автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Сибирское летописание в общерусском литературном контексте конца XVI - середины XVIII вв.

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Дергачева-Скоп, Елена Ивановна

В рамках выдвигаемой на защиту концепции нами представляются три блока исследований, посвященных соответственно: 1) проблемам генеалогии Сибирского летописания, решаемым текстологически; 2) вопросам трансформации Жанров Сибирских летописей на протяжении XVII века, изучаемым в рамках традиции историко-литературного метода; 3) некоторым аспектам истории бытования сибирской летописной прозы в традиционной для неё среде древнерусских памятников XVII в. и в Новой литературе, рассматриваемым в свете теории функционирования произведений литературы в однородной и инородной культурной среде.

Намеченные аспекты исследований призваны каждый в своем ключе показать специфику того историко-литературного контекста, как сибирского, так и общерусского, в котором существовала сибирская летописно-историческая проза конца XVI - XVII вв. госснйекля госудансу БИБЛИОТЕКА сибирской летописно-исторической прозы в литературном контексте конца XVI - начала XVIII в.

Это касается прежде всего вопросов выявления архетипа главных линий развития Сибирского летописания.

В генеалогии Сибирских летописей как отдельная и наиболее разветвленная рассматривается прежде всего официальная линия, представленная группой Есиповской летописи и связанными с ней произведениями на ту же тему (редакциями - Есиповской основной и распространенной -их видами и вариантами, Лихачевской, Погодинским летописцем и др.). Есиповская летопись основной редакции -официальное местное сибирское произведение, написанное дьяком Тобольского архиерейского дома Саввой Есиповым и благословленное в официальную литературную традицию архиепископом Нектарием в 1636 году. Это произведение, цельное идеологически и исторически, представлено большим количеством списков. В основе Есиповской летописной традиции, как представляется, лежит краткая повесть «О стране Сибирской и о Сибирском от Ермака взятии» (больше известна как Повесть «О Сибири» или Румянцевский летописец), созданная вне Сибири как официальное концептуальное произведение о походе Ермака в Сибирь и бытующая в составе летописных сводов и хронографических компиляций («Свод 1598 года»13, 1652 г., Мазуринский летописец, их поздние переделки).

Краткие повести о походе Ермака в составе летописных сводов и хронографических компиляций XVII в. явление имеющее несомненно важное значение для сибирской исторической прозы, связанной с темой похода Ермака. Многие из них были созданы в Сибири и представляют собой переделки официальных Сибирских летописей или статьи «О взятии Сибири» Нового летописца («официозная линия»), Подчас они оказываются дополненными неизвестными источниками (см., например, Хронографическую повесть - РНБ, F.IV.165) или обработанными стилистически. Они несомненно представляют интерес для истории основных направлений Сибирского летописания, но чаще выступают как тексты второго плана (исключение составляет

13 Свод известен в науке еще и как «Свод 1592 г.» См.: Насонов А.Н. История русского летописания XI - начала XVIII века: Очерки и исследования. - М„ 1969. - С. 484-486. несомненно. Однако надо отметить несвойственный новгородским сводам интерес к крещению сарацин при кн. Владимире, магометанству, булгарам, Казани, «войне казанской» (1584 г.). В Свод вошли литературные материалы определенного характера: предание о разбойном происхождении Кия, Щека и Хорива, легенды об Апостоле Андрее и его миссии, повести о Петре царевиче Ордынском, о Меркурии Смоленском в ранних летописных редакциях, Сказания о явлении образа на Тихвине в редакции начала XVI в., и др. С 1583 года архиепископом Казанским становится один из героев Псковской осады Стефаном Баторием Тихон, игумен Псковско-Печерского монастыря. Его учеником и преемником по Казанской кафедре был будущий русский патриарх Гермоген. Если учесть, что биография Гермогена зафиксировала его происхождение из донского казачества, его постриг именно в 1586/7 гг. в Чудовом монастыре, его хиротонию в митрополита Казанского и Астраханского (1589 г.), его;странную приверженность Шуйским, книжный характер его. литературного творчества, лаконичность его стиля (любимые им приемы «абстрагирования»), его особое отношение к культу Апостола Андрея и пр., то появление «Свода 1598 г.» и Повести «О Сибири» в нем, можно связать с Казанью. Именно Гермогену приписывается обращение к патриарху разрешить поминовение в Великую Вселенскую субботу воинов, погибших под Казанью в 1552 г. и создание Синодика «убиенным на брани». Этот же план реализует первый архиепископ сибирский Киприан. Если принять во внимание, что Киприан часть своих кадров, отправляясь в Сибирь, брал в Казани20, то появление именно Повести «О Сибири» в литературных истоках Сибирского летописания становится вполне объяснимым. Синодик становится «текстозависимым» от какого-то из вариантов Повести «О Сибири» или её протографа.

Был ли Гермоген автором или редактором Повести, редактором всего Свода в целом? Окончательный ответ на этот вопрос требует включения всего материала, связанного с политической и творческой деятельностью Гермогена, а

20 [Покровский Н.Н., Ромодановская Е.К.] Тобольский архиерейский дом в XVII веке. - Новосибирск, 1994. - С. 137: приказной человек, дьяк, подьячие, иконник, два певчих. рического повествования определенного жанра (см. также раздел 2). Связь Строгановской краткой в исходе XVII века с модификациями Степенной книги, к которой присоединяется либо Новый летописец, либо Свод 1652 г. (и его переделки), требует подробного изучения этого явления для установления частной или государственной природы происхождения таких компиляций. Важно подчеркнуть: Строгановская краткая уходит из частного архива в литературную жизнь, хотя не становится, как Повесть «О Сибири», Есиповская основная или статья Нового летописца, постоянным актом этой жизни.

В Есиповском направлении Сибирского летописания выделяются Абрамовский (Тобольский), Погодинский и Лихачевский летописцы, представляющие особую тенденцию в его развитии. Абрамовский летописец, на первый взгляд, не вносит почти ничего нового в Есиповскую летопись, распространяя ее в ряде случаев и лишь отчасти сокращая.' Этот летописец оказывается связан не только с самой Есиповской летописью, но и с её протографом, выбирая из последнего то, что не вошло в основной текст (рассказ о превосходстве русского оружия, вступление к повести «О Сибири»). Летописец сопровождает «Описание о поставлении городов и острогов в Сибири», событийная канва которого завершается 1707 годом. Время создания «Летописца Тобольского» указать трудно, но, скорее всего, он существовал раньше Погодинского. Основной текст Погодинского летописца, укладывающийся, в Есиповскую версию, испытал влияние текста Абрамовского летописца. Концовка последнего и

глава Погодинского летописца «О всех благих яже от Бога подаваемая», в отличие от главы 35 Есиповской летописи основной редакции, содержит имя пророка Давида. Это свидетельствует о том, что «Летописец Тобольский» оказал самостоятельное влияние на Погодинский летописец. В «Летописце Тобольском», как и в Погодинском, нет упоминания об официальном заказе летописи и Синодика. Впрочем, Погодинский идет еще дальше, сокращая концовку и оставляя только общую картину описания христианизации Сибири, которая была в архетипе Есиповской и Строгановской группы летописей, она не упоминает о создании ар-хиепископии в 1621 г., но сохраняет фрагмент Синодика в основном тексте. становится Синопсис. Распространенная редакция замыкает Есиповскую линию Сибирского летописания. Каждая редакция Сибирского летописного свода, кроме Записной книги, имеет свой вариант Есиповской пространной в качестве исторического предисловия. Автором и одним из редакторов Головинского варианта Сибирского летописного свода является известный сибирский дьяк М.Г. Романов.

В генеалогической стемме Сибирского летописания появляется ряд авторов повестей о походе Ермака: атаман Черкас Александров, Иван Гроза, казак Иев Вышата| архиепископский дьяк Сава Есипов, сибирский воевода и ссыльный, известный русский светский и церковный писатель Семен Шаховской, «литвин» ротмистр Станкевич, сибирский дьяк М.Г. Романов, картограф и градостроитель С.У. Ремезов, сибирский ямщик И.Л. Черепанов и др. Почти все они разными гранями рвоей судьбы связаны с Тобольском. Наличие такого большого количества известных в историческом «писательстве» имен свидетельствует, что Тобольск на протяжении всего XVII и первой половины XVIII в. был своеобразным культурным центром, в котором не затухал постоянный интерес к истории.

Особую ветвь в Сибирском летописании представляет так называемое фольклорное (демократическое) направление.

Произведения письменной сибирской словесности сохранили в своем составе различные жанры фольклора: легенды, предания, сказания, фрагменты народных исторических песен о Ермаке, устные рассказы участников и очевидцев событий колонизации Сибири. Однако только некоторые из них глубоко впитали в себя идеи фольклора, став подлинно народными произведениями.*

Связь народной поэзии с русской литературой особенно отчетливо проявилась в начале XVII в., когда в литературу равноправно вошел демократический писатель, стоящий на тех же ступенях иерархической лестницы, что и творцы фольклора. Именно в литературе этого круга писателей фольклор выступал как способ переакцентуации официальных идей. Для лучших демократических исторических повествований произведения народного творчества были в XVII в. не только важнейшим источником информации, но и опорой в построении исторической концепции.' ход позволил летописные повести о Ермаке и Кучуме локализовать в общерусском литературном контексте, который рождался на взаимодействии и параллельном существовании литературного наследия прошлых эпох и новооткрытий XVII века. Родовые связи с общерусской летописной традицией, тяготение Сибирских летописей к традиционному для летописно-исторических сочинений XVII в. и устойчивому, как правило, контексту дает право изучать их как жанровые вариации общерусской исторической прозы описываемого времени.

Раздел 2. Проблема жанровых трансформаций сибирской летописной прозы в XVII веке. Текст-контекст.

Для удобства обсуждения проблемы модификации жанров Сибирских летописей в процессе их бытования в литературном контексте XVII в. мы выделяем четыре типа рассказов о походе Ермака в Сибирь.

1. Историческое повествование, защищенное авторитетом и канонами литературной школы, к которой принадлежит автор, или официальным для данного исторического момента характером текста. Официальный характер текста может быть утрачен в последующие эпохи, а литературная школа — школа крупных жанров: хронографа, летописи, агиографических композиций и др. — защищает текст более надежно, ибо изменения в системе этих жанров происходят значительно медленнее. Книжный тип повествования, как правило, имеет свой контекст и изменяется по его законам. Отметим здесь преиеде всего Повесть «О Сибири», традицию Есиповской и Строгановской основной, статью Нового летописца.

2. «Устные летописи». Каждая версия дошла, как правило, в единственном списке и в составе иного (даже инородного) для них текста. Созданные очевидцами и участии-" ками похода Ермака, они передавали собственные впечатления, легенды, предания, рассказы «молвы» и были слишком индивидуальными для жизни в канонической литературной среде. Несомненно, что они имели свою сферу литературного бытования, но определить ее возможно теперь только гипотетически. Парадокс их появления в литературе связан все с той же книжной традицией, допускавшей в свое повествование в некоторые периоды своей жизни (в конце прозы живут своими законами, определяемыми не «школой», не контекстом, а уровнем «обыденного историзма». Если фольклорный текст служит основой письменного, то при изменчивости и подвижности реалий, как правило, сохраняется единая народная точка'зрения на события; если в официальный источник включаются мемораты, то одновременно меняется и точка зрения на события.

4. Авторское сочинение конца XVII в., созданное в начальные годы правления Петра I — «История Сибирская» С.У. Ремезова, вобравшая в себя все предыдущие типы по-, вествований и переработавшая их с точки зрения единой историософической концепции, по которой историю делают через человека «правда» и «вера». Произведение дошло до нас в единственном списке-автографе, содержащем «Историю» и приготовленные для обработки основного текста статьи Кунгурского летописца. Сочинение это подводит своеобразный итог развитию сибирской исторической прозы в XVII в.

Классификация исторических повестей-летописей о походе Ермака в Сибирь по типу повествования и характеру отношения с контекстом позволяет увидеть некоторые особенности жанровых модификаций этих сочинений.

Сибирские повести о походе Ермака прежде всего являют богатый материал для расстановки жанровых акцентов в таком широком и трудно поддающемся определению виде литературно-исторического повествования, каким представляется летопись. Повествование в ней может реа-лизовываться через летописную статью, а также через сложные исторические жанры: историческую и воинскую повести, историческое житие, сказание.

Литературный контекст Сибирских летописей, выявленный в процессе исследования их литературной истории29, свидетельствует о тесной связи списков главных групп - Румянцевской, Строгановской краткой и Нового летописца — с традиционным типом летописно-хронографического повествования.

29 Мы различаем контекст непосредственного бытия литературного произведения, его «ансамблевое» существование, ту литературную среду, которая часто перерастает в «конвой» (термин Д.С. Лихачева), и контекст генерируемый исследователями, определяемый исследовательским взглядом на то в какой среде должен существовать тот или иной памятник.

Статья Нового летописца содержит все элементы летописного стиля в повествовании, характерного для летописного .рассказа (широта охвата событий, открытость текстовой структуры, погодная летописная привязка и др.). Повесть «О Сибири» имеет черты летописно-хронографического рассказа (эпическое вступление географического характера, экскурс в родословие царей Сибирского царства, но погодное расположение событий, концовка, аналогичная летописному рассказу о Мамаевом побоище и др.). Новый летописец как контекст бытования статьи о Сибирском взятии - летописец по своему заданию, искусст-. венное создание книжников 30-х гг. XVII в. «Свод 1598 года», создание конца XVI в., когда летописные традиции, хронографические пристрастия, интерес к европейским источникам, мода на Степенную приводили к созданию сводов, включавших как краткие, так и пространные исторические повествования в открытую времени летописную форму. Свод 1652 года — лишь попытка совместить две традиции: «Свода 1598 года» и Нового летописца. Повесть «О Сибири», попадающая на стык сводов, не претерпевает сколько-нибудь существенных изменений в жанре и стилистическом оформлении. Ее охраняет литературный контекст, соответствующий специфике ее жанра. Строгановская краткая, появившаяся в литературном контексте не ранее середины XVII в. в авторских сборниках (см. БАН, 1.4.1; РНБ, F.17.15), так и не смогла, при всех попытках переписывать ее также в составе Степенной и Нового летописца (ГИМ, Барс. №1852; РГБ, Рум. №259 и др.), занять место в историчесгай ткани повествования этой компиляции, ибо с самого начала своего существования была не летописной статьей, а частным, хотя и книжным, актом литературы. Не проясняет ее места в литературе и контекст сборника Афанасия Холмогорского (БАН, 16.17.31, РГАДА, ф. 181, № 51/71). Внешне типичный для сборников с «историями» (Казань, Сибирь, Псков), он имеет иные редакции произведений, чем в сборниках с Есиповской или Строгановской основной и представляется предприятием знаменитого книжника.

Есиповская и Строгановская основная встречаются в сборниках «историй» («Казанская история», История о взятии Астрахани) и никогда не замечены в составе летописных сводов; исключение составляют историографические сочинения (компиляции) и сборные рукописи исторического

Есиповская и Строгановская летописи, судя по их тексту и литературному окружению в ранней рукописной традиции, именно такого типа жанровые образования

Смена литературной среды часто свидетельствует о смене редакции произведения. Распространенная (а иногда и основная) редакция Есиповской летописи в поздней традиции (конца XVII - начала XVIII в.) вводят в свое литературное окружение «Описание о поставлении городов и острогов», географические сочинения, дорожники, описания известных сибирских карт-чертежей, космографические материалы. Этот вариант контекста равнодушен к стилистическим особенностям Есиповской летописи, но функционально меняет жанр повествования, превращая его в историческое предисловие к «землеописанию». Редакция продолжает сохранять все черты жанра «историй», ибо контекст к ней нейтрален.

Контекст непосредственного бытия литературного произведения влияет на существо жанровой принадлежности текста, принципы его стилистической обработки и может быть использован для описания генеалогических связей произведения.

Подход к сибирскому материалу через систему отношений их с поздними общерусскими летописными сводами и летописно-хронографическими компиляциями, сборниками исторических повестей с тематическими подборками обеспечивает достоверное решение проблемы видовых отличий в жанре исторических рассказов, бытующих внутри синкретического исторического повествования. В то же время типовое поведение Сибирских летописей в таком литературном контексте дает возможность их жанровые и видовые определения типологически перевести на общерусскую историческую прозу конца XVI—XVII вв., бытующую в том же контексте. Так, историческая повесть в летописном своде занимает обычно особое место. Подвергаясь переработке вместе со сводом, она может играть подчас важную роль в определении политической ориентации всего свода. При образовании новой летописной компиляции повесть может оказаться на стыке двух сводов, и тогда, как правило, она впитывает в себя всё вновь принесенное: другую повесть на эту же тему, 'новую политическую ориентацию, уровень художественной переработки текста. См. Повесть "О Сибири" (Румянцевский летописец). сиречь История.»), Есиповской летописью одного из распространенных ее вариантов («История о Сибирской земли.» - Нарышкинская редакция), а самим названием возвращает нас к произведениям конца XVI-начала XVII в. («история., иже в древних времянех, бывших деяний исповедание., ино дела, а ино деяние»).

Изучение ремезовской «Истории Сибирской» продемонстрировало сложность ее жанровой природы, вобравшей в себя характерные и яркие приметы летописного, житийного жанров, жанра воинской поеести, стилистические приемы хронографических, географических сочинений, синодиков и т.д. Стили летописные и разных жанров фольклора, русского и татарского, воинской исторической повести и жития, объединенные авторской задачей, контаминирова-лись в «Истории Сибирской», сыграв первостепенную роль в формировании ее жанра. Однако при анализе «Истории Сибирской» можно.вычленить и отдельные элементы стилей иных жанров: патриотической литературы, исторического повествования (типа Хронографа и Степенной книги), космографий и хождений, синодиков. Из всех стилистических приемов, свойственных данным жанрам, Ремезов выбирает лишь один, иногда даже не главный, но необходимый ему, помогающий эмоциональнее, ярче, значимее показать и рассказать историю деяний Ермака с «единодушными казаки».

Основная часть «Истории Сибирской» (как «история», она связана генетически с жанром Хронографа), не несет в себе элементов хронографического стиля. Они сосредоточены в последних, заключительных

главах летописца и под-. чинены основной политической задаче: прославлению сибирского похода Ермака, созданию идеального образа мудрого казачьего правителя, выполнявшего не только государственную (впрочем, по личной потребности и необходимости), но и христианскую миссию.

- Эти статьи у Ремезова построены в форме «символических картин», имеющих основание в самой христианской миссии Ермака. Подготовляя материалы к новой редакции своего произведения, автор присоединяет новые статьи не только к основной части «Истории Сибирской», но и к «хронографической». Писатель разрабатывает мифологию Ер-макэ и ставит его в один ряд с такими историческими героями, как Андрей Боголюбский, Дмитрий Донской, миссию скорее историческое «жизнеописание» («житие Ермаково как Сибирь взал»)33.

История Сибирская» легко обнаруживает связь с жанрами устного русского народного творчества (в частности, с исторической песней), широко привлекает фольклор народов Сибири: топонимическую легенду, предания, историческое баснословие и т.д. Включает в повествовательную канву мемораты, «устную летопись». А Кунгурский летописец, содержащий либо еще один вариант такой летописи, либо новый ее фрагмент, Ремезов подготовляет для обновления своего повествования

Узнавание» большого числа жанровых стилей в художественной канве «Истории Сибирской» связано с тем, что главным способом описания писателем действительности всё еще остаются нормативные жанрово-стилистические каноны. Однако использование лишь отдельных «граней» этих цельных по своей природе стилей, их новые связи, возникшие внутри «Истории Сибирской», свидетельствуют о том, что, сохраняя формальную привязку своей канонической жанровой природе, они переакцентуируются в стилистические приемы. «История Сибирская» — это, несомненно, уже не образец средневековой прозы, а историческое повествование конца XVII в. со своими сложными законами жанрообразования. Внутри временной структуры рассказа возможны остановки за счет вкрапления сюжетов о событиях Сибири новейшего времени или глубокого прошлого. Символические картины, связывающие прошлое и настоящее, собственная историософическая концепция повествования, огромное количество источников повествования — от собственно сибирских (Повесть «О Сибири», Есиповская летопись, Синодик, «устные летописи», мемораты и др.) до общерусских (Синопсис, Хронограф, Казанская история и др.) и татарских (фольклор, летописи),:— создают впечатление глубины и объема повествования. Наличие разнообразных жанровых стилей в художественной канве «Истории Сибирской» не мешает единству ее жанровой структуры, но угадывает в ней произведение, свя

33 Дергачева-Скоп Е.И. Заметки о жанре «Истории Сибирской» С.У. Ремезова: Статья 2 II Вопросы русской литературы Сибири XVII — XX вв. - Новосибирск: Наука, 1974. - С. 5-16.

34 Об этом подробнее см.: Дергачева-Скоп Е.И. Заметки о жанре. Статьи 1 и 2. должны лишь приниматься или отвергаться. В литературоведении XVIII в. этот пласт литературных поэтических явлений был определен как «средний» в сопоставлении с «древним» и «новым» (В.К. Тредиаковский).

-j Исключение представляет и так называемая древнерусская повествовательная традиция в литературе Нового времени. Это значительный фонд четьих произведений древнерусской литературы, который также не тратит «силы» на адаптацию, а функционирует в Новой культуре в рамках, заданных средневековым типом литературы. Идеальной средбй бытования такого варианта литературы являются старообрядцы. Русская средневековая по своей сути литература явилась для хранителей «старого обряда» звеном связи с прошлым, материалом для его постоянного воссоздания и интерпретации, духовным окормителем40. Текстологи не могут отделить этот материал (если он не имеет соответствующего кокгекста) от собственно древнерусского. Специфика его обработок, его окружение в сборниках не дают (или почти не дают) подходов для выявления переакцентуаций в их текстах, поэтике и т.д. под влиянием новой художественной литературы; акт интерпретации совершается в рамках, заданных старой культурой. «В книге» старообрядцы всегда - в дониконовском историческом времени. Уходя подчас в начало Руси и в первые века христианства, старообрядцы воспроизводят традиции древнерусской исторической литературы, но они — явление Новой истории, ибо именно у них осталась память о прошлом -надо было воссоздать его — иначе им грозил разрыв с историей41. «Для старообрядчества решался не местный, не провинциальный вопрос, а вопрос всей мировой истории.»42. Именно потому старообрядцы, с одной стороны, скрупулезно воспроизводили прошлое, а с другой — постоянно приращивая традицию, создавали в каноне новые аспекты. Однако следует подчеркнуть, что все эти процессы

40 Дергачева-Скоп Е.И., Алексеев В.Н. Книжная культура старообрядцев и их четья литература // Культурное наследие Средневековой Руси в традициях Урало-Сибирского старообрядчества. - Новосибирск, 1999. -С. 91-120.

41 Карташев А.В. Воссоздание Св. Руси. — Париж, 1956. —С. 231.

42 Зеньковский В.В., прот. История русской философии. - Париж, 1948,—T.J. Цит. по переизд. — Л., 1991. — С. 52-53. части и концептуальной основой первых глав «Истории Сибири» Г.-Ф. Миллера. На ремезовское сочинение Миллер как бы нанизывал разнообразный летописный и документальный материал. В подготовленной к печати «Истории Сибири» Г.-Ф. Миллер высоко оценил труд «сибирского дворянина или сына боярского С.У. Ремезова», написав, что это — летопись, но «особенная, которую необходимо отметить отдельно». Более подробно он характеризует Ре-мезовскую или Тобольскую летопись, как он называет «Историю Сибирскую», в предисловии («дедикации»), написанном в 1743 г. к готовому русскому переводу своего труда.

Г.-Ф. Миллер не воспринимает «Историю Сибирскую» среди «общих российских летописей», хронографов, степенных книг XVII в., отражавших в значительной степени уровень исторической мысли своего века, «обыкновенных» Сибирских летописей (среди них — списки летописи Саввы Есипова в распространенной ее редакции разных вариантов, Статья Нового летописца, текст близкий Бузуновскому летописцу и др.), сочинители которых «по изустным объявлениям уведомились» о событиях. Однако он отдает несомненное предпочтение «Истории Сибирской»: «.Запотребно усмотрено, кроме очевидных некоторых описок, которые исправлены, точно последовать подлиннику. Находящиеся во оном погрешности в штиле, которых весьма много. також и превращенной порядок, где заднее часто ставлено напереди, а чему надлежало быть напереди, то находится в средине, сие недостатки такого состояния, что от них читателю замешательства опасаться недолжно. Во всей книге явствует, что сочинитель к штилю был непривычен, но затем не надлежит у него отнимать достойной для оставленных нам известий похвалы». Любопытно, что появление Г.-Ф. Миллера в Сибири отделено от смерти С.У. Ремезова всего несколькими годами, но историограф воспринимает сочинение тобольского дворянина как «старинное», впрочем, поясняя, что всякое старинное «не должно отвергать. только для того, что оно старинное, а новое, принимать для того, что новое.» Принимая «из прошлого» «Историю Сибирскую» и ее автора, П-Ф. Миллер определяет для нее, согласно своему мировосприятию, иное место в «культурной среде» середины XVIII в., чем она должна была занимать в своем времени — в конце 80-х — 90-х гг. XVII.в. ность (подлинность) Ремезовской летописи. Это ее основное достоинство прощает недостатки, которые, с точки зрения историографа, легко устранимы. Несоответствие «штиля», «не естественный ход событий» в повествовании «.моим истории расположением исправлен.»,— пишет Миллер. Устраивает Г.-Ф. Миллера и историософская концепция С.У. Ремезова на события, где задействованы категории «правды» и «веры», а также просветительская идея служения человека государству, за что его собственно «жалуют и снабдевают». Особенно отчетливо эта точка зрения прозвучала при воспроизведении характеристики Ермака, которого, по мнению Миллера, Ремезовская летопись совершенно справедливо «ставит в ряд с величайшими героями», говоря о его государственной мудрости и храбрости, «в которой, конечно, никак нельзя усомниться после всех приведенных ранее рассказов».

Концепция тобольского дворянина, соответствующая политическим и гражданским устремлениям «партизан» Петровских реформ, оказалась вполне приемлема и для идеологов демократического направления в дворянстве, которые защищали в академической науке «просвещенный абсолютизм». Ремезовская «История Сибирская» прочно вошла после Г.-Ф. Миллера в историческую науку.

Выполненная как литературно-историческое повествование с иллюстрациями, «История Сибирская» воспринималась таковой только, пожалуй, в среде своих создателей. Ближайший в хронологическом ряду к творцам «Истории», Г.-Ф. Миллер, — почти что их современник,— уже не воспринимал памятник как некое единство, дифференцируя в нем исторический источник, словесную канву и изобразительный ряд. Признавая достоинства за содержанием «Истории Сибирской», прощая автору «не тот штиль», Миллер отзывается об иллюстрациях этого произведения как о «плохих рисунках». Отражая точку зрения своего времени, Г.-Ф. Миллер, естественно, не был одинок в своем отношении к древнерусской книжной миниатюре-иллюстрации, связанной с текстами так называемого «светского» содержания. М.М. Щербатов, например, считал, что художественные достоинства древнерусских исторических миниатюр невелики. Миниатюры Царственного летописца являли, по его мнению, «худой вкус и незнание, рисовки. худая рисовка еще хуже красками, можно сказать, вымарана». А.В. отношение повесть - летопись обеспечивает возможность проникновения исследователя в литературный контекст эпохи. В связи с тем, что древнерусская повесть, рассказывавшая о конкретных исторических событиях, оказывается связанной не только с временем, ее породившем, но и со всеми последующими эпохами (будучи типично средневековым неавторским произведением), она в процессе бытования меняет свою концепцию, теряет из повествовательной канвы одни (устаревшие) факты или приобретает другие, чутко реагирует на авангардный стилистический настрой новой для нее эпохи, сохраняя традиционное, приобретая постепенно именно черты исторической прозы («истории»). Впрочем, важным для осознания отношений повесть-летопись является не только процесс изменения отдельных компонент исторического повествования, но и своеобразная стабильность определенных видов повествования, защищенных авторитетами и канонами литературной школы или официальным для данного исторического момента характером текста, или независимостью текстов их от канона (см. тексты, в основе которых лежат устные летописи, фа-булаты, мемораты).

Повесть, прежде собственно летописных статей, является отражением концептуального «сознания» свода. Как правило, летописно-историческая повесть отражает официальный взгляд на конкретную историческую проблему, и все нюансы политических, социальных и культурных традиций эпохи полностью воспроизводятся ее текстом. Повесть есть концептуальная основа свода. Именно поэтому повести переписывались • наново создателями крупных летописных компиляций. Именно поэтому повести, отпочковываясь от сводов, создавали «ансамблевые» сборники. Повесть в ее трансформации внутри летописных сводов очень точно отражает уровень историзма каждой исторической эпохи. Расшатывание в конце XVI — начале XVII в. нормативно-официальных основ летописания, и прежде всего вследствие расширения сферы бытования частных летописцев, ведет к рождению меморатной и баснословной исторической повести внутри свода, как правило, нарушающей общую единую концепцию свода, но придающей ему яркий социальный и в то же время личностный характер. В историческую прозу проникает стремление "к точному", с точки зрения повествователя, факту, как он его сам "знает-слышалвставки известий могут лишь подтвердить или опровергнуть основную идею, но не объяснить ее; трансформация повести, созданной в иную для редактора эпоху, всегда связана с трансформацией главной идеи свода.

Исследование системы функционирования древнерусской повести в летописном своде, Хронографе, Степенной, летописно-хронографических компиляциях, тематических исторических сборниках — важнейшее условие выявления средневековой природы контекста. Контекст непосредственного бытия средневекового летописно-исторического повествования влияет на существо жанровой принадлежности текста, принципы его стилистической обработки и может быть использован для описания его генеалогических связей.

Сибирская историческая проза конца XVI - XVII вв. дает такое количество жанровых модификаций и такие связи с общерусским литературным контекстом, что- вполне может рассматриваться в качестве модели функционирования общерусской летописно-исторической прозы в XVII - середине XVIII в.

ОСНОВНЫЕ РАБОТЫ СОИСКАТЕЛЯ ПО ТЕМЕ НАУЧНОГО ДОКЛАДА

Монографии и отдельные книги

1. Из истории литературы Урала и Сибири XVII века.

- Свердловск, 1965.

2. Очерки русской литературы Сибири: Дореволюционный период.- Новосибирск: Наука, 1982. - Т. 1. - (50 п.л. Коллективная монография. - 3,5 п.л. авт.: Предисловие к I т.

- вставе редколлегии; 36-47 («Влияние фольклора набирскую литературу XVII-XVIII вв. Казачьи «устные летописи»); 47-51 (Зарождение официального направления вбирской литературе XVII в. - вавторствеЕ.К. Ромода-новской); 51-57 («Начало регулярной летописной работы. Повесть «О Сибири». Строгановская летопись»), 73-76 («Кунгурский летописец»), 77-82 («Летописно* исторические повести»), 95-106 («С.У. Ремезов -бирский просветитель конца XVII в.»). писи. — Часть 1: Группа Есиповской летописи - М.: Наука, 1987. - С. 91-106. (2,3 п.л., подготовка текстов в соавторстве с В.Н. Алексеевым; 1,5 п.л. авт.).

23. Погодинский летописец // Полное собрание русских летописей. - Т. 36: Сибирские летописи,- Часть 1: Группа Есиповской летописи. - М.: Наука, '1987. - С. 129137. (1,7 п.л., подготовка текстов в соавторстве с В.Н. Алексеевым; 1 п.л. авт.).

24. Семен Ульянович Ремезов. История Сибирская // Памятники литературы Древней Руси: XVI! век. Книга 2. -М.: ГИХЛ, 1989,-С. 550-574, 697-698. (2,7 п.л., статья, текст, комментарий совместно с В.Н. Алексеевым; 1,7 п.л. авт.).

25. Летопись сибирская краткая Кунгурская II Памятники литературы Древней Руси. XVII век. Книга 2. - М.: ГИХЛ, 1989. - С. 575-582, 698-704. (0,7 п.л., статья, текст, комментарий совместно с В.Н. Алексеевым; 0,4 п.л. авт.).

26. Иллюстрированное повествование о походе Ермака в Сибирь и его автор // Общественно-политическая мысль и культура сибиряков в XVII- первой половине XIX в,-Новосибирск, 1990. - С. 110-137. (2,3 п.л., в соавторстве с В.Н. Алексеевым; 1,5 п.л. авт.).

27. Теоретические аспекты истории русской книги Сибири (дореволюционный период) II Известия Сибирского отделения Академии наук СССР. Серия истории, филологии и философии; - Новосибирск: Наука, 1990. - Вып. 3. С. 23— 29 (1,4 п.л., в соавторстве с В.Н. Алексеевым, И.А. Гузнер; концепция, 0,7 п.л. авт.).

28. Фундаментальная библиотека Тобольской семинарии конца XVIII в. и ее читатели II Вторые Макушинские чтения. - Томск, 1991. - (0,2 п.л., в соавторстве с В.Н. Алексеевым; 0,1 п.л. авт.).

29. Основная проблематика программы «Русская книга в дореволюционной Сибири» // Русская книга в дореволюционной Сибири: Рукописная и печатная книга на Востоке страны,- Новосибирск: РАН. Сиб. отд-ние; ГПНТБ, 1991. - С. 3-37. (2,0 п.л., в соавторстве с В.Н. Алексеевым; 1 п.л. авт.) 30. Старообрядческие библиотеки Сибири (проблемы реконструкции) II Традиционная духовная и материальная культура русских старообрядческих поселений в странах Европы, Азии и Америки. Новосибирск: Наука, 1992. (Доклады III Международного симпозиума по старообрядчеству).

39. «Острова диких людей», Сибирь. и Эдем. Текстологические заметки при чтении древнерусских рукописей И Филологъ. - Новосибирск, 2000. - № 1, май. - С. 22-26. -(0,8 п.л., в соавторстве с В.Н. Алексеевым; 0,3 п.л. авт.).

40. Новонайденное свидетельство об иконах «Святая София Премудрость Божия» и «Распятие», предположительно принадлежащих кисти С.У. Ремезова II Проблемы истории, русской книжности, культуры и общественного сознания. — Новосибирск: Сибирский Хронограф, 2000. — С. 120-128. — (0,5 п.л., в соавторстве с В.Н. Алексеевым; 0,2 п.л. авт.).

41. Генеалогия Сибирского летописания: Материалы. Концепция. - Новосибирск, 2000. (Серия «Книга и литература»),