автореферат диссертации по социологии, специальность ВАК РФ 22.00.04
диссертация на тему: Социальные ресурсы развития российского общества

Полный текст автореферата диссертации по теме "Социальные ресурсы развития российского общества"

На правах рукописи

дятлов александр викторович

социальные ресурсы развития российского общества

22.00.04 - социальная структура, социальные институты и

процессы

Автореферат

диссертации на соискание ученой степени доктора социологических наук

Ростов-на-Дону - 2005

Диссертация выполнена в Ростовском государственном

университете

Официальные оппоненты: доктор философских наук, профессор

Горшков Михаил Константинович

доктор философских наук, профессор Золотухин Валерий Ефимович

доктор социологических наук, профессор Чупров Владимир Ильич

Ведущая организация: Московский государственный

университет им. М.В. Ломоносова

Защита состоится 16 февраля 2005 г. в 13.00 часов на заседании диссертационного совета Д. 212.208.01 по философским и социологическим наукам в Ростовском государственном университете по адресу: 344006, Ростов-на-Дону, Пушкинская 160, ИППК при РГУ, ауд. 34.

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке РГУ (344006, г. Ростов-на-Дону, ул. Пушкинская, 148)

Автореферат разослан 8 января 2005 г.

Ученый секретарь А > ,

диссертационного совета /уи^-у М.Б. Маринов

ВВЕДЕНИЕ

Актуальность темы исследования. Наступивший XXI век

демонстрирует неэффективность «зависимой» модели развития. Российский исследователь, академик Г.В. Осипов подчеркивает разделение регионов и стран по количеству потребляемого сырья1. Очевиден экологическо-сырьевой кризис: конечность запасов энергетических ресурсов, деградация природной среды, углубляющиеся противоречия поставщиков и потребителей сырья, вытеснение стран с «сырьевой экономикой» на периферию мировой системы (И. Валлерстайн).

Россия оказалась не готовой дать адекватный ответ на глобальные вызовы современности, о чем свидетельствует масштабность социальных потерь последнего десятилетия, неэффективность реализуемого сценария вхождения в глобальный мир и глобальную экономику, резкое ухудшение позиций по социально-экономическим, социально-демографическим и социально-культурным показателям, социальная дезинтеграция общества и деградация социального качества российского населения.

Неопределенность «высокой современности» (Э. Гидденс), устарелость прежних социальных конструкций, возникновение сетевых структур управления накладывают отпечаток на социальные трансформации в российском обществе. Социальная трансформация российского общества, согласно определению В.А. Ядова это, -высокоактивные социальные изменения в условиях социальной нестабильности, которые характеризуются неравномерностью структурных изменений на макро-, мезо и -микросоциальных уровнях. Преобладающими является внешнее влияние, логика глобализации, которая стремительно разрушает «ядро» институциональной системы, приводит к упрощенным адаптивным модификациям в социальной деятельности. Институциональные преобразования «сверху» соответствуют модели догоняющей модернизации, включающей институциональный перенос рыночных и демократических институтов, поощрение потребительских и достиженческих стандартов поведения, ломку традиционных устоев жизни, изменение социокультурного типа личности.

Новыми социальными акторами выступают элиты постиндустриального общества, ориентированные на принцип эффективности, выработку моделей взаимодействия с «неизвестными» социальными объектами, «управляемый» хаос развития, проективность «сбоев» с целью недопущения социально неприемлемых рисков. Отличие новой стратегии социального развития в формировании эзотерического, экспертного знания (У. Бек), в использовании знаний и технологии в целях оптимального управления человеческими ресурсами (П. Дракер).

1 Осипов Г.В. Российская социология в XXI веке. М., 2003. С. 6.

Однако российская модель развития экстенсивна, функционирует в контексте парадигмы взаимодействия с техникой, а не людьми, сосредоточена на социоадаптивных целях и носит преимущественно ' ретроактивный характер.

Не решена основная задача социального развития -воспроизводство самодостаточной социальной системы. Наоборот возросла зависимость от рисков глобализации (экономических, финансовых, демографических, информационных). Мобилизационные возможности российского общества для «прорыва» в глобальный мир и глобальную экономику на основе традиционных индустриальных методов исчерпаны, а предложения по поиску уникальных товаров для мирового рынка отдают социальной утопией2. Инерционный сценарий с перспективой истощения запасов нефти в ближайшие 25 лет, природного газа - 50 лет грозит стране экономическим коллапсом и исчезновением с политической карты мира как самостоятельного актора международных отношений.

Российский ученый В.Л. Иноземцев указывает на тупиковость депендизма, зависимость общества от заимствованных новых технологий и альтернативность собственно научного и технического прорыва. Ни сырьевая модель, ни модель заимствования технологий, как показывает опыт модернизации, приспособления традиционных институтов к новым функциям, не могут гарантировать самодостаточности развития, повторяя ошибки технократической установки «контроля над окружающей средой». Российское общество стало крупнейшим производителем технологических и социальных рисков (2 600 техногенных катастроф малой и большой интенсивности), так же и по тенденциям депопуляции населения, распространению болезней, преступности, суицидов, недоверия к государственным и социальным институтам. Социальные трансформации связаны с режимом открытости, блокированием источников внутреннего развития, использованием эффектных, но не эффективных зарубежных паттернов. Очевидны демонстрационные издержки, анклавизация модернизации, непредсказуемость результатов развития.

Антимодернизация (регресс производительных сил, восстановление примитивных форм хозяйствования и модель выживания большинства населения) препятствует росту социальных инвестиций и рациональному использованию человеческого потенциала. Некоторые исследователи (М. Калашников, П. Крупное, Д. Калюжный) на основании идеализации советского опыта «отдельной планеты с самодостаточной экономикой и ее противодействия глобализации заявляют, что Россия конкурентоспособна как традиционное общество». Приходится констатировать, что предлагаемые рецепты соединения традиции и высокотехнологичной индустрии, превращения страны в профессиональную корпорацию

2 Иноземцев В.Л. Пределы догоняющего развития. М., 2000. С11.

направлены на изменение конфигурации социальной системы и отрицают влияние социальных ресурсов развития.

Согласно синергетической модели нет предопределенности развития в одном заданном направлении; многовариантность, альтернативность означают точки выбора в открытых системах. Социальные ресурсы, способности общества и отдельных социальных групп и индивидов обладают характеристиками самовоспроизводства, флуктуационности, эмерджентности. Современный социологический дискурс по поводу перемен в России сконцентрирован на обсуждении модернизации, что важно для сравнения эмпирических исследований с нормативной моделью. Теория модернизации только в 70-е гг. подверглась серьезной критической рефлексии (Ш. Эйзенштадт, А. Турен, П. Штомпка). Особенность социальных изменений в российском обществе выражается в разрыве структуры и деятельности: структуры подчинены логике воспроизводства, вектор деятельности направлен на преодоление структурных ограничений, ресурсозатратен. В практическом отношении это связано с исключительной ролью политических и хозяйственных элит трансформационного процесса. Российские исследователи Т.И. Заславская, М.А. Шабанова, М.К. Горшков) подчеркивают, что подавляющее большинство (90 - 92 %) населения занимают социально-адаптивные позиции и не могут квалифицироваться как участники реализуемого сценария развития. Хотя в современных социологических теориях в центр внимания ставится мобилизация масс, их активность ограничена периодом перегруппировки и поддержки перемен.

Модель саморазвития основывается на актуализации субъекта деятельности, создании структур аттракторов (знание, профессиональная компетентность, коллективная солидарность), предоставляющих возможность выхода из тупиковости догоняющей модернизации. Не испытав прелестей потребительского общества, большинство россиян стали потребителями социальных рисков (О.Н. Яницкий). Альтернативой инерционному сценарию, перспективе ухода России в «четвертый мир», сообщество стран с мультиплицированными эффектами распада, является ресурсосберегающая стратегия социального развития, теоретическое осмысление которой несистемно и часто редуцируется к целям удовлетворения основных социальных потребностей и достижения стандартов западного среднего класса (М.К. Горшков).

На наш взгляд, российское общество достигло предельно-критических порогов развития в социально-экономической, социально-демографической и социально-экологических сферах (В.В. Локосов). Но у страны есть шанс выбраться из бездны социальной демодернизации: фактически не востребованным остается мобилизационный потенциал большинства россиян, стремящихся к социальному самоопределению, что находит выражение в деструктивных последствиях теневой экономики и

утечке мозгов (только за 1995 - 2000 гг. страну покинуло более 600 тыс. социально-инициативных квалифицированных специалистов). За годы реформ преданы забвению или подвергнуты диффамации, традиции коллективизма, служения интересам общества, на периферию социальной жизни оттеснены социально-компетентные слои общества (ИТР, врачи, учителя, квалифицированные рабочие, военнослужащие), участие которых в трансформационных процессах предало бы российским преобразованиям социетальность, мобильность и создало ситуацию равного жизненного старта для молодого поколения.

Чтобы избежать разочарований от недостижимости в обозримом будущем «социал-демократического капитализма европейского типа» (Т.И. Заславская) и катастрофической по своим социальным последствиям самоизоляции, актуализируется российский вариант модернизации в обход модернити, направленный на рациональное использование социальных ресурсов, рост горизонтальных социальных коммуникаций, формирование сетевых структур.

Российские исследователи отмечают парадоксальность социальных трансформаций: управляемость сверху и анархический порядок снизу (М.Г Федотова), рациональность институциональных изменений и стихийность, нерациональность социальной адаптации (М.А. Шабанова). Преодоление дискретности, инверсируемости, рискогенности социальных преобразований предполагает социологический анализ социальных ресурсов как теоретической основы альтернативного сценария, связанного с критериями социальной эффективности и социальной оптимальности.

Степень научной разработанности темы. Социальные ресурсы общества становятся предметом теоретических изысканий с формированием теории социоморфогенеза, выявившей способность социальных систем подвергаться радикальному обновлению (П. Штомпка). Конечно, это не означает, что до введения М. Арчер в 1982 г. идеи трансформации структуры действия отсутствовал социологический дискурс социальных ресурсов.

Концепция модернизации, которая активно разрабатывалась М. Вебером, Т. Парсонсом, Н. Смелзером, Д. Беллом, зафиксировала изменение социокультурной матрицы общества, рассматривала значимость потенциала саморазвития в структурировании новых социальных отношений. Э. Хаген ввел понятие «инновационной личности» как обязательного условия экономического роста. Д. Мак-Клелланду принадлежит исследование мотивации достижения. В структурном конструктивизме П. Бурдье обнаруживается тенденция реабилитации практической логики, понимание групп совместного действия как акторов трансформационного процесса. Тезис «конструирование социальных структур» пробудил интерес к социальным группам, так как принцип построения социального пространства состоит в распределении различных

б

капиталов (экономического, социального, символического). П. Бурдье опроверг логику спроса и предложения как самомотивацию социального развития, выявил взаимозависимость жизненных стратегий и групповой социальной мобильности, влияние символического капитала в навязывании моделей ресурсозатратного развития.

Концепцию П. Бурдье упрекают за объективацию личностного ресурса (Ф. Коркюф), но в отличие от макросоциальных моделей развития, презентирующих чистый структурализм, в теории структуралистского конструктивизма легитимируется позиция акторов социального действия, независимо от того, выступают они в роли компетентных профессионалов или пользователей нерефлексированных социальных схем. В работах М. Добри декларируется идея многомерной мобилизации как имманентного состояния социальных систем. М. Добри интересуют последствия социальной неустойчивости, деформации социального пространства, что связано с осмыслением процесса коллективного действия, а не только изменения на микросоциальном уровне в результате макросоциальных институциональных сдвигов. Социальные ресурсы осмысливаются в контексте интернализации деятельности, вариативности социальных коммуникаций.

В теории структурации Э. Гидденса предлагается участие социально-компетентных акторов, то есть направленность развития зависит от дискурса осмысления действия и рефлексивной способности, способности критически анализировать не только результаты социальных изменений, но и способы достижения целей и характер собственного участия в преобразованиях. Рефлексивное общество Э. Гидденса включает ресурс доверия как основное условие интеграции общества. Позже Э. Гидденс ввел понятие «неопределенные последствия действий», которое развивается в концепции общества риска У. Бека. В отличие от линейной схематизации структурация вносит акцент в анализ ресурсов, то есть способностей акторов влиять на изменение ситуаций и появление новых структурных свойств. Несмотря на критические возражения (Д. Грегори, П. Саундерс, М. Крэйб), теория структурации обозначила проблему взаимодействия социальных структур и социальных ресурсов, признала зависимость социальных изменений от компетенции социальных акторов (групп и индивидов).

Работы У. Бека, Ю. Хабермаса, Д. Александера, А. Турена объединяет исследовательский интерес к социологии нестабильного общества. Идея рефлексирующей модернизации У. Бека связана с авторитетом группы «давления», самореализации озабоченных слоев общества, которые являются не узкокорпоративными, а коллективными экспертами социальных и технологических инноваций. Ю. Хабермас разрабатывает проблему коммуникативного ресурса общества, достижения понимания как условия коллективной жизни. Немецкий исследователь

различает инструментальность, рассчитанную на успех доминирующих моделей различия и транспарентность, способность к коммуникативному общению. В этом моменте Ю. Хабермас решительно расходится с М. Вебером, так как полагает, что рациональная бюрократия иррациональна в восприятии коммуникативного ресурса. В работах Д. Александера прослеживается попытка преодолеть ограниченность функционализма, зависимость социального актора от насилия социальных структур. Интеграция, упорядоченность социальных структур понимается как вторичность, а не цель социального развития, реализуемая или нереализуемая способность достичь динамического равновесия и исключить не прогнозируемые изменения.

А. Турен предлагает концепцию «возвращения» субъекта, замещения схем рационализации, модернизации структуры идеалами изменения свободы, субъектности, трансформации, общественных практик. Конфликт между структурой, организацией и социальными группами разрешается в движениях новой идентичности, которые предлагают трансформацию социальных практик, а не социальных институтов. Отрицание структурности сближает А. Турена с позицией Э. Гидденса: расхождение обнаруживается в акцентировании ресурсности малых групп, неизбежности дистанцирования акторов социального действия от центров принудительной интеграции.

П. Штомпка, А. Пшеворский анализируют характер трансформационных процессов в постсоциалистических обществах. Усилия П. Штомпки направлены на исследование социокультурного шока, астенического сознания, механизмов блокирования социальной апатии, агрессии и чрезмерных ожиданий. Социальная ностальгия, социальная ретроактивность является мощным ресурсом противодействия изменениям в контексте лоскутной социальной структуры и паразитических инноваций. А. Пшеворский рассматривает рыночную экономику как модель распределения ресурсов. По его мнению, преобразования усиливают неопределенность и существует возможность социального реванша, социальной инверсии без установления социального консенсуса, основанного на распределении тягот переходного периода и предоставлении всем акторам возможности социальной интеграции.

Российские социологи внесли весомый вклад в разработку теории социальных ресурсов (В.А Ядов, Т.И. Заславская, Н.И. Лапин, З.Т. Голенкова). Что характерно для современного социологического дискурса, так это стремление освободиться от рецессивных схем. Это прослеживается в работах С.Г. Кирдиной (теория институциональных матриц), О.Н. Яницкого (модель общества риска), Н.Н. Наумовой (рецедивирующая модернизация), Н.И. Зарубиной (самобытная модернизация).

Ю.Г. Волков, В.А. Шматко, В.В. Щербина, В.Н. Иванов, М.А. Шабанова, Э.М. Андреев операционализируют деятельностную парадигму в анализе трансформационного процесса. Полученные исследовательские результаты свидетельствуют об осмыслении инноваций в контексте социального самоопределения и отхода от схемы социальной дистрибуции к модели социальной коммуникации. Вектор социальных изменений определяется в движении российского общества к бифуркационному циклу, выбору самодостаточного развития или скольжения по траектории ресурсозатратности. Социальные ресурсы понимаются как совокупный потенциал активных групп населения, связанный со становлением социально-инновационного поведения.

Морфогенезис социальных процессов в современном российском обществе отражен в исследованиях М.К. Горшкова, Ж.Т. Тощенко, А.Л. Маршака, В.И. Курбатова, В.В. Локосова. Парадоксальность социального поведения и социального настроения россиян трактуется как результат институционального переноса, демонстрационного преобразовательного эффекта и социальных компенсаций, определяемых логикой ресурсопотребления.

Таким образом, анализ социальных ресурсов представлен в социологическом знании двумя подходами. Неоструктуралисты (Д. Александер, Э. Гидденс, П. Бурдье) исходят из возможностей существующей социальной структуры в воспроизводстве и распределении социальных ресурсов. Деятельностная теория основывается на преформированности, предсуществовании социальных ресурсов в стремлениях и ориентациях акторов трансформационного процесса, объективирующих возможности социального самоопределения в новых социальных отношениях.

М. Арчер, А. Турен, Ю. Хабермас, У. Бек призывают рассматривать новые движения как центры изменения, конкурирующие с традиционными социальными структурами (культура идентичности А. Турена, группы минимизации социального риска У. Бека, ресурсная альтернатива Ю. Хабермаса). Компромиссный вариант предлагает концепция «динамического поля» П. Штомпки, интегрирующая структурный (нормативные изменения) и деятельностный (интерактивные возможности) подходы. П. Штомпка видит достоинства данной исследовательской модели в альтернативности бинарной схеме - структура действия «объяснение - непрерывность изменений», что особенно эвристично для анализа российского трансформационного процесса, явно выпадающего из жесткой привязанности к статичным образцам модернизации. Российские исследователи претендуют на самостоятельный анализ глобальных, региональных, локальных сценариев развития, соглашаются с вердиктом доминирования эндогенных условий развития в контексте структурных изменений. Данное исследование направлено на обоснование ресурсного

аспекта социальных изменений, влияющего как на саморазвитие социальных структур, так и на социально-инновационный потенциал общества.

Цели и задачи исследования. Основная цель диссертационной

работы состоит в анализе социальных ресурсов российского общества в условиях трансформации социальной структуры и изменения социальной ресурсообеспеченности основных социальных групп, а также выявление предпосылок формирования и реализации ресурсосберегающей стратегии социального развития.

Достижение поставленной цели предполагает решение следующих

задач:

- проведение социологического анализа основных подходов к социальным ресурсам и обозначение их роли в моделировании процессов российского общества;

- характеристика инновационных групп российского общества, которые влияют на содержание трансформационного процесса, планируемые и стихийные векторы развития;

- выявление солидаристского потенциала традиционных групп населения, определяемого постепенным вхождением в трансформируемое российское общество через механизмы сетевой взаимопомощи и закрепление традиционно-ролевых структур;

- определение влияния глобализации на ресурсный потенциал российского общества, который выражается в возрастании эффекта зависимости и разбалансированности социальных ресурсов;

- характеристика социальных ресурсов в условиях догоняющей модернизации, реализации институционального переноса на социальном макроуровне и распада традиционных социальных локальностей на социальном микроуровне;

- анализ параметров социальной адаптации основных слоев российского общества на уровне групповых и личностных ресурсов, избыточность социально-репродуктивного типа адаптации и дефицит конструктивной инновационности;

- выделение основных направлений использования и воспроизводства социальных ресурсов в обществе мобилизационного типа, ограниченную эффективность централизации и риски тотального социального контроля;

- определение факторов и последствий ресурсозатратности при осуществлении квазистабилизации по логике социальной инерционности, нарастания предкризисных и кризисных состояний общества;

- раскрытие социально-ресурсного потенциала российского общества в контексте модели самодостаточного развития, выявление взаимозависимости микросоциальных эффектов мобилизации и инновационности и роста деиерархизированных социальных структур.

Объектом данного исследования является социальное развитие российского общества как последовательности изменений внутри социальной системы, преобразований в организации общества, образцах деятельности, ценностно-мотивационных ориентациях.

Предмет исследования выражается в анализе социальных ресурсов развития российского общества, интеракционных и возможностных измерений социетального уровня, источников саморазвития, связанных с сегментированными социальными сетями.

Теоретико-методологическая основа исследования включает теорию динамического социального поля П. Штомпки и основные положения концепции структурации и рефлексивного общества Э. Гидденса. Актуализированы идеи переопределения социального пространства, групповой мобилизации, выбора и навязывания социальных стратегий П. Бурдье.

В диссертационном исследовании операционализируются понятия «социальных ресурсов» Э. Гидденса, сегментированных сетей Дж. Нейсбита, управления человеческими ресурсами П. Дракера.

Адекватное воплощение нашли социологические интерпретации А. Турена, У. Бека, Ю. Хабермаса. Определенную эвристически-познавательную роль выполняют положения стратификации рисков О.Н. Яницкого, гуманистического потенциала Ю.Г. Волкова, социальной мобилизации И.А. Климова. Диссертант согласен с положением о посттрансформационном ресурсосберегающем развитии Ж.Т. Тощенко и Г.В. Осипова. Ему близки идеи «личностных ресурсов» В.А. Ядова, воспроизводства социальных позиций Н.А. Шматко, социальной адаптации М.А. Шабановой. Диссертант позиционирует интегративный подход к социальным ресурсам, что позволяет исследовать изменения на макро- и микросоциальных уровнях российского общества и предложить альтернативную ресурсосберегающую стратегию развития, необходимость которой аргументирована в работах Ю.Г. Волкова, Ж.Т. Тощенко, Г.В. Осипова, В.В. Локосова, О.Н. Яницкого.

Стратегия исследовательской парадигмы состоит в актуализации предметной области, связанной с влиянием социальных ресурсов на векторность, содержание и промежуточные результаты социальных трансформаций российского общества. В рамках использования теоретико-методологического инструментария рассматриваются инновационные и солидаристские устремления социальных групп в соответствии с объективированными социальными диспозициями и характером социальной мобилизации. Социальные ресурсы трактуются в традиционной «структурной» и неклассической «возможностной» версиях.

Эмпирическую базу исследования составили результаты социологических исследований, которые проводились научным коллективом ИСПИ РАН, данные социологических исследований ИС РАН,

ВЦИОМ, ФОМ, РЕИС И НП В 1992 - 2003 гг., также использованы статистические данные Госкомстата РФ, Минтруда РФ, Минздрава РФ, Госкомитета по молодежной политике и других ведомств Российской Федерации.

Научная новизна исследования определена совокупностью поставленных задач, направленных на теоретико-методологическое и конкретно-социологическое изучение социальных ресурсов российского общества в сопоставлении с моделями социального развития и особенностями трансформационного процесса.

В содержательном плане научная новизна состоит в следующем:

1. На основе структурного и деятельностного подхода к анализу социальных ресурсов выявлена комплементарность структуры и деятельности, представляющая социальные ресурсы как фактор саморазвития, присущий изменениям структур и деятельности социальных акторов.

2. Рассмотрена модель «динамического поля», асинхронность, аритмичность социальных изменений в зависимости от расширения, сжатия или исчезновения социальных ресурсов.

3. Проанализирован инновационный потенциал основных групп российского общества в соответствии с социальной ресурсообеспеченностью и ресурсозависимостью.

4. Охарактеризованы солидаристские практики россиян как ориентации на негативную мобилизацию, пролонгирование социального статуса и поиск траектории самостоятельной социальной деятельности.

5. Показано влияние глобализации на состояние ресурсного потенциала российского общества как неэквивалентного ресурсообмена, усиливающего ресурсную зависимость.

6. Охарактеризованы концепция догоняющей модернизации в социально-ресурсном измерении, эффекты замещения социальных инвестиций вещественными ресурсами.

7. Определена социально-адаптивная деятельность базисных слоев российского общества как ориентированность на приспособление, пластичность и актуализм, что сужает сферу реализации личностных ресурсов и инновационных социальных практик.

8. Раскрыта управляемость социальными ресурсами в обществе мобилизационного типа на основе ресурсного изъятия и ресурсного перераспределения.

9. Проанализированы последствия установки на квазистабилизацию, связанную с использованием социальной инерции и повышением социальной ресурсозатратности.

10. Исследованы условия самодостаточного развития в контексте воспроизводства социальных возобновляемых ресурсов и перехода к ресурсосберегающим технологиям.

На защиту выносятся следующие положения:

1. Социальные ресурсы представляют в структурном подходе диапазон возможностей и способностей социальных акторов в соответствии с объективированными социальными позициями, институциональными предписаниями, определяемыми механизмами социальной интеграции. Социальные структуры регулируют социальный потенциал различных социальных групп через социальную стратификацию и социальный контроль. Деятельностный подход подчеркивает структурные ограничения как социальные маркеры в ресурсораспределении, обосновывает автономность воспроизводства социальных ресурсов по отношению к структурам, ресурсообеспеченность социальных акторов зависит от способности к социальной мобилизации и социальной проективности.

2. Теория социального поля содержит попытку преодоления иммобильности структурного подхода и доминирования социальных микроэффектов в деятельностной теории. Социальные ресурсы определяются в системе кристаллизации социальных возможностей, что сопровождается переопределением социально-статусных, социокоммуникативных и культурно-ценностных уровней социального взаимодействия. Социальные ресурсы включаются в процесс социального развития через актуализацию группового и личностного социального выбора и замещения анахроничных социальных структур сетевыми инновационными структурами.

3. Инновационный потенциал российского общества содержится в социально-транформационной деятельности акторов социального процесса. Преобладание паразитических инноваций над конструктивными объясняется стремлением элит к воспроизводству ресурсной монополии, институционализацией серых схем ресурсного присвоения и размыванием структуры ресурсного обмена. Перспективность конструктивных инноваций связана с реализацией креативного потенциала социально-компетентных групп открытым отбором инноваций, поощрением стратегий легитимного изменения в социальных позициях самодеятельных групп населения.

4. Традиционные группы населения испытывают эффект социальной депривации в условиях принудительной интеграции в трансформирующееся общество. Солидаристские практики смягчают, компенсируют последствия социальной маргинализации, но не предотвращают социального исключения. К тому же пассивные формы адаптации придают солидаризму социально-реактивную направленность, удовлетворяют только цели пролонгирования социального статуса, нейтрализуют социально-мобилизационные устремления. Оптимальное решение представляется не в возвращении к системе социальной помощи, что чревато усилением социальной зависимости и дефицита ресурсов, а в

устойчивом социальном развитии. Наибольшую социальную эффективность производят модели постепенной интеграции, максимизации профессиональных и коммуникативных качеств, а также предоставления коридора возможностей в традиционных социально-ролевых структурах, что способствует воспроизводству ресурсов социальной кооперации.

5. Интеграция российского общества в мировую систему подчинена логике глобализации, размыванию управляемого социального пространства, росту неструктурированности ресурсообмена, ограничению возможностей социально-респонсивной экономики и влияния так называемых глобальных социальных институтов. Моноресурсность российского общества усиливает риски нестабильности и неопределенности, что проецируется на рост ресурсозависимых слоев населения.

6. Догоняющая модернизация, которая использовалась в качестве модели развития, имеет своими социальными последствиями социальную демодернизацию, упрощение социальной структуры, насильственную традиционализацию неадаптированных слоев населения, что связано с ресурсной экономией и ограничением доступа к социальным ресурсам с целью усиления принудительной интеграции в глобальный мир.

7. Доминирующие в российском обществе социально-реактивные формы адаптации, модели выживания ведут к дисперсии социальных ресурсов, повышенной ресурсозатратности, так как определяются логикой социальной зависимости и переключением социальной активности в режим ресурсного присвоения или ресурсного отстранения. Ослабление социального взаимодействия и революция падающих ожиданий способствуют перерастанию ресурсного дефицита в избыточные социальные риски.

8. Дефицит ресурсов, возросшие трансакционные издержки и социальная зависимость способствуют реабилитации идеи мобилизационного развития. Жесткий контроль и централизованное иерархическое распределение представляются пострадавшему в результате реформ большинству альтернативой монополии ресурсообеспеченных слоев. Мобилизационное развитие направлено на воспроизводство дефицита ресурсов с целью привязки основных социальных слоев и избежания неопределенности развития. Мобилизация общества ведет к иерархии в распределении ресурсов и создает иллюзию полной ресурсной управляемости дефицитом социальных ресурсов, компенсируется хабитуализацией социального риска и растратностью человеческого потенциала. Мобилизационное развитие эффективно в период социальной бифуркации и страдает нарастанием неуправляемости в условиях планируемых инноваций.

9. Инерционный сценарий развития основан на квазистабилизации, так как предлагает имитационные и демонстративные изменения без допущения структурных и институциональных сдвигов. Возросшая ресурсозатратность связана с ресурсной парадоксальностью. Ресурсное неравенство возникает не в результате конкуренции и легитимации ресурсообеспечения, а вследствие присвоения ресурсов посредством сделок, исключения из ресурсного распределения большинства населения. Поэтому логика инерционности обращена к воспроизводству ресурсного монополизма, пренебрегает поиском новых возобновляемых ресурсов и имеет пределы в исчерпании сырьевых ресурсов.

10. Перспективы социального развития российского общества связаны с моделью самодостаточного развития, коллективным присвоением социальных ресурсов и повышением социальной референтности групп - субъектов интеллектуальных ресурсов. Уход от глобальной зависимости и роста социально-зависимых групп определяется меритократической моделью ресурсного распределения, престижностью социальной компетентности в системе социального управления. Переориентация социальных ресурсов на вариативность, конвертируемость и транспарентность создает необходимые условия самодостаточного развития.

Практическая значимость исследования определяется тем, что полученные результаты обосновывают необходимость формирования стратегии социального ресурсосбережения в контексте самодостаточного развития российского общества, баланса традиций и новаций в стратегии основных групп населения. Анализ социальных ресурсов российского общества дает не только перспективу исследования важного аспекта социального развития, но и предложит критерии социальной эффективности при характеристике и оценке социальных трансформаций. Материалы диссертационного исследования могут найти применение в разработке на муниципальном, региональном, федеральном уровнях целевых программ повышения социальной самодеятельности населения и социальных инноваций, механизмов резонансного влияния социальных микроэффектов. В исследовании содержится теоретическое обоснование социальной компетентности, наиболее значимого социального ресурса, что актуально для определения приоритетов социального развития. Положения, оценки, выводы диссертации имеют эвристическую и когнитивную ценность в чтении курсов по общей социологии, социологии управления, а также спецкурсов по проблемам социального развития и социального проектирования.

Апробация работы. Результаты диссертационного исследования докладывались и обсуждались на всероссийских и региональных научных конференциях, а также на Третьем Российском Философском Конгрессе «Рационализм и культура на пороге III тысячелетия» и на Втором

Всероссийском социологическом конгрессе «Российское общество и социология в XXI веке: социальные вызовы и альтернативы». По теме диссертации опубликованы 2 монографии, 5 брошюр, научные статьи и доклады общим объемом 23,3 п.л. Диссертация обсуждалась и рекомендована к защите на кафедре социологии, политологии и права ИППК при Ростовском государственном университете.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, четырех глав, десяти параграфов, заключения и библиографии.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИИ

Во Введении обосновывается выбор и актуальность темы, анализируется степень ее разработанности, дается постановка исследовательских задач, излагаются методы исследования, формулируются новизна и основные положения, выносимые на защиту.

Первая глава — «Теоретико-методологические основы анализа социальных ресурсов» — посвящена существующим подходам социологической интерпритации социальных ресурсов, а также рассматриваются когнитивные, аналитические, теоретико-концептуальные установки, связанные с описанием и аналитикой социальных ресурсов.

В первом параграфе «Социальные ресурсы в сетях комплементарности» рассматривается проблема определения

социальных ресурсов в рамках теории социальных сетей, а также обосновывается, выбор автором адекватного методологического инструментария данного исследования.

Автор исходит из предположения, что сформировалась традиция анализа социальных ресурсов на уровне объективных социальных структур. Структурный подход связывает социальные ресурсы с современным обществом, возможностями для самореализации творчества, для технологических инноваций, и воспроизводство основывается на автономности институциональных сфер.

В рамках данной работы социальные ресурсы интерпретируются в возможностном аспекте, определяются как совокупность объективных условий и субъективных предпосылок в функционировании и развитии общества. Так как внутренние и внешние противоречия разрешаются институциональными способами, которые развиваются вместе с проблемами, ресурсы перемещаются по траектории социальной потребности. Так что свободное перемещение ресурсов является скорее желаемым, чем реальным состоянием, если отсутствуют группы, ориентированные на модернизацию, имеющие большую ресурсообеспеченность, чем адепты стагнации, стабильности.

Социальная ресурсная составляющая общества рассматривается преимущественно в структуре, существующей независимо от акторов

социального действия. По Парсонсу, ресурсы возникают в процессе социальной дифференциации, появление новых социально-профессиональных структур приводит к свободе ресурсов. В качестве эмпирического данного используется модернизация, преобразование общества по индустриальному образцу. Перемены в промышленности, в политике продуцируют ресурсное богатство: традиционное общество аресурсно, обладает ресурсами власти и традиций, вернее, традиция и власть и являются ресурсами. Социальная стратификация связана с достиженческими дескриптивными структурами, и модернизация предпринимается для расширения ресурсного потребления и воспроизводства.

Диссертант согласен с Ш. Эйзенштадтом, что результаты модернизации определяются ресурсоспособностью заинтересованных групп, что социальный партикуляризм преодолевается в процессе ресурсного обмена.

Для нашего исследования представляет интерес концепция Э. Гидденса. Во-первых, социальные ресурсы перемещаются в макросоциальные сетевые структуры, во-вторых, санкционируются изменения без цели, любая деятельность индивидов, даже связанная с производством социальных рисков. В исследованиях социальных ресурсов, таким образом, намечается поворот к конструируемости, пластичности и бесконтрольности. То, что в классической социологической парадигме социальных фактов относилось к аномии, коллапсу, аннигиляции, квалифицируется ресурсной базой, ресурсным воспроизводством.

Отмечается, что позиция П. Бурдье найти среднее между структурой и деятельностью - реализуется в концепции социального пространства, структурированного по критерию ресурсообеспеченности. П. Бурдье накладывает ограничения на безразмерность социальных ресурсов: деятельность вне инкорпорированных правил исключает индивида из системы социально нормированных изменений. А. Турен не удовлетворен соглашательством с дискурсом власти П. Бурдье. По его мению, новые движения идентичности потому ресурсообеспечены, что сильны контрресурсом, противодействием предписанным правилам игры и идентичности.

Таким образом, социальное развитие может иметь вектором переопределение позиций в ресурсном распределении. Надежда на достойное и рациональное освоение жизни (Р. Дарендорф) антиципирует конфликты, которые достигают разрешения путем взаимного снятия, реконфигурации социальных ресурсов. Критика Р. Дарендорфа вносит в анализ социальных ресурсов вроде бы неожиданную интонацию: можно иронизировать по поводу ролевых различий, но абсурдно соглашаться с добровольным принятием ресурсного неравенства. Результативность

системы господства определяется одобрением неравенства распределения социальных ресурсов. Если, как пишет Г. Ленски, общество не в состоянии удовлетворить элементарные социальные потребности большинства своих членов, само господство изменяется, так как оно является результатом изменения, накопления социальных ресурсов. Так что социальные ресурсы провоцируют проблему социальной интеграции тогда, когда «есть что распределить».

А. Турен, М. Арчер, Э. Гидденс переносят акцент на действия социальных субъектов, что вроде бы противоречит теории дистрибуции, связано с возможностью перераспределения интересов и, следовательно, перехода к новым социальным ресурсам. Конструируемые социальные позиции являются условием ресурсной самодостаточности, включения индивида в социальное взаимодействие путем осознания интереса.

Развитие, последовательность изменений понимается как изменение в деятельности самих социальных акторов3. Социальные ресурсы носят «целевой» характер, определяют заданную траекторию изменений. Однако существует другой тип изменений - «циклический», «вращение вокруг институциональной матрицы», когда история становится историей системы базовых институтов4.

Можно предположить, что в циклических изменениях ресурсы являются ограничителями вариативности, препятствуют социальным трансформациям. Деятельностный подход снимает проблему развития, как предопределенности, что вызывает осложнения с анализом целенаправленности изменений и критериальности социальных ресурсов. Изменения без цели продуцируют проблему социальной рациональности, правильности, социальной компетентности. Э. Гидденс в предпочтении случайности действий на микросоциальном уровне не преминул отметить объективность случайности, ее независимое влияние от мотивации акторов.

Классическая формулировка Т. Парсонса о перемещении ресурсов вызывает все большее сомнение. Социальная дифференциация предпочитает совершенствование организации и мобилизацию распределения ресурсов. Принцип эффективного управления ресурсами5 регулирует отношения в экономике, политике, культуре так, что деньги, рынок отделены от политического и морального императивов. Поэтому рыночная эффективность оказывается более привлекательным критерием изменений, чем интеграция и культурная традиция. Хотя общество включается в процесс модернизации, развития по индустриальному образцу, обладания собственными природными ресурсами, историческим

3 Штомпка П. Указ.соч. С. 25.

4 Кирдина С.Г. Институциональные матрицы и развитие России. Новосибирск, 2001. С. 144.

5 Парсонс Т. Система современных обществ. М., 1998. С. 32.

опытом, культурным капиталом6, с опытом и культурой приходится расставаться. Способность к модернизации основывается на ресурсах взаимности, мобилизации извне. Деятельностно-активистский подход как бы восстанавливает равновесие личностного, культурного, мобилизационного коэффициента. Изменения связаны с готовностью субъектов действия к изменениям, потому что экономика есть борьба, конкуренция за ресурсы, а не наличие или отсутствие ресурсов. Э. Гидденс, М. Арчер, Д. Александер исходили из организованной или соревновательной мобильности масс, достиженческих настроений. В соревновании равных, так что речь может идти о предоставлении всем ресурса свободы, наращиваются изменения, микроэффекты, общий результат которых отличается от частных влияний. Когда равновесие не объявляется целью развития и структурам предписывается способность самоорганизации, тогда структурам присущи ограниченность, исчезновение, возникновение в зависимости от интересов, конфликтов и новых идентичностей.

Таким образом, хаос и индетерминизм относятся к условиям развития, когда ресурсообеспеченность парализует всякую инновацию. Автор приходит к выводу, что структурный и деятельностный подходы комплементарны, т.е. обеспечивая социальное воспроизводство, ресурсы являются и условиями саморазвития, расхождения в оценке значимости и структур и деятельности, фокусируют проблему дискурса стабильности в описании структур и дискурса изменений в описании деятельности.

Во втором параграфе «Социальные ресурсы в контексте "динамического поля"» автор анализирует социальные ресурсы как потенциал самотрансформации общества. Структура не имеет потенциала самотрансформации, так как ресурсы групп зависимы от стабильности, социального. Однако совсем иная ситуация возникает при размывании социальных статусов и социальных ролей. Социальная трансформация российского общества, как отмечает З.Т. Голенкова, резко усилила тенденции к дезинтеграции. «Что касается России, то в последние годы наблюдаются изменения, тенденции к дезинтеграции общества, которую можно определить как существование социальных групп, корпораций, сообществ и индивидов, по-разному представляющих себе образцы единого социального пространства»7. Следствием дезинтеграции является сокращение рациональных социальных отношений, основанных на социальном взаимоотношении, и базисных социальных ценностей.

По мнению автора, теория «динамического поля» П. Штомпки призвана отразить многовекторность постсоциалистических трансформаций. Штомпка выделяет четыре аспекта динамического поля:

• идеальные измерения;

6 Американская социология. М., 1972. С. 338.

7 Россия: трансформирующееся общество. М., 2001. С. 94.

• интерактивные измерения;

• социальная организация;

• жизненные планы, возможности, доступ к ресурсам .

Социальные ресурсы включаются в процесс изменений, наряду с

переформированием идей, переоценкой норм, ценностей, переформулированием целей взаимодействия. Перераспределение возможностей означает переопределение ресурсов, так как мобилизация или конформизм, стремление к доминированию или зависимость, интенсивные действия или социальная апатия утверждают социальные позиции, социальный авторитет групп или класса. Российские исследователи считают проблемой социальную индифферентность, раздробленность российского населения, отсутствие противодействия элитарным сценариям, возвращение к сословному обществу и ограничение восходящей социальной мобильности (в России нисходящая социальная мобильность в четыре раза превышает восходящую). Возможностное измерение требует социальной организации, т.е. присутствия группы, обладающей наилучшим организационным потенциалом.

На основе исследования конфигурации социальных изменений, отмечается в диссертации, можно сделать вывод о том, что существует воспроизводство социальной нестабильности. Социальные группы в постсоциалистическом обществе не преодолели посттравматический синдром (неуверенность в закреплении высоких статусных позиций, социальные исключения). Люди осознают необратимость преобразований, не могут по тем или иным причинам принимать эти преобразования, поэтому возрастает значение социальной самоизоляции, хаоса на уровне социальной микросреды.

Диссертант подчеркивает, что личностное поле, готовность к целерационализации общественных отношений, существованию и конструированию социальных фильтров и социальных пропусков влияет на вектор и интенсивность изменений. Перегруппирование в таких условиях основывается на воспроизводстве жестких моделей взаимодействия. Перераспределение собственности происходит не по инициативе инновационных слоев населения, а в узком кругу, что демонстрирует влияние личностных ресурсов и снижает роль социальной интеракции. По мысли П. Штомпки, инновационные слои должны быть готовы к соревнованию, не исключая сценария нулевого результата, т.е. победившие, если не хотят оказаться в положении проигравших, стремятся к уменьшению неопределенности, т.е. установлению отношений господства. А. Пшеворский пишет, что переход к другой системе был бы не достижим без поддержки, если бы каждый не верил, что при новой системе он будет обеспеченным, или если бы у каждого были сильные

* Штомпка П Указ. соч. С. 29.

социальные преимущества. Избежать риска неопределенности можно двумя способами: сосредоточением ресурсов институционализацией соревновательности. В России избрана модель разобщенности индивидуального выживания.

Подчеркивается, что модель поля есть попытка преодолеть апорию Зенона: поле можно описать как многомерное пространство позиций, в котором любая существующая позиция может быть определена, исходя из многомерной системы координат, значение которых корреспондирует с различными переменными9. Изменения связаны с диапазоном возможностей, которые побуждают к осуществлению перемен. Текучесть, изменчивость наступают после соотнесения социальных позиций, когда обнаруживается потребность в новых социальных интеракциях, социальных интерпретациях. Теория П. Штомпки синтетична по цели; действительно, нельзя свести изменения к одной - единой модели, можно выявить форму изменений, основанную на хабитусе изменений ресурсности. Субъекты (агенты) действия реализуют ресурсность в переопределении возможностей, а сами возможности становятся объективированным ресурсом. Линейные процессы, строго заданные изменения определяются траекторией закрепленности ресурсов. Трансформационные процессы, что стремится описать в теории «динамического поля» П. Штомпка, спонтанны, зависят от мобилизации или иммобилизации масс. Ресурсный предел проявляется в констелляции событий, провоцирующем фоне и тех усилиях, которые прилагают агенты действия для переопределения возможностей.

Делается вывод, что трансформация, ненаправленное развитие содержит возможность хаоса, непреднамеренных результатов, что пластичность изменений формирует необходимость социальной компетентности, способность формулировать и решать проблемы социального развития.

Вторая глава - «Ресурсная стратификация и динамика российского общества» - посвящена проблеме стратификации российского общества, как процессу связанного с позиционированием социальных ресурсов. Диссертант подчеркивает, что ресурсы в условиях социальной транзиции российского общества становятся интегративным критерием социальной стратификации, так как выявляют не только социально-статусные позиции, но и потенциал социальной мобильности различных социальных групп и слоев.

В первом параграфе «Инновационные группы населения: в поисках социетальности» анализируется деятельность групп населения, которая в социально-трансформационном процессе претендует на позиции социальной референтности, внесение социальных инноваций и монополий на социальные ресурсы.

9 БурдьеП. Начала. М., 1994. С. 58.

Выявлено, что инновационность не стала социальным и культурным императивом, то есть сложно определить группу, которая выступала бы носителем конструктивных социальных изменений. Борьба за распределение ресурсов или ресурсная компетенция в виде эрзацев («дешевое» образование, массовое здравоохранение, досуговая деятельность) очерчивает групповые «пространства», в которых инновация характеризуется поиском так называемой информации, личностных связей или индивидуальной социальной мобилизацией. «Мы ничего не требуем, но и ничего не должны» - девиз социального абсентеизма, который набирает силу среди так называемых основных социальных слоев. П. Штомпка отмечает, что разрыв между прошлым и новым статусами вынуждает к инновации1 . Однако маргинальность, неопределенность социального положения многих россиян приводит к социальной фрустрации, настроениям шока, растерянности, озлобленности. Воспроизводится эгоцентризм, желание «примкнуть», интегрироваться в систему социальной зависимости и «должностного дарования». Единственной группой, избежавшей маргинализации, можно назвать российское чиновничество, численность которого удвоилась по сравнению с советским периодом. Инновация деятельностных представителей «государственного сословия» определяется укреплением

распорядительных функций и «институциональным прорывом», как реализации права сильного при беззащитности слабого (Т.И. Заславская). Поэтому российская бюрократия не заинтересована в инновации, как условии профессиональной деятельности.

В.Э. Бойков осуществил экспертный опрос представителей администраций субъектов РФ для выявления потребности в работниках определенного типа (табл. 1).

Какой тип работника востребован в административном управлении

Таблица 1___

Типы работников Эксперты -представители руководства администраций субъектов РФ Работники аппарата федеральных и региональных органов власти

Управленцы, способные синтезировать и предвидеть ход событий 86,7 65,0

Аналитики, обеспечивающие научную основу управления 63,0 64,0

Производственники-организаторы хозяйственной деятельности 56,0 73,0

Исполнители, способные контролировать безусловную реализацию принятых решений, программ и планов 46,7 60,0

10 Штомпка П Указ. соч С. 301.

Политологи, переговорщики, способные

ладить с политической оппозицией 33,3 41,0

Российская бюрократия ориентируется на конформистское большинство, социально осколочные и социально зависимые слои общества. Большинство (45 %) управленческого персонала «перетекло» из советской «мобилизационной» эпохи и привыкло к каталапсической экономике и управляемому обществу. Использование институционально-правовых свобод в качестве ухода от социальной ответственности и «устранения конкурентов» входит в отечественные ноу-хау, что сродни паразитическим инновациям бизнес-среды. Бюрократия стремится к избыточному регулированию социального ресурсообмена при освобождении от социальных обязательств государства.

В первом параграфе отмечается, что инновационные импульсы российской бюрократии связаны с созданием механизма адаптивных изменений к ресурсозакрытой экономике и ресурсозависимому обществу. Маргинализация права, восстановление административного ресурса, «дарованные вольности» напоминают отношения вассала и сюзерена, что дает основание говорить о российском неофеодализме. Лояльность к вышестоящим чиновникам и соблюдение субординационных норм входит в обязательные условия профессиональной легитимности. Согласимся с тем, что, будучи законодателем и основным актором социальных трансформаций в российском обществе, бюрократия не могла упустить шанса в раздаче собственности, создала «легитимных собственников», зависящих от воли «распределителей ресурсов» . Сформировалась группа, абсолютно свободная от социальных обязательств перед конкретными социальными группами, так как ни одна группа не имеет необходимого «ресурса давления». Социальная структура форматизирована в той степени, что делает маловероятным массовые движения социального обновления.

Обосновывается, что предпринимательский класс скорее «воображаемая», чем реальная группа, так как включает резко различающиеся по доходу, образованию, квалификации, престижу и влиянию на власть слои. Критерий «распоряжения собственным капиталом» уязвим: получение прибыли может ограничиваться самопотреблением и иметь другие социальные последствия в статусных позициях разного уровня. Более точно определение «самозанятости», свободное распоряжение личностными ресурсами и возможность автономного принятия экономических решений. По разным данным, российские потребители тратят 20 - 40 % доходов на взятки государственным чиновникам, что свидетельствует не столько об их легитимных практиках, сколько о системе должностной ренты,

" Белов М. Т., Любченко В С. Властная элита: процессы трансформации российского социума. Ростов н/Д. 2002. С. 55.

существенно влияющей на поведение бизнес-класса, как социального клиента бюрократии. По составу (12 % экономически активного населения) доминируют соучредители и самозанятые, т.е. лица, совмещающие функции управления и исполнения, представители полумаргинальных групп, не имеющие статуса наемного работника. Так называемая «индивидуальная трудовая деятельность» характеризуется стратегией выживания и использования собственных профессиональных качеств и умений.

Автор диссертации придерживается мнения, что инновации предпринимательского класса связаны с институционализациеи неправовых практик, как оптимальным способом «обмена» с государственным чиновничеством. Мотивация «развития бизнеса» заметно уступает «повышению доходов» и «удовлетворению потребностей», поскольку «преуспевающий» бизнес становится «удобным объектом» для обладателей должностной ренты и не «застрахован» от «произвола» по закону или давления криминальных структур. 36 % российских бизнесменов признаются, что пользуются услугами так называемой «крыши» (государственной или негосударственной): самостоятельное поведение рискогенно, так как не выработаны правила «исполнения обязательств», монополии права со стороны гражданского общества. Российские предприниматели обоснованно предполагают, что значительное повышение доходов не только не стимулирует техническое обновление и экономический рост, но и препятствует им12. Большинство предпринимателей, собственников вполне освоили навыки «быстрого делания денег», доверительных отношений с бюрократией, что способствует инновационности в виде «самоинвестирования», вкладыванию средств в обеспечение личной безопасности и непроизводительное потребление. Воспроизводство социальных ресурсов, напомним, основано на профессионализме, безупречном и творческом отношении к профессиональной деятельности.

Выявлено, что если бизнес-слой сформировался из людей, мобилизованных к социальному позиционированию негативной солидарностью, то интеллигенция была включена в социально-трансформационные процессы «невольно», без элементарных предадаптивных навыков. В советский период этот «средний класс» характеризовался устойчивым социальным воспроизводством, гарантированным доходом и относительно автономным образом жизни. Ценностные ориентации интеллигенции были основаны на ее компетентности, профессионализме и желании обмена символического ресурса на властный. Изменения, социальные и экономические, принудительные по своему влиянию, развеяли социальные мифы, идеологическую основу единства интеллигенции. «Сегодня в России

12 ТощенкоЖ.Т. Парадоксальный человек. М, 2001. С. 132.

средний класс, с одной стороны, весьма мобилен, а с другой -представляет собой конгломерат социально-профессиональных групп, интересы которых в сложившихся условиях трудно привести к "общему знаменателю13. В условиях мобилизационного общества для интеллигенции важна идеократия, культрегерская функция, что компенсирует низкие стандарты потребления. Но у большей части интеллигенции отсутствуют навыки «напористости», деловитости, востребованности в экономике неструктурированного обеспечения. Российские исследователи подчеркивают, что кризис социальной сферы, переход большинства населения' на режим «самовыживания» делают интеллигенцию «проседающим слоем»: ее беспомощность проявляется и по сравнению с бизнес-классом, ориентированным на максимизацию прибыли, и базисными слоями, знакомыми с натуральным домашним хозяйством и привычными к роли «жертв преобразований».

Делается вывод, что наиболее блокирующим фактором инновационной деятельности является не недопустимо низкий уровень

14

жизни населения , а элитная опека социальных ресурсов как цель социальной деятельности дискриминационно настроенных слоев. Поэтому становление группы, статус и перспективы которой зависят от состояния «воспроизводства» ресурсов, видится наиболее оптимальной альтернативой порочному циклу «ресурсозакрытости». Как показывают социологические исследования, в обществе нарастает усталость и осознание бесперспективности «делания денег» на переделе собственности и сырьевом хищничестве. Модель «распределения ресурсов» предрасположена к управлению через насилие, а не через знание, потому что «делание» основывается на квазистабильности и паразитической инновации и принципиально отвергает конструктивную инновационность, замещает творчество редистрибуцией и разделением «своих и чужих». Интеллигенция с огромным культурным достоянием, горьким жизненным опытом «развенчания иллюзией», переопределения идентичности имеет перспективы «лидерской» инновационной группы, наводящей мосты между адаптированными и традиционалистскими слоями населения.

Во втором параграфе «Солидаристский потенциал традиционных групп как условие вхождения в трансформационный процесс» исследуются социально-статусные позиции традиционных (базисных) групп и перспективы их включения в процесс социальных изменений российского общества.

Подчеркивается, что социально-имущественное расслоение российского общества имеет два важных последствия. Во-первых, доминирует социальная дезинтеграция, отвержение базисных норм и

13 Горшков М.К. Некоторые методологические аспекты анализа среднего класса в России // Социологические исследования. 2000. № 3. С. 11.

14 Найбороденко Н.М. Прогнозирование и стратегия социального развития России. М., 2003. С. 218.

ценностей, принудительный консенсус. Во-вторых, если успешные группы рассматривают себя в перспективе своих социальных устремлений, то неадаптированные нуждаются в прочном безопасном существовании15. Мы можем характеризовать этот процесс как насильственную традиционализацию. Основные классы советского общества, рабочий класс и крестьянство, испытывают влияние демодернизации экономики и упрощения социальной структуры.

свидетельствует о качественных изменениях основных классов. Сокращение рабочего класса (на 10-11 млн человек) и крестьянства (на 2-3 млн) явилось следствием появления института частной собственности, демонтажа крупных предприятий, ликвидации колхозов. Преобладающим в социальной мобильности базисных групп является социальный спуск, который превышает восходящую мобильность в четыре-пять раз. Только 12 - 15 % рабочих за период преобразований повысили свой социальный статус, перешли в категорию предпринимателей и самозанятых, обзавелись собственностью и личным бизнесом. Фермерство (2,5 млн человек) по социальному составу представлено бывшей сельской интеллигенцией (агрономы,

зоотехники, управленцы), кадровые колхозники делегировали 15 % своих представителей. Дифференциация современного российского общества по социальным слоям отражает новые горизонтальные отношения, сети «взаимопомощи», неформальной кооперации и конкуренции внутри старых социальных групп. Безработица поразила прежде всего рабочих, занятых в индустриальном комплексе (угледобывающая, машиностроительная, легкая промышленность). Различия в доходах между работниками рыночной экономики и сферы потребления и услуг составляют 1:2,4. В результате упал спрос на традиционные рабочие профессии (металлург, шахтер, машиностроитель), хотя снижение компенсируется «скрытой безработицей» (12 - 15 %), переменой профессии и дополнительными заработками. Убывание рабочего класса по социальным и возрастным параметрам имеет как отрицательные, так и позитивные последствия.

13 МанхеймК. Избранное. Социология культуры. М.; СПб., 2000. С. 97.

Социальный состав работающего населения

Социальные группы чел. % Рабочие

Крестьяне

Трудовая интеллигенция Мелкая и средняя буржуазия Крупная буржуазия

28,0 39,7

10,3 14,5

13,9 19,7

17,5 24,8

0,9 1,3

Млн.

Формулируется положение о том, что солидаристские практики рабочих основываются на сохранении автономности, вернее, противодействии социальной зависимости. Распад трудовых коллективов, конституирование отношений «наемный работник - работодатель» поставит рабочих в сложную ситуацию. Рабочий класс России не завоевал свои социальные права в долгой борьбе с капиталом и правительством, профсоюзные организации включены в систему отношений «господства -подчинения» и большая часть рабочих не компетентна в вопросах социальных, гражданских и трудовых прав. На вопрос «Знаете ли вы свои трудовые права и готовы ли защищать их?» положительно ответили только 15 - 18 % работников. Конечно, влияет маргинализация права, затрудненность доступа к ресурсам права, неэффективность российской судебной системы.

В диссертационном исследовании выявлена взаимосвязь трудовой активности и социальной интеграции: на предприятиях, где сохранилась социальная инфраструктура, стабильность кадров выше, чем на чисто рыночных с более высокой заработной платой. А.Л. Темницкий полагает, что выбор единственно значимым фактором заработной платы приводит к уменьшению уверенности в себе и реактивным, неосознанным подходам к стратегии социального поведения16. Результаты социологических исследований показывают, что рабочих наиболее волнуют следующие проблемы: недостаточный уровень заработной платы (91 %), задержки зарплаты (80 %), отсутствие возможности купить квартиру или улучшить жилищные условия (32 %), боязнь потерять работу (40 %), отсутствие возможности повысить квалификацию (8%). Характерно, что неудовлетворенные рабочие придерживаются в основном индивидуалистской стратегии «перемены профессии» или ухода с предприятия. Коллективные действия выражаются в отрицании социального статуса, рационализации социальных отношений, в том, что называется традиционно-патерналистским сознанием. Используя традиционализм, нельзя ожидать патриотизма, так как рабочие испытывают недоверие к государству и предпринимателям по причине неэффективности действующих социальных институтов и переориентации рабочих на «самостоятельную жизнь» вне государства. Как показывает анализ трудовых конфликтов, 64 % участников уверены, что государство выступает на стороне предпринимателя или занимает неопределенную позицию17. Опасен компромиссный подход, так как требования работодателей означают, что рабочие боятся потерять работу в результате санкции банкротства предприятия, последующей передачи частному собственнику. Рабочие даже готовы терпеть задержки зарплаты, так как

16 Россия: трансформирующееся общество. С. 422.

17 Столяренко ЛД. Трансформация массового сознания российского общества. Социально-философский анализ развития: Автореф. на соиск. уч. степ. д. ф. н. Ростов н/Д 2000. С. 45.

страх потерять работу сдерживает негативную реакцию на ухудшение социально-имущественного положения. Более 40 % работников демонстрируют стратегию ожидания и руководствуются принципом «лишь бы не было хуже».

В работе подчеркивается, что солидаристские практики существуют параллельно с социально-адаптивной стратегией, несмотря на очевидную борьбу за ограниченные социальные ресурсы. Просматривается «разбросанный» вектор, направленный на пролонгирование социального статуса и применение нового социального опыта. Стремление «нейтрализовать», компенсировать влияние экономического отбора находит выражение в отношении к богатству, которое нейтрально (38,3 %), как к успеху, и неприменимо в контексте способов обогащения (19,8 %)18. Можно сказать, что «неадаптированные» слои населения индифферентны к социально-имущественному расслоению, но не одобряют стратегию «раздачи ресурсов» отдельным лицам и кланам. В отличие от элиты, озабоченной легитимацией, право распоряжаться ресурсами, защита своих интересов социально зависимыми группами сводится к требованию «сделать прозрачным» контроль над ресурсами, восстановить практику получения социальной преференции в соответствии с трудовым вкладом, хотя критерии компетентности совершенно не осознаются. Недоступность ресурсов воздействия на регулирование социальных отношений вынуждает консолидироваться на основе «тихого давления», усиления принудительной интеграции в качестве социальных аутсайдеров.

Делается вывод, что конструктивный солидаризм в перспективе мог бы влиять на постепенную, с минимальными социальными издержками интеграцию в общество, но для этого необходимы свободные социально-профессиональные и социокультурные ниши, задействование традиционных групп в тех сферах, где рыночные принципы не работают (так называемые стратегические отрасли промышленности, сельское хозяйство). Рыночная экономика всегда стремится к минимизации производственных издержек и по своему функционированию не может участвовать в социальном проекте по поддержке традиционных групп. Анализируемая альтернативная экономика, по замечанию Ф. Хайдера, испытывает банкротство в конкуренции с формальными, иерархическими производствами, имеющими меньшие коммуникативные издержки. Для российского общества подобная практика долгое время сохранялась в государственном секторе, где низкая заработная плата компенсировалась сравнительно небольшой дифференциацией в доходах и «ролевой двойственностью».

Для солидаризма традиционных групп более эффективно возвращение к меритократической модели, системе стабильных социальных гарантий и укреплению «производственных товариществ».

18 10 лет реформ глазами россиян. М., 2002. С. 21.

Так или иначе влияние «трудового коллективизма» проявляется в «негативной солидарности», сопротивлении проекту повышения заработной платы через рационализацию производства, сокращении работников. В исследовании немецкого ученого Ф. Ронге подчеркивается, что «в условиях большого дефицита ресурсов как на уровне государства и общественных организаций, так и на уровне индивидов домохозяйство становится оплотом и субъектом выживания»19. И дело не только в недостаточности социальной защиты населения. Представители традиционных групп имеют профессиональные, социально-образовательные и социально-возрастные качества, адекватные

20 тт

социальной и трудовой самодеятельности . На индивидуальном уровне срабатывает астенический синдром, а на коллективном - усталость от невыполненных обещаний, недоверия к ресурсообеспеченным слоям.

В третьей главе - «Воспроизводство социальных ресурсов в условиях социальной трансформации российского общества» -рассматриваются социальные ресурсы в контексте социальной трансформации как условие обеспечения ' пороговой стабильности российского общества.

В первом параграфе «Эффект глобализации и ресурсный потенциал российского общества» определяется влияние глобализации на динамику ресурсного потенциала российского общества.

Считается, что глобализация имеет три аспекта: информационный, экономический и технологический. Большинство российских исследователей (Г.В. Осипов, Н.Е. Покровский, В.В. Локосов) актуализируют последствия глобализации экономики для России. Существующие различия государств по уровню развития и характеру развития экономики усиливают тенденции диспаритета и эксплуатации сырьевых и человеческих ресурсов развивающихся стран21. Включение России в глобальную экономику - процесс, который содержит краткосрочные и стратегические последствия. Так как глобализация характеризуется доминированием финансового рынка над реальным, российская экономика оказывается реципиентом финансовых ресурсов, и это проецируется в зависимости от производительного сектора, от финансовых проектов. Сырьевая ориентация (нефть, газ, цветные металлы) порождает двойную зависимость от глобальных потребителей сырья и отечественных собственников сырьевых ресурсов, заинтересованных в экспортной ориентированности российской экономики.

Автором отмечается, что с глобализацией связаны изменения возможностей влияния на национальную экономику.

19 Ронге Ф Условия жизни в России // Социологические исследования. 2000. № 3. С. 67.

20 Щербакова Л И. Наемные работники в России. Опыт социологического анализа. Ростов н/Д, 2001. С. 85.

21 Осипов Г.В. Указ. соч. С.7.

Ресурсораспределение выходит из-под контроля национальных государств, что особенно затрагивает сырьевые экономики: слишком много производителей однородной продукции, чтобы усилия одного из них имели последствия для глобальной экономики. На сырьевом рынке тесно от желающих продать ресурсы, так что цены диктуются потребителями, собственниками финансовых и технологических ресурсов. Россия, Венесуэла или Нигерия могут увеличить объем нефтяного экспорта или, наоборот, увеличить экспорт, вакуум будет заполнен производителями сырья, предлагающими товар на более льготных, хотя и разорительных для производителя условиях. Характер ресурсообмена в глобальной экономике таков, что позволяет выигрывать только ограниченному количеству лиц -основным потребителям сырья, финансовым структурам и сырьевой элите стран-экпортеров.

Подчеркивается, что Россия вступила в глобальную экономику на заведомо невыгодных условиях: реформаторы сделали экономику открытой в период, когда она нуждалась в государственном протекционизме, в поддержке государством модернизации базисных индустриальных отраслей.

В.Л. Иноземцев подчеркивает, что важной причиной распада российской экономики стал переход к среднемировым ценовым отношениям". Экономия на внутреннем потреблении сырья привела к тому, что стоимость промышленной продукции составляет в России 27 %. Известно, что в то время как индустриальные общества предпочитают вывозить информационные технологии, не обладающие редкостью, Россия поставила на экспорт 90 % производства стали, 80 % меди, 78 % минеральных удобрений, 43 % нефти и 30 % газа, что связано с потреблением невосполнимых ресурсов. Сокращение сырьевых ресурсов не стимулирует поиск альтернативы. Ресурсообеспеченные группы ориентированы на миграцию в ситуации сырьевого коллапса (истощение ресурсов), не заинтересованы в расширении социально-ресурсного слоя, так как уменьшается количество прибыли и социальная зависимость населения.

Автором диссертации делается вывод, что глобализация связана с асимметричностью социальных ресурсов, неравенством, анклавностью и периферийностью. Российское общество становится все более ресурсозависимым. Развитие сырьевой экономики за счет деградации остальных, в том числе и конкурентоспособных секторов, требует упрощения социальной структуры, политического авторитаризма и ограничения национального суверенитета. Транснациональное социальное пространство возникает в результате бесконтрольного проникновения транснациональных структур, происходит переструктурация пространства таким образом, что сетевые структуры обладают влиянием над каждым ее

22 Иноземцев ВЛ Указ. соч. С. 243.

значительным сегментом. В объемном исследовании М. Кастельса «Информационная эпоха» традиционное социальное пространство понижается в статусе, так как глобализация экономики вызывает локализацию политики. Так называемое новое государство якобы открывает больше возможности, чем закрытые ресурсораспределяющие отношения национального пространства. То есть неравные в экономике участники глобализируемых сообществ выравниваются в политике локализацией своего представительства. Глобализация как процесс самонастраивания глобальных сетей подталкивает на разрыв с институциональной логикой. Ресурсопотребление внутри системы в действительности является формой ресурсозависимости: отказ от своей доли в национальном богатстве, режим экономии, снятие требований социально-ориентированной экономики соответствуют логике глобализации. М. Кастельс признает, что так называемые локальные общества трансформированы в бессистемное население, которое зависит от управления извне. Опыт глобализации в России раскрывает ее автономность по отношению к целям саморазвития. Например, Москва аккумулирует 85 % финансовых потоков, Санкт-Петербург - 40 % экспорта, остальная часть страны принуждается к насильственной традиционализации, натуральному хозяйству и финансовой зависимости от центра. Однако не стоит спешить с выводом о возвращении к модели централизации ресурсов и ресурсной монополии государственной бюрократии. К российской действительности более подходяще замечание У. Бека о глобальном понимании государства как глобализации, как критерия национальной политики.

Выявлено, что российские элиты стремятся войти в глобальную экономику в ущерб интеграции в глобализируемый мир. У. Бек предлагает неэкономический вариант глобализации, исключающий локализованную бедность. Потенциал России видится в культурном достоянии, высоком уровне образования населения, передовых научных исследованиях. Более 600 тыс. российских ученых работают в научно-исследовательских структурах различных государств. Известно, поддержка науки и образования дает более эффективные результаты, чем стимулирование сырьевого экспорта. Моноресурсное общество не в состоянии развивать всеобщее образование и фундаментальную науку. За последние 10 лет российскими экономическими структурами приобретено более 70 тыс. устаревших технологий, 90 % российских компьютеров отстают от западных аналогов на 5 - 10 лет. Россия становится рынком сбыта устаревших самолетов, электронного оборудования, систем коммуникации, что вынуждает российских ученых мигрировать из страны в поисках достаточного вознаграждения, подтверждения профессиональной квалификации и интересной работы. Сетевые структуры намеренно разрушают научно-исследовательский спектр России

или эксплуатируют с целью максимизации прибыли: отечественным ученым платят в 4 - 6 раз меньше, чем за аналогичные исследования зарубежных коллег, и покупка ноу-хау становится привлекательной сферой инвестиций. Особенность влияния глобальных сетей на ресурсообмен выражается в переориентации высшего образования на западные стандарты, что в официальной версии якобы повышает конвертируемость российских дипломов, и реально переводит российское образование в разряд второстепенных. Больше половины средств, выделенных на нужды образования, расходуется на введение новых курсов, часто бесполезных или противоречащих общественной морали, приглашение западных экспертов, реализацию программ многочисленных инновационных центров. Проводимая компьютеризация российских школ в условиях 70 % износа образовательной структуры (здания, оборудование) и гарантированной нищеты учителей не может вытянуть на позиции передового образования. Сохранение фундаментального образования, что делает российскую науку лидирующей в перспективном знании, отвечает задачам новационного обучения, воспроизводства российской интеллигенции, перемещению в сферу возобновляемых социальных ресурсов.

Россия вступила в глобальный мир, что подчеркивается-зарубежными исследователями (И. Валлерстайн) с ограниченными возможностями определять свои позиции миросистемного развития. Опыт других государств (разрушение окружающей среды, экономический диктат, социальная нестабильность) не возымел предупреждающего значения на российских реформаторов.

Таким образом, глобализация сокращает воспроизводство социальных ресурсов. Во-первых, экономика все больше подпадает под критерии делания денег и не преуспевает в удовлетворении базисных социальных потребностей большинства населения. Во-вторых, ресурсы периферийного общества отделяются от суверенного социального пространства и поддаются логике сетевых структур. В-третьих, вхождение России в статус побежденной, отсталой страны стало условием капитуляции, максимальной открытости и беспрепятственного влияния глобальных сетевых структур. Инвестиционная привлекательность России по критериям сырьевой специализации означает усвоение устаревших технологий, потребительских стандартов в обмен на ресурсное разрушение общества, компродорство правящей элиты, традиционализацию и демодернизацию основных слоев населения, принуждение к экономному потреблению и распространению новых социальных практик. Цена глобализации России в сумме 400 - 500 млрд долларов, чтобы создать прослойку интегрированных в глобальное сообщество граждан (1-2 % населения), слишком высока для перспектив вхождения в глобальный мир. Поэтому российские исследователи отмечают планируемую спонтанность,

стихийность происходящих перемен. Ясно, что Россия поставлена в самые неблагоприятные условия, но не совсем очевидно, как призывы модернизации обернулись социально-ресурсной катастрофой.

Во втором параграфе «Ресурсозатратность догоняющей модернизации» обосновывается неэффективность модели догоняющей модернизации в социальном развитии российского общества, что связано с очевидными минимальными результатами при вложении больших социальных инвестиций.

Показано, что распад второго мира, социалистических государств поставил проблему постсоциалистической трансформации, которая не укладывается в выбор между первым и третьим мирами, современным и традиционным обществами. Однако была избрана модель догоняющего развития, что сделало одинаковыми Россию и Бурунди, Болгарию и Сенегал, Украину и Сомали. Мощный индустриальный потенциал, высокий образовательный уровень населения, урбанизация, достигнутые социалистическим обществом, оценивались не как катализаторы социального развития, а как препятствие на пути догоняющей модернизации.

Выявлено, что негативная тенденция демодернизации экономики определяется закрытостью мирового рынка и никак не отражает сдвиги внутри страны. Российская металлургия существует исключительно за счет демпинга, вывоза продукции за рубеж. Конкурентоспособными факторами выступают низкие экологические издержки, плохие условия труда, мизерные заработные платы и уклонение от уплаты налогов. Снижение металлоемкости российской экономики связано с сокращением числа потребителей металла в машиностроении, сельском хозяйстве, строительстве. Если бы речь шла о модернизации индустриального потенциала, как свидетельствует опыт Китая, то уровень потребления современных материалов резко повысился бы: в России же отмечается тенденция перекачки ресурсов, ориентированных на поддержание глобальных сетевых структур. В классическом варианте модернизация опирается на инновационные социальные группы, революцию в образовании, становление структур гражданского общества. Демодернизация российской экономики проецируется на сокращение социальной базы модернизации и периферизацию инновационных групп. Современная российская экономика создает структурные неравенства, связанные с неравным доступом групп к ресурсам власти, что обретает особую значимость в условиях ресурсного дефицита: в выигрыше оказались сырьевые и бюрократические элиты, первые - в силу входа в глобальную экономику, вторые - из-за обладания механизмами принуждения и насилия. Интеллигенция перестала существовать как самостоятельная социальная страта. Уход 3 - 4 % представителей интеллигенции во власть и бизнес, переключение на более доходные виды

деятельности усилили ресурсодефицитность социальной сферы, ее деквалификацию, размытие традиционного профессионального кодекса. По данным В .А. Мансурова, уже к 1994 г. предприятия ВПК потеряли 800 тыс. человек, преимущественно специалистов и квалифицированных рабочих. Тем самым был создан «вакуум» модернизации экономики через конверсию ВПК и сквозной эффект для других отраслей реальной экономики.

Диссертант доказывает, что догоняющая модернизация ориентирует общество на вестернизацию, усвоение ценностей частной собственности и частной инициативы в экономике, западную модель социально-политического устройства, социально-стратифицированное общество и личность достиженческого типа. Такие условия заранее определяют применение насилия и принуждения, так как объекты модернизации не соответствуют данным параметрам. Современные реформы в России включают четыре направления:

а) разгосударствление экономики;

б) строительство демократических институтов;

в) поощрение социальной дифференциации;

г) культурная революция, внедрение образцов индивидуализма, рациональности и правовой лояльности.

В России догоняющая модернизация была взята на вооружение сторонниками социальной деинституционализации: большинство российских предпринимателей (70 %) уверены, что основная проблема - в избыточном регулировании экономических и социальных механизмов распределения ресурсов. Конечно, модернизация не связана с безупречно функционирующим рынком, оптимальным равновесием коллективного рационального выбора и индивидуальных решений: социально ориентированная экономика возникает не в результате совершенствования рыночных механизмов, а борьбы основных социальных классов за свои социальные и гражданские права и политики смягчения социальной напряженности правящей элиты. Немецкий исследователь П. Козловский пишет, что реальной социальной и политической альтернативой спонтанности рынка является система коллективных регуляторов, осознание границы, где индивидуальная выгода не действует2 . Логика максимизации прибыли создает ситуацию доминирования индивидуального, иррационального по своим социальным эффектам выбора. Известно, что отказ от социальной респонсивности экономики блокирует технологические и экономические инновации: максимизация прибыли может достигаться ограничением элементарных социальных потребностей, дисциплиной страха и отказом от участия в социальных проектах. Рыночные структуры нигде, ни в каких условиях не готовы реализовать стратегические социальные приоритеты и модернизация в

23 Козловский П. Общество и государство: Незыблемый дуализм. М., 1998. С. 286.

России показывает тенденцию фрагментаризации социальной структуры и переноса ресурсного потенциала общества в ячеичные состояния, так называемые «горизонтальные швы», субституты, выполняющие функции официальных социальных институтов.

В работе делается вывод, что общества догоняющей модернизации включаются в развитие с предопределенными результатами. Рано или поздно «новые индустриальные государства, тигры, драконы» обнаруживают зависимость от глобальных сетей, сталкиваются с разрушением экологической и социальной среды, накоплением социальных проблем и желанием правящего класса навязать обществу сильную политическую волю в виде мягкого или жесткого авторитаризма. Преимущество дешевой рабочей силы или дешевого сырья исчезает по мере интеграции в глобальную экономику. Показательно, что ежегодный уровень добычи основных энергоресурсов в мире и России приводит к мысли, что страна попала под «колесницу Джагарнаута»: увеличение добычи невозобновляемых ресурсов еще больше усиливает зависимость от глобальных структур и уменьшает возможности развития реальной экономики.

Соответственно, социальная структура общества характеризуется отношениями господства - зависимости, возрастает количество «лишних людей» и клиентелистских и обслуживающих групп. Социальная активность, профессиональные знания и умения обмениваются на приемлемый уровень потребления или фаворитизм ресурсных монополистов. Только 17 % россиян верят в социальную ориентированность проводимых изменений: оказывается, что лидеры рынка заинтересованы в монополизме и ограничении конкуренции, государственные структуры становятся недоступными для социального контроля, основные социальные группы ограничены в элементарных социальных потребностях. Если в традиционном обществе действуют механизм соседской, родственной солидарности, механизмы щадящей интеграции, то общество догоняющей модернизации разрушает солидаристский потенциал и вырабатывает механизмы навязанной ресурсозависимости. В настоящее время российское общество в результате вторжения модернизационных эффектов пришло к состоянию ресурсодефицита и неэквивалентного обмена социальных ресурсов на весьма скромные достижения в виде институционально-правовых свобод и адаптивных стратегий.

В третьем параграфе «Социальная адаптация: логика дисперсии групповых и личностных ресурсов» осуществляется анализ адаптивных стратегий российского населения, ориентированных на отношения ресурсозависимости и ресурсодоминирования.

Если пользоваться предложенной Л.А. Беляевой классификацией (преуспевающая, адаптивная, выживающая), то к преуспевающим

относятся мужчины 25 - 30 лет с высшим образованием, к неудачникам -женщины предпенсионного возраста со средним или среднеспециальным образованием. На самом деле социальная дифференциация сложнее и противоречивей. Среди бывших интеллигентов 7 - 8 % в категории преуспевающих входят в элиты и субэлиты, 30 - 50 % - адаптированные и 20 - 30 % выживают, резко снизили социальный статус, депрофессионализировались и испытывают чувство неуверенности в будущем.

Также выявлено, что демодернизация экономики, сокращение сфер образования, культуры, науки произвели 6-10 млн лишних людей с небогатым социальным выбором (безработицей, переходом в вынужденное предпринимательство или новые рыночные профессии). Л.И. Щербакова приходит к выводу, что по характеристикам трудовых ресурсов Россия близка к уровню развитых стран (табл 2).

Показатели трудовых ресурсов.

____ Таблица 2

Страна Россия Канада США Германия Англия Япония

Показатель (%) —

Общий уровень трудовых ресурсов 25 13 14 49 12 3

Уровень квалификации и производительности 34 12 26 2 29 3

Средний уровень образования 38 6 18 7 32 4

По качеству ресурсов Россия занимает 25-е место, наблюдается снижение уровня образования и производительности труда, 30 - 35 % выпускников технических вузов занимают рабочие места, в 50 % случаев не требующие высокопрофессиональной подготовки и специализированных знаний.

Классификация Л.А. Беляевой отражает конечный результат и не анализирует цену адаптации, которая, по мнению М.А. Шабановой, может быть:

• добровольной, когда согласование в процессе социализации личностисо средой или не подлежащие такому согласованию ценности и способы действия, которое предоставляет социальная среда, не противоречат структуре или не изменяют социально-ценностные ориентации;

• вынужденной, когда направления и методы производства не соответствуют, противоречат представлениям и установкам индивида, который, однако, в личном опыте не может не считаться с ними24.

24 ШабановаМ.А. Социальная адаптация в контексте свободы // Социологические исследования. 1995. №9. С. 83.

Из анализа Л.А. Беляевой следует, что большинство россиян, выживающих и преуспевающих, испытывают вынужденную адаптацию. И дело не только в ускоренности изменений, от которых отстают адаптивные механизмы, в неэффективности прежних адаптивных схем. Большое значение здесь имеет состояние социального шока, когда ожидания индивидов расходятся с наступившими изменениями постоянно, так что и отдельные индивиды и социальные группы социально дезориентированы. Среди преуспевающих прежде всего оказываются люди авантюрного типа, непрофессионалы, дилетанты, которым легче переменить профессию и ценностные ориентации по той причине, что они никогда не были этим обременены.

Л.А. Беляева отмечает, что половина преуспевающих работает в частном секторе, в том числе 37 % имеют собственное дело с наемными работниками, или занимаются индивидуальной трудовой деятельностью25. Однако, как показывают исследования В.И. Чупрова и И.Л. Зубок, частный сектор характеризуется массовым нарушением трудового законодательства, худшими условиями труда и риском безработицы. Наемные работники, по мнению Л.И. Щербаковой, демонстрируют низкую

удовлетворенность зарплатой, социальной и правовой защитой, системой

26

стимулирования .

Российские трансформации актуализировали не рациональность, профессионализм, правовую лояльность, предсказуемость деятельного типа личности, а правовой абсентеизм, воинствующий дилетантизм, ситуативную мораль. Среди менеджеров крупнейших 200 российских предприятий только 14 % имеют высшее техническое и 26 % -экономическое образование (в РАО ЕЭС 6 ведущих менеджеров обладают гуманитарными дипломами). Л.А. Беляева признается, что среди преуспевающих только каждый пятый - высококвалифицированный специалист, получающий должное вознаграждение за свой труд. Дополнительные заработки, которые характеризуют профессиональную деятельность 80 % представителей высшей школы, 52 % учителей, 38 % врачей, приводят к вынужденной халтуре, снижению потребности к самообразованию, не оставляют свободного времени для восстановления профессионального и креативного ресурса.

В параграфе делается вывод, что адаптационные стратегии можно квалифицировать ресурсозатратными, так как приспособление достигается в процессе привыкания и в ситуации выживания, истощения физических и механических ресурсов, но главное - включением социальных ресурсов для упрощенческих, сберегающих социальных отношений. В процессе

25 Беляева Л А. Стратегии выживания, адаптации, преуспевания // Социологические исследования. 2000. №6. С. 46.

26 Щербакова Л И. Наем ные работники в России. Опыт социологического анализа. Ростов н/Д, 2001. С. 139.

адаптации личности приходится отказываться и от завышенных ожиданий, рационализировать жизненные планы в соответствии с диапазоном возможностей, предоставленных социальными структурами и институтами. Так как для большинства россиян выбор стратегии поведения является вынужденным, происходит сбрасывание «балласта прошлого», не только идеологических установок и символов гарантированного существования, но и помеховых профессиональных, образовательных, достиженческих ресурсов.

В диссертации отмечается, что перспективы основываются на инерционности (будущее видится перетеканием настоящего). Однако, при этом, важно выявить неопределенность высказывания: респонденты стремятся к прогнозируемым изменениям в личной судьбе, но успех представляется индивидуальным выбором, стечением обстоятельств (удачный брак, личные связи, одаренность, упорство и др.). По мнению польского исследователя А. Пшеворского, социальная мобильность в период трансформации не определяется склонностью людей в поддержке реформ. Скорее выигрывают те, кто не испытывает доверия к государственным структурам, и ценит не социальную эффективность действующих институтов, а находит возможности реализации частных интересов.

Фактически эффективная реадаптация возможна, если государство создает инфраструктуру рыночного поведения и профессиональной переподготовки. Но как раз государство, как институт защиты прав собственников, более заинтересовано в пауперизации населения как средстве давления на социально активные слои. Унаследованные от прошлой системы классы, позиции накопления капитала и накопления прибыли страдают недостатками образования, профессионализма, завышенных требований. Поэтому не случаен вынашиваемый проект -замещение ответственных работников мигрантами из ближнего и дальнего зарубежья (китайцы, вьетнамцы, узбеки, таджики, азербайджанцы) с целью оптимизации «трудовых ресурсов». Адаптация в ее российском варианте означает депрофессионализацию, маргинализацию, уход в социальную микросреду.

Анализ воспроизводства социальных ресурсов в процессе трансформации российского общества убеждает в том, что изменения на мега-, макро- и микро-социальных уровнях могут стимулировать социальную дезинтеграцию, если не найдены адекватные ответы на вызовы внешней среды и внутренние конфликты. Открытость российской экономики, неэффективность государства и нестабильность социальной структуры обусловливают траекторию «скольжения вниз». Ни глобализация, ни догоняющая модернизация не в состоянии способствовать конструктивным социальным сдвигам, если в обществе не выработаны инновационные стратегии и отсутствует эквивалентный

ресурсообмен. Навязанная адаптивная стратегия большинства населения производит совокупный эффект разреженного социального пространства, доминирование процедур примыкания и исключения в социальном взаимодействии. Микроэффект исключения проецируется в формировании обширного социального дна, социального балласта, блокирующего всякие конструктивные инициативы по реализации ресурса сберегающего развития. Каковы возможности российского общества к самотрансформации инволюционного типа, не явимся ли мы свидетелями принесших разочарования и исторические травмы сверхмобилизации и вестернизации, очередных ресурсно-затратных попыток наверстать упущенные шансы.

Альтернативный проект видится в ресурсосберегающей стратегии, которая основывается на интеллектуальном, мобилизационном и солидаристском потенциале. Имеющиеся сегодня сценарии преодоления системного кризиса, возвращают к состоянию ложного выбора между модернизацией и контрмодернизацией, реформами и реформами реставрации.

В четвертой главе - «Социальные ресурсы в сценариях социального развития» - анализируются сценарии социального развития российского общества в контексте социально-ресурсной составляющей и определяются эффективные модели воспроизводства социальных ресурсов.

В первом параграфе «Мобилизационный тип развития: ресурсные потери и обретения» обосновывается неадекватность мобилизационного типа развития современному состоянию российского общества и целям интеграции в мировое сообщество.

Мобилизационный тип развития ориентирован на «ресурсозатратность», но с некоторыми возможностями расширенного ресурсопроизводства. Советский Союз к 60-м гг. XX в. стал второй индустриальной державой в мире, и жизненный уровень советских людей вплоть до середины 80-х гг. характеризовался позитивной динамикой. Нет ничего абсурднее ставить проблемы социальной стагнации и советского общества в связи с переходом в 70-е гг. на сырьевую стратегию: нефтезависимость в советском обществе с середины 90-х гг. в связи с интегрированностью в периферийную зону глобализации и деградации российской экономики. В 70-е гг. произошел «скачок» в настроениях и ожиданиях советских людей на основе вполне запрограммированной социальной респонсивности экономики.

Автор диссертации делает вывод, что мобилизация рассчитана на эффективное использование социальных ресурсов для достижения в короткий срок стратегических целей (общество постоянно живет девизом «время вперед»), подразумевается экономика согласительных процедур и превалирование общего интереса. Поэтому конструируется социальная

структура, когда в результате инспирируемой социальной мобильности выходцы из социальных низов имеют возможность войти в элиту, тем самым минимизировать ошибочность частных интересов. Мы имеем дело с выходом на деиндивидуализацию общества и выбор тех деятельностных коэффициентов, которые связаны с социальной самодеятельностью массовых групп населения. За 1930 - 1950-е гг. более 25 млн человек пополнили «высшие» и «средние» слои советского общества. Предполагается, что реализуется аскриптивная модель социального поведения и прекращается влияние дискриптивных статусов. Французский социолог А. Мендра скептически отмечает, что достиженческие факторы действуют исключительно в ситуации «дефицита управленцев». Во Франции только 12 % выходцев из рабочего класса и среднего слоя повысили социальный статус, 2 - 3% выходцев из высших классов несколько понизили социальное положение. Как бы ни было, с «продвижением вперед» связаны ожидания большинства населения.

Мобилизационный тип развития делает акцент на логику '«принуждения», когда экономическая политика проводится «сверху» и инициализируется «участие снизу». Рыночные реформы включают выбор, который можно объяснить вариативностью интересов (П. Козловский). Мобилизационная политика предполагает «ясные», адаптированные к интересам и уровню компетентности мобилизованных масс цели. При этом возрастает значение технократических управленческих систем и, следовательно, периферизации социальных издержек.

В российской истории всегда особую значимость обретала «вера в лучшее завтра», фактор, скорее, социально-психологический, нежели экономический. Впрочем, А. Пшеворский отмечает, что «готовность жить изменениями» всегда содержит элемент иррациональности, поскольку как бы ни звучали заверения о благах для всех групп положения, общество должно доверять реформам. Кстати, «вера в лучшее завтра» естественна именно для мобилизационного развития: в России либеральных реформ с 1992 по 1999 г. значимый ресурс развития практически исчез. И дело не в усталости людей за годы эксплуатации исторического оптимизма. Догоняющая модернизация, и в этом еще одно ее отличие от мобилизационного типа, настраивает на кратковременный болезненный период: после пяти-десяти лет перехода общественные настроения резко уходят в противоположную сторону «разочарования», неверия, цинизма и ностальгии. В условиях мобилизации реализуется принцип «равенства в потреблении» и «равенства в ответственности» всех групп населения. Российские реформы как бы проявляются двуликим Янусом: «пиром во время чумы» верхних слоев населения и фрустрацией, шоком 60 - 80 % социально активного населения.

Итак, мобилизационное развитие направлено на повышение эффективности социальной системы, поэтому существует жесткий отбор

инноваций, так как «несовместимые» изменения приводят к разрушению социума. Горбачевская «перестройка» несла риск угасания советской системы, так как включила в действие рыночные механизмы (использование наличных денежных расчетов). Это внесло дезорганизацию в отношении редистрибуции: движение товаров с целью получения прибыли связано со свободным перемещением ресурсов и возникновением групп ресурсособственников, вступающих в борьбу с государством и трудовыми коллективами. Так как конкуренция отрицает возможность координационной деятельности, трудно ожидать «всеобщую» мобилизацию в целях проведения фундаментальных социальных преобразований. Впрочем, всеобщая собственность на социальные ресурсы означает и выражение общего интереса определенным социальным классом. Советское общество было ориентировано на индустриализацию и естественным было присвоение ведущей роли рабочему классу. Остальные группы населения считались «политическими» союзниками, приближенными к референтной социальной группе. Рабочий класс, как хозяин ресурсов, в то же время был обязан трудиться на общее благо, что вызывало, по мнению М. Кивинена, проблему трудовой дисциплины. Советская система, и здесь взгляда: М. Кивинена и А. Пшеворского совпадают, в чистом виде не была ни планируемой, ни рыночной. Именно контроль над ресурсами обусловливал влиятельные позиции Центра и государственных управленцев. Мобилизационные планы Центра основывались на ресурсной зависимости предприятий и трудовых коллективов в советском обществе важным являлось «не сколько зарабатывает человек», а «что он может достать». Поэтому мобилизационное развитие воспроизводило ресурсодефицитную ситуацию, так как децентрализация ресурсов имеет последствием появление автономных групп по отношению к распорядителям ресурсов.

Мобилизационный тип развития поддерживается постоянной «переориентацией» общества на новые цели, выдвижением новых «мобилизационных» групп, ориентацией на «развитие от достигнутого», «преодоление пройденного». Безусловно, эта настройка общества на мобилизационный режим связана с централизованным распределением социальных ресурсов, однородной социальной структурой с дифференциацией по должностным и социально-трудовым позициям, нормированностью социальных благ и отношениями ресурсной зависимости, ресурсного дефицита общества от государства. Ресурсообеспеченным классом является государственная бюрократия, которая инициирует «перемены» иммобилизационного типа, когда становится ясной необходимость перехода к инновационному развитию, применению технологий, направленных вовнутрь общества, замещение некоторых управленческих элит представителями «элиты знания». А.И. Кравченко верно считает, что капитализм «третьей волны» пытаются

строить ярые антирыночники27. Думается, что неспособность смоделировать «инновационный тип» развития, риск отречения от доступа к ресурсам и усталость от социального коллективизма повлияли на выбор «инерционного» пути развития России и эксплуатации оставшихся мобилизационных ресурсов для перемены статуса на правах собственников власти и экономического капитала в глобальное пространство. Эгоистичный интерес, материальная выгода и жажда власти ведут общество к социальной деградации (Р. Беллах). Мобилизационное общество оставляет в наследство массу нерешенных проблем и значительных достижений: если достижения игнорируются, а проблемы не замечаются, социальное развитие принимает характер «неудержимого сползания» и изменения становятся «естественно-историческими», не зависящими от акторов трансформации.

Во втором параграфе «Инерционный сценарий: проблемы ресурсозависимого общества» выявлена ограниченность инерционного сценария развития, связанного с дефицитом социальных ресурсов и рисками социальной дезинтеграции.

Подчеркивается, что стремление к сохранению статус-кво, замена лозунга «так жить нельзя» на «нам нет альтернативы» характеризуют настроения российского правящего класса, не приученного к диалогу с обществом и поиску источников саморазвития. Сейчас модно хулить либералов: можно подумать, что «Чубайс и компания» проводят приватизацию и деиндустриализацию страны, интегрирование на капитулянтских позициях в глобальный мир без ведома государственной бюрократии. Просто получается так, что элита в России действует по схеме «удержания власти», описанной И. Валлерстайном, как приручение и дискредитация новых инновационных течений, относится с подозрением к радикализму, то есть перемене векторов развития. Инерционный сценарий рассчитан на ресурсы адаптации, апатии и безразличия большинства населения. Отсюда координированность организационно-правовых целей «самоадаптации элиты» и «восстановления вертикали власти», даже ценой социального расслоения общества и роста социальной зависимости слоев. Логика прозрачна: на смену мобилизационному развитию с его гарантированным социальным минимумом предлагается схема «принудительного примирения» и исключения из новой социальной и политической жизни тех, кто не согласен с курсом на стабилизацию, будь то крупный предприниматель, молодой бунтарь или протестующий шахтер.

Выявлено, что трансформация - преимущественно организованный и управляемый процесс , инерционность - способ достижения

27 Кравченко А.И. Три капитализма в России // Социологические исследования 1999. № 7. С. 22.

2 Локосов В В Трансформация соииетальных систем: опыт реформ в современной России: Автореф. дис. на соиск. уч. степ. д.с.н. М., 2002. С. 9.

стабильности. В такой ситуации новая система «паразитирует» на ресурсах прошлого, отрицает преемственность в развитии. Социальные группы и слои российского общества сегментированы (новые социальные институты, ценности, сферы профессиональной деятельности), поэтому возрастает роль внешней силы, независимой по отношению к обществу. П. Бурдье писал о группе социальной помощи: государственная бюрократия, интегрировавшая в правящий класс, воспроизводит ситуацию автономности, так как дистанцируется от последствий социально-экономических трансформаций (нищета как вина олигархического капитала) и успешно пользуется выгодами приватизации властных ресурсов. Собственно, за изменения принимается стратегия «имитации изменения», возвращения «властных ресурсов», что означает нарушение «пакта» об обмене властных ресурсов на экономические. Б. Кагарлицкий характеризует этот процесс реставрацией, но перенос некоторых символов старой эпохи, как и политического авторитаризма, адекватен логике «инерционности» и навряд ли приведет к социалистическому мобилизационному проекту. Российская элита слишком разобщена и непрофессиональна, чтобы перейти к инновационному пути развития, и консолидирована и опытна для внедрения квазистабилизационного сценария.

Автор диссертации делает вывод, что индифферентность россиян к усилиям сформировать управляемое информационное пространство (реорганизация НТВ, закрытие ТВС) обусловлена не столько разочарованием в правдивости СМИ, сколько невозможностью представлять общественные интересы. Так как российские СМИ демонстрировали «холодное отношение» к социальным проблемам и презентировали частные интересы, «огосударствление» СМИ оценивается как «неизбежная мера», связанная со «стабильностью»: игра «в успехи» более подходит «поставленному большинству», которое всегда раздражает «разброс мнений» и предоставление свободы выбора информации. Большинство населения определилось в невозможности однозначных конструктивных изменений личной судьбы и рассматривает стабильность, как «пролонгирование социального статуса». Социальные нормы перестали восприниматься конструктивно: использование дискурса, связанного с утверждением стабильности и консолидированной «власти» , фиксирует «примирение» со «случившимся», хотя 60,2 % считают себя «пострадавшими в ходе реформ». «Неадаптированные» слои руководствуются правилом «не было бы хуже», адаптированные опасаются потерять достигнутое в результате резких сдвигов. Общественный консенсус «квазистабильности» закрепляется ситуацией «социального пата», когда большинство не удовлетворено характером

29 Белоусов Л Г. Первые контуры «постпереходной эпохи» // Социологические исследования. 2001. № 4. С. 12.

изменений, но никто не берет на себя ответственность за проведение структурных экономических и социальных изменений. Правящая элита не намерена «рекрутировать» новых представителей, потому что социально-экономические и политические ниши заняты, базисные слои не испытывают доверия к реформаторам.

В работе обосновывается, что общество сталкивается с воспроизводством «застоя», ситуацией «накопления конфликтности и дезинтеграции», усреднения устремлений, в первую очередь для элиты, пролонгирования состояния «иммобилизованности», так как новые радикальные движения «неузнаваемы» и не могут не согласиться с правилами «управляемого развития». В обществе резкого социального расслоения меньшинство принадлежит к «бунтарям», тем, «кому нечего терять» и готовых говорить на языке насилия. Опыт российского центризма «псевдореален» и не в силу того, что в стране не выработана центристская идеология, а ввиду отсутствия «среднего класса», способного быть источником инноваций и «менеджером» различных социальных слоев. Любой дрейф правящей элиты в сторону пересмотра «результата реформ» интерпретируется обнищавшим населением как намек на восстановление социальной справедливости, представителями элитных и субэлитных слоев - угрозой ресурсообеспеченности, экономической и политической монополии. В условиях столкновения системы ресурсозависимости, периферийности в глобальном мире и демодернизации, насильственной традиционализации жизни миллионов трудно предположить выход на инновационную фазу развития. Ресурс социальной активности либо переведен в теневые практики, либо «перетекает» за рубеж. Востребованы социальная инерция, адаптированные слои, которые образуют базис для реализации «виртуальных», фасадных изменений, инсценировочной активности.

Таким образом, инерционный сценарий рассчитан на пролонгирование состояния «ресурсозатратности» и ограничен сырьевым кризисом и окончательной деградацией социально-профессиональной структуры. Исчерпание запасов нефти к 2015 г., газа - к 2040-му, лесных ресурсов - к 2035-му, как и 100 % изношенность технического потенциала к 2012 - 2015 гг. показывают пределы инерционного развития, после чего возможны или «распад», или сверхмобилизация общества. Более вероятна возможность распада, что является продолжением инерционности на региональном уровне. Сверхмобилизация проблематична, так как режим «сверхэкономии» и изоляционизма потребует массового ограничения социального потребления, перемены образа жизни и возвращения к должностной иерархии социальных статусов. Слои, которые потенциально вынесли бы тяготы сверхмобилизационного периода, маргинализованы, хозяйственные и политические элиты «дряблы» и некомпетентны для выявления и реализации целей сверхмобилизаци и навряд ли готовы к

изоляционистскому, «северокорейскому» пути. Вступающее в активную социальную жизнь поколение «дезориентировано» и гедонистически настроенная молодежь способна к мгновенным сменам массового возбуждения и отвергает общество «свёрхперемен», работы на благо общества и нормированное потребление социальных ресурсов.

В третьем параграфе «Социальные ресурсы: условия самодостаточного развития» диссертант исследует перспективы самодостаточного развития в контексте эффективного воспроизводства использования социальных ресурсов.

Здесь подчеркивается, что экологически-сырьевой кризис, деградация научного и образовательного потенциала, устарение технической базы являются очевидными характеристиками развития современной российской экономики и общества. К тому же такое положение в социально-демографической (депопуляция населения), в социокультурной (падение уровня образования и культуры в молодых поколениях россиян) сферах заставляет серьезно задуматься о возможности самодостаточного развития, которое не может основываться на природном богатстве (Венесуэла, Конго, ЮАР нам в пример), возникают другие важные условия, среди которых можно назвать новейшие технологии, инновационность основных групп населения, национализацию социального общения, социальную респансивность экономики, культуру «консолидации», систему социальной безопасности. Сырьевые богатства России в какой-то степени являются препятствием на пути самодостаточности, когда указывают на ясность идей «перехода на возобновляемые ресурсы», стремление, не в последнюю очередь, уменьшить сырьевую зависимость и переориентировать свои освободившиеся ресурсы на развитие науки, культуры, образования. В чем проявляются самодостаточность, новые ресурсы самообразования российского общества и что блокирует процесс конструктивных изменений? Вероятно, то, что России показали «красную карточку» или общество «упустило», «прозевало» информационно-техническую революцию, не смогло стимулировать переход к так называемой модернизационной парадигме развития. Догоняющая модернизация влечет одностороннее экономическое развитие, резкое социальное расслоение, утрату достиженческих мотиваций большинства населения. Подходя к проблеме самодостаточного развития с позиционирования модернизации, вестернизации, нетрудно заметить, что возникает экономика с квазирыночными институтами монополизма и «монополизацией прибыли», полуавторитарным или авторитарным политическим режимом и стагнационными традициями (П. Штомпка).

Диссертант позиционирует, что самодостаточное развитие представляется символом перехода от «модернити», индустриального общества к постиндустриальному, производству знания вместо

производства товаров. «Информация и знания, понимаемые не как субстанция, воплощенная в производственных процессах или средствах производства, а уже как непосредственная производительная сила, становится фактором современного хозяйства»3 . При этом скромно умалчивается, что постиндустриальные увеличения основываются на переносе «грязных» промышленных технологий в страны со слабым экономическим законодательством, коррумпированной властью и дешевой рабочей силой, а эксплуатация сырьевых ресурсов стран периферии микрохозяйственной системы принимает угрожающие для жизнедеятельности населения этих стран размеры. Известный американский исследователь Н. Хомский пишет о последствиях подхода «американских» ценностей:

1. Новые организации для всеобъемлющего американского вмешательства во внутренние дела других стран (защита интересов транснациональных структур как американских).

2. Захват центральных секторов зарубежной экономики корпорациями, базирующимися в США.

3. Выгоды для бизнеса и богачей.

4. Перенесение расходов на бедные слои населения.

5. Новое и потенциально более мощное оружие против угрозы со стороны демократии31.

Российские 'исследователи подчеркивают «анахроничность», сословность и некомпетентность российской элиты, которая сформировалась в период распада Советского Союза, «великого передела собственности» и, несомненно, несет отпечаток кризиса XX в. Правящему классу приписываются различные социальные негативы (независимость от гражданского общества, «самодовольство», клановость, неограниченное использование ресурса властных полномочий, избирательное использование права, коррумпированность, ориентация на краткосрочные цели, неуверенность в будущем), и это подготавливает к мысли, что все проблемы развития состоят в смене элит, процесса активной ротации в течение 20 - 40 лет. Сохранение режима перед лицом политических и экономических угроз (В. May) делает практически беспредметным разговор о путях самодостаточного развития, поскольку действия элиты на макро-, меро- и микросоциальных уровнях в такой ситуации определяются исключительно мерами по «дискредитации» правовой компетентности противников и манипулировании обществом при наличии политических, информационных и социальных технологий (И. Валлерстайн).

Диссертант считает, что элита, сформированная в процессе реформирования экономики, ориентируется на «максимизацию прибыли» через краткосрочные финансовые проекты, и управленческие функции

30 Новая постиндустриальная волна на Западе. 1999 С. 37.

31 Хомский Н Прибыль на людях. М., 2002. С. 109 - 110.

замещаются потенциально распределительно-распорядительскими. Интересен такой факт: 65 % менеджеров не имеют технического или экономического образования, если не считать таковыми курсы переподготовки (бывшие служащие силовых структур, гуманитарии, научные функционеры советской эпохи). В правлении формально государственной компании РАО ЕЭС 70 % членов правления имеют финансовое или гуманитарное образование, своей целью они считают эффективность регулирования финансовой наживы, задачи технической модернизации и роста производства электроэнергии (которое сокращается ежегодно на 3 - 4 %) второстепенными. М. Кивинен отмечает, что в России свершилась «революция управления», но не в смысле перехода к поколению менеджеров, а приватизации бывшими государственными управляющими собственности, перемены правил управления схемой, т.е. поиска способов выживания32. В таких условиях усилия элиты направлены на пролонгацию социального статуса, использование ресурса корпоративизма в частных целях.

В диссертации делается вывод, что в период социальных трансформаций деструктивные изменения превышают конструктивные, и этом видно в превышении критических показателей российского общества. Идеология «квазистабильности», наведения порядка в экономике и обществе связывается, с возвращением к редистрибутивным институтам (С.Г. Кирдина) и усилением влияния «стабилизирующих» групп. Однако возникает проблема социального согласия: «преуспевающие» и неадаптированные слои населения исходят из разных точек отсчета. Элита не может быть арбитром, так как несет прямую ответственность за демодернизацию экономики, социальное расслоение, нарастание социальных рисков и культурно-ценностную дезориентацию общества. Догоняющая модернизация, которая характеризуется изменениями «сверху», приводит к абсолютной технической, интеллектуальной и культурной зависимости от глобальной миросистемы33. Ресурсы саморазвития переориентируются на обмен в глобальном пространстве: «делание денег» и готовность заимствовать, как социально значимые ценности, значительно снижают мобилизационный и консолидационный потенциал общества. Элита становится «чуждой» обществу по интересам, образу жизни, культурно--ценностным ориентациям: иначе, чем объяснить,. что производится оплата расходов на обучение за границей (для 40 % элитных и субэлитных слоев) и приобретение отечественной педагогической школой.

Таким образом, самодостаточное развитие нацелено на формирование потребности в творчестве, изобретениях и использовании

32 Кивинен М. Прогресс и хаос. Социологический анализ прошлого и будущего России. СПб.: Академический проспект, 2001. С. 142.

33 Иноземцев В.Л. Указ. соч. С. 111.

инноваций, и без развития инновационного потенциала общества нельзя надеяться на изменение вектора развития. Инновационная способность частного сектора, как подчеркивает Т.И. Заславская, систематизируется в теневых практиках, росте паразитических инноваций. Кризисные ситуации, бифуркации в развитии вынуждают элиты обратиться к «островкам стабильности» в науке, образовании, технологиях. Однако любой срыв в обществе с предельными критическими показателями означает нарастание хаоса, с которым трудно справиться «замкнутым в себе» слоям, кажется, не испытывающим доверия к социальным институтам.

Но самодостаточное развитие все же дает возможность ответить на вызовы глобализации, и уже в таком скромном формате есть шанс предсказуемости и общественного договора, который по традиции в России стремится обозначить «навязывание» политической воли различных элитных групп. Но более реально рассчитывать на то, что разные аспекты самодостаточного развития осмыслены инновационными группами в обществе, и, хотя можно сделать много ошибок, риски, исходящие от перспективы перемен, менее разрушительны чем от людей, демонстрирующих идею «рыночной свободы» или возвращения в «ресурсодефицитное» общество, готовых ради мобилизационных проектов «перемолоть в жернове истории» целые социальные группы и слои.

В заключение подводятся итоги исследования, формулируются основные выводы и обобщения, намечаются перспективы исследования данной проблемы.

Основное содержание диссертации отражено в следующих публикациях:

I. Монографии

1. Дятлов А. В. Социальные ресурсы развития российского общества. Ростов н/Д: СКНЦ ВШ, 2004. 12,2 п.л.

2. Дятлов А.В. Социальные ресурсы в контексте экономической безопасности: социологический анализ. Ростов н/Д: СКНЦ ВШ, 2004. 6,5 п.л.

II. Брошюры

3. Дятлов А.В., Ибрагимов Р.Ю., Макиев З.Г., Обухов Д.В., Перельман А.Э. Укрепление вертикали власти в контексте проблем экономической безопасности. Ростов н/Д: Изд-во «СКНЦ ВШ». 2004. 1 п.л. (0,2 пл.)

Л.Дятлов А.В., Арутюнов В.В., Гордиенко Ю.Ф., Ибрагимов Р.Ю., Перельман А.Э. Стратегии социально-экономического развития России: возможности ограничения рисков. Ростов н/Д: Изд-во «СКНЦ ВШ»2003.2 п.л.(0,4 п.л.)

5. Дятлов А. В. Социологический анализ социальных ресурсов экономической безопасности. Ростов н/Д, 2002. 1 п.л.

6. Дятлов А. В. Роль социальных ресурсов в современном обществе. Ростов н/Д, Изд-во СКНЦ ВШ, 2001. 1 п.л.

7. Дятлов А.В. Социальные ресурсы как фактор экономической безопасности. Ростов-на-Дону, Изд-во СКНЦ ВШ, 2001. I п.л.

III. Статьи, тезисы докладов и выступлений

8. Дятлов А.В. Социальные ресурсы развития российского общества // Проблемы. Поиски. Решения. Ростов н/Д: Изд-во РГУ, 2005. 0,4 п.л.

9. Дятлов А.В., Козлова В.О. Образ жизни // Регионоведение (Юг России: краткий тематический словарь) / Под общей ред. Ю.Г. Волкова, А.В. Попова. Ростов н/Д, Изд-во СКНЦ ВШ, 2004. 0,1 п.л. (0,05 п.л.)

10. Дятлов А.В. Толерантность как социальный ресурс российского общества // Социальный порядок, толерантность и право: Материалы международной научно-практической конференции, (29-31 мая 2003 г.): В 2 ч. Краснодар: Краснодарский юридический институт МВД России, 2003. С. (0,1 п.л.)

11. Дятлов А.В. Социальные ресурсы в обществе нестабильного развития // Тезисы докладов и выступлений на II Всероссийском социологическом конгрессе «Российское общество и социология в XXI веке: социальные вызовы и альтернативы»: В 3 т. М.: Альфа-М, 2003. Т. 1. С. 191 - 192. 0,1 п.л.

12. Дятлов А.В. Дефицит социальных ресурсов как угроза российскому федерализму // Федеративные отношения на юге России: современное состояние и перспективы развития. Тезисы докладов и сообщений Всероссийской научно-практической конференции 17 - 18 апреля 2003 г. Ростов н/Д: Изд-во СКНЦ ВШ, 2003. С. 52 - 53. 0,1 п.л.

13. Дятлов А.В., Козлова В.О. Образ жизни // Регионоведение (Юг России: краткий тематический словарь) / Под общ. ред. Ю.Г. Волкова, А.В. Попова. Ростов н/Д, Изд-во СКНЦ ВШ, 2002. 0,1 п.л. (0,05 п.л.)

14. Дятлов А.В. Нестабильность общества и социальная безопасность // Рационализм и культура на пороге третьего тысячелетия: Материалы Третьего Российского философского конгресса (16 — 20 сентября 2002 г.) В 4 т. Т. 4. Ростов н/Д, 2002. С. 186. 0,1 п.л.

15. Дятлов А.В. Анализ социальных ресурсов экономической безопасности // Путь в науку: Молодые ученые об актуальных проблемах социальных и гуманитарных наук. Вып. 3. Ростов н/Д, 2002. С. 78 - 80. 0,1 п.л.

Сдано в набор 6.01.2005. Подписано к печати 6.01.2005. Формат 60x84/16 печать офсетная, гарнитура Times Тираж 100 экз, Зак. № 5. Отпечатано с готовых диапозитивов в типографии ООО «Ант» 344018, г. Ростов-на-Дону, пер. Островского, 153.

а

16 фев'ж;

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора социологических наук Дятлов, Александр Викторович

Введение.

Глава 1. Теоретико-методологические основы анализа социальных ресурсов.

1.1. Социальные ресурсы в сетях комплементарности.

1.2. Социальные ресурсы в контексте «динамического поля».

Глава 2. Ресурсная стратификация и динамика российского общества

2.1. Инновационные группы населения: в поисках социетальности

2.2. Солидаристский потенциал традиционных групп как условие вхождения в трансформационный процесс.

Глава 3. Воспроизводство социальных ресурсов в условиях социальной трансформации российского общества.

3.1. Эффект глобализации и ресурсный потенциал российского общества .1.

3.2. Ресурсозатратность догоняющей модернизации.

3.3. Социальная адаптация: логика дисперсии групповых и личностных ресурсов.

Глава 4. Социальные ресурсы в сценариях социального развития.

4.1. Мобилизационный тип развития: ресурсные потери и обретения.

4.2. Инерционный сценарий: проблемы ресурсозависимого общества.

4.3. Социальные ресурсы: условия самодостаточного развития.

Введение диссертации2005 год, автореферат по социологии, Дятлов, Александр Викторович

Актуальность темы исследования. Наступивший XXI век демонстрирует неэффективность «зависимой» модели развития. Российский исследователь, академик Г.В. Осипов подчеркивает разделение регионов и стран по количеству потребляемого сырья1. Очевиден экологическо-сырьевой кризис: конечность запасов энергетических ресурсов, деградация природной среды, углубляющиеся противоречия поставщиков и потребителей сырья, вытеснение стран с «сырьевой экономикой» на периферию мировой системы (И. Валлер-стайн).

Россия оказалась не готовой дать адекватный ответ на глобальные вызовы современности, о чем свидетельствует масштабность социальных потерь последнего десятилетия, неэффективность реализуемого сценария вхождения в глобальный мир и глобальную экономику, резкое ухудшение позиций по социально-экономическим, социально-демографическим и социально-культурным показателям, социальная дезинтеграция общества и деградация социального качества российского населения.

Неопределенность «высокой современности» (Э. Гидденс), устарелость прежних социальных конструкций, возникновение сетевых структур управления накладывают отпечаток на социальные трансформации в российском обществе. Социальная трансформация российского общества, согласно определению В.А. Ядова - высокоактивные социальные изменения в условиях социальной нестабильности, характеризуется неравномерностью структурных изменений на макро, -мезо, -микросоциальных уровнях. Преобладающими является внешнее влияние, логика глобализации, которая стремительно разрушает «ядро» институциональной системы, приводит к упрощенным адаптивным модификациям в социальной деятельности. Институциональные преобразования «сверху» соответствуют модели догоняющей модернизации, включающей институциональный перенос рыночных и демократических институтов, поощрение по

1 Осипов Г.В. Российская социология в XXI веке. М., 2003. С. 6. требительских и достиженческих стандартов поведения, ломка традиционных устоев жизни, изменение социокультурного типа личности.

Новыми социальными акторами выступают элиты постиндустриального общества, ориентированные на принцип эффективности, выработку моделей взаимодействия с «неизвестными» социальными объектами, «управляемый» хаос развития, проективность «сбоев» с целью недопущения социально неприемлемых рисков. Отличие новой стратегии социального развития в формировании эзотерического, экспертного знания (У. Бек), в использовании знаний и технологии в целях оптимального управления человеческими ресурсами (П. Дракер).

Однако российская модель развития экстенсивна, функционирует в контексте парадигмы взаимодействия с техникой, а не людьми, сосредоточена на социоадаптивных целях и носит преимущественно ретроактивный характер.

Не решена основная задача социального развития - воспроизводство самодостаточной социальной системы. Наоборот возросла зависимость от рисков глобализации (экономических, финансовых, демографических, информационных). Мобилизационные возможности российского общества для «прорыва» в глобальный мир и глобальную экономику на основе традиционных индустриальных методов исчерпаны, а предложения по поиску уникальных товаров для мирового рынка отдают социальной утопией2. Инерционный сценарий с перспективой истощения запасов нефти в ближайшие 25 лет, природного газа - 50 лет грозит стране экономическим коллапсом и исчезновением с политической карты мира как самостоятельного актора международных отношений.

Российский ученый В.Л. Иноземцев указывает на тупиковость депен-дизма, зависимость общества от заимствованных новых технологий и альтернативность собственно научного и технического прорыва. Ни сырьевая модель, ни модель заимствования технологий, как показывает опыт модернизации, приспособления традиционных институтов к новым функциям, не могут гарантировать самодостаточности развития, повторяя ошибки технократической уста

2 Иноземцев В.Л. Пределы догоняющего развития. М., 2000. С. 11. новки «контроля над окружающей средой». Российское общество стало крупнейшим производителем технологических и социальных рисков (2600 техногенных катастроф малой и большой интенсивности), так же и по тенденциям депопуляции населения, распространению болезней, преступности, суицидов, недоверия к государственным и социальным институтам. Социальные трансформации связаны с режимом открытости, блокированием источников внутреннего развития, использованием эффектных, но не эффективных зарубежных паттернов. Очевидны демонстрационные издержки, анклавизация модернизации, непредсказуемость результатов развития. Антимодернизация (регресс производительных сил, восстановление примитивных форм хозяйствования и модель выживания большинства населения) препятствует росту социальных инвестиций и рациональному использованию человеческого потенциала. Некоторые исследователи (М. Калашников, П. Крупнов, Д. Калюжный) на основании идеализации советского опыта «отдельной планеты с самодостаточной экономикой и ее противодействия глобализации заявляют, что Россия конкурентоспособна как традиционное общество». Приходится констатировать, что предлагаемые рецепты соединения церкви и высокотехнологичной индустрии, превращение страны в профессиональную корпорацию направлены на изменение конфигурации социальной системы и отрицают влияние социальных ресурсов развития.

Согласно синергетической модели нет предопределенности развития в одном заданном направлении, многовариантность, альтернативность означают точки выбора в открытых системах. Социальные ресурсы, способности общества и отдельных социальных групп и индивидов обладают характеристиками самовоспроизводства, флуктуационности, эмерджентности. Современный социологический дискурс по поводу перемен в России сконцентрирован на обсуждении модернизации, что важно для сравнения эмпирических исследований с нормативной моделью. Теория модернизации только в 70-е гг. подверглась серьезной критической рефлексии (Ш. Эйзенштадт, А. Турен, П. Штомпка). Особенность социальных изменений в российском обществе выражается в разрыве структуры и деятельности: структуры подчинены логике воспроизводства, вектор деятельности направлен на преодоление структурных ограничений, ре-сурсозатратен. В практическом отношении это связано с исключительной ролью политических и хозяйственных элит трансформационного процесса. Российские исследователи - Т.И. Заславская, М.А. Шабанова, М.К. Горшков, подчеркивают, что подавляющее большинство (90 - 92 %) населения занимают социально-адаптивные позиции и не могут квалифицироваться как участники реализуемого сценария развития. Хотя в современных социологических теориях в центр внимания ставится мобилизация масс, их активность ограничена периодом перегруппировки и поддержки перемен.

Модель саморазвития основывается на актуализации субъекта деятельности, создании структур аттракторов (знание, профессиональная компетентность, коллективная солидарность), предоставляющих возможность выхода из тупиковости догоняющей модернизации. Не испытав прелестей потребительского общества, большинство россиян стали потребителями социальных рисков (О.Н. Яницкий). Альтернативой инерционному сценарию, перспективе ухода России в «четвертый мир», сообщество стран с мультиплицированными эффектами распада, является ресурсосберегающая стратегия социального развития, теоретическое осмысление которой несистемно и часто редуцируется к целям удовлетворения основных социальных потребностей и достижения стандартов западного среднего класса (М.К. Горшков).

На наш взгляд, российское общество достигло предельно-критических порогов развития в социально-экономической, социально-демографической, социально-экологических сферах (В.В. Локосов). Но у страны есть шанс выбраться из бездны социальной демодернизации: фактически не востребованным остается мобилизационный потенциал большинства россиян, стремящихся к социальному самоопределению, что находит выражение в деструктивных последствиях теневой экономики и утечке мозгов (только за 1995 - 2000 гг. страну покинуло более 600 тыс. социально-инициативных квалифицированных специалистов). За годы реформ преданы забвению или подвергнуты диффамации, традиции коллективизма, служения интересам общества, на периферию социальной жизни оттеснены социально-компетентные слои общества (ИТР, врачи, учителя, квалифицированные рабочие, военнослужащие), участие которых в трансформационных процессах предало бы российским преобразованиям социетальность, мобильность и создало ситуацию равного жизненного старта для молодого поколения.

Чтобы избежать разочарований от недостижимости в обозримом будущем «социал-демократического капитализма европейского типа» (Т.И. Заславская) и катастрофической по своим социальным последствием самоизоляции, актуализируется российский вариант модернизации в обход модернити, направленный на рациональное использование социальных ресурсов, рост горизонтальных социальных коммуникаций, формирование сетевых структур.

Российские исследователи отмечают парадоксальность социальных трансформаций: управляемость сверху и анархический порядок снизу (М.Г Федотова), рациональность институциональных изменений и стихийность, нерациональность социальной адаптации (М.А. Шабанова). Преодоление дискретности, инверсируемости, рискогенности социальных преобразований предполагает социологический анализ социальных ресурсов как теоретической основы альтернативного сценария, связанного с критериями социальной эффективности и социальной оптимальности.

Степень научной разработанности проблемы. Социальные ресурсы общества становятся предметом теоретических изысканий с формированием теории социоморфогенеза, выявившей способность социальных систем подвергаться радикальному обновлению (П. Штомпка). Конечно, это не означает, что до введения М. Арчер в 1982 г. идеи трансформации структуры действия отсутствовал социологический дискурс социальных ресурсов.

Концепция модернизации, которая активно разрабатывалась М. Вебе-ром, Т. Парсонсом, Н. Смелзером, Д. Беллом, зафиксировала изменение социокультурной матрицы общества, рассматривала значимость потенциала саморазвития в структурировании новых социальных отношений. Э. Хаген ввел понятие «инновационной личности» как обязательного условия экономического роста. Д. Мак-Клелланду принадлежит исследование мотивации достижения. В структурном конструктивизме П. Бурдье обнаруживается тенденция реабилитации практической логики, понимание групп совместного действия как акторов трансформационного процесса. Тезис «конструирование социальных структур» пробудил интерес к социальным группам, так как принцип построения социального пространства состоит в распределении различных капиталов (экономического, социального, символического). П. Бурдье опроверг логику спроса и предложения как самомотивацию социального развития, выявил взаимозависимость жизненных стратегий и групповой социальной мобильности, влияние символического капитала в навязывании моделей ресурсозатратного развития.

Концепцию П. Бурдье упрекают за объективацию личностного ресурса (Ф. Коркюф), но в отличие от макросоциальных моделей развития, презенти-рующих чистый структурализм, в теории структуралистского конструктивизма легитимируется позиция акторов социального действия, независимо от того, выступают ли они в роли компетентных профессионалов или пользователей не-рефлексированных социальных схем. В работах М. Добри декларируется идея многомерной мобилизации как имманентного состояния социальных систем. М. Добри интересуют последствия социальной неустойчивости, деформации социального пространства, что связано с осмыслением процесса коллективного действия, а не только изменения на микросоциальном уровне в результате макросоциальных институциональных сдвигов. Социальные ресурсы осмысливаются в контексте интернализации деятельности, вариативности социальных коммуникаций.

В теории структурации Э. Гидденса предлагается участие социально-компетентных акторов, то есть направленность развития зависит от дискурса осмысления действия и рефлексивной способности, способности критически анализировать не только результаты социальных изменений, но и способы достижения целей и характер собственного участия в преобразованиях. Рефлексивное общество Э. Гидденса включает ресурс доверия как основное условие интеграции общества. Позже Э. Гидденс ввел понятие «неопределенные последствия действий», которое развивается в концепции общества риска У. Бека. В отличие от линейной схематизации структурация вносит акцент в анализ ресурсов, то есть способностей акторов влиять на изменение ситуаций и появление новых структурных свойств. Несмотря на критические возражения (Д. Грегори, П. Саундерс, М. Крэйб), теория структурации обозначила проблему взаимодействия социальных структур и социальных ресурсов, признала зависимость социальных изменений от компетенции социальных акторов (групп и индивидов).

Работы У. Бека, Ю. Хабермаса, Д. Александера, А. Турена объединяет исследовательский интерес к социологии нестабильного общества. Идея рефлексирующей модернизации У. Бека связана с авторитетом группы «давления», самореализации озабоченных слоев общества, которые являются не узкокорпоративными, а коллективными экспертами социальных и технологических инноваций. Ю. Хабермас разрабатывает проблему коммуникативного ресурса общества, достижения понимания как условия коллективной жизни. Немецкий исследователь различает инструментальность, рассчитанную на успех доминирующих моделей различия и транспарентность, способность к коммуникативному общению. В этом моменте Ю. Хабермас решительно расходится с М. Ве-бером, так как полагает, что рациональная бюрократия иррациональна в восприятии коммуникативного ресурса. В работах Д. Александера прослеживается попытка преодолеть ограниченность функционализма, зависимость социального актора от насилия социальных структур. Интеграция, упорядоченность социальных структур понимается как вторичность, а не цель социального развития, реализуемая или нереализуемая способность достичь динамического равновесия и исключить не прогнозируемые изменения.

А. Турен предлагает концепцию «возвращения» субъекта, замещения схем рационализации, модернизации структуры идеалами изменения свободы, субъектности, трансформации, общественных практик. Конфликт между структурой, организацией и социальными группами разрешается в движениях новой идентичности, которые предлагают трансформацию социальных практик, а не социальных институтов. Отрицание структурности сближает А. Турена с позицией Э. Гидденса: расхождение обнаруживается в акцентировании ресурсности малых групп, неизбежности дистанцирования акторов социального действия от центров принудительной интеграции.

П. Штомпка, А. Пшеворский анализируют характер трансформационных процессов в постсоциалистических обществах. Усилия П. Штомпки направлены на исследование социокультурного шока, астенического сознания, механизмов блокирования социальной апатии, агрессии и чрезмерных ожиданий. Социальная ностальгия, социальная ретроактивность является мощным ресурсом противодействия изменениям в контексте лоскутной социальной структуры и паразитических инноваций. А. Пшеворский рассматривает рыночную экономику как модель распределения ресурсов. По его мнению, преобразования усиливают неопределенность и существует возможность социального реванша, социальной инверсии без установления социального консенсуса, основанного на распределении тягот переходного периода и предоставлении всем акторам возможности социальной интеграции.

Российские социологи внесли весомый вклад в разработку теории социальных ресурсов (В.А. Ядов, Т.И. Заславская, Н.И. Лапин, З.Т. Голенкова). Что характерно для современного социологического дискурса, так это стремление освободиться от рецессивных схем. Это прослеживается в работах С.Г. Кирди-ной (теория институциональных матриц), О.Н. Яницкого (модель общества риска), H.H. Наумовой (рецедивирующая модернизация), Н.И. Зарубиной (самобытная модернизация).

Ю.Г. Волков, В.А. Шматко, В.В. Щербина, В.Н. Иванов, М.А. Шабанова, Э.М. Андреев операционализируют деятельностную парадигму в анализе трансформационного процесса. Полученные исследовательские результаты свидетельствуют об осмыслении инноваций в контексте социального самоопределения и отхода от схемы социальной дистрибуции к модели социальной коммуникации. Вектор социальных изменений определяется в движении российского общества к бифуркационному циклу, выбору самодостаточного развития или скольжения по траектории ресурсозатратности. Социальные ресурсы понимаются как совокупный потенциал активных групп населения, связанный со становлением социально-инновационного поведения.

Морфогенезис социальных процессов в современном российском обществе отражен в исследованиях М.К. Горшкова, Ж.Т. Тощенко, А.Л. Маршака, В.И. Курбатова, В.В. Локосова. Парадоксальность социального поведения и социального настроения россиян трактуется как результат институционального переноса, демонстрационного преобразовательного эффекта и социальных компенсаций, определяемых логикой ресурсопотребления.

Таким образом, анализ социальных ресурсов представлен в социологическом знании двумя подходами. Неоструктуралисты (Д. Александер, Э. Гид-денс, П. Бурдье) исходят из возможностей существующей социальной структуры в воспроизводстве и распределении социальных ресурсов. Деятельностная теория основывается на преформированности, предсуществовании социальных ресурсов в стремлениях и ориентациях акторов трансформационного процесса, объективирующих возможности социального самоопределения в новых социальных отношениях.

М. Арчер, А. Турен, Ю. Хабермас, У. Бек призывают рассматривать новые движения как центры изменения, конкурирующие с традиционными социальными структурами (культура идентичности А. Турена, группы минимизации социального риска У. Бека, ресурсная альтернатива Ю. Хабермаса). Компромиссный вариант предлагает концепция «динамического поля» П. Штомпки, интегрирующая структурный (нормативные изменения) и деятельностный (интерактивные возможности) подходы. П. Штомпка видит достоинства данной исследовательской модели в альтернативности бинарностям схема - структура действия «объяснение - непрерывность изменений», что особенно эвристично для анализа российского трансформационного процесса, явно выпадающего из жесткой привязанности к статичным образцам модернизации. Российские исследователи претендуют на самостоятельный анализ глобальных, региональных, локальных сценариев развития, соглашаются с вердиктом доминирования эндогенных условий развития в контексте структурных изменений. Данное исследование направлено на обоснование ресурсного аспекта социальных изменений, влияющего как на саморазвитие социальных структур, так и на социально-инновационный потенциал общества.

Цели и задачи исследования. Основная цель диссертационной работы состоит в анализе социальных ресурсов российского общества в условиях трансформации социальной структуры и изменения социальной ресурсообеспе-ченности основных социальных групп, а также выявление предпосылок формирования и реализации ресурсосберегающей стратегии социального развития.

Достижение поставленной цели предполагает решение следующих задач:

1. Провести социологический анализ основных подходов к социальным ресурсам и обозначить их роль в моделировании процессов российского общества.

2. Охарактеризовать инновационные группы российского общества, которые влияют на содержание трансформационного процесса, планируемые и стихийные векторы развития.

3. Выявить солидаристский потенциал традиционных групп населения, определяемый постепенным вхождением в трансформируемое российское общество через механизмы сетевой взаимопомощи и закрепление традиционно-ролевых структур.

4. Определить влияние глобализации на ресурсный потенциал российского общества, который выражается в возрастании эффекта зависимости и разбалансированности социальных ресурсов.

5. Охарактеризовать социальные ресурсы в условиях догоняющей модернизации, реализации институционального переноса на социальном макроуровне и распада традиционных социальных локальностей на социальном микроуровне.

6. Проанализировать параметры социальной адаптации основных слоев российского общества на уровне групповых и личностных ресурсов, избыточность социально-репродуктивного типа адаптации и дефицит конструктивной инновационности.

7. Выделить основные направления использования и воспроизводства социальных ресурсов в обществе мобилизационного типа, ограниченную эффективность централизации и риски тотального социального контроля.

8. Определить факторы и последствия ресурсозатратности при осуществлении квазистабилизации по логике социальной инерционности, нарастания предкризисных и кризисных состояний общества.

9. Раскрыть социально-ресурсный потенциал российского общества в контексте модели самодостаточного развития, выявить взаимозависимость микросоциальных эффектов мобилизации и инновационности и роста деиерар-хизированных социальных структур.

Объектом данного исследования является социальное развитие российского общества как последовательности изменений внутри социальной системы, преобразований в организации общества, образцах деятельности, ценност-но-мотивационных ориентациях.

Предмет исследования выражается в анализе социальных ресурсов развития российского общества, интеракционных и возможностных измерений со-циетального уровня, источников саморазвития, связанных с сегментированными социальными сетями.

Эмпирическую базу исследования составили результаты социологических исследований, которые проводились научным коллективом ИСПИ РАН, данные социологических исследований ИС РАН, ВЦИОМ, ФОМ, РНИС и НП в 1992 - 2003 гг., использованы статистические данные Госкомстата РФ, Минтруда РФ, Минздрава РФ, Госкомитета по молодежной политике и других ведомств Российской Федерации.

Теоретико-методологическая основа исследования включает теорию динамического социального поля П. Штомпки и основные положения концепции структурации и рефлексивного общества Э. Гидденса. Актуализированы идеи переопределения социального пространства, групповой мобилизации, выбора и навязывания социальных стратегий П. Бурдье.

В диссертационном исследовании операционализируются понятия «социальных ресурсов» Э. Гидденса, сегментированных сетей Дж. Нейсбита, управления человеческими ресурсами П. Дракера.

Адекватное воплощение нашли социологические интерпретации А. Турена, У. Бека, Ю. Хабермаса. Определенную эвристически-познавательную роль выполняют положения стратификации рисков О.Н. Яницкого, гуманистического потенциала Ю.Г. Волкова, социальной мобилизации И.А. Климова. Диссертант согласен с положением о посттрансформационном ресурсосберегающем развитии Ж.Т. Тощенко и Г.В. Осипова. Ему близки идеи «личностных ресурсов» В.А. Ядова, воспроизводства социальных позиций Н.А. Шматко, социальной адаптации М.А. Шабановой. Диссертант позиционирует интегратив-ный подход к социальным ресурсам, что позволяет исследовать изменения на макро- и микросоциальных уровнях российского общества и предложить альтернативную ресурсосберегающую стратегию развития, необходимость которой аргументирована в работах Ю.Г. Волкова, Ж.Т. Тощенко, Г.В. Осипова, В.В. Локосова, О.Н. Яницкого.

Стратегия исследовательской парадигмы состоит в актуализации предметной области, связанной с влиянием социальных ресурсов на векторность, содержание и промежуточные результаты социальных трансформаций российского общества. В рамках использования теоретико-методологического инструментария рассматриваются инновационные и солидаристские устремления социальных групп в соответствии с объективированными социальными диспозициями и характером социальной мобилизации. Социальные ресурсы трактуются в традиционной «структурной» и неклассической «возможностной» версиях.

Научная новизна исследования определена совокупностью поставленных задач, направленных на теоретико-методологическое и конкретносоциологическое изучение социальных ресурсов российского общества в сопоставлении с моделями социального развития и особенностями трансформационного процесса

В содержательном плане научная новизна состоит в следующем:

1. На основе структурного и деятельностного подхода к анализу социальных ресурсов выявлена комплементарность структуры и деятельности, представляющие социальные ресурсы как фактор саморазвития, присущий изменениям структур и деятельности социальных акторов.

2. Рассмотрена модель «динамического поля», асинхронность, аритмичность социальных изменений в зависимости от расширения, сжатия или исчезновения социальных ресурсов.

3. Проанализирован инновационный потенциал основных групп российского общества в соответствии с социальной ресурсообеспеченностью и ресур-созависимостью.

4. Охарактеризованы солидаристские практики россиян как ориентации на негативную мобилизацию, пролонгирование социального статуса и поиск траектории самостоятельной социальной деятельности.

5. Показано влияние глобализации на состояние ресурсного потенциала российского общества как неэквивалентного ресурсообмена, усиливающего ресурсную зависимость.

6. Охарактеризованы концепция догоняющей модернизации в социально-ресурсном измерении, эффекты замещения социальных инвестиций вещественными ресурсами.

7. Определена социально-адаптивная деятельность базисных слоев российского общества как ориентированность на приспособление, пластичность и актуализм, что сужает сферу реализации личностных ресурсов и инновационных социальных практик.

8. Раскрыта управляемость социальными ресурсами в обществе мобилизационного типа на основе ресурсного изъятия и ресурсного перераспределения.

9. Проанализированы последствия установки на квазистабилизацию, связанную с использованием социальной инерции и повышением социальной ре-сурсозатратности.

10. Исследованы условия самодостаточного развития в контексте воспроизводства социальных возобновляемых ресурсов и перехода к ресурсосберегающим технологиям.

На защиту выносятся следующие положения:

1. Социальные ресурсы представляют в структурном подходе диапазон возможностей и способностей социальных акторов в соответствии с объективированными социальными позициями, институциональными предписаниями, определяемыми механизмами социальной интеграции. Социальные структуры регулируют социальный потенциал различных социальных групп через социальную стратификацию и социальный контроль. Деятельностный подход подчеркивает структурные ограничения как социальные маркеры в ресурсораспре-делении, обосновывает автономность воспроизводства социальных ресурсов по отношению к структурам, ресурсообеспеченность социальных акторов зависит от способности к социальной мобилизации и социальной проективности.

2. Теория социального поля содержит попытку преодоления иммобильно-сти структурного подхода и доминирования социальных микроэффектов в дея-тельностной теории. Социальные ресурсы определяются в системе кристаллизации социальных возможностей, что сопровождается переопределением социально-статусных, социокоммуникативных и культурно-ценностных уровней социального взаимодействия. Социальные ресурсы включаются в процесс социального развития через актуализацию группового и личностного социального выбора и замещения анахроничных социальных структур сетевыми инновационными структурами.

3. Инновационный потенциал российского общества содержится в соци-ально-транформационной деятельности акторов социального процесса. Преобладание паразитических инноваций над конструктивными объясняется стремлением элит к воспроизводству ресурсной монополии, институционализацией серых схем ресурсного присвоения и размыванием структуры ресурсного обмена. Перспективность конструктивных инноваций связана с реализацией креативного потенциала социально-компетентных групп открытым отбором инноваций, поощрением стратегий легитимного изменения в социальных позициях самодеятельных групп населения.

4. Традиционные группы населения испытывают эффект социальной де-привации в условиях принудительной интеграции в трансформирующееся общество. Солидаристские практики смягчают, компенсируют последствия социальной маргинализации, но не предотвращают социального исключения. К тому же пассивные формы адаптации придают солидаризму социально-реактивную направленность, удовлетворяют только цели пролонгирования социального статуса, нейтрализуют социально-мобилизационные устремления. Оптимальное решение представляется не в возвращении к системе социальной помощи, что чревато усилением социальной зависимости и дефицита ресурсов, а в устойчивом социальном развитии. Наибольшую социальную эффективность производят модели постепенной интеграции, максимизации профессиональных и коммуникативных качеств, а также предоставления коридора возможностей в традиционных социально-ролевых структурах, что способствует воспроизводству ресурсов социальной кооперации.

5. Интеграция российского общества в мировую систему подчинена логике глобализации, размыванию управляемого социального пространства, росту неструктурированности ресурсообмена, ограничению возможностей социаль-но-респонсивной экономики и влияния так называемых глобальных социальных институтов. Моноресурсность российского общества усиливает риски нестабильности и неопределенности, что проецируется на рост ресурсозависимых слоев населения.

6. Догоняющая модернизация, которая использовалась в качестве модели развития, имеет своими социальными последствиями социальную демодерни-зацию, упрощение социальной структуры, насильственную традиционализацию неадаптированных слоев населения, что связано с ресурсной экономией и ограничением доступа к социальным ресурсам с целью усиления принудительной интеграции в глобальный мир.

7. Доминирующие в российском обществе социально-реактивные формы адаптации, модели выживания ведут к дисперсии социальных ресурсов, повышенной ресурсозатратности, так как определяются логикой социальной зависимости и переключением социальной активности в режим ресурсного присвоения или ресурсного отстранения. Ослабление социального взаимодействия и революция падающих ожиданий способствуют перерастанию ресурсного дефицита в избыточные социальные риски.

8. Дефицит ресурсов, возросшие трансакционные издержки и социальная зависимость способствуют реабилитации идеи мобилизационного развития. Жесткий контроль и централизованное иерархическое распределение представляются пострадавшему в результате реформ большинству альтернативой монополии ресурсообеспеченных слоев. Мобилизационное развитие направлено на воспроизводство дефицита ресурсов с целью привязки основных социальных слоев и избежания неопределенности развития. Мобилизация общества ведет к иерархии в распределении ресурсов и создает иллюзию полной ресурсной управляемости дефицитом социальных ресурсов, компенсируется хабитуализа-цией социального риска и растратностью человеческого потенциала. Мобилизационное развитие эффективно в период социальной бифуркации и страдает нарастанием неуправляемости в условиях планируемых инноваций.

9. Инерционный сценарий развития основан на квазистабилизации, так как предлагает имитационные и демонстративные изменения без допущения структурных и институциональных сдвигов. Возросшая ресурсозатратность связана с ресурсной парадоксальностью. Ресурсное неравенство возникает не в результате конкуренции и легитимации ресурсообеспечения, а вследствие присвоения ресурсов посредством сделок, исключения из ресурсного распределения большинства населения. Поэтому логика инерционности обращена к воспроизводству ресурсного монополизма, пренебрегает поиском новых возобновляемых ресурсов и имеет пределы в исчерпании сырьевых ресурсов.

10. Перспективы социального развития российского общества связаны с моделью самодостаточного развития, коллективным присвоением социальных ресурсов и повышением социальной референтности групп - субъектов интеллектуальных ресурсов. Уход от глобальной зависимости и роста социально-зависимых групп определяется меритократической моделью ресурсного распределения, престижностью социальной компетентности в системе социального управления. Переориентация социальных ресурсов на вариативность, конвертируемость и транспарентность создает необходимые условия самодостаточного развития.

Практическая значимость исследования определяется тем, что полученные результаты обосновывают необходимость формирования стратегии социального ресурсосбережения в контексте самодостаточного развития российского общества, баланса традиций и новаций в стратегии основных групп населения. Анализ социальных ресурсов российского общества дает не только перспективу исследования важного аспекта социального развития, но и предложить критерии социальной эффективности при характеристике и оценке социальных трансформаций. Материалы диссертационного исследования могут найти применение в разработке на муниципальном, региональном, федеральном уровнях, реализации целевых программ повышения социальной самодеятельности населения и социальных инноваций, механизмов резонансного влияния социальных микроэффектов. В исследовании содержится теоретическое обоснование социальной компетентности, наиболее значимого социального ресурса, что актуально для определения приоритетов социального развития. Положения, оценки, выводы диссертации имеют эвристическую и когнитивную ценность в чтении курсов по общей социологии, социологии управления, а также спецкурсов по проблемам социального развития и социального проектирования.

Структура работы: диссертация состоит из введения, четырех глав, десяти параграфов, заключения и библиографии.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Социальные ресурсы развития российского общества"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Социальные трансформации российского общества демонстрируют воспроизводство социальной ресурсозакрытости, принесение в жертву демократи-зационным или скрытым планам развития определенных социальных групп, слоев, явную стратификацию на ресурсообеспеченные и социальные зависимые группы. В начале XXI в. Россия так и не нашла адекватного ответа на вызовы современности, смысл которого очевиден в модели самодостаточного развития, но под давлением определенных обстоятельств определяется в догоняющей модернизации или поиске «пресловутого» третьего пути, копировании традиционных укладов, воспроизводства бюрократического аппарата и социокультурного изоляционизма.

Коренным «пороком» российских преобразований можно назвать высокую социальную ресурсозатратность, стремление акторов трансформационного изменения (прежде всего, правящего класса) к ресурсоприсвоению (в виде передела собственности, распоряжения ресурсами или создания ресурсного дефицита). Доминирование натуральных показателей, большого объема природных богатств создает специфические системы «субдоминантного» развития, модели централизованного распределения ресурсов, так как основные группы населения заинтересованы в социальном потреблении, дистрибуции, стремлении достичь определенных социальных стандартов исключительно эксплуатацией природных ресурсов. Этим настроениям содействуют мифы «неисчерпаемой природной кладези» и «волшебства природной ренты», вкладываемые в навязываемые популистами лозунги. Тем более, если в 1996 г. доход от добычи и вывоза сырья составил приблизительно 24 % национального бюджета, то к 2002 г. его объем равнялся 60 - 65 %. Между тем социологические исследования выявляют, что российское общество стремительно скатывается на позиции «мировой периферии», несмотря на бесконечные разговоры о «великой России» и сладостных перспективах будущего социального развития. Неструктурированность социальных ресурсов, «субдоминантное» положение образовательного, научно-технического, профессионального и креативного потенциала российского общества связаны с открытым влиянием глобальных структур, осуществляющих перекачку ресурсов: устаревшие специализированные технологии, ширпотреб создают двойной капкан «зависимости и отставания». Если в 1990 г. показатели экономического развития России можно сравнивать с Францией, то в конце 90-х гг. речь идет об отставании от Индии и азиатских тигров. Социально-ресурсный потенциал российского общества деградирует: почти в 3 раза упал образовательный уровень общества, ежегодно страну покидают 150 -200 тыс. ученых, специалистов, на 25 - 30 % увеличилась функциональная неграмотность. Глобализация насильственно традиционализирует целые слои и регионы, когда социальная структура симплифицируется, инверсируется (современное российское общество состоит из элиты, субэлиты, базисного слоя и экспансирующего социального дна). Ежегодно страна теряет 1 млн человек и это соответствует логике «глобализации», которая может обеспечить высокими социальными стандартами 1 - 2 % населения периферийного сообщества. Так называемые «неадаптированные» слои живут по модели «выживания», экономии ресурсов, социальной зависимости.

Большинство россиян вынуждены тратить личные и групповые ресурсы на приспособление, перемену профессии, ведение домашнего хозяйства (35 -40 % живут исключительно самообслуживанием). Различия между «успешными» и «адаптированными» слоями выявляются в исследовании, проецируются на демонстрационное потребление, ресурсозависимость, что ведет к социальной дезинтеграции и преобладанию индивидуалистских стратегий «мгновенного успеха» и «социального исключения». Социальная адаптация характеризуется преимущественно экономической сферой, в обществе разрушены традиционные и конвертационные механизмы «обмена социальными благами».

Догоняющая модернизация, как институциональный перенос западных экономических и социальных образцов, воспроизводит эффект демодерниза-ции, возвращения к сословности, структурам взаимопомощи и клиенталистско-го образа жизни населения. Динамика структурных изменений характеризуется иррациональностью» социальных отношений выпадением отдельных групп и обособлением модернизационных слоев от остальной части населения. Так в российском обществе происходит раскол по отношению к участию в процессе социальной трансформации, особенность которого выражается в «потребительском достиженчестве», переносе модернизационных ожиданий в сферу социального потребления и воспроизводства традиционного уклада в экономике за исключением экспортно-ориентированных отраслей. Догоняющая модернизация ресурсозатратна, делает большинство населения заложником технических и социальных проектов интеграции в цивилизованный мир. Сокращение ресурсной базы социального развития выражается в увеличении технического отставания (с 7 - 10 лет в 1990 г. до 15 - 20 - в 2001 г.), маргинализации индустриально-профессиональных групп индустриального общества (численность рабочего класса сократилась в 3 раза, работников сферы услуг возросла примерно в 1,5-2 раза). Догоняющая модернизация следует за циклом «мобилизационного развития». В отличие от системы «свободного перемещения ресурсов» модель ресурсного распределения воспроизводит иерархию должностно-профессиональных стандартов, самодостаточность бюрократии, несамостоятельность потребителей социальных ресурсов. В обществе мобилизационного типа ни одна группа не может претендовать на позиционирование социальной самостоятельности, выступить референтной группой социальной инновации. Анализ показывает, что в социальных преобразованиях доминирует организационный ресурс, что преимуществом обладает группа - распорядитель социальных ресурсов. Хотя действует принцип меритократии, вознаграждения соответственно реальному профессионально-трудовому вкладу, определяющими являются позиции в системе ресурсного распределения, реализации административных изменений, как достижения идеала бесперебойно функционирующей организации общества в социальном развитии. Мобилизационное развитие направлено на высокую ресурсозатратность, равное распределение социальных рисков на все слои общества. Исключительная по эффективности в период социальных бифуркаций мобилизация приходит к предельному состоянию в период «социальной инновации», качественной перестройки социальных отношений. Самореализация в труде и производстве быстро вытесняется проектом «лучшей жизни», стремлением к стандартам потребления, поскольку «производимые» социальные блага становятся объектом интереса разных социальных групп (революция потребительских ожиданий в социалистическом обществе 60 - 70-х гг. XX в.). Собственно, если мобилизационное развитие эксплуатирует солидаристские ожидания (массовые движения), иммобилизация содействует «расхищению» социальных ресурсов, конвертации в личностный потенциал. В исследовании подчеркивается взаимозависимость мобилизационного развития и иерархии ресурсов, так как группа-распорядитель является основным актором социального развития, обладает правом на стимулирование социальных преобразований. Мобилизационное общество вынуждено постоянно получать импульсы развития: «застой» в ресурсном воспроизводстве влечет эффект «ресур-созависимости», «перепроизводства», создает напряженность в отношениях ре-сурсораспределения. Мобилизационное развитие исходит из контролируемых изменений, так как спонтанные содержат риск дисфункциональности, выхода из-под социального контроля социальных групп и альтернативы социальной мобилизации.

Посттрансформационное общество вступило на путь инерционного развития, эксплуатации ресурсов «прошлого» (материально-техническая база, профессиональный и организационный потенциал). За период догоняющей модернизации экономике и социальной сфере был нанесен колоссальный ущерб (падение производства на 60 - 70 %, падение жизненного уровня более 60 % населения, в 3 раза). С другой стороны, догоняющая модернизация способствовала синдрому «неэффективных производств», стимулировала поиск новых социальных и трудовых стратегий. Аморфная социальная структура, дисперсия социальных ресурсов, высокий уровень социальной дезинтеграции делают маловероятным и рискогенным возвращение к сценарию «мобилизационного развития».

Как элита, так и базисные слои не готовы к централизованному распределению ресурсов, жесткой управленческой и исполнительской дисциплине, иерархии должностно-профессиональных статусов. Классы, которые могли бы демонстрировать высокий мобилизационный потенциал (управленцы, администраторы, индустриальный рабочий класс, управляющие колхозники), подверглись социальной и ценностной эрозии, трансформировались в группы-осколки с практиками «взаимопомощи». Инерционный сценарий включения копирует иерархию, централизованность и «стабильность» мобилизационного общества, создавая иной вектор развития, «скольжения вниз». Организационный потенциал элиты направлен на поддержание статус-кво, господства с целью регулирования протестным потенциалом, использования политического, информационного, психологического принуждения для манипулирования сознанием и поведением социально зависимых слоев населения (на СМИ в России расходуется в пять раз больше, чем инвестиции в реальную экономику). Инерционность стремится к квазистабильности, так как при отсутствии социокультурных, институциональных и культурно-ценностных навыков, преобладании моделей «выживания» доминирующими являются социальная апатия масс, негативная солидарность ресурсных монополистов, политический авторитаризм и эксплуатация сырьевых и «остаточных» ресурсов. Это позволяет проводить политику «социального умиротворения», тем более, инерционность коррелирует с падающими ожиданиями и актуализацией, неуверенностью в будущем.

Инерционное развитие воспроизводит дефицит ресурсов, что вызывает, в свою очередь, возрастание социальных рисков и предельность саморазвития различных социальных сфер. Бюрократия становится классом «распорядителей ресурсов», но действующих в целях самовоспроизводства и, соответственно, выстраивающих иерархию ресурсоподчинения. Как показывают диссертационные исследования, «эксплуатация» сырьевых ресурсов не компенсируется расширенным воспроизводством невозобновляемых, поскольку трансакционные издержки и механизмы «квазистабильности» гасят любые структурные и институциональные изменения. Реорганизация в организационной сфере, формирование управляемого социального пространства способствуют рование управляемого социального пространства способствуют «конвертации» конфликтности во внутригрупповое взаимодействие или периферизацию деви-антных стратегий. Однако накопление «конфликтности» и передавание социальных рисков на базисные слои населения приводит к неустойчивой социальной структуре и использованию центров социальной интеграции. Общество постепенно лишается факторов социальной инновации: элиты не заинтересованы в эффективных преобразованиях, основные классы ориентированы на воспроизводство социальных микромиров и дистрибуцию в форме административного и неформального влияний.

Самодостаточное развитие основывается на инновационном потенциале общества (образование, наука, культура), направлении ресурсов в русло позитивных изменений. Островки сектора «знания» и прослойка профессионалов задают перспективы освобождения от «дилендизма» и «тупиковости», но существующие нормативные и ролевые структуры «господства - подчинения» ограничивают переход к культуре креативного потребления и саморазвития. В российском обществе 7 - 12 % «инноваторов» вынуждены растрачивать личностные ресурсы для согласования с бюрократией и защиты от «спонтанного вмешательства» структур «квазистабильности». Отсутствие социальных инвестиций, расширение социального «балласта», культивирование социального ри-туализма сохраняют возможности саморазвития и самотрансформации на социальном микроуровне и усиливают тенденции к «сверхмобилизации» и социальной дезинтеграции на социальном микроуровне.

Самодостаточное развитие является «ресурсосберегающим» и содержит возможность интеграции российского общества в глобальный мир и глобальную экономику в статусе носителя «альтернативных технологий» и альтернативных ценностей. В обществе сохраняются ресурсы креативности, которые уменьшаются с переходом в деструктивные социальные практики и эмиграцией, отъездом за рубеж. Инновационная активность населения постоянно падает, так как социальная структура становится аморфной, основанной на флуктуа-тивном ресурсообмене, выгодна акторам паразитической инновации. Тем не менее, конструктивные стратегии профессионалов (менеджеров, ученых, инженеров, предпринимателей в рыночной экономике) создают «оазисы» психологического и социального пространства, пока не включенные в сети «самоподдержки». Традиционные слои населения используют потенциал солидаризма преимущественно в целях выживания, что выгодно элитам для регулирования «социального протеста» и освобождения от социальной респонсивности. Соединение инновационных и солидаристских практик через кооперацию адаптированных слоев может протекать в форме компенсаторности сектора знания и сектора «социальной дистрибуции», синтеза либерального достиженчества и традиционного коллективизма, распространения коммуникаторных социальных ценностей и постматериалистической трудовой этики.

Ясно, что российское общество оказалось в ситуации «социального пата», упущен шанс рациональной постсоциалистической трансформации и общество находится в состоянии социальной дезинтеграции и социокультурного шока. Но также ясно, что любые попытки авторитаризма, сильной политической воли без общественного консенсуса по поводу целей стратегического развития могут отбросить страну в пучину «анархического порядка» или окончательно опустить занавес над историей России. Исследование ресурсного аспекта социального развития позволяет сформулировать важный вывод: социальное развитие определяется теми возможностями, которые выбирает общество, а также готовностью к переменам «ради будущего».

Список научной литературыДятлов, Александр Викторович, диссертация по теме "Социальная структура, социальные институты и процессы"

1. Абрамов Р.Н. Сетевые структуры и формирование информационного общества // Социологические исследования. 2002. № 3.

2. Авраамова Е.И. Социальная мобильность в условиях российского кризиса // Общественные науки и современность. 1999. № 3.

3. Айзатов Ф.Л., Зейналов Г.П. Устойчивое развитие и стратегия общественного развития. М.: Прометей, 1999.

4. Актуальные проблемы новой России. М.: РИЦ ИСПИ РАН, 2000.

5. Актуальные проблемы социологии управления (круглый стол) // Социологические исследования. 1998. № 2.

6. Американская социология. Перспективы. Проблемы. Методы. М.: Прогресс, 1972.

7. Андрианов В.Д. Россия: экономический и инвестиционный потенциал. М.: Экономика, 1999.

8. Анурин В.Ф. Постиндустриальное и/или коммунистическое общест-во//Социологические исследования. 1999. № 7.

9. Арин O.A. Мир без России: Прогнозы, перспективы, периодизация. М.: Эксмо Алгоритм, 2002.

10. Арутюнян О.В. О трансформации социальной структуры постсоветских наций // Социологические исследования. 1998. № 4.

11. Аспекты социальной теории и современного общества. М.: ИС РАН, 2000.

12. Атаманчук Г.В. Новое государство: Поиски. Иллюзии. Возможности. М.: Славянский диалог. 1996.

13. Ахиезер A.C. Россия: Критика исторического опыта. М., 1991.

14. Бабаева JI.B. Новые ориентиры в развитии общества // Социологические исследования. 1995. № 5.

15. Бабурин С.Н. Российский путь: утраты и обретения. М.: Новатор 1997.16