автореферат диссертации по философии, специальность ВАК РФ 09.00.11
диссертация на тему: Проблема социальной реальности в классической и марксистской философии

Полный текст автореферата диссертации по теме "Проблема социальной реальности в классической и марксистской философии"

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

На правах рукописи 004609501

СОКОЛОВ АНДРЕЙ СЕРГЕЕВИЧ

ПРОБЛЕМА СОЦИАЛЬНОЙ РЕАЛЬНОСТИ В КЛАССИЧЕСКОЙ И МАРКСИСТСКОЙ ФИЛОСОФИИ

09. 00. 11 — Социальная философия 09. 00. 03 — История философии

Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора философских наук

Санкт-Петербург ^ ^ СЕН 2010

2010

004609301

Работа выполнена на кафедре социологии факультета политических и социальных наук ГОУ ВПО «ПЕТРОЗАВОДСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ»

Официальные оппоненты: доктор философских наук, профессор

Хмылев Петр Николаевич

доктор философских наук, профессор Чукин Сергей Георгиевич

доктор философских наук, профессор Щелкин Александр Георгиевич

Ведущая организация:

ГОУ ВПО «Санкт-Петербургская государственная лесотехническая академия им. С. М. Кирова»

Защита диссертации состоится « » ОШМйЬлЯ. 2010 г. в 16 часов СО мин. на заседании Совета Д 212.232.05 по защите докторских и кандидатских диссертаций при Санкт-Петербургском государственном университете по адресу: 199034, г. Санкт-Петербург, В. О., Менделеевская линия, д. 5, философский факультет СПбГУ, ауд. -/бУ .

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке им. М. Горького Санкт-Петербургского государственного университета.

Автореферат разослан « Ю » 2010 г.

Ученый секретарь Совета

А. Б. Рукавишников

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

С тех пор как общество оказалось предметом пристального философского и научного рассмотрения, объем теоретической литературы, посвященной анализу различных аспектов социальной жизни, вырос практически до необозримых пределов. Законное сомнение поэтому должна вызывать любая претензия сказать в этой области нечто новое. Обращает на себя внимание, однако, то обстоятельство (затрудняющее восприятие исторического движения социально-философской мысли человечества как целостного, объективно обусловленного, идейно-преемственного и логически связного процесса), что в тени многочисленных, подчас масштабных и скрупулезных, исследований элементного состава и устройства социума, этапов и законов его исторического развития остается обычно проблема онтологического статуса самой социальной реальности как таковой, иными словами вопрос о том, когда, как и почему в теоретическое обществознание, да и в обыденное человеческое сознание вообще, пришла мысль о необходимости вычленить из структуры мироздания такую — качественно самостоятельную и покоящуюся на собственных законах — сферу бытия, как социальная.

Данное вычленение не является принципиально обязательным для организации обыденной жизни человека, его повседневного поведения и даже для функционирования всей системы его общественных отношений. Теоретическое же выделение социальной реальности из общей структуры бытия долгое время не осуществлялось в силу многовековой традиции проецирования на область общественной жизни закономерностей не собственно социального, а иного (божественного или природного) происхождения. Формирование социального мировосприятия происходит в эпоху гораздо более близкую уже к нашему времени и обуславливается целым рядом материально-производственных, общественно-коммуникативных, когнитивно-гносеологических и иных предпосылок, содержащих в себе, помимо прочего, особую модель личностной самоидентификации человека.

Выяснение указанных предпосылок, сопоставление, в зависимости от существа обсуждавшихся онтологических проблем, этапов развития социальной философии, а также систематизация ее основных концептуальных направлений и методологических парадигм, выявление их эвристического потенциала — эти задачи пока еще ждут удовлетворительного решения от современного исследователя. Лишь при условии специального и подробного изучения всех перечисленных вопросов, связанных с философским прояснением онтологического статуса соци-

альной реальности, низкая степень исследованности которых отмечается и в самой современной историко-философской литературе1, более понятными оказались бы и процесс конституирования человеком в качестве важнейшего элемента организации его жизненного мира такого сверхприродного, эмпирически в своей самобытности неочевидного объекта, как социум, и, одновременно, та роль, которую в данном процессе играет философия. Между тем, указанные социально-онтологические вопросы, за редким исключением, затрагиваются почти мимоходом, в связи с обсуждением иных, более конкретных и частных проблем, или же их вовсе обходят молчанием в историко-философской и теоретико-социологической литературе. В систематическом виде они не рассматриваются даже в весьма содержательных, полных и интересных работах обобщающего характера2 или исследованиях, специально посвященных анализу теоретико-методологических аспектов изучения социальной реальности3, в то время как именно эти вопросы и должны затрагивать наиболее тонкий и болезненный проблемно-теоретический нерв обществоведческой мысли.

Бесспорно, историко-философские исследования И. А. Гобозова, И.А.Громова, А. В. Гулыги, Ю.Н.Давыдова, И. Ф. Девятко,

1 См., напр., авторитетное свидетельство Ю. В. Перова: «Проблемы типоло-гизации философских учений, выделения основных направлений, тенденций и этапов социальной философии еще ждут своего решения» (Леров Ю.В. Человек в социальной философии Нового времени // Человек в зеркале наук. — Вып. 2. — СПб., 1993, —С. 135).

2 Наиболее показательными среди них можно считать, напр.: История теоретической социологии: В 4 т. / Отв. ред. Ю. Н. Давыдов. М., 2002; Семенов Ю. И. Философия истории от истоков до наших дней: основные проблемы и концепции. — М., 1999; Громов И. А., МацкевичА. Ю., Семенов В. А. Западная социология. — СПб., 1997; Плохое В. Д. Западная социология Х1Х-ХХ веков: от классики до постклассической науки. Эпистемическое обозрение. — СПб., 2003.

3 См., напр.: Розов Н. С. Структура социальной онтологии: по пути к синтезу макроисторических парадигм // Вопр. философии. — 1999. №2. — С. 3—22; Он же. Философия и теория истории. Пролегомены. — М., 2002; Асадул-линА.Р., ХазиевВ. С., ШариповР. А. Истинность социума. Уфа, 2003; Ткачева Н. Г. Проблемы исследования социальной реальности (теоретико-методологический аспект): автореф. дисс. ... канд. филос. наук. Иркутск, 2006. Более основательную проработку соответствующих социально-онтологических вопросов применительно к категориально-философской специфике исторической реальности см.: Перов Ю. В. Историчность и историческая реальность. — СПб., 2000; СунягинГ. Ф. Социальная философия как философия истории. — СПб., 2008.

Л. Г. Ионина, А. М. Каримского, М. А. Кисселя, А. Д. Ковалева, В. Д. Комарова, А. Ф. Лосева, К. Н. Любутина, Н. В. Мотрошиловой, И. С. Нарского, Ю. В. Перова, К. С. Пигрова, В. Д. Плахова, Ю. И. Семенова, К. А. Сергеева, Э. Ю. Соловьева, Е. И. Темнова, А. Ф. Филиппова, П. Андерсона, Р. Арона, Л. Козера, Дж. Ритцера и мн. др. отечественных и зарубежных авторов содержат глубокий, содержательно интересный, обычно систематический и всегда высокопрофессиональный комментарий теоретических идей и методологических принципов классиков социальной мысли. С уважением принимая результаты таких исследований, используя их, наряду с самими первоисточниками, в качестве информационной базы для собственных рассуждений, диссертанту приходится констатировать все же, что, за редким исключением, предметом историко-философских изысканий выступает не столько сама социальная философия (онтология) как особая форма общественного сознания, сколько хронологическая последовательность текстуально оформленных социально-онтологических проектов (теорий) отдельных авторов или авторских школ, трактуемых как продукт, главным образом, личной, субъективно свободной, исследовательской инициативы своих создателей. Такой тематический ракурс неизбежно провоцирует историка философии сосредотачивать внимание больше на анализе терминологического способа выражения классиками некоторых (социаль-но)философских идей, чем на выявлении смыслового инварианта последних, на особенностях авторской техники аргументации более, чем на вопросе о принципиальной доказуемости заявляемых этими авторами тезисов, на биографически прослеживаемом взаимовлиянии литературно-философского наследия именитых мыслителей, нежели на социальной обусловленности и исторической преемственности их размышлений, что с учетом не только языковой, но и содержательной и методологической разноречивости концептуальных построений классиков теоретического обществознания порождает порой у читателя подобных историко-философских реконструкций впечатление некоторой мозаич-ности, смысловой гетерогенности процесса становления и развития социальной философии.

Толкование же философии вообще и социальной философии в особенности как необходимого и функционально значимого элемента общественного сознания дает гораздо более эвристичный выход именно на последние из перечисленных вопросов, поскольку достоянием общества, предметом культивирования и передачи из поколения в поколение, согласно данному подходу, становятся уже не отдельные формулировки и мимоходом высказанные замечания и догадки, сколь бы глубоки

и прозорливы они ни были сами по себе, а лишь немногие, концептуально хорошо проработанные идеи, причем созвучные тем проблемам и умонастроениям, которые «витают» в обществе. Подобная — социологически релевантная — интерпретация исторической сути философского процесса принимает в качестве заслуги и признака личной гениальности любого мыслителя его способность уловить и концептуализировать данные проблемы, найти — среди всех логически возможных — наиболее убедительные и социально приемлемые варианты их решения, предполагая однако, что само содержание решаемых философами-обществоведами проблем, а также конституирование набора социально востребованных и допустимых стратегий их решения обусловливаются не личной творческой инициативой субъекта познания, а причинами иного, не теоретического, но сугубо социального характера. Формирование моделей социальной реальности является продуктом естественно-исторического развития самого общества, хотя и осуществляется при теоретическом содействии социальной философии, способной концептуализировать данные модели и предложить законосообразное объяснение бытийного своеобразия этой реальности как таковой.

Учитывая то фундаментальное место, которое занимает онтология в структуре философского знания, прояснение онтологического своеобразия социальной реальности позволило бы самой социальной философии гораздо адекватней оценить собственный философский статус, а историко-философской науке дало бы лишний повод перейти с уровня реферативно-текстологических комментариев к высказываниям классиков на уровень более глубоких концептуально-типологических реконструкций их философских идей и убеждений. Поэтому, сколь абстрактной и даже схоластической (в нарицательном, конечно, а не в собственно историческом смысле этого слова) ни показалась бы на первый взгляд постановка проблемы философского понимания онтологического статуса социальной реальности (как совокупного обозначения всего комплекса вопросов, связанных с определением бытийного своеобразия последней), именно такой проблемно-тематический ракурс является как теоретически оправданным, так и необходимым для осмысления исторических судеб социальной философии. Перечисленными обстоятельствами определяется актуальность темы предпринимаемого исследования.

Целью диссертационной работы является историко-типологический анализ основных теоретических направлений в области социальной онтологии. В соответствии с заявленным выбором главной проблемы диссертационного исследования реализация указанной цели обеспечивается последовательным выполнением следующих задач:

1) выявление предпосылок и реконструкция процесса формирования социальной философии в качестве особой отрасли онтологического знания в связи со становлением социального способа человеческого миро- и самовосприятия как такового;

2) сопоставительный анализ концептуально-методологических особенностей основных социально-онтологических направлений, сложившихся начиная с эпохи Нового времени в русле т. н. «классической» философской традиции, с выделением логически необходимых оснований их периодизации и типологической классификации;

3) комплексный анализ теоретической новизны («неклассичности») социально-онтологической концепции К. Маркса и Ф. Энгельса;

4) выделение особенностей теоретической трансформации базовых социально-онтологических принципов «исторического материализма» в философии западного неомарксизма XX века.

Решение поставленных перед диссертационным исследованием задач предполагает уточнение используемого категориального аппарата. Подразумевая под «социальной реальностью (действительностью)» комплекс присущих социуму наиболее существенных признаков, позволяющих ему быть теоретически выделенным из общей структуры мироздания и представленным в качестве специфического, онтологически своеобразного, и закономерно упорядоченного объекта (фрагмента реального мира), автор диссертационного сочинения пользуется, таким образом, терминологией наиболее удобной, во-первых, в силу ее максимальной идеологической нейтральности и несвязанности с чьей-либо определенной авторской традицией ее употребления, а во-вторых, в силу того особого, «объективностного», модального оттенка, который отличает понятия «реальность», «действительность», от «ирреального», «мнимого», «неподлинного», «в действительности не существующего» и т. п. Будучи категориями предельной степени общности и абстрактности, они могут быть не определены единственным логически строгим способом — через соотнесение с еще более общими, родовыми, понятиями, а лишь тавтологически заменены равнообъемными, семантически эквивалентными категориями вроде «бытие», «сущее», «мироздание», «универсум» и т. п., которые также используются в диссертации в качестве синонимов тогда, когда это оправдано соответствующими контекстуальными условиями и стилистическими условностями, причем употребляются все эти онтологические универсалии в их тривиально самоочевидном, общеузуалышм смысле, а само диссертационное исследование направлено на экспликацию не этого — общеупотребительного — смысла перечисленных категорий, а именно социальной составляющей их значе-

ния, всегда разнящейся для представителей различных социально-философских школ и направлений.

Поскольку непосредственным объектом диссертационного исследования выступает не сама социальная реальность как таковая, а история ее теоретико-философского осмысления, причем анализируются все разбираемые концептуальные модели социальной действительности главным образом в аспекте их теоретической стройности и аргументативной убедительности, но не эмпирической релевантности (референциальной достоверности, адекватности фактическому обстоянию дел на социальной арене), оно не содержит ни — логически безупречно все равно невозможной— строгой дефиниции, ни развернутой формулировки собственной, авторской, концепции социальной реальности, тем более что такая концепция покоилась бы на не менее условных теоретических допущениях и не в меньшей степени зависела бы от исторически изменчивых социальных условий своего появления, чем любая из разбираемых социально-онтологических концепций, и потому едва ли смогла бы стать безусловно надежным и объективным критерием истинностной оценки последних.

Разумеется, любой претендующий на достаточно высокую информативность, содержательно интересный комментарий социологических воззрений классиков и выдающихся мастеров современной философской мысли не может быть свободным от суждений по поводу реалистичности исходных посылок, допущений разбираемых теоретических построений, эвристичности и методологической эффективности применяемых их создателями познавательных приемов, правдоподобности итоговых выводов, что само по себе уже предполагает неявное использование комментатором некоторой модели социальной реальности в качестве основания таких оценочных суждений; тем более этого использования требует от него необходимость реконструкции культурно-исторического контекста, общественных условий формирования и функционирования анализируемых социально-философских концепций. Однако, не обладая логическими возможностями и не ставя диссертационной цели обоснования безусловной адекватности собственного видения социальной реальности, автор настоящей работы подчеркивает свое стремление не злоупотреблять оценочными суждениями в отношении реалистичности и сравнительной правдоподобности (эмпирической подтверждаемости) рассматриваемых концептуальных парадигм социальной онтологии, по крайней мере, не использовать их в качестве решающего аргумента в пользу теоретического превосходства одних из них над другими.

Теоретико-методологической основой диссертационного исследования является убеждение его автора в существовании фундаментальной взаимозависимости представлений человека о внешнем мире (в том числе и об обществе) — с одной стороны, и о самом себе — с другой, причем зависимости, предполагающей, что параметры теоретических моделей социальной действительности обусловлены особенностями господствующих в культуре данного общества моделей личностной самоидентификации человека, тогда как последние являются результатом не искусственной и целенаправленной деятельности по их теоретической разработке, а субъективно непреднамеренным (хотя и пригодным ко вторичной рационализации) продуктом естественно-исторического процесса их формирования, содержательно зависимым от наличных, объективно заданных, социальных условий этого процесса. Поскольку данное допущение носит посылочный, а не выводной характер, обоснование его содержательной истинности не входит в круг задач настоящего диссертационного исследования, однако высокая его эвристичность и методологическая эффективность могут быть подкреплены материалом данного исследования. Указанный теоретико-методологический принцип, а также стремление обращаться в поисках объясняющих оснований вновь возникающих духовных тенденций, антропологических моделей и философских идей к материально-производственному контексту культурно-исторического процесса явно свидетельствуют о тяготении автора диссертационного исследования к теоретико-методологическим традициям «исторического материализма», всегда стремившегося находить объяснение самых сложных и тонких форм общественного сознания в фигурах материальной практики человечества, что и обусловливает то значительное место, которое отводится в диссертационном сочинении анализу социально-онтологических положений именно этого направления философской мысли.

Продиктованные последним обстоятельством композиционные особенности настоящего текста, а также характер поставленных задач, широта и многообразие источниковой базы исследования, включающей в себя не только труды классиков мировой философской мысли, но и работы современных обществоведов и историков социальной философии, обусловливают вынужденный отказ диссертанта от традиционного для историко-философских исследований подробного анализа творческого наследия каждого из упоминаемых авторов в пользу более компактного и более характерного для жанра социально-философских работ типологического подхода, к сожалению, неизбежно отчасти «смазывающего» своеобразие индивидуального философского почерка относимых к од-

ному теоретическому направлению мыслителей, которые, разумеется, часто не сходились меж собой не только в тонкостях изложения и обоснования общих для них социально-онтологических идей, но и тем более в вопросах иного рода, не являющихся предметом обсуждения в данной работе.

Выявление же исторических особенностей социально-философского процесса, как в части реконструкции исторической изменчивости объективных общественных условий формирования сопоставляемых социально-онтологических концепций, так и в части выделения теоретически разнящихся этапов этого процесса, предполагает использование также и сравнительно-исторического подхода, который, наряду с уже упомянутым типологическим, а также теоретически неспециализированными, общелогическими приемами рассуждений, входит в методологический инструментарий настоящего диссертационного исследования.

Наконец, поскольку целевой установкой диссертационого исследования является стремление не просто пересказать, цитатно воспроизвести и прокомментировать высказывания классиков социальной онтологии, а реконструировать те многообразные ее предпосылки и допущения, которые нередко оставались отчетливо не осознаваемыми, скрытыми для них самих или, напротив, казались им столь самоочевидными, что даже не требовали обстоятельного изложения, диссертанту не обойтись без применения и такого — методологически менее строгого — подхода, как интерпретативный. При этом очевидно, что воссоздание самой исторической логики идей социальных мыслителей (а не только авторских формулировок), потребность апеллировать при этом к широкому социокультурному контексту, предполагают такой уровень интерпретации материала, который в гораздо большей степени зависит от исторического чутья, собственных ценностных предпочтений и общего уровня философской культуры исследователя, нежели от его приверженности какой-либо формализованной методике рассуждений, и способен потому обернуться не всегда бесспорными суждениями, единственной «страховкой» от которых может стать лишь субъективная установка автора на непредвзятость его оценок, отказ от поспешности и категоричности в выводах и стремление подкреплять, насколько это возможно, свои утверждения ссылками на материал привлекаемых к анализу источников.

Научная новизна диссертационного исследования определяется как оригинальностью постановки решаемой в нем проблемы, так и содержанием полученных результатов. Впервые в систематическом виде осуществляется:

— выявление предпосылок и особенностей процесса формирования социальной онтологии как особой формы философского знания;

— определение ключевых социально-онтологических проблем, могущих выступать логическим основанием для выделения этапов исторического развития социально-философской мысли и типологической классификации ее ведущих направлений;

— критическое осмысление и сопоставительный анализ основных теоретических направлений социальной философии в качестве концептуально-методологических парадигм решения базовых для каждого из этапов ее развития онтологических проблем.

Содержание полученных выводов конкретизируется следующими принципиальными и наиболее подробно прописанными в диссертационном сочинении положениями, выносимыми на защиту.

— Философская специфика теоретического обществознания обусловливается в первую очередь адекватным законосообразным определением онтологического своеобразия его предмета, т. е. самой социальной реальности как таковой, и зависит не только от теоретико-методологических особенностей разрабатываемых философских моделей этой реальности, но также и от целого ряда исторически обусловленных материально-производственных, общественно-коммуникативных, культурно-мировоззренческих, и, главное, социально-антропологических предпосылок.

— Указанные предпосылки окончательно сложились только к эпохе Нового времени. Лишь новоевропейская, эгокреативная, модель личностной самоидентификации человека, превращающая социальный успех, умение рационально организовать систему собственных общественных отношений одновременно и в главную жизненную проблему и в решающий критерий самой его человеческой состоятельности, позволила выделить из общей структуры мироздания социальную реальность, качественная специфика которой впервые осознается в рамках теории «общественного договора» и интерпретируется в качестве продукта деятельности не всемогущих божественных или природных сил, а субъективно свободных и преследующих собственные цели индивидов.

— Используемая представителями данной теории методология познания, проецирование на область социальной действительности принципов классической метафизики не обеспечили, однако, адекватной законосообразной интерпретации объективной природы этой действительности, что превратило социальную философию XVII— XVIII вв. не столько в исследовательско-объяснительную деятель-

ность, сколько в способ нормативного теоретизирования, в разработку правового проекта устроения идеального общества, каковым оно должно было бы быть или стать в дальнейшем. Несоответствие нормативно-теоретических предписаний реальному ходу исторического развития общества оборачивается в XIX в. идейным кризисом договорной парадигмы социальной философии и переориентацией европейской теоретической мысли на поиск объективных законов строения, функционирования и исторического развития общества. Нормативная социальная философия трансформируется в философию истории, что знаменуется разработкой новых моделей общественного бытия, многообразие авторских вариантов которых принципиально сводимо к четырем крупным теоретически оригинальным направлениям (провиденциальному («идеал-реализм»), структурно-функциональному («социологический позитивизм»), «социально-феноменологическому» (интерпретативному), «историко-материалистическому» (марксистскому)).

Ни одному из немарксистских направлений социальной философии второго этапа ее развития (XIX—XX вв.), пытавшихся преодолеть правовой нормативизм, юридикализм в понимании онтологического своеобразия социальной реальности, так не удалось выйти за принципиальные границы метафизической парадигмы мышления, свойственной прежней, «классической» философской традиции, равно как и избежать теоретической мистификации источника объективной закономерной упорядоченности этой реальности или же вынужденного отказа от самой необходимости его поиска вообще.

Только в рамках «материалистического понимания истории» удалось найти действительно новый и при этом адекватный способ социально-философских построений, который обеспечивает возможность законосообразной интерпретации общественных отношений без апелляции к «природе», «высшим силам», «скрытым сущностям» или к субъективным мотивам участвующих в данных отношениях индивидов и — посредством анализа причинно связанных, в целом обусловленных состоянием производительных сил общества и доступных наблюдению («материальных») элементов социальной системы («формации») — позволяет реконструировать сам механизм ее воспроизводства, одновременно оказывающийся и законом ее исторического обновления. Именно К. Марксом впервые было предложено теоретически убедительное объяс-

нение объективной закономерной упорядоченности общественных отношений как онтологически обособившемуся продукту сознательной деятельности преследующих свои субъективные цели индивидов и действительно неклассическое (хотя и не абсолютно инородное новоевропейским традициям гражданской философии) — реляционное — истолкование природы социальной реальности.

Теоретическая значимость диссертационного исследования определяется тем, что оно представляет собой содержательно оригинальную и концептуально проработанную попытку систематической реконструкции социальной философии как целостного, исторически обусловленного и логически связного процесса развития теоретических представлений человека о социальной реальности.

Практическая значимость диссертационного сочинения заключается в том, что содержащиеся в нем материалы и результаты исследования могут быть использованы и используются при чтении соответствующих разделов общих курсов по философии и истории философии, курсов социальной философии, философии истории и теоретической социологии в системе вузовского образования, при разработке специальных курсов для студентов и аспирантов, посвященных (социально)онтологической проблематике в целом либо отдельным социально-философским школам и концепциям.

Апробация. Основные положения диссертационного исследования отражены в монографических и статейных публикациях автора, излагались на межвузовских, всероссийских и международных научных конференциях и семинарах, использовались при чтении философских и социологических курсов и спецкурсов в Петрозаводском государственном университете. По теме диссертационного исследования автором делались доклады на заседаниях кафедры истории философии Санкт-Петербургского государственного университета, кафедры философии Петрозаводского государственного университета, Ученого совета факультета политических и социальных наук Петрозаводского государственного университета. Диссертационное сочинение обсуждалось на расширенном заседании кафедры социологии Петрозаводского государственного университета.

Структура работы определяется последовательностью и логикой решения поставленных задач. Диссертация состоит из введения, четырех глав и заключения. Основной текст сопровождается библиографией на русском, английском и немецком языках (332 позиции). Общий объем диссертации — 364 стр.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во Введении (с. 3—14) обосновывается актуальность обсуждаемых в диссертационном сочинении проблем, формулируются цели и задачи, а также исходные методологические принципы диссертационного исследования, обозначается новизна и значимость полученных выводов.

Первая глава работы «Становление социальной онтологии как формы философского знания» (с. 15—54) посвящена предыстории социальной философии. Приступая к анализу предпосылок и к реконструкции самого процесса становления социальной философии, автор диссертационного сочинения исходил из убеждения в антропологической фундированности любой, в том числе и философской, формы познавательной деятельности. Принимая процесс познания в качестве деятельности не абстрактного, изолированного гносеологического субъекта, решающего столь же абстрактные, очищенные от суетных житейских нужд и забот теоретические проблемы, а эмпирически реального человека, пытающегося обустроиться в мире его практической жизни, вынуждаемого мыслить неумолимой силой объективных обстоятельств, при определении природы социальной философии как особой формы теоретической «заботы» человека о себе именно субъектно-антропологические ее аспекты выделяются в диссертации приоритетными среди прочих — также весьма важных — объектных и методологических. Сама способность человека выделять из общей структуры мироздания область социальной реальности, тем более давать ей адекватное, теоретически строгое, законосообразное истолкование, предполагает вполне определенную, утверждается в диссертации, социально обусловленную и исторически локальную, модель его личностной самоидентификации, сформировавшуюся окончательно лишь к началу Нового времени.

Что и как говорится о чем-либо, во многом зависит от того, кто, зачем и почему это говорит. К социальной философии можно отнести не любые размышления об обществе, кем бы и с каких позиций они ни осуществлялись, а лишь теоретически оформленные рассуждения того субъекта, который свою собственную человеческую природу определяет в качестве социально сформированной, а не онтологически предзадан-ной социуму и в нем лишь исторически реализующейся, развертывающей свое внесоциальное (космическое или божественное) содержание.

В диссертации утверждается, что господствовавшая издревле формула личностной самоидентичности, основанная на принципе уподобления всех индивидов, принадлежащих некоторой (сословной, политической, этнической, религиозной и т. д.) группе, одному, общему для них и, при этом, сверхчеловеческому образцу (некоему онтологическому абсолю-

ту), не только исключала индивидуалистические претензии со стороны человека и делала для него психологически гораздо более значимым символическое подтверждение его человеческих достоинств со стороны Бога, Космоса или иных «высших» инстанций, нежели мнение о нем современников, т. е. социальный успех, но и не позволяла осознать качественную специфику социальной реальности, приводила к проецированию на область общественных отношений законов иного — не собственно социального — происхождения и содержания.

Поскольку предметную область философии образуют такие проблемы, решение которых событийно и релевантно для человеческой жизни, так что все они в конечном счете стягиваются в универсальную проблему смысла жизни и места человека в мироздании, само появление философии рассматривается в диссертации в качестве свидетельства крупного антропологического переворота как в сфере коренных мировоззренческих установок человека, так и применяемых символических средств и приемов их выражения. Когда распад древнейших мифологических структур сознания обернулся потерей человеком ощущения своего живого и непосредственного родства с природой и люди впервые оказались перед необходимостью автономно-рационального самоопределения в окружающем мире, античному человеку первым довелось испробовать вкус такого автономного смыслообеспечения собственного бытия теоретическим силами своего философского разума.

Исходя из идеи перспективности поиска смысла жизни только в случае, если мироздание, место в котором ищет для себя человек, действительно есть здание, а не руины, что люди живут в организованном Космосе, а не в Хаосе, греческая философия именно проблему целостности и упорядоченности бытия сделала центральной темой своих размышлений, а возможность рационально-логической реконструкции космоса стала для нее гарантом смысловой обеспеченности человеческой жизни. Античные авторы разработали классическую модель философского дискурса — онтологию, в рамках которой заданное по разуму бытие возвратно проецировалось на природу человека, и последний своим существом лишь копировал универсальную структуру (им же самим примыс-ленную) мироздания. Так разорвавшаяся нить мифологического родства человека с живыми и чувственно воспринимаемыми сущностями окружающего мира (обнаруживаемая и в первобытных тотемистических культурах, и в зооантропоморфных изображениях древневосточной культуры) восстановилась символическим самоотождествлением людей с умопостигаемой (идеальной) структурой бытия, и заданная еще Платоном философская модель человека как микрокосма, космоса, собранного

в миниатюре, продержалась в разных вариантах тысячелетия, пройдя отчасти даже через Средневековье и Возрождение в форме неоплатонического пантеизма, возродившись в величественных периодах гегелевской логики, найдя пристанище и в российской «метафизике всеединства» конца XIX — начала XX в.

Столь удивительная долговечность античной философской схемы объясняется в диссертационном сочинении ее антропологической «утешительностью»: в поисках смысла своего бытия человек мог положиться на всю мощь рационально сконструированного космоса. Логическим же гарантом этой онтологической конструкции служила аксиоматико-дедуктивная модель умозаключения, ставшая для греческих мыслителей эталонной формой познания вообще и обеспечивающая высокую податливость осмысляемого материала при наложении на него любых теоретических схем, удовлетворяющих критерию логической непротиворечивости и формальной правильности, обоснованности. Неизбежный же в этом случае тезис о сущностном тождестве бытия и мышления оказался со времен Парменида излюбленным положением всей последующей идеалистической философии, стремящейся дедуцировать все конкретные признаки изучаемого предмета из его a priori заданного понятия.

В диссертации отмечаются, однако, и теневые стороны указанной философской традиции.

Во-первых, — отсутствие историзма: космос должен быть незыблемым, как сама логика, рациональная исчерпанность онтологической структуры человеческой жизни компенсировалась почти полным историческим омертвением последней.

Во-вторых, античной философии, как, впрочем, и античной культуре в целом, было чуждо понимание уникальности человеческой личности: коль скоро человек в сущности своей есть микрокосм, а последний, чтобы быть единым, должен быть один, то и люди как его миниатюрные воспроизведения также по самой своей природе должны быть однотипны. Индивидуальность проявлений человеческой жизни могла быть истолкована лишь как признак ее ущербности, а логическая невыводимость единичного из общего и понятийная неопределенность (в системе дескриптивных высказываний) индивидуального стали общим местом античной логики, перешедшим и в средневековую европейскую схоластику.

Наконец, античная антропология, отмечается в диссертации, не нуждалась в том, чтобы быть именно социальной. Сведение сущности человека к системе его общественных отношений являлось бы для древних

резким и ничем не оправданным сужением онтологической основы их человеческой жизни.

Сколь бы ни расходились античные мыслители в объяснении частных аспектов общественной и личной жизни, все они рассматривали общество не в качестве онтологически самостоятельной, имеющей свою сущность, свои законы и свою историю реальности, а в качестве арены действия сил и законов внесоциального содержания и происхождения, причем структура общественных отношений интересовала античных философов главным образом лишь с точки зрения их большего или меньшего благоприятствования для реализации единственной (социально не обусловленной, но все обуславливающей и тождественной самодовлеющему, как его характеризует Аристотель, существованию человека), при этом сугубо этической цели — достойной, счастливой и прекрасной жизни. Ставя общее благо превыше всего прочего и возлагая на государство (полис) заботу по поддержанию нравственного порядка в обществе и воспитанию гражданских добродетелей его членов, античная философия в лице виднейших своих представителей решительно возражала против трактовки государства в качестве «простого союза» индивидов, а закона — как «простого договора» о гарантиях личных прав и безопасности граждан. Исключая из сферы своего анализа материально-производственные, экономические, социально-классовые и даже семейно-бытовые отношения как находящиеся за пределами человеческой свободы и, следовательно, политики, античная философия само строение общественного бытия объясняла по той же универсальной схеме, что и космос, и отдельное человеческое существо: некая идеальная форма держит в подчинении материальный субстрат. Причем и космос, и полис, и человек, не различаясь принципиально на уровне своего закономерного устройства, лишь копировали, отмечает диссертант, универсальную, вечную и единственно возможную структуру умопостигаемого и божественного Логоса.

В той же мере, в коей античным человеком все-таки ощущалась качественная специфика социальной реальности, последняя вообще выпадала из-под его рационального контроля и оказывалась царством темной и слепой силы судьбы, ни повлиять на которую, ни даже предугадать ее античный человек не мог, и поэтому рациональная упорядоченность индивидуального его поведения на социальной арене сочеталась с иррационализмом в понимании той могущественной роковой силы, что управляла жизнью всего социума. В силу указанных обстоятельств автору диссертационного сочинения не представляется удивительной

крайняя неразвитость в античную эпоху теоретически строго разработанного обществознания, равно как и философии истории.

Зародившись в эпоху глубокого кризиса античной цивилизации христианство осветило мрак и заполнило пустоту, разверзшуюся в человеческом сердце, вновь придало жизни индивида надежду и смысл. Христианская идея выработала не только новый идеал социального общежития, но и в корне перевернула всю систему фундаментальных антропологических ценностей античного мира: вместо культа физической силы и интеллектуального могущества, рационально-волевого самообладания человека она предложила понимание хрупкости и слабости подверженной сомнениям и искушениям человеческой природы. Новая религия признала атрибутивными свойствами человеческой личности логически не формализуемые душевные переживания людей — их способность к любви, милосердию, вере в будущее царство добра и справедливости. Свобода воли, нравственного выбора, предоставленная человеку свыше, сделала его в определенной мере хозяином своей судьбы (хотя бы и в загробном мире). Античный круговорот вещей и политических форм распрямился в стрелу исторического времени, причем ход человеческой истории оказался под патронажем благого и мудрого Божественного провидения и через истину откровения стал доступен для человеческого разумения. Жители средневековой Европы хорошо знали, с чего началась и чем завершится всемирная история, каковы ее основные вехи и движущие силы.

Однако, спустившись с макросоциального на индивидуальный уровень бытия, неведение наполнило повседневную жизнь каждого отдельного человека, сделав ход ее событий непрогнозируемым и самим человеком не управляемым, превратив ее в юдоль печали, страданий и искушений и поставив человека перед нравственной необходимостью сказать «нет» своим страстям и практическим заботам, чтобы отстоять себя в качестве той богоподобной личности, которая, по формуле Августина, «дороже всего космоса». При этом, берем ли мы тезис о человеке как микрокосме или рассматриваем формулу божественного подобия, сама процедура его смысловой самоидентификации, как утверждается в диссертационном исследовании, в принципе осталась неизменной: символическое самоотождествление с внеэмпирически спроектированной (методом ли логической дедукции или интуитивного озарения — все равно) структурой мироздания. Ввиду такой фундаментальной онтологической родственности античного и христианского миропонимания обе эти мировоззренческие традиции, отмечает диссертант, переплетались в средневековой философии, дополняя друг друга, или вовсе сходились (как, например,

в томистском учении об истине или неоплатоническом пантеизме) точно также, как сходным оказывался тот этико-антропологический, а не функционально-производственный контест, в который помещали свои рассуждения об обществе и античные, и средневековые мыслители.

Таким образом, осуществленный в первой главе диссертационного сочинения анализ предпосылок формирования социальной философии приводит автора к выводу о том, что насчитывает она не столь уж длительную историю. Хотя социальная регламентация человеческой жизни в прошлом была даже более жесткой, чем ныне, тем не менее сам факт существования в мире какой-то особой и качественно самостоятельной — социальной — реальности как бы ускользал от взгляда человека, а первые примеры теоретически разработанного обществознания можно найти лишь начиная с эпохи Нового времени. Для того, чтобы в пространстве мировой культуры расцвела философия общества и истории, должна была случиться своего рода социально-антропологическая революция, плоды которой человечество пожинает до сих пор и обстоятельства которой становятся предметом рассмотрения в первой главе диссертации.

В связи с процессом становления простого товарного, затем и собственно капиталистического способа производства, а также сопровождавшей его массовой урбанизацией населения постепенно, начиная с эпохи Возрождения на европейской социальной арене появляется новый исторический субъект, носитель такого типа личности, для которого наиболее значимо не то, чем он похож на других, родственней окружающему миру, а наоборот, то, что образует его неповторимое человеческое своеобразие. Речь в этой части диссертации идет о личности т. н. «работающего собственника», т. е. такого существа, который отличается социально активной жизненной позицией, предприимчивостью, одержим пафосом практического дела, успех в котором воспринимается в качестве главного способа творческой реализации человека, как показатель самой его личностной состоятельности. Современная западная цивилизация, отмечается в диссертации, многими своими экономическими и социокультурными особенностями оказалась обязана свершившемуся к началу эпохи Нового времени открытию человеческой индивидуальности, а также воспетому еще итальянской гуманистикой, затем закрепленному религиозно-догматическим образом в протестантизме творческому отношению работника к своему труду - призванию. Новая установка на творческую неповторимость личности была связана, как утверждается в первой главе диссертации, с технологической формой производственной деятельности «работающего собственника». Промышленный (пер-

воначально — ремесленный и мануфактурный) труд может быть организован только в рамках привычной для нас теперь субъект-объектной модели рациональности. Такой способ трудовой деятельности, становясь постепенно экономическим базисом общественного производства и эталонной формой инструментальной человеческой деятельности вообще, и задал методологический норматив как науки, так и «здравого смысла», и обусловил объективистский подход к самой человеческой психике, а позднее и сформировал классические образы «философии представления» Нового времени. Применительно же к проблеме становления социальной философии диссертанту важно было подчеркнуть то, что отношение к предмету труда как к мертвому, не имеющему собственной воли материалу целесообразной активности человека и превращение индивида в самостоятельный субъект своей жизнедеятельности, во-первых, поставило все миропонимание на фундамент антропологический и уже в эпоху Возрождения сделало антропологическую проблематику философской in sensu propria, а во-вторых, лишило человека традиционных ментальных социально-коммуникативных инструментов личностной самоидентификации. Когда — к началу Нового времени — прерванными оказались не только древние мифогенные нити эмоционально-живого родства человека с природой, но и более поздние античные каналы фи-лософско-интеллектуального самоотождествления его с рационально сконструированной структурой мироздания, когда и христианский Бог — мироустроитель, в новом, протестантском, его истолковании, также оказался слишком трансцендентным для поддержания с ним личных духовных контактов, вся прежняя антропологическая модель сущностного уподобления всех людей одному и тому же сверхчеловеческому образцу (онтологическому абсолюту) лишилась необходимых и теоретических и даже психологических оснований, приобретя, наконец, социоморфный характер.

Именно став эгоцентрированным существом, человек впервые обнаружил сам факт существования в мире особой, онтологически самобытной, области общественных отношений и принял социальную обусловленность своей жизни в качестве личностно наиболее значимой. Поскольку факт существования любого объекта вообще замечается лишь по той силе, с которой он сопротивляется каким-то воздействиям со стороны других объектов или самого человека, вполне естественно, что представитель добуржуазных цивилизаций, даже будучи более скованным общественными нормами, чем его новоевропейский потомок, но внутренне принимая их как сверхчеловеческую данность, им не сопротивляясь и не пытаясь их изменить, не толковал эти нормы как именно

социальные, т. е. чем-либо отличающиеся от естественных (или сверхъестественных) ограничений своей жизнедеятельности. Напротив, пытаясь найти собственный, творчески неповторимый путь в жизни, реализовать сугубо личные, а не общие и для всех по существу одинаковые цели, человек сразу же столкнулся с необходимостью координировать свои усилия с действиями себе подобных и обнаружил, что в результате интерференции этих сознательных человеческих усилий создастся незримая, хотя столь же прочная, как законы природы, система общественных зависимостей. Подчеркивая, что результативность практических начинаний обрела для человека новой — буржуазной — формации не только утилитарную значимость, но стала также и главным критерием самой его личностной состоятельности, автор диссертации объясняет, почему именно рациональную оптимизацию своих межчеловеческих связей представители этой общественной формации уже с XVII в. стали считать главной задачей своего социального творчества, а тезис о сущности человека как ансамбле его общественных отношений оказался мировоззренчески несомненным, психологически даже «естественным» для европейской культуры.

В качестве итога разобранного в первой главе диссертации материала делается вывод о том, что именно начало эпохи Нового времени знаменуется становлением как объектных, так и субъектных предпосылок теоретического обществознания. В этот период сложилась буржуазная система социальной коммуникации, предъявляющая особые требования к человеческой личности, и завершилось формирование новой модели самой этой личности, которая осознает себя — через социальное признание — в качестве творчески неповторимой индивидуальности, полностью ответственной за свои действия, слова и обязательства, т. е. за всю свою жизнь, как автор за собственное произведение. Эта новая антропологическая модель («я есть то, что и как я делаю») свела, утверждается в диссертации, к единому рациональному знаменателю прежде расходившиеся индивидуально-личностный и социальный порядки человеческой жизни, к знаменателю свободного и спланированного акта межчеловеческого взаимодействия (признания). А возникшая в результате договорная концепция общественного строя, законы которого суть не что иное, как совместно и самостоятельно принятые гражданами — на основе разумного понимания собственных природных прав и потребностей — нормы их социального взаимодействия, оказалась столь компактной, простой и внутренне убедительной, что со времен Т. Гоббса и Дж. Локка стала рассматриваться как сама собой разумеющаяся, даже «естественная», форма социального бытия человека вообще.

Анализу социально-онтологических идей, доминировавших на начальном этапе развития новоевропейской социальной философии (XVII— XVIII вв.), посвящен первый параграф «Договорная концепция социального бытия в философии Нового времени» (с. 55—100) второй главы «Проблема социальной реальности в классической философии» (с. 55—174) диссертационного исследования. При этом в центре данного исследования оказались не только и даже не столько те — хорошо известные — политико-правовые положения, которые со времен французского Просвещения стали достоянием массового общественного сознания, превратились в идейное знамя масштабных буржуазно-демократических революций, вошли во все декларации «прав и свобод гражданина», в конституционное право уважающих и называющих себя цивилизованными стран и народов, стали философским кредо буржуазного либерализма как такового. Главным было для автора показать, что договорная интерпретация социальной действительности (при понимании самого общественного договора не в качестве инструмента, используемого «высшими» (космическими или божественными) силами для реализации своего исторического замысла посредством человеческой деятельности, а как способа свободного и осознанного осуществления людьми собственных, человеческой их природой обусловленных, частных целей и интересов) впервые позволила выделить из общей структуры бытия такую качественно специфичную область, как социум. Обнаружив в мироздании онтологически самостоятельную — социальную — сферу реального, теоретическое обществознание наконец вышло из своего предысторического состояния и, обретя собственный предмет для осмысления, конституировалось в качестве особой формы философского дискурса.

Особое внимание в работе уделено реконструкции когнитивно-гносеологических принципов (допущений), лежащих в основе текстуально прописанных рассуждений основоположников теории «общественного договора». В качестве важнейших среди них были указаны (с. 103) следующие допущения о природе человеческого разума:

— его внутренняя самообоснованность, логическая автономность;

— полная рефлексивная прозрачность (автореферентность);

— дистанцированность от наблюдаемого объекта при сущностном совпадении с ним как предметом познания;

— инвариантность (т. е. одинаковость порядка мыслительных операций как для сознания любого отдельно взятого индивида, так и для всего общественного разума в целом, иными словами,

идентичность логической структуры разума вообще логической структуре любого его эмпирического представителя).

Именно эти когнитивные принципы, последовательно развитые в философии Нового времени, сформировавшие то, что теперь называют «классическим (метафизическим) идеалом рациональности», и образуют гносеологический фундамент теории «общественного договора». Только с их помощью, утверждается в диссертации, могла быть обоснована ключевая идея этой теории — идея коллективной рациональности как пересечения индивидуально-рациональных линий поведения, идея общественного блага как совокупности индивидуальных выгод каждого участника социальной игры.

В диссертации утверждается также, что именно указанные гносеологические принципы позволили подвести «технологию» социального взаимодействия под общие для философии Нового времени методические стандарты «стратегического» (целе - средственного) поведения человека, обеспечив его надеждой на возможность адекватного учета (и даже предвосхищения) встречной реакции партнеров по коммуникации, а следовательно, и на способность достигать поставленные им цели, добиваться успеха на социальной арене. Эти же допущения вместе с характерной для основоположников договорной теории общественного бытия приверженностью методологическим традициям классической философии (метафизики) привели к ряду противоречий и несообразностей в теоретических рассуждениях социальных мыслителей XVII— XVIII вв., разбираемых в данном параграфе диссертационного сочинения, и в целом не позволили социальной философии Нового времени в полной мере осознать всю глубину и новизну совершенного ею теоретического открытия онтологической самобытности социальной реальности. При всех заслугах теории общественного договора перед философией по демифологизации сферы социальных отношений, по превращению человека в подлинного хозяина своей социальной судьбы, перенесение на область социальной действительности общегносеологических принципов классической метафизики, установка на естественно-правовую модель теоретического оформления содержательно новаторских социально-онтологических построений привели фактически к отказу от объективной интерпретации самой природы этой действительности, к субъективизму и юридикализму в объяснении ее закономерной упорядоченности и в конечном счете превратило социальную философию из исследовательской деятельности по выявлению внутренних законов исторического развития социума в форму нормативного теоретизирования по поводу его наилучшего — с точки зрения разума — устройства.

Во втором параграфе «От нормативной социальной философии Нового времени к философии истории XIX—XX вв.» (с. 101—117) второй главы работы отмечается, однако, что уже в XIX веке обнаружилась как теоретическая, так и антропологическая шаткость договорной концепции социального бытия человека. Досадным обстоятельством оказалось несоответствие тех ожиданий, которые связывались с воплощением в жизнь столь простой, рациональной и гуманной социально-философской концепции фактическому положению дел. По мере расширения рыночных отношений, организованных договорным и разумным образом, задействованные в них лица вдруг стали явственно ощущать, что подпадают под новую, не предусмотренную их планами сеть объективных зависимостей, неподвластную рациональному контролю в момент ее возникновения и даже исправлению post factum. Ожидаемое всеобщее счастье и процветание обернулось резкой классовой дифференциацией, обострением социальных противоречий и новым рабством, теперь уже промышленного пролетариата.

Очевидно, для образованного европейца XIX века было достаточно мистичным и дискомфортным это ощущение зависимости от непредусмотренного продукта собственной же жизнедеятельности, полагает диссертант, если в мажорную мелодию торжествующего социального прогресса, в теоретические основоположения которого стали вносить серьезные коррективы уже Дж. Вико, Г. Гердер и Ж.-Ж. Руссо и рациональные основания которого в английском Просвещении XVIII века стали дополнять врожденными нравственными чувствами человека, вдруг вплелись явственно различимые экзистенциальные нотки тоски и сомнения в рациональности не только социальной, но и самой человеческой жизни вообще. Со времен сентименталистов и романтиков тема несостоятельности разума и поиск волевого начала бытия являются постоянными для европейской культуры. Впрочем, последующие исследования, отмечается в диссертации, уже и математически строго подорвали главные логические основания договорной концепции общества, а именно тезис о том, что рациональность и добровольность действий каждого участника общественной игры гарантируют рациональность коллективного решения. Формализованные методики анализа показывают отсутствие таких правил коллективного выбора, которые — даже при доброй воле и разумности индивидов — гарантировали бы принятие на социальном уровне оптимальных, т. е. взаимовыгодных, решений без допущения внешней (по отношению к рационально-утилитарным соображениям каждого человека) детерминанты социального взаимодействия.

Став полноправным собственником средств производства и/или собственной рабочей силы, безраздельным властелином и распорядителем своих интеллектуальных и практических способностей, хозяином собственных веровений и убеждений, господином природы, обеспечив экономический прогресс и весьма высокий уровень бытового комфорта, европейский человек уже в XIX в. потерял ощущение незыблемости и устойчивости своего бытия, со всей остротой ощутил, что его способность стать самим собой, реализовать свой «экзистенциальный проект» зависит не от одних лишь его усилий, но также и от решающего «да» и «нет» других. Предопределить же социальное признание, добиться полного успеха собственными практическими действиями у индивида нет, подчеркивается в диссертации, гарантированной возможности даже в самых благоприятных условиях всеобщей объективной заинтересованности, продуманности и добровольности межсубъектных взаимодействий.

Господствовавшая в прошлом антропологическая модель уподобления сверхчеловеческому и общему для всех образцу в принципе исключала неудачу. Ни Космос, ни Бог не могли сказать «нет человеку, им отводилась роль лишь нейтрального зеркала, на котором люди могли спроектировать свой желаемый образ. Потребность же утвердиться в своей индивидуальности, личностной уникальности поставила человека, с одной стороны, перед необходимостью постоянно глядеться в социальное зеркало, без того, однако, чтобы он обязательно мог увидеть там желаемый портрет, а с другой — лишила человека возможности рационально-волевого самообладания методом прямой интроспекции. Вне социально артикулированного пространства интерсубъективного признания процедура рациональной идентификации собственной индивидуальности оказалась для него невозможной, делает вывод автор диссертационного исследования.

Так представитель новоевропейской культуры оказался в положении принципиально новом, рискованном, онтологически изначально не обеспеченном, и в самом главном содержании своей деятельности — установлении смысла собственного бытия — вынужден полагаться на счастливый случай. Эта тема внутренней пустоты, «экзистенциального вакуума» практической жизни (как формы умножения изначальной бессмыслицы), безысходного одиночества, непонятости и непринятости человека начинает уже с XIX века доминировать в философской и художественной литературе. В менее спокойные времена, когда социальные неурядицы будут напоминать европейскому человеку о бытийной неукорененности его жизни, из этого же антропологического «котла» неоднократно станут черпать свою энергию, отмечается в диссертации, как

широкомасштабные инициативы по тотальному переустройству общества, так и слепые вспышки нигилистческого социокультурного протеста.

Применительно же к судьбам социальной онтологии автору диссертационного сочинения важно было подчеркнуть, что самодискредитация концепции социального контракта рациональных и знающих свой интерес эгоистов не могла не поставить перед философией с той же остротой не только «проблему человека», но и «проблему истории». В самом деле, потеряв уверенность в рефлексивно исчерпанном и не обманывающем его разуме, ощутив собственную чуждость как другим, так и самому себе, человек почувствовал всю зыбкость и условность того социального порядка, который еще недавно представлялся ему таким незыблемым, справедливым и самоочевидно разумным. С выпадением рациональных скреп общественного договора «человеческая природа» вдруг потеряла всю свою естественность и сама потекла в Историю, подчиняясь каким-то таинственным, разумом людей не предусмотренным и волею их не установленным законам. Уже с XIX века поиск объективных, т. е. не зависящих от субъективных человеческих предположений, закономерностей и тенденций общественно-исторического развития оказался центральной проблемой социальной философии.

До Нового времени никого не удивило бы, отмечается в диссертации, что история движется по внутренней, не предусмотренной самими людьми логике: не люди ее и творили, логика эта предусмотрена была иной, сверхчеловеческой силой. Но к XIX веку прежние боги умерли, во всяком случае, поднялись слишком высоко, чтобы вмешиваться в драму межчеловеческих отношений; люди давно уже решили, что они сами, и никто кроме них, строят свои социальные связи и институты. Между тем последние в своем историческом движении, как оказалось, приобретают такие формы, которых никто от них не ожидал и не планировал. Таким образом, не разработка очередного утопического проекта разумной и справедливой социальной жизни, а выяснение закономерной связи объективного хода исторического развития с разумной, субъективно целеполагающей активностью человека действительно стала той стержневой проблемой социальной философии на втором этапе ее развития (XIX—XX вв.), решением которой она и могла бы вообще теперь оправдать свое существование, и именно вокруг которой по сей день выстраиваются основные концептуальные направления социально-исторического знания.

Идя по пути довольно сильной, но все же оправданной целями диссертационного исследования, схематизации и пользуясь условными, окончательно не устоявшимися в историко-философской литературе наиме-

нованиями, автор выделяет четыре таких направления, до- и немарксистские из которых анализируются в третьем параграфе второй главы диссертации «Немарксистские концепции социальной реальности в философии XIX—XXвв.» (с. 118—174).

Первое из них (с. 118—-138), по сути своей провиденциальное, направление социально-философской мысли XIX—XX вв. («идеал-реализм») интерпретируется диссертантом в качестве сценария оживления старых и создания новых богов, под именем ли «всемирной» или национальной идеи, «Абсолюта», «Мирового Духа» или «Божественного Логоса», «судьбы» или особого «призвания», «прафеномена культуры» или «племенного инстинкта» народов, долженствующих отвечать за порядок в обществе и истории. Эта, заложенная еще Ф. Шеллингом и Г. Гегелем традиция ремифологизации обществознания, нашла большое число поборников в Запдной Европе и России, кристаллизовавшись и в т. н. «школе культурно-исторических циклов» (Н. Я. Данилевский, О. Шпенглер, А. Тойнби), и в русской христианской историософии XIX—XX вв., а в некоторых случаях стала даже идейным знаменем политических движений к «корням и почве» (обернувшись, правда, для охваченных ими европейских народов весьма неоднозначнымими и болезненными результатами).

В диссертации утверждается, что взятый и в сугубо теоретическом плане данный вариант социально-онтологических рассуждений оказался не самым перспективным: будучи отступлением от идейных высот концепции «общественного договора», он подрывал саму возможность существования философии общества и истории на правах автономной и, при этом, концептуально строгой области знания, населяя социальное пространство инородными человеческой практике силами и существами, с трудом поддающимися, к тому же, внятному и рационально строгому определению.

Бесспорным теоретическим достижением «идеал-реализма (провиденциализма)» стал, как отмечается в диссертации, тезис о необходимой объективной упорядоченности развивающегося во времени общественного бытия, закономерная структура которого, даже сохраняя свою ин-теллигибельность, прозрачность для человеческого познания, задается отнюдь не человеческим разумом и волей, а иными — постепенно развертывающими себя в истории более могущественными и при этом надындивидуальными — силами. Другими словами, тезис об онтологической разнородности социальной рациональности и рациональности субъективно-психических состояний человека, о несводимости общест-

венного целого к совокупности отдельных индивидуумов и их сознательно контролируемых действий.

Однако, несмотря на явные заслуги перед социальной онтологией разбираемого философского подхода, впервые сумевшего выйти за узкие пределы нормативного теоретизирования прежних времен и, осознав историческую размерность социальной реальности, заявить тезис об объективной (а не субъективно человеческой) заданности закономерного порядка исторически изменчивого человеческого общежития, осуществленная в его рамках мистификация самого источника этого объективного закономерного порядка социально-исторического процесса сделала провиденциальное направление философской мысли, на взгляд диссертанта, концептуально бесперспективным и эвристически малопродуктивным.

Тех же возражений заслуживает, по мнению автора диссертационного сочинения, и другой из предложенных в литературе XIX—XX вв. — лежащий в русле общей позитивистской эпистемологической парадигмы — «структурно-функциональный» подход (с. 138—154), с его стремлением методологически ограничить исследовательскую деятельность обществоведа лишь областью выявления, терминологически строгого описания и функционального согласования образующих надындивидуальную общественную структуру комплексов социальных фактов («институтов»).

Признание всех социальных явлений «подчиненными неизменным естественным законам, открытие и сведение числа которых до минимума составляет цель всех усилий» ученого-социолога (О. Конт), позволило уже и ему, и Г. Спенсеру построить всеобъемлющую теорию общества как системы, которая подобно биологическому организму наделена и целостной (агрегативной) структурой, и разнообразными приспособительными и воспоизводственными функциями, и способностью к исторической эволюции, идущей через дифференциацию функций этой социальной системы и последовательную интеграцию ее элементов. Использование сциентичной методологии социального познания, согласно которой «и структура социальных систем, и мотивационные механизмы их функционирования должны быть выражены в категориях, находящихся на уровне, не зависящем ни от личности, ни от культуры, ни от психологии» (Т. Парсонс), т. е. в категориях, отличных от традиционного терминологического аппарата «метафизики духа» вместе с принципиальным неприятием любого рода биологического или психологического редукционизма в понимании социальной реальности помогли уже Э. Дюркгейму обнаружить, что в основе того эволюционного процесса, который ранее

Г. Спенсер объяснял действием универсальных законов перераспределения материи вообще, лежит не что иное, как общественное разделение труда, постепенно приводящее к возникновению различных форм социальной солидарности. Наконец, уже в середине XX столетия усилиями Т. Парсонса и Р. Мертона структурно-функциональное направление обществоведческой мысли приобретает черты полной теоретической строгости и законченности. Социальная реальность, отмечается диссертантом, предстает в их произведениях как иерархически организованная система экономических, политических, культурных и образовательных институтов, каждый из которых специализируется на выполнении определенных (явных и латентных) функций, главным образом, функций адаптации социальной системы к внешней среде, исторического обновления (целедостижения), ее самосохранения (воспроизводства) и внутренней интеграци. Осуществленный Б. Малиновским, А. Р. Радклиф-Брауном, К. Леви-Строссом и другими авторами поиск ценностно-нормативных и символически закрепляемых в языке инструментов такой интеграции, приведший к значительным успехам в области этнографии, палеоантропологии, культурологии, вкупе с огромным объемом позитивных эмпирических исследований разных сторон общественной жизни, на время превратило структурализм в одно из самых популярных течений социальной мысли.

Однако дальнейшая эволюция этого теоретического направления оказалось, как отмечается в диссертации, для него уже не столь благоприятной: с самого начала имевший место разрыв между успешно разрабатывавшимся «микроуровнем» прикладных социологических исследований и «макроуровнем» предельных теоретических абстракций все более углублялся. При этом на фоне успешно расширяющегося внедрения методов математического моделирования как в естествознании, так и в социологии, на фоне все более набирающего силу синергетического направления современной научной мысли, со времен Л. Берталанфи пытающейся математически строго сформулировать некие универсальные законы самоорганизации больших систем, направление теоретических поисков позднего структурализма (Т. Парсонс, Н. Луман) смещалось явно не в сторону собственно самой социальной реальности как таковой, а в сторону великой «кибернетической иерархии» всего сущего, которая включала бы в себя и общество, и организм, и личность, и культуру, причем каждое из них — лишь в качестве частного случая (проявления) действия всеобщих законов вселенной. В диссертации утверждается, что неспособность преодолеть указанный разрыв между эмпирическим и теоретическим уровнями исследования, а также то обстоятельство,

что структурно-функциональный анализ имел тенденцию сосредоточивать внимание на статике социальной структуры и пренебрегать изучением структурных изменений, привели, в конечном счете, к тому, что начиная уже с 60-х годов XX века структурно-функциональное направление постепенно выходит из философской «моды», все более начинает трактоваться в качестве идеологического, а не собственно исследовательского подхода (причем подхода с консервативно-охранительной окраской), а некоторыми оппонентами и вовсе характеризуется не иначе как неуклюжий набор претенциозно поданных банальностей.

В качестве итога рассмотрения структурно-функционального направления обществоведческой мысли XIX—XX веков, диссертантом делается вывод о том, что, хотя очевидным достоинством этого (так же, как и ранее разобранного направления) был выход за пределы «социального атомизма» философии Нового времени и понимание общества как целостной, объективно упорядоченной и законосообразно познаваемой реальности, тем не менее в поисках самого источника этой объективной закономерной упорядоченности общества и движущей силы его исторической эволюции приверженцы данного теоретического направления обратили свои взоры в сторону, весьма удаленную именно от реальности социальной. Те «универсальные» законы самоорганизации больших систем, которые пригодны якобы для моделирования любых процессов — от поведения животных в стаде до поведения элементов в физических или даже искусственных знаковых системах, — толкуются здесь не как результат именно человеческих, сознательных действий и не содержат в себе, следовательно, никакого специфически социального качества.

Таким образом, несмотря на внешнюю (скорее стилистико-термино-логическую, нежели содержательно-теоретическую) противоположность данного, «сциентично-позитивистского» варианта философии XIX— XX веков предыдущему, в его рамках, утверждается в диссертации, исходная проблема законосообразной связи между объективной логикой социально-исторического развития и субъективно целеполагающей активностью участвующего в нем человека также не столько решается, сколько обходится: в основание этой «объективной логики» кладутся силы, самому обществу онтологически инородные, субстанциально отличные от тех человеческих действий и отношений, которыми она, казалось, и должна была бы формироваться; в первом случае это силы мистические, во втором — всемогущие силы самой природы, стоящие за т. н. «общими законами самоорганизации больших систем» или универсальными законами перераспределения материи.

Не лишен недостатков, по мнению автора диссертационного исследования, и третий (с. 154—174), пожалуй, наиболее популярный в литературе уже XX века и претендующий на неклассичность, контрметафизичность, вариант социальной философии, который, за неимением общепринятого и однозначного наименования, назван в диссертации «со-циапыю-феноменологическим (интерпретативным)». Объединяя целый ряд близких по духу авторских школ (собственно «социальная феноменология» А. Шюца, теория «социального конструирования действительности» П. Бергера и Т. Лукмана, «понимающая социология» М. Вебера, «этнометодология» Г. Гарфинкеля, «когнитивная социология» А. Сику-реля, «символический интеракционизм» У. Джеймса, Ч. Кули, Дж. Мида и Г. Блумера, отчасти «теория коммуникативного действия» Ю. Хабер-маса и т. д.), этот подход вырос из т. н. «экзистенциальной социологи» (В. Дильтей, Г. Зиммель, Ф. Теннис и др.) и неокантианской философии истории (В. Виндельбанд, Г. Риккерт, Э. Кассирер периода работы над «Философией символических форм»), с которой все перечисленные разноименные авторские школы роднит убеждение в том, что смысловая идентичность изучаемых гуманитарными науками объектов (исторически всегда уникальных и неповторимых) задается не предметно-процессуальной их природой, а оценочно-интерпретационной работой познающего субъекта по соотнесению этих объектов с внешней по отношению к ним, «трансцендентальной», системой самодовлеющих ценностей (норм, традиций, символов) культуры.

Для социальной онтологии подход этот интересен тем, что он представляет собой единственную в своем роде попытку систематического обоснования возможности теоретически строгой интерпретации социальной реальности без однозначного определения ее онтологического статуса и, стало быть, без притязаний на объективно истинностный характер такой интерпретации. И если в рамках кантовского разграничения ноумена и феномена подлинная природа действительного мира недоступна даже для естествознания, тем более это верно, с точки зрения неокантианцев, их единомышленников и последователей, для действительности социально-исторической, сотканной из сознательных и целенаправленных человеческих действий и не содержащей регулярной повторяемости фактов, необходимой для их подведения под генерализующую формулу закона, где все события носят однократный характер и должны быть поняты именно в их индивидуальности. А такое понимание событий и фактов, выстраивание их в каузальную цепь невозможны без знания мотивов поведения людей. Знания, процедура получения которого во многом носит интуитивно-вкусовой характер, с трудом

поддаваясь методической формализации, и содержание которого зависит от различий между теми системами ценностных координат, к которым принадлежат исторический герой и историк. Эти различия в ценностно-смысловом строении исторических и национальных культур, а подчас и их несоизмеримость (что подчеркивали также и О. Шпенглер, и Н. Данилевский) могут быть в лучшем случае лишь зафиксированы, феноменологически прочитаны, но не объяснены через указание на лежащие под ними объективные, закономерные социальные основания. Исследователь, таким образом, оказывается обречен, утверждается в диссертации, на созидание только более или менее удобных для обозрения систем фактов, на составление лишь «трансцендентальных гипотез» по поводу социальной действительности, а по сути — только на манифестацию своей осведомленности и своих герменевтических способностей в пределах того ценностного горизонта жизненного (культурного) мира, которому он принадлежит без всяких в том собственных заслуг, в силу рождения и особенностей воспитания.

Продолжая заложенную баденским неокантианством традицию методологического противопоставления естественно-научного и исторического познания, опираясь на идеи «жизненного мира» и «феноменологической редукции» Э. Гуссерля, представители социальной феноменологии стремятся освободить обществознание от «естественной» познавательной установки, которая только неправомерно «объективирует» и даже «реифицирует» саму социальную реальность. Вопрос же о фактическом ее существовании, онтологическом статусе этой реальности заменяется, отмечает диссертант, иным — чисто кантианским — вопросом о том, как, посредством каких процедур некоторая система человеческого «знания» об обществе становится социально признанной в качестве «реальности». При этом последняя всегда остается для социолога феноменологической школы заключенной в кавычки: социальная реальность рассматривается здесь лишь как система пересекающихся (общезначимых), возникающих в ходе повседневной жизни и ее на мотиваци-онно-поведенческом уровне структурирующих представлений разных людей о характере их собственных взаимоотношений.

Считая главной своей задачей выяснение механизмов социальной «институализации» обыденных человеческих знаний и представлений о себе и мире, представители феноменологической школы подробно, во многих случаях глубоко и тонко разработали и интенциональную структуру мотивации человеческого поведения, и порядок «трансляции», «легитимизации» (нормативного закрепления), «седиментации» (закрепления в памяти), «хабитуализации» (опривычивания), «символизации» иде-

ально-типических структур социальной реальности как в процессе индивидуально-возрастного развития, так и в процессе формирования всего общества в целом. Без ответа остался, однако, утверждается в диссертации, другой вопрос: каков же механизм формирования содержания этих знаний и обыденных представлений о мире и о себе, посредством институализации которых осуществляется вся сложная процедура символического и интерсубъективно значимого «конструирования» самой так называемой «социальной реальности»? Оставляя последнюю в онтологически «подвешенном» и непременно закавыченном состоянии, фактически меняя традиционную «причинность» на «смысловую адекватность», социальная феноменология не только лишила себя возможности на этот вопрос ответить, но едва ли даже обладала теоретическим правом его поставить, полагает диссертант, равно как и делать сколь-ни-будь реалистические прогнозы относительно будущих стадий социального развития, которые без знания объективных законов, в том числе и законов эволюции общественного сознания, законов формирования и смены мотивационных схем человеческого поведения, теоретически взвешенными и убедительными быть не могут.

Уязвимость методологических принципов и ограниченность эвристического потенциала социально-феноменологического (интерпретативно-го) направления не позволили диссертанту трактовать его в качестве серьезной и положительной альтернативы ранее разобранным направлениям классической социальной философии. Хотя бесспорно, что активная эксплуатация разнородных принципов кантовской гносеологии (релятивистских для конститутивно-эмпирического познания и нормативно-аподиктического для регулятивно-оценочного) серьезно подрывала характерную для классической модели рациональности уверенность в когнитивном всемогуществе и рефлексивной полноте (автореферент-ности) человеческого разума, попытка социальной феноменологии создать не претендующую на объективность, чисто символическую конструкцию нормативно регулируемой социальной реальности, оцениваемой лишь с точки зрения ее (интер)субъективной человеческой значимости, не столько вывела указанное теоретическое направление за рамки классической модели рациональности, как утверждается в диссертации, сколько превратило его в форму самоотрицания (самоисчерпания) последней.

Таким образом, главная проблема социальной философии XIX—XX вв., проблема законосообразной связи между объективной социально-исторической необходимостью и субъективной, сознательной и свободной деятельностью человека (как «творца» истории и «законодателя» своей

общественной жизни), не получила своего решения в рамках последнего из рассматриваемых во второй главе диссертации концептуальных направлений точно так же, как и в рамках предыдущих. Однако, если первые два подхода мистифицировали источник социально-исторической необходимости, то феноменологическое направление — и все близкие к нему социально-философские течения неокантианского толка — не только усомнилось в самой возможности его отыскать, но и попыталось устранить из социальной философии ощущение серьезности и важности самой этой проблемы.

Анализу особенностей историко-материалистической социально-онтологической концепции посвящена третья глава диссертации «Социально-онтологическая концепция К. Маркса» (с. 175—272). В первом параграфе данной главы «Общие социально-онтологические положения» (с. 175—182) утверждается, что именно К. Марксу впервые удалось найти тот способ не хитроумно обойти, а логически строго и даже изящно решить исходную проблему закономерной связи объективности социально-исторических отношений с сознательно целеполагающей деятельностью формирующих их субъектов (людей), который не уничтожал бы фактически один из образующих данную проблему элементов и не противопоставлял бы их по онтологическому статусу (зачастую мистифицированному), а позволял бы собрать их — несмотря на внешнюю антитетичность — на едином субстанциальном знаменателе свободной и сознательной человеческой практики.

Еще в «Немецкой идеологии» (1845 г.), первом крупном произведении зрелого периода своего творчества, в письме П. В. Анненкову (1846 г.), затем в подготовительных и каноническом вариантах текста «Капитала» К. Маркс придал особое теоретическое значение тому обыденному, общеизвестному факту, что деятельность людей носит орудийный характер и что используемая человеком техника («производительные силы») ставит свои ограничения как на результат деятельности и способ его получения, так и на саму целепостановку (ибо «человечество ставит себе всегда только такие задачи, которые оно может разрешить»). Между тем люди не вольны выбирать место и время своего появления на свет, и каждое вновь рождающееся поколение вынуждено считаться с результатами деятельности предшественников, пользуясь теми инструментами жизнедеятельности (как вещными, так и духовными), которые достаются ему по наследству без всякого договора с предками.

Не населяя социальное пространство мистическими всемогущими силами, автономно действующими под покровом исторических событий, и сохраняя главную для новоевропейской социальной философии идею

общества как результата персональных человеческих деяний, К. Маркс лишь подчеркивает невозможность для людей произвольно договариваться относительно исходных условий (т. е. предметов и инструментов) их деятельности, утверждается в диссертации. «Социальный контракт», показывает К. Маркс, принципиальным образом не полон: среди его участников никогда нет всех тех лиц и групп, которые в своей практической жизни, тем не менее, существенно друг от друга зависимы.

Именно «орудийная» зависимость поколений друг от друга (далее развертываемая в своих экономических, политических и духовных формах), причем зависимость, рационально никем не предусмотренная и не спланированная в.силу временной разорванности и актуальной неполноты «общественного договора», и оказывается, по Марксу, основанием, своего рода материальным остовом объективной закономерной упорядоченности социально-исторических отношений, задавая меру возможного и невозможного, границу допустимого и недопустимого для данного общества в данную эпоху.

Сформулировав глубоко диалектическую концепцию общественного бытия, объективное строение которого задается не его онтологической инородностью сознательным действиям людей, а оказывается непроизвольным результатом, исторически обособившейся формой последних, К. Маркс тем самым впервые освободил, подчеркивается в диссертации, социальную онтологию от метафизических и квазирелигиозных спекуляций, сделав социальную реальность предметом неэзотерического, научно строгого и объективного познания. Предложенная К. Марксом методология такого познания, а именно методология производственной интерпретации общественных фактов и отношений, где именно человек выступает как субъектом, так и главным историческим результатом своей социальной деятельности, не только оказалась вполне созвучной классической для Нового времени идее homo faber'a, но, более того, стала простым, понятным, вполне самоочевидным, с точки зрения диссертанта, теоретическим ориентиром для многих авторов, работающих в сфере социально-исторической проблематики, вне зависимости от того, ссылаются они на Маркса или нет.

Особое внимание в диссертации уделено анализу Марксовой концепции социальной причинности и закономерности. В специально отведенном этому вопросу четвертом параграфе (с. 206—224) третьей главы работы на ряде примеров показано, что трактовка К. Марксом причинно-следственной обусловленности явлений социальной действительности далеко выходит за пределы той односторонне силовой, однозначно и однонаправленно проявляющей себя, модели причинности, которая

была свойственна и классической физике, и метафизике Нового времени, и в основном носит ресурсно-ограничительный характер. Представляя собой объективные ограничения на пространство социального экспериментирования человека, наложенные опредмеченными результатами деятельности его предшественников (как реальных, хотя и негласных, его партнеров по коммуникации), социальная причинность, взятая в ее нетривиальной Марксовой трактовке, порождает ряд теоретически интересных и важных для понимания законов как устройства, так и функционирования общества в целом системных эффектов. Среди последних в диссертации особо выделены такие, как эффект двухсторонней детерминации базисных и надстроечных, материальных и идеальных, компонентов общественного бытия, и как — условно названный «миметическим'» — эффект уподобления (и по форме, и по способу функционирования) онтологически разнородных, но причинно связанных элементов социальной действительности.

Преложенная К. Марксом трактовка системообразующих принципов этой действительности как законов меры возможного и невозможного, законов — тенденций более или менее вероятного хода событий позволила автору диссертации отвести как малоосновательные от социальной онтологии К. Маркса упреки со стороны многочисленных и авторитетных в научных и философских кругах его критиков по поводу якобы неоправданного и теоретически ошибочного стремления внести идею объективной закономерной упорядоченности в — пригодную дескать лишь для оценочных интерпретаций — область социально-исторического познания. Под углом зрения этой же, неклассической, идеи социальной причинности и закономерности был проанализирован ряд дискуссий, состоявшихся на страницах философской и исторической литературы, по поводу состоятельности и исторической релевантности Марксовой концепции «общественной формации» в целом (см.: специально отведенный этому пятый параграф настоящей главы (с. 225—244)) и дан критический комментарий претендующему на альтернативность по отношению к этой концепции т. н. «цивилизационному» подходу, популярному среди современных социальных мыслителей и историков, основная теоретическая слабость которого, на взгляд автора диссертации, заключается как раз в принципиальном отказе от плодотворной Марксовой идеи онтологической субординированности и закономерной связанности различных элементов социально-исторического процесса, сводимости их к одному, в конечном счете, объективно упорядочивающему фактору (с. 242—244).

При разборе социально-онтологических построений К. Маркса большое внимание и отдельный — шестой — параграф третьей главы диссертации «Место общественного сознания в структуре социальной действительности» (с. 245—259) были отведены также и историко-материа-листической концепции общественного сознания, основными положениями которой диссертант считает тезисы о функциональном родстве теоретического и практического разума человека и необходимой включенности общественного сознания как такового в структуру самого общественного бытия в качестве одного из важнейших для механизма его воспроизводства элементов. Теоретические разработки К. Маркса и Ф. Энгельса в данной области означали серьезный идейный разрыв с новоевропейской гносеологической традицией внешнего, дистанцированного наблюдения и как бы зеркального отображения материального объекта индивидуальным и рефлексивно исчерпанным человеческим сознанием. Положив конец прежним гносеологическим робинзонадам, К. Маркс, утверждается в диссертации, заложил основы новой, системной концепции общественного сознания и показал, что оно, являясь идеальным воспроизведением совокупного общественного бытия, в то же самое время оказывается и одним из элементов практического функционирования последнего. Но такое «встроенное» отражение действительности, где образ системы сам есть лишь один из образующих ее элементов, в принципе исключает, настаивает диссертант, возможность зеркального тождества, структурного изоморфизма образа и оригинала и свидетельствует о наличии в сознании некоего мнимостного уровня, состоящего из «идеологических» форм, а также о неизбежном возникновении — посредством вторичной идеологизации — т. н. «превращенных» форм самой социальной действительности. Снятие таких идеологически «превращенных» форм социального бытия, расшифровка истинной предметности общественных связей, возникающих в процессе исторического развития человечества, составляет важнейшую задачу исследователя-обществоведа, и с задачей этой блестяще справлялся, показано в диссертации, сам К. Маркс, особенно в своих политэкономических исследованиях, связанных с проблемой товарного фетишизма и анализом основных экономических категорий капитала.

В диссертации отмечается, что предложенная Марксом трактовка идеологии не как субъективной ошибки, предвзятого мнения или злонамеренной дезинформации, а как общественно необходимой для закономерного воспроизводства социальной действительности ее мистификации, как иллюзии, объективно заданной несовместимостью позиций действующего лица и стороннего наблюдателя, не только позволила

пересмотреть классические критерии истины, но и задала особую, критическую, установку социального познания, нацеливая исследователя на поиск скрытых мотивов, практических интересов субъектов общественной деятельности, для них самих порой неочевидных, т. е. на достройку ненаблюдаемых, но логически необходимых элементов исторически изменчивой системы социальных отношений по известным и наблюдаемым.

Такая критическая и «достраивающая» методология, ставящая критерием состоятельности (истинности) теории ее эвристичность и социально-практическую эффективность (методология, перекликающаяся, полагает диссертант, со старой формулой Ф. Бэкона «знание - сила»), оказалась позднее ориентиром не только для масштабных социально-исторических, но и для частных социопсихологических исследований (например, психоаналитического направления). Именно по этой методологии де-факто строится как обыденная практика нашего межличностного общения, повседневный опыт интерпретации человеческих поступков и житейских ситуаций, так и процессуальная практика судебного разбирательства. Вместе с тем, подобная методология «срывания всех и всяческих масок», т. е. систематического недоверия рефлексивным самоотчетам действующих лиц, никого не страхует от ошибок и, более того, как отмечено в диссертации, самокритично не примененная марксизмом к самому себе, оказалась после его утверждения в качестве господствующей политической силы в ряде крупнейших держав XX века своего рода идеологическим прикрытием многих свершившихся в них злодеяний. В сугубо теоретическом плане эта вторичная идеологизация сослужила марксизму, считает диссертант, довольно дурную службу. Помноженная на двусмысленность и недостаточную терминологическую четкость некоторых высказываний самого К. Маркса, характерную для него склонность к не всегда оправданному использованию гегелевской фразеологии, она не только спровоцировала в советской «истма-товской» литературе ничем, по существу, так и не завершившуюся дискуссию по проблеме категориального выражения основных положений марксистской социальной философии (см.: одноименный второй параграф третьей главы диссертации (с. 183—191)), но и дала повод придирчивым комментаторам творческого наследия К. Маркса упрекать его в не оправданном целями строго теоретического анализа пророче-ско-мессианском пафосе, в чужеродных для научного пера основоположника материалистического понимания истории субстанциалистских коннотациях, характерных для метафизики прежних времен, даже в экономическом пародировании категориальной логики и самого спекулятивного духа гегелевской диалектики. Вместе с тем, проведенный в специально

посвященном данному вопросу третьем параграфе указанной главы диссертационного сочинения анализ высказываний основоположников «исторического материализма» по вопросам методологии социального познания (с. 192—205) выявил как частичную справедливость всех подобного рода упреков, наряду с недостаточной подчас терминологической строгостью проведенного классиками марксизма разграничения между методологическим и собственно онтологическим аспектами своих теоретических построений, так и очевидные их методологические «находки» (в частности, положение о несовпадении исторического и логического, абстрактного и конкретного, действительного способа познания и способа теоретического изложения его результатов и др.), позволяющие «купировать» отмеченные недостатки Марксовой манеры рассуждений, квалифицировать последние как малозначительные и не влияющие на существо дела, как не подрывающие эвристический потенциал разработанной К. Марксом и Ф. Энгельсом методологии общественного познания и ее способность по-прежнему выступать чрезвычайно эффективным руководством для исследовательской деятельности.

Суммируя результаты проделанных рассуждений, диссертант приходит к выводу (см.: с. 180—181) о том, что основные положения марксистской социальной онтологии можно свести к следующим утверждениям:

— социальная реальность несомненно существует, причем в качестве онтологически своеобразной (автономной) области действительного мира;

— существование социальной реальности, как и ее свойства и источник ее объективной упорядоченности (производительные силы), удостоверяется эмпирическим наблюдением ее материально-предметных и процессуально-деятельностных воплощений, а не выводится из неких умозрительных, априорных сущностей («человеческой природы», «высшего разума», «бытия вообще» и пр.);

— социальная реальность исторически пластична, изменчива, причем на уровне своего глубинного содержания, а не только внешних, конкретно-событийных форм его проявления;

— природа социальной реальности реляционна: будучи по своему существу системой общественных отношений, реальность эта невозможна без индивидов и их сознательно мотивированных действий, но принципиально к ним не сводима;

— социальная реальность объективно упорядочена как в своем строении, так и в историческом развитии, причем оба эти типа упорядоченности необходимым образом между собой связаны;

— ив своем строении, и в развитии социальная реальность открыта познанию, доступна законосообразному истолкованию, при этом само такое истолкование содержит в себе нетрадиционную для философии и науки Нового времени, «неклассическую», модель причинности-,

— социальная реальность представляет собой исторически самовоспроизводящуюся, а не кем-либо (человеком, богами, космическим разумом) искусственно, согласно субъективному замыслу, создаваемую (изготавливаемую, творимую) систему общественных отношений;

— социальная реальность не воспроизводится без мыслей и представлений людей о характере собственных действий и, следовательно, включает в свою структуру общественное сознание, которое при этом отнюдь не является продолжением (или суммой) индивидуальных человеческих сознаний: будучи в отличие от них не внешним, а как бы «встроенным» отображением общественного бытия и одновременно элементом механизма функционирования последнего, общественное сознание далеко не всегда находится в адекватном отношении как к этому бытию (т. е. к социальной реальности), так даже и к самому себе (не автореферентно).

В седьмом параграфе «Антропологические аспекты социальной онтологии К. Маркса» (с. 260—272) третьей главы отмечается, что разработанный К. Марксом проект социальной онтологии, содержа в себе и неклассическую модель закономерных причинно-следственных связей, возникающих в процессе исторического воспроизводства социальной действительности, и новаторские гносеологические идеи, предполагает также и аналитически не устранимое присутствие в структуре этой действительности человека в качестве субъекта, ее организующего и познающего, что — вместе с в целом разделяемой К. Марксом и Ф. Энгельсом новоевропейской идеей человека как существа по природе своей целостного, разумного, свободного, творчески активного — свидетельствует о весомой антропологической нагруженности философских построений основоположников исторического материализма (при всей очевидной их тематической развернутости к социально-онтологической проблематике), порождая не всегда оправданный пророческий пафос, и, устанавливает границу их историческому предвидению.

На основе всего комплекса вопросов, рассмотренных в третьей главе диссертации («Социально-онтологическая концепция К. Маркса»), делается вывод о том, что сумев разрешить главную проблему современной ему философии общества и истории, преодолев ограниченность преж-

него социального атомизма и юридикализма в понимании природы социальной реальности, но сохранив при этом антропологические интенции теории «общественного договора», создав новую гносеологическую концепцию, но не перечеркнув при этом и базовую деятельностно-конс-титутивную идею познания философии Нового времени, К. Маркс основал учение, радикально не противостоящее, при всей его содержательно-теоретической и методологической неклассичности лучшим новоевропейским традициям гражданской философии. Сделав крупный вклад в развитие последних и направив свой талант на теоретическое осмысление общественных отношений и острейших проблем своей эпохи, К. Маркс на уровне субъективно разделяемых им социально-антропологических идеалов принципиально не вышел за ценностные границы духовных исканий того типа цивилизации и культуры, современником которого он был и который в принципиальных своих очертаниях сохраняется и сегодня.

Именно эта поразительная современность марксизма и породила, как утверждается в диссертации, иллюзию как у его основоположников, так и у читающей публики, что социальная онтология К. Маркса — не сложная философская конструкция, покоящаяся на исторически производных социальных, антропологических и теоретических основаниях, а просто научное исследование, исходящее из эмпирически очевидных фактов и работающее на всем понятном языке рационального объяснения, едва ли не на языке обычного здравого смысла. Преодолеть эту иллюзию, во многом предопределившую однажды большой исторический и политический успех марксизма, сплотившую под его знаменем массы сторонников и превратившей его в государственную идеологию ряда народов нашей планеты, но неизбежно выхолостив при этом из марксизма творческий дух, заметно дискредитировав его теоретическое значение, автор настоящего диссертационного сочинения считал одной из важнейших задач своего исследования. Идейная новизна, глубина и масштабность теоретических разработок К. Маркса, при всей неоднозначности некотрых экономических суждений и спорности отдельных его политических выводов, с очевидностью свидетельствует, по мнению диссертанта, о том, что концептуально равномасштабной альтернативы Марксовой социальной философии (особенно в теоретико-онтологической ее части), пока во всяком случае, не существует.

Четвертая глава диссертационного сочинения «Трансформация "ис-торико-материалистической" социальной онтологии в философии неомарксизма» (с. 273—329) содержит критический разбор основных направлений неомарксистской социальной философии XX в., одинаково

враждебно относящихся друг к другу и при этом равноудаленных от своего идейного первоистока, которые формировались под существенным влиянием чуждых «историческому материализму» К. Маркса, но весьма популярных в новейшее время течений философской мысли.

Не ставя перед собой задачи детального и подробного разбора всех концептуальных разновидностей западного неомарксизма, автор диссертационного сочинения отмечает, однако, что, например, уже у Ж,-П. Сартра периода «Критики диалектического разума» и у представителей т. н. «Франкфуртской школы» явственно просматривается тенденция к антропологизации социальной онтологии К. Маркса: фокус исследовательского внимания здесь смещается с проблемы общественного (пере)устройства на т. н. «проблему человека», проблему человеческой свободы и угнетения, достоинства и унижения.

Предложенное Ж.-П. Сартром решение этой — антропологической — проблемы связывается с необходимостью осмысления наличной жизненной ситуации, в которой оказался и из которой мучительно пытается выпутаться некоторый индивидуум, реализующий таким образом свой неповторимый экзистенциальный «проект». Анализ общественных связей данного индивидуума предполагается, конечно, великим французским философом в качестве необходимого момента такого осмысления, однако сами эти связи и отношения редуцируются им до уровня лишь непосредственно фиксируемых, субъективно переживаемых межличностных взаимодействий или до общего культурного фона (контекста), на котором строится и самопознание, и практическое самоопределение человека. Считая марксизм «единственно возможной формой действительно конкретного знания», Ж.-П. Сартр именно на него указывает как на адекватную и вполне эффективную методологию антропологического (само)познания, с оговоркой, правда, что имеет в виду лишь аутентичную версию самого Маркса, а отнюдь не «догматизированный», «закостеневший», «ленивый» и «склонный к поспешным обобщениям», «глухой и бесчувственный к болям и страданиям простого человека» официальный советский марксизм, который, «выродившись в бесчеловечную антропологию» и «в противоречии с самим собой» изгнав из поля своего зрения человека, сам же и обусловил необходимость существования в собственном «лоне» экзистенциализма. Экзистенциализм, полагает один из крупнейших его представителей, основываясь на том же знании, что и марксизм, должен в свою очередь попытаться дать диалектическое истолкование истории, до конца так не осуществленное марксизмом, а потом «утратит свое право на существование с того дня, когда марксистское исследование обретет человеческое измерение».

Отмечая благородство мотивов и философских целей экзистенциального переосмысления социальной теории К. Маркса, осуществленного Ж.-П. Сартром, диссертант вынужден был, однако, выразить свое несогласие с предложенной выдающимся французским мыслителем трактовкой этой Марксовой теории только лишь в качестве методологии осмысления, а не онтологии социальной реальности, тем более что реальность эта интерпретируется Ж.-П. Сартром в виде «бытия — проекта» человеческой индивидуальности, «никоим образом не могущего быть определенным в понятиях», но «всегда доступного пониманию» через практическое воспроизведение на собственном жизненном опыте человека «диалектического движения, восходящего от претерпеваемых данных к значащей деятельности». При этом в диссертации отмечается, что взятый даже и в сугубо методологическом плане «экзистенциальный проект» Сартра выглядит столь же субстанциальным, что и «человеческая природа» у классиков гражданской философии Нового времени, выполняя ту же роль последнего довода, крайнего аргумента, оправдывающего все предлагаемые философом социально-антропологические построения.

Та же — антропокультурологическая — тема проходит красной нитью через все философское творчество представителей и «Франкфуртской школы» (М. ХоркхаймерД. Адорно, Г. Маркузе, Э. Фромм и др.). Плачевное и не вызывающее ничего, кроме протеста и раздражения, «одномерное» существование человека в современном индустриально-техническом обществе выводится «франкфуртцами» из «репрессивной» природы самого того «инструментального разума», под властью которого формировалась не только техника, экономика, политика западного общества, но и духовная культура европейского человека, а в последней утверждались традиции субъект-объектного миропонимания, закреплялась установка на рациональное доказательство, происходила универсализация функционального, одержимого волей к власти над миром способа понимания действительности (основным инструментом которого оказывается абстракция), редуцирующая качественные аспекты бытия к количественным, осуществлялась последовательная математизация познавательного опыта и тому подобные процессы, разрушающие первичную целостность человеческого мировосприятия. «Просветив» душу, «инструментальный разум» наложил оковы на само тело человека, подавив или сублимировав в репрессивных формах культуры его эротические влечения, создал в конечном итоге, буржуазную цивилизацию, столь привлекательную для человека своими материальными благами и бытовым комфортом, столь соблазнительную прихотливыми порож-

дениями индустрии развлечений и избавляющими человека от любых сомнений и размышлений формами массовой культуры, что тот почти уже не имеет в себе сил и желания от нее отказаться.

«Инструментальный разум» обусловил также господство и сугубо позитивистской модели рациональности, требующей рабски покорного принятия неумолимой силы фактов (нередко создаваемых самим человеком, причем по той же модели рациональности, по которой он их постигает и которая, таким образом, получает удобный случай самое себя собой же еще раз подтвердить), не позволяя критически оценить социальную реальность даже ученому-теоретику, не говоря уже об обычном, массовом человеке. Не удивительно поэтому, что шанс на исторический выход из этой бесчеловечной, «отчужденной» от человека реальности видится представителями «Франкфуртской школы» в развертывании (и в рамках «критической» теории, долженствующей прийти на смену традиционной философии, и в массовом общественном сознании) невиданных прежде нерепрессивных форм мышления и свободного сюрреалистического искусства, а практически — в анархическом бунте сексуально раскрепощенного и свободного от «инструментального разума» человека — представителя маргинальных слоев современного общества.

Принятие некоторой, исторически условной, модели рационального познания и поведения человека в качестве конечной объясняющей причины всех неурядиц общественной жизни, метафизически звучащее закрепление ее как некоего «проекта» исторического бытия вообще, вместо выяснения собственно социальных причин и механизмов ее формирования и превращения в нормативную парадигму человеческой деятельности, не позволило диссертанту настаивать на тесной идейной близости предложенного «франкфуртцами» варианта социальной философии к историко-материалистической концепции самого К. Маркса, равно как и квалифицировать в качестве органичного продолжения, дальнейшего творческого развития Марксовой методологии социально-исторического познания ту модель «негативной диалектики», которая была разработана представителями «Франкфуртской школы» в виде универсального закона строения, развития и, одновременно, самопознания социальной действительности. Основные положения этой «негативно-диалектической» теории общественного бытия, присущие ей явные концептуальные несообразности столь часто оказывались предметом пристального рассмотрения и основательного разбора в отечественной историко-философской литературе, что автору диссертационного исследования оставалось здесь лишь согласиться с содержащимися в ней критическими комментариями.

На фоне рассмотренных вариантов антропокулътурологического прочтения социально-философского наследия К. Маркса (вариантов, широко известных и еще не так давно даже «модных», оказавших большое влияние на умонастроения западной интеллигенции и политическую идеологию движения «новых левых» 1960-х гг.) теоретически более обоснованными и интересными диссертанту представляются относящиеся к тому же периоду построения Л. Альтюссера. В пику экзистенциалистам и представителям «Франкфуртской школы» создатель таких этапных для неомарксизма работ, как «Читать Капитал» и «За Маркса», справедливо отметил, во-первых, что еще в 1845 году молодой Маркс решительно порвал с философской антропологией Нового времени как методологической установкой социального познания и, во-вторых, что созданная Марксом «новая социальная наука», будучи в методологическом плане проявлением подчеркнутого «теоретического антигуманизма», не только не предполагает высокомерного и пренебрежительного отношения к нуждам и чаяниям индивида, но и, напротив, оказывается необходимым, даже «абсолютным (негативным) условием, предпосылкой как позитивного познания самого человеческого мира, так и его практического преобразования».

Впрочем, соглашаясь с Л. Альтюссером в том, что К. Маркс был далек от трактовки всех общественных отношений в духе любой «антропологической субъективности», диссертант отмечает, что французский мыслитель несколько «перестарался» в своей попытке депсихологизи-ровать категорию социального субъекта, придав своей интерпретации Марксовой онтологии общественных отношений форму неоправданного (структуралистического) субстанциализма. Равным образом отмечено было в диссертации и то, что представления Л. Альтюссера об онтологически однозначно не субординированном характере взаимосвязи между различными социальными структурами все же несколько отличаются — при всем желании автора убедить свою аудиторию в обратном — от положений историко-материалистической социальной онтологии (даже если брать в расчет все те оговорки, какие сделаны были основоположниками марксизма в отношении самостоятельности надстроечных (идеологических) элементов общественной формации).

Альтюссерианское направление, пытавшееся развивать марксизм как науку с большой буквы, продолжается и отчасти сменяется с начала 1980-х годов т. н. «аналитическим марксизмом» (Дж. Коэн, А. Пжевор-ски, Дж. Рёмер, Дж. Эльстер и др.). Будучи столь же академичным, подчеркнуто отстраненным от любого революционно-политического движения направлением теоретической мысли, как и неомарксистский струк-

турализм, этот подход, утверждается в диссертации, в еще большей степени демонстрирует свою идейную близость к классической традиции новоевропейской гражданской философии, чем все прочие варианты современной марксоориентированной социальной мысли. Желая исследовать и развивать ту теорию, которую предложил Маркс, в свете последовавшего исторического развития и средствами немарксистской (!) науки и философии и стремясь освободить марксистское мышление от якобы дискредитированных историей методов и условностей, сторонники «аналитического марксизма» выбирают в качестве методологического основания своих рассуждений различные формы математической «теории игр» и «рационального выбора» и трактуют социальную действительность как комбинацию («игру») самостоятельно осуществляемых каждым отдельно взятым индивидуумом рациональных действий, порядок выбора и смысловое наполнение которых должны объясняться исходя из собственных предпочтений индивида.

Соглашаясь, в принципе, со сторонниками «аналитического марксизма» в том, что пересечение (комбинация) индивидуальных человеческих действий в само деле способно приводить к т. н. «непредумышленным последствиям», которые именно по этой причине могут считаться объективными и доступными законосообразному толкованию, диссертант отмечает, однако, что одного только этого утверждения было бы недостаточно, чтобы квалифицировать его в качестве положения, раскрывающего самое суть именно марксистской социальной онтологии. «Материализуя» эти непредумышленные последствия осознанных человеческих (взаимо)действий в виде «производительных сил» и ограничивая состоянием последних субъективную вариативность поведения представителей каждого следующего из выходящих на историческую арену поколений, К. Маркс все-таки сумел создать такой категориальный язык, который позволил законосообразно объяснять и устройство, и эволюцию общественных отношений без апелляции к субъективным целям («предпочтениям», «замыслам» и прочим мотивам) тех лиц, чьими действиями эти отношения были конституированы, как к логическому основанию законосообразной интерпретации последних; иными словами, он сумел объяснять общественные отношения как целостную, онтологически автономную и самодостаточную систему, как социальную, но не антропологическую, к человеческим действиям обратно уже теоретически не редуцируемую реальность. Характерная же для сторонников «аналитического марксизма» установка на интерактивное (игровое) понимание природы человеческих отношений (взаимодействий), желание сочетать объективизм, законосообразность в интерпретации структуры этих от-

ношений с психологической реконструкцией мотивов действующих лиц не могло не обернуться, отмечается в диссертации, и явной методологической гетерономией в понимании самого существа социальной реальности, и сугубым формализмом в определении тех закономерностей, которые эту реальность характеризуют (закономерностей, понимаемых лишь как нормативные правила поведенческого согласования индивидуальных планов (целей) разных людей друг с другом, обеспечивающие возможность нахождения максимально эффективной технологии достижения ими субъективно поставленных частных задач своей деятельности), и иными теоретическими несообразностями (например, в рамках — явно отличной от марксистской — теории эксплуатации Дж. Рёмера).

В диссертации отмечаются особенности исторического развития западного неомарксизма в XX в., повлиявшие на его отступление от фундаментальных принципов социальной онтологии самого К. Маркса, а также очерчивается круг тех насущных и теоретически емких социальных проблем, решение которых потребовало бы актуализации содержащегося в ней концептуально-методологического потенциала и могло бы позволить марксоориентированному направлению философской мысли вновь стать значимым фактором общественного и культурного развития человечества. В качестве итога диссертант отмечает, что предпринятые западным марксизмом в XX в. попытки в его рамках теоретически «подправить», «улучшить», модернизировать социальную философию К. Маркса в духе позднейших (или, наоборот, предшествовавших ей, «классических») философских традиций оказались способными лишь привести к существенной деформации принципиальных онтологических ее положений или даже к полной утрате ее теоретико-онтологического своеобразия. А то обстоятельство, что в результате подобного рода модернизации в квазимарксистских словесных одеяниях всегда являлось на свет нечто очень похожее то на «социальный атомизм» в духе теории «общественного договора», то на позитивистски ориентированный структурализм, на неоромантическое воспевание полноты человеческой жизни, ее свободы и самоценности, на коммуникативно-символический интерак-ционизм или на что-либо еще, столь же чуждое духу социальной мысли самого К. Маркса, свидетельствует для диссертанта как о правомерности предложенного им выделения внутри социальной философии начиная с Нового времени нескольких устойчивых теоретических подходов, связанных с пониманием специфики социальной реальности, так и о том завидном месте, которое среди них занимает марксизм, за чье идейное наследие и вели столь долгую борьбу представители иных, альтернативных ему социально-философских течений.

В Заключении диссертационного сочинения (с. 330—334) кратко резюмируются основные итоги проделанной работы.

По теме диссертации соискателем написаны и опубликованы 20 самостоятельно подготовленных научных работ, включая

— монографию:

1. Проблема социальной реальности в классической и марксистской философии. — 1-е изд. — Петрозаводск: ПетрГУ, 2002. — 160 с.; 2-е изд., испр. и доп. — Петрозаводск: ПетрГУ, 2006. — 175 с.

— статьи в ведущих рецензируемых научных журналах, рекомендованных ВАК РФ для докторских диссертаций:

2. Антропологические аспекты социальной онтологии К. Маркса // Вестник

СПбУ. — Сер. 6. — 2006. — № 1. — С. 71—75.

3. Проблема причинности и закономерности в социальной онтологии К. Маркса // Философия и общество: научно-теоретический журнал. — 2007,—№ 1. — С. 69—81.

4. От теории «общественного договора» к «философии истории» Нового вре-

мени: предпосылки формирования постклассических моделей социальной реальности // Известия РГПУ им. А. И. Герцена. — 2009. — № 12 (90). — С. 8—16.

5. Социальная философия как форма онтологического знания: теоретико-методологический и историко-философский аспекты // Знание. Понимание. Умение: научный журнал Московского гуманитарного ун-та. — 2009. — №1, —С. 31—35.

6. Социальная реальность как предмет историко-философского осмысления // Личность. Культура. Общество: международный журнал социальных и гуманитарных наук. — 2009. — Т. XI. — Вып. 1. — № 46—47. — С. 285— 289.

7. Гносеологические аспекты социальной философии Нового времени и К. Маркса // Философия и общество: научно-теоретический журнал. — 2009. — № 2. — С. 82—99.

8. Антропологические предпосылки формирования социальной философии как формы онтологического знания // Вестник Вятского государственного гуманитарного ун-та. — 2009. — № 3 (4). — С. 49—55.

— статьи в иных периодических научных изданиях, сборниках научных трудов и материалов российских и международных научных конференций:

9. Собственность, труд, миропонимание // Культура и мироотношение: межвуз. сб. науч. ст. — Петрозаводск: ПетрГУ, 1990. — С. 31—40.

10. Социальная философия в антропологическом измерении. — Депон. в ИНИОН АН СССР 25. 07. 1991. — № 45061. — 23 с.

11. Социально-историческая теория К. Маркса в контексте европейской философии человека и общества // Философское наследие и современность: межвуз. сб. ст. — Петрозаводск: ПетрГУ, 1993. — С. 19—41.

12. Коммуникация как проблема философии: ценностно-рациональная дихотомия в современной культуре // Коммуникации в культуре: мат-лы межвуз. науч.-теор. семинара.— Петрозаводск: ПетрГУ, 1996. — С. 5—11.

13. Пути разума: социально-антропологические аспекты типологии рациональности. — Петрозаводск: ПетрГУ, 1996. — 47 с.

14. Антропологические основания философии общества и истории // Человек — Философия — Гуманизм: мат-лы Первого Российского философского конгресса. — Т. 4. — СПб.: СПбГУ, 1997. — С. 204—206.

15. Культура и человек: история одного соблазна // Культура: соблазны понимания: мат-лы межвуз. науч.-теор. семинара. — Ч. 1. — Петрозаводск: ПетрГУ, 1999. — С. 5—15.

16. Рациональные основания социальной философии Нового времени, Г. Гегеля и К. Маркса // Наследие К. Маркса и современность: межвуз. сб. науч. ст. — Мурманск: МГПИ, 2000. — С. 3—13.

17. Проблема социальной реальности в философии Нового времени и К. Маркса // Человек в мире ценностей и смыслов: межвуз. сб. науч. ст. — Петрозаводск: ПетрГУ, 2001. — С. 71—88.

18. Социальная философия К. Маркса и актуальные проблемы современного общественного развития // Марксизм: прошлое, настоящее, будущее: мат-лы Мсждунар. научно-практ. конф-ции. — М.: ИФ РАН, 2003. — С. 343—347.

19. Философская классика и современность: смена парадигм // Проблемы развития гуманитарной науки на Северо-Западе России: опыт, традиции, инновации: мат-лы науч. конф., посвящ. 10-летию РГНФ. — Петрозаводск: ПетрГУ, 2004. — С. 17—20.

20. Марксистская концепция места общественного сознания в структуре социальной действительности // Северное измерение: социально-политический альманах.— Петрозаводск: ПетрГУ, 2008. — Вып. 2. — С. 68—76.

Подписано в печать 24.05.10. Формат 60 х 84 1/16. Бумага офсетная. Печать офсетная. Уч.-изд. л.2,5. Тираж 200 экз. Изд. № 135

Государственное образовательное учреждение высшего профессионального образования ПЕТРОЗАВОДСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

Отпечатано в типографии Издательства ПетрГУ 185910, г. Петрозаводск, пр. Ленина, 33