Культура жизнеобеспечения тунгусо-маньчжуров

Иващенко, Яна Сергеевна

автореферат диссертации по культурологии, специальность ВАК РФ 24.00.01
диссертация на тему: Культура жизнеобеспечения тунгусо-маньчжуров

Год: 2011
Автор научной работы: Иващенко, Яна Сергеевна
Ученая cтепень: доктора культурологии
Место защиты диссертации: Санкт-Петербург
Код cпециальности ВАК: 24.00.01

450 руб.

Диссертация по культурологии на тему 'Культура жизнеобеспечения тунгусо-маньчжуров'

Полный текст автореферата диссертации по теме "Культура жизнеобеспечения тунгусо-маньчжуров"

На правах рукописи УДК 008 (571)

005007307

ИВАЩЕНКО Яна Сергеевна

КУЛЬТУРА ЖИЗНЕОБЕСПЕЧЕНИЯ ТУНГУСО-МАНЬЧЖУРОВ: СИСТЕМНО-СИНЕРГЕТИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ

Специальность: 24.00.01 - теория и история культуры

Автореферат

диссертации на соискание ученой степени доктора культурологии

1 2 Я Н В 2012

Санкт-Петербург 2011

005007307

Работа выполнена на кафедре теории и истории культуры Федерального государственного бюджетного образовательного учреждения высшего профессионального образования «Российский государственный педагогический университет им. А. И. Герцена»

Официальные оппоненты: доктор философских наук, профессор

Островская Елена Петровна; доктор культурологии, профессор Розенберг Наталья Абрамовна;

Защита состоится « 12 » марта 2012 г. в 14.00 часов на заседании Совета по защите докторских и кандидатских диссертаций Д 212.199.23 при Российском государственном педагогическом университете имени А. И. Герцена по адресу: 197046, Санкт-Петербург, ул. Малая Посадская, д. 26, ауд. 317.

С диссертацией можно ознакомиться в фундаментальной библиотеке Российского государственного педагогического университета имени А. И. Герцена, 191186, Санкт-Петербург, наб. реки Мойки, 48, корпус 5.

Научный консультант: доктор искусствоведения, профессор

Мосолова Любовь Михайловна

доктор культурологии, доцент Скоринов Сергей Нестерович

Ведущая организация:

Российский этнографический музей

О 9 ДЕК 2011

2011 г.

Автореферат разослан «.

Ученый секретарь Совета по защите докторских и кандидатских диссертаций, кандидат культурологии

В. Н. Бондарева

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Настоящее исследование посвящено изучению культуры жизнеобеспечения тунгусо-маньчжуров. Эта общность в составе России представлена сегодня такими народами, как эвенки, эвены, негидальцы, ороки, орочи, удэгейцы, ульчи, нанайцы, образующими общую языковую группу. Они создали в регионах Севера и приравненных к нему районах уникальные жизнеобеспечивающие системы, требующие всестороннего изучения. В отечественной культурологии (в рамках этнокультурологического подхода) культурой жизнеобеспечения называют такую подсистему культуры, которая выполняет функцию экологической адаптации человека к окружающей среде и выражается в организации поселения, сооружении жилища, производстве одежды и пищи. В практиках жизнеобеспечения, по мнению представителей этнокультурологического подхода (С.А. Арутюнова, Э.С. Маркаряна, Ю.И. Мкртумяна и др.), наиболее непосредственно отражаются состояния культуры, вмещающего её ландшафта и происходящие в этих системах изменения, поэтому она наиболее репрезентативна для изучения процессов изменения всей культуры.

Актуальность темы исследования. Обращение к проблеме культуры тунгусо-маньчжуров обусловлено рядом причин: необходимостью разработки и корректировки общей модели развития мировой культуры в аспекте развития адаптивно-адаптирующей деятельности человека; дезактуализацией единой национальной культуры и ростом центробежных тенденций в современном мире; рядом методологических и фактологических проблем в изучении культуры Сибири и Дальнего Востока.

Для мировой науки с конца XX в. характерна экологическая направленность, а также интеграция естественного, технического и социогуманитарного областей знаний в разработке имитационных моделей динамики человечества. Уже сформулированы основные концептуальные положения и алгоритм исследования в области проектирования таких моделей, существует значительный опыт изучения природно-экологического и общественно-экологического аспектов локальных адаптивно-адаптирующих систем, в том числе народов Сибири и Дальнего Востока. Каждое исследование по региональной или локальной культуре представляет собой вклад в разработку глобальной модели развития общества и в изучение масштаба влияния его адаптирующей способности на среду. Построение общей модели этих процессов должно корректироваться по мере накопления опыта в изучении новых региональных способов жизнеобеспечения и их эволюции. Несмотря на то, что с момента постановки данных проблем прошло

около 30 лет, общая картина, уточненная с учетом всевозможных моделей развития, пока не получена. Тем не менее изучение внебиологически выработанных способов обеспечения жизни людей на современном этапе становится еще более актуальным. До настоящего момента анализ данной проблемы в регионе Сибири и Дальнего Востока чаще сводился либо к рассмотрению на примере материальной культуры опыта взаимодействия общества с природой, либо к исследованию социально-экономических проблем народов Севера в составе российского государства. Притом объектом изучения являлся преимущественно тип культуры, сформированный в циркумполярной зоне. Но природа выступает, и в особенности сегодня, не единственным фактором изменения системы. Природный и культурный критерии следует рассматривать во взаимодействии. Кроме того, для получения общей картины культурно-исторического развития требуется изучение не только таких экстремальных, с точки зрения выживания, зон, как тундра, но и других районов Сибири и Дальнего Востока.

Современная социокультурная ситуация характеризуется противостоянием национального и локального, снижением значения единой национальной культуры в условиях роста активности этнических движений. Процессы децентрализации в России усугубляются международными связями и сотрудничеством на базе обмена опытом между представителями коренных малочисленных народов и различными ассоциациями. Эти события приводят к непроизвольному сопоставлению уровней жизни этнофоров различных государств и, как следствие, актуализации в памяти таких негативных моментов взаимодействия, как эксплуатация естественных ресурсов территории традиционного природопользования и насильственная ассимиляция. Это, несомненно, вносит деструктивность в развитие межэтнических отношений внутри полиэтнического государства. На фоне ощущения внешней поддержки (в отношении тунгусо-маньчжуров это, прежде всего, страны Юго-Восточной Азии, Америка и Канада) вместо поиска оптимальных способов внутреннего межэтнического взаимодействия правильным решением представляется противостояние или отчуждение в перспективе воссоединения с другим геополитическим пространством. Поэтому для принятия конструктивных решений в проектировании моделей развития национального государства требуется взвешенно оценить ход истории, учесть весь положительный и отрицательный опыт взаимодействия.

Зона Сибири и Дальнего Востока России выступала местом борьбы таких мощных империалистических центров за влияние в данном регионе, как англо-американский и российский; в неё были также включены страны Азиатско-Тихоокеанского региона. Эти процессы определили специфику

складывающихся здесь культурных комплексов и динамику культурно-исторического процесса. Но большинство современных исследований, посвященных этнокультурам этого обширного ареала, представляют собой либо опыт рефлексии современной наукой традиционных культур региона, либо акцент переносится на историю заселения края русскими. Изучение самих форм взаимодействия коренного населения с переселенцами нередко ограничено лишь констатацией факта трансформации этнических констант, «деградации» их хозяйственной и ритуальной культуры. Несмотря на наличие значительного объема литературы о народах, проживающих в Сибири и на Дальнем Востоке, их культура по-прежнему остается малоизученной областью. Большинство работ, посвященных исследованию этой территории, носят эмпирический характер, а накопленная информация нуждается в систематизации. Ряд важнейших компонентов не нашел достаточного освещения в науке: лишь немногие авторы вкратце рассматривают мифоритуальные аспекты жизнеобеспечивающего комплекса, способы взаимодействия общностей регионов, а ведь именно они выступали и выступают главными регуляторами материально-практической и других видов деятельности народов.

Полевые исследования, проводимые сегодня с целью запечатлеть некоторые особенности их прежнего быта, отличного от быта русских переселенцев, уже затруднены и недостаточно репрезентативны. Главная причина заключается даже не в том, что в настоящее время осталось мало «свидетелей» прошлого этой культуры. Основной вопрос, который приходится решать, отбирая собранную информацию: что является реальным свидетельством этого прошлого, а что - результатом «обучения основам своей культуры»? Поэтому научно значимыми представляются в настоящий момент факты, отражающие современное состояние культуры, которые тоже требуют регистрации. Другая существенная проблема, связанная с источниками информации, относится уже к материалам этнографии, содержание которых не всегда отражает историческое развитие культуры. Это проявляется главным образом в том, что описанные в них явления часто не соотнесены с конкретным хронологическим периодом, а представлены как «бесконечно длящееся настоящее» или свидетельство «далекого прошлого» культуры. Эта хронологическая неопределенность затрудняет изучение объекта и в аспекте динамики, и внутри отдельного периода, поэтому требует применения реконструкции, которая, как справедливо отмечает С.Н. Иконникова, имеет вероятностный характер.

Объектом диссертационного исследования является культура жизнеобеспечения тунгусо-маньчжуров как способ человеческой деятельности,

связанной с созданием жилищно-поселенческого комплекса, производством одежды и пищи.

Предметом исследования выступают процессы формирования, трансформации и реактуализации способов жизнеобеспечения в ходе природно-экологической, общественно-экологической и социорегулятивной деятельности тунгусо-маньчжуров.

Цель исследования заключается в создании целостной дескрипции процессов социокультурной динамики материально-практического аспекта жизнеобеспечивающей подсистемы во взаимной корреляции с состоянием и изменением природного и социокультурного окружения, биосоциальных, социально-экономических, социально-политических и ритуально-символических типов отношений.

Для реализации данной цели выдвигается комплекс следующих задач исследования:

- на основе анализа историографии тунгусо-маньчжуров и теоретико-методологической базы изучения культуры жизнеобеспечения выявить лакуны в исследовании проблемы и определить перечень актуальных тем и вопросов, требующих рассмотрения;

- исследовать строение и принципы функционирования основных жизнеобеспечивающих подсистем тунгусо-маньчжуров на различных этапах развития их культуры;

построить типологию культуры жизнеобеспечения тунгусо-маньчжуров в аспекте природно-экологической, общественно-экологической и социорегулятивной подсистем культуры;

- изучить формы взаимодействия тунгусо-маньчжуров с вмещающим ландшафтом и принципы отражения этих процессов в других, не связанных с материальным производством, сферах культуры;

- выявить источники и способы проникновения в среду тунгусо-маньчжуров новаций, особенности отбора культурой воспринимающих элементов;

- описать механизмы стереотипизащш новаций: принципы их видоизменения на уровне формы и содержательной стороны и с учетом специфики культуры-реципиента;

- установить, каким образом отношения с конкретными типами культур повлияли на развитие культуры жизнеобеспечения тунгусо-маньчжуров;

- проанализировать на материале культуры жизнеобеспечения процессы внутрисоциального взаимодействия, обозначить их роль в обеспечении стабильного функционирования целой системы;

- выделить и рассмотреть в аспекте культурно-исторической динамики базовые единицы картины мира и их трансформацию с изменением способа материального производства и социокультурного контекста;

- выяснить, какие материальные артефакты, представления и символы, оставаясь в процессе культурогенеза наиболее устойчивыми, определяют специфику культуры тунгусо-маньчжуров;

- показать структурно гомологичные явления на уровне всех подсистем культуры: природно-экологичсской, общественно-экологической и социорс-гулятивной;

- выявить основные виды ценностей, характерных для каждого этапа развития, а также принципы аксиогснеза;

- дать оценку результатам российской колонизации и современным процессам реагауализации традиционной культуры в контексте экологической научной парадигмы; выявить значение этих событий для современных этнофоров;

- опираясь на выявленные механизмы социокультурной динамики, обозначить перспективы дальнейшего развития культуры тунгусо-маньчжуров.

Степень научной разработанности проблемы. Основополагающими для формулирования концепции настоящего исследования выступают труды по системному и системно-синергетическому анализу (М.С. Кагана, Э.С. Маркаряна, В.П. Бранского), исследования представителей этнокультурологического подхода (Э.С. Маркаряна, Ю.И. Мкртумяна, С.А. Арутюнова и др.), культурогснетические исследования (В.М. Массона, Л.Я. Флиера,) работы структуралистов, представителей функционального и семиотического подходов (Б. Малиновского, Ч.У. Морриса, Дж.П. Мёрдока, Ю.С. Степанова).

Безусловно важными для раскрытия проблематики исследования представляются работы, посвященные изучению отдельных культурных феноменов: общения и культурного диалога (М.М. Бахтин, М.С. Каган, B.C. Библер, И.И. Докучаев); пространственно-временных представлений (А.И. Осипов, B.JI. Каганский, A.B. Подосинов, Д.Н. Замятин, Дж. Голд, Б.В. Марков, С.Д. Домников); традиционной ментальности и ритуального поведения (А.К. Байбурин, П.Г. Богатырев, В.Я. Пропп, Ю.М. Лотман, К. Леви-Строс, В.Р. Кабо, Б.А. Рыбаков, С.Д. Домников, А.Л. Топорков, Е.А. Торчинов); механизмов трансформации культурной традиции (Э. Шилз, Э.С. Маркарян, C.B. Лурье, А.П. Марков); экономического и символического обмена (Ф. Бродель, С. Жижек, Ж. Бодрийар, Б.В. Марков, С.Д. Домников); природно-экологической адаптации (Л.Н. Гумилев, А.И. Першиц, Ю.И. Семенов, В.А. Шнирельман, Ф. Фернандес-Арместо, Л.И. Мечников); межплеменных

отношений в традиционном обществе (А.И. Першиц, Ю.И. Семенов, В.А. Шнирельман, А.И. Соловьев); реактуализации культурных традиций и этничности в современном мире (В.А. Тишков, A.B. Костина, В.Н. Давыдов, В.В. Симонова, В.Г. Целищева).

Проблема трансформации («модернизации») культуры тунгусо-маньчжуров под влиянием индустриального российского общества изучалась в работах этнографов и этнологов Т.В. Аткинсона, Г.А. Тилли, А. Мичи, Л.Я. Шренка, А. Кирилова, А.Ф. Янчева, культурологов С.Н. Скоринова и O.A. Ильяшевич, историка C.B. Бобышева, социальных и политических антропологов Д.Дж. Андерсона, В.А. Тишкова, Ю. Слёзкина, В.Н. Давыдова, В.В. Симоновой, В.Г. Целшцевой и многих других.

B.И. Михайлова, Е.А. Левковой, Н.Э. Посвалкж, С.З. Савина, В.А. Тураева,

C.Х. Хакназарова, К.Б. Клокова, С.А. Хрущева, H.A. Лопуленко, Л.И. Миссоновой и др.

Изучение этногенеза и этнической истории на материале объектов культуры жизнеобеспечения представлено в исследованиях Л.И. Шренка, И.А. Лопатина, С.М. Широкогорова, ЛЯ. Штернберга, М.Г. Василевич, В.Г. Ларькина, A.B. Смоляк, A.M. Певнова, А.Ф. Старцева, В.И. Дьяченко, Н.В. Ермоловой, A.C. Шубина, Е.К. Алексеевой и др. Проблема связи племен, выявленных и описанных в XIX - XX вв., с автохтонным населением юга Дальнего Востока изучалась А.П. Окладниковым, Э.В. Шавкуновым, Е.И. Деревянко, В.Е. Медведевым, М.В. Воробьевым, Е.А. Окладниковой, Н.Г. Артемьевой и др.

Вопросами классификации и типологии культуры тунгусо-маньчжуров занимались П.С. Паллас, П. Коллинз, Ф.С. Груздев, С.М. Широкогоров, И. Гапанович, C.B. Иванов, Г.М. Василевич, М.Г. Левин, Л.П. Потапов, H.H. Чебоксаров, A.B. Смоляк, Ю.А. Сем, З.П. Соколова, Н.В. Кочешков, В.А. Тураев, В.В. Подмаскин и др.

Дескриптивные исследования объектов культуры жизнеобеспечения тунгусо-маньчжуров, представляющие ценность для настоящего исследования, - это работы А.Ф. Миддевдорфа, Н.К. Бошняка, Р.К. Маака, А. Мичи, Л.И. Шренка, В.П. Маргаритова, Н.В. Слюнина, В.П. Врадия, В.Г. Богораза, В.И. Иохельсона, Б. Пилсудского, В.К. Арсеньева, И.А. Лопатина, Н.П. Никульшина, В.Б. Бооля, A.M. Золотарева, И.И. Козьминского,

Н.Г. Каргера, Я.И. Линдснау, В.Г. Ларькина, A.B. Смоляк, Ю.А. Сема, М.Г. Василевич, А.И. Мазина, У.Г. Поповой, В.А. Туголукова, A.C. Шубина, П.Я. Гонтмахера, А.Ф. Старцева, В.В. Подмаскина, Т.П. Роон, Т.Б. Матвеевой, Т.В. Мельниковой, Г.Т. Титоревой и др.

Хронологические рамки исследования: XVII - первое десятилетие XXI в. Нижняя граница периода - время начала русской колонизации Сибири и обращения её коренного населения, в том числе и отдельных представителей тунгусо-маньчжуров, в российское подданство и, главное, появление первых жизнеописаний племен, проживающих по другую сторону от уральских гор. В начале периода также формируется целый ряд рассматриваемых групп тунгусо-маньчжуров в районе Охотского побережья, Камчатки, Амуро-Сахалинского региона, образовавшихся на основе или при участии тунгусских общностей, потесненных в результате вторжения русских в районы Сибири. Но в случае необходимости и при наличии достоверных данных о связи археологических культур с современными народами тунгусо-маньчжурской языковой группы мы также обращаемся к материалам Сибири и Дальнего Востока, отражающим события с неолитической эпохи. Верхняя граница - рубеж современного этапа в развитии культуры тунгусо-маньчжуров, характеризующийся заметной противоречивостью и носящий черты культуры переходного периода.

На защиту выносятся следующие положения:

1. Систсмно-синергетический подход к изучению комплексов жизнеобеспечения как адаптивно-адаптирующей подсистемы культуры позволяет на другом уровне осмысления материала генерализировать данные археологии, этнографии, истории, языкознания, фольклористики, заложившие базу в изучении культуры Сибири и Дальнего Востока. Кроме типологической систематизации, изучения морфологии объекта исследования, системно-синергетический подход позволяет его представить интегративно и в широком территориальном, историческом и социокультурном контекстах. Во-первых, этот подход предполагает изучение культуры жизнеобеспечения как формирующейся и развивающейся в пределах ресурсной базы и топографии естественных ареалов. Во-вторых, представляется возможным ее исследование как системы, изменяющейся в разной степени и с учетом многообразных традиций на границах культурных ареалов. В-третьих, система обеспечения жизни предстает как управляемый посредством внутренних биосоциальных, социально-экономических, политических и ритуально-символических регуляторов механизм поддержания и воспроизводства жизни. И, наконец, этот подход к анализу культуры нацелен на выявление перспектив её развития.

2. В контексте природно-экологической подсистемы и в период натурального хозяйства культура жизнеобеспечения тунгусо-маньчжуров представлена двумя региональными типами: 1) охотники и оленеводы тундры и тайги; 2) рыболовы и зверобои бассейнов рек и морского побережья, каждый из которых содержит доминантный и переходный локальные подтипы. Материально-ресурсная база, строение и сезонное функционирование жизнеобеспечивающих комплексов доминантного подтипа отличается однородностью, обусловленной видом и структурой двух референтных моделей хозяйственной деятельности (охотничье-оленеводческого промыслового цикла и комплексного хозяйства рыболовов-охотников), реализующихся в двух территориально-географических и природно-климатических зонах. Доминантный подтел выделяет региональный тип как отдельную типологическую единицу. Введение переходных локальных моделей в типологическую систематизацию позволяет рассматривать формирование и развитие природно-экологической деятельности тунгусо-маньчжуров в культурно-исторической динамике. Переходные варианты формируются в нетипичных для исходных групп естественных ареалах, сочетают на уровне хозяйства и жизнеобеспечивающих комплексов традиции смежных доминантных типов или черты других культур, генетически неродственных тунгусо-маньчжурам. Признаки переходного типа наблюдаются в культуре жизнеобеспечения орочей, ороков, тундровых эвенов, низовых негидальцев, частично удэгейцев. Результаты типологии подтверждают выводы исследований этногенеза о происхождении этих локальных систем от двух доминантных типов при соучастии других неродственных тунгусо-маньчжурам народов циркумполярной зоны Восточной Сибири и крайнего Северо-Востока, а также автохтонов Амуро-Сахалинского региона.

3. Цельность типологической единицы на стадии натурального хозяйства определял инвариантный образ пространства-времени. Его формирование - результат концептуального освоения и присвоения пространства, соотносимого в ходе материально-практической деятельности с хронологическими единицами измерения его сезонных и топографических метаморфоз. Пространственно-временные представления, запечатленные в традиционном календаре, структурно однородны хозяйственному циклу, строению культуры жизнеобеспечения и отражены в духовной культуре народов. Охотники-оленеводы, кочевавшие в течение промыслового года по замкнутому круговому маршруту, повторяющему путь основного источника жизни - оленя, - выработали «круговую» модель жизнедеятельности. Полуоседлые рыболовы, промысловые пути которых радиально расходились от места положения их постоянного поселения, тянувшегося вдоль главной

кормящей субстанции и траектории перемещения в пространстве - реки, -основали «линейный» тип культуры жизнеобеспечения. «Круговое» и «линейное» у тунгусо-маньчжуров представлено в картине мира, планировке жилищно-поселснческого комплекса, способах раскроя и ношения одежды, их украшения орнаментом и мехом, а также ритуале и танце.

4. Модификация хозяйства, пространственно-временных представлений и культуры жизнеобеспечения на стадии натурального хозяйства была вызвана изменением условий природной среды, но потенциально заложена в структуре промыслового цикла. Переход оленеводов к морскому промыслу или рыболовству в условиях снижения ресурсов зоофауны - результат сезонных миграций к побережью в связи с нуждами оленеводческого хозяйства. Выход речных рыболовов к морю - следствие наличия в структуре их хозяйственного года периода дефицита продовольствия и невозможности привычной промысловой деятельности.

5. В контексте общественно-экологической подсистемы процессы изменения культуры жизнеобеспечения были обусловлены тремя типами внешнесоциалыюго взаимодействия, обозначенными в типологической систематизации как проявления диалогичности, монолог-подражание и монолог-подчинение. Диалогичные формы отношений, при которых равенство участников определялось еще сходным уровнем развития их материального производства, наблюдались между кочевыми, бродячими и полуоседлыми группами Сибири и Дальнего Востока, ведущими присваивающее хозяйство (тунгусо-маньчжурами и самодийцами, кетами, хантами, юкагирами, коряками, нивхами, айнами, и др.) в пределах трех зон: Восточной Сибири, Северо-Восточной Азии и Амуро-Сахалинского региона. Их результатом являлись модификация или незначительное видоизменение и взаимообогащение каждой системы, в результате которых у них появились схожие черты и более оптимальные для ареала способы жизнеобеспечения. Последнее обеспечивалось главным образом заимствованием у автохтонов территории культурных форм, прошедших апробацию в пределах осваиваемого тунгусо-маньчжурами района.

границами ареала проживания участников - местом пересечения их коммерческих интересов, - а также типом хозяйства и образом жизни обеих сторон. У полуоседлых рыболовов бассейна р. Амур в результате взаимодействия с оседлыми народами Юго-Восточной Азии появлялись незначительные навыки земледелия и скотоводства, но эти виды деятельности только дополняли рыболовство и выступали еще не средством обеспечения жизни, а обслуживали ритуал и товарный обмен. Охотничье-оленеводческое хозяйство кочевников всё же послужило почвой для развития животноводства, следствием которого являлась структурная перестройка комплексов жилища и одежды и смена модели питания.

7. Тип отношения монолог-подчинение как способ отношения родовых и ряда племенных групп с локальными очагами государственной власти привел к ассимиляции и смене парадигмы исторического существования тунгусо-маньчжуров, но не на основе саморазвития, а в результате принятия навязанной им Россией модели модернизации. При этом типе коммуникации посредством научения и принуждения, а также комплекса административных мер, способствующих территориальному закреплению бывших кочевых, бродячих и полуоседлых групп, происходит окончательный переход к производящему хозяйству и новым способам жизнеобеспечения, соответствующим представлению новой власти о цивилизованных его формах. Современный этап в развитии культуры народов Сибири и Дальнего Востока характеризуется попыткой реализации нового типа взаимодействия как антитезы прежним формам коммуникации, основанным на представлении о неравенстве культур; этот тип отношений в философско-антропологических, культурологических, педагогических, эстетических концепциях определяется как собственно диалог, который должен реализоваться на международном, национальном, региональном и межличностном уровнях общения.

8. Изменение системы в контексте монолога-подражания и, в особенности, монолога-подчинения не способствовало мобилизации потенциала саморазвития. Восприятие новаций сводилось к приобретению товаров, редуцирующих собственное трудоёмкое производство или его исключающих, а также использованию готовых технологий обеспечения жизни. Такие отношения, при которых природные объекты становились средством товарного обмена, а их эффективной добыче способствовали более совершенные заимствованные средства производства, привели к истощению природных ресурсов ареала проживания, разрыву естественно-экологической связи человека со средой обитания, утрате адаптивно-адаптирующей способности и формированию зависимости от внешнего обеспечения.

9. Динамика жизнеобеспечивающих систем и культуры тунгусо-маньчжуров в целом характеризуется чередованием этапов дифференциации культурной традиции и образования новых форм интеграции во всё более глобальные системы. Взаимодействие в сходных природно-географических условиях трех зон: Восточной Сибири, Северо-Восточной Азии и Приамурья родовых объединений тунгусо-маньчжуров с другими населяющими эти районы кочевыми, бродячими и полуоседлыми группами послужило причиной появления новых контактных групп или дочерних народов (таких, как эвены, долганы, энцы, нганасаны и др.), образовавших впоследствии вместе с материнскими группами в пределах ареала историко-культурные общности. На пути миграции тунгусов сформировались восточносибирская, северовосточная (чукотско-камчатская) и амуро-сахалинская историко-культурные общности. Раскол внутри них на новаторов и консерваторов происходил в момент столкновения общества с более совершенной системой, представленной скотоводами (бурятами и якутами), земледельцами (маньчжурами и китайцами), а также локальными очагами российской государственной власти. Изменению системы способствовало ее нестабильное положение на границе социокультурного пространства: в новую систему интегрировались в первую очередь проживавшие в непосредственной территориальной близости от неё малочисленные группы, не имевшие стабильных природных ресурсов. Современные центробежные процессы обнаруживают тенденцию к образованию новых форм транснациональной консолидации на основе территориального тяготения, решения социально-демографических и экономических проблем, а также реактуализации в политических и научных дискурсах прежних историко-генетических связей с более устойчивыми в плане экономического развития государственными образованиями.

10. Картина мира и типы ритуальной коммуникации производны не только от способов материально-практической деятельности, но и от моделей общественно-экологического взаимодействия и структурно однородны им. Способы проникновения в культуру жизнеобеспечения тунгусо-маньчжуров новаций - вооруженный захват имущества, натуральный обмен и поставка -прообразы схем, определенных как «захват», «обмен» и «поставка» в моделировании мифоритуальной культуры и шаманского пространства. Адаптация новаций в процессе монолога-подражания и монолога-подчинения содержит фазы контаминации традиций и новаций и вытеснения образцами доминирующей культуры традиционных моделей. Принцип «вытеснения» характеризует также трансформацию мифологической картины мира при её переходе к религиозной: божества религий доминирующего общества (маньчжуров, тюрко-монголов, русских) включались в пантеон природных

духов и со временем возглавили его, координируя и даже замещая функции прежних Хозяев и устанавливая своим местоположением мифологическую вертикаль. Переход к религиозной картине мира полностью не осуществился по причине секуляризации культуры в контексте процессов ее «советизации».

11. Анализ эволюции процессов внутреннего функционирования культуры жизнеобеспечения обнаруживает последовательное возникновение следующих видов антропологических различий: биосоциальных, социально-экономических, политических, профессионально-образовательных. С учетом этих различий развитие культуры тунгусо-маньчжуров представлено четырьмя стадиями: натурального хозяйства и недифференцированного социального целого; возникновения и роста экономической дифференциации общества; политической и профессиональной стратификации; реактуализации архаического потенциала в контексте экологической научной парадигмы. Последняя определяется как опыт рефлексии и попытка возрождения коренными народами, включенными уже в различные современные сообщества, собственных традиционных практик поддержания жизни с эвристической, коммерческой целью или в целях этнического самоопределения.

12. Концептуальным выражением природно-экологического, общественно-экологического и социорегулятивного типов функционирования системы является ритуально-символическая деятельность, интегрирующая разрозненные производственные и социальные практики в общую картину мира, а регулятором этих процессов выступают значения, нормы и ценности. Трансформация культуры жизнеобеспечения тунгусо-маньчжуров изоморфна эволюции сигнификативных и когнитивных процессов, ценностно-нормативной сферы их культуры. Изменение символического универсума шло путем дифференциации синкретического целого на гомологичные ряды дуальных оппозиций к образованию скоординированной, иерархически упорядоченной системы значений. На уровне социального космоса этап структуризации и иерархизации был представлен процессами социальной стратификации, послужившими основой и условием интеграции коренных народов Сибири и Дальнего Востока в современную социальную систему. Этапы развития аксиогенеза у этих народов показывают процессы постепенной автономизации ценности-субъекта, дематериализации ценности-объекта и движение ценности-действия от первобытного бессознательного синкретизма к рефлексивной системности как способу существования современного общества.

Научная новизна диссертации заключается в следующем:

- впервые реализован целостный анализ культуры жизнеобеспечения большой группы народов, образующих тунгусо-маньчжурскую языковую

группу, освещающий длительный и сложный переходный период их истории (XVII - XX вв.) и осуществленный во взаимной корреляции материально-практических, духовно-практических и духовно-теоретических аспектов культуры;

- построены типологии культуры в контексте взаимоотношений культура и природа, культура и другая культура, культура и социальный и символический космос, позволяющие анализировать процессы жизнеобеспечения в культурно-исторической динамике, охватить и систематизировать события большого исторического периода, а также упорядочить значительный корпус разнородного материала по этой культуре (археологического, этнографического, исторического, фольклорного и лингвистического) в синхроническом и диахроническом планах его рассмотрения;

- охарактеризованы в культурно-историческом аспекте основные модели жизнеобеспечивающих систем тунгусо-маньчжуров (охотничье-оленеводческой кочевой культуры тундры и тайги и культуры полуоседлых рыболовов и зверобоев бассейнов рек и морского побережья): изучены особенности их формирования в пределах и на основе ресурсов естественных ареалов, специфика строения и цикличного функционирования в контексте натурального хозяйства; описаны принципы модификации системы по мере изменения природно-экологического или социокультурного контекста, а также механизмы управления системой на уровне социорегулятивных практик;

- определен характер взаимодействия внутренних факторов и внешних предпосылок культурно-исторической динамики систем, детерминирующих смену этапов культурогенеза тунгусо-маньчжуров: натурального хозяйства и недифференцированного социального целого; возникновения и роста экономической дифференциации общества в условиях развития торговых отношений; появления политической и профессиональной стратификации социума в результате «внедрения» специализированной культуры; реактуализации архаического потенциала в контексте экологической научной парадигмы;

показан изоморфизм различных уровней бытия системы жизнеобеспечения (материального производства, социальных практик, языкового и символического универсума) на разных стадиях её развития;

- выявлены ценностные основания культуры тунгусо-маньчжуров на каждом этапе её развития и общие принципы аксиогенеза;

- введены в научный оборот новые этнографические и архивные данные по культуре тунгусо-маньчжуров.

Теоретико-методологические основы исследования. Целостное исследование системы жизнеобеспечения как способа человеческой

деятельности предполагает обращение к ряду фундаментальных методологических подходов, совокупность которых позволяет выявить определенные закономерности функционирования объекта исследования.

Методологическую основу и концептуальное построение работы определяет системно-синергетический подход Э.С. Маркаряна, позволяющий изучить процессы формирования адаптивно-адаптирующих типов в пределах конкретных природных ареалов, их изменение в результате связей с социально-историческим окружением, принципы поддержания системы в качестве интегративного целого. Этот подход предполагает выявление внешних факторов, активизирующих внутренний потенциал развития, рассмотрение объекта исследования в широком историко-культурном и ареальном контекстах. Культура жизнеобеспечения проанализирована сквозь призму методологических и концептуальных идей других представителей системного и синергетического подходов (М.С. Кагана, В.П. Бранского, С.Д. Пожарского, В.В. Васильковой), благодаря чему она представлена как подсистема в составе более глобальной системы, между которыми отмечаются системообразующие отношения и структурная однородность. С позиции методологии синергетического анализа показано последовательное чередование стадий дифференциации культурной традиции и возникновения новых типов интеграции, выявлен ряд аттракторов и показано прерывание саморазвития на определённом этапе.

Методологически значимым оказался эвристический потенциал компаративистики и, в частности, сравнительно-типологический, сравнительно-исторический, и историко-генетический методы, позволившие систематизировать и выстроить структурные компоненты объекта изучения в синхроническом и диахроническом планах их бытия. Стратегия сравнительно-типологической процедуры способствовала обобщению в типы различных способов упорядоченного взаимодействия общества с естественной средой, другими родами, племенами и государственными объединениями, а также выделению типов внутрисоциального взаимодействия. Сравнительно-исторический метод позволил обнаружить темпоральные изменения культуры жизнеобеспечения, а историко-генетический - отследить возможные источники происхождения отдельных элементов подсистемы и связь целой системы с другими историческими типами культур.

системы, отношения между этими значениями, образующими синтагматический ряд, в котором семантика каждого элемента обусловливается его окружением; нахождению изоморфных способу материально-практической деятельности, в частности, структуре хозяйственного производства, моделей когнитивных процессов или же структурно однородных биологическим ритмам человека мифоритуальных классификаторов изменения.

В соответствии с проблематикой исследования источниковедческая база представлена несколькими группами источников. Первую группу составляют вещественные артефакты: фотоматериалы и рисунки из монографий других исследователей культуры народов Сибири и Дальнего Востока.

Вторая группа источников - материалы собственных полевых исследований автора (интервью с информантами, фотодокументы), проводимых в период с 2000 по 2010 гг. в национальных населенных пунктах Солнечного, Комсомольского, Нанайского и Ульчского районов Хабаровского края (с. Кондон, с. Нижние Халбы, с. Бельго, с. Верхняя Эконь, с. Джари, с. Троицкое, с. Найхин, с. Сикачи-Алян, с. Софийское); в ходе подготовки исследования были опрошены также информанты, проживающие в г. Амурск, г. Комсомольск-на-Амуре Хабаровского края, г. Петропавловск-Камчатский Камчатского края.

Третью группу источников образуют архивные материалы Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (МАЭ РАН (Кунсткамера)), Российского государственного исторического архива (РГИА) и Государственного архива Хабаровского края (ГАХК).

Последняя группа источников представлена фольклорными и лингвистическими материалами, собранными исследователями языка и фольклора народов Сибири и Дальнего Востока, а также художественными и художественно-публицистическими текстами.

Теоретическая значимость. Данное исследование направлено на раскрытие новых возможностей изучения культуры жизнеобеспечения, региональных культур, а также стратегий типологической систематизации исторического материала. Материалы и выводы диссертации позволяют углубить понимание проблем адаптивно-адаптирующей деятельности человека, культурогенеза, процессов межкультурной и межэтнической коммуникации и сигнификации. Результаты исследования дают возможность раскрыть специфику культуры Сибири и Дальнего Востока, место коренных народов этого ареала в мировой культуре. Теоретико-методологическая база диссертации может выступать моделью изучения других локальных и региональных жизнеобеспечивающих систем и проблем социокультурной динамики.

Практическая значимость исследования определяется его актуальностью, научной новизной и выводами прикладного характера. Его результаты могут быть использованы в разработке общей концепции развития Сибири и Дальнего Востока, реализации программ сохранения культурно-исторического наследия, стратегии развития межэтнических отношений в регионах, туристических и иных коммерческих проектов, связанных с использованием ресурсов этнической культуры; в учебно-педагогической деятельности при разработке курсов по культурологии, культурной антропологии, истории мировой и русской культуры, теории и практике межкультурной коммуникации, методологии изучения культуры, спецкурсов по истории культуры народов Сибири и Дальнего Востока.

Апробация работы. Основные результаты, воспроизводящие общую стратегию и выводы исследования, отражены в сорока одной публикации, в том числе трех монографиях и двенадцати периодических журналах, включенных в перечень ВАК МОиН РФ (общий объем 77,13 п.л.). Монография «Семиотика еды (на материале традиционной нанайской культуры)», выполненная при финансовой поддержке РГНФ (проект № 09-01-88103 а/т), отмечена грамотой «Лучшее научное издание» в номинации «Культура народов Дальнего Востока» на 3-м Дальневосточном региональном конкурсе изданий вузов «Университетская книга 2011» (г. Владивосток).

Теоретические и практические аспекты исследования апробированы автором на научных мероприятиях (конференциях, симпозиумах, собраниях) различного уровня:

- международных: «Лингвистика и межкультурная коммуникация: история, современность, перспективы» (Хабаровск, 2004 г.); «Дальний Восток: наука, образование XXI век» (Комсомольск-на-Амуре, 2004 г.); «История освоения Россией Приамурья и современное социально-экономическое состояние стран АТР» (Комсомольск-на-Амуре, 2007 г.); «Дальний Восток: Динамика ценностных ориентаций» (Комсомольск-на-Амуре, 2008 г.); «Семиотическое пространство Дальнего Востока» (Комсомольск-на-Амуре, 2009 г.); «Гуманизм XXI столетия: К идеологии самосохранения человечества» (Санкт-Петербург, 2009 г.); «Диалог культур -диалог о мире и во имя мира» (Комсомольск-на-Амуре, 2010 г.); «Дальний Восток России: сохранение человеческого потенциала и повышение качества жизни населения» (Комсомольск-на-Амуре, 2011 г.).

всероссийских и региональных: «Гуманитарные науки и современность» (Комсомольск-на-Амуре, 2003 г.); «Амурские рассветы» (Комсомольск-на-Амуре, 2003 г.); «Науки о человеке, обществе и культуре: История, современность, перспективы» (Комсомольск-на-Амуре, 2004 г.);

«Человек, общество и культура: проблемы исторического развития» (Комсомольск-на-Амуре, 2005 г.); «Дальний Восток: проблемы межкультурной коммуникации» (Комсомольск-на-Амуре, 2006 г.); «Дальний Восток: стратегия и тактика развития имиджа региона» (Хабаровск, 2009 г.); «Культура и туризм в современном мире: направления и тенденции развития» (Хабаровск, 2010 г.); IV Собрание Научно-образовательного культурологического общества (Санкт-Петербург, 2010 г.).

Внедрение результатов диссертационного исследования осуществлялось в период с 2005 по 2011 гг. в подготовке городских и районных мероприятий, посвященных культуре народов Приамурья, а также в практике преподавания ряда дисциплин и руководства научной и практической деятельностью студентов: докладами на региональных и международных конференциях, курсовыми и выпускными квалификационными работами, административно-управленческой практикой согласно учебным планам специальности 031401 -«Культурология», ОЗЗООО - «Культурология», 031203 - «Теория и практика межкультурной коммуникации», 035700.68 - «Теория и практика межкультурной коммуникации». Автором были разработаны и апробированы курсы лекций и практических занятий, опубликованы программы по культурной антропологии, исторической антропологии, теории и практике межэтнической коммуникации, сохранению природного и культурного наследия, экологии культуры народов Дальнего Востока, семиотике традиционной культуры, учебной практике по профилю и специализации (административно-управленческой), учебно-методические рекомендации по семиотике традиционной культуры.

Диссертация подготовлена, обсуждена и рекомендована к защите на заседании кафедры теории и истории культуры факультета философии человека Российского государственного педагогического университета им А.И. Герцена. Отдельные положения диссертации были обсуждены на заседании кафедры культурологии факультета культурологии, истории и связей с общественностью Комсомольского-на-Амуре государственного технического университета.

Структура работы обусловлена поставленными задачами и исследовательским подходом. Диссертация общим объемом 482 страницы состоит из введения, четырех глав, заключения, списка литературы и источников, включающего 477 пунктов, приложения из 36 страниц.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во Введении обосновывается актуальность темы исследования, характеризуется степень её разработанности, определяются объект, предмет, цель, задачи исследования, теоретико-методологическая основа их решения, хронологические рамки диссертации, даётся характеристика источников исследования, раскрывается теоретическая и практическая значимость работы, отмечаются формы апробации исследования, формулируются научная новизна и положения, выносимые на защиту.

Первая глава «Культура жизнеобеспечения: опыт исследования» посвящена анализу историографической и методологической базы исследования, а также предыстории изучения вопроса. Она включает три параграфа, в каждом из которых рассматривается отдельный аспект существующего опыта изучения проблемы.

В первом параграфе «История изучения культуры жизнеобеспечения тунгусо-маньчжуров» осуществляется периодизация историографии культуры коренных народов Сибири и Дальнего Востока, даётся краткая характеристика обозначенных этапов и проблемно-хронологическое изложение всего комплекса работ по жизнеобеспечивающим комплексам тунгусо-маньчжуров. Проблемно-хронологический метод в изучении историографии культуры жизнеобеспечения позволил не только систематизировать материал и изучить его в развитии, но и установить преемственность и взаимосвязь между разными источниками и проблемами. Исследование всего комплекса работ, содержащих материал по жилшцно-поселенческому комплексу, комплексу одежды и комплексу питания, позволило выделить внутри этой темы следующие дискутируемые проблемы и направления исследования: описание особенностей локальной культурной общности, построение типологии культуры, этногенез и реконструкция этнической истории, адаптация обществ к среде, трансформация традиционных культурных форм в результате влияния индустриальных обществ. Анализ проблематики представлен в контексте исторических событий, научной парадигмы эпохи (эволюционизм, диффузионизм, неоэволюционизм) и в сопоставлении с основными номинациями изучаемых народов: «инородцы», «туземцы», «малые народы», «малочисленные народы». Такое контекстуальное представление проблемного поля позволяет обосновать исследовательские подходы и задачи, а также показать отражение в конкретных трудах по культуре тунгусо-маньчжуров общих принципов развития сибиреведения.

Результаты анализа источников по культуре жизнеобеспечения тунгусо-маньчжуров показали, что изучение этого сегмента мировой культуры велось преимущественно в рамках этнографии, истории и археологии. Огсюда характерная проблематика, а также архитектоника исследований, вытекающая из этнографического подхода к построению морфологии и анализу культуры. Но, наряду с этим, некоторые исследования уже выходят за рамки отмеченных научных подходов, что свидетельствует о переходе сибиреведения на новый уровень интерпретации материала. В качестве перспективных тенденций следует отметить системный анализ, широко применявшийся в исторических и этнографических трудах по локальным культурам, рассмотрение трансформационных процессов и адаптационных механизмов. Существует круг вопросов, который мог быть рассмотрен в ряде исследований, но не нашел своего развития в них - механизмы социокультурной динамики и проблема культурной целостности.

Во втором параграфе «Методология изучения культуры жизнеобеспечения и концептуальные положения исследования» отслеживается развитие категорий «жизнеобеспечение» и «культура жизнеобеспечения», подходов к построению морфологии культуры в гуманитарном знании с обозначением места в этих моделях объекта исследования; оцениваются эвристические возможности каждого подхода и мотивируется выбор системно-синергетической концепции Э.С. Маркаряна.

В контексте структуралистского, системного подходов и культурогенетики анализируются такие значимые для исследования категории и понятия, как система, структура, культурная целостность, культурные изменения, факторы развития; рассматриваются проблемы взаимосвязи традиций и новаций, материально-практической и духовно-практической адаптации обществ, эффективности антиэнтропийных механизмов и средств; говорится об основных принщшах и типах процессов изменения, роли символа в сохранении и трансляции культурно значимой информации, особенности его исторического изменения во взаимной корреляции с материальной и социальной технологией.

Анализ исследовательских подходов к изучению культуры жизнеобеспечения других локальных систем тоже проиллюстрировал выход социогуманитарного знания и региональных исследований культур на иной этап обобщения, а также формирование предпосылок для изучения жизнеобеспечивающих практик в системно-синергетическом ракурсе. Обзор концептуальной базы изучения культуры жизнеобеспечения, а также эвристического потенциала структурно-семиотического, системного и системно-синергетического подхода к анализу культурных систем показал, что

накопленный в пределах этих научных парадигм опыт может быть использован в изучении процессов становления, функционирования, исторического изменения культуры жизнеобеспечения тунгусо-маньчжуров, а также их прогнозирования. Футурогенез, опирающийся на выявленные законы исторического развития системы, представляется важной составляющей научного исследования в аспекте его практического применения. Обозначенные моменты способствовали формированию авторской концепции и выбору совокупности методологических оснований исследования.

В третьем параграфе «Этногенез и формирование локальных групп на территории Сибири и Дальнего Востока» дается краткое освещение процессов этногенеза тунгусо-маньчжуров, в результате которых сформировалась эта общность с внутренними территориально-родовыми, а позже и административно-этническими границами. Материалы и выводы параграфа служат не только введением в изучение проблемы, но и выступают одним из оснований построения типологии культуры жизнеобеспечения тунгусо-маньчжуров в контексте природно-экологической подсистемы культуры, а также установления границ культурных ареалов в процессе типологизации процессов межплеменных связей и отношений.

Анализ этногенетических процессов выявил наиболее активный компонент внутри тунгусо-маньчжурской общности - эвенков (или собственно тунгусов) - причину и один из источников формирования других родственных им групп: они приняли участие в этногенезе и этнической истории многих народов Сибири и Дальнего Востока, в том числе тунгусо-маньчжуров Приамурья, Охотского побережья, Приамгунья, побережья Татарского пролива. В процессе их продвижения в пределах азиатской части Евразии и взаимодействия с другими народностями сформировались такие группы, как прибайкальские, приангарские эвенки, эвенки нижнего Приангарья, Подкаменной Тунгуски, Нижней Тунгуски, эвенки и эвены Северо-Запада, обь-енисейские тунгусы, эвенки и эвены Северо-Восточной Азии, народности Нижнего Амура: пегидальцы верховий и низовий р. Амгунь, орочи, ороки и даже ульчи, удэгейцы и нанайцы. Специфика материальной и духовной культуры различных групп внутри тунгусо-маньчжурской общности проявлялась постепенно в процессе ассимиляции прежним населением пришлых родовых групп или наоборот.

Вместе с тем изучение этногенеза с опорой на историографическую базу исследования позволяет судить о том, что появление «этносов», известных сегодня под названиями ульчи, орочи, ороки, нанайцы, эвены и т.п., - результат научной классификации и реконструкции их культурогенеза, а также административных мер, способствующих их территориальному

закреплению и консолидации в пределах «определенной» для них зоны. До начала 1930-х гг. основной формой идентификации тунгусо-маньчжуров Сибири и Дальнего Востока была родовая принадлежность, отраженная в самоназваниях родовых и территориальных групп, многие из которых всё же послужили основой для названий этнических общностей.

Рассмотрение различных и даже противоположных точек зрения на историю региона все-таки позволяет сделать вывод о историко-культурной и генетической близости тунгусо-маньчжуров Приморья, Приамурья и Сахалина и вместе с тем их родстве с тунгусами Прибайкалья, Севера Сибири, Охотского побережья. Это обстоятельство в совокупности с преобладанием вплоть до середины XX в. у всех этих групп хозяйства присваивающего типа, существующего в сходных природно-климатических условиях, дает основание рассматривать тунгусо-маньчжуров Сибири и Дальнего Востока в качестве одного адапгивно-адаптирующего типа культуры, включающего два больших подтипа: 1) кочевые охотники и оленеводы Сибири; 2) полуоседлые рыболовы и зверобои Дальнего Востока. Анализ их этногенеза и этнической истории обнаружил также наличие родственных и историко-культурных связей с тюрко-монгольским миром, кетоязычными и самодийскоязычными племенами севера Восточной Сибири, народами Северо-Восточной и Юго-Восточной Азии. Последние выводы положены в основу типологизации отношений в аспекте общественно-экологической подсистемы их культуры. Причина, породившая столь противоречивые мнения относительно этногенеза тунгусо-маньчжуров, заключается в том, что некоторые исследователи, особенно конца XIX -начала XX в., связывали их происхождение чаще с одной конкретной территорией или народом и рассматривали его как единожды случившееся явление. Анализ же предыстории проблемы показал длительность и непрерывность процесса образования новых общностей в Сибири и на Дальнем Востоке и порождения новых культурных форм.

Во второй главе «Культура жизнеобеспечения тунгусо-маньчжуров в контексте природно-экологической подсистемы культуры» изучаются процессы формирования в пределах конкретных природных ареалов Сибири и Дальнего Востока локальных типов адаптивно-адаптирующих систем тунгусо-маньчжуров. Архитектоника исследования природно-экологического аспекта и строение культуры жизнеобеспечения отражает принцип их изучения в рамках этнокультурологического подхода, где возникла и развивалась категория «культура жизнеобеспечения». Культура первичного производства или хозяйство рассматривается на правах определяющей культурный тип в целом. Анализ движется от частных способов

жизнедеятельности, выделенных в результате типологии, к обобщенной модели формирования и развития жизнеобеспечивающей системы тунгусо-маньчжуров.

В первом параграфе «"Идущие за оленем" и "ожидающие путины": основания типологизации культуры жизнеобеспечения» дается краткая характеристика вмещающего тунгусо-маньчжуров ландшафта Сибири и Дальнего Востока с учетом его деления на ареалы, в пределах которых сформировался тот или иной адаптивно-адаптирующий тип, выделяются основные и промежуточные типы адаптивно-адаптирующих систем и мотивируются принципы используемой систематизации. Временные параметры типологических единиц ограничены фазой развития, когда уже имелись сведения относительно исследуемых народов, их культура жизнеобеспечения в большей степени была зависима от биоресурсов территории, а заимствованные элементы еще существенно не видоизменяли традиционные способы взаимодействия общества с природной средой. Этот период в исследовании обозначен в русле отечественного сибиреведения как традиционный этап в развитии культуры жизнеобеспечения тунгусо-маньчжуров, который охватывает время с XVII по начало XX в.

Предложенная систематизация опирается на имеющиеся опыт и материалы этнографии по разработке концепции хозяйственно-культурных типов, историко-культурных общностей, а также историко-этнографического районирования и типологии культуры Дальнего Востока, но, в отличие от них, предполагает уже выход на культурно-историческую динамику за счет введения, наряду с доминантными, переходных типов адаптивно-адаптирующих систем, образуемых постепенно на основе смешения доминантных, а также в результате влияния других систем, не связанных с исследуемыми народами генетически. Критериями типологии выступают тип хозяйства, география расселения, образ жизни народов и культурообразующие зоны и объекты природного ландшафта (тундра, лесотундра, таежный массив, горно-таежная местность, основное русло, устье или приток реки, морское побережье; озеро, лес, река, гора, море). Последнее основание типологии актуально также в плане изучения принципов сигнификации процессов взаимодействия обществ с природным ландшафтом.

В характеристике типологических единиц отражена взаимосвязь хозяйственно-культурных типов, способов жизнеобеспечения и передвижения с особенностями места их формирования - природных зон Сибири и Дальнего Востока. В пределах горно-таежной местности Восточной Сибири и севера современного Хабаровского края сформировался тип кочевой охотничье-оленеводческой культуры и выочно-верховое оленеводство, на притоках крупных рек, в богатой древесной растительностью горно-таежной местности

юга Дальнего Востока - культура бродячих пеших охотников-рыболовов. Бассейны крупных рек стали местом развития культур полуоседлых рыболовов. В безлесной, но богатой ягелем зоне тундры и лесотундры образовалось оленеводческое хозяйство мясомолочного типа и нартенный способ передвижения. Морское побережье стало зоной формирования полуоседлых и полукочевых культур рыболовов и морских зверобоев.

Во втором параграфе «Оленеводы и охотники тундры и тайги» раскрывается специфика кочевой оленеводческой культуры, возникшей и развивавшейся в Прибайкалье, на севере Восточной Сибири и в СевероВосточной Азии. Выявлена структурная однородность таких явлений, как траектория непрерывного движения «кормящего ландшафта» (дикого или домашнего животного), путь цикличного передвижения человеческих коллективов в пределах ареала и строение хозяйственно-фенологического календаря. Сезонная вариация комплекса питания в плане состава ингредиентов и границ периодов отражает структуру шестициклового традиционного промыслового календаря. Анализ устройства материальных артефактов, способов их лексического обозначения, а также мифологических источников выявил ландшафтные ассоциации внутри жилищно-поселенческого комплекса (связь жердей кочевого жилища с позвоночным столбом оленя, рыбы, горным хребтом и сердцевиной или «центром» дерева; шкуры, туши и ежегодной траектории перемещения копытного животного с «переходом» и магической границей, реализуемых также в форме поселения и жилища), а таюке комплекса одежды (идею проецирования животного -источника жизни охотников-оленеводов - на человеческое тело в принципах раскроя костюма и оформления его отдельных элементов).

Пищевые предпочтения, жилищно-поселенческий комплекс и комплекс одежды охотников-оленеводов или оленеводов-охотников репрезентируют больше традиции кочевой охотничьей культуры, что проявляется в отражении в устройстве поселения, внешней и внутренней форме жилища, траектории движения главного источника питания, стремлении посредством максимально приспособленного для движения костюма уподобиться объекту промысловой деятельности, приоритете мяса дикого животного над домашним, быстрых способов приготовления над медленными, опорно-двигательного аппарата животного над остальными частями его туши, минимализме в плане использования утвари и заготовки провиантов впрок, неприятии квашения и подгоревшего, актуализация продольного деления туши зверя, ассоциируемого с «дорогой», ритуальном запрете на употребление мяса хищного животного, которого признавали в качестве равноправного людям охотника. Черты культуры охотничьего типа присутствуют в

ресурсосберегающих пищевых предписаниях, связанных с диким животным, являвшихся частью традиционного продуцирующего обряда.

В процессе изучения этого адаптивно-адаптирующего типа отслежено, каким образом изменение условий природной среды - сокращение животных ресурсов тайги - отразилось на системе жизнеобеспечения охотников-оленеводов. В качестве таких последствий отмечается рост значения рыболовства и переход некоторых групп к полуоседлому образу жизни, развитие технологии приготовления полуфабрикатов и увеличение их объема в культуре питания, изменение в структуре календаря за счет введения периодов, отведенных для ловли рыбы, забвение ряда ритуальных предписаний, сформированных в контексте продуцирующей обрядности и охотничьего хозяйства.

В третьем параграфе «Рыболовы и зверобои бассейнов рек и морского побережья» раскрывается специфика хозяйства и культуры жизнеобеспечения тунгусо-маньчжуров Приамурья, Приморья и о-ва Сахалин. Особенность хозяйственной культуры этого типа в её сравнении с промысловой деятельностью охотников-оленеводов составляет большая специализация по половозрастному признаку, значительная степень территориальной закрепленности и вариативности. Посредством описания строения хозяйственно-фенологического календаря речных рыболовов, определяющего модель, типы питания и многообразие сооружений, показано формирование на границах промысловых периодов новых видов деятельности (промысла морского зверя и соболя), а также постепенное вытеснение пушным промыслом других видов зимней хозяйственной деятельности.

Выделяются критерии классификации в природно-экологическом аспекте жилищ и поселений, устанавливается связь между их конфигурацией и особенностями ландшафта, между местом расположения поселений и их типом, а также производственной и пищевой доминантой общности. Показано, как в устройстве усадьбы - основного хранилища полуоседлых рыболовов и точки пересечения различных промысловых путей - отражены хозяйственная культура и представления полуоседлых народов о строении мира. Разнообразие типов и форм жилищ в Приамурье - результат не только комплексного хозяйства коренных народов, но и пестроты этнического состава групп, а также пересечения в этой зоне традиций домостроения различных временных периодов (с неолита до начала XX в.). Развитие стационарного каркасного прямоугольного жилища внутри этого типа, как и ряда подобных и распространенных конструкций охотников-оленеводов Сибири, было представлено его постепенным «выходом» из земли, но этот процесс, в отличие от динамики жилищно-поселенческого комплекса тунгусов,

сопровождался развитием кановой системы отопления, что характеризует традиции жилищно-поселенческого комплекса Приамурья и Приморья.

Ландшафтные ассоциации народов юга Дальнего Востока отображают, с одной стороны, их связь с культурой охотников-оленеводов, что проявляется в маскировке под объект охоты посредством использования специфических головных уборов, в использовании за пределами дома конического сооружения, технологии быстрого приготовления пищи и полуфабрикатов, а с другой - черты культуры рыболовов: прообразом мифологической кормящей субстанции и образа-концепта «Мир» выступал главный объект промысла ~ рыба. Перечень консистенций блюд отражает особенности окружающего ландшафта, представленного такими стихиями, выступающими в мифологии Первотворения этапами преобразования мира, как вода/река, жижа/болото, земля/леса и камень/горы.

Посредством анализа способов передвижения, принципов орнаментации одежды и лексических единиц выявлены истоки символической интерпретации главной стихии: появление функционально и семантически тождественных друг другу изобразительных мотива спирали и спирально-ленточного орнамента - результат рефлексии реки в процессе путешествия по её изгибистому руслу. Трансформация культуры бывших охотников и оленеводов в пределах основного русла реки или морского побережья связана с изменением маскировочными элементами одежды своей семантики на ритуальную, а также с развитием технологии приготовления полуфабрикатов главным образом из рыбного ассортимента и ростом их количества в питании. Они уже хранились в специальных помещениях при стационарных сооружениях и подлежали «оживлению» в жидком блюде в противоположный их промыслу период года. Сухой же провиант становится едой странствующего промысловика или изолированного от общества человека и символом пути, которым противопоставлена жизнь в поселении и приготовление жидкой пищи с помощью чугунного котла.

В четвертом параграфе «Природа и культура жизнеобеспечения: от статики к культурно-исторической динамике» сопоставляются два типа рассмотренных ранее жизнеобеспечивающих систем, на материале анализа модификации хозяйства и мифологического нарратива отслеживаются процессы постепенного разрушения первобытного синкретизма и обособления человека от исходной природной субстанции. Две культуры жизнеобеспечения внутри тунгусо-маньчжурской общности - кочевые охотники-оленеводы тундры и тайги и полуоседлые речные и морские рыболовы и зверобои - представляют "собой разные, но однородные внутри своего типа подсистемы культуры, имеющие, между тем, тенденцию к

взаимному переходу. Единообразие хозяйства порождало единообразие культуры жизнеобеспечения и, наоборот, рост его вариативности способствовал разнообразию средств обеспечения жизни. Для этих типов жизнеобеспечивающих систем в целом было характерно непрерывное освоение и экстенсивное использование ресурсов природного ареала.

Целостность каждого типа определял сформированный в процессе хозяйственного освоения территории и приспособления под режим основного промыслового объекта образ пространства-времени, нашедший своё материальное выражение в каждом из комплексов культуры жизнеобеспечения. Два основных типа хозяйственного воздействия на природу повлияли на становление двух принципов моделирования культурного пространства, а также ритуального и художественного отражений этих процессов: «круговой» и «линейный», которые связывала восходящая спираль, свойственная двум типам.

В содержании параграфа показано, каким образом при воздействии антропологического фактора изменение условий среды способствовало возникновению традиции накопления еды, повлиявшей, в свою очередь, на развитие процессов имущественной дифференциации. У охотников, которые стали оленеводами, это обеспечивалось разведением домашних животных, у рыболовов - развитием технологии приготовления полуфабрикатов. Модификация типа хозяйства обусловливалась освоением новых, более глобальных зон приложения активности, но его предпосылки содержались в самой структуре натурального хозяйства. Это были незадействованные под традиционные речные промыслы периоды или регулярные выходы к «большой воде» в связи с потребностями оленеводства. Технология морского промысла была производна от способов таежной охоты.

Выход к морскому побережью не способствовал глобальной интеграции в пределах этой зоны племен и образованию единой морской культуры, не привел к смене исторической парадигмы народов, как это представлялось в рамках эволюционистской концепции культуры, но стал, наряду с пушным промыслом, дополнительной предпосылкой трансформации культуры жизнеобеспечения тунгусо-маньчжуров в результате развития торговли с народами, имеющими производящее хозяйство. Итогом торговых отношений явилась трансформация модели питания, появление в домохозяйстве новых вещей, ставших эквивалентом денег, и разложение натурального хозяйства. Эти события сопровождались изменением традиционного экологического сознания в виде появления идей превосходства человека над природой, которая еще оставалась некоторое время важным источником жизнеобеспечения.

Третья глава «Культура жизнеобеспечения тунгусо-маньчжуров в контексте общественно-экологической подсистемы культуры» посвящена изучению процессов модификации и трансформации жизнеобеспечивающих комплексов в аспекте межкультурной и межэтнической коммуникации народов Сибири и Дальнего Востока, а также способов отражения этих событий в практиках, не связанных с материальным производством.

Первый параграф «От проявления диалогичности к всестороннему диалогу: основания типологизации культуры жизнеобеспечения в аспекте межкультурной и межэтнической коммуникации» посвящен обоснованию типологии культуры жизнеобеспечения в общественно-экологическом аспекте, содержит краткую характеристику типологических единиц, отражающих развитие сферы внешнего социального взаимодействия от проявления диалогичности через монолог к всестороннему диалогу.

В контексте описания механизмов социокультурной динамики и взаимодействия культур Сибири и Дальнего Востока рассматриваются категория «граница», механизмы стереотипизации новаций, а также способы мифоритуальной персонификации последних самими тунгусо-маньчэкурами. Процессы, результаты взаимодействия сторон и, соответственно, выделение типов обусловливались следующими параметрами участников этого процесса: их статусом, определяющимся уровнем развития материального производства, объемом как показателем численного состава взаимодействующих групп и уровня их интеграции, антропологическими свойствами сторон (биосоциальными, сословно-имущественными данными, конфессиональной принадлежностью, политической ориентацией, образовательным и профессиональным статусом), а также степенью изменения системы в результате контактов. Упорядочению процессов изучения многообразных типов отношений способствовало выделение основных зон взаимодействия. Перечень участников коммуникативных процессов определялся на основе исследований межпопуляционных направлений миграции генов, родового состава народов Сибири и Дальнего Востока и принципов происхождения названий различных территориальных групп. Сами виды связи различены на прямые и опосредованные.

Диалогичные формы отношений отмечены между родовыми или экзогамными общностями Сибири и Дальнего Востока, ведущими присваивающее хозяйство. На развитие этих процессов существенное влияние оказывали биосоциальные характеристики участников: пол, возраст и, главным образом, родовое происхождение. Равноправие сторон определялось отсутствием между ними значительных социально-экономических различий. В ходе этого типа отношений образовывались родственные взаимодействующим

сторонам контактные группы или новые народности региона, а их результатом стало взаимообогащение и оптимизация практик жизнеобеспечения без существенной перестройки системы.

Внутри другого типа взаимодействия выделены монолог-подражание и монолог-подчинение. Ответом на монологичное сообщение в первом случае выступало добровольное подражание, практически одностороннее усвоение модели поведения, способов жизнедеятельности и слияние с более представительной стороной; на развитие процессов влияли, кроме биосоциальных, сословно-имущественные характеристики участников, один из которых уже представлял более высокую и иерархизированную форму интеграции. Во втором случае итогом для тунгусо-маньчжуров являлось принудительное подчинение воле государственной структуры, вхождение в неё на правах подчиненных и ведомых, усвоение незнакомых и внутренне невостребованных образцов жизнедеятельности; процессы взаимодействия уже управлялись, кроме названных выше характеристик, конфессиональными признаками, политическим и образовательным статусом, профессиональной принадлежностью участников. В первом случае результатом коммуникации являлась аккультурация, важным маркером которой выступало восприятие языка доминирующей группы и развитие производящего хозяйства, во втором - смена исторической парадигмы существования народов в ходе целенаправленной, планомерной и кардинальной перестройки системы.

События конца XX - начала XXI в. и опыт их научной рефлексии обнаруживают необходимость преодоления на духовном уровне всех объективно существующих видов различий и построение нового типа отношений - субъект-субъектного взаимодействия или всестороннего диалога как более высокой формы развития диалогичных отношений. Он представляется реализуемым в международном сотрудничестве, межэтнических контактах внутри полинационального пространства, в аспекте региональных отношений и в межличностном общении. Но такое взаимодействие остается сегодня еще не столько социокультурной реалией, сколько идеальным представлением о правильных формах развития отношений.

Во втором параграфе «Проявление диалогичности: модификация жизнеобеспечивающих комплексов и формирование историко-культурных общностей в Сибири и на Дальнем Востоке» на материале практик жизнеобеспечения рассматриваются ход и результаты отношений тунгусо-маньчжуров с другими рыболовами, зверобоями, оленеводами и охотниками зоны Сибири и Дальнего Востока. Анализ опирается, как при изучении природно-экологической подсистемы, на принцип ареального деления, но сосредоточивается не на самом ареале как едином пространстве форми-

рования и приложения историко-культурного опыта группы народов, а на пограничных его зонах, отличающихся интенсификацией изменения. Процессы культурной динамики рассматриваются в контексте осмысления таких категорий, как «центр» и «периферия» культуры и изучения проблемы территориальности и зонирования, а также их репрезентации в артефактах культуры тунгусо-маньчжуров. Для кочевых народов, находившихся постоянно в ситуации перемещения, границей или периферией выступало само взаимодействие. «Центральная зона» такой культуры представляет неизменное, определяющее её специфику на разных этапах развития и в различных ареалах. Материалы параграфа позволяют проследить феномен взаимного перехода «границы» и «центра».

Изучение конкретных типов отношений, в результате которых модифицировалась культура жизнеобеспечения тунгусо-маньчжуров, ведется с учетом деления всей территории Сибири и Дальнего Востока на следующие зоны взаимодействия: Восточная Сибирь, Северо-Восточная Азия и район Нижнего Амура. Начальной формой отношений была война за ресурсы территории, которая переходила в противостояние в виде кровной мести или в другие формы связей, собственно составляющих основу диалогичных форм взаимодействия: натуральный обмен артефактами, брачными партнерами и образование совместных поселений, в которых представители разных групп еще дистанцировались друг от друга. Символический обмен или дар предполагал установление долгосрочных добрососедских и взаимно обязывающих связей. Реконструкция этих аспектов культуры тунгусо-маньчжуров осуществлялась на основе анализа их фольклорно-сказочных сюжетов, диффузии артефактов, в том числе основных предметов обмена. Начало регулярных брачных связей представляет собой границу между общественно-экологической и социорегулятивной подсистемами культуры. Женщина, владеющая технологией приготовления еды, пошива одежды, а у тунгусов еще устанавливающая чум, выступала «пассивным медиатором» между различными традициями жизнеобеспечения.

Наиболее устойчивой к изменению оказалась технологическая составляющая комплекса питания, который модифицировался преимущественно за счет введения в рацион питания ресурсов осваиваемого региона. Самый динамичный элемент в составе тунгусо-маньчжурской общности — эвенки -сохранили и распространили в пределах осваиваемого ареала элементы своей охотничьей культуры: распашной кафтан с «хвостом» или клиньями, нагрудник, чум, медвежий культ; у соседних и генетически родственных народов эти элементы усваивались в контексте их охотничьей и ритуальной культуры. Сами тунгусы воспринимали больше климатически адапти-

рованные артефакты, а также эффектные способы их украшения. Районы, выделенные в качестве «периферии» культуры тунгусо-маньчжуров, образовали историко-культурные общности Сибири и Дальнего Востока: восточносибирскую, чукотско-камчатскую и амуро-сахалинскую.

Третий параграф «Монолог-подражание: трансформация жизнеобеспечивающих комплексов и аккультурация тунгусо-маньчжуров скотоводами и земледельцами» посвящен изучению процессов трансформации культуры жизнеобеспечения тунгусо-маньчжуров в результате их взаимодействия со скотоводческими и земледельческими народами. В рамках этого типа отношений были выделены три контактные зоны: Прибайкалье и примыкающая к ней территория Южной Сибири как место пересечения тюрко-монгольского и тунгусо-маньчжурского миров; север Восточной Сибири и Дальнего Востока, частично Нижний Амур - область влияния якутов; Приамурье и Приморье - зона взаимодействия рыболовов и охотников-рыболовов с земледельцами Юго-Восточной Азии.

Основу монолога-подражания составляли торговые отношения. Брачный обмен и совместное проживание сторон, тоже практиковавшиеся в этой ситуации, служили уже коммерческим интересам: способствовали установлению контроля над должниками, закреплению выгодных торговых отношений или получению экономически сильной опоры. Режим работы ярмарок, принципы взаимного закрепления кредиторов и должников и способы ведения торговли организовывались сообразно способу жизнедеятельности обеих сторон, а также ландшафтным и природно-климатическим особенностям региона. У торговцев приобретались компактные, легко транспортируемые провианты с высокой калорийностью и большим сроком хранения, применение которых в большей мере, чем сухой полуфабрикат, способствовало размыванию жестких сезонных границ в питании; орудия труда и материалы, редуцирующие собственное трудоёмкое производство или его заменяющие; вещи, демонстрирующие благосостояние; вещества, изменяющие сознание, которые были включены в мифоритуальную культуру тунгусо-маньчжуров на правах угодных духам угощений.

В содержании параграфа показан процесс превращения перекрестка торговых путей в резиденцию купцов и сосредоточения вокруг неё поселений коренных народов, одним из занятий которых тоже становится торговля. В итоге на юге Дальнего Востока в верховьях Амура образовались новые культурные конгломераты, внешне мало отличающиеся от южных соседей -маньчжуров. В Прибайкалье и в Северо-Восточной Азии появились группы «обуряченных» и «оякученных» тунгусов, выступивших в последующем посредниками между русскими и аборигенным населением Сибири и

Дальнего Востока. Но пока в тайге оставался соболь, такой способ приобщения к цивилизации мало способствовал мобилизации творческого потенциала и развитию собственного производства. Модернизация и переход к производящему хозяйству и новым способам жизнеобеспечения наблюдались лишь в местах совместного проживания тунгусо-маньчжуров с земледельцами и скотоводами и при численном превосходстве последних. У бывших охотников и рыболовов скотоводство и земледелие становились не столько средством выживания, сколько обслуживали нужды ритуала. Только эвенки Прибайкалья (бывшие оленеводы) были представлены на рынке уже продуктами скотоводства. Развитие под влиянием скотоводов и земледельцев рыночных отношений и производящего хозяйства способствовало появлению и росту социальных дистанций: имущественной дифференциации, автономизации индивидов, а также изменению принципов хозяйственного деления земли и пространственно-временных представлений. Покупные вещи получали социально престижную семантику и становились средством внутреннего социально-экономического и ритуального обмена.

Четвертый параграф «Монолог-подчинение: "внедрение" новых навыков жизнеобеспечения и политико-экономическая интеграция под эгидой государственности» посвящен изучению процессов постепенного превращения в результате планомерной внешней организации культуры жизнеобеспечения тунгусо-маньчжуров в локальную копию российско-советской системы. Концептуальным выражением механизмов этого преображения выступают следующие понятия, формулируемые «Центром»: «захват», «поглощение», «слияние», «ликвидация», «переустройство», «внедрение» и др. Архитектонику изложения материала определяют четыре выделенных периода: «За казачьими знаменами соха и бороня», «Индустриализация по рельсам», «Проект преодоления культурной отсталости "настоящих пролетариев"», «Возвращение "самодельных людей"».

Если отношения со скотоводами и земледельцами определялись больше личными хозяйственными и коммерческими интересами, то русские казаки, за которыми следовали купцы, крестьяне, промышленники, а позже специально подготовленные «кадры», отстаивали интересы контролирующей их государственной структуры. Трансформация культуры жизнеобеспечения коренных народов различных районов Сибири и Дальнего Востока отражает последовательное освоение и властное присвоение этой территории. Появление новых культурных форм сначала представляло собой контаминацию своих и чужих элементов, что отмечалось на уровне организации поселения, типов жилищ, их интерьера, комплектации костюма, строения блюд. Но постепенно элементы и модели доминирующей культуры

вытесняли прежние устоявшиеся формы; последние при этом начинали восприниматься в качестве признака бедности и «культурной» отсталости.

Аналогичная схема наблюдается в принципах трансформации мифологической картины мира: чужие и потому более могущественные духи со временем возглавили пантеон природных духов-Хозяев и постепенно «узурпировали» их функции. По мере коммерциализации и десакрализации культуры эволюционирует образ «кормящего ландшафта»: функция снабжения сначала переносится с природных духов-Хозяев на торговца, которого по аналогии с природными духами называли «Хозяин», а позже на «Другого», добровольно признавшего себя попечителем «дикарей». Новый быт и новую веру быстрее воспринимали народности или отдельные её представители, не обладающие стабильными ресурсами для ведения традиционных видов деятельности или ранее включенные в процессы трансляции материальных артефактов в регионах.

В содержании параграфа отслежен процесс постепенного превращения пунктов взимания ясака в деревни и торговые центры, которые в последующем заменили города, образовывавшиеся по принципу прежних ярмарок на пересечении, но только не охотничьих и торговых троп, а речных и железнодорожных путей в местах разрабатываемых приисков. Эти новые локальные очаги влияния постепенно осваивались коренным населением: сначала посредством натурального обмена с приисками и городским пространством, а позже еще в процессе подключения аборигенов к производственным процессам в качестве дешевой рабочей силы. Одновременно бывшие охотники, оленеводы и рыболовы постигали новые способы деятельности и жизнеобеспечения. Этим процессам сопутствовало изменение их самоидентификации и пространственных представлений, проявляющееся в возникновении новых форм центрирования, социальной и мифологической иерархии.

Стремительность преобразований обеспечивалось вторжением «Другого» в сферу духовной жизни «естественного человека». Средством включения в этот круг выступали не только правильные убеждения, но и правильно организованный быт. Изменение их быта строилось на пафосном противопоставлении «культуры» «природе», отраженном в художественных текстах эпохи. Переход к оседлости, содействующей контролю за новыми гражданами нового государства, обеспечивался выстраиванием «типового», поставкой «готового» и взращиванием «нового», следствием которых стали утрата навыков самообеспечения и прерывание процессов самоорганизации. Тем не менее такие процессы волюнтаристского преображения способствовали вхождению тунгусо-маньчжуров в мировую культуру на правах граждан России.

В четвертой главе «Культура жизнеобеспечения тунгусо-маньчжуров в контексте социорегулятивной подсистемы культуры» рассматриваются принципы внутреннего функционирования культуры жизнеобеспечения, обеспечивающего стабильное развитие целой системы: процессы распределения и потребления ресурсов сообразно существующим на каждом этапе развития типам отношений и социальной стратификации, способы накопления, стереотипизации и наследования значимой информации.

В первом параграфе «Природа, социум и космос: основание типологизации культуры жизнеобеспечения в аспекте внутрисо-циального взаимодействия» описывается алгоритм изучения внутренних процессов социального взаимодействия, являющийся типологической систематизацией всего материала в контексте социорегулятивного аспекта культуры жизнеобеспечения. Структурными компонентами социальных отношений выступают взаимодействующие субъекты, значения, ценности и нормы, опосредующие отношения, материальные артефакты и действия, с помощью которых объективируются и социализируются значения, нормы и ценности (П.А. Сорокин). Посредством изучения устройства материальных артефактов и поведения людей в связи с их производством, распределением и потреблением выявляется целый ряд устойчивых значений, а также разделяемых субъектами норм и ценностей. Типы отношений характеризуются в соответствии с классификацией антропологических характеристик их участников (биосоциальные, социально-экономические и культурные свойства), осуществленной И.И. Докучаевым. Антропологические характеристики рассматриваются в исследовании в культурно-историческом развитии.

Всё многообразие видов отношений сведено к выявленным М.С. Каганом двум основным типам: взаимодействие реального субъекта с реальным партнером и общение реального субъекта с воображаемым партнером (квазисубъектом). Первый тип подразделен на практическое общение и практическое общение, переплетающееся с отношениями управления-исполнения. В ходе их изучения показывается последовательное возникновение внутри общества охотников-оленеводов и рыболовов новых видов различий, репрезентированных в культуре жизнеобеспечения.

Практическое общение изучается с опорой на такие биосоциальные характеристики участников, как половые и возрастные признаки. Практическое общение, переплетающееся с отношениями управления-исполнения, определяется, кроме вышеобозначенных, следующими социально-экономическими и культурными антропологическими характеристиками: имущественным положением, образовательным статусом, профессиональной принадлежностью, конфессиональной и политической

ориентацией. Появление последних - один из результатов монологичного типа отношений. Они влияли на половозрастные способы взаимодействия, внутри которых возникали отношения господства-подчинения. В ходе описания этого типа показаны процессы постепенного социального расслоения внутри общностей: у бывших охотников в результате возникновения больших оленьих стад, у народов юга Дальнего Востока вследствие развития торговых отношений с народами Юго-Восточной Азии, отслежены трансформация обычая взаимной поддержки членов общности в отношения работодатель - батрак, а также появление в ходе монолога-подражания предпосылок к возникновению признаков разделения общества по профессиональному и образовательному статусу и усиление этих различий у тунгусо-маньчжуров в составе России эпохи соцпреобразований.

Общение реального субъекта с квазисубьектом в традиционном обществе охотников-оленеводов и рыболовов было представлено взаимодействием, регламентирующим на ритуально-символическом уровне наиболее важные сферы жизнедеятельности. Здесь разрозненные производственные и социальные практики интегрировались в общую картину мира. Развитие мифоритуальной сферы тунгусо-маньчжуров связано с разрушением первобытного синкретизма, обособлением друг от друга сферы сакрального и обыденного (что отразилось главным образом в принципах структурирования жилищно-поселенческого комплекса, комплекса одежды, а также мифологии народов) и образованием иерархически упорядоченной вертикальной модели мира. Следующим этапом развития ритуально-символического типа отношений в XX в. выступает светско-церемониальное взаимодействие. Оно, в отличие от традиционного ритуала, обращенного к воображаемому субъекту или предполагающего контролирующие действия с его стороны, имеет другого адресата: местное начальство или любого другого зрителя, а также самого этнофора, реализующего в «национальных» праздничных театрализованных представлениях свою «этническую» идентичность. Под давлением нового «Супер-Эго» прежние составляющие сферы ритуала и повседневности образовали низший уровень - уровень «обыденной» культуры, над которой надстраивалась «специализированная» культура.

Во втором параграфе «Биосоциальные антропологические характеристики в функционировании культуры жизнеобеспечения» изучаются знаковый и ценностно-нормативный аспекты функционирования культуры жизнеобеспечения, обусловленные такими антропологическими характеристиками, как половая и возрастная принадлежность. Наиболее отчетливо в онтогенетическом измерении у тунгусо-маньчжуров выделяются пять стадий, образующих жизненный круг человека: младенчество, детство,

период полового созревания, зрелость и старость. Жилищно-поселенческий комплекс, комплекс одежды и комплекс питания рассматриваются как означающие социальных механизмов формирования пола, когнитивной базы, физических качеств, выступают объективацией процессов регуляции межпоколенных связей, ситуации «перехода» и лиминального статуса. Пять жизненных циклов человека, выделенных на основе изучения культуры жизнеобеспечения и ритуальной регламентации онтогенетических процессов, отражают идею строения самого человека, что в содержании параграфа показано посредством привлечения данных по когнитивным аспектам культуры тунгусо-маньчжуров: познания в области космических явлений, морфологии и целебных свойств женьшеня, строения конечностей хищных животных, которых уподобляли человеку, а также способов ведения счета.

В рамках традиционных представлений тунгусо-маньчжуров, отраженных в функционировании культуры жизнеоОе0«е>.,ЙНИЯ1 жизненный путь выступает как замкнутая структура, в которой рождение „ смерть образуют одну точку схождения бытия и небытия. Анализ их культура жизнеобеспечения с учетом возрастных изменений и половой принадлежности человека показал чередование сравнительно стабильных периодов с лиминальными, а также нахождение женской половины взрослого населения практически непрерывно в ситуации «границы» по причине её причастности к процессам деторождения. Распространявшиеся на неё ритуальные предписания определялись необходимостью в сохранении охотничьей удачи мужа и воспроизводстве жизнеспособного потомства. В условиях «переходного» периода статус объектов культуры жизнеобеспечения резко возрастал: обычная покрышка или часть стены становилась входом в иное измерение, жердь - символом пути или оберегом, коромысло - причиной послеродовых последствий, покрывало и штаны - границей социальных миров, возрастных фаз, а также мужского и женского.

Принципы распределения жилого пространства, пищи и изготовления костюма в зависимости от возраста, пола и других критериев, производных от них, отражают следующие наиболее важные аспекты жизнедеятельности тунгусо-маньчжуров: воспроизводство рода и безопасность его членов (в том числе от воздействия сил потустороннего мира), сохранение отношений взаимопомощи (посредством поддержания традиций взаимообмена детьми и гостеприимства), регулярное получение средств существования, которые в контексте натурального хозяйства были представлены белковыми провиантами и, главным образом, постоянно мигрирующими в пределах ареалов животными. Соответственно ценность для оленеводов, охотников и рыболовов в период превалирования хозяйства натурального типа и

преобладания мифологической картины мира представляли род, животное/рыба и движение, составлявшие центр их повседневной и ритуальной культуры, воссоединявшиеся и персонифицировавшиеся в древних тотемических представлениях и ритуалах перерождения зверя в образе зооморфного тотемного предка.

В третьем параграфе «Социально-стратификационные антропологические характеристики в функционировании культуры жизнеобеспечения» культура жизнеобеспечения тунгусо-маньчжуров рассматривается в качестве означающего отношений управление-исполнение: экономического, политического, конфессионального и профессионально-образовательного видов социальной стратификации. В ходе изучения этого типа отношения показывается взаимосвязь всех видов неравенства: высокий экономический статус в среде коренных народов Сибири и Дальнего Востока до начала XX в. являлся основанием для получения политических привилегий, которые уже определяли конфессиональную принадлежность и служили предпосылкой к изменению образовательного и профессионального статуса. На материале трансформации культуры жизнеобеспечения прослежены принципы изменения родовых и семейных отношений, а также процессы, в которые была включена вся Россия в XX в. Выявлена взаимосвязь между образованием социальной вертикали, в том числе и на уровне семейно-родовых отношений, и другими хронологически совпадающими явлениями: появлением обычая покупки жены, заменой кровной мести на штраф и началом уплаты ясака.

Анализ культуры жизнеобеспечения в контексте этого типа взаимодействия показал производность представлений о престижном и непрестижном от таких мифоритуальных значений, как «чистое» и «нечистое», «центр» и «периферия», «мужское» и «женское», от принципов сигнификации функции и позиции обороны; в то же время обнаружено, что они уже отражают новый тип социальной стратификации, основанной на представлении о богатстве и бедности, осмыслении отношений господства-подчинения. В содержании параграфа отражено изменение половозрастных отношений в результате развития товарно-денежных отношений. В ходе анализа процессов распределения пространства и материальных ценностей выявлена социально-экономическая мотивация обычаев гостеприимства и почитания старших: старый человек выступал хранителем и транслятором не только знаний, умений и навыков, но и материальных ценностей рода, в перечень которых входили главным образом покупные вещи - эквивалент денег; статус старейшего главы, как показало изучение особенностей распределения ресурсов внутри культуры жизнеобеспечения, приравнивался к положению почетного гостя; привилегии последнего проистекали из его

возможности влиять на материальное благополучие рода. Разложение рода вследствие роста социально-экономической дифференциации и смена родовых отношений соседскими на уровне жилищно-поселенческого комплекса представлены заменой фигуры родителя-владельца соседом-владельцем, что отражено в обычае проживания на правах пулга.

Средства внешнего воздействия на коренные народы Сибири и Дальнего Востока - водка, табак и крахмалосодержащие - стали эффективным орудием их внутреннего экономического управления: служили средством демонстрации отношений «господин-подчиненный», установления выгодных для семьи экономических отношений и ритуального обмена.

В 1930-х гг. происходит инверсия такого социального порядка: прежние кумиры - торговцы и состоятельные домохозяева - объявляются кулаками; приветствуемая ранее норма определяются как девиация или излишество. Обычаи народов Сибири и Дальнего Востока проходят цензуру «Другого», легитимирующего плоды своего преобразования в литературном и научном дискурсах. В них изменение быта «настоящих пролетариев» представляется как «Путь» от «Природы» к «Культуре», что более наглядно репрезентирует опредмеченная культура, ставшая в эпоху соцпреобразования главным объектом художественной и научной рефлексии. Реальному преображению «дикаря» предшествовала его литературная трансформация. С ростом новых центров «цивилизации»: «родильных палаток», интернатов и учреждений профессионального образования, при которых элементы «внедряемой» культуры становились инструментами дисциплинарных практик, трансформируются прежние половозрастные отношения.

Принципы распределения жилого комплекса, пищи, ношения костюма в XVII - начале XX в. и их трансформация в период соцпреобразований отражают изменение знаковых, нормативных и ценностных оснований культуры тунгусо-маньчжуров. До начала XX в. наиболее важными аспектами их жизнедеятельности были семья как социально-экономическая единица, материальный объект как средство экономического и ритуального обмена, к которому приравнивались лица женского пола, и торговля как способ экономической регуляции социальной жизни, поддержки благосостояния и имущественного статуса семьи. К середине XX в. ценность семьи, претерпевающей распад, уступает приоритету автономной личности, реализующей свои права и стремящейся обрести социальное признание и стабильность путем обучения и политпросвещения. Новые политические и экономические привилегии стали распространяться и на самую «бесправную» и «угнетаемую» часть населения - женщин.

Четвертый параграф «Ритуально-символическое измерение культуры жизнеобеспечения, картина мира и аксногенез» посвящен анализу ритуально-символического аспекта культуры жизнеобеспечения тунгусо-маньчжуров, конкретизирующегося в изучении следующих вопросов: как связанные с процессом жизнеобеспечения способы взаимодействия с окружающим природным и социокультурным пространством отразились в представлениях, образующих в совокупности культурную картину мира изучаемой группы народов; каковы основные формы репрезентации этих представлений; каким образом актуализация и реактуализация культурных символов способствовали и способствуют поддержанию жизни, коллектива в материальном и духовном планах.

На примере традиционного календаря, пространственно-временных координат ритуальных действий и картографических изображений показан процесс интериоризации отношений подданства, реальных пространственных зон, фенологических признаков, соотнесенных в процессе хозяйственного освоения территории и взаимодействия с другими народами с хронологическими периодами в своеобразную скоординированную и иерархически упорядоченную пространственно-временную структуру. Эта символическая система становится моделью материальных артефактов и ритуальной коммуникации. Движение слева направо, представленное в способе запахивания халата рыболовов юга Дальнего Востока, отображает идею обычной или восходящей к небу спирали; сочленение бортов верхней плечевой одежды охотников-оленеводов, при котором в поперечном сечении образуется замкнутый контур, - идею хронотопа или модель цикличной жизнедеятельности тунгусов. Круг, как отражение движения кочевников по замкнутому контуру, или спираль, как путь рыболовов по изгибистому руслу реки, воплощают идею макрокосма в его постоянном движении и преображении и становятся средствами защиты микрокосма. В содержании параграфа это показано на примере анализа семантики ритуальных изображений, сооружений для обрядов «перехода», декора одежды, отдельных архитектурных элементов. Этому символу противопоставлен прямоугольник, отражающий идею статики и представленный в постоянных постройках полуоседлых рыболовов, а также их погребальном комплексе - домовинах.

Сопоставление погребальных сооружений и типов жилищ тунгусо-маньчжуров выявило сходство оболочечной структуры в ритуальной и повседневной сферах культуры. С появлением у бывших охотников-оленеводов постоянного наземного дома с прямоугольным основанием в их погребальном комплексе обнаруживаются прямоугольные сооружения типа мавзолеев. Но похоронные одежда, инвентарь и ритуальный способ

трансляции души меняются медленнее и потому выступают индикаторами древнего образа жизни, типа хозяйства и представлений народов. Семантика колод зооморфного и рыбоподобного вида, раскрываемая посредством сопоставления этих артефактов с обрядовым оборачиванием в шкуру животного или полотнище из рыбьей кожи, указывает на связь этих обычаев с пережитком тотсмического культа. Фигурирование указанных вещей в ритуале погребения репрезентирует древнюю мифологему «возвращение к истокам» или «началу» того или иного рода, которое связывалось нередко первобытной социальной единицей с главным источником её питания.

Объяснению ряда ритуальных запретов и предписаний внутри комплекса одежды и некоторых обрядовых действий способствовало выделение видов инверсий в представлениях тунгусо-маньчжуров о потустороннем мире (обратимостей материальных форм, природно-космических процессов и состояний, социальных признаков). Числосимволика их ритуальных вещей отражает строение космоса, неба, воплощает идею целого, представленного соединением мужского и женского, сочетанием статики и динамики.

Процессы интериоризации отмечаются в следующих аспектах ритуальной культуры. Эволюция животной жертвы отражает изменение хозяйства и социально-экономических отношений: дикое животное -домашнее животное - покупное животное. На выращенное животное, как и в хозяйственной деятельности, переносятся значения дикого; в способах же ритуальной трансляции покупного животного осуществилась контаминация своих и заимствованных элементов. Принципы распределения жертвенного животного выступают проекцией родовых отношений. Прообразами мифологических Хозяев-дарителей становятся старейшие представители рода, т.е. хозяева дома и распорядители материальных ценностей. Способы трансляции жертвы в качестве прототипа имели модели внешнего социального обмена. Принципы натурального обмена в ритуальной коммуникации были представлены актами взаимного одаривания, в которых дар представлял мир отправителя; мифическому получателю, как правило, преподносилось то, чем он не располагал. Товарно-денежный обмен интериоризируется в жертву-товар; её составляли покупные вещи и провианты - эквивалент внутренних денег. Внешние поставки от «Друзей» охотников-оленеводов в сказочном нарративе осмысливаются уже в качестве акта жертвы «Другого» взамен на дружбу и расположение «дикаря».

Базовые единицы традиционной картины мира, складывавшейся у тунгусо-маньчжуров в ходе материально-практического освоения природного ареала, сосредоточивались вокруг двух главных символов: эллипса и спирали, выступавших семантическими эквивалентами друг друга. С помощью этих

знакоз выражались такие категории, как целое, завершенное, вселенная, цикличный путь, солнце, вода, перерождение и обновление природы и социума, магическая защита последнего. На современном этапе эти древние символы привлекаются для обозначения новых социальных, политических и коммерческих проектов. Для легитимации процессов реактуализации архаического потенциала культуры коренных народов России и обозначения их роли в социальном и политическом пространстве современного мира активно задействуется древняя мифологема «обращение к истокам» или «возрождение». Но такое восстановление связей с «первоисточником», «космосом», «предками» реализуется уже не в контексте архаичных синкретичных культурных форм, а на базе и посредством следующего:

1) системного знания о принципах функционирования этнической культуры, аккумуляцией и систематизацией которого занимаются научные сообщества;

2) усовершенствования законодательной базы развития локальных сообществ на территории традиционного природопользования; 3) развития социальных и коммерческих проектов, эксплуатирующих традиционные мифологемы, символы, материальные и духовные ценности народов. Этническая культура как уникальное в универсальном становится общепризнанной культурной ценностью, требующей, как и объекты мирового культурного наследия, охраны. Её ресурсы способствуют улучшению эмоционального фона взаимодействия народов, снятию социального напряжения, выступают в качестве средства поддержания экономического, социального и политического статуса автономной личности или этнофора, включенного в общественную организацию или научное сообщество, открывают перспективу установления международного сотрудничества на групповом и личностном уровнях взаимодействия.

В Заключении представлены основные выводы работы, отражающие логику системно-синергетического анализа процессов социокультурной динамики материально-практического и духовно-практического аспектов жизнеобеспечивающей подсистемы в её взаимосвязи с состоянием и изменением природного и социокультурного окружения, биосоциальными, социально-экономическими, социально-политическими и ритуально-символическими типами отношений. Изучение практик жизнеобеспечения позволило выявить механизмы развития культуры тунгусо-маньчжуров в целом. Главные итоги работы представлены в соответствии с её структурой и комплексом исследовательских задач. В Заключении отражены следующие ключевые моменты диссертации:

1. Принципы развития историографии проблемы, категории «культура жизнеобеспечения» и методологических подходов к изучению адаптивно-

адаптирующей деятельности человека в контексте развития гуманитарного знания.

2. Результаты типологической систематизации исторического материала по тунгусо-маньчжурам в контексте природно-экологической, общественно-экологической и социорегулятивной подсистем их культуры.

3. Механизмы саморазвития подсистем: принципы и условия самоорганизации в хозяйственной, экономической и ритуальной деятельности, чередование стадий распада культурных целостностей и образования новых видов объединений, отбор и стереотипизация системой новаций, отражение последних в мифоритуальных практиках народов; прерывание процессов саморазвития подсистемы в результате настраивания над ней планомерного внешнего управления.

4. Складывание и модификация семантики главных ритуальных и изобразительных символов, трансформация их смыслов в связи с десакрализацией, коммерциализацией и технизацией культуры коренных малочисленных народов Сибири и Дальнего Востока.

5. Структурно однородные явления в материально-практической и духовно-практической деятельности, изоморфизм социального, экономического и ритуально-символического типов обмена, процессы синхронного разложения синкретичных форм в социальной и ритуально-символической сферах культуры и последующего образования иерархически структурированных культурных конфигураций, постепенно утрачивавших сакральную семантику.

6. Отражение эволюции хозяйственно-экономического базиса в представлениях о центрировании, принципы постоянного превращения «периферии» и «центра» в процессе культурно-исторического развития.

7. Основные этапы развития жизнеобеспечивающих практик тунгусо-маньчжуров, границы которых обусловлены изменениями в трех взаимосвязанных подсистемах культуры (природно-экологической, общественно-экологической и социорегулятивной) и четко прослеживаемые в анализе последней подсистемы; виды ценностей, регулирующие процессы жизнеобеспечения в каждый из периодов, и общие принципы аксиогенеза.

Содержание основных выводов по вышеобозначенным пунктам Заключения представлено в положениях, выносимых на защиту.

Другие полученные в результате анализа общественно-экологической и социорегулятивной подсистем выводы меняют устоявшийся взгляд на причины и характер трансформации жизнеобеспечивающих систем и культуры тунгусо-маньчжуров в целом и разрушают миф о «примитивном», «наивном» и уединенном «дикаре». Они показывают, что этот тип культуры был значительно сложнее, чем он представлялся во многих исследованиях:

задолго до знакомства с русскими казаками им были известны подданнические отношения, насильственные способы их установления, искусство ведения торговых сделок и институт рабства. Кроме того, культура тунгусо-маньчжуров благодаря непосредственным и опосредованным генетическим и историко-культурным связям совместила в себе традиции народов Юго-Восточной, Северо-Восточной Азии, тюрко-монгольского мира, племен финно-угорской группы, общностей Амуро-Сахалинского региона, не входящих в тунгусо-маньчжурскую языковую группу, русской культуры, а также оказала влияние на многие из них.

Материалы и выводы работы показали противоречивость и неоднозначность процесса российской колонизации этой территории, характеризуемой зарубежными авторами и многими современными отечественными исследователями лишь как спланированный, варварский и алчный захват и поглощение империей богатой ресурсами земли вместе с ее автохтонами - носителями уникальной культуры Севера. Казаки, искавшие в Сибири не только соболя, но и «волю», идущие не только по велению власти, но и по собственным убеждениям, встретили сопротивление не беззащитных «детей природы», а народов, владеющих искусством внезапного нападения, постоянно пребывающих в ожидании вооруженного конфликта за природные ресурсы, со сложившимся институтом кровной мести, в результате которой один род мог полностью уничтожить другой.

По-другому представлена в работе проблема алкоголизации, табако- и опиумокурения в среде народов Сибири и Дальнего Востока, причину которой целый ряд исследователей и сами этнофоры связывают с русской колонизацией. Анализ привлекаемых в работе материалов показал, что вещества этого класса и практики их употребления были издавна знакомы аборигенам: сначала это были природные галлюциногены, которые они добывали и обрабатывали самостоятельно, затем покупаемые тюркские и китайские аналоги. Русский товар завоевал популярность в большинстве районов лишь во второй половине XIX в. Таким образом, на примере изучения древних практик трансгрессии тунгусо-маньчжуров и их дальнейшего развития в контексте отношений с народами Юго-Восточной Азии и другими кочевыми группами Сибири, распространявшими изменяющие сознание вещества, был доказан факт сформировавшейся зависимости от этих веществ и наличие условий, благоприятствующих алкоголизации, еще задолго до включения основной территории проживания тунгусо-маньчжуров в состав Российской империи.

Обозначена роль советской системы в снижении этой зависимости у коренного населения, каким бы абсурдом не представлялись сегодня многие её

деяния, достижения и недоработки. Сокращению алкоголизации населения способствовало формирование многоуровневого образования, секуляризация культуры (запрет шаманских камланий и ряда других ритуалов, переходящих в затяжные мистерии и запои) и ведение борьбы с «желтой расой», ввозившей контрабандный спирт и выращивающей опиум на юге Дальнего Востока России.

Итогом «советизации» народов Севера следует считать не только исчезновение уникальных традиций, но и формирование условий для реализации на современном этапе развития полноценного культурного диалога на различных уровнях взаимодействия: от межличностного до международного. Это стало возможным во многом благодаря созданию письменности народов, системы общего и профессионального образования и других сторон специализированной культуры, реконструкции их этнической истории, способствующих самоопределению коренных малочисленных народов в рамках национального и мирового культурного пространства. Модернизация их хозяйственной культуры, которая трактуется сегодня как уничтожение уникальной адаптивно-адаптирующей традиции Севера, как выяснилось, в начале XX в. была необходима, так как естественная среда их проживания уже не могла выступать в роли единственной кормящей субстанции в условиях постоянного прироста населения. Таким образом, пришлый компонент выступал не только причиной мношх экологических и социально-демографических проблем в этих регионах, но и генератором идей в деле их решения.

В качестве прогнозируемой метаморфозы в области экономического, геополитического и этнического самоопределения коренных малочисленных народов Сибири и Дальнего Востока в исследовании отмечается назревание другого типа интеграции, проявившей себя уже в виде дезактуализации национального и популяризации этнического, избирательной «реставрации» прежних историко-генетических и международных связей. Последнее нередко определяется экономическим рейтингом притягивающих центров. В отношении Северо-Восточной Азии в роли таковых выступают Америка и Канада, а юга Дальнего Востока - страны Азиатско-Тихоокеанского региона. Такую особенность, как стремление быть ближе к более устойчивой системе, обнаруженную в процессе анализа адаптивно-адаптирующей деятельности тунгусо-маньчжуров, следует отнести не к специфической ментальной особенности этих народов, а к одной из сторон универсального механизма выживания. Поэтому нынешнюю склонность этих народов к децентрализации ради возможности осуществления другой, более выгодной в экономическом отношении, интеграции следует учесть в проектировании национальной политики государства, в частности, разработке мер по улучшению качества их жизни и созданию условий для реализации творческого потенциала.

Основные положения и результаты диссертационного исследования отражены в следующих публикациях:

Монографии:

1. Иващенко, Я. С. Семиотика традиционного жилища (на материале нанайской культуры): моногр. / Я. С. Иващенко. - Комсомольск-на-Амуре: ГОУВПО «КнАГТУ», 2007. - 144 с. (8,6 пл.). - ISBN 978-5-7765-0689-5.

2. Иващенко, Я. С. Семиотика еды (на материале традиционной нанайской культуры): моногр. / Я. С. Иващенко. - Владивосток: Изд-во Дальневосточного федер. ун-та, 2010. - 290 с. (17,08 пл.). - ISBN 978-5-7444-2488-6.

3. Иващенко, Я. С. Культура жизнеобеспечения тунгусо-маньчжуров: системно-синергетический анализ: моногр. / Я.С. Иващенко. - СПб.: Астерион, 2011 (ноябрь). - 461 с. (26,85 пл.). - ISBN 978-5-94856-865-2.

Учебные пособия и методические рекомендации:

4. Иващенко, Я.С. Семиотика строительной обрядности. Тексты лекций и задания по курсу «Семиотика традиционной культуры» для студентов 4-го курса специальности «Культурология» / Я.С. Иващенко. - Комсомольск-на-Амуре: ГОУВПО «КнАГТУ», 2007. - 15 с. (1,0 п. л.).

5. Иващенко, Я.С. Культурная антропология. Планы лекций и семинарских занятий по курсу «Культурная антропология» для студентов 2-го курса специальности «Культурология». 2-е изд. изм. и доп. / Я.С. Иващенко. -Комсомольск-на-Амуре: ГОУВПО «КнАГТУ», 2008. - 42 с. (2,8 п. л.).

6. Иващенко, Я.С. Семиотика традиционной культуры. Планы лекций и семинарских занятий по дисциплине «Семиотика традиционной культуры» для студентов 4-го курса специальности «Культурология» / Я.С. Иващенко. -Комсомольск-на-Амуре: ГОУВПО «КнАГТУ», 2009. - 16 с. (1,0 п л.).

Публикации в периодических и продолжающихся изданиях, рекомендованных ВАК РФ для публикации основных результатов диссертационного исследования:

7. Иващенко, Я. С. Опыт семиотического анализа строительной обрядности нанайцев / Я. С. Иващенко II Социальные и гуманитарные науки на Дальнем Востоке. Научно-теоретический журнал. - 2006. - № 4 (12). -С. 23- 28. (0,9 п. л.).

8. Иващенко, Я. С. Семиотика структуры пространства традиционного нанайского жилища (горизонтальный план) / Я. С. Иващенко // Вестник Дальневосточного отделения РАН. - 2006. - № 3 (127). - С. 131-140. (1,2 п. л.).

9. Иващепко, Я. С. Сухарь и Юкола в контексте традиционных рецепций смерти и возрождения / Я. С. Иващенко // Личность. Культура. Общество. Международный журнал социальных и гуманитарных наук. -2010. Том XII. Вып. 2. №№ 55 - 56. - С. 345-351. (0,72 п. л.).

10. Иващенко, Я. С. Мифологическая интерпретация мира в устройстве традиционного нанайского жилища / Я. С. Иващенко II Вестник Дальневосточного отделения РАН. Научный журнал. - 2010. - № 2 (150). - С. 79-86. (0,84 п. л.).

11. Иващенко, Я. С. Опиум, табак и водка в культуре нанайцев: к истории межкультурной коммуникаций на Дальнем Востоке / Я. С. Иващенко // Ученые записки Комсомольского-на-Амуре государственного технического университета. Науки о человеке, обществе и кулмуре. Научное издание. -2010. - № I - 2 (1). - С. 86-89. (0,6 п. л.).

12. Иващенко, Я. С. Методология изучения культуры жизнеобеспечения этноса в гуманитарном знании / Я. С. Иващенко // Вопросы культурологии. Научно-практический и методический журнал. - 2010. - № 6. - С. 26-31. (0,66 п. л.).

13. Иващенко, Я. С. Модель традиционного питания нанайцев в контексте пищевого поведения народов Северо-Восточной и Юго-Восточной Азии / Я. С. Иващенко // Вестник Тихоокеанского государственного университета. Научный журнал. - 2010. - № 4 (19). - С. 187-194. (0,66 п. л.).

14. Иващенко, Я. С. Образ кормящего ландшафта в культуре питания тунгусо-маньчжуров Приамурья / Я. С. Иващенко // Общество. Среда. Развитие. Научно-теоретический журнал. - 2011 (март). - № 1 (18). - С. 199-203. (0,6 п. л.).

15. Иващенко, Я. С. Антропофагия и несоциализированная сексуальность в сказочном нарратавс нанайцев / Я. С. Иващенко // Власть и управление на Востоке России. Научный журнал. - 2011 (март). - № 1 (54).- С. 145-150. (0,7 п. л.).

16. Иващенко, Я. С. Природный и социокультурный контексты как факторы формирования тунгусского хронотопа I Я. С. Иващенко // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. Научно-теоретический и прикладной журнал. - 2011 (июнь). - № 2 (8). Часть 1. - С. 69-73. (0,78 п. д.).

17. Иващенко, Я. С. Диалог и монолог в культурогенезе Сибири и Дальнего Востока: к проблеме типологии культуры тунгусо-маньчжуров / Я. С. Иващенко // Ученые записки Комсомольского-на-Амуре государственного технического университета. Науки о человеке, обществе и культуре. Научное издание. - 2011 (сентябрь). - № III - 2 (7). Ч. 1. - С. 76-83. (0,96 п. л.).

18. Иващенко, Я. С. «Идущие за оленем» и «ожидающие путины»: к проблеме типологии культуры жизнеобеспечения тунгусо-маньчжуров / Я. С. Иващенко // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. Научно-теоретический и прикладной журнал. - 2011 (октябрь). - № 6 (12). Часть II. - С. 59-63. (0,78 п. л.).

Научные статьи в журналах и сборниках:

19. Иващенко, Я. С. Система элементов и функций традиционного нанайского жилища / Я. С. Иващенко // Амурские рассветы : материалы регионального симпозиума студентов и аспирантов, посвященного 65-летию Хабаровского края по теме «Философия, культура, образование в XXI в.» (г. Комсомольск-на-Амуре, 16-18 апреля 2003 года). - Комсомольск-на-Амуре: КнАГПУ, 2003. - С. 43-44. (0,17 п. л.).

20. Иващенко, Я. С. Архетип мирового древа и его реализация в традиционном нанайском жилище / Я. С. Иващенко // Гуманитарные науки и современность: материалы региональной научно-практической конференции (г. Комсомольск-на-Амуре, 15-16 марта 2003 года). - Комсомольск-на-Амуре: ГОУВПО «КнАГТУ», 2003. - С. 67-73. (0,4 п. л.).

21. Иващенко, Я. С. Традиционное нанайское жилище как мифологическая система / Я. С. Иващенко // Язык, культура, этнос: опыт диалога: сборник научных статей по материалам международной научной конференции «Лингвистика и межкультурная коммуникация: история, современность, перспективы» (г. Хабаровск, 16-19 сентября 2003 года). -Хабаровск: ГОУВПО «ХГПУ», 2004. - С. 91-97. (0,5 п. л.).

22. Иващенко, Я. С. Опыт структурно-функционального анализа в изучении нанайских построек, связанных с похоронными обрядами / Я. С. Иващенко // Дальний Восток: наука, образование. XXI век: материалы международной научно-практической конференции (г. Комсомольск-на-Амуре, 7-9 июня 2004 года). В 3 т. Т. 2. - Комсомольск-на-Амуре: КнАГПУ, 2004. - С. 160-165. (0,47 п. л.).

23. Иващенко, Я. С. Традиционное нанайское жилище как центр мира / Я. С. Иващенко // Науки о человеке, обществе и культуре: История, современность, перспективы: сборник научных трудов. - Комсомольск-на-Амуре: ГОУВПО «КнАГТУ», 2004. - С. 89-91. (0,17 п. л.).

24. Иващенко, Я. С. Орнаментальное искусство гольдов в оформлении посуды и других объектов внутреннего пространства жилища. Функции домашней утвари / Я. С. Иващенко // Науки о человеке, обществе и культуре: История, современность, перспективы: материалы региональной научно-

практической конференции (г. Комсомольск-на-Амуре, 19 - 20 марта 2004 года). - Комсомольск-на-Амуре: ГОУВПО «КнАГТУ», 2004. - С. 78-80. (0,17 п. л.).

25. Иващенко, Я. С. О семантике двери и резной накладки над дверью традиционного нанайского жилища / Я. С. Иващенко // Человек, общество и культура: проблемы исторического развития: материалы региональной научно-практической конференции (г. Комсомольск-на-Амуре, 19-21 апреля 2005 года). В 2 ч. Ч. 1. - Комсомольск-на-Амурс: ГОУВПО «КнАГТУ», 2005,-С. 74-76. (0,17 п. л.).

26. Иващенко, Я. С. Обереги в традиционном нанайском жилище / Я. С. Иващенко // Научно-техническое творчество аспирантов и студентов: сборник научных трудов. В 2 ч. Ч. 2 - Комсомольск-на-Амуре: ГОУВПО «КнАГТУ», 2005. - С. 44-45. (0,17 п. л.).

27. Иващенко, Я. С. Темпорально-топологическая классификация традиционных нанайских сооружений в контексте межкультурной коммуникации / Я. С. Иващенко // Дальний Восток: проблемы межкультурной коммуникации: материалы региональной научно-практической конференции (г. Комсомольск-на-Амуре, 19 - 21 сентября 2006 г.). - Комсомольск-на-Амуре: ГОУВПО «КнАГТУ», 2006. - С. 128-132. (0,51 п. л.).

28. Иващенко, Я. С. Структура и социокультурные функции современной семьи / Я. С. Иващенко, Д. А. Подарящая // Научно-техническое творчество аспирантов и студентов: сборник научных трудов. В 2 ч. Ч. 2. - Комсомольск-на-Амуре: ГОУВПО «КнАГТУ», 2006. - С. 71-75. (0,5 / 0,25 п. л.).

29. Иващенко, Я. С. Способы трансляции жертвенной пищи в ритуальной практике нанайцев второй пол. XIX - нач. XX вв. / Я. С. Иващенко // История освоения Россией Приамурья и современное социально-экономическое состояние стран АТР: материалы международной научно-практической конференции (Комсомольск-на-Амуре, 4-5 октября 2007 года). В 2 ч. Ч. 1. - Комсомольск-на-Амуре: Изд-во АмГПГУ, 2007. Ч. 1. -С. 408-415.(0,51 п. л.).

30. Иващенко, Я. С. Тотемичсские мифы народов Приамурья (опыт структурно-функционального анализа) / Я. С. Иващенко, М. И. Черникова II Научно-техническое творчество аспирантов и студентов: сборник научных трудов. В 2 ч. Ч. 2. - Комсомольск-на-Амуре: ГОУВПО «КнАГТУ», 2007. -С. 33-35. (0,6/0,3пл.).

31. Иващенко, Я. С. Пищевые предписания и запреты в традиционной промысловой обрядности нанайцев / Я. С. Иващенко // Науки о человеке, обществе и культуре: история, современность, перспективы: сб. науч. тр. -Комсомольск-на-Амуре: ГОУВПО «КнАГТУ», 2008. - С. 113-117.(0,51 п. л.).

32. Иващенко, Я. С. Традиционная пища как предмет культурологического анализа / Я. С. Иващенко // Дальний Восток: Динамика ценностных ориентаций: материалы международной научно-практической конференции (г. Комсомольск-на-Амуре, 22 - 24 сентября 2008 года). -Комсомольск-на-Амуре: ГОУВПО «КнАГТУ», 2008. - С. 216-221. (0,47 п. л.).

33. Иващенко, Я. С. Значение культурологического исследования нанайской культуры в формировании туристического имиджа Дальневосточного региона / Я. С. Иващенко // Дальний Восток: стратегия и тактика развития имиджа региона: сб. науч. тр. / под ред. С. П. Понариной, Т. Б. Сейфи. -Хабаровск: Изд-во Дальневосчточ. гос. гуманит. ун-та, 2009. -С. 94-100. (0,48п. л.).

34. Иващенко, Я. С. Актуальные проблемы возрождения национального села и развития въездного туризма в Комсомольском районе / Я. С. Иващенко // Дальний Восток: стратегия и тактика развития имиджа региона: сб. науч. тр. / под ред. С. П. Понариной, Т. Б. Сейфи. - Хабаровск: Изд-во Дальневост. гос. гуманит. ун-та, 2009. - С. 89-94. (0,42 п. л.).

35. Иващенко, Я. С. Этническая идентификация народов Приамурья в аспекте сопоставления с исторической и историографической периодизациями / Я. С. Иващенко П Семиотическое пространство Дальнего Востока: материалы международной научно-практической конференции (г. Комсомольск-на-Амуре, 21-23 сентября 2009 года) / отв. ред. Т.А. Чабанюк. - Комсомольск-на-Амуре: ГОУВПО «КнАГТУ», 2009. - С. 1619. (0,42 п. л.).

36. Иващенко, Я. С. Культура жизнеобеспечения тунгусо-маньчжуров: динамика проблематики и исследовательских подходов / Я. С. Иващенко // Семиотическое пространство Дальнего Востока: материалы международной научно-практической конференции (г. Комсомольск-на-Амуре, 21-23 сентября 2009 года) / отв. ред. Т.А. Чабанюк. - Комсомольск-на-Амуре: ГОУВПО «КнАГТУ», 2009. - С. 20-37. (1,62 п. л.).

37. Иващенко, Я. С. Применение системно-синергетической концепции Э.С. Маркаряна в изучении культуры жизнеобеспечения тунгусо-маньчжуров / Я. С. Иващенко // Культурология и глобальные вызовы современности: к разработке гуманистической идеологии самосохранения человечества: сборник научных статей по результатам проведения международного научного симпозиума «Гуманизм XXI столетия: К идеологии самосохранения человечества», посвященного 80-летию Э.С. Маркаряна / под общ. ред. А. В. Бондарева и Л. М. Мосоловой. - СПб.: Изд-во СПбКО, 2010. - С. 119-121.(0,42 п. л.).

38. Иващенко, Я. С. Возрожденные традиции коренных малочисленных народов Приамурья как памятники культуры / Я. С. Иващенко, Е. Смирнова // Диалог культур - диалог о мире и во имя мира: материалы международной научно-практической конференции (г. Комсомольск-на-Амуре, 23 - 24 апреля

2010 года). - Комсомольск-на-Амуре: Изд-во АмГПГУ, 2010. - С. 37-43. (0,5 / 0,25 п. л.).

39. Иващенко, Я. С. Сваха Дутун: легенда о нанайской лепешке / Я. С. Иващенко // Культура и туризм в современном мире: направления и тенденции развития: материалы Всероссийской научно-практической конференции с международным участием (г. Хабаровск, 18-19 ноября 2010 года). - Хабаровск: Изд-во ДВГУПС, 2010. - С. 20-25. (0,36 п. л.).

40. Иващенко, Я. С. Проект изучения этнических культур и его реализация в региональном образовании на базе «Комсомольского-на-Амуре государственного технического университета» / Я. С. Иващенко II Собрание Научно-образовательного культурологического общества: материалы Четвертого Собрания Научно-образовательного культурологического общества, научно-практической конференции, коллоквиума, научно-практического семинара, круглого стола и Второй Герценовской школы практической культурологии 15 - 17 апреля 2010 года. - СПб.: Изд-во РХГА,

2011 (апрель). - С. 246-252. (0,4 п. л.).

41. Иващенко, Я. С. Природа, социум и космос: к проблеме типологии социорегулятивных процессов у тунгусо-маньчжуров / Я. С. Иващенко // Дальний Восток России: сохранение человеческого потенциала и повышение качества жизни населения: материалы международной научно-практической конференции (г. Комсомольск-на-Амуре, 19 - 21 сентября 2011 года). -Комсомольск-на-Амуре, 2011 (ноябрь). - С. 45-56. (1,26 п. л.).

Отпечатано с готового оригинал-макета в ЦНИТ «АС.ТЕРИОН» Заказ № 346. Подписано в печать 07.12.2011 г. Бумага офсетная Формат 60х841/]б- Объем 3,25 п.л. Тираж 150 экз. Санкт-Петербург, 191015, alя 83, тел. /факс (812) 275-73-00,970-35-70

asterion@ asterion.ru

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора культурологии Иващенко, Яна Сергеевна

ВВЕДЕНИЕ.

1. КУЛЬТУРА ЖИЗНЕОБЕСПЕЧЕНИЯ: ОПЫТ ИССЛЕДОВАНИЯ

1.1. История изучения культуры жизнеобеспечения тунгусо-маньчжуров.

1.2. Методология изучения культуры жизнеобеспечения и концептуальные положения исследования.

1.3. Этногенез и формирование локальных групп на территории Сибири и Дальнего Востока: предыстория проблемы.

2. КУЛЬТУРА ЖИЗНЕОБЕСПЕЧЕНИЯ ТУНГУСО-МАНЬЧЖУРОВ В КОНТЕКСТЕ ПРИРОДНО-ЭКОЛОГИЧЕСКОЙ ПОДСИСТЕМЫ КУЛЬТУРЫ.

2.1. «Идущие за оленем» и «ожидающие путины»: основания типологизации культуры жизнеобеспечения в аспекте взаимодействия с природной средой.

2.2. Оленеводы и охотники тундры и тайги.

2.2.1. Традиционный хозяйственный календарь как фактор сезонной вариативности культуры жизнеобеспечения.

2.2.2. Жилищно-поселенческий комплекс.

2.2.3. Комплекс одежды.

2.2.4. Комплекс питания.

2.3. Рыболовы и зверобои бассейнов рек и морского побережья.

2.3.1. Традиционный хозяйственный календарь как фактор сезонной вариативности культуры жизнеобеспечения.

2.3.2. Жилищно-поселенческий комплекс.

2.3.3. Комплекс одежды.

2.3.4. Комплекс питания.

2.4. Природа и культура жизнеобеспечения тунгусо-маньчжуров: от статики к культурно-исторической динамике.

3. КУЛЬТУРА ЖИЗНЕОБЕСПЕЧЕНИЯ ТУНГУСО-МАНЬЧЖУРОВ В КОНТЕКСТЕ ОБЩЕСТВЕННО-ЭКОЛОГИЧЕСКОЙ ПОДСИСТЕМЫ КУЛЬТУРЫ.

3.1. От проявления диалогичности к всестороннему диалогу: основания типологизации культуры жизнеобеспечения в аспекте межкультурной и межэтнической коммуникации.

3.2. Проявления диалогичности: модификация жизнеобеспечивающих комплексов и формирование историко-культурных общностей в Сибири и на Дальнем Востоке.

3.3. Монолог-подражание: трансформация жизнеобеспечивающих комплексов и аккультурация тунгусо-маньчжуров скотоводами и земледельцами.

3.4. Монолог-подчинение: «внедрение» новых навыков жизнеобеспечения и политико-экономическая интеграция под эгидой государственности.

4. КУЛЬТУРА ЖИЗНЕОБЕСПЕЧЕНИЯ ТУНГУСО-МАНЬЧЖУРОВ В КОНТЕКСТЕ СОЦИОРЕГУЛЯТИВНОЙ ПОДСИСТЕМЫ КУЛЬТУРЫ.

4.1. Природа, социум и космос: основания типологизации культуры жизнеобеспечения в аспекте внутрисоциального взаимодействия.

4.2. Биосоциальные антропологические характеристики в функционировании культуры жизнеобеспечения.

4.3. Социально-стратификационные антропологические характеристики в функционировании культуры жизнеобеспечения.

4.4. Ритуально-символическое измерение культуры жизнеобеспечения, картина мира и аксиогенез.

Введение диссертации2011 год, автореферат по культурологии, Иващенко, Яна Сергеевна

Настоящее исследование посвящено изучению культуры жизнеобеспечения тунгусо-маньчжуров. Эта общность в составе России представлена сегодня такими народами, как эвенки, эвены, негидальцы, ороки, орочи, удэгейцы, уль-чи, нанайцы, образующими общую языковую группу. Они создали в регионах Севера и приравненных к нему районах уникальные жизнеобеспечивающие системы, требующие всестороннего изучения. В отечественной культурологии (в рамках этнокультурологического подхода) культурой жизнеобеспечения называют такую подсистему культуры, которая выполняет функцию экологической адаптации человека к окружающей среде и выражается в организации поселения, сооружении жилища, производстве одежды и пищи1. В практиках жизнеобеспечения, по мнению представителей этнокультурологического подхода (С.А. Арутюнова, Э.С. Маркаряна, Ю.И. Мкртумяна и др.), наиболее непосредственно отражаются состояния культуры, вмещающего ее ландшафта и происходящие в этих системах изменения, поэтому она наиболее репрезентативна для изучения процессов изменения всей культуры.

Для мировой науки с конца XX в. характерна экологическая направленность, а также интеграция естественного, технического и социогуманитарного областей знаний в разработке «имитационных моделей динамики человечества»2. Уже сформулированы основные концептуальные положения и алгоритм Культура жизнеобеспечения и этнос. Опыт этнокультурологического исследования (на материалах армянской сельской культуры) / отв. ред. С.А. Арутюнов, Э.С. Маркарян. Ереван, 1983. 319 с.

2 Маркарян Э.С. Глобально-экологическое моделирование и интеграция наук. Пущино, 1980. С. 5. исследования в области проектирования таких моделей3, существует значительный опыт изучения природно-экологического и общественно-экологического аспектов локальных адаптивно-адаптирующих систем, в том числе народов Сибири и Дальнего Востока4. Каждое исследование по региональной или локальной культуре представляет собой вклад в разработку глобальной модели развития общества и в изучение масштаба влияния его адаптирующей способности на среду. Построение общей модели этих процессов должно корректироваться по мере накопления опыта в изучении новых региональных способов жизнеобеспечения и их эволюции. Несмотря на то, что с момента постановки данных проблем прошло около 30 лет, общая картина, уточненная с учетом всевозможных моделей развития, пока не получена. Тем не менее изучение внебиологически выработанных способов обеспечения жизни людей на современном этапе становится еще более актуальным. До настоящего момента анализ данной проблемы в регионе Сибири и Дальнего Востока чаще сводился к рассмотрению на примере материальной культуры опыта взаимодействия общества с природой, либо к исследованию социально-экономических проблем народов Севера в составе российского государства. Притом объектом изучения являлся преимущественно тип культуры, сформированный в циркумполярной зоне. Но природа выступает и, в особенности, сегодня не единственным фактором изменения системы. Природный и культурный критерии следует рассматривать во взаимодействии. Кроме того, для получения общей картины культурно-исторического развития требуется изучение не только таких экстре

J Маркарян Э.С. Глобально-экологическое моделирование и интеграция наук. 12 е.; Маркарян Э.С. Региональный эколого-ноосферный эксперимент. Обоснование идеи и концепция программы системно-оптимизационных экологических исследований (на примере Армянской ССР). Ереван, 1986. 178 е.; Голобородов Е.И. Стратегии жизнеобеспечения охотников-собирателей (термодинамический подход) // Система жизнеобеспечения традиционных обществ в древности и современности. Теория, методология, практика: материалы докл. XI ЗападноСибирской археолого-этнограф. конф. Томск, 1998. С. 54-56.

4 Головнев A.B. Модель в культурологии // Модель в культурологии Сибири и Севера: сб. науч. трудов. Екатеринбург, 1992. С. 142-169; Дьяконова В.П. Жилище народов Сибири // Экология этнических культур Сибири накануне XXI века. СПб., 1995. С. 24-61; Федорова Е.Г. Экологический аспект изучения одежды населения тундровой зоны Сибири // Там же С. 119-165; Тураев В.А. Охотские эвенки: этнокультурные и социально-демографические процессы в XX в. // Межэтнические взаимодействия и социокультурная адаптация народов Севера России / отв. ред. В.И. Молодин, В.А. Тишков; сост. Е.А. Пивнева. М., 2006. С. 119-144; Гуцол H.H., Виноградова С.Н. История переселения и современные особенности жизни локальных групп российских саамов (на примере села Ловозеро) // Там же. С. 145-160; Уварова Т.Б. Культуры и языки пограничья: феномен нерченских эвенков // Там же. С. 265-278. мальных с точки зрения выживания зон, как тундра, но и других районов Сибири и Дальнего Востока.

Современная социокультурная ситуация характеризуется противостоянием национального и локального, снижением значения единой национальной культуры в условиях роста активности этнических движений. Процессы децентрализации в России усугубляются международными связями и сотрудничеством на базе обмена опытом между представителями коренных малочисленных народов и различными ассоциациями. Эти события приводят к непроизвольному сопоставлению уровней жизни этнофоров различных государств и, как следствие, актуализации в памяти таких негативных моментов взаимодействия, как эксплуатация естественных ресурсов территории традиционного природопользования и насильственная ассимиляция. Это, несомненно, вносит деструктив-ность в развитие межэтнических отношений внутри полиэтнического государства. На фоне ощущения внешней поддержки (в отношении тунгусо-маньчжуров это, прежде всего, страны Юго-Восточной Азии, Америка и Канада) вместо поиска оптимальных способов внутреннего межэтнического взаимодействия правильным решением представляется противостояние или отчуждение в перспективе воссоединения с другим геополитическим пространством. Поэтому для принятия конструктивных решений в проектировании моделей развития национального государства требуется взвешенно оценить ход истории, учесть весь положительный и отрицательный опыт взаимодействия.

Зона Сибири и Дальнего Востока России выступала местом борьбы таких мощных империалистических центров за влияние в данном регионе, как англоамериканский и российский; в нее были также включены страны Азиатско-Тихоокеанского региона. Эти процессы определили специфику складывающихся здесь культурных комплексов и динамику культурно-исторического процесса. Но большинство современных исследований, посвященных этнокультурам этого обширного ареала, представляют собой либо опыт рефлексии современной наукой традиционных культур региона, либо акцент переносится на историю заселения края русскими. Изучение самих форм взаимодействия коренного населения с переселенцами нередко ограничено лишь констатацией факта трансформации этнических констант, «деградации» их хозяйственной и ритуальной культу6 ры. Несмотря на наличие значительного объема литературы о народах, проживающих в Сибири и на Дальнем Востоке, их культура по-прежнему остается малоизученной областью. Большинство работ, посвященных исследованию этой территории, носят эмпирический характер, а накопленная информация нуждается в систематизации. Ряд важнейших компонентов не нашел достаточного освещения в науке: лишь немногие авторы вкратце рассматривают мифоритуальные аспекты жизнеобеспечивающего комплекса, способы взаимодействия общностей регионов, а ведь именно они выступали и выступают главными регуляторами материально-практической и других видов деятельности народов.

Полевые исследования, проводимые сегодня с целью запечатлеть некоторые особенности их прежнего быта, отличного от быта русских переселенцев, уже затруднены и недостаточно репрезентативны. Главная причина заключается даже не в том, что в настоящее время осталось мало «свидетелей» прошлого этой культуры. Основной вопрос, который приходится решать, отбирая собранную информацию: что является реальным свидетельством этого прошлого, а что - результатом «обучения основам своей культуры»? Поэтому научно значимыми представляются в настоящий момент факты, отражающие современное состояние культуры, которые тоже требуют регистрации. Другая существенная проблема, связанная с источниками информации, относится уже к материалам этнографии, содержание которых не всегда отражает историческое развитие культуры. Это проявляется главным образом в том, что описанные в них явления часто не соотнесены с конкретным хронологическим периодом, а представлены как «бесконечно длящееся настоящее» или свидетельство «далекого прошлого» культуры. Эта хронологическая неопределенность затрудняет изучение объекта и в аспекте динамики, и внутри отдельного периода, поэтому требует применения реконструкции, которая, как справедливо отмечает С.Н. Иконникова, «имеет вероятностный характер»5.

Объектом диссертационного исследования является культура жизнеобеспечения тунгусо-маньчжуров как способ человеческой деятельности, связанной с созданием жилищно-поселенческого комплекса, производством одежды и пищи.

5 Иконникова С.Н. Археология и культурология: взаимосвязь и диалог // Проблемы культурогенеза и культурного наследия: сб. статей к 80-летию Вадима Михайловича Массона. - СПб., 2009. С. 18.

Для реализации данной цели выдвигается комплекс следующих задач исследования:

- построить типологию культуры жизнеобеспечения тунгусо-маньчжуров в аспекте природно-экологической, общественно-экологической и социорегулятивной подсистем культуры;

- описать механизмы стереотипизации новаций: принципы их видоизменения на уровне формы и содержательной стороны и с учетом специфики культуры-реципиента;

- установить, каким образом отношения с конкретными типами культур повлияли на развитие культуры жизнеобеспечения тунгусо-маньчжуров; 8

- показать структурно гомологичные явления на уровне всех подсистем культуры: природно-экологической, общественно-экологической и социорегу-лятивной;

- выявить основные виды ценностей, характерных для каждого этапа развития, а также принципы аксиогенеза;

- дать оценку результатам российской колонизации и современным процессам реактуализации традиционной культуры в контексте экологической научной парадигмы; выявить значение этих событий для современных этнофоров;

Степень научной разработанности проблемы. Основополагающими для формулирования концепции настоящего исследования выступают труды по системному и системно-синергетическому анализу (М.С. Кагана, Э.С. Марка-ряна, В.П. Бранского), исследования представителей этнокультурологического подхода (Э.С. Маркаряна, Ю.И. Мкртумяна, С.А. Арутюнова и др.), культуро-генетические исследования (В.М. Массона, А.Я. Флиера,) работы структуралистов, представителей функционального и семиотического подходов (Б. Малиновского, Ч.У. Морриса, Дж.П. Мёрдока, Ю.С. Степанова).

A.B. Подосинов, Д.Н. Замятин, Дж. Голд, Б.В. Марков, С.Д. Домников); традици9 онной ментальности и ритуального поведения (А.К. Байбурин, П.Г. Богатырев,

B.Я. Пропп, Ю.М. Лотман, К. Леви-Строс, В.Р. Кабо, Б.А. Рыбаков, С.Д. Домни-ков, А.Л. Топорков, Е.А. Торчинов); механизмов трансформации культурной традиции (Э. Шилз, Э.С. Маркарян, C.B. Лурье, А.П. Марков); экономического и символического обмена (Ф. Бродель, С. Жижек, Ж. Бодрийар, Б.В. Марков,

C. Д. Домников); природно-экологической адаптации (Л.Н. Гумилев, А.И. Пер-шиц, Ю.И. Семенов, В.А. Шнирельман, Ф. Фернандес-Арместо, Л.И. Мечников); межплеменных отношений в традиционном обществе (А.И. Першиц, Ю.И. Семенов, В.А. Шнирельман, А.И. Соловьев); реактуализации культурных традиций и этничности в современном мире (В.А. Тишков, A.B. Костина, В. Давыдов, В. Симонова, В. Целищева).

Проблема трансформации («модернизации») культуры тунгусо-маньчжуров под влиянием индустриального российского общества изучалась в работах этнографов и этнологов Т.В. Аткинсона, Г.А. Тилли, А. Мичи, Л.Я. Шренка, А. Кирилова, А.Ф. Янчева, культурологов С.Н. Скоринова, O.A. Ильяшевич, историка C.B. Бобышева, социальных и политических антропологов Д.Дж. Андерсона, В.А. Тишкова, Ю. Слёзкина, В.Н. Давыдова, В.В. Симоновой, В.Г. Целшцевой и др.

Вопросы природно-экологической и социально-экономической адаптации изучаемых народов рассматриваются в публикациях И.С. Гурвич, В.А. Тишкова, А.И. Козлова, М.Г. Турова, Ч.М. Таксами, В.П. Дьяконовой, Л.Р. Павлин-ской, М.Г. Турова, Е.Г. Федоровой, М.Е. Роббек, В.И. Дьяченко, В.И. Прокопенко, О.В. Мальцевой, Т.Б. Уваровой, С.М. Мостового, В.И. Михайлова, Е.А. Левковой, Н.Э. Посвалюк, С.З. Савина, В.А. Тураева, С.Х. Хакназарова, К.Б. Клокова, С.А. Хрущева, H.A. Лопуленко, Л.И. Миссоновой и др.

Изучение этногенеза и этнической истории на материале объектов культуры жизнеобеспечения представлено в исследованиях Л.И. Шренка, И.А. Лопатина, С.М. Широкогорова, Л.Я. Штернберга, М.Г. Василевич, В.Г. Ларькина, A.B. Смоляк, A.M. Певнова, А.Ф. Старцева, В.И. Дьяченко, Н.В. Ермоловой, A.C. Шубина, Е.К. Алексеевой. Проблема связи племен, выявленных и описанных в XIX - XX вв., с автохтонным населением юга Дальнего Востока изучалась А.П. Окладниковым, Э.В. Шавкуновым, Е.И. Деревянко, В.Е. Медведевым, М.В. Воробьевым, Е.А. Окладниковой, Н.Г. Артемьевой и др.

Вопросами классификации и типологии культуры тунгусо-маньчжуров занимались П.С. Паллас, П. Коллинз, Ф.С. Груздев, С.М. Широкогоров, И. Га-панович, C.B. Иванов, Г.М. Василевич, М.Г. Левин, Л.П. Потапов, H.H. Чебок-саров, A.B. Смоляк, Ю.А. Сем, З.П. Соколова, Н.В. Кочешков, В.А. Тураев, В.В. Подмаскин и др.

Дескриптивные исследования объектов культуры жизнеобеспечения тунгусо-маньчжуров, представляющие ценность для настоящего исследования -это работы А.Ф. Миддендорфа, Н.К. Бошняка, Р.К. Маака, А. Мичи, Л.И. Шренка, В.П. Маргаритова, Н.В. Слюнина, В.П. Врадия, В.Г. Богораза, В.И. Иохельсона, Б. Пилсудского, В.К. Арсеньева, И.А. Лопатина, Н.П. Никулыиина, В.Б. Бооля,

A.M. Золотарева, И.И. Козьминского, Н.Г. Каргера, Я.И. Линденау, В.Г. Ларь-кина, A.B. Смоляк, Ю.А. Сема, М.Г. Василевич, А.И. Мазина, У.Г. Поповой,

B.А. Туголукова, A.C. Шубина, А.Ф. Старцева, П.Я. Гонтмахера, В. В. Подмас-кина, Т.П. Роон, Т.Б. Матвеевой, Т.В. Мельниковой, Г.Т. Титоревой и др.

Хронологические рамки исследования: XVII - первое десятилетие XXI в. Нижняя граница периода - время начала русской колонизации Сибири, обращение ее коренного населения, в том числе и отдельных представителей тунгусо-маньчжуров, в российское подданство и, главное, появление первых жизнеописаний племен, проживающих по другую сторону от уральских гор. В начале периода также формируется целый ряд рассматриваемых групп тунгусо-маньчжуров в районе Охотского побережья, Камчатки, Амуро-Сахалинского региона, образовавшихся на основе или при участии тунгусских общностей, потесненных в результате вторжения русских в районы Сибири. Но в случае необходимости и при наличии достоверных данных о связи археологических культур с современными народами тунгусо-маньчжурской языковой группы мы также обращаемся к материалам Сибири и Дальнего Востока, отражающим события с неолитической эпохи. Верхняя граница - рубеж современного этапа в развитии культуры тунгусо-маньчжуров, характеризующийся заметной противоречивостью и носящий черты культуры переходного периода.

На защиту выносятся следующие положения:

1. Системно-синергетический подход к изучению комплексов жизнеобеспечения как адаптивно-адаптирующей подсистемы культуры позволяет на дру

11 гом уровне осмысления материала генерализировать данные археологии, этнографии, истории, языкознания, фольклористики, заложившие базу в изучении культуры Сибири и Дальнего Востока. Кроме типологической систематизации, изучения морфологии объекта исследования, системно-синергетический подход позволяет его представить интегративно и в широком территориальном, историческом и социокультурном контекстах. Во-первых, этот подход предполагает изучение культуры жизнеобеспечения как формирующейся и развивающейся в пределах ресурсной базы и топографии естественных ареалов. Во-вторых, представляется возможным ее исследование как системы, изменяющейся в разной степени и с учетом многообразных традиций на границах культурных ареалов. В-третьих, система обеспечения жизни предстает как управляемый посредством внутренних биосоциальных, социально-экономических, политических и ритуально-символических регуляторов механизм поддержания и воспроизводства жизни. И, наконец, этот подход к анализу культуры нацелен на выявление перспектив ее развития.

12 доминантных типов или черты других, генетически неродственных тунгусо-маньчжурам культур. Признаки переходного типа наблюдаются в культуре жизнеобеспечения орочей, ороков, тундровых эвенов, низовых негидальцев, частично удэгейцев. Результаты типологии подтверждают выводы исследований этногенеза о происхождении этих локальных систем от двух доминантных типов при соучастии других неродственных тунгусо-маньчжурам народов циркумполярной зоны Восточной Сибири и крайнего Северо-Востока, а также автохтонов Амуро-Сахалинского региона.

13 риода дефицита продовольствия и невозможности привычной промысловой деятельности.

5. В контексте общественно-экологической подсистемы процессы изменения культуры жизнеобеспечения были обусловлены тремя типами внешнесоци-ального взаимодействия, обозначенными в типологической систематизации как проявления диалогичности, монолог-подражание и монолог-подчинение. Диалогичные формы отношений, при которых равенство участников определялось еще сходным уровнем развития их материального производства, наблюдались между кочевыми, бродячими и полуоседлыми группами Сибири и Дальнего Востока, ведущими присваивающее хозяйство (тунгусо-маньчжурами и самодийцами, кетами, хантами, юкагирами, коряками, нивхами, айнами, и др.) в пределах трех зон: Восточной Сибири, Северо-Восточной Азии и Амуро-Сахалинского региона. Их результатом являлись модификация или незначительное видоизменение и взаимообогащение каждой системы, в результате которых у них появились схожие черты и более оптимальные для ареала способы жизнеобеспечения. Последнее обеспечивалось главным образом заимствованием у автохтонов территории культурных форм, прошедших апробацию в пределах осваиваемого тунгусо-маньчжурами района.

6. Итогом монолога-подражания, при котором восприятие чужих образцов стимулировалось экономическим престижем доминирующей группы, являлась аккультурация кочевых оленеводов (преимущественно эвенков) скотоводами (бурятами и якутами), полуоседлых рыболовов (нанайцев, ульчей и частично удэгейцев) - земледельцами (китайцами и маньчжурами) и трансформация или структурная перестройка их культуры жизнеобеспечения в результате развития торговли и производящего хозяйства. Выбор системы для интеграции был обусловлен территориальными границами ареала проживания участников -местом пересечения их коммерческих интересов, - а также типом хозяйства и образом жизни обеих сторон. У полуоседлых рыболовов бассейна р. Амур в результате взаимодействия с оседлыми народами Юго-Восточной Азии появлялись незначительные навыки земледелия и скотоводства, но эти виды деятельности только дополняли рыболовство и выступали еще не средством обеспечения жизни, а обслуживали ритуал и товарный обмен. Охотничье

14 оленеводческое хозяйство кочевников все же послужило почвой для развития животноводства, следствием которого являлась структурная перестройка комплексов жилища и одежды и смена модели питания.

7. Тип отношения монолог-подчинение как способ отношения родовых и ряда племенных групп с локальными очагами государственной власти привел к ассимиляции и смене парадигмы исторического существования тунгусо-маньчжуров, но не на основе саморазвития, а в результате принятия навязанной им Россией модели модернизации. При этом типе коммуникации посредством научения и принуждения, а также комплекса административных мер, способствующих территориальному закреплению бывших кочевых, бродячих и полуоседлых групп, происходит окончательный переход к производящему хозяйству и новым способам жизнеобеспечения, соответствующим представлению новой власти о цивилизованных его формах. Современный этап в развитии культуры народов Сибири и Дальнего Востока характеризуется попыткой реализации нового типа взаимодействия как антитезы прежним формам коммуникации, основанным на представлении о неравенстве культур; этот тип отношений в фи-лософско-антропологических, культурологических, педагогических, эстетических концепциях определяется как собственно диалог, который должен реализоваться на международном, национальном, региональном и межличностном уровнях общения.

8. Изменение системы в контексте монолога-подражания и, в особенности, монолога-подчинения не способствовало мобилизации потенциала саморазвития. Восприятие новаций сводилось к приобретению товаров, редуцирующих собственное трудоемкое производство или его исключающих, а также использованию готовых технологий обеспечения жизни. Такие отношения, при которых природные объекты становились средством товарного обмена, а их эффективной добыче способствовали более совершенные заимствованные средства производства, привели к истощению природных ресурсов ареала проживания, разрыву естественно-экологической связи человека со средой обитания, утрате адаптивно-адаптирующей способности и формированию зависимости от внешнего обеспечения.

9. Динамика жизнеобеспечивающих систем и культуры тунгусо-маньчжуров в целом характеризуется чередованием этапов дифференциации культурной традиции и образования новых форм интеграции во все более глобальные системы. Взаимодействие в сходных природно-географических условиях трех зон: Восточной Сибири, Северо-Восточной Азии и Приамурья родовых объединений тунгусо-маньчжуров с другими населяющими эти районы кочевыми, бродячими и полуоседлыми группами послужило причиной появления новых контактных групп или дочерних народов (таких, как эвены, долганы, эн-цы, нганасаны и др.), образовавших впоследствии вместе с материнскими группами в пределах ареала историко-культурные общности. На пути миграции тунгусов сформировались восточносибирская, северо-восточная (чукотско-камчатская) и амуро-сахалинская историко-культурные общности. Раскол внутри них на новаторов и консерваторов происходил в момент столкновения общества с более совершенной системой, представленной скотоводами (бурятами и якутами), земледельцами (маньчжурами и китайцами), а также локальными очагами российской государственной власти. Изменению системы способствовало ее нестабильное положение на границе социокультурного пространства: в новую систему интегрировались в первую очередь проживавшие в непосредственной территориальной близости от нее малочисленные группы, не имевшие стабильных природных ресурсов. Современные центробежные процессы обнаруживают тенденцию к образованию новых форм транснациональной консолидации на основе территориального тяготения, решения социально-демографических и экономических проблем, а также реактуализации в политических и научных дискурсах прежних историко-генетических связей с более устойчивыми в плане экономического развития государственными образованиями.

16 процессе монолога-подражания и монолога-подчинения содержит фазы контаминации традиций и новаций и вытеснения образцами доминирующей культуры традиционных моделей. Принцип «вытеснения» характеризует также трансформацию мифологической картины мира при ее переходе к религиозной: божества религий доминирующего общества (маньчжуров, тюрко-монголов, русских) включались в пантеон природных духов и со временем возглавили его, координируя и даже замещая функции прежних Хозяев и устанавливая своим местоположением мифологическую вертикаль. Переход к религиозной картине мира полностью не осуществился по причине секуляризации культуры в контексте процессов ее «советизации».

17 динированной, иерархически упорядоченной системы значений. На уровне социального космоса этап структуризации и иерархизации был представлен процессами социальной стратификации, послужившими основой и условием интеграции коренных народов Сибири и Дальнего Востока в современную социальную систему. Этапы развития аксиогенеза у этих народов показывают процессы постепенной автономизации ценности-субъекта, дематериализации ценности-объекта и движение ценности-действия от первобытного бессознательного синкретизма к рефлексивной системности как способу существования современного общества.

Научная новизна диссертации заключается в следующем:

- впервые реализован целостный анализ культуры жизнеобеспечения большой группы народов, образующих тунгусо-маньчжурскую языковую группу, освещающий длительный и сложный переходный период их истории (XVII -XX вв.) и осуществленный во взаимной корреляции материально-практических, духовно-практических и духовно-теоретических аспектов культуры;

- показан изоморфизм различных уровней бытия системы жизнеобеспечения (материального производства, социальных практик, языкового и символического универсума) на разных стадиях ее развития;

- выявлены ценностные основания культуры тунгусо-маньчжуров на каждом этапе ее развития и общие принципы аксиогенеза;

- введены в научный оборот новые этнографические и архивные данные по культуре тунгусо-маньчжуров.

Теоретико-методологические основы исследования. Целостное исследование системы жизнеобеспечения как способа человеческой деятельности предполагает обращение к ряду фундаментальных методологических подходов, совокупность которых позволяет выявить определенные закономерности функционирования объекта исследования.

Методологическую основу и концептуальное построение работы определяет системно-синергетический подход Э.С. Маркаряна, позволяющий изучить процессы формирования адаптивно-адаптирующих типов в пределах конкретных природных ареалов, их изменение в результате связей с социально-историческим окружением, принципы поддержания системы в качестве инте-гративного целого. Этот подход предполагает выявление внешних факторов, активизирующих внутренний потенциал развития, рассмотрение объекта исследования в широком историко-культурном и ареальном контекстах. Культура жизнеобеспечения проанализирована сквозь призму методологических и концептуальных идей других представителей системного и синергетического подходов (М.С. Кагана, В.П. Бранского, С.Д. Пожарского, В.В. Васильковой), благодаря чему она представлена как подсистема в составе более глобальной сис

19 темы, между которыми отмечаются системообразующие отношения и структурная однородность. С позиции методологии синергетического анализа показано последовательное чередование стадий дифференциации культурной традиции и возникновение нового типа интеграции, выявлен ряд аттракторов и показано прерывание саморазвития на определенном этапе.

Методологически значимым оказался эвристический потенциал компаративистики и, в частности, сравнительно-типологический, сравнительно-исторический и историко-генетический методы, позволившие систематизировать и выстроить структурные компоненты объекта изучения в синхроническом и диахроническом планах их бытия. Стратегия сравнительно-типологической процедуры способствовала обобщению в типы различных способов упорядоченного взаимодействия общества с естественной средой, другими родами, племенами и государственными объединениями, а также выделению типов внутрисоциального взаимодействия. Сравнительно-исторический метод позволил обнаружить темпоральные изменения культуры жизнеобеспечения, а историко-генетический - отследить возможные источники происхождения отдельных элементов подсистемы и связь целой системы с другими историческими типами культур.

Теоретические и методологические разработки структурно-функционального и структурно-семиотического анализа (К. Леви-Строса, П.Г. Богатырева, Ф. де Соссюра, Р. Барта, Ч.У. Морриса) способствовали упорядочиванию материала в синхроническом и локальном планах его изучения: выявлению основного перечня значений или функций элементов системы, отношения между этими значениями, образующими синтагматический ряд, в котором семантика каждого элемента обусловливается его окружением; нахождению изоморфных способу материально-практической деятельности, в частности, структуре хозяйственного производства моделей когнитивных процессов или же структурно однородных биологическим ритмам человека мифоритуальных классификаторов изменения.

Вторая группа источников - материалы собственных полевых исследований автора (интервью с информантами, фотодокументы), проводимых в период с 2000 по 2010 гг. в национальных поселениях Солнечного, Комсомольского, Нанайского и Ульчского районов Хабаровского края (с. Кондон, с. Нижние Халбы, с. Бельго, с. Верхняя Эконь, с. Джари, с. Троицкое, с. Найхин, с. Сикачи-Алян, с. Софийское); в ходе подготовки исследования были опрошены также информанты, проживающие в г. Амурск, г. Комсомольск-на-Амуре Хабаровского края, г. Петропавловск-Камчатский Камчатского края.

Теоретическая значимость. Данное исследование направлено на выявление новых возможностей изучения культуры жизнеобеспечения, региональных культур, а также стратегий типологической систематизации исторического материала. Материалы и выводы диссертации позволяют углубить понимание проблем адаптивно-адаптирующей деятельности человека, культурогенеза, процессов межкультурной и межэтнической коммуникации и сигнификации. Результаты исследования дают возможность раскрыть специфику культуры Сибири и Дальнего Востока, место коренных народов этого ареала в мировой культуре. Теоретико-методологическая база диссертации может выступать моделью изучения других локальных и региональных жизнеобеспечивающих систем и проблем социокультурной динамики.

21 иных коммерческих проектов, связанных с использованием ресурсов этнической культуры; в учебно-педагогической деятельности при разработке курсов по культурологии, культурной антропологии, истории мировой и русской культуры, теории и практике межкультурной коммуникации, методологии изучения культуры, спецкурсов по истории культуры народов Сибири и Дальнего Востока.

- международных: «Лингвистика и межкультурная коммуникация: история, современность, перспективы» (Хабаровск, 2004 г.); «Дальний Восток: наука, образование XXI век» (Комсомольск-на-Амуре, 2004 г.); «История освоения Россией Приамурья и современное социально-экономическое состояние стран АТР» (Комсомольск-на-Амуре, 2007 г.); «Дальний Восток: Динамика ценностных ориентаций» (Комсомольск-на-Амуре, 2008 г.); «Семиотическое пространство Дальнего Востока» (Комсомольск-на-Амуре, 2009 г.); «Гуманизм XXI столетия: К идеологии самосохранения человечества» (Санкт-Петербург, 2009 г.); «Диалог культур - диалог о мире и во имя мира» (Комсомольск-на-Амуре, 2010 г.); «Дальний Восток России: сохранение человеческого потенциала и повышение качества жизни населения» (Комсомольск-на-Амуре, 2011 г.).

- всероссийских и региональных: «Гуманитарные науки и современность» (Комсомольск-на-Амуре, 2003 г.); «Амурские рассветы» (Комсомольск-на-Амуре, 2003 г.); «Науки о человеке, обществе и культуре: История, современность, перспективы» (Комсомольск-на-Амуре, 2004 г.); «Человек, общество и

22 культура: проблемы исторического развития» (Комсомольск-на-Амуре, 2005 г.); «Дальний Восток: проблемы межкультурной коммуникации» (Комсомольск-на-Амуре, 2006 г.); «Дальний Восток: стратегия и тактика развития имиджа региона» (Хабаровск, 2009 г.); «Культура и туризм в современном мире: направления и тенденции развития» (Хабаровск, 2010 г.); IV Собрание Научно-образовательного культурологического общества (Санкт-Петербург, 2010 г.).

Внедрение результатов диссертационного исследования осуществлялось в период с 2005 по 2011 гг. в подготовке городских и районных мероприятий, посвященных культуре народов Приамурья, а также в практике преподавания ряда дисциплин и руководства научной и практической деятельностью студентов: докладами на региональных и международных конференциях, курсовыми и выпускными квалификационными работами, административно-управленческой практикой согласно учебным планам специальности 031401 - «Культурология», 033000 - «Культурология», 031203 - «Теория и практика межкультурной коммуникации», 035700.68 «Теория и практика межкультурной коммуникации». Автором были разработаны и апробированы курсы лекций и практических занятий, опубликованы программы по культурной антропологии, исторической антропологии, теории и практике межэтнической коммуникации, сохранению природного и культурного наследия, экологии культуры народов Дальнего Востока, семиотике традиционной культуры, учебной практике по профилю и специализации (административно-управленческой), учебно-методические рекомендации по семиотике традиционной культуры.

Структура работы обусловлена поставленными задачами и исследовательским подходом. Диссертация общим объемом 482 страницы состоит из Введения, четырех глав, Заключения, Списка литературы и источников, включающего 477 пунктов, Приложения из 36 страниц.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Культура жизнеобеспечения тунгусо-маньчжуров"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Опираясь на методологию системно-синергетического, этнокультуроло-гического и структурно-семиотического подходов к исследованию материалов этнографии, фольклорных и литературных текстов, исторических документов, данных языка, а также материалов собственных полевых исследований, мы представили цельную картину процессов социокультурной динамики материально-практического и духовно-практического аспектов жизнеобеспечивающей подсистемы в ее взаимосвязи с состоянием и изменением природного и социокультурного окружения, биосоциальными, социально-экономическими, социально-политическими и ритуально-символическими типами отношений.

Анализ историографии проблемы показал наличие значительного ценного опыта в изучении культуры народов Сибири и Дальнего Востока, представленного еще больше материалами археологии, этнографии и истории. Их проблематика и методологическая основа определяется спецификой данных наук. Но, наряду с этим, некоторые последние исследования уже выходят за рамки отмеченных научных парадигм, что свидетельствует о переходе сибиреведения на новый уровень интерпретации материала. Рассмотрение исследовательских подходов к изучению культуры жизнеобеспечения других локальных и региональных систем тоже иллюстрирует выход на иной этап обобщения, а также формирование предпосылок для изучения жизнеобеспечивающих практик в системно-синергетическом ракурсе, предполагающем не только анализ истории, но и прогнозирования развития системы. Все эти моменты способствовали формированию авторской концепции и выбору совокупности методологических оснований исследования.

Изучение предыстории тунгусо-маньчжуров Прибайкалья, Севера Сибири, Охотского побережья, Приморья, Приамурья и Сахалина, показывает факт их историко-культурной и генетической близости, что в совокупности с преобладанием вплоть до середины XX в. у всех этих групп хозяйства присваивающего типа, существующего в сходных природно-климатических условиях, дает основание рассматривать тунгусо-маньчжуров Сибири и Дальнего Востока в качестве одного адаптивно-адаптирующего типа культуры, включающего два больших подтипа. Вместе с тем анализ их этнической истории обнаружил наличие родственных и исторических связей с тюрко-монгольским миром, кетоя-зычными и самодийскоязычными племенами севера Восточной Сибири, народами Северо-Восточной и Юго-Восточной Азии. Эти материалы положены в основу типологизации отношений в аспекте общественно-экологической подсистемы их культуры.

Основные и более ранние по отношению к другим рассмотренным моделям системы жизнеобеспечения были созданы культурой кочевых охотников горной тайги Прибайкалья и севера Восточной Сибири и культурой полуоседлых рыболовов бассейна Амура и его притоков. Внутри них обнаруживается однородность строения всех компонентов: и культуры первичного производства (в плане структурирования хозяйственных периодов года вокруг приоритетного вида промысла), и комплексов культуры жизнеобеспечения. Смежные периферические типы, отражающие черты двух доминантных систем, были сформированы в относительно недавний период (этот процесс имели возможность наблюдать первые русские землепроходцы, которые отразили его в своих путевых записях) в районе морского побережья Татарского пролива, Охотского моря и приближенной к ней территории бассейна р. Амгунь при смешении тунгусов с народами крайнего северо-востока Азии и аборигенами Приамурья. Рост внутри этих периферических систем вариативности хозяйства обусловил увеличение разнообразия внутри жизнеобеспечивающих комплексов. Модификация в культуре первичного производства, потенциально заложенная в структуре их традиционного хозяйства, была спровоцирована изменениями в результате воздействия антропологического фактора естественной среды обитания: выход к морскому побережью или реке являлся необходимым условием выживания в условиях уменьшения животных ресурсов тайги. Этот способ представлялся наиболее эффективным и энергосберегающим с точки зрения жизнеобеспечения.

В целом же у этих народов вплоть до середины XX в. преобладали экстенсивные формы жизнеобеспечения, основанные на непрерывном освоении новых территорий и предполагающие кочевой или полукочевой образ жизни. Внутри каждого доминантного типа прослеживается инвариантный образ пространства-времени, сформированный в процессе хозяйственного освоения земли и отраженный в строении жизнеобеспечивающей системы и символотворче-стве народов. Так, охотники-оленеводы сформировали круговую модель жизнедеятельности, нашедшую отражение, кроме планирования жилищно-поселенческого комплекса, в орнаментальном творчестве, картине мира, ритуале и связанном с ним танце. Рыболовы, живущие по берегам рек, придерживались линейности в конструировании пространства поселения и жилой зоны; их служитель культа, в отличие от тунгусского, кинетически воспроизводил в процессе камлания линию, что также нашло отражение в традиционном танце народов Амуро-Сахалинского региона, генетически восходящем к шаманскому камланию. В орнаменте рыболовов преобладал спирально-ленточный орнамент как символическое выражение путешествий по изгибистому руслу реки.

Развитие культуры тунгусо-маньчжуров и ее жизнеобеспечивающей подсистемы в процессе межкультурной коммуникации сопровождалось чередованием этапов дифференциации отдельных культурных традиций и образования других форм объединения. В аспекте взаимодействия тунгусо-маньчжуров с другими народами прослеживаются три типа отношений: проявление диалогич-ности (контакты разных родовых групп и сложившихся родовых союзов, при которых равноправие определяется еще уровнем развития материальной технологии сторон), монолог-подражание (отношения родовых групп охотников, рыболовов и оленеводов с племенами, ведущими производящее хозяйство), монолог-подчинение (взаимодействие родовых коллективов и государственной структуры). Итог каждого типа взаимодействия - шаг к постепенной их интеграции в общемировую культуру. На современном этапе взаимоотношения коренных народов Сибири и Дальнего Востока с государством и народонаселением других регионов и этнических общностей страны и мира сопровождается попыткой реализации новых субъект-субъектных способов взаимодействия, выступающих альтернативой принуждению и насилию, а также попыткой преодоления дискредитирующих общающихся субъектов различий. Можно сказать, что сфера межэтнического и межкультурного находится сегодня еще на «пути» от монолога к всестороннему диалогу на региональном, национальном и мировом уровнях групповых и межличностных отношений.

В процессе освоения локальными родовыми группами новых природных ареалов и взаимодействия с другими охотниками, рыболовами и оленеводами на «пересечении» взаимодействующих культур формировались дополнительные контактные группы, образовавшие в результате длительных отношений и проживания в сходных природно-географических условиях историко-культурные общности. Охотники тайги, приобретя со временем новое транспортное средство - оленя - и вместе с тем способность к быстрому перемещению, прошли в пределах евразийского континента огромный путь, повторяющий по конфигурации их годовую хозяйственную траекторию движения за диким или домашним оленем. Они распространили далеко за пределы места своего формирования как отдельной общности накопленный опыт жизнеобеспечения и приняли участие в этногенезе и этнической истории многочисленных племен Сибири и Дальнего Востока, в том числе и тунгусо-маньчжуров юга Дальнего Востока. В процессе миграций они также перенимали адаптированные к конкретным экологическим зонам оптимальные средства жизнеобеспечения, транслируя их в другие регионы. Поэтому эту группу внутри тунгусо-маньчжурской общности в полной мере можно назвать проводником и источником изменений в культурном пространстве Сибири и Дальнего Востока.

При взаимодействии прежних и вновь образовавшихся групп или целых историко-культурных общностей уже со скотоводами и земледельцами внутри них происходил раскол на консерваторов и тех, кто позволил себя ассимилировать. Устойчивость к внешним влияниям и сохранение традиционных навыков жизнеобеспечения вплоть до начала XX в. были обусловлены закреплением за определенными группами зон, благоприятствующих консервации сложившихся способов хозяйственной деятельности. Не имеющие же подобных ресурсов стремились к обретению стабильности путем инкорпорирования в более сильную систему. В итоге на юге Дальнего Востока в верховьях Амура образовались новые культурные конгломераты, мало чем отличающиеся от южных соседей - маньчжуров. В Прибайкалье и в Северо-Восточной Азии появились группы «обуряченных» и «оякученных» тунгусов, выступивших в последующем посредниками между культурой аборигенного населения Сибири и Дальнего Востока и русскими. Такие образовавшиеся общности, осознавшие выгоду сотрудничества с экономически более сильными народами, в дальнейшем способствовали примером своей жизнедеятельности культурной ассимиляции населения.

Выбор тунгусо-маньчжурами материальных артефактов, приобретаемых ими у скотоводов и земледельцев, был не случайным и соответствовал образу жизни и уровню развития их материальной технологии. Прежде всего, это были компактные товары, отвечающие потребностям кочевого и полукочевого образа жизни и отличающиеся высокой калорийностью (мука и крупа). Это были также средства, облегчающие и редуцирующие собственное трудоемкое производство (крахмалосодержащие, металлические орудия труда, ткани или уже готовая одежда), средства демонстрации благосостояния (серебряные украшения, военное обмундирование и оружие), а также вещества, изменяющие сознание, которые, вместе с крахмалосодержащими, были включены в мифоритуальную культуру на правах угощений, угодных духам, волю который объявлял шаман. Но пока в тайге оставался соболь, такой способ приобщения к цивилизации мало способствовал мобилизации творческого потенциала и развития собственного производства. Переход к производящему хозяйству и одновременно к новым способам жизнеобеспечения наблюдались лишь в местах совместного проживания тунгусо-маньчжуров с земледельцами и скотоводами и численного превосходства последних. У бывших охотников и рыболовов наблюдалось значительное отставание в постижении нового способа производства; он выступал не средством выживания, а обслуживал нужды ритуала и развивался на прежней хозяйственной основе.

Появление новых культурных форм сначала представляло собой примитивную контаминацию своих и чужих элементов, что отмечалось на уровне организации поселения, типов жилищ, их интерьера, комплектации костюма, строения блюд. Но постепенно элементы и модели доминирующей культуры вытесняли прежние, которые к тому времени уже начинали восприниматься в качестве признака бедности и культурной отсталости. Аналогичная схема наблюдается в принципах трансформации мифологической картины мира: новые духи со временем возглавили пантеон природных духов-Хозяев и постепенно узурпировали их функции. Основными способами проникновения в среду тунгусо-маньчжуров новаций, вплоть до 1930-х гг., были вооруженный захват (как более ранняя форма) и натуральный обмен. Последний способ взаимодействия еще существовал в форме взаимных подарков и товарного обмена, в который постепенно включались денежные единицы доминирующей стороны. Средством обмена являлись как материальные артефакты, так и женщины, имевшие непосредственное отношение к функционированию культуры жизнеобеспечения: они шили одежду, готовили еду и устанавливали (у кочевых народов) юрту. Женская половина общества, будучи включенной в обмен в качестве его средства, выступала пассивным проводником другой культуры.

Каждый тип внешнего социального взаимодействия имел свою основу. Отношения тунгусо-маньчжуров с другими охотниками, оленеводами и рыболовами, начинавшиеся нередко с военных столкновений за ресурсы территории, определялись потребностями натурального хозяйства. Мирный обмен в таком случае носил характер взаимных даров. Развитие взаимодействия со скотоводами и земледельцами строилось уже больше на товарном обмене. Этот вид занятия, приносящий достаток, стал постепенно средством жизнеобеспечения и поддержания своего социального статуса представителей из среды тунгусо-маньчжуров и, вместе с тем, способствовал распространению ряда чужих способов жизнеобеспечения. Отношения народов Сибири и Дальнего Востока с Россией имперского, советского и постсоветского периодов, в отличие от других типов взаимодействия, диктовались политической целесообразностью. Под влиянием русской культуры и, особенно, в результате процессов принудительной «советизации районов тайги и тундры» у коренных народов образовались абсолютно новые формы жизнеобеспечения, главным средством которых выступали планомерные внешние поставки и застраивание. Эта налаженная система превратила внешний контур культуры тунгусо-маньчжуров в уменьшенную модель цивилизации в ее российско-советском провинциальном варианте и привела к утрате ими самостоятельной адаптационной способности. В итоге такой модернизации «сверху» постепенно вышли из употребления даже наиболее устойчивые элементы, некоторое время сохранявшиеся в контексте ритуальной культуры — конические типы построек, нагрудник, медвежий культ. Но зависимость от плодов этой цивилизации уже была подготовлена в процессах торговых отношений тунгусо-маньчжуров со скотоводами и земледельцами юга Восточной Сибири, Северо-Восточной и Юго-Восточной Азии.

Эволюция хозяйственно-экономического базиса и пространственных представлений связана с изменением представления о центрировании. На этапе преобладания натурального хозяйства в роли Центра выступал дом как пространство хранения, обработки продуктов промысла, обороны и совершения ритуала. Периферию по отношению к нему составляли природа, с которой человек сотрудничал посредством стратегии мифоритуального комплекса, и «чужое» социокультурное пространство или зона пересечения таежного мира со скотоводческой и земледельческой цивилизациями. «Другое» социальное пространство в процессе его экономического освоения постепенно заняло место прежнего Центра. Здесь этнофор посредством совершения «ритуала» обмена не только приобретал готовые товары, но и находил альтернативные промысловой деятельности и натуральному хозяйству способы выживания и даже обогащения, главным из которых являлась торговля. Перекресток таежных торговых троп в результате индустриального развития Сибири и Дальнего Востока уступает первенство пересечению водных и железнодорожных магистралей. Эта нанесенная на карту точка уже выступала локальным транслятором власти другого Центра - новой силы и защитника коренных народов Сибири и Дальнего Востока от природы и торговых кредиторов. В городе бывший охотник или рыболов осваивал уже иные, цивилизованные формы жизнеобеспечения: выполняя физическую работу, получал за это плату продуктами или деньгами; «посредством научения» он постепенно приобретал навыки не только производящего хозяйства, но и промышленного производства. Совместно с учредителями властного Центра коренные народы на протяжении XX в. уже противостояли внешним военным вторжениям.

Таким образом, культурно-историческая динамика определяется постоянными превращениями «периферии» и «центра». Последний у тунгусо-маньчжуров и других народов Сибири и Дальнего Востока в процессе их развития в составе государственной структуры постепенно приобретал все большие масштабы. Современные центробежные тенденции и образование новых типов международных отношений обусловлены внешними факторами, имеющими общемировое значение. Альтернативный центр, представленный пока процессами международного сотрудничества, складывается на основе актуализации прежних историко-генетических связей, а также в зонах пересечения этнических, экологических, экономических и даже геополитических интересов. «Призрак» нового Центра завоевывает свои позиции путем обещания покровительства в деле борьбы с социально-политической и экономической дискриминацией, идущей от еще актуального Центра.

Объекты культуры жизнеобеспечения выступали означающими половых, возрастных, социально-экономических, политических, конфессиональных и профессионально-образовательных форм социальной стратификации. Наиболее ранние формы социальной дифференциации, которые проявлялись на уровне синкретического комплекса родового домохозяйства, определялись биосоциальными антропологическими характеристиками. Социально престижное, высокое и центральное связывается с мужским, а низкое и периферийное - с женским началом. Их союз или целое представлялся как сумма тройки и четверки, единство динамичного и статичного, нераздельность головы и тела. Идею целого или семерки отражало ритуальное животное, тело которого проецировали на родовой коллектив в процессе ритуальной трапезы. Оно выступало источником жизни коллектива, воссоединение с которым репрезентировал также древний погребальный комплекс. В онтогенетическом измерении в таком историческом типе общества выделяется пять стадий, образующих «жизненный круг» человека. В числе «пять» фиксируется морфология человеческого тела, метонимическим выражением которого выступала ладонь с пятью пальцами, а метафорой -астрономическая фигура из такого же количества звезд.

Взаимодействие внутри этого коллектива осуществлялось по принципам «престижной экономики», формой проявления которой выступал институт да-рообмена - нимат. Он являлся средством не только взаимной помощи малых семей в составе рода, но и поддержания статуса удачливого охотника, стимулировал к совершенствованию его промысловых навыков и способствовал выдвижению его в военные предводители. Функционирование культуры жизнеобеспечения было сосредоточено вокруг таких важных аспектов жизни коллектива, как воспроизводство и безопасность членов рода, поддержка отношений взаимопомощи, получение средств существования, регуляторами которых выступали главные ценности первобытной коммуны - род, животное и движение.

Рост социальной дифференциации в результате развития торговых отношений, введения ясачной системы обусловил деление родового поселения по социально-экономическому признаку. Богатство стало основанием и для получения политической власти, так как выступало социально престижным явлением. Политический статус народов Сибири и Дальнего Востока в составе России имперского периода предполагал также переход в определенную конфессиональную группу, стимулируемый посредством системы льгот. Эта категория населения выступала проводником цивилизованного образа жизни в среду «инородцев». Культура жизнеобеспечения тунгусо-маньчжуров выступала не только означающим экономического, конфессионального, политического типов социальной дифференциации, но и на уровне отдельных артефактов была включена в процессы перераспределения материальных ценностей, приобретая тем самым новое товарное значение. Покупные вещи становились знаком состоятельности и средством внутреннего экономического и ритуального обмена. В таком социально-экономическом контексте и на этом историческом фоне экзогамный обмен женщинами превратился в практику покупки жены, а обычай кровной мести - в систему штрафов. На смену нимату или дару приходит отношение «хозяин - батрак»: сначала помощь богатого сородича оборачивалась стремлением отблагодарить; со временем «благодарность» закреплялась в практике отработки; образовавшийся вид экономической связи оказывался выгодным обеим сторонам, поэтому он постепенно становился поводом для их соседства. Кроме торговой специализации и стратификации по имущественному признаку и тоже под влиянием внешнего фактора появляется новая профессиональная группа - кузнецы, средством обеспечения которых становится их востребованное ремесло.

Профессиональная специализация как следствие обладания конкретным видом светского знания становится определяющим фактором социальных отношений на стадии развития коренных народов в составе социалистической системы. Инверсия социального порядка выражалась в превращении прежних кумиров и опоры (шаманов и богатых домохозяев) во врагов, их образа жизни в девиацию, в пересмотре биосоциальных норм путем их секуляризации. Новые объекты культуры жизнеобеспечения становятся инструментом дисциплинарных практик и уничтожения культурной «отсталости». Комплектование промысловых групп начинает осуществляться уже в зависимости от квалификации. Если рост экономической и политической дифференциации общества обусловил разложение родовых отношений, то профессионально-образовательная стратегия в XX в. привела к частичному распаду нуклеарной семьи как социально-экономической единицы и способствовала началу процесса автономиза-ции личности. К середине XX в. ценность семьи, претерпевающей распад, уступает приоритету автономной личности, стремящейся обрести социальное признание, стабильность путем обучения, политпросвещения. Эти политические привилегии стали распространяться и на женщин.

Процессы трансформации на протяжении XVII - XX вв. типа материально-практической деятельности, социально-экономических и политических норм закреплялись на уровне символической деятельности. Развитие пространственно-временных представлений отражало рост разнообразия хозяйства и социальных контактов. Со временем хозяйственно-фенологический способ времяисчисления превратился в скоординированную и иерархизированую структуру таких соподчиненных категорий, как «левое» и «правое», «холодное» и «теплое», «темное» и «светлое», «низ» и «верх». Дифференциация и соподчинение пространственных зон отразились в расположении поселения относительно места погребения и святилища, в способах трупоположения, планировании самого жилища по сторонам света, способе запахивания одежды, тунгусском хороводе. Символическим выражением этих представлений и, в частности, движения слева направо и снизу вверх являлась восходящая спираль, объединяющая собой круг и линию как две формообразующие модели материально-практического комплекса тунгусо-маньчжуров. Другой вариант иерархизации хроноструктуры - введение числительных - является проекцией китайской системы времяисчисления на принципы измерения времени народов юга Дальнего Востока и в большей мере отражает вертикаль. Духовные субстанции, появившиеся в результате инородного влияния и параллельно с ростом социальной дифференциации, своим местоположением в пантеоне устанавливали мифологическую вертикаль, предполагающую также значительную дистанцию между ними и человеком. Если прежний тип отношения с миром потустороннего, представленном в ритуальном кормлении, отражал идею натурального обмена, то взаимодействие с новыми божествами - товарные отношения. Это выражалось в составе жертвы, образуемой провиантами и вещами, приобретаемыми путем товарного обмена или покупки.

Означающие главных символов культуры тунгусо-маньчжуров - эллипса и спирали, концентрирующие в себе базовые единицы картины мира и представлявших целое, завершенное, вселенную, цикличный путь, животное, солнце, воду, сохранение и обновление природы и социума, магическую защиту микрокосма, актуализируются на этапе этнического ренессанса в контексте специально разработанных проектов. Именно коммерческая, социальная, политическая и научная основа этих современных мероприятий стала новым означаемым прежних сакральных знаков.

Эволюция ценности-субъекта (род - семья - автономная личность) отражает процесс ее деления и автономизацию, что также характеризует поведение ряда современных субъектов национального государства. Культурно-историческая динамика ценности-объекта (животное - материальный объект как средство обмена и обогащения - социальное признание - этническая идентичность), наряду с процессом ее дематериализации, показывает стадиальную модель изменения потребностей и когнитивных процессов. Модификация ценности-действия (движение в природе - торговля - просвещение - рефлексия истории своей культуры как попытка установить диалог с прошлым и одновременно с мировым сообществом) показывает путь культуры от первобытного бессознательного синкретизма к рефлексивной системности. Категория «этническая культура» в данном случае понимается не в значении адаптивного способа деятельности, а с позиции аксиологии культуры, т.е. как ценность, требующая сохранения и целенаправленной культивации. Ее ресурсы используются этнофорами как для самоидентификации в международных отношениях, так и в качестве средства достижения устойчивости в экономической, политической и других сферах своей жизни.

В ходе исследования процессов культурно-исторической динамики тунгусо-маньчжуров были получены также результаты, вносящие существенные изменения в устоявшийся взгляд на причины и характер трансформации жизнеобеспечивающих систем кочевых и полукочевых общностей Сибири и Дальнего Востока. Так, наиболее распространенным в аспекте стадиального развития этих народов ранее являлось мнение о том, что они перешли к социалистическому укладу жизни из эпохи первобытного синкретизма и натурального хозяйства, минуя стадию социально-экономической стратификации. Но материалы исследования показали, что многим из них еще до вхождения в состав Российской империи были знакомы подданнические отношения, которые устанавливались посредством насильственных мер, искусство ведения торговых сделок, в том числе и с использованием в качестве средства обмена людей, а также институт рабства. Выявленные факты разрушают миф о «примитивном», «наивном» и уединенном «дикаре» и показывают, что этот тип культуры был значительно сложнее, нежели он представлялся в ряде американских работ, в исследованиях советской и постсоветской эпохи, несмотря на то, что некоторые этапы ими были пройдены в редуцированной форме и ускоренном темпе. Кроме того, культура тунгусо-маньчжуров благодаря непосредственным и опосредованным генетическим и историко-культурным связям, как выявил анализ ее общественно-экологической подсистемы, совместила в себе традиции народов Юго-Восточной, Северо-Восточной Азии, тюрко-монгольского мира, племен финно-угорской группы, общностей Амуро-Сахалинского региона, не входящих в тунгусо-маньчжурскую языковую группу, русской культуры, а также оказала влияние на многие из них.

Материалы и выводы работы показали противоречивость и неоднозначность процесса русской колонизации этой территории, сводимой ранее англоязычными исследователями, а также рядом российских исследователей конца XX - начала XXI вв. однозначно к спланированному, варварскому и алчному захвату Российской империей богатой ресурсами земли вместе с ее автохтонами - носителями уникальной культуры Севера. Казаки шли осваивать эти земли не только ради соболя и по государеву приказу, но и в поисках «воли», которую они мечтали обрести вдали от власти на обширных просторах Азиатской части

Евразии рядом с народами ее населяющими. Их отряды встретили сопротивление не беззащитных «детей природы», а народов, владеющих искусством внезапного нападения, постоянно пребывающих в ожидании вооруженного конфликта за природные ресурсы, со сложившимся институтом кровной мести, в результате которой один род мог полностью уничтожить другой. Установлению между русским населением и аборигенами осваиваемой земли отношений подданства и мирных торговых взаимодействий способствовали, как было показано в исследовании, те же средства, что и практиковали для этой цели народы Юго-Восточной Азии.

Особую группу таких «миротворцев», ставших позднее причиной большой социальной проблемы, составляли вещества, изменяющие сознание, о которых неоднократно говорится в работе. В настоящее время, как показали полевые исследования автора, коренные народы считают многие ритуалы, в которых фигурируют табак и водка, частью собственной традиции, но алкоголизм и табакокурение воспринимают как социальное «зло», привнесенное исключительно русским населением. Проблема алкоголизма, табако- и опиумокурения в среде народов Сибири и Дальнего Востока, отраженная ранее только в этнографических источниках второй половины XIX - начала XX вв. и игнорируемая советской исторической наукой (так как эти факты не способствовали бы демонстрации позитивных изменений их быта), стала вновь объектом научной рефлексии только в последнее десятилетие. Анализ привлекаемых в работе материалов показал, что вещества этого класса и практики их употребления были издавна знакомы аборигенам: это были природные галлюциногены, которые они добывали и обрабатывали самостоятельно, а также приобретаемые тюркские и китайские аналоги. Причем вплоть до начала XX в. русский товар этой группы, который представляется сегодня этнофорами как причина многих современных проблем, не выдерживал конкуренции перед натиском южных эквивалентов. Восприятию и закреплению этого китайского, а позже и русского импорта в среде коренного населения способствовали ритуальные практики, в рамках которых водка и табак заняли место прежних «проводников» в шаманском пространстве. Таким образом, на примере изучения древних практик трансгрессии тунгусо-маньчжуров и их дальнейшего развития в контексте отношений с народами Юго-Восточной Азии и другими кочевыми группами Сибири, распространявшими изменяющие сознание вещества, был доказан факт сформировавшейся зависимости от этих веществ и наличие условий, благоприятствующих алкоголизации, еще задолго до включения основной территории проживания тунгусо-маньчжуров в состав Российской империи.

Борьба с распространением алкоголя в среде коренного населения на протяжении XX в. велась советской системой достаточно интенсивно, каким бы абсурдом не представлялись сегодня многие ее деяния, достижения и недоработки. Сокращению алкоголизации населения способствовало формирование многоуровневого образования, секуляризация культуры и ведение борьбы с «желтой расой», к которой, судя по документальным свидетельствам первой трети XX в., относили только народы Юго-Восточной Азии. Кроме запрета на шаманские камлания и ряд других ритуалов, переходящих в затяжные мистерии с бурными возлияниями, пытались предотвратить ввоз контрабандного китайского спирта и выращивание опиума на территории юга Дальнего Востока. В работе обозначена роль советской системы не только в исчезновении уникальных традиций, но и в сохранении жизни коренных народов, а также в формировании условий для реализации на современном этапе их развития полноценного культурного диалога на различных уровнях взаимодействия: от межличностного до международного. Главными факторами здесь, разумеется, выступают письменность, разноуровневое общее и профессиональное образование. Модернизация их хозяйственной культуры, которая сегодня нередко трактуется как уничтожение уникальной адаптивно-адаптирующей традиции Севера, как выяснилось, в начале XX в. была необходима, так как естественная среда их проживания уже не была способна к самостоятельной регенерации и выступать в роли единственной кормящей субстанции в условиях постоянного прироста населения. Но одной из главных причин истощения природных ресурсов, бывшее богатство которых способствовало консервативности кочевых и полукочевых сообществ на протяжении очень длительного исторического периода, являлось все же хозяйственное и промышленное освоение зоны Сибири и Дальнего Востока переселенцами. Другими словами пришлый компонент выступал не только причиной экологических и социально-демографических проблем в этих регионах, но и генератором идей в деле их решения.

Вопрос о том, что потеряли, а что обрели народы Сибири и Дальнего Востока на протяжении последних трех столетий будет рассматриваться ими по-разному в каждую новую эпоху. И если через пятьдесят, сто или двести лет место Америки или Китая в мировом экономическом рейтинге вдруг займет Россия, то потомки казаков будут очевидцами возрождения в памяти коренных народов и подвига (пусть нередко «по государственному принуждению») первых врачей, учителей, этнографов, и «реставрации» родственных и соседских отношений, ныне предающихся анафеме. Такая особенность, как стремление быть ближе к более устойчивой системе, которая обнаружилась в процессе анализа адаптивно-адаптирующей деятельности тунгусо-маньчжуров, является, скорее, универсальным законом выживания, чем ментальной особенностью именно этих народов, поэтому вряд ли стоит относиться к нынешним и прогнозируемым метаморфозам в экономическом, политическом и этническом самоопределении коренных малочисленных народов Сибири и Дальнего Востока сколько-нибудь предосудительно.

В завершении работы отметим, что собранный и концептуально систематизированный в ней материал может иметь не только эвристическую ценность, но и служить основой в разработке проектов, направленных на активное привлечение коренных народов Сибири и Дальнего Востока, к которым уже можно отнести и значительное количество русского населения, к креативной деятельности ради развития и процветания свой малой родины.

Список научной литературыИващенко, Яна Сергеевна, диссертация по теме "Теория и история культуры"

1. Список литературы

2. Аврорин В.А. Козьминский И.И. Представления орочей о вселенной, о переселении душ и путешествиях шаманов, изображенные на «карте» // МАЭ. T. XI, М.-Л.: АН СССР, 1949. С. 323 334.

3. Алексеев A.A. Забытый мир предков (очерки традиционного мировоззрения эвенов Северо-западного Верхоянья). Якутск: Ситим, 1993. 94 с.

4. Алексеева Е.К. Очерки материальной культуры эвенов Якутии (кон. XIX нач. XX в.). Новосибирск: Наука, 2003. 158 с.

5. Алексеенко Е.А. Начальный этап советского строительства на Туру-ханском Севере // Осуществление ленинской национальной политики у народов Крайнего Севера / Под ред. И.С. Гурвич. М.: Наука. 1971. С. 276 296.

6. Андерсон Д.Дж. Тундровики: экология и самосознание таймырских эвенков и долган. Новосибирск: Изд-во Сибирского отделения РАН, 1998. 272 с.

7. Аносов С.Д. Корейцы в Уссурийском крае. Хабаровск-Владивосток: Книжное дело, 1928. 86 с.

8. Аргудяева Ю.В. Этническая и этнокультурная история русских на юге Дальнего Востока России (вторая пол. XIX нач. XX в.). Книга I. Крестьяне. Владивосток: Изд-во ДВГТУ, 2005. 312 с.

9. Арсеньев В.К. Вымирание инородцев Амурского края: Лекция, прочитанная директором Гродековского музея В.К. Арсеньевым в г. Хабаровске на съезде врачей в 1913 г. (без в.д.). 18 с.

10. Арсеньев В.К. Китайцы в Уссурийском крае: Очерк историко-этнографический. Хабаровск: Тип. канцелярия приам. генерала-губернатора, 1914. 203 с.

11. Арсеньев В.К. Лесные люди удэхейцы. Владивосток: Кн. дело, 1926.48 с.

12. Арсеньев В.К. Этнологические проблемы на востоке Сибири. Сообщение, прочитанное в собрании русских ориенталистов в Харбине 13 июня 1916 г. Харбин: Типография Китайской Восточной железной дороги, 1916. 29 с.

13. Артемьева Н.Г. Домостроительство чжурчжэней Приморья (XII XIII вв.) / Отв. ред. Э.В. Шавкунов. Владивосток, 1998. 302 с.

14. Арутюнов С.А., Мкртумян Ю.И. Проблемы типологического исследования механизмов жизнеобеспечения в этнической культуре // Типология основных элементов традиционной культуры / Отв. ред. М.В. Крюков, А.И. Кузнецов. М: Наука, 1984. С. 19-33.

15. Археология СССР. Мезолит СССР / Под. общ. ред. Б.А. Рыбакова. М.: Наука, 1989. 352 с.

16. Арчакова О.Б., Трифонова Л.Л. Мифологические представления эвенков (на материале народных сказок). Благовещенск: изд-во АмГУ, 2006. 283 с.

17. Байбурин А. К. Жилище в обрядах и представлениях восточных славян. Л.: Наука, 1983. 192 с.

18. Байбурин А. К. Ритуал в традиционной культуре. Структурно-семантический анализ восточнославянских обрядов. СПб.: Наука, 1993.238 с.

19. Байбурин А. К. Семиотические аспекты функционирования вещей // Этнографическое изучение знаковых средств культуры. Л.: Наука, 1989. С. 63 -88.

20. Байбурин А. К. Топорков А. Л. У истоков этикета: Этнографические очерки. Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1990. 166 с.

21. Барт Р. Основы Семиологии // Структурализм «за» и «против». М.: Прогресс, 1975. С. 114- 169.

22. Бартэльс Д., Бартэльс А.Л. Проблемы сравнения коренных народов Канады и СССР // Модель в культурологи Сибири и Севера: Сб. науч. тр. Екатеринбург: УрО РАН, 1992. С. 130 141.

23. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. Издание второе. М.: Искусство, 1986. 445 с.

24. Березницкий C.B. Жертвенное животное орочей собака // Культура Дальнего Востока XIX - XX века. Сборник научных трудов. Владивосток: Дальнаука, 1992. С. 122 - 128.

25. Березницкий C.B. Магия рождения // Словесница искусств. 2007. № 19. С. 5-9.

26. Березницкий C.B. Современные представления дальневосточных эвенков о душе и смерти // Сибирский сборник 1 : Погребальный обряд народов Сибири и сопредельных территорий. Книга I / Отв. ред. JI.P. Павлинская. СПб.: МАЭ РАН, 2009. С. 98 - 103.

27. Березницкий С. В. Этнические компоненты верований и ритуалов коренных народов Амуро-Сахалинского региона // Археология и культурная антропология Дальнего Востока и Центральной Азии. Владивосток: ДВО РАН, 2002. С. 329-338.

28. Библер B.C. Итоги и замыслы. Конспект философской логики культуры // Вопросы философии. 1993. № 5. С. 75 93.

29. Библер B.C. Михаил Михайлович Бахтин, или поэтика культуры. М.: Прогресс, Гнозис, 1991. 176 с.

30. Билибин Н. Обмен у коряков. Л.: Изд-во ин-та народов Севера ЦИК СССР, 1934. 40 с.

31. Бобышев C.B., Ахметова A.B. Коренные малочисленные народы Дальнего Востока на завершающем этапе социалистической модернизации (50-х середина 80-х гг. XX века). Хабаровск: Изд-во ДВГУПС, 2008. 130 с.

32. Богатырев П.Г. Функции национального костюма в Моравской Словакии // Вопросы теории народного искусства. М.: Искусство, 1971. С. 297 366.

33. Богораз В.Г. Материальная культура чукчей. М.: Главная редакция восточной литературы, 1991. 224 с.

34. Богораз В.Г. Распространение культуры по земле. Основы этногеографии. М.-Л.: Государственное издательство, 1928. 314 с.

35. Богораз-Тан В.Г. Восемь племен. Чукотские рассказы. Магадан: Магаданское кн. изд-во, 1979. 270 с.

36. Бооль В.Б. Гольды с реки Тунгуски. Этнографический очерк. Хабаровск: Книжное дело, 1930. 42 с.

37. Бородай Ю. М. Эротика. Смерть. Табу. Трагедия человеческого сознания. М.: Гнозис, 1996. 416 с.

38. Бошняк Н.К. Экспедиции в Приамурском крае (Экспедиция в заливе Де-Кастри. Опись Татарского берега и открытие Императорской Гавани) // Морской сборник. Т. 40. № 3, СПб, 1859. С. 193 212.

39. Бранский В.П., Пожарский С.Д. Синергетический историзм как новая философия истории // Синергетическая парадигма. Человек и общество в условиях нестабильности. М.: Прогресс-Традиция, 2003. С. 36 49.

40. Бродель Ф. Материальные цивилизации. Экономика и капитализм, XV XVIII вв. Т. 1. Структуры повседневности: возможное и невозможное. 2-е изд., пер. с фр. JI.E. Куббеля; вступ. ст. Ю.Н. Афанасьева. М.: Издательство «Весь мир», 2006. 592 с.

41. Бромлей Ю.В. Очерки теории этноса. 2-е изд, доп. М.: Издательство ЖИ, 2008. 440 с.

42. Булгакова Т.Д. «Дорога времени» в традиционных представлениях нанайцев // Время и календарь в традиционной культуре: тез. докл. всерос. науч. конф. (Сер. «Мир культуры, истории и философии»). СПб.: Изд-во «Лань», 1999. С. 116-120.

43. Бурыкин A.A. Традиционный календарь, счет сезонов и возраста у эвенов // Время и календарь в традиционной культуре : тез. докл. всерос. науч. конф. (Сер. «Мир культуры, истории и философии»). СПб.: Изд-во «Лань», 1999. С. 71-75.

44. Вайнштейн С.И. Проблемы истории жилища степных кочевников Евразии // Советская этнография. 1976. № 4. С. 42 62.

45. Василевич Г.М. Типы обуви народов Сибири // Сборник МАЭ. XXI. М.-Л.: АН СССР, 1963. С. 3 64.

46. Василевич Г.М. Тунгусский кафтан (К истории его развития и распространения) // МАЭ. Вып. XVIII. М.-Л.: АН СССР, 1958. С. 122 178.

47. Василевич Г.М. Тунгусский нагрудник у народов Сибири // МАЭ. Вып. XI. М-Л: Изд-во АН СССР, 1949. С. 42 61.

48. Василевич М.Г. Эвенки. Историко-этнографические очерки (XVIII -нач. XX в.). Л.: Наука, 1969. 304 с.

49. Васильев Б.А. Основные черты этнографии ороков. Предварительный очерк по материалам экспедиции 1928 г. (извлечение) // Традиционная нормативная культура, организация власти и экономика народов Северной Евразии и

50. Васильев В.И., Симченко Ю.Б. Переустройство хозяйства, быта и культуры коренного населения таймырского национального округа // Осуществление ленинской национальной политики у народов Крайнего Севера / Под ред. И.С. Гурвич. М.: Наука. 1971. С. 245 275.

51. Василькова В.В. Порядок и хаос в развитии социальных систем. Синергетика и теории социальной самоорганизации. СПб.: Лань, 1999. 478 с.

52. Виноградова Н. Космогоническая символика храма Неба в Пекине // Вопросы искусствознания. 1994. № 4. С. 203 209.

53. Война и мир в традиционных обществах (по материалам западных исследований). Научно-аналитический обзор / автор обзора В.А. Шнирельман. М.: Рос. акад. наук ИНИОН, Ин-т этнологии и антропологии им. H.H. Миклухо-Маклая, 1992. 64 с.

54. Воробьев Д.В. Жизнеобеспечение и адаптивная стратегия эвенков в конце XX века (Север Туруханского района Красноярского края). М.: ИЭА, 2001.30 с.

55. Воробьев М.В. Культура чжурчжэней и государства Цзинь (X в. -1234 г.). М.: Наука, гл. ред. Вост. лит-ры, 1983. 369 с.

56. Врадий В. П. Опьяняющие напитки китайцев, корейцев, японцев и инородцев Уссурийского края. СПб. : Типография Тренке и Фюсно, Максимилианов-ский переулок № 13,1904. 13 с.

57. Врадий В.П. Пищевые продукты китайцев, корейцев, японцев и инородцев Дальнего Востока (заметки из путешествия по Азии). СПб.: Типография Тренке и Фюсно, Максимилиановский переулок № 13, 1904. 16 с.

58. Гаер Е. А. Древние бытовые обряды нанайцев. Хабаровск: Кн. изд-во, 1991. 144 с.

59. Гарусов И.С. Переход к оседлости и укрупнение поселков у малых народов Северо-востока СССР // История и культура народов Севера Дальнего Востока. М.: Наука, 1967. С. 116 124.

60. Гачев Г.Д. Космо-Психо-Логос: Национальные образы мира. М.: Академический Проект, 2007. 511 с.

61. Гемуев И.Н. Мировоззрение манси: Дом и космос. Новосибирск: Наука. Сиб. отд-ние, 1990. 232 с.

62. Герасимова Д.В. Народный календарь манси // Время и календарь в традиционной культуре: тез. докл. Всерос. науч. конф. (сер. «Мир культуры, истории и философии»). СПб.: Лань, 1999. С. 78 81.

63. Гидденс Э. Трансформация интимности. СПб.: Питер, 2004. 208 с.

64. Гирфанова А.Х. Ареальная и хронологическая стратификация тунгусо-маньчжурского языкового континуума // Тунгусо-маньчжурская проблема сегодня. (Первые Шавкуновские чтения). Сборник научных статей. Владивосток: Дальнаука, 2008. С. 317 326.

65. Голд Дж. Психология и география: основы поведенческой географии / Пер. с англ.; авт. предисл. С.В. Федулов. М.: Прогресс, 1990. 304 с.

66. Голан А. Миф и символ. 2-е изд. М.: РУССЛИТ, 1994. 375 с.

67. Головнев А. В. Модель в культурологии // Модель в культурологии Сибири и Севера: сб. науч. трудов. Екатеринбург: УрО РАН, 1992. С. 142 169.

68. Гонтмахер П.Я., Соломонова Н., Филимонов А. Знаки и символы дальневосточных этносов // Словесница искусств. 2004. № 14. С. 2 9.

69. Гонтмахер П.Я. Нанайцы. Этюды о духовной культуре. Хабаровск: Изд-во ХГПИ, 1996. 113 с.

70. Груздев Ф.С. Амур (Природа и люди Амурского края). СПб: Издание П.П. Сойкина, 1896. 144 с.

71. Гумилев JI.H. Этносфера: история людей и история природы. М.: ACT: Астрель, 2010. 575 с.

72. Гурвич И.С. Эвены Камчатской обрасти // Современное хозяйство, культура и быт малых народов Севера / Под ред. Б.О. Долгих. М.: Изд-во АН СССР, 1960. С. 63-91.

73. Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры. М.: Искусство, 1984. 350 с.

74. Гуревич А.Я. Проблема ментальностей в современной историографии // Всеобщая история: Дискуссии, новые подходы. Вып. 1., М., 1989. С. 75 89.

75. Гуткин О.В., Листвина Е.В., Петрова Г.Н. Феномен культурного пространства / Под ред. Е.В. Листвиной, Г.Н. Петровой. Саратов: Научная книга, 2005. 138 с.

76. Демидова Е.Г. Культура народностей Нижнего Амура и Сахалина в буржуазной историографии. Монография. Владивосток: Издательство Дальневосточного университета, 1987. 96 с.

77. Деревянко Е.И. Древние жилища Приамурья. Новосибирск: Наука, Сиб. отд-ие, 1991. 158 с.

78. Деревянко Е.И. Мохэские памятники Среднего Амура. Новосибирск: Наука. Сиб. отд-ние, 1975. 250 с.

79. Деревянко Е.И. Очерки военного дела племен Приамурья. Новосибирск: Наука, 1987. 224 с.

80. Деревянко Е.И. Тюркские элементы в погребальных обрядах мохэ-ских племен I тыс. н.э. // Древние культуры Алтая и Западной Сибири. Новосибирск, 1978. С. 118-129.

81. Джарылгасинова Р. Ш. Корея // Этнография питания народов стран зарубежной Азии. Опыт сравнительной типологии. М.: Наука. Гл. ред. вост. лит., 1981. С. 170-179.

82. Докучаев И. И. Ценность и экзистенция. Основоположения исторической аксиологии культуры. СПб.: Наука, 2009. 595 с.

83. Докучаев И.И. Введение в историю общения. Владивосток: Дальнау-ка, 2005. 342 с.

84. Долгих Б.О. Происхождение долган // Сибирский этнографический сборник. Вып. V. -М. 1963. С. 92- 141.

85. Долгих Б.О. Родовой и племенной состав народов Сибири в XVII в. Труды института этнографии. М.: Изд-во АН СССР, 1960. 622 с.

86. Домников С. Д. Хозяйство и культура: Введение в феноменологию традиционного текста. М.: ИФ РАН, 2008. 151 с.

87. Дубов И. В. И поклоняшеся идолу камену. СПб. : Российский этнограф. музей, 1995. 104 с.

88. Дьякова О.В. Тунгусо-маньчжуры: этническая история и этногенез в археологических и этнографических ретроспекциях // Тунгусо-маньчжурская проблема сегодня. (Первые Шавкуновские чтения). Сборник научных статей. Владивосток: Дальнаука, 2008. С. 61 70.

89. Дьяконова. В.П. Жилище народов Сибири // Экология этнических культур Сибири накануне XXI века. СПб.: Наука, 1995. С. 24 61.

90. Дьяченко В.И., Ермолова Н.В. Эвенки и якуты юга Дальнего Востока. XVII XX вв. СПб.: Наука, 1994. 160 с.

91. Ермолова Н.В. Картина мира мертвых в эвенкийской вселенной // Сибирский сборник 1: Погребальный обряд народов Сибири и сопредельных территорий. Книга I / Отв. ред. Л.Р. Павлинская. СПб.: МАЭ РАН, 2009. С. 104 - 111.

92. Ермолова Н.В. Традиционные средства передвижения у народов Северной Сибири. Оленный транспорт и упряжное собаководство // Экология этнических культур Сибири накануне XXI века. СПб.: Наука, 1995. С. 166 197.

93. Жижек С. Возвышенный объект идеологии. М.: Художественный журнал, 1999. 239 с.

94. Жижек С. Размышления в красном цвете: коммунистический взгляд на кризис и сопутствующие предметы. М.: Изд-во «Европа», 2011. 476 с.

95. Жуковская Н. Л. Центральная Азия // Этнография питания народов стран зарубежной Азии. Опыт сравнительной типологии. М.: Наука. Гл. ред. вост. лит., 1981. С. 120 139.

96. Замятин Д.Н. Гуманитарная география: Пространство и язык географических образов. СПб.: Алетейя, 2003. 331 с.

97. Золотарев A.M. Новые данные о тунгусах и ламутах XVIII в. // Историк-марксист. 1938.Кн. 2 (66). Изд-во ЦК ВКП(б) «Правда» С. 79 86.

98. Золотарев A.M. Родовой строй и религия ульчей. Хабаровск: Даль-гиз, 1939. 206 с.

99. Иванов C.B. Материалы по изобразительному искусству народов Сибири XIX нач. XX в. Сюжетный рисунок и другие виды изображений на плоскости. M.-JL: Издательство академии наук СССР, 1954. 839 с.

100. Иванов C.B. Орнамент народов Сибири как исторический источник. М.-Л.: АН СССР, 1963. 500 с.

101. Иванов C.B. Представление нанайцев о человеке и его жизненном цикле // Природа и человек в религиозных представлениях народов Сибири и Севера (вторая пол. XIX нач. XX в.). Л.: Наука, 1976. С. 161 - 188.

102. Иванов C.B. Старинное зимнее жилище ульчей // МАЭ. М-Л, 1951. T. XIII. С. 72-101.

103. Иванова Г.В. Кулинарная культура коренных народностей Севера: монограф. Красноярск: Гос. торгово-экон. ин-т, 2006. 208 с.

104. Иващенко Я.С. Антропофагия и несоциализированная сексуальность в сказочных нарративах нанайцев // Власть и управление на востоке России. 2011. № 1 (54). С. 145- 150.

105. Иващенко Я.С. Природный и социокультурный контексты как факторы формирования тунгусского хронотопа // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. 2011. №2(8). С. 69-73.

106. Иващенко Я.С. Семиотика еды (на материале традиционной нанайской культуры): моногр. Владивосток: Изд-во Дальневост. федер. ун-та, 2010. 290 с.

107. Иващенко Я.С. Семиотика традиционного жилища (на материале нанайской культуры): моногр. Комсомольск-на-Амуре: ГОУВПО «КнАГТУ», 2007. 144 с.

108. Иконникова С.Н. Археология и культурология: взаимосвязь и диалог // Проблемы культурогенеза и культурного наследия: Сборник статей к 80-летию Вадима Михайловича Массона. СПб.: «Инфо Ол», 2009. С. 16 24.

109. Инфантьев П. В Амурской тайге: рассказ из жизни тунгусов. СПб.: Изд. кн. магазина П.В. Луковникова, 1912. 36 с.

110. Иохельсон В.И. Юкагиры и юкагиризированные тунгусы / Пер. с англ. В.Х. Иванова, З.И. Ивановой-Унаровой. Новосибирск: Наука, 2005. 675 с.

111. Иохельсон-Бродская Д.Л. К антропологии женщин племен крайнего северо-востока Сибири. М.: Типография Т-ваИ.Д. Сытина, 1908. 16 с.

112. Исследования на острове Сучу в Нижнем Приамурье в 2002 году / Сост. А.П. Деревянко, Чо Ю-Чжон, В.Е. Медведев и др. Сеул, 2003. 644 с.

113. Историко-этнографический атлас Сибири. Л.: АН СССР. Ленингр. отд-ние, 1961. 498 с.

114. История и культура дальневосточных эвенков: историко-этнографические очерки / Отв. ред. В.А. Тураев; Ин-т истории, археологии и этнографии народов Дальнего Востока ДВО РАН. СПб.: Наука, 2010. 334 с.

115. История и культура нанайцев: историко-этнографические очерки / С. В. Березницкий, Е. А. Гаер, С. Ф. Карабанова и др.. СПб. : Наука, 2003. 325 с.

116. История и культура нивхов: историко-этнографические очерки / Отв. ред. В.А. Тураев. СПб.: Наука, 2008. 270 с.

117. История и культура орочей. Историко-этнографические очерки / Отв. ред. В.А. Тураев. СПб.: Наука, 2001. 172 с.

118. История и культура удэгейцев / Под общ. ред. А.И. Крушанова. Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1989. 190 с.

119. История и культура ульчей (в XVII XX вв.): историко-этнографические очерки / Л. Я. Иващенко, Н. Б. Киле, А. В. Смоляк, А. Ф. Старцев и др.. СПб.: Наука, 1994. 177 с.

120. История и культура эвенов. Историко-этнографические очерки / В.А. Тураев, В.А. Туголуков, Б.А. Спеваковский и др. СПб.: Наука, 1997. 180 с.

121. Кабо В. Р. Круг и крест: размышление этнолога о первобытной духовности. М.: Вост. лит., 2007. 328 с.

122. Каган М.С. Введение в историю мировой культуры. Книга первая. СПб.: Петрополис, 2003. 368 с.

123. Каган М.С. Введение в историю мировой культуры. Книга вторая. СПб.: Петрополис, 2003. 320 с.

124. Каган М.С. Мир общения: проблема межсубъектных отношений // Каган М.С. Избранные труды в VII томах. Том II. Теоретические проблемы философии. СПб.: ИД «Петрополис», 2006. С. 165 325.

125. Каган М.С. Философская теория ценностей: Университетский курс лекций // Каган М.С. Избранные труды в VII томах. Том II. Теоретические проблемы философии. СПб.: ИД «Петрополис», 2006. С. 327 499.

126. Каган М. С. Философия культуры. СПб. : ТОО ТК «Петрополис», 1996.416 с.

127. Каган М.С. Человеческая деятельность: опыт системного анализа // Каган М.С. Избранные труды в VII томах. Том II. Теоретические проблемы философии. СПб.: ИД «Петрополис», 2006. С. 9 163.

128. Каганский B.JI. Вопросы о пространстве маргинальное™ // НЛО. 1999. №37. С. 52-62.

129. Каганский В.Л. Культурный ландшафт и советское обитаемое пространство: Сборник статей. М.: Новое литературное обозрение, 2001. 576 с.

130. Карабанова С.Ф. Танцы малых народов юга Дальнего Востока СССР. М.: Наука, 1979. 144 с.

131. Кассирер Э. Опыт о человеке. Введение в философию человеческой культуры // ФН. 1991. № 7. С. 91 134

132. Киле A.C. Искусство нанайцев: вышивка, орнамент. Традиции и новации. Хабаровск: Рос. Медиа Альянс, 2004. 126 с.

133. Киле A.C. К вопросу о классификации обрядовой терминологии в нанайском языке // Запаски Гродековского музея. Вып. 1. Хабаровск, 2000. С. 141 147.

134. Киле Н. Б. Нанайцы в мире природы // Этнос и природная среда / под ред. В.А. Тураева. Владивосток: Дальнаука, 1997. С. 34 44.

135. Козлов А.И. Пища людей. Фрязино: «Век 2», 2005. 272 с.

136. Козлов В.И. Жизнеобеспечение этноса: содержание понятия и его экологические аспекты // Этническая экология: теория и практика. М.: Наука, 1991. С. 14-44.

137. Козьминский И.И. Отчет об исследовании материальной культуры и верований гаринских гольдов // Гарино-Амгуньская экспедиция 1926 г. Предварительный отчет Н. Г. Каргера и И. И. Козьминского. Л. : АН СССР, 1929. С. 25-48.

138. Константинов A.A. Дальневосточная кухня (питание и здоровье). Хабаровск: Хабар, кн. изд-во, 2001. 368 с.

139. Коробейник П. Женские Советы проводники культуры в национальных селах. Петропавловск-Камчатский: Книжная редакция «Камчатской правды», 1961. 24 с.

140. Костина A.B. Национальная культура этническая культура - массовая культура: «Баланс интересов» в современном обществе. М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2009. 216 с.

141. Кочешков Н.В. Типология традиционной культуры народов СевероВосточной Азии (XIX середина XX в.). Владивосток: Изд-во Дальневост. унта, 2002. 168 с.

142. Кочешков Н.В. Тюрко-монголы и тунгусо-маньчжуры. Проблемы историко-культурных связей на материале народного декоративного искусства XIX XX вв. СПб.: Наука, 1997. 174 с.

143. Кочешков Н.В. Этнические традиции в декоративном искусстве нанайцев // Вестн. Дальневост. отд-ния Рос. АН. 1996. № 5. С. 107 — 121.

144. Крашенинников С.П. Описание земли Камчатки // Колумбы земли русской. Сборник документальных описаний об открытиях и изучении Сибири, Дальнего Востока и Севера в XVII XVIII вв. Хабаровск: Хабаровское книжное издательство, 1989. С. 270 - 384.

145. Кривошапкин A.B. Эвены. СПб: отд-ние изд-ва «Просвещение», 1997. 79 с.

146. Крюков М.В. Китай // Этнография питания народов стран зарубежной Азии. Опыт сравнительной типологии. М.: Наука. Гл. ред. вост. лит., 1981. С. 140-156.

147. Крюков М.В. Об общих принципах типологического исследования явлений культуры (на примере типологии жилища) // Типология основных элементов традиционной культуры / Отв. ред. М.В. Крюков, А.И. Кузнецов. М: Наука, 1984. С. 7- 18.

148. Кузьмина JI.A. Семиотика наскального искусства: интерпретация в контексте традиционной культуры народов Севера. СПб.: Изд-во ИП Никифорова («Астер-Прес»), 2009. 148 с.

149. Культура жизнеобеспечения и этнос. Опыт этнокультурологического исследования (на материалах армянской сельской культуры) / Отв. ред. С.А. Арутюнов, Э.С. Маркарян. Ереван: Изд-во АН АрмССР, 1983. 319 с.

150. Куропятник М.С. Сезонная дихотомия саамского общества // Время и календарь в традиционной культуре: тез. докл. Всерос. науч. конф. (сер. «Мир культуры, истории и философии»). СПб.: «Лань», 1999. С. 68 70.

151. Ларичев В.Е. Путешествие в страну восточных иноземцев. Новосибирск: Наука. Сибирское отделение, 1973. 340 с.

152. Ларькин В.Г. Орочи (историко-этнографический очерк с середины XIX в. до наших дней). М.: Наука, 1964. 176 с.

153. Ларькин В.Г. Удэгейцы (историко-этнографический очерк с сер. XIX в. до наших дней). Владивосток: Типография ТОВВМУ им. С.О. Макарова, 1958. 36 с.

154. Левин М. Г. Этническая антропология и проблемы этногенеза народов Дальнего Востока. М.: АН СССР, 1958. 260 с.

155. Левин М.Г., Чебоксаров H.H. Хозяйственно-культурные типы и ис-торико-этнографические области // Советская этнография. 1955. № 4. С. 3 17.

156. Леви-Строс К. Структурная антропология / Пер. с. фр. Вяч.Вс. Иванова. М.: Академический Проект, 2008. 555 с.

157. Леви-Стросс К. Мифологики. В 4 т. Т. 1. Сырое и приготовленное. М.: ИД «Флюид», 2006. 399 с.

158. Леви-Стросс К. Мифологики. В 4 т. Т. 2. От меда к пеплу. М.; СПб.: Унив. кн., 2000. 442 с.

159. Леви-Стросс К. Мифологики: Происхождение застольных обычаев. Пер. с фр. Е.О. Пучковой. М.: ИД «Флюид», 2007. 461 с.

160. Левкова Е.А., Посвалюк Н.Э., Савин С.З. Системные исследования гельматоиммунных факторов паразитарной контаминации у коренных народов Приамурья. Хабаровск: Вычислительный центр ДВО РАН, 2008. 19 с.

161. Линденау Я.И. Описание народов Сибири (первая половина XVIII в.): Историко-этнографические материалы о народах Сибири и Северо-Востока / Пер. с нем. З.Д. Титовой; Под общ. ред. И.С. Вдовина. Магадан: Кн. изд-во, 1983. 176 с.

162. Липская-Вальронд Н. А. Материалы к этнографии гольдов. Иркутск: Издание Вост.-Сиб. отд. Русс, геогр. об-ва, 1925. 18 с.

163. Липский А.Н. Элементы религиозно-психологических представлений гольдов. Чита: Типография Губсоюза Забайкальских Кооперативов, 1923. 58 с.

164. Логиновский К.Д. О положении инородцев Амурского края и об улучшении их быта (Сообщение, сделанное в общем собрании членов Общества изучения Амурского края 18 июня 1905 г). Владивосток: Тип. Прим. Обл. Прав., 1906. 24 с.

165. Лопатин И.А. Гольды амурские, уссурийские и сунгарийские. Опыт этнографического исследования. «Записи общества изучения Амурского края Владивостокского отделения Приамурского отдела русского географического общества». Владивосток, 1922. 363 с.

166. Лопатин И. А. Наблюдение над бытом гольдов. Владивосток: Изд-во университета, 1921. 46 с.

167. Лопуленко Н.А., Тишков В.А. Аборигены США и Канады в условиях глобализации // Межэтнические взаимодействия и социокультурная адаптация народов Севера России / Отв. ред. В.И. Молодин, В.А. Тишков. М.: Издательский дом «Стратегия», 2006. С. 352 381.

168. Лосев А.Ф. Философия. Мифология. Культура. М.: Мысль, 1991. 527 с.

169. Лотман Ю. Внутри мыслящих миров. Человек текст - семиосфера -история. М.: Языки русской культуры, 1999. 464 с.

170. Лотман Ю.М. Структура художественного текста // Лотман Ю.М. Об искусстве. СПб: «Искусство СПб», 1998. С. 14 - 285.

171. Лурье С. В. Метаморфозы традиционного сознания. Опыт разработки теоретических основ этнопсихологии и их применение к анализу исторического и этнографического материала. СПб. : Тип. им. Котлякова, 1994. 288 с.

172. Любимова Г.В. Время и возраст в традиционном восприятии крестьян-сибиряков // Время и календарь в традиционной культуре: тез. докл. Всерос. науч. конф. (сер. «Мир культуры, истории и философии»). СПб.: «Лань», 1999. С. 38-42.

173. Маак Р.К. Путешествие на Амур, совершенное по распоряжению Сибирского отделения ИГО в 1855 г. СПб.: Типография Карла Вульфа, 1859. 565 с.

174. Маак Р. К. Путешествие по долине реки Уссури. СПб., 1861. Т. 1. 280 с.

175. Маак Р. К. Путешествие по долине реки Уссури. СПб., 1861. Т. 2. 344 с.

176. Мазин А.И. Быт и хозяйство эвенков-ороченов (кон. XIX нач. XX в.). Новосибирск: Наука, 1992. 154 с.

177. Мазин А.И. Традиционные верования и обряды эвенков-ороченов (кон. XIX нач. XX в.). Новосибирск: Наука, 1984. 200 с.

178. Малиновский Б. Научная теория культуры. Пер. с англ. И.В. Утехи-на. 2-е изд., испр. М.: ОГИ, 2005. 184 с.

179. Малочисленные этносы Приамурья / Ким A.C., Кныш A.B., Лях П.П., Менделеев Ч.Г., Прасолова М.П., Смирнов Б.В. Хабаровск: Изд-во Хабар, гос. техн. ун-та, 1993. 71 с.

180. Маргаритов В. П. Об орочах Императорской гавани. Издание общества изучения Амурского края в г. Владивосток. СПб.: Тип. императорской академии наук, 1888. 56 с.

181. Маркарян Э.С. Глобально-экологическое моделирование и интеграция наук. Пущино: Научный центр биологический исследований АН СССР в Пущино, 1980. 12 с.

182. Маркарян Э.С. Культура как способ социальной самоорганизации. Общая постановка проблемы и ее анализ применительно к НТР. Пущино: АН СССР, 1982. 19 с.

183. Маркарян Э.С. Культурная традиция и задача дифференциации ее общих и локальных проявлений // Методологические проблемы исследования этнических культур. Материалы симпозиума. Ереван: Изд-во АН Армянской ССР, 1978. С. 84-90.

184. Маркарян Э.С. О генезисе человеческой деятельности и культуры. Ереван: АН АрмССР, 1973. 146 с.

185. Маркарян Э.С. О концепции локальных цивилизаций. Критический очерк. Ереван: АН АрмССР, 1962. 179 с.

186. Маркарян Э.С. Очерки теории культуры. Ереван: АН АрмССР, 1969.228 с.

187. Маркарян Э.С. Региональный эколого-ноосферный эксперимент. Обоснование идеи и концепция программы системно-оптимизационных экологических исследований (на примере Армянской ССР). Ереван: изд-во АН Армянской ССР, 1986. 178.

188. Маркарян Э.С. Теория культуры и современная наука (логико-методологический анализ). М.: Мысль, 1983. 284 с.

189. Марков А.П. Диалог культур и проблемы национальной самобытности // Отечественная культура как предмет культурологии: Уч. пособие. СПб.: СПбГУП, 1996. С. 11-28.

190. Марков А.П. Динамика культурных процессов сохранения и изменения // Отечественная культура как предмет культурологии: Уч. пособие. СПб.: СПбГУП, 1996. С. 208 269.

191. Марков Б. В. Культура повседневности : учеб. пособие. СПб. : Питер, 2008. 270 с.

192. Марков Б.В. Храм и рынок. Человек в пространстве культуры. СПб.: «АЛЕТЕЯ», 1999. 304 с.

193. Марков Г.Е. Функции этнической культуры в системе образа жизни и жизненных укладов // Методологические проблемы исследования этнических культур. Ереван: Изд-во АН Армянской ССР, 1978. С. 17 22.

194. Мартынов А.И. Культурогенез: Учебное пособие. М.: Высшая школа, 2008. 335 с.

195. Массон В.М. Культурогенез Древней и Центральной Азии / Под ред. Л.Б. Кирчо. СПб.: Филологический факультет СПбГУ; Изд-во С.- Петерб. ун-та, 2006. 384 с.

196. Матвеева Т.Б., Гонтмахер П.Я. Орнаментальное искусство ульчей: мастера и традиции. Хабаровск, 2003. 108 с.

197. Медведев В.Е. Культура амурских чжурчжэней. Конец X-XI века (по материалам грунтовых могильников). Новосибирск: Наука, 1977. 224 с.

198. Медведев В.Е. Приамурье в конце I начале II тысячелетия. Чжур-чжэньская эпоха. Новосибирск: Наука, 1986. 205 с.

199. Медведьев П.П. Круг жизни (культурологический аспект). СПб.: ПапиРус, 2005. 192 с.

200. Мельникова Т.В. Мио, хранящее от бед // Словесница искусств. 2004. № 14. С. 10-13.

201. Мельникова Т.В. Традиционная одежда нанайцев. Хабаровск: Хабар, краевой краевед, музей им. Н.И. Гродекова, 2005. 240 с.

202. Мельникова Т.В. Традиционная одежда ульчей (XIX XX в.). Хабаровск: Хабар, краевой краевед, музей им. Н.И. Гродекова, 2008. 108 с.

203. Мёрдок Дж.П. Фундаментальные характеристики культуры // Антология исследований культуры. Т. 1. Интерпретация культуры. СПб.: Университетская книга, 1997. С. 49 56.

204. Мечников Л.И. Цивилизация и великие исторические реки. Географическая теория развития современных обществ / Пер. с франц. М.Д. Гродец-кого. Харьков: Южно-Русское Книгоиздательство, 1899. 288 с.

205. Мид М. Культура и мир детства. Избранные произведения. Пер. с англ. и коммент. Ю.А. Асеева. Сост. и послесловие И.С. Кона. М.: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1988. 429 с.

206. Миддендорф А.Ф. Путешествие на Север и Восток Сибири. Часть 2. СПб, 1878. 864 с.

207. Миссонова JI.И. Остров Сахалин: современные проблемы жизнедеятельности уйльта (ороченов). Документ № 162. СПб: Российская национальная библиотека, 2004. 32 с.

208. Мичи А. Путешествие по Амуру и Восточной Сибири. СПб.-М.: М.О. Вольф, 1868. 351 с.

209. Мкртумян Ю.И. Компоненты культуры этноса // Методологические проблемы исследования этнических культур. Материалы симпозиума. Ереван: Изд-во АН Армянской ССР, 1978. С. 42 47.

210. Моррис Ч.У. Основания теории знаков // Семиотика: Антология / Сост. Ю.С. Степанов. Изд. 2-е, испр. и доп. М.: Академический проект; Екатеринбург: Деловая книга, 2001. С. 45 97.

211. Мосолова Л.М. «Обыкновенный» горшок и культурный космос // Основы теории художественной культуры / Под общ. ред. Л.М. Мосоловой. СПб., 2001. С. 229-247.

212. Мосолова Л.М. Теоретические основания исследования истории культуры регионов России // Истоки региональных культур России: сб-к науч. статей. СПб.: Изд-во РГПУ им. А.И. Герцена, 2000. С. 4 15.

213. Мостовой С.М., Михайлов В.И. Этнокультуральные особенности распространения алкоголизма и алкогольных психозов в Хабаровском крае (1992 1997 гг.). Хабаровск: Хабаровский краевой центр психич. здоровья, 1998. 55 с.

214. Муйтуева В. А. Традиционная пища алтай-кижи (обряды и представления). Томск: Изд-во Том. ун-та, 2007. 158 с.

215. Народы Дальнего Востока России в XVII XX вв. Историко-этнографические очерки / Отв. ред. И.С. Гурвич. М.: Наука, 1985. 240 с.

216. Народы Сибири. Этнографически очерки. / Под общ. Ред. М.Г. Левина, Л.П. Потапова. М.-Л.: Изд-во академии наук СССР, 1956. 1084 с.

217. Николаева Д.А. Семантика женских украшений восточных бурят // Этнические процессы и традиционная культура. М.-Улан-Удэ: Издательско-полиграфический комплекс ФГОУ ВПО ВСГАКИ, 2005. С. 84 92.

218. Никулыпин Н.П. Первобытные производственные объединения и социалистическое строительство эвенков. Л.: Главсевмор пути, 1939. 144 с.

219. Новик Е.С. Обряд и фольклор в сибирском шаманизме: Опыт сопоставления структур. 2-е изд., испр. и доп. М.: Вост. лит., 2004. 304 с.

220. Овчинников Б.Б. Тюркские древности Саяно-Алтая в VI X веках. Свердловск: Изд-во Урал, ун-та, 1990. 223 с.

221. Окладников А.П. Древние амурские петроглифы и современная орнаментика народов Приамурья // Советская этнография. 1959. № 2. С. 38 46.

222. Окладников А.П. Образы Древнего Амура. (История исследования древних наскальных рисунков Сикачи-Аляна и Шереметьево) // Олень Золотые Рога. М.-Л., 1964. С. 131-161.

223. Окладников А.П. Древнее поселение Кондон (Приамурье). Новосибирск: Наука, 1983. 160 с.

224. Окладников А.П. Петроглифы Нижнего Амура. Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1971. 334 с.

225. Окладникова Е.А. Культура древнего Дальнего Востока // Истоки региональный культур России: сборник научных статей. СПб.: Изд-во РГПУ им. А.И. Герцена, 2000. С. 112 142.

226. Основания регионалистики: Формирование и эволюция историко-культурных зон Европейской России / В.А. Бурыкин, A.C. Герд, Г.С. Лебедев,

227. B.Н. Седых; Под ред. A.C. Герда, Г.С. Лебедева. СПб.: Изд-во С.-Петербургского ун-та, 1999. 392 с.

228. Осипов А.И. Пространство и время как категории мировоззрения и регуляторы практической деятельности. Минск: Наука и техника, 1989. 220 с.

229. Островский А.Б. Девятка в традиционном менталитете народов Амура // Миф, символ, ритуал. Народы Сибири / сост. О.Б. Христофорова; отв. ред.

230. C.Ю. Неклюдов. М.: Рос. гос. ун-т, 2008. С. 35 68.

231. Островский А. Б. Ритуальная скульптура народов Амура и Сахалина. Путеводная нить чисел. СПб. : Нестор-История, 2009. 195 с.

232. Павлинская Л.Р. Народное искусство Сибири. Судьба традиции // Экология этнических культур Сибири накануне XXI века. СПб.: Наука, 1995. С. 91-118.

233. Павлинская Л.Р. Сибирь в этнокультурном пространстве Евразии // Межэтнические взаимодействия и социокультурная адаптация народов Севера

234. России / Отв. ред. В.И. Мол один, В. А. Тишков. Сост. Е.А. Пивнева. М.: Издательский дом «Стратегия», 2006. С. 313 326.

235. Павлов Е.В. Истоки и семантика культа «монгол-бурханов» у пред-байкальских бурят // Этнические процессы и традиционная культура. М.-Улан-Удэ: Издательско-полиграфический комплекс ФГОУ ВПО ВСГАКИ, 2005. С. 67-83.

236. Палладий А. Уссурийские маньцзы. Оттиск из известий Имп. рус. геогр. об-ва. 1871. № 8. 9 с.

237. Паллас П.С. Путешествие по разным провинциям Российского государства в 1768 1773 гг. 3 ч. // http://feb-web.ru/gogol/texts (дата обращения 21.07.2011).

238. Певнов A.M. О некоторых названиях обуви в языках Центральной Азии, Сибири и Дальнего Востока // Проблемы историко-культурных связей народов Дальнего Востока. Владивосток: ДВО АН СССР, 1989. С. 114 118.

239. Першиц А.И., Семенов Ю.И., Шнирельман В.А. Война и мир в ранней истории человечества. В 2-х томах. Т. 1. М.: РАН Институт этнологии и антропологии, 1994. 176 с.

240. Петров A.A. Лексика духовной культуры тунгусов (эвенки, эвены, негидальцы, солоны): Монография. СПб.: Образование, 1997. 175 с.

241. Пилсудский Б. Из поездки к орокам о. Сахалина в 1904 г. Препринт. Южно-Сахалинск: ИМГиГДВО АН СССР, 1989. 76 с.

242. Подмаскин B.B. Введение в этнографию Дальнего Востока России: народная медицина и культура питания: учеб. пособие. Владивосток: Дальнау-ка, 2008. 228 с.

243. Подмаскин В.В. Народные знания тунгусо-маньчжуров и нивхов: проблема этногенеза и этнической истории. Владивосток: Дальнаука, 2006. 540 с.

244. Подмаскин В.В. Система питания народов Нижнего Амура и Сахалина XIX XX вв.: Проблемы сравнительной типологии // Типология культуры коренных народов Дальнего Востока России: сб. науч. тр. Владивосток: Даль-наука, 2003. С. 86-101.

245. Подмаскин В.В. Удэгейские топонимы // Филология народов Дальнего Востока (ономастика). Владивосток: ДВНД АН СССР, 1977. С. 53 58.

246. Подосинов A.B. Ex oriente lux! Ориентация по сторонам света в архаических культурах Евразии. М.: «Язык русской культуры», 1999. 720 с.

247. Попов Н. Пища тунгусов. Иркутск: Тип. изд. «Власть труда», 1926.34 с.

248. Попова У .Г. Эвены Магаданской области: очерки истории, хозяйства и культуры эвенов Охотского побережья, 1917 1977 гг. М.: Наука, 1981. 304 с.

249. Потапов Л.П. К проблеме ареальных исследований этнографии народов Сибири // Народы и языки Сибири: Ареальные исследования. М.: Наука, 1978. С. 7- 14.

250. Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки. 2-е изд. Л.: ЛГУ, 1986. 364 с.

251. Прыткова Н.Ф. Программа по изучению одежды народов Сибири // Одежда народов Сибири. Сборник статей музея антропологии и этнографии. Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1970. С. 208 222.

252. Путинцева А.П. Дневник Красной Юрты. Хабаровск, 2010. 350 с.

253. Роббек В.А. Традиционная пища эвенов. Новосибирск: Наука, 2007.164 с.

254. Рудникова Е.В. «Дотунгусская проблема» в этнолингвистических исследованиях // Тунгусо-маньчжурская проблема сегодня. (Первые Шавкунов-ские чтения). Сборник научных статей. Владивосток: Дальнаука, 2008. С. 283 -294.

255. Рыбаков Б. А. Язычество Древней Руси / АН СССР, отд-ние истории, институт археологии. М.: Наука, 1987. 782 с.

256. Рыбаков Б. А. Язычество древних славян. М.: Наука, 1981. 608 с.

257. Рэдклифф-Браун А.Р. Метод в социальной антропологии. Пер. с англ. и заключ. ст. В. Николаева. М.: «КАНОН-пресс-Ц», «Кучково поле», 2001. 416 с.

258. Сем Л.И. Очерки диалектов нанайского языка. Бикинский (уссурийский) диалект. Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1976. 212 с.

259. Сем Т.Ю. Тунгусская модель мира: семиотика и историческая динамика // Этническое единство и специфика культур: материалы первых Санкт-Петербургских этнографических чтений. СПб.: Рос. этнограф. Музей, 2002. С. 114-118.

260. Сем Ю.А. Нанайцы. Материальная культура (вторая половина XIX -середина XX века): этнографические очерки. Владивосток, 1973. 313 с.

261. Сем Ю.А. Об изменении территории расселения нанайцев за годы Советской власти // Труды. Серия историческая. Т. 2. Владивосток, 1961. С. 221 -225.

262. Сем Ю.А. Родовая организация нанайцев и ее разложение. Владивосток, 1959. 31 с.

263. Сибирь в составе Российском империи / отв. ред. JI.M. Дамешек,

264. A.B. Ремнев. М.: Новое литературное обозрение, 2007. 368 с.

265. Симонова В. Common Sense Primordialism: этническая идентичность «за» и «против» // Давыдов В.Н., Карбаинов Н.И., Симонова В.В., Целищева

266. B.Г. Агинская street, танец с огнем и алюминиевые стрелы: присвоение культурных ландшафтов. Хабаровск: Хабаровский научный центр ДВО РАН, Хабаровский краевой краеведческий музей им. Н.И. Гродекова, 2006. С. 107 116.

267. Симонова В. Фабричный бубен и культурная коммодификация. Common Sense Primordialism: этническая идентичность «за» и «против» // Давыдов

268. Синергетическая философия истории / Под ред. В.П. Бранского и

269. C.Д. Пожарского. Рязань: «Копи-Принт», 2009. 314 с.

270. Скоринов С.Н. Мифологическая культура тунгусо-маньчжуров и нивхов нижнего Амура и Сахалина XIX XX вв. М.-Хабаровск: Московский государственный университет культуры и искусств - Хабаровский государственный педагогический университет, 2004. 380 с.

271. Слезкин Ю. Арктические зеркала. Россия и малые народы Севера; автор. пер. с англ. О. Леонтьевой. М.: Новое литературное обозрение, 2008. 512 с.

272. Слюнин Н.В. Охотско-Камчатский край: естественно-историческое описание. Т. 1. СПб.: Издание министерства финансов, 1900. 689 с.

273. Сметанин А.Н., Колегова Г.И., Лукашкина Т.П. Национальные блюда народов Камчатки. Петропавловск-Камчатский: РИОКОТ, 1993. 48 с.

274. Смирнов С.А. Человек после человека. Антропологический форсайт // антропологика: альманах философский, культурологический, антропологический. Выпуск 1 / Отв. ред. В.А. Сулимов, И.Е. Фадеева. Сыктывкар: Коми пединститут, 2011. С. 37 72.

275. Смоляк A.B. Материальная культура ульчей и некоторые вопросы их этногенеза // Советская этнография. 1957. № 1. С 290 305.

276. Смоляк А. В. Представления нанайцев о мире // Природа и человек в религиозных представлениях народов Сибири и Севера (вторая пол. XIX нач. XX в.). Л.: Наука, 1976. С. 129 - 160.

277. Смоляк А. В. Традиционное хозяйство и материальная культура народов Нижнего Амура и Сахалина. М.: Наука, 1984. 246 с.

278. Смоляк А. В. Ульчи (хозяйство, культура и быт в прошлом и настоящем). М.: Наука, 1966. 289 с.

279. Смоляк A.B. Этнические процессы у народов нижнего Амура и Сахалина (Середина XIX начало XX в.). М.: Наука, 1975. 232 с.

280. Современные методы исследования культуры. Материалы научно-методологической конференции преподавателей и стажеров ВШК / Науч. ред. А .Я. Флиер. г. Москва, 26 января 1999 г. М.: Моск. гос. ун-т культуры и искусств, 2000. 65 с.

281. Соколова З.П. Жилище народов Сибири (опыт типологии). М.: ИПА «ТриЛ», 1998. 288 с.

282. Соловьев А.И. Военное дело коренного населения Западной Сибири. Эпоха средневековья. Новосибирск: Наука, 1987. 192 с.

283. Сорокин П.А. Человек. Цивилизация. Общество / Общ. ред., сост. и предисл. А.Ю. Согомонов. Пер. с англ. М.: Политиздат, 1992. 543 с.

284. Соссюр Ф. Курс общей лингвистики http: // philolo-gos.narod.ru/ling/saussure.htm (дата обращения 28.04.01).

285. Старцев А.Ф. Культура и быт удэгейцев (вторая половина XIX начало XX в.). Владивосток: Дальнаука, 2005. 260 с.

286. Старцев А.Ф. Материальная культура удэгейцев (вторая половина XIX XX в.). Владивосток: ДВО РАН, 1996. 160 с.

287. Старцев А.Ф. Терминология родства удэгейцев // Проблемы историко-культурных связей народов Дальнего Востока. Владивосток: ДВО АНСССР, 1989. С. 80-86.

288. Степанов Ю. С. Константы: Словарь русской культуры. Изд. 2-е, испр. и доп. М.: Академический Проект, 2001. 990 с.

289. Стручкова Н. А. Формирование кинетического компонента в ритуальной практике: на примере генезиса якутского хороводного танца осу охай; отв. ред. А. И. Гоголев. СПб.: Изд-во Санкт-Петербург, ун-та, 2005. 234 с.

290. Таксами Ч.М. Народы Сибири в XX веке. Социально-экономическое и культурное развитие // Экология этнических культур Сибири накануне XXI века. СПб.: Наука, 1995. С. 3 23.

291. Таксами Ч.М. Одежда нивхов // Одежда народов Сибири. Сборник статей музея антропологии и этнографии. Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1970. С. 166- 195.

292. Таксами Ч.М. Подготовка специалистов из среды народов Севера // Осуществление ленинской национальной политики у народов Крайнего Севера / Под ред. И.С. Гурвич. М.: Наука. 1971. С. 172 187.

293. Титорева Г.Т. Без оленя нет эвена // Словесница искусств. 2007. № 19. С. 20-25.

294. Титорева Г.Т. Душа уходит в були // Словесница искусств. 2007. № 19. С. 10-13.

295. Тишков В. А. Реквием по этносу: исследования по социально-культурной антропологии. М.: Наука, 2003. 544 с.

296. Тойнби А. Дж. Постижение истории: Сборник / Пер. с англ. Е.Д. Жаркова. М.: Рольф, 2001. 640 с.

297. Топорков А. Л. Символика и ритуальные функции предметов материальной культуры // Этнографическое изучение знаковых средств культуры. Л.: Наука, 1989. С. 89-101.

298. Торчинов Е. А. Религии мира: опыт запредельного: Психотехника и трансперсональные состояния. СПб. : Центр «Петербургское Востоковедение», 1998. 384 с.

299. Традиционные промыслы и ремесла народов России. СПб.: Издательство «Дрофа» Санкт-Петербург, 2004. 344 с.

300. Традиционное жилище народов России (XIX начало XX в). М.: Наука, 1997. 398 с.

301. Туголуков В.А. Преодоление старого в быту и сознании эвенков // Осуществление ленинской национальной политики у народов Крайнего Севера / Под ред. И.С. Гурвич. М.: Наука. 1971. С. 200 -212.

302. Туголуков В.А. Следопыты верхом на оленях. М.: Наука, 1969. 215 с.

303. Туголуков В.А. Тунгусы (эвенки и эвены) Средней и Западной Сибири. М.: Наука, 1985. 285 с.

304. Туголуков В.А. Эвенки. Эвены // Этническая история народов Севера. Сб. ст. ИЭ АН СССР. М.: Наука, 1982. С. 129 168.

305. Туголуков В.А. Экондские эвенки // Современное хозяйство, культура и быт малых народов Севера / Под ред. Б.О. Долгих. М.: Изд-во АН СССР, 1960. С. 148- 177.

306. Тураев В.А. Дальневосточные эвенки между прошлым и будущим // Тунгусо-маньчжурская проблема сегодня. (Первые Шавкуновские чтения). Сборник научных статей. Владивосток: Дальнаука, 2008. С. 251 270.

307. Тураев В.А. Хозяйственно-культурная дифференциация коренных народов Дальнего Востока в исторической ретроспективе // Типология культуры коренных народов Дальнего Востока России: Сб. науч. тр. Владивосток: Дальнаука, 2003. С. 9 35.

308. Туров М.Г. Хозяйство эвенков таежной зоны Средней Сибири в кон. XIX нач. XX в. (принципы освоения угодий). Иркутск: Изд-во Иркут. Унта, 1990. 176 с.

309. Уайт Л. Избранное: Наука о культуре. М.: БОССПЭН, 2004. 960 с.

310. Федорова Е.Г. Экологический аспект изучения одежды населения тундровой зоны Сибири // Экология этнических культур Сибири накануне XXI века. СПб: Наука, 1995. С. 119 165.

311. Фернандес-Арместо Ф. Цивилизации / Пер. с англ. Д. Арсеньева, О. Колесникова. М.: ACT: ACT МОСКВА, 2009. 764 с.

312. Флиер А.Я., А.В. Бондарев. Инновационный потенциал культуроге-нетики и ее функции в системе гуманитарного знания // Проблемы культурогенеза и культурного наследия: Сборник статей к 80-летию Вадима Михайловича Массона. СПб.: «Инфо Ол», 2009. С. 25 -35.

313. Флиер А.Я. Культурогенез. М.: Российский институт культурологии, 1995. 128 с.

314. Флиер А. Я. Культурология для культурологов. М.: Академический проект, 2000. 496 с.

315. Флиер А.Я. Рождение жилища: пространственное самоопределение первобытного человека // Общественные науки и современность. 1992. № 5. С. 96- 101.

316. Фрейденберг, О. М. Поэтика сюжета и жанра. М.: Лабиринт, 1997.448 с.

317. Фролова А.Н. Этнические традиции питания детей коренных народов Северо-Востока России. Магадан: Кордис, 2008. 91 с.

318. Хасанова М.М. О культе медведей у негидальцев // Культурное наследие народов Сибири и Материалы Четвертых Сибирских чтений 12-14 октября 1998 г. СПб.: Музей антропологии и этнографии имени Петра Великого (Кунсткамера), 2000. С. 203 210.

319. Цинциус В.И. Сравнительная фонетика тунгусо-маньчжурских языков, Л.: Учпедгиз, 1949. 342 с.

320. Чебоксаров H.H. Историко-этнографическое районирование Дальнего Востока // Проблемы истории Дальнего Востока. Владивосток, 1969. С. 131 146.

321. Чебоксаров H.H., Линь Яохуа. Хозяйственно-культурные типы народов Восточной Азии // Народы Восточной Азии. Этнографические очерки. М.-Л.: Наука, 1965. С. 90-112.

322. Черняк Е.М. Социология семьи: Учебное пособие. 3-е изд., перераб. и доп. М.: Издательско-торговая корпорация «Дашков и К°», 2004. 238 с.

323. Шавкунов Э.В. Государство Бохай и памятники его культуры в Приморье. Л.: Наука, 1968. 128 с.

324. Шавкунов Э.В. Культура чжурчжэней-удигэ XII-XIII вв. и проблема происхождения тунгусских народов Дальнего Востока. М.: Главная редакция вост. Литературы, 1990. 283 с.

325. Шаныпина Е. В. Мифология первотворения у тунгусо-язычных народов юга Дальнего Востока России (опыт мифологической реконструкции и общего анализа). Владивосток : Дальнаука, 2000. 157 с.

326. Шаныпина Е.В. Легенды о множественности светил в нанайской мифологии // Четвертая Дальневосточная конференция молодых историков. Доклады и тезисы. Владивосток: Дальнаука, 1996. С. 44 47.

327. Шаповалов A.B. Очерки истории и культуры потребления табака в Сибири. XVII первая половина XX вв. Новосибирск: Изд. центр «Пресс-Сервис», 2002. 258 с.

328. Шаповалов A.B. Шаманизм как религиозная система: Уч. пособ. Новосибирск: Изд-во НГПУ, 2005. 111 с.

329. Шимкевич П. П. Материалы для изучения шаманства у гольдов. Хабаровск, 1896. 133 с.

330. Широкогоров С.М. Опыт исследования основ шаманства // Широкогоров С.М. Этнографические исследования. Кн. первая: Избранное / Сост. и примеч. A.M. Кузнецова, A.M. Решетова. Владивосток: Изд-во Дальневост. унта, 2001. С. 116-186.

331. Шнирельман В.А. Происхождение скотоводства (культурно-историческая проблема). М.: Наука, 1980. 334 с.

332. Шренк Л. Об инородцах Амурского края. Т. 1. СПб. : Изд-во Император. академии наук, 1883. 323 с.

333. Шренк Л. Об инородцах Амурского края. Т. 2. Этнографическая часть. Первая половина: главные условия и явления внешнего быта. СПб. : Изд-во Император, академии наук, 1899. 314 с.

334. Шренк Л. Об инородцах Амурского края. Т. 3. Этнографическая часть. Вторая половина: основные черты семейной, общественной и внутренней жизни. СПб.: Издательство императорской академии наук, 1903. 145 с.

335. Штернберг Л. Я. Гиляки, орочи, гольды, негидальцы, айны: статьи и материалы; под ред. и с предисл. Я. П. Алькор (Кошкина). Хабаровск: Дальгиз, 1933.740 с.

336. Шубин А.С. Эвенки Прибайкалья. Улан-Удэ: «Бэлиг», 2001. 120 с.

337. Эберхард В. Китайские праздники. Пер. с англ. и предисл. Н.Ц. Мун-куева. М.: Наука. Гл. ред. вост. лит., 1977. 128 с.

338. Элиаде, М. Оккультизм, колдовство и моды в культуре. М.: ИД «Ге-лиос», 2002. 224 с.

339. Энгельс Ф. Диалектика природы. М.: Политиздат, 1975. 359 с.

340. Этнографические описания народов Якутии // Колумбы земли русской. Сборник документальных описаний об открытиях и изучении Сибири, Дальнего Востока и Севера в XVII XVIII вв. Хабаровск: Хабаровское книжное издательство, 1989. С. 238 - 254.

341. Юнг К. Г. Архетипы коллективного бессознательного // Психология бессознательного: собр. соч. Пер. с нем. М.: Канон, 1994. С 135-164.

342. Яковлева М.Н., Киппо О.Р. О возможных стратегиях семиотического исследования одежды // Методология культурологического исследования (Культурологические исследования' 06): Сборник научных трудов. СПб.: Асте-рион, 2006. С. 64-73.

343. Ясперс К., Бодрийар Ж. Призрак толпы. М.: Алгоритм, 2007. 272 с.

344. Литература на иностранном языке:

345. Anderson D.G. Identity and ecology in Arctic Siberia: The number one reindeer brigade. Oxford: Oxford univ. press, 2000. X 5. 263 p.

346. Atkinson T.W. Travels in the Regions of the Upper and Lower Amur. London, 1860. 553 p.

347. Boas F. Race, Language and Culture. New York: Macmillan Company, 1949. P. 626-638.

348. Collins P.M. A Voyage Down the Amoor. N.-Y.: D. Appleton and Company, 1860. P. 366-372.

349. Collins P.M. Siberian Journey: Down the Amur to the Pacific 1856 -1857. New York: Univ. of the Wisconsin Press, Madison. 370 p.

350. Diakonova V.P. Female shamans of the Turkic-speaking peoples of Southern Siberia 11 Shamanhood symbolism and epic. Edited by Juna Pentikainen. In collaboration with Hanna Saressalo and Chuner M. Taksami. Budapest: Akademia Kiado. 2001. P. 63 -74.

351. Gapanovich I.I. The Tungus Negidal Tribes of the Amgun Basin: their future. Harbin, China, 1927. 6 p.

352. Hoppal M. Cosmic symbolism in Siberian Shamanhood // Shamanhood symbolism and epic. Edited by Juna Pentikainen. In collaboration with Hanna Saressalo and Chuner M. Taksami. Budapest: Akademia Kiado. 2001. P. 75 87.

353. Joe W.J. Traditional Korea Cultural History. A History of Korean civilization. Seoul, 1998. 380 p.

354. Kazama S. Nanay folk tales and legends 11. Publications on Tungus Languages and Cultures 40. Hokkaido: Graduate school of letters, 2008. 170 p.

355. Kazama S. Ulcha Oral Literature 4. A Collection on Texts. Publications on Tungus Languages and Cultures 43. Tokyo: Universiti of Foreign Studies, 2008. 194 c.

356. Lopatin I.A. The cult of the dead among the natives of the Amur basin. 'S-Gravenhage: Mouton & со, 1960. 211 p.

357. Pavlinskaya L.R. Cultural regions in Siberian shamanism // Shamanhood symbolism and epic. Edited by Juna Pentikainen. In collaboration with Hanna Saressalo and Chuner M. Taksami. Budapest: Akademia Kiado. 2001. P. 41 48.

358. Schirokogoroff S.M. Northern Tungus migrations in the Far East // Journal of the North-China Branch of the Royal Asiatic Society. Vol. 57. 1926. P. 123 183.

359. Tilley C. Material Culture and Text: the Art Ambiguity. London: Rout-ledg, 1991. 104 p.

360. Tilley H.A. Japan, the Amoor, and the Pacific. London: Smith, 1861.405 p.

361. Vitebsky P. The reindeer people: living with animals and spirits in Siberia. Boston; New York: Houghton Mifflin, 2005. 464 p.

362. Минь су фэн цин. Ман цзу. Далянь, 2009. 158 р.

363. СПИСОК ИСТОЧНИКОВ Архивные материалы

364. Быт, традиции, мед. обслуживание народностей севера (эвенков, ульчей, орочей). Справка // ГАХК Ф. 683. On. 1. Д. 122. Л. 105 138.

365. Василевич Г.М. Некоторые вопросы племени и рода у эвенков // МАЭ РАН (Кунсткамера). Ф. 22. On. 1. Д. 123.

366. Василевич Г.М. Родовой состав и расселение тунгусов в XVII нач. XX вв. // МАЭ РАН (Кунсткамера). Ф. 22. On. 1. Д. 126.

367. Василевич Г.М. Тунгусы Подкаменной Тунгуски (Катанги) 1927 г. // МАЭ РАН (Кунсткамера). Ф. 22, On. 1. Д. 10.

368. Г. Заведующему переселенческим делом в Приморской области // ГАХК Ф. И-238. On. 1. Д. 1. Л. 203-204.

369. Дело «По отношению Министра Внутренних Дел о предоставлении Российско-Американской Компании снабжать тунгусов хлебом, порохом и свинцом» от 31 июля 1847 г. // РГИА Ф. 383. Оп. 10. Д. 9379.

370. Дело Секретное по Якутской области 1907 года // РГИА Ф. 1284. Оп. 47. Д. 151.

371. Доклад А. Путинцевой «О работе Красной Юрты Далькрайоно в стойбище Нижние Халбы Николаевского н/А округа за время октябрь май 1929/30 годов» 19 с. // Музей с. Нижние Халбы.

372. Доклад о проделанной работе в Болоньском районе за время с 9 /III -16/V 1930 г. // ГАХК Ф. Р-137. Оп. 2. Д. 2. Л. 38 49.

373. Иванов C.B. Орнамент народов Сибири как исторический источник // МАЭ РАН (Кунсткамера). Ф. К-1. Оп. 3. Д. 57.

374. Кербинский район бывшего Николаевского-на-Амуре округа // ГАХК Ф. Р-137. Оп. 2. Д. 2. Л. 65 79.

375. Краткое описание районов Куро-Даргинского, Биры и части Бид-жальского // РГИА Ф. 391. Оп. 3. Д. 1181. Л. 85 87.

376. Краткий отчет об обследовании долины р. Урми, Большой Ин и Амер // РГИА Ф. 391. Оп. 3. Д. 1181. Л. 88-94.

377. Краткий отчет этнографической экспедиции Логиновского // РГИА Ф. 391. Оп. 3. Д. 1181. Л. 158-206.

378. Липская H.A. Нанай (гольды) // МАЭ РАН (Кунсткамера). Ф. 5. Оп. 4. Д. 5.

379. Материалы по обследованию незаселенных регионов Приамурского края (исследование правого берега реки) // РГИА Ф. 391. Оп. 3. Д. 1181. Л. 44 59.

380. Материалы по обследованию незаселенных регионов Приамурского края (Краткий отчет этнографической экспедиции Логиновского) // РГИА Ф. 391. Оп. 3. Д. 1181. Л. 158-206.

381. Настоящий краткий отчет по исследованию долины реки Амгуни (4-21 сентября 1907 г.)//РГИА Ф. 391. Оп. 3. Д. 1181. Л. 145- 152.

382. Некоторые данные об экономической политике Америки времени интервенции. Копия документа. Секретно // ГАХК Ф. 58. Оп. 1. Д. За. Л. 38 41.

383. О борьбе с эксплуатацией и спаиванием туземцев ДВО частными торговцами обязательное постановление № 471 ДРК 22.09.1923 г. // ГАХК Ф. 19. Оп. 1. Д. 84. Л. 409-410.

384. О мерах борьбы против наплыва в Приамурский край желтой расы // ГАХК Ф. И-13. Оп. 1. Д. 1. Л. 43 -47.

385. О мерах по улучшению быта женщин северных туземных народностей. Из протокола № 13 заседания пр-ма ДК ИК от 14 мая 1929 г. п. 15 // ГАХК Ф. Р-137. Оп. 4. Д. 6. Л. 85 86.

386. О развитии экономики и культуры национальных сел района. Вестник краймасс от 18 марта 1961 г. № 66 // ГАХК Ф. 1036. Оп. 3. Д. 281. Л. 186- 187.

387. О сооружении 17 жилых домов в сельскохозяйственной артели «Ленинский путь»//ГАХК Ф. 1036. Оп. З.Д. 153. Л. 138- 157.

388. Об организации торговли крепкими напитками по линии строящейся Амурской железной дороги и об усилении надзора за движением контрабанды из Китая в пределы Империи // ГАХК Ф. И-13. Оп. 1. Д. 1. Л. 40 42.

389. Общий характер переселенческих участков, образованных в 1908 году в районах реки Кура и Кии // РГИА Ф. 391. Оп. 3. Д. 1181. Л. 65 66.

390. Описание земли по р. Сит, Подхоренку и Хор // РГИА Ф. 391. Оп. 3. Д. 1181. Л. 81-84.

391. Описание части Побережного и Бикинского района, обследованного в 1907 году производителем работ Вархпаховским // РГИА Ф. 391. Оп. 3. Д. 1181. Л. 73-80.

392. Отчет заведующего водворением переселенцев в Иманском подрайоне (1908 г.) // РГИА Ф. 391. Оп. 3. Д. 1181. Л. 60 61.

393. Отчет по исследованию Амгунь-Амурского района в 1909 году // ГАХК Ф. И-238. Оп. 1. Д. 1. Л. 138 157.

394. Отчет производителя работ Г. Рубинского по исследованию района реки Амгуни (1907 г.)//РГИА Ф. 391. Оп. 3. Д. 1181. Л. 130- 143.

395. Отчет производителя работ Уссурийской партии по образованию переселенческих участков Шишло (1908 г.) // РГИА Ф. 391. Оп. 3. Д. 1181. Л. 68 71.

396. План развития дела здравоохранения на крайнем Севере // ГАХК Ф. Р-137. Оп. 2. Д. 2. Л. 32 37.

397. Политический доклад Правительству ДВР, копия Предсовмину, Дальбюро РКП, Облаком // ГАХК Ф. 58. Оп. 1. Д. За. Л. 4 5.

398. Программа-инструкция по опытно-показательной работе по улучшению труда и быта женщин-туземок при тунгусской и самоедской культбазах // ГАХК Ф. Р-137. Оп. 2. Д. 2. Л. 80 82.

399. Путь, пройденный капитаном Хабаровского резервного батальона Вельможным летом 1906 г. // РГИА Ф. 391. Оп. 3. Д. 1181. Л. 207 223.

400. Развитие хозяйства и культуры в национальных районах ДВК. Культурное строительство в северных национальных районах многонационального края. Из материалов по соц. Строительству ДВК // ГАХК Ф. 353. Оп. 5. Д. 2. Л. 70-83.

401. Разговор по прямому проводу Предпримор-л губвоенревкома т. Вельского с секретарем Дальревкома т. Степановым 28 сего ноября в 15 часов (1922 г.) // ГАХК Ф. 58. Оп. 1. Д. За. Л. 20 21.

402. Решение № 1655 «О строительстве жилых домов для кочевого населения Колымских районов Хабаровского края» (16 сентября 1940 г.) // ГАХК Ф. 137. Оп. 4. Д. 555. Л. 82.

403. Художественная литература, публицистика, фольклор

404. Аврорин В. А. Материалы по нанайскому языку и фольклору. Л.: Наука, 1986. 256 с.

405. Бытовой С.М. Поезд пришел на Тумнин. Л.: Советский писатель, 1951.238 с.

406. Глебова, Е. В. Космический лось. Возвращение: сюжеты путешествий: докум. очерки. / Е. В. Глебова. Хабаровск [б.и.], 2007. 100 с.

407. Древний Свет. Сказки, легенды, предания народов Хабаровского края / зап. и лит. обработка А. Чадаевой. Хабаровск : Хабар. Кн. изд-во, 1990. 240 с.

408. Зуев В.Ф. Горюн священная река. Хабаровск: Кн. изд-во, 2001. 256 с.

409. Зуев В.Ф. Утро древнего стойбища. Хабаровск: Кн. изд-во, 1990. 160 с.

410. Кабушкин Н. Костер на берегу вечности // Землю согревает человек (Сибирь и Север: достижения и проблемы). Хабаровск: Кн. изд-во, 1988. С. 103- 136.

411. Легенды и мифы Севера: Сборник / Сост., примеч. В.М. Санги; Вступ. статья A.B. Пошатаевой. М.: Современник, 1985. 400 с.

412. Самар Е.Д. Под сенью Родового Древа. Записки об этнокультуре и воззрениях гэринских нанайцев рода Самандё-Мода-Монгол (рода Самар). На русском и нанайском языках. Хабаровск: Кн. изд-во, 2003. 211 с.

413. Таежные зори. Большая судьба малых народов / Сост. Е.И. Бугаенко. Хабаровск: Кн. изд-во, 1978. 328 с.

414. Федоров В. Государственный человек // Землю согревает человек (Сибирь и Север: достижения и проблемы). Хабаровск: Кн. Изд-во, 1988. С. 47-63.

415. Фольклор эвенков Прибайкалья / Зап. и обраб. М.Г. Воскобойникова. Улан-Удэ: Бурятское книжное издательство, 1967. 184 с.

416. Чадаева А. Портрет души // Землю согревает человек (Сибирь и Север: достижения и проблемы). Хабаровск: Хабар, кн. изд-во, 1988. С. 227 236.

417. Чековитов Н. Встречи на древних тропах // Землю согревает человек (Сибирь и Север: достижения и проблемы). Хабаровск: Кн. Изд-во, 1988. С.81 103.

418. Ходжер Г.Г. Квартира с видом на Амур. М.: Современник, 1984.495 с.

419. Шахматова J1. Книгу допишет жизнь // Землю согревает человек (Сибирь и Север: достижения и проблемы). Хабаровск: Кн. Изд-во, 1988. С. 63 72.

420. Эвенский фольклор / Сост. и автор вступ. ст. К.А. Новикова. Магадан: Кн. изд-во, 1958. 120 с.1. Справочная литература

421. Киле А. С. Нанайско-русский тематический словарь (духовная культура). Хабаровск: Изд-во ХГПУ, 1999. 136 с.

422. Кириллов А. Географическо-статистический словарь Амурской и Приамурской областей с включением некоторых пунктов сопредельных с ними стран. Благовещенск, 1894. 541 с.

423. Кирсанова P.M. Костюм в русской художественной культуре XVIII -первой полю XX вв.: Опыт энциклопедии / Под ред. Т.Г. Морозовой, В.Д. Си-нюкова. М.: Большая Российская энциклопедия, 1995. 383 с.

424. Колесникова В.Д. Словарь эвенкийско-русский и русско-эвенкийский. Л.: Просвещение. Ленингр. отд-ние, 1989. 256 с.

425. Культурология. XX век: Энциклопедия в 2-х т. / Под ред. С .Я. Левит. СПб.: Университетская книга, ООО «Алтейя», 1998. 447 с.

426. Мифы народов мира: энциклопедия. В 2 т. Т. 1. А К / гл. ред. С.А. Токарев. М.: Рос. энциклопедия, 1997. 671 с.

427. Мифы народов мира: энциклопедия. В 2 т. Т. 2. К Я / гл. ред. С.А. Токарев. М.: Рос. энциклопедия, 1997. 719 с.

428. Одежда камчатских эвенов: Каталог. Петропавловск-Камчатский: Областной краеведческий музей, 1989. 33 с.

429. Поляничкина Г.А. Этнография: учеб. пособие. Ростов н/Д: Феникс, 2006. 159 с.

430. Роббек В.А., Дуткин Х.И., Бурыкин A.A. Словарь эвенско-русский и русско-эвенский. Л.: Просвещение. Ленингр. отд-ние, 1988. 263 с.

431. Сравнительный словарь тунгусо-маньчжурских языков. Материалы к этимологическому словарю / Отв. ред. В.И. Цинциус. Т. 1. Л.: Наука. Ленинг. отд-ние, 1975. 672 с.

432. Сравнительный словарь тунгусо-маньчжурских языков. Материалы к этимологическому словарю / Отв. ред. В.И. Цинциус. Т. 2. Л.: Наука. Ленинг. отд-ние, 1977. 992 с.

433. Суслов С.П. Физическая география СССР. Азиатская часть. 2-е изд., перераб. и доп. М.: Гос. учеб.-пед. изд-во Министерства просвещения РСФСР, 1954. 712 с.1. Авторефераты.

434. Булгакова Т.Д. Шаманство в традиционной культуре. Системный анализ. Автореферат дис. доктора культурологии. СПб., 2001. 26 с.

435. Ильяшевич O.A. Традиционная жизнедеятельность орочей и ее трансформации в XX XXI веках. Автореферат дис. канд. культурологии. Комсомольск-на-Амуре, 2006. 23 с.

436. Мальцева О. В. Горинские нанайцы: система природопользования. Традиции и новации (XIX начало XXI в.): автореф. дис. канд. ист. наук. Новосибирск, 2008. 26 с.

437. Подмаскин B.B. Народные знания в традиционной культуре тунгусо-маньчжуров и нивхов Нижнего Амура и Сахалина (сер. XIX XX вв.) : авто-реф. дис . д-ра ист. наук. Владивосток, 2002. 45 с.

438. Роон Т.П. Традиционное хозяйство и материальная культура ороков (XVIII первая пол. XX в.). Автореферат дис. канд. истор. наук. СПб, 1996. 20 с.

439. Смоляк A.B. Материальная культура ульчей (жилище, одежда, пища, средства передвижения) в сер. XIX в. первой четверти XX в. Автореф. дис. канд. истор. наук. Л., 1956. 16 с.

440. Янчев Д.В. Хозяйство и материальная культура негидальцев (вторая половина XIX XX в.). Автореф. дис. канд. исторических наук. Владивосток, 2006. 26 с.