автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Мифопоэтика прозы Людмилы Улицкой

Полный текст автореферата диссертации по теме "Мифопоэтика прозы Людмилы Улицкой"

На правах рук-ппи™

Побивайло Оксана Викторовна

МИФОПОЭТИКА ЦРОЗЫ ЛЮДМИЛЫ УЛИЦКОЙ

Специальность 10.01.01. - русская литература

Автореферат диссертации на соискание учёной степени кандидата филологических наук

Красноярск - 2009

003481596

Работа выполнена на кафедре теории и русской литературы XX века ГОУ ВПО «Алтайская государственная педагогическая академия»

Научный руководитель:

доктор филологических наук, профессор Куляпин Александр Иванович

Официальные оппоненты:

доктор филологических наук, профессор Плеханова Ирина Иннокентьевна (ГОУ ВПО «Иркутский государственный университет»)

кандидат филологических наук, доцент Разувалова Анна Ивановна (ФГОУ ВПО «Сибирский федеральный университет»)

Ведущая организация:

ГОУ ВПО «Кемеровский государственный университет»

Защита состоится 23 ноября 2009 г. в 15.00 часов на заседании диссертационного совета ДМ 212.099.12 по защите диссертаций на соискание ученой степени доктора филологических наук при ФГОУ ВПО «Сибирский федеральный университет» по адресу: 660049, г. Красноярск, ул. Ленина, 70, ауд. 204.

С диссертацией можно ознакомиться в Научной библиотеке Сибирского федерального университета.

Автореферат диссертации размещён на сайте Сибирского федерального университета www.sfu-krasu.ru.

Автореферат разослан октября 2009 г.

Ученый секретарь диссертационного совета кандидат филологических наук,

доцент

И.В.Башкова

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Творчество Людмилы Улицкой в последние годы стало объектом пристального изучения критиков и литературоведов. Возросший интерес можно объяснить рядом причин, среди которых интерес отечественных и зарубежных читателей, литературные премии и награды различного уровня. Несмотря на активность литературоведов и критиков, творческий метод писателя до сих пор не нашёл однозначного определения. Звучат противоречивые оценки творчества Л. Улицкой: «женская проза» (Т. Казарина), «дамская литература», «средняя проза», «примитивизм наивного искусства» (О. Рыжова), постмодернизм (О. Дарк), мейнстрим (Д. Шаманский, О. Рыжова, Л. Данилкин), реализм (Н. Л. Лейдерман, М. Н. Липовецкий), неосентиментализм (В. Юзбашев, М. Золотопосов). Интересен феномен прозы Л. Улицкой и потому, что возникает в современном литературном процессе в период «угасания» постмодернизма, возвращая культурные ценности и стилистику неосентиментальной и реалистической традиции XIX века. Диалог с классикой, который выстраивает Л. Улицкая, базируется на механизмах неомифологизма, что позволяет рассматривать ее прозу как феномен индивидуального мифотворчества.

Актуальность диссертационного исследования обусловлена недостаточной изученностью творчества Л. Улицкой при высоком уровне его востребованности современным читателем, издателем и критиком. Реактушшзация мифа в современной культуре открывает широкие перспективы исследования текстов Л. Улицкой с точки зрения их глубинной связи с архетипами. Мифопоэтический подход даёт возможность исследовать специфику авторского неомифологизма, механизмы текстопорождения и позволяет уточнить место прозы Л. Улицкой в литературно-культурном контексте нашей эпохи.

В литературоведении на данный момент исследуются различные аспекты поэтики Л, Улицкой: интертекстуальность, автопародия, особенности моделирования хронотопа, образная система романов,- стилистические метаморфозы, жанровые особенности, мотивика.

В последние несколько лет интерес к творчеству Л. Улицкой в отечественной критике возрос, однако аналитических работ появилось немного. Идея «положительного» героя проходит через все рецензии. Критики усматривают глубокую интертекстуальность и мифологичность её произведений. А. Кузичева сопоставляет «Сонечку» с пре-текстами: Чеховым, Достоевским, Трифоновым. Т. А. Ровенская исследует параллели в романе Л. Улицкой «Медея и её дети» и повести Л. Петрушевской «Маленькая Грозная». И. Савкина анализирует жанровые особенности семейных хроник В. Аксёнова и Л. Улицкой. Характерными чертами поэтики Л. Улицкой исследователи называют «сказочность», цикличность, реалистичность. Наряду с положительными звучат крайне ^негативные отзывы (О. Славникова, И. Кириллов, Г. Ермошина, М. Галина). Л. Улицкую упрекают в отсутствии глубины, расписанности сюжетных ходов, искусственности, happy end-e. В аналитических работах приоритетной стала проблема авторского мифотворчества Л. Улицкой (Т. Казарина, Т. А. Ровенская, М. А. Болотова, Р. Джаквинт'а, С. Тимина, Н. Л. Лейдерман, М. Н. Липовецкий, Н. А Резяпкина). Последний аспект, по нашему мнению, заслуживает системного изучения. Людмила Улицкая не только активно обыгрывает инвариантные сюжеты традиционной мифологии в своих текстах, но и воспроизводит глубинные механизмы мифологического мышления на уровне авторской стратегии.

Цель диссертации - выявление специфики и особенностей моделирования авторской мифологии Л. Улицкой.

Поставленная цель предполагает решить следующие задачи:

- рассмотреть способы моделирования космогонического мифа Л. Улицкой;

- определить своеобразие архетипов демиурга и трикстера в анализируемых текстах, а также характерные черты образа автора-демиурга в маске трикстера;

- раскрыть на различных уровнях текста функциональную значимость

близнечного мифа;

- проанализировать трансформацию мифологем русской классической

литературы в произведениях Л. Улицкой.

Объект исследования - проза Л. Улицкой.

Предмет - мифопоэтика прозы Л. Улицкой.

Гипотезу диссертационного исследования можно определить следующим образом: неомифологизм Л. Улицкой базируется на космогоническом, близнечном мифах, а также на классических литературных мифах XIX века; мифологизируется образ автора, роль которого может быть соотнесена с демиургом в маске трикстера.

Теоретико-методологическую основу исследования составили труды литературоведов и философов, работавших в русле мифологического подхода («Аспекты мифа» М. Элиаде, «Первобытное мышление» Л. Леви-Брюля, «Структурная антропология» К. Леви-Строса, «Поэтика мифа» Е. М. Мелетинского,' «Миф. Ритуал. Символ. Образ» В. Н. Топорова, «Философия. Мифология. Культура» А. Ф. Лосева, «Поэтика сюжета и жанра» О. М. Фрейденберг, «Исторические корни волшебной сказки» В. Я. Проппа, «Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса» М. М. Бахтина, «Космогония и ритуал» М. Евзлина).

Цели и задачи исследования продиктовали также необходимость использования ряда других подходов и методов: структурно-семиотического метода (Ю. М. Лотман, Вяч. Вс. Иванов, Б. А. Успенский), постструктуралистского (Р. Барт, А. К. Жолковский, Б. М. Гаспаров), аналитической психологии (К.-Г. Юнг, М. Франц, Дж. Л. Хендерсон).

Научная новизна исследования определяется, прежде всего, тем, что на материале прозы современного писателя реконструирована мифопоэтическая система, включающая космогонический, близнечный мифы и вторичную мифологию классической русской литературы. В рамках мифологического подхода, выбранного в качестве доминирующего в исследовании, осуществлена попытка не только проанализировать индивидуальную мифологию писателя, но и смоделированный на основе мифологических архетипов образ автора.

Теоретическая значимость. В работе уточняются понятия из области мифопоэтики (демиург, трикстер, близнечный миф, неомифологизм), что позволяет применять полученные результаты в теоретических исследованиях по проблемам мифопоэтики. Изучение поэтики современного писателя позволяет дополнить и скорректировать картину литературного процесса конца XX века.

Практическая ценность. Материалы исследования могут быть использованы в вузовской практике, в курсах по истории русской литературы XX века, в спецкурсах и спецсеминарах по новейшей литературе, а также в рамках школьного образовательного процесса.

Апробация работы. Материалы диссертации излагались на методологических семинарах филологического факультета, заседаниях кафедры теории и русской литературы XX века БГПУ (АлтГПА). Основные положения исследования были представлены на конференциях: Международной конференции «Культура и текст» (Барнаул, сентябрь 2005 г.),

городской научно-практической конференции молодых учёных «Молодёжь -Барнаулу» (Барнаул, ноябрь 2005 г.), Международной научной Интернет-конференции «Художественная литература и религиозные формы сознания» (Астрахань, апрель 2006 г.), Всероссийской научно-практической конференции «Художественный текст: варианты интерпретации» (Бийск, май 2006 г.), городской научно-практической конференции молодых учёных «Молодёжь -Барнаулу» (Барнаул, ноябрь 2006 г.), Всероссийской научной конференции студентов, аспирантов и молодых учёных «Наука. Технологии. Инновации» (Новосибирск, декабрь 2006 г.), Международной научно-практической конференция «Воспитание читателя: теоретический и методологический аспекты» (Барнаул, март 2007 г.), Всероссийской научно-практической конференции «Художественный текст: варианты интерпретации» (Бийск, май 2007 г.). По теме диссертации опубликовано одиннадцать работ. В том числе опубликована одна статья в издании, рекомендованном ВАК.

Структура исследования. Диссертация состоит из введения, трёх глав, заключения, библиографического списка, включающего 208 наименований.

На защиту выносятся следующие положения:

1. Космогонический и близнечный мифы составляют основу авторской мифологии в прозе Л. Улицкой.

2. Архетипы демиурга и трикстера в творчестве Л. Улицкой частично переосмыслены, их антитетичность становится относительной в силу оборачиваемости их функций. Вследствие этого роль второго близнеца оказывается более значимой.

3. Мифотворчество Л. Улицкой базируется не только на архаической мифологии, но и на мифах классической русской литературы.

4. Образ автора вопреки традиционному биографическому мифу писателя - от подражателя к творцу - строится по обратной модели:

автор-демиург надевает маску автора-трикстера.

7

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во введении определяются объект, предмет, актуальность, цель и задачи исследования, формулируется гипотеза диссертации, освещается теоретико-методологическая база, раскрываются научная новизна, теоретическая и практическая значимость исследования, даются сведения об апробации диссертации, представляются положения, выносимые на защиту.

В первой главе «Космогонический миф в прозе Л. Улицкой»

описываются составляющие космотворения в прозе Л. Улицкой: принципы моделирования семейного мифа, функции вещей и животных, особенности хронотопа, ритуалы, совершаемые героями для поддержания и восстановления миропорядка.

В первом параграфе «Функция семейного мифа в произведениях Л. Улицкой» рассмотрена типология построения семей в зависимости от главы* первопредка. Выделено три типа семей в зависимости от главы: «андроцентричный», «геноцентричный» и «универсальный». Глава определяет судьбу семьи, поэтому каждому типу семьи соответствует определённый сюжет. «Андроцентричный» тип семьи формируется вокруг женственного мужчины («Веселые похороны», «Искренне Ваш Шурик», «Даниэль Штайн, переводчик», «Голубчик»). Герои-мужчины становятся притягательным ядром, вокруг которого собираются многочисленные женщины: жёны, любовницы, дочери. Судьба главы семьи связана с жертвой, как правило, он умирает при трагических обстоятельствах. По сути, «андроцентричный» тип семьи и женственный характер мужчины - это попытка автора нейтрализовать одну из фундаментальных оппозиций - мужское / женское.

«Геноцентричный» вариант семьи можно увидеть в повестях «Медея и её дети», «Сонечка» и в рассказах «Бронька», «Лялин дом», «Пиковая дама», «Певчая Маша», «Большая дама с маленькой собачкой». Женские типы

представлены двумя вариантами,, которые соотносимы в мифологии с демиургом (культурным героем) и трикстером и положительной и негативной анимой в психоанализе соответственно. Героини-демиурги (Медея, Сонечка, Бронька, «певчая» Маша) характеризуются гибким мышлением (мифологическим сознанием), а также способностью к созиданию. Их роль в семье - самопожертвование, понимание, прощение. Героини-трикстеры (Ляля, Мур, Татьяна Сергеевна) - носители исторического сознания. Историческое, косное сознание неспособно к нейтрализации оппозиций, что в результате приводит героинь к безумию, смерти или деградации. По-разному развивается сюжет в зависимости от типов героинь. Героиня-демиург становится гарантом разрастания семьи, восстановления и сохранения её. Другая судьба у семьи с деструктивной главой: гибель, распад.

«Универсальный» тип семьи, где основу составляет пара - мужчина и женщина, представлен в рассказах «Счастливые», «Дочь Бухары», «Чужие дети», «Подкидыш»,. «Орловы-Соколовы», «Тело красавицы», «Старший сын», «Они жили долго...», «...И умерли в один день» и в романе «Казус Кукоцкого». Инвариантная сюжетная схема этих рассказов выглядит так: смерть (болезнь) ребёнка / жены - разлука - воссоединение. Для поэтики Л. Улицкой подобную схему можно считать типологической. Автор создаёт в прозе свой семейный миф, который моделируется по своим принципам: расширение границ семьи, кровосмешение, выбор родственников, зависимость судьбы семьи от главы. Необходимая составляющая мифопоэтики Улицкой - особенный ребёнок: больной, гениальный, поздно рождённый, так называемый, «авраамов». Его появление — это инициация для мира, и знаменует наступление новой эпохи, частью которой могут стать только сумевшие понять этого ребёнка.

Второй параграф «Вещный мир прозы Л. Улицкой в контексте концепции «хаосмоса»» посвящен определению функции вещи в авторской космогонии на примере сборника рассказов «Детство сорок девять». Цикл

9

состоит из шести рассказов, жанр которых тяготеет мотивной структурой к сказке, а иносказательностью и учительностью - к притче. Жанровое своеобразие сборника определяет функцию вещи. Благодаря установке авторской стратегии на притчеобразность, вещь в прозе Л. Улицкой становится аллегорией героя. Вместе с тем, вещь можно трактовать в качестве сказочного волшебного предмета, получение которого происходит согласно фольклорной традиции: кража, дарение. Посредством вещи достигается единение с миром, таким образом, она становится частью инициации героя.

В прозе Л. Улицкой вещь перерастает в знак, становясь одновременно равновеликой и сопричастной самому человеку, человек сам уподобляется вещи тварного мира. Стирание грани между субъектом и объектом выводит мир на качественно иной уровень мифологического состояния. Куча вещей в рассказе «Счастливый случай» становится моделью недосозданного мира. Мир в этом случае представляет собой постоянное становление «хаосмоса».

В третьем параграфе «Неототемизм как способ типологизации героев»

исследуется типология персонажей-животных. Животное, уподобленное тотемному предку, - это тоже способ посвящения героя. Кошки и собаки наделены характерными чертами, которые в свою очередь позволяют выстроить типологию персонажей-людей. Отношение автора к животным неоднозначно: в случае с человеком, уподобленным животному, это чаще всего снисхождение, жалость; в случае' с персонажем-животным - понимание, прощение, восхищение. По всей видимости, высшая природа животного утверждается автором на основании его космичности, животное выше, мудрее, чем человек; жизнь животного может быть вне морали, потому что ближе к мифу и потому в ней есть онтологическая тайна. Путь от человека к животному, от Христа к Адаму - это авторская мечта вернуть человеку то состояния рая, где он был счастлив, потому что для мифологического сознания нет противостояния добра и зла. Инволюция, связанная с зоологизацией

10

персонажей-людей, а также ритуальная роль животных позволяют говорить о том, что Улйцкая создаёт свой авторский миф о тотеме.

Четвёртый параграф «Моделирование хронотопа как механизм инволюционной стратегии автора» посвящён особенностям моделирования пространства и времени в прозе Л. Улицкой. Художественный мир Улицкой -хаосмос, мир становящийся и несовершенный, об этом говорят мотивы одиночества, болезни, страдания, безумия, страха, «аритмии» времени, неустроенности пространства. Но по законам того же мира находится герой-демиург, который в особое, как правило праздничное, время и в особом месте, символическом центре, совершает ритуал, возрождающий мир и изменяющий его.

Во многих произведениях заданная в начале ситуация связана с истощением исторического времени, в результате чего возникает ахрония, сбиваются темпы жизни в семье, разрушаются отношения. Средством преодоления смерти становится обращение к мифическому времени. Время в прозе Л.Улицкой в силу насыщенности ритуалами, праздниками перестаёт быть профанными и сакрализуется: отмечают новый год, Рождество, 8 марта, именины, Пасху, день поминовения. Идея праздника, повторяющего первовремя,- связана со временем календарным, то есть цикличным. Мотив цикличности времени проходит практически через все тексты. Обращение к первовремени осуществляется не только путём сакрализации, но и путём устранения исторического времени. Время обращается вспять к первоначалу либо устремляется к своему апокалипсическому концу. Однако попрание смерти этим не заканчивается. Вектор избавления от времени направлен в безвременье. Разрешение времени в безвременье связано с условиями космизации. Время, по сути, один из первых ритмообразующих элементов космоса, исчезает под действием хаоса, затем возрождается, устраняет существовавшую ахронию либо становится вечностью «золотого века».

В момент ритуала в функции символического центра мира может выступать любое строение: ритуал посвящения уводит героев в церковь, в сарай, в зоопарк, в лифт, под стол; ритуал поминовения - на кладбище, за стол, ритуал бракосочетания - в кровать. Дом в прозе Л. Улицкой - универсальный центр, «пуп земли». Центр становиться не только средоточием космогонии, но и её целью, так как пространство характеризуется общей неустроенностью. Если космизированное пространство - это пространство дома, то антиподом дома в произведениях Л. Улицкой становится коммунальная квартира. Коммунальное пространство - это пространство общежития, в котором уничтожается личное и тайное, и одновременно пространство одиночества. Коридор - переходное пространство, пересечь которое нет сил, - вырастает до символа разобщения, страдания и вечного одиночества. Однако именно коммунальный мир, мир боли, страдания, насилия, даёт начало другой жизни, лучшей. Символической основой её становятся большой камень, надгробие, новый дом, пирамида из мебели, экскременты, лестница. Пространство центра, разомкнутое по вертикали и существующее в безвременье, позволяет встретиться живым и умершим. Установление центра говорит о том, что возродился порядок, мир, взаимопонимание, что болезни и хаос изгнаны.

Движение от исторического времени к мифологическому, от периферии к центру можно интерпретировать в качестве авторской инволюционной стратегии.

В пятом параграфе «Роль ритуала в индивидуальной мифологии Л. Улицкой» описаны совершаемые героями сакральные действия (посвящение, жертвоприношение, поминовение), возрождающие и изменяющие мир.

Инициация - ритуал посвящения неофита в определённые знания, цель

ритуала заключается в изменении" сознания. Посвящение проходят герои -

носители немифологического (исторического) сознания. Именно такое

сознание, неспособное к медиации оппозиций, заставляет их страдать,

12

трагически переживая смерть близких и семейный разлад. Прежде всего, инициация проходит через испытания: болезнь, страх, побои, наваждения, испражнения, дурной запах, пересечение «опасного пространства», «адовых врат», борьбу, безумие. Все испытуемые в какой-то момент пребывают в изменённой форме сознания (сон, «полусон», безумие, галлюцинации), что совпадает с ритуальной смертью и путешествием души по другим мирам. Особую роль в обряде играет проводник. Им может быть жрец (учитель), шаман (врач), ведьма, колдун, сказочная Баба-Яга, животное. Мотив посвящения связан с мотивом тайны. Ритуал предполагает приоткрывание прохода в мир сакральный, тайный и обнажение истин мироздания: как творится мир, как зарождается человек, что смерть и жизнь - суть одно и то же, что миров множество и у них есть творец. Тайна - своего рода зыбкая граница между мирами. Тот, кто познал её, стал другим: сознание посвященного изменилось, стало мифологическим, и зачастую определяется другими как «слабоумие», «шизофрения». Взгляд посвященных на мир целостный.

В ранних рассказах из цикла «Бедные родственники» Л. Улицкая, трактуя жертвоприношение в духе библейской мифологии, делает его необходимым условием возрождения мира. Смысл жертвы шире наказания и искупления: он связан, прежде всего, с обновлением мира и утверждением жизненных ценностей. В ранних рассказах ритуал реализуется в различных вариантах: строительная, тотемная жертва («Зверь»), невинная детская («козёл отпущения») («Подкидыш»), «девичья жертва» («Бедная счастливая Колыванова»).

В романе «Искренне ваш Шурик» продолжает развиваться тема самопожертвования. На жертвенное служение женщинам. Шурика толкает гиперболизированное чувство вины и жалость, но жалость эта далека от христианской. Результатами такой жертвы становятся растворение в суете, внутреннее опустошение, гибель в равной мере распространяется и на внешний

мир. В этой ситуации жертва утрачивает своё созидательное, обновляющее действие - традиционная мифологическая схема трансформируется в миф о напрасной жертве. Возрождение, достигнутое через любовь, не нуждается в жертве. Концептуальное изменение мотива вызвано не изменением мировоззрения автора, а возможностью сосуществования противоположных идей.

Акт еды в мифологическом смысле - это тот же космогонический акт, берущий на себя прерогативу мирового переустройства. Поминальная пища в общем (как и любая) предполагает два этапа приготовления: варение и расчленение. Оба способа восходят к космогоническим актам творения мира. В ранних повестях и рассказах встречается такая поминальная трапеза: кутья («Медея и её дети»), курица, уподобленная «пасхальному агнцу» («Генеле-сумочница»), лерловый суп («Перловый суп»), поросёнок, икра, угорь («Зверь»), бутерброд («Счастливые»). Интересно переосмысляется поминальная трапеза в рассказе «Народ избранный». В Зининой «кутье» аналогом крови божества становится кефир. Принципиальное отличие символики молока от вина в том, что оно обращает к культу матери, почитавшемуся ранее культа отца. Молочные продукты всегда были жертвоприношением. Богине, отвечающей за цикл смерти-возрождения в природе. Поминая в трапезе собственную мать, героиня «воскрешает» её: их встреча в финале происходит в полусне, близком к реальности.

Моделируя свою художественную прозу посредством космогонического мифа, Улицкая в большей степени сосредоточена не на результате, а на процессе мироустройства, потому повествовательным центром произведений становится ритуал. Актуализация мифа о творении в данном случае является результатом действия эволюционного механизма, лежащего в основе принципов прозы Л. Улицкой.

Во второй главе «Близнечный миф в прозе Л. Улицкой» определяется роль мифа о близнецах. В феномене близнецов писателя интересует универсальный механизм симметрии, который Л. Улицкая сформулировала в рассказе «Орловы-Соколовы» на примере кристаллов: авторское внимание сосредоточено на моменте отражения, переворачивания, когда левое становится правым.

В первом параграфе «Типология героев-близнецов» представлен вариант типизации героев: близнецы-союзники и близнецы-соперники.

Близнецы-союзники - в текстах Л. Улицкой, как правило, мать и дочь (Нора и Таня, Сандра и Ника), тётя и племянница (Медея и Маша) или муж и жена (Маша и Алик). Роднит близнецов-союзников внешнее сходство (Нора и Таня), характер и образ жизни (легкомыслие и жизнелюбие. Сандры и Ники), духовная или генетическая близость. В этом варианте мифа сюжеты подсвечены образами архаической мифологии: мать и дочь - Деметра и Персефона, муж и жена - Исида и Осирис, Сарра и Авраам. В рассказе «Зверь» авторское мифотворчество объединяет разные мифологические традиции, в результате возникает новый индивидуальный миф о воскресающих матери и муже. Миф о близнецах-супругах в текстах Л. Улицкой связан, прежде всего, с мотивами бездетности (либо поздний, единственный ребёнок), неразлучности и смерти. Дети в семье супругов-близнецов вторичны, возможно, по той причине, что отношения супругов самодостаточны. Не разлучает супругов даже смерть, показательны в этом отношении рассказы «Они жили долго...», «...И умерли в один день». Миф об андрогине, по-видимому, является вариантом близнечного мифа. Мотив андрогинии проходит во многих текстах Улицкой в двух вариантах: слияния и травестии. Слияние может быть на уровне социальном либо физиологическом. Травестая реализуется в переодевании, изменении внешнего облика, характера, сознания.

В варианте о близнецах-соперниках актуализируются образы демиурга и трикстера, причём образ второго находится в центре авторского внимания в большей мере. В четырнадцати текстах обыгрывается именно этот вариант мифа, например: Гаяне и Виктория («Подкидыш», «Чужие дети»), Медея и Сандра, Медея и Лена, Маша и Ника («Медея и её дети»), Таня и Тома («Казус Кукоцкого»), Бронька и Ирина Михайловна («Бронька»), Ляля и Лена («Лялин дом»), Маша и Женя («Писательская дочь»), Фрида и Алиса («Менаж а труа»). Близнецы-соперники также обнаруживают внешние близость и родство, при этом они могут быть абсолютными противоположностями: богатая / бедная, «тяжелые шаги» / «худые ноги», «отличница» / «не было рвения к учёбе», «большая и старшая сестра» / «маленькая Асенька». Герои-демиурги - видимая основа мироустройства, именно на них, строителей (Георгий, Гвидас, Харлампий), врачей (Самуил, Медея, Алик, Бутонов), художников (художница Нора, модельер Ника, поэт Маша, музыкант Верочка) возлагается миссия возрождения мира. Однако роль героев-трикстеров (Маша Миллер, Сандра, Виктория, Женя и т.д.) амбивалентна, они не только неудачные подражатели, тени, соперники, они по-своему участники созидательного процесса. Амбивалентность двух близнецов доводит их до неразличения. Неразличение и смешение достигается и путём «оборачивания» ролей близнецов. Используя приёмы оборачивания и неразличения, автор нейтрализует заданную оппозицию демиург / трикстер и возвращает мир к мифологической целостности, где близнецы воспринимались как ипостаси одного человека.

Во втором параграфе «Близнечный миф как механизм текстопорождеиия» рассматривается функционирование близнечного мифа на уровне циклов рассказов. В связи с этим в диссертации вводится понятие «рассказы- близнецы». Правомерность употребления подобного термина по отношению к прозе Л. Улицкой нам кажется уместной на том основании, что близнечный миф лежит в основе пародии и автопародии, последняя в свою

очередь характерна для прозы Л. Улицкой. Произведения вступают в «близнечные отношения»: многие тексты строятся по принципу варьирования, оборачивания мотивов и сюжетов. Особенно актуально это становится в сборнике рассказов «Люди нашего царя», насыщенном близнецами-рассказами, многие из которых отсылают к ранним произведениям писательницы. Подобный принцип построения циклов был определён нами как близнечный или джазовый. Импровизационность, повторяемость основного мотива организуют структуру сборника. Мотивы смерти, болезни, тела, чуда, рождения, измены, жертвы пронизывают тексты, варьируясь от произведения к произведению. В каждом из рассказов автор расставляет новые акценты в обозначенной проблеме.

Близнечный миф выполняет несколько функций в исследуемых произведениях. Прежде всего, структурирующую. Близнечная мифологема реализуется на различных уровнях поэтики: уровне персонажей (герои демиурги и трикстеры), мотивов (власть - служение, гордость - смирение, тело - душа, верность - измена, многочадность - бесплодие, смех - слёзы и т.д.), сюжетов (автопародия, рассказы-близнецы), композиции (зеркальная композиция), интертекста (обращение к классическим сюжетам литературы и мифологии). Близнечный миф выполняет философскую функцию. Суть авторской философии, не в том, что мир строится по бинарному закону, а, прежде всего, по закону оборачивания (нейтрализации) оппозиций; именно поэтому мир, стремясь к совершенству, оборачивается в свою противоположность, чтобы продолжить развитие, оставаясь становящимся хаосмосом.

Обращает на себя внимание пристальный интерес автора к музыке. По всей видимости, эта тема связана с особым пониманием литературного творчества и роли писателя. Сближение литературного произведения с музыкальным можно рассматривать как авторскую попытку сблизить текст и

миф. Актуализируются представления символистов о музыке как об универсальном языке для разговора с Богом. Наблюдая за жизнью «людей нашего царя», автор всегда чуть выше, над ними, и потому, находясь на перекрёстке, включает их в этот разговор с Богом, становясь тем самым переводчиком, который переводит «с небесного на земной». На первый взгляд, переводчик «с небесного на земной» - это образ писателя-пророка, традиционный для русской классической литературы XIX века. Однако Улицкая настаивает на слове «переводчик». Пророк - тот же переводчик, интерпретатор, глашатай воли Божьей. Отличает слова всё-таки сфера применения. Переводчик, в отличие от пророка, не имеет возможности Божественного откровения, у него есть только слово, только книга для перевода. Роль переводчика более приземлённая, даже практическая, - на этом автор и делает больший акцент.

Третья глава «Индивидуальная мифология Л. Улицкой» представляет собой анализ авторского мифотворчества на основе сюжетов классической литературы. Неомифологизм Улицкой вырастает из диалога с русской литературой, в частности, с А. С. Пушкиным, Ф. М. Достоевским, А. П. Чеховым, И. А. Буниным. Это не только попытка прокомментировать классические образы и темы; прежде всего, автор, по всей видимости, пытается определить своё место в литературе и через диалог с классиками формулирует своё творческое кредо. Обращение к «чужому слову» в мифологическом смысле - это всегда своего рода «похищение», попытка сравнить себя с другим, сказать чужим языком. Таким образом, это вновь обыгрывание близнечного мифа, где Л. Улицкая «примеряет» роль «второго лица».

В первом параграфе «Миф об Амуре и Психее в контексте архаической мифологии и классической литературы» рассмотрены варианты интерпретации архаического и литературного мифов о душе. Истоком мифотворчества стала сказка об Амуре и Психее Апулея. Обыгрывание

античной сказки осуществляется в романе «Медея и её дети» через сюжетную линию Маша — Бутонов. Расставание любовников мотивировано у Л. Улицкой изменой, пережить которую Маша не может. Но обречённость любви Маши и Бутонова видна с начала их романа. По сути антитетичны их мироощущения. Мифологическое сознание Бутонова целостно, он самодостаточен в своей телесности и не задумывается о верности и измене. Маша же насквозь противоречива, она в постоянной рефлексии. Её отношение к миру немифологическое: устанавливая оппозиции (душа-тело, умная-глупый, верность-измена), она оказывается неспособной к их медиации. Самоубийство Маши прочитывается как метафорическое преодоление границы, отделяющей её от мира и от возлюбленного. Самоубийству предшествует погружение в безумие, которое Машей переживается как откровение и счастье. Новое сознание Маши отказывается от «реального» Бутонова и создаёт не менее реального для неё близнеца Амура. Словесно-мысленная борьба, которой учится Маша у «ангела», - это развёрнутая метафора регресса в мифологическое сознание: таким образом происходит соединение телесного (Амура) и духовного (Психеи). Финал истории Маши и Бутонова, на первый взгляд, противоречащий античному, .мифу, на самом деле только подтверждает его. Роль автора в этом случае сводится к роли комментатора, переводчика. Перевод этот, вольный по форме, сохраняет традиционное содержание.

Интерпретацию мифа об Амуре и Психее находим в романе «Искренне ваш Шурик», однако в данном случае обнаруживается текст-посредник -рассказ А. П. Чехова «Душечка», главная героиня которого ориентирована на мифологический прообраз - Психею. Архетипический сюжет о поисках потерянного мужа трансформируется в романе Л. Улицкой в сюжет о поисках потерянной жены. Неизменными у Л. Улицкой остаются оппозиции: мужское / культурное - женское / природное. Переворачивается оппозиция пустота / заполнение. Подобно отзывчивой, податливой Душечке, Шурик способен стать

только частью чьей-то жизни, стать услужливым мальчиком-мужем. Но в отличие от Душечки, он не «наполняется» жизнью своих «любимых», напротив, ещё больше «опустошается». Таким образом, чеховский сюжет трансформируется в романе Л. Улицкой в сюжет о «ложных жёнах». «Ложные жёны» соотносятся с «истинной» (Лилей) по законам близнечности: жёны-близнецы, подобно мифологическому трикстеру, либо противопоставлены «истинной жене» (маленькая / обширная, хрупкая / полная, энергичная / медлительная), либо являются её пародией. Подчёркивая телесность образов «истинной» и «ложных жён», Л. Улицкая разрушает традиционную архаическую антитезу Афродита Земная и Афродита Небесная. Мотив «пребывание Амура в царстве мёртвых» (Лиля уезжает за границу) в романе Л. Улицкой ориентирован не на архаичный миф и не на литературную традицию. В русской литературе поездка за границу связана со смертью, в произведениях Л. Улицкой герои, как правило, находят за границей новую жизнь для себя. Лиля возвращается к Шурику, подобно античному Амуру (прилетела на самолёте), вдохнула в него жизнь и улетела окончательно. Расставание Амура и Психеи в этом романе однозначно, в отличие от романа «Медея и её дети».

Во втором параграфе «Л. Улицкая в диалоге с А. С. Пушкиным: миф о пиковой даме» рассказ Л. Улицкой «Пиковая дама» сопоставляется с пушкинским претекстом и архаическим мифом об Эдипе, который в свою очередь стал мифологической основой пушкинского текста. Вновь в центре рассказа две близнечные пары героинь-соперниц. Л. Улицкая переворачивает пушкинский миф и возвращается к древнегреческому. Таким можно представить соотношение героев двух произведений с мифологическим претекстом: Иокаста / графиня / Мур - Эдип / Германн / Марек - Лай / Лизавета Ивановна / Анна Фёдоровна. Однако по мере развития сюжета ситуация оборачивается: образ главной героини начинает напоминать Эдипа-Германна. Произведения отличны финалами: у Л. Улицкой погибает не пиковая дама, а её

дочь. Финал, который сюжетно противоречит обозначенному в заглавии претексту, не противоречит ему по существу: героиня жива, но победа над ней всё-таки состоялась. Борьба между чудовищем и святой, о которой говорит Марек, в психоаналитическом аспекте означает борьбу зарождающейся самости с эго. Эго и самость соотносятся с архетипами трикстера и демиурга соответственно. Тот факт, что герой'-трикстер не уничтожен, важен для автора: эго - источник самости, трикстер - потенция возрождения.

В третьем параграфе «Трансформация чеховского мифа в рассказе Л. Улицкой «Большая дама с маленькой собачкой»» рассказ Л. Улицкой сопоставляется с чеховским претекстом. Оба литературных сюжета подсвечены мифологическими образами Артемиды, Гекаты и их спутников - собак. В этих образах усматривается оппозиция природного и культурного, что и составляет основу авторского мифа Л. Улицкой. В тексте рассказа происходит трансформация чеховского мифа. Во-первых, героиня распадается на два образа: Татьяна Сергеевна и Веточка. Во-вторых, Веточка в большей степени соотносима с Анной Сергеевной, а Татьяна Сергеевна - с Гуровым, который ещё не полюбил. Смерть Татьяны Сергеевны в финале - это результат утраты природного и гипертрофии культурного, которое перерождается из искусного в искусственное. Иной путь проходит Веточка. Роли близнецов-соперников оборачиваются: красивая, деятельная Татьяна Сергеевна становится трикстером, подражателем чужой жизни, а тихая, незаметная Веточка -культурным героем, творцом. Писатель возвращается не только к чеховскому слиянию бытового и бытийного, природного и культурного, телесного и духовного, но в финале рассказа создаёт свою мифологему «женщина без собаки», которая предполагает их принципиальное, первоначальное единство.

Путь автора, который исследователь проходит вслед за ним, напоминает путь мифологизатора, описанный Р. Бартом в книге «Мифологии». В качестве поля для создания своего мифа берётся литературный миф - А. С. Пушкина, А.

21

П. Чехова (означающее - в терминологии Барта). Затем в литературном мифе акцентируются знаки первого претекста, который был, в свою очередь, базой для литературного мифа. Углубляясь из поля формы в поле смысла, Л. Улицкая создает новое значение - свой авторский миф. Таким образом, роль автора в этой ситуации совпадает с ролью мифолога-дешифратора, что вполне созвучно авторскому самоопределению - переводчик. Любопытно, что эти манипуляции с мифом Р. Барт сравнивает с похищением и возвращением значений, что вновь актуализирует архетип трикстера.

В заключении подводятся итоги исследования, намечаются пути дальнейшей разработки темы в русле мифопоэтического подхода и проблемы автора.

Истинная сущность Л. Улицкой соотносима с архетипом автора-демиурга. Обращение к художественным текстам классиков или архаическим мифам вызвано отнюдь не желанием поиграть, спародировать. Цель, как уже отмечалось, прокомментировать, перевести. Спор, который, казалось бы, возникает у автора с классическими сюжетами, по сути, формальный. Для автора-трикстера ориентация на чужой текст - необходимость, потому что его сущность «аморфная», «неопределённая», он ещё не нашёл себя; его мировоззрение становящееся, в то время как для Л. Улицкой это не бессознательный поиск себя, а осознанный приём самовыражения. Знание собственной «правды» о мире и уверенность в ней вносят интонацию учителъности и дидактики, что реализуется в тяготении к притчеобразности, аллегориям, сказкам и сказочным сюжетам, космогоническим и библейским мифам.

В то же время автор-демиург надевает маску трикстера, что находит

своё выражение в умалении собственной значимости в литературе. Близнечный

миф, явленный в автопародии, обращение к «чужому» слову, интерес к

архетипу трикстера, черты автобиографичности в героях-трикстерах - всё это

22

позволяет говорить о том, что архетип трикстера является частью авторской стратегии. Маска в этом случае - это попытка соединить писателя самодостаточного и знающего с писателем неуверенным и ищущим, тем самым нейтрализовав ещё одну фундаментальную оппозицию. Авторская маска - это частный случай реализации инволюционного принципа поэтики Л. Улицкой. Вместе с тем, актуализация космогонического мифа - следствие действия эволюционного принципа поэтики. На сосуществовании инволюционных и эволюционных процессов рождается неомифологизм прозы Л. Улицкой.

Основное содержание диссертации отражено в следующих публикациях: Статьи в реферируемых изданиях ВАК РФ:

1. Побивайло, О. В. Близнечный миф в рассказе Л. Улицкой «Второе лицо» [Текст] / О. В. Побивайло // Филология и человек. - Барнаул: Издательство Алтайского университета, 2008. - № 2. - С. 115-119.

Прочие печатные работы:

2. Побивайло, О. В. Мифологическая космогония в рассказах Л. Улицкой [Текст] / О. В. Побивайло // Наука и образование: проблемы и перспективы. Материалы региональной научно-практической конференции аспирантов, студентов и учащихся' / Составители: У. М. Трофимова, Е. В. Базаркина, Л. Н. Кузнецова. — Бийск, 2001. - С. 217-218.

3. Побивайло, О. В. Опыт мифопоэтического прочтения повести Л. Улицкой «Медея и её дети» [Текст] / О. В. Побивайло // Культура и текст - 2005: сборник научных трудов международной конференции: В 3 т. / под ред. Г. П. Козубовской. Т. 1. - СПб.; Самара; Барнаул: Изд-во Барн. гос. пед. ун-та, 2005.-С. 103-110.

4. Побивайло, О. В. Ритуал посвящения в прозе Л. Улицкой [Текст] / О. В. Побивайло // Молодёжь - Барнаулу - 2005: сборник трудов городской научно-практической конференции молодых учёных; Барнаул: Изд-во БГПУ, 2006. - С. 84-85.

5. Побивайло, О; В. «Авраамовы» дети Людмилы Улицкой [Текст] / О. В. Побивайло // Художественная литература и религиозные формы сознания: материалы Международной научной Интернет-конференции / Астраханский государственный университет; сост.: Г. Г. Исаев, С. Ю. Мотыгин. - Астрахань: Издательский дом «Астраханский университет», 2006. - С. 248-252.

6. Побивайло, О. В. Бунинский миф о любви в романе Л. Улицкой «Искренне ваш Шурик» [Текст] / О. В. Побивайло // Художественный текст:, варианты интерпретации: Труды XI Всероссийской научно-практической конференции: В 2 частях. - Часть 2. - Бийск: БПГУ им. В. М. Шукшина, 2006. - С. 95-100.

7. Побивайло, О. В. Опыт психоаналитического прочтения рассказа Л. Улицкой «Пиковая дама» [Текст] / О. В. Побивайло // Молодёжь -Барнаулу - 2006: сборник трудов городской научно-практической конференции молодых учёных; Барнаул: Изд-во БГПУ, 2007. - С. 98-99.

8. Побивайло, О. В. Комплекс Иокасты в рассказе Л. Улицкой «Пиковая дама» [Текст] / О. В. Побивайло // Наука. Технологии. Инновации / Материалы всероссийской научной конференции молодых учёных в 7-ми частях. Новосибирск: Изд-во НГТУ, 2006. - Часть 7. - С. 177-179.

9. Побивайло, О. Б. Миф - сказка - притча: вещный мир в сборнике рассказов Людмилы Улицкой «Детство сорок девять» [Текст] / О. В. Побивайло // Детский текст. Детская литература. Детское чтение: материалы международной научно-практической конференции «Воспитание читателя: теоретический и методологический аспекты». Барнаул, 14-16 марта 2007 г. - Барнаул: БГПУ, 2007. - Часть 1. - С. 307313.

Ю.Побивайло, О. В. Рассказы о дамах с собачками: Л. Е. Улицкая -А. П. Чехов [Текст] / О. В. Побивайло // Художественный текст: варианты интерпретации: Труды ХП Всероссийской научно-практической конференции: В 2 частях. - Ч. 2. - Бийск: БПГУ им. В. М. Шукшина, 2007.-С. 194-197.

11.Побивайло, О. В. Мотив тела в сборнике рассказов Л. Улицкой «Люди нашего царя» [Текст] / О. В. Побивайло // Культура и текст: культурный смысл и коммуникативные стратегии: сборник научных статей / под ред. Г. П. Козубовской. - Барнаул:.БГПУ, 2008. - С. 213-220.

Подписано в печать ■

Объем ^"/уч.-изд. л. Формат 60x84/16. Бумага офсетная. Гарнитура Тайме Ньга Роман. Тираж /ййю. Заказ № п9, Отпечатано в редакционно-издательсхом отделе БГПУ, 656031, Барнаул, ул. Молодёжная, 55, т.38-88-46; 38-88-47

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Побивайло, Оксана Викторовна

Введение.

Глава 1. Космогонический миф в прозе Л. Улицкой.

1.1. Функция семейного мифа в произведениях Л. Улицкой.

1.2. Вещный мир прозы Л. Улицкой в контексте концепции «хаосмоса».

1.3. Неототемизм как способ типологизации героев.

1.4. Моделирование хронотопа как механизм инволюционной стратегии автора.

1.5. Роль ритуала в индивидуальной мифологии Л. Улицкой.

1.5.1. Сюжет инициации в авторской космогонии.

1.5.2. Авторский миф о напрасной жертве.

1.5.3. Мотив поминовения в контексте мифа о воскрешении.

Глава 2. Близнечный миф в прозе Л. Улицкой.

2.1. Типология героев-близнецов.

2.1.1. Миф о близнецах-союзниках.

2.1.2. Миф о близнецах-соперниках.

2.2. Близнечный миф как механизм текстопорождения.

Глава 3. Индивидуальная мифология Л. Улицкой.

3.1. Миф об Амуре и Психее в контексте архаической мифологии и классической литературы.

3.2. Л. Улицкая в диалоге с А. С. Пушкиным: миф о пиковой даме.

3.3. Трансформация чеховского мифа в рассказе Л. Улицкой «Большая дама с маленькой собачкой».

Введение диссертации2009 год, автореферат по филологии, Побивайло, Оксана Викторовна

Имя Людмилы Улицкой стало широко известно отечественному читателю в начале 90-х годов прошлого века благодаря публикации в журнале «Новый мир» повести «Сонечка» (1992). К этому времени Л. Улицкой исполнилось уже сорок девять лет. Уникально появление писательницы не только по причине зрелого возраста, но и потому, что за плечами были опыт профессиональной деятельности в области генетики, должность завлита в еврейском театре, сценарии к двум фильмам -«Сестрички Либерти», «Женщина для всех». Самые ранние литературные работы — стихотворения, вошедшие частично в роман «Медея и её дети», сказки, сочинённые для своих детей и вышедшие в свет только в 2007 году. В восьмидесятые годы Улицкая занималась литературной работой самого разного рода, начиная от детских пьес, инсценировок для детского театра, для радио, писала для кукольного театра, очерки, в Министерстве культуры рецензировала пьесы. Переводила также стихи по подстрочникам. Прорывом стал 1994 год, когда впервые был опубликован сборник рассказов Людмилы Улицкой «Бедные родственники», причём ранее он вышел в свет во французском издательстве «Галлимар» и только затем в России. Тот факт, что творчеством неизвестного русского писателя, ранее не издававшегося, заинтересовалось престижное французское издательство, по словам самой Улицкой, чрезвычайно странен: «Я же занималась тем, что называется «тихой литературой»: ни острой проблематики, ни диссидентства. Не могу сказать, что мной очень интересовались» [Улицкая 2003]. Спустя шестнадцать лет Людмила Улицкая - автор пятнадцати книг, среди которых четыре романа: «Медея и её дети» (1996), «Казус Кукоцкого» (2000), «Искренне ваш Шурик» (2004), «Даниэль Штайн, переводчик» (2006); три повести: «Сонечка» (1992), «Весёлые похороны» (1999), «Сквозная линия» (2002); сборники рассказов «Сто пуговиц», «Бедные родственники» (1994), «Второе лицо» (2002), «Цю-юрихь» (2002), «Бедные, злые любимые» (2002),

Первые и последние» (2003), «Детство сорок девять» (2003), «Люди нашего царя» (2005); сборник сказок «Истории про зверей и людей» (2007); сборник пьес «Русское варенье» (2008). Людмила Улицкая получила ряд престижных литературных премий, в том числе зарубежных: премия «Медичи» 1994 года за повесть «Сонечка», 1997 год - международная премия «Москва — Пенне», 1999 год — итальянская премия «Джузеппе Ацерби» за роман «Медея и ее дети». В 2001 году Улицкая стала лауреатом премии «Смирнофф — Букер» за роман «Казус Кукоцкого». Она удостоена национальной премии «Иванушка-2004» как писательница года. В 2007 году роман «Даниэль Штайн, переводчик» был удостоен премии «Большая книга». На сегодняшний день произведения Л. Улицкой переведены более чем на двадцать языков. Подобная популярность и плодовитость писателя, столь скоро снискавшего себе славу, не может оставить равнодушными современных отечественных и зарубежных критиков. Сама Улицкая достаточно скромно оценивает то, что она пишет: «Тот успех, что я имею сейчас, очень сильно превышает мои ожидания» [Улицкая 2003]. «Я вообще-то не ощущаю себя писателем, я, скорее, ощущаю себя небольшой собакой, которая вышла вечерком погулять в подворотню по своим делам» [Улицкая 2005].

Главные вопросы, выносимые на обсуждение, - качество прозы Л.Улицкой и определение стиля писателя. Оценки звучат до сих пор противоречивые: «женская проза» (Т. Казарина), «дамская литература», «средняя проза», «примитивизм наивного искусства» (О. Рыжова), постмодернизм (О. Дарк, Т. Казарина), мейнстрим (Д. Шаманский, Л.Данилкин), между мейнстримом и высоким стилем (А. Чанцев), беллетристика (О. Крижовецкая), реализм (Н. Л. Лейдерман, М. Н. Липовецкий), неосентиментализм (В. Юзбашев, М. Золотоносов, Н. Л. Лейдерман, М. Н. Липовецкий).

Попытка определения творчества Л. Улицкой как «женской прозы» была предпринята рядом критиков, в частности Т. Казариной [Казарина 5

1996], О. Рыжовой [Рыжова 2004], при оценке первого сборника рассказов «Бедные родственники». И на сегодняшний день тендерный аспект исследования остаётся актуальным по отношению к прозе Л. Улицкой. В частности диссертация Г. Пушкарь посвящена типологии женской прозы. В ряду исследуемых авторов оказались Т. Толстая, Л. Петрушевская, Л. Улицкая [Пушкарь 2007]. Несомненно, творчество Л. Улицкой невозможно вместить в рамки этого феномена современной литературы, хотя сама писательница признает существование двух полярных миров — мужского и женского: «Да, да, сто раз да. Искусство делится на мужское и женское. Мир мужчин и женщин — разные миры. Местами пересекающиеся, но не полностью. В женском мире большее значение приобретают вопросы, связанные с любовью, с семьёй, с детьми. Для женщины менее важны мужские проблемы борьбы за место под солнцем, карьерные проблемы, иерархические» [Улицкая 20006, с. 223].

В ранних же произведениях - сборнике рассказов «Бедные родственники» и повести «Сонечка» — некоторые критики пытались усмотреть постмодернистскую игру. В частности, О. Дарк, рассматривая повесть «Сонечка», отзывается о ней как о «чистом кристалле постмодернизма». Дарк описывает ее художественный мир как «заповедник принципиальной инфантильности», «царство эльфов. играющих, порхающих, вечно юных, с прозрачными, то есть незаполненными телами». По мнению критика, здесь все, в том числе эротические отношения, «самая грубая из возможных реальностей» — сводится «к условности — понарошку» [Дарк 1994, с. 15]. Т. Казарина находит подобную трактовку повести натянутой, однако сама не исключает тот факт, что эстетика Л.Улицкой близка постмодернизму: «Но именно это — умение говорить одновременно о жизни и о литературе с жизнью и литературой (с живым читателем и — с текстами своих «подельников» по литературному цеху) — делает ее героиней уже другой, постмодернистской формации. Людмила Улицкая свободно «цитирует» своих предшественниц, например, Петрушевскую или Татьяну Толстую, предлагая свои версии развития их сюжетов, свое понимание судеб чужих персонажей. Здесь переклички — не заимствования и не повторение кем-то пройденного, а остроумные вариации на заданные темы» [Казарина 1996]. Взгляд на прозу JI. Улицкой как на постмодернистский феномен по-прежнему имеет место. В частности, об этом пишет Н. А. Егорова: «Творчество JI. Улицкой представляет собой целостную систему, которая выстраивается на стыке реализма и постмодернизма. В ее произведениях сильна классическая повествовательная традиция (традиция реализма), «вбирающая» приемы, характерные для постмодернистской эстетики (интертекстуальность, гротеск, ирония) [Егорова 2007, с.5]. Цитатность, ориентация на претекст, несомненно, характерные черты поэтики Л.Улицкой, однако, на наш взгляд, это недостаточный повод для того, чтобы вписывать её творчество в постмодернистский дискурс. При том, сосуществование таких противоречивых парадигм, как реалистическая и постмодернистская, кажется сомнительным.

В связи с появлением литературы нового уровня качества критики заговорили о мейнстриме: «В книгоиздании пришло время мейнстрима (mainstream), время литературы и книг хорошего качества, но не элитарных, время авторов, ориентированных на успех, в том числе коммерческий, но не на модность» [Ильницкий 2006]. По мнению JL Данилкина, Улицкая «никогда не была модной писательницей. <.> Людям, однако ж, нравится её уютная, швейцарская, домотканая, прижимистая, в хорошем смысле мещанская проза» [Данилкин 2002].

Природа её произведений такова, - пишет М. Золотоносов, — что всё в них постоянно колеблется между семейным (по образцу XIX века) и женским романом современной поп-культуры, в котором выражены «женские мечты» и даются перечни типовых обид и желаний. Улицкая адаптирует классическую романную форму к современным привычкам «лёгкого 7 потребления», переводит её на язык сегодняшней культуры» [Золотоносов 2004, с. 47]. Резюмирует подобную трактовку творчества Людмилы Улицкой Д. Шаманский: «Действительно, если и существует в современной русской литературе направление (или комплекс некоторых писательских установок), которое можно охарактеризовать как «мейнстрим», то Улицкая — одно из первых имён, если не первое, в ряду его приверженцев» [Шаманский 2004, с. 68].

В одном из последних диссертационных исследований, посвящённых изучению современной литературы, «Нарратология современной беллетристики» О. Крижовецкая ставит Л. Улицкую в один ряд с М. Веллером и рассматривает их произведения в качестве беллетристики, более того, в качестве явлений массовой культуры. Подобная трактовка не может не вызвать возражений по той причине, что в работе, на наш взгляд, возникает весомое противоречие. Вслед за Ю. М. Лотманом и Р. Бартом исследователь, определяя уровень «высокой» литературы, считает: ««Серьезный» современный писатель, отталкиваясь от предшествующей литературной традиции, обязан, в силу существования данной среды, создавать нечто новое (курсив наш — О.П.), противопоставленное тому, что было. Такова эстетическая суть серьезной, «высокой» литературы в ее современных модификациях» [Крижовецкая 2008, с. 12] *. Наряду с этим беллетристика определяется как «средство вписаться в существующие культурные стереотипы, «освежить» их и слегка активизировать» [Крижовецкая 2008, с. 12]. В связи с этим не может не возникнуть недоумение, когда автор исследования, обращаясь к интерпретации романа «Медея и её дети», пишет: «Взяв за основу античную мифологическую систему - «общие мифологические места» [Мелетинский 2000а, с. 24], Л. Улицкая разрушает ее образную и символическую структуру и создает новый миф и новую реальность» [Крижовецкая 2008, с. 17]. Нужно отдать Курсив здесь и далее наш. - О. П. должное, что О. Крижовецкая признаёт возможность качественной переоценки беллетристики, которая «со временем в силу постоянного читательского интереса может быть причислена к классике» [Крижовецкая 2008, с. 14]. Однако, по нашему мнению, творчество Л. Улицкой уже прошло апробацию временем и читательским интересом. Данное диссертационное исследование посвящено именно дешифровке авторского мифа, построенного на интерпретации не только архаической мифологии, но и литературной, в частности А. С. Пушкина, А. П. Чехова, в связи с этим мы не можем согласиться с исследователем в том, что проза Л. Улицкой — беллетристика.

В монографии Н. Л. Лейдермана и М. Н. Липовецкого произведения Л. Улицкой отнесены к различным направлениям современной литературы. О «Казусе Кукоцкого» они пишут как о реалистическом семейном романе (тогда реализм, наверное, фантастический), а о повестях как о женской неосентименталистской прозе. В связи с последним творчество Л. Улицкой оказывается в одном ряду с такими представителями новой сентиментальности, как Н. Коляда, М. Палей, Г. Щербакова. «То, что делает «неосентиментализм» в 80—90-е годы, - пишет Н. Лейдерман, - прямо противоположно тому, чем занимается постмодернизм. Если последний дискредитирует не только фантомы культуры, он превращает в «симулякры» даже объективную реальность, которая преломлена в культурном опыте, то «новый сентиментализм» уже обращается к романтическому мифу как к онтологической реальности. В произведениях «нового сентиментализма» актуализируется память культурных архетипов, наполненных высоким духовным смыслом: образы пушкинской сказки и андерсеновской «Снежной королевы» у Коляды («Сказка о мертвой царевне», «Ключи от Лёрраха»), мотив Медеи у Л. Улицкой («Медея и ее дети»), параллель с феллиниевской Кабирией у М. Палей («Кабирия с Обводного канала»), травестирование сюжета о благородном рыцаре - верном слуге своей Дамы в повести Г.

Щербаковой «У ног лежачих женщин», но эти архетипы не канонизированы, они сдвинуты из своих семантических гнезд, а главное - в отличие от прежнего неосентиментализма они не находятся в непримиримом антагонизме с окружающей их «чернухой». Отношения тут сложнее — и отталкивание, и нахождение черт сходства, и озарение прорывом из «чернушного дна» к свету, излучаемому архетипическим образом» [Лейдерман, Липовецкий 2003, с. 566].

По мнению исследователей, неосентиментальной прозе присущи «слёзность», обращённость к телу и мифопоэтичность. Причём, обращается писатель-неосентименталист к архаической и литературной мифологии не столько для актуализации прежних смыслов, сколько для интерпретации архетипов и создания собственной мифологии.

О неосентиментализме («метафизическом сентиментализме») прозы Л. Улицкой заговорил ещё ранее критик Михаил Золотоносов, анализируя повесть «Сонечка». По его мнению, возникновение новой сентиментальности стало необходимостью нового времени и нового человека, уставшего от мрака и агрессии реализма (натурализма) и возжелавшего иллюзорного, сказочного счастья [Золотоносов 1993, с. 5]. Однако позже, давая оценку роману «Искренне Ваш Шурик», критик назвал новую стилистику антисентиментальной: «Улицкая умышленно издевается над собственным ранним сентиментализмом, имеющим корни в XIX веке» [Золотоносов 2004, с. 47]. Вслед за ним Галина Юзефович развивает ту же мысль, развенчивая прежнюю сентиментальность Л. Улицкой: «. рыхловатая чувствительность сменилась едва ли не болезненной жесткостью, а сегодняшняя Улицкая — зверь куда более серьезной, чтобы не сказать страшной, породы» [Юзефович 2004]. А. Чанцев, полемизируя с подобной оценкой, вовсе не считает, что стилистка нового романа принципиально отличается от ранних произведений: «Лично мне представляется несколько спорным, что весь пафос повести «Медея и ее дети» и романа «Казус Кукоцкого» сводился

10 лишь к «рыхловатой чувствительности», а «Искренне Ваш Шурик» — настолько «жестокий» и отличающийся от предыдущих книг Улицкой роман, однако, боюсь, спор об этом может завести в темный лес субъективных оценок и персональных предпочтений» [Чанцев 2005]. То нагнетание натурализма и безысходности, которое ощущается в романе, пожалуй, можно трактовать вслед за Н. Л. Лейдерманом не как уход от нового сентиментализма, а как попытку поиска света среди «чернухи».

Михаил Эпштейн, теоретик новой сентиментальности, не причисляет Л. Улицкую к писателям этого направления. Его неосентиментализм, «новая искренность», берёт исток в концептуализме, а не в натурализме, как полагает Н. Л. Лейдерман, и потому представители новой сентиментальности для него - это Венедикт Ерофеев, Тимур Кибиров. Однако мы полагаем, что некоторые принципы «новой искренности» по Эпштейну, в частности, «мерцающая эстетика», присущи поэтике Л. Улицкой. «Подобно мерцающей серьёзности-иронии у Ерофеева («противоирония»), она («мерцающая эстетика» - О. П.) выводит нас на уровень транс-лиризма, который одинаково чужд и модернистской и постмодернистской эстетике. Это «постпостмодернистская, неосентиментальная эстетика определяется не искренностью автора и не цитатностью стиля, но именно взаимодействием того и другого, с ускользающей гранью их различия, так что и вполне искреннее высказывание воспринимается как тонкая цитатная подделка, а расхожая цитата звучит как пронзительное лирическое признание» [Эпштейн 2005, с. 438]. Цитатность прозы Л. Улицкой откровенна, что очевидно и в заглавиях: «Медея и её дети», «Пиковая дама», «Большая дама с маленькой собачкой», «Старший сын», «Москва — Подрезково», «Финист Ясный Сокол» и т. д. Говоря о вечном и прекрасном, писательница не боится показаться пафосной, банальной именно потому, что делает это через «чужое слово» или как бы через «чужое слово», словно прикрываясь маской «второго лица» (название одного из рассказов Л. Улицкой). От страха пред банальностью заклинал Т. Кибиров: «Не избегайте банальности, не сражайтесь с ней напрямую (результат всегда будет трагикомический). Наступайте на неё с тыла; ведите подкоп с той стороны, где язык, сознание и жизнь долгое время, как считалось, находились в полном подчинении у банальности, где нападение на неё меньше всего ожидается.<.> В этом, как мне кажется, состоит цель и долг современной поэзии» [цит. по: Эпштейн 2005, с. 440].

В последние несколько лет интерес к творчеству JI. Улицкой в отечественной критике возрос, однако аналитических работ появилось немного. JI. Бахнов по поводу повести «Медея и её дети» пишет: «Твёрдо и ничуть не смущаясь, Улицкая ставит в центр повествования положительный образ» [Бахнов 1996, с. 178]. Идея «положительного» героя проходит через все рецензии. Критики усматривают глубокую интертекстуальность и мифологичность её произведений. А. Кузичева сопоставляет «Сонечку» с пре-текстами: Чеховым, Достоевским, Трифоновым. Т. А. Ровенская исследует параллели в романе JL Улицкой «Медея и её дети» и повести JI. Петрушевской «Маленькая Грозная». И. Савкина анализирует жанровые особенности семейных хроник В. Аксёнова и JI. Улицкой. Помимо этого, характерными чертами поэтики называют «сказочность», цикличность, реалистичность. Наряду с этим звучат крайне негативные отзывы (О. Славникова, И. Кириллов, Г. Ермошина, М. Галина). Улицкую упрекают в отсутствии глубины, расписанности сюжетных ходов, искусственности, happy end-e.

В аналитических работах, прежде всего, исследуется мифологизм произведений писательницы. Уже в первых рецензиях были выделены центральные темы и принципы поэтики JT. Улицкой. Т. Казарина пишет о главном образе сборника «Бедные родственники» - «теле рода», черпающем силы в «волшебном источнике» витальности, знаниями о котором обладает только род. Тема семьи подсвечена сказочно-мифологическим подтекстом: например, «костеногая» Генеле, напоминающая Бабу-Ягу, «охраняющая

12 вроде бы общественный порядок: чтоб спички в урну бросали, систематически навещали родню, в том числе племянника-дурачка (!), — а на деле стерегущая миропорядок: чтобы правильно жили и умирали (Баба-Яга в сказке тоже ведь, знаем благодаря В. Я. Проппу, оберегает границы, в которые заключены жизнь и смерть)» [Казарина 1996]. Актуализируется не только сказочно-мифологический, но и библейский контекст, так как общими, по мнению Т. Казариной, для них являются вечные, бытийные, ценности. Ритуальность, театральность, импровизация названы главными принципами прозы Л. Улицкой.

М. А. Болотова свою работу «Рождение лирики из духа пародии. Л. Улицкая «Весёлые похороны» У8 «Медея и её дети», «Сонечка» & «Казус Кукоцкого»» посвящает нескольким проблемам: мифопоэтика, мотивика и композиция, типология женских образов, автопародия. «Любимая структура Л. Улицкой, - пишет М. А. Бологова, — кольцевая, закольцовывается всё, что можно и на всех уровнях - композиции, мотивики, читательского восприятия» [Бологова 2002, с. 136]. Мотив кольца - сюжетный узел историй двух поколений в романе «Медея и её дети»: «Кольцо теряется и находится на месте зачатия Ники, в момент его нахождения является герой-любовник, ставший причиной смерти Маши» [Бологова 2002, с. 141]. Сюжет развивается, следуя логике мифа «о потерянном кольце»: чтобы вернуть кольцо, нужно откупиться от нечистой силы чьей-то жизнью. Кольцо связано с судьбой Медеи и её домом, который подобен центру земли.

В основе повести «Весёлые похороны» лежат пародийно обыгранные библейские мифы: миф об Аврааме, отце множества народов, и миф о Рахили. Однако пародированию в прозе Л. Улицкой, по мнению Бологовой, подвержена не только мифология, но и сами произведения писательницы. Таким образом, исследователь выстраивает автопародийный диптих «Медея и её дети» / «Весёлые похороны» и «Казус Кукоцкого» / «Сонечка». Пародируются, прежде всего, женские персонажи, типологию которых предлагает Болотова, следуя триадам, уже существующим в русской литературе: «. первая — от Бога, вторая - от людей, третья - от дьявола («Жизнеописание М. Булгакова»), или жена-мать, жена-сестра, жена-дочь (В. Новиков «Сентиментальный дискурс. Роман с языком»// Звезда. - 2000. - №78), или жена венчанная — своего круга, истинная возлюбленная — «беззаконная комета», жена невенчанная - «из простых» (Б. Пастернак «Доктор Живаго»). Роман Л. Улицкой напрямую соотнесён со стихотворением В. Брюсова о трёх женских типах: «Три женщины - белая, чёрная, алая. » (1912)» [Болотова 2002, с. 139]. Таким образом, «алые» -Валентина, Ника, Сандра; «чёрные» — Ирина, Маша, Медея; «белые» — Нина, Нора, Яся.

Алые» Ника и Сандра («Медея и её дети») - весёлые, своенравные, легкомысленные и лёгкие, очень живые; образ этого типа построен по модели западной куртизанки, то есть блестящей, великолепной женщины, дом которой притягивал знаменитостей, «любовь была искусством и соединялась с искусством и интеллектуальными беседами, а жизнь проходила очень бурно» [Бологова 2002, с 143]. Пародией на эту западность стала Валентина («Весёлые похороны») — подчёркнутая «русскость». Одновременно образ русской Валентины — это ещё и пародия на стереотип «русской женщины» в русской литературе. Вопреки типичной судьбе русской женщины — увянуть, погибнуть, прожить тусклую жизнь -Валентина на западе устраивает свою жизнь достаточно благополучно. «Белые» - слабые, несчастные, ищущие мужской защиты. «Белая» безумная Нина («Весёлые похороны») - пародия на праведницу Медею. По тонкому замечанию М. А. Болотовой: «В сюжетной традиции пародией волшебницы Медеи становится безумная Офелия» [Бологова 2002, с. 147]. Подобно Медее, Нина тоже собирательница, но по американскому типу - пасьянсов и паззлов. Судьбы «чёрных» Ирины («Весёлые похороны») и Маши («Медея и её дети») восходят к общему мифу об Икаре: в случае с Ириной в модификации «акробат», с Машей — «ангел».

С. Тимина в статье «Ритмы вечности» обращается к анализу мифопоэтической картины мира в романе «Медея и её дети». Выделяя центральные бинарные оппозиции, исследователь пишет о соседстве быта и вечности, простоты и величия, гармонии и дисгармонии, космоса и хаоса. В качестве характерных черт романа-мифа отмечены цикличность времени, центростремительные силы пространства. Герои «наделены античным культом свободы страстей, жизнелюбия, искусством общения с противоположным полом» [Тимина 2003, с. 548]. Главный пафос романа, по мнению Тиминой, заключается в стремлении к гармонии, в противостоянии «суетности, жестокости, неверию, всем видам дисгармонии и агрессивности жизни» [Тимина 2003, с. 512]. Исследователь пишет о новом авторском мифе, созданном в романе: несмотря на столь различные образы главных героинь в античных трагедиях Сенеки, Еврипида и романе JI. Улицкой, произведения объединяет ключевой мотив измены. Однако, пересекаясь в этом, во всём остальном они зеркально противоположны: Медея JI. Улицкой не мстит, не убивает детей, а, напротив, прощает мужа и собирает вокруг себя всех детей своего рода.

Н. JI. Лейдерман и М. Н. Липовецкий пишут о романе «Казус Кукоцкого» как о семейном романе, в жанре которого «Л. Улицкой удалось органично совместить традиционную канву семейного романа, с взаимоотношениями поколений, любовными драмами и трагедиями, и оптику, выработанную в рамках женской прозы с её физиологической экспрессией, когда женское тело становится универсальной философской метафорой» [Лейдерман, Липовецкий 2003, с. 530]. Главная оппозиция романа - дух и тело, по мнению исследователей, нейтрализуется, превращая историю рода Кукоцких в историю борьбы за рождение человека и за спасение женщины. С мотивом тела сплетается мотив судьбы, слепой и

15 хаотичной, противостоять которой может только жизнетворчество рода (семьи), переживающего её натиск.

Итак, в литературоведении на данный момент исследуются различные аспекты поэтики Л. Улицкой: интертекстуальность, автопародия, особенности моделирования хронотопа, образная система романов, стилистические метаморфозы, мотивика, мифопоэтика. Последнее, по нашему мнению, заслуживает более пристального изучения.

Актуальность диссертационного исследования обусловлена недостаточной изученностью творчества Л. Улицкой при высоком уровне его востребованности современным читателем, издателем и критиком. Реактуализация мифа в современной культуре открывает широкие перспективы исследования текстов Л. Улицкой с точки зрения их глубинной связи с архетипами. Мифопоэтический подход даёт возможность исследовать специфику авторского неомифологизма, механизмы текстопорождения и позволяет уточнить место прозы Л. Улицкой в литературно-культурном контексте нашей эпохи.

Цель диссертации — выявление специфики и особенностей моделирования авторской мифологии Л. Улицкой.

Поставленная цель предполагает решить следующие задачи:

- рассмотреть способы моделирования космогонического мифа Л. Улицкой;

- определить своеобразие архетипов демиурга и трикстера в анализируемых текстах, а также характерные черты образа автора-демиурга в маске трикстера;

- раскрыть на различных уровнях текста функциональную значимость близнечного мифа;

- проанализировать трансформацию мифологем русской классической литературы в произведениях Л. Улицкой.

Объект исследования — проза Л. Улицкой.

Предмет - мифопоэтика прозы Л. Улицкой.

Гипотезу диссертационного исследования можно определить следующим образом: неомифологизм Л. Улицкой базируется на космогоническом, близнечном мифах, а также на классических литературных мифах XIX века; мифологизируется образ автора, роль которого может быть соотнесена с демиургом в маске трикстера.

Теоретико-методологическую основу исследования составили труды литературоведов и философов, работавших в русле мифологического подхода («Аспекты мифа» М. Элиаде, «Первобытное мышление» Л. Леви-Брюля, «Структурная антропология» К. Леви-Строса, «Поэтика мифа» Е. М. Мелетинского, «Миф. Ритуал. Символ. Образ» В. Н. Топорова, «Философия. Мифология. Культура» А. Ф. Лосева, «Поэтика сюжета и жанра» О. М. Фрейденберг, «Исторические корни волшебной сказки» В. Я. Проппа, «Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса» М. М. Бахтина, «Космогония и ритуал» М. Евзлина).

Цели и задачи исследования продиктовали также необходимость использования ряда других подходов и методов: структурно-семиотического метода (Ю. М. Лотман, Вяч. Вс. Иванов, Б. А. Успенский), постструктуралистского (Р. Барт, А. К. Жолковский, Б. М. Гаспаров), аналитической психологии (К.-Г. Юнг, М. Франц, Дж. Л. Хендерсон).

В XX веке исследование мифа пережило бум: миф становится одним из центральных понятий в социологии и теории культуры. Вследствие этого зарождается идея тотальности мифа, обнаруживающего себя в различных сферах культуры XX века: политике, искусстве, науке, средствах массовой информации. Одних подходов к изучению мифопоэтического сознания возникло более десяти. Огромная заслуга в изучении мифа принадлежит русским фольклористам, литературоведам и философам: В. Я. Проппу, О. М. Фрейденберг, М. М. Бахтину, А. Ф. Лосеву. Несмотря на широкий спектр подходов в исследовании мифа, наметился ряд общих тенденций: сместились акценты в изучении от повествования к мышлению, от фантастики к действительности, от аллегории к символу.

На современном этапе развития науки миф по-прежнему остаётся актуальным понятием, более того, ему приписывается одна из главных ролей в развитии человеческого мышления на протяжении последних двух веков. В частности, об этом пишет В. Руднев в «Энциклопедическом словаре культуры XX века». Руднев, определяя этот тип мышления как неомифологический, считает, что возник он как реакция на позитивистское сознание XIX века. Неомифологизм проявляется как в научном дискурсе, так и в художественном. Начиная с расцвета модернизма в литературе, любой художественный текст, так или иначе, строится на использовании мифа. Актуализируются мифологические сюжеты, мифологемы, архетипы; текст структурно начинает уподобляться мифу. Более того, в роли мифа начинает выступать не только мифология в узком смысле, но и бытовая мифология, историко-культурная реальность, художественный текст прошлого. Определяя сущность мифа, Руднев опирается на достаточно противоречивые по отношению друг к другу исследования К. Леви-Строса, Л. Леви-Брюля, К.-Г. Юнга, М. Элиаде, А. Ф. Лосева. Прежде всего, исследователь отвергает понимание мифа как рассказа, древнего предания. Такое представление о мифе суть постмифологическое. По мнению Руднева, мифологическое сознание, не знающее таких оппозиций как реальность и вымысел, правда и ложь, не может создать рассказ. Это сознание галлюцинаторное, маргинальное по отношению к яви и сну. В мифологическом сознании невозможна речь и логика в нашем понимании этих явлений. Сознанию, которое не разделяем субъект, объект, предикат, нужен особый язык. Рассказ может быть создан историческим сознанием, демифологизированным. Руднев склонен считать, что миф - «это особое состояние сознания, исторически и культурно обусловленное» [Руднев 20006, с. 242]. Это сознание характеризуется особым временем и особым пространством. Мифологическое время циклично, пространство - это пространство аграрного ритуала, где всё взаимосвязано. В отношении к личности нарушается фундаментальный закон тождества (а = а), личность считается частью коллектива, отождествляется с ним. Таким образом, характерными чертами структуры мифа Руднев считает партиципацию (вслед за Леви-Брюлем), оборотничество (вслед за Лосевым), бриколаэю (вслед за Леви-Стросом). Руднев развивает леви-стросовскую идею медиации бинарных оппозиций, считая, что мифологическое сознание является нейтрализатором между всеми фундаментальными культурными бинарными оппозициями. Именно это определение стало для нас рабочим в исследовании. Необходимо подробнее осветить его составляющие.

Люсьен Леви-Брюль одним из первых занялся изучением специфики мифологического мышления. Во главу угла своей теории Леви-Брюль ставит прелогизм. Из этого вытекает ряд характеристик, присущих такому типу мышления. Прежде всего, оно подчинено закону партиципации — сопричастности всего всему: обитатели сопричастны пространству, объекты - субъектам; свойства неотделимы от предметов. Мир воспринимается целостным, а в природе царит некое мистическое всеединство. Понятие сопричастности является для нас одним из ключевых в понимании мифопоэтики Л. Улицкой.

Одна из самых значительных теорий мифа XX века была выдвинута французским этнологом-структуралистом Клодом Леви-Стросом. Изучению первобытной логики учёный посвятил ряд монографий, начиная с «Мышления дикарей» (1962 г.) и заканчивая четырёхтомным собранием

19

Мифологичных» (1964-1971 гг.). Исследователь выстраивает тернарную систему «музыка - миф — язык», в которой склонен сближать первые два компонента. И музыка, и миф кажутся ему «непереводимыми»; и в том, и в другом он видит адекватное отображение бессознательных структур. Мифология для Леви-Строса - это поле бессознательных логических операций, логический инструмент разрешения противоречий. Одновременно с бинарными оппозициями Леви-Строс находит в мифе логический инструмент разрушения противоречий посредством медиации, посредничества, ускользания, подмены жесткой оппозиции более мягкой, узкой. Подобное логическое свойство мифа напоминает другой термин, вводимый Леви-Стросом для обозначения всеобщей оборачиваемости, интеллектуальный бриколаж (bricolage). Подобное понимание мифа находит своё отражение в прозе Л. Улицкой, в частности в музыкальном принципе построения сборника рассказов «Люди нашего царя».

Существенное влияние на методологию нашего исследования оказала концепция мифа другого структуралиста — Мирчи Элиаде. Основный вектор исследования М. Элиаде, прежде всего, функционирование мифа в ритуале. Одна из главных культурных оппозиций, положенная в основу его концепции, — это оппозиция мифологического времени первотворения и исторического времени [Элиаде 1998а]. Историческое время, в отличие от мифологического, циклического, линеарно, а носитель исторического сознания - существо трагическое и незащищённое. Элиаде враждебен идее исторического прогресса, который, в отличие от мифа, не может мотивировать страданий и спасти человека от ужаса перед историей. В мифологическом сознании Элиаде видит свойство обесценивать историческое время, бороться с ним через ритуальное обращение к ситуации первотворения. В ритуале, происходящем в особом месте, имитирующем символический центр мира, человек, повторяя архетипические действия первопредков, способен избавиться от гнёта исторического времени и возобновить мифологическое, сакральное, «чистое» время. Именно этот смысл видит Элиаде в культе умирающего и воскресающего божества и в циклических обрядах, связанных с ним.

В значительной степени понимание мифа в данном исследовании сформировалось под влиянием теории Ролана Барта. В базовом тезисе Р. Барт исходит из той же, что и К. Леви-Строс, связи мифа с языком и информацией. Однако, определяя миф как слово, как некую коммуникативную систему, а мифологию как часть семиологии, Барт максимально расширяет понятие мифа. Мифом может считаться всё, что покрывается дискурсом. По Барту, миф - это вторичная семиологическая система, метаязык; миф - «значение» в терминологии Барта - может возникнуть только на базе уже существующего смысла. Для мифа не имеет значения, что выступает для него базой, «сырьём» — слово, вещь, фотография, живопись, плакат, обряд - главное, чтобы оно предоставило своё понятие, а точнее, свою форму для нового наполнения. Прежний смысл не уничтожается, а лишь обедняется, дистанцируется, точнее, деформируется, благодаря новому значению. «Правда, в понятие влагается не столько сама реальность, сколько известное представление о ней; превращаясь из смысла в форму, образ во многом теряет содержавшиеся в нём знания, дабы наполниться теми, что содержатся в понятии» [Барт 1996, с. 244]. В свою очередь, мифические понятия нестабильны: они могут вновь деформироваться, распадаться или исчезать. Эти манипуляции с мифом Барт сравнивает с похищением и возвращением значений. Наиболее отзывчива к мифу, считает исследователь, литература. Мифология, по Барту, оказывается способом быть в согласии с миром, но не с миром истинным, а с тем, каким он «хочет себя сделать».

В советской науке исследования мифопоэтики не сложились в единую методологию, однако многие литературоведы внесли ценные и интересные идеи в эту область. В. Я. Пропп в работе «Исторические корни волшебной

21 сказки» возводит этот жанр к обряду инициации, героев сказки к участникам ритуала, при этом отмечает переосмысление, переворачивание обряда в фольклоре. О. М. Фрейденберг в работе «Поэтика сюжета и жанра» исследовала развитие и переоформление архаических мифологем. Для

Фрейденберг определяющими первобытное мировоззрение являются метафоры еды, рождения и смерти. Первобытное сознание конкретно, антиказуально, соединяет прошлое и настоящее, человека и природу, субъект и объект [Фрейденберг 1997]. Особый интерес вызывают идеи, связанные с ритуальными смехом, плачем, борьбой, диалогом, а также персонификационное оформление первобытного мировоззрения (семантика двойника). Последнее для нас чрезвычайно важно в свете поставленных задач. М. М. Бахтин в монографии «Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса» констатирует существование двух типов культур: официальной («серьёзной») и неофициальной («смеховой»)

Бахтин 1990, с. 14]. В основе такого деления лежит, по сути, близнечный миф: «серьёзная» культура соотносится с культурным героем, демиургом и традиционным мифом; «смеховая» культура - с пародийным двойникомдублёром (трикстером), десакрализованным мифом и осмеянным божеством.

Карнавальная (смеховая) культура восходит к мифу: к аграрным ритуалам, связанным с циклическими представлениями о времени, об обновлении жизни через сл1ерть, плодородие, эюертвоприношение, сексуальные акты. Вычленяя основные темы романа (тело, пищеварение, социальные взаимоотношения и т.д.), Бахтин обнаруживает их символическое единство. Мифопоэтичность

Рабле обнаруживается и в ритуальном осмеянии, увенчании и развенчании, в гротескном соединении верха и низа. Особое место в исследовании занимают наблюдения над оборачиванием последней оппозиции. Используя опыт мифологической фольклористики XIX века, «структурной антропологии» К.

Леви-Строса и структурной лингвистики, В. В. Иванов и В. Н Топоров анализируют бинарные оппозиции с целью определения набора древнейших семантических универсалий. Подробнее Топоров развивает свои идеи в

22 анализе текста Ф. М. Достоевского, обнаруживая связь с мифологическими структурами мышления. Мифопоэтический текст, по мнению Топорова, определяется рядом черт [Топоров 1995, с. 194], которые станут для нас базовыми в исследовании: структурирование бинарными оппозициями, которые склонны к нейтрализации; борющиеся герои амбивалентны; наличие сакрального центра и сакральной временной точки; пространство и время не пассивный фон, они активны и определяют сознание героя; слово сливается с мыслью и действием; наличие этимологической игры; возможность изменения границ между именем собственным и нарицательным вплоть до перехода одного в другое [Топоров 1995, с. 208].

Научная новизна исследования определяется, прежде всего, тем, что на материале прозы современного писателя реконструирована мифопоэтическая система, включающая космогонический, близнечный мифы и вторичную мифологию классической русской литературы. В рамках мифологического подхода, выбранного в качестве доминирующего в исследовании, осуществлена попытка не только проанализировать индивидуальную мифологию писателя, но и смоделированный на основе мифологических архетипов образ автора.

Теоретическая значимость. В работе уточняются понятия из области мифопоэтики (демиург, трикстер, близнечный миф, неомифологизм), что позволяет применять полученные результаты в теоретических исследованиях по проблемам мифопоэтики. Изучение поэтики современного писателя позволяет дополнить и скорректировать картину литературного процесса конца XX века.

Практическая ценность. Материалы исследования могут быть использованы в вузовской практике, в курсах по истории русской литературы XX века, в спецкурсах и спецсеминарах по новейшей литературе, а также в рамках школьного образовательного процесса.

На защиту выносятся следующие положения:

1. Космогонический и близнечный мифы составляют основу авторской мифологии в прозе Л. Улицкой.

2. Архетипы демиурга и трикстера в творчестве Л. Улицкой частично переосмыслены, их антитетичность становится относительной в силу оборачиваемости [Пашина 1999] их функций. Вследствие этого роль второго близнеца оказывается более значимой.

3. Мифотворчество Л. Улицкой базируется в том числе на рефлексии мифов классической русской литературы.

4. Образ автора вопреки традиционному биографическому мифу писателя - от подражателя к творцу - строится по обратной модели: автор-демиург надевает маску автора-трикстера.

Апробация работы. Материалы диссертации излагались на методологических семинарах, заседаниях кафедры теории и русской литературы XX века АлтГПА. Основные положения исследования были представлены на конференциях: Международной конференции «Культура и текст» (Барнаул, сентябрь 2005 г.), городской научно-практической конференции молодых учёных «Молодёжь - Барнаулу» (Барнаул, ноябрь 2005 г.), Международной научной Интернет-конференции «Художественная литература и религиозные формы сознания» (Астрахань, апрель 2006 г.), Всероссийской научно-практической конференции «Художественный текст: варианты интерпретации» (Бийск, май 2006 г.), городской научно-практической конференции молодых учёных «Молодёжь - Барнаулу» (Барнаул, ноябрь 2006 г.), Всероссийской научной конференции студентов, аспирантов и молодых учёных «Наука. Технологии. Инновации» (Новосибирск, декабрь 2006 г.), Международной научно-практической конференция «Воспитание читателя: теоретический и методологический аспекты» (Барнаул, марта 2007 г.), Всероссийской научно-практической конференции «Художественный текст: варианты интерпретации» (Бийск, май

24

2007 г.). По теме диссертации опубликовано одиннадцать работ. В том числе опубликована одна работа в издании, рекомендованном ВАК.

Структура исследования. Диссертация состоит из введения, трёх глав, заключения, библиографического списка, включающего 208 наименований. Основной текст работы составляет 148 страниц.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Мифопоэтика прозы Людмилы Улицкой"

Заключение

Сложность систематизации и осмысления творчества Людмилы Улицкой вызвана не только тем, что она ныне пишущий автор, но и тем, что, придя в литературу в 90-е годы уже зрелым человеком, она выпустила в свет те произведения, которые были созданы задолго до этого времени (70-е годы) либо создавались на протяжении десятилетий параллельно: «Медея и её дети», «Казус Кукоцкого», «Искренне ваш Шурик» (последний роман был издан позднее предыдущих, а задуман раньше). Поэтому выводы по поводу эволюции творчества, по меньшей мере, преждевременны. Однако то место, которое занимает это творчество в современном литературном процессе все же, кажется, уже определено. Вслед за М. Золотоносовым, Н. Л. Лейдерманом, М. Н. Липовецким мы склонны думать, что Л. Улицкая — создатель новой сентиментальности («метафизический сентиментализм» М. Золотоносов) в современной русской литературе, возникшей на почве соцреализма и в противовес ему.

Несмотря на то, что Людмила Улицкая в интервью активно демонстрирует равнодушие по поводу того, как её творчество оценено и какая ниша ей отведена в современной литературе, она всё же, нам кажется, думает о самоидентификации, только рефлексия по этому поводу в большей степени сосредоточена в самом творчестве. Именно этим, возможно, обусловлено обращение к мифу, в частности, к космогоническому и близнечному.

Художественная космогония Л. Улицкой смоделирована на всех уровнях. Мифология семьи выстроена и типологизирована в зависимости от главы-первопредка: глава женственный мужчина - «андроцентричный» тип семьи, женщина - «геноцетричный», мужчина и женщина -«универсальный». Глава определяет судьбу семьи, поэтому каждому типу семьи соответствует определённый сюжет. Необходимая составляющая мифопоэтики Л. Улицкой - особенный ребёнок: больной, гениальный, поздно рождённый, так называемый, «авраамов». Его появление в мир - это инициация для мира и ознаменование новой эпохи, частью которой могут стать только те, которые смогли понять этого ребёнка. Животное, уподобленное тотемному предку, — это тоже способ посвящения. Один из этапов космогонии — создание вещного мира: в мире Л. Улицкой вещь — знак, вещь - аллегория, прежде всего, самого человека. Человек - такая же часть тварного мира, создание которой ещё не завершено. Художественный мир Л. Улицкой - хаосмос, мир становящийся и несовершенный, об этом говорят мотивы одиночества, болезни, страдания, безумия, страха, «аритмии» времени, неустроенности пространства. Но по законам того же мира находится герой-демиург, который в особое, как правило праздничное, время и в особом месте, символическом центре, совершает ритуал (посвящение, жертвоприношение, поминовение, ритуальный секс, строительство и т. д.), возрождающий мир и изменяющий его.

Близнечный миф выполняет несколько функций в исследуемых произведениях. Прежде всего, структурирующую. Близнечная мифологема реализуется на различных уровнях текста: уровне персонажей (герои демиурги и трикстеры), мотивов (власть - служение, гордость - смирение, тело - душа, верность — измена, многочадность - бесплодие, смех - слёзы и т.д.), сюжетов (автопародия, рассказы-близнецы), циклов (джазовый принцип), композиции (зеркальная композиция), интертекста (обращение к классическим сюжетам литературы и мифа). В том числе философскую функцию. На внутритекстовых уровнях действует закон мифа -нейтрализации близнечной оппозиции посредством оборачивания ролей героев-демиургов и героев-трикстеров, посредством актуализации андрогинного мифа, посредством ритуалов, в частности, инициации героев в иной тип сознания - мифологический.

Автопародия и обращение к «чужому» слову выводят на другой уровень - понимания авторской стратегии. Роль автора в данном случае может быть соотнесена сразу с двумя мифологическими персонажами. Сам факт обращения к «чужому» слову актуализирует архетип трикстера — похитителя и насмешника. В качестве «похищаемого» - сюжеты русской классической литературы (А. П. Чехова, А. С. Пушкина, Ф. М. Достоевского и др.) и архаические мифы (миф о Деметре и Персефоне, об Амуре и Психее, об Эдипе, об Артемиде, близнечный миф). Однако то, как поступает автор с претекстами, раскрывает в нём другую ипостась. Называя себя в одном из интервью по отношению к классике просто комментатором, Л. Улицкая выполняет эту роль. В качестве комментатора, переводчика, интерпретатора она обращается к литературному мифу, чтобы высветить в нём архетипическую основу. Прочитав по-своему оба претекста, она подобно мифологу-дешифратору создаёт из них собственный миф, при этом нисколько не настаивая на его неоспоримости. Подобное «аккуратное» отношение к классике наводит на мысль о том, что за маской трикстера скрывается автор-демиург.

Итак, обоснуем предложенную гипотезу. В чём проявляется маска трикстера?

1. Умаление собственной значимости и роли в литературе. Подобный вывод делается на основании многих интервью Л. Улицкой. «У нас есть некая деформация представлений, связанная с нашей великой, гениальной, потрясающей литературой, и мы, живущие сто лет спустя, несколько загипнотизированы ее именем. Я не вполне уверена, что мы, сегодняшние писатели, имеем право называться ее наследниками. Когда меня сравнивают то с одним гением, то с другим, я буквально умираю от неловкости» [Улицкая 20046, с. 45]. «И Маканина, Петрушевскую, Улицкую на полном серьезе изучают те же самые люди, которые пишут книги о Толстом и Достоевском.

144

Это меня дико смущает» [Улицкая 20046, с. 45]. «В сущности, я сама из породы людей, которым совершенно случайно несказанно повезло, такая вот Золушка» [Улицкая 20046, с. 46]. «Тот успех, что я имею сейчас, очень сильно превышает мои ожидания» [Улицкая 2003]. «Я вообще-то не ощущаю себя писателем, я, скорее, ощущаю себя небольшой собакой, которая вышла вечерком погулять в подворотню по своим делам» [Улицкая 2005]. Последнее ироническое высказывание в отличие от предыдущих интеллигентных и искренних наводит на мысль, что здесь дело не просто в скромности, а в намеренном умалении собственной роли, в провокации. Таким образом, «второе лицо» — это осмысленная мистификация. Казалось бы, намеренная игра - признак именно трикстерства. Однако цель трикстера - доказать своё первородство, а не наоборот. К тому же собака, которой уподобляет себя Л. Улицкая, в её творчестве соотносима с демиургом, в отличие от кошки-трикстера. Её собаки наделены такими чертами, как самопожертвование, верность, служение, интеллигентность -чертами абсолютно не свойственными трикстеру.

2. Неуспешность и писательская посредственность, активно культивируемая многими критиками до сих пор (О. Рыжова, Д. Шаманский, Г. Юзефович, О. Славникова, И. Кириллов, Г. Ермошина, М. Галина), как ни странно, тоже работает на создание этой маски. Однако успешность автора подтверждают многочисленные отечественные и зарубежные литературные премии.

3. Близнечный миф, явленный в автопародии, обращение к «чужому» слову, интерес к архетипу трикстера, черты автобиографичности в героях-трикстерах (Маша Миллер («Медея и её дети»), Веточка («Большая дама с маленькой собачкой»)) - всё это позволяет говорить о том, что архетип трикстера является частью авторской стратегии.

Последнее, казалось бы, опровергает гипотезу об авторской маске и позволяет говорить об Л. Улицкой как об авторе-трикстере, однако докажем обратное. В чём, по нашему мнению, проявляется истинная сущность Л. Улицкой как автора-демиурга?

1. Обращение к художественным текстам классиков или архаическим мифам вызвано отнюдь не желанием поиграть, спародировать. Цель, как уже отмечалось, прокомментировать, перевести. Спор, который, казалось бы, возникает у автора с классическими сюжетами, по сути, формальный. Оставляя в живых Мур-Эдипа-графиню, она торжествует вместе с Катей, которая даёт ей пощёчину; самость должна победить эго - традиционная истина. Разлучая Машу-Психею и Бутонова-Амура, она соединяет душу и тело иначе. Идеалы автора традиционны: мера, гармония, любовь, свобода.

2. Для автора-трикстера ориентация на чужой текст - необходимость, потому что его сущность «аморфная», «неопределённая» (Т. Богумил, Д. Пашина), он ещё не нашёл себя; его мировоззрение становящееся. Тексты Л. Улицкой не всегда ориентированы на интертекст (хотя это условное утверждение для современной культуры), во всяком случае, когда она обращается к чужому тексту, это происходит сознательно и демонстративно (например, в заглавии содержится отсылка на претекст). Таким образом, для неё это не бессознательный поиск себя, а осознанный приём самовыражения.

3. Тот факт, что для Л. Улицкой ценен самостоятельный путь и она не ищет себя в другом, подтверждается её собственными словами: «Возможно, в моей жизни присутствовал один мужчина, который

146 был много старше меня, и в котором я видела учителя. Я его настолько уважала, что была готова даже поступать так, как он считал правильным. Но это было давно. Я тогда была молода, он давно умер. И вот уже лет тридцать, как я не встречаю людей, мнение которых было бы для меня ценнее, чем мое собственное. Не потому, что я более права, а потому что всем нам надо совершать, свои собственные ошибки, и часто мы нуждаемся именно в неверных, но в самостоятельных движениях» [Улицкая 2008]. По сути, та же мысль была выражена аллегорически в рассказе «Путь осла».

4. Знание собственной «правды» о мире и уверенность в ней вносят интонацию учительности и дидактики, что реализуется в тяготении к притчеобразности, аллегориям, сказкам и сказочным сюэюетсим, космогоническим и библейским мифам.

Главный вопрос, который требует ответа в финале нашего исследования: зачем автору-демиургу нужна маска трикстера? Каковы причины желать этой инволюции, противоречащей традиционному пути практически любого писателя?

Первый ответ даёт сама писательница в цитате из приведённого выше интервью. «Спасение личности, в самом общем виде, - в отказе от себя самого. Когда человек ставит интересы детей, или своей работы, или того служения, которое он сам себе выбрал, выше собственных, это очень благотворно влияет на него самого. Когда же он замыкается на собственных интересах, даже считая их духовными, высокими, он удаляется оттого, что вы называете «спасением»» [Улицкая 2008]. Кажется, речь идёт совсем: о другом: о христианском смирении, самопожертвовании, скромности. Возможно, литературное самоотречение, которого хочет автор, но по каким-то причинам не может совершить, представляется ему литературным «спасением». И эту идею можно подтвердить, вспомнив, чем привлекает Л.

147

Улицкую архетип трикстера. Выполняет роль медиатора (К. Леви-Строс), амбивалентен, связан с природой и через это с плодородием. В трикстере есть тот бесконечный источник развития, связанный с бессознательным (К.-Г. Юнг), с бездной хаоса (М. Евзлин). Маска в этом случае — это попытка соединить писателя самодостаточного и знающего с писателем неуверенным и ищущим, тем самым нейтрализовав ещё одну фундаментальную оппозицию: «Человек - целостное существо, и само намерение разделить человеческое существование на верх и низ — плод нашей кривой несовершенной цивилизации, в которой веками существовал этот водораздел» [Улицкая 2005г, с. 13]. Маска в этом случае выполняет ту же роль, которую выполняла в средневековых Сатурналиях: она была связана с радостью смен и перевоплощений, с весёлой относительностью, с отрицанием тождества и однозначности, с отрицанием совпадения с самим собой, с переходами и метаморфозами.

Инволюция, по существу, является одним из главных принципов поэтики Л. Улицкой. Действие инволюционных механизмов можно увидеть в регрессе от исторического времени в мифологическое, в движении от периферии к центру, в зооморфизации персонажей, в интересе автора к раннему христианству и архаической мифологии. Авторская маска в данном случае - это частный случай реализации инволюционных принципов поэтики. Вместе с тем, актуализация космогонического мифа - следствие действия эволюционного принципа поэтики. На сосуществовании инволюционных и эволюционных процессов рождается неомифологизм прозы Л. Улицкой.

Список научной литературыПобивайло, Оксана Викторовна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Аверинцев, С. С. К истолкованию символики мифа об Эдипе / С. С. Аверинцев // Античность и современность. — М.: Наука, 1972. С.90 — 102.

2. Акимова, И. «Даниель Штайн, переводчик» роман док Людмилы Улицкой / И. Акимова // Взгляд. - 2007. - 6 апреля. - С.8.

3. Аркадьев, М. «Пиковая дама» и миф о царе Эдипе / М. Аркадьев Электронный ресурс. // http:// cc.msnscache.com/ cache, aspx? q=4124629949762&lang=en-US&mkt=en-US&FORM=CVRE

4. Афанасьев, A. H. Древо жизни / А. Н. Астафьев. М.: Современник, 1982. -464 с.

5. Бавильский, Д. Небо в алмазах Людмилы Улицкой / Д. Бавильский Электронный ресурс. // http://www.vzglyad.ru/ columns/2005/9/20/7397.html

6. Баранова, О. Чем страшна Пиковая дама? / О. Баранова // Литература. — 2004. №4. - С.2-3.

7. Барт, Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика / Р. Барт. М.: Прогресс, 1994.-615 с.

8. Барт, Р. Мифологии / Р. Барт. М.: Изд-во имени Сабашниковых, 1996. -312 с.

9. Бахнов, Л. Genio Loci / Л. Бахнов // Дружба народов. 1996. — №8, С.178-180.

10. Бахтин, М. М. Вопросы литературы и эстетики / М. М. Бахтин. М.: Худ. лит., 1976.-502 с.

11. Бахтин, М. М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса / М. М. Бахтин. — М.: Худ. лит., 1990. 541 с.

12. Бахтин, М. М. Эпос и роман / М. М. Бахтин. Спб.: Азбука, 2000. - 304 с.

13. Беляева, И. Людмила Улицкая: «Сказка вещь серьёзная» / И. Беляева Электронный ресурс. // http:// www.rgz.ru/ arhiv/ 10.06.2004/ media/ txt4.html

14. Бердяев, Н. Метафизика пола и любви / Н. Бердяев // Русский Эрос, или Философия любви в России. -М.: Прогресс, 1991. С.232-265.

15. Берковский, Н. Л. О «Пиковой даме» / Н. Л. Берковский // Русская литература. 1987. -№1. - С.21-23.

16. Библейская энциклопедия. М.: Терра, 1991. - 902 с.

17. Богданов, К. Повседневность и мифология. Исследования по семиотике фольклорной действительности / К. Богданов. Спб.: «Искусство», 2001. -524 с.

18. Богумил, Т. А. В. Г. Шершеневич: феномен авторской субъективности / Т. А. Богумил. Барнаул: БГПУ, 2007. - 217 с.

19. Болотова, М. А. Рождение лирики из духа пародии. Л. Улицкая «Весёлые похороны» УБ «Медея и её дети», «Сонечка» & «Казус Кукоцкого» / М. А. Болотова // Пародия в русской литературе XX века. — Барнаул: Изд-во АГУ, 2002. С.135-149

20. Брагина, А. А. Как написан рассказ А.П. Чехова «Дама с собачкой» / А. А. Брагина//Филологические науки. 1991. — №1. -С.23-31.

21. Веселовский, А. Н. Историческая поэтика / А. Н. Веселовский. М.: Высшая школа, 1989. - 405 с.

22. Воронина, О. А. Оппозиция духа и материи: тендерный аспект / О. А. Воронина // Вопросы философии. 2007. — № 2. — С.56.

23. Габриэлян, Н. Ева значит «жизнь» (Проблема пространства в современной русской женской прозе) / Н. Габриэлян // Русская литература XX века в зеркале критики. - Спб., - М.: Академия, 2003. - С.385-404.

24. Гаврилов, А. Тот новый свет / А. Гаврилов // Независимая газета. 1991, -№5. - С.4

25. Гаврилов, Д. О функциональной роли трикстера. Локи и Один как эддические трикстеры / Д. Гаврилов // Вестник традиционной культуры: статьи и документы/ под ред. д. филос. Н. Наговицына А. Е. М., 2005. -Вып. 3.-С.ЗЗ-59.

26. Галина, М. Жизнь, свернувшаяся в кольцо / М. Галина // Литературная газета. 2000. - №44. - С.2.

27. Гаспаров, Б. М. Из наблюдений над мотивной структурой романа М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита» / Б. М. Гаспаров // Гаспаров, Б. М. Литературные лейтмотивы. М.: Наука, 1995,— С.29-82.

28. Гачев, Г. Русский Эрос («роман» Мысли с Жизнью) / Г. Гачев. М.: Изд-во Эксмо, Изд-во Алгоритм, 2004. - 640 с.

29. Голан, А. Миф и символ / А. Голан. М.: Русслит. 1993. - 275 с.

30. Гринкруг, О. Улицкая Л. Искренне Ваш Шурик / О. Гринкруг // Афиша. -2004. -21 апреля. С.15-16.

31. Грушко, Е. А., Медведев, Ю. М. Словарь славянской мифологии / Е. А. Грушко, Ю. М. Медведев. Н. Новгород: Русский купец, Братья славяне, 1995.-368 с.

32. Данилкин, Л. Людмила Улицкая «Казус Кукоцкого» / Л. Данилкин Электронный ресурс. // Ы*р:// ^уулу.Асйоп book.ru/ га/ аийюг/ иНскауа1уис1гш1а/ кагизкикоско§о/

33. Данилкин, Л. Людмила Улицкая «Сквозная линия» / Л. Данилкин Электронный ресурс. // Ьйр:// spb.afisha.ru/ Ьоок-геу1е\у-5рЬ?1ё=1040484072002

34. Дарк, О. Женские антиномии / О. Дарк // Дружба народов. — 1991. — №4. -С. 257-269.

35. Дарк, О. Чистый кристалл постмодернизма / О. Дарк // Независимая газета. 1994. - 26января. - С.15-16.

36. Джаквинта, Р. В сенях смерти: лимб Л. Улицкой / Р. Джаквинта // XX век и русская литература: Сборник научных статей. — М.: Российский государственный гуманитарный университет, 2002. С. 127-142.

37. Дорошевич, А. Миф в литературе XX в. / А. Дорошевич // Вопросы литературы. 1970. - №2. - С. 122-140.

38. Достоевский, Ф. М. Идиот / Ф. М. Достоевский // Достоевский, Ф. М. Собрание сочинений в 12 т., т. 6. -М.: «Художественная литература», 1982. -528 с.

39. Евзлин, М. Космогония и ритуал / М. Евзлин. М.: Радикс, 1993. - 337 с.151

40. Евскжов, В. В. Мифы о вселенной / В. В. Евсюков. Новосибирск: Наука, 1988.- 175 с.

41. Егорова, Н. А. Проза Л. Улицкой 1980-2000-х годов (проблематика и поэтика) автореферат диссертации на соискание учёной степени кандидата филологических наук / Н. А. Егорова. Астрахань, 2007. - 24с.

42. Елистратова, В. Людмила Улицкая «Искренне ваш Шурик» / В. Елистратова // Знамя. 2004. - №8. - С.212-215.

43. Ермакова, Н. А. Темы русского романа в нарративной структуре «Пиковой дамы» / Н. А. Ермакова // Гуманитарные науки в Сибири, 2005. -№8. С.34-36.

44. Ермошина, Г. Форма борьбы со временем печальная попытка его уничтожения / Г. Ермошина // Знамя. - 2000. - №12. - С. 201-203

45. Жолковский, А. К. Блуждающие сны и другие работы / А. К. Жолковский. М.: Наука. Изд. фирма «Вост. лит», 1994. - 427 с.

46. Жолковский, А. К. Душа, даль и технология чуда (Пять прочтений «Фро») / А. К. Жолковский // Вопросы литературы. 1989. - №12. - С. 3462.

47. Жюльен, Н. Словарь символов / Н. Жюльен. Челябинск: Урал 1ЛТ), 1999.-498 с.

48. Золотоносов, М. Мужчина ее мечты / М. Золотоносов // Московские новости. 2004. - 13 февраля. - С. 7

49. Золотоносов, М. Чувствительность с приставкой "нео"/ М. Золотоносов // Московские новости. — 1993. — №6. — С.5.

50. Зубцов, Ю. Людмила Улицкая: Про генетиков и бомжей / Ю. Зубцов Электронный ресурс. // Ы1р:// domovoy.ru/ 0203/ Шп.аБр

51. Иванов, Вяч. Вс. Близнечные мифы / Вяч. Вс. Иванов // Мифы народов мира: Энциклопедия: Т. 1 // Гл. ред. С. А. Токарев. М.: Советская Энциклопедия, 1992.-С. 174-175.

52. Иванов, Вяч. Вс., Топоров, В. Н. Славянские языковые моделирующие семиотические системы / Вяч. Вс. Иванов, В. Н. Топоров. — М.: Наука, 1965. -431 с.

53. Иванова, Н. «Прелестные подробности в ялтинском рассказе «Дама с собачкой» / Н. Иванова // Литература. 2000. - №30. - С.5-6.

54. Ильницкий, А. Каждый редактор должен стать издателем / А. Ильницкий Электронный ресурс. // Ьйр:/Лулу\у. vlados.ru/news/news47.html 082006

55. Казарина, Т. Рецензия на сборник Л. Улицкой / Т. Казарина Электронный ресурс. // http://www.a-z.ru/women-cdl/html/preobrazh4l996e.htm

56. Кантор, В. Ewig-Wiebliche в русской культуре / В. Кантор // Эрос и Логос. Феномен сексуальности в современной культуре. М.: «Перемена», 2003.- С.115-134.

57. Карасев, А. В. Метафизика сна / А. В. Карасёв // Сон — семиотическое окно: Сновидение и событие: Сновидение и искусство: Сновидение и текст / XXVI Випперовские чтения. -М., 1993. С.135-141.

58. Керлот, X. Словарь символов / X. Керлот. М.: КЕБЬ-ВООК, 1994. - 603 с.

59. Керн, Г. Лабиринты мира / Г. Керн. СПб.: Азбука-классика. 2007. - 432 с.

60. Кириллов, И. «Колбаса косы» Л. Улицкой / И. Кириллов // Завтра. 2000.- №14. С.5.

61. Копылова, В. Шаровая молния в растянутом свитере / В. Копылова // Московский комсомолец. 2006. - 14ноября. - С. 15.

62. Крижовецкая, О. М. Нарратология современной беллетристики: (на материале прозы М. Веллера и Л. Улицкой): автореферат диссертации на соискание учёной степени кандидата филологических наук / О. Крижовецкая. М.; Твер. гос. ун-т. Тверь, 2008. - 22 с.

63. Кузичева, А. В списках значится. "Вечная Сонечка"? / А. Кузичева // Книжное обозрение. 1993. - №50. - С. 13.

64. Куклин, Л. Казус Улицкой / Л. Куклин // Нева. 2003. - №7. - С. 177-183.153

65. Куляпин, А. И., Скубач, О. А. Мифы железного века: семиотика советской культуры 1920-1940-х гг. / А. И. Куляпин, О. А. Скубач. Барнаул.: Изд-во Алт. ун-та, 2005. - 80 с.

66. Кучерская, М. Пазл сложится в картинку / М. Кучерская // Российская газета. -2005.- 12 августа. С.7.

67. Кучерская, М. Штайн вышел в мир / М. Кучерская Электронный ресурс. // ЫХр:// www.vedomosti.ru/ newspaper/ агйс1е.81йт1?2007/12/29/139166

68. Лариева, Э. В. Концепция семейственности и средства её художественного воплощения в прозе Л. Улицкой: автореферат диссертации на соискание учёной степени кандидата филологических наук / Э. В. Лариева. -Петрозаводск, 2009. 18 с.

69. Леви-Брюль, Л. Первобытное мышление / Л. Леви-Брюль. М.: Терра, 1994. - 543 с.

70. Леви-Строс, К. Структурная антропология / К. Леви-Строс. М.: Наука, 1983.-384 с.

71. Лейдерман, Н. Л. Траектории «экспериментирующей эпохи» / Н. Л. Лейдерман // Вопросы литературы. 2002. - №4. - С.24-46.

72. Лейдерман, Н. Л., Липовецкий, М. Н. Современная русская литература: 1950 1990-е годы: 2 т. / Н. Л. Лейдерман, М. Н. Липовецкий. - М.: Издательский центр «Академия», 2003. - 688 с.

73. Лесин, Е. Люди из электрички: рассказы Людмилы Улицкой, чёрно-белая акварель / Е. Лесин Электронный ресурс. // http://exlibris.ng.ru/lit/2005-08-04/4е1екй-1сЫса.Ь1т1

74. Линков, В. Я. Художественный мир прозы А. П. Чехова / В. Я. Линков. -М.: изд-во Московского университета, 1982. — 348 с.

75. Лосев, А. Ф. История античной философии / А. Ф. Лосев. — М.: Мысль, 1989.-204 с.

76. Лосев, А. Ф. Философия. Мифология. Культура / А. Ф. Лосев. М.: Политиздат, 1991. - 525 с.

77. Лотман, Ю. М. Идейная структура поэмы А. С. Пушкина «Анджело» / Ю. М. Лотман // Учёные записки ЛГПИ. Пушкинский сборник. Псков, 1973, -С.5-22.

78. Лотман, Ю. М. Культура и взрыв / Ю. М. Лотман. М.: Прогресс. Гнозис,1992.-271 с.

79. Лотман, Ю. М., Успенский, Б. А. Миф-имя-культура / Ю. М. Лотман, Б. А. Успенский // Лотман Ю. М. Семиотика культуры. Избранные статьи: В 3 т. Т.1. - Таллинн, 1992. - С.58-75.

80. Лотман, Ю. М. О русской литературе / Ю. М. Лотман. Спб.: «Искусство-Спб», 1997. - 848 с.

81. Лотман, Ю. М. Семиосфера / Ю. М. Лотман. Спб.: «Искусство-Спб», 2000. - 704 с.

82. Лямпорт, Е. 10 000 фунтов лиха / Е. Лямпорт // Независимая газета.1993. №8. - С.8.

83. Маковский, М. М. Сравнительный словарь мифологической символики в индоевропейских языках: Образ мира и миры образов / М. М. Маковский. -М.: ВЛАДОС, 1996. 415 с.

84. Малашенок, С. Как написать роман Улицкой / С. Малашенок // Топос. -2005.- 1июля.-С.12.

85. Малецкий, Ю. Роман Улицкой как зеркало русской интеллигенции / Ю. Малецкий // Новый мир. 2007. - №5. - С.28-47.

86. Манн, Ю. «Пиковая Дама» А. С. Пушкина: «немецкий элемент» как фактор поэтики / Ю. Манн // Литература. Еженедельное приложение к газете «Первое сентября». 2000. - №3. - С.45-63.

87. Мартюшева, Т. «Мировой компот», или Казус Кукоцкого / Т. Мартюшева Электронный ресурс. // http://erfolg.ru/ сикиге/иИгкауа/Ыт

88. Мелетинский, Е. М. Введение в историческую поэтику эпоса и романа / Е. М. Мелетинский. М.: Наука, 1986. - 320 с.

89. Мелетинский, Е. М. Демиург / Е. М. Мелетинский // Мифы народов мира: Энциклопедия: Т 1. // Гл. ред. С. А. Токарев. — М.: Советская Энциклопедия, 1992. С.366-367.

90. Мелетинский, Е. М. Культурный герой / Е. М. Мелетинский // Мифы народов мира: Энциклопедия: Т. 2 // Гл. ред. С. А. Токарев. М.: Советская Энциклопедия, 1992. - С.25-28.

91. Мелетинский, Е. М. От мифа к литературе / Е. М. Мелетинский. М.: Изд. Центр Рос. гос. гуманитар, ун-та, 2000а. - 169 с.

92. Мелетинский, Е.М. Поэтика мифа / Е. М. Мелетинский. М.: Издательская фирма «Восточная литература» РАН, 20006. - 407 с.

93. Мечковская, Н. Б. Язык и религия: Пособие для студентов гуманитарных вузов / Н. Б. Мечковская. М.: Агентство «ФАИР», 1998. - 352 с.

94. Мифологический словарь // Гл. ред. Е. М. Мелетинский. — М.: Научное издательство Большая Российская энциклопедия, 1992. 736 с.

95. Миф-фольклор-литература. Л.: Наука, 1978. - 248 с.

96. Мифы народов мира: Энциклопедия: В 2-х т. // Гл. ред. С. А. Токарев. -М.: Большая Российская Энциклопедия, 1992. 671 с.

97. Молчанов, А. Настоящая женская проза или Феномен Людмилы Улицкой / А. Молчанов Электронный ресурс. // http://writer.fio.ru/ пел¥8.р11р?п=20057&с=1668

98. Мэла, Э. «Сонечка» Людмилы Улицкой с тендерной точки зрения: новое под солнцем / Э. Мэла // Преображение. 1998. - №6. - с. 24-38.

99. Немзер, А. Праведник и «праведность» / А. Немзер Электронный ресурс. // Ь«р:// www.vremya.ru/ 2006/208/10/ 165412.html

100. Нефагина, Г. Л. Русская проза второй половины 80-х начала 90-х ХХв / Г. Л. Нефагина. - Минск: Издательский цент «Экономпресс», 1998. - 231 с.

101. Осаченко, Ю. С., Дмитриева, Л. В. Введение в философию мифа: Учеб. пособие для вузов / Ю. С. Осадченко, Л. В. Дмитриева. М.: Интерпракс, 1994.-325 с.

102. От мифа к литературе: Сб. в честь 70-летия Е. М. Мелетинского. — М.: «Издательство РГГУ», 1993. 352 с.

103. Паперный, 3. С. Стрелка искусства: сборник статей о А. П. Чехове / 3. С. Паперный. М.: Наука, 1986. - 414 с.

104. Пашина, Д. Оборотничество и оборачивание / Д. Пашина // Логос. — 1999. -№16.-С. 83-93.

105. По дорога, В. Феноменология тела / В. Подорога. М.: AD MARGINEM, 1995.-339 с.

106. Похлебкин, В. В. О кулинарии от А до Я / В. В. Похлёбкин. Алма-Ата: Казахстан, 1989. - 268 с.

107. Пропп, В. Я. Морфология волшебной сказки. Исторические корни волшебной сказки (Собрание трудов В. Я. Проппа) / В. Я. Пропп. М.: «Лабиринт», 1998. - 512 с.

108. Пропп, В. Я. Исторические корни волшебной сказки / В. Я. Пропп. — Спб.: Санкт-Петербургский гос. ун-т, 1997. 356 с.

109. Пруссакова, И. Людмила Улицкая. «Сонечка» / И. Пруссакова // Нева. -1993.- №1. С.236.

110. Пушкин, А. С. Пиковая дама / А. С. Пушкин // Пушкин, А. С. Полное собрание сочинений в 10 томах. М.: из-во «Наука», 1964. Т. 6. - С.317-357.

111. Ранчин, А. Дама без собачки: чеховский подтекст в рассказе И. Бунина «Солнечный удар» / А. Ранчин // Литература. Приложение к газете «Первое сентября». 2002. - №30. - С.11-12.

112. ИЗ. Ребель, Г. Черты романа XXI века в произведениях А. Иванова и Л. Улицкой / Г. Ребель // Нева. 2008. - №4. - С.94-115.

113. Резяпкина, Н. А. Литература двух последних десятилетий XX века: учебно-методическое пособие / Н. А. Резяпкина. Барнаул: АКИ11КРО, 2005.- 102 с.

114. Ровенская, Т. А. Роман Л. Улицкой "Медея и ее дети" и повесть Л. Петрушевской «Маленькая Грозная»: опыт нового женского мифотворчества / Т. А. Ровенская // Адам и Ева. Альманах тендерной истории— 2001. — №2. — С.137-163.

115. Рогов, О. День Улицкой / О. Рогов Электронный ресурс. // http://www.vz.rU/culture/2008/2/22/147132.htm

116. Рубанков, К. Казус Улицкой: серьёзная литература тоже может иметь коммерческий успех / К. Рубанков // Средний класс. 2005. - 27 июля. - С.7.

117. Руднев, В. П. Винни Пух и философия обыденного языка / В. П. Руднев.- М.: Аграф, 2000а, 320 с.

118. Руднев, В. П. Метафизика футбола / В. П. Руднев. М.: Аграф, 2001. - 384 с.

119. Руднев, В. П. Прочь от реальности: Исследования по философии текста / В. П. Руднев. М.: Аграф, 20006. - 432 с.

120. Руднев, В. П. Энциклопедический словарь культуры XX века / В. П. Руднев. М.: Аграф, 2000в. - 608 с.

121. Розенхольм, А. «Трагический зверинец»: «животные повествования» и тендер в современной русской культуре / А. Розенхольм // Тендерные исследования. 2005. - № 13. - с.34-42.

122. Русский православный обряд погребения. М.: Букмен, 1996. - 158с.

123. Руссова, С. Н. Тип автора-«трикстера» (В. Набоков, Н. Заболоцкий, В. Высоцкий) / С. Н. Руссова // Руссова, С. Н. Автор и лирический текст. М.: Знак, 2005. С. 220-249.

124. Рыжова, О. Людмила Улицкая. Самая интеллигентная домохозяйка / О. Рыжова // Архив новостей web-сайта ИМПЭ имени А. С. Грибоедова. 2004.- 10 декабря.

125. Рябов, О. Миф о русской женщине в отечественной и зарубежной историософии / О. Рябов Электронный ресурс. // http://www.a-z.ru/womencdl/html/filologichnauki022004.htm

126. Саакянц, А. И. А. Бунин / А. И. Саакянц // Бунин И. А. Жизнь Арсеньева. Повести и рассказы. М.: Художественная литература, 1989. — С.3-48.

127. Савкина, И. Кто и как пишет историю русской женской литературы / И. Савкина // Новое литературное обозрение. 1997. - №24. - С.З58-361.

128. Савкина, И. Род / дом: семейные хроники Людмилы Улицкой и Василия Аксёнова / И. Савкина // Семейные узы: Модели для сборки: Сборник статей. Кн. 1 / Сост. и редактор С. Ушакин. М.: Новое литературное обозрение, 2004. - С.156-182.

129. Славникова, О. Недолёт указывает на цель / О. Славникова // Урал. 1999. — №2. - С.51-53.

130. Словарь русских личных имен. М.: Школа Пресс, 1995. - 736 с.

131. Словарь русского языка / гл. ред. С. Г. Бархударов. М.: Гос. изд-во иностранных и национальных словарей, 1958. Т. 2. - 1014 с.

132. Современное зарубежное литературоведение (страны Зап. Европы и США): концепции, школы, термины: Энциклопедический справочник. М.: Интрада - ИНИОН. 1999. - 319 с.

133. Сухих, И. Русская любовь в тёмных аллеях / И. Сухих // Звезда. 2001. -№2. - С. 226-234.

134. Тимина, С. Ритмы вечности (Роман Л. Улицкой «Медея и её дети») / С. Тимина // Русская литература XX века в зеркале критики. Спб., - М.: Академия, 2003. - 656 с.

135. Толстая, Т. Изюм / Т. Толстая. М.: Подкова, Эксмо, 2002. - 384 с.

136. Толстой, Я. М. Славянские народные толкования снов и их мифологическая основа // Сон семиотическое окно: Сновидение и событие: Сновидение и искусство: Сновидение и текст / XXVI Випперовские чтения / Я. М. Толстой. - М., 1993. - С.89-95.

137. Топоров, В. Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического / В. Н. Топоров. М.: Издательская группа «Прогресс» -«Культура», 1995. - 624 с.

138. Тресиддер, Дж. Словарь символов / Дж. Тресиддер. М.: ФАИР-ПРЕСС, 2001.-448 с.

139. Трикстер в мифе Электронный ресурс. // http:// dejä-vu4.narod.ru/Trikster. html

140. Трофимова, Е. И. Женская литература и книгопечатание в современной России / Е. И. Трофимова // Общественные науки и современность. 1998. -№5. - С.5-9.

141. Улицкая, JI. Автография Беседа с JI. Улицкой / записала М. Георгадзе. / JI. Улицкая [Электронный ресурс] // http://www.russian booker/ru/052003.

142. Улицкая, JI. В жизни очень много чепухи Беседа с JI. Улицкой / записал А. Славуцкий. / JI. Улицкая [Электронный ресурс] // http://www.vmdaily.ru/article.php?aid=52950

143. Улицкая, JI. Весёлые похороны / JI. Улицкая. М.: Вагриус, 1999. - 460 с.

144. Улицкая, Л. Возможно ли христианство без милосердия? / Л. Улицкая Электронный ресурс. // magazines.Russ.ru /authors/u/ulitskaya

145. Улицкая, Л. Второе лицо: Повесть. Рассказ / Л. Улицкая. — М. : Изд-во Эксмо, 2003.-224 с.

146. Улицкая, Л. Даниэль Штайн, переводчик / Л. Улицкая. М.: Эксмо, 2006.-528 с.

147. Улицкая, Л. Детство сорок девять: рассказы / Л. Улицкая. М.: Изд-во Эксмо, 2004а. - 96 с.

148. Улицкая, Л. Дискуссия по вопросу «Конец века — конец чернухи?» / Л. Улицкая // Искусство кино. 1996а. - №3. - С.36-39.

149. Улицкая, Л. «Для меня самое интересное человек» / Л. Улицкая Электронный ресурс. // http:// knigoboz.ru/ news/ news 1805.html

150. Улицкая, JI. «За синей птицей»: Беседа с Л. Улицкой / записала М. Седых. / Л. Улицкая [Электронный ресурс] // http:// www.itogi.ru /Paper2008.nsf/ Article/ Itogi20080323005147.html

151. Улицкая, Л. Издатели мне не диктуют, что мне писать / Л. Улицкая Электронный ресурс. // polit.ru. — 2005а. — 16мая.

152. Улицкая, Л. Интервью «Радио «Свобода»» / Л. Улицкая Электронный ресурс. //http:// www. Svoboda. Org/11.050303-I.asp

153. Улицкая, Л. Искренне Ваш Шурик: Роман / Л. Улицкая. М.: Изд-во Эксмо, 20056. - 448 с.

154. Улицкая, Л. Казус Кукоцкого: Роман / Л. Улицкая. М.: ЭКСМО-Пресс, 2000а. - 448 с.

155. Улицкая, Л. «Кризис — нормальное состояние» Беседа с Л. Улицкой / записал О. Купчинский. / Л. Улицкая // Вечерний Барнаул. 2007. - №80. — С.34.

156. Улицкая, Л. Литература происходит из жизни / Л. Улицкая // Русская мысль. 19966. -14-20 ноября. - С.41-43.

157. Улицкая, Л. Люди нашего царя / Л. Улицкая. М.: Изд-во Эксмо, 2005в. -368 с.

158. Улицкая, Л. Медея и её дети / Л. Улицкая // Улицкая, Л. Лялин дом. М.: Вагриус, 2001а. - С.7-249.

159. Улицкая, Л. Младшая шестидесятница Беседа с Л. Улицкой / записала М. Седых. / Л. Улицкая // Общая газета. 2000. - 16-22 мая. - С.8.

160. Улицкая, Л. Мне было важно выстроить чеховский диалог / Л. Улицкая Электронный ресурс. // http://www.cultradio.ru/doc.html?id=165912&cid=44

161. Улицкая, Л. Мне интересна жизнь «серых людей» Беседа с писательницей Л. Улицкой / записала М. Рюрикова. / Л. Улицкая // Литературная газета 1995. - №38. - С.33-34.

162. Улицкая, Л. «Мы сами к себе относимся немного серьёзнее, чем стоит» Беседа с Л. Улицкой / записала М. Терещёнко. / Л. Улицкая // Газета. -20046. 21дек. - С. 44-48.

163. Улицкая, JI. «Никаких химических воздействий» Беседа с Л. Улицкой / записал И. Куклин. / Л. Улицкая // Независимая газета. — 20016. — 20 дек. — С.9.

164. Улицкая, Л. «Принимаю всё, что даётся» Беседа с писательницей Л. Улицкой / записала А. Гостева. / Л. Улицкая // Вопросы литературы. 20006. -№1.-С. 215-231.

165. Улицкая, Л. Равнение на Медею: Беседа с Л. Улицкой / записали О. Николаева, А. Николаев. / Л. Улицкая // Новые известия. 2000. - 24 февраля. - С. 7.

166. Улицкая, Л. «Роман меня напишет»: Беседа с писательницей Л. Улицкой / записала М. Кучерская. / Л. Улицкая // Российская газета. 2005г. - 6 апреля. -С. 1,13.

167. Улицкая, Л. Сквозная линия: Повесть / Л. Улицкая. — М.: Эксмо, 2007. -352 с.

168. Улицкая, Л. Сонечка: повесть / Л. Улицкая. М.: Изд-во ЭКСМО-Пресс, 2001в.- 128с.

169. Улицкая, Л. «Спасение — в отказе от себя» Беседа с писательницей Л. Улицкой / записали Валерия и Вячеслав Свальновы. / Л. Улицкая [Электронный ресурс] // http:// legeartis. Medic-21 vek.ru/critical/ulitska.html#top032008

170. Улицкая, Л. Тайное время Беседа с Л. Улицкой/ записал Д. Бавильский. / Л. Улицкая [Электронный ресурс] // http://topos.ru/article/3624, http://topos.ru/article/3631, http://topos.ru/article/3637

171. Улицкая, Л. «Творец знал, что делал!» Беседа с Л. Улицкой / записала И. Ципоркина. / Л. Улицкая // Книжное обозрение. 2000в. - №33. - С. 5.

172. Улицкая, Л. «Я пишу в шкаф»: Беседа с писательницей Л. Улицкой / Записала Е. Гущина. / Л. Улицкая // Столица. 1991. - №46/47. - С. 118-119.

173. Улицкая, Л. «Я пишу для вас.» Беседа с Л. Улицкой / записал Н. Мавлевич./ Л. Улицкая // Семья и школа. 2002. - №3. - С. 24-27.

174. Успенский, Б. А. Поэтика композиции / Б. А. Успенский. Спб.: Азбука, 2000.-352 с.

175. Учамбрина, И. «Скупой рыцарь» А. С. Пушкина и «Генеле-сумочница» Л.Е.Улицкой / И. Учамбрина // Литература. 2006. - №20. - С. 34-36.

176. Фатеева, Н. А. Современная русская «женская» проза: способы самоидентификации женщины-как-автора / Н. А. Фатеева Электронный ресурс. // http:// www.owl.ru/ avangard/ sovremennayarus.html

177. Философский энциклопедический словарь. — М.: Советская Энциклопедия, 1983. 840 с.

178. Фоли, Дж. Энциклопедия знаков и символов / Дж. Фоли. М.: Вече, 1997. -512 с.

179. Франц, М.-Л. Процесс индивидуации / М.-Л. Франц // Человек и его символы. М.: Серебряные нити, 1998. - С. 155 - 227.

180. Фрезер, Дж. Золотая ветвь: Исследования магии и религии / Дж. Фрезер. М.: Политиздат, 1986. - 703 с.

181. Фрейденберг, О. Поэтика сюжета и жанра / О. Фрейденберг. — М.: Лабиринт, 1997.-448 с.

182. Фрейденберг, О.М. Терсит. / О. Фрейденберг // Яфетический сборник. Т. 6.-Л., 1930. С. 233-253.

183. Хендерсон, Дж. Л. Древние мифы и современный человек / Дж. Хендерсон // Человек и его символы. М.: Серебряные нити, 1998. - С. 103155.

184. Христианство: Словарь. М.: Республика, 1994. - 559 с.

185. Чанцев, А. В замке девичьих грёз рецензия на книгу Л. Улицкая «Искренне ваш Шурик». / А. Чанцев [Электронный ресурс] // magazines.Russ.ru /authors/c/chantsevl 02005

186. Чехов А. П.: варианты интерпретации: сборник научных статей. Вып.1 текст. / под ред. Г.П. Козубовской, В.Ф. Стениной. - Барнаул: БГПУ, 2007. -160 с.

187. Чехов, А. П. Дама с собачкой / А. П. Чехов // Чехов, А. П. Полное собрание сочинений в 18 т., т. 10. — М.: «Наука», 1977. С.236-251.

188. Чехов, А. П. Душечка / А. П. Чехов // Чехов, А. П. Полное собрание сочинений в 18 т., т. 10. М.: «Наука», 1977. - С.224-236.

189. Шаманский, Д. В. 130 лет спустя. Часть III. От разночинной литературы к литературе мейнстрима. Людмила Улицкая / Д. Шамансктй // Русский язык за рубежом. 2004. - № 2 - С.66-74.

190. Шеллинг, Ф. Философия искусства / Ф. Шеллинг. М.: Академия, 1966. -189 с.

191. Шигарёва, Ю. Принцип Улицкой: без трупов и уныния / Ю. Шигарёва Электронный ресурс. // http:// www.allabout.ru/ al0023.html

192. Широкова, Е. В. Поиск Другого в прозе Людмилы Улицкой (на примере рассказа «Цю-юрихь» / Е. В. Широкова Электронный ресурс. // http://www.pspu.ru/sciliter2005shiro.shtml

193. Шоре, Э. Современное феминистское литературоведение / Э. Шоре // Литература. 1998. -№16. - С.24-31.

194. Щеглова, Е. Великий мастер нюансов / Е. Щеглова Электронный ресурс. // http:// www.superstyle.ru/ 19feb2008/ulitskay

195. Щеглова, Е. О спокойном достоинстве и не только о нём: Л. Улицкая и её мир /Е. Щеглова//Нева. 2003. -№7. - С. 183-189.

196. Элиаде, М. Аспекты мифа / М. Элиаде. М.: Академический проект, 2000. - 222 с.

197. Элиаде, М. Космос и история / М. Элиаде. М.: Прогресс, 1987. - 311 с.

198. Элиаде, М. Миф о вечном возвращении / М. Элиаде. СПб.: Алетейя, 1998а.-249 с.

199. Элиаде, М. Шаманизм. Архаические техники экстаза / М. Элиаде. -Киев: София, 19986. 380 с.

200. Эпштейн, М. Новая сентиментальность. Тимур Кибиров и другие / М. Эпштейн // Эпштейн, М. Постмодерн в русской литературе. М.: Высш. Шк., 2005.-С. 437-447

201. Юзбашев, В. Параллельная литература / В. Юзбашев // Знамя. 1998. -№11.-С.221-222

202. Юзефович, Г. Невыносимая жестокость / Г. Юзефович // Еженедельный журнал. 2004а. - 20 апреля. — С.8

203. Юзефович, Г. Хорошая память / Г. Юзефович // Еженедельный журнал. -20046. -21 мая. С.14-18.

204. Юнг, К. Г. Психология образа трикстера / К. Г. Юнг // Юнг, К. Г. Душа и миф: шесть архетипов — М. — К.: ЗАО «Совершенство» «Port-Royal», 1997. -С.338-356.

205. Юнг, К. Г. К вопросу о подсознании / К. Г. Юнг // Человек и его символы. М.: Серебряные нити, 1998. - С.13-103.

206. Ярошенко, JI. В. Неомифологизм в литературе XX века: Учеб.-метод. пособие / JI. В. Ярошенко. Гродно: ГрГУ, 2002. - 103 с.

207. Ярхо, В. Н. Эдип / В. Н. Ярхо // Мифы народов мира: Энциклопедия: Т. 2 // Гл. ред. С. А. Токарев. М.: Советская Энциклопедия, 1992. - С. 657-658.4