автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.02.03
диссертация на тему: Редупликация и парные слова в восточнославянских языках

Полный текст автореферата диссертации по теме "Редупликация и парные слова в восточнославянских языках"

На правах рукописи

Минлос Филипп Робертович

Редупликация и парные слова в восточнославянских языках

специальность 10.02.03 -славянские языки

Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Москва - 2004

Работа выполнена в Отделе славянского языкознания Института славяноведения Российской академии наук

Научный руководитель - доктор филологических наук

Журавлев Анатолий Федорович

Официальные оппоненты: доктор филологических наук

Толстая Светлана Михайловна кандидат филологических наук Рожанский Федор Иванович

Ведущая организация:

Институт русского языка им. В.В. Виноградова РАН

Защита диссертации состоится 19 октября 2004 г. в 15.00 час. на заседании диссертационного совета Д.002.248.02 по защите диссертаций на соискание ученой степени доктора филологических наук в Институте славяноведения РАН по адресу: 119334 Москва, Ленинский проспект 32-а, корпус "В", 9 этаж.

С диссертацией можно ознакомиться в диссертационном совета Института славяноведения РАН.

Автореферат разослан 27 августа 2004 г.

Ученый секретарь

диссертационного совета .

кандидат филологических наук ур^иси ^ Куренная Н.М.

© Институт славяноведения РАН, 2004

Ъ-ОО <<

Предмет исследования. В реферируемой работе на материале восточнославянских языков рассматриваются следующие явления:

■ редупликация. Различается мотивированная и немотивированная редупликация:

- мотивированная редупликация повторяет существующий (мотивирующий) знак (например, рус. разг. танцы-ишанцы образовано от слова танцы, укр. хеши-миги образовано от хвиги, а белор. фольк. шень-пень от пень).

- немотивированная редупликация не образована ни от какого знака и в общем случае вычленяется только как поверхностное явление (характерными примерами могут служить рус. диал. урап. прйнджи-брынджи 'болтать' или заумные сочетания в считалках, вроде белор. чукэр-макэр, укр. гейло, бейло). Автор относит к редупликации и "детские" слова, образованные повтором согласной фонемы (например, белор. детск. вава 'ранка')

■ т.н. парные слова, то есть слитные сочетания двух независимо существующих слов, вроде рус. пить-есть. Парные слова рассматриваются как одна из реализаций парных сочетаний, т. е. устойчивых сочетаний двух слов (например, пить и есть). Изучается употребление таких пар в традиционном фольклоре, а также в современной литературной и диалектной идиоматике.

Таким образом, с точки зрения деривационной членимое ги материал, который рассматривается в работе, распадается на фи основные группы по количеству мотивирующих основ: две (сочетания), одна (мотивированная редупликация), ни одной (немотивированная редупликация).

Основными источниками материала для данной работы послужили диалектные словари и издания фольклорных текстов. В частности, полностью расписаны такие источники диалектной лексики, как Псковский областной словарь, 14 выпусков Словаря русских народных говоров, Туровский словарь в 5 выпусках; собрания фольклорных текстов - сборник Кирши Данилова, песни Якушкина, песни, записанные в Белозерском крае братьями Соколовыми. Кроме того, многие примеры подчерпнуты из современной беллетристики и публицистики, а также текстов из Интернета

разных жанров.

) шциокальная

.'и'ш и л 1 ( 1и прйууг

Актуальность исследования связана с необходимостью рассмотреть редупликацию и парные сочетания в восточнославянских языках как единую систему. Предшествующие исследования в основном касались отдельных типов сочетаний: прежде всего парных слов (работы А.А. Потебни и О.Б. Ткаченко), отчасти других парных сочетаний (глава в монографии А.П. Евгеньевой), продуктивной разговорной редупликации (статьи Ю. Плэна, В.И. Беликова, глава в одной из коллективных монографий "Русская разговорная речь"). В начале века был опубликован ряд статей, посвященных рифмованным сочетаниям разной структуры (Н. Дурново, Р. Якобсона, М. Джафара, А. Крымского), где рассматривались рифмованные сочетания в целом; дальнейшие исследования были сосредоточены на этимологии отдельных примеров немотивированной редупликации (работы В.Э. Орла, А.Е. Аникина, Ж.Ж. Варбот и других).

С другой стороны, в последнее время появилось много важных зарубежных исследований, которые должны быть учтены при изучении восточнославянского материала. В период с начала 70-х годов в западной лингвистике появилось неожиданно много работ, посвященных редупликации. Этот интерес связан прежде всего с тем, что повторы являются довольно естественным объектом для типологического сравнения - это практически единственное морфологическое явление, представленное почти во всех языках и сопоставимое как с формальной, материальной точки зрения (в отличие, скажем, от суффиксации), так и с семантической (семантика редупликации является в значительной степени икониче-ской и универсальной). Кроме того, редупликация является довольно сложным объектом для "аддитивных" морфологических моделей (т.е. теорий, ориентированных на линейное морфемное членение). Основные усилия были направлены на разработку мор-фонологического формализма, пригодного для описания редупликации (работы Р. Вилбур, А. Марантц и других). Что касается парных слов, то в 2003 году вышла монография Бернарда Вэлхли, посвященная их типологическому анализу.

Именно решение этих актуальных задач, то есть системное рассмотрение редупликации и парных слов в восточнославянских языках с использованием методов синхронного анализа, разработанных в современных зарубежных исследованиях, и определяет научную новизну работы.

г

Можно надеяться, что в данной работе выработана достаточная теоретическая база, которая может иметь практическую ценность для дальнейшего сбора и классификации материала, лексикографической работы.

Апробация работы. Некоторые результаты исследования сообщались и обсуждались на круглых столах и других заседаниях Отдела славянского языкознания и Отдела типологии и сравнительного языкознания Института славяноведения РАН, на Международной школе по лингвистической типологии и антропологии (Московская обл., февраль 2002 г.), на международном семинаре по компьютерной и прикладной лингвистике "Диалог" (г. Протвино, июнь 2002 г.), на международной конференции, посвященной редупликации (г. Грац, Австрия, ноябрь 2002 г.). По теме диссертации опубликован ряд статей.

Содержание работы

Работа имеет следующую структуру: введение, три главы, заключение, список литературы и приложение.

Во Введении говорится о причинах совместного рассмотрения редупликации и парных слов. Указывается на то, что такое объединение вполне традиционно для конкретных описаний (в частности, для советского востоковедения) и отражено в общих названиях, таких как "слова-повторы" (англ. doublings), "слова-близнецы" (в традиции описания венгерского языка). С другой стороны, и некоторые современные теории осмысляют редупликацию как разновидность сочетаний (в частности, Теория морфологического повтора, предложенная американками Ш. Имкелас и Ч. Цоль).

В качестве основных факторов, сближающих редупликацию и парные слова, автор называет следующие:

1) наличие общих фонетических закономерностей. Например, характерные рифмованные парные слова, в которых второй элемент начинается с губного, чаще всего с [м] (укр. фольк. tji.nye, милуе рус. фольк. качипа-малина, кутить-мутить) явно напоминают редуплика-тивные формы (ср. белор. тень-пень, чукэр-маюр, укр. хвиги-миги).

2) наличие промежуточных случаев. К таковым в работе отнесены, в частности, парные слова, где форма одного слова изменена под влиянием другого (прежде всего "в рифму" к нему).

3) сходные социолингвистические характеристики: в восточнославянских языках редупликация и парные слова характерны скорее не для нормативного языка, а для фольклора и разговорной речи.

Далее, во Введении уточняются основные понятия, используемые в работе.

Редупликация определяется как морфонологическое явление, состоящее в структурно значимом повторе последовательностей фонем. Определение редупликации через повтор фонемных цепочек позволяет охватить и мотивированную редупликацию, в случае которой эти цепочки являются означающими словоформ (рус. фольк. шахпул, махнул) и морфем (рус. тик-так, ср. тик.ать), и немотивированную, в случае которой эти цепочки можно называть субморфами.

Прототипический случай редупликации, для которого обычно строятся теоретические модели, это "двуплановое" (А. Марантц) явление: к самостоятельно существующему знаку ("основе") добавляется его копия (иногда не совпадающая с основой, а лишь похожая на нее); значение получившегося сочетания можно разложить на значение исходной основы и значение редупликации. В нашем материале такой случай представлен продуктивной русской разговорной редупликацией (например, бумажки-ишажки 'разные бумажки и что-то подобное; говорящий относится к ним с несерьезно'). Такого рода редупликацию можно определить как мотивированную значащую.

Незначащая редупликация в изученном фольклорном материале представляет собой фонетическую игру, с которой не связано никакого ясно выделяемого значения, как в таком украинском примере:

"... чому ти вчора до .\iiti не приходила?" "бо я ся цуцика-муцика бояла". "с; я цуцика-муцика прип 'яв, ему хтба ч маслом дав\". (укр. цуцик 'собака').

Фольклорная редупликация часто фиксируется в текстах, в которых семантика отступает на второй план и слова чередуются с заумью; неудивительно, что и значение редупликации в таких текстах вычленить затруднительно. Самый яркий пример такого асе-

мантичного текста - детские считалки (ср. мотивированный повтор в белор. бреет, сахар-бахар и немотивированный в укр. житом. шыпдэр, виндэр).

В считалках и подобных текстах немотивированная редупликация является незначащей. Особо следует выделить редупли-цированные слова, которые обнаруживаются в обычном языке и, соответственно, имеют ту или иную семантику. В тех случаях, когда в ряде редуплицированных слов прослеживается один и тот же компонент значения, его можно считать частью значения редупликации (например, рус. диал. колды-балды, шапи-вали, шыры-пыры 'кое-как'); в тех случаях, когда такие значения уникальны, редупликацию можно считать незначащей (например, рус. диал. зикка-мекка 'грудь кормящей матери').

В работе вводится понятие парных сочетаний, частным случаем которых считаются парные слова. Прототипические парные сочетания связаны отношениями естественного сочинения (понятие, введенное Бернардом Вэлхли для описания парных слов). Сочетание слов в естественном сочинении (ему противопоставлено случайное сочинение) является предсказуемым, ожидаемым, между двумя элементами существует тесная семантическая связь, два понятия образуют вместе концептуальное единство. Примерами естественного сочинения являются 'отец и мать', 'муж и жена', 'есть и пить', 'читать и писать'; примерами случайного -'человек и змея', 'есть и читать' и 'читать и плавать'.

Понятие тесной семантической связи двух слов подразумевает наличие у них нетривиальных общих семантических компонентов. С точки зрения выражаемого значения предлагается разделять две группы случаев: сочетания синонимов и сочетания несинонимичных слов. Синонимы употребляются вместе для уточнения смысла: как правило, в таких сочетаниях второе слово имеет более частную семантику, т.е. уточняет значение первого, более общего синонима (напр., рус. плакать-рыдать, армия-пехота, бел. щоб не болело, щоб не щемило, укр. шумить-гуде). Сочетание несинонимичных слов интерпретируется через обобщение; такая модель называется "суммирующей" (напр., рус. поил-кормич, рожь-пшеница, белор. ткаць т праецг, мед-вию укр. сче-оре). В глагольных несинонимических парах возможно также иное семантическое соотношение между элементами, называемое в работе "действие-интерпретация" (рус. ходить-гулять, плакать-грустить, укр. не плач, не журись).

Нередко в синонимических сочетаниях не удается установить ясной семантической структуры, так как употреблены очень близкие синонимы, как в рус. фольк. пора-времячко, тоска-кручина, белор. фольк. пячаль-жалоба, укр. фольк. час-година, ли-хо-журба. В работе высказывается предположение, что в таких случаях синонимы употребляются вместе для усиления смысла, для того, чтобы подчеркнуть понятия, особенно важные в данной (суб)культуре (вроде путь-дорога). Именно потому, что с собственно семантической точки зрения сочетания синонимов избыточны, они показательны для выделения "ключевых" культурных концептов - подобно тому, как на важность соответствующего понятия для данной культуры указывает необычная (по сравнению с другими языками) частотность слова (см. в частности работу А. Вежбицкой "Понимание культур через посредство ключевых слов").

Далее отмечается, что парные сочетания могут иметь совершенно разную синтаксическую и даже дискурсивную реализацию. Степень слитности элементов таких сочетаний может быть представлена в виде шкалы, где на одном конце будут находится парные слова (рус. весел-радошен, ходила-гуляла), на другом - параллелизмы, характерные для фольклорных текстов (рус. что ходишь не весело, гуляешь не радостно!), а между ними - обычные сочинительные сочетания (рус. со весельем да со радостью). Примечательно, что одни и те же парные сочетания часто выступают с разной степенью синтаксической слитности. Например, сочетание пированье & столованье у Кирши Данилова используется как поэтический параллелизм (например, Было пированье-почестной пир, было столованье-почестной пир), а в печорских былинах выступает как обычное парное слово (пированьё-столованьё). Пара гора & дол / долина зафиксирована и как параллелизм (укр. ой на гор'г жито, а в долина просо), и как сочинение (укр. гори / долиии), и как парное слово (рус. горы-долы).

Понятие парные слова, бытующее в русской лингвистической традиции, удобно своей неопределенностью: этот термин ничего не говорит о морфосинтаксическом статусе этих конструкций, т.е. о том, являются ли такие сочетания сложными словами или словосочетаниями (на эту тему не существует единого мнения). Иноязычные термины, которые описывают то же самое явление, более однозначны в отнесении этих сочетаний к словосложению: их называют, следуя древнеиндийской традиции, двандва-

композитами, сочинительными или копулятивными сложениями (нем. Kopulativkomposita); в монографии Б. Вэлхли использование "композитного" термина (coordinational compounds, "сочинительные композиты") сочетается с сомнениями в возможности отнести их к словосложению. В советском востоковедении представлено два взгляда на парные слова - А.Н. Кононов и H.A. Баскаков относили их к сложным словам с сочинительным типом, а Н.К. Дмитриев - к словосочетаниям.

В первой главе рассматривается редупликация-

Семантика продуктивной мотивированной редупликации обычно формулируется как некоторая модификация смысла исходного слова - например, 'очень X'. Семантика немотивированной редупликации может иметь такую же структуру, несмотря на невозможность выделить в ее деривационной структуре этот X. Рассматривая значения, представленные у редупликации в разных языках, можно обнаружить, что некоторые из этих значений тяготеют к деривации и имеют семантику типа 'очень X', а некоторые - к немотивированным образованиям. Значения первого типа можно назваь деривационными, а значения второго типа проще всего обозначить отрицательной характеристикой, как недеривационные. Пример недеривационного значения - 'болтовня, ерунда'. Оно часто выражается немотивированной редупликацией (рус. диал. тары-бары, прйнджи-брынджи, кундры-мундры), но может выражаться и мотивированной (шалтай-болтай). Для недеривационных моделей редупликации существенным является сам поверхностный повтор, а наличие мотивирующей, нередуплициро-ванной формы - факт совершенно случайный. Один из разделов второй главы посвящен непродуктивной редупликации с недеривационной семантикой. На восточнославянском материале выделяются достаточно представительные семантические группы таких повторов - 'болтовня, ерунда', 'тряпье, хлам', 'кое-как', 'беспорядок'.

Главу продолжает подробный обзор существующей в литературе морфонологической терминологии, достаточно противоречивой (копия, редупликант, редупликанд, неточная / неполная / частичная / дивергентная редупликация и т.д.). Учитывая как лингвистические, так и внелингвистические факторы, автор предполагает, что самый перспективный путь к терминологической унификации - принятие англо-американского стандарта.

Далее в работе излагаются формальные морфонологиче-ские модели, предложенные для редупликации (в основном в зарубежной лингвистике). Они разделены на аддитивные и трансформационные. Аддитивное описание редупликации (классический вариант этого описания сформулированн у Л. Блумфилда) является почти общепринятым в американской лингвистике: редуплика-тивная конструкция представляет собой сочетание основы и реду-пликативного суффикса, своеобразной морфемы, заимствующей свой фонемный состав из основы. В рамках трансформационного описания вся редупликативная конструкция целиком является результатом применения правила или правил к исходному знаку. Морфологическим знаком является в этом случае операция.

Изучение немотивированной редупликации, строго говоря, не относится к ведомству морфологии, что оправдывает ее исключение из рассмотрения в работах со строго очерченным предметом исследования (вроде "Курса общей морфологии" И.А. Мельчука). Современные морфонологические модели редупликации строились почти исключительно для мотивированной редупликации, и оказались принципиально неприложимы к немотивированной, потому что слишком сильно зависят от понятий основа (элемент ре-дупликативной конструкции, совпадающий с мотивирующим знаком) и копия, или редупликант (элемент, который может не совпадать с основой). Для немотивированной редупликации эти понятия не имеют никакого смысла (впрочем, в некоторых случаях они непригодны и для анализа мотивированной редупликации).

Большой раздел посвящен продуктивной значащей редупликации в разговорном русском языке (вроде картошка-мартошка, танцы-ишанцы). Некоторые формы (например, зелень-мелвнь, кулътура-мулътура) употребляются особенно часто и в некотором смысле принадлежат словарю, а не грамматике. Особенно много частотных форм среди названий продуктов (зелень-мелень, шаитык-машлык, фрукты-мукты), что объясняется в работе живой связью л<-редупликации с определенными этнолектами русского языка. Довольно часто в такой редупликации выделяется семантика негативной оценки, однако она не является основной, а только одним из вариантов более общего значения 'говорящий относится к X несерьезно'. Вообще, все эти эмоциональные семантические компоненты, как уже давно было отмечено в литературе, вторичны по отношению к значению репрезентативной множественности 'X и объекты вроде X'.

В работе рассматривается граница между редупликацией и синтаксическим повторами и, шире, возможность отнести редупликацию к морфологическим или к синтаксическим явлениям. Чаще всего редуплицированнаю форму можно считать одной словоформой, несмотря на отсутствие "цельнооформленности", то есть повторение окончаний (укр. хвиг.и-миг.и). Однако повторятся может и предлог: рус. разг. Вы можете в Африку / в Шмафрику / куда хотите; фольк. На кургане, на мургане стоит курица с серьгами. Что касается фольклорного повтора предлога, то он аналогичен типичному для языка фольклора повтору предлогов внутри именной группы (на плаху на лйпову, во уста в сахарные, во городе во Киеве). В частности, в русском фольклоре предлоги присоединяются к обоим частям синонимических сочетаний: во путь, во дороженьку; при поле, при поляне. Однако разговорный пример так описать невозможно, потому что современному языку несвойственны повторы предлогов.

Повтор предлога перед редупликативной копией - самое слабое, чисто синтаксическое свидетельство независимости этой копии от основы. Еще более сильными, семантическими свидетельствами являются а) их сочинительные сочетания (с союзом): И политика, и малитика (А. Бухов), Пикники да микники! (Тэффи), На столике у них маслице да фуяслице (А. Солженицын); б) противопоставление в уступительном контексте: Путин ли, Шмутин ли (из Интернета) и в) употребление копии в другой клаузе: Скинут Путина - придет Мутин (из Интернета). Подобное явное противопоставление слова и его копии зафиксировано (по крайней мере как метаязыковая игра) и в описаниях тюркских языков (в частности, у Н. Дмитриева и А. Кайдарова).

В диссертации высказывается предположение, что неточное копирование, которое обычно явно не вычленяется из описания редупликации, следует выделить как отдельный механизм, создающий неточную копию (например, малитика, Шмутин). Это связано не только с относительно независимым употреблением редупликативной копии; указанный механизм может встречаться совершенно отдельно от редупликации. Например, в венгерском прозвища представляют собой неточные копии, которые строятся примерно так же, как неточные копии при редупликации: Bandi (к имени Andí), Раппа (к Anna), Pista (к Is ta), ср. венг. csere 'обмен' ~ cserebere 'мена, торгашество'. С помощью разного рода фонетических замен, искажений общеупотребительных слов часто строится

лексика тайных языков, в частности русского арго (например, ша-лото 'долото', шумага 'бумага', ширман 'карман'). Особенно близкой аналогией к неточной редупликации является идиш ре]яах 'еврейская Пасха' ~ ке}ъах 'христианская Пасха', т.е. неправильная, ложная Пасха. Как и в неточной редупликации, искажение формы иконически отображает семантику искажения, порчи.

Значение русских разговорных редупликаций (и сходных повторов в восточных языках, т.н. эхо-редупликаций) можно очень приблизительно сформулировать как 'X и объекты типа X'. Если выделить операцию построения неточной копии как отдельный языковой знак, с нею можно связать семантику 'объекты типа X'. В этом случае копия рассматривается как отдельная лексема, а ре-дуплицированная конструкция - как особого рода парное слово. Естественно, такая трактовка неприменима к редупликациям другого типа.

Как уже сказано, синтаксический повтор целых словоформ вроде шел, шел, никак не затрагивающий морфологию или морфонологию, редупликацией не называется. Однако по крайней мере в одном месте граница между редупликацией и синтаксическим повтором оказывается прозрачной: а именно, в зачинах аппелятив-ных фольклорных текстов, где неточная редупликация является вариантом точного повтора (удвоенного обращения). В самом деле, в некоторых ритуальных фольклорных текстах обращения к адресату (например, к коляде) допускают не только обычный для зачина фолькорных аппелятивных текстов синтаксический повтор (вроде Коляда, коляда!), но и неточную редупликацию: рус. диал. Калёда-малёда, //Дома ли хозяин?..; влад. Коледа, маледа, II где была?; моек. Коляда, маляда, II Пришла коляда... Сходным образом, в белорусской детской потешке неточный повтор в зачине (ласячка-басячка, дзе была!) существует наряду с точным, записанный в другом варианте того же текста (ласачка, ласачка, дзе была!).

При объяснении этих случаев можно пойти по диахроническому пути и предположить, что формы с неточной редупликацией здесь прямо происходят из форм с точным синтаксическим повтором, т.е. имеет место диссимиляция коляда, коляда > коляда-моляда, причем благодаря действию такого морфонологического механизма происходит некоторое "спаивание" двух элементов в одно слово (универсальный процесс "морфологизации", т.е. превращения отдельных слов в части слова). Автор работы, однако, не

настаивает на диахронической реальности такого развития. В любом случае, механизм диссимиляции является ключевым не только для объяснения подобных примеров, но и для объяснения неточной редупликации в целом.

Именно тенденцией к диссимиляции объясняется левосто-роняя редупликация, которая часто выступает в фольклорных текстах как морфонологический вариант обычной, правосторонней От слов, которые начинаются на губной, образование обычной редупликации, с заменой инициали на губной, затруднено (!пень-меиь не содержало бы достаточного контраста), и поэтому образуется левая редупликация (белор. шень-пень).

В первом разделе второй главы "Парные сочетания пол-нозначных слов" рассматриваются общие вопросы строения парных сочетаний.

В частности, обсуждается граница между редупликацией и сложением, которая в некоторых случаях является не вполне четкой. Промежуточные случаи чаще всего являются особого рода сложениями, в которых один из элементов так или иначе теряет свою независимость и полнозначность, становится связанным. Выделяются следующие ситуации:

а) слово, частично или полностью вытесненное из языка, но имеющие диалектные или иноязычные соответствия (например, юдо в руссском чудо-юдо, сопоставимое с болг. юда 'русалка, волшебница').

б) слово, используемое как более или менее грамматикализованная редупликативная копия, но содержащее отдельный корень (рус. улица-хуюлица, бел. диал. туровск. капуста-хондзюста). Правда, русский "корень" <хур> является довольно своеобразной морфемой, потому что чаще всего он используется в брани не для выражения "материального значения", а только как показатель особого стиля речи. Что касается туровского говора, то данные о продуктивности рассмотренного образования отсутствуют, есть лишь один пример (то ты варьпи, капусту-хондзюсту або крышаны-хоньдзяиы?), мотивированный словом хондзя 'малярия'.

в) слово, преобразованное в рифму к первому в результате уподобления фонетического (няньки-мамки > ияиьки-маньки) или морфологического (шапить и баловать >

шаловать и баловать). Эти случаи в статье Н.Н. Дурново обозначены как смешение двух основных моделей (редупликации и сложения, согласно современной терминологии): "существующий синоним к известному слову несколько искажается для большего сходства". В довольно распространенном случае слово получает для рифмы морфологически бессмысленный формант, осколок слова (по совести, по любов.ест.и). С формальной точки зрения случаи вроде капуста-хондзюста имеют такую же структуру (в хондз.юста выделяется .юста, осколок первого слова).

Далее предлагается подробный анализ случаев фонетического и морфологического уподобления. Так, вторая часть рифмованного сочетания нянъки-манъки, отмеченного русском фольклоре, является словом мамки, фонетически модифицированным под влиянием первой части. Исходное сочетание няньки & мамки и, в особенности, нянюшки & мамушки, устойчиво фиксируется в восточнославянском фольклоре. Возможно, какую-то роль здесь сыграло и наличие уменьшительной формы распространенного имени Манъка (ср. использование заглавной буквы в записи братьев Соколовых - и со нянькам, и со Манькам). Несмотря на лаконичный комментарий А.Н. Афанасьева к сочетанию няньки-маньки ("мамки"), в целом ряде работ оно рассматривалось как редупликация.

Другой пример фонетического влияния - русское диалектное сочетание между чахи и ляхи, которое объясняется фонетической уподоблением первого слова второму (чахи < чехи в рифму к ляхи). Сочетание кошчи-мошчи (а также с кашчей, с машч'ей и под.), часто используемое в полесских заговорах, возникло в результате уподобления слова кость (косць) второму элементу (ср. без преобразования из костей, из мошчей).

При морфологической ассимиляции сходство достигается тем, что второй элемент сочетания выступает с тем же суффиксом (или с чем-то похожим на суффикс), что и первый, причем в свободном употреблении такой дериват не употребляется. Например, в русских разговорных словах каляка-маляка и каракуля-маракуля второй элемент образован в рифму к первому (от корней, представленных в глаголах малевать и марать), причем если в одном случае выделяемый формант вроде бы является суффиксом {-яка), то в другом случае это явно бессмысленный "обломок" (-куля).

Такие же бессмысленные обломки выделяются в разговорных сочетаниях мастер-лома.стер, страсти-морд.асти, в составе слова любов.есть (не по совести, ни по любовести).

Интересны примеры влияния второго слова на первое: это приведенные у Н. Дурново сочетания шаловать и баловать и ша-тыль-мотыль. Корень шал-, который обычно выступает в составе м-глагола (шалить), в соседстве с глаголом баловать приобретает суффикс -ова-; а шатыль содержит корень шат- (шататься) и редкий суффикс -ыль, выбранный в рифму к мотыль. В этих примерах влияние происходит справа налево, чем они очень напоминают левую редупликацию. Автор подчеркивает, что напоминают они левую редупликацию и формально - "основа" тут начинается с губного согласного, а "копия" (вторичный элемент) - с шипящего (как и в случаях вроде шишел-вышел, шуря-буря, шень-пень). Таким образом, в этих случаях необычное направление влияния обусловлено морфонологически.

Следующая проблема строения парных сочетаний, затрагиваемая в данном разделе, состоит в попытке установления мор-фосинтаксического ядра этих конструкций. Э. Бенвенист в известной статье "Синтаксические основы именного сложения" высказывает суждение, что в двандва-композитах два элемента совершенно равноправны, и поэтому в этих конструкциях нет никакого "главенства одного из компонентов над другим, кроме отношения предшествования, закрепленного традицией, но, впрочем, обратимого". Предположение о том, что порядок элементов в сочинительных композитах произволен и относительно устойчив лишь благодаря традиции, опровергается исследованиями. В парных сочетаниях вообще и в сочинительных композитах в частности наблюдается множество семантических и формальных закономерностей. Известно, что на первом месте стоит слово, относящееся к объекту или понятию более важному, близкому или предшествующему во времени. Первое слово обычно короче, с большей вероятностью начинается с гласной фонемы. Рифмованные сочетания следуют определенным фонетическим моделям (особенно характерные рифмованные сочетания - с губной фонемой в начале второго элемента, как в рус. целовать-миловать). Более того, идея синтаксической равноправности двух элементов тоже не вполне бесспорна. Например, в сочетаниях двух существительных можно выделить (морфосинтаксический) доминант (термин Арнольда Звицкого) - то есть элемент, который определяет согласователь-

ный класс всей составляющей. В первом приближении получается, что морфосинтаксическим доминантом русских парных слов является слово женского рода: заря-белый день в окошечка взошла, но учинилася бой-драка тут великая.

В этом же разделе второй главы обсуждаются особенности линейной структуры парных сочетаний. Отмечается, что парные сочетания часто выступают в составе тройных сочетаний, где первые два элемента связаны особенно тесно, а третий отличается от них. Например, к устойчивой паре гуси & лебеди часто примыкают утки, ср. рус. и стреляет гусей, белых лебедей, перелетных серых малых уточек. К устойчивой паре сонливый & дремливый (рус. ты вставай, сноха сонливая, ты вставай, сноха дремливая) может до-бавлятся какое-нибудь третье прилагательное, как в рус. сонливая, дремливая, неурядливая, укр. одна буде дрхмливая, друга буде сонливая, третяя щасливая.

Фиксированную последовательность элементов можно считать довольно существенной особенностью парных сочетаний в целом (ср. о "непереставимости" элементов в "биномах" у Я. Малкеля). Порядок элементов является менее универсальным, чем сами сочетания. Например, в русском фольклоре устойчиво фиксируется сочетание злато-серебро, а в украинском столь же устойчиво - сочетание ср1бло-злото. Следует отметить, что в древнерусских текстах чаще выступает последовательность злато / золото & сребро / серебро (но в Повести о Борисе и Глебе сребро а золото, серебръмь и золотъмь).

Более подробно в диссертационной работе рассматривается пара 'есть' & 'пить'. Эта пара является, по всей видимости, довольно универсальным примером естественного сочинения, однако последовательность элементов в этом сочетании в разных языках разная. Для современного русского языка более естественным является порядок есть & пить (а также кормить & поить, ср. еще сходную пару одеть & обуть)', та же самая последовательность устойчиво фиксируется в церковнославянских текстах (или объя-дохся, или опихся), в украинском фольклоре (icmu, пити; бодай пан ie-не на'гвся, бодай пан пив-не напився). Однако русский и белорусский фольклор не менее уверенно демонстрируют другой порядок (рус. пьют-едят, напитки-наедки, Язык поит и кормит, и спину порет, белор. niiji-ecifi, кабы он пиу и еу и спау), он зафиксирован также в украинских полесских заговорах (например, житомир. пить-ести). В результате проведенного исследования был

обнаружен аналог русско-белорусской фольклорной последовательности пить-есть в мордовском я'тетх^апатз 'пить-есть'. Мордовский парный глагол, кажется, выделяется на общем финно-угорском фоне, ср. коми сейны-юны 'есть-пить', ханты тэснын-янсьнынын 'поели-попили вдвоем' и др. Близость русских и белорусских парных конструкций мордовским предлагается связать с мерянским субстратом части восточнославянских диалектов.

Другой случай, гипотетически свидетельствующий о ме-рянском субстрате - множественное число устойчивых пар имен собственных в русском языке: святые власье и Клименты великомученики.., Кузьмы-Демьяны. Повтор показателя множественного числа в конструкции с двумя именами собственными (вроде бориса и глеба) хорошо известен древнерусскому языку. Данная древнерусская особенность, несмотря на отсутствие славянских параллелей, обычно возводится к индоевропейскому наследию из-за наличия сходных форм в древнеиндийском и авестийском. Однако существует и другой путь осмысления восточнославянского материала, через ареальное сближение с уральскими формами "избыточного" множественного числа в парных сочетаниях.

Второй раздел второй главы посвящен анализу устойчивых сочетаний глаголов в традиционном восточнославянском фольклоре (в материал также включены некоторые идиоматические сочетания из современных деревенских диалектов). Цель анализа состоит в том, чтобы указать на некоторые закономерности строения таких сочетаний. В основном рассматриваются глагольные сочетания, а также производные других частей речи с теми же корнями.

В начале раздела приводится семантическая классификация анализируемых конструкций. Сочетание двух глаголов может называть либо два разных факта, либо один-единственный факт. Например, в сочетании плакать-рыдать или журить-бранить два квазисинонима по-разному называют один и тот же факт. Оказывается, что чаще всего в таких сочетаниях второй глагол имеет более частную семантику, а первый является более общим синонимом - для таких пар вводится название "действие-уточнение" (например, убил застрелил). В парах плакать-тужить или ходили-хлопотали два предиката называют два разных, хоть и синхронных, факта. В частности, выделяются случаи, когда второй предикат называет параллельное действие, совершаемое на фоне первого (как в случае ходили-хлопотали, напри-

мер). Особое внимание уделяется типу сочетаний, который назван "действие-интерпретация": первый предикат описывает физический факт, доступный непосредственному наблюдению (идти, скакать, плакать), а второй предикат дает этому факту концептуальную интерпретацию или оценку, указывает на причину (ходить-гулять, скакать-плясать, плакать-грустить). Кроме того, выделяется особый тип сочетаний - "суммирующие" пары. Их элементы не являются (квази)синонимами, однако можно предположить, что пара предикатов обозначает один факт как некоторую сумму двух фактов. Далее в разделе последовательно рассматриваются сочетания, иллюстрирующие три семантические типа: "действие-уточнение", "действие-интерпретация" и "суммирующие" пары.

Тип "действие-уточнение" представлен в таких примерах парных сочетаний, как: плакать & рыдать, шуметь & греметь, биться & ратиться, биться & драться, биться & драться & рататься, бегать & скакать, спать & дремать, спать & почивать и других.

Одним из следствий того, что в подобных сочетаниях первое слово имеет более общую семантику, является более нейтральным и употребительным, чем второе, является наличие ряда пар с одним и тем же первым компонентом достаточно общей семантики (это объясняется тем фактом, что в синонимическом ряду самых общих, нейтральных слов обычно меньше, чем более специальных). Так, например, в текстах фиксируются следующие сочетания:

- с общим компонентом биты рус. бить-лупить; розбил-розломал; и бьет их, ломит, вконец губит; бить ломить; укр. стали тну бити, стали колотитщ стала бить, колотить и под.;

- с общим компонентом идти / ходить: рус. идте-бредте через огненну реку, ишли-брели волочебники; идти и брести;' они идут, маршируют; то-то было Лукерье потише ходити, то-то было Петровне не бодро ступати. Есть и другие примеры, где можно говорить о десемантизации этого глагола, так как последующее "уточнение" не является подвидом ходьбы: пригило-прикатилося; подите, побежите; сошлись-съехались", разошлись да все разъехались', подошла-подъехала-, прошла-протекла Камышевка-река и др.

- с общим компонентом стукнуть: рус. стучит, гремит конь; олон. в том терему стук да гром; онеж. от их пошел то

тут еще стук да грем; арх. четыре стучихи, четыре гремихи, два бойка, одна маковка; укр. чы ты стуковый, чы ты громдвий; рус. прошел стук, прошел бряк и др.

- с общим компонентом убить: рус. своево мужа, мужа, мужа убить застрелить; убил, сгубил серу птицу, он убил, ушиб лебедь белую маю.

В таких парах, как знать & ведать, спать & почивать и биться-ратиться с точки зрения современного языка прежде всего бросается в глаза стилистическая маркированность второго глагола; может быть, в языке фольклора отличие в большей степени семантическое. В парах плакать & рыдать, кричать & реветь, *кричать & вопить (крик-вопливо), спать & дремать, идти & брести второе слово указывают на сильную, или, в случае дремать и брести, слабую интенсивность действия, названного уже первым словом. Во многих случаях второе слово уточняет событие: конкретный вид звука (шуметь & греметь, стукнуть & брякнуть, закричали-загайкали), характер передвижения {идут, маршируют, собиралися-соходилися, бегает-скачет и др.), способ действия (убить застрелить).

Тип "действие-интерпретация". Во всех таких парах первый глагол обозначает непосредственно наблюдаемый факт. Второй может может обозначать внутреннее состояние, которое является причиной наблюдаемого действия: рус. не плачь, не тужи\ ты не плачь, Дуня, не грусти, дура\\ плакать, горевать-, укр. не плач, не журись-, рус. целовалися они, миловалися; укр. цхлуються, милуються. В качестве непосредственно воспринимаего действия в парах "действие-интерпретация" нередко выступают глаголы движения, например рус. ходишь-шатаешься-, ездили-гуляли по чисту полю и т.п.

"Суммирующие" сочетания представлены прежде всего в парах пить & есть, ества & питья; поить & кормить; пированье & столованье; обувать & одевать; ходить & ездить. При этом обращается внимание на тот факт, что последовательность элементов внутри некоторых пар отличается не только в разных восточнославянских языках (напр., последовательность внутри пары пить & есть), но и в разных подсистемах русского языка (напр., для русских фольклорных текстов характерен порядок обувать & одевать и особенно пить & есть, поить & кормить, а современный литературный язык демонстрирует скорее обратный порядок).

На основании проведенного анализа парных глаголов в восточнославянских фольклорных текстах автор высказывает гипотезу о том, парные глаголы в языке фольклора предполагают логическое выделение второго элемента. Это проявляется в том, что в конструкциях типа "действие-уточнение" первый глагол де-семантизируется, а основную семантическую нагрузку несет второй, имеющий более частную семантику. Кроме того, второе глагол указывает на более значительное действие как в парах "действие-уточнение" (как в плакала-рыдала, кричит-ревет и др., где второй компонент является интенсификатором), так и в суммирующих сочетаниях (вроде пить-есть).

Третья глава посвящена фонетическим закономерностям, характерным для рассмотренных сочетаний.

В рассматриваемом материале выделяется два типа фонетического соотношения элементов редупликативной конструкции - чередование согласных (укр. гейло, бейло) и чередование гласных (рус. фик-фок); по крайней мере в считалках чередование гласных обычно сопровождается чередованием согласных (бел. чукэр-макэр).

Основной моделью образования рифмованных сочетаний в рассматриваемых случаях является сочетание с [л*] в начале второго сегмента, как в рус. хухры-мухры, калина-малина, кутить-мутить, белор. чукэр-макэр, полес. кошчи-мошчи, укр. цтуе, ми-лус. Согласный [л*] можно представить как пучок дифференциальных признаков: <+сонант, +назальность, губной>. В обсуждаемых языках сонанты всегда звонкие, но для того, чтобы представить другие модели как более или менее сильные отклонения от этого прототипа, нужно иметь в виду и этот признак. Признак назально-сти наиболее слабый среди этих признаков: [«] не выступает, насколько нам известно, в функции [м]. Часто используется [<?] (тоже губной звонкий, причем часто сонант, но неназализованный), ср. примеры из считалок: рус. солома-волома, укр. штдхр, вшдгр. Далее, вторая часть рифмованных сочетаний может начинаться как с глухого губного [я], так и со звонкого губного [б], однако [б] используется чаще (ср. рус. жил-был, ураль. прйнджи-брйнджи 'болтать', белор. сахар-бахар в считалках, колючи, болючи в заговорах, укр. гейло, бейло в считалках; ср. с [п] пару шататься-пытаться, известную из смоленских "волочебных" песен). Иногда представлены также сонанты другого места образования - [/'], \р],

[л] (например, белор. сапомша, яломша в считалках, укр. обращение к улитке павле-равле / павлику-равлику).

Существуют также определенные предпочтения, связанные с выбором инициали первого элемента: это предпочтительно заднеязычный глухой или спирант. Наиболее обширный и показательный материал для изучения фонетических моделей дает немотивированная редупликация в считалках. В результате обследования значительного корпуса восточнославянских считалок была выведена следующая иерархия встречаемости согласных в начале первого элемента: [ч] (белор. чукэр макэр) > [ш} (укр. шэнец, мо-нвц) > [к] (рус. колдыш, молдыш) > \т\ (рус. туни, муни). В левосторонней редупликации лучше всего представлен [м\. рус. шерба верба, шарин барин, укр. шуря-буря, белор. шень-пень, ср. также левую редупликацию, универсально представленную в считалках из всех восточнославянских регионов: ср. рус. шишел, вышел, белорус. шышал, вышал, укр. илийшов, вийшов / шишов, вийшов (sic!).

Главное комбинаторное требование - максимальный контраст двух инициалей. Из этого есть совершенно очевидные следствия (избегаются одинаковые и близкие согласные); можно предположить, что с обеспечением большего контраста связана и закономерность, в соответствии с которой гласная инициаль первого сегмента хуже сочетается с [м\ в начале второго, в этом случае вероятней [б] (как в рус. аты-баты, белор. окон бокон, укр. ama, бата).

При интерпретации описанной фонетической модели обычно исходили из того, что в начале второго сегмента стоит губной, однако никакого разумного объяснения этому предложено не было. С нашей точки зрения, конституирующим является признак звонкости (сонантности) у этой фонемы, обусловленный тем, что она чаще всего находится в интервокальном положении. Наоборот, начало первого сегмента уподобляется предшествующей паузе и чаще всего является глухим согласным. Именно сонанти-ческие характеристики чередующихся фонем в сочетании с требованием к максимальному контрасту приводят к столь распространенному чередованию [£] ~ [т]. Из синхронной типологии известно, что наиболее удобное место образование звонких согласных -передние ряды, а глухих - задние.

Преимущественно вокальные и сонантические финали (особенно в немотивированной редупликации: рус. принджи-

брынджи, аты-баты, белор. чукэр макэр, окон бокон, укр. шЫЫр, вшд1р. гейдо, бейло) обусловлены универсальной немаркированностью открытых слогов.

В Приложении приводится список немотивированных редупликаций из восточнославянских считалок, упорядоченные по начальным фонемам первого и второго элемента.

В Заключении перечисляются основные результаты проведенного исследования, позволяющие увидеть общие закономерности в столь разных по природе явлениях, как редупликация и парные слова, а также прояснить суть неточной редупликации. Последняя осмысляется в работе двумя путями: с одной стороны, через выделение операции неточного копирования, позволяющей рассматривать редуплицированные формы как своего рода парные слова, с другой стороны, как фонетическая игра, как идеальное выражение фонетических закономерностей, которые менее последовательно проявляются и в парных сочетаниях. Также намечается дальнейшая работа над материалом, рассмотренным в диссертационном сочинении, которая будет состоять прежде всего в создании лексикографического описания.

Опубликованные работы по теме диссертации

1. Использование неточной редупликации в русском языке: этнолекты и разговорная речь// Исследования по восточнославянской диалектологии. 8. Восточнославянская диалектология, лингвогеография и славянский контекст. М., 2002. С. 102-119.

2. Из лексики одного новгородского говора// Исследования по славянской диалектологии. 7. Славянская диалектная лексикография и лингвогеография. М., 2003. С. 282-286.

3. Неточная редупликация как средство выражения значений репрезентативной множественности // Компьютерная лингвистика и интеллектуальные технологии. Труды Международного семинара Диалог'2002. Том 1. Теоретические проблемы. М., 2002. С. 291-295.

4. Ке1т\убПегЬНс1иг^ с неточной рифмой // Третья зимняя типологическая школа. [Сборник тезисов]. М., 2002. С. 200-204.

5. Ономатопоэтическая редупликация в восточнославянских диалектах // Исследования по восточнославянской диалектологии. 9. Методы изучения территориальных и социальных диалектов. К итогам опыта славянской диалектологии XX в. М., 2004. С. 204-219.

Подписано в печать 06.07.2004 Объем 1,0 ал. Тираж 100 экз. Компьютерный центр ИСл РАН - ritlen@mail.ru

РНБ Русский фонд

2007-4 3451

7 7 CFH ?004

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Минлос, Филипп Робертович

Введение.

1. Предварительные замечания.

1.1. Предмет исследования.

1.2. Обоснование темы.

1.3. Фонетические закономерности.

1.4. Происхождение моделей и отдельных сочетаний.

2. История вопроса.

2.1. Парные и рифмованные сочетания.

2.2. Продуктивная редупликация.

3. Редупликация: основные и спорные случаи.

3.1. Незначащая редупликация.

3.2. Немотивированная редупликация.

3.3. Морфонологическая регулярность.

3.4. Короткие повторы.

3.5. Надежность выделения редупликации.

4. Парные сочетания полнозначных слов.

4.1. Семантические отношения.

4.2. Синтаксическая слитность.

4.3. Порядок элементов.

Глава I. Редупликация.

1. Общие вопросы строения редупликации.

1.1. Семантика редупликации.

1.2. Морфонологическая терминология.

1.3. Формальные морфонологические модели.

1.4. Редупликация и единицы разных языковых уровней.

2. Значащая неточная редупликация в современном русском языке.

2.1. Морфонологическое описание.

2.2. Происхождение и употребление.

2.3. Семантика.

2.4. Лексикализация.

2.5. Редупликация в диалогических контекстах.

2.6. Социолингвистическая характеристика.

3. Непродуктивная редупликация с недеривационной семантикой.

3.1. Точная и неточная редупликация.

3.2. Редупликация, обозначающая звуки.

3.3. 'Болтовня, ерунда'.

3.4. 'Тряпье, хлам'.

3.5. 'Кое-как'.

3.6. 'Беспорядок'.

3.7. Прочие семантические группы.

3.8. Эмоциональные междометия.

3.9. Семантика и прагматика.

3.10. Короткие повторы.

4. Редупликация в фольклоре.

4.1. Редупликация и повторы.

4.2. Редупликация и сочетания.

4.3. Правая редупликация.

4.4. Левая редупликация.

4.5. Немотивированная редупликация.

4.6. Рифмованные сочетания в загадках.

4.7. Рифмованные сочетания в скороговорках и в качестве эвфемизмов.

4.8. Имена и названия.

4.9. Немотивированная редупликация в различных жанрах.

Глава II. Парные сочетания полнозначных слов.

1. Общие вопросы строения парных сочетаний.

1.1. Между редупликацией и сложением.

1.4. Рифмованные парные сочетания.

1.5. Морфосинтаксический локус.

1.1. Модель "2+1" в фольклорных текстах.

1.2. Особенности сочетаний двух имен собственных.

2. Устойчивые сочетания глаголов в традиционном восточнославянском фольклоре.

2.1. Тип 'действие-уточнение'.

2.2. Тип 'действие-интерпретация'.

2.3. Суммирующие сочетания.

2.4. Отдельные замечания.

2.5. Некоторые выводы.

Глава III. Фонетические модели.

1. Модели с чередованием согласных.

2.Модели с чередованием гласных.

Введение диссертации2004 год, автореферат по филологии, Минлос, Филипп Робертович

1. Предварительные замечания 1.1. Предмет исследования

В данной работе на материале русского и других восточнославянских языков рассматриваются две большие группы явлений: ' парные слова, т.е. слитные сочетания вроде пить-есть; парные слова рассматриваются в контексте других парных сочетаний, т.е. устойчивых сочетаний двух независимо существующих слов, вроде пары пить и есть. Изучается употребление таких пар в традиционном фольклоре, а также в современной идиоматике, литературной и диалектной. Следует сразу оговорить, что мы почти не рассматриваем парные слова в русском разговорном языке (типа юбки-кофточки, барометры-термометры, закрепители-проявители [Хроленко 1985: 121]), а также парные глаголы [Вайс 2000]. редупликация. Редупликация, в свою очередь, распадается на мотивированную и немотивированную:

- мотивированная редупликация повторяет существующий ("мотивирующий") знак если воспользоваться примером продуктивных разговорных образований, то картошка-мартошка образована от слова картошка, а тортики-шмортики от тортики);

- немотивированная редупликация не образована ни от какого знака и в общем случае вычленяется только как поверхностное явление (характерными примерами могут служить диалектные толды-елды 'болтовня', шани-мани 'еле-еле' или заумные сочетания хабель-мабель, шаранды-баранды в считалках). Таким образом, с точки зрения деривационной членимости материал, который рассматривается в нашей работе, распадается на три основные группы по количеству мотивирующих основ: две ("сочетания"), одна (мотивированная редупликация), ни одной (немотивированная редупликация).

С точки зрения семантичности и сферы бытования редупликацию можно разделить на значащую (продуктивные повторы вроде картошка-мартошка, которые используются в разговорном языке для выражения определенной экспрессивной семантики) и незначащую (редупликация, представляющая собой фонетическую игру в семантически вырожденных текстах, например мотивированный повтор сахар-махар и немотивированный шаранды-баранды в считалках). Особо следует выделить экспрессивные лексикализованные повторы, чаще всего немотивированные (в разговорном языке, например хухры-мухры, и в диалектах, например шани-мани 'еле-еле').

При подготовк^Гдиссертации был полностью расписан ряд диалектных словарей: русские (Псковский областной словарь, 14 выпусков СРНГ и несколько отдельных источников), белорусские (Туровский словарь в 5 выпусках [KpueiuKi, Цыхун, Яшкш], а также [Шаталава 1975], [Бемш 1960] и несколько других словарей) и в меньшем объеме украинские ([Буков]). Впрочем, при работе над парными словами значительно больше материала удалось найти в фольклорных текстах: сборнике Кирши Данилова, песнями Белозерского края, собранными братьями Б. и Ю. Соколовыми, песнях Якушкина [Киреевский] и в других собраниях, в частности [Исторические песни], [Шаповалова, Лаврентьева 1998], [Морозов и др. 1997], [Ананичева и др. 2001], [Болонев 1997], [Барташэв1ч 1972], [Довженок 1986], [Чебанюк 1987], [Полес. заговоры] и др.

1.2. Обоснование темы

Совместное рассмотрение редупликации и парных слов вполне традиционно для конкретных описаний (в частности, в советском востоковедении); их сближение отражено и в общих названиях: "слова-повторы" (англ. doublings, в частности, в грамматике турецкого языка Льюиса [Lewis 1967]), "слова-близнецы" (в традиции описания венгерского языка) и некоторые другие. Примечательно и то, что в древнеиндийской классификации для обозначения сочинительных композитов использовалась редупликация - dvandva. Интуитивно осознаваемое сходство отчасти осмыслено и на теоретическом уровне. Во-первых, определяя редупликацию, исследователи нередко сопоставляют ее с семантическими повторами, в частности, с сочетаниями синонимов ([Burkhart 1985: 124], [Moravcsik 1978: 300]); во-вторых, сходством редупликации и сочетаний вдохновлены некоторые современные концепции редупликации (с одной стороны, идея М. Йип о редупликации как рифме, с другой стороны, Теория морфологического повтора, см. гл. 1,1.3).

Основные, лежащие на поверхности причины для совместного рассмотрения редупликации и парных слов таковы:

Языковая дистрибуция. Объединение указанных явлений становится возможным оттого, что они особенно сильно грамматикализованы в одних и тех же языках - например, в тюркских (напр, в узб.: редупликация мева 'фрукт' ~ мева-чевэ 'разные фрукты' и парное слово урф-одат букв, 'обычай-привычка' 'совокупность обычаев'). Н.К. Дмитриев писал, что во всех языках, где встречаются парные сочетания, развита система повторений [Дмитриев 1962: 133]. Скорее всего, это связь может оказаться неверной на более серьезной типологической выборке, однако для Евразии данное наблюдение имеет определенную ценность. Любопытно, что эта закономерность верна не только для разных языков, но и для разных регистров языка и разных жанров: обычно (в частности, в нашем восточнославянском материале) как парные слова, так и неточная редупликация тяготеют не к нормативному языку, а к фольклору и разговорной речи. Таким образом, сам выбор темы диктует необходимость привлекать к рассмотрению маргинальный языковой материал (экспрессивные окказионализмы и примеры из фольклорных текстов).

Общие фонетические модели. Парные сочетания могут быть внешне похожи на редупликацию из-за того, что объединяют фонетически схожие элементы, в предельном случае удовлетворяющие тем же фонетическим моделям, что и редуплицированные формы в данном языке. В нашем случае это рифмованные пары, в которых второй элемент начинается с губного, чаще всего с [м], ср. рус. фольк. целует-милует, калина-малина, кутить-мутить. Проблема фонетических моделей подробно обсуждается в гл.Ш, но некоторые замечания кажется уместным сделать уже во Введении (см. ниже).

Бытование в одних и тех же идиомах и фонетическое сходство приводит к наличию промежуточных случаев, которые невозможно однозначно отнести ни к редупликации, ни к сочетаниям. Такие примеры будут рассмотрены в гл. II, 1.3. Есть также несколько менее очевидных особенностей, которые объединяют парные слова с мотивированной значащей редупликацией:

Эти образования имеют промежуточный структурный статус между морфологией и синтаксисом. Ниже во Введении обсуждается, к какому языковому уровню следует отнести образование парных слов, а в гл. I, 1.4 - то же самое относительно редупликации.

Общность репрезентативной номинационной модели (обозначение множества через его типичного представителя), к которой можно свести как семантику продуктивной мотивированной редупликации в русском языке, так и основную модель парных слов. Подробнее это будет рассмотрено в гл. 1,2.31

Теоретическим новшеством нашей работы является структурное осмысление мотивированной редупликации как парного слова, где неточная копия выступает как отдельное слово со своей семантикой (например, мартошка 'что-то вроде картошки'). Такая трактовка, обусловленная возможностью относительно независимого употребления неточной копии, заставляет выделить неточное копирование (т.е. создание мартошка из картошка) как отдельный процесс. Подробнее см. гл. 1,1.3.

1.3. Фонетические закономерности

Желательно, чтобы наличию фонетических закономерностей, общих для разных структурных типов, было дано теоретическое объяснение. Одно возможное направление для такого объяснения - это аналогия. Например, Роман Якобсон предложил считать, что немотивированная редупликация и сочетания вроде целует-милует возникают по аналогии с мотивированной редупликацией [Якобсон 1979]. Другая возможность, которая кажется нам более привлекательной - описывать строение этих сочетаний таким образом, чтобы именно в самом строении было обнаружено что-то общее.

В стандартном описании редупликации "копия" (например, мартошка в картошка-мартошка) порождается по определенным правилам из "основы" (в данном случае картошка). Такой формализм с некоторой натяжкой приложим к описанию немотивированной редупликации, но заведомо не описывает внешний вид парных сочетаний. Тогда то общее, что существует в редупликации и парных сочетаниях, может быть обнаружено лишь при некотором обобщении. В рамках теории оптимальности [Зубрицкая 2002: 200-203], благодаря ее ориентации не на деривацию, а

1 Следует отметить, что в фольклорных текстах редупликация и парные слова несопоставимы с точки зрения семантики, так как семантика редупликации в этих текстах остается достаточно неясной, а структура парных слов в целом вполне поддается семантическому осмыслению. на правила выбора оптимальной поверхностной структуры, общность редупликации и парных слов может быть выявлена более непосредственным образом.

Кажется вероятным, что единые фонетические принципы (в теории оптимальности - "принципы гармонии") должны единообразно описывать не только разные лингвистические явления, но и закономерности, которые наблюдаются в поэтических текстах. В частности, одни и те же принципы фонетического повтора (аллитерация и рифма) используются в редупликации, устойчивых выражениях (например, чеш. kluk jako buk 'крепыш', букв, 'парень что бук', о роли рифмы в подобных текстах см. [Uteseny 1981]) и собственно в поэзии. Думается, что природа рифмы будет изучена лучше не в результате попыток ограничить это понятие осознанным художественным приемом (см. подробнее гл. I, 1.2), а в результате таких исследований, как сравнение некоторых особенностей рифмы в редупликации и поэзии [Ananian 2001].

Мойра Йип [Yip 1999] предложила считать редупликацию грамматикализацией рифмы, точнее, наиболее грамматикализованным концом следующей шкалы: песня, стихи < языковые игры < ономатопоэтические образования < редупликация с иконическим значением < редупликация с неиконическим значением2.

Для разных текстов фонетические закономерности существенны в разной степени. Для художественных текстов в целом внимание к форме, или "поэтическая функция языка" (Р.Якобсон), актуальнее, чем для языка обыденного. Особую важность поэтическая функция языка приобретает в десемантизированных текстах3. Поэтому разные формальные закономерности наиболее ясно проявляются в таких жанрах, как заговор, детская считалка, глоссолалия. Как известно, фольклорный текст в значительной мере состоит из фиксированных формульных выражений (именно наличие таких блоков позволяет запоминать и воспроизводить большие тексты). Такие

2 "Грамматикализация" здесь используется лишь в смысле "принадлежность грамматике", а не в том более специальном, терминологическом смысле, который приобрело слово грамматикализация в современной типологической литературе. Современное понятие "грамматикализация" описывает диахронический процесс возникновения грамматических конструкций из свободных сочетаний слов. Шкала грамматикализации в этом более специальном смысле имеет у редупликации сходный, но несколько иной вид.

3 Другая терминология у У. Вейнрейха, который называет десемантизированной фатическую и ритуальную речь, а тексты с гипертрофированной поэтической функцией языка считает гиперсемантизированными, т.к. там активно эксплуатируются зачаточные соотношения между значением и формой [Вейнрейх 1970: 169-170]. формулы в меньшей степени семантичны, чем окружающий текст, и в большей степени фонетически "отточены". Подобными микротекстами являются также устойчивые и идиоматизированные сочетания обыденного языка (например, редко, но метко).

В прозаическом тексте фонетические закономерности обычно проявляются достаточно фрагментарно. Основной вид устойчивых формул в прозе - это сочетания имен, особый микротекст, при создании которого такие факторы могут играть значительно большую роль, чем для окружения. Для наших целей принципиально деление сочетаний имен на внешне и внутренне обусловленные. Такие сочетания, как Маркс и Энгельс, полностью детерминированы внешними, историческими обстоятельствами. Сочетания имен вымышленных персонажей (например, Чук и Гек) полностью определяются художественным вымыслом. Конечно, существуют различные промежуточные случаи.

Можно обобщить, что чем менее семантичен текст, чем более устойчива связь между двумя элементами, чем ближе они расположены, тем регулярнее проявляются на них фонетические закономерности.

1.4. Происхождение моделей н отдельных сочетаний

Так как в связи с исследуемым материалом нередко заходит речь о происхождении отдельных слов и моделей в целом, кажется существенным сразу высказать некоторые соображения на этот счет.

Известно, что две продуктивные модели правой неточной редупликации проникли в русский разговорный язык сравнительно недавно, в XX веке. Редупликация с фиксированной инициалью [вти] (тортики-шмортики) заимствована из идиш, а распространение jw-редупликации (картошка-мартошка) в русском связано сразу с несколькими тюркскими и кавказскими языками. Незначащая фольклорная редупликация (вроде сахар-махар) не является вырожденной, десемантизированной формой разговорной редупликации. В частности, показательно, что при большом формальном разнообразии морфонологических моделей в считалках, модель танцы-шманцы (заведомо поздно заимствованная в разговорный язык из идиш) там полностью отсутствует. Фольклорная редупликация, наряду с различными фонетически сходными рифмованными парами (вроде целовать-миловать, кутить-мутить) появилась в восточнославянских языках раньше разговорной редупликации (о чем писал один из первых ее исследователей, А. Крымский) и едва ли является заимствованием из восточных языков (вопреки мнению Н.Н. Дурново). Гипотеза о восточном происхождении данной модели не может объяснить ее широкого распространения по всей восточнославянской территории и, далее, в Европе. Нам известны примеры таких сочетаний из целого ряда европейских языков и/или фольклора на этих языках -германских (др.-исландский, немецкий, голландский, английский), романских (французский, португальский, румынский), а также из венгерского, албанского, новогреческого, латышского, бретонского. Что касается славянских языков, то, кроме примеров из восточнославянских языков, есть примеры из польского, чешского, сербохорватского, македонского, болгарского. Многие европейские языки, вероятно, отсутствуют в этом списке совершенно случайно. Распространение таких редупликаций на Балканах, а особенно их широкое распространение в болгарском, можно связать с турецким влиянием. Однако в целом распространение данной модели в Европе невозможно объяснить подобным образом.

В существующей литературе имеется, на наш взгляд, слишком сильный этимологический крен, т.е. попытка отыскать происхождение немотивированных рифмованных сочетаний, найти источник в диалектной или иноязычной лексике. Действительно, несколько рифмованных сочетаний такого рода в русском литературном языке заимствовавиз польского и западноевропейских языков (гоголь-моголь, фигли-мигли, шуры-муры). Однако несколько этих городских слов теряются в общей массе подобных образований, которые обнаруживаются в языке и фольклоре по всей восточнославянской территории и для которых затруднительно найти иноязычные источники. С другой стороны, попытки этимологического осмысления таких слов на славянской почве тоже не выглядят впечатляюще. Например, в работе Ж.Ж. Варбот [Варбот 1986] предлагается считать, что тары-бары - это сложение, где выступает два корня со значением 'говорить'. Этимология не кажется нам вполне убедительной и могла бы рассматриваться только с важной оговоркой, которая отсутствует в обсуждаемой статье. А именно: этимологизация отдельных слов типа тары-бары или шуни-муни обладает довольно низкой объяснительной силой, т.к. их нужно рассматривать и объяснять прежде всего в контексте синхронно существующей относительно продуктивной модели.

Продуктивность данной модели нагляднее всего демонстрируется тем, что сочетания этого типа легко придумывают маленькие дети. В этой связи еще P.O. Якобсон обратил внимание на записанный К. Чуковским текст двухлетней девочкой:

Кунда, мунда, карамунда, бунда, бунда, парамун (К.И. Чуковский, "От двух до пяти"). Думается, что таких текстов можно было бы собрать довольно много (в нашу задачу сбор этого материала не входил)4. Ясно, что такая продуктивность этих образований делает "этимологический" подход заведомо фрагментарным.

Радикальная альтернатива версиям о заимствованиях - предположение о том, что порождение подобных сочетаний входит во врожденные языковые навыки человека, ср. формулировку Вяч. Вс. Иванова: "столь широкое распространение таких сочетаний исключает один-единственный их источник (например, тюркский) и заставляет искать в них, как и в других, с ним сходных, проявления некоторых общечеловеческих языковых устремлений" [Иванов 2000: 333].

Обсуждение столь сильной гипотезы не входит в нашу компетенцию; наша основная цель - указать на внутренние, системные факторы, определяющие строение и функционирование таких сочетаний.

2. История вопроса

В данном разделе обзор истории вопроса дается только в самом общем виде; более подробно различные работы будут обсуждаться в последующих главах, в связи с затрагиваемыми в них проблемами.

2.1. Парные и рифмованные сочетания

Парные слова и другие парные сочетания в восточнославянских языках, будучи характерны в основном не для обыденного языка, а для языка фольклора, сами по себе не привлекали к себе большого внимания. Вся известная нам литература ограничивается монографией О.Б. Ткаченко [Ткаченко 1979], некоторыми замечаниям и А.А. Потебни и работами [Евгеньева 1963], [Хроленко 1985].

Впрочем, на тему парных слов и сходных явлений не существует и обширной общелингвистической литературы, и потому совершенно неоценимое значение имеет недавно опубликованная работа Бернарда Вэлхли [WSlhli 2003], посвященная — типологическому анализу парных слов.

JuSuctcf-))

4 Вот образцы детской речи, которые любезно сообщила нам О.А. Абраменко: 1. жума млмума карамлмума, карамлмума марламумма; 2. кумка карабумка, II пумпа, румпа; 3. турумпэ пупумпэ, II тарам, пупум, II тутэ барабумтэ, И турумтэ, пупумтэ.

XX век начался с публикации статьи Мирзы Джафара [Джафар 1900], посвященной восточнославянским рифмованным сочетаниям разной структуры (парным сочетаниям вроде калина-малина, редупликации вроде шуря-буря)', А. Крымский позже опубликовал расширенной вариант этой статьи, обвинив Джафара в плагиате [Кримський 1928]. В начале века свою лепту в изучение рифмованных сочетаний внесли два великих слависта: Николай Дурново написал о них небольшую заметку [Дурново 1902], а Роман Якобсон посвятил им пространное примечание к своей статье про новейшую русскую поэзию, опубликованной в 1921 г. [Якобсон 1979]. Если Дурново и Якобсон рассматривали рифмованные сочетания как систему, то дальнейшие исследования были сосредоточены на этимологии отдельных примеров немотивированной редупликации. Вот основные результаты, полученные в этом направлении: ряд словарных статей в словаре Макса Фасмера, блестящая статья В.Э. Орла про чирандо-выранто в севернорусской загадке и про звукоподражание пиф-паф [Орел 1977], несколько словарных статей в этимологическом словаре сибирских диалектов А.Е. Аникина [Аникин 2000], этимология для тары-бары, предложенная Ж.Ж. Варбот [Варбот 1986], этимологии для заумных сочетаний в считалках [Виноградов 1999], [Топорков 1998], заметка в журнале "Русская речь" про этимологию слова хухры-мухры [Николаев 1985].

Существование фонетических и просодических закономерностей, актуальных для парных сочетаний и редупликаций, известно давно. Эти закономерности в общих чертах одинаковы для большого евразийского ареала. В тюркологии они были сформулированы еще в конце XIX в. Карлом Фойем [Дмитриев 1962: 134-135]. В германистике и индоевропеистике формулировка подобных закономерностей происходила более постепенно (см. обзор истории исследования европейских языков в [Bednarczuk 1971:37-40]).

2.2. Продуктивная редупликация

Разговорные продуктивные редупликации типа картошка-мартошка, которым было посвящено несколько слов еще в статьях Крымского и Якобсона [Кримський 1928], [Якобсон 1979], изучаются в работах [Янко-Триницкая 1968], [Plfihn 1987], [Беликов 1990], [Земская и др. 1983].

В период с начала 70-х годов в западной лингвистике появилось неожиданно много работ, посвященных редупликации. Этот интерес связан прежде всего с тем, что повторы являются довольно естественным объектом для типологического сравнения: это практически единственное морфологическое явление, представленное почти во всех языках и достаточно сходное как с формальной, материальной точки зрения (в отличие, скажем, от суффиксации), так и с семантической (семантика редупликации является в значительной степени иконической и универсальной). Кроме того, редупликация является довольно сложным объектом для "аддитивных" морфологических моделей (т.е. теорий, ориентированных на линейное морфемное членение). Именно эта теоретическая провокационность редупликации обусловила то, что основные усилия были направлены на разработку морфонологического формализма, пригодного для описания редупликации ([Wilbur 1973], [Marantz 1982], [Steriade 1988] и многочисленные работы, выполненные в рамках теории оптимальности).

В традиционной отечественной науке, напротив, редупликация не получила сколько-нибудь серьезного теоретического осмысления. Показательно, что в монографии В.Б. Касевича "Морфонология" [Касевич 1986] редупликация вообще не упоминается.

3. Редупликация: основные и спорные случаи

Существует ряд явлений, которые называются редупликацией и схожими терминами (повторами, ср. англ. reduplication, repetition, reiteration, gemination, нем. Doppelung и т.д.). Ниже мы уточним, какие именно явления мы называем редупликацией и какие случаи редупликации интересуют нас в этой работе. Прежде всего это те модели редупликации, которые в большей степени сходны с парными словами.

Редупликацией в настоящей работе называется морфонологическое явление, состоящее в структурно значимом повторе последовательностей фонем5. Эти цепочки фонем представляют единицы разных уровней: словоформы (рус. фольк. шахнул, махнул), морфемы (рус. тик-так) и субморфы (тоб. шанй-манй 'еле-еле'). Повтор

5 Структурно значимый повтор мы противопоставляем случайному, например, представленному в слове разразиться, случайный повтор часто устраняется гаплологией - лермонтовед < *лермонтов.о.вед. словоформ, с которым не связаны никакие морфонологические правила {гори, гори ясно), редупликацией не называется.

Теоретическое исследование редупликации обычно отталкивается от продуктивных процессов добавления к самостоятельно существующей основе ее копии, иногда неточной или неполной, при котором модифицируется значение исходной основы (например, рус. разг. бумажки-шмажки 'разные бумажки и что-то подобное; говорящий относится к ним с презрением' от бумажки). Этот случай определен в [Marantz 1982] как "двуплановое" (bimodal) явление: т.е. такое, в котором повтор на уровне формы коррелирует с модификацией значения - таким образом, редупликация отграничивается с одной стороны от синонимических сочетаний, где нет формального повтора, с другой стороны - от формального повтора, не имеющего соответствия в плане означаемого.

3.1. Незначащая редупликация

Одно отклонение от "двупланового повтора" - это незначащая (термин И.А. Мельчука) редупликация - т.е. такая, с которой не связано никакое значение. Мельчук предлагает (в "Курсе общей морфологии") для введения незначащей редупликации следующие понятия: существует редупликация как формальная операция, это редупликация 1, а соответствующий знак - редупликация2. Редупликация 1 может быть значащей (т.е. являться означающим редупликации2) и незначащей, или пустой [Мельчук 1998: 60]. У Мельчука речь идет о незначащей редупликации как морфонологическом чередовании при присоединении суффикса (например, повтор в мексиканском языке тцельталь при присоединении квантифицирующего суффикса tik: па 'дом' ~ na.na.tik 'много домов', [Мельчук 2000: 60]6). Наш материал ставит и другую проблему: фольклорная редупликация часто появляется в текстах, в которых семантика отступает на второй план и слова свободно чередуются с заумью; неудивительно, что и значение редупликации в таких текстах вычленить затруднительно (показательный пример - шурин-мурин в припеве троицкой хороводной песне из Приморского края: Шурин-мурин верхотурин, Кранты-въянты первеянты, Первеюшки-покмелюшки, Ой,

6 Ясно, что определение такой редупликации как незначащей связано с характерным для Мельчука желанием связать значение с каким-то одним знаком; во многих случаях, вероятно, более естественным является описание, где значение передается и суффиксом, и чередованием - подобный пример разбирается в [Плунгян 2000: 69]. милая моя\ [Болонев, Мельников 1981, №440]; детские считалки содержат особенно большое количество таких примеров).

3.2. Немотивированная редупликация

Другое отклонение от прототипической редупликации - случаи, включающие только сегментный повтор, и при этом не произведенные от какого-либо другого слова или морфемы (скажем, рус. разг. тыры-пыры). Естественно, анализировать такое в целом непродуктивное и нерегулярное явление сложнее, а для решения некоторых задач и совершенно излишне. Для описания данного противопоставления, т.е. отличия бумажки-ишажки от тыры-пыры, будем пользоваться терминами мотивированная ~ немотивированная редупликация [Рожанский 2000: 345-346].

Немотивированная редупликация обычно по разным причинам не рассматривается в теоретических работах. В некоторых случаях, например в общем обзоре редупликации, представленным у Е. Моравчик [Moravcsik 1978:300], довольно разумно ограничиться основными, несомненными случаями редупликации и отказаться от рассмотрения немотивированных повторов. Однако существует и теоретическая проблема: объектом немотивированной редупликации являются единицы, которые не входят в компетенцию морфологии в ее обычном понимании. Редупликативное слово, не имеющее мотивирующей основы, состоит из одной морфемы и поэтому с точки зрения морфологии является, строго говоря, неразложимой сущностью (если и разложима, то только на так называемые субморфы). Именно теоретическими причинами вызван вполне логичный отказ И.А. Мельчука от рассмотрения немотивированной редупликации - такие слова "с морфологической точки зрения интереса не представляют" [Мельчук 2000: 49], да и вообще их описанию не находится места ни на одном из уровней модели "Смысл-текст".

Морфонологические модели продумывались почти исключительно для мотивированной редупликации и оказались принципиально неприложимы к немотивированной. Более мягко эта мысль сформулирована в статье [Golston & Thurgood, 1999]: в ней говорится, что анализ, который выработан для мотивированной редупликации, нельзя легко (readily) применить к немотивированной (в указанной статье немотивированная редупликация называется "мономорфемной" в противоположность "полиморфемной", polymorphemic and monomorphemic, [Golston & Thurgood, 1999]). Дело в том, что основные морфонологические модели, описывающие редупликацию, слишком сильно зависят от понятий основа (мотивирующая часть редупликации) и копия, или редупликант (сам повтор, иногда видоизмененный). Для немотивированной редупликации эти понятия не имеют никакого смысла.

В конкретных описаниях, по крайней мере в традиции советского востоковедения, немотивированный повтор всегда выделяли, называя повтором, состоящим из "асемантичных" или "подражательных" элементов ([Чевкина 1964: 5], [Солнцев 1995: 207]), элементов, не имеющих отдельного лексического значения [Рубинчик 2001:161]; повтором, являющимся "единственной формой существования слова" ([Горгониев 1966: 72]). Вполне понятным является и желание отделить немотивированную редупликацию от основных случаев редупликации, назвав квазиредутикацией [Виноградов 2000: 7].

Немотивированную редупликацию также называют лексикализованной (lexical), а мотивированную - продуктивной (productive; см. примечания к [Golston & Thurgood, 1999]); на самом деле, это несколько иная оппозиция: немотивированная редупликация всегда лексикализована только в обыденном языке (но не, скажем, в считалках), а мотивированная редупликация может быть как продуктивной, так и лексикализованной.

Необходимость выделения немотивированной редупликации объясняется в статье Ф.И. Рожанского [Рожанский 2000: 345-346] следующим образом: обычно лишь у части редуплицированных форм есть мотивация, и "если оказывается, что редуплицированные формы [с мотивацией и без мотивации - Ф.М.] образованы по схожим принципам, а их значения имеют общий компонент (например, мультипликативность), то становится очевидно, что мы имеем дело с одним и тем же явлением". Таким образом, выделение немотивированной редупликации основывается на ее семантическом и формальном сходстве с мотивированной. Примером такой аналогии может служить полная редупликация с мультипликативном значением в африканском языке бамана (группа манде, официальный язык Мали): немотивированный повтор cogocogo 'болтать в воде (чтобы полоскать)' формально и семантически сопоставим с мотивированным kala.kala 'зашивать в нескольких местах' (от kala 'шить') [Рожанский 2000: 367, 369].

Выделение немотивированной редупликации по аналогии с мотивированной напоминает хорошо известное в морфологии выделение суффиксов при связанных корнях: например, слово буженина (не имеющее мотивирующей основы) семантически отчасти сходно с такими словами, как медвежатина, свинина и т.п., на основании чего в них выделяется один и тот же суффикс -ии(а). Однако нам кажется, что в целом немотивированная редупликация должна выделяться на совсем иных основаниях. Сам материал Рожанского демонстрирует семантическую независимость немотивированной редупликации. Большинство семантических групп, которые автор выделяет среди непроизводных повторов (названия животных, растений, частей тела, болезней) не имеет никаких параллелей в мотивированной редупликации (подробней см. гл. I, 1.1). А короткие повторы (вроде рус. папа, баба, няня, бабахнуть) в известных нам языках и формально несходны с мотивированной редупликацией (т.к. они являются повторами отдельных слогов, вроде па, ба, которые непохожи на корни, а тем более на словоформы соответствующих языков).

По крайней мере для некоторых моделей редупликации (назовем их ономатопоэтическими) существенным является сам поверхностный повтор, а наличие мотивирующей, нередуплицированной формы - факт совершенно случайный. Некоторым подтверждением такой точки зрения являются эксперименты Г. Виссермана, в ходе которых он выяснял, какие слова будут использовать люди для обозначения различных звуков. Эти опыты^щюде бы демонстрируют, что элементы звукоподражательных редупликаций (например, pop-pop-pop, daldal) не существуют исходно, до создания повтора [Thun 1963: 8-9]. В терминологии Виссермана, в звукоподражательных словах наличествует не удвоение (Verdoppelung), а повтор (Wiederholung).

3.3. Морфонологическая регулярность

Важным параметром для классификации (или, скорее, шкалой для оценки) редупликации является степень ее морфонологической регулярности. Продуктивная значащая редупликация в обыденном языке обычно имеет относительно регулярную морфонологию. Так, в русском языке значащая мотивированная неточная редупликация строится всего по трем формальным моделям (например, танцы-ишанцы, шашлык-машлык и автобус-хуёбус), тогда как фольклорная редупликация довольно разнообразна (например, сахар-махар, сахар-бахар, солома-волома, солома-полома, соломина-яломина, шыкинь-выкинь, чикинъ-выкинъ в русских считалках).

3.4. Короткие повторы

Проблема "коротких" повторов обсуждалась у Нильса Тана: он использует параметр "абсолютная длина повторяемой единицы" [Thun 1963: 6]. С этой точки зрения tata - "короткий" повтор, a jeminy-creminy - "длинный". "Длинные" повторы -более ясные и надежно выделяемые случаи повтора, чем короткие. Еще меньше оснований выделять короткий неточный повтор (tala), такие слова с огромной вероятностью возникают в языке совершенно случайно. Н. Тан предлагает для выделения слов, где повторяется одна-две фонемы (bolo-words), применять семантический критерий - т.е. рассматривать их как редупликацию, если они относятся к какому-либо семантическому типу, характерному для надежно выделенной редупликации [Thun 1963: 20-21].

Как уже сказано выше, мы считаем немотивированную редупликацию самостоятельным полноценным явлением, поэтому (в отличие от Тана и Рожанского) не предполагаем, что для коротких повторов следует требовать семантического сходства с "обычной" редупликацией. Такого сходства обычно нет у слоговых повторов, особенно характерных для детского языка (то, что по-немецки называют Lallwjirter, т.е. "словами лепета", или Ammensprache, т.е. "язык кормилиц" [Burkhart 1985]). Обычно в таких повторах участвуют слоги простой структуры - wawa, mimi, dijdij и т.п. [Блумфилд 1968: 163]. Такие повторы мы признаем редупликацией, однако не ставим перед собой задачу их подробного анализа, т.к. они образуют достаточно независимую подсистему, мало соприкасающуюся с другими рассматриваемыми моделями (см. о них гл. I, 3.10).

3.5. Надежность выделения редупликации

Выше мы рассмотрели целый ряд отклонений от прототипической редупликации (назначащие, немотивированные, нерегулярные и короткие повторы). Чем больше степень отклонения от нормы, тем менее надежно выделяется в слове редупликация.

Немотивированная значащая редупликация, даже не сходная с мотивированной, достаточно прозрачно выделяется, если регулярно представлена в значительном количестве лексем, содержащих один и тот же семантический компонент. В случае незначащей немотивированной редупликации надежность выделения повтора уменьшается.

По целому ряду причин выделение фольклорной редупликации особенно проблематично. Эта проблематичность прямо пропорциональна семантической непрозрачности текста: в таких текстах, как заумные считалки, редупликация всегда незначащая и особенно часто морфонологически нетривиальная и немотивированная. В семантически непрозрачном тексте граница между мотивированной и немотивированной редупликацией становится особенно зыбкой, т.к. с точки зрения функций в поэтической тексте они очень близки. Когда сегмент достаточно короткий, совершенно невозможно решить, является ли он словоформой соответствующего языка или же только случайно с ней совпадает. Например, не ясно, как следует анализировать сочетания ам дам или орба-торба в считалках - как редуплицированные формы от дам и торба или просто как заумь, бессмысленные последовательности звуков.

4. Парные сочетания полнозначных слов

4.1. Семантические отношения

Парными сочетаниями мы будем называть большой комплекс явлений, который можно приблизительно определить следующим образом: это сочетание двух полнозначных слов, довольно тесно связанных друг с другом по смыслу, прежде всего отношениями "естественного сочинения". Понятие "естественного сочинения" вводится в работе [WSlhli 2003]. "Естественное сочинение" (natural coordination) противопоставлено в этой работе с одной стороны "случайному сочинению" (accidental coordination), с другой стороны - другим, несочинительным отношениям.

В естественном сочинении, в отличие от случайного, сочетание слов является предсказуемым, ожидаемым, между двумя элементами существует тесная семантическая связь, два понятия образуют вместе концептуальное единство. Примерами "естественного сочинения" являются сочетания 'отец и мать', 'муж и жена', 'есть и пить', 'читать и писать'; примерами случайного - 'человек и змея', 'нож и молоток', 'есть и читать' и 'читать и плавать' [WSlhli 2003: 4]. Неудивительно, что для естественного сочинения характерна устойчивость и нетривиальность выведения смысла целого из смысла отдельных частей, как в узбекском парном слове козон-товок посуда (разного рода)', букв, 'котел- глубокая глиняная чашка'.

Понятие тесной семантической связи двух слов мы понимаем как наличие у них нетривиальных общих семантических компонентов. Прежде всего следует выделить сочетания синонимов и квазисинонимов.

Сочетание квазисинонимов7 интерпретируется через обобщение, через более общее понятие (гипероним); такая модель называется "суммирующей". Видимо, в качестве представителей некоторого класса объектов для обозначения всего класса выбирается пара самых ярких, прототипических. Примером такого способа номинации может служить приведенный выше узбекский козон-товоц 'посуда (разного рода)' или очень похожий пример из идиш gopl-lefl 'столовые приборы' ('вилка-ложка') [Вейнрейх 1970: 241]8. Особо следует выделить сочетания слов с несовместимыми значениями (термин из [Кобозева 2000]) - например, 'отец-мать', 'муж-жена'. В старой лингвистической традиции отношения в таких парах называли антонимическими [Тенишев 1976: 116]; после уточнения понятия антонимии, предпринятого в "Лексической семантике" Ю.Д. Апресяна [Апресян 1974], от такой их атрибуции следует отказаться. Характерные примеры такой модели - рус. руки-ноги 'конечности', узб. ота-она "отец-мать" 'родители', эр-хотин "мужчина-женщина" 'люди обоего пола, супруги', кеча-кундуз "день-ночь" 'сутки'.

Синонимы употребляются вместе для усиления смысла. Семантическая избыточность таких "тавтологических" сочетаний настораживает исследователей, кажется вторичной. Например, А.А. Потебня предположил и показал на нескольких примерах, что в "тождесловиях" на самом деле второе слово уточняет или уточняло исходно смысл первого (например, в сочетаниях честь-хвала, честь-слава второе слово указывает, о какой именно чести идет речь, так как чтить можно по-разному; в сочетании род-племя два элемента исходно означали два разных понятия - слово род относилось к ближайшей родне, а племя - к дальним родственникам). Н. Егорушкина [Егорушкина 2000] считает, что экспрессивные тавтологические сочетания вроде сша

7 В Московской семантической школе принято выделять два основных случая квазисинонимии: включение значений (болеть ~ саднить, добиваться ~ домогаться, нести ~ тащить) и пересечение значений (мыть ~ стирать, конвой ~ караул, арестовывать ~ задерживать) [Мельчук 1974: 83], [Апресян, 1974: 235-239]. И.М. Кобозева в своем учебнике переформулирует "включение значений" как гипонимию (соответственно, включая в квазисинонимы такие классические примеры родо-видовых отношений, как дуб ~ дерево). Понятие пересечения значений Кобозева заменяет на понятие несовместимости значений, включая в него и такие пары, как отец ~ мать, включение которых в квазисинонимы несколько противоречит лингвистической интуиции [Кобозева 2000: 100-104], однако удобно для нашей классификации.

8 Ср. еще узб. арпа-бугдой "ячмень-пшеница" 'зерновой хлеб', курт-кумурска "червяк-муравей" 'насекомые', шон-чаён "змея-скорпион" 'пресмыкающиеся', дафтар-клам "тетрадь-карандаш" 'письменные принадлежности'. мощь, грусть-тоска вторично возникли по аналогии с обобщающими сочетаниями. Можно предположить, что такое усиление используется для того, чтобы подчеркнуть понятия, особенно важные в данной (суб)культуре (вроде понятия путь-дорога); по крайней мере для поэтического языка такие сочетания необязательно считать вторичными и выводить из каких-то других типов. Характерные примеры синонимических сочетаний - рус. фольк. пора-времячко, тоска-кручина, огонь-пламя, спать-почивать, узб. орзу-хавас букв.'желание-охота - 'сильное желание', шак-шубха букв, 'сомнение-подозрение' - 'сильное подозрение'.

Выделив несколько случаев явно естественного сочинения, хотелось бы указать и на другой конец шкалы, на универсально распространенную модель случайного сочинения с тривиальной семантической интерпретацией: это глагольное сочинение, в котором последовательность глаголов иконически отражает временную последовательность событий, как в таких фольклорных примерах: ерлыки распечатывал и просматривал [Кирша Данилов, №25, 214]; умойся, утрися [Шаповалова, Лаврентьева 1998, №95]. Такие сочетания мы, естественно, не рассматриваем.

Следует отметить, что в литературе парные сочетания довольно часто классифицируют не только на основании собственно семантических отношений компонентов, но и на основании социолингвистических характеристик одного из слов (диалектное, архаичное, заимствованное), на основании отнесенности слов к разным жанрам (ср., в частности, [Евгеньева 1963: 261-262]). В некоторых случаях, наверное, разное происхождение двух слов действительно имеет существенное значение: например, на острове Роти "диада" (см. ниже об этом понятии) часто состоит из двух синонимов из разных диалектов, что способствует взаимопониманию при использовании общего ритуального языка [Fox 1988]. Довольно часто в сочетаниях лишь одно слово (обычно первое) свободно выступает вне сочетания (такое наблюдение про род-племя в русском фольклоре высказано в [Евгеньева 1963: 268], про ум-разум в свадебных причитаниях в [Никитина 1999: 301]). Нередко одно из слов в парном слове не используется в данном языке и может быть этимологизировано лишь при сравнении с родственными языками. Рамстед приводит несколько примеров такого рода, в частности следующий: в монгольском и бурятском для понятия 'огонь' используется слово gal, но в поэтическом языке употребляется gal xul, второй компонент которого может быть проэтимологизирован лишь при сопоставлении с тюрк, kul 'пепел' [Рамстед 1957: 222] (некоторые сходные случаи обсуждаются в гл. II,

1). Необходимость в создании парного сочетания может быть связана с неоднозначностью одного из слов: в болгарском и сербохорватском языках прилагательное зелен / zelen как обозначение масти коня имеет (видимо, под влиянием турецкого языка) значение 'светлый с темными пятнами', для прояснения этого терминологического употребления, находящегося в явном противоречии с основным значением прилагательного ('зеленый'), используется "тавтологическое" сочетание болг. диал. сив-зелен (кон), с.-хорв. siv zelen soko [Рачева 2003: 91]. Вэлхли выделяет объяснительные композиты как особый вид синонимических композитов; приводимый им пример интересен тем, что в нем заимствованное слово используется для прояснения исконного, а не наоборот: в мордовском русское заимствование kor'on 'корень' является вполне однозначным, в отличие от исконного undoks 'дупло', 'корень'; возникает парное слово undoks.ost-kor'on.ost 'корень.их-корень.их', которое регулярно используется в значении 'корень' / 'корни' в мордовском переводе Евангелия от Марка (текст, который Вэлхли использует как материал для статистического сравнения частоты использования парных слов в различных языках) [Walhli 2003: 124].

Мы выделяем парные сочетания как связанные преимущественно сочинительными отношениями, понимая, что семантика сочинения очень неоднородна и не является надежным критерием. Сочинительные отношения выделяются прежде всего как противопоставленные подчинительным; в частности, сочинительные композиты противопоставлены подчинительным (subordinate compounds, sub-compounds, или determinative compounds [WSlhli 2003: 1-2]), более характерным для европейских языков. Естественно, тесная семантическая связь элементов, которую мы предполагаем у естественного сочинения, возможна и при подчинительных отношениях.

4.2. Синтаксическая слитность

Парные сочетания могут иметь совершенно разную синтаксическую и даже дискурсивную реализацию. Можно представить себе шкалу слитности, где на одном конце будут находится парные слова (весел-радошен [Кирша Данилов, №23, 199], ходила-гуляла [Кирша Данилов, №6, 72, №36]), на другом - параллелизмы, характерные для фольклорных текстов (что ходишь не весело, гуляешь не радостно? [Киреевский,

150]), а между ними - обычные сочинительные сочетания (со весельем да со радостью [Соколовы, обряд., №170, 188, 198]).

Понятие парные слова, бытующее в русской лингвистической традиции, удобно своей неопределенностью: этот термин ничего не говорит о морфосинтаксическом статусе этих конструкций, т.е. о том, являются ли такие сочетания сложными словами или словосочетаниями (на эту тему не существует единого мнения). Парными словами называют синтаксически и семантически слитные сочетания вроде поить-кормить, золото-серебро, сильный-могучий, довольно характерные для восточнославянского фольклора. Иноязычные термины, которые описывают то же самое явление, более однозначны в отнесении этих сочетаний к словосложению: их называют, следуя древнеиндийской традиции, двандва-композитами, сочинительными или копулятивными сложениями (нем. Kopulativkomposita); показательно, что в монографии [WSlhli 2003], где эти слова называются co-compounds (сокращение от coordinational compounds), говорится о спорности их отнесения к словосложению. В советском востоковедении представлено два взгляда на парные слова - А.Н. Кононов и Н.А. Баскаков относили их к сложным словам с сочинительным типом [Кононов 1956: 124, Баскаков 1952], а Н.К. Дмитриев - к словосочетаниям [Дмитриев 1940, Дмитриев 1948, Дмитриев 1962]. Неопределенность существует и в русистике - парные слова относил к словосочетаниям А.А. Шахматов [Шахматов 1949: 457], но к композитам -Н.М. Шанский и вслед за ним О.Б. Ткаченко [Шанский 1968: 271], [Ткаченко 1979:176].

К парным словам близки некоторые сочинительные конструкции. Примечательно, что одно и то же сочетание реализуется как в виде парного слова (например, хитра-мудра), так и в виде сочинения (хитрый да мудрый). Термин греческой риторики гендиадис (hendiadyoin, "один вместо двух") обозначает квазисинонимические сочинительные конструкции, используемые для номинации единого понятия, вроде милость и человеколюбие [Лекомцева 1980]9. Понятие "бином" (binomial) в англоамериканской лингвистике обозначает сочинительные сочетания существительных (впрочем, это слово давно добралось и до отечественной лингвистики, ср. [Вашунин 1976], [Хроленко 1985]). В разных работах выделяются разные формальные свойства таких сочетаний - фиксированная последовательность элементов (буквально "непереставимость", irreversible binomials [Malkiel 1959]), отсутствие артиклей (bare binomials [Lambrecht 1984]). Существенно, что такие конструкции часто бывают формульны, идиоматичны [Walhli 2003: 9]. В германистике в конце XIX в. появилось понятие "слова-близнецы", или, точнее, "близнечные формулы" (Zwillingsformeln), обозначающее сочинительные пары слов, близких по значению по звучанию [Thun J ц 1963: 268-271].

Следующая степень синтаксической разорванности - поэтический параллелизм, [Walhli 2003: 11, Fox 1988]. Если в работе [Walhli 2003] параллелизм отделяется от сочинительных сочетаний, то в монографии [Евгеньева 1963] они рассматриваются вместе. Это вполне закономерно: если в типологической работе автор вынужден сужать объект исследования (в частности, из-за меньшей исследованности параллелизма в конкретных языках), то при изучении такого фольклора, как русский, разрывать эти два явления было бы совершенно искусственно. "Двухэлементные группы" или "диады" (dyadic sets, dyads) изучались, в частности, в ритуальных языках Западной Индонезии [Fox 1988]. Элементы таких диад часто являются синонимами или антонимами.

Например, сочетание пированъе & столованье у Кирши Данилова используется как поэтический параллелизм (например, Было пированье-почестной пир, было столованъе-почестной пир [Кирша Данилов, №17, 149 и др.]), а в печорских былинах выступает как обычное парное слово (пированъё-столованъё [Былины Печоры, №16:2, №17:4, №18:251, №19:1, №20:3,4], пированъе, столованье [Былины Печоры, №21:3]). Что касается семантической структуры сочетания пированъе & столованье, то ее можно сопоставить с парами вроде пить & есть / поить & кормить.

Работа с фольклорными текстами демонстрирует свободную вариативность в синтаксической реализации парных сочетаний - от парных слов до параллелизма:

Срядиться & сподобиться: средилса-сподобилса [Былины Печоры, №10:73]; он ведь стал тут, Добрьшя, снаряжатися, а-de он стал-то Добрыня сподоблятися [Былины Печоры, №10:67]; кабы скоро тут робята снарежаютца, кабы скоро они да сподобляютца [Былины Печоры, №16:36-37]; ты куды да сподобилси, ты куды да снарядилси [Соколовы, похоронные причеты, №328]; ты куда да сподобляешши, ты куда да снаряжаешши [Соколовы, похоронные причеты, №329]; ср. еще сходное снарядиться, приубраться [Киреевский, №294].

9 Этот термин иногда используется также применительно к парным словам, см. [Рамстед 1957: 222], а иногда и совсем расиширительно, применительно к разного рода повторам и парным сочетаниям, [Burkhart 1985], [Журавлев 1982: 85].

Спать & лежать: рус. спишь-лежишь [Кирша Данилов, №45, 283]; спи да лежи -государь денежки пришлёт [Соколовы, пословицы и поговорки, №8]; полно нам спать, полно так лежать [Сборник Василия Степанова, №6]; не спишь, не лежишь [Шаповалова, Лаврентьева 1998, №110]; как вам спалося, да вам лежалося? [Шаповалова, Лаврентьева 1998, №233]; белор. чы ты спыш, чи так лыжыш? (бреет.,

Полес. заговоры, №11]); чы тэ спыш, рабэня, чы тэ так лыжэш? (бреет., [Полес. заговоры, №27]).

Интересный пример представляет собой диалектная пара доб-здоров / доб и здоров. При рассмотрении примеров с этим парным сочетанием, которые содержатся в Псковском областном словаре ([ПОС 9:91], картотека ПОС)д обнаруживается дополнительное распределение сочинительных и слитных сочетаний по формам парадигмы. Сочинительная конструкция выступает в краткой форме единственного числа мужского рода: доп и здардф (д. Матрюхи Тор. р-на), доб и здоров (В.-Л. р-н, зап.

Копаневич), доп и здардф (д. Лисицы Пушк. р-на); слитные сочетания выступают в других формах: добры-здоровы (д. Алоль Пуст, р-на), дабра-здарова (Локн. р-н), дабра-здаровъ (д. Мозгирино Сер. р-на), добры]е здоровы]е (д. Еромлово Пушк. р-на), обнаружено только одно исключение из этой закономерности: добр здароу (д. Усошино Беж. р-на).

Судя по записям, полученным от информанток из д.д. Смёхново, Варваринка

Холмского р-на Новгородской области, формульное выражение dob-zdarof 'здоров, благополучен' является неизменяемым, не связанным с мужским родом. Та же форма доб-здоров фиксируется (как псковская) в [СРНГ 8:73]. Возведение доб в этом сочетании к праформе *dobb [ЭССЯ 5:47] не является обязательным, т.к. доб-здоров можно рассматривать и не как диалектный морфологический вариант, а как прямой фонетический рефлекс др.-русск. (и др.-новг.) формулы добръ здоровъ [Зализняк 1995: 418]; выпадение [р] в этом сочетании можно объяснить как фонетический процесс (хотя и влияние отдельной лексемы доб тоже, без сомнения, возможно). Можно реконструировать такую предысторию современных форм: в сочетании добр-здоров выпадает р и получается форма доб-здоров\ после чего и в ней могут произойти изменения - а именно, кластер [бзд] может быть разбит союзом и. Таким образом, нежелательное сочетание [брзд] устраняется в два приема. Сочетание доб-здоров сохраняется в изучаемом говоре потому, что функционирует не как пара полнозначных прилагательных, а как единая формула10.

Таким образом, налицо континуум разной синтаксической и дискурсивной реализации парных сочетаний - хотя, конечно, те или иные сочетания или их группы могут тяготеть к разным точкам в этом континууме. Такие термины, как полуслитные образования [Шеянова 1996], устойчивые парные сочетания [Коляденков 1959], подчеркивают неопределенный синтаксический статус рассматриваемых пар.

В некоторых случаях одна и та же пара слов может выступать и в сочинительном парном сочетании, и в составе совсем иной структуры. Например, сочетание слов кукиш и мякши представлены и в типичном рифмованном сочетании карель. кукиш-мя киш 'кое-как, бестолково' [Герд 3: 54], и в довольно нетривиальном Выторгуешь у кукиша мякиш [Даль, пословицы]. Сочетание корней *dobr- и *sbdorv- реализуется и как сочинительное (др.-рус. добръ здоровъ, диал. добры-здоровы), и как подчинительное {доброго здоров'я [Гринченко I: 398], серб. диал. (косов.-метох.) у добро здрав/ье! [ЕлезовиЬ 1: 140], совр. рус. на доброе здоровье, в добром здравии), укр. втшуемо вас добрим здоров'ям [Чебанюк 1987: 327]. Гипотетически можно присоединить к этому материалу устойчивое выражение укр. добрим людям на здоров'я [Чебанюк 1987: 271, 274, 290]. Таким образом, иногда в контексте собственно сочинительных парных сочетаний разумно рассматривать некоторые другие пары.

4.3. Порядок элементов

Э. Бенвенист в известной статье "Синтаксические основы именного сложения" высказывает суждение, что в двандва-композитах два элемента совершенно равноправны, и поэтому в этих конструкциях нет никакого "главенства одного из компонентов над другим, кроме отношения предшествования, закрепленного традицией, но, впрочем, обратимого" [Бенвенист 1974: 242]. Предположение о том, что порядок элементов в сочинительных композитах произволен и относительно устойчив лишь благодаря традиции, опровергается исследованиями. Краткий обзор закономерностей, обнаруженных в индоевропейских языках, есть в [Bednarczuk 1970: 41-42]: на первом месте стоит слово, относящееся к объекту или понятию более

10 Следует отметить, что доб{р) в современных говорах не имеет, насколько нам важному, близкому или предшествующему во времени, существуют также формальные (фонетические и просодические) закономерности, которые обсуждаются в третьей главе нашей работы. Более того, идея синтаксической равноправности двух элементов тоже не вполне бесспорна, и в гл. II, 1 мы обсуждаем проблему выделения вершины в таких конструкциях. известно, подходящих значений ('благополучен', 'здоров').

Заключение научной работыдиссертация на тему "Редупликация и парные слова в восточнославянских языках"

Заключение

В своей основе два рассмотренных явления - парные слова и неточная редупликация - имеют совершенно различную природу. Парные слова являются специфической реализацией "естественного сочинения". Их специфика заключена в синтаксической слитности, в промежуточном статусе между словосложением и словосочетанием, и мотивирована тесной семантической слитностью. Неточная редупликация, напротив, является довольно странным явлением, не поддающимся однозначной интерпретации (в отличие от парных слов) и довольно нерегулярно представленным в языках мира (в отличие от точной редупликации). Несмотря на такую несхожесть, рассматриваемые явления тесно связаны в восточнославянских языках, и их совместное изучение позволяет лучше понять явление неточной редупликации.

Неточная редупликация осмысляется в работе двумя путями - с одной стороны, через выделение операции неточного копирования, позволяющей рассматривать редуплицированные формы как своего рода парные слова, с другой стороны, как фонетическая игра, как идеальное выражение фонетических закономерностей, которые менее последовательно проявляются и в парных сочетаниях.

Модель правосторонней редупликации вовлекает, подстраивает под себя слова, которые изначально имели иное строение. Например, русское слово фокус-покус (старое гокус-покус из нем. hocus pocus) было немотивированной редупликацией, пока по аналогии с общей моделью из его состава не выделилось слово фокус, теперь соотношение фокус ~ фокус-покус можно расценивать как соотношение простой и редуплицированной форм (эта трактовка поддерживается наличием таких мотивированных редупликаций, как мулътик-пультик, супер-пупер, а также множества подобных редупликаций в считалках). Кроме того, тенденция парных слов к фонетической ассимиляции приводит к возникновению рифмованных сочетаний Ошалить и баловать > шаловать и баловать); так как эти рифмованные сочетания подчиняются тем же фонетическим закономерностям, что и редупликация, в результате возникают сочетания, очень похожие на редупликативные (няньки-мамки > няньки-маньки, кости-мошчи > кошчи-мошчи). Есть пара совсем экзотических случаев, когда неясные восточные слова и имена, начинающиеся на м-, осознаются как редупликативная копия и "достраиваются" первым элементом: Мамстрюк > Кострюк-Мастрюк, мурзы > турзы-мурзы / курзы-мурзы.

Дальнейшая работа над материалом, рассмотренным в диссертационном сочинении, может пойти по двум направлениям: во-первых, к созданию словаря парных слов в традиционном восточнославянском фольклоре (разумеется, с включением туда всех пограничных случаев), а во-вторых, к созданию словаря рифмованных сочетаний в восточнославянских языках.

Список научной литературыМинлос, Филипп Робертович, диссертация по теме "Славянские языки (западные и южные)"

1. Адоньева 1993 — Традиционная русская магия в записях конца XX века / Сост. С.Б.Адоньева,О.А. Овчинникова. СПб., 1993.

2. Алиева 1980 — Языки Юго-Восточной Азии. Проблемы повторов / Алиева Н.Ф. (ред.) М., 1980.

3. Ананичева и др. 2001 — Детский фольклор. Частушки. Серия "Фольклорные сокровища московской земли" / Вступительные статьи, составление, комментарии Т.М. Ананичевой, Е.Г. Ворониной и др. Т.4. М., 2001

4. Андронов 1965 —Андронов М.С. Дравидийские языки. М., 1965. Андронов 1978 — Андронов М.С. Сравнительная грамматика дравидийских языков. М., 1978.

5. Аникин 1957 — Аникин В.П. Русские народные пословицы, поговорки, загадки и детский фольклор. М., 1957.

6. Аникин 2000 — Аникин А.Е. Этимологический словарь русских диалектов Сибири. М. — Новосибирск, 2000.

7. Афанасьев 1957 — Русские народные сказки А.Н.Афанасьева. Т. 1-3. М., 1957. Балдаев, Белко, Исупов 1992 — Словарь тюремно-лагерно-блатного жаргона / Сост. Д.С. Балдаев, В.К. Белко, И.М. Исупов. М., 1992.

8. Барташэв1ч 1972 — Днцячы фальклор / Сост. Г.А. Барташэв1ч. Мшск, 1972. Баскаков 1952 —Баскаков Н.А. Каракалпакский язык. Т. 2, ч. 1. М., 1952.

9. Beitim 1960 — Бекш В. 3 лексш eecKi Юпманты // Янкоуск\ Ф. (ред.) Матэрыялы дляслоуншика народна-дыялектный мовы. Мшск, 1960.

10. Беликов 1980 — Беликов В.И. К вопросу об основаниях генеалогической классификации (на материале восточнополинезийских языков) // Актуальные вопросы структурной и прикладной лингвистики. М., 1980.

11. Беликов 1990 — Беликов В. И. Продуктивная модель повтора в русском языке. Материал для обсуждения // Russian Linguistics. 1990. Vol 14.

12. Беликов, Крысин 2001 —Беликов В.И., Крысин JI.T1. Социолингвистика. М., 2001.

13. Бенвенист 1974 — Бенвенист Э. Общая лингвистика. М., 1974.

14. Березовський 1987 — Загадки / Сост. 1.П. Березовський. Кшв, 1987.

15. Бессонов 1868 — Бессонов П. Детские песни. М., 1868.

16. Блумфилд 1968 — Блумфилд Л. Язык. М., 1968.

17. Богатырев 1971 — Богатырев П.Г. Народный театр чехов и словаков // Вопросы теории народного искусства. М., 1971.

18. Болонев и др. 1997 — Русский календарно-обрядовый фольклор Сибири и Дальнего Востока. Песни. Заговоры / Издание подготовили Ф.Ф. Болонев и др. Новосибирск, 1997.

19. Болонев, Мельников 1981 — Календарно-обрядовая поэзия сибиряков / Сост., вступ. статья и примеч. Ф.Ф. Болоньева и М.Н. Мельникова. Новосибирск, 1981.

20. Буков 1971 — Матер1али до словника буковинських roeipoK. Чершвщ, 1971.

21. Булыгина, Шмелев 1997 Булыгина Т.В., Шмелев АД. Языковая концептуализация мира (на материале русской грамматики). М., 1997.

22. Булыгина, Шмелев 2000 — Булыгина Т.В., Шмелев А.Д. "Стихийная лингвистика" (folk linguistics) // Крысин Л.П. (ред.) Русский язык сегодня. 1. М., 2000.

23. Бурлак, Старостин 2001 — Бурлак С.А., Старостин С.А. Введение в лингвистическую компаративистику. М., 2001.

24. Былины Печоры — Былины Печоры. Серия "Свод русского фольклора. Былины в 25 томах.". Корпус текстов подготовили В.И. Еремина и др. С-Пб., Москва, 2001.

25. Вайнрайх 1979 — Вайнрайх У. Языковые контакты. Киев, 1979.

26. Вайс 2000 — Вайс Д. Русские двойные глаголы: кто хозяин, а кто слуга? // Слово в тексте и в словаре. Сборник статей к семидесятилетию академика Ю.Д. Апресяна. М., 2000.

27. Варбот 1986 — Варбот Ж.Ж. О возможностях реконструкции этимологического гнезда на семантических основаниях // Этимология 1984. М., 1986.

28. Васильев 1999 — Васильев М.А. Язычество восточных славян накануне крещения Руси. М., 1999.

29. Вежбицкая 1996 — Вежбицкая А. Личные имена и экспрессивное словообразование // Вежбицкая А. Язык. Культура. Познание. М., 1996.

30. Вейнрейх 1970 — Вейнрейх У. О семантической структуре языка // Новое в лингвистике. Вып. V (языковые универсалии). М., 1970.

31. Виноградов 1927 — Виноградов Н. Словарь соловецкого условного языка. Соловки, 1927 // Козловский 3.

32. Виноградов 1968 — Виноградов В.В. Историко-этимологические заметки. IV. I: Кутить // Этимология 1966. М., 1968/

33. Виноградов 1998 — Виноградов Г.С. Детская сатирическая лирика // Русский школьный фольклор. М.,1998.

34. Виноградов 1999 — Виноградов Г.С. Детские игровые прелюдии // Виноградов Г.С. Страна детей. Избранные труды по этнографии детства. СПб., 1999.

35. Виноградов 2000 — Виноградов В.А. Введение: проблемы морфемики в языках Африки // Виноградов В.А. (ред.) Основы африканского языкознания. Морфемика. Морфонология. М., 2000.

36. Виноградова 1993 — Виноградова JI.H. Заговорные формулы от детской бессонницы как тексты коммуникативного типа // Заговор.

37. Гамкрелидзе, Иванов 1984- Гамкрелидзе Т.В., Иванов Вяч. Вс. Индоевропейский язык и индоевропейцы. Тбилиси, 1984.

38. Георгиева-Стойкова 1961 — Георгиева-Стойкова С. Български народни гатанки. София, 1961.

39. Герд — Словарь русских говоров Карелии и сопредельных областей / Глав. ред. А.С. Герд. 1994-.

40. Горгониев 1966 — Горгониев Ю.А. Грамматика кхмерского языка. М., 1966.

41. Грайс 1985 — Грайс Г.П. Логика и речевое общение // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XVI. М., 1985.

42. Григорьев 2000 — Григорьев В.П. Будетлянин. М., 2000.

43. Гринченко —Гринченко БД. Словарь украинского языка. Т. I-IV. Киев, 1909-1911. Гура 1997 —Гура А.В. Символика животных в славянской народной традиции. М.,1997.

44. Даль Толковый словарь живого великоруского языка Владимира Даля, В 4 т.т. -СПб., М., 1880.

45. Джафар 1900 — Джафар М. Об искусственном образовании парных слов (Reimworter) // Янгук Н.Я. (ред.) Юбилейный сборник в честь В.Ф. Миллера, изданный его друзьями и почитателями. М., 1900.

46. Добровольский 1893 —Добровольский В.Н. Смоленский этнографический сборник. Ч. 2. СПб., 1893.

47. Довженок 1986 — Дитячий фольклор / Сост. Г.В. Довженок. КиУв, 1986. Дурново 1902 —Дурново Н.Н. Мелкие заметки по русской диалектологии // Журнал министерства народного просвещения. 1902. VI.

48. Евгеньева 1963 — Евгеньева А.П. Очерки по языку русской устной поэзии в записях XVII-XX в.в. М.-Л., 1963.

49. Егорушкина 2000 — Егорушкина Н.Л. Парные слова в волжских и пермских языках. Дипломная работа. МГУ, ОТиПЛ. М., 2000.

50. Елеонская 1994 — Елеонская Е.Н. Сказка, заговор и колдовство в России. М., 1994. Елистратов 2000 — Елистратов B.C. Словарь московоского арго. М., 2000. Жолобов, Крысько 2001 —Жолобов О.Ф., Крысько В.Б. Двойственное число. М.,2001.

51. Журавлев 1982 — Журавлев А.Ф. Технические возможности русского языка вобласти предметной номинации // Шмелев Д.Н. (ред.) Способы номинации в современном русском языке. М., 1982.

52. Заговор — Исследования в области балто-славянской духовной культуры. Заговор. М., 1993.

53. Занадворова 2000 — Занадворова А. В. Прозвища и обращения в семейном речевом общении // Л.П. Крысин (ред.) Русский язык сегодня. М., 2000.

54. Зебницкий 1907 — Зебницкий П. Заговоры (конца 18 века) // Живая старина. 1907. Вып.1 Отд.2.

55. Земская и др. 1983 — Земская Е.А., Китайгородская М.В., Розанова Н.Н. Языковая игра// Русская разговорная речь. Фонетика. Морфология. Лексика. Жест. М., 1983.

56. Зернова 1932 — Зернова А.Б. Материалы по сельскохозяйственной магии в Дмитровском крае // Советская этнография. 1932.

57. ЗиЗП — Заговоры и заклинания Пинежья. Карпогоры, 1994.

58. Золотова 1998 — Золотова Г.А. Синтаксический словарь. Репертуар элементарных единиц русского синтаксиса. М., 1988.

59. Зубрицкая 2002 — Зубрицкая Е. Фонология. // Кибрик А.А., Кобозева И.М., Секерина И.А. (ред.) Современная американская лингвистика: фундаментальные направления. М., 2002.

60. Иванов 1969 — Иванов Вяч. Вс. Использование для этимологических исследований сочетаний однокоренных слов в поэзии на древних индоевропейских языках. // Этимология. 1967. М., 1969.

61. Иванов 1981 — Иванов Вяч. Вс. Морфонологические чередования в индоевропейском глаголе // Попова Т.В., Толстая С.М. (ред.) Славянское и балканское языкознание. Проблемы морфонологии. М., 1981.

62. Иванов 1982 — Иванов Е. Меткое московское слово. М., 1982.

63. Иванов 1996 — Иванов Вяч. Вс. Инварианты и вариации в подходе Якобсона к звуку и значению // Материалы международного конгресса "100 лет P.O. Якобсону". М., 1996.

64. Иванов 2000 — Иванов Вяч. Вс. Заумь и театр абсурда у Хлебникова и обэриутов в свете современной лингвистической теории // Иванов Вяч. Вс. Избранные труды по семиотике и истории культуры. Т. II. М., 2000.

65. Иванов, Топоров 1975 — Иванов Вяч. Вс., Топоров В.Н. Инвариант и трансформациив мифологических и фольклорных текстах // Типологические исследования по фольлору. М„ 1975.

66. Исторические песни — Исторические песни XIII-XIV в.в. M.-JI., 1960. 1ашар-Настева 1978 — Jaiuap-Hacmeea О. За формалните и функционалните особености на редупликащуата во македонскиот ja3HK // Македонски ja3HK. 29. CKonje, 1978.

67. Кайдаров 1958 —Кайдаров А. Парные слова в современном уйгурском языке. Алма-Ата, 1958.

68. Киреевский Записи П.И. Якушкина. Том 2 // Собрание народных песен П.В. Киреевского. Ленинград, 1986. После номера текста, если текст достаточно большой, указан номер строки.

69. Кирша Данилов Древние российские стихотворения, изданные Киршею Даниловым. СПб., 2000. Т.к. в имеющемся у нас издании строки не пронумерованы, после номера текста указан номер страницы.

70. Кобозева 2000 — Кобозева И.М. Лингвистическая семантика. М., 2000.

71. Кодзасов, Кривнова 2001 — Кодзасов С.В., Кривнова О.Ф. Общая фонетика. М.,2001.

72. Козловский — Козловский В. Собрание русских воровских словарей. Т. 1-4. New York, 1983.

73. Коляденков 1959 — Коляденков М.Н. Структура простого предложения в мордовских языках. Предложение и его главные члены. Саранск, 1959.

74. Кононов 1956 — Кононов А.Н. Грамматика современного турецкого литературного языка. М.-Л., 1956.

75. Кримський 1928 — Кримський А.Е. Калач-малач, KiuiMiui-MiuiMiui // Кримський А.Е. Розв1дки, статп та заметки. Кшв, 1928.

76. Кронгауз 1998 — Кронгауз М.А. Приставки и глаголы в русском языке: семантическая грамматика. М., 1998.

77. Круглов 1989 — Круглое Ю.Г. Русские обрядовые песни. М., 1989. Круглова 1997 Обрядовая поэзия. Книга 1. Календарный фольклор / Сост. Ю.Г.Круглова. М., 1997.

78. Крьшща, Цыхун, Яшкш — TypaycKi слоунж. Сост. А.А. Крывщм, Г.А. Цыхун, 1.Я.

79. Яшин. Т. 1-5. Мшск, 1982 -1987.

80. Крылов 2002 — Крылов С.А. Морфемика современного монгольского языка. Автореф. дисс. . канд. фил. наук. М., 2002.

81. Левкиевская 1999 — Левкиевская Е.Е. Заумь // Толстой Н.И. (ред.) Славянские древности. Т. 2. М., 1999.

82. Лекомцева 1980 — Лекомцева М.И. Семантика некоторых риторических фигур, основанных на тавтологии (на материале "Похвального слова Кириллу-философу" Климента Охридского) // Цивьян Т.В. (ред) Структура текста. М., 1980.

83. Липеровский 1997 —Липеровский В.П. Очерк грамматики современного авадхи. М.,1997.

84. Лихачев и др. 1984 — Лихачев Д.С., Панченко A.M., Понырко Н.В. Смех в Древней Руси. Л., 1984.

85. Лыткин, Гуляев 1970 —Лыткин В.К, Гуляев Е.С. Краткий этимологический словарь коми языка. М., 1970.

86. Майков 1868 — Майков Л.Н. Великорусские заговоры // Записки императорского русского географического общества. Кн. 2. 1868.

87. Майтинская 1959 — Майтинская К.Е. Венгерский язык. Часть II. Грамматическое словообразование. М., 1959.

88. Макашина 1994 — Макашина Т.С. Святые Косьма и Дамиан в русском фольклоре // Живая старина. 1994, №3.

89. Мартынова 1997 — Детский поэтический фольклор. Антология / Сост. А.Н. Мартынова. СПб., 1997.

90. Мартынова, Митрофанова 1986 — Пословицы. Поговорки. Загадки / Сост. А.Н. Мартынова, В.В. Митрофанова. М., 1986.

91. Маслов 1997 — Маслов Ю.С. Введение в языкознание. Изд. 3-е. М., 1997. Махмудова 2001 — Махмудова С.М. Морфология рутульского языка. М., 2001.

92. Мельниченко 1961 — Мельниченко Г.П. Краткий ярославский областной словарь. Ярославль, 1961.

93. Мельчук 1974 — Мельчук И. А. Опыт теории лингвистических моделей "Смысл <—>Текст". М., 1974.

94. Мельчук 1998 — Мельчук И.А. Курс общей морфологии. Т. II. М.-Вена, 1998.

95. Мельчук 2000 — Мельчук И.А. Курс общей морфологии. Т. III. М.-Вена, 2000.

96. Младенов 1975 — Младенов М.С. Об одном типе повторений в болгарском языке, имеющем параллель в румынском языке // Revue roumaine de linguistique. 1975 (XX), 4.

97. Мокиенко, Никитина 2001 — Словарь псковских пословиц и поговорок / Составители В.М. Мокиенко, Т.Г. Никитина. С.-Петербург, 2001.

98. Молошная 1975 — Молошная Т.Н. Субстантивные словосочетания в славянских языках. М., 1975.

99. Морозов и др. 1997 — Морозов И.А. и др. Духовная культура северного Белозерья. М., 1997.

100. Морохин 1986 — Малые жанры русского фольклора. Хрестоматия / Сост. В.Н. Морохин. М., 1986.

101. Невская 1983 — Невская Л.Г. Тавтология как один из способов организации фольклорного текста // Цивьян Т.В. (ред) Текст: семантика и структура. М., 1983.

102. Никитина 1999 — Никитина С.Е. Об уме и разуме (на материале русских народнопоэтических текстов) // Е.Е. Левкиевская и др. (ред.) Славянские этюды. Сборник к юбилею С.М. Толстой. М., 1999.

103. Николаев 1985 — Николаев С.Г. Что такое хухры-мухры? // Русская речь, 1985, 4.

104. Обрядовая поэзия — Обрядовая поэзия. Книга I. Календарный фольклор. М., 1997.

105. Оглоблин 1996 — Оглоблин А.К. Очерк диахронической типологии малайско-яванских языков. М., 1996.

106. Орел 1977 — Орел В.Э. К объяснению некоторых "вырожденных" славянских текстов // Судник Т.М., Цивьян Т.В. (ред.) Славянское и балканское языкознание. Карпато-восточнославянские параллели. Структура балканского текста. М., 1977.

107. Плунгян 2000 — Плунгян В.А. Общая морфология. М., 2000.

108. Плунгян, Рахилина 1996 — Плунгян В.А., Рахилина Е.В. "Тушат-тушат — не потушат": грамматика одной глагольной конструкции // Исследования по глаголу вславянских языках. Замрзер В., Петрухина Е.В. М., 1996.

109. Полес. заговоры — Полесские заговоры (в записях 1970-1990-х г.г.) / Сост. Т.А. Агапкина, Е.Е. Левкиевская и А.Л. Топорков. М., 2003.

110. Померанцева 1973 — Традиционный фольклор Владимирской деревни. Под ред. Э.В. Померанцевой. М., 1973.

111. Попов 1912 — Попов В.М. Словарь воровского и арестантского языка. М., 1912 // Козловский 2.

112. Рабинович 2000 — Рабинович Е. Риторика повседневности. Спб., 2000. Рамстед 1957 —Рамстед Г.И. Введение в алтайское языкознание. М., 1957. Расторгуев 1973 — Расторгуев П.А. Словарь народных говоров Западной Брянщины. Минск, 1973.

113. Рачева 2003 — Рачева М. Еще раз "о зеленом коне" // Этимология 2002-2003. М.,2003.

114. Реформатский 1967 — Реформатский А.А. Введение в языковедение. 4-е изд., исправленное и дополненное. М., 1967

115. Рожанский 2000 — Рожанский Ф.И. Редупликация в языках Западной Африки // Виноградов В. А. (ред.) Основы африканского языкознания. М., 2000.

116. Рубинчик 2001 — Рубинчик Ю.А. Грамматика современного персидского литературного языка. М., 2001.

117. Санников 2002 — Санников В.З. Русский язык в зеркале языковой игры. М., 2002. Сборник Александра Шилова — сектантские духовные стихи // Панченко А.А. Христовщина и скопчество: фольклор и традицинная культура русских мистических сект. М., 2003.

118. Сборник Василия Степанова — духовные стихи, секта христовщины ("хлысты") // Панченко А.А. Христовщина и скопчество: фольклор и традицинная культура русских мистических сект. М., 2003.

119. Севортян 1974 — Севортян Э.В. Этимологический словарь тюркских языков (Общеггюркские и межтюркские основы на гласные). М., 1974.

120. Сирк 1980 — Сирк. Ю. X. О структуре повторов в западных индонезийских языках // Алиева 1980.

121. Соколовы — Сказки и песни Белозерского края / Сборник Б. и Ю. Соколовых. Т.2. СПб, 1999.

122. Солнцев 1995 — Солнцев В.М. Введение в теорию изолирующих языков. М., 1997. СПГ — Словарь пермских говоров. Т. 1 -. Пермь, 2000-.

123. СРГНО — Словарь русских говоров Новосибирской области. Новосибирск, 1979. СРГСУ-Д — Словарь русских говоров Среднего Урала. Дополнение. Екатеринбург,1996.

124. Ткаченко 1979 — Ткаченко О.Б, Сопоставительно-историческая фразеология славянских и финно-угорских языков. Киев, 1979.

125. Тонкое 1930 — Тонкое В. Опыт исследования воровского языка. Казань, 1930 // Козловский 3.

126. Топорков 1998 — Топорков JI.H. Заумь в детской поэзии // Белоусов А.Ф. (сост.) Русский школьный фольклор. М., 1998.

127. Усачева 1999 — Усачева В.В. Калина // Толстой Н.И. (ред.) Славянские древности. Т. 2. М., 1999.

128. Фасмер Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. В 4-х т.т. М., 19861987.

129. Федорова 1981 — Федорова В.П. Особый тип припева в необрядовых лирических песнях // Русский фольклор. XXI. Поэтика русского фольклора. Л., 1981.

130. Ферпосон 1975 — Фергюсон Ч. Автономная детская речь в шести языках // Новое в лингвистике. Вып. VII (социолингвистика). М., 1975.

131. Флегон 1973 — Флегон. За пределами русских словарей. London, 1973.

132. Хроленко 1985 —Хроленко А. Т. Репрезентативные пары слов в диалектном и устно-поэтическом аспектах // Диалектная лексика 1982. JL, 1985.

133. Цонев 1985 — Цонев Б. История на българския език. Т. II. София, 1985

134. Чебанюк 1987 — Календарно-обрядов1 nicHi / Сост. О.Ю. Чебанюк. Кй'в, 1987.

135. Чевкина 1964 — Чевкина JI.M. Парные конструкции в современном бенгальском языке // Быкова Е.М. (ред.) Вопросы грамматики бенгальского языка. М., 1964.

136. Чуковский 1991 — Чуковский К.И. Дневник 1901-1929. М., 1991.

137. Шанский 1968 —Шанский Н.М. Очерки по русскому словообразованию. М., 1968.

138. Шаповалова, Лаврентьева 1985 — Традиционные обряды и обрядовый фольклор русских Поволжья / Сост. Г.Г. Шаповалова, Л.С. Лаврентьева. Л., 1985.

139. Шаповалова, Лаврентьева 1998 — Жили-были. Русская обрядовая поэзия / Сост. Г.Г. Шаповалова, Л.С. Лаврентьева. СПб., 1998.

140. Шаталава 1975 —Шаталава Л.Ф. Беларускае дыялектнае слова. Мшск, 1975.

141. Шахматов 1949 — Шахматов А.А. Синтаксис русского языка. 2-ое изд. Л., 1949.

142. Шведова 1960 — Шведова Н.Ю. Очерки по синтаксису русской разговорной речи. М., 1960.

143. Шейн 1900 — Шейн П.В. Великорус в своих песнях, обрядах, обычаях, верованиях, легендах и т.п. T.I. СПб., 1900.

144. Шеянова 1996 — Шеянова Т.М. Формирование лексики мордовских литературных языков. ДД. Саранск, 1996.

145. Шляхова 1998 — Шляхова С.С. Аномальные языковые формы в разных фольклорных жанрах //Фольклорный текст-98. Сборник докладов. Пермь, 1998.

146. Шмелев 2002 — Шмелев Д.Н. О "связанных" синтаксических конструкциях в русском языке // Шмелев Д.Н. Избранные труды по русскому языку. М., 2002.

147. Эйсман 1994 — Эйсман В. Типы бессоюзных составных существительных в русском и их соответствия в южнославянских языках // Нещименко Г. и др. (ред.) Теоретические и методологические проблемы сопоставительного изучения славянских языков. М., 1994

148. Эрвин-Трипп 1975 — Эрвин-Трипп С.М. Язык. Тема. Слушатель. Анализ взаимодействия. // Новое в лингвистике. Выпуск VII (социолингвистика). М., 1975.

149. Этерлей 1972 — Этерлей Е.Н. К вопросу о видовой дифференциации русского глагола // Филин Ф.П., Сороколетов Ф.П. (ред.) Вопросы изучения лексики русских народных говоров. Диалектная лексика 1971. М., 1972

150. Юдин 1997 — ЮдинА.В. Ономастикон русских заговоров. М., 1997.

151. Юшманов 1998 — Юишанов Н.В. Работы по общей фонетике, семитологии и арабской классической филологии. М., 1998.

152. Якобсон 1979 — Якобсон Р. Новейшая русская поэзия // Jakobson R. Selected writings. V. The Hague; Paris; New York. 1979. ср. также издание, где был изъят фольклорный текст с нецензурным словом: Якобсон Р. Работы по поэтике. М., 1987.

153. Янко-Триницкая 1968 — Янко-Триницкая Н.А. "Штучки-дрючки" устной речи // Русская речь. 1968. № 4.

154. Янко-Триницкая 2001 — Янко-Триницкая Н.А. Словообразование в современном русском языке. М., 2001.

155. Яунев1ч 1960 —Яуневгч М. 3 лексш вёсю Клшы // Янкоусю Ф. (ред.) Матэрыялы для слоуншика. MiHCK, 1960.

156. Alderete etal. 1997—Alderete J., BecbnanJ., Benua L, Ggnanadesikan A., McCarthy J., Urbanczyk S. Reduplication and Segmental Unmarkedness.

157. Bednarczuk 1971 Bednarczuk L. Indo-european parataxis. Krakdw, 1971.

158. Biese 1939 — Biese Y.M. Neuenglish tick-tack und Verwandtes // Neuphililogishe Mitteilungen, vol. 40. Helsinki, 1939.

159. Burkhart 1985 — Burkhart D. Zu den Doppelworten in Balkansprachen. Semantische und pragmatische Aspekte der Reduplication // Zeitschrift fur Balkanologie. XXI. 1985.

160. Chomsky, Halle 1968 — Chomsky N, Halle M. The Sound Pattern of English. New York,1968.

161. Davis 1988 — Davis S. On the nature of internal reduplication // Hammond M., Noonan M. (eds.) Theoretical morphology. Approaches in modern linguistics. San Diego, 1988.

162. Fox 1974 — Fox J. To speaks in pairs: essays on the ritual languages of eastern Indonesia. Cambridge, 1974.

163. Fox 1988 — Fox James J. To speak in pairs: essays on the ritual languages of eastern Indonesia. Cambrigde, 1988.

164. Frampton 2002 — Frampton J. Distributed Reduplication, http:// www.math.neu.edu/ling/ Gil 2002 — Gil D. From Repetition to Reduplication in Riau Indonesian: Graz Reduplication Conference, Institut fur Sprachwissenschaft, Universitat Graz.

165. Golston & Thurgood 1999 Goldston Ch„ E. Thurgood. Reduplication as Echo: Evidence from Bontok and Chumash. // ROA # 456.

166. Grannes 1978 — Grannes A. Le redoublement turk a w-initial en bulgare // Балканско езикознание. XXI. 2. София, 1978.

167. Graur 1963 — Graur A. Un tip de formule rimate // Graur A. Etimologii Romaffiies^fti.1963

168. Giintert 1914 — Giintert H. Uber Reimwortbildung im Arischen und Altgiechischen. Heidelberg, 1914.

169. Hasan 1974 — Hasan A. The morphology of Malay. Kuala Lumpur, 1974. Ito et al. — Ito J., Kitagawa Y„ Mester R.A. Prosodic Faithfullness and Correspondence: Evidence from a Japanese Argot.

170. Jakobson 1962 — Jakobson R. Why "mama" and "papa"? II Jakobson R. Selected writings. Vol. I. The Hague, 1962.

171. Jespersen 1946 —Jespersen O. Mankind, Nation and Individual from Linguistic Point of View. London, 1946.

172. Knappovd 1999 — Knappova M. Prezdivki v рготмпасЬ staletii // Acta Onomastica. XL. Praha, 1999.

173. Miiller 1909 — Miiller M. Die Reim- und Ablautkomposita des Englishen. Diss. Strassburg, 1909.

174. Mahadeo 1968 — Mahadeo L.A. Reduplication, Echo Formation and Onomatopoeia in Marathi. Poona, 1968.

175. Malkiel 1959 -Malkiel Y Studies in irreversible binominals. Lingua. VIII-2.1959.

176. Marantz 1982 — Marantz A. Re Reduplication // Linguistic Inquiry. 1982. Vol. 13. № 3.

177. Marchand 1960 — Marchand H. The Categories and Types of Present-Day English Word-Formation. A Synchronic-Diachronic Approach. Wiesbaden, 1960.

178. McCarthy & Prince 1986 — McCarthy J., Prince Alan S. Prosodic Morphology. Ms., University of Massachusetts, Amherst and Brandeis University.

179. McCarthy & Prince 1995 — McCarthy J., Prince Alan S. Faithfullness and reduplicative identity // Jill Beckman et al. (eds.) University of Massachusetts Occasional Papers in Linguistics 18.GLSA, University of Massachusetts; Amherst, 1995. 249-384.

180. Minkova — Minkova D. Ablaut reduplication and prosodic well-formedness in Enlgish: the criss-crossing of phonetics and phonology.http://englishwww.humnet.ucla.edu/facultv/minkova/EnglishAblaut Reduplication.pdf

181. Moravczik 1978 — Moravczik E. Reduplicative constructions // Greenberg J.H. (ed.) Universale of Human Language. Vol. 3: Word Structure. Stanford, California, 1978.

182. Morin 1972 — Morin Y. Ch. The Phonology of Echo-Words in French // Language. Vol. 48 . 97-108

183. Niepokuj 1997 — Niepokuj M. The development of Verbal Reduplication in Indo-European. Washington, 1997.

184. Obrdtil — Obratil K.J. Kryptadia. T. 1-3. Praha, 2000.

185. Plahn 1987 — Plahn J. Хуйня-муйня и тому подобное // Russian linguistics. 1987. Vol.11.

186. Prince & Smolensky 1993 — Prince A.C., Smolensky P. Optimality Theory: Constraint Interaction in Generative Grammar. Rudgers University, New Brunswick; University of Colorado, Boulder, ms. To appear in MIT Press.

187. Raimy 2000 — Raimy E. The Phonology and Morphology of Reduplication. Berlin, 2000.

188. Restle — Restle D. Reduplication as pure Constituent Copying // Eigh International Phonology Meeting. Abstracts. (http://www.univie.ac.at/lmguistics/conferences/phon96/abstractV

189. Rieger 1998 — Rieger T. Reduplication and the Arbitrariness of Sign. // Gernsbacher, M. and Darry S. (Eds.) Proceedings of the Twentieth Annual Confererence of the Cognitive Science Society. Lawrence Erlbaum Associates, Mahwah, NJ. 1998.

190. ROA Rutgers Otpimality Archive, http://roa.rutgers.ru

191. Simonides 1985 —Simonides D. Ele mele dudki. Rymowanki dzeci sul laskich (Studium folkrloristyczne). Katowice, 1985.

192. Steriade 1988 —Steriade D. Reduplication and syllable transfer in Sanskrit and elsewhere //Phonology. Vol 5. 1988

193. Thun 1963 ThunN. Reduplicative words in English. Uppsala, 1963. Wheatly 1866 — WheatlyH. B. Dictionary of Reduplicated Words in the English language. London, 1866.

194. Wilbur 1973 — Wilbur R. The phonology of reduplication. Indiana University Linguistic Club, 1973.

195. Yip 1999 — Yip M. Reduplication as Alliteration and Rhyme. // ROA #377. Yip 2000 — Yip M. Segmental unmarkedness versus input preservation in reduplication // Lombardi L. (ed.) Segmental phonology in Optimality Theory. Cambridge University Press. 2000.