автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.02.22
диссертация на тему: "Кодзики" ("Запись о деяниях древности"), VIII в., и становление японского письменно-литературного языка

Полный текст автореферата диссертации по теме ""Кодзики" ("Запись о деяниях древности"), VIII в., и становление японского письменно-литературного языка"

РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК ИНСТИТУТ ВОСТОКОВЕДЕНИЯ

На правах рукописи

Черевко Кирилл Евгеньевич

«Кодзики» («Запись о деяниях древности»), VIII в., и становление японского письменно-литературного языка

Специальность 10.02.22 - Языки народов зарубежных стран Европы, Азии, Африки, аборигенов Америки и Австралии (Японский язык)

Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

Москва 2004

Работа выполнена в Институте востоковедения Российской академии наук

Официальные оппоненты:

доктор филологических наук, профессор

Подлесская Вера Исааковна

доктор филологических наук, профессор

Карапетянц Артем Николаевич

доктор исторических наук,

Москалев

Алексей Александрович

Ведущая организация - Институт восточных культур при Российском государственном гуманитарном университете

на заседании Диссертационного совета Д.002.042.05 Института востоковедения Российской академии наук по адресу: Москва, ул. Рождественка, 12.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Института востоковедения РАН (Москва, ул. Рождественка, 12).

Автореферат разослан «_»_2004 г.

Защита состоится «

»

2004 г. в «_» часов

Ученый секретарь диссертационного совета,

доктор филологическийх наук ¿Ю^М-^у Семенас А.Л.

Актуальность исследования. Предлагаемое исследование представляется важным, поскольку «Кодзики» (712 г.) - это самый ранний дошедший до нас письменный памятник японской культуры.

Изучение этих вопросов является весьма актуальным, так как вплоть до настоящего времени не решена проблема, на китайском или на японском языке написан этот памятник, в котором использовались знаки китайского письма. При этом в связи со спецификой иероглифической письменности, основное назначение которой заключается в записи корневых морфем, выражающих представления и понятия, по сравнению с фонетической, характерной для индоевропейских языков, очень остро встают вопросы о разграничении языка и письменности (письма), а также о гетерографии как средства фиксации родного языка знаками, характерными и для чужого языка, в данном случае китайского.

Объект и предмет исследования. Объектом настоящего исследования является текст «Кодзики», а предметом - изучение характера использования китайской письменности в этом памятнике для записи японского устного языка и влияние ее на становление японского классического письменно-литературного языка.

Цель работы- определение языка «Кодзики» и выявление роли этого памятника в формировании японского письменно-литературного языка, в котором использовались знаки чужого, китайского письма (гетерографии).

Степень разработанностипредмета исследования. Отечественные востоковеды специально этот предмет подробно не анализировали, хотя и высказывали разнообразные, подчас взаимоискючающие мнения общего характера по данной проблеме, которые рассматриваются ниже. Наиболее близкой к предмету данного исследования представляется докторская диссертация Е.М.Колпакчи «Древнеяпонский литературный язык по памятникам эпохи Нара» [VIII в.] (П., 1945). Однако при частичном совпадении объекта '^^¿^VS^WAflfittX^^

3

БИБЛИОТЕКА |

предмет предлагаемого ниже исследования является другим. Это объясняется тем, что у Е.М.Колпакчи этим предметом служит японский литературный язык, взятый как уже сформировавшееся, ставшее образование, а у нас этот язык изучается в становлении и к тому же в специальном ракурсе - влияние на этот процесс китайской иероглифики.

Тем не менее работы отечественных востоковедов Н.И.Конрада, Е.М.Колпакчи, Е.Д.Поливанова, А.А.Пашковского, И.Ф.Вардуля, Н.И.Фельдман, В.М.Солнцева, Ю. В. Рождественского, И.С.Гуревич, В.М.Алпатова, Е.В.Маевского, А.Н.Мещерякова, Л.М.Ермаковой и др., а также таких специалистов по методологии научного исследования, как Г.П.Щедровицкий, Б.А.Грушин, Б. В. Сазонов, оказались весьма полезными и были учтены при разработке данной темы.

Из работ зарубежных японоведов наиболее важными для изучения предмета исследования,, с нашей точки зрения, являются работы японских филологов Ё.Ямада, К.Курано, Ю.Такэда, Н.Кодзима, Х.Канда, Ё.Ота, Н.Накада, Р.Коно, Т.Тояма и особенно Х.Исидзука. Однако в своей работе мы стремились в ряде случаев конкретизировать, а в некоторых случаях обобщить или переосмыслить приводимые ими данные и оценки.

Информационная база. В качестве первичных источников были использованы рукописная копия самого раннего списка «Кодзики», хранящегося в храме Симпукудзи (г. Нагоя) «Симпукудзибон» (1371-1372 гг.), тексты памятника в восьмитомной серии «Кодзики тайсэй» («Компендиум исследований «Кодзики»), Токио, 1956, издание критического текста «Кодзики» с комментариями Х.Канда и Ё.Ота в серии «Полное собрание японской классики», т. 1., Токио, 1968; публикация памятника в серии «Японская классическая литература», т. 1., Токио, 1964, издание «Кодзики» с комментариями Ю.Такэда (Токио, 1966) и К.Курано (Токио, 1966), издание «Кодзики» на трех языках- японском, китайском и английском Д.Цугита (Токио, 1928), а также другие переводы этого памятника на английский, немецкий и русский языки.

В качестве вторичных источников была изучена также литература о формировании древнеяпонского письменного языка, главным образом, на материале «Кодзики», обзор которой, приводимый ниже, позволяет выяснить состояние изученности проблемы и определить задачи исследования.

Методология исследования. Для разрешения в конкретной форме проблемы языка памятника в условиях противоречий между планом выражения (китайским) и планом содержания (японским) в рамках диалектического метода и историко-структурного способа исследования, при котором формирование структурных компонентов становящейся системы изучается в исторической (диахронической) последовательности, в данной работе применена методика, т.е. совокупность приемов, позволяющих снять эти противоречия на разных языковых уровнях с помощью специфических лингвистических средств, использованных при написании текста памятника.

Новизна исследования состоит как в постановке проблемы -определении языка «Кодзики», теме (предмете) исследования, так и в попытке выявить специфические приемы превращения «китайского стиля письма» («камбун») в текст, читаемый по-японски («кундоку»), в частности благодаря необязательности соблюдения одного и того же порядка следования («со:дзихо:») лексических и грамматических единиц в письменном и устном языке, необычного использования иероглифов, примечаний об использовании иероглифов как фонетиков и т.п.

Практическое применение и апробацию положения настоящей диссертации получили в качестве наиболее важной части нашего исследования ««Кодзики» («Запись о деяниях древности») VIII в. и становление японского этноса, его языка и письменности» (М.: Научная книга, 2002), используемого для преподавания в Дипломатической академии МИД РФ, а также в курсах лекций по истории и культуре Японии в Московском государственном институте международных отношений МИД РФ, на философском факультете МГУ и в Государственном университете г. Любляны (Словения). Статьи и художественные переводы по теме диссертации были опубликованы в научной периодике и других, в том числе литературных, изданиях, а сама работа обсуждена и рекомендована к защите отделом языков Института востоковедения РАН.

Структура и объем работы подчиняется ее теме, сформулированной в заголовке исследования.

Во Введении ставится цель изучить характер письменности и письменного языка, главным образом, на материале «Кодзики» как в результате взаимодействия чисто китайского и видоизмененного китайского, т.е. японизированного китайского стиля письма в сочетании с сугубо фонетическим использова-

нием китайских иероглифов. Глава I «История изучения «Кодзики»» посвящается исследованию как текстологии этого памятника, так и его языка и письменности. В этой главе подводятся итоги изучения «Кодзики», и определяются задачи, которые предстоит решить в настоящей работе. В Главе II «Вопросы письменности и «Кодзики»» и в Главе III «О языке «Кодзики»» рассматриваются вопросы языка памятника в связи с его письменностью. В конце каждой главы содержатся конкретные выводы, а в Заключении делаются общие выводы.

В диссертации имеются Приложение I «Фрагменты художественного перевода «Кодзики»», Приложение II «Некоторые вопросы этногенеза японцев и происхождения японского языка» и Приложение III «Иллюстрации и таблицы», а также список использованной литературы в количестве 210 наименований.

Общий объем опубликованных работ автора по этой тематике составляет около 34 п.л.

В Главе I «История изучения «Кодзики»» в разделе 1.1. «Текстология памятника» говорится следующее.

«Кодзики» - это собрание мифов и исторических преданий. Имеется также Предисловие, где кратко излагаются содержание и история создания памятника. «Кодзики» состоят из трех свитков.

Первый свиток - мифы и сказания: от космогонического мифа о возникновении Вселенной до мифа о появлении на свет отца легендарного вождя японского племени Ямато Камуямато Иварэбико (посмертное имя Дзимму) - основателя Японии; второй свиток - исторические предания: от легендарного похода Камуямато Иварэбико до конца правления вождя союза японских племен Хомуда-вакэ (посмертное имя Одзин) (310 г. н.э.) и третий свиток: исторические предания и хроники, охватывающие период с 310 по 628 г.

Наибольший интерес для филологов и этнографов представляет первый свиток, который содержит основной цикл мифов, сказаний и вставленных в них стихотворений-песен. Менее богат содержанием, но тем не менее представляет значительный интерес прежде всего своими фольклорными материалами второй свиток, начиная с которого мифы постепенно переходят сначала в легендарную, а затем и в реальную историю. Меньший интерес по сравнению с другими представляет третий свиток, в котором в сжатой форме излагаются

главным образом сведения о правящей династии и некоторые исторические события.

Значение «Кодзики» в истории японской культуры было осознано не сразу. В течение более пятисот лет после их создания предпочтение отдавалось памятнику официальной японской историографии - «Нихон сёки» («Анналы Японии»), написанному в духе китайских хроник, который благодаря авторитетности классической китайской культуры и языка рассматривался как канонический. «Кодзики» же в течение длительного периода считались дополнительным источником для изучения японской истории и мифологии, главным образом старой лексики, хотя их значение для изучения ранних форм японской поэзии было признано очень рано.

Подход к «Записи о деяниях древности» как к апокрифическому памятнику, по-видимому, объясняется тем, что «для своего времени, - считал академик Н.И.Конрад, - она была достаточно прогрессивна». Присоединяясь к этой оценке памятника, мы полагаем, что это было обусловлено заложенной в «Кодзики» идеей централизации государственной власти, выраженной через идею непрерывности и божественного происхождения царствующего рода, которая обосновывается в этом памятнике народными верованиями, противопоставленными засилью господствовавшей до этого в правящих кругах Японии китайской идеологии. Вот почему «Кодзики», составленные как важный официальный документ эпохи, и в более поздний период рассматривались как неофициальное или даже антиофициальное произведение.

В связи с этим обращает на себя внимание тот факт, что самый ранний из полностью сохранившихся списков всех трех свитков «Кодзики» - список храма Симпукудзи (г. Нагоя), составленный монахом Кэнъю, имеет довольна позднюю датировку - 1371-1372 гг.

Что касается аутентичности этого списка, то никаких свидетельств в отношении степени сохранности подлинника «Кодзики» не имеется. Но датировка памятника 712 г. особых сомнений не вызывает, ибо ссылки на него появляются уже в «Тоса-куни фудоки» («Этногеографические описания провинции Тоса») под 713 г. В списке храма Симпукудзи содержатся глоссы - примечания об устном прочтении трудных мест текста по-японски, но отсутствуют глоссы-пометы о порядке прочтения знаков текста.

Кроме этого из списков группы Урабэ наибольшее значение имеет составленный Канэнага Урабэ (1471-1536) список всех трех свитков «Кодзики», 1522 г.

Канэнага Урабэ снабдил этот список вступительным очерком («то:сё»), пометами об устном прочтении знаков текста по-японски («кунтэн»), пометами о порядке их чтения («тю:») и пояснениями на обратной стороне листов («урагаки»). Ценность списка Канэнага Урабэ, являющегося архетипом списков этой группы, состоит в том, что он является основным для сравнительного текстологического анализа списков группы Симпукуд-зи, которая, начиная со своего архетипа, традиционно используется при публикации «Кодзики» как главная.

Списки второй группы стали активно, изучаться и привлекаться при проведении критики текста памятника лишь в последние годы. По мнению Сэйити Кога, указанный архетип списков Урабэ по сравнению с архетипом списков группы Симпукудзи сохраняет значительно больший объем архаизмов (например, во втором свитке примерно треть текста против всего 62 примеров в списке Симпукудзи) и, следовательно, в этих частях ближе к оригиналу «Кодзики». Правда, как мы только что отметили, это относится не ко всему тексту архетипа списков группы Урабэ. Архетип списков группы Симпукудзи ближе к оригиналу с точки зрения сохранности первоначального вида текста, но он содержит весьма высокое количество разного рода ошибок (до 3%). В списке же Канэнага Урабэ ошибок в тексте мало, но с точки зрения сохранности оригинала, за исключением упомянутых мест, он все же значительно уступает списку Симпукудзи в связи с тем, что при переписке ученый Канэнага Урабэ внес в протограф стилистические инновации эпохи Му-ромати (1392-1573).

До XVII в. «Кодзики» истолковывали с позиций буддийской экзегетики. При переходе к позднему феодализму (эпоха Эдо) на передний план выдвигается конфуцианско-синтоистская трактовка памятника.

В 1644 г. Маэмон Маэкава выпустил в свет в г. Киото первое печатное издание памятника по списку группы Урабэ, в тексте издания содержатся глоссы - пометы о порядке прочтения знаков текста и его транскрипция знаками японской слоговой азбуки - «кана». Однако в целом ряде мест транскрипция была неточной, порядок японских слов в соответствии с этой транскрипцией носил сильный отпечаток китайского синтаксиса.

В 1687 г. священник храма Исэ Энка Ватараи выпустил первое критическое издание «Кодзики» с комментариями, которое сыграло большую роль в привлечении внимания к «Кодзики» как памятнику национальной культуры.

Грандиозную работу по изучению «Кодзики» проделал ученый Норинага Мотоори (1730-1801), ученик Мабути Камо. Нори-нага Мотоори посвятил изучению памятника 34 года (17641798), в результате чего в 1789-1822 гг. были изданы его монументальные комментарии- «Кодзикидэн» в 44 томах (15 томов - к первому свитку, 17 - ко второму, 10 - к третьему и 2 тома- введение и указатели). Осуществленные Мотоори прочтение и комментарии памятника составили эпоху в истории изучения «Кодзики» и, будучи во многих отношениях до сих пор непревзойденными, являются исходными при прочтении и комментировании «Кодзики».

Не будет преувеличением сказать, что «Кодзикидэн»- это самостоятельное монументальное произведение.

С именем Мотоори связана канонизация «Кодзики» в качестве основной книги синтоистского троекнижия, к которой в отличие от «Нихон сёки», по мнению академика Н.И.Конрада, «восходит все то, что составляет исконное, освобожденное от всяких примесей содержание японского национального духа».

В своей работе Мотоори базировался на списке Симпукудзи, на комментированных изданиях списков «Кодзики» этой группы, а также на некоторых других комментариях и старых рукописях и лишь частично учитывал списки группы Урабэ.

Широкое изучение памятника, в особенности с точки зрения мифологии и фольклористики, развернулось после незавершенной буржуазной революции Мэйдзи (1867-1869).

Среди этих публикаций отметим критическое издание в 1887 г. лингвиста Ёсикадо Танака «Ко:тэй Кодзики» («Прокомментированные «Кодзики»), в котором содержались уточнения в прочтении памятника, предложенном Мотоори, а также выпуск в свет в 1913 г. историком Сокити Цуда ««Кодзики» оёби «Нихон сёки»-но синкэнкю:» («Новое исследование «Кодзики» и «Нихон сёки»), в котором наряду с критикой текста выдвигалась концепция, состоящая в том, что протографы текста «Кодзики» подверглись при его составлении такой редакции, которая их коренным образом изменила с целью узаконить верховную власть правящего рода (Сумэраги).

В 1927 г. президент «Кодзики гаккай» (Научное общество по изучению «Кодзики») Кэндзи Курано опубликовал «Новое исследование «Кодзики», в котором обосновал точку зрения на этот памятник как на произведение национального эпоса.

Согласно традиционной точке зрения император Тэмму прочел Хиэда-но Арэ текст «Кодзики» и повелел последнему заучить его. Впоследствии же Арэ продиктовал выученный им на память текст О-но Ясумаро. В доказательство ссылались на имеющиеся в «Предисловии» к основному тексту «Кодзики» знаки означающие «прочесть - заучить». Сравнительно недавно появилась новая интерпретация этого словосочетания как «прочтя, заучить», т.е. считается, что по повелению Тэмму Арэ сам прочел (другими словами - истолковал) текст «Кодзики».

Это положение с позиций литературоведческой стилистики в 1962 г., обосновал Нориюки Кодзима, а с позиций лингвистической стилистики - Харумити Исидзука.

По-видимому, соавторство сказителя Арэ состояло в том, что не читаемые другими письменные источники «Кодзики» Ясумаро воспринимал как материал для редактирования, творческой обработки и письменной фиксации в прочтении этого сказителя, которое само по себе требовало «громадной эрудиции» и, следовательно, наложило на конечный продукт этой грандиозной работы глубокий индивидуальный отпечаток.

Правильное понимание вопроса о сложной природе атрибуции этого величественного памятника японского национального эпоса является особенно важным потому, что устаревшая традиционная точка зрения на вопрос о ее природе по-прежнему господствует в учебниках по классической литературе в японской средней и высшей школе.

Что касается источников «Кодзики», то существует традиционная точка зрения, что их было два - «Тэйки» («Государевы хроники») и «Кудзи» («Древние глаголы»), т.е. мифы и предания, которой придерживаются, например, Кэндзи Курано, Юкити Такэда, а вслед за ними и Дональд Филиппи. Другие ученые, например Нориюки Кодзима и вслед за ним в своих лекциях Харумити Исидзука, выдвигают концепцию множественности источников памятника, считая, что такой характер носили по крайней мере «кудзи» («древние глаголы»), т.е. местные предания различных японских родов, объединение которых в единый свод в связи с задачами централизации государственной

власти и было впервые завершено в «Кодзики». Вторая точка зрения представляется нам более убедительной, чем первая.

После второй мировой войны, продолжая свои исследования памятника, Кэндзи Курано, так же как и другой старейший ученый Юкити Такэда, выпустил в свет целый ряд критических изданий текста «Кодзики». Среди них вьщеляются его публикация в восьмитомной серии «Кодзики тайсэй» («Компендиум изучения «Кодзики»), «Кодзики. Норито» («Запись о делах древности. Мо-литвословия») с комментариями в большой серии «Нихон котэн бунгаку» («Японская классическая литература»). В этих работах Кэндзи Курано выступил с дополнениями и уточнениями как самого текста, так и его прочтения Мотоори и другими более поздними исследователями, главным образом по спискам группы Симпукудзи. Обращает на себя внимание также публикация памятника в критическом издании «Ко:хон Кодзики» («Критическое издание «Кодзики»), осуществленном Обществом по комплектованию продолжающихся серий документов («Дзокугун сёруйдзю: кансэйкай»), в котором наряду со списками группы Симпукудзи широко использованы списки группы Урабэ. Этот качественный сдвиг в работе по составлению критического текста «Кодзики» в ортодоксальном направлении исследований памятника, по-видимому, произошел не без влияния работ над списками группы Урабэ плеяды ученых нового, неортодоксального направления, которые приобрели известность после второй мировой войны, таких как Хидэо Канда, Ёсимаро Ота, Нориюки Кодзима, Харуми-ти Исидзука и др. Этому сдвигу способствовала публикация в 1958 г. научным обществом по изучению «Кодзики» сборника списков разных групп и ряда старых критических изданий «Кодзики». В частности, огромное значение имело осуществленное Хидэо Канда и Ёсимаро Ота новое комментированное критическое издание «Кодзики» в серии «Нихон котэн дзэнсё» («Полное собрание японской классики»), предпринятое издательством «Асахи» в 1968 г.

В критическом издании «Ко:хон Кодзики» далеко не полностью выправлены ошибки списков группы Симпукудзи Этот недостаток существенно восполняется в критическом издании памятника, опубликованном Хидэо Канда и Ёсимаро Ота.

Магистерская диссертация Харумити Исидзука «Лингвистическое исследование структуры «Кодзики», защищенная в Токийском университете в 1966 г., делала новый важный шаг в этом направлении. В работе Харумити Исидзука значительно

улучшено палеографическое и текстологическое (контекстуальное) прочтение памятника, введены необходимые конъектуры и на основе сравнения с китайской буддийской литературой III-VII вв. дано принципиально новое истолкование глосс, которые мы находим инкорпорированными в текст «Кодзики» (по аналогии с текстами сутр указанного периода) уже в самом раннем списке памятника.

Аутентичность списков «Кодзики» в 1934 г. обосновал Кэнд-зи Курано, исходя прежде всего из литературоведческого анализа содержащихся в них древних мифов и преданий.

С лингвистической точки зрения аутентичность списков памятника обосновал Синкити Хасимото, который в 1931 г. опубликовал развернутое исследование о двух различных непересекающихся рядах иероглифической каны в списках «Кодзики», отражающих исчезнувшую после VIII в. систему фонем древне-японского языка.

Работу по выявлению древних слоев иероглифической письменности в списках «Кодзики», позволяющих подтвердить, в частности, аутентичность памятника, продолжил Хидэо Канда. В 1950 г. в своем исследовании «Кодзики-но ко:дзо:» («Структура Кодзики»), исходя из данных палеографического анализа, полученных, в частности, в результате сравнения списков памятника с текстами китайских буддийских сутр и старыми японскими текстами с установленной датировкой, этот ученый выявил в памятнике три больших лексических слоя «древний

слой» (VI в.), куда входят такие слова, как £ огими- «вождь племени, государь» (всего более 10 слов); «слой Асука» (первая половина VII в.) с такими словами, как 0 карэ «и, тогда, поэтому» в начале предложения, é? мо:саку «изрекать», юэ... ва «вот почему... и», характерными для буддийских сутр в китайском переводе, распространившихся в этот период в Японии; и «слой Хакухо» (начало VIII в.) с заменой 3- огими «вождь племени, государь» на ^З&умэра-микото в том же значении, Ю карэ «и, и тогда, поэтому» на

карэ в том же значении, четким различением фонематического и семантического употребления иероглифов, введением новых знаков иероглифов, введением новых знаков иероглифической каны, обработкой преданий в духе обыденного сознания этого периода и т.п.

Харумити Исидзука и Тамидзо Тояма продолжили эту работу. Первый из них дал принципиально новую трактовку специфических глосс- надстрочных помет высокого, ровного и восходящего тонов японских слов, а также содержащих генеалогию японских родов инкорпорированных глосс («варитю:»), которые не превращают предложение основного текста в грамматически дискретное, как это имеет место при подаче их посредством вводных слов и предложений, а составляют с ним одно целое и лишь выделяются более мелким почерком и расположением иероглифов вдоль строки в два ряда.

Харумити Исидзука показал, что в этих глоссах отсутствуют сведения о генеалогии новых родов, которые отпочковались от старых родов в конце VII - начале VIII вв., и что использование таких глосс характерно не только для буддийских сутр в переводе на китайский язык, в частности «Дхарани», но и для другой китайской литературы, которая была привезена в Японию в VI-VII вв.

Тем самым японский ученый не только подтвердил в результате текстологического анализа датировку начала работы над памятником, которая содержится в предисловии к «Кодзики», ко и существенно дополнил в результате лингвистического анализа данные о структуре письменного языка памятника и его источниках.

Второй из них - Тамидзо Тояма в результате палеографического анализа показал, что система графики силлабемного письма в «Кодзики» является более простой (199 графем), чем аналогичная употреблявшейся в этот период в Китае система в «Нихон сёки» (607 графем), приближающаяся с этой точки зрения, а также по конкретному набору графем к той, которая получила распространение в повседневной практике в эпоху Нара (710-794).

Если вопрос об аутентичности «Кодзики» в основном решен положительно, то в вопросе об атрибуции (авторстве) памятника и в вопросе о его источниках среди ученых единства не существует.

Большинство ученых по традиции считает, что в соответствии с эдиктом 681 г. императора Тэмму (679-686), который лег в основу создания «Кодзики», их читал человек из незнатного сословия по имени Хиэда-но Арэ (одни полагают, что это был сказитель, другие - что это была сказительница), а ученый О-но Ясумаро осуществлял запись текста.

Таковы в очень кратком изложении основные вопросы изучения этого памятника.

В разделе 1.2. «История изучения языка памятника» автор пишет следующее.

Исследование письменных языков с использованием знаков «чужого языка» представляет собой значительный интерес в плане становления и развития литературных языков. Здесь мы попытаемся объяснить некоторые факты из истории образования японского литературного языка с точки зрения письменности, делая упор на специфику письменного языка по сравнению с разговорным.

Проблема определения языка «Кодзики» до сих пор вызывает споры. Это объясняется прежде всего тем обстоятельством, что в «Кодзики» мы сталкиваемся с совсем иным по сравнению с обычным способом интерпретации текстов. В тексте «Кодзики» представлены зафиксированные китайскими иероглифическими знаками особенности двух разноструктурных языков- китайского и японского, что необходимо учитывать при интерпретации основного текста памятника.

Каково же мнение ученых по вопросу о языке «Кодзики»? Н.В.Кюнер писал о языке «Кодзики» следующее: «Язык летописи - японский, однако изображенный китайскими иероглифами, употребленными в фонетическом значении.

Н.И.Конрад считает, что в «Кодзики» есть китайский текст и японский подтекст, но поскольку китайскими знаками записана речь японского аэда, то этот текст является принадлежностью японского литературного языка. А.Н.Соколов придерживается взгляда, что «Кодзики» написаны «смешанно (курсив наш. -К.Ч.) на двух языках- на японском и китайском», причем такое смешение рассматривается как развитие тенденции к «насыщению китайского текста японскими элементами». Н.И.Фельдман высказывает мнение, что эта «историческая хроника... написана по-китайски, но в ней имеются стихи, считающиеся образцами древнейшей японской поэзии».

Английские ученые Б.Чемберлен и Г.Сэнсом рассматривали язык «Кодзики» как «квазикитайский», т.е. китайский язык, который «периодически распадается с тем, чтобы вновь утвердиться с помощью нескольких японских слов, записанных фонетически». В.АСТОН считал язык «Кодзики» «странной смесью китайского и японского», где «в одном и том же предложении, построенном по чисто японской конструкции, попадается вдруг

неуклюжая китайская фраза, в то время как китайские фразы содержат в себе такие выражения, которые нельзя понять без знания японского языка». К.Флоренц отмечал, что «Кодзики» записаны «по-японски с включением слов, заимствованных из китайского языка».

Одни японские лингвисты по традиции обычно характеризуют язык «Кодзики» как «хэнтай камбун» («видоизмененный китайский стиль письма»), т.е. они обращают внимание на внешнюю сторону- изменение графической формы иероглифов, способы их чтения и порядок сочетания между собой. Другие ученые придерживаются взгляда, что «Кодзики» написаны японским языком с примесью китайского. Так, по мнению ЁСИ-нори Ёсидзава, язык «Кодзики» -«японский, построенный по правилам китайского языка в текстах буддийского содержания». Синкити Хасимото определяет язык «Кодзики» как чисто японский, в котором, однако, «пока еще нельзя было отказаться от способа записи, свойственного китайскому тексту».

Проблема правильного определения языка «Кодзики» сохраняет свою актуальность вплоть до настоящего времени. Так, в 1979 г. в трехтомной «Истории японской литературы» (Т. 1), которая получила широкую известность благодаря ее переводу на английский язык, Сюити Като, утверждает, что «Кодзики» содержит Предисловие на китайском языке и основной текст, записанный частично на китайском языке, а частично китайскими иероглифами, использованными фонетически для того, чтобы передать звучание слогов в японских именах и других реалиях. Японский филолог объясняет «иностранный язык и иностранные взгляды» в «Кодзики» и «Нихон-сёки» стремлением поддержать заимствованную из Китая систему государственного устройства.

В 1984 г., повторяя наличие различных взглядов на характер источников «Кодзики», использованных Хиэда-но Арэ, другой историк японской литературы Дзинъити Кониси не без оснований писал, что этим аэдом были прочитаны как письменные, так и устные тексты. Однако вопроса о том, каким был язык этого памятника, написанного китаеведом Ясумаро, китайским или японским, автор не касается.

Неудовлетворительно обстоит дело с этой проблемой и в Интернете. Например, Хёэ Мураками автор «Краткой истории японской литературы» (Токио, 1995 г.), не приводя каких-либо аргументов, в специальном тексте, посвященном «Кодзики»,

пишет, что это «древнейший труд, написанный на японском языке».

Отмечая, что китайские иероглифы были заимствованы в Японии не позднее VI в., японский ученый оставляет читателя в полном неведении о том, как знаками чужого, китайского письма, не предназначенного для записи японского языка, удалось записать первый дошедший до нас памятник на этом языке.

Не продвинулись в изучении проблемы языка «Кодзики» и западные исследователи. Так, американский ученый Конрад Сирокауэр в выдержавшей несколько изданий «Краткой истории японской цивилизации» на протяжении 70-80-х годов неизменно повторял мнение некоторых своих предшественников о том, что «Кодзики» записаны весьма сложным смешанным стилем, при котором китайские иероглифы используются в одних случаях по их значению, а в других - только для записи звуков японского языка VIII в. Таким образом, язык этого памятника данный исследователь рассматривает как механическую смесь китайского и японского языков.

Другие же известные японоведы США, такие как Э.Рейшауэр и М.Янсен считают, что «Кодзики», как и «Нихон сёки» были записаны на иностранном, китайском языке. «Китайцы, - пишут эти авторы, - пользовались системой письма, которую было трудно приспособить к потребностям японцев... Вследствие этого они вынуждены были хранить свои документы на иностранном языке... Плодом их усилий в этом направлении явились два труда по ранней истории -«Кодзики» (712 г.) и «Нихон сёки», или «Нихонги» (720 г.), в которых записаны как японские мифы в их относительно древней, примитивной форме, так и более реалистическое недавнее прошлое».

В приложении к переводу «Кодзики» на русский язык, опубликованному в 1994 г., Е.М.Пинус считает, что их язык- сочетание того, что представляет «собой нечто среднее между китайским и японским языками» и «мест, написанных по-китайски», т.е. стилем «камбун» (точнее «камбун кундоку»), «которые представляют собой «неправильный», модифицированный китайский язык, свидетельствующий о попытках Ясума-ро приспособить его к японскому синтаксису».

Не возражая против такого определения языка памятника, как и мнения Е.М.Пинус, что предисловие (пролог) к нему и примечания Ясумаро написаны по-китайски (стилем «камбун»), научный редактор этого издания В.Н.Горегляд пишет, что

«камбун» - это ««ханьское письмо», японское название письменного китайского языка», т.е. четко не разграничивает принципиально разные понятия - «язык» и «письменность», имеющие в данном случае особо важное значение.

В другой работе, своей собственной монографии 1997 г., В.Н.Горегляд не только не возражает, но и неправомерно относит процитированное выше мнение Е.М.Пинус о ряде мест, написанных на китайском, пусть и «неправильном» китайском, в этом памятнике к тексту «Кодзики» в целом, хотя Е.М.Пинус, как это видно из приведенной выше цитаты, писала об этом только в отношении отдельных частей памятника».

Слово «неправильный», поставленное в кавычки как бы ставит под сомнение эту неправильность и тем самым вообще лишает такое отклонение от китайской нормы какого бы то ни было смысла. И поэтому, когда В.Н.Горегляд, сравнивая через несколько абзацев язык «Кодзики» с языком «Нихон сёки», пишет, что «есть ... примечательное отличие второго памятника от первого: он написан по-китайски». Это лишь окончательно запутывает читателя: если первый памятник- «Кодзики», по мнению данного японоведа, написан на китайском языке, в второй - «Нихон сёки» - тоже на китайском, то в чем же заключается их «примечательное отличие» с точки зрения языка? Ясно, что это рассуждение известного российского японоведа лишено элементарной логики.

Проблему языка «Кодзики» ставит в предисловии ко второму свитку этого издания памятника его переводчица Л.М.Ермакова, но приходит к заключению, что проблема не имеет ответа или, быть может, однозначного ответа. Л.М.Ермакова пишет: «...Зададимся самым первым фундаментальным вопросом: на каком языке написаны «Кодзики». В самом общем виде эти гипотезы сводятся к тому, что в тексте, записанном китайскими иероглифами чередуются три разновидности: фрагменты на чисто китайском языке; фрагменты на чисто японском языке, фрагменты, которые приблизительно, следуя той или иной выбранной системе можно прочитать по-японски... Но тем не менее вопрос, которым мы задавались, не имеет ответа, или их слишком много».

И это совершенно верно. Но не в отношении альтернативы -на японском или китайском языке записаны «Кодзики» придворным Ясумаро со слов аэда Хиэда-но Арэ, а только в отношении того, как читали этот памятник по-японски. Вот почему переводить с китайского такие сочетания, как, например, -• ЗГ^Ш

«страна желтых вод» вместо «страна мрака» (преисподняя) в его японском значении, независимо от того, как это словосочетание читалось по-японски, было бы неправильно.

О своеобразном характере японского письменного языка с учетом его развития, соглашаясь с мнением американского социолингвиста Дж.Лавди о существовании в Японии до IX в. помимо «некоторого двуязычия», а позднее «диглоссии без двуязычия», В.М.Алпатов правильно отмечает, что китайские тексты читались по-японски, а в самих текстах наблюдалась значительная японо-китайская интерференция, т.е. подавляющее большинство китайских лексем заимствовалось только из их компонентов в письменной форме на японский лад, а следовательно диглоссия в чистом виде отсутствовала.

Развивая и уточняя приведенное мнение, Е.В.Маевский считает, что «в этом отношении ситуация в современной Японии с ее единым стандартным языком гораздо меньше отличается от средневековых «японских диглоссий, чем кажется на первый взгляд», так как «носители не только старой, но и современной японской лингвокультуры в определенном (достаточно специальном) смысле говорят на одном языке, а пишут на другом». И это вполне объяснимо особенностями по сравнению с алфавитными (фонографическими) языками языков иероглифических (морфемно-логографических), к коим относится и японский язык.

В связи с этим было бы точнее считать, что О-но Ясумаро записал «Кодзики» со слов сказителя Хиэда-но Арэ «не на китайском литературном языке- вэньяне», как об этом пишет НАМещеряков, а записал их стилем письма (курсив наш - КМ.), изначально присущем китайскому письменному языку и лишь позднее использованному гетерографически для записи, а не перевода на китайский этого памятника, ибо он предназначался, «вероятно, для чтения вслух», разумеется, не по-китайски, а по-японски, так как «семантическая наполненность текста имеет тенденцию к более полному сохранению информации именно в тех формах, которые послужили ему исходным материалом».

Рассмотреть становление японского письменного литературного языка, исходя из понятия сублимации («сиё:»), характерного для школы психоанализа 3. Фрейда, предпринял японский лингвист Такуя Окимори в книге «Зарождения японского языка («Нихонго-но тандзё:») Токио, 2003 г. По его мнению, по меньшей мере до второй половины IX в. отличить иероглифи-

ческий текст, записанный на китайском языке, от текста, записанного на японском языке, при отсутствии формантов, специфических для японского языка, представлялось весьма трудным.

Такой текст этот автор полагает возможным считать как китайским, так и «сокращенным японским» текстом («рякутай ва-бун»), или сплавом текстов на китайском и сублимированном японском языке, т.е. китайском языке, созданном в результате замещения первоначальных инстинктов на основе свободы выбора и преобразованном в качественно другой, социально более приемлемый язык.

Однако такой подход представляет собой попытку лишь модернизировать прежний традиционный естественнонаучный подход к необычному предмету исследования, который без включения соответственно китайского или японского субъекта языково-мыслительной деятельности с учетом специфики диглоссий адекватно понять нельзя.

Изучение научной литературы вопроса позволяет сделать следующие выводы.

1. Мнение большинства ученых, что «Кодзики» написаны в основном на китайском языке, противоречит целому ряду лингвистических фактов этого памятника.

2. Утверждение некоторых ученых, что «Кодзики» написаны на японском языке на основе подробного анализа грамматического строя этого памятника аргументировано не доказывается.

3. Концепция китайского текста и японского подтекста «Кодзики» правильно характеризуют текстологическую природу этого памятника, но требует переосмысления и переформули- -рования данной концепции с позиций языкознания и социолингвистики.

4. Наиболее полезным для решения задачи по определению языка «Кодзики» явились исследования тех японских филологов, которые специализировались на выявлении в тексте этого памятника его морфологических, синтаксических и фонетических особенностей, не характерных для китайского, но типичных для японского языка.

Однако в этих случаях, оперируя понятиями «камбун» («китайский текст-китайская письменность») и «вабун» («японский текст-японская письменность») с их различными вариантами, например, «чистый камбун», «японизированный камбун», «дзюннихонбун» («протояпонский текст»), как прави-

ло, не разграничивали понятия языка и письменности и тем самым не решали проблемы определения языка этого памятника и его роли в становлении японского классического письменно-литературного языка.

Попытка продвинуться в ее разрешении была предпринята в следующих главах диссертации. Для этого предварительно были рассмотрены общие вопросов теории письменности и истории письма в Японии.

В Главе II «Вопросы письменности и «Кодзики»» в разделе 2.1. «Общие вопросы» говорится следующее.

Письменность, или письмо, как известно, представляет собой графическую систему зрительно воспринимаемых знаков (графем), служащих для выражения языковых значений. Письменность - одна из семиотических коммуникативных систем, созданная для общения на расстоянии и во времени, наряду с другими зрительно воспринимаемыми системами знаков- кинетической (жесты), объектной (раковины каури, веревки с узлами - кипу, нитяные пояса с раковинами и бусинами- вам-пум), а также системами знаков, предназначенных для слуха -устный язык, свист («язык» сильбо о. Гомера Канарского архипелага), сигнализация духовыми и ударными инструментами («язык» барабанов в Африке), осязания (шрифт Брайля для слепых), обоняния и вкуса.

Письменность, в отличие от письменного языка, представляет собой систему знаков, которые вне сочетания один с другим манифестируют в письменной речи только часть единиц письменного языка, отличающегося от устного как в плане содержания, так и выражения, а в сочетании - все его единицы, достаточные для удовлетворения потребностей письменного общения человеческого коллектива в определенный исторический период. С другой стороны, письменность отличается от графики - искусства и техники начертания знаков письма (рисунков и чертежей, от орфографии (правописания) - общепринятой системы приемов написания всех слов данного языка и от каллиграфии - искусства красивого и разборчивого письма. Иногда под графикой понимают правила соответствия знаков письменного языка знакам устного языка.

Изучение письменности имеет как большое теоретическое значение - для истории духовного развития человечества, так и большое практическое значение - для проведения орфографических реформ, машинного перевода (различение и опознава-

ние разных знаков) и т. п. мероприятий, направленных на облегчение массовой и индивидуальной коммуникации. Науку о письменности предложено называть «грамматология» И.Гельбом в книге «A Study of Writing» (N.Y., 1952). В отличие от эпиграфики, письма на твердом материале- камне (петрография), металле, дереве, и палеографии, письма на мягком материале - коже, бересте, бумаге, как частных, исторических дисциплин, изучающих внешнюю, формальную сторону развития письма и дающих ей эпистемологическую, описательную характеристику с точки зрения содержания и пространственно-временной отнесенности, грамматология -это общетеоретическая дисциплина, изучающая внутреннюю, структурную сторону развития письменности с точки зрения процесса изменения ее типов и их причинной связи.

По степени взаимообусловленности знаков письменного и устного языка письменность делится на семасиографию и фонографию (точнее видеографию и аудиографию). Семасиогра-фия - письменность, знаки которой - семасиограммы (видеограммы) не имеют однозначных соответствий (референтов) в семантической или фонологической системе устного языка. Фонография (аудиография) - письменность, знаки которой - фонограммы (аудиограммы) имеют соответствия в семантической или фонетической системе устного языка Например, в японском языке Ш «сэй, сё:», у(му) «рождать», «и(киру)» «жить», «ха(эру)» «расти» и т. п. имеет несколько таких референтов, а it-^ «цудзи» «перекресток» - только один референт.

Семасиография (видеография), нередко называемая пред-письмом, по степени сходства знаков письменности с изображаемыми ими объектами делится на пиктографию (рисуночное письмо) и идеографию. Пиктография - письменность, знаки которой, пиктограммы, подобно рисунку сохраняют сходство с изображаемой действительностью. Идеография - письменность, знаки которой, идеограммы, подобно условным знакам (символам), не сохраняют сходства с изображаемой действительностью. Например, ^ и ^ - китайские пиктограммы

«захват» и «ребенок», и китайские идеограммы «верх» и «низ». Идеограммы, первоначально употреблявшиеся для записи знаков одного языка, а затем - для записи знаков другого языка, называются гетерограммами. Иногда по этому основанию классифицируют и фонографию (аудиографию), например,

как пиктограмму рассматривают и в том случае, когда она обозначала шумерскую фонограмму «м» в слове м-ен «корона», как идеограмму - - японскую фонограмму «ком» в словах ком-у «быть людным» или комэру «включать, вкладывать». Однако в связи с тем, что это на практике приводит к смешению графем, тождественных по материалу, но различающихся по функции, в последнее время наблюдается тенденция к ограничению этой классификации рамками семасио-графии (видеографии).

Детерминативы (ключи), т.е. графемы или их элементы, относящие знаки письменности к определенному понятию или группе понятий, не всегда представляют собой пиктографическую или идеографическую семасиограмму, поскольку они могут являться не только отдельной графемой (например, когда этот знак обозначал еще семасиограмму, располагавшуюся перед словом мен «корона»), но и отдельно неупотребляемой ча-стъю графемы (например, семасиографический элемент 3— «дорога», графемы «быть людным», «включать, вкладывать»).

Фонография (аудиография), иногда называемая развитой письменностью, в зависимости от того, фиксирует ли она значимые, семантические (лексические или грамматические) единицы языка или незначимые, фонологические единицы языка, делится на семантическую фонографию (аудиографию), или монемографию и фонологическую фонографию (аудиографию), или буквенное письмо. Семантическая фонография - письменность, знаки которой - монограммы (от термина французского ученого А.Мартинэ «монема»), т.е. фразеограммы, синтагмо-граммы, логограммы и морфемограммы фиксируют такие значимые, смысловые единицы языка, как предложения (или фразы), словосочетания (или синтагмы), слова и морфемы (приставки, корни, суффиксы, окончания). Фонологическая фонография- письменность, знаки которой - буквы, т.е. сипла-бемг$аммы, фонемограммы и инфрафонемограммы (графемы для записи дифференциальных и интегральных признаков фонем) фиксируют такие незначимые, фонологические единицы языка, как силлабемы, фонемы и инфрафонемы (термин Ю.В.Кнорозова).

Строго говоря, по указанному основанию можно было бы провести классификацию и семасиографии, но многозначность

семасиограмм и неопределенность их связи с единицами устного языка, делает это затруднительным и недостаточно оправданным

Зачатки письменности (предписьмо) возникают в недрах первобытнообщинного строя с появлением кроманьонца («человека разумного») в IV-III тысячелетии до н.э. (древний Египет, Шумер, долина Инда, Китай) из синкретического, нерас-члененного действия - выкриков, явившихся истоком устного языка, пения, танца, музыки, изображений (одновременно появляющихся рисунков и символов и др.), соединенных вместе, и ее обусловленность от последних представляется довольно отчетливой. Сам термин письменность восходит к деятельности, связанной с эпиграфикой и палеографией. Поэтому распространенное стремление рассматривать письменность как вспомогательное к звуковой речи средство общения объясняется живучестью концепции младограмматической школы немецких языковедов XIX в., которые не учитывали возможность самостоятельного выражения значения в разной материальной форме знаков.

В эпоху зарождения классового общества в связи с усложнением потребностей хозяйственной жизни возникает необходимость все более точно, дословно фиксировать на письме единицы языка, в том числе служебные, указывающие на грамматические отношения между словами. Вот почему с этого времени получили широкое распространение смешанные сема-сио-фонографические и морфемно-фонологические и фонографические, т.е. иероглифические сложные системы, точнее структуры письменности, например, письмо ацтеков с семасио-граммами (пиктограммами и идеограммами), фразеограммами, логограммами и силлабемограммами, древнеегипетское, шумерское письмо и аккадская клинопись с семасиограммами (пиктограммами и идеограммами), логограммами, морфемо-граммами и силлабемограммами, китайское письмо с семасио-граммами (пиктограммы и идеограммы), логограммами, мор-фемограммами и силабемограммами, японское письмо с семасиограммами (идеограммами), логограммами, морфемо-граммами и силлабемограммами, а затем и фонемограммами.

Характерной тенденцией в истории письменности является переход от семасиографии (видеографии) к фонографии (аудиографии), а внутри последней от семантической к фонологической письменности, включая сюда и смешанные, иерогли-

фические письменности, что привело к широкому развитию фо-немографических, или алфавитных письменностей. Однако у разных народов письменность не всегда развивалась только в этом направлении не обязательно последовательно проходила через все ее разновидности, начиная с пиктографии (германские руны, славянские резы, сарматские письмена Северного Причерноморья) и заканчивались введением алфавита (иероглифическое письмо в Китае, Японии, Корее). Сохранение той или иной фонографической письменности обусловливается, наряду с интересами господствующих классов, также и собственно лингвистическими, в том числе типологическими особенностями языка. Так, сохранение иероглифических письменностей в некоторых восточных странах до известной степени объясняется в лексике обилием омонимов, различаемых лишь на письме, в грамматике- аналитизмом или агглютинацией и т.п., а также наличием значительно различающихся диалектов.

Современное языкознание исходит из того, что каждый текст есть манифестация (запись и чтение) одного языка. Однако, обращаясь к проблеме становления японского письменно-литературного языка, мы обнаруживаем тексты запись и чтение которых принадлежат к разным языкам - соответственно к китайскому и японскому.

Далее в разделе 2.2. «Возникновение письменности в Японии» рассматривается история этого вопроса.

В 1784 г. Сиканосима (уезд Накано префектуры Фукуока на Северном Кюсю) была найдена печать, присланная в дар китайским императором Гуань-у династии Поздняя Хань (25 г. до н.э. - 225 г. н.э.) с надписью «Хань - царю страны Ну, принадлежащей к Ва». Это открытие подтвердило сообщение китайской хроники династии Поздняя Хань («Хоуханьшу») о награждении в 57 г. н.э. императором Гуань-у царя страны Ну в ответ на направление «посла с данью» императорской печатью с высеченной на ней иероглифической надписью (такая же печать была дана правителю юечжей Кушанского царства).

Это первое известное в истории свидетельство о знакомстве в Японии со официальным текстом, записанным китайскими иероглифами. Примерно в то же время в Японии появляются

китайские монеты с надписью М к- «хуокуан» «медные деньги», отчеканенные в период Ван Мана (8-25 гг. н.э.).

В 1962 г. в г. Тэнри (префектура Нара о. Хонсю) был обнаружен китайский меч с иероглифической надписью, сделанной китайцами в период Чжонпин (184-189 гг.). Самый ранний такой корейский меч из государства Пэкче, найденный в 1968 г. в районе Инарияма г. Итихара (префектура Тиба), относится примерно к 369 г. Он был подарен царице Дзингу, с надписями, сделанными японцем скорее всего после похода в Корею.

Китайские же книги, в частности «Суждения и беседы» («Луньюй») Конфуция, вскоре после этого похода привез из Кореи в Японию китайский (циньский) ученый Ван Ин (по-японски Вани). Он был прислан после приезда в Японию за год до этого китайского (ханьского) ученого, известного под корейским именем А Чжики (по-японски Атики). Это упоминаемое в «Кодзики» событие, по данным «Нихон сёки» («Анналы Японии»), 720 г., произошло в 285 г., но японские ученые не без основания отодвигают его к IV в., на период после похода государыни Дзингу в Корею.

Другим источником ознакомления японцев с китайской письменностью являлись надписи на бронзовых зеркалах, которые привозили с материка. Такие самые ранние из известных надписи были обнаружены на найденных в 1972 г. в префектурах Осака (г. Идзуми) в 1951 г. и в Симанэ (г. Камбара) двух зеркалах, упоминаемых как дар, преподнесенный японцам в 239 г., в хронике III в. «Вэй чжи» («История царства Вэй»), составленной в 233-297 гг. Но до IV в. такие надписи даже на зеркалах японского производства рассматривались японцами не как тексты, знаки которых могли бы быть использованы для записи языковых выражений, а как тамги и меты.

В IV в. после переселения в Японию в результате ликвидации на юге Корейского полуострова китайских префектур Лолан и Дайфан и смешения с местным населением нескольких десятков тысяч китайцев, потомков подданных империй Поздняя Хань и Цинь, и корейцев на зеркалах, а также на металлических и каменных изделиях в Японии начали высекать надписи, которые уже осознанно фиксировали иероглифические тексты, записанные китайским стилем письма («камбун»). На этот процесс большое влияние оказал опыт приспособления китайской иероглифики к записи текстов корейцами, язык которых имел общую с японским грамматическую структуру.

Поворотным моментом в этом приспособлении сыграли тексты, которые с точки зрения морфологии оставались китайски-

ми, а с точки зрения синтаксиса уже корейскими, например, «Текст на камне с клятвенной надписью 732 г.» (известный в то время и в Японии как «Мизу-но сару сэйки-сэки»), '¿^ЛХъ^, который гласил:

^^^я-г-в^?: и»**

*16 июня 732 г. [мы] оба вместе даем клятвенное письмо. Клянемся небом, что впредь, в течение трех лет будем крепко придерживаться лояльности и не будем допускать никаких погрешностей. Клянемся, что если мы нарушим это обещание, то готовы будем подвергнуться тяжкому наказанию свыше. Клянемся, что если царству придется переживать беспокойное, смутное время, то мы будем скрупулезно исполнять это обещание. Кроме настоящей клятвы мы уже 20 июля прошлого года торжественно клялись, что овладеем истолкованием как книги «Шицзин» («Книга песен»), так и книг «Шу-цзин» («Книга преданий») и «Ли-цзы» («Запись правил»)".

Под термином «камбун» в Китае и Японии понимались первоначально китайские тексты, характерные для эпохи династий Хань (Ранняя Хань - 206 г. до н.э - 25 г. н.э. и Поздняя Хань -25 г. - 220 г. н.э.). «Хань» в японском прочтении - «Кан».

Правда в Японии слово Хань (Кан) было почти синонимом Китая (Срединного государства), а понятие «камбун» широко употреблялась в значении «текст, написанный китайскими иероглифами».

Как известно, в Японии не было изобретено своей национальной письменности для записи текстов на родном языке. Вот почему начиная с древности в Японии стали использоваться китайские иероглифы, предназначенные для записи отличающегося от японского по своей структуре китайского языка (в китайском языке преобладают односложные слова изолирующего типа, а в японском - многосложные агглютинативного типа), для того, чтобы попытаться создать свой письменный язык.

Но среди текстов, внешне отличающихся от текстов на китайском языке, встречались и такие фрагменты, в которых на-

рушались его нормы, ибо китайские иероглифы отражали уже нормы японского языка, например, порядок слов.

Говоря о термине «камбун» с учетом этого обстоятельства, следует иметь в виду, что в Японии в широком смысле слова под этим понятием подразумевался, по сути дела, «хэнтай камбун» «видоизмененный китайский стиль письма».

С точки зрения оценки того, какую роль сыграли такие тексты, самое главное, как мне представляется, заключается в том, что с их помощью японцы, имевшие только звуковой язык, сумели зафиксировать свою историю, составить этнографические и географические описания страны и записать свои мифы, легенды и стихотворения - песни.

Это оказалось возможным, разумеется, благодаря тому, что древние японцы смогли при содействии пришельцев из Китая и Кореи изобрести метод прочтения китайских иероглифических текстов по-японски («камбун кундоку»). Причем одновременно с этим они не могли избежать воздействия обслуживаемых этими китайскими текстами социальной системы, общественной мысли, литературы и других атрибутов китайской культуры в широком смысле слова.

Крайнее выражение этого воздействия можно обнаружить в процессе становления древнеяпонского государства в заимствовании из Китая надельной системы землевладения и составлении таких летописных сводов, записанном в основном на камбуне, как и «Анналы Японии» («Нихон секи»).

20 января 1996 г на руинах района Катабэ г. Урэсино в префектуре Миэ при археологических раскопках был поднят на поверхность горшок, на котором был виден китайский иероглиф (самый древний из известных знак письма в записи японца), написанный в первой половине IV века.

Этот иероглиф, начертанный черной тушью, читается как «поле» («та»). Данная иероглифическая надпись, сделанная в Японии, старше упомянутой подобной же надписи, на металлической поверхности меча из Инарияма.

Эта находка обращает на себя особое внимание, так как широкое распространение письменность в Японии получила в VI-VII вв., т.е. более, чем два века спустя. Данное открытие приобретает эпохальное знамение, так как оно позволяет на значительный период отодвинуть сроки распространения китайской иероглифики после формирования японского государ-

ства Ямато и внести коррективы в представления о древнем японском обществе.

Другим примером такого использования иероглифики в надписях на копиях китайских зеркал в Японии служит зеркало, изготовленное в храме Суда Хатиман в г. Хасимото (префектура Вакаяма) в 12-й год шестидесятеричного цикла (443 г. или 503 г.).

«В восьмом месяце года Гуй-вэй в период правления великого государя, когда принц Одэ находился во дворце Осисака в Сима, желая ему долголетия, [он] приказал двум лицам отобрать 200 хан (единица веса) высококачественной бронзы и изготовить это зеркало».

Потомки А Чжики (Атики) и Ван Ина (Вани) позднее во второй половине V B. основали две корпорации писцов (офумибито) соответственно районов Ямато (Центральная Япония) и Кавати (Западная Япония), сыгравшие важную роль в приспособлении иероглифики к нуждам японского языка, по мере вовлечения в этот процесс японцев, прежде всего высшей аристократии из окружения государей. Создаваемые этой интеллигенцией тексты стали читать не только по-китайски, правда, на местном его «наречии», но и по-японски в результате изобретения китайско-японскими билингвами особого способа чтения-перевода китайского текста («камбун кун доку»), заложившего основу для становления японского классического письменного литературного языка.

Самым ранним примером таких текстов является надпись в храме Гангодзи 596 г., в настоящее время сохранившаяся только в копии, зафиксированной лишь в хронике этого храма 1165 г. («Гангодзи энги»). В этой надписи обращает на себя внимание тот факт, что прямое дополнение, в отличие от китайского языка, предшествует сказуемому в соответствии с нормой японского языка: ^ «Побудил мастеров

сделать (это)».

Но наиболее характерным примером такого японизирован-ного китайского стиля письма, развившегося позднее, является

написанный по-китайски текст на статуе будды исцеления Яку-си-нёрай в Золотом зале храма Хорюдзи (607 г.).

«Когда ведавший Поднебесной государь Ёмэй, пребывая в трудах в Большом дворце Икэнобэ в год лошади старшего брата огня (586 г.), слёг, он пригласил к себе ныне царствующую государыню и наследника престола и дал клятвенное обещание: «Желая выздороветь, я намерен построить храм и воздвигнуть статую Якуси». Но вскоре (букв. «тогда») он скончался, не осуществив своего намерения. Ныне царствующая во дворце Вопарцда государыня и августейший наследный принц Восточного дворца (Сётоку. - К. Ч.) взяли на себя обязанность исполнить волю покойного императора и исполнили ее в год младшего брата огня (607 г.)».

В этом тексте, наряду со словосочетаниями, записанными в соответствии с их китайским, пооядком, но читаемыми по-японски ( например, ^ ^ ^^ вага оми-ямаи тайрагима-

сумаку омоимасимасу-га ювэ-ни «так как я желаю выздороветь») встречаются как слоппг.пчет-янма смешанного ЯПОНО-китайского типа (например, ^макуомопосу

то цукури потокэ-но мия-о кусуриси-но ми-ката-о цукури цука-эмацури норитамаики «Я намерен построить храм и воздвигнуть статую будды исцеления Якуси-нёрай»), так и словосочетания с чисто японским порядком слов, отличающимся от китайского (например, О-микото укэтамаваритэ

«Взял на себя клятвенное обязательство»).

Е.М.Пинус о языке этого текста пишет: «Некоторые сочетания иероглифов в этом тексте отвечают камбунному строю (например, 5е т > ^ и др.), но в целом текст написан не по нормам китайского языка. Подобное же расположение знаков, создающее нечто среднее между китайским и японским языками, нередко фиксируют и в тексте «Кодзики».

Р.Коно полагает, что в голове автора этой надписи китайский синтаксис «был смешан» с японским и что, в отличие от «Кодзики», последний использовался недостаточно осознанно, хотя в принципе этот способ выражения - тот же, что и в

«Кодзики», но тем не менее в целом он представляет собой китайский стиль письменности (камбун).

Таким образом, несмотря на различие в определении языковой принадлежности в подобных текстов разными учеными, противоречие в оценке удельного веса китайских и японских элементов, не позволяло дать им однозначную характеристику. Это объяснялось тем, что китайско-японский билингв не рассматривался в единстве с такими текстами, которые могли выступать в зависимости от ситуации то как преимущественно китайские, то как преимущественно японские с постепенным насыщением их японского варианта национальными чертами в лексике, морфологии и, наконец, в синтаксисе.

Что же касается способа записи императорских рескриптов («сэммё:гаки»), то здесь использовался как звуковыразитель-ный, так и смысловыразительный способ употребления китайских знаков для записи основ слов-субстанций (имен), наречий, союзных слов, приименных и слов-акциденций (предикативов), причем их записывали крупными знаками, а спрягаемые окончания предикативов, а также вспомогательные слова - служебные глаголы и частицы записывались после них мелкими знаками.

Первые из этих рескриптов датируются концом VII в. А бол-шинство собрано в памятнике «Дзоку Нихонсёки» v^ («Продолжение »Анналов Японии»»), 797 г., например:

«...И нет никого в Поднебесной, кто должен ведать ею в одиночку», где формат бэки «должен» записан фонетически.

Такой способ использования китайской иероглифики сделал возможным запись стихотворений-песен, как это видно на примере «Манъё:сю:» («Изборник мириада листьев»), а также изложение мифов, помещенных в «Кодзики». В частности, это привело к возникновению способа применения китайских иероглифов, получившего название манъё:гана. Причем в период Хзйан (794-1192) манъё:гана была положена в основу слоговых азбук хирагана и катакана (кана).

За несколько столетий эволюции их количество было упорядочено и к 1900 г., как это мы можем видеть в настоящее вре-

мя, было сведено к 48 знакам, а за их другими вариантами сохранилось название хэнтайгана.

В конце главы II делаются следующие выводы.

1. Подход к изучению становления японского письменного литературного языка с точки зрения теории деятельности позволяет преодолеть парадоксальную ситуацию, возникающую при описании «Кодзики» на базе традиционных лингвистических методов, в частности при использовании положения о том, что каждый текст есть манифестация одного языка, ибо этот памятник как продукт взаимодействия японского устного и китайского письменного языков представляет собой полифункциональное образование.

2. Предложенный подход позволяет также сделать вывод о том, что в результате взаимодействия двух видов деятельности по передаче норм речемыслительной деятельности (нередко ее именуют трансляцией) возникает качественно новый вид деятельности - коммуникативная. Другими словами, жители Японии в конкретных исторических условиях формирования японского этноса и японского государства (расцвет китайской культуры) были поставлены перед необходимостью создавать совершенно новые виды языковой деятельности из ее старых видов. Это обстоятельство приобретает исключительно важное значение в связи с тем, что данный «семиотический механизм» деятельности явился характерной чертой японского народа, которая особенно ярко проявилась у него в периоды феодальной и буржуазной революции, а также в процессе происходящей в настоящее время научно-технической революции.

3. Генетическое исследование письменных языков с точки зрения изучения образования и развития литературных языков, а также с точки зрения типологии как направления в лингвистике, изучающего способы смены систем и подсистем в структуре языка с использованием знаков «чужого языка», представляет собой значительный, интерес. Среди них японский язык выделяется как единственный язык современной нации, весьма широко использующей в письменном общении для записи текста знаки «чужого языка».

4. Недостаточный учет специфических черт письменного языка по сравнению с разговорным и специфических черт письменного языка данного типа по сравнению с его другими типами, в особенности, если мы имеем дело с японским пись-

менным языком, специфическим с точки зрения функциональной характеристики его письменности, может отрицательно сказаться на правильном проведении орфографических реформ и вызвать, помимо уже существующих, новые трудности в письменном общении.

5. Рассмотренные общие вопросы теории и истории письменности в связи с вопросами языково-мыслительной деятельности и роли ее национального субъекта в определении языка текста, а также с вопросами конкретной истории китайской письменности в Японии позволяют лучше понять ее роль в становлении японского письменно-литературного языка прежде всего на материале «Кодзики».

В основной главе III «О языке «Кодзики», состоящей из трех разделов, исследуются этапы становления способов записи в связи с эволюцией чтения («камбун кундоку») и записи текстов (раздел 3.1.); закрепление в японском тексте новых функций и иероглифов и этапы становления японского письменно-литературного языка (раздел 3.2.); статистический анализ графем (раздел 3.3.).

Под «камбун кундоку» (буквально «чтение по-японски китайского письма») понимается не перевод в обычном смысле слова, а чтение текста, записанного знаками «чужого языка», которое совмещает в себе свойства перевода, т.е. своего рода чтение-перевод.

Первоначально японский письменный язык в глазах японцев не отличался от китайского письменного языка, поскольку китайские иероглифы представлялись им единственно возможной системой письма. Со временем положение постепенно менялось в результате перехода от «чисто китайского стиля письма» (дзюнсуй камбун) к «видоизмененному китайскому стилю письма» (хэнтай камбун), но в период Нара (710-794 гг.) четкой дифференциации между ними еще не было.

Вследствие этого японский и китайский письменные языки были в значительной мере качественно совмещены в отличие от обычного перевода, при котором тексты качественно как бы отделены один от другого. Вместе с тем обращает на себя внимание предположение Тэцуо Цукахара, что запись устного языка, которую сделал Ясумаро Оно, составляя «Кодзики», сама по себе не может рассматриваться как текст на японском языке, отличающийся от текста на китайском языке. Это, по его мнению, был скорее японский письменный язык, во многом

«омонимичный» китайскому письменному языку (по крайней мере, в той степени, которая обусловливается влиянием письменности), поскольку способов адекватного выражения японского устного языка в отличающемся от китайского японском письменном языке еще не было выработано.

Далее характеризуются способы записи текста как этапы развития письменного языка в Японии.

1. Гетерографический способ записи текста по-японски японским предписьмом с одновременным заучиванием его наизусть. Уже в период Асука (592-710 гг.) при чтении китайских текстов по-китайски японцы невольно стали придавать многим словам и словосочетаниям, записанным иероглифами, японские значения, особенно в тех случаях, когда китайские иероглифы использовались для обозначения реалий, отсутствующих в китайском языковом мышлении.

Японские проповедники, обучая чтению буддийских сутр и других текстов, записанных китайским письмом, объясняли значения не только китайских, но и японских слов и морфем, выраженных иероглифами. Причем для закрепления соответствий между японскими и китайскими «чтениями» широко использовался способ заучивания текстов наизусть ансё:сюги).Такой способ не находил формального выражения в тексте и в этом смысле являлся внешним по отношению к письменному тексту, и его можно рассматривать как японское предписьмо.

Правда, существовали и некоторые «внутренние» средства (т.е. средства, формально выраженные в тексте), которые продолжали применяться в прежнем виде. К ним можно отнести, в частности, разные формы одних и тех же слов, например,

кататораму «образует (по-видимому)» и Ш кататорэри «образовано».

2. Способ записи текста по-японски на морфемно-логографическом уровне. Наряду с такого рода средствами вырабатываются фонологографические средства для закрепления различий между разными формами японских слов в трудных случаях чтения. Этими средствами являются примечания о фонетическом облике морфемы или слова, например, о % ама) «небо», о &(№$$кад- за) «ветер», которые сами по себе свидетельствуют о том, что чтения иероглифов по-японски во многих самых обычных случаях уже были более или менее закреплены и поэтому примечания к ним не требовались.

Следовательно, этим иероглифам, по-видимому, придавались новые, но сходные с китайскими лексические и грамматические значения - как в морфологии, так и в синтаксисе, зачастую на письме формально не выраженные.

3. Способ записи текста по-японски на силлабемном уровне. Кроме того, в «Кодзики», например, использовался способ записи текста на фонологическом уровне посредством онгана, т.е. применяемых исключительно фонетически японизированных китайских «чтений» иероглифов в тех случаях, когда важно было сохранить фонетический облик слов или словосочетаний по религиозно-магическим или иным мотивам. Это было возможно потому, что такие «чтения», сохранившиеся от предшествующего периода, также были в свое время достаточно прочно закреплены, причем в японизированных вариантах.

А. Комбинированный способ записи текста по-японски на морфемно-словесном и силлабемном уровнях. При анализе языка «Кодзики» обнаруживается и третий, морфемно-силлабемный способ записи, позволяющий фиксировать одновременно более чем один языковый уровень в таких случаях, как арабуру «буйствующий», где первый иероглиф-

морфемограмма, а второй и третий - силлабемограммы.

В дальнейшем написание таких силлабемограмм упрощается: они заменяются сокращенными или скорописными вариантами, которые к концу периода Нара - началу периода Хэйан превращаются в черточки и даже точки - Ь окототэн) по краям иероглифа. Эти дополнительные знаки были изобретены, по-видимому, в процессе чтения по-японски текстов, записанных китайским письмом, и вместе с тем они явились средством для воспроизведения их японцами, недостаточно владеющими китайским языком. Не исключено, что подобные знаки выступали как средство не только морфологической, но одновременно и синтаксической характеристики слова, т.е. служили указанием на перестановку компонентов синтетической логограммы или синтагмограммы в соответствии с грамматикой японского устного языка.

5. Способ записи текста по-японски на синтаксическом уровне синтетическими синтагмограммами. Можно предполагать, что до того, как эти чисто японские средства синтаксического членения текста получили достаточное развитие, для

сохранения целостности текста первоначально использовалось синтаксическое членение, свойственное китайскому языку (при чтении текста по-китайски с японизированными значениями)! При переходе к чтению текста по-японски (по Шкуну) могло иметь место сохранение китайского порядка слов. Однако к периоду Нара японцы уже нашли способ переосмысливать китайский синтаксис, приближая его при записи к японскому. Для этого они видоизменили выработанный в китайском языке способ записи чтения одного неизвестного иероглифа двумя известными (ВСЯфаньце). Например, « шэ транскрибировалось с помощью других, известных слов, ft ши и Млэ, причем брался инициаль (консонантная часть) первого слова и финаль (вокалическая часть) второго слова, а промежуточные звуки выбрасывались. Позднее для того, чтобы оторвать звучание таких слов от их значения, в транскрипционных целях их Переставляли в обратном порядке, т.е. ли в обратном nd^^dтот способ назывался Е^Щанъюй «инверсированное фанъце»), а нередко даже зашифровывали другим иероглифом.

Само собой разумеется, что такого рода инверсированные фаньце рассматривались как целостные единицы, несмотря на то, что в них применялся обратный порядок компонентов. Этот способ был перенесен в древнеяпонском письменном языке с силлабемограмм на морфемограммы, связь между которыми была зафиксирована при переходе к инверсированному фаньце и выведена за пределы морфемограммы.

Такое количественное расширение способа фанъце привело к качественным сдвигам в тексте - образованию синтетических логограмм и синтагмограмм, хотя характер текста от этого внешне не изменился, так как порядок следования китайских знаков в целом сохранился прежним.

В пользу того, что указанный процесс имел место, свидетельствует тот факт, что, например, в поэтической антологии VIII в. «Манъёсю» («Сборник мириад листьев») иероглиф каэси (сокращенное обозначение по-японски фаньце) приобретаем значение «чтение на родном языке» кэнъю каэситэ сагарэру то ипу кэнъю в преобразованном виде [читается] сагарэру [«свешиваться»], песня 3939).

Если учесть, что японское чтение по куну у большинства иероглифов к тому времени закрепилось, то целесообразно, по-

видимому, будет считать, что группа сказуемого и дополнения в текстах, подобных «Кодзики», образовывала японские синтетические синтагмограммы, а слова, в которых порядок следования знаменательных и служебных компонентов был обратным по сравнению с их порядком в китайском языке, - японские синтетические логограммы. Как уже отмечалось, они заучивались наизусть. Поэтому их восприятие как целостных языковых единиц благодаря хорошему знанию китайских текстов натурализовавшимися китайцами, корейцами и японской аристократией не было сопряжено с большими трудностями, так как для них не требовалось каких-либо особых дополнительных знаков, указывающих на японский порядок чтения.

Вот почему введение знаков, указывающих на обратный сравнительно с китайским порядок чтения иероглифов, в этот период еще не было насущной необходимостью.

При этом использование рассмотренного выше не только фонологического, но и морфемно-логографического способа записи свидетельствует в пользу того, что японские чтения были уже в значительной степени закреплены, так как иначе прочесть и понять текст вряд ли было бы возможно.

6. Способ записи текста по-японски на синтаксическом уровне аналитическими синтагмограммами. В связи с постепенным ослаблением знания китайского языка в результате расширения круга лиц, изучающих письменный язык, и смешения китайцев и корейцев, прибывших в Японию, с местным населением возникла потребность ввести новые средства для чтения и понимания текстов с целью ликвидации возникшего разрыва между китайским порядком следования иероглифов и японским порядком их чтения. Это прежде всего привело к использованию на письме для указания на японский порядок чтения с^'^чого и дополнения пунктуационных знаков- " ' ', числительных — '»—»== и т.п., т.е. к введению средств для преодоления в тексте различий типологического характера между японским и китайским языками.

Сами эти пометы и прежде использовались для указания на один из вариантов или, точнее, этапов сокращенного обозначения грамматических формантов в качестве своеобразного условного числового шифра, располагающегося по краям иероглифа сверху вниз в направлении чтения текста. Теперь они были перенесены из протояпонских текстов дзюнни-

хонбун) в тексты, записанные без помет чисто по-китайски, но читаемые по-японски (дзюнсуй камбун), и передавали уже не условный, а реальный порядок расположения знаков при чтении. Эти знаки совмещали в себе как синтаксические, так и морфологические функции слов. Однако если в протояпонских текстах на передний план выступала морфологическая функция помет, то здесь ее место заняла синтаксическая.

Фрагменты читаемых по-японски текстов (камбун) с пометами были обнаружены сравнительно недавно. Они относятся к концу периода Нара (783 и 788 гг.). Из текстов, записанных только по-китайски, эти формальные средства были вновь перенесены в протояпонские тексты. В последних уже имелись формальные средства связанного чтения по-японски китайских иероглифов. На передний план у этих иероглифов выступала морфологическая функция, а синтаксическая функция была представлена лишь имплицитно. Вот почему синтаксическая функция вновь введенных помет стала под влиянием новой задачи обучения самостоятельной. Это оказало влияние и на внешнюю форму самих помет, которая постепенно видоизменилась в различного рода точки и числительные.

Наступил новый этапа развертывании формальных средств чтения и записи японского письменного языка.

До середины 50-х годов века в японоведении гос-

подствовала точка зрения, согласно которой считалось, что система помет для обозначения морфологических формантов и порядка слов при чтении текста по-японски возникла как прямое заимствование средств для обозначения четырех тонов в китайских словах. Эта точка зрения была сформулирована в средние века японскими китаеведами. Однако, как показывают новые исследования материалов о знаках для обозначения японского чтения текстов китайского стиля письма, такие вспомогательные фонологические знаки китайского языка были коренным образом переосмыслены и во взаимодействии с другими средствами (например, принципом фанъце при перестановке парных звукосочетаний) качественно преобразованы в средства иных уровней языка (морфолого-синтаксического, морфологического и синтаксического). При этом они оказали лишь опосредствованное влияние на образование формальных средств чтения японского письменного языка.

В следующем разделе 2.2. рассматривается становление стилей японского письменно-литературного языка в связи с изменением функций китайских графем.

Возвращаясь снова к тексту «Кодзики», укажем на такую его особенность, как выбор иероглифов-силлабемограмм, общих с аналогичными знаками в таких памятниках на японском языке, как антология «Манъё:сю:» и императорские рескрипты (Ж4И сэммё:) периода Нара, и отличающихся от подобных же знаков в «Нихон сёки». («Анналы Японии», 720 г.), написанных в основном по-китайски (дзюнсуй камбун). Данная особенность «Кодзики», в отличие от других вышеперечисленных признаков, имеет опосредствованное отношение к содержательной стороне письменных знаков. Это служит также еще одним из формальных признаков того, что «Кодзики» является памятником японского письменного языка периода его становления.

В «Кодзики» представлены самые разные способы записи (и чтения) текста. По характеру использования этих способов различаются следующие стили письменного языка, которые были в употреблении у образованных японцев периода Нара: чисто китайский стиль п и с i дзюнсуй камбунтай), япо-

низированныи китаискик стиль («ЛЬЯШЙ вака камбунтай), или протояпонский стиль (ШН&&Шдзюннихон бунтай), впервые введенный в этом памятнике в официальные тексты; смешанный японо-китайский стиль письма (ÍPféÜííiíSTfiS вакан конко бунтай), или стиль императорских рескриптов сэммё бунтай), стиль подлинной каны магана бунтай).

Японизированный китайский стиль и возникший в результате влияния на него стиля подлинной каны смешанный японо-китайский стиль, постепенно совершенствуясь и взаимодействуя друг с другом, а также с иными стилями письма, получили значительное развитие в последующую эпоху как две главные разновидности японского письменного литературного языка.

Японизиоованный китайский стиль текстов, читаемых по-японски

(ЙШИЙНЙ камбун кундокутай), превратился в эпистолярный стиль, т.е. японизисованный китайский стиль с более узкой сферой применения

(Ешаа кироку бунтай), и затем стиль со специальной японской связкой copo ({Ü3tS9 со ;ро; бунтай), который употреблялся почти до середины XX в.

Смешанный же японо-китайский стиль, или стиль императорских рескриптов, эволюционировал от «большого письма», в котором японские грамматические форманты записывались знаками, одинаковыми по величине со знаками, передающими знаменательные слова сэммё: о:гакитай), к

«малому письму», в котором они обозначались более мелкими знак (Ж£>!ЬШ&

сэш : когакитай), а позднее даже со-коашенными (ср. катакана) или скорописными (ср.

хирагана) иероглифами Ь ЗЙГканамадзирибун).

Последний стиль употребляется в Японии и поныне.

Анализ «Кодзики», первого из полностью дошедших до нас литературно-исторических памятников японского народа, позволяет в предварительном порядке сформулировать следующие положения.

По своим типологическим признакам (порядок членов предложения, показатели грамматических форм именных и предикативных частей речи, морфологическая значимость- незначимость слогоделения) текст «Кодзики» представляет собой синтез японского и китайского языков, который был достигнут с помощью ряда средств.

При чтении текста по-японски китайскими иммигрантами, владеющими и японским языком, для сохранения сказуемого на втором месте по правилам китайского языка (в отличие от японского языка, в котором оно стоит в конце предложения) используется просубстантивный формант при предикативах (глагол, предикативное прилагательное) -ку со значением «эта точка, в этой точке». Такое «Словоупотребление, возникшее на базе японского чтения древних китайских текстов», проиллюстрируем на отрывке из «Лунь юй» («Суждения и беседы») Конфуция, который читался японцами и натурализовавшимися в Японии китайцами, видимо следующим образом:

? 0 тз- * Ж М * Ж

си иваку кукси арадзарэба омоку сунавати нарадзу и Учитель [то, что благород- еслв ив ' серьез- то нет авторп-

нзрекает] врй иуж лвлпетсп выи тета

т.е. «Учитель сказал: «Если благородный муж не является серьезным, то [у него] нет авторитета».

Способ совмещения в одном и том же тексте типологических признаков двух языков, который можно назвать системным

сдвигом, был перенесен из китайских текстов, читаемых по-японски, на японские литературно-исторические тексты. Например, текст «Кодзики», по мнению К.Флоренца, читался примерно так:

уЦ1 thi* t/й» tktan^-iien* Jfc"t» m<(< /- za- па- ml mlngi cA«J> iriwtr"

« *в я a- ia tt

ни коко ojconuim апи-мимаку сок» вло ¡1 «а па «и мипото очи юьчьн haang*-ch'uan*-kuo' Brh Isii* Hrn*- fin/*- cA'u1 Maag* chV ¡I.I1 tft Ж В Я t JB К Я ffl ГС £ «г №

Ело-цу-ьуни ci/нагати Ipu mono moiacu do uif мукам си токи II it- па- gi ming' уй*-сhao*- cAl' at* wo3 na- nl mei* ming* uru'

SR3Wfc*lSffS-iB 2. Й « Я5 iEf » -fr S

ta на fU Mukomf катарапи тамапаку щуиусики ata на ни мо MUi, ото уП> /и* lo'tsuhhti lao> wet" tto*-kin;* ku< i'o' Аа(<

й'й: ¿fifti 0 sfc ft J£ Й: а

то иласи цукур»риеи хуни имада цукури аопздзу Карг бхи капгру/

«Затем [его величество Изанаки], возжелав увидеть свою младшую сестру ее величесто Изанами, последовал за нею в страну Мрака. И когда она вышла навстречу ему из врат своего дворца, его величество Изанаки промолвил: «О, моя любимая и прекрасная, царственная сестра, создание страны, которую мы с тобой творили, еще не завершено, и ты должна вернуться обратно!».

При чтении текста в японском варианте японцами, владеющими также китайским языком, функциональная связь контактно расположенных языковых единиц, таких как в отрывке из «Лунь ioi Ж «не является серьезным»; или в последнем отрывке- & «з ¡Ш- ЙЙМШИ^ з -желать увидеть свою младшую сестру», «пос-

ледовать в страну Мрака» и т.п., с точки зрения китайского языка, по-видимому, позволяла им (в результате обучения их китайскими иммигрантами) сохранять эту связь при чтении китайской записи текста по-японски вследствие совмещения у них знания китайского и японского языков.

Это обстоятельство допускает рассмотрение «пустых (т.е. служебных) знаков» при еще ненормированном порядке слов в японском варианте письменного текста как функциональных, а не идиоматических языковых единиц. Оно же вело к преобразованию логограмм, аналитических, не целостных для китайско-японской билингвы, в синтетические, целостные для японо-китайской билингвы, и к изменению порядка чтения под воздействием и в соответствии с устным японским языком. В таком

случае приведенный отрывок из «Кодзики» мог читаться примерно следующим образом: Коко-ни соно имо Изанами-но-микото-во апимимаку омопитэ Ёмо-ту-куни-ни опиюкики. Су-навати тоно тозасидо-ёри идэмукапэси токи-ни, Изанаки-но ми кото катарапитамапаку: «Уцукусики ага нанимо-но мико-то, арэ имаси то цукурэриси купи имада тукури-вопэдзу. Карэ капэрибэси!» («Кодзики». С. 64-65).

Из приведенных примеров видно, что простые синтетические логограммы возникли в японском варианте билингвы скорее всего из контактно расположенных «полных» и «пустых» иероглифов, а сложные - из контактно расположенных дополнений и сказуемых, в которые часто оказывались включенными «полные» и «пустые» иерог е часто оказывались включенны-ми»д) лные» и «пустые» и«дс), где П- подлежащее, Д(д) - дополнение, С (с) - сказуемое, - знак граммаа_е часто оказывались включенными'д) лные»* - знак нерасчлененности.

Позднее, когда этот письменный язык стал достоянием более широких слоев японского народа, которые «знали китайский язык главным образом визуально по иероглифам», но были плохо знакомы с грамматикой и фонетикой китайского языка, в текст японо-китайской билингвы были введены диакритические знаки, позволившие ликвидировать расхождения между японизированным китайским письменным и японским устным языками.

Так появились средства, указывающие на перестановку «полных» и «пустых» смежных одиночныхзнаков: * «читать в обратном порядке», а также на порядок чтения знаков, которыми записываются с и д. —• «1» со значением «читать первым» и — «2» со значением «читать вторым», т.е. имело место новое

преобразование П - группа С (сд'дс) о место новое п реодс), а еще позже, когда с дальнейшим разрушением билингвистиче-ской природы текстов сказуемое_гшочно заняло место в конце предложения: П - группа С (сд-1» _ния: П - группа С (сд_о в конце предл__уш«Кодзики» встречается в его основном прозаическом тексте лишь эпизодически.

Если изменение порядка следования С и Д сопровождалось перестановкой «полных» и «пустых» знаков, то использовался не *,а — (1),-(2) и 2(3).

Применение иных диакритических знаков объясняется более сложным характером преобразования. Действительно, ведь они

нередко указывали на преобразования второй степени, которые как бы накладывались на преобразования первой степени (перестановку «полных» и «пустых» знаков). Если такого рода преобразования относились к придаточным предложениям, представляющим собой развернутый член предложения, то для преобразования членов предложения указанным способом применялись диакритические знаки третьей степени, например, -Ь «читать вверху», т.е. в начале вертикальной строчки, Ф «читать в середине» и Т «читать внизу», а также при еще большем усложнении предложения - знаки четвертой степени, указывающие на порядок: ¥ «А», «Б», РЗ «В>;> и т.д. Все эти средства можно назвать контактным преобразованием.

В эти преобразования не входит в билингве и в других текстах глагол Ш иваку «говорить», что связано с его специфической функцией введения прямой речи.

Консервативность этой формы глагола служит признаком того, что первоначально китайцы, усвоившие японский язык, читали, по-видимому, и другие глаголы-сказуемые в субстантивной форме на -ку, сохраняя китайский порядок слов, а обучавшиеся у них японцы следовали за ними до тех пор, пока не выработали свои средства для преобразования членов предложения. Сохранение глагола иваку показывает также что какие-либо иные средства для фиксации чужой речи не были созданы в течение долгого времени.

При чтении «Кодзики» в китайском варианте японцами, владевшими китайских языком, на синтаксической уровне в рассмотренных нами в самом начале наиболее типичных случаях не возникало, разумеется, никаких расхождений, вследствие калькирования китайского порядка членов предложения.

Разрывов между средствами понимания текста и его содержанием на этом уровне не возникало и тогда, когда в ряде случаев имело место отклонение в сторону приближения к порядку слов, характерному для японского языка. Так, при анализе «Кодзики» мы имеем дело с японско-китайским двуязычным текстом, автором которого был японский ученый Ясумаро, а не с китайско-японской билингвой, которой владел любой китайский буддийский монах, натурализовавшийся в Японии.

Совмещение в тексте «Кодзики» ряда типологических особенностей японского и китайского языков на синтаксическом уровне приводило к тому, что исчезала строгая необходимость вводить в текст развитую систему морфологических формантов

для дифференциации именных частей речи, выступающих в различных синтаксических функциях. При порядке членов предложения, свойственном китайскому языку, сказуемое выделялось благодаря своей обычно отчетливо выраженной семантике (обозначение действия или состояния), и вследствие твердого порядка слов оно отграничивало имя-подлежащее от имени-дополнения. Имена- определения и определяемые-также обладали довольно ясными различительными признаками благодаря твердому порядку членов предложения (место определения перед определяемым), совпадающему как в китайском письменном, так и в японском устном языке.

Если же происходит изменение порядка членов предложения, то оно требует выработки новых, дополнительных средств, позволяющих строго отграничивать части речи в П - Д от частей речи в О - Д и О-П (где О - определение). Отклонения от твердого китайского порядка членов предложения, которые имеют место в «Кодзики», привели к большему по сравнению с «чисто китайским стилем письма» (дзюнсуй камбун) употреблению иероглифов в служебной функции и интенсивному «выхолащиванию» их знаменательности в «видоизмененном стиле китайского письма» (хэнтай-но камбун). Создание новых средств передачи содержания текста было вызвано особенностями японского языка на морфологическом уровне, т. е. знаменательные слова, употреблявшиеся и как служебные, постепенно превратились в слова, за которыми закреплялись только служебные функции. Такие средства можно назвать сдвигом в отношенияхмеждуязыковымиуровнями.

С характером синтаксиса китайского языка этого периода связано очень широкое развитие аналитизма, что влекло за собой частое совпадение члена предложения, слова, морфемы и силлабемы по их протяженности. Это привело к возможности обозначения каждой из этих совмещенных языковых единиц одним знаком- идеограммой (видеограммой, или семасио-граммой). Эпицентр типологических черт китайского языка в «Кодзики» лежит, по-видимому, на синтаксическом уровне, и они оказывают своего рода давление на морфологический и фонологический уровни, а эпицентр типологических черт японского языка - на морфологическом уровне. Вот почему возникающие здесь расхождения между записью текста по-китайски и чтением его по-японски вызывают ряд упомянутых отклонений от китайской нормы и на синтаксическом уровне.

При анализе ряда существенных черт синтаксического строя «Кодзики» обнаруживается, что в большей своей части, записанной идеограммами и идеограммами в сочетании с фонограммами, он окажется идентичным, если мы отвлечемся от помет, синтаксическому строю китайского языка. Так, главные члены предложения займут в «Кодзики по отношению друг к другу такое же положение, что и китайском языке - подлежащее в том и другом случае будет предшествовать сказуемому: М Коно ута ва куни синобиута нари (К, 220-

221). «Это была «Песня кручины по родной стороне»».

Щ ^¿^¡А&'ЦХ Миязу-пимэ ми-ута-ни котаэтэ ипи-

сику (К 216-217).

И тогда в ответ на эту песню принцесса Миязу запела...

Соно сака-но ками сироки ка-ни нари-тэ китатики (К, 214-215). «Обернувшись белым оленем к принцу Ямато Отважному явился бог этой горы».

Точно так же, как это видно из приведенных примеров, определение в японском языке предшествует определяемому, что соответствует позиции этих членов предложения в китайском языке.

Дополнение занимает в этих случаях место после сказуемого, что также совпадает с его позицией в китайском языке:

Соно куни-ери Синано-но куни-ни коэтэ сунавати Синано-но сака-но ками-во котомукэтэ. Вопари-но куни-ни ка эрикитэ саки-но пи-ни тигиритамаписи Миязу-химэ-но мото-ни иримасики (К, 216-217). «Покинув эту страну, принц Ямато Отважный прошел в страну Синано, покорил бога страны Синано, возвратился в страну Вопари и остановился у принцессы Миязу, с которой он раньше обручился».

Однако в песнях-стихотворениях, в которых иероглифы используются, как указывалось, исключительно в качестве слоговой азбуки и таким образом наиболее точно фиксируют действительный порядок слов в японском языке VN-Vш вв., и прямое, и косвенное дополнения, следуя за подлежащим, как правило, предшествуют сказуемому, замыкающему все предложение, в

отличие от китайского языка, где оно обычно стоит после подлежащего.

Иноти-но матакэму пито ва татамикомо пэгури-но яма-но ку-макаси-га па-во узу-ни сасэ соно ко (К, 220-221). «Чтобы дольше прожить нам на свете, Мы прическу свою убираем Яркой зеленью черного дуба, Что растет на горе Пэгури Среди мягких мшистых ковров, О, меньшие братья мои!»

Из этого мы делаем вывод, что в этом памятнике применение знаков китайского письма не позволило до конца преодолеть чуждые японскому языку элементы синтаксической структуры другого языка. Это в свою очередь наводит на мысль о тесной органической связи китайского письма с его грамматическим строем, сохраняющим благодаря общей графике свои характерные особенности, даже на почве другого, типологически отличного от него языка. Вместе с тем это свидетельствует об огромных трудностях, стоявших перед создателем японской письменности.

Впрочем, это различие, обращающее на себя внимание в использовании китайской системы письма для японского языка является, пожалуй, единственным важным различием, причем различием естественным, которое при определенном навыке чтения мысленно «выправлялось» на фоне сходства в порядке взаимного расположения других членов предложения.

В заключение этого краткого описания синтаксических особенностей «Кодзики» приведем пример того, с какой экономией Ясумаро использовал средства китайской письменности для выражения синтаксических отношений в древнеяпонском языке.

Мы имеем в виду графическую оппозицию определительной и сказуемостной форм японского глагола, выражающуюся мор-фемограммой или фонемограммой (которые объяснимы в обоих случах только на почве японского языка), чередующимися с отсутствием какого бы то ни было иероглифа.

% Мл ^^/З^ЩфЩгМ

«Пимукаси-но ката товоамарипута мити-но арабуру ками мата матуровану питодомо-во котомукэ явасэ»

«Покори и усмири буйных богов и непокоренных людей двенадцати земель (буквально дорог) на Востоке».

В «Кодзики» признаки различия между китайским и японским языками на морфологическом уровне проявляются в морфологической значимости слогоделения в китайском чтении, которая чаще всего не совпадала с таковой в ее японском чтении. В основном моносиллабический характер китайского слова в тот период позволял совмещать морфемные классы японского и китайского языков либо на уровне морфемы, либо на уровне слова. Это и обусловило преимущественно морфемно-логографический характер японской письменности. Причем на уровне корневой морфемы в обозначении имен и приименных аффиксов расхождений в основном не наблюдалось. Расхождения появлялись в области ономастики и префиксации (главным образом в «словах вежливости», которые в записи текста по-китайски выступали как избыточные или, быть может, «диалектные» языковые единицы). Наибольшие расхождения возникали при обозначении предикативов (глаголов и предикативных прилагательных). В японском чтении здесь широко вводились служебные морфемы - «вспомогательные глаголы», которые подобно префиксам вежливости выступали в китайском чтении как избыточные или «диалектные». В ряде мест в «Кодзики» при чтении по-японски был применен псевдоморфемный, или ребусный способ обозначения японских морфем. В этом случае в предикативах морфемы, обозначающие корни, совпадали в обоих чтениях, а служебные, располагающиеся в постпозиции к корню, появлялись в японском и в китайском чтении текста поочередно.

Выбор разных рядов псевдоморфем (&&мана) при ребус-ном способе записи силлабем (совпадающих в китайском чтении) в ономастике, в песнях и т.п., восходящих, по всей видимости, к культовой поэзии и воспроизводимых по религиозно-магическим мотивам с наибольшей точностью, позволял отразить в японском чтении «Кодзики» некоторые особенности фонологической системы японского языка УМ-УШ вв.

На лексико-семантическом уровне пока отметим лишь, что некоторым японским знаменательным однокорневым глаголам соответствовали семантически сходные китайские знаменательные двукорневые глаголы (напр., цзао цзо - тукуру «создавать», ЙФхуа пин- явасу «усмирять» и т.д.). Это свидетельствует о синтетическом характере ряда логограмм при

чтении по-японски, а также попутно и о наличии языковых явлений, характерных для среднекитайского языка.

Многообразие точек зрения свидетельствует о несомненной сложности рассматриваемой проблемы. Один из путей решения ее заключается в анализе языка памятника как в плане содержания, так и в плане выражения.

Составитель «Кодзики» О-но Ясумаро записывал текст со слов аэда Хиэда-но Арэ, видимо, несколькими способами. Например, два следующих отрывка из «Кодзики» внешне очень напоминают текст, написанный на вэньяне: Sft^aitaÄÄSfÄÄ («Кодзики», 52-53). «Соль, что пала с острия того копья, сгустившись, преобразилась в остров»;

й^л^йй^гв^^йлааяя^аЁ« («кодзики»,

214-215). «И когда, покинув те места, переправлялся [принц Ямато] через Море быстрой воды, бог этой переправы возмутил волны, закружил корабль, и плыть дальше стало невозможно». Прежде чем выяснить, действительно ли это так, необходимо сделать, одно предварительное замечание.

Известно, что японцы, прибегая вначале к услугам китайских и корейских писцов, уже с III в. стали использовать китайский письменный язык как средство межплеменного общения. Но воспринимали они этот язык главным образом визуально (его фонетика и грамматика плохо усваивались ими). Иначе говоря, для японцев чтение и понимание текстов, записанных китайскими знаками, было лишено связи с звуковыми потенциалами, которые закрепились за иероглифами в Китае к IV-III вв. до н.э. То же следует сказать и о вышеприведенных отрывках. Хотя они и не читались по-китайски, но в них еще не было японского порядка слов и материально не были выражены морфологические единицы японского языка. (Поэтому неудивительно, что китайцы нередко принимали такого рода тексты за свои.)

По существу китайские графемы использовались составителем «Кодзики» как гетерограммы, т. е. как логограммы, передающие слова и выражения чужого (здесь своего) языка. Значения гетерограмм не совпадали с китайскими: в тексте «Кодзики» китайские иероглифы передавали лишь те значения, которые они приобрели в японском языке VII-VI11 вв. - чаще всего более узкие, чем в китайском с его развитой омонимией. Гетерограммы либо приблизительно фиксировали речь япон-

цев (например, в цитированных выше отрывках), либо вообще не имели никаких соответствий в устном языке той эпохи [например, £ в £Р£ОДЙ&В («Кодзики», 52-53) тадаёпэру + О-звука + куни «зыбкая земля»]. Таким образом, китайские иероглифы, потеряв значение логограмм и морфемограмм, которыми они были в вэньяне, превращались для японцев во вторичные видеограммы; другими словами, тип письменности качественно изменялся в направлении от аудиографической (знаки которой имеют референты в устной речи) к видеографической (знаки которой подобных референтов не имеют), как бы повторяя более раннюю стадию своего развития.

Возникла задача сблизить подобный письменный язык с живым разговорным. Появились первые японские видеограммы с японским синтаксисом и первые японские морфемные и силлабемные аудиограммы. При этом одни и те же графемы выступали то как

видеограммы, то как аудиограммы. Например: ЯФФШ^ЙУ&ФШИ («Кодзики», 88-99) «И стал затем бог Сусано-о Неистовый искать место, где можно было бы построить дворец»; («Кодзи-

ки», 212-213) «Помолившись [с принцессой Миязу], отправился [принц Ямато] в страну на Востоке; одолел и усмирил [он] всех буйствующих богов гор и рек и непокоренных людей». Сочетание графем & $ коко-во мотитэ в первой фразе отражает уже порядок слов японского разговорного языка (при сохранении китайского порядка графем было бы во второй фразе Ул арабуру означает зашифрованную синтетическую логограмму (ср. раскрытое написание- «Кодзики», 210-211), а матуровану- зашифрованную аналитическую логограмму (ср. «раскрытое» написание- «Кодзики», 210211). Стремление японцев отражать на письме тексты разговорной речи вело к тому, что такого рода образования постепенно приобретали аудиографический характер, т.е. процесс протекал следующим образом; видеограммы: с китайским синтаксисом

> - видеограммы с японским синтаксисом > морфемно-силлабемные аудиограммы

ЙШЕ, ШШШ.

Разберем соответствующие примеры.

Карэ Вопари-но куни-ни итаритэ Вопари-но куни-но миятуко-но оя Миязу-пимэ-но иэ-ни иримасики (К, 212-213).

«Дойдя до страны Вопари, принц Ямато Отважный прибыл в дом принцессы Миязу - предка нынешних правителей этой страны».

Как видно из данного примера, таким способом выражаются

не только знаменательные японские слова и морфемы

«итари» («достигать, доходить»), ^ «куни» («страна»), ¿УЭ.

«оя»(«предки»), ^ «иэ»(«дом»), Л «ири» («входить»), ной служебные: £ «маси»- суффикс вежливости, ¿- «но»- служебный элемент с атрибутивным значением.

Капэримаириноборикоси ходо икуда мо аранэба икусапитодо-мо-во тамавазутэ има-сара-ни пимукаси-но ката товоамарипута мити-но асики питодомо-во котомукэ-ни тукавасураму (К, 212213). «Не успел я возвратиться в столицу, как теперь повелитель снова шлет меня на усмирение непокорных двенадцати земель на Востоке».

Такие сочетания иероглифов, как, например, «капэримаириноборикоси», («возвратиться в столицу») - сложный глагол с тремя знаменательными и одной, заключительной, служебной морфемой и «котомукэ» - от глагола

«котомукэру» «покорять, усмирять», да еще в данных значениях совершенно не свойственны, как уже отмечалось, китайскому языку.

Из подобных примеров можно сделать вывод, что в японском и китайском языке VN-VШ вв. морфологическая структура целого ряда имен существительных совпадала и что они в этих случаях состояли из одной корневой морфемы. То же самое можно сказать о ряде служебных элементов, подобных тем, которые приведены нами выше. Что же касается глаголов, то здесь сразу же можно обнаружить типологические несоответствия.

В ряде предложений нам встречаются японские простые слова, записанные несколькими китайскими иероглифами, ко-

торые в китайском языке обозначают одно слово. В таких случаях позднейшие комментаторы «Кодзики», начиная с Мотоори

%% щШгш

Норинага (XVIII в.), использовали помету «черта» «[»

Сорэ-ёри ириидэмаситэ котогото-ни арабуру эмисидомо-во котомукэ мата ямакава-но арабуру камидомо-во яваситэ, капэ-ринобори идэмасу токи, асигара-но сакамото-ни итаритэ мика-рэхики-восу токоро-ни соно саки-но ками сироки ка-ни наритэ татики (К, 214-215). «Покинув эту страну, принц Ямато Отважный покорил всех непокорных людей и усмирил всех буйных богов гор и рек, и, когда он возвращался в столицу, у подножья холма Асигара, где принц Ямато Отважный совершал трапезу, обернувшись белым оленем, к нему явился бог этого холма».

Такими китайскими словами являются ^ ^и которым соответствуют простые японские слова явасу «усмирить» и ко-томукэру «покорить». Так как китайские слова, соответствующие японским простым словам, в этом случае были бы внесены в японский текст без изменений, то наличие таких иероглифов в «Кодзики» свидетельствует о том важном обстоятельстве, что в тексте этого памятника находят свое отражение сложные слова китайского языка ^'М-У''1 То же самое можно сказать о простом японском слове "к ювэ «причина, обстоятельства», которому соответствует, как это видно из начертания, сложное

китайское слово: х * Ъ^М £ 4- Сумэра-микото судэ-ни арэ синэ-то омопосу ювэ ка (К, 212-213). «Наверное государь обо мне думает: «Ах, если бы он погиб!»»

Важной особенностью служебных элементов при зашифрованном написании являлось их разночтение (напр., но, си, ку, - нари, ки, ри, пу/фу, тэ, ситэ и др.). Их значения различались лишь благодаря неодинаковым синтаксическим позициям, что приводило к многозначности ряда логограмм, которыми записывались служебные элементы.

Интересно отметить, что в целом синтаксическая структура предложения сохранялась прежней, и новое грамматическое явление как бы зарождалось внутри старого. Параллельно с обычнвми видеограммами возникают новые, более сложные синтетические видеограммы, в состав которых входят ингредиенты двух типов - знаменательные и служебные.

Далее в японских текстах начинают появляться знака для обозначения формантов, специфических только для японского

разговорного языка (например, аффиксы вежливости: Ш. масу, Шг тамапу, не встречающиеся в аналогичных позициях в китайском письменном языке). Однако в период становления японского письменного литературного языка подобные форманты ставились только тогда, когда необходимо было точно указать, какой из нескольких возможных служебных элементов употребляется в данном контексте. Наконец, в «Кодзики» можно отметить способ записи текста с помощью силлабемных и морфемных аудиограмм. Силлабемограммный способ издавна применялся в Китае для обозначения иноязычных собственных имен. В Японии он известен уже в VI в. (см., например, надпись на башне храма Гангодзи, построенного в 588 г.:

Умаядо [-но] Тоётомими-но мико-то - другое имя японского принца Сётоку. Встречаются и в «Кодзики» имена собственные, записанные таким способом. Но здесь уже способ записи посредством силлабемограмм начал использоваться шире - для передачи японского разговорного языка. Особенно это относится к стихотворным частям памятника: Например:

(«Кодзики», 220-221) Ямато ва куни-но мапороба татанадзуку авокаки ямагоморэру.

«О, Ямато,

Ты прекрасное сердце отчизны моей, и зеленые горы Тебя окружают стеной. О, родная Ямато».

Более того, составитель «Кодзики» пробовал также записывать этим способом отдельные слова и целые выражения в прозаических текстах. Например:

(«Кодзики», 52- 53) «Да будет устроенной и твердой эта зыбкая

(тадаёпэру) Земля!»; («Кодзики», 55-56)

Ана-ни ясиэ отомэ во «О, что за прекрасная дева!»

При чисто фонетическом использовании китайского письма в качестве фонограммы в одинаковых слогах могут употребляться разные иероглифы, например, слог «ва» мог записываться семасимограммами

В разделе 3.3. анализируется статистический анализ графем в этом памятнике. Этот анализ может оказаться полезным для определения типа письменности в «Кодзики». Мы исходили из положения Ю.В.Кнорозова о том, что «в пиктографии количество впервые появляющихся знаков сохраняется в основном на одном и том же уровне на протяжении всей записи, тогда как в текстах майя (как и в любом письме, передающем звуковую речь), оно прогрессивно уменьшается (чем длиннее отрезок текста, тем больше в нем повторяющихся знаков)».

Можно считать, что основной текст «Кодзики» и по статистике впервые появляющихся знаков в целом занимает среднее положение между видеографическим и аудиографическим типами письма. По нашим подсчетам, в основном тексте «Кодзики» китайский порядок следования этих членов предложения встречается в 658 строках из 185057, т.е. около 35,6%. В таких случаях мы имеем дело с синтетическими синтагмограм-мами, благодаря которым текст и сохраняет свою целостность.

Существуют следующие приемы «японизации» текста «Кодзики».

1) Расположение служебных элементов (Р^ и др.) в постпозиции к знаменательным, например, чМ «микото-ни ёритэ» («с помощью бога [или государя]»).

2) Использование служебного элемента показателя страдательно™""¿Г! "£^аписи некорневой части глагола, например, Р^щю-Щм™ «намида-ни нарэру ками» («божество, которое возникло из божественных слез»).

3) Использование служебного элемента

показателя

различных частей речи, выступающих в функции примыкания к глаголу, для записи некорневой части деепричастных форм глагола (=тэ или =сйтэ), например, ¡ш «хадзимэтэ» («начав») [559 случаев].

4) Использование служебного элемента «из» с измененным

значением «по», например, а'£-7 «сора-ёри мо какэри

юкаму» («лететь по небу»).

5) Использование глагола-связки £ в функции гонорифиче-

ского глагола, например, «...мусумэ ицупасира

имасики» («пребывало пять божественных дев»). .

6) Использование глаголов, обозначающих состояния одушевленных предметов, для обозначения состояния неодушевленных предметов, в частности глагола & («существовать») вместо («находиться»), например,

«тумугари-но тати арики» («[там] находился забытый меч»).

7) Использование субстантивной частицы

по значению

близкой к указательному местоимению, для записи некорневой части соединительной формы глагола в функции союза при ци-таци|л "^™п""т£п^иг,-|л'»-и''нительного предложения, например, ** ? «Сунавати [Таками-мусуби] моро-моро-но камитати-ни [яри-во] мисэтэ, норитамавасику... то ипи-тэ» («и, показав божествам [копье], [бог Таками-Мусуби] сказал...»).

Сдвиг в значении служебных элементов китайского языка при чтении их по-японски приводит к возникновению синтетических логограмм, одного из важных средств сохранения целостности фрагментов в «Кодзики», записанных «видоизмененным китайским стилем» («хэнтай камбун»).

8) Важным приемом японизации текста «Кодзики» является также использование китайских письменных знаков в чисто японских значениях, совершенно не свойственных им в китайском языке, например, в значении гонорифического префикса «ми», в значении гонорифического суффикса «масу»,

в значении глагола почтительности «тамапу» («изволить»),

в значении глагола скромности «татэматуру» («преподносить»), ^ в значении гонорифического счетного суффикса существительных «пасира» (букв. «столп») и т.п.

Этот прием являлся весьма характерным средством японизации на письме китайских морфем.

9) Другим ярким средством японизации текста в «Кодзики» являлось переосмысление китайских знаков и образование но-

вых чисто японских фразеологических единиц, например, & «пииуги» («наследующий Солнцу» (о японских императорах)), &.Л. «имибито» («жрец») и т.п., значение которых непосредственно не вытекает, как известно, из значения входящих в них компонентов.

10) В пределах фрагментов, записанных «видоизмененным китайским стилем» в «Кодзики» наиболее ярким приемом япо-низации текста является введение в фрагмент или его часть Фонематических (силлабемных) письменных знаков, например,

«арабуру ками» («буйствующие боги»), «тадаёпэру-куни» («зыбкая земля»).

11) В «Кодзики» используется примыкающий к этому приему фонематический (силлабемный) способ записи текста, который отличается от только что разобранного приема тем весьма важным признаком, что записанные таким образом части текста образуют целостные в смысловом отношении фрагменты. Мы имеем в виду японские стихотворения - песни, в которых благодаря такой записи сохранялась, как бы отпечатываясь на письме, их звуковая организация, отличающая японскую поэзию от прозы. Таким способом записано около 1 1 % текста «Кодзики» (1336 иероглифов из общего числа 5568). В третьем свитке «Кодзики» (всего в памятнике 3 свитка, или тома) почти 50% текста записано этим способом.

При этом обращает на себя внимание тот факт, что почти во всех фрагментах (по нашим подсчетам, более 95%) в которых сохраняется китайский порядок следования сказуемого и дополнения, используются различные разобранные выше приемы япони-зации «Кодзики», причем в 16% фрагментов используется от 2 до 4 рассмотренных средств японизации текста в их комбинации.

12) Помимо приведенных выше приемов японизации текста «Кодзики» имеется и такой прием превращения синтагмограмм в синтетические фразеограммы, как прием их «прямого следования» («дзюнсэцу»), т.е. смысловой обусловленности каждого последующего компонента высказывания его предыдущим компонентом - условно-временные, причинно-следственные и уступительные связи,- противопоставленный приему «обратного следования» («гякусэцу») - противительные, уступительные, уступительно-противительные связи и т.п.

В тексте «Кодзики» соотношение примеров «прямого следования» и «обратного следования» синтагмограмм более 95% к менее 5% по сравнению с 50% и 50% в текстах на классическом китайском языке (указано Х.Исидука).

Такое преобразование примеров «прямого следования» синтагмограмм объясняется, на наш взгляд, тем, что японские филологи делали в VII-VI11 вв. еще только первые шаги в поисках путей японизации китайского текста на уровне фразеограммы и, найдя некоторые из них, использовали их весьма активно, что в первую очередь относится к служебному элементу/й".

Вот почему Нориюки Кодзима о таком употреблении ИТ сделал вывод, что оно наводит на мысль скорее не о заимствовании его из китайской литературы, а об использовании в качестве союза, правда, «еще несовершенного, изобретенного японцами в древности».

13) Немаловажное значение как средство японизации «Кодзики» имеют также инкорпорированные в текст памятника глоссы - примечания о прочтении наиболее трудных мест по-японски, сосредоточенные в первом и втором свитке. В первом свитке, наиболее архаичном по содержанию, таких примечаний в 2 раза больше, чем во втором свитке, причем 65% их объема записано слоговым фонематическим письмом (иероглифической каной).

14) Кроме того, в памятнике имеются пометы ровного высокого тона (£) и восходящего тона ф), которые также служили средством японизации текста «Кодзики» на морфологическом уровне (как одна из «морфем Вандриеса»).

В заключение автор приводит таблицу, в которой показана насыщенность различных тематических фрагментов глав основного текста памятника чертами, свойственными японскому языку. Эта таблица, в которой систематизируются данные X. Исидзука, имеет важное значение для определения языка памятника. Вызывает, однако, возражение тот факт, что «чисто китайский стиль письма» и «видоизмененный китайский стиль письма» - ведь это все же японский язык- называются стилями китайского языка в памятнике и тем самым смешиваются понятия письма и языка и последний сводится к плану выражения, тогда как именно анализ его содержательной стороны дает основание к правильному определению языка памятника.

В конце главы III делаются следующие выводы.

1. Итак, нами впервые были выявлены следующие способы японизации в Древней Японии (Ямато) текстов, записанных китайским иероглифическим письмом: 1) гетерографический способ с заучиванием текстов наизусть; 2) способ записи по-японски с использование китайских иероглифов в качестве морфемограмм или логограмм с факультативными примечаниями, указывающими с помощью иероглифов-силлабемог-рамм на чтение их по-японски; 3) способ записи иероглифами-силлабемограммами; 4) комбинированный способ записи иероглифами на морфемно-словесном и силлабемном уровне; 5) способ записи синтетическими синтагмограммами, т.е. чтение синтагм по-японски с соблюдением на письме китайского синтаксиса - порядка чтения (этот способ отчасти сохранился и в современном японском языке, например, в слове 'каку-но готоси' ('таким образом'), хотя на письме составляющие его морфемы сохраняют обратный по сравнению с обычным японским порядок их следования, характерный для китайского языка); 6) способ записи аналитическими синтагмограммами, японский порядок чтения которых при китайском порядке следования языковых единиц, обеспечивается перестановочными знаками.

2. Кроме того, были систематизированы выявленные японскими исследователями прежде всего X. Исидзука еще 14 приемов японизации китайского текста («камбун») «Кодзики» в рамках выявленных нами указанных выше способов. Но эти приемы были теоретически переосмыслены и определены по-новому как формирующие стиль записи японского языка в результате применения китайского письма с четким разграничением понятий языка и письменности, в отличие от их нередкого совмещения в одном и том же понятии «камбун» («китайский текст») отечественными и зарубежными, в том числе и японскими, учеными.

3. Новым в нашем исследовании явились и проведенный в нем статистический анализ графем, позволивший конкретизировать частотность использования в тексте «Кодзики» этих приемов и, следовательно, их роль в данном памятнике, а также общая количественная характеристика графем в памятнике на основе статистического анализа, который позволяет судить о специфике японской гетерографической системы письма.

4. Все вышеизложенное позволяет, по нашему мнению, сделать фундированный вывод, что «Кодзики» написаны не на китайском, а на японском письменном языке периода его становления с использованием китайский гетерографии.

В Заключении автор диссертации следующим образом подытоживает результаты своих исследований.

В настоящей работе был разработан подход к изучению проблемы становления японского письменного литературного языка главным образом на материале историко-литературного памятника VIII в. «Кодзики» («Запись о деяниях древности»).

Анализ текста «Кодзики», первого, полностью сохранившегося до наших дней японского письменного памятника, составленного в 711- 712 гг., позволяет утверждать, что он написан на японском языке, а не на китайском, как это было традиционно принято в большинстве случаев считать до настоящего времени, т.е. этот памятник был предназначен для внутри- и межплеменного общения в Японии.

Автор стремился объяснить некоторые факты из истории формирования японского письменного литературного языка с точки зрения теории письменности.

Поскольку китайский письменный язык в IV-VI11 вв. в Японии применялся как средство внутри- и межплеменного общения, текст «Кодзики» воплощает в себе особенности двух языков, записанных иероглифами, - японского и китайского, имеющих разную структуру.

Автор отмечает несколько способов, использованных О-но Ясумаро при записи текста со слов сказателя Хиэда-но Арэ. Некоторые его фрагменты по своему характеру отличаются от текста на китайском языке в плане выражения только по контексту. Графемы в этих фрагментах использованы составителем «Кодзики» как гетерограммы (знаки чужого языка), имеющие значения характерные не для китайского, а для японского языка, в большинстве случаев более узкие.

Японцы знали китайский язык главным образом визуально. Ге-терограммы в таких текстах «Кодзики» имели далеко не полные соответствия в разговорном языке, а порой вообще не имели никаких аналогий.

Другими словами, китайские знаки письма, утратив способность обозначать логограммы и морфемограммы, каковой они

обладали в китайском письменном языке («вэньянь»), превращались во вторичные видеограммы. Это объясняет тщетность предпринятых в последующие века попыток японских филологов реконструировать прочтение таких фрагментов текста.

В «Кодзики» содержатся также части, восходящие к китайским текстам буддийского содержания. В этих частях японские видеограммы упорядочены в соответствии с нормами скорее японского, чем китайского синтаксиса и снабжены морфемными и силлабемными аудиограммами (фонетиками), корелирующи-ми со своими аналогами в разговорном языке.

Кроме того, текст в «Кодзики», в особенности поэтические отрывки, записывается с помощью более стандартизированных силлабических аудиограмм. В этом случае имена и фамилии записываются логограммами, корни предикативов- морфемо-граммами, а все служебные элементы- морфемограммами и силлабемограммами, которые на письме часто оказываются совмещенными. Этот способ подготовил возникновение в последующие эпохи и становление японского письменного языка.

Для определения типа памятника с точки зрения письменности автор провел статистический анализ графем (на базе изданного в Японии иероглифического указателя к «Кодзики»).

В результате выяснения того, что по статистике впервые появляющихся иероглифов в тексте этот памятник занимает промежуточное положение между видеографическим и аудиогра-фическим типом письма.

Таким образом составитель «Кодзики» рационально комбинируя различные способы записи текста, создал труд на еще не стандартном японском письменном языке периода, когда последний приобретал характерную для него форму.

Перечисленные в выводах к последней главе 14 приемов японизации текста характеризуются в работе как средства его записи, их степень развития позволяет, по нашему мнению, судить об этапах формирования японского письменного литературного языка.

Для этой цели как установил автор, были использованы следующие способы:

1) использование гетерографии для записи японского пред-письма (видеографии) с одновременным запоминанием текста

(«ансё:сюги») с тем, чтобы сохранить его как целое в противовес китайской письменности;

2) способ записи на морфемно-логографическом уровне (использование китайских логограмм и морфемограмм для записи аналогичных японских слов и морфем);

3) способ записи на фонологическом (силлабемном) уровне (например, «амэ» («небо»);

4) смешанный способ записи на морфемо-логографическом и фонологическом (силлабемном) уровнях (напрмер, «арабуру» («буйствующий»), где первый иероглиф «ара» - является мор-фемограммой, а второй «бу» и третий «ру» - силлабемами);

5) способ записи на синтаксическом уровне синтетическими синтамограммами (предикативная группа как целостная синтаксическая единица с китайским порядком компонентов сказуемое непосредственно перед дополнением;

6) способ записи аналитическими синтагмограммами на синтаксическом уровне (использование различных перестановочных знаков со второй половины VIII в. в для обозначения японского порядка чтения логограмм в тексте, записанном китайскими графемами);

7) способ утверждения специфически японских функций китайских иероглифов на графическом уровне (выбор иерогли-фов-силлабемограмм в «Кодзики», аналогичных знакам, использованным в поэтической антологии «Манъё:сю:» («Изборник мириад листьев») VIII в. и в императорских рескриптах Древней Японии «сэммё:» - общепризнанных как памятники, написанные на японском языке, в отличаие от аналогичных знаков письменности, использованных в японском памятнике «Нихон сёки» («Анналы Японии»), записанных чисто китайским стилем письма («дзюнсуй камбун»).

Сочетание в одном и том же тексте грамматических и грамматологических признаков двух языков (билингвизм и диглоссии текста) представляет большой интерес с точки зрения развития общего языкознания, традиционно считающего, что каждый текст, как правило, представляет собой манифестацию только одного языка.

Синкретический характер языка и письменности «Кодзики», как и содержание этого памятника, имеют огромное значение с точки зрения завершения формирования семиотического меха-

низма японской мировоззренческой культуры, особенностей социальной психологии, в основе которой лежал синтоизм с его этическими и эстетическими нормами.

Концептуальной основой «Кодзики» является синтоистский «витализм», позитивная оптимистическая трактовка человеческой личности, причем под его влиянием буддизм в Японии получил своеобразный оптимистический оттенок - буддийский рай стал рассматриваться доступным человеку в случае его праведной жизни уже в бренном мире.

Ярко выраженный в «Кодзики» синтоистский пантеизм противоположен одностороннему детерминизму с его повышенным интересом к символическим объектам, характерным для монотеизма, направленному из центра на периферию, как это имело место в западной и в некоторых восточных культурах, в частности в китайской.

Значение сохранения и совершенствования, выявленного на материале языка и письменности «Кодзики» семиотического механизма японской культуры для развития Японии на современном этапе ее истории является особенно важным в связи с усилением мировых процессов интернационализации и глобализации, в которые в настоящее время все более активно вовлекается Япония. Его сознательное применение с соблюдением свойственного японской культуре баланса между традицией и инновациями должно позволить Японии в очередной раз успешно справиться со стоящими перед нею сложными проблемами.

Еще большую роль может сыграть японский феномен культуры, который нашел свое вполне зрелое воплощение в таких памятниках, как «Кодзики», если можно будет доказать, что он представляет собой реально моделируемое явление не только в Японии, но и в других странах, перед которыми стоят аналогичные проблемы.

Основное содержание диссертации получило отражение в следующих опубликованных работах:

1. О письме «Кодзики» в связи с проблемой становления японского письменно-литературного языка // Конференция молодых научных сотрудников и аспирантов Института народов Азии АН СССР. Тезисы докладов. М., 1965. С. 175-178.

2. Некоторые замечания о языке «Кодзики» (К проблеме становления японского письменно-литературного языка) // Народы Азии и Африки. 1966 № 3. С. 117-123, 264-265. 0,8 п.л.

3. A General Linguistic Approach to the Formation of Japanese Language Centering around «Kojiki», Transactions of the 13th International Conference of Orientalists in Japan. Tokyo, 1968. Vol. XIII. P. 113-115;

4. Кодзики-о тю:син-то суру вабун сэйрицу-ни тайсуру иппан гэнко-гакутэки апро:ти (Подход к становлению японского стиля письменного языка на материале «Кодзики») // Хо:гэн гаккай кайхо (Вестник по диалектологии). Токио, 1968. № 23. С. 1-6.

5. On the Problem of the Linguistic Levels in the Early Written Japanese // Transactions of the 14th International Conference of Orientalists in Japan. Tokyo, 1969. P. 21-23.

6. Специфика литературного двуязычия в древней Японии (К вопросу о характере чтения и записи текстов) // Народы Азии и Африки. 1969. № 2. С. 117-125, 261-262. 0,9 п.л.

7. О становлении японского письменного литературного языка на материале литературно-исторического памятника «Кодзики» («Запись о деяниях древности»), 712 // Вопросы семантики. Тезисы докладов (Дискуссия на расширенном заседании филологической секции Ученого совета Института востоковедения. Февраль 1971 г.). АН СССР, Институт востоковедения. М., 1971. С. 205-209.

8. Chinese Heterography and Formation of the Japanese Written Literary Language. On the Kojiki Material of Year 712 // Studies on the Japanese Culture, II. The Japan P.E.N. Club. Tokyo, 1973. C. 528-533. 0,8 п.л.

9. К вопросу об изучении в СССР истории японской национальной культуры (О литературном памятнике «Кодзики») // Проблемы Дальнего Востока. 1973. № 4. С. 184-186. 0,8 п.л.

10. Запись о деяниях древности. Введение и перевод фрагментов //Дневная звезда. Восточный альманах. Вып. 2. М., 1974. С. 415-448. 1,8 п.л.

11. К вопросу об изучении «Кодзики» («Запись о деяниях древности»), 712 г. // Письменные памятники Востока. Ежегодник, 1972. М., 1977. С. 241-254. 1,1 п.л.

12. Из «Записи о деяниях древности» («Кодзики») // Япония. Токио. 1968, № 8, с. 24; 1969, № 11, с. 67; 1972, № 15, с. 84; 1973, № 16, с. 62; 1974, № 17, с. 46.

13. [Рец.] Кс^га С2уИ квюда с^пусИ wydarzeh. Р12е1сгу1 z огуд1па!и ¡аропвкюдо I р^ркап ора^ъу! Wies!aw Ко!апвк1. Т. 1. Текв! I тСекву, 362 s., Т. 2. Przypisy, 273 s. Waгszawa: Panstгwowy wydawnIczny, 1986 (BIb!Iotheca типС1) // Народы Азии и Африки, 1988, №4. С. 191-196. 0,5 п.л.

14. Кодзики. Введение и перевод фрагментов // Альманах «Духовные истоки Японии», 1, М.: Толк, 1995. С. 11-50. 3 п.л.

15. «Кодзики» («Запись о деяниях древности») VIII в. и становление японского этноса, его языка и письменности. М.: Научная книга, 2002. 21 п.л.

16. «Кодзики» («Запись о деяниях древности»), VIII век. Фрагменты. Перевод с рец. проф. Итиро Кайнума // Фосфорическая луна. М.: Барс, 2002. С. 130 -196. 3 п.л.

17. «Кодзики» («Запись о деяниях древности»), VIII в. // Антология японской классической литературы VI11-XIX вв. СПб.: Азбука-классика, 2004. С. 14-27. 1 п.л.

Подписано в печать 23 07.04 Формат 60x84/16 Тираж 100 экз. Заказ № ^ ^

Издательский центр Института российской истории РАН 117036, Москва, ул. Дм. Ульянова, 19

о*

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Черевко, Кирилл Евгеньевич

ВВЕДЕНИЕ. Постановка проблемы

ГЛАВА I. ИСТОРИЯ ИЗУЧЕНИЯ «КОДЗИКИ»

1.1. Текстология памятника

1.2. История изучения языка памятника

ГЛАВА II. ВОПРОСЫ ПИСЬМЕННОСТИ И «КОДЗИКИ»

2.1. Общие вопросы

2.2. Возникновение письменности в Японии

ГЛАВА III. О ЯЗЫКЕ «КОДЗИКИ»

3.1. Этапы становления способов записи в связи с эволюцией чтения («камбун кундоку») и записи текстов

3.2. Закрепление в японском тексте новых функций и иероглифов и этапы становления японского письменно-литературного языка

3.3. Статистический анализ графем

Введение диссертации2004 год, автореферат по филологии, Черевко, Кирилл Евгеньевич

Кодзики" - ключ не только к японской мифологии, религии, истории, литературе, но и к самой Японии, к самим японцам. через нее же ("Кодзики") мы, как нельзя лучше,приближаемся к подлинно японскому и в современной Японии"?*

Актуальность исследования. Предлагаемое исследование представляется важным, поскольку "Кодзики" (712 г.) - это самый ранний письменный памятник японской культуры и вместе с тем памятник японского письменного языка и японской письменности.

Изучение этих вопросов является весьма актуальным, так как вплоть до настоящего времени не решена проблема, на китайском или на японском языке написан этот памятник, в котором использовались знаки китайского письма. При этом в связи со спецификой иероглифической письменности, основное назначение которой заключается в записи корневых морфем, выражающих представления и понятия, по сравнению с фонетической, характерной для индоевропейских языков, очень остро встают вопросы о разграничении языка и письменности (письма), а также о гетерографии как средства фиксации родного языка знаками, характерными и для чужого языка, в данном случае китайского.

Объект и предмет исследования. Объектом настоящего исследования является текст «Кодзики», а предметом — изучение характера использования китайской письменности в этом памятнике для записи японского устного языка и влияние ее на становление японского классического письменно-литературного языка.

Цель работы — определение языка «Кодзики» и выявление роли этого памятника в формировании японского письменно-литературного языка, в котором использовались знаки чужого, китайского письма (гетерографии).

Степень разработанности предмета исследования. Отечественные востоковеды специально этот предмет подробно не анализировали, хотя и высказывали разнообразные, подчас взаимоискючаю-щие мнения общего характера по данной проблеме, которые рассматриваются ниже. Наиболее близкой к предмету данного иссле Конрад Н. И. Японская литература в образах и очерках. М., 1991. С. 73. дования представляется докторская диссертация Е. М. Колпакчи «Древнеяпонский литературный язык по памятникам эпохи Нара» [VIII в.] (Л., 1945). Однако при частичном совпадении объекта ее исследования с нашим, предмет предлагаемого ниже исследования является другим. Это объясняется тем, что у Е. М. Колпакчи этим предметом служит японский литературный язык, взятый как уже сформировавшееся, ставшее образование, а у нас этот язык изучается ч в становлении и к тому же в специальном ракурсе — влияние на этот процесс китайской иероглифики.

Тем не менее работы отечественных востоковедов Н.И. Конрада, Е.М. Колпакчи, Е.Д. Поливанова, А.А.Пашковского, И.Ф. Вардуля, Н.И. Фельдман, В.М. Солнцева, Ю.В. Рождественского, И.С. Гуревич, В.М. Алпатова, Е.В. Маевского, А.Н. Мещерякова, Л.М. Ермаковой и др., а также таких специалистов по методологии научного исследования, как Г.П. Щедровицкий, Б.А. Грушин, Б.В. Сазонов, оказались весьма полезными и были учтены при разработке данной темы.

Из работ зарубежных японоведов наиболее важными для изучения предмета исследования, с нашей точки зрения, являются работы японских филологов ё. Яма да, К. Курано, Ю. Такэда, Н. Кодзима, X. Канда, ё. Ота, Н. Накада, Р. Коно, Т. Тояма и особенно X. Исидзука. Однако в своей работе мы стремились в ряде случаев конкретизировать, а в некоторых случаях обобщить или переосмыслить приводимые ими данные и оценки.

Информационная база. В качестве первичных источников были использованы рукописная копия самого раннего списка "Кодзики", хранящегося в храме Симпукудзи (г.Нагоя) "Симпукудзибон" (1371-1372 гг.), тексты памятника в восьмитомной серии "Кодзики тайсэй" ("Компендиум исследований "Кодзики"), Токио, 1956, издание критического текста "Кодзики" с комментариями Х.Канда и Ё.Ота в серии "Полное собрание японской классики", т. 1., Токио, 1968; публикация памятника в серии "Японская классическая литература", т.1., Токио, 1964*, издание "Кодзики" с комментариями Ю.Такэда (Токио, 1966) и К.Курано (Токио, 1966); издание "Кодзики" на трех языках - японском, китайском и английском Д.Цугита (Токио, 1928), а также другие переводы этого памятника на английский, немецкий и русский языки.

В качестве вторичных источников была изучена также литература о формировании древнеяпонского письменного языка, главным образом, на материале "Кодзики", обзор которой, приводимый ниже, позволяет выяснить состояние изученности проблемы и определить задачи исследования.

Методология исследования. Для разрешения в конкретной форме проблемы языка памятника в условиях противоречий между планом выражения (китайским) и планом содержания (японским)* в рамках диалектического метода и историко-структурного способа исследования, при котором формирование структурных компонентов становящейся системы изучается в исторической (диахронической) последовательности, в данной работе применена методика, т.е. совокупность технических способов и приемов, позволяющих снять эти противоречия на разных языковых уровнях с помощью специфических лингвистических средств и учитывающих также статистику текста памятника1.

Новизна исследования состоит как в постановке проблемы - определении языка "Кодзики", теме (предмете) исследования, так и в попытке выявить специфические средства превращения "китайского стиля письма" ("камбун") в текст, читаемый по-японски ("кундоку"), в частности благодаря необязательности соблюдения одного и того же порядка следования ("со:дзихо:") лексических и грамматических единиц в письменном и устном языке, необычного использования иероглифов, примечаний об использовании иероглифов как фонетиков и т.п.

Практическое применение и апробацию положения настоящей диссертации получили в качестве наиболее важной части нашего исследования «"Кодзики" ("Запись о деяниях древности") VIII в. и становление японского этноса, его языка и письменности» (М.: Научная книга, 2002), используемого для преподавания в Дипломатической академии МИД РФ, а также в курсах лекций по истории и культуре Японии в Московском государственном институте международных отношений МИД РФ, на философском факультете МГУ и в Государственном университете г. Любляны (Словения). Статьи и художественные переводы по теме диссертации были опубликованы в научной периодике и других, в том числе литературных, изданиях, а сама работа обсуждена и рекомендована к защите отделом языков Института востоковедения РАН.

Структура и объем работы подчиняется ее теме, сформулированной в заголовке исследования.

Во Введении ставится цель изучить характер письменности и письменного языка, главным образом, на материале "Кодзики" как в результате взаимодействия чисто китайского и видоизмененного китайского, т.е. японизированного китайского стиля письма в сочетании с сугубо фонетическим использованием китайских иероглифов. Глава I «История изучения "Кодзики"» посвящается исследованию как текстологии этого памятника, так и его языка и письменности. В этой главе подводятся итоги изучения «Кодзики», и определяются задачи, которые предстоит решить в настоящей работе. В Главе II «Вопросы письменности и "Кодзики"» и в Главе III «О языке "Кодзики"» рассматриваются вопросы языка памятника в связи с его письменностью. В конце каждой главы содержатся конкретные выводы, а в Заключении делаются общие выводы.

В диссертации имеются Приложение I «Фрагменты художественного перевода "Кодзики"», Приложение II «Некоторые вопросы этногенеза японцев и происхождения японского языка» и Приложение III «Иллюстрации и таблицы», а также Список использованной литературы в количестве 210 наименований.

Общий объем опубликованных работ автора по этой тематике составляет около 34 п.л.

Основное содержание диссертации получило отражение в следующих опубликованных работах:

1. О письме "Кодзики" в связи с проблемой становления японского письменно-литературного языка. Конференция молодых научных сотрудников и аспирантов Института народов Азии АН СССР. Тезисы докладов. М., 1965. С. 175-178.

2. Некоторые замечания о языке «Кодзики» (К проблеме становления японского письменно-литературного языка) // Народы Азии и Африки. 1966 № 3. С. 117-123, 264-265. 0,8 п.л.

3. A General Linguistic Approach to the Formation of Japanese Language Centering around "Kojiki", Transactions of the 13th International Conférence of Orientalists in Japan. Tokyo, 1968. Vol.XIII. P. 113-115;

4. Кодзики-о тю:син-то суру вабун сэйрицу-ни тайсуру иппан гэн-когакутэки апро:ти (Подход к становлению японского стиля письменного языка на материале "Кодзики") II Хо:гэн гаккай кайхо (Вестник по диалектологии). Токио, 1968. №23. С. 1-6.

5. On the Problem of the Linguistic Levels in the Early Written Japanese. Transactions of the 14th International Conférence of Orientalists in Japan. Tokyo, 1969. P. 21-23.

6. Специфика литературного двуязычия в древней Японии (К вопросу о характере чтения и записи текстов) II Народы Азии и Африки. 1969. №2. С. 117-125, 261-262. 0,9 п.л.

7. О становлении японского письменного литературного языка на материале литературно-исторического памятника "Кодзики" ("Запись о деяниях древности"), 712 // Вопросы семантики. Тезисы докладов (Дискуссия на расширенном заседании филологической секции Ученого совета Института востоковедения. Февраль 1971 г.). АН СССР, Институт востоковедения. М., 1971. С.205-209.

8. Chinese Helerography and Formation of the Japanese Written Literary Language. Onthe Kojiki Material of Year 712 // Studies on the Japanese Culture, II. The Japan P.E.N. Club. Tokyo, 1973. C.528-533. 0,8 п.л.

9. К вопросу об изучении в СССР истории японской национальной культуры (О литературном памятнике "Кодзики") II Проблемы Дальнего Востока. 1973. №4. С. 184-186. 0,8 п.л.

10. Запись о деяниях древности. Введение и перевод фрагментов II Дневная звезда. Восточный альманах. Вып.2. М., 1974. С.415-448. 1,8 п.л.

11. К вопросу об изучении «Кодзики» («Запись о деяниях древности»), 712 г. II Письменные памятники Востока. Ежегодник, 1972. М., 1977. С. 241-254. 1,1 п.л.

12. Из «Записи о деяниях древности» («Кодзики») II Япония. Токио. 1968, № 8, с. 24; 1969, № 11, с. 67; 1972, № 15, с. 84; 1973, № 16, с. 62; 1974, № 17, с. 46.

13. [Рец.] Kojzici Czyli ksiega dawnych wydarzeh. Przelozyl z oryginalu japonskiego i przypisaini opatrzyl Wieslaw Kotanski. T. 1. Tekst i indeksy, 362 s., T.2. Przypisy, 273 s. Warszawa: Panstrwowy Instytut wydawniczny, 1986 (Bibliotheca mundi) II Народы Азии и Африки, 1988, № 4. С. 191-196. 0,5 п.л.

14. Кодзики. Введение и перевод фрагментов II Альманах "Духовные истоки Японии", 1, М.: Толк, 1995. С.11-50. 3 п.л.

15. «Кодзики» («Запись о деяниях древности»), VIII в. и становление японского этноса, его языка и письменности. М.: Научная книга, 2002. 21 п.л.

16. «Кодзики» («Запись о деяниях древности»), VIII век. Фрагменты. Перевод с фрагментом рец. проф. Итиро Кайнума II Фосфорическая луна. М.: Барс, 2002. С. 130-196. 3 п.л.

17. «Кодзики» («Запись о деяниях древности»), VIII в. II Антология японской классической литературы VIII-XIX вв. СПб.: Азбука-классика, 2004. С. 14-27.1 п.л.

Заключение научной работыдиссертация на тему ""Кодзики" ("Запись о деяниях древности"), VIII в., и становление японского письменно-литературного языка"

Выводы:

1. Итак, нами впервые были выявлены следующие способы японизации в Древней Японии (Ямато) текстов, записанных китайским иероглифическим письмом: 1) гетерографический способ с заучиванием текстов наизусть; 2) способ записи по-японски с использование китайских иероглифов в качестве морфемограмм или логограмм с факультативными примечаниями, указывающими с помощью иероглифов — силлабемо-грамм на чтение их по-японски; 3) способ записи иероглифами — силлабемограммами; 4) комбинированный способ записи иероглифами на морфемно-словесном и силлабемном уровне; 5) способ записи синтетическими синтагмограммами, т.е. чтение синтагм по-японски с соблюдением на письме китайского синтаксиса — порядка чтения: этот способ отчасти сохранился и в современном японском языке, например, в слове У^Ъ % 'каку-но готоси' ('таким образом'), хотя на письме составляющие его морфемы сохраняют обратный по сравнению с обычным японским порядок их следования, характерный для китайского языка; 6) способ записи аналитическими синтагмограмма-ми, японский порядок чтения которых при китайском порядке следования языковых единиц, обеспечивается перестановочными знаками.

2. Кроме того, были систематизированы выявленные японскими исследователями прежде всего X. Исидзука еще 14 приемов японизации китайского текста («камбун») «Кодзики» в рамках выявленных нами указанных выше способов. Но эти приемы были теоретически переосмыслены и определены по-новому как формирующие стиль записи японского языка в результате применения китайского письма с четким разграничением понятий языка и письменности, в отличие от их нередкого совмещения в одном и том же понятии «камбун» («китайский текст») отечественными и зарубежными, в том числе и японскими, учейыми.

3. Новым в нашем исследовании явились и проведенный в нем статистический анализ графем, позволивший конкретизировать частотность использования в тексте «Кодзики» этих приемов и, следовательно, их роль в данном памятнике, а также общая количественная характеристика графем в памятнике на основе статистического анализа, который позволяет судить о специфике японской гетерографической системы письма.

4. Все вышеизложенное позволяет, по нашему мнению, сделать вывод, что «Кодзики» написаны не на китайском, а на японском письменном языке периода его становления с использованием китайский гетерографии.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

1. Maraini F. Japan and the Future: Some Suggestions from Nihonjin-ron Literature. Riv. intern, di scienze econ. e com- merciali. Milano, 1975. a. 22. №7/8. P. 661-662.

2. Lebra T. Japanese Pattern of Behavior. Honolulu, 1976. P. 271-287. 3 Японский феномен. M., 1996. С. 154-155.

4. Ср. Там же. С. 152; Бертон П. Как вести переговоры с японцами? II Японский опыт для российских реформ. Вып. 6. М., 1996. С. 79. (перевод с английского К. Е. Черевко).

5. Ср. Молодяков В. Е. В поисках своего лица (размышления о национальной самоидентификации японцев II Япония: снова на марше? М., 2001. С. 242, где выражается уверенность, что "золотая середина" вновь будет обречена, тем более, что "современное японское общество в основе своей глубоко стабильно и неплохо застраховано от любого экстремизма".

6. Doi Takeo. The Anatomy of Self, the Individual versus society. Tokyo, 1986. P. 13.

7. Ср. Молодякова Э. В. Государственная политика по сохранению культурных ценностей II Японский опыт для российских реформ. Вып. 2. М., 2000. С. 74-75.

Список научной литературыЧеревко, Кирилл Евгеньевич, диссертация по теме "Языки народов зарубежных стран Азии, Африки, аборигенов Америки и Австралии"

1. Азербаев Э. Г. Вопросы японо-тюркских языковых связей // Автореферат дисс. на соиск. уч. ст. к филол. н. Алма- Ата. 1975.

2. Арутюнов С. А. К оценке роли миграций в древней истории Япо-нии//Советская этнография. 1960. №1 £,66-67.

3. Арутюнов С. А. Этническая история Японии на рубеже нашей эры // Восточно-Азиатский этнографический сборник II. М., 1961.

4. Астон В. Г. История японской литературы Владивосток, 1904. С. 1112.

5. Бернштам А Н., Кюнер Н. В. Н. Я. Бичурин (Иакинф) и его труд "Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена" Введение к одноименной работе Н. Я. Бичурина. Т. 1. М. -Л., 1950.

6. Бертон П. Как вести переговоры с японцами? // Японский опыт для российских реформ. Вып. 6. М., 1996 (перевод с английского К. Е. Че-ревко).

7. Бунаков Ю. В. Китайская письменность // Китай. М. 1940.

8. Вановскии А А Кадзан то тайе (Вулканы и солнце) Токио, 1955.

9. Вардуль И. Ф. Очерки потенциального синтаксиса японского языка М., 1964.

10. Вареное А В. Функционировал ли "Шелковый путь" в бронзовом веке? Новосибирск, 1983.

11. Вопросы советской науки Проблемы образования и развития литературных языков АН СССР. М , 1957.

12. Воробьев М. В. Древняя Корея. М., 1961.

13. Воробьев М. В. Древняя Япония. М., 1961.

14. Воробьев М. В. Япония III-VII вв. М., 1958.

15. Восточный Туркестан в древнем и раннем средневековье. М., 1992.

16. Восточный Туркестан в древности и раннем средневековье. М., 1988.

17. Гвоздев А. Н. Избранные работы по орфографии и фонетике. М., 1963.

18. Горегляд В. Н. Японская литература VIII-XVI вв. Начало и развитие традиций. СПб.: Центр "Петербургское востоковедение", 1997.

19. Григорьев М. П. Древнейший памятник японской литературы "Кодзи-ки" // "На Востоке". Токио, 1935.

20. Грушин Б. А О приемах и способах воспроизведения в мышлении исторических процессов развития / Дис. на соиск. уч. ст. к. филос . н. М.: МГУ. 1957.

21. Грушин Б. А Очерки логики исторического исследования. М.,1961.

22. Грушин Б. А Процесс развития (логическая характеристика категории в свете задач исторической науки) // Проблемы методологии и логики науки, Томск, 1962.

23. Гуревич И. С. Сложные глаголы в китайском языке IN-V вв. // Спорные вопросы строя китайского языка. М., 1965.

24. Гумилев Л. Н. Ритмы Евразии. Эпохи и цивилизации. М., 1993.

25. Гумилев Л. Н. Хунну. М., 1960.

26. Деревянко Е. И. Тюркские элементы в погребальном обряде амурских племен -1 тыс. до н. э. Новосибирск, 1970.

27. ДжарыЛ"Гаси?нова Р. Ш. Этногенез и этническая история корейцев по данным эпиграфики (Стелла Квангэтхо-вана). М., 1979.

28. Дзайцу Н. Кана. Нихон рэкиси дайдзитэн (Энциклопедический словарь по истории Японии). Т. 4, 7, Токио, 1985.

29. Дзидайбэцу кокуго дзитэн Дзёдайхэн (Словарь отечественного языкознания. Древность). Токио, 1971.

30. Дирингер Д. Алфавит. М., 1963.

31. Дьяконов И. М. О письменности II Дирингер Д. Алфавит. М., 1963.

32. Дьяконов И. М., Лившиц В. А. О языке документов из древней Нисы II Вопросы древней истории. 1956. №4. С. 112-113.

33. Ежегодник "Записи о древних деяниях". Токио, 1953.

34. Ежегодник "Кодзики". Токио, 1960.

35. Ежегодник "Кодзики". Токио, 1957.

36. Елисеев С. Г. Японская литература. Вып. 2. Петроград, 1920. (Литература Востока).

37. Ельмслев Л. Пролегомены к теории языка. Новое в лингвистике. М., 1960.38. Ёсидзава Ёсинори. Кокугоси гайсэцу (Очерки истории родного языка). Токио, 1931.1

38. Запись о древних деяниях. Молитвословия. Токио, 1964.

39. Иакинф (Бичурин). Китайские известия о народах, обитавших в Средней Азии и Южной Сибири в древние времена. М. Т. 2.

40. Икэгами Дз. Манъёгана. Нихон рэкиси дайдзитэн (Энциклопедический словарь по истории Японии). Т. 7. Токио, 1985.

41. Иллич-Святыч В. М. Опыт становления ностратических языков. Словарь. Т. 1-3. М., 1973-1984.

42. Иофан Н. А Культура древней Японии. М., 1974.

43. Исидзука X. Кодзики. Котоба-но кэнкю .«("Кодзики. Изучение языка). Токио, 1969. /

44. Исидзука X. Хонгё/кара варитю:-э буммяку-га цудзуку хё:ки кэйсики (Форма записи с переводом текста с основных строк в глоссы) // Ко-кугогаку. Токио, 1967. №70. С. 1. ^

45. Истрин В. А Некоторые вопросы теории письма (типы письма и их связь с языком) // Вопросы языкознания. 1953. №4. С. 110.

46. Истрин В. А Развитие письма. М., 1961.

47. Колпакчи Е.М. Древнеяпонский литературный язык по памятникам эпохи Нара. Диссертация на соискание уч. ст. доктора филологич. наук. Л., 1945.

48. Колпакчи Е.М. Очерки по истории японского языка. Морфология глагола. Т. 1. М.-Л., 1956.

49. Камэи Такэси. Кодзики*га ёмэру ка (Можно ли прочесть "Кодзики"?). Кодзики тайсэй. Т. 3. Токио, 1956.

50. Киле М. Б. Образные слова нанайского языка. Л., 1973.

51. Киселев С. В. Из истории китайской черепицы // Советская археология. 1959. №3. С. 170-177.

52. Киэда М. Грамматика японского языка. М., 1958.

53. Киэда М. Грамматика японского языка. Т. Н. М., 1959

54. Кляшторный С. Г. Древнетюркские рунические памятники как источник для истории Средней Азии II Автореферат дисс. на соиск. уч. ст. к. и. н. М., 1962.

55. Кнорозов Ю. В. Древняя письменность Центральной Америки // Советская этнография. 1952. №3. С. 107.

56. Кнорозов Ю. В. Письменность индейцев майя. -АН СССР. М. -Л., 1963.58. "Кодзики" (Записи о деяниях древности) / Перевод Е. М. Пинус. СПб., 1994.

57. Кодзики II Япония сегодня. 1969. №11. С. 67.

58. Кодзики нэмпо: (Ежегодник Кодзики). Токио, 1960-1975.

59. Кодзики тайсэй (Компендиум исследований "Кодзики). Т. 1. Токио,1956.

60. Кодзики тайсэй (Компендиум исследований "Кодзики"). Сб. 3. Токио,1957.

61. Кодзима Нориюки, Дзёдай нихон бунгаку то тк^укжу бунгаку (Древняя японская литература и литература Китая). Токио, 1962.

62. Коно Рокуро. Кодзики-ни-окэру кандзи-но си&;(Использование китайских знаков в "Кодзики". "Кодзики тайсэй" (Компендиум в изучении "Кодзики"). Т. 3. Токио, 1957.

63. Конрад Н. И. Запад и Восток. М., 1966.

64. Конрад Н. И. Избранные труды. История. М., 1974.

65. Конрад Н. И. Японская литература в образцах и очерках. Мм 1991.

66. Коростовцев М. А., Истрин В. А. Возникновение и развитие письма. М.: Наука, 1965II Вопросы истории. 1967. №2. С. 173.

67. Кузнецов Ю. Д., Навлицкая Г. Б., Сырицын И. М. История Японии. М„ 1988.

68. Курано Кэндзи. "Кодзики". Курано Кэндзи когтю: (Критическое издание и комментарий (Кэндзи Курано). Токио, 1966.

69. Кюнер Н. В. Исторический очерк развития основ китайской материальной культуры в связи с выяснением роли последней в жизни других народов на Дальнем Востоке. 4.1. Владивосток, 1903.

70. Кюнер Н. В. Китайские известия о народах Южной Сибири, Центральной Азии и Дальнего Востока. М., 1961.

71. Левин М. Г. Этническая антропология Японии. М., 1971.

72. Лингвистическая типология и восточные языки. М., 1965.

73. Литвинский Б А. Древние кочевники "Крыши мира". М., 1972.

74. Литвинский Б. А. Орудия труда и утварь из могильников Западной Ферганы. М., 1978.

75. Лихачев Д. С. Текстология. Краткий очерк. М. -Л., 1964.

76. ЛО ИВАН СССР. Ф. 65. Оп. 1. №1. (XIX-XX вв.).

77. Лоукотка Ч. Развитие письма. ИЛ. М., 1950.

78. Малявкин А. Г. Согдийский торговый союз И Информационный бюллетень Международной ассоциации по изучению истории культуры Средней и Центральной Азии. Вып. 15. М., 1988.

79. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 3.

80. Маршак Б. И. Согдийское серебро. Очерки по восточной торевтике. М., 1971.

81. Узда Масааки. Кикадзин (Пришельцы). Токио: Тюо коронся, 1965.

82. Мещеряков A H. Японское общество и ранний буддизм II Буддизм в Японии. М., 1993.

83. Мики Ю., Фукунага С. Кокугогакуси (История национального языкознания). Токио, 1966.

84. Иноуэ Мицусада. Нихон кокка-но кигэн (Происхождение японского государства). Токио: "Иванани сетэн", 1966.

85. Молодяков В. Е. В поисках своего лица (размышления о национальной самоидентификации японцев // Япония: снова на марше? М., 2001.

86. Молодякова Э. В. Государственная политика по сохранению культурных ценностей // Японский опыт для российских реформ. Вып. 2. М., 2000.

87. Накада Норио, Лингвистическое исследование книг со старыми пометами. 4.1. Токио, 1954.

88. Накадзава Кэммэй ^Кодзикирон (О "Кодзики"). Токио, 1929.

89. Нихон котэн бунгаку тайкэй (Большая серия японской классической литературы). Т. 1. Токио, 1958-1964.99. "Нихон секи" (Анналы Японии), 720 г.

90. Нихонго-но рэкиси (История японского языка). Т. 2. Токио, 1956.

91. Нихонго-но рэкиси, 1. Миндзоку-но котоба-но тандзё: (История японского языка, 1, Рождение языка этноса). Токио, 1965.

92. Окладников А П. Новые данные по истории Прибайкалья в тюркское время (Согдийская колония на р-Унге?) II Тюркологические исследования АН СССР. М., 1963.

93. Окладников А. П. Олень золотые рога. Хабаровск, 1989.

94. Оно Сусуму. Нихонго-но кигэн (Происхождения японского языка). Токио, 1970.

95. Пак М. H. Описание корейских племен начала нашей эры // Советское востоковедение. 1961. №1.

96. Пинус Е. М. "Кодзики" запись о делах древности II Проблемы Дальнего Востока. 1973. №4.

97. Пинус Е. М. "Кодзики". Гл. 1. 4. 1. М., 1970. (Литература Востока и средние века).

98. Пинус Е. М. У истоков японской письменности // Кодзики (Записи о деяниях древности). СПб., 1994.

99. Попов К. А Об Идзумо-фудоки II Идзумо-фудоки. (Этнографическе описание провинции Идзумо). Перевод,111. комментарии и предисловие К. А Попова. Серия "Памятники письменности Востока", XIII. M., 1966.

100. Радуль-Затуловский Я. Б. Конфуцианство и его распространение в Японии. М. -Л., 1947.

101. Chamberlain В. H. Introduction. Ko-ji-ki, or Records of Ancient Matters // Transcations of the Asiatic Society of Japan. Supplement to yoLX. 1832. P. VI.

102. Сакуинхэн (Указатель) II Кодзики тайсэй. VIII. Токио, 1958.

103. Санкэй симбун. 1996. 21 янв.

104. Морисигэ Сатоси. Кодзики-но сико-сита сэкай (Мир, обрисованный в "Кодзики") II Кокуго кокубун (Киото). 1960. Т. 29. №8. С. 13-14.

105. Сборник памяти Е. А. Бертельса. М., 1964.

106. Сильбо Гомеро II Наука и жизнь. 1964. №11.

107. Соколов А. Система письма в Японии, ее история и современное состояние II Автореферат дисс. на соиск. уч ст. к. филол. н. М., 1952.

108. Соколов А. Н. Наблюдение над эволюцией письменного обозначения канго. Сб. трудов по языкознанию. №3. М., 1963.

109. Спеваковский А. Б. "Айнская проблема" и айны в этнической истории дальневосточного региона на основании новейших данных. СПб., 1992 (машинописная рукопись).

110. Старостин С. А. Алтайская проблема и происхождения японского языка. М., 1991. С. 3,116 В. М. Иллич-Свитыч II Этимология. 1964. М., 1965; Этимология. 1966. М., 1968).

111. Стеблин-Каменский М. И. История скандинавских языков. М. -Л., 1953.

112. Степугина Т. В. Китай в конце III начале I в. до н. э II Всемирная история. Т. Н. Гл. XV. М., 1956.

113. Сыромятников Н. А. Древнеяпонский язык. М., 1972.

114. Такэда Юкити. Кодзики.Токио, 1966. t>

115. Токиэда М., Кокугонаку Гэнрон (Курс отечественного языкознания). Токио, 1957.129. Ёсида Тэйкити. Теория общности происхождения японцев и корейцев// Гэндай-но эсупури. 1966. №11. С. 81.

116. Уемов А. И. Вещи, свойства, отношения. М., 1963.

117. Фельдман Н. И. Иероглифы в современной японской письменности И Японско-русский учебный словарь иероглифов. М., 1956. С. 27.

118. Формозов А. А. Сосуды со знаками энеолита и бронзы и история письменности II Вестник древней истории. 1963. №2. С. 180-183.

119. Фридрих И. Дешифровка забытых письменностей и языков / Пер. с нем. М., 1961.

120. Фридрих И. Дешифровка забытых письменностей и языков / Пер. с нем. М., 1961. «

121. Хасимото С. Дзёдай токуски канадзукаи кэнкю ï (Изучение особого употребления в древности азбуки "кана"). Токио, 1954.

122. Хасимото Синкити, Дзёдайго-но кэнкю¡(Исследование древнего языка). Токио, 1952.

123. Хасимото Синкити. Дзёдай токусю канадзукаи кэнкю (Изучение особого употребления в древности азбуки "кана"). Токио, 1954.

124. Цугита Дзюн. Ваканъэй самбун тайроку Кодзики (Параллельные японский, китайский и английский текср>1 "Кодзики"). Токио, 1928.

125. Цукахара Тэцуо, ОдёУбунсё^/^но ссдо^тэки кэ&сзй (Творческое формирование текстов эпохи правления императоров) // Кокуго кокубун. Киото, 1966. №6(382). С. 275.

126. Цукисима Хироси. Хэйан дзидай-но камбун кундоку-ни цукитэ-но кэн-кю »(Изучение чтения по-японски китайского письма периода Хэйан). Токио, 1965.

127. Черевко К. Сорэн-ни окэру нихон-но кобункэн-но кэнкю (Изучение в Советском Союзе японских историко-литературных памятников) // Бюллетень "Сорэмпо дзидзё". №1248. Токио, 1965.

128. Черевко К.Е. «Кодзики» («Запись о деяниях древности»), VIII в. II Антология японской классической литературы VIII-XIX вв. СПб.: Азбука-классика, 2004. С. 5-21.1 п.л.

129. Черевко К.Е. «Кодзики» («Запись о деяниях древности»), VIII в. и становление японского этноса, его языка и письменности. М.: Научная книга, 2002. 21 п.л.

130. Черевко К.Е. «Кодзики» («Запись о деяниях древности»), VIII век. Фрагменты. Перевод с фрагментом рец. проф. Итиро Кайнума // Фосфорическая луна. М.: Барс, 2002. С. 130-196. 3 п.л.

131. Черевко К.Е. Запись о деяниях древности. Введение и перевод фрагментов II Дневная звезда. Восточный альманах. Вып.2. М., 1974. С.415-448. 1,8 п.л.

132. Черевко К.Е. Из «Записи о деяниях древности» («Кодзики») II Япония. Токио. 1968, № 8, с. 24; 1969, № 11, с. 67; 1972, № 15, с. 84; 1973, № 16, с. 62; 1974, № 17, с. 46.

133. Черевко К.Е. К вопросу об изучении «Кодзики» («Запись о деяниях древности»), 712 г. // Письменные памятники Востока. Ежегодник, 1972. М., 1977. С. 241-254.1,1 п.л.

134. Черевко К.Е. К вопросу об изучении в СССР истории японской национальной культуры (О литературном памятнике "Кодзики") II Проблемы Дальнего Востока. 1973. №4. С. 184-186. 0,8 п.л.

135. Черевко К.Е. Кодзики. Введение и перевод фрагментов II Альманах "Духовные истоки Японии", 1, М.: Толк, 1995. С.11-50. 3 п.л.

136. Черевко К.Е. Некоторые замечания о языке «Кодзики» (К проблеме становления японского письменно-литературного языка) II Народы Азии и Африки. 1966 № 3. С. 117-123, 264-265. 0,8 п.л.

137. Черевко К.Е. О письме "Кодзики" в связи с проблемой становления японского письменно-литературного языка. Конференция молодых научных сотрудников и аспирантов Института народов Азии АН

138. СССР. Тезисы докладов. М., 1965. С. 175-178.

139. Черевко К.Е. Специфика литературного двуязычия в древней Японии (К вопросу о характере чтения и записи текстов) II Народы Азии и Африки. 1969. №2. С. 117-125, 261-262. 0,9 п.л.

140. Шавкунов Э. В. Приморье и соседние с ним районы Дунбэя и Северной Кореи в I-III вв. н. э. II Труды Сибирского отделения АН СССР. Дальневосточный филиал. Сер. историч. Т. 1. Саранск, 1959.

141. Шавкунов Э. В. Согдийская колония в Приморье Vlll-Х вв. II Материалы по этнокультурным связям народов Дальнего Востока в средние века. Владивосток, 1988.

142. Шавкунов Э. В. Согдийско-иранские элементы в культуре бохайцев ичжурчжэней II Проблемы древних культур Сибири. Владивосток, 1985.

143. Шавкунов Э. В. Сушэни праайны (К постановке проблемы). Владивосток, 1990.

144. Шаумян С. К. Проблемы теоретической фонологии. М., 1962.162. Шицзи. Гл. 123.

145. Щедровицкий Г. П. Методологические замечания к проблеме происхождения языка. Избранные труды. М., 1995.

146. Щедровицкий Г. П. Методологические замечания к проблеме типологической классификации языков II Лингвистическая типология и восточные языки. АН СССР. Институт народов Азии. М., 1995.

147. Щедровицкий Г. П. Методологический смысл оппозиции натуралистического и системодеятельностного подхода. Избранные труды. М., 1995.

148. Щедровицкий Г. П. Проблемы методологии системного исследования. Избранные труды. М., 1995.

149. Щерба Л. В. Избранные работы по языкознанию и фонетике. Т. 1. Л.,1958.

150. Эгами Намио. Гэсси то гёку (Юэчжи и нефрит) II Адзиа бункаси кэнкю

151. Исследования по истории культуры Азии). Токио, 1961.

152. Исида Эйти и др. Симпозиум "Нихон кокка-но кигэн" (Симпозиум

153. Происхождение Японского государства"). Токио, 1966

154. Юдин Э. Г. Как понимать объект и предмет научного познания II Политическое самообразование. 1967. №3. С. 94-95.

155. Ямада Ёсио. Кокугоси (История родного языка), Модзи- хэн (Том

156. Письменность"), Токио: Токо сёин, 1937.

157. Японский феномен М., 1996.

158. Chamberlain В. Н. Introduction. "Ko-ji-ki", or "Records of Ancient

159. Matters" // Transactions of the Asiatic Society of Japan. Supplement to vol. X. 1882. P. VI

160. Covell J., Covel! A. Korean Impact on Japanese Culture. Japan's Hidden

161. History. Hollyrn International Corp., New Jersy, Seul, 1990.

162. Doi Takeo. The Anatomy of Self: the Individual versus society. Tokyo,1986.

163. Edvln O. Reischauer, Marius B. Yansen. The Japanese today. Changeand Community. The Belcup. London. 1977,1988,1995.

164. Florenz К. Geschichte der japanischen Literatur. Leipzig, 1906.

165. Ishizuka Harumichi, Hongyo-kara warichu-e bummyaku-ga tsuzuku hyokikeishiki (A Form of Writing Down with the Translation of die Text from die Main Lines into Glosses)// Kokugogaku magazine. №70. Tokyo, 1967. P. 18.

166. Konishi Jinichi. A History of Japanese Literature. Vol. 1. The Archaic and

167. Ancient ages. Princeton University Press. Princeton and Chichester, 1984

168. Kojiki / Translated with Introduction and Notes by Donald Philippi. Tokyo,1968.

169. Kojiki / Translated and annotated by Inoue Shunji. Iwakyama, 1966.

170. Kojiki, or Records of Ancient Matters / Translated by Basil Hall

171. Chamberlain. "Transactions of the Asiatic Society of Japan". Tokyo, 1882. Suppl. to vol. X.

172. Komatsu Isao. The Japanese people. Origins of the people and thelanguage. Tokyo, 1962.

173. Kotanski W. Generic Denotations Accompaning Names of Gods and Menif the Kojiki Rocznik Orientalististyczny. T. 44. Z. 2.1985.

174. Lebra T. Japanese pattern of behavior. Honolulu, 1976.

175. Legge J. Confuccan Analets. Book 1. Ch. Ill Shanghai, 1856.

176. Maraini F. Japan and the Future: some Suggestions from Nihonjin-ron1.terature. Riv. intern, di scienze econ. e commercials. Miiano, 1975. a. 22. №7/8.

177. Maraini F. The Enchanted Castle of Safe Myths // Yearbook "This is Japan-1969 Tokyo, 1968.

178. Nakada Norlo. Kotembon-no kokugogakuteki kcnkyu (Linguistic

179. Research of Books with Old Usage Labels). Pan I. Tokyo, 1954.

180. Nihongo-no rekishl (History of die Japanese Language). Vol. 2. Tokyo,1965.

181. Pulleyblank E. A. Sogdian colony in Inner Mongolia // Tung Pao. Vol. XLI.1952.

182. Revue Internationale des Stüdes Basques. VII. 1913.

183. Sansom G, An Historical Grammar of Japanese Oxford, 1946.

184. Sanson G History of Japan to 1334. Stanford, 1964.

185. Schirokauer C. A Brief History of Japanese Civilization. Harcourt Press

186. College Publishers . Fort Worth, Philadelphia, San Diego, N. Y., Orlando, Austin, San Antonio, Toronto, Montreal, Sydney, Tokyo, 1993.

187. Seeley Ch. A History of Writing in Japan. Leiden, N. Y., Kophengavn,1. Köln. 1994.

188. Shuichi Kato A History of Japanese Literature. Vol. 1. The First Thousand

189. Years Kodasha international Ltd. Tokio, 1979.

190. Sueji Umehara. Ancient Mirrors and their Relationship to Early Japonese

191. Culture // Acta Asiatica. 1963. №4.

192. Takeda Takashi. Kanibun kaisyaku-no genri-to oyo (Principles and

193. Practical Usage of die Interpretation of Qhinese texts). Tokyo, 1965.

194. Tcherevko С. E. A General Linguistic Approach to the Formation of

195. Japanese Language Centering around "Kojiki". Transactions of the 13th International Conference of Orientalists in Japan. Tokyo, 1968. Vol. XIII.

196. Tcherevko С. E. Chinese Helerography and Formation of the Japanese

197. Written Literary Language. On the Kojiki Material of Year 712 // Studies on the Japanese Culture, II. The Japan P. E. N. Club. Tokyo, 1973.

198. Tcherevko С. E. On the Problem of the Linguistic Levels in the Early

199. Written Japanese. Transactions of the 14th International Conference of Orientalists in Japan. Tokyo, 1969.

200. Kyuya Tokumitsu, Jodai Nihon bunshoshi (The History of Ancient

201. Japanese Texts). Tokyo, 1964.

202. Classical Literature. The international Society for Educational Information, Tokyo.

203. Yamada Yoshio, Kojiki gaisetsu (The Kojiki Essay). Tokyo, 1941.

204. Zijood-Naraghi M A. Study on the Idea of the "Cosmic Mountain".

205. Regardim the Communication of Garden Culture between Ancient Japan and Persia // Transactions of the Conference of Orientalists of Japan. №XXXI. Tokyo, 1986.