автореферат диссертации по культурологии, специальность ВАК РФ 24.00.01
диссертация на тему: Мужские сообщества донских казаков как социокультурный феномен XVI - первой трети XIX в.

Полный текст автореферата диссертации по теме "Мужские сообщества донских казаков как социокультурный феномен XVI - первой трети XIX в."



На правах рукописи

Рыблова Марина Александровна

МУЖСКИЕ СООБЩЕСТВА ДОНСКИХ КАЗАКОВ КАК СОЦИОКУЛЬТУРНЫЙ ФЕНОМЕН XVI - ПЕРВОЙ ТРЕТИ XIX в.

24.00.01 - теория и история культуры

1 5 ОКТШ

Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора исторических наук

Санкт-Петербург 2009

003479805

Работа выполнена в Федеральном государственном образовательно учреждении высшего профессионального образования «Санкт-Петербургски' государственный университет» Федерального агентства по образованию РФ

Научный консультант: доктор исторических наук, профессор

Дворниченко Андрей Юрьевич

Официальные оппоненты: доктор исторических наук, профессор

Мининков Николай Александрович; доктор философских наук, профессор Скорик Александр Павлович; доктор исторических наук, профессор Болотов Николай Александрович

Ведущая организация: Институт этнологии и антропологии им. Н.

Миклухо-Маклая РАН

Защита состоится «24» октября 2009 г. в «10.00» часов на заседани диссертационного совета ДМ 208.008.07 при Волгоградском государственно медицинском университете по адресу: 400131, Волгоград, пл. Павши борцов, 1, аудитория 4-06.

С диссертацией можно ознакомиться в научно-фундаментальной библиотек Волгоградского государственного медицинского университета.

Автореферат разослан « М. » 2009 г.

/

Ученый секретарь диссертационного советаИ.К. Черёмушников

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность исследования обусловлена той значимостью, которую приобретают локальные культурные традиции на фоне идущих в мире процессов глобализации, а также особой ролью, которую российское казачество играло в политических и социокультурных процессах страны.

Ускоренно развивающиеся процессы глобализации, внедрение информационных технологий ведут к тому, что культуры отдельных этносов и этнических групп оказываются включенными в мировые процессы. В современной России проблема сохранения и освоения этнических традиций может и должна решаться не только на общероссийском, но и на региональном уровне. Полиэтничность большинства регионов страны придает данной проблеме особую актуальность.

История и этнокультурная специфика донского казачества относятся к числу ярких и спорных тем в отечественной исторической науке, но особенно актуальной эта тема стала в постперестроечное время, когда развернулось казачье возрожденческое движение. Оно продолжается более 20 лет и связано со многими организационными и правовыми проблемами. Причем, проблемы эти возникают не только в среде казачества, но и имеют тенденцию к превращению в общероссийские. С начала 90-х гг. XX в. в общественных и научных кругах стали остро обсуждаться вопросы, связанные с возрождением казачества, с формами его становления, с направлением развития. Ответы на эти вопросы потребовали новых научных разработок, но часть проблем остается не разрешенной до сих пор.

Современное казачье движение, выдвигающее все новые инициативы, до сих пор еще не вписано до конца в социокультурное и правовое поле Российского государства и представляет собой источник социального напряжения. Эта ситуация сложилась как следствие противоречивости самого казачьего возрожденческого движения, пытающегося реализовать как собственно этнические, так и сословно-корпоративные интересы,

стремящегося, с одной стороны, сохранить автономный статус, а с другой вписаться в политическую и социальную структуру российско государственной системы. Присущие современному казачьему движени противоречия формировались в период становления казачества как особо социокультурной группы. Именно поэтому представляется важным выяснит истоки тех организационных и культурных форм, которые пытаете возродить казачество на современном этапе.

Степень разработанности проблемы. История изучения донског казачества насчитывает более двух веков. В XIX в. и в последующее врем проблемами казачества занимались преимущественно историки. Д настоящего времени нет ни одной работы, посвященной культурно специфике ранних казачьих сообществ. Однако историки составлял этнографические очерки в своих исторических исследованиях ил предоставляли отдельные этнографические свидетельства. Именн историками XIX в. были скрупулезно собраны, опубликованы V прокомментированы письменные источники по ранней истории казачества Здесь необходимо назвать труды В.Д. Сухорукова, А. И. Ригельмана, В. Дружинина, Е.П. Савельева и др.1. Е.П. Савельев обратил внимание н сходство многих элементов культуры донских казаков с традициями Древне Новгорода, полагая, что они были непосредственно перенесены Новгородской земли на Донскую.

В исторических работах первой половины XIX в. были освещень проблемы происхождения казачьих сообществ на Дону, даны их общи оценки. Официальная историография, начиная с Н.М. Карамзина, оценивал их весьма не лестно, как «диких разбойников» и «испорченные силь

' Сухорукое В.Д. Общежитие донских казаков в ХУП-ХУШ столетиях. Новочеркасск, 1892; Он же. Историческое описание земли Войска Донского. Новочеркасск, 1903; Он же. Статистическое описани Земли донских казаков, составленное в 1822-32 годах В.Д. Сухоруковым. СПб., 1891; Ригаыиап А.И. История, или повествование о донских казаках, отколь и когда они начало свое имеют, и в какое время и и каких людей на Дону поселились, какия их были дела и чем прославились и пр.,: Чтения в Императорско обществе истории и древностей российских. М., 1846. № У, Дружинин 8.1'. Раскол на Дону в конце XVII в. СПб., 1889¡Савельев Е.П. Средняя история казачества. Ч. II. Новочеркасск, 1916.

русского народа»2. Параллельно с этим донские историки (А. Попов, В.М. Пудавов, Е.П. Савельев) разрабатывали версии о древнем и «благородном» происхождении донских казаков, выводя их корни от самых разных народов3. В трудах этих исследователей формулировалась идея о казачестве как самостоятельном народе. Как правило, версии о происхождении донского казачества в трудах историков XIX в. не подкреплялись серьезной источниковой базой, но развернувшаяся дискуссия сопровождалась активной собирательской и исследовательской деятельностью, поиском и систематизацией казаковедами новых источников.

С середины XIX в. местные энтузиасты-краеведы исследовали станичные архивы, опрашивали старожилов, собирали казачий фольклор. С этого же времени донские периодические издания начали публикацию этих материалов (статьи Е. Ознобишина, И. Тимощенкова, И. Сулина, П. Никулина, И Краснова и др.)4. Наиболее ценным в этих публикациях было то, что авторы описывали элементы культуры, непосредственно их наблюдая или же опираясь на сведения, почерпнутые от самих носителей традиции. Эти обстоятельства зачастую компенсировали отсутствие профессиональных этнографических навыков.

Активную деятельность по сбору архивных материалов, относящихся к истории и этнографии донского казачества, развернул Донской статистический комитет, основанный в 1839 г. На страницах изданий комитета (Сборник Областного Войска Донского статистического комитета и Труды Областного Войска Донского статистического комитета) публиковались статьи В. Ветчинкина, С. Робуша, А. Кириллова, И. Тимощенкова, С. Щелкунова и др., посвященные истории и этнографии

2 Карамзин НМ. История Государства Российского. М., 1989. Кн. И. T.VIII С. 86-87.

' А. Попив. История о Донском войске. 4. 1. Харьков, 1814; Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. С. 61-78, Савельев Е.П. Средняя история казачества. С. 282-299.

4 Ознобишин Е. Цимлянская станица // Донские областные ведомости. 1875. N 10; Сулин ИМ. Станицы по Дону. Краткое описание станиц Области войска Донского // Донские епархиальные ведомости. 1894. № 7; Никулин П. Народные юридические обычаи донских казаков 2-го Донского округа II Донская газета. 1876. № 40; Краснов И. Низовые и верховые донские казаки //Донские войсковые ведомости. 1858. № 35; Тимщепкчя И. Общественный быт и юридические обычаи Казанской станицы II Донские областные ведомости. 1873. №40 и др.

донских казаков5. Работа донских историков-краеведов была прерван начале XX в., а возобновить ее удалось лишь в конце XX в. К сожалению, работа так и не привела к созданию обобщающих трудов по доне этнографии.

В 1885 г. вышла в свет первая собственно этнографическая работ «Сведения о казацких общинах на Дону» М.Н. Харузина6. Являясь юрис по образованию, одним из ведущих специалистов в области обычного пра М.Н. Харузин в своих работах не ограничивался рассмотрением ли юридической стороны дела, а пытался нарисовать полную картину вс склада народной жизни. Этот труд был посвящен «неутомимому борцу русское народное самосознание» И. С. Аксакову, к которому автор пи глубокое уважение, как к вождю славянофилов. Для нас большой инте представляет также составленная им «Программа для собирания народи юридических обычаев» (1887)7, которая свидетельствует о первых попыт упорядочить методы исследований этнических культур.

В 20-х гг. XX в. профессор С.Г. Сватиков в статье «Вольные и служил казачьи войска», подводя итог почти столетнему периоду исследован истории и культуры донских казаков, отмечал, что историки, как прави рассматривали казачество на отдельных этапах его истории, не предприни широкомасштабных исследований (в широких хронологических рамках), в же время, приоритетным всегда оставалось изучение взаимоотношен между Доном и Российским государством; проблема социокультурн специфики казачества оставалась тогда периферийной в отечественн казаковедении8.

В последующие годы (в рамках советской историографии) проблема

5 Ветчинкин В.И. Очерк поземельного владения на Дону в связи с развитием межевания // ТОВД Новочеркасск, 1874. Вып. 2. С. 1-95; Робуш С.С. О народном образовании в войске Донском // ТОВД Новочеркасск, 1867. Вып. 1. С. 12\", Кириллов А. К актам, относящимся до бытовой истории войска Донск // СОВДСК. Новочеркасск, 1907. Вып. 7. С. 148-155; Титщенкм/ И. Станица Нижне-Чирская. Статиста экономический очерк // СОВДСК. Новочеркасск, 1906. Вып. VI. С. 12-24; Щ&пкутю С. 3. Об устройс казачьих поселений и об юртовых при них довольствиях // СОВДСК. Новочеркасск, 1907. Вып. 7. С. 51 -

др. «

6 Харузин М. Сведения о казацких общинах на Дону. Материалы для обычного права. Вып. I, M., 1885.

7 Программа для собирания сведений об юридических обычаях/Харузин М.Н. М., 1887.

8 Сватиков С.Г. Вольные и служилые казачьи войска II Путь казачества. 1927. № 20.

раннего казачества занимались также преимущественно историки, не ставившие перед собой задачи выявления социокультурной специфики казачьих сообществ и решавшие проблему происхождения казачества лишь на основе письменных источников. При этом они исходили из так называемой «миграционной теории», полагая, что казаки изначально были связаны с российской государственной системой, и в этом случае культура раннего казачества рассматривалась как логическое продолжение русской крестьянской традиции.

Говоря об исследованиях казачества в XX в., стоит отметить, что в это время рамки «казачьей проблематики» еще более сузились: исследователи ограничивались выявлением роли казаков в казачье-крестьянских войнах и восстаниях, а также во внешнеполитической деятельности Российского государства (охрана рубежей и войны). Переломные события начала XX в. наложили отпечаток как на судьбы казаков, так и на отечественное казаковедение: проблемы этнокультурной специфики казаков находились под негласным запретом, а история изучалась под определенным углом зрения. В течение этого времени этнографические исследования казачества были почти полностью свернуты.

Иначе обстояло дело с исследованием богатейшего донского фольклора. С конца 30-х гг. XX в. подвергнувшееся репрессиям казачество было частично восстановлено в своих правах, и у исследователей вновь появилась возможность обратиться к собирательской работе. В предвоенное время эту работу на Дону проводили А.П. Митрофанов и A.M. Листопадов. В послевоенное время исследованием фольклора казаков-некрасовцев стал заниматься Ф.В. Тумилевич. Ценность его работы заключается не только в фиксации, но и научном комментировании собранного материала.

В 60-70-х гг. XX в. фольклорные и диалектологические экспедиции на Дону проводили московские академические институты, затем к этой работе подключились вузы г.г. Ростова-на-Дону и Волгограда. Большой вклад в дальнейшее изучение донского фольклора был внесен А.М. Астаховой и Б.Н.

Путиловым9. Б.Н. Путилов стал одним из активных участников развернувшейся дискуссии об историзме русских былин, утверждая, что главный смысл и значимость песенных персонажей можно понять не через реально-биографические летописные сопоставления, а через соотнесение их с общеэпическими идеалами и эпической эстетикой, выражающими социально-нравственные нормы и представления среды, творившей эпос1".

Параллельно продолжала развиваться историческая школа в изучении фольклора, представители которой (Б.А. Рыбаков, P.C. Липец, А.Н. Азбелев и др.) настаивали на необходимости определения той конкретной эпохи, которая породила данную форму эпоса. Итогом дискуссии стало утвердившееся в науке мнение о важности междисциплинарного подхода к изучению фольклора, когда фольклористу необходимы знания истории эпохи, отраженной в том или ином жанре, а историку помимо архивных и печатных материалов следует обращаться и к фольклору изучаемой им эпохи.

Системный подход в исследованиях по фольклору привел к активному употреблению понятия «картина мира», соотносимого с фольклорным сознанием. Все эти концепции нашли впоследствии отражение в исследованиях донского фольклора.

Большой вклад в изучение донского фольклора был сделан ростовской исследовательницей Т. С. Рудиченко. Особенно значимыми для данного исследования являются ее работы, посвященные сравнительно-историческому изучению казачьего фольклора и ментальности казаков". Опыт реконструкции картины мира донских казаков на основе песенной казачьей традиции был предпринят Т.С. Рудиченко в книге «Донская казачья песня в историческом развитии»12. Особое внимание в этой работе уделено

' Астахова A.M. Былины. Итоги и проблемы изучения. М.-Л., 1966; Путилов ИМ. Некоторые общие проблемы истории казачьего фольклора // Народная устная поэзия Дона: Мат. научн.-практ. конф. Ростов-Н/Д.. 1963.С. 14-28.

10 Путилов Б.Н. Героический эпос и действительность. Л., 1988

" Рудиченко Т.С. По следам экспедиций A.M. Листопадова // Культура донского края: страницы истории. Ростов н/Д., 1993. С. 150-168;■Юна же. Об архаических мотивах в былинном эпосе донских казаков II История и культура народов степного Предкавказья и Северного Кавказа: проблемы межэтнических отношений. Ростов н/Д., 1999. С. 184-203.

12 Рудиченко Т.С. Донская казачья песня в историческом развитии. Росток н/Д., 2004.

основным концептам мужской казачьей культуры.

В 1974 г. вышла книга Л.Б. Заседателевой «Терские казаки», которая стала первым в советской историографии этнографическим исследованием казаков-терцев. В работе также было дано общее видение проблемы культурной специфики казаков в целом, представлено подробнейшее исследование этимологии слова «казак» (в историческом развитии), а само казачество определено как этнографическая группа в составе русского народа. Вместе с тем исследовательница показала то мощное воздействие, которое оказывала на культуру ранних казаков тюркская степная традиция".

В целом можно отметить, что официальная этнографическая наука второй половины XX в. шла вслед за историками-миграционистами, демонстрировала настороженное отношение к попыткам явно обозначить культурную специфику казаков, именуя их «локальной территориальной группой» в составе русского народа14.

В постперестроечное время (с конца 80-х и особенно в 90-х гг. XX в.) казачья тематика зазвучала в полный голос, исследователи как бы наверстывали упущенное. Происхождение казаков, специфика их культуры, проблемы расказачивания, коллективизации, участия казаков в Гражданской и Отечественной войнах обсуждались на так называемых «казачьих» конференциях, на страницах газет, журналов и монографий. В 1980-90-х гг. появляются новые исследовательские работы по фольклору и этнографии донских казаков, в том числе и казаков-некрасовцев'5. Впоследствии этнографические исследования будут расширяться, но их нижняя хронологическая рамка достигнет лишь середины XIX в. (работы Б.Н. Проценко, H.A. Архипенко, Т.Ю. Власкиной, М.А. Рыбловой и др.).

Большая работа, проведенная этнографами и фольклористами по

" Зжа)ате.к«а Л.к Терские казаки. Историко-этнографические очерки. М., 1974.

14 Токарев (.'.А. Основы этнографии. М., 1978. С. 259.

15 Жукова Л.М., Иаидурша V..A. Одевда казаков-некрасовцев // Донской народный костюм. Ростов н/Д., 1986. С. 54-63, Абрамова Т.Н. Бытовая культура казаков-некрасовцев конца XIX - начала XX в. // Известия Ростовского областного музея краеведения. Вып. 2. Ростов н/Д., 1988. С. 34-42; Абрамова Т.Н. Традиционный комплекс женской одежды в свадебном обряде казаков-некрасовцев Н Известия Ростовского областного музея краеведения. Вып. 6. Ростов н/Д„ 1989.

изучению традиционной культуры казачества России, нашла свое воплощение в двухтомном издании, осуществленном по инициативе краснодарских исследователей. В нем рассмотрены проблемы формирования отдельных групп казачества и их самосознания, говоры и диалекты, традиционные формы хозяйствования, поселения, жилища и одежда, традиционная обрядность, верования и пр. Работа, проделанная авторским коллективом, показала также, что традиционная культура казачества России середины XIX - начала XX в. исследована в лучшей степени, чем культура более раннего периода". До настоящего времени нет ни одной обобщающей работы, посвященной культуре донских казаков эпохи Средневековья.

Значительный вклад в изучение проблемы происхождения и ранней истории донского казачества в постперестроечное время был сделан такими исследователями, как H.A. Мининков, С. И. Рябов и В.Н. Королев'7. В это время было защищено несколько диссертаций по проблемам средневекового казачества (C.B. Чернйцын, H.A. Мининков, A.B. Сопов, О.Ю. Куц). Во всех перечисленных исследованиях поднимались вопросы

этнокультурной/социокультурной специфики раннего казачества, но задача эта не решалась комплексно, не выявлялась собственно модель, положенная в основу вольных сообществ.

В конце XX в. появились работы, в которых авторы пытались определиться со «стадиальной принадлежностью» ранних казачьих сообществ. Н.И. Никитин и А.'Л. Станиславский считали, что ранние казачьи сообщества архаичнее общественною устройства Российского государства '*.

16 Очерки традиционной культуры казачеств России. Москва-Краснодар, 2002. Т.1.; Очерки традиционной культуры казачеств России. Москва-Краснодар, 2005. Т. 2.

Королев ВН. Происхождение донского казачества: донские славяне и казаки II Возникновение казачества и становление казачьей культуры. Материалы научно-практической конференции (15-16 октября 1999 г.). Ростов-н/Д., 1999. С. 3-12; Королев H.H. Донские казачьи городки у Эвлии Челеби // Историческая география Дона и Северного Кавказа. Ростов н/Д., 1992; Мининков H.A. Донское казачество на заре своей истории. Ростов-н/Д., 1992; Мининков H.A. Донское казачество в эпоху позднего средневековья (до 1671 г.) Ростов н/Д., 1998; Мининков H.A. Система ценностей и правосознание донского казачества XVII века // Социальная организация и обычное право. Материалы научной конференции. Красно,мр, 2001. С. 116-127; Рябов С.И. Донская земля в XVII веке. -.Волгоград, 1992; У'ябон С.И. Войско Донское и Российское самодержавие. Волгоград, 1993.

18 Никитин НИ. О формационной природе ранних казачьих сообществ // Феодализм в России. Сборник

документов. М., 1987; Станиславский АЛ. Гражданская война в России XVII в. Казачество на переломе

А.Ю. Дворниченко для определения типа общественного устройства ранних казаков использовал термин «параполис» (параполитейное государство)". H.A. Мининков считал прообразом социальной организации ранних казачьих общин Новгородскую республику2". На чрезвычайной развитости политической системы донских казаков (вплоть до парламентско-президентской республики) настаивает A.B. Фалалеев2'.

Проблема «социальной природы» российского казачества вызвала интерес и у зарубежных авторов. Так, Э. Хобсбаум определял казаков XVI -XVII вв. как «social banditry», которые, будучи отвергнутыми государством, оставались в рамках крестьянского сообщества и воспринимались ими как герои". Как сообщество «крестьян и воинов» представлено казачество и в работе Ш. О' Рурк", что противоречит хорошо известным фактам о том, что казачество на первых порах вообще не занималось земледелием и долгое время препятствовало развитию этой отрасли хозяйствования на Дону.

Российские историки Р.Г. Скрынников и АЛ. Станиславский пришли к мнению, что состав ранних казачьих общин был весьма пестрым в социальном отношении и немалую роль в них играли представители служилых категорий населения России, хорошо знавшие военное дело24. Этот вывод имел важнейшее значение в дальнейшей оценке культурной специфики казачьих сообществ, которые формировались на принципиально иной социокультурной основе, чем сообщества крестьян.

Наконец, в среде участников «казачьего движения» была вновь

истории. М., 1990.

" Дворниченко А.Ю. О ранних казачьих сообществах // Исторический опыт русского народа и современность. Мавродинские чтения. СПб., 1994. С. 107-110; Дворниченко А.Ю. Первые Романовы и демократические традиции русского народа (к истории ранних казачьих сообществ) // Дом Романовых в истории России. СПб., 1995. С. 124-133.

Мининков И.А. Донское казачество в эпоху позднего средневековья (до 1671 г.) Ростов-н/Д., 1998. С. 230231.

21

Фалалеев А.И. Государственно-правовое положение Земли Войска Донского (конец XV - первая четверть XVIII вв.): автореф. дис. ... канд. юрид. н.; юридические науки: 12.00.01.: [Волгоградский гос. университет] Волгоград, 2006.

22 Hobshawm Г. J. Social Banditry// Rusal protest: Peasant Movemenst and Social Change. 1974. P. 142-157.

2) О 'llourke. S. Warriors and Peasants: The Don Cossacks in Late Imperial Russia. New York: St. Martin's Press in association with St. Antony's College, Oxford, 2000.

24 Скрынников Р.Г. Сибирская экспедиция Ермака. Новосибирск, 1986. С. 125-126; Станиславский АЛ. Гражданская война в России XVII в. Казачество на переломе истории. М., 1990.

возрождена идея казаковедов XIX в. о древнем происхождении донского казачества и о последующем его развитии как самостоятельного этноса. Что касается представителей научного мира, то оценки «этничности» донских казаков некоторых из них сводились к идее о том, что донское казачество складывалось как этническая общность, но процесс этногенеза был искусственно прерван включением Вольного Дона в состав Российской империи (они вводят такое понятие, как «прерванная этничность»"), однако серьезного научного обоснования эта идея не получила.

Настоящий прорыв в исследованиях социокультурной специфики раннего казачества произошел после того, как в казаковедении стало широко использоваться понятие «фронтира» - особой контактной зоны с не линейными, а «пористыми» границами. Теория фронтира нашла отражение в работах В. Макнейла, Т. Барретта, Б. Боука, используется Д. В. Сенем при изучении казачества Дона и Северного Кавказа2''. Эти разработки дали возможность расширить зону поиска для выявления специфики культурной модели ранних казаков. Если Р.Г. Скрынников и A.JI. Станиславский указали в направлении социального состава казачьих сообществ не крестьян, а в первую очередь воинов, то фактор фронтира определял эту специфику особыми условиями существования в напряженной контактной зоне - Диком поле.

Дикое поле - это не только фронтирная территория, это также зона постоянного противостояния и войны. Столь экстремальные условия существования также наложили свой отпечаток на формирующуюся здесь культурную модель донских казаков. В контексте этой мысли для данной работы стали значимыми исследования в области антропологии

25 Казачий Дон. Очерки истории. В 2-х ч. Ч. I. Ростов-н/Д„ 1995 С. 12-23.

26 Воеск B.J. The Kuban' Cossack Revival (1989-1993): The Beginning of a Cossack National Movement in the North Caucasus Region // Nationalities Papers. 1998. P. 635-636; 1юук U.M. Фронтир или пограничье? Роль зыбких границ а истории донского казачества // Социальная организация и обычное право. Материалы научной конференции. Краснодар, 2001. С. 147- 155; Сечь Д.В.. Казачество Дона и Северного Кавказа в конце XVII -XVIII в: практика взаимоотношений фронтирных сообществ с мусульманскими государствами Причерноморья (в контексте задач и перспектив международных отношений в регионе) // Украшский ¡сторичний зб!рник. Випуск 10. Ки'(в, 2007. С. 59-64.

экстремальных групп (советской зоны, российской армии, силовых предпринимательских структур и пр.), осуществленные в отечественной науке на рубеже ХХ-ХХ1 вв.".

В конечном счете, проанализировав основные направления в изучении культурной специфики раннего донского казачества, диссертант пришел к выводу о необходимости исследовать его как социокультурный феномен, формирование и развитие которого на начальном этапе определялось следующими факторами: ранние казачьи общины представляли собой мужские военизированные сообщества; они формировались в специфических условиях фронтира, в маргинальном пространстве и в экстремальных условиях Дикого поля.

Объектом исследования являются донские мужские сообщества как ядро формирующегося в Диком Поле казачества.

Предмет исследования - историческое развертывание культурной модели донских мужских сообществ в XVI - первой трети XIX в.

Целью исследования стало выявление социокультурной специфики мужских военизированных казачьих сообществ на Дону со времени их зарождения до первой трети XIX в.

Для достижения этой цели были поставлены следующие задачи:

• Выявить условия формирования мужских военизированных казачьих сообществ на Дону и определить роль фактора фронтира в становлении культурной модели донских казаков.

• Охарактеризовать специфику способов и форм пространственного освоения мужскими казачьими сообществами Дикого поля и типичные для них представления о «своей» земле, выявить своеобразие традиционных поселений и жилищ, исследовать систему первичного производства, характерную для ранних казачьих сообществ.

27 Самойлов Л. Этнография лагеря // Этнографическое обозрение. 1990. № 1; Банников К.Л. Антропология экстремальных групп. Доминантные отношения среди военнослужащих срочной службы Российской армии // Этнографическое обозрение. 2001. № 1. С. 112- 141; Банников К.Л. Антропология экстремальных групп. М., 2002; Волков В. Силовое предпринимательство. СПб., 2002.

• Охарактеризовать принципы организации внутриобщинной жизни военизированных казачьих сообществ и особенности их религиозности; реконструировать систему знаков и символов, с помощью которых кодировались и транслировались важнейшие нормы и принципы организации сообщества.

• Исследовать функции и роли возрастных групп, как основу внутриобщинной организации мужских казачьих сообществ; выявить направления и специфику развития потестарной структуры ранних казачьих сообществ, определить соотношение между горизонтальными социальными связями и властной вертикалью.

• Проанализировать отраженные в русском фольклоре образы народной колонизации, представления о воинской судьбе, основном жизненном предназначении казака-воина и способах его реализации в процессе формирования культурной модели казачьих сообществ.

• Рассмотреть отраженные в фольклорных текстах образы и символы отдельных возрастных групп, представления об их статусе и функциях в воинских мужских сообществах; проанализировать характерные для казачества представления о власти и властных отношениях, отраженные в фольклоре.

Хронологические рамки исследования: XVI - первая треть XIX в. Столь широкий временной период обусловлен авторским стремлением показать не только процесс и механизм складывания социокультурной специфики ранних казачьих сообществ на Дону, но и проследить их в динамике, отметив основные тенденции дальнейших социокультурных трансформаций. Осуществить это возможно лишь в относительно широких хронологических рамках. При этом применительно к XIX в. в работе подробно не исследуются те принципиально новые элементы, сформировавшиеся в казачьей среде в изменившихся условиях, а лишь показываются основные направления развития прежних элементов, лежавших в основе сложения донского казачества как группы. Автором

рассматривались культурные элементы, характеризующие только мужские группы, которые в XVIII и XIX вв. существовали уже в рамках поземельной общины с ее сложной половозрастной структурой.

XVI в. установлен как нижняя хронологическая граница, потому что именно в это время появляются письменные свидетельства о донских казаках. Именно с этого времени донское казачество становится заметной, а затем и мощной силой на южных российских рубежах.

Верхний рубеж (первая треть XIX в.) определен тем, что в 1835 г. было издано «Положение об управлении Донского Войска», в котором официально был закреплен итог длительного пути, завершившегося превращением казачества в замкнутое военно-служилое сословие. Сворачивание казачьей вольницы происходило долго и постепенно, и этот документ официально закрепил новое положение дел. Вольница полностью была поглощена Российским государством, и в дальнейшем социокультурное развитие казачества осуществлялось под политическим диктатом государства, которое само было заинтересовано в сохранении многих традиционных устоев.

Методологическая основа исследования. В качестве методологической основы исследования был избран системный подход как наиболее полно отвечающий целям и задачам работы. Семиотический подход использовался в диссертационном исследовании для реконструкции системы знаков и символов, с помощью которых кодировались и транслировались мужскими казачьими сообществами важнейшие нормы и принципы организации в сложных условиях Дикого поля. Эти реконструкции осуществлялись преимущественно на основе фольклорных источников, а потому позволяют исследовать эти структуры как бы «изнутри традиции», с позиции ее носителей.

Актуальной для данного исследования является теория культурной модели, разработанная зарубежными и отечественными авторами (Л. Козер, Л. Пай, Э. С. Маркарьян, C.B. Лурье). Диссертант опирается на концепцию С. В. Лурье об адаптационно-деятельностном механизме культурной модели,

которому непременно присущ внутренний функциональный конфликт.

В диссертации также используются такие методы конкретно-исторических и культурологических исследований, как компаративный анализ, применяемый для сравнения культурных характеристик развития казачества с русской культурой и культурой тюркских этносов; диахронический, позволяющий проследить развитие культуры мужских казачьих сообществ в хронологической последовательности; методы половозрастных исследований.

Широко применялся в диссертационном исследовании и ретроспективный метод, позволяющий продвигаться от фактов и явлений, зафиксированных исследователями поздней казачьей традиции (XIX - XX вв.), от материалов авторских полевых исследований по изучению современной казачьей культуры, доступных проверке опытным путем, к реконструкциям элементов ранней культурной традиции.

Источниковая база. Использованные в диссертации источники по раннему периоду казачьих сообществ могут быть разделены на несколько основных видов:

1. Исторические источники, представленные делопроизводственной документацией. Первостепенными среди них являются те, что отражают взаимоотношения казаков и Московского государства. Это материалы текущего делопроизводства Посольского приказа. Они сосредоточены в нескольких фондах РГАДА: за XVII век (с 1613 г.) - в Донских делах (ф. 111), за XVI-XVII вв. - в Турецких (ф. 89), Крымских (ф. 123) и Ногайских (ф. 127) делах. Донские дела были опубликованы Археографической комиссией (под редакцией В.Г. Дружинина) в пятитомном сборнике, включившем в себя документы до 1662 г. Часть документов фонда № 111, отражающие события казачье-крестьянской войны 1670-1671 гг., была опубликована в сборнике «Крестьянская война под предводительством Степана Разина».

Эти источники скрупулезно собраны и тщательно проанализированы отечественными историками Д.В. Сухоруковым, В.Г. Дружининым, А.П.

Пронштейном, H.A. Мининковым, С.И. Рябовым и др., однако в диссертационном исследовании многие из них получили новую интерпретацию.

Впервые вводятся в научный оборот и подвергаются систематизации и анализу письменные источники, связанные со станичным делопроизводством казаков. Источников этой группы, отражающих ранние этапы истории, почти нет (архив войска Донского за XVII век сгорел во время пожара 1744 г.), а более поздние - материалы станичных и хуторских архивов - публиковались в местных периодических изданиях донскими краеведами. Здесь можно отметить публикации И. Сулина, X. Попова, И. Андреева, АЛеонова, С. Щелкунова, А. Кириллова. Эти источники, отражающие так называемую культуру повседневности, были связаны с казачьим бытом XV1II-X1X вв. и широко привлекаются в работе для выявления культурной специфики казачьих сообществ.

В диссертационном исследовании использовались также материалы, хранящиеся в архиве Санкт-Петербургского института истории РАН. Это документы Астраханской приказной палаты (ф. 178) и Азовской приказной палаты (к. 238), дающие представление о деятельности «воровских казаков» и мерах, предпринимаемых Войском для борьбы с ними, а также о военных экспедициях донских казаков, о деятельности войскового круга и пр.

В работе использовались также письменные нарративные источники. Среди них наибольшую по объему информацию содержат повести донских казаков об азовских сидениях 1637-1641 гг. («Историческая», «Поэтическая», «Сказочная» и «Особая»). Это рассказ об осаде Азова, предпринятый самими казаками, отражающий взгляд «изнутри», а не снаружи, хотя, безусловно, имеющий определенную политическую и идеологическую ангажированность.

В работе использовались также записки и мемуары русских и иностранных авторов, побывавших в разное время на Дону. Так, различного рода сведения (о казачьих городках, фортификационных сооружениях,

способах ведения боя, разделе добычи и пр.) можно почерпнуть из сочинений И. Массы, Г. Котошихина, Э. Челеби, Л. Фабрициуса, А, Олеария, К. Крюйса и других. Эти источники требуют осторожного отношения к содержащимся в них сведениям: нередко в них предстают весьма искаженные или даже почти фантастические картины жизни казаков.

2. Фольклорные источники. Главные из них - песни и былины, приобретшие на Дону особую актуальность. Сбором и публикацией этих текстов впервые стал заниматься еще во второй половине XVIII в. исследователь русского фольклора М. Д. Чулков. Впоследствии эту работу продолжили Е.П. Савельев, П. Никулин, А. Пивоваров. В XX в. сбором и публикацией донского казачьего фольклора занимались A.M. Листопадов и Ф.В. Тумилевич. Кроме песен и былин эта группа источников представлена большим количеством легенд, преданий, заговоров и сказок, сбором и публикацией которых занимались Л.Н. Майков, Ф.В. Тумилевич, Л.С. Шептаев и другие ученые.

Кроме опубликованных фольклорных текстов широко привлекались и те, которые удалось обнаружить на страницах донской периодики, в архивах и записать в экспедициях. Эти тексты впервые вводятся автором в научный оборот. Помимо собственно донских фольклорных текстов в работе использовались также песни, легенды и предания, относящиеся к так называемым «разинскому» и «разбойному» циклам, которые выходят за пределы собственно «казачьего ареала». Они публиковались в трудах областных научных обществ и в фольклорных сборниках. Для аналогий широко привлекались фольклорные тексты, относящиеся к традициям запорожских, терских и уральских казаков, а также отдельных тюркских народов. Эти источники интерпретируются автором в контексте исследования особенностей мужских субкультур.

3. Этнографические источники. Они появляются лишь с середины XIX в. Собирается и публикуется большое количество сведений о донских поселениях, жилищах, обычаях и обрядах, войсковом праве благодаря

энтузиазму местных краеведов, членов Донского статистического комитета. Эти источники получены либо методом, который в современной этнографии и социологии называется непосредственным наблюдением, либо путем опроса. Публикация этих источников осуществлялась на страницах обширной донской периодики (несколько десятков наименований) с середины XIX до начала XX в. энтузиастами-краеведами и профессиональными исследователями X. Поповым, С. Щелкуновым, Е. Кательниковым, И. Тимощенковым, П. Никулиным, А. Леоновым, Г. Шкрылевым, Г. Левитским и многими другими.

К этому же типу источников могут быть отнесены материалы, хранящиеся в архиве Императорского Русского Географического общества (ответы на анкеты в рамках программы «Этнографическое изучение русской народности»). Нами использовались материалы разрядов № 12 (Донская область), № 2 (Астраханская область), № 19 (Курская область), № 34 (Самарская область), № 36 (Саратовская область). Использовались также этнографические материалы из фондов Государственного архива Ростовской области (фонды №. 55,338, 697).

Для исследования привлекались также материалы по этнографии восточных славян, публиковавшиеся в XIX - начале XX вв. на страницах центральной и региональной периодической печати.

В работе использованы также полевые материалы, собранные в 19832002 гг. этнографической экспедицией Волгоградского государственного университета, а также лично автором. За это время было обследовано более ста казачьих поселений на территории Волгоградской и Ростовской областей. В экспедициях были собраны источники, полученные методом непосредственного наблюдения и интервьюирования. Они используются в работе для исторических и этнографических ретроспекций и впервые вводятся в научный оборот.

Анализ разных видов источников, приведенных в настоящей работе, позволяет всесторонне и более глубоко взглянуть на проблему культурной

специфики ранних казачьих сообществ.

Научная новизна работы заключается в новом концептуальном подходе к культуре раннего казачества как социокультурному феномену и выявлении роли мужских сообществ в его формировании.

В работе впервые в культурологическом плане раскрывается влияние природно-географического и социально-политического факторов (Дикое поле и ситуация фронтира) на генезис культуры казачества и показывается, что именно они предопределили особенности формирующейся здесь культурной модели.

Диссертант показывает, что возникновение донского казачества начиналось с мужских военизированных сообществ, социокультурные нормы которых были противопоставлены нормам метрополии. Применительно к этой группе речь идет об особой культурной модели, принципы организации которой до настоящего времени оставались вне поля зрения ученых. Автор раскрыл сущность ' внутреннего функционального конфликта рассматриваемой культурной модели.

В диссертации рассмотрен в историко-культурологическом контексте процесс социокультурной эволюции мужских военизированных сообществ на Дону (принципов организации, системы ценностей и др.).

Социокультурный феномен мужских казачьих сообществ в исследовании анализируется не только на основе архивных письменных источников, но и на основе фольклорных текстов, что позволило автору соотнести знаковую систему, представленную в этих текстах, с реальными социальными структурами и рассмотреть их в динамике, т.е. решить задачу, до сих пор не предлагавшуюся в качестве научной проблемы.

Диссертант вводит в научный оборот новые фольклорные и этнографические материалы, собранные автором в ходе научных экспедиций по Донскому краю. Значительный массив уже опубликованных фольклорных источников интерпретируется по-новому - применительно к традиционной культуре мужских военизированных сообществ. Эти источники подвергаются

семиотическому анализу и получают новую культурологическую

интерпретацию. *

Основные положения диссертации, выносимые на защиту:

• Раннее донское казачество в XVI - XVII вв. формировалось как особая социальная группа из представителей разных этнических, социальных и конфессиональных групп, для которых определяющим был статус мужчины-воина - человека, порвавшего с прежней социальной и этнической средой.

• Формирование социокультурной модели донских казаков происходило в специфических условиях контактной зоны (фронтира) восточнославянского земледельческого и тюркского кочевого миров, в экстремальных условиях Дикого поля.

• В процессе адаптации казачьих сообществ к новой природной среде и к новым социальным условиям Дикого поля возрождались архаичные способы производства и системы жизнеобеспечения. Развитие производственной сферы имело догоняющий (по отношению к метрополии) характер.

• Специфика культурной модели раннего казачества определялась тем, что его основой являлась мужская военизированная организация. Важнейшие ее характеристики: однородный половой состав, наличие системы возрастных групп, социального равенства, отказ от производящих сфер хозяйствования в пользу присваивающих (военные набеги и военная служба), коллективная собственность, военизированный уклад жизни, ограниченность семейно-брачной сферы жизни.

• Потестарная структура донских казачьих сообществ выстраивалась на основе архаичных принципов и механизмов, основанных на нормах обычного права.

• Суть внутреннего функционального конфликта, положенного в основу формирующейся в Диком поле культурной модели, составлял процесс воспроизводства архаики в условиях экстремального существования. С

помощью этого механизма группой решалась важнейшая стратегическая задача: уходя с родной земли от нарастающего в метрополиях политического, социального и религиозного гнета и обретая статус изгоев, казаки создавали культурную модель, позволяющую им обрести новый статус «вольных людей» и «царских слуг», который был востребован оставленной Родиной.

• Метрополия и казачьи сообщества представляли собой единую систему. Идея служения родине - ключевая в казачьем фольклоре. Реконструируемый на основании фольклорных текстов архетип «ухода» служил своего рода идейной матрицей, на основе которой конструировалась культурная модель братства и выстраивались взаимоотношения с метрополией. Уход предполагал обязательное возвращение/служение, и эта идея отражена в казачьем фольклоре.

• Представления о воинской судьбе, службе, власти, зафиксированные фольклорными текстами, реализовывались в способах устройства внутриобщинной жизни ранних казачьих сообществ, определяя специфику культурной модели донских казаков, которая предстает как часть общерусской традиции.

Теоретическая и практическая значимость работы определяется тем, что в категориальном поле культурологии разработаны новые аспекты гендерных исследований специфических социокультурных групп. Использование наряду с письменными источниками этнографических и фольклорных материалов позволяет комплексно проследить развитие казачьей культуры. Введенные в научный оборот новые группы источников могут быть использованы в научных исследованиях по истории, этнографии, культурологии, регионоведению.

Практическая значимость исследования заключается в том, что ее материалы и выводы могут учитываться при разработке политической стратегии в области межэтнических отношений как на региональном, так и федеральном уровнях. Обращение к опыту прошлого может способствовать

разрешению таких злободневных проблем современного казачества, как местное самоуправление в местах компактного проживания казаков, государственная служба, формы и способы землевладения, возрождение утраченных культурных традиций и пр.

Положения диссертации использовались для составления аналитических записок по вопросам современного казачьего возрожденческого движения, при анализе отдельных документов, разрабатываемых Комитетом по делам национальностей и казачества при Администрации Волгоградской области.

Материалы диссертации нашли применение при составлении лекционных курсов для студентов-регионоведов Волгоградского государственного университета; они могут быть использованы при разработке учебных и методических пособий по истории Отечества, культурологии, истории и культуре региона. Данные материалы могут быть востребованы в воспитательной и культурно-просветительской деятельности в студенческой среде, а также среди населения региона.

Апробация работы. Основные положения диссертации апробированы в публикациях и докладах на международных и республиканских конференциях: Дикаревских чтениях (Краснодар, 1997, 1998, 2000, 2001, 2002, 2003, 2005, 2006, 2007), Областных Волгоградских краеведческих чтениях (2002, 2003,2006, 2008), 1-х Зеленинских чтениях (Санкт-Петербург, 2003), Вторых Санкт-Петербургских этнографических чтениях (2003), на научной конференции «Мужское» в традиционном и современном обществе» (Москва, 2003), Международной научно-практической конференции «Мужчина в традиционной культуре народов Поволжья» (Астрахань, 2003), на III, IV, VI, VII и VIII Конгрессах этнографов и антропологов России, на Международной научной конференции «Россия и Восток: проблемы взаимодействия» (Волгоград, 2003), на конференциях, посвященных проблемам современного казачества (Тнмошевск, 2006; Азов, 2006; Урюпинск 2007; Ростов-на- Дону, 2008, 2009) и др. Диссертантом опубликовано 47 научных работ по теме диссертации.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения и списка использованной литературы. Объем работы 491 страница, 1009 наименований источников и литературы.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во Введении обосновывается актуальность темы, раскрывается степень ее изученности, определяются цели и задачи исследования, характеризуется методологическая база, хронологические рамки исследования, его научная новизна, теоретическая и практическая значимость.

В первой главе - «Формирование донских казачьих сообществ и освоение Дикого поля: природно-географические и социокультурные факторы» — рассматривается проблема происхождения и становления донских казачьих сообществ, как она представлена в отечественной историографии; выявляются специфические условия и основные этапы формирования группы донских казаков; исследуются особенности освоения ими пространства Дикого поля, выявляются источники их существования, характер поселений и жилищ.

В первом параграфе - «Проблема происхождения и становления донских казачьих сообществ в отечественной историографии» -представлена история исследования проблемы происхождения казачества, анализируются версии самих казаков о своем происхождении, высказанные еще в XVII в. (от беглых из Руси), позиции царского правительства и феодальной знати, дававших резко отрицательную оценку казачеству.

По мере включения донских казаков в сословную структуру Российского государства произошли некоторые изменения в оценке их Москвой. В произведениях А. Ригельмана и К. Крюйса казаки уже называются «храбрым и сильным народом». Появились версии о древнем и «благородном» происхождении казаков (Г.З. Байер, В.Н. Татищиев, А.И. Ригельман).

Однако уже в первой четверти XIX в. вновь наметились существенные различия в воззрениях «а историю происхождения донского казачества между российскими дворянскими историками и казачьей элитой. Резко

отрицательную оценку казачеству дал, например, Н.М. Карамзин. «Азовскими разбойниками», которых изгнал из России, а также частично перевел из Мещеры на Дон Иван Грозный, назвал донцов В. Броневский. В ответ все набиравшее силу донское дворянство выдвинуло одну за другой теории о происхождении донских казаков от древних народов (этрусков, скифов, хазар и пр.). Эти теории нашли отражение в трудах А. Попова, В.М. Пудавова, Е.П. Савельева. Они не подкреплялись источниками, имели ярко выраженную тенденциозную окраску.

В пореформенное время по поводу происхождения и ранней истории донских казаков высказывались С.М. Соловьев и В.О. Ключевский. Они считали, что казаки - потомки беглого русского населения, спасавшегося на окраинах государства от крепостного гнета. Возражать официальным российским историкам вновь пытались историки донские: В.М. Пудавов обосновал взгляд на казаков как на людей «царелюбивых и мужественных», а М. Сенюткин доказывал абсолютную лояльность донцов по отношению к монархии в период пугачевского бунта. В то же время, возможность нерусского происхождения донских казаков отрицал П.П. Сахаров.

Советские историки считали, что главные причины ухода части населения за пределы государства, а значит и сам факт образования казачества определялись социально-экономическими процессами развития феодального общества. В 20-30-х гг. XX в. в советской историографии прочно утвердилась точка зрения о происхождении донских казаков от беглых русских крестьян и холопов, начало их истории связывалось с развитием классового антагонизма. До середины 1980-х гг. эта теория оставалась господствующей, тиражировалась в массе научных, учебных и популярных изданий.

В 30-50-х гг. XX в. оформилась «бродницкая теория», разработкой которой занимались В.В. Мавродин, Б.Д. Греков, А.Ю. Якубовский, А.И. Попов, Н.М. Волынкин. В 80-х гг. XX в. ее поддержали и развили Л.Н. Гумилев, В.Б. Виноградов, С.А. Плетнева и другие исследователи. Среди

сторонников этой теории не было единства мнений, так как спорным оставался сам вопрос о происхождении бродников, а главное - идея непосредственной связи бродников с донскими казаками не подкреплялась источниками.

В 1980-90-х XX в. появилось множество публикаций, в которых вновь предпринимались попытки определиться с этническими корнями казачества; отчетливо обозначились сторонники тюркского и восточнославянского происхождения донских казаков. Ростовские историки H.A. Мининков и В.Н.Королев связывали донское казачество, в первую очередь, с восточнославянской этнической средой. Появление донских сообществ исследователи относили ко времени не ранее конца XV - начала XVI в. Волгоградский исследователь И.О. Тюменцев также полагает; что донское казачество могло сформироваться не ранее XV в., при этом он обратил внимание на то, что в Диком поле складывались казачьи сообщества двух типов: с преобладающим тюркским этническим компонентом и некочевые сообщества, преимущественно славянские. Нередко в научной литературе последних лет, посвященной проблеме происхождения казаков, можно встретить утверждения, «прописывающие» их то по одну, то по другую сторону Дикого поля и привязывающие к какому-то определенному этносу (русские, половцы, черкесы, хазары).

Подводя итог обзору историографии проблемы происхождения донского казачества, автор приходит к выводу о невозможности привязать эту группу к какой-то определенной этнической среде, исходя лишь из констатации факта наличия традиции казакования по ту или иную сторону Дикого поля. Очевидно, все высказанные до сих пор точки зрения по вопросу формирования донских казаков обречены еще долгое время оставаться лишь гипотезами из-за крайне скудной источниковой базы. Из множества современных версий наиболее обоснованной автору представляется позиция тех исследователей, которые считают, что у донского казачества были, безусловно, предшественники, и применительно к ним можно говорить о

домонгольском времени, однако формирование донских казачьих сообществ относится к периоду ХУ-ХУ1 вв. Возникновение казачьих сообществ на Дону было следствием резких политических (в первую очередь), а также экономических и социальных изменений, происходивших пс* разные стороны Дикого поля. Так, участие в формировании казачьих сообществ тюркского этнического компонента определялось ситуацией кризиса в Золотой Орде и возникших на ее месте новых государственных образованиях, также как активный выход части русского населения за пределы Московской Руси был связан с происходившими там политическими и социально-экономическими потрясениями. Важную роль в формировании донских казачьих сообществ играли представители различных военно-служилых категорий населения. В условиях Дикого поля решалась сложнейшая задача поиска новой групповой идентичности, создания такой культурной модели, в рамках которой разрушающаяся картина мира заменялась иной, но целостной и упорядоченной.

Второй параграф - «Формирование группы донских казаков. Фактор фронтира» - посвящен выявлению условий формирования казачьих сообществ на Дону. Оно формировалось на основе мужских групп в пограничной (маргинальной и экстремальной) области. Уходящие в Поле принадлежали к разным этническим, конфессиональным и социальным группам. Для того чтобы выжить в экстремальных условиях фронтира (зоны между двумя границами, территории постоянных войн), они должны были выработать такой алгоритм действия, который бы обеспечил превращение шайки изгоев-разбойников в боевые организации с налаженной системой жизнеобеспечения и системой ценностей. Исходя из этого, в диссертации значительное внимание уделяется ареалу расселения, формирования и бытования казаков, название которого - Дикое поле.

Дикое поле исторически служило буферной зоной между степью и лесом, кочевниками и славянами, христианством и исламом. В этих чрезвычайных условиях могли выжить лишь определенные категории

населения, обладавшие своеобразными культурными стереотипами. Здесь оседали молодые сильные мужчины, которые сознательно уходили за пределы формирующихся в метрополиях этнополитических структур, пытаясь возродить на новом месте такие социальные формы, в которых этничность на первых порах игнорировалась. В Диком поле создавалась самобытная мужская и «пограничная» культурная модель, впрочем, достаточно скоро оказавшаяся в этническом и социальном поле Руси (как за счет утверждения монополии силы за Московским государством, так и по мере все возрастающего потока беглецов именно из российских земель).

Необходимость учета такого фактора в формировании культуры донского казачества, как расположение между двумя границами, уже отмечалась отдельными исследователями. Любая граница может трактоваться как барьер, разделяющий народы и культуры, но может восприниматься и в качестве контактной зоны - фронтира. Нередко перед людьми, оказавшимися на территориях, находящихся вне юрисдикции покинутых ими обществ, встает проблема выбора: что сохранить из предшествующего социального опыта, а что искоренить и забыть. Фронтиры оказываются своего рода «инкубаторами» для новых сообществ из-за отсутствия возможности (или желания) точно воспроизводить все формы социальной жизни метрополии. Применительно к донским казакам можно говорить о том, что они сознательно уходили на территорию «социального и культурного вакуума», надеясь, что там смогут приступить к созданию такой культурной модели, которая коренным образом отличалась бы от модели метрополии.

Однако, прежде чем перейти к рассмотрению процесса формирования этой модели в условиях неопределенности, автор обращается к историческим свидетельствам о том, как происходило заселение Дикого поля уходящими в казаки.

В параграфе дается анализ тех масштабных исследований по истории заселения Дона, которые представлены в трудах отечественных историков; выясняется роль славянских и тюркских этнических компонентов в

формировании ранних казачьих сообществ; социальная и конфессиональная принадлежность уходящих в казаки. Автор выделяет основные этапы формирования казачьих сообществ на Дону и прослеживает воздействие на них Московского государства, стремящегося сначала использовать вольницу в своих целях, а затем и взять ее под контроль. Этот процесс окончательно закончился в первой трети XIX в.

В третьем параграфе - «Особенности освоения пространства Дикого поля» - дается характеристика способов превращения Дикого поля в культурное пространство, исследуется специфика поселений, жилищ и источников существования казаков. Говоря о заселении Дона, автор приходит к выводу, что здесь был распространен эксцентрический тип расселения. Осваивая в конце XV - начале XVI в. донские земли, казаки, минуя всю середину подконтрольной им территории, устраивают свой «центр» на самом краю, на границе с Турцией. За этим стоит психологическая специфика: люди фронтира устремлены навстречу неизведанному. Такова логика эксцентрического типа расселения, такова вообще стратегия мужского поведения - выходить за рамки обжитого, осваивать новые земли, создавать новые структуры. Отсюда сформировавшиеся у казаков открытость для культурных контактов, двуязычие, культурные взаимовлияния. В итоге создавалась новая семиосфера, в которую полярные стороны пограничья включались как равноправные.

В диссертации исследуется специфика ранних казачьих поселений и жилищ. Их эволюция дает прекрасную возможность проследить, как воплощались итоги постоянно идущего в районе пограничья процесса культурной диффузии и рождения новых культурных форм. Внутреннее пространство казачьих поселений создавалось в соответствии с определенными принципами социальной организации: они манифестировали и закрепляли изначальное социальное равенство казачьих сообществ. Облик поселений определялся военизированным укладом жизни казаков.

На основе письменных, этнографических и археологических источников

реконструируются традиционные жилые постройки, характерные для ранних казачьих сообществ. Традиции строительства рождались в условиях постоянных межэтнических контактов, что находило выражение в возрождении весьма архаичных принципов организации внутреннего пространства жилищ (концентрический/куренной тип с печью в центре), в распространении поземной системы отопления, уходящей своими корнями к древним монгольским канам. По мере освоения «диких» земель и перехода к мирной оседлой жизни казачьи жилища, так же как и поселения, существенно изменялись. Однако традиции военизированного быта и память о периоде вольных братств сохранятся и будут проявляться в планировке жилищ («круглый дом»), в интерьерах (оружие на стенах), в архитектурных деталях (большие крытые крыльца-рундуки и галереи, предназначенные для сборов-бесед) и пр. В параграфе исследуется и специфика духовного освоения Дикого поля (сакрализация природных объектов, могил предков, старых городков и пр.). Освоение казаками нового природного и социального окружения в Диком поле, его превращение в культурное пространство осуществлялось специфическими мужскими способами.

Противопоставленность казачьих традиций принципам статусной территории отчетливо прослеживается и в способах, и в источниках существования. Историки, исследовавшие казачество эпохи средневековья, нередко понимали под хозяйственной деятельностью ранних казачьих сообществ лишь скотоводство, рыболовство, торговлю и земледелие. Между тем большая роль непроизводящих способов жизнеобеспечения (военная добыча, дань, царское жалованье) была напрямую связана с пограничными (фронтирными, маргинальными) условиями существования казаков. В этом проявляется одна из линий их общего противостояния метрополии. Вся производственная сфера деятельности казачьих общин строго регламентировалась. Система первичного производства ранних казачьих сообществ сознательно закреплялась нормами обычного права, согласно которым долгое время сохранялся запрет на занятие земледелием.

В конце I главы делается вывод, что своеобразие складывающейся в Диком поле культурной модели определялась особенностями фронтирной зоны. Межэтнические контакты, природно-географическая среда, противопоставленность ранних казачьих сообществ статусной территории -все это проявлялось в особенностях системы жизнеобеспечения и способов первичного производства.

Во второй главе - «Социокультурная динамика организации и развития мужских военизированных казачьих сообществ» - выявляются основные принципы организации ранних казачьих сообществ, специфика потестарной системы, исследуется система норм и ценностей, а также знаковая система, используемая сообществами для кодирования и трансляции этих ценностей. Все эти элементы социокультурной организации казачьих сообществ анализируются в их историческом развертывании с учетом идущих на Дону социокультурных трансформаций.

В первом параграфе - «Принципы формирования и организации мужских казачьих сообществ» - выявляются источники пополнения казачьих сообществ, определяются структурные единицы сообществ и основные принципы их организации. Донское войско и в XVIII в. оставалось пестрым в этническом и социальном отношениях. Представители служилого сословия продолжали играть в нем важную роль, но после «смутного времени» все более заметной становится роль выходцев из низов русского общества. Пополнение рядов казачества нередко осуществлялось за счет тех, кто уже имел на Дону родственников или земляков. Вступали в казачьи сообщества торговцы, а также те, кто приезжал в регион на сезонные промыслы. Иногда сами донские атаманы и казаки подговаривали жителей окраинных сел и городов уходить на Дон. Донцы обеспечивали и безопасность перехода для беглых из Руси на опасных участках, где им могла грозить встреча с крымцами, азовцами и ногаями.

Сыскные дела первой трети XVII в. о «самовольных» поездках торговых людей из южно-русских городов свидетельствуют о наличии тесной связи

между обитателями Дикого поля и жителями русской окраины. Уход в Поле не означал полного разрыва с метрополией. Казаки поддерживали тесные связи с оставшимися на Руси родственниками, пересылали им часть военной добычи, сами ездили в гости, «выводили» оттуда жен.

По письменным источникам известны такие категории жителей Дона, как оземейные, тумы, зажшые бурлаки; они разделяли с казаками многие трудности существования в Диком поле, но казаками не считались, не имели равных с ними прав. В этом разделе работы дается характеристика каждой из перечисленных групп. При безусловном наличии этноконфессиональных и имущественных различий все-таки главное, что разделяло их, - это наличие прав и привилегий по отношению к Войску, иными словами - разная степень включенности в воинское сообщество.

Процедура приема (включения) в Войско демонстрирует близость к переходно-посвятительным ритуалам, характерным для традиционных культур («напой», испытания, перемена имени и пр.). Вступая в донское казачье сообщество, неофит получал гарантию невыдачи официальным властям и защиты со стороны всего Войска. Вместе с тем на него возлагались обязанности строжайшего подчинения войсковым порядкам, запрет на самовольный уход из Войска (он воспринимался как измена), а для раннего периода - соблюдение безбрачия и другие обязанности и повинности.

Характерной чертой внутреннего устройства ранних казачьих сообществ был периферийный статус института семьи. Основной структурной единицей сообществ были так называемые «односумства» - артели мужчин-воинов, являвшиеся коллективными распорядителями общего имущества. Их символом была общая сума или котел, в котором варилась «общая каша». В свою очередь, сума или котел выступали в качестве символа коллективной доли казачьего сообщества. Роль женщин на Дону в ранний период казачьей истории была весьма ограничена: они не обладали никакими правами (в том числе и теми, какими пользовались «статусные» женщины метрополии). Своеобразие семейно-брачных отношений сохраняется на Дону и после

окончательного утверждения (к XVIII в.) института патриархальной семьи.

Роль горизонтальных связей в ранних казачьих сообществах наглядно проявляется в обычае побратимства, общего имущества и совместного проживания в общей избе. С идеей коллективной доли напрямую связаны и столь характерные для казачьих сообществ братские пиры (братчины, медоварения). Братский пир устраивался всякий раз, когда происходило нарушение (реальное или символическое) целостности общины и требовался передел общинной доли (выход казаков на службу и их возвращение, женитьба, выборы атамана, раздел сенокосных угодий и пр.). Каждая братчина символизировала воспроизведение коллективной доли и новое ее перераспределение.

Особенности социального устройства ранних казачьих сообществ отразились и в развитии религиозных представлений. Не только социальные, но и религиозные институты, создаваемые казаками, выстраивались параллельно (но отнюдь не иерархично) по отношению к институтам метрополии. Войско пристально следило за тем, чтобы не допустить чрезмерного вмешательства метрополии в религиозную жизнь своих общин.

Религиозность донского казачества была напрямую связана с его воинской организацией. Для ранних казачьих сообществ была характерна веротерпимость. Ранние казачьи сообщества оперировали детально разработанной, сложной обрядностью, связанной в первую очередь с воинской традицией. Более того, воинская обрядность оставалась довлеющей и в более позднее время (ХУШ-Х1Х вв.), когда на Дону уже упрочилось православие, а в жизни общины существенную роль стали играть аграрные ритуалы. Мужские конно-спортивные игры, кулачные бои, поминальные тризны-братчины, «ссыпки», мужские обходы домов станут обязательной составной частью практически всех крупных праздников календарного цикла (Святок, Масленицы, Пасхи, Троицы).

На обрядах жизненного цикла также отразилось доминирование воинских традиций. Их специфика заключалась в той роли, которую отводила

община социализации юношей-казаков. Важнейшую роль среди ритуалов жизненного цикла играли, например, обряд посажения на коня, посвящения мальчика в казаки, проводы казаков на службу. И молодые неженатые, и семейные казаки выступали в праздниках как главная организующая сила.

Применительно к обрядности поздней донской общины можно сказать, что собственно воинские традиции оказались здесь столь плотно вплетенными в общую канву праздников, что выделить их в качестве самостоятельного элемента не всегда удается. Очевидно, в этом заключается одна из характерных черт поздней донской обрядности в целом. При этом роль православных праздников на Дону в XIX в. была чрезвычайно велика, а станичные и хуторские церкви были взяты под опеку служилых казаков.

В целом можно заключить, что религиозность донских казаков за период XVII - XIX вв. претерпела значительные трансформации: воинская обрядность тесно переплелась с аграрной, а на смену веротерпимости раннего периода пришел религиозный консерватизм.

Диссертант показывает большую роль в организации ранних казачьих сообществ символов и атрибутов групповой принадлежности. Знамена, жезлы, печати были призваны функционировать как в сфере межгрупповых отношений (маркировать свою территорию, выступать в качестве знака охраны и предостережения), так и внутри группы (поддерживать внутригрупповую солидарность). С их помощью закреплялся и особый статус группы, и принципы «государевой службы». В этой части работы исследуется также используемый казаками вербальный код, примером которого может служить условный или тайный язык (ясак), фрагментарно реконструируемый на основе письменных и фольклорных источников.

Основой организации ранних казачьих сообществ была не социальная, а возрастная стратификация. Автор реконструирует систему возрастных групп в казачьих сообществах второй половины XVII - начала XIX в. Категория «возраст» имела важнейшее значение в структурировании традиционных социальных моделей, проявляясь как на индивидуальном, так и на групповом

уровнях. При этом по-настоящему значимым признавался не реальный, биологический, а социальный возраст, который определялся прохождением индивидом и его группой обрядов специальных посвящений.

Анализ письменных источников показал, что донские казачьи сообщества делились на три возрастные группы, вполне соотносимые с возрастными группами древних мужских сообществ, различающихся как по функциям, так и по уровню ответственности. Выделялись группы малолетков/выростков, служивых казаков и стариков с четким соблюдением границ между ними и детально разработанной системой переходно-посвятительных ритуалов. Такая система отнюдь не предполагала всеобщего равенства: каждая из возрастных групп имела четко фиксированные обязанности, права и привилегии. Изменение статуса было возможно только в рамках специального ритуала.

В диссертации рассматриваются основные права и обязанности отдельных возрастных групп в рамках мужских казачьих сообществ. Большое значение сообщества придавали социализации юношей, направленной в основном на их подготовку к военной службе. В структуре поздней (поземельной) казачьей общины малолетки также играли важную роль. Они выступали организаторами молодежных игрищ и забав в системе общинной календарной обрядности. Однако и в это время важнейшим отличием казачьих молодежных групп была целенаправленная подготовка к предстоящей воинской службе.

Автор обращает внимание на широкий круг обязанностей возрастной группы стариков. Старики имели в казачьих сообществах высокий статус, что разительно отличало их от положения стариков в крестьянских общинах. Это проявлялось в их приближенности к исполнительной власти, в выполнении посреднических и судебных функций, в участии в «рыбных роздачах» и пр. На примере донских казачьих сообществ удалось выявить наличие ритуала перехода казака в группу стариков, осуществляемого по типу переходно-посвятительных обрядов.

Решающую роль в сохранении у донских казаков и в более позднее время четкой возрастной структуры и консервации института возрастных групп сыграл такой фактор, как война (военная служба). Категория социального возраста была здесь прочно связана с этапами прохождения воинской службы. Структура поздней казачьей общины также будет сохранять более выраженную, чем у крестьянства, половозрастную структуру с набором специфических признаков.

Во втором параграфе - «Потестарная структура мужских казачьих сообществ» - исследуется проблема формирования и функционирования управленческих структур в условиях Дикого поля, характеризуются их основные элементы: казачий круг, исполнительная власть, судебно-правовая система.

Анализ текстов, содержащих трактовку понятия «казакования», показал, что «казачьи земли» определяются в них как зона «казачьего присуда», а «казакование» как право избирать должностных лиц и чинить расправу согласно казачьему обычаю. Это позволило диссертанту вычленить некий каркас, служащий основанием для формирующихся в Диком поле казачьих сообществ. Очевидно, что сами казаки признавали структурообразующими такие понятия, как «своя власть», «свой суд», право избирать тех, кто будет тебя ограничивать и наказывать в случае несоответствия казачьей «обыкности».

Значимость этих категорий возрастала именно в условиях Дикого поля, как зоны фронтира, характерными чертами которого было отсутствие регулирующих норм. В этих условиях заново формировались важнейшие принципы социальной жизни, определялись понятия «своей власти», «своего суда» (праведного, справедливого), правильного поведения (нормы) и неправильного (антинормы). Наконец, в этих условиях вырабатывалось определенное соотношение между горизонтальными социальными связями и властной вертикалью, между отдельной личностью и коллективом.

Значительное внимание уделяется в данном параграфе характеристике

главного органа казачьего самоуправления - круга, который являлся воплощением идеи коллективизма и главным символом казачьей вольницы. На кругу решались все важнейшие вопросы жизни казачьих сообществ, избирались должностные лица: атаман, есаулы и дьяк. Они представляли уникальную систему исполнительной власти, которая также анализируется в этом разделе.

Анализ исторических и этнографических источников, относящихся к теме атаманской власти и выборов атамана, показал, что обряд выборов полностью вписывается в схему так называемых «переходных» ритуалов, суть которых сводится к осуществлению «перехода» из «этого света» в пределы «того» (в зону смерти, сакрального), где неофит получает некие сакральные ценности (знания, способности и пр.), а в реальной жизни приобретает новый статус. Весьма примечательна процедура двух- или троекратного отречения претендента от предлагаемой ему власти, которая выполняла функцию присяги легитимному правителю. Так налаживались взаимоотношения обменного типа, предполагающие определенные обязательства и со стороны отказавшихся, и со стороны предводителя. При таком типе взаимоотношений символически и реально воспроизводилась ситуация, когда атаманская власть естественным образом произрастает из связей горизонтальных, основываясь на них.

Частота и легкость сменяемости атаманов в совокупности с некоторыми фольклорными и этнографическими свидетельствами позволили выявить некоторые специфические черты управленческих структур ранних казачьих сообществ. Так, в фольклорных текстах и обрядовой практике донских казаков большое значение придается атаманской шапке. Она является одним из символов атаманской власти, но в то же время и символом общинной доли, ее вместилищем. Казачьи атаманы в ранний период истории выступали в качестве символических и временных хранителей общинной доли. Первостепенную ценность представляла именно эта доля (ее целостность, сохранность), а не личность атамана, который легко мог быть заменен другим

таким же «хранителем». Эти представления плохо согласуются с ядерной структурой, предполагающей определяющую и довлеющую роль лидера, о наличии которой у казаков писали некоторые исследователи. Скорее, можно говорить о «тотальной власти» сообщества, не допускавшего концентрации слишком большой «силы» в руках отдельных личностей.

Со временем атаманская власть все более усиливалась, но на протяжении веков на Дону сохранялась такая система, при которой она основывалась на связях горизонтальных, как бы произрастала из них, а сообщество и в более позднее время имело рычаги воздействия на исполнительную власть. В то же время многие источники свидетельствуют о действительно единоличной, почти неограниченной власти казачьего атамана в условиях военного похода. Единоначалие атамана проявлялось лишь в экстремальных условиях военного похода; в мирной же жизни он оказывался в тесных братских узах, выстраиваемых по горизонтали и обеспечивающих постоянный контроль со стороны всего коллектива.

Дальнейшие изменения потестарной структуры и активное выстраивание вертикали власти были связаны с деятельности российского правительства. Речь идет о формировании привилегированной группы донских старшин, ограничении полномочий круга, назначаемости российскими властями высших казачьих чинов и других мерах, осуществленных правительством с сер. XVII до первой трети XIX в. Правда, российское государство не смогло бы так легко подмять вольницу с ее прочными традициями, если бы для этого не сложились соответствующие внутренние условия. К ним автор диссертации относит усложнение социальной структуры донского казачьего сообщества, приобретение статуса привилегированного сословия, вынужденного сочетать военную службу с земледельческим трудом, имущественную дифференциацию населения Дона при сохранении общинных устоев и коллективистской морали. В итоге мы соглашаемся с мнением А.Ю. Дворниченко, высказавшем мысль о вторичности потестарных структур у казаков, но с поправкой - эта вторичность имела отношение в

большей степени к вертикали власти, создаваемой при непосредственном внешнем воздействии.

Значительное место в этом разделе занимает анализ правовой культуры мужских сообществ донских казаков. Автор подчеркивает, что основу правовой системы составляли нормы как обычного, так и писаного права (последние в форме войсковых указов и приговоров). Роль первых была приоритетной в ранний период казачьей истории и сохраняла свое значение впоследствии. В целом войсковое право донских казаков характеризуется как весьма архаичное.

Обычно-правовая система ранних казачьих сообществ включала в себя такие виды наказаний, как связывание, битье, «сажание в воду». Некоторые виды наказаний одновременно сопровождались лишением осужденного имущества («грабеж») и вкушением спиртных напитков («напой»). Исходя из известных представлений казаков о братстве как о некой родственной целостности, распространение бескровных видов казни в ранний период их истории объясняется диссертантом представлениями о крови отдельного воина как о части коллективной жизненной силы. Сообщество, требуя отмщения пролитой крови собрата чужаком, всячески оберегало свою собственную жизненную силу, не допуская пролития крови внутри братства.

Практически все элементы системы наказания по обычному праву казаков представляют собой разновидности переходно-посвятительных ритуалов. Главное, на чем в работе акцентируется внимание: за всеми перечисленными мотивами стояли представления о коллективной доле. С этим понятием соотносились и преступления (они понимашсь как нарушение целостности общегрупповой доли), и наказания (новое перераспределение с целью восстановления нарушенного равновесия). Эти представления восходят к архаической общерусской традиции. Отвергая в течение длительного времени нормы писаного права метрополии, казаки продолжали воспроизводить в Диком поле архаичную систему «суда и расправы», отдельные элементы которой сохранились до наших дней.

В заключение главы подчеркивается, что, несмотря на явное влияние Российского государства и того опыта, который был приобретен казаками ранее по обе стороны фронтира, казачьи сообщества настойчиво воспроизводили на Дону весьма архаичные структуры и принципы, основанные на нормах обычного права. С одной стороны, они копировали семейно-родственные структуры, с другой - противостояли им, выстраивая традиции собственно мужских военизированных сообществ. Важнейшими принципами, на которых они основывались, были: система возрастных групп, наличие коллективной собственности и представлений о коллективной доле-судьбе, реализующейся через общее же дело - военную службу.

В третьей главе - «Социокультурный феномен мужских военизированных казачьих сообществ через призму фольклора» - автор предпринимает попытку анализа отраженных в общерусском и казачьем фольклоре образов народной колонизации, системы возрастного символизма, представлений об основном жизненном предназначении казака-воина и его судьбе, о воинском братстве и формах их реализации в процессе генезиса культурной модели казачьих сообществ.

Первый параграф главы — «Образы народной колонизации в русском фольклоре» - посвящен образам Дикого поля и скитальцев в русском фольклоре. Обращаясь к этой теме, автор исходил из того, что культурная модель, которая создавалась казачьими сообществами на границах укрепляющегося Российского государства, по многим параметрам была противопоставлена культуре статусной территории, но в то же время обе территории образовывали единую систему. Сложный механизм взаимодействия этих двух зон составляет суть функционирования изучаемой системы. Безусловно, этот механизм должен был найти отражение в знаковой сфере. Диссертант, обратившись к фольклорным текстам, показывает, как сами носители традиции определяли мотивы и смысл своего ухода. Полагая, что в основании фольклорных текстов лежали не рациональные мотивы, а ритуальная подоснова, автор раскрывает представления казаков о причинах

ухода и колонизации ими Дикого поля. Подчеркивая, что фольклорные тексты не могут рассматриваться как точное отражение исторических и социальных реалий, диссертант считает несомненным наличие определенной связи между социальными структурами и воспроизводимыми ими знаковыми системами. К тому же фольклорные тексты воспроизводят позицию самих носителей традиции и отражают их взгляд на феномен казачества («казакования»).

Наибольший интерес в этом контексте представляют легенды и предания, повествующие об истоках казачества. В рассмотренных автором текстах уходящие в казаки представлены как изгои («проштрафившиеся», «проворовавшиеся»), которые проходят через череду испытаний, скитаются по морям. Одна из легенд указывает на непосредственную связь ранних казачьих братств с принципами организации юношеских союзов, члены которых покидали дом по достижении возраста инициации и в буквальном смысле «переступали» через законы и нормы домашней жизни. Эти легенды и целый комплекс других текстов и ритуалов, бытовавших в казачьей среде, указывают на то, что в организации внутренней жизни казачьи сообщества опирались на древнюю традицию, связанную с юношескими сообществами и посвятительными ритуалами.

Выделяя специфику казачьих образов колонизации, следует отметить, что в отличие от поздней (по преимуществу старообрядческой) традиции ухода, в которой довлели эсхатологические мотивы спасения, святости и культивировался образ Святой Руси (град Китеж, Беловодье), откуда незачем, а иногда и нельзя было возвращаться, казачья традиция провозглашала идею ухода, предполагавшую обязательное возвращение. Специфическую окрашенность имел и фольклорный образ «иной земли», уходящий корнями в глубокую архаику, и образы тех, кто уходил в скитания. Автор раскрывает новые ракурсы в фольклорных образах скитальцев, дополняет и уточняет модель, положенную в основу идеи и процедуры «ухода».

Фольклорные источники позволили выявить этапы социализации будущего воина. Анализ фольклорных текстов о богатырях-атаманах-

рабойниках показал наличие важных обстоятельств в их биографии: очень часто они - сироты, сами себя называют «неправильно рожденными», «бесчастными», «бездольными», они уходят из дома с намерением отомстить за погибшего отца. Происхождение таких «сирот» связано обычно с женщиной из статусной зоны и отцом-воином - персонажем Дикого поля. Не имея своей доли в общесемейной судьбе, эти персонажи по достижении определенного возраста должны отправляться за ней в Поле, повторяя воинскую судьбу отца.

По мнению Т.А. Бернштам, подготовка юноши к «полеванию» осуществлялась в три этапа, причем «настоящее» испытание героя было связано с преодолением водной преграды. В связи с этим возникает ключевой сюжет перехода через границу. В текстах, объединенных общей темой ухода в казаки, четко прослеживаются различные этапы этого пути: прохождение через водную преграду и так называемый «огненный» этап, которые, по предположению автора, также могли быть связаны с разными возрастными группами внутри мужских сообществ.

Завершая анализ архетипа ухода мужчины из статусной зоны, как он реконструируется на основе фольклорных текстов, автор приходит к выводу, что данный архетипический сюжет, связанный с традицией социализации юношей, не случайно оказался столь востребованным и «растиражированным» в различных вариантах именно в казачьей среде. Очевидно, он послужил своего рода мифо-ритуальной матрицей, положенной в основу конструирования культурной модели пограничья и солидаризации группы, прошедшей путь от сборища маргиналов до четко структурированных, боеспособных сообществ-братств, одержимых идеей служения оставленной Родине.

Во втором параграфе - <.<Возрастные группы мужских казачьих сообществ в фольклорных образах» - решается задача выявления общей символики группы и возрастного символизма, как он представлен в фольклорных текстах. Выяснив на основе письменных и этнографических

источников, что ранние казачьи сообщества имели трехчастную структуру, автор предположил, что она должна была найти отражение и в знаковой системе. Исследование групповой символики ранних казачьих сообществ началось с попытки вписать их в евразийскую традицию, связывающую воинские мужские объединения с образом волка. Однако в донском казачьем фольклоре образ волка практически отсутствует, зато широко распространены образы хищных птиц - сокола или орла. В русской традиции возрастной символизм связан с самыми различными зоо-и орнитоморфными образами. Так как зооморфная символика указывает на архаические пласты традиции, то диссертант обратился к общеславянским истокам, к фольклорным традициям славянских народов, связанным с возрастным символизмом.

Анализ представленных в фольклорных текстах орнитоморфных образов возрастных групп начинается с выявления семантики образа петуха, который олицетворяет подростковую и юношескую возрастные группы. Далее в работе выделяется пара петух — коршун/сокол, в которой противопоставляются «домашние» (брачные) персонажи и «дикопольские» (воинские).

В избранном ракурсе рассматриваются широко распространенные в казачьем фольклоре образы орла и сокола. Анализ текстов показал, что фольклорный сокол наделен такими же качествами, как и волк. Для него характерны «чужесть», воинственность, стремление к воле. Сокол и орел оказываются связанными с мировым верхом (верхушкой «древа жизни», мачтой корабля), с металлом и оружием, с кровью и миром мертвых. Автором выявлен мотив «возвращения», «воплощения» нереализованной силы/доли воина-сокола в общую долю оставленного рода (семьи). Наряду с фольклорными текстами исследовались персонификации образа хищной птицы в календарной обрядности восточных славян, где отчетливо выявляются ритуалы передачи неистраченной жизненной силы мужчин замужним женщинам и земле. В этом мотиве отчетливо прослеживается уже

высказанная мысль о наличии неразрывной связи между теми, кто ушел в Дикое поле, и остальными членами социума.

Далее автор обращается к известному сюжету казачьего фольклора «спор сокола с конем». В результате проведенного анализа автор приходит к выводу, что с образами диких копытных животных могла соотноситься группа взрослых (служивых, полноправных) казаков. Выделяется также особая категория старых казаков («почетных», прошедших последнюю «старческую инициацию»), которая соотносится с образами пчеловодов и рыбаков, вышедших за рамки военного сообщества и выполнявших посреднические функции, будучи, тем не менее, тесно связанными с образами копытных животных. Предводитель/атаман оказывался также связанным с образом дикого копытного животного (применительно к казачьей традиции - с конем).

Проведенный анализ позволил высказать предположение о возможном существовании в тех восточно-славянских военизированных мужских сообществах, по типу которых могли выстраиваться и ранние казачьи объединения, нескольких возрастных групп, соотносимых с различными образами диких животных. Рассмотренные фольклорные звериные и орнитоморфные образы, выступающие в качестве символов мужчины-воина, оказались тесно связанными с миром домашним, женским. Эта тесная связь просматривается и в мифо-ритуальной традиции, проявляясь в теме «возвращения» и воплощения неистраченной доли воина в растениях (особенно наглядно - в обрядах календарного цикла). Дикие и культурные растения находятся в такой же неизбежной и необходимой связке, как оставшиеся дома и ушедшие на войну. Так была обнаружена еще одна модель (матрица), согласно которой могли выстраиваться отношения между жителями статусной территории и обитателями Дикого поля. И миф, и ритуал, постоянно воспроизводившиеся по обе стороны пограничья, поддерживали и подпитывали эту систему взаимоотношений.

В третьем параграфе - «Статус и функции атамана в русском фольклоре» - автор ,реконструирует «путь» фольклорного атамана, что

позволяет на примере его судьбы получить новые данные о ритуалах перехода воина с одной ступени на другую, о мифо-ритуальной подоплеке потестарной структуры, об истинном назначении казака-воина, как оно понималось в народной традиции.

Судьба атамана в фольклорных источниках представляет собой квинтэссенцию воинской судьбы. Это путь, пройденный до конца, а потому это - путь героя. В работе исследуются фольклорные мотивы «чудесного рождения атамана», «природных царских знаков», а также описания тех испытаний, которые должен пройти герой на пути к атаманству. Отличительной чертой пути атамана было змееборчество. По сути, атаман приобретает статус побежденного им змееподобного Чудовища. Змеиная природа былинных богатырей и легендарных героев обращала на себя внимание многих отечественных исследователей, но обычно истоки образов змей и змееборцев искали в тотемном наследии древних славян. Инициация в форме змееборчества представлялась как превращение героя в змея (идентификация с предком, символическая смерть), после чего следовала борьба с ним (возвращение к жизни, переход-рождение). Проведенный анализ дал основание допустить возможность обратной последовательности обряда посвящения: сначала герой повергал Змея, наследовал его силу, затем приобретал его облик и должен был занять его место.

Сразивший Чудовище атаман приобретал способности к перевоплощению, мог управлять стихиями, становился неуязвимым для булата и пуль. Все это нашло отражение в зафиксированных источниками представлениях о казачьих атаманах как о людях, наделенных сакральными знаниями и способностями (атаман-колдун, «знающий» и пр.). Обращение к фольклорным материалам позволило также вновь вернуться к уже рассмотренным во II главе основным символам принадлежности к казачьему сообществу. Красные локусы в одежде, части одежды из овчинных и звериных шкур нашли в этом разделе дополнительное семантическое толкование.

Далее автор обобщает представленные в русском фольклоре материалы о гибели героев и их антагонистов. Проведенный анализ позволил выделить три основных «вида смерти» и соответствующие им предметы (орудия или оружие): 1) бескровные (удар, связывание, потопление); 2) связанные с пронизыванием тела (ножом, копьем, стрелой, колом) и небольшим излиянием крови; 3) кровавые (рассечение тела, отсечение головы). Определенному виду смерти соответствовал определенный напиток. В свою очередь, определенный вид смерти и соответствующий ему напиток соотносились с определенным этапом воинского посвящения. Фольклорные источники воспроизводят картину «возвращения» неистраченной доли героя (предводителя, атамана) в общинную долю. «Троякий напий», символизировавший в Диком поле три металла и три напитка воинского счастья, в домашней зоне вновь превращается в напитки силы и счастья, но уже предназначенные для других.

Вместе с тем в фольклорных текстах устойчивым является мотив воплощения неистраченной силы (или ее части) предводителя в сокровища-клады. Сразивший Чудовище герой не только принимает обличье антагониста, но и занимает его место - становится хранителем клада. Анализ многочисленных легенд и преданий о кладах показал, что в народной традиции клады понимались, как общинная доля, а казачьи атаманы предстают как ее главные хранители и распределители. Именно они наделяют тех, кто избрал путь воина, специфической долей-судьбой. В этом принципиальное отличие пути простого воина от «атаманского пути»: воин в обряде посвящения обретал собственную долю-душу-судьбу. Атаман же, повергая Чудовище, получал сумму долей, предназначенных для всего социума, и затем распределял их. Эти мотивы отражали, по сути, характерные для раннего казачества представления о власти и функциях тех, кто этой властью обладал.

В заключение главы выделяются еще раз те элементы переходно-посвятительных ритуалов, которые согласно фольклорной традиции

сопровождали переход воина в очередную возрастную группу и которые удалось конкретизировать на примере судьбы атамана. По сути, за всеми упоминаемыми в фольклоре способами умерщвления атамана стоят способы перехода в новую воинскую группу. Три напитка и соответствующие им три «вида смерти» маркируют три посвящения и три основные этапа на пути становления воина (в возрастных категориях - это малый, молодой и старый, а в статусных - простой воин и предводитель). Неистраченная жизненная сила погибшего (ушедшего в Поле) воина, проходя через женско-земное начало, воплощалась в хлебе, травах и меде, вновь поступавших в общинную долю. Сила срезанных хлебов и трав получала новое воплощение в сакральных напитках, выпиваемых посвящаемыми, и поступала, таким образом, в новый круговорот постоянного обмена между социумом и дикой природой, между домашней зоной и Диким полем.

Зафиксированные фольклорными текстами представления о воинской судьбе, службе, власти реализовывались как в способах устройства внутриобщинной жизни ранних казачьих сообществ, так и в формах взаимодействия с метрополией, определяя их социокультурную специфику.

В Заключении подводятся итоги исследования и подчеркивается, что мужские сообщества на Дону, в рамках которых происходило формирование культурной модели донского казачества, характеризуются как социокультурный феномен. Казачьи сообщества на Дону в XVI - XVII вв. формировались из представителей разных этнических, социальных и конфессиональных групп на основе принципов мужской военизированной организации в специфических условиях Дикого поля. Маргинальность, напрямую связанная с изменением первичного статуса взрослых мужчин, с их превращением в воинов, и архаичность - главные признаки и ранних сообществ, и создаваемой ими культурной модели. Способом преодоления внутреннего функционального конфликта, присущего формирующейся в Диком поле культурной модели казаков, стал механизм воспроизводства архаики в условиях экстремального существования. Уходя с родной земли от

нарастающего политического, социального и религиозного гнета и обретая статус маргиналов-изгоев, казаки создавали такую культурную модель, которая позволяла им обрести новый статус («царских слуг») и в этом статусе они оказывались востребованными оставленной Родиной.

Основные положения и выводы диссертации изложены в следующих публикациях:

Статьи, опубликованные в ведущих рецензируемых научных журналах и изданиях, включенных в перечень периодических изданий ВАК РФ:

1. Рыблова М.А. Типы традиционных жилищ донских казаков / М. А. Рыблова// Этнографическое обозрение. - 1998.-№ 6. -С.41-55. - 1 п. л.

2. Рыблова М.А. Понятие «граница» в обрядах и представлениях донских казаков / М. А. Рыблова // Этнографическое обозрение. - 2002. - № 5. - С. 315,- 1,2 п. л.

3. Рыблова М.А. «Взвейтесь, соколы, орлами!»: орнитоморфная символика в восточно-славянской воинской традиции / М. А. Рыблова // Этнографическое обозрение. -2007. -№ 2. - С. 86-106. - 1,8 п. л.

4. Рыблова М.А. Атаманская власть в казачьих сообществах на Дону (XVI-XVIII вв.) / М. А. Рыблова // Власть. - 2008. - № 11. - С. 129-133 - 0,5 п. л.

5. Рвачева О.В., Рыблова М.А. Тенденции развития систем казачьего управления на территории Войска Донского (XVИI-XX вв.) / О. В. Рвачева, М.А. Рыблова //Власть.-2009.-№4,- С. 136-139. -0,5 п.л.

6. Рыблова М.А. Весенние праздники у донских казаков в XIX - начале XX в.: половозрастной аспект / М. А. Рыблова II Проблемы истории, филологии и культуры. - 2009. - № 1 (23). - С. 414-438. - 1,6 пл.

7. Рыблова М.А. Казачьи братства на Дону в XVI-XVШ вв. (специфика культурной модели) / М. А. Рыблова // Родина. - 2009. - № 6. - С. 90-91. - 0,3 п.л.

Монографии:

8. Рыблова М.А. Традиционные поселения и жилища донских казаков / М. А. Рыблова - Волгоград, 2002.-241 с. - 14 п. л.

9. Рыблова М.А. Донское братство: казачьи сообщества на Дону в XVI -первой трети XIX в. / М. А. Рыблова - Волгоград, 2006. - 342 с. - 31,6 п. л.

10. Очерки традиционной культуры казачеств России / под ред. Н.И. Бондаря. - М-Краснодар, 2002, Т.1. / Коллективная монография - 30 пл., авторский вклад - 1 п.л.

11. Судьба. Интерпретация культурных кодов. - Саратов, 2004. / Коллективная монография - 11 пл., авторский вклад - 4 пл.

Статьи в других журналах и сборниках:

12. Рыблова М.А. Поземная система отопления в жилищах донских казаков-верховцев / М. А. Рыблова // Материальная культура народов России. - М., 1995.-С. 184-188.-0,5 п. л.

13. Рыблова М.А. Ранние формы жилищ донских казаков-верховцев (опыт реконструкции) / М. А. Рыблова // Вопросы краеведения. - Волгоград, 1994. -С. 55-59.-0,4 п. л.

14. Рыблова М.А. О двух моделях организации внутреннего пространства традиционного восточнославянского жилища / М. А. Рыблова // Сборник • научных статей научно-практической конференции студентов и молодых ученых Волгоградской области. - Волгоград, 1995. - С. 99-102. - 0,3 п. л.

15. Рыблова М.А. Поселения донских казаков: от куреня к станице: эволюция донских казачьих поселений / М. А. Рыблова // Проблемы казачьего возрождения. Сборник научных статей. - Ростов-н/Д., 1996. - С. 13-17. - 0,5 п. л.

16. Рыблова М.А. Обряд проводов Фомы у донских казаков / М. А. Рыблова // Итоги фольклорно-этнографических исследований этнических культур Кубани за 1997 год. Материалы научно-практической конференции. -Белореченск, 1998.-0,4 п. л.

17. Рыблова М.А. Погребальный обряд у донских казаков (по полевым материалам) / М. А. Рыблова // Традиции и обычаи народов России. Вторая Российская конференция с международным участием. В 2 т. Т. 2. - СПб., 2000. -С. 92-101.-0,5 п. л.

18. Рыблова М.А. «Люди за чертой» в традиционной казачьей общине / М. А. Рыблова // Дикаревские чтения (6). Материалы региональной научной конференции. - Краснодар, 2000. - С. 83-88. - 0,4 п. л.

19. Рыблова М.А. Кулачные бои у донских казаков / М. А. Рыблова // Дикаревские чтения (7). Материалы региональной научной конференции. -Краснодар, 2001. - С. 83-88. - 0,3 п. л.

20. Рыблова М.А. Донские верховые и низовые казаки: к вопросу о локализации группы / М. А. Рыблова // Вестник ВолГУ. - Серия 4: История. Регионоведение. Международные отношения. - Вып. 6. - Волгоград, 2001. -С. 57-69. - 1 п. л.

21. Рыблова М.А. Представление о «своей земле» и особенностях ее освоения у донских казаков / М. А. Рыблова // Дикаревские чтения (8). Материалы региональной научной конференции. - Краснодар, 2002. - С. 5-24. - 0,6 п. л.

22. Рыблова М.А. От «Дикого Поля» к «Донской земле»: специфика духовного освоения пространства в донской казачьей традиции / М. А. Рыблова // Вестник ВолГУ. - Серия 4: История. Регионоведение. Международные отношения. Вып. 7. - Волгоград, 2002. - С. 98-114. - 1,2 п. л.

23. Рыблова М.А. «Дикое поле» в этнографической ретроспективе и реалиях сегодняшнего дня / М. А. Рыблова // Россия и Восток: проблемы взаимодействия. - Волгоград, 2003. - С. 145-155 - 0,6 п. л.

24. Рыблова М.А., Сергеева Н.В. Шапка-трухменка и шуба заветная: к вопросу об атрибутах и функциях казачьего атамана / М. А. Рыблова, Н. В. Сергеева // Дикаревские чтения (9). Итоги фольклорно-этнографических исследований культур Северного Кавказа за 2002 год. - Краснодар, 2003. - С. 14-16.-0,6 п. л.

25. Рыблова М.А. Обряд «посвящения атамана» как источник для

реконструкции некоторых мифоритуальных традиций донских казаков Рыблова М.А. / М. А. Рыблова И Мир православия. - Вып.5. - Волгофад,

2004.-С. 335-369. -2,2 п. л.

26. Рыблова М.А. Казачий атаман: «путь», функции и атрибуты (п фольклорным материалам / М.А. Рыблова // Мужчина в традиционно? культуре народов Поволжья. Материалы международной научно практической конференции. - Астрахань, 2003.- С. 41-45. - 0,5 п. л.

27. Рыблова М.А. Атаман и Чудовище: к вопросу о восточнославянски инициациях / М.А. Рыблова // Мифология и религия в системе культурь этноса. - СПб., 2003. - С. 72-75 - 0,3 п. л.

28. Рыблова М.А. Мотив гибели атамана в русском фольклоре / М. А Рыблова // Итоги фольклорно-этнографических исследований этнически культур Северного Кавказа за 2004 год. Дикаревские чтения-11. - Краснодар

2005.-С. 209-224.-0,5 п. л.

29. Рыблова М.А. Старики в донской казачьей общине: статус и функции / М А. Рыблова // Мир казачества. - Краснодар, 2005. - С. 135-157. - 1 п. л.

30. Рыблова М.А. Тумак и лампасы: к вопросу о посвятительных обряда донских казаков / М. А. Рыблова // Казачество России: прошлое и настоящее - Ростов-н/Д„ 2006. - С. 109-124. - 1 п. л.

31. Рыблова М.А. Об истории, некоторых итогах и перспектив; исследования этнокультурных особенностей населения Волгоградско области / М. А. Рыблова // Стрежень. Научный ежегодник. - Вып. 4. Волгоград, 2004. - С. 356-363- 1 п. л.

32. Рыблова М.А. О специфике социального управления в ранних казачьи сообществах / М. А. Рыблова // Современное состояние и сценарии развита Юга России. - Ростов-н/Д., 2006. - С. 214-225. - 1 п. л.

33. Рыблова М.А. Шапка с «биркой и дыркой»: мотив «клеймения героя» казачьей традиции / М. А. Рыблова // Лавровские (Среднеазиатско Кавказские) чтения (2004-2005). - СПб., 2005. - С. 128-130. - 0,3 п. л.

34. Рыблова М.А. Смерть от пуговицы: мотив гибели казачьего атамана фольклорных свидетельствах и этнографических интерпретациях / М. А Рыблова II Лавровские (Среднеазиатско-Кавказские) чтения (2004-2005). СПб., 2005. - С. 130-133. - 0,3 п. л.

35. Рыблова М.А. Казачий атаман: функции и атрибуты / М. А. Рыблова / Вестник ВолГУ. - Серия 4. - Вып. 11.- Волгоград, 2006. - С. 83-95. - 1 п. л.

36. Рыблова М.А. Знаки и атрибуты Донского казачьего войска / М. А Рыблова // Дикаревские чтения (12). Итоги фольклорно-этнографически исследований этнических культур Северного Кавказа за 2005 г. - Краснодар

2006.-С. 261-278.-0,5 п. л.

37. Рыблова М.А. К вопросу о специфике религиозных воззрений и практи донских казаков / М. А. Рыблова // Общественные отношения и прав человека на Юге России. История, современность, перспективы. Материаль международной научно-практической конференции. - Волгоград, 2006. - С 419-427.-0,4 п. л.

38. Рыблова М.А. 4 «Казакование» в истории России: социокультурны

трансформации и поиск утраченной идентичности / М. А. Рыблова // Казачество Юга России в процессах становления и развития Российской государственности. - Волгоград-Урюпинск, 2007. - С. 102-107. - 0,4 п. л.

39. Рыблова М.А. Освоение Дикого Поля: к вопросу о специфике российских колонизационных процессов / М. А. Рыблова. // Модернизация и традиции -Нижнее Поволжье как перекресток культур. - СПб.-Волг,оград, 2006. - С. 344-352.-0,5 п. л.

40. Рыблова М.А. Образы «своих» и «чужих» в процессах социокультурных трансформаций на Дону / М. А. Рыблова // Материалы Фелицинских чтений 2007 г. - Краснодар, 2007. - С. 9-15. - 0,5 п. л.

41. Рыблова М.А. Экстремалы Дикого Поля: основные этапы жизненного пути воина-казака / М.А. Рыблова // Мужской сборник-3. - М., 2007. - С. 207-223.- 1,8 п. л.

42. Рыблова М.А. «Суд и расправа по-казачьи»: О специфике норм обычного права в ранних общинах запорожских и донских казаков / М.А. Рыблова // Вопросы краеведения. Вып. 10. Материалы краеведческих чтений. -Волгоград, 2007. - С. 46-51. - 0,4 п. л.

43. Рыблова М.А. Социокультурные трансформации на Дону (XVI-XXI вв.) / М.А. Рыблова // Казачество России: прошлое и настоящее. Сборник научных статей. - Вып. 2. Ростов-н/Д., 2008. - С. 3-33. - 2,5 п. л.

44. Рыблова М.А. Специфика семейно-брачных отношений у донских казаков: истоки и трансформации / М.А. Рыблова // Стрежень. Научный ежегодник. - Вып. 6. - Волгоград, 2008. - С. 132-149. - 2 п. л.

45. Рыблова М.А. «Огонь, вода и... сковорода»: к вопросу о позорящих наказаниях по обычному праву донских казаков / М.А. Рыблова // Дикаревские чтения (13). Итоги фольклорно-этнографических исследований этнических культур Северного Кавказа за 2006 год. Материалы Северокавказской научной конференции. - Краснодар, 2007. - С. 397-414. -0,5 п. л.

46. Рыблова М.А. Казачья этничность в формировании региональной идентичности Волгоградской области / М.А. Рыблова // История края как поле конструирования региональной идентичности. - Волгоград, 2008. - С.. 55-75.- 1 п. л.

47. Рыблова М.А. Малолетки и выростки в структуре донской казачьей общины XIX - начала XX в. / М.А. Рыблова // Молодежь и молодежные субкультуры этносов и этнических групп Южного Федерального Округа. Традиции и современность. - Краснодар, 2008-2009. - С. 57- 69. ~ 0,6 п.л.

РЫБЛОВА Марина Александровна

МУЖСКИЕ СООБЩЕСТВА ДОНСКИХ КАЗАКОВ КАК СОЦИОКУЛЬТУРНЫЙ ФЕНОМЕН В XVI - ПЕРВОЙ ТРЕТИ XIX в.

Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора исторических наук

Подписано в печать Оф. 2009 г. Формат 60 х 4/16 Бумага офсетная. Гарнитура Тайме. Усл. п. л. 2 Тираж 100 экз.

Издательство Волгоградского государственного медицинского университет 400131, Волгоград, площадь Павших борцов, 1.

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора исторических наук Рыблова, Марина Александровна

ВВЕДЕНИЕ.

ГЛАВА I. ФОРМИРОВАНИЕ ДОНСКИХ КАЗАЧЬИХ СООБЩЕСТВ И ОСВОЕНИЕ ДИКОГО ПОЛЯ: ПРИРОДНО-ГЕОГРАФИЧЕСКИЕ И СОЦИОКУЛЬТУРНЫЕ ФАКТОРЫ

§ 1. Проблема происхождения и становления донских казачьих сообществ в отечественной историографии.

§ 2. Формирование группы донских казаков. Роль фактора фронтира.

§ 3. Особенности освоения пространства Дикого поля.

ГЛАВА II. СОЦИОКУЛЬТУРНАЯ ДИНАМИКА ОРГАНИЗАЦИИ И РАЗВИТИЯ МУЖСКИХ КАЗАЧЬИХ СООБЩЕСТВ НА ДОНУ

§ 1. Принципы формирования и организации донских казачьих сообществ.

§ 2. Потестарная структура мужских казачьих сообществ.

ГЛАВА III. СОЦИОКУЛЬТУРНЫЙ ФЕНОМЕН МУЖСКИХ КАЗАЧЬИХ СООБЩЕСТВ ЧЕРЕЗ ПРИЗМУ ФОЛЬКЛОРА

§1. Образы народной колонизации в русском фольклоре.

§2. Возрастные группы мужских казачьих сообществ в фольклорных образах.

§3. Статус и функции атамана в русском фольклоре.

Введение диссертации2009 год, автореферат по культурологии, Рыблова, Марина Александровна

Актуальность исследования обусловлена той значимостью, которую приобретают локальные культурные традиции на фоне идущих в мире процессов глобализации, а также особой ролью, которую российское казачество играло в политических и социокультурных процессах страны.

Ускоренно развивающиеся процессы глобализации, внедрение информационных технологий ведут к тому, что культуры отдельных этносов и этнических групп оказываются включенными в мировые процессы. В современной России проблема- сохранения и освоения этнических традиций может и должна решаться не только на общероссийском, но и на региональном уровне. Полиэтничность большинства регионов страны придает данной проблеме особую актуальность.

История и этнокультурная специфика донского казачества относятся к числу ярких и спорных тем в отечественной исторической науке, но особенно актуальной тема казачества стала в постперестроечное время, когда развернулось казачье «возрожденческое» движение. Оно продолжается более 20 лет и связано со многими организационными и правовыми проблемами. Причем, проблемы эти возникают не только в среде казачества, но и имеют тенденцию к превращению в общероссийские. С начала 90-х гг. XX в. в общественных и научных кругах стали остро обсуждаться вопросы, связанные с возрождением казачества, с формами его становления, с направлением развития. Ответы на эти вопросы потребовали новых научных разработок, но часть проблем остается не разрешенной до сих пор.

Современное возрожденческое казачье движение, выдвигающее все новые инициативы, до сих пор еще не вписано до конца в социокультурное и правовое поле Российского государства и представляет собой источник социального напряжения. Эта ситуация сложилась как следствие противоречивости самого казачьего движения, пытающегося реализовать как собственно этнические, так и сословно-корпоративные интересы, стремящегося, с одной стороны, сохранить автономный статус, а с другой - вписаться в политическую и социальную структуру российской государственной системы. Присущие современному казачьему движению противоречия формировались в период становления казачества как особой социокультурной группы. Именно поэтому представляется важным выяснить истоки тех организационных и культурных форм, которые пытается возродить казачество на современном этапе.

Степень разработанности проблемы. История изучения донского казачества насчитывает более двух веков. Однако так уж сложилось, что и в XIX в., и в последующее время проблемами раннего казачества занимались преимущественно историки. До настоящего времени нет ни одной специальной этнографической работы, посвященной ранним казачьим сообществам. Однако историки составляли этнографические очерки в своих исторических исследованиях или приводили отдельные этнографические свидетельства. Именно историками были скрупулезно собраны, опубликованы и прокомментированы письменные источники по ранней истории казачества.

Так в 1846 г. вышло в свет сочинение инженера-строителя крепости Дмитрия Ростовского А.И. Ригельмана «История, или повествование о донских казаках.», верхняя хронологическая рамка которого ограничена 1775 г. [Ригельман 1846]. Эта книга содержит обширные исторические и этнографические сведения о раннем периоде истории донского казачества, описания одежды и поселений, вооружения и общественного быта казаков.

С большой задержкой была издана работа, посвященная описанию станицы Верхне-Курмоярской. Ее автор - священник Е. Кательников - составил это оригинальное сочинение в 1818 г., а издано оно было Областным войска донским статистическим комитетом лишь в 1886 г. В-работе, многократно впоследствии цитируемой историками и этнографами, содержались ценнейшие сведения о культуре и быте казаков того времени [Кательников 1886].

В.Д. Сухоруков — офицер особых поручений при войсковом атамане -начал изучение донской истории по поручению Комитета об устройстве войска Донского в 1821 г. Его работа сопровождалась поездками по донским станицам и крепостям, сбором и исследованием значительного круга письменных источников. Итогом этой работы стал выход в 1824 г. нескольких книг, из которых две имеют непосредственное отношение к нашему исследованию: «Общежитие донских казаков в XVII-XVIII столетиях» [Сухоруков 1892] и «О внутреннем состоянии донских казаков в конце XVI столетия». Часть собранных историком материалов впоследствии вошла в обобщающий труд «Историческое описание земли донских казаков» (наиболее полное издание его было осуществлено в 1903 г. [Сухоруков 1903]); а также в работу «Статистическое описание Земли донских казаков, составленное в 1822-32 годах» [Сухоруков 1891]. Работы В.Д. Сухорукова, высоко оцененные и современниками, и последующими поколениями исследователей, отличает опора на значительный массив документов, многие из которых публиковались впервые. Особую ценность для нашего исследования представляют реконструкции общественного устройства жизни на Дону в ранний период казачьей истории (XVI — XVII вв.), хотя нельзя не отметить, что многие из них имеют весьма обобщенный характер.

О появлении серьезного научного этнографического интереса к донскому казачеству можно говорить о времени не ранее середины XIX в. Связано это с началом деятельности Императорского Русского географического общества (ИРГО), в системе которого было создано отделение этнографии. Сотрудниками этого отделения была разработана «Программа этнографического изучения русской народности», предусматривавшая изучение антропологических особенностей русских, их материальной и духовной культуры. Корреспондентами общества, присылавшими ответы на вопросы программы, были сельские священники, учителя, государственные служащие. Показательно, что опись рукописей ИРГО, относящаяся к Области Войска Донского, самая краткая.

Со второй половины XIX в. активизировалась собирательская и исследовательская деятельность на Дону. Местные энтузиасты-краеведы исследовали станичные архивы, опрашивали старожилов, собирали казачий фольклор. С 60-х гг. XIX в. начали публикацию этих материалов донские периодические издания: «Донские областные ведомости», «Казачий вестник», «Донские епархиальные ведомости», «Вестник казачества», «Приазовский край», «Донская газета», журнал «Дон» и др. На страницах этих изданий публиковались статьи и материалы таких краеведов, как Е. Ознобишин, И. Тимощенков, И. Сулин, П: Никулин, И Краснов, С. Щелкунов и др. [Ознобишин 1975; Тимощенков 1873; Сулин 1875; Никулин 1876; Краснов 1858]. Нередко они составляли историко-этнографические очерки отдельных поселений. Наиболее ценным в этих публикациях было то, что авторы описывали элементы культуры, непосредственно их наблюдая, или же опираясь на сведения, почерпнутые от самих носителей традиции. Эти обстоятельства зачастую компенсировали отсутствие профессиональных этнографических навыков.

Начиная с середины XIX в. активную деятельность по сбору архивных материалов, относящихся к истории и этнографии донского казачества, развернул Донской статистический комитет, основанный в'1839 г. Сотрудники комитета собрали и обобщили значительное количество войсковых и станичных актов, позволяющих воссоздать процесс освоения казачеством донских земель, создания и развития поселений, эволюции форм землепользования, норм войскового права. На страницах изданий комитета (Сборник Областного Войска Донского статистического комитета и Труды Областного Войска Донского статистического комитета) публиковались и эти материалы, и аналитические статьи [Ветчинкин 1874; Робуш 1867; Кириллов 1908; Тимощенков 1906; Щелкунов 1911]. Работа донских историков-краеведов была прервана в начале XX в., а возобновить ее удалось лишь в конце XX в. К сожалению, эта работа так и не привела к созданию обобщающих трудов по культуре донских казаков.

Большое значение для нашей работы имеет вышедшая в 1889 г. книга В.Г. Дружинина «Раскол на Дону в конце XVII в.», посвященная исследованию религиозной ситуации на Дону, но также содержащая ценнейшие сведения об организации общинной жизни казачества в XVII - XVIII вв. [Дружинин 1889].

Систематизация сведений о внутреннем быте донских казаков содержится в книге A.M. Савельева «Трехсотлетие войска Донского» [Савельев 1870]. Многие сведения из книги A.M. Савельева, а также данные периодической печати, статистические материалы содержатся в работе С.Ф. Номикосова «Статистическое описание области войска Донского» [Номикосов 1884]. В*этой работе характеризуются основные занятия казачества, традиционная одежда, пища, жилища1, календарные праздники, казачье самоуправление, семейный уклад, относящиеся преимущественно к XIX в.

В? 1885 г. вышла в свет первая собственно этнографическая работа -«Сведения о казацких общинах на Дону» М.Н. Харузина [Харузин 1885]. Будучи специалистом по обычному праву, он исследовал все стороны казачьего уклада именно в.этом аспекте. Применительно к ранней истории казачества мы сталкиваемся в этой работе в основном с цитированием других авторов (A.M. Савельева, И. Краснова и др.), зато при описании самоуправления, системы землепользования, семейного уклада и других сторон общинного устройства казачества в XIX в. автор вводит в научный оборот значительный пласт этнографических источников, почерпнутых из периодической печати и собранных им лично во время поездок по Дону. Этот труд был посвящен «неутомимому борцу за русское народное самосознание» И. С. Аксакову, к которому автор питал глубокое уважение, как к вождю славянофилов. Для нас большой интерес представляет также составленная М.Н. Харузиным

Программа для собирания народных юридических обычаев» (1887), которая свидетельствует о первых попытках упорядочить методы исследований этнических культур.

Этнографические сведения о казачестве помещены также в двух (второй и третьей) из трех изданных частей «Истории казачества» Е.П. Савельева [Савельев 1915]. Исследователь обосновывал связь общинных традиций донских казаков с традициями древнего Новгорода.

В 20-х гг. XX в. профессор С.Г. Сватиков в статье «Вольные и служилые казачьи войска», подводя итог почти столетнему периоду исследования истории и культуры донских казаков, призвал своих коллег отказаться от односторонних подходов в изучении казачества [Сватиков 1927: 6]. Эта односторонность, по его мнению, заключалась в том, что историки, как правило, рассматривали казачество на отдельных этапах его истории, не предпринимая широкомасштабных исследований (в широких хронологических рамках). Приоритетным всегда оставалось изучение взаимоотношений между Доном и Российским государством; а проблема социокультурной специфики казачества практически не исследовалась. В то же врем» следует отметить, что российские историки XIX в. сделали очень много в исследовании проблемы происхождения донского казачества и его истории1.

В последующие годы проблемами раннего казачества также занимались преимущественно историки, не ставившие перед собой задачи выявления социокультурной специфики казачьих сообществ, а проблему происхождения казачества решавшие лишь на основе письменных источников. При этом они исходили из так называемой «миграционной теории» происхождения казаков, полагая, что они изначально были связаны с Российской государственной системой, и в таком случае культура раннего казачества рассматривалась как логическое продолжение русской крестьянской традиции.

Говоря* об исследованиях казачества в XX в., стоит отметить, что в это время рамки «казачьей проблематики» еще более сузились; исследователи ограничивались выявлением роли казаков в казачье-крестьянских войнах и восстаниях и во внешнеполитической деятельности Российского государства (охрана рубежей и войны). Переломные события начала XX в. наложили страшный отпечаток и на судьбы казаков, и на отечественное казаковедение:

1 Историографии проблемы происхождения донских казаков будет посвящен § 1 главы I. проблемы этнокультурной специфики казаков находились под негласным запретом, а история изучалась под определенным углом зрения. В течение этого времени этнографические исследования казачества были почти полностью свернуты.

Иначе обстояло дело с исследованием богатейшего донского фольклора. С конца 30-х гг. XX в. подвергнувшееся репрессиям казачество было частично восстановлено в своих правах, и у исследователей вновь появилась возможность обратиться к собирательской работе. В предвоенное время эту работу на Дону проводили А.П. Митрофанов и A.M. Листопадов. В послевоенное время исследованием фольклора казаков-некрасовцев стал заниматься Ф.В. Тумилевич. В 60-70-х гг. XX в. фольклорные и диалектологические экспедиции на Дону проводили московские академические институты, затем к этой работе подключились вузы Ростова-на-Дону и Волгограда. Итогом этой работы стала публикация фольклорных текстов [Листопадов 1954; Листопадов 1949; Листопадов 1951; Листопадов 1953; Тумилевич 1947; Тумилевич 1958 и др.]. A.M. Листопадовым была разработана система классификации жанров донского музыкально-поэтического фольклора. Ф.В. Тумилевичем был сделан большой задел для дальнейшего изучения культуры казаков-некрасовцев. Ценность его работы заключается не только в фиксации, но и научном комментировании собранного материала.

Большой вклад в дальнейшее изучение донского фольклора был внесен A.M. Астаховой и Б.Н. Путиловым. A.M. Астаховой совместно с Е.В. Гиппиусом и З.В. Эвальд были соотнесены сюжеты донских и северных русских былин. Исследовательница считала, что причина краткости текста донских былин (по сравнению с северными) связана с хоровым их исполнением, присущим донцам, что в свою очередь обусловлено спецификой их социальной организации (жизнь мужскими сообществами, приоритет коллективистских начал). Датировка донского эпического репертуара обозначена ею рубежом XVI-XVII вв. [Астахова 1966]. Б.Н. Путилов, в статье «Некоторые общие проблемы истории казачьего фольклора» рассуждал о неоднородности казачьего фольклора, о необходимости уточнения источниковой базы и критике источников [Путилов 1963].

Б.Н. Путилов стал также одним из активных участников развернувшейся дискуссии об историзме русских былин, перенесенной вскоре и на другие жанры фольклора. В.Я. Пропп, а затем Б.Н. Путилов, B.C. Мирзоев и др. поставили под сомнение то, что в эпосе отображается историческая действительность. Б.Н. Путилов утверждал, что главный смысл и значимость песенных персонажей можно понять не через реально-биографические летописные сопоставления, а через соотнесение их с общеэпическими идеалами и эпической эстетикой, выражающими социально-нравственные нормы и представления среды, творившей эпос [Путилов 1988].

Параллельно продолжала развиваться историческая школа в изучении фольклора, представители которой (Б.А. Рыбаков, Р.С. Липец А.Н. Азбелев и др.) настаивали на необходимости определения той конкретной эпохи, которая породила данную форму эпоса [Рыбаков 1963, Липец 1969, Азбелев 1982].

Итогом дискуссии стало утвердившееся в науке мнение о важности междисциплинарного подхода к изучению фольклора, когда фольклористу необходимы знания истории эпохи, отраженной в том или ином жанре, а историку помимо архивных и печатных материалов следует обращаться и к фольклору изучаемой им эпохи.

Системный подход в исследованиях по фольклору привел к активному употреблению термина «картина мира», получившему широкое распространение в 80-х гг. XX в. Понятие картины мира соотносилось с фольклорным сознанием, по поводу которого Б.Н. Путилов писал, что оно производит моделирующую работу в рамках социально-бытового опыта народа, «создает по своему цельную, гигантскую реконструкцию мира, который своеобразно и сложно соотносится с миром реальной действительности» [Путилов 1994: 59]. Все эти концепции нашли впоследствии отражение в исследованиях казачьего фольклора.

Началом этнографического исследования казачества в XX в. стала вышедшая в 1974 г. книга Л.Б. Заседателевой «Терские казаки». Это было первое в советской историографии этнографическое исследование казаков-терцев, но в ее работе было также дано общее видение проблемы этнографии казаков в целом, представлено подробнейшее исследование этимологии слова «казак» (в историческом развитии), а само казачество определено как этнографическая группа в составе русского народа. Вместе с тем, исследовательница показала то мощное воздействие, которое оказывала на культуру ранних казаков тюркская степная традиция [Заседателева 1974]. Л.Б. Заседателева рассматривала культуру казачества как часть русской традиции, развивавшейся, однако, в условиях контактов с тюркским миром, что и привело к формированию весьма самобытной культурной традиции.

В целом можно отметить, что официальная этнографическая наука второй пол. XX в. шла вслед за историками-миграционистами и демонстрировала настороженное отношение к каким бы-то ни было попыткам явно обозначить культурную специфику казаков, именуя их «локальной территориальной» или этнографической группой» в составе русского народа [Токарев 1978: 259].

В постперестроечное время (с конца 80-х, и особенно в 90-е гг. XX в.) казачья проблематика зазвучала в полный голос, исследователи как бы наверстывали упущенное. Проблема происхождения казаков, особенности их традиционной культуры, вопросы расказачивания, коллективизации, участия казаков в Гражданской и Отечественной войнах обсуждались на так называемых «казачьих» конференциях, на страницах газет, журналов и монографий.

В-80-х гг. XX в. появились новые исследовательские работы по истории, фольклору и этнографии донских казаков, в том числе и казаков-некрасовцев [Жукова, Бандурина 1986; Абрамова 1988; Абрамова 1989; Сень 2002]. Впоследствии этнографические исследования будут шириться, но их нижняя хронологическая рамка достигает лишь середины XIX в. [Архипенко 2004; Власкина 1996, Власкина 1998, Власкина 2004а, Власкина 20046, Пьявченко 1991; Рыблова 1989, Рыблова 1995а, Рыблова 19956, Рыблова 1998, Рыблова 2000; Черницын 1997].

Особый вклад в изучение донского фольклора в это время был сделан ростовской исследовательницей Т.С. Рудиченко, реализовавшей в своем творчестве направления, сформулированные учеными старшего поколения (Е.В. Гиппиусом и Б.Н. Путиловым). Ею была осуществлена критика источников (текстологическое изучение наследия A.M. Листопадова); казачий музыкальный фольклор исследовался в исторической динамике; своеобразие казачьей (мужской воинской) культуры осмыслялось в контексте условий ее бытования, с учетом системы представлений о ней самих носителей традиции. Особенно значимы для нашего исследования работы Т.С. Рудиченко, посвященные сравнительно-историческому изучению казачьего фольклора и ментальности казаков [Рудиченко 1993, 1999]. Опыт реконструкции картины мира донских казаков на основе песенной казачьей традиции был предпринят Т.С. Рудиченко в книге «Донская казачья песня в историческом развитии» [Рудиченко 2004]. Особое внимание в этой работе уделено основным концептам мужской казачьей культуры.

Большая работа, проведенная этнографами и фольклористами по изучению традиционной культуры казачества России, нашла свое воплощение в двухтомном издании, осуществленном по инициативе краснодарских исследователей. В этом издании представлены очерки по культуре донских, кубанских, астраханских, терских, уральских, оренбургских казаков, казаков Сибири и Дальнего Востока. Здесь рассмотрены проблемы формирования этих групп казачества и их самосознания, говоры и диалекты, традиционные формы хозяйствования, поселения, жилища и одежда, традиционная обрядность, верования и пр. Работа, проделанная авторским коллективом, показала также, что традиционная культура казачества России (в том числе и донского) в наилучшей степени исследована применительно к середине XIX- началу XX в. и гораздо хуже - для более раннего периода [Очерки традиционной культуры 2002; Очерки традиционной культуры 2005].

Большой вклад в разрешение проблемы происхождения и ранней истории донского казачества в постперестроечное время был сделан такими исследователями как Н.А. Мининков, С. И. Рябов и В.Н. Королев [Мининков 1998; Королев 1988; 1999а, 19996, Рябов 1992]. В это время было защищено несколько диссертаций по проблемам средневекового казачества [Черницын 1992, Мининков 1995, Сопов 1999, Куц 2000]. Во всех перечисленных исследованиях так или иначе поднимались вопросы этнокультурной/социокультурной специфики раннего казачества, но задача эта не решалась комплексно, не выявлялась собственно модель, структура, положенная в основу вольных донских сообществ.

В конце XX в. появились работы, в которых авторы пытались определиться и с типологической принадлежностью ранних казачьих сообществ. Н.И. Никитин видел в общественно-политическом устройстве ранних казачьих сообществ аналогии с «социально-политической структурой доклассового общества в период военной демократии», полагая, что самим казакам до государственности было далеко [Никитин 1987: 240]. Его поддержал A.JI. Станиславский, также считавший, что ранние казачьи организации много архаичнее общественного устройства Российского государства того времени

Станиславский 1990].

С этими утверждениями не согласился А.Ю. Дворниченко, считавший, что уже ранние казачьи сообщества имели ярко выраженные признаки государственности, но она имела свою специфику. По его мнению, казацкая государственность была «скорее потестарной, чем политической», к тому же имела характер вторичности (формировалась под мощным внешним воздействием). Для определения этого типа государственности А.Ю. Дворниченко предложил использовать термин, введенный в научный оборот В.А. Поповым — параполис или параполитейное государство [Дворниченко 1994; 1995; Попов 1990: 210].

A.JI. Станиславский и Н.И. Никитин высказали также мысль о связи ранних казачьих сообществ с криминальной средой- тогдашней России [Станиславский 1990: 244; Никитин 1994: 10]. A.JI. Станиславский пытался даже обнаружить черты сходства казачьих братств с советской зоной, против чего решительно выступил А.Ю. Дворниченко, справедливо указав, что эти явления ни генетически, ни стадиально никак не связаны [Дворниченко 1995: 129].

Н.А. Мининков считает, что прообразом социальной организации ранних казачьих общин с их духом равенства, всеобщим вооружением, наличием круга и выборных должностных лиц, могла быть Новгородская республика [1998: 230-231].

На чрезвычайной развитости политической системы донских казаков, причем, уже в ранний период их истории, настаивает А.В. Фалалеев. Исследователь считает, что формирование государственности на Дону происходило уже с середины XVI в. (с 1549 г.). Им выявлена динамика развития республиканской формы правления на Дону: «от войсковой непосредственной "относительной демократии" до «парламентской республики» и далее - к «президентской» [Фалалеев 2006: 10]. Однако письменные источники не позволяют согласиться со столь смелыми выводами исследователя.

По поводу «социальной природы» российского казачества высказывались и зарубежные авторы. Так, Э. Хобсбаум, обратившись к этой проблеме, характеризовал казачье сообщество XVI - XVIL вв. как "social banditry". По его мнению, суть «социальных бандитов» заключалась в том, что, будучи крестьянскими изгоями, отвергнутыми государством, а самими крестьянами причисленными к преступникам, они, тем не менее, оставались в рамках крестьянского сообщества и воспринимались ими как герои [Hobsbawm 1985]. Однако в версии Хобсбаума без ответов остались такие вопросы: как и почему «социальные бандиты» превратились со временем в верных государевых слуг; какие внутренние • обстоятельства их социальной жизни способствовали этому?

Как сообщество «крестьян и воинов» представлено казачество и в работе Ш. О' Рурк [O'Rourke 2000], что противоречит хорошо известным фактам о том, что казачество на первых порах вообще не занималось земледелием и долгое время препятствовало развитию этой отрасли хозяйствования на Дону. Крестьянство, безусловно, принимало участие в формировании казачества, но в новых условиях должно было изменить свой социальный статус.

JL Гордон развивал тендерный подход к исследованию социальной природы казачьих сообществ [Gordon 1983; О' Rourke 1996]. Он стал первым зарубежным исследователем проблемы «казаки и тендер». Впоследствии этот подход был реализован в работах Т. М. Барретта [Барретт 2007]. В работах этих исследователей метод «тендера» применялся преимущественно ко времени XIX - начала XX в.

На наш взгляд, настоящий прорыв в исследованиях социокультурной специфики раннего казачества произошел после того, как в казаковедении стало широко использоваться понятие «фронтира» — особой контактной зоны с не линейными, а «пористыми» границами. Понятие фронтира на примере американской истории было введено в научный оборот еще в, 1890-х гг. американским историком Ф. Тернером [Turner 1963: 1-38]. Теория Тернера применялась в дальнейшем, например, в работе историка Макнейла, посвященной степному фронтиру Европы или в книге Т. Барретта о терских казаках [McNeil 1964; Barret 1999]. В дальнейшем этот метод применительно уже к донским и кубанским казакам широко использовался в работах американского исследователя Б. Боука [Воеск 1998; Боук 2001]. Теория фронтира успешно используется краснодарским исследователем Д.В. Сенем при изучении казачьих сообществ Дона и Северного Кавказа,[Сень 2007: 59-64] Эта теория дала возможность расширить зону поиска путей складывания специфики культурной модели ранних казаков. Если Р.Г. Скрынников и A.JI. Станиславский указали в направлении социального состава казачьих сообществ (не крестьян, а воинов, в первую очередь), то фактор фронтира определял эту специфику особыми условиями существования в напряженной контактной зоне

- Диком поле.

Но Дикое поле - это ни только фронтирная территория, это также зона постоянного противостояния и войны. Столь экстремальные условия существования также не могли не отложить свой отпечаток на формирующуюся здесь культурную модель донских казаков. В контексте этой мысли для нашей работы стали значимыми исследования в области антропологии мужских экстремальных групп (советской зоны, российской армии, силовых предпринимательских структур и пр.), осуществленных в отечественной науке на рубеже XX-XXI вв. [Самойлов 1999; Банников 2001; Банников 2002; Волков 2002].

Наконец, в среде участников «казачьего возрождения» была вновь возрождена идея казаковедов XIX в. о древнем происхождении донского казачества и о последующем его развитии как самостоятельного этноса. Что касается представителей научного мира, то оценки некоторых из них этничности донских казаков сводились к идее о том, что донское казачество складывалось как этническая общность, но процесс этногенеза был искусственно прерван включением Вольного Дона в состав Российской империи. Они вводят такое понятие, как «прерванная этничность» [Казачий Дон 1995: 12-23]. С этими выводами также трудно согласиться: исследования1 традиционной культуры донских казаков показали, что их этническая специфика формировалась и сохранялась именно в рамках так называемого «имперского периода», когда казаки превратились в особое сословие в рамках социальной структуры Российской империи.

В конечном счете, проанализировав основные направления в изучении культурной специфики раннего донского казачества, мы пришли к выводу о необходимости исследовать его как социокультурный феномен, формирование и развитие которого на начальном этапе определялось несколькими основными факторами: ранние казачьи общины представляли собой мужские военизированные сообщества; они формировались в специфических условиях фроитира, в маргинальном пространстве и в экстремальных условиях Дикого поля.

Объектом-исследования являются донские мужские сообщества как ядро формирующегося в Диком Поле казачества.

Предмет исследования - историческое развертывание культурной модели донских мужских сообществ в XVI - первой трети XIX в.

Целью исследования стало выявление социокультурной специфики мужских военизированных казачьих сообществ на Дону со времени их зарождения до первой трети XIX в.

Для достижения этой цели поставлены следующие задачи:

1. Выявить условия формирования мужских военизированных казачьих сообществ на Дону и определить роль фактора фронтира в становлении культурной модели донских казаков.

2. Охарактеризовать специфику способов и форм пространственного освоения мужскими казачьими сообществами Дикого поля и типичные для них представления о «своей» земле, выявить своеобразие традиционных поселений и жилищ, исследовать систему первичного производства, характерную для ранних казачьих сообществ.

3. Охарактеризовать принципы организации внутриобщинной жизни военизированных казачьих сообществ и особенности их религиозности, реконструировать систему знаков и символов, с помощью которых кодировались и транслировались важнейшие нормы и принципы организации сообществ.

4. Исследовать функции и роли возрастных групп, как основу внутриобщинной организации мужских казачьих сообществ; выявить направления и специфику развития потестарной структуры ранних казачьих сообществ, определить соотношение между горизонтальными социальными связями и властной вертикалью.

5. Проанализировать отраженные в русском фольклоре образы народной колонизации, представления о воинской судьбе, основном жизненном предназначении казака-воина и способах его реализации в процессе формирования культурной модели казачьих сообществ.

6. Рассмотреть отраженные в фольклорных текстах образы и символы отдельных возрастных групп, представления об их статусе и функциях в воинских мужских сообществах.

7. Проанализировать характерные для казачества представления о власти и властных отношениях, отраженные в фольклоре.

Хронологические рамки исследования: XVI — первая треть XIX в. Столь широкий временной период обусловлен авторским стремлением показать не только процесс и механизм сложения социокультурной специфики ранних казачьих сообществ на Дону, но и проследить их в динамике, отметив основные тенденции социокультурных трансформаций. Осуществить это возможно лишь в относительно широких хронологических рамках. При этом применительно к XIX в. в работе подробно не исследуются те принципиально новые элементы, сформировавшиеся в казачьей среде в изменившихся условиях, а лишь показываются основные направления развития прежних элементов, лежавших в основе сложения донского казачества как группы. Автором рассматривались культурные элементы, характеризующие только мужские группы, которые в XVIII и XIX вв. существовали уже в рамках поземельной общины с ее сложной половозрастной структурой.

XVI в. установлен как нижняя хронологическая граница, потому что именно в это время появляются письменные свидетельства, о донских казаках: Именно с этого времени донское казачество становится заметной, а затем и мощной силой на южных российских рубежах.

Верхний рубеж (первая треть XIX в.) определен тем, что в 1835- г.„ было-издано- «Положение об управлении Донского Войска», в котором официально был закреплен итог длительного» пути, завершившегося превращением казачества в замкнутое военно-служилое сословие. Сворачивание казачьей вольницы, происходило долго и постепенно, и этот документ официально закрепил новое положение дел. Вольница полностью- была поглощена Российским государством, и в дальнейшем- социокультурное развитие казачества осуществлялось под политическим диктатом государства, которое само было заинтересовано в сохранении многих традиционных устоев.

Методологическая основа исследования; В качестве методологической основы исследования был избран системный подход как наиболее полно отвечающий целям и задачам работы. Семиотический подход использовался, в диссертационном исследовании для реконструкции системы знаков и символов, с помощью которых кодировались и транслировались мужскими казачьими сообществами важнейшие нормы и принципы организации в сложных условиях Дикого поля. Эти реконструкции осуществлялись преимущественно на основе фольклорных источников, а потому позволяют исследовать эти структуры как бы «изнутри традиции», с позиции ее носителей.

Актуальной для данного исследования является теория культурной модели, разработанная зарубежными и отечественными авторами (JL Козер, JI. Пай, Э. С. Маркарьян, С.В. Лурье). Диссертант опирается на концепцию С. В. Лурье об адаптационно-деятельностном механизме культурной модели, которому непременно присущ внутренний функциональный конфликт.

В диссертации также используются такие методы конкретно-исторических и культурологических исследований, как компаративный анализ, применяемый для сравнения культурных характеристик развития казачества с русской культурой и культурой тюркских этносов; диахронический, позволяющий проследить развитие культуры мужских казачьих сообществ в хронологической последовательности; методы половозрастных исследований.

Широко применялся в диссертационном исследовании и ретроспективный метод, позволяющий продвигаться от фактов и явлений, зафиксированных исследователями поздней казачьей традиции (XIX-XX вв.), от материалов, авторских полевых исследований шу изучению современной казачьей культуры, доступных проверке опытным путем, к реконструкциям элементов ранней культурной традиции.

Источниковая база. Использованные нами источники по раннему периоду казачьих сообществ могут быть разделены на несколько основных видов:

1). Исторические источники. Первостепенными среди них являются те, что отражают взаимоотношения казаков и Московского государства. Это материалы текущего делопроизводства Посольского приказа. Они сосредоточены в нескольких фондах РГАДА: за XVII в. (с 1613 г.) — в Донских делах (ф. 111), за XVI-XVII вв. - в Турецких (ф. 89), Крымских (ф. 123) и Ногайских (ф. 127) делах. Донские дела были опубликованы Археографической комиссией (под редакцией В.Г. Дружинина) в пятитомном сборнике, включившем в себя документы, до 1662 г. [Донские дела 1898; Донские дела 1906; Донские дела 1909; Донские дела 1913; Донские1 дела 1917]. Часть документов фонда № 111, отражающие события казачье-крестьянской войны 1670-1671 гг., была опубликована в сборнике «Крестьянская война под предводительством Степана Разина» [Крестьянская война 1954; Крестьянская война 1959; Крестьянская война 1962].

Донские дела содержат переписку войска Донского и царского правительства через Посольский приказ по различным вопросам: войны и мира, социально-политической обстановки на Дону, «крымским и турецким вестям». Дела включают в себя подлинные отписки войска Донского и черновые отпуски царских грамот казачеству, челобитные отдельных казаков и резолюции на них, делопроизводство по поводу приезда в Москву легких и зимовых станиц донских казаков и отпуска на Дон «государева жалованья», отписки воевод украинных уездов о положении на Дону и взаимоотношениях донских казаков с соседними странами и народами. Своеобразным дополнением к Донским делам служат Донские книги, состоящие из копий царских грамот, посылаемых на Дон. Часть царских грамот была опубликована в сборниках, составленных А.А. Лишиным и И.И. Прянишниковым [Материалы для истории войска Донского 1864; Лишин 1891].

Главные особенности этого вида источников — лаконичность и отрывочность. Это «политическое делопроизводство», несущее соответственно печать некоего официоза, так как возникало оно в результате официальной переписки между двумя сторонами, далеко не всегда стремящихся показать и отразить истинное положение дел. В то же время материалы, содержащиеся, например, в Турецких делах, нередко представляют собой наблюдения за казачьей жизнью со стороны. Они высвечивают порой те ее стороны, на которые сами казаки по привычке не обращали внимания или попросту скрывали.

Эти источники скрупулезно собраны и тщательно проанализированы отечественными историками Д.В. Сухоруковым, В.Г. Дружининым, А.П. Пронштейном, Н.А. Мининковым, С.И. Рябовым и др., однако в диссертационном исследовании многие из них получили новую интерпретацию.

Впервые вводятся в научный оборот и подвергаются систематизации и анализу письменные источники, связанные со станичным делопроизводством казаков. Источников этой группы, отражающих ранние этапы истории, почти нет (архив войска Донского за XVII век сгорел во время пожара 1744 г.), а более поздние - материалы станичных и хуторских архивов - публиковались в местных периодических изданиях донскими краеведами. Здесь можно отметить публикации И. Сулина, X. Попова, И. Андреева, А.Леонова, С. Щелкунова, А. Кириллова. Эти источники, отражающие так называемую культуру повседневности, были связаны с казачьим бытом XVIII-XIX вв. и широко привлекаются в * работе для выявления- культурной специфики казачьих сообществ.

В диссертационном исследовании использовались также материалы, хранящиеся в архиве Санкт-Петербургского Института Истории РАН. Это документы Астраханской приказной палаты (Ф. 178) и Азовской приказной палаты (К. 238), дающие представление о деятельности «воровских казаков» и мерах, предпринимаемых Войском для борьбы с ними, о военных экспедициях донских казаков, о деятельности войскового круга и пр.

В работе использовались письменные нарративные источники. Среди них наибольшую по объему информацию содержат повести донских казаков об азовских сидениях 1637-1641 гг. («Историческая», «Поэтическая», «Сказочная» и «Особая»). Это рассказ об осаде Азова, предпринятый самими казаками, отражающий взгляд «изнутри», а не снаружи, хотя, безусловно; и имеющий определенную политическую- и идеологическую ангажированность [Воинские повести 1949].

В работе использовались также записки и мемуары русских и-иностранных авторов, побывавших в разное время на Дону. Так, различного рода сведения (о казачьих городках, фортификационных сооружениях, способах ведения боя, разделе добычи и пр.) можно почерпнуть из сочинений И. Массы, Г. Котошихина, Э. Челеби, JT. Фабрициуса, А. Олеария, К. Крюйса, и других [Масса 1937; Котошихин 1906; Челеби 1979; Фабрициус 1968; Крюйс 1824]. Эти источники требуют осторожного отношения к содержащимся в них сведениям: нередко в них предстают весьма искаженные или даже почти фантастические картины жизни казаков.

2) Фольклорные источники. Главные из них — песни и былины, получившие на Дону особую актуальность. Сбором и публикацией этих текстов впервые стал заниматься еще во второй половине XVIII в. исследователь русского фольклора М. Д. Чулков. Впоследствии эту работы продолжили такие исследователями, какЕ.П. Савельев, П. Никулин, А. Пивоваров [Савельев 1866; Никулин 18736; Пивоваров 1885]. В XX в. сбором и публикацией донского казачьего фольклора занимались A.M. Листопадов и Ф.В. Тумилевич

Листопадов 1911; Листопадов 1945; Листопадов 1946; Листопадов 1949; Тумилевич, Полторацкая 1941].

Кроме песен и былин эта группа источников представлена большим количеством легенд, преданий, заговоров и сказок, сбором и публикацией которых занимались Л.Н. Майков, Ф.В. Тумилевич, Л.С. Шептаев и другие исследователи [Майков 1893; Тумилевич 1945; Тумилевич 1961; Тумилевич 1969; Тумилевич 1972; Тумилевич 1987; Шептаев 1961; Шептаев 1972]. До настоящего времени эти источники не привлекались в полной мере для реконструкции социальной сферы и обрядовой практики казачьих сообществ. Фольклористы исследовали их либо собственно с позиций фольклористики (жанровые особенности, специфика образов и пр.), либо • искали исторические прообразы-упоминаемых в фольклоре явлений и персонажей.

Кроме опубликованных фольклорных текстов, мы широко привлекали и те, что удалось обнаружить на страницах донской периодики, в архивах и записать в экспедициях. Эти тексты впервые вводятся автором в, научный оборот. Особенно много преданий о кладах и казаках-разбойниках было найдено на страницах донских газет, а также в рукописи А.Н. Минха «Разбои и клады низового Поволжья», хранящейся в архиве Русского географического общества.

Помимо собственно донских, фольклорных, текстов в работе использовались также песни, легенды и предания; относящиеся к так называемым «разинскому» и «разбойному» циклам, которые выходят за пределы собственно «казачьего ареала». Они публиковались в трудах областных научных обществ [Мадуев 1906; Логовский 1923] и в фольклорных сборниках [Садовников 1884; Соколов 1896; Акимова 1946; Лозанова 1935; Мисюрев 1959; Комовская 1951, Кругляшова 1991 и др.]. Привлекались также тексты крестьянской среды, имеющее непосредственное отношение к мужской субкультуре [Песни Рязанской губернии 1894; Блинова 1937; Сидельников, Крупянская 1937; Акимова 1946; Любимов 1952; Мифологические рассказы и легенды 1996].

Для- аналогий широко привлекались украинские фольклорные тексты [Новицкий 1907; Булашев 1909; Малороссийские, сказки и байки], особенно относящиеся к традиции запорожских казаков [Эварницкий 1886; Эварницкий 1888]. На наш взгляд, это вполне оправданно методологически, поскольку сообщество запорожских казаков существовало единовременно с донским, было типологически с ним сходно. То же можно сказать применительно к казакам уральским и терским.

В нашем исследовании представлен анализ значительного количества фольклорных материалов, собранных в казачьих регионах России и опубликованных еще в XIX — нач. XX в. И.И. Железновым, А.Б. Карповым, Ф.Н. Логиновским, Стариковым Ф.М. [Железнов 1861; Железнов 1910; Стариков 1891; Логиновский 1904; Карпов 1911; Карпов 1913]'. Привлекались для анализа и сопоставлений с донскими былины и песни, бытовавшие среди сибирских групп казачества, запорожских, терских и уральских казаков [Бутова 1893а; Бутова 18936; Антонович, Драгомонов 1874; Макаренко/1907; Гуляев 1952]. Эти источники интерпретируются нами в контексте исследования особенностей* мужских субкультур.

Теми же причинами обусловлено привлечение к анализу некоторых тюркских и кавказских эпических текстов («Когудэй», «Манас», нартовский цикл):

В- последнее время все чаще- предпринимаются* попытки привлечь фольклорные источники (обычно его необрядовые формы, в»частности, русский былинный эпос), для реконструкции отдельных социальных институтов (мужских союзов) и переходных обрядов (инициаций)- [Балушок 1991; Бернштам, 1994;. Мадлевская 2000]. Однако казачий фольклор (на чрезвычайную' самобытность и архаичность которого указывали многие фольклористы) до сих пор-для реконструкции социальной организации донских сообществ практически не использовался. Между тем, есть, все основания проводить параллель, например, между так называемым «разбойничьим» фольклорным пластом и культурными реалиями ранних казачьих сообществ.

3) Этнографические источники. Они появляются лишь, с середины XIX в. Местными краеведами, членами Донского статистического комитета в это время собирается и публикуется- масса сведений о донских поселениях, жилищах, обычаях и обрядах, войсковом, праве. Эти источники получены либо методом, которой в современной этнографии и социологии называется, непосредственным наблюдением, либо путем опроса старожилов (и тогда «глубина памяти» этих источников доходит до конца XVIII в.). Публикация этих источников осуществлялась на страницах обширной донской периодики несколько десятков наименований) с середины XIX до начала XX в. энтузиастами-краеведами и профессиональными исследователями X. Поповым, С. Щелкуновым, Е. Кательниковым, И. Тимощенковым, П. Никулиным, А. Леоновым, Г. Шкрылевым, Г. Левитским и многими другими [Попов 1884; Щелкунов 1907, 1908, 1911; Кательников 1886; Тимощенков 1873а, 18736; Никулин 1873а, 18736; Леонов 1855, 1862а, 18626; Шкрылев 1876, 1877; Левитский 1861, 1869, 1866].

Ценнейшие этнографические материалы по теме нашего исследования были опубликованы в столичных изданиях А. Казминым (статьи «Обычные суды в хуторах Донской области» и «Частные и общественные гульбища на Дону» [Казмин 1888, Казмин 1889]) и М. Харузиным («Сведения о казацких общинах на Дону. Материалы для обычного права» [Харузин 1885]).

К этому же типу источников могут быть отнесены материалы, хранящиеся в архиве Русского географического общества (ответы на анкеты в рамках программы «Этнографическое изучение русской народности»). Нами использовались материалы разрядов № 12 (Донская область), № 2 (Астраханская область), № 19 (Курская, область), № 34 (Самарская область), № 36 (Саратовская область). Использовались также этнографические материалы из фондов Государственного архива Ростовской области (фонды.№. 55, 338; 697).

Для исследования привлекались материалы по этнографии восточных славян, публиковавшиеся в XIX - начале XX в. на страницах центральной периодической печати («Живая старина», «Этнографическое обозрение», «Киевская старина», «Москвитянин», «Отечественные записки») и в региональных изданиях, прежде всего, в регионах, приближенных к Дону (астраханские, саратовские, самарские, кубанские,, терские, уральские). Широкое использование для аналогий и реконструкций восточнославянского этнографического материала определено авторским намерением обосновать тезис о непосредственной связи казачьих традиций с общерусскими.

В работе использованы также полевые материалы, собранные в 19832002 гг. этнографической экспедицией Волгоградского государственного университета и в личных поездках автора. За это время было обследовано более ста казачьих поселений на территории Волгоградской и Ростовской областей. В экспедициях были собраны источники, полученные методом непосредственного наблюдения и интервьюирования, они используются в работе для исторических и этнографических ретроспекций (Архивы кабинета-музея этнографии

Волгоградского государственного университета и Волгоградского центра традиционной казачьей культуры).

Анализ разных видов источников, приведенных в настоящей работе, позволяет всесторонне и более глубоко взглянуть на проблему культурной специфики ранних казачьих сообществ.

Научная новизна работы заключается в новом концептуальном подходе к культуре раннего казачества как социокультурному феномену и выявлении роли мужских сообществ в его формировании.

В работе впервые в культурологическом плане раскрывается влияние природно-географического и социально-политического факторов (Дикое поле и ситуация фронтира) на генезис культуры казачества и показывается; что именно они предопределили особенности формирующейся здесь культурной модели.

Диссертант показывает, что возникновение донского казачества начиналось с мужских военизированных сообществ, социокультурные нормы которых были противопоставлены нормам метрополии. Применительно к этой группе речь идет об особой культурной модели, принципы организации которой до настоящего времени оставались вне поля зрения ученых. Автора раскрыл сущность- внутреннего функционального конфликта рассматриваемой культурной модели.

В диссертации рассмотрен в историко-культурологическом контексте процесс социокультурной эволюции мужских военизированных сообществ на Дону (принципов организации, системы ценностей и др.).

Социокультурный феномен мужских казачьих сообществ в исследовании анализируется не только на основе архивных письменных источников, но и на основе фольклорных текстов, что позволило автору соотнести знаковую систему, представленную в этих текстах, с реальными социальными структурами и рассмотреть их, в динамике, т.е. решить задачу, до сих пор не предлагавшуюся в качестве научной проблемы.

Диссертант впервые вводит в научный оборот новые фольклорные и этнографические материалы, собранные автором в ходе научных экспедиций по Донскому краю. Значительный массив уже опубликованных фольклорных источников интерпретируется по-новому — применительно к традиционной культуре мужских военизированных сообществ. Эти источники подвергаются семиотическому анализу и получают новую культурологическую интерпретацию.

Теоретическая и практическая значимость работы определяется тем, что в категориальном поле культурологии разработаны новые аспекты тендерных исследований специфических социокультурных групп. Использование наряду с письменными источниками этнографических и фольклорных материалов позволяет комплексно проследить развитие казачьей культуры. Введенные в научный оборот новые группы источников могут быть использованы в научных исследованиях по истории, этнографии, культурологии, регионоведению.

Практическая* значимость исследования заключается в том, что ее материалы и выводы могут учитываться при разработке политической-стратегии в области межэтнических отношений как на региональном, так и федеральном уровнях. Обращение к опыту прошлого может способствовать разрешению таких злободневных проблем современного казачества, как местное самоуправление в местах компактного проживания казаков, государственная служба, формы и способы землевладения, возрождение утраченных культурных традиций и пр.

Положения диссертации использовались для составления аналитических записок по вопросам современного казачьего «возрожденческого» движения, при анализе отдельных документов, разрабатываемых Комитетом по делам национальностей и казачества при Администрации Волгоградской области.

Материалы диссертации нашли применение при составлении лекционных курсов для студентов-регионоведов Волгоградского государственного университета; они могут быть использованы при разработке учебных и методических пособий по истории Отечества, культурологии, истории и культуре региона. Данные материалы могут быть востребованы в воспитательной и культурно-просветительской деятельности в студенческой среде, а также среди населения региона.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Мужские сообщества донских казаков как социокультурный феномен XVI - первой трети XIX в."

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Анализ основных теорий происхождения донского казачества показал, что и дореволюционные ученые, и современные исследователи много спорили о том, к какой категории социальных или этнических общностей нужно его относить. Одни считали, что уже с самого своего возникновения казачество представляло самостоятельный, местный по происхождению (автохтонный), народ, другие склонялись к тому, что ранние казаки принадлежали к выходцам из русского народа и продолжали развивать на Дону традиции метрополии. Мы определили раннее донское казачество как своеобразную социокультурную группу. Казачьи сообщества на Дону в XVI — XVII вв. формировались из представителей разных этнических, социальных и конфессиональных групп. Определяющим в это время был статус мужчины-воина - человека, порвавшего с прежней средой. Культурная модель раннего казачества обладала чертами мужской военизированной организации. Важнейшие ее характеристики: однородный половой состав, наличие системы возрастных классов и социального равенства, отказ от производящих сфер хозяйствования в пользу присваивающих (военные набеги й военная служба); коллективная собственность; властные структуры, приближенные к так называемой «военной демократии»; военизированный уклад жизни; крайняя суженость семейно-брачной сферы жизни.

Маргинальность, напрямую связанная с изменением первичного статуса взрослых мужчин, с их превращением в воинов-бродяг, и архаичность -главные признаки и ранних сообществ, и создаваемой ими культурной среды. Говоря о двух 'этих признаках, мы должны особо оговориться, что они находились в неразрывной связи, являясь, по сути, формообразующими, составляющими основу культурной модели раннего казачества.

В условиях фронтира создавалась своеобразная культурная модель. Ее форирование происходило при непосредственном влиянии соседних государств (в первую очередь, государств-осколков прежней Золотой Орды и Московской Руси) и того опыта, который уносили с собой уходящие в Поле. Но та модель,

которую пытались построить казаки на первых порах, скорее противостояла социальным и культурным моделям, расположенным по разные стороны Поля, нежели копировала их. Не удается непосредственно соотнести ранние казачьи сообщества ни с соседскими поземельными общинами, ни с общественным строем Новгородской республики: при наличии многих сходных черт они все-таки от них отличались. В Диком поле воссоздавались такие социальные отношения, которые вбирали в себя разные пласты общественного опыта, но. существенной (структурной) их основой были архаичные отношения и институты, с одной стороны, копировавшие семейно-родственные структуры, с другой* — противостоящие им, выстраивавшие традиции мужских военизированных сообществ, с собственными потестарными институтами. «Структурными прототипами» ранних казачьих общин могли стать мужские военизированные сообщества, столь характерные для архаических традиций, располагавшихся по разные стороны Дикого поля (мужские союзы, братства, комитаты, дружины и пр.).

Уходящие в Дикое поле, по сути, стремились к тому, чтобы возродить те* идеалы и принципы, которые на родине постепенно исчезали, сходили на нет. Бегство,' и уход в». Дикое поле были попыткой вернуться в прошлое, представлявшеесяв качестве идеальной модели. Возврат к архаике был своеобразной, реакцией на происходившие в метрополиях политические; социальные и экономические изменения. Вместе с тем, создаваемая культурная модель становилась способом преодоления и принятия и самой кризисной ситуации, и следующих за ней изменений. Иными словами, это была попытка выжить, в условиях меняющегося мира путем актуализации привычных культурных форм. Эти формы действительно не нужно было «изобретать» заново; они> существовали в метрополии, но в условиях идущих там перемен вытеснялись на периферию социальной и культурной жизни. Возникновение в Диком' поле мужских военизированных сообществ было следствием резких политических (в первую очередь), а также экономических и социальных изменений, происходивших по разные стороны Поля. В условиях Дикого поля-решалась сложнейшая задача поиска новой групповой идентичности, создания такой культурной4 модели, в рамках которой разрушающаяся картина мира заменялась иной, но целостной, попятной и упорядоченной.

С одной стороны, именно условия экстремальности Дикого поля вызвали к жизни феномен «вторичной архаики», с другой стороны, воспроизводство

именно; этих (архаичных) структур обеспечивало возможность выживания, в; новых условиях. ©пределение, воспроизводство вторичной архаики в условиях экстремального существования как нельзя лучше отражает суть того внутреннего функционального конфликта, который успешно преодолевался) казаками::уходах родной: земли от нарастающего политического, социального и религиозного; гнета и обретая статус изгоев, они создавали такую* культурную? модель^ которая позволяла им обрести новый статус («царских слуг»);: в; этом: новом статусе они оказывались востребованными оставленной; родиной.

Привлечение: донских казаков на службу Российским правительством; а: затем и включение их в социальную структуру населения страны в качестве привилегированного? сословия; - доказательство того;, что группа избрала верную стратегию и тактику на пути поиска новой групповой идентичности и создала'такую ^культурную; модель, которая нашла свое место в изменившихся условиях в рамках новой структуры. Эта стратегия была направлена именно на выживание: в изменившихся; условиях, а тактика, сводилась к тому, что вольный] воин; вытесненный на периферию социальной: и политической жизни, уходил. на периферию пространственную (в пограничные земли) и там обретал новый статус: Однако?идентификация; себя именно в качестве: воинов - слуг $гечества приводила^ к четко проявленной периферийности созданной окультурной модели:. ■. ■

Дикое; поле представляло собой мир дикой, неосвоенной природы и в: процессе адаптации?'казачьих.сообществ к этой природной среде: возрождались, весьма архаичные способы производства и системы жизнеобеспечения. Анализ:, особенностей ранних; казачьих.поселений показал, что»они были.обусловлены, двумя; основными; факторами: влиянием природной среды ш непрекращающимися'* стычки с внешними врагами - азовцами, ногайцами; крымскими) татарами1. Внутренняя структура, ранних казачьих поселений; способы;моделирования^ пространства позволяют судить и о специфике уклада: жизни, и об особенностях социальной организации вольных сообществ:. Круговое: построение1 казачьих городков, идеально- соответствовало их социальной? организации в период ранней истории, поскольку ее основой являлся; - собрание всех членов общества, имевших равные права. Именно такая модель, идеально^ соответствовала принципам равенства и братства, определявшим жизнь мужских казачьих сообществ в ранний период их

истории.

Анализ традиционных жилищ раннего периода казачьей истории показал, что строительные традиции складывались в условиях постоянных межэтнических контактов, активно осуществляемых во фронтирной зоне. Этот процесс находил выражение также в возрождении архаичных принципов организации внутреннего пространства жилищ (куреннной тип (с печью в центре); в распространении поземной системы отопления, восходящей корнями к древним монгольским канам и пр.

В соответствии с определенными принципами социальной организации конструировалось и внутреннее пространство Поля в целом. На фронтирной территории утверждались принципы, не просто отличные, а часто — противоположные тем, что остались в метрополи. Освоение казаками нового природного и социального окружения в Диком поле, его превращение в культурное пространство осуществлялось специфическими мужскими способами.

В Диком поле большую роль играли непроизводящие источники существования, также напрямую связанные с фронтирными условиями жизни казаков: военная добыча, взимание дани, торговля пленными, царское жалованье за военную службу и пр. В этом также проявлялась одна из линий их общего противостояния статусной зоне. Развитие производственной сферы начиналось почти с нуля и имело догоняющий (по отношению к метрополии) характер.

В Диком поле существовали различные категории населения (оземейные, тумы/прироженые тумы, бурлаки/зажилые бурлаки, голытьба и пр.). При безусловном наличии этнических, конфессиональных и имущественных различий главное, что разделяло их - различный набор прав и привилегий по отношению к Войску, иными словами - разная степень включенности в воинское сообщество. Сама процедура приема (включения) в Войско демонстрировала близость к переходно-посвятительным ритуалам, характерным для традиционных культур («напой», испытания, перемена имени и пр.).

Для ранних донских казачьих сообществ была характерна половая однородность и ограниченность так называемой «семейственности». Не семья, а односумство - военное сообщество взрослых мужчин-казаков, имеющих общее имущество и совместно выступающее в походе - было первичной

ячейкой социальной организации ранних казаков. Главным.центром" общественной жизни была станичная изба, весьма близкая по форме и функциям к традиционному мужскому дому. Мужские казачьи, сообщества на Дону сформировали особую систему знаков и атрибутов своего группового единства, с помощью* которых закреплялся и их особый статус, и принципы «государевой службы».

Анализ внутреннего1 устройства ранних казачьих общин показал, что здесь возрождались, традиции мужских военизированных сообществ, основанных на; представлениях о коллективной доле-судьбе, реализующейся: через общее- же дело? — воинскую службу. Структура казачьих сообществ' выстраивалась на- основе возрастных классов с четким соблюдением границ между ними, детально разработанной системой переходно-посвятительных ритуалов; С течением? времени: структура братства существенно усложнялась. Выходя за рамки первичных («молодежных») принципов сообщества она уже • включала: в себя и группу семейных, и старых казаков; выстраивались более-сложные властные институты.Однако особенности социальной жизни на Дону сохранятся и по еле того, как эта территория перестанет быть Диким полем, так как в рамки, настигшей: казаков, Российской государственности они будут включены в статусе воинов.

Специфичной была и религиозность казаков в ранний период их истории'. Она также была обусловлена особенностями социального устройства ранних. казачьих: сообществ.- Не только социальные, но и религиозные институты, создаваемые казаками, выстраивались параллельно (но отнюдь, не иерархично) по отношению к институтам метрополии. Войско пристально следило за тем, чтобы; не допустить, чрезмерного' вмешательства метрополии в религиозную> жизнь, своих общиш. Религиозная^ система раннего казачества напрямую была: связана с его> воинской организацией. Казачьи сообщества оперировали детально1 разработанной; сложной обрядностью, связанной, однако,- в первую очередь с воинской* традицией. Более того, воинская обрядность оставалась довлеющей и в более позднее время, когда на;Дону уже упрочится православие, а'в жизни общины существенную роль:будут играть аграрные: ритуалы.

В сложении казачьих сообществ решающую роль играли институты «суда», «расправы» и «власти». В условиях аномии, социальной пустоты процесс сложения: потестарной структуры протекал весьма интенсивно. Основой этой структуры, являлся казачий круг, обладавший всей полнотой

законодательной и судебной власти, избиравший всех должностных лиц. Процедура выборов, частота и легкость сменяемости атаманов дают возможность говорить о значительной (почти тотальной) власти сообщества, а отнюдь не лидера на раннем этапе казачьей истории. За стремлением казачьего сообщества ограничить срок пребывания одного человека у власти стояли характерные для архаических традиций представления об опасности сосредоточения в «одних руках» слишком большого количества жизненной силы. Контролируя «количество власти» в одних руках, сообщество таким образом проявляло заботу о коллективной доле и способах ее справедливого распределения.

Исследование выстраиваемой в Диком поле потестарной структуры показало, что и здесь стремление казаков к воспроизводству архаичных принципов и механизмов, постоянно сочеталось с навязыванием сверху (из Москвы) иных форм и принципов, что собственно и было одним из проявлений внутреннего функционального конфликта создаваемой в Диком поле культурной модели. Так на горизонтальные социальные связи, выстраиваемые на основе архаичных принципов братства, накладывалась вертикаль власти, спускаемая не просто сверху, а еще и со стороны, а потому воспринимаемая как чужая, «не своя». Отсюда, проистекало сочетание в общинном сознании казачества, с одной стороны, идеи служения царю и отечеству, с другой, постоянное стремление отмежеваться от метрополии. Постоянно сочетаемые державность и самостийность будут, по сути, одним из проявлений отмеченного уже внутреннего функционального конфликта, присущего культурной модели ранних казачьих сообществ. Далее этот внутренний конфликт будет выражаться в стремлении, с одной стороны, сохранить свой периферийный (и отчасти автономный) статус, а с другой стороны - вернуться в статусную зону и занять равное положение с другими социальными группами.

Анализ фольклорных текстов, создававшихся и воспроизводимых в казачьей среде, показал, что уход в воины (в казаки) представляется в народной традиции как реализация судьбы, предназначенности свыше. Через эти тексты реализовывался механизм социализации мужчин в традиционных сообществах. Обращение к казачьему и общерусскому фольклору, с одной стороны, подтвердило наше предположение о том, что формирование казачьей культурной модели происходило в рамках модели общерусской, с другой стороны - позволило несколько расширить представления об отдельных

составляющих последней, особенно относящихся к роли и функциям мужчин и мужчин-воинов.

Между казачьими сообществами и Московским государством сохранялась постоянная связь, которая не только поддерживалась обеими сторонами, но и сознательно моделировалась. Будучи противопоставленными, метрополия и казачьи сообщества представляли собой единую систему. Идея служения оставленной родине — ключевая в казачьем фольклоре. Реконструируемый на основании фольклорных текстов архетип «ухода», напрямую связанный с переходно-посвятительными ритуалами социализации юношей, служил своего рода идейной* матрицей, на основе которой конструировалась культурная модель ранних казаков и выстраивались взаимоотношения с метрополией. В казачьих текстах, связанных с темой «ухода» воспроизводится весьма специфический образ! «иной земли», уходящий корнями в глубокую архаику, и образы тех, кто уходил в скитания; в преданиях подчеркивается их особый — маргинальный — статус.

Анализ фольклорных текстов позволил выделить три основных этапа в пути становления воина, непосредственно связанных с трехчастной структурой реальных казачьих братств. Именно фольклорные тексты подтвердили вывод о том, что специфика\, воинской традиции заключалась в особом содержании^ понятия «доля» и в способах ее обмена, реализуемых в обрядовой практике. Соотнесние различных мужских возрастных групп с орнитоморфными образами и выявление их роли в обрядах и представлениях, показали значимость идеи «возвращения» неистраченной жизненной силы мужчины воина в статусную зону.

Реконструкция жизненного пути фольклорного атамана позволила не ^ только расширить представления о народном понимании категории «доля-

* судьба», но и о традиционных воззрениях на власть, которая также сближается с

понятием общегрупповой доли, а люди, облеченные властью, представляются

ответственными за ее справедливое распределение. В фольклорных текстах, связанных с образом^ предводителя, ключевое место занимает мотив обретения им магической-, силы/доли, предназначенной всему сообществу и символизирующей его власть, и дальнейшего ее перераспределения. Сам предводитель выступает в качестве хранителя (вместилища) этой общеобщинной доли.

J Представления, зафиксированные фольклорными текстами,

реализовывались и в способах устройства внутриобщинной жизни ранних казачьих сообществ, и в формах взаимодействия с метрополией, определяя специфику культурной модели донских казаков, которая, тем не менее, предстает как часть общерусской традиции. Возможно, дальнейшие исследования подтвердят или опровергнут мысль о том, что в общерусской культурной модели значимую (возможно, структурообразующую) роль играет именно механизм постоянного взаимодействия статусной зоны и «дикого поля» (понимаемого гораздо шире пространственных характеристик).

В основе культурной модели донского казачества важнейшую роль играл выработанный в рамках русской народной традиции механизм социализации мужчины и взаимодействия между миром воинским и статусным. Однако этот механизм не воспроизводился в условиях аномии Дикого поля механически и буквально и не сохранялся затем в застывшем виде. На Дону активно шел процесс социокультурных трансформаций, происходивших под влиянием и культурного опыта-тех, кто шел в казаки, и в разных формах осуществляемого воздействия Российского государства, и культурной волны последующего крестьянского переселения на Дон, несшего уже элементы общинного крестьянского мировоззрения. Под влиянием этих и многих других факторов происходило постоянное преобразование «дикопольской» культурной модели что, с одной стороны, позволяло казачьим сообществам вписываться в социальное, экономическое и культурное пространство Российского государства, а с другой — на протяжении веков сохранять свою специфику.

Список научной литературыРыблова, Марина Александровна, диссертация по теме "Теория и история культуры"

1. См., например: Hofler 1934; Weiser 1927; Hofler 1973; Wikander 1938; Slavik 1936; Ridley 1976; Элиаде 1999; Иванчик 1988; Гутнов 2001.

2. В работе Т.Б. Щепанекой, посвященной образу собаки в восточнославянской культурной традиции, последняя исследуется преимущественно с позиции социальной прагматики (см.: Щепанская 1993.). См. также: [Гура2002: 440-441; Даль 1994: 105].

3. Использование камня в качестве оберега от волка широко распространено в восточнославянской магической практике см.: Левкиевская 2002: 64-65.

4. В то же время строго следили за тем, чтобы не коснулись земли колосья последнего (дожиночного) снопа Русский праздник 2001: 131-132.: его сила не должна была уйти в землю раньше времени (нового сева).

5. На возможность соотнесения «жизни» растения с жизнью человека, выстроенной к тому же по законам героической биографии указывает, например, запись «стихотворения», сделанная H. Головиным в 1853 г. в г. Белозерске (см.: Новичкова 2001: 115.).

6. Р.С. Липец выделены пять основных сюжетов с образом тура в русских былинах, см: Липец 1972. Вообще к образу тура обращались многие исследователи русского фольклора, см.: [Фаминцин 1884: 239, 253; Сумцов 1887; Потебня 1887: 319-326].

7. В юрте станицы Голубинской было урочище Фроськины тополя, где, по преданию, казаки повесили некую Фроську «за ея худые дела» (в этом урочище, как месте нечистом, запретном никогда не рубили деревья) По станицам и хуторам 1878.

8. Для получения клада нужно было пройти через ряд испытаний. Клад получал только тот, кто с честью их выдерживал и, кроме того, показывал умение правильно себя вести (не оглядывался, пе разговаривал и пр.).