автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Литературная культура последней трети VIII века

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Лазарчук, Римма Михайловна

Вологодские писатели ХУШ в. принадлежат к числу тех, кого относят к "массовой литературе", так называемому "литературному^^ фону". Не очень известные в своем времени, в огромном "пространстве" русской литературы, они печатались в обеих столицах, отнюдь не пытаясь скрыть свое провинциальное "происхождение". Напротив, А.В.Ояешев посвятил свои переводы не вельможе или столичному меценату, а "Вологодского наместничества почтеннейшему дворянст

Ву|>^1 что могло быть воспринято как дерзкое нарушение традиции. Он представился читателю как "вологодский помещик" и посчитал нужным назвать в предисловии место, где родился и жил: "Вологда. В селе Ермолове, Алексеевское гож". Он чувствовал себя в России представителем своего родного края и потому к традиционной подписи добавил "Верный Ваш согражданин Алексей Олешев

Публикации вологодских литераторов в Петербурге и Москве (первая из известных нам относится к Г766 г., последняя датирована Г782) свидетельствуют не о случайных "прорывах" отдельных писателей (А.В.Ояешева, А.А.Засецкого, неизвестного переводчика "Геор-гик" Вергилия^) в столичную печать, а о некоей устойчивой тенденции, определяющей культурную жизнь Вологды на протяжении нескольких десятилетий. Пространство небольшого провинциального города исключало возможность не встречи местных литераторов, а удаленность столиц, безусловно, способствовала консолидации творческих сил. Литературная культура последней трети ХУШ в. рассматривается в диссертационном исследовании не как сумма текстов. Предметом анализа становятся творческие контакты, отношения вологодских литераторов друг с другом, со столичными писателями, с М.Н.Муравьевым. Последнее особенно важно. Вплоть до недавнего времени A.M. Брянчанинов, А.В.Олешев, М.А.Засодимский были известны лишь как адресаты стихов Муравьева, а литературоведческая наука отводила им скромное место "родственника" и "вологодских знакомых" Муравьева в примечаниях к его стихам и письмам. Эти обстоятельства определили особую роль Муравьева в диссертационной работе: он стал своеобразным "центром" исследования.

К X к Вождь к истинному благоразумию и к совершенному щаетию человеческому, или Отборные о сих матерях мысли славнейших в свете ш-сателей: г. Шпалдинга, д» Мулина и Юнга, которые на российский язык перевел с приобщением собственных полезных мыслей в прозе и стихах вологодский помещик, действительный статский советник и Санкт-Петербургского Вольного экономического общества член Алексей Олешев. СПб., Г780. (Оборот титульного листа). 2 Там же. С. 8. П.Вергилий Марон, Георгак, или о Земледелии четыре книга. С латинского языка переведены на Вологде. СПб., Г777.

Связи Муравьева о Вологдой, ее роль в жизни и творчестве писателя, естественно, определяются тем, какие обстоятельства приводили его в этот город, когда и как долго он жил здесь. Расходясь в частностях, биографы Муравьева (Е.Петухов, И.Жинкин, Б.Рура, Л.И.Кулакова и В.А.Западов) единодушны в главном: пребывание будущего поэта в Вологде они связывают со службой его отца, Из хранящегося в РГАДА Cf. 248. On. 59. Кн. 4879. S 58. Л. 136 об.-137 об.) экстракта дела "О поднесении по высочайшему предписанию диплома на дворянское достоинство тайному советнику и кавалеру Муравьеву" следует, что служебные обязанности приводили Никиту Артамоновича в Вологду только один раз. По распоряжению правительствующего Сената он был командирован туда в качестве следова^^ теля по делу о непорядках, имевших место при "производстве рекрутских наборов". В контексте этого документа становится понятным смысл одной из записей М.Муравьева, сделанной на страницах "Сборника переводов и отрывков из греческих, латинских, французских и английских авторов и собственных сочинений.("I772-I80IJ: "Клев, Москва, Оренбург, Казань, Москва, Архангельск, Вологда, Петербург, Тверь, Царское Село" (РНБ.

§. 499- Ед. хр. 30. Л. 20 об.). Это перечень его собственных переездов, начатый с того момента, когда он помнил себя. М.Муравьев прожил в Вологде более года (очевидно, с лета T77I по сентябрь 1772 г.).

Ответ на вопрос, чем была или по прошествии времени стала для него Вологда, находим в "Саге memorie ed onorate" ("Милые и чистосердечные воспоминания" (ит.). В длинном перечне памятных событий всего одно упоминание о Вологде: "3771. Лето. Мое ученичество в стихосложении в Вологде" (РНБ. Ф. 499. Ед. хр. 27). Запись эта может показаться неожиданной. Первые поэтические опыты Муравьева Л .И.Кулакова датирует 1769 г. Ко времени пребывания в Архангельске относятся его "Стихи на победу, одержанную 1770 года августа 21 дня". Судя по цвету чернил и характеру почерка, "Милые и чистосердечные воспоминания" создавались в два приема. Но в 1776-1777 гг., когда писалась I часть "Воспоминаний", включающая памятные события с 1757 по 1777 г. , Муравьев уже издал три поэтических сборника. Это обстоятельство не могло не повлиять на восприятие собственного прошлого. В поэтической биографии Муравьева Вологде отводилась роль начала.

Милые и чистосердечные воспоминания" составлены на внутренней стороне обложки начатого в 1776 г. в Твери "Сборника выписок ив древних авторов, переводов, автобиографических записей на русском, латинском, французском языках" и потому в структуре целого выполняют функции оглавления или, еще точнее, указателя имен и географических названий. Выявление, систематизация и анализ всего материала на интересующую нас тему позволяют утверждать: именно с этим временем и с этим культурным пространством связан важный момент в формировании эстетических взглядов и поэтических вкусов Муравьева. Чтобы убедиться в этом, достаточно сопоставить записи двух временных рядов: сшсок авторов, прочитанных им в Вологде (Гомер. Одиссея. Илиада. Вольтер. Софокл. Шапель. Вергилий. Гораций.- РНБ. ф. 499. Ед. хр. 30. 1. II об., II) и позднейшие оценки этих писателей: "В стихотворстве нет ничего выше Софокла, Гомера, Вергилия, Тасоа, Вольтера, йх писания суть единая шитика, законная и совершенная" (Там же. 1. 19 об.). Здесь следует искать истоки его постоянного и все углубляющегося интереса к античности, здесь обрел он кумиров, которых боготворя всю жизнь. Среди них Вергилий, в творениях которого Муравьев позднее советовал "стахо-творцу<. .> почерпать свою душу" (РНБ.

§. 499. Ед. хр. 37. Л. 37 об.). Прочитанное становилось образцом или, как скажет сам поэт, "моделью" для собственного творчества: ".писал русские стихи по малому понятию, которое имел о латинских. Я формировался по первым моделям, которые в руки попались. Писал сонеты в Вологде. Передразнивал де Лафонтена, Горация и Ломоносова" (Там же. Ед. хр. 30. Л. 87). Уже знакомый с "Наукой поэзии" Горация, Муравьев изучает поэтику !.Ф.Мармонтеля. 0 значительности этого события свидетельствует позднейшая запись: "Мармонтелева пиитика в Вологде. 1772" (Там же. Л. 20).

Вплоть до 1990 г. из всего созданного Муравьевым в Вологде было известно лишь несколько произведений, выявленных Н.Нинкиным еще в 1913 г. Обзор архивных материалов М.Н.Муравьева в фондах отдела рукописей Российской государственной библиотеки, подготовленный Л.И.Алехиной, и опубликованный ею каталог позволяют установить состав текстов, относящихся к этому периоду его творческой биографии. За год с небольшим (с лета 1771 по сентябрь 1772) он напиоал очень много (и для начинающего, и для своих тринадцати-четырнадцати лет). Но главное не это. Именно в Вологде появился первый "журнал": сложилась форма, надолго определившая ту совершенно органичную для стихов Муравьева среду, в которой они рождались и шли. "Журнал" (фр. journal - дневник) - летопись трудов (или "упражнений") за определенный отрезок времени. В "журнале" сохранились следы позднейших обращений к написанному: правка стихов, иногда значительная и по объему, и по сути, дополнительные записи, выполнявшие роль прозаического комментария к поэтическому тексту, новые стихи, занявшие листы, долгое время остававшиеся не заполненными, замечания, размышления, воспоминания. "Журнал" превращался в летопись внутренней жизни поэта.

Очевидно, "Журнал вологодских упражнений. Месяц июнь Г771 го да" был первой и не совсем удачной пробой. В нем только одно вологодское произведение - героическая комедия 'Добродетельная ложь" (1771). Два других стихотворения ("К И

§.Богдановичу" и "Общественные стихи") попали сюда позднее, в 1782 г. (РНБ. 499. Ед. хр. 38). Во всяком случае в конволют, составленный из восьми "журналов" Г771, 1775, 1776 и 1780 гг. , переплетенных в конце ХУШ - начале XIX в.он не вошел. Муравьев открыл свою "книгу" другим вологодским "журналом" "Забава праздности. Журнал вологодских упражнений. Месяц август 1771 года". Содержание "вологодской" части "журнала" гораздо шире его названия. Нет сомнения в том, что составившие ее стихи могут быть датированы временем, начиная с августа 1771 г. Анализ этой части "журнала" позво ляег выявить разнообразие жанровых форм, осваиваемых дебютантом: ода, басня, сатира, сонет, стайоы, эпистола, эпиграмма, буриме, эпитафия, поэма. Муравьев много переводит с древнегреческого и латинского (Анакреонт, Вергилий, Гораций,

§едр), с французского (Н.Буало, А.-Г.Ламот, Ф.Малерб, М.Ренье, М.Скюдери) и немецкого (П.флеминг).

Самый значительный (по крайней мере, по замыслу) из вологодских опытов - "Дидока. Трагедия Михайла Муравьева". В ней 1459 стихов. В Вологде написаны действие I ("1772 марта 12") и П ("Г772 июль 26"). Завершена трагедия 3 мая 1774 г. (РНБ.

§. 499. Ед. хр. 31. 1. 9 об., 14 об., 20 об.). Появление "Дидоны" отнюдь не случайно. Своему неизменному интересу к драматургам Муравьев, См. об этом: Алехина Л.И. Архивные материалы М.Н.Муравьева в фовдах отдела рукописей. С. 11-72. (Далее - рукопись-конволют (с указанием листов), поскольку эта рукопись М.Н.Муравьева пока не имеет шифра). очевидно, был обязан театру Московского университета.1768-1771 гг. Л.И.Кулакова датирует "только начатые" переводы "Федры" Расина, "Заиры" Вольтера, "Мизантропа" Мольера. В Вологде была задумана трагедия на темы русской истории, замысел которой остался нереализованным. Сохранился лишь "Отрывок из первого явления трагедии Сумбек, пред приниманной в Вологде 1772 года в июне" (Рукопись-конволют. Л. 84). Судить о целом по фрагменту (И.И.Алехина датирует его 1776 г.) невозможно. Важнее другое, четырнадцатилетний подросток и известный поэт почти одновременно (Херасков приступил к работе над "Россиядой" в начале 1770-х гг.) остановили свой выбор на одном событии отечественной истории - взятии Иваном Грозным Казани ^ в 1552 г. Однако там, где Херасков увидел только предмет героической эпопеи, Муравьев почувствовал и настоящую трагедию.

Позднейшие самооценки "Дидоны" безжалостно ироничны: "дикая трагедия ученичества в искусстве", "ученичество тринадцатилетнего ребенка". Сравнивая свой опыт ("декламацию ребенка") с "трагедией Якова Борисовича (Княжнина,- Р.Л.), в которой действие выведено: все шествует, друг другу следует", Муравьев находил в "Дидоне" лишь "краски неприятны, без вкусу, дики". Столь же невыгодно для "Дидоны" и сопоставление с "произведениями отроческих лет Вольтера, Попа, Метастазио": они "отличаются чертами разума и их издавать позволено. Моя "Дидона" доказывает, что я натурально не из числа сих умов" (РНБ. Ф. 499. Ед. хр. 37. Л. 20 об., 14 об., 9 об., 3). Однако замысел "тринадцатилетнего ребенка" был отнюдь не детским. По мнению Л.И.Кулаковой и Н.Д.Кочетковой, Муравьев попытался снять с сюжета Вергилия позднейшие напластования. Он обращается к античности, минуя опыты I.Сквдери, Ф.Буа-Роберта, П.А.Метастазио, I.-1. Ле

§рана де Помпиньяна.

Полешчной по отношению к литературной традиции оказывается и ^."Эклога. К его превосходительству Алексею Васильевичу Олешеву" (1771).Создавая ее, Муравьев естественно должен был ориентироваться на $еокрита и Вергилия. Тем заметнее отступления от правил тех, кого он впоследствии назовет "образцами стихотворства пастушеского". "Эклога. К его превосходительству Алексею Васильевичу Олешеву" состоит из двух частей. Первая представляет собой монолог ав Датируется на основе авторзованного списка "Собрания стихотворений" М.И.Муравьева.- ОПИ ГЙМ.

§. 445- Ед. хр. 154. Л. 6.

РОССИЙСКАЯ ГОСУДАРСТВЕННАЯ БИБЛИОТЕКА тора;

Пастушьи прения впервые воспеваю й сельски божества со страхом призываю. Помедли, Вологда, останови на час Поток поспешных волн, чтобы свирельный глас Раздался, по твоим носясь струям прозрачным, И чтоб живущие по рощам нимфы злачным, Собравшися толпой ко брегу твоему, Умолкли с кротостью, когда свирель возьму.* С позиций строгого классицистического вкуса Муравьев соединил в этих стихах несоединимое: реалии настоящего и черты "золотого" века, конкретность предметную, психологическую и античный словарь.^ Подобные диссонансы ("нимфы", собравшиеся "толпой ко брегу" Вологды) особенно заметны на фоне стилистической упорядоченности второй части текста, представляющей собой драматическую эклогу. Смешение "жизни" и "пасторальной утоши" легко объяснить отсутствием поэтического опыта, если бы не одно обстоятельство. Такого рода "неровности", "сбои" характерны только для первой (экспериментальной) части стихотворения. Новаторство Муравьева особенно проявляется в контексте эклог Сумарокова, следовать которому ("Как Сумароков всем к тому явил дорогу") советовал поэту в Г775 г. В.й.Майков. Между тем еще в 1771 г. четырнадцатилетний подросток не только проигнорировал опыт своего предшественника, но и решился реформировать созданный Сумароковым жанр. В эклоге, предметом которой, по мнению Муравьева, были "невинность первого века, сельские упражнения и пастухи, воспевающие приятности природы", он попытается сказать о себе. Он сделает это самостоятельно, без "модели" (современная Муравьеву русская литература такого опыта еще не имеет) и потому неумело. Новое легко не заметить. Наивными и даже детскими могут показаться стихи, открывающие эклогу: ч

Пастушьи прения впервые воспеваю И сельски божества со страхом призываю. с. 85) Муравьев М.Н, Стихотворения / Вступ. ст., подгот. текста и примеч. Л.И.Кулаковой. Л., 1967. С. 85. (Библиотека поэта, большая серка). В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте. В скобках указывается страница.

Новое нельзя не заметить, потому что рядом о готовой поэтической формулой ("Меня мой пылкий жар вперяет", "Восторг мой разум ощущает") появится свое слово о своем чувстве.

Проникновение личного, биографического начала приводит к трансформации традиционной поэтики: "вкнй певец" (".когда свирель возьму, / Вы иному певцу, о фавны, не мешайте." (с. 85) -не условный образ, а деталь биографии. (В пору создания"эклоги Муравьеву было четырнадцать лет.) Замена обязательной для эклоги "реки" на реальную Вологду:

Помедли, Вологда, останови на час Потек поспешных волн. -^ (с. 85) привносит дополнительные биографические подробности, касаввдеся отношений автора с адресатом. В го же время характеристика А.В. Олешева, писателя и переводчика философских произведений, окрашена в пасторальные тона:

А ты, любитель рок, владелец сих лугов, Начальник и краса окрестных пастухов, Будь юности моей советником к другом. Ты музам жертвуешь и мудрости досугом, смягчающие переход к собственно эклоге:

Еще скрывались тьмой небесные красы, Стада не сотрясли с себя ночной роек. с. 85)

Именно от этих вологодских стихов "протянутся нити" к-Муравьеву петербургского периода. В лирике поэта 1770-х гг. самостоятельный фрагмент, наращиваемый к традиционной для классицизма жанровой форме, слабо или вовсе не связанный с основным текстом, становится нормой.

В "Эпистоле к его превосходительству Ивану Петровичу Тургеневу" (1774, 1780-е гг.) такая "надстройка" завершает произведение и решает свои художественные задачи, йкенно темой фрагмента (дружба, воспоминание о прошлом) определяется появление не свойственных классицистической эпистоле характеристики адресата, приятеля Муравьева по Московскому университету, и автобиографических реалий. Отметим любопытное противоречие между традиционным для эпистолы обозначением адресата, подчеркивающим его социальную значимость ("его превосходительству Ивану Петровичу Тургеневу"), и близким к дружескому поеланик способом описания.

Б "Оде десятой. Весна. К Василью Ивановичу Майкову" (1775) личное начало принимает форму заключения - и не только композиционного. Оно становится поэтической декларацией, определяющей поворот Муравьева к новой тематике, новому жанру, к новому мироощущению:

Ты брани петь меня наставил, А я тебе сей стих составил Во знак чувствительной душ с. 123) и является своеобразным подведением итогов на пути от классицизма к сентиментализму. Примечательно, что, переделывая в Т780~х гг. ^s басню "Нептун., Минерва, Вулкан и Моиус", Муравьев сознательно ^ стремится к воспроизведению привычных дня его лирики начала 1770-х гг. двучастных конструкций. Он "прибавляет" к басне строфу (обращение к М.А.Засодимскому) и меняет название "Суд Момов. К М.А.За-содимскому". Этот фрагмент предпослан тексту и отделен от него графически. В структуре целого воспоминание автобиографического характера и собственно басенный текст по-прежнему существуют раздельно. Бессильное повлиять на строгий жанровый канон, личное начало однако может скорректировать читательское восприятие. Главным оказывается не басня сама по себе как специ^чес.кий жанр, а чтение ее. При таком подходе басня перестает быть басней, превращаясь в некое "сочинекье", которое читается и оценивается: Послушай: я еще являюсь с сомненьем, Чтоб случай дать тебе свой править важный сан. с. 53)

Завершающее текст двусгише:

Зачем же критике, пииты! вас щадить?

К чему ваш крик и шум? Судьи должны быть строги. - ^ с. 54) одновременно принадлежит и басне, где оно выступает в качестве морали, и автобиографическому отрывку, по отношению к которому оно воспринимается как ответная (на критику) реплика автора басни. Приведенный анализ убеждает в том, что самостоятельные фрагменты - дополнения к-основному тексту - были одной из форм проявления личного начала в лирике Муравьева 1770-х гг. и что появление двучастных композиционных структур есть результат переходного характера художественного мышления поэта. Наконец, возникновение интереса к человеку, частной человеческой жизни как объекту поэзии , первая попытка рассказать о СЕБЕ и от СЕБЯ приходятся именно на пребывание поэта в Вологде. Последствия этих главных открытий вологодского периода очевидны. Ведь именно Муравьев превратит лирику в автобиографию, в "историю сердца, чувствований, заблуждений". Не потому ли сам поэт начинал "эпоху" своей "недолговечной Музы" с Г772 г.

Естественен вопрос, в какой мере причастна ко всему этому Вологда? Или отмеченные нами процессы происходили потому, что должны были произойти, и с так называемым пространственным фактором никак не связаны? Напомним: "город - не просто место жительства (.:)& своего рода организм", "живой", "социальный", "духовный", "историко-культурный" (й.Гревс).

Пребывание Муравьева в Вологде прежде всего изменило его статус-кво. До сих пор он был только учеником. Сначала в казанском панеиone Манженя, потом в гимназии и Московском университете, где профессор красноречия Чеботарев "исправлял его пиесы и руководствовал к дальнейшим успехам его в отечественной словесности". Б провинциальной Вологде Муравьев наконец-то обрел свою среду, живую, литературную. Его вологодские учителя сами были сочинителями . По степени влияния на начинающего поэта первым следует назвать А.М.Брянчанинова. Запись, обнаруженная нами в архиве М.Н. Муравьева ("Фомино. Г77Г- С- • £йюль" - РНБ. <1. 499. Ед. хр. 30. I. 10), позволяет предположить, что летом 1771 г. Н.А.Муравьев с детьми гостили в имении своего родственника А.М.Брянчанинова, сельце Фомине Грязовецкой округа на реке Лухте, в 30 верстах от Вологды. По-видимому, именно здесь и был начат Турнал вологодских упражнений. Месяц август 1771 года", ставший памятником "дружества" двух поэтов. Л.И.Алехина, подготовившая обстоятельное описание этого "журнала", видит в нем свидетельство "творческой обстановки, своеобразного поэтического соперничества" Брянчанинова и Муравьева: ".их стихи чередуются, стихотворение, начатое одним, продолжается другим". "Журнал" открывается стихами Афанасия Матвеевича, на правах старшего и более опытного он вносит исправления в стихотворение Муравьева "Я мыслити сего вовеки не престану." (Рукопись-конволют. 1. I, 39).

В поэтических воспоминаниях Муравьева Брянчаников предстает как "товарищ и приятель" "нежнейших лет" (с. 217) писателя; характер своих отношений с другим вологодским учителем в литературе Олешевым Муравьев определил иначе: "мой друг, наставник мой" (Рукопись-конволют. Л. 85). А.В.Олешев (1724-1788) известен как переводчик филоссфско-моралисгических сочинений. Список его переводов опубликован М.й. Л октановым, однако почти все они выйдут позднее, в Г780-х гг. В 1771 г. четырнадцатилетнего Муравьева и сорокасемилетнего Олешеэа сближает ке только любовь к литературе. Оба они начинающие. Муравьев дебютировал в 1773 г. сборниками "Басен" и "Переводных стихотворений". Первое опубликованное произведение А.В.Олешева ("писано в вологодской отчине моей селе Ермолове, Алексеевское тож, под исход 1773 года") - перевод "Начер-Щ} гание благоденственной жизни, состоящее: i) в размышлении г. Шпаль-дикга, об определении человека; 2) в мыслях г. дв Мулика, о спокойствии духа и удовольствии сердца." (СПб., 1774). Однако взгляды Олеиева на назначение дворянства Муравьеву хорошо известны уже е Г771 г. Об этом свидетельствует совпадение предисловия переводчика и его характеристика в "Эклоге. К его превосходительству Алексею Васильевичу Олешеву". Интересом к земледельцу, чувством глубокого уважения к его труду Муравьев, безусловно, обязан именно старшему другу. Не случайно ему посвящена создаваемая под влиянием "Георгии" Вергилия "Земледелие. Поэма к его превосходительству Алежсею Васильевичу Олешеву":

О делании нив в стихах моих вещаю И, Олешев, тебе сей опыт посвящаю. К высоким слаб еще картинам восходить, Днесь тихие черты учуся проводить, Поникнув над платном, со кисти ю тру ждалось И славы будущей предчувством возбуждаюсь.

Рукопись-конволют. Л. 84 об,) ^

По-видимому, замысел поэмы возник еще в Вологде, доказательство тому - "Отрывок из 1777 года по началу в 1771" (Рукопись-конволют. Л. 85). В 1776-1777-х гг. Муравьев вернулся к поэме, но гак и не реализовал своих планов. В "Журнале на 1776 год" записаны три варианта начала поэмы "Земледелие", и все они связаны с воспоминаниями о Вологде. Главный герой этого вологодского "сюжета" - Алексей Васильевич Олешев:

А ты, что первый внял моей свирели глас,

Мой друг, наставник мой, внимай меня в сей чае, Ты любишь севьску жизнь, тебе сей стих пристоен.

Рукошсь-конволют. Л. 85) Место "действия" - родовая усадьба Олешевых. Любопытны подробности, сохранившиеся в памяти Муравьева:

Что будто вечерком в Ермолове, в кружку, Я с графом и с тобой сидим на бугорку.

Рукопись-конволют. Л. 74) Взгляд поэта то, преодолевая время, максимально приближается к прошлому - и тогда оно воспринимается как ожившее настоящее, то максимально удаляется от него - и тогда появляется возможность увидеть и оценить прошлое с точки зрения настоящего: IT если я себя ласкаю не напрасно , Пред музами сие навек пребудет ясно, Что,, юн быв, не вотще я в граде вашей жил й некогда твое вниманье заслужил.

Рукопись-конволют. Л. 74) Таким образом, пять лег петербургс!сой жизни, новые впечатления: Петрополь я узрел, и радостей пиянство Иэ чаши полная, счастливый отрок, пил,с. 2Q5) новое литературное окружение, новые наставники (первые поэты России В.И.Майков и М.М.Херасков), блестящие успехи (Муравьев издал за эти годы шесть поэтических сборников) не вытеснили из его сознания ни памяти о вологодских учителях, ни потребности общения с ними в стихах.

С М.А.Заоодиыским (Г746-1821) Михаил Никитич йог познакомиться в 1769 г. (Засодимский был в то время студентом Московского университета, Муравьев учился в Университетской гимназии). С января Г770 г. Засодимский преподавал "грамматику, шитику и риторику" в Вологодской семинарии (РРАДА. 336- On. I. Кн. 746. Л. 348-349). Учитель по профессии, он остался в згой роли и в отношениях с начинающим поэтом. Суровый менторский тон Засодинокого, его критические замечания, наконец, самая атмосфера "урока" - строгого разбора стихов - переданы Муравьевым в стихотворном фрагменте 1780-х гг. по памяти, но живо и точно. В воспоминаниях поэта о Засодимском ощущается не только теплота, но и мягкая ирония:

Ты часто, слушая стихи мои с раченьем,

Прочь гонишь от меня прельщающий туман. Здесь рифмой оскорблен, там смысла опущеньем, Свергаешь без чинов мной чтимый истукан. Послушай: я еще являюсь с сочиненьем, Чтоб случай дать тебе свой править важный сан. с. 53)

Иначе складывались творческие отношения Муравьева'с А .А.Заседким (171Г-1712 или I7I7-I786). В 1777 г. в Москве будущий историограф Вологды опубликовал "Книгу премудрости Иисуса сына Сирахова сочиненную стихами Алексеем Александровым сыном Засецким". Муравьев читал переложение в рукописи за шесть лет до издания книги. Доказательство тому - эпиграмма, обнаруженная нами в "Журнале вол о- j годских упражнений. Месяц август 1771 года". Вопреки ожиданию, объектом иронии оказывается не бросающаяся в глаза частность -силлабический стих (в начале Г770-х гг. он мог восприниматься лишь как вопиющий анахронизм), а целое. Колкое эпиграмматическое слово выявляет главный недостаток стихотворного переложения Засецкого: оно не передает духа оригинала - "Книги Премудрости Иисуса сына Сирахова":

Скани, Засецкий, мне, что б было в том виной, Что у тебя Скр&х,.мяе кажется, иной й что он говорит не русским, не немецким? Затем, что и его ты делаешь Засецким.

Рукопись-конволют. Л. б об.) Литературно-полемический характер эпиграммы свидетельствует о том, что ни возраст (в 1771 г. Засецкому уже исполнилось пятьдесят), да положение вологод^®:?* друзей Муравьева не подавляли его творческой свободы. Зто было общение резных. Четырнадцатилетний подросток не только имея свое мнение и высказывал его; очевидно, к суждениям Муравьева прюлушьадась, с ниш считались.

Отъезд мз Москвы (в Феврале 1770 .г. Муравьев учился в университете) отнюдь не означал перерыва в образовании. Напротив, в провинциал ьной Вологде были все условия для его продолжения. Изменились лишь характер и формы образования. Это било время усердного чтения: у вологодских наставников поста были прекрасные библиотеки. Об уникальности книжного собрания А.А.Засецкого свидетельствуют раритеты. присланные им ъ дар Московскому университету в начале 1780гг. ("старинная не латинском языке печатная книга", "две древние пе чатные на еврейском и греческом языках книжки", "две старинные книги, печатанные в Москве 1665 и в Киеве 15?6 годов."). А.А.За-сецкому принадлежало "собрание исторических рукописей, которыми пользовался Карамзин" (Иконников B.C.). В Вологде начала 1770-х гг. еще нет книжной лаъки. Но 689 верст, отделяювдх Петербург от небольшого города на севере России, ие становились непреодолимой преградой на пути новой книги к провинциальному читателю. Восторженный стихотворный отклик Муравьева на поэму М.М.Хераскова "Чес-месский бой" ("Я чел и перечел раз десять снова твой, / Херасков, восхищен, Чесмесский славный бой, / Героев ты поя, не их нам выхвалял, / Ты в оном сам себя навеки прославлял" - Рукопиеь-конво-лют. Л. 19 об.) появился на страницах "Журнала вологодских упраж-^ нений. Месяц август 1771 года" сразу же после ее издания (СПб., Г771. Тираж 300 экз.).

Наши представления о литературной Вологде 1770-х гг. довольно приблизительны. Литературное окружение Муравьева едва ли ограничивалось названными лицами. Были и другие. Некто $едор Рыбников, составивши своеобразную программу "Вси, хотящие благочестно жити, гоними будут", реализованную Муравьевым в стихотворении "Кто благочестно век ведет и беспорочно." Этот диалог в прозе и стихах "зафиксирован" Муравьевым на одной из страниц "Журнала вологодских упражнений. Месяц август X77I года" (Рукопись-конволют. Л. 5). Неизвестный переводчик сатир Авла Персия Главка. Муравьев назовет его "одним вологодским гражданином", а перевод, датированный 30 мая Г772 г. запишет в свою тетрадь (РНБ. #. 499. Ед. хр. 48. Л. 22).

Однако не преувеличиваем ли мы роли Вологды в становлении Муравьева как поэта? Несколько человек, культурных, просвещенных, тянущихся к творчеству, в городе, где, по словам Муравьева, "пись-ф мена и науки суть только имена." (Алехина Л.Й. С. ГЗ). Что они могут сделать? Очень многое, если учесть, что культура живет по своим законам, что она обладает "механизмом самовоспроизведения". "Чтобы культура развивалась<". нужно, чтобы кто-то - носитель высокой культуры - "прикоснулся". Кто-то - передал",- пишет В.МЛотмен. До сих пор Муравьев осваивал литературные традиции "по книгам". "Я формировался по первым моделям, которые в руки попались",-признавался поэт впоследствии. Живое, непосредственное общение "направило" и, безусловно, ускорило процесс овладения чужим опытом.

Только интенсивностью творчества Муравьева, вологодского периода можно сбъясшть стремительность и неожиданность его появления в печати. 25 октября 1772 г. Муравьевы приезжают из Вологды в Петербург. В январе 1773 г. пятнадцатилетний юноша дебатировал сборником "Басни. Книга I". (СПб., 1773). спустя некоторое время каптенармус лейб-гвардии Измайловского полке Мяхайла Муравьев опубликовал "Переводные стихотворения" (СПб., 1773). Заметим сразу, большую часть второго сборника составили перевода, выполненные в Еологде. Любопытна реакция новых наставников Муравьева на его басш: "Михаил Матвеевич Херасков у Василия Ивановича Майкова в доке попрекал мне, что я не читал их никому из имх прежде леча-тй". Муравьев познакомился с Майковым в конце ноября 1772 г, (Ед. хр. 27. Запись на внутренней стороне обложки), однако к его покоил т прибегнул. Может быть, потому что для публикации "Басен" ему достаточно было благословения вологодских учителей? (В черновой рукописи басен сохранились многочисленные замечания одного из них.) Однако то, что исследователям Муравьева стало понятным только сейчас, после открытия его вологодского "журнала", самому поэту представлялось совершенно очевидным уже в 1775 г.: Катитеся, стихи любезныя, по воле, Как в Вологде текли, теките в Петрополе, Наполните собой вы хартию сию И усладите тем прискорбну жизнь мою. О память милых дней, в местах тех провожденных, Где плод прозяб стихов, впервые насажденных! Благословенна будь и ты, река моя, О Вологда! во век пребудет честь твоя, Хоть cat® берега твои тебя забудут,

Струи твои в моих стихах крутиться будут. ^

Алехина, 80) ~

Муравьев (к этому времени он уже издал пять сборников) открыл этими стихами второй "журнал" - "Услаздеше скуки. Журнал санктпетербургских упражнений. 1775 год". Стихи 8-10 он записал и отдельно в конце вологодского "журнала". Тагам образом, стихи о Вологде разделили и одновременно связали не только два журнала, но и два периода творчества поэта.

В структуре целого "прощальные" стихи оказываются связанными с другим стихотворением из вологодского "журнала" - сонетом "Описание Вологды":

Хороших и худых собрание домов, Дворян, купцов и слуг смеаенье несобразно, Велико множество церквей, попов, дьячков, Строенья разного расположенья разно.

Подьячих и солдат, терем колодников, Ребят и стари ков собрание лияь праздно. И целовальников, и пьяниц, кабаков Хаос порядочный, емевенье многобразно.

Старух и девочек, и женщин и девиц, И разных множество и непохожих лиц, Птиц, кошек и зверей, собак, что носят ворот.

Итак, исполнил вот я то, что обещал, И слово до конца свое я содержал, Коль то не Вологда, так ошсал я город.

Рукопись-конволют. Л. 13 об.) Выполненный с натуры (явно по "заказу"), этот набросок свидетельствует о том, что Муравьев воспринимал Вологду и как некую историческую реальность, достаточно трезво и объективно. Не исключено, что в роли "заказчика" и собеседника поэта выступил А.А.Засец-кий. В любом случае сонет Муравьева является своеобразным дополнением к описанию Вологды в "Исторических и топографических известиях." (М., 1780) Засецкого (Муравьев читал их и воспользовался ими при изображении Вологда в очерке "Три письма", созданном в конце 1780-х гг.) и, быть может, первым в русской поэзии "портретом" провинциального города.*

Дальнейшая жизнь Муравьева (25 октября 1772 - 29 июля 1807) ^^ связана с Петербургом. В Тверь, где с начала Г776 г. жили его отец и сестра, он приезжал только на время, в отпуск, иногда достаточно продолжительный (от нескольких месяцев до года - так было в 17761777, 1778, 1780 гг.). Зти эпизоды творческой биографии поэта еще 0 теме Петербурга в лирике Муравьева см.: Лазарчук P.M. Стихотворение М.й.Муравьева "Богине Невы" и письма поэта (роль биографических реалий в интерпретации текста) // Кормановские чтения. Ижевск, 1994. Вып. I. С. 37-42. ждут своего исследователя. Однако именно провинция самым непосредственным образом оказалась причастной к появлению "романа" в письмах, создаваемого Муравьевым в "соавторстве" с его тверскими корреспондентами - отцом и сестрой.Культ сентиментальной дружбы определил тематику и стилистику "романа"; его содержанием стала жизнь сердца, "отчет" в чувствованиях, делах и помышлениях. При этом шсьма Муравьева к Н.А. и $.Н. Муравьевы» (1776-1781) всегда оставались письмами из столицы в провинцию, петербургской хроникой. На рубеже ХУШ и XIX вв. в подобной роли бытопиеателя и рассказчика новостей (но уже московских) выступил Г.П.Каменев, Близкие по тематике (обоих шсателей интересуют литература, театр, искусство, пространство города и его "виды") шсьма Муравьева в Тверь я Каменева в Казань^ отличаются прежде всего точкой зрения л повествователя. Новая столица изображена как мир освоенный, естественный и органичный ("Мне было мило, что я петербургский гражданин") ; старая показана глазами провитрала, впервые оказавшегося в Москве и потому ощущающего себя "путешественником" (пусть и рангом ниже Карамзина).

X к к

Волею обстоятельств Вологда оказалась в жизни Муравьева своеобразным "промежутком" между двумя столицами - Москвой (после нескольких месяцев в Архангельске) и Петербургом. В творческой биографии поэта провинции суждено было стать эпизодом, непродолжительным по времени и значительным по результатам. Писательские биографии А.А.Засецкого, А.В.Ояешева, М.А.Засодимского, А.М.Брян-чанинова строились по другой "схеме". Большая часть их жизни связана с провинцией, они покидали ее по разным при «а? нам и на разные (иногда длительные) сроки. Однако столица всегда была в их биографиях только эпизодом. Они возвращались в дар, к которому принадле См.: Лазарчук P.M. Переписка Толстого с Т.А.Ергольской и А.А. Толстой и русская эпистолярная культура конца ХУ1 - первой трети XIX в. // Л.Н.Толстой и русская литературно-общественная мысль. Л., 1979. С. 85-98. См.: Лазарчук P.M. Шсьма Г.П.Каменева и их историко-литературное значение // Проблемы изучения русской литературы ХУШ в. 1., 1976. Вып. 2. С. 74-84. жали по рождению, или, напротив, оставляли столицу, отдавая предпочтение провинции, по разный при «данам. Однако их решение всегда было результатом сознательного выбора. Поступки такого рода предполагают личность.

Пытаясь установить степень научной разработанности биографий вологодских литераторов, необходимо четко определить содержание этого понятия. Если представлять биографию (то есть описание жизни) в виде "сцепления событий, протекающих в известном порядке и доступных пересказу",* то попытки решения данной задачи в такой форме уже предпринимались (статьи А.Петрова и Ю.Д.Левина о А.В. Олешеве). Жизнеописания А.М.Брянчанинова, А.А.Засецкого, М.А.Засо-дамского предстояло создать. Однако поиски новых фактов не были конечной целью предпринятых разысканий. Главным героем биографии, с точки зрения самых авторитетных теоретиков этого жанра, должен стать человек, ее предмет - "история индивидуальной жизни личности *,^ ее задача - познание процесса "модификации личности в ее развитии".-* Реконструируя биографии вологодских писателей, автор исследования стремился не только к максимально полному восстановлению основных моментов их шзни и литературной деятельности, но и к реконструкции личности.

X X к

Реконструкция биографии А.М.Брянчанинова (умер в Г786 г.) осуществлена на основе большого и разнообразного материала (эпистолярного, документального и литературного). Самой ценной находкой следует считать его послушные списки (ГАЯО.

§. 77. On. I. Ед. хр. 364 (без пагинации) и $. 72. Ол. 3. Ед. хр. 155. Л. 19 об.-20). Они позволили установить основные факты служебной биографии Брян Вейдяе В. Об искусстве биографа // Современные записки. Париж, 1931. T.XLV . С. 491.

2 Винокур Г.О. Биография как научная проблема // Винокур Г.О. Биография и культура. Русское сценическое произношение. М., 1997. С.II

3 Винокур Г.О. Биография н культура // Винокур Г.О. Биография и культура. Русское сценическое произношение. С. 39. Ср. с замечанием В.Вейдле о жизнеописании как "органической передаче постепенного созревания, роста, становления человеческой личности",- Вейдле В. Об искусстве биографа. С. 493. чанинова, немногочисленные подробности его частной жизни и, наконец, самое главное - дату рождения - 1750 г. Афанасий Матвеевич прожил всего тридцать весть лет.

Свою действительную службу Брянчашнов начал в 1764 г. фурьером лейб-гвардии Семеновского полка. К этому времени пятнадцатилетний Афанасий, Брянчашнов уже имел чин сержанта артиллерии (РГВИА.

§. 2584. On. I. Ей. хр. 709. 1. 230 об.). В 1760 г. (этот год считался годом его вступления в службу) он (еще ребенком) был записан в артиллерию и, оставаясь в родительском доме "до окончания наук", прошел путь от капрала до сержанта. В "Именных списках солдат и офицеров Семеновского полка" за 1767-1769 гг. Афанасий Брянчанинов значится среди сержантов, "состоящих сверх комплекта, без жалования". 29 марта 1769 г. он был отпущен из полка "за болезнями", а спустя полгода, 26 октября 1769 г., "отставлен на овое пропитание армии поручиком" (РГВИА. #. 2584. Оп. Г. Ед. хр. 780. Л. 227 об. ; Ед,. хр. 808. Л. 42 об. ; Ед. хр. 828. Л. 42 сб.).

В двадцать лет, пору больших надежд и честолюбивых мечтаний, потомок знаменитого боярина Михаила Андреевича Бренко, ценою собственной жизни спасшего на Куликовом поле великого князя Московского Дмитрия Ивановича, оказался "на покое". Это был глубоко обдуманный таг, позиция. 0 пацифистских настроениях Брянчанинова свидетельствует неопубликованное стихотворение "Приятности» то в глазах наших блистает." Не зная точной даты его написания, мы располагаем достаточными основания»®, чтобы отнести стихотворение к концу 1760 - началу 1770-х гг., когда отставной поручик армии уже сделал свой выбор, но еще испытывал потребность объяснить свой, с точки зрения многих, безрассудный, поступок. Продолжать военную службу значило для него воевать. Из чувства долга ("Любовь к Отечеству нам брань творить велит"), по воле монарха или только из стремления к карьере (".другого чин прельщает, / Ко- & торый за войну, быв ранен, получает") - не важно, потому что воевать - значит убивать или самому быть убитым:

Конечно, для того войны я не терплю, А мир и питону епокойствуя люблю.* Собрание сочинений стихами и прозою Афанасия Брянчанинова. Л. 8, 8 об.- Вологодская областная универсальная научная библиотека им. й.В.Бабушкина, йнв. № 105008. В дальнейшем ссылки на рукопись даются в тексте.

Оставив военную службу, Брянчанинов избрал иную сферу человеческой деятельности, ту, что наиболее соответствовала его идеалам, а они основывались на иных, альтернативных государству, ценностях. Он начал "строить дом" (л. 8). Этот важный, переломный в сознании молодого дворянина момент ("Но мысль моя к тому теперече стремится ." - л. 8) зафиксирован в стихотворении "Приятности» те."

Дом - едва ли не главная ценность в этике сентиментализма и одна из основных тем поэзии последней четверти ХУШ в. Семантика этого образа определяется рядом оппозиций. Дом - знак противостояния личности и государства, своеобразная форма утверждения и завиты права человека на личную независимость. Дом воспринимался как спасительное убежище от равнодушия и жестокости властей, от шума и суеты света. Дои был призван восстановить связи человека с природой.

Десять, быть может, самых лучших лет своей жизни А.й.Брянчанинов строил свой Дом. Удалось ли ему осуществить этот замысел? Стало ли сельцо #ошно Вологодского уезда, рада которого Брянчанинов оставил столицу, островком гармонии и счастья? Муравьев нашел точную формулу бытия своего друга:

Так, Брянчанинов, ты проводишь дни спокойны, Соединяя вкус с любовью простоты, йз лиры своея изводишь гласы стройны й наелзадаешься хвалами красоты. с. 194)

Муравьев "свидетельствовал" стихами, а "литературный памятник", с точки зрения Г.О.Винокура, вообще не может быть "источником биографии ". Но всегда ли верно это замечание, всегда ли литературный текст обладает "бытием фиктивным и условным"? Выводы Г.О.Винокура основываются на материале поэзии XIX в. , а интересующие нас стихи ^ Муравьева - явление особого рода. Написанные по конкретному поводу ^ ("Письмо к А.М.Брянчанинову. На смерть супруги его Елисаветн Павловны"), адресованные конкретному лицу ("К А.М.Брянчанинову"), они еще слишком тесно и непосредственно связаны с эмпирическим фактом. Естественные для такого типа текстов жизненные реалии обладают разной степенью проявленности. Одни из них обнаруживаются легко, столь прозрачен и потому понятен язык маскирующих их традиционных поэтических формул. Что, кроме отставки о военной службы, может означать стихотворная строка:

Слиянье светского с невинным житием, В котором ржавеет под терном праздный шлем.

Рукопись-конволют. 1. 129 об.) (курсив мой.- P.I.). Другим реалиям (для того чтобы они "заговорили") необходам контекст. Только теперь, когда нам известны по документам некоторые подробности жизни A.M.Брянчанинова, становится понятной горькая конкретность стихов его друга:

Удары, коими твои сразил он (Бог,- Р.1.) младость, Преобратили в желчь всех удовольствий сладость. с. 130)

В год смерти Елизаветы Павловны (1775) Брянчанинову всего 25 и это не первая его утрата: он уже похоронил мать, отца, первую жену. Нс^ в таком случае должен ли биограф терпеливо ожидать обнаружения но-*^ вых документов или, убедившись в достоверности изображаемых Муравьевым событий, фактов, он вправе предположить и точность создаваемых поэтом психологических характеристик?. Судя по ним, A.M.Брянчашнов достиг внутренней гармонии, ради обретения которой и создавался его Дом:

Дни в мае месяце, спокойствием приятну, подобный нрав й ясный ум, без огорченья здрав,

Ммеющ за устав Не книгу в лист печатну, Но душу нежную, влияньям сердца внятну.

В душе простертое, нерушимо ничем, От счастия других заимствуемо счастье.

Рукошсь-конволят. Л. 129 об.)

В Г780 г. в жизни A.M.Брянчанинова происходит резкая перемена: он возвращается на службу. Однако его карьера на новом поприще оказалась недолгой; статская служба Афанасия Матвеевича (так же, как и военная) продолжалась чуть более пяти лет. В I780-I78I гг. ^ он заседатель Вологодского верхнего земского суда, с 1782 - прокурор Архангельского губернского магистрата, потом, с июля 1784,-архангельский губернский прокурор. Этот неизвестный биографам период жизни Брянчанинова реконструирован нами по "Месяцесловам с росписью чиновных особ в государстве." Обнаружение данных фактов не было счастливой и случайной находкой. Напротив, в наших разысканиях это едва ли не единственный ход с предсказуемым, еще точнее, заранее известным результатом. Ведь нам (уже в который раз) предстояло проверить точность обращенных к A.M.Брянчанинову строк из "Послания о легкой стихотворении" (Г783) М.Н.Муравьева: Что делаешь теперь у Северной Двины? Совсем ли погружен б

§ешдины ученья, Дедала ябеды проходишь кривизны И пишешь заключенья, Отрекшись рифм и муз. с. 217)

Возвращение Брянчанинова на службу повлекло за собой множество перемен: переезд из усадьбы в город (сначала Вологду, потом Архангельск), изменение основного рода занятий (он стал чиновником), наконец,- и это самое главное - смену типа поведения. Последнее могло быть лишь реакцией на изменившиеся жизненные ориентиры, а они связаны с переоценкой ценностей.

Возвращение отставного поручика на службу - поступок, для осмысления которого необходимо учитывать контекст всей жизни поэта. В 1780 г. Брянчанинов уже перешагнул тридцатилетний рубеж. Человек, сознательно строящий себя, свою биографию, не мог не сделать этот факт объектом анализа. Однако не менее важен и контекст социальной действительности, то есть тот материал, "из которого история лепит биографию". Для того чтобы исторический факт стал фактом биографическим, он должен стать "предметом переживания" (Г.О.Винокур) личности. При этом поступок, стиль поведения естественно воспринимаются как особые формы выражения этого "переживания".

Возвращение Брянчанинова на службу произошло з год образования Вологодского наместничества, й это не простое совпадение. Открытие наместничества, авторитет и обаяние просвещенного наместника (а именно таким был вологодский генерал-губернатор А.Я.Мельгунов)* заставляли верить в возможность осуществления областной реформы, проводимой Екатериной П. Брянчанинова, безусловно, увлекла перспектива реального участия в просвещении и преобразовании родного края. Ермолин Е.А., Севастьянова А.А. Воспламененные к отечеству любовью: (Ярославль 200 лет назад: культура и люди). Ярославль, 1990; Ермолин Е.А. Ярославский журнал "Уединенный пошехонец" - источник по истории русской культуры ХУШ в. // Источниковедческие и историографические вопросы отечественной истории ХУ1-ХУШ веков: Сб. научных трудов. Ярославль, 1992. С. Ш-153.

Служба представлялась ему теперь служением великим идеям Просвещения, а сотрудничество с властями - естественным и необходимым. Материалы, отноеядаеся к служебной деятельности Брянчанинова, убеждают в том, что он был одним из многочисленных помощников вологодского наместника, заслужившим не только глубокое уважение Мельгунова, но и его дружбу (ГАЯО.

§. 72. Оп. 2. Ед. хр. 1385. Л. 8).

Главным делом заседателя Вологодского верхнего земского суда и, следовательно, члена Приказа общественного призрения Брянчанинова стало исполнение указа Екатерины П об учреждении мореходного училища в Холмогорах. Он отвечал за все, что было связано с организацией этого учебного заведения, и не оставляя его своими забо-J^ тами даже после того как, заняв место прокурора Архангельского гу-^ бернского магистрата, утратил право на участие в делах Холмогорской мореходной иколн по должности. Примечательно, что именно "рачительным смотрением" Брянчанинова генерал-губернатор Мельгунов объяснял "довольные успехи" воспитанников мореходного училища и "хороший порядок" в нем (ГАЯО. 72. Оп. 2. Ед. хр. 539. Л. 12).

Переезд Брянчанинова в Архангельск, к тому же предпринятый по собственной инициативе, может быть воспринят как поступок более чем странный. Между тем в той программе служебной деятельности, реализации которой Брянчанинов намеревался посвятить оставшуюся жизнь, Архангельск был моментом и необходимым, и неизбежным. Пятилетняя служба в городе, где из-за дальности расстояния постоянно существовали вакансии (в РГАДА хранится подписка Брянчанинова, подтверждающая его обязательство "не просить увольнения с того места пять лет"), давала ему право "по прошествии некоего времени" на перевод "в Ярославль или на Вологду" СГАЯО. Ф. 72. Оп. 2. Ед. хр. 900. I. 88-88 об.). Едва ли случайно и то новое поприще, которое он избрал: прокурор, т.е. человек, надзирающий за исполнени~^| ем Закона.

Служба открыла новые грани литературного дарования A.M.Брянчанинова - публичного политика и публициста. Он выступает с речь» на торжественном открытии мореходного училища в Холмогорах в присутствии Мельгунова и при "довольном собрании обоего пола персон",* он создает предназначенную для "напечатают в газетах" (0Ш Санктпетербургские ведомости. 1782. h января. № I. С. 3. гам. i. 94. Ей. хр. I. 1. 159) "Записку всего происшествия при открытии Архангельского наместничества" (РГАДА. 248. Оп. 150. Кн. 6578. Ч. I. 1. 23-25 об.).

Собрание сочинений стихами и прозою" А.М.Брянчанинова было открыто в результате книговедческого обследования вологодских "древлехранилищ", предпринятого научно-исследовательским отделом ист ори книги Библиотеки АН СССР в декабре 1976 г.* Однако интереса исследователей оно не вызвало. Текст "Собрания сочинений." Брянчанинова опубликован в приложении к монографии соискателя 'Литературная и театральная Вологда 1770-3800-х годов: Из архивных разысканий" (Вологда, 1999. С. 207-216). Четыре произведения Брянчанинова (одно из них неЬакончено) заняли 15 из 168 листов альбома ^ в картонном, оклеенном "мраморной" бумагой переплете, с наугояьни-Ч^ками из кожи. На кожаном корешке вытеснено золотом: "Собрание сочинений стихами и прозою А-Б." (Вологодская областная библиотека, йнв. № PI05006). Рукопись представляет собой беловой автограф.

Собрание." открывается героической поэмой "Вражда между Чаем, Копией и Водою". Подобно эпопее, она состоит из песен, сохранен традиционный для русского варианта этого жанра размер - шестистопный ямб с парной рифмовкой. Эти и другие "признаки" эпоса приходят в противоречие с заглавием произведения: в нем нет той универсальности ("эпопейное миросозерцание есть мышление о бытии в оамом крупном плане и через самые коренные ценности" - Г.Д.

Гачев), которая делает эпопею мгновенно узнаваемым жанром. Но, может быть, приемы героической поэмы следует воспринимать как ирои-комическую? На эти жанровые характеристики ориентирует читателя и ее название вражда между Чаем, Кофием и Водою". В таком случае литературный ряд, к которому внутренне тяготеет произведение Брянчанинова, должен быть представлен поэмами А.Тассонн ("Похищенное ведро") и Буало ("Налой"). -Л, Основной принцип структурной организации ирои-комической поэмы - несоответствие стиля описываемым событиям и героям. Однако именно эта (узаконенная классицизмом) "несочетаемость" оказывается в поэме Брянчанинова слабо выявленной. Воспитанный на образцах читатель не найдет здесь ни резкого стилистического контраста, ни См. об этом: Мартынов И.Ф. Провинциальные книголюбы ХУШ века. С. 137. единства стиля. Нет в поэме Брянчанинова и обязательной для этой разновидности жанра установки на смех. Естественен вопрос, как следует относиться к сочинений вологодского поэта: это неумелый опыт дилетанта, за которым стоит незнание литературной градами, неудавшаяся попытка повторить "образец" или нечто самостоятельное и потому заслуживающее внимания? Приступая к анализу поэмы Брянчанинова, будем помнить, что "структура неощутима, пока она не сопоставляется с другой структурой или не нарушается" (Ю.М. Лотман).

Изображаемый Брянчаниновым предмет относится к "низкой" действительности, что соответствует требованиям Буало. Необычны лишь втянутые в ссору герои (Чай, Ко|ий, Вода). Большей сложностью отличается и мотивировка "раздора". В ней нет той откровенной забавности, которая увлекла Буало (поводом к "войне" двух прелатов и их сторонников стая пустяк: спорили о месте, где надлежало стоять налою). Напротив, герои Брянчанинова втянулись в "войну" из самых серьезных и благородных побуждений, сражаясь за праве быть признанным наиболее "полезным обществу" Сл. 3 об.). Однако подлинные причины вражды (тщеславие, "ревность") скрыты. О них сообщается подробно, с эпической неспешностью: Их несогласия пяачевнейшего звука Причиной не была похвальная наука, Раздору и вражде начальнейшая весть. Не ссорились они за разум и за честь, Любовь сея войны причиной не бывала, Но ревность их одна на ссору возмущала. Они, ей жертвуя, и посвящают в дань Не злато, не сребро - свою жеетоку брань, Которую они имели меж собою.

Сл. 3-3 об.)

Конфликт неожиданно получает не свойственное ирои-комической поэме психологическое обоснование, а само событие оказывается одновременно связанным и с героической поэмой, и с ее комическим вариантом.

В полном соответствии с законами эпопеи поэма Брянчанинова открывается своеобразным вступлением, в котором определяется ее содержание:

Настройся, лирный глас, воспеть дела геройски,

Без копей, без щитов, не воруженны войски Имели меж собой прежесточайшу прю. , Воображаючи, я их сраженье зрю.

Как алчны тигры, львы сражаются с размаху, Не мнят о гибели и не рассудят страху! И, строя пагубы прежесточайшей ков, От бою утомясь, падут в глубокий ров.

Сл. 3)

Традиция обоих жанров требовала, чтобы герой, событие назывались " сразу. Отступая от этого правила (герои поэмы названы лишь в третьей строфе), Брянчанинов лишает читателя привычного сигнала, ^ . призванного подтвердить то структурное ожидание, которое задано названием. Аудитория оказывается дезориентированной. Читательское сознание, настроившееся на ирои-комическую поэму, сталкивается с системой жанра, обозначенного в подзаголовке. Но и здесь внимательный читатель заметит несовпадения с "нормой". Там, где в эпопее было обстоятельное описание (рва, преградившего путь Гектору и его дружине,- ХП, 49-74) или щита Ахилла - ХУШ, 478-609), остались слово ("щит") или словосочетание ("глубокий ров"). "Сокращению" подвергнуты и развернутые сравнения:

Как алчны тигры, львы сражаются с размаху.

Сл. 3) сравнение сражающегося Тидида со львом заняло у Гомера десять стихов - У, 134-143). Таким образом, описательным длиннотам эпопеи сознательно противопоставлена краткость изображения.

Этот же принцип определил и характер развертывания сюжета. Он "собирается" из ситуаций, образов, мотивов, свойственных обоим жанрам. Враждующие герои ищут правды у богов. "Собранию богов" ("Илиада") или "Совету богов" ("Похищенное ведро") обычно посвя-ж щались отдельная песнь или подробно разработанный эпизод ("Ели-^ сей, или Раздраженный Вакх"). Брянчанинов отводит "чудесному" в "Песни первой" всего десять стихов. Совет богов в героической и ирои-комической поэмах всегда представлен конкретными персонажами: Зевс (Юпитер), Гера (Шнона), Посейдон (Нептун), Арей (Марс) » и др. Брянчанинов демонстративно отказывается от персоналий, сведя описание к одной обезличивающей фразе:

Боги, на Олимп собравшся, рекли. я. 3 об.)

Подобная лаконичность не случайна. За ней - полемическое отношение к литературней традиции. В эпопее боги вершат судьбы государств, народов и героев. В ирои-комической поэме они, движимые мелочными чувствами, вмешиваются в житейские дела людей, руководя мыслями и поступками героев. Брянчанинов находит неожиданный для этих жанров ход. Не причастные к возникновению события, боги не предопределяют и его исход. Поэт усомнилея в их всемогуществе и всеведении. Они неспособны даже на го, чтобы разрешить спор героев:

Мы ссор, подобных сей, совсем не разбираем И не питаемся ни кофию, ни чаем.

Сл. 3 об.)

В поэме Брянчанинова бога добровольно признаются в собственном бессилии. Бессмертные добровольно передают право суда смертным: Шр Так перед смертными подите вы судиться. ^^

Они пьют кофе, чай, они рассудят вас. л. 3 об.)

В "Песни второй" боги вообще не (фигурируют в качестве действующих лиц. Однако именно здесь появляется их описание. Знающий "правила" читатель ожидал увидеть его в первой песни. Высокое или комическое (в зависимости от жанра) изображение небожителей всегда является прерогативой автора. В поэме Брянчанинова (в нарушение традиции) боги показаны с точки зрения обидевшихся на них героев: Просители мой с судилища идут й пеню на богов великую кладут. Иной винит того, кто с острогою в море: "Он точно приключил нам общее всем горе". Другая на того свою кладет вину, Кто держит во руке кровавую войну: "Конечно, от его нам это приключилось, Что спор наш разобрать богам не рассудилось".

Сл. О #

В героической и ирои-комической поэмах автор сохраняет за собой прежде всего право на ведение рассказа о событии. Однако во второй песни "Вравды мевду Чаем, Ко^ием и Водою" автор выступает не только в роли повествователя. Он участник событий. Мы видим его среда героев поэмы. Именно у него, отвергнутые богами, Чай, Кофий и Вода ищут правосудия:

И, сею речив Богов всех обвиня,

Читатели, судить заставили меня. s Я, выслушавши речь их, сделал повеленье:

Внемлите, вот мое на то определенье". л. 4)

Позиция автора достаточно определенна. Он судит с точки зрения тех, кто полуодл "нежное воспитание" и отличается благородными привычками:

Поутру встанет кто, воспитанный быв нежно, Напиться чаю он старается прилежно. И, чувства усладя горячим питием, Во полдни думает: тепере я поем. > В то время шщу мы обедом называем,

А после, кофйю пив, время прововдаем".

Сл. 4)

Определение" арбитра вызывает взрыв негодования Кофе. В конфликтующей тройке он несомненный лидер, главный виновник несогласия. Кофий - единственный из трех героев, наделенный индивидуальным характером, в раскрытии которого использованы приемы, присущие обоим разновидностям жанра поэмы: короткая авторская характеристика и монолог героя:

Надута гордостью, возвыся Кофий глас: "Неправеден твой суд, не слушаю я вас. Мужчины Бахусу желудки посвящают, С лимонным соком чай и с водкою мешают,-Взлагая, молвила такие клеветы.-Нельзя тут правде быть: по страсти судишь та". л. 4-4 об.)

В "Песни третьей" герои Брянчанинова оказываются перед судом девицы. Выбор этого арбитра принадлежит Ко$ию С".рассудити вас меня ты, Кофе, просила") и потому сулит ему желанную победу. Однако ожидаемый триумф не состоялся. Последнее четверостишие резко меняет соотношение сил:

Противу Чай восстал, хотел порочить суд, Вода воздвигла глас: "Мне первенство дадут. Я больше всех служу живущему народу: Со мною хлеб пекут, кладут и во щи воду".

Сл. 5 об.)

Финал поэмы неожиданен. Последнее слово оказывается за Водой, до оих пор не подававшей голоса. Ее победа очевидна и убедительна: вода служит всему "живущему народу". Заключительный монолог героини в сознании читателя, несомненно, ассоциируется с героической поэмой. Ведь именно для эпопеи характерен взгляд на события, героев, жизнь с народной точки зрения. "Песнь третья" отмечается повышенной концентрацией "признаков" героичеокой поэмы (патетический пассаж, посвященный истине, мифологические Плутон и Цербер). Однако в поэтический текст эти элементы вводятся с иным художественным заданием: прославить "прекрасный пол девиц" и их "нежные чувства" (л. 5). Так что же создал Брянчанинов: "эпос величавый" или шуточную поэму на "низкий сюжет", нащсанную высоким слогом? Ни то, ни другое.

Автор "Вражды." хорошо знаком с теорией обоих жанров. Узаконенный традицией механизм связи элементов структуры этих текстов еще не разрушен Брянчаниновым. Но нет в его поэме и точного соблюдения правил классицизма. Вологодский поэт свободно обращается с материалом, ищет новые сочетания.

Опыт Брянчанинова, безусловно, заслуживает внимания историков литературы. И не только потому, что за его сочинением чувствуется хорошая школа: как стройка и строга композиционная структура поэмы, как гармонично, арифметически выверено соотношение составляющих ее частей (в первой и второй песнях по 36 стихов, в третьей - 38). Важнее другое: безвестный вологодский поэт был экспериментатором. "Образцы" тяготили его. Он стремился сказать свое слово.

Столь же очевиден новаторский характер "Оды" ("Всходяща солнца луч темнеет."). В "Собрании сочинений стихами и прозою" Афанасия Брянчанинова она следует за героической поэмой "Вражда между Чаем, Кофием и Водою". Ода вологодского поэта, конечно же, не ученическое сочинение. В противном случае было бы легко назвать тот "образец", неумелое или искусное подражание которому всегда ощущается в произведениях начинающих. Более того, в поэзии ХУШ в. оде Брянчанинова трудно подыскать прямую параллель. С ломоносовской одой опыт вологодского поэта связывают десятистишная строфа, стихотворный размер (четырехстопный ямб), традиционная система рифмовки, монологи таких героев, как Вселенная и "гремяща Слава". Однако ни высокого парения, ни пиитического восторга, подобного ломоносовскому, в ней нет. Отдаленное, глухое напоминание о нем реминисценция из "Оды, в которой ее величеству благодарение от сочинителя приносится .) августа 27 дня 1750 года": Страна, которая тебя питала, Где ты с младенчества росла, Какую радость ощущала. л. 6 об.)

В стихотворении Брянчанинова нет ни одного античного образа, один библейский и единственный (на 80 стихов) случай использования языка аллегорических фигур, символов и эмблем, так характерных для панегирического стиля ломоносовской оды:

И раздраженный лев смирится.

Сл. 6)

Однако самым значительным отступлением от правил в оде Брянчанинова следует считать неназванность объекта. Нет сомнений, она адресована монархине:

Потомкам в память то оставишь, Тобой что укрощался свет. Ты мир, спокойствие восставишь, Прогонишь тьму грозящих бед. Везде та слава воссияет, Твой взор все чувства обновляет, Из сердца гонит злобу прочь. Система света пременится, Где разум твой распространится, Ты в день преображаешь ночь. л. 7)

Но тогда почему ни в заглавии оды, ни в ее тексте не упомянуты не только имя, но и титул главы государства? Может быть, Брянчанинов опасался обвинений в лести? Иначе чем объяснить стремление поэта убедить адресата оды в своей искренности:

Внемли, что я сказал нелестно, Внемли хвалу мою к себе. То правам разума противно, Чтоб я когда польстил тебе, Несходно с чувством, что вещаю, Я в том утех не ощущаю.

Сл. 7 об.)

Однахо не исключено, что причины, побудившие Брянчанинова отказаться от введения столь значимых для этого жанра характеристик, были совсем иного, чисто литературного свойства и связаны с новым подходом к изображению героини. Для Ломоносова она была только идеальной просвещенной монархиней (эти краски, безусловно, ощущаются и в образе, созданном вологодским поэтом), Державин рискнул показать ее как человека. Брянчанинов увидел в монархине и милую женщину. Следовательно, поэт изобразил императрицу с позиций нового эстетического вкуса:

Древа вершины приклоняют, Трава вся ляжет на пути. Тут нежны ноги избирают, Чтоб им безвреднее идти, Рука твоя чему коснется -Тут изобилие прольется Всего, что к славе служит нам, Чем чувства смертных всех пленяет, Пце нежность, разум обитает Ко утешению сердцам. л. б)

Только убежденный противник классицизма и смелый художник мог поставить рядом с "разумом" не "добродетель" (к подобным сочетаниям ода стала "привыкать" после Державина), а "нежность".

Стихотворение "Приятностию то в глазах наших блистает." в "Собрании сочинений." Брянчанинова идет третьим. Шестистопный ямб, парная рифмовка - приметы, обычные для элегии. Однако те же формальные признаки характеризуют и другие лирические жанры - эпистолу или стихотворное письмо. Так что же создал Брянчанинов? С элегией опыт вологодского поэта сближает художественная установка. Это размышления о лизни и смерти, о смысле человеческого бытия. Однако к традиционным для элегии темам Брянчанинов присоединяет ^ новую, глубоко личную - отношение к войне (с этой точки зрения ^ стихотворение уже рассматривалось). Нарушение тематического принципа, безусловно, нарушает единство эмоционального тона. Признавая бренность бытия ("Нет вечности ни в чем, пустыя славы звук" - л. 8), равенство людей разных сословий перед лицом смерти ("Земля покроет всех, в ее все претворятся" - л. 8 об.), Брянчанинов далек от той безнадежно скорбной тональности, которая определяет звучание предромантической элегии. Ему чужда слепая покорность судьбе.

В его отношении к смерти возобладал здравый смысл: Когда б на тот конец мы жизнь свою вели, Го все бы мысленно мы вяли, не цвели. В унылости, в тоске дни жизни прововдали, Увеселения себе не ожидали И, отягчая той прискорбностью сердца, Не мнили б о другом, а вдали все конца. л. 8)

Быть может, именно житейской мудростью продиктована и совершенно недопустимая в элегии грустная шутка:

Отстреляна нога, наскрозь пробита грудь

Или оторвано другое что-нибудь.

Лишвшся руки, мне б скучно жить на свете. д. 8 об.)

Не соответствует элегии и образный строй анализируемого стихотворения. Однако едва ли оправданно считать созданные Брянчаниновым стихи эпистолой. Ведь в них нет ни "порядка", ни "слога чистоты", т.е. всего того, что, по мнению Сумарокова, определяет "главку красоту" этого жанра. Эпистола назидательна. Ее автор знает истину и потому неизменно является перед читателем в роли наставника. Брянчанинов не присваивает себе подобной миссии. Его стихи - не декларирование готовой истины, а поиски ее. Симптоматично направление движения мысли поэта: от общего взгляда - к собственной точке зрения, от "мы", "нас" - к "я". Обнажая ход собственных рассуждений, Брянчанинов невольно приобщает к ним читателя, делая его если не участником диалога, как в дружеском послании, го свидетелем своих раздумий:

Внемли, читатель, ты в моем теперь ответе:

Конечно, для того войны я не терплю. <.•>

Я знаю, что и всем нам умереги равно. л. 8-8 об.)

Концовка стихотворения может показаться банальной, если бы не неожиданное сопоставление: к тому я лиру строю: Равна смерть нищему, как и в войне герою.

Сл. 8 об.)

Суровая классицистическая этика, безусловно, осудила бы его как безнравственное. Между тем для Брянчанинова подобное сопоставление совершенно естественно: человеческая жизнь - величайшая ценность, и ничто, никакие героические подвиги не могут объяснить и оправдать ее утрату.

Последним произведением (четвертым по счету) в "Собрании сочинений. А.М.Брянчанинова оказалась комедия в одном действии "Слуга - совместна» своего господина". Сколько явлений в ней было, неизвестно. Брянчанинов успел записать в альбом лишь явление I и начало П, фрагмент, явно недостаточный для того, чтобы составить представление о целом. Впрочем, сюжетная коллизия комедии вполне ясна: ловкий слуга Смехотворов добивается доверия своего самодовольного и влюбчивого господина Самолюбова, чтобы обмануть его и "себя не сделать в накладе" (л. 15 об.).

Собрание сочинений стихами и прозою" едва ли дает полное и истинное представление о поэзии Брянчанинова. Стихи Муравьева 1780-х гг. позволяют реконструировать тематику, стилистику, жанровый состав той, по-видимому, навсегда утраченной части лирики его вологодского друга, которую поэт более всего ценил. 7 Брянчанинова есть "дар .влиять в элегию пристрастье" (Рукопись-конволют. I. 129 об.), он "летописатель" своих "любовных резвостей" и автор "любовных песен" (с. 217-218). Но частная жизнь человека, "тайны" (с. 183) и "излучины сердец" (с. 221) - основная тема стихов самого Муравьева. Посвящая "Послание о легком стихотворении" своему вологодскому другу, Муравьев обращался к единомышленнику. "Послание о легком стихотворении. К А.М.Брянчанинову" подводило итоги совместных исканий, определяло общее направление развития лирики двух поэтов - от классицизма к предромантизму. Наконец, посвящение этого программного стихотворения Брянчанинову стало актом публичного признания роли вологодского поэта в литературной судьбе М.Н.Муравьева. . Щ

Датировать "Собрание сомнений стиха»® и прозою" по филиграням не удалось. Не располагая никакими сведениями о том, как и при каких обстоятельствах оно создавалось, мы предлагаем свою гипотезу. В последние годы жизни Брянчанинов подолгу бывал в Петербурге: в

1785 г. (с февраля по июль - тогда он лечился в этом городе), в

1786 - летом (он провел здесь часть отпуска). Нет сомнений в том, что Муравьев ввел вологодского поэта в литературные круги (с друзьями Михаила Никитича В.ВДаныковым и Н.А.Львовым Брянчанинов, разумеется, был знаком давно). Отсюда необходимость собрать, систематизировать созданное в разные годы. Рукописный сборник - общепринятая форма представления неизвестного поэта литературным авторитетам. Отметим еще одну любопытную подробность: в заголовке ("Собрание сочинений стихами и прозою"), расположении текстов и их частей (например, действующие лица комедии указаны на отдельном листе (л. М), графике (в соответствии с нормами первый стих каждой строфы поэмы "Вражда." начинается с красной строки - л. 3 - л. 5 об.) заметна ориентация на издательскую практику того времени. Наконец, комедия "Слуга - совместник своего господина" имеет посвящение "Его превосходительству действительному стагско-ш му советнику Алексею Васильевичу Олешеву" и обращение "К читаге-Щг яюи: "Читателя я не прошу хвалить мое сочинение, разумея эту просьбу тщетною, а прошу судить, как ему рассудится, считая на всякого угодить невозможным" (л. 13). Его демонстративно независимый тон явно адресован постороннему. Не значит ли это, что Брянчанинов готовил сбои сочинения к публикации? Инициатором издания мог быть А.В.Олешев. Основания для подобного предположения есть. В 1780 г. в Петербурге вышел сборник, содержащий "отборные мысли славнейших в свете писателей: г. Шпалдинга, дю Мулина и Юнга". На титульном листе "Вождя к истинному благоразумии." значилось имя переводчика - А.В.Олешев. Однако (этот факт установлен Ю.Д.Левиным) "преложение первой ночи (о бедности человеческой) Юнга было выполнено "с французского Турнерова перевода А.Б.". Полагаем, что криптоним "А.Б." - не что иное, как начальные буквы имени и фамилии Афанасия Брянчанинова. Во-первых, потому что ни один из писателей ХУШ в., печатавшихся под этим псевдонимом (А.Д.Байбаков, А.А.Барсов, А.Бахерахт, А.Болотов, А.И.Бухарский, А.В.Болдырев) не известен в 1780-х гг. своими переводами ^с французского. Во-вторых, вологодский поэт использовал этот ^криптоним в "Собрании." своих сочинений.

Предложение перевести "Ночи" Юнга, безусловно, исходило от Олешева. Его интерес к этому английскому поэту вызван стремлением к назиданию. Не случайно фрагменты из "Ночных мыслей" Юнга в переводе Олешева были включены в сборник моралистических сочинений "Цветы любомудрия, или Философические рассуждения." (СПб., 1778). Дидактизм совершенно не совместим с натурой Брянчанинова, а предложение Олешева он принимает. Почему? Поэму Юнга "Жалобы, или Ночные мысли о жизни, смерти и бессмертии" Брянчанинов прочитал в прозаическом французском переводе Пьера Легурнера, сущест- * венно ослабившего религиозный пафос оригинала (Ю.ДЛевин). В творении английского сентименталиста вологодскому поэту многое оказалось внутренне близким. С лирическим героем "Ночей" Брянчанинова роднит горечь недавних утрат, нескончаемые беды ("Когда я странствовал из несчастия в несчастие.") и несбывшиеся надевды ("Безумный! Я себе обещал постоянное радование на феатре света дни светлые и ясные, посреди мук жизни, счастие тихое, в волнах колеблющихся"). "Преложение" "самой возвышенной элегии

••> о страданиях человеческих" (так воспринимал поэму Юнга Ле-турнер) могло стать поводом для глубокого осмысления собственной жизни и способом выговаривания собственных чувств. Брянчанинов приближался к тридцатилетию. С точки зрения Юнга, этот возраст был той критической чертой, за которой открывается новое понимание человеческого бытия и иное отношение к смерти.

Работа над "Собранием сочинений стихами и прозою" оборвалась на полуслове: из второго явления в альбом попали только две реплики. Не есть ли это косвенное доказательство нашей гипотезы и "Собрание сочинений стихами и прозою" А.М.Брянчанинова следует датировать Г786 г.? Афанасий Матвеевич скончался 13 октября

РГАДА. Ф. 248. Оп. 80. Кн. 6592- I, 814).

Вторая часть альбома (л. 16-168) под названием "Мои записки" заполнена рукой дочери поэта - С.А.Брянчашновой. Начатые в 3802 г., они заслуживают внимания прежде всего с точки зрения читательских екусов и интересов провинциальной барышни. Она записывает в альбом стихи Е.А.Колычева, П.И.Шаликова, А-Е.Измайлова, дяди по отцу - Федора Матвеевича Брянчанинова, Г.Р.Державина, делает выписки из сочинений Вольтера, Ж.П.Флориана, С

§.!анлис, помещает собственные переводы двух писем Елизы к Йорику Стерна (с точки зрения И.Ф.Мартынова, "выполненные вполне профессионально"). Иногда в альбом заносятся рассуждения по поводу проодтанного, позволяющие реконструировать идеалы Софьи Брянчаниновой. Записей дневникового характера немного. Они фиксируют настроения, скорее всего, литературного происхождения, и открывают внутренний мир Софьи Брянчаниновой: "17 августа 1802 года. Москва. Этот день я никогда не забуду. Сердце мое необыкновенным образом грустило и чувствовало пустоту. Слезы не хотели придти на помощь стесненной душе моей, й день показался бы мне за год, если бы не провела его с милыми, добрыми людьми" (л. НО об.). Начатая как "Собрание сочинений стихами и прозою" A.M.Брянчанинова, тетрадь превратилась со временем в семейный альбом, уникальный памятник усадебной культуры конца ХУШ - начала XIX в.

X * к

В 1777 г. е Санкт-Петербурге при типографии "Артиллерийского и инженерного ыляхегного кадетского корпуса" "на иждивении книгопродавца K.B.Jtouiepa" были напечатаны "Георгики, или 0 земледелии четыре книги" П.Вергилия Марона. Переводчиком "Георгик" вот уже в ^" течение двух столетий считается В. Г.Рубан. Это представление закрепилось и в исследовательской литературе, и в библиографических указателях. Между тем из описания книги, сделанного de visu,,следует, что Рубан был лишь издателем и редактором книги ("изданы в свет с исправлением во многих местах Васильем Григорьевичем Руба-ном") и что "Георгики" Вергилия "с латинского языка переведены на Вологде". Как известно, ни один из вологодских писателей того времени (А.В.Олешев, А.Н.Брянчанинов , А.А.Засецкий) особого интереса к классическим древностям не проявлял. Значит, переводчик "Георгик" Вергилия не просто неизвестное, но и новое для литературной Вологды последней четверти ХУШ в. лицо. Его имя установлено нами на основании записи, сделанной М.Н.Муравьевым: "Михаил Андреевич Засодимской. Георгики без рифм. Латинское стихосложение" (РНБ. 499. № 30. Л, 15). Ошибка исключена. Во-первых, потому, что М.А.Засодимский - вологжанин. Во-вторых, в "Предуведомлении" к Теоргикам" специально подчеркивается: "Перевод сей учинен белыми стихами без рифм, дабы сообразнее быть римскому стихосложению, не употребляющему оных." (Судьба второго варианта перевода - М.А.Засодимский намеревался сделать его "рифкотворче-оки" - неизвестна.)

Единственный из содружества вологодских литераторов М.А.Засодимский не был дворянином. Сын дьячка, он окончил Вологодскую семинарию, но священником не стал. Столичный "эпизод" его биографии состашли три года (с января 1767 по январь 1770) обучения в Сла-Еяно-греко-латинской академии и Московском университете. В Москву Засодимский "отправился пешком".-^ Возвратившись на родину, он стал Засодимский П. Из воспоминаний. М., I9C8. С. учителем Вологодской семинарии. Дед писателя-народника П.В.Засо-димского, Михаил Андреевич, сделал ученую "карьеру", за что был г причислен к именитому купечеству и "избран" "за различные заслуги" в "именитые граждане города Вологды" СГАВО. $. 496. On. I. Ед. хр. 4211. 1. 1609 об.-I6I0).

Предпринятая наш реконструкция биогра$ии М.А.Засодимского (1746-1821позволяет привести дополнительные доводы, подтверждающие принадлежность ему опубликованного в 1777 г. перевода "Георгик" Вергилия. Засодимский получил прекрасное классическое образование. 0 высокой с^лологической культуре переводчика свидетельствуют не только выбор белого стиха,^ но и знакомство с традицией переводов Вергалия на французский и русский языки, с опытами Ломоносова в частности. В предисловии к "Георгикам" читателю ^ предлагается сопоставить два варианта переводамначальных стихов из введения I книги "0 земледелии'

§> (с рифмой и без рифмы) с тем, чтобы оценить, "сколько в том и другом образе перевода успеть можно".

Нет сомнений и в том, что цитируемое нами анонимное "Предуведомление, возвещающее о жизни автора и о переводе сей книги", написано А.М.Засодимским. Естественны возражения: окончивший Славяно-греко-латинскую академию и Московский университет В.Г.Рубан имел не только классическое образование, но и большой опыт переводческой работы. По свидетельству Новикова, он служил переводчиком в Коллегии иностранных дел. Это один из активных участников Собрания, старающегося о переводе иностранных книг, учрежденного Екатериной П. Наконец, Рубан не просто издал перевод Засодимско-го, но "с исправлением во многих местах". Ограничимся несколькими контраргументами. Во-первых, Рубан всегда подписывал и свои переводы, и "Предуведомления." к чужим переводам. Предисловия Рубана легко узнаваемы по многословию, громкой риторике и плохо скрывае- ф мой лести, по беспредметности разговора, в традициях которого общие места и общие рассуждения. На этом фоне предпосланное русско См. об этом: Лазарчук P.M. Литературная и театральная Вологда 1770-1800-х годов: Из архивных разысканий. С. 85-89. ^ Этот выбор одобрен автором рецензии, опубликованной в пятом номере "Санктпетербургских ученых ведомостей на 1777 год" Н.й.Новикова (2-е изд. СПб., 1573. С. 36-37). му изданию поэмы "Георгики" "Предуведомление, возвещающее о жизни автора и о переводе сей книга", отличается не только конкретностью обсувдаемых в нем проблем, но и достаточно высоким профессиональным уровнем их решения.

Б переводчике "Георгик" чувствуется педагог, хорошо знающий своего читателя (на титульном листе книга значится: "Для пользы российских училищ") , заботящийся о понимании текста (в частности "собственных имен мифологических, оставленных без примечания и изъяснения"), огсылающй читателя к соответствующему словарю. Наконец, отметим и чисто психологическую деталь. По тому, как пере-зодчик этой дидактической поэмы Вергилия извиняется за опечатки, пускается в длинные объяснения с читателем ("дабы при чтении погрешностей, не отнес их ко мне"), как он простодушен ("мое желание состоит в угождении добрым, а не злым людям"), видно, что в литературе он начинающий.

Перевод, выполненный в провинции, опубликован в Петербурге. Однако, судя по сведениям, сообщаемым биографами В.Г.Рубана, он никогда не бывал в Вологде. В Славяно-греко-лагинской академии и Московском университете Рубан и Засодимский уадись в разное время. Значит, меаду переводчиком и издателем был посредник. Полагаем, что в этой роли выступил А.В.Олешев. Ведь именно со списка, полученного от "действительного статского советника, Вологодского наместничества губернского предводителя и Санкт-Петербургского экономического общества члена Алексея Васильевича Олешева", Рубан напечатал в 1783 г. "Трифона Коробейникова, московского купца, о товарищи, путешествие во Иерусалим, Египет и к Синайской горе в 1583 году".

М.А.Засодимский был первым переводчиком "Георгик" Вергилия на русский язык. Второй перевод был выполнен А.Раичем и опубликован в Москве в 1821 г. Почти полвека российское юношество читало эту поэму Вергилия только в переводе, сделанном "на Вологде". Почему М.А.Засодимский не назвал своего имени? Внук переводчика, писатель П.В.Засодимский, считал его "не честолюбивым". М.А.Засодимский объяснял свой поступок иначе. Искусство перевода представлялось ему результатом коллективных усилий, общим делом, в котором его собственному опыту была уготована скромная роль первого и потому заведомо обреченного на многочисленные недостатки. "О Земледелии книги никогда еще никем переводимы не были,- пишет он в предисловии,- к для того, каков ш есть, оных первый перевод издается сьету, дабы впредь кто-нибудь исправнее и лучше перевесть мог, ибо з первоначалии ничто совершенным не бывает, но приводится к тому постепенно и со временем". Анонимность перевода М.Засо-димского отнюдь не традиционна. Она была следствием сознательного выбора: своей, ,тачной известности М.А.Засодимский предпочел известность своей малой Родины ("с латинского языка переведены на Вологде").

Родовая память не сохранила этот факт творческой биографии М.А.Засодимского. В семейных преданиях он остался только писателем. Мемуарное свидетельство П.В.Засодамского о его деде ("много писал и в прозе и в стихах: особенно легко давались ему стихи") подтверждает достоверность поэтических воспоминаний М.Н.Муравьева ("Суд Момов. К М.А.Засодикскому"). В 177Г-Г772 гг. у Засодимского уже была репутация поэта, учителя в стихосложении и строгого критика чужих стихов.

Друг Радищева П.!*. Челищев, посетивший Вологду во время своего путешествия по Северу в 1791 г., встречается с секретарем губернского магистрата первого департамента М.А.Засодимским как местной знаменитостью и историком города.Такого рода известность провинциальному чиновнику могло принести "топографическое, географическое и историческое одасадае всему Вологодскому наместничеству по трем в тогдашнее время бывши областям". Из документов ГАВО видно, что Засодммский сочинял его в 1780-х гг. по предложения ярославского и вологодского генерал-губернатора А.П.Мельгунова С®. 833. On. I. £ 707. Л. 3 об.-4 об.).

Обследование неопубликованных топографических описаний Вологодского края (они установлены Н.П.Козловой и Г.Р.Якушкиным) позволяет предположить, что М.А.Засодимский был составителем "Топографического описания Вологодского наместничества" из собрания РГВИА СВУА. ЕД. хр. 18646). К такому выводу мы пришли в результате анализа стилистики текста.^ Путешествие по Северу России в 179I году: Дневник П.И.Челищева /Издан под наблюдением Л.Н.Майкова. СПб., 1886. С. 21. ^ См. об этом: Лазарчук P.M. Литературная и театральная Вологда 1770-1800-х годов: Из архивных разысканий. С. 94-95.

Судьба сочинений Засодимекого неизвестна. Наиболее вероятный путь их поиска - полное обследование архива ярославского и вологодского генерал-губернатора (в Г794-Г796 гг.) П.В.Лопухина, с которым М.А.Засодимский "был в очень дружеских отношениях и со- . стоял в постоянной переписке" (Г!.В.Засодимский). Не исключено, что вологодский поэт мог выполнять "заказы" своего покровителя: такие прецеденты известны ("Стихи, сочиненные по приказанию Его Высокопревосходительства Петра Васильевича Лопухина под инструментальную и вокальную музыку Васильем Санковским в 1795 году").

X * к

В содружестве вологодских писателей А.В.Олешеву (1724-1788) принадлежала особая роль. Находить таланты, ободрять и поощрять их, следить за их развитием было его призванием. В литературных судьбах Муравьева, Брянчанинова, Засецкого, Засодимекого заметен "след" Олешева, ощутимо его влияние. Его лидерство сохранялось на протяжении почти двух десятилетий и признавалось всеми, кто в это время был причастен к созданию местной литературы. Почему они объединились именно вокруг Олешева? Создавая его жизнеописание, мк искали ответа и на этот вопрос, памятуя, что биограф?я -это "исследование отношений человека к самому себе, своему внутреннему "я"/ к "заложенным в нем возможностям" (В.Вейдле), "это жизнь человека, возведенная к осмысленному единству" (С.Г.Бочаров)

Биография А.В.Олешева опубликована в 1905 г. в "Русском биографическом словаре". Она лаконична и лишена необходимой для этого жанра точности. Наши попытки документировать сведения, сообщаемые А.Петровым, оказались недостаточно результативными. Немногочисленны и новые факты, установленные нами в процессе разысканий. Современный исследователь принужден констатаровать отсутствие научной биографии А.В.Олешева. Однако ее создание немыслимо без разрешения тех загадок и противоречий, которые были выявлены нами в ходе реконструкции биографии писателя и которым мы пытались найти свое объяснение.^

Олешев получил хорошее образование, но где - неясно. Есть См. об этом: Лазарчук P.M. Литературная и театральная Вологда Г770-1800-Х годов: Из архивных разысканий. С. II4-I34. сведения о том, что с этой целью он побывал за границей, в Германии и Франции, но когда и в каком качестве - неизвестно. Может быть, в молодости, по крайней мере, так утверждал близко знавший Олешева В.Г.Рубан:

Весну он дет своих в науках проводивши. Нет точного ответа на вопрос, в какой мере военная (1741-1764) и статская (l764-I770V?j) служба Алексея Васильевича связана с его пребыванием в столице. В реконструированном нами формулярном списке действительного статского советника Олешева документально подтверждается только один эпизод: в I7C77-I768 гг. бригадир Олешев был членом Главной над таможенными сборами канцелярии (см.: Месяцесловы с росписью чиновных особ . на Г768 (с. 90) и на 1769 гг. (с. 106)). Членом Вольного экономического общества в Санкт-Петербурге Алексей Васильевич стал в августе 1756 г. (спустя год после основания общества). С мая до октября Г767 г. он исполнял почетные обязанности президента общества. Значит ли это, что Олешев вдл в столице и в 1766 г.? Когда состоялось его знакомство с В.Г.Рубаном, имевшее столь благоприятные последствия для самого Алексея Васильевича и других вологодских литераторов? Неизвестно. Однако многочисленные факты свидетельствуют о том, что контакты Олешева с Петербургом были и длительными, и прочными. Его первое выступление в столичной печати связано с местной темой (статья "Описание годовой работы в Вологодском уезде с примечаниями" - Тр. Вольного экон. о-ва. 1766. Ч. П). В Г770-1780-Х гг. он "присутствует" в культурном пространстве столицы как переводчик З.Юнга, й.-И.Шпальдинга и П.Дюмулена, госа-тель-с]Ш10соф, автор моралистических сочинений и поэт. Столица нашла в нем "проводника" своих культурных инициатив, он стал одним из тех, кто помогал центру осуществлять свое цивилизаторское влияние в провинции. А.В.Олешев великолепно справился со своей "миссией". Вологодские литераторы приняли его в этом "качестве". Образованность и вкус, обаяние личности, безупречность нравственной репутации и огромная энергия общественного деятеля не только обеспе«или А.В.Олешеву признанное лидерство, но и делали его жизнь примером, о распространении которого мечтал Муравьев.

Просветитель по натуре, Олешев видел свое призвание в распространении научных знаний. Передавая свой опыт "любезным согражданам", он тем самым способствовал превращению своей личной выгоды, своего экономического успеха в реальный способ достижения благополучия всей страны. Радение об общей пользе Алексей Васильевич относил к обязанностям "истинных сынов Отечества".

Осуществляемая в родовой усадьбе Олешева Ермолово программа домостроительства интересна прежде всего своей этической концепцией. Благосостояние помещиков Олешев ставил в прямую зависимость от положения их крестьян. Бедствует русский землепашец - и помещик, терпя убытки, принужден кормить крестьян своим хлебом. Это происходит потому, что крестьяне отягощены господской работой. Посадив крестьян на обрек, помещик гошт их в Петербург и Москву, заставляя браться за дело, неприличное крестьянскому сословию, и, отвращая мушка от земли, губит в нем "доброго земледельца". Олешез рекомендует помещикам отказаться от оброка к, выделив крестьянам часть господской земли, "взять их на сдел". Взаимная выгода очевидна: мужик получает "довольно свободы к исправлению своей работы", помещик увеличивает доход; чем меньше у него остается земли, тем легче ее "в свое время уяравить", тем больше хлеба родится на ней.

Заботясь о нравственном и физическом здоровье крестьян, А.В. ОлешеБ предлагает Вольному экономическому обществу конкурсную задачу на 17 6В г. "О вреде для населения женить молодых парней на устаревших девках". Победителя ждала награда от Алексея Васильевича - золотая медаль в 20 червонцев. Задача осталась нерешенной. Спустя 22 года, когда Олешева уже не было в живых, об этих противоестественных браках, "вредных для общества", заговорит Радищев: "Почто не ополчится рука, законы хранящая, на искоренение толикого злоупотребления?"

Публикации Олешева в "Трудах Вольного экономического общества" бьши не только формой его личного участия в просвещении соотечественников, но и школой литературного мастерства. Его статьи отнюдь не походили на научные трактаты или специальные очерки, интересные лишь узкому кругу читателей. 0 чем бы ни писал Алексей Васильевич: о годозой крестьянской работе, неурожае р»и, пряже и точе, делился ли он опытом собственных упражнений в земледелии и домостроительстве или популяризировал идеи , усвоенние из иностранной научной литературы, он писал на "нашем природном" языке, просто и понятно. В статьях Олешева слышится живая разговорная интонация, звучит неродное слово ("Когда пряжа на трубках уже готова, начинают основывать, по просторечию сновати"), а в качестве последнего довода, резюмирующего мысль, приводится "деревенская пословица: кто до Фролова дня не запашет, у того

§ролы и родятся". Признавая за читателем-скептиком право на собственную позицию, Алексей Васильевич стремится вовлечь его з диалог (именно так строится статья о прязке и точе) и потому терпеливо разъясняет, убеждает, аргументирует: "Оставим на некоторое время каждого при его мнении, а к ясному и скорому доказательству намерен я следующий пример написать", факты и цифры - вот главные доводы вологодского помещика.

Напечатанные в специальном журнале, статьи Олешева не были, да и не могли быть только практическими советами по земледелию и домостроительству. В них всегда присутствует публицистическое начато. Сам автор называет эти отступления примечаниями. От основной (практической) части они отличаются током, ироническим или патетическим. Алексей Васильевич не разделяет мнения дворян, обвиняющих во всех своих бедах крестьян. "Мы слышим, так сказать, каждый день жалобу. Один из нас кричит: "Мои крестьяне -великие ленивцы". Другой сказывает, что он, по яесчастию, имеет большую часть непонятных. Чудная жалоба!" - иронизирует писатель. У него другая позиция (".мы сами тому причиною"), и он знает, что делать: "Разве нет способов к ободрению ленивого и к поправлению непонятного? .> Ленивый может тем ободрен быть, когда другой, упражняющийся в трудах, награздается изобилием плодов земных . Л> не долг ли наш £. .> изъяснять таким ленивым

00 смирением, что праздность бсгомерзское есть дело и первая причина его скудости".

7 другого вологодского корреспондента "Трудов Вольного экономического общества.", А.А.Засецкого, свой езгляд на причины крестьянской бедности и своя (полемичная по отношению и к Олешеву,"'и к сатирическим журналам Новикова) программа действий. Мс— 1 торик литературы (если он стремится к объективности) не может

1 Об "Ответах А.А.Засецкого на 65 "экономических вопросов, касающихся До земледелия в Вологодском уезде" (Тр. Вольного экон. о-ва 1773. Ч. ХХШ), опубликованных по инициативе А.В.Олешева, см.: Л а-зарчук P.M. Литературная и театральная Вологда 1770-1800-х годов: Из архивных разысканий. С. 100-102. игнорировать то видение крестьянской проблемы, которое предлагалось "с мест'1, из провинции, и не учитывать точки зрения противоположной стороны - русского помещика, владельца крепостных крестьян.

Дебютом Олетева-переводчика стало опубликованное в 1774 г. "Начертание благоденственной жизни.", Пространное название книги давало исчерпывающее представление о ее содержании. Она состоит из трех частей: "размышлений г. Шпалдинга об определении человека", "мыслей г. дю Мулина о спокойствии духа и удовольствии сердца" и "пятидесяти статей, нравоучительных рассуждений". Книга выдержала два издания. Менялось ее название, расширялся включаемый в нее материал. Неизменной оставалась лишь структура: перевод "отборных мыслей" европейских писателей (т.е. свод чужого), дополненный "собственными полезными мыслями в прозе и стихах".^

В самом факте издания переводов вологодского помещика в столичных типографиях нет ничего удивительного. Во-первых, Олешева уже знали по публикациям в "Трудах Вольного экономического общества". Во-вторых, появлению его переводов и сочинений в печати, несомненно, содействовал Рубан: включая в эти издания свои стихи, адресованные Олешеву, он тем самым рекомендовал читателям новое литературное имя. Гораздо труднее понять переводчика. Почему он остановил свой выбор на моралистических произведениях Иоганна Иоахима Шпальдинга (I7I4-I804) и Пьера Дюмулена (1600-1684)?

Глубокий интерес Олешева к писателям-моралистам рождался превде всего из неприятия того направления французской литературы, которое связано с именами Вольтера и Руссо. Чтение их сочинений представлялось ему опасным, потому что вело к безбожию, "пренебрежению законами" и безнравственности. Спустя десять лет обвинение в развращении нравов предъявят Вольтеру М.М.Щербатов и А. Т. Болотов. Впрочем, к началу 1790-х гг. "ниспровержение Вольтера стало "государственным делом", политической задачей" (П.Р.Заборов) - такова была реакция русского общества на революционные со Вовдь к истинному благоразумию и к совершенному щастию человеческому, или Отборные о сих материях мысли славнейших в СЕеге писателей ••> с приобщением собственных полезных мыслей в прозе и стихах (316., Г780. Далее ссылки на это издание даются в тексте. бытия во Франции. Критические выпады Олешева относятся к Г780 г., т.е. к моменту огромного читательского успеха Вольтера. Однако о подлинных масштабах популярности фернейского старца в России вологодский писатель, кажется, не подозревает, а может быть, лукавит, причисляя к почитателям великого француза лишь "некоторых.молодых людей". Догадывался ли Олешев, что среди них был и Михайла Муравьев, воспринимавший творения Вольтера и Руссо как.образцы чувствований и вкуса. Время развело недавних соратников по литературе, сделало их оппонентами. Нет сомнения, к переводам сочинений Шпаль-динга и Дюмулена Сйешев обратился по принципиальным соображениям. Он находил в них го, что соответствовало его идеалам,- изображение "красоты добродетели и гнусности пороков". %

А.В.Олешев принадлежал к тому поколению русских просветителей, которые, сохраняя веру в разум и знание, уже изведали горечь разочарования, незнакомую их предшественникам. Оказалось, что "просвещенность" отнюдь не означает "нравственность" и что в одном человеке могут ужасающе соседствовать блестящая образованность и порочная душа. Для Новикова и Фонвизина "первостепенной задачей представлялось не столько образование ума, сколько "образование сердца" (Н.Д.Кочеткова). Олешев занимал близкую позицию, й Шпальдинга он переводил потому, что видел в нем единомышленника: "Великий немецкий писатель описывает самое существо добродетельного сердца, показывает ясно, что преимущество, услаждающее душу, есть любовь к человечеству" (с. 9). Некоторые суждения Олешева могли бы показаться повторением мыслей фонвизинского героя, если бы они не быки высказаны за два года до публикации "Недоросля": "Отец <<.> думает довольно, ежели сын его болтает чужестранными языками, кланяется по моде и выступает по танцевальной науке: что ж? Какая надежда в сей ученой скотине Государю и какая Обществу от него ожидается польза? Одним словом, ежели человек от самого А младенчества не будет приучен к добродетели, ежели не будет напоен добронравием, то все учение его - мрак, а знание - невежество" (с. 10). Заметим, что благородный Стародум сдержан в своих оценках и употребляет зоологическое сравнение лишь по отношению к невежественным Простаковым, в "коварных" "сетях" которых оказалась "невинная Софья": "Невежда без души - зверь. Самый мелкий подвиг ведет его во всякое преступление От таких-то животных пришел я свободать." За резкими филиппиками ОяешеЕа угадывается иронический оклад его характер». Однако s главном великий сатирик и пе-/ реводчик из Вологды были солидарны: "Прямую цену уму дает благонравие" (Д.И.Фонвизин).

Идеалом Олешева была добродетель, конечной целью его нравственных исканий - обретение душевной гармонии, а средством достижения ее - познание самого себя. Убежденный в том, что "человеческие пороки происходят" "от незнания самого себя, от непонятия в различии истинного добра от ложного", он предлагает читателю стать на путь наблюдения и исправления "себя, своих детей и ближних" (с. О Необходимость познания самого себя, врачевания и исправления человеческого сердца доказывал читателям "Утреннего света" Я.й.Новиков, Однако близость этических установок еще не означает сходства идеологических позиций: документальными данными, подтверждающими связь Олешева с масонами, мы не располагаем. Одно несомненно: вологодский писатель заботился о нравственном здоровье сограждан и потому выбрал для перевода сочинения Щпальдинга и Дюмулена, Дополненные во втором издании "собственными полезными мыслями в прозе и стихах", они должны были напомнить человеку о его обязанностях перед Богом, монархом, ближними и самим собою, стать своеобразным путеводителем к истинному благочестив и блаженному спокойствию. Нет , сомнений, это была программа жизни и самого Алехсея Васильевича.

Основные принципы ее сформулированы в "Приписании", а также "Предисловии от переводившего ко второму изданию".

Прежде всего надлежало удалиться от зла и избратьльскую жизнь, течение которой подчинялось "установленному от насмих порядку". День начиналсярадостного переживания красоты утра и благоговейного почитания Бога. Потом наступало времяльских трудов: осмотр полей С".пойдем и поспешим ободрить земледельцев,трудников наших,оим примером и отдадим трудам ихраведливую ^похвалу." - 10), домашнегоада ида. Источник такого глубокого уважения к земле, хлебопашцу и его труду известен. Зто "Ге-оргики" Вергилия, герой которых, "трудясь, процветал и не гнался заавой". Быть может, именно Олешев вдохновил и благословил М.А. Засодимского на перевод "Георгик". Собственноеастие иокойствие не мыслятся внеокойствия иастия других. Помогать другимановится естественной потребностью души,ремящейся к добродетели. Заметим, что "неоспоримое преимущество" Олешева над "равными" Муравьев видел не только в "отличном просвещении", но и в "благонравии". Вокруг такого человека и могли, должны были объединиться вологодские литераторы.

Жил добродетельно и кончил жизнь без страху",- писал Рубан об Олешеве. Так думали.и вологодские друзья Алексея Васильевича. А между тем у Олешева была своя драма; жить по правилам, составленным под влиянием моралистов, оказалось чрезвычайно трудно, не по силам.^

К X X

Главным итогом диссертационной работы следует признать описание и исследование одной из составляющих русской литературы последней трети ХУШ в. - литературной культуры определенного "участ^ каи российской провинции. Литературная Вологда 1770-1800-х гг. -реальность, существование которой теперь не может не учитываться историками литературы.

Значимость этого явления измеряется не только и не столько количеством непосредственных "участников", масштабами написанного и опубликованного. Гораздо важнее другой "показатель" - форма бытования литературы. Своеобразие литературной культуры Вологды последней трети ХУШ в. определяют не деятельность отдельных писателей, а тог особый тип объединения, который предполагает чтение и * обсуждение сочинений друг друга, допускает критику и дружескую эпиграмму. Эту литературную общность мы назвали творческим содружеством, кружком. Он объединил вологодских литераторов разного возраста, разного социального происхождения, разного общественного положения. Потребность в духовном общении оказалась сильнее предрассудков и принятых в обществе правил. Бесспорным литературным авторитетом, арбитром вкуса в кружке был А.В.Олешев. Через него Петербург устанавливал свои контакты с вологодскими писате- л ля ми. Впрочем, не исключено, что существовали и какие-то другие * каналы связей, обеспечивавшие неизвестным в столичных кругах во-логжанам возможность публикации своих переводов и сочинений в Петербурге и Москве.

Литературная культура Вологды последней трети ХУШ в. не исчерпывается немногочисленными книжными изданиями, в нее входит и См. об этом: Лазарчук P.M. Литературная и театральная Вологда 1770-1800-х годов: Из архивных разысканий. С. 130-132. гак называемая рукописная литература .("Собрание сочинений стихами ' и прозою Афанасия Брянчанинова", "Собрание стихов, сочиненных во время бытности в Вологде его превосходительства г£оеподина> гГенерал) -г Губернатора> к(яекоеяу П<етровича>. М^ельгунова> на разные случаи" неизвестного автора (РНБ. 487. Собр. Я.М.Михайловского. Ед. хр. 464. JI. I-б)^ и "Дневные мои для памяти записки, или журнал дневной" А.Т.Ярославова" в четырех томах (РНБ. 487. On. 2. 0. 90 - Т. I; 0. 91 - Т. 2; 0. 92 - Т. 3; 0. 93 - Т. 4).

Насколько заметным, ощутимым в масштабах русской литературы последней трети ХУШ в. оказался вклад писателей-вологжан, сказать трудно. Возникала ли такая проблема перед современниками? Задумывался ли читатель того времени над тем, где (в столице или провинции) живет писатель или переводчик, или оценивал его труд независимо от подобных характеристик? Дифференцировались эти издания в читательском сознании или нет? В нашей науке эта проблема остается неразработанной, и потому вклад вологжан в литературу 1770-1800-х гг. можно оценивать лишь с большой исторической дистанции.

Участие местной литературы в общем литературном процессе проявляется по-разному. Оно может быть прямым, непосредственным, видимым и, следовательно, поддающимся точным определениям и объективным . оценкам. Таков вклад вологжан в развитие переводной литературы ХУШ в.: первый перевод "Георгии" Вергилия (1777), первый прозаический перевод первой песни "Ночних мыслей" Юнга (1778) были выполнены "на Вологде".

В других случаях участие местной литературы в общем литературном процессе оказывается опосредованным, внешне менее заметным., но оттого не менее значимым. "Областное культурное гнездо" воздействует на столичную литературу через своих "питомцев" (Н.К.Пиксанов). В поэтической судьбе М.Н.Муравьева Вологде суждено бнло стать "НА-^ ЧАЯ ОМ", определившим основное направление творчества, и одновременно поэтической ТЕМОЙ. В работе рассматривается и другой, наиболее сложный для обнаружения, вид связи двух литератур. В биографии А.А. Петрова (Г763 или 1764-1793) Вологда была лишь кратковременным эпизодом (это город его детства). Остальная жизнь писателя прошла в Опубликованы в приложении к монографии. См.: Лазарчук P.M. Литературная и театральная Вологда 1770-1800-х годов: Из архивных разысканий. С. 217-230. столице. Феномен юноши, явившегося в Москву из провинции и вскоре ставшего активным помощником книгоиздателя Н.И.Новикова, другом Н.М.Карамзина, сказавшим большое .влияние на формирование его литературных вкусов,"^ объясняется той культурной средой, с которой А.А.Петров был связан от рождения. Осуществленная на большом архивном материале реконструкция биографий отца писателя, А.П.Петрова, первого вологодского комиссионера книгоиздателя Новикова, и старшего брата Александра Андреевича - Д.А.Петрова, корректора Университетской типографии и переводчика с немецкого, помогла воссоздать историю семьи провинциального чиновника, оказавшейся причастной к деятельности великого просветителя.^

Подчиняясь столице, провинция откликалась на ее "призывы" - J такова творческая история статей А.В.Олешева и А.А.Засецкого, опубликованных в "Трудах Вольного экономического общества". Однако провинция демонстрировала и способность к собственным начинаниям. Уникальность "Исторических и топографических известий по древности о России и частно о городе Вологде и его уезде." Засецкого определяется тем, что это сочинение было создано в 1777 г., за несколько лет до "Запросных пунктов" Российской Академии наук (1780) и правительственной анкеты Г783 г. , разосланных во все провинции и инициировавших появление многочисленных историко-геогра^ических ("топографических").описаний наместничеств и губерний.

Оставаясь "резервным пространством" столичной литературы, провинция сохраняла и свое собственное "лицо", у нее была своя (скрытая от центра) яизнь. Ориентируясь на литературную традицию (а она, несомненно, ассоциировалась со столицей), провинциальные писатели в то же время позволяли себе большую свободу в отношении к жанровым канонам, правилам и образцам, потому что чаще всего не думали о публикации своих сочинений. Опыты вологодских писателей

См. об этом: Лазарчук P.M. Переписка Н.М.Карамзина с А.А.Петровым (К проблеме реконструкции "романа в письмах") // ХУШ век. СПб., 1996. Сб. 20. С. 135-143. См. об этом: Лазарчук P.M. Вологодские связи А.А.Петрова (к проблеме окружения Н.М.Карамзина) // Карамзинский сборник: Биография. Творчество. Традиции. ХУШ век. Ульяновск, 1997. Ч. I. С. 6-16. последней трети ХУШ в. убеждают в том, что в обновлении русской литературы участвовала и провинция.

Три статьи и большой раздел монографии посвящены театральной жизни Вологды последней трети ХУШ в. Датой создания постоянного профессионального театра в Вологде считается Г ноября 1849 г. Большой архивный материал позволил не только установить самый факт существования театра в этом городе в I780-IBI0-x гг., но и восстановить основные вехи его истории, воссоздать репертуар театрального сезона (конец декабря 1786 - январь 1787 г.), реконструировать биографии некоторых актеров, назвать дату основания публичного театра (лето Г787 г.), определить время появления частной антрепризы в Вологде, разыскать адреса театральных представлений, описать интерьер театральных зал.

В диссертационной работе намечены перспективы дальнейших исследований проблемы.