автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.02.01
диссертация на тему: Лексико-семантическая структура мифологизмов в восточнославянском фольклоре

Полный текст автореферата диссертации по теме "Лексико-семантическая структура мифологизмов в восточнославянском фольклоре"

На правах рукописи

БОНДАРЕЦ ЕЛЕНА АНАТОЛЬЕВНА

ЛЕКСИКО-СЕМАНТИЧЕСКАЯ СТРУКТУРА МИФОЛОГИЗМОВ В ВОСТОЧНОСЛАВЯНСКОМ ФОЛЬКЛОРЕ

(НА МАТЕРИАЛЕ СБОРНИКОВ ЗАГОВОРОВ)

Специальность: 10.02.01 - Русский язык

Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Тюмень 2004

Работа выполнена на кафедре общего языкознания Тюменского государственного университета

Научный руководитель: доктор филологических наук,

профессор,

заслуженный деятель науки РФ Фролов Николай Константинович

Официальные оппоненты: доктор филологических наук, профессор

Защита состоится «9» июня 2004 г. в 12 часов 30 минут на заседании диссертационного совета К 212.274.02 по защите диссертаций на соискание ученой степени кандидата филологических наук в Тюменском государственном университете по адресу: 625003, г. Тюмень, ул. Семакова, 10, ауд. 325.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Тюменского государственного университета.

Автореферат разослан « 8 » мая 2004 г.

Ученый секретарь диссертационного совета доктор филологических наук,

Лютикова Вера Дмитриевна

кандидат филологических наук, доцент Аверьянова Екатерина Викторовна

Ведущая организация: Курганский государственный

университет

профессор

Л.А. Вараксин

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Язык фольклора представляет собой сложную систему, в которой лексические единицы связаны друге другом эксплицитными семантическими отношениями. Каждый жанр фольклора характеризуется особым языком, содержит специфичный объем культурной информации. В качестве доминанты фольклорного текста в разное время признавались мотив у А.Н. Веселовского, функция у В.Я. Проппа [1983], многокомпонентный символ у В. Тэрнера [1983], фольклорное значение, мифема у К. Леви-Строса [1970], реальный предмет, элемент космоса у В.Н. Топорова [1973], акт обряда и обрядовый символ у Н.И. Толстого [1973, 1982], традиционно-фольклорный смысл у П.П. Червинского [1989]. Заговоры рассматриваются как тексты, реализующие какую-либо прагматическую задачу. Жанр заговора является проявлением магической функции речи, которая представляется частным случаем призывно-побудительной функции.

Изучение лексики восточнославянских заговоров, ее классификация имеет свою историю в отечественном языкознании. Известно несколько подходов к группировке языковых единиц этого лексического пласта. Классификации лексического состава заговоров были предложены А.М.Песковым [1977], О.А.Черепановой [1991] ,А.В. Юдиным [1992].

Актуальность постановки проблемы. Лексика языка .отражает генетическую связь языковой системы с картиной мира отдельно взятого индивидуума и социума в целом в диахронии. В лексиконе любого языка количественное преимущество принадлежит онимии, являющейся предметом ономастики. Ономастика - раздел языкознания, который изучает собственные имена, представляющие собой относительно консервативный пласт лексики.

Заговоры как фольклорный жанр отличаются стойкостью и консерватизмом, сохраняют мировоззренческую архаику благодаря своей маргинальности. Изучение лексико-семантической структуры основной единицы заговорных текстов - мифологизма - представляет собой специфическую проблему, неразрывно связанную с глобальными процессами взаимоотношений и взаимовлияний в триаде "частное проявление речи (заговор) - речь - язык". В связи с этим возникла необходимость обобщения и систематизации материала, создания новой, более развернутой классификации заговорных мифологизмов, переосмысления статуса апеллятивной лексики и имен собственных в заговорах, так как в мифологическом мышлении каждое слово многопланово, многозначно, представляет собой сложную иерархически организованную семантическую структуру, связанную с другими языковыми единицами. Изучение лексики в соответствии с ее дистрибуцией в композиции заговора позволит

РОС НАЦИОНАЛЬНАЯ БИБЛИОТЕКА

¡ГО&РГ

определить семантику каждой составляющей части текста, заполнить композиционную схему заговора наиболее частотными мифологизмами. Сравнительно-исторический анализ заговорных номенов, экскурс в историю возникновения и становления их семантики, выполненный на материале русского, украинского и белорусского языков, призван подтвердить идею действенности маргинальной мифологической лексики как одного из способов сохранения ономастического континуума восточнославянских народов.

Научная новизна исследования. В диссертационной работе впервые применен комплексный подход к интерпретации мифологической лексики трех восточнославянских языков. Выявление и описание лексико-семан-тической структуры каждого мифологизма в отдельности, создание развернутой тематической классификации мифологизмов заговорных текстов, основанной на принципиально новом подходе к основной единице речи заговорных текстов, позволяет проследить влияние мифологической лексики на жанр заговора в родственных языках. Полевый принцип описания лексики в фольклорной ономастике был применен к заговорным текстам А.В.Юдиным [1992]. В нашем исследовании полевый принцип используется при определении семантики отдельных композиционных элементов заговора и создании композиционной схемы, наполненной лексико-семантическими вариантами мифологизмов.

Взаимодействие близкородственных языков, реализующееся на уровне контаминации и интерференции отдельных компонентов их языковых систем, в данном случае, мифологизмов, позволит выявить специфику фольклорно-речевой ментальности русского, украинского, белорусского народов, определить роль маргинальной мифологической лексики для сохранения ономастико-культурной непрерывности восточнославянских этносов. Особого внимания заслуживает попытка рассмотрения эволюции мифологем в восточнославянском фольклоре, установление относительной хронологии данного процесса в доисторический период.

Теоретическая значимость исследования заключается в определении статуса и роли мифологической лексики в восточнославянском фольклоре. Формулировка понятия "мифологизм" применительно к его бытованию в заговорных текстах, соотношение понятий мифема. мифологема и мифологизм, а также создание тематической классификации мифо-логизмов в восточнославянских заговорах является вкладом в разработку теоретической фольклористики.

Применение полевого принципа при создании инвариантной композиционной схемы жанра заговора и ее наполнение наиболее частотными лексико-семантическими вариантами мифологизмов связано с системно-парадигматическими представлениями о языке. Наблюдения над лексико-

семантической структурой мифологизмов в текстах русских, украинских, белорусских заговоров подтверждают основное свойство языка (универсалию) - перемещаемость.

Практическая значимость диссертационной работы определяется возможностью использования результатов в преподавании истории, фольклора, культуры восточных славян, их мифологии, в рамках курса "Введение в славянскую филологию". Исследование лексики заговора -жанра с четко выраженной прагматической направленностью - интересно с точки зрения прояснения некоторых вопросов этнографического и этнологического характера; следовательно, может быть использовано при изучении этнографии восточных славян.

Результаты изучения мифологизмов в русле наблюдений над ономастической лексикой трех близкородственных восточнославянских языков применимы для дальнейших исследований по древнеславянской лексикологии, русской, украинской, белорусской ономастике, а также при преподавании этих дисциплин. Предложенные толкования семантики номенов заговорных текстов могут быть использованы в лексикографической" практике на материале фольклора. Рассмотрение заговора как фольклорного жанра, его эволюции, композиции, специфики, некоторое обобщение опыта работы с маргинальными фольклорными текстами может найти применение в решении теоретических и практических задач фольклористики.

Заговоры как тексты, контаминирующие наследие язычества, наслоения воззрений христианской религии, адаптирующей тексты в основном литературном процессе, испытывающие в процессе бытования влияние со стороны верований иных народов, представляют собой ценнейший материал для изучения истории религиозных представлений восточных славян. Результаты работы с заговорными текстами применимы для изучения в курсе истории религий.

Объектом нашего исследования является ономастическое и апелля-тивное пространство восточнославянских заговоров. Ономастическое пространство мы, вслед за Н.К. Фроловым, понимаем как один из компонентов парадигмы культурно-лингвистического пространства, знаний о нем и связей с апеллятивным словарем.

Целью диссертационной работы является описание лексико-семанти-ческой структуры мифологизмов в восточнославянском фольклоре (на материале русских, украинских и белорусских заговоров), а также интерпретация восточнославянской мифологической лексики как наследия древнерусской фольклорной ментальности.

Постановка ряда задач теоретического и прикладного характера поможет в решении намеченной проблемы:

1. Определение статуса мифологической лексики, эволюции мифологем у восточных славян.

2. Лингвистическая интерпретация мифологизмов в русских, украинских и белорусских заговорных текстах, этимология и семантика данных номинативных единиц.

3. Попытка предложить развернутую тематическую классификацию восточнославянских мифологизмов.

4. Определение семантики композиционных элементов заговора, создание лексико-семантической схемы-инварианта (по полевому принципу).

5. Установление специфики и единства мировоззренческих рефлексов восточных славян в диахронии и синхронии на примере анализа мифологической лексики русских, украинских, белорусских заговорных текстов.

Источники и материалы. Спецификой онимического материала является его бытование в разнообразных и многочисленных источниках лингвистического и нелингвистического характера. Материалом для изучения русской мифологической лексики стали тексты из сборника М.Забылина "Русский народ. Его обычаи, обряды, предания, суеверия и поэзия" [Забылин 1880]. Раздел "Заговоры" предваряет авторский комментарий. Материал разбит на тематические группы согласно авторской позиции, содержит 200 единиц заговорных текстов. Русские заговоры, извлеченные из репринтного издания [Забылин 1992], представляют собой массив маргинальных текстов европейской части русского Севера. Они были записаны частными людьми - путешественниками, миссионерами, извлечены из "Сказок Русского Народа Сахарова", из старинных рукописных сборников, из Трудов Этнографических отделов разных городов России. Многие тексты записаны самим автором.

Заговоры, объединенные в сборнике "УкраТнськ1 замовляння" [ 1993], изъяты из изданий конца XIX - начала XX века - сборников украинских этнографов П. Чубинского [1872], П. Ефименко [1874], М. Драгома-нова [1876], М. Комарова [1890], А. Петрова [1891], Б. Гринченко [1895; 1900], М. Дыкарива [1903], Я. Новицкого [1913], из "Етнограф1чного зб1рника" [1898]. Эти сборники, изученные в процессе работы над диссертацией, содержат тексты заговоров на русском и украинском языках. Поэтому составители издания "Украшсью замовляння" выделили и объединили в сборнике "найцшшил й найдоскон&гпил тексти украТнсько! всего 150 украинских заговорных текстов.

Наиболее полным собранием белорусских заговоров считается сборник Е.Р. Романова, который так и называется "Белорусский сборник" [Романов 1891]. Это многотомное издание, включающее практически все образцы народной словесности белорусов.

Избранные для диссертационного исследования сборники заговоров объединяет родство языкового материала (языки фиксации заговорных текстов - русский, украинский и белорусский - относятся к восточнославянской группе), родственность культур, фольклорных традиций. В то же время, опираясь на заявленные источники, предполагается найти и выявить различия в лексико-семантической структуре мифологизмов и их бытовании в заговорных текстах, порожденные национальным колоритом. Наконец, данные сборники избраны материалом для изучения природы мифологизмов с учетом приблизительно одинакового "возраста" изучаемых текстов (их письменная фиксация относится к концу XIX -началу XX века: 1872 - 1913 годы).

В процессе работы над диссертацией было исследовано 550 текстов заговоров (200 русских, 150 украинских, 200 белорусских) и составлена картотека - 905 мифологизмов, представляющих различные разряды онимической и апеллятивной лексики. Каждый мифологизм зафиксирован во всех существующих вариантах контекстного употребления, число которых варьируется от 1 до 50.

В силу большого объема исследованного материала, а также высокой частотности и повторяемости отдельных мифологизмов, иллюстративная сторона исследования сокращена. В словниках каждая лексема имеет индекс частотности, отражающий количество контекстных вариантов употребления в исследованных текстах.

Методы исследования. Изучение заговорной лексики в нескольких аспектах - историческом, типологическом, социологическом, "стилистическом, этногенетическом - представляется наиболее целесообразным. Основными методами исследования материала в диссертации являются описательный, сравнительно-исторический и сопоставительный. Их выбор и приоритет продиктованы целью работы и характером материала -текстами заговоров на русском, украинском и белорусском языках. Диахронический подход к описанию восточнославянской мифологической лексики выводит на новый уровень ее восприятия как наследия древнерусской фольклорно-речевой ментальности. Номинативные единицы родственных восточнославянских языков этимологизируются, сопоставляется их лексико-семантическая структура и функционирование в заговорных текстах. При необходимости используются приемы ономастического и этимологического анализов, заключающиеся в атрибуции (отнесению к определенному языку), локализации, периодизации и связи ономастикона с апеллятивами при учете структурных и вариантных особенностей названий [Белецкий 1972].

Использование приемов этимологического анализа продуктивно в паре со словообразовательным анализом. Терминологическое обозначение

метода лингвистического наблюдения, при помощи которого описываются морфемный состав и способ образования лексемы, наиболее удачно реализовано в дефиниции "формантный метод", при котором анализ слова производится на уровне формантов, представляющих собой аффиксальные комплексы, в том числе и априорно выделяемые повторяющиеся сегменты [Фролов 1996].

Выявление мифологизмов, их лингвистическая интерпретация и создание тематической классификации восточнославянской мифологической лексики производятся с использованием традиционного дескриптивного метода, а также с учетом квантитативных характеристик лексем, т.е. частотности их употребления. Описание и анализ восточнославянской мифологической лексики в заговорах актуализируют идею необходимости применения комплексного подхода к данному материалу.

Методы ретроспекции, экстраполяции и реконструкции используются в ходе наблюдения над эволюцией мифологем в восточнославянском фольклоре.

Апробация результатов исследования. Основные положения диссертационного исследования были изложены в ряде выступлений: на общероссийской научно-практической конференции "Славянские духовные традиции Западной Сибири: культура и просвещение, философия и история, язык и литература" (Тюмень, 23 мая 1998 г.); межрегиональной научно-практической конференции "А.С. Пушкин: истоки современной письменной культуры" (Тюмень, 22 мая 1999 г.); международной научно-практической конференции "История и перспективы этнолингвистического и социокультурного взаимообогащения славянских народов" (Тюмень, 30-31 октября 2002 г.); на межрегиональной научно-практической конференции "Традиции славяно-русской культуры в Сибири: русский язык как национальная основа культуры" (Тюмень, 24 мая 2003 г.); областной научно-практической конференции "Межэтническая ситуация в Тюменской области и перспективы изучения родного языка" (Тюмень, 6 ноября 2003 г.). Основные проблемы диссертации обсуждались на заседаниях кафедры общего языкознания филологического факультета ТГУ (1998 - 2004 гг.). По материалам диссертации опубликовано 3 статьи (одна статья находится в печати), которые отражают основной смысл работы.

Основные положения, выносимые на защиту:

1. Мифологизм является основной лексико-семантической единицей заговорных текстов.

2. Образный компонент лексического значения представляется базой формирования дополнительных коннотаций лексико-семантической структуры слова.

3. Выявление специфики лексико-семантической структуры заговорной лексики позволяет классифицировать ее как частное проявление уникальности фольклорной лексики восточнославянских народов.

4. Единство мифологизмов в русских, украинских, белорусских заговорах свидетельствует об общности восточнославянской фольк-лорно-речевой ментальности, шире - о наличии единых рефлексов в истории человечества.

Структура диссертации сложилась в соответствии с традиционной аналитической направленностью - от теоретических выкладок (Введение, Глава I) к рассмотрению конкретного языкового материала, представленного заговорными мифологизмами в русских, украинских и белорусских текстах (Главы II, III). В Заключении сформулированы основные выводы исследований заговорной лексики. Список исследованной литературы, Приложения (I - список сокращений , II - словники к сборникам заговоров) дополняют структуру диссертационной работы.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во Введении обосновывается актуальность постановки проблемы, определяется научная новизна работы и теоретико-практическая значимость, формулируются цель и задачи, объект исследования, освещается история изучения заговоров и их лексики в восточнославянской лингвистике и фольклористике, определяются источники и материалы, а также методы их исследования.

В первой главе "Маргинальность заговора как жанра фольклора, его апеллятнвно-ономастнческого пространства у восточных славян" рассматривается специфика заговора как фольклорного жанра, текста, речевого жанра, его лексики в русском, украинском, белорусском фольклоре. В п.1.1. "Несколько предварительных замечаний о терминопо-нятиях в свете исследуемой проблемы" сформулирована уточненная рабочая дефиниция заговора: заговор - словесная формула, организованная особым образом (лексически, грамматически, композиционно, ритмико-интонационно); образец эффективного целенаправленного речевого действия, порождающий положительный прагматический эффект высказывания путем реализации семантики пожелания, "которое должно непременно исполниться" [Крушевский 1876]. В качестве основной единицы заговорных текстов выступает мифологизм - текстовая и речевая (ситуативная) реализация семантики архетипа (мифологемы) в данном фольклорном произведении. Мифологизм как основная единица заговорных текстов представляет собой многослойное образование, сочетает названные аспекты: прагматику, эстетику, магичность, символичность. Жанр заговора, истоки которого находятся в глубокой

древности, палеолите, зафиксировал и сохранил изменения в восприятии мира предками современных славян. Анализ лексико-семантической структуры каждого мифологизма позволяет раздвинуть рамки современного восприятия слов.

В лексико-семантической структуре мифологизма выделяется пять уровней: 1. Основное понятие (понятийный уровень) - ядро лексико-семантической структуры мифологизма. 2. Этимология (парадигматический уровень) - "история" лексического и семантического планов. 3. Контекст - лексические и семантические связи с другими словами (синтагматический уровень). 4. Формульность - способность образовывать устойчивые словосочетания (соединения) неразложимые по смыслу - так называемые фольклорные идиомы. 5. Соотношение конкретного мифологизма с семантикой архетипа/ мифологемы (меморативный уровень). Так, например, лексема ветер (движение потока воздуха в горизонтальном направлении), праслав., первоначально имела значение одушевленного названия ветра: - "тот, кто дует, веет", "бог ветров" [Цыганенко 1970:67; Черных 1999,1:146]. В ст.-сл. идр.-рус. языке вЪтръ, после падения слабого гласного ъ в форме им. п. появился беглый гласный е (в косв. п. его нет). На рус. почве Ъ дал е, в укр. языке - /. Следовательно, персонификация ветра имеет этимологическую подоплеку: "70буйныхь вЪтровъ, 70вихоровъ и 70вЪтровичъ и 70вихоровичъ "[306/7, любовныизаговор]'; "вгиолюсятремъ вЪтрамъ, тремъ братьям: вЪтеръ Моисеи, аЪтерълуна, вЪтеръ буйный вихорь!" [307/8; любовный заговор], "помолюся я тремъ братамъ, тремъ вЪтрамъ: первый братъ, вЪтръ восточный, второй вЪтръ - западъ, трет'ш вЪтръ - сЪверъ" [308/8]. Традицию обожествления ветров подтверждают мировые аналогии -ассоциации с братьями-Бореями из греческой мифологии. В словаре В.И. Даля приводится подробная классификация ветров - по силе, по постоянству, по направлениям, зафиксированы общеупотребительные и диалектные варианты наименований ветров [Даль 1981, I: 334].

Мифологизм лексически воплощается в виде nomina propria и nomina apellativa, грамматически может существовать в единственном и множественном числах, в мужском, женском и среднем родах, в одной из форм падежной парадигмы.

В п. 1.2. "Проблема идентификации: заговор как текст, как речевой жанр" заговор рассматривается как текст, членимость которого обеспечивает наличие системы конституэнтов. В заговорном тексте реализуются все типы когезии, обеспечивающие континуум. Гарантией цельности текста заговора, его интеграции и завершенности является

1 Здесь и далее: в квадратных скобках указаны порядковый номера страниц и номера заговорных текстов в сборниках.

взаимодействие категории времени с реализацией пространственных характеристик, а также тавтология и система антонимов как организующие факторы ритмико-звукового и смыслового аспектов.

Определить заговор как речевой жанр позволяют следующие моменты: относительная устойчивость высказывания, специфическая завершенность заговора, смена речевых субъектов (иногда), композиционно-стилистические особенности - замысел, который диктует выбор определенных языковых средств и их расположение, экспрессивный момент, воплощающийся в экспрессивной интонации.

Используя методику академика Б.А. Рыбакова, которую он сам определил как "глубина памяти" [1994], в п. 1.3. "Эволюция проблемы мифологем в восточнославянском фольклоре" мы выделили основные мифологемы в истории развития славянства, попытались отобразить этот процесс в динамике, основываясь на материале заговорных текстов. Генеральная линия развития мифологем шла в направлении от прагматики к эстетике, от апеллятива - к имени, что свидетельствует о наличии общих мировоззренческих процессов в истории человечества.

Взаимодействие заговора с другими фольклорными жанрами, отмеченное в п. 1.4. "Заговор в системе восточнославянских фольклорных жанров" стало причиной ряда заимствований на уровне персонажей, мотивов, композиционных элементов, нашло отражение в лексике заговорных текстов. Заговоры как тексты маргинальные, с одной" стороны, подверглись многочисленным трансформациям, войдя в обряды, в детский фольклор и другие жанры, с другой стороны, сохранили функциональное и жанровое своеобразие. Процесс утраты обрядом основной магической функции шел неравномерно, быстрее - у русских, медленнее - ^ белорусов, таким образом, современное бытование жанра заговора обусловлено уровнем социального развития этноса.

Вторая глава "Тематическая классификация лексики русских заговорных текстов" посвящена описанию этимологии и семантики лексики заговорных текстов. В п. 2.1. "К вопросу о таксономизации лексики заговоров" дается краткая историографическая справка по данной проблеме.

В работе предлагается функционально-тематическая классификация лексики восточнославянских заговоров, следовательно, тематический разряд формируют имена собственные и нарицательные на паритетных началах. Выделены следующие разряды номинаций: 1. Имена христианских богов, номинации, связанные с христианской обрядовостью (тео-нимы). 2. Наименования, не имеющие соответствий в реальном секторе онимии или подвергшиеся народной этимологизации, метафорическому переосмыслению, фонетической трансформации (мифонимы). 3. Реальные

имена персонажей или названия географических объектов (реалионимы). 4. Локативные характеристики заговорного континуума (топонимы-локусы). 5. Номинации темпоральных заговорных величин (хрононимы). 6. Наименования астрообъектов (астронимы). 7. Мифозоонимы. 8. Мифо-фитонимы. 9. Номинации действующих лиц (мифологизмы-агенсы). 10. Наименования болезней (валидонимы). 11. Названия действующих стихий. 12. Апеллятивы, называющие действующие предметы. 13. Номинации вражеских сил (демонимы). Учитывая специфику языка фольклора, очевидно, что всякая строгая классификация будет иметь относительный характер.

Основную композиционную нагрузку в пространстве заговорного текста несут мифотопонимы - море-Океан, остров Буян, камень Алатырь. Океан представляется символом первоначального моря, водной стихии. Идею острова удачно определил В.Э. Айрапетян [1993:244-245] - "инакость: окруженный водой, струями остров (струя: о-стров, ср. равнозначное диалектное о-ток) в противоположность материку иное место, это носитель

иного, особого, исключительного_Тема острова перекликается с темой

иной страны, иностранного", шире - иного пространства, мира. Камень представляет собой мифологическую субстанцию, наделенную сакральными свойствами. Морской пейзаж, горы, на которых действуют субъекты-посредники заговорных текстов - экзотический рельеф для славян, в силу этого переосмысленный как мифологический. Проведенное исследование подтверждает мысль Б.А. Рыбакова, что ландшафтной зоной славянской прародины были лиственные леса Центральной и Восточной Европы с их реками, поймами, болотами. Ни берега морей, ни горные области в состав прародины не входили (сер. II тыс. до н. э.) [1982]. Рельеф вероятной прародины славян нашел отражение в локативных характеристиках заговорного пространства. Апеллятивные номинации ("чисто поле") обладают способностью композиционно организовывать заговоры.

Разряды фитонимов и зоонимов представляют особый интерес в плане контаминации совершенно разнородных явлений. Язычество и христианизация, зоолатрия и табуирование, тотемизм и абсолютная прагматика создают благоприятную почву для мифологизации образов.

Единицы времени в заговорах предельно абстрактны, передают значение вневременья и всевременья. Универсальность временных единиц обусловила их наличие в тематически различных видах заговоров в приблизительно одинаковой концентрации, а их абстрактность декларирует константное всегда - вечность, силу и действенность заговорного слова.

Отличительной чертой лексических единиц разряда "Номинации действующих лиц" является их способность и стремление к формированию

списков-перечней по половозрастным, семейно-родственным отношениям как отдельных композиционных элементов, которые зачастую по законам параллелизма переносятся в мир животных, по роду деятельности, по ролям в свадебном обряде. Контаминация этих отношений в заговорах соответствует реалиям жизни, когда человек выступает в различных отношениях в определенном статусе (девица - жен. рода, молодая, незамужняя, "княгиня"-невеста и т.д.). Плеоназм как стилистический прием представляется неотъемлемой чертой подобных списков-перечней, характерен он и для единичных лексем-наименований персонажей, действующих в эпической части заговора. Наличие количественных числительных, определяющих число персонажей, является своеобразной гарантией осуществления желаемого, чем больше персонажей, тем действеннее заговор, быстрее происходит процесс достижения желаемого.

Союз основных действующих четырех стихий (разряд "Номинации действующих стихий") - гидросферы, атмосферы, литосферы и огня, в заговорах дополняется стихией слова. Заговоры единственные среди фольклорных текстов вполне определенно сообщают о существовании ноосферы - сферы разума, где основными элементами являются мысль и слово. Это уникальное явление в фольклоре, позволяющее говорить об эзотерическом опыте и знании предков.

Подбор действующих предметов и атрибутов в заговорах не случаен, а обусловлен прагматической целью субъекта (в данном случае создателя или пользователя) заговорного текста (например, заговоры воинские -виды оружия; заговоры любовные - печь (на любовь красной девицы); заговоры от истечения крови - нитка (зашивать рану) и т.д.).

Первоначальные посредники заговоров - берегини и вампиры - не сохранились в текстах. Их функции перешли к святым и проявлениям нечистой силы. Постепенно выстраивалась сложная иерархическая система сил, враждебных человеку. В нее входят языческие божества (верховные боги язычества стали рассматриваться как отрицательные, а представители низших уровней мифологии, за счет своей прагматической функции более устойчивые, создавали сложные сочетания с христианской религией), а также божества, противостоящие святым. Традиционно иноземцы и их боги также относились к разряду врагов. Позднейшее расширение круга "врагов" связано с введением новой религии - христианства, которая не только привнесла новых богов, но и новые понятия (грех, заповеди), то есть модернизировала мораль и нравственность. На более высоком уровне развития сознания человечества проявляется патриотизм: понятие "враг" распространяется и на противников социума. Расширение семантики лексемы "враг" воплощается в традиционных

моделях именования - субстантивации прилагательных и возникновении рядов синонимов.

Обобщая тематическую интерпретацию материала, следует подчеркнуть уникальную возможность описания диахронии духовного наследия восточных славян, запечатленного в текстах заговоров во всем многообразии апеллятивной и ономастической лексики.

Анализ семантики апеллятивных лексем подтвердил гипотезу об актуализации сакрального значения в диахронии. В основе номинации выявляется внутренний образ (зачастую это этимон слова). Подтверждается мысль А.А. Потебни, что образность в слове первична, а безобразное состояние вторично [Потебня 1999]. Образный компонент лексического значения является основным источником сведений о доисторической эпохе, о дописьменном периоде развития славянского этноса.

Образный компонент вычленяется как в семантике апеллятивов, так и в структуре имен собственных ("Лукоморье ср. морской берегъ, морская лука". "Лука ж. изгибъ, погибъ, кривизна, излучина; завороть рЪки, дуга; низменный и травяным или лЪсистый мысъ; поемный лугь, огибаемый // Иногда лука принимается, обратно, въ знач. залива, затона, заводи, или это // нврс. травяная лощина, лугъ" [Даль 1981, II: 272], служит базой для формирования дополнительных коннотаций. "Лукомор'я" - морська бухта у формi дуги. Проте фольклорно^фо-лопчний свп" осмислюе лукомор'я 1 як "криве", "лукаве" море (пор!вн. апокрифiчне мгсто Лукор'е, 61С -лукавий). Це "неможливий пpoстip, куди вiдсилаються нещастя i хвороби" [Украшсьы замовляння 1993: 208]).

Как известно, современные исследования лексики и семантики связаны с реализацией принципа укрупнения лексикологии: изучается более широкая синтагматическая сочетаемость слов, выявляются более глубокие парадигматические группировки в лексике [Степанов 2002].

Лексика, в которой отражаются предметы, явления, связи объективной действительности, имеет своим заданием ее логическое осмысление. Как подчеркивают лингвисты, слово выражает понятие, которое само по себе представляет логическую категорию. Референция, номинация суть мыслительные процессы, продуцируемые лексикой. Применяя компонентный анализ к исследованию лексического значения, мы совершаем логическую процедуру, основанную на смысловых ассоциациях, заложенных в семантике [Хлебникова 1989]. Контекст любого произведения, в том числе, фольклорного, построен на логических связях объектов реального мира. В этом случае мы опираеся на точку зрения Р.Г. Авояна и рассматриваем понятие "контекст" широко: не только как языковое окружение, актуализатор лексической и синтаксической семантики, но и как историко-культурный, социальный, экстралингвистический, поскольку

контекст служит зеркальным отражением направленности мысли и вбирает в себя всю многоплановость деятельности человека [Авоян 1985]. Апеллятивы и онимы вступают во взаимодействие в контексте фольклорного произведения, под влиянием прагматической установки текста заговора подвергаются лексико-семантической трансформации. Апелля-тивная и онимическая лексика формирует лексико-семантическое пространство композиционных элементов заговора.

Композиционный элемент Семантика Лексические единицы

1. Введение Упоминание святой Троицы ("Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа") Теонимы

2. Зачин Выход в мифологическое пространство; упоминание о камне; мифологический хронотоп. Куда? Когда? Мифодромонимы, мифотопонимы, мифохрононимы, фитонимы, астройимы

3. Эпическая часть Чудеса, совершающиеся вокруг камня: Сюжет. Кто производит действие? Где? Теонимы, мифонимы, реалионимы, демонимы, действующие лица, предметы, зоонимы; м и фокоординаты

4. Перечень/ перечни Перечень видов болезней, частей тела, локусов, хронометрических координат. Что? Когда? Валидонимы, демонимы, локусы, астронимы, хрононимы

5. Ссылание Локус - место ссылания. Куда? Локусы- мифотопонимы, реалионимы, демононимы; зоонимы

6. Закрепка Магическая формула, в которой словам заговора придается сила и действенность. Что? Действующие предметы, стихии

7.Зааминивание "Аминь". Теоним

Таким образом, семантика композиционных частей складывается под влиянием лексем-мифологизмов, образующих в тексте заговора устойчивые синтагмы.

Мир фольклорного произведения - заговора, равно как и мир художественного текста, реализуется согласно авторской целеустановке содержания в следующих авторских проекциях: кто? - персонажные пространства текста; что? - предметные пространства текста; где? -физические пространства текста; когда?- временные пространства текста [Диброва 2001:313-321]. "Куда?" рассматривается как вариант "где?".

Согласно прагматической установке, все пространство заговора имплицитным центром имеет объект действия, в эксплицитном выражении - "рабъ Божш имярекъ", И, Иван, Мария (в укр. текстах), любые имена (в белорус, текстах). При произнесении заговора необходимо упомянуть свое имя, или имя объекта заговаривания, при этом употребляются дейктические формы мне, ему, меня, его и т.д. Подтверждается тезис, что самым актуальным для разговорной речи является Л СП Человек, а это еще раз подчеркивает мысль об антропоцентричности языковой модели мира.

В третьей главе "Восточнославянская мифологическая лексика -наследие древнерусской фольклорной ментальности" определяется, что заговорные тексты восточных славян имеют в своей основе общий лексический фонд, который в каждой фольклорной традиции обогащается локальной поливариантностью.

Проведенный анализ лексики украинских и белорусских заговорных текстов при сопоставлении с лексикой русских заговоров обнаруживает, что чем теснее культурно-языковое родство между традициями, тем более тонкие детали обнаруживаются при сравнении или же поддаются реконструкции.

Картина мира, отраженная в русских, украинских, белорусских текстах заговоров, подтверждает наличие общих мировоззренческих рефлексов славянства и человечества. Языческие и христианские образы и мотивы обнаруживают последовательную генетическую связь, являются итогом общего исторического развития славянских народов.

В целом тексты белорусских заговоров в своем большинстве совпадают по содержанию и структуре с западнорусскими и северорусскими заговорными текстами. Это свидетельствуете близкородственных связях белорусов и русских, представлявших в недалеком историческом прошлом единое этническое сообщество.

Отличия на лексико-семантическом уровне заговорных языковых единиц представляются закономерными явлениями, так как хотя "язык фольклора - наддиалектная художественная форма языка" [Никитина

1988: 288], однако он адаптируется согласно языковым законам каждой фольклорной традиции. Композиционное своеобразие украинских заговоров, представленных преимущественно паремиями, насыщенность белорусских текстов онимической лексикой с обязательными пиететными формами обращения являются наиболее значимыми отличительными чертами украинских и белорусских заговоров по сравнению с русскими текстами в заявленных сборниках. Семантика пожелания реализуется в украинских текстах намного непосредственнее, а лексико-семантическая нагрузка на мифологизмы возрастает: "Водо Елено! Очищает луги береги, очистьмене в'1д усього злого, бачкт1 / слабостГ [96/132; заговор от болезней (укр.)]; "Водзица-царица, красная дявица, бЪгла сывостоку, змывала з раба божаго уроки" (трижды на воду наговаривать) [43/16; заговор от уроков (белор)]. Среди украинских текстов преобладают автозаговоры-паремии, когда человек заговаривает себя сам, а словесное действие реализуется в форме императива. В белорусских текстах целе-установка заговора имеет более опосредованный характер, что требует наличия нескольких статистов-посредников.

Развернутые тексты представлены в сборнике русских заговоров, концентрация мифологизмов в них наиболее высока, количество посредников достигает 70 и более персонажей. Данные наблюдения подтверждают мысль о региональной дифференциации восточнославянских текстов. Заговорные тексты несут отпечаток "образа места": на Севере, где климат суровее, зимы длиннее, преобладают эпические заговоры, на юге ценят лаконизм, белорусские тексты представляют промежуточный вариант. Таким образом, заговорные тексты предоставляют дополнительные сведения по антропогеографии.

Особенностью имен собственных в заговорных текстах является стремление к обобщению. Личное имя как индивидуальный знак выполняет функцию дифференциации, индивидуализации и, в то же время, идентификации: Алатырь - камень, Буян - остров, Хвалынское - море. Наблюдается явление субституции - замещение имени собственного именем нарицательным. Примеры табуирования свидетельствуют об ином процессе: камень в эпической части заговоров - только Алатырь, остров - только Буян. Таким образом, взаимодействие имен собственных и апеллятивов в заговорных текстах свидетельствует об относительной предопределенности данных языковых единиц. На уровне семантики реализуется возможность перехода из одной категории в другую.

Лингвогеографическое единство праславян отразилось в общем, преимущественно праславянском, лексическом фонде заговоров восточных славян. Хотя лексемы имеют разное фонетическое оформление согласно законам и правилам того или иного языка, этимон един для трех языков.

Антропонимные номинации в заговорных текстах представляют позднейшие наслоения, связанные с первым этапом трансформации заговоров в связи со всеобщей христианизацией культуры.

В усвоении иноязычных имен собственных принимающим языком происходили следующие процессы: аферезис - Алатырь - "латырь", Иустинья - "Устинья" [322/4]; аферезис и протеза - Иордан - "Ярданъ" [305/6], "Ердан" [355/6], Иаков - "Яковъ" [364/4 ; протеза - Адам -"Вадамъ" (белорус.) [81/159]; различного рода субституции - Козма -"Косьма", Матфей - "Матвей", Дмитрий - "Змитрш" [15/38], отпадение конечных гласных основы - "Егорш" - "Егоръ", "Власш" - "Власъ", "Флора"- "Флоръ" [387/3]. Интерес представляет образование названия "Хвалынское море"из Хвалисское (XII - нач. XIII в.) [292/7; 298/5; 300/7; 321/2; 323/5].

Разнообразным фонетическим трансформациям в духе народной этимологии подверглись многочисленные христианские теонимы в белорусском языке: св. София - "Сохвёя" [53/1; 55/7]; Осип - "Восип" [10/27; 23/67]; Исакий и Яков - "Сакъ и Яковъ" [61/39], "Исакш, ¡якш" [124/1], "Исаковъ и Яковъ" [61/39]; Иоанн Богослов и Креститель -"св. Иванъ богословъ храститаль Христовъ" [11/27], "Янъ хрясцицель" [31/105, 130/35], полонизм "свентый Янъ" [69/94]; "Иванъ Благославъ" (общеслав.) [79/153], "св. Иванъ Ксцицель" [116/321]; четыре евангелиста -"чатыры вангалистыя: МатвЪй и Марка, и Лука, и Иванъ Басловъ" [1/2; 8/21; 52/193]; св. Георгий - "Геворгшq вяликомученникъ побЪдоносяцъ" [64/ 58]; св. Фрол и Лавр - "св. Храп и св. Лаврый" [126/13]; Пантелеймон - "вяликшмучанича Панцецелимоне"[43/159], "св. Панта-лемоня исцалиталь" [105/269] и мн. др.

Топонимы Святой земли также подверглись фонетической трансформации - слияние или усечение начальных гласных основы: Иерусалим -"Русалимъ" [10/27; 50/187; 125/8], Иордан - "Ярдань" [4/11; 12/29; 85/ 182], "Рдань" [67/76; 78/149], "Ирдань" [69/94]; народной этимологизации: Сионская гора / горы, Сион - "Ыяньская" [3/8; 4/9; 78/152 и т.д.], "Воаяньская" [93/219], 'Сянь-гора" [103/263], "Уаяньская" [130/34], подчеркивая признак сияния, имеющий божественную природу и значение. Этим признаком наделяются и другие особенности рельефа: поле -"аянь-поле" [31/105], "аяньское поле" [31/106]; море - "на Ояньскомъ мори стоицъ дуб зяленый" [124/1]. Укр.: "1ди правою дорогою через Орданську ржу, на Висолянську гору" [161/116]. "Висолянська гора" -фонетический вариант Сионской / Синайской горы.

Уже в праславянский период (III - II тыс. до н. э.) разносторонние связи (военные, торговые и проч.) с другими народами отражались в языке. Межъязыковое влияние проявлялось в усвоении иноязычных слов.

В праславянский период заимствование шло из иранского (Бог), германского (князь), греческого (Океан, тартар) языков.

Изменения в структуре слова имели возможность проследить на примере анализа валидонимов в русских заговорах. Важную роль при этом играют словообразовательные форманты (суффиксы), которые, согласно законам речевой аналогии, формируют парадигмы по словообразовательному подобию (каждая парадигма представляет собой список, построенный по двум-трем словообразовательным моделям).

Генеральные изменения в семантике происходили по линии расширения значения: "Ворогъ м. врагь, недругъ, непр1ятель, супротивникъ, недоброжелатель, супостать, злоумышленникь, злодЪй; нечистая сила, сатана; нечистый въ лЪсу, лЪчлй// орл. знахарь, колдунъ" [Даль 1981, I: 243]. - праслав. слово; первоначально значило "сила, здоровье",

откуда далее развилось значение "проявление силы" > "время, в течение которого человек проявляет силу, работает" "жизнь человека", а от него понятие "длительное время", "период в 100 лет" [Цыганенко 1970: 64], [Черных 1999,1: 138]: "вЪкъ по вЪку, отнынЪ и до вЪку" [332/19; 344/3; 366/11; 376/2; 391/3]; "во вТжи вЪковъ" [376/1; 381/1; 385/; 387/1; 389]. Демонстрируют расширение значения астронимы. В основе их номинации предикаты "светить" (солнце), "сиять" (звезда), "блистать" (заря), т.е. основное значение - давать свет. У месяца выделена семантика измерения -"мерить", в заговорах фиксируются фазы месяца, поэтому лексема входит и в разряд "Астронимы", и в разряд "Хронометрические координаты заговоров". В украинских заговорах, где списки-перечни, за редким исключением, отсутствуют, месяц воспринимается как "солнце" ночи.

Наблюдается смена значения слова. Культ "бабы" - богини жизни, рождения, здоровья, беременных и охотников - известен со времен каменного века, развился во времена матриархата, а в XIV - XV вв. до н. э. перерастает в культ Берегини. В заговорах: "баба - вЪду/ 1ья", "сатанина угодница".

Единство лексического фонда восточнославянских заговоров ощутимо не только в апеллятивах, но и в именах собственных. Аккумулирующую роль в этом случае сыграли имена христианских святых, наименования мест, священных для христианства, единые имена первых правителей славян - князя Владимира, княгини Ольги. Метафорически переосмысленные, они появляются в заговорах различной тематики, но сохраняют значение избранности, первичности, царственности. Это исторически мотивированные образы, общие для всех восточных славян.

Заговоры восточных славян отличаются композиционным построением, объемом текстов, наличием определенных начальных и финальных формул, приоритетом определенных тематических групп. Нюансы

семантики очень тонкие, раскрываются в контексте. Языческий субстрат трудно выделим. Юг восточнославянской территории демонстрирует склонность к использованию небольших по объему заговоров, север тяготеет к объемным текстам, бытующим преимущественно в письменном виде. Однако восточнославянские заговоры имеют общий лексический фонд, общие образы, мотивы. Близость восточнославянских текстов предопределена исторически, так как фольклор восточных славян длительное время развивался в рамках единого культурного процесса, и онтологически: заговорные тексты считались тайным знанием, не допускающим особых видоизменений. Таким образом, благодаря своей маргинальной природе жанр заговора, равно как и его лексика выполняют стабилизирующую функцию, объединяя восточнославянскую фольклорную традицию.

Основные положения диссертации изложены в следующих публикациях автора:

1. Сравнительная характеристика русских и украинских заговорных текстов // Славянские духовные традиции Сибири.Тюмень: Изд-во ТюмГУ, 1999. С. 172-174.

2. Система восточнославянской языческой теонимии (на материале русских и украинских заговоров) // Славянские истоки словесности и культуры в Западной Сибири. Ч. 1. Тюмень: Изд-во ТюмГУ, 2001. С. 182-189.

3. История изучения заговоров и их ономастического пространства в восточнославянской лингвистической традиции // Духовные традиции славянской письменности и культуры в Сибири. 4.1. Тюмень: Изд-во ТюмГУ, 2002. С. 94-105.

4. Обозначение временных координат в заговорных текстах // Межэтническая ситуация в Тюменской области и перспективы изучения родного языка. Тюмень, 2003 (в печати).

Подписано в печать 07.04.2004 г. Формат 60x84/16. Объем 1,0 уч.-изд. л. Тираж 100 экз. Заказ № 69. Отпечатано предпринимателем Заякиной В.Г. 625048, г. Тюмень, ул. Шиллера, 22

» - 9 3 3 8

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Бондарец, Елена Анатольевна

ВВЕДЕНИЕ

§ 1. Актуальность постановки проблемы.

§2. Теоретико-практическая значимость.

§3. Цель и задачи исследования.

§4. Научная новизна работы.

§5. История изучения вопроса.

§6. Источники и материалы.

§7. Методы исследования.

§8. Объем, структура и апробация работы.

ГЛАВА I

Маргинальность заговора как жанра фольклора, его апеллятивно-ономастического пространства у восточных славян

1.1. Несколько предварительных замечаний о терминопонятиях в свете исследуемой проблемы.

1.2. Проблема идентификации: заговор как текст, как речевой жанр

1.3. Эволюция проблемы мифологем в восточнославянском фольклоре.

1.4. Заговор в системе восточнославянских фольклорных жанров . 48 Краткие выводы.

ГЛАВА II

Тематическая классификация лексики русских заговорных текстов

2.1. К вопросу о таксономизации лексики в заговорах.

2.2. Лингвистическая интерпретация истории возникновения семантики восточнославянских сакральных имен (мифонимы, теонимы, реалионимы)

2.3. Локативные и темпоральные характеристики русских заговоров (географические апеллятивы и хрононимы).

2.4. Наименования астрообъектов (астронимы).

2.5. Фитонимы и зоонимы - наследие языческих культов в заговорах.

2.6. Номинации действующих лиц.

2.7. Продуктивные словообразовательные модели валидонимов (номинаций болезней).

2.8. Анимистические воззрения древних славян, воплотившиеся в номинациях действующих стихий и магических предметов.

2.9. Номинации вражеских сил (демонимы).

Краткие выводы.

ГЛАВА III

Восточнославянская мифологическая лексика - наследие древнерусской фольклорно-речевой ментальности

3.1. Украинская народно-поэтическая мифонимия.

3.2. Мифологизмы в белорусском фольклоре.

Краткие выводы.

Введение диссертации2004 год, автореферат по филологии, Бондарец, Елена Анатольевна

Триада «мышление - речь - язык» является феноменом в развитии человеческой цивилизации, побудительной силой онтогенеза, итогом человеческой культуры. Слово, будучи эквивалентом интегральных и дифференцирующих семантических признаков реалий, программировало эволюцию человечества, стимулировало движение общества и определяло ход истории народа, т. е. выполняло миссию демиурга («В начале было Слово. И Слово было дело» [Ветхий Завет]). Лексика языка отражает генетическую связь языковой системы с картиной мира отдельно взятого индивидуума и социума в целом в диахронии. Академик В.В. Виноградов основными задачами лексикологии считал «выяснение сущности значения слова, анализ качественных изменений в структуре значения слова, анализ качественных изменений в структуре значений слов - в их историческом движении» [Виноградов 1977: 162]. В лексиконе любого языка количественное преимущество принадлежит онимии, являющейся предметом ономастики. Ономастика - «раздел языкознания, который изучает собственные имена, представляющие собой относительно консервативный пласт лексики» [Фролов 1996: 5] - предоставляет уникальную возможность реализации вышеприведенных задач.

Объектом нашего исследования является ономастическое пространство восточнославянских заговоров. Ономастическое пространство - это один из компонентов парадигмы культурно-лингвистического пространства, знаний о нем и связей с апеллятивным словарем [Фролов 2002: 114].

Заговоры как фольклорный жанр отличаются стойкостью и

W консерватизмом, сохраняют мировоззренческую архаику благодаря своей маргинальное™. Заговорные тексты представляют собой перспективный материал для изучения «языка в действии» [Потебня 1999: 40]; определения роли речи для понимания многих исторических процессов, происходящих в языке; связи речевых фактов с явлениями языка и мышления; важности речевых проявлений в процессе познания мира и номинации; формирования парадигмы культурно-лингвистического пространства, так как «язык одновременно и орудие и продукт речи» [Соссюр 1977]. Реализация магической функции речи [Киселева 1978] в форме речевого жанра заговора является частным проявлением процесса речевого воздействия. Изучение лексико-семантической структуры основной единицы заговорных текстов -мифологизма - представляет собой специфическую проблему, неразрывно связанную с глобальными процессами взаимоотношений и взаимовлияний в триаде «частное проявление речи (заговор) - речь - язык».

В связи с этим возникла необходимость обобщения и систематизации материала, создания новой, более развернутой классификации заговорных мифологизмов, переосмысления статуса апеллятивной лексики и имен собственных в заговорах, так как в мифологическом мышлении каждое слово многопланово, многозначно, представляет собой сложную иерархически организованную семантическую структуру, связанную с другими языковыми единицами. Изучение лексики в соответствии с ее дистрибуцией в композиции заговора позволит определить генеральную семантику каждой составляющей части текста, заполнить композиционную схему заговора наиболее частотными лексемами. Сравнительно-исторический анализ заговорных номенов, экскурс в историю возникновения и становления их семантики, выполненный на материале русского, украинского и белорусского языков, призван подтвердить идею действенности маргинальной мифологической лексики как одного из способов сохранения ономастического континуума восточнославянских народов.

Заявленное генеральное направление диссертационного исследования свидетельствует об актуальности избранной темы.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Лексико-семантическая структура мифологизмов в восточнославянском фольклоре"

Заключение

Язык фольклора представляет собой сложное образование, его единицы связаны друг с другом эксплицитными семантическими отношениями. Аксиомой стало утверждение, что каждая группа фольклорных текстов характеризуется своим специфическим языком, содержит разный объем культурной информации [Виноградова 1989: 105]. Заговоры традиционно воспринимаются как тексты, реализующие основную прагматическую задачу в эстетической форме. Жанр заговора является проявлением магической функции речи, которая представляется частным случаем призывно-побудительной функции. Рабочая дефиниция заговора в уточненном варианте звучит следующим образом: заговор - словесная формула, организованная особым образом (лексически, грамматически, композиционно, ритмико-интонационно); образец эффективного целенаправленного речевого действия, порождающий положительный прагматический эффект высказывания путем реализации семантики пожелания, «которое должно непременно исполниться» [Крушевский 1876].

Словоцентрический подход к языку фольклора (от слова к тексту) ограничивает рамки исследования изучением лексико-семантической структуры языковых единиц заговора. Основополагающим понятием при описании лексики заговора является мифологизм - текстовая и речевая (ситуативная) реализация семантики архетипа (мифологемы) в данном фольклорном произведении. Мифологизм как основная единица заговорных текстов представляет собой многослойное образование, сочетает названные аспекты: прагматику, эстетику, магичность, символичность. Жанр заговора, истоки которого находятся в глубокой древности, палеолите, зафиксировал и сохранил изменения в восприятии мира предками современных славян. Анализ лексико-семантической структуры каждого мифологизма позволяет раздвинуть рамки современного восприятия слов. В лексико-семантической структуре мифологизма выделяется пять уровней: 1. Основное понятие (понятийный уровень) - ядро лексико-семантической структуры мифологизма. 2. Этимология (парадигматический уровень) - «история» лексического и семантического планов. 3. Контекст - лексические и семантические связи с другими словами (синтагматический уровень). 4. Формульность - способность образовывать устойчивые словосочетания (соединения) неразложимые по смыслу - так называемые фольклорные идиомы. 5. Соотношение конкретного мифологизма с семантикой архетипа/ мифологемы (меморативный уровень). Так, например, лексема ветер (движение потока воздуха в горизонтальном направлении), праслав., первоначально имела значение одушевленного названия ветра: *ve-tr-o (*vetrb) - «тот, кто дует, веет», «бог ветров» [Цыганенко 1970: 67; Черных 1999, I: 146]. В ст.-сл. и др.-рус. языке вВтръ, после падения слабого гласного ъ в форме им. п. появился беглый гласный е (в косв. п. его нет). На рус. почве Ъ дал е, в укр. языке - /. Следовательно, персонификация ветра имеет этимологическую подоплеку: «70 буйныхъ вЪтровъ, 70 вихоровъ и 70 вЪтровичъ и 70 выхоровичъ» [306/7, любовн. 3.]; «взмолюся тремъ вЪтрамъ, тремъ братьям: вЪтеръ Моисей, вЪтеръ луна, вЪтеръ буйный вихорь!» [307/8; любовн. 3.], «помолюся я тремъ братамъ, тремъ вЪтрамъ: первый брать, вЪтръ восточный, второй вЪтръ - западъ, третш вЪтръ -сЪверь» [308/8]. Традицию обожествления ветров подтверждают мировые аналогии - ассоциации с братьями-Бореями из греческой мифологии. В словаре В.И. Даля приводится подробная классификация ветров - по силе, по постоянству, по направлениям, зафиксированы общеупотребительные и диалектные варианты наименований ветров [Даль 1981,1: 334].

Мифологизм лексически воплощается в виде nomina propria и nomina apellativa, грамматически может существовать в единственном и множественном числах, в мужском, женском и среднем родах, в одной из форм падежной парадигмы. Установление этимона - первичного образного компонента лексемы, является одной из важных задач исследования, так как в мифологическом сознании образы окружающего мира закреплялись в метафорах, коррелятах реалий пространства. Назывная сила слова осознавалась в древности, потому наделялась особыми сакральными свойствами (слово рассматривается как элемент ноосферы).

Образный компонент вычленяется как в семантике апеллятивов, так и в структуре имен собственных («Лукоморье ср. морской берегъ, морская лука». «Лука ж. изгибъ, погибъ, кривизна, излучина; завороть рЪки, дуга; низменный и травяный или лЪсистый мысъ; поемный лугь, огибаемый рЪкою// Иногда лука принимается, обратно, въ знач. залива, затона, заводи, или это// нврс. травяная лощина, лугь» [Даль 1981, II: 272], служит базой для формирования дополнительных коннотаций. «Лукомор 'я» - морська бухта у форм1 дуги. Проте фольклорно-м1фолопчний свгг осмислюе лукомор'я i як «криве», «лукаве» море (nopiBH. апокриф1чне мюто Лукор'е, 6ic - лукавий). Це «неможливий npocTip, куди вщсилаються нещастя i хвороби» [Украшсью замовляння 1993: 208]).

Особенностью имен собственных в заговорных текстах является стремление к обобщению. Личное имя как индивидуальный знак выполняет функцию дифференциации, индивидуализации и, в то же время, идентификации: Алатырь - камень, Буян - остров, Хвалынское — море. Наблюдается явление субституции - замещение имени собственного именем нарицательным. Примеры табуирования свидетельствуют об ином процессе: камень в эпической части заговоров - только Алатырь, остров - только Буян. Таким образом, взаимодействие имен собственных и апеллятивов в заговорных текстах свидетельствует об относительной предопределенности данных языковых единиц. На уровне семантики реализуется возможность перехода из одной категории в другую.

В диахронии онимические образования обнаруживают свою генетическую и функциональную вторичность. Эволюция мифологем в восточнославянском фольклоре шла в направлении от пользы к красоте, от апеллятива - к имени.

В работе предлагается функционально-тематическая классификация лексики восточнославянских заговоров, следовательно, тематический разряд формируют имена собственные и нарицательные на паритетных началах. Выделены следующие разряды номинаций: 1. Имена христианских богов, номинации, связанные с христианской обрядовостью (теонимы). 2. Наименования, не имеющие соответствий в реальном секторе онимии или подвергшиеся народной этимологизации, метафорическому переосмыслению, фонетической трансформации (мифонимы). 3. Реальные имена персонажей или названия географических объектов (реалионимы). 4. Локативные характеристики заговорного континуума (топонимы-локусы).5.Номинации темпоральных заговорных величин (хрононимы). 6.Наименования астрообъектов (астронимы). 7. Мифозоонимы. 8. Мифофитонимы. 9. Номинации действующих лиц (мифологизмы-агенсы). 10. Наименования болезней (валидонимы). 11. Названия действующих стихий. 12. Апеллятивы, называющие действующие предметы. 13. Номинации вражеских сил (демононимы). Учитывая специфику языка фольклора, очевидно, что всякая строгая классификация будет иметь относительный характер.

Основную композиционную нагрузку в пространстве заговорного текста несут мифотопонимы - море-Океан, остров Буян, камень Алатырь. Океан представляется символом первоначального моря, водной стихии. «Идея острова - в его инакости: окруженный водой, струями остров (струя: о-стров, ср. равнозначное диалектное о-ток) в противоположность материку иное место, это носитель иного, особого, исключительного. .Тема острова перекликается с темой иной страны, иностранного», шире - иного пространства, мира [Айрапетян 1993: 244-245]. Камень представляет собой мифологическую субстанцию, наделенную сакральными свойствами. Морской пейзаж, горы, на которых действуют субъекты-посредники заговорных текстов - экзотический рельеф для славян, в силу этого переосмысленный как мифологический. «По данным лингвистики, ландшафтная зона славянской прародины - лиственные леса Центральной и Восточной Европы с их реками, поймами, болотами. Ни берега морей, ни горные области в состав прародины не входили (сер. II тыс. до н. э.)» [Рыбаков 1982: 12]. Рельеф вероятной прародины славян нашел отражение в локативных характеристиках заговорного пространства. Апеллятивные номинации («чисто поле») обладают способностью композиционно организовывать заговоры. Разряды фитонимов и зоонимов представляют особый интерес в плане контаминации совершенно разнородных явлений. Язычество и христианизация, зоолатрия и табуирование, тотемизм и абсолютная прагматика создают благоприятную почву для мифологизации образов. Единицы времени в заговорах предельно абстрактны, передают значение вневременья и всевременья. Подбор действующих предметов и атрибутов в заговорах не случаен, а обусловлен прагматической целью субъекта (в данном случае создателя или пользователя) заговорного текста (например, заговоры воинские - виды оружия; заговоры любовные - печь (на разожжение красной девицы); заговоры от истечения крови — нитка (зашивать рану) и т.д.). Первоначальные посредники заговоров - берегини и вампиры - не сохранились в текстах. Их функции перешли к святым и проявлениям нечистой силы. Постепенно выстраивалась сложная иерархическая система сил, враждебных человеку. В нее входят языческие божества (верховные боги язычества стали рассматриваться как отрицательные, а представители низших уровней мифологии, за счет своей прагматической функции более устойчивые, создавали сложные сочетания с христианской религией), а также божества, противостоящие святым. Традиционно иноземцы и их боги также относились к разряду врагов.

Лингвогеографическое единство праславян отразилось в общем, преимущественно праславянском, лексическом фонде заговоров восточных славян. Хотя лексемы имеют разное фонетическое оформление согласно законам и правилам того или иного языка, этимон един для трех языков. Антропонимные номинации в заговорных текстах представляют позднейшие наслоения, связанные с первым этапом трансформации заговоров в связи со всеобщей христианизацией культуры. В усвоении иноязычных имен собственных принимающим языком происходили следующие процессы: аферезис - Алатырь - «латырь», Иустинья - Устинья [322/4]; аферезис и протеза - Иордан - «Ярданъ» [305/6], «Ердан» [355/6], Иаков - «Яковъ» [364/4]; протеза - Адам - «Вадамъ» (белорус.) [81/159]; различного рода субституции - Козма - «Косьма», Матфей - «Матвей», Дмитрий - «Змитрш» [15/38], отпадение конечных гласных основы (апокопа) - «Егорш» - «Егоръ», «Власш» - «Власъ», «Флора» - «Флоръ» [387/3]. Интерес представляет образование названия «Хвалынское море» из Хвалисское (XII - нач. XIII в.) [292/7; 298/5; 300/7; 321/2; 323/5].

Разнообразным фонетическим трансформациям в духе народной этимологии подверглись многочисленные христианские теонимы в белорусском языке: св. София - «Сохвёя» [53/1; 55/7]; Осип - «Восип» [10/27; 23/67]; Исакий и Яков - «Сакъ и Яковъ» [61/39], «Исакгй, 1якш» [124/1], «Исаковъ и Яковъ» [61/39]; Иоанн Богослов и Креститель - «се. Иванъ богословъ храститаль Христовъ» [11/27], «Янь хрясцицель» [31/105, 130/35], полонизм «свентый Янъ» [69/94]; «Иванъ Благославъ» (общеслав.) [79/153], «св. Иванъ Ксцицелъ» [116/321]; четыре евангелиста - «чатыры вангалистыя: МатвЪй и Марка, и Лука, и Иванъ Басловъ» [1/2; 8/21; 52/193]; св. Георгий - «Геворгш вяликомученникъ побЪдоносяцъ» [64/ 58]; св. Фрол и Лавр - «св. Хролъ и св. Лаврый» [126/13]; Пантелеймон - «вяликш мучанича Панцецелимоне» [43/159], «св. Панталемоня исцалиталъ» [105/269] и мн. др.

Топонимы Святой земли также подверглись фонетической трансформации - слияние или усечение начальных гласных основы: Иерусалим - «Русалимъ» [10/27; 50/187; 125/8], Иордан - «Ярданъ» [4/11; 12/29; 85/182], «Рданъ» [67/76; 78/149], «Ирдань» [69/94]; народной этимологизации: Сионская гора / горы, Сион - «с1янъская» [3/8; 4/9; 78/152 и т.д.], «Вос1янъская» [93/219], «аянь-гора» [103/263], «Усгянъская» [130/34], подчеркивая признак сияния, имеющий божественную природу и значение. Этим признаком наделяются и другие особенности рельефа: поле - «сгянь-поле» [31/105], «с1янъское поле» [31/106]; море - «на Сгяньскомъ мори стоицъ дуб зялёный» [124/1]. Укр.: «1ди правою дорогою через Орданську ргку, на Висолянську гору» [161/116]. «Висолянська гора» - фонетический вариант Сионской / Синайской горы.

Уже в праславянский период (III - II тыс. до н. э.) разносторонние связи (военные, торговые и проч.) с другими народами отражались в языке. Межъязыковое влияние проявлялось в усвоении иноязычных слов. В праславянский период заимствование шло из иранского (Бог), германского (князь), греческого (Океан, тартар) языков.

Изменения в структуре слова имели возможность проследить на примере анализа валидонимов в русских заговорах. Важную роль при этом играют словообразовательные форманты (суффиксы), которые, согласно законам речевой аналогии, формируют парадигмы по словообразовательному подобию (каждая парадигма представляет собой список, построенный по двум-трем словообразовательным моделям).

Генеральные изменения в семантике происходили по линии расширения значения: «Ворогъ м. врагъ, недругъ, непр1ятель, супротивникъ, недоброжелатель, супостатъ, злоумышленникъ, злодЪй; нечистая сила, сатана; нечистый въ лЪсу, лЪшш// орл. знахарь, колдунъ» [Даль 1981,1: 243]. «ВЪкъ» - праслав. слово; первоначально значило «сила, здоровье», откуда далее развилось значение «проявление силы» > «время, в течение которого человек проявляет силу, работает» —> «жизнь человека», а от него понятие «длительное время», «период в 100 лет» [Цыганенко 1970: 64; Черных 1999, I: 138]: «вЪкъ по вЪку, отнынЪ и до вЪку» [332/19; 344/3; 366/11; 376/2; 391/3]; «во вЪки вЪковъ» [376/1; 381/1; 385/; 387/1; 389]. Демонстрируют расширение значения астронимы. В основе их номинации предикаты «светить» (солнце), «сиять» (звезда), «блистать» (заря), т.е. основное значение — давать свет. У месяца выделена семантика измерения - «мерить», в заговорах фиксируются фазы месяца, поэтому лексема входит и в разряд «Астронимы», и в разряд «Хронометрические координаты заговоров». В украинских заговорах, где списки-перечни, за редким исключением, отсутствуют, месяц воспринимается как «солнце» ночи.

Наблюдается смена значения слова. Культ «бабы» - богини жизни, рождения, здоровья, беременных и охотников - известен со времен каменного века, развился во времена матриархата, а в XIV - XV вв. до н. э. перерастает в культ Берегини [Рыбаков 1994: 122; Словник давньоукр. м!фологп 1993: 13]. В заговорах: «баба - вЪдунъя», «сатанина угодница».

Единство лексического фонда восточнославянских заговоров ощутимо не только в апеллятивах, но и в именах собственных. Аккумулирующую роль в этом сыграли имена христианских святых, наименования мест, священных для христианства, единые имена первых правителей славян - князя Владимира, княгини Ольги. В заговорах различной тематики они сохраняют значение избранности, первичности, царственности. Это исторически мотивированные образы, общие для всех восточных славян.

Заговоры восточных славян отличаются композиционным построением [Кляус 1997: 455-458], объемом текстов, наличием определенных начальных и финальных формул, приоритетом определенных тематических групп. Нюансы семантики очень тонкие, раскрываются в контексте. Языческий субстрат трудно выделим. Юг восточнославянской территории демонстрирует склонность к использованию небольших по объему заговоров, север тяготеет к объемным текстам, бытующим преимущественно в письменном виде. Однако восточнославянские заговоры имеют общий лексический фонд, общие образы, мотивы. Близость восточнославянских текстов предопределена исторически, так как фольклор восточных славян длительное время развивался в рамках единого культурного процесса, и онтологически: заговорные тексты считались тайным знанием, не допускающим особых видоизменений. Таким образом, благодаря своей маргинальной природе жанр заговора, равно как и его лексика выполняют стабилизирующую функцию, объединяя восточнославянскую фольклорную традицию.

204

Список научной литературыБондарец, Елена Анатольевна, диссертация по теме "Русский язык"

1. Аверьянова Е.В. Функциональная и семиотическая интерпретация эпической поэзии и агиографии Киевской Руси: Монография. Тюмень: Изд-во ТГУ, 2002. 232 с.

2. Авоян Р.Г. Значение в языке: Философский анализ. М.: Высшая школа, 1985. 103 с.

3. Агапкина Т.А., Топорков A.JI. К реконструкции праславянских заговоров // Фольклор и этнография. Проблемы реконструкции фактов традиционной культуры. JL: Наука, 1990. С. 67-76.

4. Айрапетян В.Э. Из заметок толкователя // Славянское и балканское языкознание. Структура малых фольклорных текстов. М., 1993. С. 228-255.

5. Актуальные вопросы русской ономастики. Киев, 1988. 258 с.

6. Амроян И.Ф. Семантический и синтаксический параллелизм в славянских заговорно-заклинательных формулах // Филологические науки. 2003. №4. С. 41-50.

7. Аникин В.П. Заговоры // Русский фольклор: Учеб. пособие для филологич. специальностей вузов. М.: Высшая школа, 1987. С. 94-118.

8. Аничков Е.В. Язычество и древняя Русь. СПб., 1914. 96 с.

9. Антонюк В.Г. Замовляння в мовноштонацшнш систем! украшсько1 народноТ поезп та побутовому вжитку. Автореф. дис. на здобуття наук. ст. к.ф.н. Ки'1в, 1994. 20 с.

10. Астахова А. Художественный образ и мировоззренческий элемент в заговорах. М., 1964. 124 с.

11. Афанасьев А.Н. Древо жизни: Избр. ст. М.: Современник, 1982.464 с.

12. Афанасьев А.Н. Живая вода и вещее слово. М.: Сов. Россия, 1988.508с.

13. Афанасьев А.Н. Поэтические воззрения славян на природу. В 3 т. М.: Современный писатель, 1995.

14. Афанасьев А.Н. Происхождение мифа. М.: Индрик, 1996. 638 с.

15. Ахманова О.С. Очерки по общей и русской лексикологии. М.: Учпедгиз, 1957. 296 с.

16. Баденкова В.М. Власш назви в замовляннях // Ономастика та етимолопя: 36. наукових праць на честь 65-р1ччя I.M. Железняк. Кшв: Наукова думка, 1997. С. 7-8.

17. Бакшеева М.Г. Топонимическая конверсия географических апеллятивов. Автореф. дисс. .к. филол. н. Тюмень: Изд-во ТГУ, 2001. 18 с.

18. Балли Ш. Язык и жизнь. М.: Едиториал УРСС, 2003. 232 с.

19. Барташевич Г.О. Календарна обрядова поез!я бшоруЫв. До проблеми м1жетшчних i м1жжанрових зв язюв. Автореф. дис. на зд. ст. д.фшол.н. Ки1'в, 1994. 20 с.

20. Бахтин М.М. Проблема речевых жанров // Эстетика словесного творчества. М.: Искусство, 1986. 444 с.

21. Безруков В.И. Логико-психологический аспект значения слов типа «русалка» // Некоторые вопросы русского языкознания. Сборник 117. Вып. 7. Тюмень, 1969. С. 13-20.

22. Беларуская анамастика. Минск, 1985. 149 с.

23. Белецкий А.А. Лексикология и теория языкознания. Ономастика. Киев, 1972. 208 с.

24. Белякова С.М. Слово «время» в диалектном дискурсе // Славянские истоки словесности и культуры в Западной Сибири. Сборник статей: В 2 ч. Ч. 1. Тюмень: Изд-во ТГУ, 2001. С. 76-84.

25. Белякова С.М., Дерябина Е;В. Современное восприятие русских календарных имен // Аспекты вузовской русистики. Межвузовский сборник научно-методических статей. Тюмень: Изд-во ТГУ, 1998. С. 36-42.

26. Бенвенист Э. Общая лингвистика. М.: Прогресс, 1974. 447 с.

27. Бердникова Т.А. Лексико-фразеологическое поле соматизмов. Автореф. дисс. . к. филол. н. М., 2000. 25 с.

28. Библиографический указатель литературы по русскому языкознанию. 1825-1880. Вып. III. М., 1955.

29. Бирилло Н. Белорусская антропонимия. Автореф. дисс. .д.филол.н. Минск, 1969. 21 с.

30. Блок А. Поэзия заговоров и заклинаний // Собр. соч. в 8-ми т. М.-Л., 1962. Т. 5. С. 36-65.

31. Богатюна Н. Внутр1шня форма слова як cnoci6 бачення mobhoi картини CBiTy // HayKOBi записки. Вип. XX. Сер1я: Фшолопчш науки (мовознавство). Клровоград: РВЦКДПУ iM. В. Винниченка, 1999. С. 162-168.

32. Богатырев П.Г. Заговоры // Русское народное поэтическое творчество. М., 1954.

33. Бодуэн де Куртенэ И.А. Избранные труды по общему языкознанию: в 2 т. М.: Изд-во Акад. Наук СССР, 1963.

34. Болотов В.И. Назывная сила имени и классификация существительных в языке и речи // Восточнославянская ономастика. Исследования и материалы. М.: Наука. 1979. С. 47-58.

35. Болтаева С.В. Ритмическая организация суггестивного текста. Автореф. дисс. . к. филол. н. Екатеринбург, 2003. 24 с.

36. Бондалетов В.Д. Русская ономастика: Учебное пособие для студентов пед. ин-тов. М.: Просвещение, 1983. 224 с.

37. Бондаренко Г.Б. Идеализация действительности в украинской обрядовой поэзии // Обряды и обрядовый фольклор. М.: Наука, 1982. С. 127137.

38. Борейко В.Е. Экологические традиции, поверья, религиозные воззрения славянских и других народов. Киев, 1998. т. 1,2.

39. Буслаев Ф.И. Историческая грамматика русского языка. М.: Учпедгиз, 1959. 623 с.

40. Валгина Н.С. Сложное синтаксическое целое // Синтаксис современного русского языка. М., 1978. С. 391-401.

41. Вартаньян Э.А. Путешествие в слово. М.-.Просвещение, 1987.208 с.

42. Вельмезова Е.В. Об именах персонажей чешского лечебного заговора // Славяноведение. 2002. № 6. С. 94-101.

43. Вельмезова Е.В. Семантика пространства лечебного заговора: к типологии формул отсылки болезни (на примере восточнославянских, чешских и французских текстов) // Вестник Московского университета. Сер.9. Филология. 1999. № 4. С. 50-60.

44. Вельмезова Е.В. Семантика пространства чешского лечебного заговора: формулы отсылки болезни // Живая старина. 2000. № 1. С. 35-36.

45. Вераванш i абрады. Народныя веды i мастацтва // Беларусы: псторыя этналапчнага вывучення: у 8 т. Т.З. Мшск: Беларусская навука, 1999. С. 348-357.

46. Вересаев В.А. Номшаци М1ф'1чних об'ектгв росшського фольклору (у зктавленш з сербським фольклором). Автореф. дис. на здобуття наук. ст. к.фшол.н. Одеса, 1993. 23 с.

47. Виноградов В.В. Лексикология и лексикография. Избр. труды. Изд-во «Наука». М., 1977. 310 с.

48. Виноградова Л.Н. Зимняя календарная поэзия западных и восточных славян. Генезис и типология колядования. М.: Наука, 1982. 255 с.

49. Виноградова Л.Н. Отражение древнеславянских мифологических представлений в «малых» формах // История, культура, этнография и фольклор славянских народов. X международный съезд славистов. Доклады советской делегации. М.: Наука, 1988. С. 277-288.

50. Волошина Т.А., Астапов С.Н. Языческая мифология славян. Ростов-на-Дону, изд-во «Феникс», 1996. 448 с.

51. Воропай О. ЗвичаТ нашого народу (Етнограф1чний нарис). Мюнхен, 1958. Т. 1, 2.

52. Выготский А.С. Психология искусства. М.: Искусство, 1965. 392с.

53. Гальперин И.Р. Текст как объект лингвистического исследования. М.: Наука, 1981. 139 с.

54. Гарант С.Л. Шляхам1 даушх вандраванняу: Пст.-тэарэт. нарыс развщця бел. паломн. лгг. XII-XVI стст. Мшск: Тэхналопя, 1999. 203 с.

55. Герберштейн С. Записки о Московии. М.: Изд-во МГУ, 1988. 429с.

56. Глинський I. Твое 1м'я твш друг. КиТв: Веселка, 1970. 223 с.

57. Глухова Н.Н. Язык марийских заговоров и молитв. Автореф. дисс. .д.филол.н. Йошкар-Ола, 1997. 45 с.

58. Голанова Е.И. Как возникают названия. М.: Просвещение, 1989.142 с.

59. Горький М. Об искусстве НСС в 30-ти т. М, 1953. Т. 27. С. 442-449.

60. Грушко Е. Энциклопедия русского знахаря. М., 2001. 496 с.

61. Губанова Г.А. Библиография русского фольклора и фольклористики: Учеб. пособие. Челябинск, 1989.

62. Гудец I. Легенди i м1фи старих слов'ян. Братислава, 1996. 117 с.

63. Даль В.И. О повериях, суевериях и предрассудках русского народа. СПб.: Изд-во «Литера», 1996. 480 с.

64. Данилова Н.В. Семантико-функциональная структура антропонимии в романе Шолохова «Тихий Дон». Автореф. дисс. .к.ф.н. Тюмень, 2002. 24 с.

65. Диброва Е.И. Лексико-семантическое поле и авторские проекции художественного текста // Языковая система и ее развитие во времени и пространстве. М.: Изд-во МГУ, 2001. С. 313-321.

66. Дмитриева С.И. Слово и обряд в мезенских заговорах // Обряды и обрядовый фольклор. М.: Наука, 1982. С. 36-49.

67. Древние языки в системе университетского образования: их исследование и преподавание. М.: Изд-во Моск. ун-та, 2001. 320 с.

68. Еремина В.И. Заговорные колыбельные песни // Фольклор и этнографическая действительность. СПб: Наука. СПб. отделение, 1992. 204 с.

69. Еремина В.И. Ритуал и фольклор. Л.:Наука. Ленингр.отд., 1991.20с.

70. Етнограф1чний зб1рник. JlbBiB, 1912. Т. 34 // Знадоби до укра'шськоУ демонолоп'ь Т. 2, вип. 2.

71. Жилинская И.А. Пространственно-временная модель мира восточных славян в языке русских и белорусских заговоров. Автореф. дисс. .к. филол. н. Минск, 1999. 22 с.

72. Журавский А.И. Словарь старобелорусского языка. Картотека // Восточнославянские языки. Источники для их изучения. М.: Наука, 1973. С.33-53.

73. Заговоры // Богатырев П.Г., Гусев В.Е., Колесницкая И.М. Русское народное творчество: Учеб. пособие для студентов гос. ун-тов и пед. ин-тов. М.: Высш. школа, 1966. С. 43-52.

74. Заговоры // Кравцов Н.И., Лазутин С.Г. Русское устное народное творчество. Учебник для филолог, ф-тов ун-тов. М.: Высш. школа, 1977. С.68-74.

75. Зеленин Д.К. Восточнославянская этнография. М., 1991. 507 с.

76. Зелинский Ф. О заговорах // Сборник Харьковского историко-филологического общества. Харьков, 1897. Т. 10.

77. Зубов Н.И. Древнерусская теонимия. Проблема собственного и нарицательного. Автореф. дис. на соискание уч. ст. к.ф.н. Одесса, 1982. 27 с.

78. Зубов Н.И. Квазитеоним Род // Восточноукраинский лингвистический сборник. Вып. 1. Сб. научн. тр./ Сост. Е.С. Отин. Донецк: ДонГУ, 1994. С. 73-75.

79. Зырянов И.В. Заговор и свадебная поэзия // Фольклор и литература Урала. Вып. 2. Ученые записки, т. 147. Пермь, 1975. С. 49-81.

80. Иванов В.В. Избранные труды по семиотике и истории культуры. Т. 1. М.: Языки русской культуры, 1999. 908 с.

81. Иванов В.В. История славянских и балканских названий металлов. М.: Наука, 1983. 197 с.

82. Иванов В.В. О некоторых принципах современной науки и их приложении к семиотике малых форм фольклора // Этнолингвистика текста. Семиотика малых форм фольклора. М., 1988.

83. Исследования в области балто-славянской духовной культуры. Заговор: Сб. ст. М.: Наука, 1993. 293 с.

84. Истрин В.А. Возникновение и развитие письма. М.: Наука, 1965.599 с.

85. Ишутин А.А. К семантике древнерусской теонимии. Автореф. дисс. на соиск. уч. ст. к. филол. н. Воронеж, 2002. 20 с.

86. Казакова I.B. Мапчныя вераванш як аснова м1фалапчнага мыслення у фальклоры // Славянсю'я культуры: пстарычны вопыт i сучасныя праблемы. Мшськ, 1996. С. 147-158.

87. Калшкш В.М. Теоретичш основи поетичноТ ономастики. Автореф. дис. на зд. наук. ст. д.ф.н. Ки'1в, 2000. 20 с.

88. Карабулатова И.С. Региональная этнолингвистика: Современная этнолингвистическая ситуация в Тюменской области (на материале топонимии). Тюмень: Изд-во ТГУ, 2001. 228 с.

89. Карпенко Ю.А. Днепр // Восточноукраинский лингвистический сборник. Вып. 1. Сб. научн. тр./ Сост. Е.С. Отин. Донецк: ДонГУ, 1994. 118 с. С. 63-66.

90. Карский Е. Заговоры // Белорусы. М., 1916. Т. 3. С. 56-89.

91. Киселева J1.A. Вопросы теории речевого воздействия. Л.: Изд-во ЛГУ, 1978. 160 с.

92. Кляус В.Л. Указатель сюжетов и сюжетных ситуаций заговорных текстов восточных и южных славян. М.: специализир. изд.-торг. предприятие «Наследие», 1997. 462 с.

93. Ковалев Г.Ф. Этнонимия древней Руси // Восточноукраинский лингвистический сборник. Вып. 1. Сб. научн. тр./ Сост. Е.С. Отин. Донецк: ДонГУ, 1994. 118 с. С. 75-76.

94. Колесник Н.С. УкраТнська фольклорна ономастика у загальнослов'янському контекст^ Конспект лекщй. Чершвцк Рута, 2000. 40с.

95. Кондратьева О.Н. Некоторые особенности концептуализации перцептивной системы человека Древней Руси (сквозь призму концептов внутреннего мира человека) // Язык. История. Культура: Сб. науч. тр. Кемерово: Графика. 2003. С. 123-129.

96. Коробка Н. «Камень на море» и камень Алатырь // «Живая старина», 1908, № 4. С. 409-426.

97. Костомаров Н.И. Славянская мифология: Историч. монографии и исследования. М.: Чарли, 1995. 685 с.

98. Костомаров Н.И., Забелин И.Е. О жизни, быте и нравах русского народа. М.: Просвещение, АО «Учебная лит-ра», 1996. 576 с.

99. Кравцов Н.И. Проблемы славянского фольклора. М.: Наука, 1972.360 с.

100. Кравцов Н.И. Славянский фольклор. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1976.264 с.

101. ЮЗ.Круглов Ю.Г. Русские обрядовые песни: Учеб пособие. М.: Высш. школа, 1982. 272 с.

102. Кругляк Ю.М. 1м'я вашого мюта. Khi'b: Наукова думка, 1978. 150с.

103. Крушевский Н. Заговоры, какъ видъ русской народной поэзш. Варшава: Имп. Варшавскш ун-т, 1876.

104. Курочкин А.В. Растительная символика календарной обрядности украинцев // Обряды и обрядовый фольклор. М.: Наука, 1982. С. 138-163.

105. Л1тературна ономатика украшськоТ та росшськоТ мов. Кшв, 1992.

106. Лабу нец Н.В. Географическая лексика в диалектном терминологическом словаре // Духовные традиции славянской письменности и культуры в Сибири. Сборник статей: В 2 ч. Ч. 1. Тюмень: Изд-во ТГУ, 2002. С. 217-222.

107. Лекомцев Ю.К. Антонимический текст // Текст: семантика и структура. М., 1983. С 197-206.

108. Липинская В. Дома и стены помогают: Из народной лечебной практики.//Родина, 2000. № 5. С. 130-131.

109. Лосев А.Ф. Знак, символ, миф. М., 1982. 479 с.

110. Лукшова Т.Б. Власш назви в схщнослов'янських замовляннях // Ономастика та етимолопя: 36. наукових праць на честь 65-р1ччя 1.М. Железняк. К.: Наукова думка, 1997. С. 114-130.

111. Лукошкова О.И. Система именований персонажей в русской народной и литературной сказках I половины XIX века. Автореф. дисс. . к.филол. н. Тюмень: Изд-во ТГУ, 2000. 21 с.

112. Лютикова В.Д. Языковая личность и идиолект. Тюмень: Изд-во ТГУ, 1999. 186 с.

113. Макашина Т.С. Ильин день и Илья-пророк в народных представлениях и фольклоре восточных славян // Обряды и обрядовый фольклор. М.: Наука, 1982. С. 83-101.

114. Мансикка В. Представители злого начала в русских заговорах. СПб., 1909.

115. Маранда П., Кенгас-Маранда Э. Структурные модели в фольклоре// Зарубежные исследования по семиотике фольклора. М.: Наука, 1985. С.194-261.

116. Матезиус В. О системном грамматическом анализе // Пражский лингвистический кружок. М.: Прогресс, 1967. 559 с.

117. Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. М.: Вост. лит.: Пандора-1, 2000.406 с.

118. Методы изучения лексики. Минск: Изд-во БГУ, 1975. 232 с.

119. Мечковская Н.Б. Заговор в кругу фидеистических и фольклорных жанров // Славянсшя культуры: пстарычны вопыт i сучасныя праблемы. Мшськ, 1996. С. 110-121.

120. Мечковская Н.Б. Язык и религия: Пособие для студентов гуманитарных вузов. М.: Агентство «ФАИР», 1998. 352 с.

121. Мизун Ю.В. Тайны языческой Руси. М.: Вече, 2000. 448 с.

122. Михайлова Т. А. «Заговор на долгую жизнь» попытка интерпретации (к образу «дочерей моря») // Вестник Моск. ун-та. Сер. 9, Филология. 2000. № 2. С. 67-81.

123. Михайлова Т.А. К «грамматике» заговора (о словесной магии в древнеирландской поэтической традиции) // Вопросы языкознания. 1997. №2. С. 132-141.

124. Мищенко О.В. Лексика лесных локусов в говорах Русского Севера. Автореф. дисс. . к. филол. н. Екатеринбург, 2000. 16 с.

125. Монич Ю.В. Проблемы этимологии и семантика ритуализированных действий // Вопросы языкознания. Наука, 1998. № 1. С.97-121.

126. Москвина В.А. Письменная заговорная традиция Западной Сибири // Традиционная культура. 2003. № 1. С. 74-82.

127. Москвичева С. А. Формальная дифференциация лексико-семантических вариантов слова в русском языке. Автореф. дисс. .к.ф.н. М., 2002. 23 с.

128. Мусхелишвили Н.Л., Шрейдер Ю.А. Семантика и ритм молитвы // Вопросы языкознания, 1993, № 1.

129. Найдорф М.И. Очерки европейского мифотворчества.Одесса, 1999.

130. Невская Л.Г. Тавтология как один из способов организации фольклорного текста // Текст: семантика и структура. М., 1983. С. 192-197.

131. Никитина А.В. Русская традиционная культура: Учебное пособие для иностранцев. СПб: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2002. 340 с.

132. ИЛЬЯ (2) ветхозаветный пророк, в народной традиции повелитель грома, небесного огня, дождя, покровитель урожая и плодородия. День памяти св. Ильи - 20.VII/2.VIII. Илья - «грозный святой» СМ 2002: 201.- Игпя пророкъ (323/6, 334/19)

133. КРОВЬ (4) в народных представлениях средоточие и символ жизни, субстанция жизненной силы, обиталище души СМ 2002: 263.- въ горячую кровь (314/19)- въ кровь кипучую (316/22)- (буди не прикосливъ) отъ своей крови (349/3)- пили мою кровь (384/3)

134. КРОТ (1) хтоническое животное, занимающее пограничное положение между зверями и гадами, близкое к ласке и мыши СМ 2002: 264.- (болятъ зубы) у крота (366/10)

135. МАРЕНА, Морена (1) в зап.-слав. мифологии воплощение Смерти, персонаж ритуалов проводов зимы и встречи весны СМ 2002: 291.- Т"Ьло Маерена печень тезе (343/6)

136. МЕДВЕДЬ (4) один из главных персонажей в народных представлениях о животных. Медведь наиболее близок волку СМ 2002: 295.- (казалась бы) какъ люта медв"Ьдица (319/5)- (отдаваетъ) черному звЪрю, медвЪдю, на хребеть (369/1)- люта черная медв"Ьдица (387/1)

137. МУРАВЕЙ (1) насекомое, символика которого определяется в основном признаком множественности СМ 2002: 307.- (приводилъ) къ нимъ тму темъ черныхъ мур1евъ (321/1)