автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Творческий феномен В.В. Розанова и "новое религиозное сознание"

Полный текст автореферата диссертации по теме "Творческий феномен В.В. Розанова и "новое религиозное сознание""

На правах рукописи

ООЗ167332 САРЫЧЕВ Ярослав Владимирович

ТВОРЧЕСКИЙ ФЕНОМЕН В. В. РОЗАНОВА И «НОВОЕ РЕЛИГИОЗНОЕ СОЗНАНИЕ»

Специальность 10.01.01 —русская литература

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

Москва 2 4АПР2В08

2008

003167332

Работа выполнена на кафедре истории русской литературы XX века

филологического факультета Московского государственного университета им М В. Ломоносова

Научный консультант

Официальные оппоненты

доктор филологических наук, профессор АВРАМЕНКО Альберт Петрович

доктор филологических наук, профессор КЛИНГ Олег Алексеевич

доктор филологических наук, профессор НАЛЕГШИ Алексей Леонидович

доктор филологических наук, профессор СОКОЛОВ Борис Вадимович

Ведущая организация

Московский педагогический государственный университет

Защита состоится 2008 г в/ часов на заседании дис-

сертационного совета Д 501 001 32 в Московском государственном университете им M В Ломоносова (119991, Москва, Ленинские горы, 1-й учебный корпус, филологический факультет)

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Московского государственного университета им М В Ломоносова

Автореферат разослан

2008 г

Ученый секретарь диссертационного совета доктор филологических наук, профессор

M M. Голубков

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

АКТУАЛЬНОСТЬ темы исследования Изучение литературы русского модернизма конца XIX — начала XX веков так или иначе, в той или иной степени, но неизбежно сопряжено с необходимостью рассмотрения феномена «религиозно-философского ренессанса», который существенным образом отразился на модернистском искусстве данного периода Общеизвестно, что культура Серебряного века отмечена печатью творческого синкретизма, который проявился не только в индивидуальных художественных поисках или эстетических программах, но и в ряде идейных течений, напрямую коррелировавших с эстетическими направлениями (прежде всего с символизмом) и подчас оказывавших заметное влияние как на тематику и проблематику последних, так и, что не менее важно, на саму структуру модернистского сознания В силу того перед литературоведческой наукой объективно встает проблема соотношения и диалектического взаимодействия религиозного и художественного модернизма в содержательных параметрах «ренессансной» эпохи и в творчестве конкретных ее представителей Разрешение этой проблемы становится наиболее насущным в отношении тех из них, чья литературная деятельность непосредственно соприкасалась с мировоззренческими вопросами, была отмечена напряженными духовными исканиями

Творчество В В Розанова как одновременно новое и типологически закономерное явление в отечественной литературе — яркая иллюстрация к сказанному, и без всестороннего анализа наследия этого писателя и мыслителя невозможно в полном объеме представить себе некоторые важные особенности развития национальной художественной традиции в ее связи с динамикой общественно-философской мысли в России в указанный период Вполне правомерно утверждать, что Розанов как творческий феномен и фигура эпохи (в числе совсем немногих ее представителей) наиболее полно вбирает в свое авторское «я» основные умственные, социокультурные, «ментально-литературные» (Н А Бердяев) тенденции века и весьма неоднозначно их преломляет в рамках уникального, единственного в своем роде творческого сознания, которое, в свою очередь, в типологическом и историческом смысле (и по ряду гносеологических параметров) соотносится с феноменом «нового религиозного сознания», ассоциированного также с именами Д С Мережковского, 3 Н Гиппиус, Д В Философова, литераторами и общественными деятелями их круга Все это вызывает необходимость детального научного осмысления основных проблем розановского творчества в их имманентной данности и в плане «метафизики» и литературной практики «нового религиозного сознания» — крайне специфичного ответвления общесимволистского «миропонимания»

Творчеству В В Розанова посвящена обширная библиография, прижизненная и посмертная, причем основные тенденции анализа и оценки определились еще в дореволюционный период Наибольшее распространение получила традиция истолкования, вызревшая в лоне либерально-радикальной печати Для этой линии анализа (Н К Михайловский, М А Протопопов и др в 1890-е гг,

а в 1910-е — В Ф Боцяновский, П В Мокиевский, А В Пешехонов, С Б Лю-бошиц, Н П Ашешов, Вяч Полонский и мн др ) было характерно смещение акцента с предметной сферы «идей» в сторону психологии (подчас и «патологии») творческой личности Розанова — внимание по преимуществу концентрировалось на особенностях розановского «самовыражения», последующие научные изыскания в области поэтики прозы писателя (В Б Шкловский, В Р Ховин, М А. Каллаш, А Д Синявский) унаследовали некоторые существенные аналитические ходы и приемы, наметившиеся в рамках данного подхода Не менее устойчивая критическая парадигма связана с представителями «культурного ренессанса», здесь основной акцент делался на «метафизику пола» Розанова Наконец, третье направление интерпретации, заявившее о себе с конца 1910-х гг в книге Э Ф Голлербаха и очень популярное в наше время, можно условно охарактеризовать как «биографическое» В последние десятилетия (1980—2000-е лг) наблюдается новый всплеск интереса к писателю Не нуждаются в рекомендациях имена и научная, издательская, культурно-просветительская деятельность таких признанных розановедов, как Е В Барабанов, А JI Налепин, А Н Николюкин, В А Фатеев, В Г Сукач, И А Едошина и др Помимо внушительного количества специальных и популярных статей, а также комментариев к впервые или вновь опубликованным розановским произведениям, вышел ряд монографий и исследований монографического плана (А Д Синявский, В А Фатеев, А Н Николюкин, В К Пишун и С В Пишун, С Н Носов, В А Емельянов, Е П Карташова, автор настоящей работы и др ), защищено несколько кандидатских диссертаций, все эти исследования в совокупности отобразили довольно широкий спектр проблематики Значимым показателем интереса к Розанову можно считать сопряженные с его именем представительные научные конференции (Первые розановские чтения в Ельце в сентябре 1993 г, международную научную конференцию «Наследие В В Розанова и современность (к 150-летию рождения писателя)», проведенную в мае 2006 г в Москве под эгидой ведущих гуманитарных институтов РАН, регулярные розановские чтения в Костроме) Нельзя не отметить и ценные научно-архивные изыскания М М. Павловой, Е В Ивановой, А В Ваховской, где непосредственно затрагиваются феномены Розанова и «нового религиозного сознания», аналогичные материалы по литературе и философии модернизма рубежа веков (Н А Богомолова, О А Клинга, М А Колерова, В Д Крейда, А В Лаврова, М В Михайловой и др) В числе зарубежных исследований, посвященных Розанову или «неохристианской» словесности in corpore, следует указать на работы А Л Кроун, Т Пахмусс, О Матич, Б Г Розенталь и др

Между тем предметный научный анализ феномена и принципов творческой деятельности Розанова неизменно сталкивается с определенными трудностями Так, постоянно производится разъятие внутренне целостного творческого процесса на «философскую» и «литературную» составляющие Дает о себе знать и известный редукционизм большинства литературоведческих подходов, когда за исчерпывающую основу розановской «специфики» априорно принимается проза 1910-х гг, что, в свою очередь, приводит к доминированию тезисов о «многоликости», «противоречивости», «парадоксальности» сочине-

ний писателя, «амбивалентности» («вненаходимости») его мысли, текстовой «мозаике», «игре с читателем» и т п , в самое последнее время проводятся параллели между розановскими текстами и «другой литературой» постмодернизма (Дм Галковский, Вик Ерофеев, И В Кондаков, Т Н Горичева, В А Емельянов, Ю Б Орлицкий и проч ) Напротив, практически отсутствуют работы, где творческая «феноменология» Розанова анализировалась и оценивалась бы в закономерной логике ее развития Что же касается проблемы «Розанов и «новое религиозное сознание», то до сих пор главными источниками остаются аналитика русской церковно-богословской школы, ситуативные высказывания ряда религиозных философов и эмпирическая историография вопроса

Таким образом, актуальность предлагаемого диссертационного исследования налицо Несмотря на огромное число работ, посвященных творчеству В В Розанова, нет целостной концепции этого творчества, взятого во всем его объеме, а не в отдельных, пусть и крайне значимых фрагментах («метафизика пола», эссеистика 1910-х гг, литературная критика, биографический контекст и т д) Эту целостную концепцию невозможно дедуцировать и из суммы исследовательских подходов, поскольку нет устоявшегося и однозначного представления о логике творчества писателя, соответственно — о закономерностях смены периодов его литературной деятельности и структурирующих их гносеолого-эстетических установках Общего сущностного стержня в данном отношении пока не найдено, и единой, внутренне непротиворечивой (при всех видимых, характерных для любого писателя, противоречиях) «картины мира» Розанова — не составлено

На сегодняшний день не существует ни одной специальной монографии или диссертации, посвященной всестороннему анализу творчества В В Розанова в контексте «нового религиозного сознания», нет и монографического исследования литературной специфики «нового религиозного сознания» как явления отечественной культуры и совокупности творческих феноменов, движимых общими задачами и интересами В данном смысле — по заявленной теме, по ракурсу анализа и характеру интерпретации объективно выступающих на первую очередь научных проблем, не ограничивающихся в тенденции именами Розанова, Мережковского, etc, — настоящая диссертация представляет собой ПЕРВОЕ комплексное исследование подобного рода в отечественном и зарубежном литературоведении

Объектом диссертационного исследования избраны центральные и наиболее характерные произведения всех периодов идейно-литературного развития Розанова, рассматриваемые в их последовательной динамике (хронологии) и в полемическом контексте эпохи Предмет работы — логика творчества, эволюция и значимые параметры творческого сознания писателя, что, в свою очередь, предполагает прямое и аналогическое соотнесение феномена Розанова с данностью «нового религиозного сознания»

ЦЕЛЬ диссертации — произвести системно-целостный анализ творческого наследия В В Розанова в свете имманентных установок авторского сознания и основополагающих теоретических (религиозно-метафизических и

культурно-эстетических) посылов «нового религиозного сознания» — того духовного движения, с которым генетически (исторически и типологически) сомкнулся Розанов и в «фарватере» которого выстраивал «вектор» собственной творческой деятельности, на основе интерпретации получаемых по ходу исследования результатов определить логику творчества Розанова, а следовательно, — гносеологическую, эстетическую и художественную характерность розановской «другой литературы» в ее закономерной эволюции от первоначальных к итоговым текстам

Цель исследования диктует следующие ЗАДАЧИ

— охарактеризовать сложившиеся и преемственно эволюционировавшие теоретико-методологические подходы к творчеству и творческому феномену Розанова, а также феномену «нового религиозного сознания», выявив через то предпочтительное направление (методологию) собственного анализа,

— обозначить и проанализировать центральные этапы творческой эволюции Розанова, их идейно-эстетическую специфику и репрезентативный (для каждого из этапов) круг произведений,

— установить системно-методологические параметры розановского универса («картины мира»),

— соотнести индивидуальную розановскую «методологию» и «картину мира» с гносеологической конструкцией «нового религиозного сознания» (в частности, с «религией Третьего Завета» Д С Мережковского как инвариантным выражением русского «неохристианства»), показать основные точки сходства и пункты расхождения,

— на основе выявленной типологии творческого сознания Розанова вскрыть диалектику соотношения религиозно-философской и художественно-эстетической составляющих (иначе — религиозного и художественного модернизма) в рамках совокупной системы писателя, определив попутно место и значение этой системы в контексте литературы модернизма,

— детально проанализировать особенности и составные элементы проекта «другой литературы» и художественного мира Розанова а) в их имманентной данности, Ь) в аспекте генетическом (становления и развития) и функциональном, с) в связи с устойчивыми особенностями творческого сознания и самосознания писателя

Цель, задачи и сам материал исследования обусловили выбор определенной научной МЕТОДОЛОГИИ анализа В диссертации констатируется известное несоответствие наиболее авторитетного на сей день методологического подхода к феномену Розанова, исторически сложившегося на базе философии позитивизма, гносеологической специфике розановского творчества, что и породило ряд смысловых издержек прежнего и современного розанове-дения В силу того наш методологический подход определяется как диалектическое отрицание (с удержанием ценных моментов и конкретных эмпирических достижений) обозначенного и предполагает изучение и оценку специфики творчества как устойчивой производной сознания самого писателя, а также охват всего творчества как единой системы, подчиненной единой логике По-

добный ракурс анализа способствует раскрытию методологических оснований авторского замысла в его последовательном развитии и позволяет выявить структурно-типологические принципы и признаки моделируемой писателем литературной традиции (так называемой «другой литературы») Этим, в частности, оправдывается сильный философский акцент в диссертации, что, впрочем, также предопределено спецификой творчества Розанова и корреспондирующих лиц

В предметном отношении методологической основой диссертации является сочетание традиционных методов системно-целостного и проблемного анализа, восполняемых и корректируемых принципом (методом) историзма, в ряде случаев по необходимости привлекаются ценные элементы герменевтического и структурного подходов

Избранной методологической основе соответствует и теоретическая основа диссертации Поскольку изучение творческого феномена Розанова должно вестись, с одной стороны, с непременным учетом его собственной и «неохристианской» религиозно-философской доктрины, а с другой, — в контексте символизма (ибо в художественной и ментальной составляющих литература, представленная ведущими деятелями «нового религиозного сознания», объективно тяготеет к данному эстетическому направлению), то, соответственно, в исследовании мы неизбежно опираемся на наследие русской внепози-тивистской эстетики, литературной критики, религиозной философии и богословской мысли XIX—XX веков и на труды по истории и теории символизма (шире — модернизма и вообще литературного процесса рубежа веков), в том числе и те, где напрямую затрагивается имя Розанова В частности, актуализируется наследие славянофилов, «почвенников» и их последователей (современников Розанова), Вл С Соловьева и «софиологической» школы, мис-тико-гностическая традиция в ее историческом генезисе, «персоналистиче-ская» философия Н А Бердяева, эстетика А Ф Лосева, труды богословов, как полемические — против «нового религиозного сознания» (А И Введенский (Басаргин), Н А Заозерский, П Никольский, К А Сильченков, П П Кудрявцев, А А Бронзов, П В Тихомиров, М М Тареев, прот А Дернов, И Филевский, иером Михаил (П В Семенов) и мн др ), так и по истории философии, богословия, христианской церкви (А Д Беляев, Г В Флоровский, В В Зень-ковский, В В Болотов, М Э Поснов, Вл Лосский, П Минин и др ) Особое внимание уделено теоретическому, литературно-критическому, эпистолярному наследию символистов и представителей «нового религиозного сознания» (Д С Мережковский, В Я Брюсов, Н М Минский, А Белый, Вяч И Иванов, А А Блок, П П Перцов, Г И Чулков, 3 Н Гиппиус, Д В Философов, А В Карташев и др ), критикам, тяготевшим к модернистской культуре и методологии (А С Глинка (Волжский), А К Закржевский, Б А Грифцов, Л Шестов, В В Гиппиус, С А Андреевский, Г В Адамович, В А Злобин и др) Из современных работ историко-философского плана интерес представляют монографии Н М Зернова, П П Гайденко и В А Кувакина, из филологических — работы, где рефлектируется соотношение литературы модернизма с гностической традицией (О Матич, С Л Слободнюк, Е К Созина и др) или рассмат-

риваются вопросы поэтики Розанова в контексте культуры модерна (В Б Шкловский, А Д Синявский и др ), а также подход к проблеме генезиса «нового религиозного сознания» С Г Бочарова Что касается исследований по теории и истории символизма, то здесь необходимо отметить имена и разработки таких ученых, как С А Венгеров (его проект истории русской литературы XX века), Ал Вознесенский, А Климентов (дореволюционный период), Д Е Максимов, Б В Михайловский, И В Корецкая, Л К Долгополов, 3 Г Минц, Л А Ко-лобаева, А П Авраменко, В А Сарычев, А В Лавров, Е В Иванова, Е В Ермилова, С П Ильев и др, а также, из западных авторов, — статьи и материалы Т Пахмусс и историю мотивов русского символизма А А Ханзен-Леве

НАУЧНАЯ НОВИЗНА предлагаемого исследования заключается в том, что в нем впервые в отечественном и зарубежном литературоведении осуществлен целостный монографический анализ творчества В В Розанова во всем его объеме и предложена качественно новая интерпретация духовных (религиозно-философских) и литературно-эстетических исканий писателя в их внутренней взаимосвязи и взаимообусловленности Вскрыты и объяснены основные проблемы, закономерности и константы литературной деятельности Розанова, что, в свою очередь, позволило дать развернутую характеристику данного творческого феномена на фоне эпохи и тем самым существенно восполнить ряд пробелов в науке о литературе русского модернизма конца XIX — первых десятилетий XX века

Установлено и обосновано следующее

Творчество Розанова при всей своей органичности и оттого прихотливой вариативности подчинено определенной логике, которая «опознается» в динамике творческого процесса и опредмечивается в уникальной розановской «картине мира» как производных творческого сознания, особенности розанов-ского сознания в его необходимой эволюции обусловливают общее направление, характер и специфику литературной деятельности писателя

«Новое религиозное сознание» объективно выступает своеобразным интегралом творчества Розанова, а не только теорией, повлиявшей на мыслителя в период конца 1890-х и 1900-х гг В историко-генетическом отношении индивидуально-творческая ментальность Розанова совместилась с «неохристианской» в ее доктринальном («метафизическом») и персональном (носители приблизительно того же типа или качества сознания) выражении

Литература как искусство слова в глазах лидеров «нового религиозного сознания» во многих узловых моментах тяготела к гнозису как «методу» ново-творения бытия и представала оптимальным технологическим средством, приобщавшим к транслируемому «гнозису», была призвана наглядно-осязательно, пластически закрепить в сознании читателя максимы и метафизический облик «религии Третьего Завета» и ее составной части — розановской «метафизики пола» Объективно и субъективно художественное творчество писателей «неохристианской» ориентации есть религиозно и эстетически мотивированная попытка конструирования неких «новых форм творчества», раздвигающих границы искусства в плоскость «творчества жизни», «религи-

озного действия», реального преображения «духа и плоти», — задач, далеко не чуждых всему символизму, но решаемых в рамках «нового религиозного сознания», и в особенности Розановым, на свой лад

Это позволяет говорить о гностичности розановского творчества, в сущности, оно представляет собой единый гностический текст (так же, как и «одна книга < > об одном» Мережковского, — при всем различии художественных манер) без четкой литературной и философской спецификации и, соответственно, с достаточно условным делением на жанры, взамен «жанрового мышления» последовательно реализуется установка на придание текстовому пространству «священного» (сакрального) измерения, для чего используется целый арсенал средств, преимущественно художественных, и разрабатывается особая композиционная структура повествования Характерологию розанов-ских произведений на каждом конкретном этапе литературной эволюции предопределяют последовательно сменяющиеся миросозерцательные максимы символического свойства Для 1890-х гг это идеал построения новой «христианской цивилизации», для 1900-х — пол, для 1910-х — «тотальность» авторского «Я» в его особой психосубъектности, скрепляемая «религиозным стилем»

«Уединенное» и «Опавшие листья» вкупе с последующими произведениями этого жанра рассмотрены, в полном соответствии с логикой творчества Розанова и авторским замыслом, как итоговое воплощение идеала «новой формы творчества», сознательно структурируемой как «священное писание» Вскрыта генетическая зависимость произведений дас/и-«неохристианского» этапа от общих эстетико-творческих установок «нового религиозного сознания», объяснена эволюция Розанова-писателя от «больших» и философски нагруженных форм к «малым» и предельно психологизированным, «субъектным» жанрам В соотношении же с изменившимися в 1910-е гг идеологическими ориентирами Розанова его проект «другой литературы» охарактеризован как попытка потенциального моделирования качественно новой прагматической литературы в восполнение прежней национальной художественной традиции

Как и у всякого правоверного модерниста («декадента сознания»), литературная деятельность Розанова не ограничивается эстетическим новаторством, «самовыражением», «культурной работой» и т д , творчество шире объективированных и имеющих определенную художественную ценность продуктов творчества, оно непосредственно размыкается в «жизнетворческий» контекст, что и выдвигает на первую очередь вопрос о целостном творческом феномене писателя

Помимо обозначенных концептуальных, новизной подхода отмечен и ряд более частных положений диссертации существенно скорректирована в сравнении с имеющимися научными представлениями гносеологическая специфика «нового религиозного сознания», поставлен и в значительной мере предрешен вопрос о литературной составляющей данного феномена, детально проанализированы центральные книги и значимые (этапные) статьи Розанова, а также важнейшие, но недостаточно освещенные события его творческой

биографии, каковы полемика с Вл С Соловьевым и Л А Тихомировым (1894 г ), коллизия с «православными консерваторами» на рубеже веков по поводу «половой метафизики», «религиозная политика» в рамках Петербургских Религиозно-философских собраний 1901—1903 гг и в журнале Мережковских «Новый путь» (1903—1904) и др, всесторонне рассмотрен «новопутейский» эксперимент Розанова как прямое предварение эстетики «Уединенного» и «Опавших листьев»

Указанные моменты (в их совокупности), определившие научную новизну предлагаемого исследования, есть вместе с тем основные положения диссертации, выносимые на защиту

ТЕОРЕТИЧЕСКАЯ ЦЕННОСТЬ диссертации, насколько об этом вправе судить автор, заключается в принципиально новом методологическом подходе к изучению творчества В В Розанова, а также корпуса литературы «нового религиозного сознания» как особого разветвления литературы символизма, в определении некоторых значимых, ранее не становившихся объектом пристального научного внимания, тенденций литературного развития конца

XIX — начала XX веков, в конкретизации и дифференциации ряда научных представлений о данном периоде, наконец, в установлении диалектики религиозного и художественного модернизма в России, -— пусть и на одном, но очень выразительном примере творческого феномена Розанова в контексте «неохристианско»-декадентской ментальности Предложенные принципы анализа могут быть распространены на ряд писателей сходной модернистской ориентации

ПРАКТИЧЕСКОЕ ЗНАЧЕНИЕ Материалы диссертации могут быть использованы в вузовских курсах истории русской литературы XX века, истории русской литературной критики (и журналистики), в рамках спецкурсов и спецсеминаров, посвященных литературе Серебряного века, в культурологических дисциплинах (культурная ситуация и духовные искания рубежа XIX—

XX веков), в курсах по истории философии и эстетики (гносеология, идеология, проблематика и генезис «нового религиозного сознания», религиозно-философская система Розанова, философия пола и любви, эстетика русского модернизма и проч ) В перспективе эмпирические данные и ряд теоретических составляющих работы могут послужить подспорьем для целей научного комментирования академического собрания сочинений В В Розанова, планирующегося к изданию, или подобных проектов в отношении авторов, ассоциированных с «новым религиозным сознанием», либо лечь в основу ряда разделов современных учебных пособий для студентов университетов и педагогических институтов

АПРОБАЦИЯ работы Результаты исследования апробировались автором в процессе преподавательской деятельности в Липецком государственном педагогическом университете при чтении лекционных курсов по истории русской литературы XX века дореволюционного периода и истории русской литературной критики, а также в рамках спецкурса «Религиозно-философские ас-

пекты русской литературы» и спецсеминара «Новое религиозное сознание» и русская литература конца XIX — начала XX веков», как составная часть вошли в учебно-методическую разработку Сарычев Я В Программа курса «История русской литературной критики» // Учебные программы для специальности 032900 «Русский язык и литература» педагогических университетов и институтов — Липецк ЛГГТУ, 2003

Основные положения диссертации докладывались на международных и всероссийских научных конференциях в продолжение 1999—2006 гг «Творчество А С Пушкина и русская культурная традиция» (Липецк, 1999), XXV Международные Толстовские чтения (Тула, 1999), Третьи Платоновские чтения (Воронеж, 1999), Третьи Киреевские чтения «Оптина Пустынь и русская культура» (Калуга, 1999), «Православие в современном обществе» (Тула, 1999), «Русская литература и философия постижение человека» (Липецк, 2001, 2003), «Русское литературоведение в новом тысячелетии» (Москва, МГОПУ, 2002, 2003, 2004), «Михаил Пришвин творчество, судьба, литературная репутация» (Елец, 2003), «Центральная Россия и литература русского зарубежья (1917—1939 гг)» (Орел, 2003), «Малоизвестные страницы и новые концепции истории русской литературы XX века» (Москва, МГОУ, 2003), Международный симпозиум «Л H Толстой в движении времени» (Тула— Москва, 2003), «Творческое наследие Ивана Бунина на рубеже тысячелетий Опыт исследования, проблемы и перспективы» (Елец, 2003), «Век после Чехова» (Москва, МГУ, 2004 г ), «Русская литература XX—XXI веков проблемы теории и методологии изучения» (Москва, МГУ, 2004), IX и X Шешуковские чтения «Русская литература XX века Типологические аспекты изучения» (Москва, МПГУ, 2004, 2005), «Литература в контексте современности» (Челябинск, 2005), «Наследие В В Розанова и современность (к 150-летию рождения писателя)» (Москва, ИНИОН РАН, ИМЛИ и ИР ЛИ РАН, Ин-т философии РАН, МГУ, 2006)

Написано также 10 словарных статей для «Розановской энциклопедии» в 3 т, готовящейся к изданию (ориентировочно 2008 г ) под редакцией доктора филологических наук, профессора, академика РАЕН А H Николюкина (ИНИОН РАН)

По теме исследования опубликовано 43 научные работы общим объемом 66,4 п л , в том числе три монографии (14пл,20пл, 10,1 пл) и статьи в «Перечне изданий », рекомендованных ВАК МО РФ для соискателей докторской степени (см список в конце автореферата)

Научная методология, идеи, подходы и трактовки автора актуализированы в ряде исследований (диссертаций и статей) последних лет Нартыев H H Человек и природа в поэзии Д Мережковского // Природа и человек в художественной литературе Материалы Всерос науч конф — Волгоград Изд-во ВолГУ, 2001, Михин А H Роман Д С Мережковского «Александр I» художественная картина мира Автореф дис канд филол наук (10 01 01) / Магни-тогор гос ун-т — Магнитогорск, 2004, Тараскина В H Роль Д С Мережковского в формировании культуры Серебряного века Дис канд истор наук (24 00 01) / Саран гос ун-т — Саранск, 2004, Слинько МАО некоторых ас-

пектах изучения русского символистского исторического романа // Русская литература и философия постижение человека Материалы Второй Всерос науч конф (Липецк, 6—8 окт 2003 г ) / Отв ред В А Сарычев — Липецк, 2004, Ковыршин MA Д С Мережковский в контексте мировой литературы // Русская литература XX века Типологические аспекты изучения Сб науч ст, посвящ 90-летию заел деятеля науки РФ, проф С И Шешукова / Отв ред Л А Трубина — M, 2004 —- Вып 9, Он же Символика идолопоклонства в художественном мире трилогии Д С Мережковского «Христос и Антихрист» // Электронный вестник ЦППК ФЛ СПбГУ — 2006 — Вып 3, Кузнецова H В Восток в художественном мире произведений Д С Мережковского 1920-х годов Автореф дис канд филол наук (10 01 01) / Моек гос открытый пед ун-т им M А Шолохова — M, 2005 (исследователь, в частности, указывает, что «гипотеза» ее работы «выдвинута, в первую очередь, с опорой на концепцию Я В Сарычева, выраженную в книге «Религия Дмитрия Мережковского «Неохристианская» доктрина и ее художественное воплощение» и т д — см с 7, 10—12, 18), Кулешова О В Философско-художественные искания Д С Мережковского в период эмиграции Автореф дис канд филол наук (10 01 01) / ИНИОН РАН — M, 2005, Ахунзянова Ф Т Религиозные проекты в культуре Серебряного века и художественные формы их воплощения (Д. С. Мережковский и В В Розанов) Автореф дис канд культурологии (24 00 01)/Костром гос ун-т им H А Некрасова —Киров, 2006, и др Первая наша монография удостоена обзорной рецензии в реферативном журнале ИНИОН РАН, см Кулешова О В 2004 01 007 Сарычев Я В Религия Дмитрия Мережковского «Неохристианская» доктрина и ее художественное воплощение — Липецк ИНФОЛ, 2001 — 224 с // Социальные и гуманитарные науки Отечественная и зарубежная литература Сер 7 Литературоведение РЖ / РАН ИНИОН Центр туманит науч -информ исслед Отд литературоведения — М,2004 — №1 —С 53—59

Диссертация обсуждалась на кафедре истории русской литературы XX века Московского государственного университета им M В Ломоносова и рекомендована к защите

СТРУКТУРА диссертации Работа состоит из введения, двух частей, разделенных на главы (в первой части — две главы, во второй — четыре, в каждой из глав, в свою очередь, предусмотрены разделы), заключения и библиографии, включающей 926 наименований Общий объем — 463 страницы

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИИ

Во ВВЕДЕНИИ в очерченном выше плане обосновывается актуальность темы исследования, формулируются цель и задачи, определяются теоретические и методологические основы диссертационной работы Особое внимание уделено истории вопроса, в свете чего становится очевидной научная новизна решения ряда кардинальных проблем розановского творчества Отдельно дана предварительная суммарная характеристика «нового религиозного сознания», при этом мотивированно отвергается расширительное толкование данного феномена, предполагающее его отождествление с религиозным модернизмом и едва ли не всей русской религиозной философией рубежа XIX—XX веков, мы придерживаемся узкого, но дифференцированного понимания, от которого отталкивались многие современники Розанова и богословская школа «новое религиозное сознание» есть особое, резко отделенное от прочих (доктринально, методологически и вообще ментально), религиозно-общественное и культурно-эстетическое движение, ассоциированное с именами Д С и 3 Н Мережковских, писателями и общественными деятелями их круга и Розановым Это, в свою очередь, позволяет говорить об оригинальной литературе «нового религиозного сознания» со своим специфическим кругом тем, подходов к их решению, арсеналом художественно-эстетических средств

В ПЕРВОЙ ЧАСТИ диссертации — «ЛОГИКА ТВОРЧЕСКОГО СТАНОВЛЕНИЯ В. В. РОЗАНОВА (1880 — 1890-е ГОДЫ): ПУТЬ К «НОВОМУ РЕЛИГИОЗНОМУ СОЗНАНИЮ» — стержневой становится проблема генезиса Розанова как писателя и мыслителя Обозначенный период, отправная точка литературной эволюции Розанова, в то же время понят и как во многом основополагающий для всего последующего творческого процесса в это время в ходе напряженных духовных исканий закладывался теоретико-методологический фундамент розановской тематики и проблематики и, что не менее важно, непроизвольно обнаружили себя характерные особенности розановской литературной манеры — параллельно формированию «нового» сознания происходило писательское самосознание

Глава первая — «Понимание». Универсально-синтетические построения 1880-х — начала 1890-х годов как первоначальный этап мировоззренческого и творческого самоопределения В. В. Розанова» — посвящена анализу произведений, где была сделана первая попытка выражения целостного миросозерцания и построения универсальной картины мира

В первом разделе главы ("«Особая «схема разума» трактат В В Розанова «О понимании» как гносеологический проект») устанавливается принципиальное методологическое значение книги «О понимании Опыт исследования природы, границ и внутреннего строения науки как цельного знания» (1886), ее место и роль в плане дальнейшей творческой деятельности и литературной «судьбы» писателя Хотя формально «О понимании» отмечено специально философской проблемностью и предметностью (это теоретическое изыскание,

предполагающее должным образом организовать систему человеческого мышления и познания в духе своеобразно осмысленной романтико-славянофильской идеи «цельного знания»), однако объективно в гносеологическом фантоме «Понимания» уже проявилось то, что впоследствии, в новых формах и модификациях (в том числе в виде «метафизики пола»), будет воспроизводиться Розановым вплоть до конца жизни проект радикального переустройства сознания (и опосредованно — бытия), основанный на ново-творении определенной (определенного качества) реальности, позволяющей вскрыть божественный «чертеж» мира Не случайно книга оказалась не понята современниками, представ в большинстве критических откликов «курьезом мнимой философской самобытности» (Л 3 Слонимский) Действительно, идейно-смысловая структура розановского «Понимания», серьезно расходясь с ведущими философскими программами миропознания, обнаруживает заметное тяготение к гностическому методу «Понимание», по авторским характеристикам, есть «полное ведение» и вместе «схема возможного», это некий особый тип или «метод» мышления, «целесообразно» организованный и действительно (в потенции) существующий, который необходимо актуализировать, дабы произвести реальную перестройку всех отношений «материи и духа» Подобные мысли, уже предполагающие «творчество жизни» и создание «новой религии», с ходом времени и предопределят закономерную смычку Розанова с «новым религиозным сознанием» и «Третьим Заветом» в версии Мережковского

Во втором разделе — «Ф М Достоевский и К Н Леонтьев в творческом сознании и критической интерпретации В В Розанова» — рассматриваются произведения начала 1890-х гг, в которых в качестве универсальной категории выступает христианство «как последний и вечный идеал истории», «задачей» же становится построение «христианской цивилизации» Наиболее репрезентативны для духовных и эстетических исканий данного этапа, помимо «Места христианства в истории», где сформулировано означенное целепола-гание, книги («статьи») «Легенда о великом инквизиторе Ф М Достоевского Опыт критического комментария» (1891, отд изд — 1894) и «Эстетическое понимание истории» (1892)

Эссе о Достоевском с момента выхода в свет и до нашего времени расценивается как определяющее для суждений Розанова о литературе, как основа его литературно-критического метода, который базируется на «славянофильской» и религиозно-философской (родственной «субъективной» критике модернизма) тенденциях В «Легенде о великом инквизиторе Ф М Достоевского» властно заявило о себе формирующееся контртрадиционное сознание Розанова, что выразилось в целом ряде тезисов и трактовок, которые затем станут расхожими штампами модернистских интерпретаций Однако просматривается и более сложная диспозиция феномена Достоевского и розановского «комментария», нежели элементарная функциональность литературно-критического текста к интерпретируемым произведениям Суть в том, что имманентные потребности розановского индивидуально-творческого развития диктовали акт «преодоления» Достоевского во имя торжества новой христи-

анской эпохи, и не случайно книга, по исходному замыслу предполагавшая опыт «понимания» и апологии христианства, завершается апокалипсической картиной мистерии мировых судеб, в то время как автор «Братьев Карамазовых» напрямую отождествляется со своими «преступивши» героями (прежде всего с Инквизитором) в основах ментальности и исповедуемой «диалектики» В «критическом» исследовании Розанов сделал попытку вербализовать или рационализировать наличную мистику Достоевского («возрождение» человека и его «таинственный» переход к «жизни вечной» под воздействием христианской религии), но это ему не вполне удалось, чем и обусловлены все претензии в адрес гениального предшественника Те же религиозные вопросы и проблемы, которые по ходу интерпретации выдвинул Розанов, в дальнейшем составили идейный костяк и тему размышлений («Христос и мир») для русского «религиозно-философского ренессанса» В плане творческой судьбы самого писателя его «Легенда » ознаменовала переход от квазиправославного миросозерцания к последовательному религиозному модернизму и гностическому типу творчества

Важным промежуточным этапом на этом пути стало обращение Розанова к литературно-теоретическому наследию К Н Леонтьева Если руководствоваться яокуметально-историческим критерием, то в 1890-е гг Розанова притягивал к себе не «эстетизм» и «стилистический принцип» (А Д Синявский) Леонтьева, а его универсальная концепция миропонимания, выстраиваемая на основе столь же универсального «эстетического метода» и в прогностической своей части предполагавшая консервативный проект грядущего (возможного) развития России на новых началах, противолежащих «эгалитарно-либеральным», леонтьевские подходы методологически совпали с основным комплексом розановских идей и чаяний (по-своему подтвердили их), и для писателя то было свидетельством объективного и «продуктивного» характера избранной линии мыследеятельности Поэтому посвященное Леонтьеву «Эстетическое понимание истории» представляет собой комбинацию «эстетического метода» и метода «Понимания» в рамках единой (общей) методологической программы славянофильства в его «историческом развитии» Однако, как и в случае с Достоевским, центральным пунктом расхождения стал вопрос о новом религиозном творчестве и его возможности, разрешаемый Леонтьевым отрицательно, а Розановым, по-модернистски заострившим леонтьевскую мысль о христианстве как методе организации религиозной жизни на земле, — положительно, что уже само собой подразумевало человеческую активность, «творчество жизни»

Таким образом, через «систематика» Леонтьева не в меньшей мере, чем через «мистика» и «пневматика» Достоевского, «преодолевая» их влияние и «продолжая» уже по-своему логику их умозрений и эстетико-художественных прозрений, Розанов спонтанно, но внутренне целесообразно выходил на проблему и проблематику «нового» христианства, «нового религиозного сознания» В начале-середине 1890-х гг этот объективный процесс письменно почти никак не был оформлен (и вряд ли даже осознан в полной мере), но проведенный анализ дает основания утверждать, что «неохристианская» «закваска»

сознания Розанова произошла именно в это время — в процессе напряженных размышлений над «местом христианства в истории» и философско-творческим наследием Достоевского и Леонтьева

Во второй главе — «Синтез будущего». Полемические статьи В. В. Розанова 1890-х годов: идеология и «стилистика» литературно-общественной борьбы» — продолжается анализ закономерностей творческого генезиса писателя и прослеживается дальнейшая диалектика перехода от строго-философского к художественно-поэтическому («мифотворческому») дискурсу Первый раздел главы — «Вероисповедная» полемика 1894 года и ее идейно-творческие следствия» — посвящен розановскому спору с идейным наследием Вл С Соловьева и показу того, как в данной коллизии выявлялась иная, контрсоловьевская линия национального религиозного модернизма Ведущую роль в процессе перехода Розанова из лона традиционного на рельсы «нового» религиозного сознания вновь сыграла внутренняя логика «самодвижения» розановской мысли, и фигура «еретика» Соловьева в данном отношении стала очень удобным объектом, на отрицании (полемическом «уничтожении») которого утверждалась розановская «индивидуация» Поэтому полемика 1894 г по вопросу о веротерпимости между Вл Соловьевым, Л А Тихомировым и Розановым осмыслена в работе не как любопытный казус литературно-общественной борьбы (установившийся и имеющий основания, ввиду «крайностей» сторон, взгляд), а как принципиальнейший момент в идейно-творческом становлении Розанова, при изъятии которого из научного рассмотрения непроизвольно искажается представление о дальнейшей эволюции писателя В 1894 г произошла знаковая сшибка двух (если не брать во внимание позицию «православного консерватора» Тихомирова, активно оппонировавшего и Соловьеву, и затем Розанову) разнородных и разновекторных религиозных проектов, равно отмеченных общностью модернистского, «преобразовательного» субстрата

В диссертации детально анализируется полемическая материя и логика «трехстороннего» спора на фоне духовных интересов и основных идеологических направлений «эпохи безвременья» 80-х — начала 90-х гг, излагается все-ленско-теократическая и экуменическая («соединение церквей») утопия Соловьева («Великий спор и христианская политика», «Национальный вопрос в России», «Исторический сфинкс» и др ), показываются особенности розанов-ского восприятия данной фигуры, нашедшие конечное воплощение в полемических статьях 1894 г («Свобода и вера», «Ответ г Владимиру Соловьеву» и «Что против принципа творческой свободы нашлись возразить защитники свободы хаотической9») Соловьевской программе непосредственной реализации «истины богочеловечества» Розанов, внешним образом опиравшийся на «защищаемое» наследие славянофильской мысли и ортодоксальную церковность, противополагает возможность «построения» новой русской цивилизации (и тоже — как текущее историческое дело) В пику соловьевскому «всеприми-рению», этицизму, «национальному самоотречению» в религиозной сфере и принципу веротерпимости выдвигается культ «творческой» силы как «организующего хаос принципа», «творческий родник сил» в человеке напрямую ото-

ждествляется с верой, которая, будучи «духовно-принудительным» началом, обретается, вернее, творится в действии «верных», борющихся за «истину своего утверждения» всеми возможными способами, в том числе насильственными Фактически Розанов своеобразно и еще до всяких «декадентских» влияний на него вновь ставит вопрос о том творчестве жизни или жизнетво-рящем начале, что способно придать ходу «истории» новую динамику, вечную жизненность

Не менее знаменательным выступает стилистический аспект полемики («Порфирий Головлев о свободе и вере» Соловьева — «Ответ г Владимиру Соловьеву» Розанова как наиболее знаковые жесты) Здесь налицо определенная борьба образов в противовес соловьевскому «Иудушке» Розанов конструирует не менее специфичную «мифологию» соловьевской творческой личности, качественно противостоящую общепринятой под его пером литературный противник выходит ничтожным, вредоносным недоразумением постпетровской эпохи «двухвекового карнавала», «ненавистником своей родины», религиозным отщепенцем и идейным ренегатом, духовным «паралитиком», «бесстыдной и лукавой красавицей, все имеющей «кроме чести» » Такое литературное «обесчещивание» Соловьева, призванное, по замыслу, уничтожить его как значимую идейную и общественную величину, сочеталось с не менее нарочитым розановским позиционированием себя в качестве пророка и перво-апостола грядущей «новой эпохи, новой эры»

В плане общественного восприятия подобные приемы полемики и зримо обозначившиеся психоэмоциональные особенности розановских текстов имели двоякий результат Во-первых, определился преимущественно негативный подход печати к писательскому феномену Розанова (В П Буренин, Я Н Ко-лубовский и др текущие отклики) Во-вторых, именно с момента 1894 года Розанов был практически без остатка отождествлен со своими особыми идеями, стал рассматриваться как выразитель определенной платформы миросозерцания Наиболее проницательной оказалась критическая позиция Л Тихомирова (статья «В чем конец спора»), акцентировавшего генетическую преемственность — от Соловьева к Розанову — особого модернистского типа сознания Действительно, последующая соловьевская контроверза с декадентами (и Розановым в их числе) показывает, что основоположник нашей религиозно-модернистской философии оказался не готов к тому неожиданному «обороту», который приняла его теургическая программа на рубеже XIX — XX веков Если же посмотреть на проблему в имманентном ракурсе закономерностей творческой эволюции Розанова, правомерно утверждать, что он порывал не только с разноречившими ему современниками, но и вообще выходил за рамки традиционных «направлений» русской мысли (в том числе консервативного), отторгался от традиционного культурного сознания Его усилиями, поначалу непроизвольными, спор о «веротерпимости» между «либералами» и «охранителями» христианства сместился в сторону вопросов о существе и принципах христианской веры, о путях и способах соединения веры с жизнью ит п, став своего рода прелюдией грядущих Петербургских Религиозно-философских собраний 1901—1903 гг и вообще того радикального процесса

модернистской «разделки веры» (Л Тихомиров), каковой в полную силу заявит о себе лишь к началу нового, XX века

Во втором разделе ("«Спор о «наследстве») прослеживается диспозиция Розанова между славянофильской мыслью, «наследством 60—70-х годов» и «девятидесятничеством», т е зародившимся декадентско-модернистским течением, и вновь устанавливается закономерность розановского перехода к последней ментальной и творческой парадигме, что не исключает противоречивых зигзагов такого пути, мотивированных сложными и подчас неразрешимыми для писателя (остающимися в снятом виде как внутренняя проблема творческого развития вплоть до конца 1910-х гг ) коллизиями между консервативно-традиционалистскими и декадентско-«неохристианскими» (модернистскими) установками Особый аналитический интерес вызывают такие программные «манифесты», как статьи «Почему мы отказываемся от «наследства 60— 70-х годов»"7», «В чем главный недостаток «наследства 60—70-х годов»9» (вкупе с вызванной ими полемикой с Н К Михайловским), а также статья 1896 г «О символистах», взятая в контексте маргинальных розановских выступлений («выкликаний») второй половины 1890-х гг

Именно Розанову исторически суждено было, в числе первых, четко сформулировать положение («отказ от наследства 60-х годов»), которое предварит новую эпоху и будет вытиснено на знамени русского декадентства По внешним показателям ничего «декадентского», кроме предощущения наступающей «творческой» эпохи и декларированной необходимости «искать каких-то новых путей», в статьях о «наследстве» еще нет, и в идеологическом отношении они смыкаются со славянофильско-почвеннической критикой революционных демократов Но именно здесь Розанов впервые нащупал характерный для него впоследствии прием нигилистической полемики как средства будоражения наличного устоявшегося сознания и, вдобавок, возвел факт личного самосознания («не было никакой эры») к универсальному общественному «факту» совершившегося разрыва поколений (проводятся параллели с аналогичными модернистскими декларациями В Я Брюсова и Д С Мережковского) Будучи «метафизически» предопределен к смычке с «новыми течениями» русской литературы, Розанов, тем не менее, вплоть до конца десятилетия колебался в амплитуде славянофильских и непроизвольно возникавших у него «декадентских» установок (этот «дуалистический» момент проницательно отметил Н К Михайловский в полемических откликах 1891—1892 гг и 1895 г), что не в последнюю очередь проистекало из особенностей отстаиваемого в 90-е гг мировоззрения, консервативного по форме и объектам поклонения, но не по сути, задаваемой «потенциями» сознания, непрестанно «ищущего» новое Так, например, центральная задача «новой фазы» исторического развития России представлялась Розанову как дело избытия прежней «мозаичной культуры» и эклектической идеологии 60-х гг и вызова к жизни особой духовной энергии, что способна повлечь за собой все мыслимые преобразования О качестве и направленности этой «энергии» Розанов вел спор с «наследством 60—70-х годов» — «преступным» опытом преобразования действительности, и относительно тех же самых исходных оснований для пестуемой в индиви-

дуальном творческом сознании «новой цивилизации» он первоначально разошелся и с «декадентами»

В силу такой неодномерности проблемы нельзя сводить ее лишь к «недопониманию» писателем смысла модернистских течений речь, по нашему убеждению, надо вести о проблемном соотношении между сознанием Розанова и возложенным им на себя призванием «устроителя» новой русско-христианской «цивилизации» Философско-творческое сознание Розанова — изначально контртрадиционное, это последовательно «самоопределяющееся» «новое религиозное» и декадентско-модернистское сознание — особая разновидность маргинального сознания, однако Розанов полагал свое сознание (осложненное, к тому же, индивидуально-авторской «психосубъектностью») за норму В этом-то и была кардинальная проблема, «понимание» которой откроется Розанову, и то лишь частично, под конец творческой деятельности («Всю жизнь посвятить на разрушение того, что одно в мире люблю была ли у кого печальнее судьба»)

В качестве центрального полемического материала, демонстрирующего диалектику розановского «диалога» с «новыми течениями», разбирается не имеющая фиксированного заголовка и дважды опубликованная (с рядом небольших, но значимых текстовых расхождений) в течение 1896 г статья <«0 символистах)», причем не столько ее рациональные постулаты (в критике декадентства Розанов мало оригинален), сколько подтекстные значения, общий смысловой фон и тот антураж (напр , разрыв с «Русским вестником» — мини-скандал в консервативном лагере), который намеренно создается вокруг произведения Учет всех этих «творческих» элементов в совокупности позволяет говорить о некой намеренной (целенаправленной) эстетической манифестации, объективно и впервые печатно запечатлевающей акт художественного самоопределения Розанова на фоне существующих литературных направлений и умственных течений, что, в свою очередь, оказывается увязано с «сомнением» в старом и появлении нового «цикла идей», а исторически — в литературном и бытовом сближении с «отвергаемыми» декадентами под конец века

Во ВТОРОЙ ЧАСТИ исследования — «В. В. РОЗАНОВ И «ЛЮДИ НОВОГО РЕЛИГИОЗНОГО СОЗНАНИЯ»: МЕТАФИЗИКА. ТВОРЧЕСТВО ЖИЗНИ. «НОВЫЕ ФОРМЫ ТВОРЧЕСТВА» — рассматривается (в последовательности, обозначенной в заглавии части) центральный этап литературной деятельности писателя (конец 1890-х — 1900-е гг), ознаменовавшийся смычкой с «новым религиозным сознанием» во всей сумме его идейно-эстетических детерминаций, и оцениваются творческие следствия и последствия данного этапа в плане мировоззренческой и художественной характеристичности исканий Розанова, приводящих в итоге к литературной данности прозы 1910-х гг и проекту «другой литературы»

Первая глава — «Метафизика пола» и «метафизика христианства» В. В. Розанова в контексте проблематики «нового религиозного сознания» — посвящена анализу гносеологической основы творчества Розанова на новом этапе, при этом розановская «метафизика» осмысливается как индивидуальная

проекция общей религиозно-философской программы «неохристиан», интегрированной также в «Третьем Завете» Д С Мережковского

Первый раздел — «Две головы» «Половая метафизика» В В Розанова в свете эротической гносеологии «Третьего Завета» С известного времени (переломным можно считать 1897 г ) пол as sich и пол в отношении к христианству становится единственной темой и проблемой для Розанова По ходу изложения системы розановских взглядов в диссертации проводится корректировка бытующих научных представлений, в частности, — основополагающей доктрины «мистического пантеизма» (или «полопантеизма», «пансексуализ-ма») Розанова (А С Глинка (Волжский), А И Введенский (Басаргин) и др ) Исходный и принципиальный для нас посыл пол имеет в розановской системе конца 90-х — 900-х гг приблизительно то же место и значение, что и Понимание в 80 — 90-е гг, пол —методологический аналог розановского «Понимания», его логическое продолжение (распространение) и модификация Вдобавок к тому, пол выступает и в роли источника «творческой силы» или «организующего хаос принципа», т е замещает собой розановское «христианство» предыдущего этапа на смену «христианской цивилизации», отстаиваемой в 90-е годы, но не оправдавшей возложенных на нее надежд, на рубеже веков пришла «половая цивилизация» (см статьи второй части сб «Религия и культура» и книгу «В мире неясного и нерешенного») Гораздо сложнее представляется вопрос о «метафизическом» (гносеологическом) значении розановских «пола» и «брака», наиболее продуктивный путь — рассматривать «метафизику пола» Розанова в контексте проблематики «нового религиозного сознания»

В чем же заключалась связь столь разнородных по внешности писателей и мыслителей, как Мережковский и Розанов, если не сводить ее к факту межличностных взаимоотношений'' Помимо типологической общности гностического сознания она обнаруживается в их равном обращении к проблеме пола, рассматриваемой под особым углом зрения, кардинально отличном не только от церковно-богословских или общенравственных воззрений на этот предмет, но даже и от религиозно-модернистских идей «софиологов» (в диссертации проводятся предметные параллели «неохристианской» доктрины с эротической гносеологией Вл Соловьева) Точно так же суть отличий в индивидуальных трактовках пола у Розанова и Мережковского далеко не сводится к противоположению «родового» и «личностного» эросов Поскольку Мережковский и Розанов придерживались во взглядах на проблемы своей «новой религии» определенного единства «догматических» установок, общих для всех адептов «нового религиозного сознания», то стоит различать эти центральные положения «нового религиозного сознания» (идея «ноуменальности», трансцендентности и всеобщности пола, который «проницает» собой все существо человека, идеи о связи пола и сознания, «единосущии» духа и плоти, взаимообусловленности пола и творчества и т п, наконец, кардинальный постулат «Третьего Завета» предполагал, что «пол и Бог связуемы», человек через пол онтологически связан с Богом) и особенности догматической позиции — в буквальном смысле слова — каждого из писателей этой «школы», выработанной на основе и по поводу общих положений

Для Мережковского окончательным «доказательством» реальности поставленной им гносеологической проблемы (как возможен синтез духа и плоти и, соответственно, преображение естества человеческого) и закономерного вывода из нее («системы андрогинизма», «идеи божественной двуполости») становится такой постулат с изменением качества познания (и сознания) качественно же меняется телесная организация человека Сознание, чтобы «преобразиться» и затем излучать творческие «энергии» в тело, должно быть экстраполировано в божественную сферу неоплатонического Ума или христианского Логоса, два познания, Логос и гнозис, встречаются в «геометрической точке» Святого Духа, где и происходит реальное преображение человека в андрогина

Для Розанова центральной «философемой» в данном случае выступает его теория «двух голов» («у человека вовсе не одна, а две головы»), причем «сознание» пола оказывается приоритетным перед собственно логическим Детальный анализ розановских «полометафизических» идей (за основу взяты концепции и материал книг «В мире неясного и нерешенного» и «Люди лунного света», а также ряда статей) позволяет установить главные теоретические постулаты, имеющие определенное «жизненно-практическое» преломление По Розанову, через пол как «ноуменальную пустоту» возможен радикальный и единственно реальный «прорыв» эмпирического бытия-, здесь человек выходит из «оплотненного» состояния в единый мир «трансцендентных зиждительных сущностей», где уже нет разделения на «духовное» и «плотское» В трансцендентной ауре пола встречаются «ноуменальные глаголы» человека, «струящиеся» через пол (который есть «весь человек»), и Бога — тоже через пол (так как «пол и Бог связуемы») Соответственно, пол есть «абсолютно незамещенное» общее пространство для человека и Бога, неразрывно связывающее их пол «выходит из границ естества» и тем самым как бы «входит» в Бога, точно так же и Бог перестает быть «вещью в себе» и через пол входит в человека Розановский «пол» в известном смысле двусоставен («ноуменальное ядро» и периферия), и потому вся энергия субъекта должна быть направлена к искомому «ядру» пола — человек должен попытаться как бы «войти в Бога», обожиться, преобразиться

Как видим, Розанов занимается в принципе тем же, что и Мережковский, только осуществляет свой теоретический эксперимент в несколько иной, утри-рованно-«реалистичной» плоскости, но конечное его целеполагание, как и у всех адептов «Третьего Завета», однозначно теургично Различия же намечаются именно тогда, когда речь заходит о путях осуществления «новой религии» На этих-то «новых путях» и разошлись, причем радикально, Розанов с Мережковским Дело в том, что связанный с апологией полового акта (плотского, «муже-женского» «соединения») розановский «андрогинизм» «плоть в плоть», достигаемый равно в «чадорождении» и «лунных» аномалиях, — довольно призрачное на земле явление, на что неоднократно указывалось Мережковским и другими деятелями «нового религиозного сознания» Между тем и путь Мережковского — первоначальное преображение сознания, через

что впоследствии закономерно должна преобразиться плоть, не без оснований отвергался Розановым, и также по причине его явной иллюзионности

Подобная «неразрешимая» коллизия и составляет центральный пункт полемического напряжения и творческого противостояния внутри «нового религиозного сознания» Но все же розановские критики были более правы, когда говорили, что теория «рода» вообще не предполагает преображения плоти и избавления от смерти, да и сам Розанов косвенно признавал данный факт А это, в свою очередь, закономерно оборачивалось (ввиду явной ^-«практичности» выстроенной «полометафизической» системы) подспудной творческой трагедией мыслителя, не указавшего верного «пути» интеграции через пол в «Бога» Также не удалось Розанову через парадигму «религиозного пола» «организовать» и «хаос» собственной имагинации, что, помноженное на возрастающую во времени неудовлетворенность доктринальными итогами и эволюцией «нового религиозного сознания» в версии Мережковского вкупе с резким отторжением «брачно-семейных» идеалов представителями традиционной морали, предопределило смысловую диффузию и разрушение философского (религиозно-философского) сознания Розанова, неизбежно отразившись и на художественно-эстетическом сознании «пол» в конечном итоге стал лишь неотчуждаемым атрибутом творческого лица писателя, маркером его литературной «индивидуации» — не больше, но и не меньше того

Во втором разделе — «Антихристианство В В Розанова концепция «Темного Лика» — продемонстрированы некоторые, обычно не попадающие в поле научного зрения, нюансы в принципе известной и не вызывающей существенных разночтений (за исключением трактовок, авторы которых пытаются доказать «православие» Розанова) проблемы, а само розановское антихристианство осмыслено, во-первых, в генетическом разрезе (на фоне 90-х гт, как закономерное последствие экзальтированной «христианской» проповеди тех лет), а во-вторых, — как диалектический продукт «апокалипсического» «христианства Третьего Завета» Розанову было потребно христианство «горячее», действенное, «кровное и плотское», зиждущееся на «трансцендентности плотских уз», однако соответствия своим чаяниям он не находил не только в учении «исторической церкви», но и в самой данности христианского Бога

В качестве центрального произведения, иллюстрирующего особенности розановского подхода, рассматривается «Темный Лик (метафизика христианства)» (1910—1911) как целостная религиозно-эстетическая концепция, тяготеющая к художественному дискурсу хотя книга носит подзаголовок «метафизика христианства», однако в гораздо большей степени Розанов пишет об его эстетике (в «авторском» восприятии), вернее, об эстетике монашеского (= истинного) христианства как о зримом выражении его подлинной {«черной») метафизики, вновь становясь тем самым на позиции леонтьевского «эстетического» метода Это нарочитый прием явно и еще более — тайно присутствующий на страницах «Темного Лика» интеллектуальный образ Леонтьева, единственного из светских писателей, кому было дано истинное ведение подлинной сущности христианства, становится центральной проблемой повествования и главным сюжетообразующим элементом, предопределяя

смысловой контекст, подтекст и гностическую метафорику произведения В напряженном заочном споре с Леонтьевым зарождаются и развиваются все проблемно-тематические узлы «Темного Лика», более того, — происходит нарочитая обкатка и сшибка двух «картин мира» — апологетической леонтьев-ской и антихристианской розановской Если отталкиваться от намеченного нами гностического сюжета книги (а форма «Темного Лика» явно отмечена беллетристическим элементом и композиционной структурой, дистанцирующей розановское изыскание от религиозно-философских в собственном смысле слова), то получается следующее Розанов вместе с Леонтьевым (т е оперируя леонтьевским «методом») проделывает путь туда — в «корень» христианской метафизики, но, в отличие от Леонтьева, возвращается (вернее сказать — в ужасе бежит) обратно в мир, попутно стремясь выйти в определенный контекст «за эстетикой», в чем, кстати, однозначно видится переход к эстетике «Уединенного» — следующей по времени розановской книге

В отношении же сугубо рациональном, мыслительном «Темный Лик» занимателен тем, что здесь ставится и дебатируется вопрос о «тайной доктрине» в христианстве (о нем самом как таковой), и задача Розанова — распред-метить и «развоплотиты> (Н М Минский) ее С этой целью производится инквизиторское испытывание «темного лика» Христа — дабы реально обрести Его запредельные «тайны» и тоже стать «сыном Божиим», преобразиться в результате высшего, нового познания Эта гностическая метода роднит «антихристианина» Розанова с «христианами Третьего Завета», предопределяя их совокупную установку на «творчество жизни» и «жизненную реализацию» новой религии и церкви

Во второй главе — «Разбойничий собор». Феномен Петербургских Религиозно-философских собраний 1901—1903 годов» —- детально рассматриваются особые «жизнетворческие» устремления «людей нового религиозного сознания» (дефиниция Мережковского), а за предметную основу берется знаковое событие духовной жизни эпохи Серебряного века, позволяющее увидеть специфику декадентско-модернистского «религиозного творчества (или синтеза) жизни» в его «неохристианской» проекции

Первый раздел («Предварительные замечания Особенности литературного восприятия Религиозно-философских собраний») до известной степени носит пропедевтический характер, поскольку эмпирические сведения относительно Собраний 1901—1903 гг теоретически не систематизированы, —работа по монографическому изучению данного феномена еще не проводилась Привлеченный к исследованию материал (высказывания непосредственных организаторов и участников Собраний — как «неохристиан», так и духовных лиц или синодальных чиновников, разновременные оценки символистов, мемуарная литература и иные тексты, аллюзионно привязанные к данности события, полемические статьи в духовной и светской журналистике тех лет и т д, а также общая характеристика позиций основных «партий», вступивших в непосредственную дискуссию) позволяет проблематизировать общепринятую элементарную трактовку («встреча Церкви и интеллигенции») и увидеть в Религиозно-философских собраниях куда более сложный и многосоставный фе-

номен Помимо влияния на динамику общественно-политической жизни (оживление журналистики, государственная реформа брачного законодательства, попытка реформы церковно-синодального управления, общая революциониза-ция настроений в обществе и т п), реальность события не безотносительна для русского символизма, есть весомое звено в плане его творческой судьбы Литература модернизма получила в свое распоряжение новые темы или нетривиальные ракурсы постановки и рассмотрения прежде не бравшихся в серьезное внимание тем, вопросы о сущности и соотношении духа и плоти, пола и брака, интеллигенции и религии, христианства и «мира» — то интеллектуальное приобретение «поэзии и философии» эпохи, которое немыслимо без учета «фактора» Собраний, как и предметность ряда важных эстетических дискуссий, например, о «мистическом анархизме» или судьбе символизма в 1910 г

Что касается специфики прений и позиционирования сторон, то и здесь интригу предопределили не «поиски компромисса» между «Церковью и интеллигенцией», а жесткое, неизбежно ведущее к обоюдному разрыву, пикирование двух крайних позиций, выраженных «неохристианской» партией (к ней на Собраниях, помимо Мережковского, Розанова и прямо не участвовавшей в дебатах 3 Гиппиус, принадлежали В А Тернавцев, Н М Минский, А В Кар-ташев, Е А Егоров, Вл В Успенский и Вас В Успенский, Д В Философов, В С Миролюбов, С С Радованович и др ) и «воинствующей» ортодоксией (в лице архимандрита Антонина (А А Грановского), М А Новоселова, о Т На-лимова, протопр И Янышева, П И Лепорского, В М Скворцова, Ф Н Белявского и др) В связи с этим определяется и символическая составляющая произошедших полемических баталий, их сокровенная «диалектика», задающая смысловое пространство между «внешним», «профанным» восприятием («говорильня» (А Н Бенуа) «поповствующих философов и философствующих попов» (Г А Медынский)) и самочувствием «людей нового религиозного сознания» («Вселенский Собор» по аналогии, но не тождеству с византийскими IV — VIII вв, или последнее предапокалиптическое «предварение», «опыт» (Мережковский) такового) Подобным двояким, соблазнительным и прецедентным образом отразилась в общественном сознании и культурной ситуации наличной эпохи «феноменология» Собраний как проекта, долженствующего открыть собой новую «религиозную» эпоху

Раздел второй — «Содержательная форма» Собраний и «Записки Петербургских Религиозно-Философских Собраний 0 902—1903)» как модернистский текст «Религиозные личности» Д С Мережковского и В В Розанова» — развивает и конкретизирует намеченные положения и общую линию анализа, преимущественно на материале «Записок » Собраний Абсурдное по видимости «жизнетворческое» намерение провести в России начала XX века специфический «Вселенский собор» возникло не на пустом месте, имело «основания» в особенностях национальной «мессианской» ментальности и в характере переходной эпохи, в связи с чем дается краткая историческая ретроспектива в «теократические» дискуссии 80—90-х гг и в полемико-событийную данность Вселенских соборов Византии, в частности, Ш-го (431 г ) и наследо-

вавшего ему так называемого «Разбойничьего собора» 449 г, положившего основу монофизитству Затем в общих чертах характеризуется тематическая структура и логика заседаний от вопроса о «Церкви и интеллигенции» и иных насущных религиозно-общественных проблем (отлучение Л Толстого, свобода совести, государственная опека над церковью) дискуссии целенаправленно

— под прямым воздействием речей «неохристиан» — смещались к догматическим по своему характеру вопросам, т е прерогативе именно Вселенских соборов («Дух и плоть» (проблематика Мережковского, проблема христианского воскресения), «О браке» (проблематика Розанова, таинство брака и церковно-каноническая практика в области брака), «О христианском догмате» и «догматическом развитии» (переоценка установленного корпуса догматов и попытка утверждения «третьезаветных»)), при этом большая половина заседаний посвящена именно «отвлеченным» материям

В данной связи и характер текста «Записок Петербургских Религиозно-Философских Собраний» в жанровом отношении атрибутируется отнюдь не как обычный «протокол» заседаний факты интереса общества к «Запискам » и серьезного редакторского вмешательства Мережковского, Розанова, 3 Гиппиус и Тернавцева говорят сами за себя Но главное, что и в плане внутренней формы анализируемый текст отмечен определенным сюжетом (сюжетной нагрузкой и сюжетной динамикой), а также драматизмом совершенно особого «повествования», в кругу образцов русской изящной словесности имея лишь приблизительный аналог с романом Ф M Достоевского «Бесы», — как в типологическом отношении (изображаемые «духовные» ситуации), так и в жанровом (социально-общественный и религиозно-философский роман — диалог — «вероизложение», зиждущийся на нелинейно развивающейся событийной схеме при мощной детективной, хотя и взятой в интеллектуальном смысле, интриге) При этом «героями» «Записок » становятся реальные лица

— носители персонифицированных идей, но «пребывающие» (и преломляющиеся в сознании воспринимающего субъекта) в своем «соборно-вселенском» измерении — как «первохристиане», новые «отцы церкви» и одновременно люди Апокалипсиса, провозвестники новой эпохи Такая «образная структура», вбирающая в себя «всю полноту исторического христианства» и логически преодолевающая («восполняющая») его, есть, собственно, заданный образ наступившей эпохи модернизма

В целях подтверждения и иллюстрации выдвинутых положений анализируются сюжетно-композиционные и проблемные «узлы» повествования, а центральный интерес концентрируется на «религиозных личностях» (по самоопределению) Розанова и Мережковского и их ролевой деятельности, объективно направленной на деструкцию (расшатывание, диффузию) равно церковного и общественного («интеллигентского») сознания. Впрочем, поставленные «людьми нового религиозного сознания» задачи были выполнены лишь относительно Апогеем можно считать заседания о «Духе и плоти» и первые «брачные» заседания, а логический finis Собраний, пришедшийся на собственно «догматические» прения, напротив, связан с обструкцией «неохристианской» партии «учащей Церковью» (церковной стороной парадоксально был приме-

нен тот же «опыт» проведения Вселенских соборов и изобличения на них ересей) Поскольку же на прямую конфронтацию и тем более рациональное (не «символическое») исповедание «Третьего Завета» Мережковский, Розанов, Тернавцев и поддерживающие их не решились, то тем самым проблематика Собраний была логически исчерпана (XX заседание) еще до их формального роспуска К П Победоносцевым, что, кстати, символически запечатлено алогичным обрывом текста «Записок » в журнале «Новый путь» и в отдельном издании 1906 г

Таким образом, динамический продукт «коллективного творчества», побудительным стимулом и движущим импульсом имеющий преднамеренность религиозно-модернистского «жизнетворческого» задания, объективно обернулся значимым документом эпохи, во многом инвариантным для понимания сокровенной сути ее литературно-философских и общественных тенденций

Третья глава — «Новый Путь» — посвящена монографическому анализу этого религиозно-эстетического проекта, связанного с одноименным журналом, в отличие от имеющихся целостных подходов к проблеме (прежде всего Д Е Максимова и И В Корецкой) главный акцент сделан не на литературно-бытовой фактологии и символистском «присутствии» в журнале, а на фигуре Розанова в общем контексте оригинальной идеологической и литературной политики издания

В первом разделе главы — «Религиозно-философская программа и идеология журнала «Новый путь» (1903—1904) Полемический контекст вокруг В В Розанова» — посредством анализа и интерпретации репрезентативных журнальных текстов (в числе основных взяты, в их взаимообусловленности, «Царство Божие как сила Письма В А X» (автор — богоискатель В А Хлудов), «Вопрос о силе среди бессилия» и «Среди иноязычных (Д С Мережковский)» Розанова, «Вечный жид» А Крайнего (3 Гиппиус) и «Новый Вавилон» Мережковского) устанавливается положение о далеко не типовой для символистского и даже «религиозно-философского» органа ментально-идеологической парадигме, не случайно специфика «внутрипутейских» дискуссий и избираемые предметы для них вызывали недоумение и консолидированную обструкцию со стороны изданий самых разных литературно-политических направлений Что касается полемической коллизии вокруг розановского имени, обусловленной его выступлениями на страницах «Нового пути», то, хотя она и имела характер творческого спора относительно принципов и возможности «апокалипсического» преобразования человеческой природы, именно в период 1903—1904 гг наметились объективные предпосылки грядущего разрыва Розанова с «неохристианским» движением, увенчавшиеся впоследствии исключением писателя из Петербургского религиозно-философского общества (а опосредованно, символически — из числа «людей нового религиозного сознания»)

Совокупный «новопутейский» текст со всеми его центральными и прикладными интеллектуальными сюжетами отличался выдержанностью «направления» и композиционной «симфонией» Но показательно другое в «Новом пути» целенаправленно задавалась не столько четкая идеологическая про-

грамма, сколько форма организации менталъности, чему в немалой степени способствовал гностический характер центральных художественных и фило-софско-критических произведений, их нарочито символический смысл, не сводящийся к писаным (рациональным) значениям Вполне правомерно говорить об особой, «экспериментально» выработанной литературной форме издания, а также о наличии оригинальной «новопутейской» литературы, полагаемой лидерами проекта в основу русской и «вселенской» культуры

Детальная аналитическая рефлексия над этими непростыми вопросами и проблемами, базирующимися на диалектике (или коллизии) «эстетики и религии», составляет предмет второго раздела главы — «Литературная политика «Нового пути» теория и «бель-летристика» Прежде всего отмечается тенденция к беллетризации мистики, но поскольку интрига «новопутейских» взаимоотношений с творческой «новизной» далеко не стереотипна, то и о простом «жертвовании» искусством — религии вряд ли может идти речь Так, в полемике с эстетами-«мирискусниками» (поначалу в «Мире искусства», затем в «Новом пути») в противовес позитивной общемодернистской эстетической программе Мережковские в завуалированной форме выдвигают мысль о том, что новую культуру необходимо начинать с нуля, с отрицания всего предыдущего культурного цикла, — иначе эстетическое экспериментаторство в лоне старой культуры оборачивается «александрийским эстетизмом», эпохой упадка и разложения (Мережковский), или «потугами на Лессинга» — взамен «самого Лессинга» (Розанов) «Декадентский эстетизм» (шире — весь модернистский «код») признавался лидерами «нового религиозного сознания» безнадежно «устаревшим» (А Крайний) — потому, что мнимые «новаторы» не в состоянии «выпрыгнуть из окна» своей тюрьмы-искусства непосредственно в Апокалипсис, а «двери, в которую можно выйти», в тюрьме не существует (Мережковский в полемике с Бенуа) В этой мысли о необходимости качественно новой творческой эпохи сходились все «неохристиане», а ближайшей аналогией служила христианская культура (поначалу — примитивная), радикально «отменившая» прежнюю — «эллинистическую», языческую Но и «христианский» цикл художественного развития человечества отвергался (особенно — Розановым), в лучшем случае — признавался несамодостаточным вне откровений «Третьего Завета» Подобная нигилистическая позиция в отношении любого прошлого и предопределила достаточно жесткую эстетическую реакцию на проблематику «нового религиозного сознания» со стороны представителей магистральной линии модернистского искусства — символистов «старших» и «младших»

В свете приводимых в диссертации фактов и выкладок становится очевидно, что корень расхождения «новых христиан» с символистами заключался не в нюансах литературной программы издания, не в проводимой здесь «общественной» политике, а в исходном принципе сам символизм, будучи для «но-вопутейцев» «родственным явлением», в типологическом смысле все же имел неполную «степень соответствия» (Д Е Максимов) с «неохристианской» мен-тальностью Как показывает полемика Философова и Мережковского против «Весов», сторонников «нового пути» не удовлетворяли некоторые устойчивые

особенности символистского сознания, т е не происходило принципиальной смычки в самом типе сознания, «новое религиозное сознание» и общесимволистское существовали как бы параллельно, не сливаясь и не отождествляясь При этом новая репигиозная психология (см «Эллинскую религию страдающего бога» Вяч Иванова в «новопутейском» контексте) жлжЗосимволистов, безусловно прошедших, в отличие от «эстетов и декадентов» 1890-х гг, через «опыт» «нового религиозного сознания», противостояла новой религиозной гносеологии «неохристиан» В сугубо эстетическом смысле это проявляется (манифестируется) через нарочитую установку одних на «мифотворчество» (с индивидуальными разночтениями внутри символизма), а других — на «реально-апокалипсическую» технологию преображения плоти («плоти» культуры в том числе) при радикальном отвержении «вселенского маскарада» А посему и творческие взаимоотношения символистов и деятелей «нового религиозного сознания» не определялись лишь «голой» реакцией эстетики на религию (на «Третий Завет»), как полагает большинство ученых, а в равной мере предполагали также и реакцию эстетики на эстетику — символистской на «третьеза-ветную», причем обе эстетические программы были религиозно мотивированы их адептами, хотя вызывались к жизни, по выражению Вяч Иванова, «различными богопочитаниями»

Руководствуясь выдвинутыми положениями, при разговоре о литературной специфике «нового религиозного сознания» мы смотрим на проблему не изнутри символизма, а предполагаем иную, не собственно символистскую (в смысле устойчивой, исторически сложившейся и закрепившейся национальной формы данного эстетического направления) и по большей части так и оставшуюся еп ро1епйа «возможность» особой литературы «нового религиозного сознания», новой литературной традиции, находившейся на момент 1900—1904 гг в стадии становления, точнее, активного моделирования Не случайно в «практической» литературной политике руководителей «Нового пути», отразившейся на специфике беллетристического отдела журнала, принципах его организации и подбора произведений, четко просматривается (при сохраняющейся дистанции по отношению к символизму) осознанная опора на «литературу» заведомо вторичную и маргинальную, которая в определенном смысле, вне субъективных намерений конкретных авторов с «религиозными исканиями» или без таковых, качественно противостоит магистральной линии развития русской литературы или, в лучшем и более распространенном случае, презентует последнюю — и в ее реалистической, и в модернистской ветвях (что опять важно — лидеры «Нового пути» явно не хотели сужать свое «творческое» задание) — в линии упадка, в массовом и потому почти лишенном конкретной личной специфики преломлении Иначе говоря, «новопутейская» беллетристика (в диссертации дается ее общая многоаспектная характеристика и анализируются наиболее выразительные образцы, прежде всего рассказы П С Соловьевой-А11е£Г0 и Философова) как проект, «задание», являет собой наглядный пример существования другой, трудноопределимой по существу (т е вне критерия «хорошая — плохая»), литературы

Тот феномен, по поводу которого любят рассуждать в отношении Розанова, исторически неправомерно отождествляя его с современной литературой постмодернизма, складывался коллективными усилиями «людей нового религиозного сознания» именно в 1903—1904 гг, и первое по времени теоретическое обоснование «антиэстетики» принадлежит 3 Гиппиус (ее известная идея «бель-летристики»), причем в данной позиции просматривается не только индифферентизм к «форме», но и утверждение недостаточности существующих форм для «вмещения» того религиозного содержания, которое стремились выразить Мережковские разрушение «новыми христианами» «канона» традиционного сознания со всей неизбежностью требовало и «отмену» установившихся литературно-эстетических жанров и канонов Потому, в частности, в журнале утверждается бинарная текстовая структура количественно доминирующая аморфная массовая «литература» (как правило, «с мистическим душком» или эксплуатирующая тематический арсенал «неохристианства») контекстуально сочеталась с «усваиваемой» протагонистам «Нового пути» гностической традицией, служившей ориентиром для формирующегося «нового религиозного» я литературного направления

Очевидный во временной перспективе и с культурно-исторической точки зрения факт творческой неудачи программы декларативной «антиэстетики» как «побеждающей» религиозной эстетики не отменяет значимости этого эксперимента, во всяком случае, — для внутренних «судеб» движения С полной ответственностью можно утверждать, что «новое религиозное сознание», первоначально представшее в отдельных «лицах», объединенных общностью мировоззрения, в религиозно-эстетическом проекте «Нового Пути» впервые целенаправленно, программно и «совокупно» материализовалось литературно, предопределив, в числе прочего, и «другую литературу» Розанова в ее необходимом эволюционном развитии

В заданном ракурсе и рассматривается в третьем разделе главы («В своем углу» творческий эксперимент В В Розанова в «Новом пути») индивидуальное идейно-эстетическое «самовыражение» писателя «Пролегомены» новой литературы особого качества, положенные Мережковскими в основание их детища, находили у Розанова понимание и известную поддержку, и задача реального и деятельного разрушения существующих литературных шаблонов стояла перед ним не менее остро В предваряющем «особый и личный» отдел «В своем углу» предисловии («От автора»), а также в ряде иных ремарок к замыслу четко просматривается программа «другой литературы» 1910-х гг в ее формальной («фрагментарность», «афористичность», «безыскусственность», отклонение «от общепринятых в литературе способов изложения») и содержательной (литература о поле и браке, «поэтическая молитва» нехристианского толка) составляющих Между тем, как известно, манера «углового» существования не была чем-то исключительным в журналистике тех лет, особенно в консервативной печати, с которой сотрудничал Розанов Фронтальный анализ «новопутейских» текстов, помещенных «В своем углу», подтверждает задан-ность художественных поисков в направлении грядущей эстетики «Уединенного», но не позволяет абсолютизировать этот момент период «Нового пути»

в процессе творческой эволюции писателя является решающим, но все же предварительным этапом на линии движения к окончательному эстетическому самоопределению Лишь треть атрибутированных в «авторском» отделе материалов отмечена чертами эссеистики 1910-х гг, символический абрис подобной прессы задает статья-зарисовка с показательным заглавием «О звуках без отношения к смыслу» Большая же часть «Угла» заполнена публицистикой вполне рациональной и в жанровом отношении маловыразительной Особняком стоит тематический блок произведений, связанных с «юдаической» проблематикой Эти статьи не лишены художественной экспрессии, но, в отличие от «фрагментарных» опытов первого ряда, подразумевают и определенную концепцию, «смысл»

Таким образом, магистраль нового «религиозно»-творческого поиска Розанова в «Новом пути» в равной мере задается двумя взаимоисключающими тенденциями «фрагментацией» публицистического жанра — с одной стороны, и тяготением к «большим», концептуально насыщенным формам — с другой «Юдаизм» (1903) и «Среди обманутых и обманувшихся» (1904), самые крупные «новопутейские» произведения Розанова, нацелены на окончательную систематизацию двух центральных для писателя тем ветхозаветно-иудейской и «семейного вопроса» Их анализу (в содержательном аспекте и в плане осмысления тенденций литературного генезиса писателя) уделено особое внимание, общий же вывод одновременно парадоксален и закономерен, ожидаем последний по времени всплеск розановского «систематизма» таил в себе внушительный потенциал (само) разрушения и оборачивался принципиальной фрагментацией сознания и жанра Так, Розанову не удалось совершить замышленный акт гностического проникновения в «тайну» («штанд-пункт») «юдаизма», и религиозная иудейская проблематика, преподносимая в антураже провокационных жестов (живописание «миквы» и проч), в итоге оказалась подменена «полометафизической» Сам же гностический текст «Юдаизма» плавно эволюционировал в некий псевдо-гностический роман, единственньм резоном которого становилась задача погружения сознания воспринимающего субъекта в «мир неясного и нерешенного», где и для писателя не было ничего ясного и решенного Здесь же, на страницах «Юдаизма», Розанов фактически проделал путь от «конструкции» («О понимании») к «деконструкции» («Уединенное»), объективировав тем самым имманентную логику творческого процесса

Та же тенденция движения от религиозно-философского к художественному дискурсу, приблизительно теми же мотивами обусловленная (нерешенные проблемы «сознания», помноженные на его психоэмоциональные особенности), просматривается и в тексте «Среди обманутых и обманувшихся» — своего рода сжатом конспекте (выдержанном, вдобавок, в беллетризованной форме) двухтомного «Семейного вопроса в России» Если отталкиваться от авторских пояснений, то и это роман, но о «преступлении и наказании», что в плоскости розановской «литературы о поле и браке» означало повествование о «преступлении» христианской церкви перед человечеством и «наказании» ее за то «неохристианами» — «людьми веселого настроения» В идеале предпо-

лагалось обрисовать эпохальную сшибку двух сил, едва ли не «предапокалип-сическую» мистерию «религиозной борьбы», но в реальности дело свелось к заурядному памфлету Текст работы, однако, показателен в смысле теоретического «обоснования» и литературно-«практического» подкрепления достаточно нового и неожиданного для Розанова тезиса о первенствующей роли литературы (как идеального распространителя «основных инстинктов» человечества) перед религией

Отмеченные кризисные и в то же время потенциально «продуктивные» явления свидетельствовали о том, что «новое религиозное сознание» в сложившемся виде уже не давало Розанову дальнейших импульсов для творчества, не разрешало накопившихся внутрисистемных противоречий, что и предопределило закономерность разрыва писателя с «неохристианской» литературной «фракцией» задолго до появления общественно-политических поводов к тому

Подспудное обретение «единственно возможной формы» воплощения авторской субъектности (писательской оригинальности) произошло во многом органически, было обусловлено логикой предшествующих этапов творчества Розанова. Эта мысль становится отправной точкой четвертой, итоговой главы — «Священное писание». Проза В. В. Розанова 1910-х годов», объект анализа которой — эстетический проект «Уединенного» и «Опавших листьев»

— «другой литературы» последнего десятилетия писательской деятельности

В первом разделе («Уединенное» и «Опавшие листья» идейно-композиционная организация «Религиозный стиль») отмечается, что в 1910-е гг меняется сам принцип, а также (соответственно) и форма розановского творчества, что проявилось в отказе, правда, до конца не проведенном, от религиозно-философской публицистики и вообще от рациональной организации творческого процесса Данное обстоятельство подвергается затем детальному осмыслению Краткий экскурс в ближайшую «предысторию» «Уединенного»

— ситуацию рубежа десятилетий — позволяет утверждать, что кризис «нового христианства» в прежнем его обличии, усугубленный революцией в России, вновь поставил перед Розановым вопрос о дальнейших «.путях» литературной деятельности и самом ее характере «Уединенное» и «Опавшие листья» во многом и возникают как зримый контрпроект относительно программы «религиозной общественности» Мережковских и сопряженных с ее «реализацией» литературно-политических жестов Иначе говоря, розановская «другая литература» 1910-х гг. являет собой особый модус бытия «нового религиозного сознания» — после того, как в содержательном отношении оно оказалось разрушено и фактически прекратило свое существование

В подобной «духовной» ситуации «жизни после смерти» центр тяжести парадоксально ложится не на мысль и «метод» (=«гнозис»), а на стиль, который в розановской прозе 1910-х гг. превалирует даже над тематическим уровнем И далеко не случайно знаковая эстетическая дефиниция «религиозный стиль» возникает и получает в розановских устах своеобразную мотивацию именно в полемике с «былыми друзьями», «изменившими» прежнему «делу» Стиль, имманентные характеристики которого приводятся писателем в

ряде автокомментариев к исходному замыслу, существовал у Розанова всегда, «религиозным стилем» в той или иной мере отмечены все его произведения Но как принцип организации всего идейно-художественного пространства, как мера вещей, он осознается только теперь, на «переломе» к 1910-м гг, что ясно свидетельствует об одном для самого Розанова, даже безотносительно к «новому религиозному сознанию», «религиозный стиль» становится окончательным, итоговым средством организации тотальности распадающейся «картины мира» Важно подчеркнуть и иную функциональную нагрузку «религиозного стиля» он прямо и однозначно предполагает «религиозного человека» и, соответственно, содержательно-эмотивную адресацию от одного «религиозного человека» (=«гения»-писателя, апостола, пророка) к другому, такому же («читателю»), «тональный настрой», «электричество» и «магнетизм» «густого слова», поднимаемые на щит, конституируют, создают особого человека, вычленяя его из обще человеческой массы

Дело, таким образом, отнюдь не в жанрово-стилевом эксперименте, а в более обширном и целостном, не исключительно «формальном» задании, по-своему и на особый лад интегрирующем «патетику» и логику всего предшествующего творчества Вполне правомерно утверждать, что в поздней прозе Розанов представил своеобразную объективацию своей духовно-творческой эво-тюции, причем не только ее итогов, но и самого процесса — во всей живой диалектике, хотя, с другой стороны, смотрит на это «прошлое» писатель (а значит, и освещает, и оценивает его) с некоей новой точки зрения В подобном положении вещей видится одна из кардинальных особенностей прозы 1910-х гг Розанов, во многом по-новому (и отнюдь не «рационально») повествуя о «былом», тем самым как бы указывает, в каком свете, с каких позиций следует «прочитывать» предыдущее и как относиться к нему В данном смысле «Уединенное», «Опавшие листья», а также последующие, при жизни не напечатанные сборники миниатюр надо рассматривать как своеобразную систему шифров, через которые происходит смычка с прежним творчеством Совокупный «текст» 1880—1900-х гг в вершинных произведениях 1910-х переформатируется, «зашифровывается» и «консервируется», переводится из актуального состояния в потенциальное, в форму «рассыпанного набора», что эстетически подчеркивает невозможность его рациональной верификации, сверхрациональный характер, эзотеричность Не случайно и то, что эта роза-новская «тайнопись» захламляется разного рода полемическим «мусором», «парадоксами» самовыражения, мешающими адекватно воспринимать целостный смысл сообщения «религиозного человека» И между тем через «фрагментарное» и «противоречивое» повествование определенно просматривается целостный образ розановского универса, который вбирает в себя поистине «все» (семейно-бытовой, религиозный, социополитический, литературный и окололитературный контекст, etc ), восходя от «внешнего», едва ли не «уличного», к самому «сокровенному» фактически к прямому отождествлению творческого «Я» писателя со «своим» «особенным Богом»

«Автобиографическая трилогия» Розанова структурируется как «священное писание» («Каждая моя строка есть священное писание и каждая

моя мысль есть священная мысль, и каждое мое слово есть священное слово», «все, что я говорю, — хочет Бог, чтобы я говорил» и подобные, довольно многочисленные изречения и «послания»), предполагающее соответствующий «авторский» статус И, в дополнение к тому, —- как мистерийное повествование, устремленное к «апокалипсису», всеобщему «воскресению» («мы — умерли — и воскресли»), «новой земле и новому небу» «Библейский» колорит ощутим в поздних розановских книгах и неоднократно отмечался исследователями, но важно подчеркнуть, что Розанов творит свое собственное «писание» в противовес антижизненному, христоцентричному «Священному Писанию» христиан, и основания для «жанра» берет не в «книжной» традиции, а непосредственно в жизни, даже в быту В этом смысле «Уединенное» и «Опавшие листья» ознаменовали окончательный переход от религиозно-философского к религиозно-преобразовательному, «действенному» типу творчества, претендующему, в соответствии с «онтологической» установкой сознания Розанова, на реальное, а отнюдь не «мифотворческое» жизне-творение

Если же судить объективно, то итоговая задача Розанова — вполне в духе художественного модернизма Функциональность «священного писания» достигалась исключительно литературными средствами (жанрово-стилевые параметры, конструктивизм «звуков и смыслов», «метод» особой розановской «психологичности» — «сливания» «лица» с «темою» и т п ) «Священной» органики написанного, к чему, вне всякого сомнения, стремился писатель, при этом явно не получалось, более того, позитивную конструкцию текста по мере тавтологического продвижения замысла начинала зримо перевешивать его деконструкция желанное и необходимое для творца «священного писания» «разложение литературы» давало себя знать в чистом и беспримесном, не вполне предполагавшемся виде, оборачивалось в итоге против самого Розанова, о чем достаточно свидетельствуют его предсмертные (1916—1918) опыты в прозе

Во втором разделе главы — «Батальон и Элеватор» общественная тема и проект «другой литературы» в прозе 1910-х годов Проблема модернизма В В Розанова» — рассматривается не менее важная предпосылка и составная часть совокупного авторского замысла Параллельно с меняющимся подходом к принципам художественно-публицистической деятельности не менее радикально изменяется мировоззренческая и «политическая» платформа Розанова — именно в сторону резкого (нарочито резкого) усиления консервативного элемента Это один из наиболее существенных «парадоксов» 1910-х гг выраженный консерватизм общественной позиции, сочетающийся (смыкающийся в едином текстовом пространстве) с художественным модернизмом Идеологию, которой придерживался писатель в 1910-е гг, условно можно определить как некое «неославянофильство» или «неоконсерватизм», помноженные на сохраненный опыт «неохристианства» 900-х гг на финальной стадии творческого процесса Розанов вновь предпочел сознавать и утверждать себя в качестве национального писателя и мыслителя, но так и остался странно дистанцирован не только от традиционного консерватизма, но и практически от всей

национальной культурной традиции Таким образом, налицо идеологическое расширение и восполнение «сакральной» функциональности «священного писания» Более того, во всех без исключения творческих жестах 1910-х годов — и «священных», и эмпирических, Розанов, как и в предыдущем «завороте» писательской судьбы (конец 90-х), радикально разрывает с якобы «своим лагерем» путем нахождения «болевых» точек в его миросозерцании и общественных установках

Так, в противовес идеалу «новой религиозной общественности» Мережковского с сотоварищи он выдвигает в «Уединенном» и «Опавших листьях» совершенно противоположный этому тип «общественности», вернее, эстетически созидает, конструирует свой идеал подлинно религиозной, «мистически углубленной» (самоуглубившейся) общественности, при этом мыслящий консервативный элемент в России берется за исходную точку отсчета и презентуется как социальная опора национального творчества во всех сферах жизни И не случайно социальная тема и литературные производные от нее во всем массиве розановских «листьев» преобладают, существенно тесня тоже внутренне необходимую тему личную, интимную Розанов, к тому же, движим осознанной потребностью внести натуральную «силу» в транслируемое консервативной (т е розановской) партией «положительное содержание» Но это парадоксально вынуждает писателя апеллировать к феноменам «нигилизма» 1860-х гг и «декадентства» 1890—1900-х — как источникам такой силы («побудить ветер может только ветер») Тем не менее, подобный смысловой кульбит не был лишен известной последовательности, поскольку модернизм (не говоря уже о литературе 60-х гг) имел для Розанова чисто операционный, а не «эссенциальный» смысл, функционально сводился к расчистке почвы для нового — оригинального и самостоятельного — национального творчества, провозвестником и основоположником которого и предполагал быть творец «другой литературы»

Сказанное логично подводит к оценке специфики розановского восприятия русской литературы и основных тенденций ее развития Розанов вскрывает и радикально оспаривает магистральный нравственный и духовно-религиозный вектор русской литературы — ее «идеальный», православно-христианский (условно говоря) характер, ценностную ориентацию на «смирный» (А А Григорьев) тип и на нравственно-религиозное «выпрямление», «воскресение» человека (либо на его гармоничное социальное обустройство «по новому штату») Взамен предлагается качественно иной вариант художественного синтеза, где сохранялся бы и даже усиливался элемент национальный, но фактически устранялся христианский «Прогностическая», «футуристическая» часть «историко-литературной» концепции Розанова, запечатленная в «Опавших листьях», — яркое тому подтверждение Согласно писателю, на смену литературе «милых идеалов» (первая половина XIX в ) и наследовавшей ей литературе «студента и проститутки» (1860—80-е гг), преодолевая «метерлинковскую генерацию» или русское «декадентство», в соприкосновении с которыми обретается искомый более динамичный модус национального сознания, долженствовал прийти совершенно новый этап литературной и жиз-

ненной эволюции — «Батальон и Элеватор», утверждающий «волевые» и «трудовые» начала жизни и отражающий ее не в «обломовской» статике, а в «печоринской» динамике и в футурологическом измерении Так понял свою писательскую задачу («преодоление литературы») сам Розанов, претворяя ее в «ткань» «другой литературы» — «священной» литературы «дела» «Уединенное», «Опавшие листья» и вся последующая проза этого типа в данном смысле есть проект, модернистский по гносеолого-эстетическим предпосылкам и основам, консервативно-патриотический в плане занятой общественной позиции (и конкретного идеологического наполнения), противоположный по целевым установкам и прогнозируемым «итогам» всем имевшимся (и даже имевшим место быть впоследствии) направлениям и «линиям» развития русской литературы и потому явно маргинальный, никем всерьез не воспринятый, но с реализацией которого Розанов связывал будущее русского творчества

В целом же органика прозы 1910-х гг, ее отличия от символистских образцов при очевидности типологических и художественных соответствий-перекличек, теоретическая вражда к модернизму, усиление консервативно-«славянофильского» элемента и т п позволяют расценивать данность («направление») позднего розановского творчества как онтологический модернизм

В ЗАКЛЮЧЕНИИ обобщаются основные результаты проведенного исследования и намечаются его дальнейшие перспективы

По теме диссертации опубликованы следующие работы:

I. Монографии:

1 Религия Дмитрия Мережковского «Неохристианская» доктрина и ее художественное воплощение — Липецк ГУЛ «ИГ «ИНФОЛ», 2001 — 224 с (14 п л , 13,02 уч -изд л )

2 В В Розанов логика творческого становления (1880—1890-е годы) — Воронеж Изд-во Воронеж гос ун-та, 2006 — 320 с (20 п л , 21 уч -изд л )

3 Творчество В В Розанова 1900—1910-х годов феноменология религиозных и художественно-эстетических исканий — Липецк ЛГПУ, 2007 — 164 с (10,1 п л)

П. Статьи и материалы конференций:

а) в журналах, в том числе в реферируемых ВАК МО РФ изданиях

4 Психологизм В В Розанова // Вестник Московского университета Сер 9 Филология — 2004 — № 5 — С 59—69 (0,6 п л )

5 Модернизм В В Розанова // Филологические науки [Научные доклады высшей школы] — 2004 — № 6 — С 78—86 (0,5 п л )

6 «Совсем другая тема, другое направление, другая литература» Творческие искания В В Розанова 1910-х годов // Вестник Российского университета

дружбы народов Сер. Литературоведение Журналистика — 2003—2004 — № 7—8 — С 49—58 (0,6 п л )

7 Идейно-композиционная организация метафизической прозы В В Розанова («Уединенное», «Опавшие листья») // Вестник Московского государственного открытого педагогического университета им M А Шолохова Сер Филологические науки — 2004 — № 1 — С 26—43 (1,2 п л )

8 Пророчество и провокация «неохристианская» догматика и символистское «жизнетворчество» (некоторые типологические параллели) // Вестник Воронежского государственного университета Сер Гуманитарные науки — 2005 — №1 — С 222—237(1 пл)

б) в тематических сборниках

9 Л. Толстой в литературных концепциях И Бунина и Д Мережковского («Освобождение Толстого» и «Л Толстой и Достоевский Жизнь Творчество Религия») // И А Бунин и русская культура XIX—XX веков Тез междунар науч конф,посвящ 125-летию со дня рождения писателя 11—14 октября 1995 г / Воронеж гос ун-т —Воронеж, 1995 —С 21—24(0,3 пл)

10 Религиозно-философская концепция Д С Мережковского (функция «героев сладострастия») // Литературное произведение Человек и мир Межвуз сб науч тр —Липецк, 1996 —С 54—61 (0,5пл)

11 Идея андрогинизма в системе творчества Д С Мережковского // Проблемы эстетики и социологии Сб науч работ — Липецк, 1996 — Вып 2 — С 33—42(0,6пл)

12 Д С Мережковский и Б M Эйхенбаум два взгляда на задачи искусства // Эйхенбаумовские чтения Тез докл междунар науч конф — Воронеж, 1996 — С 49—51 (0,2 п.л.)

13 «Субъективная критика» в системе теоретических и художественных исканий Д С Мережковского//Русская литературная критика серебряного века Тез докл и сообщ междунар науч конф 7—9 октября 1996 г / Отв ред С Г Исаев, НовГУим Ярослава Мудрого, МГУ им M В Ломоносова —Новгород, 1996 — С 73—77 (0,3 п л)

14 К вопросу о характере структуры религиозно-философских идей Д С Мережковского // Русская классика проблемы интерпретации Тез докл и материалы науч-практ конф —Липецк, 1996 —С 35—37(0,2пл)

15 Д С Мережковский глазами современников//Традиции и поиски Русская литература XX века Сб науч статей, посвящ 80-летшо A M Абрамова — Воронеж, 1997 —С 110—120 (0,6 п л )

16 На перекрестках эстетического самосознания (К Леонтьев — Д Мережковский — И Бунин)//И А Бунин Диалог с миром Межвуз сб /Воронеж гос ун-т —Воронеж, 1999 — С 115—124(0,6пл)

17 Смысл творчества и проблема «андрогинного» статуса личности в романах Д С Мережковского // Русская литература и эстетика конца XIX — начала XX в Проблема человека — Сб I — Липецк, 1999 — С 25—48(1,5пл)

18 Пушкин и Л Толстой в свете гностической концепции Д С Мережковского // Л H Толстой и А С Пушкин сопричастность идей, образов, судеб Ма-

териалы XXV Междунар Толстовских чтений / Тул гос пед ун-т им JI H Толстого — Тула, 1999 — С 199—206 (0,5 п л )

19 Картина мира А Платонова религиозно-философский аспект // Третьи Платоновские чтения Тез докл междунар науч конф / Воронеж гос ун-т — Воронеж, 1999 — С. 42—45 (0,2 п л )

20 Эстетизм и христианство специфика религиозного модернизма К H Леонтьева // Православие в современном обществе Материалы науч -практ конф, посвящ 200-летию Тульской епархии — Тула, 1999 — С 168—170 (0,2 п л )

21 К проблеме религиозно-философских доминант в художественном мире Андрея Платонова // Науков1 пращ Кам'янець-Подшьського державного педа-гопчного университету Фшолопчш науки — Кам ' янець-Под шьський, 1999 — Вип 3 — С 124—127(0,2пл)

22 А С Пушкин в концепции Д С Мережковского к вопросу о методологии анализа пушкинского наследия // Творчество А С Пушкина и русская культурная традиция Материалы междунар науч конф, посвящ 200-летию со дня рождения А С Пушкина (Липецк, 18—19 мая 1999 г)/Отв ред Я В Сарычев — Липецк,2000 —С 84—87(0,3 пл)

23 Русское понимание красоты (Своеобразие эстетико-философской позиции К H Леонтьева) // Оптина Пустынь и русская культура Тез докл конф — Калуга, 2000 — С 71—74 (0,3 п л )

24 В поисках «новой формы творчества» специфика художественной организации произведений Д С Мережковского // Вестник Научно-практической лаборатории по изучению литературного процесса XX века / Воронеж гос пед ун-т — Воронеж, 2000 — Вып IV — С 25—38 (0,8 п л )

25 Образ К H Леонтьева в «Темном Лике» В В Розанова // Русская литература и философия постижение человека Материалы Всерос науч конф (Липецк, 16—17 октября 2001 г)/Отв ред В А Сарычев —Липецк, 2002 — С 109—130(1,4пл)

26 Типология философско-творческого сознания В В Розанова специфика и составляющие // Русская литература и философия постижение человека Материалы Всерос науч конф (Липецк, 16—17 октября 2001 г)/Отв ред В А Сарычев — Липецк, 2002 — С 130—139(0,6пл)

27 К вопросу о методологических основах изучения творчества Д С Мережковского, В В Розанова и литературы «нового религиозного сознания» // Русское литературоведение в новом тысячелетии Материалы первой Междунар конф (Москва, апрель 2002 г ) В 2 т / Моек гос открытый пед ун-т им M А Шолохова — М,2002 — Т 2 — С 121—130 (0,6пл)

28 К методологии понятия «литература русского зарубежья» Мережковский и Бунин // Центральная Россия и литература русского зарубежья (1917— 1939) Исследования и публикации Материалы междунар науч конф, посвящ 70-летию присуждения И А Бунину Нобелевской премии 24—25 апреля 3003 г /Орл гос ун-т —Орел, 2003 —С 8—12(0,4пл)

29 «Новое религиозное сознание» и M Пришвин // Михаил Пришвин Актуальные вопросы изучения творческого наследия Материалы междунар науч конф , посвящ 130-летию со дня рождения писателя/Елец гос ун-т им И А Бунина — Елец, 2003 — Вып 2 — С 175—183 (0,5 п л )

30 Феномен «неохристианства» в литературном процессе начала XX века // Малоизвестные страницы и новые концепции истории русской литературы XX века Материалы междунар науч. конф / Моек гос обл ун-т, Ред -сост JI Ф Алексеева,В А Скрипкина — М,2003 — Выл I —С 29—34(0,5пл)

31 Религиозное сознание JI Толстого и «новое религиозное сознание» // Толстовский сборник — 2003 JI H Толстой и судьбы современной цивилизации Материалы XXIX Междунар Толстовских чтений, посвящ 175-летию со дня рождения JI H Толстого В 2 ч / МО РФ, Тул гос пед ун-т им JI H Толстого, Ин-т мировой лит им A M Горького РАН, Гос музей Л H Толстого — Тула,

2003 — Ч II — С 230—240(0,7пл)

32 [«Розановская анкета»] // В В Розанов и русская литературно-философская традиция Материалы розановских чтений 24—25 мая 2001 г / Елец гос ун-т им И А Бунина —Елец, 2004 —С 137—143 (0,5 п л )

33 Онтологический модернизм (И Бунин и В Розанов) // Творческое наследие Ивана Бунина на рубеже тысячелетий Материалы Междунар науч конф, посвящ 70-летию вручения Нобелевской премии и 50-летию со дня смерти писателя/Елец гос ун-т им И А Бунина — Елец, 2004 —С 217—229(0,7пл)

34 А П Чехов в контексте литературной политики «Нового пути» // Век после Чехова Междунар науч конф Тез докл / Моек гос ун-т им M В Ломоносова, Чеховская комиссия РАН — M, 2004 — С 169—171 (0,2 п л )

35 «Неохристианство» («новое религиозное сознание») и вопросы методологии // Русская литература XX—XXI веков проблемы теории и методологии изучения Материалы Междунар науч конф 10—И ноября 2004 г / Моек гос ун-т им M В Ломоносова, Ред -сост С И Кормилов — M Изд-во Моек ун-та,

2004 — С 425—429 (0,3 п л )

36 К вопросу о национальном своеобразии русского модернизма (Casus В В Розанова) // Русская литература XX века Типологические аспекты изучения Сб науч статей, посвящ 90-летию заел деят науки РФ, проф С И Шешу-кова / Моек пед гос ун-т, Отв ред Л А Трубина — M, 2004 — Вып 9 — С 459—465 (0,5 п л )

37 «У человека вовсе не одна, а две головы » (Потаенные смыслы «метафизики пола» В В Розанова) // Русская литература и философия постижение человека Материалы Второй Всерос науч конф. (Липецк, 6—В октября 2003 г ) / Отв ред В А Сарычев —Липецк, 2004 — Ч 1 — С 127—141 (1,1 пл)

38 Догматическая проблема у В В Розанова // Русская литература и философия постижение человека Материалы Второй Всерос науч конф (Липецк, 6—8 октября 2003 г ) / Отв ред В А Сарычев — Липецк, 2004 — Ч 1 — С 141—152 (0,9 п л).

39 О философско-эстетических принципах анализа прозы В В Розанова // Русское литературоведение в новом тысячелетии Материалы Ш Междунар конф (Москва, апрель 2004 г ) В 2 т / Моек гос открытый пед ун-т им M А Шолохова — М.,2004 — Т II — С 153—157(0,4пл)

40 Структура творческого сознания В В Розанова (подходы к проблеме) // Русское литературоведение в новом тысячелетии Материалы III Междунар конф (Москва, апрель 2004 г ) В 2 т / Моек гос открытый пед ун-т им M А Шолохова — М,2004 — Т П — С 350—355 (0,4 п л )

41. Литературные пародии на журнал «Новый путь» (1903—1904) // Русская литература XX века Типологические аспекты изучения Материалы X Ше-шуковских чтений / Моек пед. гос ун-т, Отв ред Л А Трубина — М., 2005. — С 545—553 (0,5 п л).

42. Творческое сознание В. В Розанова в контексте традиционного общественного сознания // Литература в контексте современности Материалы П Ме-ждунар науч конф. (Челябинск, 25—26 февраля 2005 г ) В 2 ч. / Челяб гос пед. ун-т —Челябинск,2005 —Ч I —С 212—216(0,4пл)

43 Пушкин и Боратынский как «Моцарт» и «Сальери» русской литературы (критический анализ одной гипотезы) // Русская классика проблемы интерпретации Материалы междунар. науч. конф «ХШ Барышниковские чтения» (24—25 февраля 2005 г, г Липецк) — Липецк, 2006 — С 82—86 (0,5 п л )

Подписано в печать 10 01 2008 Формат 60x84 7]б Бумага офсетная Офсетная печать Уел печ л 2,44 Уч -изд л 2,7 Тираж 100 экз Заказ № 533

Отпечатано в редакционно-издательском центре ГОУ ВПО «Липецкий государственный педагогический университет» 398020, г Липецк, ул Ленина, 42

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Сарычев, Ярослав Владимирович

ВВЕДЕНИЕ.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЛОГИКА ТВОРЧЕСКОГО СТАНОВЛЕНИЯ В. В. РОЗАНОВА (1880—1890-е ГОДЫ): ПУТЬ К «НОВОМУ РЕЛИГИОЗНОМУ СОЗНАНИЮ».

Глава первая. «Понимание». Универсально-синтетические построения 1880-х — начала 1890-х годов как первоначальный этап мировоззренческого и творческого самоопределения В. В. Розанова.

Раздел!. Особая «схема разума»: трактат В. В. Розанова «О понимании» как гносеологический проект. ^

Раздел 2. Ф. М. Достоевский и К. Н. Леонтьев в творческом сознании и критической интерпретации В. В. Розанова. ^

Глава вторая. «Синтез будущего». Полемические статьи В. В. Розанова 1890-х годов: идеология и «стилистика» литературно-общественной борьбы.

Раздел 1. «Вероисповедная» полемика 1894 года и ее идейно-творческие следствия.

Раздел 2. Спор о «наследстве».

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. В. В. РОЗАНОВ И «ЛЮДИ НОВОГО РЕЛИГИОЗНОГО СОЗНАНИЯ»: МЕТАФИЗИКА. ТВОРЧЕСТВО ЖИЗНИ. «НОВЫЕ ФОРМЫ ТВОРЧЕСТВА».

Глава первая. «Метафизика пола» и «метафизика христианства» В. В. Розанова в контексте проблематики «нового религиозного сознания».

Раздел 1. «Две головы»: «Половая метафизика» В. В. Розанова в свете эротической гносеологии «Третьего Завета».

Раздел 2. Антихристианство В. В. Розанова: концепция «Темного Лика».

Глава вторая. «Разбойничий собор». Феномен Петербургских Религиозно-философских собраний 1901—1903 годов.

Раздел!. Предварительные замечания. Особенности литературного восприятия Религиозно-философских собраний.

Раздел 2. «Содержательная форма» Собраний и «Записки Петербургских Религиозно-Философских Собраний (1902—1903)» как модернистский текст. «Религиозные личности» Д. С. Мережковского и В. В. Розанова.

Глава третья. Новый Путь.

Раздел 1. Религиозно-философская программа и идеология журнала «Новый путь» (1903—1904). Полемический контекст вокруг В. В. Розанова. ^^

Раздел 2. Литературная политика «Нового пути»: теория и «бель-летристика». ^^

Раздел 3. «В своем углу». Творческий эксперимент В. В. Розанова в «Новом пути». ^^

Глава четвертая. «Священное писание». Проза В. В. Розанова 1910-х годов.

Раздел 1. «Уединенное» и «Опавшие листья»: идейно-композиционная организация. «Религиозный стиль».

Раздел 2. «Батальон и Элеватор»: общественная тема и проект «другой литературы» в прозе 1910-х годов. Проблема модернизма В. В. Розанова.

Введение диссертации2008 год, автореферат по филологии, Сарычев, Ярослав Владимирович

Изучение литературы русского модернизма конца XIX — начала XX веков так или иначе, в той или иной степени, но неизбежно сопряжено с необходимостью рассмотрения феномена «религиозно-философского ренессанса», который существенным образом отразился на модернистском искусстве данного периода. В силу того перед литературоведческой наукой объективно встает проблема соотношения и диалектического взагтодействия религиозного и художественного модернизма как в духовных исканиях эпохи в целом, так и в творчестве конкретных русских писателей и мыслителей. Разрешение этой проблемы становится наиболее насущным в отношении тех из них, чья литературная деятельность самым непосредственным и очевидным образом соприкасалась с вопросами философии и религии, была насыщена напряженными духовно-мировоззренческими поисками.

Традиционно категория «литература» в России понималась расширительно, адсорбируя в себя не только изящную словесность (поэзию и беллетристику) и литературную критику, но и произведения философско-публицистических жанров (за вычетом так называемой «университетской» философии), причем — ив этом опять особенность национальной культурной ментальности — строгую границу между «литературными» и «нелитературными» формами воплощения авторского сознания провести иной раз бывает затруднительно, а в ряде случаев ее просто не существует. Общепризнанный творческий синкретизм Серебряного века — яркое и наглядное тому подтверждение. Но в данном случае проблема может быть взята и более широко. В означенный период проявляли себя не только разнонаправленные индивидуальные поиски; «парадигматика» Серебряного века предполагала существование целых идейных течений, сложно коррелировавших с эстетическими направлениями (прежде всего с символизмом) и оказывавших существенное влияние как на тематику и проблематику последних, так и, что гораздо важнее, на саму структуру модернистского («символического») сознания, в силу чего целую ветвь модернистской словесности, исходя из ее гносеологической специфики, правомерно (и точнее) было бы именовать литературой религиозно-художественного модернизма.

Одно из таких идейных течений — «новое религиозное сознание», непосредственно связанное с именами В. В. Розанова, Д. С. Мережковского, 3. Н. Гиппиус, Д. В. Философова и ассоциированного с ними круга писателей, мыслителей, культурно-общественных деятелей, включая литературных работников «второго» и «третьего» ряда. Напрямую соприкасаясь с символизмом и даже являясь его неотъемлемой составной частью, т. е. изобличая в себе преимущественную «литературность» содержания (см. об этом, напр., у Н. А. Бердяева: [94, № 2, с. 137], [95, с. 128]), «новое религиозное сознание» в силу этого и ряда иных обстоятельств было в наименьшей степени детерминировано какой-либо определенной, исторически установившейся философской, богословской, культурно-общественной традицией — в сравнении, допустим, с «софиологией» последователей Вл. С. Соловьева и прочими наличными в эпохе «идеалистическими» течениями. Размыкаясь в художественно-эстетическую плоскость, оно своеобразным и особенным образом преломляло и отображало основные тенденции националыюй версии модернизма. А посему его многоаспектное изучение (гносеологическая специфика, теоретико-мировоззренческие основы, эстетико-художественные принципы, историко-культурный контекст) способно существенным образом развить, углубить и даже в чем-то скорректировать сложившиеся в науке представления относительно художественного модернизма в России конца XIX — начала XX веков.

В дискутируемом отношении первостепенное значение приобретает изучение творческих феноменов центральных представителей «нового религиозного сознания» и, едва ли не главным образом, — творческого феномена В. В. Розанова.

По характеристике Н. А. Бердяева, в известной мере отвечавшей общему впечатлению представителей «культурного ренессанса», Розанов в сравнении с Мережковским, «литератором до мозга костей», заложником «ментально-эстетического» конструктивизма, оказался «более первороден и оригинален» в религиозно-философских «темах» и в собственно художественном отношении: «Литературный дар его был изумителен, самый большой дар в русской прозе» (см.: [95, с. 133, 136—138]). Переводя подобные характеристики на язык научных понятий, правомерно утверждать, что как творческий феномен и фигура эпохи Розанов — наряду и в числе совсем немногих ее представителей — наиболее «синкретичен», полно вбирает в себя (в авторское «я») основные умственные, социокультурные, «ментально-литературные» тенденции века и весьма неоднозначно их преломляет в рамках уникального, единственного в своем роде, философско-творческого сознания. Иными словами, творчество Розанова — одновременно новое и типологически закономерное явление в отечественной культуре рубежа XIX — XX веков, без всестороннего анализа которого невозможно в полном объеме представить себе некоторые важные особенности развития литературы и особенности духовных исканий в России в указанный период. Наконец, с именем Розанова по преимуществу связывается в науке попытка сознательного эстетического моделирования новой литературной традиции, достаточно оригинальной на фоне существующих литературных направлений и течений. А если посмотреть на проблему «другой литературы» Розанова с исторической точки зрения, то опять обнаружится непосредственная смычка с платформой «нового религиозного сознания», в границах которого, помимо религиозно-теургических («третьезаветных») задач, ставилась и решалась — как тоже первостепенная — проблема «новых форм творчества» (см., напр.: [84 , т. I, с. 333—334], [451, с. 244] и др.).

Фактом, однако, остается то, что предметный научный анализ творческого феномена Розанова неизменно сталкивается с определенными трудностями, самая очевидная и «элементарная» из которых — проблематичность позиционирования писателя и мыслителя в рамках традиционно сложившихся представлений о философии и литературе Серебряного века. А это, в свою очередь, с едва ли не роковой неизбежностью влечет за собой разъятне внутренне целостного (цельного) розановского «я» на «философскую» и «литературную» составляющие и известную однобокость, даже редукционизм анализа. Иная трудность относится к постижению (осмыслению и описанию) творческой «феноменологии» Розанова в закономерной логике ее развития, развертывания; в некотором смысле Розанов, если использовать его характеристику по адресу К. Н. Леонтьева, до сих пор остается «неузнанным феноменом», несмотря на все многообразное обилие написанного на «розановскую» тему.

Таким образом, вынесенная в заглавие тема и проблема диссертационного исследования имеет очевидную АКТУАЛЬНОСТЬ и научную перспективу. Причем избираемый ракурс анализа — творческий феномен В. В. Розанова as sich и творческий феномен Розанова в прилоэюепии к феномену «нового религиозного сознания» (в диалектическом, историко-культурном и идейно-эстетическом соотношении с ним) — позволяет наиболее оптимальным и рациональным образом охватить весь комплекс непростых проблем, связанных с литературой религиозно-художественного модернизма. Следует также отметить, что, несмотря на огромное число работ, посвященных творчеству В. В. Розанова, до сих пор нет целостной концепции этого творчества, взятого во всем его объеме, а не в отдельных, пусть и крайне значимых фрагментах («метафизика пола», эссеистика 1910-х годов, литературная критика, биографический контекст и т. д.). Эту целостную концепцию невозможно дедуцировать и из суммы исследовательских подходов, поскольку нет устоявшегося и однозначного представления о логике творчества писателя, соответственно — о закономерностях смены периодов его литературной деятельности и структурирующих их гносеолого-эстетических установках. Общего сущностного стерэюня творчества Розанова пока не найдено, и единой, внутренне непротиворечивой «картины мира» — производной творческого сознания, не составлено.

Соответственно, на сегодняшний день не существует ни одной специальной монографии или диссертации, посвященной всестороннему анализу творчества В. В. Розанова в контексте «нового религиозного сознания»; более того, нет и монографического исследования литературной специфики «нового религиозного сознания» как явления отечественной культуры и совокупности творческих феноменов, движимых общими задачами и интересами. В данном смысле — по заявленной теме, по ракурсу анализа и характеру интерпретации объективно выступающих на первую очередь научных проблем, не ограничивающихся в тенденции именами Розанова, Мережковского, etc., — настоящая диссертация представляет собой ПЕРВОЕ комплексное исследование подобного рода в отечественном и зарубежном литературоведении.

Дабы не показаться голословными, предварительно рассмотрим ИСТОРИЮ ВОПРОСА.

Творчеству Розанова посвящена обширная библиография (см., напр.: [146, с. 535—562] и наш библиографический список), как прижизненная, так и посмертная, где получили отклик и освещение едва ли не все значимые аспекты и составляющие литературного пути писателя. Более того, сегодня изучение Розанова переживает новый взлет: сложился едва ли не целый раздел гуманитарного знания (вкупе с примыкающими сюда полуэссеистиче-скими изысканиями и «мнениями»), который вполне ответственно можно окрестить «розановедением». Помимо с трудом поддающихся учету статей проблемного и ознакомительного плана, разного рода литературных справок, архивных разысканий и публикаций, тезисов, предисловий и комментариев к современным переизданиям розановских сочинений, с начала 1990-х годов вышел ряд монографий или исследований монографического плана, затрагивающих творческую личность Розанова в целом (А. Н. Николюкин [516], В. А. Фатеев [824], [825], С. Н. Носов [524]), либо актуализирующих специальные проблемы (стороны) розановского наследия (В. К. Пишун и С. В. Пипгун [563], [564], В. А. Емельянов [251], Е. П. Карташова [322], автор настоящей диссертации [718], [719] и др.). Необходимо указать и на некоторые диссертационные исследования последнего времени, представленные на соискание ученой степени кандидата наук: а) философские (напр.: [714], [726], [340], [362]), Ь) филологические (см.: [247], [428], [318], [828]), с) культурологические (см.: [41], [814]), также отображающие довольно широкий спектр проблематики — от актуальных вопросов теоретической и религиозно-«эротической» философии Розанова до анализа журнально-публицистической и литературно-критической деятельности писателя, а также, разумеется, жанровой специфики его поздней прозы. Значимым показателем интереса к Розанову можно считать посвященные его жизни и творчеству представительные научные конференции: Первые розановские чтения в Ельце (сентябрь 1993 г.; см. отклики в научной и популярной прессе: [164], [422]) и международную научную конференцию «Наследие В. В. Розанова и современность (к 150-летию рождения писателя)» (Москва, май 2006 г.), проведенную под эгидой ведущих гуманитарных институтов РАН. Регулярно проходят розановские чтения в Костроме (проект И. А. Едошиной; см. материалы сборника [143] и научно-публицистического журнала «Энтелехия»). Готовится к выходу в свет «Розановская энциклопедия» (общ. ред. А. Н. Ни-колюкина и В. А. Фатеева). Наконец, невозможно не отметить отдельно имена таких значимых в отечественном розановедении фигур, как Е. В. Барабанов (составитель первого в СССР двухтомника основных сочинений Розанова и автор академических комментариев к нему [680]), А. Л. Налепин (редактор «Сочинений» Розанова [682], исследователь, впервые поставивший проблему «Розанов и народная культура» [499]), А. Н. Николюкин (видный популяризатор творчества писателя и ответственный редактор наиболее полного на сегодняшний день собрания сочинений Розанова — свыше 20 томов), В. Г. Сукач (редактор «альтернативного» издания розановских сочинений), В. А. Фатеев (составитель антологии «В. В. Розанов: pro et contra» [146], автор первой в СССР монографии о Розанове) и др. Несомненно, что во многом именно благодаря названным лицам наследие Розанова прочно вошло в научный и вообще интеллектуальный оборот наших дней.

Однако наряду с самоочевидным количественным и, до известной степени, качественным ростом «науки о Розанове» достаточно обозначила себя и основная, ведущая т е н д е н ц и я современного розановедения, в рамках которой выдвинулось некое устойчивое концептуальное построение. Так, В. А. Фатеев в своем последнем фундаментальном труде, итоге (по собственному его признанию) тридцатилетнего «интереса» к Розанову, отправной точкой исследования берет такую мысль: Розанов — «рыжий парадоксалист» [825, с. 5]. На той же «мысли» (конечно, «научно» оформленной) держится, в существе своем, все нынешнее розановедение.

Действительно, тезисы о «многоликости», «противоречивости» и «парадоксальности» Розанова, свободной непоследовательности и «амбивалентности» (даже какой-то «вненаходимости») его мысли, творческом произволе и эклектизме («мозаичности»), своеобразной «игре с читателем» как ведущих писательских установках и слагаемых розановского «жанрового мышления» — все это давно стало общим местом.

Основы подобного подхода закладывались еще в дореволюционный (до 1917 года) период (см. ниже), но явственно обнаружили себя в границах формального метода — в знаменитой работе В. Б. Шкловского [879], где первостепенным у Розанова, как и в любой новаторской литературной традиции, безапелляционно был признан не смысл, а стиль — «соотношение материалов». Асистематизм розановского художественного и даже философского мышления утверждается и в не менее знаковой (в плане выработки методологического подхода, широко используемого в современной науке) книге А. Д. Синявского: «.Розанов не создатель какой-то стройной и законченной системы или концепции. Он оставил нам не систему, а самый процесс мысли. Процесс этот протекал у него очень органично, и вместе с тем неровно, разветвленно, зигзагообразно, резкими скачками из стороны в сторону. Внутренне Розанов. был целостен. Но если смотреть на внешний ход его мысли. то мы получим весьма пеструю и противоречивую картину» [736, с. 3]. Подобный взгляд (внутренняя цельность творческого типа и процесса при внешнем парадоксально-«зигзагообразном» движении мысли и строении формы), достаточно взвешенный сам по себе, между тем уэ/се предполагает выводы, которые делает, например, И. В. Кондаков в ряде статей, утверждая «амбивалентность» авторского «я» Розанова — писателя, для которого «выявление противоречивости, конфликтности, химеричности смыслов» — якобы самоцель «творческого процесса», причем «это движущееся разнообразие не только не приближает нас к истине, но даже, напротив, последовательно удаляет от нее» [355, с. 15, 10]. Довольно внушительное число литературоведов считает проиллюстрированные положения эмпирически самоочевидными, не нуждающимися в особых доказательствах, взамен которых демонстрируется некая избранная хрестоматия «удобных» розановских текстов, взятых из поздней «исповедально»-эссеистической прозы, начиная с «Уединенного». В тенденции Розанов как писатель ограничивается одним жанром (жанром «опавших листьев», по определению А. Синявского) и последним пяти-семилетием более чем тридцатилетней творческой деятельности. Это не пустые слова: в одной недавно защищенной диссертации поистине «парадоксально» утверждается, что «Уединенное» относится к «раннему», а «Апокалипсис нашего времени» — к «итоговому этапу творчества» Розанова [41, с. 13]. Вероятно, предшествующего творческого процесса просто не существует или он не имеет никакого смысла. Временами такое «розановеде-ние» вызывает справедливое научное раздражение (см., напр., В. В. Бибихин [104, с. XXI]), но даже внушительный удельный вес предметной и узкоспециальной аналитики (помимо прежде отмеченных исследований см.: [103], [209], [367], [754] и др.) не меняет преимущественного вектора анализа. Более того, в последнее время прочно утверждаются позиции литературоведения, тяготеющего к идеологии постмодернизма (основоположники «дискурса», применительно к Розанову, — беллетристы Дм. Галковский, Вен. и Вик. Ерофеевы); причем не только изучаются типологические связи современной постмодернистской прозы с розановской «другой литературой» (В. А. Емельянов, Т. Н. Горичева [191], Ю. Б. Орлицкий [532] и др.), но и сам Розанов выставляется типичным «постмодернистом» (И. В. Кондаков, Н. Ф. Болдырев [113]). Не отрицая ценности некоторых постулатов и наблюдений, сделанных в рамках данной аналитической парадигмы, укажем на ее основной теоретико-методологический изъян: полное игнорирование исторического подхода к объекту анализа и абсолютную элиминацию философско-мировоззренческой составляющей творческого процесса.

Нелишне будет отметить, что и в историко-философских работах ближайших полутора десятилетий делаются попытки трактовать Розанова сквозь призму философии структурализма (В. М. Крюков [369]), постмодернизма (Л. Н. Голубева [188]), в духе мифопоэтического анализа (В. К. Пишун и С. В. Пишун в некоторых выводах и приемах интерпретации, см.: [563, с. 4, 10, 15, 22, 26—27, 106, 111]). По всей вероятности, определенную роль здесь играют, помимо «духа времени», такие, казалось бы, привходящие, но объективные обстоятельства, как наивность розановских прожектов и панацей в свете сегодняшнего дня, нереалистичность его мысли, и вместе — отсутствие в розановской «философии» прочной опоры на какую-либо известную философскую традицию. Все это, конечно, тоже в немалой мере способствует возникновению желания ограничить изучение Розанова вопросами «жанра и стиля», «парадоксами» творческого «самовыражения» и образно-мифопоэтическим строем идей (причем, опять же, почти исключительно на материале 1910-х гг.), обозначив эту «феноменологию» розановского творчества в качестве его вклада в историю русской литературы и культуры.

Во множестве разнохарактерных составляющих творчества Розанова, в сложных перипетиях этапов его литературно-философского пути, в динамике авторского замысла на каждом из этапов (и даже в конкретных тактических ситуациях) легко запутаться, отчего, как наиболее приемлемый выход, возникает соблазн списать все на «разноцветную мозаику розановской мысли» [255]. Однако подобное решение, на наш взгляд, ведет лишь к тому выводу, что Розанов понимал предмет своей деятельности {что, о чем и почему он пишет) гораздо хуже, нежели интерпретирующие его «розановеды». Противоречия и парадоксы у Розанова, разумеется, есть, как есть они у всякого пишущего, но писатель не раз давал и оценку (см., напр.: [680, т. 2, с. 434— 437, 621—622, 669—672], полемика с П. Б. Струве) своим разноречивым суждениям и «зигзагам» литературного пути, апеллируя к сложности и иррациональности человеческой природы. При всем том последовательно отрицался принцип «мозаичной культуры» [619], или же, следуя славянофильской методе, Розанов абсолютизировал внелогическую (сверхлогическую) многогранную полноту жизни и живого (не схоластического) сознания.

Все подобные замечания предполагают ни что иное, как постановку на очередь вопроса о логике творчества Розанова. Показательно, что сам Розанов вполне отчетливо видел контуры собственной критической «утилизации», сетуя на «непроницательность нашей критики»: «.все статьи обо мне начинаются определениями: «демонизм в Р.». И ищут, ищут. Я читаю: просто — ничего не понимаю. «Это — не я». Впечатление до такой степени чужое, что даже странно, что пестрит моя фамилия. Пишут о «корове», и что она «прыгает». а главное. «по ночам глаза светят зеленым блеском». Это ужасно странно и нелепо, и такое нелепое я выношу изо всего, что обо мне писали.» [680, т. 2, с. 463]. Разумеется, куда проще и в данном случае сослаться на «игру с читателем», но исторически и теоретически вернее будет окинуть целостным взглядом этапы «самодвижения» розановской «литературы», понять и оценить логику данного процесса.

Объектом диссертационного исследования, таким образом, выступят центральные и наиболее характерные произведения всех периодов идейно-литературного развития Розанова, рассматриваемые в их последовательной динамике (хронологии) и в полемическом контексте эпохи. Предмет работы составят логика творчества, эволюция и значимые параметры творческого сознания писателя, что, в свою очередь, предполагает прямое и аналогическое соотнесение феномена Розанова с данностью «нового религиозного сознания» в историческом и теоретическом разрезе.

ЦЕЛЬ диссертации — произвести системно-целостный анализ творческого наследия В. В. Розанова в свете имманентных установок авторского сознания и основополагающих теоретических (религиозно-метафизических и культурно-эстетических) посылов «нового религиозного сознания» — того духовного движения, с которым генетически (исторически и типологически) сомкнулся Розанов и в «фарватере» которого выстраивал «вектор» собственной творческой деятельности; на основе интерпретации получаемых по ходу исследования результатов определить логику творчества Розанова, а следовательно, — гносеологическую, эстетическую и художественную характерность розановской «другой литературы» в ее закономерной эволюции от первоначальных к итоговым текстам.

Цель исследования диктует следующие ЗАДАЧИ: охарактеризовать сложившиеся и преемственно эволюционировавшие теоретико-методологические подходы к творчеству и творческому феномену Розанова, а также феномену «нового религиозного сознания», выявив через то предпочтительное направление (методологию) собственного анализа; обозначить и проанализировать центральные этапы творческой эволюции Розанова, их идейно-эстетическую специфику и репрезентативный (для каждого из этапов) круг произведений; установить системно-методологические параметры розановского универса («картины мира»); соотнести индивидуальную розановскую «методологию» и «картину мира» с гносеологической конструкцией «нового религиозного сознания» (в частности, с «религией Третьего Завета» Д. С. Мережковского как инвариантным выражением русского «неохристианства»), показать основные точки сходства и пункты расхождения; на основе выявленной типологии творческого сознания Розанова вскрыть диалектику соотношения религиозно-философской и художественно-эстетической составляющих (иначе — религиозного и художественного модернизма) в рамках совокупной системы писателя, определив попутно место и значение этой системы в контексте литературы модернизма; детально проанализировать особенности и составные элементы проекта «другой литературы» и художественного мира Розанова а) в их имманентной данности, Ь) в аспекте генетическом (становления и развития) и функциональном, с) в связи с устойчивыми особенностями творческого сознания и самосознания писателя.

Жанр Введения предполагает реализацию первой из означенных задач.

Начнем с «внефилософской» традиции истолкования, вызревшей по преимуществу в лоне русской либерально-радикальной печати. Эта «направ-ленческая» линия критики нашла первоначальное воплощение в статьях Н. К. Михайловского (полемика с Розановым о «наследстве 60-х годов» [479], характеристики антиобщественного «изуверства» писателя [475], его «маха-нальности» и «философической порнографии» [477], [481], [482]) и подкреплялась в 1890-е годы выступлениями иных заметных литературных обозревателей прогрессивного лагеря — А. И. Богдановича [1], [2], [4], М. А. Протопопова [584], [585], Ю. И. Айхенвальда [20], В. М. Грибовского [196] и др.; сюда же можно отнести известные статьи П. Б. Струве («Романтика против казенщины» [786, с. 203—220]) и С. Н. Трубецкого («Чувствительный и хладнокровный» [819]), а также материалы «нововременца» В. П. Буренина [133], [134]. Для отмеченной линии интерпретации, достигшей смыслового пика в 1910-е годы — в связи с рядом «антиобщественных» выступлений Розанова, а также выходом в свет «Уединенного» и «Опавших листьев» (по поводу чего звучали даже открытые призывы к бойкоту его печатной продукции; см: [185], [404], [529]), было характерно отвержение какой-либо идейной ценности розановских философско-теоретических построений и смещение акцента с предметной сферы «идей» в сторону психологии (и «патологии») личности Розанова и его творчества. Розанов предстал здесь «г о л ы м Розановым», странным «явлением» с «разлагающимся» сознанием, «органическим пороком» моральной сферы, без всяких «положительных мыслей», но с маниакальной жаждой оригинальничания, скандала и «самообнажения», — воплощенным носителем «карамазовщины» (=«смердяковщины», «передоновшины»), продуктом разложения «правого» лагеря. Показательна заданность и частотность «диффамационных» заголовков, ориентированных именно на создание определенного образа Розанова в общественном и культурном сознании: «Голый Розанов» (В. Ф. Боцяновский [803]), «Голые люди» (А. А. Яблоновский [911]), «Обнаженный нововременец» (П. В. Мо-киевский [485]), «Совлеченные покровы» (С. Н. Петропавловский [552]), «Гнилая душа» (И. М. Василевский [847]), «Бесстыжее светило, или изобличенный двурушник» (А. В. Пешехонов [553]), «Неопрятность» (Ю. И. Айхен-вальд [22]), «Репейник» (Красный [366]), «Муки самопрезрения» (И. Н. Игнатов [295]), «Человек душевного мрака» (Н. П. Лопатин [397]), «Бобок», «Розановщина», «Розанов или пакостник» (С. Б. Любошиц [403], [405], [406]), «Опаснее врага» (П. А. Берлин [101]), «Черный бред» (П. Н. [568]), «Вместо демона — лакей», «В низах хамства», «Позорная глубина», «Пави-анство. — Всеобщее презрение и всероссийский кукиш. — Разложение литературы» (Н. П. Ашешов [528], [529], [44], [530]) и под. Многочисленные статьи и рецензии с «нейтральными» заголовками на «Уединенное», «Опавшие листья», другие книги 1910-х гг. выдерживались в той же тональности, предполагающей устойчивую концептуальную основу: «циничный аморализм», «беспримерная игра святыми понятиями», «паутинное плетение мелочей», «равнодушие» как «пафос души», возведенная «в принцип» «обывательщина», «атрофия чувства связанности, слияниости с человечеством» и т. п. (Вяч. Полонский, «Исповедь одного современника» [572, с. 241—242, 244—248, 250, 256]). В более мягком варианте трактовок (показательны «Фетишизм мелочей» А. Л. Волынского ([159], [160]) и «Религия быта» В. Гер-манова [146, с. 251—266]) указывалось и на те самые причудливые, нарочитые «противоречия» и «парадоксы» болезненного творческого «самовыражения».

В ряде моментов с означенной платформой типологически и тактически сомкнулась «философская» критика Розанова; начало здесь, если не учитывать более раннюю по времени и во многом вызванную личными мотивами «Забвенную душу» Н. М. Минского [459, с. 240—245], положили Я. Б. Струве своей знаковой статьей «Большой писатель с органическим пороком» ([791]; см. также комментарий Е. В. Барабанова: [680, т. 2, с. 647]) и антиро-зановские материалы Мережковского («Розанов» [448, с. 271—279], «Свинья Матушка» [436, т. XV], «Национализм и религия» [443], «Как В. Розанов пил кровь» [226] и др.), Философова (см.: [840], [843] и др.), 3. Гиппиус [365].

Однако исключительно сиюминутными целями тотального общественного остракизма литературного противника, которыми руководствовалось большинство авторов перечисленных материалов, дело не ограничивалось. Наряду с политическими мотивами, которые известны, в целом ряде случаев выступала и объективная потребность истолкования (разумеется, в приемлемых для «партийной» печати координатах) фигуры писателя как «любопытного культурного типа», отличного от признанных норм «общечеловеческого типа». Подобного рода целеполаганием, помимо статей представителей «религиозно-философского ренессанса», обусловлены, например, критические материалы Н. П. Ашешова или «Ал. Ожигова» (см.: [42], [43], [530]); «объективизмом» взгляда отмечены и иные заметные выступления, напр., П. С. Юшкевича [909]. Весьма широкое распространение получила концепция двух Розановых — гениального неординарного писателя, защитника прав семьи, обличителя церковного христианства, и вместе — «нововременца», прислужника политико-культурной реакции (наиболее отчетливо этот подход обозначен в памфлете «Новое время» и соблазненные младенцы» Н. Я. Абрамовича [8]). Втайне симпатизировавшие Розанову интерпретаторы (как, например, критик-обозреватель «Русского слова» А. А. Измайлов [45], [301] — [305], сделавший ряд ценных замечаний относительно проблематики и поэтики розановских произведений) также вынуждены были становиться на линию общей оценки [46], причем опять не только в силу корпоративной солидарности, но и по причине некоторого, так сказать, гносеологического недоумения относительно писательской характерности Розанова.

Подобное положение дел подтверждается и восприятием сотоварищей Розанова по «правому», консервативному лагерю. Творя в противовес либеральной «травле» нарочитый «апофеоз В. В. Розанова» [783], всецело солидаризируясь с полемической борьбой «правдолюбивого писателя» [741] — «правдивой души» [427], движимой «прогрессивной нетерпимостью» [740], публицисты «Нового времени», «Колокола» и др. изданий параллельно с тем отмечали в последних книгах Розанова «сырые мысли» (М. О. Меньшиков [435]), усматривали здесь «мало ясности» и много смутного (прот. Н. Дроздов [234], [237], [238]), непроизвольно смыкались с интерпретациями в духе «фетишизма мелочей» (А. Диесперов [225], Ал. Илецкий [308]) и столь же однозначно абсолютизировали (пусть и без негативных коннотаций) субъективно-психологический момент (принцип) творчества и творческого «самостроения» (см.: Б. Б. Глинский [71], Н. Вальман [142], И. К. Маркузе [427], П. П. Перцов [578] — [581], А. Ренников (А. М. Селитренников) [593], Н. Н. Русов [704], А. А. Столыпин [782] и др.). То же явление наблюдаем в известной биографической книге Э. Ф. Голлербаха [187], а также в эмигрантских работах А. М. Селитренникова [594] и М. М. Спасовского [763], тенденциозных идеологически, но вместе презентующих тот «интимный» и несколько парадоксальный образ Розанова, что хорошо знаком нам и по современным научно-биографическим «жизнеописаниям» А. Н. Николюкина, В. А. Фатеева и В. Г. Сукача [794].

Вся эта совокупная методология «понимания» творческого феномена Розанова и перешла, довольно плавно, в ряд пореволюционных концепций. Данный момент (процесс) остроумно отметил Л. Д. Троцкий, говоря о литературно-идеологической «канонизации Розанова» [146, с. 318, 320] в советской России (имелись в виду сторонники эстетики авангарда В. Б. Шкловский и В. Р. Ховин [852]) и в эмиграции, причем за то самое, что ранее подвергалось активной диффамации. В подтверждение основательности такого наблюдения можно указать и на рецензию по поводу «Уединенного» Гарриса [169] и книгу о Розанове М. Курдюмова [376]. Оба произведения принадлежат одному лицу — М. А. Каллаш, но если первое выдержано в стилистике «голого Розанова», то во втором уже вырисовываются определяющие подходы к изучению поэтики его поздней прозы, характерные и для современного розановедения. «Вместо некролога Розанову» в эюуриале П. Б. Струве «Русская мысль», издающемся теперь в Софии, возводится цитатный памятник из «Уединенного» и «Опавших листьев» (Л. И. Львов [415]). Наконец, в работах центральных критиков и мыслителей русского зарубежья (Г. В. Адамовича [16], [17], Ю. П. Иваска [294], В. Н. Ильина [312], К. В. Мочульского [491], Д. П. Святополк-Мирского [146, с. 348—351], Г. П. Федотова [827], Л. И. Шес-това [877] и др.) обнаруживается намерение экстраполировать идейно-художественные и социальные прозрения «позднего» Розанова в широкий культурологический план размышлений о судьбах национальной пост-«ренессансной» традиции. Нельзя не отметить и обширный розановедческий дискурс в западной русистике (см.: [146, с. 560—562]; см. также обзор А. Н. Николюкина [513]), аналика и выводы которой в значительной мере оказались предопределены названными отечественными программами изучения (наиболее содержательной и характерной здесь видится монография А. Л. Кроун [918]); в линии славистики до известной степени стоит рассматривать и работу А. Д. Синявского.

Итак, зародившись еще в 1890-е годы и обогатившись в продолжение XX века собственно литературоведческим инструментарием анализа жанро-во-стилевой специфики прозы Розанова, магистральная парадигма изучения и интерпретации его наследия (именно как писателя) вновь властно заявляет о себе в наши дни, в последние десятилетия. Вообще-то и постулат о «полном забвении» Розанова в советской научно-критической традиции не совсем точен: представление о тенденциях анализа и оценки дает статья А. Латыниной [383], а о подспудной функциональности розановского имени в идеологической и литературно-общественной борьбе — обзор И. А. Едошиной

248]. Собственно, претерпела изменения лишь аксиология подходов к Розанову: вектор оценочных характеристик из негативистского контекста сместился в сторону чуть ли не апологетики писателя со всеми его мыслимыми и немыслимыми «противоречиями», методология Dice анализа осталась, по большому счету, прежней.

Мы отнюдь не преследуем цель нигилистического ниспровержения более чем вековой приоритетной традиции изучения розановского наследия, в рамках которой произведены довольно ценные изыскания. Но вместе с тем совершенно необходимо отметить, что и былая «направленческая» критика Розанова, и современная наука о Розанове в основном покоятся на прочной базе философии позитивизма в исторически преемственных ее модификациях. А это, в свою очередь, предполагает'отвержение всякой «метафизики» и вообще строгой гносеологической линии в анализе. Соприкасаясь с принципиально чуждым себе материалом (или типом творчества), с иным типом умозрения, и потому неизбежно отталкиваясь от «чужеродного» феномена, позитивистский метод вынужден доказывать саму свою состоятельностьверность, научную непререкаемость. Достигается это двумя способами: либо тотальной критикой, либо попытками выборочной ассимиляции «чужого» в приемлемой системе координат с игнорированием всего явно не вписывающегося в эти координаты как несущественного. В результате (применительно к нашему разговору) анализируется, критикуется и оценивается не сам Розанов в существе его творческих исканий, а некий «сконструированный» в сознании интерпретатора образ Розанова, по большей части неприемлемый психологический объект, условно называемый «Розановым». Оттого вместо творческого феномена Розанова мы по сей день имеем, в сущности, хорошо известную условную «toy model» «Розанов» — искусственную схему его творчества с вполне закономерным перекосом в сторону поздней эссеистической прозы в духе и стиле «Уединенного».

Таким образом, на первую очередь выдвигается, приобретая принципиальное значение, вопрос об изучении литературного наследия Розанова в диалектическом единстве его философских и художественных составляющих. Конечно, то и другое должно восприниматься в самом широком, роза-новском смысле, но и с непременным учетом данности Розанова-мыслителя и его религиозно-философской доктрины. А также — в историческом контексте культуры символизма и проблематики («метафизики» и идеологии) «нового религиозного сознания». В противном случае всякий разговор о Розанове грозит стать не только поверхностным (имеем в виду накопленный за сто с лишним лет изучения материал и научный аппарат, в последние годы тавтологично самовоспроизводящийся), но и вообще беспредметным.

Прочная теоретико-методологическая база для предполагаемого ракурса анализа уже заложена в трудах российских литературоведов о символизме (от Б. В. Михайловкого, Д. Е. Максимова, JI. К. Долгополова и 3. Г. Минц до JI. А. Колобаевой, А. П. Авраменко, В. А. Сарычева, А. В. Лаврова, М. В. Михайловой, О. А. Клинга, Н. А. Богомолова, И. Ю. Искржицкой и др.), в исследованиях западных авторов (Т. Пахмусс, Б. Розенталь, О. Матич, Р. Вро-она, А. Ханзен-Леве, X. Барана, А. Пайман). Однако опыты целостного подхода к «неохристианской» и «символической» специфике розановского творчества (в таком «двуединстве») по большей части носят спорадический характер. Сама проблема поставлена еще в начале XX века в работах Волжского (А. С. Глинки) «Мистический пантеизм В. В. Розанова» [155] и А. К. За-кржевского «Религия. Психологические параллели» [264, с. 266—296], «Карамазовщина. Психологические параллели» ([262, с. 69—110, 123—133, 150, 159—160]; см. также рецензию на «Уединенное» [263]), отчасти — Б. А. Грифцова [206]. Одним из идейных «отцов» русского символизма Розанов неизменно признавался «детьми» этого литературного направления (А. Белым, А. Блоком, Евг. Ивановым, Г. Чулковым и др.), рядом «ренессансных» философов; этот факт принимался как должное и в отечественном литературоведении (например, Д. Е. Максимовым [421], А. Д. Синявским). В последнее время довольно ценный материал можно почерпнуть в исследованиях и научных комментариях к архивно-мемуарным публикациям М. М. Павловой, Е. В. Ивановой, А. В. Ваховской (см. библиографию). Но всего этого явно недостаточно. И не только в количественном отношении. Существует ряд нюансов, не позволяющих некритически прилагать достигнутые в изучении литературы символизма результаты к анализу феноменов Розанова и «нового религиозного сознания». Во-первых, связь с символизмом (в исторически сложившейся, устойчивой его форме) здесь предстает опосредованной: острота полемического напряжения между сторонниками «Третьего Завета» и символистами (равно «эстетами» и «теургами») общеизвестна. При этом фигура Розанова на фоне Д. С. и 3. Н. Мережковских, «безусловно» все же принадлежащих, по выражению Д. Е. Максимова, «культуре символизма», вновь выступает наименее удобным объектом аналитических обобщений. Во-вторых, сама наличная методология изучения символизма в нашем случае представляется далеко не универсальной. Возьмем для примера «панэстети-ческий» подход 3. Г. Минц, который, кстати сказать, контурно просматривается и в работах С. А. Венгерова начала XX века (см.: [147, с. 44—45, 63— 64], [149]). Принятая в рамках мифопоэтического анализа установка на интерпретацию идеосферы символизма исходя из «имманентных законов художественного творчества» закономерно приводит к тезисам об «экспансии художественных методов познания в области, традиционно закрепленные за философией, наукой, публицистикой» и о попытке символистов «подчинить сам процесс познания законам художественного мышления, а фиксацию его результатов уподобить художественному тексту» [460, с. 80—81]. Однако возмоэ/сна ведь и другая направленность описываемого (действительно объективного!) процесса: экспансия философской проблематики и философских методов в собственно художественное творчество, и тогда уже нужно (правомерно) говорить не о «мифопоэтическом мышлении» в философии, а об особом гносеологизме в поэтике. Во всяком случае, применительно к «символической» литературе «нового религиозного сознания» этот последний вывод представляется более правомочным, нежели позиция «имманентного» искусствоцентризма.

Не менее сложный комплекс вопросов и проблем возникает и в связи с «новым религиозным сознанием»: точно так же, в силу своей особой «субъ-ектности», неохристианин Розанов — далеко не идеальный объект для интерпретаций. Из дореволюционных интерпретаторов, «игнорирующих» Розанова в качестве одного из лидеров «нового религиозного сознания» или просто не упоминающих его при разговоре на заданную тему, можно указать на С. Л. Франка [848], свящ. Н. П. Розанова [698], А. А. Мейера [497, с. 280— 283], [425], на критиков-марксистов, концентрировавших полемическую энергию на круге руководителей Петербургского Религиозно-философского общества с Мережковским во главе (В. Базаров (В. А. Руднев) [48] — [50] и авторы «Литературного распада»; см.: [487], [570], [907] — [908]); в известной рецензии А. В. Луначарского [407] «богоискатель» Розанов также рассматривается автономно от каких бы то ни было религиозно-философских течений. На современном этапе эту тенденцию можно наблюдать в подходах О. Матич [920] — [922] и С. Н. Савельева [710], [711], равно отмеченных ощутимым «гиппиусоцентризмом» взгляда на феномен и проблематику «нового религиозного сознания». Вообще к настоящему времени по проблеме «Розанов и «новое религиозное сознание» имеется очень немного материала, а если руководствоваться качественным критерием — то и того меньше:

1) хорошо поставленная аналитика церковно-богословской школы (подробнее см. ниже), но этот источник носит очень специальный характер и мало что дает для уяснения литературной специфики «неохристианского» спектра творчества Розанова и его идейных единомышленников; впрочем, именно из богословской среды исходит мысль о проникновении символизма в публицистику — см.: [55, с. 4], [392], [120], [465], [469] и др.;

2) ситуативные высказывания деятелей «религиозно-философского» и «культурного ренессанса», комбинирующиеся с развернутыми характеристиками «метафизики пола» Розанова — прошлыми и нынешними;

3) сведения фактического характера (эмпирические данные), в том числе современные историко-архивные разыскания вкупе с их научной обработкой и комментированием.

На этом достаточно добротном фоне некоторые «концептуальные» заявки последнего времени (см., напр.: [41], [423], [531]) не выдерживают серьезной критики.

Определенную «проблемность» представляет собой и распространенный способ позиционирования Розанова — «метафизика пола» по отношению к писателю Розанову. Суть воззрения удачно показывает отклик одного из малоизвестных публицистов начала прошлого века: «Розанов — весь в поле, весь в браке, в производстве потомства <.>

Ведь это — уже поэма, прославление жизни, религиозный экстаз ее творчества. <.> Розанов срывает покровы со сладкого, но стыдного предмета и. поет любовь, как новый вакхант, но осложненный философией. <.> он — непричесан, дик, сумбурен, огромный талант рассыпается, как гранит — на мелкие булыжники. Но и в них — много оригинальности, остроумия, необычности. <.>

Пол, пол, пол — в этом смысл Розанова <.>

Язык притч, кроткий, образный, религиозный.

Религия пола и Розанов — пророк ее» [720, с. 10—11].

Этого же взгляда в его необходимом логическом развитии («пол» как жанрово характерный продукт — «поэма», «притча» — творческого самовыражения, «осложненного философией» и известными житейскими «обстоятельствами» Розанова) придерживается большинство розановедов, наиболее очевидным образом — А. Синявский и представители «биографического» (условно выражаясь) направления. Однако при внешней простоте и выигрышности подобной позиции в тенденции она чревата смысловой редукцией творческого феномена Розанова, ибо подспудно предполагает снятие центральных проблем розановского творчества через абсолютизацию тезиса (верного, но недостаточного) о многосоставном, полимерном характере литературного «дара» писателя. Вдобавок можно привести и чисто историческое возражение: «проблема пола» не возникает в розановском сознании изначально, и весь «ранний» этап творческого развития (1880-е -— середина 1990-х гг.) задается совершенно иной идейной и жанрово-тематической конфигурацией, видимым образом не предполагающей ни «пола», ни «самовыражения» по типу «Уединенного». Заметное игнорирование этой половины литературного творчества Розанова, не вписывающегося в предустановленные «эрото-мистические» рамки, — тоже характерная черта современного розановедения.

Между тем и в сугубо философских интерпретациях доминирует концепция «мистического пантеизма В. В. Розанова», обычно ассоциируемая с именем А. С. Глинки-Волжского, хотя в смысле хронологическом «поло-пантеизм г. Розанова» (название одной из статей Алексея Ив. Басаргина (А. И. Введенского) против «нового религиозного сознания» [65]) становится объектом богословской критики с конца XIX века, и развивается эта церков-но-догматическая критика вполне автономно от «персоналистических» воззрений на тот же предмет. Однако и в светской религиозно-философской, и в богословской среде равно возобладала тяга к схематизации, упрощенной рационализации розановской идейной доктрины: корпус «полометафизиче-ских», «христоборческих» [724] и «языческих» идей, постулатов, совокупных теоретико-философских построений Розанова излагался здесь с разной степенью полноты, последовательности и приближения к «оригиналу», но, как правило, без должного учета той скрытой «целесообразности» розановского творчества, что определяет его глубинные «внутренние течения» и поддерживает его целостность и органику. Проще говоря, творческий феномен писателя осмысливался слишком прямолинейно, а нюансировки в его трактовках сводились к минимуму. Так, «светские богословы», в том числе и идеологи «нового религиозного сознания» (Мережковский, Философов, Бердяев и др.), критиковали Розанова за имперсонализм (впрочем, не все: на наличие нечетко выраженной «персоналистической» линии в его «метафизике» указывал Закржевский), презрение к «общественности», тяготение к ветхозаветным реалиям, за «родовой» характер эроса, непонимание «мысли» Христа и христианства о плоти, за игнорирование спиритуалистического (духовного) начала в человеке и в деле преображения мира и т. д., и т. п. Отмечая справедливость многих подобных соображений, все же подчеркнем, что они были куда более принципиальны для розановских критиков, нежели для него самого.

Остается сказать несколько слов по поводу научных концепций, полагающих в основу биографическую канву творчества писателя. «Виновником» такого подхода отчасти стал сам Розанов, точнее, его модернистское «мифотворчество». «По глубокой рассеянности, — пишет Розанов в «Литературных изгнанниках», разумея свой «семейный вопрос» и коллизию с церковниками, — я много лет этого не клал им «на счет», пока раздраженная переписка с Рачинским. не дала мне заметить: «А, так вот откуда мое несчастие, вот от каких благочестивцев, старающихся о возрождении Руси, о сиянии православия. Эта догадка через несколько лет (sic: отчего же не сразу? что помешало? — Я. С.) дала мне (в 1897 г.) толчок повернуть все «к язычеству» [693, с. 89]. Но это — воззрение, датируемое 1913 годом; параллельно же исканиям 80 — 90-х годов писатель давал совершенно иные объяснения и мотивации творческого процесса. Возьмем для примера суждения 1889 года (из письма Н. Н. Страхову относительно «Места христианства в истории»): «.по поводам, которые вызвали все те мысли (одна из самых крупных ссор с женой, женщиной болезненной и несчастной, и воспоминание о давно умершей матери, женщине тоже очень несчастной и, кажется, тоже болезненной): помню я переехал в гостиницу от жены, и вот когда ходил по коридору и все думал о своей жизни, детстве и вообще о людях — у меня вдруг вспыхнула мысль о христианстве, о христианском способе отношений как о последнем и вечном идеале истории; потом на эту мысль или, скорее, желание нанизывались в течение лет (sic! — Я. С.) другие мысли, основания исторические, психические наблюдения и пр.» [693, с. 221]. Комментарии здесь, как говорится, излишни: не «мистически углубленные» порывы к декадент-ско-модернистскому «жизнетворчеству» и не напряженное отстаивание в полемике с христианством права «честного» развода и «святой семьи», а мысль о христианстве «как о последнем и вечном идеале истории», — вот что выносит Розанов из «крупных ссор» и «несчастного брака» с А. П. Сусловой.

Факты творческой биографии лишь подтверждают именно такую «телеологию» литературной деятельности. Итак, 1880 год (либо самое начало 81-го) — брак с Сусловой, и тогда лее постепенно начинает кристаллизоваться и осуществляться возникший замысел книги «О понимании». Через «два года» [693, с. 209] — резкое охлаждение «отношений», фактически поддерживающихся лишь формально. Пишется «О понимании». С окончанием работы над этим трудом (1886 г.) совпадает окончательный разрыв и скандальный «разъезд» супругов (причем есть данные, что не исключительно по вине Сусловой [825, с. 72]). Поворотное знакомство с В. Д. Бутягиной (Рудневой) совпадает по времени с новыми творческими (и тоже вполне благочестивыми) замыслами, интенсивно и страстно реализуемыми, — «Местом христианства в истории» и «Легендой о великом инквизиторе Ф. М. Достоевского». Незаконно (тайно) венчанный брак с нею приходится на лето 1891 года — время увлечения К. Н. Леонтьевым и консервативной идеологией as sich. Появляются первые дети, Розанов переезжает в Петербург и здесь впервые вплотную сталкивается с проблемой «незаконнорожденности» (середина 1890-х). В статьях этого самого «обскурантистского» за все 90-е годы периода проводится бескомпромиссная апология христианства и православной монархии, проповедуется религиозная нетерпимость и право государства на насилие, отвергается демократическо-«эмансипационное» «наследство 60-х годов», с позиций крайнего «идейного консерватизма» ведется яростный поход на либерально-радикальный лагерь. И лишь под конец XIX века обозначается и постепенно утверждается «половая» тема, возникают первые «ростки:» антицерковной и антихристианской критики.

Наблюдения можно распространить и далее, на XX век. Появление новых «розановских» тем поразительным образом совпадает не с каким-то событием интимной биографии Розанова, а с личным знакомством с Д. С. Мережковским, 3. Н. Гиппиус, 77. П. Перцовым (конец 1896 — 1897 гг.), а затем, через них, — и с кругом «Мира искусства». Прямой «принудительной» связи здесь нет, на что указывает хотя бы факт публикации ряда «полометафизиче-ских» и полемичных по отношению к христианству статей в консервативных органах печати. Тем не менее, максимум творческой активности Розанова — в количественном и качественном измерении — приходится (если не брать теперь во внимание конец 80-х — начало 90-х) на 1897—1904 гг. Последняя дата — прекращение существования «неохристианского» журнала Мережковского — Гиппиус — Перцова «Новый путь», где Розанов принимал самое деятельное участие. Именно в обозначенные годы Розанов высказал все те мысли, с которыми обычно и ассоциируется его имя, и написал все значимые произведения «нового направления», кроме «Уединенного» {1912 г.) и дальнейших опытов того эюе жанра. Период 1905—1911 гг., очень успешный в семейном и имущественном отношении, напротив, самый творчески бесплодный (работа в сфере текущей газетной публицистики по большей части). «Биографические» события, предопределившие такое положение дел, хорошо известны — Первая русская революция и «пореволюционное» резкое охлаждение отношений с ведущими деятелялш «нового религиозного сознания», закономерно закончившееся полным разрывом и. эстетикой «Уединенного».

Таким образом, чтобы традиционные мысли и каноны мышления, которыми пользовался Розанов в продолжение 1880 — 1890-х гг., приобрели иной, противоположный оборот, потребовалось не менее полутора десятков лет постепенной и последовательной трансформации мышления и всей сферы сознания. Розанова, вопреки всем его заверениям, «озарило» не вдруг: подобному «озарению», стимулировавшему «поворот» от христианства «к язычеству», предшествовала напряженная, целенаправленная методологическая работа, постоянная корректировка наличных установок сознания, которая не прекратилась и с переходом на рельсы «нового религиозного сознания», приведя писателя в конце концов к закономерному творческому итогу.

Иными словами, чтобы прийти к «розаиовскгт» выводам, к «розанов-щине» в ее окончательном обличии, нужно было иметь склад мышления Розанова,, сходный тип сознания. А оттого и научное изучение творческого феномена Розанова неизбежно предполагает анализ и оценку специфики творчества как устойчивой производной сознания самого писателя, т. е. работу, которая до настоящего времени практически не производилась.

И здесь предметный разговор о «новом религиозном сознании» вновь обретает особое, приоритетное значение, ибо именно эта религиозно-философская доктрина, идеология, а также общественное движение и эстетическая реальность Серебряного века становится для Розанова тем узловым моментом, «золотым сечением» и водоразделом, в «призме» которого «зеркально» отображаются (и до известной степени причудливо совмещаются) ранний, «консервативный» и итоговый, «уединенный» отрезки (этапы) творческого пути.

НОВОЕ РЕЛИГИОЗНОЕ СОЗНАНИЕ» КАК ПОНЯТИЕ И ФЕНОМЕН (необходимая историко-теоретическая справка).

Сама констатация появления особого религиозного движения, отличного от прежде бывших (соловьевского «направления» в том числе), исходит из церковной среды и предположительно датируется 1899 годом (выступление К. Н. Сильченкова против «полометафизической» и антиаскетической тенденций статей Розанова: [733, с. 651]). Такая же позиция последовательного содержательного отграничения двиэюення «нового религиозного сознания» от прочих явлений русской религиозной мысли отличает исследование (серию статей) А. Басаргина «Религиозное обновление» наших дней» ([55] — [68]). Это — фактически единственное на сегодня серьезное монографическое исследование проблематики «неохристианства» Мережковского — Розанова, взятой в широком общественном и культурном контексте эпохи (Петербургские Религиозно-философские собрания, журнал «Новый путь», параллельные религиозно-философские течения Запада и литература русского модернизма). Мнение русской богословской школы в плане предстоящего разговора особенно важно ввиду его научной основательности и надежности — в плане, разумеется, целостной догматической идентификации специфического религиозного учения, противостоящего православному. И то, что из массы разнородных деятелей «религиозно-философского ренессанса» были выделены и совмегцены в основах воззрений (и определяющей их метафизики) лишь две фигуры — Мережковского и Розанова, равно как и то, что лишь одна их «ересь», к которой в полемических целях было приложено наименование «новое христианство» или «неохристианство», волновала церковное сознание начала XX века, — весьма показательно.

Вместе с тем не секрет, что к «новому религиозному сознанию» в разное время и на разных «условиях» примыкали, а то и непосредственно смыкались с ним, многие знаковые деятели культуры прошлого. Достаточно указать на имена Н. А. Бердяева, Н. М. Минского, П. А. Флоренского (относительно последнего как «неохристианина» см. интересное исследование Б. Г. Розенталь [925]), а также А. В. Карташева, В. А. Тернавцева, П. П. Перцова, Е. А. Егорова и др. Определенные симпатии и тяготения к «новому религиозному сознанию» временно проявляли А. Белый, Г. Чулков, С. Булгаков; сложные творческие взаимоотношения связывают с именами Мережковского и Розанова колоссальную фигуру А. Блока. В историко-литературном плане определенное взаимодействие с «неохристианством» также отличает позиции В. Брюсова, Вяч. Иванова, Евг. Иванова, С. Соловьева (см. у П. П. Гайденко: [165], [166]), JI. Семенова и некоторых других символистов. И это, конечно, неполный и выборочный перечень. В известном смысле можно утверждать, что ни личности, ни идеология творцов «новой религии» не минули своим, пусть и не всегда очевидным, соприкосновением ни одну из заметных фигур на горизонте русской литературы и философии 1900-х годов. А сколько в орбиту «неохристианства» было втянуто «рядовых» и ныне ведомых лишь узкому кругу специалистов работников культуры — вообще вряд ли поддается учету. Укажем лишь на одно прежде упоминавшееся имя — писателя и публициста Н. Я. Абрамовича (помимо изданий прогрессивного толка, он сотрудничал с журналом «Новый путь» и беллетристическим отделом «Русской мысли») и на его произведение с претенциозным названием «Религия земли и духа» (1917) [9], представляющее бессистемную адсорбцию идейных «продуктов полураспада» «нового религиозного сознания» и иных духовных «веяний» минувшей эпохи, притом удачно скомбинированных с хлыстовством и преподнесенных публике в довольно популярном изложении. Подобные вторичные продукты «религиозного творчества» не только демонстрируют «обратную сторону титанизма» (А. Ф. Лосев) «ренессансной» эпохи, но и показывают степень проникновения «нового религиозного сознания», адаптированного под конкретные идеологические нужды, в интеллигентную массу.

Или возьмем примеры иного плана. В пору Петербургских Религиозно-философских собраний 1901 — 1903 гг. на откровенно «неохристианских» позициях стояли (либо так или иначе тесно смыкались с ними) следующие персоны: Мережковский, Розанов, Карташев, Философов, Минский, В. А. Тернавцев, Вас. В. Успенский, Вл. В. Успенский, Е. А. Егоров, В. С. Миро-любов, В. П. Протейкинский, С. С. Радованович и др. Если окинуть взором журнал «Новый путь», то наблюдаем таких стойких адептов «неохристианской» веры (без учета поэтов-символистов): Мережковский, Розанов, 3. Гиппиус, Минский, Перцов, Философов, Карташев («Т. Романский»), Вас. Успенский («Бартенев»), Е. Егоров, Г. Чулков, П. Соловьева, А. Смирнов, Л. Семенов, Н. Абрамович, Е. Лундберг, И. Вернер, В. Яковлев, А. Устьинский, А. Кондратьев, Е. Иванов, Л. Денисов, Д. Фридберг и довольно внушительное число анонимов, а также «свободные» искатели, органично вписывающиеся в общий контекст; из наиболее заметных — В. Хлудов, А. Шмидт («А. Тимшевский») и В. Бородаевский. Но уже на момент 1906 г., как явствует из письма А. Карташева 3. Гиппиус, налицо лишь очень ограниченный круг сторонников Мережковских: «я» (т. е. Карташев), «Дмитрий Сергеевич», «Дмитрий Владимирович», «Вы», «Тата», «Ната» (сестры Гиппиус), «Кузнецов» (В. В.), «Серафима Павловна» [923, с. 662]. То есть фактически видим семью Мережковских и двух-трех «друзей семьи».

И это не случайно. При устойчивом и крайне ограниченном числе лидеров •— идеологов и теоретиков, наблюдается прихотливое колебание и варьирование числа симпатизаитов движения, что обусловлено не только временными всплесками или спадами активности «христиан Третьего Завета» (их общественной и литературной пропаганды), но и самой сутью доктрины: есть некое «метафизическое» ядро учения, и есть внешние уровни, бесконечные степени «приближения» к существу «тайного», обретаемого лишь в совместном «действии», «знания»; такова же структура всех «эзотерических» культов и «тайных доктрин». Если подходить к дискутируемому вопросу проще, то все, в сущности, сводится к банальным задачам идейно-литературной борьбы: лидеры «нового религиозного сознания» намеренно стремились представить движение гораздо шире и масштабнее, чем то было на самом деле.

Поэтому логичнее вести речь не о «составе участников», а о «составе» учения, базирующегося на определенном, фиксированном методе, только в таком случае, как представляется, все само собой выяснится и встанет на свои места.

В церковно-православной среде «новая религия» Мережковского — Розанова однозначно трактовалась как ересь — «ересь астартизма» и «ересь sexus'a» (А. Басаргин [56] — [58], [65] — [66]); неоднократно указывалось на раннегностические, «манихейские» и «несторианские» источники «нового религиозного сознания», попутно отмечались элементы протестантизма, «че-ловекобожества», гуманизма и, применительно к Розанову, «полопантеизма». Как бесперспективные и соблазнительные, противоречащие не только Евангелию, но и логике, расценивались попытки «неохристиан» «искать Христа вне Церкви», противопоставлять «апокалипсическое христианство» церковному («историческому»); делались усилия вскрыть несостоятельность антиаскетических тенденций в «неохристианстве».

Особое место в полемике против «нового религиозного сознания» уделялось вопросу о разрушительном воздействии данной идеологии на традиционное церковно-православное сознание, соответственно, и на русский народ как носителя такового. Эту «практическую» линию в критике целенаправленно проводили, например, публицисты «Миссионерского обозрения»

В. Скворцов, Н. Гринякин, И. Айвазов, М. Лисицын и др.) и «Русского вестника» (Н. Я. Старо дум (Стечкин), Скиф), а также ряд священнослужителей (И. Филевский, А. Дернов и др.). Беспокойство прежде всего вызывала растущая общественная популярность «неохристианских» идей: «.книги Р. и М. в год-два выдерживают по нескольку изданий», через центральные газеты их взгляды «проникают в самые мелкие издания и листки», «защитники культа плоти делаются модными писателями», и если у них все «вытекает из. мистико-философских принципов, то для толпы. взгляды указанных писателей доступны преимущественно своею соблазнительною стороною» [512, с. 193]. Довольно частотны были и своего рода печатные «манифесты» традиционного сознания, направленные против розановско-«неохристианской» диссоциации религиозно-нравственных ценностей; классический образец — статья Н. А. Лухмановой «Кто дал им право?» ([412]; см. также: [128], [210] и др.). «Порнографическое», «с ответственностью за делаемое», воздействие книг Розанова на «неподготовленные» умы вызывало неодобрительную реакцию даже у публицистов суворинского круга: «В книжных магазинах можно было наблюдать, что ее (книгу «В мире неясного и нерешенного». — Я. С.) покупали исключительно хотя бы ради письма № 21 и притом покупали с предвзятою целью получения раздражающего чтения во вкусе маркиза Де-Сада <. > Нет, с такими приемами учительства далеко не уедешь, а если и уедешь, то в такие содомские страны, куда лучше и не ездить» [186, с. 1054-1055].

Определенный позитивный отклик «новое религиозное сознание», расцененное как призыв к необходимым реформам внутри церковного организма, нашло лишь в среде церковнообновленцев, хотя стоит отметить, что в пору Первой русской революции «неортодоксальные» материалы были не редкостью на страницах всех духовных изданий, и даже из уст последовательных ортодоксов звучала критика по поводу конкретных недостатков канонической и догматической теории и практики Церкви, ее «отставания» от запросов и нужд современной общественной жизни (см., напр., выступления А. И. Введенского [588] и Н. Стеллецкого [778]). Дабы не возвращаться к вопросу впредь, отметим факт кратковременного «романа» церковнообновлен-ческого движения с фигурой Розанова, что было вызвано понятным стремлением использовать розановскую антицерковную полемику и представления о «брачном», укорененном в «земле» и «плоти» христианстве в своих целях. Существует довольно многочисленный корпус позитивных оттиков (статей, рецензий) обновленцев на творческую деятельность писателя, по большей части — на книгу «Около церковных стен» (М. Тареев [798], В. Мышцын [496], Е. Поселянин [576], Г. Петров [549], [550], С. Щукин [892] и др.). Дружеские или личные (отчасти и творческие) контакты Розанова с прот. А. П. Устьинским и свящ. Г. Петровым — известны. И все же всерьез говорить о следовании Розанова обновленческой программе или даже о существенном схождении с ней не приходится — здесь он был «как все» интеллигенты его времени. Единственный общественно значимый момент «обобществления» целей борьбы можно усматривать лишь в притязаниях Розанова на участие в подготовке Собора Русской Церкви, т. е. в деятельности так называемого Предсоборного совещания или присутствия (подробнее об этом органе и связанных с ним реалиях см. у Н. М. Зернова [277]), где обновленцы, исходя из внутрицерковных настроений времен Первой русской революции, рассчитывали получить большинство. Примечательно, что затея Розанова была горячо поддержана «Церковным голосом» (главным обновленческим органом, см. показательные материалы: [74] — [77], [502], [749]), равно как и то, что из двух «кандидатур» на предстоящий «Собор» — Мережковского и Розанова — однозначное предпочтение делалось в пользу последнего (см. материалы прот. Н. Дроздова — [231] и [232]). Подобное разведение «религиозных личностей», целей и задач Мережковского и Розанова само по себе показательно (кстати, принципиальной смычки между их доктринами не находил и М. Та-реев [800, с. 133—145]); проблема лишь в том, что этот взгляд не соответствовал действительности, ибо лидеры «нового религиозного сознания» рассматривали предстоящий (так и не состоявшийся) «Собор» отнюдь не в обновленческом — в специальном смысле слова — контексте, а как логическое продолжение Петербургских Религиозно-философских собраний 1901— 1903 гг., их смысловое и жизненное («вселенское») расширение (см., напр., «Борьбу за догмат» Мережковского [436, т. XIV], «И не пойду.» [661] Розанова). Вся сложно задуманная интрига, впрочем, закончилась ничем и довольно быстро: православная «общественность» сказала «И не нужно.» (см.: [574], [586], [727]).

Но это лишь эпизод; в целом же, как было отмечено, церковные и околоцерковные оппоненты «нового религиозного сознания» последовательно рассматривали его как общественное контрправославное движение и деструктивное сознание, базирующееся на неприемлемой для ортодоксально-религиозной и традиционно-моральной точек зрения платформе. В подавляющем большинстве серьезных богословских сочинений не только довольно точно излагаются взгляды Розанова, Мережковского и единомыслящих им, но и, главное, выявляется гносеологическая основа «нового религиозного сознания», которая справедливо видится религиозно-эротической — «гармонией глубин, т. е. исступлений духа и плоти», от чего «и произойдет то изменение существа человеческого, о котором говорил апостол.» (П. Никольский [512, с. 189— 193]). «Фокус мысли» и «центральная точка» «обновителей» христианства, по мысли Басаргина, — «в вопросе пола» [56, с. 3]: «современные богоискатели говорят, что Бог есть. Пол.» [63, с. 4], что Он предстает «двуполым языческим божеством, теснящим в сознании Бога христианского» [56, с. 4]. Н. А. Заозерский в данной связи даже выдвинул оригинальную мысль о наличии у Розанова особой «гносеологической теории», предопределяющей особенности духовно-творческого типа автора [266]. Нередко «новое религиозное сознание» рассматривалось и как своеобразная гносеологическая реформация (см., напр.: [62, с. 4]).

Мало диссонируют с этими воззрениями авторитетные изыскания современных ученых. Так, согласно выдвинутой П. П. Гайденко концепции, генезис «нового религиозного сознания» понимается в смысле экзистенциального самоопределения внутри оппозиции Вл. Соловьев — Фр. Ницше (как и в случае с символизмом); указывается также на гностические источники данной традиции — на сложную комбинаторику «христианских и гностических умонастроений» [165, с. 75] в воззрениях «новых христиан». Затем в духе прижизненной церковно-богословской критики и ее «эмигрантского» продолжения (Г. В. Флоровский, И. А. Ильин и др.) исследователь изобличает «астартическое» смешение категорий духа и плоти; что же до гносеологических оснований теории, то П. Гайденко, смыкаясь с некоторыми западными исследователями проблемы (напр., О. Матич; см.: [921], [922]), видит здесь эклектическую идеологию, религиозно-«реформаторскую» по духу и целевым установкам, эротическую по содержательному наполнению: проповедуемая Мережковским «великая религиозная революция — это революция сексуальная», «Святой Дух, в трактовке Мережковского, тождествен Святой Плоти», а «Третий Завет» «как раз и возвещает. веру в Святую Плоть», есть «религия святого пола.» [165, с. 75, 89—90]. Более того, на фоне иных линий русской мысли, восходящих к наследию Вл. Соловьева, «новое религиозное сознание» предстает в глазах ученого самой авантюристичной и вне-философской по качеству доктриной. В. А. Кувакин, напротив, склонен рассматривать «новое религиозное сознание» как феномен исключительно философский, осложненный богословской материей; параметры «неохристианства» задаются именами Мережковского, Розанова, Бердяева, С. Булгакова и JI. Шестова, а последняя часть книги «Религиозная философия в России: Начало XX века» посвящена обновленческим тенденциям и течениям в современном (т. е. советского периода) православии. Очень интересна (единственный опыт в современной науке) представленная Кувакиным сводная таблица под названием «Позитивные» проблемы «нового религиозного сознания» [370, с. 39—40].

Вместе с тем и означенная «таблица», и вообще оба только что обрисованных репрезентативных подхода допускают неоправданное, на наш взгляд, смысловое расширение идеологических и «персональных» рамок движения за счет прочих параллельных явлений русской мысли. У Кувакина «новое религиозное сознание» вбирает в себя соловьевско-«софиологическую» идейность (в лице С. Булгакова) и экзистенциально-«персоналистическую» тенденцию (Бердяев и JI. Шестов); П. Гайденко в числе основоположников «неохристианства» усматривает, помимо того же Бердяева, Вяч. Иванова и некоторых «мирискусников» [166, с. 325, 327], что даже исторически не вполне точно, ибо Бердяев и Иванов примыкают к «новому религиозному сознанию» лишь в пору «Нового пути», не ранее 1904 года, причем со своими целями и достаточно сложившимися контурами оригинального мировоззрения; что же до «обсуждения» проблем «новой церкви» в контексте «Мира искусства», то известно, к какому плачевному итогу оно привело. Возможно и более «простое» решение. Например, в монографии Н. М. Зернова «Русское религиозное возрождение XX века» [277], содержащей богатый и хорошо систематизированный материал, вообще не делается разграничений между «религиозным возрождением» и «новым религиозным сознанием» — оба понятия (феномена) предстают как аналоговые.

До сегодняшнего дня практически не существует научного определения (или хотя бы развернутой характеристики) понятия «новое религиозное сознание» — за исключением тех ситуативных, которые давались ему его же адептами, т. е. Мережковским, Розановым, Бердяевым, Минским и др. Современное литературоведение обходит стороной этот вопрос (видимо, считая все и без того очевидным или неактуальным ввиду яе-литер ату р н о й специфики проблемы), в философской же науке последнего времени, как показано, отмечается стойкая тенденция к отождествлению «нового религиозного сознания» с религиозным модернизмом и едва ли не всей религиозной философией конца XIX— начала XX века.

В подтверждение тому приведем одно типичное «определение», точнее, расхожее научное мнение: «.«новым религиозным сознанием» является сам процесс религиозных исканий (sic! —Я. С.), а не его конечный результат, добиться которого все-таки не удалось никому из мыслителей Серебряного века» (Ф. Т. Ахунзянова [41, с. 11]). «Общим местом в этих поисках» ученому видится «представление. о христианстве как о «религии аскетизма». интерес к сущности пола», осуждение «религиозного догматизма», — иначе говоря, «творческая интеллигенция. неизбежно вовлекает в область сомнения Церковь как институт веры» [41, с. 12, 10]. Столь общо сформулированные тезисы немного дают для уяснения гносеологической, культурно-исторической и художественной (в смысле направления и литературного преломления «жизнетворческих» усилий) специфики «нового религиозного сознания», ибо могут быть применены едва ли не ко всем культурным феноменам, так или иначе соприкасавшимся со сферой религии.

Действительно, в арсенале главных теоретиков «нового религиозного сознания» наличествовал немалый запас общих постулатов, в той или иной мере разделявшихся религиозно-модернистским движением в России. Это и установка на «религиозные искания» as sich, и критика христианства с требованиями церковного обновления, и идея «породнения» традиционного христианского сознания Церкви с «религиозным сознанием» интеллигенции, и «задачи» «освящения» (или «религиозного творчества») жизни, и «апокалипсические» умоначертания, и прочие «соблазнительные» светские посылы в церковный адрес. Вместе с тем, как показывает даже предыдущее изложение, у «нового религиозного сознания» была и своя особая идейно-гносеологическая специфика, базирующаяся на «метафизике пола» («духа и плоти» — «гармонии глубин») и, сверх того, — на принципиальном разграничении «старого» и «нового» религиозного сознания, на «гносеологической реформации» в области традиционного сознания, к которой, надо отметить, и сами основоположники экстравагантного учения были ментально предопределены.

Так, по образной мысли Розанова, деятельность «неохристиан», будучи качественно отграничена от иных направлений религиозной философии, «поворачивает», в отличие от последних, «все религиозное сознание от мертвой воды к живой, определенно зная (sic. — Я. С.), что она есть, определенно зная, где она.». «Нельзя было раньше этого начать, — характерно продолжает Розанов, — ибо, напр., ни Владимиру Соловьеву, ни кн. Сергею Трубецкому, несмотря на их, моэ/сет быть, и более крупные таланты, чему Мереэ/сковского или у Розанова, — однако не было известно ничего о живой и мертвой воде, и они плыли еще в океане исключительно мертвой воды. Долго это объяснять, — кто интересуется, пусть читает вообще все труды гг. Мережковского и Розанова.» [687, с. 271].

Это «изречение» явно намекает на какой-то «потаенный» смысл в феномене «нового религиозного сознания», и потому в высшей степени неосмотрительно и научно бесперспективно было бы ассоциировать объективные тенденции эпохи, ее общие «веяния» и «требования», с «новым религиозным сознанием», размывая тем самым границы понятия и фактически делая его простой аллегорией духовно-религиозных процессов, происходивших на территории России в конкретный промежуток времени. Столь же недостаточно представлять «новое религиозное сознание» как некий культурологический дискурс Серебряного века, связанный с философской интерпретацией вопросов религии под углом «символического» мироощущения, ибо и в подобном случае можно говорить сразу обо всем и одновременно ни о чем. Не лучший выход — и отождествление «нового религиозного сознания» с «новым эстетическим сознанием», прослеживающееся в ряде литературоведческих работ (напр., подходы О. А. Дефье [223], [224] и С. Н. Носова [524]): «причинная» связь и здесь, опять же, более тонкая, замысловатая.

Единственный выход — четко определить критерии «опознания» и границы феномена «нового религиозного сознания»: а) фактические (исторические, историко-культурные), б) теоретические (концептуальные) и методологические.

Объективно в культуре «религиозно-философского ренессанса» и символизма имеем: софиологию» последователей Вл. С. Соловьева (братья С. Н. и Е. Н. Трубецкие, С. Н. Булгаков, П. А. Флоренский и многие другие, меньшего масштаба мыслители), христианский персонализм» Н. А. Бердяева, христианский социализм» С. Н. Булгакова, голгофское христианство» В. П. Свенцицкого — В. Ф. Эрна, мэонизм» Н. М. Минского, дионисийство» с «мистическим анархизмом» Вяч. Иванова — Г. Чулкова.

В этом же ряду — «теургические» проекты А. Белого и А. Блока, феномен А. Добролюбова, адаптированные под «ренессансное» мирочувствие доктрины оккультизма (например, «Тайная доктрина» Е. Блаватской), теософии (показательна фигура А. Шмидт — «воплотившейся» Софии) и антропософии (как известно, А. Белый — один из последователей Р. Штейнера). Наконец, даже в сфере сугубо философской наблюдаем «иерархический персонализм» Н. О. Лосского — с опорой на лейбницианство и «феноменологию» Э. Гуссерля, «абсолютный» (и, разумеется, предельно мистифицированный) «реализм» С. Л. Франка, не говоря уже об откровенно магинальных философских парадигмах вроде некоего пео-спинозизма розановского приятеля Ф. Э. Шперка (см.: [880], [886], [887]). И это — только в символистской и околосимволистской культуре, а еще с полным правом можно указать на толстовство, «философию общего дела» Н. Ф. Федорова, «богостроительство» М. Горького и «легальных марксистов», «адамизм» (вообще активное воскрешение «неоязыческих» тенденций и течений, с непременным культом «естественного человека», «арийского» или «ведического» духа и натуральной силы), и, опять же, много чего другого.

По поводу такого засилия разнородных мистических доктрин остроумно писал марксист П. Юшкевич, отражая общее настроение «позитивной» части общества: «Мы имеем уже мистический анархизм Вяч. Иванова и Г. Чулкова, мистический эмпиризм Н. Лосского, мистический реализм Н. Бердяева (подобная путаница в терминологии — тоже показательное явление. — Я. С.), своего рода «мистический» синдикализм гг. Мережковского и Фило-софова, — не говоря уже о других разновидностях «мистицизма» <.> мистика стала в некотором роде универсальной категорией современного сознания, почти такой же всеобщей, как и стилизация, без которой. нельзя теперь ступить и шагу» [907, с. 95].

О столь очевидных, общеизвестных моментах литературы и культуры Серебряного века не стоило бы и упоминать, если бы существовали четкие системно-методологические дифференциации перечисленных явлений.

В довершение начатого разговора остановимся еще на одном значимом «источнике» по проблеме «нового религиозного сознания» — Н. А. Бердяеве, которого обычно напрямую и на равных сопричисляют к данному движению (да и сам он был далеко не прочь позиционировать себя в таком качестве). Дело в том, что в период от «Проблем идеализма» до «Смысла творчества» (1902—1916 гг.), находясь в перманентном поиске философско-творческой оригинальности и сложно адсорбируя в «духовном я» самые разнородные влияния — от марксизма до православной догматики, Бердяев оказывался до известной степени не чужд и «новому религиозному сознанию». То, что он изнутри чувствовал и понимал специфику этой доктрины, — не вызывает сомнений: «Религиозная проблема духа и плоти. рождается не из онтологического дуализма человеческой природы, а из величайшей для нас тайны раздвоения Бога на два Лика и отношения этого раздвоения к эманирующе-му из Бога множественному миру; и религиозно решается эта проблема, двойственность замиряется в третьем Лике Бога» («О новом религиозном сознании», 1905: [97, с. 236]). С таким определением существа «религии Третьего Завета» Мережковский, как известно, предпочел солидаризоваться («О новом религиозном действии (Ответ Н. А. Бердяеву)») и даже побуждал новообретенного единомышленника еще глубже осветить «светом философского сознания» тайники сознания «нового религиозного» [436, т. XIV, с. 168]. Однако он же и в той же «ответной» статье верно почувствовал субъективистский и «персоналистический» (антропоцентрический) уклон в «гно-зисе» корреспондента (то есть, иначе говоря, спег^ифику «позднего», оригинального Бердяева-философа) и предостерег неофита от опасности «метафизического провала в пропасти «старой земли» (см.: [436, т. XIV, с. 169, 180— 183]). И, надо сказать, не ошибся. Так, в позднейшей статье «Новое христианство (Д. С. Мережковский)» [96] Бердяев уже безапелляционно утверждает, что вопрос о «новом религиозном сознании» правомерно ставить лишь как проблему новой религиозной антропологии, находящую «основание» в тотальности духовной субстанции — в ее «безосновной», творческой, экзистенциально переживаемой свободе, и это учение об индетерминированной свободе духа жестко противопоставлялось мережковско-розаиовской «метафизике духа и плоти».

Парадокс, однако, в том, что именно бердяевская переинтерпретация проблематики «нового религиозного сознания» объективно становится в современной науке приоритетной. Приведем в данной связи знаковые характеристики из программной статьи «О новом религиозном сознании»: «В душе нового человека перекрещиваются наслоения разных великих эпох: язычество и христианство, древний бог Пан и новый Бог, умерший на кресте, греческая красота и средневековый романтизм <.> вселеленские темы вступают в свои вечные права. И мы живем. в захватывающую. эпоху. зачинающегося нового религиозного возрождения, загорающегося нового религиозного сознания.

Характерная, существенная особенность нашего нового возрождения, что оно двойное, двойственное. Мы переживаем не только христианский ренессанс, но и ренессанс языческий. Явление Ницше на западе и у нас Розанова, возрождение Диониса в современном искусстве, наш мучительный интерес к проблеме пола, наше стремление к освящению плоти <.> В золотых наших снах нам грезится. преображенная земля, одухотворенная плоть, грезится природа, одушевленная фавнами и нимфами, и мы благоговейно склоняемся не только перед крестом, но и перед божественно-прекрасным телом Венеры». «Новое религиозное сознание, — продолжает Бердяев, — жаждет синтеза, преодоления двойственности, высшей полноты». Оно «есть продолжающееся откровение»: «Жизнь пола, жизнь общественная, вся прелесть мировой культуры, искусство и наука оказались в полюсе, противоположном религиозному сознанию исторического христианства. И вот загорается новое религиозное сознание, которое не может уже вынести этого разрыва, этого дуализма, жаждет религиозного освящения жизни, освящения всемирной культуры, новой святой любви, святой общественности, святой «плоти», преображенной «земли». Новое религиозное сознание возвращается к глубоким истокам всякой религии, к преодолению смерти в вечном, полном, свободном бытии личности.» [97, с. 226—227, 229—231].

Культурно-ментальная «социология» «духовного ренессанса» и обще-сгтволистского мирочувствия образно очерчена Бердяевым с ясностью, не оставляющей желать лучшего, и не случайно приведенные строки стали по-своему хрестоматийными. Но в том-то и дело: речь у Бердяева — именно о социологиии и психологии духовно-интеллектуальных процессов рубежа веков, а не о «новом религиозном сознании» как таковом — обозначены лишь некоторые его признаки и внешние «атрибуты» без учета имманентной специфики. Вот, собственно, откуда берет начало расширительная трактовка «неохристианства» — его прямое отождествление с «русским религиозным возрождением» и культурой Серебряного века в ее духовно-спиритуальном выражении. Если всецело исходить из бердяевского эклектического подхода, то в исследовании проблемы нужно ставить точку: все, что касается религии, «жаждет» «новых откровений» и «синтеза», где попутно с тем «двоятся» мысли и чувства, можно рассматривать как «новое религиозное сознание». Да и с точки зрения стилистической емкости и выразительности лучше Бердяева не скажешь.

Итак, исторически сложились два подхода к феномену «нового религиозного сознания», две его трактовки.

Первый подход предполагает предельно расширительное толкование: «новое религиозное сознание» отождествляется с феноменом так называемого «религиозно-философского ренессанса» в России предреволюционных десятилетий и вообще с религиозно-художественным модернизмом эпохи. В тенденции же исторические рамки явления вообще могут исчезать, и тогда в орбиту «нового религиозного сознания» попадают мыслители «от Соловьева до Олега Поля (иеромонаха Онисима) и позднего С. Л. Франка» [118, с. 177], а в ретроспективе — вплоть до русских вольнодумцев времен централизации Московского государства и расколоучителей семнадцатого века (см., напр., параллели, проводимые Г. Флоровским: [846, с. 67—70]) или европейских средневековых мистиков-ересиархов (не случайно «Третий Завет» Мережковского постоянно отождествляют с учением Иоахима Флорско-го и даже с монтанизмом II в. н. э.).

Другая традиция истолкования, генетически восходящая, как отмечалось, к наследию русской богословской школы рубежа XIX — XX веков, более строго придерживается историко-философского принципа и вообще исторической фактологии, отчего дифференцирует «новое религиозное сознание» в границах религиозно-модернистской философии и художественной традиции Серебряного века — как одно из направлений и течений в ряду прочих. При этом главными теоретиками и идеологами «неохристианства» в России признаются Д. С. Мерелсковский и В. В. Розанов вкупе с их ближайшим и устойчивым философско-литературно-общественным окружением.

Научная предпочтительность последнего воззрения для нас очевидна, его мы и будем придерживаться в диссертационном исследовании. Если же говорить об основаниях и основательности (а не об издержках) первого подхода, то здесь следует акцентировать мысль о типологической общности сознания определенного качества в исторически преемственных, устойчивых и вместе с тем неизбежно эволюционирующих, изменяющихся, причудливо «мутирующих» его модификациях (что, в свою очередь, влечет за собой постановку проблемы генезиса «нового религиозного сознания»). Но эти соображения ни в малейшей мере не отменяют преимуществ «узкого» подхода к «новому религиозному сознанию» — напротив, лишь усиливают его теоретически.

Так, в качестве парадигматических л/е/7Ш-«источников» «неохристианства» очевидным образом выступают, во-первых, гностическая традиция, разнообразно и сложно проявившаяся в явлениях мировой культуры, и, во-вторых, национальная традиция религиозно-художественного визионерства — от раскола вплоть до символизма. Знаменательно и то, что обе указанные культурные и ментальные парадигмы а) возникают на почве христианства (новой, «апокалипсической», его трактовки), б) так или иначе связаны с эстетикой и худоэюественньт творчеством, в) восполняют эти последние религиозным содерэюанием, что в ряде случаев ведет к весьма существенным качественным трансформациям формальной стороны произведений. Все это в полной мере приложимо и к конкретно-историческому феномену «нового религиозного сознания», вопрос лишь в характере творческого освоения универсальных парадйЗр1Ш1<ш0ста1Ж)^<шшш)Е»ашроблеме непосредственных предшественников «нового религиозного сознания». Из немногочисленных литературоведческих исследований следует выделить статью С. Г. Бочарова о К. Леонтьеве и Достоевском [118], от идейной контроверзы которых ученым прочерчивается пунктир к проблематике «нового религиозного сознания». Подход — абсолютно правильный, как в части разграничения двух «типов сознания» — «ортодоксально-традиционалистского» (Леонтьев) и «пророческого и творческого» (Достоевский и Вл. Соловьев), так и в заданной смысловой конфигурации («треугольник» Леонтьев — Соловьев —Достоевский в «интеграле» их проблематики — вопросе о новой религии любви); см.: [118, с 171—172, 177— 178, 182]. О том же самом писал и Розанов в одном из комментариев к опубликованной им корреспонденции Леонтьева: «Тут, в эти годы и в тех брошюрах (разумеются Пушкинская речь Достоевского, религиозно-дидактические рассказы Л. Толстого и «Наши новые христиане» Леонтьева. — Я. С.), в сущности, начался глубокий религиозный водоворот христианства. Стержнем его был вопрос: что есть сердцевина в христианстве: нравственность, братолюбие или некая мистика, при коей «братолюбие» и не особенно важно?» [693, с. 358]. В приблизительно таком же духе центральный (ближайший) «источник» нового направления умственных и религиозных течений был понят и в богословской науке; нелишне указать хотя бы на имя А. Д. Беляева как одного из первых, кто начал серьезную полемику с тенденциями становящегося «нового христианства» (см.: [85] — [87]).

Сам этот термин — «новое христианство», в полемических целях употребленный Леонтьевым, был прочно был усвоен богословами. Но с легкой руки Мереэюковского была введена в оборот иная, «альтернативная» дефиниция — «новое религиозное сознание». Данное понятие им не только впервые употреблено, но и обосновано в книге «Л. Толстой и Достоевский» — именно по контрасту с итогами религиозных «прозрений» двух русских гениев и «тайновидцев» (см., напр.: [451, с. 140—142, 349—350]). Разумеется, и о критической брошюре Леонтьева Мережковский знал не хуже Розанова. Можно подумать, что терминологическая разница невелика — едва ли не разница слов. И, однако, разница есть.

В качестве одного из вероятных источников леонтьевского словоупотребления С. Бочаров не без оснований указывает на «главный труд» Клода Сен-Симона «Новое христианство» 1825 г. [118, с. 182]. Это что касается различия исторического. Что же до гносеологического («догматического»), то при желании можно заметить вот какую вещь: при общем прилагательном «новое» в первом (леонтьевском) случае смысловой акцент ставится на существительное христианство, а во втором — на сознание (!), тогда как слово «христианство» в «словосочетании» Мережковского вообще отсутствует, заменяясь далеко не полно-тождественным прилагательным «религиозное». Хотя, с другой стороны, всем понятно, что предполагается именно христианское, а не какое-то иное «религиозное сознание», — и как базовая основа умозрений («грядущее христианство» «Третьего Завета»), и как объект полемики («историческое христианство»). Казус розановского «юдаизма» не противоречит сказанному, ибо и здесь полемическая энергия направляется в христианскую сторону (подробнее — во второй части исследования). Схоластическая «игра слов», таким образом, наполняется вовсе не пустым гностическим смыслом, и для признанного «словесного жонглера» Мережковского, всегда пунктуального в таком «жанре», подобное словоупотребление показательно. Действительно, почему бы не сказать «новое христианское сознание» или «новое религиозное мировоззрение» (понимание, теория, доктрина, etc.). Но нет: при практической «аналогичности» подобных дефиниций они проигрывают исходной в глубине, содержательности; и хотя передать словами это крайне затруднительно, но даже на чисто интуитивном уровне не составляет труда почувствовать, где эмпирика, «физика», а где — метафизика. Возьмем «подцензурный» аспект: «новое христианство» — однозначная ересь, а про «новое религиозное сознание» так с ходу уже не скажешь, — нужно еще предварительно разобраться, что это такое, т. е. вовлечь свою мысль внутрь чуждого «сознания». Не случайно богословы-современники по большей части избегали оперировать с гениальным изобретением Мережковского (ср. с «мэонизмом» Минского), преимущественно говоря о неохристианстве, а не о новом религиозном сознании.

Итак, «новое религиозное сознание» есть прежде всего и в первую очередь именно сознание — особое сознание, новое сознание, сознание особого (нового, ранее небывалого) качества, прилагаемое с определенной целью (опять же совершенно нетипичной для «старого», традиционного сознания) к познанию религиозной сферы, бытия божественного в его связи с бытием человеческим. Таково, во всяком случае, было гносеологическое самоощущение главных творцов «новой религии», целенаправленно реализуемое (опредмечиваемое) в совокупных творческих системах.

Вот, например, какова «историческая» розановская характеристика «представителей «нового религиозного сознания» (название статьи), данная в 1908 году, уже на изломе движения: «Новое религиозное сознание», которому едва можно насчитать десять лет (sic: 1897—1899 гг., очень значимые в плане мировоззренческого и творческого генезиса Розанова, плюс знакомство с Мережковским. —Я. С.), зародилось в единичных кружках, точнее, — в немногих лицах. Это были лица, не ведшие позитивного образа жизни, и им легче всего было сбросить и позитивный образ мышления (sic. — Я. С.). вернее, они никогда крепко его и не держались. В первоначальном фазисе своем оно образовалось из двух течений, которые встретились почти случайно и зародились оба самостоятельно и отдельно (sic. — Я. С.): из того, что в пушкинской своей речи Достоевский назвал «русским мировым скитальчеством». и из второго, более практического, источника, но который случайно повел к массе теоретических открытий, — из семейной нужды русского православного человека. Выразителем первого течения явился Д. С. Мережковский, первоначально «антик».», а второго, разумеется, сам Розанов. И хотя этот «другой инициатор «нового религиозного сознания» был «гораздо менее образован. и менее. подвижен в идеях», он удачно «дополнил» и «усилил» «антика», придал «эллинизму и ницшеанству Мережковского» «какую-то насущную значимость, интерес дня», компенсировал своими воззрениями все «больные черты» нового направления — «слабость, отсутствие удара, силы. кровности, сочности жизни», сам же от подобной религиозной встречи «страшно расширился в горизонте». «Нужно оживить землю и нужно вторично освятить ее, — возвещает Розанов напоследок. — Что там касаться религией наружности, поверхности, образа мыслей и сплетения слов: ведь в этом состоят все наши схемы, и исповедания, и катехизисы. Нужно взять дело реальнее и глубже. Нужно, чтобы косточки-то в нас пели Богу, нужно изменить весь состав человека (sic. —Я. С.), нужно заставить его иначе и лучше рождаться» (см.: [696, с. 355—357, 359—360]).

А вот как виделось то о/се самое Мережковскому (статья «Революция и религия», написанная в 1906 г. в Париже): «Декадентство в России имело значение, едва ли не большее, чем где-либо в Западной Европе. Там оно было явлением по преимуществу эстетическим, т. е. от реальной жизни отвлеченным: в России — глубоко жизненным, хотя пока еще подземным». «Русские декаденты», как оказалось, — «первые в русском образованном обществе, вне всякого предания церковного, самозародившиеся мистики, первое поколение русских людей, взыскавшее тайны, — какой именно, светлой или темной, Божеской или дьявольской, — это вопрос, который решается уже по выходе из декадентского подполья. в новое религиозное сознание» [436, т. XIII, с. 82—83]. Что касается генетической схемы Мережковского («декадентство» > «новое религиозное сознание»), то она, конечно, прямолинейна и оспорима, особенно в свете современного научного знания, однако в то же время не лишена оснований. Так, один из ведущих литературных критиков эмиграции Г. В. Адамович, подводя в «Одиночестве и свободе» итоги Серебряного века, указывал на «единую творческую энергию», которая «вызвала в девяностых годах литературное оживление», и при этом отмечал особую, уникальную роль Мережковского в литературном процессе: «Мережковский был одним из создателей этого движения, вдохновителем этого (религиозного. — Я. С.) оттенка предреволюционной русской литературы», и без него «русский модернизм мог бы оказаться декадентством в подлинном смысле слова. именно он с самого начала внес в него строгость, серьезность и чистоту», привил интерес «к величайшим темам русской литературы, к великим темам вообще» [17, с. 26—27].

Всем подобным характеристикам и самохарактеристикам следует доверять с известной долей осторожности ввиду их тактической изменчивости, «протеичности», «символичности». Но факты внутреннего духовного самочувствия и поистине сектантской самоизоляции «представителей нового религиозного сознания» от параллельных направлений и течений религиозной философии рубежа веков и от магистральной линии развития символизма тоже говорят о многом.

Абстрагируясь от всякого субъективного и оценочного компонента в суждениях, необходимо умозаключить следующее. «Новое религиозное сознание» как явление в самом деле комплексное, феномен многосоставный, сложный, объективно существует в нескольких взаимосвязанных измерениях или преломлениях (проекциях). Именно — как а) сознание (особое, контртрадиционное, но исторически обусловленное); б) движение — религиозно-общественное и культурно-эстетическое; в) доктрина (религиозно-философское учение, интегрирующее общее привходящих сюда индивидуальных «учений» и систем), а также возникающая на основе доктрины идеология; г) метод особого религиозно-философского умозрения, стоящий в параллели с «символическим» визионерством и по своей гносеологической природе тяготеющий к гностицизму, а в исторически преемственной «реинкарнации» выступающий как радикальный «метод» новотворения бытия, «организации» Апокалипсиса.

Поскольку предметное («текстуальное») преломление «новое религиозное сознание» находит в творческих системах Розанова, Мережковского,

3. Гиппиус и присных, размыкаясь тем самым в собственно литературную плоскость, то с данной точки зрения оно уже «опознается» как особая литература «нового религиозного сознания», у которой есть своя имманентная специфика, специальный круг тем и трактовок этих тем в свете определенного метода и теоретических установок, что, разумеется, не исключает индивидуальной специфики для каждого автора; более того, такие «интегральные» феномены, как творчество Розанова и Мережковского, по необходимости отмечены ею в наибольшей степени.

Из всего сказанного прежде выясняется принципиальная НАУЧНАЯ НОВИЗНА предлагаемого исследования. Она заключается в том, что в нем впервые в отечественном и зарубежном литературоведении осуществлен целостный монографический анализ творчества В. В. Розанова во всем его объеме и предложена качественно новая интерпретация духовных (религиозно-философских) и литературно-эстетических исканий писателя в их внутренней взаимосвязи и взаимообусловленности. Вскрыты и объяснены основные проблемы, закономерности и константы литературной деятельности Розанова, что, в свою очередь, позволило дать развернутую характеристику данного творческого феномена на фоне эпохи и тем самым существенно восполнить ряд пробелов в науке о литературе русского модернизма конца XIX — первых десятилетий XX века.

Новизной подхода, помимо концептуальных положений, отчасти намеченных во Введении и во всех необходимых деталях устанавливаемых (разрабатываемых, проверяемых и подтверждаемых) по ходу исследования, отмечен также и ряд более частных фрагментов работы. Например, существенно корректируется в сравнении с имеющимися научными представлениями гносеологическая специфика «нового религиозного сознания», ставится (и в значительной мере решается) вопрос о литературной составляющей данного феномена; детально анализируются центральные книги и значимые (этапные) статьи Розанова, а также важнейшие, но недостаточно освещенные события его творческой биографии, каковы полемика с Вл. С. Соловьевым и Л. А. Тихомировым (1894 г.), коллизия с «православными консерваторами» на рубеже веков по поводу «половой метафизики», «религиозная политика» в рамках Петербургских Религиозно-философских собраний 1901—1903 гг. и в журнале Мережковских «Новый путь» (1903—1904) и др.; всесторонне рассмотрен «новопутейский» эксперимент Розанова как прямое предварение эстетики «Уединенного» и «Опавших листьев».

Цель, задачи и сам материал исследования обусловили выбор определенной научной МЕТОДОЛОГИИ анализа. Во Введении уже было констатировано известное несоответствие наиболее авторитетного на сей день методологического подхода к феномену Розанова гносеологической специфике розановского творчества. В силу того наш методологический подход определяется как диалектическое отрицание (с удержанием ценных моментов и конкретных эмпирических достижений) обозначенного и предполагает изучение и оценку специфики творчества как устойчивой производной сознания самого писателя, а также охват всего творчества как единой системы, подчиненной единой логике. Подобный ракурс анализа способствует раскрытию методологических оснований авторского замысла в его последовательном развитии и позволяет выявить структурно-типологические принципы и признаки моделируемой писателем литературной традиции (так называемой «другой литературы»). Этим, в частности, оправдывается сильный философский акцент в диссертации, что, впрочем, предопределено спецификой творчества Розанова и корреспондирующих лиц.

В предметном отношении методологической основой диссертации является сочетание традиционных методов системно-целостного и проблемного анализа, восполняемых и корректируемых принципом (методом) историзма; в ряде случаев по необходимости привлекаются ценные элементы герменевтического и структурного подходов.

Избранной методологической основе соответствует и теоретическая основа диссертации. В анализе мы опираемся на наследие русской виепози-тивистской эстетики, литературной критики (особое внимание в данной связи закономерно уделяется и теоретико-критическим работам символистов вкупе с представителями «нового религиозного сознания), религиозной философии и богословской мысли XIX — XX веков и на труды по истории и теории символизма (шире — модернизма и вообще литературного процесса рубежа веков), в том числе и те, где напрямую затрагивается имя Розанова.

ТЕОРЕТИЧЕСКАЯ ЦЕННОСТЬ диссертации, насколько об этом вправе судить автор, заключается в принципиально новом методологическом подходе к изучению творчества Розанова, а также корпуса литературы «нового религиозного сознания» как особого разветвления литературы символизма; в определении некоторых значимых, ранее не становившихся объектом пристального научного внимания, тенденций литературного развития конца XIX — начала XX веков, в конкретизации и дифференциации ряда научных представлений о данном периоде, наконец, в установлении диалектики религиозного и художественного модернизма в России, — пусть и на одном, но очень выразительном примере творческого феномена Розанова в контексте «неохристианско»-декадентской ментальности. Предложенные принципы анализа могут быть распространены на ряд писателей сходной модернистской ориентации.

ПРАКТИЧЕСКОЕ ЗНАЧЕНИЕ. Материалы диссертации могут быть использованы в вузовских курсах истории русской литературы XX века, истории русской литературной критики (и журналистики), в рамках спецкурсов и спецсеминаров, посвященных литературе Серебряного века, в культурологических дисциплинах (культурная ситуация и духовные искания рубежа XIX—XX веков), в курсах по истории философии и эстетики (гносеология, идеология, проблематика и генезис «нового религиозного сознания», религиозно-философская система Розанова, философия пола и любви, эстетика русского модернизма и проч.). В перспективе эмпирические данные и ряд теоретических составляющих работы могут послужить подспорьем для целей научного комментирования академического собрания сочинений В. В. Розанова, планирующегося к изданию, или подобных проектов в отношении авторов, ассоциированных с «новым религиозным сознанием», либо лечь в основу ряда разделов современных учебных пособий для студентов университетов и педагогических институтов.

АПРОБАЦИЯ работы. Результаты исследования апробировались автором в процессе преподавательской деятельности в Липецком государственном педагогическом университете при чтении лекционных курсов по истории русской литературы XX века дореволюционного периода и истории русской литературной критики, а также в рамках спецкурса «Религиозно-философские аспекты русской литературы» и спецсеминара «Новое религиозное сознание» и русская литература конца XIX — начала XX веков»; как составная часть вошли в учебно-методическую разработку: Сарычев Я. В. Программа курса «История русской литературной критики» // Учебные программы для специальности 032900 «Русский язык и литература» педагогических университетов и институтов. — Липецк: ЛГПУ, 2003.

Основные положения диссертации докладывались на международных и всероссийских научных конференциях в продолжение 1999—2006 гг.: «Творчество А. С. Пушкина и русская культурная традиция» (Липецк, 1999), XXV Международные Толстовские чтения (Тула, 1999), Третьи Платоновские чтения (Воронеж, 1999), Третьи Киреевские чтения «Оптина Пустынь и русская культура» (Калуга, 1999), «Православие в современном обществе» (Тула, 1999), «Русская литература и философия: постижение человека» (Липецк, 2001, 2003), «Русское литературоведение в новом тысячелетии» (Москва, МГОПУ, 2002, 2003, 2004), «Михаил Пришвин: творчество, судьба, литературная репутация» (Елец, 2003); «Центральная Россия и литература русского зарубежья (1917—1939 гг.)» (Орел, 2003), «Малоизвестные страницы и новые концепции истории русской литературы XX века» (Москва, МГОУ, 2003), Международный симпозиум «Л. Н. Толстой в движении времени» (Тула—Москва, 2003), «Творческое наследие Ивана Бунина на рубеже тысячелетий: Опыт исследования, проблемы и перспективы» (Елец, 2003), «Век после Чехова» (Москва, МГУ, 2004 г.), «Русская литература XX—XXI веков: проблемы теории и методологии изучения» (Москва, МГУ, 2004), IX и X Шешуковские чтения «Русская литература XX века. Типологические аспекты изучения» (Москва, МШУ, 2004, 2005), «Литература в контексте современности» (Челябинск, 2005), «Наследие В. В. Розанова и современность (к 150-летию рождения писателя)» (Москва, ИНИОН РАН, ИМЛИ и ИРЛИ РАН, Ин-т философии РАН, МГУ, 2006).

Написано также 10 словарных статей для «Розановской энциклопедии» в 3 т., готовящейся к изданию (ориентировочно 2008 г.) под редакцией доктора филологических наук, профессора, академика РАЕН А. Н. Николюкина (ИНИОН РАН).

По теме исследования опубликовано 43 научные работы общим объемом 66,4 п.л., в том числе три монографии (14 п.л., 20 п.л., 10,1 п.л.) и статьи в «Перечне изданий.», рекомендованных ВАК МО РФ для соискателей докторской степени (см. список в конце автореферата).

Научная методология, идеи, подходы и трактовки автора актуализированы в ряде исследований последних лет: Бойчук А. Г. Дмитрий Мережковский // Русская литература рубежа веков (1890-е — начало 1920-х годов) / Инт мировой лит. им. А. М. Горького РАН. — М.: «Наследие», 2001. — Кн. 1. — С. 848. Нартыев Н. Н. Человек и природа в поэзии Д. Мережковского // Природа и человек в художественной литературе: Материалы Всерос. науч. конф. — Волгоград: Изд-во ВолГУ, 2001; Сарычев В. А. Александр Блок: Творчество жизни. — Воронеж: Изд-во Воронеж, гос. ун-та, 2004; Михин А. Н. Роман Д. С. Мережковского «Александр I»: художественная картина мира: Авто-реф. дис. . канд. филол. наук: (10.01.01) / Магнитогор. гос. ун-т. — Магнитогорск, 2004; Тараскина В. Н. Роль Д. С. Мережковского в формировании культуры Серебряного века: Дис. . канд. истор. наук: (24.00.01) / Саран, гос. ун-т. — Саранск, 2004; Слинько М. А. О некоторых аспектах изучения русского символистского исторического романа // Русская литература и философия: постижение человека: Материалы Второй Всерос. науч. конф. (Липецк, 6—8 окт. 2003 г.) / Отв. ред. В. А. Сарычев. — Липецк, 2004; Ковыршин М. А. Д. С. Мережковский в контексте мировой литературы // Русская литература XX века. Типологические аспекты изучения: Сб. науч. ст., посвящ. 90-летию засл. деятеля науки РФ, проф. С. И. Шешукова / Отв. ред. Л. А. Тру-бина. — М., 2004. — Вып. 9; Он же. Символика идолопоклонства в художественном мире трилогии Д. С. Мережковского «Христос и Антихрист» // Электронный вестник ЦППК ФЛ СПбГУ. ■— 2006. — Вып. 3; Кузнецова Н. В. Восток в художественном мире произведений Д. С. Мережковского 1920-х годов: Автореф. дис. . канд. филол. наук: (10.01.01) / Моск. гос. открытый пед. ун-т им. М. А. Шолохова. — М., 2005 (исследователь, в частности, указывает, что «гипотеза» ее работы «выдвинута, в первую очередь, с опорой на концепцию Я. В. Сарычева, выраженную в книге «Религия Дмитрия Мережковского: «Неохристианская» доктрина и ее художественное воплощение» и т. д. — см. с. 7, 10—12, 18); Кулешова О. В. Философско-художественные искания Д. С. Мережковского в период эмиграции: Автореф. дис. . канд. филол. наук: (10.01.01) / ИНИОН РАН. — М., 2005; Ахун-зянова Ф. Т. Религиозные проекты в культуре Серебряного века и художественные формы их воплощения (Д. С. Мережковский и В. В. Розанов): Автореф. дис. . канд. культурологии: (24.00.01) / Костром, гос. ун-т им. Н. А. Некрасова. — Киров, 2006; и др. Первая наша монография удостоена обзорной рецензии в реферативном журнале ИНИОН РАН; см.: Кулешова О. В.

2004.01.007. Сарычев Я. В. Религия Дмитрия Мережковского: «Неохристианская» доктрина и ее художественное воплощение. — Липецк: ИНФОЛ, 2001. — 224 с. // Социальные и гуманитарные науки. Отечественная и зарубежная литература. Сер. 7. Литературоведение: РЖ / РАН ИНИОН. Центр гуманит. науч.-информ. исслед. Отд. литературоведения. — М.> 2004. — № 1. — С. 53—59.

Диссертация обсуждалась на кафедре истории русской литературы XX века Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова и рекомендована к защите.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ЛОГИКА ТВОРЧЕСКОГО СТАНОВЛЕНИЯ В. В. РОЗАНОВА (1880 — 1890-е ГОДЫ): ПУТЬ К «НОВОМУ РЕЛИГИОЗНОМУ СОЗНАНИЮ»

Вне этого, хотя и одновременно, шло во мне развитие одной идеи, с которой я начинаю серьезное в своей жизни» [13, с. 26].

Так писал в своей «Автобиографии», составленной в ответ на запрос Я. Н. Колубовского, В. В. Розанов. «Вне этого» — то есть вне течения и перипетий безрадостной и, в существе, маловыразительной жизни юного мыслителя, вне контекста напряженного, но слабо систематичного и к тому же типового для мыслящей молодежи 1860 — 1870-х годов «самообразования» в гравитационном поле столпов мирового утилитаризма и позитивизма, русской революционно-демократической традиции.

Продолжим, однако, следить духовно-душевно-творческую «исповедь» Розанова. «Это было постоянное думанье об идее счастья, как идее верховного начала человеческой жизни. <.> я думал об одной этой идее до 3-го курса университета <.> я. был погружен не столько в обдумывание этой идеи, сколько в созерцание ее. Потому-то очень скоро она разложилась в мысли в ряд как бы геометрических аксиом, определений и выводов, объектом которых служило понятие счастья и которые обнимали собою государство, нравственность, чувство правоты — все формы, вообще, человеческого творчества. Логическое совершенство этой идеи было полно, но я не был только ее теоретиком. Будучи убежден в ее верховной истинности, я и свой внутренний мир, и свою внешнюю деятельность стал мало-по-малу приводить в соответствие с нею. И. приноровление к этой идее стало предметом моей внутренней жизни.

Так окончил я курс и поступил в университет — Московский, на филологический факультет. Лекции. были тем же внешним усваиваемым материалом, как и чтение в гимназии; но они не имели отношения к моему внутреннему развитию, сосредоточившемуся всецело около одной идеи. Состояние искания чего-нибудь в этой идее уже давно окончилось для меня, и я стоял перед нею, полный изумления: будучи столь правильна, столь безукоризненна, она была для меня источником постоянного страдания, и в этом я видел странность, вызывавшую мое изумление. <.> я вдруг понял (на 3 курсе университета. — Я. С.) следующее: идея счастья, как верховного начала человеческой жизни, есть идея, правда, неопровержимая, но — она придуманная идея, созданная человеком, но не открытая им, есть только последнее обобщение целей, какие ставит перед собою человек в истории, но не есть цель, вложенная в него природою.

Но, если так, то отсюда именно и вытекает страдание, причиняемое этою идеею: она не совпадает, или точнее, заглушает собою, подавляет некоторые естественные цели, вложенные в человеческую природу, которые, в отличие от искусственных целей, составляют его назначение. Это последнее нельзя изобрести или придумать, но только — открыть, и открыть его можно, раскрывая природу человека, — и т. д.

Эту мысль я считаю поворотным пунктом в своем развитии. Вследствие изощренности, которую я приобрел постоянным думаньем над идеей счастья, раз у меня возникла идея об естественных целях человеческой жизни, — я перешел к исканию их, и оне были быстро найдены, а с ними и понятие государства, нравственности и всего прочего подобного быстро видоизменилось: изменен был угол зрения, и я все увидел в новом свете и расположении [здесь и далее полужирный шрифт в цитатах, помимо специально оговариваемых случаев, употребляется нами; курсив, разрядка и прочая особая графика принадлежит цитируемым авторам. —Я. С.]. <.> попав в глухой городок Орловской губ., Брянск, я начал писать сочинение, которое и было моим первым трудом: «О понимании», опыт исследования природы, границ и внутреннего строения науки, как цельного знания, который и вышел в 1886 г. в Москве. В нем исследована одна и самая важная, быть может, из естественных целей человеческой природы — умственная деятельность» [13, с. 26—27].

Приведенный фрагмент — один из немногих в розановском наследии вполне искренних и надежных опытов самооценки (отметим в данной связи, что точно так же Розанов излагал направление своего духовного развития в письме Н. Н. Страхову от 3 февраля 1888 г. [693, с. 149—152]; текст «Автобиографии», по справке редактора-издателя «Русского труда» С. Ф. Шарапова, относится к 1891 г.). Здесь не только зримо представлен идейный генезис «раннего», «допечатного» Розанова, сопровождаемый комплексом специфически розановских творческих самоощущений, не только рельефно очерчена эволюция «идеосферы» будущего писателя и мыслителя от установок утилитарно-гедонистических и субъективно-«эвдемонических» («счастье») до «органических», соприродных самому бытию и «вложенных» в человека «природою», но и опредмечивается розановская методология процесса построения идеи (идеи «понимания» — в частности) в сознании. Непроизвольно Розанов оговаривает и характерологию своего творческого сознания, его «родовую» особенность — всецелое господство «созерцания». При этом отвлеченная умозрительность миросозерцания опознается как мучительная экзистенциальная проблема и в то же самое время дает рельефность, отчетливость умозрению («разложение» первоначальной идеи на «аксиомы» и выстраивание на их основе определенных «теорем», обеспечивающих соединение идеи с жизнью; при этом нереалистичная, «придуманная» идея в результате целенаправленной мыслительной работы вытесняется и замещается идеей реальной, более того, — реализуемой). Моноидейностъ духовного мира Розанова также налицо: пока занимающая сознание идея не совершит свой полный ifUKJi, не вскроет последние гносеологические основания и не разовьется до окончательных логических следствий и даже «жизнетворческих» последствий, Розанов, по собственному признанию, не «приступает» к другой идее, идее другого цита. Принципиально, наконец, и полное поглощение индивида занимающей его идеей универсального порядка, так сказать, «вла-деемость» идеей, даже помимо воли («шло во мне»). «.Вы не владеете собой, а всегда что-нибудь Вами владеет.», — писал Розанову Страхов, впервые подметивший эту любопытную особенность «психической организации» своего корреспондента, и Розанов вынужден был соглашаться с такой характеристикой [693, с. 50—51, 174—175]. В «Уединенном» же и «Опавших листьях» эта особая «медиумичность» сознания будет им возведена на степень эстетического акта.

Все подобные, весьма непривычные в плане типового восприятия феномена Розанова самохарактеристики, между тем действительно определяют «интеграл» настоящего философского и творческого лица писателя, — во всяком случае, на первоначальном отрезке творческого пути. А в «снятом» виде и иных «формах» выражения воспроизводятся и много позднее, под спудом иных мыслительных и творческих тенденций.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Творческий феномен В.В. Розанова и "новое религиозное сознание""

Подводя итоги исследования, позволительно еще раз напомнить одно из знаковых розановских высказываний: «побудить ветер может только ве тер». Этот «ветер», поднятый движением «нового религиозного сознания», на поверку оказался чересчур «тяжеловесен», но определенное влияние на эпоху модернизма возымел, и столь же бесспорно выглядит влияние на нее фигуры В. В. Розанова, точнее, его творческого феномена. Первостепенную роль здесь играют даже не конкретные произведения или художественно эстетические достижения Розанова, по праву удостоившиеся более чем веко вого научно-критического внимания; куда важнее общий смысл «целостной работы», связанной с именем писателя и предопределившей «феноменаль ность» (и вместе своего рода «инвариантность») его литературной судьбы в контексте национальной культуры рубежа XIX — XX веков.Творчество Розанова при всей своей органичности и оттого прихотливой вариативности подчинено определенной логике, которая «опознается» в дина мике творческого процесса и опредмечивается в уникальной розановской «картине мира», — производных творческого сознания: особенности роза новского сознания в его необходимой эволюции обусловливают общее на правление, характер и специфику литературной деятельности писателя.Осознание писательской индивидуальности происходит у Розанова до вольно поздно; во всяком случае, соответствующая печатная манифестация приходится на время полемики с формирующимся направлением «символи стов и декадентов», о чем красноречиво свидетельствует рассмотренное пре жде «Письмо в редакцию» «Русского обозрения» 1896 года. Но само по себе модернистское сознание и определяющие его установки на «новое творче ство» и «новую эру» возникают едва ли не изначально и отчетливо просмат риваются уже в первом продукте «умственной деятельности» — философ ском трактате «О понимании». Еще более недвусмысленно все это дает о се бе знать в таких основополагающих в плане формирующегося миросозерца ния и литературно-эстетической манеры работах, как «Легенда о великом инквизиторе Ф. М. Достоевского» и «Эстетическое понимание истории». С полной уверенностью можно констатировать, что прежде чем прийти к сво ему индивидуальному художественному методу и стилю, Розанов прошел определенный «философский» этап творческого развития, предварительный по отношению к смыслу его последующей «другой литературы». Но исклю чать данный этап «понимания» 1880—1890-х гг. из рассмотрения, как это обычно и делалось доселе в основной массе литературоведческих исследова ний, было бы научно неправомерным и бесперспективным занятием. И не только по причине утраты через то целостного представления о специфике творческого феномена Розанова, логике (и генезисе!) его творчества, опреде 389 ляющих его миросозерцательных максимах в их последовательном развитии, но и еще, по меньшей мере, в силу двух сопутствующих обстоятельств.Как, наверное, выяснилось из текста нашей работы, несмотря на подчас гипер-«философичность» розановских «исканий», в своем творческом «деле» писатель движим отнюдь не философской установкой, не умозрительно «логосичным» началом, а задачами «практическими», — той же потребно стью «устроения» «христианской» (или, затем, «половой») «цивилизации», например. И получается, что в сумме «философских» терминов и «религиоз но-философских» выкладок Розанов объективно демонстрирует процесс «са мосознания» модернистско-декадентской ментальности, теоретически се бя постулирующей и становящейся впоследствии основой, «субстратом» су губо литературного творчества. С этим обстоятельством связано и иное, полностью ему отвечающее: мышление Розанова, не будучи строго и «класси чески» философским, заметно тяготеет к художественно-мифопоэтическому началу, предстающему в довольно необычной форме гнозиса, гностического по качеству визионерства, имеющего, впрочем, мало общего с исторической традицией гностицизма, — в отличие от круга идейно-эстетических поисков Мережковских.Таким образом, без учета этой ментальной (религиозно-философской) составляющей существенно упрощался бы, а то и искажался взгляд на спе цифику «имманентной» литературной деятельности, на те собственно худо жественные задачи, которые ставили перед собой Розанов и «люди нового религиозного сознания».Мы также руководствовались и тем, что в кругу «самозародившихся мистиков» — «декадентов» 1890-х годов Розанов — едва ли не самое ориги нальное и выдающееся явление. Дабы это утверждение не выглядело дежур но-комплиментарным и голословным, укажем хотя бы на такой немаловаж ный аспект, как переход писателя в лоно культуры символизма из лагеря «разлагающегося» славянофильства. Консервативное обличие розановского «стиля модерн», первоначально «усвоенное» и вновь «возродившееся» в 1910-е годы, — вещь сама по себе знаменательная, заслуживающая всесто роннего внимания, но в еще большей степени это показательно в плане тен денций развития отечественной литературно-философской традиции, генези са русского модернизма — в частности. Западная, «французская» его основа общеизвестна, но не менее значительным здесь оказывалось культурно эстетическое наследие «идеалистов» 1830—1850-х гг. в лице, прежде всего, славянофилов. В сфере литературной критики генетическая преемственность славянофильско-почвеннической и модернистской ее ветвей просматривает ся, во всяком случае, однозначно, да и в более широком литературном кон тексте по-своему «славянофильствовали», помимо Розанова, и Мережков ский, и Брюсов, и младосимволисты, и «идеалист» А. Волынский, и рядовые представители символистского движения вроде П. Перцова или В. Бородаев ского. Разумеется, не последнюю роль здесь играл факт отрицания «наслед ства 60—70 годов», «теоретическую» основу чему — с позиций модернист 390 ского культурного сознания — опять же первым положил В. Розанов. Но преемственность национального религиозно-философского и культурного дискурса обуславливалась и методологией (вновь вспомним Розанова!) «ста рого» славянофильства, тоже в свое время ставшего (пусть и не в столь вы раженной, как на рубеже веков, форме) определенной манифестацией рели гиозного модернизма в России. Теоретическая, литературно-критическая и полемическая деятельность Розанова в 90-е годы, ее хитросплетения и колли зии, как нельзя лучше показывает, иллюстрирует и до известной степени объясняет важные и не вполне, не всякому очевидные особенности генезиса «новой» национальной литературы, ее необходимые «ментально эстетические» трансформации.В данной связи вовсе не случайной выглядит и скандалезная по внеш ности полемика Розанова с Вл. Соловьевым и Л. А. Тихомировым о «сво боде и вере», точнее, о принципах «творческой свободы» и жизнетворческой «силы». Как отмечалось по ходу исследования, существенной стороной и объ ективным «основанием» этой «самопроизвольно» возникшей литературно общественной борьбы стало формирование контрсоловьевской линии в рус ском религиозном модернизме, попутно с чем вскоре выяснилось диалекти ческое соотношение религиозного и художественного модернизма в его пер воначальной «декадентской» (и вместе «мистической») «фазе». Вместе с тем, «нетерпимая» полемическая деятельность Розанова второй половины 90-х годов (да и позднейших этапов) показательна и в плане типологии индивиду ального творческого сознания, испытывающего неодолимую потребность разрыва с любым оформленным «наследием».В типологическом смысле сознание Розанова было охарактеризовано нами как маргинальное (его особая разновидность); если же смотреть на про блему в историческом аспекте, — то как декадентско-модернистское, ос ложненное «органическими» и «онтологическими» установками славяно фильско-почвеннической ментальности и всей сферой неповторимой роза новской «субъектности»; поскольку же самим Розановым его индивидуаль но-творческая сфера полагалась за универсальную норму «религиозного» по качеству сознания, то с ходом времени это предопределило смычку писателя со вполне отвечавшей направлению его «умственной деятельности» доктри ной «нового религиозного сознания», разработанной обладателями приблизи тельно того же типа сознания.«Новое религиозное сознание», таким образом, выступает как своеоб разный интеграл «писательства» Розанова в его гносеологическом измере нии, а отнюдь не только теорией, повлиявшей на мыслителя в определенный период времени (конец 1890-х— 1900-е годы) в силу известных перекличек с его системой взглядов. Дело сложнее: в историко-генетическом отношении индивидуально-творческая ментальность Розанова совместилась с «неохри стианской» в ее доктринальном («метафизическом») и «персональном» вы ражении.Показательно, что Розановым была «выбрана» — из всех возможных — наиболее радикальная доктрина, и в то же время — самая отвлеченно «апокалипсичная». По своей содержательной сути и гносеологической спе цифике «новое религиозное сознание» представляло собой попытку транс формации традиционного сознания, и центральный «вопрос», ставившийся здесь {как возможен синтез духа и плоти), закономерно приводил к идее ре ального преображения человеческой природы, к реальному достижению ут раченного «богоподобия». Самое существо «нового религиозного сознания» заключалось именно в таком «реализме» — в представимости и воплотимо сти основополагающего чаяния: как не «номинально», не чисто философски, не аллегорически и метафорически, а жизненно, «кровно» э т о возможно осуществить, как и что нужно для этого сделать, каковы конкретные пути и методы решения данной — явно эсхатологической — задачи. Вот централь ный смысловой узел «религиозного движения», замкнутого на имена Мереж ковского и Розанова, вот в чем отличие его от прежних «реформации» и ре лигиозно-философских систем. Та эротическая гносеология гностического толка, что была связана с именами лидеров «христианства Третьего Завета», не только «творчески», самозаконно продолжала дело, начатое пришествием и проповедью Христа, но и вообще по-иному, с целеустремлением к «апока липсису», ставила все это «дело». И базировался данный небывалый проект на новом религиозном сознании — именно сознании, а не «учении» или «ми ровоззрении»: Розанов и Мережковский, опираясь на свой особый «метод» бого- и миропознания, попытались, сначала вместе (период Петербургских Религиозно-философских собраний здесь наиболее значим), затем каждый по-своему, совершить своеобразную «религиозную революцию» в сознании современников.Итак, в феномене «нового религиозного сознания» перед нами пред стает едва ли не самый радикально-утопический вариант модернистского «жизнетворчества». Можно даже сказать — инвариант, ибо сама «жизне творческая» идея доведена здесь до своих «последних» логических пределов.— Хотите стать Богом? Для этого мало словесного «декадентского» (инди видуалистического) самообожествления, но есть (у нас, «знающих» и «су щих») определенная метода, «технология», следуя которой, можно снискать «андрогинное» качество, «преодолеть смерть физически». Можно попробо вать. И многие, прежде всего младосимволисты, «соблазнились» и «попро бовали» («студент-естественник» А. Белый как неофит новой веры, напри мер, восклицал: «Мое письмо — это крик: «Мы слышим! Мы готовимся!»; но и выйдя из «студенческого» возраста, не раз расточал подобные тирады по поводу «мировой ектений»). Действительно, даже Вл. Соловьев, признанный «отец» русского символизма, был прочитан и усвоен своими «детьми», про шедшими школу «Нового Пути», во многом сквозь призму «неохристианско го» сознания, что и обусловило куда более радикально-«действенное» (не мыслившееся в таком виде самим Соловьевым) преломление и воплощение его софийно-теургических идей в «жизнетворческий» контекст. Разумеется, полной смычки в идеалах и верованиях у символистов и «неохристиан» не было, и нами специально была показана эта «рознь» двух типов творческого сознания, двух литературных «направлений» внутри единой культуры сим волизма. Само «апокалипсическое христианство Третьего Завета» было вос принято символистами экзистенциально и эстетически, в его пророческом, «профетическом» пафосе, а не в существе гносеологических (= «догматиче ских») «оснований»; эстетически же, по большей части, оно и отвергалось.И все же тайна нового сознания неодолимо влекла, притягивала к себе сим волистов. «Приобщиться» на «неохристианских» условиях, то есть отказать ся от творческой самобытности и имманентной «софийно»-эстетической проблематики, они не пожелали (помимо ясных «индивидуалистических» мотивов важную роль здесь играло и обоснованное сомнение по поводу су ществования у «неохристиан» чего-либо действительного, а не только сло весного), но определенная индивидуально-произвольная переинтерпретация «истин» Третьего Завета все же имела место. Отсюда проистекали неизбеж ные искажения и трансформации «нового религиозного сознания», утрата им своей первоначальной «чистоты», появление альтернативных версий, с ко торыми подчас не в меньшей степени, чем с именами Мережковского и Роза нова, связывают данность «нового христианства» в России. Иными словами, «неохристианское» пророчество, спровоцировав завышенные ожидания и упования внутри символистского и околосимволистского (в том числе рели гиозно-философского) движения, накалив особую гносеолого-эстетическую «атмосферу», катализировав «апокалипсические» энергии «теургов» и иных носителей «имманентных откровений» (допустим, Н. Бердяева), обернулось своеобразной «провокацией» не только для них (см., напр., «Серебряный го лубь» и «Петербург» А. Белого), но и для самих «неохристиан», явное свиде тельство чему — период «религиозной общественности» Мережковских и скандальное «отпадение» Розанова в мистику и принцип «уединенного».Здесь мы вплотную подходим к проблеме соотношения между религи озно-философской и художественно-эстетической составляющей творчества у лидеров русского «неохристианства». Оно достаточно сложное; на основа нии представленного анализа правомерно утверждать, что в «религиозно философских» терминах Розанов, Мережковский и иные «люди нового рели гиозного сознания» описывают специфику своей творческой системы — как «коллективной», так и ее индивидуально-авторских разветвлений. Но даже не это главное. В отвлеченно-гносеологическом смысле Розанов и Мереж ковский исключительно методологи, а не «систематики», отчего и творче ские системы обоих не лишены противоречий, не говоря уже о моменте ди намическом, «обеспечивающем» известную «протеичность» творчества. К тому же, как было выяснено, природа утверждаемого ими «метода» по со держательно-типологическим характеристикам тяготеет к «знанию» гности ческому с присущей ему символикой и приемами религиозно-философской спекуляции, ориентированными на приобщение к гнозису, его актуализацию.Литература как искусство слова в данной связи предстает оптимальным тех 393 нологическим средством такого «приобщения» и призвана наглядно осязательно, пластически закрепить в сознании читателя максимы и сам ме тафизический облик «новой религии». Художественное творчество писате лей «неохристианской» ориентации — объективно и субъективно — есть ре лигиозно и эстетически мотивированная попытка конструирования неких «новых форм творчества», раздвигающих границы искусства в плоскость «творчества жизни», «религиозного действия», реального преображения «духа и плоти», новотворения бытия, «организации» Апокалипсиса, — задач, далеко не чуждых всему символизму, но решаемых в рамках «нового религи озного сознания», и в особенности Розановым, на свой особый манер.Отсюда проистекает не менее важный постулат: творчество Розанова (не говоря уже о «Мережковском и компании») — особого типа, гностиче ское. В сущности, оно представляет собой единый гностический текст (по добно, опять же, «одной книге <...> об одном» Мережковского) без четкой литературной и философской спецификации и, соответственно, с достаточно условным делением на жанры. Взамен того последовательно реализуется ус тановка на придание общему текстовому пространству некоего «священно го», сакрального измерения, для чего используется целый арсенал средств, преимущественно художественных, и разрабатывается особая композицион ная структура повествования.Это один из самых принципиальных моментов нашего исследования, и без его всестороннего учета становится прямо непонятной связь «Уединенно го» и «Опавших листьев» (поздней «эссеистической» прозы 1910-х годов) с «нехудожественными» по внешней видимости произведениями предшест вующих этапов литературного развития Розанова. В результате же, вместо признания особого качества художественности у Розанова, как наилегчай ший выход из ситуации произвольно расчленяется единство творческой лич ности писателя. Но тогда непонятной, труднообъяснимой предстает динами ка творческого процесса, «прогностичность» и «потенциальность» розанов ской «литературы» — спорадические отблески последующего в предыдущем.Так, по «свидетельству» Розанова, «все «Уединенное» — в предисловии к «Людям лунного света». Но с равной основательностью можно утверждать, что «Уединенное» — также и в культе «иррациональности» и «подпольно сти» человеческой природы, провозглашенном в книге о Достоевском. Или — что оно обретается в приемах и «стиле» полемики 1894 года с Соловьевым и Тихомировым, а также в иных подобных «выкликаниях» середины 1890-х годов. О «новопутейском» эксперименте Розанова в данной связи и говорить нечего — это прямое предварение «Уединенного», здесь-то и вычленяется впервые сам идеал «другой литературы» в том смысле, как это дело понима ли «люди нового религиозного сознания» и Розанов в их числе. А, допустим, «все» «Опавшие листья» с их выраженной литературно-общественной со ставляющей и конфликтностью можно усмотреть в розановском споре о «на следстве 60—70-х годов», где писатель точно так же, ради каких-то «неведо мых друзей», демонстративно отрекался от ведущей и, пожалуй, единствен 394 ной на то время идейно-художественной традиции. Наконец, уже первый трактат «О понимании» объемлет собой позднюю розановскую прозу идеей потенциальности и открывает — через все перипетии дальнейшего «религи озного действия» в их «мистико-эстетическом», т. е. художественно стилевом оформлении (вспомним и про «религиозный стиль»!), — прямой путь к итоговому «Апокалипсису нашего времени».Речь, как можно видеть, идет не об устойчивой «системе тем и моти вов» (оттого мы даже не упоминаем сейчас про такой «мотив», ведущий и «мирообъемлющий», как розановская «метафизика пола»), а о чем-то прин ципиально ином, большем. Именно — о типологии особого гностического сознания («нового религиозного сознания»), символически формализовавше гося в творчестве, в наличном «тексте» другой литературы. Характерологию розановских произведений на каждом из конкретных этапов творческого раз вития во многом предопределяют эти последовательно сменяющиеся миро созерцательные максимы символического свойства. Для 1890-х гг. это идеал построения новой «христианской цивилизации», для 1900-х — пол, для 1910-

х — «тотальность» авторского «Я» в его особой «священной» психосубъект ности, скрепляемая «религиозным стилем». Устойчивыми «конструктами» выступают также категория «понимания» (индивидуального, розановского, выдаваемого за универсальный гносеологический принцип) и идея новотво рения бытия (на розановском языке — «новая эра», «новая творческая эпо ха», «жизне-творение» и под.).С точки зрения сугубо формальной наблюдаем определенный дуализм, если не раздирающее «текст» розановского творчества противоречие. С од ной стороны, налицо самоочевидный «конструктивизм», гностическая «ме тодичность» розановских произведений. Это рационально организованный момент «повествования», и ему наглядно отвечает «книжно-романная», так сказать, структура («В мире неясного и нерешенного», «Семейный вопрос в России», «Юдаизм», «Темный Лик»). С другой стороны, не менее властно и постоянно заявляют о себе такие неотчуждаемые «атрибуты» розановского текста, как пресловутые «выкликания» («литературное юродство и кликуше ство») и «психологичность»; в данном отношении прочерчивается опреде ленная линия от «Легенды о великом инквизиторе Ф. М. Достоевского» и ря да полемических статей 90-х — начала 900-х гг. к «Уединенному» и всей «фрагментарной», интимизированной прозе 1910-х. Говоря «суммарно», пе ред нами ни что иное, как то же «священное писание» в противоестествен ном, но и трагически неизбежном «симбиозе» с разложением литературы, — две конкурирующие данности сознания, производные того, что наименовано «новым религиозным сознанием» в его розановском обличий.Закономерно поэтому, что «Уединенное» и «Опавшие листья» вкупе с последующими произведениями этого жанра рассмотрены в диссертации, в полном соответствии с логикой творчества Розанова и авторским замыслом писателя (отраженном и в ряде автокомментариев на исходный текст), как итоговое воплощение идеала «новой формы творчества», сознательно струк 395 турируемой как «священное писание». Вскрыта генетическая зависимость произведений яосга-«неохристианского» этапа от общих эстетико-творческих установок «нового религиозного сознания», объяснена эволюция Розанова писателя от «больших» и философски нагруженных форм к «малым» и пре дельно психологизированным, «субъектным» жанрам. В соотношении же с изменившимися в 1910-е гг. идеологическими ориентирами Розанова проект «другой литературы» охарактеризован как попытка создания (потенциально го моделирования) качественно новой прагматической литературы в воспол нение прежней национальной художественной традиции.Как и у всякого правоверного модерниста («декадента сознания»), ли тературная деятельность Розанова не ограничивается эстетическим новатор ством, «самовыражением», «культурной работой» и т. д.; творчество шире объективированных и имеющих определенную художественную ценность продуктов творчества, непосредственно размыкаясь в «жизнетворческий» контекст, что и выдвигает на первую очередь вопрос о целостном творче ском феномене писателя. Аналитика проведенного исследования дает осно вания утверждать, что Розанов, веруя в исходные посылы своей мыследея тельности и в свою «миссию» преобразователя жизни и литературы, поста вил своеобразный эксперимент над собой и собственным сознанием, и без учета данного фактора очень многое в розановской «литературе» или непо нятно, или получает заведомо упрощенные трактовки. Образно говоря, нуж ны предварительные стадии мыслителя и «пророка» («религиозной лично сти»), чтобы осознать, как и почему возникает в итоге «жалкий сочинитель», «все испортивший своими сочинениями», захотевший «все знать» и плано мерно созидать, но «всю жизнь посвятивший на разрушение». Это «противо речие» (если угодно, «трагедия творчества») также было запрограммировано изначально: с самых первых шагов на литературном поприще Розанов столк нулся с ситуацией невозможности — в рамках избранной парадигмы дека дентско-модернистского сознания и индивидуальной «психической органи зации» — «скрепить» мысль и текст (творческий процесс) «единящим нача лом». Такую «силу» («организующий хаос принцип») Розанов постоянно, напряженно искал — в идее «понимания», в «эстетическом методе» Леонтье ва, в ортодоксальной «вере», в «нации» и «крови» (мезальянс с крайне пра выми изданиями и публицистами в 1890-е и 1910-е гг.), наконец, в «поле» как «ноуменальном» и «творческом» феномене. Подчас в этих «поисках» писа тель и вовсе склонялся к элементарной, едва ли не физической силе (монар хические и «религиозно нетерпимые» статьи 90-х, апология «людей веселого настроения» и соответствующая деятельность на Религиозно-философских собраниях, «Война 1914 года и русское возрождение», «Батальон и Элева тор»), но желанного «субстрата для силы» так и не обретал. Наконец, в каче стве единой и уже не подлежащей изменению скрепы тотально распадаю щейся картины мира было «найдено» собственное творческое «Я» в обрам лении «густого» «религиозного стиля». «Вот вся моя литература», — если выражаться розановским языком.Процесс и тенденция, о которых идет речь, в принципе знакомы по творческим судьбам многих представителей литературы русского модерниз ма; и не случайно тема «трагедии творчества» «сорвавшихся» в духовных и эстетических исканиях «интеллигентов» постоянно звучала в символистской среде, а к проблеме «диссоциации сознания» у представителей культуры Се ребряного века обращался целый ряд исследователей, причем вне всякой свя зи с розановским именем. И потому игнорировать ради ложного (превратно

понимаемого) «уважения» к творческой личности Розанова основополагаю щие проблемы розановского творчества, которые, как видим, имели смысло вое «расширение» на всю эпоху, в научном исследовании не представляется возможным.В качестве «компенсации» предыдущих суждений и объективности ра ди подчеркнем все же и иное, противоположное обстоятельство: органика розановского творчества в тенденции побеждает его «механику». Далеко не случайно Розанов в конечном итоге не уместился в заданных параметрах «нового религиозного сознания», выпал из его ауры, «вышел из совета», при чем — в силу принципиальных соображений. В данном отношении небеспо лезно сопоставить линии литературного развития, проистекающие, условно говоря, «из Мережковского» и «из Розанова». Общее здесь — магистральная установка на «другую литературу», идущую вразрез с традицией, даже оформившейся символистской. Но если мистическая «революционность» че ты Мережковских позднейших этапов («Мы не в изгнании, мы в послании») объективно продуцировала тип интеллигентской литературы, попутно за печатлевавшей таинственный «образ иного, как бы вторично-прометеевского (sic. — Я. ) творчества» (пользуясь метким выражением Г. В. Адамовича), притягивая к себе взоры и таланты сначала беллетристов-эсеров, а затем и ряда представителей молодого поколения русской литературной эмиграции (см. воспоминания и характеристики на этот счет Адамовича, В. Злобина, И. Одоевцевой, Ю. Терапиано, Ю. Фельзена и американской исследовательни цы Т. Пахмусс), то совсем иное дело — тенденции и «потенции», происте кавшие из творчества литературного «друга-врага» Мережковских. Несмотря на весь «бесконечный тупик» самовыражения, органика прозы Розанова 1910-х годов, ее существенные отличия от символистских образцов (при оче видности типологических и художественных соответствий-перекличек), тео ретическая вражда к модернизму, усиление консервативно «славянофильского» элемента и подобные обстоятельства — все это позво лило нам (и, думается, правомерно) охарактеризовать данность и «направле ние» розановского проекта как онтологический модернизм и типологически соотнести его с творческими исканиями ряда самобытных писателей — от Ремизова и Пришвина до А. Платонова и позднего И. Бунина.В целом же представленный, проанализированный и теоретически обобщенный в диссертации материал со всей очевидностью показывает, сколь сложный и мало изученный т в о р ч е с к и й ф е н о м е н явлен в лице и литературной деятельности Василия Розанова. Разумеется, в единичном исследовании, сколь угодно полном, невозможно исчерпать все вопросы це ликом, тем более — оценить творческое «дело» Розанова в богатстве реаль ных связей и «символических» соотношений с разными течениями и пред ставителями русской литературы. Взамен такого притязания на «всеохват ность» был избран определенный, четкий угол зрения на проблему творче ского феномена Розанова, для чего и был привлечен (актуализирован) фено мен «нового религиозного сознания» в сумме его идейно-эстетических де терминаций — как своего рода «рычаг», позволяющий «поднять» розанов скую тему на качественно новый уровень изучения. Детально объясняя «про тиворечия» Розанова логикой его творческого развития и «метафизикой» особого модернистского сознания, исчерпывая через то значительную часть проблемных вопросов, встававших перед розановедением, выдвигая на оче редь новые вопросы и проблемы, связанные с именем этого писателя, налич ная диссертационная работа отнюдь не «закрывает» собой возможности но вых предметных исследований и изысканий в области розановского творче ства, а — смеем надеяться — дает им определенную научную перспективу, попутно намечая новые ракурсы и направления изучения литературы русско го модернизма рубежа XIX — XX веков.

Список научной литературыСарычев, Ярослав Владимирович, диссертация по теме "Русская литература"

1. Когда вы познаете себя, тогда вы будете познаны и вы узнаете, что вы — дети Отца живого. <.>

2. Иисус сказал: Блажен тот, кто был до того, как возник. <.>27. <.> Когда вы сделаете двоих одним. и когда вы сделаете мужчину и женщину одним, чтобы мужчина не был мужчиной и женщина не была женщиной. — тогда вы войдете в царствие.

3. Иисус сказал: Я встал посреди мира, и я явился им во плоти. <.>

4. Иисус сказал: Если плоть произошла ради духа, это ■— чудо. Если же дух ради тела, это — чудо из чудес. <.>

5. Иисус сказал: Когда вы рождаете это в себе, то, что вы имеете, спасет вас. Если вы не имеете этого в себе, то, чего вы не имеете в себе, умертвит вас. <.>

6. Иисус сказал: Тот, кто познал мир, нашел тело, но тот, кто нашел тело, — мир недостоин его. <„.>

7. Иисус сказал: Когда вы видите ваше подобие, вы радуетесь. Но когда вы видите ваши образы, которые произошли до вас, — они не умирают и не являются — сколь великое вы перенесете? <.>

8. Иисус сказал: Несчастно тело, которое зависит от тела, и несчастна душа, которая зависит от них обоих. <.>

9. Иисус сказал: Почему вы моете внутри чаши (и) не понимаете того, что тот, кто сделал внутреннюю часть, сделал также внешнюю часть? <.>

10. А. Б. Богданович А. И.. Критические заметки. Суд над Пушкиным и мрачная философия «оправдания добра» г. Влад. Соловьева. — Как параллель ему — г. Розанов // Мир Божий. — 1897. — № 10. — [Отд. II]. — С. 7— 10.

11. А. Б. Богданович А. И.. Критические заметки. Воззвание г. Мережковского «детям» против «отцов» // Мир Божий. — 1901. — № 6. — [Отд. II]. — С. 9—11.

12. А. Б. Богданович А. И.. Публицистика. В. В. Розанов. В мире неясного и нерешенного. Спб. 1901 г. Ц. 1 р. 50 к. // Мир Божий. — 1901. — № 9. — [Отд. II]. —С. 91—92.

13. А. Б. Богданович А. И.. Критические заметки. Пророчества г. Мережковского. // Мир Божий. — 1901. — № 11. — [Отд. И]. — С. 1—14.

14. Абрамович Н. Я. В осенних садах. Литература сегодняшнего дня. — М.: Кн-во «Заря», 1909. — 171 с.

15. Абрамович Н. Я. Литературно-критические очерки. Книга I. Творчество и Жизнь. — СПб.: «Пушкинская Скоропечатня», 1909. — 303 с.

16. Абрамович Н. Я. «Новое время» и соблазненные младенцы. — Пг.: Кн-во «Памфлет», 1916. — 48 с. — (Б-ка обществ, и лит. памфлетов. № 3).

17. Абрамович Н. Я. Религия земли и духа. — М.: [Революция и культура], [1917]. — 97, [2], [6] е.: ил.

18. Авраменко А. П. Поэзия Андрея Белого: Автореф. дис. . канд. филол. н.: 10.641 / Моск. гос. ун-т им. М. В. Ломоносова. Филол. фак. Каф. истории советской лит. — М., 1970. — 26 с.

19. Авраменко А. П. А. Блок и русские поэты XIX века. — М.: Изд-во Моск. ун-та, 1990. — 246, 2. с.

20. Автобиография В. В. Розанова (Письмо В. В. Розанова к Я. Н. Колубовскому) // Русский труд. — 1899. — 16 окт. № 42. — С. 24—27.

21. А г г е е в К. М., с в я щ. Ненужная речь // Церковный вестник. — 1904. — 28 окт. № 44. — Стлб. 1385—1390.

22. Аггеев К. М., с в я щ. Христианство и его отношение к благо-устроению земной жизни. Опыт критического изучения и богословской оценки раскрытого К. Н. Леонтьевым понимания христианства. — Киев: Тип. «Петр Барский», 1909. — [2], 333, X с.

23. А д а м о в и ч Г. В. Литературные беседы. Василий Розанов // Звено. — Париж, 1927. — 16 янв. № 205. — С. 1—2.

24. Адамович Г. В. Одиночество и свобода / Сост., предисл. и примеч. В. Крейд. — М.: Республика, 1996. — 447 с. — (Прошлое и настоящее).

25. А й в а з о в И. Е. Pro domo sua (О «Новом Пути» и о сердечности в миссии) // Миссионерское обозрение. — 1903. — № 6. Март. — С. 813—824.

26. Айвазов Ив. Е. «Новый путь» в его отношении к старым путям и к православной Церкви // Миссионерское обозрение. — 1903. — № 8. Май. — С. 1214—1219; № 14. Сентябрь. — С. 476—487; № 16. Октябрь. — С. 758—774.

27. Айхенвальд Ю. И. Мережковский о Лермонтове // Айхенвальд Ю. Силуэты русских писателей. — Изд. 3-е, изм. — М., 1911. — Вып. I.С. 99—107.

28. Айхенвальд Ю. И. Неопрятность. В. Розанов. Опавшие листья: Короб второй и последний. Петроград, 1915 // Утро России. — 1915. — 22 авг. № 231. — С. 6.

29. Аксаков Н. П. Свобода, любовь и вера. По поводу толков о терпимости и нетерпимости // Русская беседа. — 1895. — № 1. — С. 5—18; № 2. — С. 22—30; № 3. — С. 29—50; № у. с. 33—77; № 8. — С. 36—57.

30. Аксаков Н. П. Христианство «пассивное» и «активное» (По поводу фельетона В. В. Розанова) // Русский труд. — 1898. — 3 янв. № 1. — Особ, прилож. к № 1 (3 янв. 1898 г.). — С. 36—42.

31. Амфитеатров А. В. Литературный альбом. — Изд. 2-е, доп.СПб.: Тип. Т-ва «Общественная Польза», 1907. — 8., 334 с.

32. Амфитеатров А. В. «Богословы» // Амфитеатров А. Ау! Сатиры, рифмы, шутки, фельетоны и статьи. — СПб.: Кн-во, типо-литогр. «Энергия», 1912. —С. 54—67.

33. А. Н. В защиту брака. По поводу «Крейцеровой сонаты» Гр. Льва Толстого. — Спб.: Тип. Морского Министерства, в Главном Адмиралтействе, 1891. —2., 21 с.

34. Андреевский С. А. Литературные очерки. — 3-е дополненное издание «Литературных чтений». — Спб.: Тип. А. Е. Колпинского, 1902. — 4., 498 с.

35. Анд — ъ В. Андерсон В. М.. В. В. Розанов. Литературные изгнанники. Том I. СПБ. 1913 8° 531 стр. Ц. 3 р. 50 к. // Русский библиофил. —1913. —№8. Декабрь. —С. 86—87.

36. Антихрист (Из истории отечественной духовности): Антология / Сост., коммент. А. С. Гришина, К. Г. Исупова. — М.: Высш. шк., 1995. — 415 с.

37. Антонов Н. Р., с в я щ. Русские светские богословы и их религиозно-общественные миросозерцания. Литературные характеристики. — СПб.: Тип. М. А. Александрова, 1912. — Т. I. — VIII., LVI, 426 с.

38. А. О. В. В. Розанов. Среди художников. С портретами. С.-Петербург. 1914 (?) г. Ц. 3 р. 50 к. // Речь. — 1913. — 11 нояб. № 309 (2621). — С. 3.

39. Апокрифы древних христиан: Исследование, тесты, комментарии /Акад. общест. наук при ЦК КПСС. Ин-т науч. атеизма; Редкол.: А. Ф. Окулов (пред.) и др. — М.: Мысль, 1989. — 336 с. — (Науч.-атеист, б-ка).

40. Ардов Т. Тардов В. Г.. О «возрождении» России // Утро России.1914. — 14 дек. № 311. — С. 2.

41. Арсеньев К. К. Новая форма старой мечты. — Д. С. Мережковский, Л. Толстой и Достоевский. Спб., 1901 // Вестник Европы. — 1901.Т. III.— С. 307—324.

42. Артемьев М. М.. Розанов и ритуальные убийства // Речь. —1914. — 1 февр. №31 (2700). —С. 3.

43. А — т ъ Киреев А. А.. «Сумерки просвещения» // Новое время. — 1899. — 24 марта. № 8287. — С. 2.

44. А — т ъ Киреев А. А.. Параллельно В. В. Розанову // Новое время.1900. — 24 нояб. № 8889. — С. 3.

45. А ф а н а с ь е в Н. И. Розанов, Василий Васильевич // Современники. Альбом биографий Н. И. Афанасьева. — СПб.: Тип. А. С. Суворина, 1909.Т. 1.—С. 242—244.

46. Ахунзянова Ф. Т. Религиозные проекты в культуре Серебряного века и художественные формы их воплощения (Д. С. Мережковский и В. В. Розанов): Автореф. дис. . канд. культурологии: (24.00.01) / Вят. гос. гуман. ун-т. — Киров, 2006. — 18 с.

47. А ш е ш о в Н. П. Северные отражения. В. В. Розанов. — Любопытный культурный тип. — Мир его центральных идей. — Философия и освящение пола. — Политическая деятельность. — Суд над Розановым // Одесские новости. — 1910. — 10 дек. № 8290. — С. 2.

48. Ашешов Ник. Щ. «Позорная глубина». (В. Розанов. Опавшие листья. Короб второй и последний. Петроград, 1915) // Речь. — 1915. — 16 авг. №224 (3247). —С. 2.

49. А я к с Измайлов А. А.. В. В. Розанов (К 30-летнему юбилею — 1882—1912) // Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. — 1912. — 21 нояб. № 13260. —С. 4.

50. А я к с Измайлов А. А.. На распашку (А. С. Суворин в переписке с В. В. Розановым) // Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. — 1912. — 21 дек. № 13311. —С. 5—6.

51. Б а б а е в Э. Г. Лев Толстой: итог или проблема? // Связь времен: Проблемы преемственности в русской литературе конца XIX — начала XX в. — М.: Наследие, 1992. — С. 47—76.

52. Базаров В. Руднев В. А.. Личность и любовь в свете «Нового религиозного сознания» // Литературный распад. Критический сборник. — СПб.: Кн-во «Зерно», 1908. — С. 221—239.

53. Б а з а р о в В. Руднев В. А.. На два фронта. — СПб.: Кн-во «Прометей», 1910.—XL, 211, [2] с.

54. Бальмонт К. Д. Горные вершины. Сборник статей. Книга первая. — М.: Кн-во «Гриф», 1904. — 210, IV с.

55. Б а р а б а н о в Е. В. В. В. Розанов // Розанов В. В. Сочинения: В 2 т. / Сост., подгот. текста и примеч. Е. В. Барабанова. — М.: Изд-во «Правда», 1990. — Т. 1. Религия и культура. — С. 3—16.

56. Барабанов Е. В. «Русская идея» в эсхатологической перспективе // Вопросы философии. — 1990. — № 8. — С. 62—73.

57. Бартенев Успенский Вас. В.. Из письма к Д. С. Мережковскому // Вопросы жизни. — 1905. — № 4—5. — С. 262—264.

58. Басаргин А. Введенский А. И.. «Религиозное обновление» наших дней. Статья первая. Предварительный диагноз // Московские ведомости. — 1903. — 22 февр. № 52. — С. 3—4.

59. Басаргин А. Введенский А. И.. «Религиозное обновление» наших дней. Статья вторая. «Астартизм» // Московские ведомости. — 1903. — 1 марта. № 59. — С. 3—4.

60. Б а с а р г и н А. Введенский А. И.. «Религиозное обновление» наших дней. Статья третья. «Розовое христианство» // Московские ведомости.1903. — 8 марта. № 66. — С. 3—4.

61. Б а с а р г и н А. Введенский А. И.. «Религиозное обновление» наших дней. Статья четвертая. «Религия конца» // Московские ведомости. — 1903. — 15 марта. № 73. — С. 3—4.

62. Б а с а р г и н А. Введенский А. И.. «Религиозное обновление» наших дней. Статья пятая. Свобода религиозной совести // Московские ведомости. — 1903. — 22 марта. № 80. — С. 3; 25 марта. № 83. — С. 3.

63. Б а с а р г и н А. Введенский А. И.. «Религиозное обновление» наших дней. Статья шестая. Интеллигенция и Церковь // Московские ведомости. — 1903. — 29 марта. № 87. — С. 3—4.

64. Басаргин А. Введенский А. И.. «Религиозное обновление» наших дней. Статья седьмая. Воскресни Боже!. // Московские ведомости. — 1903. — 5 апр. № 94. — С. 3—4.

65. Б а с а р г и н А. Введенский А. И.. «Религиозное обновление» наших дней. Статья первая. Наши религиозно-философские направления // Московские ведомости. — 1904. — 14 февр. № 44. — С. 3—4.

66. Басаргин А. Введенский А. И.. «Религиозное обновление» наших дней. Статья вторая. Ахиллесова пята // Московские ведомости. — 1904.21 февр. №51. — С. 3—4.

67. Басаргин А. Введенский А. И.. «Религиозное обновление» наших дней. Статья третья. Земной рай // Московские ведомости. — 1904. — 28 февр. № 58. — С. 3—4.

68. Басаргин А. Введенский А. И.. «Религиозное обновление» наших дней. Статья четвертая. Поло-пантеизм г. Розанова // Московские ведомости. — 1904. — 8 марта. № 67. — С. 3—4.

69. Басаргин А. Введенский А. И.. «Религиозное обновление» наших дней. Статья пятая. Новая ересь // Московские ведомости. — 1904. — 13 марта. № 72. — С. 3—4.

70. Басаргин А. Введенский А. И.. «Религиозное обновление» наших дней. Статья шестая. О «двуединстве добра» // Московские ведомости.1904. — 20 марта. № 79. — С. 3—4.

71. Басаргин А. Введенский А. И.. «Религиозное обновление» наших дней. Статья седьмая. Где выход? // Московские ведомости. — 1904. — 27 марта. № 86. — С. 3—4.

72. Б. Г. Глинский Б. Б.. В. Розанов. Итальянские впечатления. Спб. 1909. Стр. 316. Ц. 1 р. 50 к. // Исторический вестник. — 1910. — № 3. — С. 1116—1117.

73. Б. Г. Глинский Б. Б.. В. Розанов. Когда начальство ушло. 1905— 1906 гг. Спб. 1910. Стр. 420. Цена 2 р. // Исторический вестник. — 1911. — № 1. —С. 335—337.

74. Б. Г. Глинский Б. Б.. В. Розанов. Уединенное. Спб. 1912. Стр. 300. Ц. 1 р. 50 к. // Исторический вестник. — 1912. — № 5. — С. 661—662.

75. Безносов В. Путь к духовному синтезу. О религиозно-философских собраниях в С.-Петербурге // Звезда. — 1993. — № 3. — С. 164—170.

76. Без подп.. О. Иоанн Кронштадтский о старом и новом пути спасения // Миссионерское обозрение. — 1903. — № 5. Март. — С. 690—692.

77. Без подп.. Навстречу Собору Русской Церкви [с рескриптом имп. Николая II на имя митр. Антония (Вадковского) о подготовке к созыву Собора] // Церковный голос. — 1906. — 13 янв. № 2. — С. 33—36.

78. Без подп.. Подготовление к Собору // Церковный голос. — 1906. — 3 февр. № 5. — С. 131—132.

79. Без подп.. Призраки // Церковный голос. — 1906. — 26 мая. № 21.С. 601—602.

80. Без подп.. Подмена Собора // Церковный голос. — 1906. — 14 июля. №28. — С. 771—774.

81. Без подп.. Кто такой г. Мережковский? // Новое время. — 1914. — 27 янв. № 13606. —С. 4.

82. Без подп.. Дело В. В. Розанова // Новое время. — 1914. — 28 янв. № 13607. —С. 4—5.

83. Без подп.. Изобличенный г. Мережковский // Новое время. — 1914.29 янв. № 13608. — С. 4—5.

84. Без подп.. Еще о Мережковском // Новое время. — 1914. — 31 янв. № 13610. —С. 5.

85. Белый А. Публицистика. В. Розанов. Когда начальство ушло. 1905—1906 гг. Стр. VIII + 429. Спб., 1910. Ц. 2 р. // Русская мысль. — 1910.11. — Библиогр. отд. журн. «Русская мысль». — С. 374—376.

86. Белый А. Критика. Эстетика. Теория символизма: В 2 т. / Вступ. ст., сост. А. Л. Казин, коммент. А. Л. Казин, Н. В. Кудряшева. — М.: Искусство, 1994. — Т. 1. —■ 478 е.; Т. 2. — 572 с. — (История эстетики в памятниках и документах).

87. Б е л я е в А. Д. Очерк современной умственной жизни. — Харьков: Тип. Губернского Правления, 1889. — [4], 86 с. — [Отдельные оттиски из журнала «Вера и разум» за 1889 год].

88. Б е л я е в А. Д. Истинное христианство и гуманизм (По поводу воззрений на христианство графа Л. Н. Толстого и Вл. С. Соловьева). — Сергиев Посад: 2-я тип. А. И. Снегиревой, 1893. — 114 с. — [Оттиски из Богословского Вестника за 1893 г.].

89. Б е л я е в Юр. Д. О Розанове (В. Розанов. «Итальянские впечатления». Спб. 1909) // Новое время. — 1909. — 24 июня. — № 11954. — С. 3.

90. Б е н у а А. Н. Мои воспоминания: В пяти книгах. — Изд. 2-е, доп.М.: Наука, 1990. — Кн. IV, V Т. 2. — 774 с. — (Лит. памятники).

91. Берберова Н. Курсив мой. Главы из книги // Октябрь. — 1988.11. —С. 166—195.

92. Бердяев Н. А. К. Леонтьев — философ реакционной романтики // Вопросы жизни. — 1905. — № 7. — С. 165—198.

93. Б е р д я е в Н. А. Философия свободы; Смысл творчества / Вступ. ст., сост., подгот. текста, примеч. Л. В. Полякова. — М.: Правда, 1989. — 608 с.Прилож. к журн. «Вопросы философии»).

94. Бердяев Н. А. Русская идея. Основные проблемы русской мысли XIX века и начала XX века // Вопросы философии. — 1990. — № 1. — С. 77— 144; №2. —С. 87—154.

95. Б е р д я е в Н. А. Самопознание (опыт философской автобиографии). — М.: Междунар. отношения («ДЭМ»), 1990. — 336 с.

96. Бердяев Н. А. Новое христианство (Д. С. Мережковский) // Н. А. Бердяев о русской философии. — Свердловск: Изд-во Урал, ун-та, 1991. — Ч. 2, —С. 127—148.

97. Бердяев Н. А. О новом религиозном сознании // Бердяев Н. А. О русских классиках. — М.: Высш. шк., 1993. — С. 224—253.

98. Березин П. Новые книги. В. В. Розанов. Война 1914 года и русское возрождение // Современник. — 1915. — № 5. — С. 291—292.

99. Берлин П. А. В. Розанов. Когда начальство ушло. Спб. 1910. 420 стр. ц. 2 руб. // Новый журнал для всех. — 1910. — № 19. Май. — Стлб. 123—125.

100. Берлин П. А. «Опаснее врага» («Письма А. Суворина к В. Розанову». Спб. 1913 г.) // Новая жизнь. — 1913. — № 2. — Стлб. 244—251.

101. Берлин П. А. Русские мыслители и евреи. Вл. Соловьев, Н. Бердяев, С. Булгаков, П. Струве, В. Розанов // Новый журнал [The New Review]. — Нью-Йорк, 1962. — Кн. 70. — С. 223—270.

102. Б и б и х и н В. В. К метафизике Другого // Начала: Религиозно-философский журнал. — М., 1992. — № 3. — С. 52—65.

103. Б и б и х и н В. В. Время читать Розанова // Розанов В. В. Сочинения: О понимании: Опыт исследования природы, границ и внутреннего строения науки как цельного знания / ИМЛИ РАН. Подгот. текста и коммент. В. Г. Сукача. — М.: Танаис, 1995. — С. IX—XXV.

104. Библиолог Ловягин А. М.. Трилогия о Христе и Антихристе // Литературный вестник: Изд. рус. библиогр. о-ва. — 1901. — Т. II. — Кн. VIII.С. 317—322.

105. Блок А. А. Собр. соч.: В 8 т. — М.; Л.: ГИХЛ, 1960—1965. — Т. 5. Проза 1903—1907. — 800с.

106. Богачевская-Хомяк М. Философия, религия и общественность в России в конце 19-го и начале 20-го вв. // Русская религиозно-философская мысль XX века: Сборник статей / Под ред. Н. П. Полторацкого.Питтсбург, 1975. — С. 54—67.

107. Боголюбов Д. Об одном напрасном озлоблении в новой газете // Церковный голос. — 1906. — 2 июня. № 22. — С. 640—645.

108. Богомолов Н. А. «Мы — два грозой зажженные ствола». Эротика в русской поэзии — от символистов до обэриутов // Литературное обозрение. — 1991. — № 11. —С. 56—65.

109. Богомолов Н. А. Русская литература начала XX века и оккультизм: Исследования и материалы. — М.: Новое лит. обозр., 1999. — 549, 1.с.

110. Бойко В. А. Мотив смешения полов в творчестве В. В. Розанова // Гуманитарные науки в Сибири. Сер. филол. / РАН; Сибир. отд. — 1995. — №4. —С. 39—45.

111. Б о й ч у к А. Г. Дмитрий Мережковский // Русская литература рубежа веков (1890-е — начало 1920-х годов) / Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького РАН.—М.: Наследие, 2001. —Кн. 1. —С. 779—850.

112. Болдырев Н. Ф. Семя Озириса или Василий Розанов как последний ветхозаветный пророк. —- Челябинск.: Изд-во «Урал Л. Т. Д.», 2001.480 с.

113. Бонецкая И. К. Русская софиология и антропософия // Вопросы философии. — 1995. — № 7. — С. 79—97.

114. Бород ае в с кий В. В. О трагизме в христианстве // Русский вестник. — 1903. — № 2. — С. 615—624.

115. Боцяновский В. Ф. Богоискатели. — СПб.; М.: Изд. Т-ва М. О. Вольф, 1911. — 2, И, 269 с.

116. Бочаров С. Г. Леонтьев и Достоевский. Статья первая. Спор о любви и гармонии // Вопросы литературы. — 1993. — Вып. IV. — С. 153— 187.

117. Б р о н з о в А. А., п р о ф. «Нужно» ли «учиться христианству из Ипполита» — Еврипидовой трагедии? // Христианское чтение. Прилож. к «Церковному вестнику». — 1903. — № 4. — С. 614—628; № 5. — С. 760— 786; № 8. — С. 173—199.

118. Бронзов А. А. Зоил из «Нового Пути» (Несколько слов по поводу заметки г. Бартенева) // Миссионерское обозрение. — 1903. — № 15. Октябрь. — С. 620—626.

119. Бронзов А. А. Христианство о труде (Открытое письмо В. В. Розанову) // Новое время. — 1909. — 28 марта. № 11869. — С. 3.

120. Бронзов А. А. Знал ли Толстой Евангелие // Колокол. — 1911.6 нояб. № 1678. — С. 2—3.

121. Б р ю с о в В. Я. Д. С. Мережковский. Собрание стихов. Книго-изд. тов. «Просвещение». СПБ., 1910. // Руская мысль. — 1910. — Кн. XII. — С. 397—398.

122. Брюсов В. Я. Д. С. Мережковский как поэт // Брюсов В. Далекие и близкие. Статьи и заметки о русских поэтах от Тютчева до наших дней.М., 1912. —С. 54—64.

123. Брюсов В. Я. 3. Н. Гиппиус // Русская литература XX века (1890—1910) / Под ред. проф. С. А. Венгерова. — М.: Изд. Т-ва «Мир», 1914.Т. I. Переоценка всех ценностей (1890-е гг.). —Кн. II. — С. 178—188.

124. Брянцев Д. К вопросу о браке и безбрачии // Вера и Церковь. — 1903. — Кн. 8 Т. 2. — С. 428—436.

125. Булгаков Н. Открытое письмо миссионера писателю г. В. Розанову // Миссионерское обозрение. — 1903. — № 19. Декабрь. — С. 1279— 1282.

126. Булгаков С. Н. Неопубликованные письма к В. В. Розанову / Предисл. к публ. М. А. Колерова // Вопросы философии. — 1992. — № 10. — С. 147—157.

127. Булгаков С. Н. Сочинения: В 2 т. — М.: Наука, 1993. — Т. 2. Избранные статьи. — 752 с. — (Прилож. к журн. «Вопросы философии»).

128. Булгаков С. Н. Свет невечерний: созерцания и умозрения / Подгот. текста и коммент. В. В. Сапова; Послесл. К. М. Долгова. — М.: Республика, 1994. — 415с. — (Мыслители XX века).

129. Буренин В. П. Критические очерки // Новое время. — 1888. — 20 мая. №4390. —С. 2.

130. Буренин В. П. Критические очерки. Ноги в перчатках, желудки, цепляющиеся за маски и проч. // Новое время. — 1894. — 29 июля. №6614. — С. 2.

131. Б у р е н и н В. П. Критические очерки. Литературное юродство и кликушество // Новое время. — 1895. — 1 сент. № 7007. — С. 2.

132. Буренин В. П. Критические очерки// Новое время. — 1903. — 25апр. №9747. —С. 2.

133. Буренин В. П. Критические очерки // Новое время. — 1905. — 6 мая. № 10478. —С. 4.

134. Буренин В. П. Критические очерки. Разговор// Новое время. — 1908. — 29 февр. № 11482. — С. 4.

135. Буренин В. П. Критические очерки. Торжество провала// Новое время. — 1915. — 17 апр. № 14044. — С. 5.

136. Буслакова Т. П. Владимир Соловьев и «эстетическое декадентство» // Серебряный век русской литературы: Проблемы, документы. — М.: Изд-во Моск. ун-та, 1996. — С. 12—23.

137. Бывший член общества. Исключение Д. С. Мережковского из религ.-филос. общества (Вниманию совета общества) // Новое время. — 1914. — 31 янв. № 13610. — С. 5.

138. Быстров В. Н. Идея обновления мира у русских символистов (Д. С. Мережковский и А. Белый) // Руская литература. — 2003. — № 3. — С. 3—21; № 4. — С. 29—51.

139. Вальман Н. В. Розанов. Опавшие листья. Спб. 1913. Стр. 526 + VIII. Цена 2 р. 50 к. // Исторический вестник. ■—- 1913. — № 7. — С. 326— 327.

140. Василий Розанов в контексте культуры / Под ред. И. А. Едошиной; Костром, гос. ун-т им. Н. А. Некрасова. — Кострома, 1999. — 213, 3. с.

141. Васильев Ю. «Мертвые души» (Искания «современной души» в романах 3. Гиппиус и Марка Криницкого) // Путь. — 1912. — № 10—11. Август-Сентябрь. — С. 76—83.

142. Ваховская А. М. Проза Д. С. Мережковского 1890-х — середины 1900-х гг.: становление и художественное воплощение концепции культуры: Автореф. дис. . канд. филол. наук: (10.01.01) / Моск. пед. ун-т. — М., 1996. — 19 с.

143. В. В. Розанов: pro et contra: Личность и творчество Василия Розанова в оценке русских мыслителей и исследователей: Антология /Сост; вступ. ст. и примеч. В. А. Фатеева. — СПб.: РХГИ, 1995. — Кн. I. — 512 е.; Кн. И. — 576 с. — (Рус. путь).

144. Венгеров С. А. Собр. соч. — СПб.: Кн-во «Прометей», 1911. — Т. I. Героический характер русской литературы. — 205 с.

145. Венгеров С. А. Этапы неоромантического движения. Статья первая // Русская литература XX века (1890—1910) / Под ред. проф. С. А. Венгерова. — М.: Изд. Т-ва «Мир», 1914. — Т. I. Переоценка всех ценностей.Кн. I. —С. 1—54.

146. Вехи: Сборник статей о русской интеллигенции; Из глубины: Сборник статей о русской революции / Сост., подгот. текста А. А. Яковлева; Примеч. М. А. Колерова и др. — М.: Правда, 1991. — 608 с. — (Прилож. к журн. «Вопросы философии»).

147. Взыскующие Града. Хроника частной жизни русских религиозных философов в письмах и дневниках / Сост., подгот. текста, вступ. ст. и коммент. В. И. Кейдана. — М.: Языки русской культуры, 1997. — 748 с.

148. Викторович В. А. «Надо провозглашать открыто и смело» (В. В. Розанов и Д. С. Дарский) // Литературоведение и литературоведы: Сб. науч. тр. к семидесятипятилетию Г. В. Краснова / Коломен. пед. ун-т. — Коломна, 1996.—С. 115—130.

149. В л а г и н. Письма А. П. Чехова и г. Мережковский // Новое время.1914. — 1 февр. № 13611. —С. 13—14.

150. В. Л. Р. Львов-Рогачевский В. Л.. Уединенное. В. Розанов, почти на правах рукописи. Спб. 1912 г. 1 р. 50 к. 300 стр. тип Суворина // Современный мир. — 1912. — № 9. — С. 336—337.

151. Волынский А. Л. Флексер X. Л.. Литературные заметки. О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы, Д. С. Мережковского // Северный вестник. — 1893. —■№ 3. — С. 108—141.

152. Волынский А. Л. Флексер X. Л.. «Книга великого гнева». Критические статьи. — Заметки. — Полемика. — СПб.: Изд. С.-Петербург. Т-ва «Труд», 1904. — VIII, LXXVIII, 524 с.

153. Волынский А. Л. Флексер X. Л.. Борьба за идеализм: Критические статьи. — СПб.: Н. Г. Молостов, 1900. — 2, III, 3, 542, II с.

154. В о л ы н с к и й А. Л. Флексер X. Л.. «Фетишизм мелочей». В. В. Розанов. I—II // Биржевые ведомости. Утренний выпуск. — 1916. — 26 янв. № 15346. —С. 2.

155. Волынский А. Л. Флексер X. Л.. «Фетишизм мелочей». В. В. Розанов. Ill—IV // Биржевые ведомости. Утренний выпуск. — 1916. — 27 янв. № 15348. —С. 2.

156. В — ский Б. Тареев М. М.. В. В. Розанов. Темный лик. Метафизика христианства. Спб. 1911. Цена 2 руб. 50 коп. Его же. Люди лунного света. Метафизика христианства. Спб. 1911. Цена 2 руб. 50 коп. // Исторический вестник. — 1911. — № 11. — С. 782—787.

157. Воспоминания о серебряном веке / Сост., авт. предисл. и коммент. В. Крейд. — М.: Республика, 1993. — 559 с.

158. Вышеславцев Б. П. Комментированный конспект книги В. Розанова «Великий инквизитор» Из неопубликованного наследия Б. П. Вышеславцева. / Примеч. Т. И. Благовой, О. С. Пугачева // Вопросы философии.1996. — № 6, — С. 134—140.

159. Гаврилов А. Первые розановские чтения: Елец, 27—29 сентября 1993 // Новое литературное обозрение. — 1993. — № 5. — С. 327—329.

160. Гайденко П. П. Соблазн «святой плоти» (Сергей Соловьев и русский серебряный век) // Вопросы литературы. — 1996. — Вып. IV. — С. 72—127.

161. Гайденко П. П. Владимир Соловьев и философия Серебряного века. — М.: Прогресс-Традиция, 2001. — 472 с.

162. Г а л к о в с к и й Дм. Феномен Розанова Из рукописи «Бесконечный тупик». // Социум. — 1991. — №2 (2). — С. 94—102.

163. Г а л к о в с к и й Д. Бесконечный тупик (Отрывок из книги) // Начала: Орган филос. о-ва СССР. — М., 1991. — № 1. — С. 66—71.

164. Г а р р и с Каллаш М. А.. «Уединенное» // Утро России. — 1912.15 марта. № 62. — С. 2.

165. ГаспаровМ. Л. Поэтика «серебряного века» // Русская поэзия «серебряного века», 1890—1917: Антология. — М.: Наука, 1993. — С. 5—44.

166. Гатчинский Отшельник Романов И. Ф.. За книгою. Брак и святые Отцы // Русский труд. — 1897. — 8 июня. № 23—24. — С. 16—19.

167. Гатчинский Отшельник Романов И. Ф.. Четвертый «воскресный» бюллетень // Русский труд. — 1899. — 17 июля. № 29. — С. 14—15.

168. Г а ч е в Г. Д. Три мыслителя: Леонтьев. Розанов. Пришвин (Главы из «Русской думы») // Московский вестник. — М., 1990. — № 8. — С. 197— 214.

169. Г е й Н. К. М. Горький и В. В. Розанов (О поэтике писателей-антиподов) // М. Горький и его эпоха: Материалы и исследования / РАН; ИМЛИ. — М.: Наследие, 1995. — Вып. 4. — С. 62—69.

170. Г и п п и у с В. В. Александр Добролюбов // Русская литература XX века (1890—1910) / Под ред. проф. С. А. Венгерова. — М., 1914. — Т. I.Кн. III. — С. 272—287.

171. Гиппиус 3. Н. Хлеб жизни // Мир искусства. — 1901. — № 11— 12. — [Отд. II. Худ. хроника]. — С. 323—334.

172. Гиппиус 3. Н. Открытое письмо редактору «Русской мысли» // Русская мысль. — 1914. — Кн. V. — Отд. II. — С. 133—135.

173. Гиппиус 3. Н. Два завета // Вестник русского христианского движения. — Париж; Нью-Йорк; М., 1977. — № 122. — С. 82—88.

174. Г и п п и у с 3. Н. Петербургские дневники // Литература русского зарубежья: Антология: В 6 т. — М.: Изд-во «Книга», 1990. — Т. 1. — Кн.2. 1920—1925.—С. 176—332.

175. Г и п п и у с 3. Н. Влюбленность; О любви; Арифметика любви; О женах // Русский Эрос, или философия любви в России. — М.: Прогресс, 1991. —С. 174—220.

176. Гиппиус 3. Н. Дмитрий Мережковский: Воспоминания // Мережковский Д. С., Гиппиус 3. Н. 14 декабря: Роман. Дмитрий Мережковский: Воспоминания / Сост. О. Н. Михайлова. — М.: Моск. рабочий, 1991.С. 283—523.

177. Г и п п и у с 3. Н. Черные тетради / Подгот. текста М. М. Павловой, Предисл. и примеч. М. М. Павловой и Д. И. Зубарева // Звенья: Ист. альм. —М.; СПб., 1992. —Вып. 2. —С. 11—173.

178. Г и п п и у с 3. Н. Воображаемое / Публ., вступ. заметка и примеч. М. Павловой // Звезда. — 1994. — № 12.— С. 116—123.

179. Г и п п и у с 3. Н. Собр. соч.: В Ют. / Сост., примеч. Т. Ф. Проко-пова. — М.: Русская книга, 2001—2003. — Т. 1—8.

180. Г л е б о в Н. Н.. Около проблемы пола. Новая книга В. Розанова //Журнал журналов. — Пг., 1915. — № 15. — С. 17—18.

181. Г л и н с к и й Б. Б.. В. Розанов. В мире неясного и нерешенного. Спб. 1904 //Исторический вестник. — 1904. — № 6. — С. 1053—1055.

182. Голлербах Э. Ф.. В. В. Розанов. Жизнь и творчество. — Пб.: Полярная звезда, 1922. — (Репринт, изд.: Paris: YMKA—PRESS, 1976). — 110 с.

183. Гончарова Е. И. Проза Бориса Савинкова (общественно-политический и литературный контекст эпохи): Автореф. дис. . канд. филол. наук: 10.01.01. / РАН; Ин-т рус. лит. (Пушкинский Дом) — СПб., 2001.18 с.

184. Горбунов В. В. Философ-лирик // Кентавр. — М., 1993. — № 6.С. 117—129.

185. Горичева Т. Н.. В поисках рая // Московский эзотерический сборник. — М.: ТЕРРА, 1997. — С. 260—270.

186. Г о р н ф е л ь д А. Г. Г. Мережковский и черт // Горнфельд А. Г. Книги и люди. I. Литературные беседы. — СПб.: Изд-во «Жизнь», 1908. —C. 273—282.

187. Гофштеттер И п. А.. В плену философско-теологической путаницы (О Розанове, Гегеле и Шестове) // Путь: Орган рус. религ. мысли.Париж, 1931. —№28. Июнь. —С. 87—100.

188. Гребениченко Т. В. Дух сомнения как сущность религиозного опыта: В. В. Розанов // Личность в меняющемся обществе: Тез. докл. и со-общ. Всерос. науч. конф. 23—24 окт. 1998 г. —Комсомольск-на Амуре: Изд-во гос. пед. ин-та, 1998. — Ч. 1. — С. 35—39.

189. Грибовский В. М. Литературное духоборчество (В. В. Розанов. Религия и культура. Сумерки просвещения. Литературные очерки. Спб. 1899 г.) // Книжки Недели. — 1899. — № 5. — С. 183—194.

190. Г р и н ф е л ь д Т. Я. Вл. Соловьев, В. Розанов, М. Пришвин: понимание красоты в природе. — Сыктывкар, 1995. — 23 с. — (Науч. докл.: Сер. препринтов / Сыктывкар, ун-т. № 2—95).

191. Гринякин Н. М. Соль обуявшая // Миссионерское обозрение.1903.—№7. Апрель. —С. 1032—1040.

192. Гринякин Н. М. Последний аргумент декадентов-новопутейцев // Миссионерское обозрение. — 1903. — № 11. Июль. — С. 100—101.

193. Гринякин Н. М. К открытию святых мощей Преподобного Серафима//Миссионерское обозрение.— 1903. — № 11. Июль. -—С. 157—158.

194. Гринякин Н. М. «Испытывай себя прежде суда» (Сир. 18,20). (Вниманию моего «новопутейского» критика г. А. Крайнего) // Миссионерское обозрение. — 1903. ■— № 15. Октябрь. — С. 626—630.

195. Гринякин Н. М. К утешению «терзающегося» новопутейского богослова // Миссионерское обозрение. — 1903. — № 19. Декабрь.С. 1251—1258.

196. Гринякин Н. М. Тоже — «живой язык» (По поводу «одного из откликов» свящ. Т. Б. Ч. «Новый Путь» № 4) // Миссионерское обозрение.1904. — № 9. Май. — С. 1163—1169.

197. Гринякин Н. М. «Отложите гнев, злоречие и сквернословие уст ваших» (Колос. 3,8). (По поводу клеветнической заметки «Нового Пути») // Миссионерское обозрение. — 1904.—№ 11. Июль. — С. 113—118.

198. Грифцов Б. А.. Три мыслителя. В. Розанов, Д. Мережковский, Л. Шестов. — М.: Изд. В. М. Саблина, 1911. — [2], 189, [2] с.

199. Громогласов И. М. О вторых и третьих браках в православной церкви // Богословский вестник. — 1902. — № 9. — С. 21—41; № 10. — С. 149—168; № 11. —С. 291—304.

200. Громогласов И. М. Канонические определения брака и значение их при исследовании вопроса о форме христианского бракозаключения // Богословский вестник. — 1907. — № 1. — С. 60—92.

201. Грякалов А. А. Образ человека в философии В. В. Розанова // Начала: Религ.-филос. журн. — М., 1992. — № 3. — С. 66—74.

202. Гунаропуло М. Открытые письма. Участникам рел.-филос. собраний и в частности г. Розанову// Миссионерское обозрение. — 1903. — № 8. Май. — С. 1242—1243.

203. Гуревич JL Я.. История «Северного вестника» // Русская литература XX века (1890—1910) / Под ред. проф. С. А. Венгерова. — М., 1914. — Т. I. Переоценка всех ценностей (1890-ые гг.). — Кн. II—III. — С. 235— 264. .

204. Г у с и н В. Н.. В. В. Розанов. «Война 1914 г. и Русское Возрождение». Петроград, 1915 г. //Летопись.— 1916. — № 1. — С. 422—424.

205. Данилевский А. В. В. Розанов как литературный тип // Классицизм и модернизм. — Tartu, 1994. — С. 112—128.

206. Данилевский Р. Ю. Русский образ Фридриха Ницше (Предыстория и начало формирования) // На рубеже XIX и XX веков. Из истории международных связей русской литературы: Сб. науч. тр. — Л.: Наука; Ле-нингр. отд., 1991. — С. 5—43.

207. Дарский Д. С. Розанов — человек // Вестник русского христианского движения. — Париж; Нью-Йорк, М., 1977. —№ 122. — С. 139—158.

208. Д — в. В предсоборном присутствии // Новое время. — 1906. — 7 мая. № 10828. —С. 3.

209. Д в о р ц о в а Н. П. М. Пришвин и русское религиозное возрождение XX в. (К постановке проблемы) // Вестник Московского университета. Сер. 9. Филология. — 1993. —№ 1. —С. 3—11.

210. Дворцова Н. П. Пришвин и Мережковский (Диалог о Граде Невидимом) // Вопросы литературы. — 1993. — Вып. III. — С. 143—170.

211. Д в о р ц о в а Н. П. М. М. Пришвин и В. В. Розанов: К истории творческого диалога // Русская словесность. — 1996. — № 2. — С. 29—34.

212. Дворцова Н. П. Пришвин: Между Паном и Софией // Художественная литература в социокультурном контексте. — М., 1997. — С. 124— 133.

213. Д е р м а н , А. Б.. Письма А. С. Суворина к В. В. Розанову. Спб. 1913 г. Ц. 2 р. // Заветы. — 1913. — № 4. — [Отд. II]. — С. 191—194.

214. Д е ф ь е О. В. Д. Мережковский и новое эстетическое сознание серебряного века русской культуры // Время Дягилева: Универсалии серебряного века: Третьи Дягилевские чтения. — Пермь, 1993. — Вып. 1. — С. 167—176.

215. Д е ф ь е О. В. Д. Мережковский: преодоление декаданса (раздумья над романом о Леонардо да Винчи): Моногр. / Моск. гос. пед. ун-т. — М.: Мегатрон, 1999. — 125 с.

216. Диесперов А. В Розанов. «Среди художников» // София. — М., 1914. —№3. с. 101—106.

217. Д. М. Мережковский Д. С.. Как В. Розанов пил кровь // Речь. —1913. — 20 нояб. № 318 (2630). — С. 2.

218. Добролюбов В. А. Ложь гг. Николая Энгельгардта и Розанова о Н. А. Добролюбове, Н. Г. Чернышевском и духовенстве. — СПб.: Тип. А. Е. Колпинского, 1902. — 2., 170 с.

219. Доклад Совета и прения по вопросу об отношении Общества к деятельности В. В. Розанова / Подгот. текста Е. В. Ивановой // Наш современник. — 1990. — № 10. —С. 110—122.

220. Долинин А. Искоз А. С.. Дмитрий Мережковский // Русская литература XX века (1890—1910) / Под ред. проф. С. А. Венгерова. — М.,1914. — Т. I. — Кн. III. — С. 295—356.

221. Д р е в с А. Происхождение христианства из гностицизма: Пер. с нем. / Предисл. В. С. Рожицына. — М.: Акционер, издат. о-во «Безбожник», 1930. —368, XVIII с.

222. Д р о з д о в Н. Г., п р о т. Кандидаты в предсоборное присутствие (Мережковский) // Церковный голос. — 1906. — 19 мая. № 20. — С. 579— 582.

223. Дроздов Н. Г., п р о т. Кандидаты в предсоборное присутствие (Розанов) // Церковный голос. — 1906. — 26 мая. № 21. — С. 602—606.

224. Дроздов Н. Г., п р о т. Чему верить? // Колокол. — 1911. — 21 апр. № 1518. —С. 3.

225. Дроздов Н. Г., п р о т. Мало ясности // Колокол. — 1911. — 14 мая. № 1537. — С. 2—3; 15 мая. № 1538. — С. 2—3.

226. Д р о з д о в Н. Г., п р о т. О Толстом и толстовцах // Колокол. —1911, — 11 нояб. № 1682. —С. 1.

227. Дроздов Н. Г., п р о т. Около полового вопроса // Странник. —1912. —№2. —С. 222—230.

228. Дроздов Н. Г., п р о т. Всего понемногу // Колокол. -— 1913. — 26 апр. №2104. —С. 3.

229. Д р о з д о в Н. Г., п р о т. «Опавшие листья» // Колокол. — 1913.27 апр. № 2105. — С. 3.

230. Д. С. Мережковский и М. Э. Здеховский. Письма из Парижа в Вильнюс / Вступ. ст., публ. и примеч. А. Иокубайтиса // Вильнюс. — 1990.1. —С. 147—156.

231. Дурылин С. Н. В. В. Розанов / Публ. В. А. Десятникова // Начала: Религ.-филос. журн. — М., 1992. — № 3. — С. 45—51, 78.

232. Е в г. Л. Ляцкий Е. А.. Петр и Алексей. Д. С. Мережковского. Спб. 1905 // Вестник Европы. — 1905. — Кн. 12. Декабрь. — С. 824—829.

233. Е в г. Л. Ляцкий Е. А.. Литературное обозрение. Розанов, В. Около церковных стен. Том первый. Спб. 1906 // Вестник Европы. — 1906. ■— Кн. 4. — С. 788—792.

234. Егоров Е. А. О приемах духовной полемики (Письмо в редакцию) // Миссионерское обозрение. —-1902. — № 1. Январь. — С. 197—199.

235. Егоров П. А. В. В. Розанов — литературный критик: проблематика, жанровое своеобразие, стиль: Автореф. дис . канд. филол. наук: (10.01.01)/Рос. ун-т дружбы народов. — М., 2002.— 19 с.

236. Е д о ш и н а И. А. Из истории возвращения В. В. Розанова в лоно отечественной культуры // Энтелехия. — Кострома, 2000. — № 1. — С. 81— 86; 2001.—№ 1. —С. 77—81; 2002. — № 5. — С. 88—94.

237. Едошина И. А. В поисках истины (К 100-летию со дня организации философско-религиозных собраний в Петербурге) // Энтелехия. — Кострома, 2002. — № 5. — С. 80—87.

238. Елецкий Ал — др. В. В. Розанов. «Обонятельное и осязательное отношение Евреев к крови» // Новое время. — 1914. — 30 марта. № 13667. —С. 7.

239. Емельянов В. А. «Другая литература» В. Розанова: (В поисках иных духовных созерцаний) / М-во образования РФ; Астрахан. гос. ун-т. — Астрахань: Астрахан. ун-т, 2004. — 161 с.

240. Емельянов В. А. «Другая литература» В. В. Розанова и современная русская проза // Проблемы эволюции русской литературы XX века: Материалы межвуз. науч. конф. / Моск. пед. гос. ун-т. — М., 1995. — Вып. 2. — С. 68—69.

241. Ермолаев М. Загадки Мережковского // Мережковский Д. Л. Толстой и Достоевский. Вечные спутники. — М.: Республика, 1995. — С. 561—567.

242. Е р о х и н а Т. И. В. Розанов: «за» или «против» декадентства? // Энтелехия. — Кострома, 2000. — № 1. — С. 44—47.

243. Жеребкина И. А. О структуре розановского текста (текст насилия) // Collegium. — Киев, 1993. — № 2. — С. 21—28.

244. Жеребкина И. А. Текстуальные стратегии в философии В. В. Розанова: «женское» как текст // Серебряный век русской литературы: Проблемы, документы. — М.: Изд-во Моск. ун-та, 1996. — С. 54—63.

245. Жуков В. Н. Третий Завет Дмитрия Мережковского // Мережковский Д. Собр. соч: Иисус Неизвестный. — М.: Республика, 1996. — С. 676—684.

246. Зайцев Б. А. «Иисус Неизвестный» / Публ., вступ. ст., коммент. М. Мироновой // Наше наследие. — 1990. — № щ (15). — С. 91—92.

247. Зайцев Б. А. Памяти Мережковского: 100 лет // Мережковский Д. С. В тихом омуте: Статьи и исследования разных лет. — М.: Сов. писатель, 1991. — С. 483—490.

248. За к ржевский А. К. Карамазовщина. Психологические параллели. Достоевский. Валерий Брюсов. В. В. Розанов. М. Арцыбашев. — Киев: Изд. журн. «Искусство», 1912. — 8, V, 161 с.

249. Закржевский А. К. Розанов В. В. Уединенное // Огни. — Киев, 1912. — 21 июля. № 29. — С. 12—14.

250. Закржевский А. К. Религия. Психологические параллели. — Киев: Изд. журн. «Искусство», 1913. — 476, VIII, [6] с.

251. Закржевский А. К. Одинокий мыслитель (Константин Леонтьев). К 25-летию со дня смерти. — Киев: Изд. журн. «Христианская Мысль», 1916. —35 с.

252. Заозерский Н. А. Странный ревнитель святыни семейного очага (В. В. Розанов. В мире неясного и нерешенного. СПб., 1901) // Богословский вестник. — 1901. — № 11. — С. 446—469.

253. Заозерский Н. А. К тревожному вопросу о браке и девстве («Новый путь», октябрь) // Душеполезное чтение. — 1904. — № 2. — С. 361— 368; №3. —С. 522—531.

254. Заозерский Н. А. Злонамеренное оставление одним супругом другого как основание расторжения брака // Богословский вестник. — 1904. —№ 10. —С. 318—341; № П. — С. 422—445.

255. Записки Петербургских Религиозно-Философских Собраний (1902—1903 гг.). — СПб.: Изд. М. В. Пирожкова, 1906. — XIV, 531 с.

256. Записки петербургских Религиозно-философских собраний (1901—1903 гг.) / Общ. ред., послесл. и краткие сведения об участниках дискуссий С. М. Половинкина. — М.: Республика, 2005. — 543 с.

257. Заточников В л. Романов И. Ф.. Заметки на полях и размышления между строк. I; III // Гражданин. — 1893. — 24 июня. № 171. — С. 3; 10 июля. № 187.— С. 4.

258. Заточников В л. Романов И. Ф.. Две точки зрения // Гражданин. — 1899. — 9 дек. № 95. — С. 5—6.

259. Захарова В. Т. Импрессионизм мысли: «Уединенное» и «Опавшие листья» В. Розанова // Российский литературоведческий журнал. — М., 1994. —№5—6. —С. 177—188.

260. Зеньковский В.В. История русской философии: В 2 т. / Сост. А. В. Поляков. — Л.: «Эго», 1991. — Т. I. Ч. 1. — 222 е.; Т. I. Ч. 2. — 280 е.; Т. II. Ч. 1. — 256 е.; Т. И. Ч. 2. — 270, 1. с. — (Филос. наследие России).

261. Иванова Е. В. «Северный вестник» // Литературный процесс и русская журналистика конца XIX — начала XX века. 1890—1904. Буржуазно-либеральные и модернистские издания / АН СССР, Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького. — М.: Наука, 1982. — С. 91—128.

262. Иванова Е. В. Об исключении В. В. Розанова из Религиозно-Философского общества // Наш современник. — 1990. — № 10. — С. 104— 110.

263. Иванова Е. В. Италия — В. В. Розанову // Вопросы философии.1991. —№3. —С. 133—139.

264. Иванова Е. В. Флоренский и Христианское Братство Борьбы // Вопросы философии. — 1993. — № 6. — С. 159—166.

265. Иванова Е. В. Русский модернизм и литературный процесс конца XIX — начала XX века // Российский литературоведческий журнал. — 1994. —№5—6. —С. 17—38.

266. Иванов Евг. П. К «спящим от печали»; О смрадном и святом. (По поводу заметки г. А. Крайнего о г. Розанове) // Новый путь. — 1903. — № 10. —С. 170—176.

267. Иванов Евг. П. В. Розанов. «Семейный вопрос в России». Спб. 1903 г. // Новый путь. — 1904. — № 7. — С. 196—202.

268. Иванов Вяч. И. Эллинская религия страдающего бога // Новый путь. — 1904. — № 1. — С. 110—134; № 2. — С. 48—78; № 3. — С. 38— 61; № 5. — С. 28—40; № 8. — С. 17—26; № 9. — С. 47—70.

269. Иванов Вяч. И. Религия Диониса. Ее происхождение и влияния // Вопросы жизни. — 1905. — № 6. — С. 185—220; № 7. — С. 122—148.

270. Иванов Вяч. И. Дионис и прадионисийство. — СПб.: Алетейя, 1994. — 344с. — (Сер. «Антич. б-ка. Исследования»).

271. Иванов Вяч. И. Родное и вселенское / Сост., вступ. ст. и примеч. В. М. Толмачева. — М.: Республика, 1994. — 428 с. — (Мыслители XX века).

272. Иванов Ив. Заметки читателя. Два миросозерцания // Артист. — 1894. — №43. — Кн. 11. Ноябрь. —С. 147—170.

273. Иванов М. М. Совсем не «особое мнение» // Новое время. — 1913. —21 янв. № 13241. —С. 4.

274. Иванов-Разумник Р. В. Мертвое мастерство (Д. Мережковский) // Иванов-Разумник Р. В. Творчество и критика. — М.: Кн-во «Прометей», 1911. —С. 110—179.

275. И в а с к Ю. П. О В. В. Розанове / Предисл. и публ. А. Н. Богословского // Волга. — 1991. — № 5. — С. 119—142.

276. Игнатов И. Н. Муки самопрезрения // Русские ведомости. — 1915, —22 авг. № 193. —С. 2.

277. Из архива А. Г. Достоевской: Письма Д. С. Мережковского и С. Н. Булгакова. Переписка с В. В. Розановым / Публ. Э. Гарэтто // Минувшее: Истор. альм. — М., 1992. — Вып. 9. — С. 235—293.

278. Из переписки С. А. Рачинского. С предисловием и примечаниями В. В. Розанова // Русский вестник. — 1902. — № 10. — С. 603—629; № 11. —С. 143—157; 1903,—№ 1. —С. 218—243.

279. Из переписки К. Н. Леонтьева. С предисловием и примечаниями В. В. Розанова // Русский вестник. — 1903. — № 4. — С. 633—652; № 5. — С. 155—182; № 6. — С. 409—438.

280. Из писем г-на Д. Мережковского к А. С. Суворину // Новое время. — 1914. — 28 янв. № 13607. — С. 4.

281. Из писем Зинаиды Гиппиус / Публ. В. Аллоя // Минувшее: Истор. альм. — М., 1991. — Вып. 4. — С. 294—325.

282. Измайлов А. А. Новые книги. «Воспоминания» К. Головина. В реакционном подполье. Плеве. Игнатьевский земский собор. Вл. Соловьев. «Когда начальство ушло» — Розанова. Письма заживо похороненного // Русское слово. — 1910. — 5 июня. № 127. — С. 2.

283. Измайлов А. А. Новые книги. О В. Розанове и смертной тени христианства // Русское слово. — 1911. — 22 янв. № 17. — С. 2.

284. Измайлов А. А. Люди лунного света (В. В. Розанов о тайне полов) // Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. — 1911. — 24 мая. № 12336. — С.З.

285. Измайлов А. А. Новые книги. «Люди лунного света», В. В. Розанова // Русское слово. — 1911. — 31 мая. №123. — С. 2.

286. Измайлов А. А. «Уединенное» (Новая книга В. В. Розанова) // Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. — 1912. — 19 мая. № 12944. — С. 7; 21 мая. № 12946. — С. 4; 22 мая. № 12948. — С. 5.

287. Измайлов А. А. Пророк безблагодатных дней (Д. С. Мережковский); Вывихнутые души (Беллетристика 3. Гиппиус) // Измайлов А. Пестрые знамена. Литературные портреты безвременья. — М.: Изд. Т-ва И. Д. Сытина, 1913. —С. 121—160.

288. И. Л. Ларский И.. В. Розанов. Когда начальство ушло. 1905— 1906 гг. С.-Петербург. МСМХ. Ц 2 р. // Современный мир. — 1910. — № 10.Отд. И. — С. 162—163.

289. Илецкий Ал. Египет в издании Розанова // Новое время. Ил-люстр. прилож. — 1916. — 19 нояб. № 14623. — С. 8—9.

290. Иловайский Д. И.. О некоторых явлениях в столичной печати // Московские ведомости. — 1893. —- 3 марта. № 61. — С. 2.

291. И л ь и н В. Н. Стилизация и стиль. 2. —- Ремизов и Розанов // Возрождение La Renaissance. — Paris, 1964. — № 147. Март. — С. 78—99.

292. Инфолио. От Вифлеема до Голгофы // Новое время. — 1901. — 28 марта. № 9009. — С. 2.

293. И н ф о л и о. Литературная справка // Новое время. — 1901. — 24 нояб. № 9241. —С. 4.

294. Иоанн Сан-Францисский (Шаховской), а р х и е п. Избранное / Сост., авт. вступ. ст. Ю. Линник. — Петрозаводск: Изд-во «Святой остров» (Фонд культуры Карелии), 1992. — 575 с.

295. Искржицкая И. Ю. Эстетико-культурологические проблемы литературы русского символизма: дис. . докт. филос. наук: (09.00.04) / Моск. гос. ун-т им. М. В. Ломоносова. — М., 2000. — 463 с.

296. К. А. Литературное обозрение. В. Розанов. Когда начальство ушло. 1905—1906 гг. Спб., 1910. Ц. 2 р. // Вестник Европы. — 1911. —№ i. С. 338—341.

297. К а з а к о в а Н. Ю. В. В. Розанов и газета А. С. Суворина «Новое время»: Автореф. дис . канд. филол. наук: (10.01.10) / Моск. гос. ун-т им. М. В. Ломоносова; фак-т журналистики. — М., 2000. — 24 с.

298. Казакова Н. Ю. Розанов — полемист (к проблеме семиотики поведения) // Энтелехия. — Кострома, 2002. — № 5. — С. 65—72.

299. Каргашин И. А. Розанов и Бахтин: искусство «прозаического мышления» // Энтелехия. — Кострома, 2002. — № 5. — С. 34—38.

300. Карташев А. В. Вселенские соборы. — М.: Республика, 1994.543 с.

301. Карташова Е. П. Стилистика прозы В. В. Розанова: Моногр.М.:МПУ, 2001. —373 с.

302. Кассий Гофштеттер И. А.. Месть религиозно-философствующих бейлистов // Новое время. — 1914. — 22 янв. № 13601. — С. 4.

303. К а ц и с JI. Ф. Из комментария к иудейским мотивам В. В. Розанова // Начала: Религ.-филос. журн. — М., 1992. -— № 3. — С. 75—78.

304. К а ц и с JI. Ф. Достоевский. Розанов. Маяковский (О литературных истоках поэмы «Про это») // Известия Российской академии наук. Сер. лит. и яз. — 1993. — Т. 52. — № 6. — С. 52—68.

305. К а ц и с JI. Ф. Жаботинский и В. Розанов: Об одной незамеченной полемике (1911—1913—1919) // Литературное обозрение. — 1998. — № 4. — С. 52—61.

306. К — г ъ Н. Кнорринг Н. Н.. Заметки. Розанов и «Нов. время» // Звено. — Париж, 1927. — 1 дек. № 6. — С. 366—367.

307. Келдыш В. А. Наследие Достоевского и русская мысль порубежной эпохи // Связь времен: Проблемы преемственности в русской литературе конца XIX — начала XX в. — М.: Наследие, 1992. — С. 76—115.

308. К и р е е в А. А. Сочинения. Часть вторая. Политика и полемика. — СПб.: Изд. А. С. Суворина, 1912. — 2, X, 487, 2. е.: 1 л. портр.

309. К и р е е в А. А. Письмо в редакцию // Новое время. — 1902. — 12 марта. № 9346. — С. 2—3.

310. Климентов А. Романтизм и декадентство. Философия и психология романтизма, как основа декадентства (символизма). — Одесса: Тип. Л.Нитче, 1913. —263 с.

311. К л и н г О. А. Брюсов: через эксперимент к «неоклассике» // Связь времен: Проблемы преемственности в русской литературе конца XIX ■— начала XX в. — М.: Наследие, 1994. — С. 264—280.

312. К л и н г О. А. Влияние символизма на постсимволистскую поэзию в России 1910-х годов: (Проблема этики): Автореф. дис. . д-ра филол. наук: (10.01.01)/Моск. гос. ун-т им. М. В. Ломоносова. — М., 1996. — 52 с.

313. К л и н г О. А. Серебряный век — через сто лет («Диффузное состояние» в русской литературе начала XX века) // Вопросы литературы. — 2000. — Вып. VI. — С. 83—113.

314. Клинг О. А. Теоретическое наследие русского символизма и современное литературоведение // Научные доклады филологического факультета МГУ. — М., 2005. — Вып. 5. — С. 30—36.

315. Книжник И. Философия и религия. В. В. Розанов. Темный лик. Метафизика христианства. Спб., 1911. Стр. 285. Ц 2 р. 50 к. // Русская мысль. — 1912. — № 12. — Критико-библиогр. отд. журн. «Русская мысль». — С. 431—432.

316. К н. В. Розанов. «Опавшие листья». Спб. 1913. Стр. 526. Ц. 2 р. 50 коп. // Киевская мысль. — 1913. — 27 апр. № 115. — С. 5.

317. К о г а н П. С. Мережковский // Коган П. Очерки по истории новейшей русской литературы. — М.: Кн-во «Заря», 1911. — Т. III. Современники. Вып. III. Мистики и богоискатели. — С. 7—106.

318. К о ж у р и н А. Я. Социальные аспекты антропологии К. Н. Леонтьева и В. В. Розанова: Автореф. дис . канд. филос. наук: (09.00.11) / Рос. гос. пед. ун-т им. А. И. Герцена. — СПб., 1997. — 17 с.

319. Козицкий П. Духовное наследие наступающего нового года в настроениях нашей современности // Миссионерское обозрение. — 1904. — № 1. Январь. —С. 3—16.

320. Козлов А. С. Мифологическое направление в зарубежном литературоведении // Литература и мифология: Сб. науч. тр. — Л.: Наука; Ле-нингр. отд., 1975. —С. 128—142.

321. Козловский Л. Д. С. Мережковский как художник и мыслитель // Журнал для всех. — 1910. — № 8—9. — С. 120—147.

322. Козырев А. П. Смысл любви в философии Владимира Соловьева и гностические параллели // Вопросы философии. — 1995. ■—№7. — С. 59— 78.

323. Козырьков В. П. Природа, человек и его частная жизнь в философии дома В. В. Розанова // Человек и общество в русской философии: Сб. науч. трудов / Отв. ред. В. Г. Раскин; Кузбас. гос. техн. ун-т. — Кемерово, 1995. —С. 108—131.

324. Колеров М. А. Не мир, но меч. Русская религиозно-философская печать от «Проблем идеализма» до «Вех». 1902—1909. — СПб.: Изд-во «Але-тейя», 1996. — 375 с. — (Исследования по истории русской мысли. Т. I.).

325. Колобаева Л. А. Концепция личности в русской литературе рубежа XIX—XX веков. — М.: Изд-во Моск. ун-та, 1990. — 336 с.

326. Колобаева Л. А. Русский символизм. — М.: Изд-во Моск. унта, 2000. — 296 с.

327. Коложский. «Опавшие листья» Розанова и польский вопрос // Колокол. — 1916. — 9 февр. № 2922. — С. 2.

328. Колтоновская Е. А. Критические этюды. — СПб.: Книгоиз-дат. т-во «Просвещение», 1912. — 2., IV, [2], 292 с.

329. Колубовский Я. Н. Философия у русских // Ибервег-Гейнце Ибервег Ф., Гейнце М.. История новой философии в сжатом очерке / Пер. с нем., прилож., указатели Я. Н. Колубовского. — СПб.: Изд. Л. Ф. Пантелеева, 1890. —С. 529—590.

330. Кондаков И. В. Розановская «вненаходимость» // Василий Розанов в контексте культуры. — Кострома, 1999. — С. 9—15.

331. Кондаков И. В. «Последний писатель»: В. Розанов между консерваторами и радикалами // Энтелехия. — Кострома, 2000. — № 1. — С. 17— 28.

332. К о р е н е в а М. Ю. Д. С. Мережковский и немецкая культура (Ницше и Гете. Притяжение и отталкивание) // На рубеже XIX и XX веков. Из истории международных связей русской литературы: Сб. научн. тр. — Л.: Наука; Ленингр. отд., 1991. — С. 44—76.

333. К о р м и н Н. А., Абрамов А. И., Любимова Т. Б. Русская религиозно-идеалистическая эстетическая мысль // История эстетической мысли: В 6 т. — М.: Искусство, 1987. — Т. 4. Вторая половина XIX века. — С. 267—284.

334. Корнилов П. Б. К вопросу об индивидуальном стиле В. В. Розанова // Энтелехия. — Кострома, 2002. —№5. — С. 38—41.

335. Коробка Н. Г. Мережковский о Толстом и Достоевском (Д. Мережковский. Христос и антихрист в русской литературе. — Лев Толстой и Достоевский. Ч. I. СПб. 1901г.) // Образование. — 1901. — № 11. — Отд. II. — С. 20—42.

336. К о с а р е в А. Н. Проблема Эроса в русской философии (Соловьев, Розанов, Бердяев): Автореф. дис . канд. филос. наук: (09.00.03) / Рос. гос. гуманит. ун-т. — М., 1998. — 25 с.

337. К о т ы л е в А. Розановские чтения. 27—30 сент. 1993 г., Елец // De visu. — М., 1994. — № 1/2. — С. 137—138.

338. К р а й н и й А. Гиппиус 3. Н.. Вечный жид // Новый путь. — 1903. — №9. — С. 241—244.

339. Крайний А. Гиппиус 3. Н.. Литераторы и литература// Русская мысль. — 1912, —№ 5. — С. 26—31.

340. Красный. Репейник // Сатирикон. — 1913. — 17 мая. № 20. —С. 5.

341. К р и ч е в с к а я Ю. Р. Д. С. Мережковский и русская журналистика начала XX века: Автореф. дисс. . канд. филол. наук: (10.01.10) / Моск. гос. ун-т им. М. В. Ломоносова. —М., 1996. — 26 с.

342. Крюков В. М. Вокруг России: синтаксис Василия Розанова // Вопросы философии. — 1994. — № 11. — С. 63—80.

343. К у в а к и н В. А. Религиозная философия в России: Начало XX века. — М.: Мысль, 1980. — 309 с.

344. Кувакин В. А. Василий Васильевич Розанов: «Моя душа сплетена из грязи, нежности и грусти» // Вестник Московского университета. Сер. 7. Философия. — 1989. — № 3. — С. 43—57.

345. Куприяновский П. В. Из литературно-журнальной полемики 90-х годов // Куприяновский П. В. Доверие к жизни: Литературоведческие и литературно-критические статьи. —Ярославль, 1981. — С. 27—39.

346. Курганов Е. Василий Розанов против Иоанна Златоуста // Studia Russica Helsingiensia Tartuensia. — Helsinki, 1996. — С. 105—122.

347. Курганов E. Розанов и Флоренский // Звезда. — 1997. — № 3. — С. 211—220.

348. Курдюмов М. Каллаш М. А.. О Розанове. — Paris: YMCA-PRESS, 1929. —90, [5] с.

349. Лавр — кий. «Новопутейское» заблуждение о морали евангельской и ветхозаконной // Миссионерское обозрение. — 1903. — № 16. Октябрь. — С. 673—688.

350. Лавров А. В. Андрей Белый в 1900-е годы: Жизнь и литературная деятельность. — М.: Новое лит. обозрение, 1995. — 335 с.

351. Лавров А. В. Русские символисты: Этюды и разыскания. — М.: Прогресс-Плеяда, 2007. — 632 е., 64 с. ил.

352. Лавров В. А. «Личная тема»: Достоевский и Розанов // Ars philologiae: Профессору А. Б. Муратову ко дню шестидесятилетия / Под ред. П. Е. Бухаркина. — СПб.: Изд-во С.-Петербург, ун-та, 1997. — С. 190—202.

353. Лазарев — ъ. Разиньков В. Л.. В. Розанов. Около церковных стен. Том второй. Стр. XI + 497. Спб. 1906. Ц. 2 р. // Новое время. Иллюстр. прилож. — 1906. —17 мая. № 10838. —С. 11.

354. Лаз — ев В. Разиньков В. Л.. Книга о семье // Новое время. — 1903. — 28 нояб. № 9963. — С. 5.

355. Латынина А. Н.. «Во мне происходит разложение литературы.» (В. В. Розанов и его место в литературной борьбе эпохи) // Вопросы литературы. — 1975. — № 2. — С. 169—206.

356. JI — въ А. Когда начальство ушло В. Розанов. Когда начальство ушло (Статьи). Спб. Ц. 2 руб. // Новое время. — 1910. — 10 апр. № 12241. — С. 8—9.

357. Левин Д. А. Наброски // Речь. — 1912. — 19 мая. № 134 (2088).С. 2.

358. Левин Д. А. Наброски // Речь. — 1914. — 26 янв. № 25 (2694).С. 2; 29 янв. № 28 (2697). — С. 2; 1 февр. № 31 (2700). — С. 3.

359. Л е в и н Д. А. Нос г. Розанова и письмо г. Беренса // Речь. — 1914. — 5 мая. № 120 (2789). — С. 3.

360. Левнер И., раввин. Разоблачение «Тайн» / Издание Луганского Еврейского Литературно-Художественного Общества. — Луганск: Тип. И. С. Житомирского, 1912. — 8 с.

361. Л е о н т ь е в К. Н. Анализ, стиль и веяние. О романах гр. Л. Н. Толстого. Критический этюд / Вступ. ст. С. Г. Бочарова // Вопросы литературы.—1988.—№ 12. —С. 188—248; 1989.—№ 1. —С. 203—249.

362. Л е о н т ь е в К. Н. Восток, Россия и Славянство: Философская и политическая публицистика. Духовная проза (1872—1891) / Общ. ред., сост. и коммент. Г. Б. Кремнева; вступ. ст. и коммент. В. И. Косика. — М., 1996. — 799 с.

363. Лисицын М., свящ. О сердечности в миссионерской полемике // Миссионерское обозрение. — 1903. —№ 2. Январь. — С. 151—155.

364. Лисицын М., с в я щ. Крайности религиозно-декадентского символизма (Мысли при чтении сочинения Д. С. Мережковского «Л. Толстой и Достоевский» т. И) // Миссионерское обозрение. — 1903. — № 4. Февраль.С. 417—441.

365. Литературное наследство. —-Т. 98. Валерий Брюсов и его корреспонденты / Отв. ред. Н. А. Трифонов. — М.: Наука, 1991. — Кн. 1.831 е.; Кн. 2.—М.: Наука, 1994. —635 с.

366. Литературно-эстетические концепции в России конца XIX — начала XX века / АН СССР, Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького.М.: Наука, 1975. —416 с.

367. Ломинадзе С. Розанов как читатель // Вопросы литературы. — 1995.—Вып. VI. —С. 132—159.

368. Ломоносов А. В. В. В. Розанов и газета «Новое время» (По материалам ОР РГБ) // Румянцевские чтения: Тез. докл. и сообщ. науч.-практ. конф. (17—18 апр. 1997 г.)/Рос. гос. б-ка. — М., 1997. —С. 159—161.

369. Лопатин Н. П. Человек душевного мрака // Утро России. — 1911. — 21 авг. № 192. — С. 2.

370. Лосев А. Ф. Владимир Соловьев и его время / Послесл. А. Тахо-Го ди. — М.: Прогресс, 1990. — 720 с.

371. JI о с с к и й В л. Н. Очерк мистического богословия восточной церкви: Пер. с фр. // Мистическое богословие. — Киев: Изд. христ. благо-твор.-просвет. ассоц. «Путь к истине», 1991. — С. 95—259.

372. Лосский Н. О. История русской философии. — М.: Высш. шк., 1991. — 559 с. — (Б-ка философа).

373. Лоуренс Д. Г. «Уединенное» В. В. Розанова; «Опавшие листья» В. В. Розанова / Вступ. ст., пер. и публ., примеч. О. А. Казниной // Начала: Религ.-филос. журн. — М., 1992. — № 3. — С. 79—90.

374. Л. С. Слонимский Л. 3.. О понимании. Опыт исследования природы, границ и внутреннего строения науки, как цельного знания. Вас. Розанова. Москва, 1886 // Вестник Европы. — 1886. — № 10. — С. 850—857.

375. Л у к и а н Любошиц С. И.. «Бобок» // Биржевые ведомости. Утренний выпуск. — 1915. — 16 авг. № 15029. — С. 3.

376. Л у к и а н Любошиц С. И.. Очереди // Биржевые ведомости. Утренний выпуск. — 1915. — 12 окт. № 15143. —- С. 3.

377. Л у к и а н Любошиц С. И.. Розановщина // Биржевые ведомости. Утренний выпуск. — 1916. — 7 мая. № 15543. — С. 3.

378. Л у к и а н Любошиц С. И.. Розанов или пакостник // Биржевые ведомости. Утренний выпуск. — 1916. — 26 мая. № 15581. — С. 3—4.

379. Луначарский А. Жизнь и литература. «В мире неясного, где хаос шевелится» // Правда Ежемес. журн.. — М., 1905. — № 7. — С. 241— 259.

380. Лундберг Е. Мережковский и его новое христианство. Прилож.: Религия и лирика несвободной души (3. Н. Гиппиус). — СПб.: Тип. Г. А. Шумахера и Б. Д. Брукера, 1914. — [6], 192 с.

381. Лурье С. В. Религиозные искания в современной литературе (Д. С. Мережковский: «Не мир, но меч». К будущей критике христианства. СПб., 1908 г.) //Русская мысль. — 1908. —Кн. X. — Отд. II. — С. 44—67.

382. Лухманова Н. А. Отчего женщина разошлась с мужчиною // Гражданин. — 1898. — 19 июля. № 55—56. — С. 5—6.

383. Лухманова Н. А. Жена или женщина? // Гражданин. — 1898. — 15 окт. № 81. — С. 2—3.

384. Лухманова Н. А. Кто дал им право? // Заря. — 1903. — 2 апр. №32. —С. 10—11.

385. Лухманова Н. А. Ответ г. Розанову // Заря. — 1903. — 11 апр. № 39. — С. 8.

386. Львов В. Львов-Рогачевский В. Л.. В. Розанов. Итальянские впечатления. Рим. — Неаполитанский залив. — Флоренция. — Венеция. — По Германии. 1909 г. Ц. 1 р. 50 к. // Современный мир. — 1909. — № 8. — [Отд. II]. —С. 155—156.

387. Львов Л. И. Вместо некролога Розанову (Уединенное и Опавшие листья) // Русская мысль. — София, 1921. — Кн. VIII—IX. — С. 241— 254.

388. Львов-Рогачевский В. Л. В своем доме (А. С. Суворин) //Современныймир. — 1912. — № 9. — С. 313—331.

389. Львовский Н. Люди четвертого измерения // Вестник литературы. — 1907. — № 7—8. — С. 141—144.

390. J1 ю б о ш С. Любошиц С. И.. Розанову // Речь. — 1913. — 25 окт. № 292 (2604). — С. 2.

391. М а г у д а Г. А. В. В. Розанов. Среди художников // Новое время.1914. — 6 февр. № 13616. — С. 6.

392. Маковский С. На Парнасе «серебряного века». — Мюнхен: Изд-во объед. полит, эмигрантов из СССР, 1962. — 364 е., 13. л. портр.

393. Максимов Д. Е. Журналы раннего символизма; «Новый Путь» // Евгеньев-Максимов В., Максимов Д. Из прошлого русской журналистики: Статьи и материалы. — Л.: Academia, 1930. — С. 83—254.

394. Малинин Н. Этот «противоречивый» В. В. Заметки недоуменного с первых розановских чтений в Ельце // Столица. — 1993. — № 44 (154).С. 156—157.

395. Маркадэ В. Преломление идей от Соловьева к Розанову через Дягилева // Возрождение La renaissance. — Париж, 1970. — № 219. Март.С. 76—85.

396. М е й е р А. А. Петербургское Религиозно-философское Общество // Вопросы философии. — 1992. — № 7. — С. 107—115.

397. М — е Маркузе И. К.. По поводу старого романа // Новое время.1905. — 20 июня. № 10523. — С. 3.

398. М — е Маркузе И. К.. Правдивая душа // Новое время. — 1915. — 21 дек. № 14291. —С. 4.

399. Медведев А. А. Эссе В. В. Розанова о Ф. М. Достоевском и Л. Н. Толстом (проблема понимания): Автореф. дис . канд. филол. наук: (10.01.01) / Моск. гос. ун-т им. М. В. Ломоносова. — М., 1997. — 24 с.

400. Медынский Г. А. Религиозные влияния в русской литературе. Очерки истории русской художественной литературы XIX и XX в. / Центральный совет Союза воинствующих безбожников СССР. — М.: Гос. анти-религ. изд-во, 1933. — 254, 2. с.

401. Меньшиков М. О. Из писем к ближним. Das Ewigweibliche. «Мадонны» Возрождения. Леда и лебедь. Сумасшедшая красота // Новое время. — 1902. 18 авг. № 9502. — С. 2—3.

402. Меньшиков М. О. Из писем к ближним. Поганое в паганизме. Немножко полемики. Наследственные грехи. Непроходимая пропасть // Новое время. — 1902. — 1 сент. № 9516. — С. 2—3.

403. Меньшиков М. Из писем к ближним. О гробе и колыбели. Совершенно новая точка зрения. Поэзия и философия пессимизма. О древнем страхе // Новое время. — 1902. — 20 окт. № 9565. — С. 2—3.

404. З.Меньшиков М. О. Из писем к ближним. Титан и пигмеи. Тоже стиль модерн // Новое время. — 1903. — 23 марта. № 9716. — С. 2—3.

405. Меньшиков М. О. Письма к ближним. Стойкое варварство // Новое время. — 1913. —22 сент. № 13481. —С. 5.43 5.Меньшиков М. О. Письма к ближним. Сырые мысли // Новое время. — 1914. — 9 марта. № 13646. — С. 5.

406. Мережковский Д. С. Полное собрание сочинений: В 24 т. — М.: Тип. Т-ва И. Д. Сытина, 1914. — Т. I — XXIV.

407. М е р е ж к о в с к и й Д. С. По поводу заметки В. В. Розанова «Серия недоразумений» (Письмо в редакцию) // Новое время. — 1901. — 20 февр. №8974. — С. 3.

408. Мережковский Д. С. О гигантах и пигмеях // Хроника журнала Мир Искусства. — 1903. — № 3. — С. 21—22.

409. Мережковский Д. С. Новый Вавилон // Новый путь. — 1904. —№3. —С. 171—180.

410. Мережковский Д. С. Декадентство и общественность // Весы. — 1906. — № 5. — С. 30—37.

411. Мережковский Д. С. Национализм и религия (Письмо в редакцию) //Речь. — 1911. — 21 окт. №289 (1883). —С. 2.

412. Мережковский Д. С. Письмо в редакцию // Речь. — 1914. — 28 янв. № 27 (2696). — С. 7.

413. Мережковский Д. С. Завет Белинского. Религиозность и общественность русской интеллигенции. — Пг.: Кн-во «Прометей» Н. Н. Михайлова, 1915. — 43 с.

414. Мережковский Д. С. Испанские мистики. Св. Тереза Авиль-ская. Св. Иоанн Креста. Прил.: Маленькая Тереза / Под ред. и со вступ. ст. проф. Т. Пахмусс. — Брюссель: Изд-во «Жизнь с Богом», 1988. — 378, 10. с.

415. Мережковский Д. С. Реформаторы. Лютер, Кальвин, Паскаль / Под ред. и с предисл. Т. Пахмусс. — Брюссель: Изд-во «Жизнь с Богом», 1990. — Лютер. — С. 1—137; Кальвин. — С. 1—100; Паскаль. — С.1—76.

416. Мережковский Д. С. Акрополь: Избранные литературно-критические статьи / Сост., послесл. и коммент. С. Н. Поварцова. — М.: Кн. палата, 1991. — 353 с. — (Из архива печати).

417. Мережковский Д. С. В тихом омуте: Статьи и исследования разных лет / Сост. Е. Я. Данилова. — М.: Сов. писатель, 1991. — 496 с.

418. Мережковский Д. С. Атлантида — Европа: Тайна Запада / Вступ. ст. В. Д. Цыбина. —М.: Русская книга, 1992. — 416 с.

419. Мережковский Д. С. Страшное дитя // К. Н. Леонтьев: pro et contra: Личность и творчество Константина Леонтьева в оценке русских мыслителей и исследователей. 1891—1917 гг.: Антология. — СПб.: РХГИ, 1995.Кн. 1. —С. 241—249.

420. Мережковский Д. С. Собр. соч.: Иисус Неизвестный / Ред-кол.: О. А. Коростелев, А. Н. Николюкин, С. Р. Федякин. — М.: Республика, 1996. —687 с.

421. Мескин В. А. Грани русской прозы: Ф. Сологуб, Л. Андреев, И. Бунин. — Южно-Сахалинск: Изд-во СахГУ, 2000. — 152 с.

422. Минин П. Главные направления древне-церковной мистики // Мистическое богословие. —- Киев: Изд. христ. благотвор.-просвет, ассоц. «Путь к истине», 1991. — С. 337—391.

423. М и н с к и й Н. М. При свете совести. Мысли о цели и смысле жизни. — 2-е изд. — СПб.: Тип. Ю. Н. Эрлих, 1897. — XVI, 228 с.

424. М и н с к и й Н. М. Религия будущего (Философские разговоры).СПб.: Изд. М. В. Пирожкова, 1905. — 302с.

425. Минский Н. М. На общественные темы. — СПб.: Тип. т-ва «Общественная Польза», 1909. — [4], 284 с.

426. Минц 3. Г. О некоторых «неомифологических» текстах в творчестве русских символистов // Ученые записки Тартуского государственного университета. — Тарту, 1979. — Вып. 459. Творчество А. Блока и русская культура XX века. Блоковский сб. III. — С. 77—105.

427. М и н ц 3. Г. А. Блок в полемике с Мережковскими // Ученые записки Тартуского государственного университета. — Тарту, 1981. — Вып. 535. Наследие А. Блока и актуальные проблемы поэтики. Блоковский сб. IV.С. 116—222.

428. Минц 3. Г. О трилогии Д. С. Мережковского «Христос и Антихрист» // Мережковский Д. С. Христос и Антихрист: Трилогия. — М.: Книга, 1989. — Т. 1. — С. 5—26. — (Из лит. наследия).

429. Минц 3. Г. У истоков «символистского Пушкина» // Пушкинские чтения в Тарту: Тез. докл. науч. конф. — Таллин, 1987. — С. 72—76.

430. Михаил Семенов П. В., и е р о м. Отклики. «Новый Путь», его задачи и стремления // Миссионерское обозрение. — 1903. — № 3. Февраль.С. 399—408.

431. Михаил Семенов П. В., и е р о м. Отклики. Открытое письмо одному стороннику В. В. Розанова и его мыслей «об адогматизме христианства». Правда ли, будто догма убила лилии Евангелия? // Миссионерское обозрение. — 1903. — № 4. Февраль. — С. 546—558.

432. Михаил Семенов П. В., и е р о м. Новое христианство Мережковского (Христианство как культ Диониса). (Публичная лекция) // Миссионерское обозрение. — 1903. — № 5. Март. — С. 576—595; № 7. Апрель. — С. 904—910.

433. Михаил Семенов П. В., и е р о м. Отклики. Нечто о смерти и памяти смертной // Миссионерское обозрение. — 1903. — № 5. Март. — С. 710—715.

434. Михаил Семенов П. В., е п. Тихий кормчий // Утро России. — 1912. — 15 мая. № 110, —С. 1.

435. М и х а й л о в а М. В. 3. Н. Гиппиус и Г. И. Чулков // Вестник Московского университета. Сер. 9. Филология. — 1996. — № 5. — С. 7—18.

436. Михайловский Б. В. Избранные статьи о литературе и искусстве / Под общ. ред. А. Г. Соколова. — М.: Изд-во Моск. ун-та, 1969. — 676 с.

437. Михайловский Н. К. Литература и жизнь // Русское богатство. — 1895. — № 10. — Отд. II. — С. 30—52.

438. Михайловский Н. К. Литература и жизнь. Книга г. Котля-ровского о «мировой скорби». — Журналы «Начало» и «Жизнь». — Любовь к ближнему и любовь к дальнему // Русское богатство. — 1899. — № 4. — Отд. II. —С. 189—219.

439. Михайловский Н. К. Литература и жизнь. О г. Мережковском. — О жестокости, сладострастии и проч. // Русское богатство. — 1902. — № 9. — Отд. II. — С. 44—69.

440. Михайловский Н. К. Литература и жизнь. О Достоевском и г. Мережковском // Русское богатство. — 1902. — № 10. — Отд. II. — С. 164—185.

441. Михайловский Н. К. Русское отражение французского символизма // Михайловский Н. К. Литературные воспоминания и современная смута: В 2 т. — Т. II. — С. 32—60.

442. Михайловский Н. К. О г. Розанове // Последние сочинения Н. К. Михайловского: В 2 т. — Изд. ред. журн. «Русское богатство». — СПб.: Тип. Н. Н. Клобукова, 1905. — Т. I. — С. 194—214.

443. Михайловский Н. К. О г. Розанове, его великих открытиях, его маханальности и философической порнографии. — Несколько слов о г. Мережковском и Л. Толстом // Последние сочинения Н. К. Михайловского: В 2 т. — Т. II. — С. 226—253.

444. М. К. Кудряшов М. М.. В. В. Розанов. Люди лунного света. Метафизика христианства. Спб. 1911. 8°. IX + 199 стр. Ц. 2 р. 50 к. // Россия. — 1911. — 13 июля. № 1733. —С. 4.

445. М о к и е в с к и й П. В. Теория познания философов и дьявольский сплав символистов // Русское богатство. — 1910. — № 11. — [Отд. II]. — С. 112—120.

446. Мокиевский П. В. Обнаженный нововременец (В. Розанов: Уединенное. 1912 г.; Опавшие листья. 1913 г.; Опавшие листья, короб второй. 1915 г.)//Русские записки. — Пг., 1915. — № 9. — С. 304—316.

447. Мондри Г., Курганов Е. Василий Розанов и евреи: Сборник. — СПб.: Акад. проект, 2000. — 269, [2] с. — (Совр. зап. русистика; Т. 33).

448. Мочульский К. В. Гоголь, Соловьев, Достоевский / Сост. и послесл. В. М. Толмачева. — М.: Республика, 1995. — 607 с. — (Прошлое и настоящее).

449. Мочульский К. В. А. Блок, А. Белый, В. Брюсов / Сост., авт. предисл. и коммент. В. Крейд. — М.: Республика, 1997. — 479 с. — (Прошлое и настоящее).

450. Мочульский К. В. Кризис воображения: Статьи. Эссе. Портреты. — Томск: Водолей, 1999. —- 415, 1. с.

451. М. С. О религиозно-философских собраниях // Миссионерское обозрение. — 1903. — № 8. Май. — С. 1241.

452. М. Т р. В. В. Розанов. — «Религия и культура». Его же. — «Литературные очерки». — Спб. 1999 г. // Восход Изд. А. Е. Ландау. — СПб., 1899. —№6. —С. 32—36.

453. Муратов П. П. В. Розанов. Итальянские впечатления. Спб. 1909. Стр. 318. Ц. 1р. 50 к. // Русская мысль. — 1909. — № 6. — [Библиогр. отд. журн. «Русская мысль»]. — С. 158—159.

454. М у х а н о в М. Интересный вопрос//С.-Петербургские ведомости. — 1899. — 19 янв. № 18. — С. 2.

455. Мышцын В. Об автономии церкви и государства (В. В. Розанову) // Богословский вестник. — 1905. — №5. — С. 201—203.

456. Н. А. Бердяев: pro et contra: Антология / Сост., вступ. ст. и примеч.A. А. Ермичева. — СПб.: РХГИ, 1994. — Кн. 1. — 573 с. — (Рус. путь, т. I).

457. Набоков В л а д. Д. Неожиданная исповедь // Речь. — 1913. — 20 нояб. № 318 (2630). — С. 2.

458. Н а л е п и н А. Л. В. В. Розанов и народная культура // Контекст1992. — М., 1993. — С. 101—127.

459. Н. В. Вальман Н.. В. В. Розанов. Литературные изгнанники. Т. I. Спб., стр. XII + 513. Ц. 3 р. 50 к. // Исторический вестник. — 1913. — № 11.С. 725—728.

460. Н. В. Т. Общественность и Царская власть. По «Опавшим листьям»B. Розанова // Московские ведомости. — 1916. — 12 янв. № 8. — С. 2—3.

461. Неплюев Н. Воззвание ко всем христианам // Церковный голос.1906. — 2 июня. № 22. — С. 628—635.

462. Никитин С. «В. В. Розанов — Д. С. Мережковский». «Мое исключение из философского общества? Подул ветер мимо моего окна — я его не почувствовал» // Петербургская газета. — 1914. — 29 янв. № 28. — С. 3.

463. Николаев П. Ф. Вопросы жизни в современной литературе. — М., 1902. —545, VII с.

464. Николаев Ю. Говоруха-Отрок Ю. Н.. Литературные заметки. Нечто о Гоголе и Достоевском. По поводу статьи В. Розанова «Легенда о Великом Инквизиторе», Ф. М. Достоевского. Русский вестник, январь // Московские ведомости. — 1891. — 26 янв. № 26. — С. 3—4.

465. Николаев Ю. Говоруха-Отрок Ю. Н.. Литературные заметки. Еще о Гоголе. По поводу статьи В. Розанова «Несколько слов о Гоголе», Московские ведомости, № 46 // Московские ведомости. — 1891. — 16 февр. № 47. — С. 4—5.

466. Николаев Ю. Говоруха-Отрок Ю. Н.. Литературные заметки. «Блудные сыны». По поводу статьи г. Розанова «Легенда о Великом Инквизиторе. Ф. М. Достоевского». Русский вестник, февраль // Московские ведомости.— 1891. —2 марта. № 61. — С. 3—4.

467. Николаев Ю. Говоруха-Отрок Ю. Н.. Нечто о русской культурности. Сумерки просвещения, статья В. В. Розанова. Русский вестник. Январь — февраль // Московские ведомости. — 1894. — 18 февр. № 48. — С. 3—4

468. Николаев Ю. Говоруха-Отрок Ю. Н.. Литературные заметки. Во что верил Достоевский? Легенда о Великом Инквизиторе Достоевского. Опыт критического комментария В. Розанова // Московские ведомости. — 1894. — 8 сент. № 246. — С. 3.

469. Николаев Ю. Говоруха-Отрок Ю. Н.. Литературные заметки. Во что веровал Достоевский? Легенда о Великом Инквизиторе Достоевского. Опыт критического комментария В. Розанова. С. Петербург, 1894 // Московские ведомости. — 1894. — 15 сент. № 253. — С. 3—4.

470. Никольский П. Дух и плоть в христианском миросозерцании (По поводу современных суждений об односторонности христианства) // Странник.— 1903. —№ 8. —С. 188—212.

471. Н и к о л ю к и н А. Н. В. В. Розанов в русской и американской критике // Русская литература в зарубежных исследованиях 1980-х годов: Сб. обзоров. — М.: Изд. АН СССР, 1990. — С. 22—45.

472. Николюкин А. Н. Русское зарубежье о Мережковском // Русское литературное зарубежье. — М.: ИНИОН РАН, 1993. — Вып. 2. — С. 17— 20.

473. Николюкин А. Н. В.В. Розанов и Н. В. Гоголь (по материалам периодики) // Гоголь: Материалы и исследования / РАН, ИМЛИ; Отв. ред. Ю. В. Манн. — М.: Наследие, 1995. — С. 149—165.

474. Николюкин А. Н. Розанов. ■— М.: Молодая гвардия, 2001. — 511, 1. е.: ил. —(Жизнь замечат. людей; Сер. биогр.; Вып. 788).

475. Н и к о н, е п. вологод. и тотем., чл. Гос. Совета. За Божьи дни (Ответ на открытое письмо В. В. Розанова) // Новое время. — 1909. — 22 марта. № 11863, —С. 5.

476. Ницше Ф. Сочинения: В 2 т. / Сост., ред., вступ. ст. и примеч. К. А. Свасьяна; Пер. с нем. —М.: Мысль, 1990. — Т. 1. — 832 е.; Т. 2. — 832 с.

477. Н. Л. Литературное обозрение. — Д. С. Мережковский. Полное собрание сочинений. Издание тов-ва М. О. Вольф. Спб. и М. Т. I. 1911 // Вестник Европы. — 1911.— Кн. 6.— С. 340—341.

478. Новиков А. И. Нигилизм и нигилисты. Опыт критической характеристики. — Л.: Лениздат, 1972. — 296 с.

479. Новоселов М. А. Несколько слов критику из «Нового Пути» // Миссионерское обозрение. — 1903. —№ 19. Декабрь. — С. 1259—-1261.

480. Новый путь. Ежемес. журн. Тип. А. Е. Колпинского. — 1903. — № 1—12.

481. Новый путь. Ежемес. журн. Тип. А. Е. Колпинского. — 1904. — № 1—12.

482. Носов С. Н. В. В. Розанов. Эстетика свободы. — СПб.: Изд-во «Logos»; Дюссельдорф: «Голубой всадник», 1993. — 208 с. — (Судьбы. Оценки. Воспоминания. XIX—XX вв.).

483. Н — с к и й. Публицистика. В. Розанов. Ослабнувший фетиш (психологические основы русской революции). Издание М. В. Пирожкова. Спб. 1906 г. Ц. 20 к. // Мир Божий. — 1906. — № 7. — Отд. И; Библиогр. отд. журн. «Мир Божий». — С. 106—107.

484. О В. В. Р о з а н о в е. Интервью с В. Г. Сукачом // Начала: Орган филос. о-ва СССР.—М., 1991.—№ 1. —С. 33—43.

485. Одоевцева И. На берегах Сены: Мережковский и Гиппиус // Звезда. — 1988. — № 12. — С. 80—95.

486. Ожигов Ал. Ашешов Н. П.. Вместо демона — лакей // Современник. — 1913. — № 6. — С. 306—322.

487. Ожигов Ал. Ашешов Н. П.. В низах хамства (О В. В. Розанове и его последней книге «Среди художников») // Московская газета. —- 1913. — 22 нояб. № 284. — С. 2.

488. О ж и г о в Б. А. «Новое религиозное сознание» и современное русское православие // Русская культура на межконфессиональных перекрестках: Тез. докл. и выступлений на междунар. конф. / Каф. философии МАИ. —М., 1995. —С. 84—86.

489. Орлиц кий Ю. Б. В. В. Розанов: проект литературы XX века // Энтелехия. — Кострома, 2002. — № 5. — С. 54—59.

490. Орнатский Ф. С. По поводу нового журнала «Новый Путь» // Труды Киевской Духовной Академии. — 1903. — Кн. III. — С. 440—454.

491. Павленко А. И. Социология versus метафизика. Семейная тема публицистики В. В. Розанова (1890—1894 гг.) // Энтелехия. — Кострома, 2001. —№ 1.—С. 31—36.

492. Павлова М. М.. Мученики великого религиозного процесса // Мережковский Д., Гиппиус 3., Философов Д. Царь и революция [Париж, 1907]. Первое русское издание / Под ред. М. А. Колерова. — М.: О.Г.И., 1999, —С. 7—54.

493. П а й м а н А. История русского символизма: Авториз. пер.. — М.: Республика, 2000. — 413, [2] е.: ил., портр.

494. Пахмусс Т. 3. Н. Гиппиус в эмиграции — по ее письмам // Русская литература в эмиграции: Сб. ст. / Под ред. Н. П. Полторацкого. — Питгсбург, 1972. —С. 121—132.

495. П а х м у с с Т. 3. Н. Гиппиус // Русская религиозно-философская мысль XX века: Сборник статей / Под ред. Н. П. Полторацкого. — Питтс-бург, 1975. — С. 289—297.

496. П е р ц о в П. П. Эквилибристика В. В. Розанова // Русский труд.6 нояб. № 45. — С. 5—7.

497. П е р ц о в П. П. Первый сборник. Славянофильство. — Литература и театр. — Путевые очерки. — СПб.: Тип. А. Е. Колпинского, 1902. — [4], 324 с.

498. П е р ц о в П. П. Литературные письма. Между старым и новым // Новое время. — 1911. — 23 июля. № 12701. — С. 4.

499. П е р ц о в П. П. О подразумеваемом смысле нашей монархии // Новое время. Иллюстр. прилож. — 1913. — 16 марта. № 13294. — С. 10—11.

500. П е р ц о в П. П. Литературные воспоминания. 1890—1902 гг. / Предисл. Б. Ф. Поршнева. — М.; Л: Academia, 1933. — 322, [6] с.

501. П е р ц о в П. П. Воспоминания о В. В. Розанове / Публ., подгот. текста, вступ. ст. и коммент. В. Сукача // Новый мир. —- 1998. -—- № 10. — С. 146—160.

502. Петербургское Религиозно-философское общество (1907-— 1917): Стеногр. / Публ., предисл. и примеч Е. В. Бронниковой // Вопросы философии. — 1993. —№ 6. —С. 119—158.

503. Петрова М. Г. Первая русская революция в романах предоктябрьского десятилетия // Революция 1905—1907 годов и литература. — М.: Наука, 1978. —С. 194—216.

504. Петров Г. С., с в я щ. Около стен церковных // Русское слово.1905. —30 нояб. №316.— С. 2; 3 дек. №319, —С. 1.

505. Петров Г. С., с в я щ. Благородная исповедь // Русское слово.1906. — 15 янв. № 14. — С. 2.

506. Петров Ив. О «святой плоти»// Душеполезное чтение. — 1903.11. —С. 532—535.

507. Петропавловский С. Н. Совлеченные покровы // Одесский листок. — 1911. — 18 июня. № 139. — С. 2.

508. Пешехонов А. В. Бесстыжее светило, или изобличенный двурушник // Русские ведомости. — 1910. — 2 дек. № 278. — С. 3.

509. Пешехонов А. В. Вместо ответа г. Розанову // Русские ведомости. — 1910. — 17 дек. № 291. — С. 2.

510. Пешехонов А. Случайные заметки. I. Теория г. Маклакова и практика г. Мережковского // Русское богатство. — 1914. — № 3. — С. 385— 390.

511. Письма 3. Н. Гиппиус к П. П. Перцову / Вступ. заметка, подгот. текста и примеч. М. М. Павловой // Русская литература. — 1991. — №4. —С. 124—159.

512. Письма Д. С. Мережковского к П. П. Перцову / Публ. и примеч. М. Ю. Кореневой // Русская литература. — 1991. — № 2. — С. 156— 181; №3. —С. 132—159.

513. Письма Д. С. Мережковского к В. В. Розанову (1899— 1908) / Публ., вступ. заметка и коммент. А. М. Ваховской // Российский литературоведческий журнал. — 1994. —№ 5—6. — С. 234—251.

514. Письма Николая Бердяева / Публ. В. Аллоя // Минувшее: Истор. альм. 9. — М.: Открытое общество: Феникс, 1992. — С. 294—325.

515. Письма В.В.Розанова кЭ. Голлербаху. — Берлин: Изд-во Е. А. Гутнова в Берлине, 1922. — 128 е., 1 л. портр. — (Б-ка Сполохи).

516. Письма В. В. Розанова кМ. Горькому / Вступ. ст., публ. и коммент. И. Бочаровой // Вопросы литературы. — 1989. — № 10. — С. 149— 170.

517. Письма А. С. Суворина к В. В. Розанову. — СПб.: Тип. т-ва А. С. Суворина — «Новое время», 1913. — 184 с.

518. П и ш у н В. К., П и ш у н С. В. «Религия жизни» В. Розанова. — Владивосток: Изд-во Дальневост. ун-та, 1994. — 208 с.

519. Пишун С.В. Социальная философия В. В. Розанова. — Владивосток: Изд-во Дальневост. ун-та, 1993. — 152 с.

520. Платон. Собр. соч.: В 4 т. / Общ. ред. А. Ф. Лосева и др.; Примеч. А. А. Тахо-Годи; Пер. с древнегреч. — М.: Мысль, 1993—1994. — (Фи-лос. наследие). — Т. 1—4.

521. Плеханов Г. В. Евангелие от декаданса // Плеханов Г. В. Литература и эстетика. —■ М.: ГИХЛ, 1958. — Т. II. История литературы и литературная критика. — С. 456—492.

522. Плотин. Сочинения: Плотин в русских переводах / Сост. М. Со-лопов. — СПб.: Алетейя, 1995. — 669, 2. с. — (Антич. б-ка. Философия).

523. П. Н. Черный бред // Современное слово. — 1910. — 9 сент. № 963.С. 2.

524. Поварцов С. Н. Траектория падения (О литературно-эстетических концепциях Д. Мережковского) // Вопросы литературы. — 1986.11. —С. 153—191.

525. Покровский М. Религия и революция (Д. Мережковский. «Не мир, но меч») // О веяниях времени. — СПб.: Изд. «Творчество», 1908.С. 19—38.

526. Политические партии России. Конец XIX — первая треть XX века: Энциклопедия. — М.: РОССПЭН, 1996. — 872 е., ил.

527. Полонский Вяч. Исповедь одного современника // Летопись.1916. —№2. —С. 241—258.

528. Полторацкий Н. П. Н. А. Бердяев. Жизненный и философский путь // Русская религиозно-философская мысль XX века: Сборник статей / Под ред. Н. П. Полторацкого. — Питтсбург, 1975. — С. 190—204.

529. Попов Д., с в я щ. «И не нужно». Ответ на статью В. Розанова: «И не пойду». («Новое Время», 1909 г. № 11948) // Вера и разум. — Харьков, 1909. — № XIII—XIV. Июль. — Кн. 1—2. — С. 216—224.

530. Поселянин Е. Погожев Е. Н.. По поводу новой книги В. В. Розанова // Церковный голос. — 1906. — 10 марта. № 10. — С. 300—302.

531. Поселянин Е. Погожев Е. Н.. Религиозная эволюция г. Розанова (По поводу книги «Уединенное») // Новое время. — 1912. — 7 нояб. № 13168. —С. 5.

532. П о с н о в М. Э. История Христианской Церкви (до разделения Церквей — 1054 г.). — Киев: Изд. христ. благотв.-просвет, ассоц. «Путь к истине», 1991. — 614 с. — (Воспроизв. изд.: Брюссель: Изд-во «Жизнь с Богом», 1964).

533. П. П — въ Перцов П. П.. В. Розанов. «Опавшие листья» Спб. 1913. Стр. 526 + VIII. Ц. 2 р. 50 коп. //Новое время. — 1913. — 24 апр. № 13331. — С. 5.

534. П. П — въ Перцов П. П.. В. В. Розанов. «Среди художников». С портретами. Спб. 1914. Стр. 499. Ц. 3 р. 50 коп. // Новое время. — 1913. — 13 нояб. № 13533. —С. 6.

535. П. П — въ Перцов П. П.. В. В. Розанов. Война 1914 года и русское возрождение. Петроград, 1915. Стр. 234. Ц. 1 руб. // Новое время. — 1914. — 27 нояб. № 13906. —С. 7.

536. П. П — въ Перцов П. П.. Литературные заметки. «Опавшие листья» // Новое время. Иллюстр. прилож. — 1915. — 31 окт. № 14240. — С. 9—10.5 82.Православный. Куда ведет «Новый Путь» // Душеполезное чтение. —1903.—№ 10. —С. 336—339.

537. Протопопов М. А. По поводу одной книги. Легенда о великом инквизиторе Ф. М. Достоевского. Опыт критического комментарияВ. Розанова. Спб. 1894 г. // Русское богатство. — 1895. — № 3. — Отд. II.С. 154—164.

538. Протопопов М. А. Писатель-головотяп (В. В. Розанов: «Религия и культура». Спб., 1899 г. Он же: «Сумерки просвещения». Спб., 1899 г. Он же: «Литературные очерки». Спб., 1899 г.) // Русская мысль. — 1899. — №8. —[Отд. II]. —С. 155—171.

539. Ред. Из религиозной хроники. Речь проф. Моск. Д. А. А. И. Введенского «К вопросу о методологической реформе Православной Догматики» с коммент. редакции. // Новый путь. — 1904. — № 7. — С. 276—286.

540. Редько А. М.,проф. Литературно-художественные искания в конце XIX — начале XX в.в. — Л.: Кн-во Сеятель Е. В. Высоцкого, 1924. — 229, 3. с.

541. Религиозное сознание и революция: Мережковские и Савенков в 1911 году / Публ. К. Н. Морозова. — Вопросы философии. — 1994. — № 10. —С. 138—142.

542. Ремезов А. В. Критика. В. В. Розанов. Апокалипсическая секта (хлысты и скопцы). С.-ПБ. 1914. Цена 2 руб. // Богословский вестник. — 1914. —№5. —С. 181—197.

543. Ренников А. Селитренников А. М.. Амстердамская община // Новое время. — 1914. — 24 янв. № 13603. — С. 4—5.5 93.Ренников А. Селитренников А. М.. «Опавшие листья» // Новое время. — 1915. — 10 окт. № 14219. — С. 14.

544. Ренников А. М. Селитренников А. М.. Минувшие дни. — New York: Rossiya Publishing Co, [1954]. — 353 с.

545. Рец.; без подп.. О понимании. В. Розанова. М., 1886. Ц. 5 руб. // Русская мысль. — 1886. —№ 11. — [Отд. II; Библиогр. отд.]. — С. 270—272.

546. Рец.; без подп.. В. Розанов. Место христианства в истории (Речь, читанная на акте в Елецкой гимназии, по поводу 900-летия крещения русск. нар.). Москва. 1890 г. Цена 20 к. (40 стр.) // Русское богатство. — 1890. ■— № 2. — [Отд. II].— С. 206—207.

547. Рец.; без подп.. В. Розанов. Место христианства в истории. Москва. 1890. Ц. 20 к. // Новое время. — 1890. — 14 марта. № 5043. — С. 4.

548. Рец.; без подп.. Обзор журналов// Странник. — 1894. — № 3 [Т. I].С. 558—572.

549. Рец.; без подп.. Из русских изданий. Полемическое падение // Книжки Недели. — 1894. — № 8. — С. 200—212.

550. Рец.; без подп.. Периодические издания. «Русское Обозрение», октябрь. — «Русский Вестник», октябрь. // Русская мысль. — 1895. — № 11. — [Библиогр. отд. журн. «Русская мысль»]. — С. 590—591.

551. Рец.; без подп.. Из общественной хроники. Раздвояющийся писатель// Вестник Европы. — 1897. — № 9. — С. 415, 422—423.

552. Рец.; без подп.. Беллетристика. В. В. Розанов. Религия и культура. Спб. 1899 г. Ц. 1 р. — Литературные очерки. Спб. Ц. 1 р. 1899 г. Издания П. Перцова // Мир Божий. — 1899. — № 8. — [Отд. II; Библиогр. отд. журн. «Мир Божий»]. — С. 77—80.

553. Рец.; без подп.. Конец всемирной истории (Лекция Вл. С. Соловьева) // Новое время. — 1900. — 28 февр. № 8622. — С. 4.

554. Рец.; без подп.. Л. Толстой и Достоевский. Д. С. Мережковского. СПб. 1901. // Русское богатство. — 1901. — № 5. — [Отд. II]. — С. 85—87.

555. Рец.; без подп.. Обзор журналов. Ж. «Новый Путь» (Янв.). Минский о свободе совести. «Русская церковь пред великой задачей» В. Тернав-цева// Странник. — 1903.— №2. — С. 321—331.

556. Рец.; без подп.. Обзор журналов. Мережковский о Гоголе (Ж. «Нов. Путь»). — Аскетизм и Гоголь // Странник. — 1903. — № 7. — С. 97—106.

557. Рец.; без подп.. Обзор журналов. Попытка примирить языческое с христианским («Новый Путь»), — Утилитарна ли христианская мораль. Связь аскетического подвижничества с миром (Ж. «Новый путь») // Странник. — 1903. — № 9. — С. 432—440.

558. Рец.; без подп.. Обзор журналов. Прения в религиозно-философских собраниях по вопросу о браке (ж. «Нов. Путь» июнь, июль, август и сентябрь) // Странник. — 1903. — № 12. —■ С. 966—971.

559. Рец.; без подп.. В журналах и газетах // Весы. — 1904. — № 1. — С. 79—82.

560. Рец.; без подп.. В журналах и газетах // Весы. — 1904. — № 3. — С. 69—74.

561. Рец.; без подп.. В. В. Розанов. — «Место христианства в истории». Стр. 48. Цена 15 коп. // Русское слово. — 1905. — 25 дек. № 330. [Библиогр. прилож. «Книги-друзья»]. — С. 5—6.

562. Рец.; без подп.. Из церковно-общественной жизни за границей. Итальянцы о России и В. В. Розанов о русской церкви для итальянцев // Странник. — 1906. — № 2. — С. 273.

563. Рец.; без подп.. В. Розанов, Итальянские впечатления. Спб. MCMIX. Стр. VIII + 318. Ц. 1 р. 50 к. // Русское богатство. — 1909. — № 7. — [Отд. II]. —С. 121—125.

564. Рец.; без подп.. В. В. Розанов и его «Уединенное» // Бюллетени литературы и жизни. За 1911—12 год. Т. I. Литературный отдел. — М.: Тип. А. И. Тер-Арутюнова, 1912. — 29 июня. № 19. — С. 724—733.

565. Рец.; без подп.. Новая интимная книга В. В. Розанова («Опавшие листья») // Бюллетени литературы и жизни за 1912—13 год. Т. I. Литературный отдел. — М.: Тип. В. М. Саблина, 1913. — № 19. Июнь. — С. 850—852.

566. Р о з а н о в а Т. В. «Будьте светлы духом» (Воспоминания о В. В. Розанове) / Предисл. и сост. А. Н. Богословского. — М.: Изд-во «Blue Apple», 1999. — 183 е.: ил. — (Сер. «Соотечественники»).

567. Розанов В. В. Может ли быть мозаична историческая культура? // Московские ведомости. — 1892. — 20 июля. № 199. — С. 3—4.

568. Розанов В. В. Свобода и вера (По поводу религиозных толков нашего времени) // Русский вестник. — 1894. —№ 1. — С. 265—287.

569. Розанов В. В. Ответ г. Владимиру Соловьеву // Русский вестник. — 1894. — № 4. — С. 191—211.

570. Розанов В. В. Что против принципа творческой свободы нашлись возразить защитники свободы хаотической? // Русский вестник. — 1894. —№7.— С. 198—235.

571. Розанов В. В. По поводу одной тревоги гр. Л. Н. Толстого // Русский вестник. — 1895. — № 8. — С. 154—187.

572. Розанов В. В. Русские символисты. 3 вып. 1894—1895 г. Д. С. Мережковский. 1891—1895 г. А. Добролюбов. Natura naturata — natura naturans. Спб. 1895 г. // Русский вестник. — 1896. — № 4. — С. 271—282.

573. Розанов В. В. 1 марта 1881 г. — 18 мая 1896 г. // Русское обозрение. — 1897. — № 5. — С. 328—332.

574. Розанов В. В. Мирянин «Мирянину» — о болях мира и о загрязнении мира (Ответ г. Мирянину) // Русский труд. — 1899. — 14 авг. № 33. — С. 7—10; 21 авг. № 34. — С. 5—6.

575. Розанов В. В. «Субботние» бюллетени. I // Русский труд. — 1899. — 12 июня. №24. —С. 17—18.

576. Розанов В. В. «Субботние» бюллетени. III // Русский труд. — 1899. —26 июня. №26. —С. 17—18.

577. Розанов В. В. «Субботние» бюллетени. IV // Русский труд. — 1899. — 24 июля. № 30. — С. 21—22.

578. Розанов В. В.О древне-египетской красоте // Мир искусства.1899. — № 10. — Отд. II. Худ. хроника. — С. 105—109; № 11—12. — [Отд. И. Худ. хроника]. — С. 121—124; № 15. — [Отд. II. Худ. хроника]. — С. 1—8; № 16—17. — [Отд. II. Худ. хроника]. — С. 29—32.

579. Р о з а н о в В. В. Заметка о Пушкине // Мир искусства. — 1899.13—14. —С. 1—10.

580. Розанов В. В. Открытое письмо к Д. В. Философову // Мир искусства. — 1899. — № 20. — [Отд. II. Худ. хроника]. — С. 57—61.

581. Розанов В. Мысли о браке. I. Свобода и необходимость. II. О теле и тайном в теле // Гражданин. — 1899. — 28 окт. № 83. — С. 5—8; 7 нояб. № 86. — С. 5—7.

582. Розанов В. В. Афродита — Диана // Мир искусства. — 1899.22—24. — Отд. II. Худ. хроника. — С. 85—91.63 5.Розанов В. В. Еще о смерти Пушкина // Мир искусства. — 1900. — № 7—8. — [Отд. II. Лит. отд.]. — С. 133—143.

583. Розанов В. В.. Письмо в редакцию // Новое время. — 1900. — 29 февр. № 8623. — С. 4. (Подп.: Мнимо упавший со стула).

584. Р о з а н о в В. В. Что приснилось философу // Новое время. — 1900. — 16 мая. № 8698. — С. 3.

585. Розанов В. В. К лекции г. Вл. Соловьева // Мир искусства. — 1900. — № 9—10. — [Отд. II. Худ. хроника]. — С. 192—195.

586. Р о з а н о в В. В. Памяти Вл. Соловьева // Мир искусства. — 1900. — № 15—16. — [Отд. II. Худ. хроника]. — С. 33—36.

587. Розанов В. В. Письмо в редакцию // Мир искусства. — 1900.15—16. — Отд. II. Худ. хроника. — С. 64.

588. Р о з а н о в В. В. Серия недоразумений // Новое время. — 1901.16 февр. № 8970. — С. 3.

589. Розанов В. В. Религиозно-философские собрания // Новое время. — 1901. — 9 дек. № 9256. — С. 4.

590. Розанов В. В. Интересное чтение // Новое время. — 1902. — 8 марта. № 9342. — С. 3.

591. Розанов В. В. Религиозно-философские собрания // Новое время. — 1902. — 5 мая. № 9398. — С. 4.

592. Розанов В. В. «Ипполит» Эврипида на Александринской сцене // Мир искусства. — 1902. — № 9—10. — [Отд. II. Лит. отд.]. — С. 240—248.

593. Розанов В. В. Д. Мережковский. Любовь сильнее смерти. Итальянская новелла XV-ro века. Книгоиздательство «Скорпион». Москва. 1902 // Исторический вестник. — 1902. — № 3. — С. 113 8—1140.

594. Розанов В. В. Об отрицании эллинизма // Новое время. — 1902. — 26 авг. № 9510. — С. 2.

595. Розанов В. В. В чем разница древнего и нового миров // Новое время. — 1902. — 12 сент. № 9527. — С. 3—4.

596. Розанов В. В. Споры по недоразумению // Новое время. — 1902. — 25 окт. № 9570. — С. 3—4.

597. Розанов В. В. Ответ г. Меньшикову // Новое время. — 1903. — 28 марта. №9721. —С. 2.

598. Р о з а н о в В. В. Заметка о Мережковском // Хроника журнала Мир Искусства.— 1903.—№ 1. —С. 15—16.

599. Розанов В. В. Содержание и пространство заповеди: «не прелюбодействуй» (По поводу замечаний П. В. Тихомирова) // Богословский вестник. — 1905. —№3. —С. 518—541.

600. Розанов В. В. Оконченная «трилогия» г. Мережковского. «Петр». Роман Д. Мережковского. Издание М. В. Пирожкова // Новое время.1905. — 28 апр. № 10470. — С. 3—4.

601. Розанов В. В. Из старых писем. Письма Влад. Серг. Соловьева // Вопросы жизни. — 1905. — № 10—11. —С. 377—390.

602. Розанов В. В. Потуги на пророчество // Новое время. — 1909.5 янв. № 11788. — С. 2 (Подп.: Старый друг).

603. Розанов В. В. Письмо в редакцию // Новое время. — 1909. — 17 янв. № 11800. —С. 13.

604. Розанов В. В. В Религиозно-философском обществе // Новое время. — 1909. — 23 янв. № 11806. — С. 3.65 8.Розанов В. В. На чтении гг. Бердяева и Тернавцева // Новое время. — 1909. — 12 марта. № 11853. — С. 4.

605. Розанов В. В. Спор из-за хлебов (Открытое письмо еп. Никону о множестве праздников) // Новое время. — 1909. — 15 марта. № 11856. — С. 5.

606. Розанов В. В. Вопросы русского труда // Новое время. — 1909.27 марта. № 11868. — С. 4.

607. Розанов В. В. И не пойду. //Новое время. — 1909. — 18 июня. № 11948. — С. 2—3.

608. Розанов В. В. Открытое письмо А. Пешехонову и вообще нашим «социал-сутенерам» // Новое время. — 1910. — 15 дек. № 12487. — С. 5.

609. Розанов В. В. Литературный террор // Новое время. — 1911.12 янв. № 12513. —С. 5.

610. Розанов В. В. Еще два слова о С. Ф. Шарапове // Новое время.1911. — 1 июля. № 12679. —С. 4.

611. Розанов В. В. «Магнитские» и Философов // Новое время. — 1911. —5 сент.№ 12745. —С.

612. Розанов В. В. «Отойди, сатана» // Новое время. — 1911. — 14 окт. № 12784. —С. 3.

613. Розанов В. В. Космополитизм и национализм // Новое время.1911. —22 окт. № 12792. —С. 4.

614. Розанов В. В. Как торжествует «русский национализм» // Новое время.— 1911. —25 окт. № 12795. —С. 4—5.

615. Розанов В. В. Д. В. Философов с «неугасимой лампадой» // Новое время. — 1912. — 8 февр. № 12898. — С. 4.

616. Розанов В. В.. «Государственны» ли Русские (Ответ г. Фило-софову) // Новое время. — 1912. — 5 сент. № 13105. — С. 3. (Подп.: N).

617. Розанов В. В. Иван Федорович Романов («Рцы»). Некролог // Новое время. — 1913. — 22 мая. № 13359. — С. 5.

618. Розанов В. В. Маленький фельетон. Напоминания по телефону // Новое время. — 1913. — 18 нояб. № 13538. — С. 4.

619. Розанов В. В. Письмо в редакцию // Новое время. — 1913. — 19 нояб. № 13539. —С. 6.

620. Розанов В. В. А. С. Суворин и Д. С. Мережковский (Письмо в редакцию) // Новое время. — 1914. — 25 янв. № 13604. — С. 14.

621. Розанов В. В. К религиозно-философскому собранию 19 января//Новое время. — 1914. —26 янв. № 13605.— С. 6.

622. Розанов В. В. Старый поновленный спор // Новое время. — 1914. — 9 февр. № 13619. — С. 5—6.

623. Розанов В. В. Письма 1917—1919 годов / Вступ. ст. Евг. Ивановой; Публ. и примеч. Т. Померанской // Литературная учеба. — 1990. — № 1. —С. 70—88.

624. Розанов В. В. О вере русских / Вступ. ст., подгот. текста и примеч. М. М. Павловой // Русская литература. — 1991. — № 1. — С. 104—123.

625. Розанов В. В. Письма к Н. К. Михайловскому и П. Б. Струве / Предисл. к публ. М. А. Колерова // Вопросы философии. — 1992. — № 9. — С. 121—126.

626. Розанов В. В. Сочинения: В 2 т. / Сост., подгот. текста и примеч. Е. В. Барабанова. — М.: Изд-во «Правда», 1990. — Т. 1. Религия и культура. — 638 е.; Т. 2. Уединенное. —- 712 с. — (Прилож. к журн. «Вопросы философии).

627. Р о з а н о в В. В. Несовместимые контрасты жития: Литературно-эстетические работы разных лет / Сост., вступ. статья В. В. Ерофеева; Коммент. О. Дарка. — М.: Искусство, 1990. — 605 с. — (История эстетики в памятниках и документах).

628. Розанов В. В. Сочинения / Сост., подгот. текста и коммент. А. Л. Налепина и Т. В. Померанской. — М.: Сов. Россия, 1990. — 592 с.

629. Розанов В. В. Сочинения: О понимании: Опыт исследования природы, границ и внутреннего строения науки как цельного знания / ИМЛИ РАН. Подгот. текста и коммент. В. Г. Сукача. — М.: Танаис, 1995. — XXV, 808, 2. с. — (Лит. изгнанники).

630. Розанов В. В. Эстетическое понимание истории // К. Н. Леонтьев: pro et contra: Личность и творчество Константина Леонтьева в оценке русских мыслителей и исследователей. 1891—1917 гг.: Антология. — СПб.: РХГИ, 1995. — Кн. 1. — С. 27—122. — (Рус. путь).

631. Розанов В. В. Собр. соч.: В мире неясного и нерешенного. Из восточных мотивов / Под общ. ред. А. Н. Николюкина. — М.: Республика, 1995. —462 с.

632. Розанов В. В. Собр. соч.: Около церковных стен / Под общ. ред. А. Н. Николюкина. — М.: Республика, 1995. — 734 с.

633. Розанов В. В. Собр. соч.: О писательстве и писателях / Под общ. ред. А. Н. Николюкина. — М.: Республика, 1995. — 734 с.

634. Розанов В. В. Сочинения: Иная земля, иное небо. Полное собрание путевых очерков, 1899—1913 гг. / Сост., коммент. и ред. В. Г. Сукача.М.: Танаис, 1994. — 10, 735, 6. е.: 1 л. портр.

635. Розанов В. В. Собр. соч.: Когда начальство ушло. / Под общ. ред. А. Н. Николюкина. — М.: Республика, 1997. — 671 с.

636. Розанов В.В. Собр. соч.: Последние листья / Под общ. ред. А. Н. Николюкина. — М.: Республика, 2000. — 382 с.

637. Розанов В. В. Собр. соч.: Апокалипсис нашего времени / Под общ. ред. А. Н. Николюкина. — М.: Республика, 2000. — 429 с.

638. Розанов В. В. Литературные изгнанники: Воспоминания. Письма / Подгот. текста, послесл., именной указатель -—• Г. С. Евграфов. — М.: Аграф, 2000. — 368 с. — Печ. по изд.: В. В. Розанов. «Литературные изгнанники». СПб., 1913.

639. Розанов В. В. Собр. соч.: Литературные изгнанники: Н. Н. Страхов. К. Н. Леонтьев / Под общ. ред. А. Н. Николюкина. — М.: Республика, 2001. —477 с.

640. Розанов В. В. Собр. соч.: Сахарна / Под общ. ред. А. Н. Николюкина. — М.: Республика, 2001. — 462 с.

641. Розанов В. В. Собр. соч.: Возрождающийся Египет / Под общ. ред. А. Н. Николюкина. — М.: Республика, 2002. — 526 с.

642. Розанов В.В. Собр. соч.: Около народной души (Статьи 1906— 1908 гг.) / Под общ. ред. А. Н. Николюкина. — М.: Республика, 2003. — 447 с.

643. Розанов В. В. Собр. соч.: Семейный вопрос в России / Под общ. ред. А. Н. Николюкина. — М.: Республика, 2004. — 829 е.: ил.

644. Розанов Н. П. О «новом религиозном сознании» (Мережковский и Бердяев) / Издание отдела публичных богословских чтений при Обществе Любителей Духовного Просвещения. — М.: Печатня А. И. Снегиревой, 1908. — 35 с.

645. Розенталь Б.-Г. Стадии ницшеанства: интеллектуальная эволюция Мережковского // Историко-философский ежегодник. 1994 / РАН. Ин-т философии.— М.: Наука, 1995. — С. 191—212.

646. Рославлев Колышко И. И.. Разгром // Петербургская газета.1914. — 30 янв. № 29. — С. 2—3.

647. Россов С. Новый вероучитель // Вера и разум. — Харьков, 1899.III. Февраль. — Кн. 1. — С. 323—327.

648. Р у д и ч В. Дмитрий Мережковский (1866—1941) // История русской литературы: XX век: Серебряный век / Под ред. Ж. Нива, И. Сермана, В. Страды, Е. Эткинда. — М.: Изд. группа «Прогресс»—«Литера»,1995. —С. 214—225.

649. Р у с о в Н. Н. О нищем, безумном и боговдохновенном искусстве: Исследование / Предисл. проф. С. А. Котляревского. — М.: Изд. Моск. Кни-гоиздат. Т-ва «Образование»; Тип. Рус. Т-ва, 1910. — 6., 50 с.

650. Р у с о в Н. Н. Золотое счастье: Роман в двух частях, с эпилогом. — М.: Труд, 1915.—190, 1. с.

651. Русская литература XX века (1890—1910) / Под ред. проф. С. А. Венгерова. — М.: Изд. т-ва «Мир», 1914. — Т. I. Переоценка всех ценностей (1890-ые гг.). —384, XII с.

652. Русская литературная критика серебряного века: Тез. докл. и сообщ. междунар. науч. конф.: 7—9 октября 1996 г. / Отв. ред. С. Г. Исаев. Нов. ГУ им. Ярослава Мудрого, МГУ им. М. В. Ломоносова. — Новгород,1996, —88 с.

653. Русская религиозно-философская мысль XX века: Сборник статей / Под ред. Н. П. Полторацкого. — Питтсбург, 1975. — 413, 2. с. — (Отд. слав, языков и литератур Питтсбург. ун-та).

654. Русский Эрос, или Философия любви в России / Сост. и авт. вступ. ст. В. П. Шестаков; Коммент. А. Н. Богословского. — М.: Прогресс, 1991. —448 с.

655. Рцы Романов И. Ф.. Нагота рая (Теорема эстетики) // Мир искусства. — 1903. — № 3. — С. 145—154; №4. — С. 213—220.

656. Савельев С. Н. Идейное банкротство богоискательства в России в начале XX века: Историко-религиоведческий очерк / ЛГУ им. А. А. Жданова. — Л.: Изд-во ЛГУ, 1987. — 184 с.

657. Савельев С. Н. Жанна д'Арк русской религиозной мысли: Интеллектуальный профиль 3. Гиппиус. — М.: О-во «Знание» России, 1992. — 63, 1. с.

658. Савинич Б. Национализм и славянофилы (К новой книге В. В. Розанова) // Утро России. — 1915. — 1 янв. № 1. — С. 2.

659. Садовской Б. А.. В. В. Розанов. «Ослабнувший фетиш» (Психологические основы русской революции). С.-Петербург, 1906. Цена 20 коп. // Золотое руно. — 1906. — № 10. — С. 93.

660. Сарапульцева А. В. Религиозно-идеалистическая философия В. В. Розанова: становление и развитие: Автореф. дис . канд. филос. наук: (09.00.03) / Урал. гос. ун-т им. А. М. Горького. — Екатеринбург, 1996. — 18 с.

661. С а р ы ч е в В. А. Эстетика русского модернизма: Проблема «жиз-нетворчества». — Воронеж: Изд-во Воронеж, гос. ун-та, 1991. — 320 с.

662. Сарычев В. А. Александр Блок: Творчество жизни. — Воронеж: Изд-во Воронеж, гос. ун-та, 2004. — 368 с.

663. С а р ы ч е в Я. В. Религия Дмитрия Мережковского: «Неохристианская» доктрина и ее художественное воплощение. — Липецк: ГУП «ИГ ИНФОЛ», 2001. —224 с.

664. С а р ы ч е в Я. В. В. В. Розанов: логика творческого становления (1880—1890-е годы). — Воронеж: Изд-во Воронеж, гос. ун-та, 2006. — 320 с.

665. Сарычев Я. В. Творчество В. В. Розанова 1900—1910-х годов: феноменология религиозных и художественно-эстетических исканий. — Липецк: ЛГПУ, 2007. — 164 с.

666. С. В. Портретная галерея. В. В. Розанов // Синий журнал. — 1915.12 сент. № 37. — С. 10—11.

667. С. В. В. Отклик читателя журн. «Новый Путь» // Миссионерское обозрение. — 1903. —№ 17. Ноябрь. — С. 913—919.

668. Свенцицкий Вал. П.. В защиту «максимализма» Бранда // Живая жизнь. — 1907. — 20 дек. № 2. — С. 11—19.

669. Север а к Ж.-Б. Религиозно-нравственные идеи в произведениях Д. С. Мережковского // Вестник знания. — 1907. — № 10—11. — С. 107— 120.

670. С е в е р а к Ж.-Б. Антихристианство г. Розанова // Вестник знания.1908. —№6. —С. 835—842.

671. Селивачев А. Психология юдофильства. В. В. Розанов // Русская мысль. — 1917. — № 2. — Отд. II. — С. 40—64.

672. Семенюк А. П. Проблема понимания в творчестве В. В. Розанова: Автореф. дис . канд. ист. наук: (07.00.09) / Том. гос. ун-т. — Томск, 2002. — 24 с.

673. Сен В. На злобу дня. «Правая», «левая» и «центр» церковного обновления // Колокол. — 1906. -— 7 мая. № 98. — С. 3—4.

674. Сер — в ъ. Национальное призвание России // Русская речь. — Одесса, 1915. — 8 авг. № 2917. — С. 2—3.

675. Сергиев Иоанн св. Иоанн Кронштадтский., п р о т. Против г. Розанова, сотрудника газеты «Нового Времени» // Вече. — 1908. — 19 авг. № 112. —С. 2.

676. Серенький Колышко И. И.. Маленькие мысли. Колыбель // Гражданин. — 1899. — 31 окт. № 84. — С. 2—3; 4 нояб. № 85. — С. 2—4.

677. С и д о р о в А. И. Плотин и гностики // Вестник древней истории.1979. —№ 1. —С. 54—70.

678. Сидоров А. И. Гностицизм и философия (учение Василида по Ипполиту) // Религии мира. История и современность: Ежегодник. 1982. — М.: Наука; Главн. ред. вост. лит., 1982. — С. 159—183.

679. Сильченков К. Н.. Из современных газетных толков о христианском браке (По поводу статьи В. Розанова в «Новом времени») // Вера и разум. — Харьков, 1899. — № 22. Ноябрь. — Кн. 2. — С. 651—666.

680. С и л э н Нурок А. П.. И. Е. Репин на «Новом Пути» // Хроника журнала Мир Искусства. — 1903. — № 1. — С. 10—11.

681. С и л э н Нурок А. П.. Письмо в редакцию // Хроника журнала Мир Искусства. — 1903.—№5. — С. 51.

682. Синявский А. Д.. «Опавшие листья» Василия Васильевича Розанова. — М.: Захаров, 1999. — 318, [2] с. — [Печ. по прижизн. изд.: Париж: Синтаксис, 1982].

683. Скалдин А. Д.. Затемненный лик (По поводу книги В. В. Розанова «Метафизика Христианства») // Юность. — 1994. — № 5. — С. 2—8.

684. Скворцов В. М.. Из залы заседаний религиозно-философских Собраний // Миссионерское обозрение. — 1903. — № 4. Февраль. — С. 522— 545.

685. Скворцов В. М. Со скрижалей сердца. Редакционное предисловие к статье о. Лисицына. — Ответ «Новому Пути» по вопросу о задачах и характере рел.-фил. собраний // Миссионерское обозрение. — 1903. — № 4. Февраль. — С. 561—567.

686. Скворцов В. М. Прогрессивная нетерпимость // Колокол. — 1914. — 19янв. №2318. —С. 3.

687. Скворцов В. М. Правдолюбивый писатель; В. В. Розанов о миссионерских трудах И. Е. Айвазова // Колокол. — 1916. — 16 дек. № 3168.С. 1—2.

688. С — кий Колышко И. И.. Маленькие мысли. Брак — как религия и жизнь // Гражданин. — 1898. — 29 нояб. № 94. — С. 2—4; 3 дек. № 95.С. 3—5; 6 дек. № 96. — С. 2—4; 13 дек. № 98. — С. 9—11.

689. Скиф Н. Критические очерки. Интеллигенция и церковь // Русский вестник. — 1903. — № 6. — С. 653—673; № 7. — С. 271—297.

690. С л о б о д н ю к С. Л. Дьяволы «серебряного» века: (Древний гностицизм и русская литература 1890—1930 гг.). — СПб.: Алетейя, 1998. — 427с.: ил.

691. С. М. Дубнов С. М.. В. Розанов. Место христианства в истории. Москва, 1890 (40 стр. in 12°) // Восход [Изд. А. Е. Ландау]. — СПб., 1890. — №9, —С. 38—41.

692. Сменцовский Мих. Н.. Христианский аскетизм и ложные суждения о нем // Церковные ведомости. Прибавления. — 1898. — 17 янв. №3. —С. 87—95.

693. Смирнов А. А. О последней книге Розанова. В. Розанов. Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови. Спб., 1914 г. // Русская мысль. — 1914. — № 4. — С. 44—47.

694. Снессарев Н. Мираж Нового Времени: Почти роман. — СПб.: Тип. М. Пивоварского и А. Типографа, 1914. — 135 с.

695. С. Н. П. Предстоящий Собор по проекту преосв. Сергия, архиеп. Финляндского // Церковный голос. — 1906. — 3 февр. № 5. — С. 141—145.

696. Соболев A. JI. Мережковские в Париже (1906—1908) // Лица: Биогр. альм. 1. — М.; СПб.: Феникс: Atheneum, 1992. — С. 319—371.

697. С о б о л е в А. Л. «Грядущее» Мережковского и Гиппиус // De visu. — 1993. — № 2. — С. 42-^3.

698. С — о в ъ Сильченков. К. А. В темных религиозных лучах (О В. В. Розанове). —Харьков: Тип. «Мирный Труд», 1912. — 10 с.

699. С о з и н а Е. К. Гностическая традиция в романной трилогии Д. С. Мережковского «Христос и Антихрист» (1896—1905) // Творчество писателя и литературный процесс. Слово в художественной литературе: Межвуз. сб. науч. тр. — Иваново, 1993. — С. 86—93.

700. С о з и н а Е. К. Творчество Ф. М. Достоевского в русской фило-софско-критической мысли рубежа XIX—XX веков // Достоевский и национальная культура / Под ред. Г. К. Щенникова. — Челябинск: Челяб. гос. ун-т, 1996. — Вып. 2. — С. 163—246.

701. С о л о в ь е в а П., Гиппиус 3., Философов Д., Мережковский Д. Письмо в редакцию // Речь. — 1911. — 9 окт. № 277 (1873).С. 2.

702. Соловьев В л. С. Место христианства в истории. В. Розанова. М. 1890 // Русское обозрение. — 1890. — № 9 [Т. 5]. — С. 475—476.

703. Соловьев В л. С. Особое чествование Пушкина. Письмо в редакцию // Вестник Европы. — 1899. — № 7. — С. 432—440.

704. Соловьев В. По поводу статьи г. Розанова «Мысли о браке» // Гражданин. — 1900. — 9 янв. № 2. — С. 6—9.

705. Соловьев В. С. Соч.: В 2 т. / Сост., общ. ред и вступ. ст. А. Ф. Лосева и А. В. Гулыги; Примеч. С. А. Кравца и др. — М.: Мысль, 1988. — Т. 1. — 892, 2. с; Т. 2. — 822, [2] с. — (Филос. наследие. Т. 104—105).

706. Соловьев С. М. Владимир Соловьев: Жизнь и творческая эволюция / Послесл. П. П. Гайденко; Подгот. текста И. Г. Вишневецкого. — М.: Республика, 1997.— 431 с.

707. С п а с о в и ч В. Д. Д. С. Мережковский и его «Вечные спутники» // Вестник Европы. — 1897. — Кн. 6. — С. 559—603.

708. Спасовский Мих. М. В. В. Розанов в последние годы своей жизни. Среди неопубликованных писем и рукописей. — Берлин: Рус. нац. изд-во, [1939]. —84 с.

709. Спасовский М. М. В.В. Розанов в последние годы своей жизни. Среди неопубликованных писем и рукописей. — 2-е изд., испр. и доп.Нью-Йорк, 1968. — 282 с.

710. Ставрогин Ник. Вишняков П. П.. Богоборчество и Христо-борчество // Новый вечерний час. — Пг., 1918. — 9 мая. № 75. — С. 4.

711. Старикова Е. В. Реализм и символизм // Развитие реализма в русской литературе: В 3 т. — М.: Наука, 1974. — Т. 3. — С. 165—246.

712. Старикова Е. В. Субъективистские историко-литературные концепции разд. 1—3: Вл. С. Соловьев; В. В. Розанов, Д. С. Мережковский. // Русская наука о литературе в конце XIX — начале XX в. — М.: Наука, 1982. —С. 188—219.

713. Стародум Стечкин. Н. Я. Журнальное обозрение («Новый Путь» — январь, февраль, март 1903 г.) // Русский вестник. — 1903. — № 5. — С. 267—290.

714. Стародум Стечкин. Н. Я. Журнальное обозрение («Новый Путь», июль — октябрь 1903 года) // Русский вестник. — 1903. — № 11. — С. 337—371.

715. Стародум Стечкин. Н. Я. Журнальное обозрение. Опять о г. Розанове. — «Новый Путь» (ноябрь 1903 г.) // Русский вестник. — 1903. — № 12.

716. Стародум Стечкин. Н. Я. Журнальное обозрение // Русский вестник. — 1904. —№ 1. —С. 350—370.

717. Стародум Стечкин. Н. Я. Журнальное обозрение («Новый Путь» — январь 1904 г.) // Русский вестник. — 1904. — № 2. — С. 787—809.

718. Стародум Стечкин. Н. Я. Журнальное обозрение («Весы» — январь, февраль 1904 г.) // Русский вестник. — 1904. — № 3. — С. 334—356.

719. Стародум Стечкин. Н. Я. Журнальное обозрение (Новые религиозно-философские ереси, излагаемые в журнале «Новый Путь») // Русский вестник. — 1904. — № 4. — С. 734—754.

720. Стародум Стечкин. Н. Я. Журнальное обозрение («Новый Путь», апрель — июль 1904. В. В. Розанов и вопрос о браке) // Русский вестник. — 1904. — № 8. — С. 832—859.

721. Стародум Стечкин. Н. Я. Журнальное обозрение («Мирный Труд» 1904 г. — Еще о г. Розанове на «Новом Пути») // Русский вестник. — 1904.—№9, —С. 347—372.

722. Старый книголюб Страхов Н. Н.. Легенда о великом инквизиторе. Ф. М. Достоевского. Опыт критического комментария. В. Розанова. Спб. 1894 // Новое время. — 1894. — 25 нояб. № 6733. — С. 2.

723. Стеллецкий Н., проф. про т. К вопросу о методологической реформе русского богословия // Вера и разум. — Харьков, 1909. — № VII. Апрель. Кн. 1. — С. 1—25.

724. Степанов, свящ. Розанов, В. В. «Темный Лик. Метафизика христианства». Спб. 1911 г. 285 стр., ц. 2 р. 50 к. // Странник. — 1911. — № 11. —С. 626—630.

725. С т е п у н Ф. А. Бывшее и несбывшееся / Послесл. Ю. Архипова.СПб.: Изд-во «Алетейя»; Изд. группа «Прогресс» — «Литера», 1994. — 651 с.

726. С т — н ъ А. Столыпин А. А.. Заметки // Новое время. — 1911. — 25 мая. № 12643, —С. 4.

727. Столыпин А. А.. «Уединенное» // Новое время. — 1912. — 16 мая. № 12993.—С. 5.

728. Столыпин А. А. Апофеоз В. В. Розанова // Новое время. — 1914. — 29 янв. № 13608. — С. 4—5.

729. Сторонний читатель. Как мы мало знакомы с Евангелием // Гражданин. — 1900. — 30 янв. № 8. — С. 10.

730. С т р а х о в Н. Н. Разборы книг. 2. О понимании. Опыт исследования природы, границ и внутреннего строения науки, как цельного знания. В. Розанова. Москва, 1886 // Страхов Н. Философские очерки. — СПб.: Тип. бр. Пантелеевых, 1895. — С. 504—514.

731. Струве П. Б. На разные темы (1893—1901). Сборник статей. — СПб.: Тип. А. Е. Колпинского, 1902. — 4, II, 555 с.

732. Струве П. Б. Patriotica. Политика, культура, религия, социализм: Сборник статей за пять лет (1905—1910 гг.). — СПб.: Изд. Д. Е. Жуковского, 1911. —[16], 619 с.

733. Струве П. Б. Письмо в редакцию // Речь. — 1914. — 27 янв. № 26 (2695). — С. 2.

734. Струве П. Б. Почему застоялась наша духовная жизнь? // Русская мысль. — 1914. — Кн. III. — [Отд. II]. — С. 104—118.

735. Струве П. Б. Религия и общественность. Ответ 3. Н. Гиппиус // Русская мысль. — 1914. — Кн. V. — [Отд. И]. — С. 133—135.

736. С т р у в е П. Б. Большой писатель с органическим пороком. Несколько слов о В. В. Розанове // Русская мысль. — 1910. — Кн. XI. — Отд. II. —С. 138—146.

737. Струженцов Мих. К вопросу о православно-христианском понимании существа брака. Ответ о. иеромонаху Михаилу (Миссионер. Обозр., ноябрь — Психология таинств. Этюды. Этюд 1-й о браке) // Богословский вестник. — 1902. — № 12. — С. 636—647.

738. Субботин Н. И. Нечто о нынешней духовной литературе // Русский вестник. — 1904. — № 3. — С. 148—156.

739. С у к а ч В. Г.. Жизнь Василия Васильевича Розанова «как она есть»//Москва, — 1991. —№ 10.— С. 135—176; № 11. —С. 141—153; 1992.1. —С. 108—131; №2—4. —С. 120—128; № 7—8.— С. 121—141.

740. Суханов Ник. Гиммер Н. Н.. Рабочее движение и В. Розанов // Современник. — 1914. — № 5. Март. — С. 73—78.

741. Тарасий, собор н. иером. «Новый путь» по отношению к церкви Публичное богословское чтение в Епархиальном доме в Москве, 17 декабря 1903 г. // Вера и Церковь. — 1903. — Кн. 10 [Т. 2]. — С. 769—778.

742. Т а р е е в М. М. Библиография. В. Розанова. Около церковных стен. В двух томах. Том первый. СПБ. 1906 // Богословский вестник. — 1906. — № 11. —С. 543—547.

743. Т а р е е в М. М. Христианство и религия В. В. Розанова // Богословский вестник. — 1907. — № 12. — С. 627—665.

744. Т а р е е в М. М., проф. Основы христианства. Система религиозной мысли. — 2-е изд. — Сергиев Посад: Тип. Св.-Тр. Сергиевой Лавры, 1908. — Т. IV. Христианская свобода. — 423 с.

745. Терапиано Ю. Н. Д. С. Мережковский // Дальние берега: Портреты писателей эмиграции / Сост., предисл. и коммент. В. Крейд. — М.: Республика, 1994. —С. 109—115.

746. Терешенков С. М. Проповедник конца. Г. Мережковский о Толстом и Достоевском // Русская мысль. — 1903. — Кн. III. — Отд. II. — С. 55—70.

747. Тиун Боцяновский В. Ф.. Голый Розанов // Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. — 1915. — 16 авг. № 15030. — С. 3.

748. Тихомиров Л. А. Искания свободы // Русское обозрение. — 1893. — № 3. — С. 427—439.

749. Тихомиров Л. А. Упадок творчества // Русское обозрение. —1893. — № 5. — С. 364—375.

750. Тихомиров Л. А. К вопросу о терпимости // Русское обозрение. — 1893. — №» 7. — С. 369—384.

751. Тихомиров Л. А. Существует ли свобода? // Русское обозрение. — 1894. — № 4. — С. 899—910.

752. Тихомиров Л. А. Два объяснения // Русское обозрение. —1894. — № 5. — С. 424—434.

753. Тихомиров Л. А. В чем конец спора // Русское обозрение. — 1894. — № 8. — С. 834—848.

754. Тихомиров Л. А. В чем ошибка г. В. Розанова? // Русское обозрение. — 1894. — № 9. — С. 397—411.

755. Тихомиров Л. А. Современные вопросы. Революционные хи-лиасты // Московские ведомости. — 1894. — 14 сент. № 252. — С. 3.

756. Т и х о м и р о в П.В. К истолкованию Исх. 20, 14 (Против В. В. Розанова) // Богословский вестник. — 1904. — № 12. — С. 759—780.

757. Тихомиров П. Несколько замечаний по поводу предыдущей статьи // Богословский вестник. — 1905. — № 3. — С. 542—566.

758. Т и х о н о в а Е. Ф. Творческое наследие В. В. Розанова: опыт культурологической реконструкции: Автореф. дис . канд. филос. наук: (24.00.01)/Рост. гос. ун-т. — Ростов н / Д., 1997. — 31 с.

759. Топоров В. Н. Еще раз о др.-греч. ЕОФ1А: происхождение слова и его внутренний смысл // Структура текста / АН СССР, Ин-т славяновед, и балканистики. — М.: Наука, 1980. — С. 148—173.

760. Топоров В. Н. Об «эктропическом» пространстве поэзии (поэт и текст в их единстве) // От мифа к литературе: Сборник в честь 75-летия Е. М. Мелетинского / Рос. гос. гуманитар, ун-т. — М., 1993. — С. 29—39.

761. Трофимова М. К. Историко-философские вопросы гностицизма (Наг-Хаммади, II, сочинения 2, 3, 6, 7). — М.: Наука; Главн. ред. вост. лит., 1979. —216 с.

762. Трубецкой Е. Н. Миросозерцание Вл. С. Соловьева: В 2 т. — М.: Медиум, 1995. —Т. 1, —604 е.; Т. 2.-622 с.

763. Трубецкой С. Н. Чувствительный и хладнокровный // Собрание сочинений Кн. Сергея Николаевича Трубецкого. Т. I. Публицистические статьи, напечатанные с 1896 г. по 1905 г. включительно. — М.: Тип. Г. Лисс-нераиД. Собко, 1907. — С. 251—261.

764. У — с к и й А. Устьинский А. П., прот.. В. В. Розанов. «Религия и культура». Сборник статей. Издание П. Перцова. Спб., 1899. стр. 284. Цена 1 р. // Новое время. Иллюстр. прилож. — 1899. — 12 мая. № 8334. — С. 7.

765. Устьинский Ал., прот. Из воспоминаний о Владимире Сергеевиче Соловьеве // Вешние воды. — Пг., 1917. — Т. XIX. Январь. — С. 82—91; Т. XX—XXI. Февраль—март. — С. 48—59.

766. Устьинский Ал., прот. Из отзывов о В. В. Розанове // Вешние воды. — Пг., 1917. — Т. XIX. Январь. — С. 119—125.

767. Утренняя почта. Суббота, 29 октября. Божиею милостию, Святейший Правительствующий Всероссийский Синод возлюбленным о Господе чадам православныя Греко-Российския церкви // Новое время. —-1905. —30 окт. № 10646. —С. 1.

768. Фатеев В. А. В. В. Розанов. Жизнь. Творчество. Личность. — Л., 1991. —368 с.

769. Фатеев В. А. С русской бездной в душе: Жизнеописание Василия Розанова. — СПб.; Кострома, 2002. — 640 е., XXXII с. ил.

770. Федоров Н. Ф. Сочинения / Общ. ред.: А. В. Гулыга; Вступ. ст., примеч. и сост. С. Г. Семеновой. — М.: Мысль, 1982. — 711 с. — (Филос. наследие. Т. 85).

771. Федотов Г. П. Полное собрание статей: В 6 т. — 2-е изд. — Париж: Имка-пресс, 1988. — Т. 1. Лицо России: Статьи 1918—1930. — XXXIV, 328, 1. с.

772. Федякин С. Р. Жанр «Уединенного» в русской литературе XX века: Автореф. дис . канд. филол. наук: (10.01.01) / Лит. ин-т им. А. М. Горького. — М., 1995. — 24 с.

773. Ф е л ь з е н Ю. У Мережковских по воскресеньям // Даугава. — 1989. —№9. —С. 104—107.

774. Филевский И. И., с в я щ. О духе и плоти (Религиозно-философское письмо) // Миссионерское обозрение. — 1902. — № 6. Июнь. — С. 1054—1063.

775. Филевский И. И., с в я щ. Об отношении церкви к современным религиозным запросам нашей интеллигенции (Новогодние думы пастыря) // Миссионерское обозрение. — 1903. — № 1. Январь. — С. 3—20.

776. Филевский И. И., с в я щ. Скорбь моего сердца // Новый путь. — 1903.—№4. —С. 121—134.

777. Филевский И. И., с в я щ. О борьбе с порнографией // Церковный вестник. — 1912. — 26 апр. — С. 2.

778. Философия реализма: Из истории русской мысли: Сб. статей / Под ред. А. Ф. Замалеева. — СПб.: Изд-во С.-Петербург, ун-та, 1997. — 148 с.

779. Философов Д. В. Серьезный разговор с нитчеанцами (Ответ Вл. Соловьеву) //Мир искусства. — 1899. — № 16—17. — [Отд. II. Худ. хроника]. — С. 25—28.

780. Философов Д. В. Национализм и декадентство // Мир искусства. — 1900. — № 21—22. — [Отд. И. Худ. хроника]. — С. 207—212.

781. Философов Д. В. В. В. Розанов. «В мире неясного и нерешенного». Спб. 1901 г. ц. 1 р. 50 к. // Мир искусства. — 1901. — № 5. — С. 285—286.83 8.Философов Д. В. Новый Путь // Хроника журнала Мир Искусства. — 1903. — № 1. —С. 18—19; №3. —С. 25—26.

782. Философов Д. В. Слова и Жизнь. Литературные споры новейшего времени (1901—1908 гг.). — СПб.: Б. и., 1909. — 4., 324 с.

783. Философов Д. В. Тайнопись Розанова // Речь. — 1911. — 13 дек. № 342 (1938). — С. 3.

784. Философов Д. В. Неугасимая лампада. Статьи по церковным и религиозным вопросам. — М.: Тип. Т-ва И. Д. Сытина, 1912. — 204 с.

785. Философов Д. В. Старое и новое. Сборник статей по вопросам искусства и литературы. — М.: Тип. Т-ва И. Д. Сытина, 1912. — 308 с.

786. Философов Д. В. Мимоходом // Речь. — 1916. — 20 февр. № 50 (3433).—С. 3.

787. Флоренский П. А. Сочинения: В 2 т. / Вступ. ст. С. С. Хорунжего; Сост. иг. Андроника и др.; Примеч. С. С. Аверинцева и др. — М.: Правда, 1990. — Т.1. Столп и утверждение истины. — 839 с.

788. Флоровский Г. В. Метафизическое предпосылки утопизма / Предисл. В. В. Себиенко // Вопросы философии. — 1990. — № 10. — С. 78— 98.

789. Флоровский Г. В., прот. Пути русского богословия. — Вильнюс: Б. и. [Тип. «Вильтис»], 1991. — 624 с. — (Репринт, изд.: Париж, 1937).

790. Фортунатов J1. Василевский И. М.. Гнилая душа. Новая книга В. В. Розанова. Опавшие листья. — Короб второй // Журнал журналов. — Пг., 1915. —№ 15. —С. 1—3.

791. Франк С. JI. О т.-наз. «новом религиозном сознании» Д. С. Мережковский. В тихом омуте. Спб. 1908. Стр. 325. // Франк С. JI. Философия и жизнь. Этюды и наброски по философии культуры. — СПб.: Изд. Д. Е. Жуковского, 1910. —С. 338—346.

792. Ф. Ш. Шперк Ф. Э.. Красота в природе и ее смысл. В. Розанова. Москва. 1 руб. //Новое время. Иллюстр. прилож. — 1897. — 8 янв. № 7495. — С. 8.

793. Ханзен-Леве А. А. Русское сектантство и его отражение в литературе русского модернизма // Русская литература и религия. — Новосибирск, 1997. —С. 153—226.

794. Ханзен-Леве А. А. Русский символизм. Система поэтических мотивов. Ранний символизм / Пер. с нем. С. Бромерло, А. Ц. Масевича и А. Е. Барзаха. — СПб.: «Академический проект», 1999. — 512 с. -— (Сер. «Современная западная русистика»).

795. X о в и н В. Р.. На одну тему [Не угодно-ли-с? Розанов и Маяковский. Канун нового нигилизма. От Леонида Ледяного к Андрею Беому и обратно]. — Пб.: 2-я Госуд. типогр., 1921. — 99 с.

796. Ходоров А. А. Религия и революция в творческих исканиях интеллигенции Серебряного века: Автореф. дис . канд. культурологии: (24.00.02) / Рос. гос. гуманитар, ун-т. — М., 2000. — 23 с.

797. Хорунжий С. С. Философский процесс в России как встреча философии и православия // Вопросы философии. — 1991. — № 5. — С. 26—57.

798. Хорунжий С. С. После перерыва. Пути русской философии / Рус. христ. гум. ин-т. — СПб.: Изд-во «Алетейя», 1994. — 448 с. — (Сер. «Наши современники»).

799. Чернохлебов Ив. В. В. Розанов и война // Голос жизни Иллюстр. еженед., изд. Акц. Общ. Изд-ва А. А. Каспари, при ближайшем участии Д. В. Философова. — Пг., 1915. — 15 апр. № 16. — С. 8—11.

800. Четвериков С., с в я щ. Строго-православное «слово» Епископа Сергия и критика его в «Новом Пути» // Душеполезное чтение. — 1904. — № 4. — С. 689—696.

801. Ч у й к о В. В. Журнальное обозрение // Одесский листок. — 1893. — 23 июня. № 162. — С. 2.

802. Ч у й к о В. В. Журнальное обозрение // Одесский листок. —1894. —29 марта. № 81. —С. 1.

803. Ч у й к о В. В. Журнальное обозрение // Одесский листок. —1895. — 5 сент. № 230. — С. 1.

804. Чуковский К. Корнейчуков Н. В.. Письма к писателям. Открытое письмо В. В. Розанову // Речь. — 1910. — 24 окт. № 292 (1530). — С. 3—4.

805. Чуковский К. И. Сквозь человека (О романах Д. С. Мережковского) // Чуковский К. И. Собр. соч.: В 6 т. — М.: Худ. лит., 1969. — Т. 6. Статьи 1906—1968 годов. — С. 190—201.

806. Ч у л к о в Г. И. О мистическом анархизме // Вопросы жизни. — 1905. — № 7. — С. 199—204.

807. Ч у л к о в Г. И. Валтасарово царство / Сост., вступ. ст. и коммент М. В. Михайловой. — М.: Республика, 1998. — 607 с. — (Прошлое и настоящее).

808. Шарапов С. Ф. По душе. Письмо В. В. Розанова. Объяснения по поводу Рцы. — Письмо Н. С. о В. В. Розанове. Характеристика, данная покойным Страховым его книге «О понимании» // Русский труд. — 1898. — 10 окт. №41. — С. 15—17.

809. Шарапов С. Ф. По душе. Несколько слов моим оппонентам по вопросу браке. // Русский труд. — 1899. — 14 авг. № 33. — С. 18—20; 21 авг. №34. —С. 13—17.

810. Шарапов С. Ф. Василий Васильевич Розанов // Русский труд.1899. — 16 окт. № 42. — С. 5—8; 23 окт. № 43. — С. 3—5.

811. Шарапов С. Ф. Жмеринские львы и буйствующий В. В. Розанов. Поход против него протоиерея Дернова и генерала Киреева // Сочинения Сергея Шарапова. Вып. 4 (Т. II). Сугробы. — М.: Типо-литография А. В. Васильева и К0, 1901. —С. 14—21.

812. Шарапов С. Ф. В. В. Розанов о государственности // Свидетель: Личный орган Сергея Шарапова. — М., 1910. — № 33. Март. — С. 28—39.

813. Шейнис Л. Роль психического автоматизма в «новом искусстве» // Русское богатство. — 1900. — № 9. — Отд. I.

814. Шеста ков Д. П. В. В. Розанов. Природа и история. Сборник статей, издание П. Перцова. Стр. 285. Спб. 1900. Цена 1 р. // Мир искусства.1900. — № 23—24. — С. 233—234.

815. Шестаков Д. П. В. В. Розанов. Из мира неясного и нерешенного. Спб. 1901. Цена 1 р. 25 коп. // Мир искусства. — 1901. — № 5. — С. 284—285.

816. Шестаков Д. П. «Печальный и мужественный автор» (В. В. Розанов. Семейный вопрос в России. Томы I—II. Спб. 1903. Цена за два тома 4 р. 50 к. Стр. XIV+312+516) // Хроника журнала Мир Искусства. — 1903. — №8. — С. 88.

817. Шестаков Д. П. Мертвые языки // Мир искусства. — 1903. — № 9. —С. 134—136.

818. Шестов JI. Шварцман JI. И.. Власть идей (Д. С. Мережковский «Л. Толстой и Достоевский». Т. II) // Шестов Л. Апофеоз беспочвенности: Опыт адогматического мышления / Авт. предисл. Н. Б. Иванов. — Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1991. — С. 190—209.

819. Шестов Л. И. В.В. Розанов // Русская литература. — 1991. — №3. —С. 47—51.

820. Шилейко В л. «Иудейская тайнопись» // Речь. — 1911. — 15 дек. №344(1940).—С. 2—3.

821. Шкловский В. Б. Розанов // В. В. Розанов: pro et contra: Личность и творчество Василия Розанова в оценке русских мыслителей и исследователей: Антология. — СПб.: РХГИ, 1995. — Кн. II. — С. 321—342.

822. Ш п е р к Ф. Э. Система Спинозы. — СПб.: Типо-Лит. В. Местни-ка, 1893. —24 с.

823. Ш п е р к Ф. Э. В. В. Розанов (Опыт характеристики) // Гражданин. — 1893. — 13 нояб. № 313. — С. 2.

824. Ш п е р к Ф. Э. Причина школьного бессилия (Этюд) // Школьное обозрение. — 1894. — 16 янв. № 3. — С. 3.

825. Ш п е р к Ф. Э. К вопросу о половой аномалии (Этюд) // Школьное обозрение. — 1894. — 20—27 февр. № 8—9. — С. 1—2.

826. Ш п е р к Ф. Э. Психология еврея (Материал для национальной педагогии) // Школьное обозрение. — 1894. — 20—27 марта. № 12—13. — С. 1—2.

827. Ш п е р к Ф. Э. О характере Гоголевского творчества (К вопросу о творческой психике) // Школьное обозрение. — 1894. — 3—17 апр. № 14— 16. —С. 1.

828. Ш п е р к Ф. Э. О происхождении сознания в связи с метафизикой мировых процессов (Философский этюд) // Школьное обозрение. — 1894. — 17—31 июля. № 29—31. — С. 2—3.

829. Ш п е р к Ф. Э. Элементы систематического учения (Поев. Ф. Ф. Шперку) // Школьное обозрение. — 1894. — 20—27 нояб. № 47—48. — С. 2—3.

830. Ш перк Ф. Э.. Мысли Шперка (Современ. философа) // С.-Петербург: [Иллюстр. журн. разных сведений, объявлений и справок]. — 1894.20 нояб. № 41. — С. 4; 4 дек. № 43. — С. 6; 11 дек. № 44. — С. 6.

831. Штаммлер А. В. В. В. Розанов // Русская религиозно-философская мысль XX века: Сборник статей / Под ред. Н. П. Полторацкого.Питтсбург, 1975. —С. 306—316.

832. Штейнер Р. Мистерии древности и христианство. — М.: Изд-во «Духовное Знаше»; СП «Интербук», 1990. — 126 с.

833. Щеглова JL В. (В. А. Щ.). Мережковский: Публичная лекция, прочитанная в феврале 1909 г. в С.-Петербурге, в зале Соляного Городка. — СПб.: Тип. Т-ва «Ш. Буссель Н-ки», 1910. — 43 с.

834. Щукин С., с в я щ. Около церкви. Сборник статей. — М.: Кн-во «Путь», 1913. —164 с.

835. Эйхенбаум Б. М., Никольский Ю. Мережковский — критик // Северные записки. — 1915. — № 4. — С. 130—146.

836. Экземплярский В. Старообрядческий епископ Михаил. Некролог//Христианская мысль.—Киев, 1916.—№ 11. — С. 136—143.

837. Э л ь з о н М. Д. Издательство М. В. Пирожкова // Книга = The Book: Исследования и материалы. — М.: Изд-во «Книга», 1987. — Сб. LIV.С. 159—185.

838. Эль — Э с Соловьев J1. 3.. Люди лунного света // Новое время.1911. —26 окт. № 12796. —С. 5.

839. Эль — Э с Соловьев Л. 3.. Темный лик // Новое время. — 1912.14 февр. № 12904. — С. 5.

840. Энгельгардт Н. А. Поклонение злу. По поводу романа г. Мережковского «Отверженный» // Книжки «Недели». — 1895. —■ № 12. — С. 140—178.

841. Энгельгардт Ник. Сфинкс-Мережковский и его загадка российской публике // Новое время. — 1902. — 20 окт. № 9565. — С. 4.

842. Эротизм без берегов: Сборник статей и материалов / Сост. М. М. Павлова. — М.: Новое лит. обозрение, 2004. — 480 е., ил.

843. Э т к и н д А. М. Содом и Психея: Очерки интеллектуальной истории Серебряного века. — М.: ИЦ-Гарант, 1996. — 413с.

844. Э т к и н д А. М. Хлыст: Секты, литература и революция. — М.: Новое лит. обозрение; Каф. славистики Ун-та Хельсинки, 1998. — 687с. — (Новое лит. обозрение: Науч. прилож.; Вып. XII).

845. Южный М. Зельманов М. Г.. «Легенда о великом инквизиторе». Ф. М. Достоевского — В. В. Розанова («Русский Вестник», январь—апрель) // Гражданин. — 1891. — 3 мая. № 121. — С. 4.

846. Южный М. Зельманов М. Г.. По поводу панамских событий // Гражданин. — 1893. — 25 февр. № 55. — С. 4.

847. Южный М. Зельманов М. Г.. К характеристике Гоголя // Гражданин. — 1894. — 28 марта. № 86. — С. 4.

848. Юшкевич П. С. О современных философско-религиозных исканиях // Литературный распад. Критический сборник. — СПб.: Кн-во «Зерно», 1908. —С. 95—123.

849. Юшкевич П. С. Новые веяния (Очерки современных религиозных исканий). — СПб.: Тип. т-ва «Общественная Польза», 1910. — 209, [6] с.

850. Юшкевич П. В. Розанов // Одесские новости. — 1911. — 16 авг. №8495. —С. 2.

851. Яблоновский А. А. Родные картинки // Современный мир.1910.—№ 1. —Отд. II. —С. 73—82.

852. Яблоновский А. А. Голые люди // Речь. — 1913. — 12 мая. № 127 (2439). — С. 2.

853. Яковлев В. «Новые христиане» и их религиозные идеалы // Душеполезное чтение. — 1903. — № 5. — С. 149—158; № 7. — С. 488—494.

854. Яковлев В. К вопросу о догматах и догматическом развитии церкви С примеч. духовн. цензора архим. Мефодия. // Новый путь. — 1904.5. —С. 70—115.

855. Я к о в л е в Д. Е. Эстетизм // История эстетической мысли: В 6 т.М.: Искусство, 1985. — Т. 4. Вторая половина XIX века. — С. 203—212.

856. Якубович П. Ф. Современные миниатюры // Гриневич П. Ф. (Якубович П. Ф.). Очерки русской поэзии. — Изд. 2-е. — СПб.: Тип. Первой Спб. Трудовой Артели, 1911. — С. 277—368. — Изд. ред. журн. «Русское богатство».

857. Я. Л. Лившиц Я. Б.. В. В. Розанов и религиозно-философское общество // Речь. — 1914. — 27 янв. № 26 (2695). — С. 2; 28 янв. № 27 (2696).С. 5.

858. Christianity and the Eastern Slavs, II: Russian Culture in Modern Times / Ed. by R. P. Hughes and I. Paperno. — Berkeley, Los Angeles, London: Univ. of California Press, 1994. — (California Slavic Studies XVII).

859. Crone A. L. Rozanov and the End of Literature. Polyphony and Dissolution of Genre in Solitaria and Fallen Leaves. — Wiirzburg, 1978. — 146 pp.

860. Cultural Mythologies of Russian Modernism: From the Golden Age to the Silver Age / Ed. by B. Gasparov, R. P. Hughes and I. Paperno. — Berkeley, Los Angeles, Oxford: Univ. of California Press, 1992. — (California Slavic Studies XV).

861. M a t i с h О. Dialectics of Cultural Return: Zinaida Gippius" Personal Myth // Cultural Mythologies of Russian Modernism: From the Golden Age to the Silver Age. — Berkeley, 1992. — pp. 52—72.

862. M a t i с h O. Zinaida Gippius: Theory and Rraxis of Love // Readings in Russian Modernizm: To Honor V. F. Marcov. — M.: Nauca. Oriental Literature Publishers, 1993. — pp. 237—249.

863. M a t i с h O. The Merezhkovskys' Third Testament and the Russian Utopian Tradition // Christianity and the Eastern Slavs, II: Russian Culture in Modern Times. — Berkeley, 1994.— pp. 158—171.

864. P о g g i о 1 i R. Rozanov. — New York, 1962. — 104 pp.

865. Rosenthal B. G. The «New Religious Consciousness». Pavel Florenskii's Path to a Revitalised Orthodoxy // Christianity and the Eastern Slavs, II: Russian Culture in Modern Times. — Berkeley, 1994. — pp. 134—157.

866. V г о о n R. The Old Belief and Sectarianism as Cultural Models in Silver Age // Christianity and the Eastern Slavs, II: Russian Culture in Modern Times. — Berkeley, 1994. —pp. 172—190.