автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Русский стихотворный эпос второй трети XIX века

Полный текст автореферата диссертации по теме "Русский стихотворный эпос второй трети XIX века"

На правок рукописи

СЫСОЕВА Нина Петровна

РУССКИЙ СТИХОТВОРНЫЙ ЭПОС ВТОРОЙ ТРЕТИ XIX ВЕКА

Специальность 10.01.01 - Русская литература

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

Великий Новгород 2003

Работа выполнена на кафедре русской классической литературы филологического факультета Оренбургского государственного педагогического университета

Официальные оппоненты: доктор филологических наук,

профессор Борис Федорович Егоров (С-Петербург)

доктор филологических наук, профессор

Сергей Александрович Фомичев

(С-Петербург)

доктор филологических наук, профессор

Татьяна Сергеевна Царькова

(С-Петербург)

Ведущая организация: Костромской государственный

педагогический университет

Защита состоится «_» «_» 2003г. в «_» часов на заседании

диссертационного совета Д.212.168.05 по защите диссертаций на соискание ученой степени доктора филологических наук при Новгородском государственном университете имени Ярослава Мудрого по адресу: 173014, Великий Новгород, Антоново, Новгородский государственный университет, ауд.121б.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке НовГУ.

Автореферат разослан 9 ноября 2003г.

Ученый секретарь диссертационного совета

кандидат филологических наук О.С.Бердяева

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА

Актуальность темы диссертации. Русский стихотворный эпос, активизировавшийся в своих многоаспектных интенциях эстетического, религиозно-этического, философского, идеологического характера в период «второй поэтической эпохи» (В.Кожинов), на стыке встречных процессов демократизации, эстетизации, онтологизации искусства, явил собою замечательный феномен культурно-исторического значения. Сохраняя многовековую «память жанра», стихотворный эпос второй трети XIX века оказался способен к эстетическому самообновлению, к активным взаимодействиям с доминирующими жанрами эпохи (повестью, романом), к «романизации» (М.М.Бахтин), к универсальному эстетическому синтезу фольклора и литературы, эпоса и лирики, к жизнетвор-честву, что, несомненно, свидетельствовало о его значительном культурном потенциале. Русская эпическая поэма в соответствии с «духом своего века» (В.Г.Белинский) пыталась строить новые отношения искусства с жизнью, предельно сокращая эстетическую дистанцию между ними и стремясь непосредственно влиять на читательское и общественное сознание, участвовать в национальном жизнеустройстве.

Для современной филологической науки характерен интерес к художественной специфичности искусства, к истокам и природе его феноменальных явлений, к проблемам универсального синтеза, к истории функционирования жанров в масштабах литературного периода, к проблемам развития лирики, прозы, критики, знаковым персоналиям эпохи, многоуровневому историко-литературному, литературно-общественному, религиозно-мистическому контексту (Е.А.Анненкова, М.Вайскопф, В.А.Воропаев, Г.Д.Гачев, С.А.Гончаров, Б.Ф.Егоров, В.Ш.Кривонос, Ю.В.Манн, В.М.Маркович, В.А.Недзвецкий, В.С.Непомнящий, В.А.Кошелев, Ю.В.Лебедев, Н.Н.Скатов, С.А.Фомичев, Т.С.Царькова, Ю.Н.Чумаков и др.). На фоне содержательных и масштабных исследований указанных авторов особенно очевидна неизученность истории развития русского стихотворного эпоса второй трети XIX века, усугубляемая теоретической и дефиниционной дискуссионностью, соотносимой с жанром поэмы. Актуальность и новизна данной темы обусловлена отсутствием специальных исследований по ней и назревшей научной необходимостью ее изучения, без которого современная научная, аксиологически адекватная история развития русского стихотворного эпоса остается неполной и неточной. Степень научной разработанности проблемы. Предшествующее и современное литературоведение, накопив содержательный опыт и разработав разнообразные научные подходы к изучению проблемы жанра поэмы, истории ее развития, функционирования, модификаций, проявило избирательный интерес прежде всего к вершинным явлениям жанра, поэмам Пушкина, Баратынского, Лермонтова, Некрасова. По выражению В.М.Жирмунского, «наше литературоведение шагало по вершинам». Почин ученого, изучавшего феномен романтической поэмы в контексте «массовой продукции» эпохи и давший блестящие результаты, в истории изучения русской «второй .доэтической эпохи»

м чммя

'1 г УД

содержательного продолжения не имел, за исключением работ Ю.В.Манна, Ю.В.Лебедева и некоторых других.

История и теория русского героического эпоса (Ф.И.Буслаев, В.Я.Пропп,

A.Н.Веселовский, Е.М.Мелетинский, Д.С.Лихачев, Г.Д.Гачев, Б.Н.Путилов), классицистической поэмы XVIII века (А.В.Западов, Г.А.Гуковский, Л.И.Кулакова, Г.П. Макогоненко, А.Н.Соколов), романтической поэмы первой трети XIX века (В.М.Жирмунский, Г.А.Гуковский, Ю.В.Манн, И.Г.Неуиокоева, Г.М.Фридлендер), пушкинского, лермонтовского, гоголевского (типологически не сопоставлявшегося с историей и спецификой развития стихотворного эпоса), некрасовского эпоса (И.М.Тойбин, Г.П.Макогоненко, Ю.М.Лотман, Ю.Н.Чумаков, В.А.Кошелев, С.А.Фомичев, Ю.В.Манн, Д.Е.Максимов,

B.И.Коровин, Е.А.Смирнова, Е.И.Анненкова, С.А.Гончаров, В.А.Недзвецкий,

A.И.Груздев, В.Г.Прокшин, Н.Н.Скатов, Б.О.Корман, Ю.В.Лебедев, Т.С.Царькова и др.) разработаны обстоятельно. Дальнейшая история развития поэмы в условиях второй трети XIX века, динамика эпического стихотворного жанра, образование таких «смешанных форм» как романтическая и реалистическая стихотворная повесть, формирование жанра эпической поэмы нового типа в контексте предшествующего и современного историко-литературного процесса освещались в науке фрагментарно, подчас идеологически предвзято и прежде всего в связи с изучением персоналий.

Нерешенность данного комплекса проблем обусловлена кризисностью и диффузностью процессов в жанре поэмы второго тридцатилетия, непроявленностью ее эстетических свершений в объемной «массовой продукции» на фоне таких вершинных образцов, как поэмы Пушкина, Лермонтова, Некрасова и недостаточной разработанностью в современной науке теоретического аспекта проблемы жанровой специфики поэмы; отсутствием единого категориального аппарата. Сам термин «поэма», употребляющийся в весьма широких границах (иногда во взаимоисключающих друг друга толкованиях), еще не приобрел определенного понятийного содержания.

В центре внимания критической и научной мысли о жанровой специфике поэмы, эволюционировавшей на протяжении своего развития от эпики к лиро-эпике, неизменно оказывался вопрос о соотношении в ней эпического и лирического начал.

На формирование теории и истории жанра поэмы в предшествующей и современной русской науке существенное влияние оказали поддержанные многими учеными (Г.А.Абрамович, Л.Тодоров, С.В.Тураев, Н.А.Гуляев,

B.Г.Базанов, Л.Г.Юдкевич и др.) труды Л.И.Тимофеева, следовашего в эстетике марксистко-ленинской теории отражения. Ученый поставил вопрос о необходимости выделения самостоятельного лиро-эпического жанра (рода). Эта точка зрения, изложенная в общем виде в середине 1930 годов, фактически не претерпела существенных изменений в дальнейшем. К лиро-эпическому жанру (роду) ученый отнес роман в стихах, поэму, балладу и басню. В качестве их жанровых констант Л.И.Тимофеев выделил сюжет, «законченные характеры» и «не связанные с сюжетом» субъективированные переживания. Это определение с явными элементами терминологической бессистемности, неточности и не-

полноты в разного рода вариациях широко вошло во многие энциклопедические издания («Словарь литературоведческих терминов», «Краткая литературная энциклопедия», «Литературный энциклопедический словарь» и др.), теоретические, историко-литературные исследования (Л.И.Тимофеев, Н.А.Гуляев, 13.Г.Баранов, Л.Г.Юдкевич, С.В.Тураев), учебную и справочную литературу (Л.И.Тимофеев, Г.А.Абрамович, Л.Тодоров и др.), монографические труды (Л.К.Долгополов, И.Г.Неупокоева, Л.К.Швецова). В.В.Базанов, подводя итоги спорадически возникавшей в науке второй половины XX века полемике о русской поэме, констатировал: «...термин «поэма», как это ни странно, еще не приобрел ясного и четкого понятийного содержания».

А.Н.Соколов, автор фундаментальных «Очерков по истории русской поэмы XVIII - первой половины XIX века» (1955), остающихся на сегодняшний день самым авторитетным исследованием на эту тему (рубеж исследования - 1840 годы), не принял «широкого» толкования поэмы («всякое повествовательное произведение в стихах») и попытался уточнить и конкретизировать его «узкое», «специфическое» определение как особого «вида стихотворного повествования», уходящего «своими корнями в устное народное творчество» и вырастающего «из потребности народа сохранить в памяти значительные события своей истории, из потребности прославить своих героев».

Апеллируя к некоторым положениям гегелевской концепции высокого героического эпоса (не называя имени немецкого философа), ученый принял их в «демократизованной» трансформации Белинского периода его острой борьбы за реалистическое направление в русском искусстве, когда кризис романтической поэмы воспринимался критиком не только как кризис романтизма, но и такого ангажированного им жанра, как поэма. Научная новизна исследования.

• Уточнены и приведены в соответствие с уровнем современной теории и истории литературы жанровые дефиниции «поэмы», «эпопеи», стихотворной повести.

• Определены их жанрообразующие константные, доминантные и факультативные признаки.

• Исследованы динамика и трансформация жанра русской поэмы, эпопеи, стихотворной повести периода второй трети XIX века.

• Выявлены специфика и динамика взаимодействия наиболее активных в литературе «второй поэтической эпохи» процессов «романизации», онтологи-зации, лиризации, эпизации.

• Рассмотрены специфика изменений в сфере эпического события, героя, автора, эпической поэтики, в сравнении с классическими образцами прошлого.

• Исследован корпус стихотворных произведений с проявленной эпической тенденцией как «единый эпический текст эпохи» (Б.Н.Путилов) в вершинных образцах (Пушкин, Баратынский, Лермонтов, Гоголь, Некрасов), в талантливых идейно-эстетических опытах (Ап.Григорьев, И.Аксаков, И.Никитин, Н.Огарев), в массовой продукции.

• Введены в научный оборот тексты стихотворных повестей второй трети XIX века, составляющие так называемую «массовую продукцию» (Е.Шахова, М.Павлов, А.Фукс, Н.Хвощинская, Л.Шидловский и др.), в которых наиболее отчетливо и прямолинейно проявлялись основные закономерности, созидательные и кризисные тенденции в развитии жанра.

• «Эпический текст» второго тридцатилетия XIX века соотнесен с русской действительностью этой эпохи.

• Намечены пути и перспективы исследования стихотворного эпического жанра.

• Внесены теоретические и историко-литературные уточнения и дополнения в общую картину русского литературного процесса второй трети XIX века. Объект исследования - русское стихотворное эпосотворчество: эпическая поэма, эпопея, стихотворная повесть второй трети XIX века.

Предмет исследования - процессы формирования, динамики, трансформации стихотворного эпического жанра в русской литературе второго тридцатилетия, наименее системно и процессуально изученного в истории развития жанра русской поэмы в целом.

Выбор второй трети XIX века в качестве историко-литературного материала определяется, помимо личного интереса, сложной и противоречивой, культурно значимой динамикой осуществления русского эпического проекта, вступившего в необычайно активные, «фамильярные» отношения с фольклором, предшествующей литературной традицией, историей и современностью. Исследуемый период, с одной стороны, - время создания классических шедевров эпического жанра («Медный всадник» А.С.Пушкина, «Песня про ...купца Калашникова» М.Ю.Лермонтова, поэма в прозе «Мертвые души» Н.В.Гоголя, «Мороз, Красный нос» Н.А.Некрасова), смелых (и даже дерзких!) экспериментов гениев в таком демократизированном жанре, как стихотворная повесть (Пушкин, Баратынский, Лермонтов). С другой стороны, - это время создания объемной «массовой продукции», спровоцированной взаимообусловленными процессами экспериментальной активности гениев и мощной демократизацией искусства, стремительно менявших эстетические координаты и эстетический «менталитет» автора-творца и читателя, создававших для обыденного сознания иллюзию «массовой доступности» творческого акта, девальвации «олимпического» статуса художника. К средине века высокий стихотворный жанр оказывался во времени ой зоне агрессивных демократических претензий, подвергаясь обьггов-лению, воздействию социально-идеологического фактора. Но поэму как «песнь Судьбы» о нации, народе, человеке невозможно было идентифицировать с «натуральным» бытом. Быт не объяснял бытия. Стихотворный эпический жанр конца второго тридцатилетия в эпических творениях Ап Григорьева, И.Аксакова, И.Никитина, Н.Огарева, Н.Некрасова снова начинает набирать эстетическую высоту, уходить в онтологические и метафизические глубины, разворачиваться к постижению «тайны народной жизни» (К.Аксаков), бытию человека в целом. Дешифровка этих встречных, эстетически и историко-литературно содержательных конфликтных, параллельных, многоуровневых

взаимоотношений в сфере эпического стихотворного жанра и составляет предмет исследования.

Цель работы - литературоведческое осмысление процесса формирования русского эпического стихотворного жанра второй трети XIX века как культурно-эстетического феномена эпохи, выяснение его художественной специфичности, жизнетворческих интенций, динамики взаимодействий с предшествующими формами стихотворного эпоса (героический эпос, классицистическая и романтическая поэма, романтическая и реалистическая повесть в стихах), доминирующими жанрами эпохи (повесть, роман), в устойчивых и менявшихся закономерностях развития, свершениях и неудачах.

Предпринятое историко-литературное исследование потребовало теорешче-ских уточнений дефиниций жанра поэмы, эпопеи, стихотворной повести. В этой связи определены следующие задачи исследования:

• рассмотреть основные закономерности развития русской эпической поэмы 1830-1860 годов, выявить сущность и динамику взаимодействия процессов «романизации», лиризации, онтологизации, эпизации, определить специфику функционирования константных, доминантных, факультативных типологических признаков эпического стихотворного жанра;

• изучить природу, структуру и функционирование такого малопризнанного пластичного и подвижного жанра эпохи, как стихотворная повесть, выявить его эстетическую роль в построении русского поэтического эпоса эпохи;

• исследовать корпус русских поэм второй трети XIX века с отчетливо проявленной эпической тенденцией, прочитать его как своеобразный содержательный «единый эпический текст эпохи» (Б.Н.Путилов), как целеустремленно создаваемый русскими художниками «второй поэтической эпохи» образ русского национального мира в пограничной ситуации онтологического кризиса и возможности «исхода» (Достоевский), преображения и спасения;

• прояснить динамику, трансформацию и взаимодействие эпического и лирического начал в жанре поэмы, раскрыть концептуально определяющее значение для поэмы Нового времени статуса повествователя, степень проявленности его эпического и лирического лица, степень его причастности к создаваемой художественной модели мира, соотнесенность этой модели с действительностью;

• уточнить существующие в критике и науке дефиниции жанра поэмы (поэма, эпопея, стихотворная повесть), привести их в соответствие с возможностями современной науки;

• пересмотреть вопрос о единодержавии некрасовского эпосотворчества, внести принципиальные коррективы в существующие научные представления об истории развития русской эпической поэмы второй трети XIX века, обосновать положение об этико-эстетической эталонности пушкинского стихотворного эпоса («Медный всадник»);

• осмыслить феномен русского эпосотворчества второго тридцатилетия XIX века в его целостности, разнонаправленное™, уникальности, активных

жизнетворческих интенциях, эстетических свершениях и неудачах как явление общелитературного и общекультурного масштаба.

Научная гипотеза. Художественная специфичность русского стихотворного эпоса XIX века, история его развития и функционирования, его эстетическая целеустремленность и жизнетворчсская энергия позволяют предположить, что он настойчиво осуществлялся русскими художниками как своеобразный русский эпический проект. При явной эстетической общности и идеологической разнонаправленное ги составляющих его текстов (Пушкин, Лермонтов, Ап.Григорьев, И.Аксаков, И.Никитин, Н.Огарев, Н.Некрасов, «массовая продукция»), они образовали «единый эпический текст эпохи», если воспользоваться термином Б.Н.Путилова. Особый эстетический смысл для судеб русского поэтического эпосотворчесгва имеет авторское определение жанра «Мертвых душ» Гоголя как «поэмы», в авторской жанровой перспективе - «эпопеи». Это «единство» «эпического текста эпохи» поддерживалось «памятью жанра» (М.М.Бахтин), обращенностью стихотворного эпоса к кризисным моментам национального (народного) бытия, которое становится объектом художественного постижения для поэмы тогда, «когда ему (бытию. - Н.С.), если вспомнить гениальное определение Л.Н.Толстого, грозит небытие». Это «единство» рождалось эстетической энергией высокого эпического жанра, «утвердительным» (Г.Д.Гачев) пафосом, поисками основ и путей преображения и спасения русского мира.

Методологическая база исследования. Русское стихотворное эпосотворчест-во «второй поэтической эпохи» рассматривается в сложности и конфликтности внутритекстовых связей, многоаспектности интенций эстетического, религиозно-этического, философского, идеологического порядка, в контексте фольклорных и литературных традиций жанра и как «единый эпический текст эпохи», адекватный ей в художественном и культурно-историческом плане.

Русский стихотворный эпос второй трети XIX века исследуется в проблемно-тематическом, структурно-описательном, структурно-типологическом, ис-торико-типологическом аспектах.

Определяющее значение в предпринятом исследовании имели труды в сфере теории и истории литературы, посвященные проблемам специфики, функционирования, взаимодействия видов искусства (фольклор и литература), родов и жанров и их соотнесений с действительностью (Ф.И.Буслаев, В.Я.Пропп,

A.Н.Веселовский, Е.М.Мелетинский, Д.С.Лихачев, Б.Н.Путилов,

B.М.Жирмунский, Ю.М.Лотман, Ю.В.Манн, Г.М.Фридлендер, Г.Д.Гачев, И.В.Шталь, Б.Ф.Егоров, Н.Н.Скатов, В.А.Кошелев, Ю.В.Лебедев,

C.А.Гончаров, С.А.Фомичев, Е.И.Анненкова, Т.С.Царькова, Ю.Н.Чумаков и др.)

Источниковедческая база исследования:

• корпус стихотворных произведений второй трети XIX века с проявленной эпической тенденцией (поэма, эпопея, стихотворная повесть); сознательное включение в состав анализируемых произведений «арзамасской поэмы», по определению А.Н.Соколова, (Н.М.Карамзин, Н.А.Львов, В.А.Жуковский, К.Н.Батюшков), «Бовы» А.Н.Радищева, «Руслана и Людмилы» А.С.Пушкина,

не относящихся по времени к исследуемому периоду, объясняется необходимостью выявить истоки зарождения русского эпического проект, специфику его жанрового оформления на начальном этапе, причины неудач («арзамасская поэма») и блистательных побед («Руслан и Людмила»); обращение к прозаической поэме Н.В.Гоголя «Мертвые души» обусловлено высоким содержательным уровнем авторского определения «поэма» по отношению к прозаическому произведеншо для понимания судеб высокого эпоса в русской культуре;

• эпистолярная и мемуарная литература об исследуемых авторах;

• исследования в сфере теории, истории фольклора, литературы, критики, культуры, историософии, философии, истории.

На защиту выносятся следующие положения:

• развитие классического и современного литературоведения позволяет внести теоретические уточнения в категориальный аппарат, соотносимый с термином «поэма» (поэма, эпопея, стихотворная повесть в романтической и реалистической модификациях);

• русская эпическая поэма проявила себя в качестве одного из самых культурно и эстетически активных и продуктивных жанров русской литературы второй трети XIX века;

• русский стихотворный эпос в условиях мощной демократизации русской культуры реализовывап себя как в малых жанрах, поэтически осваивающих быт и бытие частного человека (стихотворная повесть), так и в больших (эпическая поэма, эпопея), строивших художественную модель современного национального (народного) мира;

• развиваясь в зоне динамичных взаимодействий многовековых традиций и новаций, фольклора и литературы, эпоса и лирики, процессов «романизации», лиризации, онтологизации, эпизации, русский стихотворный эпос проявил тенденцию к воплощению своеобразного русского эпического проекта, пытавшегося запечатлеть образ русского национального (народного) бытия в кризисной ситуации, «когда ему грозило небытие» (Л.Н.Толстой), и найти основы и пути для его преображения и спасения;

• экспериментируя в сфере доминантных, константных, факультативных типологических признаков жанра, в зоне эпического события, героя, автора, поэтики, русский стихотворный эпос второй трети XIX века, преодолевая эстетически непродуктивные ситуации развития, устанавливая принципиально новые отношения с действительностью, оказался способным:

а) к появлению шедевров (Пушкин, Лермонтов), к созданию эстетически содержательных текстов (Ап.Григорьев, Ап.Майков, И.Тургенев, Н.Огарев, Н.Некрасов), служивших «фоном и резервом» (Ю.М.Лотман) большого эпического стихотворного жанра, к производству «массовой продукции» в сфере жанра стихотворной повести (в тех периферийных, «наиболее пластичных и подвижных жанрах», где закладываются, по утверждению С.С.Аверинцева, «основы более поздних жанровых явлений»);

б) к созданию эпически содержательных текстов, пытавшихся активизировать идеологический фактор и непосредственно влиять на общественное и читательское сознание эпохи (И.Аксаков, И.Никитин, Н.Огарев, Н.Некрасов);

в) к сотворению таких великих, принципиально новых в сфере эпосотворчества произведений искусства, как «Медный всадник» Пушкина, «Песня про . .купца Калашникова» Лермонтова, «Мороз, Красный нос» Некрасова;

• концептуально значимыми для эпосотворчества Нового времени оказываются как вопросы взаимодействия, динамики и трансформации эпического и лирического начал, так и во многом предопределяющее успех или неуспех предпринятого творческого эпического акта решение проблемы стагуса повествователя (уровень его самосознания, наличие «авторской программы» и ее взаимоотношения с эпическим текстом; степень проявленности авторского лирического и эпического лица, эстетическая адекватность избираемых им форм эпосотворчества);

• уровень развития классического и современного пушкиноведения и не-красоведения позволяет аксиологически уточнить иерархическую картину русского национального эпосотворчества, этико-эстетичсским эталоном которого является не Некрасов, а Пушкин.

Теоретическая значимость результатов диссертационного исследования:

• теоретически осмыслены, обоснованы на современном научном уровне термины «поэма», «эпопея», «стихотворная повесть», систематизирован и уточнен соотносимый с ними категориальный аппарат;

• исследованы процессы формирования, функционирования, жанровая типология, поэтика русского стихотворного эпоса второго тридцатилетия XIX века;

• рассмотрен концептуально значимый для эпосотворчества Нового времени статус автора-повествователя;

• выявлены и исследованы механизм и поэтика взаимодействия русского стихотворного эпоса «второй поэтической эпохи» с фольклором, классическим русским и европейским стихотворным эпосом, историко-литературным процессом, действительностью исследуемой эпохи..

Практическая значимость результатов диссертационного исследования.

Материал диссертации и полученные результаты могут быть использованы:

• для изучения теории жанра, истории русской литературы второй трети XIX века;

• при сравнительно-типологическом анализе других жанров русской литературы;

• для характеристики поэмы, эпопеи, стихотворной повести в энциклопедических и справочных изданиях;

• при создании антологии жанра русской поэмы как замечательного феномена русской и мировой культуры;

• для построения современной аксиологически адекватной истории русской литературы XIX века;

• в вузовском преподавании историко- и теоретико-литературных курсов, чтении спецкурсов и проведении спецсеминаров;

• в школьном преподавании курса теории и истории русской литературы. Апробация. Основные положения диссертации обсуждались на заседаниях кафедры русской литературы Новгородского ГУ и кафедры русской классической литературы Оренбургского ГПУ, были представлены на научных конференциях в Ленинграде (Санкт-Петербурге), Челябинске, Томске, Уфе, Саранске, Вологде, Оренбурге, Куйбышеве (Самаре), отражены в монографии и ряде публикаций (список основных работ общим объемом 40 п.л. представлен в конце автореферата).

Цели и задачи исследования обусловили структуру работы, в которой выделяются три аспекта: историко-тинологический, структурно-типологический, структурно-описательный.

Во введении мотивируется выбор темы диссертации, характеризуется ее актуальность, оценивается степень научной разработанности проблемы в предшествующей и современной критике и науке, вносятся уточнения в дефиниции жанра поэмы (поэма, эпопея, стихотворная повесть), определяются научная новизна работы, ее объект, предмет, цель и задачи, выдвигается научная гипотеза, обосновывается методологическая и источниковедческая база, раскрывается теоретическая и практическая значимость результатов диссертационного исследования.

В первой главе исследуются истоки формирования русской национальной эпической поэмы на фольклорной основе, своеобразного «русского эпического проекта», формировавшегося в зоне активного взаимодействия фольклора и литературы, эпоса и лирики.

В разделе 1.1. выясняются причины неудачи «арзамасской поэмы», строившейся на основе имитации фольклорного синкретизма, исключавшего образ современного автора. В разделе 1.2. оценивается максимальная эстетическая продуктивность пушкинского пути в жанре национальной фольклоризованной поэмы, равновесно совместившей мир легенды, сказки, романа и образ современного автора во всей сложности его индивидуального и национального бытия.

Во второй главе рассматривается процесс реализации русского эпического проекта в условиях кризиса романтической поэмы и прозаизации литературы в целом на материале такого малоизученного в науке жанра как стихотворная повесть, уточняются дефиниции, дается общая характеристика природы и динамики жанра (Раздел 2.1.). Стихотворная повесть исследуется в двух модификациях: романтической (Раздел 2.2.) и реалистической (Раздел 2.З.), почти совмещавшихся во времени своего функционирования, имевших зыбкую, взаимопроницаемую «границу», обратившихся к постижению частного бытия частного человека, подвергшихся активному процессу новеллизации («романизации», по М.М.Бахтину), строивших новый тип автора, вступавшего в многоуровневый «фамильярный контакт с незавершенной современностью». В главе определяется продуктивная роль стихотворной повести в переориентации поэтического эпоса с прошлого на современность и современного героя (героиню), в построении русского стихотворного эпоса исследуемой эпохи в целом.

В главе третьей рассматривается в соответствии с выдвинутой научной гипотезой процесс унификации и эпизации русского стихотворного повествова-

тельного жанра, его функционирование в качестве «единого эпического текста» эпохи (Б.Н.Путилов); его целенаправленная тенденция к построению эпической картины русского национального мира в пограничной онтологической ситуации и поиску «исхода» (Достоевский). В разделе 3.1. эта тенденция выявляется как в сохранении, так и в системной трансформации константных, доминантных, факультативных признаков классического стихотворного эпоса, в образовании нового эпического текста, формируемого в зоне резко активизировавшейся интеграции фольклора, многовековой литературной традиции, историко-культурной специфичности эпохи автора-творца. Раздел 3.2. посвящен интерпретации «Медного всадника» Пушкина, рассматриваемо! о в диалоге с фундаментальной и современной научной мыслью (в диапазоне от идеологизированных, революционизированных трактовок до современных релш иозно-мистических) как вершинный образец жанра, как этико-эстетический инвариант русского и мирового поэтического эпосотворчества (свернутая эпопея), как универсальная; гуманистическая по пафосу формула русской культуры, гармонично совмещающая истину о мире с поэзией человеческого сердца, преодолевающая трагизм индивидуального и национально-исторического бытия в самом акте творения-самопознания, порождающая ощущение эстетического катарсиса, духовной перспективы, «исхода», по выражению Достоевского. В разделе 3.3. оценивается лермонтовский вариант легендарно-героической эпизации прошлого, анализируется специфически лермонтовский механизм взаимодействия фольклора и литературы, приводящий к появлению эпического текста, построенного из фольклорного материала, но сохраняющего абсолютный литературный контроль над ним. «Песня про... купца Калашникова» Лермонтова рассматривается как текст, выражающий сложную диалектику соотнесения народного, стихийно-коллективистского сознания и высокоразвитого, личностного самосознания современного автора, ищущего в условиях негероическою настоящего подтверждения своей веры в национальный потенциал в героике народного характера, «норова» (В.А.Кошелев) легендарного прошлого. Обращение в разделе 3.4. к опыту Гоголя по созданию эпической поэмы в прозе обусловлено его колоссальным значением для понимания специфики развития русского национального эпосотворчества. Гоголь не смог реализовать свой величественный эпопейный замысел до конца, по мнению диссертанта, не по причине «жанрового кризиса» (М.М.Бахтин, В.А.Недзвецкий), а по причине катастрофически непреодолимого разрыва между авторским христианским идеалом соборного воссоединения русской нации и реальной картиной ее разъединения. Разделы 3.5.-3.8. посвящены исследованию острейшей проблемы русского поэтического эпосотворчества конца 1840-1860 годов, драматически-конфликтным взаимоотношениям создаваемой эпической картины русского мира в пограничной фазе бытия-небытия и авторской идеологизированной, (неизбежно тоталитарной) «программы» «спасения», отражавшей основной спектр настроений интеллектуально и идеологически активных групп русскою общества («органический» опыт Ап.Григорьева по созданию онтологизированного «романа»; славянофильский эксперимент И.Аксакова; либерально-

демократический вариант И.Никитина; революционно-демократический проект 1 Н.Огарева).

В главе четвертой на материале эпосотворчества Некрасова 1860 годов исследуется универсально-синтетическая фаза в развитии русской эпической поэмы на стыке ее основных интенций: фольклоризации, онтологизации, демократизации, в контексте традиций и новаций современного Некрасову историко-культурного процесса. В разделе 4.1. в качестве всеопределяющего эпосо-творческого фактора рассматривается некрасовский концепт «народной правды». В разделе 4.2. анализируются некрасовская специфичность жанровой трансформации классической эпической поэмы, процесс обновления ее доминантных и константных признаков. Принятое в «Коробейниках» в качестве онтологически определяющего народное восприятие национального бытия идеологически деформировало канонически созерцательную, «утвердительную» позицию эпического автора, претендующего на представительство общенациональных интересов. «Исход» из всеобщей кризисности русского мироустройства виделся автору в мужицком суде над дворянской Россией. Раздел 4.3. посвящен многоуровневому исследованию поэмы Некрасова "Мороз, Красный нос», которая интерпретируется как шедевр «единого мирового эпического фонда» (Б.Н.Путилов), вершина некрасовского эпосотворчества в целом и как специфически некрасовская модель эпической поэмы, строившаяся на апологии крестьянской, патриархальной Руси и тотальном отрицании всей остальной «ненародной» России. Такая эстетическая модель стихотворного эпоса лишалась историко-культурной перспективы и, в сущности, исчерпывала свой жанровый потенциал. Поэма «Кому на Руси жить хорошо» представит крестьянскую Русь на краю революционной бездны, в предверии революционного Апокалипсиса, гибели старой и рождении новой, неведомой России и останется незавершенной.

В заключении подводятся итоги исследования, обобщаются достижения и неудачи процесса реализации русского эпического проекта второй трети XIX века и в качестве абсолютного этико-эстетического эталона русского поэтического эпосотворчества принимается «Медный всадник» Пушкина.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во введении определяется степень научной разработанности проблемы, обобщается и систематизируется в соотнесении с художественной специфичностью русского стихотворного эпоса второй трети XIX века накопленный наукой опыт, оцениваются разнообразные концептуальные подходы к изучению поэтического эпоса, его историко-эстетической динамики, трансформации и функционирования (Г.Гегель, Ф.Буслаев, А.Веселовский, В.Пропп, Е.Мелетинский, Д.Лихачев, А.Соколов, А.Западов, Г.Гачев, Б.Путилов, И.Шталь, В.Жирмунский, Г.Гуковский, Ю.Манн, Г.Фридлендер, И.Неупокоева, И.Тойбин, Г.Макогоненко, Ю.Лотман, С.Гончаров, Е.Анненкова,

B.Недзвецкий, А.Груздев, Б.Корман, Н. Скатов, В.Кошелев, Ю.Лебедев,

C.Фомичев, Ю.Чумаков и др.).

В результате в категориальный аппарат, соотносимый с термином «поэма», вносятся уточнения.

Являясь продуктом эпического рода и эпической поэзии, формируясь в " \не активного взаимодействия эпоса и лирики, «поэма» в широком терминологическом значении охватывает всю совокупность стихотворных повествовательных жанров - от героической эпической поэмы (эпопеи) периода античности до эпической, лиро-эпической, лирической поэмы нового времени.

На наш взгляд, поэмой можно считать обусловленный необходимостью постижения и преодоления кризисной онтологической ситуации особый тип стихотворного повествования, формирующегося в пограничной * .не активного взаимодействия эпоса и лирики и характеризующегося многоварианшостью образующихся форм, жанровая специфика которых определяется (может определяться):

а) родовой организацией текста (эпическая, лиро-эпическая, лирическая поэма);

б) влиянием литературного направления и метода (классицистическая, сенти-менталистская, романтическая, реалистическая, символистская поэма);

в) доминирующими формами выражения авторской концепции действительности, авторской трактовкой возвышенного, возможным акцентированием идеологического фактора (героическая, историческая, философская, социальная и т.д. поэма).

Родовая характерность исторически возникающих жанровых разновидностей поэмы может определяться, если воспользоваться терминологией Б.О.Кормана, «типом сочетания формально-субъектной и содержательно-субъектной организации», выяснением качественного уровня взаимодействия эпического и лирического начал, «точкой» их пересечения в диапазоне 01 естественного синкретизма (героический эпос), до равновесия родовых начал (лиро-эпическая поэма) или доминирования одного из них (лирическая поэма, эпическая поэма).

В первой главе «У истоков русского национального стихотворного эпоса XIX века» исследуются истоки, традиции и новации основных вариантов формирования русской национальной эпической поэмы, своеобразного «русского эпического проекта» в зоне активного взаимодействия фольклора и литературы, эпоса и лирики.

1.1. Имитация фольклорного синкретизма: «арзамасский» проект создания национальной эпопеи на фольклорной основе и его неудача

Стихотворный эпос второй трети XIX века явился своеобразной реализацией давнего русского проекта национальной эпической поэмы нового типа. Понятие «проект» мы используем в качестве рабочего определения сознательного, целенаправленного акта создания национальной русской поэмы в качестве художественного адеквата национального бытия.

Возникнув в «арзамасском» кругу в период «юности русской культуры» (Ю.Лотман) как идея создания национальной эпопеи на фольклорной основе, русский эпический проект осуществлялся необычайно долго и трудно, достигая немногочисленных блистательных побед и претерпевая множество неудач.

Устойчивый интерес русской художественной мысли к эпической поэзии был обусловлен объективным развитием европейского исторического и литературного процесса, кризисом просветительской философии человека и мира, ее-

гественным стремлением русской культурной элиты в условиях трагедийно развивавшегося исторического процесса к духовной самоидентификации, к поискам тех незыблемых опор и ценностей, которые могли бы объединить духовно развитую личность с народным, национальным миром. В качестве первостепенной осознавалась задача создания «непременного произведения большой формы» (В.А.Кошелев), русифицированного национального варианта такого жанрового раритета, как эпическая поэма.

В эстетических декларациях, эпических проектах и опытах Карамзина, Н.Львова, А.Радищева, Жуковского, Батюшкова новая эпическая ноэма уже не могла быть повторением героической поэмы античного образца: эстетический обрыв традиции и в арзамасском кругу, и в сознании такого радикально мыслящего художника, как А.Радищев, ощущался достаточно остро.

Дистанция между эпопеей Тредиаковского, незавершенными опытами героической поэмы Кантемира, Ломоносова и даже «незабвенной» (Карамзин), «бессмертной» (Державин) «Россиядой» Хераскова, уже значительно переосмыслившими античный, средневековый и классицистический канон героического эпоса, и собственными эпическими проектами воспринималась как эстетически необратимая. Следование чужеземным образцам и официозный, «государственный» пафос в сознании арзамасских литераторов не соответствовали самому замыслу русского проекта национальной поэмы. Радищевские эпические опыты были направлены на создание иной, антидворянской по своему пафосу эпической поэзии, где героика последовательно переадресовывалась изображению народного мира, народного героя и легендарной русской старины.

Однако, «консервативный», по выражению А.Н.Соколова, (Карамзин, Львов, Жуковский, Батюшков) и радикальный (А.Радищев) варианты русской эпической поэмы на фольклорной основе остались незавершенными или вовсе нереализованными.

Одной из основных причин этому могла быть еще не осознанная в своей значимости, нерешенная проблема статуса повествователя. Исходная позиция арзамасского проекта: создать на основе имитации и стилизации имманентный, замкнутый на самое себя сказочный мир из «чистого» фольклорного материала (сказочных, песенных мотивов и образов, пословичных форм) была эстетически малопродуктивной (В.А.Кошелев). В этом фольклоризованном мире не оставалось места современному художнику с его высокоразвитым личностным рефлексивным самосознанием и его собственным нефольклорным миром.

Основные формы выражения повествующего лица: фольклорного «балагура» и просвещенного, ироничного теоретика-полемиста, активно защищающего новые эстетические позиции в литературе, произносящего эстетические декларации, подверженного философской рефлексии, вступали в конфликтные отношения, теснили эпический сюжет на периферию, препятствовали его свободному, естественному саморазвитию, самораскрытию эпических героев.

Вместе с тем установление «фамильярного контакта» (М.Бахтин) литературы с фольклором, русской стариной и историей, сам факт смелого экспериментирования в зоне такого «царственного» жанра, как эпическая поэма, критическая рефлексия по ее поводу, активно включавшаяся в экспериментальный ху-

дожественный текст самими реформаторами жанра, осознанная потребность в новой, универсальной, гуманистической этико-философской программе эпосо-творчества свидетельствовали о возникновении в русской литературе качественно новой эстетической ситуации. Рождалось понимание необходимости глубокого обновления жанра эпической поэмы, ее органичного «вписания» в мир создаваемой национально-самобытной культуры.

1.2. Синтез фольклора и литературы: воплощение русского эпического проекта в предромантической эпопее А.С.Пушкина «Руслан и Людмила»

Проект создания русской национальной предромантической эпопеи на фольклорной основе был осуществлен Пушкиным в «Руслане и Людмиле» (1820). Поэма как бы подводила итоги эстетическим исканиям и накоплениям в эксгенеральном жанре эпохи русского XVIII века, первых десятилетий века XIX, предшествующем европейском эпосе, эстетически точно оценивала, усваивала и включала их уроки в качественно иную, динамично развивающуюся, открытую художественную систему нового эпоса.

Пушкин с поразительной чуткостью осознал и выразил то универсальное, оставшееся за пределами «арзамасского» осознания, конститутивное специфическое качество эпосотворчества на фольклорной основе, о котором проницательно сказал Г.Гачев: «Эпос похож на ребенка, шествующего по кунст-камере мироздания».

Но это «вольное» «обращение с миром» в литературном произведении XIX века вершится уже по художественной воле индивидуального автора - творца. Анализируя композицию «Руслана и Людмилы», В.В.Виноградов выявил четкую продуманность, последовательность и выстроенность ее opi анимации.

Всеобъединяющим центром в эпической поэме впервые для этого жанра стал новый тип автора, представительствующего за русский национальный мир и сохраняющего, в отличие от арзамасских реформаторов, независимость, полноту и многоуровневую сложность мира личностного в его значимых исторических, национальных, индивидуально-психологических параметрах.

Пушкин снял «абсолютную эпическую дистанцию» (М.Бахтин) между изображаемым и собственно-личностным мирами и, эстетически уравняв их, устанавливал между ними подвижные, динамические «свободные» отношения (Н.Н.Скатов).

Пушкин, в отличие от арзамассцев, a prion ограничивавших свое эпосотвор-чество активно разрабатываемой программой, регламентировавшей его основные (обязательные) типологические характеристики, строил свою эпопею в самой продуктивной для этого жанра - пограничной зоне интенсивного контакта и синтеза фольклора и литературы, эпоса и лирики, истории и легенды, сказки и романа, возвышенного и обыденного, героического и лирического, драматического и забавного.

Поэт безошибочно точно выбрал самый перспективный путь создания эпической поэмы нового типа в условиях XIX века - времени наступающего господства жанра романа - «эпоса буржуазного века» (Гегель) - путь «романизации» (М.Бахтин), на который так и не вышла «арзамасская» поэма. Но у Пущ-

кипа «роман» не подавляет и не оттесняет «сказки», «мифологического предания». В.А.Кошелев выявил в своем исследовании живую диалектику взаимодействия «истории» и «предания» в качестве одного из определяющих принципов пушкинского творчества. В конечном счете уже на первом этапе формирования пушкинского историзма в «первой книге Пушкина» история поверялась «преданием». В «мифологических преданиях» Пушкин «смело и счастливо» открывал то, что запечатлела из исторического потока национальная память, то, что составляло истинную сущность русской национальной истории, «русского национального норова» (В.А.Кошелев). Роман вступал с мифом в те равновесные, равноправные отношения, которые являются столь органичными в фольклоре и которые создают в поэме в целом такую естественную атмосферу свободы взаимодействия фольклора и литературы, мира сказочно-легендарного и мира авторской личности XIX века.

Виртуозным инструментом соединения и объединения разных начал стал светлый, жизнеутверждающий пушкинский юмор. Природа пушкинско1 о смеха а поэме не случайно остается одной из самых спорных проблем в исследовании творчества раннего Пушкина.

Именно юмор (а не ирония) позволил осуществить обусловленную «духом века» (Белинский) романизацию повествования, устанавливавшую новую, неизмеримо более свободную иерархию вещей. Романизируя повествование, приводя в равновесное состояние сказочную фантастику, легенду, приключения героев, любовь, высокую героику, «субъективность» (Гегель) собственного личностного бытия человека XIX века, Пушкин, с одной стороны, активизировал родовую сущность эпоса, строящегося на универсальном принципе единства и равноправия всех жизненных начал.

С другой стороны, Пушкин блестяще разрешил так долго не поддававшуюся разрешению «арзамасскую» проблему включения в эпический мир лирической сферы авторского «я» художника XIX века с его высокоразвитым личностным самосознанием.

Естественно раскрываясь в лирических формах современной ему поэтической эпохи (лирическое «посвящение», медитация, элегия, дружеское послание, исповедь), авторская личность проявляет себя и в качестве носи 1 ельницы эпического начала. Она несет в себе генетическую память об органической причастности к этому миру «доиндивидуального» прошлого, сознание поэтически переживаемого родства с ним. Активизируя в поэме родовую сущность лирики, поэт парадоксально выявлял ее «эпическую» потенцию обнаружения универсального единства частного и всеобщего, человека и мира.

Пушкин создавал новый тип поэмы в самой продуктивной для этого жанра пограничной зоне активного взаимодействия эпоса и лирики через осознанное обновление их традиционных контактов, осовременивание константсных, доминантных, факультативных признаков жанра.

Поэма открывала перспективы развития пушкинскому романтическому и реалистическому стихотворному эпосу и русскому национальному эпосотвор-честву в целом.

Во второй главе «Романизация» стихотворной повести 1830-1860 годов» рассматривается процесс реализации русского эпического проекта в условиях демократизации русской культуры и цивилизации, прозаизации литературы на материале такого малоизученного в науке жанра, как стихотворная повесть.

2.1. Русская стихотворная повесть второй трети XIX века как историко-литературная проблема.

Как показал анализ малоизученного в науке жанра стихотворной повести, имевшего наряду с поэмой многовековую историю развития, прошедшего сложную эволюцию и начавшего играть с конца 1820 годов активную роль в составе русского стихотворного эпоса, культурно-эстетический смысл этого жанра заключался прежде всего в том, что его функционирование отразило динамику перехода от романтизма к новому постромантическому мироощущению, к новой формирующейся реалистической философии человека и мира, к новому творческому методу.

В качестве активных жанров эпохи романтическая поэма (1820-1830 годов) и романтическая, реалистическая стихотворная повесть (конца 1820-1860 годов) накапливали ценный эпический материал, локально и фрагментарно выполняли функцию национального стихотворного эпоса.

Стихотворная повесть в условиях демократизации литературного процесса, обратившись к постижению частного быта и бытия человека в его повседневных, бесконечно сложных взаимоотношениях с окружающими его ближайшей средой и обществом, восстанавливала конкретный, социально-исторический, материально-вещественный образ этого мира и неизбежно обретала явные черты новеллизации («романизации», по М.Бахтину) и эпизации.

2.2. Испытание романтического героя «прозаическим веком» в романтической стихотворной повести.

Исследование объемного корпуса текстов стихотворной повести второй трети XIX века (романтическая модификация: Е.Баратынский, Ап.Григорьев, К.Павлова, Е.Ростопчина, Е.Шахова, Н.Хвощинская и др.; реалистическая модификация: Пушкин, Лермонтов, Ап.Майков, И.Тургенев, Н.Огарсв и др.; «массовая продукция») привело к выводу о том, что основным ориентиром и критерием в определении жанровых констант поэмы и стихотворной повести при всей сложной динамике их взаимодействия остается категория возвышенного.

Стихотворная повесть, в отличие от поэмы, фиксирует утрату конститутивной стабильности возвышенного. Выведенные за пределы общественно значимого бытия, поставленные в ситуацию быта, обыденной жизни, взаимоотношений с заурядными людьми заданные автором «возвышенные» герои стихо горной повести (Е.Баратынского, Ап.Григорьева, К.Павловой, Е.Ростопчиной и др.) сталкиваются с непониманием и отрицанием их претензий на избранность, подвергаются критике как со стороны «массового», бытового сознания, так и самого автора. Возвышенное в стихотворной повести утрачивает свою консти-тутивность и становится для автора и его героев объектом рефлексии.

В романтической стихошорной повести нарастае! процесс осознания неабсолютности, относительности романтических идеалов, беспомощности романтического миросозерцания перед суровыми и таинственными законами бытия.

В значительной части романтических стихотворных повестей (Е.Баратынский, Ап.Григорьев, К.Павлова, Е.Ростопчина и др.) герой сохраняет привычные очертания романтического героя времени, сочетая в себе в разной мере черты байронического, онегинского, печоринского, «демонического» типа. Но эта традиционная схема уже осложняется выразительными и характерными чертами светского человека своего времени. Герой лишается возможности совершить таинственный побег в другой экзотический мир и становится объектом исследования на близком расстоянии в ограниченном пространстве светского быта и светской гостиной, подвергается испытанию человеческими отношениями, любовью женщины, обнаруживая свою духовную несостоятельность.

Стихотворная повесть чутко зафиксировала переориентацию категории возвышенного с мира героя на мир героини, но выражению Ап.Григорьева («Отпетая»): «...героев больше нет; герой теперь сдал место героине». Стихотворная повесть наряду с другими жанрами в русской литературе участвовала в создании того мифа о русской женщине и ее особом месте в русском национальном космосе, который будет столь активно, особенно со средины XIX века, создаваться русской культурой, отечественной и западной историософией (И.А.Ильин, В.В.Розанов, В.С.Соловьев, Г.П.Федотов, Н.О.Лосский и др.).

В результате, построение романтического образа в стихотворной повести перемещалось в зону «максимального контакта с незавершенной современностью» (М.Бахтин) и неизбежно вело к «романизации» жанра.

2.3. Взаимоиспытание героя действительностью и действительности героем в реалистической повести в стихах.

Стихотворная повесть 1830-1860 годов - существенное звено в формировании реалистического эпоса. В системе других взаимодействующих между собой жанров она одновременно отразила глубокий кризис романтического мироощущения и жизнеустройства, официальной идеологии, культуры в целом, сделала знаменательную попытку поэтически воплотить жизненную прозу человеческого бытия, утвердить новую, динамично менявшуюся поэтику стихотворного эпоса.

Романтическое мироощущение, система его ценностей, идеал, возвышенный герой (героиня), способ изображения жизни, становятся объектом тотальной критики и иронической переоценки в реалистической стихотворной повести Пушкина, Лермонтова, И.Тургенева, Ап.Майкова, Огарева, Некрасова и др.

Автор стихотворной повести выступил активным критиком старой сословно-кастовой и защитником новой гуманизированной (уже - демократизированной) концепции действительности.

Эпическая основа стихотворной повести начинает строиться и расширяться не за счет внешней событийности, а за счет других, заново открываемых эпических источников.

Сюжетные события, иногда дерзко сведенные к эмпирическому случаю или банальному анекдоту, перестают играть принципиальную роль и ничего не меняют в судьбах героев, вытесняясь показом общего хода жизни с присущими ему закономерностями, случайностями, «пестрым сором» и «дрязгом».

Стихотворная повесть сделала попытку установления новых взаимоотношений автора с героями. Герои стихотворных повестей Пушкина, Лермонтова, Тургенева начинают оцениваться мерой своей природности, естественности, человечности, «гуманитета» (И.А.Гончаров). Социальная среда осмысливается как мощное, но все-таки ограниченное проявление жизни в целом.

Очевидная неудовлетворенность рамками «повести в стихах», возможностями «романизации», возвращение к объемному лиризму, утонченному психологизму, сосредоточенность на процессе духовного роста героини («Саша» Некрасова), формировании идейного самосознания героя («Деревня» Огарева), устойчивая ориентация авторов на категории возвышенного и героического, проекция судеб автора и героев на судьбы русской интеллигенции, народа и России, выводили повествовательный строй «Саши» Некрасова на уровень поэмы, по справедливому утверждению Ю.В.Лебедева, и закладывали активную эпическую потенцию в «Деревне» Огарева. Эстетическое экспериментаторство в сфере жанра стихотворной повести прокладывало дорогу русскому реалистическому эпосу.

В третьей главе «Эпизация стихотворного повествовательного жанра: построение эпической картины русского национального мира в эпической поэме 1830-1860 годов» рассматриваются в соответствии с выдвинутой научной гипотезой процесс эпизации русского стихотворного повествовательного жанра, его функционирование в качестве «единого эпического текста» эпохи (Б.Н.Путилов).

3.1. Поиски универсального жанрового синтеза и проблема авторского идеологического дискурса.

Тенденция к унификации эпического текста эпохи в жанре поэмы при его идеологической разнородности и разнонаправленности проявилась: в стремлении запечатлеть образ современного русского национального бытия в пограничной фазе, «когда ему грозит небытие» (Л.Н.Толстой); в поиске «исхода» (Ф.М.Достоевский), в обнаружении тех оснований и сил, которые оказались бы способными преобразовать и спасти русский мир; в системной русифицированной и «осовремененной» трансформации константных, доминантных, факультативных признаков классического стихотворного эпоса (эпическое событие, герой, автор, поэтический строй, сквозные мотивы и образы с акцентированной национальной бытийной семантикой: доля-судьба, счастье, несчастье, русская земля, русская дорога, русская степь, русский кабак, Божий храм, православный крест, дружба, любовь, смерть и т.д.).

Творцы нового эпоса искали возможность преодоления социально-культурного разрыва между дворянством и народом через постижение духа народной культуры, «тайны народной жизни» (К.Аксаков), загадки «национального норова» (В.А.Кошелев); через осуществление активно формируемой идеологизированной авторской программы (отражавшей основной спектр идейных

устремлений интеллектуально и политически активных групп русского общества), неизбежно вступавшей в силу своей тоталитарной природы в драматически-напряженные, конфликтные отношения с актом эпосотворчества, конститутивно базировавшемся на законе бестенденциозного, «утвердительного изображения национального бытия» (Г.Д.Гачев), в его реализованное™ и в его «непредвидимости и неразвернутых возможностях» (Ю.Н.Чумаков).

3.2. «Медный всадник» А.С.Пушкина как этико-эстетическая формула русского эпосотворчества XIX века.

В новое время творец эпической поэмы ставился самой логикой развития национальной Истории перед необходимостью решать помимо эстетических жизнетворческие задачи. Для создания аксиологически адекватной эпической модели национального жизнеустройства он должен был совместить истину о состоянии национального мира, факт его углублявшегося социально-духовного раскола с поиском этико-эстетических форм его преодоления, с поиском «исхода», «пророческим указанием» (Достоевский) путей спасения русского мира и человека.

В результате исследования мы приходим к выводу о том, что этико-эстетической формулой русского национального эпоса XIX века объективно стали в поэзии - «Медный всадник» Пушкина (1833) и в прозе - «Мертвые души» (1842) Гоголя.

Создателю «Медного всадника» удалось преодолеть конститутивную для классической поэмы «абсолютную эпическую дистанцию» (М.Бахтин) между прошлым и настоящим. Кардинально пересоздав каноническую эпическую ситуацию, заместив внешнее событие (войну с врагом, «сплачивающую, по выражению Гегеля, нацию») событием внутренним (войной государства с человеком и человека с государством, разъединяющей нацию), поэт открыл в русском бытии конфликт колоссального онтологического, общегосударственного, общечеловеческого масштаба.

Всеразрешающим и творящим началом, универсальным носителем национального сознания и идеала в эпической поэме нового типа стал не эпический коллектив, не эпический герой, а Автор, переживающий во всей онтологической полноте и за нацию, и за ее избранника, и за самого «малого» ее представителя ощущение «взлета» и «сознание взлета» (А.Белый) в постижении смысла человеческого и национального бытия в его прошлом, настоящем и будущем.

В обуздании «коллективного бессознательного русских людей» (В.Кантор), в цивилизации русского мира, в предотвращении «русского бунта», в гуманизации государства, общества, человека виделось Пушкину решение «русского вопроса».

3.3. Легендарно-героическая эпизация прошлого в «Песне про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова» М.ЮЛермонтова.

Анализ эпического события, эпических героев, авторской позиции, поэтического строя «Песни...» убеждает в том, что она не является «фольклоризацией

романтической поэмы» (Д.Е.Максимов), не может быть определена как «народная поэма» (А.Н.Соколов).

По отношению к ней не может идти речь о равноправном «синтезе» фольклорных жанров (песня, баллада, былина) с литературным (поэма), как это утверждается в большинстве исследований о поэме. Лермонтов, по глубокому определению Белинского, «вошел в царство народности как ее полный властелин и, проникнувшись ее духом, слившись с нею, он показал только свое родство с нею, а не тождество...».

Из фольклорного материала Лермонтов, как и Пушкин, строил ту фольклорную по форме модель народного эпического мира, которая совпадала с народным нравственным идеалом и отвечала его представлению художника XIX века о национальном героическом прошлом. Оно виделось ему сквозь легендарно-историческую «дымку расстояния», «сообщающего всему новый свет», «сие к далекому стремленье» (В.А.Жуковский), столь характерные, по определению Ю.В.Манна, для романтического историзма.

Лермонтовская «Песня...», создававшаяся в зоне активного взаимодействия фольклора и литера гуры, сохраняла конститутивные основания высокой эпической поэмы нового времени с активно выраженными жизнетворческими интенциями.

Ее главный герой, совершая свой подвиг во имя «святой правды- матушки», выражал стихийно-коллективистское, христианское в своей основе мироощущение. Подвиг Калашникова сохранялся в национальной памяти как «предание», укреплявшее нравственные основы и духовное единство народного коллектива, поддерживавшее дух человека и нации.

Во всем онтологическом объеме эта проблема виделась не народом, не героической личностью, а современным автором, так всеобъемлюще осознавшим трагизм судеб всех основных участников русского исторического процесса (власть, «верные слуги», героическая личность, народ).

Напоминая «нынешнему» негероическому «племени» о героическом прошлом, Лермонтов самим актом творчества выражал веру в героический, духовный потенциал человека, способного преодолеть трагизм своей судьбы и истории.

3.4. «Мертвые души» Н.В.Гоголя: «русский социально-универсальный роман» или национальная эпопея?

Обращение к опыту Гоголя по созданию прозаической эпической поэмы было обусловлено его особой значимостью для понимания сущности процессов, происходивших в сфере жанра стихотворной эпической поэмы.

Огромная, противоречивая, полемическая по своему пафосу критическая и научная литература о гоголевской поэме, ее жанровой природе свидетельствует о том, что попытки дать ей окончательное, однозначное, статичное жанровое определение остаются малопродуктивными.

Гоголь не смог реализовать свой величественный эпопейный замысел не по причине «жанрового кризиса» (В.Недзвецкий), а по причине катастрофически непреодолимого разрыва между авторским христианским идеалом соборного воссоединения русской нации и реальной картиной ее распада и разъединения.

Большая гоголевская эпопея так и не родилась из «малой». Она не «проявилась» в своей художественной полноте, стройности, законченности и блеске.

Но даже первый, «малоэпопейный» «романный» гом гоголевского творения роману не равен.

В гоголевской «малой эпопее» первого тома «большая эпопея» потенциально присутствует в библейско-апокалипсической символике названия, в масштабности эпического объекта («вся христианская Русь»), в онтологической ситуации кризиса и поиска пути духовного преображения и спасения гибнущей России, в образе Автора - христианского проповедника, судьи и учителя, в лирически - витийственном пафосе авторских отступлений, в характере «гоголевской антропологии», символике «небесного финала», «чудесного «вознесения» души», в общечеловеческом, общекультурном, «религиозно-мистическом контексте». (С.А.Гончаров).

3.5. Жанровая трансформация русского эпического проекта второй трети XIX века.

Постпушкинская поэма пошла по пути исследования содержания нравственного ресурса современного человека, возможности его подлинного нравственно-духовного и социально-исторического самоосуществления:

в соотнесении с героической личностью легендарно-исторического национального прошлого (Лермонтов) (3.3);

в поиске «идеала прекрасного человека», способного указать «прямой путь к Христу для каждого» (Гоголь), за которым могли бы последовать многие (3.4);

в экзистенциальном осознании современным «героем» трагизма своего слия-ния/«распадения» с современным мироустройством: ощущении своей греховности и жажде нравственного самосовершенствования, искупления и спасения через страдание и милосердие к ближнему (Ап.Григорьев) (З.6.);

Эпическая поэма нового времени пыталась создать на материале «предания», истории, живой русской действительности новый тип эпического героя, который был бы свободен от внутренних неразрешимых противоречий, органично связан с национально-исторической почвой, личные цели которого совпадали бы с общественно-национальными задачами и идеалами, сущностный смысл бытия которого:

оказался бы совместимым с защитой традиционных установлений и ценностей (славянофильский эксперимент И.Аксакова) (3.7);

совпадал бы с культурно-цивилизационным преображением русского мироустройства (либерально-демократический опыт И.Никитина) (З.8.);

направлен был бы на радикальный пересмотр традиционных ценностей и социально-политическое переустройство русского мира в целом (революционно-демократический вариант Н.Огарева) (3.9).

3.6. Онтологическое расширение лирического эпоса в «Одиссее...» Ап.Григоръева.

Григорьевский опыт создания универсального итогового романа в стихах («Одиссея последнего романтика»), почти не исследовавшегося в своей жанровой специфике, запечатлел столь значимый для жанра поэмы момент духовного «взлета» самосознания современной мыслящей личности, отстаивающей в ус-

ловиях «прозаического века» самоценность своего интимного, духовного бытия. Автор «Одиссеи ...» с покоряющей откровенностью выразил трагическую фазу «распадения» (Достоевский) традиционных связей личности с Богом, обществом, ближними, возлюбленной и мучительный, исполненный интеллектуального и духовного мужества поиск путей воссоединения с ними.

Роман остался незавершенным, думается, прежде всего потому, что лириза-ция и романизация стихотворного эпоса оказывались явно недостаточными для художественного выявления путей преодоления романтического одиночества и скитальчества, воссоединения личности с «коллективной, национальной жизнью» (Достоевский), поиска основ «утвердительного» изображения бытия.

3.7. Славянофильский эпический эксперимент И.С.Аксакова («Бродяга»).

Насколько значимыми для творцов русского стихотворного жанра стали проблемы его эпизации, подтверждают эпические замыслы, свершения и неудачи И. Аксакова, И.Никитина, Н.Огарева, Н.Некрасова.

В условиях середины XIX века, времени активного усиления жизнетворче-ских функций искусства, эпические проекты вступали в драматически напряженные отношения с идеологической установкой автора.

Характерной чертой искусства середины XIX века, в том числе и эпосотвор-ческих проектов стала их активная идеологизация как следствие напряженных поисков средств и форм преодоления кризисности русского мира и его переустройства.

Незавершенная эпическая поэма И.Аксакова «Бродяга» (1847-1850) стала органичным фрагментом своеобразного эпического славянофильского проекта. Этот проект рождался в славянофильских кругах в контексте общей славянофильской «консервативной народной утопии», по концептуальному определению Анджея Валицкого, «лучшего зарубежного исследователя русского славянофильства» (Б.Ф.Егоров).

«Бродяга» (1847-1850) - поразительно интересная попытка И.Аксакова не только воплотить в литературной практике формировавшуюся эпосотворче-скую теорию старшего брата, но и отыскать пути духовного приобщения к народному бытию, снять, по крайней мере, на эстетическом уровне мучительную для него дисгармонию развитого, интеллектуального, рефлексирующего сознания и народного «коллективного сознания, еще не подвергшегося индивидуализации и рационализации» (А.Валицкий).

Своему эпическому фрагменту («очерку») И.Аксаков стремился придать возможную эпическую полноту. Не событие, а образ русского народного мира, образ его существования и самоосуществления в органичном единстве «житейских», «минутных» забот и своей «сокровенной» сущности делает он объектом своего художественного изображения.

Создавая эпический образ русского общинного мира, И.Аксаков пытался совместить несовместимое. С одной стороны, он необычайно чутко следует основному моделирующему закону классического эпосотворчества о вневременной, внеисторической природе «эпического мира», его самостоятельности и

внутренней завершенности, «не возводимого к какому-либо... историческому периоду» (Б.НЛутилов).

С другой стороны, ЯАксаков активно включает в этот, выдержанный в классических законах эпосотворчества пласт извечно существующего русского народного бытия, остро современные реалии, отчетливо ассоциирующиеся с реальным историческим временем середины XIX века.

Образ «русской общины» И.Аксаков осовременивает, конкретизирует и уточняет серией повествовательных зарисовок разных и сходных в своей основе крестьянских судеб, определяемых конкретной и исторической эпохой середины века, предваряя универсальный композиционный «фресковый» (И.Г.Неупокоева) прием поэмы Некрасова «Кому на Руси жить хорошо».

В отличие от классической эпической традиции, «народная поэма» И.Аксакова уже отмечает проявления опасного, деформирующего влияния на крестьянское мироустройство меняющихся социальных условий, расшатывающих общинные и нравственные устои, искажающих «субстанциальную» основу народного характера, агрессивно вовлекающих человека с неискушенным, «естественным» сознанием в чужой ему «публичный» мир, где стремительно утрачиваются христианские представления о добре и зле, грехе и праведности. И.Аксаков необычайно остро ощущает, какому серьезному испытанию подвергается существование многовекового народного миропорядка, семьи, человека.

Однако конститутивный для эпоса «утвердительный» (Г.Гачев) пафос изображения крестьянского бытия определяется в поэме И.Аксакова народным коллективным миросозерцанием, не зависящим от каких-либо житейских бед и испытаний и основанным на непоколебимой христианской вере в извечную гармонию и божественную мудрость мироздания.

Поэт пытается приобщиться к этой многовековой, естественной, дорацио-нальной, дорефлексивной вере. Человек активно-аналитического склада ума, подверженный состоянием хандры и тоски, он стремится передать во всей полноте крестьянское, смиренное, бессознательно-благоговейное и благодарное доверие к миру, созданному Творцом. Автор оставляет за собой в конечном итоге только одну форму самовыражения - эпического повествователя, русского национального поэта, чувствующего «в себе только человека, только христианина» (К.Аксаков), принимающего русскую общину в качества идеальной, надысторической модели.

В отличие от Огарева и Некрасова, во многом совпадая с Никитиным и предваряя их эпосотворчество, И.Аксаков пытался в своем эпическом проекте сублимировать и универсализировать традиционные ценности «старой Руси» и на этой основе создать тот материально - духовно привлекательный для всех сословий образ общинно - народной России, который мог сыграть роль всеобъ-единяющего национально - духовного центра.

Установка на идеализацию народно - общинного мира, его заведомо утопическую изоляцию от современного исторического процесса, самоустранение авторского «Я» во всей многоуровневой сложности его бытия лишали эпический «проект» И.Аксакова онтологической (обязательной для эпической поэмы) и как следствие - эстетической перспективы.

«Проект» И.Аксакова, повторив судьбу давнего русского «арзамасского проекта» первой трети XIX века, остался незавершенным.

3-8. Либерально-демократический эпический опыт И.С.Никитина («Кулак», «Тарас»)

Эпические опыты И.С.Никитина в жанре поэмы интересны своим органичным демократическим пафосом, новациями в структуре жанра эпической поэмы и прежде всего удивительно смелым и новым решением оказавшейся столь трудной для современного эпического поэта авторской проблемы.

Поэмы Никитина - чуткая реакция русского провинциального интеллигента, незаурядного, самобытного поэта на требование «духа своего века» (Белинский) - его глобальной демократизации. По характеристике И.А.Бунина, Никитин принадлежал к «гениальным представителям» русской литературы, «крепко связанным с своею почвою, с своею землею, получающим от нее свою мощь и крепость».

Середина века - эпоха резко активизировавшегося процесса многоуровнего осмысления феномена российской цивилизации, особенно «низовых» ее сфер и пластов в интенсивно развивавшихся фольклористике, этнографии, социальных науках, философии, истории и т.д.

Провинциальная Россия ответила на вызов «века» появлением целой плеяды писателей - демократов, «по своему восполнявших пробел, возникавший в литературе, устремленной к созданию больших, синтезирующих форм» (Ю.В.Лебедев).

Общий пафос поэзии и переписки Никитина, в конечном счете, всей его жизни гражданского и народного подвижника удивительно близок гоголевской идее литературного жизнетворчества, стремлению «создать такую книгу, которая сама, силой лишь высказанных в ней единственно и неоспоримо верных мыслей должна была преобразовать Россию» (Г.Д.Гачев).

Взятая им на себя миссия провинциального цивилизатора ежедневно подвергалась жестокой проверке реальной русской действительностью. «Поэт глубокой рефлексии» (В.И.Коровин), человек, так активно приобщавшийся к куль- р туре, он не мог смириться с непостижимой антиномией божественного замысла о человеке и его реального, земного недовоплощения. Он не мог согласиться с потрясающим воображение и ум несоответствием теоретически разработан- '< ных цивилизационных проектов и ничтожными результатами их реализации.

Никитинский образ Руси в двух поэмах - «Кулак» (1858) и «Тарас» (1860) поэтически универсален и своеобразен. Он сополагает природно-народное бытие, осуществляющееся по своим естественным законам, исторический процесс, столь активно и масштабно заявивший о себе, начиная с петровских времен и реформ, и современный цивилизационный процесс, вызывающий у поэта и великую надежду и великую тревогу.

Безошибочно выбрав в качестве эстетического ориентира «Медный всадник» Пушкина, он буквально следует за Пушкиным, осмысляя значение и историческую необходимость тех великих перемен, которые внесли в жизнь воронежской «глуши суровой» и всей России петровские преобразования.

Утвердительная авторская интонация в обобщенно-исторической оценке результатов петровской европеизации России несомненна. Но в новой, рождающейся «семье громадной/ Высоко поднятых домов» по-прежнему остались неприемлемые для поэта, ничем не искупаемые социальное неравенство, нищета и безысходность.

Выстраивая эпический образ современной России, Никитин пытался соразмерить истину житейскую, потрясавшую его своим иррациональным трагизмом, с истиной сокровенной, которую он так чутко и глубоко ощущал в божественной красоге и «музыке» Природы и Мироздания, в богатырском потенциале русского человека.

Никитин, в отличие от И.Аксакова-эпика, заняв позицию и внутри народно-^ го мира и «вне его» (Н.Н.Скатов), привел в непосредственное соприкосновение и взаимодействие колоссальный эмпирический пласт русского демократическою бытия, подвергшегося только первоначальной эстетической обработке (на что указывал сам поэт), с образом современного Автора, с его аналитическим складом ума, рефлексией, чувством нравственно-исторической ответственности, просветительскими ожиданиями и высоким христианским идеалом, И это взаимодействие привело к огромному этико-эстетическому и эмоциональному напряжению, необычайно осложнившему конститутивную для эпоса установку на «созерцательность» (К.Аксаков), объективность и «утвердительность».

Объект пристального авторского вглядывания в поэме «Кулак» - провинциальный город, в поэме «Тарас» - русская деревня в контексте современного русского мироустройства в целом.

Никитин сокровенной памятью помнит о великих пушкинских и гоголевских открытиях в постижении духа и смысла совершающегося цивилизационного процесса. Его строки и образы так часто и явно несут на себе печать влияния великих учителей. Он свободно подключается к литературной традиции, охотно пользуясь «готовыми» поэтическими формами и формулами, не боясь от-л кровенных стилизаций и «обытовления» классических образцов.

Это явная попытка создать новую поэтичность на неизмеримо более расширявшейся эмпирической основе. Никитин избирает в эпосотворчестве иной > путь, чем его великие предшественники. Путь этнографа и фактографа русской провинциальной жизни, буквальное погружение в ее эмпирическую стихию для него - единственно приемлемый путь ее онтологического постижения. Его взор охватывает и фиксирует во всевозможной полноте совершающийся ежедневный бытийный процесс в его проявленных бытовых формах.

Открывающаяся ему драма народной и национальной жизни начинает теснить эпос. Поэма обретает диалогичность и на сюжетном и на авторском уровне.

Путешествие по провинциальной России, материальное передвижение в пространстве «отрицательного» и «положительного» героев (параллельно духовному странничеству автора) и в замкнутом социально-географическом мире («Кулак») и открытом «раздолье» придонских степей («Тарас») не выводят автора и его героев к столь страстно искомому «исходу» - к новой «счастливой доле», «счастью и добру».

Авторское путешествие с его антипоэтичным, бездуховным, нравственно деформированным до уродливости героем поэмы «Кулак» по его жизни с ее унизительной бедностью, социальной зависимостью, нисхождение в темные глубины его неразвившегося стихийно - эгоистического сознания не приводит к какому-либо позитивному результату. Никитину не удалось, в отличие от Н.П.Огарева («Рассказ этапного офицера»), «откопать человека в своем черством герое» (Достоевский). Эстетическое «заклинание» быта поэтическим словом не открывало выхода. Примирительный финал поэмы не отменял ее трагически-безысходного смысла. В отличие от И.Аксакова-эпика, Никитин открывал в народной жизни и народном характере трагические изломы, непоправимую, быть может, деформацию их нравственных основ, их духовного строя. «Спасение» могло придти слишком поздно.

Конститутивная для стихотворного эпоса тема «исхода» из дисгармонии прежнего бытия, тема «спасения» русского человека и прежде всего человека, существующего в демократических пластах русского мироустройства, не находила в никитинском эпосе своего позитивного разрешения.

Герой поэмы «Тарас», антипод Лукича, максимально, казалось бы, приближенный к фольклорной идеальной схеме доброго молодца, богатыря, удальца, отправляется, как и аксаковский «бродяга», в странствие в поисках другого мира, где есть воля и счастье, но погибает в донских волнах, спасая тонущего товарища.

Создавая образ своего героя, поэт ориентируется скорее не на фольклорную, а на литературную модель. В отличие от фольклорных или фольклоризованных (кольцовских и аксаковского героев), персонаж Никитина уже драматически не совпадает с окружающим его мироустройством и мирозданием. Авхор передает крестьянскому парню свою духовную тревогу, свой рефлексивный страх перед бытием. Никитинский положительный герой из народа, воплощающий его богатырство, удаль, физическую и духовную красоту, переживает антиэпическое, катастрофическое состояние разобщенности с крестьянским миром, обществом, государством, историей, состояние трагической богооставленности. »

Никитин по-своему, наряду с Герценом, Огаревым, Ап.Григорьевым, Ап.Майковым, Некрасовым, необычайно остро пережил «крушение всех либеральных иллюзий», которое Р.Барт считал «переломным», знаковым моментом ь середины европейского XIX века.

Социально-политическим теориям, партийным догмам и идеологемам он, «сильный человек», по словам И.А.Бунина, предпочел суровую и горькую истину о трагически затягивавшемся историческом «безвременье» России, об отсутствии ближайших позитивных перспектив в судьбах русского народа.

Русская эпическая поэма отразила «удивительную силу борения и усталость» русского духа в поисках «исхода» (Достоевский) из дисгармонии существующего бытия.

3.9. Революционно-демократический вариант русского стихотворного эпоса Н.ГЬОгарева («Рассказ этапного офицера», «Матвей Радаев»)

Замысел создания эпической поэмы в творчестве Огарева органично рождался из его многочисленных лиро-эпических опытов 1830-1850 годов.

Творческие искания поэта с середины 1850-х годов шли но двум основным, внутренне взаимозависимым и взаимообусловленным, но в художественной практике так и не слившимся воедино направлениям.

С одной стороны, это углублявшееся и расширявшееся постижение народной жизни и обращение к народу, по словам Н.Н.Скатова о Некрасове, «не только как к литературной теме, но к тому началу, к которому сводится смысл творчества, борьбы, жизни». С другой стороны, творческий процесс Огарева характеризуется все более настойчивыми напряженными попытками создания » образа героя постдекабрьского времени, образа русского дворянина, идеолога и интеллектуала, генетически связанного с декабризмом, но ищущего активных форм воссоединения с народом не только на пути подвижничества, самопо-V жертвования и героизма, но и практического дела.

Для Огарева, стремительно эволюционировавшего от либеральных надежд на реформы сверху, к осознанию необходимости «повсюдного» крестьянского восстания как единственно реального «выхода из рабства», одной из центральных проблем творчества становится проблема постижения народной жизни.

Идеологически сближаясь в этот период с русскими революционерами-демократами, Огарев пытается выявить, разглядеть, художественно осмыслить исторический момент пробуждения народных масс, факты проявления народной активности, социального протеста и бунта.

Русская литература середины века подошла к решению одной из важнейших и труднейших проблем времени, необходимости исследования особой, не только социальной, но онтологической специфики народного мира, «субстанциональной сущности народного характера» (К.Аксаков).

Судьбы двух центральных героев поэмы «Рассказ этапного офицера» даны не только в объективно раскрываемых связях с окружающей средой, но и как трагические судьбы людей, приведенных всей совокупностью социальных и индивидуальных обстоятельств к преступлению, к нарушению закона. 1 Огареву оказалась близка разработанная французскими утопистами теория

«возвращение страстей». Согласно ей, естественная человеческая природа, подавляемая антигуманным мироустройством, может проявить себя в стихийном взрыве, «возвращении страстей» (Д.Обломиевский).

Однако процесс эпизации повествования неизбежно вступал в активное взаимодействие с процессом «романизации» (М.Бахтин). Последний провоцировался авторской установкой на изображение типической судьбы частного человека, вступившего в острую фазу борьбы за свое существование.

В центре поэмы Огарева оказались судьбы людей, которые, каждый по-своему, сильнее других пытались заявить протест против сложившегося порядка вещей, против отведенной им обществом социальной роли и участи. Каждого из героев это стихийное, страстное стремление к иной, лучшей жизни привело к преступлению.

Достоевский высоко оценил гуманное стремление Огарева проникнуть во внутренний мир человека, оказавшегося на самых низших ступенях общественно-иерархической лестницы, - офицера, сопровождающего по этапу каторжни-

ков: «...нашелся же художник, который в известной поэме «Рассказ этапного офицера» сумел в своем черством герое откопать человека».

Задача «откопать человека» «внутреннего» в «человеке внешнем» во всеобъемлющих формулах Гоголя и Достоевского стала универсальной для всей русской литературы. Она была обусловлена поиском духовных и нравственных основ воссоединения русского общества, восстановления в нем гармонии личного и общественного, индивидуального и национального, человеческого и христианского. Диалог становился органичной формой постижения истины и в романном и в стихотворно-эпическом повествовании: «...то, что М.Бахтин считает жанровой монополией романа, в действительности характеризует реалистический эпос 1850-1860-гг в любых его жанровых разновидностях...» (Ю.В.Лебедев).

Огарев диалогизирует такую традиционно монологическую форму самовыражения героя, как исповедь. Автору важно приблизиться к художественному воспроизведению сознания человека из народа в его подлинной, стихийной динамике: деформации коллективистского мироощущения иод влиянием неправедного мира и попытке его восстановления через бунт.

На пересечении разных мировоззрений, сознаний, голосов (автора, повествователя - этапного офицера, двух рассказчиков: «рыжего», Алексея) рождается эпический мир поэмы, уже явно не укладывающийся в сложившийся к этому времени канон реалистической стихотворной повести.

Однако эпический опыт Огарева не превысил эстетического «лимита» эпического фрагмента, не развернулся в эпическую поэму нового типа.

Эпическая неполнота огаревского опыта проявилась в тенденциозной односторонности изображения дворянской России, абсолютном противопоставлении ей России крестьянской. Дворянская Россия предстает в поэме как мир неправедный, безнравственный, жестокий, попирающий все моральные и общественные установления, обрекающий человека из социальных низов на унижения и страдания.

Предваряя некрасовские поиски социально-этических форм разрешения , многовекового конфликта между дворянским и крестьянским мирами, Огарев дает эстетическую и моральную санкцию своему народному персонажу на месть барину-насильнику, освящая это право фольклорно-поэтической тради- • цией.

Народный мир остался для эпического повествователя загадочным, «заколдованным» (Белинский), трагически несовместимым не только с миром официальной России, но и с миром благородного дворянского интеллигента и идеолога, ищущего путей воссоединения с ним и пытающегося послужить его освобождению и счастью.

«Матвей Радаев» явился в творчестве Огарева завершающим итоговым вариантом исповедальной поэмы о героическом и драматическом пути дворянского интеллигента 1830-1850 годов к революционно-демократическому мировоззрению, к воссоединению с народом.

В «Исповеди лишнего человека» (1858-1859) и, особенно, в «Матвее Радае-ве» (1857-1858) Огарев, в отличие от всех своих предшествующих поэм и сти-

хотворных повестей, задумывает раскрыть духовный мир дворянского интеллигента не только на определенном историческом этапе русской общественной жизни, но и проследив его генезис, дать историю поколения в ее основных фазах.

Необходимость такой широкой и всесторонней исторической оценки диктовалась самим временем - 1850-ми годами, которые с новой остротой поставили проблему общественной роли «лишнего человека». В развернувшейся острой полемике «Колокола» с «Современником» по поводу проблемы «лишних людей» спор в сущности шел об идеологическом статусе современной дворянской интеллигенции. Соглашаясь с Добролюбовым в том, что «время Онегиных и Печориных прошло» и что теперь в России нет «лишних людей», Герцен (как х и Огарев), «все еще не оставлял надежд на образованное дворянство, которое могло, по его мнению, в решительный исторический момент стать активной политической силой, способной защитить интересы народа» (Л.Я.Гинзбург).

Однако активная интеллектуально-общественная позиция в условиях постдекабрьского безвременья не решала для автора и его героя комплекса онтологических проблем. Сама сосредоточенность автора на индивидуальной судьбе индивидуальной личности с высокоразвитым самосознанием, идейно и духовно близкой автору, неизбежно усиливала процессы «романизации» и «лири-зации» в задуманном стихотворном повествовании о трагической судьбе героя времени.

Тип героя, воплощенного Огаревым в образе Матвея Радаева, очевидно соотносим по масштабу, логике своего духовно-социального развития с теми героями в романах Тургенева, которых В.М.Маркович отнес к «героям высшей категории».

Объединяют их бескомпромиссно критическое отношение к существующему миропорядку, обществу, среде и высокое понимание своей исторической и общественной роли.

I При этом герои Огарева, духовно близкие автору, оказываются перед необ-

ходимостью взять «на себя социальную функцию общественного самосознания от имени и во имя народа» (Ю.Степанов).

^ Замысел поэмы, ход его художественной реализации, структура, система ху-

дожественных средств определялись типом героя: благородного дворянского интеллигента, идеолога постдекабрьской эпохи, идейного наследника первых русских революционеров, активно ищущего практических путей исполнения своей исторической миссии, миссии продолжателя декабристского «дела».

Поворотным и решающим событием в духовном развитии Радаева, как и самого поэта, становится восстание декабристов как центральное событие эпохи и декабризм как идеологическая и нравственная программа, определяющая историческую перспективу действий автора и его героя.

Казнь и ссылка декабристов, смерть матери, любовная катастрофа, безвременная кончина «доблестного друга», «мыслью сильного бойца», соединяются в одну общую трагедию, потрясшую душу героя и поставившую вопрос о целесообразности и смысле его бытия: «Оплот потерян, веры нет...».

Реальная русская жизнь выявляла несовместимость целей и идеалов «героев высшей категории» в настоящем и обозримом историческом будущем не только с законами социальной среды, ее косностью и пошлостью, но и реальным жизненным процессом в целом, естественными основами человеческого существования.

Столь конститутивно значимые для жанра поэмы темы «исхода», «искупленья» («И где исход из заточенья? Где звук хоть дальний искупленья?»), «спасенья», лишались реальной почвы для своего самоосуществления.

«Герои высшей категории» получают тяжелый жизненный урок. Но кризисные ситуации, в которых они оказываются, выводят их на новую, неизмеримо более высокую ступень развития, чем раньше. Они начинают прозревать, что идеальная цель к которой они устремились, лежит не только вне, не в сфере идей и теорий века, но и в глубинных основах их личности, составляет метафизический смысл их бытия.

Реальная русская жизнь отводила такому типу героя не эпическую, а скорее предэпическую роль идеолога, «пророка новых идей, зачинателя новых общественных движений» (В.М.Маркович), которые в свою очередь должны будут пройти проверку ею же, реальной жизнью.

Огаревским замыслам эпических поэм о народе и русском просвещенном дворянине, пытавшемся послужить его освобождению и счастью, соединиться в единое целое не удалось. В русской Истории реальных оснований для такого единения в обозримой перспективе не было.

В главе четвертой «Универсально-синтетическая фаза в развитии русской эпической поэмы: народный эпос Некрасова 1860 годов» исследуется закономерность перевода русского эпического проекта в связи с великими социально-историческими переменами в национальном бытии России, новым этапом ее культурно-цивилизационного развития в универсально-синтетическую фазу. Это соответствовало общей логике развития русского литературного процесса, где самыми знаковыми явлениями становились его онто-логизация, социализация, мифологизация, активизация христианских эсхатологических и апокалипсических мотивов, «эстетическая универсализация» (В.А.Недзвецкий) «эпоса нового времени» - романа.

В духовно-творческом развитии Некрасова эпическая фаза была органично закономерной и, так сказать, запрограммированной самой природой и логикой развития некрасовской личности. Эпическая форма отвечала сокровенно-духовному строю некрасовской личности, изначально, бытийно и эстетически устремленной к сочувственно-сострадательному вниманию к другому «Я», к «сораспятости» (Н.Н.Скатов).

4.1. Некрасовский концепт «народной правды».

Сокровенный смысл некрасовского творческого и духовного пути заключался, по мнению Достоевского, в жизнетворчестве, во всемерном «сокращении времен и сроков перехода... к народной правде, которой со смертью Гоголя так мало осталось в русской литературе» и которая, по словам самого Некрасова, «теперь так нужна русскому обществу».

Некрасовский концепт «правды» формировался в активном диалоге как с христианской правдой о человеке и мире, так и с «современной революционной и социалистической мыслью» (Герцен). В контексте духовно-творческого развития Некрасова его правда о народе неизбежно превращалась в «народную правду» (Достоевский) и состояла она в том, что народ был несчастлив.

Некрасовская мучительная и «жестокая дума» о народном несчастье изначально искала разрешения не в учительстве, не в пропаганде, а в сосградатель-ном, исполненном сознания личной и сословной вины сердечном постижении самой «народной правды».

Истинное значение и место Некрасова в русской культуре Достоевский увидел в этой его способности следовать «руководящему гению» (Пушкину) в поиске «великого и вожделенного исхода для нас, русских <...>, в преклонении перед правдой народа русского».

Задача выражения «правды о народе» и «народной правды» потребовала эпосотворческого акта, эквивалентного созданию национальной эпической поэмы на фольклорной основе.

Концепт некрасовской «правды о народе» включал глубочайшее осознание кризисности современного российского жизнеустройства, антигуманного характера современной цивилизации; восприятие современного социально-духовного положения народа как великого, «непоправимого» в ближайшие исторические сроки «несчастья»; понимание опасности углубляющегося процесса трагической деформации народного духа и характера в условиях неправедного, уклонившегося с христианской дороги русского мира, провоцирующего человека из народа (пахаря, работника, строителя) на взрыв стихийных, разрушительных страстей, преступление и бунт; поиски духовных опор в разрешении поставленных русской жизнью проблем.

4.2. Кризис национального мироустройства в поэме «Коробейники»: противостояние России официальной и Руси народной.

Эпический мир Некрасова формировался на основе сохранения базовых, веками вырабатывавшихся законов эпосотворчества и их системного обновления в зоне активного взаимодействия фольклора и литературы; классического эпоса и «эпоса нового времени» (стихотворной повести, романа); эпоса и лирики.

Принимая в качестве универсального регулятора создаваемой эпической системы ее обусловленность общим движением национально-исторической и народной жизни, поэт кардинально обновлял содержание и функции таких типологически значимых в гегелевской концепции классического эпоса констант, как эпическое событие, эпический герой, эпический автор, эпическая поэтика.

Некрасов сознательно отказался от великого эпического события общенационального масштаба (военного события по концепции Гегеля) в качестве универсального объекта. Не стала таким событием для Некрасова-эпика Крымская война, обнаружившая, по справедливому утверждению А.И.Груздева, «что эпического единства нации уже не существует. Война не снимала противоречий внутри нации, а обнажала, обостряла их...».

В своей первой эпической поэме «Коробейники» Некрасов принимает народное видение национального бытия в к;

онтологопомм епределяюще-' ОНАЛЬНАЯ " -ОТЕКА

го. В Крымской войне народ совершил неимоверный героический подвиг, спасая нацию, и остался несчастным: «Царь дурит - народу горюшко...».

Сюжетообразующим «событием» некрасовского эпоса стало народное «несчастье», увиденное не только в социально-исторической обусловленности, но и онтологической масштабности, метафизической глубине и иррациональной тайне. Образ народа Некрасов строит не по идеологической, а по мифоло! иче-ской модели, соответствующей природе народного сознания. В ней могли со-полагаться разнонаправленные и даже взаимоисключающие определения. Народные персонажи в «Коробейниках» (что так возмущало революционно-демократическую критику и смущало советское литературоведение) во власти какого-то мифического Горя-Злочастия, которому они не могут противостоять и которое так же неумолимо «гонит их к могилушке», как и героев народных песен о Горе.

В этом онтологически переживаемом и автором и его народными героями несоответствии реальной и возможной (чаемой) судьбы народа, поиске «исхода» - источник трагического и возвышенного в поэме как определяющих категорий высокого эпического жанра.

Умиротворить этот пугающе деформирующийся, разобщающийся мир и в его «видимом» и «потаенном» (В.В.Розанов) обликах, исполнить, по выражению Гоголя, миссию «третьего, примиряющего лица» Некрасов передоверяет «убогому страннику», «по-гоголевски» ставившего мужика системой своих онтологических вопросов перед необходимостью осознания катастрофической пограничности своего бытия (холод - голод - побои - пьянство), подвигавшего его к духовному и нравственному переустройству.

Но, совпадая с Гоголем в понимании спасительности хрисшанскою пути преображения этого неправедного мироустройства, Некрасов, в отличие от Гоголя, одновременно закладывал основы для поиска других, социально ориентированных способов его изменения.

Некрасовская картина русского мира в процессе ее выстраивания начинала все больше тяготеть к антитетическому противопоставлению официальной России и народной Руси. И если народный мир во всей своей амбивалентной сложности воспринимается с глубочайшим сострадательным авторским сочувствием, то весь остальной, ненародный мир, где народ становится заложником «царской дури» и обречен на безысходное «горюшко», мир «дворянских усадьбишек» и «спесивых» бар начинает оцениваться как безнравственный, безобразный, в таком качестве - «чужой» и подлежащий мужицкому суду.

Так, гоголевская идея «миротворчества», заявленная в качестве единственно спасительной идеи для современной России периода ее «душевной болезни», всеобщего «разлада» и разобщения, осуществлявшаяся и в «Коробейниках», по мере строения некрасовской картины русского мира вступала в драматически-конфликтные отношения с другой, активно формировавшейся авторской идеей правомочности мужицкого суда над дворянской Россией.

4.3. Эпический апофеоз и онтологическая драма крестьянской патриархальной Руси в народной эпопее «Мороз, Красный нос».

Поэма «Мороз, Красный нос» (1862-1863) - одно из высочайших достиже-шй русского эпосотворчества после «Медного всадника», «Песни про... купца <алашникова» и «Мертвых душ».

При наличии большого объема критической и научной литературы о поэме приходится признать необходимость ее нового прочтения как эпического текста эпохи в контексте европейского и русского «эпического фонда» (Б.Н.Путилов).

Поразительный феномен «Мороза...», настойчивое авторское указание на , отсутствие «тенденции» во многом парадоксально объяснимы фактором времени. В период нескончаемых идеологических баталий вокруг народного вопроса, либеральных опасений, амбициозных естественнонаучных «прозрений», то-V тального разочарования почти всей русской интеллигенции в народе, не оправдавшем ее ожиданий, Некрасов создает чуть ли не по-гомеровски утвердительную поэму о крестьянской семье и возводит-таки народ в качестве эпического героя на «величественный пьедестал» (В.Зайцев).

Крестьянская реформа в конечном итоге вызвала у Некрасова катастрофическое обрушение веры в государство, весь его институционный строй, не способные дать народу истинную свободу и создать условия для его свободного самоосуществления.

Некрасов-художник точно оценил «эпопейный» масштаб происходившего в русском мире 1860 годов судьбоносного перехода русского крестьянства от форм «естественного, патриархально-общинного общежития к «искусственным» (Г.Гачев) государственным, экономическим формам жизни.

В отличие от своих интеллектуальных современников, судивших народ, ужасавшихся его «дикости» и «варварству», намеревавшихся его «учить», Некрасов создал великую и, кажется, единственную в «мировом эпическом фонде» поэму о любви к своему народу, любви - покаянии - искуплении, единственном оправдании всей его жизни перед народом и Богом.

Может быть, «Мороз...» и стал тем поражающим по своей духовной мощи, нравственной и эстетической красоте таинственным актом, который на языке Гоголя и Достоевского был обозначен как духовное «возвращение» к народу «по указанию Христа»?

В середине XIX века Некрасов как бы снова «возвращался» в акте эпосотворчества к его античным и национально-фольклорным истокам. В эпопее такого масштаба автору эстетически отводилась функция эпического певца-сказителя, эпического голоса, функция, отодвигавшая все личностно-авторское или вглубь текста или за его пределы.

Однако сознательное эпическое «исчезновение» (Гегель) и растворение авторской личности XIX венка в эпическом целом не равно бессознательному их слиянию в эпосе древних.

Некрасовская личность, конечно, присутствует в поэме в знаменитых авторских патетических декларациях («Три тяжкие доли имела судьба...», «Есть женщины в русских селеньях...»), в четкости композиционных решений (Ю.В.Лебедев), в активной эстетической обработке фольклорного материала, в предпочтении литературных форм стихосложения фольклорным,

(Н.П.Андреев) она «сквозит и тайно светит» в духовном строе поэмы, в ее метафизической глубине.

Мера духовной сопричастности автора судьбам своих героев равна, по замечательному выражению Н.Н.Скатова, «сораспятости».

Эпическая коллизия осмыслена в поэме в предельно обобщенных античных категориях абсолютного трагического неравенства противостоящих сил: смертной, земной женщины, воплощающей идеал добра, красоты, любви, самоотвержения, и «грозной доли» - судьбы, беспощадной и наказующей, обрекающей свою жертву на беспрерывно длящиеся испытания и тяжкие страдания при необъяснимом безучастии высших божественных сил («Бог забывал», «Царица небесная» «милости... не явила»).

Воплощая подобную коллизию общечеловеческого масштаба на языке общекультурных понятий эпического кода, Некрасов одновременно конкретизировал ее, переводя на язык русского песенного фольклора, лиро-эпического повествования о русской крестьянке. Эпопейному сказу о ней поэт придает пронзительно-лирическое звучание.

Лиризация эпического повествования, эмоционально-страстное переживание эпических коллизий и ситуаций, лирический авторский контакт с эпической героиней объективно приводили к расширению метафизического объема эпического повествования, способствовали его эпизации.

Эпический мир в поэме Некрасова дан как изначально-гармоничное, при-родно-патриархальное бытие крестьянской семьи, органично включенное в космос народной жизни в целом, а сами эпические герои явлены и в своем материально-духовном бытии и в отношениях с таинственными силами природно-космического мира.

Но эта изначальная природно-патриархальная гармония уже поставлена под угрозу, переведена в пограничную фазу бытия-небытия.

В соответствии с традициями античного и русского национального эпоса эпический коллектив (крестьянская семья) наделен всеми высокими добродетелями, а его представители возведены к узнаваемым классическим архетипам (Прокл - Патрокл - Микула Селянинович; Дарья - «величавая славянка»). Однако предельные подвижнические усилия крестьянской семьи уже не способны сохранять равновесные отношения с окружающим миром и спасти себя от крайней нужды, нищеты и гибели.

Некрасовские эпические герои начинают утрачивать конститутивные для народного характера черты «героичности» (В.Я.Пропп) и идеальности, т.е., естественную опору эпичности.

Прокл (от греч.: Proklees - Pro - раньше, Kleos - слава) - воплощение мужского начала, символ славы и богатырства русской земли, сходит со своей тяжкой жизненной дороги в расцвете сил и молодости («Зима доконала его»).

В душе русской героини в (некрасовском понимании - абсолютной этической основы народного мироустройства) нарастает тревожное ощущение непреодолимой дисгармонии бытия, утраты нравственных опор в осиротевшей семье, сельской общине, Природе, у Высших Сил и приводит героиню к гибели.

Следуя законам эпосотворчества, Некрасов гениально переключает решение неразрешимой трагической коллизии в мифопоэтический план (Дарья - Мороз, Красный нос), оживляя древнеэпический сюжет «антисватовства».

Дарья (в переводе с греко-персидского: царственная) - царственная по природе («С походкой, со взглядом цариц»), «величавая», «красивая и мощная славянка», с такой полнотой воплощающая народный и общечеловеческий идеал женщины, возлюбленной, супруги, матери, обреченная существующим миропорядком на рабство, тяжкий труд, бедность, страдания и гибель, обретает столь желанные ею покой, счастье, свободу, богатство после смерти.

Мороз, Красный нос возвращает Дарье ее царственное достоинство, возводит ее на царский трон («Войди в мое царство со мною/ И будь ты царицею в нем!»).

Метафизический финал поэмы в контексте ее мифопоэтики в целом раздвигал локальный сюжет о судьбе и гибели героев крестьянского мира до эпопей-ного, общечеловеческого масштаба. Но при этом финал некрасовской поэмы выходил в некую трагически неразрешимую метаколлизию: духовный, метафизический бунт автора и его героини, их отказ «от признания Божьего Промысла в судьбе человека, семьи, народа, истории» (А.А.Ильин).

Если «эпос - надгробный памятник прошлому» (Г.Гачев), то «Мороз, Красный нос» - уникальный в мировом эпическом фонде величественный поэтический надгробный памятник русскому пахарю, «величавой славянке», и тому, веками существовавшему патриархально-народному миропорядку, который неотвратимо и навсегда уходил в прошлое.

Строя эпический памятник уходящему народному прошлому, Некрасов, может быть, сознательно отсекал его от настоящего, оставляя этому настоящему только предельно обобщенную роль враждебного народному миру Фатума -Горя - Злочастия, проявляющегося в виде беспрерывно обрушивающихся на крестьянскую семью испытаний и бедствий и отодвигающего непосредственно неблагоприятные социальные факторы на периферию повествования.

В этом имманентно самозамкнутом на себе поэтическом мире народной жизни нет места официальной истории, государству, дворянской России, современности в их социально-духовной дисгармонии и с их равнодушием к трагедии народной судьбы.

Крестьянская Русь в «Морозе...» как бы отделена от всех сфер и форм остальной России заколдованным снежным лесом, где замерзает Дарья.

Своим «Морозом...» Некрасов совершал поразительный по нравственной силе и эстетической красоте покаянный акт колоссальной духовно-культурной значимости перед памятью всей крестьянской Руси, может быть, всех минувших веков («века протекали»).

В последующих эпических замыслах, изучение которых выходит за рамки нашей работы: «Дедушка» (1870), «Русские женщины» (1872), «Кому на Руси жить хорошо» (1876-1877), Некрасов, пробуя и варьируя разные эпические формы, будет напряженно искать пути «исхода» из так онтологически глубоко и страстно пережитой и переживаемой им трагедии народной судьбы.

«Скорбь о народе и о самом себе» (Д.С.Мережковский) искала разрешения в идее Спасения. Идея Спасения, думается, объединяет последние эпические эксперименты Некрасова в единый эпический текст. С этой точки зрения интересно посмотреть на идеальный и даже идиллически-романтизированный эпос «Дедушки» и «Русских женщин» как дань героическому прошлому русского дворянства, тоже своеобразный эпический памятник тем его представителям, которые, исполняя свой искупительный долг перед порабощенным народом, взяли на себя ответственность за его судьбы, явив образец духовного подвижничества и героизма.

Но реальных путей воссоединения дворянства с народом, практического, «дельного», по его словам, решения народной проблемы Некрасов в свою историческую эпоху не видел. В последние дни жизни поэт говорил о своей поэме «Кому на Руси жить хорошо»: «Начиная, я не видел ясно, где ее конец...». Ос- I тавалась романтическая надежда на русское дитя, дворянское дитя (в поэме «Дедушка»), символ нового подрастающего поколения, свободного от грехов отцов, которое, приняв героическое наследие прошлого, сможет взять на себя роль истинного освободителя народа.

Сотворив эпическую осанну героическому прошлому, итоговую эпопею «Кому на Руси жить хорошо» Некрасов разворачивает ко всей крестьянской Руси в ее прошлом, настоящем и будущем, в ее греховности и святости, «в работе и гульбе», великих, прекрасных залогах и непросветленной, страшной стихийности.

Условием спасения и возрождения крестьянской Руси становится в сознании поэта искупительная гибель России дворянской. Новая «крестьянская эпопея» Некрасова строилась на абсолютном «утвердительном» пафосе изображения народной жизни и абсолютном отрицательном пафосе дворянской жизни. Народ, в представлении Некрасова, - «стоглавое дитя», еще не осознающее своей истинной колоссальной мощи и «не ведающее путей своего освобождения, неразумный младенец, требующий опеки» (Л.С.Мамут).

Может быть, осознавая аксиологическую уязвимость своей трактовки народа ' как исторической жертвы неправедного социального мироустройства, Некрасов поручает миссию спасителя русского народа не формировавшемуся в русской истории чистому идеологу, фанатику, убежденному революционеру, которого он сам так прославлял и которым так восхищался, а вышедшему из самых недр народной жизни сыну беднейшего дьячка-пьяницы и «батрачки безответной», ребенку - подвижнику. На страдный революционный путь, навстречу тягчайшим жизненным испытаниям (каторга, Сибирь, чахотка) Некрасов высылал еще только овладевающее сознанием и речью крестьянское «дитя», которое должно было пострадать за «народ-дитя» и своими страданиями и подвижничеством на миру избыть и прервать вековечное народное «безмолвие», возглавить безгла-сый, темный, страдающий народ в его борьбе за счастье. Но отношения Гриши с эпическим коллективом амбивалентно неопределенны. Он, как и другой эпический герой, Савелий, по выражению В.А.Кошелева, «вынут» из народного быта.

Намечая героическую биографию Гриши, народного героя, заступника и страдальца, освящая предстоящий ему «тернистый путь» ореолом христианской жертвенности, Некрасов, на первый взгляд, пытался укоренить своего героя в народной религиозно-христианской традиции. Однако, подвижники Некрасова, приносящие свою душу в жертву «за други своя», действуют не во имя Христа. Это жертва не смирения, но бунта» (В.И.Мельник).

Некрасов - эпик необычайно чутко ощутил в современной ему эпохе возможность той конститутивно значимой для эпоса пограничной онтологической ситуации, на которую в свое время указал Гегель: новый эпос возможен при условии, если «народ проснулся и перестал быть тупым, а дух настолько в себе окреп, чтобы создать свою собственную вселенную и чувствовать себя в ней как дома».

Народ у Некрасова «проснулся», но настолько ли он «перестал быть тупым» и настолько ли его дух «в себе окреп, чтобы создать свою собственную вселенную», поэт, явно, не знал.

«Любимое детище» поэта, его грандиозный эпический эксперимент остался незавершенным.

Народу, жертве русской истории, страдальцу, страстотерпцу предназначалась роль беспощадного судьи-мстителя, обрекающего во имя своего будущего счастья не страдания и гибель всю остальную «ненародную» Россию.

Думается, основным препятствием на пути завершения замысла поэта стал базовый этический, христианский в своей основе для русской православной культуры закон эпосотворения (мир, согласие, национально-духовное всеединство), которым пытался поступиться автор поэмы «Кому на Руси жить хорошо». Поэт сам сознавал независимо от внешних объективных причин сущностную значимость причин и другого порядка. Он сказал о своей поэме одному из адресатов своей переписки: «.. .ей не суждено окончиться».

Он «остановил» поднимающуюся народную стихийную, «неисчислимую» «рать» с ее «силой несокрушимой» на самом краю революционной «бездны», которая так устрашала авторов «Медного всадника», «Капитанской дочки» и «Мертвых душ». Слишком страшным было видение того русского революционного Апокалипсиса, которое рождала некрасовская картина русского народного мира.

Абсолютной этико-эстетической формулой русского эпосотворчества XIX века стал не некрасовский, а пушкинский эпос. Именно пушкинский эпос с его сверхчутким пониманием «мистического смысла национального уклада жизни» (А.А.Ильин), его универсальности и всемирности, с его гармонично адекватной природе эпоса и духу православной культуры идеей социально-духовного единения русской нации, цивилизации русского мира, «обуздания коллективного бессознательного русских людей» (В.Кантор), предотвращения «русского бунта», гуманизации государства, общества, человека, с наибольшей полнотой реализовал «программу» русского эпосотворения.

Русский эпический проект второй трети XIX века, пройдя трудную фазу своего развития, стал еще одним подтверждением эталонности пушкинского эпоса и содержательным эпическим текстом своей исторической эпохи, отразившим

«борение и усталость русского духа», русской поэтической мысли в поиске «исхода», «искупленья», преображения и спасения русского национального мира

Заключение. История развития русской эпической поэмы второй трети XIX века выявляет уникальную эстетическую и жизнетворческую специфичность ее жанровой трансформации и подтверждает способность даже самых, казалось бы, «консервативных» и «архаичных» жанров, «прикрепляемых» критической (Белинский) и научной (Гегель, М.М.Бахтин) мыслью к определенным историческим эпохам, или грандиозным коллизиям общечеловеческого масштаба (Г.Гачев), к активному эстетическому самообновлению и функционированию в новых историко-литературных и культурно-цивилизационных условиях.

Напряженный интерес русской поэтической мысли второй трети XIX века к эпическим формам, наверно, объясним не только необходимостью осознать сущность амбивалентно усложнившегося мирового исторического процесса с его «безумием войн и революций» (Ю.М.Лотман), углублявшимся кризисом просветительской и идеалистической философии, романтизма и элитарных форм искусства, глобальной демократизацией современной цивилизации в целом.

Этот интерес был проявленным стремлением интеллектуальной элиты русской нации, неотвратимо втягивающейся в революционный, трагически саморазрушительный период своей Истории, к духовной самоидентификации, к поиску тех незыблемых национальных опор, которые могли бы преодолеть «болезненный» процесс «распадения масс на личности» (Достоевский), устранить «зияющий» провал «между утонченнейшей современной культурой и самым дремучим невежеством; высочайшим чувством личности и полной древнеази-атской безличностью» (Г.Д.Гачев).

Русский поэтический эпос второго тридцатилетия, рождаясь из ощущения глубочайшего духовно-социального неблагополучия современного национального бытия, переживающего фазу, когда «ему грозило небытие» (Л.Н.Толстой), устремился к поиску тех безусловных нравственных ценностей, которые могли бы объединить русский мир и предотвратить катастрофу национального самоуничтожения.

Сущность проблемы заключалась прежде всего в необходимости и трудности осознания нового статуса автора, в поисках нового, соответствующего и природе эволюционирующего жанра и «духу своего века» (Белинский) эпического способа повествования, в установлении новых отношений автора с творимым эпическим миром национальной жизни, «царством народности» (Белинский), в духовно - эстетическом преодолении остро осознаваемого трагического разрыва «между просвещенной образованной личностью и народом» (Ю.М.Лотман), между человеком и государством.

Динамика взаимодействия процессов «романизации» и эпизации формировали новую модель русского прозаического и поэтического эпоса середины XIX века, пытавшегося «выйти за пределы индивидуального микрокосма к макрокосму, к миру большой жизни. Причем выход этот сопровождался желанием принять этот мир в себя, самому стать его частью» (Ю.В.Лебедев).

Именно роман, как «эпос нового времени» (Гегель), не имевший «канона, как другие жанры..., вечно идущий, вечно исследующий себя самого и пересматривающий все свои сложившиеся формы» (М.М.Бахтин), побуждал и стихотворный эпос не только к «романизации», но и активной жанровой самореализации в целом.

Творцам эпоса в новое историческое время приходилось заново строить эпическую модель национального мира, принципиально по-новому решать проблему авторского статуса, мучительно искать в драматически меняющемся русском мире нравственно - эстетическую опору непреложного для эпоса «утвердительного изображения» (Г.Гачев) национального бытия. Необходимо было искать в живой русской действительности такой тип героя, который был бы свободен от внутренних неразрешимых противоречий, который был бы органично связан с национально - исторической почвой, личные цели которого совпадали бы с общенациональной задачей.

В Новое время творец эпической поэмы не мог воспользоваться «готовой» традиционной схемой, «готовым каноном» (М.М.Бахтин). Он ставился самой логикой развития национальной Истории перед необходимостью решать помимо эстетических еще и жизнетворческие задачи. Для создания аксиологически адекватной эпической модели национального жизнеустройства он должен был совместить истину о состоянии национального мира, факт его углублявшегося социально - духовного раскола с поиском этико - эстетических форм его преодоления, с поиском «исхода», с «пророческим указанием» (Достоевский) путей спасения русского мира и человека.

Обратившись к постижению и изображению сущности современного национального бытия в его «незавершенности», «непредвидимости и неразвернутых возможностях» (Ю.Н.Чумаков), вступая с ним в «романизированные», «фамильярные отношения» (М.М.Бахтин), стихотворный эпос ставил себя в драматически сложную коллизию, разрешить которую смог только Пушкин.

Активные диалогические отношения создаваемой эпической модели национального мира с авторской личностью XIX века, авторской (неизбежно «тоталитарной» по своим намерениям) идеологизированной (рационализированной) программой ставили эпосотворческий акт в условия эстетической несвободы, нарушая его конститутивный принцип «вольного обращения с миром» (Г.Д.Гачев). Разрешить «трагедию жанра» (В.А.Недзвецкий) русская поэма XIX века пыталась разными способами. Творцы «арзамасской поэмы» пошли по пути отказа от полноценной эстетической самореализации авторского (высокоразвитого, индивидуального, рефлексивного) сознания, его нейтрализации, растворения в имитации «чужого» (наивно-синкретического, «коллективно-бессознательного») мироощущения.

Не принимая современного дисгармоничного мироустройства, отрицая возможность его величия в «грядущем», Лермонтов в своем поэтическом эпосо-творческом акте предпочел дать своей современности «урок» из легендарно-героического прошлого.

Создавая свою национальную эпопею, свою последнюю, «вечную книгу на все времена» (В.Г.Маранцман) о России, воскрешая генетическую националь-

ную память о легендарно-героическим прошлом, «богатырском» потенциале русского национального характера, предельно активизируя жизнетворческие функции искусства, стремясь непосредственно влиять на самосознание русской нации и русского человека, уверить их в существовании «торного», «ясного пути к Христу для каждого» (В.Воропаев), убедить их в самой возможности чудесного духовного преображения, Гоголь оказался перед трагически неразрешимым противоречием между своим христианским идеалом соборного воссоединения русской нации и реальной картиной ее духовного оскудения, разъединения и распада, «равнодушием» своих «бесчувственных» современников.

Ап.Григорьев, осуществляя свой объемный лиро-эпический проект, создавая свой экзистенциальный романтический эпос, который должен был охватить, осмыслить, запечатлеть в слове и «музыке» во всей полноте и амбивалентности сам процесс, саму динамику существования («Одиссею...») и сознания («дневник»), современной высокоразвитой личности (с ее комплексами индивидуального и индивидуалистического сознания), сосредоточился на исследовании ее онтологически неразрешимой на данном цивилизационном этапе драме разъединения с существующим мироустройством и поисках путей воссоединения с ним (Б.Ф.Егоров).

Создатели поэтического «эпического текста» середины века пытались строить образ современного национального мира по заданной идеологизированной модели: славянофильский эксперимент И.Аксакова, либерально-демократический опыт И.Никитина, революционно-демократический вариант Н.Огарева). Авторской программе предназначалась активная роль регулятора существующего дисгармоничного мироустройства, приведения последнего в соответствие с самосознанием и идеалом современной развитой личности.

Эти попытки неизбежно приводили к субъективной деформации, неполноте создаваемого эпического образа русского национального мира, сдерживали или делали невозможным сам процесс свободной эстетической самореализации эпического жанра, лишали его эстетической перспективы уже в пределах творчества конкретного художника.

Некрасов, переводя русский эпический проект в универсально-синтетическую фазу самоосуществления, приводя его в соответствие с «духом» демократического «века» и собственным концептом «народной правды», амбивалентно сочетавшим христианскую и «современную революционную и социалистическую мысль» (Герцен) и состоявшим в том, что народ был несчастлив, отказывал современной официальной России и социально привилегированной личности в праве на историческое будущее. Автор «Мороза, Красного носа», выводя официальную Россию за пределы великой эпопеи о народной жизни, выносил ей тем самым обвинительный этический вердикт. Условием спасения и возрождения крестьянской Руси становится в сознании поэта искупительная гибель России дворянской.

Думается, основным препятствием на пути завершения последней итоговой поэмы «Кому на Руси жить хорошо» стал базовый этический, христианский в своей основе для русской православной культуры закон эпосотворения (мир, согласие, национально-духовное всеединство), которым пытался поступиться

поэт. Он «остановил» поднимающуюся народную стихийную, «неисчислимую» «рать» с ее «силой несокрушимой» на самом краю революционной «бездны», которая так устрашала авторов «Медного всадника», «Капитанской дочки» и «Мертвых душ». Слишком страшным было видение того русского революционного Апокалипсиса, которое рождала некрасовская картина русского народного мира.

Некрасовский тип эпопеи утрачивал базовую для эпосотворчества общенациональную «утвердительную» (Г.Д.Гачев) функцию и лишался культурно-исторической перспективы.

Этико-эстетической парадигмой для русского национального эпоса XIX века объективно стал «Медный всадник» (1833) Пушкина.

«Медный всадник» Пушкина, осмыслявший итоги развития предшествующего мирового и русского эпоса, усвоивший его уроки, по-новому решал поставленные Новым временем задачи и открывал перспективы развития эпосо-творчеству нового типа.

Создателю «Медного всадника» удалось преодолеть конститутивную для классической эпопеи «абсолютную эпическую дистанцию» (М.Бахтин) между прошлым и настоящим.

Эпическое прошлое, романизированное настоящее, пророчески прозревас-мое будущее явлены в «Медном всаднике» в своем парадоксально - противоречивом и естественно - органичном единстве.

Пушкин разрешил проблему, перед которой остановилась русская эпическая поэма, - проблему аксиологически адекватного изображаемому в ней историческому процессу соотношения эпического и лирического начал. Ему удалось достичь невозможного ранее эстетического равновесия между эпической объективностью, монументальностью, грандиозностью изображения «тайного хода» Бытия, Истории, Цивилизации и авторской лирической проникновенностью, «всеотзывчивостью» (Достоевский) к судьбам мира, Отечества, человека.

Пушкин ставил и решал с гуманистический позиций один из кардинальных вопросов историософии и культурологии XIX- XXI веков о стихии и цивилизации как проблеме русской истории.

Пушкин увидел в Петре великого цивилизатора, способного защитить Россию от ударов внешней «стихии», осознавшего историческую необходимость обуздания внутренней «стихии» «коллективного бессознательного русских людей», по выражению современного философа В.Кантора, (русифицировавшею концептуальное положение З.Фрейда и К.Юнга), подчинения эюй внутренней «стихии» европейским цивилизационным формам. Пушкин увидел в Петре творца русской истории, способного удержать Россию на краю «бездны роковой» и направить ее колоссальный потенциал на самоосуществление и созидание. При этом абсолютной мерой оценки великой исторической личности (эпического героя) для Пушкина было милосердие властителя к своим подданным, «исключавшее возможность перерождения монархии в деспотизм» (С.А.Фомичев), «спасительное» и для власти и для человека (Е.Г.Эткинд).

Россия в представлении Пушкина - великая страна, игравшая и продолжающая играть выдающуюся роль в мировом историческом процессе, но подвер-

женная «ударам стихии», еще не ставшая Европой, не создавшая цивилизованного общества, гарантирующего защиту прав и свобод человека.

Пушкин кардинально изменил каноническую структуру эпической поэмы, введя второго «главного» героя, создав два центра притяжения эпического действия и средоточия эпических героев, задав, тем самым ту универсальную «русскую» диалогичность своей поэме, которая придала ей такую онтологическую глубину и бесконечность.

«Повесть», «петербургская повесть» о судьбе частного человека, вторгаясь в контекст величественной «поэмы» о России, ее великих «творцах», становилась неотъемлемым элементом русского поэтического эпоса нового типа, кардинально преображая его поэтический строй, дух и пафос.

По убеждению Пушкина, только во имя блага (в христианском измерении) Евгения и Параши великие деяния Петра, жертвы, страдания, подвиги, победы целой нации и ее великих героев имеют смысл.

Утверждаемые в поэме авторский идеал и норма драматически расходились с реальной русской историей и современной действительностью.

Поэма наполнялась тревожными пророческими авторскими предчувствиями. Насильственно насаждаемый тотальный культ государственности, «унификация» (П.Вяземский) человека («Прозванья нам его не нужно»), подавление его общественной инициативы и роли, прав и свобод, даже «временное» (историческое) их ограничение во имя скорейшего достижения «общего блага» ведет, согласно художественной логике поэмы, к дегуманизации самой власти, общественной и духовной деградации человека и в конечном итоге к «безумному» торжеству «стихии», «бессмысленному и беспощадному» бунту, отрицающих идею цивилизации, культурно - созидательные усилия всей нации и ее великих героев.

Всеразрешающим и творящим началом, универсальным носителем национального сознания и идеала в эпической поэме нового типа стал сам Автор, переживающий во всей онтологической полноте и за нацию, и за ее избранника, и за любого ее самого «малого» представителя ощущение «взлета» и «сознание взлета» (А.Белый) в постижении смысла человеческого и национального бытия в его прошлом, настоящем и будущем.

Обуздание «коллективного бессознательного русских людей» (В.Кантор), цивилизация русского мира, предотвращение «русского бунта» виделись Пушкину в гуманизации государства, общества, человека.

Объективное выдвижение Автора на «главную» роль в эпической поэме нового типа, ее лиризация стали средством ее мощной эпизации. Каноническая для классического эпоса «абсолютная эпическая дистанция» (М.Бахтин) утрачивала в пушкинском эпосе свою конститутивность.

Творец эпической поэмы нового типа, «восстанавливая» живую связь времен, активно включался в незавершенный исторический процесс, принимая на себя функцию единения враждебных социальных сил в этом трагически расколотом мире, становясь «главой мирового охранения» (В.В.Розанов).

И пушкинский «художественный текст», составляющий органичную часть «мирового эпического фонда» (Б.Н.Путилов), постигающий русскую жизнь в ее

«непредвидимости и неразвернутых возможностях» (Ю.Н.Чумаков), базирующийся не на авторской программе, а на «энциклопедии «вечного закона» (В.А.Кошелев), и сам «феномен пушкинского бытия» (В.С.Непомнящий) явились абсолютной мерой этического и эстетического отсчета в русском национально-историческом и духовно-культурном развитии, открывая перед ним без-1раничные горизонты и побуждая все к новым и новым интуитивным и научным исследованиям жизни, искусства и самого пушкинского феномена. Список научных трудов:

1. Сысоева Н.П. Жанровое своеобразие лирической поэмы Н.П.Огарева «Юмор»//Проблемы литературных жанров: Материалы научной межвузовской конференции 23-26 мая 1972. - Томск: Изд-во Томского ун-та, 1972. -С.150-153.

2. Сысоева Н.П. О некоторых уточнениях к изданиям Н.П.Огарева //Русская литература, 1974. № 1. - С.224-226.

3. Сысоева Н.П. Тема «Медного всадника» и Петербурга в поэме Н.П.Огарева «Юмор» //Страницы русской литературы середины XIX века: Сборник научных трудов. - JL: Изд-во ЛГПИ им.А.И.Герцена, 1974. - С.55-69.

4. Сысоева Н.П. Жанровые поиски Н.П.Огарева в середине 1850-х годов («Зимний путь») //Жанровое новаторство русской литературы конца XVIII-XIXbb. Сб.научных работ. Л.: ЛГПИ им.А.И.Герцена, 1974. С.113-130.

5. Сысоева Н.П. О стихотворной повести Н.П.Огарева «Господин» //Русская литература. 1977. № 4. - С.124-129.

6. Сысоева Н.П. Н.П.Огарев и русская критика //Проблемы русской поэзии, критики, драматургии XIX в.: Республиканский сборник научных трудов. Т.214. - Куйбышев, 1978. - С.76-84.

7. Сысоева Н.П. Н.П.Огарев и жанровая структура стихогворной повести 18301850 годов //Проблемы творчества Н.П.Огарева: Межвузовский тематический сборник научных трудов. - Саранск: Изд-во Саранского гос.ун-та им.Н.П.Огарева, 1980. - С.34-44.

8. Сысоева Н.П. Идея жизненного пути в поздней лирике А.С.Пушкина// Двадцать седьмая Пушкинская конференция. К 150-летию оренбургской поезд* ки А.С.Пушкина. Тезисы докладов. ИР ЛИ (Пушкинский Дом). Академия наук СССР. - Оренбург: Изд-во ОГПИ, 1983. - С.31 -32.

9. Сысоева Н.П. Жанровое своеобразие поэм Н.П.Огарева 1850 гг. («Рассказ этапного офицера» и «Матвей Радаев») //Русская поэзия XVIII-XIX вв.) (Жанровые особенности. Мотивы. Образы. Язык): Межвузовский сборник научных трудов. - Куйбышев: Куйбышевский гос.педин-т, 1986. - С.99-120.

Ю.Сысоева Н.П. Проблемы преподавания вузовского и школьного курсов литературы //Материалы Зонального методического совещания по заочному обучению работников педагогических институтов Уральской зоны. - Оренбург: Изд-во ОГПИ, 1989. - С.41-42. Н.Сысоева Н.П. Специфика анализа лирического произведения в вузовском курсе литературы на ОЗО //Совершенствование качества подготовки учителей гуманитарных специальностей через систему заочного обучения. Зональное методическое совещание по заочному обучению работников педаго-

гических институтов. Уральская зона. Тезисы докладов и сообщений. - Уфа: Изд-во Башкирского гос.пед.ин-та, 1990. - С.49-50.

12.Сысоева Н.П. Эволюция характера героя в романтической стихотворной повести 1830-1850-х годов //Проблема характера в литературе: Тезисы докладов зональной научной конференции. 4.1. - Челябинск: Изд-во Челябинского ун-та, 1990. -С.51-53.

1 З.Сысоева Н.П. Русский стихотворный эпос середины XIX века. Учебное пособие для студентов литературного факультета. - Оренбург: Изд-во РГПУ им.А.И.Герцена и ОГПИ, 1995. - 39с.

М.Сысоева Н.П. Триумф и кризис жанра эпической поэмы в творчестве П.А.Некрасова //Материалы XXI и XXXIX студенческой научно-практической конференции 14-15 апреля 1997г. 4.II. - Оренбург: Изд-во ОГПУ, 1997. - С.42-45.

15.Сысоева Н.П. Идея духовного «самостоянья» человека в поздней лирике А.С.Пушкина.//Два века с Пушкиным. Всероссийская научно-практическая конференция. Тезисы докладов. ИР ЛИ (Пушкинский Дом). - Оренбург: Изд-во ОГПУ, 1999.-С. 10-13.

16.Сысоева Н.П. Научная редакция альбома: «...Оренбург, последняя цель моего путешествия» Александр Пушкин. Автор-составитель С.Е.Сорокина. Рецензенты: С.А.Фомичев - доктор филологических наук, ученый секретарь Пушкинской комиссии РАН, Ю.С.Зобов - профессор ОГПУ. - Оренбург: Оренбургское книжное издательство, 1999. - 200с.

П.Сысоева Н.П. Почему не была закончена поэма Н.А.Некрасова «Кому на Руси жить хорошо» //Материалы научно-практической конференции 14-15 октября 1999г. 4.2. - Оренбург: Изд-во ОГПУ, 1999. - С.41-43.

18.Сысоева Н.П. Русская поэзия середины XIX века (Н.А.Некрасов). Материалы к спецкурсу. - Оренбург: Изд-во ОГПУ, 2001. - 36с.

19.Сысоева Н.П. «Романизация» жанра поэмы в русской литературе середины XIX века //Материалы XXII преподавательской и XLI студенческой научно-практической конференции 25-26 апреля 2001г 4.2. - Оренбург: Изд-во ОГПУ, 2001. - С.49-51.

20.Сысоева Н.П. «Медный всадник» А.С.Пушкина как этико-эстетическая формула русского национального эпоса XIX века //Наука XXI века: Проблемы и перспективы. - Оренбург: Изд-во ОГПУ, 2002. -С.113-117.

21.Сысоева Н.П. Русский стихотворный эпос второй трети XIX века. Жанровая эволюция. - Оренбург: Изд-во РГПУ им.А.И.Герцена и ОГПУ, 2003. - 392с.

22.Сысоева Н.П. Универсально-синтетическая фаза в развитии русской эпической поэмы: Народный эпос Н.А.Некрасова («Коробейники»).//Теория и практика высшего профессионального образования. Материалы XXV научно-практической конференции 3-4 апреля 2003г. Часть 1. - Оренбург; изд-во ОГПУ, 2003. - С.247-250.

Подписано в печать Формат 60x84/16. Усл.печ.л. 1.2. Тираж 100 экз. 460844, г.Оренбург, ул.Советская, 19. Оренбургский государственный педагогический университет

РНБ Русский фонд

2005-4 26458

; ' J3J

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Сысоева, Нина Петровна

Введение.

Глава I. У истоков русского национального стихотворного эпоса XIX века.

1.1. Имитация фольклорного синкретизма: «арзамасский» проект создания национальной эпопеи на фольклорной основе и его неудача.

1.2. Синтез фольклора и литературы: воплощение русского эпического проекта в предромаптической эпопее А.С.Пушкина «Руслан и Людмила».

Глава II. «Романизация» русской стихотворной повести 1830-1860 годов.

2.1. Русская стихотворная повесть второй трети XIX века как историко-литературная проблема.

2.2 Испытание романтического героя «прозаическим веком» в романтической стихотворной повести.

2.3 Взаимоиспытание героя действительностью и действительности героем в реалистической повести в стихах.

Глава III. Эпизация стихотворного повествовательного жанра: построение эпической картины русского национального мира в эпической поэме 1830-1860 годов.

3.1. Поиски универсального жанрового синтеза и проблема авторского идеологического дискурса.

3.2. «Медный всадник» А.С.Пушкина как этико-эстетическая формула русского эпосотворчества XIX века.

3.3. Легендарно-героическая эпизация прошлого в «Песне про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова» М.Ю.Лермонтова.

3.4. «Мертвые души» Н.В.Гоголя: «русский социально-универсальный роман» или национальная эпопея?.

3.5. Жанровая трансформация русского эпического проекта второй трети XIX века.

3.6. Онтологическое расширение лирического эпоса в «Одиссее.» Ап.Григорьева.

3.7. Славянофильский эпический эксперимент И.С.Аксакова («Бродяга»)

3.8. Либерально-демократический эпический опыт И.С.Никитина («Кулак», «Тарас»).

3.9. Революционно-демократический вариант русского стихотворного эпоса Н.П.Огарева («Рассказ этапного офицера», «Матвей Радаев»).

Глава IV. Универсально-синтетическая фаза и развитии русской эпической поэмы: народный эпос Н.А.Некрасова 1860 годов.

4.1. Некрасовский концепт «народной правды».

4.2. Кризис национального мироустройства в поэме «Коробейники»: противостояние России официальной и Руси народной.

4.3. Эпический апофеоз и онтологическая драма крестьянской патриархальной Руси в народной эпопее «Мороз, Красный нос».

Введение диссертации2003 год, автореферат по филологии, Сысоева, Нина Петровна

Актуальность темы диссертации. Русский стихотворный эпос, активизировавшийся в своих многоаспектных интенциях эстетического, религиозно-этического, философского, идеологического характера в период «второй поэтической эпохи» (В.Кожинов), на стыке встречных процессов демократизации, эстетизации, онтологизации искусства, явил собою замечательный феномен культурно-исторического значения. Сохраняя многовековую «память жанра», стихотворный эпос второй трети XIX века оказался способен к эстетическому самообновлению, к активным взаимодействиям с доминирующими жанрами эпохи (повестью, романом), к «романизации» (М.М.Бахтин), к универсальному эстетическому синтезу фольклора и литературы, эпоса и лирики, к жизнетворчеству, что, несомненно, свидетельствовало о его значительном культурном потенциале. Русская эпическая поэма в соответствии с «духом своего века» (В.Г.Белинский) пыталась строить новые отношения искусства с жизнью, предельно сокращая эстетическую дистанцию между ними и стремясь непосредственно влиять иа читательское и общественное сознание, участвовать в национальном жизнеустройстве.

Для современной филологической пауки характерен интерес к художественной специфичности искусства, к истокам и природе его феноменальных явлений, к проблемам универсального синтеза, к истории функционирования жанров в масштабах литературного периода, к проблемам развития лирики, прозы, критики, знаковым персоналиям эпохи, многоуровневому историко-литературному, литературно-общественному, религиозно-мистическому контексту (Е.А.Анненкова, М.Вайскопф, В.А.Воропаев, Г.Д.Гачев, С.А.Гончаров, Б.Ф.Егоров, В.Ш.Кривонос, Ю.В.Манн, В.М.Маркович,

B.А.Недзвецкий, В.С.Ыепомнящий, В.А.Кошелев, Ю.В.Лебедев, Н.Н.Скатов,

C.А.Фомичев, Т.С.Царькова, Ю.Н.Чумаков и др.). На фоне содержательных и масштабных исследований указанных авторов особенно очевидна неизученность истории развития русского стихотворного эпоса второй трети XIX века, усугубляемая теоретической и дефиниционной дискуссионностыо, соотносимой с жанром поэмы. Актуальность и новизна данной темы обусловлена отсутствием специальных исследований по ней и назревшей научной необходимостью ее изучения, без которого современная научная, аксиологически адекватная история развития русского стихотворного эпоса остается неполной и неточной.

Степень научной разработанности проблемы. Предшествующее и современное литературоведение, накопив содержательный опыт и разработав разнообразные научные подходы к изучению проблемы жанра поэмы, истории ее развития, функционирования, модификаций, проявило избирательный интерес прежде всего к вершинным явлениям жанра, поэмам Пушкина, Баратынского, Лермонтова, Некрасова. По выражению В.М.Жирмунского, «наше литературоведение шагало по вершинам». Почин ученого, изучавшего феномен романтической поэмы в контексте «массовой продукции» эпохи и давший блестящие результаты, в истории изучения русской поэмы «второй поэтической эпохи» содержательного продолжения не имел, за исключением работ Ю.В.Манна, Ю.В.Лебедева и некоторых других.

История и теория русского героического эпоса (Ф.И.Буслаев, В.Я.Пропп, А.Н.Веселовский, Е.М.Мелетинский, Д.С.Лихачев, Г.Д.Гачев, Б.И.Путилов), классицистической поэмы XVIII века (А.В.Западов, Г.А.Гуковский, Л.И.Кулакова, Г.П. Макогоненко, А.Н.Соколов), романтической поэмы первой трети XIX века (В.М.Жирмунский, Г.А.Гуковский, Ю.В.Манн, И.Г.Неупокоева, Г.М.Фридлендер), пушкинского, лермонтовского, гоголевского (типологически не сопоставлявшегося с историей и спецификой развития стихотворного эпоса), некрасовского эпоса (И.М.Тойбин, Г.П.Макогоненко, Ю.М.Лотман, Ю.Н.Чумаков, В.А.Кошелев, С.А.Фомичев, Ю.В.Манн, Д.Е.Максимов, В.И.Коровин, Е.А.Смирнова, Е.И.Анненкова, С.А.Гончаров, В.А.Недзвецкий, А.И.Груздев, В.Г.Прокшин, Н.Н.Скатов, Б.О.Корман, Ю.В.Лебедев, Т.С.Царькова и др.) разработаны обстоятельно. Дальнейшая история развития поэмы в условиях второй трети XIX века, динамика эпического стихотворного жанра, образование таких «смешанных форм» как романтическая и реалистическая стихотворная повесть, формирование жанра эпической поэмы нового типа в контексте предшествующего и современного историко-литературного процесса освещались в науке фрагментарно, подчас идеологически предвзято и прежде всего в связи с изучением персоналий.

Нерешенность данного комплекса проблем обусловлена кризисностью и диффузностыо процессов в жанре поэмы второго тридцатилетия, непроявленностью ее эстетических свершений в объемной «массовой продукции» на фоне таких вершинных образцов, как поэмы Пушкина, Лермонтова, Некрасова и недостаточной разработанностью в современной науке теоретического аспекта проблемы жанровой специфики поэмы; отсутствием единого категориального аппарата. Сам термин «поэма», употребляющийся в весьма широких границах (иногда во взаимоисключающих друг друга толкованиях), еще не приобрел определенного понятийного содержания.

В центре внимания критической и научной мысли о жанровой специфике поэмы, эволюционировавшей на протяжении своего развития от эпики к ли-ро-энике, неизменно оказывался вопрос о соотношении в ней эпического и лирического начал.

На формирование теории и истории жанра поэмы предшествующей и современной русской науке существенное влияние оказали поддержанные многими учеными (Г.А. Абрамович, Л.Тодоров, С.В.Тураев, Н.А.Гуляев, В.Г.Базанов, Л.Г.Юдкевич и др.) труды Л.И.Тимофеева, следовашего в эстетике марксистко-ленинской теории отражения (303, с.31,18). Ученый поставил вопрос о необходимости выделения самостоятельного лиро-эпического жанра (рода). Эта точка зрения, изложенная в общем виде в середине 1930 годов, фактически не претерпела существенных изменений в дальнейшем (302, с. 16,153, 201-204, 366-367). К лиро-эпическому жанру (роду) ученый отнес роман в стихах, поэму, балладу и басню. В качестве их жанровых констант Л.И.Тимофеев выделил сюжет, «законченные характеры» и «не связанные с сюжетом» субъективированные переживания (302, с.366). Это определение с явными элементами терминологической бессистемности, неточности и неполноты в разного рода вариациях широко вошло во многие энциклопедические издания («Словарь литературоведческих терминов», «Краткая литературная энциклопедия», «Литературный энциклопедический словарь» и др.), теоретические, историко-литературные исследования (Л.И.Тимофеев,

H.А.Гуляев, В.Г.Базанова, Л.Г.Юдкевич, С.В.Тураев), учебную и справочную литературу (Л.И.Тимофеев, Г.А.Абрамович, Л.Тодоров и др.), монографические труды (Л.К.Долгополов, И.Г.Неупокоева, Л.К.Швецова) (см.:302, с.366;

I, с.257; 82, с.325; 87, с.8-9; 213, с.19; 338, c.l 1 и др.). В.В.Базанов, подводя итоги спорадически возникавшей в науке второй половины XX века полемике о русской поэме, констатировал: «.термин «поэма», как это ни странно, еще не приобрел ясного и четкого понятийного содержания» (14, с.222).

А.Н.Соколов, автор фундаментальных «Очерков по истории русской поэмы XVHI — первой половины XIX века» (1955), остающихся на сегодняшний день самым авторитетным исследованием на эту тему (рубеж исследования — 1840 годы), не принял «широкого» толкования поэмы («всякое повествовательное произведение в стихах») и попытался уточнить и конкретизировать его «узкое», «специфическое» определение как особого «вида стихотворного повествования», уходящего «своими корнями в устное народное творчество» и вырастающего «из потребности народа сохранить в памяти значительные события своей истории, из потребности прославить своих героев» (284, с. 10-II).

Апеллируя к некоторым положениям гегелевской концепции высокого героического эпоса (не называя имени немецкого философа), ученый принял их в «демократизованной» трансформации Белинского периода его острой борьбы за реалистическое направление в русском искусстве, когда кризис романтической поэмы воспринимался критиком не только как кризис романтизма, но и такого ангажированного им жанра, как поэма.

Не решала проблемы и попытка Л.П.Соколова «переподчинить» категории «героического» и «возвышенного» в поисках более точных дефиниций жанра поэмы: «Таким образом, под понятие поэмы мы подводим далеко не все формы стихотворного повествования . Однако понятие поэмы не следует сужать до так называемой героической поэмы, предметом которой является какое-нибудь героическое событие в прямом смысле слова. Категория героического должна пониматься достаточно широко, включая сюда все (!) поднимающееся над уровнем обыденной жизни, все так или иначе связанное с категорией возвышенного, все достойное воспевания» (284, с. 12).

Ученый не был последовательным в признании того, что конститутивное для начального этапа развития жанра поэмы героическое начало (героический эпос, эпопея) и одной из его разновидности (героическая поэма нового времени), в дальнейшем историческом функционировании теряло свою кон-ститутивность в других разновидностях этого же жанра, где определяющая роль закреплялась прежде всего за категорией возвышенного.

В специальной справочной, теоретической литературе, литературных энциклопедиях, теоретических разделах научных исследований, связанных с изучением жанра поэмы, мы, как правило, имеем дело с терминологической неупорядоченностью, типологической бессистемностью, неполнотой и неточностью предлагаемых дефиниций.

В определении Г.А. Абрамовича (1961) жанровое многообразие форм поэмы, возникавших в ее историческом развитии, оказалось приравненным к ее одной «лиро-эпической» разновидности: «поэма представляет собой лиро-эпическое произведение, написанное, как правило, стихами и воспевающее события, возвышенные характеры, прекрасные человеческие деяния» (1, с. 257).

Авторы коллективной «Теории литературы в связи с проблемами эстетики» (1970) отнесли поэму уже непосредственно к «лиро-эпическому роду», отказавшись от определения ее конститутивных оснований (героическое, возвышенное): поэма есть «лиро-эпическое произведение большого объема, воспроизводящее с известной обстоятельностью события из жизни центральных героев и вместе с тем непосредственно выражающее эмоции поэта, вызванные этими событиями» (82, с.325).

Л.К.Долгополов в монографии «Поэмы Блока и русская поэма конца XIX - начала XX веков» (1964) выделил два основных значения термина поэмы для русской литературы первой половины XIX века — «узкое»: «большое стихотворное произведение» и «расширительное», «гоголевское»: « в тех случаях, когда речь шла о произведениях, близких к народной эпопее». В первом случае, утверждал ученый, «термином «поэма» обозначилось, как правило, большое стихотворное произведение, не претендовавшее на изображение всех важнейших сторон народной жизни» (87, с.8-9).

И.Г.Неупокоева в объемном типологическом исследовании «Революционно-романтическая поэма первой половины XIX века» (1971), не давая жанровых дефиниций поэмы в целом, отмечает такие характерные, с ее точки зрения, свойства революционно-романтической поэмы, как «разрыв с классицистической и просветительской регламентацией», «свободная форма», «универсальное поэтическое повествование» (213, с. 19).

Л.К.Швецова в работе «Современная советская поэма 1950-1970гг.» (1984), подводя своеобразный итог научному осмыслению специфики жанрового строя и функционирования поэмы, приходит к определению, снимающему конститутивную функцию «возвышенного» в поэме и приравнивающему ее фактически к прозаическим повествовательным жанрам: «В наше время принято называть поэмой большую стихотворную форму, то есть крупное, многочастное поэтическое произведение, независимо от его стилевой окраски — возвышенной или тяготеющей к конкретно - реалистическому изображению повседневности и художественной структуры - повествовательного или эпического, лиро-эпического, лирического характера (338, с.11).

Фундаментальным вопросом дискуссии о поэме по-прежнему оставался вопрос о наличии и сущности основных закономерностей развития жанра.

Сам факт продолжительности, интенсивности, остроты дискуссий о поэме в критике, полярность суждений, стремление к дефиниционной определенности и попытка отказаться от нее свидетельствуют о глубокой неудовлетворенности художественной, критической, научной мысли преобладающими в современном дефиниционном составе поэмы схематизме, умозрительности, субъективизме.

Очевидно, на данном этапе научного определения жанровой специфики поэмы необходимо исходить прежде всего из тех имеющихся дефиниций, которые не вызывают принципиальных научных возражений. Как это было установлено диссертантом:

• Дефиниции жанра поэмы и эпопеи не соответствуют уровню развития современной науки. Открытым остается вопрос о едином категориальном аппарате, адекватном природе и специфике жанра поэмы.

• Дискуссионным остается фундаментальный вопрос о наличии и сущности основных закономерностей развития жанра поэмы и поэмы второй трети XIX века.

• Малопрояснснными остаются взаимодействие, динамика и трансформация эпического и лирического начал в жанре поэмы и столь концептуально значимый для поэмы Нового времени статус повествователя.

• Малоизученными остаются в период мощной демократизации и прозаиза-ции литературного процесса второй трети XIX века жанровая природа и механизм функционирования резко активизировавшейся стихотворной повести, относящейся к тем периферийным жанрам, изучение которых, по мнению С.С.Аверинцева, «всегда очень важно для истории литературы, так как они наиболее пластичны и подвижны, в них закладываются основы более поздних жанровых явлений».

• Недостаточно исследованным остается процесс создания русской эпической ноэмы нового типа — своеобразного русского эпического проекта XIX века, настойчиво осуществляющегося русскими художниками, начиная с «арзамасского» эксперимента и кончая поэтическим эпосом Некрасова, пытавшимися запечатлеть образ русского национального мира в его уникальности и полноте, найти пути преодоления углублявшегося социально-духовного раскола.

• В науке еще не рассматривались сущность и специфика динамики эпического стихотворного жанра второй трети XIX века в его сложном диалектическом единстве, эстетических обретениях и утратах, идеологической разнона-правленности (Ап.Григорьев, И.Аксаков, И.Никитин, Н.Огарев, Н.Некрасов).

• В научной, справочной, учебной литературе по истории развития русской поэмы по-прежнему или не решается вопрос об этико-эстетической иерархии в сфере русской эпической поэмы XIX века, или сохраняется единодержавие Некрасова и его эпосотворчество в целом рассматривается как вершина русского национального эпосотворения, что не соответствует аксиологически объективной картине русского литературного процесса.

• В науке отсутствует объективное, деидеологизированное, целостное историко-литературное осмысление феномена русской эпической поэмы второй трети XIX века, вне которого научное представление об историко-литературном и культурно-цивилизованном процессе этого периода остается неадекватным.

Методологическим основанием решения обозначенного комплекса проблем может послужить, наряду с другими, фундаментальное исследование Б.Н.Путилова о героическом эпосе, взявшего в качестве исходной посылки тезис: «Нет «вечных» законов эпического творчества, но есть единство устойчивых и развивающихся закономерностей» (249, с. 15).

Возникнув на границе фольклора и литературы, поэма формируется в зоне активного взаимодействия эпоса и лирики, образуя самые разнообразные виды родового и жанрового синтеза. Родовая характерность исторически возникающих жанровых разновидностей поэмы должна определяться, если воспользоваться терминологией Б.О.Кормана, типом сочетания «формально-субъектной и содержательно-субъектной организации». «Взаимодействие родов происходит таким образом, - справедливо утверждал ученый, - что наибольшей устойчивостью обладает формально-субъектная организация; ею и определяется в основном качественная определенность рода. Содержательно же субъектная организация оказывается сферой, в гораздо большей степени подверженной изменениям» (131, с.222).

Задача исследования такого литературного жанра, как поэма, очевидно, прежде всего состоит в том, чтобы в процессе анализа конкретного текста (корпуса текстов) выяснить качественный уровень взаимодействия эпического и лирического начал, найти «точку» их пересечения в диапазоне от естественного синкретизма (героический эпос) до равновесия родовых начал (лиро-эпическая поэма) или явного доминирования одного из них (лирическая поэма, эпическая поэма).

Концептуальное значение в исследовании поэмы приобретает проблема статуса повествователя, его положение в системе повествования, степень его причастности к создаваемому художественному миру, соотнесенность этого мира с действительностью.

Для установления границ объекта, определяемого термином поэма, очевидно необходимо выделить те основные понятийные уровни, в пределах которых этот объект существует.

Здесь, может быть, имеет смысл последовать за Б.Н.Путиловым, предложившем методологически убедительную дефиниционную систему в исследовании фольклорного эпоса. «В фольклоре правомочно различать, на наш взгляд, - утверждает ученый, - три понятийных уровня: «эпический род», охватывающий всю совокупность нарративных жанров, как поэтических (песенных), так и «прозаических» (рассказываемых); «эпическая поэзия», включающая различные песенные и песенно-ирозаические (реже - просто стихотворные и стихотворно-прозаические) жанры; собственно «эпос» — героические и героико-романтические поэмы и сказания, песни» (249, с.З).

Являясь продуктом эпического рода и эпической поэзии, «поэма» в широком терминологическом значении охватывает всю совокупность стихотворных повествовательных жанров, от героической эпической поэмы (эпопеи) периода античности до эпической, лиро-эпической, лирической поэмы нового времени.

На наш взгляд, поэмой можно считать особый тип стихотворного повествования, формирующегося в зоне активного взаимодействия эпоса и лирики и характеризующегося многовариантностью образующихся форм, жанроввя специфика, которых определяется, (может определяться):

1) родовой организацией текста (эпическая, лиро-эпическая, лирическая поэма);

2) влиянием литературного направления и метода (классицистическая, сеитименталистская, романтическая, реалистическая, символистская поэма);

3) доминирующими формами выражения авторской концепции действительности, авторской трактовкой «возвышенного» в качестве конститутивной основы, возможным акцентированием идеологического фактора (героическая, историческая, философская, социальная и т.д. поэма).

Возникнув на границе фольклора и литературы, при переходе от непосредственного, коллективистского общежития «миром» к общественно-государственным формам, эпическая поэма и в последующих фазах своего развития несет в себе устойчивую генетическую память об абсолютной ценности «естественного» единства человека с миром и мирозданием, идею «утвердительного» (Г.Гачев) изображения бытия.

Являясь одним из универсальных актов эстетического самосознания общества, вступая в сложные взаимоотношения с миром народной жизни, исторической действительности, эпическая поэма стремится к возможно полной иллюзии «объективности», представлению «жизни в формах самой жизни», сохраняя при всей дальнейшей усложненности человеческой цивилизации «естественный», «нормальный» (коллективистский) в своей основе взгляд на мир.

Однако при этом принципиальное значение приобретает такое изначально органическое качество «эпического мира» (той объективно существующей художественной реальности, какая создается эпическим творчеством и прочитывается в текстах), как его « несхожесть» с миром реальной действительности. На это справедливо указал Б.Н.Путилов: «.пафосом героического эпоса является не воспроизведение (пусть в фантастических и условных фактах) какой-либо исторической и социально конкретной сферы народной жизни определенной эпохи (или рядя эпох), но создание «своего» мира, «своей» исторической, социальной, бытовой модели, конструкции, обращенной в прошлое и получившей своеобразную историческую окраску. Эпический мир моделирует не конкретную историческую эпоху в жизни определенного общества с его событийной историей, реальными людьми, отношениями, бытом, но комплекс представлений народа о своем прошлом, в котором переплавлены исторический опыт, чаяния и ожидания, традиции предшествующих эпох, - и все это подвергнуто обработке «эпическим сознанием» и «эпической эстетикой» (249, с.8).

Будучи выражением историческог о, духовного опыта народа в целом, высокий стихотворный эпос нашел свое выражение в устойчивой и в то же время динамично развивающейся жанровой системе, вершинным явлением которой стала эпопея.

Именно эпопея в качестве «высшего рода поэзии, венца искусства» (Белинский) дороманного периода развития европейской литературы, попытки ее реставрации в новых исторический условиях господства романа стали предметом длительных и ожесточенных дискуссий в критике и науке. При этом в дискуссионном процессе произошла своеобразная метонимическая подмена понятий: один (высший!) из поэмных жанров — эпопея как бы заместил собою в качестве главного объекта полемики весь многообразный и разветвленный поэмный жанровый спектр, что необычайно усложнило полемику и осмысление достигаемых ею результатов.

Гегель в «Лекциях по эстетике», взяв за эстетический эталон «Илиаду» и «Одиссею» Гомера, определил в качестве основных следующие типологические признаки классической эпопеи: значительность и трагедийность событий, определяющих судьбы народов и человечества, масштабность героя, воплощающего коллективистский идеал (племени, народа, нации), осуществляющего идею коллектива в трагической ситуации; установка автора, возвышенного певца, выразителя коллективного сознания, на прославление великих событий и великих героев, возвышенный, эстетически украшенный стиль с устоявшимися поэтическими приемами и формулами (57, т.14, с. 196245).

Гегель утверждал: «.в качестве основы эпического мира мы выставили необходимость общенационального дела, в котором могли бы отразиться полнота духа народа, в первоначальной свежести героического уклада» (57, т.14, с.242). Таким «общенациональным делом» для Гегеля была «война», где нация «испытывает бодрое возбуждение», где раскрываются «естественные стороны характера» героев (57, т.14, с.244), где выявляется духовный потенциал нации.

Рождение героического эпоса Гегель соотнес с «младенческим состоянием» национального самосознания, когда «индивидуальное «я» не отделилось от субстанциональной целостности нации и се состояний, образа мыслей, действий и судеб» (57, т.14, с.232).

Гегель сомневался в возможности возрождения героического эпоса в новых исторических условиях, в период господства другого универсального жанра - романа, этого «эпоса буржуазного века», отражавшего новое состояние мира и человека: «.наши машины и фабрики, как и современное государственное устройство, оказались неспособствующими тому жизненному фону, которого требовал первобытный эпос» (57, т.14, с.238). Постгегелевкая критика и эстетика во многом справедливо упрекала мэтра классической эстетики за то, что он, как и Аристотель, принял эпопеи Гомера за непреходящий образец эпоса вообще.

Однако, настаивая на неповторимости «первобытного эпоса», Гегель все же делал существенную оговорку о том, что и в новое время «могут обрести историческую свободу» и «создать для себя новое героическое состояние» люди, почувствовавшие себя представителями нации и человечества (57, т. 14, с. 196). Таких «новых людей» Гегель увидел в героях молодого Гете и Шиллера.

Эпопейное» состояние народа Гегель соотносил с ситуацией, «когда народ проснулся и перестал быть тупым, а дух настолько в себе окреп, чтобы создать свою собственную вселенную и чувствовать себя в ней как дома» (57, т. 14, с.232).

Белинский 1840 годов строил свою теорию эпоса, во многом развивая, конкретизируя и оспаривая основные положения гегелевской эстетики. Его теория эпоса, оказавшая заметное воздействие на развитие русской критической и научной мысли в этой сфере, будет в свою очередь определяться сложной и противоречивой динамикой его собственного идеологического и эстетического развития последнего десятилетия, поисками революционно-демократического разрешения, по словам Б.Ф.Егорова, «очень сложной проблематики «народ и личность», парод, личность и современное несправедливое социальное жизнеустройство (95, с.116).

Белинский писал: «Эпопея всегда считалась высшим родом поэзии, венцом искусства. Причина этому - великое уважение, которое питали к «Илиаде» греки, а за ними и другие народы до нашего времени. Это беспредельное и бессознательное уважение к величайшему произведению древности, в котором выразилось все богатство, вся полнота жизни греков, простиралось до того, что на «Илиаду» смотрели не как на эпическое произведение в духе своего времени и своего народа, но как на самую эпическую поэзию, то есть смешали сочинение с родом поэзии, к которому оно принадлежит» (21, т.2, с.31).

Появление эпопеи Белинский вслед за Гегелем соотнес с «временами младенчества народа, когда его жизнь еще на распалась на две противоположные стороны - поэзию и прозу, когда его история есть еще только предание, когда его понятия о мире суть еще религиозные представления, когда еще сила, мощь и свежая деятельность проявляется только в героических подвигах» (21, т.2, с. 32).

Что такое эпическая поэма? — спрашивал Белинский и отвечал: идеализированное представление «такого исторического события, в котором принимал участие весь народ, которое слито с религиозным, нравственным и политическим существованием народа и которое имело сильное влияние на судьбы народа» (21, т.З, с.468).

Белинский развивал гегелевское положение о «субстанциональном» содержании такого «эпического события» в первобытном эпосе, как «общенародная война, которая пробудила, вызвала наружу и напрягла все внутренние силы народа, которая составила собою эпоху в его (еще мифической) истории и имела влияние на всю его последующую жизнь, - такая война представляет собою по превосходству эпическое событие и дает богатый материал для эпопеи» (21, т.2, с.37).

Однако по мысли Белинского, конститутивная сущность высокого эпоса состояла не в «воспевании великого исторического события, имевшего влияние на судьбу народа» (21, т.2, с.31), а в последовательно выдержанном и органичном принципе «народности», «одном из основных условий эпической поэмы» (21, т.2, с.36).

Широко трактуемый Гегелем принцип «национальности» героического эпоса Белинский заменил демократически понимаемым им принципом «народности», «когда сам поэт еще смотрит на событие глазами своего народа, не отделяя от этого события своей личности» (21, т.2, с.36), когда он ощущает себя представителем народа, свободно творящего свой собственный мир и жизнь которого имеет «всеобъемлющий человеческий интерес». «Греки эпохою своего младенчества, - утверждал критик, - выразили младенчество целого человечества, как полные и достойные его представители, - и в поэмах Гомера человечество вспоминает с умилением о светлой эпохе своего собственного (а не греческого только) младенчества» (21, т.2, с.36).

На этом основании Белинский отказал постгомеровской эпопее в народности, оригинальности и художественности. В «Энеиде» Вергилия, «представителе народа, почти совершившего полный цикл своей жизни, клонившего к падению, сыне цивилизации состарившейся, одряхлевшей, утратившей все верования, наружно чтившей богов, но иод рукой смеявшейся над ними», критик увидел лишь «рабское подражание великому образцу» (21, т.2, с. 34).

Основную причину неудачи создания национальной эпопеи нового времени («Освобожденный Иерусалим» Тассо, «Потерянный рай» Мильтона, «Мессиада» Клопштока, «российские «иды», «ады» и «яды») критик усмотрел в отсутствии непосредственного акта творчества, в ориентации на «сознательную и притом ошибочную мысль» придать своим произведениям «форму, чуждую их содержанию и духу времени», «сделать из них «во что бы то ни стало «Илиады» (21, т.2, с.34). Эта позиция критика предопределила негативную в целом оценку пушкинской эпической поэмы от «Руслана и Людмилы» до «Медного всадника».

Белинский второй половины 1840 годов отказался назвать в новой отечественной истории «событие», соизмеримое с троянской войной в «Илиаде». Таким «событием» для эпической поэмы не могло стать, по мнению автора критической работы «Сочинения Александра Пушкина», даже «величайшее событие» «величайшей эпохи русской истории» - Полтавская битва, «в торжестве которой заключалось торжество всех трудов, словом, всей реформы Петра Великого» (21, т.З, с.472).

Эта битва была, - утверждал критик, - мыслию и подвигом одного человека, народ принимал в ней участие, как орудие в руках Великого.» (21, т.З, с.472,473).

Белинский не допускал возможности создания эпической поэмы, соизмеримой с классическим каноном, в новый исторический период, когда народ логикой Истории утрачивал роль творца и создателя «собственной вселенной» и становился «орудием в руках Великого».

Пушкинскому Петру I Белинский также отказал в праве именоваться эпическим героем: «Петр Великий слишком личен и характерен, следовательно, слишком драматичен для какой бы то ни было поэмы. Сверх того, для поэм годятся только лица полуисторические и полумифические <.> «Полтава» явилась поэмою без героя» (21, т.З, с.473).

Критически верно оценив художественную бесперспективность «рабского подражания» эпическим образцам минувших исторических эпох, Белинский в то же время сам оказался в зависимости от своей идеологизированной теории эпоса.

Для позднего Белинского, теоретически «расчищавшего» дорогу таким социально активным жанрам современной литературы, как очерк, рассказ, повесть, роман, обнажавшим противоречия и драматизм современной социальной действительности, оказался неприемлемым всеобъединяющий, надсо-словный, гуманистический пафос пушкинского эпоса в целом.

В научных исследованиях о Белинском, в исследованиях Б.Ф.Егорова справедливо указывалось на то, каким драматически сложным был для него процесс объективного освоения пушкинского наследия, как велика была эстетическая и прежде всего этическая «сопротивляемость» этого наследия а priori выстраиваемым критическим и идеологическим схемам, обременявшим сознание русского критика (95; 281; 237; 238; 149).

Традиционно высоко оценив уровень пушкинского «художества» в эпических поэмах нового типа («Руслан и Людмила», «Полтава», «Медный всадник»), критик отказал им в праве именоваться эпическими поэмами. Категоричность и резкость приговора, например, по отношению к «Полтаве», были явно спровоцированы эстетической и философско-этической «сопротивляемостью» пушкинского эпического текста заранее заданной критиком эпической модели: «Главный недостаток «Полтавы» вышел из желания поэта написать эпическую поэму <.> из «Полтавы» эпическая поэма не могла выйти по причине невозможности эпической поэмы в наше время» (21, т.З, с.467,473). В целях аргументирования своей позиции Белинский прибегнул к виртуозной критической операции: он предъявил пушкинской эпической поэме 1820-1830 годов гомеровский канон и в «несовпадении» с ним («совпадение» Белинский отвергал в принципе) усмотрел главные «недостатки» пушкинского эпоса: «отсутствие «эпического события», «эпического героя», неэпическое состояние народного и авторского сознания.

Пушкин же строил свой новый эпический мир не на основе имитации его древнего, «младенческого», изначально гармонического восприятия и изображения, а в контексте мирового и личного исторического опыта человека и художника XIX века, осознающего сущность произошедших и происходящих в мире позитивных и драматических изменений во взаимоотношениях человека с миром, обществом и государством. И эти эпохально значимые моменты изменения мира и человеческого сознания могли быть, но мнению поэта, объектом постижения для эпической поэмы нового типа.

Интенсифицируя столь высоко ценимое Белинским драматическое начало в литературе нового времени, раскрывая драматический характер мирового, исторического процесса через драму исторической и частной личности, Пушкин не превращает поэму в драму, как этого бы хотелось Белинскому (21, т.З, с.471). Пушкин строит свой новый эпический мир, не нарушая основополагающего эпического закона, в соответствии с которым бытие в эпосе «дается утвердительно» (54, с. 138). Его эпос пронизан пафосом гуманистического утверждения божественной целесообразности и ценности человеческого бытия, преодолевающего мучительные сомнения верой в возможность гуманистического разрешения трагических противоречий жизни. Идеологическую скопструировапность своей теории эпоса Белинский, как критик с утонченной эстетической интуицией, корректировал содержательными «исключениями» из нее. Из отвергаемого им постгомеровского эпо-пейного ряда критик вывел «истинно рыцарскую эпопею» Ариосто и «Божественную комедию» Данте, оставив за ними титул эпопеи.

В «Неистовом Роланде» Белинский положительно оценил отсутствие претензий на «энопейность», ярко выраженную тенденцию к романизации эпоса, интерес к приключениям, «поэзии и прозе жизни», «комический элемент», способность выразить «дух и колорит жизни европейского рыцарства» (21, т.2, с.35).

В «Божественной комедии» Белинский увидел «идеал эпической поэмы»: «И это потому, что Данте не думал подражать ни Гомеру, ни Вергилию. Его поэма была полным выражением жизни средних веков, с их схоластическою теологиею и варварскими формами их жизни, где боролось столько разнородных элементов». Белинский отметил в поэме отсутствие «знаменитого исторического события» и героического начала. «Не знаменитое событие, - делал вывод критик, - а дух народа или эпохи должен выражаться в творении, которое может войти в одну категорию с поэмами Гомера» (21, т.З, с.471).

Белинский не пояснил, в каком конститутивно значимом для эпопеи содержательном и формообразующем моменте выразили себя «дух народа или эпохи» в «Божественной комедии». Ее эпопейный пафос заключался отнюдь не только в полноте «выражения жизни средних веков, с их схоластического теологиею и варварскими формами их жизни», и не только в «борьбе разнородных элементов», и, конечно, не в демократически понимаемом Белинским принципе «народности». Эпопейный пафос «Комедии» Данте нашел свое выражение во взятом им космическом ракурсе, «энопейном развороте» «средневекового бытия» (54, с. 143), «взлете» авторского сознания и «сознании взлета» (А.Белый), эстетически переживаемом и запечатленном прорыве из средневекового схоластически-теологического миросознания в гуманистическое миросознание ренессансной эпохи, когда одним из ее творцов впервые так христиански-возвышенно и по-земному страстно утверждались красота и величие земного и духовного бытия человека, когда сама культура становилась универсальной формой выражения «самосознания человечества, ставшего человеком» (23, с. 125).

Потребность в эпопейном осмыслении бытия существует всегда и везде, - справедливо утверждал Г.Д.Гачев в итоговом для своего времени исследовании, существенно уточняя теорию эпоса, созданную Белинским, - и эпопейное, так сказать, состояние мира тоже существует, как возможность и как зов сознания людей (в том числе и социальный заказ государства), - всегда. Поэтому в любую эпоху эпопея говорит душе людей, и они хотят ее. И даже неудачные эпопеи, вроде «Франсиады», «Генриады», «Мессиады» и «Рос-сияды», все же подтверждают это. Но они, с другой стороны, и обнаруживают, что не во всякое время эпопея может быть продуктивным жанром» (54, с.82).

Г.Д.Гачев оспорил установившуюся в европейской и русской эстетике со времен Гегеля точку зрения на эпопею как воспевание великого исторического события, проигнорировав и «принцип народности» в демократической трактовке Белинского («одного из основных условий создания эпической поэмы»).

Предметом эпопеи, — справедливо утверждал ученый, - является «не действие (судьба), а шире - со-бытие т.е. бытие во всем объеме (54, с Л 15) и \ «становление личности» (54, c.l 11) как форма перехода в новую онтологически значимую фазу развития.

Однако эпопейное «со-бытие» и «становление личности» ученый соотнес только с исключительными, уникально-неповторимыми, глобально значимыми событиями в мировой истории - переходом от одной к другой сущностной форме человеческого бытия. Такими событиями, по мнению исследователя, были: переход человечества от «естественного» (младенческого) периода развития к «искусственному» периоду становления самосознания и разобщенности людей («Илиада», «Одиссея» Гомера); совершавшийся в России 60-х годов XIX века «переворот от преимущественного внеэкономического типа общественной связи (через землю, род, кровь, насилие касты, сословия) к чисто производственной связи разобщенных и атоминизированных людей. (54, с.83); «всемирно-историческая трагедия патриархального сознания политически незрелого народа начала XX века («Тихий Дон» Шолохова)» (54, с.85).

По мысли Гачева, «никакие «мелкие» исторические перемены, даже смены формаций внутри классового общества, не могут послужить почвой для эпопеи». Не мог стать эпопейным событием, по мнению ученого, поддержавшего здесь точку зрения Белинского, «даже исторический переворот, произведенный Петром I, оттого и не могла, как ни силились поэты, тогда возникнуть эпопея» (54, с.82,83).

Эпос есть повествование о прошлом. «Эпос — это память, - утверждал Га-чев, - и он рождается с острым чувством времени; а оно может возникнуть лишь на каком-то историческом сломе, когда бросается в глаза отличие настоящей жизни людей от жизни прошлых поколений и людям приходит в голову «посмотреть да посравнить век нынешний и век минувший» <.>. Таким основным и необратимым изменением является переход от патриархального бытия к цивилизации, обществу, государству. Эпос и есть их око, обращенное в прошлое» (54, с.97).

Думается однако, что ученый не только чрезмерно глобализирует, но и чрезмерно архаизирует эпопею как жанр эпосотворчества, ограничивая функционирование его художественного времени пределами «абсолютного прошлого», настаивая, вслед за М.М.Бахтиным, на «абсолютный эпической дистанции» между временем эпического произведения и временем его творца и отказывая на этом основании эпопее (и эпический поэме) в продуктивной системной эволюции.

Абсолютная эпическая дистанция» — это прежде всего искусный прием эпосотворчества, необходимый для создания возможного более полной иллюзии жизнеподобия создаваемого эпического мира.

Эпос не есть только «око», обращенное в прошлое, это всегда еще и «око», обращенное в настоящее и будущее. Если эпос — это «память» и он творится как «памятник о прошлом» (Г.Гачев), то творится он художником, активно формируемым и своим «настоящим временем». Это «настоящее время» неизбежно входит в процесс эпосотворения на свойственном художнику уровне самосознания, начиная с авторского выбора, во многом предопределенного «духом века», в котором он живет, эпического жанра, эпической темы, эпического объекта, эпического героя, с концептуального для своего века авторского самоопределения по отношению к избираемому эпическому объекту и т.д.

Настоящее время» эпического творца в принципе невозможно исключить из эпосотворчества, по крайней мере, на метафизическом уровне.

Абсолютная эпическая дистанция» эстетически постоянно констатируется (без этого не было бы эпоса), но и постоянно преодолевается и снимается в лирической стихии повествования. Автор эпического творения в Новое историческое время, время стремительно развивающегося и бесконечно усложняющегося индивидуального самосознания, лирически переживая ощущение «дали веков», необратимого хода Времени, проникая в их сущностный смысл и смысл своего собственного бытия, резко активизирует лирическое начало в эпосе.

Именно здесь, в пограничной зоне диалектического взаимодействия эпического и лирического начал, их своеобразной свободной игры, создании, разрушении и восстановлении иллюзии «абсолютной эпической дистанции» между абсолютным эпическим прошлым, с одной стороны, настоящим и будущим, с другой стороны, шел процесс осознания их глубинных, органических, генетических связей. В снятии архаическо-торжественного пиетета с этого прошлого, установлении между прошлым и настоящим принципиально новых отношений, духовного родства, отношений «фамильярного», «домашнего» контакта таился огромный эстетический резерв преобразования жанра эпической поэмы в Новое время.

Это гениально поняли и реализовали авторы «Руслана и Людмилы», «Полтавы», «Медного всадника», «Песни . про купца Калашникова.», «Тараса Бульбы», «Мертвых душ», «Мороза, Красного носа».

Наиболее убедительной представляется в этом отношении точка зрения Б.Н.Путилова, утверждающего: «Будучи порожден в процессе эволюции и трансформации предшествующего типологического состояния (т.е. архаического)», классический эпос «поглотил» архаическую традицию и во всех своих составляющих обнаруживает связи с него - явные и скрытые, элементарные и сложные, и сохраняет следы ее. от эпоса классического протягиваются связи структурно-художественного плана, обусловленные исторической типологией творческого процесса, к эпосу позднему. и подчас анализ таких связей позволяет лучше понять и некоторые особенности классического эпоса» (249, с.5).

Новое значительное произведение эпосотворчества закономерно становится эстетическим синтезом и трансформацией уже сложившихся и известных («своих» и «чужих», фольклорных и литературных) форм эпосотворчества и творением нового жанрового вида эпоса, отвечающего культурному сознанию и культурным запросам новой эпохи. Информация, «прочитываемая» художником в предшествующих его творению эпических текстах (как и в неэпических текстах, имеющих эпически ценную эстетическую информацию), обрабатывается художественным сознанием другой исторической эпохи, сознанием, которое становится эстетически определяющим в произведении на любую самую «древнюю» тему.

Содержательно-конститутивная основа эпоса, как всякого явления творчества, безусловно, динамично меняется в связи с бесконечной изменяемостью мирового и национального исторического процесса, бытия и самосознания человека, что закономерно ведет к существенной перестройке жанровой формы.

Эпопея в качестве «высшей формы эпоса», «венца» эпической поэзии появляется тогда, когда возникает онтологическая необходимость осознания совершившихся и совершающихся великих перемен в бытии и сознании людей, в том числе и на «сломе эпох», в остроощущаемой и переживаемой «пограничной» ситуации, когда уходит в прошлое целый пласт бытия и когда мир и человек в результате катастрофических испытаний и разломов, будучи поставленными на грань жизни и смерти, как будто умирают и рождаются заново. Этот «взлет» на новую ступень мироразвития и «сознание взлета» (А.Белый), переживаемые творцом, а через его посредство поколениями читателей, требуют именно поэтической формы воплощения, поэтического слова с его «бесконечностью смыслов», магией поэтического строя, поэтического ритма, музыки, проникающих в иррациональный смысл происходящих перемен и способных передать ошеломляющее ощущение бесконечности и невыразимой сложности бытия.

Думается, поэтому невозможно эпопею в качестве эпического жанра «прикрепить» к какому-нибудь, даже самому грандиозному событию мирового масштаба или какой-то доисторической и исторической эпохе, так же, как и невозможно убедительно объяснить неудачу многих европейских и русских эпических опытов постгомеровского времени эпопейно неадекватным, «мелким» масштабом (Г.Гачев) эпических событий, взятых в качестве эпических объектов.

В качестве универсального синтезирующего жанра мировой и национальной литературы эпическая поэма и ее высшая форма - эпопея, сопровождающие культурное развитие человечества с самых истоков его духовного и эстетического самосознания, рождались и будут рождаться как воплощение «эпопейных» ожиданий человека и общества. Повторим еще раз глубоко верное, с нашей точки зрения, утверждение Г.Д.Гачева: «.эпопейное. состояние мира. существует, как возможность и как зов сознания людей (в том числе и социальный заказ государства), - всегда» (54, с.82).

Эпопея не заменяет и не отменяет эпическую поэму. Эпопея «присутствует» в эпической поэме в качестве пред — или постэпопейной ситуативной модели. Эпическая поэма, в отличие от эпопеи, может откликнуться в сущности, на «любой» онтологически значимый для нации (и человечества) момент в диапазоне эпического со-бытия и события. И таким событием для эпической поэмы может быть, позволим себе здесь не согласиться с Г.Д.Гачевым, и событие «мелкого масштаба», вроде петровского цивилизационного переворота, европеизации России, поставивших ее в ситуацию необходимости кардинального изменения прежнего жизнеустройства и национального самосознания.

В русской литературе эта принципиально новая фаза эпического самосознания русской нации нашла свое блистательное выражение в эпических творениях русского гения - «Полтаве» и «Медном всаднике».

В «Медном всаднике» великое историческое событие (петровские войны и реформы) и сам великий эпический герой с его «великими думами» вынесены в экспозицию поэмы, а основным объектом эпического постижения и изображения становиться бытие человека и нации постсобытийного периода с его великими позитивными и негативными последствиями петровских деяний для них (см.: 316. Фомичев С.А. Поэзия Пушкина. Творческая эволюция. - С. 199). Высоко оценивая (воспевая) деяния Петра, Пушкин воспринимает постпетровское современное состояние русского мира как трагически неразрешимую на данном историческом этапе, повседневную, страшную в своей обыденности «войну» государства, великой исторической личности, в качестве носителя идеи государственности, с человеком, войну, в которой не бывает победителей, и которая в конечном итоге равно трагична для всех участников эпического со-бытия. Такого глубочайшего проникновения в скрытый за внешними событиями онтологический смысл бытия допушкинская поэма не знала.

Наконец, эпическая поэма нового времени могла «обойтись» в принципе без внешне выраженного события эпического масштаба. Это гениально продемонстрировал Некрасов в своей великой эпической поэме «Мороз, Красный нос». Здесь эпическое со-бытие оказалось приравненным к изначально-гармоничному, природно-патриархальному бытию крестьянской семьи, исключающему в принципе, в качестве более значимого, любое высшее событие исторического, государственного, общественного или любого другого масштаба. Частная жизнь крестьянской семьи (труд, любовь, смерть) дана как изначальная и абсолютная мера всех вещей в мире. Но «утвердительное» начало в некрасовском эпосе амбивалентно сополагается с абсолютным отрицанием неправедного мироустройства в целом, обрекающем крестьянскую семью на страдание и гибель. В результате Некрасов создал принципиально новый в русской и мировой литературе тип эпической поэмы, в котором замкнутый в «заколдованном кругу» своей природно-патриархальной жизни крестьянский мир как бы отрицает и замешает собою весь остальной, ненародный, нефольклорный мир.

Правда» человека и «правда» героя, общества, государства, истории, цивилизации, выражающие идею абсолютного превосходства «общего» над «частным», драматически разобщились.

Именно поэтому универсальным носителем национального сознания в эпосе нового типа должен был стать сам автор, индивидуальный автор-творец, переживающий во всей онтологической полноте и за нацию и за ее избранника, и за любого ее самого «малого» представителя ощущение «взлета» и «сознание взлета» в постижении смысла национального (и человеческого) бытия, в его ретроспективе и перспективе будущего.

Очевидно, что в этом случае проблема эпосотворчества неизбежно ставилась в зависимость от разрешения проблемы статуса эпического повествователя, уровня его человеческого, национального, общечеловеческого самосознания, степени его приобщения к описываемому «со-бытию», от эпической адекватности избираемых им форм эпосотворчества.

Думается, что жанровую природу эпопеи можно определить как высшую жанровую форму в развитии эпической ноэмы и эпосотворчества в целом. Типологическими признаками эпопеи являются: ее динамичное развитие в зоне активного взаимодействия фольклора и литературы, эпоса и лирики, традиций и новаций, коллективного и индивидуального сознания; обращенность эпопеи к национальному со-бытию и его кульминационному моменту, когда коллектив и герой оказываются в пограничной ситуации судьбоносного выбора дальнейшего способа миросуществования; осознание героем, в новой эпопее — прежде всего автором, значения совершающегося восхождения на новую, более высокую ступень своего человеческого и национального саморазвития даже ценой личной и национальной трагедии. В результате конститутивной основой эпопеи становится категория возвышенного.

Следует отметить, что термин «эпос» мы употребляем в традиционном значении литературного рода, для обозначения классического героического эпоса и эпической поэмы, а также в новом, уже ставшем в современной науке общеупотребительном значении: эпос как совокупность повествовательных (нарративных) жанров или жанров с доминирующим повествовательным началом.

В русской науке история и теория жанра поэмы изучались, как уже было сказано, крайне неравномерно. В авторитетных монографиях по истории и теории русской поэмы В.М.Жирмунского «Байрон и Пушкин. Из истории романтической поэмы» (1924), А.Н.Соколова «Очерки по истории русской поэмы XVIII и первой половины XIX века» (1955) реальным рубежом исследования стала первая фаза «шаблонизации» (В.М.Жирмунский) жанра в массовой романтической поэме 1830-х годов.

Примененный Жирмунским «формальный» метод системного «описания» не только вершинного явления жанра - романтической поэмы Пушкина, - но порожденного ею потока подражательной «массовой продукции», дал блистательные результаты. Изучение «шаблона» дало исследователю возможность убедительно выявить «типическое» в созданном Байроном и Пушкиным жанре нового типа ноэмы, «подчеркнуть, - но словам ученого, - признаки, особенно бросавшиеся в глаза массовому читателю» (104, с.9-12).

Однако движение Пушкина от романтической поэмы к «эпическому жанру - прежде всего «Полтаве» и «Евгению Онегину», где «присутствие» Байрона и в прежнем и в новом качестве ученый оставлял за пределами своего исследования.

Обстоятельный труд А.Н.Соколова по истории и теории русской поэмы завершался кратким обобщенным историко-литературным очерком о «массовой» романтической поэме 1830 — начала 1840 годов. Оценив, прежде всего ее идеологический состав в характерных для науки того времени определениях «прогрессивного», «реакционного» романтизма, ученый приходил к выводу об «исчерпанности» жанра романтической поэмы в 1840-е годы. Новая тенденция в развитии русского стихотворного эпоса этого времени виделась исследователем в необычайно обострившейся борьбе романтических и реалистических начал. «С этой точки зрения, - писал Л.Н.Соколов, - был бы поучителен анализ поэм молодого Тургенева, Огарева, Ап.Григорьева» «Сложный и длительный процесс» формирования жанра реалистической поэмы, - заявлял ученый, - выходит за рамки наших «Очерков» и требует специального изучения» (284, с.622).

Тем не менее ученый намечал ту концептуальную перспективу развития русской эпической поэзии, которая станет методологически определяющей в исследовании этого жанра для многих русских ученых на долгие десятилетия. Ее доминирующими признаками будут: явная недооценка классицистической и романтической поэмы; своеобразное «обособление» позднего стихотворного эпического опыта Пушкина («Полтава», «Медный всадник»), Лермонтова («Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова»), прозаического эпопейного опыта Гоголя от формировавшейся научной концепции развития русского стихотворного эпоса XIX века; монографически — замкнутое, чаще — «фоновое» рассмотрение многовариантного, содержательного и разнообразного по своим формам «поэмного» наследия И.С.Аксакова, И.С.Тургенева, Н.П.Огарева, И.С.Никитина, А.А.Григорьева, А.Н.Майкова, А.К.Толстого, Я.Полонского и т.д.; идейно-эстетическое единодержавие Некрасова, чья незавершенная поэма «Кому на Руси жить хорошо» провозглашалась эталоном русской эпической поэмы за весь период се развития на протяжении XVIII-XIX веков.

В «Итогах» своей монографии А.Н.Соколов писал: «Огромным достижением русской эпической поэзии явилась реалистическая эпопея Некрасова «Кому на Руси жить хорошо». Эта поэма на новой социально-идеологической основе разрешила задачу создания национально-народного эпоса, возникшую перед русской литературой давно, но не разрешенную ни классицистической, ни романтической эпопеей» (284, с.625).

Таким образом, вопрос, стоявший перед русской литературой на протяжении XVIII-XIX веков, о перспективах развития русской поэмы и создании ее вершинного жанра — национальной эпопеи, объявлялся в своей основе разрешенным и как бы «закрытым».

Такая методологическая установка явно не стимулировала активный научно-исследовательский интерес к донекрасовскому стихотворному эпосу и, может быть, стала одной из причин его субъективной недооценки.

Исследования Ю.В.Манна о поэтике русского романтизма, его динамике от лирики, поэмы к прозе и драме в объемном идейно-психологическом и историко-философском контексте существенно корректировали доминирующий в предшествующей науке идеологический подход в интерпретации романтической поэмы и русского романтизма, создавали новую конструктивную методологическую ситуацию для изучения жанра поэмы в ее дальнейшем функционировании (178, с. 19; 151).

Н.Н.Скатов в своей итоговой статье, открывавшей очередной «Некрасовский сборник» (1998), вышедший после десятилетнего перерыва, напомнил знаменитое афористическое высказывание В.В.Розанова о том, что исследования о Некрасове будут силиться «закрыть и скрыть настоящего Некрасова, нежели объяснить его.» (275, с.З).

Среди огромного корпуса некрасоведческих работ, отразивших многоаспектные и объемные изыскания текстологического, источниковедческого, биографического, историко-литературного, типологического, историко-культурного характера, работы Л.И.Груздева, Н.Н.Скатова, Б.О.Кормана, Ю.В.Лебедева, В.Л.Кошелева (75-78; 269-275; 128-132; 151-156; 139) отличало стремление «открыть» и «объяснить» «неизвестного» Некрасова помимо сложившихся идеологем в контексте идейных, эстетических, духовных исканий русских писателей и мыслителей, выявить важнейшие закономерности в характере взаимосвязей некрасовского творчества с русской культурой в целом.

Новые возможности в решении данной проблемы открывает плодотворное по своим перспективам и результатам направление в современной русской науке, исследующие соотношение и взаимодействие разных форм культуры, многоуровневые связи литературы с духовным бытием человека и общества (Е.И.Анненкова, М.Вайскопф, В.А.Воропаев, М.М.Дунаев, С.А.Гончаров, В.А.Котельников, В.Ш.Кривонос и др.) (8-11; 39; 48-49; 90; 66; 144 др.).

Для решения поставленной проблемы особую методологическую и литературоведческую значимость имеют выстраивающие аксиологически адекватную картину русского культурно-литературного процесса исследования ученых (Г.Ф.Гачев, Б.Ф.Егоров, В.М.Жирмунский, В.А.Кошелев, Ю.В.Лебедев, Ю.М.Лотман, Ю.В.Манн, В.М.Маркович, Б.Н.Путилов, С.А.Фомичев, Н.Н.Скатов и др.), позиции которых свободны как от заранее заданных идеологических установок, так и от модной ныне, так сказать, принудительной христианизации русской культуры, от «сакрально-молитвенного преклонения перед ней», по выражению Е.Г.Эткинда (350, с. 18).

Научная новизна исследования.

• Уточнены и приведены в соответствие с уровнем современной теории и истории литературы жанровые дефиниции «поэмы», «эпопеи», стихотворной повести.

• Определены их жанрообразующие константные, доминантные и факультативные признаки.

• Исследованы динамика и трансформация жанра русской поэмы, эпопеи, стихотворной повести периода второй трети XIX века.

• Выявлены специфика и динамика взаимодействия наиболее активных в литературе «второй поэтической эпохи» процессов «романизации», онтологи-зации, лиризации, эпизации.

• Рассмотрены специфика изменений в сфере эпического события, героя, автора, эпической поэтики,Всравнеш« с классическими образцами прошлого.

• Исследован корпус стихотворных произведений с проявленной эпической тенденцией как «единый эпический текст эпохи» (Б.Н.Путилов) в вершинных образцах (Пушкин, Баратынский, Лермонтов, Гоголь, Некрасов), в талантливых идейно-эстетических опытах (Ап.Григорьев, И.Аксаков, И.Никитин, Н.Огарев), в массовой продукции.

• Введены в научный оборот тексты стихотворных повестей второй трети XIX века, составляющие так называемую «массовую продукцию» (Е.Шахова, М.Павлов, А.Фукс, Н.Хвощинская, А.Шидловский и др.), в которых наиболее отчетливо и прямолинейно проявлялись основные закономерности, созидательные и кризисные явления в развитии жанра.

• «Эпический текст» второго тридцатилетия XIX века соотнесен с русской действительностью этой эпохи: ее социально-исторической ситуацией, кризисным состоянием русского мироустройства, социально-духовным расколом русского общества, духовной драмой русского интеллигента, разобщенного с народом, судьбой русской женщины, трагическим положением русского народа, определяемым Некрасовым как непоправимое в обозримые исторические сроки «несчастье», поисками творцами русского поэтического эпоса оснований и путей «исхода» (Достоевский) из кризисного состояния русского мира в широком диапазоне от гуманистической философии человека и мира Пушкина до революционно-утопической программы Н.Огарева и Некрасова.

• Намечены пути и перспективы исследования стихотворного эпического жанра.

• Внесены теоретические и историко-литературные уточнения и дополнения в общую картину русского литературного процесса второй трети XIX века. Объект исследования - русское стихотворное эпосотворчество: эпическая поэма, эпопея, стихотворная повесть второй трети XIX века.

Предмет исследования — процессы формирования, динамики, трансформации стихотворного эпического жанра в русской литературе второго тридцатилетия, наименее системно и процессуально изученного в истории развития жанра русской поэмы в целом.

Выбор второй трети XIX века в качестве историко-литературного материала определяется, помимо личного интереса, сложной и противоречивой, культурно значимой динамикой осуществления русского эпического проекта, вступившего в необычайно активные, «фамильярные» отношения с фольклором, предшествующей литературной традицией, историей и современностью. Исследуемый период, с одной стороны, - время создания классических шедевров эпического жанра («Медный всадник» А.С.Пушкина, «Песня про .купца Калашникова» М.Ю.Лермонтова, поэма в прозе «Мертвые души» Н.В.Гоголя, «Мороз, Красный нос» Н.Л.Некрасова), смелых (и даже дерзких!) экспериментов гениев в таком демократизированном жанре, как стихотворная повесть (Пушкин, Лермонтов). С другой стороны, - это время создания объемной «массовой продукции», спровоцированной взаимообусловленными процессами экспериментальной активности гениев и мощной демократизацией искусства, стремительно менявших эстетические координаты и эстетический «менталитет» автора-творца и читателя, создававших для обыденного сознания иллюзию «массовой доступности» творческого акта, девальвации «олимпического» статуса художника. К средине века высокий стихотворный жанр оказывался во времени ой зоне агрессивных демократических претензий, подвергаясь обытовлению, воздействию социально-идеологического фактора. Но поэму как «песнь Судьбы» о нации, народе, человеке невозможно было идентифицировать с «натуральным» бытом. Быт не объяснял бытия. Стихотворный эпический жанр конца второго тридцатилетия в эпических творениях Ап.Григорьева, И.Аксакова, И.Никитина, Н.Огарева, Н.Некрасова снова начинает набирать эстетическую высоту, уходить в онтологические и метафизические глубины, разворачиваться к постижению «тайны народной жизни» (К.Аксаков), бытию человека в целом. Дешифровка этих встречных, эстетически и историко-литературно содержательных конфликтных, параллельных, многоуровневых взаимоотношений в сфере эпического стихотворного жанра и составляет предмет исследования. Цель работы - литературоведческое осмысление процесса формирования русского эпического стихотворного жанра второй трети XIX века как культурно-эстетического феномена эпохи, выяснение его художественной специфичности, жизнетворческих интенций, динамики взаимодействий с предшествующими формами стихотворного эпоса (героический эпос, классицистическая и романтическая поэма, романтическая и реалистическая повесть в стихах), доминирующими жанрами эпохи (повесть, роман), в устойчивых и менявшихся закономерностях развития, свершениях и неудачах.

Предпринятое историко-литературное исследование потребовало теоретических уточнений дефиниций жанра поэмы, эпопеи, стихотворной повести.

В этой связи определены следующие задачи исследования: рассмотреть основные закономерности развития русской эпической поэмы 1830-1860 годов, выявить сущность и динамику взаимодействия процессов «романизации», лиризации, онтологизации, эпизации, определить специфику функционирования константных, доминантных, факультативных типологических признаков эпического стихотворного жанра; изучить природу, структуру и функционирование такого малопризнанного пластичного и подвижного жанра эпохи, как стихотворная повесть, выявить его эстетическую роль в построении русского поэтического эпоса эпохи; исследовать корпус русских поэм второй трети XIX века с отчетливо проявленной эпической тенденцией, прочитать его как своеобразный содержательный «единый эпический текст эпохи» (Б.Н.Путилов), как целеустремленно создаваемый русскими художниками «второй поэтической эпохи» образ русского национального мира в пограничной ситуации онтологического кризиса и возможности «исхода» (Достоевский), преображения и спасения; прояснить динамику, трансформацию и взаимодействие эпического и лирического начал в жанре поэмы, раскрыть концептуально определяющее значение для поэмы Нового времени статуса повествователя, степень проявленности его эпического и лирического лица, степень его причастности к создаваемой художественной модели мира, соотнесенность этой модели с действительностью; уточнить существующие в критике и науке дефиниции жанра поэмы (поэма, эпопея, стихотворная повесть), привести их в соответствие с возможностями современной науки; пересмотреть вопрос о единодержавии некрасовского эпосотворчества, внести принципиальные коррективы в существующие научные представления об истории развития русской эпической поэмы второй трети XIX века об этико-эстетической эталонности пушкинского стихотворного эпоса («Медный всадник»); осмыслить феномен русского эпосотворчества второго тридцатилетия XIX века в его целостности, разнонаправленности, уникальности, активных жиз-нетворческих интенциях, эстетических свершениях и неудачах как явление общелитературного и общекультурного масштаба.

Научная гипотеза. Художественная специфичность русского стихотворного эпоса XIX века, история его развития и функционирования, его эстетическая целеустремленность и жизнетворческая энергия позволяют предположить, что он настойчиво осуществлялся русскими художниками как своеобразный русский эпический проект. По эстетической направленности и идеологической разнонаправленности составляющих его текстов (Пушкин, Лермонтов, Ап.Григорьев, И.Аксаков, И.Никитин, Н.Огарев, Н.Некрасов, «массовая продукция»), они образовали «единый эпический текст эпохи», если воспользоваться термином Б.Н.Путилова. Особый эстетический смысл для судеб русского поэтического эпосотворчества имеет авторское определение жанра «Мертвых душ» Гоголя как «поэмы», в авторской жанровой перспективе -«эпопеи». Это «единство» «эпического текста эпохи» поддерживалось «памятью жанра» (М.М.Бахтин), обращенностью стихотворного эпоса к кризисным моментам национального (народного) бытия, которое становится объектом художественного постижения для поэмы тогда, «когда ему (бытию. -Н.С.), если вспомнить гениальное определение Л.Н.Толстого, грозит небытие». Это «единство» рождалось эстетической энергией высокого эпического жанра, «утвердительным» (Г.Д.Гачев) изображением бытия, поисками основ и путей преображения и спасения русского мира.

Методологическая база исследования. Русское стихотворное эпосотворче-ство «второй поэтической эпохи» рассматривается в сложности и конфликтности внутритекстовых связей, многоаспектности интенций эстетического, религиозно-этического, философского, идеологического порядка, в контексте фольклорных и литературных традиций жанра и как «единый эпический текст эпохи», адекватный ей в художественном и культурно-историческом плане.

Русский стихотворный эпос второй трети XIX века исследуется в проблемно-тематическом, структурно-описательном, структурно-типологическом, историко-типологическом аспектах.

Определяющее значение в предпринятом исследовании имели труды в сфере теории и истории литературы, посвященные проблемам специфики, функционирования, взаимодействия видов искусства (фольклор и литература), родов и жанров и их соотнесений с действительностью (Ф.И.Буслаев, В.Я.Пропп, А.Н.Веселовский, Е.М.Мелетинский, Д.С.Лихачев, Б.Н.Путилов,

B.М.Жирмупский, Ю.М.Лотман, Ю.В.Манн, Г.М.Фридлендер, Г.Д.Гачев, И.В.Шталь, Б.Ф.Егоров, Н.Н.Скатов, В.А.Кошелев, Ю.В.Лебедев,

C.А.Гончаров, С.А.Фомичев, Е.И.Анненкова, Т.С.Царькова, Ю.Н.Чумаков и др.).

Источниковедческая база исследования: корпус стихотворных произведений второй трети XIX века с проявленной эпической тенденцией (поэма, эпопея, стихотворная повесть); сознательное включение в состав анализируемых произведений «арзамасской поэмы», по определению А.Н.Соколова (Н.М.Карамзин, Н.А.Львов, В.А.Жуковский, К.Н.Батюшков), «Бовы» Л.Н.Радищева, «Руслана и Людмилы» А.С.Пушкина, не относящихся по времени к исследуемому периоду, объясняется необходимостью выявить истоки зарождения русского эпического проекта, специфику его жанрового оформления на начальном этапе, причины неудач («арзамасекая поэма») и блистательных побед («Руслан и Людмила»); обращение к прозаической поэме Н.В.Гоголя «Мертвые души» обусловлено высоким содержательным уровнем авторского определения «поэма» по отношению к прозаическому произведению для понимания судеб высокого эпоса в русской культуре; сам факт создания поэмы в прозе, трагическая невозможность претворить «малую эпопею» в «большую», преодолеть на эстетическом уровне кризисность русского мироустройства и указать практические пути спасения русского мира объясняют существенные закономерности достижений и неудач в сфере русского эпосотворчества; эпистолярная и мемуарная литература об исследуемых авторах; исследования в сфере теории, истории фольклора, литературы, критики, культуры, историософии, философии, истории. На защиту выносятся следующие положения: развитие классического и современного литературоведения позволяет внести теоретические уточнения в категориальный аппарат, соотносимый с термином «поэма» (поэма, эпопея, стихотворная повесть в романтической и реалистической модификациях); русская эпическая поэма проявила себя в качестве одного из самых культурно и эстетически активных и продуктивных жанров русской литературы второй трети XIX века; русский стихотворный эпос в условиях мощной демократизации русской культуры реализовывал себя как в малых жанрах, поэтически осваивающих быт и бытие частного человека (стихотворная повесть), так и в больших (эпическая поэма, эпопея), строивших художественную модель современного национального (народного) мира; развиваясь в зоне динамических взаимодействий многовековых традиций и новаций, фольклора и литературы, эпоса и лирики, процессов «романизации», лиризации, онтологизации, эпизации, русский стихотворный эпос проявил тенденцию к воплощению своеобразного русского эпического проекта, пытавшегося запечатлеть образ русского национального (народного) бытия в кризисной ситуации, «когда ему грозило небытие» (Л.Н.Толстой), и найти основные пути для его преображения и спасения; экспериментируя в сфере доминантных, константных, факультативных типологических признаков жанра, в зоне эпического события, героя, автора, поэтики, русский стихотворный эпос второй трети XIX века, преодолевая эстетически непродуктивные ситуации развития, устанавливая принципиально новые отношения с действительностью, оказался способным: а) к появлению шедевров (Пушкин, Лермонтов), к созданию эстетически содержательных текстов (Ап.Григорьев, Ап.Майков, И.Тургенев, Н.Огарев, Н.Некрасов), служивших «фоном и резервом» (Ю.М.Лотман) большого эпического стихотворного жанра, к производству «массовой продукции» в сфере жанра стихотворной повести (в периферийных, «наиболее пластичных и подвижных жанрах», закладываются, по утверждению С.С.Аверинцева, «основы более поздних жанровых явлений»); б) к созданию эпически содержательных текстов, пытавшихся активизировать идеологический фактор и непосредственно влиять на общественное и читательское сознание эпохи (И.Аксаков, И.Никитин, Н.Огарев, Н.Некрасов); в) к сотворению таких великих, принципиально новых в сфере эпосотворче-ства произведений искусства, как «Медный всадник» Пушкина, «Песня про .купца Калашникова» Лермонтова, «Мороз, Красный нос» Некрасова; концептуально значимыми для эпосотворчества Нового времени оказываются вопросы взаимодействия, динамики и трансформации эпического и лирического начал, во многом предопределяющее успех или неуспех предпринятого творческого эпического акта решение проблемы статуса повествователя, уровня его самосознания, степень проявленности его лирического и эпического лица, эстетической адекватности избираемых им форм эпосотворчества; уровень развития классического и современного пушкиноведения и некра-соведения позволяет аксиологически уточнить иерархическую картину русского национального эпосотворчества, этико-эстетическим эталоном которого является не Некрасов, а Пушкин.

Теоретическая значимость результатов диссертационного исследования: теоретически осмыслены, обоснованы на современном научном уровне термины «поэма», «эпопея», «стихотворная повесть», систематизирован и уточнен соотносимый с ними категориальный аппарат; исследованы процессы формирования, функционирования, жанровая типология, поэтика русского стихотворного эпоса второго тридцатилетия XIX века; рассмотрен концептуально значимый для эпосотворчества Нового времени статус автора-повествователя; выявлены и исследованы механизм и поэтика взаимодействия русского стихотворного эпоса «второй поэтической эпохи» в действительностью. Практическая значимость результатов диссертационного исследования. Материал диссертации и полученные результаты могут быть использованы: для изучения теории жанра, истории русской литературы второй трети XIX века; при сравнительно-типологическом анализе других жанров русской литературы; для характеристики поэмы, эпопеи, стихотворной повести в энциклопедических и справочных изданиях; при создании антологии жанра русской поэмы как замечательного феномена русской и мировой культуры; для построения современной аксиологически адекватной истории русской литературы XIX века; в вузовском преподавании историко- и теоретико-литературных курсов, спецкурсов и спецсеминаров; в школьном преподавании курса теории и истории русской литературы.

РОССИЙСКАЯ ГОСУДАРСТВЕННАЯ БИБЛИОТЕКА 41

Заключение научной работыдиссертация на тему "Русский стихотворный эпос второй трети XIX века"

Заключение

История развития русской эпической поэмы второй трети XIX века выявляет уникальную эстетическую и жизнетворческую специфичность ее жанровой трансформации и подтверждает способность даже самых, казалось бы, «консервативных» и «архаичных» жанров, «прикрепляемых» критической (Белинский) и научной (Гегель, М.М.Бахтин) мыслью к определенным историческим эпохам, или грандиозным коллизиям общечеловеческого масштаба (Г.Гачев), к активному эстетическому самообновлению и функционированию в новых историко-литературных и культурно-цивилизациоиных условиях.

Напряженный интерес русской поэтической мысли второй трети XIX века к эпическим формам, наверно, объясним не только необходимостью осознать сущность амбивалентно усложнившегося мирового исторического процесса с его «безумием войн и революций» (Ю.М.Лотман), углублявшимся кризисом просветительской и идеалистической философии, романтизма и элитарных форм искусства, глобальной демократизацией современной цивилизации в целом.

Этот интерес был проявленным стремлением интеллектуальной элиты русской нации, неотвратимо втягивающейся в революционный, трагически саморазрушительный период своей Истории, к духовной самоидентификации, к поиску тех незыблемых национальных опор, которые могли бы преодолеть «болезненный» процесс «распадения масс на личности» (Достоевский), устранить «зияющий» провал «между утонченнейшей современной культурой и самым дремучим невежеством; высочайшим чувством личности и полной древнеазиатской безличностью» (Г.Д.Гачев).

Русский поэтический эпос второго тридцатилетия, рождаясь из ощущения глубочайшего духовно-социального неблагополучия современного национального бытия, переживающего фазу, когда «ему грозило небытие» (Л.П.Толстой), устремился к поиску тех безусловных нравственных ценностей, которые могли бы объединить русский мир и предотвратить катастрофу национального самоуничтожения.

В новых исторических условиях затянувшегося поэтического кризиса после гибели Пушкина и Лермонтова, иллюзорного торжества натуральной школы, длительной паузы в развитии русского «социально-универсального романа» (В.А.Недзвецкий), победоносного шествия «массовой» повести и романа, устремившихся к постижению частной жизни частного человека, эпическая поэма сохраняла столь притягательную для русского поэтического сознания, недоступную другим жанрам способность поэтического, метафизического в своей основе изображения национального бытия во всем своеобразии и полноте, в контексте национальной и мировой истории, миросущест-вования в целом.

Сущность проблемы заключалась прежде всего в необходимости и трудности осознания нового статуса автора, в поисках нового, соответствующего и природе эволюционирующего жанра и «духу своего века» (Белинский) эпического способа повествования, в установлении новых отношений автора с творимым эпическим миром национальной жизни, «царством народности» (Белинский), в духовно - эстетическом преодолении остро осознаваемого трагического разрыва «между просвещенной образованной личностью и народом» (Ю.М.Лотман), между человеком и государством.

Сложность взаимодействия процессов «романизации» и эпизации формировали новую модель русского прозаического и поэтического эпоса середины XIX века: для «очерковых циклов, устремленных к эпосу. было характерно стремление выйти за пределы индивидуального микрокосма к макрокосму, к .миру большой жизни. Причем выход этот сопровождался желанием принять этот мир в себя, самому стать его частью» (Ю.В.Лебедев).

Именно роман, как «эпос нового времени» (ГегелЕ.), не имевший «канона, как другие жанры., вечно идущий, вечно исследующий себя самого и пересматривающий все свои сложившиеся формы» (М.М.Бахтин), побуждал и стихотворный эпос не только к «романизации», но и активной жанровой самореализации в целом.

Творцам эпоса в новое историческое время приходилось заново строить эпическую модель национального мира, принципиально по-новому решать проблему авторского статуса, мучительно искать в драматически меняющемся русском мире нравственно - эстетическую опору непреложного для эпоса «утвердительного изображения» (Г.Гачев) национального бытия. Необходимо было искать в живой русской действительности такой тип героя, который был бы свободен от внутренних неразрешимых противоречий, который был бы органично связан с национально - исторической почвой, личные цели которого совпадали бы с общенациональной задачей.

Для России XIX века подобные взаимоотношения личности и общества являлись либо далеким прошлым, либо прообразом желательного, но вряд ли возможного будущего» (В.М.Маркович).

Для эпической поэмы нового времени традиционные формы преодоления трагедийности человеческого существования были уже во многом исторически неприемлемыми.

В Новое время творец эпической поэмы не мог воспользоваться «готовой» традиционной схемой, «готовым каноном» (М.М.Бахтин). Он ставился самой логикой развития национальной Истории перед необходимостью решать помимо эстетических еще и жизнетворческие задачи. Для создания аксиологи-чески адекватной эпической модели национального жизнеустройства он должен был совместить истину о состоянии национального мира, факт его углублявшегося социально - духовного раскола с поиском этико - эстетических форм его преодоления, с поиском «исхода», с «пророческим указанием» (Достоевский) путей спасения русского мира и человека.

Обратившись к постижению и изображению сущности современного национального бытия в его «незавершенности», «непредвидимости и неразвернутых возможностях» (Ю.Н.Чумаков), вступая с ним в «романизированные», фамильярные отношения» (М.М.Бахтин), стихотворный эпос ставил себя в драматически сложную коллизию, разрешить которую смог только Пушкин.

Активные диалогические отношения создаваемой эпической модели национального мира с авторской личностью XIX века, авторской (неизбежно «тоталитарной» по своим намерениям) идеологизированной (рационализированной) программой ставили эпосотворческий акт в условия эстетической несвободы, нарушая его конститутивный принцип «вольного обращения с миром» (Г.Д.Гачев). Разрешить «трагедию жанра» (В.А.Недзвецкий) русская поэма XIX века пыталась разными способами. Творцы «арзамасской поэмы» пошли по пути отказа от полноценной эстетической самореализации авторского (высокоразвитого, индивидуального, рефлексивного) сознания, его нейтрализации, растворения в имитации «чужого» (наивно-синкретического, «коллективно-бессознательного») мироощущения.

Не принимая современного дисгармоничного мироустройства, отрицая возможность его величия в «грядущем», Лермонтов в своем поэтическом эпосотворческом акте предпочел дать своей современности «урок» из легендарно-героического прошлого.

Создавая свою национальную эпопею, свою последнюю, «вечную книгу на все времена» (В.Г.Маранцман) о России, воскрешая генетическую национальную память о легендарно-героическим прошлом, «богатырском» потенциале русского национального характера, предельно активизируя жизнетвор-ческие функции искусства, стремясь непосредственно влиять на самосознание русской нации и русского человека, уверить их в существовании «торного», «ясного пути к Христу для каждого» (В.Воропаев), убедить их в самой возможности чудесного духовного преображения, Гоголь оказался перед трагически неразрешимым противоречием между своим христианским идеалом соборного воссоединения русской нации и реальной картиной ее духовного оскудения, разъединения и распада, «равнодушием» своих «бесчувственных» современников.

Ап.Григорьев, осуществляя свой объемный лиро-эпический проект, создавая свой экзистенциальный романтический эпос, который должен был охватить, осмыслить, запечатлеть в слове и «музыке» во всей полноте и амбивалентности сам процесс, саму динамику существования («Одиссею.») и сознания («дневник»), современной высокоразвитой личности (с ее комплексами индивидуального и индивидуалистического сознания), сосредоточился на исследовании ее онтологически неразрешимой на данном цивилизационном этапе драме разъединения с существующим мироустройством и поисках путей воссоединения с ним (Б.Ф.Егоров).

Создатели поэтического «эпического текста» середины века пытались строить образ современного национального мира по заданной идеологизированной модели: славянофильский эксперимент И.Аксакова, либерально-демократический опыт И.Никитина, революционно-демократический вариант Н.Огарева). Авторской программе предназначалась активная роль регулятора существующего дисгармоничного мироустройства, приведения последнего в соответствие с самосознанием и идеалом современной развитой личности.

Эти попытки неизбежно приводили к субъективной деформации, неполноте создаваемого эпического образа русского национального мира, сдерживали или делали невозможным сам процесс свободной эстетической самореализации эпического жанра, лишали его эстетической перспективы уже в пределах творчества конкретного художника.

Некрасов, переводя русский эпический проект в универсально-синтетическую фазу самоосуществления, приводя его в соответствие с «духом» демократического «века» и собственным концептом «народной правды», амбивалентно сочетавшим христианскую и «современную революционную и социалистическую мысль» (Герцен) и состоявшим в том, что народ был несчастлив, отказывал современной официальной России и социально привилегированной личности в праве на историческое будущее. Автор «Мороза, Красного носа», выводя официальную Россию за пределы великой эпопей о народной жизни, выносил ей тем самым обвинительный этический вердикт. Вина за многовековую трагедию народной судьбы возлагалась на весь существующий миропорядок и современный социальный строй. Своим «Морозом.» Некрасов совершал поразительный по нравственной силе и эстетической красоте покаянный акт колоссальной духовно-культурной значимости перед памятью всей крестьянской Руси, может быть, всех минувших веков («века протекали»).

Но на эпическом языке некрасовского эпического кода этот акт покаяния одновременно санкционировал правомочность и неотвратимость мужицкого суда над дворянской Россией. Условием спасения и возрождения крестьянской Руси становится в сознании поэта искупительная гибель России дворянской.

Новая «крестьянская» эпопея Некрасова строилась на абсолютном «утвердительном» (Г.Д.Гачев) пафосе изображения народной жизни и абсолютном отрицательном пафосе восприятия дворянской жизни. Залоги спасения, по Некрасову, в самом народе: в его богатырском потенциале, мудрости, сердечной всеотзывчивости, справедливости, совести, трудолюбии, мужестве, терпении и стойкости.

Думается, основным препятствием на пути завершения последней итоговой поэмы «Кому на Руси жить хорошо» стал базовый этический, христианский в своей основе для русской православной культуры закон эпосотворения (мир, согласие, национально-духовное всеединство), которым пытался поступиться поэт. Он «остановил» поднимающуюся народную стихийную, «неисчислимую» «рать» с ее «силой несокрушимой» на самом краю революционной «бездны», которая так устрашала авторов «Медного всадника», «Капитанской дочки» и «Мертвых душ». Слишком страшным было видение того русского революционного Апокалипсиса, которое рождала некрасовская картина русского народного мира.

Некрасовский тип эпопеи утрачивал базовую для эпосотворчества «утвердительную» (Г.Д.Гачев) функцию и лишался культурно-исторической перспективы.

Этико-эстетической парадигмой для русского национального эпоса XIX века объективно стал «Медный всадник» (1833) Пушкина.

Медный всадник» Пушкина, осмыслявший итоги развития предшествующего мирового и русского эпоса, усвоивший его уроки, по-новому решал поставленные Новым временем задачи и открывал перспективы развития эпосотворчеству нового типа.

Создателю «Медного всадника» удалось преодолеть конститутивную для классической эпопеи «абсолютную эпическую дистанцию» (М.Бахтин) между прошлым и настоящим.

Эпическое прошлое, романизированное настоящее, пророчески прозре-ваемое будущее явлены в «Медном всаднике» в своем парадоксально - противоречивом и естественно - органичном единстве.

Самым убедительным аргументом в пользу концепции абсолютного гуманистического пафоса поэмы является сама архитектоника эпического творения Пушкина, само реальное соотношение эпического и лирического начал, принципиально новый статус автора в эпической поэме, принципиально новый способ эпического мышления русского гения.

Для него эпоха, личность и деяния Петра, не только «преданье старины», русский национальный миф в его таинственной метафизической глубине (как это и должно быть в классической поэме) по и реальный этап русской Истории, залог настоящего и будущего России. Для автора «Медного всадника» эпическое прошлое не только утвержденный культурной традицией объект памяти, описания, воспевания, но и глубочайшего познания, личного и исторического опыта, чувственного и эстетического сопереживания.

Пушкин разрешил проблему, перед которой остановилась русская эпическая поэма, - проблему аксиологически адекватного изображаемому в ней историческому процессу соотношения эпического и лирического начал. Ему удалось достичь невозможного ранее эстетического равновесия между эпической объективностью, монументальностью, грандиозностью изображения «тайного хода» Бытия, Истории, Цивилизации и авторской лирической проникновенностью, «всеотзывчивостыо» (Достоевский) к судьбам мира, Отечества, человека.

Пушкин ставил и решал с гуманистический позиций один из кардинальных вопросов историософии и культурологии XIX- XXI веков о стихии и цивилизации как проблеме русской истории.

Пушкин увидел в Петре великого цивилизатора, способного защитить Россию от ударов внешней «стихии», осознавшего историческую необходимость обуздания внутренней «стихии» «коллективного бессознательного русских людей», по выражению современного философа В.Кантора, (русифицировавшего концептуальное положение З.Фрейда и К.Юнга), подчинения этой внутренней «стихии» европейским цивилизационным формам. Пушкин увидел в Петре творца русской истории, способного удержать Россию на краю «бездны роковой» и направить ее колоссальный потенциал па самоосуществление и созидание.

Пушкинское понимание цивилизации в историософском смысле настолько объемно и содержательно, что, допускает ретроспективное сопоставление с выработанными позднее наукой концепциями цивилизации от Н.Я.Данилевского до П.А.Сорокина, А.Тойнби и т.д. «Пушкинский концепт» цивилизации свободно «сочетает» концепты «типа», «процесса», «эталона» и предполагает моральную оценку общества и деяний исторической личности в их отношении к человеку.

Абсолютной мерой оценки для Пушкина было милосердие властителя к своим подданным, «исключавшее возможность перерождения монархии в деспотизм» (С.А.Фомичев), «спасительное» и для власти и для человека (Е.Г.Эткинд).

Россия в представлении Пушкина — великая страна, игравшая и продолжающая играть выдающуюся роль в мировом историческом процессе, но подверженная «ударам стихии», еще не ставшая Европой, не создавшая цивилизованного общества, гарантирующего защиту прав и свобод человека.

Пушкин гениально осознал, по выражению В.Кантора, «самое главное, что оставил Преображенец идущей, грядущей России, - это новый взгляд на положение России в мире как страны, способной к самотворчеству европейской культуры. В этом смысле Пушкин - прямой наследник дела Петра, довершивший в сфере духа то, что Петр мастерил государственным строительством».

Для создателя нового типа эпической поэмы, утверждавшего, что «История народа принадлежит поэту», абсолютная мера всех вещей - не государство, не народ, не герой, - а человек.

Эпическая направленность авторского сознания проявилась в новом типе поэмы не в стремлении к абсолютному слиянию с национальным и народным миросозерцанием и бытием, не в растворении в них, а в глубочайшем осознании — переживании того, что их сущностной основой является миросозерцание и бытие человека, условия его духовного самоосуществления, мера его духовного «самостоянья».

Пушкин кардинально изменил каноническую структуру эпической поэмы, введя второго «главного» героя, создав два центра притяжения эпического действия и средоточия эпических героев, задав тем самым ту универсальную «русскую» диалогичиость своей поэме, которая придала ей такую онтологическую глубину и бесконечность.

Повесть», «петербургская повесть» о судьбе частного человека, вторгаясь в контекст величественной «поэмы» о России, ее великих «творцах», становилась неотъемлемым элементом русского поэтического эпоса нового типа, кардинально преображала его поэтический строй, дух и пафос. Пушкин задал ту новую модель поэтического национального эпоса, то осознанное, неколебимо гуманистическое соотношение частного и общего в нем, которое станет ориентиром (при всех сложных различиях) для прозаического эпоса Гоголя и поэтического эпоса Некрасова («Мороз, Красный нос».)

Автор «Медного всадника» предъявил «грозному царю», «державцу полумира», почти полубогу, в пушкинском «государственном» аспекте изображения как будто бы соответствующему «гегелевскому» канону героя классического эпоса, несчастного Евгения. И герой «русского романа» («петербургской повести») становился героем русского национального эпоса.

Магией милосердия и любви «возвращает» поэт своего, «забытого» великими мира сего «бедного» героя, обреченного неправедным миром на страдания, одиночество, безумие и гибель, из небытия и ничтожества в русскую Историю.

Русский гений поставил перед самым великим властителем русской национальной Истории онтологический вопрос о высшей и абсолютной цели их, властителей, деяний, реформ, войн, побед: об их человеческой цене. Ибо в пушкинском мире абсолютной и высшей Целью, живого, динамично меняющегося миропорядка «является человек, вокруг которого «вращается весь мир». Мир у Пушкина «собственно и создан, и существует для человека (что целиком соответствует и Книге Бытия и святоотеческой традиции» (B.C.Непомнящий).

По убеждению Пушкина, только во имя блага (в христианском измерении) Евгения и Параши великие деяния Петра, жертвы, страдания, подвиги, победы целой нации и ее великих героев имеют смысл.

Утверждаемые в поэме авторский идеал и норма драматически расходились с реальной русской историей и современной действительностью.

Поэма наполнялась тревожными пророческими авторскими предчувствиями. Насильственно насаждаемый тотальный культ государственности, «унификация» (П.Вяземский) человека («Прозванья нам его не нужно»), подавление его общественной инициативы и роли, прав и свобод, даже «временное» (историческое) их ограничение во имя скорейшего достижения «общего блага» ведет, согласно художественной логике поэмы, к дегуманизации самой власти, общественной и духовной деградации человека и в конечном итоге к «безумному» торжеству «стихии», «бессмысленному и беспощадному» бунту, отрицающих идею цивилизации, культурно - созидательные усилия всей нации и ее великих героев.

Само глубочайшее осознание трагического характера для судеб личности поступательного, «прогрессивного» (на безличностном уровне) хода Истории, приоритета государственных интересов над личностными, «имело, по справедливому утверждению И.М.Тойбина, огромное значение для человечества и судеб искусства. В этом осознании и заключался уже первЕлй шаг в сторону решения» этой проблемы.

Всеразрешающим и творящим началом, универсальным носителем национального сознания и идеала в эпической поэме нового типа стал сам Автор, переживающий во всей онтологической полноте и за нацию, и за ее избранника, и за любого ее самого «малого» представителя ощущение «взлета» и «сознание взлета» (А.Белый) в постижении смысла человеческого и национального бытия в его прошлом, настоящем и будущем.

Обуздание «коллективного бессознательного русских людей» (В.Кантор), цивилизация русского мира, предотвращение «русского бунта» виделись Пушкину в гуманизации государства, общества, человека.

Объективное выдвижение Автора на «главную» роль в эпической поэме нового типа, ее лиризация стали средством ее мощной эпизации. Каноническая для классического эпоса «абсолютная эпическая дистанция» (М.Бахтин) утрачивала в пушкинском эпосе свою конститутивность.

Творец эпической поэмы нового типа, «восстанавливая» живую связь времен, активно включался в незавершенный исторический процесс, принимая на себя функцию единения враждебных социальных сил в этом трагически расколотом мире, становясь «главой мирового охранения» (В.В.Розанов).

Лиризация и романизация эпоса не отменяли, а необычайно усиливали его эпизацию в гениальном творении Пушкина, которое, безусловно, остается эталоном эпосотворчества Нового времени.

И пушкинский «художественный текст», составляющий органичную часть «мирового эпического фонда» (Б.Н.Путилов), постигающий русскую жизнь в се «непредвидимости и неразвернутых возможностях» (Ю.Н.Чумаков), базирующийся не на авторской программе, а на «энциклопедии «вечного закона» (В.А.Кошелев), и сам «феномен пушкинского бытия» (B.C.Непомнящий) явились абсолютной мерой этического и эстетического отсчета в русском национально-историческом и духовно-культурном развитии, открывая перед ним безграничные горизонты и побуждая все к новым и новым интуитивным и научным исследованиям жизни, искусства и самого пушкинского феномена.

Список научной литературыСысоева, Нина Петровна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Абрамович Г.А. Введение в литературоведение. М.: Учпедгиз, 1961. 352с.

2. Аксаков И.С. Полн.собр.соч.: В 4 т. Изд. 2-е. СПб.: Тип.Суворина, 1903.

3. Аксаков И.С. «И слово правды.» // Аксаков И.С. Стихи, пьесы, статьи, очерки. Уфа: Башкирское кн.изд-во, 1986.— 316с.

4. Аксаков И.С. Речь о А.С.Пушкине. // Литература в школе. 2002. № 1. С.2-8.

5. Аксаков К. Несколько слов о поэме Гоголя «Похождения Чичикова, или Мертвые души». // Русская критика от Карамзина до Белинского. М., 1981. С.277-283.

6. Аксаков К.С., Аксаков И.С. Литературная критика. М.: Современник, 1982.383с.

7. Андреев Н.П. О формах плача в поэмах Некрасова. // Литературная учеба. 1936. № 8.

8. Анненкова Е.И. Творчество Н.В.Гоголя и литературно-общественное движение 1-й половины XIX в. Автореферат дис. доктора филол.наук. Л.: Изд-во ЛГПИ им. А.И.Герцена, 1990. 33с.

9. Анненкова Е.И. Гоголь и декабристы. М.: Прометей, 1989. 174с. Ю.Анненкова Е.И. «Размышления о Божественной Литургии» в контекстепозднего творчества И.В.Гоголя. // Гоголевский сб.: Под.ред. С.А.Гончарова. СПб.: Образование, 1994.

10. Анненкова Е.И. Аксаковы. СПб., 1998. 366с.

11. Архангельский Александр. «Медный всадник». М., 1990.

12. Асоян А.А. Поэмы 1840-1860 годов А.Н.Майкова. Автореферат дис. канд.филол.наук. Л., 1978. 28с.

13. Базанов В.В. К дискуссиям о поэме в современной критике. // Русская литература. 1975. № 2. С.222-233.

14. Базанов В.Г. От фольклора к народной книге. Л., 1973.

15. Бакунин П.А. Запоздалый голос сороковых годов. (По поводу женского вопроса). СПб., 1881.

16. Барт Р. Нулевая степень письма. // Семиотика, 1983.

17. Баратынский Е.А. Стихотворения. Письма. Воспоминания современников. М.: Правда, 1987. 480с.

18. Батюшков К.Н. Нечто о поэте и поэзии. // Опыты в стихах и прозе. М.: Наука, 1977. С.20-28.

19. Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М.: Художественная литература, 1975. 501с.

20. Белинский В.Г. Собр.соч. в 3-х т. М.: Художественная литература, 1948.

21. Белинский В.Г. Полн.собр.соч.: В 13-ти т. М.: АН СССР, 1953-1956.

22. Белый А. Достоевский и кризис культуры. // Литературная учеба. 2000. Кн.1. Январь-февраль. С. 123-125.

23. Бердяев Н.А. Русская идея. // Русская литература. 1990. № 2. С.85-133.

24. Бердяев Н.А. Самопознание. М.: Республика, 1993. 334с.

25. Библиотека для чтения, 1864.

26. Бицилли П.М. Проблема человека у Гоголя. // Трагедия русской культуры. Исследования. Статьи. Рецензии. М.: Русский путь, 2000. С.145-176.

27. Благой Д. Блок и Аполлон Григорьев. // Благой Д. Три века. Из истории русской поэзии XVIII, XIX, и XX вв. М.: Сов.литература. 1933. 376с.

28. Благой Д.Д. Мастерство Пушкина. М.: Сов.писатель, 1955. - 267с.

29. Бореев Юрий. Искусство интерпретации и оценки. Опыт прочтения «Медного всадника». М.: Сов.писатсль, 1981. 399с.

30. Бродский Н.Л. Пушкин. М.: АН СССР, 1956.

31. Бродский Л.Н. Ранние славянофилы. М., 1900.

32. Брюсов В. Мой Пушкин. М.-Л.: ГИЗ, 1929. 319с.

33. Булгаков С.Н. Героизм и подвижничество. // Вехи. Сб.статей о русской интеллигенции. Свердловск: Изд-во Уральского ун-та, 1991. С.26-68.

34. Бунин И.А. Памяти сильного человека. // Бунин И.А. Собр.соч.: В 9-ти т. Т.9. М.: Художественная литература, 1967. С.502-506.

35. Бухштаб Б.Я. Русская поэзия 1840-1850 годов. // Поэты 1840-1850-х годов. JI.: Сов.писатель, 1972. С.5-60.

36. Бухштаб Б. Н.А.Некрасов. JL: Сов.писатель, 1989. 350с.

37. Бялый Г. Тургенев и русский реализм. JI.: Сов.писатель, 1962. 247с.

38. Вайскопф Михаил. Сюжет Гоголя. М.: Радикс, 1993. 589с.

39. Валицкий Анджей. В кругу консервативной утопии. // Славянофильство и западничество. М., 1992.

40. Вейман Роберт. История литературы и мифология. М.: Прогресс, 1975. 344с.

41. Веселовский А.Н. Избр.ст. Л.: Гослитиздат., 1939. 570с.

42. Веселовский А.Н. Историческая поэтика. Л.: Гослитиздат, 1940. 646с.

43. Виноградов В.В. Стиль Пушкина. М.: АН СССР, 1941.

44. Володин А.И. Начало социалистической мысли в России. М., 1966.

45. Вольперт Л.И. Пушкин в роли Пушкина. М., 1998.

46. Воркачев С.Г. Концепт счастья: понятийный и образный компоненты. // Изв.АН: Наука, 2001. Т.61, № 5. С.47-58.

47. Воропаев В. Духом схимник сокрушенный. Жизнь и творчество Гоголя в свете Православия. М.: Христианская литература, 1994.

48. Воропаев Владимир. Николай Гоголь: Опыт духовной биографии. // Литературная учеба. 2002. Кн.2. С.87-145.50.Время, 1861. № X, XI.

49. Гаспаров Б.М. Поэтический язык Пушкина как факт русского литературного языка. М.: Наследие, 1992.

50. Гаркави А.Н. Поэма Некрасова «Саша». // Некрасовский сб. Т.2. М.-Л.: АН СССР, 1956. С.151-170.

51. Гачев Г.Д. Развитие образного сознания в литературе // Теория литературы. Основные проблемы в историческом освещении. М.: АН СССР, 1962.

52. Гачев Г.Д. Содержательность художественных форм. Эпос. Лирика. Театр. М.: Просвещение, 1968. 303с.

53. Гачев Г.Д. Образ в русской художественной культуре. Л.: Искусство, 1981.247с.

54. Гачев Г.Д. Русский Эрос. М., 1994.

55. Гегель Г.В.Ф. Сочинения: В 14-ти т. М.: АН СССР, 1930-1958.

56. Герцен А.И. Собр.соч.: В 30-ти т. М.: АН СССР, 1954-1965.

57. Гете И.-В. Избранная лирика. М.-Л., 1933. Перевод Н.Вильям-Вильмонта.

58. Гинзбург Л.Я. Творческий путь Лермонтова. Л., 1940.

59. Гинзбург Л. «Былое и думы» Герцена. М.: Художественная литература, 1957. 374с.

60. Гинзбург Лидия. О литературном герое. Л.: Сов.писатель, 1970. 222с.

61. Гинзбург Лидия. О лирике. Изд.2-е. Л.: Сов.писатель, 1974. 407с.

62. Гоголь Н.В. Собр.соч.: В 7-ми т. М.: Художественная литература, 19841986.

63. Гомер. Илиада. М.: Художественная литература, 1960. 435с.

64. Гончаров С.А. Творчество Гоголя в религиозно-мистическом контексте. СПБ.: Изд-во РГПУ им. А.И.Герцена, 1997. 340с.

65. Горланова Н.Г. Фольклорные традиции в ранней лирике и в «Песне про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова» М.Ю.Лермонтова» (тарханский аспект). Авторев.дис. канд.филол.наук. Самара, 2003. 20с.

66. Григорьев Ап. Соч.: В 2-х т. М.: Художественная литература, 1990. Вступ.ст. Б.Ф.Егорова: Ап.Григорьев поэт, прозаик, критик. С.5-26.

67. Григорьев А.А Литературная критика. М., 1967.

68. Григорьян К.Н. М.Ю.Лермонтов //История русской поэзии: В 2т. Л.: Наука, 1968. С.484-530.

69. Григорьян К.Н. Наследие Лермонтова в становлении поэтического миросозерцания Некрасова. //Некрасовский сб. Т.5. М.: Наука, 1973. С.66-75.

70. Громов П.П. Аполлон Григорьев. Вступ.ст.// Аполлон Григорьев. Избр.произведения. Л.: Сов.писатель, 1959.

71. Гроссман Л. Пушкин. М., 1939.

72. Гроссман Л.П. Стиль и жанр поэмы «Руслан и Людмила». // Уч.записки МГПИ. 1955. T.XLVIII. Вып.5. С. 163.

73. Груздев А.И. Эволюция жанра поэмы в творчестве Н.А.Некрасова. // Некрасовский сб. T.1V. Л.: Наука, 1967. С.5-83.

74. Груздев А.И. Поэмы Некрасова 1860-1870 годов. Дис. доктора филол.наук. На правах рукописи. Л.: Изд-во ЛГПИ им. А.И.Герцена, 1971.430с.

75. Груздев А.И. Поэмы Н.А.Некрасова 1860-1870 годов. Автореферат дис. доктора филол.наук. Л.: ЛГПИ им. А.И.Герцена, 1971. 30с.

76. Груздев А.И. Декабристский цикл поэм Некрасова. Л.: Изд-во ЛГПИ им. А.И.Герцена, 1976. 138с.

77. Гудзий Н.К. От «Романа русского помещика» к «Утру помещика». // Сб.: Л.Н.Толстой. М.: АН СССР, 1951. С.331.

78. Гуковский Г.А. Пушкин и проблемы реалистического стиля. М.: Гослитиздат, 1957.

79. Гуковский Г.А. Пушкин и русские романтики. М.: Художественная литература, 1965. 355с.

80. Гуляев Н.А., Базанов В.Г., Юдкевич Л.Г. Теория литературы в связи с проблемами эстетики. М.: Высшая школа, 1970.

81. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. В 6-ти т. М.: Гослитиздат, 1934-1941.

82. Данилевский Н.Я. Россия и Европа. М.: Книга, 1991. 573с.85. День, 1864.

83. Добролюбов Н.А. Полн.собр.соч.: В 6-ти т. М.: Гослитиздат, 1934 -1941.

84. Долгополов JI.K. Поэмы Блока и русская поэма конца XIX начала XX веков. М.: Наука, 1964. 188с.

85. Достоевский Ф.М. Полн.собр.соч: В 30-ти т. JI.: Наука, 1972-1988.

86. Дрыжжакова Е.Е. Полемика «Колокола» и «Современника» в 18591860 гг. // Уч.зап. ЛГПИ им. А.И.Герцена, 1956. T.XVIII. Вып.5

87. Дунаев М.М. Православие и русская литература. М.: Христианская литература, 1996. 317с.

88. Евгеньев-Максимов В.Е. Творческий путь Некрасова. М.-Л.:АН СССР, 1953.

89. Евнин Ф.Е. О поэме «Мороз, Красный нос». // Некрасовский сб. T.III. М.-Л.: АН СССР, 1960. С.53-85.

90. Егоров Б.Ф. Славянофильство. // КЛЭ. Т.6. М.: Энциклопедия, 1971. 1040 стлб.

91. Егоров Б.Ф. Очерки по истории русской литературной критики середины XIX века. Учеб.пос. Л.: ЛГПИ им. А.И.Герцена, 1973. 148с.

92. Егоров Б.Ф. О мастерстве литературной критики. Л.: Сов.писатель, 1980. 320с.

93. Егоров Б.Ф. Литературно-критическая деятельность В.Г.Белинского. М.: Просвещение, 1982. 176с.

94. Егоров Б.Ф. Аполлон Григорьев поэт, прозаик, критик. Вступ.ст. // Аполлон Григорьев. Соч.: В 2 т. Т.1. М.: Художественная литература, 1990. С.5-26.

95. Егоров Б.Ф. Аполлон Григорьев. ЖЗЛ. М.: Молодая гвардия, 2000. 219с.

96. Егоров Б.Ф. Структурализм. Русская поэзия. Воспоминания. Томск: Изд-во «Водолей», 2001. 512с.

97. Елистратова А.А. Гоголь и традиции западноевропейского романа. М.: Наука, 1972. 303с.

98. Емельянов Jl.И. Былина и факт //Русская литература. 1984. № 3.1. С.145-152.

99. Есаулов И.А. Евангельский текст в русской литературе XVIII -XX веков. Петрозаводск, 1994.

100. Жирмунский В. теория стиха. Л.: Сов.писатель, 1975. 664.

101. Жирмунский В.М. Байрон и Пушкин. Л.: Наука, 1978. 423с.

102. Зайцев В.А. Избр.соч. Т.1. М.: Изд-во Всесоюзн.об-ва политкаторжан и ссыльно-поселенцев, 1934.

103. Зайцев В.А. Стихотворения Некрасова. // Русская критика XVIII -XIX веков. М.: Просвещение, 1978. С.388-398.

104. Западов А.В. Поэты XVIII века. М.: Изд-во Московского ун-та, 1979.312с.

105. Зильберфарб И. Социальная философия Шарля Фурье и ее место в истории социалистической мысли первой половины XIX в. М., 1964.

106. Золотусский Игорь. Гоголь. Изд.2-е. М.: Молодая гвардия, 1984. 526с.

107. Зубков М.Н. Из истории русской поэмы 40-60-х гг. XIX века. // Проблемы истории литературы. Сб.статей по русской и зарубежной литературе. Вып. VI. М.: МГЗПИ, 1961.

108. Зубков М.Н. Русская поэма середины XIX в. М.: Просвещение, 1967. 247с.

109. Зуева Т.В. «Наша народная эпопея». К.С.Аксаков исследователь былин. // Литература в школе. 2002. № 2. С. 1-6.

110. З.Ильин А.А. Русская литература в контексте отечественных православных традиций. Ярославль: Ярославские Епархиальные Ведомости, 2000. 98с.

111. Ильин И.А. Сущность и своеобразие русской культуры. // Ильин И.А. Собр.соч.: В 10-ти т. Т.6. Кн.2. М., 1996. С.492, 495 и след.

112. Ильина ЛЛО. Поэма 1860 годов и «Мороз, Красный нос» Н.А.Некрасова. Автореферат дис. канд.филол.наук. Л., 1982. 28с.

113. Кавелин К.Д. Соч.: В 4 ч. 4.4. М., 1859. С.87.

114. Кавелин К.Д. Дворянство и освобождение крестьян. Берлин, 1862.

115. Кантор В. Петра творенье, или Разгадка России //Вопросы литератур!,i. Май-июнь, 1999. С.3-59.

116. Канунова Ф.З. Формирование эстетики малого повествовательного жанра в критике 10-30-х годов XIX в. // Проблемы литературных жанров. Томск. Изд-во Томского ун-та, 1975. С.53-56.

117. Карамзин Н.М. Полн.собр.стихотворений. М.: Сов.писатель, 1966. С.149-161.

118. Карташова И.В. Этюды о романтизме. Тверь: Изд-во Тверского ун-та, 2001. 182.

119. Ключевский В.О. Соч.: В 9 т. М.:Мысль, 1987-1990.

120. Кожинов Вадим. Пророк в своем отечестве Федор Тютчев. М.: Изд-во ЭКСМО, 2002. 512с.

121. Колесникова Д.П. Второвский кружок и «Колокол». // Никитин И.С. Статьи и материалы. М., 1962.

122. Колесницкая И.М. Художественные особенности поэмы Н.Л.Некрасова «Коробейники». // Вестник Ленингр.гос.ун-та, 1954. № 3.

123. Колесницкая И.М. Из творческой истории поэмы Н.Л.Некрасова «Мороз, Красный нос». // Некрасовский сб. Т.III. М.-Л.: ЛИ СССР, 1960. С.326-339.

124. Колосова Т.С. Поэма Н.Л.Некрасова «Мороз, Красный нос». Дис. доктора филол.наук. Л., 1952. 360с.

125. Корман Б.О. Лирическая система Некрасова. // Н.Л.Некрасов и русская литература. М.: Наука, 1971. С.81-129.

126. Корман Б.О. Опыт описания литературных родов в терминах теории автора. // Проблема автора в художественной литературе. Ижевск: Изд-во Ижевского ГПИ, 1974. Вып. 1. С.219-224.

127. Кормам Б.О. История и теория в книге о лирике //Проблема автора в художественной литературе. Вып.1. Ижевск: Изд-во Ижевского ГПИ, 1974. С.225-230.

128. Кормам Б.О. Человек и закономерности в реалистической лирике Е.А.Баратынского //Корман Б.О. Практикум но изучению художественного произведения. Ижевск, 1978. С.54-83.

129. Корман Б.О. Лирика Некрасова. 2 изд. Ижевск, 1978.

130. Коровин В.И. Творческий путь М.Ю.Лермонтова. М.: Просвещение, 1973. 288с.

131. Коровин В.И. Иван Саввич Никитин. Вступ.ст. // И.С.Никитин. Стихотворения. М., Сов.писатель, 1986.

132. Коровин В.И. Размышления Пушкина о русской и западноевропейской истории как фон «Бориса Годунова». // Филологические Науки, 1995. №5-6. С. 14-28.

133. Кошелев В.А. Эстетические и литературные воззрения русских славянофилов (1840-1850-е годы). Л., 1984.

134. Кошелев Вячеслав. Константин Батюшков. Странствия и страсти. М.Современник, 1987.351с

135. Кошелев В.А. Первая книга Пушкина. Томск, 1997.

136. Кошелев В.А. О возрастных указаниях в поэме Н.А.Некрасова «Кому на Руси жить хорошо». Некрасовский сб. T.XI-XII. СПб.: Наука, 1998.

137. Кошелев В.А. «Топот бледного коня» (К проблеме Пушкин и Апокалипсис) //Русская литература. 1999. № 2. С. 157-164.

138. Кошелев В.А. «Онегина» воздушная громада.». Санкт-Петербург: Академический проект, 1999. 286с.

139. Кошелев В.А. Пушкин: история и предание. Санкт-Петербург: Академический проект. 2000. 361с

140. Кошелев Вячеслав. Александр Степанович Хомяков, жизнеописание в документах, в рассуждениях и разысканиях. М.: Новое литературное обозрение, 2000. 512с.

141. Кривонос В.Ш. Сон Тараса в структуре повести «Тарас Бульба». // Изд. АН Серия лит. и яз. Т.61. № 4, 2002. С. 10-18, Июль-август.

142. Кузнецов В.И. И.С.Никитин. М.: Просвещение, 1991.

143. Кулешов В.И. Натуральная школа в русской литературе XIX века. Изд-е второе. М.: Просвещение, 1982. 239с.

144. Куприянова Е.Н. Пушкин. // История русской литературы: В 4 т. Т.2. Л.: Наука, 1981. С.235-323.

145. Курилов А.С. Литературно-теоретические взгляды славянофилов. // Сб.: Литературные взгляды и творчество славянофилов 1830-1850 годов. М., 1978.

146. Курилов А.С. В.Г.Белинский о мировом значении А.С.Пушкина. // Русская словесность. 2000, № 3-4. С.28-31; С.30-35.

147. Кьеркегор Сёрен. Страх и трепет. М.: Республика, 1993.

148. Лебедев Ю. Н.А.Некрасов и русская поэма 1840-1850 годов. Ярославль: Верхне-Волжское книжное изд-во, 1971. 134с.

149. Лебедев Ю.В. Функция внесюжетных «сцеплений» в композиции поэмы Н.А.Некрасова «Мороз, Красный нос». // Сб.: Н.А.Некрасов и русская литература. Кострома: Костромской ГПИ им. Н.А.Некрасова, 1971. С.28-30.

150. Лебедев Ю. У истоков эпоса. Ярославль: Изд-во Ярославского ГПИ, 1977. 162с.

151. Лебедев Ю.В. В середине века. М.: Современник, 1988. 382с.

152. Лебедев Ю.В. Русская литература XIX в. Вторая половина. Книга для учителя. М.: Просвещение, 1990. 286с.

153. Лебедев Ю.В. Духовные основы поэтики русской классической литературы //Литература в школе. 2002. № 1. С. 18-20.

154. Лермонтов М.Ю. Соч.: В 6т. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1957.

155. Лермонтов М.Ю. Избр.произведения: В 2т. М.-Л.: Сов.писатель, 1964.

156. Лермонтовская энциклопедия. М.: Сов.энциклопедия, 1981. 784с.

157. Лесскис Г. Пушкинский путь в русской литературе. М.: Художественная литература, 1993. 526с.

158. Летописи отечественной литературы. // Телескоп, 1832. 4.5.

159. Литературная газета. 23 ноября 1965. (№139).

160. Литератрное наследство. Т.49-50. М.: АН СССР, 1949.

161. Лихачев Д. «Слово о полку Игореве» героический пролог русской литературы. М.-Л.: Художественная литература, 1961. 134с.

162. Лихачев Д.С. Поэтика древнерусской литературы. Л.: Наука, 1967.

163. Лосский Н.О. Характер русского народа. // Лосский Н.О. Условия абсолютного добра. М., 1991.

164. Лотман Л.М. «Бова» А.Н.Радищева и традиция жанра поэмы-сказки. // Уч.записки ЛГУ. Вып.2. (№32). Л., 1939.

165. Лотман Ю.М. Русская поэзия 1790-1810-х годов// Вступ.ст.: Русские поэты 1790-1810-х годов. Л.: Сов.писатель, 1971. С.5-62.

166. Лотман Ю.М. Избр.статьи.: В 3 т. Таллинн: Александра, 1992.

167. Лотман Ю.М. К структуре диалогического текста в поэмах Пушкина. // Избр.статьи.: В Зт. Т.2. Таллинн: Александра, 1992. С.381-388.

168. Ляпина Л.Е. Два лирических цикла («Buch der Liebe» Огарева и «Борьба» А.А. Григорьева). // XXVI Герценовские чтения. Литературоведение. Научные доклады. Л.: Изд-во ЛГПИ им. А.И.Герцена, 1973. С.26-30.

169. Ляпина Л.Е. Циклизация в русской литературе XIX века. С.-Петербург: НИИ химии СПб ГУ, 1999. 281с.

170. Майков А.Н. Избр.произведения. Л.: Сов.писатель, 1977. 912с (Вступ.ст. Ф.Я.Приймы: Поэзия А.Н.Майкова. С.5-44).

171. Макогоненко Г.П. Творчество А.С.Пушкина в 1830-е годы. (18301833). Л.: Художественная литература, 1974. 374с.

172. Максимов Д. Поэзия Лермонтова. Л.: Сов.писатель, 1959. 326с.

173. Мамут Л.С. Проблема ответственности народа. // Вопросы философии. 1999.-№ 8.

174. Манн Ю.В. Русская философская эстетика. М.: Искусство, 1969.

175. Манн Ю. Поэтика русского романтизма. М.: Наука, 1976. 375с.

176. Манн Ю. Поэтика Гоголя. М.: Художественная литература, 1978. 398с.

177. Манн Ю. Динамика русского романтизма. М.: Аспект Пресс, 1995. 381с.

178. Манн Юрий. Поэтика Гоголя. Вариации к теме. М.: Coda, 1996. 474с.

179. Маркович В. Юмор и сатира в «Евгении Онегине» //Вопросы литературы. 1969. № 1. С.67-88.

180. Маркович В.М. Человек в романах И.С.Тургенева. Л.: Изд-во ЛГУ, 1975. 151с.

181. Маркович В.М. «Дневник лишнего человека» в движении русской реалистической литературы. // Русская литература. 1984. № 3. С.95-115.

182. Маркович В. Петербургские повести Н.В.Гоголя. Л.: Художественная литература, 1989. 206с.

183. Маслов B.C. Некрасов и Тургенев. К вопросу о литературных взаимоотношениях («Саша» и «Рудин»). // О Некрасове. Статьи и материалы. Вып. III. Ярославль: Верхне-Волжское книжное изд-во, 1971. С.136-154.

184. Мелетинский Е.М. Избранные стататьи. Воспоминания. М.: Российск.гос.гуманит.ун-т, 1998. 574с.

185. Мельник В.И. Типология житийных сюжетов у Некрасова (К постановке вопроса) //Некрасовский сб. Вып.ХШ. СПб.: Наука, 2001. С.59-65.

186. Мережковский Д.С. 14 декабря. // Мережковский Д.С. Собр.соч.: В 4 т. Т.4. М.: Правда, 1990. С.258.

187. Мережковский Д.С. Две тайны русской поэзии. // Мережковский Д.С. В тихом омуте. Статьи и исследования разных лет. М.: Сов.писатель, 1991. С.416-482.

188. Мережковский Д.С. М.Ю.Лермонтов Поэт сверхчеловечества. // Мережковский Д.С. В тихом омуте. Статьи и исследования разных лет. М.: Сов.писатель, 1991. С.378-415.

189. Мережковский Д.С. Пушкин. // Мережковский Д.С. В тихом омуте. Статьи и исследования разных лет. М.: Сов.писатель, 1991. С. 146-212.

190. Михайлов А.Д. Французский рыцарский роман и вопросы типологии жанра. М.: Наука. 1976. 351с.

191. Михайловский Н.К. Полн.собр.соч.: В 4-т. Т.4. СПб., 1909.

192. Модзалевский Л.Б. Труды отдела новой русской литературы. АН СССР. Пушкинский Дом. T.I. М.-Л., 1943.

193. Морозов Н.Г. О традициях жанра баллады в поэме Н.А.Некрасова «Коробейники». // Сб.: Н.А.Некрасов и русская литература. Кострома: Костромской ГПИ им. Н.А.Некрасова. 1971. С.26-27.

194. Мочульский К.В. Великие русские писатели Х1Хв. Санкт-Петербург: Алетейя, 2001. 159с.

195. Недзвецкий В.А. Прозаизация поэмы как путь к «эпосу нового мира» («Евгений Онегин») А.С.Пушкина //Вестник Московского ун-та. Серия 9. Филология. 1995. № 2. С.23-33.

196. Недзвецкий В.А. Русский социально-универсальный роман XIX в.: Становление и жанровая эволюция. М.: Диалог. МГУ, 1997. 263с.

197. Некрасов Н.А. Собр.соч.: В 4 т. М.: Правда, 1979.

198. Некрасов Н.А. Полн.собр.соч. и писем. М.: Наука. 1952.

199. Некрасов Н.А. Полное собрание стихотворений: В 3 т. Л., Сов.писатель, 1967.

200. Непомнящий B.C. Пушкин. // БСЭ, Т.21. М., 1976. С.246-250.

201. Непомнящий В. Поэзия и судьба. М.: Сов.писатель, 1987. 448с.

202. Непомнящий B.C. О Пушкине и его художественном мире. // Литература в школе. 1996. № 1. С.З -11.

203. Непомнящий В. Удерживающий теперь. // Новый мир. 1996. № 5. С.162-190.

204. Непомнящий В. Из наблюдений над текстом «Евгения Онегина». Московский пушкинист. Выи. II. М.: Наследие, 1996. С. 135-165.

205. Непомнящий B.C. Пушкин и исторический жребий России. // Сб.: Пушкин и современная культура. М.: Наука, 1996. С.31-70.

206. Непомнящий В. Предполагаем жить. // Пушкин: Суждения и споры. М., 1997. С.354-373.

207. Непомнящий В. Центральная фигура нашей культуры. // Пушкин. Неизвестное об известном. Избр.материалы 1994-1998. М.: Изд-во Автограф, 1999. С. 12-16.

208. Непомнящий В. Пушкин. Русская картина мира. М.: Наследие, 1999. 541с.

209. Непомнящий B.C. Феномен Пушкина как научная проблема. Дис.доктора филол.наук в форме научного доклада. На правах рукописи. М., 1999. 62с.

210. Неупокоева И.Г. Революционно-романтическая поэма первой половины XIX века. М.: Наука, 1971. 520с.

211. Никитенко А.В. Дневник: В 3 т. JL: Гослитиздат, 1955.

212. Никитин И.С. Сочинения. М.: Художественная литература, 1955. 322с.

213. Никитин И.С. Собр.соч.: В 2 т. М.: Сов.писатель, 1975.

214. Никитин И.С. Сочинения: Стихотворения. Поэмы. М.:Сов.писатель, 1984.

215. Никитин И.С. Стихотворения. M.-JI.: Сов.писатель, 1986.

216. Николаев П.А. Теоретико-литературные принципы Некрасова. // Н.А.Некрасов и русская литература. М.: Наука, 1971. С.62-80.

217. Огарев Н.П. Избр. социально-политические и философские произведения: В 2 т. М.: Госполитиздат, 1956.

218. Огарев Н.П. Избр. произведения.: В 2 т. М.: ГИХЛ, 1956. 225.0сьмаков Н.В. Реализм Некрасова и поэзия второй половины XIX века.

219. Павлов М. Повести в стихах. СПБ., 1838.

220. Павлова Каролина. Двойная жизнь. Очерк. М., 1848.

221. Палиевский П.В. О границе между прозой и поэзией у Пушкина //Пушкинист. Вып.1. М.: Современник, 1989. С.223-232.

222. Петровский Н.А. Словарь русских личных имен. М.: Сов. энциклопедия, 1966.384с.

223. Писарев Д.И. Соч.: В 4 т. М.: ГИХЛ, 1955-1956.

224. Письма В.А.Жуковского к А.И.Тургеневу. // В.А.Жуковский. Собр.соч.: В 4 т. Т.4. М.-Л.: Художественная литература, 1960.

225. Письма Огарева к Герцену. // Литературное наследие. Т.61. М.: АН СССР, 1953. С.703-796.

226. Позов А. Метафизика Пушкина. М.: Наследие, 1998. 315с

227. Поляков МЛ. В.Г.Белинский. Личность идеи - эпоха. М.: Гослитиздат, 1960. 599с.

228. Поляков Марк. Поэзия критической мысли. М.: Сов.иисатель, 1968. 248с.

229. Помощь голодающим: Сб. М., 1892.

230. Попов А.В. Фольклор в поэме «Коробейники». // Некрасовский сб. М.-Л.: АН СССР. Т. 3. М.-Л.: АН СССР, 1960. С.88-98.

231. Поспелов Г.Н. Лирика среди литературных родов. М.: Изд-во Московского ун-та, 1976. 208с.

232. Прийма Ф.Я. Н.А.Некрасов. // История русской поэзии.: В 2 т. Т.2. JI.: Наука. 1969. С.9-11.

233. Прийма Ф.Я. Народная поэзия Некрасова. // Некрасовский сб.-Т.6. JI.: Наука, 1978. С.3-22.

234. Прийма Ф.Я. Некрасов и русская литература. Л.: Наука, 1987. 263с.

235. Прокшин В.Г. Н.А.Некрасов. Путь к эпопее. Уфа, 1979.

236. Пропп В.Я. Русский героический эпос. Изд. 2-е. М.: Художественная литература, 1958. 603с.

237. Пумпянский Л.В. «Медный всадник» и поэтическая традиция // Пушкин. Временник пушкинской комиссии. Т.4-5. М.-Л.: Наука, 1939.

238. Пумпянский Л.В. Классическая традиция. Собрание трудов по истории русской литературы. М.: Языки русской культуры, 2000. 864с.

239. Путилов Б.Н. Героический эпос и действительность. Л.: Наука, 1988. 223с.

240. Путинцев В.А. Н.П.Огарев.// Избр. произведения.: В 2 т. Т.1. М.: ГИХЛ, 1956. С.5-31.

241. Путинцев В.А. Н.П.Огарев. Жизнь, мировоззрение, творчество. М.: АН СССР, 1973.258с.

242. Пушкин А.С. Собр.соч.: В 8 т. М.: Художественная литература, 1968.

243. Радищев А.Н. Бова. Повесть богатырская стихами. //Радищев А.Н. Избр.соч. М.-Л.: ГИХЛ, 1949. С.301-303.

244. Реизов Б.Г. Французская романтическая историография (1815-1830): В 2т. Т.2. Л.: Изд-во ЛГУ, 1956. 585с.

245. Реизов Б.Г. Франц.романтическая историография.: В 2 т. Т.2. М.: Изд-во ЛГУ, 1975. 585с.

246. Рейсер С.А. Н.П.Огарев: Вступ.ст. // Н.П.Огарев. Стихотворения и поэмы. Л.: Сов.писатель, 1956. С.5-36.

247. Рейсер С.А. Примечания к изд.: Н.П.Огарев. Стихотворения и поэмы. Изд-е 2-е. М.: Сов.писатель, 1956.

248. Розанов В.В. Религия и культура. Сб.ст.// Розанов В.В. Соч.: В 2 т. Т.2. ML, 1989.

249. Розанов В.В. Религия. Философия. Культура. М.: Республика, 1992.

250. Розанов Василий. Уединенное. М.: ЭКСМО Пресс, 1998. 911с.

251. Ростопчина Е.П. Дневник девушки. СПб, 1866.

252. Рудницкая ЕЛ. Н.П.Огарев в русском революционном движении. М.: Наука, 1969.

253. Рябов О.В. Миф о русской женщине в отечественной и западной историософии //Филологические науки. 2000. № 3. С.28-37.

254. Северное сияние. Альманах, 1865.

255. Селиванов Ф.М. Народный эпос в творчестве И.С. Никитина. // Сб.: Поэт-демократ И.С.Никитин. Воронеж, 1976.

256. Семевский В.И., М.В.Буташевич Петрашевский и петрашевцы. М., 1922.

257. Серман Илья. Михаил Лермонтов. Жизнь в литературе. 1836-1841. Иерусалим, 1997. 368с.

258. Сиповский В.В. Пушкин. Жизнь и творчество. СПб., 1907. С.380.

259. Скатов Н.Н. Поэты некрасовской школы. Л.: Просвещение, 1968. 224с.

260. Скатов Н.Н. Некрасов и русская лирическая поэзия второй половины XIX века. Дис. .д-ра филол.наук. На правах рукописи. Л., 1969. 350с.

261. Скатов Н. Некрасов. Современники и продолжатели. Л.: Сов.писатель, 1973.359с.

262. Скатов Н.Н. Русские поэты. М.: Изд-во «Правда», 1977. 64с.

263. Скатов Николай. Литературные очерки. М.: Современник, 1987. 366с.

264. Скатов Н.Н. Некрасов. М.: Молодая гвардия, 1994. 411с.

265. Скатов Н.Н. Перечитывая Некрасова //Некрасовский сб. T.XI-XII. СПБ.: Наука, 1998.

266. Скатов Н.Н. Русский гений. М.: Классика, 1999. 588с.

267. Скибин С.М. Проблема иронии в поэтике М.Ю.Лермонтова. Автореф. Дис. .канд.филол.наук. М., 1982.

268. Словарь литературоведческих терминов. Под.ред. Л.И.Тимофеева и С.В.Тураева. М.: Просвещение, 1974. 510с.

269. Смирнов Игорь. Бытие и творчество. Приложение к альманаху «Канун». Вып.1. Санкт-Петербург: РАН ИРЛИ (Пушкинский Дом), 1996. 192с.

270. Смирнова Е.А. Поэма Гоголя «Мертвые души». Л.: Наука, 1987. 198с.

271. Соболев П. Эстетика Белинского. М.: Искусство, 1978. 240с.282. Современник, 1861. №6.

272. Соколов А.Н. Лермонтов и русская романтическая поэма //Уч.зап.МОПИ. Вып.й. М., 1949.

273. Соколов А.Н. Очерки по истории русской поэмы XVIII и первой половины XIX веков. М.: Изд-во Московского ун-та, 1955. 625с.

274. Соколов А.Н. Лермонтов и судьбы русской поэмы. // Вестник МГУ. Филология, журналистика. 1964. № 4.

275. Соловьев B.C. Русский национальный идеал. // Соловьев B.C. Соч.: В 2 т. Т.2. М., 1989.

276. Сочинения И.С.Никитина с биографией, составленной М.Ф.Де-Пуле. -Т.1. Воронеж, 1869.

277. Стенник Ю.В. О роли национальных поэтических традиций XVIII века в поэме Пушкина «Руслан и Людмила». // Русская литература. 1968. № 1. С.107-122.

278. Степанов Н.Л. Некрасов и советская поэзия. М.: Наука. 1966. 240с.

279. Степанов II. Н.А.Некрасов. Жизнь и творчество. 2-е изд. М.: Художественная литература, 1971. 390с.

280. Степанов Юрий. Константы: Словарь русской культуры. М.: Академический Проект, 2001. 989с.

281. Страхов Н.Н. Женский вопрос. СПб., 1871. С. 124 и след.

282. Страхов Н. Из истории литературного нигилизма: 1861-1865. СПб., 1890.

283. Сын Отечества, 1820. № 36. С.98-99; Московский телеграф, 1829. 4.XXVII. С.226-227; Невский зритель, 1820. № 7. С.75.

284. Сысоева Н.П. Поэмы Н.П.Огарева 1830-1850 годов. Автореферат дис.канд.филол.наук. JI., 1974. 27с.

285. Сысоева Н.П. О стихотворной повести Н.П. Огарева «Господин». // Русская литература. 1977. № 4. С. 124-129.

286. Сысоева Н.П. Русский стихотворный эпос середины XIX века. Учебное пособие для студентов литературного факультета. Оренбург, 1995. 39с.

287. Сысоева Н.П. «Медный всадник» А.С.Пушкина как этико-эстетическая формула русского национального эпоса XIX века //Наука XXI века: Проблемы и перспективы. Оренбург: Изд-во ОГПУ, 2002. С. 113-117.

288. Тамарченко Д.Е. Из истории рус.клас.романа. M.-JI.: АН СССР, 1961. 164с.

289. Тарле Е.В. Крымская война. 2 изд., исправленное и дополненное: В Зт. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1950.

290. Тимофеев Л.И. Стих и проза. М.: ГИЗ, 1935. 206с.

291. Тимофеев Л.И. Советская литература: Метод. Стиль. Поэтика. М.: Сов.писатель, 1964. 523с.

292. Тодоров Л. Лиро-эпический жанр. // Словарь литературоведческих терминов /Ред.-составители: Л.И.Тимофеев и С.В.Тураев. М.: Просвещение, 1974. С.178-179.

293. Тойбин И.М. Пушкин. Творчество 1830-х годов и вопросы историзма. Воронеж: Изд-во Воронежского ун-та, 1976. 280с.

294. Толковый словарь русского языка /Под ред. В.М.Волина и Д.В.Ушакова. T.I. М.: Терра-Терра, 1996. 824с.

295. Томашевский Б.В. Пушкин. Кп.1. М.-Л.: АН СССР, 1956. 743с.

296. Томашевский Б.В. Пушкин. Кн.2. (1824-1837). М.-Л.: АН СССР, 1961. 575с.

297. Тонков В.А. И.С.Никитин. Очерк жизни и творчества. М.: Просвещение, 1968. 128с.

298. ЗЮ.Труайя Анри. Николай I. М.: Изд-во ЭКСМО, 2003. 224с.

299. Тургенев И.С. Стихотворения и поэмы. Л.: Сов.писатель, 1970,- 472с. (Вступ.ст. И.Ямпольского: Поэзия И.С.Тургенева. С.5-59).

300. Тютчев Ф.И. Стихотворения. Письма. М.: Художественная литература, 1957. 626с.

301. З.Федотов Г.П. Судьбы и грехи России. // Федотов Г.П. Избр.ст. пофилософии русской истории и культуры: В 2 т. Т.2. СПб., 1991. С.31. ЗМ.Флоровский Г.В. Пути русского богословия. Париж, 1937.

302. Фокс Р. Роман и народ. М.: Гослитиздат, 1960. 247с.

303. Фомичев С.А. Поэзия Пушкина. Творческая эволюция. Л.: Наука, 1986. 304с.

304. Фомичев С.А. Служенье Муз. О лирике Пушкина. Санкт-Петербург, 2001.256с.

305. Франк Семен. Пушкин как политический мыслитель. // Пушкин в русской философской критике. М.: Книга, 1990. С.396-422.

306. Фридлендер Г.М. Поэтика русского реализма. Л.: Наука, 1971. 292с.

307. Фридлендер Г.М. Поэмы Пушкина 1820 годов в истории эволюции жанра в мировой литературе. // Пушкин. Исследования и материалы. Л.: Наука, 1974. Т. VII. С.100-122.

308. Фукс А. Княжна Хабиба. Казань, 1841.

309. Хвощинская Н.Д. Деревенский случай. Повесть в стихах. СПб., 1853.

310. Холшевников В.Е. Основы стиховедения. 2 изд., переработанное. Л.: Изд-во ДГУ, 1972. 168с.

311. Хомяков А.С. Семирамида. // Хомяков А.С. Соч.: В 2 т. Т. 1. М., 1999.

312. Царькова Т.С. Становление поэтики Н.А.Некрасова(Стихотворные произведения 1840-1845гг.)Автореф.дие.канд.филол.наук. JI.,1978. 18с.

313. Царькова Т. Примечания к «Стихотворениям и поэмам» Н.А.Некрасова 1861-1874. // Н.Л.Некрасов. Собр.соч.: В 4 т. Т.2. М.: Правда, 1979. С.374-377.

314. Цейтлин А.Г. И.А.Гончаров. М., 1950.

315. Цимбаев Н.И. Славянофильство. Из истории русской общественно-политической мысли XIX века. М., 1986.

316. Цимбаев Н.И. Россия и русские (Национальный вопрос в Российской империи) //Вестник Московского ун-та. Серия 3. История. 1993. С.22-32.

317. Чернышевский II.Г. Полн.собр.соч. и писем.: В 15-ти т. M.-JI.: Гослитиздат, 1939-1953.

318. Чичерин А.В. Возникновение романа эпопеи. М.: Сов.иисатель. 1958. 372с

319. Чичерин А.В. Очерки по истории русского литературного стиля. М.: Художественная литература, 1977. 445с.

320. Чудаков А. Слово. Вещь. Мир. От Пушкина до Толстого. Очерки поэтики русской классики. М.: Современный писатель, 1992. 319с.

321. Чуковский К.И. Мастерство Некрасова. М.: Гослитиздат, 1962. 728с.

322. Чумаков Ю.Н. К традиции русского стихотворного романа. (Пушкин -Полонский Блок) //Проблемы современного пушкиноведения. Л.: Изд-во ЛГПИ им. А.И.Герцена, 1961. С.66-77.

323. Чумаков Ю.Н. Стихотворная поэтика Пушкина. СПб., 1999. 431с.

324. Шахова Е. Повести в стихах. СПб., 1838.

325. Швецова Л.К. Современная советская поэма 1950-1970 гг. М.: Просвещение, 1994. 144с.

326. Шидловский А-р. Гребенской казак. Повесть. СПб., 1831.

327. Шмелев Иван. Пушкин. 1837-1937 //«В краю чужом.» Зарубежная Россия и Пушкин. М.: Рыбинск, 1998.

328. Шталь И.В. Художественный мир гомеровского эпоса. М.: Наука, 1983. 295с.

329. Штокмар М. Народно-поэтические традиции в творчестве Лермонтова //Литературное наследство. Т.43-44. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1941. С.263-352.

330. Шубарт В. Европа и душа Востока. М., 1997.

331. Щеголев П.Е. Из жизни и творчества Пушкина. М.- Л.: АН СССР, 1931. 345.Эйдельман Н. Пушкин и декабристы. М.: Художественная литература,1979.422с.

332. Эйхенбаум Б.М. Лев Толстой. Пятидесятые годы. Кн.1. Л.: Прибой, 1928.416с.

333. Эйхенбаум Б.М. Статьи о Лермонтове. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1961. 372с.

334. Энгельгардт Б. Историзм Пушкина. //Пушкинист. Пг.,1916.Вып. 2.

335. Энциклопедия философских наук.: Т.2. М.: Сов. энциклопедия, 1975.

336. Эткинд Е. «Внутренний человек» и внешняя речь. М., 1998. 351.Эткинд Е.Г. Слева направо («Евгений Онегин»: история егоинтерпретаций в советскую эпоху) //Пушкинский .билейный. Иерусалим, 1999.

337. Эткинд Е.Г. Божественный глагол. Пушкин, прочитанный в России и во Франции. М.: Языки русской культуры, 1999. 598с.

338. Эстетика. Словарь. Под.ред. А.А.Беляева и др. М.:Политиздат,1989. 447с.

339. Genette G Palimpsestes: La litterature an second Legre. P., 1982.

340. Corbet Charle. Nekrasov: L'homme et le poete. Paris, 1948.

341. Herder J.G. Herders Samtliche Werke. Hrsg, von B.Suphan. Berlin, 18771913.

342. Van Tieghem. Ph.Musset. Paris, 1969.

343. Fedotov G.P. The Russian Religioos Mirid Vol. 1Gambridge, 1966.