автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.06
диссертация на тему: Становление японской поэтической традиции

Полный текст автореферата диссертации по теме "Становление японской поэтической традиции"

академия наш ссср ордена трудового красного знамени институт востоковедения

& правах рукописи ЕРМАКОВА Людшгла Михайловна

Становление японской поэтической традиций

/ритуально-мифологический аспект/

Специальность 10.01.06 - литература народов зарубежных стран Азии и Африки

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени дойтора филологических наук

Косава - 1991

Работа выполнена в Институте востоковедения АН СССР

Официальные оппоненты: доктор филологических наук,

профессор В.Н.Горегляд

доктор филологических наук Т.П. Григорьева

доктор филологических наук И.А. Воронина Ведущая организация - Институт стран Азии и Африки

при МБУ

Защита состоится "У " кЛлЕ^Я 1991 г. в _час.

на заседании специализированного совета Д.003.01.04 в Институте востоковедения АН СССР, Москва, Рождественка, 12.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке ШшЕшута /Роздзсишва, 12/..

Автореферат разослан 1991 г.

Ученый секретарь специализированного совета кандидат филологических наук

А.С.Герасимова

©Институт востоковедения АН СССР, 1991

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ ОБОСНОВАНИЕ ТЕШ. АКТУАЛЬНОСТЬ ИССЛЕДОВАНИЯ

История, становления и развития традиционной японской поэзии имеет ряд примечательных особенностей, которые, пожалуй,, позволяют считать эту поэзию вполне характерной моделью, помогающей выявить общие закономерности движения от песенно= фольклорной стадии к литературе с ее развитыми формами. Многие черты этого универсального процесса проявились в японской поэзии в чистом, так сказать, виде.

Японская поэтическая система еще на стадии инфо-поэтического строя оказалась в зоне влияния гораздо более древней н богатой китайской культуры. Однако в ее развитии длительное время сохранялись импульсы, заложенные в ней на раннем этапе ее культурной истории, который,, заимствуя поэтическую метафору Гуыбольдта,, можно было бы назвать "формотворческим периодом Духа*.

Частным, но всепроникающим фактором-,, обеспечивающим определенную независимость местных поэтических систем, было слово, как таковое. Несмотря на внедрение китайского языка п китайских установлений в историографию» письменные мифологические своды, правовую и деловую документацию, на фоне широкого освоения китайских поэтических и прозаических литературных жанров, несмотря на распространившийся навык читать по-китайски конфуцианский канон н буддийские сутры, поэтическая традиция упорно придерживалась японского языка,, избегая квтаизмов и используя "Ямато котоба",. слова Ямато, уже содержащие в себе компендиум представлений о мире,, наборы норы и правая; ц их последующие семантические мутации была все же во многом детерминированы культурными инерциями древности.

Как нам представляется, на протяжении многих веков» при всей разнообразии литературных установок,, стилей,, характерных мировоззренческих модусов разных периодов сохранялся некоторый общий контур, унаследованный от долитературных времен и

обнаруживший как прочность, гак и пригодность для разного рода приращений,., - что,, впрочем, характерно для многих социокультурных форм прошлого, задержавшихся в Японии до нового времени, и нашедших эффективное применение даже в нынешнем "постиндустриальном обществе"».

Как показывают наши наблюдения над старояпонекими поэтическими текстами* склонность японской культуры к удерживание многих черт прошлых эпох явственно просматривается и в ее поэтической истории на этапе перехода от древности к средневековью.

Отсюда следует повышенная значимость наиболее ранних и в особенности мифологических и ритуальных текстов для уяснения общих закономерностей и специфики становления японской литературы.

Многие из характерных черт традиционной японской поэтической системы вырастают из мифо-поэтического мира японской архаики„ того мира сашравных феноменов,, который» по слову Аристотеля» был весь "просвечен смысловой энергией"» Ба переходе от словесности к литературе многие архаические черты фольклорной и ритуальной поэзии отнюдь не утрачивались» но видоизменялись,. становясь основой поэтической традиции и задавая параметры и способы выражения будущим эстетическим и философским доктринам.

Разумеется,..они же в большой мере определили и стилевые константы, до сих пор,., пожалуй» считающиеся признаком "японской поэзии вообще". Как некогда сказал Александр Елок,, "заго воры» а с ними и вся область народной магии и обрядности,., ока' зались тою рудою,, где бдещет золото: неподдельной поэзии ; тем золотом» которой обеспечивает и книжную "бумажную" поэзию -вплоть до наших дней".

Из вышесказанного следует обоснованность обращения к теме взаимосвязи между ритуально-мифологической сферой японской культуры древности и проблемами литературного генезиса, особе; ностей и универсалий в становлении японской поэтической тради ции.

Очевидна, как представляется, и актуальность очерченной проблематики: выявление системных и: специфических трансформаций в процессе рождения литературы из. древнего обрядового ело ва позволяет получить более полную и достоверную картину лите ратурного развитая как в плане литературной истории, так и ег

г

теоретических аспектов, кроме того, обращение к: наиболее древним пластам японской словесности дает возможность заполнить определенные лакуны в отечественном востоковедении,

ПЕЛИ И ЗАДАЧИ ИССЛЕДОВАНИЯ

Основная цель, работы - показать непрерывность развития японской словесности от древности к .средневековью* выявить и обозначить процесс перехода от обрядовых песнопений в молкз-вословий„ распевавшихся в раннесредневековых придворных ритуалах, к становлению литературных жанров,, силлабической упорядоченности и прочим приметам развитой литературной поэзии. Как правило, во многих трудах отечественных и зарубежных исследователей з-гот переход от обрядовых игрищ к классической поззип антологий не ощупается как постепенный преобразовательный процесс, скорее его мыслят как некую пустую: полосу* ничем не заполненный промежуток между старинный обрздом с его ама-бейнын распевом: и, языческшз хороводами,. с одной стороны,, и традиционной литературной танка с устоявшимся набором фигур и тропов - с другой.

Между тем* именно в этот период образования форм а бвлп заложены основы литературных традиций, сложился, общий контур поэтического канона» внутри которого,, разумеется* впоследствии происходила разнообразные сдвиги и метаморфозы,. но который долгое время сохранял некий общий колорит,, воспроизводишься на лексическом,. стилевом„ ментальном и т.п.. уровнях.

Ез вышесказанного следует повышенная важность определенного) круга литературных паист инков древней словесности.

Тексты иолитвословий (норзто) и указов ранних императоров Ссзмкё) занимают-в круге таких памятников особое места. Прежде всего они предетазиг как отчетливые. свидетельства характерного строя ыенгалпзгета» легиого в основу ряда течений в истории японской мысли, кроме того,, как своего рода прототекстн синтоистского канона, они, несомненно вобрали в себя существенные черты архаической эпики и послужили стяевюш и мировоззренческими константами для последующих тенденций литературного развития,, - хоть и с большой далей опосредованности, как всякая культовая поэзия.

Без этих текстов любая история и теория ранней японской словесности будет неполной,, отрезанной от истоков,, баз нш..невозможно полноценное исследование классической а поздаесредрв-

вековой японской поэзии, подобно тому, как невозможно полноценное изучение литературы европейского средневековья без уче та библейских сюжетов.

Одну из важнейших задач работы,' таким образом, мы видим в исследовании структуры,; функций а многообразных связей ритуальных текстов нарыто, сэммб и отчасти ооута для уяснения ах места и роли в картине литературного развития.

Представляется важным и плодотворным рассмотрение текстов, сугубо ритуальных по назначению и месту в культуре, в совокупности с образцами фольклорной н ранналитературной поэзии. Применительно; к японской словесности, такая задача в отечественном' востоковедении ставится впервые..,

.Ритуальные тексты,, являясь частью обрядов,, оказываются ъ разных уровнях связаны,., непосредственна* и опосредованно,. с ос рядовой практикой как: таковой,, поскольку отдельные ее практические, деятельноствые элементы, как правилог являются более архаичными,и тем самым определяющими в становлении структуры всего 'обряда и. сопровождающего его текста - в. силу.приоритетной ценности феноменов прошлого, вообще. прецедента.,, рассматря ваемого как мифологический пратофеномен. Таким образам, в целях полноты изучения ритуальных текстов и юс функций в последующей картине литературного и культурного развития необходимым компонентом исследования стало рассмотрение ритуальной практики,, предоставляющее базу данных для интерпретации, текстов..

Самоочевидно также, что становление ритуальных тнкстов 1' фольклорной песни, а затем и раннелитературной поэзии невозможна отделить от мифологических представлений о мире в функционирования ранних институтов власти и социальных структур. Эти проблемы также находят отражение в работе,, наряду с ранними поэтическими текстами из мифологических сводов, пока ел недостаточна изученными в советском япановедеши.

Второе направление работы, тесно связанное с первым, - с дача описания ранней песенно-поэтической японской системы в контексте ритуальных основ и мифологического дискурса японскс архаики.

Выявление основных характеристик сохранившихся ритуальнь и мифологических текстов позволяет, в рамках избранного модус исследования» ш новому интерпретировать важнейшие составляю-

щие традиционной японской поэтики, проявить ту сложную и многообразную связь, которая соединяет архаический менталитет с нарождающимся литературным, сознанием.

Явления, характерные для этой связи,, могут быть наблюдаемы в самых разных сферах раннего литературного творчества,, и с нашей точки зрения, важно не только констатировать новизну тех или иных его элементов в изменившихся культурных условиях, но и реконструировать предшествующее состояние явления, что позволит объяснить многое в особенностях его функционирования и толкования в средневековых поэтиках„ а также установить закономерности и инерции его последующего бытия в текстах.

К числу таких явлений ш прежде всего относим преобразования некоторых мифологем и: ритуалов в традиционные приемы и тропы стиха. Наиболее существенные компоненты ыифопоэтическо-го мышления, закрепленные в фолыслорно-обрядовых песнях и текстах,, зафиксированных в официальных ритуалах,, как оказывается, не утрачиваются культурой с наступлением эпохи исторического менталитета; и сами они не теряют своей значимости, а преобразуют ее в рамках нового типа словесной деятельности - литературного „ сопровождающегося и становлением специфической литературной рефлексии.

Помимо этих трансформаций в исследовании было необходимо затронуть аспект соотношения музыкального начала с вербальным применительно к: ранним явлениям литературных текстов» Очевидно, что обрядовая и фольклорная песня обладали определенным музыкальным строем,; коррелировавшим с ритуальной функцией песни, статусом ее исполнителя и т.д. Одной из целей работы было установить, какое влияние оказал музыкальный аспект обрядовой песни на развитие литературных жанров* в каком виде он сохранил свое значение и каковы были функции мелодических особенностей исполнительства на ранних этапах литературного развития.

В принципе,, избранная точка зрения на предмет позволяет дать системную и внутренне непротиворечивую картину развития словесности переходного, периода,, а также объяснить ряд литературных явлений, прочно закрепившихся в теоретически устоявшейся сфере традиционного японского стиха. При этом в поле исследования попадают и находат истолкование такие явления японской по-эзии, как определенная мировоззренческая нагруженность композиции ранних поэтических антологий,, повышенная значимость и частотность ряда поэтических образов и их терминологического

воплощения, специфика лексического ряда и т.п.

НАУЧНАЯ НОВИЗНА РАБОТЫ

В настоящей диссертации впервые в. отечественном востоковедении, анализируется совокупность ритуальных текстов японской архаики. Сами эти тексты еще не становились, объектом исследования в нашей стране во всей их полноте,, лишь три. текста нори-то бнлп переведены в 1935 г. выдающимся отечественным востоковедом Й.А.Бевским. Остальные образцы иорито, наряду с указана сэшё и несняш ритуала ооута, несмотря на их очевидную историко-литературную,. по отологическую и философскую. значимость, оставались вне сферы деятельности исследователей. Диссертанта! был осуществлен филологический перевод норито и сэшё, опубликованный в 1991 г» вместе с подробными комментариям п исслгдс ванаем. Принципиально новым в отечественном и зарубежном япокс ведении является рассмотрена этих текстов в непосредственной связи с историей возникновения и развития японской поэтическо! традиций,; впервые предпринимается попытка представить переход от ыифо-поэтической стадии существования яванской словесности к ее литературной фазе как непрерывный процесс.. При этоы в ра( те теоретически обосновывается происхождение ряда явлений, относящихся к этапу развитой литературной рефлексии,, из мира ми-фа-ри^увльной эпики, прослеживаются этапы литературного станоз лення - от песенной ыагш к инкантации, и далее ж лирическому стиху. Новым» таким образом,, является к привлечение ряда еще не вошедших в научный обиход письменных паыягшшов раннего периода японской истории,, и сама постановка проблемы, дающая возможвасть не. только представить дотоле неизвестные литерату] ные факты н феномены или. новые теоретические проблемы и ищет-зы, на в пролить дополнительный свет на уже имеющиеся сведена в обсЗбшения,, касающиеся ранних явлений япоеско-й литературной поэзии.

МЕТОДИКА ИССЛЕДОВАНИЕ. ИСТОЧНИКИ

В методике исследования автор следовал традициям» зашже ним выдающимися учеными советской школы ориенталистика» в пре де всего направлению и духу работ блестящего исследователя Н»А.Невскопо„ первым из отечественных востоковедов обратившег ся к древним памятникам японской словесности,, изучена» японск мифологии и этнографии, обрядовым песням в заклинаниям. Его

творческое наследие,, еще не полностью изученное и опубликованное, представляет значительный вклад в религиоведение,, источниковедение» этнографию, диалектологию, сравнительное культу-раведенаев и даже та немногое,, что; было написано им о текстах норито, да сих пор не утратило своей бесспорной теоретической в фактографической, ценности. Мы опирались также на ранние работы Н.И.Конрада, трактующие характер и значение мифологического свода "Кодзпкн"и не в меньшей степени - на монументальный труд А.Е.Глускиной» переведшей и откомментировавшей корпус песет древнейшей антологии "Манъёсю"а также на ее теоретические разработки,, касающиеся особенностей ранней японской литературной поэзии. Вавныш для работы явились труды других отечественных и зарубежных исследователей, занимавшихся разработкой тем,, близких па проблематике СЕ.М.Пинус,, Й.А.Боронина,, В.Н.Гареглядг М.Я.Никитина,, Кониси Дзшгьити, Д.Фшшпа „ Я.Ка-мстра,, Ф.Г.Бак,, Х.Дахерт).

Круг источников, послуживших основой для теоретических выводов и гипотез, представленных в работе, включает ритуальные тексты норнто, указы сэгиё, обрядовые песни ооута, мифологические свода "Кадашей"„ "Ннхонсёки", "Сёкушхонги","Когосед", так называемые "Описания нравов и земель" (Фудокн), "Регистр годов Энги" (Энгисики),. древние в раннесредневековые поэтические антологии ж собрания песен, а также ряд проза-поэтических памятников японской литературы эпохи Хэйан, с помощью, которых было удобно иллюстрировать ряд общетеоретических наблюдений а выводов.

ПРАКТИЧЕСКАЯ ЦЕННОСТЬ РАБОТЫ

Данная работа, выполненная на японском материале, освещаем проблему литературного генезиса» а также закономерности и особенности перехода от фольклорной словесности к литературной фазе. В этом смысле она шяет. иметь значение в контексте общей теории литературы. С другой стороны» трактуя характер и особенности японского литературного развитая, она предоставляет данные для сравнительных литературоведческих исследований,, а также для уяснеидя общего и специфического в истории литерааур-тах движений всего дальневосточного культурного ареала. Паминр гаго> представленные в работе феномены ранней японской словес-гостир будучи впервые введены в научный обиход,, могу? обогатить зеторзко.-литературныа труды последующих исследователей» Тем са-

1Ш, практические и теоретические вывода диссертации югут быть учтены и при создании истории японской литературы,, и щ разработке проблем общетеоретического характера ; материалы к выводы диссертации могут быть также использованы при чтении университетских курсов по истории древней японской литератур и культуры,, а также как источники для исследователей, занима щихся проблемами мировоззрения и текстового поведения на пер ходе от древности к средневековью.

Автором диссертации опубликовано два памятника японской литературы древности и раннего средневековья» снабженных обширным исследованием и комментариями: "Ямато-моногатара". -сер. "Памятники письменности Востока" „ ЬХХ (М., "Наука", 1982) и "Норито. Сэымё". - сер. "Памятники письменности Востока,, ХСУПСМ., "Наука", 1991), а также ряд статей, отражают основные идеи и выводы работы, перечень которых приведен в конце автореферата.

АПРОБАЦИЯ РАБОТЫ

Диссертация выполнена в Отделе литератур народов Азии ИВ АН СССР и была обсуждена и рекомендована к защите на расш ренном заседании Отдела с участием специалистов из Отдела древнего Востока и Отдела сравнительного купьтуро.ведения ИВ Ж СССР. Основные положения и материалы диссертации прошли апробацию в форме научных докладов на Всесоюзной конференции "Теоретические проблемы изучения литератур Дальнего Востока (Ленинград, 1982, 1986; Москва, 1988), йиыпозиуме "Этнолингвистика текста. Семиотика малых форм фольклора" (Москва, Енс татут славяноведения и балканистики, 1988) и на Межинститутской конференции "Эстетика бытия и эстетика текста" (Москва, 1990), а также на международных конференциях: японоведов социалистических стран. (Москва,, 1986) и на 33-м заседании Постоянной Международной Алтаистической конференции (Будапешт, 1990).

СТРУКТУРА РАБОТЫ

Структура работы непосредственно вытекает из. сфорыулиро1 ванных выше целей и задач исследования. Диссертация начинает' ся Введением и разделена на три раздела, первый представляет шфо-ритуалышй комплекс мира Ямато и включает характеристик; разных фольклорна-отнияеских зон, а также рисует характер ра1 них шшкультурных влияний,, существенных для настоящего иссле-

давания; раздел второй трактует различные аспекты проблей,, группирующихся вокруг ритуальных текстов норито,. сздай и. ооу-та как таковых ; раздел третий посвящен тем свойствам, ранней литературной поэзии,, которые представляются прямо связанными с ритуально-мифологическими концепциями. Этот раздел представляет собой разработку проблем исторической поэтики японского стиха в свете выявленных диссертантам данных о. системе нифа-паэтаческих воззрений древних японцев,, их обрядовой практики и сопровождающих обряд текстов. Затем следует Заключение* содержащее общие выводы,, и список использованной литературы.

СОДЕЕЕАШЕ РАБОТЫ

Во Введении обосновывается тема диссертации» характеризуются намеченные задачи и цели, дается краткий обзор трудов отечественных и зарубежных ученых, работавших с близкой или смежной проблематикой, В частности» аргументируется основная, посылка работы - тог значимый факт, что многие пз характерных черт японской поэтической системы вырастают из мифо-поэтиче-гкого мира японской архаики.

Именно поэтому тексты, сугубо ритуальные по назначению а песту в культуре, запечатлевшие, разнообразные проявления архаического менталитета, рассматриваются в совокупности с образцами фольклорной и раннелитературной поазии. Поскольку,, как рте говорилось» такая задача применительно к японской словес-юсти в отечественном и западном литературоведении ставится впервые,, некоторые из полученных нами результатов носят рекон-¡труктивный или гипотетический характер.

Первый раздел диссертации состоит из трех глав. В Главе гервой. "Мифо-ритуалышй комплекс мира Ямато",; дается общая :арактеристика японской культуры древности, до принятия ел шсьменноств и заимствования с континента развитых религиоз-шх и философских концепций.

Поскольку понятие текста в культурологическом смысле жлючает в себя гораздо более обширный класс явлений, чем фе-■омены словесности, впоследствии оформляемые в виде письменных наков или сохраняющие устное бытование, есть основания пола-'ать, что семиотическая природа культурных форм,, существовав-их до принятия письменности, в той или иной мере оказывает даяние на протекание ранних этапов письменной культуры, Поэ-ому, вероятно» правильным способом исследования особенностей

и закономерностей движения словесности от фольклорной стадии к литературной будет включение этого процесса в обозримую историю предписьменной культуры, основанную на данных этнографии^ археологии, специфике ыифо-ритуальвого комплекса, Неизбежно при. этом и реконструктивное прочтение наиболее древних письменных памятников.

Культура Жи„ непосредственно предшествовавшая началу исторического периода на Японских островах, представляла собой сложный комплекс с точки зрения верований и обрядов. Это, по-видимому, были не просто разные виды ритуальной практики в разных областях страны,, но несколько различных традиций, возможно,. отчасти, связанных с этно-культурными различиями между племенами» разностью во времени укоренения их на Островах» тяготением е тем или иным видам хозяйственной и ритуально-обрядовой деятельности.

Разность культурных слоев наглядно прослеживается в мифологических сводах. Так» Ообаяси Тарё связывает с номадичвской группой мотив .творца и правителя, рожденных в центре неба. Носители этого мифа - императорский рад тэнно и сопутствующие ему жреческие кланы. Второй слой мифов, зафиксированных в "Кодзики", вероятно, связан, с Юго-Восточной Азией» т.е. с пра-австроазиатским тином и культурой поливного риса. И. наконец третий слой мифов группируется вокруг сюжета о появлении космических гигантов в первобытном хаосе или. пустоте, между небом и землей и а явлении божеств» манифестирующих стадии космической эволюции. По Ообаяси, эти мифы связаны с родом ама, рыбаков, они. же демонстрируют сходство, с океаническими шзфалогиче-скиыи сюжетами.

Во Второй главе первого раздела работы» "Фолыелорно-этни-чесние зоны", дан анализ отдельных фальклорно-этническнх зон, каждая из которых внесла свой, как показано в диссертации» специфический вклад в становление единой культуры Японских осэ ровов. Помимо: культуры Яёи, легшей в основу японской культур типа Ямато» рядом существовали и другие типа, взаимодействова! шие с Ямато в разных областях духовно-практической деятельности, в том чиоле и в сфере ранней словесности» где, особую рол! как мы предполагаем, сыграли племена,, не относящиеся к группе племен Ямато.

Ряд сведений относительно разных фольклорных традиций ш можем почерпнуть из летописно-мифологических сводов "Кодзики"

и "Ннхоксёки", а также отчасти из "Описаний нравов и земель" (Фудоки) и даше извлечь из них сведения,.хоть и весьма отрывочные, об обрядах и фольклоре этнических образований, отличных от того племени или-: племенного объединения, которое установило господство в центральной части Японии и способствовало образовании ранней государственности Ямато с правителем (тзп-ео) в центре.

Важнейшими из этносов древней Японии,; носителей различных фольклорных и мифологических традиций, были прежде всего айну и племена австронезийского происхождения (хаятои; др.)

Как показано в работе, определенное влияние племен эбпсу Сайнов) можно проследить на уровне обрядов как таковых, однако в области обрядовой словесности, взаимовлияния практически не выявляются. Гораздо больаее сходство с цешрадышяпозской обнаруживала рюкюская культура. Особое кесто занимает австронезийское племя хаято- Основной его ритуал, описанный в обоих мифологических сводах, включает, как центральный элемент, натирание щек красной глиной, что позволяет автору,, на осшваявл а других текстовых данных, выдвинуть гипотезу а связи, этого рзтуала и постоянного поэтического клипе-, употреблявшегося в молитвословнях норпто и песнях "Ианьёсю" применительно зг итератору: в молениях о. будущем урожае выражается позселанае, чтобы император "вкушал его с-румянцем красной глины".. Коррекции внутри массива синхронных мифологических текстов дают ос-Еованвя предположить, что первоначально сана шзфологеаа была заимствована из обряда пленен» условно называемых австроЕвзий-скика, а- затем адаптирована в райках более позднего ритуала Ямам.

Эта и подобные факты свидетельствуют о возноаносгз глубокой культурной даффузнз и отдельшх заииствававай в области . сформировавшейся при дворе Ягдато ритуальной практакп пз традиций, фрагментарна: сохранившихся в срэде автрозезвйгашх этносов, паселявзщх древние Японские острова и сазсраняввгахся до раннего средневековья в виде этнических изанятов.

Боль австронезийских этносов в обрядово-песенной культуре Ямато вообще была, по-ввдшому, особо важной в значимой, о чет речь идет: в последующих разделах работы,, где выдвигается гипотеза об австронезийском происхождении, ряда явлснеЙ пасенной культуры.

Отдельного упоминания заслуживает также племя амабз„ рыбаков и мореплавателей. По некоторым текстовым данным можно предположить, что они тоже относились к одной из австронезийских групп населения. Их функция в культуре не исчерпывалась занятиями, связанными с морскими путешествиями и промыслами, они составили род рассказчиков, хранителе^ песен, и сказаний древности. Первоначально- они, по-видимому,, были, локализованы на Кюсю, но впоследствии, по приказу из центра, были расселены во многих местностях Японии и способствовали, становлению ритуально-мифологического культурного единства.. Мы полагаем также вполне вероятным,, что могло произойти наложение мифологических мотивов, связанных с императорским родом, на фольк-лорно-песенную традицию членов рода ама,. специализировавшихся в качестве вестников и хранителей информации. В этой многоком понентной структуре, разумеется, отсутствовал общепринятый ре лигиозный канон, и местные, родовые, областные фольклорно=поа тические традиции сохраняли определенную автономию и. оксзалы соответствующее влияние на тенденции ранней литературы, систе мность же в них складывалась не без участия заимствованных, более, развитых и рафинированных философско-религиозных идей, пришедших из Китая.

В третьей главе первого раздела работы,"Ранние влияния", говорится о роли этих заимствований в складывании ранней песе ной культуры.

Пожалуй, нет ничего удивительного в том, что многие из заимствованных идей и принципов, произведете своего рода рево люцню в японском менталитете, поначалу были восприняты на ура не мифологического мышления или в сфере, ритуально-магической деятельности. Некоторые элементы этих систем привились на япо екай почве в качестве своего рода мифологем, вошедших в сазна ние и в практику иесенно-паэтическай словесности, срастаясь с местными мифо-поэтическими структурами.

Даосизм, как представляется, был заложен в раннюю японскую литературу, становящуюся иа архаической словесности, как один, из ее слоев, при этом не каг отрефлексированный способ мироотношення или философская доктрина» и даже не как строй мысли. Скорее, он стал определять ее иррациональный строй, пр дав ей окраску мистериальной природности,. выступал в рола век тора или маркера разных культурных сфер,, совместно с архаическим менталитетом внося мифа-поэтичесхие коррективы в стреми-

тельные процессы историзации и официализации раннего государства Ямато, адаптируя к новым условиям холистские, космологические, архаические натур-философские принципы.'

Даоские реалии как таковые.чаще всего встречаются в цикле текстов сэммё или ыикотонори, - указах древних правителей, тлевших безусловное ритуальное назначение.

.Конфуцианское влияние, разумеется, отражено в ранней словесности. и подробнее, и глубже.. Поскольку были переняты китайские институты государственности, принципы устройства города,, структура дворца и двора,, юридические установления, система образования и т.д., конфуцианские принципы социокосыического устройства гораздо прочнее укоренились в культуре,, хота тоже не в оригинальных формах и с принципиальной неполнотой.

Практически нигде в песенно-поэткческих .текстах, древности и раннего средневековья не отразилась концепция цзшьцзы -"благородного мужа" и его традиционных конфуцианских признаков. Вообще, сфера социальных отношений оказывается как бы стертой в поэтической сфере, за исклгоением панегирически трактуемого соотношения поэт-правитель,, которое, как правило, принимаем местную идеологическую окраску,, т.е. оформляется в синтоистских терминах.

Концепции ритуала, и музыки применительно' к японской словесности сыграли, пожалуй, ту же роль, что и основные понятия даосизма,, - они закрепили и подняли на более высокий в государственно значимый уровень функцию рэй (кит. ли,; ритуал) и гаку (кит. юэ, музыка;,, санкционировав тем самым важнейшие компоненты народных' обрядов.

Па сферы буддийских реалий, как известно,, прежде всего.в поэзао попадает понятие бренности шра и преходящеста жизни. Да-вщ5ШОму„ аза идея Сяп. мудз§> показалась, притягательнее других оттого, что. она давала принципиально новую оценку в придавала иеой смысл циклическим измене ниш природа , и человеческой смертности,, ранее rose осмысляемой в природных терминах и объясняемой перемещением в пространстве..

Если рассмотреть буддийские танка и нагаута Яиашэ Окура» считающиеся яркш свидетельством буддийского влияния,. та osa- , дется все-таки, что идея преходяще с та ассоциируется для него преаде всего с изменениями фаз луш ("луна,, светящая на равнине Неба,, бывает то полной„ то ущербной.") „ затем - с сеаанпжз метаморфозами растений» Будцийскпй копцепт в. таких песнях ста,- •

мулнровал преимущественно эмоциональную сферу - привычные закономерности природного цикла стали осмысляться и переживаться как источник печали» - другими словами, произошли сдвиги в области психологии этноса» переходящего в иную систему психо ментальных координат при сохранении ряда прежних постоянных признаков.

С началом вычленения индивидуального сознания из коллективного идея жизни отдельного человека как звена в жизни рода оказалась, вероятно, не вполне удовлетворительной. Однако хотя буддизм нес свою сотериологию, она, видимо» ощущалась поначалу чужеродной и.вызывала элегические сожаления, - быть может, объ ясняемые отсутствием альтернативной возможности, спасения Енут-ра автохтонной синтоистской традиции. Концепция же перерождений в "Манъёсю", в сущности, не занимает никакого места» если не считать в высшей степени скептических песен Отоыо Табито.

Итак» архаическая система представлений а мире, состоявшая из различных культурно-этнических компонентов и включившая в себя ряд элементов,, заимствованных из иноземных религиозно= философских концепций (наделив их на первых порах тем же мифо-паэтшескнм статусом), легла в основу раннего песенно-поэтиче-скага творчества. В этом культурном, контуре и происходило становление разных видов народных обрядов и ритуалов, проводимых при дворе» а также ритуально-магических текстов, интегрированных в структуру ритуала.

Второй раздел работы» также состоящий из трех глав, посвящен проблемам поэтики и функционирования в сфере ранней литературы трех типов текстов, имеющих несомненный ритуальный статус в культуре. Это, во-первых, тексты норито,. цолитвосло-вий синтоистским богам, во-вторых» сэм짻 указов древних императоров и наконец оаута, песен разных фольклорных типов, исполнявшихся во время некоторых празднеств.

Пожалуй» репертуар и последовательность отдельных действий во время обрядов, сопровождаемых чтением ритуальных текстов, - отнюдь не второстепенный» а может быть и наиболее значимый фактор для исследования не только самой ритуальной деятельности» на ц самих »этих текстов, поскольку деятелыюстный, динамический аспект обряда» вероятно» можно считать определяющим как для становления обряда в целом, так к его текстовой сферы.

Ввиду вышеизложенных соображений, прежде, чем перейти непосредственно К' исследованию поэтики названных ритуальных текстов, их связей с синхронными текстами и влияния на становление литературной поэзии,. мы сочли необходимым рассмотреть проблемы возникновения и конкретного характера ритуалов,, сопровождаемых исследуемыми текстами. Помимо того обстоятельства, что главные цели и некоторые элементы ритуалов в трансформированном виде переходят затем в раннюю письменную поэзию, необходимость обращения к ритуальной практике объясняется еще и тем, что подобного рода "самоописания культуры", которые даны в "Энгисики" как порядок и правила исполнения ритуалов, вообще обладают особой важностью для филологов, историков, этнографов, культурологов. Однако и сам этот памятник» и приводимые в нем сведения до сих пор почти не попадали в поле зрения отечественных исследователей. Поэтому мы сочлн целесообразный представить важнейшие материалы "ангисики™ в данной работе, рассмотрев их в соотнесении с молитвословиямз норато, мифологическими сводами "Кодзики" и "Нзхонсёки", а также: данными сравнитеяьной мифологии.

Затем, в специальном подразделе исследуется поэталопиески й аспект, а также структура мифологического мировоззрения, запечатленная в молитвословяж и ритуалах.

Молитвословия порито, за небольшм исключением, входя? одним из пятидесяти разделов в "Процедурный кодекс Эяги" (Зп-гисики, 905-927), указы сэммй, относящиеся к правлешш разных властителей древней Японии, разбросаны по свиткам исторической летописи "Продолжение записей о Японии" (Сёкушшшгн, 797 г.). Именно в своей совокупности эти две разновидности, имперского ритуала воссоздают то архаическое единство, которое можно назвать социокосмичесапм пространством. В этом пространстве задает мировоззренчески вполне опредоле'нпнэ правила поведения, представления о связи явлений» общие закономерности мира и чаыэве-чзской Еззни. Своды текстов порито и свумЗ дают четкое п стройте представление о сацнакосгглескзх универсалиям японской древноста» и ах мафапоэтический строй» уже прошедший раннюю стадаэ историзацшз, служит одним из важных мзраваззранчеекпх ориентиров для исследования социальных: исторических н художественных явлений последующих эпох японской культуры. Более того» в этих памятниках возможно;'черпать и материал для реконструкций хота бы отдельных черт того мира, какой пред став ляля собой

Япония да начала мощного материкового влияния»

Из китайской мифологии японцы заимствовали концепцию зеа ли как квадрата в ориентацию по четырем сторонам света, откуда следует распространенное в текстах обобщающее описание Яма то как "страны в четырех направлениях".

Однако в норито просматриваются и более ранние представления о пространстве» характеризуемое двумя преимущественными направлениями - вверх и: вниз.

В норито испрашивания урожая, например,, дана и горизонтальная,; а вертикальная разметка этого мифологического пространства: "граница, где небесные стены высятся?', и "край, куда аенля уходит",, обозначены, видимо* разного цвета облаками -до "кромки,, куда голубые облака тянутся" (край неба), до предела, где белые облака упадают" (край земли). Предел Равнины синего моря наступает там,/'где остановится нос корабля,! ни . весла, ни шеста не сушившего",. край суши - там,, куда доходит лошадь с поклажей. Вариант такого же понимания пространственных границ суши встречается не только в норито, в песне "Мань-ёсю" № 4120,, сложенной Оотоыо Якамоти, также читаем: "по дорогам Поднебесной в четырех направлениях - до предела, куда лошадиные копыта достигают, до места„ куда кос корабля причалит .Понятно, что речь идет о сравнительно обжитом человеческом пространстве, по которому он способен передвигаться. Граница острова обозначается через характерные признаки встречн. моря с сушей - "край, куда лягушка долин доберется* предел, где соленый прилив остановится*.

В ряде текстов норито пределы мира по вертикали совпадай! с верхним и нижним пределами императорской обители, так, в благопожелаюш великому дворцу заклинание-оберег признано действовать в дворцовом пространстве от нижних концов столбов-опс до коньков крыши: "...до предела,; где корни скал подземные,, в •той земле, где дворец великий распростерт... до предела, куда на Высокого неба.Равнине голубые облака тянутся".

Вообще, верх и низ, вероятно, некогда были более существенны для мифопоэтического мира японцев,, чем китайские четыре стороны и четыре угла света. В норито. праздника священных врат читаем: "коли встретятся она со словом кривым Ама-но магацуби-кани, что с четырех сторон, с четырех углов с чувдостью, грубо стью вторгается, ...коли сверху придет - верх охраняю», снизу придет - низ охраняют". Фрагмент норито испрашивания урожая,

iвносящийся к ритуалу священных ворот, тоже содержит упомина-ие лишь верха и низа.

О приоритете вертикальной пространственной оси в япок-кой архаике говорят и такие текстовые данные: если, в соо.т-етствин с китайской космографией демонов болезни в экзорциз-е "на" вццворяли за пределы государства в четырех направлени-х, то синтоистскую скверну изгоняли сверху вниз в несколько тапов ("великое изгнание скверны ").

При этом ориентация по четырем:, сторонам и четырем углам оже разумеется, уже издавна укрепилась в древней японской ультуре. Кодексы "Энгисики" предписываю* всем участникам дей-тва занимать определенные места относительно стран света: рицы в ряде праздников входят и садятся с запада, принцы и рвдворные с севера» по-видимому, имеется в виду ориентация реца на восток в сторону солярных богов, а придворная свата эмещается позади императора.

Поскольку мифологическое пространство неоднородно,, в ней ^разуются своеобразные воронки и уплотнения, своего рода узла особыми свойствами. Одной из таких отмеченных секций пространства, судя по текстам, являются перекрестия путей, где, по-здимому» тоже обретаются сквозные проходы из мира живых в ip духов и предков. Вертикальные проходы между мирами на грещенвях дорог веду* и вниз, в запредельные глубины шишей ;раны, и вверх» к обители богов.

Исчисление времена в тот период уже было усвоено в соот-¡тстеш! с древним китайским календарем во всех его. частностях, встроенного как бесконечный повтор шестидесятилетнего цикла, ли же говорить об архаической модели времена, которую можно члепитъ из текстов Еората, то она строитса ва противопоставили понятия нма ("теперь"), - время совершения ритуала,, обра-ния к богам,., принесения даров - и бесконечным временем, в ко-; ром пребывают бога. Это время имеет,, как правило» пространсэ-нные характеристики или строится как последовательность мвфо-гическдх событий. Пространственными параметрами, определяется будущее: нма мо взу сакв ко - "п теперь» и впредь", при этом гаредь" буквально значит "а то* предел впереди» до которого Идешь". О тай же пространственнасти и конкретной предметности зорит и характеристика вечности - времени правления тэнш ила рения им трапезы: сравнение с "вечной скалой» твердой скалой" 1 "длинная трапеза» далекая трапеза" Снагамвгл вждотает парат

метры длины, тоомюсэ - параметры расстояния). .

Помимо дней и ночей, а также, лунных месяцев,, обозначенных через характерные состояния природы, и года как цикла четырех сезонов,., блоки времени еще исчислялись как промежутки между ритуалами ("на празднике осеннем дары поднесем"), что, впрочем, характерно, и для Китая, где также существовало понятие временных периодов в соответствии с интервалами между жертвоприношениями вана.

В этом пространственна-вреыеншм континууме и функционировали тексты молитзословий, воссоздающие мифологический прецедеа или причину возникновения ритуала. Такого рода мифологические отсылки характерны и для многих песен "Ыаыъёсюв,; в тан числе и раныелитературных.

Переходя к поэкологическим особенностям норито, необходимо отметить, что в мифологических сводах можно обнаружить ишологв чесшг сходные с ыорнто образцы заклинательных текстов, аналоги норито обнаруживаются и в некоторых нагаута "Maш>ëcEI,,, ритуальна песнях японских шаманок-знахарок в северо-восточных провинциях главного острова» молениях рюкюских жриц и,, наконец» в народных песнях мелких островов Ракюкского архипелага.

Можно констатировать, определенную близость ряда циклов "Ыа ньёсю" и норито в области тематики, лексики, даже семантическш структур. Однако вряд ли есть основания считать песню (ута) про изводньш от норито. Скорее можно, .предположить, что норито, ута "Манъёсю" и песни вгагура имеют единый источшк - под этем ш подразумеваем некий общий тип. ыифопоэгетеской текстовой деятель ности, к У1-УП вв. уже подразделявшийся ва несколько спецналЕзв раванных областей, отличавшихся друг от друга и степенью сакра-льности» и стилевыми характеристиками, и. ритыико-мелодичеекшш признаками.

Ута по сравнению с норито была» можно сказать, сакральным мирок второго порядка» находящимся на периферии относительно священного центра» ближе ж границе между понятием сакрального I уже отчасти осознанным понятием личного и конкретно-встораческс го.

Главное отличие песын ута от норито состоит, по-видимому, еще а в том» что' в норито возможен обмен речами с божеством, та как в пространстве ритуала боги могут изрекать свои повеления людям. Ута же обращается к божеством от имена человека или иквд ма ("живого духа" земли» предмета в т.д.)» но в ее пространстве ответ божества невоспроизводим.

Мозет быть,, отсюда идет поразительное усиление и дублирование на разных уровнях магических способов словесного воздействия на божеств, к которым обращается автор песпа.

Следующая глава Второго раздела работы посЕящена сэммё. Сэи-и5„ императорские указы,, - слово китайского происхождения, по-японски же это понятие звучит как оомнкотопори - "провозглашение слов государя". Тексты сэныё с функциональной точки зрения были средством обеспечить стабильность и благополучие государства, п, как и носато, исполнялись в рамках тщательно разработанного имперского' ритуала,; выступая-пра этом как сакральный жанр музыкально-ораторского искусства.

Наиболее отчетливо- ритуальная традиция прослеживается- в указах* связанных с восшестЕкеи на престол, и отражающих концепцию государственной власти и престолонаследия. Идеологическая основа этой традиции - центральный миф рода, .тэнно-, правителей, объединивших под своей властью древнее государство Ямато. Согласно этому мифу, императорский рсщ восходил х солярному божеству Аиатэрасу - таким образом, начало владычества тэнно помещалось в мифологическое пространство-время для подтверждения правомерности а юридической обоснованности становящейся государственной структуры.

Из указов выясняется, в частности, категориальное понятие вадза ("деяние", "действо") „ которое совершается: правителем па унаследованном им "еысокон престоле небесном" и само является наследуемый.. "Деяние" это заключается в двух основных задачах: первая - "сию обильную страну Поднебесную обустраивать а выравнивать,, народ Поднебесной ласкать и жаловать",.вторая .- передавать это наследное деяние следующему правителю.. Понятие народа при этом в большой мере совпадает с понятием Поднебесной: в разделах указов,, говорящих об амнистиях и награждениях, зачин обычно гласит: "прежде, всего награждаем Поднебесную". Пра этом аз текстов складывается впечатление, что раздача наград,; даров и малостей была тождественна своего рода жертвоприношению народу, которое совершал император,, т.е. привычные средства воздействия на. стихии Езба-Зеили в традиционные способы коммуникации с божеством переносилась ка третью сферу вселенной из триады Небо-Земля-люди.

Что же до второго "деяния" (вадза) правителя,, передавать власть преемнику,, то,, как явствует из указов,, всякий тэнно рассматривался как звено в цепи правителей,, икперсопифицирующее ыи-

фологического правителя-первопредка. Ссылка на мифологический или исторический прецедент вообще выступает повсюду. £ качестве гаранта юридической правомочности предпринимаемого деяния - будь то отправка послов в иностранное государство или женитьба на женщине из определенного рода.

В сэммё предстает определенным образом смещенный тип мифологического мышления, - результат соотнесения космологичнского строя представлений с исторической и социальной действительностью, стремления найти и выделить точки мифологических проекций на картину новой государственности.

Отсюда и мифологизированность многих политических мер, предпринимаемых правителем против оппозиции - например, перемена имени заговорщика Киёмаро ("Чистый Маро") на Китанамаро ("Грязный Маро"), или высылка заговорщиков в места отдаленной ссылки. Такие места были оговорены специальным указом и во многом совпадали с топонимами, обозначавшими пределы Поднебесной, за которые изгонялись демоны эпидемий в новогодних экзорцнзмах.

Хотя сэммё принято считать текстами по преимуществу историческими, и в большой степени юридическими,, значительные их пласты имеют непосредственное касательство к сфере фольклорно-песен-ной поэзии и становящейся литературы.

Наибольшую близость к "Маньбсю" обнаруживают указы» являющиеся частью обрядовых текстов,, исполняемых в ритуале восшествия на престал,, а также два траурных указа, типологически сходных с песнями-плачами "Маньёсю".

Это обстоятельство заставляет предположить существование общей традиции величальных ад ж плачей, разделившейся Еа развые в ритуальном отношении исполнительские сферы, имеющие ритмические и мелодические отличия.

Многие сэммё также оказываются подобны норвто» прежде всего по сходству функции и цела: исполнение некоего ритуального текста и здесь выступает как средства обеспечить благополучна в стабильность ; и в этом смысле показательны не только ритуальные тексты возведения на престол с заложенными в них магическими формулами.

Например, в указе императора Сёму» сохранившемся в архиве одного иэ монастырей,, помимо ритуального ¡¡спрашивания благ у богов» содержатся еще элементы заклвиаиия-экзорцазма. В таких текстах соединены признаке и фушгции разных видов имперского ритуала,, что позволяет судить о характере рагуальных текстов

предшествующего периода, не зафиксированных в памятник ад.

Возможно также, что тексты многих сэыыб, совмещающие японский менталитет со смягченным и тонизированным конфуцианством и вкраплениями буддийских реалий„ стали если не одним из прототипов, то одним из первых прецедентов становления смешанного! японо-китайского литературного стиля.

В третьей главе Второго раздела работы речь идет о цикле ритуальных песен оаута. Тексты этого цикла не исследовались в отечественном востоковедении,, они даже почти не упоминаются учеными. Однако они,, как представляется,, занимают весьма важнее место в японской словесности.

Ооута - "больше (великие) песни" - по предположениям японских исследователей^ вошли в ритуальную практику времен Хэй-ап из обрядовой сферы древности. Ооута подразделяются на три группы текстов: песни кагура, саибара и фудзоку.

Ритуальное представление,, включающее исполнение вышеназванных текстов, состояло из трех больших отделений» Первое заключалось в призыве к богам спуститься вниз (кампороси, "спуск богов"). Сопровождавшие эту часть тексты даже в самых ранних записях уже представляли собой литературные пятистишия и, вероятно, были составлены на основе народных песен придворными поэтами конца периода Пара. Вторая часть, саибара, имела целью увеселение спустившихся богов» Тексты саибари гораздо ближе к народной песне и по тематике, и по стилистике,, и по ритму и,, по-видимому, были главными текстами праздника, Песна саибари делились на большие и малые, большие изобиловали всякого рода хаясикотоба (ритмическими восклицаниями-припевками) и повторами. Однако, за вычетом этих повторов они легко укладывались в традиционную форму тал?«» кэлые же имели нерегулярную стиховую форму и обнаруживали явное родства с народными песнями различных областей страны. Как и в других сферах японской музыки а словесного искусства^ большое и малое обозначали здесь соответственно песни, выполненные согласно придворной моде изящной (яп.. га) .словесности,, и безыскусно народные, воплотившие обычаи той или иной провинции (цудзоку). Праздник заканчивался: с появлением первых утренних звезд. Третья часть ритуала* называемая "звезды" (хаси), воспроизводила проводы богов обратно на небо (камуагари).

Первоначально священное пространство,, обиталище богов не било связано, с храмовой архитектурой„ и длительное время таковым пространством для японцев наряду с грудой камней служил лес. Па-скалысу одна из мощннг групп переселенцев принесла с собой веру

21

в ками» спускающихся с неба в дерево» архаический культ деревьев получил мощное идеологическое подкрепление. Вначале в ритуале временной обителью божества было дерево» потом ритуальный предает из священного дерева - ветка» луг, шест, деревян-кде копье - принял на себя функции - дерева ; и , дерна в руке одан аз таких ритуальных предаетов» участники обряда привлекали на зешш богов,, которые» таким образом, временно воплощались в этих предметах.

Любопытной архаической чертой первой часта ритуала является его построение из двух полухорий, при этом часть песенщх переключен представляет собой вопрос-ответ, весьма схожие со стру^урой космологической ритуальной загадки, например: "Э-гот бамбук - чей его бамбук? Та священный бамбук богини Тоёока-хикв, ва небе пребывающей,, богшш бамбук священЕый" (Тоёо^а-хиыэ -богиня» по-видимому, идентичная или функционально схожая с Тоёукэ-хийэ» богиней пищи, культ которой зафиксирован в acesias ритуалах урожая на Сикоку).

Примечателен сан факт исполнения разЕых обрядовых и гаых народашх песен разных областей в рамках придворного действа. По-Бндщгому,, мы здесь снова имеем дело с выражением; подчинения главенствующему клану путем исполнения собственных обрядовых песes» что» па-вндЕиоиу, означало признание приоритета богеств клапа тэнно над местными, как родовыш, так и ландигфтиьна:.

Езда сказать, что. зги древяейзие из зафигсйровансых es-радщх песен отЕэдь'па полностью поддаются ^толкованиям даже самого квалифицированного публикатора. В частности, Ееобъяссгп-шиш остаются так называемые припевки хаяслкотоба», рктшчгсЕЕз восЕлщашхя» вставляеше между строкаш песни.

Аиализзруя этот слой лексике,ш пришли к гипотезе» что восклщання такого, рода служили некоторкн БЕОзекстовьи задачам,, ыапрп^зр, служили угазанзеи на теургический характер песни» вы-полешн роль шгсчсскезс еле; шзожацеонеых формул. При bsom в ритуалькых песаах цпгла ооута более двух, десятков слов такого рода» прпчеи некоторые из шгх по фонетической структуре явно вшадшг ез дрзваеяпашкога сгогаря; шшрикер,. пасЕсльЕу япоо-esoay £3ESy в другш глтakcszs не свойствеипо. упогреблеицо плавного согласного, в качала слава», загадачнш oesaeses сущрст-шваиге лексеш райсиаая» tceq Енстущээщей в качества хаяс—кз-тобе. Ршиаяагриаая составление гага спесеи хаясагаотаба. с сх ЕОБЕекстн, ш пршшш е пргздподсаешэ, vso слова» ъое&щрь

явно ыаЕкческую функции, или хотя бы часть ах цоглз быть заимствованы из ритуальной практики пленен„ относящихся к иному» чем Яаато„ этносу и пользовавшихся друпш языком. Передаваясь в народных обрядах как магические, она отчасти исказили звучание II утратили смысл, Исходя из фонетического облака этих слов, естественно было прежде всего предположить авсгронезийский субстрат. Предположение это казалось тем более правдоподобный, что согласовалось с особой ролью богов океанического графологического цакла в становлении песен вака, что иы установили на материал© старейших японских поэтических трактатов, о: чем подробно говорится в Третьем разделе работы.

Данная гипотеза вместе с лексическим материалом была проверена советским лингвистом Ю.Сирхом, специализирующимся.в области реконструкции праавстронезийсвих языков. Оказалось,, что рцц хаясикотоба может быть возведен к протоавстронездйским корням. Наиболее достоверной и примечательной из предложенных Ю.Сарком реконструкций представляется реконструкция более чем распространенного Еосклицания аварэ (древнеяп. сдарэ). Корень харэ,. по-видимому,, может быть возведен к протоавстронезий-схому *paliSi, что означает "табу",, "запретный'"."священный".

Ее исключено, что это значение легло в основу понятия моно-но аварэ (ахарэ),, кардинального принципа японской поэтики, обросшего во времена средневековья огромным количеством значений. Это понятие, трактовавшееся в Хэйанскую эпоху как "печальное очарование вещей" в контексте австронезийских реконструкций обретает историческую а концептуальную глубину. Семантическое развитие этого понятия можно тогда представить следующим образом: табуврованный—»священный в широком смысле слова-—► вызывающий особое эмоциональное отношение.

Разумеется, такого рода реконструкции заведомо носят предположительный характер „ однако,, как представляется,; за нами кроются определенные основания и для дальнейших поисков следов австронезийских влияний в ритуальной культуре и текстах древнего Ямато.

Следующий, третий раздел работы посвящен проблемам,, так сказать,, трансформационной поэтики,, т.е.. тем изменениям и преображениям,, которые происходят со словом при переходе его от фольклорной словесности к литературному этапу. Первая глава раздела описывает фунзцвю песни (ута.) в культуре. Как явствует из: наших наблюдений над текстами,, песня вводится в мифолош-

ческий нарратив в определении ситуациях, таких, как знакомства.,, разведение огня и приготовление пища,. перед, входом: в жилище,, перед, путешествием,, перед смертью и т.д. Как свидетельствуют тексты г многие Из этих ситуаций переходят потом в литературу» В Еэйанских повестях жанра ута-ыояогатари пятистишие, как и в ритуальш-шфологической сфере,, может выступать в качестве особой прямой речи, единственна допустимой в условиях запрета на коммуникаций,, исполняется перед расставанием,,, для опознания челепека, на пару и т.д. Сходные ситуации, порождения песен встречаются и в "Иа^ьёсю" в виде рубрик или тем-заглавий стиха.

Весьма красноречивые сведения о роли "японской песни" (вака). можно почерпнуть из первых четырех трактатов по поэтике, традиционно считающихся китайскими подражаниями и потому не имеющих в глазах многих исследователей особой ценности. Однако из этих китаеязычЕых трудов выявляется немало специфического в воззрениях японских поэтов на искусство поэзии. В частности, в первом же трактате (Хаманарн,. 772 г.) намечается нечто вроде концепции первопесен» возводимых к определенным божествам.. В отличне от китайской концепции словесности взйь, становление которой безлично и безымянно,'становление вака из пеупорадочен-иого хаоса древней словесности для японских теоретиков оказывается связано с конкретными именами богов. Примечательно, что кетаеязычные трактаты начала IX в. (тоже ранее не попадавшие в поле зреивя исследователей) связывают э?у упорядоченность с яв-леппен в Японию "до'того скрытого МавджуЕра",.. Другими шо.ваыи, в условиях активного внедрения в культуру буддизма и: мода на все буддийское роль де&ыурга в сфере поэзии приписывается бад-хвсатЕве (и не случайно иманш Маздаушрз.» известному ещз под каетт "господь речи" и "красивый голос"). В трактате же Цура-vsa„ с которого пршяга отсчЕаавать исдорню япоеской паэтало-ш., в сущности, происходит полемическое возвращение к собственна япоЕсква божествам, создавшим пары первопесеа» т.е. Цуре-вкп вшвь утверждает связь поэзии с мзфапозтшеейп: ьшрол япоеской древности.

Как нам представляется, авторы первых трактатов, создавая своего рода ийф о происхождении поэзие„ стреггглЕсь в подражаете составителям дафологыческнх сводов, сочетать предапка рагшх племен и. абъедагить pa8псплемеаш1х божеств в едишЦ паптеок,, что по-видашму,, определило выбор богов в качестве ТЕорцов про-тотекстеш. Часто в этой роли выступали пара бошетв» прзсадде-

защих к двум разшн эткокулътургшп традяцаяп. Я все же„ как показана в работе,, главная роль:'среда тагах поэтов-деииургав обведена божествам* которым поклонялась племена мореплавателей аш„ т.е. возможно предположить, что происхождение песенкой традиции приписывается тем родам,., происхождение которых может быть отдаленна связано с праавстродазийсшши .группами населения. В этой связи примечательно что одал из ракппх трактатов (правда, дошедший до нас в средневековой версии) прямо возводится к божеству ама Сукаёси» который считается авторам трактата» а котором идет речь» Сумиёсл - тройное божество, быть мелеет, бог-дракон, явившийся при омовеииз Идзаншш в море,, -также свидетельствует в пользу возможных авсгропезпйсздх истоков традиции ранней японской словесности. Н. это - еще одни, аргумент в пользу правомерности обращения к австронезийским реконструкциям при анализе загадочной леасаки хаясакотоба в пека-тарых группах песен ооута.

Цураюни яе„ утвердивший концепцию становления и роли поэзии. в японской поэтике, приравнивает порождение и функционирование текстов к становлению и бытовашш всего- живого, порожденного Небом-Землей. При. этом он утверждает, что песня явилась, когда разделились Небо и Земля* по "то, что передают нынче в мире, началось на небесах, извечно раскинутых,, с Сататэру-хнмэ, а на земле, где грубый металл - с Сусаноо-но шкота". Ситатэру-хшз - богиня солярного культа, Сусапоо - хроническое божества, культурный герой клана Ндзуыо, и.оба эта божества, породившие поэзию,, явно' не принадлежат к паитеону императорского рода тэп-iío (с богиней солнца Аматзрасу) или сопутствовавших ему родов.

Особую роль в культуре играли,, по-видимому,, и сами ранние трактаты. Все она включали в название слово сита (кит. щи), т.е. оказывались в системе китайских нормативных сводов а кодексов разного рода и японских регистров разных дет-, представляющих универсальный соцгокосмаческий регламент. Таким образам, в самих названиях трудов по поэтике отражалась воспринятая в общем русле китайского влияния концепция поэзии (песни)-как устрояющего, регламентирующего и: гармонизирующего начала. Интересна, что в более поздних трудах по поэтике первый трактат именуют пе талька "Уложением Хаманарв", его называют еще "Хамаиари-мзкотонори", т.е. подобно сэмм§,, указом,, "августейшим изречением"," священным повелением", т.е.. сан первый трактат стал рассматриваться как квази-мифологический прецедент.

Ва второй главе третьего раздела. "Шгфа-поэтдческнй юдус ранней шонекой по эзии"говорится, в частности:» о двухкомпонент-ной структуре пятистишия, сформировавшейся, по-видимому, внутри традиции амебейного фольклорного пения на игрищах утагаки. Обрядовое пение на утагаки, вероятно, преобразовалось затеи в форму поэтических турниров утаавасэ. Собственно, литературная танка тоже не мыслилась сама по себе, она была частью обмена посланиями, цикла в антологии, одним из стихотворений поэтического турнира, минимальной единицей сборника какой-либо семьи или: же сборника по типу "одно стихотворение от ста поэтов" либо "сто песен одного поэта, написанных па обету".

Диалогизм японской обрядовой песик сказался и на структуре отдельной танка, которая почти всегда двухчастна, и на функционировании древнейших поэтических приемов.

В случаях, когда танка очевидно разделена на две части, легко заметить, что первая рисует "объективную" картину дара:в нее входят описания сезона или местности, связанных с сюжетом стихотворения, приметы погоды и т.п., во второй же части представлен субъективный момент,лирическая эмоция автора как таковая.

В первой космографической части песни, как правило, и содержатся древнейшие приемы танка, такие, как утамахура-священ-ный топоним, макуракотоба, "изголовье - слово", эпвтетальное клише, к дзб - прием, называемый А.Е.Глускиной "образным параллелизмом",.. а П.А.БорониЕой -"стилистическим введением". Оба этих праема предполагаю®, что наличие в танка того или шшго дзё или макуракотоба влечет за собой непременное появление в том же тексте другого вполне определенного слова.

С нашей толки зрензя,, дз&, часто совпадающее по ой>еиу с первыми двумя строками танка, т»е. с первой частью, и вызывающее появление определенного слова в его второй, части, представляет собой отголосок распеванвя частей ■ песни двумя шзиухорияыа» Этот прием подчеркЕвает двухчастность композиции песни н являет собой способ перехода о® одной части к другой; кроме того, он выявляет феаомш. разного назначения первой е второй частей, что также возвращает нас к рвтуальнешу аспекту японской псэзил.

Макуракотоба, "изголовье-слово", по-видимому,, тоже занимает важное места: в круге магических операций раннего общества Яиато.

Существует ряд гипотез относительно возникновения ыакура-

котоба. С нашей точна зрения, они ведут происхождение от сакральных формул, о характере которых ггы судам по наиболее древним поэтическим и шэтологическнм текстам..

Представляется обоснованным предположить, что наиболее древние макуракотоба или, по крайней мере,, значительную часть -их разумно рассматривать прежде всего как определенный род поре-мий, имеющих космологическое значение.,,

Важная информация на этот счет содержится в трактате Кисэ-на С830-е гг.). Кисэн приводит список, содержали 88 таких паремий, предлагая.их как перечень имен, относящихся ко времени богов. Этот каталог построен по принципу: "есла воспевается х, то говорится х". Кисэн предваряет свой, список следующим утверждением, "Для того,, чтобы воспевать веща* во времена богав были другие имена. Какие - поэты вака этого не знают. Поэтому их надо- назват&гпрежде всего". Т.е. макуракотоба изначально понимались, как другие слова, имеющие особую природу* "слова эпохи богов",, составляющие некий отличный от обыденного язык.* со временем же этот метаязык в контексте уже не фольклорной, а литературной системы оказывается интегрирован в сугубо поэтический, ряд,, где выполняет техническую, озчасти даже вспомогательную функции.

Из спиеяа Кисзна явствует, что если речь вдет о солнце (хи), то надо говорить аканэ сасу, т.е."вытягивающее красные, корни (лучи)", об одежде - сиротаэ-но, "па белах тканей",, о дороге -тамахоко-но, с "яшмовым вопьем", и т.д.

При этом приводимый список, сгруппирован по парам: небо-земля, солнце-луна* море-бухта, остров-скалистый берег, волна-мор-, ское дно, река-гора, поле-скала, высокий пик-ша, долина-водопад и т.д.

Этот список примечателен во многих отношениях. Во-первых, он до тривиальности очевидна представляет собой то, что принято называть алфавит мира, т.е. космологическое описание, совокупность основных понятий, составляющих вселенную, при этом, как ш полагается* организованных в пары бинарных оппозиций.

Во-вторых, троп макуракотоба предлагается авторами трактатов не как передающий основные признаки предметов в понятий ила описывающий их по косвенным приметам, а как набор синонимов, эквивалентов , "имен эпохи богов". На наш взгляд, определяемые слова по отношению к несколько загадочным, иносказательным описаниям эпоха богов выступают именно как разгадки*, т.е. мы предлагаем трактовать макуракотоба как сросшиеся части архаического ритуала

космологической загадки,, т.е. вопросо-ответного диалога между жрецом и посвящаемым по типу: "что выдвигает, красные корни?" -"солнце", "что находится близко к горам? - "деревья", "какая трава служит изгнанию скверны?" - "из которой сделана ритуальная кукла" и т.д.

Космологические загадки такого рода противоположны пониманию загадки в логической семантике, во многом они отличаются по структуре и от японской загадки средневекового периода. Такие загадки не подлежат отгадыванию, ответ на них надо знать заранее, т.е. они, по выражению ТЛ.Елизаренковой и В.Н.Топорова, "служат важнейшим участком, на котором реализуется металингвистическая функция языка.., ориентированная, на проверку того факта,, пользуются ли участники коммуникации одним и тем же культурно-языковым кодом". Переход загадки в поэтический троп - явление, встречающееся и в других ареалах, да и трансформация одного типа паремии в другой также представляет собой универсальный закон.

Можно, видимо, утверждать, что от древности, к средневековью в стихотворной загадке происходит трансформация - от кодирования: смысла к кодированию (запрятываю®) слова, т.е. переход от космологических тавтологий к сложной каламбурной игре, когда суть высказывания, формулирующего загадку, перестает быть священной формулой, а распадается на лексемы и их части., составляющие отгадку при определенном способе их комбинирования.

Существенным свойством ранней поэзии, сохранившимся с допись менных времен практически до двадцатого века, является ее музыкальный аспект. Как показана в третьей главе третьего раздела работы, в ранних и классических литературных памятниках можно обнаружить указания на то, что мелодический тип,, музыкальный характер древних песнопений играл немалую роль в становлении классических форм японской поэзии. Например, в "Кодзики" мы не встречаем привычных названий'поэтических форм - танка, нагаута и пр.» по классификации "Кодзики", существуют "песни с повышением мелодии к концу", "стиль окраины", "песни рисового амбара" и т.п. И даже в сравнительно поздних средневековых трактатах, с нашей тачки зрения, содержатся указания» которые надо трактовать именно как правила выбора музыкального типа исполнения. Так» в "Сантай вака" ("Вака трех стилей") говорится! "Весна-лета - эти два надлежит читать грузно-грсшко„ Осень-зима < эти два надлежит читать сухо-узко. Любовь-путешествия - этв два вад-

лежит читать особенно, блестяще-прекрасно". По-видимому» в зависимости от "сердца" (кокоро) песни менялось и его музыкально-пластическое воплощение, что,, надо щгмать, соответствовало определенным ритуальным классам песни. Помимо того,, как да выяснили. из текстов, особые вокальные модуляции предусматривались для специфических приемов танка, запечатлевших элементы архаического мировоззрения и несших разнообразные космологические значення.

В четвертой главе третьего раздела работы речь идет о соотношении слова и. вещи, поскольку в трансформированном виде в литературную поэзию переходит отношение к вещи в ритуале и мифе. Ее только поэзия "Маиъёсю", но раннесредневеновая японская поэзия демонстративно подчеркивают тождество слова и вещи.

Таким образом, можно сказать, что средством, необходимым для классификации и упорядочивания космоса,, становится сам этот космос, а не поиски надмирных абстракций, организация и исчисление одного классифицирующего ряда становятся возможными с помощью и на основе сопоставления с другими в ритуале и мифе.

Несмотря на определенное равноправие различных предметных и понятийных рядов в рамках циклического природного времени задачи космологической классификации естественным образом решались с помощью прежде всего сезонных растений и животных. По-видимому» на раннем этапе японской культуры растениям приписывалось столь важное космологическое и ритуальное значение, что они, как ничто другое, были пригодны для разметки,, например» времени и пространства, социального статуса и многого другого. Ваши наблюдения над текстами показали» что в "Манъёсю", например» вычленяются группы фитонимов» служащие обозначению зон и точек пространства, другие названия растений передают понятия отрезков времени - от конкретных и кратких до необозримо долгих, как "трава "сто веков". Некоторые служат эвфемизмами в социально затруднительных ситуациях, другие предполагают передачу тайного знания или сведений об эмоциональном состоянии автора песни. Это явление, чрезвычайно распространенное, в японской поэзии на всем протяжении развития поэтической традиции, имеет глубокие основания в архаической культуре.

Пятая глава третьего раздела работы посвящена» как нам представляется, одной из центральных концепций японской архаики, занявшей большое место и в ранней литературной поэзии, -

29

мифологеме взгляда.

Контексты, включающие понятие "видеть",., могут быть разделены на несколько основных групп,, характеризующих магические возможности, приписываемые этому действию. В архаическом мире главной сверхъестественной способностью зрения являлось воздействие на объект с целью его стабилизации,, усмирения или. же наделения силой. Можно: проследить достаточно древние представления о чародейной силе взгляда вообще, наиболее явственно сохранившиеся в японском ритуале купит - букв, "смотрение страны" шш "видение страны". В миыологическом своде "Кодзиша" и текстах "Маньёсю" ритуальное смотрение страны как магический акт часто осуществляет император ; вероятно, ранее его совершал глава рода или жрец.

Ритуальное значение "сдатрение страны" с. целью обеспечить ее стабильность и благополучие, видимо, находилось в ряду другие актов мифологического твореная,, а их названия офоршшлись по той же морфологической модели: кунзума "рождение страны", кунидзукура "строительство страны",, куниявки "притягивание страны", кунЕвдзура "подношение страны".

Судз по текстам,, взгляду приписывалась не. только способность преображать, но в создавать заново, недаром "творение ведением" встречается в одном из самых первых эпизодов мифологического творения зешш.

На большом круге текстов выявляется также, особое воздействие, взгляда в связи с магическши свойствами растений. Во шагах песнях "Маньёсю" раскрывается способность растений удерта-вать облик человека, находящегося в далеком, месте, ели даже покойника. Отчасти это можно объяснить связью растений с мкрои мертвых через корни, подтверждаемой многими текстами.. Дошшо растений в некоторых других характерных предметов .- одезды, зеркала, - способность удеряать облил человека, судя по текстам "ИавьЕса",. присуща в особый" точкаа сакрального пространства.

Как один из шпоб магического воздействия взглядом мошю потолковать в клише,, распространенное в наиболее старых нагау-та "Наньёси" - речь вдет: об оборачнванил нааад во время цута-пествня на перекрестках и поворотах дорога. Здесь цель этого всштриваяся, перешедшего в литературу из шра архаических ве-ровагшЁ, жазется сходной с магЕческш завязыванием (мусубн) крав влн botos сосны, что дол2ео было обеспетЕть бамп&свый

путь и благополучное возвращение.

Работу завершает Заключение, где подводятся итсги исследования а формулируются некоторые выводы.

Важнейшее значение для исследования ранних литературных текстов имеет идеологический, мировоззренческий контекст, т.е. мафалогическне составляющие,, образующие древнюю картину мира. В японской„ как в других культурах на сходном этапе развития, отчетливо просматривается несколько мифологических слоев» возможно, репрезентирующих различные этнокультурные компоненты п разновременные мифологические традиций. Такого рода дифференциация мифологических слоев, отчасти отраженная в ритуальных текстах и ранних трактатах по поэтике, позволяет» как представляется*, с большей достоверностью интерпретировать ннфо-поэтнческие клише,, преображаемые в характерные явления ранней литературы.

Основное место в работе было отведено трем типам сохранившихся ритуальных текстов. Это» прежде всего,, молатвословая шзрато, отчасти принятае в синтоистской практике до сих пор» и оказавшие влияние на становление письменных литературных форм. Несмотря на. сравнительно позднюю запись (первая треть X в.) эти тексты, быть может» представляют наиболее архаические слои древнеяпонского языка. Семантика и.мотивировка ритуала» как правило, образуют отнюдь не пряную* а подчас весьма.изощревнув связь с ривуальвыми текстами» сопровождающими обряд. Ноэтсау в работе было сочтено необходимым дать описание обрядовых действий, как она представлены з памятниках,, тем более, что этот материал практически не освещался в отечественном японоведении. Описания обрядов в работе поставлены в контексты тех мифологических протоситуацай, с которыш ассоциировались провозглашаемые жрацамм тексты молитвословий.

Исследование тезстов норито позволило выявить космологические значения многих явлений письменной поэзии,, которые таким образом обретают историческую глубицу и смысл. Поэтика самих норзто - весьма примечательное явление не только с концептуально-мифологической, но и с чисто эстетической точки зрения. Эта тексты имеют строгую композицию,, содержат высокое число параллелизмов, архаических повторов,, мифопоэтических топосов, анализ которых позволяет увидеть историю становления японской поэтической традиции в ее непрерывном развитии со времен древности.

Следующий тил текстов» тесно связанных с норито, - это микотонари» или. сэммё, указы ранних правителей.

В указах достаточно явственна архаическая праоснова, выраженная в характерных для этого стиля клишированных оборотах - титулах правителей» описаниях "Великой страны восьми островов"» обращениях к слушателям и т.п. Сэммё кроме того представляют особый интерес и с точки зрения материковых философско-религиозных влияний. Здесь могут быть четко прослежены конфуцианские и буддийские концепты, принятые в практике ранней государственности.

И норито, и сэммё» и ооута, несмотря на принадлежность е разным ритуальным классам ж нацеленность на разные задачи, не сомненно имеют немало общего в структуре построения отдельного текста шш циклов, наблюдается и сходство элементов композиции - обращение к богам в зачине, испрашиваше благополучия перечисление даров ш приношений и т.п.

И общие свойства этих текстов» и их частные особенности, зафиксированные в процессе исследования», оказались более чем значимы для главной цели настоящей работы, - они позволили увидеть процесс развития ранней литературы в широком мифологи ческам» фольклорном,, обрядовом контексте.

Как удалась выявить в ходе исследования, ранняя литерату; ная поэзия» песня уга также обладала своей мифологической историей. Само пятистишие вака, судя по материалам ранних тра: тагов, рассматривалось как могущественный регулятор, творящий гармонию из хаоса неупорядоченного древнего слова.

Как удалось выяснить в результате исследования, зачин ма куракотоба» возможно» восходит к утраченному в памяти культур: архаическому вопросо-ответному ритуалу» т.е. сакральному диалогу между жрецом и посвящаемым.

В сущности, мы убедились, что в ряде аспектов вака ("япо: екая песня") почти вплоть до нового времени не утрачивала гду бинной связи с ритуалом. Эту связь, в частности, оказалось во: можным проследить в свете соотношения слова и цузыкальна-ладо вого аспекта исполнения песни.

Еще одна существенная сторона ранней литературной вака, о которой необходимо было сказать в нашем исследовании» это, собственно» ее мифопоэтический строй, определивший на долгое время картину мироздания» представлению, в древней и раннеЕла

сической поэзии. Как было показано в работе, даже ситуации, в которых происходит создание вака,. оказываются одними и теми же для мифологических сводов,, молитвословий норито и прозопо-этических жанров хэйанского времени. Ритуально-магические функции вака особенно отчетливо явлены в сфере отношения к природному и предметному миру.

В ранней японской поэзии словарь конкретных понятий способствовал установлению отношений между вещами и первоначально в этом промежутке отсутствовало стремление придать вещи, определяющей другую вещь, символический характер. Одни ряды понятий "определяли другие, вступая с ними в отношения сино-номии или омонимии. При этом,, как ыы выяснили из* текстов, наиболее часто применяемым, почти универсальным кодом служил фи-тонимическнй ряд, т.е. принятые в ранней поэзии названия разных растений.

Более того, выяснилось что ряд свитков "Маньёсга" на уровне скрытой композиции циклов тоже содержат, универсальные каталоги мира,, различные его классификации и даже список священных предметов, служащих приношениями богам в древнейших ритуалах, Каталоги такого рода оказываются явлены, если в каждой из песен цикла выделить клетевое тематическое слово: из первой, космологической части вака. Такие опорные слова, как показало исследование, и составляют строгие и последовательные цепи, списывающие иерархии природных и предметных рядов,, наподобие списка: небо-зеыдя, солнце-луна;, дождь, туман, иней, роса ; река, водопад,, пруд, море и т.п.

Подобно фнтонимам,, в ранней литературной поэзии свое место. в трансформированном виде занимают и другие элементы космологического мировоззрения, причем, разумеется, в литературную сферу попадают далеко не все, некоторым же оказывается особое предпочтение. Из числа таких предпочтенных литературой мифологем мы избрали, архаическую концепцию взгляда ввиду ее особой важности, насколько можно судить по вмещайся текстам.

Мифологема взгляда, как и многие другие архаические концепции бытия, отчасти зафиксированные в текстах, отчасти восстанавливаемые реконструктивно, составили, своего рода мировоззренческую и стилевую основу ранней литературы, на которую впоследствии наслаивались различные литературные новшества и метаморфозы. Определенная системность, присущая этому архаиче-

скоку слою, отобранному и усвоенному ранней литературой, позволяла адаптировать многие новации к заимствования без полной утраты специфики. И хает становление литературы происходило в условиях более чем мощных влияний развитой китайской литературной традиции, закрепленные в "словах Ямато" архаические комплексы представлений о маре придавали определенную окраску самым разным литературным проявлениям и феноменам. Это мы и стремились показать* прочерчивая сложные, отнюдь не всегда очевидные связис ведущие из мира японской архаики к развитой поэтической традиции.

Основные положения диссертации изложены в следующих публикациях:

1. й^ато-моногатара.. Пер. с японского,, исследование и коьшентацай Л.И.Ермаковой. - Памятники письменности Востока,. ЬХХ, М., "Наука", 1982,. 16,4 п.л.

2. Нориго, Сэшё. Пер. с японского, исследование и комментарий Л.М.Ермаковой. - Памятники письменности Востока, ХСУП, М., "Наука", 1991, 21,6 п.л.

3. О лишней море в танка "Яиато-мопогатари"¿к проблеме изучения языка японской поэзии). - Статьи по восточному языкознанию. М., "Наука'", 1973 , 0,.8 п.л.

4. О поэтических особенностях танка в "Ямато-ыоногатарв" - "Литература и время". М., "Наука", 1973, I п.л.

5. Омошигвческая метафора в средневековой поэзии Дальнего Востока (опые частной типологии) - "Типология и взаимосвязи средневековых литератур Востока и Запада". И., "Наука",. 1973. 0,8 п.л.

6. Проблема соотношения лирического в повествовательного в "Ямато-мовогатари". - "Вопросж- японской филологии", вып.4. Езд. МГУ, 1977. 0,6 п.л.

7. О некоторых особенностях стиля норизго как литературного памятника» - "Лииературн стран Дальнего Востока". М., "Наука", 1979. 0,5 п.л.

8. Синтоистский образ мвра и вопросы шэтшж классической японской литературы. - "Восточная поэтика. Специфика художественного обрааа". М., "Наука", 1982. 2 п.л..

9. Мифопоэтический строй как модус ранней японской культуры. "Человек и мир в японской культуре". М., "Наука"» !985. 1,5 п.л.

10. Культурные традйцйи.японцев и XX век. - "Япония: ультра и общество, в эпоху НТР". М.» "Наука", 1986 . 0,7 п.л.

11. Ритуальные и космологические значения в ранней японкой поэзии. - "Архаический ритуал в фольклорвых и раннелите-эатурных памятниках". Сер. "Исследования по фольклору и мифоло-'ии Востока". М., "Наука", 1988, 1,5 п.л.

12. Логос и мелос: японская вариация. - "Проблемы историче-:кой поэтики литератур Востока". М., "Наука", 1988, I п.л.

13. Слово и музыка в ранней японской поэзии. - "Япония: щеологня, культура, литература". И., "Наука", 1989, 0,5 п.л.

14. Такарабунэ, Нэ-но катасу куни, Оогэцу-хймэ» Такамиму-:уби,; Осара-сама, Камимусуби» Сумиёси-но ками, йсигами, Оамоно-[усива ками. - "Мифологический энциклопедический словарь", "Со-ютская энциклопедия"» 1990, 0,5 п.л.

15. Указы японских правителей УП-УШ вв. из летописи "Сё-унихонги". - "Народы Азии и Африки"» 1990» Р 5, I п.л.

16. Глаза» взгляд» зрение в древнеяпонской словесности. -Сад одного цветка". М., "Наука", 1991. I п.л.

Подписано к печати 01.07.91 Объем 2,25 п.п. Печать офсетная Тираж 100 экз. Зак. 193

Издательство "Наука" Главная редакция восточной литературы 103051, Москва К-51, Цветной бульвар, 21

3-я типография издательства "Наука" 107143, Москва Б-143, Открытое шоссе, 28