автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Свобода творчества и феномен хулиганства в русской лирике Серебряного века

Полный текст автореферата диссертации по теме "Свобода творчества и феномен хулиганства в русской лирике Серебряного века"

На правах рукописи

Поварницына Наталья Сергеевна

Свобода творчества и феномен хулиганства в русской лирике Серебряного века (В. Брюсов, В. Каменский, С. Есенин)

Специальность 10 01 01 - русская литература

Автореферат

диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Ижевск - 2009

Работа выполнена на кафедре русской литературы XX векЬ и фольклора в ГОУ ВПО «Удмуртский государственный университет»

Научный руководитель Официальные оппоненты

Ведущая организация

доктор филологических наук, профессор Подшивалова Елена Алексеевна

доктор филологических наук, доцент Литовская Мария Аркадиевна

кандидат филологических наук, доцент Шушакова Галина Николаевна

ГОУВПО «Ивановский государственный Университет»

Защита состоится 26 января 2010 г в 10 часов на заседании

диссертационного совета Д 212.275 07 и ГОУВПО «Удмуртский

государственный университет» по адресу. 426034, I Ижевск, ул. Университетская, 1, корпус 2, ауд 221.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке ГОУВПО «Удмуртский государственный университет», с авторефератом - на сайте УдГУ www lib udsu ru

Автореферат разослан <<Z% декабря 2009 г

Ученый секретарь диссертационного совета

НГ Медведева

Общая характеристика работы

Актуальность проблемы. Идея свободы творчества является ключевой для культурного сознания Серебряного века Поэтому в исследованиях о данной эпохе она занимает немаловажное место Так, например, в работах о творчестве В Брюсова литературоведы неизменно отмечают предельный эгоцентризм его лирического героя, полагающего абсолютной и безусловной ценностью свободу творческой воли, а потому выстраивающего оппозицию Я - мир (В Ильин, В Гольцев, А Зелинский, К Исупов, Д Максимов, В Ковский, Н Богомолов, В Пяст, Н Дикушина, И Машбиц-Веров и др)

В исследованиях о В. Каменском также подчеркивается свободолюбие его лирического героя, обнаруживаемое в стихийности, восхищенное™ природой и человеческим бытием, что в конечном итоге выливается в бунт против культуры и нравственной философии (В Сарычев, С Бавин, Г Бебутов, Г Матвеева, О Лазиев, С Гинц и др) Анализируются словесные эксперименты поэта, связанные с футуристической установкой на разрушение естественного языка (В Максимов, С Стрижнева, А Сердитое, 3 Паперный, И Заярная и др )

Особое внимание обращают на себя работы, посвященные творчеству С Есенина, в которых акцентируется внимание либо на «хулиганской» сущности лирического героя (М Пьяных, С Кошечкнн, М Нике, В Мусатов, Л Аннинский, А Зорин, Е Ермилова, Е Наумов, Л Занковская, Ю Прокушев, А Волков, П Юшин, Е Исаев, И Эвентов и др), либо на так называемом «образном» «хулиганстве» (Е Винокуров, В Харчевников, Н Прокофьев, М Пьяных, К Кедров, А Марченко)

Однако до сих пор эта проблема не была изучена целостно и системно Не исследованы варианты воплощения идеи свободы творчества в соотношении с динамикой развития русской поэзии рубежа Х1Х-ХХ вв Литературное «хулиганство», определившее авторское поведение и эстетическую практику многих поэтов этого времени, не рассматривалось в проекции на идею свободы творчества

Настоящее диссертационное исследование посвящено изучению индивидуальных путей обретения творческой свободы поэтами Серебряного века, утверждавшейся в лирике В Брюсова, В Каменского и С Есенина через отрицание традиции Выбор имен обусловлен рядом причин В Брюсов, провозгласив себя вождем символизма и активно утверждая новое понимание искусства, столкнулся с необходимостью изменить эстетические воззрения читателя, которые были сформированы русским реализмом и растиражированы массовой литературой второй половины XIX века с ее идеей социальной вины и позитивистским взглядом на мир Манифестируя сакральный смысл художественного творчества и принципы построения искусства на новых - индивидуалистских - основаниях, В Брюсов выступает первопроходцем Так же, как и В Брюсов, но уже на следующем этапе литературного развития В Каменский стремится разрушить ставшие в 1910-е

3

N

\

годы расхожими и профанными эстетические идеи символизма Для футуристов борьба с символистской поэтикой явилась основанием выстраивания новой, культивируемой ими эстетики Однако В Каменский, в отличие от В Хлебникова и В Маяковского, вовлекает в сферу книжного искусства образную систему и эмоциональный комплекс устно-поэтического творчества Обновляя поэтическую традицию, он создает лирического героя с учетом национальной русской характерологии С Есенин через десятилетие, на новом этапе развития русской поэзии, завершает процесс интеграции в книжную культуру деструктивных форм народного сознания, поведения и словотворчества Поэтому его опыт представляет для нас особый интерес как трансформация идеи свободы творчества в феномен хулиганства

Объектом диссертационного исследования является русская лирика Серебряного века Наше внимание сосредоточено на осмыслении поэзии В Брюсова, В Каменского и С Есенина, запечатлевшей на разных этапах литературного развития различные пути обретения творческой свободы и варианты отношений с традицией

Предмет исследования - инвариантная для культуры Серебряного века и определившая ее специфику идея свободы творчества и феномен хулиганства

Целью работы является целостный системный анализ способов воплощения в лирике Серебряного века идеи свободы творчества и феномена хулиганства Поставленная цель реализуется в работе через решение ряда задач:

- прежде всего необходимо определить отправное для диссертационной работы понятие «свобода творчества»,

- далее - показать место идеи свободы творчества в русском культурном сознании Серебряного века, проследить ее отражение в философской и эстетической мысли эпохи,

- поскольку понятие «свобода творчества» соединяется в постановке исследовательской проблемы с понятием «феномен хулиганства», нужно соотнести их между собой и найти основание феномену хулиганства в идее свободы творчества,

- исследовать лирику В Брюсова и В Каменского как два варианта воплощения идеи свободы творчества через восстановление забытой литературной традиции и через вовлечение народной традиции в книжную культуру,

- описать феномен хулиганства в поэзии С Есенина, выразившийся в литературном поведении и поэтике,

- и, наконец, соотнести результаты исследования, показав трансформацию идеи свободы творчества в феномен хулиганства

Методологическую основу диссертационного исследования составляют системно-субъектный (Б О Корман), системно-типологический (М М Бахтин, Б О Корман) и культурологический (А Ф Лосев,

Е М Мелетинский, О М Фрейденберг) подходы к изучению художественного текста

Теоретической основой работы послужили труды Р Барта, Н А Бердяева, М Бланшо, Л С Выготского, Б П Вышеславцева, X Г Гадамера, Г Гегеля, А Камю, И Канта, Ю М Лотмана, П Рикера, Ф Шеллинга, К Г Юнга и др

Постановка цели и задач, в комплексном виде пока не исследованных применительно к русской лирике Серебряного века, определяет научную новизну диссертации В работе впервые целостно и системно представлено воплощение идеи свободы творчества и феномена хулиганства в русской поэзии рубежа Х1Х-ХХ веков На основе систематизации философских и литературоведческих исследований описана дуалистическая природа понятия «свобода творчества». Через анализ философской и эстетической рецепции идеи свободы творчества показана универсальность этого понятия для русского культурного сознания Серебряного века Впервые соотнесены понятия «свобода творчества» и «феномен хулиганства» Исследовано воплощение идеи свободы творчества в лирике В Брюсова, В Каменского и С Есенина, на разных уровнях текста показаны способы разрушения литературной традиции и принципы формирования новой эстетики Через опыт поэтической деструкции прослежен процесс трансформации идеи свободы творчества в феномен хулиганства

Положения, выносимые на защиту:

1 В основе идеи свободы творчества и феномена хулиганства лежит категория «отрицания», обусловленная дуалистической природой искусства

2 «Хулиганство» в русской литературе Серебряного века имеет основание в философском и эстетическом осмыслении идеи свободы творчества

3 В художественном опыте В Брюсова идея свободы творчества осуществляется через отрицание гуманистических ценностей реалистической литературы и возвращение в поэзию аксиологической системы романтизма, что позволило утвердить крайний индивидуализм как новую этико-эстетическую норму

4 В поэтической практике В Каменского идея свободы творчества опирается одновременно на народную и литературную традиции Лирический герой моделируется по образцу русского национального типа При этом его не знающая самообуздания природа выражается не только в поведении, но и в словесных экспериментах, в реформировании традиционного поэтического языка

5 В творчестве С Есенина литературное хулиганство имеет глубокие народные корни и становится универсальной категорией поэтической системы Идея свободы творчества проявляется здесь в качестве феномена хулиганства

6 В историко-литературном опыте Серебряного века свобода творчества модифицируется в феномен хулиганства

Научное значение исследования определяется целостным системным анализом реализованной в художественной практике Серебряного века идеи творческой свободы и литературного хулиганства, что может быть учтено при дальнейшем изучении культуры рубежа веков

Практическая значимость работы заключается в том, что материалы исследования и полученные результаты могут быть использованы при чтении вузовского курса истории русской литературы Серебряного века, в общих и специальных курсах лекций, посвященных литературной эпохе начала XX века, а также в практике школьного преподавания литературы

Апробация работы. Материалы исследования отражены в монографическом учебном пособии и четырех статьях и были представлены в докладах на межвузовской научной конференции студентов, аспирантов и молодых преподавателей «Пути изучения текста» (Ижевск, 2007), межвузовской научной конференции «Кормановские чтения» (Ижевск, 2008), XXXI зональной конференции литературоведов Поволжья (Елабуга, 2008), заочной международной научной конференции «Картина мира в художественном произведении» (Астрахань, 2008), межвузовской научно-практической конференции «Междисциплинарные связи при изучении литературы» (Саратов, 2008), XIV всероссийской научно-практической конференции «Классика и современность- проблемы изучения и обучения» (Екатеринбург, 2009), межвузовской научной конференции «Кормановские чтения» (Ижевск, 2009)

Структура работы. Диссертационное исследование состоит из введения, трех глав, заключения, примечаний, приложения, содержащего дополнительный материал, иллюстрирующий выводы второго параграфа третьей главы, и библиографического списка, насчитывающего 221 наименование Общий объем работы - 198 страниц

Основное содержание работы

Во введении дается обзор критических и литературоведческих работ, посвященных творчеству В Брюсова, В Каменского, С Есенина, обосновывается актуальность и научная новизна темы, определяются цель, задачи и теоретико-методологическая база исследования

В первой главе «Свобода творчества и феномен хулиганства: к постановке вопроса» определяется это кардинальное для искусства начала XX века понятие, выявляется имманентность свободы творческому акту, находятся философские и эстетические основания феномену хулиганства

В первом параграфе «Дуалистическая природа свободы творчества» описывается посредством наиболее репрезентативных трудов природа творчества, демонстрируется неоднозначность философских воззрений на проблему свободы творческого акта, где основополагающими оказываются следующие представления 1) Всякий творческий акт по своей природе разрушителен, ибо основан на бунтарском желании художника перекроить мир согласно собственной логике, и завершается созданием новой художественной вселенной Так, в искусстве, имеющем дуалистическую

природу, любое отрицание всегда чревато утверждением. 2) Свобода мыслится имманентной творчеству. Она предполагает как свою первооснову(') Необходимость (Ф. Шеллинг) В качестве последней могут выступать мир, в плену отрицания которого оказывается искусство (А Камю, X Ортега-и-Гассет, М Бланшо), «принудительные механизмы» (И.Кант), содержание и форма (Г Гегель), коренящийся в самом художнике образчик Бога (Ф Шеллинг), рассудок и продуцируемый им смысл (Ф Шиллер), материя (А Бергсон), традиция (философская герменевтика), сам Язык для Литературы (Р. Барт) и др Таким образом, в философии постулируется принцип относительности сдерживаемой Необходимостью Свободы

Во втором параграфе первой главы «Свобода творчества — объект русской философской и эстетической мысли конца Х1Х-начала XX века» показывается универсальность этой категории для данной культурной эпохи Русская философская и эстетическая мысль рубежа веков создала представление о свободном творческом акте как о новом осознании человеком самого себя, как об оправдании его призвания, как о раскрытии его творческой природы Работы Н А Бердяева, С Н Булгакова, Е Н Трубецкого, Ф А Степуна, С Л Франка, Б П Вышеславцева и др, с одной стороны, и эстетические воззрения Д Мережковского, В. Брюсова, А Белого, Н Гумилева, М Волошина, русских футуристов - с другой, оказались «теоретическим» обоснованием художественной практики, абсолютизирующей идею свободы, и оправданием литературного хулиганства Философски и эстетически обоснованное, оно стало знаком этой эпохи Литературное хулиганство является особой формой пребывания художника в культуре, когда, обретая в качестве незыблемого основания своей творческой деятельности свободу и сняв сдерживающие ее ограничения, он продуцирует конфликт с традицией Атакующий ее художник оправдывает свой эстетический бунт творческой свободой, которая, в свою очередь, очевидна лишь в свете оттеняющей ее традиции В «хулиганском» искусстве удается соединить две взаимоисключающие черты творчества Свободу и Необходимость

Во второй главе «Свобода творчества в поэзии В. Брюсова и В. Каменского» исследуются пути реализации этой идеи в литературном • опыте двух поэтов Здесь представляется, какие механизмы отрицания предшествующей традиции находят названные художники слова, воплощая идею свободы творчества на разных этапах ее укоренения в литературном процессе, какие уровни художественной системы при этом подвергаются деформации и становятся проводниками новой традиции

В первом параграфе «Аксиологическая система романтизма как источник свободы творчества в лирике В.Я. Брюсова» мы обращаемся к творчеству поэта, чтобы показать, как утверждаемая в его художественном опыте ценностная система романтизма позволяет изобразить безгранично и безусловно свободную личность, отвергающую гуманистические ценности реалистической традиции, по отношению к которой В Брюсов выступает как разрушитель

В Брюсов усваивает романтизм прежде всего как художественный метод, иначе говоря, как способ изображения мира и человека Для него основополагающими оказываются восходящие к романтической традиции конфликт героя с миром, представления о героической личности и другом человеке Лирический герой В Брюсова, соотносимый с традицией романтического индивидуализма, - это возвышенная одинокая личность, полагающая источник всех ценностей в себе и позиционирующая себя единственной ценностью в мире Он выступает как некая норма, эталон, сравнение с которым обнаруживает несовершенство всего, что есть не-«Я» Это герой, занимающий в мире активную позицию, нацеленный на то, чтобы задать миру, людям, судьбе свои законы существования, заставить функционировать их согласно собственной логике Для него жизненной необходимостью становится борьба, открывающая возможность самоутвердиться в своей оппозиции к миру, позволяющая не подчиниться роковой предопределенности, способствующая реализации его творческого потенциала, свершению миссии поэта Разговор о «романтическом» герое в лирике В Брюсова немыслим без понимания его особой - творческой -природы Его абсолютная ценность (не безусловно заданная, а отрефлексированная поэтом) связана с его уникальной творческой сущностью Именно творчество оказывается основой аксиологической системы В Брюсова, относительно которой им разрешаются такие сформулированные романтиками кардинальные вопросы, как человек и мир, человек и вечность, я и другой человек

Размышления о творчестве в лирике поэта почти всегда сопровождаются раздумьями о свободе Он утверждает тождество этих основополагающих для его бытия начал Оказываясь во власти мировых закономерностей - и в этом смысле ничем не отличаясь от «других», герой обретает абсолютную свободу в творчестве, открывающую в нем нечеловеческую способность проникать в тайны мироздания, позволяющую ему утвердиться в собственной избранности, несоизмеримости с толпой Именно искусство становится той вожделенной сферой, где свобода героя не имеет границ, где им снимаются все запреты, зачеркивается все «лишнее», где -ему оказываются подвластны любые темы Поэтическая свобода связывается прежде всего с безграничной властью творца над языком Поэт актуализирует язык, возвращает его к жизни, кодируя в словах «тайные смыслы» Обретая власть над языком, брюсовский герой открывает в себе уникальные способности, соотносящие его с Богом Он становится той точкой в системе координат вселенной, где пересекаются и оживают все пространства и времена Со способностью переживать в акте творчества никем не изведанные нечеловеческие чувства, погружаясь в экстатическое, дионисийское состояние исступления, с уникальным даром созидания силой творческой мысли целого мира, находящегося в абсолютной власти творца, и с обретением через этот дар тщетно искомого человеком освобождения от уз реального мира и связывает лирический герой В Брюсова свою несопоставимость с людьми и соизмеримость с Богом

Но надо сказать, что брюсовский герой далек от огульного протеста против самого Первотворца Творческая уникальность осознается им как от Бога данная Его поэтическая свобода, безраздельная власть над сотворенным им миром оказываются возможны лишь постольку, поскольку существует Бог, призвавший его к откровению творчества, наделивший тайными знаниями Свобода лирического героя В Брюсова как знак его выделенности из мира, отмеченности высшими силами имеет божественную природу, поэтому никогда не вырождается в произвол, в бессмысленный бунт против Бога как ее первопричины Брюсовский герой, погруженный в «тайны духа», упивается внутренней свободой, дарующей ему ни с чем не сравнимую власть над миром Однако он всегда осознает свою «призванность» к этой роли - роли одинокого гения, ниспровергающего авторитеты, рушащего каноны, сыграть которую ему дано ровно настолько, насколько предопределено свыше

Представления о сильной и свободной героической личности обусловливают в лирике В Брюсова отношение к миру в целом и другому человеку в частности Традиционная для романтизма оппозиция Я - мир трансформируется в творчестве поэта во вполне конкретное противостояние лирического героя и города, в образе которого и получает свое последовательное воплощение романтическая концепция изначально злого мира Лишенный какой бы то ни было внешней привлекательности, чуждый сочувствия и сострадания к человеку, брюсовский город представлен целым рядом характеризующих его существо образов смерти, зверя/чудовища, тюрьмы Пространство города физически непереносимо героем Город обостряет в нем чувство одиночества, наказывает собой При этом парадокс романтического сознания заключается в том, что, отрицая мир, являющий человеку свой звериный облик, угрожающий ему гибелью и разрушением, посягающий на его свободу, герой нуждается в нем, поскольку именно этот мир становится той системой координат, относительно которой лирический герой В Брюсова конституирует себя как абсолютную ценность в предельно обесцененном мире Город, шире - мир, оказывается тем прозаическим двойником героя, столь необходимым ему как для понимания своей уникальной природы, так и для утверждения своей позиции в мире, а точнее, оппозиции миру

Романтическая установка разграничить мир по принципу «реальное» - «идеальное» находит свое выражение в лирике В Брюсова не только в концепции пространства, но и времени У поэта в традициях романтической литературы «реальным» временем со всеми соответствующими ему негативными оценками является настоящее, временем «идеальным» -будущее Именно к будущему устремлен взгляд брюсовского героя С будущим связываются и поэтические надежды быть по достоинству оцененным, и романтическая вера в воплощение мечты, которая - по определению - всегда дистанцирована в пространстве и во времени Лирический герой В Брюсова убежден в своей поэтической миссии посредника в истории, объединяющего века, транслирующего знания от

поколения к поколению, тем самым обеспечивающего себе поэтическое бессмертие Он смело вписывает себя в вечность, ставя в один ряд с такими именами, как Данте, Вергилий, Гете, Пушкин («Летом 1912 года») Его временем являются грядущие века, а залогом бессмертия - уникальный творческий дар, через осмысление которого он убеждается в своей единичности Поэтому все, что происходит с героем в настоящем (его полный нигилистического пафоса опыт пребывания в мире, осмысления себя в истории), оказывается более чем оправданным Разрушение несовершенного мира настоящего становится необходимым звеном в цепи трансформаций, ведущих к будущему миру реализованной мечты

В одном из ранних стихотворений («Юному поэту» 1896 года), содержащем правила, следовать которым поэт обязан, В Брюсов утверждает. «< > никому не сочувствуй, / Сам же себя полюби беспредельно» Весь путь брюсовского героя становится воплощением этого поэтического завета С одной стороны, художественное мышление поэта можно охарактеризовать как эгоцентрическое Его лирический герой, находящийся в центре поэтического мира, убежденный в своей равновеликости Богу, рефлексирующий по поводу этого необыкновенного качества, замкнут на себе С другой - в поэтическом лексиконе В Брюсова впервые со времен романтизма возникает понятие «толпы» с той этической оценкой, какую в это понятие вкладывали романтики Человек толпы, не способный ни понять лирического героя, почувствовав богатство и сложность его внутреннего мира, ни разглядеть в нем его не от здешнего мира дар, находится вне системы ценностей лирического героя поэта Показательной в этом отношении является любовная лирика В Брюсова, где трагедия пребывания героя в мире усугубляется трагедией любви Земная любовь выступает всякий раз как эрзац любви идеальной Девальвируя главную ценность в мире, не найдя ей адекватной альтернативы, брюсовский герой обесценивает таким образом и «другого» - любимую женщину Отказывая земной женщине в способности удовлетворить его жажду в идеальном чувстве, поэт ставит под сомнение главное завоевание реалистической литературы -утверждение абсолютной, безусловной ценности «другого» Однако другой человек - равно как и несовершенный мир - необходим герою, чтобы утвердиться в романтической позе оппозиции миру в целом и другому человеку в частности, всякий раз осмысляя себя как абсолютную и единственно возможную ценность в мире

Рассмотрев ряд кардинальных вопросов в поэзии В Брюсова, обратившись к проблеме восприятия его героем мира, идентификации себя в пространстве и времени, а также к проблеме его отношения к другому человеку, мы пришли к выводу, что в трактовке мира и человека поэт ориентировался на традицию дореалистической - а именно романтической -литературы, система ценностей которой носила «монополистический» характер Иначе говоря, абсолютной и безусловной ценностью объявлялся романтический герой и его мир, продуцируемый им самим, извлекаемый им из глубин своего сознания, создаваемый силой живущей жаждой идеального

мечты, реальный же мир и его человек не просто не обладали безусловной ценностью, а были лишены ее, не имея возможности даже претендовать на некую значимость В Брюсов усваивает эту романтическую коллизию, последовательно претворяя ее в своем творчестве Аксиологическая система романтизма позволяет поэту воплотить в художественной практике философскую и эстетическую идею свободы творчества и сопряженную с ней идею отрицания Последняя в литературе начала XX века приобретает еще более острый характер - по сравнению с эпохой 20-30 годов XIX века Литературе рубежа веков предшествовала более чем полувековая история реалистической литературы, занятой построением принципиально иной ценностной шкалы На протяжении десятилетий постепенно и последовательно в литературном сознании художника и читателя воспитывалась мысль об априорной, от родовой природы данной ценности человека как такового и безусловной ценности мира Эти представления закрепляются в своих имеющих гуманистическое основание позициях и приобретают статус непререкаемых литературных норм На фоне этой культурной памяти В Брюсов с его лирическим героем, замкнутым на себе, на своей творческим даром обусловленной уникальности, не только пренебрегающий общением с миром и другим человеком, но и отказывающий им в их значимости, суверенности и ценности, выглядит более чем крамольно С этой точки зрения лирика поэта представляет собой революционную попытку реанимировать в русской литературе, пережившей опыт гуманистического понимания мира и человека, признавшей их вневременную ценность, романтическое мироотношение с его стремлением узурпировать власть в руках одного субъекта (романтической личности), с его жаждой отрицания мира и другого человека

Логика брюсовского героя - это логика утверждения/отрицания утверждения себя в статусе непререкаемой, единственно возможной вселенской ценности (отсюда тотальное одиночество лирического героя, соотносящего себя лишь с самим собой или с Богом, убежденного в принципиальной невозможности встретить в этом мире адекватную себе, соизмеримую с его масштабами личность) и отрицания не представляющих для героя никакой значимости неидеального мира и несовершенного «другого» будь то любимая женщина, оказывающаяся бессильна насытить жажду героя по идеальному чувству и человеку, или всякий «другой», неспособный ни услышать героя, ни понять его гениальной и необыкновенной натуры Таким образом, В Брюсов подрывает самое главное приобретение всей предшествующей реалистической литературы -трактовку мира и человека как основы аксиологической системы, закрепляя за собой репутацию еще одного революционера, ниспровергателя литературных норм и ценностей

Если свобода творчества обреталась лирическим героем В Я Брюсова через возвращение в литературу романтической системы ценностей, то В Каменский реализует эту идею, обращаясь к народной традиции Исследованию его поэтического опыта с точки зрения заявленной нами

проблематики посвящен второй параграф второй главы «Своеобразие лирического героя и специфика слова в поэзии В Каменского».

В Каменский создает образ лирического героя, восходящий к дописьменной традиции - к народным разбойничьим песням Воспетые в них представители казацкой вольницы, голытьбы воплотили в себе характерно русский тип, русскую душу в ее необъятности и противоречивости Пожалуй, нет в отечественной поэзии начала XX века другого лирического героя, выразившего столь органично русской природе ощущение полноты жизни, абсолютное приятие ее и упоение ею Показателен сквозной для лирики В Каменского мотив детства Уподобляя себя ребенку, лирический герой поэта подчеркивает первозданность своего восприятия мира, эмоциональную необузданность, свободу в проявлении чувств, а также бесцельность своего существования, смысл которого открывается в самом процессе жизни и наслаждении ею Подобная «детскость» сознания - с его способностью удивляться миру, всякий раз открывая его заново, с его до-культурностью и а-социальностью, проявляющимися в игнорировании уже сложившихся и устоявшихся в человеческом сообществе оценок, а также с его уникальным качеством преображать мир силой творческой фантазии, выпадая таким образом из реальности и существуя над нею - становится сущностным определением лирического героя В Каменского и его главным качеством

Герой поэта - природный человек Он всякий раз утверждает себя в своем стремлении соединиться с миром природы, установить с ним глубинную связь, почувствовать себя плоть от плоти этого мира Жизнь лирического героя столь же бесхитростна и стихийна, как жизнь природы Именно эта стихийность оказывается для него залогом внутреннего раскрепощения и искомой свободы Освобождение от уз мира, сковывающих само существо человека, является главной темой творчества В Каменского Она, в свою очередь, порождает связанные между собою смыслообразующие мотивы, важные для понимания природы лирического героя мотив воли, типологически сопоставимые с ним мотивы полета и плавания, песни, вина Опьяненность жизнью и буквально вкушаемым миром становится одной из главных характеристик лирического героя В Каменского Универсальной основой его бытия выступает биологическое в нем, на пути к которому лежит обретение абсолютной свободы Он находится как бы по ту сторону социокультурного бытия и накладываемых реальностью ограничений Это чистое бессознательное (вот она свобода в ее первозданности'), где отсутствует механизм, регулирующий актуализацию бессознательных влечений «Обходя» запреты внутреннего цензора, лирический герой наслаждается реализацией своих вытесненных влечений и запретных желаний

В силу собственной стихийности, или «бесшабашности», и психической «неуправляемости» он оказывается на пересечении всех существующих эмоций, всех возможных свершений жизненного пути Жизнь переживается и проживается им «на грани», где снимаются все предохранительные механизмы, высвобождаются два основополагающих для

человека инстинкта - удовольствия и разрушения, с очень зыбкой гранью между ними Эти две силы действуют не отдельно друг от друга и даже не сосуществуют Каждая из них имманентна другой Герой В Каменского пребывает в точке пересечения и приложения каждой из них Он бунтует, отрицает, разрушает, испытывая от этого ни с чем не сравнимое удовольствие, и, напротив, упиваясь бытием, он упивается и кровью, и разрушением К примеру, акт убийства для него не этический акт преступления закона, а онтологический акт наслаждения одной из граней жизни, у-становление и вос-становление - через проливание крови и принесение жертвы миру - сокровенной связи с ним Пролитая кровь, через которую вкушается тело мира, стоит для него в одном ценностном ряду с распитием вина, застольными песнями или прогулкой по весеннему лугу Это жизнь, не знающая иерархии Жизнь без границ и заслонов Жизнь как потенция, как точка, в которой сходится и через которую разворачивается все ее возможное многообразие

Бунт как таковой у В Каменского существует в двух взаимосвязанных аспектах бунт исторический и бунт экзистенциальный Первый - взламывающий все традиционное и устоявшееся, уже приобретшее статус общественных норм - позволяет реализоваться потенциалу нового времени и человека Путь воли, которую так жаждет лирический герой поэта, становится путем нового осознания себя, оправдания своей творческой природы Бунт экзистенциальный имманентен самому существу человека Это его идеальное состояние Бунтующий человек в акте разрушения не только зачинает идеальный мир, пусть конструируемый в сознании, но и прокладывает путь к новому человеку, равновеликому в своем совершенстве идеальному миру Именно в бунте герой В Каменского обретает возможность сказаться всей полнотой своей творческой натуры, которая обнаруживается в его поэтическом даре Так же, как у В Брюсова, этот дар становится одним из главных предметов рефлексии лирического героя В Каменского Сознавая себя Поэтом, он неизменно постулирует свою уникальность, определяемую целым спектром смыслов Поэт В Каменского — это и пророк, владеющий тайным знанием и предчувствующий претворяющие мир грядущие события, это и обладатель немыслимой силы и власти над миром, способный повелевать им Одним из сущностных проявлений подобной власти становится у В. Каменского власть над языком Погружаясь в стихию языка, столь родственную стихийности его собственной натуры, лирический герой освобождает себя от существующих доныне и регулирующих языковое функционирование норм, прозревая в этом новые возможности языка будущего Он играет языком вне правил, гармонизирует стихию языка согласно собственному замыслу.

Обнажение экстатической природы человека потребовало адекватной формы ее выражения Язык, вне которого немыслима творческая реализация героя, представляется живым организмом, столь же нуждающимся в глубинном раскрепощении, что и лирический герой Свободный человек жаждет свободного Слова, на пути к которому, во-первых, оспариваются и

отрицаются нормы, регламентирующие функционирование языка в целом и поэтического языка в частности, а во-вторых, открывается возможность словотворчества из стихии языка, освобожденного от сковывающих его правил Предпринимаемые поэтом попытки языкового раскрепощения прослеживаются на разных уровнях 1) Лексический уровень Поэтический текст В Каменского снимает представление о литературной норме и связанных с нею стилистических ограничениях, вбирая в себя весь словарный массив языка Здесь книжная лексика, изобилующая устаревшими и старыми словами, зачастую перемежается не только с разговорной лексикой, но и с просторечной - с характерными для нее бранными словами и выражениями Так, поэтический язык перестает быть избирательным, ограниченным в выборе лексических единиц Исчезает граница, дифференцирующая весь лексический объем на лексику «поэтическую» и «непоэтическую» В распоряжении поэта оказывается язык как таковой, обогащающий его палитру всем своим многообразием

2) Словообразовательный уровень, позволивший В Каменскому -чисто технически - реализовать его установку на словотворчество, не только пополнив поэтический язык уже существующими в языке лексемами, но и обогатив его неологизмами Поэт-словотворец вызывает к жизни новые сущности Реализуя свою демиургическую природу, он зачинает новую Вселенную, «обставляя» ее иной Предметностью, обладающей иным Признаком и полагающей себя в ином Действии. Язык представляется поэту живой субстанцией, где нет ничего устоявшегося и застывшего, где все пребывает в вечном движении и постоянном обновлении, в готовности к разрушению, преображению и новому рождению Язык как творящая стихия неиссякаем в своей последней глубине, как неиссякаемо в своих возможностях всякое его слово Слово у В Каменского не просто является потенцией всех возможных значений - предмета, признака, действия, признака действия (словообразование поэта неслучайно охватывает все самостоятельные части речи), оно есть прежде всего новая плоть, облекающая рождение нового Смысла Поэтому все операции со словом как носителем Смысла разрушение и преобразование его структуры, творение нового слова - есть операции со Смыслом, который представляется не константой, а величиной столь же непостоянной, изменчивой, трудно уловимой, как само творящееся слово Так, поэт отказывает миру и моделирующему универсум языку в возможности обладания неким абсолютным Смыслом, актом своего словотворчества ставя его под сомнение, утверждая принципиальную смысловую текучесть

Эфемерность Смысла обнаруживается В Каменским и 3) на синтаксическом (и связанном с ним пунктуационном) уровне языка Показательными являются примеры, где поэт экспериментирует с синтаксисом, членя конструкции согласно собственной логике и, руководствуясь ею же, расставляя смысловые акценты, и пренебрегает существующими в языке пунктуационными нормами, как, например, в стихотворении 1914 года «Небовесную песнопьяный» Здесь

словотворчество дополняется разрушением пунктуационной структуры языка, а значит - синтаксических связей между словами Синтаксические единицы утрачивают свою целостность и оформленность, стираются границы между ними Смысл представляется столь же зыбким и преходящим, что и границы между сочетаниями слов Он как бы перераспределяется, мерцая между утратившими друг с другом связи словами Смысл, таким образом, всякий раз рождается заново, и всякий раз рождается новый смысл В непостоянстве смысла - залог его непрекращающегося становления и вечного его творения Однако смысловая неисчерпаемость чревата отсутствием смысла как такового Вектор движения бесконечно становящегося смысла (С>, Сг, Сэ, Сп-1, Си) направлен к точке его отрицания Сч есть воплощенное бес-Смысл-ие, где смысл вообще перестает быть дешифруем Само понятие смысла ставится под сомнение, девальвируется и в конечном итоге упраздняется Смысл обретается в отсутствии самого себя

Безусловно, подобные языковые эксперименты - с далекой от литературных норм лексикой, со словом и разного рода синтаксическими единицами, со структурой языка в целом - не могли не провоцировать неприятие и непонимание их традиционным читателем Элемент эпатажа, свойственный футуризму как эстетическому направлению и жизнетворческой программе, здесь сознательно присутствовал Однако эксперименты в своей основе предполагали - уже на уровне языка и слова -поиск глубинной, сущностной свободы Все осуществляемые поэтом операции со смыслом, во-первых, утверждающие представление о тварности смысла как такового и отказывающие ему в его изначальной заданности и статичности, а во-вторых, нацеленные на пере-осмысл-ение и преодоление смысла, являются ни чем иным, как стремлением адекватно выразить стихийную природу лирического героя В Каменского Поэт создает язык, который говорит о бессознательном в человеке на языке самого бессознательного Весь поэтический опыт В Каменского есть представление свободного человека, обретающего свое основание в столь же свободном языке Человек в своем дионисизме мог сказаться всей полнотой своей натуры только посредством со-природного ему - «дионисийского» языка Сущностно раскрепостившийся герой, «отключивший» действие обуздывающих его механизмов сознания и высвободивший в себе древнейшие стихийные силы, востребовал особый язык, свободный от сковывающих его норм и правил, живой и творящийся в каждый момент своего бытия, язык, в котором (подобно человеку) проявились его подавляемые культурой бессознательные «инстинкты» Это язык по ту сторону сознания и предлагаемых этим сознанием категорий, одной из которых и является категория смысла В преодолении смысла открывается истинная свобода языка, а язык, упразднивший смысл, становится идеальной и адекватной формой выражения обретшего сущностную свободу человека

Рассмотрев два варианта воплощения идеи свободы творчества в поэзии В Брюсова и В Каменского и определив традиции, которые

использовал каждый из них для отрицания предшествующего литературного опыта, мы проследили, как тип лирического героя-индивидуалиста сменяется типом лирического героя-разбойника В Брюсов постулирует идею безусловной свободы творческой личности, обратившись к литературной традиции романтизма с ее системой ценностей В опыте В Каменского идея свободы творчества, утверждаемая на следующем литературном этапе, востребовала иных форм воплощения, а именно нового образного и словесного языка В Каменский впитал в себя две традиции книжную, которая актуализируется им на уровне работы со Словом, где «старый» язык разрушается для построения его поэзии на новых началах, и народную, в которой поэта привлекает феномен русского разбойничества, бунтарства, чем в итоге определилось своеобразие лирического героя как носителя идеи свободы, главной в творчестве В Каменского

В третьей главе диссертационной работы - «Феномен хулиганства в творчестве С. Есенина» - дан анализ опыта поэта с точки зрения представленности в нем данного феномена Здесь речь идет о том, на каких уровнях художественной системы С Есенина осуществляется разрушение эстетического канона и на какую традицию при этом опирается художник Поставленная проблема впервые исследуется целостно (на материале авторского поведения и образотворчества) и под новым углом зрения выявляется сущностная взаимосвязь этих двух разведенных в есениноведении форм общения есенинского человека с миром и осознания себя в нем

В первом параграфе третьей главы «Хулиганство как авторское поведение в поэзии С. Есенина: логика метафизического бунта» заявленная нами проблема рассматривается на материале авторского поведения «Поведение» есенинского героя - особый, воплощенный в слове образ жизни, который лирический герой С .Есенина определяет как «хулиганство» Это определение в лирике поэта синонимически обогащается целым спектром самим поэтом обсуждаемых смыслов Обращает на себя внимание разнокачественность определений от «мягких», умеривающих негативную семантику («забияка», «сорванец», «повеса», «гуляка») до намеренно-грубых {«забулдыга», «похабник», «прохвост», «хам», «шарлатан») Но за каждой из оценок стоит особое отношение лирического героя к миру и осознание себя в нем Это так называемая философия жизни, приятие существования во всех его проявлениях Очевидна соприродность лирических героев С Есенина и В Каменского Данность мира для них и есть его непосредственный смысл Есенинский герой буквально упивается этой земной данностью, «хмелеет» от нее Воля к жизни здесь -необузданная сила, страсть к наслаждениям Она распутна и хаотична Жизнь оказывается вне этических категорий этика подчинена бытию И какая бы мироотношенческая позиция ни стояла за определением лирического героя (пассивное ли восприятие жизни «повесы», «гуляки» или же активно-дерзкая, эпатирующая позиция «авантюриста», «шарлатана», «мошенника»),

актуальным является смысл по ту сторону общепринятых нравственных ограничений

Есенинское «хулиганство» обнаруживает поведенческий и с ним связанный речевой протест против существующего миропорядка, живущего религиозными, моральными ценностями, нормами, запретами Взгляд на «хулиганство» как на «поведение» определяет этический подход к этой эстетической категории Он сводится к анализу созданного художественным словом представления есенинского героя о Боге, о смысле наличного Бытия и смерти За поведенческим «хулиганством» в самом широком философском аспекте стоит протест против божественности земной данности, определенных Богом законов, против Автора этого мира Конечной целью такого протеста становится стремление человека самому стать Автором своего текста, своей судьбы Восстание против Сущего, революционный акт «разламывания» старого мира человеком обнаруживают себя в поэме С Есенина 1918 года «Инония», которая воплотила образ революции, сложившейся как идея Революция не земное дело человека Она, аналогичная космическому взрыву, происходит в мироздании При этом Бог вычеркивается из архитектуры мира В качестве высшего творения остается человек со своей волей к смыслу. Бог разоблачается как собственное изобретение человека Все, что ранее приписывалось Богу, теперь остается за человеком, поэтому все, что человек до сих пор почитал как Бога, лежит в нем самом Человек познает свое человекобожие Есенинский герой подчиняет высшее существо силе своего отрицания Бунт, начавшись со смены приоритетов, заканчивается стремлением к господству, власти Человеческий протест переходит в метафизическую революцию, эпатаж - в «действие», «повеса» превращается в революционера.

Краеугольным камнем художественной философии С Есенина является проблема смерти, обусловившая и природу его лирического героя, и особенность его поэтической онтологии (отношение к Богу, к смыслу Бытия) В той же «Инонии» конечным смыслом пересотворения вселенной оказывается преодоление смертной природы человека Бог есенинским героем не отрицается - Творцу бросается вызов Человек протестует против удела, уготованного ему как представителю рода человеческого Бунтуя против незавершенности человеческих устремлений, обусловленной смертью, он является антиподом страданий жизни и страха смерти Возникнув в ранней лирике поэта, тема смерти становится движущей силой всех его сюжетов Есенинский герой с его земной тяжестью, невозможностью вырваться за пределы плоти, реальности как таковой духовно не способен принять смерть как высший замысел Творца о человеке Христианское представление о смерти бессильно удовлетворить и насытить волю к жизни лирического героя С Есенина, поскольку бессмертие души, понимаемое в христианстве как ее новое сознание и независимое от тела существование, им не принимается Душа подчиняется тем же законам тления, что и человеческое тело Детерминизм, разрушающий бытие мыслящего человека, неприятие смерти, жажда бесконечной и ясной жизни -

причины бунта против Бога есенинского «хулигана» Стоящая за подобным «авторским поведением» философия будет сформирована впоследствии А Камю в работе «Человек бунтующий» «Хулиган» С Есенина сущностно соотносим с «метафизическим бунтарем» А Камю, восстающим против всего мироздания Генератором жизнетворческой философии С Есенина становится страстное желание высвободиться из-под власти всеприродной обусловленности Для его лирического героя самое страшное -почувствовать вторичность своей жизни, уже опосредованной чьим-то опытом Человек-творец сам оказывается участником некоего Божественного спектакля С Есениным актуализируется позиция неподчинения реальной благой силе, управляющей жизнью

Доведенный до предела в «Инонии» бунт против Бога, отказ от божественной благодати закономерно приводят лирического героя поэта к представлению о невозможности объективного нравственного закона, поскольку в бессмысленной действительности не может быть ни проступков, ни преступлений. Лирический герой С Есенина существует между своим определением и «хулиганским» «поступком» Примеры, в которых бы «проигрывалось» «преступление», у С Есенина единичны Аномальные поведенческие акты (скандал, кража, мошенничество), как правило, разворачиваются через стоящие за оценочной характеристикой лирического героя смыслы Не проповедуя злодеяния в прямом смысле слова, С Есенин берется показать глубинный порыв протеста в условных образах человека вне закона «разбойника» в лирике, великодушного бандита в поэмах (Номах в «Стране негодяев», Пугачев в одноименной поэме), в своих истоках бросая вызов нравственному и божественному закону

Другой вариант отрицания обнаруживает себя в использовании в тексте так называемых обсценных слов и выражений Эстетически установку на функционирование в поэтическом произведении подобных лексем сам С Есенин объясняет художественной необходимостью Автор (изображающий субъект) оставляет за собой право снятия законов ограничения творческой способности речи, расчленения живой стихии языка В коммуникативном аспекте использование подобных семантически изолированных в контексте речи выражений имеет своей целью, во-первых, в пространстве собственно поэтического текста предельное обесценивание человека (адресата речи), а во-вторых, отказ автора от соблюдения речевой условности в пространстве его диалога с читателем, живущим литературным этикетом, - отказ от почтительности перед читателем, от словесного благоговения перед веками формировавшейся поэтической и речевой традиции в целом

Тотальное отрицание первоосновы сущего, радость разрушения, обнаружившиеся в поэзии 1916-1918 годов, преодоление объективного нравственного закона, осуществимого исключительно в сверхличном начале, стали для лирического героя С Есенина гибельными Он, преодолевающий общественные предписания с помощью индивидуализма, нравственные запреты - через волю к власти, связь с Богом - бунтом против него, знает два

пути разрешения своего бытия в бессмысленном мире Лирический герой раннего С Есенина, отбросив всякую нравственность, исходит из представления о вседозволенности Он стремится испытать абсолютную свободу, в пространстве который можно оправдать любой поступок, любое «преступление», ибо нет критериев разделения добра и зла Его последовательная позиция состоит в том, чтобы взорвать и уничтожить этот не обнаруживающий смысла мир Зрелый С Есенин начинает говорить о погруженности человека в себя, замкнутости его в своей самости Энергия мироразрушающей и миропреобразующей активности героя в есенинской поэзии постепенно избывается Лирический герой приходит к психологически непереносимой позиции исходя из желания смысла как должного, он в то же время считает невозможной его реализацию Отрицающий христианскую идею бессмертия, он считает главной целью своего бытия этот, посюсторонний, мир, и в результате пренебрегает миром потусторонним Он отделен от всеобщего Бытия, замкнут и изолирован в близком к духовной смерти небытии Есенинский человек пытается стать героем этого мира, но в то же время он растворяется в мировом бытии Он раздавлен огромностью космоса, масштабностью вечности, с одной стороны, и своей малостью и незначительностью - с другой Это человек, деформированный миром «Хулиганская» позиция лирического героя С Есенина, определяемая спецификой его психологического склада и, в первую очередь, его мировоззренческими представлениями, - позиция изначально трагическая, тупиковая для личности, ибо она, предполагающая как свою первооснову соперничество с Богом и его моралью, приводит не к утверждению личности, а к ее разрушению

С Есенин, лирический герой которого трагически переживает разложение сознания, регрессивное движение к некоему архаическому состоянию, создает еще один наряду с «авторским поведением» альтернативный богоданному Текст Речь идет об особой картине мира, вырастающей на досознательных, доличностных представлениях о нем Декларируемые С. Есениным трагизм, духовная трудность личностно-сознательного пребывания человека в мире снимаются обращением к культуре, не ■знающей личности как таковой (с ее жаждой сверхличных ценностей, духовной свободы), развивающейся по ту сторону сознания, а стало быть, и им порождаемого страдания, поскольку сознание внушает, что человек как плоть смертен. С. Есенин создает концепцию нового языческого мира, открывая в нем гармонию и искомое бессмертие. В свою очередь, художественное воплощение поэтом языческих представлений, чуждых этических дифференциаций, оказывается не менее «хулиганским» с точки зрения нормативной эстетики, кладущей в основу своих оценок того или иного эстетического явления нравственный критерий

Исследованию так называемого «образного» хулиганства поэта и стоящей за ним философии посвящен второй параграф третьей главы «Мифопоэтическая философия образного хулиганства в поэзии С. Есенина» В самом Слове (Образе) разворачиваются мифопоэтические

философские поиски поэта С Есенин переносит вершину в иерархии ценностей в самое начало культурного развития Поэт стремится приблизиться к «древней Тайне» через сотворение особого Образа, отражающего особенность раннего, сложившегося в самом начале культурного цикла народного мироощущения В создании Образа поэт ориентируется на специфические формы мышления человека древней эпохи, когда мир воспринимается в категории тождества Собственно человеческое и природное оказываются слиты Первобытный человек мыслит себя составной частью природного мира Это выражается, с одной стороны, в очеловечивании макрокосма, в отождествлении его с микрокосмом (антропоморфизм является основополагающей категорией первобытной мысли), а с другой - сама жизнь человека осмысляется космогонически Человек и Вселенная единосущны В есенинском образе, все, во-первых, природное, во-вторых, отвлеченное, идеальное, духовное переводится в материально-телесный план Мир видится поэту гротескным Телом, неустойчивым, вечно творящимся Это одушевленное существо, каждая часть которого является органом космического целого

Тело мира, сохраняя свою универсальность и космичность, оказывается глубоко «физиологичным» Человеческое тело как наиболее совершенная форма организации материи становится для С Есенина ключом к материи мира Телесная материя организует материю космическую Материя, из которой состоит вселенная, и материя человеческого тела имеют родственную природу - творческую, созидательную Все неодушевленное, неорганическое С Есенин подчиняет законам органики, делает соприродным человеку Ничего бестелесного, недоступного прикосновению, незнакомого на вкус во всей космогонии есенинский человек не знает Тело принимает космические масштабы, а космос отелеснивается Тело космоса оказывается плоть от плоти, кровь от крови человеческого тела Мира, находящегося по ту сторону телесной жизни, не существует Так, есенинский образ «Мне сегодня хочется очень / Из окошка луну обоссать», в котором современники поэта видели исключительно эпатирующий поэтический жест, преодолевает расстояние между землей и небом, снимает границу между человеком и миром Человек, стоящий на земной тверди, кровными узами связанный в своей телесной жизни с жизнью земли, равно как и с жизнью неба, ощущает под своими ногами твердь небесную

В есенинском мире вселенная обогащена всем, что есть в теле человека во всем его многообразии Моча, слюна, гной, кровь, вытекающий мозг, молоко отелеснивают космос, делают мир, пугающий своей недоступностью, неизменностью, огромностью, телесно понятным Такой (отелесненный, заставленный рукотворной предметностью) космос ощущается человеком родным домом В языческом типе мироотношения поэту открывается источник гармонии, ибо язычество - единственная эпоха, не разграничивающая духовное и телесное начала в мире и человеке На этом уровне преодолевается страх перед жизнью и, прежде всего, перед смертью,

мыслимой уже следующей, христианской, культурой как отделение души от тела

Подобное мироотношение определило качество есенинских сравнений - сравнение несравнимого Слово поэта обращено к плоти Всякое отвлеченное явление оно переводит в плоскость тела Так, например, момент переживания мысли человеком у С Есенина определяется через предметно-конкретное «думы давят череп мне», или высоко духовный акт говорения низводится до понятия физиологически-рефлекторного «рыгать» Слово актуализирует в мире и человеке не духовную природу, а события их телесной жизни Оно снимает поэтический запрет на все, что связано с телом, с внутрителесным бытием Слово переживает жизнь Тела, неготового и незавершенного

Таким образом, так называемые «физиологические» образы С Есенина не имеют того бытового или узкофизиологического значения, которое вкладывал в них традиционный читатель, видевший в поэте хулителя, разрушителя собственно поэтического (духовного) видения мира и воплощения его в Слове Есенинский Образ, уходящий своими корнями в самое начало культурного цикла, нацелен на создание той связи человека и природы, когда ощущающий свою материальность и телесность человек становится средством выражения столь же материального и телесного в его видении космоса, находит этот космос и живо ощущает его в своем собственном теле

Творчество С Есенина с его проникновением в плоть мира оказывается по ту сторону этических категорий Есенинский мир - это мир языческий, дохристианский Поэт, заговоривший о космической плоти, безусловно, вступает в противоречие со складывающейся на протяжении более четырех веков литературной нормой и стоящими за ней религиозными, моральными ценностями и запретами Русская литература развивалась за пределами плоти как таковой, поскольку корни русской литературы - в церковно-славянской традиции С Есенин «разламывает» старый христианский мир, утверждая концепцию нового языческого мира Новое слово о мире, убеждающее в необходимости смены и обновления, непрерывного становления всего существующего, строится на разрушении христианского Слова, создающего прямо противоположное представление о неизменности и незыблемости мира Характер выстраивания Слова и стоящая за ним мифопоэтическая философия говорят о том, что вектор поэтического развития С Есенина направлен к некоей первоточке, идеальному состоянию, где отсутствует личность как таковая, человек и мир едины человек - органическая часть мира Это линия движения к отрицанию «Я», разрушению личностной плоти, где человек оказывается вне мысли как таковой, вне рефлексии Здесь смерть никак не проявлена, она объективно существует, но ее нет в сознании человека Язычество - первая культура, которая делает человека бессмертным Языческое (первобытное) сознание не мыслит смерть трагически Смерть оказывается предпосылкой роста и обновления, оборотной стороной рождения С Есенин, который на протяжении всей

жизни решал проблему смерти, пытается преодолеть декларируемый им трагизм конечности индивидуальной человеческой жизни, ставший одной из движущих сил «хулиганства» как «поведения», на уровне работы со Словом/Образом, создавая посредством материально понимаемого Слова картину столь же материально-вещного мира Обращаясь к языческой онтологии, поэт делает попытку осилить смерть Словом

Так, поведение и язык есенинского «хулигана» перестают быть просто эпатажем или возводимым в новую художественную норму антиэстетическим жестом (что было свойственно некоторым группам поэтов 1910-20-х годов), а представляются в качестве фундаментальных оснований поэтической космогонии В опыте С Есенина «хулиганство», воплощенное и в «поведенческом» аспекте, и в характере словотворчества, впервые приобретает феноменальную сущность, становясь универсальной категорией художественного мышления поэта. Оно обнаруживает глубокую укорененность в национальном духовном опыте, а потому органично входит в русскую поэтическую культуру

В заключении подводятся итоги исследования

Поставив вопрос об основополагающей для культуры Серебряного века проблеме свободы творчества и феномене хулиганства как производном от нее, мы показали динамику реализации этой идеи на разных этапах литературного развития рубежа Х1Х-ХХ веков и проследили, как в русской поэтической культуре этого времени идея творческой свободы модифицируется в феномен хулиганства Мы пришли к следующим выводам

- категория «свободы „ творчества» предполагает такую форму пребывания художника в культуре, п^'и которой он актуализирует в самоценном творческом акте отрицание сдерживающей эту свободу предшествующей культурной традиции,

- исповедующий идею свободы творчества художник идет либо по пути восстановления отдаленной культурной традиции, реализуя ее в новой функции отрицания, либо по линии расширения границ искусства, привлекая маргинальную культуру в качестве «хулиганского» жеста

Таким образом, творческая индивидуальность каждого поэта - его эстетические установки, созданная им картина мира, его представления о человеке - проявляется в специфике путей отрицания, которые он выбирает, утверждаясь в культуре Описанная в работе вариативность художественного опыта открывает перспективы для изучения творчества отдельных поэтов (К Бальмонта, В Маяковского, В Хлебникова, Б Пастернака и др) и для исследования поэтической культуры XX века в целом

Основные положения диссертации отражены в следующих работах:

Статьи в рецензируемых научных изданиях, включенных в перечень ВАК:

1 Поварницына, Н С. «Образное хулиганство» в творчестве С Есенина природа слова // Вестник ВятГТУ №4 (2) - Киров, 2009 -С 120-125.

Статьи в других изданиях:

1 Поварницына, Н С Феномен хулиганства в творчестве С Есенина Учебное пособие для студентов-филологов. — Ижевск, 2004 - 108 с

2 Поварницына, Н С Свобода творчества как объект русской философской и эстетической мысли конца XIX - начала XX века // Материалы XXXI Зональной конференции литературоведов Поволжья В 3 ч Ч 2 - Елабуга. Изд-во ЕГПУ, 2008 - С. 287-293

3 Поварницына, Н С Лирика В Я Брюсова и романтизм: о ценностном аспекте «хулиганства» // Кормановские чтения Статьи и материалы Межвуз науч. конф (Ижевск, апрель, 2009)/Ижевск, 2009 Вып 8 -С 155-160

4 Поварницына, НС Философская интерпретация «отрицания» как основы художественной практики рубежа XIX-XX веков // Междисциплинарные связи при изучении литературы. Сборник научных трудов / Отв ред проф А А Демченко Вып. 3 - Саратов: Издательский центр «Наука», 2009 - С 250-257

Поварницына Наталья Сергеевна

Свобода творчества и феномен хулиганства в русской лирике Серебряноговека (В. Брюсов, В. Каменский, С. Есенин)

Специальность 10 01 01 - русская литература

Автореферат

диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Ижевск-2009

Подписано в печать 21 12 2009 Формат 60x84 1/16 Бумага офсетная Уел пл 1,0 Уч изд л 1,2 Тираж 100 экз Заказ №2089

Типография ГОУВПО «Удмуртский государственный университет» 426034, Ижевск, ул Университетская, 1, корп 4

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Поварницына, Наталья Сергеевна

Введение.

Глава 1. Свобода творчества и феномен хулиганства: к постановке вопроса.

1.1. Дуалистическая природа свободы творчества.

1.2. Свобода творчества - объект русской философской и эстетической мысли конца Х1Х-начала XX вв.

Глава 2. Свобода творчества в поэзии В. Брюсова и В. Каменского.

2.1. Аксиологическая система романтизма как источник свободы творчества в лирике В. Брюсова.

2.2. Своеобразие лирического героя и специфика слова в поэзии В. Каменского.

Глава 3. Феномен хулиганства в творчестве С. Есенина.

3.1. Хулиганство как авторское поведение в поэзии С. Есенина: логика метафизического бунта.

3.2. Мифопоэтическая философия образного хулиганства в поэзии С. Есенина.

Введение диссертации2009 год, автореферат по филологии, Поварницына, Наталья Сергеевна

Идея свободы творчества и сопряженный с нею феномен хулиганства являются знаковыми в русской культуре Серебряного века. Эпоха исторических переворотов ознаменовалась кризисом культуры, преобладанием в ней деструктивных тенденций. Опыт литературных революций востребовал к жизни тип автора-индивидуалиста, ниспровергающего литературные авторитеты. В поэтических практиках К. Бальмонта, В. Брюсова, В. Маяковского, С. Есенина и др. переживающее опыт переоценки ценностей «Я» утверждалось через отрицание установившегося в литературе канона.

В исследованиях о культуре Серебряного века проблема свободы творчества занимает особое место. Однако в соотнесенности с этой проблемой, на наш взгляд, недостаточно полно и системно изучено явление «хулиганства», проявляющееся в эстетической практике рубежной эпохи. Нужно прежде всего найти основание этому явлению в области философских, литературоведческих воззрений на творчество и семантически связанную с ним идею свободы. Поскольку свобода творчества в начале XX века становится центральным предметом эстетических манифестов, выдвинутых различными поэтическими школами, и одновременно осмысляется религиозно-христианской философией, необходимо систематизировать трактовки этого понятия и далее показать, как в конкретных поэтических практиках идея свободы творчества приводит к литературному хулиганству. Следует проанализировать художественные практики разных поэтов с точки зрения способов обретения ими творческой свободы и выстраивания отношений с культурной традицией. Творчество В. Брюсова, В. Каменского и С. Есенина, на наш взгляд, отражает динамику литературного «хулиганства», воплощенного на разных этапах историко-литературного процесса рубежа Х1Х-ХХ вв., и позволяет показать продуктивные для литературы Серебряного века варианты разрушения традиции.

Выбор этих имен обусловлен рядом причин. В. Брюсов, провозгласив себя вождем символизма и активно утверждая новое понимание искусства, столкнулся с необходимостью изменить эстетические воззрения читателя, которые были сформированы русским реализмом и растиражированы массовой литературой второй половины XIX века с ее идеей социальной вины и позитивистским взглядом на мир. Манифестируя сакральный смысл художественного творчества и принципы построения искусства на новых -индивидуалистских - основаниях, В. Брюсов выступает первопроходцем. Так же, как и В. Брюсов, но уже на следующем этапе литературного развития В.Каменский стремится разрушить ставшие в 1910-е годы расхожими и профанными эстетические идеи символизма. Для футуристов борьба с символистской поэтикой явилась основанием выстраивания новой, культивируемой ими эстетики. Однако В. Каменский, в отличие от В. Хлебникова и В. Маяковского, вовлекает в сферу книжного искусства образную систему и эмоциональный комплекс устно-поэтического творчества. Обновляя поэтическую традицию, он создает лирического героя как национальный русский тип. Кроме того, поэзия В. Каменского, в отличие от творчества ведущих фигур футуризма, изучена недостаточно. С. Есенин через десятилетие, на новом этапе развития русской поэзии, завершил процесс интеграции в книжную культуру деструктивных форм сознания, поведения и словотворчества русского человека. Поэтому его опыт представляет для нас особый интерес как трансформация идеи свободы творчества, выдвинутой в 1890-е годы, в феномен хулиганства, оформившийся в 1920-е годы.

Обосновывая выбор темы диссертации, сосредоточимся только на тех исследованиях творчества В. Брюсова, В. Каменского и С. Есенина, в которых описаны реализованные ими приемы деструкции, ставшие фундаментом провозглашаемой новой эстетики.

Исследователи поэзии В. Брюсова отмечают предельный эгоцентризм его лирического героя, полагающего абсолютной и безусловной ценностью свободу творческой воли.

Гиперболический индивидуализм» В. Брюсова как выражение самого существа человеческой природы отметил А.В. Луначарский, указав на следующий парадокс: «Индивидуалистическое презрение к толпе заставляло эту самую толпу аплодировать, ибо каждый в ней сам охотно познавал себя личностью, стоящей гораздо выше соседей» [117; 299]. М.Цветаева усмотрела трагедию В. Брюсова в «искусственной пропасти между <ним> и всем живым», в «роковом пожелании быть при жизни - памятником»: «не долюбить, не передать, не снизойти» [194; 183].

В брюсоведении закрепится эта мысль. «Валерий Брюсов, - пишет В.Н.Ильин, - был <.> слишком эгоцентричен и каменносердечен, чтобы позволить себе <.> понять чужую смерть и чужие муки, чужую агонию, как-свою собственную» [81; 254]. «Ярко выраженный эгоцентризм» В. Брюсова был отмечен А.Э. Зелинским [75; 23], о пронизывающих все творчество поэта «настроениях крайнего субъективизма и индивидуализма» писали В.Е. Ковский [99; 35] и И. Машбиц-Веров, связывающий с ними-аморальность его лирического героя [126; 54]. А. Волков определил специфику личностной позиции художника как «воинствующий индивидуализм» [46; 475], вписав таким образом в целый ряд синонимических понятий еще один термин.

С эгоцентризмом исследователи связывают брюсовскую субъективизацию как «один из важнейших принципов перестройки семантической структуры произведения», при которой «явления внешнего мира подаются исключительно через призму авторского впечатления от них», а «"внутреннее я" поэта становится основным содержанием поэзии» [59; 108]. «Душа Брюсова, - отмечал Вл. Пяст, - исконно замкнутая в себе душа» [158; 248]. «<.> Мир поэзии, - пишет М.Л. Мирза-Авакян, -мыслится <Брюсовым> как мир отдельного человека, художника, <.> круг поэтических тем замкнут "движениями" его души. Субъективизм -творческий принцип» [133; 67].

На «фатальную изолированность» брюсовского поэта от общества, его устремленность к самовыражению, где он изначально выступает «и субъектом, и объектом своего творчества», указывает В.А. Богданов [33; 136]. М.А.Шаповалов усматривает специфику мировидения' В. Брюсова в том, что центром его внимания становились «не общие идеи, а сам поэт, его субъективное "я"» [201; 20].

По мнению Д. Максимова, для В. Брюсова целью «нового искусства», пришедшего на смену «реалистическому творчеству с его устремлением к объективному началу», является «обнажение субъективного начала, личности творца, его души во всей ее сложности как первоэлемента художественного созидания» [120; 21].

Как производное от брюсовского эгоцентризма рассматриваются оппозиции «Я» - мир, мечта — реальность. Еще И. Анненский писал: «Валерий Брюсов больше любит прекрасный призрак жизни, мечту, украшенную метафорами, чем саму жизнь» [5; 344]. Д. Максимов усматривает главную особенность художественного метода поэта в попытке «оторваться от быта» [120; 23], «освободиться от законов реальности, упразднить среду», «остаться наедине с собой» [120; 29], сосредоточиться на «разрыве с людьми и самоизоляции» [120; 23].

О брюсовском восприятии «жизни как тюрьмы, как безысходности» говорит В.Е. Ковский [99; 34]. «<.> Фигура поэта, - пишет исследователь, -нередко видится Брюсову отрешенной от людей и гордой в своем одиночестве, высящейся над миром в заоблачных далях» [99; 35]. При этом, как полагают литературоведы, герой В. Брюсова «не склонен к смирению». С.Г. Исаев видит истоки конфликта брюсовского героя с миром в технократизации последнего, где человек может освободиться от налагаемых на него машинизированным миром «оков» только через «взрыв и потрясение» [85; 8].

Однако среди исследователей творчества В. Брюсова были и такие, кто поставил под сомнение романтические истоки мировидения поэта. В рамках соцреалистического подхода к тексту они видели уже «в первых поэтических опытах» «декадента Брюсова» «не отгороженность от мира, а, напротив, бурное движение навстречу ему» [64; 90]. Авторами этих работ отмечалась глубоко осознанная поэтом «неразрывная связь с народом, свершившим величайшую революцию» [136; 32], его «вера в творческий труд и разум человека» [147; 208]. Сегодня подобные представления о творчестве поэта остались в прошлом.

Разочарованность в мире лирического героя В. Брюсова обусловливает его устремленность к мечте и творчеству. По мысли М.М. Гиршмана, этот «разрыв между поэтической мечтой и действительностью» В. Брюсову «так и не суждено было преодолеть» [64; 93]. Здесь, как полагают исследователи, с одной стороны, идеал не мог не испытывать на себе разрушающего воздействия «жизни обычной, реальной» [123; 48], с другой - в аксиологической системе В. Брюсова творчество, открывающее возможность воплощения мечты, обладало абсолютной ценностью.

Конфликт с действительностью, - пишет Д. Максимов, - порождает порыв к мечте, к поэтической иллюзии» [120; 29]. «Тревожному миру реальностей» противопоставляется не зависящий от них и «обусловленный одною лишь волею поэта» мир [120; 29]. «В иерархии ценностей, -продолжает Д. Максимов, - едва ли не первое место занимает у Брюсова идеал поэта, носителя высокой миссии, мужественного и сурового художника» [120; 110].

Как отмечает К.Г. Исупов, «Брюсов стоял на тонкой грани, разнящей Единственного от Постороннего» [86; 64]. Утверждающий в качестве незыблемой ценности собственное «Я», отстаивающий «свободу воли <.> в творческой сфере» как «первую аксиому мышления» [86; 42], В. Брюсов, считает К.Г. Исупов, сознательно отчуждается «от исторической трагедии страдательного присутствия человека в мире» [86; 64]. Отказывающий миру в целом и другому человеку в частности в безусловной ценности, В, Брюсов утверждает в качестве «некой сверхреальности и сверхценности» искусство [86; 35].

Как показывает обзор работ о творчестве В. Брюсова, романтическая концепция мира и человека в лирике поэта исследуется фрагментарно. Кроме того, отсутствуют попытки соотнесения данной концепции с традицией предшествующей реалистической литературы и постулируемой ею системой ценностей. Именно это соотнесение и оказывается для нас - в свете заявленной проблематики - основополагающим, позволяющим обнаружить существо брюсовской концепции свободы творчества и связанной с нею идеи отрицания.

В исследованиях творчества В. Каменского условно можно выделить две группы работ. В первой из них главным объектом анализа становится лирический герой поэта. Здесь неизменно отмечаются его «цельность, стихийность, широта разгула вольницы» [10; 207], его «кипучий оптимизм и задор, олицетворяющие здоровье жажда жизни и веселья» [19; 83] (В. Каменского неслучайно называют «самым жизнерадостным, самым мажорным среди футуристов» [164; 328]), его «антиурбанистичность», «стихийно-радостное восхищение природой и человеческим бытием» [167; 221], его опрощение, которое в конечном итоге выливается в «бунт против культуры и нравственной философии» [166; 213].

Жизнь в произведениях поэта, - пишет В.А. Сарычев, - воспринята как некий пир, как радостная, беззаботная стихия, "композитором" которой является "солнцегений", он же - "поэт-ребенок", с поразительной наивностью вещающий о себе всем и вся» [166; 209]. Герой В.Каменского представляется исследователю «неким органом или голосом самой природы, действующим только от ее имени и говорящим только ее устами» [166; 209].

О пантеистических настроениях поэта - «преклонении перед природой», слиянности с нею - говорили также С.М. Гинц [62; 142] (причем, по мысли С.М. Гинца, эти поэтические черты как «основа мировоззрения» поэта неизменны для творчества В.Каменского в целом [61; 197]), С. Стрижнева и А. Сердитова, отмечающие его «оптимистичность и жизненный энтузиазм» [172; 14]. «Василий Васильевич Каменский, - писал О. Лазиев, - обладал самым прекрасным и великим талантом, которым только может обладать человек, - талантом жить. Он любил жизнь со всеми ее перипетиями» [108; 24].

При этом, говоря о стихийности натуры лирического героя В. Каменского, исследователи указывают на его соотнесенность с фольклорной традицией - с народной удалой молодецкой песней. С этим связывается интерес В. Каменского к Степану Разину, Емельяну Пугачеву -героям, прообразами которых у поэта выступают не исторические личности, а фольклорные персонажи, бесшабашные и дерзкие. «Пугачев <Каменского>, - пишет Г.А. Червяченко, - та героическая и волевая личность, которая поднимает народ на восстание и потом стихийному его размаху ("что делаем, и сами не знаем") сообщает смысл и направление» [197; 43]. Главная тема творчества поэта неслучайно определяется как «пафос прославления разрушительной, беспощадной мощи крестьянского мятежа», а эволюция В. Каменского изображается как движение от «футуристических представлений о личном "самоволии" художника к ощущению стихийных сил самой жизни и прежде всего народной» [164; 328]. Отсюда стремление поэта запечатлеть «русскую душу», «сердце народа». Однако, по мысли литературоведов, В. Каменский, следуя идеалу «примитивного» человека, «обеднил образ народа, сделав его воплощением буйной, слепой, анархической силы, не признающей никаких духовных опор и нравственных преград» [164; 328]. Неслучайно после постановки в 1924 году пьесы «Стенька Разин» критика была вполне однозначна в своих радикальных оценках. Как отмечает Г. Матвеева, критик Вл. Блюм писал в «Новом зрителе»: «Разинская вольница, пьяная, гульливая, жестокая - показана здесь именно с этой стороны. Ее пафос - азарт; она вся в смаковании разрушительства вообще. <.> Всю силу таланта и <.> свои симпатии автор вложил в идеализацию насилия как такового. <.> Кроме голого звериного крика: "Эй, бей, круши!" тут ничего нет. И совершенно резонно постановка придала этим хулиганам внешнее отталкивающее обличье» [125; 245].

Другая группа исследователей уделяет внимание словесным экспериментам поэта, связанным с футуристической установкой на разрушение естественного языка, со «стремлением Каменского соединить природное, стихийное начало с формальными поисками, с экспериментами в области языка и стиха» [163; 595]. Поэт, «выделявший в русском футуризме три основные стихии: интуитивное начало, личную свободу и абстрактное творчество» - «ярко воплотил одну из основных тенденций отечественной культуры начала XX века - оптимистическую веру в дерзание человеческого духа» [167; 221]. Футуризм стал для В. Каменского не только литературной школой, но и органичной жизненной позицией. Его «простодушно-радостное отношение к жизни», «полное отсутствие трагизма» не могло не сказаться и на его отношении к поэзии, где определяющими оказываются «упоение языковой стихией, безудержное "песнепьянство"» [162; 458]. Как считал сам В. Каменский, «обнародование освобожденья слова как такового», «откровенные изыскания словотворчества», «языковое изобретательство» породили «массу глупейших разговоров наших безграмотных критиков в бульварных газетах» [87; 161]. Экспериментаторам языка будущего ставилось в вину, что они «сошли с ума на форме», не признавая «ни содержанья, ни здравого смысла», что подобного рода «фокусами» они «пакостят прекрасный русский язык» [87; 161]. Между тем сегодня новаторство русских футуристов в целом и В. Каменского в частности, расширившее возможности поэтического языка, не вызывает сомнений в его масштабности и значимости. Как писал В. Шаламов, В. Каменским «были открыты такие шлюзы, что, казалось, запас будет неисчерпаем» [199; 182].

Своеобразие поэтики В. Каменского исследователи объясняют целым рядом словесных экспериментов, среди которых отмечаются:

- лексическая неоднородность его поэзии, где «нарочитые просторечия» зачастую сочетаются с «доходящими до зауми неологизмами» [167; 221]. С. Бавин и И. Семибратова указывают на обилие диалектизмов и «нелитературных, терзающих слух уродливых слов» в поэмах В. Каменского, оправдывая их использование «песенными мотивами», «гневным динамизмом», «дикой какофонией ненависти», призванными «воссоздать обстановку стихийного разгула масс, неукротимую силу мужицкого гнева, передать призыв к бунту» [10; 207];

- словотворчество поэта, где обнаруживаются «органичные неологизмы в духе языка детей» [164; 328], создание «бесспорных стихотворений» «с помощью только одной интонации» [199; 181], «попытки передать подлинное звучание природы по принципу фонетического созвучия слов в стихе» [164; 328] - об освоении В. Каменским фонетических богатств русского стихосложения писал В.И.Максимов [119]. С подобными «приемами, способствующими выдвижению на первый план чисто "словесной массы"», связывается и «нарочитая ослабленность лирического сюжета» [166; 200]. И.С. Заярнова считает новаторством В. Каменского составление новых лексем из готовых слов, актуализацию приема нерасчлененного письма, непривычные строкоразделы, получаемые с помощью «склеивания» слов, создание графической картины слова, использование изобразительных возможностей языка, соединение поэзии и живописи [74]. В 1914 году В. Каменский выпустил сборник «железобетонных поэм» - книжку пятиугольного формата «Танго с коровами», где использовались различные шрифты. Отдельные слова и буквы, а также математические формулы, знаки и т.д. были вписаны в разнообразные по форме сегменты. Так была предпринята попытка создания графической картины слова. Как отмечает Г. Импости, именно в этой книге, где текст составлялся из геометрических фигур, заключающих в своих рамках словесный материал, «ярко выявилась связь с кубизмом» [83; 159]. И В. Каменскому - как никому другому - удалось воплотить провозглашенный

Маринетти принцип «слова на свободе», обеспечивающий более высокую стадию развития свободного стиха, когда «поэтический язык полностью освобождается от традиционных логических, грамматических и стилистических правил» [83; 153].

В силу малочисленности работ о творчестве В. Каменского целостно-концептуально оно пока еще не осмыслено. А потому нам представляется актуальным изучение и описание своеобразия лирического героя и поэтического слова в художественной практике поэта в аспекте воплощения им идеи свободы творчества.

Исследователи творчества С. Есенина неоднократно обращали внимание на «хулиганскую» сущность лирического героя его стихов и на «творческое», или «образное», «хулиганство» поэта: «Две-три простые, живые строки - а рядом последние мерзости, выжигающие душу сквернословие и богохульство, бабье, кликушечье, бесполезное <.>» [63; 593]. Каждый из писавших о поэте так или иначе выявлял трагический смысл его хулиганского опыта. Некоторые, правда, отказывали С. Есенину в «величии» и «трагизме», в даре «воспитывать, <.> возвышать душу <.> при глубокой личной безнравственности» [2; 596], видели в поведении лирического героя «кураж», «ненастоящее, наносное» [98; 250].

Как известно, в судьбе С. Есенина трагическую роль сыграла статья Н. Бухарина «Злые заметки», где хулиганство обозначено «причудливой смесью из "кобелей", икон, '"сисястых баб", <.> сук, господа бога, некрофилии, обильных пьяных слез и "трагической" пьяной икоты; религии и хулиганства <.>» [42; 544]. Для Н.Бухарина С.Есенин - идейный представитель «самых отрицательных черт русской деревни и так называемого "национального характера": мордобоя, внутренней величайшей недисциплинированности, обожествления самых отсталых форм общественной жизни вообще» [42; 544].

А.К. Воронский попытался объяснить «хулиганскую» сущность есенинского лирического героя национально-исторически: «Есть в <.> опоэтизировании забулдыжничества нечто от деревенского дебоша парней, от хулиганства, удали, отчаянности, от неосмысленной и часто жестокой траты сил, а это, в свою очередь, связано с нашей исторической пугачевщиной и буслаевщиной» [51; 529]. «При этом, - продолжает критик, -забулдыжничество юродиво сочетается со смиренностью, молитвой и елеем: нигде нет столько разбойных и духовных песен, как в нашем темном прошлом» [51; 529]. Об этом говорил и А.Луначарский: «Элементы разинщины и пугачевщины доступны пониманию крестьян, в том числе и Есенина. Пойти богу помолиться, а если лишняя чарка выпита, то и ножичком чиркнуть, — ведь это лежит в крови "русского человека" <.>» [48; 79].

А. Воронский находит социальные причины саморазрушительного поведения поэта: С. Есенин, обманувшийся в своих ожиданиях «мужицкой повольщины», не принимающий «общей механизации жизни», «отдался ресторанному хулиганству» [51; 534]. В.Ходасевич называет С.Есенина «пророком несбывшихся надежд», трактуя «злобу» и «падение» поэта как следствие ощущаемой «позорной разницы между большевистскими лозунгами и советской действительностью» [192; 571].

Старший брат» С.Есенина, Н.А.Клюев, в поэме 1926 года «Плач о Сергее Есенине» объясняет преждевременную гибель поэта новой эпохой («Знать, того ты сробел до смерти, / Что ноне годочки пошли слезовы» [95; 296] ) и отрывом от корней, отступничеством от старых заветов («А все за грехи, за измену зыбке / Запечным богам Медосту да Власу» [95; 295]).

Л.Д. Троцкий видел в «полунапускной грубости Есенина», которую поэт «впитывал в себя из условий <.> совсем не мягкого <.> времени», отгораживающий жест от «сурового времени» «особой нежности неогражденной, незащищенной души» [174; 538]. Тот же смысл в неканоническом поведении С. Есенина обнаруживает А. Белый: «И понятно психологически, когда человека с такой сердечностью жестоко обидели, то его реакция бурная, его реакция - вызов <. .>» [20; 564].

Как это ни парадоксально, уже современники С. Есенина, далекие от собственно научного подхода к поэтическому тексту, сформировали все возможные смыслы интерпретации «хулиганства» как особого рода поведения лирического героя и логически вытекающей из этого поведения трагедии есенинского человека, которые будут развиваться в есениноведении вплоть до сегодняшнего дня с разными вариациями. Обозначим эти смыслы.

1. Высказанное еще Н.Бухариным, А.Луначарским, А. Воронским представление об есенинском герое как о человеке с типично-русским антиномичным характером развивают С. Кошечкин («Смирение и кротость <.> в есенинских стихах соседствуют с широтой и удалью, столь свойственными русскому характеру» [104; 178]), М. Пьяных (он и «тихий, кроткий, исполненный грусти, печали и благоговения», и «полный буйной страсти; в нем, как и в русском народе, есть нечто лихое и разбойное» [156; 176]). Об антиномичности есенинского героя писали М. Нике, выделивший как «основу всей лирики Есенина» мотив «тишины и буйства» [140; 124], В. Мусатов, указавший на две «полосы, между которыми располагался внутренний мир <есенинского> лирического героя» - «религиозное странничество и авантюрное босячество» [138; 81], С. Гандлевский, отметивший, что «Есенин силою таланта и обаянием личности двусмысленные стороны русского темперамента повернул светлой стороной. И там, где одним видится только дикость и рабский разгул, он усмотрел и вольницу молодости, и привлекательную исключительность» [56; 41].

Ряд современных критиков также осмысляет есенинского «скандалиста» и «хулигана» в свете национально-характерологическом: как «конечное выражение <.> неприкаянности русского человека в мире» [6; .648], как воплощение русской «веселой тоски» - «веселия нераскаянной души» [76; 622]. А. Зорин полагает, что именно последним чувством, являющимся основополагающей антиномией есенинской лирики, можно объяснить культ С. Есенина в уголовной среде. По свидетельству

B. Шаламова, С. Есенин был единственным поэтом, принятым блатным миром [200; 7]1.

В есениноведении с представлением о национальном характере лирического героя связана мысль об укорененности этого типа в национальной культуре2. На культурогенность есенинского человека указывает ряд исследователей.

В. Харчевников отмечает «глубокую соотнесенность <лирического героя С. Есенипа> с народной удалой, молодецкой песней»: «В своей лирике Есенин глубоко сродни "бессмертному удальцу" песен почти всех народов с его беспокойной мятущейся душой, несбыточной мечтой, широко распахнутым для красоты мира и любви сердцем и трагическим уделом» [189; 184].

Е. Ермилова обосновывает родственность лирических героев

C. Есенина и А. Кольцова «способностью находить упоеиие в отчаянии», «тоской веселой» [69; 232]. О поэтической «родословной» С. Есенина, идущей от А. Кольцова, говорит и П.Ф. Юшин [221; 381].

Е. Наумов сравнивает «надрывные интонации» и «чувство безысходной тоски» есенинской поэзии с «тоской», «весельем, похожим на отчаянье», в поэзии Аполлона Григорьева [139; 214].

Ученые отмечают есенинскую традицию изображения амбивалентного русского характера в поэзии Б. Корнилова, С. Клычкова, П. Васильева [151], А. Прокофьева, Н. Рыленкова, Б. Ручьева, Вас. Федорова, Н. Рубцова, А. Жигулина, Т. Кибирова, Л. Губанова, А. Цветкова [71].

2. Другая группа есениноведов, самая малочисленная, вслед за Л.Д. Троцким, объясняет специфику есенинского героя психологическим приемом личностной защиты от мира. Так, В.А. Чалмаев «развязность» лирического героя С. Есенина оправдывает «гуманистической тревогой» за «моральные ценности»: «поэт <.> внешней циничностью, <.> как туманом, окутывает "снов золотую сумму"» [196; 159].

3. Большинство исследователей, подобно В. Ходасевичу и А. Вороненому, склонны считать бунтарско-трагический пафос есенинской поэзии следствием переживания революционной действительности.

Еще И. Эренбург увидел «истоки трагизма Есенина вне его, в годах и мечтах, в раскольническом огне, который пожирает его любимую животной <.> любовью "деревянную Русь"» [214; 201]. По мнению И. Эренбурга, С. Есенин явил собой расхристанный, звериный облик русского народа в революции: его «хулиган» - это «огненное лицо, глядящее из калужских или рязанских рощиц. Страшное лицо, страшные книги» [214; 202].

В 1950-70-е годы ученые называли разные причины «хулиганского поведения» лирического героя С. Есенина. Среди них:

- недопонимание «социалистической перестройки жизни» при всей увлеченности «грандиозностью революционного взрыва» [47; 254]: «поэт отчаялся <.> одолеть привязанность к старому, дедовскому укладу жизни» [104; 178];

- предчувствие «собственной гибели», связанной с «гибелью деревни, а вместе с нею - искусства, <.> собственной поэзии, питавшейся соками патриархальной жизни» [221; 247], [178; 24];

- «погружение в омут городского дна» [211; 102], духовный распад как «реакция на нэпманский город» [84; 63];

- «дурное влияние» окружавшей поэта богемы [210; 63], «дань литературной традиции "Стойла Пегаса", культивировавшего хулиганские мотивы в поэзии» [217; 172].

Сегодня трагедия поэта объясняется не «отрывом» от революционного движения, а прозорливостью. «Неужели, - спрашивает Э. Хлысталов, -Есенин мог "строить радужные картины светлого будущего", "отчетливо видя ужасы Октябрьского переворота", "понимая, кто виновен в зверских убийствах миллионов <.> людей"?» [191; 198]

По мысли JI.B. Занковской, есенинское «хулиганство» питалось «болью беззащитной страны <.> и отчаянием от невозможности что-либо изменить. И ему хочется в стихах бросить вызов этой трагической безысходности» [72; 209].

В.В. Мусатов, вслед за Ю.Л. Прокушевым, полагающим, что лирический герой С. Есенина приходит к «цинизму и безнравственности» в силу своей противопоставленности «в ходе революции движению народной жизни» [155; 293], усматривает «в "хулиганских" стихах Есенина <.> духовную отдаленность <поэта> от деревни, <.> выпадение лирического героя Есенина из деревенского бытия» - «логика творческого существования поэта разошлась с логикой исторического существования деревни», поэтическая идея С. Есенина о граде «Инонии» «не воплотилась в истории» [138; 86-87].

Современные исследователи творчества С. Есенина видят в «нарочитой», вызывающей позе, «грубости и дерзости выражений» его лирического героя-«хулигана» «естественный поэтический и гражданский протест против "умерщвления личности"» [209; 12], «единственный способ выразить себя как личность», продиктованный «осознанием социальных проблем» [100; 16]; связывают «кризис духа поэта» с предчувствием «близящейся духовной катастрофы и гибели мира», обусловленным «апокалиптической эпохой, протрубившей боевой сигнал к охоте на человека» [187; 88-89].

В 1990-е годы в есениноведении утвердилась мысль о «забвении <есенинским человеком> христианских заповедей и <.> ценностей» [4; 2]. Г. Красухин усматривает в ранних стихах поэта «душевное равновесие», обусловленное «усвоенными с детства христианскими ценностями». Причину нарушения равновесия исследователь видит в «утрате веры (в идеале - в Бога, в расхожем смысле - в нравственные основы жизни)» [105; 10].

Обзор работ о «хулиганстве» как «поведении» лирического героя С. Есенина показал, что данная проблема, существуя в есениноведении, пока не изучена в полной мере, ибо не заявлена как самостоятельный предмет исследования. Необходимо обратиться к метафизической и связанной с нею этической стороне «поведенческого хулиганства» лирического героя С. Есенина, к тому, что А. Камю назовет «метафизическим бунтом», связав последний в истории XX века с бунтом политическим3.

Другой стороной есенинского «хулиганства», нашедшей отражение в трудах ученых, является так называемое «образное хулиганство» поэта. Это понятие было введено Е. Ермиловой, указавшей на лежащую в его основе основополагающую связь «размашистой <есенинской> метафоричности <.> с мифологичностью» [69; 237].

Архаичность есенинского мировидения наиболее полно была описана А. Марченко, обратившей внимание на предметность «нереального мира» и одухотворенность «мира земного, чувственного, конкретного» [124; 22]; на «смешение языческих и христианских мотивов» [124; 50]; на традиции народной живописи с ее «доставшимся от языческих времен» «стремлением "одомашнить" стихии» [124; 55], наконец, на «стройную и цельную поэтическую систему, утверждающую, во-первых, "перезвон узловой завязи природы с сущностью человека" и, во-вторых, растительную, древесную природу человеческой-животной плоти» [124; 95]. «Праобраз человеческого мира, - дополняет А. Марченко К.А. Кедров, - Есенин чувствует в каждом дереве, в каждой травинке <.>» [93; 174].

На интерес С. Есенина к языческой древности указывают Е.М.Винокуров [45; 553], В.И. Харчевников [190; 72], Н.Прокофьев [154; 121], М. Пьяных [156; 176], К. Кедров [92; 394].

Есениноведы обращают внимание на составляющие сложного «языческого» мировидения поэта: «параллель между жизнью природы и человека» [221; 386], «уподобление человека природным явлениям» [77; 179], «метафорическое использование анималистической лексики» [137; 196], «ощущение <есенинским человеком> своего духовного и физического родства с животным и растительным миром» [118; 112], «подсознательное ощущение материального родства с людьми, зверями, деревьями, <.> с предметно-бытовым окружением» [173; 39], сотворение «мира воздуха из предметов земных благ» [43; 63], «связь между микрокосмом избы и макрокосмом мира» [15; 114].

В исследованиях творчества С. Есенина последних лет также говорится о «национально-мифологическом Логосе» как «мощном генераторе <есенинской> поэтики» [187; 78], о философичности и космичности творчества поэта [121; 180], об уникальности созданной им картины мира, отражающей «всеобщее родство, кровное взаимоперетекание "всего и вся"» [6; 646].

Термин «образное хулиганство» оказался неслучайным для есениноведов, поскольку в художественной системе поэта они дифференцируют образы, соответствующие «народно-поэтической традиции», и образы, «грубые, непристойные, <.> рассчитанные на эффект» [101; 247].

Так, H.H. Зуев пишет об утрате С. Есениным «народной первоосновы образа» в случае отступления от «эстетически прекрасного» и «нравственно здорового» — «вспомним хотя бы известное сравнение солнца с "лужей, которую напрудил мерин"» [77; 192], в то время как Л.Л. Вельская видит в этом сравнении «нотки вызова и эпатажа», говоря о том, что «на древней мифологической основе Сергей Есенин творит свой собственный поэтический миф о космосе и природе» [23; 36-37].

Ал. Михайлов оценивает есенинскую метафору «Режет серп тяжелые колосья, как под горло режут лебедей» как «жесткий образ», «необычный для психологии крестьянина» [135; 311].

Этическим критерием измеряет «космологические» образы С. Есенина и В. Цыбин, осмысляя последние как «вызов», «отчаянную усмешку», «особую языческую иронию» [195; 121].

Приведенные исследовательские представления порождают ряд спорных вопросов: не являет ли себя мифологическое сознание в есенинском мире больше в отелеснивании, нежели в одухотворении природы (а стало быть, приведенные выше образы — самые что ни на есть «народные»)? Применимы ли к мифологическому мышлению, существующему по ту сторону дихотомии «этика»/«эстетика», эстетические и, главное, этические оценки? Если мы говорим об архаической, архетипической основе образотворчества С. Есенина, то необходимо заметить, что архетип, некий изначальный образ, живущий в глубинах «коллективного бессознательного», сам по себе «не зол и не добр <.> и становится злым или добрым <.> в контакте с сознательной мыслью» [220; 52].

Исходя из сказанного, можно заключить, что структура образа в творчестве С. Есенина недостаточно исследована. Чтобы перед читателем предстала «освещенная поэтическим сознанием автора картина своеобразного мира» [44; 125], требует прояснения вопрос о соотнесенности так называемых «телесных» образов с языческой культурой.

Итак, обзор литературы убеждает в необходимости целостного системного анализа способов воплощения в лирике Серебряного века идеи свободы творчества и феномена хулиганства, что и является целью диссертационной работы. В качестве предмета исследования мы выбрали лирику В. Брюсова, В.Каменского и С. Есенина, запечатлевшую на разных этапах литературного развития различные пути обретения каждым творческой свободы и варианты отношений с традицией. Поставленная цель реализуется в работе через решение ряда задач. Обозначим последовательно каждую из них:

- прежде всего определить отправное для нашего исследования понятие «свобода творчества»;

- показать место идеи свободы творчества в русском культурном сознании Серебряного века, проследить ее отражение в философской и эстетической мысли эпохи;

- поскольку понятие «свобода творчества» соединяется в постановке исследовательской проблемы с понятием «феномен хулиганства», соотнести их между собой и найти основание феномену хулиганства в идее свободы творчества;

- далее исследовать лирику В. Брюсова и В. Каменского как два варианта воплощения идеи свободы творчества: через восстановление забытой литературной традиции и через вовлечение народной традиции в книжную культуру;

- описать феномен хулиганства в поэзии С. Есенина, выразившийся в литературном поведении и поэтике;

- и, наконец, соотнести результаты исследования как разные пути трансформации идеи свободы творчества в феномен хулиганства на материале русской поэтической культуры рубежа XIX-XX веков.

Методологическую основу диссертационного исследования составляют системно-субъектный (Б.О. Корман), системно-типологический (М.М. Бахтин, Б.О. Корман) и культурологический (А.Ф. Лосев, Е.М. Мелетинский, О.М. Фрейденберг) подходы к изучению художественного текста.

Теоретической основой работы послужили труды Р. Барта, H.A. Бердяева, М. Бланшо, Л.С. Выготского, Б.П. Вышеславцева, X.-Г. Гадамера, Г.Ф.-В. Гегеля, А. Камю, И. Канта, Ю.М. Лотмана, П. Рикера, Ф. Шеллинга, К.Г. Юнга и др.

Постановка цели и задач, в комплексном виде пока не исследованных применительно к русской лирике Серебряного века, определяет научную новизну диссертации. В работе впервые целостно и системно представлено воплощение идеи свободы творчества и феномена хулиганства в русской поэзии рубежа веков. На основе систематизации философских и литературоведческих исследований описана дуалистическая природа понятия «свобода творчества». Через анализ философской и эстетической рецепции идеи свободы творчества показана универсальность этого понятия для русского культурного сознания Серебряного века. Впервые соотнесены понятия «свобода творчества» и «феномен хулиганства». Лирика В. Брюсова,

В.Каменского и С.Есенина исследована с точки зрения воплощения в ней идеи свободы творчества; на разных уровнях текста показано обращение к литературной или народной традиции как способам разрушения сложившегося в искусстве канона и фундаменту формирования новой эстетики. В опыте поэтической деструкции прослеживается процесс трансформации идеи свободы творчества в феномен хулиганства.

Научное значение исследования определяется целостным системным анализом реализованной в художественной практике Серебряного века идеи творческой свободы и литературного хулиганства, что может быть учтено при дальнейшем изучении культуры рубежа веков.

Практическая значимость работы заключается в том, что материалы исследования и полученные результаты могут быть использованы при чтении вузовского курса истории русской литературы Серебряного века, в общих и специальных курсах лекций, посвященных литературной эпохе начала XX века, а также в практике школьного преподавания литературы.

Положения, выносимые на защиту:

1. В основе идеи свободы творчества и феномена хулиганства лежит категория «отрицания», обусловленная дуалистической природой искусства.

2. «Хулиганство» в русской литературе Серебряного века имеет основание в философском и эстетическом осмыслении идеи свободы творчества.

3. В художественном опыте В. Брюсова идея свободы творчества осуществляется через отрицание гуманистических ценностей реалистической литературы и возвращение в поэзию аксиологической системы романтизма, что позволило утвердить крайний индивидуализм как новую этико-эстетическую норму.

4. В поэтической практике В. Каменского идея свободы творчества опирается одновременно на народную и литературную традиции. Лирический герой моделируется по образцу русского национального типа. При этом его не знающая самообуздания природа выражается не только в поведении, но и в словесных экспериментах поэта, в реформировании традиционного поэтического языка.

5. В творчестве С. Есенина литературное хулиганство имеет глубокие народные корни и становится универсальной категорией его поэтической системы. Идея свободы творчества проявляется здесь в качестве феномена хулиганства.

6. В историко-литературном опыте Серебряного века свобода творчества модифицируется в феномен хулиганства.

Апробация работы. Материалы исследования отражены в монографическом учебном пособии и четырех статьях, одна из которых опубликована в рецензируемом научном издании, включенном в перечень ВАК, а также представлены в докладах, прочитанных на межвузовской научной конференции студентов, аспирантов и молодых преподавателей «Пути изучения текста» (Ижевск, 2007), межвузовской научной конференции «Кормановские чтения» (Ижевск, 2008), XXXI зональной конференции литературоведов Поволжья (Елабуга, 2008), заочной международной научной конференции «Картина мира в художественном произведении» (Астрахань, 2008), межвузовской научно-практической конференции

Междисциплинарные связи при изучении литературы» (Саратов, 2008), XIV всероссийской научно-практической конференции «Классика и современность: проблемы изучения и обучения» (Екатеринбург, 2009), межвузовской научной конференции «Кормановские чтения» (Ижевск, 2009).

Структура работы. Диссертационное исследование состоит из введения, трех глав, заключения, примечаний, приложения, содержащего дополнительный материал, иллюстрирующий выводы второго параграфа третьей главы, и библиографического списка, насчитывающего 221 наименование. Общий объем работы - 198 страниц.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Свобода творчества и феномен хулиганства в русской лирике Серебряного века"

Заключение

Поставив вопрос об основополагающей для культуры Серебряного века проблеме свободы творчества и феномене хулиганства как производном от нее, мы проследили динамику реализации этой идеи на разных этапах литературного развития рубежа Х1Х-ХХ веков. Определив содержание ключевого для нашей работы понятия «свобода творчества», выявив его универсальность для культуры Серебряного века, мы обратились к поэтическому творчеству В. Брюсова, В. Каменского и С. Есенина. Соотнеся пути воплощения этими поэтами идеи свободы творчества, мы показали индивидуальность опыта каждого из них и проследили, как в русской поэтической культуре рубежа веков идея творческой свободы модифицируется в феномен хулиганства. Мы пришли к следующим выводам:

- категория свободы творчества предполагает такую форму пребывания художника в культуре, при которой он актуализирует в самоценном творческом акте отрицание сдерживающей эту свободу предшествующей культурной традиции;

- исповедующий идею свободы творчества художник идет либо по пути восстановления отдаленной культурной традиции, реализуя ее в новой функции отрицания, либо по линии расширения границ искусства, привлекая маргинальную культуру в качестве «хулиганского» жеста.

Первый вариант воплощения идеи свободы творчества обнаруживается в лирике В. Брюсова. Аксиологическая система романтизма позволяет поэту изобразить безгранично и безусловно свободную личность, отвергающую гуманистические ценности реализма, по отношению к которому В. Брюсов выступает как разрушитель. При этом он остается в большом времени культуры.

В поэзии В. Каменского конфликт с традицией носит более универсальный характер, являясь отражением кризиса культуры 1910-х годов. Поэт создает лирического героя, воплощающего в себе черты национального русского типа. Он оказывается как бы по ту сторону традиционной культуры. Творческая свобода обретается на путях его сущностного раскрепощения, высвобождения архаических, табуированных культурой инстинктов, что ярко проявляется и в особенностях образной речи. Однако самим фактом экспериментирования В. Каменский все же вписывается в книжную традицию обновления литературного языка.

Художественная логика В. Каменского получает завершение в опыте С. Есенина, где идея свободы творчества трансформируется в феномен хулиганства, обретающий универсальность, проявляясь в «авторском поведении» и в поэтике. Бунтуя против закономерностей мира, поэт стремится преодолеть трагедию существования на уровне Слова/Образа. С. Есенин ориентируется на древнейшие формы мышления, опредмечивающие и отелеснивающие космос, с одной стороны, и осмысляющие человеческое бытие космогонически - с другой. Мифопоэтические смыслы образотворчества подобного рода в конечном итоге обнаруживают сверхсмысл: в есенинской концепции языческой онтологии находит свое разрешение есенинская танатология. Автор как изображающий субъект, как высшая идейно-художественная инстанция творит некую идеальную с его точки зрения художественную реальность, находя в ней и совершенную форму человеческого бытия в мире, и искомое бессмертие. «Хулиганство», обретая в творчестве С. Есенина феноменальную сущность, втягивает в сферу книжной культуры архаическое мирооотношение, содержащееся в дописьменной культуре. Это и делает опыт С. Есенина литературно перспективным.

Таким образом, творческая индивидуальность каждого поэта - его эстетические установки, созданная им картина мира, его представления о человеке - проявляется в специфике путей отрицания, которые он выбирает, утверждаясь в культуре. О писанная в работе вариативность художественного опыта открывает перспективы для изучения творчества отдельных поэтов (К. Бальмонта, В. Маяковского, В. Хлебникова, Б. Пастернака и др.) и для исследования поэтической культуры XX века в целом.

Список научной литературыПоварницына, Наталья Сергеевна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Аверинцев, С. С. Автор/ С. С. Аверинцев// Краткая литературная энциклопедия. - М., 1978. - Т. 9. - С. 28-34.

2. Адамович, Г. В. Сергей Есенин/ Г. В. Адамович// Есенин, С. А. Стихотворения. Поэмы. Статьи / С. А. Есенин. М., 1998. - С. 595-597.

3. Адорно, В. Т. Эстетическая теория/ В. Т. Адорно. М. : Республика, 2001.-527 с.

4. Анищенко, В. Я против всякого насилия / В. Анищенко // Федерация. -1993.- 14янв.-С. 2.

5. Анненский, И. Книги отражений / И. Анненский. М. : Наука, 1979.679 с.

6. Аннинский, Л. Серебро и чернь / Л. Аннинский // Есенин, С. А. Стихотворения. Поэмы. Статьи / С. А. Есенин. М., 1998. - С. 644-655.

7. Аристотель, Риторика. Поэтика/ Аристотель. М. : Лабиринт, 2000.224 с.

8. Афанасьев, А. Н. Древо жизни : избр. ст. / А. Н. Афанасьев М. : Современник, 1982. - 464 с.

9. Бабенчиков, М. В. Сергей Есенин / М. В. Бабенчиков // С. А. Есенин в воспоминаниях современников : в 2 т. / сост. и коммент. А. А. Козловского ; редкол.: В. Э. Вацуро идр..-М., 1986.-Т. 1.-С. 236-250.

10. Бавин, С. Судьбы поэтов Серебряного века : библиогр. очерки / С. Бавин, И. Семибратова. М. : Кн. палата, 1993. - 480 с.

11. Бальмонт, К. Д. Элементарные слова о символической поэзии/ К. Д. Бальмонт // Поэтические течения в русской литературе конца XIX -начала XX века: лит. манифесты и худож. практика : хрестоматия / сост. А. Г. Соколов. -М., 1988. С. 54-61.

12. Банфи, А. Философия искусства/ А. Банфи. М. : Искусство, 1989.384 с.

13. Барт, Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика/ Р. Барт.- М. : Прогресс, 1989.-616 с.

14. Бахтин, М. М. Вопросы литературы и эстетики: исслед. разных лет/ М. М. Бахтин. М. : Худож. лит., 1975. - 504 с.

15. Бахтин, М. М. Есенин : запись лекции. // День поэзии : сборник / сост. С. Ботвинник, Ю. Скородумов. Л., 1985. - С. 113-115.

16. Бахтин, М. М. Проблема текста: опыт философского анализа/ М. М. Бахтин // Вопросы литературы. 1976. - № 10. - С. 130-132.

17. Бахтин, М. М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса / М. М. Бахтин. М. : Худож. лит., 1990. - 541 с.

18. Бахтин, М. М. Эстетика словесного творчества / М. М. Бахтин. М. : Искусство, 1986. - 445 с.

19. Бебутов, Г. В. Без срока давности: ст. и очерки/ Г. В. Бебутов. -Тбилиси : Мерани, 1979. 199 с.

20. Белый, А. Из воспоминаний о Есенине / А. Белый // Есенин, С. А. Стихотворения. Поэмы. Статьи / С. А. Есенин. М., 1998. - С. 562-564.

21. Белый, А. Символизм как миропонимание/ А. Белый// Поэтические течения в русской литературе конца XIX начала XX века : лит. манифесты и худож. практика : хрестоматия / сост. А. Г. Соколов. - М., 1988. - С. 69-75.

22. Бельская, Л. Л. Между двумя юбилеями / Л. Л. Вельская // Русская литература. 1976. - № 3. - С. 197-209.

23. Бельская, Л. Л. Песенное слово: поэт, мастерство Сергея Есенина/ Л. Л. Бельская. -М. : Просвещение, 1990. 144 с.

24. Бергсон, А. Творческая эволюция / А. Бергсон. М. : КАНОН-пресс : Кучково поле, 1998.-384 с.

25. Бердяев, Н. А. О самоубийстве / Н. А. Бердяев. М. : Изд-во МГУ, 1992. -24 с.

26. Бердяев, Н. А. Русская идея / Н. А. Бердяев // Русская идея / Н. А. Бердяев. Харьков, 2002. - С. 11-248.

27. Бердяев, Н. А. Смысл творчества / Н. А. Бердяев // Смысл творчества : опыт оправдания человека / Н. А. Бердяев. Харьков, 2002. - С. 15-334.

28. Бердяев, Н. А. Судьба России / П. А. Бердяев. М. : Мысль, 1990. - 208 с.

29. Бланшо, М. Литература и право на смерть Электронный ресурс. / М. Бланшо. Режим доступа: http://www.blansho.net.ru/lib/sb/book/2570/page.

30. Блок, А. А. Из дневников, записных книжек и писем / А. А. Блок // Сергей Есенин в стихах и жизни : воспоминания современников / под ред. Н. И. Шубниковой-Гусевой. М., 1995. - С. 83-86.

31. Блок, А. О лирике / А. Блок // Поэтические течения в русской литературе конца XIX — начала XX века: лит. манифесты и худож. практика: хрестоматия / сост. А. Г. Соколов. М., 1988. - С. 75-79.

32. Боас, Ф. Ум первобытного человека / Ф. Боас. М. ; Л. : Гос. изд-во, 1926.- 154 с.

33. Богданов, В. А. В противоречивом движении к реализму : В. Я. Брюсов -лит. критик / В. А. Богданов// Литературная учеба. 1983. - № 6. - С. 133141.

34. Брюсов, В. Собрание сочинений. В 7 т. Т. 1. Стихотворения. Поэмы, 1892-1909 / В. Брюсов. М. : Худож. лит., 1973. - 672 с.

35. Брюсов, В. Собрание сочинений. В 7 т. Т. 2. Стихотворения, 1909-1917/ В. Брюсов. М. : Худож. лит., 1973. - 496 с.

36. Брюсов, В. Собрание сочинений. В 7 т. Т. 3. Стихотворения, 1918-1924, стихотворения, не включавшиеся В. Я. Брюсовым в сборники 1891-1924, поэма "Египетские ночи" / В. Брюсов. М. : Худож. лит., 1974. - 696 с.

37. Брюсов, В. Я. Среди стихов, 1894-1924: манифесты, ст., рецензии/

38. B. Я. Брюсов. М. : Сов. писатель, 1990. - 720 с.

39. Булгаков, С. Н. Свет невечерний : созерцания и умозрения /

40. C. Н. Булгаков. М. : Республика, 1994. - 415 с.

41. Бунин, И. А. Недостатки современной поэзии / И. А. Бунин // Поэтические течения в русской литературе конца XIX начала XX века : лит. манифесты и худож. практика: хрестоматия / сост. А. Г. Соколов. - М., 1988.-С. 42-44.

42. Бурлюк, Д. Манифест из альманаха "Садок судей" / Д. Бурлюк, Е. Гуро, В. Маяковский // Поэтические течения в русской литературе конца XIX -начала XX века : лит. манифесты и худож. практика : хрестоматия / сост. А. Г. Соколов. -М., 1988. С. 105-106.

43. Бурлкж, Д. Пощечина общественному вкусу / Д. Бурлюк, А. Крученых, В. Маяковский // Поэтические течения в русской литературе конца XIX -начала XX века : лит. манифесты и худож. практика : хрестоматия / сост.

44. A. Г. Соколов. М., 1988. - С. 102-103.

45. Бухарин, Н. И. Злые заметки / Н. И. Бухарин // Есенин, С. А. Стихотворения. Поэмы. Статьи / С. А. Есенин. М., 1998. - С. 541-549.

46. Вдовин, В. А. «О новый, новый, прорезавший тучи день!»/

47. B. А. Вдовин // Есенин и современность : сборник / под ред. М. Базанова, Ю. Прокушева. М., 1975. - С. 35-66.

48. Виноградов, В. В. Стилистика. Теория поэтической речи. Поэтика/

49. B. В. Виноградов. М. : АН СССР, 1963. - 255 с.

50. Винокуров, Е. М. Из статьи «Сергей Есенин» / Е. М. Винокуров // Есенин,

51. C. А. Стихотворения. Поэмы. Статьи / С. А. Есенин. М., 1998. - С. 552-560.

52. Волков, А. Очерки русской литературы конца XIX и начала XX века / А. Волков. М. : Худож. лит., 1955. - 563 с.

53. Волков, А. А. Художественные искания Есенина / А. А. Волков. М. : Сов. писатель, 1976. - 440 с.

54. Волков, В. Есенин и «есенинщина» / В. Волков, Ю. Юшкин // Россия молодая : Нечерноземье. 1990. - № 7. - С. 77-82.

55. Волошин, М. Лики творчества / М. Волошин. Л. : Наука, 1988. - 848 с.

56. Волынский, А. Л. Декадентство и символизм / А. Л. Волынский // Поэтические течения в русской литературе конца XIX начала XX века : лит. манифесты и худож. практика : хрестоматия / сост. А. Г. Соколов. - М., 1988.-С. 51-54.

57. Воронский, А. К. Литературный портрет / А. К. Воронский// Есенин, С. А. Стихотворения. Поэмы. Статьи / С. Есенин. М., 1998. - С. 527-537.

58. Выготский, Л. С. Психология искусства/ Л. С. Выготский,- М. : Лабиринт, 1997. 416 с.

59. Вышеславцев, Б. П. Этика преображенного Эроса / Б. П. Вышеславцев. -М. : Республика, 1994. 368 с.

60. Гадамер, Х.-Г. Актуальность прекрасного / Х.-Г. Гадамер. М. : Искусство, 1991. - 367 с.

61. Гадамер, Х.-Г. Истина и метод: основы филос. герменевтики/ X.-Г. Гадамер. М. : Прогресс, 1988. - 704 с.

62. Гандлевский, С. Свой: «Я такой же, как вы пропащий» : эссе / С. Гандлевский // Новое время. 1997. - № 43. - С. 41.

63. Гегель, Г. Ф.-В. Лекции по эстетике. В 2 т. Т. 1 / Г. Ф.-В. Гегель. СПб. : Наука, 1998.-622 с.

64. Гете, И.-В. Собрание сочинений. В 10 т. Т. 10. Об искусстве и литературе / И.-В. Гете. М. : Худож. лит., 1980. - 510 с.

65. Гиндин, С. И. Программа поэтики нового века : (о теорет. поисках Брюсова в 1890-е годы) / С. И. Гиндин// Серебряный век в России : избр. страницы/ РАН, Науч. совет по истории мировой культуры; редкол.:

66. B. В. Иванов, В. Н. Топоров, Т. В. Цивьян. М., 1993. - С. 87-116.

67. Гинзбург, Л. Я. О лирике / Л. Я. Гинзбург. Л. : Сов. писатель, 1974. — 408 с.

68. Гинц, С. М. Василий Каменский / С. М. Гинц. Пермь: Кн. изд-во, 1984.-221 с.

69. Гинц, С. М. О Василии Каменском / С. М. Гинц // Урал. 1973. - № 12.1. C. 133-143.

70. Гиппиус, 3. Н. Из статьи «Судьба Есениных» / 3. Н. Гиппиус // Есенин, С. А. Стихотворения. Поэмы. Статьи / С. А. Есенин. М., 1998. - С. 590-595.

71. Гиршман, М. М. Поэзия Валерия Брюсова / М. М. Гиршман // Литература в школе. 1973. - № 5. - С. 90-93.

72. Городецкий, С. М. О Сергее Есенине / С. М. Городецкий // С. А. Есенин в воспоминаниях современников : в 2 т. / сост. и коммент. А. А. Козловского ; редкол.: В. Э. Вацуро и др.. М., 1986. - Т. 1.-С. 179-186.

73. Гумилев, Н. С. Письма о русской поэзии / Н. С. Гумилев. М. : Современник, 1990. - 383 с.

74. Достоевский, Ф. М. Братья Карамазовы : роман в четырех частях с эпилогом / Ф. М. Достоевский. Ижевск : Удмуртия, 1982. - 728 с.

75. Достоевский, Ф. М. Полное собрание сочинений. В 30 т. Т. 25. Дневник писателя за 1877 / Ф. М. Достоевский ; редкол.: В. Г. Базанов (гл. ред.) и др.. Л. : Наука, 1983. - 470с.

76. Ермилова, Е. О лирическом герое Есенина / Е. Ермилова // В мире Есенина: сб. ст. / сост.: А.А.Михайлов, С. С. Лесневский. М., 1986. — С. 227-245.

77. Жигулин, А. В. Черные камни / А. В. Жигулин. М. : Кн. палата, 1989. -240 с.

78. Зайцев, В. А. Сергей Есенин и современные русские поэты/ В.А.Зайцев// Вестник Московского университета. Сер. 9. Филология. -1995.-№5.-С. 5-17.

79. Занковская, Л. В. Новый Есенин: жизнь и творчество поэта без купюр и идеологии / Л. В. Занковская. М. : Флинта, 1997. - 416 с.

80. Захаров, А. Н. Проблемы поэтики С. А. Есенина в отечественном и зарубежном литературоведении последних лет / А. Н. Захаров // Вестник Московского университета. Сер. 9. Филология. 1993. - № 2. - С. 11-21.

81. Заярная, И. С. Игровая поэтика В. Каменского в зеркале барокко / И. С. Заярная // Литература. 2005. - № 22. - С. 27-31.

82. Зелинский, А. Э. Проблемы лирической циклизации в творчестве

83. B. Брюсова и А. Белого / А. Э. Зелинский// Проблемы стиховедения и поэтики : межвуз. науч. сб. / Казах, пед. ин-т им. Абая. Алма-Ата, 1990.1. C. 22-29.

84. Зорин, А. «Несказанное, синее, нежное.» / А. Зорин// Есенин, С. А. Стихотворения. Поэмы. Статьи / С. А. Есенин. М., 1998. - С. 620-644.

85. Зуев, Н. Н. Философия природы и человека в лирике Есенина/ Н. Н. Зуев // Жизнь и Поэзия одно / Н. Н. Зуев. - М., 1990. - С. 172-195.

86. Иванов В. Поэт и чернь / В. Иванов // Родное и вселенское / В. И. Иванов. М., 1994. - С. 138-142.

87. Иванов, Г. В. Есенин / Г. В. Иванов // Сергей Есенин в стихах и жизни : воспоминания современников / под ред. Н. И. Шубниковой-Гусевой. М., 1995.-С. 139-149.

88. Ивнев, Р. О Сергее Есенине / Р. Иванов // С. А. Есенин в воспоминаниях современников: в 2 т. / сост. и коммент. А.А.Козловского ; редкол.: В. Э. Вацуро и др.. -М., 1986.-Т. 1.-С. 324-350.

89. Ильин, В. Н. Валерий Брюсов. Великий мастер русского Возрождения/ В. Н. Ильин // Эссе о русской культуре / В. Н. Ильин. СПб., 1997. - С. 241266.

90. Ильин, И. А. Собрание сочинений. В 10 т. Т. 6, кн. 1 / И. А. Ильин. М. : Рус. кн., 1996.-560 с.

91. Импости, Г. "Tavole pároli bere" Маринетти и железобетонные поэмы Каменского / Г. Импости // Язык как творчество : сб. ст. к 70-летию В. П. Григорьева/редкол.: 3. П. Петрова, Н. А. Фатеева. М., 1996. - С. 153— 163.

92. Исаев, Е. На высшем пределе / Е. Исаев // В мире Есенина : сб. ст. / сост.: А. А. Михайлов, С. С. Лесневский. М., 1986. - С. 61-64.

93. Исаев, С. Г. Литературные маски серебряного века : (на материале твор. исканий "старших символистов") / С. Г. Исаев // Филологические науки. -1997. -№ 1.-С. 3-13.

94. Исупов, К. Г. Русская эстетика истории / К. Г. Исупов. СПб. : Изд-во ВГК, 1992.- 156 с.

95. Каменский, В. Путь энтузиаста / В. Каменский. Пермь : Перм. кн. изд-во, 1968.-238 с.

96. Каменский, В. Стихотворения и поэмы / В. Каменский. М. ; Л. : Сов. писатель, 1966. -499 с.

97. Камю, А. Бунтующий человек. Философия. Политика. Искусство / А. Камю. М. : Изд-во полит, лит, 1990. - 415 с.

98. Камю, А. Человек бунтующий / А. Камю // Калигула: сборник / А. Камю. М., 2003. - С. 5-306.

99. Кант, И. Критика способности суждения/ И. Кант. М. : Искусство, 1994.-367 с.

100. Кедров, К. А. Космос Есенина / К. А. Кедров // В мире Есенина : сб. ст. / сост.: А. А. Михайлов, С. С. Лесневский. М., 1986. - С. 388-396.

101. Кедров, К. А. Образы древнерусского искусства в поэзии С. А. Есенина / К. А. Кедров // Есенин и современность : сборник / под. ред. М. Базанова, Ю. Прокушева.-М., 1975.-С. 165-180.

102. Кириллов, В. Т. Встречи с Есениным / В. Т. Кириллов // С. А. Есенин в воспоминаниях современников. В 2 т. / сост. и коммент. А. А. Козловского ; редкол.: В. Э. Вацуро идр..-М., 1986.-Т. 1.-С. 270-275.

103. Клюев, Н. А. Плач о Сергее Есенине / Н. А. Клюев// Стихотворения. Поэмы / Н. А. Клюев. М., 1991. - С. 294-303.

104. Кобринский, А. А. Голгофа Мариенгофа / А. А. Кобринский // Мариенгоф, А. Стихотворения и поэмы / А. Мариенгоф. СПб., 2002. - С. 527.

105. Кобринский, А. А. «Наши стихи не для кротов.» : (поэзия Вадима Шершеневича) / А. А. Кобринский // Шершеневич, В. Стихотворения и поэмы / В. Шершеневич. СПб., 2000. - С. 7-27.

106. Ковалев, Д. Трудная слава/ Д. Ковалев// Дружба народов.- 1970. — № 10.-С. 250-254.

107. Ковский, В. Е. Реалисты и романтики : из твор. опыта рус. совет, классики / В. Е. Ковский. М. : Худож. лит., 1990. - 383 с.

108. Козловский, А. «Эту жизнь за все благодарю.»/ А. Козловский// Есенин, С. А. Полное собрание сочинений / С. А. Есенин. М., 1997. - С. 522.

109. Коржан, В. В. Фольклор в творчестве Есенина / В. В. Коржан // Есенин и русская поэзия / отв. ред. В. Г. Базанов. Л., 1967. - С. 194-254.

110. Корман, Б. О. Лирика и реализм / Б. О. Корман// Теория литературы : избр. тр. / Б. О. Корман. Ижевск, 2006. - С. 377-484.

111. Корман, Б. О. Литературоведческие термины по проблеме автора/ Б. О. Корман. Ижевск, 1982. - 19 с.

112. Кошечкин, С. «Вот такой, какой есть.» : (заметки о лирике С. Есенина) / С. Кошечкин // Нева. 1965. - № 10. - С. 176-179.

113. Красухин, Г. Легенда и реальность/ Г. Красухин// Есенин, С. А. Стихотворения. Поэмы. Статьи / С. А. Есенин. М., 1998. - С. 5-16.

114. Куняев, С. Ю. Жизнь Есенина / С. Ю. Куняев, С. С. Куняев. М. : ЗАО Изд-во Центрполиграф, 2001. - 603 с.

115. Куняев, С.Ю. «Снова выплыли годы из мрака.»/ С. Ю. Куняев, С. С. Куняев. -М. : Просвещение, 1990. 580 с.

116. Лазиев, О. "Мое счастье поэта безгранично."/ О. Лазиев// Литературная Россия. 1984. - № 17. - С. 24.

117. Левин, Ю. И. Об обсценных выражениях русского языка / Ю. И. Левин // Избранные труды : Поэтика. Семиотика / Ю. И. Левин. М., 1998. - С. 809821.

118. Лосев, А. Ф. Античная мифология в ее историческом развитии/ А. Ф. Лосев. М. : Гос. учеб.-пед. изд-во м-ва просвещения РСФСР, 1957. -621 с.

119. Лосев, А. Ф. Форма Стиль - Выражение / А. Ф. Лосев. - М. : Мысль, 1995.-944 с.

120. Лосский, Н. О. Мир как осуществление красоты: основы эстетики/ Н. О. Лосский. М. : Прогресс-Традиция : Традиция, 1998. - 416 с.

121. Лотман, Ю. М. Анализ поэтического текста/ Ю. М. Лотман. Л.: Просвещение, 1972. - 270 с.

122. Лотман, Ю. М. Структура художественного текста / Ю. М. Лотман. -М. : Искусство, 1970.-384 с.

123. Лотреамон, Песни Мальдорора/ Лотреамон// Поэзия французского символизма. М.: МГУ, 1993. - С. 284-422.

124. Лукреций Т. К. О природе вещей / Т. К. Лукреций. М. : Худож. лит., 1983.-383 с.

125. Луначарский, А. В. Брюсов и революция / А. В. Луначарский // Русская литература : избр. ст. / А. В. Луначарский. М., 1947. - С. 289-305.

126. Любимов, Н. «Все явись, в чем есть боль и отрада.» / Н. Любимов// День поэзии: сборник/ сост. С.Ботвинник, Ю. Скородумов. Л., 1985.-С. 112.

127. Максимов, В. И. Звукоописание и звукоподражание / В. И. Максимов // Русская речь. 2004. - № 2. - С. 31-36.

128. Максимов, Д. Брюсов. Поэзия и позиция / Д. Максимов // Русские поэты начала века : очерки / Д. Максимов. Л., 1986. - С. 8-198.

129. Мамлеев, Ю. О Есенине / Ю. О. Мамлеев // Наш современник. 1990. -№ 10.-С. 178-181.

130. Мандельштам, О. Э. Выпрямительный вздох: Стихи. Проза/ О. Э. Мандельштам. Ижевск : Удмуртия, 1990. - 528 с.

131. Маринина, Ю. А. Традиции Бодлера и Верлена в творчестве В. Брюсова / Ю. А. Маринина // Русская речь. 2007. - № 2. - С. 46-51.

132. Марченко, А. М. Поэтический мир Есенина/ А. М. Марченко, М. : Сов. писатель, 1972. -312 с.

133. Матвеева, Г. Поэт, театрализующий жизнь / Г. Матвеева // Современная драматургия. 1988. - № 5. - С. 244-249.

134. Машбиц-Веров, И. Русский символизм и путь Александра Блока / И. Машбиц-Веров. Куйбышев : Куйбышев, кн. изд-во, 1969. - 349 с.

135. Маяковский, В. Капля дегтя / В. Маяковский// Поэтические течения в русской литературе конца XIX начала XX века : лит. манифесты и худож. практика : хрестоматия / сост. А. Г. Соколов. - М., 1988. - С. 107- 108.

136. Мелетинский, Е. М. Избранные статьи. Воспоминания / Е. М. Мелетинский. М. : Рос. гос. гуманитар, ун-т, 1998. - 576 с.

137. Мелетинский, Е. М. Поэтика мифа / Е. М. Мелетинский. М. : Наука, 1976.-406 с.

138. Мень, А. История религии. В 2 кн. Кн. 1. В поисках Пути, Истины и Жизни : учеб. пособие / А. Мень. М. : ФОРУМ-ИНФРА-М, 1998. - 216 с.

139. Мильтон, Д. Потерянный рай/ Д. Мильтон// Потерянный рай; Стихотворения ; Самсон-борец / Д. Мильтон. М., 1976. - С. 27-374.

140. Мирза-Авакян, М. JI. Брюсов-художник / М. JI. Мирза-Авакян// Брюсовские чтения 1962 года. Ереван, 1963. - С. 57-88.

141. Мифы народов мира : энциклопедия : в 2 т. М. : БРЭ : Олимп, 2000.

142. Михайлов, А. Записи на есенинском маршруте / А. Михайлов// В мире Есенина: сб. ст. / сост.: А. А. Михайлов, С. С. Лесневский. М., 1986.-С. 300-312.

143. Михайловская, Н. Г. Валерий Брюсов поэт и гражданин/ Н. Г. Михайловская // Русская речь. - 1983. - № 6. - С. 26-33.

144. Морозова, М. Анимализм в поэзии Есенина/ М. Морозов// Сергей Есенин: проблемы творчества: сб. ст. / сост. П. Ф. Юшин. М., 1978.-С. 192-199.

145. Мусатов, В. В. «Мечтая о могучем даре.»: Сергей Есенин и пушкинская традиция / В. В. Мусатов// Пушкинская традиция в русской поэзии первой половине XX в. (А. Блок. С. Есенин. В. Маяковский) /

146. B. В. Мусатов.-М., 1991.-С. 75-128.

147. Наумов, Е. И. Сергей Есенин. Личность. Творчество. Эпоха/ Е. И. Наумов. М. : Лениздат, 1973. - 455 с.

148. Нике, М. Поэт тишины и буйства / М. Нике// Вестник Московского университета. Сер 9. Филология. 1993. - № 4. - С. 124-126.

149. Ницше, Ф. Антихрист (проклятие христианства)/ Ф. Ницше// Сочинения. В 2 т. / Ф. Ницше. М., 1990. - Т. 2. - С. 631-693.

150. Ницше, Ф. Злая мудрость / Ф. Ницше // Сочинения. В 2 т. / Ф. Ницше -М., 1990. Т. 1. - С. 720-769.

151. Ницше, Ф. По ту сторону Добра и Зла / Ф. Ницше // Сочинения. В 2 т. / Ф. Ницше М, 1990. - Т. 2. - С. 238-407.

152. Ницше, Ф. Рождение трагедии из духа музыки/ Ф. Ницше. СПб. : Азбука, 2000. - 232 с.

153. Ницше, Ф. Сумерки идолов, или как философствуют молотом / Ф. Ницше // Сочинения. В 2 т. / Ф. Ницше. М., 1990. - Т. 2. - С. 556-631.

154. Ницше, Ф. Так говорил Заратустра/ Ф. Ницше // По ту сторону добра и зла ; Сочинения / Ф. Ницше, М., 2002. - С. 295-556.

155. Орлов, С. В ритмах нынешнего дня: о поэзии В. Я. Брюсова. /

156. C. Орлов // Октябрь. 1974. - № 9. - С. 206-213.

157. Ортега-и-Гассет, X. Эстетика. Философия культуры/ X. Ортега-и-Гассет. М. : Искусство, 1991. - 588 с.

158. Ожегов, С. И. Толковый словарь русского языка / С. И. Ожегов, Н. Ю. Шведова. М. : Азъ Ltd., 1992. - 960 с.

159. Пастернак, Б. JI. Из очерка «Люди и положения» / Б. Л. Пастернак// Сергей Есенин в стихах и жизни : воспоминания современников / под ред. Н. И. Шубниковой-Гусевой. М., 1995. - С. 501-503.

160. Педенко, С. Рядом с Есениным / С. Педенко// Волга. 1980.- № 6.-С. 188-191.

161. Платон, Собрание сочинений. В 4 т. Т. 1. / Платон. М. : Мысль, 1990. -860 с.

162. Полетаев, Н. Г. Есенин за восемь лет / Н. Г. Полетаев// С. А. Есенин в воспоминаниях современников : в 2 т. / сост. и коммент. А. А. Козловского ; редкол.: В. Э. Вацуро и др.. М., 1986. - Т. 1. - С. 294-300.

163. Прокофьев, Н. Есенин и древнерусская литература/ Н. Прокофьев// Сергей Есенин : проблемы творчества : сб. ст. / сост. П. Ф. Юшин. М., 1978.-С. 119-133.

164. Прокушев, Ю. Л. Сергей Есенин: Образ. Стихи. Эпоха/ Ю. Л. Прокушев. М. : Современник, 1985. - 432 с.

165. Пьяных, М. Трагический Есенин / М. Пьяных // Нева. 1995. - № 10. -С. 175-182.

166. Пьяных, М. «Узловая завязь природы с сущностью человека»/ М. Пьяных// В мире Есенина: сб. ст./ сост.: А.А.Михайлов, С. С. Лесневский. М., 1986. - С. 211-226.

167. Пяст,В. Встречи/В. Пяст. -М. : НЛО, 1997.-416 с.

168. Рикер, П. Конфликт интерпретаций : очерки о герменевтике / П. Рикер // Хрестоматия по философии / ред.: В. П. Кохановскиий, В. П. Яковлев. -Ростов н/Д., 2002. С. 456-458.

169. Розанов, В. В. Люди лунного света: (метафизика христианства)/

170. B. В. Розанов // Уединенное : сочинения / В. В. Розанов. М., 1998. - С. 201382.

171. Розанов, И. Н. Воспоминания о Сергее Есенина/ И. Н. Розанов//

172. C. А. Есенин в воспоминаниях современников : в 2 т. / сост. и коммент. А. А. Козловского ; редкол.: В. Э. Вацуро и др.. М., 1986. - Т. 1. - С. 428444.

173. Русские писатели 1800-1917: биогр. слов. Т. 2. Г-К / гл. ред. П. А. Николаев. М. : БРЭ, 1992. - 623 с.

174. Русские писатели, XX век : библиогр. слов. В 2 ч. Ч. 1. А-Л / под ред. H. Н. Скатова. М. : Просвещение, 1998. - 784 с.

175. Русские писатели 20 века : биогр. слов. / гл. ред. П. А. Николаев ; сост. П. А. Николаев. М. : БРЭ : Рандеву, 2000. - 808 с.

176. Сартр, Ж. П. Экзистенциализм это гуманизм / Ж. П. Сартр // Сумерки богов / сост., общ. ред. А. А. Яковлева. - М., 1990. - С. 319-344.

177. Сарычев, В. А. Эстетика русского модернизма : проблема "жизнетворчества" / В. А. Сарычев. Воронеж : Изд-во Воронеж, ун-та, 1991.-320 с.

178. Современная иллюстрированная энциклопедия. Литература и язык/ науч. ред. П. А. Николаев, М. В. Строганов. М. : РОСМЭН, 2007. - 584 с.

179. Соловьев, В. С. Три речи в память Достоевского / В. С. Соловьев// О Достоевском : творчество Достоевского в рус. мысли 1881-1931 гг. : сб. ст. / сост.: В. М. Борисова, А. Б. Рогинского. М., 1990. - С. 32-55.

180. Соловьев, В. С. Философия искусства и литературная критика/

181. B. С. Соловьев. -М. : Искусство, 1991.-701 с.

182. Соловьев, В. С. Чтение о богочеловечестве / В. С. Соловьев// Спор о справедливости : сочинения / В. С. Соловьев. М., 1999. - С. 27-196.

183. Степун, Ф. А. Жизнь и творчество / Ф. А. Степун// Русские философы (конец XIX середина XX века) : антология. - М., 1994. - Вып. 2. - С. 140184.

184. Стрижнева, С. Мастер творить чудеса / С. Стрижнева, А. Сердитова// Огонек. 1984.-№29.-С. 14-15.

185. Субботин, А. С. О поэзии и поэтике/ А. С. Субботин, Свердловск, Среднеурал. кн. изд-во, 1979. - 192 с.

186. Троцкий, Л. Д. Письмо для оглашения на вечере памяти Сергея Есенина в Московском академическом Художественном театре / Л. Д. Троцкий // Есенин, С. А. Стихотворения. Поэмы. Статьи / С. А. Есенин. М., 1998.1. C. 537-541.

187. Трубецкой, Е. Н. Избранное / Е. Н. Трубецкой. М. : Канон, 1997. — 480 с.

188. Успенский, Б. А. Мифологический аспект русской экспрессивной фразеологии / Б. А. Успенский// Избранные труды / Б. А. Успенский. М., 1996. - Т. II: Язык и культура. - С. 67-140.

189. Фаустов, А. А. Авторское поведение в русской литературе : середина XIX века и на подступах к ней / А. А. Фаустов. Воронеж : ВГУ, 1997.108 с.

190. Федоров, В. Слово о Сергее Есенине / В. Федоров // В мире Есенина : сб. ст. / сост.: А. А. Михайлов, С. С. Лесневский. М., 1986. - С. 19-33.

191. Фейербах, Л. Избранные философские произведения / Л. Фейербах// Хрестоматия по философии/ ред.: В. П. Кохановскиий, В. П. Яковлев.-Ростов н/Д., 2002. С. 338-343.

192. Фихте, И. О назначении ученого/ И. Фихте// Хрестоматия по философии / ред.: В. П. Кохановскиий, В. П. Яковлев. Ростов н/Д., 2002. -С. 301-308.

193. Франк, С. Л. Духовные основы общества/ С. Л. Франк.- М. : Республика, 1992. 511 с.

194. Фрейд, 3. Будущее одной иллюзии / 3. Фрейд// Сумерки богов / сост., общ. ред. А. А. Яковлева. М., 1990. - С. 94-142.

195. Фрейд, 3. По ту сторону принципа удовольствия/ 3. Фрейд// Психология бессознательного / 3. Фрейд. М., 1990. - С. 382-425.

196. Фрейд, 3. Художник и фантазирование/ 3. Фрейд// Художник и фантазирование / 3. Фрейд. М., 1995. - С. 129-134.

197. Фрейденберг, О. М. Поэтика сюжета и жанра / О. М. Фрейденберг. М. : Лабиринт, 1997.-448 с.

198. Фромм, Э. Душа человека: ее способность к добру и злу / Э. Фромм // Мир человека : хрестоматия / сост. А. Ф. Малышевский. М., 1995. - С. 166— 197.

199. Хазан, В. И. Ахматова и Есенин / В. И. Хазан // Материалы к спецкурсу «Из истории русской поэзии Серебряного века» / В. И. Хазан ; Чечено-Ингуш. гос. ун-т, каф. рус. лит. XX века. Грозный, 1992. - Вып. 1. - С. 7892.

200. Хайдеггер, M. Исток художественного творения Электронный ресурс. / М. Хайдеггер. Режим доступа: http://www.philosophy.ru/library/heideg/ listok.html.

201. Харчевников, В. И. Назначение поэзии как проблема в творчестве Есенина / В. И. Харчевников// Сергей Есенин: проблемы творчества: сб. ст./сост. П. Ф. Юшин.-М., 1978.-С. 167-185.

202. Харчевников, В. И. Черты народной Руси в стихах раннего Есенина/

203. B. И. Харчевников // Русская литература. 1975. - № 3. - С. 63-77.

204. Хлысталов, Э. Неизвестный Есенин / Э. Хлысталов// Москва. 1990. — №8.-С. 198-200.

205. Ходасевич, В. Ф. Из статьи «Есенин» / В. Ф. Ходасевич // Есенин, С. А. Стихотворения. Поэмы. Статьи / С. А. Есенин. М., 1998. - С. 564-571.

206. Хрестоматия по зарубежной литературе: 10-11 кл. Кн. 1 / Г. Уэллс, Р. М. Рильке, Д. Джойс и др.. Ростов н/Д. : Феникс, 1996. - 608 с.

207. Цветаева, М. Герой труда: записки о В.Брюсове/ М. Цветаева// Согласие.- 1991.- №3.- С. 179-214.

208. Цыбин, В. Озаренное временем слово / В. Цыбин // В мире Есенина : сб. ст. / сост.: А. А. Михайлов, С. С. Лесневский. М., 1986. - С. 118-126.

209. Чалмаев, В. А. Приглашение в весну/ В. А. Чалмаев// Есенин и современность : сборник / под ред. М. Базанова, Ю. Прокушева. М., 1975.1. C. 142-164.

210. Червяченко, Г. А. Исторические поэмы В.Каменского/ Г. А. Червяченко // Филологические этюды. Сер. Современная русская литература, литература народов СССР и фольклор. Ростов н/Д, 1974. — Вып. 1.-С. 34-48.

211. Чулков, Г. И. О мистическом анархизме / Г. И. Чулков// Валтасарово царство / Г. И. Чулков. М., 1998. - С. 343-362.

212. Шаламов, В. Поэт Василий Каменский/ В. Шаламов// Октябрь.-1991.-№7.-С. 180-183.

213. Шаламов, В. Сергей Есенин и воровской мир / В. Шаламов // Московский комсомолец. 1989. - 10 дек. - С. 7.

214. Шаповалов, М. А. Валерий Брюсов : годы и книги / М. А. Шаповалов // Литература в школе. -1991.-№3.-С. 19-27.

215. Шеллинг, Ф. В. Философия искусства / Ф. В. Шеллинг. М. : Мысль, 1999.-608 с.

216. Шестов, Л. Достоевский и Ницше : (философия трагедии) / Л. Шестов // Избранные сочинения / Л. Шестов. М., 1993. - С. 159-326.

217. Шиллер, Ф. Собрание сочинений. В 7 т. Т. 6. М. : Гос. изд-во худож. лит., 1957.-791 с.

218. Шлегель, Ф. Эстетика. Философия. Критика. В 2 т. Т. 1 / Ф. Шлегель. -М. : Искусство, 1983. 479 с.

219. Шопенгауэр, А. Основные идеи эстетики / А. Шопенгауэр // Сборник произведений / А. Шопенгауэр. Минск, 1999. - С. 389-460.

220. Шпенглер, О. Закат Европы / О. Шпенглер. Минск : Харвест; М. : ACT, 2000.- 1376 с.

221. Штирнер, М. Единственный и его собственность / М. Штирнер. -Харьков : Основа, 1994. 560 с.

222. Шубникова-Гусева, Н. И. Сергей Есенин в стихах и жизни / Н. И. Шубникова-Гусева// Сергей Есенин в стихах и жизни. Стихотворения, 1910-1925 / сост. Н. И. Шубникова-Гусева. М., 1995. - С. 3-26.

223. Эвентов, И. С. Сергей Есенин / И. Эвентов. М. : Просвещение, 1987. -159 с.

224. Эвентов, И. С. Человек и природа в лирике Есенина / И. С. Эвентов// Вопросы литературы. 1979. - № 11. - С. 84-115.

225. Эллис, О сущности символизма// Поэтические течения в русской литературе конца XIX начала XX века: лит. манифесты и худож. практика : хрестоматия / сост. А. Г. Соколов. - М., 1988. - С. 80-83.

226. Эпикур, Письмо к Менекею / Эпикур// Диоген Лаэртский, О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов / Диоген Лаэртский. М. : Мысль, 1986. - С. 401-406.

227. Эренбург, И. «. становится Богом» / И. Эренбург// Нева.- 1991.-№ 1. С. 201-202.

228. Эрлих, В. И. Из книги «Право на песнь» / В. И. Эрлих // Сергей Есенин в стихах и жизни : воспоминания современников / под ред. Н. И. Шубниковой-Гусевой. М, 1995. - С. 400-420.

229. Эсхил, Прометей прикованный/ Эсхил// Трагедии/ Эсхил,- М. : Искусство, 1978.-С. 18-150.

230. Юдкевич, Л. Г. Певец и гражданин : творчество С. Есенина в лит. процессе 1-й половины 20-х гг. / Л. Г. Юдкевич. Казань : Изд-во Казан, унта, 1976.-207 с.

231. Юнг, К. Г. Либидо, его метаморфозы и символы / К. Г. Юнг. СПб.: Вост.-Европ. Ин-т психоанализа, 1994. - 416 с.

232. Юнг, К. Г. Психологические типы / К. Г. Юнг. М. : Университет, кн. ACT, 1996.-716 с.

233. Юнг, К. Г. Психоанализ и искусство / К. Г. Юнг, Э. Нойманн. М. : REFL-book, 1996.-304 с.

234. Юшин, П. Ф. Сергей Есенин : идейно-твор. эволюция / П. Ф. Юшин. -М. : Изд-во Моск. ун-та, 1969. 480 с.