автореферат диссертации по социологии, специальность ВАК РФ 22.00.04
диссертация на тему: Социальный хаос в российском обществе

Полный текст автореферата диссертации по теме "Социальный хаос в российском обществе"

На правах рукописи

003467004

Банрамов Вагиф Дейрушевич

СОЦИАЛЬНЫЙ ХАОС В РОССИЙСКОМ ОБЩЕСТВЕ

22.00.04 - социальная структура, социальные институты и процессы

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени доктора социологических наук

с/.г;;—;

Ростов-на-Дону 2009

003467004

Работа выполнена в ФГОУ ВПО «Южный федеральный университет»

Официальные доктор философских наук, профессор

оппоненты: Кравченко Сергей Александрович

доктор философских наук, профессор Маршак Аркадий Львович

доктор социологических наук, профессор Харитонов Евгений Михайлович

Ведущая организация: Московский государственный

университет им. М.В. Ломоносова

Защита состоится «_» апреля 2009 г. в 13.00 на заседании

диссертационного совета Д 212.208.01 по философским и социологическим наукам в ФГОУ ВПО «Южный федеральный университет» (344006, г. Ростов н/Д, ул. Пушкинская, 160, ИППК ЮФУ, ауд. 34).

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке ФГОУ ВПО «Южный федеральный университет» (344006, г. Ростов н/Д, ул. Пушкинская, 148).

Автореферат разослан «_» марта 2009 г.

Ученый секретарь диссертационного совета

М.Б. Маринов

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность темы исследования. Современный мир вступил в период социальной неопределенности, поиска новых социальных практик, социальных ценностей, векторов социального развития. При этом социологическая мысль столкнулась с проблемой не только описания и объяснения социальных флуктуаций, глобализации, индивидуализации, потери доверия к социальным институтам, но и определения самой действенности социологического знания.

Предложенные постмодернизмом установки содержат не только признание когнитивного диссонанса, но и выходят за пределы собственно социологического анализа, возможности научного восприятия освоения действительности. Концепты «глобализированного», «индивидуализированного» общества, общества социального риска отменяют существование общества как социологического факта, ограничивая исследовательские задачи поиском микросоциологических показателей. Тем не менее слабо используется объяснительный и прогностический потенциал концепции социального хаоса, определяя хаос исключительно в рамках структурно-функционального анализа, как патологии общественного развития или проявления дисфункциональности, социальной и социально-ценностной аномии. Критика парадигмы прогресса общественной жизни, как определенной стратегии научного исследования, приводит к попыткам интерпретации социального хаоса в контексте социальной трансформации. Именно социологическая мысль воспроизводит дилемму структурализма/конструктивизма, которая не в состоянии координировать общество в его способности реагировать на внешние вызовы в той же степени, как и согласовать деятельность общественных групп в предотвращении сегментации социальных отношений.

Российское общество, которое интерпретируется в концепции активных социальных трансформаций и социальной нестабильности, являет собой пример неадекватного использования парадигм социологического знания. Проблема институционализации социального порядка выявляет необходимость определения границ социального хаоса, так как в ином случае общество не может быть интерпретировано в категориях социальной стабильности, а социальный хаос выступает ничем иным, как непреодолимым последствием со-

циальных трансформаций, и в целом теряют смысл поиски эффективного социального управления.

Если следовать классической социальной парадигме, то очевидная цель общества - в наведении социального порядка. Но, во-первых, за рамками исследования остаются собственно те изменения, которые произошли на социальном микроуровне, а также проблемы, которые связаны с институциональными эффектами и нестабильностью социальной структуры российского общества. Во-вторых, игнорируется целый слой россиян, которые замкнулись только на себе, на самополагании и решают свои проблемы без взаимодействия с государственными или социальными институтами. В-третьих, в российском обществе так и не сбалансированы интересы граждан и государства, государства и общества, а так называемая «сфера социальной свободы» не совпадает с классическим определением действий индивидов и групп в рамках политико-правовой целесообразности.

Государство, по представлению современных российских либералов, монополизирует исключительно политическую сферу, но должно закрывать глаза на деятельность граждан в сфере «серого» бизнеса, в их уходе от общественно-политической активности и уклонении от гражданских обязанностей. Происходит конвертация политической ритуальности, конформизма в признании права на частную жизнь, индивидуальную свободу, что приводит к легитимации социального хаоса, который можно определить как состояние разрыва между публичной и частной сферой и индифферентизма граждан к общезначимым социальным интересам. В данной исследовательской ситуации неуместна концепция жизненных миров немецкого исследователя Ю. Хабермаса, так как в таком случае речь идет не о противодействии инструментальной рациональности и возможности реализации концепции социальных коммуникаций, а о расширении экспансии социального хаоса в тех сферах, которые могут функционировать только при определенном социальном регулировании и возможности координации деятельности различных социальных групп и слоев.

Конечно же, сейчас необходимо учитывать, что в современном российском обществе проявляется низкое доверие к социальным институтам, действиям государства, и социальные дефекты и социаль-

ные деформации воспроизводятся как структурно, так и функционально, выражая интересы групп людей, заинтересованных в сохранении социального хаоса не только как основной, но и единственно возможной сферы реализации индивидуальных и групповых интересов. В социальном хаосе можно увидеть две составляющие: состояние социальной неопределенности, связанной структурными диспропорциями и институциональными дефектами, и социальное самочувствие, которое фиксирует разрыв со сферой институционализированных формальных и правовых практик и связано с достижением социальной группой или индивидом определенных преимуществ, согласно логике присоединения к социальным институтам, и в то же время отказом от принятия институциональных стратегий, а следовательно, и общества в целом как сферы согласования интересов и социальной самореализации.

Социальный хаос в российском обществе не может быть представлен в концепции наведения абсолютного порядка потому, что неизбежно возвращает к пройденному этапу бюрократического управления обществом. Очевидно также, что не выдерживает критики и концепция социального хаоса как последствия социальных трансформаций. Более точно можно сказать, что социальные трансформации создают фоновые практики для социального хаоса, и в то же время следует определять социальный хаос через концепцию социальных отношений, и вероятно, ось разделения в обществе идет как раз по линии хаос/беспорядок, а не по имущественному или иным критериям социальной дифференциации. Структурная дифференциация российского общества показывает, что в условиях сегментирования социальных отношений социальные институты теряют функциональность, и если мы говорим о кризисе социальных институтов: семьи, школы, армии, то речь идет прежде всего о их восприятии как институтов, не дающих социальной опоры, институтов, которые не гарантируют наведение социального порядка, и в то же время рискогенных, так как их эффективность может существенно сузить сферу индивидуальной свободы.

Поэтому по своим теоретико-методологическим и социально-практическим основаниям заявленная в диссертационной работе цель представляется актуальной и имеет не только академическое дискуссионное содержание, но и определенное значение, выражаю-

щееся в том, какой вектор общественного развития будет выбран в качестве институционализации социального порядка. Также в российском обществе необходимо формирование концепции социального хаоса, которая позволит выработать определенные критерии эмпирической идентификации, дающей достоверную социологическую информацию для описания и объяснения данного явления.

Степень научной разработанности темы. Социологическая мысль возникла под влиянием социального реформизма, а идея социальной эволюции и выдвинутый О. Контом закон о трех эпохах в развитии общества определили исследовательские рамки классической модели социальных изменений. В работах Э. Дюркгейма, М. Вебера, Т. Парсонса присутствует теоретическая установка на понимание социального хаоса в процессе регресса, дезинтеграции, нарушения социальной аномии в обществе. В социальном хаосе виделось препятствие для перехода общества от традиционного состояния к современному, и социальный хаос оценивался как побочный результат социальной дифференциации общественной жизни, а также как несоответствие между состоянием усложнения социальной жизни и поведением отдельных социальных групп. Социальный хаос - это состояние дискоординации общества и государства, государства и личности, и можно сказать, что выход на понимание социального хаоса был связан с апологией концепции социального равновесия общества.

Такой позитивистский подход к проблеме социального хаоса вызывает возражение представителей школы социальной конфликтологии Р. Дарендорфа, Д. Ленски, Л. Козера, видящих в социальном хаосе замаскированное признание конфликтности социальных отношений и в то же время нежелание рассматривать социальный конфликт как необходимый момент социального развития. Социальный хаос понимается так же как последствие непризнания нерегулируемости социальной конфликтности в отношениях, когда рассогласованные интересы различных социальных групп не регулируются тем или иным социальным способом, а подменяются принуждением к выполнению предназначенных социальных функций, что приводит не только к когнитивному, но и социально-ориентационному диссонансу. Социальный хаос вписывается в социальную структуру

общества, в отличие от структурно-функционального анализа определяется в целом как следствие отрицания конфликтности общественных отношений.

В работах представителей социологии знания К. Манхейма, Т. Лукмана, П. Бергера рассматривается значение социального хаоса в контексте социальной диспропорциональности и кризиса рациональных форм общественной жизни. Включение в социальную жизнь низших слоев с иррациональными претензиями на господство усиливает социальную нестабильность и приводит к социальному хаосу, как альтернативе рациональной организации общества. Предполагается, что только устранение социальной диспропорциональности, введение разумного демократического планирования в обществе могут минимизировать или нейтрализовать социальный хаос. Но социальный хаос есть не только разрушение организованного порядка, он возникает из желания наведения чрезмерного порядка и игнорирования интересов нищих социальных слоев, которые можно было в традиционном обществе удержать на уровне сословных или социально-профильных установок.

Исследования П. Бурдье, Э. Гидденса, Н. Смелзера, У. Бека, И. Валлерстайна выявляют понимание социального спонтанеизма как определенной конструкции социального действия, направленного на изменение структурных условий посредством реализации самостоятельных жизненных стратегий. По их мнению, социальный хаос может рассматриваться как возможность изменения социального пространства посредством искусственного стимулирования кризиса и продуцирования сбоев в конвертации различных социальных ресурсов.

Известный французский исследователь Р. Будон в определении беспорядка в концепции социальных изменений не легитимирует понятие социального хаоса, исходя из того, что не может существовать идеальной модели как порядка, так и беспорядка. В то же время он считает, что социальный хаос как раз является той методологической фокусной точкой, в которой и проявляется невозможность теоретической интерпретации исследования и прогнозирования хаотических социальных изменений, в которых социальный хаос рассматривается как предпосылка развития, связанная с мультиплицирующим социальным эффектом.

Российская социальная мысль в исследовании социального хаоса опирается на концепции социальной модернизации, социальных трансформаций. В работах Т.А. Заславской, В.А. Ядова, А.Г. Здра-вомыслова, A.B. Дмитриева определяются структурные и институциональные параметры социального хаоса, связанные с переходом российского общества к состоянию высокой степени социальной нестабильности. Отмечается, что в условиях отсутствия институтов гражданского общества и разрыва социальных элит и большинства населения, слабости государства доминируют неформальные социальные практики, уход в социальный микромир и неопределенность социально-культурной ориентации. Социальный хаос понимается ими как следствие модернизации сфер потери интегративных базисных ценностей и отсутствие ясности в определении социального развития.

М.К. Горшков, И.Е. Тихонов, В.В. Петухов, Н.И. Давыдова исходят из состояния социального самочувствия российского общества, тех разрывов, которые существуют между объективными условиями жизни и субъективной социальной самооценкой. Социальный хаос признается в контексте высокой социальной адаптивности населения, которое через узкий коридор социальных возможностей продуцирует высокую социальную самооценку только на основании инерционного или хаотического ресурса. Социальный порядок, как антитеза социального хаоса, рассматривается в контексте эффективной социальной политики государства, в русле идеи социально справедливого общества и регулирования процессов социальной дифференциации.

О.И. Шкаратан, Л.Д. Гудков, А.Г. Здравомыслов рассматривают социальный хаос в российском обществе как следствие возникновения социально нецивилизованного рынка, влияние чрезмерной бюрократизации государства и неподготовленности к демографическим и рыночным институтам большинства населения России, а также интерпретируют социальный хаос в контексте отсутствия среднего класса, выступающего социально референтной группой в поддержании и наведении социального порядка.

Таким образом, социальный хаос, видится как следствие запоздалой, догоняющей или рецидивирующей модернизации. При том, что достаточно размыт смысл социального хаоса как последствия

имманентных процессов, присущих российскому обществу, а также внешних влияний на его состояние. В целом отношение к социальному хаосу дифференцируется по следующим подходам: структурно-деятельностному (Т.А. Заславская), субъектно-деятельностному (М.К. Горшков), модернизационному (О.И. Шкаратан).

Российская социологическая мысль достигла определенных результатов в выявлении носителей групп социального хаоса (около 40 % населения), в определении эффектов социального хаоса в деятельности государственных и социальных институтов, а также обозначила уровни социального хаоса-системные и микросоциальные. В то же время отсутствует системное восприятие социального хаоса в контексте его производства/воспроизводства в обществе, а параллелизация структурно-функциональных и субъектно-деятельностных условий дает возможность воспринимать и оценивать социальный хаос не как следствие социальных трансформаций и деформаций социального самосознания россиян или архаизации общественного сознания, а как ин-тегративный показатель общественной жизни, существенно влияющий на параметры и направленность социального развития. Поэтому, существует необходимость восполнения концептуальных лакун в понимании и прогнозировании социального хаоса как условия структурирования и социальной субъекгивации социальных отношений.

Цель диссертационного исследования состоит в определении социоструктурных, институциональных, социально-субъектных параметров социального хаоса, условий его производства и воспроизводства в российском обществе, имеющих влияние на социальное поведение и социальное самочувствие россиян. Данная цель конкретизируется в иерархии следующих исследовательских задач:

- анализе теоретико-методологических подходов к определению социального хаоса в развитии общества;

- конкретизации когнитивного и социально-ориентационного потенциала социального хаоса в системе социологического знания;

- определении критериев эмпирической верификации социального хаоса по структурным, функциональным и субъективно-деятельно стным параметрам;

- выявлении социального хаоса как условия социальной дифференциации российского общества в формировании социальных групп - носителей социального хаоса;

- исследовании влияния социальной дифференциации на уровень социального хаоса в российском обществе;

- выявлении корреляций социального хаоса и социальной мобильности, способствующих возникновению неформальных каналов восходящего социального возвышения;

- определении социальных дефектов как следствия реализации социально хаотического варианта социальных изменений;

- определении границ использования институциональных ресурсов группами - носителями социального хаоса;

- анализе местного самоуправления как института самоорганизации населения, обеспечивающего эффект непосредственного участия в организации социального порядка и минимизации социального хаоса;

- влиянии социально-идентификационных доминант в российском обществе на воспроизводство социального хаоса;

- анализе групповых схем восприятия социального хаоса в контексте социальной неуверенности;

- определении влияния социального хаоса на ценностную тран-зицию российского общества.

Объектом исследования выступает сфера социальных отношений российского общества как воспроизводство определенных взаимодействий между различными социальными группами и слоями.

Предмет исследования - социальный хаос российского общества как состояние социальных отношений, характеризуемое выпадением социальных групп из системы институционализированного социального взаимодействия и воспроизводством конвенциональных социальных практик как стратегий деятельности в условиях хаоса.

Гипотеза исследования. Социальный хаос в российском обществе определяется структурными и институциональными сдвигами и не стимулируется реализуемым вариантом социальных изменений, который ориентируется на монополизацию социальных ресурсов узкой прослойкой населения и лишение большинства населения институциональных и структурных возможностей в обмен на выживание в условиях «безответственной свободы». Производство и воспроизводство социального хаоса, хотя и связано с социальным наследием и социально-ностальгическим синдромом, продуцируется

социально-структурными диспропорциями, институциональными дефектами общественной жизни, переходом кризисного состояния в регулярные «хаотические» практики, в дистанцирование большинства населения от общества и государства и концентрирование усилий на социальном микроуровне, а также отсутствием механизмов согласования интересов социальных групп и маргинальным положением, социальной неуверенностью и неясностью социальных перспектив определенной части населения.

Теоретико-методологические основания исследования. Диссертационная работа базируется на положениях структурно-функционального анализа Т. Парсонса, Р. Мертона, используется идея социальной модернизации и трансформации. Диссертант считает целесообразным обращение к трудам П. Бурдье, позиционирующим восприятие социального хаоса через концепцию социальных диспозиций и социальной ресурсообеспеченности населения и концепции социальной неопределенности И. Валлерстайна, которая основывается на принятии синергетического эффекта в интерпретации перемен в современном мире и понимании социального хаоса как условия выбора рационального решения. В исследовании апробированы положения институционального подхода, связанные с выявлением регулятивного потенциала социальных институтов. Автор считает обоснованным использование работ российских исследователей Т.А. Заславской, М.К. Горшкова, В.А. Ядова, А.Г. Здравомыслова с целью выявления социального хаотического пространства в российском обществе и использования интерпретаций социальных изменений в контексте допустимого хаоса.

Эмпирическая база исследования включает результаты социологических исследований, проведенных учеными ИС РАН в 1998— 2007 гг., ИСПИ РАН в 1995-2007 гг., социологическими центрами Санкт-Петербурга, Екатеринбурга, Новосибирска, Ростова-на-Дону, а также данные государственной статистики Госкомстата РФ (19982007 гг.), Мин. труда,и. социального развития (1998-2007 гг.), Мин. образования и науки РФ (2002-2007 гг.).

Научная новизпа исследования заключается в формулировании и приращении научного знания, полученного в следующих результатах:

- дан системный и критический анализ зарубежных и отечественных подходов к проблеме социального хаоса, определяющий его влияние на социальную стабильность и институционализацию социального порядка;

- определено место социального хаоса в исследовании социальных трансформаций российского общества как концептуализации спонтанных изменений под влиянием структурных, институциональных и деятельностно-мотивационных условий;

- выявлены эмпирические критерии социального хаоса, связанные с переходом от государствоцентричной модели общества к неоднородной, находящейся в состоянии амбивалентности;

- определено структурирование социального хаоса как условия социальной дифференциации российского общества и воспроизводства через социальные диспропорции, способствующие выдвижению групп - носителей социального хаоса и сегментации социальных отношений как сферы реализации исключительно групповых интересов;

- раскрыто влияние социальной дифференциации российского общества на воспроизводство и производство социального хаоса, которое видится в отсутствии социально-референтных групп и групп-посредников, способных интегрировать социальный интерес;

- исследована корреляция социальной мобильности и социального хаоса через определение социальной мобильности как выпадения из традиционных социальных групп и формирования позиций социального обособления;

- выявлена роль институциональных дефектов, воплощенных в доминировании латентных функций социальных институтов и влияющих на применение населением преимущественно адаптивных стратегий поведения на фоне невысокой социальной неопределенности;

- охарактеризована эффективность использования институциональных ресурсов группами - носителями социального хаоса, действующими по логике присоединения к институциональной сфере для реализации собственных групповых интересов и для упрочения выигрышных позиций в системе социальных отношений;

- выявлена роль института местного самоуправления в ограничении социального спонтанеизма и переводе «сетевого» резонанса

на микросоциальном уровне в режим, согласования с институтами власти, предоставляющем реализацию принципа субсидиарности на условиях социальной кооперации, как снижающей организационную обособленность власти, так и стимулирующей социальную инициативу населения; . ...

- выявлена аморфность самоидентификаций россиян, способствующих либо отождествлению с институтами порядка в целях социальной мимикрии или реализации социально патерналистских ожиданий, либо подчеркиванию различий с чужими социальными группами в целях достижения определенных социальных преимуществ; исследовано влияние социального хаоса на социальное самочувствие россиян как условие привыкания к социальным рискам и легитимации позиций, социального дистанцирования, а также осоз-навание социального недоверия в социальных отношениях;

- определено, что в условиях восприятия социальной жизни, как хаотической, характеризующейся высокой степенью неопределенности, ценностные ориентации теряют возможность мотивации поведенческих моделей и выступают как маркеры социального обозначения и достижения социального успеха, а также способствуют воспроизводству социального хаоса как борьбы интересов и конкуренции на основе инструментального активизма.

На защиту выносятся следующие положения:

Теоретические подходы к проблеме социального хаоса базируются либо на его интерпретации как патологии социального развития, влияния традиционного наследия, последствия социальной дезинтеграции, либо социального спонтанеизма, используемого в качестве дополнительного или основного социального ресурса группами, испытывающими дефицит структурных и институциональных возможностей, или как систему восприятия общества, ориентированную на принятие социальных перемен как навязываемых и требующих адаптации через сужение социального интереса (субъектно-деятельностный подход). Неклассические подходы интерпретируют социальный хаос в контексте глобализации, наступления всеобщего беспорядка, что требует в целом разграничения понятий «социальный хаос» и «беспорядок», «социальный хаос» и «кризис», а также использования структурно-деятельностного подхода в качестве наиболее адекватного для описания и объяснения социального хаоса в российском обществе.

Социальный хаос в системе социологического знания характеризует состояние распада и полураспада общества, связанное с дезинтеграцией социальных отношений и «выпадением» определенных социальных групп из системы социального взаимодействия. Если «беспорядок» в развитии общества означает доминирование отклонений от планируемых изменений, если кризис определяется отсутствием координирующего центра общественной жизни и содержит противоречивые тенденции деградации общественного потенциала и накопления ресурсов стабилизации, то социальный хаос может носить как системный характер, ввергая общество в состояние социальной катастрофы, так и локальный, продуцируя эффекты стагнации и амбивалентности.

Социальный хаос может быть квантифицирован в системе эмпирических показателей через отношение к хаосу/порядку, что требует конкретизации в системе показателей, выявляющих позиции конкретных социальных групп и слоев к иерархии социально значимых целей, к возможности реализации целей, к собственной субъективной самооценке, а также в степени доверия к социальным и государственным институтам по критерию идентификации. Кроме того, выбор теоретико-методологического конструкта задан тенденциями перехода от состояния неопределенности 90-х гг. к системе вертикальной интегрированное™, связанной с политикой «возвращения» государства в общественную жизнь и разрывом между вертикальной интегрированностью социальных отношений и «хаотичностью» на социальном микроуровне, что создает трудности для реализации целей устойчивого социального развития в контексте повышения позитивной социальной мобилизации общества и консолидации в реализации программы развития страны. В предлагаемом теоретико-методологическом конструкте обосновывается набор структурных (объективных) и субъектных показателей, демонстрирующих презентативность отношения россиян к социальному хаосу и выявление параметров его производства и воспроизводства в социальных отношениях.

Структурными аспектами социального хаоса в российском обществе выступают социальные диспропорции, основанные на формировании групп, обладающих монополией на основные социальные ресурсы (властно-политические, управленческие, правовые,

культурно-информационные), и групп, занимающих по отношению к ним субдоминантное положение, что приводит к ограниченности возможности адаптации в институциональных рамках, возрастанию неудовлетворенности своим положением и к принятию стратегии «выпадения» из; социальной структуры, самоограничения институциональных взаимодействий и уклонения от взаимных социальных обязательств путем воспроизводства неопределенности социального статуса и диффузности по отношению к государству и обществу.

Социальная дифференциация российского общества, воспроизводит обособленное состояние социальных групп, которые при отсутствии социально-референтных групп или групп-посредников рассматривают собственные интересы как общественно значимые и задействованы в социальных отношениях ситуационно через включение в негативные совместные практики. При этом маргинализация традиционных социальных групп, которые могли стать опорной базой социальной модернизации, приводит к экспансии социального хаоса, связанного со страхом спуска на социальное дно и включением механизмов ухода от легитимных каналов воспроизводства социальных отношений и социального статуса, воспринимаемых как фактор сужения социальной ресурсообеспеченности.

Доминирование нисходящей социальной стабильности в российском обществе, наличие социальных фильтров и социально селективных механизмов на пути повышения социального статуса приводят к расширению сферы социального хаоса, ассоциируемого с индивидуальной свободой, как основным механизмом сохранения социального статуса или социального восхождения, что связано с выключением таких механизмов социальной мобильности, как образование и профессионализация, и повышением ресурса самопо-лагания, уверенности в себе и социальной девиантности.

Институциональные дефекты как следствие институционального переноса закрепляются и воспроизводятся в функционировании социальных институтов в связи с наличием так называемых «неформальных ограничителей» и сохранением социального хаоса через конкуренцию и согласование социальных интересов неформальными неинституциональными способами, а также функционирование социальных институтов в диапазоне избирательного воздействия.

Институциональные ресурсы используются социальными группами в российском обществе для расширения сферы социальной и экономической самостоятельности, при том, что не происходит присоединения к институциональным стратегиям, а позиционные практики свидетельствуют о том, что преодоление социального хаоса видится только в отношении чужих групп, и дефицит институциональных ресурсов порядка компенсируется переносом социальной активности в сферы, свободные от социального контроля.

Местное самоуправление как институт самоорганизации населения является достаточно эффективным в минимизации социального хаоса. В силу своего статуса, как формы публичной власти, позволяющей самостоятельно использовать материальные и финансовые ресурсы, оно может включать в систему социального взаимодействия социально-активные группы, которые характеризуются достаточно высоким мобилизационным ресурсом. Но под влиянием сформировавшейся «матрицы» социального дистанцирования население не склонно ориентироваться на политические институты как институты гармонизации интересов различных слоев российского общества. «Преимущество» местного самоуправления состоит в том, что присущая ему степень автономности, по сравнению с другими политическими институтами, содержит возможность уходить от политических конфликтов, связанных с групповыми и корпоративными интересами, и на уровне локального социума апеллировать к слоям населения, которые, несмотря на пониженный авторитет власти и дефицит социальной референтности, могут быть переориентированы на участие в местном самоуправлении как форме распределения коллективных социальных благ социума и тем самым способствовать укреплению местных сообществ, формирующих социально-политический порядок российского общества «снизу».

Идентификационные стратегии российского населения характеризуются как отходом от традиционной государственной матрицы, так и неприятием моделей гражданской идентичности, опирающейся на институты социального порядка. Такая идентификационная аморфность объяснима не только недоверием к социальным и государственным институтам, но и стремлением укрепить чувство безопасности посредством принадлежности к микрогруппам, группам социальной взаимопомощи, группам по интересам, что приводит к

нарастанию социального хаоса на социальном мезоуровне и делает невозможным интеграцию в обществе через систему базисных иден-тичностей, достижение идентификационного консенсуса.

Восприятие социального хаоса как состояния социальной жизни определяется выбором индивидуальных стратегий, направленных на удовлетворение элементарных жизненных потребностей или реализацию социально фиксированных установок, связанных с сохранением и переносом социальных позиций, а также выработкой собственных поведенческих кодов. Социальный хаос легитимируется через социальную неуверенность, отказ от планировании будущего, что усиливает страхи и тревоги общества. Неактуализированность высших социальных диспозиций приводит к возрастанию уверенности в себе и позиционированию невозможности влиять на происходящее в стране, что осложняет институционализацию социальных отношений.

Российское общество переживает сегодня период ценностного индифферентизма, что означает приоритет ценности порядка при негативном отношении к демократическим ценностям. Однако ценностные ориентации россиян в целом характеризуются инструментализмом, построены на отношении к фундаментальным ценностям, как проективным и расходящимся со значимыми индивидуальными и групповыми целями, демонстрируя ценность порядка исключительно либо в социально-ностальгическом смысле, либо в качестве расширения групповых возможностей. Ценностные ориентации российского населения позволяют говорить не о расколе общества на традиционалистов и достиженцев, а поиске наиболее оптимальной схемы легитимации поведения в условиях социального хаоса.

Научно-практическая значимость диссертационного исследования подтверждается выводами и положениями, характеризующими социальный хаос в российском обществе как структурно-институциональную особенность его состояния и развития, связанную с воспроизводством социальных диспропорций и вынужденной индивидуализацией населения в условиях сегментации социальных отношений.

Материалы диссертационной работы могут быть использованы при подготовке учебных пособий по социологии социальных отношений и социальных изменений, социального управления, теории

социальных институтов, а также в системе повышения квалификации и при чтении лекций по общей социологии и социологии молодежи и социальной политике.

Апробация работы. Результаты диссертационного исследования докладывались и обсуждались на Всероссийском социологическом конгрессе «Российское общество и социология в XXI веке: социальные вызовы и альтернативы» (г. Москва, 2003 г.) и II Всероссийском социологическом конгрессе «Глобализация и социальные изменения в современной России» (г, Москва, 2006 г.), на Международной конференции «Роль идеологии в трансформационных процессах в России: общенациональный и региональный аспекты» (г. Ростов-на-Дону, 2006 г.), Международной научно-практической конференции «Молодежь. Инновации. Будущее» (г. Ростов-на-Дону, 2008 г.), III Всероссийском социологическом конгрессе «Социология и общество: проблемы и пути взаимодействия» (г. Москва, 2008 г.), IV Всероссийской научной конференции «Сорокинские чтения» «Отечественная социология: обретение будущего через прошлое» (г. Ростов-на-Дону, 2008 г.).

Диссертация обсуждена и рекомендована к защите на заседании кафедры социологии, политологии и права НППК ЮФУ. По теме диссертации опубликовано 25 работ общим объемом 31,84 п. л.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, четырех глав, двенадцати параграфов, заключения, списка используемой литературы.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во Введении раскрывается актуальность исследования, дается краткая характеристика состояния научной разработанности проблемы, обосновываются теоретическая база диссертации и ее исходные методологические принципы, формулируются основная цель и задачи, объект и предмет научного анализа, раскрывается научная новизна, представлены положения, вынесенные на защиту, указана научно-практическая значимость работы.

В главе 1 «Теоретико-методологическое обоснование исследования социального хаоса» феномен социального хаоса рассматривается в теоретико-методологическом ключе, обосновываются

рамки его интерпретации в связи со спецификой российского варианта социального развития и местом социального хаоса в анализе происходящих в российском обществе социальных изменений.

В параграфе 1.1. «Теоретико-методологические подходы исследования социального хаоса в жизни и развитии общества» анализируются теоретические подходы к проблеме социального хаоса с целью сравнения аналитического, объяснительного и эвристического потенциала в осмыслении данного социального феномена.

Классическая социология, считает автор, основана на образе общества, связанного с упорядоченной общностью, в котором существует координация социальных отношений, институциональность воспроизводится самой логикой социального развития. Поведение индивидов свободно от внешнего принуждения и давления, религиозного или светского авторитетов и законов и регулируется в соответствии с признанными в обществе интегративными и социальными ценностями. Соответственно маргинальные слои, как потенциальные носители социального хаоса, также вовлечены в систему стабильных социальных отношений и нацелены на достижение счастья исключительно институциональными способами. Социальный хаос в эволюционном контексте классической социологии является, можно сказать, социальной антиценностью или атгитюдом реликтового анархического сознания.

В классической социологии кризисы общественной жизни связываются с дисфункциональностью, социально-ценностной аномией, как это предполагал Э.Дюркгейм, или преобладанием аффективного действия по схеме М. Вебера. С точки зрения диссертанта, и вера Э. Дюркгейма, и пессимизм М. Вебера определяются признанием непреложности рационализации общественной жизни, инсти-туционализации общественного порядка, в котором хаосу отводится историческое место.

Сравнительный анализ позиций Э. Дюркгейма и М. Вебера дает основание считать, что социологическая мысль формулирует в первую очередь оценку социального хаоса через бинарность порядок/ беспорядок, обозначая периметр социального хаоса как реликтового состояния или состояния дискоординации социальных отношений, их неупорядоченности. Из определения социального хаоса в контексте социальной стабильности общества следует, что социальный хаос

наступает тогда, когда индивиды или группа не действуют по принципу социальной солидарности и пытаются навязать обществу порядок, противоречащий формуле коллективного сознания. В образе общества классической социологии основное значение имеет недопущение хаоса, и вследствие этого общественное развитие приветствуется и трактуется исключительно в социально-эволюционном контексте. И Э. Дюркгейм, и М. Вебер едины в анализе социального хаоса как дисбаланса общественных и личных интересов. Но если Э. Дюркгейма беспокоит культ индивидуализма, то Вебер критикует рационализацию общественной жизни и индивидуализацию, что может привести к социальному хаосу как ложному образу свободы, возможности социального раскрепощения индивида, рационализации общественной жизни.

Согласно схеме Т. Парсонса социальный порядок не может быть достигнут исключительно неэкономическими, неполитическими методами, если отсутствуют интегративные ценности, если в социетальной сфере не происходит переход от партикулярных интересов к универсальным. Социальный хаос возникает в современном обществе как следствие усложнения общественной жизни, если та или иная социальная группа не включена в социально-ролевые поведенче чкие комплексы, ориентированные на социальную интеграцию. По Т. Парсонсу социальный хаос преодолевается путем дифференциации, но одновременно он может воспроизводиться.

П. Бурдье видит в социальном хаосе асимметричность социального пространства, но если различные формы доминирования легитимированы, если они не получают культурно-символического измерения, то возможен социальный хаос как условие социального обособления. Социальный порядок связан с процедурой социального доминирования, и Бурдье предостерегает от того, чтобы отождествлять формальное следование процедурам социальной номинации от поддержки социального порядка.

Э. Гидденс считает, что именно практическое мышление может привести к социальному хаосу, если не осуществляется коллективный рефлексивный мониторинг. Социальный хаос может содержать определенный инновационный потенциал, но он не содержит риски, которые при отсутствии социальной компетентности приводят к распаду общества.

3. Бауман видит социальный хаос как естественное состояние общества и исходит из того, что в современном обществе скорее следует говорить о хаосе. Описывая состояние хаоса в терминах универсализации, Бауман исходит из того, что состояние хаоса определяется и глобальными, и внутренними сдвигами в жизни общества.1

Итак, социальный хаос по существу представляется недифференцированным целостным явлением, при этом можно полагать, что социологический анализ должен основываться не только на определении пределов социального хаоса, но и на выявлении тех условий, которые способствуют его появлению, не обязательно связанных с ним непреложными закономерностями, и задача состоит как раз в том, чтобы, описывая социальный хаос как состояние общества, определять тенденции его развития, то есть рефлексировать по поводу его динамического характера и возможных переходов в состояние кризисности.

В параграфе 1.2. «Социальный хаос и социальная транзи-ция российского общества» содержится анализ социального хаоса в контексте концеггта социальных трансформаций российского общества.

В концепции социальных изменений российского общества наиболее упорядоченной представляется схема модернизации запоздавшей или рецидивирующей. В контексте диссертационного исследования целесообразно обратить внимание на аналитический аспект, охватывающий изменения в экономике, политической сфере, образовании и культуре, а также, в формировании новой стратификационной модели. Модернизация представляет организацию социальной жизни, так как содержит переход от традиционного общества к современному, секуляризацию общественной жизни, формирование социальной структуры, ориентированной на социальную мобильность.

Автор считает, что социальный хаос, как антитеза социальной модернизации, направлен на формирование современных социальных институтов и соответствующих групп населения, идентифицирующих себя с данными институтами, в то время как социальный хаос находит поддержку у «отсталых», связанных с традиционным обществом слоев населения, испытывающих определенный социо-

1 Бауман 3. Индивидуализированное общество. М., 2002. С.40.

культурный шок в контексте социальной адаптации и желающих вернуться в домодернизационные досоциальные отношения, однако и группы социальной модернизации испытывают давление социальной среды, которое выражается в неисполнении социальных ожиданий и неэффективности организационных институциональных норм.

В российской социологии утвердилось представление о том, что наше общество уже прошло период социального хаоса, ассоциируемого с диким капитализмом и слабым государством 1990-х гг. XX века. Но данная метафора, хотя и потворствует обыденному дискурсу и содержит веру в безальтернативность социального порядка, имеет определенные теоретические и социально-практические последствия. Хаос в российском обществе связан с устранением государства, в то время как не берутся во внимание предшествующее социальное и социально-организационное наследие, и сфера субъектно-деятельностной мотивации большинства российского населения. К российскому обществу, благодаря выработанным Т.А. Заславской и В.А. Ядовым схемам, применяется концепт социальных трансформаций, высокоактивных социальных преобразований на фоне социальной нестабильности. Между тем бесспорным достоянием трансформационного контекста является его нейтральность, векторность развития, когда фиксируется невозврат к прошлому, но не синхронизируются социальные изменения и отсутствуют критерии их социальной эффективности. Социальный хаос в таком исследовательском контексте игнорируется, ему придается характер сопротивления инертной социальной среды. Согласно данному положению, российское общество следует считать предрасположенным к социальному хаосу только в той мере, в какой неупорядоченность позволяет осуществлять структурные и институциональные изменения.

Не отрицая значения теории детерминизма, необходимо обращаться к тому, что социальный хаос плодотворно интерпретируется в контексте неопределенности, признания тенденций, а не закономерностей, выступающих как непреложность общественного развития. Из анализа содержащихся в российской социологической мысли направлений следует, что социальный хаос может быть интерпретирован как качество социальной структуры общества, влияющее на функционирование социальных институтов.

В параграфе 1.3. «Социальный хаос: теоретико-методологический конструкт исследования» разработана трехмерная модель эмпирической верификации социального хаоса в российском обществе, который основывается на теоретических положениях структурно-деятельностного подхода.

В анализируемых автором парадигмах социального хаоса представлено его понимание как высокой социальной нестабильности социально-трансформационных эффектов и как непреднамеренных последствий быстрых социальных действий. Мы полагаем, что социальный хаос является состоянием сегментированное™ социальных отношений, близким к распаду, и сопровождается недостаточной интеграцией современных институтов и социально-ценностной аномией. В трансформационной концепции социального хаоса явно недостаточно демонстрируется как структурация, так и рационально-активистская модель. Очевидно, что социальный хаос в российском обществе содержит структурный и . субъектно-деятельностный аспекты.

Предлагаемый нами струкхурно-деятельностный конструкт исследования социального хаоса опирается на выявление его интегральных критериев, связанных с воспроизводством социального хаоса как состояния социального обособления и исключения, и может быть квантифицирован в критериях «независимости», социальной неуверенности. Если что и требует эмпирического подтверждения, так это суждение о том, что россияне адаптировались к условиям жизни и российское общество в целом преодолело состояние социального хаоса. Реально же позиции российского населения, ориентированного на высокие доходы и независимость, скорее определяют проблемы социального хаоса не только как проблему структурации социальных отношений, но и каким образом социальные отношения предоставляют ресурс самостоятельности определенным социальным группам и слоям. Для большинства россиян актуальной является свобода выбора, но при одном условии, что ответственность за этот выбор должен нести кто-то другой: государство или работодатель.

На взгляд диссертанта, необходимо говорить не о неком врожденном социальном анархизме, а скорее о том, что данный критерий распределения ответственности является вторичным по отношению

к имеющимся критериям социального доверия и социальной уверенности, а также к тому, что социальный хаос представляется сквозной доминантой в поведении и деятельности россиян, при этом, однако, разделяя стремление к порядку в рамках микросоциума и достаточной терпимости к социальному хаосу в отношении собственной группы на социальном мезоуровне. Мы основываемся на интерпретации социального хаоса как диапазона состояний, которые и воспроизводят эффект социальной дезорганизации, дезориентации.

Существующие индексы социального поведения позволяют выделить «плавающие» группы, которые находятся в состоянии постоянного столкновения интересов и не могут достичь согласия по базовым вопросам социальной жизни. Таким образом, исходя из воспроизводства социального хаоса и установки на его допустимость в социальном поведении, можно сказать, что выстраиваемая система эмпирических идентификаторов переинтерпретирует позиции россиян с, казалось бы, политической сферы на сферу социальных отношений, межгруппового взаимодействия.

Очевидно, мы должны исходить из того, что адаптивная теория, при всей ее успешности, в исследовании отношения к изменениям фактически скрывает существование групп социального хаоса в российском обществе, которые скорее презентируются как успешно адаптированные, в то время как законопослушное население оказывается зачисленным в разряд социально неадаптированных, что фактически первексирует акценты исследования, связанные с оценками состояния социальных отношений. Анализ социальной структуры российского общества, выявление структурного аспекта социального хаоса, таким образом, приводит к переносу полученных значений на субъектный аспект, а именно, выявление динамики социального самочувствия, которое должно быть оценено, прежде всего, в критериях социальной уверенности и социального доверия.

Достижение объявленной в работе цели основывается на изучении потенциала социального хаоса как результата социально-профильной сословной структуры российского общества, его в большей степени гибридного состояния, вынужденного консенсуса традиционных и модернизированных форм социального бытия. В исследовании находят применение положения структурно-функционального и социально-конструктивистского анализа, по-

скольку для выявления параметров социального хаоса в российском обществе, главных механизмов его производства/воспроизводства явно недостаточно исходить только из факторов структурного равновесия или считать, что при слабости общества население намеренно переходит на социальный микроуровень. Согласно логике диссертационного исследования социальный хаос, который безусловно присутствует в контексте социальных изменений, не столько связан с несоответствием адаптивных возможностей населения и масштабом социальных изменений, сколько определяется самим характером российских трансформаций, где за формулой социальной тран-зиции скрываются достаточно неординарные эффекты демодерни-зации экономики, развала социальной сферы, а также замещения культурно-символических ценностей амбивалентными предпочтениями, и тем самым общество оказывается в состоянии социальной неопределенности, которую, тем не менее, нельзя отнести к началу постмодерна, скорее фиксируется то, что в российском обществе не состоялась модернизация, и общество вступает в очередной раз на путь социальной бифуркации.

Глава 2 «Флуктуации социального хаоса в российском обществе» посвящена анализу структуризации российского общества в контексте реализации спонтанных социальных изменений.

Параграф 2.1 «Социальный хаос в дифференциации российского общества» направлен на выявление эффектов хаотичности в становлении новой структуры российского общества.

В результате слома в России предшествующей социальной структуры общества произошло становление новых структурных делений, прежде всего, по критерию имущественного неравенства. Автор отмечает, что российское общество не укладывается в классическую схему социально-эволюционного развития стратификации общества. В России, вероятно, действуют другие принципы структу-рации общества.

Следует сказать, что социально-трансформационные процессы в современном российском обществе шли таким образом, что к их началу отсутствовала субъектность всех групп населения за исключением элитных и субэлитных групп, обладающих как опытом власти и управления, так и определенной социальной консолидиро-ванностью, в то время как остальные группы населения привыкли

жить в условиях социального аскетизма и ждать указания сверху. В исследовании финского социолога М. Кивенена «Прогресс и хаос» содержится утверждение, что в Советском Союзе все группы, в той или иной степени, не имели ни социального опыта, ни возможности для реализации своих групповых интересов, и так как в процессе социальной трансформации эти группы были лишены субъектно-сти, они оказались практически беспомощными и отдали делегирование своих интересов тем, кто действовал по собственной логике, тем самым постепенно оттесняя традиционные социальные группы к состоянию полураспада или социальной периферизации1. В то же время необходимо отметить, что часто приводимое утверждение о связке власти и теневого капитала кооператоров имеет свое основание только тогда, когда данная группа, действуя по логике собственных интересов, использовала потенциал неопределенности, унаследованный от советского общества, а именно, отсутствие групп деловой культуры, а также групп эффективных собственников, что само по себе было важно, потому что перед обществом был поставлен вопрос о безальтернативности способов формирования социальной структуры, и она выглядела естественной и спонтанной.

Автор полагает, что в российском обществе структурные изменения носили спонтанный характер и эта спонтанность выражалась в том, что были отброшены критерии профессионализма, образования, и выпадение из социальных структур переходной позиции социальной самодеятельности облегчало достижение личных целей и в: то же время пролонгировало ситуацию социального хаоса, привыкания к деятельности вне нормативных границ. Наиболее показательно, что выходцы из традиционных социально-профессиональных групп (бывшие инженеры, учителя, врачи, высококвалифицированные рабочие), перейдя в состояние челночного бизнеса, возможно и преумножили свое личное благополучие, но испытали серьезный шок от социокультурной и статусной деградации. В то же время бедный слой российского общества стремительно пополняется теми, кто сохранил свое положение в составе традиционных социальных групп, так как, находясь в состоянии простого социального воспроизводства, работающие врачи, учителя, инженеры не в состоянии

1 Кивенен М. Прогресс и хаос. Социологический анализ прошлого и будущего России. Пб.. 2001. С. 146

преумножить свой профессиональный, образовательный, мобилизационный потенциал, и вынуждены находиться в режиме самовы--живания.

Автор считает, что социальный хаос структурирует российское общество по критерию успеха/неуспеха, успешной/неуспешной адаптации, это переводит состояние социальных отношений к диапазону возможности хорошо заработать, и если проблема доходов связывается с государством, то такой факт, что россияне видят достижение социальной справедливости в возможности хорошо зарабатывать, фактически легитимирует социальный хаос. Не случайно в российском обществе невыгодно быть бедным, так как, с одной ■стороны, социальная помощь государства слишком мизерна, чтобы ■обеспечить минимальный прожиточный минимум, с другой - бедность вызывает отторжение со стороны успешно адаптированных слоев. Все это является, на наш взгляд, следствием социального недоверия, критериальности доходов и личного благополучия.

В параграфе 2.2. «Социальная структура российского общества: сегментация социальных отношений» исследовательский акцент делается на анализе влияния вариативности социально-статусных позиций, связанных с плавающими группами, на воспроизводство социального хаоса.

Результатом взаимодействия результатов демодернизации сверху и активного спонтанеизма снизу можно считать социальную диспропорциональность структуры российского общества. Социальная структура российского общества характеризуется возникновением новых социальных и социально-профессиональных групп, социальных неравенств и новых форм социального взаимодействия.

Автор подчеркивает, что пирамидальность социальной структуры дает преимущества тем группам, которые монополизировали властные и социальные ресурсы, а отсутствие так называемого «среднего класса» приводит к выводу о колоссальном разрыве между различными социальными слоями и бесперспективности для бедных слоев осуществить социальное восхождение через присоединение к промежуточному среднему классу.

Диссертант показывает и что стратификационная модель российского общества отличается от нормативной модернизационной. В российском обществе ни одна из социальных групп не ориенти-

рована на институционализацию установившегося социального порядка, на легитимацию социальной поляризации общества, и в то же время речь идет о том, что ни одна из групп не в состоянии освоить правовые цивилизационные механизмы разрешения социальных конфликтов, и состояние сегментированное™ социальных отношений как социального хаоса удовлетворяет определенным базисным установкам всех социальных групп.

Мы считаем, что социальные группы не дифференцированы по форме собственности, по образовательному и профессиональному ресурсу, социальные отношения не построены на признании автономии, когда социальная группа имеет право артикулировать собственные социальные интересы в качестве обоснованных и требующих учета со стороны других социальных групп. Скорее мы сталкиваемся с проблемой перевода собственных интересов в русло поддержки со стороны государства.

Фактически в настоящее время в России происходит легитимация индивидуальных усилий в достижении социальных позиций, а от общества и государства требуется только невмешательство или, наоборот, обеспечение социальных преференций. Государству отводится роль координирующего центра в достижении социальных отношений, но государство не воспринимается как гарант социального доверия и налаживания эффективных форм группового сотрудничества.

В параграфе 2.3. «Социальный хаос и социальная мобильность в российском обществе» обосновывается положение о корреляции социального хаоса и социальных барьеров на пути социальной мобильности, а также выявлено, что большинство россиян ограничиваются адаптивными критериями социальной мобильности.

Сегодня в российском обществе наблюдается устойчивая тенденция нисходящей социальной мобильности, несмотря на расширение спектра социально-профессиональных вакансий, снятие ограничений идеологического характера. Социальная дифференциация дает перекос в виде маргинализации социально-статусных позиций россиян, которая неизбежно ведет к структуризации бедности с нехваткой социальных ресурсов, недостаточных для карьерного роста образовательного и профессионального уровня, депривационных установок. Дифференциация социальной структуры выражается в

традиционализации жизни миллионов людей, исчезновении групп-медиаторов социальных отношений, замещении социальной мобильности социальными фильтрами, воздвигаемыми элитными и субэлитными слоями.

Мы считаем, что для восходящей социальной мобильности существует два канала: первый - это замещение имеющихся статусных позиций выходцами из низших социальных слоев; второй - формирование инновационных секторов, в которых существуют возможности конвергенции символического (образовательного) капитала в экономический и политический.

В социальных отношениях действуют фильтры возрастной, профессиональной, тендерной дискриминации, которые скорее интенсифицируют процессы маргинализации, чем упорядочивают смену поколений, столь необходимую для завершения процесса социальной транзиции.

Новые способы социального воспроизводства сигнализируют, что в социальной структуре российского общества не существует тех предпосылок, которые говорили бы о влиянии рыночных и демократических институтов на возможность доступа к социальной мобильности путем реализации равных стартовых возможностей. Определенная часть представителей бывших медиаторных слоев советского общества предпочла третий путь - сферу индивидуальной свободы, в шторой че-4 ловек действует на свой страх и риск и ощущает себя независимым и ничем не обязанным обществу и государству. Подобное поведение массовых слоев заключается в том, что в контексте социальных трансформаций вместо плановой перековки советского периода были запущены механизмы адаптации, снятия формально правовых, организационных ограничений, понимаемых как индивидуальная свобода и отказ от прогрессирующей системы государственного патроната.

Автором выявлено, что падение профессиональной и трудовой мотивации определяется не усталостью от синдрома аскетизма советского периода, а вызвано девальвацией тех качеств, которые можно охарактеризовать как модернизационные или достиженческие, и доминированием предприимчивости, преданности, лояльности, т. е. социальная мобильность определяется не возрастом, не способностью к достижению, а знанием конъюнктуры, обзаведением полезными знакомствами.

В современном российском обществе наблюдается тенденция сжатия группы необеспеченных граждан, к которым постоянно примыкают представители так называемых «плавающих групп». И для старых, и для новых социальных групп характерен плавающий статус вариативно социальных позиций. В силу этого обстоятельства группы не связаны совместными социальными проектами, и конфликт интересов смещается не в сферу формирования взаимных социальных интересов, а характеризуется усилением деления общества на своих и других. Исходя из приоритета обеспечения независимости, социальные акторы готовы к еще большим социальным неравенствам, если это содержит перспективу определенных социальных привилегий, и, таким образом, в обществе доминирует не социальная капитализация, связанная с институциональным порядком, а капитализация привилегий, направленная на расширение влияния неформальных отношений.

В Главе 3 «Институционализация социального хаоса: тенденции к наведению порядка или пролонгирование социальной неопределенности» делается попытка осмысления неконсистентно-сти институциональной системы как условия пролонгирования социальной неопределенности.

В параграфе 3.1. «Влияние институциональных дефектов на воспроизводство социального хаоса в российском обществе» рассматриваются институциональные дефекты, которые способствуют сохранению социальной дезориентации и дезинтеграции российского общества.

В социальных трансформациях российского общества во многом присутствует организационное и структурное наследие советского периода, и нельзя говорить о том, что социальные преобразования осуществлялись с так называемыми «новыми» классами, вышедшими из недр советского общества, научно-технической интеллигенции и кооператоров. Очевидно, что, действуя по логике разрушения, были запущены механизмы спонтанеизации, которые отдали процессы становления социальной структуры на откуп по формуле равенства жизненных шансов. С инстшуционализацией связывалось усиление бюрократизации общества, в то время как институциональное устройство в конечном счете является начальной точкой социальных преобразований.

Так как, по нашему мнению, собственность в российском обществе не сформировалась исторически, а трансформировалась на уровне приватизации, существует перекос в ее властном восприятии, ее безальтернативное™ как принадлежности элитных групп. Здесь возникают два важных момента: во-первых, собственность не легитимирована в восприятии класса собственников как референтной группы российского общества, в отношении к собственности доминируют хищнические, эксплуататорские, потребительские интенции, резко отличные от бережного накопительного инвестиционного поведения; во-вторых, собственность используется не для удовлетворения социально-экономических проблем, а для демонстративного потребления, сладкойжизни, социального обособления. Институт собственности, таким образом, в процессе социальных преобразований выступает в качестве условия закрепления власти и, в меньшей степени, носит экономический смысл.

Диссертант делает вывод, что институт собственности реализуется только в пределах группового благополучия, в той же степени структурирован и класс собственников, который при наличии государственной, частной, муниципальной собственности не воспринимает ее как институциональную структуру, необходимую для формирования стабильности.

По нашему мнению, институт собственности не выполняет регулирующую функцию, так как рассматривается как инструмент социального давления, формирования независимости и индивидуальной свободы. Институционализация собственности в немодер-низируемом обществе связана с имущественной дифференциацией, вызывая по крайней мере два важных последствия: 1) институт собственности дезинтегрирует общество, так как содержит в своем нынешнем состоянии потенциал конфликтности; 2) он не включается в создание цивилизованного рынка, направлен на монополизацию тех или иных сфер, снижение конкурентности, соревновательности агентов экономики. Институт собственности ассоциируется не с экономической эффективностью, а с социальной несправедливостью, вопиющим неравенством доходов. Также с институтом собственности связывается возможность зарабатывать без ограничений, и слабо просматривается реализация принципа меритокра-тии. Можно, однако, говорить о том, что институт собственности

имеет и перспективу, становясь барьером на пути социального хаоса.

Институту власти в российском обществе традиционно придается сакральный смысл, но социальные преобразования в обществе были связаны не только с обменом власти на собственность, а с формированием властно-собственнических отношений. На наш взгляд, власть была вовлечена в систему передела собственности в качестве заинтересованного агента и в силу этого являлась инструментом формирования класса политически, а не экономически эффективных собственников. И в этой «роковой» привязке власть практически устранилась от создания институциональной системы. В России власть до сих пор основывается на ценности иерархии власти, а не на достиженчестве, соревновательности, ротации социальных слоев и тем самым налаживании социальной мобильности. И в силу этого обстоятельства власть делегитимирует объективно государство, будучи привязанным к институту собственности. В связке «власть-собственность» два социальных института не выполняют своей функциональности, потому что они или дублируют друг друга, или стремятся к ограничению заявленных функций. Власть вынуждена «закрывать глаза» на нарушения собственности, на ее экономическую неэффективность, потому что собственность является одним из критериев вхождения во власть. В свою очередь, институт собственности не ограничивает власть в силу того, что властные отношения формируют иерархию класса собственников.

Институт власти в России до сих пор трактуется как институт тотального социального контроля, и в то же время можно сказать, что власть уходит от избыточных функций, связанных с вовлечением в конфликт собственности, и стремится к координации деятельности различных социальных слоев. Однако нельзя с уверенностью сказать, что вертикаль власти соответствует традиционному российскому восприятию. На наш взгляд, одобрение вертикали власти как раз связано с усилением ее модернизационных эффектов, с тем, что общество не выработало форм социальной самоорганизации как социального контроля и вынуждено переложить на власть те функции, которые могут быть избыточны, но в отличие от института собственности не ведут к существенным социальным дефектам, хотя и содержат определенные социальные риски. Восстановление авто-

ритета государства в восприятии респондентов характеризуется с переменами к власти и, наверное, требует переопределения позиций самих граждан к позиции власти, к тому чтобы преодолеть опасную дистанцию власти и общества. Исходя из того, что в российском обществе базисные институты собственности и власти отошли от эта-кратизма, организационно-бюрократической сферы, но формирование новых каналов социальной активности происходит спонтанно, базисные институты сталкиваются с определенными ловушками, связанными с тем, что стихийность приводит к провоцированию потребности в сильном государстве. Россияне в целом осознают, что институты власти и собственности призваны сыграть важную роль в модернизации российского общества, но реально так и не решена дилемма порядок/беспорядок через разведение функций базисных социальных институтов.

Параграф 3.2. «Институциональные ресурсы и хаотизация социальных отношений» содержит анализ присвоения социальных ресурсов как стратегии в условиях социального хаоса.

Очевиден эффект использования институциональных ресурсов для закрепления достигнутых социальных позиций. Институциональные ресурсы в такой ситуации направлены не на создание соответствующей инфраструктуры, а используются для обеспечения сверхприбыли, что приводит к дискредитации института собствен. ности и растрачиванию институциональных ресурсов. Но парадокс состоит в том, что институциональные ресурсы способствуют неуязвимости тех, кто незаконно использует их, так как соотносится не с институциональными функциями, а с действиями институциональных акторов, тем самым снижая контроль над их использованием. Поэтому в позициях россиян отчетливо прослеживается тенденция возвращения государства в те сферы экономики, где институциональные ресурсы не могут быть эффективно освоены частными собственниками.

Россияне не испытывают потребности в этатакратизме, в государственном регулировании, но соотносят свои социальные позиции с чувством власти собственности. Здесь имеется в виду то, что социальные институты, не являясь базисными в формировании социальных отношений, закрепляют отвоеванные сферы социальной жизни и ведут к социальному доминированию. Социальные ресурсы ско-

рее дезинтегрируют общество, потому что защищают личностные и групповые позиции и направлены на развитие качеств негативного достиженчества. Общество в целом отошло от авантюризма, но и не приблизилось к рациональной модели сбережения и накопления ресурсов, респонденты не верят в удачу и счастье, но и не склонны считать, что богатство накапливается постепенно, что в России восторжествовал тип Веберовского капиталиста. Богатство продуцируется из нарушения институциональных правил, которые как раз и направлены на создание атмосферы предсказуемости, при том что все участники уверены в непорядочности других и противясь стихийности, считают, что поступать по правилам означает проигрыш. Нельзя с уверенностью утверждать, что на социальную спонтанность влияет только поведение российских элит, позиции массовых миноритарных слоев отнюдь не являются нулевыми, они не только оказывают влияние в отношении власти к обществу, но и существенным образом деформируют деятельность базисных институтов собственности и власти. Если институциональный ресурс определяется как сумма привилегий, которые могут быть задействованы в упрочении собственных позиций, а не включении социальной активности, то можно говорить о том, что массовые слои общества социально бессубъектны. Так, плавающими группами, которые стремятся избегать нисходящей социальной мобильности, но которые не могут рассчитывать на социальный взлет, институциональные ресурсы воспринимаются как возможность выправить положение исключительно за счет государственной поддержки, а не самоакгивизации. Не проявляя интереса к институту власти, мелкие собственники пытаются решить собственные проблемы за счет неформальных взаимоотношений с представителями власти. Социальные маргиналы ограничиваются сферой индивидуальной свободы, добровольной социальной эксклюзией, что приводит к мумификации институциональных ресурсов и интересу к ним исключительно как инструменту закрепления независимого положения.

Логика и мотивация использования социальных ресурсов приводят к безальтернативности присвоенческого выбора. Напряженность между элитами и массовыми слоями, видимо, не так очевидна, чтобы говорить о том, что социальные институты выполняют в обществе дифференцирующую роль. Российское общество не имеет

центров координации, так как практика использования социальных ресурсов не «стягивает» социальные группы, не принуждает к совместному действию и самоограничению а, скорее, предполагает дисперсию - социальное самообособление. Позиции респондентов носят двусмысленный характер: с одной стороны, они не хотели бы полной неопределенности; с другой - склоняются к тому, что роль государства в использовании институциональных ресурсов не должна быть чрезмерной, поэтому практика присвоения институциональных ресурсов определяется как условие достигнутой свободы, не ограниченной определенными политико-правовыми нормами.

В параграф 3.3. «Местное самоуправление как институт самоорганизации населения: эффект минимизации социального хаоса» представлен анализ местного самоуправления как института социальной самоорганизации населения, актуализирующего возможности перевода групп, выключенных из легитимного социального взаимодействия, в режим артикулирования и согласования собственных интересов с интересами местного сообщества и через данный канал выход на взаимодействие с обществом и государством.

Местное самоуправление представляет собой тот специфический уровень власти, который, с одной стороны, участвует в осуществлении воли государства, а с другой - наиболее полно учитывает интересы жителей в муниципальных образованиях - городах, поселках, станицах, районах, сельских округах.

Местное самоуправление дает возможность упрочить связь граждан с государством, возможность их участия в государственном управлении.

Нормативная модель местного самоуправления, представляющая медиаторную структуру во взаимодействии власти и общества, ориентирована на социальный порядок, на следование социальных групп и слоев определенным «правилам игры», сложившимся как результат институционализации различий социальной компетентности. В контексте социального хаоса в предлагаемую схему вносятся существенные коррективы, связанные с эффектом недоверия массовых слоев к власти и формированием сетей социального взаимодействия вне системы местного самоуправления.

Низкий уровень социальной активности населения воспроизводит инерционность социального хаоса как сценария социальной

неопределенности, преднамеренного исключения целых социально-демографических и социально-профессиональных групп на уровне локального социума.

Между тем местное самоуправление содержит потенциал повышения социальной и политической активности. Если мотивация политического индифферентизма находится в позициях «отрицания значимости политических партий» (12 %) и «нехватки времени на политику» (30 %)', вероятно, за ссылкой на дефицит времени скрывается не просто феномен вынужденной адаптации или «выживания», но и сложившаяся жизненная схема «решать проблемы в социальном микромире», опираться на собственные ресурсы или «круга близких». Местное самоуправление привлекает отсутствием формализованное™, но, судя по позициям респондентов, не включено в структуры повышения ресурсности и, хотя не является «вредным», но и не приносит эффекта социальной полезности.

В диссертации содержится положение о том, что местное самоуправление в любом государстве служит средством осуществления трех основных целей: обеспечение децентрализации в управлении обществом и государством, развитие демократических начал в решении вопросов местного значения и повышение эффективности в ведении местных дел.

Диссертант придерживается позиции, что при согласовании институциональных параметров местного самоуправления с доминирующими социальными практиками населения следует учитывать массовые стереотипы, связанные с тем, что представительство интересов связано с возможностями элит, и артикуляция социальных проблем, возникающих у тех или иных групп даже на уровне локального социума, является недостаточным условием для того, чтобы быть «услышанными», включить свои позиции в интересы местного сообщества.

Диссертант считает нужным отметить, что институт местного самоуправления при обоснованности претензий к его деятельности и неоправданности надежд как на механизм скорой демократизаций общественной жизни, в силу имеющихся политических и правовых ресурсов не только открывает возможности повышения эффектив-

1 Социальная сфера общества сегодня, завтра, послезавтра. Взгляд из Центра и регионов России. Вып. 1. М., 2008, С. 35

ности вертикали власти, но и выстраивает систему участия групп населения, которые привыкли объединяться по схеме негативной мобилизации, но в условиях развития местного самоуправления способны переориентироваться на модель позитивного поведения, связанную с готовностью бороться «за место под солнцем» через организацию местного самоуправления как наиболее комфортной и адаптированной социальной и политической ниши.

Итак, восстановление роли государства предотвращает ситуацию полного распада, но не означает окончательного прощания со спонтанностью. Зрелость институциональной системы всегда измеряется эффективностью и согласованностью действий базисных социальных институтов, что и связано с практикой консенсусного использования институциональных ресурсов. Россияне накопили негативный опыт жизни в условиях социальной неопределенности, но до сих пор в обществе не прослеживается связь между развитием экономики укрепления государства и институционализацией приватной сферы. Чувствуется усталость от социальной неопределенности, и в то же время достаточно велико стремление к социальной независимости, сформировавшейся в условиях социальной энтропии.

Глава 4 «Социальное самочувствие россиян: транзиция социальной неопределенности» основывается на исследовании субъектного аспекта социального хаоса в российском обществе.

В параграфе 4.1 «Базисные идентификационные матрицы в российском обществе: нестабильность социального самоопределения» осмысливаются сдвиги в идентификационном выборе российского общества, особенности самоидентификации россиян.

Установлено, что мы имеем дело со сдвигами в системах координат, формах самоопределения россиян. Данный процесс противоречив, носит парадоксальный характер, связан с уменьшением идентификационных моделей, совмещением старых и новых социальных образов и наложением разноориентированых социальных стратегий. Спонтанность социальных изменений конструировала размытость идентичностей, отклонения устойчивых идентификационных матриц, регулирующих поведение человека в институциональных рамках.

Полагаем, что идентификационные матрицы российского общества, если иметь в виду рассогласованность социальных норм,

носят имитационный раздвоенный характер, не содержат когнитивных и социально-ориентационных смыслов, имея, скорее всего, компенсирующее, замещающее значение. С одной стороны, россияне относят себя к определенной социальной группе, но при этом не ориентируются на соотнесение социальных практик, как консолидирующих. Так же слабым является и разделение по идеологическим и культурно-символическим критериям. Идентификация представляется вторичной, по сравнению с социальной самооценкой, т. е. именно исходя из самооценки индивид выбирает схему социальной идентификации. Существование плавающих групп свидетельствует о проективных нестабильных идентичностях, которые или используются как ресурс инерционности, или направлены на повышение социальных позиций. Основой социального поведения, таким образом, выступает синдром компенсации, когда группа демпфирует издержки социальных перемен субъективным повышением социального статуса.

Идентификации определяются дистанцированной дезадаптацией и включают социально прагматический контекст, как принадлежность к группе, которая может принести субъективное самоудовлетворение или ожидаемые социальные привилегии. Советские же идентичности неэффективны и связаны с ретроактивностью, повышают социальную дискомфортность и в силу этого не способствуют стабильному самочувствию. Механизм социальной самоидентификации россиян не содержит исключительное самоопределение по отношению к другим и, скорее всего, связан с презентативным позиционированием. Также не находит подтверждения и влияние на идентичность постимперского синдрома. Явной натяжкой страдают и рассуждения о том, что россияне с подозрением и обидой относятся к бывшим соотечественникам по Советскому Союзу. Скорее, в системе отношений с гражданами СНГ доминирует прагматический контекст. Респонденты не видят смысла в присоединении к той или иной группе, которое не приносит чувства личного удовлетворения или кредита доверия. Они ограничивают свою самоидентификацию территориальным пространством, но и в ощущениях себя россиянами не ощущают достаточной сплоченности.

Позитивная оценка истории дает ощущение национальной гордости, но не в той степени, чтобы говорить о принятии базо-

вой идентичности. Собственно уход в прошлое означает избегание идентификационного выбора, нежелание каким-то образом заявить о долгосрочных социальных стратегиях. Так как произошедшие социальные изменения представляются безальтернативными, навязанными сверху, которые индивиды не в состоянии скорректировать соответственно собственным установкам, идентификационный выбор кажется социально неэффективным. Иерархия идентичностей, связанная с кругом близких, соответствует системе жизненных ценностей и способам их реализации. Семья и друзья не связаны политическими, социальными или идеологическими регуляторами, и то, что существует консенсус относительно этих первичных структур, означает, что общество не готово к принятию перемен, и реально то, что разница между теми, кто принимает перемены как желаемые, и теми, кто не смирился с их неизбежностью, не слишком существенна. Так как россияне ориентированы на самополагание и не спешат через идентичность обрести транспарентные социальные позиции, можно сказать, что идентичность формулируется только как социальная презентация, которая скорее презентирует вынужденную адаптацию, чем говорит о выборе социально рационального поведения. Идентификационные матрицы, призванные консолидировать российское общество, не вносят существенных корректив в поведение населения. Можно предположить, что россияне хотели бы, чтобы идентичность соответствовала их жизненным претензиям, сохраняла равенство жизненных шансов. Но так как базисные идентичности предполагают определенную социальную иерархию, то их принятие подвергло бы опасности негативный индивидуализм, присущий социальному поведению, и существенно ограничило вариативность социальных позиций.

В параграфе 4.2. «Социальная неуверенность в пролонгации социального хаоса» рассматривается социальная неуверенность как готовность к социальному хаосу, что определяет узость социального интереса и низкий уровень социального доверия в российском обществе.

Выявлено, что социальная неуверенность основывается на социально фиксированных установках, которые направлены на стерео-типизацию социального опыта, соответствуют узости социального интереса, ограничению зоны риска. На наш взгляд, проявлением со-

циальной неуверенности является готовность россиян воспринимать перемены, как существенно ухудшающие их социальное положение. Социальную неуверенность продуцирует социальное недоверие, неготовность к расширению социального партнерства. Если считать, что ось дифференциации российского общества проходит через порядок/хаос, социальная неуверенность характеризует социальное самочувствие россиян в координатах их социально-статусных позиций.

Мы считаем, что, действуя в диапазоне социально-фиксированных установок, россияне воспринимают мир как полный риска и рассматривают социальное поведение как адаптацию к новым неизвестным обстоятельствам. В силу этого доля россиян, которые полагают, что в советский период доверие между людьми было более высоким, чем сейчас, превосходит сторонников иной позиции во всех возрастных категориях. Доверие между людьми является необходимым условием социального взаимодействия, но не может быть постулировано и функционирует только в недостаточной степени социальной уверенности. Если в обществе доминирует осторожность в выборе социальных партнеров, отсутствует интерес к совместным социальным практикам, то доверие не распространяется на так называемые «чужие» социальные группы. Те, кому могут доверять россияне, родные, близкие, коллеги по работе, образуют скорее сериальные группы, недотягивающие до уровня социальной субъектности, и с таких позиций сложно рассчитывать на осуществление долгосрочных целей.

В настоящее время в России социальная неуверенность программирует на нестабильность социальной среды и избегание потенциальных партнеров, поэтому россияне, не сетуя на недостаток доверия, в то же время реализуют жизненные стратегии, которые не рассчитаны на социальное взаимодействие и выполнение социальных обязательств. И если социальное доверие не стало вожделенным социальным ресурсом в нашем обществе, то это связано с тем, что социальная неуверенность фактически блокирует каналы взаимных социальных ожиданий.

Установлено, что хотя для россиян государство выступает ценностью, они, однако, не подвержены пиетету реальной власти и не видят власть как инструмент преодоления социальной неуверенно-

ста. Отказ от насилия в разрешении конфликтов связан не с верой в универсальные демократические механизмы, а, в большей степени, с царящей в обществе на социальном микроуровне атмосферой насилия, которая, по мнению россиян, не может быть перенесена на социальный мезоуровень. Не придерживаясь конфликтной модели развития, российское общество является стагнационным. Очевидно, существует рассогласованность социальных позиций, при которой не устраняются источники конфликтности и не переопределяются социальные разногласия. Таким образом, пролонгируется социальная неопределенность, готовность к принятию сильного авторитета и хаотизации социальных отношений. Чрезмерное замыкание в кругу близких, абсентеизм в социальном поведении, в отношении социального общества, вызывает повышенный интерес к государству как самоценности, при реальном недоверии к власти. Если в социальных отношениях действует перекос эгоизма, то очевидно, что каждая социальная группа стремится к собственной выгоде, не рассматривая общий социальный интерес как желанную цель. Респонденты исходят из того, что все будут действовать рационально, хаотично, и в то же время удерживаются от принятия одобрения порядка и испытывают веру к тому, что государство должно гарантировать консоли-дированность общества.

В параграфе 4.3. «Ценностные ориентации россиян: предпосылки преодоления хаотизации» исследовательские усилия сосредоточены на анализе ценностных ориентаций россиян как ресурса преодоления социального хаоса.

Наше исследование выявило, что, являясь государсвенниками в оценке социальной активности, большинство россиян придерживаются анархизма в социальном самоопределении и признании интересов других индивидов и групп.

Мы считаем, что перевернутая иерархия социальных идентификаций является не причиной дифференциации российского общества, а следствием вариативности социальных позиций, когда поведение человека ориентировано на так называемые «практические схемы». Действуя на социальном микроуровне в контексте инструментального активизма, личность на социальном мезоуровне руководствуется фундаментальными ценностями, которые тем не менее являются весьма условными, то есть не интернализированы в систе-

му устойчивых социальных диспозиций. Вероятно, мы имеем дело с квазитрадиционализацией, когда на социетальном уровне ориентиром выступают традиционные ценности, имеющие не интегратив-ный, а дифференцирующий смысл деления на своих и чужих.

Автором установлено, что в российском обществе не создана система противовесов моральному релятивизму и конформизму, действует слепой конформизм по отношению к власти и хаотическое своеволие в отношениях окружающих. Здесь можно согласиться с утверждением, что социальная активность не является заведомо аморальной. Напротив, инертность предполагает в большей степени отречение от фундаментальных ценностей, даже если они декларируются на официальном уровне. Плохо адаптированные слои, дистанцируются не только от гражданских позиций, предпочитая моральные добродетели в узком кругу, но и подозревают успешно адаптированные слои в агрессивности. Между тем, социальная агрессивность присуща для массовых слоев в виде бытовой и уличной преступности, склонности к девиантному поведению. Покорность судьбе не означает перехода в состояние равновесия, наоборот, плохо адаптированные массовые слои ориентированы на ценностный диссонанс, разрыв между провозглашаемыми традиционными ценностями и негативной индивидуализацией, недоверием к идее социального сотрудничества.

Тем не менее нельзя говорить о разделении российского общества на хорошие и плохие моральные слои. Очевидно, что ценностные ориентации россиян содержат отпечаток спонтанности, общество характеризуется не разделением на модернистов и традиционалистов, а отсутствием устойчивого ценностного ядра, которое играет интегрирующую роль, содержит тенденции в сторону сбалансированности интересов личности и социального порядка. Ценностные ориентации россиян ритуализированы, что означает низкий уровень эммативной оценки и социальной рефлексии, препятствующей рационализации социального поведения и отдающей приоритет иррациональности и хаотичности. Господствующие в обществе адаптации к переменам затрудняют возвращение к фундаментальным ценностям, как действительным ценностным ориентирам, и в то же время формализуют инструментальные ценности, отводя им роль ситуативных способов достижения успеха. Вряд ли можно воз-

лагать надежды на быстрое обновление общества при включении потенциала морального сознания. В обществе достигнут определенный синтез традиционных и достиженческих ценностей, которые, на первый взгляд, эклектичны, но привлекательны тем, что раскрывают возможности практически для всех социальных групп и слоев, и включются в орбиту социального взаимодействия.

При этом важно, что данный синтез свободен от идеологических смыслов прошлого и лишен стихийности адаптационного опыта, отражает стремление россиян к достойной жизни, социальной безопасности, к социальному комфорту и правовому порядку. Сегодня важно ориентироваться на перспективную линию, которая состоит в переводе ценностного выбора россиян из адаптивности в преобразование, проективность. Сейчас же ценностные ориентации, при их дифференцирующем влиянии, носят либо оборонительный, либо агрессивный характер, связанный или с уходом от активной социальной позиции, или с ориентированнием на социальное доминирование. Нет никаких оснований ожидать, что в ближайшее время в России появится новый рациональный тип личности, демонстрирующий ответственный индивидуализм как массовое модальное явление. Анализ ценностных позиций россиян позволяет считать, что исчерпавший себя ресурс адаптивности, конечно, снижает роль инструментального активизма и в то же время недостаточен для включения солидаристских установок. Очевидно, что и государство, которое использует интуитивный патриотизм россиян, не должно забывать о кратковременном эффекте и скорее рассчитывать на базисные ценности социальной консолидации.

В Заключении обобщаются результаты диссертационного исследования и делаются соответствующие выводы.

ПО ТЕМЕ ДИССЕРТАЦИИ ОПУБЛИКОВАНЫ СЛЕДУЮЩИЕ РАБОТЫ:

Монографии

Байрамов В.Д. Социальный хаос в российском обществе. М.: Социально-гуманитарные знания, 2008. - 11 п. л.

Байрамов В.Д. Проблемы интеграции лиц с ограниченными возможностями здоровья в системе воспитания и образования. М.: МГСГИ, 2006. - 8 п. л.

В изданиях Перечня ВАК Минобрнауки России

Байрамов В.Д. Ценностные ориентации россиян: предпосылки преодоления хаотизации // Социально-гуманитарные знания. 2008. № 8.-0,44 п. л.

Байрамов В.Д. Информирование как фактор социализации учащихся коррекционных учебных заведений России // Вестник Тамбовского ун-та. Сер. «Гуманитарные науки». 2007. № 4.-0,5 п. л.

Байрамов В.Д. Некоторые методы и методические приемы обучения, формирования мировоззрения учащихся-инвалидов // Вестник Тамбов, ун-та. Сер. «Гуманитарные науки». Тамбов, 2007. № 5.-0,3 п. л.

Байрамов В.Д. Социальный хаос в дифференциации российского общества // Научная мысль Кавказа. 2006. Доп. выпуск 1 -0,6 п. л.

Байрамов В.Д. Социальный хаос и социальная мобильность в российском обществе // Научная мысль Кавказа. 2006. Доп. выпуск 2.-0,5 п. л.

Байрамов В Д., Жигаева КВ. Формирование современной системы взаимоотношений власти и российского общества // Социально-гуманитарные знания. 2008. № 12.-0,7 п. л./0,35 п. л.

Байрамов В Д., Магомедов М.Г. Социальный хаос и социальная транзиция российского общества // Социально-гуманитарные знания. 2008. № 8.-0,9 п. л./0,45 п. л.

Байрамов В Д., Магомедов М.Г. Культурные факторы формирования доверительных отношений в обществе // Научная мысль Кавказа. 2006. Доп. выпуск 2.-0,7 п.л./0,35 п. л.

Байрамов В Д., Магомедов М.Г. Социальное доверие как

социально-гуманитарная проблема // Научная мысль Кавказа. 2006. Доп. выпуск 1.-0,5 п. л./ 0,25 п. л.

Байрамов В.Д., Попов A.B. Социальная структура российского общества: сегментация социальных отношений // Социально-гуманитарные знания. 2008. № 12.-0,7 п. л./0,35 п. л.

Брошюры

Байрамов В.Д. Институциональные ресурсы и хаотизация социальных отношений. Ростов н/Д: Наука-Пресс, 2006.-1 п. л.

Байрамов В.Д. Флуктуации социального хаоса в российском обществе. Ростов н/Д.: Наука-Пресс, 2007.-2,5 п. л.

Байрамов В.Д. Социальное самочувствие россиян: транзиция социальной нестабильности. Ростов н/Д.: Наука-Пресс, 2007. 2,1 п.л.

Статьи, тезисы

Байрамов В.Д. Проблемы совершенствования профессионального образования в России // Проблемы государственного и муниципального управления. М.: РИЧ МАГМУ, 2007. № 7. 0,1 п. л.

Байрамов В.Д. Улучшение качества жизни инвалидов в Европе: доступность, эффективность, новые подходы // Улучшение качества жизни инвалидов. СПб.: ИКПРАО, 2007. - 0,25 п. л.

Байрамов В.Д. Место и роль государства в развитии образовательной системы России: Сборник материалов конференции. М.: РИЧ МАГМУ, 2007. - 0,3 п. л.

Байрамов В.Д. Реализация гарантии прав молодежи в сфере образования, труда и занятости в условиях трансформации российского общества: Сборник статей. М.: РИЧ МАГМУ, 2007. - 0,2 п. л.

Байрамов В.Д. Проблемы социализации учащихся коррекци-онных учебных заведений России: Межвузовский сборник научных трудов. М.: МГСГИ, 2006. - 0,1 п. л.

Байрамов В.Д. Некоторые методы и методические приемы обучения, формирования мировоззрения учащихся-инвалидов: Межвузовский сборник научных трудов. М.: МГСГИ, 2006. - 0,2 п. л.

Байрамов В.Д. Человек и гражданин в юридической политологии: Межвузовский сборник научных трудов. М., 2006. - 1,5 п. л.

Байрамов В.Д. Высшее образование - доступно. Интеграцион-

ные процессы в сфере образования России и Азербайджана: Материалы международной научно-практической конференции. М.: РИЧ МАГМУ, 2005.-0,1 п. л.

Байршов В.Д., Жигаева КВ. Теоретико-методологические подходы исследования социального хаоса в жизни и развитии общества // Отечественная социология: обретение будущего через прошлое. Материалы IV Всероссийской научной конференции «Сорокинские чтения» (1-2 декабря 2008, Ростов-на-Дону). М.; Ростов н/Д: Изд-во СКНЦ ВШ ЮФУ, 2008.-0.5 п. л./0,25 п. л.

Байрамов В.Д., Корягин H.A., Кривенъкий А.И. Теоретические и практические вопросы комплексной учебной и профессиональной реабилитации инвалидов с нарушением опорно-двигательной системы (ОДС): Межвузовский сборник научных трудов. Материалы конференции, посвященной 15-летию МГСГИ. М., 2006. - 0,6 п. л./0,15 п. л.

Сдано в набор 18.02.2009. Подписано в печать 18.02.2009. Формат 60x84/16 Печать офсетная, гарнитура Times New Roman. Тираж 100 экз. Заказ № 342.

Отпечатано ООО «Антей». 344037, г. Ростов-на-Дону, 24 линия, 20.

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора социологических наук Байрамов, Вагиф Дейрушевич

ВВЕДЕНИЕ

Глава I. Теоретико-методологическое обоснование исследования социального 22 хаоса.

1.1 Теоретико-методологические подходы исследования социального хаоса в 23 жизни и развитии общества.

1.2 Социальный хаос п социальная трапзпция российского общества.

1.3 Социальный хаос: теоретико-методологических конструкт исследования.

Глава 2. Флуктуации социального хаоса в российском обществе.

2.1. Социальный хаос в дифференциации российского общества.

2.2. Социальная структура российского общества: сегментация социальных 95 отношений.

2.3 Социальный хаос и социальная мобильность в российском обществе.

Глава 3. Институционализацня социального хаоса: тенденции к наведению 132 порядка или пролонгирование социальной неопределенности.

3.1 Влияние институциональных дефектов на воспроизводство социального 132 хаоса в российском обществе.

3.2 Институциональные ресурсы и хаотизация социальных отношений.

3.3 Местное самоуправление как институт самоорганизации населения: эффект 165 минимизации социального хаоса.

Глава 4. Социальное самочувствие россиян: транзиция социальной 192 нестабильности.

4.1. Базисные идентификационные матрицы в российском обществе: 193 нестабильность социального самоопределения.

4.2 Социальная неуверенность в пролонгации социального хаоса.

4.3 Ценностные ориентации россиян: предпосылки преодоления хаотизации. 221 ЗАКЛЮЧЕНИЕ 238 Список используемой литературы

Введение диссертации2009 год, автореферат по социологии, Байрамов, Вагиф Дейрушевич

Предложенные постмодернизмом установки содержат не только признание когнитивного диссонанса, но и выходят за пределы собственно социологического анализа, возможности научного восприятия освоения действительности. Концепты «глобализированного», «индиви-дуализирован-ного» общества, общества социального риска отменяют существование общества как социологического факта, ограничивая исследовательские задачи поиском микросоциологических показателей. Тем не менее слабо используется объяснительный и прогностический потенциал концепции социального хаоса, определяя хаос исключительно в рамках структурно -функционального анализа, как патологии общественного развития или проявления дисфункциональности, социальной и социально - ценностной аномии. Критика парадигмы прогресса общественной жизни, как определенной стратегии научного исследования, приводит к попыткам интерпретации социального хаоса в контексте социальной трансформации. Именно социологическая мысль воспроизводит дилемму структурализма/конструктивизма, которая не в состоянии координировать общество в его способности реагировать на внешние* вызовы в той же степени, как и согласовать деятельность общественных групп в предотвращении сегментации социальных отношений.

Российское общество, которое интерпретируется в концепции активных социальных трансформаций и социальной нестабильности, являет собой пример неадекватного использования парадигм социологического знания. Проблема институционализации социального порядка выявляет необходимость определения границ социальный хаос, так как в ином случае общество не может быть интерпретировано в категориях социальной стабильности, а социальных хаос выступает ничем иным, как непреодолимым последствием социальных трансформаций, и в целом теряют смысл поиски эффективного социального управления.

Если следовать классической социальной парадигме, то очевидная цель общества — в наведении социального порядка. Но, во-первых, за рамками исследования остаются собственно те изменения, которые произошли на социальном микроуровне, а также проблемы, которые связаны с институциональными эффектами и нестабильностью социальной структуры российского общества. Во-вторых, игнорируется целый слой россиян, которые замкнулись только на себе, на самополагании и решают свои проблемы без взаимодействия с государственными или социальными институтами. В-третьих, в российском обществе так и не сбалансированы интересы граждан и государства, государства и общества, а так называемая «сфера социальной свободы» не совпадает с классическим определением действий индивидов и групп в рамках политико-правовой целесообразности.

Государство, по представлению современных российских либералов, монополизирует исключительно политическую сферу, но должно закрывать глаза на деятельность граждан в сфере «серого» бизнеса, в их уходе от общественно-политической активности и уклонении от гражданских обязанностей. Происходит конвертация политической ритуальности, конформизма в признании права на частную жизнь, индивидуальную свободу, что приводит к легитимации социального хаоса, который можно определить как состояние разрыва между публичной и частной сферой и индифферентизма граждан к общезначимым социальным интересам. В данной исследовательской ситуации неуместна концепция жизненных миров немецкого исследователя Ю. Хабермаса, так как в таком случае речь идет не о противодействии инструментальной рациональности и возможности реализации концепции социальных коммуникаций, а о расширении экспансии социального хаоса в тех сферах, которые могут функционировать только при определенном социальном регулировании и возможности координации деятельности различных социальных групп и слоев.

Конечно же, сейчас необходимо учитывать, что в современном российском обществе проявляется низкое доверие к социальным институтам, действиям государства, и социальные дефекты и социальные деформации воспроизводятся как структурно, так и функционально,, выражая интересы групп людей, заинтересованных в сохранении социального хаоса не только как основной, но и единственно возможной сферы реализации индивидуальных и групповых интересов. В социальном хаосе можно увидеть две составляющие: состояние социальной неопределенности, связанной структурными диспропорциями и институциональными дефектами, и социальное самочувствие, которое фиксирует разрыв со сферой институционализированных формальных и правовых практик и связано с достижением^ социальной группой или индивидом определенных преимуществ, согласно логике присоединения к социальным институтам, и в то же время отказом от принятия институциональных стратегий, а следовательно, и общества в целом как сферы согласования интересов и социальной самореализации.

Социальный хаос в российском обществе не может быть представлен в концепции наведения абсолютного порядка потому, что неизбежно возвращает к пройденному этапу бюрократического управления обществом. Очевидно также, что не выдерживает критики и концепция социального xaocai как последствия социальных трансформаций; Более точно можно сказать, что социальные трансформации создают фоновые практики для социального хаоса, и в то же время- следует определять социальный хаос через концепцию социальных отношений, и вероятно, ось разделения в обществе идет как раз по линии хаос/беспорядок, а не по имущественному или иным критериям социальной дифференциации. Структурная дифференциация российского общества показывает, что в условиях сегментирования социальных отношений социальные институты теряют функциональность, и если мы говорим о кризисе социальных институтов: семьи, школы, армии, то речь идет прежде всего о их восприятии как институтов, не дающих социальной опоры, институтов, которые не гарантируют наведение социального порядка, и в то же время рискогенных, так как их эффективность может существенно сузить сферу индивидуальной свободы.

Поэтому по своим теоретико-методологическим и социально-практическим основаниям заявленная в диссертационной работе цель представляется актуальной и имеет не только академическое дискуссионное содержание, но и определенное значение, выражающееся в том, какой вектор общественного развития будет выбран в качестве институционализации социального порядка. Также в российском обществе необходимо формирование концепции социального хаоса, которая позволит выработать определенные критерии эмпирической идентификации, дающей достоверную социологическую информацию для описания и объяснения данного явления.

Степень научной разработанности темы. Социологическая мысль возникла под влиянием социального реформизма, а идея социальной эволюции и выдвинутый О. Контом закон о трех эпохах в развитии общества определили исследовательские рамки классической модели социальных изменений. В работах Э. Дюркгейма, М. Вебера, Т. Парсонса присутствует теоретическая установка на понимание социального хаоса в процессе регресса, дезинтеграции нарушении социальной аномии в обществе. В социальном хаосе виделось препятствие для перехода общества от традиционного состояния к современному и социальный хаос оценивался как побочный результат социальной дифференциации общественной жизни, а также как. несоответствие между состоянием усложнения социальной жизни и поведением отдельных социальных групп. Социальный хаос - это состояние дискоординации общества и государства, государства и личности, и можно сказать, что выход на понимание социального хаоса был связан с апологией концепции социального равновесия общества.

Такой позитивистский подход к проблеме социального хаоса вызывает возражение представителей школы социальной конфликтологии Р. Дарендорфа, Д. Ленски, Л. Козера, видящих в социальном хаосе замаскированное признание конфликтности социальных отношений и в то же время нежелание рассматривать социальный конфликт как необходимый момент социального развития. Социальный хаос понимается так же как последствие непризнания нерегулируемости социальной конфликтности в отношениях, когда рассогласованные интересы различных социальных групп не регулируются тем или иным социальным способом, а подменяются принуждением к выполнению предназначенных социальных функций, что приводит не только к когнитивному, но и социально-ориентационному диссонансу. Социальный хаос вписывается в социальную структуру общества, в отличие от структурно-функционального анализа, определяется в целом как следствие отрицания конфликтности общественных отношений.

В работах представителей социологии знания К. Манхейма, Т. Лукмана, П. Бергера рассматривается значение социального хаоса в контексте социальной диспропорциональности и кризиса рациональных форм общественной жизни. Включение в социальную жизнь низших слоев с иррациональными претензиями на господство усиливает социальную нестабильность и приводит к социальному хаосу, как альтернативе рациональной организации общества. Предполагается, что только устранение социальной диспропорциональности, введение разумного демократического планирования ' в обществе могут минимизировать или нейтрализовать социальный хаос. Но социальный хаос есть не только разрушение организованного порядка, он возникает из желания наведения чрезмерного порядка и игнорирования интересов нищих социальных слоев, которые можно было в традиционном обществе удержать на уровне сословных или социально-профильных установок.

Исследования П. Бурдье, Э. Гидденса, Н. Смелзера, У. Бека, И. Валлерстайна выявляют понимание социального спонтанеизма как определенной конструкции социального действия, направленного на изменение структурных условий посредством реализации самостоятельных жизненных стратегий. По их мнению, социальный хаос может рассматриваться как возможность изменения социального пространства посредством искусственного стимулирования кризиса и продуцирования сбоев в конвертации различных социальных ресурсов.

Известный французский исследователь Р. Будон в определении беспорядка в концепции социальных изменений не легитимирует понятие социального хаоса, исходя из того, что не может существовать идеальной модели как порядка, так и беспорядка. В то же время он считает, что социальный хаос как раз является той методологической фокусной точкой, в которой и проявляется невозможность теоретической интерпретации исследования и прогнозирования хаотических социальных изменений, в которых социальный хаос рассматривается как предпосылка развития, связанная с мультиплицирующим социальным эффектом.

Российская социальная мысль в исследовании социального хаоса опирается на концепции социальной модернизации, социальных трансформаций. В работах Т.А. Заславской, В.А. Ядова, А.Г. Здравомыслова, А.В. Дмитриева определяются структурные и институциональные параметры социального хаоса, связанные с переходом российского общества к состоянию высокой степени социальной нестабильности. Отмечается, что в условиях отсутствия-' институтов гражданского общества и разрыва социальных элит и большинства населения; слабости государства доминируют неформальные социальные практики, уход в- социальный микромир и неопределенность социально-культурной ориентации. Социальный хаос понимается ими как следствие модернизации сфер потери интегративных базисных ценностей и отсутствие ясности в определении социального развития.

М.К. Горшков, И.Е. Тихонов, В.В. Петухов, Н.И. Давыдова исходят из состояния социального самочувствия российского общества, тех разрывов, которые существуют между объективными условиями жизни и субъективной социальной самооценкой. Социальный хаос признается в контексте высокой социальной адаптивности населения, которое через узкий коридор социальных возможностей продуцирует высокую социальную самооценку только на основании инерционного или хаотического ресурса. Социальный порядок, как антитеза социального хаоса, рассматривается в контексте эффективной социальной политики государства, в русле идеи социально справедливого общества и регулирования процессов, социальной дифференциации.

О.И. Шкаратан, Л.Д. Гудков, А.Г. Здравомыслов рассматривают социальный хаос в российском обществе как следствие возникновения социально нецивилизованного рынка, влияние чрезмерной бюрократизации государства' и неподготовленности к демографическим и рыночным институтам большинства населения России, а также интерпретируют социальный хаос в контексте отсутствия среднего класса, выступающего социально референтной группой в поддержании и наведении социального порядка.

Таким образом, социальный хаос, видится как следствие запоздалой, догоняющей или рецидивирующей модернизации. При том, что достаточно размыт смысл социального хаоса как последствия имманентных процессов, присущех российскому обществу, а также* внешних влияний на его состояние. В целом отношение к социальному хаосу дифференцируется по следующим подходам: структурно-деятельностному (Т.А. Заславская), субъектно-деятельностному (М.К. Горшков), модернизационному (О.И.Шкаратан).

Российская социологическая мысль достигла определенных результатов в выявлении носителей групп социального хаоса (около 40 % населения), в определении эффектов социального хаоса в деятельности государственных и социальных институтов, а также обозначила уровни социального хаоса-системные и микросоциальные. В то же время отсутствует системное восприятие социального хаоса в контексте его производства/воспроизводетва в обществе, а параллелизация структурно-функциональных и субъектно-деятельностных условий дает возможность воспринимать и оценивать социальный хаос не как следствие социальных трансформаций и деформаций социального самосознания россиян или архаизации общественного сознания, а как интегративный показатель общественной жизни, существенно влияющий на параметры и направленность социального развития. Поэтому, существует необходимость восполнения концептуальных лакун в понимании и прогнозировании социального хаоса как условия структурирования и социальной субъективации социальных отношений.

Цель диссертационного исследования состоит в определении социоструктурных, институциональных, социально-субъектных параметров социального хаоса, условий его производства и воспроизводства в российском обществе, имеющих влияние на социальное поведение и социальное самочувствие россиян. Данная цель конкретизируется в иерархии следующих исследовательских задач: анализе теоретико-методологических подходов к определению социального хаоса в развитии общества;

- конкретизации когнитивного и социально-ориентационного потенциала социального хаоса в системе социологического знания;

- определении критериев эмпирической верификации социального хаоса по структурным, функциональным, и субъективно — деятельностным параметрам; выявлении социального хаоса как условия социальной дифференциации российского общества в формировании социальных групп носителей социального хаоса;

- исследовании влияния социальной дифференциации на уровень социального хаоса в российском обществе;

- выявлении корреляций социального хаоса и социальной мобильности, способствующих возникновению неформальных каналов восходящего социального возвышения;

- определении социальных дефектов как следствия реализации социально хаотического варианта социальных изменений;

- определении границ использования институциональных ресурсов группами - носителями социального хаоса;

- анализе местного самоуправления как института самоорганизации населения, обеспечивающего эффект непосредственного участия в организации социального порядка и минимизации социального хаоса;

- влиянии социально-идентификационных доминант в российском обществе на воспроизводство социального хаоса;

- анализе групповых схем восприятия социального хаоса в контексте социальной неуверенности;

- определении влияния социального хаоса на ценностную транзицию российского общества.

Объектом исследования выступает сфера социальных отношений российского общества как воспроизводство определенных взаимодействий между различными социальными группами и слоями.

Предмет исследования — социальный хаос российского общества как состояние социальных отношений, характеризуемое выпадением социальных групп из системы институционализированного социального взаимодействия и воспроизводством конвенциональных социальных практик как стратегий деятельности в условиях хаоса.

Гипотеза исследования. Социальный хаос в российском обществе определяется структурными и институциональными сдвигами и не стимулируется реализуемым вариантом социальных изменений, который ориентируется на монополизацию социальных ресурсов узкой прослойкой населения и лишением большинства населения институциональных и структурных возможностей в обмен на выживание в условиях «безответственной свободы». Производство и воспроизводство социального хаоса, хотя и связано с социальным наследием и социально-ностальгическим синдромом, продуцируется социально-структурными диспропорциями, институциональными дефектами общественной жизни, переходом кризисного состояния в регулярные «хаотические» практики, в дистанцирование большинства населения от общества и государства и концентрирование усилий на социальном микроуровне, а также отсутствием механизмов согласования интересов социальных групп и маргинальным положением, социальной неуверенностью и неясностью социальных перспектив определенной части населения.

Теоретико-методологические основания исследования. Диссертационная работа базируется на положениях структурно-функционального анализа Т. Парсонса, Р. Мертона, используется идея социальной модернизации и ' трансформации. Диссертант считает целесообразным обращение к трудам П. Бурдье, позиционирующим восприятие социального хаоса через концепцию социальных диспозиций и социальной ресурсообеспеченности населения и концепции социальной неопределенности И. Валлерстайна, которая основывается на принятии синергетического эффекта в интерпретации перемен в современном мире и понимании социального хаоса как условия выбора рационального решения. В исследовании апробированы положения институционального подхода, связанные с выявлением-регулятивного потенциала социальных институтов. Автор считает обоснованным использование работ российских исследователей Т.А. Заславской, М.К. Горшкова, В.А. Дцова, А.Г. Здравомыслова с целью выявления социального хаотического пространства в российском обществе и использования интерпретаций социальных изменений в контексте допустимого хаоса.

Эмпирическая база исследования включает результаты социологических исследований проведенных учеными ИС РАН в 19982007 гг., ИСПИ РАН в 1995-2007 гг., социологическими центрами Санкт-Петербурга, Екатеринбурга, Новосибирска, Ростова-на-Дону, а также данные государственной статистики Госкомстата РФ (1998-2007 гг.), Мин труда и социального развития (1998-2007 гг.), Мин Образования и науки РФ (20022007 гг.).

Научная новизна исследования заключается в формулировании и приращении научного знания, полученного в следующих результатах:

- дан системный и критический анализ зарубежных и отечественных подходов к проблеме социального хаоса, определяющего его влияние на социальную стабильность и институционализацию социального порядка;

- определено место социального хаоса в исследовании социальных трансформаций российского общества как концептуализации спонтанных изменений под влиянием структурных, институциональных и деятельностно-мотивационных условий; выявлены эмпирические критерии социального хаоса, связанные с переходом от государствоцентричной модели общества к неоднородной, находящейся в состоянии амбивалентности;

- определено структурирование социального хаоса как условия социальной дифференциации российского общества и воспроизводства через социальные диспропорции, способствующие выдвижению групп носителей социального хаоса и сегментации социальных отношений как сферы реализации исключительно групповых интересов; раскрыто влияние социальной дифференциации российского общества на воспроизводство и производство социального хаоса, которое видится в отсутствии социально-референтных групп и групп-посредников, способных интегрировать социальный интерес; исследована корреляция социальной мобильности и социального хаоса через, определение социальной мобильности как выпадения из традиционных социальных групп и формирования позиций социального обособления;

- выявлена роль институциональных дефектов, воплощенных в доминировании латентных функций социальных институтов и влияющих на применение населением преимущественно адаптивных стратегий поведения на фоне невысокой социальной неопределенности;

- охарактеризована эффективность использования институциональных ресурсов группами — носителями социального хаоса, действующих по логике присоединения к институциональной сфере для реализации собственных групповых интересов и для упрочения выигрышных позиций в системе социальных отношений;

- выявлена роль института местного самоуправления в ограничении социального спонтанеизма и переводе «сетевого» резонанса на микросоциальном уровне в режим согласования с институтами власти, предоставляющем реализацию принципа субсидиарности на условиях социальной кооперации, как снижающей организационную обособленность власти, так и стимулирующей социальную инициативу населения;

- выявлена аморфность самоидентификаций россиян, способствующих либо отождествлению с институтами порядка в целях социальной мимикрии или реализации социально патерналистских ожиданий, либо подчеркиванию различий с чужими социальными группами в целях достижения определенных социальных преимуществ; исследовано влияние социального хаоса на социальное самочувствие россиян- как условие привыкания к социальным рискам и легитимации позиций, социального дистанцирования, а также осознавание социального недоверия в социальных отношениях;

- определено, что в условиях восприятия социальной, жизни, как хаотической; характеризующейся высокой степенью неопределенности, ценностные ориентации теряют возможность мотивации поведенческих моделей и выступают как маркеры социального обозначения и достижения социального успеха, а также способствуют воспроизводству социального хаоса как борьбы интересов и конкуренции на основе инструментального активизма.

На защиту выносятся следующие положения:

1. Теоретические подходы к проблеме социального хаоса базируются либо на его интерпретации как патологии социального развития, влияния традиционного наследия, последствия социальной дезинтеграции, либо социального спонтанеизма, используемого в качестве дополнительного или основного социального ресурса группами, испытывающими дефицит структурных и институциональных возможностей, или как систему восприятия общества, ориентированную на принятие социальных перемен как навязываемых и требующих адаптации через сужение социального интереса (субъектно-деятельностный подход). Неклассические подходы интерпретируют социальный хаос в контексте глобализации, наступления всеобщего беспорядка, что требует в целом разграничения понятий «социальный хаос» и «беспорядок», «социальный хаос» и «кризис», а также использования структурно-деятельностного подхода в качестве наиболее адекватного для описания и объяснения социального хаоса в российском обществе.

2. Социальный хаос в системе социологического знания характеризует состояние распада и полураспада общества, связанное с дезинтеграцией социальных отношений и «выпадением» определенных социальных групп из системы социального взаимодействия. Если «беспорядок» в развитии общества означает доминирование отклонений от планируемых изменений, если кризис определяется отсутствием координирующего центра общественной жизни и содержит противоречивые тенденции деградации общественного потенциала и накопления ресурсов стабилизации, то социальный хаос может носить как системный характер, ввергая общество в состояние социальной катастрофы, так и локальный, продуцируя эффекты стагнации и амбивалентности.

3. Социальный хаос может быть квантифицирован в системе эмпирических показателей через отношение к хаосу/порядку, что требует конкретизации в системе показателей, выявляющих позиции конкретных социальных групп и слоев к иерархии социально значимых целей, к возможности реализации целей, к собственной субъективной самооценке, а также в степени доверия к социальным и государственным институтам по критерию идентификации. Кроме того, выбор теоретико-методологического конструкта задан тенденциями перехода от состояния неопределенности 90-х гг. к системе вертикальной интегрированности, связанной с политикой «возвращения» государства в общественную жизнь и разрывом между вертикальной интегрированностью социальных отношений и «хаотичностью» на социальном микроуровне, что создает трудности для реализации целей устойчивого социального развития в контексте повышения позитивной социальной мобилизации общества и консолидации в реализации программы развития страны. В предлагаемом теоретико-методологическом конструкте обосновывается набор структурных (объективных) и субъектных показателей, демонстрирующих презентативность отношения россиян к социальному хаосу и выявление параметров его производства и воспроизводства в социальных отношениях.

4. Структурными аспектами социального хаоса в российском обществе выступают социальные диспропорции, основанные на формировании групп, обладающих монополией на основные социальные ресурсы (властно-политические, управленческие, правовые, культурно-информационные), и групп, занимающих по отношению к ним субдоминантное положение, что приводит к ограниченности возможности адаптации в институциональных рамках, возрастанию неудовлетворенности своим положением и к принятию стратегии «выпадения» из социальной структуры, самоограничения институциональных взаимодействий и уклонения от взаимных социальных обязательств путем воспроизводства неопределенности социального статуса и диффузности по отношению к государству и обществу.

5. Социальная дифференциация российского общества, воспроизводит обособленное состояние социальных групп, которые при отсутствии социально-референтных групп или групп-посредников рассматривают собственные интересы как общественно значимые и задействованы в социальных отношениях ситуационно через включение в негативные совместные практики. При этом маргинализация традиционных социальных групп, которые могли стать опорной базой социальной модернизации, приводит к экспансии социального хаоса, связанного со страхом спуска на социальное дно и включением механизмов ухода от легитимных каналов воспроизводства социальных отношений и социального статуса воспринимаемых как фактор сужения социальной ресурсообеспеченности.

6. Доминирование нисходящей социальной^ стабильности в российском обществе, наличие социальных фильтров и социально селективных механизмов на пути повышения социального статуса приводят к расширению сферы социального хаоса, ассоциируемого с индивидуальной свободой, как основного механизма сохранения социального статуса или социального восхождения, что связано с выключением таких механизмов социальной мобильности, как образование и профессионализация, и повышением ресурса самополагания, уверенности в себе и социальной девиантности.

7. Институциональные дефекты как следствие институционального переноса закрепляются и воспроизводятся в функционировании социальных институтов в связи с наличием так называемых «неформальных ограничителей» и сохранением социального^ хаоса через конкуренцию и согласование социальных интересов неформальными неинституциональными способами; а также функционирование социальных институтов в диапазоне избирательного воздействия.

8. Институциональные ресурсы используются социальными группами в российском обществе для расширения сферы социальной и экономической самостоятельности, при том, что не происходит присоединения к институциональным стратегиям, а позиционные практики свидетельствуют о том, что преодоление социального хаоса видится только в отношении чужих групп, и дефицит институциональных ресурсов порядка компенсируется переносом социальной активности в сферы, свободные от социального контроля.

9. Местное самоуправление как институт самоорганизации населения является достаточно эффективным в минимизации социального хаоса. В силу своего статуса, как формы публичной власти, позволяющей самостоятельно использовать материальные и финансовые ресурсы, оно может включать в систему социального взаимодействия социально-активные группы, которые характеризуются достаточно высоким мобилизационным ресурсом. Но под влиянием сформировавшейся «матрицы» социального дистанцирования население не склонно ориентироваться на политические институты как институты гармонизации интересов различных слоев российского общества. «Преимущество» местного самоуправления состоит в том, что присущая ему степень автономности, по сравнению с другими политическими институтами, содержит возможность уходить от политических конфликтов, связанных с групповыми и корпоративными интересами, и на уровне локального социума апеллировать к слоям населения, которые, несмотря на пониженный авторитет власти и дефицит социальной референтности, могут быть переориентированы на участие в местном самоуправлении как форме распределения коллективных социальных благ социума и тем самым способствовать укреплению местных сообществ, формирующих социально-политический порядок российского общества «снизу».

10. Идентификационные стратегии российского населения характеризуются как отходом от традиционной государственной матрицы, так и неприятием моделей гражданской идентичности, опирающейся на институты социального порядка. Такая идентификационная аморфность объяснима не только недоверием к социальным и государственным институтам, но и стремлением укрепить чувство безопасности посредством принадлежности к микрогруппам, группам социальной взаимопомощи, группам по интересам, что приводит к нарастанию социального хаоса на социальном мезоуровне и делает невозможным интеграцию в обществе через систему базисных идентичностей, достижение идентификационного консенсуса.

11. Восприятие социального хаоса как состояния социальной жизни определяется выбором индивидуальных стратегий, направленных на удовлетворение элементарных жизненных потребностей или реализацию социально фиксированных установок, связанных с сохранением и переносом социальных позиций, а также выработкой собственных поведенческих кодов. Социальный хаос легитимируется через социальную неуверенность, отказ от планировании будущего, что усиливает страхи и тревоги общества. Неактуализированность высших социальных диспозиций приводит к возрастанию уверенности в себе и позиционированию невозможности влиять на происходящее в стране, что осложняет институционализацию социальных отношений.

12. Российское общество переживает сегодня период ценностного индифферентизма, что означает приоритет ценности порядка при негативном отношении к демократическим ценностям. Однако ценностные ориентации россиян в целом характеризуются инструментализмом, построены на отношении к фундаментальным ценностям, как проективным и расходящимся* со значимыми индивидуальными и групповыми целями, демонстрируя ценность порядка исключительно либо в социальноI ностальгическом смысле, либо в качестве расширения групповых возможностей. Ценностные ориентации российского населения позволяют говорить не о расколе общества на традиционалистов и достиженцев, а поиске наиболее оптимальной схемы легитимации поведения в условиях социального хаоса.

Научно-практическая значимость диссертационного исследования подтверждается выводами и положениями, характеризующими социальный хаос в российском обществе как структурно-институциональную особенность его состояния и развития, связанную с воспроизводством социальных диспропорций и вынужденной индивидуализацией населения в условиях сегментации социальных отношений.

Материалы диссертационной работы могут быть использованы при подготовке учебных пособий по социологии социальных отношений и социальных изменений, социального управления, теории социальных институтов, а также в системе повышения квалификации и при чтении лекций по общей социологии и социологии молодежи и социальной политике.

Апробация работы. Результаты диссертационного' исследования докладывались и обсуждались на Всероссийском социологическом конгрессе «Российское общество и социология в XXI веке: социальные вызовы и альтернативы» (г. Москва, 2003 г.) и II Всероссийском социологическом конгрессе «Глобализация и социальные изменения в современной России» (г. Москва, 2006 г.), на Международной конференции «Роль идеологии в трансформационных процессах в России: общенациональный и региональный аспекты» (г. Ростов-на-Дону, 2006 г.), Международной научно-практической, конференции «Молодежь. Инновации. Будущее» (г. Ростов-на-Дону, 2008 г.), III Всероссийском социологическом конгрессе «Социология и общество: проблемы и пути взаимодействия» (г. Москва, 2008 г.), IV Всероссийской научной конференции «Сорокинские чтения» «Отечественная социология: обретение будущего через прошлое» (г. Ростов-на-Дону, 2008 г.).

Диссертация обсуждена и рекомендована к защите на заседании кафедры социологии, политологии и права ИППК ЮФУ. По теме диссертации опубликовано 25 работ общим объемом 31,84 п. л.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, четырех глав, двенадцать параграфов, заключения, списка используемой литературы.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Социальный хаос в российском обществе"

Заключение

Социальный хаос в социологическом дискурсе понимается как социальная патология, отклонение от социального прогресса, нарушение равновесия социальной системы. Социальная парадигма, содержащая вектор социального порядка, оценивает социальный хаос, как периферию социальной жизни, как результат деятельности социально маргинализующихся слоев, как издержки быстрых социальных изменений. В диссертационном исследовании мы осуществили сравнительный анализ подходов к проблеме социального порядка и пришли к выводу, что в понимании социального хаоса имеет смысл не только обращение к глоба-листской трактовке, содержащейся в работах У. Бека, Э. Гидденса, 3. Баумана, связанных с концепцией позднего модерна, сколько с исследованием эндогенных внутренних тенденций, связанных с спецификой российского варианта социальных изменений.

Тем не менее, мы не отказываемся от универсальной схемы социального хаоса, его интерпретации, как состояния социальных отношений, которое приводит к неустойчивости социетальной сферы. Социальный хаос имеет структурно-институциональные и субъектные предпосылки, которые связаны с спонтанностью социальных изменений, с привыканием к социальной неопределенности населения.

Но в первую очередь, структурные изменения, диспропорции социально-статусных позиций, основанные на адаптивных критериях, способствуют возникновению так называемых плавающих групп, которые ориентированы на выпадение из социальных структур, дистанцирование от государства и общества и обособлены от других социальных слоев через формирование самодостаточных норм и поведенческих кодов. Анализируя российский вариант социальных изменений, мы обращаем внимание на концепцию социальных трансформаций, которая признает социальную нестабильность, как основной социальный фон преобразований. Однако в данной концепции отрицается социальный хаос.

Допускается, что российское общество находится в кризисном состоянии, что воспроизводится нестабильность социальной структуры, господство неформальных практик и социально-ценностная аномия. В то же время, накладывается «вето» на социальный хаос, который ассоциируется исключительно с катастрофическим состоянием общества, что сужает потенциал исследования социальных отношений, которые на наш взгляд, как схемы социального взаимодействия, и воспроизводят социальный хаос в контексте адаптации. В таком виде и можно объяснить феномен социальной бессубъектности или субъектности в виде социального доминирования, реализующей стратегии давления, насилия или социального обособления для реализации жизненных целей. Теоретико-методологический конструкт нашего исследования исходит из эмпирической верификации критериев порядка/хаоса, как позиционирования различных социальных групп и слоев по отношению к социальным изменениям, происходящим в российском обществе.

Очевидно, что в исследовании социального хаоса российского общества необходимо исходить не столько из отношений к переменам, а из интерпретации перемен в восприятии россиян^ по таким факторам, как социальное доверие, страхи и тревоги, динамика жизненных целей, отношение к будущему, характеризующим иррациональность и хаотичность социального поведения россиян. Очевидно, что на отношение россиян к социальному хаосу влияют, с одной стороны, структурные изменения, связанные с социальным статусом и динамикой социальной мобильности, а также состоянием социальных институтов . и использованием институциональных ресурсов, с другой — социальное самочувствием, идентификационным выбором, базисными социальными установками и ценностными ориентациями. Предлагаемая эмпирическая.модель, связанная с позиционированием по интерпретации перемен, доверия к институтам и социальным группам, а также иерархии опасностей, тревог и планирования будущего и придает нашему исследованию определенную консистентность.

Исходя из понимания российского варианта социальных преобразований, как преднамеренно хаотического и связанного с отказом от модернизационной схемы, мы полагаем, что структура российского общества сформировалась через перераспределение собственности между ведущими номенклатурными слоями, обладающими властными рычагами и имеющими более высокую консолидированность по отношению к массовым слоям. Для массовых слоев безальтернативным выбором являлась вынужденная адаптация, которая привела к тому, что социально-профессиональные группы советского общества вынуждены были путем перемены профессии, образа жизни, «ценой» профессиональной и социальной деградации стать мелкими собственниками без собственности, так называемым экономически самодеятельным населением.

В диссертационном исследовании содержится вывод, что образование разрыва между бедными и богатыми является не только следствием капитализации российского общества, но' и реализацией потенциала «приспособленчества» советского периода, в первую очередь, неспособности населения к артикулированию своих интересов и отсутствия навыков социальной автономии. Элитные слои, включенные в систему властно-собственнических отношений, фактически реализовали политику социального обособления, в то время как массовые слои вынуждены были идти путем дистанцирования от общества и компенсации утрат прежних социальных позиций, расширением индивидуальной свободы. Демонстрируя позитивную социальную самооценку, массовые социальные слои сдерживают социально-протестное поведение и в то же время не актуализируют социальные ресурсы, которые бы способствовали повышению их способности к социальной интеграции.

Иными словами, из состояния социальных структур продуцируется социальный хаос, как диспропорциональность социально-статусных позиций, которые воспринимаются исключительно в локально обозримых вариантах и не связаны с совместимостью горизонтальных и вертикальных социальных отношений. Расплывчатость социальных позиций сужает социальный интерес, который в большей степени ограничен формулами «возможности зарабатывать без ограничений» и «жить не хуже других». В российском обществе, при доминировании нисходящей социальной мобильности, возникают жизненные траектории, которые ограничены пролонгированием достигнутых социальных позиций или демонстрацией успешного образа жизни. Для реализации целей исследования важно было также рассмотреть социальный хаос, как следствие адаптации социальных групп, воспроизводства на уровне самой социальной структуры, которая характеризуется дезинтегрированностью, архаизацией, взаимодействием по схеме социального обособления.

Россияне, позиционируя «невозможность влияния» на события в обществе, таким образом консервируют некомпетентность и определяют свое отношение к происходящему как недоступному не только в силу непрозрачности социальных отношений, а к тому, что является неупорядоченным, спонтанным существованием социальной жизни. Отмечено, что в российском обществе не достигнуто состояния консистентности, что происходит дублирование, инклюзия, наложение функций социальных институтов.

Анализируя базисные институты собственности и власти, мы предполагаем, что в российском обществе институциональные дефекты связаны с несбалансированностью социальных норм, приоритетностью дифференцирующих практик над интегрирующими, социальной спонтанности над социальной» конкуренцией и сотрудничеством.

Институт власти ассоциируется исключительно с рычагами давления, с присвоением собственности, то есть власть легитимирована в обществе, как институт перераспределения доходов' и овладения собственностью, не выполняя функцию регулирования. В результате, не происходит институционали-зация социальных отношений, установление определенных механизмов социального взаимодействия. С другой стороны, социальные акторы настроены на присвоение институциональных ресурсов для обеспечения независимости и самодостаточности. Институт собственности до сих пор не достиг состояния экономической эффективности, и с его функционированием ассоциируется распределение собственности, как личностного обладания или как объекта эксплуатации, с целью извлечения дохода.

Институт же власти не идентифицируется с порядком, а институциональные ресурсы используются для давления и достижения социальных привилегий, что девальвирует ресурсы доверия и сотрудничества. Использование ресурса власти отделено от веры в институциональный порядок и не связано взаимными групповыми обязательствами.

Таким образом, присвоение социальных ресурсов не вызывает формирования институциональных стратегий, предопределяя, таким образом, воспроизводство неформальных социальных практик, ведущих к пролонгированию социального хаоса. В диссертационном исследовании отмечается, что на уровне социального самочувствия большинство россиян ориентированы на самоидентификацию с кругом близких, семьей, друзьями, коллегами по работе. Очевидно существование перевернутой иерархии идентичности, в которой базовая идентичность воспринимается как необязательная, несвязанная социальной активностью и консолидированностью в обществе. Базисным идентичностям придается имитационный или негативно мобилизационный смысл, в то время как их назначение - в актуализации когнитивного и социально-ориентационного потенциала личности. Такая идентификационная ситуация связана не с воспроизводством постимперского синдрома, а с тем, что в условиях спонтанеизации, актуализации опыта адаптивности, россияне не достигли гражданской идентичности, автономии личности и уважения государства.

Размытость, декоративность идентичности приводит к тому, что российское общество демонстрирует единство по отношению к внешнему миру и переломным моментам истории, но не реализует базисные социальные идентичности, как условия прекращения социальной энтропии. Социальная неуверенность, отказ от планирования будущего, как подчеркивается в исследовании, способствует периферизации соревновательных и консолидирующих идентичностей. В той же степени она направлена на стереотипизацию социального хаоса, представления об обществе как зоне риска, конфликтности. По существу социальная неуверенность, хотя и компенсирует неопределенность, приводит к тому, что россияне верят в то, что системные проблемы обойдут их семьи и их близких. Такая позиция имеет кратковременный компенсирующий эффект, но ассоциирует будущее с неопределенностью, с тем, что «перемены ведут только к худшему».

Отсюда актуализм социальных позиций, но в анализе тенденций социального хаоса в российском обществе следует отметить и возрастающую потребность рационализации социального поведения, готовности россиян отказаться от неформальных сделок, что, прежде всего, проявляется в ценностных ориентациях россиян.

Несмотря на ценностный индифферентизм и парадоксальность декларируемых фундаментальных ценностей и понимания инструментальных ценностей, как схем социального действия, достигнут определенный ценностный синтез, который многообещающ в формировании гражданских добродетелей и справедливого социального порядка, гарантом которого выступает государство. Очевидно, речь идет не о том, чтобы сформировать в обществе новые интегративные ценности, а в придании инструментальным ценностям достиженческого характера интегративного значения, связанного с восстановлением государственного дирижизма над поведением элитных и бедных слоев и предоставлением возможности среднему классу реализовать свои социетальные качества.

Список научной литературыБайрамов, Вагиф Дейрушевич, диссертация по теме "Социальная структура, социальные институты и процессы"

1. 10 лет реформ: глазами россиян. — М., 2002.

2. Актуальные проблемы теории социологии. //Социологические исследования. 2005. - №9.

3. Альгин А. Риск и его роль в общественной жизни. — М., 1998.

4. Американская социологическая мысль. М., 1996.

5. Андреев A.JL Социальное ядро нации (средние слои в современное российском обществе). //Общественные науки и современность . — 2000. -№3.

6. Андреев A.JI. Ценности и мировоззренческий аспект социального неравенства. //Социологические исследования. — 2007. №9.

7. Андриенкова А.В. Материалистические/постматериалестические ценности в России //Социологические исследования. — 1994. №1.

8. Аспекты социальной теории и современного общества. — М., 2000.

9. Ахиезер А.С. Росия — расколотое общество: проблемы социокультурной динамики. //Мир России. 1995. - №1.

10. Базовые ценности россиян. — М., 2003.

11. Балабанова Е.С. Социально-экономическая зависимость: теория, история, современность. Н.Н., 2004.

12. Барсуков С.Ю. Солидарность участников неформальной экономики. //Социологические исследования. — 2002. №2.

13. Бауман 3. Индивидуализированное общество. — М., 2002.

14. Бауман 3. Мысль социологическая. М., 1996.

15. Бауман 3. Философские связи и влияние постмодернистской социологии. //Вопросы социологии. 1992. - т. 1.

16. Бедность и богатство в современной России: состояние и прогнозы. -М., 2003.

17. Бек У. Общество риска на пути к другому модерну. — М., 2000.

18. Беленький В.Х. Данилова Э.В., Лунев В.В. Социальная структура современного российского общества. Красноярск, 2006.

19. Беляева JI. Социальная стратификация и средний класс в России. — М., 2001.

20. Беляева JI.A. В поисках среднего класса. //Социологические исследования. 1999. - №7.

21. Беляева JT.A. Материальное неравенство в России: реальность и тенденции. //Социологические исследования. — 2007. №11.

22. Беляева JI:A. Социальная и бедность в регионах России. //Социологические исследования. — 2006. №9.

23. Беляева Л.А. Стратегии выживания, адаптации преуспевания. //Социологические исследования. 2001. - №6.

24. Бергер П. Лукман Т. Социальное конструирование реальности. М., 1996.

25. Бестужев-Лада И. Перспективы трансформации России. — М., 1998.

26. Бобнева М.И. Социальные нормы и регуляция поведения. — М., 1972.

27. Богомолова Т.Ю., Тапилина Т.С. Миграция бедности: масштабы, воспроизводство, социальный спектр. //Социологические исследования. -2004. №12.

28. Бойко В.Э. Ценности и ориентиры общественного сознания россиян. //Социологические исследования. — 2004. №6.

29. Будон Р. Место беспорядка. М., 1998.

30. Бурганов А.Х. Кто виноват? Что делать? Кому делать? -М., 2005.

31. Бурдье П. Начала М., 1994.

32. Бурдье П. Социальное пространство: генезис классов//Вопросы социологии. — 1992. №1.

33. Бурдье П. Социология политики. — М., 1993.

34. Быстрова А. Стратегии выживания населения в изменяющихся условиях. //Мир России. 1995. - №2.

35. Бюрократия и власть в России. М., 2005.

36. Вебер А.Б. Устойчивое развитие как социальная проблема. М., 1999.

37. Вебер М. Избранные произведения. — М., 1990.

38. Волков А.И., Пугачева М.Г. Ускользающий мир.-М., 2004.

39. Гайдар Е. Государство и эволюция. М., 1995.

40. Гидденс Э. Социология. — М., 2007.

41. Гидденс Э. Стратификация и классовая структура. //Социологические исследования. 1992. - №2.

42. Гидденс Э. Устроение общества. М., 2003.

43. Голдман Дж. Пиратизация России. -М., 2004.

44. Голенкова З.Т, Витук В.В и др. Становление гражданского общества и социальная стратификация. //Социологические исследования. — 1995. -№6.

45. Голенкова З.Т., Игтханян Е.Д. Профессионализм -портрет на фоне реформ. //Социологические исследования. 2006. - №12.

46. Гордон JI.A. Социальная адаптация в современных условиях. //Социологические исследования. — 1994. №8-9.

47. Гордон Л.А., Клопов Э.В. Потери и обретения в России 90-х годов. — М., 2000.

48. Горшков М.К. Некоторые методологические аспекты исследования среднего класса в России. //Социологические исследования. — 2000. №3.

49. Горшков М.К. Социальная ситуация в России в. фокусе общественного мнения. //Социологические исследования. 2006. - №12.

50. Горяйнов В,П. Групповая солидарность и ценностные ориентации. //Социологические исследования. — 1997. №5.

51. Государственная социальная* политики и стратегии выживания домохозяйств. — М., 2003.

52. Гражданское или корпоративное общество? Перспектива для России. — М., 1998.

53. Грушин Б. Смена цивилизаций. //Свободная мысль. 1998. - №1.

54. Гудков JL Негативная идентичность. —М., 2004.

55. Давыдова М.Н., Тихонова Н.Е. Методика расчета ресурсообеспеченности и анализа социальных стратификаций. //Социологические исследования. -2006. №2.

56. Данилова Е.Н. Идентификационные стратегии. //Социологические исследования. — 1995. №1.

57. Данилова З.А. Социальная адаптация в условиях кризиса. // Автореферат дисс. Доктора социологических наук. СПб., 1999.

58. Дарендорф Р. Современный социальный конфликт. М., 2002.

59. Дарендорф Р. Тропы из утопии. — М., 2002.

60. Де Болл Джон Причины и следствия неудач модернизации в России. //Социологические исследования. — 2006. №1.

61. Делинский Г.Г. Реформы и общественная психология. //Власть. 1998. -№5.

62. Динамика ценностей в реформируемой России. — М., 1996.

63. Дискин И.В. Социальная составляющая развития переходной экономики. //Общество и экономика. 1997. - №11-12.

64. Докторов Б.З. Россия в европейском социокультурном пространстве. //Социологический журнал. — 1994. №3.

65. Заславская Т.И. Российское общество на социетальном изломе: взгляд изнутри. — М., 1997.

66. Заславская Т.И. Социальная структура современного российского общества. //Общественные науки и современность. — 1997. №3. .

67. Заславская Т.И. Социетальная трансформация российского общества. -М., 2002.

68. Заславская Т.И., Шабанова М.А. Социальные механизмы неправовых практик. //Общественные науки и современность. — 2001. №5.

69. Заславская Т.Н. Социально трансформационная структура России. //Общество и экономика. — 1999. №3-4.

70. Здравомыслов А.Г. Социология российского кризиса. — М., 1999.

71. Зубок Ю.А. Социальная интеграция молодежи в условиях нестабильного общества. — М., 1998.

72. Игошин Т.Н. Институциональны искажения в российском обществе. -М., 2003.

73. Изменяющаяся Россия в зеркале социологии. — М., 2004.

74. Ильин В.В. Социальное неравенство. М., 2000.

75. Ильин В.В., Ахизер А.С. Российская.цивилизация: содержание, границы, возможности. — М., 2000.76. . Иноземцев B.J1. Теория постиндустриального общества какметодологическая парадигма российского обществознания. // Вопросы философии: 1997. - №10.

76. Ионин JI.F. Росийские метаморфозы: культурная трансформация и социальные измения. Торонто, 1999.

77. Ионин Л.Г. Свобода в СССР. СПб., 1997.

78. Ионин Л.Г. Социология культуры: путь в новое тысячелетие. М., 2000.

79. История теоретической социологии. М., 1998.

80. Кивинен М. Прогресс и хаос. Социологический анализ прошлого и будущего России. СПб., 2001.

81. Кларк С. Классовая структура России в переходный период. //Рубеж. — 1997. -№Ю-11.

82. Клейнер Г.Б. Эволюции институциональных систем. —М., 2004.

83. Климова С.Г.Изменение ценностного основания идентификации (80-90-е годы). //Социологические исследования. — 1995. №6.

84. Козер JI. Мастера социологической мысли. — М., 2006.

85. Козлова Н.И. горизонты посведневности советской эпохи. М., 1996.

86. Козырев Ю.М., Козырева П.М. Дискурсивность социальных идентичностей. //Социологический журнал. — 1995. №2.

87. Козырева П.М. Процессы адаптации и эволюции социального самочувствия россиян на рубеже XX-XXI веков. — М., 2004.

88. Кола Д. Политическая социология . -М., 2001.

89. Константиновский Д.Л. Молодежь 90-х годов. Самоопределение в новой реальности. М., 2001.

90. Коркюф Ф. Новые социологии. СПб., 2002.

91. Костюк В.Н. Изменяющиеся системы. М., 1993.

92. Костюк В.Н. Потенциальность, неравновесие и становление. //Гуманитарные науки в России. М., 1996.

93. Кравченко С.А. Модерн и постмодерн: старое и новое видение. //Социологические исследования. 2007. - №9.

94. Кравченко С.А. Социологическая теория: дискурс будущего. //Социологические исследования. 2007. - №7.

95. Кривошеев В.Т. Социальное партнерство и корпоративизм: российская специфика. //Социологические исследования. 2004. - №6.

96. Криштановская О. Анатомия российской элиты. — М., 2005.

97. Кто и куда стремится вести Росию? Авторы макро-мехо и микроуровней современного трансформационного процесса. М., 2001.

98. Куда идет Россия? Власть, общество, личность. -М., 2000.

99. Куда идет Россия? Формальные институты и реальные практики. М., 2002.

100. Куда пришла Россия? Итоги социетальной трансформации. -М., 2003.

101. Лапин Н.И. Кризисный социум. Наше общество в трех измерениях. М., 1994.103: Лапкин В.В., Пантин В.И. Ценности постсоветского общества. //Человек в переходном обществе. —М., 1998.

102. Левада Ю.Г. Координаты человека. К итогам изучения человека советского: // Мониторинг общественного мнения. 2001. - №4.

103. Левада Ю.Г. От мнения к пониманию. — М., 2000.

104. Левада Ю.Г. Советский простой человек. -М., 1993.

105. Левада Ю.Г. Человек ограниченный: уровни и рамки притязаний. // Мониторинг общественного мнения. 2000. - №4.

106. Левада Ю.Г. Человек приспособленный. // Мониторинг общественного мнения. 1999. - №5-7.

107. Левашов В.К. Социологическая динамика российского обества. — М., 2007.

108. Левашов В.К. Устойчивое развитие общества: парадигмы, модели, стратегии. — М., 2001.

109. Либерализм в России. М., 1996.

110. Лисичкин В.Н. Россия под властью плутократии. -М., 2003.

111. Лоскутов В.А. Постсоветский тоталитаризм. — Екатиренбург, 2006.

112. Луков В.А. К теории социальных общностей. М., 2005.

113. Магун B.C. Трудовые ценности Российского общества. //Общественные науки и современность. — 1996. №6.

114. Манхейм К. Диагноз нашего времени. — М., 1994.

115. Мартынов А. Социальная трансформация России: от ??? ?? к анализу. //Общество и экономика. 2001. - №5.

116. Медведев В.А., Красин В.А. Гордеев узел в социальной политике. //Социологические исследования. — 2007. №1.

117. Медведев Р. Капитализм в россии? М., 1998.

118. Мертон Р.К. Социальная структура и аномия. //Социологические исследования. — 1992. №3.

119. Мизес фон Л. Бюрократия. М., 2006.

120. Миле Р.Властвующая элита -М., 1999.

121. Мнацаконян М.О. Парадоксальный человек в парадоксальном обществе. //Социологические исследования. — 2006. №6.

122. Модернизация в Россшъи конфликт ценностей. М., 1993.

123. Муздыбаев К. Идея справедливости. //Социологические исследования. -1991. -№1.

124. Муздыбаев К. Стратегии совладания с жизненными трудностями. //Социология и социальная антропология. 1998. - т.2.127. На перепутье. М., 1999.

125. Нагайчук А.Ф. Конфликт интересов в сфере социальной политики. //Социологические исследования. 2006. - №3.

126. Наумова Н. Переходный период: мировой опыт и наши проблемы. //Коммунист. 1990. - №8.

127. Наумова Н.Ф. Жизненные стратегии человека в переходном обществе. //Социологический журнал. 1995. - №2.

128. Наумова Н.Ф. Человек и модернизация России. — М., 2006.

129. Немировская А-.В. Ценности в массовом сознании: структура и динамика. -Красноярск, 2005.

130. Никовская И. Трансформация в России с точки зрения теории социального конфликта. //Социологические исследования. — 2006. №9.

131. Новая постиндустриальная волна на западе. — М., 1999.

132. Новое и старое в теоретической социологии. — М., 1999.

133. Обновление и стабильность в современном обществе. — М., 2000.

134. Общая социология. Хрестоматия. -М., 2006.

135. Опыт русского либерализма. М., 1994.

136. Осипов Г.В., Кузнецов В.Н. Социология и государство. М., 2005.

137. Пантин И.К. Российская ментальность //Вопросы философии. 1994. -№1.

138. Парсонс Т. О структуре социального действия. — М., 2000.

139. Парсонс Т. Система современных обществ. — М., 1998.

140. Перестройка глазами россиян: 20 лет спустя. //Социологические исследования. 2005. - №9.

141. Перспективы самоорганизации и самоуправления в России. —М., 2000.

142. Повороты истории. СПб., 2003.

143. Попова И.П. Маргинальность: социологический анализ. -М., 1996.

144. Попова И.П. Новые маргинальные группы в российском обществе (теоретические аспекты исследования). //Социологические исследования. -1999. №7.

145. Портрет солидаризма. М., 2007.

146. Постсоветский инструментализм. — М., 2006.

147. Пути России: существующие ограничения и возможные варианты. М., 2004.

148. Пшеворски А. Демократия и рынок. -М., 1999.

149. Радаев В.В., Шкаратан О.И. Социальная стратификация. М., 1995.

150. Райт Э.О. Российские концепции классовой структуры. //Рубеж. — 2000. -№15.

151. Рассадина Т. А. Трансформация традиционных ценностей россиян в постперестроечный период. //Социологические исследования. 2006. -№9.

152. Риск в социальном пространстве. М., 2001.

153. Российская идентичность в условиях трансформации. — М., 2005.

154. Российский статистический сборник. — М., 2000.

155. Российское общество радикальные перемены. — М., 2001.

156. Россия в условиях стратегической нестабильности. // Вопросы философии. 1995. - №9.

157. Россия на рубеже веков. М., 2000.

158. Россия: преодоление национальной катастрофы. М., 1998.

159. Россия: риски и опасности переходного периода. — М., 1998.

160. Россия: Трансформирующееся общество. — М., 2001.

161. Руткевич М.Н. Возрастающая социальная напряженность к концу советского периода. //Социологические исследования. — 2004. №7.

162. Руткевич М.Н. Трансформация социальной структуры российского общества. //Социологические исследования. 2004. - №12.

163. РывкинаР.В. Экономическая социология в переходной России. — М., 1998.

164. Рывкина Р.В: Драма реформ. М., 2001.

165. Рывкина Р.В. Образ жизни населения России: социальные последствия реформ 90-х годов. //Социологические исследования. 2001. - №4.

166. Сатаров Г.А. Институты хаоса в социальном порядке: от первобытного общества, до постмодернизма. — СПб., 2006.

167. Свобода. Неравенство. Братство. Социологический портрет современной России. -М., 2007.

168. Селигмен А. Проблема доверия. — М., 2002.

169. Сергейчик С.И. Российская интеллигенция: история и судьба. М., 2006.

170. Сидова Н.Н. Эффективность бюрократии в оценках россиян. //Социологические исследования. — 2007. №3.

171. Скрыпник В.Н Российская специфика и стратегия реформ. //Общество и экономика. 1996. - №11-12.

172. Смирнов П.И. Социология личности. СПб., 2001.

173. Собственность в позициях россиян: реальность и домыслы. — М., 2006.

174. Современная западная социология. Словарь. — М., 1990.

175. Современная социологическая теория: Бурдье, Гидденс, Хабермас. -Новосибирск., 1997.

176. Современное российское общество: переходный период. — М., 1999.

177. Солидаризация в рабочей среде. — М., 1998.

178. Сорокин П.А. Социальная и культурная динамика. — СПб., 2001.

179. Социальная антропология насилия. — Саратов, 2005.

180. Социальная идентификация личности. — М., 1994.

181. Социальная модернизация России: итоги, уроки, перспективы. — М., 2005.

182. Социальная политика и социальные реформы глазами россиян. М., 2007.

183. Социальная стратификация российского общества. М., 2003.

184. Социальное положение и уровень жизни в России. М., 2007.

185. Социальное согласие в современном обществе. — М., 2000.

186. Социальные трансформации в России. Теории, практики и сравнительный анализ. М., 2005.

187. Социология и современная Россия. — М., 2003.

188. Социология социальных трансформаций Н, Н., 2003.

189. Стариков Н.Е. Социальная структура переходного общества. //Полис. -1993.-№6.

190. Тамбовцев В.А. Введение в институциональный анализ. -М., 2006.

191. Тихонова Н.Е. Социальная стратификация в современной России: опыт эмпирического анализа. -М., 2007.195. Толерантность. М., 2004.

192. Тощенко Ж.Т. Время мифов и пути их преодоления. //Социологические исследования. —2006. №1.

193. Тощенко Ж.Т. Парадигмы структура и уровни социологического анализа. //Социологические исследования. — 2007. №9.

194. Тощенко Ж.Т. Парадоксальный человек. -М., 2001.

195. Тощенко Ж.Т. Фантомы общественного сознания и поведения. //Социологические исследования. 2004. - №12.

196. Тощенко Ж.Т., Романовский Н.В. О тенденциях развития социологии в современном мире. //Социологические исследования. 2006. - №6.

197. Трансформация социальной структуры и стратификация российского общества. М., 1998.

198. Трушков В.В, Реставрация капитализма в России (начальный период). -М., 2003.

199. Умов В.И. Российский средний класс: социальная реальность и политика. //Полис. 1993. - №4.

200. Федотова В.Г. Трансформация «другой» Европы. М., 1997.

201. Федотова В.Г. Хорошее общество. М., 2005.

202. Френк Н.В. Концепция доверия в исследованиях П.Штомпки. //Социологические исследования. — 2006. -№11.

203. Фромм Э. Бегство от свободы. — М., 1995.

204. Фромм Э. Здоровое общество. -М., 2006.

205. Хабермас Ю. Техника и наука как идеология. —М., 2007x91

206. Хайек В.А. Дорога к рабству //Новый мир. 1991. - №8.

207. Хайек Ф.А. Индивидуализм и экономический порядок. — М., 2000.

208. Черныш М.Ф. Противоречия становления социального партнерства. //Социологические исследования. 2004. - №4.

209. Черныш М.Ф. Социальные институты и мобильность в трансформирующемся обществе. —М., 2005.

210. Чубарьян А. Российский европеизм. -М., 2006.

211. Чупров В.И., Зубок Ю.А., Уилкенс К. Молодежь в обществе риска. М., 2001.

212. Шабанова М.А. Массовые адаптационные стратегии и перспективы институциональных перемен. //Мир России. 2001. - №3.

213. Шабанова М.А. Проблема встраивания рынка в нерыночное общество. //Социологические исследования. 2005. - №12.

214. Шабанова М.А. Социальная адаптация в контексте свободы. //Социологические исследования. 1995. - №9.219: Шабанова М.А. Социология свободы: трансформирующееся общество. — Ml, 2000.

215. Шилова JI.C. Трансформация самосохраняющегося поведения. //Социологические исследования. 1999. - №5.

216. Шкаратан О.И. Российский порядок: вектор перемен. М., 2000. 222'. Шкаратан 0:И. Этатакратизм и российская социетальная система.

217. Общественные науки и современность . М., 2004.

218. Штомпка П. Культурная травма в посткомунистическом обществе. //Социологические исследования. 2001. - №2.

219. Штомпка П. Социология . -М., 2005.

220. Штомпка П. Социология социальных изменений. М., 1996.

221. Шубкин В Н. Насилие и свобода. — М., Л996.

222. Щегорцев А.А. Молодежь и общество: опыт социологичесого анализа. — М., 1997.

223. Ядов В.А. О диспорционной регуляции социального поведения личности. //Методические проблемы социальной психологии. — М., 1975.

224. Ядов В.А. Россия в мировом пространстве. //Социологические исследования. — 1996. №3.

225. Ядов В.А. Социальный ресурс индивидов и групп как стратификационный критерий. М., 2000.

226. Яницкий О.М. Россия как общество всеобщего риска. //Социология и общество. СПб., 2000.