автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Проблема неоклассицизма в русской поэзии 10-20-х годов XX века

Полный текст автореферата диссертации по теме "Проблема неоклассицизма в русской поэзии 10-20-х годов XX века"

На правах рукописи

МУРАШОВ АЛЕКСАНДР НИКОЛАЕВИЧ ПРОБЛЕМА НЕОКЛАССИЦИЗМА

В РУССКОЙ ПОЭЗИИ 10-20-х ГОДОВ XX ВЕКА.

Специальность 10.01.01 - Русская литература

Автореферат

диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Москва, 2004

Работа выполнена на кафедре истории русской литературы XX века филологического факультета Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова

Научный руководитель

кандидат филологических наук, доцент Леденев А.В.

Официальные оппоненты:

доктор филологических наук, профессор Кихней Л.Г. кандидат филологических наук, профессор Павловец М.Г.

Ведущая организация: Ярославский государственный педагогический университет им. К.Д.Ушинского

Защита диссертации состоится 1 апреля 2003 г. в часов на заседании диссертационного совета Д 501.001.32 при Московском государственном университете им. М.В. Ломоносова, филологический факультет.

Адрес: 119992, Москва, ГСП-2, Ленинские горы, МГУ им. М.В. Ломоносова, I корпус гуманитарных факультетов, филологический факультет.

С диссертацией можно ознакомиться в Научной библиотеке МГУ.

Автореферат разослан " " ьбЯ 2004 г.

Ученый секретарь диссертационного совета доктор филологический наук профессор

аооч-ь

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ.

Предмет исследования и общие принципы анализа. Историко-литературная проблема, которая рассматривается в настоящей работе, связана с отношениями двух русских модернистских поэтических течений - символизма и акмеизма. Не поднимая всех сопряженных с этими отношениями вопросов, мы сосредоточились на проявлениях стилевого дистанцирования, разрыва между символизмом и его наследниками. Эта тенденция проявилась на рубеже первого и второго десятилетий века, получила постепенное развитие в 1910-20-е годы.

Предмет настоящего исследования - трансформация, произошедшая в модернистской поэтике в 10-е годы и приведшая к появлению художественного целого, которое В.Жирмунский в ряде статей называл «классицистским» и находящимся на «путях к классицизму», К.Мочуль-ский «неоклассицизмом», а ВЛЗейдле - расширительно - «петербургской поэтикой». Это целое было связано с теорией прозы и художественной практикой Михаила Кузмина, с манифестами и стихотворениями Николая Гумилева и Осипа Мандельштама, с синтезом символизма и пушкинизма в поэзии Бориса Садовского, Василия Комаровского, Владислава Ходасевича. Трансформация обычно понимается как некое мировоззренческое изменение. Несомненно, она может быть увидена таковой, но может быть описана и на уровне так называемой «художественной формы», «материи стиха» (Е.Эткинд), его анатомии и физиологии: структуры и функционирования. Это явление характеризуется эстетическим единством, описание вариаций которого, интегральных и дифференциальных признаков индивидуальных поэтических практик, увиденных в их эволюции, и стало задачей исследования.

Общая методология работы. Теоретической и методологической основой послужили работы, которые можно разделить по группам. Первую группу составят высказывания авторов формальной школы, к которым мы

можем как преемников присоединить ЛГинзбург, В.Ф.Маркова, К.Мочульского и как дружественного оппонента - В.Вейдле. Эти высказывания посвящаются как поэтике Анненского, Мандельштама, Кузмина и др., так и общим проблемам теории литературы.

Вторая группа связана с «возрождением риторики», произошедшим во французском литературоведении под влиянием суждений В. Шкловского и Р.Якобсона о тропе. Во-первых, это статьи Жерара Женетта о барочной поэтике риторических кодов и о теории риторики XVIII века, вошедшие в книгу «Фигуры»; французский исследователь в своем анализе принципов и теории риторики обосновывает возможность использования риторических методов как раскрывающих доминанту поэтики и заключенного в ней мировоззрения. Во-вторых, значимой представляется книга Цветана Тодорова «Теория символа», прослеживающая эволюцию функционирования тропа как метода «ассоциативного мышления», осуществляемого в поэзии. Традиция «возрождения риторики» продолжена «Общей риторикой» так называемой «группы Мю» (Дюбуа Ж., Эделин Ф., Клинкенберг Ж.-М., Мэнге Ф., Пир Ф., Тринон А.), в которой предложена модель построения приема из элементарных приемов.

Разумеется, обращением к опыту французского структурализма актуализируется наследие русской формальной школы, в его связи с русским стиховедением Ю.М.Лотмана и М.Л.Гаспарова; стиховедческие источники составили третью группу работ, ставших методологическим основанием данного исследования. В области стиховедческого анализа методологической основой послужили книга Ю.М. Лотмана «Анализ поэтического текста» и работы М.Л.Гаспарова (прежде всего, его книга «Поэтика «серебряного века». Русская поэзия «серебряного века» 1890 -1917»).

С одной стороны, риторико-стиховедческая методология - в применении к вопросам формирования новой модернистской поэзии на излете символистского движения - представляется продолжением критико-

литературоведческой деятельности формальной школы и такого ее преемника, как Константин Мочульский (разумеется, при некоторой редукции с позиций структуралистской мысли и пост-соссюровского семиотического анализа отношений «слов» и «вещей»). С другой стороны, она позволяет через формальный анализ прийти к осознанию метапо-этического аспекта неоклассицистской поэзии, что до сих пор в полной мере не сделано историками литературы, хотя существует первопроход-ческая статья Ю.И.Левина, Д.М.Сегала, Р.Д.Тименчика, В.Н.Топорова и Т.В.Цивьян. «Семантическая поэтика как потенциальная культурная парадигма», посвященная, в частности, коннотативному звучанию текстов Ахматовой и Мандельштама в самой их непосредственной референци-альности.

В данной работе метапоэтический «разрез» русского неоклассицизма исследуется на основании такого критерия, как отношение к чужой культуре, важность которого для романтической и постромантической литературы раскрыта С.Зенкиным в его работах о французской литературе. В разговоре о метапоэзии по необходимости приходится опираться на опыты деконструкции (Ж.Делез, Ж.Деррида, П. де Ман, X. Блум). Книга И.П.Смирнова «Порождения интертекста» и его статьи, посвященные интертекстуальности, а также опыт набоковедения в описании полигенетичности цитаты необходимо дополняют использование антитетической критики интертекста. Такова четвертая группа методологических источников.

Актуальность исследовании обусловлена тем, что противопоставление «неоромантизма», как С.А.Венгеров назвал совокупность модернистских и околомодернистских тенденций в русской литературе начала XX века, и «неоклассицизма», предложенное В.Жирмунским еще в его критике символизма (например, в статье «Валерий Брюсов и наследие Пушкина»), осталось достоянием эмигрантской литературоведческой и эссеистической мысли. В эмиграции это продуктивное в научном

отношении противопоставление не получило строгого научного оформления в русле сближения литературоведения и лингвистики, предпринятого формальной школой и, позже, Р. Якобсоном и структуралистами.

При трактовке русского поэтического «классицизма» начала XX века (в терминологии Жирмунского и Мочульского) как «неоклассицизма», то есть, помимо прочего, еще и как «не-классицизма», мы отходим от понимания романтического и классического (или классицистического) типов творчества как бинарной оппозиции, актуальной на всем протяжении существования поэзии. Феномен реновации, возвращения к классическому началу, знаком европейской культуре по меньшей мере с треченто и Ренессанса. Можно говорить об архитектурном, живописном и поэтическом классицизме ХУН-ХУШ столетия. Но столь же возможно говорить и о романтическом неоклассицизме начала XIX века (примеры тому - поэма Н. Гнедича «Рождение Гомера» или кантата П. Катенина «Сафо»). Романтический неоклассицизм как ментальное явление, как попытка реновации самого мышления образами, описан Жаном Старобинским в статье ««Мифы» и «мифология» в ХУП-ХУШ веках»», а как теоретическая трансформация аристотелевской доктрины мимесиса - в «Теории символа» Ц.Тодорова. Поэтому в работе предлагается рассмотреть русский поэтический неоклассицизм как продолжение романтического импульса, прошедшего через фазы парнассизма и символизма.

Научная новизна диссертационной работы заключается в попытке объединить с точки зрения имманентно-поэтических и метапоэтических категорий не только и не столько поэтов «школы» (акмеистов или связанных эгидой «Цеха поэтов»), но авторов разных направлений и группировок: и принадлежавших к «кругу Гумилева», как Мандельштам и Комаровский, и находившегося с этим кругом в сложных отношениях Кузмина, и противопоставлявшего себя акмеизму Владислава Ходасевича.

Цели работы заключаются в следующем:

1) Рассмотреть поэтический неоклассицизм начала XX века как явление поэтического языка (но не как лингвистически раскрытого «языка текстов», языкового «идиостиля») и как литературно-языковую стратегию «преодоления символизма» (В .Жирмунский) или, говоря мягче, его «автокоррекции» (Г.Кружков). При этом принимается предложенная лингвистом Э.Сэпиром трактовка языкового символизма как референци-ального и конденсаторного. Автокоррекция символизма связана с уменьшением роли метонимических, договорных отсылок, с понижением конденсаторной роли простейших элементов текста и увеличением удельного веса референциальности текста, то есть его способности представлять «объект». Именно в этом ключе рассматривается роль И.Анненского как предшественника постсимволизма.

2) Предложить понимание взаимоотношений неоклассицизма и символизма в перспективе реализации «дифференциации импульса» (импульса романтического), в парадигме «творческой эволюции», модель которой предложена философами-виталистами, главным образом, Фридрихом Ницше и Анри Бергсоном. Именно при таком подходе, на наш взгляд, возможно преодоление литературоведческой мыслью традиционной и не вполне точной схемы «преодоления символизма». Иными словами, от бинарной оппозиции типа «символизм-акмеизм» мы переходим к картине последовательной дифференциации стилей по линии «романтизм -парнассизм - символизм — неоклассицизм».

3) Дать описание и символистской, и неоклассицистской поэтики терминологически строгим языком стиховедения и риторики, методологически приближенным к языку лингвистики. Фундаментальным терминологическим разграничением мы считаем противопоставление метафоры и метонимии, отчетливо описанное Виктором Шкловским (например, в статье «Искусство как прием») и позднее развитое Р. Якобсоном в таких статьях, как «Два ряда афатических нарушений и два полюса языка», «К лингвистической классификации афатических нарушений» и др.

Материалом настоящего исследования являются тексты Осипа Мандельштама, вошедшие в книги «Камень» и «ТпБЙа», тексты поэтических книг Михаила Кузмина и Владислава Ходасевича, отчасти привлекаются в качестве примеров тексты Н.Гумилева, А.Ахматовой, В.Комаровского. По причинам обилия материала исследование фокусируется только на фигурах О.Манделыптама, М.Кузмина и В.Ходасевича (разумеется, далеко не на всех их текстах).

В центре внимания стоят книга «Камень» О.Мандельштама, характеристический для начального этапа неоклассицистического движения, и его «Тпэйа» и «Тяжелая лира» В. Ходасевича, отчетливо репрезентативные для обзора «зрелого» русского неоклассицизма. Однако картина была бы не полной, если бы исследовательский обзор был ограничен этими тремя книгами. Отдельная глава посвящена поэтическим сборникам Михаила Кузмина.

Апробация работы. Положения, наблюдения и выводы диссертации дважды обсуждались на Ломоносовских чтениях в МГУ им. М.В. Ломоносова (доклады «Взаимодействие прозы и поэзии при создании сверхтекстовых единств в поэтических книгах Михаила Кузмина», «Русский неоклассицизм: диахронический аспект»). По материалам диссертации были подготовлены доклады, прочитанные на научных конференциях («Мир романтизма», 2002, Тверь; «Традиции русской классики XX века и современность», 2002, Москва; «Триста лет российской печати. Наследие и современность», 2003, Москва и др.). По теме диссертации опубликовано пять статей, составлены комментарии к ряду разделов антологии «Поэзия серебряного века» (М., 2002).

Практическая значимость исследования заключается в возможности использования его результатов в лекционных курсах и спецкурсах по истории русской литературы. Исследование предлагает и панорамное, и детализированное видение явлений русской поэзии 10-20-х годов XX века в сопоставлении с явлениями общеевропейской художественной эволюции и

может бить использовано в качестве пособия по практическому анализу поэтики и содержательной стороны поэзии О .Мандельштама, М-Кузмина и В.Ходасевича.

Структура диссертационной работы организована так, чтобы, во-первых, дать общую панораму неоклассицистических тенденций в русской поэзии первой трети XX века, и, во-вторых, дискретно рассмотреть особенности поэтики трех авторов, которые стояли в центре неоклассицистического литературного движения. Работа состоит из Введения, четырех глав, каждая из которых делится на разделы, Заключения и библиографии.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Русский неоклассицизм понят современными исследователями как «автокоррекция символизма». Эта автокоррекция была на первом этапе направлена на изменение статуса отдельного текста, придание ему дискретных законченности и значимости. Поэтому единицей исследовательского внимания является отдельный текст и/или отдельная поэтическая книга. Символистский текст был частью мифа: личного биографического мифа автора, его «мистической биографии» у Андрея Белого и А.Блока; создаваемого автором религиозно-философского мифа у Вяч.Иванова; общего «мировоззрения», метафизической, синтетико-религиозной, гностической доктрины у таких символистов, как Ф.Сологуб или З.Гиппиус.

Поэтика русского символизма была коннотативной по преимуществу. Это была поэтика субъективных коннотаций. Авторам только казалось, что идеологические или частно-психологические системы значений, объяснявшие их тексты, могут являться или являются всеобщими. Поэтому «автокоррекция» пошла по двум путям. Оба пути - это пути «языковой объективности», а лингвистическая база, которой мы пользуемся при

исследовании, позволяет строго различить ориентиры «неоклассицистов» и футуристов - двух ветвей наследования символизма.

Неоклассицисты пошли в направлении усиления референциальности текста. При этом в центре поэтики могла оказываться метафора -своеобразная призма референциальности: внутриязыковое обозначение метафорой некоего смысла или явления строится на иконическом сходстве, которое неожиданно узнается читателем. Такова в самых общих чертах поэтика Мандельштама и - отчасти - Ходасевича.

Могла оказаться в центре и метонимическая аллегория, контексты которой потенциально доступны читателю, а не являются содержанием частного идеологизирующего или психологизирующего сознания. Метонимия отсылает к расширенному контексту употребленного слова. Таким контекстом может оказаться, скажем, историческая эпоха поздней эллинизированной Империи («Александрийские письма» Кузмина). При некоторой образованности читателя этот контекст легко восстанавливается. Разумеется, метонимическая аллегория может отсылать и к литературному контексту, как, например, «реалии» вымышленной биографии Василия Травникова у Ходасевича отсылают к романам Достоевского.

Во Введении мотивируется выбор предмета и аспектов исследования, определяется практическая значимость работы, её цели и задачи. Также говорится о методе работы, о его самоограничении литературоведческой описательностью и отказе в большинстве случаев от концептуального анализа. Отказ от предложенной ВЖирмунским бинарной оппозиции мотивируется тем, что на макроуровне противопоставление «романтической» и «классической» поэтики оказывается просто противоположением двух полюсов тяготения, между которыми располагается диапазон всех поэтических текстов Нового времени.

Чтобы придать разговору филологическую определенность, проблема заземляется так: любое слово и любая фраза в стихах обладает, во-первых, референциальными («объективными»), денотативными элементами

значения и, во-вторых, индивидуальными коннотациями. При увеличении роли референциальных (словарных, конвенциональных) элементов значения повышается удельный вес референциального символизма; при увеличении роли коннотаций индивидуальных - повышается удельный вес символизма конденсаторного.

В первой главе обсуждается, как возникла сама потребность в понятии «неоклассицизма» и как это понятие эволюционировало, как менялся его объем. Отмечается роль брюсовской рецензии на книгу Гумилева «Жемчуга», в которой старпшй поэт пишет, что его «ученик» «научился замыкать свою мечту в более определенные очертания. Его видения с годами приобрели больше пластичности, выпуклости». Подчеркивается, что разговор двух поэтов о «мечте» и «действительности» - только дань ушедшему веку, схоластика, которой они пользуются, говоря о новой стилевой практике, практике метафорической. Такие стихотворения «Жемчугов», как «Волшебная скрипка», «Царица», «В пути», «Заводи», «Это было не раз» - это развернутое метафоры, предельно связное мышление образами, заостренными до визуальной и стиховой четкости.

Далее обсуждается рождение концепции журнала «Аполлон», призванного противопоставить открывающему тайны космоса дионисизму -аполлоническое сновидчество, в котором сама действительность есть прекрасный сон. Журнал сыграл видную роль в актуализации на рубеже 900 - 910-х годов комплекса неоклассицистических художественных устремлений. При этом у его основателей С.Маковского, МЛЗолошина и И.Анненского не было сколько-нибудь ощутимого эстетического единства. Формирование определенной поэтики, поэтики акмеизма, было связано с появлением гумилевского манифеста «Наследие символизма и акмеизм». Мы связываем теоретические построения Гумилева с теориями второго поколения французских символистов: «неоклассицизмом» Жана Мореаса, как квалифицирует позицию этого французского поэта И.Н.Голенищев-Кутузов, и манифестом «романской школы» Морраса.

Далее мы обращаемся к статьям В.М.Жирмунского. Жирмунский указывает на особенности новой поэтической школы: отказ от мистики, любовь к «четким очертаниям предметов внешнего мира», отказ от форсирования в стихах «человеческой личности поэта» и то, что «...рациональный элемент в словах и сочетаниях слов приобретает вновь большое значение... и выступает... заостренным в виде законченной и выразительной эпиграммы». Продолжение мыслей Жирмунского прослеживается в статьях К.Мочульского и В.Вейдле. Уделяется внимание использованию термина «неоклассицизм» относительно эпохи начала века в архитектуроведении и искусствоведении.

Во второй главе предлагается историческая перспектива, представляющая неоклассицизм как развитие и трансформацию романтического импульса, говорится об этапах постромантизма, которыми предстают парнассизм, символизм и неоклассицизм (в русской поэзии принципы последнего обобщаются Вейдле термином «петербургская поэтика»). Раскрывается роль ВЛЗрюсова игИ-Анненского в формировании новой поэтики. Наиболее репрезентативной книгой неоклассицизма 10-х годов представляется «Камень» Мандельштама, на примере которого показано, как неоклассицистический канон акмеистов формируется при отталкивании от символизма.

Основное средство отказа от коннотативных смыслов в поэтике акмеизма вообще и Мандельштама в частности (на этапе «Кампя») - это homo ludens («человек играющий») как образ автора, стоящего за репликами говорящего. При этом приеме говорящий - актер на сцене, а автор ставит спектакль как режиссер. Отсюда все театральные ассоциации «Камня»: классицистическая трагедия от Расина до Озерова присутствует не только в посвященных «празднеству Расина» и Озерову стихотворениях, но подтекстно и в других.

Трансформации поэтики Мандельштама, его зрелому «акмеизму», «неоклассицизму» посвящена третья глава. Насущной задачи редукции

символизма больше не стояло, а поэтика авторов-«неоклассицистов» развивалась. В первую очередь, становилась все более рафинированной ее пронизанность цитатой. Книга «Тпэйа» О.Мандельштама может быть увидена как метапоэтический текст. Иначе говоря, это книга о самой себе и в этом смысле - книга о поэзии как таковой, что отличает метапоэзию от простой поэзии о поэзии. Главный эффект сборника достигается за счет парадоксального равенства всей книги «Тгшйа» и стихотворения «Тпэйа», которое открывается претекстам и эксплицитным текстам прочих стихотворений в сборнике.

Таким образом, один текст комментирует весь сборник, а весь сборник - этот текст. Разумеется, лирика знает и другие примеры называния книги по заглавному стихотворению, но особенность «Тпэйа» Мандельштама видится в принципиальной разомкнутости центрального текста. Если начальным стремлением неоклассицистов было достижение дискретного звучания текста вне идеологии и биографии, то теперь замыкание сменяется размыканием, выходом на сплошное интертекстуальное движение, аннигилирующее временные дистанции и в то же время - в неравенстве текстам-предшественникам - подтверждающее их. В этом - обертоны смысла поэтического сюжета книги: Город гибнет, герой расстается с ним, но падение Города и стремится быть закрепленным в поэзии, и не может быть закреплено, так как Город - и есть поэзия.

Четвертая глава работы представляет собой попытку выявить антитезу внутри самого неоклассицизма. Поэтика М. Кузмина рассмотрена как противостоящая ранее описанной на примере СХМанделынтама акмеистической поэтике. Отмечаются формальная избыточность стиховых приемов Кузмина, противостоящая экономии средств у акмеистов и у таких неоклассицистов-пушкинистов, как В.Ходасевич и Б.Садовской, и связи Кузмина с мифологизирующей поэтикой Вяч.Иванова. В статье «Преодолевшие символизм» В.М.Жирмунский назвал Михаила Кузмина символистом третьего поколения. Чтобы понять, каким образом Кузмин -

один из учителей для поэтов-постсимволистов — связан с символизмом, нужно указать на несколько тенденций в символистской поэтике, проявившихся и в творческой практике Кузмина. Во-первых, это импульс метонимической аллегории: метонимической постольку, поскольку аллегорический образ строится на расширяющей синекдохе. Осень в такой метонимической аллегории будет эмблемой конца и умирания, весна соотносится с идеей начала, освобождения и т.д., то есть конкретный сло-вообраз будет отсылать вообще ко множеству семантически смежных имен или образов с предельно абстрактными значениями. Например, слова «менада», «Дионис» у Вячеслава Иванова метонимически отсылают вообще к мифу о страдающем боге, смерти и воскресении.

Метапоэтичность Кузмина - это часть его извода метонимического символизма, в котором метафора отсылала к вееру культурных ассоциаций. Если обратится к «Курантам любви», то станет очевидным, что Кузмин связан с такими поэтами младшего поколения символистов, как Эрнест Доусон и Альбер Жиро, автор текстов «Лунного Пьеро» Шёнберга. Это традиция мелодекламации, поэзии верленовского, музыкального типа. Кузмин - поэт-композитор - не расстается с мелодекламическим звучанием стиха, но он подвергает критике устойчивые образы верленовско-символистской культуры и саму ее природу лирической импровизации.

Для Кузмина в «Курантах любви» и часто в стихах его сборников «песня была прежде всего музыкой». В «Весне» из «Курантов», например, четыре строфы реплики Фавна написаны на две рифмы, нарочито-банальные, как нарочито-банальны иногда образы у Доусона; повторяются варьированные и полные сегменты стихов, сами стихи, группы стихов в измененном или прежнем порядке - и в «Курантах», и у Доусона. И Кузмин, и Доусон нанизывают смежные трехрифменные созвучия. И Доусону, и Кузмину присущ стилизаторский интерес к маргинальным поэтам доромантической литературы. Иллюзия дилетантизма и faux naif («деланной наивности») становятся приемами у обоих поэтов. Однако у

Кузмина - строгая композиция времен года, каковой следует музыка XVIII столетия и его поэзия: первая поэма классициста Поупа «Пасторали» написана в буколическом роде по временам года.

В.Ф.Марков в работе «Поэзия Михаила Кузмина» высказал мнение о возвращении Кузмина к символизму в книге стихов «Параболы». «Параболы», по Маркову, «знаменуют собой полный отход от "прекрасной ясности"». Этот отход совершается в сторону совмещения разных планов -аллюзивных пластов, символов, слияния символизма и авангарда. Выводом у Маркова звучит фраза о том, что «все движение этой поэзии от Сетей к Параболам - это... обратное движение от пре-акмеизма к неосимволизму».

Мы не стали бы солидаризироваться со столь безоговорочным мнением, основанном на несколько утрированном представлении о вражде акмеизма и символизма. Скорее, связь символистской традиции с авангардом происходила, как и у Элиота, внутри неоклассицистического движения, которому и принадлежит поэтика культурной многоплановости, когда небольшие детали отсылают к целым культурным контекстам, что мы и назвали «метонимическим аллегоризмом» М.Кузмина. Видимо, символистский рецидив Мандельштама 1921-25 гг. был столь же закономерен для развития неоклассицистического импульса.

В пятой главе говорится о синтезирующей роли Владислава Ходасевича. Заняв совершенно особенную позицию по отношению к литературным течением своей эпохи, ощущая поэтическую близость к Садовскому, которой не затмевали ни антисемитизм, ни ультрамонархизм последнего, Ходасевич оказался крайне восприимчивым к новому литературному движению. Это новое литературное движение началось после пикового момента символизма, и Ходасевич отреагировал на него с той же открытостью, с какой прежде оказался восприимчивым к декадентской поэтике. Свою самостоятельную поэзию, находящуюся вне «лагерей», пассеистическую и антифутуристическую, но находящую отзвуки даже для футуризма, он сделал той магической колбой, в которой наиболее

отчетливо выкристаллизовались в литературные формы противоречивые литературные импульсы сложной эпохи.

Можно сказать, что в этом отношении его роль сходна с ролью Пушкина, приведшего к единому стилистическому знаменателю и ка-рамзинизм, и антикарамзинизм: Пушкин поправлял Карамзина архаистом Катениным, а условности карамзинистского сентиментализма -психологизмом романтиков. Все художественно-позитивные стилистические импульсы эпохи были синтезированы пушкинской поэтикой настолько, насколько были конструктивны. Сходную роль сыграл для выравнивания неоклассицистического «разнобоя» В.Ходасевич.

В Заключении подводятся итоги исследования, которые кратко можно сформулировать следующим образом: в диссертации рассмотрена проблема поэтики, привлекавшая внимание исследователей формалистического плана, однако нуждавшаяся в системном научном подходе. Такой подход связан с опорой на результаты, достигнутые французским и русским структурализмом и стиховедением, а также американским де-конструктивизмом, которые помогли бы выявить свойственное большой поэзии неуловимое перетекание плана содержания в план выражения и плана выражения в план содержания.

За методологический постулат в диссертации принято убеждение в том, что происходящее в истории литературы, в отличие от цроисходящего в истории ментальностей и в «жизни идей», происходит прежде всего на микроуровне элементарных частиц поэтического текста, его конкретных приемов и их взаимодействия, формирующих стиховую интонацию. В работе предпринята попытка последовательно говорить о суггестивном построении того целого, что М.М.Гиршман в книге «Анализ поэтических произведений А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, Ф. И. Тютчева» назвал «ритмико-интонационной динамикой». Гиршман пишет: «...перед нами одновременно материально данная ритмико-интонационная организация

стиха и целостный процесс интонационно-тематического развития -своеобразный лирический сюжет».

С этой точки зрения и описывается эволюция неоклассицистических текстов. Установка на возможность дискретного прочтения текста, пускай и модифицированная возможностью прочтения «в контексте», не всегда выдерживает испытания эволюционными сдвигами частных поэтик (например, у Мандельштама). Паронимический элемент, присущий в усиленном звучании символизму и Михаилу Кузмину, у Мандельштама возвращает свои права благодаря воздействия Хлебникова и Пастернака. Однако и у Мандельштама, и у Кузмина, и у Ходасевича «семантическая поэтика», то есть цитатное, аллюзивное звучание, предающее тексту трансвременной статус, продолжает активно развиваться из того, что мы назвали «игрой в чужую культуру», говоря о стадиях постромантизма и их отношении к «денотату» стихотворения.

Содержание диссертации отражено в следующих публикациях автора:

1. Мурашов А.Н. Михаил Кузмин и Оксфордское эстетическое движение. // Триста лет российской печати. Наследие и современность. -М.: МГИ имени Е.Р. Дашковой, 2003. - С. 91-97.

2. Мурашов А.Н. «Ода к греческой вазе» Китса в переводе графа

B.А.Комаровского. Романтик в восприятии неоклассицизма // Мир романтизма. Материалы международной научной конференции «Мир романтизма» (X Гуляевские чтения). - № 7 (31). - Тверь, ТГУ, 2002. - С. 9598.

3. Мурашов А.Н. Онтологическая поэтика Осипа Мандельштама // Вестник Московского университета. Серия 9. Филология. М., 2001, № 5. -

C. 129-132.

4. Мурашов А.Н. Поэтика аллюзии у В. Набокова и В. Ходасевича // Крымский Набоковский научный сборник. Симферополь, 2003. - С. 90-96.

5. Мурашов А.Н. «Скорбные элегии» Ахматовой и сборник «Тпэ^а» Мандельштама на фоне Овидия // Традиции в контексте русской культуры. Межвузовский сборник научных работ. Череповец, 2003. - С. 135-140.

6. Мурашов А.Н. Фра Беато Анджелико в поэзии символизма (Бальмонт) и неоклассицизма // Традиции русской классики XX века и современность. Материалы международной научной конференции. М., 2002.-С 116-119.

РНБ Русский фонд

2007-4 18199

\ -,

О 5 АПР 2004

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Мурашов, Александр Николаевич

Введение

Глава I. Проблема неоклассицизма в русской критике 10-20-х годов 14

Глава II. Акмеизм и неоклассицизм.

Глава III. Tristia. Кризис в поэтике Осипа Мандельштама 20-х годов 76

ГлаваIV. Метонимический аллегоризм Михаила Кузмина 113

Глава V. Владислав Ходасевич: декаданс и пушкинизм. 152

Введение диссертации2004 год, автореферат по филологии, Мурашов, Александр Николаевич

Историко-литературная проблема, которая рассматривается в настоящей работе, связана с отношениями двух русских модернистских поэтических течений — символизма и акмеизма. Не анализируя всех сопряженных с этими отношениями обстоятельств, мы сосредоточились на проявлениях стилевого дистанцирования, разрыва между символизмом и его наследниками. Эта тенденция проявилась на рубеже первого и второго десятилетий века, получила развитие в 1910-е годы, но сложность проблемы в том, что линия разрыва с символизмом была петляющей и прерывистой кривой.

Формирование акмеизма положило начало новой фазе русского модернистского движения, которую В.М.Жирмунский назвал «классицистской». В своей статье «О поэзии классической и романтической» он предпринял панорамный обзор поэзии разных эпох и сформулировал такую общую закономерность: «На протяжении многих веков истории поэтического искусства, за индивидуальным многообразием поэтических форм, нам кажется существенным противопоставить друг другу два типа поэтического творчества. Мы обозначим их условно как искусство классическое и романтическое»1. Что такое, по Жирмунскому, поэт-классик? «Классический поэт имеет перед собой задание объективное: создать прекрасное произведение искусства, законченное и совершенное, самодовлеющий мир, подчиненный своим особым законам»2. А «поэт-романтик в своем произведении стремится прежде всего рассказать нам о себе, «раскрыть свою душу»»3.

На таком макроуровне противопоставление кажется нам просто противоположением двух полюсов тяготения, между которыми располагается диапазон всех поэтических текстов Нового времени. Чтобы придать разговору филологическую определенность, скажем об этом так: любое слово и любая

1 Жирмунский В.М. О поэзии классической и романтической // Жирмунский В.М.

Поэтика русской поэзии. - Санкт-Петербург: Азбука-классика, 2001. - С. 358.

2 Там же.-С. 358-359.

3 Там же. - С. 359. фраза в стихах обладает, во-первых, референциальными («объективными»), денотативными элементами значения и, во-вторых, индивидуальными коннотациями. При увеличении роли референциальных (словарных, конвенциональных) элементов значения повышается удельный вес референциального символизма; при увеличении роли коннотаций индивидуальных — повышается удельный вес символизма конденсаторного. Эту оппозицию сформулировал лингвист Эдуард Сэпир в статье «Символизм»4.

Принципиальное качество «классического»5 текста — его законченность и самодостаточность - достигается именно за счет жесткости референциальной конструкции. Именно совокупность референций становится фундаментом текста, над которым надстраиваются индивидуальные смыслы (потому индивидуальные, «субъективные» смыслы не становятся доминирующими и не поглощают словарные значения). Напротив, «романтический» текст принципиально не закончен, он — только застывающий фрагмент некоего живого пое тока сознания, и читатель должен найти к нему эмоциональные ключи, обратиться за расшифровкой индивидуальных коннотаций к другим текстам того же автора, к его автокомментарию, эстетическому, философскому и психобиографическому.

Именно такая ситуация, такой тип творчества сложился в символистской поэзии. Поэтому С.А.Венгеров в своей «Русской литературе XX века» и назвал символизм частью общего неоромантического движения6. Конечно, непосредственного поворота от символизма к поэзии «классической» - в том виде, в каком ее дал пушкинский «золотой век», - в 1910-е годы быть не мог

4 Сепир Э. Символизм // Э.Сепир. Избранные труды по языкознанию и культурологии. - М.: Прогресс Универс, 1993.

5 Кавычки в данном случае обозначают условность термина: речь идет не о классицизме как литературном направлении, рассмотренном конкретно-исторически, а о «стилевом типе» организации текста.

6 Заметим, что крайняя хронологическая граница того материала, который анализировался в трехтомнике под ред. С.А.Венгерова, пришлась на 1910 г. — т.е. на год, когда стал обозначаться разрыв между символизмом и следующими поэтическими поколениями. ло: это была бы стилизация и не более того. Однако в одной из своих статей периода «Преодолевших символизм», а именно в статье «Валерий Брюсов и наследие Пушкина», В.М.Жирмунский отчетливо противопоставил мелодическую поэзию символизма, жертвующую точным значением слова, поэзии Пушкина. В статье «Задачи поэтики» Жирмунский характеризует поэзию Пушкина, «завершителя русского классицизма» линии Сумарокова

Батюшкова, так: «В такой поэзии вещественный, логический смысл слова ига рает решающую роль» . В этой общей формулировке приемлема мысль о пушкинском звучании неоклассицизма 10-х-20-х годов. Символистский текст принципиально разомкнут, как и романтический. Один из основных новаторов символистского движения, Рихард Вагнер эпатажно настаивал на теургической роли произведения: искусство начинается там, где произведение кончается, а именно в сознании реципиента; в этом смысле теургия и суггестивность синонимы. В репортаже из вагнеровского Байрейта о премьере оперной тетралогии «Кольцо Нибелунгов» П.И. Чайковский писал: «После заключительного аккорда последней сцены последней оперы, Вагнер был вызван публикой. Он вышел и сказал маленькую речь, которую заключил следующими словами: «Вы видели, что мы можем; теперь вам стоит захотеть, и будет искусство» (разрядка П.И. Чайковского — A.M.)»9. Далее в этой заметке, вышедшей в «Русских ведомостях» № 208 18.08.1876, Чайковский говорит об эффекте геологического сдвига, произведенного словами Вагнера. Теургия, понятая как суггестивность, противоречила сознанию дискретной завершенности текста, прививавшемуся Н. Гумилевым и поэтами нового, неоклассицистического движения в 1910-ые годы.

7 В.М. Жирмунский. Задачи поэтики // В.М. Жирмунский. Поэтика русской поэзии. - Санкт-Петербург: Азбука-классика, 2001. С. 66.

8 Там же. - С. 67.

9 Чайковский П.И. Байрейтское музыкальное торжество. V // Музыкальные фельетоны и заметки Петра Ильича Чайковского. 1868-1876. — М.: Печатня С.П. Яковлева, 1898.

Мысль Жирмунского о сущности «разрыва» между символистами и их непосредственными наследниками нашла преемников в эмиграции. Это Константин Мочульский и Владимир Вейдле. Для К.Мочульского кларизм М.Кузмина и акмеизм в сущности параллельны. Статья «Классицизм в современной русской поэзии» посвящается сборнику Н.Гумилева «Огненный столп» и сборнику М.Кузмина «Эхо». Об отказе Гумилева от традиционного субъективного лиризма говорится так: «Самое понятие лиризма — как душевных излияний, пассивного самолюбования и игры ощущениями - ему враждебно»10. Учителем нового направления оказывается Пушкин: это он освободил поэзию от избитых тропов, привив ей «прозаизм», «новые — только следуют его примеру и символизму противопоставляют свой неоклассицизм»11. О прозаических чертах новой школы говорится следующее: «Переживание представлено в объективно-конкретных формах, простых и четких. Преобладает эпика, повествование, описательность, даже дидактический жанр. (.) Поэты сознательно стремятся к сжатости и точности прозы. (.) Аристократизм словаря им непонятен. Все слова хороши, если они впечатляют»12.

Привлечение поэтами бытовых реалий, их стремление к повествователь-ности и графической образности стиха естественно приводят к тому, что «абсолютная вещественность — знамение нашей эпохи. Даже чувства и душевные состояния пластически оформлены. Упоение любви выражается не возвышенными парящими метафорами, оно находит резкий, до грубости сильный образ»13. В этой связи Мочульский цитирует строки М.Кузмина и А.Ахматовой, вроде «Не будем пить из одного стакана ни воду мы, ни сладкое вино». Статья Владимира Вейдле «Петербургская поэтика» представля

10 Мочульский К. Кризис воображения. Статьи, эссе, портреты. — Т.: Водолей, 1999.-С. 186.

11 Там же.-С. 191.

12 Там же.-С. 191-193.

13 Там же. - С. 193. ется эссеистичным суммированием уже сказанного до него о «неоклассицизме», хотя этого слова он не употребляет.

Лидия Гинзбург так писала об оценках школы акмеизма как неоклассицистической: «Начиная с рецензий 1910-1920-х годов на «Камень» и «Тпэйа», о классицизме Мандельштама говорили неоднократно и в разных планах. (.) В поэтике «Камня» отмечали четкость, монументальность, некий рационализм, противостоящий музыкальной зыбкости, к которой призывали символисты. Под классицизмом Мандельштама понимали и выбор определенных тем или все то же ассоциативное воссоздание классических стилей прошлого. Притом это разные классические стили: античность, петербургский ампир, французский XVII век («Я не увижу знаменитой «Федры».»), русский XVIII век (стихи обо Озерове). Постепенно, однако, все больше определялось преобладание античной темы или античной лексической окраски»14. Авторский стиль «Тпэйа» Гинзбург характеризует как «эллинский», опирающийся на высокопарно-бытовой эллинизм Гнедича, переводящего Гомера. Это превосходное изложение разноплановости характеристик новой поэтики как неоклассицистической.

Однако в современном литературоведении термин «неоклассицизм» не популярен, авторы возвращаются к вечным оппозициям. Согласно мнению М.Л.Гаспарова, процитированному О.А.Лекмановым в «Книге об акмеизме», акмеизм соотносим с некоторым «вечным» типом художественного сознания, который признается классицистическим: «Весьма обоснованным кажется нам мнение М.Л.Гаспарова, полагающего, что акмеизм разрабатывал не собственно «классицистскую», а наследующую классицизму, «парнасскую» линию в литературе: «Акмеизм подхватывает — хотя бы на короткое время — парнас

14 Лидия Гинзбург. О лирике. - М.: Интрада, 1997. — С. 341. скую традицию поэтики, футуризм — символистическую» (а символизм — романтическую)15».

Позицию М.Л.Гаспарова (изложенную не вполне точно у О.А.Лекманова) мы разделяем не в полной мере. В статье «Антиномичность поэтики русского модернизма» М.Л.Гаспаров замечает присутствие в текстах Брюсова и традиции романтически-парнасской (Виктора Гюго!), и символической. В этой связи он пишет о том, что и у акмеизма присутствовали эти две струи — «строгости» и «зыбкости»: «Мандельштам после «Камня» переходит к той усложненной поэтике, примеры которой мы видели; стихи Ахматовой все больше превращаются в намеки, отсылающие к какому-то автобиографическому подтексту, о котором читатель мог лишь смутно догадываться; Зенкевич и Нарбут учатся новым приемам у футуристов; даже Гумилев в самых поздних своих произведениях («У цыган» или «Заблудившийся трамвай») явно переходит от «парнасской» техники к символистической. Рубеж между ранним, «парнасским», и поздним, символистическим, периодами этой школы ясно осознавался: Брюсов различал их как «акмеизм» и «неоакмеизм», Мандельштам — как «младший символизм» и собственно «акмеизм»»16.

В приведенной цитате, на наш взгляд, немало спорного. Стихи Ахматовой всегда были «намеками, отсылающими к какому-то автобиографическому подтексту», как и любые стихи вообще. Доля их принципиальной отрывочности, недосказанности не увеличивалась и не возрастала: они с самого начала были «окнами в новеллу», которой читатель не знает, и всегда несли в себе вспомогательные сигналы культурных аллюзий. Другое дело, что, как и у Ходасевича, система отсылок у Ахматовой постепенно усложняется, а «окно в новеллу» становится окном в драму и в эпос.

15 Лекманов O.A. Книга об акмеизме и другие работы. — Томск: Водолей, 2000. — С. 83

16 Гаспаров M.JI. Избранные статьи. - М: НЛО, 1995. - С. 303-304.

Усложненность» Мандельштама после «Камня» компенсируется классической и, как правило, легко расшифровываемой образностью, а его авангардистские приемы только развивают изначально присущие акмеизму импульсы. Действительно «герметичными» и «усложненными» тексты Мандельштама становятся после "ТпБ^а", а не в них (см. об этом в 3-ей главе). Поздний Гумилев пишет скорее сюрреалистические, а не «символистические» стихи, потому что после символизма «символистичны» были всякие стихи, а писать «символистические стихи» в узком смысле термина означало писать, как Вячеслав Иванов в «Римских сонетах»; Гумилев же сделал противоположное. В.Нарбут и М.Зенкевич самостоятельно трансформировали опыт символизма «проклятых» и так называемой «крестьянской поэзии» - и на эту стилевую основу ложился не дававший ничего принципиально нового опыт футуристов.

На наш взгляд, сводить поэтику русского модернизма к бинарной оппозиции (или видеть в ней так и не разрешающееся «качание» между антиномич-ными полюсами) - значит упрощать реальную картину поэтической эволюции. Русский модернизм представлял собой последовательное и многофазовое развитие романтического импульса по направлению к неоклассицизму: от Парнаса к символизму, от символизма к «петербургской поэтике», от «петербургской поэтики» к герметизму авангарда, от герметизма авангарда к многоплановости и бесконечности интерпретаций в постмодерне.

Ссылаясь на М.Л.Гаспарова и замечая в скобках, что символизм наследовал романтизму, О.АЛекманов на самом деле опровергает мнение Гаспарова или доводит его до абсурда. Если символизм прямо наследует романтизму, то в чем же его «антиномичность»? Использованная Гаспаровым оппозиция «парнасизм-символизм» вполне оправдана для Брюсова, хотя традиции Виктора Гюго в его «Ассаргадоне» мы не видим17. Так или иначе, М.Гаспаров обнаружил у Брюсова стилевые приметы и Парнаса, и символизма. В интерпретации О.Лекманова гаспаровская перспектива искажается, если символизм наследует не романтизму и парнассизму, а только романтизму. В итоге получается «романтизм без берегов», некий вневременной тип творчества, противостоящий столь же вневременному типу — «классицизму». Вряд ли подобная типология будет эффективной для историка литературы, анализирующего конкретные подробности (а не «общие места») поэтической эволюции.

Автор «Книги об акмеизме», стремясь, вероятно, не умножать сущности без необходимости, вычеркивает неоклассицизм из истории литературы (как именно «нео-классицизм», то есть «не-классицизм»). Но делает это способом, далеким от академической корректности: сверяя принципы поэтики акмеизма с принципами поэтики Буало. Подобный «скачок через историю» возможен, вероятно, если не признавать ни «творческой эволюции» Бергсона, ни банальной линейной истории. В таком случае для исследователя все тексты одинаково близки - и значит, одинаково далеки.

Поэтому О.А.Лекманова (сравнивающего приемы акмеистического искусства с положениями «Поэтического искусства» Буало) не смущает, что Буало писал программное художественное произведение (в творческом «жанре» Горация), а не исторический очерк существующих художественных явлений и приемов.

Поскольку речь идет о разрыве между двумя поколениями поэтов, настоящая работа могла бы быть психоаналитической или интертекстуально-психоаналитической, как работы И.П.Смирнова («Порождение интертекста», «Психодиахронологика»), Александра Эткинда («Содом и Психея») или Хэ

17 На наш взгляд, Брюсов здесь наследует «Озимандии» Перси Биши Шелли, теме бренности; ведь только величественная надпись — сам сонет - остается от канувшего царя. ролда Блума («Страх влияния»). Однако нам кажется, что у филологии есть и свои, не заимствованные у Фрейда и фрейдистов, способы описания текстов и их взаимоотношений. Прежде всего, это представление о том, что не авторское пояснение в переписке, критике, публицистике, а сам текст комментирует себя. Авторские же внелитературные тексты (или, в нашем случае, непоэтические) должны рассматриваться как симптомы того же явления, что и сами стихи, однако не как «нулевая степень» стихотворных высказываний, не как выжимка их смысла. Иначе не совсем понятно, зачем нужно было писать стихи, не ограничиваясь «прямым высказыванием». В таком понимании методологии литературоведения мы ориентируемся на книгу Поля де Мана «Аллегории чтения».

Из стремления к позитивному филологическому знанию мы большею частью отказались в данной работе и от соотнесения фактов литературной эволюции с историей мировоззренческих веяний. Дело в том, что прямолинейные «мировоззренческие» трактовки чреваты серьезными историко-литературными натяжками. Пример тому — книга Майкла Баскера «Ранний Гумилев. Путь к акмеизму»18, в которой приписываемое Гумилеву мировоззрение жизнеприятш оказывается отмычкой ко всякому акмеистическому тексту. С этих позиций МБаскер толкует, например, «Путешествие в Китай» Гумилева как изложение полумистических-полуэпикурейских взглядов Рабле. При этом автор монографии забывает самим же им отмеченное противопоставление скучного гедонизма начала стихотворения экзотической, райской радости его середины19. Противопоставление может быть объяснено последней строкой текста - «Пусть по пути мы и встретим смерть». Для «идеологии жизнеприятия» подобное заявление звучит странно, и, согласно Баске-ру, герои-путешественники вовсе не умирают: последняя фраза толкуется в

18 Баскер, М. Ранний Гумилев. Путь к акмеизму. — СПб.: Издательство Русского Христианского гуманитарного института, 2000.

19 Там же. - С.52-76. том смысле, что раблезианскому путешественнику не страшна и смерть. При этом Баскер забывает раблезианскую же легенду о "le grand peut-etre " («великом может-быть» после смерти), которую Владимир Набоков позднее связывал в своих художественных текстах с поэзией Гумилева (наиболее явно — в романах «Истинная жизнь Себастьяна Найта» и «Бледный огонь»). А чтобы подтвердить свой тезис о гумилевском «жизнеприятии», Баскер привлекает созданные после стихотворения Гумилева концепции М.М.Бахтина и К.Юнга о праздничном хронотопе (где смерть приравнивается к возрождению) и о «путешествии в себя».

За поисками «идеологии», «мировоззрения» по существу стоит архаичный принцип «нулевой степени» высказывания (т.е. элементарного подражания). Между тем уже для романтизма вся теория подражания трансформируется в тот момент, когда перестает подражать природе произведение и начинает сам автор. Иными словами, сам акт творчества оказывается изоморфен глубинным структурам природы и бытия в целом. Так возникает романтический символ, который не расшифровывается «напрямую», через денотат, а отсылает к акту называния. В модернистской поэзии и сама структурность подражания подвергается разрушению, становится проблемной, акцент делается на «орнаментальности», «стилизованности» - в противовес структурному соответствию текста «природе».

Принципиальной для нас является методологическая аксиома о том, что в литературе ничто не повторяется. Логика проста: изменчивая конкретная «форма» - это и есть литература, глубинные же матрицы принадлежат либо чему-то предшествующему форме (сознанию, бессознательному ли), либо последующему ей (самокомментарию, исследовательской парадигме филолога ли). Однако, при неповторении «формы», всякое новое явление обнаруживает свое сходство с одним из существовавших ранее. В этой связи мы опять возвращаемся к вопросу: насколько это искажение, нетождество сходного, существующее в природе самой литературы в виде метафоры и сюжета, свидетельствует об изменении? Или это только несовпадение случайного при повторении сущности, в прошлый раз исказившейся подобной же случайностью по-другому? Если надо отвечать, то для собственного исследования мы принимаем за аксиому первый ответ как своего рода антиплатоновскую парадигму. ц Отвлекаясь от вневременных сущностей, мы можем допустить имманентное развитие литературы как последовательность, в которой нет случайного, и, следовательно, нетождество сходного свидетельствует об изменении. Само это допущение диктуется не предметом, а границами дисциплины, цель которой описать и истолковать текст, не решая вопросов метафизических.

Что есть текст? После М.Фуко нам придется набраться смелости, чтобы ответить: текст для литературоведения есть решенное в лингвистически доступном для понимания языке эстетическое задание, то есть совокупность „ слов, организованная по канонам, в рамках которых ставилось это задание. Мы увидим (об этом пойдет речь в соответствующих главах), что у О.Мандельштама одному эстетическому заданию может соответствовать два текста (своеобразные двойчатки), мы обнаружим у М.Кузмина примеры того, как эстетическое задание в тексте решается не средствами лингвистически доступного языка, а хлыстовскими выкликами; у тех же Мандельштама и Кузмина, а также у В.Ходасевича лакуны между текстами — пробелы между стихотворениями — программно заполнимы, и тем самым границы одного текста размыкаются. Но подобный «не-текст» — это «текст плюс не», это не* кая дифференциация импульса, разветвления которого у Мандельштама сосуществуют, у Кузмина — за счет формалистской гипертрофии приема — включают в себя внетекстуальные элементы, у Ходасевича — образуют некий «архитекст».

Если в этих трех трудных случаях наша гипотеза последовательного, не повторяющего себя и могущего предстать как имманентное развития литературы не разрушит себя, то есть не расшатает принятых, как допущение, разумных самоограничений, это будет всего лишь частным свидетельством в ее пользу.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Проблема неоклассицизма в русской поэзии 10-20-х годов XX века"

Заключение

В данной работе мы попытались несколько редуцировать мнение В.М. Жирмунского о «неоклассицизме» в русской поэзии. Не желая жертвовать индивидуальными «изводами» стилистического веяния, сменившего символистское, мы не стали сводить поэтику русского модернизма к бинарной оппозиции (или видеть в ней так и не разрешающееся «качание» между анти-номичными полюсами) — «классицизмом» и «романтизмом«. Это значило бы упрощать реальную картину поэтической эволюции. Русский модернизм представлял собой последовательное и многофазовое развитие романтического импульса по направлению к неоклассицизму: от Парнаса к символизму, от символизма к «петербургской поэтике», от «петербургской поэтики» к герметизму авангарда, от герметизма авангарда к многоплановости и бесконечности интерпретаций в постмодерне.

Мы попытались рассмотреть особенности поэтики трех авторов, которые стояли в центре литературного процесса, названного Георгием Кружковым «автокоррекцией символизма» . Эта автокоррекция была направлена на первом этапе на изменение статуса отдельного текста, придание ему дискретной законченности и значимости. Символистский текст был частью мифа — личного биографического мифа автора, его «мистической биографии» (Белый, Блок), создаваемого автором религиозно-философского мифа (Вячеслав Иванов), частью «мировоззрения», метафизической или околорелигиозной доктрины у таких символистов, как Ф.Сологуб или Зинаида Гиппиус. Однако старшие символисты здесь отступают на задний план, речь идет прежде всего о младших символистах.

Поэтика русского символизма была коннотативной по преимуществу. Это была поэтика субъективных коннотаций. Авторам только казалось, что идео

230 Термин Г.Кружкова. См.: Г. Кружков. Ностальгия обелисков. — М.: HJIO, 2001.

С.125. логические или частно-психологические системы значений, объяснявшие их тексты, могут являться или являются всеобщими. Поэтому «автокоррекция» пошла по двум путям. Оба пути — это пути языковой объективности, но лингвистическая теория де Соссюра, которой мы пользуемся при исследовании, как компасом, строго различает ориентиры «неоклассицистов» и футуристов

- двух ветвей наследования символизма. Неоклассицисты пошли в направлении усиления референциальности текста. При этом в центре поэтики могла оказываться метафора — своего рода призма референциальности, так как внутриязыковое обозначение метафорой некоего смысла или явления строится на иконическом сходстве, которое неожиданно узнается читателем. Такова в самых общих чертах - поэтика Мандельштама.

Могла оказаться в центре и метонимическая аллегория, контексты которой потенциально доступны читателю, а не являются содержанием частного идеологизирующего или психологизирующего сознания. Метонимия в таком случае делает то же, что она делает всегда — отсылает к расширенному контексту употребленного слова. Этим контекстом может оказаться, допустим, исторический контекст Империи Северов, в которой новонародившееся христианство конкурирует с пышным упадком античности («Александрийские письма» Кузмина). Разумеется, метонимическая аллегория может отсылать и к литературному контексту, как, например, «реалии» вымышленной биографии Василия Травникова у Ходасевича отсылают к романам Достоевского.

Другой путь поэтики «автокоррекции символизма» — это путь футуристический. Схематично закругляя, можно было бы сказать, что это поэтика шарады, т. е. другая иконичность и другая объективность — иконичность и объективность не денотата (референта), а сигнификата, самого слова — «самовитого слова», как говорили футуристы. В критике «академиков» Алексеем Крученных с его теорией каламбура («сдвигологией»), в теоретико-поэтических конструкциях Хлебникова («Слово об Эль»), в рифме Маяковского, составной и шарадной, отражается этот поиск фонетической, парони-мической иконичности и объективности.

Сложность заключается в том, что паронимия не может быть основным принципом какого-либо поэтического направления, так как является принципом поэзии вообще, будучи паронимией рифменной, то есть уровня фонем, или паронимией ритмической, уровня суперсегментных единиц, причем привнесенных в язык искусственно — при помощи метра и ритма. Не случаен в обоих лагерях, неоклассицистском и футуристическом, порыв к отказу от паронимии. Это симптом общего движения к «чистому искусству», из которого нужно выскоблить сентиментальный «реализм». Поэтому-то Ахматова ослабляет инструментовку до менее броской инструментовки гласных, поэтому Ходасевич более всего сказывается как истинно великий поэт в белых стихах, поэтому Кузмин оставляет в «Александрийских песнях» только интонационный ритм, а не силлабо-тонический, поэтому и Кузмин, и Мандельштам экспериментируют с верлибром.

Это курс на референциональность, который был бы необъясним в рамках поиска «чистого искусства», если бы не тот факт, что равновесие референци-альности и коннотации было нарушено в пользу последней символистами. А футуристы с их принципом усиленной звуковой коннотации оказывались более правоверными наследниками символистов, чем «неокласицисты». Однако и у футуристов были особенно ощутимые, почти гротескные разрывы с поэтикой звуковых ассоциаций (их верлибры, расшатанные размеры), но это искупалось общей паронимической напряженностью их поэзии.

В данной работе шла речь о том, что поэтика неоклассицистов — прежде всего поэтика метаописательная. На примере «малого поэта» неоклассицизма Василия Комаровского можно показать, как диалектика коннотации и референтное™ разрешилась в традиционалисткой антитезе мечты и действительности, вовлекая ее в собственно неоклассицистский контекст. Архитектоника и архитектура, готическое равновесие без цемента были стержневым мифом неоклассиков. Это имело христианский аналог в «домостроительстве» православной проповеди и оккультный аналог в строительстве Храма масонами (каменщиками). И вот Комаровский пишет: Вдали людей, из светлых линий, Я новый дом себе воздвиг. Построил мраморный триклиний И камнем обложил родник .

Это светлый образ аполлонического искусства. Но его герой, ренессанс-ной кондотьер другого стихотворения «Первый пристани», воздвигший дворец с фонтаном, страшится в этом дворце мечтательности, ассоциативно уводящий от статического результата прекрасного строительства: В телесной белизне коралловых цветов Мне плоть мерещится изрубленных бойцов, В кудрявой зелени мелькают чьи-то лица.232

Для Комаровского в переводе «Оды к греческой вазе» Китса, завершающей «Тихую пристань» вместе с «Путешествием» Бодлера, безмолвие прекрасного рельефа оборачивается невнятным шепотом, дразнящим его мечту. Так в русском неоклассицизме разыгрывается драма непонимания символа, стоящего за образом, что еще более отчетливо — в вопросительных и отрицательных фразах - проявляется в «Камне» Мандельштама. Но для Комаровского это непонимание - предлог для вольной мечты, в которой слышен шелест мраморных листьев и движутся вырезанные на мраморе фигуры, поэтому он вольно приписывает Китсу в своем переводе «печальный хоровод».

Это делает понятным место стихотворения в сборнике и символ заглавия «Первая пристань». В его первом разделе собраны стихотворения ученически-символистские или наследующие русской классической поэзии в вариан

Я 1

В. Комаровский. Первая пристань. — Санкт-Петербург: Гиперион, 2002. — С. 16.

232 В. Комаровский. Первая пристань. — Санкт-Петербург: Гиперион, 2002. — С. 57. те Фета-Полонского. Во втором — стихотворения акмеистические, ролевая, подробно-аксессуарная лирика в духе Гумилева, в третьем - детально-бытовые «туристические» «Итальянские впечатления», парадокс которых в том, что Комаровский никогда не был в Италии, и этот изобилующий проза-измами «путевой дневник» — вымысел. Четвертый раздел, раздел переводов, включает «Путешествие» Бодлера, где путешествие происходит в воображении, и «Оду к греческой вазе», которая в воображении, оставаясь непонятной, оживает у Комаровского. «Тихая пристань» - это пристань мечтательности, но мечтательности, замкнутой в триклинии из светлых линий и обложенной камнями; и эта мечтательность готова обернуться кошмаром. Таково положение коннотации в неоклассицистическом тексте: она заперта в рефе-ренциальные рамки, которые удерживают ее от превращения в пугающую фантасмагорию.

Но Комаровский - поэт первого этапа неоклассицизма. На следующем этапе у Мандельштама, например, референциальные рамки начинают если не размываться, то становится зашифрованными, как то было свойственно «психологическому символизму» Анненского. Кузмин активно усваивает те черты враждебной, казалось бы, футуристической поэтики, что, может быть, сам он прежде ей и виде: например, футуристический верлибр, где, при отсутствии силлабо-тонического метра, усиливается значение паронимических и интонационно-параплелистических (как в фольклоре) связей, графического элементы, ритмики цезур («лесенка» Маяковского — графическое обнажение этой неявной ритмики). Ходасевич, сохраняя пушкинистские очертания стиха, склоняется к поэтике экспрессионистической, абсурдистской. Что сохраняется у троих авторов от старого «неоклассицизма»? Установка на возможность дискретного прочтение текста, пускай и модифицированная возможностью прочтения «в контексте», не всегда выдерживает испытания эволюционными сдвигами частных поэтик (например, у Мандельштама). Паронимический элемент и у него возвращает свои права. Однако у троих авторов «семантическая поэтика», то есть цитатное, аллюзивное звучание, предающее тексту трансвременной статус, продолжает активно развиваться из того, что во 2-ой главе мы назвали «игрой в чужую культуру». Ш

-ф

Список научной литературыМурашов, Александр Николаевич, диссертация по теме "Русская литература"

1. Аверинцев С.С. Вячеслав Иванов // Иванов Вяч. Стихотворения и поэмы. Ленинград, 1976.

2. Аверинцев С. С. Судьба и весть Осипа Мандельштама. // Авринцев С.С. Поэты. М., 1996.

3. Аверинцев С. С. Ранний Мандельштам //Знамя. 1990. N4. С.207-212.

4. Авраменко А.П. Гумилев Николай Степанович //Русские писатели. Биобиблиографический словарь. М., 1990. Т.1. С.235-237.

5. Адамович Г. Несколько слов о Мандельштаме //Октябрь 1991. N2. С. 194-199.

6. Адорно Т. В. Эстетическая теория. М., 2001.

7. Айхенвальд Ю. Поэты и поэтессы. М., 1922. С.33-91.

8. Аллен Л. У истоков поэтики Н.С.Гумилева. Французская и западноевропейская поэзия //Николай Гумилев: Исследования и материалы.

9. Библиография. СПб., 1994. С.235-252.

10. Аллен Л. "Заблудившийся трамвай" Н.С.Гумилева: Комментарий к строфам //Аллен Л. Этюды о русской литературе. Л., 1989.

11. Амелин Г.Г., Мордерер В.Я. Миры и столкновения Осипа Мандельштама. М.-Санкт-Петербург, 2000.

12. Анненский И. Книги отражений. М., 1987.

13. Анненский И. Стихотворения и трагедии. Ленинград, 1990.

14. Анна Ахматова: Pro et contra. Антология. Санкт-Петербург, 2001. Том 1.

15. Ахматова А. Стихотворения и поэмы. Ленинград, 1976.ш

16. Бабаев Э. Мандельштам как текстологическая проблема //Вопросы литературы. 1988. N3. С.201-212.

17. Багге М.Б. Библейские мотивы в поэзии О.Мандельштама // «В Петербурге мы сойдемся снова.» Материалы Всероссийских Мандельштамовских чтений (декабрь 1991). СПб., 1993. С.51-60.

18. Баевский B.C. Не луна , а циферблат (Из наблюдений над оэтикой О.Мандельштама) //Жизнь и творчество О.Э.Мандельштама. Воронеж, 1990. С.314-322.

19. Баевский B.C. История русской поэзии. 1730 1980. Смоленск, 1994.

20. Бак Д.П. К вопросу о поэтической эволюции Мандельштама: Тема художественного творчества //Творчество Мандельштама и вопросы исторической поэтики. Кемерово, 1990. С.24-31.

21. Бальмонт К.Д. Избранное. М., 1991.

22. Баратынский Е.А. Полное собрание стихотворений. Ленинград, 1989.

23. Баскер, Майкл. Ранний Гумилев: путь к акмеизму. Санкт-Петербург, 2000.

24. Батюшков К. Н. Сочинения. Архангельск, 1979.

25. Бахтин под маской. Маска вторая. П. Н. Медведев. Формальный метод в литературоведении. М., 1993.

26. Бахтин М.М. .Эпос и роман. Санкт-Петербург, 2000. 4 26. Белый А. Между двух революций. М., 1990.

27. Белый А. Стихотворения и поэмы. М., 1994.

28. Берберова Н. Александр Блок и его время. М., 1999.

29. Берберова Н. Курсив мой. Автобиография. М., 1996.

30. Блок A.A. Сочинения в двух томах. М., 1955 год.

31. Божнев Б. Элегия эллическая. Избранные стихотворения. Томск, 2000.

32. Богомолов H.A. Георгий Иванов и Владислав Ходасевич //Русская литература. 1990. N3. С.48-57.

33. Богомолов H.A. Категория «подземный классик» в русской культуре XXвека. // Новое Литературное Обозрение, № 16, (1995).

34. Богомолов H.A. Михаил Кузмин: статьи и материалы. М., 1995 г.

35. Богомолов H.A. Русская литература начала XX века и оккультизм. М., 1999.

36. Богомолов Н. А. Русская литература первой трети XX века. Портреты. Проблемы. Разыскания. Томск, 1999.

37. Ботникова А.Б. Поэзия "распахнутого кругозора" //Жизнь и творчество О.Э.Мандельштама. Воронеж, 1990. С.323-335.

38. Бройтман С.Н. Символизм и постсимволизм (к проблеме внутренней меры русской неклассической поэзии) // Постсимволизм как явление культуры. Материалы международной конференции (10-11 марта 1995). М., 1995. С.24-28.

39. Бройтман С.Н. Веницейские строфы Мандельштама, Блока и Пушкина (К вопросу о классическом и неклассическом типе художественной целостности•Ч в поэзии) // Творчество Мандельштама и вопросы исторической поэтики. Кемерово, 1990.

40. Бронгулеев В.В. Посредине странствия земного. Документальная повесть о жизни и творчестве Николая Гумилева. М., 1995.

41. Брюсов В .Я. Избранная проза. М., 1986.

42. Брюсов В.Я. Избранные сочинения. М., 1980.

43. Брюсов В.Я. Среди стихов. 1894-1924. Манифесты. Статьи. Рецензии. М., 1990.

44. Вейдле В. «Умирание искусства. М., 2001.

45. Вейдле В. О поэтах и поэзии. Paris, 1973.

46. Вейсман А.Д. Греческо-русский словарь. С-Петербург, 1899.

47. Веневитинов Д.В. Стихотворения. М., 1976.

48. Верлен П. Сатурнийские стихи. Галантные празднества. Песни без слов. Спб., 2001.

49. Волошин М. Лики творчества. Ленинград, 1988.

50. Виленкин В. В сто первом зеркале. М., 1990.

51. Виноградов В.В. О символике А.Ахматовой //Литературная мысль. Вып. * 1. Пг., 1922. С.91-138.

52. Виноградов В.В. О поэзии Анны Ахматовой (стилистические наброски) //Виноградов В.В. Избранные труды. Поэтика русской литературы. М., 1976. С.369-459.

53. Воровский В.В. Литературно-критические статьи. М., 1956.

54. Гальперин Ю. К вопросу о "неокласицизме" в русской поэзии начала XX века //Материалы XXVI научной студенческой конференции. Литературоведение. Лингвистика. Тарту, 1971.

55. Гаспаров Б.М. Литературные лейтмотивы. Очерки русской литературы XX века. М., 1994.

56. Гаспаров М.Л. Избранные статьи. М., 1995.

57. Гаспаров М.Л. Мандельштамовское «Мы пойдем другим путем» // Новое литературное обозрение. М., 2000 г. № 41.

58. Гаспаров М.Л. Поэтика «серебряного века» // Русская поэзия «серебряного века» 1890 1917. Антология. М., 1993.

59. Гаспаров М.Л. Стих О. Мандельштама // Гаспаров М.Л. Избранные труды. М., 1997.

60. Гиндин С.И. Представления о путях развития языка русской поэзии в канун XX века // Вопросы языкознания, 1989, № 6

61. Гинзбург Л. О лирике. M., 1997.

62. Голенищев-Кутузов И.Н. Поэзия французского символизма на рубеже XIX-XX веков // Голенищев-Кутузов И.Н. Романские литературы. Статьи и исследования. М.: Наука, 1975.

63. Готье Т. Избранные произведения в двух томах. М., 1972.

64. Готье Т. Эмали и камеи. — Gautier T. Emaux et Carnees. M., 1989.

65. Гофман В. О Мандельштаме: Наблюдения над лирическим сюжетом и семантикой стиха//Звезда. 1991. N12. С.175-187.

66. Греем Ш. Гумилев и примитив //Н.Гумилев и русский Парнас. Материалы научной конференции (17-19 сентября 1991). СПб., 1992. С.25-31.

67. Григорьев А.Л. Акмеизм //История русской литературы: В 4 т. Т.4. Л., 1983. С.689-711.

68. Григорьев А.Л. Мифы в поэзии и прозе русских символистов // Литература и мифология. Л., 1975.

69. Громов П. А. Блок. Его предшественники и современники. Ленинград, 1986.

70. Гришунин A.JI. Блок и Мандельштам //Слово и судьба: Осип Мандельштам. Исследования и материалы. М., 1991. С.152-160.

71. Гуль Р. Одвуконь. Нью-Йорк, 1973.

72. Н. С. Гумилев: pro et contra. Личность и творчество Николая Гумилева в оценке русских мыслителей и исследователей. Антология.Санкт-Петербург, 2000.

73. Гумилев Н.С. Письма о русской поэзии. М., 1990.

74. Гумилев Н.С. Стихотворения. Поэмы. Проза. Владивосток, 1991.

75. Гурвич И. Звук и слово в поэзии Мандельштама // Вопросы литературы, 1994, выпуск 3, стр. 96-108.

76. Дарвин М.Н. "Камень" О.Мандельштама: Поэтика заглавия. //Творчество Мандельштама и вопросы исторической поэтики. Межвуз. сб. научн. тр. Кемерово, 1990. С.57-65.

77. Державин Г.Р. Сочинения. М., 1985.

78. Добин Е. С. Поэзия Анны Ахматовой. Ленинград, 1968.

79. Добин Е.С. Искусство детали. Наблюдение и анализ. Л., 1975.

80. Долинин А. Примечания к роману «Дар» // Набоков В.В. Собрание сочинений в 5-ти томах (Русский период). СПб, 2000. Т. 4.

81. Дюбуа Ж., Эделин Ф., Клинкенберг Ж.-М., Мэнге Ф., Пир Ф., Тринон А. Общая риторика. Благовещенск, 1998.

82. Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского дома на 1976 год, Ленинград, 1978.

83. Женетг Ж. Работы по поэтике. Фигуры. М., 1998 г.

84. Жирмунский В.М. Вопросы теории литературы. Ленинград, 1928.

85. Жирмунский В.М. Драма Александра Блока «Роза и крест». Ленинград, 1964.

86. Жирмунский В.М. Поэтика русской поэзии. Санкт-Петербург, 2001.

87. Жирмунский В.М. Творчество Анны Ахматовой. Ленинград, 1973 г.

88. Жолковский А.К. Блуждающие сны. Из истории русского модернизма // Жолковский А.К. Блуждающие сны и другие работы. М., 1994. С.7-244.

89. Жолковский А.К. Тоска по мировой культуре 1931 ("Я пью за военные астры.") //Слово и судьба: Осип Мандельштам. Исследования и материалы. М., 1991. С.413-428.

90. Жолковский А.К., Щеглов Ю.К. Мир автора и структура текста. Статьи о русской литературе. Лос-Анджелес, 1986.

91. Жуковский В.А. Полное собрание сочинений и писем. М. 1999. Том 1. Стихотворения 1797-1814.

92. Жуковский В.А. Сочинения. М., 1954.

93. Зарубежная поэзия в переводах Валерия Брюсова. Сборник. / Сост. С.И. Гиндин. М., 1994.

94. Иванов Вяч. Родное и вселенское. М., 1994 г.

95. Иванов Вяч. Стихотворения и поэмы. Ленинград, 1976.

96. Иванов Вяч. Вс. О взаимоотношениях символизма, предсимволизма и постсимволизма в русской литературе и культуре конца XIX — начала XX века. // Иванов Вяч. Вс. Избранные труды по семиотике и истории культуры. М., 1999.

97. Иванов Вяч. Вс. Об Аненнском // Иванов Вяч. Вс. Избранные труды по семиотике и истории культуры. М., 1999.

98. Иванов Вяч. Вс. Постсимволизм и Кузмин // Вяч. Вс. Избранные труды по семиотике и истории культуры. М., 1999.

99. Иванов Вяч. Вс. Современность античности. «Черное солнце» Федры. // Иванов Вяч. Вс. Избранные труды по семиотике и истории культуры. М., 1999.

100. Иванов Вяч. Вс. Стихи Блока об Италии. // Иванов Вяч. Вс. Избранные труды по семиотике и истории культуры. М., 1999.

101. Иванов Вяч.Вс. "Стихи о неизвестном солдате" в контексте мировой поэзии //Жизнь и творчество О.Э.Мандельштама. Воронеж, 1990. С.356-366.

102. Иванов Вяч.Вс. Теоретическая поэтика Гумилева в литературном контексте 1910-х годов //Четвертые Тыняновские чтения. Тезисы докладов и материалы для обсуждения. Рига, 1988. С.20-21.

103. Иванов Г. Собрание сочинений в трех томах. М., 1994.

104. Иванова JI. Воспоминания. Книга об отце», М., 1992.

105. Иваск Ю. Дитя Европы // Мандельштам О.Э. Собр. соч.: В 4 т. М., 1991. Т.З. C.I-XXI.

106. Иваск Ю. Христианская поэзия Мандельштама // Новый журнал. 1971. N103.

107. Илюшин A.A. Данте и Петрарка в интерпретациях Мандельштама // Жизнь и творчество О.Э.Мандельштама. Воронеж, 1990. С.367-382.

108. Кантор Е. В толпокрылатом воздухе картин. Искусство и архитектура в творчестве О.Э.Мандельштама. Литературное Обозрение. 1991. N1. С.59-68.

109. Кихней Л.Г. Об эстетическом самоопределении акмеизма // Наука и образование», № 1, 1997.

110. Кихней Л.Г. Осип Мандельштам. Бытие слова. М., 2000.

111. Кнабе Г.С. Гротескный эпилог классической драмы. Античность в Ленинграде 20-х годов. М., 1996.

112. Колобаева Л.А. Русский символизм. М., 2000.

113. Комаровский В.А. Первая пристань. Санкт-Петербург, 2002.

114. Кузмин М.А. Проза и эссеистика. В 3-х томах. М., 2000.

115. Кузмин М.А. Стихотворения. Санкт-Петербург, 1996.

116. Кузмин М.А. Условности. Статьи об искусстве. Томск, 1996.

117. Лавров A.B. Брюсов в Париже (осень 1909 года) //Взаимодействие русской и зарубежной литератур, Л., 1983.

118. Левин Ю.И., Сегал Д.М., Тименчик Р.Д., Топоров В.Н., Цивьян Т.В. Русская семантическая поэтика как потенциальная культурная парадигма. // Смерть и бессмертие поэта. Материалы научной конференции. М., 2001.

119. Леви-Стросс К. Структурная антропология. М., 2001.

120. Жак Ле Гофф. Средние века Мишле // Жак Ле Гофф. Другое средневековье. Время, труд и культура Запада. Екатеринбург, 2002.

121. Леденев A.B. Творчество М.Кузмина и русские модернистские течения начала XX века //Время и творческая индивидуальность писателя. Ярославль, 1990. С.80-92.

122. Лейдерман Н. Это моя архитектура. (В поэтическом мире Осипа Мандельштама) //Урал. 1992. N12. С. 156-168.

123. Лекманов O.A. Книга об акмеизме и другие работы. Томск, 2000.

124. Лекманов O.A. О первом «Камне» Мандельштама», М, 1994.

125. Лекманов O.A. Опыты о Мандельштаме. М., 1997.

126. Леонтьев К. Записки отшельника. М., 1992.

127. Литературное наследство Александр Блок. Новые материалы и исследования. Том девяноста второй. В четырех книгах. М., 1981.

128. Литературное наследство. Валерий Брюсов. Том восьдесят пятый. М., 1976 год.

129. Лотман М.Ю. Осип Мандельштам. Поэтика воплощенного слова // Классицизм и модернизм: Сб. статей. Тарту — Стокгольм, 1994.

130. Лотман Ю.М. Структура художественного текста. М., 1970.

131. Магомедова Д.М. О.Мандельштам и И.Дмитриев (проблема внутреннего и внешнего адресата стихотворения) //Слово и судьба: Осип Мандельштам. Исследования и материалы. М., 1991. С.408-413.

132. Маковский С. Портреты современников. На Парнасе «Серебряного века». Художественная критика. Стихи. М., 2000.

133. Мандельштам Н. Воспоминания. М., 1989.

134. Мандельштам Н. Вторая книга: Воспоминания. М.,1990. 560 с.

135. Мандельштам Н. Книга третья. Paris, 1987.

136. Мандельштам Н.Я. Комментарий к стихам 1930 1937 гт // Жизнь и творчество О.Э.Мандельштама. Воронеж, 1990. С. 189-312.

137. Мандельштам О.Э. Камень. Ленинград, 1990.

138. Мандельштам О.Э. Собрание сочинений в 4-ех томах. М., 1991.

139. Мандельштам и античность. Сборник статей под редакцией О. А. Лекманова. М., 1995 г.

140. Марголина С.М. Мировозрение Осипа Мандельштама. Marburg, 1989.

141. Марголина С.М. О.Мандельштам и А.Белый: Полемика и преемственность //Russian Literature. 1991. Vol.30. N4. Р.431-454.

142. Марголина С.М. "Символ неизменного бытия" (к семантике "каменного" у Мандельштама) //Слово и судьба: Осип Мандельштам. Исследования и материалы. М., 1991. С.337-342.

143. Марков В.Ф. О свободе в поэзии. Статьи. Эссе. Разное. Петербург, 1994.

144. Мейлах М.Б. "Внутри горы бездействует кумир." (К сталинской теме в поэзии Мандельштама) //Жизнь и творчество О.Э.Мандельштама. Воронеж, 1990. С.416-426.•f 145.Мейлах М.Б., Топоров В.Н. Ахматова и Данте //International Jornal of

145. Slavic Linguistics and Poetics. 1972. XV.

146. Мец А.Г. "Камень" (к творческой истории книги) // Мандельштам О. Камень. Д., 1990. С.277-285. (Литературные памятники).

147. Мец А.Г. О составе и композиции первой книги стихов О.Э.Мандельштама "Камень" //Русская литература. 1988. N3. С. 179-182.

148. Микушевич В. Ось (звукосимвол О.Мандельштама) //"Сохрани мою речь.": Манделыптамовский сборник. М., 1991. С.69-74.

149. Микушевич В.Б. Принципы синхронии в позднем творчестве

150. Мандельштама//Жизнь и творчество О.Э.Мандельштама. Воронеж, 1990. С.427-437.

151. Минц З.Г. Блок и русский символизм //Литературное наследство. Т.92 (1). С.98-172.

152. Минц З.Г. Об эволюции русского символизма ( к постановке вопроса: тезисы) //А.Блок и основные тенденции развития литературы начала XX века. Блоковский сборник. VII. Уч. зап. тартусского гос. ун-та. N735. Тарту, 1986. С.7-24.

153. Мерзляков А.Ф. Стихотворения. Л.: Советский писатель, 1958

154. Мордерер В.Я. Опыт прочтения трех стихотворений В.Хлебникова, О.Мандельштама, А.Ахматовой //Анна Ахматова и русская культура начала XX века. Тезисы конференции (ИМЛИ). М., 1989. С.53-55.

155. Мочульский К. Александр Блок. Андрей Белый. Валерий Брюсов. М., 1997.

156. Мочульский К. Кризис воображения. Статьи. Эссе. Портреты. Томск, 1999.

157. Мурашов А.Н. Дон Жуан в рассказе Е. Замятина «Ловец человеков» // Проблемы эволюции русской литературы XX века, выпуск 6. М., 2000.

158. Мурашов А.Н. Онтологическая поэтика Осипа Мандельштама // Вестник ^ Московского университета. Серия 9. Филология. М., 2001.

159. Мурашов А.Н. Поэтика аллюзии у В. Набокова и В. Ходасевича // Крымский Набоковский научный сборник. Симферополь, 2003.

160. Мурашов А. Н. Фра Беато Анджелико в поэзии символизма (Бальмонт) и неоклассицизма // Традиции русской классики XX века и современность. Материалы международной научной конференции», М., 2002.

161. Мусатов В.В. История русской литературы первой половины XX века (советский период). Москва, 2001.

162. Ч* 161. Мусатов В.В. Лирика Осипа Мандельштама. Киев, 2000.

163. Мусатов В.В. Пушкинская традиция в русской поэзии первой половины XX века. М., 1998.

164. НарбутВ. Стихотворения. М., 1990.

165. Невзглядова Е. Слово "Психея" (Наблюдения над метафорой у Мандельштама //Нева. 1991. N1. С. 167-169.

166. Овидий Назон, Публий. Собрание сочинений в 2-ух томах. СПб, 1994.

167. Одоевцева И. На берегах Невы. М., 1988.

168. Озеров В.А. Сочинения. Часть первая. Санкт-Петербург, 1817. 168,Оксенов И. Мандельштам и др. //Новый журнал для всех. 1916. N2-3.1. С.1-10; С.74-75.

169. Оксенов И.А. Советская поэзия и наследие акмеизма //Литературный Ленинград. 1934. N48.

170. Орлицкий Ю.Б. Стих и проза в русской литературе. — М., 2002.

171. Ортега-и-Гассет X. Веласкес. Гойя. М., 1997.

172. Ортега-и-Гассет X. Воля к барокко. Интернет-публикация.

173. Павлова К. Стихотворения. М., 1985.

174. Пайман А. История русского символизма. М., 1998.

175. S1 180. Пасквинелли А. Итальянская тема в стихах Михаила Кузмина: Италиякак «театр памяти» // Россия и Италия. Выпуск 4. Встреча культур, М., 2000.

176. Пахарева Т. Концепция творчества в поэзии А. Блока, А. Ахматовой, М. Цветаевой. Киев, 1997.

177. Пахарева Т. Явление героя: «Гондла» Гумилева в контексте творчества акмеистов» // Studia Litteraria Polono-Slavica. Warszawa, 2000.

178. Петрова H. Литература в неантропоцентрическую эпоху. Опыт О. Мандельштама. Пермь, 2001.

179. Полонский Я.П. Лирика. Проза. М., 1984.

180. Померанц Г.С. Басе и Мандельштам //Теоретические проблемы изучения литератур Дальнего Востока. М., 1970. С.195-202.

181. Померанц Г.С. Слово Психея //Слово и судьба: Осип Мандельштам. Исследования и материалы. М., 1991. С.398-408

182. Потебня A.A. Слово и миф. М., 1989.

183. Потебня A.A. Эстетика и поэтика. М., 1976.

184. Пушкин А. Евгений Онегин. Драматические произведения. Романы. Повести. М., 1977.

185. Розанов В.В.Уединенное. М., 1990.

186. Ронен О. К истории акмеистических текстов (опущенные строфы и подтекст) //Slavica Hierosolymitana. 1978. N3. Р.68-74.

187. Ронен О. Лексический повтор, подтекст и смысл в поэтике Осипа Мандельштама //Slavic Poetics. Essays in Honor of Kiril Taranovsky. The Hague /Paris, 1973. P.367-385.

188. Ронен О. Осип Мандельштам //Литературное обозрение. 1991. N1.

189. Ронен О. Поэтика Осипа Мандельштама. Санкт-Петербург, 2002.

190. Ч4 196. Руднев В. Прочь от реальности. Исследования по философии текста.1. Москва, 2000.

191. Руднева Е.П. Образ "черного солнца" в поэтике Мандельштама //Творчество Мандельштама и вопросы исторической поэтики. Кемерово, 1990. С.71-75.

192. Руднева Е.П. Структура книг стихов О.Мандельштама как текстологическая проблема ("Tristia", "Вторая книга") // О Мандельштаме: Сборник научных докладов. Даугавпилс, 1991. С.43-46.

193. Сепир Э. Символизм. // Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологи. М., 1993.

194. Смерть и бессмертие поэта. Материалы международной научной конференции, посвященной 60-летию со дня гибели О. Э. Мандельштама (Москва, 28-29 декабря 1998 г.). Москва, 2001.

195. Смирнов И.П. Постсимволистская интертекстуальность (об агиографических и иных источниках романа Пастернака «Доктор Живаго») //

196. Постсимволизм как явление культуры. Выпуск 4. Материалы международной конференции. — М., 2003.

197. Соловьев В. Три разговора. М., 2000.

198. Старобинский Ж. Поэзия и знание. История литературы и культуры. М., 2002, том 1.

199. Струве Н. Осип Мандельштам. London, 1988.

200. Тарановский К. О поэзии и поэтике. М., 2000.

201. Тодоров Т. Теория символа. М., 1999.

202. Толмачев В.М. Русский европеец (о поисках Запада и Востока в жизни и творчестве С.К. Маковского) // Сквозь шесть столетий. Метаморфозы литературного сознания. М., 1997.

203. Топоров В.Н. К «петербургскому» локусу Кузмина. // Михаил Кузмин и русская культура XX века. Ленинград, 1990.

204. Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. Исследования в области мифопоэтического. Избранное. Москва, 1995.

205. V 210. Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977.

206. Успенский Б. Анатомия метафоры у Мандельштама // Поэтика композиции. Санкт-Петербург, 2000.

207. Фрейдин Ю.Л. Михаил Кузмин и Осип Мандельштам: влияние и отклики // Михаил Кузмин и русская культура XX века. Ленинград, 1990.

208. Ханзен-Лёве А. Русский символизм. — Санкт-Петербург, 1999.

209. Ходасевич В.Ф. Державин. М., 1988.

210. Ходасевич В.Ф. Колеблемый треножник. Избранное. Москва, 1991.

211. Владислав Ходасевич. Собрание стихотворений. Москва, 1992.N

212. Хейзинга И. Homo ludens. В тени завтрашнего дня. М., 1992.

213. Хоркхаймер М., Адорно Т. Диалектика Просвещения. Философские фрагменты. Москва-Санкт-Петербург, 1997.

214. Цивьян Т.В. К анализу цикла Кузмина «Фузий в блюдечке» // Михаил Кузмин и русская культура XX века. Ленинград, 1990.

215. Цивьян Т.В. Семантические путешествия. СПб., 2001.

216. Чагин А. Расколотая лира. Россия и зарубежье: судьбы русской поэзии в 1920-1930е годы. М., 1998.

217. Чуковский К. Ахматова и Маяковский // Анна Ахматова: pro et contra. Антология». Санкт-Петербург, 2001, том 1.

218. Шаталов А. Предмет влюбленных междометий. //Вопросы литературы, 1996 г., №6.

219. Шестов JL Сочинения в 2-х томах. М., 1993.

220. Шкловский В. Жили-были. М., 1966.

221. Шкловский В. Искусство как прием. // Поэтика. Хрестоматия по вопросам литературоведения для слушателей университетов. М., 1992.

222. Шмаков Г.Г. Блок и Кузмин (Новые материалы)//Блоковский сборник, 2. Тарту, 1972. С. 343-344.

223. Шмаков Г.Г. О некоторых чертах пространственно-временных отношений в поэзии XX века и об особенностях их восприятия // Михаил Кузмин и русская культура XX века. Ленинград, 1990.

224. S* 229. Эйхенбаум Б. Анна Ахматова // Анна Ахматова: pro et contra.

225. Антология. Санкт-Петербург, 2001. Том 1.

226. Эпштейн М. Хасид и талмудист. Сравнительный опыт о Пастернаке и Мандельштаме // Звезда, 2000.

227. Эткинд Е. Материя стиха. París, 1985 — Санкт-Петербург, 1998.

228. Эткинд Е. Форма как содержание. Избранные статьи. Wurzburg, 1977.

229. Karl Baedeker. Baedeker's Paris and its Environs. Handbook for Travellers. Leipsic, 1888.

230. Pierre Corneille. Theatre. Paris, 1966.

231. Deconstuction and Criticism. London, 1979.

232. Walter Pater. The Renaissance. Studies in Art and Poetry. London, 1910.

233. Rachel Polonsky. English Literature and Russian Aesthetic Renaissance. Cambridge, 1998.

234. Sarah Quill. Ruskin's Venice. The stones revisited. Aldershot, 2000.

235. Jean Racine. Phedre. Tragedie en cinq actes et en vers. Lepzig, 1929.

236. John Ruskin. The stones of Venice. London, 1896.

237. John Ruskin. Mornings in Florence. Simple studies of Christian Art for Englishmen. Leipzig, 1907.

238. Weststeijn W. G. Velimir Chlebnikov and the Development of poetical language in Russian Symbolism and Futurism. Amsterdam, 1983.