автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Пушкин в художественном сознании Есенина

Полный текст автореферата диссертации по теме "Пушкин в художественном сознании Есенина"

ООЗОЬБИЬЬ

На правах рукописи

ПЯТКИН Сергей Николаевич

Пушкин в художественном сознании Есенина

Специальность 10.01.01 - русская литература

Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

Великий Новгород 2007

003056269

Работа выполнена на кафедре русской литературы Новгородского государственного университета имени Ярослава Мудрого

Официальные оппоненты:

доктор филологических наук, профессор Татьяна Константиновна Савченко (Москва) доктор филологических наук, профессор Анатолий Валентинович Кулагин (Коломна) доктор филологических наук, профессор Виктория Трофимовна Захарова (Нижний Новгород)

Научный консультант: доктор филологических наук, профессор

Ведущая организация: Рязанский государственный педагогический университет имени С.А. Есенина

диссертационного совета Д 212.168.05. при Новгородском государственном университете имени Ярослава Мудрого по адресу: 173014, Великий Новгород, Антоново, университет, ауд. 1221.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Новгородского государственного университета.

Автореферат разослан « & » апреля 2007 г.

Ученый секретарь диссертационного совета доктор филологических наук

Вячеслав Анатольевич Кошелев (Великий Новгород)

Защита состоится 15 мая 2007 г. в

часов на заседании

профессор

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Мысль о «пушкинском» феномене Есенина, с настойчивым постоянством звучащая в есениноведческих работах и ставшая едва ли не филологической аксиомой, по большому счету не имеет прочного научного обоснования. Восприятие Есенина как наследника Пушкина в русской литературе XX века сложилось еще при жизни поэта и было доведено до своего абсолютного, мифологического предела траурной церемонией похорон Есенина (гроб с телом поэта был обнесен вокруг памятника Пушкину). Однако сам «перевод» этого исключительного факта культурного сознания в сферу его всестороннего литературоведческого исследования так и не произошел. Разумеется, эти слова не следует воспринимать в качестве утверждения, категорически свидетельствующего об отсутствии «пушкинского» направления в есениноведении. Речь идет о пока еще несостоявшейся полновесной научно-исследовательской реализации одной из самых очевидных тем в изучении творчества Есенина, что, в общем-то, не умаляет уже накопленного опыта такого изучения.

50-80-е годы - время создания научного фундамента современного есе-ниноведения. В первых монографиях о Есенине, написанных П.Ф. Юшиным, С.П. Кошечкиным, Е.И. Наумовым, Л.Г. Юдкевичем, Ю.Л. Прокушевым, A.A. Волковым, A.M. Марченко, в крупных исследованиях В.А. Вдовина, В.В. Коржана, В.Г. Базанова, П.С. Выходцева, В.И. Харчевникова, З.В. Жаворонко-ва, E.JI. Карпова, А.И. Михайлова и других был систематизирован большой корпус фактологического материала о жизни и творчестве Есенина, способствующий воссозданию научной биографии поэта, определилась приоритетная сфера изучения художественного генезиса и традиций есенинского творчества («Есенин и народная поэзия»), нашла всестороннее обоснование концепция П.Ф. Юшина об идейно-творческой эволюции Есенина; получила свое научное освещение и тема «Пушкин и Есенин». Причем практически во всех работах, которые по тем или иным содержательным параметрам (от научной статьи до нескольких страниц в монографиях) объединены этой темой, внимание четко сфокусировано на произведениях Есенина, созданных им в последние два года жизни, признаваемые вершиной художественного мастерства поэта.

Показательны в этом отношении и исследовательские принципы изучения пушкинской традиции в художественном сознании Есенина, для которых характерна актуализация творческой преемственности на уровне общих литературно-эстетических свойств и понятий: образности, композиции, слова, ритма. В итоге такая тенденция придала статус «обиходности» (В.И. Хазан) этой проблеме, которая, казалось, в дальнейшем нуждалась только в уточнениях и дополнениях, исключающих какое-либо принципиально новое ее решение. К тому же данный подход вряд ли позволяет говорить о «пушкинском» феномене Есенина как исключительном явлении в русской литературе начала XX века, да и мало что дает в осмыслении глубинной, духовной связи есенинской поэзии с пушкинской.

В ряде публикаций о Есенине, появившихся в середине 80-х гг. (В.Н. Турбина, Э.Б. Мекша, В.И. Хазана), сделаны реальные попытки аналитически осмыслить, а в некоторой степени - переосмыслить, проблему пушкинской

традиции в есенинском творчестве. Новаторское звучание этих работ заключается в разноуровневой актуализации полемического характера художественного «я» Есенина, имманентно присутствующего в творчестве поэта последних лет, в отношении к темам, идеям и образам романа «Евгений Онегин» и философской лирики Пушкина 30-х гг. Однако известная узость методологических подходов советского литературоведения позволила ученым лишь наметить ряд важнейших герменевтических проблем, исподволь возникших в ходе исследования. И к таким здесь следует отнести сопоставление художественной концепции мира и человека, акцентирование близости/различия поэтов в духовно-творческом осмыслении переломных моментов в истории России. Решение этих проблем способствовало бы уяснению, в первую очередь, нравственно-философских и чисто художественных, а не только социальных принципов вероятной в данном случае полемики.

В зарубежном есениноведении тема «Пушкин и Есенин» практически не возводилась в ранг проблемных и требующих тщательного изучения. Более того, такие авторитетные слависты, как Гордон Маквей («Esenin: A life», 1976) и Константин Пономарев («Sergey Esenin», 1978), объясняли интерес Есенина к Пушкину непомерным тщеславием «рязанского поэта», а в «пушкинском векторе» есенинской поэзии двух последних лет видели угасание художнического таланта автора «Инонии» и «Пугачева».

Заметным явлением в филологической науке начала 90-х гг. стала монография В.В. Мусатова «Пушкинская традиция в русской поэзии первой половины XX века. [А. Блок, С. Есенин, В. Маяковский]» (1992). Эта работа уверенно пролагает новые пути в осмыслении места и роли Пушкина в национальном литературном процессе XX века. Своеобразие авторского научного подхода к изучению пушкинской традиции в поэзии «серебряного века» хотя и оговаривается здесь достаточно скромно, однако новаторский характер в представлении заявленной проблемы кажется вполне очевидным и бесспорным. Уже сама логика построения исследования В.В. Мусатова дает основание говорить, что в русле мифологического восприятия Пушкина поэзией «серебряного века» определяются контуры пушкинской традиции, ее приоритетные начала, одним из которых является «стандартно-образцовая» тема предназначения поэта. У В. Мусатова дается подробная аналитическая картина того, как в эстетико-философских глубинах русского символизма возникает и развивается изначально противоречивое отношение к Пушкину; как размыкаются в новое время рамки «художественности» в осмыслении сущности «абсолютного поэта», что и является исходной точкой в «перемещении» Пушкина из собственно творческой, поэтической сферы в мифологическую.

В оценке же «пушкинского взгляда на мир у Есенина» В. Мусатов в большей степени все-таки традиционен И один из самых ценных тезисов этой части монографии - личность у Есенина «заполняла образовавшийся разрыв между искусством и жизнью, между творчеством и возможностью его воплощения» в контексте исследования пушкинского влияния на Есенина - намечен только, что называется, пунктиром.

И все же ценность работы В. Мусатова для есениноведения и в целом литературоведения значима и неоспорима. Сферы художественно-творческой мифологии и литературной традиции Пушкина как два равнозначных явления характеризующие эстетико-философские основы поэзии «серебряного века», впервые в филологической науке были разомкнуты и объединены. А это, в свою очередь, способствовало, вернее, могло способствовать выявлению в дальнейшем многомерной неоднозначности восприятия пушкинского наследия в духовно-творческом пространстве национальной культуры.

Однако говорить о существенном «прорыве» в исследовании темы «Пушкин и Есенин» вряд ли и теперь предоставляется возможным. И, наверное, вполне объективно можно считать, что высшим научным достижением в данном направлении является сборник статей «Пушкин и Есенин», подготовленный Есенинской группой ИМЛИ по итогам Международной научной конференции, прошедшей 25-27 марта 1999 года в Москве.

Содержание публикаций названного издания, преимущественно, ориентировано на представление широкого «спектра Пушкинского влияния на неординарную личность Есенина». Однако практическое исполнение такого научного задания чаще всего сводится в составляющих сборник статьях к уже «испытанному приему»: анализу тех текстовых параллелей, что уже были в есениноведении и отмечены, и отчасти прокомментированы.

Разрыв между теоретическим посылом и его практическим претворением в этих исследованиях, по мнению диссертанта, происходит из-за отсутствия единого базового инструментария, позволяющего охарактеризовать саму целостность личностных, творческих и историко-культурных связей есенинской поэзии с творческим миром Пушкина. Но уже показательно то, что в ряде работ делается попытка найти «субстанциальную первооснову» эстетико-творческой близости русских поэтов, упрямо не укладывающуюся в прокрустово ложе «общепринятого» понятия «литературная традиция» (А. Захаров, Г. Шипулина). У некоторых авторов обретают статус законного научного инструментария термины «пушкинский миф» и «жизнетекст», характеризующие как акт собственного жизнетворчества Есенина (Л. Киселева, С. Кошечкин), так и одно из явлений национальной культуры начала XX века (В. Устименко).

Н. Шубниковой-Гусевой убедительно доказывается, что сам принцип пушкинских традиций в лироэпике Есенина 20-х гг. проявляется не только и не столько в творческой ориентации поэта на конкретные произведения Пушкина (что в есениноведении уже стало «общим местом»), но и в органичном «синтезе различных жанров» пушкинского творчества.

Отдельно следует выделить исследование О. Вороновой, в котором делается попытка выстраивания новой научной парадигмы в изучении темы «Пушкин и Есенин». Наибольшую ценность для настоящей работы здесь представляет постулируемая О. Вороновой научная позиция о необходимости изучения пушкинского и есенинского феноменов в сфере русского национального самосознания как «культурных знаков русской литературы» и «достояния национальной мифологии». Эта позиция определит и новаторский характер монографии O.E. Вороновой «Сергей Есенин и русская духовная культу-

ра» (2002), где глубоко и полно выявляется национальный духовный генезис художественного мира Есенина, ментальные основы его уникального творческого дарования.

Еще в одном фундаментальном исследовании последних лет, книге Н. Шубниковой-Гусевой «Поэмы Есенина: От "Пророка" до "Черного человека": Творческая история, судьба, контекст и интерпретация» (2001), в плане рас-„сматриваемой темы важное значение имеет комментированное обобщение огромного числа критических работ о поэте 1916-1927 гг. и в связи с этим анализ возможного и очевидного обращения Есенина к творческому наследию Пушкина в процессе создания каждой из своих поэм. Заслуживает особого внимания и актуализация Н. Шубниковой-Гусевой проблемы есенинского мифотворчества, способствующая более ясному определению сущности и содержания основных этапов эволюции художественного сознания поэта.

Краткий обзор истории изучения темы «Пушкин и Есенин» дает возможность сформулировать некоторые предварительные выводы.

1. Тема «Пушкин и Есенин», являющаяся одной из проблемных в современном литературоведении, до сих пор не имеет даже самых общих подходов в ее целостном изучении. Приоритетность такого исследования, помимо частных герменевтических задач, актуализирующих содержательные аспекты данной темы, обусловлена необходимостью четкого уяснения самого явления этико-художественной преемственности в русской литературе, а также определения внутренних факторов единства национального словесного искусства на примере двух знаковых творческих величин русской культуры.

2. Попытки поиска адекватных данной проблематике принципов исследования пушкинского «воздействия» на художественный мир Есенина, осуществленные и осуществляемые в есениноведении, имеют превентивный характер. И чаще всего концептуальными категориями здесь являются понятия «традиция» и «влияние». Причем, практически во всех исследованиях этого направления названные понятия оказываются фактически взаимозаменяемыми.

3. Концептуально новаторские опыты изучения историко-культурного контекста творчества Есенина, предпринятые в филологической науке за последние 10-15 лет, закономерно привели к актуализации такого категориального понятия, как, «пушкинский миф». Это понятие, именующее один из культурных феноменов литературного сознания начала XX века, характеризует особую сферу воздействия Пушкина как поэтической жизнетворческой целостности на «жизнетекст» Есенина.

Сделанные выводы свидетельствуют о том, что при непрекращающемся внимании к столь очевидной научной теме, а также при наличии ряда работ данного направления, в целом в науке не ставилась задача концептуально-комплексного изучения пушкинского «присутствия» в художественном сознании Есенина. Этим и объясняется актуальность данного диссертационного исследования.

Объектом реферируемой диссертации стало не только творческое наследие Пушкина и Есенина, но и мемуарная литература, различные манифесты и публицистические работы Х1Х-ХХ веков, способствующие воссозданию не-

обходимого историко-культурного контекста эпох Пушкина и Есенина и актуализации специфических черт творческого диалога поэтов. С этой целью в диссертации привлекается самый разнообразный художественный материал: тексты православных молитв, некоторые памятники святоотеческой литературы, а также отдельные произведения М.Ю. Лермонтова, Н.В. Гоголя, Ф.М. Достоевского, А.П. Чехова и творческое наследие современников Есенина — А. Блока, Н. Клюева, С. Клычкова, Вяч. Иванова, Г. Иванова, В. Маяковского и др. Обращение к поэзии Б. Корнилова призвано дополнить общую картину культурно-творческого диалога Есенина и Пушкина и, вместе с тем, прояснить судьбу высокого пушкинского мифа в русской литературе 30-х гг.

Предмет исследования - формы пушкинского «присутствия» (влияние, миф, традиция), их генезис и художественно-функциональный статус в творческом мире Есенина, рассматриваемые в историко-культурном контексте русской литературы.

Научная новизна диссертации обусловлена

♦ опытом системного изучения пушкинского «присутствия» в творческом сознании Есенина, проецируемого на художественно-мифологический контекст русской литературы начала XX века;

♦ выбором синтетически применяемых в исследовании базовых категорий, способствующих более глубокому и последовательному уяснению творческой неоднородности рецепции Пушкина и в художественном сознании Есенина, и в современной ему литературе;

♦ актуализацией целостности духовно-творческой эволюции Есенина в ее движении к этико-художественным координатам пушкинского наследия.

Основной целью реферируемой работы является широкое комплексное изучение восприятия Пушкина как жизнетворческой поэтической целостности художественным сознанием Есенина в историко-культурном контексте русской литературы первой трети XX века.

Данная цель конкретизируется в следующих задачах:

1. рассмотреть основные тенденции художественного мифотворчества, характерные для национального литературного процесса первой трети XX в., в их отношении к «магистральной» традиции национальной духовной культуры;

2. дать теоретико-методологическое обоснование основным формам культурно-творческого диалога в литературе;

3. обосновать периодизацию творчества Есенина в свете процесса духовно-эстетической самореализацйи поэта;

4. проанализировать основные этапы художественного мифотворчества Есенина с точки зрения целостности его поэтического сознания в системе базовых категорий;

5. выявить творческую логику развития и смены мифологических моделей мира у Есенина в их отношении к пушкинской художественной концепции мира и поэтического творчества;

6. охарактеризовать основные черты и функциональную роль «пушкинского мифа» в художественном сознании Есенина и творчестве его современников;

7. исследовать творческие принципы этико-художественной преемственности пушкинского наследия, проявляющиеся в поэзии Есенина 20-х гг.;

8. определить специфику форм и содержания духовно-эстетического воплощения в жизнетексте Есенина 1924-1925 гг. религиозно-этических констант национального мироощущения.

Методологическая база предлагаемой диссертации выстраивается на основе историко-функционального, историко-генетического, сравнительно-сопоставительного методов современного литературоведения с использованием элементов ритуально-мифологического и символико-мифологического подходов при анализе художественного текста. В исследовании привлекаются методологические концепции национальной литературы И.А. Есаулова и B.C. Непомнящего, а также учитываются ключевые положения монографических рабЬт В.В. Мусатова, освещающих проблему пушкинской традиции в русской поэзии первой половины XX века.

В определении понятия «миф» диссертант исходит из фундаментальных теоретических исследований А.Ф. Лосева, Ю.М. Лотмана, Е.М. Мелетинского, В.Н. Топорова, А.Я. Голосковера, признающих сакральную природу мифа как модели мирового порядка, указывающей пути и способы превращения хаоса в космос. В работе широко привлекаются некоторые положения исследований М.В. Загидуллиной, О.С. Муравьевой, Ю.В. Шатина, М.Н. Виролайнен, посвященных изучению феноменологии «пушкинского мифа».

В диссертации делается попытка актуализации содержания понятий «влияние» и «традиция», опирающаяся на опыт теоретико-методологического изучения основных форм культурно-творческого диалога (A.C. Бушмин, Ю.Б. Борев, В.В. Кожинов) и их функционального качества в литературном процессе начала XX века (И.А. Есаулов, В.Е. Хализев). При анализе отдельных аспектов традиции и влияния в художественном сознании поэзии «серебряного века» учитываются некоторые концептуальные положения работ Х.-Г. Гада-мера «Истина и метод» и X. Блума «Страх влияния».

При интерпретации содержания основных этапов творческой эволюции Есенина и произведений поэта использовались труды таких ученых-есениноведов, как П.Ф. Юшин, A.A. Волков, Ю.Л. Прокушев, A.M. Марченко, А.Н. Захаров, Н.И. Шубникова-Гусева, O.E. Воронова. Поскольку объект исследования предполагает и целостное научное представление о духовно-творческом содержании художественной картины мира Пушкина, в ходе комплексного описания восприятия Есениным пушкинского жизнетекста задействованы работы пушкинистов H.H. Скатова, С.А. Фомичева, B.C. Непомнящего, В.А. Кошелева, Ю.М. Никишова, В.А. Грехнева, Е.М. Таборисской и некоторых других.

Теоретическое значение. В основу концепции реферируемой работы положены современные научные подходы, базирующиеся на парадигме «литература в системе культур». Приоритетным в этом плане является методологический принцип единства национальной словесной культуры, который обусловлен существованием синтетической целостности и потенциальной жизне-

способности основных форм национальной культурно-исторической преемственности: влияния, мифа, традиции.

Заявленная концепция работы, учитывающая существующий опыт изучения научной темы «Пушкин и Есенин», а также новейший опыт истолкования историко-культурного контекста литературы «серебряного века», позволяет выдвинуть в качестве базовых категорий предлагаемого диссертационного исследования такие, как «жизнетекст», «мифотворчество», «влияние», «миф», шпрадиция». А это, в свою очередь, дало возможность уточнить представление об их функционировании и в рамках рассматриваемого литературного явления, и в национальной словесной культуре в целом. Кроме того, в диссертации введены две новых литературоведческих категории - «эсхатологический текст» и «исповедальность словесного творчества», обоснованы их основные критериальные признаки, представлены конкретные образцы анализа отдельных художественных произведений в дискурсе этих категорий. ■

Практическое значение. Основные положения и результаты диссертации могут быть использованы в последующем научном исследовании рецепции пушкинского творчества русской литературой XX века, в теоретических работах по темам «национальное своеобразие литературы», «христианство и словесное искусство», а также при чтении курсов истории русской литературы XIX и XX веков и истории русской культуры.

Основные положения, выносимые на защиту:

1. Жизнь и поэзия Есенина, в целостности образующие непрерывный мифотворческий процесс, в котором происходило рождение и становление самобытного русского «голоса» поэта, устремлены к поиску духовно-эстетической подлинности своего «я-сотворенного» в национальной культуре. Характер эволюции художественного сознания Есенина - от «смиренного инока» к «наследнику Пушкина наших дней» - во многом обусловлен диалогом как основой есенинского жизнетекста. Исключительная роль в эволюции художественного сознания Есенина принадлежит его творческому диалогу с Пушкиным, который последовательно манифестируется и воплощается в есенинском жизнетексте посредством своих основных форм - влияния, мифа, традиции.

2. Экспликация и анализ самих форм пушкинского «присутствия» в художественном сознании Есенина предполагает изучение этого «присутствия» в свете имманентных органических законов, обусловливающих единство национальной культуры, по отношению к которой поэтический гений Пушкина является сакральным знаком тождества.

3. Процесс становления Есенина как поэта отражает в себе органичный художественный синтез идей и представлений народно-религиозного сознания с мифотворческой эстетикой поэзии «серебряного века». Этот синтез, отражающий уникальный по своим художественным интенциям диалог жизни и поэзии, вместе с тем внутренне ориентирован на диалог-соперничество с Пушкиным. И такая функционально значимая разновидность творческого влияния в художественном сознании Есенина во многом обусловлена его стремлением утвердить свое «слово о мире» как новое и подлинное откровение народного духа в противовес эстетико-творческим принципам пушкин-

ской поэзии, признанной в русской культуре классической и идеальной мерой национально-художественного самовыражения.

4. Анализ имплицитного и эксплицитного присутствия диалога-соперничества в жизнетексте Есенина 1910-1920-х гг. дает возможность как уточнить природу и характерные черты лирического героя поэта периода создания им «Радуницы», так и предложить совершенно новые истолкования мифотворческой оптики Есенина, прежде всего в его «необиблейском» эпосе, «Ключах Марии» и «Пугачеве».

5. Столкновение Есенина с «реальной историей» обернулось для поэта мучительным осознанием не только иллюзорности собственных утопических мифопостроений, но и катастрофических последствий самой сути этой «реальной истории» для почвенных и глубинных начал национального сознания. Противоречивые искания Есенина начала 20-х гг., внутренне объединенные настойчивой мыслью поэта понять, «что случилось, что стало в стране», кардинально меняют характер его диалога с Пушкиным. На этом этапе не только проявляется влияние в его привычном понимании, но и угадывается стремление новейшего поэта постичь глубинные основания целостности художественного мировидения предшественника, что ярче всего демонстрирует такой феномен творческого поведения Есенина, как «жизненное» пушкинианство.

6. Пушкинский миф Есенина, концептосфера которого включает в себя ценностно-ориентированные идеи православно-христианского самопознания, служит основанием развития и утверждения пушкинской традиции в творчестве Есенина, где новейший поэт воспринимает своего великого предшественника как духовно-творческую целостность, обладающую эстетической полнотой в отражении действительности, в которой синтез «родного и вселенского» оказывается созвучным собственному опыту в осмыслении бытия.

7. Исследование широкого спектра самых разнообразных связей есенинской поэзии 1924-1925-х гг. с пушкинским наследием приводит к выводу, что в орбите творческого внимания Есенина, в первую очередь, располагается истори-ко-художественный опыт Пушкина, его переживание истории в себе и себя в истории, столь необходимые автору «Анны Снегиной» для осмысления «исторического объективно-ценного процесса» современности.

8. Движение к ясности и простоте лирического слова и образа у «позднего» Есенина, связанное с декларируемым самим поэтом «формальном развитием» как «тяге» к Пушкину, выявляет сложный и многомерный процесс «преобразования души» в качестве ценностно-тематической доминанты, существующий у Есенина в пространстве духовного опыта русской культуры и немыслимый вне исповедального дискурса поэтического самовыражения.

9. Актуализация понятия «эсхатологический текст», имманентно определяющего структурно-смысловые параметры единства национального словесного искусства, позволила не только дать оригинальное истолкование поэмы «Черный человек» и уточнить функциональное значение в ней пушкинского «отражения», но и концептуально охарактеризовать формы и способы этико-худо.жественной взаимосвязи поэтических миров Пушкина и Есенина с религиозно-символическими константами русской культуры как высшего проявле-

ния творческой преемственности в литературе. Фактор преемственности такого рода, органично подчеркивающий самобытность и полноту художественного выражения Есениным русского национального самосознания, во многом проясняет природу и смысл «пушкинского» феномена творческой судьбы Есенина в современности.

Апробация диссертации. Основное содержание диссертации отражено в монографии, двух учебных пособиях и целом ряде статей (список изданий приводится в конце автореферата). Огдельные результаты исследования были изложены автором в форме докладов на международных, всероссийских и региональных научных и научно-практических конференциях: «Пушкин и русская культура». (СПб.-Новгород, 1996), «Болдинские чтения» (1995, 1996, 1999-2006), «Горьковские чтения» (Н. Новгород, 1996, 2000), «Филологический класс: наука - вуз - школа» (Екатеринбург, 2002), «Сергей Есенин и русская школа» (Москва - Рязань — Константинове, 2002), «Есенин и поэзия России ХХ-ХХ1 веков: традиции и новаторство» (Москва - Рязань - Константинове, 2003), «Наследие Есенина и русская национальная идея: современный взгляд» (Москва - Рязань - Константиново, 2004), X Шешуковские чтения (Москва, 2005), «Литературное общество "Арзамас": культурный диалог эпох» (Арзамас, 2005), «Есенин на рубеже эпох: итоги и перспективы» (Москва - Рязань - Константиново, 2005), «Наследие В.В. Кожинова и актуальные проблемы критики, литературоведения, истории, философии в изменяющейся России» (Армавир, 2005), «Классические и неклассические модели мира в отечественной и зарубежной литературах» (Волгоград, 2006), «Есенинская энциклопедия: концепция, проблемы, перспективы» (Москва - Рязань - Константиново, 2006), «Православие и русская литература» (Арзамас, 2006). Основные положения работы излагались в процессе чтения спецкурса «Пушкин и поэзия "серебряного века" русской литературы», а также руководства спецсеминаром «Судьбы поэтов "серебряного века"» в течение 2000-2006 учебных годов на разных факультетах АГГТИ им. А.П. Гайдара.

Структура и объем исследования. Диссертация состоит из Введения, четырех глав и Заключения. Библиография насчитывает 418 единиц.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во Введении обосновывается актуальность темы диссертации, ее научная новизна, теоретическая и практическая значимость, определяются предмет и объект исследования, излагаются основные положения.

Первая глава («"Пушкин и Есенин": теоретико-методологические подходы к изучению научной темы») состоит из трех параграфов. В первом рассматривается содержание понятий «жизнетворчество», «жизнетекст», «мифотворчество» и их функциональный статус в контексте русской литературы, а также обосновывается приоритетность использования этих понятий для системного анализа основных форм пушкинского «присутствия» в художественном сознании Есенина.

Жизнетворчество как процесс духовно-эстетической самореализации, является одной из ключевых категорий в современных исследованиях, посвя-

щенных проблемам художественной эстетики литературы «серебряного века». В данном случае характерно внимание к этико-художественным основам модернистского искусства в целом, провозглашенного, как известно, новой религией, способной кардинально преобразить мир, где поэт священнодейственно приходит к строению жизни через им же создаваемые художественные модели мира. При этом жизнетворчество обретает форму «мифотворчества, когда мир воспринимается в качестве искусствоподобного феномена и "тексту жизни" приписываются свойства и дефиниции "текста искусства"» (Е. Худенко).

Художественное сознание русской литературы начала XX века по природе своей мифологично. Острое осмысление катастрофичности и трагизма бытия, проявляющееся практически на всех уровнях культурно-творческого восприятия действительности, и приводит к поиску универсальных мифологических моделей мира, где мифотворчество предстает как «тип художественного мышления» писателя (А. Гулыга), как «художественный прием и как стоящее за этим приемом мироощущение» (Е. Мелетинский), как «сознательное обращение к поэтике мифологизирования» (3. Минц) и, наконец, как творчество жизни, порожденное «активно-производящим сознанием» (Ю. Лотман).

В целом, в русле этих критериальных смыслообразующих признаков понятия «мифотворчество» и эксплицируются основные направления современного научного есениноведения. Подобного рода восприятие творчества С. Есенина складывается еще в прижизненной критической литературе о поэте 20-х гг. (И. Машбиц-Веров, И. Оксеиов и др.). Особое же значение такой подход обретает у Вл. Ходасевича, большая часть деятельности которого как критика и исследователя литературы связана с пушкинистикой. Конструктивно-содержательная идея «внутреннего параллелизма» жизни и творчества Есенина, воплощенная в известном очерке «Есенин» (1936) была «выведена» самим Ходасевичем из его же представления о феномене «жизни-и-творчества» Пушкина. Развитие художественного мастерства Есенина, его меняющиеся доминанты и эстетические приоритеты прямо связываются Ходасевичем с историей жизни автора «Анны Снегиной» и «Черного человека», которая завершается душевной и поэтической эмиграцией к Пушкину.

В подавляющем большинстве исследований, посвященных жизнетворче-ству как мировоззренческой модели творческого поведения художника «серебряного века», в той или иной степени оговаривается эстетическое наследование модернистскими концепциями «творчества жизни» конструктивным принципам жизнетворения в русской литературе эпохи романтизма. И нередко в фокусе внимания в данном случае оказывается (правда, лишь как констатация факта) функциональный характер игрового дискурса, определяющего зоны сближения в поведенческих моделях романтиков и модернистов. При этом название литературного общества «Арзамас» чаще всего и возникает в констатирующих описаниях таких зон. Однако само это общество как литературно-эстетический феномен жизнетворчества русской культуры начала XIX века в указанном сопоставительном контексте не получило научного рассмотрения. А такой аспект принципиально важен, поскольку дает возможность на примере одной из ключевой для целостного осмысления творческой судьбы худож-

ника категории «жизнетворение» определить уровни единства/различия культурно-мифологических парадигм разных эпох в истории русской словесности и прояснить сущностные моменты в диалоге этих эпох.

В диссертации внимание сосредоточено на специфических чертах игровых моделей поведения «Арзамаса», спроецированных на театральные жизне-творческие акты в литературе «серебряного века». Оперируя такими понятиями, как «эстетическая позиция» и «духовно-жизненный акт творчества» поэта, автор реферируемой работы указывает, что их потенциальное различение, имманентно присущее «Обществу Безвестных Литераторов», дает основание говорить о специфическом «арзамасском жизнетексте» как о шутовском отражении литературно-эстетических стратегий своего времени; жизнетексте, своеобычным путем восходящем к традициям древнерусской книжности, уподобляющей писание зеркалу.

Игровые модели поведения у большинства художников «серебряного века» являются неотъемлемой частью творческого поведения в целом, зрительно-театральным элементом художественного творчества, включающимся в дискурс целостного авторского представления о жизнеустройстве бытия. При этом игра не осознается как таковая, вовлекаясь в орбиту жизнетворческого самопознания и моделируя эстетико-философскую позицию художника по отношению к действительности. Характер этого отношения, или, точнее, его следствия, эмоционально воссоздает в своей статье «Ирония» (1908) А. Блок. В диссертации рассматриваются основные положения этого эссе как своеобразной «эпитафии» Блока современной ему литературе, из «опустошенной души которой «вырывается... разрушающий, опустошительный смех», в контексте общей внеэтической художественной ориентации русского модернизма.

Стремление к новой художественной эстетике словесного творчества, породившего «игровое самоопределение для русской литературы» «серебряного века» (И. Есаулов), обернулось качественной трансформацией культурно-мифологической парадигмы национального сознания. Развоппощение сущности слова закономерно привело к развоплощению духа, материализуясь, как это и выговаривает Блок, в «разлагающем смехе». Есенинское «Господи, отелись!», украсившее стену Страстного монастыря, отнюдь не экспромт, рожденный в компании литературных озорников, а одна из содержательно определяющих формул его поэзии 1917-1920 гг. Литературно-игровой характер эстетической позиции Есенина этой поры полностью подчиняет себе творческое поведение поэта. В результате - в системе оценок и представлений лирического «я» Есенина сами духовные основы национального культурного сознания становятся эстетическим объектом литературной игры, что наглядно демонстрирует, прежде всего, так называемый «необиблейский» эпос поэта.

В русской литературе начала XX века, по преимуществу, в процессе игрового самоопределения, в отличие от «Арзамаса», происходит отождествление эстетической позиции художника с его творческим поведением. Устремленному к созданию новой онтологии бытия художнику этой эпохи суждено встретиться с собственным отражением, которое вдруг объявится в зеркале циничной усмешкой Черного человека. Однако сам факт такой встречи озна-

чает отказ от намеренного конструирования маски как знака свободного выбора модели жизненного поведения, восстановление связи с естественным жизненным ритмом, органичное возвращение художника к подлинности своего «я» в бытии национальной духовной культуры.

Предметная актуализация форм и содержания «диалогического соприкосновения» есенинского жизнетекста с духовным опытом национальной культуры, в котором Пушкин - «явление чрезвычайное» и «пророческое», а в этом контексте и характерология эволюции мифотворческого сознания поэта предварительно требуют столь же предметного представления о периодизации творчества Есенина. Этому посвящен второй параграф первой главы.

На сегодняшний день в науке о Есенина предложено несколько периодизаций жизни и творчества поэта. Своеобразной же точкой отсчета в концептуальном решении этой проблемы является статья Б. Розенфельда о Есенине, специально написанная для многотомной «Литературной энциклопедии» (1929-1939). Выделяя в есенинском творчестве пять периодов (1914-1919; 1919-1922; 1922-1923; 1923-1925 гг.), Б. Розенфельд хотя и оперирует понятием «поэтический стиль» в качестве конструктивно определяющего критерия этапных изменений в художественном сознании Есенина, строго говоря, системное выделение в есенинском творчестве пяти этапов исходит в данном случае из хронологически маркируемой смены доминант идейно-тематического содержания произведений поэта.

Научные опыты периодизации творческой биографии Есенина 50-80-х гг., в которых художественное наследие поэта то «сужалось» до трех этапов, то, наоборот, «расширялось» до семи, а сами эти этапы нередко получали меткие именования («московский», «петербургский», «революционный», «имажинистский» и т.п.), принципиально не изменили логического построения концепции Б. Розенфельда. В работах этих лет все больше делался акцент на эволюции поэтического мастерства Есенина, однако в основе здесь был все тот же принцип хронологической актуализации содержания есенинского творчества, его изменяющихся идейно-тематических приоритетов. При этом искания поэта если и рассматривались в контексте эстетических и религиозно-философских поисков русской литературы «серебряного века», то, как правило, внимание здесь было сконцентрировано на революционных умонастроениях, сказавшихся на формировании творческой личности Есенина. Собственно, и эволюция художественного сознания Есенина при таком подходе «прочитывается», условно говоря, как поступательное движение авторского «я» поэта от топоса «деревенская, патриархальная Русь» к топосу «Русь советская».

Диссертант, принимая во внимание некоторые положения новейших работ (А. Захарова, Н. Шубниковой-Гусевой, О. Вороновой), появившихся на «волне» этого процесса и справедливо имеющих высокий индекс цитирования в современном есениноведешш, предлагает следующий подход к периодизации творчества Есенина, концептуально определяющий содержание и структуру всего исследования.

В творчестве Есенина наблюдается последовательная смена мифологических моделей мира, а стало быть, и последовательное замещение одного осно-

вополагающего принципы художественного мышления мифа другим. Каждый миф рождается в сознании поэта из влияния на него определенных уже сложившихся литературно-философских систем, и в то же время каждый миф, преобразуя это влияние, устанавливает (или способен установить) свою самобытную творческую линию в литературном процессе.

Возникновение мифа всегда сопровождается ритуальным появлением нового авторского «я», закрепляющимся в художественном творчестве и становящимся литературной репутацией поэта. Так, в ранней лирике Есенина (19141916) - это «смиренный инок». В поэзии 1917-1921 гг. - поэт-пророк «нового завета». В поэзии 1922-начала 1924 гг. - поэт-скандалист и поэт-хулиган. И, наконец, в последний период творчества Есенина (середина 1924-1925 гг.) устанавливается его последняя репутация - «.Пушкин XX века», получившая в науке о поэте статус едва ли не научного определения. Рождение нового авторского «я» абсолютно не отменяет предыдущего. А это приводит к поэтапному усложнению субъектной сферы поэзии Есенина: существованию в пределах одного художественного целого разнокачественных оценок в восприятии мира, «самостоятельных и неслиянных» (М. Бахтин) голосов, переживаний, сознаний, ассоциаций.

В третьем параграфе рассматривается и актуализируется содержание понятия «литературная традиция» как формы культурно-творческого диалога в русской литературе.

Изучение сферы художественных взаимодействий и литературных контактов есенинской поэзии с различными культурными явлениями - от фольклорных источников до произведений современников - на каждом из этапов жизнетворческих поисков поэта, что в большей степени и определяет само понятие «творческий диалог», является наиболее значимой для осмысления эволюции художественного сознания Есенина. Само деятельное существование в художественном мире поэта различных форм культурно-творческого диалога в компаративистике чаще всего понятийно определяется как подражание, влияние и традиция. Если, как правило, практически не возникает никаких проблем при диагностирующем описании явления «подражания» в том или ином произведении, то уже в случае с самим разграничением понятий «влияние» и «традиция» все обстоит далеко не однозначно. Впрочем, столь же неоднозначно решается проблема при выявлении и научном описании в произведении (или в ряде произведений)«имясловной»(индивидуальной) традиции.

Литературная традиция чаще всего определяется как некое автономное явление по отношению к тому, что называют традицией в широком смысле. Этот «широкий» смысл, актуальный для философии и культурологии, определяет понятие «традиция» как первостепенную форму существования национального сознания и одновременно ключевой фактор, обусловливающий устойчивый характер ценностных основ в развитии национального сознания. Традиция - это «не сохранение или изменение, а нечто постоянное внутри перемен, константное в развитии, абсолютное в относительном, вечное во временном» (В. Кутырев). Такими определениями репрезентируется, прежде всего, духовный, этический смысл содержания понятия «традиция» как «фунда-

мента и субстанции культуры». В таком случае «имясловная» традиция в литературе - это явление, вырастающее не из конкретного жанра, не из отдельного произведения того или иного автора, а из этико-художественной целостности его творческого сознания, эстетически обозначившей силовые линии национальной культуры, значимые сферы духовной жизни народа.

Всякая традиция в своем истоке начинается с влияния определенной идейно-художественной системы, точнее, элементов этой системы, предшественника на творческое сознание новейшего поэта. Но не всякое влияние становится традицией. Процесс воздействия «классика на современника» может быть сконцентрирован в точке эстетико-формальной преемственности, широко и, в общем-то, плодотворно реализуясь в таких формах культурного диалога в литературе, как репродукция, парафраза, вариации, соперничество.

Высшая же форма культурно-творческого диалога в литературе как взаимосвязь, в частности, «духовно-эстетических миров Пушкина и Есенина» становится проявлением «национальной культурно-исторической преемственности» (О. Воронова). И перспективы в изучении пушкинской традиции в творчестве Есенина могут связываться только с использованием адекватных данной проблеме языка и метода научного описания. При этом в орбите внимания должны располагаться, в первую очередь, не отдельные произведения, а доминанты художественного сознания поэтов, слитые воедино с их творческими судьбами и определяющими не только контуры, но и саму жизнедеятельность этико-художественных миров Пушкина и Есенина.

Взаимосвязь этих миров, как явление традиции, возможна лишь в том случае, когда новейший поэт воспринимает своего предшественника как духовно-творческую целостность, обладающую эстетической полнотой в отражении действительности, где синтез «родного и вселенского» (Вяч. Иванов) созвучен собственному опыту в осмыслении бытия.

Пушкинский миф в литературе «серебряного века» был востребован как культурный «инструмент разрешения фундаментальных противоречий сознания, неразрешимых в рамках иных, не-мифических его форм» (В. Маркович). Отсюда столь контрастная картина манифестаций пушкинского мифа: от «ничто» до «абсолютного поэта». Но в проекции этой общей картины нельзя терять из вида самобытных авторских черт пушкинского мифа у каждой из значимых фигур поэтического Олимпа «серебряного века», поскольку за такими чертами стоит определенная сфера субъективно избираемых тем или иным поэтом доминант жизнетворческой целостности Пушкина. Сфера, которая способна в пределах катастрофически изменяющегося мира и качественно новых эстетических возможностей словесного искусства формировать пушкинские этико-художественные принципы творческого осмысления действительности.

Иначе говоря, пушкинский миф в русской литературе XX века органически заключает в себе потенции к столь же органическому рождению пушкинской традиции, что, с учетом специфики культурно-мифологической парадигмы русского модернизма, нужно воспринимать как возможность «духовного возвращения» национальной культуры «на магистральный путь ее развития» (И. Есаулов).

Во второй главе («Пушкинское влияние в эстетико-художествениом сознании Есенина») анализируются специфические разновидности пушкинского влияния, проявившиеся в художественной эстетике есенинского жизне-творчества в период с 1909 по 1924 гг. Первый параграф - «"Пророк" Пушкина и концепция "поэта-пророка" в жизнетворчестве Есенина» - посвящен рассмотрению истоков есенинского жизнетворчества, становлению литературной репутации «поэта-пророка», его художественно-функционального статуса в «необиблейском» эпосе Есенина как диалога-сопернпчества с Пушкиным, который достигает своеобразной кульминации в поэме «Пугачев».

Анализ лирики Есенина, а также его писем периода 1909-1913 гг., учитывавший известные факты биографии поэта, показал, что в постулировании собственной пророческой миссии Есениным избираются такие «формулы», которые являются воплощением активной и действенной роли поэта в избавлении человеческого мира от пороков. А для такой поэтической «программы» пушкинская идея «поэта-пророка», как ее вероятнее всего мог воспринимать юный Есенин, была недостаточно и самостоятельна {Исполнись волею Моей»), и деятельна («Гпаголом жги сердца людей»). Становление модели жизне-творенйя, что отчетливо передают письма юного поэта, осложняется процессом религиозного самоопределения Есенина, где теософская «ревизия» христианской ортодоксии, приобретшая статус одной из жизнетворческих доктрин, подчеркивает особую сущность есенинской идеи образа поэта-пророка как носителя Высшей Истины, познавшего ее вне божественного откровения.

«Скифское» влияние и имажинистские «теории» как явления, показательно характеризующие саму культурную атмосферу революционных лет, выступают в качестве своеобразного катализатора по отношению к духовно-религиозным исканиям Есенина этой поры, активизируя те ревизионистские потенции христианского традиционализма, что присущи эпистолярным размышлениям поэта 1913 года. Свое яркое творческое воплощение все это получает у Есенина в «необиблейском эпосе», тринадцати поэмах, написанных в период с 1917 по 1920 гг.; его «поэтической Библии» (А. Марченко), органично вписывающейся в художественно-мифологическую парадигму своего времени, подчиненную идее Третьего Завета.

Религиозно-этическая «перестройка» архетипической модели «поэта-пророка», утвержденной в русской литературе Пушкиным, влечет за собой у Есенина столь же кардинальную перестройку архетипической структуры христианского мифа. Поиск Есениным иного жизнетворческого пространства, способного вместить в себя всю духовную полноту изменяющегося «я» поэта, приводит к самосознанию собственного пророческого дара, полноценно реализующего себя в «есенинской Библии» посредством проповеди «новой веры», отвечающей, в понимании Есенина, «высшему назначению Поэта и его избраннической миссии» (О. Воронова).

В поэме «Октоих», где и происходит у Есенина ритуальное рождение самого образа поэта-пророка, автор использует узнаваемые элементы композиции и словесно-речевой структуры пушкинского стихотворения «Пророк», органично совмещая эти элементы в тексте поэмы со стилистикой

христианской молитвы, что и придает данному ритуалу возвышенное религиозное звучание. Вместе с тем, болезненный обряд инициации, который совершается над пушкинским поэтом, совершенно как бы и не нужен герою есенинской поэмы. Он - изначально посвященный, избранный и жаждет высшего и полного знания сокровенных тайн мира, сокрытых от смертного. По сути, герой поэмы «Октоих» — это Пророк-поэт, манифестирующий затем в «Ино-нии» свое имя, и этим заявляющий свое право на равноценность своего пророческого слова со словом библейских пророков.

Словесно-символическая парадигма самоименований и самоизображений субъекта повествования в «Инонии» - пророк, Есенин Сергей (поэт), восьми-крылое мистическое существо — фактически совпадает с образной структурой пушкинского стихотворения «Пророк», в котором движение лирического сюжета последовательно выявляет образы поэта, шестикрылого серафима, пророка. Герой «Инонии» одновременно является и пророком, и поэтом, и серафимом, отличительная особенность которого - восемь крыльев вместо шести -нарочито подчеркивает то, что это - непушкинский серафим. Такая картина -одно, из некоторых отмеченных в диссертации проявлений сознательного «соперничества» Есенина с Пушкиным как специфической формы культурно-творческого диалога с предшественником, инициированного новейшим поэтом с самых первых попыток осмысления и манифестации своего творческого пути как жизнетекста.

Образ «пророка-поэта», достигая своей абсолютной эстетической полноты в «Инонии», в заключительных поэмах «необиблейского эпоса», где в религиозно-мифологическое творение Есенина настойчиво и жестко вторгаются реалии сущего мира, не столь ярок и дерзок. Постепенно в проповедническую экспрессию Есенина начинают проникать минорные размышления о судьбе поэта, словно стоящего на границе двух миров: чаемой Руси-Инонин и Руси настоящей, являющейся взору в «бешеном зареве трупов»; «буйственной Руси» с обновленным Отчарем-мужиком и гибнущей крестьянской Руси, где тот же мужик «захлебнулся лихой самогонкой».

Видимое отсутствие творческого диалога Есенина с Пушкиным в поэтическом мире «Радуницы» является не свидетельством его временного прекращения, а ослабления. При всей яркой палитре воплощений лирического «я» поэта неким общим знаменателем, обеспечивающим внутреннее единство субъектного начала в произведениях Есенина 1914-1916 гг., служит его изначальный социальный детерминизм. Изображенный мир «Радуницы» постоянно выявляет духовную чистоту и эстетическую глубину своей олицетворяющей творческой силы - авторского «я» крестьянина, что в «необиблейском эпосе» обретет космогонический масштаб. Есенин стремится вывести на литературную арену нового культурного героя эпохи, воплощая в нем самого себя, и этим фактом, пусть и не явно, но поддерживает диалог-соперничество с Пушкиным как с культурным героем XIX, «дворянского» века русской литературы. И здесь особняком стоит «пугачевская тема».

О сознательной полемической установке поэмы «Пугачев» в отношении пушкинского изображения истории в «Капитанской дочке» хорошо известно

со слов современника Есенина И. Розанова. Подробно и обстоятельно сам характер творческого выражения этой полемики и его генезиса рассмотрен в работах В. Мусатова. Широко учитывая наблюдения этого ученого и принимая в расчет трактовки есенинского историзма, проявившегося в поэме «Пугачев», Ст. Кунаева, Н. Шубниковой-Гусевой, О. Вороновой и др., некоторые критические отзывы о поэме, а также особо отмечая роль христианского предания в историко-художественном сознании Пушкина, автор реферируемой диссертации пришел к следующим заключениям.

В «Пугачеве» получают свое дальнейшее развитие художественно-философские взгляды поэта на онтологию национального мира, веско проявившиеся в «необиблейском эпосе» Есенина в качестве творческой ревизии христианского традиционализма. Точнее говоря, особая поэтическая «модель» этой онтологии, определенная.пророческим откровением «Инонии» и закрепленная гносеологическими положениями трактата «Ключи Марии», как фундаментальный жизнетворческий миф в художественном сознании Есенина рубежа 10-20-х гг., обусловливает и своеобычную историософскую трактовку пугачевского бунта. В «Пугачеве» историческое событие становится для автора вспомогательным материалом для создания нового предания. В этом произведении процесс «подчинения» есенинской «утопии истории» (И. Могилева) входит в свою завершающую стадию, художественно реализуя религиозно-утопические взгляды автора поэмы на мифогенезис русской духовной культуры, ранее уже получившие статус и формы пророческих откровений.

Это качество поэмы Есенина вкупе с ее идиостилем и образует поразительный художественный эффект присутствия изображаемого события в современности. За полемическим диалогом Есенина с Пушкиным, вызванным декларативным обращением позднейшего поэта к одной из значимых в этико-художественном отношении тем своего предшественника, располагается характерное для Есенина этих лет творческое отстаивание собственных позиций в литературе. И постулирование принципов данной позиции, и их художественное претворение продолжает, правда, в уже скрытом виде, текстопострое-ние жизнетворческого фундаментального мифа, прямо соотносящегося с пророческим заданием авторского «я» «необиблейского эпоса» и гносеологическими положениями «Ключей Марии». В проекции этого жизнетворческого мифа и получает в есенинском «Пугачеве» свое художественное решение историческая тема, принципиально не совпадающая, прежде всего, по ценностным значениям с пушкинскими произведениями о пугачевском восстании.

Во втором параграфе - «"Пушкшшанство" Есенина и лирический цикл "Любовь хулигана"» - речь идет еще об одной специфической разновидности пушкинского влияния в поэтическом мире Есенина - «жизненном пушкинианстве» и его творческом преломлении в художественном сознании цикла «Любовь хулигана».

«Жизненное пушкинианство» как научное понятие, определяющее последовательную ориентацию поэта XX века «на образ "Пушкин в жизни" и на литературные образы из произведений Пушкина», введен И. Паперно. В диссертации на материале воспоминаний современников Есенина воссоздается под-

робная картина этого явления в жизни поэта, возникающего в период завершения работы над книгой «Москва кабацкая»; объясняются причины и самого факта его возникновения.

Духовный кризис Есенина 1921-1923 гг., о котором справедливо пишут многие его исследователи, анализируя «кабацкие стихи» в контексте жизни и творчества поэта, является следствием мучительного осознания Есениным несостоятельности собственной недавней роли «пророка», признания утопичности своей веры в крестьянский рай «Инонии» как светлого итога революционных преобразований русского мира, и одновременно - понимания жизнетвор-ческой ограниченности своей новой «маски» - «поэта-хулигана» на фоне трагически необратимых процессов национальной истории, по словам Есенина, «умертвляющих всё живое». Поэтому и неизбежный поиск Есениным новой жизнетворческой «программы», позиции, оправдывающей и внутренне объясняющей его присутствие в мире как поэта и не мог дальше идти вне направления к уже выраженным в слове классическим моделям национального мира.

Полемическое позиционирование собственной художественно-философской самодостаточности у Есенина по отношению к Пушкину 19181923 гг. отнюдь не может исключать того, что новейший поэт от перманентного диалогического соприкосновения с творчеством предшественника, пусть не всегда или не до конца осознанно, заимствует из его произведений образы, мотивы, словесные формулы, которые, органично входя в новые контексты, «теряют» свое авторство и исходный смысл.

«Тайный ход» пушкинских мотивов в поэзии Есенина периода «Москвы кабацкой» контурно определяет то, как авторское «я» цикла, пытаясь выйти из затянувшегося духовно-творческого кризиса, ориентируется в этом стремлении на жизнетекстовые доминанты поэтической судьбы Пушкина, свидетельствующие о схожем кризисном состоянии и содержащие в себе «способы» преодоления этого состояния.

Эти доминанты, связанные в цикле «Любовь хулигана» с темами «преображающей любви» и «осеннего пробуждения творческих сил», как показал анализ творческой истории, субъектно-образной структуры и модальности цикла, являются точкой опоры авторского сознания Есенина, но не его содержанием. Причем точкой, за которой, или в которой, не стоит искать глубокого и творчески осмысленного проникновения Есенина в духовный мир Пушкина как явления национально-художественной со-бытийности. Здесь сказывается безграничное доверие Есенина к Пушкину как поэту, воплотившему в своем жизнетворчестве знание предвечных законов гармонии. И рубежные состояния этого знания, образующие доминанты пушкинского жизнетекста, Есенин в качестве неких готовых рецептов берет за основу собственного жизнетекста в попытке духовно-творческого «прорыва» к обретению гармонии между своим поэтическим «я» и катастрофически изменяющейся действительностью.

Рецептом такого же рода является и «жизненное пушкинианство» Есенина, особым образом сближающее его судьбу в период «творческого перестроения» с поэтической судьбой Пушкина. Однако это сближение карди-

нальным образом пока еще не изменяет внутреннего строя и ценностных ориентации лирического героя Есенина.

Трезвое понимание Есениным своей жизнетворческой роли в реально существующем мире, с ее реальной, а не вымышленной революцией-Апокалипсисом, закономерно приводит у поэта к качественному изменению художественной оптики в осмыслении исторических процессов современности. Экспликации и анализу того, в каких эстетико-художественных планах происходит здесь соприкосновение есенинского жизнетекста с поэтическим миром Пушкина, посвящен третий параграф - «Идейно-художественные особенности концетосферы творчества Есенина 1921-1924 годов». На материале драматической поэмы «Страна Негодяев» и ряда стихотворений указанного периода в данном параграфе подробно анализируется функциональная семантика концептосфер «обман» и «метель».

Концептосфера «обман». Есенин в «Стране Негодяев», стремясь осмыслить перипетии «новой» российской истории и дать целостное представление об атмосфере переломных событий, в водовороте которых оказывае тся он сам, творчески сопрягает в пространстве текста поэмы ключевые «идеи-голоса» своего времени. Авторская позиция «растворяется» в полифонии образно-речевой структуры текста, обнаруживая свое «я» - в той или иной степени -фактически в каждом из персонажей драмы.

В наиболее значимых в идейно-функциональном отношении монологах Чекистова, Рассветова, Чарина, Номаха восприятие происходящих революционных преобразований российской действительности постоянно, причем с различными ценностными акцентами, проецируется на жизнь и судьбу народа. Оппозиция «власть-народ» пушкинского «Бориса Годунова», образно говоря, витает в самой атмосфере, воссоздаваемой Есениным в поэме «Страна Негодяев», не вырастая до открытого конфликтного противостояния и не прорастая в есенинском произведении осознанным позитивным культурно-творческим диалогом с трагедией Пушкина. Один из конструктивно-смысловых компонентов этой оппозиции, реализующийся в концепте «обман», служит у Пушкина катализирующим средством внутренней динамики драматического действия, выявляя этическую подоплеку изображаемых событий.

Художественная реализация концепта «обман» более чем очевидна и в драматической поэме Есенина «Страна Негодяев». Поле значений, образующих лексико-семаитический пласт слова «обман», проявляется во многих примечательных деталях текста, что подробно рассмотрено в диссертации.

Концептосфера «обман», расширявшаяся по ходу развития драматического действия поэмы за счет последовательного включения в эту концептосферу семантики таких антонимичных пар смежных понятий, как истинное и ложное, кажущееся и сущее, духовное (живое) и материальное (стальное), резко сужается в финале. Функционирование концепта «обман» в «исповедальном» монологе Номаха ограничено пределами лексико-семантической оппозиции «вера-безверие», символизируя собой результат прямого столкновения интен-циальных порывов и устремлений героя, в которых просвечивают настроения

и чувства олицетворяемой им среды, с реалиями произошедшего и происходящего в окружающем мире.

Актуализация функциональной активности концепта «обман» в идейно-художественной структуре текста «Бориса Годунова» и «Страны Негодяев», способствующая детальному уяснению характера конфликтного бытия, изображенного в этих произведениях, дала основания предположить, что концеп-тосфера историко-художественного мышления Есенина в «Стране Негодяев» вбирает в себя ассоциации, понятия и представления целого ряда пушкинских произведений, имеющих, прежде всего, социально-историческое звучание.

Концептосфера «метель». Фактически все действие в «Стране Негодяев» происходит на фоне непрекращающейся метели как природной стихии, являющейся одним из действующих лиц драматической поэмы Есенина. Постоянное взаимодействие исходного, этимологического значения слова «метель» в речевой структуре персонажей с их образным представлением о происходящем в мире, приводит к рождению в тексте поэмы сложного семантического образования, где метель не только получает симптоматичные ценностно-экспрессивные определения («чертова вьюга», «дьявольская метель»), но и становится олицетворенной силой социальной стихии. Концептуальная сфера слова «метель» самым тесным образом соприкасается в поэме Есенина с функционально-семантическим полем концепта «обман». Взаимопроникновение и взаимооплодотворение этих концепгосфер, возможно, и придает изображенному миру «Страны Негодяев» дополнительный импульс, активизирующий ассоциативный слой в есенинском, произведении, где пушкинское «присутствие» становится еще более узнаваемым. И в сфере возможных здесь ассоциаций главенствующее положение занимает социально-историческая символика «Бесов» как картины «многоликости враждебных стихий, опутавших личность и сбивающих с пути современную Россию» (В. Грехнев).

Духовно-творческое сопротивление Есенина этим стихиям, когда, по словам поэта, «вся в крови душа», с одной стороны, воплощается в симптоматичной стоической формуле - «Я обманывать себя не стану», - а с другой стороны, приводит к мучительному признанию нравственной опустошенности и потерянности в жутком водовороте событий окружающего мира и полной бесполезности своих прозрений. Наиболее полно все это находит свое художественное воплощение в стихотворении «Годы молодые...» (1924), проанализированном в диссертации в сравнении с пушкинскими «Бесами». Сопоставление функциональной семантики концепта «метель» в этих произведениях позволило предположить, что «Бесы» Пушкина присутствуют в художественном сознании есенинского стихотворения в качестве аллегории. Причем аллегории и жизненного, и творческого тупика, что подчеркивается у Есенина финалом, где, сливаясь с самооценкой субъекта речи, «стороннее» мнение оборачивается приговором самому автору.

Наблюдения за концептом «метель» в последующем творчестве Есенина обнаруживают любопытное соседство этого концепта, нередко в структуре одного стихотворения, с концептосферой «весна». И «весенняя» тема у Есенина, как показал сопоставительный анализ его стихотворения «Весна» (1924) с

«Отрывком» Пушкина (1833), является «поэтическим эквивалентом» пушкинской осени как сложного и многомерного образа творческого вдохновения. Аллегория трагической безысходности и аллегория жизнеутверждающего душевного «прорыва» в поэтическом сознании Есенина непосредственно проецируются на субъектную сферу творческого мироощущения Пушкина, рождая у Есенина мифологическое осмысление пушкинской судьбы в ее неразрывном единстве с собственной судьбой.

Третья глава («Есенин и пушкинский миф в русской литературе 20-30-х годов») открывается параграфом «"Пушкинский текст" Александра Блока: историко-культурный генезис есенинского мифа о Пушкине», в котором подробно анализируются статья «О назначении поэта» и стихотворение «Пушкинскому Дому».

В диссертации обосновывается рассмотрение этих произведений как «пушкинского текста» Блока, ставшего его духовно-творческим завещанием для русской поэзии и опытом целостной философской концепции творчества Пушкина, подводящим итог «пушкинианству» литературы «серебряного века».

Блоковские размышления о космосе и хаосе, культуре и стихии, непосредственно предваряющие заветную мысль поэта о спасительной «тайной свободе» Пушкина, задают и определенную проекцию, в сфере которой и возникает мифологизация пушкинского имени. Здесь предельно обнажена и резко подчеркнута та критическая ситуация в субъективном осмыслении мира, в которой, по мнению В.Н. Топорова, и проявляется особая культура сотворения мифа, «когда организованному ("видимому") космическому началу угрожает превращение в деструктивное, непредсказуемое ("невидимое"), хаотическое состояние». Пророческо-мнссаанское начало в поэте, внутренне поверяемое «тайной свободой», абсолютным олицетворением которого и становится для Блока Пушкин, собственно и служит основанием, своего рода базисом, пушкинского мифа, что в своих инвариантных формах, не разрушая сакральной целостности сущностной идеи мифа, будет в той или иной степени проявляться в русской литературе, по крайней мере, последующих двух десятилетий. И в этом качестве по своим потенциям он, с одной стороны, не может быть явлением персонального характера, а с другой, будет антагонистически позиционировать себя по отношению к культурно-идеологическому мифу о Пушкине, возникающему фактически в это же время.

В стихотворении Блока примечательно соположение двух субъектных планов лирического повествования - «мы» и «я». Субъектное «мы» в структуре текста блоковского стихотворения являет собой синкретичный образ художника слова современной Блоку эпохи, обращенной в «грядущие века». Разномысленные ассоциации, восходящие к пушкинским произведениям, задают такой семантический модус текста, в котором этот обобщенный образ органично и естественно предстает ревностным хранителем и достойным приемником Пушкина. Объектом мифологизации у Блока, таким образом, оказывается не только Пушкин, но и поэт современности. Прошлое, не существовавшее для поэта новой эпохи без Пушкина как целостного и гармоничного явления, делает невозможным без него и настоящее, и будущее. Такое симво-

лико-мифологическос откровение А. Блока, по сути, исчерпывает тему субъектного «мы» в тексте стихотворения, органично завершая его прощальным ' словом авторского «я», уходящего в «ночную тьму» с ритуальным поклоном и рукотворному памятнику пушкинской культуры, и самому Пушкину.

Схожее функционально-смысловое соположение субъектных планов наблюдается и в статье «О назначении поэта». Ритуал клятвы, заключающий речь и возникающий из обобщенных оценок авторского «я» текста по поводу «простых истин» искусства, призван, как и в стихотворном посвящении, вывести процесс мифологического сближения поэта Пушкина и поэта XX века из сферы слова, языка, в сферу поступка, действия в качестве единственной возможности, по Блоку, объединения служителей искусства в кризисный момент развития национальной культуры. И в этом довольно прозрачно проступает родственность блоковского выступления и, в целом, «пушкинского текста» поэта с известной пушкинской речью Ф.М. Достоевского.

Однако, в отличие от Достоевского, пушкинский образ у Блока не имеет явного плана религиозно-христианского выражения. О существовании такого плана в «пушкинском тексте» Блока можно говорить лишь гипотетически. Высказываясь о пророческом призвании Пушкина и указывая одновременно на пророческое предназначение современной поэзии, Блок «скрепляет» этот союз мифологемой «тайная свобода», при объяснении которой прибегает не к прямым определениям, а к различным ограничениям при возможных аспектах ее понимания. И запретные «зоны» смысла свидетельствуют о стремлении поэта обнажить сокровенную связь духа творчества с душой художника, свободное проявление творческой воли, ограничиваемое совестью поэта-творца. Мучительные и тягостные размышления о совести в ее христианском значении прямо и косвенно содержатся в дневниковых записях Блока 20-х гг., а также лирической прозе, публицистике и эпистолярии этих лет.

В реферируемой работе обращается внимание на то, что в стихотворении «Пушкинскому Дому» концептосфера образа Пушкина может быть определена словами «спасение», «помощь», «утешение», «радость», «сладость», которые в качестве словесно-символической парадигмы присущи только текстам христианских молитв, объединяющим в себе три главных рода молитвосло-вий: славословия, благодарения, прошения. Данное предположение не столь уж и утопично по отношению к Блоку, считавшему, что «стихи - это молитвы». Тем более, что смысловые компоненты, схожие с основными родами христианских молитв, наличествуют в тексте стихотворения, и объединены они пушкинским именем. Да и сама суть молитвы как духовного единения «членов земной Церкви между собой» и придает сакральный оттенок идейному смыслу блоковского стихотворения.

Пушкинский миф Блока, в условных пределах которого и происходит осознание подлинности творческой личности современного поэта, его предназначения в мире, возникает как единственное явление, способное разрешить трагические Противоречия эпохи. И переклички «пушкинского текста» Блока с пушкинской речью Достоевского определяют один из важнейших принципов этико-художественной преемственности в русской культуре, где сакрально

воспринимаемые имя и образ Пушкина служат идентификатором сближения/различения литературного процесса современности с эстетико-духовными основами национального самосознания.

Во втором параграфе - «Стихотворение Есенина "Пушкину" как сакрально-мифологический текст в жизнетворчестве поэта» - предлагается многоплановый анализ названного произведения Есенина как программного в мифотворческом сознании поэта, определяющего начало последнего этапа в духовной биографии поэта.

В этом параграфе также рассматриваются различные аспекты содержания некоторых юбилейных пушкинских мероприятий, отражающих процесс становления нового историко-культурного сознания, в котором признание совершенства поэзии Пушкина жестко ограничивается условием классовых истолкований и прочтений. В частности, к такому выводу диссертант приходит, делая аналитический обзор «пушкинских» анкет из популярных журналов «Всемирная иллюстрация» и «Книга о книгах» за 1924 г. и разбирая ряд юбилейных посвящений Пушкину этого же времени, где «общими усилиями» русскому классику находилось место в обновленном мире то «соредактором по Лефу», оставившем «ямб картавый» (В. Маяковский), то прошедшим некую ступень к «стоянию» за «власть Советов» (Д. Бедный), то в качестве воздуха, растворенного в «ярости», «разладе» и «хаосе» современности (М. Зенкевич).

На этом фоне религиозно-культовое отношение Есенина к Пушкину как одна из самых важных черт есенинского мифотворчества, проявившаяся в посвящении, имеет самую близкую связь и с молитвенным обращением Блока в его предсмертном стихотворении, и атмосферой юбилейного чествования Пушкина в России конца XIX века. Религиозная возвышенность пушкинского образа у Есенина задана первыми строками его стихотворения, где сама форма прямого неназывания объекта обращения («того // Кто»), интонационно подчеркнутая строчным переносом, родственна часто встречающимся схожим формам именования Бога в текстах духовно-религиозного содержания русской литературы. Функциональным замещением имени его предикатом достигается эффект (если брать в расчет только эстетико-художественный план подобных форм) абсолютного могущества Бога, его незримого и тайного присутствия в делах и помыслах каждого человека. Тайна присутствия божественного начала в мире сопрягается с таинством его обретения.

У Есенина суть такого таинства отчетливо выражена в предпоследней, кульминационной строфе, где состояние «я» текста уподобляется светлому и радостному ожиданию евхаристии, ритуальное назначение которой заключается в том, что приобщающийся Святым Дарам входит в духовное общение с Богом - «Ядущий меня жить будет Мною» (Ин. 6, 57). И сравнение у Есенина не только знак уподобления, но и знак осознаваемой границы лирическим «я» между священнодейственным обретением Пушкина как совершенного явления русской культуры и священным таинством церкви. Данное сближение призвано усилить само качество духовного обновления и очищения лирического «я» поэта, что сродни назначению причастия для христианина, но не заменить и, тем более, не отменить этого таинства.

Этот факт важен для уяснения особенностей мифотворческого сознания Есенина, устремленного ранее к таким художественным моделям мира, где тайна их существования и таинства в их обретении и явно, и скрыто противопоставлялись самому содержанию христианских таинств - евхаристии («Ино-ния») и исповеди («Исповедь хулигана»). Стихотворение «Пушкину» наряду с «Инонией» и «Исповедью хулигана» имеет особый статус в мифотворчестве Есенина. Они являются теми ритуально-мифологическими текстами, каждый из которых конституирует в творческой эволюции поэта качественно новый, по сравнению с предыдущим, образ авторского «я», получающий характерное самоименование и определяющий один из этапов творческого развития поэта.

«Разговор с собой» у Есенина, фокусируя в тексте процесс авторского самосознания, граничащий с узнаванием своего «я» в пространстве пушкинской и одновременно русской судьбы, контурно обозначает вехи собственной судьбы, обращенной в будущее. В культурно-мифологической парадигме стихотворения «Пушкину», в перспективе которого располагается последний этап творчества Есенина, - устойчиво именуемый с прижизненной критики о поэте до современных опытов его научного изучения Пушкинским, - жизнетворческий идеал Пушкина и ценностные основы христианского мира предстают как органически целостное явление. Здесь в полной мере обнаруживает себя прямая линия преемственности пушкинского мифа Есенина с отождествленностью имени Пушкина с духовно-нравственным потенциалом национальной культуры, что отражена в высказываниях писателей «от Гоголя до Цветаевой» и русских философов «от Соловьева до Франка» как «глобального культурного мифа России» (С. Бочаров).

Свидетельством и жизнеспособности пушкинского мифа, и внутренней творческой необходимости в нем косвенно служит тот факт, что большинство реминисценций из произведений Пушкина появляются в произведениях Есенина со второй половины 1924 г. И чаще всего художественно реализуется одна из составляющих основу есенинского мифа о Пушкине - авторская мифологема «барьера», «рубежа», преодоление которых личностным, творчески волевым усилием превращает поэзию в «русскую судьбу». С опорой на пушкинское слово о рубежном выборе авторского «я» речь идет в таких есенинских произведениях, как «На Кавказе», «Заря Востока», «Льву Повицкому», «Воспоминание», «Письмо к сестре», «Ну, целуй меня...» и др.

Пушкинское присутствие явно дает о себе знать и во многих «маленьких поэмах» Есенина этой поры, начало которым положено произведением «Возвращение на родину», и в больших поэмах - «Анна Снегина», «Черный человек». Это присутствие становится художественным достоянием не одной поэтической «темы» у Есенина, а всего диапазона духовно-творческих исканий поэта последних двух лет его жизни.

Интуицией художника уловив в гармонии пушкинского творчества гармонию бытия поэта, Есенин пытается разгадать и тайные законы, обусловливающие подобное единство, все более и более наполняя неминуемо возникающие здесь лакуны мифотворчеством, словно наглядно, через собственный опыт, демонстрируя: «Постичь Пушкина - это уже нужно иметь талант». Здесь

и происходит сближение эстетико-художественных миров Пушкина и Есенина, полагающее начало развитию и утверждению пушкинской традиции в творчестве Есенина.

И для Блока, и для Есенина будущее русской культуры прямо связывалось с тем, каким образом «завтра литература будет жить Пушкиным». Рассмотрению этого вопроса посвящен третий параграф - «Судьба высокого пушкинского мифа в русской поэзии 30-х годов и "Пушкинские стихи" Бориса Корнилова».

Особое внимание в реферируемой работе к творчеству русского советского поэта Бориса Корнилова (1907-1938) объясняется тем, что в его судьбе, по мнению диссертанта, отразилась трагическая судьба всей русской поэзии. Становление Корнилова как поэта происходило в сложное и Противоречивое время, когда в литературе тревожное есенинское «Куда несет нас рок 'событий?» сменилось идеологически оптимистичным «Мы жизни выходим навстречу, // Навстречу труду и любви».

Но оказалось, что подобный оптимизм, как одна из форм неомифологического сознания советской эпохи, - и это подробно рассмотрено в диссертации, - является во многом завесой, прикрывающей страшные явления, уродующие природные основы человеческого бытия. Признать свою сопричастность к этим трагическим процессам, а значит, задуматься о подлинной цене поэтической свободы, равно как и самой жизни, суждено было только истинным русским поэтам, повторившим крестный путь Гумилева, Есенина, Мандельштама, Клюева... В числе последних произведений Корнилова - цикл стихов о Пушкине, что подобно «пушкинскому тексту» Блока, стал художественным завещанием нижегородского поэта, в котором нашла отражение судьба высокого пушкинского мифа.

Анализ ряда произведений Корнилова рубежа 20-30-х гг. в контексте основных тем и идей официальной поэзии этого периода показал, что Корнилов в своем творчестве не был чужд «торжественному пренебрежению» (Н. Тихонов) традициями и духовным опытом русской культуры как одной из идеологических стратегем культурно-исторического мышления советской эпохи, исключающего чувство внутренней свободы в самоопределении человека; чувство жалости, сострадания и милосердия; какой бы то ни было рефлексии в отношении вечной проблемы жизненной цели и средств ее достижения.

Новым творческим горизонтом Корнилова становится, что очевидно из его лирики 1934-1936 гг., осмысление и оценка и собственного пройденного пути, и всего того, что обрел и что потерял русский мир в размашистой поступи социалистического строительства. Именно в стихах той поры зримо проступает сама глубинная суть духовного, кровного начала, связывающего воедино лирического героя Корнилова с родной землей. В таких произведениях, как «Прадед», «Мама», «Из автобиографии», «Сын», «Изгнание», представлено предельно обостренное чувство родовой памяти художественного «я» поэта как самой болезненной точки творческого самосознания Корнилова этих лет. На таком переломе настроения и мироощущения Корнилова, подобно то-

му, как это происходит и в поэтической судьбе Есенина, и входит в его творческий мир Пушкин.

В диссертации приводится текст «Заметок о Пушкине» Корнилова (1935), анализ которой дал возможность утверждать, что в Пушкине Корнилов стремится обрести для себя ту самую способность «тайной свободы» поэта, пророческий смысл которой в полной мере открывался для русской литературы в «мрачные» 30-ые гг. Залог пушкинского творческого бессмертия заключен, по Корнилову, в духовной свободе поэта, обретаемой ценой самой жизни и дающей способность вневременного видения мира, где единственной мерой в оценке всего происходящего становится совесть. А потому чувство внутренней опустошенности, душевного разлада с самим собой, проступающее в лирике Корнилова 1934-36 гг., и обусловлено таким пониманием творческой свободы поэта, требующей от него духовно-нравственного осмысления своего положения в литературном потоке 30-х гг. в неразрывной связи с бурным потоком самой жизни.

Неизбежное в данном случае столкновение поэзии и жизни и определяет ключевое противостояние в «пушкинских стихах» Корнилова, отчетливо дающее себя знать в их субъектно-образной структуре. Этот конфликт, делая условными пространственно-временные границы, разделяющие лирическое «я» цикла и его героя, порождает некое альтернативное мифологическое пространство и время, единое для субъекта речи и пушкинского образа. Все это вкупе приводит к мифологизации оппозиционного названному локусу пространства и времени в цикле, что определяется его неизменными субъектными оценками, а также самой сутью этих оценок, семантика которых соподчинена общему пейоративному значению слова «тьма».

«Тьма», как художественный образ в цикле Корнилова, предстает в качестве устойчивой мифологемы несвободы, равно характеризующей и сознание субъекта речи, и сознание его героя. В данном контексте символическое значение слова «тьма» весьма близко семантике слова «мрак» в пушкинских речах Блока и Ходасевича как символического обозначения той силы, что извечно противостоит священной для каждого поэта творческой свободе. Поэтому и возникает в цикле весьма неожиданный и очень смелый аллюзивный план, вырастающий из проекции субъектных оценок «темного» мифопоэтического локуса на реалии исторического времени автора пушкинских стихов.

В реальном пространстве мира, окружающем лирическое «я» Корнилова, сфера субъектных переживаний наполнена вопросами, отражающими невозможность в своем времени найти собственное деятельное продолжение высокой пушкинской героике. Поэтому в финале цикла мысль о «светлом» и «живом» Пушкине рождает у авторского «я» чувство вины за то, что «слово песен и огня» не стало содержанием и смыслом самой жизни. Семантика последней фразы («// простите, дорогой, меня») имплицитно заключает в себе и ритуальное значение «предназначенного расставанья», что вкупе с «петебургским» хронтопом предстает одновременно и как напоминание о прощальном поклоне Блока, уходящего в «ночную тьму», и как трагическое предчувствие Корниловым собственной смерти, неотвратимой и близкой.

Корнилов в своих духовных исканиях шел дорогой Блока и Есенина. И это был тревожный и настойчивый поиск поэтическим «я» «своего» Пушкина. Поиск, словно лавирующий среди бытующих в эту пору мифологических представлений о великом поэте и переплетающийся с ними, но, в конце концов, обнаруживающий «свое» творческое начало в этом мифе - «живое» и «светлое» воплощение нерасторжимого единства поэзии и национальной жизни. Того, что и есть творческая свобода, главное в которой - «...для власти, для ливреи //Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи...»

Пушкинский миф существует на пике синхронно присутствующих и переживаемых в творческом мироощущении поэта XX в. и противоречий собственного сознания, и противоречий окружающей действительности. В процессе осмысления этих противоречий происходит и переоценка уже «обжитых творческих территорий» (А. Марченко), усиливая в поэзии мотивы вины, покаяния и исповеди, где Пушкин становится не только своего рода опорой в эстетико-художественном восприятии мира, но и содержанием жизнетворчества, высшим знаком духовного родства поэзии и национальной культуры. Для Блока и Корнилова все это стало их последним откровением и поэтическим завещанием русской литературе. Для Есенина - творческой судьбой. Но именно для каждого из них - «поэтической и душевной эмиграцией к Пушкину».

Четвертая глава («Пушкинская традиция в творчестве Есенина 19241925 годов: этнко-художественный и культурно-исторический аспекты») состоит из трех параграфов. В первом - «Пушкинское в историко-художественном сознании Есенина: от "Песни о великом походе" к "Анне Снегииои"» - разносторонне исследуются принципы и художественные функции творческой преемственности Есениным пушкинского наследия, что проявляются в произведениях поэта XX века, осмысливающих исторические процессы современности.

Тема «Руси советской». В поэзии Есенина второй половины 1924 г. сам характер пушкинского «присутствия», прежде всего, определяется сознательной диалогической ориентацией автора «Возвращения на родину» на идейно-художественные доминанты творческого мира Пушкина. И здесь в орбите творческого внимания Есенина в первую очередь располагается историко-художественный опыт Пушкина, его переживание истории в себе и себя в истории, столь необходимые Есенину для осмысления исторических процессов современности. Есенин учится «видеть революционное новое» в российской действительности пушкинским взглядом поэта-историка, для которого свойственно, по лаконичной формуле Б. Энгельгардта, драматическое «переживание своей личной судьбы в неразрывной связи с судьбой целого». Это составляет и одну из характернейших черт лироэпики Есенина от «Возвращения на родину» до «Анны Снегиной».

В «новом эпосе» Есенина (поэмах «Песнь о великом походе», «Гуляй-поле», «Поэме о 36») революционные преобразования в России осмысливаются Есениным в контексте «русской строительно!^ идеи», имеющей ярко выраженный классовый характер и придающей новое смысловое наполнение уже сложившейся историко-художественной перспективе жизнетворчества поэта -

от его юношеских революционных настроений к утопическому идеалу «крестьянского рая». В этом отношении не случайно, что «новый эпос» оказывается в «вибрациях ...меди» (А. Блок) пушкинского «Медного всадника», архе-типически закрепляющего в истории национальной словесности «русскую строительную идею».

«Песнь о великом походе» Есенина целиком находится во власти этой идеи, неразрывно связанной, как и в «Медном всаднике» Пушкина, с именем «чудотворного строителя» - Петра Великого. Творческое сопряжение в тексте поэмы - особенно ее первой части - языка и духа народных преданий с историософскими доминатами художественного сознания Пушкина, структурно-семантическими элементами его историко-драматических произведений становятся для Есенина фундаментальной основой в эпическом восприятии переломных моментов русской истории. По большому счету, «новый эпос» Есенина, объединенный «строительной идеей», в целом, не покидает русла идеи Преображения мира, доминирующей в «необиблейском эпосе» поэта. Только на смену пророческим утопиям, взрывающим социокультурные представления национштьного самосознания и дерзко перестраивающим его систему ценностных констант, приходит творчески трезвое осмысление духовного бытия нации как объективно существующей историко-культурной общности человека и мироздания.

Во фрагменте поэмы «Гуляй-поле» «тень Петра» из «Песни о великом походе» словно оживает в образе Ленина. Оригинальная образность есенинской поэзии, авторские интуиции в оценке современности обогащаются в отрывке из поэмы, названном при публикации «Ленин», новыми пушкинскими смыслами за счет сознательной ориентации Есенина на пушкинские произведения, воссоздающие петровскую эпоху и непосредственно сам образ Петра Великого. И это обогащение, как след творческого влияния Пушкина на Есенина, узнаваемо в самых различных структурно-смысловых компонентах есенинского отрывка. Акцентированная замена имени Ленина личным местоимением он; его персонифицированные именования и художественные определения, вскрывающие полярную двуплановость авторского восприятия героя новой эпохи, потрясшего «шар земной», довольно прозрачно указывают на осознанную и творческую экстраполяцию Есениным идейно-художественного представления образа Петра у Пушкина на создаваемый образ Ленина.

Творческое внимание Есенина к историческим взглядам Пушкина простирается и за пределы «петровской темы». Диахроническое осмысление культурным сознанием начала XX века революционных событий своей эпохи не могло не обнаружить их «драматических сцеплений» (В. Брюсов) с восстанием декабристов, с современностью пушкинской эпохи в истории России. В диссертации прослеживается связь есенинской «Поэмы о 36» с «декабристским» циклом стихотворений Пушкина, а также дается сопоставительный анализ «Стансов» Есенина с пушкинскими «Стансами».

'Художественное осмысление истории Советской России, начертанное Есениным в «творческом союзе» с Пушкиным, ясно отражает мировоззренческие настроения новейшего поэта периода создания им «нового эпоса» разгля-

деть в «коммунистическом строительстве» закономерное явление социально-исторического развития страны. Есенин делает попытку творчества новой жизненной реальности, где происходит «выявление органического» между идеологическими заданиями современности, освященными именем Ленина и марксовым «Капиталом», и культурно-творческой и мифологической сущностью собственного «чувства Родины». И понимание Есениным драматического несовпадения исторической перспективы «Руси советской» с фундаментальными началами национального культурного сознания, где творческое «я» поэта одновременно является и ареной, где эта драма достигает своей кульминации, и героем, по сути, жертвующим всем, чтобы эта драма не стала трагедией, все чаще дает о себе знать в поэзии Есенина 1924-1925 гг.

«Болдинская осень» Есенина. Такое именование в есениноведении получил период жизни и творчества поэта (Кавказ, сентябрь 1924 - март 1925 гг.), в котором «на одном дыхании» Есениным создаются большая часть его «маленьких поэм», цикл «Персидские мотивы» и «Анна Снегина». В диссертации предлагается общее рассмотрение этого периода творчества Есенина в русле оценок исследователей феномена-пушкинской «болдинской осени», способствующего уяснению внутреннего «пушкинского» содержания «болдинской осени» Есенина.

Подобно тому, как «болдинская книга» Пушкина являет собой «туго стянутый узел великих концов и великих начал» (Г. Макогоненко), произведения Есенина, созданные им на Кавказе, так же зримо свидетельствуют о том, как прошлые темы, мотивы, идеи, «сливаются» в новое русло духовно-творческих исканий поэта. И в этом отношении цикл «Персидские мотивы», в котором сказывается стремление Есенина к «романизации» лирики, свойственное его позднему творчеству, является тем целостным художественным образованием, запечатлевающим в себе процесс «просветленного» эстетико-философского переосмысления поэтом своего пути как художника и как человека.

В определенной степени эмоциональный фон цикла, его лирический сюжет восходят к пушкинскому стихотворению «Не пой, красавица, при мне...», начальные строки которого прямой цитатой дважды воспроизведены у Есенина в одном из первых стихотворений, написанных по приезде на Кавказ («На Кавказе»), Вместе с тем, пушкинская мысль служит в цикле лишь импульсом для творческого процесса самопознания, задает внесоциальную перспективу есенинских размышлений, в сфере которой оказывается «я» поэта, ищущее в своем жизнетворческом опыте истоки и основы поэтического дарования собственной «русской судьбы».

Лирическая ситуация цикла (поэт на чужбине), полностью совпадающая с фактом творческой биографии Есенина, не столько активизирует напряженную работу памяти авторского «я», сколько скрепляет в настоящем в единый поток воспоминаний только то, что выдержало испытанием временем и стало подлинной опорой духовных сил поэта в его обновляющемся мнровидении. Такая «концентрация» поэтических сил и делает возможным для Есенина в обновленном мире остро почувствовать и спокойно высказать главную цен-

ность своего творческого дарования, ради которого «честь .. .за песню продана»: «Всеравно остался я поэтом // Золотой бревенчатой избы».

Поэма «Анна Снегина». В реферируемой работе предлагается совершенно новый подход в определении самих исследовательских принципов анализа пушкинской традиции в поэме «Анна Снегина» и в позднем творчестве Есенина в целом. И главный акцент делается на выявлении и характерологии эти-ко-художественных функций идиллического топоса в творчестве Пушкина и Есенина, где особо выделен архетип «деревня» как «отражение ведущего архетипа, сложившегося в национальном менталитете» (А. Большакова).

«Пушкинский вектор» есенинской поэзии, с одной стороны, и жизне-творческий опыт самого Есенина, с другой, и создают в поэме «Анна Снегина» такую картину мира, где архетип «деревня» взаимообусловливает восприятие идиллической топики как высшей духовной реальности личностного и национального бытия.

Эпическое начало в «Анне Снегиной» связано не с конкретным образом, а множественностью несовпадающих друг с другом точек зрения на изображаемую действительность, в отношении которых субъектный план повествования (от лица героя поэмы) выступает в качестве их синтезирующей и, в определенной степени, упорядочивающей роли. И своего рода творческое тяготение к такой форме лирического повествования явственно проступает в «маленьких поэмах» Есенина, непосредственно предваряющих процесс создания «Анны Снегиной». Именно этим достигается то, что основным содержанием поэмы становится сама противоречивая эпоха, в которой жизнь героя предстает как «эпическое событие», отражающая катастрофические изломы реального (исторического) времени и сохраняющая в сфере своего «духовного зрения» ценностные ориентиры подлинного миропорядка. И самым значимым в этой ценностной системе, является органичное единство естественной, природной и человеческой стихий бытия; по-новому осознаваемое Есениным ключевое положение его жизнетворческого мироощущения - «узловой завязи природы с сущностью человека».

В целом, у Есенина «рушится не идиллия» (В. Турбин), разрушается само это единство как ценностно ориентированная художественная целостность, наиболее полно выявляющая себя в поэме в концептах идиллического хронотопа. Утрачивается чувство родовой памяти; обесценивается смысл крестьянского труда, поскольку земля становится предметом раздора и кровопролития; нарушается и природное равновесие.

Контраст подобного рода осязаемо предстает и во многих пушкинских произведениях («Борис Годунов», «Медный всадник», «Капитанская дочка») как индикатор общих законов, сдерживающих или, наоборот, растормаживающих стихийные начала национального самосознания. Но у Пушкина изображается событие, что уже стало историей. В «Анне Снегиной» и автор, и его герой находятся в самой пульсирующей точке переломного для судьбы нации исторического события. Однако, в обоих случаях идиллический хронотоп как тип художественного мира, в своих константах отражающий ценностные основы национального миропорядка, что поверяются на прочность сотрясаю-

щим патриархальность мятежом, предстает как закономерный итог творческого пути русского художника - пути, приводящего его к «общему осознанию истории».

Второй параграф - «Исповедальность как выражение национального мироощущения в лирике Есенина "пушкинского" периода творчества» -

посвящен исследованию ментальных основ художественного сознания Есенина, проявляющихся в его лирико-философских произведениях 1924-1925 гг.

В поле духовного зрения лирического субъекта «поздней» лирики Есенина жизнь как реальность и жизнь как онтологическая категория сливаются воедино, предельно обнажая то, как жизнетворческое сознание поэта, устремленное к «неведомым пределам» будущего, органично срастается с культурным опытом национального самосознания. Элегическая тональность, подчеркивающая спокойный и ровный ход лирических раздумий поэта, его познающей мысли становится эмоционально-стилевой доминантой творчества Есенина, начиная с его «болдинской осени». Заметно изменяются - в сторону простоты и эстетической непритязательности - образный, ритмико-интонационный и синтаксический строй есенинской поэзии. В своей «Автобиографии», датированной октябрем 1925 г., Есенин прокомментирует это «творческое перестроение» следующим образом: «В смысле формального развития теперь меня тянет все больше к Пушкину».

Процесс «преобразования души» как ценностно-тематическое начало у «позднего» Есенина, прямо связанное с феноменом простоты художественного самовыражения и существующее в пространстве духовного опыта русской культуры, и является, по мнению диссертанта, сущностным смыслом формулы поэта о его «тяге» к Пушкину. И здесь важно не только, что лирико-философские произведения Есенина 1924-1925 гг. оказываются созвучными на уровне тем, идей, образов онтологической лирике Пушкина послемихайлов-ского периода творчества, а то, что они внутренне объединены ценностно ориентированными доминантами национального самосознания, к художественному осмыслению которых каждый из поэтов шел из своего времени, обретая их как собственный жизнетворческий опыт. В данном контексте само явление «перерождения души», тесно связанное с рождением и функциональной приоритетностью в поэзии «простого слова», по сути, заполняющего многочисленные разломы и трещины жизнетекста и эксплицирующего высшие потенции сознания, немыслимо вне исповедального дискурса «простого слова» поэта, поскольку исповедь не только «организует хаос сознания», но и «провидит в нем порядок и строй, лад и гармонию культуры» (А. Алмазов).

В диссертации дается детальное обоснование вводимой в оборот категории «исповедальности поэтического самовыражения» как художественного явления, имманентно присущего национальному словесному искусству; разграничиваются понятия «исповедальной лирики» и «покаянной лирики» и в русле этих определений анализируется репрезентативный ряд произведений Есенина 20-х гг. Сделанные в ходе анализа наблюдения позволяют осязаемо представить этико-художественную перспективу творческого процесса «перерождения души» в жизнетексте поэта: от своеобразной антиисповеди в «Ис-

поведи хулигана» (1920) через покаянное слово «Москвы кабацкой» (19211923) к исповедальному мотиву в лирике 1924-25 гг.

Исповедальность как эмоционально-экспрессивная и содержательная доминанта художественного жизнетворчества Есенина 1924-1925 гг. эксплицируется в пределах авторской мифологемы «барьера», «рубежа», которая является одной из составляющих основу есенинского мифа о Пушкине. Мотив преодоления, прямо обусловленный семантикой этой мифологемы и отчетливо дающий себя знать в лирике Есенина «пушкинского» периода, намечается уже в цикле «Любовь хулигана», характеризуя искреннее желание авторского «я» Есенина выйти за пределы «хулиганского» образа жизни («В первый раз я запел про любовь, // В первый раз отрекаюсь скандалить»). Однако такое преодоление, не существующее, в цикле вне условной модальности, не заключает в себе реального духовного перелома в сознании поэта. И только в произведениях последних полутора лет жизни Есенина мотив преодоления не только сближает субъектные и онтологические контуры «барьера», «рубежа» в сознании поэта, но и несет в себе «самосозидание как жизненное творчество, духовно-практическое воплощение идеальных замыслов о себе». То есть, все то, что и составляет уникальный итог исповеди.

Исповедальность как доминанта поэтического самовыражения Есенина в его жизнетексте «пушкинского» периода, отражая подлинное проникновение в глубинные, онтологические основы национальной духовной жизни, в то же время все острее обозначала в мировосприятии Есенина трагическую разъединенность прозрений поэта с реалиями новой исторической эпохи, усиливая и без того мучительный процесс переоценки собственного пути.

В заключающем четвертую главу и всю работу параграфе - «Эсхатология национального сознания и последняя поэма Есенина» - актуализируется эсхатологический смысл поэмы «Черный человек» как этико-художественной доминанты произведения, обусловливающей его внутренне единство с духовным содержанием русской литературы.

В начале параграфа вводится категория «эсхатологический текст», с опорой на опыт исследований теории текста (Ю. Лотман, В. Топоров, Р. Тимен-чик, Б. Распаров, Ж. Женетт, Н. Купина, Г. Битенская, Н. Меднис) и концептуальный подходы к изучению русской словесности в свете православно-христианской аксиологии (И. Есаулов, В. Непомнящий, В. Захаров) обосновываются критериальные признаки и дается возможная история формирования этого текста в русской литературе. Диссертантом утверждается, что «эсхатологический текст» может быть вполне отнесен к тем духовно-символическим константам в творческом осмыслении литературой действительности, что и определяют, по формуле И. Есаулова, «магистральный путь развития» национального словесного искусства. И «память смертная», возникающая из мучительно обретенной человеком готовности предстать перед Судом Божиим, как «способность постоянно видеть себя внутренним взором, способность самосознания и самооценки», входя в художественный дискурс литературного произведения значимой смысловой единицей текста и «языком православного

богопознания» (В. Котельников), является важнейшим индикатором единства этого произведения с духовным содержанием русской литературы.

В предлагаемой системе координат в диссертации делается анализ пушкинских «Бесов», акцентирующий художественное воплощение поэтом одной из «силовых линий» национального мифа, где сама сопричастность личностному, национального как поэтическое откровение переживается в духовном ритуале смерти. Такой взгляд на одно из знаковых для литературы «серебряного века» пушкинских произведений, предваряющий рассмотрение функциональной семантики эсхатологического дискурса в поэме «Черный человек» Есенина, позволил в дальнейшем .предметнее представить само явление национальной культурно-исторической преемственности в словесном искусстве.

В реферируемой работе уясняется особый статус последней поэмы Есенина, в его творческой эволюции: «Черный человек» - единственное из крупных произведений поэта, создаваемое не просто на протяжении трех лет (19231925гг.), но которое самим своим существованием объединяет два совершенно разных этапа художественного самосознания Есенина.

Одной из содержательных доминант произведений поэта 1924-1925 гг., является мотив преодоления, нередко приобретающий в произведениях семантику эсхатологического прозрения личности. Однако это прозрение, как очищающая сам дух поэта энергия, постепенно накапливаясь в его жизнетворче-ском процессе, неминуемо должно было воплотиться в мощном по своему экспрессивно-художественному воплощению произведении-«взрыве». Центростремительная сила покаянной рефлексии лирического «я» Есенина должна была бы свести воедино в одной точке (произведении) творческого развития поэта как субстанциальную реальность все сферы и «территории» его жизнетворчества с возможностью полного и отстраненного взгляда на собственный жизнетекст. Лирика Есенина 1924-1925 гг. хранит в себе явные приметы такого «взрыва» и подобного взгляда. А оба они - и «взрыв», и взгляд предстают именно в поэме «Черный человек».

В диссертации отмечается, что апокалипсическое видение мира творчески складывается в художественном мире Есенина 1919-1920 гг., эстетически реализуясь в содержательных доминантах и образно-символическом строе поэм «Кобыльи корабли» и «Сорокоуст». В «Черном человеке» такой взгляд предельно фокусируется на жизнетворческой сущности авторского сознания. Сам процесс перемещения «эсхатологического фокуса» с внешнего мира на мир «внутреннего» «я» и становится первопричиной появления, а затем и доминирования покаянных мотивов в лирике поэта. Покаянная рефлексия лирического «я» в «кабацких» стихах не свободна от попыток самооправдания, что, собственно, и делает иллюзией, художественной фикцией сам порыв есенинского героя той поры к «прощанию с хулиганством». Объективация эсхатологического смысла этой иллюзии в тексте «Черного человека», материализованная в слове и «разложенная» на две «голосовых партии» (героя и «прескверного гостя»), и является тем веским, хотя и слабо уловимым знаком качественно нового авторского сознания, в границах которого завершается работа над поэмой. А сама поэма обретает поразительный эффект произведения-

зеркала, необходимого поэту, если припомнить слова Н.В. Гоголя из «Авторской исповеди», чтобы «глядеться и видеть получше себя».

Вместе с тем, логико-семантическая композиция «Черного человека» предстает как зеркальное отражение построения поэтического высказывания в стихотворении Пушкина «Воспоминание» («Когда для смертного умолкнет шумный день...»). Так же, как и для лирического «я» Пушкина, для автора «Черного человека» «в часы томительного бдения» «воспоминание... свой длинный развивает свиток», порождая «отвращение» в чтении собственной жизни. Если это «воспоминание» у Пушкина «безмолвно» и лежит в сфере единого субъектного начала текста, то у Есенина оно «звучно» и в форме остродраматического противостояния «расподоблено» на два голоса, образуя единый дискурс авторского сознания в отстраненно воспринимаемой смысловой целостности всего текста поэмы. Эта отстраненность подчеркивается в эпистолярном напутствии к Чагину, читателю поэмы («Прочти и подумай, за что мы боремся, ложась в постели?..»), которое, являясь парафразом начальных строк молитвы на сон грядущим святого Иоанна Дамаскина, словно возвращает атеистическому сознанию нового времени, и прежде всего автору поэмы, в качестве нравственного высшего установления, не сводимого только к духовному опыту есенинского «я», хотя и выстраиваемому на нем, христианское памятование о последнем часе каждого из смертных, о подлинном и ложном в его жизнестроении, о высочайшей ответственности за слово и поступок.

В диссертации обобщается опыт сравнительного изучения трагедии «Моцарт и Сальери» и поэмы «Черный человек» и в этой связи предлагается совершенно новый подход к истолкованию проблемы творческой преемственности Есениным пушкинской темы «человека искусства», где особо подчеркивается, что формула «гений и злодейство - две вещи несовместные» является главным законом для творческой личности, исполнение которого и ведет ее через понимание самой сути искусства как «высшего послушания» («Веленью Божию, о муза, будь послушна\») к «тесным вратам спасенья». Память смертная, предстающая в творческом мире Пушкина как духовное откровение, что «снимает» даже гипотетически возможные границы между жизнью и творчеством, в «Черном человеке» Есенина явлена напряженным и мучительным прозрением этого откровения, упованием на чудо невысказанным словом молитвы Иоанна Дамаскина.

«Черный человек» - это духовный акт авторского самопознания, исключительный по своему эмоционально-экспрессивному выражению и бесконечный по своей сути, ибо смерть, обрывая, не завершает его. Акт, в своих «текстовых» границах сопрягающий опыт творческого постижения художником реальной действительности с ценностным бытием национальной культуры, где трагическое ощущение существующего между ними разрыва возникает из ощущения этого разрыва в самом авторском «я». Здесь «текст» одной творческой судьбы органично и естественно входит в текст всей русской культуры, внутренне идентифицируясь с ней своим этико-художественным воплощением памяти смертной, в пространстве которой неизбежные творческие пересечения с молитвенным словом русского народа и произведениями Пушкина,

Гоголя, Достоевского, Чехова, Гумилева становятся явлениями литературного порядка, формирующими специфику зеркального отражения авторского «я» в тексте, но только не само отражение.

В Заключении подводятся итоги исследования. Предпринятое исследование темы «Пушкин и Есенин» в определенном смысле можно считать попыткой «выхода» за жесткие пределы сферы очевидных и вероятных текстовых параллелей как самодостаточного явления, дающего не только повод, но и право убежденно говорить о творческой преемственности новейшим поэтом традиций своего великого предшественника. В данном случае важно понимание главного мотива такого «выхода»: изучение пушкинского «присутствия» в художественном сознании Есенина в свете имманентных органических законов, обусловливающих единство национальной культуры, по отношению к которой поэтический гений Пушкина является сакральным знаком тождества. И потому эволюция художественного сознания Есенина, противоречивая устремленность поэта к поиску духовно-эстетической подлинности своего «я-сотворенного» в национальной культуре не может быть полноценно осмыслена вне его столь же сложного и противоречивого пути к Пушкину.

Основные научные публикации по теме диссертации:

1. Пушкин в художественном сознании Есенина. Арзамас, 2007 (20 п/л).

2. Символика «метели» в творчестве А.С.Пушкина 30-ых годов // Болдин-ские чтения. Н.Новгород, 1995. С. 120-129 (0,5 п/л).

3. Притча о Блудном сыне и ее мифологическая эмблема в повести A.C. Пушкина «Станционный смотритель» // Пушкин и русская культура. Материалы международной научной конференции. СПб.-Новгород, 1996. С.33-36 (0,4 п/л) (в соавт.).

4. Пушкин и Горький. Об истоках нравственно-философского конфликта в пьесе «На дне» // Максим Горький - сегодня: проблемы эстетики, философии, культуры. Материалы международной конференции. Н. Новгород, 1996. С. 177-180 (0,2 п/л).

5. Притча о сеятеле и семени в контексте пьесы A.M. Горького «На дне» // Педагогическое обозрение, 1999. №4. С. 109-114 (0,4 п/л).

6. «Сквозной образ» в «Маленьких трагедиях» A.C. Пушкина // Пушкин на пороге XXI века: провинциальный контекст. Вып.2. Арзамас, 2000. С. 206-218 (0,6 п/л).

7. Поэма Н. Гумилева «Блудный сын»: аксиологический аспект // Ученые записки ВВО МСА. Вып.7. Н. Новгород, 2000. С. 79-84 (0,4 ri/л) (в соавт.).

8. Пушкин в художественном сознании Сергея Есенина. К постановке проблемы // Пушкин на пороге XXI века: провинциальный контекст. Вып.4. Арзамас, 2002. С. 119-135 (1 п/л).

9- Пушкин и Есенин: традиция и миф // Проблемы литературного образования: Материалы VIII всероссийской научно-практической конференции «Филологический класс: наука - вуз - школа». В 2-х чч. Ч. 1. Екатеринбург, 2002. С.62-69 (0,4 п/л).

10. К вопросу о мифосюжете пьесы М. Горького «На дне» // Горький. Бунин. Шмелев. М., 2002. С. 99-105 (0,4 п/л).

11. Богоборчество Лермонтова как художественное явление // Проблемы изучения лирики в школе. К 200-летию со дня рождения Ф.И. Тютчева: Материалы региональной научно-практической конференции: Арзамас. 4-5 декабря

2003. Арзамас, 2003. С. 143-150 (0,4 п/л).

12. Поэтический образ времени в стихотворении Бориса Корнилова «Спичка отгорела и погасла...» // Духовный мир современного человека и будущее России: Сборник статей. Арзамас, 2003. С. 331-335 (0,2 п/л).

13. Основы теории литературы. Термины, понятия, категории: Учебное пособие. Арзамас, 2003 (16 п/л) (в соавт.).

14. Лирический цикл С, Есенина «Любовь хулигана» в творческой эволюции поэта // Проблемы литературного образования: Материалы IX всероссийской научно-практической конференции «Актуальные проблемы филологического образования». В 5-ти чч. Ч. 3. Екатеринбург, 2003. С. 125-132 (0,4 п/л).

15. Пушкинская «метель» и есенинские «метели». К проблеме этико-художественной преемственности в русской литературе // Пушкин на пороге XXI века: провинциальный контекст. Вып.5. Арзамас, 2003. С. 168-176 (0,5 п/л).

16. Поэзия сиротства и сиротство поэта. (М. Цветаева «В сиром воздухе загробном...»: опыт филологического анализа) // Проблемы литературного образования: Межвузовский сборник научных трудов. Вып. 3. Пенза, 2003. С. 86-93 (0,4 п/л).

17. «Зимние стихи» С.А. Есенина: структура и смысл // Творчество С.А. Есенина: вопросы изучения и преподавания: Межвузовский сборник трудов. Рязань, 2003. С. 84-88 (0,3 п/л).

18. «Прощание с хулиганством» Сергея Есенина как филологический миф // Есенин и поэзия России ХХ-ХХ1 веков: традиции и новаторство. Материалы международной научной конференции. Москва - Рязань - Константинове,

2004. С. 216-222. (0,4 п/л).

19. Литературоведческий анализ лирического произведения: Учебное пособие. Арзамас, 2004 (14 п/л) (в соавт).

20. Опыт анализа поэтического образа мира: стихотворение А. Ахматовой «Не бывать тебе в живых...» // Анализ литературного произведения в системе филологического образования: профильные классы; колледжи: Материалы X Всероссийской научно-практической конференции «Проблемы анализа литературного произведения в системе филологического образования: наука-вуз-школа». Екатеринбург, 2004. С. 101-109 (0,4 п/л).

21. Трансформация языкового лексического значения у ключевого слова «метель» в повести А.С. Пушкина «Метель» // Пушкин на пороге XXI века: провинциальный контекст. Вып.7. Арзамас, 2005. С. 78-86 (0,4 п/л) (в соавт.).

22. Исповедальность как выражение национального мироощущения в лирике Есенина 20-х годов // Материалы международной научной конференции «Наследие Есенина и русская национальная идея: современный взгляд». Рязань,

2005. С. 129-148(1 п/л).

23. Кони снова понеслися...» О возможном мифомотиве в «Бесах» A.C. Пушкина // Вестник Новгородского государственного университета имени Ярослава Мудрого. Новгород Великий. Гуманитарные науки. №33. Новгород, 2005. С. 62-69 (0,5 п/л).

24. «Эпохи позволительно сравнивать,..» «Арзамас» и «серебряный век» русской литературы: опыт сопоставления // Материалы международной научной конференции «Литературное общество "Арзамас": культурный диалог эпох». Арзамас. С. 177-188 (0,5 п/л).

25. Поэма «Черный человек» С.А. Есенина: отражения разбитого зеркала // Русская литература XX века. Типологические аспекты изучения: Материалы X Шешуковских чтений. М, 2005. С. 381-388 (0,4 п/л).

26. Литературная традиция как литературоведческая проблема в свете концепции В.В. Кожинова // Наследие В.В. Кожинова и актуальные проблемы критики, литературоведения, истории, философии в изменяющейся России. Часть И. Армавир, 2005. С. 93-104 (0,5 п/л).

27. «Черный человек» Есенина и «Моцарт и Сальери» Пушкина: влияние или традиция? // Классические и неклассические модели мира в отечественной и зарубежной литературах: Материалы Международной научной конференции. Волгоград, 2006. С. 139-144 (0,4 п/л).

28. «Пушкинские стихи» Бориса Корнилова // Изв. Урал. гос. ун-та. 2006. № 41. Сер. 2, Гуманитар, науки. Вып. 11. С. 94-112 (1 п/л).

29. Слово о смерти в художественном пространстве «Маленьких трагедий» A.C. Пушкина // Восток-Запад: пространство русской литературы и фольклора: Материалы Второй Международной научной конференции (заочной), посвященной 80-летию профессора кафедры литературы Давида Наумовича Медриша. Волгоград, 2006. С. 401-408 (0,4 п/л).

30. «...Я молюсь Ему по ночам» О последней поэме С.А. Есенина // Современное есениноведение, №4. 2006. С. 85-100 (1 п/л).

31. Эсхатологический текст русской литературы: горизонты смысла и границы понятия // Православие в контексте отечественной и мировой литературы: Сборник статей. Арзамас, 2006. С. 16-25 (0,5 п/л).

32. Концепт «обман» в идейно-художественной структуре текста поэмы С.А. Есенина «Страна Негодяев» // Материалы Международной научной конференции «Есенинская энциклопедия: концепция, проблемы, перспективы». Рязань, 2006. С. 167-181 (1 п/л).

33. «Пушкинианство» Сергея Есенина и лирический цикл поэта «Любовь хулигана» // Сборник научных трудов памяти Э.Б. Мекша. Даугавпилс, 2006 (0,5 п/л).

34. «Куда ж нам плыть?..» К проблеме изучения пушкинской традиции в поэме С.А. Есенина «Анна Снегина» // Русская литература, 2007. № 1 (0,6 п/л).

Лицензия ИД №04436 от 03.04.2001 г. Подписано в печать 15.03.2007. Формат 60x84 1/16. Печать офсетная. Усл. печ. л. 2,35. Тираж 100 экз. Заказ №342

Издатель:

ГОУ ВПО «Арзамасский государственный педагогический институт I

А.П. Гайдара»

607220 г. Арзамас Нижегородской области, ул. К.Маркса, 36.

Участок оперативной печати АГПИ 607220 г. Арзамас Нижегородской области, ул. К.Маркса, 36.

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Пяткин, Сергей Николаевич

Введение.

Глава I. «Пушкин и Есенин»: теоретико-методологические подходы к изучению научной темы.

1.1. Понятия «жизнетекст» и «мифотворчество» в контексте русской литературы.

1.1.1. Жизнетворчество как процесс духовно-эстетической самореализации

1.1.2. История литературно-эстетического феномена мифотворческого поведения в русской литературе.

1.2. Периодизация творчества Есенина в свете жизнетекста поэта.

1.3. Литературная традиция как форма культурно-творческого диалога в национальной литературе.

Глава II. Пушкинское влияние в эстетико-художественном сознании Есенина.

II. 1. «Пророк» Пушкина и концепция «поэта-пророка» в жизнетворчестве

Есенина,.

II .1.1. Истоки есенинского жизнетворчества.

II. 1.2. «Пророк Есенин Сергей» и его «поэтическая Библия».

II. 1.3. Поэма «Пугачев» Есенина как диалог-соперничество с Пушкиным.

11.2. «Пушкинианство» Есенина и лирический цикл «Любовь хулигана».

11.2.1. Пушкинский жизнетекст в творческом мире Есенина 1922-1924 годов

11.2.2. «Прощание с хулиганством» Есенина как филологический миф

11.3. Идейно-художественные особенности концептосферы творчества Есенина

1921-1924 годов.

И.3.1. Концептосфера историко-художественного мышления Есенина в поэме «Страна Негодяев».

II.3.2. Пушкинская «метель» и есенинские «метели».

Глава III. Есенин и пушкинский миф в русской литературе 20-30-х годов.

III. 1. «Пушкинский текст» Александра Блока: историко-культурный генезис есенинского мифа о Пушкине.;.

III. 1.1. Мифологема «тайной свободы» поэта в «пушкинском тексте»

Блока.

III.1.2. Мотивы «совести» и «вины» в «пушкинском тексте» Блока.

111.2. Стихотворение Есенина «Пушкину» как сакрально-мифологический текст в жизнетворчестве поэта.

111.2.1. Культурно-мифологическая парадигма юбилейного текста Есенина

111.2.2. Стихотворение «Пушкину» в диалогическом дискурсе времени и судьбы Есенина.

111.3. Судьба высокого пушкинского мифа в русской поэзии 30-х годов и «Пушкинские стихи» Бориса Корнилова.;.

111.3.1. Пушкин и новый культурный герой в лирике Б. Корнилова.

111.3.2. Пушкинский миф в духовных исканиях Б. Корнилова.

Глава IV. Пушкинская традиция в творчестве Есенина 1924 -1925 годов: этико-художественный и культурно-исторический аспекты.

IV. 1. Пушкинское в историко-художественном сознании Есенина: от «Песни о великом походе» к «Анне Снегиной».—

IV. 1.1. Идейно-художественное своеобразие темы «Руси советской» в творчестве Есенина 1924 года.

IV.1.2. «Болдинская осень» Есенина.

IV. 1.3. «Анна Снегина» Есенина: «неповторимая поэма современности» в духе Пушкина».

IV.2. Исповедальность как выражение национального мироощущения в лирике

Есенина «пушкинского» периода творчества.

IV.2.1. О границах понятия «исповедальная лирика».

IV.2.2. Исповедальность поэтического самовыражения в жизнетексте Есенина

20-х годов.

IV.2.3. Этико-художественные функции «простого слова» в «зимнем цикле»

Есенина.

IV.3. Эсхатология национального сознания и последняя поэма Есенина

IV.3.1. «Эсхатологический текст» русской литературы. Границы понятия.

IV.3.2. «Бесы» Пушкина в эсхатологическом дискурсе национального мифа.

IV.3.3. Поэма «Черный человек» - эсхатологическое «зеркало» автора.

IV.3.4. Пушкинские «отражения» в последней поэме Есенина.

Введение диссертации2007 год, автореферат по филологии, Пяткин, Сергей Николаевич

В науке о литературе найдется немного тем, предполагающих изучение этико-художественной преемственности, где бы уже только одно указание на имена двух ярких творческих величин, принадлежащих разным эпохам, воспринималось как очевидный и бесспорный факт, невольно умаляющий в данном случае саму проблему исследования этого культурного явления. Картина подобного рода, видимо, возникает не только из-за ясно ощущаемой даже на уровне читательского восприятия «переклички» тем, идей, образов, стилевых доминант в творчестве исследуемых авторов. Здесь сказывается и кажущаяся устойчивость и самодостаточность тех методов и приемов, что, как правило, используются при рассмотрении такой научной темы. А это в итоге создает иллюзию всесторонней изученности данного явления, хотя исследовательский «багаж» на поверку оказывается весьма и весьма скудным.

Тема «Пушкин и Есенин», разумеется, в самом ее широком представлении, на наш взгляд, одна из таких. А быть может, и первая в ряду подобных, так как опыт изучения данной темы не включает в себя ни монографического, ни отдельного диссертационного исследований.

Мысль о «пушкинском» феномене Есенина, с настойчивым постоянством звучащая в есениноведческих работах и ставшая едва ли не филологической аксиомой, по большому счету не имеет прочного научного обоснования. Восприятие Есенина как наследника Пушкина в русской литературе XX века, как известно, сложилось еще при жизни поэта и было, можно сказать, доведено до своего абсолютного, мифологического предела траурной церемонией похорон Есенина. Как вспоминал один из ее участников, «перед тем как отнести Есенина на Ваганьковское кладбище, мы обнесли гроб с телом его вокруг памятника Пушкину. Мы знали, что делали, - это был достойный преемник пушкинской славы»1.

1 Либединскш Ю.Н. Мои встречи с Есениным // Воспоминания о Сергее Есенине. М., 1965. С. 379.

Однако сам «перевод» этого исключительного факта культурного сознания в сферу его всестороннего и детального литературоведческого исследования так и не произошел, о чем свидетельствует недавнее признание Ю.Л. Прокушева, одного из авторитетнейших есениноведов современности: «Казалось, все говорит за то, что тему "Пушкин и Есенин" должны были уже давно глубоко и обстоятельно исследовать наша литературоведческая наука и критика. К сожалению, в действительности дело обстоит иначе» .

Разумеется, эти слова не следует воспринимать в качестве утверждения, категорически свидетельствующего об отсутствии «пушкинского» направления в есениноведении. Речь здесь идет, подчеркнем, о пока еще несостоявшейся полновесной научно-исследовательской реализации одной из самых очевидных тем в изучении творчества Есенина, что, в общем-то, не умаляет уже накопленного опыта такого изучения.

Общеизвестно, что 50-80-е годы - время создания научного фундамента современного есениноведения. В первых монографиях о Есенине, написанных П.Ф. Юшиным, С.П. Кошечкиным, Е.И. Наумовым, Л.Г. Юдкевичем, Ю.Л. Прокушевым, A.A. Волковым, A.M. Марченко, в крупных исследованиях В.А. Вдовина, В.В. Коржана, В.Г. Базанова, П.С. Выходцева, В.И. Харчевникова, З.В. Жаворонкова, Е.Л. Карпова, А.И. Михайлова и других был систематизирован большой корпус фактологического материала о жизни и творчестве Есенина, способствующий воссозданию научной биографии поэта, определилась приоритетная сфера изучения художественного генезиса и традиций есенинского творчества («Есенин и народная поэзия»), нашла всестороннее обоснование концепция П.Ф. Юшина об идейно-творческой эволюции Есенина; получила свое научное освещение и тема «Пушкин и Есенин». Причем практически во всех работах, которые по тем или иным содержательным параметрам (от научной статьи до нескольких страниц в

2 Прокушев Ю.Л. Два гения России (К постановке проблемы. Литературные заметки и мысли вслух) // Пушкин и Есенин. Есенинский сборник. Новое о Есенине. Вып. V. М., 2001. С. 15. монографиях) могут быть объединены этой темой, внимание четко сфокусировано на произведениях Есенина, созданных им в последние два года жизни, единодушно признаваемых вершиной художественного мастерства поэта.

Пушкинский вектор есенинской музы», «болдинская осень Есенина», «пушкинская легкость есенинской лирики», «пушкинская простота поэзии Есенина». Эти именования и определения, появившиеся в есениноведении 50-80-х годов, и теперь воспринимаются как естественная норма и непреложный факт, когда речь идет об «Анне Снегиной» и «Черном человеке», цикле «Персидские мотивы» и «маленьких» поэмах. Да и в воспоминаниях современников поэта, где повествуется о двух последних годах его жизни, есенинский образ словно и не существует вне имени Пушкина. Неоспоримым доказательством особого интереса Есенина к «первому поэту-художнику на Руси» в эту пору служат его «Анкета о Пушкине», автобиографические очерки, письма.

Таким образом, в есениноведении прочно сложился не преодоленный и по сей день взгляд на культурно-творческий диалог Есенина с Пушкиным, хронологически локализованный заключительным этапом творчества новейшего поэта. К тому же, по преимуществу, концептуально-содержательная экспликация характера этого диалога априорно сводилась к высказанной еще при жизни Есенина мысли о том, что поэт «после долгих и бурных исканий. пришел к Пушкину»3.

Ценные же наблюдения, сделанные в «пионерских» работах С.П. Кошечкина, В.И. Харчевникова и А.З. Жаворонкова4 в русле данной тематики - о пушкинских традициях в поэтическом стиле Есенина - в исследованиях последующего поколения есениноведов лишь «обрастали»

3 Ионов И. О четвертой и пятой книгах журнала «Красная новь» // Правда, 1925. 24 октября.

4 См.: Кошечкин С.П. К вопросу о мастерстве Сергея Есенина // Проблемы социалистического реализма. М., 1959; Харчевников В.И. О пушкинской и лермонтовской традициях в поэтическом стиле С. Есенина // Поэтика и стилистика. Памяти академика В.В. Виноградова. JL, 1971. С. 291313; Жаворонков А.З. С.А. Есенин и A.C. Пушкин // Ученые записки Новгородского пединститута. 1963. Т. 9. Вып. 1. С. 27-32. обильными параллельными цитатами из Пушкина и Есенина с обязательным заключением в следующем духе: «.пожалуй, никто из поэтов того времени не писал так по-пушкински ясно и мудро и вместе с тем неповторимо своеобычно, как Есенин в свои последние годы»5.

В то же время симптоматичны и сами исследовательские принципы изучения пушкинской традиции в творчестве Есенина. Так, по мнению А.З. Жаворонкова, «преемственность между Пушкиным и Есениным развертывалась все интенсивней по линии идей и образов, по линии сюжетно-композиционных приемов, жанровых и стихотворных форм, выработки общих эстетических понятий, основ реалистической поэтики»6. В.И. Харчевников, скрупулезно анализируя сходство образной символики Пушкина и Есенина, заключает: «Обращение к устойчивому литературному символу, ставшему от постоянного употребления в поэтическом искусстве привычным, придает поэзии Есенина, как и вообще поэзии, характер объемистой эмоциональной "памяти", резервной экспрессии, почерпнутой из всего огромного арсенала русской лирики. В этом смысле поэзия Есенина п традиционна"» . Согласимся, что формулировки подобного рода вряд ли позволяют говорить о «пушкинском» феномене Есенина как исключительном явлении в русской литературе начала XX века да и мало что дают в осмыслении глубинной, духовной связи есенинской поэзии с пушкинской.

Известный исследователь творчества Есенина В.И. Хазан, подводя итог почти сорокалетнему опыту изучения интересующей нас темы, особо подчеркивал, что «за многолетний период наблюдений над пушкинско-есенинскими перекличками и параллелями накопился . солидный арсенал

5 Кулинич A.B. Сергей Есенин: Жизнь и творчество. Киев, 1980. С. 105.

6 Жаворонков А.З. Традиции и новаторство в творчестве С.А. Есенина. Автореф. дисс. . док. филол. наук. Тбилиси, 1971. С. 22.

7 Харчевников В.И. С.А. Есенин и русская поэзия начала XX века. Автореф. дисс. . док. филол. наук. Л., 1982. С. 28. расхожих штампов", который превратился в "некую клише-информацию", своего рода обязательную "школу" есениноведения» .

В итоге такая тенденция и придала, как справедливо считает В.И. Хазан, статус «обиходности» этой литературоведческой проблеме, которая, казалось, в дальнейшем нуждалась только в уточнениях и дополнениях, исключающих какое-либо принципиально новое ее решение.

Вместе с тем, нельзя не указать на ряд публикаций о Есенине, появившихся в середине 80-х годов, где сделаны реальные попытки аналитически осмыслить (а в некоторой степени - переосмыслить) проблему пушкинской традиции в есенинском творчестве. И здесь прежде всего отметим работы В.Н. Турбина и Э.Б. Мекша о пушкинских влияниях в «Анне Снегиной» и статью уже упомянутого нами В.И. Хазана «Об одной идейно-образной параллели в поэзии A.C. Пушкина и С.А. Есенина». Родственность названных исследований, равно как и их новаторское звучание, заключается в разноуровневой актуализации полемического характера художественного «я» Есенина, по мнению ученых, имманентно присутствующего в творчестве поэта последних лет, в отношении к темам, идеям и образам романа «Евгений Онегин» и философской лирики Пушкина 30-х годов:

Анна Онегина" Есенина - на вершине споров о "Евгении Онегине" Пушкина: полемика здесь достигает высшего напряжения»9; «"Анна Онегина" - антипод "Евгения Онегина"»10; «.наследуя в "Возвращении на Родине" и "Руси советской" животворную пушкинскую традицию ("Вновь я посетил.", 1835), Есенин вместе с тем диалектически ее преодолевает»11. g

Хазан В.И. Об одной идейно-образной параллели в поэзии A.C. Пушкина и С.А. Есенина // Славянская филология. Творчество С.А. Есенина. Традиции и новаторство: Научные труды. Т. 550. Рига, 1990. С. 74.

9 Турбин В. В. Традиции Пушкина в творчестве Есенина. «Евгений Онегин» и «Анна Онегина» // В мире Есенина. Сборник статей. М., 1986. С. 284. Курсив в цитате наш - С.77.

10 Мекш Э.Б. Пушкинская традиция в поэме Есенина «Анна Онегина» // Пушкин и русская литература. Сборник научных трудов. Рига, 1986. С. 112. Курсив в цитате наш - С.П.

11 Хазан В.И. Об одной идейно-образной параллели в поэзии A.C. Пушкина и С.А. Есенина. С. 74. Курсив в цитате наш - С. П.

Однако, как нам представляется, известная узость методологических подходов советского литературоведения позволила ученым лишь наметить ряд важнейших герменевтических проблем, исподволь возникших в ходе исследования. И к таковым здесь следует отнести сопоставление художественной концепции мира и человека, акцентирование близости/различия поэтов в духовно-творческом осмыслении переломных моментов в истории России. Решение этих проблем способствовало бы уяснению, в первую очередь, нравственно-философских и чисто художественных, а не только социальных принципов вероятной в данном случае полемики.

Вместе с тем, каждый из авторов, как нам показалось, пытается и преодолеть сложившиеся тенденции самого исследовательского восприятия пушкинской традиции в художественном наследии Есенина, и самому понятию «традиции» дать более широкое практическое толкование, выходящее за рамки его привычного понимания как эстегико-творческой преемственности. Хотя и Турбин, и Мекш, и Хазан, оперируя понятиями «традиция» и «влияние», по сути, используют их как синонимичные, не стремясь в своих работах даже к чисто описательному разграничению сфер приложения этих понятий. И подобная картина скорее является правилом, нежели исключением из него. Причем, не только в есениноведении, но и, думается, во всем литературоведении.

Названные исследования выделяются на фоне остальных сходных по тематике и тем, что в них сведено к разумному минимуму - ставшее еще одной обязательной «школой» есениноведения - цитирование воспоминаний современников о поэте. Так называемая мемуарная литература о Есенине до сих пор является в науке активно используемой базой в истолковании зачастую сугубо художественных аспектов творчества поэта. И в этом отношении тема «Пушкин и Есенин» практически всегда значительно корректируется отсылками к одним и тем же мемуарным источникам. В ряде случаев именно они, как это ни парадоксально, являются камнем преткновения в определении литературной традиции, к которой может быть «причислено» то или иное произведение Есенина. В частности, это касается поэмы «Черный человек». Примечательно в этом плане и то, что есениноведы крайне редко в своих работах опираются на новейшие изыскания пушкинистов.

В зарубежном есениноведении тема «Пушкин и Есенин» практически не возводилась в ранг проблемных и требующих тщательного изучения. Более того, такие авторитетные слависты, как Гордон Маквей (Esenin: A life, 1976) и Константин Пономарев (Sergey Esenin, 1978), объясняли интерес Есенина к Пушкину непомерным тщеславием «рязанского поэта»12.

Принципиально иная оценка дается этими исследователями и «пушкинского вектора» поэзии Есенина 1924-25 годов. Так, для Г. Маквея однозначно «His <Есенина> poetry of this period was prolific, but, with few exceptions, artistically poorer than his previous general standard. The quality did

1 о not match the quantity.» . Схожую мысль высказывает и К. Пономарев, рассматривая обращение Есенина к Пушкину как «second and equally futile, attempt to regain his poetic footing»14.

Подобная точка зрения высказывалась еще при жизни поэта А. Воронским, А. Лежневым, П. Медведевым, А. Крученых, А. Мариенгофом. Этих авторов, кстати, в основном и цитирует Г. Маквей, стремясь, видимо, придать своей оценке позднего творчества Есенина статус объективности. Но после монографических работ о Есенине П.Ф. Юшина, Е.И. Наумова, А.А. Волкова, Ю.Л. Прокушева, A.M. Марченко само содержание такой позиции, на наш взгляд, научной ценности не представляет.

12 «This was no more than a reflection of his preoccupation with questions of poetic fame». - Ponomareff C. Sergey Esenin. Boston, 1978. P.72 («Это было всего лишь отражением его поглощенности мечтой о поэтической славе»); «The desire for fame was, of course, too ingrained in him to be abandoned». -McVay G. Esenin: A life. Ann Arbor, 1976. P.224 («Жажда славы была, безусловно, настолько ему свойственна, что он не мог с ней расстаться»).

13 McVay G. Esenin: A life. P.247 («Его творчество этого периода было обильным, но, за некоторыми исключениями, в художественном отношении оно было ниже того уровня, который был свойствен его поэзии раньше. Качество не соответствовало количеству.»).

14 Ponomareff С. Sergey Esenin. Р.72 («вторую и, в конечном счете, бесполезную попытку восстановить свое положение в поэзии»).

Заметным явлением в филологической науке начала 90-х годов стала монография В.В. Мусатова «Пушкинская традиция в русской поэзии первой половины XX века. [А. Блок, С. Есенин, В. Маяковский]» (1992).

Эта работа уверенно пролагает новые пути в осмыслении места и роли Пушкина в национальном литературном процессе XX века. Своеобразие авторского научного подхода к изучению пушкинской традиции в поэзии «серебряного века» хотя и оговаривается здесь достаточно скромно, однако новаторский характер в представлении заявленной проблемы кажется нам вполне очевидным и бесспорным.

В.В. Мусатов, полагая, что «художественное явление живет в последующие эпохи в оценке и анализе» и одновременно «в непрерывности творческой преемственности», считает принципиально необходимым не только исследование направления «Пушкин, преломленный в Блоке, Есенине, Маяковском», но и, что существенно важно, направления «Блок, Есенин, Маяковский, преломленные в Пушкине».15

Подобная актуализация проблемы пушкинской традиции в поэзии «серебряного века» приводит автора монографии к научному признанию такого культурного феномена, как миф о Пушкине16, возникшего на рубеже Х1Х-ХХ веков. А также особому значению этого феномена в формировании эстетики символизма и последующих художественно-философских систем русской литературы первой трети XX века.

Уже сама логика построения исследования В.В. Мусатова дает основание говорить, что в русле мифологического восприятия Пушкина поэзией «серебряного века» определяются контуры пушкинской традиции, ее приоритетные начала, одним из которых является «стандартно-образцовая» тема предназначения поэта. Справедливости ради нужно отметить, что впервые на мифологический (культовый) характер присутствия Пушкина в

15 Мусатов В.В. Пушкинская традиция в русской поэзии первой половины XX века. [А. Блок, С. Есенин, В. Маяковский]. М., 1992. С. 4.

16 Правда, сам В. Мусатов избегает употребления этого словосочетания, используя синонимичные, соответствующие «терминологическому аппарату» символистов: «эстетический культ Пушкина», «эстетический миф о Пушкине», «абсолютный поэт», «Предтеча всей русской поэзии». творческом сознании русской литературы обратил внимание И. Розанов в своей работе «Литературные репутации» (1928)17. Однако у В. Мусатова, в отличие от И. Розанова, дается подробная аналитическая картина того, как в эстетико-философских глубинах русского символизма возникает и развивается изначально противоречивое отношение к Пушкину; как размыкаются в новое время рамки «художественности» в осмыслении сущности «абсолютного поэта», что и является исходной точкой в «перемещении» Пушкина из собственно творческой, поэтической сферы в мифологическую.

В третьей же главе своей монографии, непосредственно посвященной Есенину, В. Мусатов в большей степени все-таки традиционен в оценке «пушкинского взгляда на мир у Есенина». И один из самых, на наш взгляд, ценных тезисов этой части монографии - личность у Есенина «заполняла образовавшийся разрыв между искусством и жизнью, между творчеством

1 о и возможностью его воплощения» в контексте исследования пушкинского влияния на Есенина - намечен только, что называется, пунктиром.

И все же ценность работы В. Мусатова для есениноведения и в целом литературоведения значима и неоспорима. Сферы художественно-творческой мифологии и литературной традиции Пушкина как два равнозначных явления, характеризующие эстетико-философские основы поэзии «серебряного века», впервые в филологической науке были разомкнуты и объединены. А это, в свою очередь, способствовало, вернее, могло способствовать выявлению в дальнейшем многомерной неоднозначности восприятия пушкинского наследия в духовно-творческом пространстве национальной культуры первой трети XX века.

17 Ср.: «одни <символисты> стали отыскивать у Пушкина особую мудрость (напр., Гершензон, М.О., один из наиболее ярких исследователей, выросших на почве символизма), другие - особое непревзойденное мастерство приемов (Брюсов и т.д.), третьи за мастерством формы старались рассмотреть прекрасного человека (Айхенвальд). Никогда дотоле не было такого культа Пушкина, как в первое десятилетие нашего века». - Розанов И.Н. Литературные репутации. М., 1928. С. 41.

18 Мусатов В.В. Пушкинская традиция в русской поэзии первой половины XX века. С. 126.

Но говорить, пользуясь есенинской терминологией, о существенном «прорыве» в исследовании темы «Пушкин и Есенин» вряд ли и теперь предоставляется возможным. Уже показательно то, что на двух крупнейших Международных научных форумах 1995 года, прошедших в ИР ЛИ (Санкт-Петербург) и ИМ ЛИ (Москва) в связи с празднованием столетнего юбилея С.А. Есенина, не было заявлено ни одного <!> доклада, имеющего хотя бы косвенное отношение к столь очевидно проблемной теме. Если здесь, конечно, не брать в расчет замечаний a propos, сделанных рядом участников конференции в сообщениях о философских и религиозно-нравственных истоках есенинской поэзии19.

И, наверное, вполне объективно можно считать, что высшим научным достижением в данном направлении является сборник статей «Пушкин и Есенин», подготовленный Есенинской группой ИМЛИ по итогам Международной научной конференции, прошедшей 25-27 марта 1999 года в Москве и посвященной 200-летию со дня рождения A.C. Пушкина и 104-летию со дня рождения С.А. Есенина.

Во вступительном слове к сборнику отмечается, что «при всем изобилии исследований на тему литературных связей Пушкина почти нет публикаций, разрабатывающих проблематику "Пушкин и Есенин" во всем многообразии ее проявлений - личностных, творческих, историко-культурных»20.

В целом, содержание публикаций названного издания преимущественно ориентировано на представление широкого «спектра Пушкинского влияния на неординарную личность Есенина». Однако практическое исполнение такого научного задания чаще всего сводится в составляющих сборник статьях к уже «испытанному приему»: анализу тех

19 См. об этом: Шилина О.Ю. Научная конференция, посвященная 100-летию со дня рождения Сергея Есенина // Русская литература. 1995, №4. С. 206-214; Столетие Сергея Есенина: Международный симпозиум. Есенинский сборник. Вып. III. М., 1997.

20 От редакции // Пушкин и Есенин. С. 4. текстовых параллелей, что уже были в есениноведении и отмечены, и отчасти прокомментированы.

Как нам кажется, разрыв между теоретическим посылом и его практическим претворением в этих исследованиях происходит из-за отсутствия единого базового инструментария, позволяющего охарактеризовать саму целостность личностных, творческих и историкокультурных связей есенинской поэзии с творческим миром Пушкина. Но уже показательно то, что в ряде работ делается попытка найти «субстанциальную первооснову» эстетико-творческой близости русских поэтов, упрямо не укладывающуюся в прокрустово ложе «общепринятого» понятия

21 литературная традиция» (А. Захаров, Г. Шипулина) .

У некоторых авторов сборника обретают статус законного научного инструментария термины «пушкинский миф» и «жизнетекст», характеризующие как акт собственного жизнетворчества Есенина (Л. Киселева, С. Кошечкин)22, так и одно из явлений национальной культуры начала XX века (В. Устименко)23.

В этом отношении заслуживает внимания точка зрения Н.И. Шубниковой-Гусевой. В ее статье «Развитие пушкинских традиций в поэмах С.А. Есенина» убедительно доказывается, что сам принцип пушкинских традиций в лироэпике Есенина 20-х годов проявляется не только и не столько в творческой ориентации автора «Пугачева» и «Анны Снегиной» на конкретные произведения Пушкина (что в есениноведении уже стало «общим местом»), но и в органичном «синтезе различных жанров»24 пушкинского творчества.

21 См.: Захаров А.Н. Типологические схождения художественных миров русских гениев // Пушкин и Есенин. С. 37-47; Шипулина Г.И. Пушкинское влияние в стихотворениях Есенина // Пушкин и Есенин. С. 96-110.

22 См.: Кошечкин С. П. «Но все же близкий, как цветущий сад!» (Образ Пушкина в стихах Есенина) // Пушкин и Есенин. С. 87-97; Киселева Л. А. Контуры «пушкинского мифа» в жизнетексте Есенина // Пушкин и Есенин. С. 66-74.

23 См.: Устименко В.В. Пушкинская традиция в философии и поэзии «серебряного века» // Пушкин и Есенин. С. 29-36.

24 Шубникова-Гусева Н.И. Развитие пушкинских традиций в поэмах С.А. Есенина // Пушкин и Есенин. С. 128.

Отдельно следует сказать об исследовании O.E. Вороновой, в котором делается попытка выстраивания новой научной парадигмы в изучении темы «Пушкин и Есенин». Несмотря на несколько декларативно-публицистический характер ряда положений этой статьи, ее автору удалось в общих чертах определить значимые, на наш взгляд, подходы в самих принципах научного описания взаимосвязи духовно-эстетических миров Пушкина и Есенина, по сути дела, подойти с позиции литературоведения к истолкованию феномена «пушкинской незаменимости» Есенина. И наибольшую ценность, по нашему мнению, здесь представляет постулируемая O.E. Вороновой научная позиция о необходимости изучения пушкинского и есенинского феноменов в сфере русского национального самосознания как «культурных знаков русской литературы» и «достояния национальной мифологии»25.

Эта позиция определяет и новаторский характер монографии O.E. Вороновой «Сергей Есенин и русская духовная культура» (2002), где глубоко и полно выявляется национальный духовный генезис художественного мира Есенина, ментальные основы его уникального творческого дарования.

Еще в одном фундаментальном исследовании последних лет, книге Н.И. Шубниковой-Гусевой «Поэмы Есенина: От "Пророка" до "Черного человека": Творческая история, судьба, контекст и интерпретация» (2001), в плане интересующей нас темы важное значение имеет комментированное обобщение огромного числа критических работ о поэте 1916-1927 годов и в связи с этим анализ возможного и очевидного обращения Есенина к творческому наследию Пушкина в процессе создания каждой из своих поэм.

Особую ценность представляет и актуализация Н.И. Шубниковой-Гусевой проблемы есенинского мифотворчества, способствующая более

25 См.: Воронова O.E. Пушкин и Есенин как выразители русского национального самосознания // Пушкин и Есенин. С. 48-65. ясному определению сущности и содержания основных этапов эволюции художественного сознания поэта.

Подводя итог нашему краткому обзору истории изучения темы «Пушкин и Есенин», сформулируем некоторые предварительные выводы.

1. Тема «Пушкин и Есенин», являющаяся одной из проблемных в современном литературоведении, до сих пор не имеет даже самых общих подходов в ее целостном изучении. Приоритетность такого исследования, помимо частных герменевтических задач, актуализирующих содержательные аспекты данной темы, обусловлена необходимостью четкого уяснения самого явления этико-художественной преемственности в русской литературе, а также определения внутренних факторов единства национального словесного искусства на примере двух знаковых творческих величин русской культуры.

2. Осуществленные и осуществляемые есениноведческой наукой попытки поиска адекватных данной проблематике принципов исследования пушкинского «воздействия» на художественный мир Есенина имеют превентивный характер. И чаще всего концептуальными категориями здесь являются понятия «традиция» и «влияние». Причем, практически во всех исследованиях этого направления названные понятия оказываются фактически взаимозаменяемыми.

3. Концептуально новаторские опыты изучения историко-культурного контекста творчества Есенина, предпринятые в филологической науке за последние 10-15 лет, закономерно привели к актуализации такого категориального понятия, как «пушкинский миф». Это понятие, именующее один из культурных феноменов литературного сознания начала XX века, характеризует особую сферу воздействия Пушкина как поэтической жизнетворческой целостности на «жизнетекст» Есенина.

Сделанные выводы позволяют нам наметить необходимые пути к концептуально-комплексному изучению научной темы «Пушкин и Есенин» и, в целом, определяют актуальность предлагаемого исследования.

В основу концепции нашей работы положены современные научные подходы, базирующиеся на парадигме «литература в системе культур». Приоритетным в этом плане для нас является методологический принцип единства национальной словесной культуры, который обусловлен существованием синтетической целостности и потенциальной жизнеспособности основных форм национальной культурно-исторической преемственности: влияния, мифа, традиции.

Исходя из заявленной концепции нашей работы, а также учитывая существующий опыт изучения темы «Пушкин и Есенин», в качестве базовых категорий предлагаемого исследования мы выдвигаем категории «жизнетекст», «мифотворчество», «влияние», «миф», «традиция».

В определении понятия «миф» мы исходим из фундаментальных теоретических исследований А.Ф. Лосева, Ю.М. Лотмана, Е.М. Мелетинского, В.Н. Топорова, А.Я. Голосковера, признающих сакральную природу мифа как модели мирового порядка, указывающей пути и способы превращения хаоса в космос. Кроме того, для нашей работы имеют особую значимость исследования М.В. Загидуллиной, О.С. Муравьевой, Ю.В. Шатина, М.Н. Виролайнен, посвященные изучению феноменологии «пушкинского мифа».

Как уже указывалось, одной из серьезных проблем в современном литературоведении является неразличение и отождествление понятий «влияние» и «традиция». В нашей работе делается попытка актуализации содержания данных понятий, опирающаяся на опыт теоретико-методологического изучения основных форм культурно-творческого диалога (A.C. Бушмин, Ю.Б. Борев, В.В. Кожинов) и их функционального качества в литературном процессе начала XX века (И.А. Есаулов, В.Е. Хализев). При анализе отдельных аспектов традиции и влияния в художественном сознании русской поэзии «серебряного века» учитываются некоторые концептуальные положения работ Х.-Г. Гадамера «Истина и метод» и X. Блума «Страх влияния».

Целью нашей работы является широкое комплексное изучение восприятия Пушкина как жизнетворческой поэтической целостности художественным сознанием Есенина в историко-культурном контексте русской литературы первой трети XX века.

Данная цель конкретизируется в следующих задачах:

1. рассмотреть основные тенденции художественного мифотворчества, характерные для национального литературного процесса первой трети XX века, в их отношении к «магистральной» традиции национальной духовной культуры;

2. дать теоретико-методологическое обоснование основным формам культурно-творческого диалога в литературе;

3. обосновать периодизацию творчества Есенина в свете процесса духовно-эстетической самореализации поэта;

4. проанализировать основные этапы художественного мифотворчества Есенина с точки зрения целостности его поэтического сознания в системе базовых категорий;

5. выявить творческую логику развития и смены мифологических моделей мира у Есенина в их отношении к пушкинской художественной концепции мира и поэтического творчества;

6. охарактеризовать основные черты и функциональную роль «пушкинского мифа» в художественном сознании Есенина и творчестве современников поэта;

7. исследовать творческие принципы этико-художественной преемственности пушкинского наследия, проявляющиеся в поэзии Есенина 20-х годов;

8. определить специфику форм и содержания духовно-эстетического воплощения в жизнетексте Есенина 1924-1925 годов религиозно-этических констант национального мироощущения.

Научная новизна диссертации обусловлена опытом системного изучения пушкинского «присутствия» в творческом сознании Есенина, проецируемого на художественно-мифологический контекст русской литературы начала XX века; выбором синтетически применяемых в исследовании базовых категорий, способствующих более глубокому и последовательному уяснению творческой неоднородности рецепции Пушкина и в художественном сознании Есенина, и в современной ему литературе; актуализацией целостности духовно-творческой эволюции Есенина в ее движении к этико-художественным координатам пушкинского наследия.

Методологическая база предлагаемой диссертации выстраивается на основе историко-функционального, историко-генетического, сравнительно-сопоставительного методов современного литературоведения с использованием элементов ритуально-мифологического и символико-мифологического подходов при анализе художественного текста.

В исследовании привлекаются методологические концепции национальной литературы И.А. Есаулова и B.C. Непомнящего, а также учитываются ключевые положения монографических работ В.В. Мусатова, освещающих проблему пушкинской традиции в русской поэзии первой половины XX века.

При интерпретации содержания основных этапов творческой эволюции Есенина и произведений поэта использовались труды таких ученых-есениноведов, как П.Ф. Юшин, A.A. Волков, Ю.Л. Прокушев, A.M. Марченко, А.Н. Захаров, Н.И. Шубникова-Гусева, O.E. Воронова.

Поскольку объект нашего исследования предполагает и целостное научное представление о духовно-творческом содержании художественной картины мира Пушкина, в ходе комплексного описания восприятия Есениным пушкинского жизнетекста задействованы работы пушкинистов H.H. Скатова, С.А. Фомичева, B.C. Непомнящего, В.А. Кошелева, Ю.М. Никишова, В.А. Грехнева, Е.М. Таборисской и некоторых других.

20

Все ссылки на произведения Есенина, за исключением особо оговоренных случаев, приводятся в настоящем исследовании по изданию: Есенин С.А. Полное собрание сочинений: В 7 т. М, 1995-2002. - после цитаты в скобках указывается том (римской цифрой) и страница (арабской цифрой). В таком же виде даются ссылки и на произведения Пушкина по изданию: Пушкин A.C. Полное собрание сочинений, 1837-1937: В 16 т. М.; Л, 19371959. Во избежание путаницы перед указанием тома и страницы курсивом выделено Пушкин.

21

Заключение научной работыдиссертация на тему "Пушкин в художественном сознании Есенина"

Заключение

В 1950 году в Париже поэт «первой волны» русской эмиграции Георгий Иванов составил и выпустил книгу стихов Есенина. В очерке, предпосланном этой книге, составитель, признавая, что имя Есенина «начинает сиять для России наших дней пушкински-просветленно, пушкински-незаменимо», подчеркнет: «Значение Есенина именно в том, что он оказался как раз на уровне сознания русского народа "страшных лет России", совпал с ним до конца, стал синонимом и ее падения, и ее стремления возродиться. В этом "пушкинская" незаменимость Есенина, превращающая и его грешную жизнь, и несовершенные стихи в источник света и добра. И поэтому о Есенине, не преувеличивая, можно сказать, что он наследник Пушкина наших дней»1.

Эти слова, пожалуй, можно считать самой яркой и запоминающейся формулой «пушкинского» феномена поэтической судьбы Сергея Есенина. В очевидности такой идеи, кажется, нет оснований сомневаться. Ставшие почти хрестоматийными высказывания о Пушкине самого Есенина, примечательные факты его «жизненного пушкинианства», восприятие критикой поздней есенинской поэзии — все это вкупе свидетельствует в пользу справедливого признания Есенина «наследником Пушкина наших дней». И так сложилось, что наука о Есенине, зародившаяся в 50-х годах XX века, уже в самом начале своего становления, по сути дела, получила «готовое решение» одной из очевидных исследовательских проблем.

Вариативно транслируясь и обрастая новыми метафорическими определениями {«пушкинский вектор есенинской музы», «пушкинская легкость есенинской лирики») в соответствующих разделах монографических работ о Есенине и специальных статьях, посвященных анализу пушкинского присутствия в поэтическом мире Есенина, взгляд на автора поэмы «Анна Снегина» как пушкинского наследника в современности, по всей видимости,

1 Иванов Г. Сын «страшных лет России» // Русский рубеж. Спец. выпуск газеты «Литературная Россия», 1990. Курсив наш. - С.П. и создал иллюзию всесторонней изученности научной темы «Пушкин и Есенин». При этом, что важно подчеркнуть, практически любое диалогическое соприкосновение есенинской поэзии с творческим миром Пушкина однозначно определялось функционально взаимно отождествляемыми понятиями «влияние» и «традиция».

Такой подход к названной теме невольно минимизировал диапазон творческих рецепций Пушкина Есениным: изучение сферы художественного воздействия предшественника на новейшего поэта сводилось, по большому счету, к экспликации и анализу текстовых параллелей и некоторых сходных принципов эстетического самовыражения у поэтов. А поскольку в данном случае, как правило, в центре внимания были одни и те же произведения Есенина, написанные им в последние два года жизни, то несколько обстоятельных публикаций подобного рода создавали уже и иллюзию исчерпанности темы «Пушкин и Есенин».

Широкое комплексное исследование этой темы, предпринятое нами, в определенном смысле можно считать попыткой «выхода» за жесткие пределы сферы очевидных и вероятных текстовых параллелей как самодостаточного явления, дающего не только повод, но и право убежденно говорить о творческой преемственности новейшим поэтом традиций своего великого предшественника. В данном случае важно понимание главного мотива такого «выхода»: изучение пушкинского «присутствия» в художественном сознании Есенина в свете имманентных органических законов, обусловливающих единство национальной культуры, по отношению к которой поэтический гений Пушкина является сакральным знаком тождества. И потому эволюция художественного сознания Есенина, противоречивая устремленность поэта к поиску духовно-эстетической подлинности своего «я-сотворенного» в национальной культуре не может быть полноценно осмыслена вне его столь же сложного и противоречивого пути к Пушкину.

Комплекс базовых понятий, использованный в диссертации и определивший новизну концептуального подхода к бесспорно актуальной теме, позволил более глубоко и полно выявить содержание и сущность культурно-творческого диалога русских поэтов, проанализировать его природу и уяснить характерные черты на каждом из этапов духовного развития Есенина.

Это развитие, как показало наше исследование, не может быть адекватно истолковано вне детального уяснения эстетико-философских основ литературного творчества «серебряного века» русской культуры, магистральных направлений его поисков в грозовой атмосфере трех революций и многомерной неоднозначности восприятия пушкинского наследия.

Процесс рождения и становления самобытного русского «голоса» Есенина являет собой органичный художественный синтез идей и представлений народно-религиозного сознания с мифотворческой эстетикой поэзии «серебряного века». Этот синтез, отражающий, что неоднократно подчеркивалось в есениноведении, уникальный по своим художественным интенциям диалог жизни и поэзии, вместе с тем внутренне ориентирован на диалог-соперничество с Пушкиным. И такая функционально значимая разновидность творческого влияния в художественном сознании Есенина во многом обусловлена стремлением новейшего поэта утвердить свое «слово о мире» как новое и подлинное откровение народного духа в противовес эстетико-творческим принципам пушкинской поэзии, признанной в русской культуре классической и идеальной мерой национально-художественного самовыражения.

Проведенный анализ имплицитного и эксплицитного присутствия этого диалога в жизнетексте Есенина 1910-1920-х годов дал нам возможность как уточнить природу и характерные черты лирического героя поэта периода «Радуницы», так и предложить совершенно новые истолкования мифотворческой оптики Есенина прежде всего в его «необиблейском» эпосе,

Ключах Марии» и «Пугачеве». Именно в этих произведениях Есениным делается попытка создания новой онтологии национальной духовной культуры, а диалог-соперничество с Пушкиным, что закономерно, достигает в есенинском жизнетексте своей кульминационной точки.

По справедливому утверждению В.В. Мусатова, одним из важных «уроков», взятых поэзией начала XX века у Пушкина, стал историзм. Русская литература этого периода, «насыщенная мифопоэтическими концепциями, мучительно трудно пережила свое столкновение с реальной историей, оказавшейся жесткой и беспощадной к любым самым блестящим художественным иллюзиям»2.

Столкновение Есенина с «реальной историей» обернулось для поэта мучительным осознанием не только иллюзорности собственных утопических мифопостроений, но и катастрофических последствий самой сути этой «реальной истории» для почвенных и глубинных начал национального сознания.

Драматическое «переживание своей личной судьбы в неразрывной связи с судьбой целого»3 - так лаконично и в то же время емко формулировал сущностную основу пушкинского творчества Б. Энгельгардт. Как показало наше исследование, эта формула является наиболее точным определением напряженных и противоречивых исканий Есенина 20-х годов, внутренне объединенных настойчивой мыслью поэта понять, «что случилось, что стало в стране». И здесь мы подробно и детально останавливались на том, как на новых «творческих территориях», осваиваемых Есениным, кардинально меняется характер его диалога с Пушкиным. На этом этапе не только проявляется влияние в его привычном понимании, но и угадывается стремление новейшего поэта постичь глубинные основания целостности художественного мировидения предшественника, что ярче всего

2 Мусатов В.В. Пушкинская традиция в русской поэзии первой половины XX века. [А. Блок, С. Есенин, В. Маяковский]. М., 1992. С. 168.

3 Энгельгардт Б. Историзм Пушкина (К вопросу о характере пушкинского объективизма) // Пушкинист. Историко-литературный сборник. Пг., 1916. С. 104. демонстрирует такой феномен творческого поведения Есенина, как «жизненное» пушкинианство.

Особый акцент в нашей работе был сделан на такой специфической форме культурно-творческого диалога Есенина и Пушкина, как пушкинский миф. Эксплицируя истоки и генезис этого явления в русской литературе начала XX века и прослеживая его и за пределами есенинского творчества, мы стремились доказать, что пушкинский миф Есенина, концептосфера которого включает в себя ценностно-ориентированные мотивы православно-христианского самопознания, служит основанием осуществленного/неосуществленного в творческом развитии новейшего поэта художественной модели «действительного духовного возвращения русской литературы на магистральную линию её развития»4.

Именно пушкинский миф и полагает начало развитию и утверждению пушкинской традиции в творчестве Есенина, где новейший поэт воспринимает своего великого предшественника как духовно-творческую целостность, обладающую эстетической полнотой в отражении действительности, в которой синтез «родного и вселенского» (Вяч. Иванов) оказывается созвучным собственному опыту в осмыслении бытия.

Исследование широкого спектра самых разнообразных связей есенинской поэзии 1924-1925-х годов с пушкинским наследием привело нас к выводу, что в орбите творческого внимания Есенина, в первую очередь, располагается историко-художественный опыт Пушкина, его переживание истории в себе и себя в истории, столь необходимые автору «Анны Снегиной» для осмысления «исторического объективно-ценного процесса» (Б. Энгельгардт) современности.

Как проявление пушкинской традиции в творческом сознании Есенина подробно освещалось одномысленное восприятие поэтами идиллического топоса «деревня» в качестве художественной модели мира, что в своих

4 Есаулов И. А. Категория соборности в русской литературе. Петрозаводск, 1995. С. 286. Курсив автора. константах отражает твердые нравственные принципы национального миропорядка.

Процесс «преобразования души» как ценностно-тематическая доминанта у «позднего» Есенина, существующий в пространстве духовного опыта русской культуры и немыслимый вне исповедального дискурса поэтического самовыражения, анализировался нами в связи с известным автобиографическим признанием Есенина о его «формальном развитии» как «тяге» к Пушкину.

Актуализация понятия «эсхатологический текст», имманентно определяющего структурно-смысловые параметры единства национального словесного искусства, позволила нам не только дать оригинальное истолкование поэмы «Черный человек» и уточнить функциональное значение в ней пушкинского «отражения», но и концептуально охарактеризовать формы и способы этико-художественной взаимосвязи поэтических миров Пушкина и Есенина с религиозно-символическими константами русской культуры как высшего проявления творческой преемственности в литературе.

Фактор преемственности такого рода, органично подчеркивающий самобытность и полноту художественного выражения Есениным русского национального самосознания, во многом проясняет природу и смысл «пушкинского» феномена творческой судьбы Сергея Есенина в современности.

Список научной литературыПяткин, Сергей Николаевич, диссертация по теме "Русская литература"

1. Адамович Г.В. Собр. соч. СПб., 2000.

2. Алтаузен Джек. Вступление к поэме //30 дней. Иллюстрированный ежемесячник, 1930. №8.

3. Антология русской советской поэзии в 2 т. (1917-1957). М., 1957.

4. Багрицкий Э. Стихотворения и поэмы. М., 1987.

5. Беломорские старины и духовные стихи. Собрание A.B. Маркова. СПб., 1999.

6. Блок A.A. Собр. соч.: В 6 т. Л., 1980-1983.

7. Блок A.A. Собр. соч.: В 8 т. М.; Л., 1960-1963. Т. 6, 7.

8. Виршевая поэзия (первая половина XVII века). М., 1989.

9. Волошин М. Собрание сочинений. Т. 1. Стихотворения и поэмы 18991926. М., 2003.

10. Высоцкий В. С. Сочинения в двух томах. М., 1991.

11. Гоголь Н.В. Собр. соч. СПб, 1893. Т. 5.

12. Гоголь H.B. Собр. соч.: В 7 т. М., 1980-1982. Т. 7.

13. Гумилев Н.С. Собрание сочинений: В 4 т. М., 1991. Т. 1.

14. Достоевский Ф.М. Собр. соч.: В 15 т. Л., 1988-1996. Т. 9, 14.

15. Есенин С.А. Собр. соч.: В 5 г. М., 1961-1962.

16. Жуковский В.А. Сочинения. М., 1954.

17. Иванов В. Лирика. Минск, 2000.

18. Иванов Г. Собр. соч.: В 3 т. М., 1994. Т. 1, 3.

19. Клычков С.А. Собр. соч.: В 2 т. М., 2000.

20. Клюев H.A. Песнослов: Стихотворения и поэмы. Петрозаводск, 1990.

21. Клюев Н. Из записей 1919 года // Север, 1992. №6.

22. Корнилов Б.П. Стихотворения и поэмы. Л., 1966.

23. Лермонтов М.Ю. Собр. соч.: В 4 т. М.-Л., 1958-1960. Т. 1, 4.

24. Мандельштам О.Э. Собр. соч.: В 4 т. М., 1991. Т. 1, 4.

25. Маяковский В.В. Поли. собр. соч.: В 13 т. М., 1955-1959. Т. 5, 6, 8, 11.

26. Пастернак Б.Л. Собр. соч.: В 5 т. М., 1989-1992. Т. 5.

27. Пришвин М. Дневник 1939 года // Октябрь, 1998. №11.

28. РуссоЖ.-Ж. Избр. соч.: В 3 т. М., 1961. Т. 3.

29. Северянин И. Стихотворения. М., 2000.

30. Ходасевич В. Ф. Книги и люди. Этюды о русской литературе. М., 2002.

31. Цветаева М.И. Избранные сочинения в двух томах. М.; СПб., 1999.

32. Чехов А.П. Собр. соч.: В 10 т. М., 1954-1956. Т. 7.

33. Шстамов В.Т. Собр. соч.: В 4 т. М., 1998. Т.4.1.

34. Александр Блок: Новые материалы и исследования // Литературное наследство. М., 1981. Т. 92, кн. 2, 3.

35. Арзамас. Сборник: В 2 кн. М., 1994.

36. Белинский В.Г. Собр. соч.: В 9 т. М., 1981.

37. Воспоминания о Сергее Есенине. М., 1965.

38. Всемирная иллюстрация, 1924. №4-5.

39. Гусляров E.H., Карпухин О.И. Есенин в жизни: Систематизированный свод воспоминаний современников. Т. 1 и 2. Калининград, 2000.

40. Добротолюбие в русском переводе. 2-е изд. М., 1900. Т.З.

41. Друзья Пушкина: Переписка; Воспоминания; Дневники: В 2 т. М., 1986.

42. Есенин. Жизнь. Личность. Творчество. М., 1926.45. Жизнь Есенина. М., 1988.

43. Закон Божий, составленный по Священному Писанию и изречениям Святых Отцов, как практическое руководство к духовной жизни. М., 2000.

44. Как жил Есенин. Мемуарная проза. Челябинск, 1992.

45. Книга о книгах, 1924. №5-6.

46. Летопись жизни и творчества С.А. Есенина: В 5 т. Т. 1,2,3. М., 20032006.

47. Литературная энциклопедия: В 11 т. М., 1929-1939. / Ред. коллегия: Лебедев-Полянский П. И., Нусинов И. М.; Гл. ред. Луначарский А. В.; ученый секретарь Михайлова Е. Н./: www.feb-web.ru/feb/litenc/encyclop.

48. Литературная энциклопедия: Словарь литературных терминов: В 2 т. / Под ред. Н. Бродского, А. Лаврецкого, Э. Лунина, В. Львова-Рогачевского, М. Розанова, В. Чешихина-Ветринского. М.; Л, 1925.

49. Литературный современник, 1935. №12.

50. Молитвослов княгини М.П. Волконской. М., 1998.

51. Н. Гумилев. Исследования и материалы. Библиография. СПб., 1995.

52. Ремизов А. «На вечерней заре». Переписка А. Ремизова с С. Ремизовой-Довгелло // Europa Orientalis 6, 1987.

53. Рождественский Be. Страницы жизни. М.; Л., 1962.

54. Руднев В.П. Словарь культуры XX века. М., 1997.

55. Русская старина. 1911, июль.

56. Русские народные картинки. Собрал и описал Д. Ровинский. Кн. 3. Притчи и листы духовные. СПб., 1881.

57. Русское Зарубежье о Есенине: В 2 т.: Воспоминания, эссе, очерки, рецензии, статьи. М., 1993.

58. С.А. Есенин в воспоминаниях современников. В 2 т. М., 1986.

59. С.А. Есенин. Материалы к биографии. М., 1992.

60. Святитель Тихон Задонский. Наставление о собственных всякого христианина должностях. М., 1994.

61. Святой Григорий Палаша. Триады в защиту священно-безмолствующих. М., 1995.

62. Сергей Есенин в стихах и жизни. В 4 т. М., 1995.

63. Схиархимандрит Иоанн (Маслов). Симфония по творениям Святителя Тихона Задонского. М., 1996.1.I

64. Аверинцев С.С. Поэзия Вячеслава Иванова // Вопросы литературы, 1975. №8. С. 145-192.

65. Аверинцев С.С. Разноречие и связность мысли Вячеслава Иванова // Иванов Вяч. И. Лик и личины России: Эстетика и литературная теория. М., 1995. С. 7-24.

66. Алмазов А. Тайная исповедь в православной восточной церкви: Опыт новейшей истории. Т. 1: Общий устав совершения исповеди. Одесса, 1884.

67. Альми И.Л. «Евгений Онегин» и «Капитанская дочка». Единство и полярность художественных систем // Болдинские чтения. Горький, 1987. С. 80-93.

68. Аничков Е.В. Новая русская поэзия. Берлин, 1923.

69. Андреева А. А. Мифология личности Сергея Есенина: миф поэта и миф о поэте. Автореф. дисс. . канд. филол. наук. Тюмень, 2000.

70. Анненский И.Ф. О романтических цветах // Н.С. Гумилев: pro et contra. СПб., 1995. С. 347-349.

71. Аннинский JT.A. Борис Корнилов // Борис Корнилов. Стихотворения и поэмы. Л., 1966. С. 3-43.

72. Анучин Д.Н. Сани, ладья и кони как принадлежности похоронного обряда// Древности. Труды Моск. археол. об-ва, 1890. Т. 14. С. 81-226.

73. Базанов В.В. «Маленькая» поэма первых лет революции и 20-х годов: К характеристике ее как особой разновидности жанра // Русская литература, 1973. №1. С. 103-113.

74. Базанов В.Г. Сергей Есенин и крестьянская Россия. М., 1982.

75. Бахтин ММ Сергей Есенин // День поэзии. М., 1985. С. 113-114.

76. Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. М., 1976.

77. Безродный Михаил. К вопросу о культе Пушкина на Руси: Беглые заметки: www.ruthenia.ru.

78. Белый А. Луг зеленый. М., 1910.

79. Белый О.В. «Маленькие трагедии»: у истоков новоевропейской эсхатологии // Крымская научная конференция «Пушкин и Крым». Тезисы докладов. Симферополь, 1989. С. 3-5.

80. Белъская Л.Л. Песенное слово. О поэтическом мастерстве Сергея Есенина: Учебное пособие. М., 1990.

81. Беляева Т.К. Драматическая поэма С. Есенина «Пугачев» (о влиянии имажинизма на творчество Есенина) // С.А. Есенин. Поэзия. Творческие связи. Рязань, 1984. С. 70-83.

82. Беляк Н.В., Виролайнен М.Н. «Маленькие трагедии» как культурный эпос новоевропейской истории // Пушкин: исследования и материалы. Л., 1991. С. 73-95.

83. БемАЛ. Исследования. Письма о литературе. М., 2001.

84. Бердяева О.С. Лирика Александра Твардовского: Учебное пособие к спецкурсу. Вологда, 1989.

85. Бердяев H.A. Самопознание. М., 1991.

86. Бессалъко П. Футуризм и пролетарская культура // Грядущее, 1918. №10.

87. Благой Д.Д. Социология творчества Пушкина. Этюды. Изд. 2-е. М., 1931.

88. Благой Д.Д. Творческий путь Пушкина (1826 1830). М., 1967.

89. Блищ H.JI. Автобиографическая проза A.M. Ремизова (проблема мифотворчества). Минск, 2002.

90. Блум X. Страх влияния. Карта перечитывания. Екатеринбург, 1998.

91. Бобков КВ., Швецов Е.В. Символ и духовный опыт православия. М., 1996.

92. Богданов А. О пролетарской культуре: 1904-1925. М.; JL, 1924.

93. Большакова А. Деревня как архетип. От Пушкина до Солженицына // Пушкин и теоретико-литературная мысль. М., 1999. С. 369-395.

94. Борее Ю.Б. Художественные взаимодействия как внутренние связи литературного процесса // Теория литературы. T.IV. Литературный процесс. М., 2001. С. 45-47.

95. Борисова JI.M. На изломах традиции: драматургия русского символизма и символистская теория жизнетворчества. Симферополь, 2000.

96. Бочаров С.Г. Сюжеты русской литературы. М., 1999.

97. Бражнин И.Я. Ликующая муза. Новосибирск, 1974.

98. Бройтман С.Н. Историческая поэтика. М., 2001.

99. Бройтман С.Н. Субъектно-образная структура русской лирики XIX века в историческом освещении // Известия АН СССР. Серия литературы и языка, 1991. №3. С. 226-235.

100. Бубнов С.А. Поэзия С.А. Есенина в восприятии литературной критики 1915-1925 годов. Орел, 2005.

101. Буслаев Ф.И. Народный эпос и мифология. М., 2003.

102. Бухарин Н. Злые заметки // О писательской этике, литературном хулиганстве и богеме. JL, 1927.

103. Бухаркин U.E. Поэтический язык A.C. Пушкина и проблемы секуляризации русской культуры // Христианство и русская литература. Сборник третий. СПб., 1999. С. 92-104.

104. Бухаркин П.Е. Церковная словесность и проблема единства русской культуры // Культурно-исторический диалог. Традиция и текст. СПб., 1993. С. 12-17.

105. Бушмин A.C. Методологические вопросы литературоведческих исследований. JL, 1969.

106. Бычкова Е.А. Жизнетворчество как феномен культуры декаданса на рубеже XIX-XX веков: Дис. канд. культурол. наук: 24.00.01. М., 2001.

107. Вдовин В.А. «.И над каждой строкой без конца.» // Вопросы литературы, 1969. №8. С. 189-193.

108. Вдовин В.А. «О новый, новый, новый прорезавший тучи день!» (О революционных поэмах С. Есенина) // Есенин и современность. М., 1975. С. 35-36.

109. Викторович В.А. «Брошенное семя возрастет». Еще раз о завещании Достоевского//Вопросы литературы, 1991. №3. С. 142-168.

110. Виролайнен М.Н. Культурный герой Нового времени // Легенды и мифы о Пушкине. СПб., 1999. С. 329-349.

111. Воек И.И. Традиции пушкинской реалистической элегии и позднее элегическое творчество С.А. Есенина // Миропонимание и творчество романтиков. Калинин, 1986. С. 125-137.

112. Воеводина JI.H. Мифотворчество как феномен современной культуры: Дис. . д-ра филос. наук: 24.00.01. М., 2002.

113. Волков А. Художественные искания Есенина. М., 1976.

114. Воронова O.E. О драматической природе поэмы С.А. Есенина «Черный человек» // Современное есениноведение, 2006. №4. С. 119-123.

115. Воронова O.E. Пушкин и Есенин как выразители русского национального самосознания // Пушкин и Есенин. Есенинский сборник. Новое о Есенине. Вып. V. М., 2001. С. 48-65.

116. Воронова O.E. Сергей Есенин и русская духовная культура. Рязань, 2002.

117. Воронова O.E. Современные аспекты интерпретации творчества Есенина (по материалам исследований 1990-1997 гг.) // Издания Есенина и о Есенине: итоги, открытия, перспективы. Есенинский сборник. Новое о Есенине. Вып IV. М, С. 106-119.

118. Воронский А. На разные темы: (О марксизме и плохих стихах) // Наши дни. М.; Л., 1925. №5. С. 306-309.

119. Воронцов К.П. Из новых поступлений в музей С.А. Есенина // С.А. Есенин: Эволюция творчества. Мастерство. Рязань, 1979.

120. Воскресенская М.А. Символизм как мировидение серебряного века: Социокультурные факторы формирования общественного сознания российской культурной элиты рубежа XIX-XX веков. М., 2005.

121. Выходцев П. С. Русская советская поэзия и народное творчество. М; Л., 1963.

122. ГадамерХ.-Г. Истина и метод. М., 1988.

123. Галицкий В. <Галицкий Я.> Сергей Есенин без имажинизма (Есенин раньше и теперь) // Лит. обозрение газ. «Нижегородская коммуна», 1925, 15 дек. №287.

124. Галкина-Федорук Е.М. О стиле поэзии Сергея Есенина. М, 1965.

125. Гаспаров Е.М. Язык, память, образ. Лингвистика языкового существования. М., 1996.

126. Гачева А.Г., Казнина O.A., Семенова С.Г. Философский контекст русской литературы 1920-1930-х годов. М., 2003.

127. Гордин А.Я. Распад, или Перекличка во мраке // Знание Сила, 1990. №12. С. 43-45.

128. Горичева Т. Христианство и современный мир. СПб., 1996.

129. Городецкий С. Текущий момент в поэзии // Советское искусство, 1926. №2. С. 15-17.

130. Грачева A.M. Роман А. Ремизова «Пруд» // Slavika (Debrecen), 1999. V. XXIX. P. 171-178.

131. Греков БД. Исторические воззрения Пушкина // Исторические записки Т. 1.М., 1937. С. 3-28.

132. Грехнев В.А. Болдинская лирика А.С.Пушкина. Горький, 1980.

133. Грехнев В.А. Мир пушкинской лирики. Н. Новгород, 1994.

134. Григорьева E.H. Стихотворение A.C. Пушкина «Пора, мой друг, пора! Покоя сердце просит» (к проблеме завершенности текста) // Концепция и смысл: Сб. статей в честь 60-летия проф. В.М. Марковича. СПб., 1996. С. 115-124.

135. Грякалова Н.Ю. От символизма к авангарду. Опыт символизма и русская литература 1910-1920-х годов: Политика. Жизнетворчество. Историософия: Автореф. дисс. . док. филол. наук. СПб., 1998.

136. Гулыга А. Пути мифотворчества и пути искусства // Новый мир, 1969. №5. С. 216-227.

137. Дашевская O.A. Мифотворчество В. Соловьева и «соловьевский текст» в поэзии XX века. Томск, 2005.

138. Дзуцева Н.В. С. Есенин: национальный стиль и жизнетворчество // Наследие Есенина и русская национальная идея: современный взгляд. Материалы Международной научной конференции. Рязань, 2005. С. 62-79.

139. Дзуцева Н.В. Идиллия и пастораль в творчестве С.А. Есенина // Современное есениноведение, 2006. №4. С. 115-122.

140. Дзуцева Н.В. Прощание с пасторалью (Пасторально-идиллический дискурс в лирике С. Есенина) // Есенин на рубеже эпох: итоги и перспективы: Материалы Международной конференции, посвященной 110-летию со дня рождения С.А. Есенина. Рязань, 2006. С. 89-99.

141. Добренко Е. Формовка советского писателя. Социальные и эстетические истоки советской литературной культуры. СПб., 1999.

142. Дроздков В. А. Формирование мировоззрения молодого Есенина и Ленские события 1912 года // Современное есениноведение, 2004. №1. С. 6167.

143. Друзин В. <Рец.> «Красная новь», №4 // Красная газ. Веч. вып. 1925, 30 июня, №160.

144. Есаулов И.А. Идиллическое у Мандельштама // Творчество Мандельштама и вопросы исторической поэтики. Кемерово, 1990. С. 38-57.

145. Есаулов И.А. Категория соборности в русской литературе. Петрозаводск, 1995.

146. Есаулов И.А. Пасхальность русской словесности. М., 2004.

147. Есаулов H.A. Традиция в художественном творчестве // Введение в литературоведение / Под ред. Л.В. Чернец. М., 2004. С. 540-548.

148. Жаворонков A3. С.А. Есенин и A.C. Пушкин // Ученые записки Новгородского пединститута, 1963. Т. 9. Вып. I.

149. Жаворонков А.З. Традиции и новаторство в творчестве С.А. Есенина. Автореф. дисс. . док. филол. наук. Тбилиси, 1971.

150. Женетт Ж. Фигуры: В 2 т. М, 1998.

151. Житель Бутырской слободы Глаголев А.Г.. Еще критика (Письмо к редактору) // Вестник Европы, 1820. №11. С. 213-214.

152. Жолковский А.К. Блуждающие сны и другие работы. М., 1994.

153. Загидуллина М.В. Пушкинский миф в конце XX века. Челябинск, 2001.

154. Заманский Л. Борис Корнилов. М., 1975.

155. Занковская Л.В. Новый Есенин: жизнь и творчество поэта без купюр и идеологии. М., 1997.

156. Занковская Л.В. Творчество Сергея Есенина в контексте русской литературы двадцатых годов XX века. М., 2002.

157. Западалов И. «Ни по моей, ни по чьей вине.» // Нева, 1992. № 9. С. 279-286.

158. Захаров А.Н. Периодизация творчества Есенина в свете его поэтики // Есенин академический: Актуальные проблемы научного издания. Есенинский сборник. Вып. II. М., 1995. С. 140-154.

159. Захаров А.Н. Поэтика Есенина. М., 1995.

160. Захаров А.Н. Стихи Сергея Есенина Спас-Клепиковского периода // Творчество С.А. Есенина: Вопросы изучения и преподавания: Межвузовский сборник научных трудов. Рязань, 2003. С. 32-44.

161. Захаров А.Н. Типологические схождения художественных миров русских гениев // Пушкин и Есенин. Есенинский сборник. Новое о Есенине. Вып. V. М., 2001. С. 37-47.

162. Захаров А.Н., Савченко Т.К. Изучение жизни и творчества Есенина в школе и вузе: из опыта работы над учебником // Современное есениноведение, 2004. №1. С. 68-91.

163. Зелинский K.JI. С.А. Есенин // Есенин С.А. Собр. соч.: В 5 т. М., 19611962. Т. 1. С. 7-60.

164. Зырянов О.В. Эволюция жанрового сознания русской лирики: феноменологический аспект. Екатеринбург, 2003.

165. Иванов Вяч. Вс., Топоров В.Н. Исследования в области славянских древностей. М., 1976.

166. Иванов Вяч. И. Лик и личины России: Эстетика и литературная теория. М., 1995.

167. Иванов Вяч. Из области современных настроений // Весы, 1905. №6. С. 37.

168. Иванов Вяч., Гершензон М. О. Переписка из двух углов. Пб., 1921.

169. Иванов Г. Сын «страшных лет России» // Русский рубеж. Спец. выпуск газеты «Литературная Россия», 1990.

170. Иванов H.H. Мифотворчество русских писателей (М. Горький, А. Н. Толстой). Ярославль, 1997.

171. Иванов-Разумник Р.В. Вершины: Александр Блок. Андрей Белый. Пг., 1923.

172. Иванов-Разумник P.B. Россия и Инония // Наш путь, 1918, №2, май. С. 145-146.

173. Илъев СЛ. Роман или «правдивая повесть»? // Брюсов В. Огненный ангел. М., 1993.

174. Ионов И. О четвертой и пятой книгах журнала «Красная новь» // Правда, 1925, 24 октября.

175. Ирецкш А.Н., Рукавцова О.М., Псалтопулу Д. Исповедь церковная и литературная. Нравственно-педагогический опыт российского общества // Опыт религиозной жизни и ценности культуры. СПб., 1994.

176. Исупов КГ. Катастрофический историзм Серебряного века // Социальный кризис и социальная катастрофа. Сборник материалов конференции. СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2002. С. 226-229.

177. Исупов КГ. Мифологические и культурные архетипы преемства в исторической тяжбе поколений: www.knigoprovod.ru.

178. Капрусова М.Н. Мифологические, фольклорные, религиозные темы в поэзии С.Есенина (Поэтика древа). Автореф. дисс. . канд. филол. наук. М., 1994.

179. Карл Аймермахер. Советская литературная политика между 1917-м и 1932-м // В тисках идеологии: Антология литературно-политических документов. 1917-1927. М., 1992.

180. Карл Густав Юнг о современных мифах. Сб. тр. М., 1994.

181. Карпов А. С. Поэмы Сергея Есенина. M., 1989.

182. Карпов E.JI. Драматическое своеобразие лиризма Есенина в цикле «Москва кабацкая» из книги «Стихи скандалиста» // Славянская филология. Творчество С.А. Есенина. Традиции и новаторство. Рига, 1990. С. 56-64.

183. Кассирер Э. Техника политических мифов // Октябрь, 1993. №7. С. 155162.

184. Кацис Л. Ф. Русская эсхатология и русская литература. М., 2000.

185. Квятковский А.П. Поэтический словарь. М., 1966.

186. Кедров К. Поэтический космос. М., 1989.

187. Кибалъник С.А. Художественная философия Пушкина. СПб., 1998.

188. Киреевский И.В. Критика и эстетика. М., 1998.

189. Киреевский П.В. Предисловие к сборнику «Русские народные стихи» // Чтения в императорском обществе истории и древностей Российских при Московском университете, 1848. Вып. 9.

190. Кирьянов С.Н. Поэма «Черный человек» в контексте творчества Сергея Александровича Есенина и национальной культуры. Автореф. дисс. . канд. филол. наук. М., 1998.

191. Киселева Л.А. Контуры «пушкинского мифа» в жизнетексте Есенина // Пушкин и Есенин. Есенинский сборник. Новое о Есенине. Вып. 5. М., 2000. С. 66-74.

192. Кн. Святополк-Мирский Д. Критические заметки <0 собр. ст. Есенина> // Версты. Париж, 1927, №2. С. 254-257.

193. Ковский В.Е. Эстетика революции (В. Маяковский в борьбе за классовые и идейные позиции советского искусства) II Поэт и социализм: К эстетике В.В. Маяковского. М., 1971.

194. Кожинов В.В. Легенды и факты // Русская литература, 1975. №2. С. 153-158.

195. Кожинов В.В. Размышления о русской литературе. М., 1991.

196. Козубовская Г.П. Проблема жизнетворчества в русской культуре (Жуковский, Пушкин). Барнаул, 1991.

197. Кондратьев Б. С. Священное и мирское в духовной лирике Пушкина // Пушкин на пороге XXI века: провинциальный контекст. Вып. 5. Арзамас, 2003. С. 69-76.

198. Кондратьев Б. С., Суздальцева Н.В. Пушкин и Достоевский. Миф. Сон. Традиция. Арзамас, 2002.

199. Кондратьева-Мейксон Н. По какому календарю?. (Время и пейзаж в «Капитанской дочке») // Вопросы литературы, 1987. №2. С. 168-176.

200. Кононова H.B. «Инония» С. Есенина как народно-социальная утопия // Славянская филология: Творчество С.А. Есенина: Традиции и новаторство. Рига, 1990. С. 43-55.

201. Коржан В.В. Есенин и народная поэзия. JL, 1969.

202. Кормилов С.И., Искржицкая И.Ю. Владимир Маяковский. М., 1999.

203. Котельников В.А. Язык Церкви и язык литературы // Русская литература, 1995. №1. С. 5-26.

204. Кочетков П.Н. «Черный человек» С. Есенина: целостность сознания и границы текста // Проблемы этико-художественной преемственности в литературе: Сб. статей в честь 60-летия B.C. Кондратьева. Арзамас, 2006. С. 271-289.

205. Кошелев В.А. Пушкин: история и предание. СПб., 2000.

206. Кошечкин С.П. «.Но все же близкий, как цветущий сад!» (Образ Пушкина в стихах Есенина) // Пушкин и Есенин. Есенинский сборник. Новое о Есенине. Вып. V. М., 2001. С. 87-95.

207. Кошечкин С.П. Есенин и его поэзия. Баку, 1980.

208. Кошечкин С.П. К вопросу о мастерстве Сергея Есенина // Проблемы социалистического реализма. М., 1959.

209. Кошечкин Сергей. Разговор со Всеволодом Рождественским о Есенине // Автограф, 1995. 21 сентября 4 октября.

210. Краснов Г.В. Под знаком Пушкина. Болдино. Н. Новгород, 2003.

211. Красухин Г.Г. Доверимся Пушкину: Анализ пушкинской поэзии, прозы и драматургии. М., 1999.

212. Крученых А. Новый Есенин. М., 1926.

213. Крыщук Н.П. Искусство как поведение: Книга о поэтах. Л., 1989.

214. Кубанев H.A. Американский фактор в творчестве Сергея Есенина // Современное есениноведение, 2004. №1. С. 25-33.

215. Кубанев H.A., Авдеева H.A. Поэма Есенина «Пугачев» в контексте традиций Пушкина // Сергей Есенин и литературный процесс: традиции, творческие связи. Рязань, 2006. С. 18-28.

216. Кузнецов В.И. Тайна гибели Есенина: По следам одной версии. М., 1998.

217. Кузъмищева Н.М. Восстание Е. Пугачева в восприятии А. Пушкина и С. Есенина // Пушкин и Есенин. Есенинский сборник. Новое о Есенине. Вып. V. М., 2001. С. 170-181.

218. Кузъмищева Н.М. Мифопоэтическая модель мира в «маленьких» поэмах С.А. Есенина 1917-1919 гг. Дисс. канд. филол. наук. М., 1998.

219. Куклин ИВ. «Русский Бог» на rendez-vous (О цикле М.И. Цветаевой «Стихи к Пушкину») //Вопросы литературы, 1998. №5. С. 122-136.

220. Кулагин A.B. «Роман о девочках» и поэтическое творчество Высоцкого // Кулагин A.B. Высоцкий и другие: Сб. ст. М., 2002. С. 45-49.

221. Кулагин A.B. Поэзия B.C. Высоцкого. Творческая эволюция. М., 1997.

222. Кулинич A.B. Сергей Есенин: Жизнь и творчество. Киев, 1980.

223. Кулишкина О.Н. Реализация мифологемы «жизнетворчества» в эпоху романтизма. Кемерово, 1995.

224. Куняев С. Трагедия стихии и стихия трагедии // Литературная учеба, 1982. №4.

225. Куняев Ст.Ю., Куняев С.С. Сергей Есенин. М., 1995.

226. Купина H.A., Битенская Г.В. Сверхтекст и его разновидности // Человек. Текст. Культура. Екатеринбург, 1994.

227. Кутырев В.А. Традиция как форма бытия // Жизнь провинции как феномен духовности. Н. Новгород, 2004. С. 3-7.

228. Лавров A.B. Мифотворчество «аргонавтов» II Миф фольклор -литература. М., 1988.

229. Лебедев-Полянский В. Вопросы современной критики // Современная русская критика (1918-1924). Л., 1925. С. XX-XXI.

230. Левин Ю.И., Сегал Д.М., Тименчик Р.Д. Русская семантическая поэтика как потенциальная культурная парадигма // Russian Literature. Amsterdam, 1974. №7-8. P. 47-82.

231. Левит Маркус Ч. Литература и политика: Пушкинский праздник 1880 года. СПб., 1994.

232. Левченко М.А. Поэзия Пролеткульта: идеология и риторика революционной эпохи. Автореф. дисс. . канд. филол. наук. СПб., 2001.

233. Лекманов О. «Перекличка парохода с пароходом вдалеке» (К вопросу о литературной эволюции): www.mthenia.ru.

234. Лелевич Г. По журнальным окопам // Молодая гвардия, 1924. №7/8. С. 269.

235. Лепахин В. Икона в русской художественной литературе. М., 2002.

236. Лосев А. Ф. Миф Число - Сущность. М., 1994.

237. Лотман Ю.М. В школе поэтического слова: Пушкин. Лермонтов. Гоголь. М., 1988.

238. Лотман Ю.М. Декабрист в повседневной жизни (Бытовое поведение как историко-психологическая категория) // Литературное наследие декабристов. Л., 1975. С. 32-86.

239. Лотман Ю.М. Миф имя - культура // Лотман Ю.М. Семиосфера. СПб., 2000.

240. Лотман Ю.М. О мифологическом коде сюжетных текстов // Сборник статей по вторичным моделирующим системам. Тарту, 1973. С. 86-98.

241. Лотман Ю.М. Структура художественного текста. М., 1970.

242. Магомедова Д.М. Две интерпретации пушкинского мифа о бесовстве (Блок и Волошин) // Московский пушкинист I. Ежегодный сборник. М., 1995. С. 251-262.

243. Майков Л.Н. Батюшков, его жизнь и сочинения. СПб., 1896.

244. Макогоненко Г.П. Творчество А.С.Пушкина в 1830-е годы (1830 -1833). Л., 1974.

245. Малъчукова Т.Г. Пушкин как национальный и политический мыслитель // Духовный труженик: A.C. Пушкин в контексте русской культуры. СПб., 1999. С. 262-293.

246. Малъчукова Т.Г. Стихотворения A.C. Пушкина «Воспоминание» и «Пророк» в контексте христианской культуры // Духовный труженик: A.C. Пушкин в контексте христианской культуры. СПб., 1999. С. 303-314.

247. Мамлеев Ю. Духовный смысл поэзии Есенина // Столетие Сергея Есенина: Международный симпозиум. Есенинский сборник. Вып. III. М., 1997. С. 23-34.

248. Маркова Е.И. Образ и символ мельницы в творчестве Пушкина и Есенина // Пушкин и Есенин. Есенинский сборник. Новое о Есенине. Вып. V. М., 2001. С. 182-197.

249. Маркович В.М. Вопрос о литературных направлениях и построении истории русской литературы XIX века // Известия РАН. Серия литературы и языка, 1993. №3. С. 28.

250. Маркович В.М. Миф о Лермонтове на рубеже XIX-XX веков // Russian Literature. XXXVIII. Amsterdam, 1995. С. 157-188.

251. Марченко A.M. Поэтический мир Есенина. М., 1989.

252. Маилбиц-Веров И.М. <Рец.> // Октябрь, 1925. №2. С. 142.

253. Медведев П.Н. Пути и перепутья Сергея Есенина // Медведев П.Н. Николай Клюев и Сергей Есенин. Л., 1926.

254. Меднис Н.Е. Сверхтексты в русской литературе. Новосибирск, 2003.

255. Мекил Э.Б. Время Апокалипсиса: поэма С.А. Есенина «Сорокоуст» // Новая книга России, 2003. №5. С. 49-51.

256. Мекш Э.Б. Пушкин в жизни Есенина (по воспоминаниям современников) // Пушкин и Есенин. Есенинский сборник. Новое о Есенине. Вып. V. М., 2001. С. 75-86.

257. Мекш Э.Б. Пушкинская традиция в поэме Есенина «Анна Снегина» // Пушкин и русская литература. Сборник научных трудов. Рига, 1986. С. 110118.

258. Мекш Э.Б. Сюжетно-композиционная система книги стихов С. Есенина «Москва кабацкая» // Сюжетосложение в русской литературе. Даугавпилс, 1980. С. 105-113.

259. Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. 2-е изд. М., 1995.

260. Меньшиков Т.В. Нравственно-философские проблемы в творчестве С.А.Есенина. Автореф. дисс. . канд. филол. наук. М., 1996.

261. Меркин Г. С. Жанр лирической миниатюры в поэзии С.А. Есенина // С.А. Есенин. Поэзия. Творческие связи. Рязань, 1984. С. 86-90.

262. Минц З.Г. Блок и Пушкин // Ученые записки Тартуского ун-та. Т. XXI. Литературоведение. Тарту, 1973. С. 141-142.

263. Минц З.Г. О некоторых «неомифологических» текстах в творчестве русских символистов // Творчество A.A. Блока и русская культура XX века. Блоковский сборник VII. Тарту, 1979. С. 76-120.

264. Минц З.Г Поэтика А. Блока. М., 2000.

265. Минц З.Г У истоков «символистского Пушкина» // Пушкинские чтения в Тарту: Тезисы докладов научной конференции 13-14 ноября 1987 г. Таллинн, 1987. С. 72-76.

266. Мирошников В.М. «Стансы» С. Есенина и «Стансы» А. Пушкина // Есенин и поэзия России XX-XXI веков: Традиции и новаторства: Материалы международной научной конференции. Рязань, 2004. С. 36-46.

267. Михайлов А.И. Пути развития новокрестьянской поэзии. Л., 1990.

268. Михайлов А.И. Сергей Есенин: судьба и вера // Есенин С. «Шел Господь пытать людей в Любови.» СПб., 1995. С. 3-21.

269. Михайлов А.И Творческий путь Сергея Клычкова и революция // Русская литература, 1988. №4. С. 24-32.

270. Михайлов А.И. Человек и мир в поэтической концепции Есенина // Славянская филология. Творчество С.А. Есенина. Традиции и новаторство. Рига, 1990. С. 4-26.

271. Михаленко Н.В. Символика иконной цветописи в ранней лирике Есенина // Наследие Есенина и русская национальная идея: современный взгляд. Материалы Международной научной конференции/Рязань, 2005. С. 352-362.

272. Могилева И.И. История и утопия в лирическом творчестве Сергея Есенина (1913-1918гг.) Автореф. дисс. . канд. филол. наук. Великий Новгород, 2002.

273. Мочулъский КВ. <Рец.> «Красная новь» (май 1925) // Звено. Париж, 1925, 12 окт., №141.

274. Муравьева О. С. Образ Пушкина: исторические метаморфозы // Легенды и мифы о Пушкине. СПб., 1994. С. 113-133.

275. Мусатов В.В. Взгляд на русскую литературу XX века // Вопросы литературы, 1998. №3. С. 75-89.

276. Мусатов В.В. Пушкинская традиция в русской поэзии первой половины XX века. А. Блок, С. Есенин, В. Маяковский. М., 1992.

277. Мусатов В.В. Пушкинская традиция в русской поэзии первой половины XX века. От Анненского до Пастернака. М., 1992.

278. Мусатов В.В. Поэтический мир Сергея Есенина// Литература в школе, 1995. №6. С. 17-24.

279. Мусатов В.В. Пушкинская традиция в русской поэзии первой половины XX века. М., 1998.

280. Наседкин В. Последний год Есенина. Челябинск, 1992.

281. Наумов Е.И. Сергей Есенин. Личность. Творчество. Эпоха. Л., 1969.

282. Неженец Н.И. Жанровый строй лирики С. Есенина // Научный доклад высшей школы. Филологические науки, 1986. № 3. С. 76-84.

283. Непомнящий В. С. Лирика Пушкина как духовная биография. Репетиция книги. М., 2001.

284. Непомнящий B.C. Пушкин. Избранные работы 1960-х 1990-х гг. Т. 1. Поэзия и судьба. Т. И. Пушкин. Русская картина мира. М., 2001.

285. Нечаенко Д. Лирический герой Бориса Корнилова // Новое в школьных программах. Русская поэзия XX века. М., 1999. С. 84-86.

286. Никитина Е.П. Есенин и русская поэзия // Волга, 1968. №7. С. 164-165.

287. Никишов Ю.М. Дум высокое стремленье: Очерки духовной биографии Пушкина. Учебное пособие. Т. 1,2,3,4. Тверь, 2003.

288. Николаев А.И. О некоторых особенностях поэмы С. Есенина «Черный человек» // Потаенная литература: Исследования и материалы. Вып. 2. Иваново, 2000. С. 145-152.

289. Новикова М. Мир «Персидских мотивов» // Вопросы литературы, 1975. №7. С. 26-39.

290. Новожилова J1.M. Социология искусства: Из истории советской эстетики 20-х годов. Л., 1968.

291. Овинников Д. А. Сергей Есенин. Тула, 1982.

292. Оксенов И. <Рец> // Звезда, 1924. №4. С. 332.

293. Орешкина М.В. Имена персонажей поэмы С. Есенина «Анна Снегина» // Русская речь, 1974. №2. С. 36-40.

294. Ocunoea НО. Концепт «тайна» в поэтическом сознании первой трети XX века // Потаённая литература: Исследования и материалы. Вып. 2. Иваново, 2000. С. 68-76.

295. Осповат A.JI., Тименчик Р.Д. Печальну повесть сохранить. М., 1999.

296. Панкратов A.A. «Обстающий храм вечности» и идея «нового Спаса» // Наследие Есенина и русская национальная идея: современный взгляд. Рязань, 2005. С. 274-284.

297. Панченко И.Г. Перевоплощение лирического «я» в поэзии С. Есенина // Вопросы литературы, Киев. 1973. С. 22-38.

298. Песков А. Идиллия // Литературная учеба. 1985. № 2.

299. Побегайло Игнат. Строки о Сергее Есенине // Ступени. Белград, 1927, апр. С. 89-91.

300. Поволоцкая О.В. «Гробовщик»: коллизия и смысл // Вопросы литературы, 1989. №12. С. 210-224.

301. Поздняев К. Продолжение жизни. Книга о Б. Корнилове. М., 1978.

302. Поздняев К. Расстрел по лимиту. Мифы и правда о трагической гибели Бориса Корнилова // Литературное обозрение, 1993: www. ruthenium.

303. Последнее стихотворение 100 русских поэтов XVIII-XX вв.: Антология-монография / Автор-сост. Казарин Ю.В. Екатеринбург, 2004.

304. Прокушев Ю.Л. Два гения России (К постановке проблемы. Литературные заметки и мысли вслух) // Пушкин и Есенин. Есенинский сборник. Новое о Есенине. Вып. V. М., 2001. С. 7-28.

305. Прокушев Ю.Л. Сергей Есенин. Образ. Стихи. Эпоха. М., 1985.

306. Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки. М., 1997.

307. Прохоров С.М. Фольклор в художественном мире С.А.Есенина. Автореф. дисс. . канд. филол. наук. Коломна, 1997.

308. Рабинович В.Л. Исповедь книгочея, который учил букве, а укреплял дух. М., 1991

309. Раскольников Ф.А. Пушкинская традиция в творчестве Есенина // Статьи о русской литературе. М., 2002. С. 240-270.

310. Ремизов A.M. Огневица // Дело народа. 1917. 22 октября, №187.

311. Решетов А. Перед лицом Пушкина. М., 1974.

312. Родина С.А. Свет в художественно-колоративной системе лирики С.А.Есенина 1919 -1925 гг. Автореф. дисс. . канд. филол. наук. М., 2001.

313. Розанов И.Н. Литературные репутации. М., 1928.

314. Савченко С. Элегия Ленского и французская элегия // Пушкин в мировой литературе: Сборник статей. Л., 1926.

315. Савченко Т.К. Есенин и его окружение. М., 1991.

316. Савченко Т.К. Поэтический цикл А. Блока «Страшный мир» и поэма С. Есенина «Черный человек» // Есенин академический. Актуальные проблемы научного издания. Есенинский сборник. М., 1995. С. 181-189.

317. Самоделова Е.А. Историко-фольклорная поэтика С.А. Есенина. Рязань, 1998.

318. Сарычев В.А. Александр Блок: Творчество жизни. Воронеж, 2004.

319. Сарычев В.А. Эстетика русского модернизма. Проблема «жизнетворчества». Воронеж, 2001.

320. Саянов В. Долой классиков // На литературном посту, 1927. №9. 10 мая. С. 8-10.

321. Семенова С. Философия мира Сергея Есенина // Молодая гвардия, 1996. № 10. С. 76-89.

322. Семенова С.Г. Стихии русской души в творчестве Есенина // Столетие Сергея Есенина: Международный симпозиум. Есенинский сборник. Вып. III. М, 1997. С. 57-82.

323. Скатов H.H. Пушкин. Очерк жизни и творчества. JL, 1991.

324. Сквозников В.Д. Пушкин. Историческая мысль поэта. М., 1999.

325. Скобелев A.B., Шаулов С.М. Владимир Высоцкий: мир и слово. Воронеж, 1991.

326. Скороходов М.В. Ранее творчество С.А.Есенина в историко-культурном контексте («Радуница» 1916 г. и маленькие поэмы 1917-1918 гг.). Автореф. дисс. . канд. филол. наук. М, 1995.

327. Солдатова JT.M. Традиции памяти Пушкина на виражах политической жизни России XX века // Русская литература, 2006. №1. С. 147-191.

328. Солнцева Н.М. Китежский павлин: Филологическая проза: Документы. Факты. Версии. М., 1992.

329. Солнцева Н.М. Пушкинизмы в поэзии С.А. Есенина // A.C. Пушкин и мировая культура. М., 1999. С. 138-139.

330. Солнцева Н.М. Сергей Есенин. М., 2000.

331. Сосновский Л. О Пушкине. За что любил Пушкина В.И. Ленин? // Правда, №127. 7 июня 1924 г.

332. Станкеева З.В. Национальное своеобразие поэзии Есенина. Пермь, 1994.

333. Степанов Ю.С. Константы: Словарь русской культуры. М., 1997.

334. Субботин A.C. О поэзии и поэтике. Свердловск, 1979.

335. Субботин С.И. Библиотека Сергея Есенина // Есенин на рубеже эпох: итоги и перспективы: Материалы Международной конференции, посвященной 110-летию со дня рождения С.А. Есенина. Рязань, 2006. С. 331355.

336. Сурат К. А. Пушкин как религиозная проблема // Новый мир, 1994. №1. С. 207-222.

337. Сухов В.А. Сергей Есенин и имажинизм. Дисс. канд. филол. наук. М., 1998.

338. Таборисская Е.М. Онтологическая лирика Пушкина 1826-1836 годов // Пушкин: Исследования и материалы. СПб., 1995. Т. 15. С. 76-96.

339. Тарановская Е.О. Владимир Соловьев и концепция «жизнетворчества» А. Белого // Минувшее и непреходящее в жизни и творчестве B.C. Соловьева. Материалы международной конференции 14-15 февраля 2003 г. Серия «Symposium». Вып. 32. СПб., 2003. С. 384-388.

340. Тименчик Р.Д. «Поэтика Санкт-Петербурга» эпохи символизма/постмодернизма // Труды по знаковым системам. Тарту, 1984. Вып. 18.

341. Тойбин КМ. Пушкин. Творчество 1830-х гг. и вопросы историзма. Воронеж, 1976.

342. Топорков A.JI. Из истории литературных молитв // Этнолингвистика текста. Семиотика малых форм фольклора. Тезисы и предварительные материалы к симпозиуму. Ч. 2. М., 1988. С. 29-30.

343. Топоров В.И. Заметки по реконструкции текстов. Текст города-девы и города-блудницы в мифологическом аспекте // Исследования по структуре текста. М., 1987.

344. Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического: избранное. М., 1995.

345. Троцкий Л.Д. Литература и революция. Печатается по изд. 1923 г. М., 1991.

346. Трушковский Н. «От издателя» // Сочинения Н.В. Гоголя, найденные после его смерти. М., 1855.

347. Турбин В.Н. Традиции Пушкина в творчестве Есенина. «Евгений Онегин» и «Анна Онегина» // В мире Есенина: Сборник статей. М., 1986. С. 264-284.

348. Тынянов Ю.Н. История литературы. Критика. СПб., 2001.

349. Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977.

350. Тюпа В. И. Художественность литературного произведения. Красноярск, 1987.

351. Уваров Д.С. Метафизика исповедального слова. СПб., 2001.

352. Ужанков А.Н. «Совестные книги» Древней Руси (Русское летописание и Страшный Суд) // Россия XXI, 1991. №4. С. 151-177.

353. Ужанков А.Н. Древнерусская литература: мировоззрение и восприятие // Филология и школа. Труды всероссийских научно-практических конференций «Филология и школа». Выпуск I. М., 2003. С. 124-187.

354. Устименко В.В. Пушкинская традиция в философии и поэзии «серебряного века» // Пушкин и Есенин. Есенинский сборник. Новое о Есенине. Вып. V. М., 2001. С. 29-36.

355. Ухтомский A.A. Интуиция совести. Письма. Записные книжки. Заметки на полях. СПб., 1996.

356. Фатющенко В.И. «Произведение», «цикл», «книга», «картина мира» у Сергея Есенина // Вестник МГУ. Филология, 1985. № 5. С. 11-20.

357. Федоров В.Г. Карамзин и Пушкин: две судьбы в русской истории // Пушкин на пороге XXI века: провинциальный контекст. Вып. 7. Арзамас, 2005. С. 102-132.

358. Фомичев С.А. Поэзия Пушкина: Творческая эволюция. JL, 1986.

359. Фомичев С.А. Служенье муз. О лирике Пушкина. СПб., 2001.

360. Фортунатов Н.М. Эффект Болдинской осени. Н. Новгород, 1999.

361. Фридлендер Г. Речь о Пушкине как выражение эстетического самосознания Достоевского // Русская литература, 1981. №1. С. 52-64.

362. Хаев Е.С. Идиллические мотивы в «Евгении Онегине» // Болдинские чтения. Горький, 1981. С. 82-104.

363. Хаев Е.С. Идиллические мотивы в произведениях Пушкина рубежа 1820-1830-х годов // Болдинские чтения. Горький, 1984. С. 98-109.

364. Хазан В.И. Проблемы поэтики С.А. Есенина. Грозный, 1988.

365. Хазан В.И. Об одной идейно-образной параллели в поэзии A.C. Пушкина и С.А. Есенина // Славянская филология. Творчество С.А. Есенина. Традиции и новаторство: Научные труды. Рига, 1990. С. 74-90.

366. Хализев В.Е. Идиллическое в «Вишневом саде» А.П. Чехова // Известия РАН. Серия литературы и языка, 2005. №4. С. 3-11.

367. Хализев В.Е. Модернизм и традиции классического реализма в русской литературе XX века// Филологические науки, 2004. №6. С. 106-120.

368. Харчевников В.И. О пушкинской и лермонтовской традициях в поэтическом стиле С. Есенина // Поэтика и стилистика. Памяти академика В.В. Виноградова. Л., 1971. С. 291-313.

369. Харчевников В.И. С.А. Есенин и русская поэзия начала XX века. Автореф. дисс. . док. филол. наук. Л., 1982.

370. Харчевников В.И. Черты народной Руси в стихах раннего Есенина // Русская литература, 1975. № 3. С. 84-88.

371. Ходасевич В.Ф. Есенин // Современные записки. Париж, 1926, <кн.> XXVII. С. 306-322.

372. Холшевников В.Е. «Шаганэ ты моя, Шаганэ!.» Стилистико-стиховедческий этюд // В мире Есенина. Сборник статей. М., 1986. С. 353360.

373. Худенко Е.А. Проблема жизнетворчества в русской литературе (романтизм, символизм): www.bspu.ab.ru/Journal.

374. Цетлин Mux. <Рец.> Красная новь. Журнал. Янв.-май, 1925. С. 477-480.

375. Черепанова О.П. Искусство как жизнетворчество в повестях М.М. Зощенко 30-40-х годов: Дис. канд. филол. наук. М., 2005.

376. Чистова M.В. Концепт андрогина в жизнетворчестве З.Н. Гиппиус: Автореф. дисс. канд. культурологических наук. Кострома, 2004.

377. Чубукова Н.В. Лирика С. Есенина 1911-1915 годов // Русская литература, 1987. №2. С. 15-30.

378. Чудакова О.М. К понятию генезиса // Revue dex études slaves. Fascicule 3. Paris, 1983. P.410-411.

379. Чуковская E. Мемуар о «Чукоккале» // Наше наследие, 1989. №4. С. 72.

380. Чуковский К. Два поэта // Смена, 1936. №9. С. 14-19.

381. Чумаков Ю.Н. К историко-типологической общности характеристике романа в стихах («Евгений Онегин» и «Спекторский») // Болдинские чтения. Горький, 1977. С. 106-118.

382. Чурсина J1.K. К проблеме «жизнетворчества» в литературно-эстетических исканиях начала XX века (Белый и Пришвин) // Русская литература, 1988. №4. С. 186-199.

383. Шатин Ю.В. «Пушкинский текст» как объект культурной коммуникации // Australian Slavonic & East European studies. Vol.13, #1. Melbourne, 1999.

384. Шатин Ю.В. Исторический нарратив и мифология XX века // Критика и семиотика. Вып. 5. Новосибирск, 2002. С. 100-108.

385. Шешунова C.B. Град Китеж в русской литературе: парадоксы и тенденции // Известия РАН. Серия литературы и языка, 2005. №4. С. 12-23.

386. Шилина О.Ю. Научная конференция, посвященная 100-летию со дня рождения Сергея Есенина // Русская литература, 1995. №4. С. 206-214.

387. Шипулина Г.И. Пушкинское влияние в стихотворениях Есенина // Пушкин и Есенин. Есенинский сборник. Новое о Есенине. Вып. V. М., 2001. С. 96-110.

388. Шубникова-Гусева Н.И. «Я хожу в цилиндре не для женщин.»: Ряженье как обряд в жизни и творчестве Есенина // Литературная учеба, 1998, июль-август. №4-5-6. С.124-151.

389. Шубникова-Гусева Н.И. Диалог как основа творчества Есенина // Столетие Сергея Есенина: Международный симпозиум. Есенинский сборник. Вып. III. М., 1997. С. 130-159.

390. Шубникова-Гусева Н.И. Поэмы Есенина: От «Пророка» до «Черного человека»: Творческая история, судьба, контекст и интерпретация. М., 2001.

391. Шубникова-Гусева Н.И. Развитие пушкинских традиций в поэмах С.А. Есенина // Пушкин и Есенин. Есенинский сборник. Новое о Есенине. Вып. V. М., 2001. С. 111-130.

392. Шубникова-Гусева Н.И. Тайна черного человека в творчестве С.А. Есенина // Литературная учеба, 1995. Кн. 5-6. С. 39-52.

393. Щедрина Н.М. Стихия народного сознания в драматической поэме С. Есенина «Пугачев» // Наследие Есенина и русская национальная идея: современный взгляд. Материалы Международной научной конференции. Рязань, 2005. С. 284-292.

394. Эвентов И.С. Человек и природа в лирике Есенина // Вопросы литературы, 1979. Т. 11. С. 84-115.

395. Эйдельман Н.Я. Пушкин: История и современность в художественном сознании поэта. М., 1984.

396. Элиот Т.С. Назначение поэзии. Киев, 1987.

397. Энгелъгардт Б. Историзм Пушкина (К вопросу о характере пушкинского объективизма) // Пушкинист. Историко-литературный сборник. Пг., 1916. С. 60-156.

398. Юдкевич Л.Г. Лирический герой Есенина. Казань, 1971.

399. Юнусова Н.К. Формирование эстетической концепции С.А.Есенина и ее воплощение в поэмах 1917-1920-го годов. Автореф. дисс. . канд. филол. наук. М., 2004.

400. Юшин П.Ф. Поэзия Сергея Есенина 1910-1923 годов. М., 1966.

401. Юшин П.Ф. Сергей Есенин. Идейно-творческая эволюция. М., 1969.

402. Якобсон А. Конец трагедии: www.antho.net.

403. Ясенский С.Ю. Границы искусства (Пушкин и Блок) // Русская литература, 1995. №4. С. 116-125.

404. Davies Jessie. The Poetic Soul of Russia Sergei Esenin (1895-1925). Biographical and Critical sketches to commemorate the centenary of the poet's birth. Lincoln Davies, Formby, 1995.

405. Erlich Victor. The Double Image. Concepts of the Poet in Slavic Literatures. Baltimore, Maryland, 1964.

406. McVay G. Esenin: A life. Ann Arbor, 1976.

407. Ponomareff C. Sergey Esenin. Boston, 1978.

408. Баран X. / В aran H. Пушкин в творчестве Хлебникова: некоторые тематические связи // Баран X. Поэтика русской литературы начала XX века: Сборник статей. М., 1993. С. 152-179.

409. Никё М. /Niqueux М. Гностические мотивы в «Ключах Марии» Есенина // Столетие Сергея Есенина: Международный симпозиум. Есенинский сборник. Вып. III. М., 1997. С. 124-129.

410. Никё М. / Niqueux М. Поэт тишины и буйства // Звезда, 1995. № 9. С. 124-126.

411. Павловски М. / Pavlovski М. Религия русского народа в поэзии Есенина // Столетие Сергея Есенина: Международный симпозиум. Есенинский сборник. Вып. III. М., 1997. С. 93-115.

412. Паперно И. / Рapernó I. Пушкин в жизни человека Серебряного века // Cultural Mythologies of Russian Modernism: from the Golden Age to the Silver Age / edited by Boris Gasparov, Robert P. Hughes and Irina Paperno. Berkely, 1992. P. 19-51.

413. Шокалъски E. / Shokalsky E. Предназначенное расставанье. Об устойчивости есенинской модели мира. От мира к дому // Есенин академический: Актуальные проблемы научного издания. Есенинский сборник. Вып. II. М, 1995. С. 155-167.