей и реципиентов искусства XX века, определились изначально именно в барок

40 См., напр., собранные в приведенном выше издании: Михайлов А.В. Языки культуры. См. также статью, почему-то не включенную публикаторами ни в этот, ни во второй том (Михайлов А.В. Обратный перевод. - М.: Языки русской культуры, 2000), - Михайлов А. Время и безвременье в поэзии немецкого барокко // Рембрандт. Художественная культура Западной Европы XVII в. - М., 1970. С. 195-220

41 Михайлов А.В. Языки культуры. С. 114 -115. ко. При этом могут быть приняты и оба толкования как взаимодополнительные: именно ситуация конца определяет оптику времени, позволяющую разглядеть невидимое прежде явление, все равно - реальное или фантомное. нет у нас еще четкого анализа основ барокко», — признал в 1915 году X. Ортега-и-Гассет42. И спустя почти восемьдесят лет с высоты достижений нескольких поколений исследователей вторит ему в той же, одной из последних своих работ (впервые опубликована в 1994 году) А.В.Михайлов: «„Барокко" — это одна из сложнейших тем теории литературы, и литературовед, поставленный перед задачей говорить о барокко, чувствует необходимость одновременно с описанием, анализом и характеристикой „барочных" явлений заняться оправданием и самого барокко, т.е. как самого обозначения, так и самого обозначаемого»43. В этой «фундаментальной зыбкости», сохраняющейся несмотря на фундаментальные же достижения мировой науки в изучении барокко44, - источник, с одной стороны, споров (и конфликтов!), не утихающих вокруг него, и, с другой стороны, непреходящей, длящейся уже более века актуальности любого обращения к связанной с ним проблематике.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Истоки национального своеобразия немецкой поэзии: реформа Мартина Опица и философия Якоба Бёме"

Заключение

Памяти А. В. Михайлова

Секрет непреходящей привлекательности поэзии барокко заключен, по-видимому, в том, что она сосредоточена на переживании и осмыслении важнейших для человека любого времени и любого социума бытийных контроверз, сталкивающих родовидовые и индивидуально-окказиональные ориентиры самосознания и самоопределения в мире. Она воплотила тот момент «большого времени», когда человек воочию встает перед этими контроверзами и чувствует их непреложность, когда ощущение неповторимости индивидуального бытия уже становится экзистенциально значимым, но взыскующее автономии Я еще хорошо помнит свое онтологическое единство с миром - единство Творения. Эта поэзия пребывает, по выражению А. В. Михайлова,

864 поперек истории» — в той точке, откуда, словно с возвышенности, видно и «назад» — до самого начала пути, и «вперед» - до самого конца, откуда едва ли возможно вернуться к началу. Несколько упрощая, эту ситуацию можно представить так: в пределе прошлого, человеческая индивидуальность растворена в первоначальной сущностной всеобщности и обладает всей полнотой ее ценностного содержания, но это безмерное богатство может быть осознано и взвешено лишь обособляющимся — уходящим из всеобщности Я. С этим и связано рождение собственно лирического сознания в поэзии Нового времени: с предчувствием невосполнимой утраты на пути к абсолютной ценностной самодостаточности индивидуального существования.

864 См.: «В барокко вообще нет ничего такого отдельного, что принадлежало бы исключительно ему: соединение же всего отдельного дает тот особый эффект новизны (оригинальности, небывалости), который ставит барокко поперек истории, как плотину, у которой накапливается и подытоживается все бывшее в морально-риторической культуре». - Михайлов А. В. Поэтика барокко: завершение риторической эпохи// Историческая поэтика. Литературные эпохи и типы художественного сознания. - М., 1994. С. 384. Курсив автора.

Аналогия со схемой «божественного рождения», самоопосредования Ничто в Нечто, как это представлено у Бёме, напрашивается сама собой: точка барокко - это точка разрыва и точка противоволия и выбора: определяться (то есть ограничивать себя пределами) и/или вернуться в беспредельность безобразности. Та же контроверза видна в подоснове несогласия теоретических поэтологических концепций, которые мы теперь воспринимаем как два направления в поэзии: диктат предызбранной формы исходит из признания за безобразностью качества безобразности и полагает ограниченность и ясность смысла как эстетическую ценность, обретаемую в каждом отдельном произведении, а стремление в лирической одухотворенности пережить и выразить невыразимый всеобщий смысл вещей не признает формальных ограничений и полагает живое выше искусственного и каждый раз рождает произведение абсолютное (потому-то «в барокко вообще нет ничего такого отдельного, что принадлежало бы исключительно ему», — А. В. Михайлов, — что оно как «направление» могло бы противопоставить «правилам» классицизма). В первом случае искусство исходит из принципа меры (ограниченности) и вкуса, что на языке мистики можно было бы обозначить как принцип «внешнего человека», во втором случае искусство заключается в проникновении865 в сущность живого — принцип «внутреннего человека».

На этой грани лирическое сознание испытывает гигантские напряжения, рожденные противоборством стремлений: уже обособленное, познавшее вкус автономии и осознавшее непреходящую ценность индивидуальной гениальности, оно порой с искренней настойчивостью силится вернуться в лоно единства и всеобщего тождества, изначальной гомогенности духовной субстанции, чтобы затем, может быть, с утроенной энергией экспериментировать и изощряться в воплощении невиданных дотоле и не пережитых никем прежде чувств и состояний. На этой-то грани и происходит собирание поэтического языка, который призван передать рождающейся поэтической

865 Ср. с заголовком трактата Матео Перегрини «О способах проникновения». См.: Муравьев B.C. Маньеризм // Краткая литературная энциклопедия. Т. 9. - M., 1978. Ст. 511. личности память о ее происхождении и ее бездонном прошлом. Это ощущение неадекватности человека самому себе и собственному ограниченному существованию, ощущение части, обладающей знанием и значением целого, - на века вперед и чаще без сознательной оглядки на опыт барокко становится эталоном «поэтического мироощущения», особенно в немецкой поэзии. И разумеется, роль унаследованного поэтического языка в механизме этой традиции весьма велика.

Более того, возвращаясь к вопросу Фуко о фундаментальной трансформации, которую не в силах отменить последующие трансформации, имеет смысл, по-видимому, говорить о родительской художественной системе, в парадигме которой нашло самодостаточное выражение национальное самосознание, определяющееся в себе самом и по отношению к соседям. Язык становящейся в этот момент культуры принимается и усваивается, то есть становится своим, и его уже нельзя отменить. Можно его развивать и совершенствовать, изменять, отказываться от него, изобретать новый, но и новый язык будет иметь смысл лишь на фоне естественным образом унаследованного, первоначального. Поэтому важно разобраться в типологических особенностях этого языка, утверждающегося в «точке разрыва», в момент рождения. Иначе для нас останется неясным выражение лица интересующей нас культуры, нам трудно будет отличить его случайные черты от главных и закономерных. Трудно даже объяснить студенту, почему читать французских писателей ему легче, чем немецких, - вопрос далеко не праздный, если признать, что это ощутимое и на простой читательский вкус различие в немалой степени способствовало, в конечном счете, выделению и противопоставлению художественных систем и направлений классицизма и барокко, уже как литературных.

Анализ культурно-исторической и литературной ситуации показывает, что черты антагонизма в этом противопоставлении являются продуктом более поздней интерпретации этих явлений в категориях, принятых в иных историко-культурных обстоятельствах, чем в момент их сосуществования и взаимодействия в едином, еще в значительной мере общеевропейском литературном процессе, который на растянувшемся почти на столетие (а провозвестником этого процесса правомерно счесть еще Данте!) рубеже Нового времени расщепляется на национальные версии. Потенциальная способность (предрасположенность) барочно-классицистического единства к разъединению, как нам представляется, реализовалась в данном случае и в национальных версиях процесса: разные «спектральные линии» дали начало национальным литературам.

Проведенная Опицем в Германии реформа стихосложения, как мы видели, и в теоретических истоках и в его поэтической практике лежала в русле барочной эволюции поэзии. В его «Книге о немецкой поэзии» - одном из «манифестов классицизма» - мы отметили положения, принципиально опирающиеся на такое понимание поэтического творчества и предполагающие такие практические выводы (они в «Книге.» и делаются, и подкрепляются конкретными примерами), типологическую ориентацию которых мы оцениваем сегодня в рамках художественной системы барокко. Осмысленное в синхронном и диахронном национальном (Ганс Сакс, Веккерлин, издательская инициатива Цинкгрефа) и общеевропейском (Ронсар, Гейнзиус) контексте, это наблюдение подводит к заключению о том, что «классицизм» Опица весьма далек от формалистического пуризма наиболее последовательных теоретиков «науки поэзии» и, опираясь на широкий опыт и зачастую отвергаемые ими достижения предшествующей поэзии, может быть квалифицирован как «образцовое» барокко. В этом качестве он противостоит не столько «барочным излишествам» современников и последователей, сколько, прежде всего, преднаходимому, во многом еще мейстерзингерскому, состоянию немецкой поэзии, в которой ко времени появления Опица уже готов был совершиться и совершался поворот, ускоренный публикацией его «Книги». Именно этим объясняется тот исторический факт, что реформа, означенная именем двадцатисемилетнего «отца немецкой поэзии», встретила не только восторженный прием большинства современников, в том числе и старших, но и согласие следовать ей у новых поколений поэтов — классиков барокко.

Формально не входя в противоречие с классицистической «наукой поэзии», эта реформа открывала формальные же возможности поэтического воплощения представлениям о мире и человеке, владевшим умами его современников, и тем самым участвовала в оформлении поэтико-философских конструктов, которые мы привычно ассоциируем с лирическим комплексом барокко: художественное двоемирие, противопоставление времени и вечности, земного страдания — небесному избавлению, мотив бренности, превратности и краткости жизни, мотив жизненной тщеты (vanitas). В творчестве самого Опица все это еще в значительной степени сохраняет вид и характер заданной тематики для поэтико-риторических упражнений, у его адептов и последователей — приобретает черты усвоенного и актуального мировоззрения, которое получает возможность высокого поэтического воплощения. Опиц, создавая примеры соединения высокого содержания и высокой поэтической формы, вместе с тем и себя впервые сознательно и целенаправленно формировал и являл как фигуру поэта-философа. Из пошедших по его стопам поэтов едва ли можно назвать такого, кто действительно, по-настоящему, в большей или меньшей мере оригинально и глубоко не философствовал бы в лирике, тем самым на будущее задавая представление о самом существе поэтического постижения себя и мира.

Здесь берет начало то специфическое для немецкой поэзии единство поэтической практики и философствования, которым отмечено в ней все сколько-нибудь значительное и ценное. В основе этого единства — сознание и лирическое переживание в индивидуальном бытийном опыте онтологической сущности человека как такового, в его изначальном смысле и абсолютном предназначении в мире. Взгляд на воплотившуюся в лирической поэзии концепцию мира и человека в идеологическом контексте эпохи позволяет яснее представить себе другой, - наряду с поэтической реформой Опица, — исток своеобразия немецкой национальной поэзии в новое время — богатую, разнообразную, яркую и напряженную интеллектуально-духовную атмосферу, которой дышит эта поэзия в поистине роковое для страны и народа время.

Привычно объясняя своеобразие этой поэзии преимущественно «бедствиями войны», наша академическая наука зачастую оставляла без серьезного внимания ее живую связь с духовными проблемами времени, осмысление и обсуждение которых носило характер отнюдь не отвлеченный и отдельный от переживаемой повседневности. Напротив, связь с нею была исполнена органического единства мысли и переживания. Проблемы взаимоотношения Бога и человека, божественного предопределения и свободы воли, мирового зла и возможности спасения души стояли перед мысленным взором современника Тридцатилетней войны как насущнейшие и острейшие проблемы актуальной жизни. Сохранявшаяся тесная связь с церковной проповедью866, с обсуждением проблем власти и социального устройства, с медицинской наукой и практикой выводила философию университетов, академий и «языковых обществ» в пространство практической жизни, где она входила в причудливые коктейли с профанными верованиями, суевериями и оккультной практикой. Не было привычного нам «зазора» и между философией и литературой. Философские, богословские, теософские сочинения, астрологические, алхимические, каббалистические трактаты объясняли мир и трактовали Священное Писание, освещали грандиозную ретроспективу сотворения мира и человека и указывали тому и другому эсхатологические — гибельные или спасительные - перспективы, нередко, - заметим попутно, — тем самым закладывая основания (порой, увы, забытые теперь) и давая толчок развитию

866 Философия не просто «мимикрировала» под богословие - оно во многом оставалось ее естественным предметом, содержавшим совокупность интересовавших мыслителя смыслов, и формировало язык их описания. Даже наиболее рационалистические направления мысли в постреформаторской критике религии, которые вели к распаду учения церкви, сохраняли основу христианской веры. Вот как писал об этом Вильгельм Дильтей, выделивший в качестве одного из трех направлений теологии XVI века рационализм социниан и арминиан: «С них начинается то удивительное время, когда христианство именно в кругах образованных людей при самой живой дискуссии сохраняло прочную значимость на основе исторических и религиозно-моральных доказательств, но одновременно ограничивалось тем, что было дано в этих доказательствах. Весь глубинный смысл великого религиозного прошлого должен был быть изгнан как мистический туман, как суеверный фантом. Напротив, иудео-христианская вера в посланника, которому Бог придал свидетельства в виде чуда и воскресения, победоносно утвердилась». —Дилыпей В. Воззрение на мир и исследование человека со времен Возрождения и Реформации. - М., Иерусалим: Университетская книга, Gesha-rim, 2000. С. 104. современных отраслей знания: математики, физики, астрономии, геологии, химии, психологии, педагогики. Но речь в них, так или иначе, шла о судьбах человека, человечества, природы, истории, о прошлом и будущем, а следовательно, о настоящем и насущном.

Вся эта пышно растущая словесность, о которой авторы сегодняшних учебников истории литературы часто предпочитают не упоминать, на самом деле в литературном ландшафте эпохи видится специфическим жанрово-стилистическим архипелагом, несомненно, активно взаимодействующим со всей остальной «территорией». Достаточно в качестве наглядного примера синкретизма этой литературы в широком смысле, единства и общности ее проблематики иметь в виду известный феномен рождения и развития филологии (сравнительного и исторического языкознания, текстологии, интерпретации текста, художественной критики) в богословской полемике протестантов и католиков. Разумеется, эта полемика была актуально ориентирована и в -политическом пространстве, но, с другой стороны, она неразрывно связана -как с подручными средствами и арсеналом аргументации — с грамматикой и риторикой, осмысление закономерностей которых одним из своих следствий имеет «науку поэзии», без которой не состоялось бы в истории искусства художественное направление, названное классицизмом . И уж тем более невидимой и проходимой (в обоих направлениях!) выглядит грань между философией и поэзией, когда мы встречаемся с сочинениями тео- и антропософскими, проникнутыми дидактической интенцией, черпающими суггестивную энергию из личного мистического переживания автора. Такова литература мистической философии, которая в немецкой культуре вообще играет дол

867 Становление риторической теории из потребностей библейской герменевтики прослеживается на многих страницах упомянутой книги В. Дильтея. Этот дискурс существенно корректирует устоявшееся в нашей науке представление об очевидной и исключительной ориентации классицизма на эстетические принципы и художественные образцы греческой и римской классики и, проявляя его связь с основной теологической и антропологической проблематикой эпохи, выявляет органически присущее ему место и укорененность в ее мировоззренческой системе. См., напр., очерк 2: «Естественная система наук о духе в XVII веке» (с. 76-185), в частности: «По этой системе в основе человеческой природы лежат прочные понятия, закономерные условия, единообразие, следствием которых должны быть повсюду одни и те же основные черты хозяйственной жизни, правового устройства, морального закона, правил красоты, веры в Бога и его почитания. Эти природные задатки, нормы и понятия в нашем мышлении, поэзии, вере и общественной деятельности неизменны и независимы от изменения форм культуры» (с. 77). «Скрытая теология», таким образом, содержалась в любом направлении «научного» знания, не только в «науке пожзии». гую, порой, может быть, не самую благоприятную, но - ментально-структурирующую роль, а с литературой художественной, и в особенности с лирической поэзией, зачастую находится в отношениях генетического родства и общности кровеносной системы.

Универсализм мировоззренческих устремлений на рубеже Нового времени не исключает наличия в интеллектуальной картине эпохи отдельных, порой полемически противоречащих друг другу направлений религиозно-философской мысли. Но, тем не менее, каждое такое направление было нацелено на всеобъемлюще-целостное представление мира и человека в нем или содержало в своем подтексте такое представление. Исход эпохи Реформации ознаменовался в Германии ожиданием «всеобщей Реформации обширного мира», ярче и громче всего воплотившимся в охватившем страну и выплеснувшемся за ее пределы «розенкрейцерском фуроре». В полемике, разгоревшейся тогда вокруг «манифестов» «незримой коллегии», обозначились контуры невиданного до того единства человечества на основе такого интеллектуально-духовного самоопределения человека в природе, которое не только поднимает его над конфессиональными и церковными антагонизмами, но и снимает в его сознании противоречие между рационально-эмпирическим и религиозно-мистическим опытом, открывая простор как естественнонаучным устремлениям разума, так и всё новым утопическим проектам устройства общества, вполне готового, как ненадолго показалось, принять новый - разумный - порядок. «Последний вывод мудрости земной», фаустовская утопия готова была обозначиться на духовном горизонте.

В этой-то атмосфере достигают своего апогея раздирающие Европу и, прежде всего, Германию церковно-политические противоречия, требующие от сильных мира сего реальных политических шагов, которые ведут в итоге к одной из самых затяжных и кровопролитных войн в истории человечества — Тридцатилетней (1618-1648), которую современники называли не иначе, как немецкой и которая через призму исторического опыта XX века видится как прообраз будущих мировых войн. Развитие событий очень скоро показало инициаторам розенкрейцерской Реформации несовершенство человечества во всей его трагической глубине и со столь же трагической остротой и неотвратимостью поставило Германию перед проблемой национального самосознания и самоопределения. Впервые в истории Германии с такой определенностью обозначился отмеченный спустя два века Марксом разрыв между р/гр абстрактной деятельностью мышления» и исторической практикой . Восторг откровения и прозрения на века получил неразлучного спутника — отчаяние «при виде всего, что совершается дома». Именно в это время, пережив и воплотив в слове по-новому понятый трагизм человеческого бытия в мире, поверив его последними, абсолютными истинами, немецкая поэзия становится, без преувеличения, «больше, чем поэзия», — она рождается как национальная, воплощая, во-первых, историческую трагедию нации, поставленной на грань небытия, становясь, во-вторых, на всё последующее долгое время раздробленности и мелкокняжеской разобщенности главным хранителем и выразителем единого национального самосознания и, в-третьих, во многом определив существенные основы и ментальные формы самопрезентации этого самосознания, язык его самовыражения.

Обратившись к ее истоку, мы сопоставили два явления, на наш взгляд, наиболее ярко репрезентирующие интеллектуально-духовные грани этого истока: ее изначальное опицианство, воплотившееся, прежде всего, в фигуре самого Опица и, затем, его последователей, - и мировоззренческие структуры мистической философии в творчестве Бёме, — фигуры пока не столь ясной и определенной, как «отец немецкой поэзии», синкретичной, трудно уловимой в её культурологических и культурно-исторических изводах. Литературная специфика его сочинений, интересовавшая нас не в последнюю очередь, неразрывно связана с философским содержанием его произведений, игнорировать которое значит обречь разговор о нём на беспредметность, но и сугубо философская (в том числе историко-философская) интерпретация его наследия подчас производит впечатление разговора о ком-то другом. Ведь в

868 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. 2-е нзд. Т. 1. С. 424. этом содержании — его внутренняя жизнь, все, что им движет и требует выражения в его слове, формирует его отношение к окружающим людям и переживаемым событиям и заставляет его искать форму высказывания. Наконец, в этом переживании, в котором чуткая интуиция переходит в экстаз прозрения последних истин и побуждает к интеллектуальной спекуляции, рождая не заемное, редкое по искренности и убедительности слово, - в этой точке «из первых уст» рождается та самая поэтико-философская концепция, которую мы находим в основании барочной поэтики рождающейся национальной поэзии и кладем в основание сопоставления столь не схожих фигур.

Трудно, кажется, было бы найти в этом времени другие столь же не схожие фигуры и окружающие их культурные миры: поэт-лауреат, теоретик и законодатель национальной поэзии, «Коронованный» - член престижного «языкового» общества, вкусивший прижизненной славы, дипломат по поручениям в поисках компромисса между враждующими сторонами и - крестьянский сын, ремесленник, потом торговец, самоучка, обуреваемый экстатическими видениями, пишущий в буквальном смысле как Бог на душу положит, не воспринимающий себя (во всяком случае, вначале) как публичный писатель, но позволяющий знакомиться со своими сочинениями и переписывать их друзьям-почитателям, вынужденный «ради тугой их понятливости» толковать себя и наставлять эту свою паству в «теософских письмах», и становящийся в итоге в образовавшемся круге адептов и последователей их «коронованным пророком».

Другими словами: знаменитый поэт и публичный культур-политик национального масштаба рядом с основателем то ли полулегальной секты, то ли содружества «по интересам», каких в это время религиозного разброда было много. Они и были бы, конечно, несопоставимы, как представители «светлых» и «темных» людей в истории, если бы за внешне «ясной» фигурой Опица вместе с магической подосновой его поэтической теории и его «сложным» рационализмом в мышлении и поведении, за которым угадывается пока не проясненное его отношение к розенкрейцерству, - не проступали те же контуры дохристианского гностического откровения, которые оформились в ментальные конструкты и образы философии Бёме. И если бы из-под пера безвестного сапожника, — который в смиренном (или всё же — гордом?) равнодушии к славе, конечно, знал себе цену, подписывая свои «теософские письма» титулом Philosophus Teutonicus, — не родились шедевры лирико-философского самоопределения человека в слове, сопоставимые в своей значимости с высшими достижениями публичной поэзии, и в них не проступил бы канон поэтико-философского симбиоза будущего, из которого спустя два и три века всё еще черпали и поэты, и философы, подтверждая и оправдывая тем самым претензию титула на тот же национальный масштаб.

Общность концептуально-мировоззренческого фундамента немецкой поэзии на вековом протяжении ее истории поставила нас перед вопросом об органичности и естественности этого мировоззрения на исходе Ренессанса и, в частности, в Германии в десятилетия перед Тридцатилетней войной. При этом особенное внимание пришлось уделить едва затронутой нашей наукой проблеме места герметического мировоззренческого комплекса в противоречивой и разнородной ренессансной идеологии и его роли в становлении барочной ментальной культуры. Основой и несущим стержнем этого комплекса является гностицизм — древняя и актуализированная поздним Возрождением система знания, фундаментальный принцип которой заключается «в неразрывном родстве человека как микрокосма, живой природы как макрокосма и

OZ-Q центрального принципа творения — Бога» . Вместе с тем гностицизм «представляет собой духовную и интеллектуальную деятельность, которую можно рассматривать в качестве особого метода познания. В отличие от научного или рационального пути познания, гностицизм — это обобщенное познание, способность восприятия фундаментальных отношений между различными уровнями реальности, то есть между Богом, человеком и природой»870. Добавим, что такой метод познания обладает свойством прямого формирующего

869 Рипшаи, Йоост Р. Вступительное слово // 500 лет гностицизма в Европе: Материалы конференции. -М.: Издательство «Рудомино», 2001. С. 3.

870 Фэвр, Антуан. 500 лет эзотеризма: новая область междисциплинарных исследований в рамках Академии // Там же. С. 7. воздействия на этико-эстетический комплекс в сознании человека и, тем самым, во многом определяет и его индивидуальную жизненную практику.

Фигура Якоба Бёме в этом контексте чрезвычайно репрезентативна и влиятельна. Можно сказать, это — персонифицированный конденсатор напряжения духовных исканий и противоречий эпохи, своеобразный центр скрещения многих линий, пронизывающих ее и определяющих ее потенции, наметившиеся в прошлом, реализованные и не реализованные в последующие времена. Философ-мистик, естественный, но вполне независимый наследник и продолжатель национальной мистической традиции, достойно выдерживающий сравнение с самыми выдающимися предшественниками (Иоганн Экхарт, Генрих Сузо, Иоганн Таулер), он, бесспорно, развивается в интеллектуально-духовной атмосфере, сложившейся на протяжении предыдущего века в ходе ассимиляции герметизма в христианской идеологии. Не вызывает сомнения, однако, и тот историко-культурный факт, что его мысль обращена в будущее, давая начальный импульс развитию немецкой классической философии, его образ жизни представляет собой образец распространившегося десятилетиями позже во всех слоях немецкого общества и определившего важнейшие черты национального характера пиетизма, поэзии же он оставил канон универсального лирического переживания мира в личностном самосознании.

Образно-понятийная логика созданного Бёме языка обладает такой потенциальной силой и пластичностью, что мы можем воспользоваться ею для описания нашего предмета - истока национального своеобразия немецкой поэзии. В этой логике, в любом предмете открывающей принципиальную тройственность, Отцу (Опицу) будет соприсущ «соосный» его культурному миру, сращённый с ним в гностико-теологической корневой системе, питающей поэтологию, - Дух, выраженный в мистике Бёме, Сыном же на свой лад окажется всякий немецкий поэт, сознательно или неосознанно претворивший это наследие в своем слове (и даже тот, «блудный», кто от этого зыка ищет иного). В нашем случае в этой роли оказался ближайший по времени «сын» отца немецкой поэзии», ярчайший представитель опгщианской школы (не будь его, не пришлось бы говорить и о школе), неопетраркист, один из самых светских и лирических, порой даже — фривольных (вполне уже в духе Рококо XVIII века) поэтов своего времени, — Пауль Флеминг. В его наследии, как мы видели, религиозно-мистическая проблематика отнюдь не только присутствует в подтексте, но подчас становится для автора главным предметом поэтического осмысления и лирического переживания. И направление, в котором в таких произведениях движется мысль поэта, оказывается вполне когерентным построениям позднейших представителей «религиозно-мистического течения в поэзии барокко» Ангелуса Силезиуса и Квиринуса Кульмана.

Ограничившись рассмотрением истоков своеобразия немецкой поэзии Нового времени, мы сосредоточили свое внимание на материале, представляющем достаточно узкий исторический промежуток времени - 10-е - 30-е годы, и не уделили достаточного внимания этому течению, которое позже наиболее последовательно и адекватно репрезентирует и развивает в лирике теософско-антропологические идеи Бёме. Признанное и выделяемое нашей наукой сравнительно недавно и вослед устоявшейся традиции западноевропейского литературоведения, оно по известным причинам долгое время остается у нас недооцененным и слабо изученным и предстает в обзорах и учебниках как явление периферийное (мало имен), а в какой-то мере - маргинальное, едва ли заслуживающее серьезного анализа871.

На самом деле такое впечатление ошибочно, потому что границы этого «течения» вообще едва ли могут быть проведены с полной определенностью: религиозно-мистическая проблематика, составляющая для его очевидных представителей главный предмет поэтического осмысления, во-первых, в их собственном творчестве не отграничена от прочих человеческих проблем и лирических переживаний, а во-вторых, и в произведениях поэтов других

871 Думается, ситуация эта должна измениться и меняется уже выходом в свет подготовленного H. О. Гучинской издания полного текста «Херувимского странника» с её же полным переводом, обстоятельной вступительной статьей и комментариями: Ангелус Силезиус. Херувимский странник (Остроумные речения и вирши). - СПб.: Наука, 1999. школ и региональных течений та же проблематика легко эксплицируется из подтекста, ибо в той или иной мере, с неодинаковым удельным весом, но практически всегда входит в комплекс мировоззренческого основания их творческой практики. Даже распространенный в это время в европейской поэзии неопетраркизм, традиционно оценивающийся наукой негативно — как стилистическая мода, подменявшая живое лирическое переживание накоплением и изобретением художественных приёмов, — адаптирован зачинателями национальной поэзии, прежде всего, как проводник теургического и магического понимания сути поэтического творчества как духовного самостроения личности и обретения ею бессмертия в немецком Слове. Сочинять стихи стало означать — создавать себя «на кончике пера», то есть познавать в себе «внутреннего человека», давать ему выход в слове и в этом качестве продолжать свое присутствие в мире.

По сути дела, в этой нечеткости границ между течениями, - едва мы сопоставим уровни художественной системы, более глубокие, чем внешне-стилистический, - проявляется единство большого общего направления, в русле которого складывается немецкая национальная поэзия, - направления барокко. «Фундаментальным настроением души (seelische Grundstimmung) немецкого барокко» назвал еще в 20-е годы немецкий исследователь творчества Гриммельсгаузена Вернер Буркхард «космически-религиозный дуализм», вызванный обостренной жаждой «телесной реальности»872. Коллизии земной и ограниченной временем человеческой жизни, исторические события и политические решения переживаются и осмысливаются этой поэзией с сознанием присутствия вечного во временном, абсолютного в случайном, всеобщего в частном. И это сознание зачастую отягощается острым чувством невероятно высокой цены, решающего значения всякого мига земной частной жизни, - случая, неподвластного человеку! - в судьбе его вечной души. Погра-ничность и двойственность человеческого существования, его жизненная

872 Burkhard, W. Grimmelshausen: Erlosung und barocker Geist. - Frankfurt am Mein, 1929. S. 4. Примечательно, что введение к своей книге, озаглавленное «Барочное видение и мышление», В. Буркхард почти целиком посвящает изложению философии Бёме, выражающей «дух барокко» (S. 1-9). тщета и фигуративная значимость — это проблемы, переживаемые в непосредственной повседневности и постигаемые работой ума, — проблемы философов и поэтов в равной степени.

Несколько схематизируя, религиозно-мистическое течение в немецкой поэзии барокко можно было бы представить себе как медиальную среду, через которую идеи и ментальные формулы из сопредельного ей мистического течения в философии просачиваются и передаются уже по каналам, пронизывающим поэзию, которая и придает этим «заграничным» заимствованиям новое качество. Примерно такое отношение двух культурных текстов мы подразумеваем, когда говорим о влиянии философа на поэтов. Но такая схема способна реализоваться скорее в диахронии и во многом является данью аналитической природе нашего научного мышления, которое требует в конечном счете разложить всё по полочкам, структурировать неструктурное. В данном случае мы как минимум игнорируем поэтическое качество, с которым нередко встречаемся в произведениях философских, что совсем не обязательно объясняется обратным влиянием. И если все же попытаться избежать упрощения и приблизиться к пониманию реальности духовно-творческого процесса эпохи, то более близким ему окажется сравнение с единым живым организмом, наделенным общей кровеносной (т. е. медиальной) системой и таким мозгом, полушария которого, подобно человеческому (естественно!), выполняют одно интеллектуальную, а другое чувственную функцию , и только вместе способны создать целостное представление о внешней среде и о себе.

Вопрос о прямом влиянии сочинений Бёме на творчество отдельных поэтов в таком контексте отступает на второй план: в некоторых случаях (например, в случае Ангелуса Силезиуса или Квиринуса Кульмана) он выглядит почти риторическим, в других - таких, как случай Пауля Флеминга, — требует поиска возможных путей такого влияния, и они, как мы могли заметить, довольно легко намечаются. Но этот вопрос, который, конечно, может

873 Ср.: Иванов Вяч. Вс. Чет и нечет: Асимметрия мозга и знаковых систем. - М., 1978. составить предмет исследования в каждом конкретном случае, всё же вторичен, потому что, даже установив, предположим, что Флеминг читал «Сигнатуру» и на него действительно повлиял именно Бёме, мы останемся перед более важным вопросом: почему влияние было воспринято. В единой семи-осфере национального поэтико-философского сознания интересен и значителен сам факт сближения и созвучия как раз далеких друг от друга партий диалога или - традиционно разделяемых как далекие и даже противоречащие друг другу. Этот факт сам по себе многое говорит о специфике, пожалуй, главного порождения этой эпохи была немецкая национальная поэзия, которая приняла на себя ответственность представлять в поэтическом слове всю полноту человеческого самоопределения, национальную проблематику и ментальную специфику эпохи Тридцатилетней войны с ее трагизмом, чувством дисгармонии, превратности жизни и затерянности человека во времени, с упованием на высшую силу и высшую гармонию, с верой в способность человека к духовному взлету и обретению своего предназначения, — словом, с тем наиболее приличествующим этой эпохе комплексом ее поэтико-философского осмысления, который и связан в нашем представлении с барокко. Менее всего автор данной работы хотел быть понят в том ограниченном и механистическом смысле, что два человека создали или хотя бы заложили основы национальной поэзии, - они явились выразителями важнейших структурообразующих тенденций в процессе ее становления, в их творчестве нашли свое воплощение фундаментальные компоненты, из которых складывается в XVII веке весь комплекс поэтико-философских и образно-стилистических структур немецкого национального поэтического мышления. Последующие смысловые и формальные трансформации этого комплекса обеспечиваюют поэзии качество современности и при этом - самоидентичности. Поэтика барокко оказывается истоком и направляющим импульсом этого начала.

Поэтика барокко - это «универсальный язык» истолкования человеком барокко окружающей и включающей его в себя реальности, чья мистическая и неподвластная разуму доминанта обрекает всякое суждение о мире на кон-цептизм и эмблематичность, которые и утверждаются в поэзии на протяжении столетия. Искусство и мышление эпохи барокко словно заворожены неописуемым видением некой сущности, лежащей за бесконечным разнообразием и динамикой жизненных явлений и уравновешивающей, успокаивающей их в себе. Слово и вещь оказываются равны и равно-значны в своей рав-ноудаленности от этой сущности, в зыбком, неверном, временном существовании. Отсюда - стремление к монументальности, избыточности слова. Оно в барокко уже вынашивает зерно авторефлексии, с которой А.В.Михайлов связывает перспективу послебарочного распада риторической традиции. Замкнутая самодостаточность концепта и эмблемы (в их предельной оформленно-сти) компенсируется сознанием безграничности и конечной невыразимости заложенного в них содержания, что порождает потребность в новых попытках назвать (призвать, вовлечь в слово) ускользающую сущность, что подчас превращает барочное произведение в парадигму параллельных образно-стилистических форм, в набор сентенций, компендиум знаний и т.п. Этот параллелизм художественных и мыслительных структур, не разворачивающийся в логико-синтаксическую цепь самоопределяющегося смысла, - легко воспринимаемый и важнейший признак барочного стиля. Им отмечены поэзия и проза, философские и естественнонаучные тексты, ему глубочайшим образом соответствует полифония в музыке: принцип фуги - одна тема, повторенная разными голосами, - математически чистое выражение тех же семиотических отношений.

Поэтика барокко, которая дала выражение национальному самосознанию в его исторически обусловленном состоянии, на протяжении XVII века прошла в немецкой лирике путь, позволяющий видеть в ней исторически ограниченное явление, — это путь становления, канонизации и кристаллизации (затвердевания, «окаменения») «готового слова». Уже в самом начале манифестация нового поэтического языка, которая у Опица опиралась на авторитетный опыт соседей, была понята его современниками как национальная задача создания высокой поэзии на родном языке и встретила поэтический отклик соотечественников, вполне сопоставимый с образцами общеевропейского художественного уровня, но обладавший собственным, внутренним, национально специфическим своеобразием. Если немецкоязычное творчество Опица во многом еще ориентировано на создание образцов, доказывающих способность немецкого языка выражать высокие поэтические смыслы, то есть — на создание «готового слова», если параллельно философ Бёме, становясь, по сути, общечитаемым публичным писателем, «поэтом в прозе», вдохновенно и порой мучительно создает это, не готовое для него, слово, адекватно передающее переживание истины, — то Флеминг, в сравнении с Опицем, более виртуозен и целостен - благодаря ясности философского основания, на котором творит, и выраженная им философия — онтологическое и антропологическое двоемирие — в уже «готовом слове» поэтически опосредует корневую сращенность опицианского эстетического рационализма с мистическим сознанием времени. Такова логика происходящей в немецкой поэзии трансформации: от усвоения заимствованной поэтической формы - к форме поэтического воплощения национального самосознания. Философия становится своеобразной оборотной стороной этого процесса, входит в ее исторически данном, - зафиксированном у Philosophus'a Teutonicus'a, - состоянии во внутреннюю форму «готового слова».

В творчестве поэтов середины и второй половины века Андреаса Гри-фиуса, Христиана Гофмана фон Гофмансвальдау и Даниеля Каспара фон JIo-энштейна достигается исторически высшая ступень канонизации сложившегося «готового слова» поэтики барокко. В трагическом мироощущении Гри-фиуса вся жизнь человека, как и вся история, осознается и переживается в категориях времени и вечности, что сближает его с Ангелу сом Силезиусом, а через него — с Бёме. Вместе с тем его мистические устремления не идут дальше положенной человеку естественной грани, что приводит его поэзию к особой непреодолимой «зацикленности» на теме и самом моменте смерти, что приобретает здесь характер беспримерный, даже для поэзии барокко. В поэзии же Гофмансвальдау наряду с такими образцами созданы и образцы гедонистического переживания жизни. Тем самым трагизм жизни не просто уравновешивается, но выступает для поэта как художественная задача: смерть, как и радости любви, из собственно переживания, требующего воплощения, превращается в большей мере в тему поэтического упражнения. Трагизм возвышается в трагедийность. Выражение радости приобретает характер фривольной игры со словом.

Это опицанское отношение к поэзии, — своеобразный контроль соответствия формы высказывания принятым поэтическим принципам, — не покидало немецких поэтов XVII века никогда. И все же постоянство лирического состояния Грифиуса намечает контуры личностного самовоплощения поэта и в перспективе — явление лирического героя. Контрастная вариативность поэтической концепции жизни у Гофмансвальдау, хотя и вызывает у читателя представление об авторе как человеке, подверженном более разнообразным настроениям, вместе с тем овнешняет и остраняет эти настроения в область собственно поэтического. В поэзии того и другого слово, с одной стороны, напряженно сопрягает в единство состояние мира и личностный житейский драматизм, возводя последний к житийному, а с другой стороны, это слово проходит тот момент становления, в котором оно оказывается достаточно самоценным и обособленным как эмблема и концепт - слово как самостоятельная единица эстетического. Его можно назвать экспонентным словом или словом, выступающим как субъект поэтического действа. В поэзии барокко берет начало явление театрализации поэтического слова. Это развитие достигает кульминации в лирике Лоэнштейна, являющей нередко предел барочной формализации слова, когда можно говорить уже о «чистом искусстве» барокко. Его противоречие с усиливающейся к концу века потребностью личностного самовыражения осознается уже в поэтике Христиана Вейзе («Курьезные мысли о немецких стихах», 1692).

Эта историческая завершённость барокко как этапа в развитии национальной поэзии представляет собой парадокс, не дающий покоя исследователям. Преодоленная и практически забытая в XVIII веке, эта поэзия «вдруг» вспоминается и приходится впору романтикам, окончательно отказывающимся от «готового слова». Сначала - в образе поэтической философии Бёме, которую восторженно пережил и перевоплотил Новалис и о которой с высочайшим почтением отзывался Фридрих Шлегель, считавший сочинения Бёме «самым великим», что с точки зрения немецкого языка было создано со

874 времени поэзии XII-XIII веков , и тем самым ставил Беме в чем-то выше самого Мартина Лютера. А потом — вся — в связи с интересом к народным и допросветительским истокам национальной культуры — посредством «Волшебного рога мальчика» становится достоянием широкой читающей публики и укрепляет ее в чувстве национального достоинства и в антинаполеоновских настроениях. И это было только начало, которое ведет к барочному «буму» XX века, когда постепенно становится ясно, что барокко не закончилось, во всяком случае, просто так, как ему было бы положено по логике «борьбы и смены» художественных направлений. Очевидно в историко-культурном процессе действует и другая логика. Обнаружить ее позволяет, как нам представляется, методологический подход, оговоренный в начале работы.

Мужественное признание А. В. Михайловым того факта, что «в барокко вообще нет ничего такого отдельного, что принадлежало бы исключи

875 тельно ему» , должно означать и другое: в барокко нет ничего такого отдельного, что принадлежало бы исключительно его времени, а тому всевре-менному в человеке, что со временем не проходит, оно выработало формы выражения, способные, меняясь, сохраняться в своей принципиальной сути неизменными. Что же оно такое и какова специфика его исторического бытования? Его прошлое, как мы видели, - и это стало сквозным мотивом нашей работы, — уходит корнями в тысячелетия, его будущее продолжается после его окончания. Чтобы приблизиться к ответу на этот вопрос, обратимся вновь к тексту А. В. Михайлова: феноменальная начитанность, глубокое знакомст

874 Шлегель Ф. Эстетика. Философия. Критика. В 2-х т. Т. 2. - М., 1983. С. 207-208.

875 Михайлов А.В. Поэтика барокко: завершение риторической эпохи // Историческая поэтика. Литературные эпохи и типы художественного сознания. - М., 1994. С. 384. Курсив - автора. во с немецкой традицией филологической и культурфилософской мысли и многолетние занятия барокко привели ученого к тому пониманию барокко, которое сконцентрировано в последнем абзаце цитируемой статьи. Прочесть его необходимо, на наш взгляд, как можно внимательнее, смысл его представляется далеко не однозначным:

Барокко — все то, что называют этим непонятным словом, — есть, пожалуй, не что иное, как состояние готового слова традиционной культуры — собирание его во всей полноте, коллекционирование и универсализация в самый напряженный исторический момент, предваряющий рефлексию — все более настороженную и критическую — по поводу его, постепенно разрушающую его языковой автоматизм и вместе с тем отнимающий у него и его наглядность, и его понятийность-терминологичность. Барокко — это, говоря иначе, готовое слово в его исторически напряженнейший момент, отмеченный предощущением его гибели, отмеченный предсмертностью. Или, еще иначе, это предфинал всей традиционной культуры. Если только не рассматривать как такой предфинал (после которого остается лишь поставить историческую точку) все продолжавшееся два с половиной тысячелетия ритори

876 ческое состояние культуры»

Прежде всего обращает на себя внимание, что барокко — это состояние. И состояние — экстатическое, а экстатика эта - предсмертная. Это состояние культуры соотносится не с соседними историческими периодами Возрождения и Просвещения (как звено в цепи) и не с сопутствующим классицизмом (как контрагент), а с двумя с половиною тысячами лет «риторического состояния культуры», которая в этом состоянии оказывается «поперек истории», предчувствуя свое разрушение в виду уже дающей о себе знать — еще из-за горизонта эпохи — рефлексии по ее поводу. Но это означает, что сама эта риторическая культура уже начала рефлектировать, пусть пока себе в этом не признаваясь, а полагая, что сводит, наконец, в единую «науку поэзии» все, что выработано и опробовано за тысячелетия. Барокко, как подме

876 Там же. Или: Михайлов А.В. Языки культуры. С. 168. Курсив - автора. чено и установлено давно, - искусство аутотетичное, занятое самопознанием877. Лихорадочное накопление бесчисленных «поэтик» (классицистических и барочных) на историческом пространстве от Петрарки до Лессинга красноречиво иллюстрирует эти усилия.

Это состояние не предполагает продолжения риторической культуры, оно и порождено ощущением ее исчерпанности, но обращает на себя внимание настойчивое подчеркивание исследователем пред-смертности, пред-финальности этого состояния. Собственно финал отстоит от «эпохи барокко» по крайней мере еще на столетие: «С романтизмом кончается долгая пора господства риторического „готового слова", заранее заданных форм, жанров, стилистических средств поэзии. Отныне писатель начинает овладевать и пользоваться словом как вольным, несвязанным орудием воспроизведения,

878 анализа и познания действительности, отданным в его распоряжение» . Чрезвычайно примечательно здесь употребление глагола — «начинает»: предсмертная экстатика барокко, охватив огромное историческое пространство, вобрав — как периферию вокруг кульминации XVII века — и Ренессанс, и Просвещение, - реальный свой исход обретает только в романтизме, с которым лишь начинается действительное отмирание риторической культуры и поиск «вольного» языка. Какова длительность начавшегося процесса собственно отмирания и поставлена ли, в конце концов, «историческая точка» в истории риторической культуры, — осталось открытым вопросом. Тем более, что и сам романтизм, обозначивший начало исторического перехода, так и не поддался попыткам заключить его в жесткие хронологические рамки последнего десятилетия XVIII и первой трети XIX веков, а на протяжении полутора веков выказывал способность вбирать новые смыслы и трансформи

879 роваться .

877 См.: Чернов И.А. Из лекций по теоретическому литературоведению. С. 163.

878 AeeptiHifee С.С., Андреев M.J1., Гаспаров М.Л., Гринцер П.А., Михайлов А.В. Категории поэтики в смене литературных эпох // Историческая поэтика. Литературные эпохи и типы художественного сознания. С. 34.

879 См. посвященные этой проблеме введение и теоретическую первую главу в: Толмачев В.М. От романтизма к романтизму: Американский роман 1920 годов и проблема романтической культуры. - М., 1997. С. 5-93.

Очевидно, что «барокко», понятое так, и понятый так «романтизм» выходят за пределы привычной парадигмы художественных направлений и означают сущности более высокого порядка, оказывающиеся в этой метапара-дигме не только сопредельными, но и охватывающими практически все Новое время до постмодернизма, что делает неизбежным вопрос об их соотношении и взаимодействии. Очевидно так же, что именно с этим выведением понятия (и явления!) на метауровень связан дискутируемый в науке вопрос о правомочности поиска «метастаз» того или другого явления в предшествующие ему и следующие за ним эпохи, о критериях такого поиска и о смысле находок на этом пути. Поясним: если Флобер как писатель складывается «из отвращения к романтизму», то значит ли это, что его романы «говорят» на принципиально ином, чем романтический, языке? Или гораздо важнее то, что этот «новый язык» все равно оказывается в орбите романтизма, потому что «надстраивается» именно над ним880?

Очевидно, в-третьих, что это не предел возможного транспонирования понятий: барокко и романтизм, конечно, составляют общность, которую можно обозначить одним из этих терминов и которая выполняет свою функцию в судьбе, возможно, не только риторической культуры, а более продолжительного единства. Ведь и риторическая культура в свое время, как показал С.С.Аверинцев, возникла из предшествующего развития вследствие акта рефлексии881, пусть и вполне отличного от того, который кладет ей конец882. Важно, на наш взгляд, что такая возможность возвышения понятия и оперирования им в «большом времени» (М.М.Бахтин) не только не упраздняет его смыслов на более низких уровнях и не исключает исследования означаемых им конкретно-исторических явлений, но, напротив, проясняет их значение и придает их рассмотрению осмысленную культурологическую и художественно-философскую перспективу. Так, обрисованное только что построение,

880 Ср. там же (с. 12): «Флобер, по Барзену, — романтик „от противного", стремится к индивидуальности „в нарочитом отказе от всего индивидуального"» (Barzun J. Classic, Romantic and Modern. - Chicago, 1975. P. 103).

881 Аверинцев C.C. Риторика и истоки европейской литературной традиции. - M.: Школа «Языки русской культуры», 1996.

882 См.: Там же. С. 11. конечно, придает и барокко, и романтизму на уровне парадигмы художественных направлений и стилей особое значение. Но ведь и классицизм под определенным углом зрения предстает явлением вневременным и периоди

ООО чески порождаемым «всей греческой концепцией литературы» , то есть той же риторической культурой. «Конец классицизма может совпасть только с оод окончательным преодолением греческой концепции „творчества"» , — мысль С.С.Аверинцева вторит мысли А. В. Михайлова об «исторической точке».

При этом выводы исследований, относящихся к разным уровням представления объекта, или выводы, полученные в результате разных подходов к нему, не должны, по нашему убеждению, восприниматься как взаимоисключающие. Во взглядах на сложные объекты культуры в не меньшей, а по размышлении, - в гораздо большей степени возможны отношения дополнительности, чем на физические явления (например, свет). Так, взгляд на барокко как на последнюю стадию истории риторической культуры отнюдь не исключает представления о нем как о художественном направлении, так же как противопоставление художественных направлений барокко и классицизма лишь обостряет постановку вопроса об их общности в рамках единого литературного процесса. Одним из актуальнейших вопросов, возникающим из представленных выше теоретических построений, нам представляется вопрос о совмещении безусловно доказанной финальности барокко в отношении предшествующей художественной культуры и его, по крайней мере, не менее очевидная роль начала многих линий развития европейской культуры нового времени. Предсмертная экстатика оборачивается, если воспользоваться метафорикой упомянутого выше учебника, муками рождения.

В немецкой литературе барокко становится «классической национальной формой» (А. Я. Гуревич) этого художественного направления, в этой форме рождается национальная поэзия. Поэтико-философская концепция

883 Там же. С. 73.

884 Там же. С. 74. двоемирия, составляющая основание барочной поэтики, на «языке» которой выразилась её специфика, в своем дальнейшем развитии воплотила сложный и полный трагизма путь национального самосознания. Выявление общей логики трансформации этого основания, как представляется автору, позволит поставить вопрос об истории и судьбе национальной спегщфики немецкой поэзии. Построение такой общей логики возможно лишь под тем углом зрения на историю литературы, который утвердился во второй половине XX века и в основе которого лежит если и не полная замена темпоральной модели спаци-альной, то, во всяком случае, их взаимодополнительное отношение. Историко-литературный процесс больше не представляется как «борьба и смена» литературных направлений, как лестница эпох и периодов, в которой каждая следующая ступень отменяет предыдущую и приближает литературу к ее современному состоянию, которое только и обладает для нас актуальным смыслом. После того, что сделано в науке структуралистами и семиотической школой, после статей А.В.Чичерина, предложившего для понимания оог этого процесса понятие метаморфозы , после работ Ю.М.Лотмана, обосновавшего понятие семиосферы, этот процесс осмыслен как непрерывно длящийся диалог, как саморазвивающийся текст, как единая сфера взаимообмена и взаимопередачи смыслов, в которой ничто не умолкает бесследно, каждая партия звучит и рождает отзвук. Речь идет о явлении резонанса, о проявлении в индивидуальном творчестве внеличностных историко-культурных закономерностей, о типологическом сходстве характера и склада художественного менталитета, порождающем сходные художественные практики, наконец, — о внутрисемиосферном давлении смыслов и ментальных топосов, на которые откликается поэт. Так абстрактно-теоретическая постановка такой цели находит себе подтверждение на уровне индивидуальной поэтической практики, вписываемой каждый раз в эту общую логику на основе дискур-сивно трактуемой интертекстуальности.

885 См. статьи, помещенные в: Чичерин Л.В. Ритм образа: стилистические проблемы. - M., 1980.

Структурные основания любой художественной системы, объединяя творящих в определенную эпоху художников в художественное направление, проявляются в их творчестве разнообразно в зависимости от национально-культурной ситуации, программы той или иной группы или школы, индивидуальных пристрастий и особенностей и т.д. Художественное направление — это исторически обусловленное, временное господство в литературном пространстве структурных оснований одноименной художественной системы. Сами же эти основания, допуская и в период своего господства значительное разнообразие на поверхностных уровнях системы, с окончанием своей гегемонии не исчезают и способны активизироваться в иных исторических обстоятельствах (в ином состоянии семиосферы) в формах, отвечающих изменившемуся характеру актуальной исторической проблематики и, опять же, индивидуальности художника. Такая живучесть станет объяснимой, если связать природу этих оснований не с актаульно-историческими состояниями социума, а с онтологической проблемой человека и мира, которая каждый раз в этих новых состояниях осмысливается и решается и которая уже породила ряд отнюдь не многочисленных поэтико-философских концепций, ее воплощающих.

Обнаруживая в творчестве поэта «перекличку» с предшественниками, объединенными определенным художественным направлением, мы сталкиваемся с проявлением в его художественном мире общих с этим направлением структурных оснований, с их генерирующей активностью по отношению к поэтическим топосам. Последние же суть компоненты унаследованной поэтики, накопленный семиосферой опыт вербализации переживания мира и себя в мире — язык, которым говорила система, исторически утратившая гегемонию. Независимо от того, осознает или не осознает поэт тип определяющей его художественные стремления поэтической философии мира и человека, в которую оформляется его мироощущение, — характер топики, абсорбируемой им из унаследованной поэтики, и характер ее трансформации говорят нам о многом. В частности, и о трансформации по прошествии веков самой поэтико-философской концепции. А уж если обнаруживается, что поэт в своем времени не в одиночестве представляет этот тип, а тем более, если такое сближение многих признается ими самими и обозначается новым «из-мом», - тогда уже речь идет о новом направлении, исторически представляющем собой вариант старого.

Очевидно, что такие схождения отчетливее проступают в «национальных классических формах» художественных направлений и могут быть менее явными при сравнении их разновременных «типологических вариаций» и оог типологических подобий» . В немецкой поэзии такими художественными системами, в основе которых лежит поэтико-философская система двоеми-рия в её вертикальной «развёртке», наряду с барокко предстают романтизм и экспрессионизм, чем, по-видимому, объясняется их классическая национальная форма. Сопоставление этих художественных систем как диахронных аналогов именно в немецкой поэзии оказывается целесообразным, потому что и теоретическая рефлексия здесь порождается изнутри традиции, и яснее проступает единая подоснова осуществляющейся в них метаморфозы, которая при всех видимых переменах позволяет традиции сохранять самоидентичность и преемственность. Такое сопоставление, как мне кажется, выявляет историческую трансформацию фундаментальной для барокко, романтизма и экспрессионизма поэтико-философской концепции двоемирия.

В общем виде эту трансформацию можно представить следующим образом. Двоемирие в барокко мыслится как онтологическое, объективное и константное: вечность постоянно и равноудаленно присутствует во временной жизни человека барокко. Его стремление к своему вечному воплощению, воссоединению с Богом — это норма жизненного поведения, продиктованная барочной аксиологией, помноженной на эсхатологические предчувствия. В романтизме этот «костюм» примеряет личность в иной фазе исторического

886 Терминология, предложенная А.Я.Гуревичем в ходе некогда бурных и едва ли завершенных тогда споров о методологических принципах типологии и компаративистики. См.:: Гуревич А.Я. Типологическая общность и национально-историческое своеобразие (К спорам о литературных направлениях) // Вопросы литературы. 1978. № 11. С. 171-178. Ср. с применением терминов «типологическое схождение», «межлитературная рецепция» и т.п. в известной книге: Дюршиин Д. Теория сравнительного изучения литературы. -М„ 1979. самоопределения, и он выделяет поэта среди «нормальных» людей. План вечности в романтическом двоемирии переосмыслен как сфера идеальной духовности, взаимоотношение полюсов двоемирия субъективно актуализируется, они подвижны в зависимости от состояния лирического сознания, активно-самостоятельного, способного пережить вечность в мгновении. Так сказывается культурно-семиотический опыт эпохи Просвещения: романтические переживания выпадают на долю личности секуляризированной и рационально-деятельной. В экспрессионизме та же концепция выражает самочувствие личности, «утратившей иллюзии», обладающей горьким опытом социального очуждения и дискредитации личностного суверенитета. Ее мироощущение передано сближением и столкновением полюсов двоемирия, топо-сами «конца света» и «смерти Бога». Представленная таким образом общая картина лишь отмечает моменты «трансформаций» (в смысле, который придал этому термину Фуко), которые не отменяют исходную. Она неизбежно дискретна и на историко-генетическом уровне актуализирует вопрос о преображенном и латентном присутствии поэтико-философской концепции двоемирия в промежуточных фазах развития.

В эпоху Просвещения с ростом сознания суверенной ценности земной жизни отдельного человека напряжение между полюсами двоемирия снижается, а в горизонтальной «развертке» Гёте оно фактически (хотя и не в принципе!) снимается в плане земной жизни, потому что высший смысл дается человеку через природу и посредством природы, познание которой и выступает как собственно жизнь, она же и есть путь к высшему, определяя, как в «Фаусте», судьбу «бессмертной сущности» человека после смерти. Многочисленные аллюзии трагедии Гёте на герметическую культуру, моменты прямого переосмысления некоторых концептуальных построений Бёме, прямые и скрытые цитаты из поэтов барокко, например, из Ангелуса Силезиуса, - всё это пока, на наш взгляд, не исследовано по-настоящему и по достоинству не оценено, хотя прецеденты есть . Немецкое Просвещение наследует многие черты из предшествующей литературы . Об этом свидетельствует его отличие от французской просветительской литературы, выросшей из классицизма: в классическом стиле немецкой литературы главенствует «не отме-ренность узкого пространства правильности, но безмерность и беспредельность, обретшая печать совершенства, всеобъемлющее и целое, получившее

888 свою сквозную организованность» . В двойственной мировоззренческой ориентации немецкого классического стиля — на сущее и на должное — и в стремлении совместить то и другое виден отсвет антиномии мира временного и мира вечного, которая порождала трагическую дисгармонию барокко. Классика в Германии, становясь в течение XVIII и на рубеже XIX века ведущим направлением, не отбрасывала как неправильное то, что произвела предшествующая - неклассическая - стадия, а развивала, преображая хаос в оод космос, возводя кризисы реальной действительности к гармонии и тем самым как бы указывая направление романтикам890. Концепция двоемирия в классике уже готова к историзации, когда идеал осмысляется в плоскости времени как цель его движения, а самому времени земной жизни человека возвращается значение меры и необходимости, утраченное на предыдущем этапе. Это первый момент придания двоемирию динамики, и это динамика действия, индивидуального пути, динамика нижнего полюса, тем самым приобретающего позитивный смысл, в свете которого двоемирие уже не выступает как знак дисгармонии мироздания.

Романтики улавливают эту динамику, но возвращают ей идеально-духовный характер, в творческом акте переживая «точки перехода» (Ф. Шлегель) между полюсами двоемирия, снимая таким образом необходимость времени, возвращая концепции ее вертикальный смысл, а высшему по

887 См.: Казакова И.Б. Интеллектуальная традиция герметизма в «Фаусте» Гете: Автореф. канд. дисс. - H. Новгород, 2001.

888 Михайлов А.В. Стилистическая гармония и классический стиль в немецкой литературе // Теория литературных стилей: Типология стилевого развития нового времени. - M., 1976. С. 294.

889 «Классический стиль - процесс возведения реальной действительности, ее кризисов к гармонии жизни». - Там же. С. 295.

890 Логике этого развития в лирической поэзии на жанровом и образно-стилистическом уровне посвящен прилагаемый к работе экскурс 2. люсу двоемирия - по-бёмевски понятое неравнодушие и активность по отношению к человеку. Динамика двоемирия в романтизме приобретает характер обоюдный: полюса открылись друг другу и сдвинулись навстречу, но — это происходит лишь в сфере индивидуального сознания, исключительной прерогативой которого такое переживание и остается. И носителем такого сознания является романтический герой - до того момента, когда он утрачивает чувство собственной исключительности и внутренне социализируется, одновременно возвращая двоемирию онтологически объективный характер и опрокидывая его в горизонтальную плоскость времени, превращая идеал в историческую цель общества: «Мы здесь, на земле, построим рай.». В творчестве Гейне, недоумевавшего в «Романтической школе», что такого нашли его собратья по романтизму в Якобе Бёме, можно проследить ту внутреннюю борьбу, которую рождающаяся личность с социально-исторически детерминированным сознанием ведет с доставшимся ей по неизбежности романтическим языком.

В XIX веке собственно романтические варианты наследования национальной поэтики (Новалис, Брентано, Эйхендорф, Шамиссо, Уланд, Гейне и др.) без ощутимого временного промежутка перетекают в трансформации ее, структур в постромантических явлениях (Геббель, Мёрике, Шторм) вплоть до неоромантических и символистских (Георге, Гофмансталь, Рильке) тенденций рубежа веков.

На протяжение XIX века романтический эстетический комплекс в лирике постепенно (гораздо медленнее, чем в соседних литературах) уступает первый план «поэзии действительности» (термин Л.Гинзбург), действительности, пережитой индивидуально и выраженной нетрадиционно-окказиональным языком. Романтическое начало зачастую истончается до эмоционального фона, трудно определимого и, по сути, уже во многом импрессионистического настроения в поэтическом высказывании (Шторм). Но говорить о полном перерыве в романтической традиции невозможно. И не только потому, что романтики, оставаясь образцом поэтического, никогда не воспринимались как «преодоленные» или «устаревшие», но и потому, что по законам семиосферы романтический смысловой комплекс продолжал интенсивно развиваться и господствовать в философии и музыке вплоть до конца века и уже тогда и из этих «языков» оказал мощное воздействие на поэзию.

На это же время и именно в немецком искусствоведении приходятся «открытие» барокко как самодостаточного эстетического феномена и начало активного взаимовлияния науки и художественной практики. Если романтики «вспоминали» допросветительский художественный опыт (как правило, нерасчлененно - как «средневековый»), «преодоленный» классической поэзией, то в конце XIX века уже собственно барочный художественный опыт XVII века, воссоздаваемый историко-теоретически, встречается с непреодоленным и трансформированным романтическим.

Возникающий в этой культурно-исторической среде экспрессионизм в равной степени является порождением национальной поэтической традиции и острокризисной эпохи. В нем в последний раз утверждается, но и решительным образом переосмысливается важнейшая для развития национальной поэтики художественно-философская система двоемирия в ее изначальном онтологически-общезначимом смысле. С его эсхатологическим мироощущением и антииндивидуалистическим пафосом, в котором в миг всемирного крушения и преображения, столкновения неба и земли, в последний раз актуализируется чувство нераздельности человека и человечества, а тем самым и фигуративной значимости отдельного человека, — экспрессионизм оказывается ближе всего к духу барокко. В это время не только по достоинству оценивается гениальность барочных лириков — чрезвычайно востребован оказывается Бёме, прямо питающий своим словом поэтическую практику

891 адептов движения . В экспрессионизме переэюивается финальная фаза сближения полюсов двоемирия — их столкновение и конец света. И это переживание воплощается, — как в барокко, — как всеобщее, данное всем. В нем

891 Пример рецепции барочного поэтического опыта в экспрессионистской поэтической практике представлен во втором экскурсе, приложенном в работе: «Двоемирие и преображение в ранней лирике И. Р. Бехера (поэтика барокко в новейшем личностном сознании)». экспрессионизм предстает как органичное продолжение, но и — завершение традиции. После этого переживания, которому нет равных в «естественной» слитности с сутью исторического момента, поэтико-философская концепция двоемирия может осознаваться лишь извне и привлекаться в поэтическую практику как окончательно отрефлексированный знак национального.

Едва ли случайно именно на «экспрессионистское десятилетие» и 2030-е годы приходится «героическая» конститутивная фаза академического интереса к барокко и, возможно, самые выдающиеся в германской филологии достижения в его изучении. Так завершается процесс немецкой поэтической авторефлексии, в результате которого барочное «готовое слово», развивавшееся в поэтике имплицитно и тем самым продуктивно развивавшее поэтику, эксплицируется и осознается как самоценное, самодостаточное и в этом смысле — окончательно «готовое». Поэтому оно теперь может быть, с одной стороны, использовано и стилизовано намеренно в эстетических (и эстетских, а также и культурполитических) целях, а с другой стороны, может быть и отброшено и преодолено как господствовавшая прежде версия выражения национального поэтического самосознания.

Вопрос о том, существует ли после этого немецкая поэзия как национальная и что теперь составляет ее специфику в этом качестве, напрашивается сам собой и требует дальнейшего исследования.

Список научной литературыШаулов, Сергей Михайлович, диссертация по теме "Литература народов стран зарубежья (с указанием конкретной литературы)"

1. Аверинцев С. С. Риторика и истоки европейской литературной традиции / С. С. Аверинцев . М, 1996. - 447 с.

2. Аверинцев С. С. Категории поэтики в смене литературных эпох / С. С. Аверинцев, М. Я. Андреев, М. Л. Гаспаров, 77. А. Гринцер, А. В. Михайлов II Историческая поэтика: Литературные эпохи и типы художественного сознания. -М.: Наследие, 1994. С. 3-38.

3. Артамонов С. Д. История зарубежной литературы XVII-XVIII вв.: Учеб. для студентов пед. ин-тов / С. Д. Артамонов. — М.: Просвещение, 1988.-608 с.

4. Артамонов С. Д. История зарубежной литературы XVII века / С. Д. Артамонов, Р. М. Самарин. М.: Учпедгиз, 1958. - 359 с.

5. Балашова Н. Ю. «Мемориал» немецкого реформатора образования Вольфганга Ратке (Вступительная статья, перевод с немецкого и комментарий) / Н. Ю. Балашова II Человек в культуре Возрождения. М.: Наука, 2001. С. 253-259.

6. Барг М. А. Эпохи и идеи: Становление историзма / М. А. Барг.- М.: Мысль, 1987.-348 с.

7. Барокко и классицизм в истории мировой литературы: Материалы Междунар. науч. конф. «Седьмые Лафонтеновские чтения» (19-22 апр. 2001 г.).-СПб., 2001.-146 с.

8. Баткин JIM. Европейский человек наедине с собой: Очерки о куль-турно-сторических основаниях и пределах личного самосознания / JI. М. Баткин. -М.: Российск. гос. гуман. у-нт, 2000. — 1005 с.

9. Бауэр В. Энциклопедия символов / В. Бауэр, И. Дюмотц, С. Головин. — М.: КРОН-ПРЕСС, 1995. 512 с.

10. Бёме Я. Аврора, или Утренняя заря в восхождении. Репринтное изд. 1914 г. /Я. Бёме.- М.: Политиздат, 1990. - 415 с.

11. Бёме Я. Истинная психология, или Сорок вопросов о душе / Я. Бёме. — СПб, 1999.-320 с.

12. Бёме Я. Теософия / Я. Бёме. СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2000. — 96 с.

13. Бёме Я. Christosophia, или Путь ко Христу / Я. Бёме. СПб, 1815 (1994).-220 с.

14. Бердяев Н.А. Смысл творчества. Опыт оправдания человека // Бердяев Н.А. Философия творчества, культуры и искусства. В 2-х томах. Т. 1. М.: «Искусство», ИЧП «Лига», 1994. - С. 37-341.

15. Беренс Б. Энциклопедия мудрецов, мистиков и магов: От Адама до Юнга /Б. Беренс. -М.: Издательский дом «София», «Миф», 2003. 672 с.

16. Берковский Н.Я. Романтизм в Германии / Н. Я. Берковский. — СПб.: Азбука-классика, 2001. — 512 с.

17. Бессмертный Ю. Л. Некоторые соображения об изучении феномена власти и о концепциях постмодернизма и микроистории / Ю. Л. Бессмертный II Одиссей. Человек в истории. 1995. М.: Наука, 1995. - С. 9-13.

18. Бонецкая Н. К. К истокам софиологии / Н. К. Бонецкая // Вопросы философии, 2000, № 4. С. 70-80.

19. Брагина Л. М. Итальянский гуманизм. Этические учения XIV — XV веков I Л. М Брагина- М., 1977. 254 с.

20. Братусь И. Золотой век нидерландской поэзии / И. Братусь // Из поэзии Нидерландов XVII века. Д., «Художественная литература», 1983. - С. 5-22.

21. Брентано К. Избранное / К. Брентано. (На нем. яз.) / Сост. С. С. Аверинцев. - М., 1985. - 576 с.

22. Британишский В. Поэзия, воскрешенная профессорами / В. Брита-нишский II Вопр. лит., 1970. № 5. С. 171-184.

23. Буало Н. Поэтическое искусство / Н. Буало. М.: ГИХЛ, 1957. - 232 с.

24. Бутми Н. Л. Каббала, ереси и тайные общества / Н. Л. Бутми. СПб., 1914.

25. Бэкон Ф. Новая Атлантида / Ф. Бэкон II Утопический роман XVI — XVII веков. — М.: Худ. лит., 1971 (Библиотека всемирной литературы. Т. 34). — С. 193-224.

26. Вер, Г. Якоб Беме, сам свидетельствующий о себе и своей жизни / Г. Вер. Челябинск: «Урал LTD», 1998.-302 с.

27. Виппер Р. Ю. Кальвин; Кальвинизм / Р. Ю. Виппер II Христианство: Энциклопедический словарь: В 2 т.: т. 1. М.: Большая Российская энциклопедия, 1993. - С. 663-668; 668-671.

28. Высокий герметизм. — СПб.: Азбука; Петербургское Востоковедение, 2001.-416с.

29. Габитова Р. М. Философия немецкого романтизма (Фр.Шлегель, Но-валис) / Р. М. Габитова М.: Наука, 1978. - 288 с.

30. Гайденко П. П. Метафизика конкретного всеединства, или Абсолютный реализм С.Л.Франка / П. П. Гайденко II Вопросы философии, 1999, № 5. С. 114-150.

31. Гайденко П. П. Николай Кузанский и принцип совпадения противоположностей / П. П. Гайденко II Вопросы философии, 2002, № 7. — С. 131-142.

32. Гайденко 77. П. Прорыв к трансцендентному: Новая онтология XX века / П. П. Гайденко. М., 1997. - 495 с.

33. Гайденко П. П. Философия Фихте и современность / П. П. Гайденко. -М., 1979.-288 с.

34. Гартман Ф. Жизнь Парацельса и сущность его учения / Ф. Гартман. -М., 1997.-288 с.

35. Гарэн Э. Проблемы итальянского Возрождения: Избранные работы / Э. Гарэн. М.: Прогресс, 1986. - 396 с.

36. Гаспаров М. Л. Стихотворение в прозе / М. Л. Гаспарое II Краткая литературная энциклопедия. Т. 7. М., «Сов. энциклопедия», 1972. — Ст. 205.

37. Герметизм, магия, натурфилософия в европейской культуре XIII — XIX вв. М.: Канон+, 1999. - 864 с.

38. Герметическая космогония. — СПб.: Азбука; Петербургское Востоковедение, 2001. 352 с.

39. Герцен А. И. Дилетантизм в науке / А. И. Герцен II Собрание сочинений в 30 т. Т. 2.-М., 1954. С. 5-88.

40. Герцен А. И. Письма об изучении природы / А. И. Герцен II Собрание сочинений в 30 т. Т. 2. М., 1954. С. 89-315.

41. Гете И. В. Собрание сочинений: В 10 т. / И. В. Гете / — Пер. с нем. Б.Пастернака. — М.: «Худож. лит.», 1976. Т 2: Фауст. - 510 с.

42. Гилилов И. М. Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна Великого Феникса I И. М. Гнлилов. М., 1997. - 474 с.

43. Гшъманов В. X. Симон Дах и тайна барокко I В. X. Гилъманов. — Калининград: Терра Балтика, 2007. 312 с.

44. Голенигцев-Кутузов И. Н. Романские литературы / И. Н. Голенищев-Кутузов.- М., 1975. 532 с.

45. Горфункелъ А. X. Философия эпохи Возрождения I А. X. Горфункелъ. — М.: Высшая школа, 1980. 368 с.

46. Грасиан Б. Остроумие, или искусство изощренного ума / Б. Грасиан II Испанская эстетика. Ренессанс. Барокко. Просвещение. — М., 1977. С. 169464.

47. Грнммелъсгаузен Г. Я. К. Симплициссимус / Г. Я. К. Гршшелъсгаузен. М.: Художественная литература, 1976. — 557 с.

48. Гуляев Н. А. История немецкой литературы / Н. А.Гуляев, И. П. Шибанов, В. С. Буняев. М.: Высшая школа, 1975. - 526 с.

49. Гуревич А. Я. Типологическая общность и национально-историческое своеобразие (К спорам о литературных направлениях) / А. Я. Гуревич II Вопросы литературы, 1978, № 11. — С. 171-178.

50. Данчев В. В. Хейнзиус / В. В. Данчев II Краткая литерат. энциклопедия. Т. 8.-М., 1975.-Ст. 254.

51. Дильтей В. Воззрение на мир и исследование человека со времен Возрождения и Реформации / В. Дильтей. М., Иерусалим: Университетская книга, Gesharim, 2000. - 463 с.

52. Донн Д. Песни и песенки. Элегии. Сатиры / Д. Донн. — На англ. и рус. яз. СПб., 2000. - 672 с.

53. Дюришин Д. Теория сравнительного изучения литературы / Д. Дюриши. М., 1979. - 320 с.

54. Жирмунский В. М. Немецкий романтизм и современная мистика / В. МЖирмунский. СПб., 1996. - 231 с.

55. Знание за пределами науки. М.: Республика, 1996. - 445 с.

56. Иванов Вяч. Be. Чет и нечет: Асимметрия мозга и знаковых систем / Вяч. Вс. Иванов. -М., 1978. 184 с.

57. История всемирной литературы в 9-ти тг. Т. 4. — М.: Наука, 1987. — 686 с.

58. История диалектики XIV XVIII вв. - М.: Мысль, 1974. - 356 с.

59. История европейского искусствознания. 2-я половина XIX в. начало XX в. Кн. I. - М.: Наука, 1969. - 472 с.

60. История зарубежной литературы XVII века: Учеб. для филол. спец. вузов / Под ред. 3. И. Плавскина. М.: Высш. шк., 1987. — 248 с.

61. История зарубежной литературы XVII века / Под ред. М. В. Разумовской. 2-е изд., испр. и доп. М., 1999. — 254 с.

62. История немецкой литературы: В 5 т. Т. 1: IX-XVII вв. - М., Изд-во АН СССР, 1962.-470 с.

63. История немецкой литературы в 3-х тт. М.: «Радуга», 1985-1987. - Т. 1 -352 с.

64. История эстетики. Памятники мировой эстетической мысли. Т. 1. — М., 1962.- 679 с.

65. История эстетической мысли. В 6-ти т. Т. 2: Средневековый Восток. Европа XV XVIII веков. - М., 1985. - 456 с.

66. Йейтс Ф. А. Джордано Бруно и герметическая традиция / Ф. А. Йейтс. М., 2000. - 528 с.

67. Йейтс Ф. А. Искусство памяти / Ф. А. Йейтс. — СПб., 1997. 480 с.

68. Йейтс Ф. А. Розенкрейцерское Просвещение / Ф. А. Йейтс. — М., 1999.-496 с.

69. Кантор В. Густав Шпет: русская философия в контексте культуры / В. Кантор II Вопросы литературы. 2005. Май-июнь. С. 263-292.

70. Касавин И. Т. Миграция. Креативность. Текст. Проблемы неклассической теории познания / И. Т. Касавин. СПб.: РХГИ, 1998. - 408 с.

71. Киреевский И. В. О необходимости и возможности новых начал для философии // Киреевский И. В. Критика и эстетика / И. В. Киреевский. — М.: Искусство, 1979. (История эстетики в памятниках и документах). С. 293-332.

72. Коган Л. А. «Самостоянье человека»: философское кредо Пушкина / JI. А. Коган И Вопросы философии, 1999, № 7. С.47-59.

73. О. Козминиус, о. Мелехций. Шекспир. Тайная история / О. Козминиус, о. Мелехций. — СПб., 2003.

74. КоменскийЯ. А. Сочинения /Я. А. Коменский. — М.: Наука, 1997. 476 с.

75. Краткая литературная энциклопедия. Т. 3. — М.: «Сов. Энциклопедия», 1966.-976 стб.

76. Кузнецов В. Г. Философия: Учебник / В. Г Кузнецов, И. Д. Кузнецова, В. В. Миронов, К. Х.Момджян. М., 2001. - 519 с.

77. Культура Возрождения и религиозная жизнь эпохи. М.: Наука, 1997. - 224 с.

78. Культура Возрождения XVI века. М.: Наука, 1997. - 302 с.

79. Культура эпохи Возрождения. Л.: Наука, 1986. - 256 с.

80. Культура эпохи Возрождения и Реформация. — Л.: Наука, 1981. — 267 с.

81. Лазарев В. В. Становление философского сознания нового времени / В. В. Лазарев. М.: Наука, 1987. - 137 с.

82. Ланда Е. В. Хрестоматия по немецкой литературе XVII века (на нем. яз.) / Е. В. Ланда. Л., 1975. - 286 с.

83. Левей В. Г. Якоб Беме и его учение / В. Г. Левей II Вестник истории мировой культуры. 1958. № 5 (11). С. 67-81.

84. Лекции по истории эстетики / Под ред. М.С.Кагана. — Кн. 1. Л.: Изд-во Ленинградского университета, 1973. - 207 с.

85. Ленин В.И. ПСС. Т. 29. 752 с.

86. Литературные манифесты западноевропейских классицистов : собр. текстов / вступ. ст. и общ. ред. Н.П. Козловой. М. : Изд-во Моск. ун-та, 1980.-618 с.

87. Лосев А. Ф. Знак. Символ. Миф /А. Ф. Лосев. -М., 1982. 480

88. Лосев А. Ф. Русская философия // Лосев А. Ф. Страсть к диалектике: Литературные размышления философа /А. Ф. Лосев. — М., 1990. — С. 68-101.

89. Лосев А. Ф. Хаос / А. Ф. Лосев II Мифологический словарь. М.: «Советская энциклопедия», 1990. — С. 568.

90. Лосев А. Ф. Эстетика Возрождения I А. Ф. Лосев. -М.: «Мысль», 1978. 623 с.

91. Лотман Ю. М. Внутри мыслящих миров. Человек текст - семиосфе-ра - история / Ю. М. Лотман. - М., 1996. - 464.

92. Майоров Г. Г. Формирование средневековой философии (латинская патристика) / Г. Г. Майоров. — М., 1979. -431 с.

93. Майстер Экхарт. Об отрешенности / Майстер Экхарт. — М.; СПб.: Университетская книга, 2001. — 432 с.

94. Маковский М. М. Сравнительный словарь мифологической символики в индоевропейских языках: Образ мира и миры образов I М. М. Маковский. — М., 1996.-416 с.

95. Маркс К, Энгельс Ф. Об искусстве. В 2-х т. М., «Искусство», 1976. -Т. 1.-575 е., Т. 2.-719 с.

96. Маркс К, Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., тт. 1,3.

97. Мегентесов С. А. Семантический перенос в когнитивно-функциональной парадигме / С. А. Мегентесов. Краснодар, 1993. - 90 с.

98. Мировая культура XVII-XVIII веков как метатекст: Материалы Меж-дунар. науч. симпозиума «Седьмые Лафонтеновские чтения» (18-21 апр. 2002 г.). СПб., 2002. - 204 с.

99. Мифы народов мира. Энциклопедия. В 2 т. — М.: «Советская Энциклопедия», 1987. Т. 1. - 671 е., Т. 2. - 719 с.

100. Михайлов А. Время и безвременье в поэзии немецкого барокко / А. Михайлов II Рембрандт. Художественная культура Западной Европы XVII в.-М.5 1970.-С. 195-220.

101. Михайлов А. В. Диалектика литературной эпохи // Его же: Языки культуры. Учебное пособие по культурологи / А. В. Михайлов. М., 1997. - С. 1342.

102. Михайлов А. В. Обратный перевод / А. В. Михайлов. — М.: Языки русской культуры, 2000 856 с.

103. Михайлов А. В. Поэтика барокко: завершение риторической эпохи / А. В. Михайлов II Историческая поэтика. Литературные эпохи и типы художественного сознания. — М., 1994. — С. 326-391.

104. Морозов А. А. «Симплициссимус» и его автор / А. А. Морозов. — Л.: Наука, 1984.-204 с.

105. Мудрагей Н. С. Рациональное и иррациональное: Историко-теоретический очерк IН. С. Мудрагей. -М.: «Наука», 1985. — 176 с.

106. Муравьев В. С. Маньеризм / В. С. Муравьев II Краткая литературная энциклопедия. Т. 9. -М., 1978. Стб. 509-511.

107. Надъярных М. Ф. Изобретение традиции, или Метаморфозы барокко и классицизма / М. Ф. Надъярных II Вопросы литературы. Июль-август 1999. — С. 77-109.

108. Нарский И. С. Западно-европейская философия XVII века / И. С. Нарский. М.: «Высшая школа», 1974. - 379 с.

109. Некоторые вопросы теории и истории французской литературы XVII века: Материалы Междунар. науч. конф. «Третьи Лафонтеновские чтения» (11-13 апр. 1997 г.). СПб., 1997. - 60 с.

110. Немецкая поэзия XVII века в переводах Льва Гинзбурга. — М.: «Ху-дож. лит.», 1976. 208 с.

111. Николай Кузанский. Сочинения в 2-х тт. / Николай Кузанский. — М. — Т. 1. 1979. - 488 с. -Т. 2. - 1980. - 472 с.

112. Обинье Т. А. д'. Трагические поэмы / Т. А. д' Обинье. Пер. с фр. А. Ревича. — М.: «Присцельс», 1996. - 528 с.

113. Ортега-и-Гассет X Воля к барокко // Он же. Эстетика. Философия культуры IX. Ортега-и-Гассет. — М.: Искусство, 1991.

114. Паскаль Б. Мысли / Б. Паскаль. Пер. с фр. Ю.А.Гинзбург. - М. 1995. -480 с.

115. Пахсарьян Н. Т. XVII век как «эпоха противоречия»: парадоксы литературной целостности / Н. Т. Пахсарьян II Зарубежная литература второго тысячелетия. 1000-2000: Учеб. пособие / Под ред. Л.Г.Андреева. М.: Высшая школа, 2001. - С. 40-67.

116. Перро Ш. Век Людовика Великого / Ш. Перро II Спор о древних и новых.-М., 1985.-С. 41-54.

117. Петрарка Ф. Лирика /Ф. Петрарка. — М.: «Художественная литература», 1980.-381 с.

118. Петрарка Ф. Эстетические фрагменты / Ф. Петрарка. Пер., вступ. статья и примеч. В.В.Бибихина. — М.: Искусство, 1982. — 367 с.

119. Пинский Я. Е. Поэтическое и художественное / Л. Е. Пинский II Вопросы литературы, 1997, Март-Апрель. С. 101-116.

120. Пинский Л. Е. Ренессанс. Барокко. Просвещение: Статьи. Лекции / Л. Е. Пинский. М.: РГГУ, 2002. - 829 с.

121. Полная энциклопедия символов / сост. В.М.Рошаль. М.: ACT; СПб.: Сова, 2006.-515 с.

122. Пресс Ф. Рудольф II (1576 1612) / Ф. Пресс II Шиндлинг А., Циглер

123. B. Кайзеры: Священная Римская империя, Австрия, Германия. Ростов-на-Дону, 1997.-С. 114-132.

124. Реале Дж., Антисери Д. Западная философия от истоков до наших дней. Т. 3: Новое время / Дж. Реале, Д. Антисери. — СПб.: ТОО ТК «Петрополис», 1996. — 736 с.

125. Ревич А. О Теодоре Агриппе д'Обинье и его времени / А. Ревич II Оби-нъеТ.А. д'. Трагические поэмы. Пер. с фр. А. Ревича. М.: «Присцельс», 1996.-С. 9-20.

126. Ревуненкова Н. В. Ренессансное свободомыслие и идеология Реформации IН. В. Ревуненкова. — М.: Мысль, 1988. 205 с.

127. Ренессанс. Барокко. - Классицизм. Проблема стилей в западноевропейском искусстве XV — XVII веков. - М, 1966. - 348 с.

128. Романтизм // Краткая литературная энциклопедия. Т. 6. — М.: Изд-во «Сов. энциклопедия», 1971. Стб. 369-388.

129. Романчук А. В. Ренессансная интерпретация мифа о быке — символе смерти / А. В. Романчук II Миф в культуре Возрождения. — М.: Наука, 2003.1. C. 185-189.

130. Ронсар П. О вечном. Избранная лирика / П. Ронсар. — М, 1997. 286 с.

131. Самарин Р. М. Мартин Опиц и поэты его школы // Его же: Зарубежная литература / Р. М. Самарин. М, 1978. - С. 94-132.

132. Свободомыслие и атеизм в древности, средние века и в эпоху Возрождения. -М.: Мысль, 1986. 285 с.

133. XVII век в диалоге эпох и культур: Материалы Междунар. науч. конф. «Шестые Лафонтеновские чтения» (14-16 апр. 2000 г.). СПб, 2000. - 136 с.

134. XVII век в европейском литературном развитии: Материалы Междунар. науч. конф. под эгидой ЮНЕСКО «Вторые Лафонтеновские чтения» (12-14 апр. 1996 г.). СПб.: «Образование», 1996.-48 с.

135. XVII век в мировом литературном развитии. — М, 1969. — 503 с.

136. Сигал Н. А. Комментарии / Н. А. Сигал И Буало. Поэтическое искусство. М„ 1957.

137. Скобелев А. В. Владимир Высоцкий: Мир и слово / А. В. Скобелев, С. М. Шаулов. — 2-е изд., испр. и доп. Уфа, 2001. - 204 с.

138. Смирнов И. П. Смысл как таковой / И. П. Смирнов. — СПб.: Академический проект, 2001. — 352 с.

139. Соколов А. Н. Теория стиля /А. Н. Соколов. М, 1968. - 223 с.

140. Соколов В. В. Европейская философия XV XVII веков / В. В. Соколов. - М.: Высшая школа, 1984. - 448 с.

141. Соколов В. В. Философский синтез Готфрида Лейбница / В. В. Соколов II Лейбниц Г.В. Сочинения в 4 т. Т. 1. - М.: «Мысль», 1982. - С. 3-77.

142. Соколов В. В. Спиноза / В. В. Соколов II Философский энциклопедический словарь. — М.: Советская энциклопедия, 1983. — С. 647-648.

143. Соколов М. Н. Вечный Ренессанс: Лекции по морфологии культуры Возрождения / М. Н. Соколов. М.: Прогресс-Традиция, 1999. - 424 с.

144. Соловьев Вл. С. Луллий Раймунд / Вл. С. Соловьев II Христианство: Энциклопедический словарь в 3 т. Т. 2. — М.: Большая Российская энциклопедия, 1995.-С. 53-55.

145. Старостина Н. Комментарии / Н. Старостина, Е. Рабинович П Вергилий. Собр. соч. СПб., Биографический институт «Студия Биографика», 1994. — С. 419-476.

146. Тананаева Л. И. Рудольфинцы: Пражский художественный центр на рубеже XVI XVII веков / Л. И. Тананаева. - М.: Наука, 1995. - 240 с.

147. Тимофеев М. А. Демонология в эпоху Возрождения / М. А. Тимофеев П Демонология эпохи Возрождения (XVI XVII вв.). - М.: Росспэн, 1995. - С. 3-10.

148. Толмачев В. М. От романтизма к романтизму: Американский роман 1920 годов и проблема романтической культуры / В. М. Толмачев. — М., 1997. — 363 с.

149. Тураев С. В. Концепция личности в литературе романтизма / С. В. Тураев II Контекст. 1977. Литературно-теоретические исследования. — М., 1978.-С. 227-247.

150. Тураев С. В. От Просвещения к Романтизму (Трансформация героя и изменение жанровых структур в западноевропейской литературе конца — начала в.) / С. В. Тураев. М.: Наука, 1983. - 256 с.

151. Тынянов Ю. Проблема стихотворного языка / Ю. Тынянов. — М., 1965. 489 с.

152. Тютчев Ф. И. Лирика / Ф. И. Тютчев. ~ Т. 1. М.: Наука, 1965. - 448 с.

153. Фейербах Л. История философии. Собрание произведений в трех томах /Л. Фейербах. Т. 1. - М.: «Мысль», 1974. - 544 с.

154. Фидлер Д. Иисус Христос Солнце Бога: Античная космология и раннехристианский символизм / Д. Фидлер. — М.: ООО «Издательский дом «София», 2005.-432 с.

155. Философские аспекты культуры и литературный процесс в XVII столетии: Материалы Междунар. науч. конф. «Пятые Лафонтеновские чтения» (16-18 апр. 1999 г.). СПб., 1999. - 122 с.

156. Философский энциклопедический словарь. — М.: Советская энциклопедия, 1983.-840 с.

157. Френч М. Премудрость в личности / М. Френч II Вопросы философии, 2000, №4. -С. 80-111.

158. Фрэзер Д. Д. Золотая ветвь: Исследование магии и религии / Д. Д. Фрэзер. 2-е изд. - М., 1983. - 703 с.

159. Фуко М. Археология знания / М. Фуко. — Киев: Ника-Центр, 1996. 208 с.

160. Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук / М. Фуко. — СПб.: A-cad, 1994.-408 с.

161. Холл М. Энциклопедическое изложение масонской, герметической, каббалистической и розенкрейцеровской символической философии / М. Холл. М.: Эксмо; СПб.: Terra Fantastica, 2003. - 960 с.

162. Чернов И. А. Из лекций по теоретическому литературоведению. I: Барокко. Литература. Литературоведение. Спец. Курс / И. А. Чернов. Тарту, 1976.- 186 с.

163. Чернов И. А. Опыт типологической интерпретации барокко / И. А. Чернов // Сб. статей по вторичным моделирующим системам. — Тарту, 1973. С. 90-104.

164. Чижевский Д. И. Ян Амос Коменский и западная философия / Д. И. Чижевский II Коменский Я. А. Сочинения. М.: Наука, 1997. - С. 5-12.

165. Чичерин А. В. Ритм образа: стилистические проблемы / А. В. Чичерин. -М., 1980.-334 с.

166. Шатин Ю. В. «Тот, который не стрелял»: Поэтика одного стихотворения // Он же. Поговорим о Высоцком / Ю. В. Шатин. — М., 1995. С. 25-26.

167. Шаулов С. М. «Вечерняя песнь» в немецкой лирике: от барокко к романтизму / С. М. Шаулов II Филологические записки. Вестник литературоведения и языкознания. Вып. 14. Воронеж, 2000. - С. 120-131; Вып. 15. — 2001.-С. 118-129.

168. Шаулов С. М. Поэтика барокко в немецкой лирике XVII XX вв.: Материалы исследования I С. М. Шаулов. - Препринт. - Уфа: Изд-во Башкирского государственного педагогического университета, 2001. - 76 с.

169. Шаулов С. М. Проявление стилевых черт барокко в лирике немецкого экспрессионизма и поэзия И.Р.Бехера I С. М. Шаулов II Вопросы немецкой и французской филологии. Краснодар, 1975. — С. 170-178.

170. Шестов Л. Сочинения. В 2-х т. Т. 1: Власть ключей / Л. Шестов. ~ М.: Наука, 1993.-669 с.

171. Шиллер Ф. Собр. соч. в 7 т. Т. 7: Письма / Ф. Шиллер. -М., 1957. 787 с.

172. Шлегелъ Ф. Эстетика. Философия. Критика / Ф. Шлегелъ. В 2 т. — Т. 2.-М., 1963.-448 с.

173. Шпинарская Е. Н. Классицизм и барокко: историографический анализ IE. Н. Шпинарская. СПб., 1998. - 128 с.

174. Эмблемы и символы. М.: Интрада, 2000. - 368 с.

175. Энциклопедический словарь Брокгауз и Ефрон: Биографии. В 12 томах: т. 3. — М.: «Большая Российская энциклопедия», 1993. — 800 с.

176. Энциклопедия мистицизма. СПб.: «Литера», 1996. - 480 с.

177. Юнг К. Г. Собрание сочинений. Т. 4. Дух Меркурий / К. Г. Юнг. М.: Канон, 1996. - 384 с.

178. Alewyn R. Vorbarocker Klassizismus und griechische Tragodie: Analyse der „Antigone" Ubersetzung des Martin Opitz. - Darmstadt, 1962. - 63 S.

179. Angelus Silesius. Cherubinischer Wandersmann (Geistreicher Sinn- und SchluB-Reimen) // Ангелус Силезиус. Херувимский странник (Остроумные речения и вирши). СПб.: Наука, 1999. - 509 с.

180. Becher J. R. Der Aufstand im Menschen. Aufbau-Verlag Berlin und Weimar, 1983.-288 S.

181. Becher J. R. Gesammelte Werke / J. R. Becher. Bande 1 bis 15. — Auf-bau-Verlag Berlin u. Weimar, 1966-1977.

182. Becher J. R. Philosophie des Sonetts oder Kleine Sonettlehre // Becher J.R. Gesammelte Werke. Bd. 14: Bemiihungen II. / J. R. Becher. Berlin u. Weimar: Aufbau-Verlag, 1972. - S. 603-632.

183. Becher J.R. Von der GroBe unserer Literatur: Reden und Aufsatze / J. R. Becher. Leipzig, 1971.-450 S.

184. Beckmann A. Motive und Formen der deutschen Lyrik des 17. Jahrhunderts und ihre Entsprechungen in der franzosischen Lyrik seit Ronsard: Ein Beitrag zur vergleichenden Literaturgeschichte / A. Beckmann. — Tubingen: Max Niemeyer Verlag, I960. 154 S.

185. Berger U. Das Verhangnis, oder Die Liebe des Paul Fleming / U. Berger. — Berlin und Weimar, 1983.-167 S.

186. Bohme J. De signatura rerum: Das ist / Bezeichnung aller dingen / wie das Jnnere vom Eusseren bezeichnet wird. // Bohme J. Werke / J. Bohme. — Hrsg. von Ferdinand van Ingen. Bibliothek der friihen Neuzeit. Bd. 6. - Frankfurt am Main, 1997.-S. 509-791.

187. Bohme J. Psychologia vera, oder Vierzig Fragen von der Seelen // Jacob Bohmes samtliche Werke in sieben Banden / J. Bohme. Hrsg. v. K.W.Schiebler. - Bd. 6. - Unveranderter Wiederabdruck der ersten Auflage. - Leipzig, 1922.

188. Braimeck M. Deutsche Literatur des 17. Jahrhunderts — Revision eines E-pochenbildes: Ein Forschungsbericht 1945 1970 / M. Вгаипеск II DVLG 45 (1971), (Sonderheft Forschungsreferate). - S. 378-468.

189. Brentano CI. Gedichte / CI. Brentano. — Nach den Handschriften und Erstdrucken ausgewahlt und mit Anhang und Bibliographie neu herausgegeben von W. Fruhwald. Hamburg, 1968. - 245 S.

190. Brentano. Werke in einem Band / Brentano. Arnim. — Berl. u. Weimar, 1978.-363 S.

191. Burkhardt W. Grimmelshausen. Erlosung und barocker Geist / W. Burkhardt. Frankfurt am Main, 1929. - 154 S.

192. Claudius M. Ein Tropfen aus dem Ozean. Ausgewahlte Werke und Briefe / M. Claudius.- Berlin, 1975.-475 S.

193. Cooper Illustriertes Lexikon der traditionellen Symbole I J. C. Cooper. — Wiesbaden: Drei Lilien Edition, о J. — 239 S.

194. Der literarische Barockbegriff. Hrsg. von Wilfried Barner. Darmstadt: Wiss. Buchges., 1975. - VII, 597 S.

195. Deutsche Barockforschung: Dokumentation einer Epoche. Hrsg. von R. Alewyn. Koln, Berlin, 1970. - 466 S.

196. Deutsche Schrifitsteller im Portrat. Hrsg. von Martin Bircher. Miinchen, 1979.-194 S.

197. Deutsches Gedichtbuch. Lyrik aus acht Jahrhunderten. Zusammengestellt von Uwe Berger und Giinther Deike. Berlin u. Weimar: Aufbau-Verlag, 1977. 789 S.

198. Deutsches Lesebuch. Von Luther bis Liebknecht. Hrsg. v. Stephan Herm-lin. Leipzig: Verlag Philipp Reclam jun., 1976. 577 S.

199. Dick J. Ticht-Kunst. Deutsche Barockpoetik und rhetorische Tradition / J. Dick. Berlin, Ziirich, 1969. - 228 S.

200. Eberlein H. Schlesische Kirchengeschichte / H. Eberlein. — 4. unverand. Aufl.-Ulm, 1962.-256 S.

201. Eberlein H. Zur kryptokalvinistischen Bewegung in Oberschlesien / H. Eberlein // Correspondenzbl. d. Vereins f. Gesch. d. evangel, Kirche Schlesiens IV/3 (1895).-S. 150-161.

202. Enzensberger H. M. Brentanos Poetik / H. M. Enzensberger. — Miinchen, 1973.- 157 S.

203. Ermatinger Barock und Rokoko in der deutschen Dichtung / E. Ermatinger. — 2te Aufl. Leipzig, Berlin, 1928. - 196 S.

204. Ermatinger E. Der Weg der menschlichen Erlosung in Grimmelshausens «Simplicissimus», «Courasche» und «Vogelnest» / E. Ermatinger II Krisen und Probleme der neueren deutschen Dichtung. — Zurich, Leipzig, Wien, 1928. S. 105-123.

205. Ermatinger E. Weltdeutung in Grimmelshausens Simplicius Simplicissimus / E. Ermatinger. — Leipzig u. Berlin, 1925. — 123 S.

206. Fleming P. Gedichte / P. Fleming. Hrsg. v. Julius Tittmann. — Leipzig, 1870.-282 S.

207. Fuchs K. Die Religiositat des Johann Jacob Christoffel von Grimmelshau-sen / K. Fuchs. — Leipzig, 1935. — 152 S.

208. Garber K. Europaisches Barock und deutsche Literatur des 17. Jahrhun-derts: Zur Epochen-Problematik in der international en Diskussion / K. Garber II Europaische Barock-Rezeption. Hrsg. von K. Garber. Wiesbaden: Otto Harras-sowitz, 1991.-S. 3-44.

209. Geschichte der deutschen Literatur von den Anfangen bis zur Gegenwart. Bd. 5: 1600 bis 1700. -Berlin: Volkund Wissen volkseigener Verlag, 1963. -593 S.

210. Gesprache um einen Dichter Johannes R. Becher. 1891-1958. Ansichten zu Werk und Personlichkeit. Interviews. Diskussionen. — Hrsg. von Ilse Siebert u. Rolf Harder. Berlin, 1979. - 66 S.

211. Goethe J. W. Aus meinem Leben: Dichtung und Wahrheit // Goethe. Poeti-sche Werke / J. W. Goethe. Berliner Ausgabe. Bd. 13. - 1971. - 1066 S.

212. Goethe J. W. Gedichte und Singspiele // Goethe. Poetische Werke / J. W. Goethe. Berliner Ausgabe. Bd. 1. - 1972. - 1048 S.

213. Goethe J. W. Gedichte und Singspiele // Goethe. Poetische Werke / J. W. Goethe. Berliner Ausgabe. Bd. 2. - 1973. - 966 S.

214. Goethe J. W. Italienische Reise // Goethe. Poetische Werke / J. W. Goethe. -Berliner Ausgabe. Bd. 14. 1971. - 1038 S.

215. Gohrisch Chr. Hans Sachs — sein Werk und seine Zeit / Chr. Gohrisch II Sachs, H. Zeitgedichte und Schwanke. Ausgewahlte Werke. Leipzig: Verl. Philipp Reclam jun., 1960. S. 273-293.

216. Gorceix B. Jacob Bohme / B. Gorceix II Deutsche Dichter des 17. Jahrhun-derts: Ihr Leben und Werk. Berlin, 1984. - S. 49-73.

217. Grimmelshausen H. J. Chr. von. Der abenteuerliche Simplizissimus / H. J. Chr. von Grimmelshausen. Miinchen, o. J. — Jubilaumsbibliothek der deut-schen Literatur. - 682 S.

218. Grunsky H. Jakob Bohme / H. Grunsky. 2. Aufl. - Stuttgart, 1984. - 356 S.

219. Gundolf F. Martin Opitz / F. Gundolf II Deutsche Barockforschung: Do-kumentation einer Epoche. Koln, Berlin, 1970. - S. 107-143.

220. Giinther A. Das Gedicht Johannes R. Bechers / A. Gunther II Expressio-nismus: Literatur und Kunst 1910-1923. Eine Ausstellung des deutschen Literatur-archivs im Schiller-Nationalmuseum Marbach a. N., vom 8. Mai bis 31. Oktober I960.

221. Gunthers Werke in einem Band / J. Chr. Gunther. Berlin u. Weimar, 1977. — 383 S.

222. Haas A. M. Erfahrung und Sprache in Bohmes Aurora / A. M. Haas И Gott, Natur und Mensch in der Sicht Jacob Bohmes und seiner Rezeption. Wiesbaden, 1994.-S. 1-21.

223. Hecht G. Schlesisch-kurpfalzische Beziehungen im 16. und 17. Jahrhundert / G. Hecht IIZGO 81, N. F. 42 (1929)- S. 176-222.

224. Hegel G. W. F. Vorlesungen uber die Geschichte der Philosophie. Dritter Band / G. W. F. Hegel. Leipzig, Verlag Philipp Reclam jun., 1982. - 460 S.

225. Jaumann H. Die deutsche Barockliteratur: Wertung — Umwertung. Eine wertungsgeschichtliche Studie in systematischer Absicht / H. Jaumann. — Bonn: Bouvier, 1975. 853 S.

226. Kaminski N. Andreas Gryphius / N. Kaminski. Stuttgart, 1998. - 264 S.

227. Klabund. Nachwort / Klabund II Gryphius, A. Das dunkle Schiff: Auserle-sene Sonette,Gedichte, Epigramme / Mit einem Nachwort hrsg. v. Klabund. — Miinchen, 1916. S. 71-79.

228. Kleine L. Spinoza: Substanz und System / L. Kleine II Spinoza B. Ethik. — Leipzig, Verl. Philipp Reclam jun., 1987. S. 361-395.

229. Kuhlmann О. Der Neubegeisterte Bohme / O. Kuhlmann. Hrsg. und erl.von Jonathan Clark. - In 2 Teilen. - Stuttgart, 1995. - 450 S.

230. Langbehn J. Rembrandt als Erzieher / J. Langbehn. — Leipzig, 1909. V, 356 S.

231. Langer H. Hortus Bellicus: Der DreiBigjahrige Krieg: Eine Kulturgeschich-te / H. Langer. Leipzig, 1978. - 279 S.

232. Lepper M. Die ,Entdeckung' des ,deutschen Barock': Zur Geschichte der Friihneuzeitgermanistik 1888—1915 / M. Lepper II Zeitschrift fur Germanistik. Neue Folge. XVII 2/2007. - S. 300-321.

233. Lessings Gesprache mit Friedrich Heinrich Jacobi iiber Spinoza // Lessings Werke in funf Banden / G. E. Lessing. Bd. 2. - Berlin u. Weimar: Aufbau-Verlag, 1978. - S. 345-361.

234. Marhvardt B. Geschichte der deutschen Poetik. Bd. 1: Barock und Friih-aufklarung / B. Markwardt. Berlin, 1937. - XI, 457 S.

235. Martens K. Die deutsche Literatur unserer Zeit / K. Martens. — Miinchen, 1921.-523 S.

236. Martus S. Zur Funktion historischer Analogien am Beispiel der ,Friihen Neuzeit' / S. Martus II Zeitschrift fur Germanistik. Neue Folge. XVII 2/2007. -S. 291-299.

237. Menschheitsdammerung. Ein Dokument des Expressionismus. — Leipzig, Verl. Philipp Reclam jun, 1972. 440 S.

238. Michailow A. Uber einen seltenen Fall der Barocknachfolge. Johann Beer und Gontscharow / A. Michailow II Europaische Barock-Rezeption. Hrsg. von K. Garber. Wiesbaden: Otto Harrassowitz, 1991. - S. 1177-1190.

239. MUller H.-H. Barockforschung: Ideologie und Methode. Ein Kapitel deut-scher Wissenschaftsgeschichte 1870-1930 / H.-H. Midler. — Darmstadt: Thesen-Verlag, 1973.-298 S.

240. Miiller G. Deutsche Dichtung von der Renaissance bis zum Ausgang des Barock / G. Miiller. Wildpark-Potsdam, 1930. - 263 S.

241. Novalis. Werke in einem Band /Novalis. Berlin u. Weimar, 1983. - 393 S.

242. Novalis. Werke in zwei Banden / Novalis. Bd. 1. —Konemann. 1996. - 432 S.

243. Opitz M. Ausgewahlte Dichtungen / M. Opitz. Hrsg. v. Julius Tittmann. -Leipzig, 1869. - LXXX, 276 S.

244. Opitz M. Buch von der deutschen Poeterei / M. Opitz. Abdruck der ersten Ausgabe (1624). - Halle (Saale): Max Niemeyer Verlag, 1962. - 77 S.

245. Petry L. Mittelrhein und Schlesien als Bruckenlandschaften der deutschen Geschichte / L. Petry II Geschichtliche Landeskunde und Universalgeschichte. Festgabe fur Hermann Aubin zum 23. Dezember 1950 S.203-216.

246. Pfeijfer J. Dichten, Denken, Glauben. Ausgewahlte Essays 1936 bis 1966 / J. Pfeiffer. — Mtinchen u. Hamburg, 1967. 221 S.

247. Poetik des Barock. Hrsg. von Marian Szirocki. — Leck/Schleswig: Rowohlt, 1968.-266 S.

248. Pyritz H. Paul Fleming und der Petrarkismus / H. Pyritz II Deutsche Barockforschung: Dokumentation einer Epoche. Koln-Berlin, 1970. — S. 336-394.

249. Pyritz H. Petrarca und die deutsche Liebeslyrik des 17. Jahrhunderts // Pyritz H Schriften zur deutschen Literaturgeschichte / H. Pyritz. Hrsg. von Ilse Pyritz. - Koln / Graz: Bohlau Verl., 1962. - S. 54-72.

250. Radle K. „Schwannen-Schnee und Haar aus Gold": Petrarkistischer Schon-heitspreis bei Pietro Bembo und Christian Hoffmann von Hoffmannswaldau. -http://www.phil.uni-erlangen.de/~p2gerlw/barock/barock.html.

251. Reines EbenmaB der Gegensatze. Deutsche Sonette. Berlin: Riitten & Loening, 1977.-236 S.

252. Rusterholz S. Zum Verhaltnis von Liber Naturae und Liber Scripturae bei Jacob Bohme / S. Rusterholz II Gott, Natur und Mensch in der Sicht Jacob Bohmes und seiner Rezeption. Wiesbaden, 1994. S. 129-145.

253. Ruttkowski W. V. Die literarischen Gattungen: Reflexionen iiber eine modi-fizierte Fundamentalpoetik / W. V. Ruttkowski. Bern und Miinchen: A. Francke AG Verlag. 1968.- 155 S.

254. Sachs H. Zeitgedichte und Schwanke: Ausgewahlte Werke / H. Sachs. — Leipzig: Verl. Philipp Reclam jun., 1960. 156 S.

255. Schaulow S. Das Sonett in der friihen Lyrik Johannes R. Bechers in Bezie-hung zur nationalen poetischen Tradition / S. Schaulow II Poesie und Poetik Johannes R. Bechers. Berlin, 1978. - S. 130-141.

256. Schlatter H.-J. Sonett / H.-J. Schlatter. Mit Beitragen von Raimund Borgmeier und Heinz Willi Wittschier. - Stuttgart 1979. - 159 S.

257. Scholz B. F. Zur Bedeutung von Michel Foucaults These eines epistemi-schen Bruchs im 17. Jahrhundert fur die Barockforschung / B. F. Scholz II Europai-sche Barock-Rezeption. Hrsg. von K. Garber. — Wiesbaden: Otto Harrassowitz, 1991.-S. 169-184.

258. Siegmund-Schultze E. Kryptocalvinismus in den schlesischen Kirchenord-nungen / E. Siegmund-Schultze II Jb. d. Schles. Friedr. Wilh. Univ. Breslau 5 (1960),-S. 52-68.

259. Streller S. Einleitung / S. Streller И Grimmelshausens Werke in vier Ban-den. Bd. 1. Berlin und Weimar, 1977. - S. (5)-(33).

260. Szyrocki М. Die deutsche Literatur des Barock / M. Szyrocki. — Stuttgart, 1979.-456 S.

261. Szyrocki M. Martin Opitz / M. Szyrocki. Berlin: Riitten & Loening, 1956. -227 S.

262. Szirocki M. Zur Dichtungstheorie des Barock und zur vorliegenden Aus-wahl / M. Szirocki II Poetik des Barock. Hrsg. von Marian Szirocki. — Leck/Schleswig: Rowohlt, 1968. S. 256-264.

263. Tranen des Vaterlandes. Deutsche Dichtung aus dem 16. und 17. Jahrhun-dert. Eine Auswahl von Johannes R. Becher. Berlin: Riitten & Loening, 1954. -680 S.

264. Vogt F. Geschichte der deutschen Literatur von den altesten Zeiten bis zur Gegenwart / F. Vogt, M. Koch. Zweite, neubearb. und vermehrte Auflage. Bd. 2. - Leipzig u. Wien: Verlag des Bibliogr. Instituts, 1904. - 600 S.

265. Walzel O. Deutsche Vorkriegsdichtung / O. Walzel II ZfdU 29 (1915). S. 449-455.

266. Wolfflin H. Gedanken zur Kunstgeschichte: Gedrucktes und Ungedrucktes / H. Wolfflin. 4. Aufl. - Basel, 1947. - VII, 162 S.

267. Wolfflin H. Italien und das deutsche Formgefuhl / H. Wolfflin. Miinchen: F. Bruchmann, 1931. - XI, 222 S.

268. Wolfflin H. Kunstgeschichtliche Grundbegriffe: Das Problem der Stillent-wicklung in der neueren Kunst / H. Wolfflin. Mtinchen, 1915. - IX, 255 S.

269. Wolfflin H. Renaissance und Barock / H. Wolfflin. Miinchen, 1888. - IX, 135 S.

270. Worringer W. Formprobleme der Gotik / W. Worringer. — 1911.— 127 S.

271. Yates F. A. Astraea: The imperial Theme in the sixteenth Century / F. A. Yates. London, 1975. - XVI, 233 p.

272. Yates F. A. Giordano Bruno and the Hermetic Tradition / F. A. Yates. — London and Chicago, 1964. XIV, 466 p.

273. Yates F. A. Majesty and Magic in Shakespeare's last Plays / F. A. Yates. -Boulder, 1978.

274. Yates F. A. Shakespeare's last Plays: A new Approach / F. A. Yates. London, 1975.-XI, 139 p.

275. Yates F. A. The Art of Memory / F. A. Yates. London and Chicago, 1966. -400 p.

276. Yates F. A. The occult Philosophy in the Elizabethan Age / F. A. Yates. -London, 1979.-217 p.

277. Yates F. A. The Rosicrucian Enlightenment / F. A. Yates. — London and Boston, 1972.-269 p.

278. Yates F. A. Theatre of the World / F. A. Yates. London and Chicago, 1969. -218 p.

279. Zimmermann R. C. Das Weltbild des jungen Goethe: Studien zur hermeti-schen Tradition des deutschen 18. Jahrhunderts / R. C. Zimmermann. 2 Bde. -Miinchen, 1969 - 1979.-Bd. 1 -368 S.; Bd. 2-447 S.