автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Рецепция римской литературы в России XVIII — начала XX века

Полный текст автореферата диссертации по теме "Рецепция римской литературы в России XVIII — начала XX века"

Институт мировой литературы им. А. М. Горького

На правах рукописи

005019ьээ

Любжин Алексей Игоревич

РЕЦЕПЦИЯ РИМСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ В РОССИИ XVIII — НАЧАЛА XX ВЕКА

Специальность 10.10.01 —русская литература

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

2 6 ДПР ^

Москва 2012

005019659

Работа выполнена в Отделе классической русской литературы Учреждения Российской академии наук Института мировой литературы им. А. М. Горького РАН.

Официальные доктор филологических наук, оппоненты: профессор Россиус Андрей Александрович Институт философии РАН

доктор филологических наук, профессор Шмараков Роман Львович Тульский Государственный университет

доктор филологических наук, профессор Успенская Анна Викторовна Санкт-Петербургский Гуманитарный университет профсок

Ведущая Кафедра классической филологии

организация: Петрозаводского Государственного университета

Защита состоится «24» мая 2012 года в_часов на заседании

Диссертационного совета Д 002.209.02 при Институте мировой литературы им. А. М. Горького РАН по адресу: 121069, г. Москва,ул.Поварская 25а

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Института мировой литературы им. A.M. Горького РАН.

Автореферат разослан « у?

»марта 2012г.

Ученый секретарь диссертационного совета кандидат филологических наук Д

Быстрова О. В.

Общая характеристика диссертации

Данное исследование, осуществленное на стыке различных филологических дисциплин — классической и русской филологии, с привлечением (там, где это касалось связи проблематики рецепции и образования) также истории педагогики, является первой в отечественной науке попыткой дать набросок целостной картины рецепции римской литературы во всем ее объеме в России широко понимаемой Императорской эпохи (т. е. от начала царствования Петра I с беглым обзором предпосылок, сложившихся в культуре Московской Руси XVI — первой половины XVII веков и до революции 1917 г.). Выбор эпохи (точнее, ее условных границ) осуществлен исходя из характера образовательной практики, которая только в данный период включала в себя (по крайней мере начиная со среднего звена) гуманистический элемент: Московская Русь до XVII в. знала лишь элементарную школу, и XVII столетие представляет собой еще недостаточно исследованный переходный этап от элементарной школы к высшей (Славяно-Греко-Латинская Академия); здесь и далее под гуманистической культурой понимается культура, включающая в свои образовательные практики греко-латинский элемент в качестве одного из ведущих. Что же касается революции и пореволюционной эпохи, она была резко враждебна гуманистической культуре и (за исключением неудачного опыта сталинского периода) согласилась терпеть ее в конечном счете лишь в качестве одного из редуцированных элементов высшего образования.

Актуальность исследования. Несмотря на наличие большого количества исследований по рецепции римской литературы, интерес к которой усилился в течение последних десятилетий, мы можем отметить, с одной стороны, концентрацию исследовательского внимания к ведущим фигурам (А. С. Пушкин в трудах Т. Г. Маль-

\

чуковой1, Ф. И. Тютчев, А. А. Фет, А. Н. Майков в недавнем исследовании А. В. Успенской2); недавний труд Р. Л. Шмаракова3, всеобъемлющий по охвату русского материала, посвящен одному античному автору. Появление исследования, которое давало бы общую картину рецепции римской литературы в России, является назревшим вопросом — частные исследования достигли такого уровня, когда, с одной стороны, стало возможным и настоятельным обобщение достигнутых результатов, а с другой — качественный прогресс невозможен без знания общего фона. Соображения актуальности и новизны заставили автора дать в сильно сокращенном виде материалы, касающиеся фигур первого ряда; весьма актуально в сложившейся ситуации и массированное привлечение фигур второго ряда.

Цель исследования — создать общую картину рецепции римской литературы в России и — насколько это окажется возможным — ее места среди прочих влияний, испытанноых соответствующими эпохами. Достижение указанной цели предполагало решение целого ряда теоретических и практических задач: 1) создать обоснованную периодизацию рецепции, 2) выявить список наиболее значимых имен — как первого, так и второго ряда, 3) выявить и проанализировать культурно-образовательные факторы, влияющие на рецепцию, 4) создать дифференцированную по жанрам, авторам и эпохам динамическую модель представлений русского общества в избранный период о римской литературе во всем ее объеме, и 5) дать хотя бы беглый и предварительный историко-культурный анализ

1 Мальчукова Т. Г. Античные и христианские традиции в поэзии А. С. Пушкина. В 2-х чч. Петрозаводск, 1997-1998; особенно т. 2, гл. «Рецепция латинской поэзии».

2 Успенская А. В. Античность в русской поэзии второй половины XIX века. СПб., Библиотека Российской академии наук, 2005. Мы называем авторов, для которых рассмотрена римская традиция.

Шмараков Р. Л. Поэзия Клавдиана в русской рецепции конца XVII -начала XX вв. Диссертация на соискание ученой степени доктора филологических наук. М., 2008.

описываемых процессов. Полнота охвата в данной области, конечно, недостижима. Как представляется, она может быть плодом совокупных трудов не одного поколения ученых и будет достигнута лишь в том случае, если исследовательские усилия не будут сосредоточены на ограниченном количестве выдающихся имен. Но широта, достаточная для того, чтобы дать общее представление о процессе во всей его совокупности, могла быть и — как нам представляется — была достигнута. Если наше исследование даст определенный набор ре-перных точек для поисков в указанном направлении, она целиком выполнит свою миссию.

Здесь же отметим — поскольку это чрезвычайно важно прежде всего относительно практической значимости работы — эдици-онный аспект нашего исследования, затрагивающий поиск и идентификацию скрытых и открытых цитат. Нашей целью было внести хотя бы скромный вклад в повышение качества изданий на русском языке — прежде всего примером более совершенной системы ссылок и цитирования, нежели принято в отечественных изданиях.

Объект исследования настоящей диссертации — рецепция римской литературы прежде всего в русской литературе и в общественном мнении, насколько оно в ней выражается. Рецепция понимается как Fortwirken в «Истории римской литературы» Михаэля фон Альбрехта4. Обоснование понятия в его труде не дается, но соответствующий раздел непременно присутствует в рассмотрении любого автора; вслед за ним мы видим в рецепции «посмертное бытие» заданной совокупности текстов в конкретных пространственно-хронологических рамках (время — с конца XVII в. по начало XX, пространство — территория России, не включая территории, где западная культура доминировала до их вхождения в состав Российского государства: остзейские провинции, Царство Польское, Великое княжество Финляндское). Это посмертное бытие может существовать в разных формах: 1) как общее культурное достояние, для кото-

4 Albrecht M. von. Geschichte der römischen Literatur, München, New Providence, London, Paris21994.

poro важна лишь принадлежность к престижному классическому миру (декоративные элементы — эпиграфы, «крылатые слова», надписи на арках, медалях и т. п.), 2) как совокупность переводов римской литературы на русский язык (в силу его бурного развития и быстрых изменений в первую половину указанного периода переводы устаревали довольно быстро, и вся работа XVIII столетия в XIX уже утратила актуальность), 3) как «общественное мнение» — совокупность суждений о римской классике как влиятельных, так и рядовых фигур, и, наконец, 4) как влияние классических литературных образцов на взгляды, жизнь и творчество их русских читателей. В качестве высшей формы рецепции мы рассматриваем универсализм — под которым мы будем понимать способность воспринять римское наследие в целом и оплодотворить им свое собственное творчество, а иногда — и жизнь. Безусловно, здесь не имеется в виду непременное знакомство со всеми памятниками римской литературы; для универсального подхода достаточно освоения и творческой переработки римской литературы во всем многообразии ее жанров с непременным условием пристального внимания к ключевым фигурам (Цицерон, Вергилий, Гораций, Овидий, Тацит). При этом знание латинского языка — фактор не решающий: Пушкин, не обладавший значительными филологическими познаниями, — представитель универсального подхода в его лучшем воплощении, поскольку сумел претворить в творчестве всю совокупность римских литературных влияний, а превосходный латинист Брюсов таковым не является: его интерес преимущественно сосредоточен на экзотическом и малоизвестном. Привлеченный материал (произведения изящной словесности всех жанров, письма, мемуары, журнальные публикации) прежде всего был ориентирован на широту исследования; задача углубленного рассмотрения отдельных вопросов, как правило, не ставилась. Из рассмотрения были сознательно исключены несколько направлений, лучше всего описанных отечественной филологической наукой: поскольку известный указатель Е. В. Свиясова (Античная поэзия в русских переводах. XVIII-XX вв. ИРЛИ, 1998) с достаточной полнотой отражает переводы античной поэзии в интересующих нас хронологических рамках, у нас не было необходимости подробно рассматривать этот аспект (хотя данные Е. В. Свиясова были также уч-

тены в выводах работы и в определенной мере дополнены нашими изысканиями).

Предмет исследования — рецепция и совокупность культурно-образовательных факторов, оказывающих на нее влияние.

Материалом исследования стали литературные произведения, официальные документы, речи, публицистика, переписка, воспоминания, иные документы (как опубликованные, так и неопубликованные), содержащие следы влияния римской литературы и оценки ее — как в целом, так и отдельных авторов. Стремлением автора было охватить все возможные каналы трансляции общественного мнения — прежде всего образованных кругов, релевантные для данного предмета. Список исследованных источников, где эти следы были выявлены, приведен в перечне использованной литературы.

Метод работы — основанный прежде всего на традиционном филологическом анализе избранного корпуса текстов — был существенно дополнен. С методологической точки зрения важно — кроме филологического анализа текстов — прежде всего рассмотрение на фоне истории образования, которая помогает дополнительно аргументировать возможность (или невозможность) обращения той или иной фигуры, попавшей в сферу нашего внимания, к античным текстам в оригиналах или же в переводах. Чрезвычайно важен тот факт, что русская образовательная система, формирующаяся в XVIII и сформировавшаяся в XIX столетии, обладала значительно большей вариативностью, нежели большинство современных систем, и жизненные уклады, заложенные ею, также весьма разнообразны, в том числе и в интересующем нас аспекте. Естественно, педагогика рассматривалась не как самодовлеющая область, а в связи с постоянным фокусом — рецепцией. Потому нас интересовало не само по себе преподавание языка: латынь была для нас важна как ключ к литературе, читаемой в оригинале. Прежде всего мы опираемся на разработанную нами концепцию пяти образовательных укладов, сложившихся в России ХУ1П в.

Важным методологическим новшеством исследования античной рецепции мы считаем библиотековедческие штудии. В рабо-

те использованы данные исследования лишь одной библиотеки из Отдела редких книг и рукописей НБ МГУ — книжной коллекции знаменитого героя наполеоновских войн, кавказского наместника генерала А. П. Ермолова; обращались мы и к фрагменту личной библиотеки фаворита Императрицы Елизаветы Петровны и одного из основателей Императорского Московского университета И. И. Шувалова. В сотрудничестве с Мариной Владиславовной Ленчинен-ко идет исследование греко-римской части библиотеки воспитателя Александра и Константина, товарища министра народного просвещения и первого попечителя Московского учебного округа М. Н. Муравьева. Но это более чем перспективное направление нуждается в значительных исследовательских силах; было бы любопытно отслеживать судьбу не только личных коллекций в целом, но и изданий какого-либо конкретного автора либо группы авторов.

Главной методологической трудностью работы была необходимость постоянно учитывать возможность рецепции через вторые и третьи руки. Мы отдаем себе отчет в том, что, возможно, не все решения в этой области правильны и что может иметь место влияние новоевропейского промежуточного источника там, где мы видим античный. Уделить достаточного внимания источникам суждений было бы возможно лишь в рамках исследования индивидуального творчества той или иной из интересующих нас фигур; но трудов, на которые мы могли бы опереться в данной области, совсем немного.

Положения, выносимые на защиту:

1. Рецепция римской литературы была — наряду с рецепцией современных западных литератур и несколько уступая важнейшим из них — одним из важнейших факторов, обусловивших ход литературного процесса в России, особенно в период ее расцвета — во второй половине XVIII и в первой половине XIX в., а также в кратковременный предреволюционный период.

2. Своеобразие рецепции римской литературы в России сравнительно с Западной и Центральной Европой во многом определяется тем обстоятельством, что интенсивное освоение римского наследия совпало с эпохой интенсивного восприятия современной

западной литературы; в результате мы имеем причудливую картину, образующуюся в результате наложения друг на друга нескольких «волн».

3. Чрезвычайно важным для начального этапа рецепции был нормативный характер римского литературного влияния; его следы не исчезли и после торжества романтической эстетики: так, напр., идеи эстетического совершенства неотделимы от интереса к творчеству Горация.

4. Римская литература в отдельные эпохи, оказывая влияние на русское общество, выходит за рамки литературы и непосредственно смыкается с жизненной практикой (Цезарь для участников наполеоновских войн, Саллюстий и Тацит для поколения декабристов).

5. Доминирование утилитарных тенденций в том или ином направлении общественной мысли и литературной критики имеет необходимым следствием попытку дискредитировать римскую литературу в глазах общества; аналогичные удары наносятся и по гуманистическому компоненту образования.

6. Напротив, пробуждение интереса к эстетическим ценностям в обществе неотделимо от роста внимания к латинской словесности; последнее является необходимым признаком всех эпох культурного расцвета в Росийской Империи. Насколько это доступно научному исследованию, влияние римской литературы как одной из областей античной — вслед за Ф. Ф. Зелинским и А. И. Зайцевым5 — признается положительным фактором культурного развития.

Научная новизна исследования заключается в том, что в нем впервые создается модель представлений русского общества императорского периода о римской литературе в развитии, дифференцированно по эпохам восприятия, по жанрам и авторам (она подробно описана в Заключении). Для многих авторов исследование

5 Зелинский Ф. Ф. Из жизни идей. Том II. Древний мир и мы. Изд. 2-е. СПб., 1905.А. И. Зайцев. Избранные статьи. Том 2. Под ред. Н. А. Алма-зовой и Л. Я. Жмудя. СПб., 2003.

рецепции римской литературы осуществляется впервые, как и вообще впервые предпринимается попытка «массового» изучения рецепции. Комплексный характер диссертации с привлечением дополнительных источников не в меньшей степени, нежели сама рассматриваемая модель, послужит ориентиром необходимых в нашей филологии исследований рецепции как античной, так и западноевропейских литератур.

Теоретическая значимость исследования прежде всего заключается в том, что привлечением образовательного фона создана надежная — насколько это возможно — база для исследования хода и характера рецепции; изучение образовательного бэкграунда каждой из рассматриваемых фигур является необходимым для проверки и корректировки выводов, сделанных на основании филологического анализа текста. Важным для теоретического аспекта работы является введение понятия универсализма — такого подхода к римской литературе, при котором для автора оказываются значимыми и важными все жанры и направления римской литературы в лице хотя бы важнейших их представителей. Универсализм не обязательно связан напрямую с образовательным уровнем. Более всего он характерен для второй половины XVIII — начала XIX в. Важным теоретическом аспектом является обоснование важности для изучения рецепции библиотековедческих штудий, некоторые из которых были исполнены самим автором.

Практическая значимость работы заключается в том, что ее положения и выводы могут быть использованы в курсах истории античной и русской литературы на филологических факальтетах российских университетов, а также для повышения уровня издания литературных текстов и качества комментирования. Знакомство с данной диссертацией может послужить ориентиром для исследователей рецепции, указывая новые и перспективные направления, с одной стороны, а с другой — давая представление о роли и месте каждого конкретного явления в рамках культурного развития Российской Империи за весь период ее существования.

Апробация работы. Основные теоретические положения диссертации обсуждались на расширенном заседании Научно-методического совета Отдела редких книг и рукописей Научной библиотеки МГУ имени М. В. Ломоносова 22 мая 2009 года; отдельные положения и разделы — на конференции «Античность в современном измерении», посвященной 35-летию научного кружка КГУ «Античный понедельник» и проведенной в Казани 14-16 ноября 2001 г. (техника рецепции в эпических произведениях), на международном конгрессе в Ассизи, посвященном Проперцию (Properzio nel genere elegiaco. Modelli, motivi, riflessi storici. Atti Convegno Internazionale. Assisi, 27-29 maggio 2004), на конференциях памяти И. М. Тройского в Институте лингвистических исследований (Санкт-Петербург) — 20-22 июня 2005 г. (IX), 19-21 июня 2006 г. (X), и 22-24 июня 2009 г. (XIII); 21-23 июня 2010 г. (XIV); 20-22 июня 2011 г. (XV); прогресс, который исследование рецепции могло бы обеспечить в издательской практике, обсуждался 1 ноября 2007 года на конференции ИРЛИ (Пушкинского Дома) в Санкт-Петербурге — «Ревнители российского Просвещения: М. Н. Муравьев (1757 - 1807), И. П. Тургенев (1752 - 1807) и М. М. Херасков (1733 - 1807)» и на Круглом столе, посвященном памяти выдающихся деятелей русскаго Просвещения И. П. Тургенева, М. Н. Муравьева, М. М. Хераскова (1807-2007 гг.) и организованном 20 декабря 2007 года в Научной библиотеке МГУ, в докладах, посвященных проблематике комментирования русского исторического эпоса XVIII в.

Структура исследования. Работа состоит из введения, четырех глав, библиографии и списка сокращений. Введение посвящено истории вопроса; первая глава «Римская литература и латинская образованность» рассматривает образовательный фон рецепции и анализирует возможности выпускников различных учебных заведений Российской Империи знакомиться с римской литературой в оригиналах и переводах; вторая глава — «Рецепция римской литературы в России XVIII века. Путь к вершине» — посвящена рецепции в XVIII столетии, подразделяясь на эпохи от Петра до Елизаветы, екатерининскую и павловскую; в последнем разделе — в качестве примера подробного анализа — изучается влияние латинской

эпики на Россиаду Хераскова; третья («Рецепция римской литературы в первой половине XIX века. Романтический экзамен») и четвертая («Рецепция римской литературы во второй половине XIX и в начале XX века. Восстановление утраченных позиций») главы охватывают XIX в. и начало XX; они посвящены: третья — старшему поколению, поколение П. А. Вяземского и К. Н. Батюшкова, поколению Пушкина и декабристов и поколение славянофилов и западников; четвертая — эпохе от шестидесятников до начала XX в. и от В. С. Соловьева до акмеистов. Заключение подводит итоги работы. Список использованной литературы содержит всего 426 наименований. К работе приложен Список сокращений.

Введение

Во введении рассматривается история вопроса и дается оценка немногочисленным исследованиям, затрагивающим тот или иной аспект проблемы в целом. В той области, которая является предметом нашего исследования, обобщающих трудов нет. Уже отмеченный указатель Е. В. Свиясова (представляющий выдающееся достижение отечественной филологии) затрагивает только стихотворные переводы и близкие к оригиналу переложения; книга Э. Д. Фролова рассматривает (правда, широко понимаемое) отечественное антикове-дение; монография Г. С. Кнабе «Русская античность» — скорее культурологическое, нежели филологическое исследование, не решающее вопроса об источниках, не добавляющее существенных сведений и не могущее претендовать на полноту. Кроме того, дается характеристика современного этапа в исследовании античной рецепции (труды Т. Г. Мальчуковой, М. Я. Паит, А. В. Успенской, Р. Л. Шмаракова и др.), излагаются методологические предпосылки и принципы работы (отраженные в первой части нашего автореферата).

Глава I. Римская литература и латинская образованность

В данной главе рассматриваются предпосылки рецепции античной культуры, сложившиеся в ХУ1-ХУН столетиях. Если в эпоху Ивана Грозного для того, чтобы читать Цицерона, нужно было эмигрировать (кн. Андрей Курбский), то по окончании Смуты церковный рас-

кол, приток ученых из Греции и Киева и культурные запросы двора создают предпосылки для создания школ более высокого типа, что соответствует и общественным потребностям (Алексей Саввич Ро-манчуков, провожатый Адама Олеария, проявляет глубокий интерес к латинскому языку и пользуется своим дипломатическим поручением, чтобы познакомиться с ним; это единственный случай, нам известный для XVII в., но он симптоматичен). Борьба греческого направления (ярчайшие представители — братья Лихуды) и латинского (Симеон Полоцкий, Сильвестр Медведев) дает противникам латыни лишь временный перевес: западные влияния, проникшие с Петром Алексеевичем, меняют картину. Нельзя, однако, считать петровское образование гуманистическим: оно (по крайней мере до введения Духовного регламента и создания на его основе системы духовных училищ) имело строго утилитарный характер. Ранние мероприятия царствования в области просвещения следует признать неудачными; но поздние (создание системы духовных семинарий по образцу католических коллегиумов, а также Императорской Академии наук с университетом и гимназией) оказываются плодотворными. В Киеве, Москве, а затем и в других губернских городах создается тип образованного клирика — первый тип русского «гуманиста»: знаток древних языков (без свободного владения новыми), способный вести диспут на латинском языке и писать на нем, в случае достаточного усердия и любопытства весьма начитанный в классической литературе (сама по себе программа в этой области обильной не была). На семинарской почве расцветает русское барокко. Три четверти столетия семинарии будут становым хребтом русской образовательной системы — это готовит почву для лучшего восприятия гуманистической культуры. Аристократический тип гуманиста в петровскую и ближайшую к ней эпоху представляет собой исключение; правда, к их числу относится столь яркая фигура, как А. Д. Кантемир. К тому же времени относится и первый этап проникновения латинских писателей в русскую культуру — Цезаря, Ливия, Овидия, Ювенала.

Анненское десятилетие знаменуется созданием дворянской образовательной системы — в Петербурге основывается Сухопутный Шляхетский кадетский корпус (1731 г.). Будучи не военным, а

именно сословно-корпоративным учебным заведением, он создает образец дворянского воспитания; его можно назвать «гуманистическим» лишь с натяжкой, поскольку знание древних языков не предполагается; однако владеющий немецким и французским дворянин — при условии достаточного усердия и любопытства — мог познакомиться с памятниками классической древности в новоязычных переводах. Этот воспитательный тип готовит почву для русского классицизма. К числу выпускников Кадетского корпуса относятся уже на раннем этапе такие фигуры, как А. П. Сумароков и М. М. Херасков.

При Елизавете Петровне осуществляется импорт основной западной образовательной модели — университета. При нем создаются и средние общеобразовательные учебные заведения, созданные под сильным влиянием гуманистической педагогики, — гимназии сначала в Москве, затем в Казани. Московская дает основательную подготовку по древним языкам, включая знакомство с авторами. Отсюда выходит элита русской культуры — Д. И. Фонвизин, М. Н. Муравьев, из Казани — Г. Р. Державин, впоследствии явивший собой — для своей эпохи — своеобразное русское воплощение Горация.

Екатерининская эпоха — время экстенсивного развития. Практически до самого конца она бесплодна для образовательных систем: лишь в восьмидесятых годах создается массовая элементарная школа (сама по себе невысокого уровня, но важная как предпосылка для будущей гимназической системы). Однако экстенсивное развитие осуществляется широко. Впервые мы сталкиваемся с конкурирующей если не образовательной, то просветительской программой: с высоты престола поощряются переводы языческих авторов (сама Императрица побуждает своего «карманного стихотворца» В. П. Петрова переложить Энеиду), а в Москве масонское объединение при деятельном участии Н. И. Новикова осуществляет независимую издательскую программу, где языческих авторов нет, но есть латинские Отцы Церкви — прежде всего Августин. Для этой эпохи характерно и попадание латинской классики в орбиту оппозиционной мысли (А. Н. Радищев).

Павловское интермеццо проходит для просвещения практически бесследно. Новое же царствование несет всеобъемлющую ре-

форму. Там, где были лишь элементарные школы, создаются гимназии (правда, лишь с поверхностным четырехлетним курсом). Во главе учебных округов встают университеты, половина которых создается с нуля. Семинарии, лишенные прежней функции поддержки образовательной системы в целом, замыкаются в рамках сословно-корпоративных задач (чтобы к середине столетия стать одним из источников нигилизма, как политического, так и культурного; вражда вышедших оттуда знатоков латинского языка к римской культуре станет одним из определяющих культурообразующих факторов второй половины столетия). Напротив, поверхностно образованные дворяне усваивают античную культуру с большим рвением (С. П. Шевырев, окончив учебное заведение без древнегреческого языка — Вольный Благородный пансион при Московском университете — уже вполне сложившимся человеком знакомится с ним основательно; но такие случаи представляют собой скорее исключение). В поколении декабристов есть очень образованные люди, знакомые с античной литературой по оригиналам (H. М. Муравьев. А. Ф. Бри-ген).

Расцвет русской школы связан с именем С. С. Уварова — аристократа, получившего блестящее домашнее воспитание, ценящего античность и понимающего роль гуманистического компонента в образовании. Устав 1828 года резко — с 4 до 7 лет — увеличивает продолжительность гимназического курса и заменяет разбросанную, многопредметную программу выверенной, с обоими древними языками. Но юношество этой эпохи живет под воздействием эстетических взглядов, менее всего благоприятных античности и римской культуре в особенности: романтическая эстетика вышла на «школьный» уровень и вступила в успешную борьбу за умы и сердца молодежи. Культурный эффект уваровской гимназии потому не слишком сказывается на рецепции: ее выпускники — поколение И. А. Гончарова, Я. П. Полонского, А. А. Фета — не демонстрируют особой приверженности к античной литературе. Последний из названных авторов является скорее исключением — и его переводческая деятельность, как и собственное творчество, будучи вполне независимы от господствующего течения и враждебны ему, не получают популярности. Доминирующей в обществе становится позиция

В. Г. Белинского, который, не обладая лингвистическими способностями и получая информацию в основном из вторых-третьих рук, «со слуха», впитал свойственное тогдашней немецкой эстетике враждебное отношение к римской классике. В его статьях отзывы о Горации и Вергилии отличаются пренебрежением, усиленным восторгом новичка-ниспровергателя кумиров (о самостоятельном знакомстве с памятниками античной словесности речи идти не может; кое-что прочитывается в русских переводах).

В 1849 г. Императорское правительство, испуганное революционными событиями в Европе и опасающееся республиканских взглядов, которые могли бы получить популярность из-за чтения античных классиков, наносит серьезный удар по античному компоненту в образовании. Он восстанавливается гимназическими уставами 1864 и 1871 гг. Но классическая гимназия гр. Д. А. Толстого — наиболее последовательный гуманистический образовательный проект в России — не пользуется общественной популярностью, и главным ее недостатком считается как раз доминирующая роль древних языков. Античная литература уходит на периферию общественного сознания, где она и будет пребывать до начала XX в. Ведущей фигурой 60-х гг. становится «разночинец» — в наиболее ярком виде этот тип представлен семинаристами, хорошо владеющими латинским языком, но сознательно отвергнувшими доступную им римскую словесность по внеэстетическим мотивам, которые представляются единственно ценными. Интересно, что падение престижа античной литературы идет рука об руку с ростом количества и качества историко-филологической работы русских исследователей.

Запас антикультурных аффектов до определенной степени перегорает в революции 1905-1907 гг. Возрождение эстетических ценностей не оставляет в стороне и античную (в т. ч. римскую) литературу: не только Эсхил и Еврипид, но и Вергилий с Авзонием приковывают внимание ведущих фигур в культуре эпохи.

Глава II. Рецепция римской литературы в России XVIII века. Путь к вершине Культурную специфику начала XVIII века определяют две преобразовательных волны, которые причудливо накладываются друг на друга: преобразования «естественного» темпа, накопившие (в осо-

бенности в связи с проблемой раскола) критическую массу в образовательной области, что привело к созданию Славяно-Греко-Латинской академии, осуществляемые под влиянием католического Запада (прежде всего Польши), и петровская реформа под сильным влиянием протестантизма. В культурном отношении первая из них готовила почву для восприятия ценностей западноевропейского гуманизма прямо, вторая — лишь косвенно, поскольку ориентировалась на практическую эффективность и немедленный результат, а не на воссоздание подготовивших его культурных предпосылок. Ситуация меняется только к концу петровского царствования, когда в России возникает мысль (вскоре реализованная) об учреждении Академии наук. В течение XVIII столетия в России складывается пять различных образовательных систем, каждая со своими особенностями культурной шлифовки, иногда весьма различными. Это системы образования духовного, военно-дворянского, общего, домашнего и заграничного. Ни одна из наличных образовательных моделей не рассматривала античную литературу вообще и римскую в частности как важное образовательное средство. Таким образом как для семинаристов, так и для дворян знакомство с нею представляло собой плод личного образовательного усилия. Сам по себе Петр I со своим практическим умом, отвечавшим на потребности ведущей тяжелую борьбу страны, вряд ли ценил в должной мере образовательное и воспитательное значение классических древностей. Практическими целями вызван его интерес к Цезарю и Ювеналу. Декоративный характер латинских цитат очевиден прежде всего в их использовании для триумфальных арок и медалей; здесь доминируют мотивы пропаганды и престижа. Сильно чувствуется посредник — польское влияние (так, в описаниях триумфальных арок Юпитера не раз именуют Йовишем). Краткий период «немецкого засилья» при Анне Иоанновне — плодотворный для истории русского стиха — в отношении рецепции остается «нейтральным»: Германия не играет существенной роли как посредник.

Елизаветинская эпоха внесла два важных новшества. С одной стороны, на столетие вперед закладывается преобладание французского языка и французской культуры в воспитании русской аристократии; прежнее доминирование германского элемента (голланд-

ско-немецкого при Петре и немецкого при Анне Иоанновне) вернется уже в XIX в., в виде «философского реванша». Французский язык становится универсальным проводником для западной культуры в целом (что видно на примере таких выдающихся дворян, как И. И. Шувалов, с их энциклопедическими интересами, включающими, — правда, на периферии, — и античность, прежде всего древнюю историю).

Наиболее крупным и влиятельным представителем образованного духовенства в России является Феофан Прокопович (16811736). Он —- подлинный образец универсализма: трактат О поэтическом искусстве демонстрирует знакомство с римской традицией во всей ее полноте, а речи — умение применять заимствованные элементы для собственных литературных целей. Важную роль в усвоении начал античной образованности играет творчество широко начитанного «киевлянина» Стефана Яворского (1658-1722). Если представители духовенства, прошедшие выучку в Киеве и за рубежом, представляют собой хотя и немногочисленную, но единую и заметную группу, выдающиеся представители светской образованности в эту эпоху могут считаться скорее исключением. К их числу относится князь Антиох Дмитриевич Кантемир (1709-1744), переводчик Горация; прежде всего он обязан своей блестящей эрудицией домашнему образованию. Василий Никитич Татищев (1686-1750), получивший заграничное образование, демонстрирует другой тип усвоения рецепции — утилитарный, во вкусе петровской эпохи (так, он один из очень немногих, кто знаком с творчеством Валерия Флакка, но это обусловлено исключительно его профессиональным интересом к ранней истории земель, входивших в состав Российской Империи).

«Переходной» между типами духовной и светской культуры является фигура Василия Кирилловича Тредьяковского (1703-1769), получившего духовное образование в Астрахани и продолжившего обучение за границей. Мы видим у него и завидную широту классического образования, достигнутую вовсе не за счет глубины, и бескорыстное отношение к римскому наследию как самодовлеющей эстетической ценности (чего в такой степени не было даже у Кантемира). Фигурой, связывающей две половины столетия, является самая масштабная личность русского XVIII века — Михаил Василье-

вич Ломоносов (1711-1765), чей расцвет приходится на елизаветинскую эпоху; его образовательная траектория похожа на таковую же В. К. Тредьяковского — за исключением того факта, что решающей для него стала немецкая культурная традиция, а не французская. Позиция его в отношении рецепции, по мнению Л. В. Пумпянского, такова: разумность государства и его мусической жизни имеют следствием то, что у них общий оригинал — античность; лучшее, что можно сделать, — сравняться мощью и славой с Римом, а мудростью — с Афинами6. Обладая универсальным образованием в античной области, Ломоносов перелагает в стихи и вставляет в торжественные оды пассажи из Цицерона и Плиния Младшего, соревнуется с Вергилием и переводит Памятник Горация.

Новый — уже чисто «дворянский», французского склада — тип представляет собой Александр Петрович Сумароков (17171777). Для него уже не идет речи о знакомстве с древними языками: античная традиция усваивается при посредничестве французской. Новоевропейское влияние в творчестве Сумарокова доминирует (это будет особенностью всей дворянской традиции), однако его нельзя признать и пренебрежимо малым.

Принципиально важна для рецепции римской литературы в России екатерининская эпоха — прежде всего потому, что она в принципе является эпохой значительного (и в литературной области недооцененного) культурного расцвета, в числе питательных элементов которого не может не присутствовать римская классика. Во-вторых, наступает пора пожать культурные плоды прежних образовательных усилий — духовные семинарии, столичные гимназии и университеты создают критическую массу образованных людей, способных составить общество, которое могло бы выступать самостоятельным игроком на культурном поле (к концу царствования общество заявит о себе и как оппозиционный игрок). Сама Императрица Екатерина Алексеевна (1729-1796) — первая на русском пре-

6 К истории русского классицизма. — Пумпянский Л. В. Классическая традиция. Собрание трудов по истории русской литературы. М., «Языки русской культуры», 2000. С. 60.

столе представительница европейской образованности и европейских культуроно-философских интересов во всей их полноте — античностью интересуется мало; тем не менее Тацит относится к числу авторов, повлиявших на ее мировоззрение. Она будет поощрять переводы античных классиков (ее «карманный стихотворец Василий Петрович Петров (1736-1779) создал прекрасный перевод Энеиды александрийскими стихами — это не менее важное культурное событие, нежели неоконченная костровская Илиада, но не привлекавшее исследовательского внимания); корпус переводов античных авторов, сложившихся к концу екатерининской эпохи, весьма велик и включает в себя в том числе и имена второго-третьего ряда (Веллей Патеркул, Федр). Вергилий удостаивается даже пародии. Воспоминаниями античного мира по-прежнему пользуются ради престижа (таково, напр., переименование Хаджи-Дере, ошибочно отождествленного с Томами, в Овидиополь).

Велика — не только с точки зрения просвещения, но и с точки зрения рецепции — роль многочисленных иностранных профессоров, приглашенных в обе столицы. Они дают большую часть латиноязычной прозы, написанной на территории Российской Империи; в переводах эта проза — вместе с многочисленными цитатами из античных авторов — становится доступна более широким общественным кругам, нежели профессорско-студенческая аудитория. Философское и политическое образование играет аналогичную роль: автор самого популярного учебника вольфианской философии, Фридрих Христиан Баумейстер, обильно цитирует римских авторов (прежде всего Теренция). Определенное количество публикаций (и оригинальных, и переводных) о римской литературе — обобщающего характера — появляется в периодической печати. Таким образом можно констатировать — наряду со школой и переводами — наличие многочисленных каналов рецепции.

Крупнейшими представителями екатерининской эпохи являются Михаил Матвеевич Херасков (выпускник кадетского корпуса, 1733-1807) и Гавриил Романович Державин (выпускник Казанской гимназии, 1743-1816). Первый из них — универсал; он пишет и героический, и дидактический эпос (некоторые черты римской классики можно увидеть в короткой поэме Плоды наук), и оды — как торжест-

венные, так и философские, и пьесы, и прозаические романы. Универсально в его творчестве восприятие римской поэзии: в героическом эпосе Россиада отражены Вергилий, Овидий и Лукан; в философских одах — Гораций; он посвящает стихи Августину. Второй — переводчик Горация и «русский Гораций», соперник римского поэта в глазах публики. Сравнительно недавно в работах Майи Яковлевны Паит было доказано, что обращение к Горацию у Державина — раннее и самостоятельное, вопреки мнению крупнейшего специалиста Якова Карловича Грота. Для собрания сочинений Державин берет эпиграфы к разным томам из Плиния Младшего и Тацита. По сведениям Петра Андреевича Вяземского, Тацита переводил (или собирался переводить) еще один крупнейший писатель эпохи, сохранивший свое значение и «школьный» статус до нынешних дней, — выпускник гимназии при Московском университете Денис Иванович Фонвизин (17451792).

Федор Яковлевич Козельский (р. 1735, учился в Киево-Могилянской академии и впоследствии в Академической гимназии в Петербурге) — один из немногих, кто разрабатывает жанр элегии, в XVIII столетии маргинальный в русской литературе; в его элегиях можно встретить цитаты из Проперция, вообще не пользующегося большой читательской популярностью; в его поэмах можно усмотреть следы влияния Вергилия, а также Овидия. Знатоком латинских древностей был граф Петр Васильевич Завадовский (1739-1812, выпускник иезуитского коллегиума в Орше и Киевской академии, впоследствии — первый министр просвещения Российской Империи). Среди авторов, с которыми он знаком и которых он цитирует, — не только Вергилий, но и Лукан и Светоний. Ипполит Федорович Богданович (1743-1802/1803) помещением в Московский университет обязан М. М. Хераскову, который отговорил его от занятий актерским ремеслом. Современникам он запомнился как автор одного произведения — Душеньки, сочиненной по мотивам Метаморфоз Апулея. Выдающейся во всех отношениях фигурой нужно считать Александра Николаевича Радищева (1749-1802). Он получил неплохое домашнее образование, учился в Пажеском корпусе и в Лейп-цигском университете (в т. ч. слушал лекции знаменитого профессора Христиана Фирхтеготта Геллерта). По мнению Л. В. Пумпянско-

го, это один из образованнейших русских людей вообще, в XVIII же столетии исследователь отдает ему пальму первенства (К истории русского классицизма: «Тип его образования — лучшее, что могла создать докантовская философия и допушкинская поэзия; он представитель той степени серьезности народного образования, на которой слагаются продуманные произведения философские и поэтические, принадлежащие, тем не менее, не философии и не поэзии, а именно образованию страны».)7. Цицерона Радищев ценит не слишком высоко, как конформиста с «нередко низкой» душой; Овидию он сочувствует как жертве императорского произвола; очень высоко ставит Тацита; цитирует — применительно к цензуре — историю, пересказанную Сенекой Старшим. В поэзии Радищева сказывается влияние Горация.

Одной из самых выдающихся фигур по образованности и культурным заслугам является Михаил Никитич Муравьев (1757— 1807), учитель Великих Князей Александра и Константина и первый товарищ министра народного просвещения и попечитель Московского учебного округа. А. Н. Егунов проницательно и верно характеризует его как дилетанта, способного создавать первоклассные вещи . Он является наиболее блистательным представителем универсализма: в его собственном поэтическом творчестве отражаются Вергилий, Гораций и Лукан, он переводит Проперция и создает — за счет отрывков из Тускулан — первую небольшую переводную антологию латинской архаики. Рукописные переводы на полях лионского издания Тускулан были обнаружены научным сотрудником Отдела редких книг и рукописей НБ МГУ Мариной Владиславовной Лен-чиненко и частично опубликованы в сотрудничестве с автором этих строк (№ 23 списка публикаций). Муравьев переводит и публикует стихотворный отрывок из Петрония, посвященный гражданской войне; переводит Проперция, высказывает недовольство творчеством Катулла (и частично Горация, когда тот нарушает приличия) в нравст-

7 Пумпянский Л. В. Классическая традиция... С. 153.

8 Гомер в русских переводах ХУ1П-Х1Х веков. М., «Индрик», 2001. С. 100.

венном аспекте, хотя Гораций для него «первый из лириков»). В учебной прозе, предназначенной для Великих Князей, рассыпаны проницательные суждения о римских историках.

Николай Петрович Николев (1758-1815) — воспитанник княгини Е. Р. Дашковой. Видный драматург и автор од, он в юности находился под сильным влиянием Плиния Старшего; впоследствии его место занял более близкий по времени авторитет — Бюффон. Николев пишет Подражание святому Августину, созерцающему с одной стороны Иисуса Христа распятого, а с другой Иисуса Христа младенцем, сосущим млеко из грудей Девы. Значительно влияние римской словесности на крупного поэта Ивана Ивановича Дмитриева (1760-1837), человека дворянской культуры «французского» типа. Федор Ильич Козлятев, играющий при нем роль magistri elegantiarum, дает ему прочесть в качестве пособий по изящной словесности не только курсы Баттё и Мармонтеля, но и книгу Квинтилиана. Прежде всего в его творчестве сказывается влияние легкой поэзии — Катулла, Тибулла, отчасти Горация. Реминисценции из римской литературы есть и в творчестве известного масона и мистика Семена Сергеевича Боброва (f 1810 г.), получившего начальное духовное образование и продолжившего учебу в Московском университете. Он берет для поэмы Древняя ночь Вселенной эпиграфом реплику из Гортензия (frg. 112 GRILLI), а во второй части переводит этот эпиграф стихами, и пишет балладу о могиле Овидия, ассоциируя Томы с Темешваром. Его поэзия — и крупных жанров, как Херсонида, и малых форм — изобилует реминисценциями древнеримских поэтов. Отметим талантливого переводчика овидиевых Тристий — Ивана Евсеевича Срезневского (1770-1819), отца знаменитого филолога-слависта. Он учился в Рязанской семинарии и в Московском университете. Издание переводов Овидия вышло с латинским текстом en regard и содержало прекрасный комментарий, свидетельствующий о широком кругозоре автора (он включил в примечания, напр., несколько своих переложений эпиграмм Авзония).

Роль клириков в литературе екатерининской эпохи намного ниже, чем в эпоху Петра, и ниже, чем в предшествующую. В качестве примера приведем Михаила (в иночестве Моисея) Гумилевского (1747-1792), переводчика Псевдо-Дионисия Ареопагита и Макария

Египетского. Выпускник Владимирской семинарии и Славяно-Греко-Латинской академии, впоследствии он преподавал в ней древнееврейский и греческий языки; дослужился до префекта. Он пользуется мотивами знаменитой энниевой автоэпитафии; в идиллии Phoebus подражает Вергилию. В эпистоле Михаила Гумилевского московскому архиепископу Платону автобиографическая тематика толкуется в духе Овидия и его выражениями.

В екатерининском царствовании выделяется поколение, которому пришлось созреть еще в данную эпоху (родившиеся в 60-х гг. XVIII в. и позже); как правило, к концу царствования (или к эпохе павловского интермеццо) относится начало их культурного творчества. Крупнейшим представителем этого поколения является Николай Михайлович Карамзин (1766-1826) — питомец домашнего пансиона профессора Императорского Московского университета Иоганна Маттиаса Шадена. В трудах Карамзина отражается знакомство с Цезарем, Саллюстием, Ливием, Тацитом; он ценит Цицерона, Вергилия и Овидия, переводит Лукана, ссылается на Естественную историю Плиния Старшего; универсалистскому характеру его творчества соответствует и универсальный характер рецепции. Для Василия Львовича Пушкина (1766-1830, знаток французского языка и латыни) одним из ключевых авторов был Катулл; он знал наизусть многие оды Горация.

Вторая половина столетия дает несколько примеров универсального характера рецепции; можно сказать, что это «золотой век» рецепции римской литературы в России вообще. Римская литература воспринимается как единое целое; мы не сталкиваемся с попытками отвергнуть на тех или иных основаниях какую-либо ее часть как малоценную. Влияние эстетических ценностей, воплощенных в латинской словесности, в данную эпоху исключительно велико и может конкурировать с любым другим.

Глава III. Рецепция римской литературы в первой половине XIX века. Романтический экзамен

Начало XIX века, как и начало предыдущего столетия, ознаменовано наложением друг на друга двух волн — культурной, которая была — не исключительно, но и не в последнюю очередь — одним из кругов от падения монархии Бурбонов во Франции, и образовательной (ре-

формы 1802-1804 гг. имеют отчасти тот же источник). Культурный фон задается концепцией «категориального перелома», который протекает в европейских литературах последней трети XVIII века и состоит в переходе от риторически структурированной эстетики «подражания и соревнования» к концепции гениальности и ори~тинального творчества9. Для рецепции римской литературы важен тот факт, что падает престиж и влияние французской литературы (для которой отказ от римского наследия был бы равен самоубийству) и, напротив, повышается престиж литературы немецкой и английской (где он равен эмансипации).

Прежде всего в главе рассматривается старшее поколение деятелей, выдвинувшихся в XIX в. Ровесник М. Н. Муравьева, граф Дмитрий Иванович Хвостов (1757-1835) также обязан своим образованием Московскому университету (с предварительным домашним и пансионским обучением, очень высокого качества). Вне сомнения его широкая эрудиция, знание древних и основных новых языков. Наиболее значимый отрезок публичной деятельности Д. И. Хвостова приходится на первую треть XIX в.; однако сформировался он как человек века XVIII и как таковой рассматривался более молодыми современниками. Он разделяет версию, что пьесы Терен-ция писаны Сципионом, и ставит их ниже мольеровских; использует в творчестве мотивы римской сатиры, Поэтическое искусство и Памятник Горация, реминисценции Метаморфоз; считает упадочным творчество Сенеки Младшего и Лукана с его Фарсалией; зато Федр (которого он относит к эпохе Августа) удостаивается его одобрения и становится предметом подражания. Исключительное положение Хвостова в русской поэзии 10-х — 20-х годов XIX в. — положение привилегированной жертвы поэтов пушкинского круга — делает его реабилитацию вопросом уже ближайших лет или в крайнем случае десятилетий. Важно, чтобы издания его стихов, которым предстоит появиться, обладали достаточным филологическим уров-

9 Культура «готового слова» и ее смена «свободным словом»: см. работы A.B. Михайлова: Языки культуры. М., 1997. 510 слл.; Обратный перевод. М., 2000., 28 сл. et passim.

нем; в частности, чтобы античный слой его поэзии — и римский в частности — был вскрыт и проанализирован.

Иван Матвеевич Муравьев-Апостол (1765-1851), двоюродный брат Михаила Никитича Муравьева, проучившийся год в «Ва-силеостровской академии» (пансионе Леонарда Эйлера в Петербурге), получил блестящее домашнее воспитание, обнаружив прекрасные способности к древним и иностранным языкам. Несомненно, он относится к образовательной элите своего поколения. Письма из Москвы в Нижний Новгород (1813-1815), проникнутые ненавистью к современной Франции, представляют собой великолепный памятник римской учености: многочисленны цитаты из Вергилия, Горация, Ювенала, в Продолжении — Лукана; автор рассуждает о Сал-люетии, ссылается на Тацита и посвящает 12-е письмо язвительному анализу недавно вышедшего французского перевода Клавдиана, сам переводит (правда, очень немного) Цицерона и Горация, пишет о Сатириконе прекрасную новеллу во вкусе Петрония. Дворянский эстетизм (правда, отягощенный благоприобретенной галлофобией) сочетается у него с широким и далеко не поверхностным знакомством с римскими классиками. Эти познания оплодотворяют его литературное творчество. Характер же творчества можно было бы — как и творчества М. Н. Муравьева — обозначить как дилетантский — и тоже только в смысле объема, а не качества. Заслуживает внимание положительное отношение к Клавдиану; противопоставления поздней литературы августовскому классицизму в мысли И. М. Муравьева-Апостола нет. Знаменитый государственный секретарь при Александре I и кодификатор русского законодательства при его преемнике, Михаил Михайлович Сперанский (1772-1839) получил духовное образование. Еще в молодости он написал учебник риторики, изданный лишь посмертно; там содержится целый свод проницательных суждений о римских авторах10. Чрезвычайно интересная фигура — знаменитый генерал, герой наполеоновских войн и «кавказский проконсул» Алексей Петрович Ермолов (1777-1861). Получив достаточно поверхностное дворянское воспитание, он прекрас-

10 Правила высшего красноречия, postum, СПб., 1844.

26

но овладел латинским языком по собственной инициативе. Он интересовался Цезарем, по-видимому, собирался переводить Записки. В битве при Прейсиш-Эйлау в критический момент Ермолов повторяет решение, описанное в ВО I, 25, 1. Он охотно цитирует Вергилия, Горация, Проперция, Лукана; собирает прекрасную библиотеку, где латинские классики были представлены практически полностью; некоторые — не в одном издании. Его знакомство с латинской литературой универсально, как и ее влияние на его творчество и личность. Генерал Ермолов — явление, для русского офицерства выдающееся, но не уникальное. Как полиглоты известны выдающиеся русские полководцы — Александр Васильевич Суворов и Михаил Илларионович Кутузов. Но — исходя из особенностей военно-дворянского воспитания и подготовки к службе эта эрудиция является результатом мощного индивидуального усилия.

Интересной фигурой является Яков Андреевич Галинков-ский (1777-1816) дающий в журнале «Корифей» читателям очерк мировой — в т. ч. и римской — литературы в разных жанрах. Алексей Федорович Мерзляков (1778-1830, Пермское Главное народное училище и Московский университет) — ключевая фигура культурной истории России первых трех десятилетий XIX в. Это один из первых представителей пестуемого Екатериной «третьего сословия», добравшихся до вершины российского Парнаса. Многочисленны критические статьи, практически не собранные; они, на наш взгляд, делают Мерзлякова одним из лучших русских критиков и представляют собой наиболее интересную часть его наследия; он видный поэт, переводчик (античные поэты, Тассо) и теоретик литературы. Широта эрудиции, знакомство с древними и основными новыми языками несомненны; на этом фоне поражает отсутствие филологической компетентности и бесплодность чтения. Вергилий и Гораций — наиболее авторитетные для него авторы. Фарсалию он ставит не слишком высоко. Он — один из пионеров пренебрежительного отношения к эпосу эпохи зрелой и поздней Империи. Резюмируя суждения Мерзлякова о латинской словесности, можно ощутить в них сопротивление «духу века» на уровне классической литературы эпохи Августа и безнадежную сдачу позиций Серебряной латыни. Еще одна уникальная черта — своеобразный «утилитаризм наоборот»:

будучи профессором красноречия и поэзии, он черпает вдохновение только в римской поэзии, но непохоже, чтоб на него оказала влияние теоретико-литературная мысль или ораторская проза Рима. Кроме упомянутых, в разделе рассматриваются фигуры Якова Васильевича Толмачева (1779-1873) и Григория Николаевича Городчанинова (1772-1852). Первым же поколением, выступившим на сцену уже в XIX в., является поколение П. А. Вяземского и К. Н. Батюшкова. Василий Андреевич Жуковский (1783-1852, учился в Благородном пансионе при Московском университете) оставил немного как отзывов о римской классике, так и реминисценций —- значительно меньше, нежели у более молодого Батюшкова. Он перевел II книгу Энеиды и отрывок из XI кн. Метаморфоз — историю о Цеиксе и Гальцио-не, интересовался творчеством Горация, который был для него в философском отношении ближе Ювенала.

Соперник Жуковского по переводу Гомера Николай Иванович Гнедич (1784-1833) известен прежде всего как эллинист. Главный его подвиг — перевод Илиады, который по справедливости считается одним из высших достижений отечественной переводческой школы. Но он является и знатоком Вергилия, хотя не слишком ценит его эклоги. В письмах он часто цитирует Вергилия — в особенности Георгики. Владимир Сергеевич Филимонов (1787-1858, получил юридическое образование в Московском университете) делает несколько очень неплохих переводов од Горация, использует в оригинальном творчестве — наряду с горацианскими — мотивы Катулла. В поэме Дурацкий колпак он дает проницательный отзыв: «Вольтеров друг, антибайрон, / О врач уныния, Гораций!», использует для отдельных глав своего Обеда марциаловские эпиграфы, демонстрируя неплохой кругозор в латинской поэзии. Константин Николаевич Батюшков (1787-1825) получил воспитание в частных пансионах и впоследствии — в доме своего двоюродного дяди, М. Н. Муравьева, где сформировался его литературный вкус и пристрастие к римской и новейшим литературам. Он хорошо знал латинский язык; тем не менее итальянские и французские влияния в его творчестве преобладают над влиянием Рима. Он детально знаком с творчеством Горация, претендует на роль «русского Тибулла» (как и русского Парни), поклонник Овидия. Описание дворца Гипноса в Киммерии (met. XI,

597 слл.) было использовано К. Н. Батюшковым в прозаическом опыте Похвальное слово сну. Он восхищается Тацитом и читает Сенеку. Для его творчества и в области рецепции характерно преобладание малых жанров над крупными. Валериан Николаевич Олин (ок. 1788—1840? Первоначальное образование получил в народном училище) — стихотворец, переводчик и журналист. Его интересы были широкими и случайными — от античности до Оссиана и Байрона. В 1818 году он начинает издавать «Журнал древней и новой словесности», эклектичный уже по заглавию. Но нельзя не отметить, что это едва ли не единственное издание (рядом можно поставить только журнал «Корифей» Галинковского), которое ставило бы перед собой задачу пропаганды античной словесности. Не заслуживает забвения замечательное подражание знаменитому стихотворению Катулла на смерть воробья Лесбии. Михаил Васильевич Милонов (1792-1821) — выпускник Благородного Пансиона при Московском университете. По-видимому, обладал довольно поверхностным знанием как латинского языка, так и римской литературы; его перу принадлежит Отрывок из Луциллиевой сатиры против его века (сатира шестая). Луцилий для него в данном случае — просто «сатирик». Он переводит Горация, использует его мотивы в оригинальном творчестве, пишет, в подражание Ювеналу (sat. VIII, 39 слл.) стихотворение К Рубеллит с подзаголовком Сатира Персиева, увлекается творчеством Тибулла. Наряду с Н. Ф. Остолоповым, он практически единственный поэт, которого в первую очередь интересует сатирический жанр. Луцилий для него — не более чем имя (= сатирик). Персий и Ювенал сливаются в одно. Лишь Гораций обладает некоторой индивидуальностью — а за рамками сатиры ближе всех ему Ти-булл. Это связано с двумя основными мотивами его творчества, — собственно сатирическим и «похвалой сельской жизни».

Князь Петр Андреевич Вяземский (1792-1878, иезуитский пансион в Санкт-Петербурге, получил и домашнее образование) практически не владел латынью и был человеком русской дворянской (т. е. французской) культуры в полном смысле этого слова. С этими ограничениями он весьма ценит римскую классику. П. А. Вяземский включает в свою избранную Библиотеку Вергилия, Горация и Марциала, дает проницательную оценку Горацию, читает и цити-

рует Тацита и обращает к поэзии В. П. Петрова слова Квинтилиана о Лукане. Безусловно, даже крупнейшие латинские авторы (кроме, может быть, Горация) расположены ближе к периферии его эстетического сознания, чем к центру. Можно отметить — несмотря на искажающую французскую призму — близкое, «домашнее» обращение с римскими классиками. Павел Александрович Катенин (1792—1853, получил домашнее воспитание) владел не только латинским, но и древнегреческим языком, отличался самостоятельностью мышления и способностью противостоять моде. Литературно-теоретические взгляды делали его архаистом и сторонником национальной самобытности; однако он не стал врагом Рима и его словесности; напротив, сравнение древней и современной литературы приводит его к выводам в пользу первой. В рамках цикла Размышления и разборы он пишет статью О поэзии латинской, где дает высокие и проницательные оценки римским поэтам; мотивы Овидия и Вергилия присутствуют в его творчестве. Петр Яковлевич Чаадаев (17941856), получивший прекрасное домашнее образование и учившийся в МУ, сравнительно часто (больше, чем всех других античных авторов, вместе взятых) цитирует Цицерона. В основном его внимание привлекает трактат De legibus. В этом поколении мы видим те же тенденции, что и в переходном: само по себе знакомство с римской литературой сквозь призму французской традиции является весьма распространенным, а противоположная ситуация является результатом значительного образовательного усилия; такое же усилие требуется, чтобы сохранить в собственном представлении целостность римской поэтической традиции. Доминирует поэзия, влияние прозы и знакомство с ней встречаются реже; эпоха Серебряной латыни не пользуется таким расположением, как век Августа. Кроме того, в разделе рассмотрены Николай Федорович Остолопов (1782-1833), князь Петр Борисович Козловский (1783-1840), Федор Николаевич Глинка (1786-1880), князь Николай Борисович Голицын (17941866), профессора Московского университета Роман Федорович Тимковский (1785-1820), Иван Иванович Давыдов (1794-1863) и Михаил Григорьевич Павлов (1792-1840).

Чрезвычайно интересно развитие классических занятий в провинции; сведения об этом у нас далеко не так многочисленны,

как о том, что происходило в столицах. Создание университетов, внесло мощное оживление в жизнь тех городов, где это произошло. Просветительский очаг в Харькове представляют воспитанник педагогического института Разумник Тимофеевич Гонорский (17901818) и швейцарец Иван Филиппович Вернет (1760-1825). Органом просвещения становится издаваемый Гонорским «Украинский вестник». Р. Гонорский в книге Опыты в прозе посвящает обширный очерк Катуллу с пересказом содержания или прозаическими переводами большого числа самых известных его стихотворений, начиная с плача по воробью, пишет о Горации. Он является автором небольшой книжки —Дух Горация и Тибулла (Харьков, 1814), где в главе о Горации (Теория наслаждения по правилам Горация) есть следующие разделы: Ускорение наслаждения, Горациева любовь, Горациева дружба, а в конце помещает стихотворение Поэт в окрестностях Тиволи (Праху Горация). К сожалению, Гонорский умер совсем молодым; он был бы видной фигурой интеллектуальной жизни Харькова — и немало сделал бы для пропаганды римской литературы на левобережье Днепра.

Поколение Пушкина и декабристов. Александр Сергеевич Пушкин (1799-1837) представляет собой центральную фигуру того поколения, которое родилось в конце ХУШ-начале XIX в., первым испытало на себе в школе плоды воспитательных реформ Александра I и вполне впитало дух литературной революции, бушевавшей на западе Европы; с другой стороны, оно было последним, для которого решающим было культурное влияние Франции и опыт французской эстетической и политической мысли. Его рецепция отличается универсальным характером. Для тех, кто несколько моложе (напр., для С. П. Шевырева), главной будет уже философская проповедь Германии. В качестве фона рассматриваются взгляды на римскую литературу преподавателей Царскосельского Лицея — Петра Егоровича Георгиевского (1792-1852) и Николая Федоровича Кошанского (1784 или 1785-1831). Тема «Пушкин и античность» — в порядке исключения — относится к числу лучше всего исследованных и рассматривается очень бегло. Представляется не безрезультатным исследование вопроса, как сам образ катулловского дружеского кружка и его литературная полемика влияли на «организационные фор-

мы» литературной жизни поэтов-современников Карамзина и Дмитриева, а также младшего поколения — прежде всего «Арзамаса». Относительно подробно исследовано в отечественной науке и влияние античности на Федора Ивановича Тютчева (1803-1873). Самый талантливый соперник Пушкина — Евгений Абрамович Баратынский (1800-1844), ученик Пажеского корпуса — также рассматривает Рим сквозь призму французской культуры. Он, посетив в окрестностях Неаполя и в самом городе античные достопримечательности, создает лучший, достойнейший Вергилиева надгробия венок, пишет поэму Обеды на ту же тему и на основании того же источника, что и Филимонов. Высока плотность античных реминисценций в творчестве барона Антона Антоновича Дельвига (1798-1831). Это вскрыто в блестящем издании Юрия Никандровича Верховского. Дельвиг подражает знаменитой оде Катулла на смерть воробья, использует мотивы Горация, элегий Тибулла и Проперция. Это довольно ограниченный круг, — он замыкается в поэзии малых жанров I в. до Р. X., но римская поэзия (не говоря уже о Феокрите) еще демонстрирует свою способность оплодотворять творчество автора малых форм. Вильгельм Карлович Кюхельбекер (1797-1846), еще один соученик Пушкина по Царскосельскому лицею, проявляет в отношении римской литературы досадную односторонность. Он резко нападает на Цицерона, Плиния Младшего, в особенности — на Горация. Прежде всего это можно объяснить фанатическим вольнолюбием: «имперский» характер римского классицизма не говорит ему ничего, что могло бы вызвать положительный отклик.

По образовательному уровню поколение декабристов очень пестро. Мы видим в его рядах и одного из лучших эрудитов эпохи Никиту Михайловича Муравьева (1795-1843), сына Михаила Никитича; отец воспитывал сына на античности и на подлинниках; зная древние и новые языки, читая Тацита — своего вечного спутника — в оригинале, он по складу ума (резкому и педантичному) сильно отличается от отца. На другом полюсе — Кондратий Федорович Рылеев (1795-1826). Здесь мы имеем дело с античной традицией, преломленной уже не через французскую, а через русскую призму; его знакомство с античностью почерпается из переводов и эпиграфов Державина, Карамзина, Милонова и Батюшкова. К числу поклонников

Тацита относится и такая выдающаяся фигура, как Николай Иванович Тургенев (1789-1871). Дальнейшее наше изложение создает (как, впрочем, создавало и раньше — но в меньшей степени) несколько искаженную перспективу. Пытаясь найти в личности и творчестве следы влияния Рима и латинской литературы, мы рассматриваем тех людей, где это влияние обнаруживается. Однако среди текстов, которыми мы располагаем, не меньше таких, где это влияние слабо и неуловимо — либо его нет вовсе, либо оно теряется среди множества других. С этой точки зрения Рылеев окажется не на другом полюсе, а значительно ближе к центру: античные реминисценции, пусть из третьих рук, актуальны до некоторой степени для его поэтического языка, а, скажем, у М. Ю. Лермонтова, знавшего латинский язык, эту актуальность уже практически не обнаружить: англо-германское влияние у него уступает только русскому, и даже французское значительно меньше.

К числу наиболее образованных декабристов относится Александр Федорович Бригген (1792-1859), поклонник и переводчик Цезаря. Сохранилась его большая статья, которая должна была стать предисловием к переводу. Прежде всего его внимания удостаиваются историки — Саллюстий, Патеркул; среди них оказывается и Лукан. Михаил Сергеевич Лунин (1787-1845), прекрасно образованный офицер-полиглот, был поклонником Цицерона и имел в библиотеке полное собрание сочинений оратора; с восторгом он относится и к Тациту. Кроме того, рассматриваются декабристы Александр Николаевич Муравьев (1792-1863) и Александр Осипович Корнилович (1800-1834). Осип-Юлиан Иванович Сенковский (18001858) на голову превосходил подавляющее большинство современников эрудицией; но в его журнале «Библиотека для чтения» римской литературе отводится очень мало места. Он обнаруживает несомненную проницательность, отвечая на обвинения Низара, защищает Сенеку Младшего и Федра; правда, в «Библиотеке для чтения» мы можем найти резкие выпады против Цицерона.

Из этого поколения выходят первые борцы с римской традицией как таковой. Наиболее крупные фигуры — братья Николай и Ксенофонт Полевые, издатели одного из самых влиятельных журналов второй половины 20-х — первой половины 30-х годов, любимо-

го прежде всего молодым поколением. Николай Алексеевич Полевой (1796-1846) — одна из ключевых фигур русского литературного процесса первой половины XIX в. Основанный им «Московский Телеграф» (1825-1834) был наиболее авторитетным журналом эпохи и отличался резким тоном полемики. Римская литература не вызывала у Николая Полевого никакой симпатии: он ее оценивает как «бедную», сравнивает век Августа с веком Людовика и считает основанное на них латино-французское образование поддельным, носящим зародыш смерти и долженствующим умереть от недостатка сил; особенно прочна его неприязнь к Горацию. Это начало систематической войны прогрессистов против римского лирика. К историкам его отношение совершенно иное.

В хронологическом отношении жизнь поколения Жуковского-Батюшкова и Пушкина-декабристов приходится на один период; основанием датировки здесь служит не столько дата рождения, сколько жизненное дело. Но культурная разница ощутима. Для тех, кто выходить на Сенатскую площадь не мыслил и предпочитал культурное творчество политическому, актуальна прежде всего римская поэзия; их оппоненты, напротив, интересуются поэзией очень мало и, напротив, предпочитают историческую прозу (даже интерес к Цицерону является спорадическим и скорее является отражением именно исторического любопытства — как дополнительного источника для событий, описанных Саллюстием). Саллюстий же и Цезарь переживают последний расцвет своего влияния (Саллюстий — в первый раз, Цезарь — вторично после эпохи Петра). Автор Катили-ны и Югурты рассматривается как учебник заговора, автор Записок — как военный учебник. Занятно, что одним из наиболее интересных поэтов для этого круга, вообще поэзией не интересующегося, является Лукан — и он тоже светится, по-видимому, отраженным светом, являясь косвенным свидетельством интереса к Цезарю у тех, кто был способен интересоваться глубоко. Влияние среди историков сохраняет Тацит и несколько утрачивает Тит Ливий. Очень важно то, что фигура, объединяющая «сказителей слов» и «делателей дел» в этом поколении — В. К. Кюхельбекер — в первый раз на русской почве громко, задиристо и решительно высказывается против Горация. Впоследствии к этому голосу прибавится едкая ирония братьев

Полевых, чей удар прежде всего направлен по Горацию как эстетическому авторитету.

После универсализма екатерининских поколений (М. Н. Муравьев, И. М. Муравьев-Апостол, А. П. Ермолов) едва ли не в последний раз римский универсализм воплощается в Пушкине, который мог находить что-то важное и у Тацита, и у Петрония, и у Вергилия, и у Катулла. Но и пушкинский универсализм касается уже жанров, а не авторов, — вряд ли он, в отличие от вышеназванных, был знаком, напр., с эпосом эпохи от Нерона до Антонинов. Отметив по-своему замечательную личность М. А. Дмитриева, потом он станет навсегда недоступным и не вернется даже и в творчестве великих — А. А. Фета и А. А. Блока, которые подойдут к нему ближе всего. Отметим, что Цицерон живет активной жизнью в области эстетики. Там же находит себе законное убежище и Квинтилиан. Многочисленны ссылки на его труды в эстетических трактатах и критических статьях первой трети XIX в.

Поколение славянофилов и западников. К нему мы отнесем тех, чья деятельность (или по крайней мере ее расцвет) пришлась на 40-е годы XIX в. Старшие из этого поколения родились в самом конце XVIII столетия; младшие — как Константин Сергеевич Аксаков — ближе к концу десятых годов. В этом поколении также было бы уместно начать с крупнейшего его художественного представителя — Николая Васильевича Гоголя (1809-1852), ученика Нежинской Гимназии высших наук. На фоне пушкинского универсализма особенно поражает незначительное влияние, оказанное на Гоголя римской литературой. Молодого Гоголя, по свидетельству Н. С. Лескова, «особенно давило мнение Тацита, что „насмешки оставляют в уме смертельные уколы и ничего не исправляют"»; впоследствии он ссылается на Тацита в одной из статей сборника Арабески (в работах Гоголя, кроме этой, практически нет упоминаний римских авторов). Несомненна связь Старосветских помещиков с одним из сюжетов Метаморфоз (история о Филимоне и Бавкиде, чьи имена Гоголь называет). По-видимому, за столь незначительным влиянием стоит не сознательное отвержение, а отсутствие знаний и интереса.

Другой гениальный представитель поколения, не относившийся ни к одному из противоборствующих лагерей, — Иван Алек-

сандрович Гончаров (1812-1891) дает проницательное описание падения интереса к латинским классикам: «Те немногие, кто хотел заниматься, конечно, тогда уж старались ознакомиться с тем, чего не знали, а другие прошли мимо, не заботясь о многом. Иное, когда юноши повзрослели — и вкусили, кто Вальтер-Скотта, кто Жорж-Занд и т. п., потом и в горло не пошло. После же Пушкина отослали к черту всякого Гезиода и Горация». Профессор Московского университета Степан Петрович Шевырев (1806-1864) ради подробного знакомства с Гомером сильно сокращает для студентов вторую часть курса об античной поэзии. Но, читая лекции о поэзии Рима, он дает высокую оценку творчеству Лукреция, ценит Энеиду, с величайшим почтением цитирует Квинтилиана. Кроме того, из кружка славянофилов рассматриваются Михаил Петрович Погодин (1800-1875) и Иван Васильевич Киреевский (1806-1856). Михаил Александрович Дмитриев (1796-1866), племянник знаменитого поэта, переводил Горация (Науку поэзии и Сатиры), гордясь точностью своей версии. Как мемуарист он претендует на то, чтоб быть русским Авлом Гел-лием. Универсальным подходом из западников отличается Александр Иванович Герцен (1812-1870). Он интересовался творчеством Лукреция, неприязненно относился к Цицерону, любил Горация и неоднократно цитировал его. Будучи рецензентом «Библиотеки для чтения», он высказывает мысль, что Сенека в своем творчестве выразил новый дух достоинства человека, неизвестный древнему миру. Он знаком с Тацитом и Плинием Старшим. В Отцах Церкви — прежде всего в св. Августине — он видит родственные души, оценивая радикализм разрыва с прошлым. Герцен знаком с римской литературой неплохо (решительно предпочитая прозу поэзии), но его кругозор ограничен поиском «родственных душ»: потому ему сравнительно мало говорит эпоха Августа и много — позднереспубликан-ская, нероновская, закат Империи. Общее увлечение западников — Тацит. К числу его преданных поклонников относятся Александр Васильевич Никитенко (1804-1877) и Тимофей Николаевич Грановский (1813-1855). Петр Николаевич Кудрявцев (1816-1858) в посвященной Т. Н. Грановскому статье дает такую характеристику историку: «В творениях Тацита история впервые поднялась на степень высшего нравственного трибунала над отжившими ее деятелями».

А вот отношение к Горацию резко меняется. У него есть почитатели на самых верхних этажах культуры: Афанасий Афанасьевич Фет (1820-1892) среди наиболее увлекавших его в университете лекций упоминает разъяснения Дмитрием Львовичем Крюковым красот Горация. Но совершенно иной позиции придерживается Виссарион Григорьевич Белинский (1811-1848). Имеет смысл не упускать из виду то рельефно вскрытое Юлием Исаевичем Айхенваль-дом обстоятельство, что Белинский чрезвычайно беден на самостоятельные мысли, особенно по античности; его высказывания, таким образом, следует оценивать как симптомы отношения к различным предметам сторонников его партии. Это определяет и перспективное направление исследований в отношении его критической деятельности — не что иное, как Quellenforschung, что осложняется тем, что учился он не из книг, а преимущественно из разговоров. Он не скупится на резкие характеристики в адрес римлян и проявляет особое желание принести Вергилия в жертву на алтаре Гомера. Не иначе высказывается он о другой вершине классицизма эпохи Августа: «Гораций в прекрасных стихах воспевал эгоизм, малодушие, низость чувств». Окружение Белинского его рукой наносит удар превде всего по поэзии эпохи Августа. Мотивы его вполне понятны; но, для того чтобы они могли действовать, должно уйти в небытие само понятие об эстетическом совершенстве. То, что провозгласил Кюхельбекер, здесь превращается в основание новой эстетической системы.

Важной фигурой является Максим Иванович Невзоров (1762 или 1763-1827, ученик Рязанской духовной семинарии и педагогической семинарии при Московском университете); ему посвящен последний раздел главы. На страницах журнала «Друг юношества» он последовательно развивает концепцию вражды к римской литературе и к Риму вообще, низко оценивая творчество писателей-язычников с христианской точки зрения, предпочитает Цицерона Демосфену, но обоих не считает образцами красноречия. Цезарь в его глазах — злодей-честолюбец и потому несчастен. Такая концепция в культурном контексте начала XIX в. уникальна. Это единственное связующее звено между церковной интеллигенцией XVII в., враждебной преподаванию латинского языка, и семинаристами середины XIX столетия, которые — уже на основании самоновейших

эстетических концепций — пытались сбросить Горация с парохода современности. Максим Иванович Невзоров единственный делает эту линию традицией.

Основные изменения первой половины XIX в. сравнительно с «экстенсивным» XVIII столетием заключаются в следующем. Если рубеж веков продолжает тенденции предшествующей эпохи (готовя в реформе образовательных институтов Империи почву для еще более активной экстенсификации), то в 20-30-х годах — в связи с влияниями зарубежной эстетики, которые очевидны, — падает престиж Вергилия. Что касается Горация, его очередь придет позднее — в 40-50-х годах, когда прогрессивная критика будет предпринимать попытки подорвать его репутацию. Напротив, можно отметить некоторое возрастание интереса к Катуллу. Не теряет своих позиций Овидий, который остается важным источником поэтического вдохновения — и ранней поэзией, и Метаморфозами, и творчеством последнего периода. Вообще знакомство с римской литературой становится более фрагментарным. М. А. Дмитриев и А. С. Пушкин, родившиеся в конце XVIII столетия, — едва ли не единственные, кого словесность Рима интересует по крайней мере во всем разнообразии своих жанров. «Люди дела» занимаются преимущественно историками, иногда с совершенно практическими целями — изучить науку войны и постичь теорию заговора. «Люди слова» обращаются к поэтам, уже не черпая вдохновения у историков.

Вергилий и Гораций к середине века утрачивают кредит; их судьбу разделяет идея эстетического совершенства. Цезарь и Сал-люстий переживают расцвет славы и влияния между наполеоновской эпопеей и бунтом на Сенатской площади. Цицерон и Квинти-лиан оплодотворяют эстетическую мысль старой школы; взятый более широко Цицерон изредка еще находит почитателей. Уже последним поколениям XVIII в. мало что говорят имена поэтов эпохи Империи: их отвергают не читая. Тацит переживает пик своего влияния в кругах западников; напротив, славянофилы (за исключением С. П. Шевырева) испытывают настороженность к Риму вообще. В начале столетия чувствительно влияние Катулла. Об остальных в лучшем случае можно сказать, что их иногда вспоминают.

Глава IV. Рецепция римской литературы во второй половине XIX и в начале XX века. Восстановление утраченных позиций

Середина XIX столетия (как некоторое единство можно рассматривать конец сороковых — шестидесятые годы) характеризуется, с одной стороны, достаточно сложными явлениями в области государственной идеологии и тесно связанной с ней образовательной политики, с другой — общим кризисом дворянской культуры, прорывом на культурную авансцену разночинцев с их совершенно иными установками и вкусами. Оба эти пункта заслуживают подробного рассмотрения. Если — с подачи Ливена, Уварова и их окружения — залогом успешности общеобразовательной модели для элиты являлась серьезная подготовка по небольшому количеству предметов с упором на древние языки, то после революции 1848 года эти последние в глазах Императора, напротив, стали служить признаком неблагонадежности. Позднее М. Н. Катков будет считать именно это преобразование причиной размножения нигилистов и сделает этот тезис основой для образовательных реформ эпохи Александра II.

Понятие кризиса дворянской культуры тоже нуждается в уточнении. С одной стороны, это не означает — по крайней мере в литературной области, где аристократия господствовала, — замены дворян кем-либо иным: Тургенев, Толстой, Достоевский, — все они

— выходцы из благородного сословия, причем Толстой — представитель семейства с большими традициями пребывания у власти. С другой стороны, «категориальный перелом» рубежа ХУ1Н-Х1Х веков вписался в дворянскую культуру, не поколебав ее господства. Водораздел проходит по другому признаку: и классическая, и романтическая эпохи предполагают первенство эстетического элемента, в то время как разночинцы приносят с собой утилитаризм (который может быть тоже окрашен очень по-разному). Можно вспомнить, что П. А. Вяземский, в знаменитом предисловии к Бахчисарайскому фонтану нападая на классицизм, но не желая отказываться от античного наследия, воспринимает Горация в романтическом духе

— для него важна первородная творческая ценность, которая заведомо воспринимается как оригинальная, в то время как отсутствие оригинальности как таковое исключает творчество. Утилитаризм начинает доминировать не в самом искусстве слова, а в воззрениях

на искусство. Шестидесятники одерживают победу в области литературной критики. Их точка зрения становится наиболее влиятельной.

От шестидесятников до начала XX в. С точки зрения общественной мысли и общественных настроений разница между различными десятилетиями второй половины XIX в. существенна. Но для нашей темы это не так: мы видим выпады шестидесятников против римского наследия (главная мишень — Гораций, Вергилий на втором месте, предметы симпатии — Ювенал и Тацит) и падение к нему интереса в публике; волна эстетической реакции против общественного утилитаризма поднимает римскую словесность на щит — что происходит с конца столетия и обрывается катастрофой 1917 года. Этим обстоятельством обусловлено разделение главы на две части.

Иван Сергеевич Тургенев (1818-1883), представитель младшего поколения западников, прежде всего интересуется философией Гегеля и новейшей европейской литературой; но и античная словесность не остается без его внимания. Вопрос о реминисценциях римской литературы подробно рассмотрен М. фон Альбрехтом. Тургенев упоминает Катулла в романе Дым. 68-ю элегию можно рассматривать как один из подтекстов романа Накануне, а Энеиду — Вешних вод. Не чужды Тургеневу Цицерон и Гораций. Для писателя третьей четверти XIX в. это влияние можно признать довольно значительным. Лидером поколения шестидесятников нужно признать Николая Гавриловича Чернышевского (1828-1889). В студенческие годы его внимание привлекли долитературные тексты; он преувеличивает подражательность римской комедии. Чернышевский определял Энеиду как произведение «мелкое» и «пустое», у Вергилия, как и у Горация, «почти нигде нет даже искренности и увлечения». Его раздражает «умеренный, чинный, добропорядочный» пафос Горация, у которого нет «ни разгула, ни страсти»; напротив, обличительный пафос Ювенала вызывает его симпатию. Второй по значимости представитель шестидесятников — Николай Александрович Добролюбов (1836-1861). Он с большой симпатией относится к Каталине, не жалеет самых энергичных слов для Цицерона: «Сколько ничтожества, самохвальства, самых легких страстишек скрывается под

приглаженными и округленными фразами знаменитого оратора», который для него — «гениальный софист и краснобай без всякого убеждения в душе». Написавший в студенческие годы работу об одном из переводов Вергилия, он ставит его ниже Гомера и считает Энеиду «превосходным произведением великого таланта», но не «выражением народного эпоса». В Горации он усматривает «трусость и безразличность, или, лучше, продажность убеждений, и ласкательство и самолюбие и все, что угодно». Его позицию можно характеризовать как совершенно идентичную позиции Чернышевского. Дмитрий Иванович Писарев (1840-1868) — третья крупнейшая фигура поколения шестидесятников. Римская литература у него на периферии сознания, однако же обязательный выпад против Горация найти можно. Тацит — единственный писатель, которого он считал предпочтительным читать в подлиннике (из греческих классиков он эту честь оказывает Гомеру). Статья Писарева Наша университетская наука — один из самых сильных ударов по идее классического образования и одна из первых попыток сформулировать общественную позицию по вопросам образования, противостоящую правительственным взглядам. Известный поэт и революционер Михаил Илларионович (Ларионович) Михайлов (1829-1865) перевел Катул-ла почти целиком и собирался издавать. К поколению шестидесятников относится как по рождению и воспитанию, так и по многим (не всем!) жизненным установкам крупнейший антиковед России второй половины XIX в. Василий Иванович Модестов (1839-1907). В работе рассматриваются его суждения о римских авторах.

Афанасий Афанасьевич Фет (1820-1892) — самый плодовитый в императорскую эпоху переводчик латинской поэзии; для наших целей, пожалуй, интереснее рассмотреть, каких авторов он не перевел, чем наоборот; прежде всего это поздние поэты эпохи Империи, и, по-видимому, Фет разделяет (хотя и не высказывает) пренебрежительное отношение своей эпохи к их творчеству. Интерес к римской поэзии у Фета если и не универсален (мы уже описывали ограничения), то во всяком случае достаточно широк. Но — наряду с этим — вряд ли можно говорить о серьезных интересах в области латинской прозы. Таким образом, отношение Фета к Риму — весьма серьезное, но одностороннее. Аполлон Николаевич Майков (1821-

1897) делает Сенеку (наряду с Луканом) одним из основных персонажей лирической драмы Три смерти и выводит Ювенала в качестве эпизодического персонажа, «почти не верящего в Рим», в трагедии Два мира. Лев Александрович Мей (1822-1862) пишет по мотивам Метаморфоз стихотворение Дафнэ в цикле Из античного мира (1858 г.). Он, по-видимому, знаком со Светонием. Новому поколению славянофилов свойственно такое же отсутствие вкуса к римской литературе, что и поколению Хомякова и Аксаковых. Николай Яковлевич Данилевский (1822-1885), сторонник — как и вся славянофильская школа — идеи творческой самобытности народа, строго судя латинские эпос и драму за подражательность, для наследия Горация и еще некоторых авторов делает исключение. Он признает, что «Тацит стоит наравне с Фукидидом не как подражатель, а как достойный соперник». Иногда к цитатам из Горация прибегает и Константин Петрович Победоносцев (1827-1907), выпускник привилегированного Училища Правоведения, который — хотя по взглядам его никак нельзя причислить к славянофилам — имел с ними ряд общих симпатий и антипатий. Профессор-юрист Альфонс Эрнесто-вич Вормс (1868-1939) вспоминает о своей беседе с Львом Николаевичем Толстым (1828-1910) о Георгиках: его удивила высокая оценка, данная Толстым дидактической поэме.

Резкую позицию по отношению к римской литературе занимает в юности Николай Саввич Тихонравов (1832-1893) — крупный филолог-русист, издатель Гоголя, в будущем —- ректор Московского университета. Алексей Николаевич Апухтин (1840-1893, выпускник Училища правоведения) перелагает рифмованным анапестом овиди-евский сюжет о Ниобе (Ниобея. Заимствовано из «Метаморфоз» Овидия; 1867 г.). Один из самых образованных русских филологов — полиглот Федор Евгеньевич Корш (1843-1915), ординарный академик ИАН, заслуженный ординарный профессор Московского университета, автор трудов по классической филологии, славянским и восточным языкам и литературам. Это по всем меркам великий ученый — безо всяких скидок на «русскую специфику». Сохранился очень интересный гектографированный курс лекций о Катулле; кроме того, он написал небольшую книжку Римская элегия и романтизм, где, в частности, сравнивал элегиков с персидскими поэтами.

Высока его оценка Катулла: «Он рассказал эту вечную сказку так полно, так жизненно, так по-человечески, что и люди XIX в., следя за его радостями и печалями, невольно забывают разницу культуры и времени...». Дарование Тибулла, в отличие от Проперция, по его мнению, «было не из первостепенных». Об Овидии он отзывается не без пренебрежения: «Овидий, которого шдетит в самом деле поразителен, но это именно ¡грешит в том смысле, как его понимали римляне, это — своего рода изобретательность». Он помогал А. А. Фету в переводе Ювенала. В оценках он — прежде всего филолог и сын своего времени; тем не менее заслуга Корша-филолога и Корша-переводчика в том, что римская литература была в поле зрения русского образованного общества в достаточно сложный для нее период, велика.

Латинская образованность элиты русской юриспруденции — вопрос, еще ждущий своего разрешения; тем не менее можно сказать, что в Российской Империи были высокопоставленные юристы, хорошо знающие римскую литературу. К их числу относится Алексей Федорович Кони (1844-1927). Он пишет о неприменимости античных правил судебного красноречия, почерпнутых из Квинтилиа-на и Цицерона, к современной ситуации; это объясняется, на его взгляд, и существенно другим характером античного общества, и разницей этнографического типа. Он цитирует Сенеку Младшего в статье о Н. И. Пирогове, иллюстрируя его характер. По-видимому, А. Ф. Кони не уделял большого внимания латинской поэзии. Не будучи универсальным знатоком и ценителем, не будучи и чужд утилитаризму (поэтические цитаты, а отчасти и прозаические, играют у него декоративную роль), он все же представляет собой фигуру крупного эрудита.

От В. С. Соловьева до акмеистов. Среди лидеров общественного мнения 60-х годов преобладают семинаристы. Но утилитаризм их проповеди довольно быстро вызывает реакцию: те, кто родился в 50-х — 60-х гг. и учился в классических гимназиях по александровским уставам, не столь легко смиряются с диктатом общественности и возвращаются к утраченным эстетическим ценностям. В этом поколении — неожиданно много поклонников Вергилия. Владимир Сергеевич Соловьев (1853-1900) вместе с Фетом трудится

над Энеидой и переводит сыгравшую столь большую роль в христианизации Вергилия 4-ю эклогу. Мог он при случае процитировать в критической статье и Горация. Павел Николаевич Милюков (1859— 1943) вспоминает о своих гимназических годах: он в то время «бредил Вергилием» и прочел целиком всю Энеиду. Пристрастие к нашему поэту разделяет и его современник — гимназист Викентий Викентьевич Смидович (1867-1945), в будущем В. Вересаев, переводчик Гомера, Гесиода и греческих лириков. Иннокентий Федорович Анненский (1855-1909) был проводником прежде всего греческого влияния. Однако же образование сделал и несколько превосходных переводов Горация, а в статье А. Н. Майков и педагогическое значение его поэзии (1898) дал яркую и во многом спорную оценку творчества римского поэта. Фаддей Францевич Зелинский (18591944) — один из крупнейших русских антиковедов, исследователь литературы, мифологии, религии и идей античного мира, искусный и авторитетный защитник классической модели образования. Из латинской литературы его внимание привлекал прежде всего Цицерон. Он подготовил перевод Героид Овидия, которые назвал — несколько модернизируя — балладами-посланиями, и в предисловии высказал проницательную оценку творчества римского поэта: «Солнце все еще светило и заставляло его петь; ко всему другому он был глух и слеп».

Дмитрий Сергеевич Мережковский (1865-1941) проявлял больше интереса к религиозно-философским, нежели к эстетическим вопросам; потому — при весьма добротном знании античности и римской литературы в частности — имена первого ряда, прежде всего эпохи Августа, повлияли на него не слишком. В романе Юлиан Отступник он выбирает Проперция для иллюстрации вкуса своих декадентствующих героев, гутирующих звуковой рисунок поэзии. Одному из своих героев в качестве диагноза последних язычников упадочного века он вкладывает в уста цитату из Сенеки Младшего, использует образ центуриона по прозвищу Cedo alteram, позаимствованный из Анналов Тацита. Вообще же роман Смерть богов (Юлиан Отступник) основан на материале Аммиана Марцеллина, и Мережковский выводит его на последних страницах в качестве персонажа, играющего роль авторского рупора. Д. С. Мережковский

включает очерк о Плинии в сборник Вечные спутники: «Особенный род литературы, близкий нашему современному вкусу, исключающий все условное и внешнее, немного поверхностный, но зато грациозный, очаровательно-разнообразный. Читается эта маленькая драгоценная книга, как интересный роман, полный живых характеристик, движения и страстей».

Рассмотрение поколения символистов в собственном смысле слова было бы уместно начать с крупнейшего среди них латиниста — Валерия Яковлевича Брюсова (1873-1924). Латинское влияние в творчестве Брюсова совмещалось с французским, вкус к римской архаике (одним из первооткрывателем которой для русской публики он был) — со вкусом к французскому модернизму и римским авторам эпохи поздней Империи. Ему принадлежит весьма экстравагантный перевод крупнейшего римского эпоса, и В. Я. Брюсов впоследствии признавался М. А. Волошину: «Век Августа — это архаические времена. Латинский язык тогда еще не был разработан. Это был наш державинский торжественный язык». Не владеющий древними языками русский читатель впервые смог познакомиться в переводе В. Я. Брюсова с представительной подборкой Авзония. Сим-мах с большой симпатией выведен в романе Алтарь Победы (не исключено, что Брюсов был единственным читателем одного из последних защитников язычества). Безусловно, брюсовский подход не отличался универсализмом; если знакомство с поэзией не подлежит сомнению, и предпочтение, оказанное раннему и позднему этапу, связано с личными пристрастиями, а не с ограниченностью кругозора, то, по-видимому, Цицерон, историки, вообще проза за редкими исключениями — не слишком привлекали его внимание. Поэтическое влияние Брюсова было громадно; в том, что римская литература перестала быть периферийным элементом общественного сознания, его заслуга велика.

Александр Александрович Блок (1880-1921) — далеко не самый образованный в своем поколении, но, бесспорно, крупнейший его поэт. Римская и — шире — античная словесность связывалась для него с «изящным» и «красивым», почему в его глазах заслуживали признательности переводы классиков, — под предлогом устарелости отделаться от них проще, чем от нового. Он жалуется —

совершенно в духе Шевырева и Лонгинова — на недостаток этих переводов и отмечает, что прежняя пора (т. е. эпоха нигилизма) была серьезнее и одушевленнее, нежели его собственная. Он переводит Горация, иногда пользуется его мотивами, усматривает декадентство в Буколиках. В эссе о Каталине он называет философию Цицерона «мертвой водой» и сожалеет, что над его сочинениями теряли время школьники всех стран, в том числе и русские. Очень высоко ценя сульмонского поэта («Овидий принадлежит к тому несомненному и „святому" (Пушкин), что должно светить нам „зарей во всю ночь"»), в отзыве на сборник стихов своего троюродного брата Сергея Михайловича Соловьева (1885-1942) Цветы и ладан он насмешливо отзывается о стихотворении Пирам и Фисба: «Вся вторая половина... заставляет помирать со смеха», и стихи, которые ему кажутся такими смешными, — довольно точное воспроизведение смелого овидиевского образа (met. IV, 121 слл.). Кругозор Блока в области римской литературы ограничен — он обладает превратными и уже к тому времени выходящими из моды представлениями о философии Цицерона, мало интересуется историками (кроме важного для одной из любимых тем Саллюстия). Но его установки по отношению к Горацию воскрешают традиции первой половины столетия и показывают связь интереса к достижениям римской литературы эпохи Августа и собственным чувством прекрасного. Рассматриваются в работе проблемы римской рецепции в творчестве Вячеслава Ивановича Иванова (1866-1949) и Михаила Алексеевича Кузмина (18721936).

Поколение акмеистов в нормальных обстоятельствах должно было стать ключевым в повороте от утилитарных ценностей к эстетическим. Лидер акмеистов Николай Степанович Гумилев (1886— 1921) известен как певец романтической экзотики; экзотичное в римской литературе также привлекает его внимание. Характерна оценка знаменитого друга и жертвы Нерона: «Среди... попугаев человеческого зверинца арбитр изящества Петроний занимает едва не первое место... Не ищите в его словах ни дивных откровений, ни лирического порыва. Он просто умен и холоден, и рассматривает жизнь, держа ее на весу, как не слишком драгоценный кубок». В работе рассматриваются также проблемы римской рецепции в творче-

стве Анны Андреевны Горенко (Ахматовой, 1889-1966) и Осипа Эмильевича Мандельштама (1891-1938), немногочисленные римские реминисценции Марины Ивановны Цветаевой (1892-1941), цитаты в трактате О монархии и республике Ивана Александровича Ильина (1883-1954).

Во второй половине XIX века полного развития достигли тенденции, которыми отмечены конец 30-х — 40-е гг. первой половины столетия. Римская культура оттесняется на периферию общественного сознания; этому не препятствуют ни уже, казалось бы, созревшие плоды образовательной реформы 1828 года, ни попытки власти при Александре II создать полноправную русскую гимназию на гуманистической основе. Эффект последних мероприятий скажется позже. Падение роли римской литературы неразрывно связано с закатом эстетических ценностей как таковых: вражда к Горацию немыслима без вражды к «чистому искусству». И, если лидеры общественного мнения шестидесятых годов поднимают на щит Ювенала (или — для разнообразия — Тацита), то это вовсе не свидетельствует об их интересе к данным фигурам: оба мыслятся как таран для расшатывания существующего порядка.

Наряду с этим регрессом возрастает исследовательская активность; постепенно, не минуя этап научных компиляций, формируются самостоятельные русские исследователи-антиковеды, к концу века и к началу XX столетия выходящие на мировой уровень. Благодаря стараниям А. А. Фета читатель получает возможность познакомиться практически со всей латинской поэзией в русских переводах; труды сначала В. И. Модестова, а потом В. Я. Брюсова делают — по крайней мере потенциально — достоянием широкой публики латинскую поэтическую архаику и ряд поздних поэтов.

Можно с полной уверенностью утверждать: идеи М. Н. Каткова, основополагающие для гимназической реформы 1871 года, в конце концов одерживают победу. Прежде всего мы видим ее проявление в том, что культурная элита формируется преимущественно из выпускников гимназий; тип «семинариста» (как в его консервативном варианте, свойственном XVIII и первой половине XIX в., так и в прогрессивном, создавшем тип «шестидесятника») уходит на второй план и не пользуется авторитетом. Является ли большая роль

античного элемента в «проторенессансе» начала XX в. следствием образовательных идей, заложенных за четверть в века до того в фундамент образовательной реформы, или, напротив, сами по себе эти идеи смогли одержать победу только в силу своего культурно-консервативного характера? Полагаем, что это взаимосвязанный процесс; так или иначе, он готовил почву для нового культурного рывка, масштабы которого могли многократно возрасти в силу того, что Россия готовилась к невиданному экстенсивному росту образования.

Кризис интеллигентской антиэстетической установки в начале XX столетия создает основу для нового культурного взлета, и — это очень важно! — часто прекрасные знатоки античных древностей оказываются ведущими фигурами в художественном возрождении эпохи. Но предпосылки для нового интенсивного усвоения гуманистической культуры не осуществляются из-за политического срыва, надолго погрузившего страну в варварство и поставившего под вопрос само существование гуманистической культуры в России.

Марк Александрович Ландау (1886-1957, псевдоним-анаграмма — Марк Алданов) относился к числу наиболее образованных людей своей эпохи, сочетая обширные лингвистические, исторические и естественнонаучные познания. Ему посвящен последний раздел главы. В связи с особенностями его литературных жанров — исторический роман и очерк — находится и форма выражения мыслей об античных персонажах. Даже учитывая, что Пьер Ла-мор — авторский рупор в цикле романов Мыслитель, мы вынуждены считаться с этим обстоятельством и не воспринимать произнесенные им суждения как прямое выражение авторской позиции. Ла-мор дает не слишком лестную характеристику автору Каталины: «Отъявленный негодяй Саллюстий давал вам уроки римской морали», и цитирует Nat. hist. VIII, 157 в романе Заговор, намекая на подготовку к убийству Павла I. Светонию достается не меньше, чем Саллюстию: «порнограф Светоний, не уступающий во многих отношениях гражданину де Саду»; «древний лгун». Зато восторженна его оценка прозы Сенеки Младшего в очерке о генерале Пишегрю.

Можно с уверенностью утверждать, что в лице М. Алданова латинская литература обрела весьма тонкого ценителя.

Заключение

Резюмируя факты и наблюдения, можно сделать следующие выводы о характере рецепции римской литературы в России конца XVII — начала XX веков:

I. В отличие от стран Западной и Центральной Европы этап интенсивного освоения античного культурного наследия хронологически совпал с таким же этапом в освоении достижений философии, техники и искусства Западной Европы. Поскольку последние достижения (в соответствие с идеологией прогресса, господствующей на Западе в эпоху интенсивного обращения к его культуре) рассматривались (иногда — властями, весьма часто — обществом в его массе) как более «передовые» и престижные, вопрос о «возвращении к истокам» в воспитании общества и о невозможности усвоить плоды, игнорируя корни, был поставлен относительно поздно. Это создавало постоянный социальный фон, неблагоприятный для рецепции античной культуры. Иногда влияние этого фона слабело, иногда было необычайно сильным, но не исчезало практически никогда.

II. В рамках самого античного наследия были дополнительные факторы, определяющие относительную престижность греческого и римского наследия. Православная традиция изначально подозрительно относилась к латыни и латинскому культурному ареалу (впоследствии это недоверие, пройдя через немецкую философскую школу, возродится в славянофилах); падение престижа французской культуры на рубеже Х\Ш1-Х1Х веков и выдвижение на первый план литератур германской и английской косвенно ударило и по Риму, который воспринимался как культура вторичная, лишенная оригинальности, что автоматически влекло смертный приговор в силу кодекса новой, романтической эстетики. В пользу римской литературы действовала только относительная легкость и пригодность для школьных нужд латинского языка, что способствовало — в не такой уж значительной степени, впрочем, — знакомству с римским культурным наследием. Факторы, мешающие восприятию римской культуры, действовали в конце XVII в. и в течение всего XIX столетия; XVIII век можно считать поэтому «золотым веком» римской рецеп-

ции. Таким же мог стать и XX век с его пересмотром постклассической — утилитаристской — эстетики.

III. Учитывая более позднее сравнительно с Западной и Центральной Европой становление школьной системы, хоть сколько-нибудь возвышающейся над элементарным уровнем, и влияние сдерживающих факторов, указанных в пп. 1 и 2, в том числе и на школьный уклад, распространение глубоких познаний в античной и в частности в римской литературе было не настолько значительным, насколько можно было бы ожидать — при прочих равных условиях — от страны с значительным населением и мощными культурными традициями, которые — с рядом существенных оговорок — нужно характеризовать как европейские.

IV. Из основных ветвей сложившейся в Российской Империи образовательной системы наиболее благоприятным для знакомства с латинскими классиками было духовное образование, знакомившее с древними языками; этой возможностью обращения к классическим текстам пользовались лишь наиболее образованные из клириков; корпоративно-дворянское направление (пансионы и кадетские корпуса) классической подготовки не давали, и античность воспринималась в основном через призму французских и русских переводов (что не мешало живому интересу к ней). Но влияние римской литературы растет прежде всего вместе с влиянием культуры дворянской. Общеобразовательная система (кроме элементарной школы) включала классический элемент.

V. Гуманистический элемент в русской культуре не имел достаточно глубоких корней, не всегда пользовался достаточной поддержкой со стороны властей и практически никогда не обладал значительной общественной поддержкой; в связи с этим изучение и творческая переработка античного вообще и римского в частности культурного наследия требовала более значительного индивидуального усилия и самостоятельного выбора со стороны своих приверженцев; потому осуществившие такой выбор, как правило, относятся к русской культурно-образовательной элите уже в силу способности сделать такой выбор и следовать ему. Среди таких любителей можно выделить несколько типов: с одной стороны, это просвещенный клирик, знаток древних языков (Феофан Прокопович, Стефан Явор-

ский, Моисей Гумилевский); с другой — дворянин, получивший гимназическое образование (М. Н. Муравьев), домашнее (А. Д. Кантемир) либо — в сфере латинского языка — самоучка (А. П. Ермолов). Исключая Ломоносова, другие сословия не дают видных фигур в данной области. Более распространен тип дворянина, ценящего античную культуру, но знакомящегося с ней через призму переложений (И. И. Шувалов, М. М. Херасков). Для эпохи 60-х годов характерен семинарист с высшим педагогическим или филологическим образованием, отрекающийся от римской литературы по морально-утилитарным соображениям; для второй половины XIX в. и начала XX в. — гимназист со школьным классическим образованием, продолжающий его в одном из университетов Империи или за рубежом.

VI. Интенсификация усвоения античного вообще и римского в частности культурного наследия обладает собственной инерцией и может осуществляться независимо от позиции властей и общества: если екатерининская эпоха (более хлопотавшая о начальной школе, нежели о высших и средних учебных заведениях, и увлекавшаяся новомодными педагогическими концепциями, враждебными традиционной европейской школе) и не помогала распространению глубоких познаний античной культуры, ограничиваясь переводами античных классиков, то инерции, заданной еще елизаветинской эпохой, было достаточно для процессов интенсификации, которые мы наблюдаем в начале XIX века (при отсутствии достаточных образовательных предпосылок).

VII. Знакомство с римской литературой (разной степени и глубины) осуществляется во всем ее объеме: для того чтобы хотя бы понаслышке и на уровне общей характеристики знать даже и не основных римских авторов, было вполне достаточно читать основные русские журналы. Библиотеки образованных людей, интересующихся античностью специально (А. П. Ермолов, М. Н. Муравьев), демонстрируют широту кругозора и добротность эрудиции. Однако знакомство с авторами тем шире распространено, чем выше их престиж внутри римской табели о рангах (с некоторым отставанием Вергилия, который уступает не только Горацию, но и Овидию). Авторов второго и третьего ряда (напр., поэта Кальпурния, историка

Веллея Патеркула) читают неизмеримо меньше, чем Тацита или Лу-кана. Но даже и такие, казалось бы, далекие от возможной области общественных интересов авторы, как Сенека Старший, находят своих внимательных читателей (в данном случае — в лице А. Н. Радищева).

VIII. Круг авторов, релевантных для каждой конкретной эпохи, меняется; на этих изменениях сказываются как европейские интеллектуальные моды, так и внутренние потребности русских читателей (в качестве примера последнего приведем Цезаря, чьи Записки получили невиданную — и никогда больше не повторившуюся — популярность в эпоху наполеоновских войн; чуть позже декабристский заговор пробуждает интерес к Саллюстию). Для всего XVIII столетия чрезвычайно важен Панегирик императору Траяну Плиния Младшего; начиная с первых лет XIX века Плиний теряет популярность, и — в рамках его чрезвычайно суженного влияния — Письма начинают теснить Панегирик.

IX. Расцвет влияния латинской литературы, ее глубокое освоение приходятся прежде всего на эпоху от Елизаветы Петровны до Николая I и тесно связаны с развитием дворянской культуры в России. Это вызвано прежде всего тем, что интенсивное усвоение римской словесности обусловлено отношением в обществе и ее культурной элите к идее изящного. Лучше сочетаясь с классической программой, несколько хуже — с романтизмом, римская литература оплодотворяет любую эстетическую систему, где идея изящного играет первенствующую роль. На первом этапе интенсивного освоения — она полностью несовместима только с разного рода утилитарными программами,

X. Достаточно редким является универсализм по отношению к римской традиции — если говорить о поколениях, то он характерен только для тех, чье детство пришлось на елизаветинскую или екатерининскую эпоху, молодость и зрелые годы — на екатерининскую и кто сходил с жизненного поприща уже при Александре или Николае I (М. Н. Муравьев, Д. И. Хвостов, И. М. Муравьев-Апостол, А. П. Ермолов и др.). Позднее универсализм (напр., пушкинский или герценовский) является индивидуальным достижением и нисколько не характерен для эпохи.

XI. Судьба латинских авторов в России — очень огрубляя и обобщая — сложилась следующим образом:

1. Один из двух наиболее влиятельных римских авторов — Гораций; как образец для подражания он делит первенство с Овидием, как философ художественного творчества не знает себе равных. В течение всего XVIII столетия является законодателем вкуса и эстетических взглядов. Авторитет его Послания к Пизонам чрезвычайно высок. Среди тех, кто творчески перерабатывал его наследие, все крупнейшие поэтические имена эпохи — Кантемир, Тредьяков-ский, Сумароков, Ломоносов, Херасков, Державин, Муравьев. Он сразу становится самым переводимым латинским поэтом, выдерживая в этом отношении конкуренцию едва ли не со всей остальной римской поэзией вместе взятой. Романтическая революция обрушивается на него не сразу: несмотря на отдельные критические реплики, малые формы спасают от катастрофы его репутацию (здесь ему везет больше, чем Вергилию); однако в 40-х годах XIX в. его творчество подвергается ожесточенным атакам, исходящим из прогресси-стского лагеря. Нельзя сказать, чтобы эти нападки причинили существенный ущерб его славе; но ко второй половине и к концу столетия он уходит в тень, как и вся римская культура, скомпрометированная в глазах общества толстовско-деляновской классической гимназией. В условиях доминирования морально-политических интересов Гораций не нужен; но когда они сменяются эстетическими, интерес к нему возобновляется. Самый ранний лирик — Катулл — в XVIII в. находится на периферии читательского внимания, как в оригинале, так и в переводах; те черты его творчества, которые делают его самым понятным и близким современности поэтом, создают ему популярность уже за рамками рассматриваемого нами периода.

2. В XVIII столетии наиболее влиятельными прозаиками являются Цицерон и Плиний Младший. Впоследствии Цицерон теряет престиж; от «Цицерона не читал» Пушкина до «мертвой воды» Блока прослеживается традиция отказа от его творчества. Цицерон как оратор и Цицерон как эстетический мыслитель находятся на периферии общественного сознания, но его влияние никогда не исчезает окончательно; авторитетных специалистов второй половины XIX —

начала XX в. интересует юридический аспект красноречия Цицерона. В XIX столетии большее внимание привлекает история, нежели ораторская проза, и на первый план выходит Тацит. Он привлекает внимание прежде всего декабристов и западников. Общество сравнивает с ним первого русского историка, который создал литературно значимое повествование, — Н. М. Карамзина. Тацита прочитывают в оппозиционном ключе, с «применениями» к современной действительности; он воспринимается как «бич тиранов», и критик власти заслоняет описателя и диагноста общественных пороков. Наибольшей популярностью он пользуется в среде, где оппозиционные умонастроения сочетались с хорошим европейским образованием, — среди декабристов и западников поколения Грановского и Герцена. На первом плане — Анналы и Истории, малые произведения не пользуются такой популярностью. Остальные крупные историки Рима с монументальными полотнами — Ливий и Аммиан Мар-целлин — находятся на периферии общественного сознания, хотя и не остаются без читателей. Саллюстий вызывает интерес как наставник в области теории и практики заговора: пик его популярности приходится на эпоху декабристов. Цезарем интересуется эпоха Петра и эпоха декабристов.

3. Золотой век крупнейшего римского поэта — Вергилия — приходится на золотой век римского влияния вообще. Для Сумарокова и Хераскова он оттесняет на второй план Гомера; в эпоху торжества романтизма он падает жертвой своего жанра — героической эпопеи, которая покидает центральное место в жанровой иерархии и начинает восприниматься как нечто предельно архаическое и заменяется сначала романтической поэмой (романом в стихах), а затем прозаическим романом. Он — вопреки моде — становится любимым поэтом некоторых из наиболее образованных представителей поколения, родившегося в 50-60-х годах XIX столетия. В начале XX в. сложились предпосылки для пересмотра оценки, исходящей из «романтической» эстетики; однако это было осуществлено лишь на уровне художественно-философской элиты.

4. Напротив, Овидий, разделяя первенство во влиянии с Горацием, постоянно оборачивался к обществу теми гранями своего таланта, которые могли вызвать отклик в каждый конкретный мо-

мент; сам характер его эпоса облегчал перевод отдельными эпизодами, и переводов или переложений историй из Метаморфоз было немало (в т. ч. не рассмотренные нами живописные разработки его сюжетов). Для классицистов от Хераскова до Мерзлякова он отчасти заслонен Вергилием; для романтической эпохи, напротив, становится куда более влиятельной фигурой. Он находит себе критиков в первую очередь среди филологов-профессионалов; крупнейшие поэты (А. С. Пушкин, А. А. Блок, А. А. Фет, М. И. Цветаева) неизменно берут его под защиту. Сравнительно велико влияние Катулла; значительно меньше — элегиков и комических поэтов.

5. Философское влияние античного Рима было весьма ограниченным; это объясняет сравнительно невысокую популярность философских трактатов Цицерона (хотя и у них находились внимательные и любящие читатели, напр., Н. М. Карамзин) и произведений Сенеки Младшего. Философия стоицизма была предметом интереса прежде всего в духовных учебных заведениях. Постоянный, но ограниченный интерес поддерживается к поэзии Лукреция (не приветствуемой церковной иерархией).

6. Критическое умонастроение находит себе опору не только в Таците, но и в Ювенале. Если читателям начала XIX в. нравственная позиция Горация кажется более близкой, к середине столетия желчь и пафос сатирика оказываются ближе лидерам общественного мнения. Но — в отличие от эстетов ХУШ-Х1Х в., вписывавших Ювенала в определенную традицию от Горация до Буало — поздние поклонники исповедуют инструментально-утилитарный подход, и, поскольку для тех же целей можно с успехом использовать иные орудия, не слишком настаивают на своем интересе.

7. Поздний эпос — кроме Лукана — находится на периферии общественного сознания. У Лукана оказывается неожиданно много читателей и почитателей — в противовес общей тенденции, вне связи с оппозиционным духом, который можно вычитать в его творчестве. Скорее он противостоит Вергилию как певец «человеческого» и исторического на фоне божественного и мифологического. XVIII век благоволит к нему в лице своих лучших представителей — М. М. Хераскова, М. Н. Муравьева; в начале XIX в. отношение к нему резко ухудшается. Во второй половине XIX в. они окончатель-

но теряют престиж — настолько, что актуальная эстетическая мысль забывает об их существовании. Возрождение интереса к античности на рубеже XIX-XX вв. обходит их стороной. Золотой век рецепции Клавдиана приходится на XVIII столетие, когда он служит одним из источников ведущего жанра эпохи — торжественной оды.

8. Довольно много внимательных и благодарных читателей — сравнительно с нашими ожиданиями — находит Плиний Старший.

9. Поэты сложные (Персий) и увлекающиеся формальными экспериментами (Авзоний) читаются мало и пользуются локальной популярностью (у Авзония находится влиятельный почитатель — В. Я. Брюсов, сделавший немало для распространения сведений о нем).

10. Латинские Отцы Церкви читаются в оригинале узким кругом лиц, прежде всего — из духовного сословия. Есть у них почитатели среди лиц высшей аристократии.

Основное содержание диссертации отражено в следующих публикациях:

I. Монографии.

1. Любжин А. И. Римская литература в России в XVIII — начале XX века. Приложение к «Истории римской литературы» М. фон Альбрехта. М., Греко-Латинский Кабинет Ю. А. Шичалина, 2007. с. (10, 5 п. л.).

2. Любжин А. И. Очерки по истории российского образования императорской эпохи = Essays on history of russian education of imperial epoch. M., Издательство Московского культурологического лицея № 1310, 2000. (10 п. л.).

11. Статьи11.

3. Московский Благородный пансион. // Лицейское и гимназическое образование», 1997, № 1. Переработка: Мир школы, 2001, № 5. С. 50-57. Переработка с дополнениями: Лицейское и гимнази-

11 Знаком (*) отмечаются периодические издания, входящие в перечень, рекомендованный ВАК Министерства образования РФ (редакция 17.06.2011 г.) для филологических специальностей.

56

ческое образование, 2006, № 5. С. 85-89. № 6. С. 67-73. № 9. С. 81-86(1, 1 п. л.).

4*. Любжин А. И. Академические гимназии при Московском университете. // Лицейское и гимназическое образование, 1998, № 2-3. Переработка: Педагогика, 2002, № 4, 69-75 (1, 1 п. л.)

5*. Любжин А. И. Харьковский коллегиум в XVIII и начале XIX столетия. // Лицейское и гимназическое образование, 1998, № 6. С. 19-24, 1999, № 1 (8). С. 17-27. Переработка: Харьковский коллегиум в XVIII — начале XIX столетия. // Вопросы образования. № 3. 2008. С. 240-263 (1,9 п. л.).

6*. Любжин А. И. Алексей Федорович Мерзляков. Очерк из истории отечественной педагогики пушкинской эпохи. // Лицейское и гимназическое образование, 1999, № 3 (10). С. 54-58. Переработка: Комментарий к одной строке из пушкинского письма. Алексей Федорович Мерзляков. — Пушкинский альманах. 1799-2004. Народное образование, 2004, № 5. С. 236-239 (0, 75 п. л.).

7. Любжин А. И. «Россиада» М. М. Хераскова и латинская эпическая поэзия. // Греко-Латинский кабинет, № 3. 2000. С. С. 2842 (0, 9 п. л.).

8*. Любжин А. И. О некоторых литературных приемах Овидия в «Метаморфозах». // Индоевропейское языкознание и классическая филология. Вып. IV. Материалы чтений, посвященных памяти профессора Иосифа Моисеевича Тройского. СПб., 2000. С. 58-62 (0, 2 п. л.).

9*. Любжин А. И. О пользе наук и училищ. Три документа из истории российского образования. — Народное образование в России. Исторический альманах. // Народное образование, № 10, 2000 г. С. 6976 (0,75 п. л.).

10*. Любжин А. И. Париж, столица Франции... Ищите, дети! Домашнее воспитание на рубеже XVIII-XIX веков. // Народное образование в России. Исторический альманах. — Народное образование, № Ю, 2000 г. С. 131-136 (1, 3 п. л.).

11. Любжин А. И. Техника эпического каталога в «Россиаде» Хераскова. // Античность в современном измерении. Тезисы докладов Всероссийской научной конференции, посвященной 35-летию

научного кружка «Античный понедельник». Казань, 14-16 ноября 2001 г. Казань, 2001. С. 100-102 (0, 1 п. л.).

12*. Любжин А. И. Catull. сагт. 51, 13-16: опыт комментария. // Индоевропейское языкознание и классическая филология. Вып. V. Материалы чтений, посвященных памяти профессора Иосифа Моисеевича Тройского. СПб., 2001. С. 81-84 (0, 25 п. л.).

13. Казанский Н. Н., Любжин А. И. Античная литература. — Три века Санкт-Петербурга. Энциклопедия в трех томах. Т. 1. Кн. 1. СПб., 2001. С. 67-74. Перепечатка: Русско-европейские литературные связи. XVIII век. Энциклопедический словарь. Статьи. Факультет филологии и искусств Санкт-Петербургского государственного университета. СПб., 2008. С. 274-296 (0, 75 п. л. — написанная мною латинская часть).

14. Любжин А. И. Техника эпического каталога в «Россиаде» Хераскова. // Mvfjpa. Сборник научных трудов, посвященный памяти профессора Владимира Даниловича Жигунина. Казань, 2002. С. 512— 518 (0,4 п. л.).

15*. Любжин А. И. Эпические источники «Россиады» М. М. Хераскова. // Индоевропейское языкознание и классическая филология. Вып. VI. Материалы чтений, посвященных памяти профессора Иосифа Моисеевича Тройского. СПб., 2002. С. 101-107 (0, 4 п. л.).

16. Любжин А. И. Poeta doctus как понятие эстетики неоте-риков. Опыт комментария к Catull. 1. // Colloquia Classica et Indogermánica. Классическая филология и индоевропейское языкознание. СПб., «Наука», 2002. С. 511-516 (0, 35 п. л.).

17*. Alexius Philtrius (qui et Liubzhin) Inguari f. De Alexii Jermolovii Petri f. bibliotheca Latina. // Индоевропейское языкознание и классическая филология. Материалы чтений, посвященных памяти профессора И. М. Тройского. СПб. Вып. VII, 2003. С. 59-62 (на латинском языке; 0, 25 п. л.).

18. Любжин А. И. Латинский язык в Харьковском коллегиуме (1722-1830). // Древний мир и мы. Вып. 3. СПб., 2003. С. 147-153 (0, 4 п. л.).

19. Любжин А. И. Казанская гимназия в XVIII столетии. //Лицейское и гимназическое образование, 2003, № 8. С. 24-29; № 9. С. 19-23. 2004, № 1. С. 33-36 (1, 5 п. л.).

20*. Любжин А. И. Латинская образованность и римская литература в России в XVIII — начале XX века. // Вестник древней истории, 2004, № i (248), с. 190-201 (1 п. л.).

21. Alexei Liubzhin. La terza edizione completa di Properzio in lingua russa. // Properzio nel genere elegiaco. Modelli, motivi, riflessi storici. Atti Convegno Internazionale. Assisi, 27-29 maggio 2004. A cura di Carlo Santini e Francesco Santucci. Assisi, 2005. P. 477—480 (на итальянском языке; 0,2 п. л.).

22. Любжин А. И. Латинская библиотека генерала А. П. Ермолова. // Альманах библиофила. Вып. 29. М., 2005. С. 37^6 (0, 5 п. л.).

23*. Любжин А. И. Об одном из способов знакомства русской публики с римской литературой в XVIII столетии (к постановке вопроса). // Индоевропейское языкознание и классическая филология. Материалы чтений, посвященных памяти профессора И. М. Тройского. СПб. Вып. IX. 2005. С. 146-152 (0, 4 п. л.).

24*. Ленчиненко М. В., Любжин А. И. Философские трактаты Цицерона в библиотеке М. Н. Муравьева. // Индоевропейское языкознание и классическая филология. Материалы чтений, посвященных памяти профессора И. М. Тройского. СПб. Вып. IX. 2005. С. 135-142.

25. Любжин А. И. «Я никогда не искал и не ищу величия». А. Н. Шварц — министр народного просвещения России. // Лицейское и гимназическое образование, 2005, № 4. С. 33—39 (0, 8 п. л.).

26*. Любжин А. И. Русские читатели Проперция: Ф. Я. Козельский. // Индоевропейское языкознание и классическая филология. Вып. X. 19-21 июня 2006 г. СПб., «Наука», 2006. С. 177-179 (0, 15 п. л.).

27*. Любжин А. И. Александр Федосеевич Бестужев — первый русский переводчик Феогнида. II Индоевропейское языкознание и классическая филология. Материалы чтений, посвященных памяти профессора И. М. Тройского. СПб. Вып. XI. 19-21 июня 2006 г. СПб., «Наука», 2007. С. 207-209 (0, 15 п. л.).

28. Любжин А. И. Краткий очерк истории российского просвещения в XVIII столетии. // Лицейское и гимназическое образование, 2007, № 3. С. 37-52 (1, 3 п. л.).

29. Любжин А. И. М. М. Херасков и Гомер (на материале «Россиады»), // Россия и Греция: диалоги культур. Материалы I международной конференции. Часть II. Петрозаводск, Издательство ПетрГУ, 2007. С. 252-256 (0, 25 п. л.).

30. Ленчиненко М. В., Любжин А. И. Философские сочинения Цицерона в библиотеке М. Н. Муравьева. // Про книги. № 3. 2007. С. 39-42 (0, 2 п. л.).

31 *. Любжин А. И. О Шевыреве С. П. // Вопросы образования. № 1, 2007. С. 269 (0, 05 п. л.).

32. Любжин А. И. Ода М. М. Хераскова на восшеств1е на престолъ Императора Александра I. // Рукописи. Редкие издания. Архивы. Из фондов Отдела редких книг и рукописей. К 60-летию образования Отдела. М., Водолей Publishers, 2008. С. 181-209 (1, 25 п. л.).

33. Любжин А. И. Гораций в литературной полемике в России середины XIX века. // Russian Text (19th Century) and Antiquity. Русский текст (19 век) и античность. Budapes-Tartu, 2008. С. 54-64 (0, 5 п. л.).

34*. Любжин А. И. «Россиада» М. М. Хераскова и античная эпическая традиция. // Acta Lingüistica Petropolitana. Труды Института лингвистических исследований. СПб., «Наука», 2008. С. 415— 452 (2 п. л.).

35*. Любжин А. И. Максим Иванович Невзоров: «Друг юношества» и враг Рима. // Индоевропейское языкознание и классическая филология. — Вып. XIII. 22-24 июня 2009 г. СПб., «Наука», 2009. С. 410-420 (0,6 п. л.).

36*. Любжин А. И. Античные интересы Ивана Ивановича Шувалова (Заметки к каталогу его библиотеки). // Индоевропейское языкознание и классическая филология. — XIV. 21-23 июня 2010 г. Часть II. СПб., «Наука», 2010. С. 164-175 (0, 6 п. л.).

37*. Любжин А. И. Новоевропейский эпос в «Россиаде» Хераскова. // Русская литература. Историко-литературный журнал. № 1.2010. С. 3-25 (1,5 п. л.).

38*. Любжин А. И. Сочинения об античной словесности в библиотеке просвещенного русского дворянина (На примере библиотек М. Н. и Н. М. Муравьевых и А. П. Ермолова). // Индоевро-

пейское языкознание и классическая филология — XV. 20-22 июня 2011 г. СПб., «Наука», 2011. С. 340-347 (0, 5 п. л.).

39*. Любжин А. И. Латинская Генриада: эпическая традиция в двойном зеркале. // Variante loquella. Сборник статей к семидесятилетию А. К. Гаврилова. СПб., 2011. Bibliotheca classica Petropolitana. = Hyperboreus. Studia classica. Petropoli. Vol. 16-17. 2010-2011. Bibliotheca classica Petropolitana. Verlag С. H. Beck München. С. 493500 (0, 5 п. л.).

40*. «Русский Гомер». Опыт о литературной репутации. Часть 1. — Вестник Московского университета. Серия 9. Филология. № 5. Сентябрь-октябрь. Издательство Московского университета, 2011. С. 83-96(1 п. л.).

III. Переводы, комментарии, публикации:

41. Секст Проперций. Элегии. М., 2004 (с переводом предисловия Джорджо Бонаменте и примечаниями; 8 п. л.).

42. Любжин А. И. [Письмо Л. К. Валькенара кн. Н. Б. Юсупову. Перевод с латинского языка посвящения Theocriti, Bionis, et Moschi Carmina bucólica. Graece et latine... - Lugduni Batavorum, 1779]. Приложение к статье К. Г. Боленко «„Превосходнейший князь...": К истории переписки князя Н. Б. Юсупова и профессора Л. К. Валькенара». // Век просвещения. I. Пространство европейской культуры в эпоху Екатерины II. М., «Наука», 2006. С. 477-481 (в соавторстве с А. И. Солоповым; 0, 25 п. л.).

43. Любжин А. И. Латинские документы в кн.: История Московского Университета (вторая половина XVIII — начало XIX века). Сборник документов. Том 1. Составитель, автор вступительных статей и примечаний Д. Н. Костышин. М., Academia, 2006. № 88. С. 145-146; № 89. С. 147; № 143. С. 213-214; № 156. С. 223; № 157. С. 224-225; № 162. С. 230-231; № 184. С. 258. (0, 2 п. л.).

44. Любжин А. И. Письма А. Н. Шварца и Ф. Е. Корша С. И. Соболевскому. Публикация, комментарии А. И. Любжина. // Discipuli magistro. К 80-летию Н. А. Федорова. Сост. Н. П. Гринцер, Д. О. Торшилов. — Orientalia et classica. Труды Института восточных культур и античности. — Вып. XV. — М., РГГУ, 2008. С. 448-472(1, 1 п. л.).

61

Заказ № 136-П/03/2012 Подписано в печать 27.03.2012 Тираж 100 экз. Усл. п.л.3,4

ООО "Цифровичок", тел. (495) 649-83-30 www.cfr.ru; е-таП:info@cfr.ru

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Любжин, Алексей Игоревич

Введение

Глава I. Римская литература и латинская образованность в Рос- 21 сии XVIII — XIX веков

Глава II. Рецепция римской литературы в России XVIII века. 86 Путь к вершине

1. От Петра до Елизаветы: утилитарное начало

2. Эпоха Екатерины: точка классического равновесия

3. Переходная эпоха: на пороге нового века

4. «Россиада» М. М. Хераскова и римская эпическая традиция

Глава III. Рецепция римской литературы в первой половине 204 XIX века. Романтический экзамен

1. Старшее поколение: жизнь в эпоху перемен

2. Поколение П. А. Вяземского и К. Н. Батюшкова: точка пере- 236 лома —

3. Поколение Пушкина и декабристов: точка перелома —

4. Поколение славянофилов и западников: германская мудрость против римской трезвости

5. Максим Иванович Невзоров: «Друг юношества» и враг Рима

Глава IV. Рецепция римской литературы во второй половине 337 XIX и в начале XX века. Восстановление утраченных позиций

1. От шестидесятников до начала XX в. Гимназисты против 339 семинаристов

2. От В. С. Соловьева до акмеистов. Новая волна римского Ре- 370 нессанса

3. Марк Алданов — эрудит ренессансной эпохи 388 Заключение 397 Список использованной литературы 406 Список сокращений

Введение диссертации2012 год, автореферат по филологии, Любжин, Алексей Игоревич

В современной филологии вопрос о перспективе, посмертном бытовании текста, при его изучении, пожалуй, не менее занимателен, чем вопрос о ретроспективе, его источниках и вдохновителях1. Так, во вступительной заметке к первому выпуску нового оксфордского периодического издания Classical Receptions Journal, специально посвященного рецепции, Лорна Хардвик пишет: «В последние годы рецепция классического наследия превратилась в одну из самых быстрорастущих областей исследования на почве классических дисциплин и античной истории. Это стало влиятельной (и иногда вызывающей на плодотворную дискуссию) специализацией в рамках классических дисциплин, обладающей рядом важных связей с родственными сферами учености и культурной практики»2.

С другой стороны несомненно: самопознание культуры должно включать как приоритетный вопрос о ее источниках. В последние десятилетия, когда русская филология лишилась искусственных целей, сдерживаших ее развитие, и получила возможность доказать свою состоятельность в пространстве мировой науки, мы с удовлетворением наблюдаем рост интереса к этой проблематике. В общем и целом можно выделить несколько наиболее крупных областей: влия

1 Этот интерес находит свое отражение, в частности, в новаторской структуре труда М. von Albrecht. Geschichte der römischen Literatur, München, New Providence, London, Paris 21994, где в главу о каждом авторе входит раздел Fortwirken. Из наиболее важных работ отметим: М. von Albrecht, Rom: Spiegel Europas. Texte und Themen, Heidelberg 1988; Th. Zielinski, Cicero im Wandel der Jahrhunderte, Leipzig 41929, перепечатка 1967; G. D. Hadzsits, Lucretius and his Influence, New York 1935; W. Suerbaum, Vergils Aeneis. Beiträge zu ihrer Rezeption in Gegenwart und Geschichte, Bamberg 1981; C. Martindale, Virgil and His Influence, Bristol 1984; E. Stemplinger, Horaz im Urteil der Jahrhunderte, Leipzig 1921; G. Showerman, Horace and his Influence, Boston 1922, перепечатка 1963; С. Martindale, Ovid Renewed. Ovidian Influences on Literature and Art from the Middle Ages to the Twentieth Century, Cambridge 1988; H. Walther, H. J. Horn, изд., Die Rezeption der Metamorphosen des Ovid in der Neuzeit: Der antike Mythos in Text und Bild, Berlin 1995. Подробную библиографию см. у M. фон Альбрехта (авторизованный перевод в 3-х тт., М. фон Альбрехт. История римской литературы. M., 2002-2005, в этом отношении является наиболее полным).

2 Lorna Hardwick. Editorial. Vol. 1. Iss. 1 (2009). P. 1. ние Св. Писания и христианского учения в целом3, античной (где разделение Греции и Рима представляет собой весьма болезненную и тонкую хирургическую операцию; мы не смогли осуществить ее до конца) и западноевропейской традиции. Воздействие других культурных ареалов также присутствует, но по сравнению с тремя обозначенными играет значительно меньшую, локальную роль. Эти влияния существуют не изолированно, они пересекаются и образуют сложные комбинации в рамках конкретного произведения, личности, литературной школы, эпохи; приходится постоянно отдавать себе отчет, что одностороннее их рассмотрение — хотя и совершенно необходимое как предварительный этап — будет давать сильно искаженную картину культурного развития, и характер этого искажения нужно предвидеть и учитывать заранее; многократно возрастает трудность при изучении античного наследия, поскольку каждый раз приходится считаться с возможностью наличия промежуточного источника, и непосредственное обращение к древнему тексту нуждается в дополнительной аргументации4; однако в исследовательских интересах эти области подлежат отдельному изучению, которое постоянно сохраняет свой двойной характер: прочтение античного текста выявляет его зачастую скрытые подтексты5, а знание античной «подкладки» помогает проникнуть в творческую лабораторию конкретного автора и — шире — конкретной эпохи.

Данная работа преследует одну цель: наметить общую картину для периода, который можно условно назвать императорским и который простирается от начала царствования Петра I (совпадающего примерно по времени с появле

3 К числу наиболее удачных исследовательских проектов в данной области относится петрозаводская серия «Евангельский текст в русской литературе ХУШ-ХХ веков. Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр. Сборник научных трудов».

4 См. пример, приведенный в прим. 537: в данном случае отказаться от мысли о горацианском подтексте не заставили бы никакие общие соображения, поскольку К. Н. Батюшков знал латынь и был ревностным читателем и почитателем Горация; его признание оказывается для исследователя весьма неожиданным.

5 Удачным примером исследования данной области является глава IV («Избранные оды Горация в филологических комментариях и в переложениях Державина») диссертации М. Я. Паит «Проблемы рецепции од и эподов Горация в России XVIII — начала XIX вв. (На примере творчества Г. Р. Державина)» — М., 2004. нием первого высшего учебного заведения Великороссии — Славяно-Греко-Латинской академии в Москве) и до революции 1917 года, которая надолго покончила с гуманистической школой6 в России и нанесла серьезнейший ущерб развитию русской гуманистической культуры и гуманитарной науки. Лишь изредка и с большой осторожностью мы выходили за рамки данной эпохи — представив в сжатом виде культурные предпосылки гуманистического развития в XVII столетии и отчасти рассмотрев творчество авторов, живших в пореволюционную эпоху, но получивших образование и сложившихся как писатели еще до революции. Ни в коем случае не претендуя на глубину анализа отдельных сюжетов в их подавляющем большинстве и даже сознательно отказываясь от такой глубины там, где исследовательская работа поколений сделала это возможным, мы постарались добиться если и не полноты (такую задачу ставить перед собой преждевременно — она будет достигнута не скоро и лишь трудами большой группы исследователей), то по крайней мере значительной широты охвата в анализе фактов рецепции римской литературы и общественноп го мнения о ней (включая журнальные публикации , цитаты, эпиграфы, суждения, высказанные в мемуарах, переписке, и т. д.). Сразу же отметим, что понятия литература и словесность мы используем как тождественные; равным образом тождественны применительно к ним определения римская и латинская; их употребление вызвано стилистическими, а не содержательными соображениями. Невозможно оспорить тот факт, что на культурное развитие оказывает о мощное влияние господствующий в обществе тип школы . В рамках данной

6 «Гуманистическая школа» и «гуманистическая культура» для нас — школа и культура, основой которых являются древние языки и читаемая в оригинале античная литература. Современные коннотации «гуманизма» мы не учитываем.

7 Изучение журнальных публикаций имеет тем большее значение, что, по словам известного социолога чтения А. И. Рейтблата, с 1830-х годов можно констатировать преобладание журнала над книгой, и к 1840 гг. его ключевое положение становится очевидным. От Бовы к Бальмонту. — Рейтблат А. И. От Бовы к Бальмонту и другие работы по исторической социологии русской литературы. М., Новое литературное обозрение, 2009. С. 38. Это доминирование было поставлено под вопрос только на рубеже 1890-1900-х гг. (ibid., с. 52-53).

8 Наш конспективный обобщающий материал о пяти укладах русского образования в XVIII в. — А. И. Любжин. Краткий очерк истории российского просвещения в XVIII столетии. —ЛГО, 2007, № 3, с. 37-52. диссертации мы уделили проблематике связи школьного образования и усвоения римской литературы первую главу, которая дает ключ к пониманию всех последующих. Рассматривая каждого из отобранных нами персонажей, мы приводили основные сведения о его образовании и — следовательно — о возможности знакомства с памятниками римской литературы в оригинале.

Здесь было бы уместно указать одно из возможных направлений исследовательской активности для рассматриваемой нами эпохи — мы имеем в виду библиотековедческие штудии на материале античных классиков. При условии привлечения широкого материала наших столичных и провинциальных хранилищ, тщательного исследования владельческой истории книг и их читательской судьбы, это, пожалуй, единственный доступный нам метод перейти от уровня лидеров общественного мнения к социологии восприятия античной культуры как таковой. Опыт в данном направлении был предпринят автором — мы имеем в виду работы о латинской части библиотеки генерала Алексея Петровича Ермолова; использовались в данной публикации и книги из библиотеки Ивана Ивановича Шувалова; тем не менее фронтальных исследований, которые могли бы дать социологически ценные результаты, в настоящее время, насколько нам известно, не существует9.

При исследовании античного влияния в России необходимо тщательно учитывать местную специфику — во-первых, сравнительно большую замкну

9 Определенную информацию дают исследования С. П. Луппова. В обширной литературе, посвященной частным библиотекам, можно почерпнуть отдельные сведения о наличии античных классиков в том или ином собрании; так, напр., о кусковской библиотеке семейства Шереметевых (вторая половина XVIII в.) можно прочесть, что в ней представлены — в основном во французских переводах — классики античной литературы и философии: Платон, Плутарх, Цицерон, Вергилий и др. — Прокофьева Л. С., Шаркова И. С. О библиотеке Шереметевых. — Книга в России. XVI — середина XIX в. Книгораспространение, библиотеки, читатель. Л., Библиотека АН СССР, 1987. С. 98. Интересный обобщающий очерк — Дурова Н. Н. Усадебные библиотеки в России XVIII — начала XX веков. — Дворянская и купеческая усадьба в России XVI — XX вв. Исторические очерки. М., УРСС, 2001. С. 658-673. Впрочем, давая представление о проблематике в целом, он практически не касается античных классиков. Фундаментальный труд Удо Георгиевича Иваска — Частные библиотеки в России. СПб., «Сириус», 1912, в 2 чч. — содержит лишь самые общие указания; для нашей темы он служит лишь ориентиром в исследованиях. тость русской культуры вплоть до последних десятилетий XVII века, а затем — форсированный способ усвоения культурных влияний, который и задает параллелизм античного и новоевропейского потока, столь трудный для анализа; этот форсаж вызывает своеобразие духовного типа русского человека, интересующегося античными древностями, — для того, чтобы просто повернуться к ним лицом и выделить как отдельный предмет интереса, нужно значительное индивидуальное усилие, в культурном отношении приподнимающее того, кто его делает, над его сверстниками и товарищами. Там, где интерес к древностям не поддерживается в достаточной мере ни школьным укладом, ни общественным мнением, тот, кто им обладает, — заведомо недюжинная личность, чья деятельность перспективна на любом поприще (Михаил Никитич Муравьев, Алексей Петрович Ермолов). Некоторые особенности образовательно-культурного развития России — не будем этого забывать — заставили не кого иного, как одного из крупнейших русских антиковедов второй половины XIX в., Василия Ивановича Модестова, вынести нелицеприятное суждение: «С фактом малой способности и наклонности русского ума к филологическим занятиям надобно считаться, памятуя, что, как ни сильна бывает подчас воля человека, природа его еще сильнее, и бороться с нею дело неблагоразумное и заранее проигранное»10. Это суждение следует признать скорее односторонним, чем ложным: судьба гуманистической культуры в России никогда не была столь блистательной, как в наиболее плодотворные культурные эпохи Западной Европы, и гуманизм так и не был освоен ею в широких слоях населения, но — при всем при том — лучшие русские достижения как в творческой, так и в исследовательской областях непредставимы без гуманистической прививки, без той струи в течении русской жизни, чей исток — Симеон Полоцкий с Сильве

10 Школьный вопрос. Пятнадцать статей. Второе, дополненное издание. СПб., 1880. — Пять писем к редактору «Голоса». Письмо второе. С. 24. Ср. слова еще более крупного специалиста, занявшего пост министра народного просвещения, А. Н. Шварца: «Упорядочить учебные заведения все равно мне не дадут: русские все готовы вынести, кроме ученья» (в письме к С. И. Соболевскому от 30.08.1908; Отдел Письменных источников Государственного Исторического Музея, ф. 310, ед. хр. 9 (письма А. Н. Шварца С. И. Соболевскому). Л. 462). стром Медведевым11, боярин Федор Михайлович Ртищев, иноки Епифа

12 Ii ний Славинецкий и Евфимий , Федор Поликарпов , братья Иоанникий и Соф-роний Лихуды.

Прежде всего необходимо описать содержание понятия «рецепция»14, которым мы пользуемся в данной работе. Словарь Форчеллини толкует его как actus recipiendi15; термин используется, кроме филологии, как в юридической науке, так и в естествознании. В авторитетном словаре Der Neue Pauly Губерт Мор в статье «Формы рецепции» («Rezeptionsformen») отмечает богатство лексики, посвященной взаимодействию культур: «Скорее органические (биоморф-ные) метафоры используются наряду со скорее техническими и экономическими: присвоение, посмертная жизнь, «коллективная» память, влияние, воздействие, импульс, отпечаток, трансфер, ре-импорт»; он же пишет, что из этого семантического поля рецепция подчеркивает момент приспособления (<adaptatio), видоизменение и истолкование16. Мы будем ее понимать как Fortwirken в «Ис

11 Поднося царевне Софье Алексеевне проект привилегии Академии, он писал: «Дабы в России мудрости сияти, / Имя ти всюду в мире прославляти. / И понос от нас хощеши отьяти, / Яко Россия не весть наук знати» (1682 и 1685. Вручение Благоверной и Христолюбивой великой Государыне, премудрой Царевне, милосердной Софии Алексиевне, привилегии на Академию в лето от создания мира 7193, а от воплощения Бога Слова 1685, месяца Ианнуария в 21 день. — Древняя Российская Вивлиофика, Содержащая в себе: Собрание древностей Российских, до истории, географии и генеалогии Российския касающихся, Изданная Николаем Новиковым, Членом Вольнаго Российскаго Собрания при МУ. Издание Второе, Вновь исправленное, умноженное и в порядок Хронологической по возможности приведенное. Часть VI. М., в Типографии Компании Типографической, 1788, с. 394).

12 О библиотеке Симеона Полоцкого, перешедшей к Сильвестру Медведеву, см.: Луппов С. П. Книга в России в XVII веке. Л., 1970. С. 122-126. Библиотека Епифания — с. 126-128, Евфимия — с. 128-129.

13 В библиотеке Федора Поликарповича Поликарпова-Орлова (| 1731 г.), автора знаменитого труда «Лексикон треязычный, сиречь речений славянских, эллино-греческих и латинских сокровище» (М., 1704), были книги Гомера, Вергилия, Овидия, Квинта Курция — Луппов С. П. Книга в России в первой четверти XVIII века. Л. 1973. С. 235-236.

14 В не любящем abstracta латинском языке слово receptio встречается крайне редко, но довольно рано — уже у Плавта {Asm. 920).

15 Lexicon totius Latinitatis ab Aegidio Forcellini lucubratum. Т. IV. P. 23.

16 Möhr Hubert. Rezeptionsformen. — Der neue Pauly. Enzyklopädie der Antike. Rezeption- und Wissenschaftsgeschichte. Bd 15/2. Stuttgart; Weimar, 2002. Sp. 759. Из широкого спектра рассмотренных видов рецепции для нас важны «артистические форматы» (Sp. 768). тории римской литературы» Михаэля фон Альбрехта , т. е. как «посмертное бытие», «продолжающееся воздействие» (Fortwirken) заданной совокупности текстов в конкретных пространственно-хронологических рамках (время — с конца XVII в. по начало XX, пространство — территория России, не включая те провинции, где западная культура доминировала до их вхождения в состав Российского государства (остзейские провинции, Царство Польское, Великое княжество Финляндское), усвоение римской словесности национальной культурой и оказанное ею на последнюю влияние. Это «посмертное бытие» может существовать в разных формах: 1) как общее культурное достояние, для которого важна лишь принадлежность к престижному классическому миру (декоративные элементы — эпиграфы, «крылатые слова», надписи на арках, медалях и т. п.), 2) как совокупность переводов римской литературы на русский язык (в силу его бурного развития и быстрых изменений в первую половину указанного периода переводы устаревали довольно быстро, и вся работа XVIII столетия в XIX уже — как увидит читатель — утратила актуальность), 3) как «общественное мнение» — совокупность суждений о римской классике как влиятельных, так и рядовых фигур, и, наконец, 4) как влияние классических литературных образцов на взгляды, жизнь и творчество их русских читателей. Наименее подробно мы рассмотрим второй пункт, прежде всего потому, что он лучше всего известен, а техника переводов не входит в круг наших интересов и является совершенно отдельным предметом исследования. Напротив, четвертый пункт, как наиболее важный, всегда будет привлекать самое пристальное внимание.

Высшей формой рецепции является универсализм, под которым мы будем понимать способность воспринять римское наследие в целом и оплодотво

17 Обоснование понятия в его труде не дается; но, Fortwirken является непременным разделом в рассмотрении любого автора, и выдающийся исследователь придерживается единой схемы, которую мы здесь воспроизводим. Ср. также рабочее определение Е. А. Чиглинцева: «Рецепция античного наследия означает всприятие и включение в интеллектуальные и культурные практики в качестве неотъемлемой части (присвоение) социально-политических, исторических и культурных явлений античности». — Чиглинцев Е. А. Рецепция античности в культуре конца XIX — начала XXI вв. Казанский государственный университет, 2009. С. 7. рить им свое собственное творчество, а иногда — и жизнь. Безусловно, здесь не имеется в виду непременное знакомство со всеми памятниками римской литературы; для универсального подхода достаточно освоения и творческой переработки римской литературы во всем многообразии ее жанров с непременным условием пристального внимания к ключевым фигурам (Цицерон, Вергилий, Гораций, Овидий, Тацит). При этом знание латинского языка — фактор не решающий: Пушкин, не обладавший значительными филологическими познаниями, — представитель универсального подхода в его лучшем воплощении, поскольку сумел претворить в творчестве всю совокупность римских литературных влияний, а превосходный латинист Брюсов таковым не является: его интерес сосредоточен на экзотическом и малоизвестном; для некоторых он — либо едва ли не единственный (Симмах, Рутилий Намациан), либо один из немногих (Авзоний, поэзия архаической эпохи), кто вообще знаком с творчеством определенного круга авторов; но, если Вергилий также относится к числу его друзей и собеседников, то нельзя сказать того же о Цицероне, Горации, Таците18.

Актуальность исследования. Несмотря на наличие большого количества исследований по рецепции римской литературы, интерес к которой усилился в течение последних десятилетий, мы можем отметить, с одной стороны, концентрацию исследовательского внимания на ведущих фигурах, с другой — не

18 Ср., напр., блестящее наблюдение В. В. Розанова: «У Пушкина и Баратынского, не говоря уже о Батюшкове, больше следов классического образования, чем у писателей, теперь выступающих или недавно выступивших: Читал охотно Апулея, / А Цицерона не читал — и неприязнь и „охота" в этих словах живы, они текут из живого впечатления древнего мира, из умения различить Апулея от Цицерона; но для ученика наших дней Цицерон и Апулей тождественны, как „фразы для перевода с латинского языка на русский" при повторениях Юонера» — О гимназической реформе семидесятых годов. — Розанов В. В. Сумерки просвещения. М., «Педагогика», 1990. С. 190. Отметим, что сам В. В. Розанов относился к римской литературе с пренебрежением: «Неужели мы не скажем, что римляне были исключительно талантливые государственники, юристы, и пропорционально этому станем ли отрицать бедность и подражательность их поэзии? <.> Попади римляне еще при царях в руки какого-нибудь тирана Дионисия, любителя философии и поэзии, и кто знает, не изуродовал ли бы он своеобразный и тогда дикий народец Лациума.» — Национальные таланты. — Розанов В. В. Сочинения. М., «Советская Россия», 1990. С. 375-376. достаток его как для многих второстепенных фигур, так и для картины в целом. Появление исследования, которое давало бы общую картину рецепции римской литературы в России, является назревшим вопросом — частные исследования достигли такого уровня, когда, с одной стороны, стало возможным и настоятельным обобщение достигнутых результатов, а с другой — качественный прогресс невозможен без знания общего фона.

Цель исследования — создать общую картину рецепции римской литературы в России и — насколько это окажется возможным — ее места среди прочих влияний, испытанноых соответствующими эпохами. Достижение указанной цели предполагало решение целого ряда теоретических и практических задач: 1) создать обоснованную периодизацию рецепции, 2) выявить список наиболее значимых имен — как первого, так и второго ряда, 3) выявить и проанализировать культурно-образовательные факторы, влияющие на рецепцию, 4) создать дифференцированную по жанрам, авторам и эпохам динамическую модель представлений русского общества в избранный период о римской литературе во всем ее объеме, и 5) дать хотя бы беглый и предварительный историко-культурный анализ описываемых процессов. Полнота охвата в данной области, конечно, недостижима. Как представляется, она может быть плодом совокупных трудов не одного поколения ученых и будет достигнута лишь в том случае, если исследовательские усилия будут направлены и к именам второго и третьего ряда. Но широта, достаточная для того, чтобы дать общее представление о процессе во всей его совокупности, могла быть и — как нам представляется — была достигнута. Если наше исследование даст определенный набор реперных точек для поисков в указанном направлении, она целиком выполнит свою миссию.

Здесь же отметим — поскольку это чрезвычайно важно прежде всего относительно практической значимости работы — эдиционный аспект нашего исследования, затрагивающий поиск и идентификацию скрытых и открытых цитат. Нашей целью было внести хотя бы скромный вклад в повышение качества изданий на русском языке — прежде всего примером более совершенной системы ссылок и цитирования, нежели принято в отечественных изданиях.

Объект исследования настоящей диссертации — рецепция римской литературы прежде всего в русской литературе и в общественном мнении, насколько оно в ней выражается. Мы поставили перед собой задачу создать модель восприятия целостного феномена римской литературы в русском общественном сознании; поскольку это последнее изменялось, то не могли не меняться (в разной форме и в разной степени) и эти представления, и наша модель обретает таким образом динамический характер.

Материалом исследования стали литературные произведения, официальные документы, речи, публицистика, переписка, воспоминания, иные документы (как опубликованные, так и неопубликованные), содержащие следы влияния римской литературы и оценки ее — как в целом, так и отдельных авторов. Стремлением автора было охватить все возможные каналы трансляции общественного мнения — прежде всего образованных кругов, релевантные для данного предмета. Список исследованных источников, где эти следы были выявлены, приведен в перечне использованной литературы.

Метод работы — основанный прежде всего на традиционном филологическом анализе избранного корпуса текстов — был существенно дополнен. С методологической точки зрения важно — кроме филологического анализа текстов — прежде всего рассмотрение ее проблем на фоне истории образования, которая помогает дополнительно аргументировать возможность (или невозможность) обращения той или иной фигуры, попавшей в сферу нашего внимания, к античным текстам в оригиналах или же в переводах. Чрезвычайно важен тот факт, что русская образовательная система, формирующаяся в XVIII и сформировавшаяся в XIX столетии, обладала значительно большей вариативностью, нежели большинство современных систем, и жизненные уклады, заложенные ею, также весьма разнообразны, в том числе и в интересующем нас аспекте. Естественно, педагогика рассматривалась не как самодовлеющая область, а в связи с постоянным фокусом — рецепцией. Потому нас интересовало не само по себе преподавание языка: латынь была для нас важна как ключ к литературе, читаемой в оригинале. Прежде всего мы опираемся на разработанную нами концепцию пяти образовательных укладов, сложившихся в России XVIII в. Отметим серьезное методологическое отличие от труда «Русская античность» Георгия Степановича Кнабе (РГГУ, Институт высших гуманитарных исследований. М., 2000; о нем подробнее ниже). Если для Г. С. Кнабе речь идет «не о привычной совокупности более или менее очевидных реминисценций из мифологии, литературы, истории Древней Греции и Древнего Рима в изобразительном искусстве и в поэзии России, [но о]19 тех сторонах античного наследия, что были усвоены национальной культурой в соответствии с внутренними ее потребностями и стали ее органической составной частью» (с. 9) и, таким образом, фактически — как показывает весь труд — вопрос о пути заимствования фактически снимается, то для нас именно он постоянно остается на первом плане.

Важным методологическим новшеством исследования античной рецепции мы считаем библиотековедческие штудии. В работе использованы данные исследования лишь одной библиотеки из Отдела редких книг и рукописей НБ МГУ — книжной коллекции знаменитого героя наполеоновских войн, кавказского наместника генерала А. П. Ермолова; обращались мы и к фрагменту личной библиотеки фаворита Императрицы Елизаветы Петровны и одного из основателей Императорского Московского университета И. И. Шувалова. В сотрудничестве с Мариной Владиславовной Ленчиненко идет исследование греко-римской части библиотеки воспитателя Александра и Константина, товарища министра народного просвещения и первого попечителя Московского учебного округа М. Н. Муравьева. Но это более чем перспективное направление нуждается в значительных исследовательских силах; было бы любопытно отслеживать судьбу не только личных коллекций в целом, но и изданий какого-либо конкретного автора либо группы авторов.

19 Напрашивающаяся по смыслу вставка, по-видимому, выпала по типографскому недосмотру.

Главной методологической трудностью работы была необходимость постоянно учитывать возможность рецепции через вторые и третьи руки. Мы отдаем себе отчет в том, что, возможно, не все решения в этой области правильны и что может иметь место влияние новоевропейского промежуточного источника там, где мы видим античный. Уделить достаточного внимания источникам суждений было бы возможно лишь в рамках исследования индивидуального творчества той или иной из интересующих нас фигур; но трудов, на которые мы могли бы опереться в данной области, совсем немного.

Научная новизна исследования заключается в том, что в нем впервые создается модель представлений русского общества императорского периода о римской литературе в развитии, дифференцированно по эпохам восприятия, по жанрам и авторам (она подробно описана в Заключении). Для многих авторов исследование рецепции римской литературы осуществляется впервые, как и вообще впервые предпринимается попытка «массового» изучения рецепции. Комплексный характер диссертации с привлечением дополнительных источников не в меньшей степени, нежели сама рассматриваемая модель, послужит ориентиром необходимых в нашей филологии исследований рецепции как античной, так и западноевропейских литератур.

Теоретическая значимость исследования прежде всего заключается в том, что привлечением образовательного фона создана надежная — насколько это возможно — база для исследования хода и характера рецепции; изучение образовательного бэкграунда каждой из рассматриваемых фигур является необходимым для проверки и корректировки выводов, сделанных на основании филологического анализа текста., Важным для теоретического аспекта работы является введение понятия универсализма — такого подхода к римской литературе, при котором для автора оказываются значимыми и важными все жанры и направления римской литературы в лице хотя бы важнейших их представителей. Универсализм не обязательно связан напрямую с образовательным уровнем. Более всего он характерен для второй половины XVIII — начала XIX в. Важным теоретическом аспектом является обоснование важности для изучения рецепции библиотековедческих штудий, некоторые из которых были исполнены самим автором.

Практическая значимость работы заключается в том, что ее положения и выводы могут быть использованы в курсах истории античной и русской литературы на филологических факальтетах российских университетов, а также для — еще важнее — повышения уровня издания литературных текстов и качества комментирования. Знакомство с данной диссертацией может послужить ориентиром для исследователей рецепции, указывая новые и перспективные направления, с одной стороны, а с другой — давая представление о роли и месте каждого конкретного явления в рамках культурного развития Российской Империи за весь период ее существования.

При желании проанализировать историю изучения рецепции для каждого отдельного автора (как латинского, так и русского) нам зачастую потребовался бы объем, превышающий данную диссертацию; еще чаще возникает ситуация полного отсутствия интереса к данной фигуре; что же касается работ обобщающих, то их, напротив, немного. Отдельной и очень интересной темой представляется изучение такого фактора общественного мнения, как переводная литература о римских авторах; публикации такого рода весьма распространены в отечественных журналах второй половины XVIII — начала XIX столетий, к 50-м — 60-м годам XIX в. сходя на нет. По соображениям места мы были вынуждены отказаться от рассмотрения этого весьма перспективного материала, который нуждается по крайней мере в каталогизации. Также необходимо подчеркнуть, что предмет нашего исследования — рецепция римской литературы; греческая античность как таковая и римская в более широком понимании привлекаются лишь эпизодически, если в том возникает необходимость для характеристики той или иной фигуры.

Отрадно отметить, что сравнительно недавно появились две — совершенно разнородных — работы обобщающего характера по русской античности. Одна из них — библиографический указатель «Античная поэзия в русских переводах. XVIII-XX вв.», составленный Евгением Васильевичем Свиясовым

ИРЛИ. Библиотека, 1998), чрезвычайно тщательный, подробный и ценный20; безусловно, он послужит отправной точкой в изучении влияния античной поэзии на русскую, хотя, конечно, для плодотворных занятий этим предметом необходим корпус качественных комментариев, которым мы располагать, по-видимому, будем еще не скоро. В сферу наших интересов — как уже было сказано — не входило исследование техники стихотворного перевода21; потому в данном исследовании материалы, собранные в данном указателе, не рассматриваются22. Вторая — «Русская античность» Георгия Степановича Кнабе23. Ее

24 при всех издержках и неудачных сторонах — также можно рассматривать как симптом потребности в более полном и комплексном осмыслении роли античного наследия в отечественной культуре. Однако, описывая явление «русской античности» как таковое, она рассматривает вопросы наличия и путей за

20 К числу очевидных недостатков относится пренебрежение к фигурам, которые показались составителю маргинальными, — напр., к Федру и иным баснописцам. Не учитывается и эпос (что существенно прежде всего для Овидия, которого можно легко переводить отрывками). Одна из первых библиографий русских переводов (особенно полезная по XVIII в.) дана в кн.: loh. Frider. Burgii Elementa Oratoria. in usum iuventutis Rossicae revisa, aucta et emendata. Edidit Nicolaus Bantisch-Kamenski undécima editione. Mosquae, ex officina Gubern. Mosqu. Re-schetnicoff. Anno 1811. P. 225 слл. с примечаниями.

21 Данная проблематика может иногда дать материал для атрибуции (как в нашем кандидатском исследовании

Влияние греческой эпиграмматической поэзии на латинскую. Техника поэтического перевода. M., 2000. См. также: Аниций Пробин — переводчик корпуса Epigrammata Bobiensia. Hyperboreus. Studia classica. In memoriam A. I. Zaicev. Petropoli Vol. 7, Fasc. 1-2. 2001. 257-275). Ho, за исключением этого случая, относительно редкого, она представляет узкий интерес в рамках индивидуального стиля и индивидуального понимания. Учитывая широту охвата, нам пришлось отказаться от работы в данной области. Культурно-социологический же аспект представлен прежде всего самим фактом обращения переводчика к конкретному произведению.

22 В ходе исследования приходилось сталкиваться с пьесами, оказавшимися вне поля зрения Е. В. Свиясова; их мы, напротив, отмечали, и в случае переиздания указателя наши материалы будут нелишними; приведем здесь ссылку на нашу работу, выходящую за пределы латинской античности, но дополняющую упомянутый труд: Александр Федосеевич Бестужев — первый русский переводчик Феогнида. ИЯКФ XI. 19-21 июня 2006 г. СПб., «Наука», 2007. С. 207-209.

23 См. нашу рецензию в 4-м выпуске «Греко-Латинского кабинета» (опубликовано на сайте Греко-латинского кабинета, http://www.mgl.ru/5771).

24 Наиболее интересна в данном исследовании — или, скорее, цикле лекций — борьба культурологического понимания против филологического: усматривая в русском творчестве блоки, родственные с античностью, автор снимает вопрос о генетической их связи как неинтересный. Важнее то, что узость охвата препятствовала самой возможности обобщения. имствования как второстепенные и с этой точки зрения не дает нового материала. Вышел недавно и обобщающий труд Эдуарда Давидовича Фролова по истории русского антиковедения, понимаемого весьма широко и включающего многие элементы, которые было бы затруднительно рассматривать как оригинальные научные исследования25. Многочисленны исследования отдельных авторов и областей: А. С. Пушкин в трудах Т. Г. Мальчуковой26, Ф. И.

97

Тютчев, А. А. Фет, А. Н. Майков в недавнем исследовании А. В. Успенской ). Диссертация Татьяны Георгиевны Мальчуковой вскрывает существенные проблемы в понимании античных реминисценций у А. С. Пушкина в рамках широкого контекста испытанных им влияний и на фоне и во взаимодействии с христианским пластом творчества поэта; недавний труд Р. Л. Шмаракова28, всеобъемлющий по охвату русского материала, посвящен одному античному автору — Клавдиану. Описать латинскую рецепцию в императорской России во всех подробностях пока не представляется возможным; мы в состоянии, однако же, указать области перспективного поиска и дать набросок общей картины, который сможет до некоторой степени сориентировать будущих исследователей. Если интерес к штудиям в данной области возрастет благодаря предпринятым нами усилиям, мы сочтем это достаточным вознаграждением за труды.

Одним из симптомов постсоветской эпохи в изучении античной рецепции может служить пересмотр устоявшихся точек зрения на многие вопросы, казалось бы, прочно вошедших в состав бесспорных достижений отечественной филологии. Так, уже упомянутая диссертация Майи Яковлевны Паит аргумен

25 Фролов Э. Д. Русская наука об античности (историографические очерки). СПб., Изд. СПбГУ. 1999. Рецензия: Гаврилов А. К. Из новейшей историографии русского антиковедения. — Гаврилов А. К. О филологах. С. 79-100 (Фролову посвящена вторая часть рецензии, с. 84 слл.).

26 Мальчукова Т. Г. Античные и христианские традиции в поэзии А. С. Пушкина. В 2-х чч. Петрозаводск, 1997— 1998; особенно т. 2, гл. «Рецепция латинской поэзии».

27 Успенская А. В. Античность в русской поэзии второй половины XIX века. СПб., Библиотека Российской академии наук, 2005. Мы называем авторов, для которых рассмотрена римская традиция.

28 Шмараков Р. Л. Поэзия Клавдиана в русской рецепции конца XVII - начала XX вв. Диссертация на соискание ученой степени доктора филологических наук. М., 2008. тированно относит начало знакомства Гавриила Романовича Державина с творчеством Горация к более ранней эпохе, нежели считалось прежде. Зависимость Державина от его кружка оказывается не столь значимой, нежели это представлялось, напр., Якову Карловичу Гроту. Несмотря на наличие двух классических комментариев к «Евгению Онегину», овидиевский пласт в пушкинском романе был вскрыт лишь совсем недавно, в работах Максима Ильича Шапира — и это несмотря на то, что в тексте наличествует прямая отсылка к римскому поэту!

Первая глава посвящена связи латинской образованности с историей русского просвещения; основной материал будет разделен на три главы по хронологическому признаку — конец XVII — конец XVIII вв., начало XIX — середина XIX в. и вторая половина XIX — начало XX вв. Это не формальные грани. Первая из них имеет двойную природу. Она, с одной стороны, резко пролегла в истории европейской культуры — мы имеем в виду романтическую революцию и связанную с ней катастрофу античной жанровой системы, переход интеллектуального лидерства от Франции к странам германской культуры и Англии и связанную с ним переоценку прежде всего римской литературы, которая рассматривается как «подражательная» и лишенная самостоятельной ценности, отступая на второй план перед литературой греческой. Независимо от этого (или, скорее, в косвенной связи с этими событиями) коренной перелом осуществился и в русском просвещении: возник отдельный государственный орган в ранге министерства, ведающий народным образованием, изолированные учебные заведения были заменены мощными образовательными системами — прежде всего университетской и гимназической; духовное образование с хорошей постановкой преподавания древних языков, до того момента игравшее роль главной несущей конструкции всей системы, обособляется в сословных рамках и перестает оказывать решающее влияние на ситуацию в целом, готовя постепенно поколение нигилистов; и наконец — но не в последнюю очередь — происходит интенсификация всей образовательной системы, благодаря чему создаются предпосылки для постепенного расширения круга образованных людей с неизбежным в перспективе следствием — понижением роли гуманистической культуры в образовании. Вторая хронологическая грань — также в связи с образовательными реформами — знаменует кризис гуманистического компонента русской образованности, утрату дворянством ведущих позиций в отечественной культуре и захват их разночинцами, его возрождение на рубеже веков и окончательную катастрофу в революции 1917 года. Каждая из глав завершается более подробным, чем остальные, очерком об одной конкретной фигуре — причем не всегда мы выбирали фигуры первого ряда, и не всегда — наиболее типичные для эпохи.

Мы рассматриваем гуманистический компонент как исключительно благоприятный фактор развития отечественной культуры и науки, полностью разделяя в этом отношении воззрения крупнейшего филолога-классика Александра Иосифовича Зайцева ; безусловно, не здесь эти взгляды нужно обосновывать — но они не могли не определить тональность труда и оценки самых различных фигур русской культурной истории. Применительно к проблематике образования мысли о необходимости классической школы для воспитания самостоятельной мысли и силы суждения у русских учеников были развиты в цикле статей Михаилом Никифоровичем Катковым; позднее эти заметки были собраны и переизданы директорами лучших в Москве мужской и женской гимназии — Львом Ивановичем Поливановым (1838-1899, учился в 1-й и 4-й московских гимназиях, выпускник историко-филологического факультета МУ, переводчик Расина и Мольера, издатель Пушкина) и Софьей Николаевной Фишер

30

1836-1913, переводчица Ифигении в Авлиде Еврипида ). Важно не упускать из виду, что влияние античного образовательно-культурного компонента сказыва

29 См. статьи, собранные во 2 томе его Сочинений (А. И. Зайцев. Избранные статьи. Том 2. Под ред. Н. А. Ал-мазовой и Л. Я. Жмудя. СПб., Филологический факультет СПбГУ. 2003), прежде всего в разделах «Классическое образование» и «Искусство», особенно «В поисках возрождения» (с. 497-506), «Античное наследие и наша ответственность» (сс. 510-512), «Возможно ли новое Возрождение?» (сс. 513-515). Культурно-педагогический аспект темы подробно разработан у Ф. Ф. Зелинского (Из жизни идей. Том II. Древний мир и мы. Изд. 2-е. СПб., 1905).

30 Катков М. Н. Наша учебная реформа. М., 1890. ется не сразу: эпоха его начального активного внедрения (начиная с 80-х гг. XVII в.) хронологически не совпадает с эпохой расцвета русской культуры и науки (примерно с середины царствования Елизаветы Петровны); равным образом т. н. «серебряный век», генетически связанный с образовательными реформами Александра II, хронологически отстоит от них на 40-50 лет. Но в творчестве отдельных авторов — как писателей, так и ученых — он может оказать влияние и раньше, и, в свою очередь, на социальную среду оказывает воздействие уже их творчество, что создает причудливую картину взаимодействия разноскоростных факторов — прямых и косвенных, придавая сложность и насыщенность всему культурному ландшафту.

Автору хотелось бы особенно поблагодарить к. ф. н., доцента СПбГУ Ольгу Владимировну Бударагину, д. ф. н., профессора ПетрГУ Татьяну Георгиевну Мальчукову, к. ф. н., доцента МГУ Ольгу Михайловну Савельеву, к. ф. н., доцента СПбГУ Всеволода Владимировича Зельченко, академика Николая Николаевича Казанского, д. ф. н. Андрея Александровича Россиуса, доцента МГУ Алексея Ивановича Солопова за чрезвычайно ценные дополнения, советы и помощь в работе с библиографией. Отдельную благодарность хотелось бы принести руководству Научной Библиотеки МГУ — директору Вячеславу Викторовичу Мосягину и заместителю директора Анне Федоровне Панца, а также руководителю Отдела редких книг и рукописей к. ф. н. Ирине Леонидовне Ве-ликодной за постоянное внимание к моей работе и создание благоприятных условий для ее осуществления; ее сотрудникам — настоящим и бывшим — Елене Владиславовне Зименко, Марине Владиславовне Ленчиненко, Наталье Игоревне Шленской, к. ф. н. Петру Владимировичу Кузнецову, Александру Львовичу Лифшицу и другим за ценные советы и дополнения; без их содействия я не решился бы предпринять данный труд.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Рецепция римской литературы в России XVIII — начала XX века"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Резюмируя факты и наблюдения, представленные в четырех главах нашего исследования, можно сделать следующие выводы о характере рецепции римской литературы в России конца XVII — начала XX веков:

I. В отличие от стран Западной и Центральной Европы этап интенсивного освоения античного культурного наследия хронологически совпал с таким же этапом в освоении достижений философии, техники и искусства Западной Европы. Поскольку последние достижения (в соответствие с идеологией прогресса, господствующей на Западе в эпоху интенсивного обращения к его культуре) рассматривались (иногда — властями, весьма часто — обществом в его массе) как более «передовые» и престижные, вопрос о «возвращении к истокам» в воспитании общества и о невозможности усвоить плоды, игнорируя корни, был поставлен относительно поздно. Это создавало постоянный социальный фон, неблагоприятный для рецепции античной культуры. Иногда влияние этого фона слабело, иногда было необычайно сильным, но не исчезало практически никогда. Дополнительную остроту этой проблеме придавала склонность к утилитаризму, проявлявшаяся на самых разных уровнях людьми самых разных взглядов — от Петра I, не проявившего никакого интереса к французской филологической культуре, до нигилистов 60-х гг. XIX в. Впрочем, факторы, делавшие актуальным римское наследие, тоже могли быть самыми разными — оно воспринималось то как «прогрессивное», то как «реакционное» — ив этом качестве также воспринималось по-разному консерваторами и прогрессистами.

II. В рамках самого античного наследия были дополнительные факторы, определяющие относительную престижность греческого и римского наследия. Православная традиция изначально подозрительно относилась к латыни и латинскому культурному ареалу (впоследствии это недоверие, пройдя через немецкую философскую школу, возродится в славянофилах); падение престижа французской культуры на рубеже ХУШ-Х1Х веков и выдвижение на первый план литератур германской и английской косвенно ударило и по Риму, который воспринимался как культура вторичная, лишенная оригинальности, что автоматически влекло смертный приговор в силу кодекса новой, романтической эстетики. В пользу римской литературы действовала только относительная легкость и пригодность для школьных нужд латинского языка, что способствовало — в не такой уж значительной степени, впрочем, — знакомству с римским культурным наследием. Факторы, мешающие восприятию римской культуры, действовали в конце XVII в. и в течение почти всего XIX столетия; XVIII век и начало XIX можно считать поэтому «золотым веком» римской рецепции. Таким же мог стать и XX век с его пересмотром постклассической — утилитаристской — эстетики.

III. Учитывая более позднее сравнительно с Западной и Центральной Европой становление школьной системы, хоть сколько-нибудь возвышающейся над элементарным уровнем, и влияние сдерживающих факторов, указанных в пп. I и II, в том числе и на школьный уклад, распространение глубоких познаний в античной и в частности в римской литературе было не настолько значительным, насколько можно было бы ожидать — при прочих равных условиях — от страны с значительным населением и мощными культурными традициями, которые — с рядом существенных оговорок — нужно характеризовать как европейские.

IV. Из основных ветвей сложившейся в Российской Империи образовательной системы наиболее благоприятным для знакомства с латинскими классиками было духовное образование, знакомившее с древними языками; этой возможностью обращения к классическим текстам пользовались лишь наиболее образованные из клириков; корпоративно-дворянское направление (пансионы и кадетские корпуса) классической подготовки не давали, и античность воспринималась в основном через призму французских и русских переводов (что не мешало живому интересу к ней). Но влияние римской литературы растет прежде всего вместе с влиянием культуры дворянской. Общеобразовательная система (кроме элементарной школы) включала классический элемент.

V. Гуманистический элемент в русской культуре не имел достаточно глубоких корней, не всегда пользовался достаточной поддержкой со стороны властей и практически никогда не обладал значительной общественной поддержкой; в связи с этим изучение и творческая переработка античного вообще и римского в частности культурного наследия требовала более значительного индивидуального усилия и самостоятельного выбора со стороны своих приверженцев; потому осуществившие такой выбор, как правило, относятся к русской культурно-образовательной элите уже в силу способности сделать такой выбор и следовать ему. Среди таких любителей можно выделить несколько типов: с одной стороны, это просвещенный клирик, знаток древних языков (свт. Димитрий Ростовский, Феофан Прокопович, Стефан Яворский, Лаврентий Горка, Моисей Гумилевский, Михаил Ильинский); с другой — дворянин, получивший гимназическое образование (М. Н. Муравьев), домашнее (А. Д. Кантемир, впоследствии — многие из славянофилов) либо, что представляется более значительной редкостью, — в сфере латинского языка — самоучка (А. П. Ермолов). Исключая Ломоносова, другие сословия не дают видных фигур в данной области. Более распространен тип дворянина, ценящего античную культуру, но знакомящегося с ней через призму переложений (И. И. Шувалов, М. М. Херасков). Для эпохи 60-х годов характерен семинарист с высшим педагогическим или филологическим образованием, отрекающийся от римской литературы по морально-утилитарным соображениям (Н. Г. Чернышевский, Н. А. Добролюбов); для второй половины XIX в. и начала XX в. — гимназист со школьным классическим образованием, продолжающий его в одном из университетов Империи или за рубежом.

VI. Интенсификация усвоения античного вообще и римского в частности культурного наследия обладает собственной инерцией и может осуществляться независимо от позиции властей и общества: если екатерининская эпоха (более хлопотавшая о начальной школе, нежели о высших и средних учебных заведениях, и увлекавшаяся новомодными педагогическими концепциями, враждебными традиционной европейской школе) и не помогала распространению глубоких познаний античной культуры, ограничиваясь переводами античных классиков, то инерции, заданной еще елизаветинской эпохой, было достаточно для процессов интенсификации, которые мы наблюдаем в начале XIX века (при отсутствии достаточных образовательных предпосылок). Эта интенсификация была непосредственно связана с формами культурного досуга, которые испытывали сильнейшее влияние западных образцов (тогда дружественных к античности, в частности, к римской).

VII. Знакомство с римской литературой (разной степени и глубины) осуществляется во всем ее объеме: для того чтобы хотя бы понаслышке и на уровне общей характеристики знать даже и не основных римских авторов, было вполне достаточно читать основные русские журналы. Библиотеки образованных людей, интересующихся античностью специально (Феофан Прокопович, Лаврентий Горка, И. И. Дмитриев, А. П. Ермолов, М. Н. Муравьев), демонстрируют широту кругозора и добротность эрудиции. Однако знакомство с авторами тем шире распространено, чем выше их престиж внутри римской табели о рангах (с некоторым отставанием Вергилия, который уступает не только Горацию, но и Овидию). Авторов второго и третьего ряда (напр., поэта Кальпурния, историка Веллея Патеркула) читают неизмеримо меньше, чем Тацита или Лу-кана. Но даже и такие, казалось бы, далекие от возможной области общественных интересов авторы, как Сенека Старший, находят своих внимательных читателей (в данном случае — в лице А. Н. Радищева).

VIII. Круг авторов, релевантных для каждой конкретной эпохи, меняется; на этих изменениях сказываются как европейские интеллектуальные моды, так и внутренние потребности русских читателей (в качестве примера последнего приведем Цезаря, чьи Записки получили невиданную — и никогда больше не повторившуюся — популярность в эпоху наполеоновских войн; чуть позже декабристский заговор пробуждает интерес к Саллюстию). Для всего XVIII столетия чрезвычайно важен Панегирик императору Траяну Плиния Младшего; начиная с первых лет XIX века Плиний теряет популярность, и — в рамках его чрезвычайно суженного влияния — Письма начинают теснить Панегирик.

IX. Расцвет влияния латинской литературы, ее глубокое освоение приходятся прежде всего на эпоху от Елизаветы Петровны до Николая I и тесно связаны с развитием дворянской культуры в России. Это вызвано прежде всего тем, что интенсивное усвоение римской словесности обусловлено отношением в обществе и ее культурной элите к идее изящного. Лучше сочетаясь с классической программой, несколько хуже — с романтизмом, римская литература оплодотворяет любую эстетическую систему, где идея изящного играет первенствующую роль. На первом этапе интенсивного освоения — Она полностью несовместима только с разного рода утилитарными программами,

X. Достаточно редким является универсализм по отношению к римской традиции — если говорить о поколениях, то он характерен только для тех, чье детство пришлось на елизаветинскую или екатерининскую эпоху, молодость и зрелые годы — на екатерининскую и кто сходил с жизненного поприща уже при Александре или Николае I (М. Н. Муравьев, Д. И. Хвостов, И. М. Муравьев-Апостол, А. П. Ермолов и др.). Позднее универсализм (напр., пушкинский или герценовский) является индивидуальным достижением и нисколько не характерен для эпохи.

XI. Судьба латинских авторов в России — очень огрубляя и обобщая — сложилась следующим образом:

1. Один из двух наиболее влиятельных римских авторов — Гораций; как образец для подражания он делит первенство с Овидием, как философ художественного творчества не знает себе равных. В течение всего XVIII столетия является законодателем вкуса и эстетических взглядов (в частности — через многочисленные школьные сочинения об искусстве писать). Авторитет его Послания к Пизонам чрезвычайно высок. Среди тех, кто творчески перерабатывал его наследие, все крупнейшие поэтические имена эпохи — Кантемир, Тредиаков-ский, Сумароков, Ломоносов, Херасков, Державин, Муравьев. Он сразу становится самым переводимым латинским поэтом, выдерживая в этом отношении конкуренцию едва ли не со всей остальной римской поэзией вместе взятой. Романтическая революция обрушивается на него не сразу: несмотря на отдельные критические реплики, малые формы спасают от катастрофы его репутацию (здесь ему везет больше, чем Вергилию); однако в 40-х годах XIX в. его творчество подвергается ожесточенным атакам, исходящим из прогрессистско-го лагеря. Нельзя сказать, чтобы эти нападки причинили существенный ущерб его славе; но ко второй половине и к концу столетия он уходит в тень, как и вся римская культура, скомпрометированная в глазах общества толстовско-деляновской классической гимназией. В условиях доминирования морально-политических интересов Гораций не нужен; но когда они сменяются эстетическими, интерес к нему возобновляется. Самый ранний лирик — Катулл — в XVIII в. находится на периферии читательского внимания, как в оригинале, так и в переводах; те черты его творчества, которые делают его самым понятным и близким современности поэтом, создают ему популярность уже за рамками рассматриваемого нами периода.

2. В XVIII столетии наиболее влиятельными прозаиками являются Цицерон (прежде всего как учитель словесного искусства и прежде всего в школьной области) и Плиний Младший (.Панегирик, но не письма). Впоследствии Цицерон теряет престиж; от «Цицерона не читал» Пушкина до «мертвой воды» Блока прослеживается традиция отказа от его творчества. Цицерон как оратор и Цицерон как эстетический мыслитель находятся на периферии общественного сознания, но его влияние никогда не исчезает окончательно; авторитетных специалистов второй половины XIX — начала XX в. интересует юридический аспект красноречия Цицерона. В XIX столетии большее внимание привлекает история, нежели ораторская проза, и на первый план выходит Тацит. Он привлекает внимание прежде всего декабристов и западников. Общество сравнивает с ним первого русского историка, который создал литературно значимое повествование, — Н. М. Карамзина. Тацита прочитывают в оппозиционном ключе, с «применениями» к современной действительности; он воспринимается как «бич тиранов», и критик власти заслоняет описателя и диагноста общественных пороков. Наибольшей популярностью он пользуется в среде, где оппозиционные умонастроения сочетались с хорошим европейским образованием, — среди декабристов и западников поколения Грановского и Герцена. На первом плане — Анналы и Истории, малые произведения не пользуются такой популярностью. Остальные крупные историки Рима с монументальными полотнами — Ливий и Аммиан Марцеллин — находятся на периферии общественного сознания, хотя и не остаются без читателей. Саллюстий вызывает интерес как наставник в области теории и практики заговора: пик его популярности приходится на эпоху декабристов. Цезарем-полководцем интересуется эпоха Петра; Цезарем — писателем и полководцем в равной мере — эпоха декабристов.

3. Золотой век крупнейшего римского поэта — Вергилия — приходится на золотой век римского влияния вообще. Для Сумарокова и Хераскова он оттесняет на второй план Гомера; в эпоху торжества романтизма он падает жертвой своего жанра — героической эпопеи, которая покидает центральное место в жанровой иерархии и начинает восприниматься как нечто предельно архаическое и заменяется сначала романтической поэмой (романом в стихах), а затем прозаическим романом. Он — вопреки моде — становится любимым поэтом некоторых из наиболее образованных представителей поколения, родившегося в 50-60-х годах XIX столетия. В начале XX в. сложились предпосылки для пересмотра оценки, исходящей из «романтической» эстетики; однако это было осуществлено лишь на уровне художественно-философской элиты.

4. Напротив, Овидий, разделяя первенство во влиянии с Горацием, постоянно оборачивался к обществу теми гранями своего таланта, которые могли вызвать отклик в каждый конкретный момент; сам характер его эпоса облегчал перевод отдельными эпизодами, и переводов или переложений историй из Метаморфоз было немало (в т. ч. не рассмотренные нами живописные разработки его сюжетов). Для классицистов от Хераскова до Мерзлякова он отчасти заслонен Вергилием; для романтической эпохи, напротив, становится куда более влиятельной фигурой. Он находит себе критиков в первую очередь среди филологов-профессионалов; крупнейшие поэты (А. С. Пушкин, который парадоксальным образом более восприимчив к началу и концу его поэтической карьеры, но не к вершине, А. А. Блок, А. А. Фет, М. И. Цветаева) неизменно берут его под защиту. Сравнительно велико влияние Катулла; значительно меньше — элегиков и комических поэтов.

5. Философское влияние античного Рима было весьма ограниченным; это объясняет сравнительно невысокую популярность философских трактатов Цицерона (хотя и у них находились внимательные и любящие читатели, напр., Н. М. Карамзин) и произведений Сенеки Младшего. Философия стоицизма была предметом интереса прежде всего в духовных учебных заведениях. Постоянный, но ограниченный интерес поддерживается к поэзии Лукреция (не приветствуемой церковной иерархией).

6. Критическое умонастроение находит себе опору не только в Таците, но и в Ювенале. Если читателям начала XIX в. нравственная позиция Горация кажется более близкой, к середине столетия желчь и пафос сатирика оказываются ближе лидерам общественного мнения. Но — в отличие от эстетов ХУШ-Х1Х в., вписывавших Ювенала в определенную традицию от Горация до Буало — поздние поклонники исповедуют инструментально-утилитарный подход, и, поскольку для тех же целей можно с успехом использовать иные орудия, не слишком настаивают на своем интересе.

7. Поздний эпос — кроме Лукана — находится на периферии общественного сознания. У Лукана оказывается неожиданно много читателей и почитателей — в противовес общей тенденции, вне связи с оппозиционным духом, который можно вычитать в его творчестве. Скорее он противостоит Вергилию как певец «человеческого» и исторического на фоне божественного и мифологического. XVIII век благоволит к нему в лице своих лучших представителей — М. М. Хераскова, М. Н. Муравьева, Н. М. Карамзина; в начале XIX в. отношение к нему резко ухудшается. Во второй половине XIX в. они окончательно теряют престиж — настолько, что актуальная эстетическая мысль забывает об их существовании. Возрождение интереса к античности на рубеже Х1Х-ХХ вв. обходит их стороной. Золотой век рецепции Клавдиана приходится на XVIII столетие, когда он служит одним из источников ведущего жанра эпохи — торжественной оды.

8. Довольно много внимательных и благодарных читателей — сравнительно с нашими ожиданиями — находит Плиний Старший. Влияние Квинти-лиана сравнительно велико в школьной области — в риторических учебниках прежде всего; но в определенной степени он служит ориентиром и для критики.

9. Поэты сложные (Персий) и увлекающиеся формальными экспериментами (Авзоний) читаются мало и пользуются локальной популярностью (у Ав-зония находится влиятельный почитатель — В. Я. Брюсов, сделавший немало для распространения сведений о нем).

Список научной литературыЛюбжин, Алексей Игоревич, диссертация по теме "Русская литература"

1. Albrecht M. von. Geschichte der römischen Literatur, München, New Providence, London, Paris 21994.

2. Ausonius. With a English Translation by Hugh G. Evelyn White, M. A. In two volumes. Cambridge, Massachusets. Harvard University Press. London, William Heinemann LTD. V. 1 '1919, V.2 11921837.

3. Burgius. Elementa oratoria ex antiquis atque recentioribus. Editio nova, denuo recognita, et multis modis aucta. Wratislaviae, Apud Guilielm. Theophil. Korn. НБ МГУ, библиотека Муравьевых, 9 Ix 39.

4. Busch Wolfgang. Horaz in Russland. Studien und Material en. Eidos Verlag München, 1964. S. 154.

5. Calpurnius in: Minor Latin Poets. With an Englisch Translation by J. Wight Duff & Arnold M. Duff. Cambridge, Massachusets. Harvard University Press. London, William Heinemann LTD. 1982. V. 1.

6. Catulli Veronensis liber. Ed. W. Eisenhut. Lipsiae, In Aedibus B. G. Teubneri, 1983.

7. Работы из библиографических списков, приведенных для информации по вопросам, которые не были рассмотрены, здесь не повторяются.

8. M. Tullii Ciceronis. De Natura Deorum libri très. Ad librorum manuscriptorum partira nondum adhibitorum fidem recensuit et emendavit Lud. Frid. Heindorfius. Lipsiae, Sumpti-bus loa. Aug. Gottl. Weigelii. MDCCCXV. Шифр Ермолов XX 65, инв. номер 4721.

9. Durov V. S. Fortuna di Giovenale in Russia. // Atene e Roma. 1980. Vol. 25. P. 51-56.

10. Ehrhard Michelle. Lettres sur la nature et l'homme du Prince Kantemir. // Revue des études slaves. Tome XXXIV. Fascicules 1-4. Paris, Imprimerie Nationale, 1957. P. 51-56.

11. Haumant Emile. La culture française en Russie (1700-1900). Paris, 21913.

12. Q. Horati Flacci Opera. Ed. Stephanus Borzsäk. BSB B. G. Teubner Verlagsgesellschaft. 1984.

13. Lucain, Silius Italicus, Claudien, Œuvres complètes avec la traduction en Français, Publiées sous la direction de M. Nisard, Maître des conférences à l'Ecole Normale. Paris, J.-J. Dubochet et Compagnie, Éditeurs. 1837.

14. Lucan. With an Englisch Translation by J. D. Duff, M. A. The Civil War (Pharsalia). Cambridge, Massachusets. Harvard University Press. London, William Heinemann LTD. 1988.

15. Lucrèce, Virgile, Valerius Flaccus. Œuvres complètes avec la traduction en Français, Publiées sous la direction de M. Nisard, de l'Académie Française, Inspecteur Général de l'enseignement supérieur. Paris, Chez Firmin-Didot et Cie, Libraires. 1840.

16. T. Lucreti Cari De rerum natura libri sex. Quartum ed. Joseph Martin. Lipsiae, In Ae-dibus B. G. Teubneri. 1959.

17. Maistre Joseph de. Cinq lettres sur l'éducation publique en Russie, à M. le comte Ra-soumowsky, ministre de l'instruction publique. Première lettre. // Lettres et opuscules inédits du comte Joseph de Maistre. Paris, 1851. T. II. P. 299-362.

18. Mirabeau, Victor Riqueti, marquis de. L'ami des hommes, ou Traité de la population. Nouvelle édition corrigée. Seconde partie. A AVIGNON. M. DCC. LVIII. НБ МГУ, библиотека И. И. Шувалова, Ш 334.

19. Mohr Hubert. Rezeptionsformen. // Der neue Pauly. Enzyklopädie der Antike. Rezeption- und Wissenschaftsgeschichte. Bd 15/2. Stuttgart; Weimar, 2002. Sp. 759-770.

20. Philtrius Alexius (qui et Liubzhin) Inguari f. De Alexii Jermolovii Petri f. bibliotheca latina. // ИЯКФ VII, 2003. C. 59-62.

21. Pingaud L. Les Français en Russie et les Russes en France. L'Ancien Régime // L'Émigration // Les invasions. Paris, 1886.

22. C. Plini Caecili Secundi Epistularum Libri IX. Epistularum ad Traianum Liber. Pane-gyricus. Ree. Mauritius Schuster. Ed. tertiam curavit Rudolphus Hanslik. Lipsiae, In Aedi-busB. G. Teubneri. 1958.

23. PANEGYRIQUE de Trajan, par Pline le Jeune. Traduit Par M' De Sacy, de l'Academie Françoise. A Paris, Par la Companie des Libraires. M. DCC XXII. НБ МГУ, библиотека И. И. Шувалова, Ш-241.

24. Sexti Properti Elegiarvm libri IV Ed. Paulus Fedeli. Stvtgardiae, Lipsiae, In Aedibus B. G. Teubneri. 1994.

25. С. Sallusti Crispi Catilina. Iugurtha. Fragmenta ampliora. Post A. W. Ahlberg ed. Alphonsus Kurfess. BSB B. G. Teubner Verlagsgesellschaft. 1981.

26. L. Annaei Senecae Opera quae supersunt. Vol. I. Fase. I. Dialogorum Libros XII ed. Emil Hermes. Lipsiae, In Aedibus B. G. Teubneri. 1905.

27. L. Annaei Senecae Tragoediae. Ree. Rudolphus Peiper et Gustavus Richter. Lipsiae, In Aedibus B. G. Teubneri. 1921.

28. Albii Tibulli Libri IV. Ree. Lucianus Mueller. Ed. ster. Lipsiae, In Aedibus B. G. Teubneri. 1901.

29. Valerius Flaccus. With an Englisch Translation by J. H. Mozley. Cambridge, Massa-chusets. Harvard University Press. London, William Heinemann LTD. 1972.

30. P. Vergili Maronis Opera. Ree. R. А. B. Mynors. Oxonii. E Typographeo Clarendoniano. 1980, 11969.

31. А. Ж. О Цицероновом сочинении, называемом Оратор. ВЕ, ч. LXIV, № 15, 1812, с. 196-212.

32. АбТ. Вып. 2. Письма и Дневник Александра Ивановича Тургенева геттингенско-го периода. (1802-1804 гг.) и письма его к А. С. Кайсарову и братьям в Геттинген 1805-1811 гг. С введением и примечаниями В. М. Истрина. Изд. ОРЯиС ИАН. СПб., 1911.

33. АбТ. Вып. 5. Дневники и письма Николая Ивановича Тургенева за 1816-1824 годы. (III том.). Под ред. и с прим. проф. Е. И. Тарасова. Изд. ОРЯиС РАН. Пг., 1921.

34. АбТ. Вып. 6. Переписка Александра Ивановича Тургенева с кн. Петром Андреевичем Вяземским. Т. I: 1814-1833. Под ред. и с прим. Н. К. Кульмана. Изд. Отд. Русского языка и словесности Российской Академии Наук. Пг., 1921.

35. Айхенвальд Ю. Лермонтов. // Силуэты русских писателей, М., «Республика», 1994. С. 87-98.

36. Алданов М. А. Генерал Пишегрю. — Алданов М. Истоки. Избранные произведения в 2-х тт. Т. 2. М., «Известия», 1991. С. 368-400.

37. Алданов М. А. Гитлер. // Марк Алданов. Картины октябрьской революции. Исторические портреты. Портреты современников. Загадка Толстого. СПб., 1999. С. 223-242.

38. Алданов М. А. Девятое термидора. Чертов мост. Заговор. Святая Елена, маленький остров. М., MP, 1989.

39. Алданов М. А. Могила воина (Сказка о мудрости). — Алданов М. Истоки. Избранные произведения в 2-х тт. Т. 2. М., «Известия», 1991. С. 206-330.

40. Алданов М. А. Ульмская ночь. Нью-Йорк, Издательство имени А. П. Чехова, 1953.

41. Алехина JI. А. Архивные материалы М. Н. Муравьева в фондах Отдела рукописей. // РГБ. Записки Отдела рукописей. Т. 49. М., 1990. С. 4-87.

42. Альбрехт М. фон. Античные реминисценции и проблема индивидуализации в творчестве И. С. Тургенева. Тбилиси, «Логос», 1998.

43. Анненский И. Ф. А. Н. Майков и педагогическое значение его поэзии. // Книги отражений. М., Наука, 1979. С. 271-303.

44. Анненский И. Ф. Лекции по римской литературе (октябрь — ноябрь 1909). // История античной драмы: Курс лекций. СПб., 2003. С. 284-293.56. АР.57. APP.

45. Батюшков К. Н. Сочинения в двух томах. М., Художественная литература, 1989.

46. Баумайстер X. Христиана Баумейстера Метафизика. Перевод с латинского. Вновь высмотрен и во многих местах исправлен Профессором Дмитрием Синьковским. Издание Второе. М., В УТ у Н. Новикова. 1789.

47. Беликов А. Е. Из истории новолатинской поэзии в России (вторая половина XVIII в.). Епископ Моисей (Михаил Гумилевский) и его opuscula minora. — ИЯКФ XIII. 22-24 июня 2009 г. СПб., «Наука», 2009. С. 34-44.

48. Беликов А. Е. О Михаиле Гумилевском и его подражании Вергилию. // Диалог со временем. Альманах интеллектуальной истории. М., УРСС, 2004 (вышел в 2005 г.), № 13. С. 343-353.

49. Белинский В. Г. Ничто о ничем, или Отчет г. Издателю «Телескопа» за последнее полугодие (1835) русской литературы. СС, Т. 2, с. 7-50.

50. Белявский М. Т. М. В. Ломоносов и основание Московского университета. Изд. МГУ, 1955.

51. Берков П. H. Овидий в русской литературе XVII-XVIII вв. // Вестник Ленинградского университета, 1973, № 14. С. 88-92.

52. Бестужев А. Анекдоты. // ТВОЛРС , ч. XIV, 1821. С. 344.

53. Бильбасов В. А. История Екатерины II. T. I. СПб., 1890.

54. Биографический словарь профессоров и преподавателей Императорского Московского университета за истекающее столетие, со дня учреждения января 12-го 1755 года, по день столетнего юбилея января 12-го 1855 года. М., 1855.

55. Благовещенский Н. О литературных партиях в Риме в век Августа (СПб., в тип. Эд. Веймара, 1855). Рецензия. Отечественные записки, 1855, ч. 6, июнь. С. 77-79 4-й пагинации.

56. Блок А. А. Сс в 8 тт. Гос. изд. художественной литературы. М., Л., 1963. T. V. Т. VI. Т. VII.

57. Бобров С. Древняя ночь Вселенной, или Странствующий слепец. Эпическое творение Сем. Боброва. Часть I. СПб. При Императорской Академии Наук. 1807. Часть II. СПб. В типографии Губернского правления. 1809.

58. Бобров С. Рассвет полночи. Херсонида. В двух тг. Изд. подготовил В. Л. Коровин. М., «Наука», 2008.

59. Богданович И. Ф. Душенька. Стихотворения и поэмы. Л., Советский писатель, 1957. С. 45-125.

60. Богданович М. И. Учебные книги и тетради Великого Князя Александра Павловича. — Сборник русского Исторического Общества. Т. 1. СПб., 1867. С. 369-383.

61. Болотов А. Т. Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков. 1738-1793. Т. 1. Приложение к «Русской старине», 1870.

62. Бриген А. Ф. Письма. Исторические сочинения. Иркутск. Восточно-Сибирское книжное издательство. 1986.

63. Брюсов В. Я. Алтарь победы. // СС. Т. 5. М., Художественная литература, 1985. С. 7^108.

64. Брюсов В. Я. Великий ритор. Жизнь и сочинения Децима Магна Авсония. // Русская мысль, 1911, III. С. 1-48.

65. Вересаев В. Воспоминания. В юные годы. // Сс в 5 тт. Т. 5. М., 1961. С. 3-194. Записи для себя. Ibid., с. 472-527.

66. Вернет И. Исторические отрывки, или замечания на слова Горация: nil admirari, нечему удивляться. // УВ на 1818й год. Ч. IX. Март. С. 282-291.

67. Веселовский А. Д. Кантемир — переводчик Горация. (Классический мир в представлении русского писателя первой половины XVIII века). // Известия Отделения русского языка и словесности ИАН. Т. XIX. Пг., 1915. Кн. 1. С. 199-232.

68. Виршевая поэзия (первая половина XVII века). М., «Советская Россия», 1989.

69. Висковатов П. А. Михаил Юрьевич Лермонтов. Детство и первая юность. // Русская мысль, год второй, книга XI. Москва, 1881. Глава II. С. 146-168.

70. Воейков А. Ф. Об описательных и дидактических поэмах, и в особенности о Вир-гилиевых Георгиках. // Труды Общества любителей Российской словесности, при Императорском Московском университете. Часть III. М., 1812. В Университетской типографии. С. 51-69.

71. Волк С. С. Исторические взгляды декабристов. М., Л., 1958.

72. Волошин М. А. Лики творчества. Книга 3 (Театр и сновидение). Танец. Айседора Дункан. Книга 4 (Современники). Валерий Брюсов. «Пути и перепутья». // Лики творчества. Л., Наука, 1988. С. 392-395; 407^116.

73. Воробьев Ю. К. Латинский язык в русской культуре XVII-XVIII веков. Саранск. Изд. Мордовского ун. 1999.

74. Вяземский П. А. Князь Петр Борисович Козловский. Эстетика и литературная критика. М., «Искусство», 1984. С. 154-162.

75. Вяземский П. А. ПСс, 1884, т. IX. Старая записная книжка, 1813-1852.

76. Вяземский П. А. Сочинения в 2-х тт. М., Художественная литература, 1982.

77. Вяземский П. А. Фонвизин. // ПСс, СПб., 1880, т. V.

78. Гаврилов А. К. О филологах и филологии. СПб., Изд. дом СПбГУ. 2011.

79. Гагарин А. П. Первая философская диссертация, защищавшаяся в МУ.

80. Д. С. Аничков, последователь Ломоносова). // Вестник МГУ. Серия общественных наук. № 7, 1952. С. 151-173.

81. Галахов А. Д. Записки человека. М., «Новое литературное обозрение», 1999.

82. Галинковский Я. А. К. Часть I. 1802.

83. Галинковский Я. А. Рассмотрение Овидия. // Чтение в Беседе любителей русского слова. Чтение одиннадцатое. В СПб., при Сенатской Типографии. 1813 года. С. 20-69.

84. Георгиевский П. Е. Из лекционного курса поэтики, читанного в Императорском Царскосельском Лицее в 1816/1817 учебном году. По записи А. М. Горчакова. // Красный архив, 1 (80). 1937. С. 75-206.

85. Глинка С. (издатель). Искусство учиться прогуливаясь, или Ручная энциклопедия для воспитания, составленная графом Ангальтом, изданная С. Глинкою. М., 1829.

86. Глинка С. Н. Записки. // Золотой век Екатерины Великой. Воспоминания. М., изд. МГУ, 1996. С. 17-165.

87. Гнедич Н. И. Письмо Н. И. Гнедича к графу Н. П. Румянцову о неизданной комедии Феофана Прокоповича. // Библиографические записки, т. II, 1859. Стлб. 623-627.

88. Голенищев-Кутузов П. Стихотворения Павла Голенищева-Кутузова, Тайного Советника, Императорской Российской Академии и Вольного Экономического общества члена. Часть I. М., 1803. В УТ у Любия, Гария и Попова.

89. Голицын Н. Б. Поездка в полуденную Россию к берегам Тавриды в 1844 году Князя Николая Борисовича Голицына. // МП, 1845, ч. III, № 5 и 6. С. 146-182.

90. Гонорский Р. Дух Горация и Тибулла. Харьков, в УТ, 1814.

91. Гонорский Р. Образцы легкой поэзии. // УВ на 1817й год. Часть VIII, кн. 12, декабрь. С. 268-287.

92. Гонорский Р. Опыты в прозе. С присовокуплением двух сонетов, двух романсов и одной фантазии. Харьков, 1818.

93. Грибоедов А. С. Сс в 2 тт., М, Правда, 1971, т. 2.

94. Гришакова М. Символическая структура поэм М. Хераскова. // В честь 70-летия профессора Ю. М. Лотмана. Тарту, 1992. С. 30^48.

95. Грот Я. Жизнь Державина. М., Алгоритм, 1997.

96. Гумилев Н. С. Предисловие к «Матроне из Эфеса». Гумилев Н. Золотое сердце России. Кишинев, Литература артистикэ, 1990. С. 519-520.

97. Гумилевский М. Рассуждение о вычищении, удобрении и обогащении российского языка. М. В Типографии Компании Типографической, с Указного дозволения. 1786.

98. Давыдов И. И. (переводчик). Цицерон. О старости. Труды ОЛРС при МУ, М., в УТ, ч. X, ,1818. С. 85-99 1-й пагинации.

99. Давыдов И. И. Части Словесности и систематическое оных расположение. — Лекция. // УЗ МУ, 1833, октябрь, № IV. С. 46-76.

100. Давыдов И. И. Чтения о словесности. Курс первый. М., в УТ., 1837.

101. Данилевский Н. Я. Россия и Европа. М., «Книга», 1991.

102. Дашков Д. В. Нечто о журналах. // Санктпетербургский вестник. Ч. 1, 1812. Январь, № 1. С. 1-21.

103. Декабристы-литераторы. I. ЛН. Изд. АН СССР. М., 1954.

104. Дерюгин А. А. Тредиаковский-переводчик. Становление классицистического перевода в России. Изд. Саратовского университета, 1985.

105. Джунковский В. Об изящных художествах у греков и влиянии их на нравственность. // УВ на 1819й год, ч. XVI, кн. 10, октябрь, с. 3-37; кн. 11, ноябрь, с. 133-177.

106. Дмитриев И. И. Взгляд на мою жизнь. Записки действительного тайного советника Ивана Ивановича Дмитриева. В трех частях. Изд. М. А. Дмитриева. М., 1866.

107. Дмитриев М. А. Главы из воспоминаний моей жизни. М., «Новое литературное обозрение», 1998.

108. Дмитриев М. А. Мелочи из запаса моей памяти. М., в типографии В. Готье, 1854.

109. Дмитриев М. А. О нравственной цели поэзии. // Труды OJIPC при МУ, М., в УТ, ч. XVIII, 1820. С. 94-113 1-й пагинации.

110. Дудышкин С. С. Соч. Кантемира (Полное собрание русских авторов). Изд. Александра Смирдина. Спб. 1847. Современник. Литературный журнал, издаваемый с 1847 года И. Панаевым и Н. Некрасовым. Т. XII. №11. СПб., 1848. С. 1-40 3-й пагинации.

111. Евгений Онегин, роман в стихах. Сочинение Александра Пушкина. СПб. 1829 г., в т. Деп. Нар. Проев., in 12, VIII, XXII и 59 стр. // МТ, 1829, № 8. Апрель. С. 484^186.

112. Егунов А. Н. «Вешние воды». Латинские ссылки в повести Тургенева. // Тургеневский сборник. Вып. 4. Л., 1968. С. 182-188.

113. Егунов А. Н. Гомер в русских переводах XVIII-XIX веков. М., «Индрик», 2001.

114. Екатерина II. Собственноручные записки Императрицы Екатерины II. // Сочинения. М., Современник, 1990. С. 251^161.

115. Ермолов А. П. Записки. 1798-1826. М., «Высшая школа», 1991.

116. Жихарев С. П. Записки современника. Редакция, статьи и комментарии Б. М. Эйхенбаума. М., Л., изд. АН СССР. 1955.

117. Жуковский В. А. О сатире и сатирах Кантемира. // ПСс в 12 тт., СПб., изд. А. Ф. Маркса, 1902, т. 9. С. 99-117.

118. Засодимский П. В. Из заметок старого учителя. // Педагогический листок. (Для родителей и воспитателей). Приложение к журналу «Детское чтение». СПб., 1875. С. 1-15.

119. Зелинский Ф. Ф. (переводчик). Овидий. Баллады — Послания. М. 1913.

120. Зелинский Ф. Ф. Отзыв о сочинении В. И. Модестова «Лекции по римской литературе». СПб., 1889.

121. Зелинский Ф. Ф. Цицерон. Энциклопедический словарь. Издатели: Ф. А. Брокгауз (Лейпциг). И. А. Ефрон (СПб.). Т. XXXVIII. Цензурный комитет — Человек. СПб., 1903. С. 254-274.

122. Зубов В. П. Русские проповедники. Очерки по истории русской проповеди. М., УРСС, 2001.

123. Иванов В. И. Стихотворения. Поэмы. Трагедия. СПб. Новая библиотека поэта. 1995. Т. I.

124. Измайлов В. В. Путешествие в полуденную Россию, в 1799 году, в письмах. М., в УТ, у Люби, Гария и Попова. 1802. Ч. I.

125. Ильин И. А. О монархии и республике. Сс в 10 тт., т. 4. М., Русская книга, 1994. С. 415-544.

126. Казанский Н. Н., Любжин А. И. Античная литература. // Три века Санкт-Петербурга. Энциклопедия в трех томах. Т. 1. Кн. 1. СПб., 2001. С. 67-74. Перепечатка: Русско-европейские литературные связи. XVIII век. Энциклопедический словарь.

127. Статьи. Факультет филологии и искусств Санкт-Петербургского государственного университета. СПб., 2008. С. 274-296.

128. Кай Валерий Катулл и его произведения. // Современник. T. XXII. № 7. СПб., 1850. Отдел II. С. 77-114.

129. Кантемир А. Д. Письма о природе и человеке. // Соч., письма и избранные переводы Антиоха Дмитриевича Кантемира. Со статьею о Кантемире и с примечаниями

130. B. Я. Стоюнина. (Ред. изд. П. А. Ефремова). СПб, Глазунов, т. 2, 1868. С. 21-96.

131. Кантемир А. Д. Соч., письма и избранные переводы Антиоха Дмитриевича Кантемира. Со статьею о Кантемире и с примечаниями В. Я. Стоюнина. (Ред. изд. П. А. Ефремова). Т. 1. СПб., Глазунов, 1867.

132. Карамзин M. Н. Дмитриев И. И. Избранные стихотворения. Библиотека поэта. Л., 1953.

133. Карамзин H. М. Альбом H. М. Карамзина. С предисловием Н. П. Лыжина. // Летописи русской литературы и древности. T. I. Книжка вторая. М., 1859. С. 161-192.

134. Карамзин H. М. История государства Российского. Т. 1. СПб., в типографии Н. Греча. 21818.

135. Карамзин H. М. Освобождение Европы и слава Александра I. М., в типографии1. C. Селивановского, 1814.

136. Карамзин H. М. Письма русского путешественника. Л., Наука, 1984.

137. Карамзин H. М. Сочинения. Том I. М., в Типографии С. Селивановского, 1803.

138. Катенин П. А. Размышления и разборы. Ст. III. V. О поэзии латинской. // П. А. Катенин. Размышления и разборы. М., «Искусство», 1981. С. 70-81.

139. Катков М. Н. А. 3. Зиновьев. «Основания русской стилистики». Отечественные записки. 1839. Т. VI. № 11. С. 47-64 6-й пагинации.

140. Каченовский М. Т. Рассуждение о похвальных словах Ломоносова. // Труды ОЛРС при МУ, М., в УТ, ч. III, 1812. С. 70-103.

141. Кибальник С. А. Катулл в русской поэзии XVIII — первой половины XIX века. // Взаимосвязи русской и зарубежной литератур. Л., 1983. С. 45-72.

142. Киреевский И. В. О характере просвещения Европы и о его отношении к просвещению России. // Киреевский И. В. Критика и эстетика. М., «Искусство», 1979. С. 248-293.

143. Кнабе Г. С. Русская античность. РГГУ, Институт высших гуманитарных исследований. М., 2000.

144. Кнабе Г. С. Тацит и Пушкин. // Пушкинская комиссия. Временник Пушкинской комиссии. АН СССР. Отделение литературы и языка. Выпуск 20. Л., «Наука», 1986. С. 48-65.

145. Книги, принятые от графа Андрея Артамоновича Матвеева. // Летописи русской литературы и древности. Изд. Николаем Тихонравовым. Т. V. М., 1863. С. 57-79 третьей пагинации.

146. Козельский Ф. Сочинения. Второе изд., испр. и вновь приумноженное. Ч. II. СПб. Печатано при Императорской АН, 1778 года.

147. Кони А. Ф. Константин Константинович Арсеньев. // Сс в 8 тт. М., «Юридическая литература». Т. 5. 1968. С. 138-157.

148. Кони А. Ф. Пирогов и школа жизни. // Памяти Николая Ивановича Пирогова (1810— 1910). Сборник статей. Издательство газеты «Школа и жизнь». СПб., 1910. С. 10-27.

149. Кони А. Ф. Приемы и задачи прокуратуры (Из воспоминаний судебного деятеля). // Сс в 8 тт. М., «Юридическая литература». Т. 4. 1967. С. 121-200.

150. Кони А. Ф. Совещание о составлении Устава о печати. // Сс в 8 тт. М., «Юридическая литература». Т. 7. 1969. С. 260-287.

151. Кони А. Ф. Труды и задачи Петербургского Юридического общества. // Сс в 8 тт. М., «Юридическая литература». Т. 4. 1967. С. 293-316.

152. Корнилович А. О. Записки из Алексеевского равелина. М„ Российский Архив, 2004.

153. Корш Ф. Е. Римская элегия и романтизм. М., Университетская типография, 1899.

154. Корш Ф. Е. Чтения о Катулле. М., 1888.

155. Кошанский Н. Ф. (издатель). Басни Федра, изданные Кошанским, Профессором Лицея. СПб., в Медицинской типографии, 1814.

156. Кошанский Н. Ф. (издатель). Корнелий Непот о жизни славнейших полководцев. Издание учебное, очищенное, Н. Кошанского. СПб. В Медицинской типографии, 1816.

157. Крестинин В. Краткая история о городе Архангельском. Сочинена Архангелогород-ским гражданином Васильем Крестининым. В Санктпетербурге, при ИАН 1792 года.

158. Крылов И. А. Филомела. Российский феатр. 1793. Ч. 39. С. 197-286. Переизд.: Крылов И. А. ПС драматических сочинений. СПб., «Гиперион», 2001. С. 47-104.

159. Крюков Д. О трагическом характере истории Тацита. МП, ч. II, № 3, 1841. С. 119-128.

160. Кудрявцев П. Н. Лекции; сочинения. Избранное. М., «Наука», 1991.

161. Кузмин М. Дневник 1905-1907. СПб, Изд. Ивана Лимбаха, 2000.

162. Кузмин М. Искусство и жизнь. Раздумья и недоумения Петра Отшельника. Эс-сеистика. Критика. М., Аграф, 2000.

163. Кукольник Н. Генерал-поручик Паткуль. — Сочинения Нестора Кукольника. Сочинения драматические. Т. 3. СПб., в т. И. Фишона, 1852. С. 79-188.

164. Кукольник Н. Джулио Мости. — Сочинения Нестора Кукольника. Сочинения драматические. Т. 1. 1851. С. 349-550.

165. Куницын А. Послание к Руским. — СО. Ч. I. № 5. С. 173-181.

166. Курилов А. С. Литературоведение в России XVIII века. М., «Наука», 1981.

167. Кюхельбекер В. К. Избранные произведения в двух томах. Т. 2. М., Л., Советский писатель, 1967.

168. Кюхельбекер В. К. Путешествие. Дневник. Статьи. Л., «Наука», 1979.

169. Левшин А. Греки и римляне на поприще наук и искусств. УВ на 1817й год. Часть VII, кн. 8, август. С. 139-151.

170. Ленчиненко М. В., Любжин А. И. Философские трактаты Цицерона в библиотеке М. Н. Муравьева. // ИЯКФ IX. 2005. С. 135-142.

171. Лермонтов М. Ю. Мысли, выписки и замечания. // ПСс, М., «Правда», 1953, т. 4. С. 378-383.

172. Лесков Н. С. Административная грация: Zahme Dressur в жандармской аранжировке. // Сс в 11 тт. М., Государственное издательство художественной литературы. Т. 9. С. 388-396.

173. Лесков Н. С. Официальное буффонство; Путимец. Из апокрифических рассказов о Гоголе. // Сс в 11 тт. М., Государственное издательство художественной литературы. Т. 11. 1958. С. 23-26; 45-70.

174. Либуркин Д. Л. Русская новолатинская поэзия: материалы к истории. XVII — первая половина XVIII века. М., Изд. РГГУ, 2000.

175. Листовский И. Граф Петр Васильевич Завадовский. Русский Архив, № 3, 1883. С. 81-172.

176. Лихачев Д. С., Благово Н. В., Белодубровский Е. В. Школа на Васильевском. М., 1990.

177. Ломоносов М. В. Panegyricus Elisabetae. ПСс, Изд. АН СССР, т. 8, М., Л., 1959.

178. Ломоносов М. В. Сочинения М. В. Ломоносова с объяснительными примечаниями академика М. И. Сухомлинова. Том II. СПб., Типография Императорской Академии Наук. Том1. 1891. Том II. 1893.

179. Лонгинов М. Н. Заметки о Лермонтове и некоторых его современниках. // Русская Старина, Т. VII. 1873. С. 380-392.

180. Лонгинов М. Н. Новиков и московские мартинисты. СПб., Санкт-Петербургский ун. МВД России, 2000.

181. Лопухин И. В. Записки из некоторых обстоятельств жизни и службы действительного тайного советника и сенатора И. В. Лопухина. Лондон, Trübner & Co., Paternoster Row. Репринт M., 1990.

182. Лотман Ю. М. А. Ф. Мерзляков как поэт. // А. Ф. Мерзляков. Стихотворения. Л., 1958. С. 5-54.

183. Лотман Ю. М. Писатель, критик и переводчик Я. А. Галинковский. // XVIII век. Сб. 4. Изд. АН СССР. М., Л. 1959. С. 230-256.

184. Лотман Ю. М. Радищев — поэт-переводчик. // Русская литература и культура Просвещения. Сс. Т. 1. О.Г.И. М., 2000. С. 133-138.

185. Лунин М. С. Письма из Сибири. М., Наука, 1987.

186. Луппов С. П. Книга в России в XVII веке. Книгоиздательство. Книготорговля. Распространение книг среди различных слоев населения. Книжные собрания частных лиц. библиотеки. Л., «Наука», 1970.

187. Луппов С. П. Книга в России в первой четверти XVIII века. Л., «Наука», 1973.

188. Луппов С. П. Книга в России в послепетровское время. 1725-1740. Л., «Наука», 1976.

189. Любжин А. И. «Россиада» М. М. Хераскова и античная эпическая традиция. // Acta Lingüistica Petropolitana. Труды Института лингвистических исследований. СПб., «Наука», 2008. С. 415^152.

190. Любжин А. И. Гораций в литературной полемике в России середины XIX века. // РТ. С. 54-64.

191. Любжин А. И. Краткий очерк истории российского просвещения в XVIII столетии. ЛГО, 2007, № 3, с. 37-52.

192. Любжин А. И. Латинская библиотека генерала А. П. Ермолова. // Альманах библиофила. Вып. 29. М., 2005. С. 37^16.

193. Любжин А. И. Латинская образованность и римская литература в России в XVIII — начале XX века. ВДИ, 2004, № 1 (248), с. 190-201.

194. Любжин А. И. Латинский язык в Харьковском коллегиуме (1722-1830). // Древний мир и мы. Вып. 3. СПб., 2003. С. 147-153.

195. Любжин А. И. Максим Иванович Невзоров: «Друг юношества» и враг Рима. // ИЯКФ XIII. 22-24 июня 2009 г. СПб., «Наука», 2009. С. 410^20.

196. Любжин А. И. Об одном из способов знакомства русской публики с римской литературой в XVIII столетии (к постановке вопроса). // ИЯКФ IX. 20-22 июня 2005 г. СПб., «Наука», 2005. С. 146-152.

197. Любжин А. И. Русские читатели Проперция: Ф. Я. Козельский. // ИЯКФ X. 19-21 июня 2006 г. СПб., «Наука», 2006. С. 177-179.

198. Любжин А. И. Техника эпического каталога в «Россиаде» Хераскова. // Mvfj^a. Сборник научных трудов, посвященный памяти профессора Владимира Даниловича Жигунина. Казань, 2002. С. 512-518.

199. Любжин А. И. Харьковский коллегиум в XVIII и начале XIX столетия. // ЛГО, 1998, № 6 (7). С. 19-24, 1999, № 1 (8). С. 17-27.

200. Любжин А. И. Эпические источники «Россиады» М. М. Хераскова. // ИЯКФ VI. СПб., «Наука», 2002. С. 101-107.

201. Майков А. Н. Избранные произведения. Советский писатель, Ленинградское отделение. 1977.

202. Малеин А. И. Ювенал в русской литературе. // АН СССР. ИР ЛИ. Сборник статей к сорокалетию ученой деятельности академика А. С. Орлова. Л., изд. АН, 1934. С. 227-232.

203. Мальчукова Т. Г. Античные и христианские традиции в изображении человека и природы в творчестве А. С. Пушкина. Петрозаводск, Издательство ПГУ, 2007.

204. Мальчукова Т. Г. Античные и христианские традиции в поэзии А. С. Пушкина. Петрозаводск. Издательство Петрозаводского университета. Книга первая. 1997. Книга вторая. 1998.

205. Мартынов И. Ф. Библиотека и читательские дневники М. Н. Муравьева. // Памятники культуры. Новые открытия. Письменность. Искусство. Археология. 1980. Л., «Наука», 1981. С. 48-62.

206. Масловский А. Ф. Русская образовательная школа. Мысли отца семейства по поводу предстоящей реформы средней школы. СПб., 1900. Глава седьмая. Сс. 97-112.

207. Межерицкий Я. Ю. Сенека в оценке отечественной историографии и публицистики. //Вопросы всеобщей истории. Тула, 1974. С. 81-97.

208. Межуев Б. В. Античная тема в русской философской мысли второй половины XIX века. // Античное наследие в культуре России. М., 1996. С. 159-202.

209. Мей Л. А. Цветы. // Мей Л. А. Избранные произведения. Советский писатель, Ленинградское отделение. 1972. С. 125-137.

210. Мережковский Д. С. Плиний Младший. // Мережковский Д. С. Вечные спутники. Портреты из всемирной литературы. СПб.,31910. С. 51-78.

211. Мережковский Д. С. Смерть Богов (Юлиан Отступник). // Мережковский Д. С. СС в 4 тт. М., «Правда», 1990. С. 27-306.

212. Мережковский Д. С. Собрание стихотворений. СПб., Фолио-Пресс, 2000.

213. Мерзляков А. Ф. Краткое начертание теории изящной словесности. В двух частях. Издано профессором А. Мерзляковым. М., в УТ, 1822.

214. Мерзляков А. Ф. О талантах стихотворца. ВЕ, 1812 г., ч. LXV, № 19-20. С. 204239.

215. Мерзляков А. Ф. Подражания и переводы из греческих и латинских стихотворцев А. Мерзлякова. Часть вторая. М., в УТ, 1826.

216. Мерзляков А. Ф. Рассуждение о Российской Словесности в нынешнем ее состоянии. Труды ОЛРС при МУ, М., в УТ, ч. I, 1812. С. 53-110 1-й пагинации.

217. Мерзляков А. Ф. Россияда, Поэма Эпическая Г-на Хераскова (Письмо к другу). Амфион, М., 1815, 1, январь. С. 32-98; 2, февраль. С. 36-77; 3, март. С. 94-123; 5, май. С. 81-115, 6, июнь. С.1^1, 8, август. С. 86-115, 9, сентябрь. С. 4-128.

218. Милонов М. В. Сатиры, Послания и другие мелкие стихотворения Михайла Ми-лонова. В С. Петербурге. 1819.

219. Милюков П. Н. Воспоминания. М., Политиздат, 1991.

220. Модестов В. И. Письмо Кистяковскому А. Ф. 1872 г., апреля 20. Институт рукописей Национальной библиотеки HAH Украины им. В. И. Вернадского, III, 68967 (ф. 60 — А. Ф. Кистяковского).

221. Модестов В. И. Классический мир с русской точки зрения (публичная лекция, сказанная в зале Городской думы 9 марта 1885 г.). Новь, 1885, № 11.

222. Модестов В. И. Лекции по истории римской литературы, читанные в Киевском и С.-Петербургском университетах В. И. Модестовым. Полное издание. СПб., 1888.

223. Модестов В. И. Школьный вопрос. СПб.,21880.

224. Мойсеенков Ф. (переводчик). Веллея Патеркула сокращение Греческия и Рим-ския истории. С Латинского языка на Российский перевел Федор Мойсеенков. В Санктпетербурге при ИАН 1774 года.

225. Муравьев А. Н. Сочинения и письма. Иркутск, Восточно-сибирское книжное издательство, 1986.

226. Муравьев М. Н. Письмо Р. Ф. Тимковскому.1804 Генв. 5 дня. В кн.: Сборник ОЛРС на 1891 год. М., 1891. С. 85-86.

227. Муравьев М. Н. Историки древности. ПСс. Ч. II. СПб., в Типографии Российской Академии, 1819. С. 19-23.

228. Муравьев М. Н. М. Н. Муравьев о чтении: из рабочих тетрадей конца 1770 — начала 1780-х годов. Вступительная статья, публикация и примечания И. Ю. Фоменко. В кн.: Рукописи, редкие издания. Архивы. Из фондов библиотеки МУ. М., 1997. С. 102-126.

229. Муравьев М. Н. Мысли, замечания и отрывки (выбранные из записок автора). ПСс, Ч. III. СПб., в Типографии Российской Академии. 1820. С. 259-324.

230. Муравьев М. Н. Рассуждение о различии слогов высокого, великолепного, величественного, громкого и надутого. // Опыт трудов Вольного Российского собрания при МУ. Ч. 6. М., в УТ у Н. Новикова. 1783. С. 1-24.

231. Муравьев М. Н. Стихотворения. Л., Советский писатель, 1967.

232. Муравьев Н. М. Разговор Ксеркса с Демаратом. // Друг юношества, издаваемый Максимом Невзоровым. Декабрь 1809 года. М., в УТ. С. 105-109.

233. Муравьев-Апостол И. М. Письма из Москвы в Нижний Новгород. СПб., «Наука», 2002.

234. Надеждин Н. И. О происхождении, природе и судьбах поэзии, называемой романтической. // С. в 2 тг. Т. 1. Эстетика. СПб., Издательство Русского Христианского гуманитарного института. 2000. С. 93-257.

235. Найман А. Г. Рассказы о Анне Ахматовой. М., Вагриус, 1999.

236. Нахимов А. Соч. Акима Нахимова в стихах и прозе, напечатанные по смерти его. М., 1822.

237. Неверов Я. М. Тимофей Николаевич Грановский. // Русское общество 30-х годов XIX в. Люди и идеи. Мемуары современников. Изд. МГУ, 1989. С. 335-357.

238. Невзоров М. И. Мои мысли извлеченные из истории римской. Друг юношества и всяких лет, издаваемый Максимом Невзоровым. Март 1815 года. М., в УТ. С. 82-92.

239. Невзоров М. И. Мои мысли, извлеченные из жизней Демосфена и Цицерона. Друг юношества и всяких лет, издаваемый Максимом Невзоровым. Июль. М., в УТ, 1814. С. 81-102.

240. Невзоров М. И. Последняя судьба Рима. Друг юношества, издаваемый Максимом Невзоровым. Июль 1809 года. М., в УТ. С. 115-122.

241. Нелединский-Мелецкий Ю. А. Стихотворения Юрия Александровича Нелединского-Мелецкого. СПб., 1876.

242. Несмелое А. (А. И. Митропольский). Без Москвы, без России. Стихотворения. Поэмы. Рассказы. М., «Московский рабочий», 1990.

243. Никитенко А. В. Дневник. Л., Государственное издательство художественной литературы, 1955, в 3-х тт. Т. 1.

244. Николаев С. И. Литературная культура петровской эпохи. РАН, ИР ЛИ, 1996.

245. Николев Н. П. Творении Николая Петровича Николева, Императорской Российской Академии Члена. М., в Университетской типографии, Часть I. 1795. Часть III. 1796.

246. Норов А. Послание к Панаеву. // ТВОЛРС, ч. XVI, 1821, с. 84-85.

247. Норов А. Путешествие по Сицилии, в 1822-м году. Часть первая и вторая. СПб., В Типографии Александра Смирдина. 1828.

248. Олин В. Элегия на смерть птички. Посвящена А. М. Б. // Журнал древней и новой словесности. СПб, 1818, кн. 3, с. 137-138.

249. Орлов Вл. Пути и судьбы. Литературные очерки. М., Л., «Советский писатель», 1963. С. 9-60.

250. Осипов Н. Овидиевы любовные творения, переработанные в Энеевском вкусе Николаем Осиповым 1798 года. В Санктпетербурге с дозволения указного напечатаны в типографии Шнора 1803 года.

251. Остолопов Н. Ф. Прежние досуги, или Опыты в некоторых родах стихотворства. М., в У Т. 1816.

252. Остолопов Н. Ф. Словарь древней и новой Поэзии, составленный НиколаемОс-толоповым, Действительным и Почетным Членом разных Ученых Обществ. Ч. 1. Ч. 3. В СПб., в Типографии Императорской Российской Академии, 1821.

253. Ошеров С. А. «Tristia» Мандельштама и античная культура. // Мандельштам и античность. М., 1995. С. 188-203.

254. Павлова К. П. Полное собрание стихотворений, M.-J1, Советский писатель, 1964.

255. Паит М. Я. Проблемы рецепции од и эподов Горация в России XVIII — начала XIX вв. (На примере творчества Г. Р. Державина). Диссертация, М., 2004.

256. Панегирическая литература петровского времени. Изд. подготовил В. П. Гребешок под ред. О. А. Державиной. М., «Наука», 1979.

257. Пантеон иностранной словесности. Кн. I. Кн. III. М., 1798. УТ у Ридигера и Клаудия.

258. Пекарский П. Наука и литература в России при Петре Великом. СПб., 1862.

259. Перваго А. В. Мысли выбранные из Сенеки. // Друг юношества и всяких лет. 1814, март. С. 72-74.

260. Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. Текст подготовили Я. С. Лурье и Ю. Д. Рыков. М., Наука, 1993 (репринт изд. 1981).

261. Петров В. П. Сочинения. Ч. II. Ч. III. СПб., в Медицинской типографии, 1811.

262. Пирогов Н. И. Вопросы жизни. Дневник старого врача. — Сочинения Н. И. Пи-рогова. Том II. Издание в память столетия со дня рождения Николая Ивановича Пи-рогова. 1810 — 13 Ноября — 1910. Издание Пироговского т-ва. Киев, 1910.

263. Писарев А. А. О женщинах, упражнявшихся в сочинениях и покровительствовавших сочинителей (Продолжение.) Рим. // Дамский журнал. Часть 1. № 17. Сентябрь, 1824. С. 145-161.

264. Писарев Д. И. Генрих Гейне. // Сочинения в 4 тт. Т. 4. М., Государственное издательство художественной литературы, 1956. С. 195-243.

265. Писарев Д. И. Наша университетская наука. // Соч. в 4 тт., т. 2. С. 127-227.

266. Плавильщиков П. А. Ответ на вопрос ОЛРС «Почему у Римлян не было знаменитых трагиков подобно Греческим?». // Труды ОЛРС при МУ, М., в УТ, ч. IV, 1812.