автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.02.19
диссертация на тему: Пословично-поговорочные паремии как фактор структурно-смысловой организации дискурса

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Сидорков, Сергей Васильевич

ВВЕДЕНИЕ.

ГЛАВА 1. Феномен воспроизводимости: его сущность и проявления.

1.1. Производимость и воспроизводимость в построении дискурса.

1.2. Постмодернизм как форма игры с «чужим словом».

1.3. Историко-кулыурные эпистемы как фактор генерирования общих мест» в дискурсе.

1.4. Аспекты рассмотрения фольклорно-литературных текстов как объектов лингвистического анализа.

1.5. Субъектно-предикатная организация фольклорно-литературных дискурсов.

1.6. Сюжеты и паремии как когнитивная основа упорядочения информации.

1.6.1. Модели репрезентации знаний в современной лингвистике.

1.7. Уровни организации смысловой структуры дискурса.

ГЛАВА 2. Пословично-поговорочные паремии в структуре фольклорно-литературных текстов.

2.1. Функции пословиц и поговорок в дискурсе.

2.2. Пословичные паремии и басни.

2.3. Пословичные паремии в сюжетах народных сказок.

2.4. Пословичные паремии в литературных сюжетах.

• 2.5. Генетические связи между жанрами в плане сохранения паремической константы.

2.6. Пословичные паремии как типологический критерий литературных форм.

ГЛАВА 3. Смысловые типы пословично-поговорочных паремий в сюжетах фолыслорно-литературных произведений.

3.1. Проблема классификации пословично-поговорочных паремий.

3.2. Типы пословично-поговорочных паремий сюжетообразую-щего характера.

3.2.1. Группы концептуальных паремий, базирующихся на принципе соответствия.

3.2.2. Концептуальные паремии, базирующиеся на принципе последовательности.

3.2.3. Концептуальные паремии, базирующиеся на принципе контраста.

3.2.4. Констелляция пословиц, связанных с концептом судьбы.

3.2.5. Констелляция пословиц, связанных с концептом любви.

3.2.6. Констелляция пословиц, связанных с концептами краха и возмездия.

3.3. Концептуальные паремии в сюжетах и мотивах литературных произведений.

3.3.1. Мотив обусловленности человека обществом и средой.

3.3.2. Мотив морального падения (деградации) человека.

3.3.3. Мотив конечного краха и возмездия.

3.3.4. Мотив бунтарства и противостояния влиянию среды.

3.3.5. Мотив обреченности индивидуализма.

3.3.6. Мотив неадекватных претензий и стремления занять положение, не соответствующее возможностям человека.

3.3.7. Мотив духовного роста через испытания.

Введение диссертации2003 год, автореферат по филологии, Сидорков, Сергей Васильевич

Одной из центральных проблем современной лингвистики является выявление внутренней структуры коммуникативных образований, в частности, в аспекте соотношения в них элементов общего и частного, данного и нового, кода и сообщения и т.д. В современной когнитивистике это проявляется, например, в разработке концепции фреймов (сценариев, когниотипов и т.п.), базирующейся на положении, что возникновение и восприятие новой информа предполагает опору на фундамент известного, наличествующего в когнитивных структурах коммуникантов (М.Минский, Л.С.Выготский, Ч.Филлмор, Дж.Лакофф, В.З.Демьянков, А.Г.Баранов, Р.Шенк и др.). В литературоведческих и семиотических исследованиях данная проблема выражается в выявлении генезиса литературных форм и направлений, в поиске прецедентов и источников творчества тех или иных авторов, межкультурных взаимовлияний и т.п. (О.М.Фрейденберг, В.Шкловский, А.Н.Веселовский, Е.М.Мелетинский, Л.Н.Татаринова, МЛГаспаров, А.А.Потебня, М.М.Бахтин, Г.Д.Гачев и др.).

В данном диссертационном исследовании ставится цель показать влияние фольклорных паремий пословично-поговорочного типа, оказываемые ими на процесс речемыслительной деятельности и на формирование дискурсов как в обыденной коммуникации, так и в литературном творчестве. Наша предварительная гипотеза, обусловившая такую целеустановку, заключается в том, что, являясь «сгущением мысли» (А.А.Потебня) и фиксируя в своей семантике наиболее востребуемые в речевом общении ситуации и диспозиции мысли, пословицы и поговорки должны играть в речевом творчестве исключительную роль, которая может заключаться в селекции сообщаемой информации, ее структурной организации и даже в определенном программировании процессов коммуникации.

Указанная цель предполагает реализацию следующих задач:

1) выявление критериев определения основных понятий, играющих ключевую роль в исследовании (таких, как «общие места», пословично-пого-ворочные паремии, фразеологизмы и др.);

2) анализ теоретических положений в направлениях, сопричастных нашему исследованию (в когнитивистике, паремиологии, лингвистике текста и др.), с целью разработки собственной теоретической базы и методологического аппарата;

3) выработка критериев классификации паремий, основанной не на традиционном тематическом принципе, а на типологии выражаемых ими смыслов;

4) выявление условий эксплицитной и имплицитной реализации паремий в дискурсе и связанных с этим различий в их текстообразующих потенциях;

5) генетический анализ жанровых форм и условий преобразования одних жанров в другие (в частности, за счет расширения фактуры дискурса и аккумуляции внесюжетных элементов).

Актуальность исследования обусловлена тем, что оно выполнено в русле наиболее современных проблем языкознания и смежных с ним дисциплин - литературоведения, семиотики, фольклористики. Его научная новизна состоит прежде всего в том,* что заявленная целеустановка - выявление роли пословичных паремий в коммуникативных процессах и в построении дискурса - в соответствующем ракурсе и объеме реализуется, насколько нам известно, впервые.

Общая методологическая база исследования инспирировалась лингвофилософскими идеями А.Потебни, В.Гумбольдта, К.Фосслера, Г.Штейнталя и многих других выдающихся ученых, акцентировавших внимание на проблемах языкотворчества. Методологический аппарат в большей степени опирается на работы современных отечественных и зарубежных когнитивистов, а также на концепции ряда литературоведов и семиологов (Р.Барта, М.М.Бахтина, В.Шкловского, К.Бремона, К.Леви-Стросса, В .Я.Проппа, и др.).

Теоретическая значимость работы заключается прежде всего в разработке междисциплинарного подхода к объекту, позволяющего выявить общие основания его исследования, традиционно относимые к ведению разных наук. Например, обосновываемое в работе положение о том, что пословицы и поговорки (единицы, входящие в предметную область лингвистики и фольклористики) могут выступать структурно-смысловым стержнем литературных произведений и служить одним из критериев типологизации последних, в известной мере преодолевает грань между лингвистическим и литературоведческим анализом художественного дискурса. Положение о том, что паремиче-ские единицы в коммуникативном процессе могут выполнять функцию селекции, программирования и интерпретации сообщаемой информации, подтверждает философскую (теоретико-познавательную) гипотезу о детерминирующей роли языка в процессе познания. Естественным развитием такого направления исследования может выступать анализ упорядочивающей и познавательной функции других, более комплексных фольклорных форм (например, басни).

Практическая значимость исследования состоит в том, что на его основе на стыке лингвистики, паремиологии и литературоведения могут быть разработаны (и частично уже разработаны) учебные пособия и спецкурсы, знакомящие студентов с данной проблематикой и способствующие развитию у них навыков широкого, интегрального подхода к объектам филологических наук.

Объектом исследования являются пословично-поговорочные паремии, представленные в соответствующих словарях и справочниках, а также в дискурсах, содержащих их в явной или в скрытой форме. Предметом исследования выступают, соответственно, функции паремий в дискурсе (в частности, их текстообразующие и упорядочивающие потенции).

Положения, выносимые на защиту:

1. «Общими местами» в дискурсе называются явления различной природы, которые выделяются на основе, например, таких критериев, как воспроизводимость, регулярная повторяемость, общеизвестность, нечлени-мость, фольклорный характер и др. «Эталонными» представителями категории «общих мест» являются пословично-поговорочные паремии, которые отвечают практически всем критериям.

2. Пословично-поговорочные паремии играют чрезвычайно важную роль в организации дискурса (вплоть до целых литературных произведений), выступая как в явном виде, так и в форме имплицитного «смыслового каркаса» (или фрейма). Их текстообразующая роль обусловливается тем, что они, являясь концентрированным выражением мысли, отражают наиболее характерные и востребуемые в социально-культурном плане ситуации и коммуникативно релевантные смыслы.

3. Паремические единицы типа басен, пословиц и поговорок выступают связующим звеном между языком (в традиционном смысле, как совокупностью элементов, из которых строится речь, дискурс) и речью как уровнем коммуникативно-функциональной реализации. В силу своей воспроизводимости и (предполагаемой) известности носителю языка они относятся к языку; в силу структурной организованности и коммуникативной значимости они представляются как бы застывшими речевыми образованиями. В аналогичном смысле «общие места» (включая стандартные сюжетные схемы, цитации и реминисценции на прецедентный дискурс) выступают связующим звеном между языком и литературой, что на соответствующем уровне анализа позволяет преодолеть традиционную границу между лингвистическим и литературоведческим подходами к анализу литературных произведений. Так, исследования в области психолингвистики, лингвистики текста, семиотики и др. показали, что всякий целостный текст посредством определенных процедур может быть свернут до некоторого минимума, отражающего самые существенные моменты его содержания и достаточно обозримого для того, чтобы идентифицировать его на предмет соответствия той или иной паремии. В качестве адекватной для этой цели основы может выступать сокращенный сюжет (или фабула), главная мысль или идея произведения, нередко соответствующие той или иной паремии. Можно заметить, что такая исследовательская ориентация вводит многие проблемы, традиционно считавшиеся «вотчиной» литературоведения, в сферу интересов лингвистики, ибо как исходные конструкции типа паремий и основных сюжетных схем, так и приемы их художественного воплощения (ср. прием остранения В.Шкловского) вполне предс-тавимы в качестве языковых единиц, конструкций или речемыслительных операций. 1

4. В историческом ракурсе можно наблюдать тенденцию движения от «архетипических» форм типа басни или притчи, в которых паремический смысл выступал целевой установкой дискурса, к таким жанровым типам, в которых паремический смысл смещается в пресуппозицию, оттесняемый напластованиями эстетического, развлекательного, социально-политического, 8 психологического и т.д. характера; этот процесс идет в ногу с «размыванием сюжета» и достигает наивысшей стадии в современной литературе (в частности, в «психологическом» романе, где главный удельный вес лежит не на сюжете, а на переживаниях и нюансах мироощущения персонажей). Промежуточное положение в этом плане занимают такие формы, как сказки, шван-ки, новеллы Декамерона и т.п., в большинстве которых четко различимая назидательная установка, сводимая к пословице, сосуществует с выраженной интенцией занимательности, реализующейся, в основном, посредством вне-сюжетных элементов.

5. Можно констатировать следующую закономерность: чем масштабнее жанровая форма произведения, тем более избирательна она в плане выбора паремической основы. В рамках микродискурса, отражающего некоторый эпизод или ситуацию, может быть выражен практически любой паремиче-ский смысл. Почти столь же универсален и жанр рассказа, темой которого может послужить как какое-то значительное событие, так и любая «мелочь», представленная соответствующим образом. В малых жанрах типа басен возможность выбора ограничена (главным образом за счет того, что басня тяготеет к назидательным смыслам), но все еще достаточно богата (только в баснях Эзопа, например, реализуются сотни паремических смыслов). Однако что касается романной формы, то здесь количество паремических смыслов, релевантных для общего сюжета или идеи произведения, сокращается до нескольких десятков. (Трудно представить себе сюжет или идею крупного произведения, базирующихся на пословицах вроде Хороша ложка к обеду или Сытое брюхо к учению глухо, хотя последние вполне могут лежать в основе басни, рассказа или эпизода в романе.). Пословицы и поговорки, коррелирующие с сюжетами крупных произведений, образуют сравнительно небольшое подмножество в общем паремиологическом фонде языка и очевидно соотносятся с «вечными темами» литературного процесса, которые представлены культурными концептами, такими, как добро и зло, истина и ложь, справедливость и несправедливость, долг, судьба, ответственность и т.п. Соответствующие им паремии мы в силу этого называем концептуальными.

6. Для сказочных и басенных сюжетов наиболее популярными оказываются назидательные паремические смыслы, такие, как Как аукнется, так и откликнется; Не рой другому яму9 Как веревочка ни вейся, а конец будет; Не в свои сани не садись и т.п. В плане своей сюжетообразующей функци» эти паремии оказываются наиболее универсальными: они характерны также для средневековых новелл, шванков, фаблио Чосера» пьес Шекспира и Мольера, вплоть да произведений современной литературы.

7. Паремические, смыслы, лежащие в основе; произведения, могут выступать одним из критериев типологизации жанров и литературных направлений. Так, специфическими. идеологемами романа- социально-критической , ориентации являются мотивы обусловленности личности социальным окружением (что соответствует таким пословицам, как С кем поведешься, от того и наберешься; В вороньей стае каркай по-вороньи; Рыба гниет с головы), прогрессирующей моральной деградации (Сказав А, скажи и Б; Лиха беда начало; Единожды солгав и т.п.), духовного роста , или прозрения благодаря испытаниям (Не познав горя, не-узнаешь и радости. Не вкусив горького, не узнаешь и сладкого) и некоторые другие. Ср. также: моги» необоснованных претензий (Не в свои сани не садись), мотив морального падения, мотив краха или возмездия (На всякого мудреца довольно простоты) и др. Роман испытания соотносится с такими пословицами^ как Человек (друг) познается в беде, Любовь проверяется временем (разлукой, искушениями)^ Для любви нет прег

10 раду роман становления/воспитания - с пословицами Не вкусив горького, не узнаешь и сладкого; Не было бы счастья, да несчастье помогло и др.

8. Паремические смыслы в сюжетах могут выступать в парадигматических и синтагматических комбинациях, что проявляется особенно явно в фольклорных формах и прежде всего в сказках. Можно говорить, например, о типичных паремиях зачина (ср.: Рыть другому яму) и развязки (ср.: Все тайное становиться явным, Что посеешь, то пожнешь). Кроме того, определенные смыслы нередко связаны с теми или иными сказочными «функциями» (напр., акт вручения герою «дарителем» некоторого «волшебного средства» или оказания ему помощи в ответ на доброе отношение основывается на принципе Как аукнется, так и откликнется; функция «разоблачения» связана с паремией Все тайное становиться явным и т.д.

В настоящее время в методологии гуманитарных наук наблюдается тенденция к кардинальному изменению научной парадигмы, обусловленная общим разочарованием в ортодоксальном «сайентистском» подходе к объекту исследования. Эти тенденции, проявившиеся, прежде всего в искусстве и в философии и получившие обобщенное название постмодерна (шпг постмодернизма), можно свести к некоторому комплексу идей и установок, таких, как: утверждение принципа «методологического сомнения» по отношению ко всем «позетивным истинам», установкам и-убеждениям* существовавшим и существующим в Западном обществе (Ильин 1996,106), отказ от догматизма в любых его проявлениях, отказ от философской веры в «единственность истины» и признание равноправия множественных истин и интерпретаций бытия -и др.1

1Ср.: «В предельно широком контексте под постмодерном понимается «глобальное состояние цивилизации последних десятилетий, вся сумма культурных наслоений й философских тенденций» . связанных с ощущением завершенности целого этапа культуристорического развития, изжитости современности, вступления в полосу эволюционного кризиса» (Скоропатова 1999, 8). «Постмодерн заявил о себе как «транскультурный и мультирелигиозный феномен, пред

11

Хотя и достаточно робко (по сравнению, скажем, с философией и литературоведением), эти тенденции заявляют о себе и в языкознании, где они проявляются, прежде всего, в сомнениях относительно онтологической реальности и объяснительной ценности стройных моделей организации языка и ре-чемыслительного процесса, разработанных в системо-структурных направлениях (и в особенности, в трансформационной и генеративной грамматике). Пожалуй, наиболее решительным критиком системно-структурных представлений о механизмах репрезентации и использования языка в отечественной лингвистике является Б.М.Гаспаров, утверждающий, к примеру, что «отображение языка в качестве стабильной структуры, или хотя бы в качестве феномена, в основе которого лежит стабильный структурный каркас, неадекватно впринципе,в качестве стратегии языкового поведения — независимо от того, насколько получаемая на этом пути картина языка пригодна для практической реализации и насколько она правдоподобна в качестве модели языковой деятельности» (Гаспаров 1996, 56).2 Процесс порождения дискурса в речемыслительной деятельности при таком понимании будет походить не на построение некой иерархической конструкции, а скорее на «сшивание» полотна из набора готовых лоскутов. полагающий диалог на основе взаимной информации, открытость, ориентацию на многообразие духовной жизни человечества» . В политике это выражается распространением различных форм постутопической политической мысли; в философии - торжеством постметафизики, пострационализма, постэмпиризма; в этике - появлением постгуманистических концепций антипуританизма, нравственной амбивалентности; в эстетике - ненормативностью постнеклассических парадигм; в художественной жизни - принципом снятия, с удержанием в новой форме характеристик предыдущего периода» (Там же, 9).

Отрицая представление генеративизма, что речевое произведение, как из кирпичиков, складывается из элементарных единиц, Б.М.Гаспаров прибегает даже к аргументу экономии и целесообразности, который всегда выступал сильной стороной его противников. Это положение Б.М.Гаспаров иллюстрирует посредством примерно такой аналогии: раскладной столик может быть удобным в особых условиях (например, в походе), однако для каждодневного использования целесообразнее стационарный стол, не требующий времени и усилий для сборки; поскольку язык в основном используется «каждодневно», ему более соответствует «стационарная» модель, оперирующая не элементами, но готовыми, мнемонически воспроизводимыми «блоками» (Гаспаров 1999,62).

На наш взгляд, полностью отказываться от системного представления языковой деятельности все же нецелесообразно: оно хорошо зарекомендовало себя во многих аспектах (например, при обучении иностранному языку).3 В то же время, нельзя возразить и против того, что в подавляющем большинстве случаев использования языка говорящий не синтезирует высказывание из элементов, как из деталей конструктора, но пользуется готовыми словосочетаниями и целыми фразами, мнемонически зафиксированными в его языковой памяти.

Крайним полюсом реализации мнемонической природы языка является использование разного рода клише (речевых штампов, фразеологизмов, пословиц и поговорок), цитирование афоризмов и «чужого слова» вообще, исполнение стихов, песен и т.д.4

Несмотря на то, что некоторые типы клише как нечленимые образования могут быть в силу этого уравнены в статусе с обычными лексическими единицами, их роль в дискурсе во многом не совпадает с ролью последних и открывает возможности выявления таких функций в использовании языковых единиц, которые до сих пор либо не замечались, либо игнорировались лингвистами. Например, клишированные высказывания типа пословиц и поговорок по своему уровню явно выпадают из общего уровня лексем в линейной последовательности - они как бы надстраиваются над ним и соотносятся не только с некоторой референтной ситуацией, но и с ее описанием в дискурсе, обобщая, интерпретируя или как-то обыгрывая его (в этом смысле можно го

3Кроме того, мы с неизбежностью возвращаемся к иерархической модели построения дискурса, когда речь идет о процессе художественного творчества, когда, например, известная сюжетная схема обрастает конкретизирующими деталями, создавая иллюзию порождения абсолютно нового текста (об этом см. ниже). 4

Надо сказать, что Б.М.Гаспаров в своей мнемонической модели механизма языка делает упор не столько на явные клише типа фразеологизмов и пословиц, сколько высокую степень сочетаемости языковых единиц друг с другом в обычной коммуникации, т.е. на те наиболее вероятные словосочетания, которые представлены, к примеру, в словарях сочетаемости.

13 ворить о (по меньшей мере) двойной референции пословиц и поговорок в дискурсе, имея в виду их описательную и метаязыковую функцию). Если же взять феномен цитирования или использования афоризмов, то возможности референтных корреляций еще более возрастают за счет привлечения «чужого слова» (а также «слова» другой эпохи, стиля, жанра и т.п.; в результате может достигаться, в частности, эффект «размывания авторства»). Публицистические штампы выполняют задачу внедрения в сознание масс идеологических мифов и догматов и т.д. (Эти и другие дополнительные функциональные возможности использования «чужого слова» стали во многом явными благодаря литературе постмодернизма, анализу которой посвящен специальный раздел данного исследования).

Однако эксплицитно выраженные в дискурсе клише и другие заранее данные формы - лишь видимая часть айсберга: воспроизводимые единицы и языковые конструкции могут и не лежать на поверхности, выполняя, тем не менее, важнейшую роль в организации и упорядочении речевых произведений. Например, мы говорим об использовании пословиц или поговорок, когда они явно выражены в тексте, но, как правило, не замечаем их, когда они, не будучи выражены явно, тем не менее выступают стержневым моментом в организации некоторого дискурса, подстраивают, подгоняют его под себя, причем это может касаться не только небольших фрагментов типа сверхфразовой единицы, но и целого литературного произведения. Еще более характерный случай: многочисленные фольклорные или литературные произведения могут строиться на основе одинаковой сюжетной схемы, которая для неискушенного читателя (а часто и для самого автора) остается «за кадром», оттесненная на задний план той конкретной информацией, которая заполняет сюжетные позиции. (Это, в частности, обнаружил В.Пропп в своем анализе сюжетов

14 волшебных сказок»; последующие исследования, проводившиеся на более широком литературном материале, показали, что полученные Проппом закономерности в той или иной мере релевантны и для других жанров, в частности, для романа). В роли «данного» (готового) в дискурсе могут выступать также определенные сюжетные мотивы, темы, концепты культуры, эписте-мы.5 Вправе ли мы в подобных случаях говорить о феномене воспроизводимости? Полагаем, что вправе, хотя это будет подразумевать некоторую усложненную воспроизводимость, в которой диалектически взаимодействуют моменты данного и нового, общего и конкретного, кода и сообщения и т.п.6 Общую картину взаимодействия данного и нового в литературном процессе попытался выразить еще А.Н.Веселовский в своем учении о форме и содержании. Под формой он понимал неизменные элементы, которые живут вечно, переходят по наследству из поколения в поколение, от одних народов к другим и представляют собой в конечном счете некоторый общеупотребительный язык (в современной терминологии здесь уместнее было бы говорить о коде). Содержание, напротив, подвижно и постоянно меняется; вливаясь в старые формы, оно модифицирует их и приближает к культурно-историческим запросам своего времени. То есть новых форм, согласно А.Н.Веселовско-му, в сущности не существует, эффект своеобразия возникает из взаимодействия новых содержаний с традиционными формами, к которым исследователь относил поэтический словарь, стилистические приемы, символику, сюжетные

Под эпистемами принято понимать исторически изменяющиеся структуры, «исторические априори», которые определяют условия возможности образований сознания в определенный исторический период (Современный философский словарь 1996, 590).

Одно из литературоведческих исследований В.Б.Шкловского, пристально изучавшего взаимодействие в литературе элементов заимствования и авторского нововведения (в частности, интерпретацию традиционных сюжетов различными авторами), носит характерное название «Тетива О несходстве сходного» (М., 1974). схемы, образы и тл.1

Основная функция закамуфлированных «общих мест» в дискурсе заключается в том, они выступают своеобразной рамочной конструкцией (фреймом), необходимой для упорядочения и адаптации конкретного содержания дискурса к когнитивным структурам, как самого автора, так и адресата сообщения (чем обеспечивается, в частности, феномен традиции в литературном творчестве). В связи с этим для исследователя интересен вопрос о том, как и на какой стадии порождения дискурса в рамках известного возникает новое сообщение. (Этот вопрос, по сути, касается феномена языкового творчества как такового. Важно заметить, что данная проблема может рассматриваться и как литературоведческая, и как лингвистическая: «общие места» в дискурсе типа сюжетных схем или паремий принадлежат языку как совокупности знаковых форм, а процедуры их развертывания в целях порождения сообщения (в том числе и литературного) вполне представимы в терминах лингвистических операций). Высказанные соображения обусловливают необходимость привлечения в аппарат исследования ряда положений лингвистаки текста, психолингвистики, когнитивистики, семиотики и др.

В.Шкловский ввел в науку понятие остранения, в котором он усматривал самую суть литературного творчества и искусства в целом. Феномен ост

О.М.Фрейденберг усматривала источник литературных сюжетов и образов в метафоризации некоторых констант, связанных с мифологическими, бытовыми или ритуальными актами и представлениями. «То, что впоследствии становится лирикой, драмой и пр., есть вариации метафор смеха, плача, брани, инвокации и т.д., так как является парафразой, новым иносказанием одного и того же смысла, т.е. интерпретации действительности. Еда, рождение, смерть - это не элемента будущих литературных жанров и сюжетов, . но метафоры, которыми оформлено образное представление о еде, рождении смерти; эти метафоры, перекомбинируясь и варьируясь, оформляют литературные жанры и сюжеты и становятся их морфологической частью» (Фрейденберг 1997, 109-110). «Таких отдельных сюжетов, мотивы которых представляют собой развернутые метафоры, порожденные былым семантическим смыслом, огромное множество, так как именно таковы все сюжеты европейской литературы до эпохи промышленного капитализма. Но это -наипростейший, так сказать, случай. Важнее и глубже, что подобными же метафорами оформляются и жанры, структура которых представляет собой архпическое осмысление мира, выраженное путем ритма, слова или действия в вещи или в сюжетном мотиве» (Там же, 111). ранения заключается в том, чтобы представить известное как новое, увидеть его как бы другими глазами, под иным углом зрения. Такому необычному видению может способствовать, например, переинтерпретация известного сюжета, перенос его в иные социально-исторические условия, заполнение сюжетных позиций новыми персонажами и реалиями и многое другое. Если произведения мировой литературы пересказать в самом общем виде, на уровне фабулы или основной идейной концепции, то итогом будет картина поразительного однообразия: количество конкретных произведений на несколько порядков превышает количество «общих мест», лежащих в их фундаменте. Это, однако, не означает, что выявление «общих мест» в литературных дискурсах—занятие малоинтересное и бесперспективное. Напротив, их экспликация во многом обнажает «корни и ветви» литературного творчества, замаскированные пышной листвой конкретных произведений, и может служить основанием для типологического упорядочивания и выявления эволюционно-генетических связей. (Хорошо прослеживается, к примеру, генетическая связь между «формами-архетипами» (А.Прието) типа пословиц, басен, сказок, с одной стороны, и некоторыми более поздними жанрами вроде приключенческого романа, комедией, драмой, с другой стороны). Кроме того, такая постановка вопроса мотивирует анализ литературы с позиций лингвистики, поскольку, как говорилось выше, базисные воспроизводимые формы могут считаться лингвистическими единицами, а их детализация, конкретизация, «облечение в плоть» (как и любые другие литературные приемы) в процессе создания произведения могут быть сведены к лингвистическим операциям. э|с э|с э|с

Помимо основной сюжетной схемы важнейшим «общим местом» литературных дискурсов выступают паремии пословично-поговорочного типа, которые часто обрамляют содержание произведения, детерминируя его общий смысл. Можно сразу заметить, что здесь речь идет уже об ином уровне: если сюжетная схема более соотносится с планом референции, «положением вещей» и в этом отношении с более формальным, композиционным уровнем, то в случае пословично-поговорочных паремий речь идет уже в большей степени о плане интерпретации, смысловой эвалюации сюжета, которая тесно соотносится с идейным содержанием произведения; одна и та же сюжетная основа может получать различную интерпретацию и в силу этого соотноситься с разными паремиями. (В настоящем исследовании делается упор на пословично-поговорочных паремиях; сюжетная же основа привлекается постольку, поскольку именно по ней в большинстве случаев можно идентифицировать адекватный паремический смысл произведения).

Пословицы являются своеобразным «сгущением мысли» (А.Потебня), образующимся в наиболее существенных, узловых пунктах когнитивного пространства носителей языка Так, большая их часть отражает типичные случаи или ситуации, с которыми сталкиваются представители человечества и которые, несмотря на их частую встречаемость, имеют в себе нечто такое, что продолжает провоцировать людей на повторение опрометчивых действий (ср. к примеру, рискованность, но, несмотря на это, неискоренимость поступков, продиктованных жадностью, завистью, амбициями, тщеславием и т.п.). Совершенно естественно, что подобные «вечные темы» отражаются не только в пословицах (и вообще в фольклоре), но и разрабатываются в литературном творчестве, которое, как правило, привносит новый материальный фон (исторический, социальный, обстоятельственный и т.д.) для демонстрации все тех же извечных коллизий. При этом нельзя утверждать, что обрамляющая пословица образует идею произведения — последняя в большинстве случаев склады

18 вается в результате взаимодействия содержательных компонентов различных уровней; выявление основных закономерностей указанного взаимодействия -одна из задач настоящего исследования (естественно, что, например, в дискурсах малого жанра типа притч или басен роль основополагающей паремии заметнее, чем в крупных произведениях типа романа, где на нее наслаивается множество других факторов, отвлекающих внимание на себя). Тем не менее, паремическая основа произведения может служить важным критерием типологической ориентации художественных дискурсов.8 Масштабных и системных исследований такого рода, насколько нам известно, не предпринималось.

Говоря о роли пословичных паремий в организации литературных дискурсов, можно априорно заметить, что не все из них способны выступать организующей основой смыслового содержания крупного произведения. Если, например, басни Эзопа соотносятся с многочисленными пословицами самой разной направленности, то количество паремий, организующих дискурсы крупного жанра, сравнительно невелико (подчеркнем, что при этом речь идет о паремиях, соотносимых с сюжетным целым произведения, а не о тех, которые относятся к его периферии и не несут основной сюжетной нагрузки). Этот факт ставит перед исследователем важную задачу выделения » пареми-чсском фонде языка подмножества паремий, отмеченных своими сюжетооб

Взаимодействие пословиц с каким-либо повествованием наблюдается уже на самых ранних фазах становления различных жанров и имеет подчас вполне «жизненную» подоплеку. Так, по О. М. Фрейденберг, античные эпитафии часто создавались в форме «личного рассказа о самом себе»: умерший рассказывает о своей жизни, своих деяниях, завершая их поучениями и наставлениями. «Рассказ становится орудием поучения и наставления; в нем даются советы и высказываются сентенции, преисполненные житейской мудрости. Огромное количество правил житейской мудрости, изречений и так называемых гном, сентенций, засвидетельствовано для древности именно в соседстве с культом мертвых» (Фрейденберг 1997, 129). Впоследствии, когда рассказ отделяется от нравоучения, его дидактическая часть продолжает по традиции следовать за ним. «Особенно уживаются нравоучения там, где они, казалось бы, наименее уместны. во фривольной новелле и в поэме непристойного содержания».(Там же, 132). Ср. также: «Одна и та же семантика создаст потенциальную возможность для образования будущих лирических жанров, стихотворной поэзии и ритмической прозы, для создания эпоса и эпических родов, каковы пословица, загадка, поговорка, эпопея и т.д, в этой семантике . заключается и структурно и по содержанию именно то, что впоследствии становится жанром» (Там же, 133). разующими потенциями, и анализа той их специфики, которая обусловливает соответствующие потенции. (Ясно, например, что они должны касаться наиболее существенных аспектов социально-культурного пространства людей и в этом плане соотноситься с основополагающими «концептами культуры» (свобода и рабство, добро и зло, истина и ложь и т.п.); в этом смысле мы в нашем исследовании называем их «концептуальными паремиями», отдавая себе при этом отчет об условности такого обозначения). Складывается впечатление, что процесс литературного (а в вышеоговоренном смысле и языкового) творчества подобен перемещению водных масс в океане: на поверхности наблюдается интенсивное движение, но чем ближе к глубинам, тем оно становится все более спокойным и однообразным. Это положение работает и на межэтническом уровне: чем более глубокие истоки фольклорно-литератур-ного творчества вскрываются в ходе анализа, тем более они стремятся к представлениям архетипической природы и тем менее значимы оказываются факторы, касающиеся национально-культурной специфики (по этой причине, в частности, в настоящем исследовании не педалируются национальные различия в плане паремической основы литературных дискурсов, а делается акцент, напротив, на универсальных моментах).9

О паремической подоплеке литературного дискурса можно говорить не только в том случае, когда его содержание естественно обобщается посредством какой-нибудь пословицы (крайним случаем здесь могут выступать паремии-названия, которые сам автор дает произведению). Паремическая «привязка» может проявляться как бы с обратным знаком, в форме отрицания или 9

Г.Д.Гачев заметил, что чем глубже мы опускаемся в историю, тем более однородной представляется человеческая культура; на ее «нижнем этаже» национальные различия практически нивелируются. «Это представления народа об устройстве космоса, о соотношении ценностей, о пространстве и времени, о верхе-низе мира, о солнце, воде, свете, о числе, об отце-матери, о доме, о слове, звуке» (Гачев 1988, 52). преодоления некоторого паремического стереотипа (напр., пьеса А.Н.Островского «Доходное место») строится на своеобразном преодолении пословицы типа В вороньей стае каркай по-вороньи (под давлением семьи и окружения Жадов, честный и благородный молодой человек, уже почти склоняется к тому, чтобы поступиться своими принципами и действовать «как все», но в конце концов, находит в себе силы не поддаться давлению среды и в этом смысле выйти победителем). Творчество романтиков во многом базировалось на противодействии житейским максимам вроде Руби дерево по себе, С сильным не борисьу Выше головы не прыгнешь и т.п. $ * *

Уже говорилось о том, что выявление в дискурсе «общих мест» как данного в их соотношению к элементам нового и информативного составляет суть исследования проблемы творчества в речемыслительной деятельности. Однако данная проблематика имеет и более широкий, философско-гносеоло-гический резонанс, касающийся возможностей и ограничений человеческого познания. В настоящее время уже ни для кого не секрет, что возможности познания ограничены средствами языка как такового (а неогумбольдтианские направления в языкознании еще более сужают их до рамок национального языка); в этом плане общие места типа сюжетов и паремий (которым в когни-тологии во многом соответствуют конструкции вроде фреймов, сценариев, когниотипов и т.п.) выступают дополнительным фактором, программирующим как восприятие, так и языковое отображение мира (т.е. предписывающими, что заметить, о чем следует говорить, писать рассказ или роман, как реагировать на происходящее и т.п.).10 Но как это ни могло бы показаться парадоксальным, именно «общие места» способствуют реализации актов истинного языкотворчества: они выступают в роли исходного материала, подлежащего переработке, представлению в новом ракурсе, в неожиданном контексте и в необычной интерпретации. Именно это нам показывает настоящее литературное творчество.

В задачи данного исследования не входит эвалюативное заключение о том, следует ли рассматривать «общие места» в культуре или в литературно-языковом творчестве под знаком «плюс» или «минус» (подобная задача является скорее прерогативой философии или культурологии, чем языкознания). Заметим, однако, что само понятие культуры базируется на определенной упорядоченности (а может быть, даже измеряется ей). В этом плане «общие места» в языке типа паремий или сюжетов выступают показателями меры упорядоченности как альтернативы понятию хаоса. Паремии, к примеру, в своем прагматическом аспекте учат, воспитывают, предостерегают, советуют, и в этом отношении они выступают культурообразующим фактором, по крайней мере, до тех пор, пока существуют вызывающие их к жизни прецеденты. Таким образом, ограничение свободы, представляющееся негативным следствием распространенности «общих мест» в речемыслительной деятельности, имеет своим положительным коррелятом преобразование природного хаоса в социально-культурный порядок.

10

В своей характерной «стадиальной» манере О.М.Фрейденберг отмечает: «Буржуазное сознание до сих пор находится во власти метафор, выработанных на заре человеческой истории; но то, что было создано живым содержанием определенного смысла, обратилось в мертвые схемы и готовые формы, захватившие многие области культуры. Задача науки - показать, что и современная буржуазная реальность, находящая отражение в литературе, является примивно-условной» (Фрейденберг 1997,217).

Заключение научной работыдиссертация на тему "Пословично-поговорочные паремии как фактор структурно-смысловой организации дискурса"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Под категорию «общих мест» в дискурсивной деятельности могут попадать явления самой различной природы, которые выделяются на основе, например, таких критериев, как воспроизводимость текстового фрагмента (т.е. его наличие в языковой памяти в готовом виде, а не как результат «сборки» на данный случай), регулярная повторяемость, общеизвестность, нечле-нимость, фольклорный характер, функциональная маркированность и др. (Практически сюда, прежде всего, относят разного рода клише, как-то: фразеологизмы, пословицы, поговорки, речевые и литературные штампы и т.д.). Однако, совокупность феноменов, относимых к данной категории, представляет собой довольно диффузное образование, не все элементы которого могут быть выделены на основе одинаковых критериев. Так, афоризмы и цитации отвечают признаку воспроизводимости, но могут не отвечать признаку общеизвестности; сказки и басни являются воспроизводимыми дискурсами в аспекте их смыслового содержания, но не обязательно в плане языковой формы; фрагмент некоторого литературного произведения будет выступать в качестве воспроизводимого при его пересказе или цитации, но не является таковым для автора в процессе его создания и т.д.83 Подобные соображения препятствуют однозначному выделению категории «общих мест» и четкой постановке вопроса об их роли в речемыслительной деятельности (этот вопрос, заметим, имеет далеко идущие импликации, касающиеся проблемы твор

ЮВ основе феномена воспроизводимости может доминировать 1) условие сохранения тождественности смыслового содержания некоторой языковой конструкции при относительной свободе выбора конкретных вербальных средств его передачи (ср. сказки или литературные произведения в свободном воспроизведении); 2) условие сохранения определенной тождественности языковой формы при относительной свободе ее смыслового наполнения (ср. возможность различной интерпретации одной и той же сюжетной схемы); 3) относительная свобода как формы, так и смысла языковой конструкции (например, игровое или пародийное обыгрывание известного выражения, контаминация двух или нескольких паремий, приводящая к комическому эффекту, ср. Семь раз отмерь, один раз отъешь).

292 чества в языке или даже принципиальных возможностей человеческого восприятия).

Эталонными» представителями категории «общих мест» в языке могут считаться в этом отношении пословично-поговорочные паремии, которые отвечают практически всем критериям. Выявление их функционального статуса в речемыслительной деятельности представляет собой весьма интересную и малоизученную область исследования. Обращает на себя внимание уже тот факт, что они, будучи нечленимыми языковыми конструкциями (близкими в этом плане к обычным лексическим единицам), занимают в дискурсе особое место, явно выпадая из общего уровня лексем в линейной последовательности; они соотносятся не только с некоторой референтной ситуацией, но и с ее описанием в дискурсе, резюмируя, интерпретируя, перефразируя его и т.д. (в этом смысле можно говорить о (по меньшей мере) двойной референции пословиц и поговорок в дискурсе).84 В силу этого можно утверждать, что пословица как бы акцентирует главную мысль соотнесенного с нею дискурса и в этом смысле определяет его смысловую структуру.

В то же время вопрос о роли пословиц и поговорок в речемыслительной деятельности осложняется тем, что далеко не всегда они представлены в дискурсе в явной форме: весьма часто они образуют не выраженный, но ощущаемый «смысловой каркас», на основе которого организуется конкретная информация. В этом случае обычно остается открытым вопрос, является ли такая «фоновая» паремия фактором смысловой организации дискурса, учиты

84

Интересную параллель этому факту представляет положение А.А.Потебни о «двойном означивании» пословицы, т.е. сначала она выступала прямым знаком ситуации, отраженной в ее внутренней форме, которая сама становится знаком по отношению к ситуации более общего плана. (Ср.: Выносить сор из избы). (Потебня 1997, 79). Аналогичная закономерность проявляется и в отношении ритуализованных высказываний типа молитв или заклинаний, ср.: «исторически высказывание на естественном языке было первичным, затем следовало превращение его в ртуализованную формулу, закодированную каким-либо вторичным языком, т.е. в текст» (Лотман 1997,203). ваемым автором, или же она привносится реципиентом как элемент его субъективной интерпретации. Мы отвечаем на этот вопрос согласно «духу времени», относящемуся к подсознательному как к содержанию психики, что позволяет считать и явно не выраженные паремии элементами смысла дискурса. Тем самым вопрос о функциональном статусе «общих мест» в дискурсе обретает значительно более широкую материальную базу, что позволяет включать в сферу соответствующего исследования такие тексты и текстовые фрагменты, которые до сих пор ускользали от внимания.

Указанная «текстоструктурирующая» роль пословично-поговорочных паремий представляется вполне естественной, ибо они, являясь «сгущениями мысли» (А.А.Потебня), отражающими наиболее характерные в социально-культурном плане ситуации и когнитивные диспозиции, неминуемо должны выступать своего рода «улавливателями» коммуникативно-релевантных смыслов. Подобно тому, как слова фиксируют в качестве денотатов в основном «атомарные» сущности типа предметов и их атрибутов, паремии нацелены на соответствующие им типовые ситуации, причем здесь наблюдается некоторая асимметрия: если при описании референтной ситуации использование слов выступает обязательным условием, то употребление по отношению к ней адекватной паремии является факультативным, так как ситуация уже описана на «нижнем уровне». (Хорошей иллюстрацией к этому положению могут служить тексты (газетные заметки и т.п.), имеющие в качестве названий пословицы: если убрать такое название, суть текста в целом не изменится).

Но если, как было сказано, паремии, не будучи выражены явно, могут тем не менее играть роль структурно-смысловой основы некоторого дискурса, ничто не мешает исследователю привлекать в качестве объекта анализа не только микродискурсы типа небольших заметок, текстовых фрагментов, ба

294 сен и т.д., но и тексты сколь угодно большой протяженности, включая литературные произведения романного жанра. Возражения против этого могут касаться, главным образом, количественного несоответствия сопоставляемых объектов. Однако исследования в области психолингвистики, лингвистики текста, семиотики и др. показали, что всякий целостный текст посредством определенных процедур может быть свернут до некоторого минимума, отражающего самые существенные моменты его содержания (в этом плане говорят, например, о «главной мысли», «смысловой ядре» и т.п. В психолингвистическом ракурсе в этом смысле можно говорил» о «замысле», лежащим в основе порождения дискурса); таким образом, из любого текста можно выделить основу, достаточно обозримую для того, чтобы идентифицировать ее на предмет соответствия той или иной паремии. В качестве адекватной для этой цели основы может выступать сокращенный сюжет (или фабула), главная мысль или идея произведения. Сюжет, таким образом, является своеобразным материальным носителем паремического смысла.

Возможность интерпретации содержания некоторого дискурса посредством какой-либо пословицы не означает того, что этой последней исчерпывается его смысл. Отношения между основополагающей паремией и смыслом (идеей) произведения в общем случае неоднозначны и во многом зависят от его жанровой принадлежности. В «архетипичных» типах дискурсов (басня, притча, назидательная история) паремия может фактически соответствовать главной мысли (ср.: мораль сей басни). В дискурсах иного типа паремия, которая соотносима с содержанием, может выступать в качестве его цементирующей основы (придающей сюжету гладкость, логичность, формирующей «феномен ожидания» и т.п.), не исчерпывающей всего смысла, а может быть даже малосущественной для него; т.е. паремия здесь выступает не в качестве

295 целевой установки, но служит, скорее, общим фоном, условием, позволяющим выразить главную мысль или идею произведения.85 (В этом случае можно сказать, что она принадлежит уровню кода, а не сообщения).

В историческом ракурсе можно наблюдать тенденцию движения от «архетипических» форм, в которых смысл (ставший впоследствии паремичес-ким) выступал целевой установкой дискурса, к таким жанровым типам, в которых паремический смысл смещается в пресуппозицию, оттесняемый напластованиями эстетического, развлекательного, социально-политического, психологического и т.д. характера; этот процесс идет в ногу с «размыванием сюжета» и достигает наивысшей стадии в современной литературе (в частности, в «психологическом» романе, где главный удельный вес лежит не на сюжете с его потенциальной паремической идентификацией, а на переживаниях и нюансах мироощущения персонажей. Следует, однако, заметить, что по мере ухода из произведения сюжетнозначимых паремий нередко возрастает роль образа-типажа, вбирающего в себя психолого-характерологические очертания персонажей, который впоследствии может приобрести паремический статус, ср.: такие психологически неоднозначные и нетрадиционные для мировой литературы типы, как братья Карамазовы, Раскольников, Базаров, Воланд у

Так, многие произведения социально-политической направленности, в которых показана растлевающая роль верхов общества по отношению к другим социальным группам, строятся на основе пословиц типа Рыба гниет с головы", однако этот паремический смыл обычно не исчерпывает идеи произведения: для автора принципиально важно показать, в какой конкретной стране, в какую эпоху, при каком общественном строе проявляется эта закономерность.

М.Булгакова и др.). В некотором роде промежуточное положение здесь занимают сказки, в большинстве которых четко различима определенная (как правило, назидательная) паремическая установка, соперничающая, однако, с выраженной интенцией занимательности.

В вопросе о релевантности паремических смыслов относительно разных фольклорно-литературных жанров наблюдается следующая закономерность: чем масштабнее жанровая форма произведения, тем более избирательна она в плане выбора паремической основы. Практически любой паремический смысл может быть выражен в рамках микродискурса, отражающего некоторый эпизод или ситуацию (в крупном произведении это может соответствовать текстовому фрагменту, не имеющему сюжетной значимости). Почти столь же «всеяден» и жанр рассказа, темой которого может послужить как какое-то значительное событие, так и любая «мелочь», соответствующим образом представленная. В малых жанрах типа басен возможность выбора ограничена (главным образом за счет того, что басня тяготеет к назидательным смыслам), но все еще достаточно богата (только в баснях Эзопа, например, реализуются сотни паремических смыслов). Что же касается романной формы, то здесь количество паремических смыслов, релевантных для сюжета или идеи произведения, сокращается до нескольких десятков (точное количество

Вполне вероятно то, что впечатление «беспаремийности» современной литературы является не более чем преходящей иллюзией, связанной с неканоничностью, с «неутрамбованностью», с неоформленностью паремических смыслов. Для превращения живого содержания в форму необходима историческая дистанция, вызывающая эффект «аберрации дальности» (Л.Гумилев), предполагающий обобщение четко различимых для современника подробностей в некоторое единое целое. Ср.: высказывание А.Н.Веселовского: «Дозволено ли нам в этой области поставить вопрос о типических схемах . схемах, передававшихся в ряду поколений как готовые формулы, способные оживить новым настроением, вызвать новообразования?. Современная повествовательная литература с ее сложной сюжетностью и фотографическим воспроизведением действительности, по-видимому, устраняет самую возможность подобного вопроса; но когда для будущих поколений она окажется в такой же далекой перспективе, как для нас древность., когда синтез времени, этого великого упростителя, пройдя по сложности явлений, сократит их до величины точек, уходящих вглубь, их линии сольются с теми, которые открываются нам теперь, когда мы оглянемся на далекое поэтическое творчество, - и явления схематизма и повторяемости водворятся на всем протяжении» (Цит. по Леви-Стросс 19S3,417). указать невозможно в силу диффузности границ между паремиями). Это вполне естественно: если любое значительное событие можно описать кратко и представить, например, в форме рассказа, то обратное неверно: не всякая «мелочь» может быть растянута до объема романа (во всяком случае, в его традиционном понимании).

Можно также отметить, что количество сюжетозначимых паремических смыслов находится в явной корреляции со степенью жесткости сюжетной формы. Например, в «волшебных сказках» с их довольно стабильной сюжетной основой (складывающейся, как показал еще В.Пропп, из постоянных «функций» и ограниченного числа их комбинаций) реализуется на удивление мало паремических смыслов, повторяющихся от сказки к сказке. (Основные из них соответствуют таким паремиям, как Что посеешь, то пожнешь; Как аукнется, так и откликнется, Не рой другому яму,; Жадность фраера сгубила; Чему позавидуешь, тому поработаешь; Как веревочка ни вейся, а конец будет; Не в свои сани не садись; Не все коту масленица; Оказаться у разбитого корыта; На всякого мудреца довольно простоты; Все тайное становится явным; Хорошо смеется тот, кто смеется последним; Не было бы счастья, да несчастье помогло; Где ни взять силой, надо действовать умом и т.п. Нужно заметить, что эти же смыслы оказываются наиболее популярными в античных баснях; в этом ракурсе некоторые виды сказок можно рассматривать как расширенные и «орнаментированные» варианты басен). Паремические смыслы в сказочных сюжетах могут выступать в парадигматических и синтагматических комбинациях (можно говорить, например, о типичных паремиях зачина (ср.: Не рой другому яму) и развязки (ср.: Все тайное становиться явным, Что посеешь, то пожнешь). Кроме того, определенные смыслы часто связаны с теми или иными сказочными «функциями»

298 напр., акт вручения герою «дарителем» некоторого «волшебного средства» или оказания ему помощи в ответ на доброе отношение основывается на принципе Как аукнется, так и откликнется; функция «разоблачения» связана с паремией Все тайное становится явным и т.д.).

Указанные паремические смыслы обнаруживают удивительную устойчивость в историко-литературном плане. Вкупе с соответствующими сюжетными схемами они воспроизводятся в более поздних произведениях (в пьесах Шекспира, в «комедии нравов», в авантюрно-приключенческом жанре и т.д.; при этом сами сказочные «функции» часто эквивалентны «мотивам»), хотя здесь они обычно отходят на задний план, выступая в качестве формообразующей основы, а не как основной фокус сообщения, который переносится на развлекательные, юмористические, социально-сатирические и т.д. моменты). В основном они характерны и для сюжетов, например, реалистического романа социально-критической ориентации, но специфику последних в данном отношении составляют все же особые паремические смыслы, не характерные для жанра сказок. Их опять же немного: обусловленность личности социальным окружением (с такими паремическими вариациями, как С кем поведешься, от того и наберешься', В вороньей стае каркай по-вороньи; Рыба гниет с головы), прогрессирующая моральная деградация (Сказав А, скажи и Б\ Лиха беда начало; Единожды солгав), духовный рост или прозрение благодаря испытаниям (Не познав горя, не узнаешь и радости; Не вкусив горького, не узнаешь и сладкого) и некоторые другие. Обычно подобные паремические смыслы определяют не весь сюжет крупного произведения, а определенные его мотивы как част сюжета или его отдельные линии, ср.: мотив необоснованных претензий (Не в свои сани не садись), мотив морального падения, мотив краха или возмездия (На всякого мудреца довольно простоты) и др. Наблюдается опреде»

299 ленная корреляция между типами романного жанра (по М.М.Бахтину) и определяющими их паремическими смыслами. Так, для романа испытания таковыми являются прежде всего Человек (друг) познается в беде, Любовь проверяется временем (разлукой, искушениями), Для любви нет преград, для романа становления/воспитания — Не вкусив горького, не узнаешь и сладкого или Не было бы счастья, да несчастье помогло и др. (Некоторые направления в литературе оказываются на первый взгляд «менее паремичными», чем другие, например, романтизм, который как бы восстает против обычных житейских истин типа Руби дерево по себе, С сильным не борись и т.д. Однако сам факт такого противостояния говорит о соответствующей паремической «привязке», в каком-то смысле, может быть, даже более сильной, чем в «фоновой» литературе, в которой эти истины воспринимаются как нечто само собой разумеющееся и могут не осознаваться их авторами). Основополагающие паремии могут выступать, тем самым, наряду с другими «общими местами (такими, как сюжет или тематика) одним из главных критериев типологизации и выявления генетико-эволюционных линий развития фольклорно-литературных форм. * *

Пословицы и поговорки, релевантные с точки зрения построения сюжета (или идейной концепции) крупной литературной формы, образуют особое (сравнительно небольшое) подмножество в общем паремиологическом фонде языка. Очевидно, что такая «избранность» связана с какими-то их параметрами, согласующимися с ключевыми диспозициями литературного творчества и, прежде всего, с его основной проблематикой. В своем главном направлении литературный процесс посвящается разработке кардинальных вопросов культуры социума, пытаясь давать на них адекватные с точки зрения наличных историческо-политических и нравственных запросов решения.

Иными словами, «вечными темами» в литературе выступают так называемые культурные концепты, иредсгавляющие собой адаптированные к восприятию социальною большинсгва аналоги основных культурологических, философских, религиозных и т.д. понятий (добро и зло, истина и ложь, справедливость и несправедливость, долг, судьба, ответственность и т.д.). Таким образом, паремические смыслы, проявляющие особую зыачимосгь дня идей и сюжегов литературных произведений, должны иметь непосредственное отношение к данным культурным концептам, воспроизводить какие-то регулярные и извечные диспозиции или искажения в сфере их действия. Несколько огрублен-но можно сказать: если указанные концепты выступают «темами» литературных произведений, то связанные с ними паремии соотносятся с их «смыслами» как субьекшо-иредикатными (прукгурами, выражающими некоторое высказывание в сфере действия соотвегствующей темы.

Исходя из этого, мы называем данное подмножество пословично-поюворочных паремий «концептуальными паремиями» (это обозначение имеег довольно условный характер, ибо едва ли возможно провести 1раыицу между «концептуальными» и «неконцептуальными» паремиями; однако очевидно, что такие, например, пословицы, как Рыба гниет с головы и Сытое брюхо к учению глухо явно несоизмеримы но уровню значимости, и это различие необходимо как-то зафиксирован». Кроме тою, ограничению «концептуальных» паремий or всех осгальыых сиособствуег эмпирический критерий регулярной встречаемости первых в основании произведений с мировоззренческой тематикой).

Бросается в глаза несоизмеримость ограниченного числа концептуальных (сюжегообразующих) паремий и необозримою количества произведений, строящихся на их основе. (Факт аналогичного количественною несоот

301 вегствия в отношении типа сюжегов и их конкретных воплощений давно обратил на себя внимание исследователей; эта тема являегся лейтмотивом, к примеру, в трудах В.Шкловскою). Данное обстоятельство в очередной раз ставит на повестку дня проблему разхраничения в языковом творчестве элементов «данного» и «новою». Известно, что «общие места» выступают неотъемлемой составной частью всякого коммуникативно-полноценного дискурса в качестве некоторой «точки отсчета», необходимой для упорядочения и адаптации его конкретного содержания к когнитивным структурам как самого автора, так и адресата сообщения, так как необходимым условием восприятия какой-либо новой информации являегся возможность соотнесения ее с некотором наличествующим в языковом сознании стереотипом. Соответствующие стереотипы интенсивно исследуются в настоящее время в рамках когнитивной лингвистики, например, в качестве «фреймов», «сценариев», «когниотипов» и т.д. Представляется перспективным изучение в этом ракурсе сюжетозначимых паремий (как, впрочем, и самих сюжегов, а также типичных тем, мотивов, образов и т.д.) в литературном творчестве. (Современная когни-тивистика вполне соответствует такой установке, так как в ней предусматривается раз!раничение уровней «заданыосги» и «свободы» представления и интерпретации некоторой предметной области). Важно отметить, что такая исследовательская ориентация вводит многие проблемы, традиционно считавшиеся вотчиной литературоведения, в сферу интересов лингвистики, ибо как исходные конструкции типа паремий и основных сюжетных схем, так и приемы их художественного воплощения вполне представимы в качестве языковых единиц и конструкций или определенных речемыслительных операций.

Список научной литературыСидорков, Сергей Васильевич, диссертация по теме "Теория языка"

1. Андреев Н.П. Указатель сказочных сюжетов по системе Аарне. Л., 1929.

2. Алефиренко Н.Ф. Фразеология в системе современного русского языка. Волгоград, 1992.3. Античная басня. М., 1991.

3. Античная литература. М., 1980.

4. Аристотель. Сочинения в четырех томах. Т. 4. М., 1984.

5. Афанасьев А.Н. Народные русские сказки не для печати, заветные пословицы и поговорки. М, 1997.

6. Ахмедов Т.Н., Жидко М.Е. Психотерапия в особых состояниях сознания. М., 2001.

7. Барт Р. Введение в структурный анализ повествовательных текстов // Зарубежная эстетика и теория литературы Х1Х-ХХ вв. М., 1987.

8. Барг М.А. Эпохи и вдеи. Становление историзма. М., 1987.

9. Бахтин ММ. Эстетика словесного творчества, М. 1979.

10. Борботько В.Г. Принципы формирования дискурса. Сочи, 1999.

11. Баранов А.Г. Функционально-прагматическая концепция текста. Ростов-на-Дону, 1993.

12. Баранов А.Г. Когниотшшчность текстовой деятельности // Материалы XII Международного симпозиума по психолингвистике и теории коммуникации. М., 1997.

13. Баранов А.Г. Когниотипичность жанра // Stylistyka. Opole, 1997. Vol. VI.

14. Баранов А.Н. Аксиологические стратегии в структуре языка (паремиоло-гия и лексика) // Вопросы языкознания. М., 1989, № 3.

15. Баркер Ф. Использование метафор в психотерапии. Воронеж, 1996.

16. Барт P. Критика и истина Введение в структурный анализ повествовательных текстов // Зарубежная эстетика и теория литературы XIX-XX вв. М., 1987.18. BapTP.S/Z.M., 1994.

17. Бахтин ММ. Эстетика словесного творчества М., 1979.

18. Бахтин М.М. Проблема текста в лингвистике, филологии и других гуманитарных науках. Опыт философского анализа // Русская словесность (от теории словесности к структуре текста. Антология). М., 1997.

19. Белянин В.П., Бутенко А.И. Живая речь (словарь разговорных выражений). М., 1994.

20. Берн Э. Игры, в которые играют люди. М., 1997.

21. Блинов А.Л. Общение. Звуки. Смысл: Об одной проблеме аналитической философии языка М., 1996.

22. Блягоз З.У. Адыгейские пословицы и поговорки. Майкоп, 1996.

23. Борботько В.Г. Общая теория дискурса (принципы формирования и смыс-лопорождения). Автореф. дисс. докт. филол.наук. Краснодар, 1998.

24. Борботько В.Г. Принципы формирования дискурса Сочи, 1999.

25. Бремон К. Структурное изучение повествовательных текстов В.Проппа // Семиотика М., 1983

26. Буслаев Ф.И. Русские пословицы и поговорки, собранные и объясненные на примере русского и английского языков. М., 1954.

27. Вайль П., Генис А. Американа М., 1991.

28. Вайль П., Генис А. Родная речь: уроки изящной словесности. М., 199 L

29. Ван Дейк Т. А. Язык. Понимание. Коммуникация. М., 1989.

30. Витгенштейн Л. Философские работы (часть 1). М., 1994.

31. Волошинов В.Н. Философия и методология гуманитарных наук. СПб.,304

32. Веселовский А.Н. Историческая поэтика. М., 1989.

33. Ворожбитова А.А. Лингвориторическая парадигма: теоретические и прикладные аспекты. Сочи, 2000.

34. Гриндер Дж., Бэндлер Р. Структура магии. М., 1994.

35. Гак В.Г. Речевые рефлексы с речевыми словами // Логический анализ языка: язык речевых действий. М, 1994.

36. Гаспаров Б.М. Язык, образ, память. Лингвистика языкового существования. М., 1996.

37. Гаспаров М.Л. Античная басня — жанр-перекресгок // Античная басня. . М., 1991.

38. Гачев Г.Д. Национальные образы мира. М., 1988.

39. Гвоздарев Ю.А. Основы русского фразообразования Ростов н.Д.,1977.

40. Греймас А.Ж., Курте Ж. Семиотика. Объяснительный словарь теории языка // Семиотика. М., 1983

41. Грайс Г.П. Логика и речевое общение // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 16. М, 1985.

42. Горан В.П. Древнегреческая мифологема судьбы. Новосибирск, 1990.

43. Гойхман О.Я., Надеина Т.М. Основы речевой коммуникации. М., 1997.

44. Горелов И.Н., Седов К.Ф. Основы психолингвистики. М., 1998.

45. Гуревич АЛ. Послесловие // Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. М., 1992.

46. Даль В.И. Пословицы русского народа. Йошкар-Ола, 1996.

47. Дандис А. О структуре пословицы // Паремиологический сборник. Пословица, загадка (структура, смысл, текст). М., 1978.

48. Делез Ж. Логика смысла. М. Екатеринбург, 1998.305

49. Демьянков В.З. Доминирующие лингвистические теории в конце XX века // Язык и наука конца 20 века. М, 1995.

50. Динсмор Дж. Ментальные пространства с функциональной точки зрения // Язык и интеллект. М.,1996.

51. Егоршина Н.В. Нарративный дискурс: семиологический и лингвокульту-рологический аспекты интерпретации. Автореф. дисс. докт. филол. наук. Краснодар, 2002.

52. Живая речь уральского города: тексты. Екатеринбург, 1995.

53. Зарубежная эстетика и теория литературы XIX-XX вв. М., 1987.

54. Затонский Д. Автор «Ослепления» Элиас Канетга // Э.Канетти «Ослепление». М., 1992.

55. Зенгер Харро фон. Стратагемы (о китайском искусстве жить и выживать). М., 1995.

56. Жуков В.П. Словарь русских пословиц и поговорок. Изд. 4-е. М., 1995.

57. Зимин В.И., Спирин А.С. Пословицы и поговорки русского народа. Объяснительный словарь. М., 1996.

58. Игнатов А. Метафизические корни коммунизма // Вопросы философии. №21994.

59. Ильин И.П. Постструктурализм // Современное зарубежное литературоведение (Страны Западной Европы и США). Концепции. Школы. Термины: Энциклопедический справочник. М., 1995.

60. Интеллектуальные процессы и их моделирование. М., 1987.

61. Историческая поэтика. Литературные эпохи и типы художественного сознания. М., 1994.

62. Караулов Ю. Н. Язык и личность. М., 1989.

63. Касевич В.Б. Буддизм. Картина мира. Язык. СПб., 1996.306

64. Кашкин И. Джеффри Чосер // В ступ, статья к кн. Дж.Чосер. Кентербе-рийские рассказы. М., 1988.

65. Киприянов В.Ф. Нечленимые предложения в современном русском языке. Автореф. дисс. канд. филол. наук. М., 1986.

66. Киприянов В.Ф. Проблемы теории частей речи и слова-коммуникативы в современном русском языке. М., 1983.

67. Киприянова А.А. Опыт тематического словаря зооморфизмов. Краснодар, 1999.

68. Коровин В.И. Мудрость поэзии и поэзия мудрости // В ступ. Статья к кн. Иван Крылов: Басни. Стихотворения. М., 1999.

69. Краткий политический словарь. М., 1989.

70. Конрад Н.И. Сунь-цзы. Трактат о военном искусстве. М.,1950.

71. Корзина С.А. Французский язык. Речевые клише в диалогической речи. М.; 1991.

72. Косиков Г. Идеология. Коннотация. Текст (по поводу книги Р.Барта «S/Z) // Барт P. S/Z. М., 1994.

73. Крикманн А.А. Некоторые аспекты семантической неопределенности пословицы // Паремиологический сборник. Пословица, загадка (структура, смысл, текст). М., 1978.

74. Кубрякова Е.С. Эволюция лингвистических идей во второй половине XX века (опыт парадигмального анализа) // Язык и наука конца XX века. М., ИЯ РАН, 1995.

75. Кууси М. К вопросу о международной системе пословичных типов // Паремиологический сборник. Пословица, загадка (структура, смысл, текст). М., 1978.

76. Леви-Стросс К. Структура и форма // Семиотика. М., 1983.307

77. Jle Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. М., 1992.

78. Лосев А.Ф. Миф. Число. Сущность. М., 1994.

79. Лосев А.Ф. Диалектика мифа. М., 1930.

80. Лакофф Дж. Когнитивная семантика // Язык и интеллект. М., 1996.

81. Лакофф Дж. Лингвистические гештальты // Новое в зарубежной лингвистике.-Вып. 10.-М., 1981.

82. Лакофф Дж., Джонсов М. Метафоры, которыми мы живем // Теория метафоры. М., 1990.

83. Леонтьев А.А. Признаки связности и цельности текста // Смысловое восприятие речевого сообщения. М., 1976.

84. Логический анализ языка. Языки этики. М., 2000.

85. Ломинина З.И. Когнитивно-прагматические характеристики текстов по экологии (предметная область «загрязнение среды»). Дисс. канд. фи-лол. наук. Краснодар, 2000.

86. Лотман Ю.М. Семиотика культуры и понятие текста // Русская словесность (от теории словесности к структуре текста. Антология). М., 1997.

87. Лучинская Е.Н. Постмодернистский дискурс: семиологический и лингво-культурный аспекты интерпретации. Краснодар, 2002.

88. Малявин В.В. Предисловие к кн. «Тридцать шесть стратагем: китайские секреты успеха. М., 2000.

89. Маньковская Н.Б. «Париж со змеями» (Введение в эстетику постмодернизма). М. ИФРАН, 1995.

90. Мегентесов С.А. В пространстве субъектно-предикатных форм // Философия языка: в границах и вне границ. Харьков, 1994.

91. Мегентесов С.А., Хазагеров Г.Г. Очерк философии субъектно-предикатных форм в языковом и культурно-историческом пространстве. Рос308тов-на-Дону, 1995.

92. Мегентесов СЛ., Писаренкова С.Е. Эпистемы ментальности и идеологические метафоры в публицистике // Языковая личность: структура и эволюция. Краснодар, 2000.

93. Мегентесов С.А. Семантический перенос в когнитивно-функциональной парадигме. Краснодар, 1993.

94. Мегентесов С.А., Ибрахим Мохамад. Лингвистические аспекты средств и методов психического воздействия и приемов манипуляции. Краснодар, 1997.

95. Мелетинский Е.М. Чувство меры // Наше наследие. 1992. № 2.

96. Мелетинский Е.М. Средневековый роман. Вопросы типологии // Художественный язык Средневековья. М., 1982.

97. Меликян И.Ю. Проблема статуса и функционирования коммуникем: язык и речь. Ростов-на-Дону, 1999.

98. Мечковская Н.Б. Социальная лингвистика. М. 1996.

99. Минский М. Фреймы для представления знаний. М., 1979.

100. Мокиенко В.М. Славянская фразеология. М., 1980.

101. Мокиенко В.М. В глубь поговорки. Киев, 1988.

102. Молотков А.И. Основы фразеологии русского языка. Л., 1977.

103. Мудрое слово Востока. М., 1996.

104. Мудрое слово Древней Руси (XI-XVII вв.). Сост. В.В.Колесов. М., 1989.

105. Мясников B.C. Антология хитроумных планов // Предисловие к кн. Хар-ро фон Зенгер. Стратагемы (о китайском искусстве жить и выживать). М., 1995.

106. Немец Г.П. Актуальные проблемы модальности в современном русском языке. Ростов н.Д, 1991.

107. Немец Г.П. Прагматика метаязыка. Киев, 1993.

108. Николаева Т.М. Лингвистика начала XXI века: итоги и перспективы. Тезисы международной конференции. Т.2. М., 1990.

109. Ожегов С.И., Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка. М., 1994.112.0'Коннор Дж., Сеймор Дж. Введение в нейролингвистическое программирование. Челябинск, 1997.

110. Основные произведения иностранной художественной литературы: Европа, Америка, Австралия. М., 1983.

111. Паремиологический сборник. Пословица, загадка (структура, смысл, текст). М., 1978.

112. Пастернак Б.Л. Собр. Соч. в 5 т. М., 1989-1992.

113. Пермяков Г.Л. Избранные пословицы и поговорки народов Востока. М., 1969.

114. Пермяков ГЛ. От поговорки до сказки (заметки по общей теории клише). М., 1970.

115. Пермяков Г.Л. О смысловой структуре и соответствующей классификации пословичных изречений // Паремиологический сборник. Пословица, загадка (структура, смысл, текст). М., 1978.

116. Пермяков Г.Л. Основы структурной паремиологии. М, 1988.

117. Петров М.К. Язык, знак, культура. М., 1991.

118. Потебня А.А. Из лекций по теории словесности // Русская словесность (от теории словесности к структуре текста. Антология). М., 1997.

119. Потебня А.А. Теоретическая поэтика. М., 1990.

120. Потебня А.А. Слово и миф. М., 1989.

121. Прието А. Из книги «Морфология романа». Нарративное произведение // Семиотика. М., 1983.

122. Пропп В.Я. Морфология сказки. М., 1969.

123. Пропп В .Я. Структурное и историческое изучение волшебной сказки // Семиотика. М., 1983.

124. Пуришев Б. Себастиан Брандт и Ганс Сакс // В ступ. Статья к сб.: С.Брандт: Корабль дураков; Г.Сакс: Избранное. М., 1989.

125. Райхпггейн А.Д. Сопоставительный анализ немецкой и русской фразеологии. М., 1980.

126. Райх В. Психология масс и фашизм. СПб.: М., 1997.

127. Реформатский А.А. Опыт анализа новеллистической композиции // Семиотика. М., 1983.

128. Ричарде А.А. Философия риторики // Теория метафоры. М., 1990.

129. Родари Дж. Грамматика фантазии. Сказки по телефону. Алма-Ата, 1982.

130. Рождественский Ю.В. Что такое «теория клише»? // Послесловие к кн.: Пермяков Г.Л. «От поговорки до сказки». М., 1970.

131. Рождественский Ю.В. О правилах ведения речи по данным пословиц и поговорок // Паремиологический сборник. Пословица, загадка (структура, смысл, текст). М., 1978.

132. Рождественский Ю.В. Теория риторики. М., 1999.

133. Русская словесность (от теории словесности к структуре текста. Антология). М„ 1997.

134. Селшцев А.М. Язык революционной эпохи. М., 1929.138. Семиотика. М., 1983.

135. Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии. М., 1993.

136. Сидорков С.В. Функционально-семантические аспекты языковой страта-гемности. Дисс. канд. филол. наук. Краснодар, 1997.

137. Сидоркова Т.Д. Прагматические функции поговорок и пословиц. Крас311нодар, 1998.

138. Сидоркова Г.Д. Прагматика паремий: пословицы и поговорки как речевые действия. Краснодар, 1999.

139. Скоропатова И.С. Русская постмодернистская литература. М., 1999.

140. Сказки народов Азии. Минск, 1994.

141. Снегирев И.М. Словарь русских пословиц и поговорок; Русские в своих пословицах. М., 1997.

142. Современный философский словарь. Москва Бишкек - Екатеринбург, 1996.

143. Соколов Д.М. Сказки и сказкотерапия. М., 1997.

144. Спирин А.С. Русские пословицы. Ростов н.Д., 1985.

145. Татаринов А.В. Библейский сюжет и его становление в литературном процессе (Средние века и Возрождение). Краснодар, 2000.

146. Теория метафоры. М., 1990.

147. Тихонов А.Н. Пословицы, поговорки и другие изречения русского народа // Предисловие к словарю: Зимин В.И., Спирин А.С. Пословицы и поговорки русского народа. Объяснительный словарь. М., 1996.

148. Тодоров Ц. Семиотика литературы // Семиотика. М., 1983.

149. Тодоров Ц. Понятие литературы // Семиотика. М., 1983.

150. Томашевский Б.В. Теория литературы. Поэтика. М., 1999.

151. Трегубович Т.П. Опыт анализа семантико-синтаксической структуры текста. Дисс. канд. филол. наук. Минск, 1978.

152. Тридцать шесть стратагем: китайские секреты успеха. М., 2000.

153. Уилрайт Ф. Метафора и реальность // Теория метафоры. М., 1990.

154. Урнов Л. О творчестве Торнтона Уальдера // Т.Уайльдер. М., 1983.

155. Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. М., 1977.312

156. Филлмор Ч. Фреймы и семантика понимания // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 23: Когнитивные аспекты языка М. 1988.

157. Филонова Ю.Ю. Когнитивные и прагмалингвистические особенности опосредованных деловых переговоров на морском транспорте. Автореф. дисс. канд. филол. наук. Краснодар, 1998.

158. Фойт Вильгельм. Разработка общей теории пословиц // Паремиологичес-кий сборник. Пословица, загадка (структура, смысл, текст). М., 1978.

159. Фразеологический словарь русского языка. Под ред. А.И.Молоткова. М., 1968.

160. Фразеологический словарь русского литературного языка: в 2 т. // Сост. А.И.Федоров. М., 1997.

161. Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра. М, 1997.

162. Хейзинга Й. Homo ludens. В тени завтрашнего дня. М., 1992.

163. Хейзинга и. Осень средневековья. М., 1988.

164. Художественный язык Средневековья. М., 1982.

165. Цивьян Т.В. Мифологическое программирование повседневной жизни // Этнические стереотипы поведения. Л., 1985.

166. Черкасский М.А. Опыт построения функциональной модели одной частной семиотической системы // Паремиологический сборник. Пословица, поговорка, загадка (структура, смысл, текст). М., 1978.

167. Чередниченко И.В. Теория структурно-семиотического метода: построение терминосистемы, критический анализ концептов, интерпретация методики. Автореф. дисс. канд. филол. наук. Краснодар, 2000.

168. Шенк Р., Абельсон Р. Сценарии, планы и знания // Труды 4-й Международной объединенной конференции по искусственному интеллекту. 6. — М., 1975.

169. Шкловский В. Собрание сочинений в трех томах. М., 1974. Т. 3.

170. Шкловский В. О теории прозы. М., 1983.

171. Шмелев Д. И. Очерки по семасиологии русского языка М., 1964.

172. Шпенглер О. Закат Европы. М., 1988.

173. Эко У. Заметки на полях «Имени розы»// Иностр. Лит. 1988, N 10.

174. Язык и наука конца 20 века Под ред. Ю.С.Степанова. М., 1995.

175. Dijk Т.А. van. News as Discourse. New Jersey, London Lawrence Elbbahm Associates // Publ, 1988. - VIII.

176. Grice H.P. Utterer's meanings, sentence meaning and word-meaning. Foundations of Language // Philosophy of Language. Oxford, 1971. pp. 54-70.

177. Harman G. Cognitive science? // The making of cognitive science: Essays in honor of George Miller. Cambridge (Mass.), 1988.

178. Harris Z.S. Discourse analysis // Language, 1952. V. 28.

179. Shank R. Tell me a story // Evanston: Northwest Un. Press, 1995.

180. Stein N., Albro E. The Emergence of Narrative Understanding: Evidence for Rapid Learning in Personally Relevant Contexts // Issues In Education, vol. 2, № 1,1996.

181. Stein N., Glenn A. New directions in discourses processing. — Urns dale Ablex Inc., 1979.

182. Stein N., Liwag M. Developmental spans in event comprehension and representation. -N.Y.: Laurence Elbaum Associates, 1996.

183. Stein N. Trabasso T. Advances in Instructional Psychology. — N.Y.: Laurence Elbaum Associates, 1982.

184. Winograd Т., Flores F. Understanding Computers and Cognition // A New Foundation for Design. Norwood, New Jersey: Ablex Publishing Corporation, 1987.