автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: В.М. Шукшин и М.А. Булгаков: творческий диалог в русской литературе конца 1960-х - первой половины 1970-х годов

Полный текст автореферата диссертации по теме "В.М. Шукшин и М.А. Булгаков: творческий диалог в русской литературе конца 1960-х - первой половины 1970-х годов"

На правах рукописи

КАБАКОВА Светлана Александровна

В.М. ШУКШИН И М.А. БУЛГАКОВ: ТВОРЧЕСКИЙ ДИАЛОГ В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ КОНЦА 1960-х -ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ 1970-х ГОДОВ

Специальность 10.01.01 — русская литература

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

1 7 ЯНВ 2013

Тюмень — 2013

005048496

005048496

Официальные оппоненты:

Работа выполнена в ФГБОУ ВПО «Ишимский государственный педагогический институт им. П.П. Ершова»

Научный руководитель: доктор филологических наук, профессор

кафедры филологии и культурологии ФГБОУ ВПО «Ишимский государственный педагогический институт им. П.П. Ершова» Комаров Сергей Анатольевич

Литовская Мария Аркадьевна

доктор филологических наук, профессор кафедры русской литературы ХХ-ХХ1 вв. Уральского федерального университета имени первого Президента России Б.Н. Ельцина Медведев Александр Александрович кандидат филологических наук, доцент кафедры русской литературы ФГБОУ ВПО «Тюменский государственный университет»

ФГАОУ ВПО «Сибирский федеральный университет», Институт филологии и языковой коммуникации, кафедра русской и зарубежной литературы

Ведущая организация:

Защита состоится «14» февраля 2013 г. в 10.00 часов на заседании диссертационного совета Д. 212.274.09 по защите диссертаций на соискание ученой степени доктора филологических наук при ФГБОУ ВПО «Тюменский государственный университет» по адресу: 625003, г. Тюмень, ул. Республики, 9, ауд. 211.

С диссертацией можно ознакомиться в читальном зале Информационно-библиотечного центра ФГБОУ ВПО «Тюменский государственный университет» по адресу: 625003, г. Тюмень, ул. Семакова, 18.

Автореферат разослан » декабря 2012 г.

Ученый секретарь диссертационного совета, доктор филологических наук, доцент

Е. В. Купчик

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Постановка проблемы и актуальность темы исследования. Наследие В.М. Шукшина сегодня системно рефлексируется в самых разных аспектах: в аспекте эволюции творчества (С.М. Козлова, А.И. Куляпин, О.Г. Левашова, H.H. Яновский), в аспекте аксиологии и поэтики текстов (В.А. Апухтина, Г.А. Белая, В.В. Десятое, С.М. Козлова, С.А. Комаров, А.И. Куляпин, Т.Л. Рыбальченко, Т.А. Рытова, A.C. Собенников, Э.А. Шубин и др.), в аспекте типологии героя и сюжета (КГ. Алавердян, А.Н. Андреев, Л.А. Аннинский, A.A. Дуров, H.JI. Лейдерман, М.Н. Липовецкий, И.И. Плеханова и др.), в аспекте интеллектуальных и художественных традиций (В.Е. Ветловская, П.А. Гончаров, Дж. Гивенс, Н.В. Драгомирецкая, С.М. Козлова, О.Г. Левашова, Д.Р. Мухтарова, Л.Ф. Неупокоева, Ю.М. Никишов,

A.B. Огнев, В.К. Сигов, Н.П. Хрящева и др.), в аспекте определения места в литературном процессе (Л.А. Аннинский, А.Ю. Большакова, Н.В. Ковтун, Н.Л. Лейдерман), в аспекте биографических фактов, факторов и обстоятельств (В.Ф. Горн, В.Ф. Гришаев, Л.И. Емельянов,

B.И. Коробов, А. Лебедев, Д.В. Марьин, A.C. Пряхина и др.), в аспекте взаимодополнительности различных видов искусств (А.Д. Заболоцкий, А.И. Куляпин, К.Л. Рудницкий, В.И. Фомин, С.И. Фрейлих и др.), в аспекте особенностей художественной речи (A.A. Чувакин, М.А. Деминова, Л.П. Ефанова, Н.В. Халина, Г.Г. Хисамова и др.).

Несомненными достижениями отечественной филологии являются восьмитомное собрание сочинений и писем В.М. Шукшина, вышедшее в 2009 году с академическими комментариями, «Шукшинская энциклопедия» (2011) и трехтомный энциклопедический словарь-справочник «Творчество В.М. Шукшина» (2004), а также серия тематических сборников научных трудов, подготовленная и изданная алтайскими учеными-земляками писателя за последние два десятилетия.

Актуальность темы данного диссертационного исследования определяется несколькими моментами. Во-первых, она обусловлена особо значимым местом наследия В.М. Шукшина в русском литературном процессе 1960-1970-х годов, а также в общей динамике русской духовной традиции XIX-XX веков. Во-вторых, актуальность

темы связана с необходимостью реконструкции и изучения литературных связей В.М. Шукшина не только с русскими классиками XIX века (A.C. Пушкин, JI.H. Толстой, Ф.М. Достоевский, Н.С. Лесков и др.), но и с художественным контекстом 1920-1970-х годов, где больше лакун, чем исследованных «территорий». В-третьих, она диктуется отсутствием удовлетворительных объяснений того очевидного перелома жизненной и творческой стратегии Шукшина, зафиксированного специалистами на отрезке конца 1960-х годов. В-четвертых, актуальность темы объясняется общей недооцененно-стью реалий и следствий того «булгаковского бума», что пережила наша культура во второй половине 1960-х годов.

В.И. Коробов в книге «Василий Шукшин. Творчество. Личность» приводит беседу Шукшина с Бурковым, в которой автор «Калины красной» высоко оценивает творчество Булгакова: «Понимаешь, — рассказывал он другу, — я тогда во ВГИКе словно под водой был. Вынырну, покажусь на поверхность, послушаю — аж страшно, ну, до чего все гении — хоть завтра «Мастера и Маргариту» ставить» [Коробов 1997: 55]. Таким образом, сама личность Булгакова, художественный мир его «закатного» романа, фильмы, снятые по его произведениям, являлись для Шукшина критерием взаимодействия кино и литературы, задавали именно планку разговора о данной проблематике, а «Мастер и Маргарита» был высшей точкой отсчета в культуре ближайшей эпохи.

Вопрос о творческих перекличках Шукшина с Булгаковым затрагивался в работах О.И. Бузиновской, Е.А. Вертлиба, В.В. Деся-това, Л.Ф. Ершова, С.М. Козловой, С.А. Комарова, А.И. Куляпина, Е.А. Московкиной, Г.Ф. Павликова, Т.Л. Рыбальченко, О.В. Тевс, но эти наблюдения и замечания имели преимущественно частный и разрозненный характер.

В качестве отправной семиотической модели, формирующей поле согласия творческого диалога В.М. Шукшина с М.А. Булгаковым, в диссертации принята концепция Ю.М. Лотмана, согласно которой наследие автора «Мастера и Маргариты» четко вписывается в традицию, идущую от фольклора, а уже через Пушкина, Гоголя, Достоевского транслируемую в русский опыт XX века, где «идейным фокусом» становится Дом в противопоставлении Антидому.

Объект данного диссертационного исследования — крупноформатные художественные и нехудожественные тексты В.М. Шукшина 1969-1974 годов, художественные тексты М.А. Булгакова, опубликованные в стране к началу 1970-х годов и публичные отклики на них, включая теле и киноверсии. Крупноформатные художественные тексты «позднего» Шукшина — это роман «Я пришел дать вам волю», повесть-сказка «До третьих петухов», повести для театра «Энергичные люди» и «Поутру они проснулись», а также киноповести «Позови меня в даль светлую» и «Калина красная». Круг контактных текстов М.А. Булгакова — это романы «Белая гвардия» и «Мастер и Маргарита» (журнальная версия), цикл «Записки юного врача», повести «Жизнь господина де Мольера» и «Театральный роман», а также пьесы «Дни Турбиных», «Бег», «Кабала святош», «Последние дни».

Предмет исследования — системность и специфичность связи знаков в текстах и в биографии В.М. Шукшина конца 1960-х — первой половины 1970-х годов, выражающих «встречу» художника с наследием и личностью М.А. Булгакова и образующих определенное «поле согласия» мастеров слова, без которого немыслим их духовный диалог.

В качестве знаков «встречи» в текстах Шукшина (под текстами мыслятся произведения, письма, высказывания в публицистике и интервью) и в его биографии (а это реплики, воспроизводимые мемуаристами, ситуации, документальные свидетельства и т.п.) имеются в виду ценностно-тематические узлы, типы героев, мотивы, сюжетные ходы и топосы.

Цель диссертационной работы — выявить тип и горизонт отношений В.М. Шукшина с личностью и наследием М.А. Булгакова, очертить контактную семиосферу этих творческих субъектов, механизм ее функционирования и факторы возникновения.

Для достижения поставленной цели необходимо решение ряда задач:

1) очертить информационное и аналитическое пространство, сопровождавшее тексты М.А. Булгакова во второй половине 1960-х — первой половине 1970-х годов, представить основные проблемные векторы рефлексии булгаковских текстов;

2) обозначить биографические факторы особого внимания В.М. Шукшина к судьбе и поискам М.А. Булгакова;

3) описать ценностно-тематическое ядро «встречи» позднего В.М. Шукшина с личностью и наследием М.А. Булгакова;

4) выявить мотивы в текстах позднего В.М. Шукшина, составляющие диалогическое поле его контакта с наследием М.А. Булгакова, охарактеризовать их содержательность и функционирование.

Структура и методология данного диссертационного исследования соответствуют цели и поставленным задачам. В основе методологии диссертационного исследования сочетание элементов типологического, семиотического, культурологического, системно-целостного и антропологического подходов к изучению литературных явлений. Также в ней используется в адаптивном варианте понятийный аппарат современной когнитивной лингвистики.

В историко-литературном плане оно ориентировано на работы В.А. Апухтиной, JI.A. Аннинского, Ю.В. Бабичевой, Г.А. Белой,

A.Ю. Большаковой, П. Вайля, А.Н. Варламова, А. Гениса, В.В. Де-сятова, H.H. Киселева, Н.В. Ковтун, С.М. Козловой, С.А. Комарова, А.И. Куляпина, О.Г. Левашовой, Н.Л. Лейдермана, М.Н. Ли-повецкого, М.А. Литовской, Л.Б. Менглиновой, Т.Л. Рыбальченко,

B.К. Сигова, А.Д. Синявского, Е.Б. Скороспеловой, O.A. Скубач, А.М. Смелянского, Б.В. Соколова, В.А. Суханова, В.В. Химич, М.О. Чудаковой, Е.А. Яблокова, Л.М. Яновской и ряда других специалистов. В теоретико-литературном плане данное диссертационное исследование опирается на труды М.М. Бахтина, М.М. Гиршмана, Ю.М. Лотмана, В.А. Подороги, И.В. Силантьева, А.П. Скафтымова.

Научная новизна диссертационного исследования заключается в установлении феномена «встречи» позднего В.М. Шукшина с личностью и наследием М.А. Булгакова, в выявлении ценностно-тематических знаков этой «встречи» и ее важного значения для изменения жизненной и творческой стратегии писателя в завершающее пятилетие его пути.

Исследование исходит из следующей рабочей гипотезы. Резкость обновления Шукшиным своей жизнетворческой стратегии в конце 1960-х годов, фиксируемая в той или иной форме ведущими

специалистами, могла быть вызвана некими извне идущими обстоятельствами, поразившими художника, ответившими на мучившие его вопросы и качественно стимулировавшими его духовный подвиг последних лет; таковым был для Шукшина пример духовного самостояния М.А. Булгакова, открытый ему булгаковским бумом в советской стране, остаться нейтральным по отношению к которому в поединке с эпохой за правду народного духа было практически невозможно.

Основные положения, выносимые на защиту:

1) «Встреча» позднего В.М. Шукшина с феноменом М.А. Булгакова имела диалогический характер и достаточно широкое «поле согласия» с казалось бы социально далеким ему по происхождению мастером слова. В основе согласия было понимание обоими художниками глубокого кризиса национальной духовной жизни России в середине XX века (1930-1960-е годы) и особой миссии, которая лежит на русском писателе по восстановлению правды о положении страны и ее народа.

2) Шукшин нашел для себя в Булгакове ориентир и пример достойного поведения в ближайшей к себе исторической эпохе, образец возвращения к читателю, причем с неслыханным достоинством для «советского писателя».

3) Невозможность и бесперспективность русского человека жить вне родной почвы, неизбежность самонаказания за это — императив для В.М. Шукшина и М.А. Булгакова («Бег»),

4) Дом и его знаки являются ценностно-тематическим ядром диалога В.М. Шукшина с М.А. Булгаковым. Тип героя-путника с доминантой бесстрашия перед лицом испытаний (по модели Иешуа и Бездомного) становится стержневым в текстах Шукшина 1970-х годов (Разин, Прокудин, Иван). Тип жертвенной женской любви по отношению к страдающему герою и ребенку развертывается автором в «Калине красной» и «Позови меня в даль светлую» по модели бул-гаковского женского персонажа (Маргарита).

5) Шукшин, как и Булгаков, дает развернутые изображения вариантов антидома и соответствующих им человеческих сообществ. Мотивы зла, болезни, жестокости, игры, покоя, награды являются элементами диалогического поля писателей.

6) Шукшин в 1970-е годы примеряет на себя булгаковский образ уставшего мастера, измотанного «кабалой святош», желающего покоя, но имеющего в отличие от последнего волю к творческому порыву для создания текста, решающего сущностные проблемы национального бытия.

7) Наиболее приемлемой версией прочтения «закатного» романа М.А. Булгакова для Шукшина является статья П.В. Палиевского в «Нашем современнике» о «Мастере и Маргарите», то есть в диалоге писателей наличествует и вполне определенный посредник.

8) Переписка В.М. Шукшина с В.И. Беловым, наиболее доверительным адресатом писателя, содержит систему словообразов, генетически восходящую к роману Булгакова, который автор «Калины красной» считал высшим художественным образцом, говоря Г. Буркову о том, что появилось множество молодых «гениев», якобы способных поставить фильм по «Мастеру и Маргарите». В рассказе «Ванька Тепляшин», помимо сюжетной проекции на линию поведения Бездомного в клинике Стравинского, автор открыто использует формулу из булгаковского романа «Никогда никого не проси», при этом для него и героя очевидно, что в современности сами не предложат и ничего не дадут.

9) Наличие поля согласия писателей не отменяет различий в их миросозерцании, обусловленном в том числе их происхождением и социально-историческим опытом. Так, Шукшин решает проблему награды в горизонтальной плоскости, а Булгаков в плоскости вертикальной (Прокудин — Мастер — Пилат). Для позднего Шукшина в городской жизни нет почвы для мужицкой правды, в мире Булгакова город хотя и фантасмагоричен, однако обозначается и в качестве пространства любви и творчества (Киев, Москва).

Апробация работы проводилась в форме докладов на четырех международных конференциях: «33 международная научная конференция «Личность учителя: гуманизм, просвещение, наставничество»» (24 мая 2010 года, Тюмень), «X международная очно-заочная конференция «Русская литература в контексте мировой культуры»» (15-16 октября 2010 года, Ишим), «XI международная очно-заочная конференция "Русская литература в контексте мировой культуры"» (13-14 октября 2011 года, Ишим), «XII международная очно-

заочная конференция "Русская литература в контексте мировой культуры"» (17-18 октября 2012 года, Ишим) и трех всероссийских конференциях: «Всероссийская научно-практическая конференция "XXI Ершовские чтения"» (3-4 марта 2011 года, Ишим), «Всероссийская научно-практическая конференция "XXII Ершовские чтения"» (5-6 марта 2012 года, Ишим), «Всероссийская научно-практическая конференция "V Кирилло-Мефодиевские чтения"» (23 мая 2012 года, Ишим).

Диссертация обсуждалась на заседании кафедры филологии и культурологии ИГПИ им. П.П. Ершова. Основные положения работы отражены в 11 статьях, две из которых опубликованы в изданиях, рекомендованных Министерством образования и науки РФ.

Практическая значимость исследования состоит в том, что его результаты могут быть использованы в вузовских курсах истории русской литературы XX века, культурологии, в спецкурсах о творчестве В.М. Шукшина и о диалогических практиках в национальной культуре.

Структура и объем работы. Работа состоит из введения, трех глав, заключения и библиографического списка, насчитывающего 439 наименований. Общий объем диссертации — 222 страницы.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во введении обосновывается актуальность темы диссертационного исследования, дается характеристика степени разработанности проблемы, формулируются рабочая гипотеза, цель, задачи, научная новизна, положения, выносимые на защиту, методологическая основа исследования, практическая значимость работы.

Глава первая «Информационное и ценностно-психологическое пространство «встречи» В.М. Шукшина с личностью и наследием М.А. Булгакова» состоит из двух параграфов. Первый параграф называется «Рефлексия романа «Мастер и Маргарита» и кинофильма «Бег» как вершина булгаковского бума в России второй половины 1960-х — начала 1970-х годов (по материалам СМИ)». Структура литературного процесса в условиях советской цивилизации была специфичной. Работавшие в ней культурные механизмы уже получили обобщенное описание, в частности у Б.В. Дубина: «Социальное признание требовало культурного упрощения <_> Тактика отсрочки реализации нового образца, также выступающая механизмом традиционализации литературного развития, состояла в его замыкании рамками партикулярной литературной группы (изъятии из условий возможной борьбы, сферы проблематизации и рафинирования значений, области дальнейшего смыслопорождения, складывания новых традиций) и позднейшем сдвиге через одно-два поколения в иные — репродуктивные или чисто рецептивные — среды» [Дубин 2001: 17]. История пути наследия М.А. Булгакова к русскому читателю — один из ярких и показательных примеров действия данных механизмов. В параграфе не ставилось задачи дать системное описание «булгаковского бума» в России второй половины 1960-х — первой половины 1970-х годов, предпринята попытка зафиксировать публичный характер и вектор-ность рефлексии феномена Булгакова в этот период и те каналы, через которые мог быть вовлечен В.М. Шукшин в активную рефлексию наследия писателя. Основных каналов было два. Первый — публичная полемика в СМИ, явившая откликом на журнальную публикацию «Мастера и Маргариты». Второй канал — публичные

отклики на киноверсию «Бега». Именно данный слой публичных материалов описывался в параграфе.

В рефлексии булгаковского романа нами выделено три вектора аналитики, имеющих особую идейную ориентацию («платформы»). Во многом это отражает структуру «литературной ситуации» в СМИ второй половины 1960-х годов. Первый вектор можно условно обозначить как либерально-гуманистический, его выразителями были авторы «Нового мира» (в частности В. Лакшин и И. Виноградов), а также ряд специалистов, разделявших данную «платформу» или примыкавших к ней, судя по характеру публикаций в других изданиях (А. Альтшуллер, А. Вулис, А. Жук, Г. Макаровская, В. Скобелев). Второй вектор можно условно обозначить как консервативно-социологический, он был последовательно полемичен по отношению к первому вектору. В журнале «Знамя» эту идейную «платформу» в отношении к булгаковскому роману представил известный в те годы достоевсковед М. Гус, в журнале «Вопросы литературы» — Л. Ско-рино, в журнале «Москва» — А. Метченко, в книге «На дорогах века» — Л. Якименко. Третий вектор можно условно обозначить как почвенно-народный, он позиционировал себя как самостоятельный, «серединный», третий путь, не вступая ни в полемику, ни в «союз» со спорящими между собой первой и второй «платформами». Этот вектор свою позицию развернул через работы П. Палиевского в «Нашем современнике» и О. Михайлова в журнале «Сибирские огни». Аксиологическая доминанта первого вектора — личность, второго — государство, третьего — народ.

На протяжении всего похода в повести-сказке «До третьих петухов» Иван не задумывается о своей гибели, вступает в сделку с темными силами, обманывается, находится в отчаянии, но размышляет, как изменить сложившуюся ситуацию. В герое зарождается бесстрашие, но возвращается Иван в библиотеку далеко не победителем, «пришел — крутом виноватый» [Шукшин 1992, II: 547]. Теперь он стоит на распутье: с кем ему быть — с чертями, мудрецами, присоединиться к скучающей молодежи или вести борьбу против них, выбрать путь народного заступника — Степана Разина. Открытым финалом заканчивается повесть-сказка, потому

что от выбора Ивана зависит не только его личная судьба, но и судьба всего русского народа. Понимание этого пришло к Шукшину именно через Булгакова, правда, в транскрипции журнала «Наш современник» (имеется в виду статья П.В. Палиевского «Последняя книга М.А. Булгакова», напечатанная в данном журнале в 1969 году (№ 3) и ставшая особенной репликой в дискуссионном поле советской прессы конца 1960-х о романе). Очевидно, что указанная реплика во многом спровоцировала Шукшина на замысел повести-сказки, а также очертила модель идеологии всякой чертовщины вокруг Ивана. Автором статьи программно был адаптирован к народно-трудовым демократическим стандартам сам образ Булгакова: «Такое лицо могло быть у инженера и летчика, вроде того, что было нарисовано на довоенной синей пятирублевке, — человек, который не потеряется в любом деле». В центре булгаковского романа, по Палиевскому, «не величественные раздумья о судьбах искусства, но что-то жизненно необходимое, еще не решенное, как раздвигающиеся полюса одной идеи, в центре которой — Россия». Так удобно, как бы специально под Шукшина выстраивает Пали-евский свою интерпретацию. «Идея» России у него связана именно с Иваном, к нему «обращен» весь роман: «Он возвращает себе собственное имя и от Бездомного начинает понимать, что существует дом, свое, через дом соединяющееся с общечеловеческим — с историей, которую он избрал себе специальностью («сотрудник Института истории и философии», — сказано там), что есть народ в этой истории, составивший и создающий его имя среди бесчисленных других, словом, есть то растущее целое, которое не в силах разложить никакие Коровьевы и Воланды. Понятно, что этот переход едва намечен. Он и не мог быть иным. От превращения Бездомных в Поныревы слишком многое зависит, чтобы автор мог отнестись к этому несерьезно...». Палиевский рассуждает о паре Берлиоз — Бездомный, о том, что «ей суждено разойтись» у Булгакова, но ведь и последующие «предложения могут быть совершенно новыми», потому что проблема глумления над народом и народным героем — проблема центральная, острая и нерешенная до сих пор: «Вот об этом-то и писал Булгаков: о глумлении, западающем тотчас же в нашу слабость и непонимание, и о чести и мысли,

способных вывести свою правду из любых положений <...> Оттого его посмертная и недосоставленная книга так естественно вошла в современный интерес; возможно, и что-то открыла в наших далеких от нее днях». Очевидно, что Палиевский интерпретацией бул-гаковского романа моделирует в качестве остроактуального сюжет пути шукшинского Ивана за справкой, его встречу с многоголовым коллективным Берлиозом, повсюду преследующего народного героя и оккупировавшего все поры русской жизни и культуры. Так изнутри «малого времени» (М.М. Бахтин) открывается тот поворот в направленности моделирования героя и сюжета, который произошел в творчестве Шукшина конца 1960-х годов и был связан с «встречей» (М.М. Бахтин) писателя с наследием Булгакова и его специфической рефлексией своими современниками.

Советские журналы и газеты организованно отозвались на фильм «Бег». Так, в № 5 «Советского экрана» за 1971 г. находим: «Суд совести, тема потерянной родины, приговор белому делу — вот главное, о чем фильм <...> возвращение на революционную родину выглядит обретением покоя, подобного тому, какой нашел мастер в романе «Мастер и Маргарита»; и так же ждут его и Серафиму кони; и маленький Петька Щеглов, совсем как Воланд, говорит Голубко-ву и Серафиме: «Пора!»», то есть фильм рассматривается в контексте творчества М.А. Булгакова. В журнале «Киномеханик» № 4 за 1971 г. определяется формула «Бега»: «Человек и его земля, где он родился и вырос. Невозможность, бессмысленность жизни на чужбине». А. Макаров в газете «Неделя» напишет: «Бег от своей страны и ее судьбы — это <...> до издыхания бег в пустоту». В главной газете страны «Правда» проблематику фильма сформулируют так: «о том, чем жив человек, чем велик он и ничтожен». Шукшин не мог не обратить внимания на выход «Бега», зрителями «Советского экрана» он будет назван лучшим фильмом года.

Второй параграф первой главы называется «Ценностно-психологические аспекты возникновения контактного поля между В.М. Шукшиным и феноменом М.А. Булгакова в конце 1960-х — начале 1970-х годов». В нем дается обзор точек зрения специалистов на периодизацию и проблемы динамики творческого пути Шукшина (позиции Л.А. Аннинско-

го, В.А. Апухтиной, Л.И. Емельянова, В.И. Коробова, С.М. Козловой, А.И. Куляпина). Принимая в качестве рабочей предложенную А.И. Куляпиным периодизацию как наиболее аргументированную и зафиксированный им вектор пути художника (от мимезиса к семиозису), мы выделяем несколько факторов обращения мастера слова к театру и изменения им общей стратегии поведения. Под стратегией поведения понимается система осознанных автором действий, жестов, реакций, определяющая и выявляющая характер сокровенных и базовых представлений творческого субъекта о целях, задачах, способах и режиме собственного труда в соотношении с внешними условиями и стандартами жизни. Выделяемых же нами факторов пять — 1) биографический; 2) общелитературный; 3) личностно-эстетический; 4) личностно-стратегический; 5) личностно-тактический.

Выступая в феврале 1971 г. на заседании художественного совета киностудии им. Горького, Шукшин критикует многоуровневую систему обсуждения киносценария. Он мечтал целиком переключиться на прозу, с которой связывал ряд смелых замыслов и тайную надежду в «вольном» писательстве. Поздний Шукшин, как известно, стал пристальнее присматриваться к прозе 1920-1930-х годов. Не случайно он упоминает о мастерстве Бабеля и Катаева наряду с мастерством Хэмингуэя. Кроме того, Шукшин самым тщательным образом вникает в постановку театрального дела. Его интересуют вопросы репертуара, и повседневная жизнь актеров, и секреты актерского мастерства, и принципы формирования театральных трупп, и многое другое. Искусство театра человечно, дышит и захватывает зрителя, здесь происходит обмен духовных энергий — от актера к зрителю, от зрителя к актеру. Только в театре человек глаза в глаза встречается с творящим художником, встречается с ним в момент творчества. Он угадывает движение его сердца, вместе с ним живет перипетиями происходящих на сцене событий. Так закономерно в последний период творческого пути Шукшин приходит к системной работе для театра, но при этом специфику дара прозаика не утрачивает, а «ставит» на службу новому делу: пишет повести для театра, то есть создает специфическую жанровую форму. Аксиологичность и контрастность видения для Шукшина программны: «правда тру-

женика и правда паразита, правда добра и правда зла — это и есть, пожалуй, предмет истинного искусства. И это и есть высшая Нравственность, которая есть Правда». Отметим, что «правду зла» и «правду паразита» Шукшин считает также необходимым укрупнять и выявлять в искусстве, на его взгляд, у зла есть «своя вера» [Шуш-кин 2009, VIII: 154].

Для него Разин — это «истинный герой, он сумел подняться над временем, потому что им руководила вечная, неугасимая жажда свободы, которая жила в народной душе» [Шукшин 2009, VIII: 97-98]. Шукшин также хочет «подняться над временем», почувствовать и реализовать эту «вечную, неугасаемую жажду свободы» через творчество. Он знает, что есть примеры подобного подвига писательского в России, в частности таков опыт М.А. Булгакова. В произведениях последних лет Шукшин сознательно оставляет открытый финал: «Я несколько побаиваюсь законченного сюжета. Ибо такой сюжет несет в себе готовую мораль. Мне же хочется всегда провести со зрителем глубокий диалог, в результате которого прояснилась бы моя художническая позиция. В этом я вижу более прочный, более надежный результат» [Шукшин 2009, VIII: 133].

«Надо понять, как обрести покой», — пишет Шукшин в одной, как оказалось, из итоговых для него статей 1974 г. «Возражения по существу» [Шукшин 2009, VIII: 56]. В № 4 журнала «Советский экран» за 1971 г. публикуется статья Шукшина, где писатель говорит о спокойствии как о состоянии души, которое приходит лишь с годами и опытом: «<.„> с большим опытом — пришло нечто весьма мудрое — спокойствие. Сражения выигрываются спокойным, трезвым умом, расчетом. Горячих героев награждают орденами, славят, но дело решают спокойные, мудрые, опытные» [Шукшин 2009, VIII: 45]. В неопубликованной при жизни Шукшина статье «Предисловие к рассказам Е.Попова» за этот же год находим: «Должен прийти известный авторский покой» [Шукшин 2009, VIII: 84]. Подчеркнем слово «известный» в шукшинской фразе. Осмелимся предположить, что именно статус известности придает покою популярная булгаковская фраза из романа «Мастер и Маргарита»: «Он не заслужил света, он заслужил покой», хотя, конечно, пушкинские обертоны о «покое и воле» здесь также важны, существенны они и

для Шукшина. Столицу и околостоличное пространство писатель не воспринимал как нечто свое, родное, он «жил с чувством» возвращения на родину: «И какая-то огромная мощь чудится мне там, на родине, какая-то животворная сила, которой надо коснуться, чтобы обрести утраченный напор в крови» [Шукшин 2009, VIII: 54-55]. Его самоощущение очевидно кризисно: 1971 г. « <...> все что-то нехорошо, на душе нехорошо <...> постоянный гной в сердце <...> нигде покоя — ни дома, в деревне, ни тут <...> Вообще-то, это похоже на то, как болит совесть: постоянно и ровно. Есть ли у тебя такое? Скажу правду — охота докопаться до корня <...> Есть что-то, что я не понимаю. Что-то больше и хуже» [Шукшин 2009, VIII: 248].

У позднего Шукшина сформировалось представление о художнике как одиноком мастере слова, задача которого не искать компромисса со своим временем, а выполнить до конца свой долг перед человечеством, родиной, собственным даром: «Сейчас скажу красиво: хочешь быть мастером, макай свое перо в правду. Ничем другим больше не удивишь» [Шукшин 2009, VIII: 283]. Это созвучно с позицией Булгакова (пьеса «Кабала святош», роман «Мастер и Маргарита»), Именно Булгаков подводит Шукшина к мысли о том, что не нужно искать компромисс со своим временем, что оно тебя все равно переиграет, измотает. Отсюда стремление Шукшина успеть сделать большее. Возникает установка работы на вечность, окружающий мир начинает восприниматься как духовный национальный кризис, требующий откровенных и новых «рецептов» жизни. Шукшин понимает, что наступление городской цивилизации глобально, катастрофично, поэтому его интересует народный деревенский герой, охраняющий и одновременно ищущий свой дом. Шукшин вслед за Булгаковым начинает осознавать, что «авторский покой» приходит только с большим литературным опытом и далеко не ко всем писателям: «Литература требует покоя и углубленности, изучения и познания жизни, мира, в котором мы живем <...> Нужно глубоко-глубоко вникнуть в жизнь и осмыслить ее. А мы ищем многообразие, выгоду, на что только не тратим энергию и думаем, что живем для искусства. А это все — суета» [Шукшин 2009, VIII: 177].

Шукшин понимает, что писатель может создать много удачных произведений, но только один шедевр может навсегда вписать его имя в историю не только литературы, но и всей страны. Он задумывается о том, что сделано за время его писательской деятельности: «Что мы делаем. Мы совсем не то делаем» — фраза, проходящая «красной» линией в письмах к Белову. А слова «Надо садиться и начинать работать» свидетельствуют о жажде создания образцового произведения, являющегося высшим достижением искусства, мастерства, подобно роману Булгакова. Поэтому Шукшин сетует, что найти то спокойное место для работы ему трудно: «никак не могу найти место — где?». В письмах уже 1967 г. Шукшин пишет об усталости («У меня такое ощущение, что мы — крепко устали <...> мне лично осточертело все на свете» [Шукшин 2009, VIII: 237]). Усталость — это болезненное, угнетающее, мучащее надперсональное состояние не только Шукшина. В письме 1968 г. Шукшин говорит о своем одиночестве и даже заклинает: «присосалась ко мне мысль о смерти (во!). Нет, просто вдруг задумался на эту "тему" <...> Прямо молился: только не сейчас, дай сделать что-нибудь» [Шукшин 2009, VIII: 241]). Формула его с «постоянной ровной болезнью совести» похожа на состояние Понтия Пилата, который не спас «от казни решительно ни в чем не виноватого безумного мечтателя и врача!» [Булгаков 1990, V: 310]. Писатель за словами «тоже природа (или кто-то) должны помочь» [Шукшин 2009, VIII: 266] подразумевает помощь Всевышнего или, как в романе Булгакова, высшей потусторонней силы. Фраза о «талантливой, честной душе», способной «врачевать», отсылает к Иешуа Га-Ноцри.

Глава вторая «Художественное творчество «позднего» В.М. Шукшина и М.А. Булгакова: ценностно-тематическая структура и ее элементы» состоит из двух параграфов. Первый параграф называется «Дом как ценностно-тематическое ядро и его знаки в произведениях «позднего» В.М. Шукшина и М.А. Булгакова». Дома Турбиных и Байкаловых изображены в произведениях как монументальные, нерушимые сооружения, со своими устоявшимися традициями, с определенным кругом людей, которые находятся вместе не по необходимости, а имеют общие интересы и убеждения. Дома Турбиных и Байкаловых, подвал Ма-

стера объединяет то, что все они переживают опасность, персонажи сами пускают в дом Хаос, то есть чужого человека (Тальберг, Лариосик, Прокудин). В киноповести Шукшина «Позови меня в даль светлую» дом Агриппины Веселовой и Витьки имеет схожие черты с домом Щегловых, это, как и у Булгакова, дом будущего, дом спасения.

В произведениях Булгакова и Шукшина существует группа людей, лишенных чувства дома. Если в «Белой гвардии» это люди войны, то в «Мастере и Маргарите» это герои бюрократической столичной системы. У Шукшина к таковым персонажам относятся: «энергичная» компания, «жители» вытрезвителя, воровская «малина», «жених» Владимир Николаевич. Эти герои лишь грезят о предметах роскоши, комфортной беззаботной жизни. Бездомность человека расценивается художниками как высшее выражение кризиса национальной жизни. Множественность героев без чувства дома подтверждает булгаковскую и шукшинскую идею ненормальности бездомного существования.

Знаковым элементом Дома в творчестве Шукшина и Булгакова является наличие любви, в ней как в фокусе неизменно удерживается некая тайна жизни. Наличие жертвы — непременное условие существования любви не только для автора романа «Мастер и Маргарита», но и для Шукшина, причем жертвы в глобальном и узком понимании: будь объектом любви родина или близкие люди («Мастер и Маргарита», «Бег», «Дни Турбиных»; «Калина красная»). Противопоставляя Революцию Великой Эволюции, Булгаков далек и от идеализации дореволюционной российской жизни. Поведение Корзухина близко персонажам «поздних» произведений Шукшина («Энергичные люди», «Позови меня в даль светлую»), В повести «До третьих петухов» во взаимоотношениях мужчины и женщины также нет и намека на любовь, герои способны испытывать лишь эротическое влечение. Любовь, по Булгакову и Шукшину, необходимо включает в себя элемент уважения к любимому человеку, к его делу. Так во многом из-за отсутствия уважения разрываются узы между Тальбергом и Еленой, Аристархом и Верой Сергеевной, Брюхатым и его первой женой: «— Дело в том, что — уважения побольше друг к другу, — подхватил его мысль Лысый. —

Уважения!» [Шукшин 1992, II: 493]. Из уст друзей Аристарха эти слова звучат фальшиво. Дар настоящей женщины — жить, повинуясь импульсам сердца, а не законам разума. Любящие героини у Булгакова и Шукшина способны совершать авантюрные поступки: пойти на сделку с дьяволом, ради того, чтобы и «в горе и радости» быть рядом со своим возлюбленным; привести в дом отсидевшего за преступление вора, тем самым подвергая прямой опасности себя и близких. Героиня Шукшина не слушает предостережения родных, подруг, доверяет только своему сердцу: «А вот кажется мне, что он хороший человек. Я как-то по глазам вижу <...> Вот хоть убейте вы меня тут — мне его жалко»; «Вот болит и болит душа, как скажи, век я его знала <...> то ли я его люблю, то ли мне его жалко. А вот болит душа — и все» [Шукшин 1992, III: 319, 326-327]. Одним из непременных условий обретения счастья является уход женщины от старой жизни (Елена, Серафима, Маргарита, Люба). Любящих героинь писателей выделяет способность предчувствовать (Маргарита, Люба).

В пьесе «Бег» и киноповести «Калина красная» попеременно господствуют две стихии. Одна — страшная ненависть Хлудова и Губошлепа, которая втягивает людей в кровавый водоворот, все вокруг замораживает и омертвляет, толкает на преступление, другая — любовь, причем в героине Шукшина (Люба Байкалова) сочетаются функции и Маргариты, и излечивающего душу Иешуа. Любу и Егора соединяли письма. У Булгакова же такой ниточкой соединения Мастера с Маргаритой становится роман героя. Если у Любы забирает любимого человека воровской мир, то у Маргариты не менее жестокий мир господствующей в стране власти. Однако если у Булгакова любовь может преодолеть все преграды и любящие соединятся навечно в ином мире, то у Шукшина история любви заканчивается на родной обоим героям земле.

Второй параграф второй главы озаглавлен «Элементы ценностно-тематического поля в произведениях «позднего» В.М. Шукшина и М.А. Булгакова: типология пространства и героя». В произведениях Булгакова и Шукшина в качестве периферии Дома выступает ценностно-тематическое пространство, которое можно обозначить как Антидом. К его вариантам относятся

в романе «Мастер и Маргарита» дом Грибоедова, квартира № 50, дом Драмлита, дом Понтия Пилата, «Дом скорби». В киноповести «Калина красная» центральная фигура такого Антидома (Губошлеп) пытается создать «семью», окружить себя «своими» людьми. Дому-храму семьи Байкаловых противостоит Дом-логово, притон: «Про такие обиталища говорят, обижая зверей, — логово» [Шукшин 1992, III: 298]. Поэтому важен сам факт изображения облавы, ухода Егора из этого Дома-логова как отказ от убогого и потому опасного места, как начало нового движения. Герои «поздних» произведений писателя не чувствуют в своих домах (городских квартирах) себя защищенными, так как для них квартира — это всего лишь показатель достатка. Квартирная площадь для «энергичных людей», «обитателей вытрезвителя» является важнейшим звеном их жизни, так называемым «хорошим тоном», своеобразным мерилом их благополучия.

В повести «До третьих петухов» действие разворачивается ночью в городской библиотеке, это один из вариантов Антидома, «изнанка» дневной жизни. Известные литературные образы у Шукшина далеки от претекстовых оригиналов, они словно подстроились под окружающий мир, окунулись в антикультуру и стали ее продолжателями. Лишь справка от Мудреца о том, что он умный, может вернуть Ивана обратно (похожая ситуация у Булгакова: лишь билет Массолита может подтвердить, что ты, действительно, писатель). Все, что видит Иван за пределами своей полки — это настоящая жизнь с «энергичными» Бабой Ягой, Горынычем, дочкой Бабы Яги, чертями, Мудрецом, Несмеяной и ее окружением. «Энергия» этой жизни пугает Ивана, он понимает, что противостоять этому в одиночку невозможно. В «До третьих петухов» сообщество «энергичных» чертей провозглашает под возглас «Аллилуя-а» свою систему власти и подчиняет каждого ей. Сам же танец и песня напоминают поведение сообщества Массолита в романе Булгакова.

В параграфе анализируется ряд героев-путников (Иешуа, Мастер, Левий Матвей, Бездомный, Разин, Прокудин, Иван), их особенность в том, что они одновременно являются и авантюристами. Согласно М.М. Бахтину, такой герой отличается талантом единства действия, нередко проявляет качества сверхчеловека (включа-

ется принцип гиперболизации). Игровое начало в мирах Шукшина и Булгакова становится гранью авантюрности героя, вырастает в игру со смертью («Бег», «Кабала святош», «Калина красная», «Я пришел дать вам волю»), В параграфе выделяются три типа героя-авантюриста: нерациональный (Чарнота, Голубков, Иешуа, Бездомный, Разин, Прокудин, Иван); рациональный (Корзухин, Шполянский, Тальберг, Аристарх, Брюхатый, Владимир Николаевич); женский (Маргарита, Елена, Юлия Рейс, Люська, Люба Байкалова, Груня Веселова, жена Аристарха). Писатели создают театрализованные формулы авантюрности — «бардельеро», «полет журавлей», «тараканьи бега», «балаган» и др. Количество авантюрных героев и положений в их текстах возрастает. Прокудин создается Шукшиным во многом по модели Разина, в Иване их черты контаминированы. Ершалаимские главы «Мастера и Маргариты» оказали влияние на переделку шукшинского романа (вплоть до знакового совпадения заглавий — третья часть «Казнь»), В шукшинских героях появляется новая доминанта — безоглядность, бесстрашие. В этом один из его аксиологических приоритетов — правда души.

Третья глава именуется «Мотивы как проявители творческого диалога «позднего» В.М. Шукшина с произведениями М.А. Булгакова» и состоит из двух параграфов: «Мотивы болезни, зла, жестокости»; «Мотивы игры, награды, покоя». Шукшин изобразил больное «братское единство» (П. Вайль, А. Генис) 1960-х годов — «энергичных», «пациентов» медвытрезвителя, воровскую «малину», чертей, скучающую молодежь во главе с Несмеяной. Это болезни с глубокими корнями, их причины «в катастрофическом напоре на человека социума и современной истории», это герой общего кризиса цивилизации, «уничтоженный страхом» (В.В. Химич). Безумны не только персонажи, но и окружающий их мир: «горе породило безумство», «криком кричала одна только боль» [Шукшин 1992, II: 276]. В произведениях Булгакова и Шукшина герои не просто озлоблены, они безжалостны, беспощадны. Их дифференциация идет по признаку постоянства жизни во зле и болезни или же наличествует попытка выхода и отказа от данного состояния — это «те, кто поднял руку на злое в жизни» [Шукшин 2009, VIII: 132]. Если

герои Булгакова повинуются жестокости власти (Иешуа, Мастер), то персонажи Шукшина пытаются противостоять, сражаться, отвечают той же жестокостью.

В произведениях мастеров слова также важно наличие игры власти («Кабала святош», «До третьих петухов»), в героях же игра обнаруживает их многоликость (Мольер, Разин, Прокудин, Иван, Владимир Николаевич и др.). Игра для персонажей становится своего рода счастливым мигом соединения человека с миром людей, они превращаются в интересных и значимых для других и для себя. Герои получают награды, обсуждают их как проблему («Кабала святош», «Последние дни», «Мастер и Маргарита», «Энергичные люди», «Калина красная», «Я пришел дать вам волю»): «Ныне пришло время благоприятное за великого государя пострадать, доблестно, даже до смерти, с упованием бессмертия и великих наград за малое терпение» [Шукшин 1992, И: 258]. У Булгакова и Шукшина награда дается не только прямо, по просьбе, но и свыше. Так, Маргарита получает любимого Мастера и его роман помимо своей просьбы о прощении Фриды. В параграфе представлен обзор версий специалистов о награде Мастера. Автор диссертации разделяет позицию Б.В. Соколова, что покой — это награда не второго сорта, а лучшая награда за творческий подвиг и временный отдых для измученной души. По Булгакову, творческий покой можно получить только вдали, за границами земной жизни. Только творчество и любовь способны даровать истинный покой, неслучайно Прокудин скажет о письмах Любы: «Хорошие письма. Покой какой-то от них» [Шукшин 1992, III: 293]. Разин также мечтает о покое: «Себе Степан ждал покоя когда-нибудь» [Шукшин 1992, II: 103]. Следует согласиться с Т.Л. Рыбальченко, что идеал покоя — это «финальная цель воли», это исцеление «от нелюбви к жизни» [Рыбальченко 1999: 57]. Отношение Шукшина к покою двойственно, ведь для противостояния темным силам необходимы движение и энергия.

В заключении подводятся итоги работы, намечаются перспективы исследования. Выявление глубины диалогических отношений позднего Шукшина с наследием Булгакова, несомненно, связано с органической погруженностью каждого из художников в инди-

видуальные духовные традиции русской классики XIX века (пушкинская традиция, гоголевская традиция, толстовская традиция, щедринская традиция, традиция Достоевского). Целенаправленный учет воздействия данных традиций в качестве сущностных факторов, стимулирующих динамику и интенсивность творческого диалога Шукшина с Булгаковым, а также порождающих особые «точки» соприкосновения и расхождения художников — это задача будущих исследований, требующая именно коллективных усилий специалистов. Кроме того, в диссертации преимущественно анализируются крупноформатные тексты Шукшина, поэтому рефлексия его «малых форм» — также перспектива углубления заявленной нами темы.

ОСНОВНЫЕ ПОЛОЖЕНИЯ ДИССЕРТАЦИИ ОТРАЖЕНЫ В СЛЕДУЮЩИХ ПУБЛИКАЦИЯХ

Публикации в изданиях, рекомендованных Министерством образования и науки:

1. Кабакова С.А. «Мастер и Маргарита» М.А. Булгакова и творчество В.М. Шукшина конца 1960-х — первой половины 1970-х годов: феномен правды // Вестник Челябинского государственного университета. — Челябинск: Издательство Челябинского государственного университета, 2012. — № 13. — С. 54-57.

2. Кабакова С.А., Комаров С.А. Мотив бесстрашия в творчестве М. А. Булгакова и В. М. Шукшина // Филология и человек. — Барнаул: Издательство Алтайского государственного университета, 2012. — Выпуск 4. — С. 139-145.

В других изданиях:

3. Кожурова С.А. (Кабакова С.А.) Закономерность появления повестей для театра в последний период творческого пути В.М. Шукшина // От текста к контексту. — Ишим: Издательство Ишим-ского государственного педагогического института им. П.П. Ершова, 2010. — Выпуск 9. — С. 76-78.

4. Кожурова С.А. (Кабакова С.А.) Учительное начало в повестях для театра В.М. Шукшина // Личность учителя: гуманизм, просвещение, наставничество. — Тюмень: Издательство Тюменского государственного университета, 2011. — С. 126-128.

5. Кабакова С.А. Дискуссия о романе «Мастер и Маргарита» М.А. Булгакова в журналах второй половины 1960-х годов // Информационное пространство Тюменской области. — Тюмень: Издательство Тюменского государственного университета, 2011. — Выпуск 7. — С. 122-127.

6. Кабакова С.А. Проблемы периодизации творческого пути В.М. Шукшина // XXI Ершовские чтения. — Ишим: Издательство Ишимского государственного педагогического института им. П.П. Ершова, 2011. — С. 124-126.

7. Кабакова С.А. Этико-философская направленность публицистических и эстетических высказываний В.М. Шукшина второй половины 1960-х — первой половины 1970-х годов //От текста к контексту. — Ишим: Издательство Ишимского государственного педагогического института им. П.П. Ершова, 2011. — Выпуск 10. — С. 61-63.

8. Кабакова С.А. Проблема «В.М. Шукшин и М.А. Булгаков» в контексте рефлексии отечественным литературоведением литературных связей писателя с мастерами слова XX века // XXII Ершовские чтения. — Ишим: Издательство Ишимского государственного педагогического института им. П.П. Ершова, 2012. — С. 24-31.

9. Кабакова С.А. Образ Ивана в русской прозе середины XX века: к проблеме творческого диалога В.М. Шукшина и М.А. Булгакова // V Кирилло-Мефодиевские чтения. — Ишим: Издательство Ишимского государственного педагогического института им. П.П. Ершова, 2012. — С. 170-176.

10. Комаров С.А., Кабакова С.А. В.М. Шукшин и М.А. Булгаков: факторы и знаки встречи и диалога // Вестник Ишимского государственного педагогического института им. П.П. Ершова. — Ишим: Издательство Ишимского государственного педагогического института им. П.П. Ершова, 2012. — № 1. — С. 53-58.

11. Кабакова С.А. Типы путника и авантюриста в творчестве М.А. Булгакова и «позднего» В.М. Шукшина (к проблеме диалога писателя с духовной традицией в русской литературе конца 1960-х — первой половине 1970-х годов) // От текста к контексту. — Ишим: Издательство Ишимского государственного педагогического института им. П.П. Ершова, 2012. — Выпуск 11. — С. 43-49.

Подписано в печать 27.12.2012. Тираж 100 экз. Объем 1,0 уч. изд. л. Формат 60x84/16. Заказ 870.

Издательство Тюменского государственного университета 625003, г. Тюмень, ул. Семакова, 10 Тел./факс (3452) 46-27-32 E-mail: izdatelstvo@utmn.ru

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Кабакова, Светлана Александровна

Введение.

Глава 1. Информационное и ценностно-психологическое пространство «встречи» В.М. Шукшина с личностью и наследием М.А. Булгакова.

1.1. Рефлексия романа «Мастер и Маргарита» и кинофильма «Бег» как вершина булгаковского бума в России второй половины 1960-х - начала 1970-х годов (по материалам СМИ).

1.2. Ценностно-психологические аспекты возникновения контактного поля между В.М. Шукшиным и феноменом М.А. Булгакова в конце 1960-х начале 1970-х годов.

Глава 2. Художественное творчество «позднего» В.М. Шукшина и М.А. Булгакова: ценностно-тематическая структура и ее элементы.

2.1. Дом как ценностно-тематическое ядро и его знаки в произведениях «позднего» В.М. Шукшина и М.А. Булгакова.

2.2. Элементы ценностно-тематического поля в произведениях «позднего»

В.М. Шукшина и М.А. Булгакова: типология пространства и героя.

Глава 3. Мотивы как проявители творческого диалога «позднего» В.М. Шукшина с произведениями М.А. Булгакова.

3.1. Мотивы болезни, зла, жестокости.

3.2. Мотивы игры, награды, покоя.

Введение диссертации2012 год, автореферат по филологии, Кабакова, Светлана Александровна

При всей количественной и проблемно-тематической множественности научных публикаций о русской литературе второй трети XX века в качестве особого феномена этот хронологический отрезок литературного развития еще не осознан и не отрефлексирован. Его или привычно членят на периоды соответственных общественно-исторических событий (предвоенный сталинский авторитаризм, Великая Отечественная война, послевоенное восстановление, оттепель, реставрация авторитаризма) или же на два условных периода (военный и послевоенный), подразумевая смену так называемого «нейтрального стиля» сталинской эпохи эпохой новых стилевых исканий, эпохой оживающего слова (Г.А. Белая). А чаще всего вторая треть века как феномен попросту пропадает, как бы растворяется при членении столетия на первую и вторую половины [Мусатов 2001].

В постсоветские десятилетия обнаружились еще три возможных аналитических решения, связанных с этими десятилетиями: первое решение - рассматривать сталинский период как единый (30-50-е годы) [Куляпин, Скубач 2006]; второе решение - фиксировать и описывать гетерогенность литературы 20-50-х годов: литература социалистического реализма, литература социалистического выбора, литература модернистского типа, литература онтологическая [Скороспелова 2003]; третье решение сочетало элементы нескольких предыдущих подходов в адаптированном виде, например, изучение постсталинской эпохи с выделением «оттепели», «застоя» и с учетом стилевых формаций и тенденций [Лейдерман, Липовецкий 2001] или же фиксирование кризиса соцреалистической метафизической модели мира и человека в 50-60-е годы и формирования двух расходящихся направлений развития в 70-е годы - литература онтологического типа и литература экзистенциального типа [Рыбальченко 1998; Суханов 2001:6-8].

В пределах ощущения тех принципиальных изменений на уровне аксиологии и поэтики, что происходят в литературе 60-70-х годов, авторитетные практики литературного процесса (такие как С.П. Залыгин) пытаются обозначить индивидуальные духовные центры новой эпохи, стержневые имена, посредством которых «дух времени» проявился наиболее полно, глубоко и неотменяемо. С.П. Залыгин считает таковыми индивидуальными центрами наследие Ю.В. Трифонова и В.М. Шукшина [Залыгин 1991].

Историки русской литературы второй половины XX века справедливо вычленяют «семидесятые годы», которые они отсчитывают с 1968 года в качестве специфического периода. Н.Л. Лейдерман и М.Н. Липовецкий его отличительную характеристику определяют как драматизм. Они пишут: «При всем значительном многообразии литературных явлений - при почти демонстративном разномыслии художников и активнейшем поиске новых художественных путей, была некая общая, базовая основа, которая питала это разномыслие и эти поиски. Углубляющийся с каждым годом тотальный духовный кризис определил одно общее качество художественного сознания «семидесятых» - драматизм: драматизм как сознание того, что так дальше жить нельзя, драматизм как ситуация выбора, драматизм как мучительное состояние принятия решений» [Лейдерман, Липовецкий 2001: 10]. Не случайно другой историк русской прозы Т.Л Рыбальченко охарактеризует данный период в качестве психологического и философского: «Завершившийся цикл литературного процесса второй половины XX века представляет такие периоды художественного освоения реальности (соответственно терминологии М. Эпштейна): социологический (конец 1950-х - начало 1960-х), психологический (конец 1960-х - начало 1970-х), философский (1970-е), эстетический (1980-е)» [Рыбальченко 2006: 182].

Большинство ведущих специалистов последних десятилетий выводят наследие Шукшина за рамки «деревенской прозы», за рамки онтологического типа мышления и писания. Шукшина сегодня, скорее, позиционируют как художника промежуточного склада между онтологизмом и экзистенцией и

Наследие В.М. Шукшина сегодня системно рефлексируется в самых разных аспектах: в аспекте эволюции творчества (С.М. Козлова, А.И. Куляпин, О.Г. Левашова, H.H. Яновский), в аспекте аксиологии и поэтики текстов (В.А. Апухтина, Г.А. Белая, В.В. Десятов, С.М. Козлова, С.А. Комаров, А.И. Куляпин, Т.Л. Рыбальченко, Т.А. Рытова, A.C. Собенников, Э.А. Шубин и др.), в аспекте типологии героя и сюжета (К.Г. Алавердян,

A.Н. Андреев, Л.А. Аннинский, A.A. Дуров, Н.Л. Лейдерман, М.Н. Липовецкий, И.И. Плеханова и др.), в аспекте интеллектуальных и художественных традиций (В.Е. Ветловская, П.А. Гончаров, Дж. Гивенс, Н.В. Драгомирецкая, С.М. Козлова, О.Г. Левашова, Д.Р. Мухтарова, Л.Ф. Неупокоева, Ю.М. Никишов, A.B. Огнев, В.К. Сигов, Т.А. Снигирева, Н.П. Хрящева и др.), в аспекте определения места в литературном процессе (Л.А. Аннинский, А.Ю. Большакова, Н.В. Ковтун, Н.Л. Лейдерман), в аспекте биографических фактов, факторов и обстоятельств (В.Ф. Горн, В.Ф. Гришаев, Л.И. Емельянов, В.И. Коробов, А. Лебедев, Д.В. Марьин, A.C. Пряхина и др.), в аспекте взаимодополнительности различных видов искусств (А.Д. Заболоцкий, А.И. Куляпин, К.Л. Рудницкий, В.И. Фомин, С.И. Фрейлих и др.), в аспекте особенностей художественной речи (A.A. Чувакин, М.А. Деминова, Л.П. Ефанова, Н.В. Халина, Г.Г. Хисамова и др.).

Несомненными достижениями отечественной филологии являются восьмитомное собрание сочинений и писем В.М. Шукшина, вышедшее в 2009 году с академическими комментариями, «Шукшинская энциклопедия» (2011) и трехтомный энциклопедический словарь-справочник «Творчество

B.М. Шукшина» (2004), а также серия тематических сборников научных трудов, подготовленная и изданная алтайскими учеными-земляками писателя за последние два десятилетия.

Актуальность темы данного диссертационного исследования определяется несколькими моментами.

Во-первых, она обусловлена особо значимым местом наследия В.М. Шукшина в русском литературном процессе 1960-1970-х годов, а также в общей динамике русской духовной традиции XIX-XX веков.

Во-вторых, актуальность темы связана с необходимостью реконструкции и изучения литературных связей В.М. Шукшина не только с русскими классиками XIX века (A.C. Пушкин, JI.H. Толстой, Ф.М. Достоевский, Н.С. Лесков и др.), но и с художественным контекстом 19201970-х годов, где еще больше лакун, чем исследованных «территорий».

В-третьих, она диктуется отсутствием удовлетворительных объяснений того очевидного перелома жизненной и творческой стратегии Шукшина, зафиксированного специалистами на отрезке конца 1960-х годов.

В-четвертых, актуальность темы объясняется общей недооцененностью реалий и следствий того «булгаковского бума», что пережила наша культура во второй половине 1960-х годов, который отчасти может быть сравним, наверное, только с платоновским бумом конца 1950-х годов.

Конечно, при осмыслении творческого диалога писателей, как верно сформулировал В.Б. Катаев, «важно, чтобы устанавливаемые связи были действительными, не мнимыми», и чтобы они «открывали что-то новое в произведении и его авторе» [Катаев 1989:4].

В.И. Коробов в книге «Василий Шукшин. Творчество. Личность» приводит беседу Шукшина с Бурковым, в которой автор «Калины красной» высоко оценивает творчество Булгакова: «Понимаешь, - рассказывал он другу, - я тогда во ВГИКе словно под водой был. Вынырну, покажусь на поверхность, послушаю - аж страшно, ну, до чего все гении - хоть завтра "Мастера и Маргариту" ставить» [Коробов 1997: 55]. Таким образом, сама личность Булгакова, художественный мир его «закатного» романа, фильмы, снятые по его произведениям, являлись для Шукшина критерием взаимодействия кино и литературы, задавали именно планку разговора о данной проблематике, а «Мастер и Маргарита» был высшей точкой отсчета в культуре ближайшей эпохи.

Вопрос о творческих перекличках Шукшина с Булгаковым затрагивался в работах Л.Ф. Ершова, О.В. Тевс, Е.А. Москвиной, В.В. Десятова, Т.Л. Рыбальченко, С.М. Козловой, Г.Ф. Павликова, Е.А. Вертлиба.

Так, Л.Ф. Ершов в монографии «Сатирические жанры русской советской литературы» отмечал, что «Шукшин органически продолжил и развил традиции М. Зощенко, Вяч. Шишкова, М. Булгакова. Слово опять, как у лучших мастеров прошлого, стало емким и многозначным, а сатирическое повествование лишилось искусственного и несколько вымученного комикования, "профессиональных" ужимок и модного "хохмачества" <.> Вот почему внимание к опыту М. Зощенко и М. Булгакова, которое видим в последних вещах В. Шукшина, столь благодетельно и важно» [Ершов 1977: 273,275].

О.В. Тевс, рассматривая волосы в качестве одного из символов в творчестве Шукшина, полагает, что «возможный литературный источник "лысого, конторского" в сказке "До третьих петухов" - лысый в "Дьяволиаде" Булгакова» [Тевс 2006: 81], что и образ молодого врача, встречаемый в произведениях автора «Калины красной», имеет «мощный литературный подтекст»: «заявлена стандартная ситуация - молодой врач в деревне, -описанная ранее <.> Булгаковым, которая в дальнейшем повествовании решается через оппозицию "видимого" и "сущего", "подлинного" и "фальшивого", "искреннего" и "лицемерного"» [Тевс 20066: 84]. О.В. Тевс также отмечает, что «тема необразованности, непросвещенности крестьянства характерна <.> для рассказов Булгакова ("Записки юного врача") <.> Но если герои <.> Булгакова испытывают по этому поводу горечь, боль, желание изменить ситуацию, то реакция шукшинских врачей -насмешка и презрение» [Тевс 20066: 84]. Е.А. Московкина, подчеркивая символику танца, замечает, что Шукшин прибегает к приему «двойной условности: сон и танец», встречаемому в литературе XIX - начала XX века, в частности в произведениях Булгакова [Московкина 2006: 131].

B.В. Десятов предполагает, что рассказ «Даешь сердце» Шукшина отражает впечатления писателя от повести Булгакова «Собачье сердце»: «Люди и животные сближаются не только в повести Булгакова, но и в рассказе Шукшина <.> Козулин салютует в честь только что проведенной в Кейптауне операции по пересадке сердца "дня за три до Нового года". В "Собачьем сердце" Булгакова преображение Шарика также происходит между католическим и православным Рождеством. То есть оба писателя, приурочивая операцию к Рождеству, подчеркивают ее значимость для человечества» [Десятов 2007: 74]. Кроме того, по мысли исследователя, «Шукшин <.> актуализирует семантику фамилии Булгакова. Председатель спрашивает Козулина: "Кто вам дал право в три часа ночи булгатить село выстрелами?" "Булга", согласно Далю, - "склока, тревога, беспокойство", т.е. именно то, что доставлял советской власти Булгаков» [Десятов 2007: 74].

Т.Л. Рыбальченко считает, что «До третьих петухов», как «сатирическое моделирование современности с опорой на маски персонажей литературы и фольклора, позволяет трактовать повесть как игровое действо, как гротесковое заострение реальности, продолжающее традиции <.> М. Булгакова» [Рыбальченко 2007: 81]. Ю.И. Селезнев чертей Шукшина ставит в один ряд с темной силой булгаковского романа: «Черт <.> определил атмосферу бесовщины в "Мастере и Маргарите" Михаила Булгакова. Черти Шукшина из этого ряда» [Селезнев 1982: 281].

C.М. Козлова, анализируя рассказы Шукшина «Мастер», «Крыша над головой», замечает, что «тема мастерства, не умеющего ценить свой талант, волновала Шукшина давно как проблема русского национального характера». В рассказе «Мастер» «Шукшин развивает эту тему на широком историческом и социально-культурном фоне: от архаических фольклорных формул и литературной традиции <.> до современной реальной проблемы судьбы таланта в России». К данной литературной традиции она относит роман «Мастер и Маргарита». Исследовательница полагает, что «мастерство для Шукшина и его героев - "дар", его не наживешь, это то, что от Бога и для иного высшего предназначения, которое ищет и не находит мастер» [Козлова 2007: 160]. Относительно рассказа «Крыша над головой» Шукшина С.М. Козлова замечает, что главный герой, лишившись дома, становится своего рода Иваном Бездомным: «Иван Безземельный, Иван Бездомный - это уже не Иван-крестьянин, а Иван-солдат» [Козлова 20076: 146].

Г.Ф. Павликов указывает на связь повести Шукшина «Точка зрения» и «Театрального романа» Булгакова: «в той части, где картина сватовства показана с точки зрения Оптимиста, происходит повтор пародийной ситуации, напоминающей тонкую ироническую манеру М. Булгакова в "Театральном романе"» [Павликов 1997: 86]. В.И. Коробов отмечает, что сатира «До третьих петухов» «сродни "Гаргантюа и Пантагрюэлю" Франсуа Рабле, "Мастеру и Маргарите" Михаила Булгакова <.> В самом общем смысле "До третьих петухов" - это гимн русскому народу» [Коробов 1985: 112]. Е.А. Вертлиб в работе «Русское - от Загоскина до Шукшина (опыт непредвзятого размышления» отмечает: «"Чертыхается" гротеск Гоголя и Булгакова, но сходится в Шукшине» [Вертлиб 1992: 327]. O.A. Лойко на страницах «Литературной газеты» утверждает, что повесть Шукшина «опирается <.> на завоевания советской литературы 20-30-х годов, давших яркую эпопею об Остапе Бендере, "Мастера и Маргариту"» [Лойко 1977: 6]. С.А. Комаров усматривает в построении фигуры Губошлепа («Калина красная») отсылки автора к Воланду и его свите [Комаров 2009: 173-174].

Новым словом в рефлексии темы «М. Булгаков и В. Шукшин» стала работа О.И. Бузиновской. В статье «Шукшин и русская "игровая проза"» она указывает на общие точки соприкосновения автора «Калины красной» и наследия Е. Замятина, М. Булгакова, А. Платонова. Особенности поэтики Шукшина (в частности, «тяготение к изображению странных людей, "чудасии" героев <.>; многоголосие текста в бахтинском понимании; противопоставление жесткой государственной организации и одухотворенного человеческого мира <.>; стремление многосторонне объять жизнь; сложность авторской позиции» [Бузиновская 2006: 215]), установка на условность сближают его с русской «игровой прозой» XX века. Шукшина, по мнению О.И. Бузиновской, интересует человек «переходный». Писатель исследует процесс перехода «к человеку Высшему ("настоящему") <.> через творческое преображение своей животной природы», «неустанно призывает стать человеком» [Бузиновская 2006: 218]. Это, на взгляд специалиста, несомненно привлекало и автора романа «Мастер и Маргарита». Кроме точек соприкосновения двух писателей, исследовательница фиксирует существенное отличие героев Шукшина: «Маргарита <. .> улетает с земли. Земля ей становится неинтересной, чужой. Немногие избранные начинают свое восхождение к "чистым водам", покинув круг "жизни-желе". Шукшин же пишет о тех, кто остался. Его герои -земные, любят землю с ее мириадами уз <.>»; «человеку "переходному" <.> остаются только кратковременные "праздники души"» [Бузиновская 2006: 219].

Проблема литературных связей Шукшина и Булгакова только заявлена, но практически не разработана.

Цель диссертационного исследования - выявить тип и горизонт отношений В.М. Шукшина с личностью и наследием М.А. Булгакова, очертить контактную семиосферу этих творческих субъектов, механизм ее функционирования и факторы возникновения.

Данная цель предполагает решение ряда задач:

1. очертить информационное и аналитическое пространство, сопровождавшее тексты М.А. Булгакова во второй половине 1960-х - первой половине 1970-х годов, представить основные проблемные векторы рефлексии булгаковских текстов;

2. обозначить биографические факторы особого внимания В.М. Шукшина к судьбе и поискам М.А. Булгакова;

3. описать ценностно-тематическое ядро встречи позднего В.М. Шукшина с личностью и наследием М.А. Булгакова;

4. выявить мотивы в текстах позднего В.М. Шукшина, составляющие диалогическое поле его контакта с наследием М.А. Булгакова, охарактеризовать их содержательность и функционирование.

Объект исследования - художественные и нехудожественные тексты В.М. Шукшина 1969-1974 годов, художественные тексты М.А. Булгакова, опубликованные в стране к началу 1970-х годов, а также публичные отклики на них, включая теле и киноверсии. Крупноформатные художественные тексты «позднего» Шукшина - это роман «Я пришел дать вам волю», повесть-сказка «До третьих петухов», повести для театра «Энергичные люди» и «Поутру они проснулись», а также киноповести «Позови меня в даль светлую» и «Калина красная». Круг контактных текстов М.А. Булгакова - это романы «Белая гвардия» и «Мастер и Маргарита» (журнальная версия), цикл «Записки юного врача», повести «Жизнь господина де Мольера» и «Театральный роман», а также пьесы «Дни Турбиных», «Бег», «Кабала святош», «Последние дни».

Предмет исследования - системность и специфичность связи знаков в текстах и в биографии В.М. Шукшина конца 1960-х - первой половины 1970-х годов, выражающих «встречу» художника с наследием и личностью М.А. Булгакова и образующих определенное «поле согласия» мастеров слова, без которого немыслим их духовный диалог.

В качестве знаков «встречи» в текстах Шукшина (произведения, письма, высказывания в публицистике и интервью) и в его биографии (реплики, воспроизводимые мемуаристами, ситуации, документальные свидетельства и т.п.) имеются в виду ценностно-тематические узлы, типы героев, мотивы, сюжетные ходы и топосы.

В последние десятилетия в нормативной отечественной научной литературе излагается учение М.М. Бахтина о «встрече»: Бахтин подчеркивает, что «диалогические отношения неправомерно сводить к противоречию и спору, что это прежде всего сфера духовного обогащения людей и их единения: "Согласие - одна из важнейших форм диалогических отношений. Согласие очень богато разновидностями и оттенками". В диалоге (духовной встрече) с автором читатель, по Бахтину, преодолевает "чуждость чужого", стремится "добраться, углубиться до творческого ядра личности" создателя произведения и одновременно проявляет способность духовно обогатиться опытом другого человека и умение выразить себя» [Хализев 1999:110]. Однако для успешности «встречи» необходим ряд условий: «нужны и эстетический вкус, и живой интерес к писателю и его произведениям, и способность непосредственно ощущать их художественные достоинства» [Хализев 1999:115].

В работе М.М. Бахтина «К философским основам гуманитарных наук» категория встречи автором увязывается с «философией выражения»: «Философия выражения. Выражение как поле встречи двух сознаний. Диалогичность понимания» [Бахтин 1996, V: 9]. И здесь же данные формулы ценностно и конструктивно развертываются автором: «Оболочка души лишена самоценности и отдана на милость и милование другого. Несказанное ядро души может быть отражено только в зеркале абсолютного сочувствия» [Бахтин 1996, V: 9]. В работе «Проблема текста» М.М. Бахтин возвращается к рефлексии феномена встречи. Он пишет: «Событие жизни текста, то есть его подлинная сущность, всегда разыгрывается на рубеже двух сознаний, двух субъектов. Стенограмма гуманитарного мышления. Это - всегда стенограмма диалога особого вида: сложное взаимоотношение текста (предмета изучения и обдумывания) и создаваемого обрамляющего контекста (вопрошающего, понимающего, комментирующего, возражающего и т.п.), в котором реализуется познающая и оценивающая мысль ученого. Это - встреча двух текстов - готового и создаваемого реагирующего текста, следовательно, встреча двух субъектов, двух авторов» [Бахтин 1996, V: 310]. Данные размышления М.М. Бахтина принципиальны как для понимания встречи сознаний двух художников, в частности В.М. Шукшина с М.А.

Булгаковым, так и для рефлексии булгаковского бума в России второй половины 1960-х - начала 1970-х годов, его публичной вершины — дискуссии вокруг журнальной версии романа «Мастер и Маргарита» и кинофильма «Бег».

Не случайно в «Заметках» 1961 года М.М. Бахтин сопрягает понятия «встреча», «диалог», современные «гуманитарные науки», практика современных высказываний. Приведем это бахтинское размышление полностью в силу его методологической важности. Ученый считает: «Отношение к чужим высказываниям нельзя оторвать от отношения к предмету (ведь о нем спорят, о нем соглашаются, в нем соприкасаются) и от отношения к самому говорящему. Это - живое триединство. Но третий момент до сих пор обычно не учитывался. Но и там, где он учитывался (при анализе литературного процесса, публицистики, полемики, борьбы научных мнений), особая природа отношений к другим высказываниям, т.е. смысловым целым, оставалась не раскрытой и не изученной (их понимали абстрактно, предметно-логически, или психологически, или даже механически-каузально). Не понята особая, диалогическая природа взаимоотношения смысловых целых, смысловых позиций, то есть высказываний <.> Диалогическая встреча двух сознаний в гуманитарных науках» [Бахтин 1996, V: 333]. Как известно, для М.М. Бахтина именно в феномене Достоевского максимально и сущностно реализовалась творческая установка на «встречу» с другим. Об этом он пишет в тех же «Заметках» 1961 года: «И все внутреннее не довлеет себе, повернуто вовне, диалогизировано, каждое внутреннее переживание оказывается на границе, встречается с другим, и в этой напряженной встрече — вся его сущность. Это высшая степень социальности (не внешней, не вещной, а внутренней). В этом Достоевский противостоит всей декадентской и идеалистической (индивидуалистической) культуре, культуре принципиального и безысходного одиночества. Он утверждает невозможность одиночества, иллюзорного одиночества» [Бахтин 1996, V: 344].

М.М. Бахтин, как известно, предлагая понимание текста в качестве высказывания, перевел в новый регистр и понимание автора в искусстве, то есть задал вектор комплексного антропологического подхода. Данная диссертация задумана и выполнена в рамках именно данного вектора, где текст художника мыслится как человеческий поступок, а межтекстовая коммуникация как контакт человеческих голосов. Напомним определение, данное М.М. Бахтиным в работе «Проблема текста» человеческому поступку: «Человеческий поступок есть потенциальный текст и может быть понят (как человеческий поступок, а не физическое действие) только в диалогическом контексте своего времени (как реплика, как смысловая позиция, как система мотивов)» [Бахтин 1996, V: 311]; «Физическое действие человека должно быть понято как поступок, но нельзя понять поступка вне его возможного (воссоздаваемого нами) знакового выражения (мотивы, цели, стимулы, степени осознанности и т.п.)»; «Исключительная важность голоса, личности» [Бахтин 1996, V: 321].

При выявлении ценностно-тематических элементов в художественном тексте и художественном мире автора мы методологически ориентировались на программную работу А.П. Скафтымова «Тематическая композиция романа "Идиот"». Напомним ряд принципиальных положений методологии и методики этого ученого. «Исследователь открывает взаимозависимость композиционных частей произведения, определяет восходящие доминанты и среди них последнюю завершающую и покрывающую точку, которая, следовательно, и была основным формирующим замыслом автора», - так А.П. Скафтымов формулирует взаимосвязь ценностного и тематического начал текста [Скафтымов 1972: 24]. Операциональная логика также четко описывается ученым: «В вопросе об аналитическом членении изучаемого целого мы руководствовались теми естественными узлами, вокруг которых объединены его составные тематические комплексы, и объединены, конечно, не случайно. Такими основными крупнейшими звеньями целого нам представляются действующие лица романа. Внутреннее членение целостных образов происходило по категориям наиболее обособленных и выделенных в романе эпизодов, восходя затем к более мелким неделимым тематическим единицам, которые мы обозначили в изложении термином "тематический мотив"» [Скафтымов 1972: 31]; «В нашем сознании каждый из компонентов получает свою значимость лишь при внутреннем охвате всего целого одновременно, когда они, выступая рядом, дают друг другу и фон, и рельеф, и необходимые оттенки» [Скафтымов 1972: 32].

В качестве особой координаты «встречи» В.М. Шукшина с феноменом М.А. Булгакова в диссертации выделена типология пространства. Необходимость выделения данной координаты обоснована М.М. Бахтиным в его «Дополнениях и изменениях к "Рабле"»: «За всяким реальным бытовым местом должно просвечивать его топографическое место, чтобы оно могло стать ареной существенного художественно-значимого события, оно должно быть вписано в топографическое пространство, должно быть соотнесено с координатами мира. Наш понимающий глаз совершает сложное движение от полюса к полюсу, проходящее и через точку говорящего и действующего. В игру вовлекается весь мир: искусство структурно (в малом повторяется большое). Город, улица, площадь, дом, комната, ложе (кровать, диван), сидение, порог (дверь, лестница)»; «<.> это - перемещение из одной топографической точки в другую (герой или приближается к рампе, или к заднему плану, приближается к аду или к раю, к порогу и т.п.), определяемое топографической структурой сцены и литературного пространства (даже в быту вставание, выступление вперед или отход назад, слова, произносимые при входе или при выходе, у двери, на пороге, прощание у порога и т.п.). Этим определяется двойная логика всякого движения и всякого места (всякое движение есть перемещение топографически полярное)» [Бахтин 1996, V: 110,111].

В качестве отправной семиотической модели, формирующей поле согласия творческого диалога В.М. Шукшина с М.А. Булгаковым, в диссертации принята концепция Ю.М. Лотмана, согласно которой наследие автора «Мастера и Маргариты» четко вписывается в традицию, идущую от фольклора, а уже через Пушкина, Гоголя, Достоевского транслируемую в русский опыт XX века, где «идейным фокусом» становится Дом в противопоставлении Антидому. Ю.М. Лотман утверждает: «Традиция эта исключительно значима для Булгакова, для которого символика Дома-Антидома становится одной из организующих на всем протяжении творчества» [Лотман 1997: 748].

Дом» в данной работе ученого обозначается различными понятиями: тема, идейный фокус, мотив, символика. Однако очевидно, что для Ю.М. Лотмана это некое структурное образование, имеющее составные «признаки» и знаки: «Однако признаки, отделяющие Антидом от Дома, нельзя свести только неухоженности, запущенности и бездомности коммунальных квартир»; «Однако Антидом представляется в романе не только квартирой. Судьбы героев проходят через многие дома - среди них главные.»; «Показательно, что именно над помещениями, возведенными в степень символов, в романе вершится суд.»; «Инфернальная природа псевдодомов переносится и на их скопление - город»; «Противопоставление Дома живых и Антидома псевдоживых осуществляется у Булгакова с помощью целого набора устойчивых признаков, в частности освещения и звуковых характеристик»; «. из устойчивой связи тем квартиры и смерти» [Лотман 1997: 749, 750, 751].

Ю.М. Лотман фиксирует «Дом» как осевую, ядерную структуру для Булгакова, хотя и предусмотрительно оговаривает возможность иного взгляда: «Используя пространственный язык для выражения непространственных понятий, Булгаков делает Дом средоточием духовности, находящей выражение в богатстве внутренней культуры, творчестве и любви»; «Поиски Дома - одна из точек зрения, с которой можно описать путь мастера»; «Рассмотренный нами - частный - аспект построения "Мастера и Маргариты" интересен, однако, тем, что позволяет поставить роман в общую перспективу творчества Булгакова» [Лотман 1997: 752,753].

Мы полагаем, что обнаруженный Ю.М. Лотманом способ описания «общей перспективы творчества Булгакова» типологически схож с предлагаемым современной когнитивной лингвистикой способом описания концепта. В этой логике Дом можно считать «ключевым словом», далее устанавливается «ядро номинативного поля» «через синонимическое расширение ключевого слова» и «через анализ контекстов, в которых номинируется исследуемый концепт (художественные, публицистические тексты)»; «ядро поля составляют лексемы с высокой частотностью, наиболее общие по значению», за пределами ядра будет находиться ближняя, дальняя и крайняя периферия [Попова, Стернин 2007: 179-182]. Напомним, что «структура концепта описывается на основе совокупности образа, информационного содержания и интерпретационного поля», а «содержание концепта описывается как совокупность когнитивных признаков, упорядоченных по принципу поля от ядра к ближней, дальней и крайней периферии» [Попова, Стернин 2007: 176]. В данной диссертации предпринята попытка адаптации данной методики описания к текстам М.А. Булгакова и В.М. Шукшина. Этим объясняется использование в работе понятий «ценностно-тематическое ядро», «ценностно-тематическое поле». Очевидно, что (по аналогии) типология героя и типология пространства будут выполнять функции ближней периферии, а мотивы - функции дальней периферии.

Методология данной диссертационной работы обусловлена ее объектом и предметом исследования, а также ее целью и задачами. Она базируется на сочетании элементов типологического, семиотического, культурологического, системно-целостного и антропологического подходов к изучению литературных явлений. Также в ней используется в адаптивном варианте понятийный аппарат современной когнитивной лингвистики.

В теоретико-литературном плане данное диссертационное исследование опирается на труды М.М. Бахтина, М.М. Гиршмана, Ю.М. Лотмана, В.А. Подороги, И.В. Силантьева, А.П. Скафтымова.

В историко-литературном плане оно ориентировано на работы В.А.

Апухтиной, JT.A. Аннинского, Ю.В. Бабичевой, Г. А. Белой, А.Ю. Большаковой, П. Вайля, А.Н. Варламова, А. Гениса, В.В. Десятова, H.H. Киселева, Н.В. Ковтун, С.М. Козловой, С.А. Комарова, А.И. Куляпина, О.Г. Левашовой, H.JI. Лейдермана, М.Н. Липовецкого, М.А. Литовской, Л.Б. Менглиновой, Т.Л. Рыбальченко, В.К. Сигова, А.Д. Синявского, Е.Б. Скороспеловой, O.A. Скубач, A.M. Смелянского, Б.В. Соколова, В.А. Суханова, В.В. Химич, М.О. Чудаковой, Е.А. Яблокова, Л.М. Яновской и ряда других специалистов.

Научная новизна диссертационного исследования заключается в установлении феномена встречи «позднего» В.М. Шукшина с личностью и наследием М.А. Булгакова, в выявлении ценностно-тематических знаков этой «встречи» и ее значения в качестве одного из факторов изменения жизненной и творческой стратегии писателя в завершающее пятилетие его пути.

Исследование исходит из следующей рабочей гипотезы: резкость обновления Шукшиным своей жизнетворческой стратегии в конце 1960-х годов, фиксируемая в той или иной форме ведущими специалистами, могла быть вызвана наряду с внутренними факторами и некими извне идущими обстоятельствами, поразившими художника, ответившими на мучившие его вопросы и качественно стимулировавшими его духовный подвиг последних лет; таковым в частности мог быть для Шукшина пример духовного самостояния М.А. Булгакова, открытый ему булгаковским бумом в советской стране.

Основные положения, выносимые на защиту:

1. «Встреча» «позднего» В.М. Шукшина с феноменом М.А. Булгакова имела диалогический характер и достаточно широкое «поле согласия» с казалось бы социально далеким ему по происхождению мастером слова. В основе согласия было понимание обоими художниками глубокого кризиса национальной духовной жизни России в середине XX века (1930-1960-е годы) и особой миссии, которая лежит на русском писателе по восстановлению правды о положении страны и ее народа.

2. Шукшин нашел для себя в Булгакове ориентир и пример достойного поведения в ближайшей к себе исторической эпохе, образец возвращения к читателю, причем с неслыханным достоинством для «советского писателя».

3. Невозможность и бесперспективность русского человека жить вне родной почвы, неизбежность самонаказания за это - императив для В.М. Шукшина и М.А. Булгакова («Бег»).

4. Дом и его знаки являются ценностно-тематическим ядром диалога В.М. Шукшина с М.А. Булгаковым. Тип героя-путника с доминантой бесстрашия перед лицом испытаний (по модели Иешуа и Бездомного) становится стержневым в текстах Шукшина 1970-х годов (Разин, Прокудин, Иван). Тип жертвенной женской любви по отношению к страдающему герою и ребенку развертывается автором в «Калине красной» и «Позови меня в даль светлую» по модели булгаковского женского персонажа (Маргарита).

5. Шукшин, как и Булгаков, дает развернутые изображения вариантов антидома и соответствующих им человеческих сообществ. Мотивы зла, болезни, жестокости, игры, покоя, награды являются элементами диалогического поля писателей.

6. Шукшин в 1970-е годы примеряет на себя булгаковский образ уставшего" мастера, измотанного «кабалой святош», желающего покоя, но имеющего в отличие от последнего волю к творческому порыву для создания текста, решающего сущностные проблемы национального бытия.

7. Наиболее приемлемой версией прочтения «закатного» романа М.А. Булгакова для Шукшина является статья П.В. Палиевского в «Нашем современнике» о «Мастере и Маргарите», то есть в диалоге писателей наличествует и вполне определенный посредник.

8. Переписка В.М. Шукшина с В.И. Беловым, наиболее доверительным адресатом писателя, содержит систему словообразов, генетически восходящую к роману Булгакова, который автор «Калины красной» считал высшим художественным образцом, говоря Г. Буркову о том, что появилось множество молодых «гениев», якобы способных поставить фильм по «Мастеру и Маргарите». В рассказе «Ванька Тепляшин», помимо сюжетной проекции на линию поведения Бездомного в клинике Стравинского, автор открыто использует формулу из булгаковского романа «Никогда никого не проси», при этом для него и героя очевидно, что в современности «сами не предложат и не дадут».

9. Наличие поля согласия писателей не отменяет различий в их миросозерцании, обусловленном в том числе их происхождением и социально-историческим опытом. Так, Шукшин решает проблему награды в горизонтальной плоскости, а Булгаков в плоскости вертикальной (Прокудин - Мастер- Пилат). Для «позднего» Шукшина в городской жизни нет почвы для мужицкой правды, в мире Булгакова город хотя и фантасмагоричен, однако обозначается и в качестве пространства любви и творчества (Киев, Москва).

Апробация работы проводилась в форме докладов на четырех международных конференциях: «33 международная научная конференция "Личность учителя: гуманизм, просвещение, наставничество"» (24 мая 2010 года, Тюмень), «X международная очно-заочная конференция "Русская литература в контексте мировой культуры"» (15-16 октября 2010 года, Ишим), «XI международная очно-заочная конференция "Русская литература в контексте мировой культуры"» (13-14 октября 2011 года, Ишим), «XII международная очно-заочная конференция "Русская литература в контексте мировой культуры"» (17-18 октября 2012 года, Ишим) и трех всероссийских конференциях: «Всероссийская научно-практическая конференция "XXI Ершовские чтения"» (3-4 марта 2011 года, Ишим), «Всероссийская научно-практическая конференция "XXII Ершовские чтения"» (5-6 марта 2012 года, Ишим), «Всероссийская научно-практическая конференция "V Кирилло-Мефодиевские чтения"» (23 мая 2012 года, Ишим).

Диссертация обсуждалась на заседании кафедры филологии и культурологии ИГ11И им. П.П. Ершова. Основные положения работы отражены в 11 статьях, две из которых опубликованы в изданиях, рекомендованных Министерством образования и науки РФ.

Практическая значимость исследования состоит в том, что его результаты могут быть использованы в вузовских курсах истории русской литературы XX века, культурологии, в спецкурсах о творчестве В.М. Шукшина и о диалогических практиках в национальной культуре.

Структура и объем работы. Работа состоит из введения, трех глав, заключения и библиографического списка, насчитывающего 439 наименований. Общий объем диссертации - 222 страницы.

Заключение научной работыдиссертация на тему "В.М. Шукшин и М.А. Булгаков: творческий диалог в русской литературе конца 1960-х - первой половины 1970-х годов"

Заключение

В результате выхода в свет тома «Избранной прозы» Михаила Булгакова и журнального варианта романа «Мастер и Маргарита» в 1966-1967 гг. интерес к личности и творчеству этого писателя в стране становится разрешенным, публичным, широким, общественно острым. Кино- («Бег», 1971 г.) и телеэкранизации («Всего несколько слов в честь господина де Мольера», 1973 г.), созданные по мотивам произведений Булгакова, закрепляют его. Публичная дискуссия о «закатном» романе художника в СМИ и многочисленные отклики на фильм «Бег» - это очевидная вершина «булгаковского бума».

Шукшин оказывается психологически и творчески готов к «встрече» с феноменом Булгакова. Именно его «поздние» произведения (1969-1974 гг.), письма к другу и единомышленнику В.И. Белову обнаруживают поле знаков ценностно-тематического контакта и согласия с текстами Булгакова, его пониманием миссии русского писателя.

Судьба Булгакова подводит Шукшина к мысли, что не нужно искать компромисс со своим временем, что оно тебя все равно переиграет, измотает. С этим связано стремление «позднего» Шукшина к максимуму работы, к предельности высказывания, к общезначимости замысла. Окружающий мир начинает восприниматься как закономерный длительный духовный национальный кризис, кризис национального дома, требующий откровенных и новых «рецептов» жизни. Поэтому в последний период творческого пути Шукшин приходит к системной работе для театра, стремится к массовому публичному зрелищу, избегая привычной для кино производственной системы утверждений и согласований: теперь ты уже должен поставить лишь текст, который заживет своей публичной жизнью, и ты в театральном зале почувствуешь отклик на него. При этом специфику дара прозаика Шукшин не утрачивает, а «ставит» его на службу новому делу - пишет повести для театра, киноповести.

С оглядкой на «Мастера и Маргариту» Шукшин переосмысливает и перерабатывает свой заветный труд о русской истории — роман «Я пришел дать вам волю», главный персонаж которого напрямую соотнесен с Иешуа. И образ Егора Прокудина в киноповести «Калина красная» создается автором по модели народного заступника. Главное, что сближает этих героев, -внутренняя свобода, непреклонность духа, выход за пределы страха. Закономерно, что с появлением нового героя у Шукшина черты Разина становятся близки и другим его «поздним» персонажам: Егору Прокудину («Калина красная») и Ивану («До третьих петухов»).

Произведения писателей во многом сближаются игровым началом, условностью повествования, типологией героя и пространства, системой мотивов (покой, награда, болезнь, зло, жестокость). Возникает своего рода «поле согласия» двух художников слова. Ядром данного поля является статус Дома и его знаки (любовь, женщина, ее духовное материнство, преемственность).

Однако «поле согласия» не отменяет различие мироощущений художников. Так, хотя «правду говорить легко и приятно» и она обладает лечебной силой, по Шукшину, только через страдания и боль эта правда выходит к людям. Лишь на земле, в деревенском мире отношения правдивы, искренни, в городе нет почвы для мужицкой правды, которая имеет общенациональное значение.

Как Булгакову, так и Шукшину интересен герой-путник, подвергающийся испытаниям и искушениям. Однако если путь такого типа персонажа не может быть продолжен на земле, то Булгаков дает возможность продления пути в ином пространстве. Создается своего рода вертикаль земли и неба. У Шукшина же - только горизонталь: герой-путник умирает на земле и продолжение жизни не может быть в другом мире. Тем самым различие решений Булгаковым и Шукшиным значимых ценностно-тематических звеньев объясняется их миросозерцанием, происхождением и положением в культуре. Не случайно столь корректирующее и значимое воздействие на восприятие Шукшиным «закатного» романа Булгакова оказала позиция журнала «Наш современник» в споре «толстых журналов» страны о «Мастере и Маргарите» (статья П.В. Палиевского).

Соотнесенность двух писателей разных эпох, несомненно, открывает и новые перспективы изучения творчества Шукшина, логики его творческого поведения. Диалог двух мастеров слова важен как возможность корректировки некоторых ставших традиционными идей в шукшиноведении.

Выявление глубины диалогических отношений «позднего» В.М. Шукшина с наследием М.А. Булгакова, несомненно, связано с органической погруженностью каждого из художников в индивидуальные духовные традиции русской классики XIX века (пушкинская традиция, гоголевская традиция, толстовская традиция, традиция Достоевского). Целенаправленный учет воздействия данных традиций в качестве сущностных факторов, стимулирующих динамику и интенсивность творческого диалога Шукшина с Булгаковым, а также порождающих особые «точки» соприкосновения и расхождения художников, - это задача будущих исследований, вполне осознаваемая нами, но требующая именно коллективных усилий специалистов.

Список научной литературыКабакова, Светлана Александровна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Тексты М.А. Булгакова и В.М. Шукшина

2. Булгаков М.А. Драмы и комедии/М.А. Булгаков- М.: Искусство, 1965.-596 с.

3. Булгаков М.А. Жизнь господина де Мольера/ М.А. Булгаков. М.: Молодая гвардия, 1962. - 240 с.

4. Булгаков М.А. Записки юного врача/М.А. Булгаков. М., 1963 (Библиотека «Огонек» № 23)

5. Булгаков М.А. Избранная проза/М.А. Булгаков. М.: Художественная литература, 1966. - 642 с.

6. Булгаков М.А. Пьесы/М.А. Булгаков. М.: Искусство, 1962. - 480 с.

7. Булгаков М.А. Собрание сочинений: в 5 томах / М.А. Булгаков. -Москва: Художественная литература 1990. Т. 1,2,3,4,5.

8. Шукшин В.М. Собрание сочинений: в 5 т./ В.М. Шукшин. -Екатеринбург: ИПП Уральский рабочий, 1992. Т. 1,2,3,4,5.

9. Шукшин В.М. Собрание сочинений: в 8 т. / В.М. Шукшин. Барнаул: ИД «Барнаул», 2009. - Т. 2,3, 8.1.. Исследования историко-литературного и теоретико-литературного характера, мемуары, справочники, энциклопедии

10. Аверинцев С.С. Образ Иисуса Христа в православной традиции/С.С. Аверинцев// Другой Рим: Избранные статьи. СПб: Амфора. ТИД Амфора, 2005.-С. 256-275.

11. Адамович Г. «Дни Турбиных» М. Булгакова/Г. Адамович//Литературное обозрение. -М.: Советский писатель, 1991. № 5. -С. 42-43.

12. Алексеева М.И. Жанровая специфика повести-сказки В. Шукшина «До третьих петухов»/М.И. Алексеева// Проблемы литературных жанров: материалы четвертой научной межвузовской конференции. Томск: Издательство Томского университета, 1983. - С. 127-128.

13. Андреевская М.И. О «Мастере и Маргарите»/М.И. Андреевская// Литературное обозрение. -М.: Советский писатель, 1991. № 5. - С. 59-63.

14. Аннинский Л.А. Комментарии/ Л.А. Аннинский, Л. Федосеева-Шукшина//В. Шукшин. Собрание сочинений: в 5 томах Екатеринбург: ИПП «Уральский рабочий», 1992. - Т. 5. - С. 433-492.

15. Аннинский Л.А. Тридцатые-семидесятые: литературно-критические статьи/Л.А. Аннинский. М.: Современник, 1978.-271 с.

16. Аннинский Л.А. Шестидесятники и мы. Кинематограф, ставший и не ставший историей. -М.: ВТПО «Киноцентр», 1991. 255 с.

17. Апухтина В. А. Проза В. Шукшина: учебное пособие для филологических специальностей университетов и педагогических институтов/ В.А. Апухтина. М.: Высшая школа, 1986. - 96 с.

18. Арсланов В. За что казнил Михаил Булгаков Михаила Александровича Берлиоза?// Вопросы литературы. М., 1989. - № 8. - С. 115147.

19. Бабичева Ю.В. Жанровые разновидности русской драмы: учебное пособие/Ю.В. Бабичева. Вологда: Вологодский государственный педагогический институт, 1989. - 96 с.

20. Бабичева Ю.В. На пути к Булгакову /Ю.В. Бабичева, H.H. Киселев// Творчество Михаила Булгакова. — Томск: Издательство Томского университета, 1991. С. 3-10.

21. Бахтин М.М. <Автор и герой в эстетической деятельности>/М.М. Бахтин// Бахтин М.М. Собрание сочинений в 7 томах. Том 1. - М.: Русские словари; Языки славянской культуры, 2003. - С. 69-263.

22. Бахтин М.М. <К философии поступка>/М.М. Бахтин// Бахтин М.М. Собрание сочинений в 7 томах. Том 1. - М.: Русские словари; Языки славянской культуры, 2003. - С. 7-68.

23. Бахтин М.М. 1961 год. Заметки/М.М. Бахтин// Бахтин М.М. Собрание сочинений в 7 томах. Том 5. - М.: Русские словари, 1996. - С. 329-360.

24. Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики/М.М. Бахтин М: Художественная литература, 1975. - 502 с.

25. Бахтин М.М. Дополнения и изменения к Рабле/М.М. Бахтин// Бахтин М.М. Собрание сочинений в 7 томах. Том 5. - М.: Русские словари, 1996. -С. 80-129.

26. Бахтин М.М. К философским основам гуманитарных наук/М.М. Бахтин// Бахтин М.М. Собрание сочинений в 7 томах. Том 5. - М.: Русские словари, 1996.-С. 7-10.

27. Бахтин М.М. Проблема текста/М.М. Бахтин// Бахтин М.М. Собрание сочинений в 7 томах. Том 5. - М.: Русские словари, 1996. - С. 300-326.

28. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского/М.М. Бахтин М: Советская Россия, 1979. - 470 с.

29. Бахтин М.М. Эпос и роман/М.М. Бахтин. СПб.: Азбука, 2000. - 304 с.

30. Белая Г.А. Закономерности стилевого развития советской прозы 20-х годов / Г.А. Белая. М.: Наука, 1977. - 254 с.

31. Белая Г.А. Историзм как нравственная и художественная позиция писателя//Жанрово-стилевые искания современной советской прозы/Г.А. Белая. -М.: Наука, 1971. С. 93-119.

32. Белая Г.А. Литература в зеркале критики. Современные проблемы: Монография/ Г.А. Белая. М.: Советский писатель, 1986. - 368 с.

33. Белая Г.А. Рождение новых стилевых форм как процесс преодоления «нейтрального стиля»/Г.А. Белая// Многообразие стилей советской литературы. Вопросы типологии. -М.: Наука, 1977. С. 460-485.

34. Белая Г.А. Художественный мир современной прозы/ Г.А. Белая. -М.: Наука, 1983.-191 с.

35. Белобровцева И. Роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита». Комментарии/И. Белобровцева, С. Кульюс. М.: Книжный Клуб 36.6, 2007. -496 с.

36. Белов В.И. Тяжесть креста. Воспоминания о В.М. Шукшине/В .И. Белов//Алтай, 2009. №4. - С. 89-138.

37. Бодрова JI.T. Шукшин и русская литература XX века. Короленко Владимир Галактионович/JI.T. Бодрова/ЛГворчество В.М. Шукшина: энциклопедический словарь-справочник. Барнаул: Издательство Алтайского университета, 2006. - Т.2. - С. 190-193.

38. Большакова А.Ю. Шукшин и русская деревенская проза/А.Ю. Большакова// Творчество В.М. Шукшина: энциклопедический словарь-справочник. Барнаул: Издательство Алтайского университета, 2006. - Т.2. -С. 219-221.

39. Бочаров А.Г. Требовательная любовь: Концепция личности в современной прозе/А.Г. Бочаров. -М.: Советский писатель, 1977. 368 с.

40. Бочаров С.Г. О художественных мирах/С.Г. Бочаров. М.: Советская Россия, 1985.-296 с.

41. Бочаров С.Г. Сюжеты русской литературы/С.Г. Бочаров// Сюжеты русской литературы. М.: Языки русской культуры, 1999. - С. 7-13.

42. Буданова Н.Ф. Достоевский и Тургенев. Творческий диалог/Н.Ф. Буданова JL: Наука, 1987. - 198 с.

43. Бузиновская О.И. Шукшин и русская «игровая проза»/О.И. Бузиновская// Творчество В.М. Шукшина: энциклопедический словарь-справочник— Барнаул: Издательство Алтайского университета, 2006.- Т. 2. -С. 214-219.

44. Бузиновская О.И. Шукшин и русская литература XX века. Бунин Иван Алексеевич/О.И. Бузиновская// Творчество В.М. Шукшина: энциклопедический словарь-справочник Барнаул: Издательство Алтайского университета, 2006. - Т.2. - С. 193-196.

45. Булгаков М.А. Письма. Жизнеописание в документах/Вступительная статья В.В. Петелина; комментарии В.И. Лосева и В.В. Петелина. М.: Современник, 1989. — 576 с.48.

46. Бэлза И.Ф. Генеалогия «Мастера и Маргариты»/И.Ф. Бэлза//Контекст-1978. М: Наука, 1978. С. 156-248.

47. Бэлза И.Ф. К вопросу о пушкинских традициях в отечественной литературе: (На примере произведений М. Булгакова)/И.Ф. Бэлза// Контекст -1980. М.: Наука, 1981.-С. 191-243.

48. Бэлза И.Ф. Трижды романтический мастер/И.Ф. Бэлза//Булгаков М.А. Белая гвардия; Жизнь господина де Мольера; Рассказы. М., 1989. - С. 3-26.

49. Вайль П. 60-е. Мир советского человека/П. Вайль, А. Генис. М.: Новое литературное обозрение, 1996. - 368 с.

50. Вайскопф М. Москва под ударом, или Сатана на Тверской/М. Вайскопф, Е. Толстая // Литературное обозрение М.: Советский писатель, 1994.-№3/4,-С. 87-90.к