автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.02.22
диссертация на тему: Вербализация чувственного восприятия средствами корневых согласных [r] и [m] в монгольских языках

Полный текст автореферата диссертации по теме "Вербализация чувственного восприятия средствами корневых согласных [r] и [m] в монгольских языках"

Сундуева Екатерина Владимировна

ВЕРБАЛИЗАЦИЯ ЧУВСТВЕННОГО ВОСПРИЯТИЯ СРЕДСТВАМИ КОРНЕВЫХ СОГЛАСНЫХ [г!т] В МОНГОЛЬСКИХ ЯЗЫКАХ

специальность 10.02.22 - языки народов зарубежных стран Европы, Азии, Африки, аборигенов Америки и Австралии (монгольские языки)

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

Улан-Удэ 2011

2 9 СЕН 2011

4855144

Работа выполнена в отделе языкознания Учреждения Российской академии наук Института монголоведения, будцологии и тибетологии Сибирского отделения РАН

Научный консультант: доктор филологических наук, профессор

Шулунова Людмила Владимировна

Официальные оппоненты: доктор филологических наук, профессор

Санжина Дарима Дабаевна

доктор-филологических наук, профессор Дамбуева Полина Петровна

доктор филологических наук, профессор Чареков Сергей Леонидович

Ведущая организация: ФГБОУ ВПО «Калмыцкий государственный университет»

Защита состоится 4 октября 2011 г. в 10 часов на заседании диссертационного совета Д 003.027.02 в Учреждении Российской академии наук Институте монголоведения, будцологии и тибетологии Сибирского отделения РАН по адресу: 670047, Республика Бурятия, г. Улан-Удэ, ул. Сахьяновой, 6.

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Бурятского научного центра СО РАН по адресу: 670047, Республика Бурятия, г. Улан-Удэ, ул. Сахьяновой, 6.

Автореферат разослан «<& » сентября 2011 г.

Ученый секретарь диссертационного совета

Цыбикова Б-Х. Б.

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность предпринятого исследования определяется теоретическими и практическими задачами современной лингвистики с ее антропоцентрической направленностью, в центре внимания которой находятся языковая личность, вопросы взаимодействия языка и культуры, языковая картина мира, проблемы, связанные с восприятием и осмыслением языковой личностью способов вербализации перцептивного и эмоционального опыта. Современной лингвистике характерно стремление по возможности более полно и адекватно интерпретировать процесс языкового отражения представлений человека, формирующихся в зависимости от типа перцеп-туального канала получения информации. Актуальность исследования обусловлена необходимостью изучить проблемы языковой репрезентации перцептивной информации как результата первичной ступени познания мира, а также недостаточной степенью изученности языковых единиц, отражающих такую сферу деятельности человека, как физическое восприятие.

В соответствии с многообразием и разнохарактерностью чувственно воспринимаемых объектов и реалий мира рассматриваемый в данной работе материал основан на классификации основных каналов получения сенсорной информации или отдельных органов чувств: зрения, слуха, осязания, обоняния и вкуса. С помощью данных пяти модусов перцепции человек воспринимает объекты и явления, попадающие в область его когни-ции, а затем отображает свое восприятие мира в языке путем комбинирования звуков, способного к дифференциации смыслов.

Работа выполнена в русле комплексного подхода к языку и непосредственно связана с развивающейся лингвистической дисциплиной - фоно-семантикой, появившейся на стыке фонетики, семантики и лексикологии. Теоретическое и практическое обоснование проблем звуковой изобразительности является чрезвычайно важным как для самой науки, так и для повышения ее статуса в ряду других лингвистических дисциплин.

В настоящей работе мы придерживаемся синестетической теории происхождения звукосимволгома (С. Ньюмэн, М. Бентли и Е. Вейрон, М. С. Майрон, Ф. Кайнц), согласно которой, в его основе лежат физические свойства звуков.

Важнейшими компонентами психофизиологической основы звукосимволгома, как известно, являются синестезия (от греч. атсйаОцщ 'одновременное ощущение, совместное чувство') и кинемика (от греч. к\мцца 'движение'). Под синестезией традиционно понимается феномен восприятия, когда при раздражении одного органа чувств наряду со специфическими для него ощущениями возникают и ощущения, соответствующие другому органу чувств. К кинемам относятся мимические движения, обозначающие физиологические процессы в полостях рта и носа, мимические подражания.

неакустическим объектам и др.

\

Исследование базируется на изобразительной системе языка, представленной звукоподражательной и образной подсистемами. Их единицы обладают существенной и относительно устойчивой фонетически мотивированной связью между фонемами слова и признаком, полагаемым в основу именования. Данный лексический пласт обладает рядом признаков: экспрессивность и конкретность семантики, фонетическая гипервариативность, стилистическая ограниченность (разговорная речь, фольклор, художественные произведения) и особый набор словообразовательных формантов, из которых в первую очередь следует отметить глагольный суффикс -ау! и адъективный суффикс -уаг, являющиеся самыми надежными «свидетелями» образного происхождения производящей основы.

В данной работе предпринята попытка спроецировать сетку признаков образных корней с «прозрачной» семантикой на признаки так называемой базовой лексики, включающей обозначения природных явлений, элементов флоры и фауны, номенклатуру частей тела, числительные первого десятка, глаголы, передающие элементарные действия и др. Подобный подход открывает широкие перспективы для изысканий в области этимологии, психолингвистики и лексической семантики монгольских языков. Проблема касается не только истоков существующих лексических значений, но и определения системности в лексической организации языка, что также свидетельствует об актуальности предпринятого исследования.

В качестве объекта исследования выступает лексика с корневыми согласными [г!т] в монгольских языках, включающая как подражания звуковым явлениям внеязыковой реальности, так и изображения зрительных, вкусовых, обонятельных, тактильных ощущений, механических воздействий, динамических состояний, психологических и иных характеристик человека. Монгольские языки наряду с тунгусо-маньчжурскими представляют особый интерес, прежде всего, в связи с необычайным богатством представленного в них изобразительного материала, часть которого свидетельствует о процессе перехода от звукоподражательных слов к образным. При этом семантический континуум, создаваемый с помощью корневых согласных [г/т], поддается достаточно четкому структурированию.

Предметом исследования являются особенности трансформации семантики лексических единиц с корневыми согласными [г/т] в монгольских языках.

Цель исследования - определить принципы организации и развития семантического континуума, создаваемого с помощью корневых согласных [г/т] в монгольских языках, выявить его типологические и специфические черты.

Указанная цель определяет выполнение следующих задач:

• разработать системный подход к исследованию лексики, предполагающий анализ семантики лексем с учетом канала поступления перцептивной информации;

• определить спектр изобразительных слов и слов с затемненной этимологией с корневыми согласными [г/т] и определить в них главный канал поступления информации о денотате;

• изучить звукоподражательные возможности лексем с доминантами [г/т] в монгольских языках;

• выявить моменты перехода от чисто акустических характеристик стимула к характеристикам зрительного восприятия формы объекта;

• построить фоносемантические поля доминант [г/т], отображающие информацию о форме денотата, с выявлением генеральных признаков;

• установить связь между акустико-артикуляционными особенностями согласных [г/т] и семантикой лексем, возникших в результате актуализации светового, вкусового, обонятельного и осязательного восприятия.

Гипотеза исследования заключается в том, что семантика монгольских лексем, связанных чувственным восприятием, зависит от акустико-артикуляционных признаков доминанты, символически положенных в основу номинации производных. Согласный [г] способен «озвучивать» работу экстеро- и интероцепторов, передающих внутренние полярные (преимущественно неприятные) ощущения и состояние возбуждения. Согласный [т] благодаря смычке губ служит для выражения значений, связанных с тишиной, сжиманием, собиранием воедино. Анлаутные и аусла-утные согласные корня служат для интенсификации значения, заложенного доминантой. Образные значения лексем, содержащие информацию о форме объекта, возникают в результате синестетического переноса «слух-зрение». ^

Степень научной разработанности проблемы. Проблема звуковой изобразительности неизменно привлекала внимание исследователей. Изучению звукосимволизма посвятили свои труды такие зарубежные и отечественные исследователи, как Д. Болинджер, Т. Кауфман, X. Марчанд, Г. Мердок, Ю. Найда, С. Ньюмэн, Э. Сепир, И. и М. Тейлор, С. Ульман, Дж. Ферс, Л. Хилтон; С. В. Воронин, А. В. Михалев, А. М. Газов-Гинзберг, А. П. Журавлев, В. В. Левицкий, В. И. Шаховский и др.

Изобразительная лексика алтайских языков рассматривалась Г. Рам-стедтом, Н. И. Ашмарином, Н. К. Дмитриевым, М. Биттнером, А. Н. Кононовым, Л. Н. Харитоновым, Н. Б. Киле, Т. И. Петровой и др. Н. И. Ашма-рин первым занялся изучением звукообразноподражательных слов, опубликовав ряд работ о подражаниях в чувашском языке [1918; 1925; 1930]. Исследования Н. К. Дмитриева, посвященные мимемам тюркских языков юго-западной группы, дали толчок к изучению данной лексической группы в других тюркских языках: туркменском, каракалпакском, башкирском, казахском, киргизском, хакасском, якутском [Исхаков, 1951; Кудайберге-нов, 1957; ГХЯ, 1975; Харитонов, 1947].

В монголоведении А. А. Бобровников впервые рассмотрел категорию изобразительных слов в «Грамматике монгольско-калмыцкого языка»

[1849]. Г. Д. Санжеев относит звукоподражания к категории междометий [1941], Д. А. Алексеев звукоподражательные и мимико-подражательные слова относит к наречиям, отмечая, что они обозначают не отдельное понятие, а целый образ [1941]. В 1958 г. в отдельной статье Ц. Б. Цыдендам-баевым проведен структурно-морфологический анализ изобразительных слов в бурятском языке, выявлены их синтаксические функции. Другая статья Ц. Б. Цыдендайбаева [1960] посвящена сравнительному описанию изобразительных слов в бурятском, калмыцком и халха-монгольском языках.

Наиболее детальное и разностороннее изучение бурятских образных слов с привлечением большого количества фактического материала предпринято в монографическом труде Л. Д. Шагдаровым [1962]. Данное издание не только дает исчерпывающее описание системы изобразительных слов в бурятском языке, но и является основой для ее изучения в дальнейшем.

Изобразительные слова в качестве образных средств в бурятской литературе рассматриваются Д. Д. Санжиной [1991, 2009], Ц. Ц. Бальжинимае-вой [1999]. В калмыцком языке рассматриваемая категория слов исследовалась Б. Б. Манджиковой [1976, 1981]. В 1983 г. по данной теме ею была защищена диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук.

В отличие от тюркологии монголоведение не располагает большим количеством исследований по этимологии. В плане семантической реконструкции монголоязычной лексики несомненную ценность представляет корневой словарь монгольских языков, созданный ученым из АРВМ КНР Сеченчогту [1988], в котором даются монгольские корневые морфемы с привлечением тюркских параллелей.

Монгольский материал в сопоставлении с алтайскими языками широко представлен в «Этимологическом словаре алтайских языков» [ЕБАЬ], составленном коллективом авторов: С. А. Старостиным, А. В. Дыбо, О. Мудраком (при содействии И. Грунтова и В. Глумова), а также приводится в качестве параллелей в семитомном издании «Этимологического словаря тюркских языков» и двухтомном издании «Сравнительного словаря тунгусо-маньчжурских языков». Семантическая реконструкция монгольских соматических терминов (плечевого пояса) предпринята в работе А. В. Дыбо [1996].

Проблемам этимологии монгольского лексического фонда посвящены работы М. Базаррагчаа, Ц. бнербаяна, А. Лувсандэндэва, П. Бямбасана, Ш. Чоймаа, Ш. Барайшира, Ц. Шагдарсурэна и др. Так, М. Базаррагчаа принадлежит четырехтомная монография «Монгол угийн гарлыг мешгох нь» [1992, 1995], в которой автором освещаются некоторые аспекты взаимосвязи звука и смысла. Также в качестве источников по этимологии можно следует работы Т. А. Бертагаева, Б. Я. Владимирцова, Л. Лигети, Н. Н. Поппе, Г. Ц. Пюрбеева, Г. Рамстедта, В. И. Рассадина, Г. Д. Санжеева, Б. X. Тодаевой, С. Л. Чарекова и др.

Методологическая и теоретическая основа диссертации.

Среди работ, послуживших теоретической базой настоящей диссертации, следует назвать труды С. В. Воронина, А. Б. Михалева, А. А. Леонтьева, А. П. Журавлева, В. В. Левицкого, А. М. Газова-Гинзберга и др. Методологической базой исследования также послужили положения современной ономасиологии и лингвистической семантики. В трудах Н. Д. Арутюновой, В. Г. Гака, Н. Д. Голева, Д. Кацнельсона, Г. В. Колшанского, Н. Г. Комлева, Е. С. Кубряковой, Б. А. Серебренникова, В. Н. Телия, Ю. С. Степанова, А. В. Суперанской и др., представляющих ономасиологическое направление исследования языка, изучается номинативная или репрезентативная функция языковых единиц. Методологическими ориентирами также послужили труды специалистов по языковой перцепции: А. Веж-бицкой, Г. И. Кустовой, Г. И. Рузина и др. Построение гипотезы исследования, а также интерпретация эмпирических данных предопределили обращение к работам в сфере психофизиологии, паралингвистики, этнолингвистики, антропологии, философии и др.

Диссертация основывается на общенаучных принципах познания: анализе, синтезе, индукции, типологизации, аналогии и сравнении; на диалектическом принципе взаимосвязи объективного и субъективного, принципе системного и сравнительного анализа. Использованный в работе системный подход к проблеме звуковой изобразительности базируется на принципах междисциплинарности и эмпиричности.

Для решения поставленных задач в исследовании используются следующие методы:

• описательно-синхронический метод;

• фоносемантический анализ, направленный на установление корреляций между артикуляционно-акустическими характеристиками звуков и лексической семантикой;

• компонентный анализ;

• метод фоносемантического конструирования, предполагающий построение фоносемантических полей на основании гипотетической соотнесенности корневых согласных [г/т] различным ядерным значениям;

• сравнительно-сопоставительный метод;

• метод статистического анализа и содержательной интерпретации материала.

Научная новизна исследования заключается в новом целостном подходе к изучению лексического состава монгольских языков, основанном на проецировании признаков изобразительных слов, восходящих к определенным звукам и образам, на признаки базовой лексики монгольских языков. Несмотря на то, что в процессе эволюции языка система изобразительных слов в монгольских языках постепенно была вытеснена на периферийную позицию, она «пронизывает» весь основной корпус базовой

лексики монгольских языков, о чем свидетельствуют результаты предпринятого исследования. В работе впервые предпринята попытка категоризации и вербализации физических ощущений, кодирующих фрагменты субъективной сферы личности, внесения категориальной четкости в недостаточно структурированное на данный момент семантическое пространство изобразительных слов.

В диссертации вводится, новое понятие доминанты, носителя генерального признака. Впервые выделено участие в вербализиции ощущений обонятельного и вкусового модусов перцепции, классифицированы лексемы, возникшие в результате языковой актуализации осязательных ощущений, на основе работы экстеро- и интероцепторов.

Теоретическая значимость исследования заключается в том, что в нем проведен комплексный анализ номинационного потенциала согласных [г!т], позволяющий установить взаимосвязь между их акустико-артикуляционными характеристиками и значением лексической единицы. Исследование фоносемантических характеристик корневых согласных [г/т] уточняет лингвистические и психологические представления о связи восприятия и познания. Представленная концепция вербализации чувственного восприятия, основанная на таких понятиях психофизиологии, как синестезия и кинемика, позволяет раскрыть системность и специфику данного процесса в монгольских языках.

Работа вносит определенный вклад в разработку проблем номинации с учетом особенностей национального мировидения, что может способствовать решению таких вопросов, как соотношение языка и мышления, языка и культуры, взаимодействие чувственных и рациональных компонентов в процессах номинации и др. Выявление системы актуализации чувственного восприятия и приемов семантической интерпретации кинетических свойств согласных-доминант способствует дальнейшему развитию общей теории монгольского языкознания, развитию фоносемантической типологии в алтайских языках. Модель языковой актуализации системы восприятия средствами доминант [г 1т] может быть использована при исследовании способов актуализации средствами других доминант не только в монгольских, но и в других языках мира.

Практическая значимость работы состоит в создании банка данных образных слов с корневыми согласными [Нт], сгруппированных по способам поступления перцептивной информации. Данные материалы также могут быть использованы в лексикографической практике. Результаты проведенного исследования могут найти применение при разработке теоретических курсов по лексикологии монгольских языков, спецкурсов по проблемам мотивированности языкового знака, теории номинации, лингвистической семантике и межкультурной коммуникации.

На защиту выносятся следующие положения:

1. Семантика корня в первую очередь зависит от акустико-артикуляционных свойств ведущего корневого согласного (доминанты), в котором заложена базовая информация о чувственно воспринимаемых явлениях, при широкой вариативности гласных, а также анлаутных и аусла-утных (не доминантных) согласных;

2. Доминанта [т], обладая ограниченными звукоподражательными способностями, служит для формирования поля нулевой фонации;

3. Звукосимволические значения лексем с доминантами [rim], актуализирующих информацию о форме объекта, являются результатом семантической эволюции звукоподражательных значений;

4. Согласные [г/т] служат для актуализации противоположных признаков: «громкий <-► тихий», «острый круглый», «мужской <-> женский», «яркий <-> тусклый», «кислый <-> сладкий», «шершавый <->• пушистый», «твердый <->• мягкий», «грубый <-» нежный»;

5. Такое акустико-артикуляционное свойство согласного [г], как дрожание кончика языка, способствует выражению в монгольских языках признаков, в большинстве случаев связанных с внутренним дискомфортом, неприятными ощущениями и чувствами (громкость, яркость, боль, холод, страх, стыд, зависть и др.). Кроме того, с его помощью может передаваться возбужденное состояние организма (счастье, любовь, страсть и др.);

6. Большинство лексем с доминантой [т] возникло на основе такой кинетической характеристики согласного, как смыкание губ.

Материалом для исследования послужили различные лексикографические источники: двуязычные, этимологические и толковые словари и пр. В исследовании также использовались диалектологические и фольклорные материалы, экспедиционные записи.

Формы из старописьменного монгольского языка приводятся в соответствии со словарями О. М. Ковалевского и Ф. Лессинга со ссылками. Формы, не имеющие ссылок, а также формы халха-монгольского языка приведены в соответствии с «Большим академическим монгольско-русским словарем» [2001-2002]. Рефлексы из бурятского, калмыцкого языков и языка ойратов Синьцзяна без ссылок приводятся на основе «Бурятско-русского словаря» Л. Д. Шагдарова и К. М. Черемисова [2006, 2008], «Калмыцко-русского словаря» под ред. К. М. Муниева [1977] и «Словаря языка ойратов Синьцзяна» Б. X. Тодаевой [2001]. Данные по ор-досскому и южно-монгольским языкам берутся из «Etymological dictionary of Altaic languages» С. А. Старостина, А. В. Дыбо, О. А. Мудрака (при содействии И. Грунтова и В. Глумова) [2003] со ссылками. Рассматриваемая лексика дается в орфографии источников.

Среднемонгольские формы выбраны как из восточносреднемонголь-ских, так и западносреднемонгольских памятников: Тайная история монголов (сер. XIII в.); китайско-монгольский словарь Хуаи июй Хо Юаньцзе и

Машаихэй (1389 г.); арабско-персидско-тюркско-монгольский словарь Мукаддгшат ал-Адаб (XIV в.), арабско-монгольский словарь Китаб Хилйат ал-Инсан ва Халбат ал Лист Джамал ад-Дина Ибн ал-Муханны (нач. XIV в.); арабско-персидско-турецко-монгольский словарь Шамиль ул-Лу.гат (кон. XV - нач. XVI в.); монгольско-персидский и арабско-монгольский словарь Китаб Маджме' Тарджуман Турки ва 'Аджамй ва Мугалй ва Фарсй Халила б. Мухаммада б. Йусуфа ал-Кунави (1343 г.). Преклассические монгольские формы даны по изданию Д. Тумуртогоо [2006].

В целях выявления типологически сходных и специфических мотива-ционных признаков нами привлекается лексика других алтайских языков с корневыми согласными [Нт], однако, на наш взгляд, необходимо проведение идентичных исследований на материале тюркских, тунгусо-маньчжурских, корейского и японского языков.

Апробация работы. Основные положения исследования нашли отражение в докладах и выступлениях на международном симпозиуме по мон-головедным исследованиям Китая (Хух-хото, 2005), II Байкальской международной ономастической конференции «Имя. Социум. Культура» (Улан-Удэ, 2008), международном симпозиуме «Имена в экономике-3: Имена как язык и капитал» (Амстердам, 2009), международной конференции «Язык как национальное достояние: проблемы сохранения лингвистического разнообразия» (Улан-Удэ, 2009), IV международном симпозиуме «Культурное пространство Восточной Сибири и Монголии: от прошлого к будущему» (Улан-Удэ, 2009), международной школе-семинаре по психологии и когнитологии «Березинские чтения-6» (Москва, 2010), международной научной конференции «Монголоведение в изменяющемся мире: проблемы и перспективы» (Улан-Батор, 2010), межрегиональной конференции «Актуальные проблемы бурятской филологии и культуры» (Иркутск, 2010), международной научной конференции «Языки и письменные источники монгольских народов», проведенной в рамках Конвента монголов мира (Улан-Уда, 2010), «Новая эпоха монголоведения» (Улан-Батор, 2011).

Основные результаты диссертации опубликованы в 3 монографиях, а также ряде научных статей по проблеме диссертационного исследования. Апробация представлена публикациями общим объемом 43 п.л. Из них 12 статей общим объемом 6,2 п.л. опубликовано в рецензируемых журналах.

Структура и объем работы. Диссертация состоит из введения, 4 глав, заключения и библиографии.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во введении обосновывается актуальность исследуемой проблемы, определяются объект, предмет, цели и задачи исследования, формулируются гипотеза и положения, выносимые на защиту, излагаются теоретико-методологические основы и характеризуются источники исследования,

определяются научная новизна, теоретическая и практическая значимость работы, приводятся сведения об апробации.

Первая глава «Морфологическая структура первичного лексического ядра с корневыми согласными [rlmjv> посвящена исследованию морфологической структуры общемонгольской лексики с корневыми согласными [г/т], установлению фонетической структуры ядра первичных корневых морфем, выявлению словообразовательных типов, действовавших на ранних этапах эволюции монгольских языков.

В работе нами рассмотрены четыре типа корней:

1. V+CD {ar-a-l, er-e, or-u-ngya, um-ai);

2. Сш+У+Со (ber-e-ge, siir-e-g, nam);

3. V+CD+Caus (orb-e-lge, ert-e-ger, amc-i-yar)\

4. Cm+V+CD+Caus (sorm-u-su, sarb-a-lji, bamb-ai).

В рассмотренных типах фигурирует от одного до трех составляющих консонантов:

1) согласный-доминанта (CD) является носителем генерального признака. В звукоподражательных словах он передает основной характер звучания. В доминанте образных слов закодирована базовая информация о денотате: его форме, размере, цвете, свойствах поверхности, динамических состояниях, психологических и иных характеристиках и пр. Он может занимать позицию в ауслауте корня (типы 1 и 2), либо в инлауте (типы 3 и 4);

2) анлаутный согласный (Сщ,) в звукоподражательных словах индицирует начальную фазу развития звука. В образных словах может либо смягчать, либо усиливать степень проявления генерального признака;

3) ауслаутный согласный (Caus) в ономатопах моделирует конечную фазу звучания1, согласные [s], [d] указывают на моментальность совершения действия. Вносит дополнительный оттенок в семантическую структуру образного корня. Например, фонемы [Ъ], [I], [т], [п] вносят оттенок смягчения признака, [с], [)], [s] - шуршания, шероховатости и др.

Следует отметить, что в монгольских языках представлены и другие типы корней. Например, корень, состоящий из одного только консонанта

(CD) *J, в лексеме п.-мо. v-d-ge/ [Less. 1074], мо. звгий, бур. зугы, калм. звг, ойр. звг 'пчела, шершень', образованной с помощью форманта -gei от корня J, представляющим собой звукоподражание (j-J-j). Кроме того, можно отметить функционирование изобразительных корней с дифтонгами, долгими гласными: (Сип)+УШрЬ+С13+(Саи5) (например, п.-мо. qaib-a-yar 'мерно покачивающийся'); Cun+V+V+CD (п.-мо. youl 'река; долина', qour-a 'яд, отрава') и долготными комплексами (Cun)+V+Ci+V+CD+(Caus), где С; - интервокальный согласный [y/g/y].

1 Ср. мо. liilk-e- и рус. толк-ать, булък-ать, с-молк-ать, чирк-шъ и др.

Удлинение звукоподражательного или образного корня в ряде случаев могло быть обусловлено стремлением передать длительность звучания, интенсивность проявления признака. Например, ср. параллельное функционирование корней *Ьег(Ь) и *beger в п.-мо. ЪегЬеух-, мо. бэрвий- 'коченеть, деревенеть от холода' и п.-мо. begere-, мо. бээрэ-, бур. бээрэ-, калм. беер- 'зябнуть, мерзнуть'; корней *ког(к) и *кб^ег в бур. хурхэ и хооргэ 'кузнечные меха; горн'. Часто удлинение вокалической составляющей корня происходило уже на более поздней стадии развития языков: п.-мо. sйmгg [Кхж. 1430], мо. сумгэр и суумгэр, бур. Иуумэгэр 'тусклый, неясный; мерцающий (о свете)'; п.-мо. бтщег, бур. улюгэр и уумэгэр 'суженный, сжатый'. Однако данный тип корней, несомненно, требует особого рассмотрения в связи с необходимостью установления номинационного потенциала согласных 1 в качестве доминант. Дальнейшие исследования, очевидно, позволят выявить другие типы корней.

Известно, что в монгольских языках, как и в других языках мира, на границе морфем допускаются не все звукосочетания. В связи с этим в процессе образования производного слова соединяющиеся морфы стремятся к взаимному приспособлению. Так, в ряде случаев наблюдается появление гласного в корне (ете/м- 'одевать', рапЪ-а-уаг 'толстый, грубый'), однако наиболее характерна для эпентетических гласных позиция на морфемном шве. Также нами не рассматривается в составе корня конечный гласный, возникший в результате парагоги, т.е. эпентезы, имеющей место на конце слова в целях облегчения произношения на стыке слов. Например, в ет-е 'женщина' выделен корень *ет типа У+С0.

Как отмечалось выше, в качестве доминант в данной работе выступают согласные [г] и [т], выбор которых обусловлен тем, что именно с их помощью в монгольских языках реализуется диада «мужской (эр) - женский (элф, представляющая собой фундаментальную оппозиционную пару, которая занимает важное место в ряду представлений, отображающих модель мира. Кроме того, они формируют такие базовые оппозиции, как «громкий тихий», «острый <-* круглый», ««твердый «-» мягкий», «грубый «-> нежный», «шершавый <-» пушистый», «кислый сладкий» и др. Предварительные результаты исследования фоносемантических характеристик других согласных в позиции доминанты свидетельствуют о том, что их в целом можно разделить на два класса: твердые/сильные и мягкие/слабые. К твердым кроме [г] относятся аффрикаты [£ и [с], к мягким - сонорные и смычные [I], [п], [Ь], что решающим образом зависит от кинетических особенностей фонем.

Доминанты [г!т] обладают следующими акустико-артикуляционными характеристиками. Ртовый, переднеязычный, дрожащий сонант [г] артикулируется кончиком языка, немного приподнятым над остальной его частью. Кончик языка пассивно колеблется в струе проходящего воздуха,

образуя одну или несколько кратковременных смычек или щелей с задним скатом альвеол. Известно, что в алтайских языках согласный [г] является одним го звуков, не встречающихся в позиции корневой инициали. Кроме того, для него неприемлема недоминантная позиция в ауслауте корня.

Носовой, билабиальный сонант [т] образуется смыканием губ при одновременном опускании небной занавески, что обусловливает однока-нальный выход воздушной струи через полость рта, губы при этом напрягаются очень слабо. Данный согласный, напротив, обладает способностью выступать во всех трех позициях корня.

Доминанта, по сути, представляет собой инвариант, допускающий вариативность других консонантных элементов корня и практически свободную вокалическую вариативность. Исследование вокалических чередований в образных корнях показывает то, что они не обладают способностью кардинально менять семантику, заданную консонантным составом корней.

Корневая звукоподражательная морфема представляет собой последовательность дифференциальных признаков того или иного звучания, отражающих стадии его произнесения. Комбинирование звуков в конечном итоге приводит к дифференциации смыслов, что подтверждает возможность ментального разложения звука в своеобразный артикуляционный спектр.

Ядерные изобразительные значения складываются из семантического потенциала трех консонантных компонентов корня. Очевидно, что позиции анлаутного и ауслаутного консонантов менее значимы, нежели позиция доминанты. Наблюдаются случаи, когда один и тот же тип согласных как в анлауте, так и в ауслауте служит для передачи одного значения. Так,

от корней *irj!ir$ <-» *sir образованы п.-мо. ir J-i-gir 'шершавый, грубый' и

п.-мо. siriigiin 'шероховатый; жесткий'; от *drs/drj<-> * Jor- п.-мо. orisilldu-

'соперничать, оспаривать' иJorildii- 'противоречить, пререкаться'.

Более 36 % корней способны самостоятельно передавать конкретное предметное значение, около 6 % из них могут оформляться конечной согласной [п]. Фонетическая структура этих существительных может либо полностью совпадать с таковой корня, либо дополняться конечным гласным, возникшим в результате эпентезы согласно законам морфонологии.

Например, Jer 'оружие' [Kow. 2324], ir [Kow. 318] 'лезвие, острие'; car 'верхний слой снега' [Kow. 2026]; п.-мо. soru 'вертел' [Kow. 1542]; п.-мо. cembe [Kow. 2120] и др. Очевидно, эти существительные появились в языке как наиболее характерные «воплотители» передаваемого ими образа.

Основная часть субстантивных форм (64 %) с доминантами [rim] оформляется первичными словообразовательными формантами, которые разделены нами на три условные группы: 1) «группа -day», состоящая из аффиксов, оканчивающихся на согласный [у] и формирующая 21 % суб-стантивов; 2) «группа -dam, включающая форманты, оканчивающиеся на

дифтонг. На их долю приходится 11 %; 3) прочие аффиксы, включая сложные форманты, делящие между собой оставшиеся 30 %.

«Группа -day»: -у(а): cerig 'войско', cimeg 'украшение', örmüge 'рогожа', tarbay-a 'тарбаган'; -day2: samalday 'ноздри', sariday 'голец', temdeg 'метка'; -nay, ngy-a: arangy-a 'помост'; kemneg 'утроба'; qorkinay 'горошек'; -lay, -ly-a: *berteleg 'волчонок'; bömbülig 'шар'; Jarliy 'приказ'; -ёау: boryucuy 'шишка', darcuy 'флажок', kirumcay 'ливер'; -may: агуатау 'скакун', barimay 'воловик', marjimay 'чечевица'; -say, -sy-a: sarimsay 'чеснок', qurisay-a 'ягнячья шкурка'; -ray, -ry-a: namury-a 'poca', qomury-a 'круг, сомкнутый охотниками';

«Группа -dab: -ai: arbai 'ячмень', cirai 'лицо', umai 'утроба'; -qai:

carcaqai 'саранча', erbekei 'бабочка', Jirayaqai 'мальки'; -yai: burcayai

'стручок', Jirmayai 'рыбья икра', qarcayai 'ястреб'; -dai: barbadai 'большой палец', corbudai 'славка рыжая', oryudai 'женьшень'; -¿¡ai: kiruyucai 'маленький ястреб', qariyacai 'ласточка'; -mai: qormui 'подол', Marqamai 'с большим носом' (антр.); -rai: ambarai 'бот. ягнячьи почки', qomburai 'род игры в бабки, косточки'; -nai: Tarqanai 'приземистый' (антр.); -bai : duranbai 'подзорная труба'.

Прочие аффиксы: -y-al-y-al-yu: araya 'клык', beriy-e 'посох', gürege

'шейная артерия', jar aya 'ёж ',jiruya 'иноходь'; -sun: buryasu 'ива', örgesün 'шип', sormusu(n) 'ресницы'; -г: amar 'спокойствие', amsar 'отверстие', íamir 'сила'; -/: aryal 'кизяк', dergel 'высокогорный тур', giirbel 'ящерица';

-lfl(n): siryulfi(n) 'муравей', terelji 'багульник', ttimelji 'спаржа клубеньковая'; -yana: arjayan-a 'кузиния', deresügen-e 'соломинка', jergene 'хвойник'; -lfiyan-a: büriljegene 'калина', güreljegen-e 'сверчок', kereljegene 'полевая мышь'; -yëi(n): eregcin 'самец', saraycin 'столбик', sarbaycin 'обезьяна', bertegcin 'щенок (медведя, волка)'.

Каждый из оставшихся формантов образуют менее 1 % субстантивных

лексем: -mji (aryamji 'веревка', neremß 'имя', orumji 'хижина'); -m (qurim

'пир', serfim 'подношение'); -lang (arkilang 'муравьиный лев', cömüleng 'яблоко с пятью косточками', erdeng 'львица'); -bei (darábei, derebei 'шпора', ßrükebei 'бурундук', sarabei 'сетка для глаз'); -ci (sarbaci 'женский головной убор', urtuci 'сосуд с узкой шейкой'); -ми (Jiruu 'бороздоплод-ник', Jümbüü 'вострец лесистый'); -ryan-a (marciryan-a 'постенница'); -

2 Последовательность аффиксов дается в соответствии со степенью их продуктивности.

3 Корни с другими доминантами также присоединяют суффикс -lai: п.-мо. degdegülei 'прыгунчик', п.-мо. qongqulai 'впадина'.

tyan-a (sarkityan-a 'полевка'); -rsi (bambursi 'медвежонок'; bombursi 'шерстяная ткань'); -ruu (omuruu 'ключица'; qomquruu 'перхоть'); -nabci (sirqunabci 'чулки').

Большинство из них относится к мертвым, ныне непродуктивным аффиксам, представляющим собой особый интерес как наиболее архаические пережитки грамматического строя данных языков. Как правило, они свидетельствуют о том, что слова, образованные с их помощью, относятся к исконно-монгольскому лексическому фонду.

В результате анализа прилагательных с затемненной образной семантикой, имеющих корневые доминанты [г!т], было выявлено, что 30 % из них функционируют «в чистом виде»: erke 'избалованный', qurca 'острый', ori 'одинокий', tomu 'большой', qara 'черный', soru 'соленый', ümiiki 'вонючий'. 22 % имеют показатель -п: mergen 'мудрый; меткий', örgen 'широкий', íürgen 'быстрый', tarjan 'жирный, тучный', nimgen 'тонкий'. На долю прилагательных с суффиксом -уи приходится 11 %: irayu 'благозвучный', ciryayu 'тугой', cerbegüü 'далекий, удаленный', serigün 'прохладный', qarayu 'жадный'. В некоторой степени продуктивны суффиксы: -у (14 %): soruy 'короткий', огиу 'серый', taräiy 'неурожайный', qoriy 'чувствительный' и -ai (10 %): narmai 'просторный', qomqai 'жадный', sambai 'крепкий, плотный'. И, наконец, ряд формантов имеет от 1 до 3 производных: -/ (sarayul 'светлый'); -т {bardam 'чванливый'); -ngkei iyerüngkei 'общий', qarangyui 'темный'); -deg (eremdeg 'одноглазый'). Как видно, среди перечисленных аффиксов встречаются те же представители, что и в среде субстантивных формантов, что, несомненно, свидетельствует об известном синкретизме семантики словообразовательных суффиксов в монгольском языке.

Среди выявленных в работе глаголов большая часть (70 %) непроиз-

водна: ere- 'воспаляться', örü- 'ставить в ряд', Jiru- 'рисовать', soru- 'сосать', tama- 'вить веревку' и др. 9 % рассмотренных в работе корневых морфем функционирует в оформлении суффиксов -ral-la (cimala- 'хотеть

большего', Jemle- 'обвинять; журить', imere- 'сучить нитки', сотсига-'пригибаться', iimürü- 'стягивать'); 5 % - суффикса -уа!-уа (qariya- 'ругать', irüge- 'благословлять', tamsiya- 'чавкать').

В составе 16 % глаголов представлены согласные [¿/y/g]: cimki- 'щипать', ümkü- 'откусывать', Jirke- 'брезговать', тагуи- 'спорить', Иг/а- 'резать', sorge- 'тереться', berge- 'стесняться', Jirya- 'благоденствовать; гаснуть', ergi- 'кружиться', которые могут либо представлять собой служебные глаголы ki- 'делать', ge- 'говорить', либо входить в состав корневой морфемы, моделируя конечную фазу, отголосок звучания. Сопоставление данных примеров с корнями схожей фонетической структуры в русском языке: мелък-ать, щёлк-ать, морг-ать, порх-ать позволяет склониться ко второму варианту решения. Возможно, указанные вспомогательные глаго-

лы развились именно из этих ауслаутных согласных-«отголосков», постепенно приобретя способность функционировать самостоятельно.

Таким образом, определение структуры монгольского корня, несомненно, продиктовано исследованием словообразовательных формантов, в результате «отсечения» которых извлекается информация о том, каким должен быть корень слова. При этом зачастую возникает трудность разграничения морфов в словах с аффиксами первой и второй групп. Так, согласный [т] в п.-мо. яагтт 'летний сухой помет' можно расценить и как ауслаутный согласный корня, и как консонантную составляющую суффикса. В таких случаях значимым представляется наличие однокоренных слов: такие формы, как ваШйау - Багтауст 'обезьяна, мартышка', ¡агти- 'становиться хрупким; разметаться руками, ногами' позволяют говорить о функционировании корня *вагт, соответственно -м- аффикс.

Следует отметить, что символическое значение согласных в аффиксах не затрагивалось в данной работе, целью которой было изучение корневых доминант [Нт\. Однако не вызывает сомнения тот факт, что звуковой состав аффиксальных морфем также содержат звукосимволический потенциал. В качестве наиболее яркого примера можно привести формант -1}, в котором плавный [I] передает плавный, спокойный характер протекания

действия, аффриката [Л - напряженный, в совокупности же они передают идею прерывисто-кратного действия.

Во второй главе «Вербализация слухового восприятия» характеризуется система ономатопеических слов с корневыми согласными [г/т] в монгольских языках. В данной работе материал распределен по четырем лексико-семантическим группам, выделенным по источникам звуков: 1) звуки живой природы (крики, голоса, звуки млекопитающих, птиц, насекомых); 2) звуки человека (звуки человека как биологического существа и человека как говорящего существа); 3) звуки неживой природы (звуки природных стихий - воды, воздуха, огня, земли, - издаваемые без антропогенного воздействия, в том числе звуки осадков, состояния атмосферы и др.); 4) смешанный тип (в качестве источника звука могут выступать как животные, человек, природа, так и различные работающие механизмы). Следует отметить, что подобное выделение носит достаточно условный характер, поскольку данные группы представляют собой диффузные структуры.

В параграфе 2.1. «Звукоподражательные возможности согласного /г/» представлены ономатопы с дрожащим сонантом [г], обладающим чрезвычайно широкими звукоподражательными возможностями в изображении как длительных, так и кратковременных дрожащих шумов, благодаря колебательным движениям языка в момент артикуляции звука.

В ЛСП «Животный мир» рассматриваются подражания звукам диких и домашних животных, птиц и насекомых, а также названия некоторых представителей фауны. Ономатопы, передающие рычание, рев животных,

восходят к корням *arlirlor/urlkirlkürlyarlbarlbor. Корни *qarlqorlkürlborlbür могут характеризовать звуки, издаваемые домашними животными. Значения 'грызть; громко жевать (о жвачных животных)' в монгольских языках реализуются с помощью корней *тег!кег. п.-мо. теге-[Less. 536], мо. мэр-, бур. мэрэ-, калм. мер-, ойр. мере- 'грызть, раскусывать зубами что-л.'; баргуз. хэрэ- 'грызть'. По всей вероятности, звукоподражание 'грызть' стало основой для номинации некоторых представителей рода грызунов: п.-мо. keremü [Kow. 2508], мо. хэрэм, бур. хэрмэн, калм.

кермн, ойр. кермен 'белка'; п.-мо. kereljegene 'полевая мышь; землеройка' [Kow. 2508], мо. хэрэлзгэнэ 'полевая мышь; полевка'; бао. харта 'крот', п.-мо. qarqa, мо. харх 'крыса', бур. харха 'крот; крыса'; п.-мо. sarkityan-a, мо. сархитгана [оготно] 'полевка обыкновенная'.

Звуки, издаваемые птицами, передаются посредством корней:

*qarIqurlyurlsürljirlcorldor, которые дали ряд названий птиц: п.-мо. qarkira 'журавль пепельного цвета' [Kow. 850], мо. хархираа 'серая цапля'; ср.-мо. keri'e [MA 220], kere'e [SH], пкл.-мо. kerege:, keriy-e [Tum. 445], п.-мо. keriy-e [Kow. 2513], мо. хэрээ, бур. хирээ, калм. керэ, ойр. керээ, орд. кегё, даг. хегё, ж.-уйг. ЬгТ, мнгр. кэгё [EDAL 691] 'ворона'; п.-мо. qur [Kow. 950], мо. хур [гургуул], бур. хура, калм. хур 'тетерев'; ср.-мо. xurqa'ul [HY 14], п.-мо. kiryuul, yuryuul [Kow. 2552, 1039], мо. гургуул, калм. куркул, ойр. hурЬуул, орд. GurGül, даг. xorgöl, бао. golGor, мнгр. cirGü, GurGul [EDAL 542] 'фазан'; п.-мо. yuryaldai, мо. гургалдай, бур. гургалдай, ойр. hyphyyndaa 'соловей'; п.-мо. corkiruu, мо. цорхируу(н) 'рябчик'; п.-мо. sürkei, мо. шурхий, бур. шурхы 'чирок (утка)'. В Алтайском словаре Пмонг. *kerije сопоставляются с Птюрк. *KArga, Птунг. *kori 'мифическая птица (медиатор)', Пяп. kara-su 'ворона', Пкор. *kär- 'ворона, галка' [EDAL 691]; Пмонг. *киг - с Птунг. *Kürekte 'дятел' и Птюрк. *Körtük 'вальдшнеп; индюк; тетерев' [EDAL 707].

Корни *carlcerlcirlcorljirltar/dar служат для подражания стрекоту ряда насекомых (кузнечиков, цикад, саранчи и др.) и дали следующие их названия: п.-мо. carca 'саранча' [Kow. 1681, 2115], мо. царцаа(н), кяхт. сарсаа, ойр. царцаа, орд. Jarea, даг. cärcän, бао. JaGjaG, ж.-уйг. carcaGT, мнгр. cärjaG [EDAL 1214] 'хлебная кобылка, род саранчи'; п.-мо. carcaqai [Kow. 2113], мо. царцаахай, калм. царцаха, ойр. царцаахаа 'саранча'; п.-мо.

jirkirege, мо. жирхрээ 'цикада', ойр. щиргерээ 'саранча'; п.-мо. tarca 'саранча' [Less. 715], бур. таршаа, баргуз. таршааг 'кузнечик, кобылка', бур. зап. даржагануур 'саранча'. Пмонг. * carca имеет надежные алтайские параллели имитативного происхождения: Птюрк. *sarincga 'саранча', Пкор. *cüncárá 'стрекоза' и Пяп. *sunsu-musi 'вид сверчка' [EDAL 1213-1214].

В ЛСП «Человек» рассмотрены два типа антропофонов: звуки человека как биологического существа и человека как говорящего существа. К

первым, представляющим собой обозначения звуковых физиологических процессов в полостях рта и носа, относятся фырканье (turgi-), храп

(qurkira-), хрип (kerjigine-), кашель (ker ker ge-), дыхание с присвистом (siirkire-), всасывание ртом жидкости (soru-), плач, вой (orila-), громкий крик (сirla-, barkira-), ворчание (jar yar ki-), рвота (ord ki-).

Звукоподражательная семантика глагола говорения, обозначающего однонаправленное действие, п.-мо. yari- [Less. 429], мо. яри-, бур. яри-, ойр. Пара- 'говорить, разговаривать, беседовать' становится очевидной благодаря сопоставлению с калм. яр-яр ги- 'переговариваться', бур. яр-яр дуугар- 'говорить неприятным голосом' и др. Очевидно, первоначально корень *уаг соотносился с резкими, неприятными звуками, издаваемыми людьми, затем стал обозначать речевую деятельность людей в целом.

Такой дифференциальный признак, как громкость речи, прослеживается в ряде лексем с исходным значением 'кричать': пкл.-мо. Jar [Turn. 424],

п.-мо. Jar 'приказ, объявление, обнародование' [Kow. 2300], мо. зар, бур. зар, калм. зар, ойр. зар 'объявление, извещение'; ср.-мо. jaru- [SH, HYt],

Jaru- [MA 203], mui.-uo.Jaru- [Turn. 425], п.-мо. Jaru- [Kow. 2303], мо. зар-, бур. зара-, калм. зар-, ойр. зар-, орд. Jaru-, мог. jaru-, даг. jara-, Jars-, дунс. Jaru-, бао. Jare-, ж.-уйг. jar-, мнгр. jari- [EDAL 1544] 'использовать для услуг; продавать'; п.-мо. sure-, мо. сур- 'торговать, громко выкрикивая (о разносчиках)'; ср.-мо. uri- [HY 34], ur\- [MA 366], пкл.-мо. uri- [Turn. 606], п.-мо. uri- [Kow. 440]; ш.ури-, бур. у pu-, калм. ур-, орд. uri-, даг. ori-, бао. иге-, мнгр. uri- [EDAL 1062] 'приглашать; громко читать, объявлять во всеуслышание'; п.-мо. qariya- [Kow. 842], мо. xapaa-, бур. xapaa-, калм. xapa-, ойр. xapaa-, орд. xarâ-, даг. xarâ-, karâ-, hará-, дунс. qara-, бао. /ara-, мнгр. xarâ- [EDAL 781 ] 'бранить'.

Способность согласного [г] передавать громкость речи обусловила тяготение эмоционально-оценочного компонента в глаголах в сторону отрицательной оценки: 'ругать; ссориться; спорить; конкурировать'. Ряд рассмотренных глаголов демонстрирует эксплицитную связь с субъектами метафоры - животными как производителями звука (ср.-мо. kerelde- [LH], kereldü- [MA 216], п.-мо. kerelde- [Kow. 2508], мо. хэрэлд-, бур. хэрэлдэ-, калм. керлд- 'ссориться'; п.-мо. arsaldu- 'спорить' [Kow. 160], мо. арцалд-'конфликтовать'; п.-мо. orisüldü-, мо. врсвлд- 'оспаривать').

Ономатопы, характеризующие коммуникативную сторону речи, служат для образования глаголов обращения к собеседнику, называния, речевого воздействия. Сема говорения заложена в лексемах со значениями 'завещать', 'клеветать, наговаривать', 'гадать, ворожить' и др.: ср.-мо. gérés [MA 216], п.-мо. geriyes [Kow. 2513], мо. гэрээс, бур. гэрээд угэ, калм. герэсн, ойр. герээсе 'завещание'; пкл.-мо. gere: [Turn. 405], п.-мо. ger-e [Kow. 2505], мо. гэрээ(н) 'договор'; п.-мо. giir, мо. гор 'несправедливое

обвинение', п.-мо. gürcie- [Kow. 2650], мо. гврд-, бур. гурдэ- 'оклеветать'; также п.-мо. kürge- 'говорить вздор, болтать бестолково' [Kow. 2653].

В ср.-мо. xiru'e- [SH], hire- [MA 185], пкл.-мо. irüge:- [Tum. 419], п.-мо. irüge- [Kow. 323], мо. еров-, бур. юрвв-, калм. йорэ-, ойр. йерээ-, орд. oró-, даг. hirbe-, мнгр. surö- [EDAL 1144] 'желать блага, произносить благопо-желание', несомненно, процессуальное значение 'говорить, произносить', заложенное в корне */>, является первичным по отношению к 'желать'. Благопожелания, как правило, воспроизводимые перед большим количеством людей, произносятся громко, нараспев и с эмоциональным подъемом.

Согласный [т] в анлауте может характеризовать процесс устной речи, в частности, указывая на нечеткость артикуляции (п.-мо. mar-mar ki- 'мямлить'), а также на эмоции говорящих в речевом акте: п.-мо. mar-mur ki-'повздорить'; п.-мо. maryu- [Less. 529], мо. марга-, калм. марк-, ойр. марка- 'состязаться; спорить'. Корень *тег прослеживается в лексемах: п.-мо. merge, мо. мэргэ 'гадание, предсказание, ворожба'; п.-мо. mergeci [Less. 536], мо. мэргэч 'гадатель, гадалка, ворожей; мудрец'; ср.-мо. mergan [HY 37, SH], пкл.-мо. mergen [Tum. 460], п.-мо. mergen 'мудрый, опытный, умный' [Kow. 2019], мо. мэргэн, бур. мэргэн, калм. мергн, ойр. мгрген, орд. mergen, даг. mergen, meregen, дунс. meryen, мнгр. mergen, murgen [EDAL 918] 'мудрый, прозорливый'. Та же сема реализуется в корне *уег. ср.-мо. yerge kibe siba Tmlä 'гадал на птицах (т.е. гадал по полету птиц)' [МА 391]. На исходный момент развития значения может пролить свет более «прозрачный» синоним: п.-мо. iriigeci, мо. еровч 'гадатель, предсказатель'. В корнях *ir!mer лексем iriigeci 'прорицатель' и mergen 'мудрый; мудрец' в первую очередь заложена сема говорения, затем вещания, предсказания4.

Известно, что процесс называния окружающих предметов или призыва окружающих людей неизбежно связан с голосом: 'звать кого-л.' значит 'голосом просить откликнуться или приблизиться', 'называть что-л.' значит 'произносить название'. В связи с тем, что вокативная функция является одной из основных функций имени в любой культуре, на наш взгляд, допустимо, что ср.-мо. nere [SH, HYt], neren [IM], nere [MA 248], пкл.-мо. ner-e, nere [Tum. 480], п.-мо. ner-e [Kow. 641], мо. нэр, бур. нэрэ, калм. нерп, ойр. нер, орд. nere, мог. пега, nira, даг. пег, nere, дунс. niere, бао. nere, паге, ж.-уйг. nere, мнгр. nere [EDAL 973] 'имя, название, наименование' также представляет собой древний ономатоп, характеризующий коммуникативную сторону речи. Ср. эвенк. гэрбЬ-, эвен, гэрбэт- 'назвать, прозвать; окликать' [ССТМЯ, 1975, с. 180]; Пяп. *пэг- 'возвещать, приказывать', Пкор. *(n)ir(h)- 'имя; сказать' [EDAL 973].

4 Ср. рус. вещун!вещунья от вещать 'прорицать, предсказывать' < 'говорить торжественно, непререкаемо, внушительно' < 'сказывать, говорить'.

Звуковая оболочка категории звукоподражаний, рассматриваемых в ЛСП «Неживая природа», диктуется акустическими свойствами звуков, издаваемых водой, дождем, ветром и огнем. Бурление, журчание, плеск, кипение реализуются посредством корня *or, а также корней с инициальными согласными [s/s/Jc], [q/kly], [dit], [bip], от которых также образован ряд гидрографических терминов, обозначающих характер течения: п.-мо. kürkir-e [Kow. 2653], мо. хурхрээ 'водопад'; п.-мо. yoriqun, yoruqa [Kow. 1038], мо. горхи(н), бур. горхо(н), калм. Иорьк, ойр. hopxa 'ручей' ; п.-мо.

qaraji, qaraja [Kow. 836], мо. харз 'полынья'; п.-мо. qargi, qariy, мо. харги, хариг, бур. харья 'перекат'; п.-мо. dargil 'поток' [Kow. 1682], мо. даргиа 'стремнина'; п.-мо. borgiy-a [Less. 121], мо. боргио, калм. борщц 'порог (на реке)' и др.

Для передачи звуков дождя в монгольских языках используются корни

*ßr/sirlnur/bar. Легкий шелест, шорох дождя слышен в ср.-мо. qura [HY 2, SH], qura [IM], qura [MA 310], qora [LH], гасл.-мо. qur-a [Tum. 536], п.-мо. qura [Kow. 951], мо. хур, бур. хура, калм. хур, ойр. хур, орд. хига, даг. хиаг, дунс. Gura, бао. Gura, Gora, ж.-уйг. хига, мнгр. хига [EDAL 747] 'атмосферные осадки, дождь'. Ср. як. курулаа- 'глухо шуметь (о дожде)'; нан. хур-хур 'шум (о падающем дожде)' [ССТМЯ, 1975, с. 437].

Звуки дующего ветра передаются с помощью корней

* kiirlsürlserlsur!JerlJir, для озвучивания огня используются корни cir/sir/kür/par. Наконец, среди звуков неживой природы лишь один корень *пиг связан с землей: п.-мо. mira- [Kow. 695], мо. nyp-, бур. нура-, калм. нур-, дунс. нура- 'обваливаться, обрушиваться; оползать'; п.-мо. пиг-а 'берег, подмытый водой, обрушившийся берег' [Kow. 695].

В категории звукоподражаний, формирующих смешанный тип, представлены лексемы, воспроизводящие звуки, издаваемые в определенных обстоятельствах объектами или непосредственно возникающие в результате воздействия человека на какие-нибудь предметы. Основным признаком, реализуемым с помощью согласного [г], является дрожание, чистый диссонанс. Корни * kör/kir, *car!cirlsirlsorlsar в целом передают шарканье, шорох, скрип, треск, шелест, шипение. Корни car/cir/fir передают звук чирканья, росчерка: ср.-мо. [MA 207], пкл.-мо. ßru- [Tum. 431], п.-мо. Jiru-[Kow. 2359], мо. зур-, бур. зура-, калм. зур-, ойр. зура-, орд. juru-, даг. Juri-, jori-, мнгр. Jüri- [EDAL 1013] 'рисовать, чертить'.

5 Прозрачна корреляция корней */Шг/]иг/сиг, передающих журчание; с корнем рус. журч-эхь, созвучному *]иг, метатеза согласных в котором дает *ги]!гис > рус. руч-ей. Связано с болг. руквам, рукна 'вытекаю, быо струей', мор. гусаГ 'струиться' [Фасмер, 1971, с. 524].

Звук, издаваемый при рассекании, разрыве, разрезании, заложен в глаголах п.-мо. ¡га- [Юж. 318], мо. яр- 'разрезать, резать ножом; раздвигать'; ср.-мо. иг- 'сдирать' [МА 104], п.-мо. иг и-, игй- 'разламывать' [Ко\у. 451], мо. ур-, бур. ури- 'разорвать; царапать'; п.-мо. иге- [Ко\у. 586], мо. урэ-,

бур. урэ-, калм. ур-, ойр. уре- 'тереть; чесать'; ср.-мо./иг- [МА 211], п.-мо.

/оги-, мо. зор-, бур. зоро-, калм. зор-, ойр. зор- 'строгать; царапать'; п.-мо. кега- [Ко\у. 2518], мо. хэрчи-, бур. хэршэ-, калм. керч-, ойр. керчи-, даг. кегеа- [МБ 182] 'резать'; п.-мо. Ига-, мо. хяр- 'крошить, мелко резать', бур. хирма- 'чистить скребком; резать'; ср.-мо. ц\г/а- [МА 298], п.-мо. Ыгуа- [Kow. 2551], мо. хярга-, бур. хирга-, калм. кирв-, ойр. кирве-, кирЬе-'стричь (ножницами)'. Наиболее тесная связь со звукоподражательным глаголом наблюдается в п.-мо. Нгйтсау, мо. хярамцаг 'замороженные внутренности, завернутые в рубец, ливер (кушанье)', бур. хирмаса 'ливер';

п.-мо. ргт-е, мо. зурэм\ п.-мо. Jйrmedeg, мо. зурэмдэг 'тонкие обрезки чего-н.', бур. зурмэ 'фарш'.

Глаголы со значением 'колыхаться', соотносимым с легкими, плоскими предметами (флаги, паруса, элементы одежды и пр.), образуются с помощью корней *durlderlqorlsarlnarlner: бур. Иарбагар, нарбагар, нэрбэгэр, баргуз. Ьархигар 'обвислый; лохматый'. Признак 'растрепанный, лохматый', на наш взгляд, наблюдается п.-мо. аагк'тау [Кош. 1338], мо. сархинаг, бур. Иархинсаг 'книжка (часть желудка жвачных животных)'. Значение 'книжка' манифестируется тур. диал. сарцанац, тув. саргыйак, хак. сар^ынщах. Як. таццычах, эвенк, саргина рассматриваются как заимствования из монгольских языков. Относительно этимологии термина авторы ЭСТЯ допускают, что *загкт - рефлексивная форма хагк- 'капать', так как из книжки жидкая пища стекает в сычуг [ЭСТЯ, 2003, с. 220]. Более близкой нам кажется версия Дж. Клосона, который производит яагкпуик от $агк- 'висеть, свисать' [С1. 849].

В целом следует отметить, что ономатопеические слова данной группы имеют стертый характер денотата, что в определенной мере обусловлено слабой степенью дифференциации шумов одного класса, имеющих различные акустические характеристики. В сфере звукоподражания в монгольских языках представлены почти все возможные слоги с дрожащим сонантом [г] в позиции доминанты. При этом инициальные [Ыр] формируют большое количество натурофонов; согласные /<////, [п] характерны в основном для ономатопов смешанного типа, согласные [у], [т] встречаются преимущественно в анлауте антропофонов.

В параграфе 2.2. «Участие доминанты [т] в формировании звуковой сферы» освещаются как собственно звукоподражательные, так и зву-косимволические корни с доминантой [т], формирующие звукосферу монгольских языков. Активное участие губ в артикуляции согласного [т] обусловило появление в монгольских языках ряда антропофонов, в том

числе кинем, обозначающих звуковые физиологические процессы, производимые человеческим ртом во время приема пищи: п.-мо. Sam sam 'чавканье' [Kow. 1450]; п.-мо. cimala- 'хотеть большего' [Kow. 184]; п.-мо. tamsiya- [Kow. 1646], мо. тамшаа-, бур. тамшаа-, калм. тамша-, ойр. тамшаа- 'чавкать; производить губами и языком громкие, причмокивающие звуки'; ср.-мо. sirñi- fSH], sime- [MA 333], п.-мо. sime- [Kow. 1505], мо. uiuM-, бур. шэмэ-, калм. шим-, ойр. шгше-, орд. sime-, мог. simi-, даг. sime-, simi-, ж.-уйг. same-, мнгр. ¡эте-, sэти-, simu- [EDAL 1328] 'высасывать сок; смаковать какой-л. напиток'. Аналоги достаточно четко восстанавливаются в языках алтайской общности: Птунг. *sime- 'просачиваться, сосать', Птюрк. *simii-, siimü- 'сосать', Пяп. sím- 'впитываться, просачиваться' [ED AL 1328].

Ср.-мо. cimegan [HY 48], cimigan [MA], п.-мо. cimüge(n) [Kow. 2170], мо. чвмвг, бур. сэмгэ(н), калм. чимгн, орд. comogo, даг. simug, simehe, simsg, дунс. cumeGe, ж.-уйг. ceygan, мнгр. cimuge [EDAL 430] 'костный мозг'; п.-мо. kemi 'кровяной мозг в костях; отверстие в кости с кровяным мозгом' [Kow. 2483], мо. хим, хэм 'губчатое вещество костей', калм. кем 'губчатая кость', ойр. кем 'костный мозг' обусловлено движением губ при высасывании костномозговой массы из трубчатой кости.

К глаголам звукоподражательного происхождения можно отнести п.-мо. gemere- [Kow. 2483], бур. гэмэр- 'ворчать'; п.-мо. tarn tum ögüle-'говорить вздор' [Kow. 1643], мо. там тумяри- 'плохо говорить'.

Лексический материал с доминантой [т] свидетельствует о том, что этот согласный также служит для образования поля нулевой фонации как репрезентации молчания и тишины. По всей видимости, это связано с тем, что сомкнутые губы по-своему символизируют отсутствие каких-либо звуков. Данный звук широко представлен в лексемах, номинирующих

тишину, безмолвие, молчание, различной огласовки: п.-мо. ет Jim [Kow. 218], мо. эм жим 'безмолвие, ничем не нарушаемая тишина'; п.-мо. im cim,

im Jim [Kow. 312], мо. им жим 'тихо, бесшумно'; п.-мо. Jimir, мо. жимэр 'покой, умиротворение'; п.-мо. dömüger, мо. двмгвр 'спокойный, уравновешенный'; п.-мо. nam giim [Kow. 594], мо. нам гум, бур. нам, нэм, калм. нам, ойр. нам 'тихий, спокойный'; пкл.-мо. nomuqan [Tum. 486], п.-мо. nomuqan [Kow. 690], мо. номгон, бур. номгон, калм. номИн, калм. номхон 'спокойный, тихий' и пр.

Однако в значении некоторых слов все же проявляется сема 'звук, шум': ср.-мо. cime'en [HY], п.-мо. imege cimege 'шум, гул, крик', cim-e 'крик; звук; молва' [Kow. 310, 2167], мо. имээ 'шум, гул, крик; слухи'; мо. чимээ, бур. шэмээ, калм. чимэн, орд. cimi, мнгр. cimé [EDAL 1426] 'шум, звук'. Ср. эвенк, чумри- 'звучать, раздаваться (об эхо в воде)' [ССТМЯ, 1977, с. 414].

Функционирование в языке корней *jim 'тишина' и *cim 'шум' подтверждает то, что сфера тишины как репрезентация отсутствия звуков связана как с отсутствием движения (покоем), так и с наличием слабо выраженных звуковых сигналов. Это, в свою очередь, свидетельствует о диффузном характере сферы тишины в пределах общей звуковой сферы и об отсутствии четких границ между звуком и его отсутствием в слуховом восприятии. Возможно, поэтому в эвенкийском языке 'тишина' репрезентируется с помощью корня *сег: чэрелЬ 'тишина, спокойствие, покой', чэреяэЗз 'тихий, спокойный; тихо, бесшумно (о природе)' [ССТМЯ, 1977, с. 422]. Ср. рус. звенящая тишина.

К форме cimege авторы EDAL приводят следующие алтайские параллели: Птунг. *tim- 'затишье (о погоде); притихнув, примолкнув; шевелить губами, ворчать; тишина (ночью в лесу)'; Птюрк. *Tiij(mi) 'звук; говорить; ворчать'; Пяп. *tamár- 'молчать'; Пкор. *tamir- 'закрывать рот, молчать' [EDAL 1426-1427].

В данной главе мы также сочли возможным рассмотреть корни с согласным [т], передающие значение 'трястись, колебаться', поскольку вибрационная чувствительность, по мнению ряда психологов, является переходной формой от осязательных ощущений к слуховым. Физические свойства объекта 'трясущийся, колышущийся' реализуются в корнях

*ЪатЫпат1патЪ\ п.-мо. bambalja-, namalja-, мо. бамбалз-, намалз-, бур. бамбаяза- 'колыхаться; пружинить'; п.-мо. namira-, мо. намир-, бур. намир-, ойр. намар- 'развеваться, колыхаться, реять'. Сопоставление

данных глаголов с рассмотренными выше п.-мо. durba-, darbalja-, derbe-,

qorulju- 'развеваться по ветру' позволяет выявить разницу в использовании данных глаголов: если в производных от корней с доминантой [г] отчетливо «слышится» звук развевающегося на ветру полотна (ср. рус. ветер рвал паруса), то в глаголах с корневым [т] описываемый процесс, очевидно, происходит более плавно и почти бесшумно (рус. флаги гордо реяли над площадью).

Значения 'колеблющийся; топкий' эксплицитны в п.-мо. namuy [Kow. 616], мо. намаг, бур. намаг, калм. намаг, ойр. намаг 'болото, трясина,

топь'; п.-мо. Jamay, Jamuy 'болотистое растение' [Kow. 2292], мо. замаг, бур. замаг, калм. замг, ойр. замаг, орд. jamaG; мнгр. JamburaG [EDAL 1534] 'тина, водоросли'; ср.-мо. laba [IM], п.-мо. namaya [Less. 562], мо. намаа, бур. намаа, калм. намч, ойр. намчи, орд. пата, мог. пот, даг. lava [EDAL 871] 'листва'; п.-мо. патигу-а, мо. намарга, калм. намрН, ойр. намарка 'роса' и др.

К собственно звукоподражаниям, на наш взгляд, восходит лексема ср.-мо. sumu [IM], sumun [LH, MA 327], пкл.-мо. sumun [Tum. 555], п.-мо. summ [Kow. 1403], мо. сум, бур. Иомон, калм. сумм, ойр. суман, дунс. суму,

мог. some [MD 211] 'пуля; патрон; гильза; стрела'. Корневая звукоподражательная морфема *sum наглядно отображает последовательность дифференциальных признаков звучания отпущенной стрелы и делает возможным ментальное разложение данного звучания в своеобразный артикуляционный спектр. Известно, что пущенная стрела свистит, т.е. начинается звучание с фонемы [s], далее переходя в гласный [и], раздающийся в момент рассекания воздуха оперением стрелы. И, наконец, согласный [т] моделирует распространение звуковой волны и символизирует стихание, а в дальнейшем полное исчезновение звука полета стрелы: мо. суп хий- 'свистеть, выть (о стреле, пуле, ветре)' .

Ономатопами являются п.-мо. сот, мо. цвм, бур. сум, ойр. цвм сопровождает процесс пробивания (насквозь); п.-мо. stimbü, мо. сумбэ, калм. сум 'шомпол', а также пкл.-мо. tömüge [Tum. 589], п.-мо. tömüge 'алебарда, бердыш' [Kow. 1924], мо. твмов 'уст. алебарда', где [t] передает глухой звук удара. Тюрк, сумме-суме 'шомпол; штык', по предположению М. Рясянена, имеет монгольское происхождение. JI. С. Левитская вслед за Г. Яррингом и К. Юдахиным относит тюрк, сумбэ, сумбв к иранским заимствованиям [ЭСТЯ, 2003, с. 380-381].

Из зоофонов зафиксирован лишь один ономатоп *sim, который наблюдается в ср.-мо. simül 'муха' [МА 333], пкл.-мо. simuyw.l [Tum. 562], п.-мо. simuyul [Kow. 1503], мо. шумуул 'комар, москит', бур. шумуул 'насекомое'. В качестве внешних параллелей А. В. Дыбо рассматривает тюрк. *щек 'какое-то надоедливое насекомое; муха', т.-ма. *süt)ke 'жук', допуская звукоподражательное происхождение: siq 'звукоподр. о жужжании' [СИГТЯ, 2001, с. 185-186].

Таким образом, в монгольских языках представлены как «прозрачные» звукоподражания, которые ассоциируются с неким реальным звучанием, так и подражания, утратившие связи с изобразительной лексикой и допускающие лишь этимологическую реконструкцию. К последним относится ряд глаголов говорения с доминантой [г] и именных частей речи, в которых значение 'тишина' реализуется посредством доминанты [т]. Следует отметить, что лексемы с доминантой [т], передающей значения 'тишина; молчание', 'колыхаться', уже представляют собой звукосимволические образования, поэтому их отнесение к звуковой сфере достаточно условно и объясняется их пограничным характером.

Дифференциальными признаками звукоподражаний с доминантой [г] следует признать 'громкий', 'резкий', 'грубый', вызывающие неприятные ощущения. Ономатопам с согласным [т], напротив, присущи признаки 'тихий', 'спокойный', 'нежный', что обусловлено акустико-артикуляционными характеристиками звуков и представляет собой одну

6 Фонетически и семантически близок англ. глагол to zoom 'взмыть, поднять вверх'.

из языковых универсалий в сфере ономатопеической лексики.

В главе III «Интерпретация зрительного восприятия формы объектов» выявляются ключевые моменты перехода от чисто акустических характеристик стимула к характеристикам зрительного восприятия формы объекта. Известно, что при повторении звука возникает образный отклик, так как звук, благодаря ассоциации по смежности, связывается с ситуацией, когда он раздавался. Повторение звука, как правило, многократное, вне натуральной, характерной для него ситуации, благодаря механизму ассоциации, закрепляет ассоциативную связь между картиной, рисующейся в представлении индивида, и самим звуком.

В §3.1. «Образные лексемы с доминантой /г/» освещаются закономерности формирования фоносемантического поля согласного [г], содержащего информацию о форме объекта. Среди звукоподражаний с доминирующим согласным [г] нами выявлено 5 ономатопов, на основе которых развилось 5 генеральных признаков (ГП), давших начало обширным семантическим корреляциям с незвуковыми номинативными единицами:

1) ономатоп *аг,7 передающий рычание диких зверей, со временем начал порождать в сознании референтов образ острых, оскаленных, торчащих зубов и послужил основой для признака 'торчащий, остроконечный';

2) ономатоп *Ыг, сопровождающий процесс нарезания чего-л. на ровные части (ножом, топором, ножницами, пилой), дал ряд лексем с ведущим признаком 'ровный, прямой';

3) ономатоп *Ъиг, передающий бурление, журчание воды, постепенно стал служить для вербализации признака 'круглый; курчавый';

4) ономатоп воспроизводящий звук шумно вдыхаемого и выдыхаемого воздуха, породил признак 'круглый, зияющий';

5) ономатоп *(ег, соотносимый со звуком отпущенной туго натянутой тетивы, пружины, стал предпосылкой для развития признака 'надутый, пузатый'.

Количество корней, формирующих пять генеральных признаков, представлено в следующем соотношении: ГП 1 'торчащий' - 67 %; ГП 2 'ровный' - 5 %; ГП 3 'курчавый' - 8 %; ГП 4 'зияющий' - 9 %; ГП 5 'пузатый' -11%. Среди выделенных нами генеральных признаков особо разнообразен по воплощению и продуктивен по семантическому развитию признак 'торчащий' (3.1.1), который мы рассмотрели в двух разных проявлениях: 'остроконечный' (3.1.1.1) и 'растопыренный' (3.1.1.2), внутри них в дальнейшем развились признаки, отображающие длину, размер и др.

7 Из большого количества фонетических вариантов нами выбран корень, наиболее характерный для передачи указанного звучания.

ГП 'нечто остроконечное' наиболее ярко проявляется в прилагательных, характеризующих форму зубов: мо. арзгар, бур. арзагар, калм. арзкр, ойр. арзакар 'оскаленный'; п.-мо. orsuyur, dorsuyur [Kow. 1894], мо. орс-гор, дорсгор 'торчащий; кривой' и пр., а также в термине ср.-мо. ara'а [SH], aratai [HY 10], aral [IM 432], ari'ä, nari'ä [MA 105, 246], пкл.-мо. aray-a, araya [Tum. 302], п.-мо. araya [Less. 47], мо. apaa, бур. араан, калм. аран, ойр. араан, орд. ara, даг. arä, бао. агэ, ж.-уйг. arä, мнгр. arä, rä [EDAL 316] 'коренной зуб, клык', находящий параллели в других алтайских языках: Птунг. *(х)аг 'росток, клык; название цветка (лютик, пострел)', *Птюрк. Arig 'клык' [EDAL 315-316].

В ЛСП «Животный мир» представлен названиями хищных и травоядных животных, птиц, рыб, номинация которых основана на форме их зубов (ср.-мо. kirsa [HY 10], п.-мо. kirsa [Kow. 2553], мо. хярс, калм. кирс, орд. girsa [EDAL 651] 'корсак; серая степная лисица'), рогов (п.-мо. aryali [Kow. 153], мо. аргали, бур. аргали, калм. арЬл, ойр. арИаль, apha, орд. argali [EDAL 1503] 'самка архара; архар'; п.-мо. der gel, мо. дэргэл 'высокогорный тур'; ср.-мо. gore'e, gore'esutt [SH], göresün [IM], göresün 'дикая коза' [MA 172], пкл.-мо. görüge:sün [Tum. 408], п.-мо. görügesü(nf [Kow. 2644], мо. гвревс, орд. gores, мог. gor [a] sun, даг. gurés, gurése, ж.-уйг. görösm, мнгр. koross [EDAL 574] 'зверье; дикое животное

(преимущественно травоядное); антилопа'), клюва (п.-мо. Jaray, мо. зараг

'кулик, бекас'; п.-мо. qaralji, мо. хараалж 'бекас; дупель'), крыльев и хвоста (ср.-мо. xarijaca [HY 14], п.-мо. qariyacai [Kow. 843], мо. хараацай,

бур. хараасгай, калм. харада, ойр. хараадаа, орд. xaräci, дунс. qaranca, мнгр. хага(п)сЮэ;, xarabjaGé, xaranciGe [EDAL 652] 'ласточка', ср. бур. Иэрбээ 'стрелы ласточкиного хвоста'), морды (п.-мо. cor du [Kow. 2221], мо. цорд, шорд 'небольшая щука'; ср.-мо. curaqa [SH], п.-мо. curvc ai [Kow. 2220], мо. цурхай, бур. сурхай, калм. ifypx 'щука'). Кроме того, некоторые

названия даны по наличию колючек (ср.-мо. Jari 'ä [MA 201], п.-мо. jaraya [Kow. 2301], мо. зараа, бур. заряа, калм. зара, ойр. зараа 'еж'; п.-мо. sorge, мо. шврвг, бур. шургэ, калм. шврг 'ерш'; п.-мо. mörgü [Kow. 2070], мо. мврвг, бур. мургэ 'карп, сазан').

В ЛСП «Растительный мир» рассматриваются названия растений и деревьев, обладающих шипами, колючками, иголками (п.-мо, sarnai, мо.

сарнай 'роза (шиповник)'9; ср.-мо. arci [MA 104], пкл.-мо. arfa [Tum. 304], п.-мо. arca [Kow. 161], мо. арц, бур. apea, ойр. арца 'можжевельник', калм.

8 Привлекает внимание фонетическая близость корня *gór англ. horn, рем. horn, фр. соте, итал. сото, исп. cuerno, рус.рог; др.-англ. raga 'косуля'.

9 Ср. участие согласных [г] и [z] в рус .роза, лат. rosa, англ. rose, нем\ rose, фр. rosier, венг. rózsa и др.

арц 'можжевельник, кипарис'; п.-мо. qarayana [Kow. 831], мо. харгана, бур, харгана, харганаан, ойр. харкана; п.-мо. qarmay, мо. хармаг 'селитрянка Шобера'; п.-мо. qaryai [Kow. 844], мо. харгай, калм. xapha, ойр. xaphaa 'лиственница сибирская'; бур. зэргэнэ 'хвойник'). Для именования шипов в монгольских языках используются корни *drg¡sdrísór: ср.-мо. órgesün [IM], órgestin [MA 278], пкл.-мо. órgesün [Turn. 511], п.-мо. órgüsü, мо. вргвс, калм. вргвс, ургсн, ойр. ургесен 'заноза; шип, колючка; зубок (у маленьких детей)'; калм. сер 'большой гвоздь; заноза; кости рыбы', шврэ 'шпоры; шипы'.

В ЛСП «Человек» рассмотрению подвергаются соматические термины с доминантой [г], в основном относящиеся к плечевому поясу: ср.-мо. carbali [LH], п.-мо. carbayu [Kow. 2113], мо. царвуун, бур. сарбаа, сарбуу, калм. царе, орд. ts'arwü [Дыбо, 1996, с. 226] 'запястье, лучевая кость'; п.-мо. sarbayu, мо. сарвуу 'часть руки от кисти до локтя' восходят к образу 'нечто торчащее; расширяющееся, разветвляющееся (на пальцы)' [Ф]. Термин ср.-мо. quru'un [НУ 46, SH], qurün [LH], quryan [IM], quru'ü, qarün, qurün [MA 124, 145, 312], пкл.-мо. quruyu:n [Turn. 538], п.-мо. quruyu(n) [Kow. 964], мо. хуруу, бур. хурган, калм. хурИн, ойр. хуркан, хуруу, орд. xurú, мог. qurün, qorun, даг. хорд, дунс. Gurun, бао. xur, ж.-уйг. yurün, мнгр. xuri [EDAL 856] 'палец' восходит к образу 'нечто длинное, тонкое; торчащее' [Ь].В Алтайском словаре приводятся ценные параллели: Птюрк. *K[a]rguk 'палка, колышек', Пкор. *кагак 'палец; палка' [EDAL 856]. Признаки 'торчащий, оттопыренный' применимы также к термину ср.-мо. xeregai [SH], erke, herekeyin (род. п.) [LH], п.-мо. erekei [Kow. 250], мо. эpxuü, бур. эрхы, калм. эркэ, ойр. эркээ, орд. еге/1, даг. xereg, xergi, herehe, ж.-уйг. kermegci [EDAL 1138] 'большой палец' [ó], Пмонг. *herekei сопоставляется с Птунг. *peru- 'большой палец', Птюрк. *ertjek 'палец, большой палец' [EDAL 1138].

С учетом того, что во многих языках мира количественные числительные первого десятка непосредственным образом связаны с обозначениями пальцев, их длиной и формой, можно предположить, что происхождение числительного ср.-мо. xurban [HY 42], qurban [SH], qorbán [IM], yurban [LH], yurban, qurban [MA 179, 310], пкл.-мо. yurban [Turn. 401], п.-мо. yurba [Kow. 1039], мо. гурав, гурван, бур. гурбан, калм. курен, ойр. курван, орд. Gurwa, мог. yurbón, даг. guarba(n), guarab, дунс. Guron, Guran, бао. Goray, Gob-arat), ж.-уйг. Gurwan, мнгр. Guran [EDAL 1032-1033] 'три' связано с теми же признаками, что и в соматическом термине п.-мо. quruyu(n) 'палец' - 'длинный, тонкий', которые также проявляются в п.-мо. yurayar, мо.

гургар 'длинный и тонкий', бур. гурагар 'стройный'; п.-мо. yurjayur 'высокого роста, долговязый и тощий' [Kow. 1042]. Вероятно, корень *yurb номинирует именно средний палец, идущий третьим по счету, по причине того, что он и является самым длинным из пяти.

Корневая доминанта [г] также представлена в числительном ср.-мо. dörben [LH, MA 143], пкл.-мо. darben [Tum. 371], п.-мо. darben [Kow. 1947] mo дерев, бур. дурбэ(н), калм. дерен, ойр. дорвен, орд. dorwo, мог. dürbön, дат. dirbe(n), дунс. dzieruan, бао. derm/, ж.-уйг. dorwm, мнгр. deran [Болд 2004, с. 99] 'четыре'. Значения образного корня *dörb сопоставимы с п-мо yorbuyi-, мо. ёрвой- 'оттопыриваться, растопыриваться', бур. ёрбой- 'выдаваться острым углом'. Мотивирующий признак 'торчащий', на наш взгляд, не мог характеризовать безымянный палец, идущий четвертым по счету, ввиду его «непримечательности» (даже в русском языке он не имеет специального названия). По всей вероятности, признак 'торчащий, растопыренный' соотносился с количеством конечностей человека: двумя верхними и двумя нижними.

Релевантность признака 'торчащий' соматическим терминам, обозначающим конечности человека, позволяет применить его иi к некоторым названиям животных. В ср.-мо. quriqa(rt) [SH], qurixan [HY 11J, quriyan [LH], qurayan [MA 111], п.-мо. quray-a, мо. хурга(н), бур. хурьган, калм. хуркн, ойр. xyphrn, орд. xurGa, мог. qUryan, дунс. quyan, Guyan, бао. GorGatj ж.-уйг. XurGan, мнгр. xorGa, xuroG [EDAL 809], бур. хурбэ 'ягненок'; п.-мо. sarbay-a, мо. сарваа 'двухлетний жеребенок', калм. capea, ойр. сарваа 'годовалый жеребенок' можно попытаться выделить признак

'с тонкими длинными ножками'. (

Следует отметить, что чрезмерное проявление признаков длинный, тонкий' закономерно влечет за собой развитие признака 'искривленный, кривой': ср.-мо. muru(i) [IM], mura, тигй(п) [MA 241], пкл.-мо. mürigú: [Tum. 475], п.-мо. muriyar, мо. муригар, бур. муригар 'кривой, косой'; п.-

мо. nörigüü, мо. нвруу 'кривой, согнутый'.

Ряд образных корней дал в монгольских языках глаголы, значение которых относится к мануальной (ручной) сфере деятельности. Они, как правило, отсылают к образу растопыренных, вытянутых на всю длину рук человека, в ряде случаев ног животных: п.-мо. carba- [Kow. 2113], мо. царва- 'поднимать кверху руки или ноги; отмахиваться; хватать'; бур. карбай- 'протягивать руку (или что-л. в руках)'; п.-мо. cerbe-, мо. цэрвэ-'отдергивать (руку)'; п.-мо. cerme-, мо. цэрмэ- 'разгребать снег копытами ; п -мо. coruyi- [Kow. 2220], мо. цорой-, бур. сорой- 'становиться на дабы (о лошади); становиться на цыпочки'. Ср.-мо. qarbu- [HY 39, SH], qarbu- [MA 293], пкл.-мо. qarbu- [Tum. 522], п.-мо. qarbu- [Kow. 846], мо. xapea-, бур. харба-, калм. харе-, ойр. xapea-, даг. xarba-, xarma-, harebe-, бао. /ига-, ж.-уйг. xarwu-, мнгр. xarmu- [EDAL 649-650] 'стрелять из лука' также, очевидно, связано с образом вытянутой левой и согнутой в локте правой рук.

Дрожащий переднеязычный сонант [г] также служит для обозначения в монгольских языках понятия 'мужчина': ср.-мо. ere [HY 29, SH, LH], ara [IM], ere [MA 161], пкл.-мо. ere, er-e [Tum. 390], п.-мо. er-e [Kow. 246], мо.

эр, бур. эрэ, калм. эр, ойр. эре, орд. ere, мог. erra, даг. er, ergun, ere, дунс. ere, бао. ere, ж.-уйг. ere, мнгр. rë [EDAL 312] 'мужчина, муж; самец'; п.-мо. eregcin [Kow. 252], мо. эрэгчин 'самец'. Тюркской параллелью, как известно, является *jer ~ er, которое «первоначально означало 'человек мужского пола', впоследствии приобрело значение 'супруг'» [СИГТЯ, 2001, с. 303]. В качестве т.-ма. параллели Э. В. Севортян приводит эвенк. ур 'самец, особь мужского пола; мужчина' [ЭСТЯ, 1974, с. 322].

Выявленный нами и рассматриваемый в данном параграфе признак 'торчащий, прямой' на древнем этапе становления языка, по всей видимости, соотносился с мужским половым органом. Ср. п.-мо. erteger [Kow. 258], мо. эртгэр, калм. вртхр, ойр. эртегер, вртегер 'оттопыренный, вздернутый'. Баргуз. форма пуртэбэй, Иуртэбэй 'penis', образованная от корня *pürt!sürt с помощью форманта -bei, сопоставима с тув. бвртек 'половой член мальчика'. Вероятно, значение 'penis' является в тюркских и монгольских языках «первозначением», легшим в основу слова эр 'мужчина'. В данном случае мы имеем дело с метонимическим переносом, когда вторичное значение опирается на ассоциативные связи, возникающие при наименовании части и целого.

В ЛСП «Неживая природа» анализируются термины для обозначения верхушки, пика горы: ср.-мо. xorai [SH], hurai [MA], гасл.-мо. orai, oroi [Tum. 497, 499], п.-мо. orui [Kow. 446], мо. орой, калм. opa, ойр. ораа, орд. ог&, мог. orei, даг. ore, бао. xoro [EDAL 1173]; ср.-мо. xorgil [SH], пкл.-мо. orgil [Tum. 499], п.-мо. orgil [Kow. 464], мо. оргил, бур. оръёл, а также орографические термины п.-мо. sariday, sarday [Less. 675], мо. сарьдаг, бур. Иарьдаг 'голец'; ср.-мо. aral [SH], aral [MA 104], п.-мо. aral [Less. 44], мо. арап, бур. арап, ойр. арап, калм. арл, орд. aral, даг. alla, aral, дунс. aran, бао. ahr, агэп, ж.-уйг. aral, мнгр. ral, ral, arä(r) [EDAL 314] 'остров'.

В ЛСП «Материальная культура» представлены названия предметов, вещей, имеющих остроконечную, вытянутую форму. Прежде всего, корни с дрожащим сонантом [г] служат как для родового понятия 'оружие' , так и для обозначения видов холодного и метательного оружия: ср.-мо. Jer

[SH, HYt], п.-мо. Jer [Kow. 2324], мо. зэр, бур. зэр, калм. зер, ойр. зер, орд. jir [EDAL 1534] 'оружие, вооружение'; п.-мо. soru, мо. шор 'шпага', калм.

шор, ойр. шор 'штык'; п.-мо. Jiruq-a, мо. зорх 'метательный снаряд с острым наконечником'. Ср. также п.-мо. siruy [Kow. 1527], мо. шураг, калм. шург 'рожон'; п.-мо. saraycin [Kow. 1335], мо. сарагчин 'столбик посреди обона'; п.-мо. cerge [Kow. 2128], мо. сэргэ, бур. сэргэ 'коновязь'; пкл.-мо. serege:, serige: [Tum. 550], п.-мо. serege, serige, seriy-e [Kow. 1369], мо. сэрээ, бур. кэрээ, калм. сера, ойр. серэз, орд. seré, даг. seré [EDAL 1225] 'вилка; острога, гарпун, копье с зубцами'; п.-мо. suryay, suryay [Kow. 1542],

10 Ср. фонетическую близость-между рус. оружие, ружьё и рожон.

suryayay [Less. 739], мо. сургаг, шургаг, шургааг, бур. Иургааг, кургы 'жердь'; пкл.-мо. sorbí [Turn. 551], п.-мо. sorti, мо. сорви, бур.. Иорьбо 'трость, посох у шамана' и др.

3.1.1.2. Признак 'нечто растопыренное, лохматое' реализуется в ср.-мо. arasun [НУ 15, SH, LH], arasu [IM], arasun [MA 104], пкл.-мо. arasim [Turn. 303], п.-мо. яши, arasu 'кожа, шкура' [Kow. 143], мо. арьс, бур. аркан, калм. арен, ойр. арсан, орд. arusu, мог. arôsun, ôrôsurt, даг. arsa, aras, дунс. arasun, бао. arsot], ж.-уйг. arsan, мнгр. arasa [EDAL 520] 'кожа; шкура; мех'; п.-мо. ôrbelge, orbülge [Kow. 587], мо. врввлгв, бур. урбэлгэ, калм. врвлк, ойр. врвелге, орд, ôrvôlgô [EDAL 1173] 'вихор; перья на головном уборе'; п.-мо. tar 'ость на меху', taraqai 'пуховое перышко' [Kow. 1663], мо. тар 'ость меха; редкошерстный'; п.-мо, sor [Kow. 1411], мо. сор 'ость (меха); длинные отдельно торчащие из общей массы стебли травы', бур. hорьмой 'ость (у меха)'; ср.-мо. sormue [HY 45], sormosu [IM], sorbisun [MA 325], sarmasün [Lig.VMI], п.-мо. sormuusun, sormusu(n) [Kow. 1418], мо. сормос, сормуус, бур. Иорьмоко(н), калм. сурмсг, ойр. сормасан, орд. sormüs, sormüsu, дунс. somosun [EDAL 1218] 'ресницы; ость'.

В данном параграфе представлены названия растений, восходящие к образу 'нечто растопыренное, развесистое, лохматое': ср.-мо. arbai [HY 8], arbaf, ârbâi [MA 104, 253], п.-мо. arbai [Kow. 155], мо. арвай, калм. apea,

ойр. арваа, орд. arwa, мог. arfei, arfa, дунс. ара, мнгр. sha [EDAL 312] 'овес; ячмень'; п.-мо. carbang, мо. царван, хорин. сарбан 'полынь'; п.-мо.

sarbayalji, мо. сарваалж 'щирица трехцветная', п.-мо. sarbalji [Kow. 1336], мо. сарвалж 'дикое просо'.

В §3.1.2-3.1.5. рассмотрены ГП 'нечто ровное' (п.-мо. kerbigir, мо. хир-вэгэр, бур. хирбэгэр 'ровный (например, об усах)'; п.-мо, kerdeg, мо. хэрдэг 'карниз', калм. кереэг 'ступенька'), ГП 'нечто округлое; курчавое' (п.-

мо. burjiyar [Less. 140], мо. буржгар,б ур. буржагар, калм. буржкр 'курчавый, волнистый, завитой'; ср.-мо. buryasu [MA 113], п.-мо. buryasu [Kow. 1221], мо. бургас, бургаас, калм. бурксн 'ива, верба', бур. бургааИан, орд. burGasu, даг, bargas, baregase, мнгр. burGàsa [EDAL 1096] 'прут; ива'; п.-мо. qoruya [Kow. 963], мо. хороо, бур. хорёо, калм. хора, ойр. хораа, орд. хороо 'ограда, изгородь и др.'; ср.-мо. gurijen [HY 4], gure'en [SH], п.-мо. küriye(n) [Kow. 2638], мо. хурээ, бур. хуреэ, орд. kurë, даг. хогё, дунс, Goron, ж.-уйг. kurëleg, мнгр. kuratj [EDAL 746] - id.; п.-мо. kerem 'стена; вал, насыпь' [Kow. 2508], мо. хэрэм, бур. хэрэм, калм. керм, ойр. керем 'крепость; крепостная стена; кремль'); ГП 'нечто круглое, зияющее' (п.-мо. sarsayar, sartayar [Kow. 1337], sarqayar, мо. сарсгар, сартгар, сархгар

'с широкими ноздрями; зияющий'; п.-мо. serjigir, мо. сэржгэр 'легкий, неплотный; рыхлый, пористый, редкий'; п.-мо. sarkiyay, мо. сархиаг 'рыжик'; п.-мо. kerkineg, мо. хэрхнэг, бур. хэрхинеэг, Иэрхинсэг 'сетка (один из

отделов желудка жвачных животных)'); ГП 'нечто надутое, пузатое' (бур. тэртэгэр, калм. тертхр 'туго натянутый; упругий'; ср.-мо. taryun [MA 341, LH], п.-мо. taryan [Less. 780], мо. тарган, бур. тарган, калм. тарИн, ойр. maphaii, дунс. та^ун, бао. тар!)оц 'жирный, упитанный'; п.-мо. torq-a, мо. торх, бур. торхо 'кадка, бочка'; пкл.-мо. tarbayan [Tum. 573], п.-мо. tarbay-a [Less. 780], мо. тарвага, бур. тарбага(н), ойр. тарвакан, орд.

tarwaGa, даг. tarbag, tarbag, tarbug; ж.-уйг. tar man, мнгр. törGa, tarbuGa [EDAL 1405] 'тарбаган', калм. тарвлкн 'сурок').

В связи с тем, что данные признаки восходят к разным ономатопам, соответственно различается и набор анлаутных согласных. Так, ГП 'ровный' в основном передается средствами корней с инициальным [к]. Лексемы с ГП 'круглый, курчавый' начинаются с согласных [Ыр], [k/g], реже [п]. ГП 'круглый, зияющий' представлен корнями с согласными [s], [к], [т], [р] в начальной позиции. Наконец, ГП 'пузатый' располагает наибольшим количеством корней, начинающихся с согласных [dit], [Ыр],

[ßc/s/s]. Что касается ауслаута, то здесь позиции согласных не отличаются от таковых в сфере ГП 'остроконечный'.

В целом, фоносемантическое поле согласного [г], содержащее информацию о форме объекта, можно представить в виде следующей схемы.

§3.2. «Образные лексемы с доминантой [т]п состоит из двух подпа-раграфов. В 3.2.1. ГП 'нечто круглое' внимание уделяется образным лексемам с корневой доминантой [т], которые обязаны своим происхождением неозначенному признаку - мимическому изображению открытого рта и объединены единым дифференциальным признаком: 'нечто округлой формы'. Неслучайно большое количество образных корней с согласным [т] в монгольских языках характеризует именно форму губ и рта: п.-мо. дmuger, мо. вмгвр, бур. умэгэр, калм. вмгр 'суженный, сжатый'; п.-мо.

Jimeger, мо. жимгэр, бур. жгшэгэр, калм. ж; им Ир, ойр. ощимгер 'поджатый'; п.-мо. emceger [Kow. 218], мо. эмцгэр 'имеющий заячью губу' и др.

Базовый соматический термин ср.-мо. aman [HY 45, SH], aman [IM 432], aman [MA 99], пкл.-мо. aman [Turn. 296], п.-мо. amafn) 'рот, уста; нос птичий; рыло' [Kow. 95], мо. ам(ан), бур. ама(н), калм. амн, ойр. аман, орд. ama, мог. aman, атип, даг. ama, дунс. amai], бао. атау, ж.-уйг. aman, мнгр. ama [EDAL 296]°1рот, уста; пасть, зев' воплощает зрительнообразное представление закрывающегося рта: [а] передает образ открытого рта в момент произнесения данного гласного, [т] - образ смыкания губ при артикуляции данного согласного.

В первую очередь со значением 'рот' соотносим другой анатомический термин ср.-мо. umai [LH], пкл.-мо. umai [Turn. 601-602], п.-мо. umai [Kow.

410], мо. умай, бур. умай, калм. ома, орд. urna [EDAL 1498] 'утроба, чрево; матка'. К надежным алтайским параллелям относятся Птунг. *ити 'дыра', Птюрк. *(i)am 'vulva', Пкор. *йтйк 'образовывать впадину, быть вогнутым' [EDAL 599]. Пмонг. форму *(h)umaj авторы EDAL вслед за А. М. Щербаком считают заимствованной из тюркских языков: от Птюрк. *umaj 'плацента, послед; богиня рождения' [EDAL 1498].

Первозначением лексемы, очевидно, выступает 'vulva', в дальнейшем трансформировавшееся по смежности в 'утроба; матка'. Образная семантика подтверждается функционированием адъективной формы: п.-мо. umayar, мо. умгор 'узкий, суживающийся, маленький (об отверстии)', а также синонимичного термина мо. умсаг 'влагалище'. Если ам 'рот' отсылает к образу рта, произносящего гласный [а], то умай с узким огубленным гласным переднего ряда [и] номинирует более узкое отверстие, что свидетельствует об изобразительной валентности гласных.

Гипервариативность гласных в сфере изобразительной лексики позволяет сопоставить ср.-мо. eme [HY 29], eme [IM], eme [MA 153], пкл.-мо. em-e [Turn. 386], п.-мо. em-e [Kow. 213], мо. эм, бур. эмэ, калм. ам, ойр. эме, орд. eme, мог. етта, даг. eme, дунс. eme, бао. eme, ж.-уйг. eme, мнгр. imu [EDAL 504] 'жена, женщина; самка' с производными корня *ит. В языках алтайской общности также восстанавливаются Птюрк. eme 'самка; старуха', Птунг. emV 'теща, свекровь; самка; самка оленя, лося', Пяп. mía, Пкор. ámh 'женщина; самка' [EDAL 504]. Образ 'нечто круглое' мог эволюционировать в архаичной лексеме eme по следующей цепочке 'нечто круглое' > 'vulva' > 'женщина'. Ср. бур. зап. хэмнэг 'утроба; матка'.

Признаки 'круглый, шарообразный, комкообразный, куполообразный' актуализируются в корнях *bomblbdmblpómblqomblqumbldumb: п.-мо. bómbüge [Kow. 1239], мо. бвмбвг, бур. бумбэгэ, ойр. бвмбеге 'мяч; шар', калм. бвмбг 'ядро' и др. Корни с сонантом [т] активно участвуют в образовании названий растений, имеющих клубни: п.-мо. tómüsü(n), tómsü 'полевые плоды' [Kow. 1924], мо. теме, ойр. твмеен 'картофель; луковица

лилии сараны; анат. яйцо', бур. тумкэ(н) 'луковица растений; клубень';

п.-мо. ömbii, ümbe, мо. вмбв, умбэ 'имбу; айва'; п.-мо. tümelji, мо. тумэлж [чавга] 'спаржа клубеньковая'.

Признаки 'мелкое, круглое' также реализуются в следующих лексемах:

ср.-мо. Jim Ш [IM], jimis [MA 206], пкл.-мо. Jim is [Tum. 430], п.-мо. fimis [Kow. 2350], мо. жиме, бур. жэмэс, калм. темен, ойр. темсен 'плоды,

фрукты, ягоды'; п.-мо. fimisgen-e, мо. жимсгэнэ 'ягода, ягоды'; ср.-мо. ¿¡тек [МА 133], пкл.-мо. eimeg [Tum. 353], п.-мо. äimeg [Kow. 2168], мо. чимэг, бур. шэмэг, калм. чимг 'украшение < бусины'; п.-мо. cöm-e, cömü, cömüge [Kow. 2226], мо. цвм 'косточка; ядро, зерно', калм. цвм 'кизил', цвмен 'черемуха' (о плодах) и др.

К образу 'нечто круглое', несомненно, следует отнести ср.-мо. tamya [IM], tamya [MA 339], пкл.-мо. tamy-a [Tum. 571], п.-мо. tamaya [Kow. 1643], мо. тамга, бур. тамга, калм. тамИ, ойр. тамк 'печать; клеймо, тавро'; пкл.-мо. temdeg [Tum. 579], п.-мо. temdeg [Kow. 1730], мо. тэмдэг, бур. тэмдэг, калм. темдг, ойр. темдег 'признак; метка'; п.-мо. im, мо. им, бур. эмь 'знак, клеймо'. Известно, что тамги имели форму простейших геометрических фигур как наиболее удобные для вырезания или выжигания. Относительно этимологии тюрк, tamya известна версия JI. С. Левитской, предполагающей возможную относительно позднюю семантическую связь tamya с toy 'клеймо' <— перс, tarn- 'загораться' [СИГТЯ, 2001, с. 330].

В т.-ма. языках привлекают внимание формы: эвенк. еамэлкЬ, эвен. камун 'метка; знак; клеймо (на ухе животного)', орок. самалки 'с приметой, отметиной' [ССТМЯ, 1977, с. 61]. Данный семантический ряд Moiyr продолжить названия отметин на теле человека: родинок, пятен, болячек. Название болезни п.-мо. qamayu [Kow. 803], мо. хамуу, бур. хамуу, калм. хаму, ойр. хамуу 'лишай, парша, чесотка', п.-мо. namasu 'лишай на лице', namursun 'лишай' [Kow. 616], мо. намс яр 'прыщи на лице', по всей видимости, связаны с тем, что бляшки лишая, как правило, имеют округлую или овальную форму. Корень *qam прослеживается в тюрк, цамчав, цамчагу 'сыпь, вызывающия зуд (на глазах, губах); мокрая болезненная болячка, язва; лишай; чесотка'.

Модификациями данного признака можно считать признаки: 'нечто продолговатое' (мо. домбо(н), бур. домбо, калм. домб, ойр. домбо 'кувшин, высокий чайник'), 'нечто выпуклое' (ср.-мо. omori'ut [SH], п.-мо. omuruu [Kow. 413], omuruyu(n), omuruu [Less. 611], мо. омруу, бур. омо-рюу(н), умарюу(н), калм. омрун, ойр. омруун, орд. итигй, отигй 'ключица; грудина (лошади)' [EDAL 1052]), 'нечто изогнутое' (ср.-мо. eme'el [SH], amal [IM], emel, emfejl [MA 139, 154], imel [Ui\,jemejil [Lig.VMI], пкл.-мо. emege:! [Tum. 386], п.-мо. emegel [Kow. 243], мо. эмээл, бур. эмээл, калм. эмэл, ойр. эмээл, орд. emel, мог. emöl, jamäl, Jamal, даг. emel, emele, бао.

emel, ж.-уйг. emel, етё1, мнгр. imer, imel [EDAL 506] 'седло')-

Образ выступающей над поверхностью земли горы обусловил развитие значения 'большой, крупный, рослый' в корне п.-мо. tomu [Less. 823], мо. том, бур. томо, калм. том, ойр. томо\ ср. калм. думбр 'величавый, величественный'. Значения прилагательного п.-мо. tombuger, мо. твмбвгвр 'выпуклый, пузатый, видный (о вершине горы)' показывают, каким образом могла произойти контаминация значений 'выпуклый // большой'.

В 3.2.2. ГП 'нечто остроконечное' освещаются случаи энантиосемии -экспликации признака 'остроконечный' (п.-мо. somuger, sombiiger, мо. швмгвр, швмбгвр, бур. шумэгэр, шумбэгэр 'конусообразный'): калм. цомфр 'высота, возвышенность'; п.-мо. сотсиу, мо. цомцог 'купол'; п.-мо. cumcasu, мо. цумцас 'выступ', калм. цумг 'холмик'; п.-мо. cumcisii, мо. цумчис 'горка с остроконечной вершиной'. Развитие противоположного значения стало возможным благодаря образу острой морды животного: в бурятском языке шумэ-шумэ говорится о движении кого-л. остромордого или чего-л. остроконечного. Корни Мт/ит представляют собой кинему, обозначающую принюхивание к чему-л.

Таким образом, семантический континуум, создаваемый с помощью корневой согласной [т], также поддается достаточно четкому структурированию. Структура фоносемантического пространства корней с согласным [т], отражающих зрительное восприятие формы объекта, выглядит следующим образом.

Схема 2

Итак, выделенные в данной главе генеральные признаки демонстрируют, как различные аспекты осмысления явлений и процессов могут привести к возникновению противоположных образов с помощью одного и того же согласного в позиции доминанты («круглый торчащий»).

Результаты исследования лексем, содержащих информацию о форме предметов, свидетельствуют о том, что развитие зрительного образа шло по линии выделения специфического сенсорного содержания, а именно наиболее характерного звука, ассоциируемого с предъявляемой формой. Информация о размере (п.-мо. tomu 'большой'), длине (urtu 'длинный') объекта получается в результате дальнейшей трансформации образа, отражающего его форму.

В главе IV «Манифестация ощущений с помощью акустико-артикуляционных характеристик согласных [г/т]» рассмотрены аспекты вербализации зрительного восприятия световых явлений, а также информации, получаемой с помощью осязательного, вкусового и обонятельного модусов перцепции, происходящей на основе акустико-артикуляционных параметров согласных [г/т]. В данном случае семантика корневой морфемы интерпретируется непосредственно в зависимости от способа и места артикуляции ее доминанты.

В §4.1. «Актуализация зрительного восприятия световых явлений» внимание уделяется языковому отражению воздействия яркого11 и тусклого света на глаза. В п.-мо. irya- 'болят глаза, ломит глаза' [Kow. 324], мо.

ярга-, бур. ирга- 'резать, колоть (о боли в глазах)'; п.-мо. irayalja- [Kow. 319], мо. яралз-, калм. ярлз-, ойр. йаралза- 'рябить12; сверкать'; п.-мо. cargi-, мо. царги- 'слепнуть (от блеска снега)', бур. карга- 'слепить глаза (о солнечных лучах)' можно наблюдать верхний абсолютный порог ощущений, т.е. максимальную величину раздражителя, которую способен воспринимать зрительный анализатор. Интенсивность стимула вызывает изменение модальности ощущения: очень яркий свет, воспринимаемый нервными окончаниями сетчатки глаз, вызывает болевые ощущения, сопровождаемые внутренним раздражением, сопоставимым с акустико-артикуляционными характеристиками звука [г].

В результате работы данного модуса перцепции, на наш взгляд, появились лексемы: ср.-мо. sara [HY 1, SH, LH], saran [IM], sara [MA 318], шсл.-мо. sara(n) [Turn. 544], п.-мо. sara, sar-a [Kow. 1328], мо. cap, бур. кара, калм. cap, ойр. сара, орд. sara(ri), даг. sarul, sar, sare, sareule, дунс. sara, бао. sare, sera, ж.-уйг. sara, мнгр. sara [EDAL 1512] 'луна'; ср.-мо. naran [HY1, SH, LH, IM, MA 245], прекл.-мо. naran [Turn. 477], п.-мо. naran [Kow. 620], мо. пар, бур. наран, калм. нар, ойр. нар, орд. nara(n), мог. naran, даг. паг, дунс. naran, бао. nararj, ж.-уйг. naran, мнгр. nara [EDAL 1028] 'солнце'; ср.-мо. иг, ôr [MA 382], п.-мо. иг, iir cur [Kow. 577], мо. YYP> бур. уур, калм. вр, ойр. ор, орд. ого, or, даг. иг, бао. or, ж.-уйг. ojir, мнгр. or

11 Ср. корень *jark в рус. яркий, кластеры br, str в англ. bright!striking 'яркий', нем. grell 'яркий'; рус. заря, зарево, озарить, брезжить и др.

12 Привлекает внимание фонетическая близость корней в бур. ерб-эдэ-, калм. ирв-т- 'ослеплять, бить в глаза (о солнце)' и рус. ряб-юь.

[EDAL 1040] 'рассвет'.

Функция корней *Jir!jer также состоит в подражании блистанию, сверканию, мерцанию: п.-мо. Jirabki-, Jirubki- 'блистать, сиять'; п.-мо.Jergelge,

мо. зэрэглээ(н), бур. зэрэлгээ 'мираж; марево'; п.-мо. jirya-, мо. жарг-, бур. жарга-, калм. otquph- 'скрываться за горизонтом (о солнце)'. Ср. эвенк. тирга 'днем; сегодня; зарница; утренняя заря', тиргал- 'светать' [ССТМЯ, 1977, с. 187]. Корню *ger в целом свойственно передавать несколько приглушенное проявление световых явлений: пкл.-мо. gerel [Tum. 405], п.-мо. gerel [Kow. 2506], мо, гэрэл, бур. гэрэл, калм. герл, ойр. герел, орд. gere, gerel, даг. gerel, дунс. gieren, ж.-уйг. gerel, мнгр. gsrél, gare 'луч, свет'; ср.-мо. gere 'свет' [IM], п.-мо. ger-e 'просвет; утренняя заря' [Kow. 2504], мо. гэрээ, бур. гэрэ 'лучина (как источник света); свет (перед рассветом)'.

Понятие 'сумрак; сумерки' в монгольских языках реализуются посредством лексем, производных от *bar/bür/qarfkir. п.-мо. biirüi barui, küriii barui 'сумерки' [Kow. 1134, 1254], мо. харуй бурш, бурий баруй; п.-мо. kiray-a, мо. хираа, бур. хираа 'предрассветные сумерки'; п.-мо. kirqai, мо. хярхай 'мельком виденное'. Приглушенные световые явления в сумерках связаны с тем, что в это время суток на границе между светом и темнотой с каждым мигом сужается мерцание света. На основе значения 'мерцать (в темноте)', на наш взгляд, могли развиться обозначения темных оттенков цвета: baruyar [Less. 89], мо. баргар, ойр. баркр 'черный; мрачный'; ср.-мо. boro [HY 42, SH], bora [MA 121], п.-мо. boru [Kow. 1213], мо. бор, бур. боро, калм. бор, ойр. боро, орд. boro, мог. boro, дунс. boro(r¡), мнгр. burondog, boro [EDAL 376] 'серый; сивый'; п.-мо. börtü [Kow. 1261], мо. борт 'пестрый; сивый'; п.-мо. küren(g) [Kow. 2636], мо. хурэн, бур. хури(н), калм. курц, ойр. курец, орд. küriij, kürerj, даг. kurel, xúrin; ж.-уйг. kurei), мнгр. кигё [EDAL 828] 'коричневый; темно-рыжий'; ср.-мо. qara [HY 41, SH], qara [IM], qara [MA 292], пкл.-мо. qar-a [Tum. 521], п.-мо. qara [Kow. 823], мо. хар, бур. хара, калм. хар, ойр. хара, мог. qarö, даг. хага, дунс. qara, бао. хега, ж.-уйг. хага, мнгр. xara [EDAL 651] 'черный'.

Корни с сонантом [г] служат для передачи мелькания, мельтешения и пестроты однотипных предметов, которые можно поделить на две категории. К первой из них относятся предметы, имеющие прямую, узкую, вытянутую форму по аналогии с лучами солнца: п.-мо. jiriger, мо. жиргэр, бур. жэрэгэр, калм. жиркр 'расположенный ровными рядами', жире жире хий- 'мелькать, рябить' (о чем-либо ровном, узком). Результатом дальнейшей абстракции образа стало ср.-мо. jerge [SH, Hyt], ср.-мо. Jerge [MA

205], пкл.-мо. Jerge [Tum. 427], п.-мо. Jerge [Kow. 2326], мо. зэрэг, бур. зэр-гэ, калм. зерг, ойр. зерге, орд. jirge, даг. jerigi, jerehe, jerge, jereg, ж.-уйг. jerye, мнгр. jerge [EDAL 1535] 'ряд, уровень; звание'; п.-мо. sirkeg, п.-мо. ширхэг 'штука, экземпляр'; ср.-мо. cerik [IM], cirik [LH], cerig, cerik [MA

132], пкл.-мо. cerig [Tum. 319], п.-мо. cerig [Kow. 2128], мо. цэрэг, бур. сэ-рэг, калм. церг, ойр. церег 'войско, армия; воин, солдат' и др.

Способность дрожащего сонанта [г] обозначать мелькание, мельтешение однотипных предметов, имеющих узкую, вытянутую форму, обусловила появление в алтайских языках обширной группы корней с общим

значением 'передвигать ноги; двигаться'. В ср.-мо. Joriya [LH], п.-мо. Jiruya [Kow. 2359], мо. жороо, бур. жороо, калм. эк;ора, ойр. эк;opa 'иноходь' изобразительный корень Jir-Jir соотносится с характером движения ног коня-иноходца, переставляемых не по диагонали, а односторонне, т.е. рядами: сначала правую заднюю и правую переднюю, потом левую заднюю и левую переднюю (ср. бур. ербы- 'виднеться в виде стройных рядов'). Образ мелькания переставляющихся ног дал также глагол движения:

ср.-мо. yorci- [LH, IM], orci- [MA 269], пкл.-мо. Jorci- [Tum. 435], п.-мо.

Jorci- [Kow. 2406], мо. зорчи- 'шествовать, идти'.

Во вторую категорию вошли мелкие, зачастую округлые предметы, обладающие гладкой поверхностью, отражающей свет. Их быстрое, прерывисто-кратное движение, легкое мелькание, мельтешение порождают значения 'пестрый, пегий, разноцветный': п.-мо. eriyen [Kow. 253], мо. эрээн, бур. эреэн, эригэр, калм. эрэ, ойр. эрээ 'пестрота; пестрый, пегий'; бур. эргэ маряан, орд. eren тегёп; п.-мо. miriyen, мо. мирээн 'пестрый, разноцветный'.

Несметное множество переливающихся на солнце маленьких рыбок,

вызывающих рябь в глазах, отражено в п.-мо. Jirayaqai, мо. жараахай, бур.

жараахай 'мальки; мелкая рыбешка'; п.-мо. Jirmayai 'рыбья икра' [Kow. 2369], мо. жарамгай, калм. щирмэхэ, ойр. эк;ирмээхдэ 'молодь, малек'; п.-мо. qarbay-a, мо. харваа 'малек'. Ср.-мо. siroxaljin [HY 12], пкл.-мо.

siryoüjin, siroyo:lfin [Tum. 565], п.-мо. siryulji(n) [Kow. 1530], мо. шорго-олж, бур. шоргоолжон, калм. шорЫон^н, ойр. uiophonotquH, орд. surGulji, surGülß, sorGolji, даг. suaigäljfi, suajhaleß, мнгр. sorGojin [EDAL 1297] 'муравей' восходит к корню *sirqísir/ir 'нечто кишащее, мелькающее (во

множестве)': п.-мо. ira Jira 'несчетный, бесчисленный' [Kow. 318], бур. ира-ира 'кишмя кишеть, мелькать'.

Данный модус перцепции обусловил появление ряда названий ягод: п.-мо. nersü [Kow. 625], мо. нэрс, бур. нэрИэн, калм. нерх, ойр. трехе 'голубика'; п.-мо. nur [Kow. 704], мо. нур 'черника' (нвр-нвр гэ- 'рябить, пестрить'); ср.-мо. bürlügen [MA 127], п.-мо. biirilgene, büriljegene, мо. бурэлгэнэ, бурэлзгэнэ 'калина' (п.-мо. bürelje-, мо. бурэлзэ- 'рябить, мель-

кать'). В ср.-мо. уагта 'крупа' [MA 387], п.-мо. Jarm-a 'мелкая крупа' [Kow. 23053, мо. зарам 'отруби (из рисовой крупы), мучные высевки'13

корень Jarm вопроизводит дискомфорт, возникающий в глазах при наблюдении множества мелких зернышек.

Известно, что глаза как человека, так и животных благодаря своим оптическим свойствам способны отражать попадающий в них свет: они могут сверкать, сиять, блестеть и пр. В монгольских языках широко представлены образные слова, характеризующие взгляд человека: п.-мо. ormuyi-, мо. ормой-, калм. орма-, ойр. ормаа- 'озираться'; п.-мо. tormuyi-[Less. 827], мо. тормой- 'выпучиваться'; бур. зэртэгэр, калм. зерткр14

'вытаращенный (о глазах)'; п.-мо. jirmayar, Jirmeger [Kow. 2370], мо. жар-

маг ар, жирмэгэр, ойр. ощирмегер 'узкоглазый'; п.-мо. jirmelce- 'смотреть сладострастно' [Kow. 2368]; п.-мо. sirte- [Kow. 1533], мо. широт-, бур. шэртэ-, калм. ширт-, ойр. ширте- 'впиваться глазами'; пкл.-мо. giraqai nidü [Tum. 243, 405], п.-мо. kiraqai nidün 'зоркий глаз' [Kow. 2549], мо. гярхай 'обладающий исключительной зрительной памятью'.

Функционирование приведенного ряда лексем свидетельствует о том, что глагол смотрения ср.-мо. qara- [SH, MA 292, HYt], пкл.-мо. qara- [Tum. 522], п.-мо. qara- [Kow. 831], мо. xap-, бур. xapa-, калм. xap-, ойр. xap-, орд. xara-, мог. qara-, мнгр. xars- [EDAL 648] 'видеть; смотреть' также может быть связан со способностью глаз отражать свет, т.е. < 'сиять, сверкать'. В ср.-мо. mergan [HY 37, SH], пкл.-мо. mergen [Tum. 460], п.-мо. mergen [Kow. 2019], мо. мэргэн, бур. мэргэн, калм. мергн, ойр. мерген, орд. mergen, даг. mergen, meregen, дунс. meryen, мнгр. mergen, murgen [EDAL 918] 'меткий; меткий стрелок' корень *merg, на наш взгляд, мог передавать сосредоточенный взгляд во время прицеливания, что косвенно подтверждается функционированием глаголов: п.-мо. mira- 'шпионить, подсматривать', miralkila- 'останавливаться по временам на пути и озираться, посматривать (например, зверолов на охоте)' [Kow. 2026]; бур. маряа- 'нацеливаться'. В целом следует отметить некую затемненность, непрозрачность семантической деривации, породившей данное слово, однако на достигнутой ступени анализа можно сделать вывод о том, что разные значения мэргэн 'меткий' и 'мудрый' включаются в две различные этимологические канвы, ' которые могут быть объединены на базе звукосимволической интерпретации.

Таким образом, дрожащий сонант [г] служит для выражения однократного или прерывистого движения света, осложняющего или нарушающего восприятие. Цветообозначения, имеющие в составе корня дрожащий сонант [г], возникли на основе дискомфорта при зрительном восприятии

13 Ср. корень *гегп в рус. зерно, родственно лит. готда 'горошина', лтш. г/>ш, др.-прусск. 'зерно' [Фасмер, 1967, с. 95-96].

14 Ср. рус. зр-тъ, зр-сние, в-зор, зырк-атъ, разг. зыр-ятъ, зорк-ий и др.

яркого солнца (о желтом цвете) и сумерек (о темных оттенках). Также ценным представляется выявление целого ряда так называемых глаголов смотрения, актуализирующихся в языке с помощью восприятия сияющих, сверкающих глаз человека.

Акустико-артикуляционные характеристики согласного [т] позволяют ему выражать признаки 'тусклый, смутный' лишь в одном корне *süm: п.-мо. sümeg, sümeki [Kow. 1430], мо. сумгэр, суумгэр, бур. куумэгэр 'тусклый, неясный; мерцающий (о свете); подавленный', ойр. сумелзе- 'мерцать, слабо светить'. Пмонг. форма *süme сопоставляется с Птунг. *sim-'тень, темное место', а также изолированной формой в чувашском языке S3wm 'темнота, тень' [EDAL 1290].

§4.2. «Актуализация вкусового восприятия» содержит анализ рефлексивно-номинативных функций согласных [rlm] в составе корней, передающих вкусовые ощущения. В связи с полимодальностью восприятия мы указываем в данном случае вкус как «ведущий» модус восприятия, хотя не исключаем присутствия сигналов других модусов, в особенности обоняния.

Выявлению особенностей вербализации вкусовых ощущений в монгольских языках в немалой степени способствуют названия спиртных напитков. Так, семантика корня *dar в ср.-мо. darasun [IM], пкл.-мо. darasu(n) [Tum. 362], п.-мо. darasu(n) 'хмельной напиток; вино (некуре-ное)' [Kow. 1664], мо. дарс(ан), бур. даркан, калм. дарасн сопоставима с семантикой корня *darb в п.-мо. darbigina-, мо. дарвигна- 'ощущать пряный, острый вкус': гич хэл дарвигнуулна 'горчица щиплет язык', т.е. 'горчица заставляет язык дрожать (др-р-рУ. Ср. также бур. даркан 'кислый; кислятина; квасок' [Мельхеев, 1969, с. 82]; як. дьаар 'приторный вкус, привкус парного молока'; ма. фургин 'острый (на вкус), жгучий, пряный', фургису 'имбирь' [ССТМЯ, 1977, с. 303]. Корень *tar, также передающий признак 'кислый', возможно, заложен в названии кисломолочного напитка ср.-мо. toraq 'кислое молоко, творог' [LH], п.-мо. taray, мо. тараг, бур. тараг, калм. тарг, ойр. тараг, 'тарак (род простокваши)'.

Словоформа пкл.-мо. araki [Tum. 302], п.-мо. araki, arïki 'вино, водка, хмельной напиток' [Kow. 143], мо. архи, бур. архи, калм. эрк, ойр. эрке 'водка (из кислого молока); крепкие хмельные напитки' в алтаистической литературе признается арабским заимствованием (от arrâq 'пот, испарина; водка; выжатый сок, духи'), однако мы склоняемся к иному толкованию, впрочем, не претендуя на то, что наше объяснение правильное и единственно возможное. Допуская то, что лексема arki могла возникнуть в недрах собственно алтайской языковой общности, морфологически в ней можно выделить корень *ark, который в данном случае мог бы передавать обжигающий вкус данного напитка, хотя не исключено, что в процессе появления слова архи ведущую роль сыграло обоняние: ср. бур. зап. архя-ар ард гэжэ ангша- 'издавать резкий запах водки', где ард (звучит как ар-р-рд) передает резкость запаха.

Подтверждением возможности возникновения лексемы архи на почве алтайских языков могут служить синонимы, обозначающие следующие

ступени перегонки водки: п.-мо. araja [Kow. 143], мо. арз, бур. арза, калм.

арз, ойр. арза 'молочная водка двойной перегонки'; п.-мо. qoruja [Less. 970], мо. хорз, бур. хорзо, калм. хорз, ойр. хорза 'водка тройной перегонки'; п.-мо. sir aja [Kow. 1522], мо. шарз, бур. окин. шарза 'четверной спирт', в которых доминанта [г] указывает на такие признаки, как 'резкий, сильный, неприятный (о вкусе/запахе)'. Признаки 'острый, жгучий' в полной мере воплощены в п.-мо. sir-a, мо. шар, бур. шара 'изжога; похмелье'; п.-мо. Ноги [Kow. 1542], мо. шор 'соленый на вкус'; п.-мо. sorbuy [Kow. 1543], шорвог 'слишком соленый', бур. шороб 'острый, пряный (о блюде)'; ср.-мо. sarimsaq [MA 179], пкл.-мо. sarimscry [Tum. 545], п.-мо. sarimsay [Kow. 1335], sarimsu, мо. саримс, саримсаг, калм. сэрмсг 'чеснок'; п.-мо. sarana 'дикий чеснок' [Kow. 1328], мо. сарана, бур. hapaana, орд. saränaG [EDAL 1123] 'лилия тонколистная, саранка' и др. Очевидно, что дрожащий характер сонанта [г] стал источником для развития в монгольских языках значений 'острый, резкий, кислый, неприятный (о вкусе и запахе)'.

С помощью согласного [т] реализуется противоположное значение 'сладкий; вкусный'. Как отмечалось выше, от корня * tarns, обозначающего причмокивание, чавканье, образован глагол п.-мо. tamsiya- [Kow. 1646], мо. тамшаа-, бур. тамшаа-, калм. тамша-, ойр. тамшаа-, в котором первичное значение 'чавкать' развилось в 'чмокать от удовольствия, смаковать'. Производящая основа *tam выделяется в существительном п.-мо. tamsuy, tangsuy, мо. тамсаг, тансаг 'удовольствие; лакомство, сласти'.

В §4.3. «Актуализация обонятельного восприятия» выявляется роль доминант [г!т] в языковом выражении ольфакторной (от лат. olfactivus 'запах') сферы сенсориума. В монгольских языках она вербализуется с помощью ограниченного числа лексем с корневым согласным [г]: бур. соръё- 'бить в нос (о запахе)', шороб 'резкий, едкий (о запахе)'; п.-мо. kirbasun 'опаленная шерсть' [Kow. 2553], мо. хярвас 'запах горелой шерсти, ткани; гарь; чад'. Лексемой ср.-мо. ja'är, Jär 'мускус' [MA 192, 204],

п.-мо. larji, мо. ларз, бур. ларза, ойр. ларза, калм. зар 'кабарговая струя, мускус' обозначается продукт, вырабатываемый семенными железами самца кабарги и обладающий резким специфическим запахом. Ср. также Птюрк. *с?г 'запор (эвфем.); гнилой, сгнивший; гнить; грязь; труха, гниль', Пкор. *ciri- 'плохо пахнуть' [EDAL 434], эвенк, чири-, нан. чирифтала-'вонять, скверно, неприятно пахнуть' [ССТМЯ, 1977, с. 399].

В других языках алтайской семьи зафиксированы лексемы, в которых доминанта [г], напротив, служит для манифестации душистого аромата: нан. сур, сур-р 'душисто, ароматно, пахуче', ма. сур сэмэ 'ароматно' [ССТМЯ, 1977, с. 129], каз. диал. зар 'благовоние; приятный запах цветов'

[Кайдаров, 1986, с. 220]. Эти примеры свидетельствуют о том, что согласный [г] служит для вербализации крайней степени полярных ощущений: очень неприятный *-* очень приятный. В монгольских языках лексем с подобным значением не обнаружено.

Несколько иначе происходит вербализация ольфакторной информации с помощью согласного [т]. В прилагательных ср.-мо. hümkei [LH], hümekei [МА 191], пкл.-мо. ömekei, ömökei [Tum. 510], п.-мо. ümükei, ümüki [Kow. 537], mo. вмх, вмхий, умхий, бур. умхи, умхэй, калм. умка, ойр. вмке, дунс. <fiyMyfji 'гнилой; вонючий, зловонный' корень *ümk, на наш взгляд, вербализует плотное сжатие губ и задержку дыхания во избежание попадания в легкие неприятного запаха.

Результаты показывают, что согласный [г], как и в предыдущих разделах данной главы, непосредственно передает внутренний дискомфорт, вызываемый резким, неприятным запахом. В случае же с согласным [т] мы наблюдаем развитие значений на основе озвучивания первоначально беззвучных подражательных жестов рта и носа. Следует отметить, что монгольские языки, как и алтайские языки в целом, не обладают большим разнообразием средств объективации вкусовой и ольфакторной информации по сравнению с языковыми средствами других видов восприятия.

В §4.4. «Языковая интерпретация осязательного восприятия» лексический материал распределяется в зависимости от того, действия каких рецепторов (экстеро- или интероцепторов) послужили основой для номинации. Если ранее мы в основном рассматривали аспекты актуализации действия экстероцепторов (слух, зрение, вкус, обоняние), то в данном параграфе также представлены лексемы, связанные с действием интероцепторов. Классическая физиология органов чувств выделяет три вида кожной чувствительности: 1) механической; 2) термальной; 3) болевой.

В 4.4.1. «Механорецепция» определяется роль доминант [г!т] в восприятии ощущений прикосновения и давления. В актуализации признаков 'шершавый, шероховатый; твердый, заскорузлый', передаваемых корневым согласным [г], задействованы как тактильные, так и аудиальные структуры воспринимающего тела. Проведение подушечками пальцев рук по шершавой поверхности вызывает внутреннее дрожание (иногда раздражение), сопоставимое с акустико-артикуляционными признаками согласного [г]15. Указанные признаки в большинстве случаев реализуются в

корнях с аффрикатами [jlc] в ауслауте, также отсылающими к звучанию

шуршащих, шелестящих, высохших предметов. Например, п.-мо. erjtger, ercigir, мо. эржгэр, эрчгэр, бур. эржэгзр 'зернистый; шершавый'; ср.-мо. sere'ü:n, sirü'ü:n, sirü:n [МА 323], пкл.-мо. sirigu:n [Tum. 565], п.-мо.

15 Ср. рус. iu-p-p, шерш-авый, шерох-оватый; англ. rough, rugged-, нем. rauh, фр. grenu, rugueux 'шершавый' и др.

sirUgiin [Kow. 1527], п.-мо. шируун, бур. шэруун, дунс. шЬрун 'шероховатый; жесткий'.

Признаки 'хрупкий, шуршащий' проявляются в п.-мо. dorsti, мо. дере 'шелуха, скорлупа'; п.-мо. sarisun, мо. саръс(ан), бур. карькан 'перепонка; мембрана; пергамент'; ср.-мо. korisu [SH], п.-мо. koriisii [Kow. 2641], мо. хврс, бур. хурькэн, калм. кврсн, ойр. кврсен, орд. korosu (koros), даг. kurbus [EDAL 827] 'кожица, тонкий покров', имеющей параллели в других языках алтайской группы: Птунг. *xura-kta 'кора; оболочка, кожица'; Птюрк. *kirtii 'поверхность; кора, верхний слой' [EDAL 827]. В ср.-мо. ormege [IM], ormege [SH], п.-мо. ermiige, ormiige 'шерстяная ткань; грубое сукно' [Kow. 262, 589], мо. ормог, калм. врмг, ойр. ормег, орд. ormogo, мнгр. merge [EDAL 1059] 'рогожа, дерюга', бур. бох. урмэгэ 'половик' возможно выделение корня *бгт 'нечто грубошерстное'. М. Рясянен считает врмвк тюркским словом, образованным от корня *(к)дг- 'плести, ткать', а мо. ormiige - тюркским заимствованием [Ras. 375а].

Благодаря акустико-артикуляционным признакам согласного [т] стала возможной реализация в корнях с данной доминантой противоположных значений 'пышный, пушистый; пухлый, мягкий', которые реализуются в п.-мо. bambayar [Less. 81], bembeger, bumbayar, мо. бамбагар, бэмбэгэр, бумбагар, бур. бамбагар, калм. бамбр, ойр. бамбакар и др. Среди наиболее характерных «воплотителей» признаков следует отметить п.-мо. sambai, мо. самбай 'усы, борода', бур. камбай, сел. самнай 'челка'; п.-мо. bambursi [Kow. 1081], мо. бамбарш, бамбарууш 'медвежонок'; п.-мо. yamba, мо. гамба [цэцэг] 'мимоза'. Таким образом, доминанты [г!т] участвуют в манифестации тактильных перцепций: «шершавое <-»■ пушистое»16, «твердое *-* мягкое», лежащих в основе концептуальных систем и позволяющих воспринимать важнейшие параметры окружающего мира.

В 4.4.2. «Терморецепция» зафиксированы корни с доминантой [г], способные передавать ощущение холода и жара в монгольских языках. Работа холодовых рецепторов, явственно ощущаемая при дуновении на ладони, отражается в следующих формах: п.-мо. berbeyi- [Kow. 1127], мо.

бэрвий- 'коченеть, деревенеть от холода'; п.-мо. carbalja-, мо. царвалза-'трястись от холода'; п.-мо. cerceyi- [Kow. 2128], мо. цэрций- 'промокать

насквозь'; п.-мо. Jarayi-, мо. зарай- 'чувствовать себя нездоровым; мороз rto коже дерет'; п.-мо. sirbegede- 'получить так называемую гусиную кожу' [Kow. 1531]; бур. сэръе- 'обдавать холодом, дуть'.

Работа тепловых рецепторов, воспринимающих высокую температуру, отражена в п.-мо. orbis- [Kow. 587], мо. врвве хий- 'вспыхивать'; пкл.-мо. diirii- [Turn. 375], п.-мо. durba-, мо. дурва- 'пылать (об огне)'; бур. дурэ-,

16 Следует отметить, что признак 'гладкий' реализуется в монгольских языках с помощью переднеязычного, щелевого, бокового [I].

дургэ-, мог. durga-, duru- [EDAL 485] 'гореть, сгорать', калм. дер- 'чувствовать холод, тепло' и др. На алтайском уровне приводится монгольско-тунгусская изоглосса: Птунг. *dur- 'гореть, пылать; разводить огонь' [EDAL 485].

Следует подчеркнуть, что лексемы, связанные с огнем, являются наиболее сложными в плане выявления ведущего модуса перцепции, поскольку глазами можно воспринимать блики, вспышки огня, ушами - слышать его треск, кожей - ощущать его жар, что свидетельствует о тесной взаимосвязи ощущений разных рецепторов в процессе восприятия любого предмета или явления. Это подтверждает так называемый закон множественности номинации, согласно которому в основе названия одного и того же объекта могут лежать разные признаки, один и тот же признак, в свою очередь, может быть положен в основу названия разных денотатов. Таким образом, доминанта [г] служит языковой актуализации работы холодовых рецепторов, осуществляющих тактильное восприятие воздуха, ветра, воды, и тепловых рецепторов, связанных с воприятием жара, огня. Случаев участия доминанты /т/в репрезентации термальной чувствительности в монгольских языках не зафиксировано.

В 4.4.3. «Болевая чувствительность» основное внимание уделяется лексемам, в которых доминанта [г!т] передает работу ноцицепторов. Если предыдущие два вида чувствительности связаны с поверхностью кожи, находящейся на «периферии» осязательной модальности человеческого тела, то болевая чувствительность связана как с поверхностными, так и с глубинными структурами осязания.

Связанное с истинным повреждением ткани ощущение пронзительной, резкой боли, отдающейся внутри звуком яр, заложено в ср.-мо. у ara [IM], yara [МА 387], пкл.-мо. yar-a [Turn. 629], п.-мо. yara [Kow. 2300], мо. яр, бур. яра, дунс. japa 'рана; язва, болячка', дунс. iрун 'гнойный абсцесс', бур. яръя- 'ныть, ломить (о костях)'. Ощущение жгучей, саднящей боли проявляется в п.-мо. qorsu-, мо. хоре-, калм. хоре-, ойр. хорса- 'чувствовать жгучую боль; саднить'; бур. хордо- 'болеть от ожога; жечь'; п.-мо. ere-, мо. эр- 'воспаляться (о женской груди)'; п.-мо. erkere- [Kow. 272], мо. эрхрэ-' саднить; испытывать щиплющую боль'; п.-мо. sirq-a, sirqan 'рана (от пореза, пули); язва, уязвление' [Kow. 1528], мо. шарх, бур. шарха, калм. шарх, ойр. шарха, орд. sarxa 'рана, язва, ссадина'; ср.-мо. sirqa- [SH], п.-мо. sirbegede- 'чувствовать нестерпимую боль в теле', sirkira-, sirkire-'чувствовать ломоту (в костях и членах)' [Kow. 1530, 1534], бур. шарда-'жечь', даг. serkire-, мнгр. sgiré- [EDAL 1517] 'ощущать острую боль'. Для выражения ноющей боли в монгольских языках используются п.-мо. mermerki- 'хворать, чувствовать боль в животе' [Kow. 2019], мо. мэр мэр хий-, калм. мер-мер 'резать, колоть (о боли в животе)'; п.-мо. nori 'укоре-нелая болезнь', nori- 'не переставать хворать' [Kow. 704].

Несколько приглушенные болевые ощущения в могут также выражать-

ся с помощью доминанты [т] в п.-мо. cimkii-, мо. чгшхий- 'болеть, стрелять (при ощущении боли)'; п.-мо. Jim, мо. жим жим 'боль, вызванная щипками', жим жим вед- 'пульсировать'; п.-мо. simsire- [Kow. 1506], мо. шимшрэ-, бур. шэмшэр-, калм. шимшр-, ойр. шимшире- 'ныть, ломить'.

В 4.4.4. «Эмоции и чувства» аргументируются случаи языковой актуализации чувств и эмоций, поскольку результаты исследования демонстрируют способность дрожащего сонанта [г] активно участвовать в данном процессе. Значения большинства рассматриваемых здесь лексем выражаются средствами доминанты [г], характеристики которой сопоставимы с полярными чувствами и эмоциями и передают крайнюю степень их проявления.

Корень Jir в ср.-мо. Jirga- [HY 37, SH, HYt], пкл.-мо. Jarya- [Tum. 430],

п.-мо. Jirya- 'веселиться; благоденствовать' [Kow. 2366], мо. жарга-, бур. жарга-, калм. otçuph-, ойр. otquphe-, орд. jir G а-, даг. jarga-, jirga-, ж.-уйг. Jirga-, мнгр. jir G а- [ED AL 1555] 'быть счастливым, блаженствовать' служит для экспликации ощущения внутреннего возбуждения, радости: ср. п.-мо. darbi- [Kow. 1680], мо. дарви- 'приходить в состояние радостного возбуждения при виде шумной толпы'; бур. дэрбэлзэ- 'быть в приподнятом настроении', дэрбэ- 'восторгаться'. Так же, как и страх, состояние счастья в первую очередь обусловлено телесными ощущениями: переизбыток эмоций сопровождается учащением сердцебиения и дыхания, общего ритма работы организма (д-р-р, ж-р-р). Если, по нашему предположению, счастье воспринимается в осязательной модальности, то JI. С. Левитская видит в глаголе жарга- результат зрительного восприятия, возводя его к имитативной основе Нар ~ жар 'сверкнуть, блеснуть' [ЭСТЯ, 1989, с.146].

Противоположное состояние в монгольских языках выражается с помощью словосочетания п.-мо. örü ebed- 'душевно скорбеть, быть сердобольным, искренне сожалеть' [Kow. 581], мо. ер ввд-, бур. урэбдэ- 'душа болит; щемит под ложечкой', где компонент пкл.-мо. örü [Tum. 125, 512], п.-мо. örü 'внутренность чего-л.' [Kow. 581], орд. ого, or, мог. оига 'сердце, душа' [EDAL 1064], по всей видимости, индицирует притуплённое ощущение щемления под ложечкой, сопряженное с чувством тревоги, жалости. Впоследствии это ощущение было перенесено на анатомический орган, в котором наиболее велика жизненная активность.

Значения 'страх, испуг; стыд' в монгольских языках представлены в лексемах п.-мо. sirbegede- 'не знать куда деваться от стыда' [Kow. 1531]; мо. сэрдхий-, эрхий- 'замереть о сердце'; п.-мо. süruy-e 'страх, ужас' [Kow. 1435]; п.-мо. bürki- 'испугаться' [Kow. 1262]; п.-мо. kirü- [Less. 473], мо. хяр- 'замирать (от сильного страха)'; бур. хируу 'застенчивый'; п.-мо. kirtki- [Kow. 2553], мо. хиртхий- 'быть пораженным ужасом'.

Корневой согласный [т] зафиксирован лишь в обозначениях гордости, высокомерия и обиды, при этом здесь мы уже имеем дело не с внутренними ощущениями, а со зрительным восприятием лица, точнее, губ человека:

пкл.-мо. отиу [Turn. 495], п.-мо. опту [Kow. 412], мо. омог, бур. омог, калм. омг, ойр. омог 'гордость, высокомерие^; п.-мо. turna, мо. тум 'чванство, надменность'17; бур. гом, калм. ком 'жалоба, обида'. Здесь использование согласного [т] сопряжено с непроизвольным движением мышц рта, сопровождающим ощущения и эмоции. Данные примеры демонстрируют возникновение психо-эмоциональных ассоциаций с акустическими характеристиками доминант.

В 4.4.5. «Кинестетическая чувствительность» исследуется лексическая экспликация таких витальных и органических ощущений, как бодрость, напряжение, ожидание, сексуальное напряжение, сила и физическое отвращение, которые возникают благодаря работе интероцепторов, в том числе проприорецепторов, находящихся в мышцах, сухожилиях и соединительных тканях, покрывающих внутренние органы. Корень *ser передает пробуждение, оживление: ср.-мо. seri- [HY 35, SH], sere- [HY 33, SH, LH], sere-, seri- [MA 320], sir- [IM], пкл.-мо. sere-, seri- [Turn. 550], п.-мо. sere- [Kow. 1370], мо. сэр-, бур. кэри-, калм. cep-, орд. sere-, мог. sera-, даг. sere-, дунс. sieri-, бао. sere-, ж.-уйг. ser-, мнгр. sari- [EDAL 1219] 'воспрянуть; просыпаться'. Пмонг. *seri- 'просыпаться; замечать' сопоставляется с Птюрк. *sEr- (~-ё-) 'чувствовать, воспринимать' [EDAL 1219].

В монгольских языках можно выделить ряд образных лексем, которые можно охарактеризовать как обозначения напряжения. Несомненную ценность для этимологизирования представляет глагол п.-мо. kürbeyi- 'напрягаться (о жилах)', зафиксированный О. М. Ковалевским [Kow. 2646] и не упоминающийся в современных монголоязычных словарях. Согласный [г] в образном корне *kürb указывает на достаточно высокую степень напряжения сухожилий, которое, судя по субстантивам, передается с помощью корней *qurb и *sirm/sirb: п.-мо. qurbasu, мо. хурвас 'жила, сухожилие'; ср.-мо. sirmusu [SH], sirbusun [HY 48], sirbüsün [LH, IM], sirbüsün [MA 130], пкл.-мо. sirbüsün [Turn. 565], п.-мо. sirbusu(rí), sirmusu(n) [Less. 716], мо. шормес(вн), бур. шурмэИэн, шурбэкэн, калм. шурусэи, ойр. шурвесен,

орд. sorwos, sorwosu; даг. sirbes, sirbus, мнгр. sbu-¡3, suluja, surbuss [EDAL 1383-1284] 'жила; сухожилие; нервы'. Напряжение различных групп мышц тела соотносится с напряжением мышц артикуляционного аппарата.

Благодаря проприорецепторам человек может чувствовать не только положение тела, движения, но и силу. Данный аспект вербализации ощущений отразился в следующих лексемах: п.-мо. ir, мо. up 'сила, мощь, энергия; воля, желание, охота, стремление'; п.-мо. urm-a [Kow. 468], мо. у рам, бур. урма(н), калм. урмд, ойр. урма, орд. urma, дунс. uruma [EDAL 621] 'настроение; ободрение; охота, желание'; п.-мо. dorbi [Less. 262], мо.

17 Ср. англ. to prim 'принимать строгий, официальный вид; напускать на себя важность', to prim (up) one's lips (mouth) 'поджимать губы'.

дорви 'мощь, сила; способность'18, бур. дорьбо 'физическое состояние'; п,-мо. bir-a [Kow. 1152], мо. бяр, бур. бира, калм. бар 'сила, мощь'; п.-мо. sür [Kow. 1434]; мо. сур, бур. hyp, калм. сур, ойр. сур 'величие; сила, мощь'; калм. сурз 'воодушевление, подбадривание'. Для Пмонг. *игта помимо Птунг. *иги 'радоваться' авторы Алтайского словаря приводят Птюрк. *ira 'характер; настроение, проявление чувств' и Пяп. *ùrià- 'веселый, радостный', справедливо отмечая, что это «один из многочисленных общих алтайских терминов для выражения эмоций» [EDAL 621-622].

В ср.-мо. erke [MA 164], пкл.-мо. erke [Tum. 392], п.-мо. erke 'власть, могущество, сила; способность; воля' [Kow. 263], мо. эрх, бур. эрхэ, калм. эрк, ойр. эрке 'право, полномочие, власть' первоначальным, на наш взгляд, было значение 'внутренняя сила, энергия', что подтверждает п.-мо. yabuqu erke ügei 'не иметь силы, быть не в состоянии ходить' [Kow. 264]; пкл.-мо. erketen [Tum. 392], п.-мо. erketen [Kow. 265-266], мо. эрхтэн, бур. эрхэтэн, калм эрктн, ойр. эркетен 'органы тела'. В твердорядном «отражении» ср.-мо. arqa [SH 9], arya [MA 105], п.-мо. ary-a [Т 314], п.-мо. ary-a [Kow. 158], мо. арга, бур. арга, калм. aph, ойр. apha, орд. arGa, даг. arga, arehe, дунс. raG, ж.-уйг. arag, мнгр. arGa [EDAL 313] 'способ, метод', по всей видимости, также исходной следует признать сему 'сила, способность совершить что-л.'. Ср. п.-мо. arqay, мо. архаг 'большой, сильный, могучий'.

На основе значения 'сильное желание, стремление' возникли следующие формы: ср.-мо. fori- [MA 208], пкл.-мо. fori- [Tum. 435], п.-мо. jori-[Kow. 2402], мо. зори-, бур. зори- 'стремиться; направляться, устремляться'; п.-мо. ermelje- [Less. 281], мо. эрмэлз- 'стремиться; сильно желать, мечтать', бур. эрмэлзэ- 'настойчиво стремиться'; ср.-мо. duran■ [LH], dura(rí) [SH, MA 145], пкл.-мо. dura(n) [Tum. 372-373], п.-мо. dura(n) [Kow. 1879], мо. дур, бур. дуран, калм. дурн, ойр. дуран, орд. dura, мог. doron, даг. duar, дунс. duran, ж.-уйг. dura, мнгр. durän [EDAL 483] 'желание, стремление; любовь'.

Сексуальное напряжение передается с помощью следующих лексем: пкл.-мо. urin [Tum. 607], п.-мо. urin [Kow. 439], мо. урин 'пылкая страсть'; п.-мо. miraya, mirxy-a 'страсть, вожделение'; пкл.-мо. quriöa- [Tum. 537], п.-мо. qurica- 'чувствовать вожделение' [Kow. 956-957], мо. хурьца- 'чувствовать половое влечение', бур. хуриса-, калм. хурц- 'вожделеть'. Физическое отвращение, сопровождаемое содроганием, выражается с помощью

корней * ir!fir ¡Jar, которые также формируют поле термальной рецепции:

п.-мо. Jarayi-, мо. зарай- 'мороз по коже дерет', калм. ирвэтр- 'знобить'. В связи с этим в русском языке выглядит неслучайной близость корней мур-

18 Болг. зор 'власть, сила', сербохорв. зор 'ярость, вспыльчивость' восходят через тур. гог к перс, гог 'сила', авест. гахаг- 'мощь, сила' [Фасмер, 1971, с. 81].

ашки, мёрз-wfib и мерз-ость. Бур. жэрхэ- 'чувствовать отвращение, брезговать'; мо. заре хий- 'мгновенно чувствовать неприязненность'; п.-мо. irbeyi-, irbegene-, мо. ирвий-, ирвэгнэ- 'ощущать прикосновение к телу насекомых, меха, волос1 имеют тюркские параллели; йер—йери—йарсы-'чувствовать брезгливость'. В т.-ма. языках: эвенк. japynun-, ульч. н'ирбасу-, нан. ирбаси- 'брезговать' [ССТМЯ, 1975, с. 253, 639].

Артикуляционный признак губно-губного [т], при произнесении которого происходит смычка, сжимание губ, обусловил функционирование звукосимволического корня *cim, условно воспроизводящего звук щипания пальцами: п.-мо. eimki- 'щипать; срывать ногтями' [Kow. 2172], eimei-[Less. 185], мо. чимхэ-, бур. шэмхэ-, калм. чимк-, орд. eimke-, даг. сиёк, бао. coyGd-, ж.-уйг. eimke, мнгр. citjgi-, eimö- [EDAL 430] 'пощипывать; защемлять'. Корень *cim восстанавливается в других языках алтайской общности: Птюрк. eim- 'щипать, брать щипком', Птунг. c[i]m- 'хватать когтями; ковырять в зубах; брать щипком', Пяп. tüm- 'срывать, хватать пальцами', Пкор. *сигп 'кулак; горсть' [EDAL 430].

На истоки развития значения ср.-мо. kimusun [HY 46, SH], kimul [SH], qimusun [LH, IM], qimusun [MA 298], пкл.-мо. kimusu [Tum. 449], п.-мо. kimusu(n) 'когти (у птиц и хищных зверей); ногти' [Kow. 2538], мо. хумс, бур. хюмИа(н), калм. хумсн, ойр. хумсан, орд. xumusu, мог. qimsun, qemsun, даг. kimei, kimeci, дунс. Gamusun, Gimusun, бао. Gomsorj, ж.-уйг. хэтэээп,

мнгр. cimuje, сипшэ [EDAL 819] 'ноготь; коготь' проливает свет субстантивная форма п.-мо. kimsa, мо. хямсаа 'пинцет, ухват, щипцы', в которой корень *kims вполне сопоставим с *cimk. Ср. каз. кымты- 'защемить' [Кайдаров, 1986, с. 255]. В таком случае слово kimusun можно интерпретировать как 'нечто, с помощью чего можно защипнуть, выдернуть что-л.'.

Воплощение в корне *nim образа 'нечто тонкое', несомненно, продиктовано артикуляторными особенностями согласного [т]: сжимая губы, человек символически передает тонкость описываемого объекта: ср.-мо. ningen [HY 53], nimgen [IM], nimgen [MA 257], пкл.-мо. nimgen [Tum. 484], п.-мо. nimgen [Kow. 663], мо. нимгэн, бур. нимгэн, калм. нимгн, ойр. ним-ген, орд. nemgen, nimgen, nemgun, даг. ningen, дунс. ninkien, ninkian, бао. niygay, ж.-уйг. nemgen, netjgen, мнгр. nerjgen [EDAL 989] 'тонкий (о плоских предметах)'. Прилагательное образует изоглоссу с Птунг. *nem(i)-'тонкий' [EDAL 989].

В ряде лексем согласный [т] благодаря смыканию губ передает процессуальное значение стягивания, затягивания чего-л.: п.-мо. omuyi-, мо. омой- 'стягиваться, собираться в складки (напр. о коже от ожога)'; п.-мо. qamki-, мо. хамхи-, ойр. хамха- 'смыкать, закрывать'. Процесс стягивания ярко отражен в субстантивах: п.-мо. qombuy-a, qumbay-a, мо. хомбого, хум-бага 'мешок с отверстием, стягиваемым ремнем'; п.-мо. sumal [Kow. 1541], п.-мо. sumal, мо. сумал 'небольшая войлочная сумка (для зерна)'. Идея собирания чего-л. воедино, в центр, на наш взгляд, заложена в пкл.-мо.

qamu- [Tum. 519], п.-мо. qamu-, tama- [Kow. 807, 1643], мо. хам-, там-, бур. хама-, калм. хам-, ойр. хама- 'захватывать все; сгребать'; п.-мо. соти-[Kow. 1403], мо. цом-, бур. сомо- 'стоговать сено; складывать в кучу'. Рассмотренные в данном разделе лексемы вытекают из изобразительного потенциала [т] как губно-губного звука, передающего значения 'сжимать', 'щипать', 'стягивать', 'собирать воедино' и др.

В заключении обобщаются результаты исследования и формулируются характерные особенности актуализации чувственного восприятия средствами корневых согласных [г/т] в монгольских языках.

Описание типологических и специфических признаков пласта лексики с корневыми согласными [г/т<] позволило выявить семиотические, психологические, психофизиологические и лингвистические основания звуко-символической сущности языка, поскольку исследование возможностей фоносемантики предполагает рассмотрение не только языковой системы, но и языковой личности - личности, осуществляющей номинацию. Особую ценность представляет выявление особенностей мыслительной деятельности в процессе номинации, поскольку, как известно, сущность языковых единиц понимается отчетливее, когда прослеживаются механизмы их создания.

Если учесть, что понятие наделено образностью, то выражение понятия означает облечение его в словесную форму с учетом того, что в доминанте закодированы сведения о конкретных свойствах обозначаемой вещи, явления. Доминанта формирует целый класс сходных предметов, объединенных тем или иным генеральным признаком. В связи с этим в качестве этимонов необходимо рассматривать не конкретные предметы или действия, а образы, иначе образные отклики, возникающие в сознании носителей языка при предъявлении той или иной звуковой оболочки.

Так, если яркое образное прилагательное балсагар 'полный, толстый' имеет коррелят в субстантивной сфере бал сан 'мышцы, мускулы', а прилагательное балтагар 'толстый и неуклюжий' - коррелят балта 'молот, кувалда', то не обязательно существительные следует считать основами для развития образных значений. К сожалению, зачастую исследователей не интересует происхождение «готовых» слов со значениями 'мышцы', 'топор' и др. У носителей языка при предъявлении форм балсагар [хун], бал-хагар [гар] в первую очередь явственно возникает в сознании образ полного человека, пухлых рук. При этом люди часто пытаются помочь себе руками передать оттенки того или иного образа (например, морхогор, марха-гар, парнагар, пирнагар - о носе) или приводят в качестве примера конкретного человека, «сверх меры» наделенного данным признаком. Поэтому и балсагар 'полный, толстый', и балсан 'мышцы, мускулы' следует считать производными от омертвелого дескриптивного корня *bals со значением 'нечто пухлое, толстое', при этом субстантив следует признать хронологически более поздним образованием, номинально «вырвавшим-

ся» за пределы образной лексики, но сохранившим с ней тесную морфологическую и семантическую связь.

В изысканиях ученых по звукосимволизму на материале разнострук-турных языков сформулировано около двухсот фоносемантических закономерностей, или универсалий, которые делятся на абсолютные и относительные. Наше исследование подтвердило такие абсолютные универсалии, как: звукоизобразительные (ЗИ) слова образуют систему; между ЗИ-словом и его денотатом существуют закономерные соответствия; умножение состава корня ЗИ-слова есть одно из средств интенсификации его значения; минимум один фонемотип в ЗИ-слове имеет природу, идентичную природу денотата; элемент строения денотата может отражаться в ЗИ-слове более чем одним способом; стержневым компонентом ЗИ-слова класса фреквентативов служит [г]; частота появления лабиальных в обозначениях округлого значительно превышает вероятное ожидание. К материалу изобразительной системы в монгольских языках применимы следующие относительные универсалии: обозначения «большого», «открытого», «широкого» содержат открытый широкий гласный; обозначения «малого» содержат закрытый узкий гласный или палатальный согласный; обозначение «темного» содержит низкий (по тону) гласный.

Таким образом, изобразительная лексика монгольских языков поддается классификации и может быть выделена в изобразительную систему языка, которой присущи такие признаки системы, как концепт (звукоизо-бразительность как системообразующее свойство), субстрат (доминанта как носитель звукоизобразительности) и структура (трихотомия, включающая генетический, диахронический и синхронический аспекты).

Результаты данного исследования свидетельствуют о том, что совокупность первичных основ в монгольских языках делится на группы в зависимости от способа поступления перцептивной информации, каждая из которых примыкает к определенному звуковому материалу и из него образована. Широкий спектр образных корней служит для передачи тончайших нюансов качеств, формирует богатый словарь для обозначения предметов и явлений, порой отличающихся друг от друга едва заметными, незначительными признаками.

Дрожащий сонант [г] передает дрожание, трепетание, обусловленные самим качественным своеобразием звука и в большинстве случаев ведущие к внутреннему дискомфорту. Способность доминанты [г] передавать восприятие холода и жары, зловония и аромата, состояние счастья и тревоги обусловлена тем, что они представляют собой крайнюю степень проявления противоположных начал. Так, глагол п.-мо. ог^/-, мо. орги-, бур. урья- имеет общее значение 'обдавать', сочетающееся с лексемами, связанными с разными видами рецепторов: Холодовыми (мо. нуруу хуйт орги-'обдавать холодом в спину', бур. Ъэрюу урья- 'веять прохладой'); тепловыми (мо. чих халуу оргиулж байна 'уши пылают', бур. халуу урья- 'обда-

вать жаром') и обонятельными (мо. вмхий орги- 'отдавать зловонием'). Прилагательное п.-мо. цигса (ср. рус. резкий, острый) также применимо к реалиям, относящимся к различным сенсорным модальностям: слуховой (хурц сонор 'острый слух'), зрительной (хурц гэрэл 'яркий свет', хурц внцвг 'острый угол'), тактильной (хурц ввчин 'острая боль'), обонятельной (хурц цоргисон унэр 'резкий запах') и вкусовой (хурц идээ 'острая еда'). Данные примеры свидетельствуют о синкретизме семантики языковых единиц, семантических признаках, мотивирующих метафорические и метонимические переносы в интермодальные сферы, о явлении синестезии в области обозначения физических ощущений.

В лексемах с доминантой [т] принципиальное значение имеет как место артикуляции - губы, так и способ артикуляции - сжимание губ, поскольку именно они послужили источником символизации признаков в процессе номинации. Исследование подтвердило способность кинем служить мимическими подражаниями процессам и формам внешней природы.

В работе выявлено 588 корней четырех типов, из них 75 % приходится на корни с доминантой [г]. Наряду с изобразительной лексикой было проанализировано 760 единиц с затемненной этимологией, процентное соотношение частей речи выглядит следующим образом: существительные -75 %, глаголы - 17 %, прилагательные - 7 %, менее 1 % приходится на

числительные, наречия и превербы.

О соотношении анлаутных и ауслаутных согласных можно судить по

данным следующих диаграмм.

Диаграмма 1 Диаграмма 2

С„„ в корнях с С0 [т]

С„п в корнях с Си /г/

¡№1Ф "МЛ «А

Как видно, позиции согласных в анлауте примерно одинаковы, за исключением того, что согласный [т] не может выступать в позиции как анлаута, так и ауслаута.

25« 20% 15% 10«

В финальной позиции корней с доминантой [г] активны как аффрикаты, спиранты, так и смычные согласные. Менее представлен в ауслауте блок сонантов [т/п/1], доминанта [т] также с ними практически не сочетается. По всей видимости, это можно объяснить тем, что и сами [г/т] относятся к сонорным согласным. Отмечается высокая степень сочетаемости доминанты [т] с смычными [Ыр].

С точки фоносемантики можно прийти к выводу, что «сильный» согласный [г] стремится к сочетанию в ауслауте с такими же «сильными» согласными, как [/1д/в], [И<1], которые усиливают проявление генерального признака. «Смягчающие» же семантику согласные [Ыр], [т/п/1] занимают по отношению к ним периферийную позицию. Например, в арзгар 'оскаленный' аффриката Ц] подчеркивает генеральный признак 'торчащий, остроконечный', смычный [Ь] в арвагар 'лохматый' его смягчает. Что касается влияния смычных /#/к/у/¿] на семантику корня, то их позицию можно признать нейтральной в связи с тем они наиболее органично передают финальную фазу звучания, не придавая ему оттенка резкости, внезапности.

«Мягкая» доминанта [т] также стремится к сочетанию с «мягкими» [Ыр], образуя кластер [тЬ], встречающийся в 33 % производных. Активность «сильных» согласных ниже более чем в два раза, что верифицирует тенденцию к сочетанию «сильной» доминанты с «сильным» ауслаутом и «мягкой» доминанты с «мягким» ауслаутом. Исследование других согласных в позиции доминанты и их сочетаемость с согласными в финальной позиции в дальнейшем позволят подтвердить или опровергнуть эти выводы.

Широкая вариативность гласных в составе изобразительных корней монгольских языков позволила нам приложить данный признак и к корням, формирующим лексику с затемненной внутренней формой. В образ-

Диаграмма 3

Диаграмма 4 Саи5 в корнях с Св [т]

10* 5% 04

® 1/£/5/я ОА/У/Е ЧА Ь/Р

ных корнях нами выявлена тенденция к обозначению с помощью гласного [а] более крупных объектов, а гласного [и] - более мелких.

Сопоставление слов с доминантами [г/т] в тунгусо-маньчжурских и тюркских языках свидетельствует, что все они с незначительными отклонениями охватывают один и тот же диапазон звуков, отражая сходство фонематического и естественного звучания согласно своей фонетической традиции. Границы фоносемантических полей доминант во многом совпадают. Несомненно, дальнейшее изучение звукосимволических свойств других согласных в роли доминант позволит уточнить некоторые проведенные в данной работе реконструкции, которые вносят определенный вклад в выявление общих генеральных линий воплощения перцептивной информации в монгольских, и шире в алтайских языках.

Фоносемантический анализ лексем с корневыми согласными [г!т], демонстрирующих законсервированное древнее состояние монгольских языков, позволил установить исконный корневой состав монгольских языков и в определенной степени раскрыть его номинационный потенциал. Следует признать, что не все лексемы с доминантами [Ит] поддаются точной этимологизации, что объясняется сложностью ассоциативной линии и синкретичностью значений лексем. Но, тем не менее, исследование демонстрирует очевидную тенденцию полевого структурирования значений, объединенных общим элементом - звуком. Дальнейшее изучение звукосимволических свойств других согласных в роли доминант, несомненно, позволит уточнить и, возможно, изменить некоторые проведенные в данной работе реконструкции, которые вносят определенный вклад в выявление общих генеральных линий воплощения перцептивной информации в монгольских, и шире в алтайских языках.

Основные публикации по теме диссертации

Монографии

1. Сундуева, Е. В. Проприальное словообразование в современном монгольском языке / Е. В. Сундуева. - Улан-Удэ : Изд.-полигр. комплекс ФГОУ ВПО ВСГАКИ, 2005. - 131 с. - 7 п.л.

2. Сундуева, Е. В. Топонимия Ольхона и Приольхонья: семантика онимических основ / Е. В. Сундуева. - Улан-Уда: Изд-во БНЦ СО РАН, 2010. -128 с. - 7,5 п.л.

3. Сундуева, Е. В. Звуки и образы: фоносемантическое исследование лексем с корневыми согласными [гIm] в монгольских языках / Е. В. Сундуева. - Улан-Удэ : Изд-во БНЦ СО РАН, 2011. - 344 с. - 22 п.л.

Статьи в журналах, рекомендованных ВАК для публикации основных положений докторской диссертации

4. Сундуева, Е. В. Способы фонетической адаптации морфов в современном монгольском языке / Е. В. Сундуева И Вестник Бурятского государственного университета. Сер. 18: Востоковедение.-Улан-Удэ,2005.-Вып. 1.- С. 103-109.-0,5 п.л.

5. Сундуева, Е. В. Архаическая ландшафтная лексика в языке «Сокровенного сказания монголов» / Е. В. Сундуева // Вестник Челябинского государственного университета. - Челябинск, 2009. - № 39 (177). - С. 140-144. - Сер. «Филология. Искусствоведение». Вып. 38. - 0,5 п.л.

6. Сундуева, Е. В. Аффиксация образных слов в монгольском языке / Е. В. Сундуева // Мир науки, культуры, образования. - Горно-Алтайск, 2010. - № 1 (20). -С. 91-94.-0,4 п.л.

7. Сундуева, Е. В. Аспекты номинации диких и травоядных животных в монгольских языках / Е. В. Сундуева // Известия Дагестанского государственного педагогического университета. Серия «Общественные и гуманитарные науки»'. -Махачкала, 2010. - № 3(12). - С. 103-107. - 0,5 п.л.

8. Сундуева, Е. В. Вербализация зрительного восприятия световых явлений в монгольских языках (на материале корней с согласным [г]) / Е. В. Сундуева И Мог^оНса-1Х: сб. ст. - СПб.: Петербургское Востоковедение, 2010. - С. 99-102. -0,5 п.л.

9. Сундуева, Е. В. Изобразительная природа гидрографической терминологии в языке «Сокровенного сказания монголов» / Е. В. Сундуева // Научная мысль Кавказа. - Ростов /Д: Изд-во СКНЦ ВШ, 2010. - № 4. - Ч. II. - С. 42-45. - 0,4 п.л.

10. Сундуева, Е. В. Интерпретация ощущения боли и чувства страха в монгольских языках / Е. В. Сундуева // Вестник Бурятского государственного университета Серия Филология. - Улан-Удэ : Изд-во Бурят, гос. ун-та, 2010. - Вып. 10. -С. 132-136.-0,6 п.л.

11.Сундуева, Е. В. Образная семантика орографической терминологии в языке «Сокровенного сказания монголов» / Е. В. Сундуева II Сибирский филологический журнал. - Новосибирск, 2010. - № 3. - С. 154-158. - 0,6 п.л.

12.Сундуева, Е. В. Особенности реализации вкусового восприятия в монгольских языках (на примере односложных корней с дрожащим сонантом г) / Е. В. Сундуева // Вестник Челябинского государственного университета. - Челябинск, 2010. - № 13 (194). - С. 132-136. - Сер. «Филология. Искусствоведение». Вып. 43. -0,5 п.л.

13. Сундуева, Е. В. Специфика реализации диады «мужское - женское» в монгольских языках / Е. В. Сундуева И Вопросы когнитивной лингвистики. - Тамбов,

2010.-№2.-С. 121-126.-0,6 п.л.

14. Сундуева, Е. В. Фоносемантические функции согласного [т] в односложных корнях монгольских языков / Е. В. Сундуева // Известия Российского государственного педагогического университета имени А. И. Герцена. - СПб., 2010. -№ 126. - С. 194-200. - 0,5 п.л.

15. Сундуева, Е. В. Реализация признака «пестрый» в монгольских названиях насекомых и растений / Е. В. Сундуева II Сибирский филологический журнал. -

2011. —№ 1.-С. 151-156.-0,6 п.л.

16. Сундуева Е. В. Актуализация обонятельного восприятия с помощью корневых согласных [Нт/п] в монгольских языках / Е. В. Сундуева // Известия Дагестанского государственного педагогического университета Серия «Общественные и гуманитарные науки». - Махачкала, 2011. -№ 2(15). - С. 149-153. - 0,5 п.л.

Статьи в научных сборниках и журналах

17. Сундуева, Е. В. Парадигматический аспект морфонологии в современном монгольском языке / Е. В. Сундуева // Актуальные проблемы языков, истории, культуры, образования в странах АТР: материалы докл. III Междунар. конф. студентов, аспирантов и молодых преподавателей. - Владивосток, 2003. - С. 236-238.

- 0,2 п.л. , ,

18. Сундуева, Е. В. The functioning of stems of figurative words m the modern Mongolian language / E. V. Sundueva // The International Symposium on Mongolian Studies of China. -Huh-hot, 2005. - P. 82.-0,1 п.л.

19. Сундуева, E. В. Монгол хуний нэрийг дагаврын аргаар бутээх нь / Е. В. Сундуева // Монгол судлалын эрдэм шинжилгээний бичиг. - Улаанбаатар, 2005. -

X. 69-78. Боть XXV (248). - 1 п.л.

20. Сундуева, Е. В. Аффиксы прилагательных со значением возможности / невозможности действия в современном монгольском языке / Е. В. Сундуева // Сан-жеевские чтения-6 : Актуальные проблемы монголоведения : материалы всеросс. конф. - Улан-Удэ : Изд-во БНЦ СО РАН, 2006. - С. 104-105. - 0,3 п.л.

21 Сундуева, Е. В. Административно-территориальная терминология автономного округа Внутренняя Монголия КНР / Е. В. Сундуева // Имя. Социум. Культура : материалы II Байкальской междунар. ономастич. конф., Улан-Удэ, 4-6 сент. 2008 г. - Улан-Удэ, 2008. - С. 171-174. - 0,5 п.л.

22. Сундуева, Е. В. Ойконимическая терминология в топонимии АО Внутренняя Монголия (КНР) / Е. В. Сундуева // Проблемы общей и региональной ономастики : материалы VI Всерос. науч. конф. / Адыгейский гос. ун-т. - Майкоп, 2008. -

С. 117-121. -0,4 п.л. ~,Со

23. Сундуева, Е. В. Культовые места бурят: Бархан, Ольхон и Алханаи / Ь. В. Сундуева // Язык как народное достояние: проблемы сохранения лингвистического разнообразия : сб. тр. междунар. науч. конф., Улан-Удэ, 9-13 сент. 2009 г. - Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН, 2009. - С. 218-225. - 0,4 п.л.

24 Сундуева, Е. В. Лексическая экспликация семемы «поклонение» в монгольских языках / Е. В. Сундуева // Проблемы монголоведных и алтаистических исследований : материалы междунар. конф., поев. 70-летию проф. В.И. Рассадина, Элиста, 11- 13 нояб. 2009 г.-Элиста, 2009.-С. 187-189.-0,3 п.л.

25. Сундуева, Е. В. Острова Приольхонья: структурно-семантическии анализ / Е В Сундуева // Межкультурная коммуникация: аспекты лингводидактики : материалы межвуз. метод, семинара, 20 нояб. 2009. -Улан-Удэ: Изд-во Бурят, госун-та, 2009.-Вып. 2.-С. 118-122.-0,3 п. л. ,с n п //

26 Сундуева, Е. В. Остров Ольхон: к семантике названия / Е. В. Сундуева И Культурное пространство Восточной Сибири и Монголии: от прошлого к будущему • материалы IV междунар. симп. / науч. ред. Р. И. Пшеничникова. - Улан-Удэ: Изд.-полиграф. комплекс ФГОУ ВПО ВСГАКИ, 2009. - С. 505-510. - 0,3 п.л.

27 Сундуева, Е. В. The phenomena of interfixation in the modern Mongolian language / E В Сундуева // Comparative Study on culture of Transnational Nomadic Peoples- materials of the 16th world congress / The international union of anthropological and ethnological sciences, July 27 - 31. - Kunming (China), 2009. - P. 20. - 0,1 п.л.

28 Сундуева, E. В. Звукоподражательная основа глаголов речевой сферы с корневым сонантом [г] / Е. В. Сундуева // Монгол судлалын чуулган. - Улаанбаатар, 2010. - Боть № 9 (44). - 39-48-р х. - 0,6 п.л.

29. Сундуева, Е. В. Круговой танец бурят ёхор: к семантике термина / Е. В. Сундуева // Этническая история и культурно-бытовые традиции народов Байкальского региона. - Иркутск : Оттиск, 2010. - С. 200-207. - 0,4 п.л.

30. Сундуева, Е. В. Номинационный потенциал корня *jir в монгольских языках / Е. В. Сундуева // Языковое бытие и этноса : когнитивный и психолингвистический аспекты : материалы Междунар. школы-семинара (VI Березинские чтения).- М.: ИНИОН РАН, АСОУ, 2010. - Вып. 17. - С. 167-174. - 0,5 п.л.

31. Сундуева, Е. В. Роль словообразовательного суффикса -нга в бурятских гидронимах / Е. В. Сундуева // Теория и практика преподавания востоковедных дисциплин: материалы межвузовского методического семинара, 16 марта 2010 г. -Вып. 5. - Улан-Удэ : Изд-во Бурят, госун-та, 2010. - С. 146-151. - 0,3 п.л.

32. Сундуева, Е. В. Семантическая реконструкция монгольских гидронимов Керулен и Селенга / Е. В. Сундуева // Монгол судлал еерчлегден буй ертенцод : хегжлийн хэтийн телев : ОХУ-ын нэрт Монголч эрдэмтэн Н. О. Шаракшиновагийн мэндэлсний 95 жилийн ойд зориулагдсан олон улсын эрдэм шинжилгээний бага хурлын илтгэлуудийн эмхтгэл. - Улаанбаатар, 2010. - 276-254-р х. - 0,5 п.л.

33. Сундуева, Е. В. Семантическая структура слова araI в монгольских языках / Е. В. Сундуева // «Нуудлийн соёл иргэншил ба буриад-монголчууд» сэдэвт олон улсын эрдэм шинжилгээний бага хурлын илтгэлийн эмхтгэл. - Улаанбаатар, 2010, -С. 263-268.-0,5 п.л.

34. Сундуева, Е. В. Символическая функция корневой фонемы [г] в некоторых монгольских соматизмах / Е. В. Сундуева // Языки и письменные источники монгольских народов : материалы междунар. науч. конф., проведенной в рамках Конвента монголов мира. - Улан-Удэ : Изд-во БНЦ СО РАН, 2010. - С. 29-33. -0,5 п.л.

35. Сундуева, Е. В. Фоносемантическая характеристика согласного [г] в односложных основах монгольских языков / Е. В. Сундуева // Языковое бытие и этноса: когнитивный и психолингвистический аспекты : материалы Междунар. школы-семинара (VI Березинские чтения). - М. : ИНИОН РАН, АСОУ, 2010. - Вып. 16. -С. 213-219.-0,5 п.л.

36. Сундуева, Е. В. Языковая интерпретация тактильного восприятия.в монгольских языках / Е. В. Сундуева // Актуальные проблемы бурятской филологии и культуры: материалы регион, науч.-практ. конф., Иркутск, 23 апр. 2010 г. - Иркутск : Изд-во Иркут. гос. ун-та, 2010. - С. 86-94. - 0,5 п.л.

37. Сундуева, Е. В. Репрезентация процессуального значения 'дышать' в монгольских языках / Е. В. Сундуева // Актуальные проблемы гуманитарных исследований: материалы научной сессии, поев. 60-летию проф. JI. В. Шулуновой. - Улан-Удэ : Изд-во Бурят, гос. ун-та, 2011. - С. 142-145. - 0,4 п.л.

38. Сундуева, Е. В. Звукосимволическая основа числительных yurban, dórben в монгольских языках / Е. В. Сундуева // Монгол судлалын чуулган. - Улаанбаатар, 2011. - Боть № 10 (45). - Дэвтэр 1-39.-51-56-р х. - 0,5 п.л.

39. Сундуева Е. В. Монгол хэлний дурслэх угеийн язгуур, дагаврын бутэц / Е. В. Сундуева // Гадаадын залуу монгол судлаач эрдэмтдийн зуны сургууль. - Улаанбаатар, 20 И. - 227-232-р х. - 0,4 п.л.

Подписано в печать Формат 60 х 84 1/16. Усл. печ. л. 3,3. Тираж 100. Заказ 1152.

Издательство Бурятского госуниверситета 670000, г. Улан-Удэ, ул. Смолина, 24а riobsu@gmail>com

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Сундуева, Екатерина Владимировна

Введение.

Глава I. Морфологическая структура первичного лексического ядра с корневыми-согласными [г/т].

Глава П. Вербализация слухового восприятия.

2.1. Звукоподражательные возможности доминанты [г].

2.2. Участие доминанты [т] в формировании звуковой сферы.

Глава Ш. Интерпретация зрительного восприятия формы объектов

3.1. Образные лексемы с доминантой [г].

3.1.1. ГП 'нечто торчащее'.

3.1.1.1. 'нечто остроконечное'.'.

3.1.1.2. 'нечто растопыренное; лохматое'.

3.1.2. ГП 'нечто ровное'.

3.1.3. ГП 'нечто округлое, курчавое'.

3.1.4. ГП 'нечто круглое, зияющее'.

3.1.5. ГП 'нечто надутое, пузатое'.

3.2. Образные лексемы с доминантой [т].

3.2.1. ГП 'нечто круглое'.

3.2.1.1. 'нечто округлое, небольшое (об отверстии)'.

3.2.1.2. 'нечто круглое, мелкое'.

3.2.2. ГП 'нечто остроконечное'.

Глава IV. Манифестация ощущений с помощью акустико-артикуляционных характеристик согласных [rlm].

4.1. Актуализация зрительного восприятия световых явлений.

4.2. Актуализация вкусового восприятия.

4.3. Актуализация обонятельного восприятия.

4.4. Языковая репрезентация осязательного восприятия.

4.4.1. Механорецепция.

4.4.2. Терморецепция.

4.4.3. Болевая чувствительность.

4.4.4. Эмоции и чувства.

4.4.5. Кинестетическая чувствительность.

Введение диссертации2011 год, автореферат по филологии, Сундуева, Екатерина Владимировна

Актуальность предпринятого исследования определяется теоретическими и практическими задачами современной лингвистики с ее антропоцентрической направленностью, в центре внимания которой находятся языковая личность, вопросы взаимодействия языка и культуры, языковая картина мира, проблемы, связанные с восприятием и осмыслением языковой личностью способов вербализации перцептивного и эмоционального опыта. Современной лингвистике характерно стремление по возможности более полно и адекватно интерпретировать процесс языкового отражения представлений человека, формирующихся в зависимости от типа перцептуального канала получения информации. Актуальность исследования обусловлена необходимостью изучить проблемы языковой репрезентации перцептивной информации как результата первичной ступени познания мира, а также недостаточной степенью изученности языковых единиц, отражающих такую сферу деятельности человека, как физическое восприятие.

В соответствии с многообразием и разнохарактерностью чувственно воспринимаемых объектов и реалий мира рассматриваемый в данной работе материал основан на классификации основных каналов получения сенсорной информации или отдельных органов чувств: зрения, слуха, осязания, обоняния и вкуса. С помощью данных пяти модусов перцепции человек воспринимает объекты и явления, попадающие в область его когниции, а затем отображает свое восприятие мира в языке путем комбинирования звуков, способного к дифференциации смыслов. Рассмотрение процессов вербализации ощущений позволяет высветить важнейшие механизмы функционирования человеческого мышления.

Работа выполнена в русле комплексного подхода к языку и непосредственно связана с развивающейся лингвистической дисциплиной — фо'носемантикой, появившейся на стыке фонетики, семантики и лексикологии. Теоретическое и практическое обоснование проблем звуковой изобразительности является чрезвычайно важным как для самой науки, так и для повышения ее статуса в ряду других лингвистических дисциплин. В настоящей работе мы придерживаемся синестетической теории происхождения звукосимволизма (С. Ньюмэн, М. Бентли и Е. Вейрон, М. С. Майрон, Ф. Кайнц), согласно которой, в его основе лежат физические свойства звуков.

Важнейшими- компонентами психофизиологической- основы звукосимволизма, как известно, являются синестезия (от греч. аолххтбцчц 'одновременное ощущение, совместное чувство')' и- кинемика, (от греч. уащца 'движение'). Под синестезией традиционно • понимается феномен восприятия, когда« при раздражении одного органа чувств наряду со специфическими для него ощущениями возникают и ощущения, соответствующие другому органу чувств. К кинемам относятся* мимические движения, обозначающие физиологические процессы в, полостях рта и носа, мимические подражания неакустическим объектам и др.

Исследование базируется на изобразительной системе языка, представленной звукоподражательной и образной подсистемами. Их единицы обладают существенной и относительно устойчивой^ фонетически,' мотивированной связью между фонемами слова1 и признаком, полагаемым в основу именования. Данный лексический пласт обладает рядом признаков: экспрессивность и конкретность семантики, фонетическая-гипервариативность, стилистическая ограниченность (разговорная речь, фольклор, художественные произведения) и особый! набор словообразовательных формантов, из которых в первую очередь следует отметить глагольный суффикс -ауг и адъективный суффикс -уаг, являющиеся самыми надежными «свидетелями» образного происхождения производящей основы.

В данной работе предпринята попытка спроецировать сетку признаков образных корней с «прозрачной» семантикой на признаки так называемой базовой лексики, включающей обозначения природных явлений, элементов флоры и фауны, номенклатуру частей тела, числительные первого десятка, глаголы, передающие элементарные действия и др. Подобный подход открывает широкие перспективы для изысканий в области этимологии, психолингвистики и лексической семантики монгольских языков. Проблема касается не только истоков существующих лексических значений, но и определения системности в лексической организации языка, что также свидетельствует об актуальности предпринятого исследования.

В качестве объекта исследования выступает лексика с корневыми согласными [г/т] в монгольских языках, включающая как подражания звуковым явлениям внеязыковой реальности, так и изображения зрительных, вкусовых, обонятельных, тактильных ощущений, механических воздействий, динамических состояний, психологических и иных характеристик человека: Монгольские языки представляют особый интерес, прежде всего, в связи' с необычайным богатством представленного в них изобразительного материала, часть которого свидетельствует о процессе перехода от звукоподражательных слов к образным.

Предметом, исследования является семантика лексических единиц корневыми согласными [г/т] в монгольских языках.

Цель исследования — определить принципы организации и развития семантического континуума, создаваемого с помощью корневых согласных [г/т] в монгольских языках, выявить его типологические и специфические черты.

Указанная цель определяет выполнение следующих задач:

• разработать системный подход к исследованию лексики, предполагающий анализ семантики лексем с учетом канала поступления перцептивной информации;

• определить спектр изобразительных слов и слов с затемненной этимологией с корневыми согласными [г/т] и определить в них главный канал поступления информации о денотате;

• изучить звукоподражательные возможности лексем с доминантами [г/т] в монгольских языках;

• выявить моменты перехода от чисто акустических характеристик стимула к характеристикам зрительного восприятия формы объекта;

• построить фоносемантические поля доминант [г/т], отображающие информацию о форме денотата, с выявлением генеральных признаков;

• установить связь между акустико-артикуляционными особенностями согласных [г/т] и семантикой лексем, возникших в результате актуализации светового, вкусового, обонятельного и осязательного восприятия.

Гипотеза исследования заключается в том, что семантика монгольских лексем, связанных чувственным восприятием, зависит от акустико-артикуляционных признаков доминанты, символически положенных в основу номинации производных. Согласный [г] способен «озвучивать» работу экстеро- и интероцепторов, передающих внутренние полярные (преимущественно неприятные) ощущения и состояние возбуждения. Согласный [т] благодаря смычке губ служит для выражения значений, связанных с тишиной, сжиманием, собиранием воедино. Анлаутные и ауслаутные согласные корня служат для интенсификации значения, заложенного доминантой. Образные значения лексем, содержащие информацию о форме объекта, возникают в результате синестетического переноса «слух —> зрение».

Степень научной разработанности проблемы. Вопрос о соотношении условности и мотивированности языкового знака неизменно привлекал внимание исследователей. Проблема соотношения формы и содержания в языке впервые была поднята представителями греко-латинской античной языковедческой традиции, сложившейся в греко-латинском культурном ареале в VII-VI вв. до н.э. Сторонники так называемой теории ркувег (греч. 'по природе'), согласно которой наименования определяются самой природой, спорили со сторонниками теории ¿/туяе/ (греч. 'по положению'), объясняющей появление наименований по установлению самих людей без связи с природной сущностью самих предметов. Основателем «природной» теории был пифагорейский философ Гераклит, который считал слова «тенью» вещей, их образом.

В известном диалоге Платона «Кратил» философ-отмечает способность речевых звуков; подражать разнообразным, понятиям и признакам: р (ро) передает идею-движения: реЬ 'течь!, роц- 'течение', трдрод 'дрожь', грехеIV 'бежать', кроЫгу 'стучать', Оробею 'ломать',, керраи&гг 'раздроблять?, рщфыу 'кружить'. Большое символизирует а (альфа), округлое — о (омикрон) [Античные теории., 1996, с. 49].

Данной проблеме уделяли внимание такие мыслители, как Св. Августин, Фома Аквинский, Ж.Ж. Руссо; Р: Декарт, М'. В. Ломоносов. С XVII'по XIX века звукосимволизм в основном изучался с позиции звукоподражате'льной и междометной» теорий» происхождения языка., Сторонниками теории* ркуяег также можно назвать Дж. Уоллиса; Ш. де Бросса, К. де Жеблена, Ш. Нодье, В: фон Гумбольдта; А. А. Потебню и др. Философско-лингвистическая • теория Г. В: Лейбница основана естественной связи между звучанием'слова и обозначаемым предметом.' Именно им выдвинута идея о множественности; выбора из звуковых символических возможностей. Так, древние германцы использовали [г] для обозначения* движения, шума, растягивания, длины, богатства [Лейбниц, 1936, с. 280].

Согласно одному из исходных положений лингвистической концепции Ф. де Соссюра, концептуальной основы структурализма, господствовавшего в начале XX в., природа связи между означаемым и означающим, является произвольным, конвенциональным. В- связи с этим иконическая теория происхождения языка долгое время находилась «вне науки». Г. П. Мельников по этому поводу пишет: «Лингвистам нелегко- избавиться от привычки либо вообще остерегаться слишком смелых сопоставлений между явлениями совершенно специфических планов (семантики и фонетики), либо подвергать сомнению тезис структурализма о чистой произвольности языкового знака» [Мельников, 1976, с. 7].

В. JL Цымбурский также отмечает: «Возведение смыслов, отмеченных печатью1 уже развитой социальности и духовности, к этимологическим примитивам — занятие* неблагодарное в глазах скептиков^ иронически качающих головой над десятками слов, возводимых в <. .> этимологических словарях к корням, коим приписываются значения 'торчать',, 'круглый', 'звучать' или 'блестеть'» [Цымбурский, 2000, с. 19]. Серьезную проблему обилия- праязыковых омонимов в перечнях корней и основ автор предлагает решать через выстраивание типологических рядов, благодаря- которым устанавливается явная тенденция к соотносимости определенных значений, образующих смысловые пучки вокруг основ с разным-звучанием [там же; с. 20].

В' 20-30-х гг. XX в. с появлением психолингвистики, гуманистической' лингвистической парадигмы, уделяющей пристальное внимание к создателю, носителю и пользователю языка, его психологии, рассматриваемая проблема переживает новое развитие, получив название «звукосимволизм». Основоположником экспериментальных исследований звукосимволизма. считается Д. Узнадзе, автор статьи «Экспериментальный вклад в проблему психологических оснований именования» [Usnadze, 1924]. В 1929 г. вышла статья Э: Сэпира с вопросом: «что больше: mil или та1Ъ> [Sapir, 1929] и работа В. Кёлера «Гештальт-психология» [Köhler, 1929] с хрестоматийным экспериментом на соответствие зрительных стимулов искусственным словам maloiima и takete.

Большой интерес к звукосимволизму был проявлен в середине XX в. американскими лингвистами М. Бентли, Э. Вероном, Дж. Олпортом. Независимо друг от друга исследователи предлагали носителям английского языка прослушать пары антонимов иностранного языка и затем подобрать к ним английские эквиваленты. Количество правильных ответов при этом достигало 55-60 %. Также известны эксперименты Цуру-Фрайса [Tsuru, Fries,

1933[, К. Фокса [Fox, 1935], Г.Мюллера [Muller, 1935], Р. Брауна, А. Блэка, А. Хоровица [Brown, Black, Horowitz, 1955], М.С. Майроыа [Mirón, 1961], Тэйлоров [Taylor, Taylor 1962], М. Шастена [Chastaing, 1964а], Дж. Вайса [Weiss, 1964], С. Эртеля и Р. Дорста [Ertel, Dorst, 1965], Д. Рейда [Reid, 1967], С. Эртеля [Ertel, 1969, 1972], Р. Натадзе [Natadze, 1966], Ж.-М. Петерфалви [Peterfalvi, 1970], Ш. Хатчинс [Hutchins, 1998], О. Абелин [Abelin, 1999] и др.

В 70-80-х гг. XX в. звукосимволизм стал рассматриваться также в рамках фоносемантики, изучающей звукоизобразительную систему языка с пространственных и временных позиций. Среди наиболее значимых работ, существенно повлиявших на становление фоносемантики как отдельной отрасли языкознания, следует назвать труды таких отечественных лингвистов, как В. В. Левицкий, С. В. Воронин, A. IT. Журавлев, А. Б. Михалев, А. М. Газов-Гинзберг, А. Н. Журинский, А. А. Леонтьев и др.

В. В. Левицким и А. П. Журавлевым были проведены первые психолингвистические исследования. Анализ лексики 59 языков с применением статистического метода позволил В. В. Левицкому прийти к ряду интересных выводов и положений, при этом анализу подверглись не собственно звуки или фонемы, а их дифференциальные признаки. Автор отмечает существенное различие между субъективным символизмом (выявляемая экспериментальным путем связь определенных звуков и значений в психике человека) и объективным символизмом (связь определенных звуков и значений в словах того или иного языка) [Левицкий, 1998].

Опрос многотысячной аудитории с применением метода «семантического дифференциала» Ч. Осгуда позволил А. П. Журавлеву определить качественные характеристики каждого звука русской речи по 25 шкалам. В своих исследованиях А. П. Журавлев доказал факт существования фонетического значения, дал ему четкое определение, описал его структуру [Журавлев, 1974, 1981].

Весомый вклад в развитие фоносемаитической традиции внес С. В. Воронин, которым в фундаментальном труде «Основы фоносемантики» [Воронин, 1982] подробно рассмотрены принципы фоносемантики, психофизиологические основы изобразительности и фоносемантические универсалии. Автором вводится понятие фонемотипа (позднее - фонотипа), т.е. инвариантной единицы по отношению к фонемам, сходным по какому-либо аркуляционному или акустическому признаку. С. В. Воронин указывал на перспективность этимологической фоносемантики, которую, прежде всего, интересует «какова природа этимона» [Воронин, 1998, с. 19]. Результаты, полученные в рамках объективного символизма, несомненно, способствуют решению этимологических проблем.

А. Б. Михалевым на основе данных пяти языков различной степени родства разработана теория фоносемантического поля, сформулирован принцип структурирования лексики с формальной и семантической стороны [Михалев, 1995]. Подражательные и символические возможности речевых звуков создают ядро фоносемаитической системы, которое затем разрастается через семантические переходы в микрополя. В качестве формальной единицей фоносемантического поля автор также рассматривает фонемотип, под которой понимает не саму фонему, а некоторое множество фонем, объединенных общим дифференциальным признаком.

Дальнейшее продолжение идеи А. Б. Михалева находят в работах его учеников, применяющих его теорию к данным различных языков. Так, Ж. Б. Тамбиевой проведено сравнение фоносемаитической характеристики гуттуральных согласных в русском, английском и абазинском языках [2003], М. Д. Зимовой - начальных согласных в немецком и новогреческом языках [2005]; М. А. Джукаевой — спирант в чеченском, русском и немецком языках [2010]. М. Э. Даниловой исследованы семантические тенденции, проявляемые рифмами современной английской лексики [2007] и др.

В последнее время растет количество исследований, посвященных как общим вопросам фонетического значения, так и отдельным языковым аспектам:

• художественно-изобразительные свойства звуков в поэтической речи (Н. А. Красовская);

• проявление фоносемантических особенностей звуков в различных стилях речи (С. В. Степанова);

• цветовая и признаковая символика звуков (С. В. Бондарь, Л. Б. Прокофьева);

• фоносемантический аспект антонимии, синонимии (Е. А. Бурская, Е. А. Васильева) и др.

В последние годы по фоносемантике было защищено' две докторские диссертации С. С. Шляховой [Шляхова, 2005] и Л. П. Прокофьевой [Прокофьева, 2007]! Предметом исследования С. С. Шляховой выступает фоносемантическая система русского языка, или система «фоносемантических маргиналий». К звукоподражательной подсистеме исследователь относит ФМ говорения, подзывные и отгоняющие слова. Автор исходит из убеждения, что звукосимволическое значение является результатом семантического эволюционирования звукоподражательного значения. Ключевым моментом исследования Л. П. Прокофьевой, посвященного звуко-цветовой ассоциативности, выступает феномен синестезии, обуславливающий различные направления семантического развития звукоизобразительного значения.

В целом следует отметить, что применение авторами различных методик не способствуют единообразию выводов, однако все работы объединены отношением к звуку как к мотивированному знаку. На наш взгляд, семантику звуков необходимо исследовать не на основе кластеров или бифонов, а на основе отдельных фонем — фоносемантических корневых доминант — непременно с учетом канала поступления перцептивной информации.

Проблема связи звука со смыслом затрагивалась и в лингвистических работах по алтайским языкам. Изобразительная лексика алтайских языков становилась предметом пристального изучения Г. Рамстедта, Н. И. Ашмарина, Н. К. Дмитриева, М. Биттнера, А. Н. Кононова, Л. Н. Харитонова, Ы. Б. Киле, Т. И. Петровой и др. Н. И. Ашмарин первым занялся изучением звукообразноподражательных слов, опубликовав ряд работ о подражаниях в чувашском языке [1918; 1925; 1930]. Исследования Н. К. Дмитриева, посвященные мимемам тюркских языков юго-западной группы, дали толчок к изучению данной лексической группы в других тюркских языках:; туркменском, каракалпакском,, башкирском, .казахском, киргизском,, хакасском, якутском [Исхаков, 1951; Кудайбергенов, 1957; ГХЯ, 1975; Харитонов, 1947]. . , ,

В- монголоведении А. А. Бобровников впервые рассмотрел категорию изобразительных слов в-«Грамматике монгольско-калмыцкого языка» [1849]. Г. Д. Санжеев относит звукоподражания к.категории междометий [1941], Д. А. Алексеев, звукоподражательные и мимико-подражательные слова относит к наречиям, отмечая, что они обозначают не. отдельное понятие, а целый образ; [1941]. В 1958 г. в отдельной статье Ц. Б. Цыдендамбаевым проведеш структурно-морфологический анализ изобразительных слов в бурятском языке,, выявлены их синтаксические функции. Другая статья Д. Б. . Цыдендамбаева [1960] посвящена сравнительному описанию изобразительных слов в бурятском, калмыцком и халха-монгольском языках.

Наиболее детальное и разностороннее изучение бурятских образных слов с привлечением большого количества фактического материала предпринято в монографическом труде Л. Д. Шагдаровым [1962]. Данное издание не только дает исчерпывающее описание системы изобразительных слов в бурятском языке, но и является основой для ее изучения в дальнейшем.

Изобразительные слова в качестве образных средств в бурятской литературе рассматриваются Д. Д. Санжиной [1991, 2009], Ц. Ц. Бальжинимаевой [1999] . В калмыцком языке рассматриваемая категория слов исследовалась Б. Б. Манджиковой [1976, 1981]. В 1983 г. по данной теме ею была защищена диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук.

В отличие от тюркологии монголоведение не располагает большим количеством исследований по этимологии. В плане семантической реконструкции монгол оязычной лексики несомненную ценность, представляет корневой словарь монгольских языков, созданный ученым из АРВМ КНР" Сеченчогту [1988], в котором даются монгольские корневые морфемы с привлечением тюркских параллелей.

Монгольский материал в сопоставлении с алтайскими языками широко представлен в «Этимологическом словаре1 алтайских языков» РЮАЬ], составленном коллективом авторов: С. А. Старостиным, А. В. Дыбо; 0. Мудраком (при содействии И. Грунтова и В'. Глумова), а также приводится в качестве параллелей в семитомном издании «Этимологического словаря* тюркских языков» и двухтомном издании «Сравнительного словаря тунгусо-маньчжурских языков». Семантическая реконструкция» монгольских • соматических терминов (плечевого пояса) дана в работе А. В. Дыбо [1996].

Проблемам этимологии монгольского лексического фонда посвящены, работы М. Базаррагчаа, Ц. Энорбаяна, А. Лувсандэндэва, Ш. Чоймаа, Ш. Барайшира, Ц. Шагдарсурэна и др. Также в качестве источников* по этимологии следует назвать работы Б. Я. Владимирцова, Н. Н. Поппе, Г. Рамстедта, Л. Лигети, Т. А. Бертагаева, В. И. Рассадина, Б. X. Тодаевой и др.

Методологическая и теоретическая основа диссертации.

Среди работ, послуживших теоретической базой настоящей диссертации, следует назвать труды С. В. Воронина, А. Б. Михалева, А. А. Леонтьева, А. П. Журавлева, В. В. Левицкого, А. М. Газова-Гинзберга и др. Методологической базой исследования также послужили положения современной ономасиологии и лингвистической семантики. В трудах Н. Д. Арутюновой, В. Г. Гака, Н. Д. Голева, Д. Кацнельсона, Г. В. Колшанского, Н. Г. Комлева, Б. С. Кубряковой, Б. А. Серебренникова, В. Н. Телия, Ю. С.

Степанова, А. В. Суперанской и др., представляющих ономасиологическое направление исследования языка, изучается номинативная функция языковых единиц. Методологическими ориентирами также послужили труды специалистов по языковой перцепции: А. Вежбицкой; Г. И: Кустовой, Г. И. Рузина и др. Построение гипотезы исследования, а1 также интерпретация эмпирических данных предопределили обращение к работам в сфере психофизиологии; паралингвистики, этнолингвистики, антропологии, философии и др.

Диссертация основывается на общенаучных принципах познания: анализе, синтезе, индукции, типологизации, аналогии и сравнении; на диалектическом принципе взаимосвязи^ объективного и субъективного, принципе системного и сравнительного анализа. Использованный в работе системный подход к проблеме' звуковой- изобразительности* базируется на принципах междисциплинарности и эмпиричности.

Для решения поставленных задач в исследовании используются следующие методы:

•> описательно-синхронический метод;

• фоносемантический анализ, направленный' на установление корреляций между артикуляционно-акустическими характеристиками звуков и лексической семантикой;

• компонентный анализ;

• метод фоносемантического конструирования; предполагающий построение фоносемантических полей на основании гипотетической соотнесенности корневых согласных [г/т] различным ядерным значениям;

• сравнительно-сопоставительный метод;

• метод статистического анализа и содержательной интерпретации материала.

Научная новизна исследования заключается в новом целостном подходе к изучению лексического состава монгольских языков, основанном на проецировании признаков изобразительных слов, восходящих к определенным звукам и образам, на признаки базовой лексики монгольских языков. Несмотря на то, что в процессе эволюции языка система изобразительных слов в монгольских языках постепенно была вытеснена на периферийную позицию, она «пронизывает» весь основной корпус базовой лексики монгольских языков, о чем свидетельствуют результаты предпринятого исследования. В работе впервые предпринята попытка категоризации и вербализации физических ощущений, кодирующих фрагменты субъективной сферы личности, внесения категориальной четкости в недостаточно структурированное на данный момент семантическое пространство изобразительных слов.

В диссертации вводится новое понятие доминанты, носителя генерального признака. Впервые выделено участие в вербализиции ощущений обонятельного и вкусового модусов перцепции, классифицированы лексемы, возникшие в результате языковой актуализации осязательных ощущений, на основе работы экстеро- и интероцепторов.

Теоретическая значимость проведенного исследования заключается в том, что в нем произведен комплексный анализ номинационного потенциала согласных [г/т], позволяющий установить взаимосвязь между их акустико-артикуляционными характеристиками и значением лексической единицы. Исследование фоносемантических характеристик корневых согласных [г/т] уточняет лингвистические и психологические представления о связи восприятия и познания. Представленная концепция вербализации чувственного восприятия, основанная на таких понятиях психофизиологии, как синестезия и кинемика, позволяет раскрывать системность и специфику данного процесса в монгольских языках.

Работа вносит определенный вклад в разработку проблем номинации с учетом особенностей национального мировидения, что может способствовать решению таких вопросов, как соотношение языка и мышления, языка и культуры, взаимодействие чувственных и рациональных компонентов в процессах номинации и др. Выявление системы актуализации чувственного восприятия и приемов семантической интерпретации кинетических свойств согласных-доминант способствует дальнейшему развитию общей теории монгольского языкознания, развитию фоносемантической типологии в алтайских языках. Модель языковой актуализации системы восприятия средствами доминант [г/т] может быть использована при исследовании способов актуализации средствами других доминант не только в монгольских, но и в других языках мира.

Практическая значимость работы состоит в создании банка данных образных слов с корневыми согласными [г/т], сгруппированных по способам поступления перцептивной информации. Данные материалы также могут быть использованы в лексикографической практике. Результаты проведенного исследования могут найти применение при разработке теоретических курсов по лексикологии монгольских языков; спецкурсов по проблемам мотивированности языкового знака, теории номинации, лингвистической семантике и межкультурной коммуникации.

На защиту выносятся следующие положения:

1. Семантика корня в первую очередь зависит от акустико-артикуляционных свойств ведущего корневого согласного (доминанты), в котором заложена базовая информация о чувственно воспринимаемых явлениях, при широкой вариативности гласных, а также анлаутных и ауслаутных (не доминантных) согласных;

2. Доминанта [т], обладая ограниченными звукоподражательными способностями, служит для формирования поля нулевой фонации;

3. Звукосимволические значения лексем с доминантами [г/т], актуализирующих информацию о форме объекта, являются результатом семантической эволюции звукоподражательных значений;

4. Согласные [г/т] служат для актуализации противоположных признаков: «громкий <-»■ тихий», «острый круглый», «мужской <-> женский», «яркий <-> тусклый», «кислый сладкий», «шершавый пушистый», «твердый <-> мягкий», «грубый нежный»;

5. Такое акустико-артикуляционное свойство согласного [г], как дрожание кончика языка, способствует выражению в монгольских языках признаков, в большинстве случаев связанных с внутренним дискомфортом, неприятными ощущениями и чувствами (гррмкость, яркость, боль, холод, страх, стыд, зависть и др.). Кроме того, с его помощью может передаваться возбужденное состояние организма (счастье, любовь, страсть и др.);

6. Большинство лексем с доминантой [т] возникло на основе такой кинетической характеристики согласного, как смыкание губ.

Материалом для исследования послужили различные лексикографические источники: двуязычные, этимологические и толковые словари и пр. В исследовании также использовались диалектологические и фольклорные материалы, экспедиционные записи.

Формы из старописьменного монгольского языка приводятся в соответствии со словарями О. М. Ковалевского и Ф. Лессинга со ссылками. Формы, не имеющие ссылок, а также формы халха-монгольского языка приведены в соответствии с «Большим академическим монгольско-русским словарем» [2001-2002]. Рефлексы из бурятского, калмыцкого языков и языка ойратов Синьцзяна без ссылок приводятся на основе «Бурятско-русского словаря» Л. Д. Шагдарова и К. М. Черемисова' [2006, 2008], «Калмыцко-русского словаря» под ред. К. М. Муниева [1977] и «Словаря языка ойратов Синьцзяна» Б. X. Тодаевой [2001]. Данные по ордосскому и южномонгольским языкам берутся из «Etymological dictionary of Altaic languages» С. А. Старостина, А. В. Дыбо, О. А. Мудрака (при содействии И. Грунтова и В. Глумова) [2003] со ссылками. Рассматриваемая лексика дается в орфографии источников.

Среднемонгольские формы выбраны как из восточносреднемонгольских, так и западносреднемонгольских памятников: Тайная история монголов (сер.

XIII в.); китайско-монгольский словарь Хуан июй Хо Юаньдзе и Машаихэй (1389 г.); арабско-персидско-тюркско-монгольский словарь Мукаддимат ал-Адаб (XIV в.), арабско-монгольский словарь Китаб Хгшйат ал-Инсан ва ;Халбат ал Писан Джамал ад-Дина Ибн ал-Муханны (нач. XIV в.); арабско-персидско-турецко-монгольский словарь Шамиль ул-Лугат (кон. XV — нач. XVI в.); монгольско-персидский и арабско-монгольский словарь Китаб Маджму' Тарджуман Турки ва 'Аджамй ва Мугалй ва Фарсй Халила б. Мухаммада б. Йусуфа ал-Кунави (1343 г.). Преклассические монгольские формы даны по изданию Д. Тумуртогоо [2006].

В целях выявления типологически сходных и специфических мотивационных признаков нами привлекается лексика других алтайских языков с корневыми согласными [г!т], однако, на наш взгляд, необходимо проведение идентичных исследований на материале тюркских, тунгусо-маньчжурских, корейского и японского языков.

Апробация работы. Основные положения исследования нашли отражение в докладах и выступлениях на международном симпозиуме по монголоведным исследованиям Китая (Хух-хото, 2005), II Байкальской международной ономастической конференции «Имя. Социум. Культура» (Улан-Удэ, 2008), международном симпозиуме «Имена в экономике-3: Имена как язык и капитал» (Амстердам, 2009), международной конференции «Язык как национальное достояние: проблемы сохранения лингвистического разнообразия» (Улан-Удэ, 2009), IV международном симпозиуме «Культурное пространство Восточной Сибири и Монголии: от прошлого к будущему» (Улан-Удэ, 2009), международной школе-семинаре по психологии и когнитологии «Березинские чтения-6» (Москва, 2010), международной научной конференции «Монголоведение в изменяющемся мире: проблемы и перспективы» (Улан-Батор, 2010), межрегиональной конференции «Актуальные проблемы бурятской филологии и культуры» (Иркутск, 2010), международной научной конференции «Языки и письменные источники монгольских народов», проведенной в рамках Конвента монголов мира (Улан-Удэ, 2010).

Основные результаты диссертации опубликованы в 3 монографиях, а также ряде научных статей по проблеме диссертационного исследования. Апробация представлена публикациями общим объемом 42 п.л. Из них 10 статей общим объемом 5,2 п.л. опубликовано в рецензируемых журналах.

Структура и объем работы. Диссертация состоит из введения, 4 глав, заключения и библиографии. Во введении обосновывается актуальность исследуемой проблемы, определяется объект, предмет, цели и задачи исследования, формулируется гипотеза и положения, выносимые на- защиту, излагаются теоретико-методологические основы и характеризуются источники исследования; определяется научная новизна, теоретическая, и практическая значимость, приводятся сведения об апробации.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Вербализация чувственного восприятия средствами корневых согласных [r] и [m] в монгольских языках"

Результаты исследования свидетельствуют о том, что совокупность первичных основ в монгольских языках делится на группы в зависимости от способа поступления перцептивной информации, каждая из которых примыкает к определенному звуковому материалу и из него образована. Полевой подход позволил провести систематизацию значений, выражаемых посредством рассматриваемых согласных. Широкий спектр образных корней служит для передачи тончайших нюансов качеств, формирует богатый словарь для обозначения предметов и явлений, порой отличающихся друг от друга едва заметными, незначительными признаками.

В структуре корня выделен согласный-доминанта, который является носителем генерального признака. Именно в нем закодирована основная информация об объекте или явлении, поступающая по одному из пяти модусов перцепции. Кроме него, в состав корня могут входить анлаутный и ауслаутный согласные, в комбинации с которыми доминанта дает наиболее полное представление о денотате. Относительно звукоподражательных корней можно утверждать, что они представляют собой последовательность дифференциальных признаков того или иного звучания, отражающих стадии его произнесения: анлаутный согласный передает начало, доминанта — развитие и, наконец, ауслаутный согласный — окончание звука.

Широкая вариативность гласных в составе изобразительных корней монгольских языков позволила нам приложить данный признак и к корням, формирующим лексику с затемненной внутренней формой. Если гласный [а] в ономатопах передает громкий, низкий звук, то [г] - звук более высокого регистра, что, как известно, продиктовано их акустическими и артикуляторными особенностями. В образных корнях выявлена тенденция к обозначению с помощью гласного [а] более крупных объектов, а гласного [и] — более мелких.

36 % корней способны самостоятельно функционировать в качестве субстантивных форм; 30 % — в качестве адъективных форм. Из» глагольных корней «в чистом виде» представлено 70 %. Среди первичных словообразовательных формантов выделены-три группы.суффиксов: «группа day», состоящая-из аффиксов, оканчивающихся на согласный [у]\ «группа--dai», включающая- форманты, оканчивающиеся на дифтонг, и прочие аффиксы. Большинство из.них относится к ныне непродуктивным аффиксам, зафиксированным лишь в ограниченном количестве1 названий представителей флоры и фауны и демонстрирующим наиболее архаическую картину словообразовательной системы монгольских языков.

Значения производных позволили установить, что форманты «группы -dai», из которых в современных языках активно функционируют лишь собственно -дай и -хай, придают уменьшительно-ласкательное оттенок экспрессии. Сфера действия аффиксов -Щп), -уапа, а также сложных формантов -ljiyan-a, -гуап-а строго ограничена названиями растений, насекомых, мелких грызунов, что свидетельствует об их гомогенности с формообразовательными глагольными формантами -IJa, -уапа, служащими для передачи итеративного действия.

Анализ ономатопеической лексики, помимо «прозрачных» идеофонов с доминантой [г], передающих звучание животных, птиц, воды, различных артефактов, позволил выявить архаический пласт глаголов говорения, ныне потерявших свою соотнесенность со звукоподражанием. Установлено, что корневой согласный [т] участвует в образовании кинем, представляющих собой обозначения звуковых и незвуковых физиологических процессов в полости рта и носа, а также служит для вербализации несвязной речи.

Среди звукоподражаний с доминантой [г] большая часть, отличается громкостью, вызывающей неприятные ощущения. Согласный [т], благодаря такому артикуляционному признаку, как сжимание губ, обладает

333 противоположной способностью передавать сему молчания, тишины. Другая «оппозиция» представлена в актуализации вибрирующего движения. Если согласный [г] служит для передачи значений 'колыхаться, трепетать (о флаге, одежде)', формирующихся в результате достаточно отчетливого слухового восприятия, то согласный [т], манифестируя идентичные значения 'колыхаться, трястись', соотносится с не звучащими денотатами.

Для звукоподражательной лексики также характерны регулярные метафорические переносы, устанавливаемые на основе схожести сигнификативных признаков первичного и вторичного денотатов. Метафорические переносы составляют особенности ментальности народа, т.е. определенной сферы освоенных ими образов и символов. Исследование глаголов говорения в монгольских языках демонстрирует большую степень активности переноса «животное — человек» (мо. хурхрэ- 'рычать, реветь (о зверях); кричать; бормотать; тараторить' и Др.)> основанного на ассоциативной связи между рефлективными звуками животных и некоторыми акустическими параметрами человеческой речи. Перенос «природа - человек» менее активен (бур. шаръя- 'журчать; дребезжать (о голосе)') и зачастую происходит в глаголах говорения, обозначающих бессодержательную, неразборчивую или очень тихую речь. Это подтверждает влияние концептов культуры этноса на его язык, наблюдающееся и в лексике, и в семантике, и в его фонетической ткани.

Важным итогом работы представляется выявление моментов семантического перехода от звукоподражания к образу, ведущих к периферийному расширению ядерных ономатопеических признаков. Среди корней с доминантой [г] нами выделено пять ономатопов, давших пять генеральных признаков (ГП): *аг, передающий рычание диких зверей и послуживший основой для признака 'торчащий, остроконечный'; *Ь>, сопровождающий процесс нарезания чего-л. на ровные части, давший ряд лексем с ведущим признаком 'ровный, прямой'.

Посредством остальных трех идеофонов развились семантически близкие признаки: *Ьиг, передающий бурление, журчание воды и служащий для вербализации признака 'круглый; курчавый'; *яаг, воспроизводящий звук шумно вдыхаемого и выдыхаемого воздуха и породивший признак 'круглый, зияющий'; а также *ter, соотносимый со звуком отпущенной туго натянутой тетивы, пружины и ставший предпосылкой для развития признака 'надутый, пузатый'. Это подтвердило тот факт, что в процессе эволюции языка звукоподражательные значения играли не последнюю роль.

Доминанта [т] послужила для развития двух противоположных генеральных признаков: 'круглый', возникший на основе образа открытого рта человека, и 'остроконечный', появившийся в результате вербализации образа морды принюхивающегося животного. Возможно, некоторые из этих семантических сдвигов подпадают под статус универсальных направлений развития значений.

Исследование проливает свет на то, как человек отражает реальный окружающий мир, используя анализаторы, как формируется в его сознании субъективный образ объективного мира. Благодаря своим физическим характеристикам, доминанта [г] участвует в языковой интерпретации всех видов модальности. В зрительной модальности она передает резкий свет; остроконечную форму; в слуховой модальности — резкий звук; во вкусовой модальности - резкий, острый вкус. В сфере вербализации обоняния она может передавать резкий, едкий запах.

Способность корневого согласного [г] передавать ощущение холода и жары, зловония и аромата, состояние счастья и тревоги обусловлена тем, что они представляют собой крайнюю степень проявления противоположных начал. Так, глагол п.-мо. мо. орги-, бур. уръя- имеет общее значение обдавать', сочетающееся с лексемами, связанными с разными видами рецепторов: Холодовыми (мо. нуруу хуйт орги- 'обдавать холодом в спину', бур. нэрюу уръя- 'веять прохладой'); тепловыми (мо. чих халуу оргиулж байна 'уши пылают', бур. халуу уръя- 'обдавать жаром') и обонятельными мо; вмхий орги- 'отдавать зловонием'). Это свидетельствует о синкретизме семантики языковых единиц, семантических признаках, мотивирующих метафорические и метонимические переносы в интермодальные сферы, , о явлении синестезии в области обозначения физических ощущений.

Итак, противопоставление [Нт] представлено в биномах: «громкий тихий», «острый круглый», «мужской? женский», ««твердый мягкий»^ «грубый -^ нежный», «шершавый <-» пушистый», «кислый сладкий», которые как архетипические для человеческого сознания относятся к базовым оппозициям языковой картины мира. Дифференциация« значений обусловлена акустико-артикуляционными характеристиками согласных: в-большинстве случаев дрожание,; кончика; языка, в момент произнесения доминанты [г] ведет к внутреннему дискомфорту, поступающему извне по каналам различных сенсорных модальностей.

Для доминанты [т] значимым: представляется такой; артикуляционный) признак, как смыкание; губ при его; произнесении, а также меныпаяг степень напряжения артикулирующих органов. Можно отметить, что все лексемы с данным корневым; согласным; возникли; благодаря тшнемикег как, компоненту психофизиологической основы, звукосимволизма. Все это показывает; важную-роль языка в формировании: психологических процессов!человека, в становлении и развитии его сознания.

В результате исследования; установлено; что вербализация« размера объектов происходит на основе зрительного восприятия их формы. Цветообозначения; имеющие в составе корня дрожащий: сонант /}*7, возникли на. основе дискомфорта при зрительном восприятии яркого солнца (о желтом цвете) и сумерек (о темных оттенках). Также ценным представляется: выявление: целого ряда так называемых глаголов: смотрения, актуализирующихся в языке, с помощью восприятия? сияющих, сверкающих глаз человека.

Фоносемантический анализ лексем с корневыми согласными [г/т], демонстрирующих законсервированное древнее состояние монгольских языков, позволил установить исконный корневой состав монгольских языков и в определенной степени раскрыть его номинационный потенциал. Следует признать, что не все лексемы с доминантами [г/т] поддаются точной этимологизации; что объясняется сложностью ассоциативной линии* и синкретичностью значений лексем. Но, тем не менее, исследование демонстрирует очевидную'тенденцию полевого структурирования'значений, объединенных общим элементом» — звуком, и подтверждает методологическую обоснованность положения С. В. Воронина о примарной звукоизобразительной мотивированности- языкового < знака- и. теории фоносемантического поля А. Б. Михалева;.

Как отмечалось выше,- в работе* рассмотрены* производные* от 588" корней, из« которых 75 % приходится« на корни с доминантой [г]. Все корни представлены в следующих таблицах.

Заключение

Описание типологических и специфических признаков пласта лексики с корневыми согласными [г/т] позволило выявить семиотические, психологические, психофизиологические и лингвистические основания звукосимволической сущности языка, поскольку исследование возможностей фоносемантики предполагает рассмотрение не только языковой системы, но и языковой личности — личности, осуществляющей номинацию. Особую ценность представляет выявление особенностей мыслительной деятельности в процессе номинации, поскольку, как известно, сущность языковых единиц понимается отчетливее, когда прослеживаются механизмы их создания. Исследование проливает свет и на взаимосвязь языка и философии; позволяя установить соотношение между окружающим миром и сознанием в его языковом проявлении.

Если учесть, что понятие наделено образностью, то выражение понятия^ означает облечение его в-словесную форму с учетом того, что в доминанте закодированы сведения о конкретных свойствах обозначаемой вещи, явления: Доминанта формирует целый класс сходных предметов, объединенных тем или иным генеральным признаком. В связи; с. этим в качестве этимонов,необходимо рассматривать не: конкретные предметы или действия, а образы, иначе образные отклики, возникающие в сознании носителей языка при предъявлении той или иной звуковой оболочки.

Так, если яркое образное прилагательное балсагар 'полный, толстый' имеет коррелят в субстантивной сфере балсан 'мышцы, мускулы', а прилагательное балтагар 'толстый и неуклюжий' — коррелят балта 'молот, кувалда', то не обязательно существительные следует считать основами для развития образных значений. К сожалению, зачастую исследователей не интересует происхождение «готовых» слов со значениями 'мышцы', 'топор' и др. У носителей языка при предъявлении форм балсагар [хуи], балхагар [гар] в первую очередь явственно возникает в сознании образ полного человека, пухлых рук. При этом люди часто пытаются помочь себе руками передать оттенки того или иного образа (например, морхогор, мархагар, парнагар, пирнагар — о носе)113 или приводят в качестве примера конкретного человека, «сверх меры» наделенного данным признаком. Поэтому и балсагар 'полный, толстый', и балсан 'мышцы, мускулы' следует • считать производными от омертвелого дескриптивного корня *ЪаЬ со значением 'нечто пухлое, толстое', при этом' субстантив следует признать хронологически более поздним образованием, номинально «вырвавшимся» за пределы образной лексики, но сохранившим с ней тесную* морфологическую и семантическую связь.

В изысканиях ученых по звукосимволизму на материале разноструктурных языков сформулировано около4 двухсот фоносемантических закономерностей, или универсалий, которые делятся-на абсолютные и относительные: Наше исследование подтвердило- такие абсолютные универсалии, как: звукоизобразительные (ЗИ) слова образуют систему; между ЗИ-словом и его денотатом существуют закономерные соответствия; умножение состава корня ЗИ-слова есть- одно* из средств интенсификации его значения; минимум один фонемотип в ЗИ-слове имеет природу, идентичную природу денотата; элемент строения денотата может отражатьсявЗИ-слове более чем одним способом; стержневым компонентом ЗИ-слова класса фреквентативов служит [г]\ частота появления лабиальных в обозначениях округлого значительно превышает вероятное ожидание. К материалу изобразительной системы в монгольских языках применимы следующие относительные универсалии: обозначения «большого», «открытого», «широкого» содержат открытый широкий гласный; обозначения «малого» содержат закрытый узкий гласный или палатальный согласный; обозначение «темного» содержит низкий (по тону) гласный.

Таким образом, изобразительная лексика монгольских языков поддается классификации и может быть выделена в изобразительную систему языка,

113 Как отмечает один из информантов, «в начальных классах нам с братьями, подругами очень нравилось открывать «Бурятско-русский словарь» на букву «п» и изображать те образные слова, которые там встречались. Также мы любили брать старые фотографии, желательно незнакомых нам людей, и подбирать к их внешнему виду образные прилагательные» [Бадмаева С. Д., 1963 г.р., род шоно, Баргузинский р-он].

331 которой присущи такие признаки системы, как концепт (звукоизобразительность как системообразующее свойство), субстрат (доминанта как носитель звукоизобразительности) и структура (трихотомия, включающая генетический, диахронический и синхронический аспекты).

Список научной литературыСундуева, Екатерина Владимировна, диссертация по теме "Языки народов зарубежных стран Азии, Африки, аборигенов Америки и Австралии"

1. Аврорин, В. А. Грамматика нанайского языка. Морфология глагольных и наречных частей речи, междометий, служебных слов и частиц. В 2-х т. / В. А. Аврорин. М.-Л. : Изд-во АН СССР, 1961. - Т. 2. - 294 с.

2. Алатырев, В. И. Междометно-наречные повторы в удмуртском, языке / В. И. Алатырев // Ученые зап. Сер. востоковедческих наук / Ленингр. гос. ун-т. Л., 1947. - Вып. 2, № 105. - С. 216-232.

3. Античные теории языка и стиля (антология текстов) / Общ. ред. О. М. Фрейденберг. СПб. : Алетейя, 1996. - 362 с.

4. Апресян, Ю. Д. Образ человека по данным языка: попытка системного исследования / Ю. Д. Апресян // Вопр. языкознания. 1995. — № 1. — С. 37-67.

5. Арутюнова, Н. Д. К проблеме функциональных типов лексического значения / Н. Д. Арутюнова // Аспекты семантических исследований. — М., 1980.-С. 156-249.

6. Ахметьянов, Р. Г. Общая лексика материальной культуры народов Среднего Поволжья / Р. Г. Ахметьянов. — М. : Наука, 1989. 153 с.

7. Ашмарин, Н. И. Основы чувашской мимологии: (О подражательных словах в чувашском языке). Казань : Изд. чуваш, нац. организации, 1918.-10 с.

8. Ашмарин, Н. И. Подражание в языках Среднего Поволжья / Н. И. Ашмарин // Изв. / Азербайджанский гос. ун-т. — Баку, 1925. — Т. 2, 3, 4, 5.

9. Ашмарин, Н. И. О морфологических категориях подражаний в чувашском языке / Н. И. Ашмарин. — Казань : Изд. Акад. центра ТНКП, 1928.-160 с.

10. Бабуев, С. Д. Особенности лексики говора ольхонских бурят // С. Д. Бабуев // Диалектная лексика в монгольских языках. Улан-Удэ : БФ СО АН СССР, 1987. - С. 32-40.

11. П.Балли, Ш. Общая лингвистика и вопросы французского языка / Ш. Балли. — M. : URSS, 1955.-Изд. 2.-416 с.

12. Бальжинимаева, Ц. Ц. Словосочетания с изобразительными словами в бурятской художественной речи / Ц. Ц. Бальжинимаева // История развития монгольских языков. — Улан-Удэ : Изд-во БНЦ СО РАН, 1999. -С. 121-133.

13. Банзаров, Д. Собрание сочинений / Д. Банзаров. — М. : Наука, 1955. — 374 с.

14. Барабанщиков, В. А. Системогенез чувственного восприятия: — М. : Изд-во «Институт практической психологии», Воронеж: НПО «МОДЭК», 2000. 464 с.

15. Басаева, К. Д. Традиции и обряды, связанные с рождением' и воспитанием детей / К. Д. Басаева // Буряты / Отв. ред. JI. JI. Абаева, Н. Л. Жуковская. М. : Наука, 2004. - С. 186-193.

16. Баскаков, Н. А. Алтайская семья языков и ее изучение / Н. А. Баскаков. -М. : Наука, 1981.-180 с.

17. Бергсон, А. Сочинения в 4-х т. / А. Бергсон. — М. : Московский клуб, 1992. Т. 1. Опыт о непосредственных данных сознания. — 336 с.

18. Бертагаев, Т. А. К вопросу о внутренних законах развития полисемии / Т. А. Бертагаев // Изв. АН СССР. 1951. - Т. 10, вып. 6. - С. 573-588.

19. Бертагаев, Т. А. Об этимологии слов багудлсин, баргут и тукум / Т. А. Бертагаев // Филология и история монгольских народов. — М. : Изд-во вост. лит., 1958. С. 173-174.

20. Бертагаев, Т. А. Внутренняя реконструкция и этимология слов в алтайских языках / Т. А. Бертагаев // Проблема общности алтайских языков. Л. : Наука, 1971. - С. 90-109.

21. Бертагаев Т. А. О монголизмах в русском языке / Т. А. Бертагаев // Studia mongolica. Улаанбаатар, 1973.-Т. 1(9).-С. 174-179.

22. Бертагаев, Т. А. Космогонические представления в мифологии монгольских племен / Т. А. Бертагаев // Историко-филологические исследования. М. : Наука, 1974. - С. 406-418.

23. Бертагаев, Т. А. Лексика современных монгольских литературных языков (на материале монгольского и бурятского языков) / Т. А. Бертагаев. -М. : Наука, 1974. 383 с.

24. Брагинская, Н. В. Кто такие мирмидонцы? / Н. В. Брагинская // От мифа к литературе : сб. в честь 75-летия Е. М. Мелетинского. М. : Изд-во РГТУ, 1993. - С. 231-256.

25. Бубрих, Д. В. К проблеме изобразительной речи / Д. В. Бубрих // Ученые зап. Сер. Исторические и дипломатические науки / Карело-финский ун-т. Петрозаводск, 1948. - Т. 3, вып. 1. — С. 85-94.

26. Будаев, Ц. Б. Лексика бурятских диалектов в сравнительно-историческом освещении / Ц. Б. Будаев. Новосибирск : Наука, 1978. -302 с.

27. Бураев, И. Д. Становление звукового строя бурятского языка / И. Д. Бураев. Новосибирск : Наука, 1987. - 185 с.

28. Бурыкин, А. А. Роль монгольских языков для алтаистических исследований / А. А. Бурыкин // История развития монгольских языков. Улан-Удэ : Изд-во БНЦ СО РАН, 1999. - С. 19-42.

29. Бухаева, О. Д. Типологическое сопоставление фонем и их сочетаемости в русском и бурятском языках / О. Д. Бухаева. — Новосибирск : Изд-во Новосиб. ун-та, 1991. 132 с.

30. Вежбицкая, А. Язык. Культура. Познание / А. Вежбицкая. — М. : Русские словари, 1996. — 416 с.

31. Владимирцов, Б. Я. Заметки к древнетюркским и старомонгольским текстам / Б. Я. Владимирцов // Доклады АН СССР. Л., 1929. - № 16. -С. 289-296.

32. Владимирцов, Б. Я. Сравнительная грамматика монгольского письменного языка и халхаского наречия. Введение и фонетика / Б. Я. Владимирцов. М.-Л. : Издание Ленингр. вост. ин-та, 1929. — 435 с.

33. Владимирцов, Б. Я. Арабские слова в монгольском / Б. Я. Владимирцов // Записки» коллегии востоковедов при Азиатском музее АН СССР. Л.: Изд-во АН СССР, 1930. - Т. V. - С. 73-82.

34. Владимирцов, Б. Я. Общественный строй монголов. Монгольский кочевой феодализм / Б. Я. Владимирцов. Л. : Изд-во АН СССР, 1934. -224 с.

35. Воронин, С. В. Фоносемантика и этимология / С. В. Воронин // Диахроническая германистика: межвуз. сб. ст. — СПб. : Изд-во С.-Петерб. ун-та, 1997. С. 131-171.

36. Воронин, С. В. Основы фоносемантики / С. В. Воронин. Л. : Изд-во Ленингр. ун-та, 1982. - 244 с.

37. Воронин, С. В. Некоторые вопросы этимологической фоносемантики / С. В. Воронин, С. В. Климова // Англистика: Современные достижения и традиции: тез. докл. Росс, межвуз. конф. — СПб., 1998. — С. 19—25.

38. Вульф, К. Антропология: История, культура, философия / пер. с нем. Г. Хайдаровой / К. Вульф. — СПб. : Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2008. — 280 с.

39. Вундт, В. Основания физиологической психологии / В. Вундт. — М. : Изд-во Н. А. Абрикосова, 1880. 1038 с.

40. Газов-Гинзберг, А. М. Был ли язык изобразителен в своих истоках? (свидетельство прасемитского запаса корней) / А. М. Газов-Гинзберг. -М.: Наука, 1965.-183 с.

41. Гак В. Г. К типологии лингвистических номинаций / В. Г. Гак // Языковая номинация : Общие вопросы / Под. ред. Б. А. Серебренникова, А. А. Уфимцевой. М.: Наука, 1977. - С. 230-293.

42. Гаспаров, Б. М. Язык, память, образ. Лингвистика языкового существования / Б. М. Гаспаров. -М. : Новое литературное обозрение, 1996.-352 с.

43. Гамкрелидзе, Т. В. Индоевропейский язык и индоевропейцы / Т. В. Гамкрелидзе, Вяч. Вс. Иванов. Тбилиси : Изд-во Тбилис. ун-та, 1984.- 1328 с.

44. Горелов, И. Н. Основы психолингвистики / И. Н. Горелов, К. Ф. Седов. М.: Лабиринт, 1997. - 224 с.

45. Грамматика хакасского языка / Под ред. Н. А. Баскакова. М. : Наука, 1975.-418 с.

46. Грунтов, И. А. Развитие прамонгольского гортанного спиранта */г- в начальной позиции в языке памятника монгольского языка XIV векасловаря Мукаддимат ал-адаб Электронный ресурс. / И. А. Грунтов // Режим доступа: www.altaica.ru.

47. Гумбольдт, В. фон. Избранные труды по языкознанию / В. фон Гумбольдт. М.: Прогресс, 1984. - 397 с.

48. Гурулев, С. А. Реки Байкала: происхождение названий / С. А. Гурулев. Иркутск : Вост.-Сиб. кн. изд-во, 1989. — Н2 с.

49. Дамбуева, П. П. Типология и средства выражения категории модальности в современном бурятском и русском языках / П. П. Дамбуева. Улан-Удэ, 1999. - 151 с.

50. Дамбуева, П. П. Категория модальности в современном бурятском языке / П. П. Дамбуева. Улан-Удэ, 2000. - 251 с.

51. Дампилова, JI. С. Символы художественного пространства Востока и Запада в поэзии Баира Дугарова / JI. С. Дампилова // Восток. АфроАзиатские общества: история и современность. — 2005. № 3. — С. 104-110.

52. Дашиева, Н. Б. Календарь в народной культуре бурят опыт историко-этнографического культурно-исторического исследования) / Н. Б. Дашиева. Улан-Удэ : Изд.-полигр. комплекс ВСГАКИ, 2001. — 299 с.

53. Демьянков, В. 3. Когнитивная лингвистика как разновидность интерпретирующего подхода / Демьянков В. 3. // Вопр. языкознания. — 1994.-№ 4.-С. 17-33.

54. Дмитриев, Н. К. Строй тюркских языков / Н. К. Дмитриев. М. : Изд-во восточной литературы, 1962. - 607 с.

55. Дмитриева, JI. В. Из этимологии названий растений в тюркских, монгольских и тунгусо-маньчжурских языках / JI. В. Дмитриева // Исследования в области этимологии алтайских языков. — JI. : Наука, 1979.-С. 135-191.

56. Дмитриева, JI. В. Этимология географических апеллятивов в тюркских и других алтайских языках / JI. В. Дмитриева // Алтайские этимологии. -Л., 1984.-С. 130-177.1 t

57. Дугаров, Б. С. Бурятская Гэсэриада: небесный прологи-мир эпических божеств / Б. С. Дугаров. Улан-Удэ, 2005. - 298 с.

58. Дугаров, Д. С. Исторические корни белого шаманства (на материале обрядового фольклора1 бурят) / Д. С. Дугаров. — М. : Наука, 1991. — 302 с.

59. Дыбо, А. В. Семантическая: реконструкция в алтайской этимологии: соматические термины (Плечевой пояс) / А. В. Дыбо. — М. : Языки русской культуры, 1996. 389 с.

60. Дыбо, А. В. Монгольские названия деревьев в алтайском словаре / А.

61. B. Дыбо // Трофим Алексеевич Бертагаев: К 100-летию со дня рождения : сб; .науч: статей; — Элиста : ЗАОр НПП «Джангар», 2005. —1. C. 42-64.

62. Дыбо, А. В. Лингвистические контакты ранних тюрков: лексический фонд: пратюркский период V А. В. Дыбо. — М. : Вост. лит, 2007. 223: с.

63. Дыбо, А. В. К проблеме происхождения- имитативных слов Электронный ресурс. / А. В: Дыбо // Режим доступа: wvvw.altaica.ru.

64. Егоров, В. Г. Этимологический словарь чувашского языка / В. Г. Егоров. Чебоксары : Чуваш, гос. изд-во, 1964. — 355 с.

65. Жамбалова, С. Г. Охота / С. Г. Жамбалова // Буряты / Отв. ред. Л. Л. Абаева, Н. Л. Жуковская. М.: Наука, 2004. - С. 105-114.

66. Жуковская, Н. Л. Пища и: кулинарные традиции / Н. Л. Жуковская // Буряты / Отв. ред. Л. Л. Абаева^ Н. Л. Жуковская. -М. : Наука, 2004. — С. 166-180.

67. Знак : иконы, индексы, символы : тезисы докл. междунар. конф., поев: 70-летию со дня рождения С. В. Воронина / Под- ред. А. В. Зеленщикова, О. И'. Бродович. СПб.: Филол. ф-т СПбГУ, 2005. — 81 с:

68. Зомонов, М: Д: Словарь бурятского шаманизма / М. Д. Зомонов, И: А. Манжигеев. Улан-Удэ : Буряад Унэн, 1998. — 148 с.

69. Зориктуев, Б. Р. О происхождении и семантике этнического »названия монгол / Б. PI Зориктуев // Вестник Бурятского государственного университета. Сер. Филология. — Улан-Удэ : Изд-вог Бурятского* госуниверситета, 2009: Вып. 10. - С. 125—131.

70. Иллич-Свитыч, В. М. Опыт сравнения ностратических языков (семитохамитский, картвельский, индоевропейский, уральский, дравидийский, алтайский): В 3-х т. / В. М. Иллич-Свитыч. — М: : Наука, 1971.-Т. 1.-369 с.

71. Иллич-Свитыч, В. М. Опыт сравнения ностратических языков (семитохамитский, картвельский; индоевропейский, уральский,дравидийский, алтайский) / В. М. Иллич-Свитыч. В 3-х т. — М., 1976. -Т. 2. 572 с.

72. Исхаков, А. И. О подражательных словах в казахском языке / А. И. Исхаков // Тюркологический сборник. М.-Л., 1951. - С. 103-111.

73. Казакевич, В. А. Современная монгольская топонимика / В. А. Казакевич. Л. : АН СССР, 1934. - 30 с.

74. Кайдаров, А. Т. Структура односложных корней и основ в казахском языке / А. Т. Кайдаров. Алма-Ата : Наука, 1986. - 326 с.

75. Калужински, С. Некоторые вопросы монгольской терминологии родства / С. Калужински // Олон улсын монголч эрдэмтний 2-р их хурал. — Улан-Батор, 1973. — С. 217.

76. Кассирер, Э. Философия символических форм Том 1. Язык / Э. Кассирер. -М., СПб. : Университетская книга, 2002. — 272 с.

77. Киле, Н. Б. Образные слова нанайского языка / Н. Б. Киле. Л. : Наука, 1973.- 189 с.

78. Клоусон, Дж. Лексикостатистическая оценка алтайской теории / Дж. Клоусон // Вопросы языкознания. 1959. — № 5. - С. 22-^-1.

79. Козин, С. А. Сокровенное сказание. Монгольская хроника 1240 г. / С. А. Козин. М.-Л., 1941.-605 с.

80. Кононов, А. Н. Семантика цветообозначения в тюркских языках / А. Н. Кононов // Тюркологический сборник. 1975. -М., 1978. С. 159-179.

81. Котвич, В. Исследование по алтайским языкам / В. Котвич. М. : Изд-во иностр. лит., 1962. - 371 с.

82. Кравков, С. В. Взаимодействие органов чувств / С. В. Кравков. М.-Л., 1948. - 128 с.

83. Кубрякова, Е. С. Краткий словарь когнитивных терминов / Е. С. Кубрякова, В. 3. Демьянков, Ю. Г. Панкрац, Л. Г. Лузина. — М.: Филологический факультет МГУ им. М.В. Ломоносова, 1996. 245 с.

84. Кудайбергенов, С. Подражательные слова в киргизском языке / С. Кудайбергенов. Фрунзе : Киргизучпедгиз, 1957. — 108 с.

85. Левицкий, В. В. Семантика и фонетика / В. В. Левицкий. — Черновцы : Изд-во Черновицкого ун-та, 1973. 103 с.

86. Левицкий, В. В. Начальные сочетания фонем в английском языке / В. В. Левицкий // Сочетаемость языковых единиц в германских и романских языках. Киев, 1983. — С. 8—17.

87. Левицкий, В. В. Этимологические и семасиологические исследования в области германских языков / В. В. Левицкий. — Черновцы : Изд-во ЧТУ.-1997.-276 с.

88. Левицкий, В. В. Семантические и фонетические связи в лексике индоевропейского праязыка. Опыт квантитативного анализа этимологического словаря / В. В. Левицкий. — Черновцы : Рута, 2008. — 232 с.

89. Лейбниц, Г. В. Новые опыты о человеческом разуме / Г. В. Лейбниц. М., 1936. - 484 с.

90. Лиджиев, А. Б. Глаголы мышления в монгольских языках: сравнительно-исторический анализ / А. Б. Лиджиев // Единая Калмыкия в единой России: через века в будущее: материалы Междунар. науч. конф. Элиста : ЗАОр «НПП «Джангар», 2009. - С. 258-262.

91. Лубсан Данзан. Алтан Тобчи / Пер. с монг., введение, комментарий и приложения Н. П. Шастиной. — М. : Наука, 1973. 440 с.

92. Маковский, М. М. Лингвистическая комбинаторика (опыт стратификации языковых структур) / М. М. Маковский. — М. : КомКнига, 2007. 232 с.

93. Маковский, М. М. Индоевропейская этимология. Предмет -методы практика // М. М. Маковский. - М. : Либроком, 2009. — 354 с.

94. Манджикова, Б. Б. К особенностям фонетической структуры звукоподражательных слов и их значений в калмыцком языке / Б. Б. Манджикова // Вопросы грамматики и лексикологии современного калмыцкого языка. — М., 1976. С. 65—77.

95. Манджикова, Б. Б. Изобразительные слова в современном калмыцком языке : дис. канд. филол. наук / Манджикова Бэлла Бембеевна. М., 1983. — 163 с.

96. Маркова, Е. М. Праславянские названия деревьев как отражение фрагмента языковой картины мира славян / Е. М. Маркова // Acta Lingüistica. Yol. 2 (2008), 1. - С. 37-45.

97. Мельников, Г. П. Орфонимия и мотивированность знака / Г. П. Мельников // Проблемы мотивированности языкового знака / Под ред. А. П. Журавлева. — Калининград : Изд-во Калинин, ун-та, 1976. — С. 3— 10.

98. Мельхеев, М. Н. Географические названия Восточной Сибири / М. Н. Мельхеев. — Иркутск : Вост.-Сиб. кн. изд-во, 1969. — 120,с.

99. Мельхеев, М. Н. Топонимика Бурятии. История, система и происхождение географических названий / М. Н. Мельхеев. — Улан-Удэ : Бурят, кн. изд-во, 1969А. 186 с.

100. Митрошкина, А. Г. Личные имена бурят / А. Г. Митрошкина. — Иркутск : Изд-во Иркут. госун-та, 1995. 377 с.

101. Мифы народов мира. Энциклопедия. В 2-х т. / Гл. ред. С. А. Токарев. -М. : Советская энциклопедия, 1987. — Т.1. А-К. 671 с.

102. Михайлов, Т. М. Из истории бурятского шаманизма (с древнейших времен по XVTII в.) / Т. М. Михайлов. Новосибирск : Наука, 1980. - 320 с.

103. Михалев; А. Б. Теория фоносемантического поля / А. Б. Михалев. -Пятигорск : Изд-во ПГЛУ, 1995. 213 с.

104. Михалев, А. Б. Языковая картина мира как полиструктурная деталь / А. Б. Михалев // Язык. Этнос. Сознание. Материалы междунар. науч. конф., 24-25 апр. 2003 г. Майкоп : Ред.-изд. отдел АГУ, 2003. -Т. 1. - С. 23-30.

105. Михалев, А. Б. Фоносемантические универсалии / А. Б. Михалев // Университетские чтения-2006 : материалы науч.-метод. чтений ПГЛУ. -Пятигорск : ПГЛУ, 2006. Ч.1. - С. 42-46.

106. Михалев, А. Б. Методический арсенал фоносемантики / А. Б. Михалев // Методология современного языкознания: сб. ст. / Отв. ред. А. Г. Сонин, А. С. Баранов. -М. : АСОУ, 2010. С. 122-141.

107. Монголой нюуса тобшо. Сокровенное сказание монголов (на бурятском, русском языках) / Ч.-Р. Намжиловай оршуулга. Пер. С. А. Козина. Улан-Удэ : Бурят, кн. изд-во, 1990. - 318 с.

108. Мудрак, О. А. Этимологический словарь чукотско-камчатских языков / О. А. Мудрак. М. : Яз. рус. культуры, 2000. — 284 с.

109. Мурзаев, Э. М. Словарь народных географических терминов / Э. М. Мурзаев. М. : Мысль, 1984. - 653 с.

110. Намжилон, Ц. Н. Терминология родства в говоре североселенгинских бурят // Ц. Н. Намжилон // Диалектная лексика в монгольских языках. Улан-Удэ : БФ СО АН СССР, 1987. - С. 60-85.

111. Нерознак В. П. Праязык: реконструкт или реальность? / В. А. Нерознак // Сравнительно-историческое изучение языков разных семей. Теория лингвистической реконструкции. — М., 1988. — С. 26-43.

112. Новикова, К. А. Названия домашних животных в тунгусо-маньчжурских языках / К. А. Новикова // Исследования в области этимологии алтайских языков. Л.: Наука, 1979. - С. 53—134.

113. Номинханов, Ц. Д. Материалы к изучению истории калмыцкого языка / Ц. Д. Номинханов. — М.: Наука, 1975. — 327 с.

114. Орловская, М. Н. Имена существительные и прилагательные в современном монгольском языке / М. Н. Орловская. — М. : Изд-во вост. лит., 1961. -115 с.

115. Петрова, Т. И. Образные слова в нанайском языке / Т. И. Петрова // Изв. Акад. наук СССР, Отделение литературы и языка, 1948. — Т. VII, вып. 6. С. 522—537.

116. Поливанов, Е. Д. Статьи по общему языкознанию / Е. Д. Поливанов. М.: Наука, 1968. - 360 с.

117. Потапов, JI. П. Алтайский шаманизм / Л. П. Потапов // АН СССР, Ин-т этнографии им. Н. Н. Миклухо-Маклая. Л. : Наука, 1991. — 321 с.

118. Прокофьева, Л. П. Звуко-цветовая ассоциативность: универсальное, национальное, индивидуальное / Л. П. Прокофьева. -Саратов : Изд-во Саратовского медицинского ун-та, 2007. 280 с.

119. Прокофьева, Л. П. Звуко-цветовая ассоциативность в языковом сознании и художественном тексте: универсальный, национальный, индивидуальный аспекты: автореферат дисс. . докт. филол. наук / Л. П. Прокофьева. Саратов, 2009. — 47 с.

120. Пюрбеев, Г. Ц. Историко-сопоставительные исследования по грамматике монгольских языков. Синтаксис словосочетания / Г. Ц. Пюрбеев. М. : Наука, 1993.-304 с.

121. Рамстедт, Г. Введение в алтайское языкознание. Морфология / Г. Рамстедт. -М. ^ Изд-во иност. лит-ры, 1957.-254 с.

122. Рассадин, В. И. Фонетика и лексика тофаларского языка / В. И. Рассадин. Улан-Удэ : Бурят, кн. изд-во, 1971. — 256 с.

123. Рассадин, В. И. Монголо-бурятские заимствования в сибирских тюркских языках / В. И. Рассадин. — М.: Наука, 1980. 114 с.

124. Рассадин, В. И. Очерки по исторической фонетике бурятского языка / В. И. Рассадин. -М. : Наука, 1982. 198 с.

125. Рассадин, В. И. Промысловая лексика в говоре окинских бурят // В. И. Рассадин // Диалектная лексика в монгольских языках. Улан-Удэ : БФ СО АН СССР, 1987. - С. 3-20.

126. Рассадин, В. И. Проблемы исторического словообразования монгольских языков / В. И. Рассадин // Историко-сравнительное изучение монгольских языков. — Улан-Удэ : Изд-во БНЦ СО РАН, 1995.-С. 120-131.

127. Рассадин, В. И. Некоторые проблемы этимологизации слов монгольского языка / В. И. Рассадин // VII Междунар. Конгресс монголоведов: Докл. Российской делегации. Улаанбаатар, 1997. - С. 55-60.

128. Рассадин, В. И. Становление говора нижнеудинских бурят / В. И. Рассадин. Улан-Удэ : Изд-во БНЦ СО РАН, 1999. - 160 с.

129. Рассадин, В. И. Сложение группы непроизводных субстантивов в бурятском языке / В. И. Рассадин // История развития бурятского языка: сб. ст. Улан-Удэ : Изд-во БНЦ СО РАН, 2006. - С. 3-16.

130. Рассадин, В. И. Очерки по истории сложения тюрко-монгольской языковой общности / В. И. Рассадин. Элиста : Изд-во Калм. ун-та, 2007. — 4.1. Тюркское влияние на лексику монгольских языков. — 165 с.

131. Рассадин, В. И. Очерки по морфологии и словообразованию монгольских языков / В. И. Рассадин. Элиста : Изд-во КГУ, 2008. -234 с.

132. Рассадин, В. И. Комплекс лексики номадного скотоводства монгольских языков в свете тюрко-монгольских языковых связей / В. И. Рассадин // Вопросы филологии. Сер. Урало-алтайские исследования. — 2010. — № 1. С. 32-38.

133. Рашид-ад-дин, Д. Сборник летописей / Д. Рашид-ад-дин. М.-Л., 1952.-Т. 1, кн. 1.-387 с.

134. Рубинштейн, Г. А. О концептуализации отрезков времени в русском языке Электронный ресурс. / Г. А. Рубинштейне // Режим доступа: http://www.seelrc.0rg/gl0ss0s/issues/2/rubinstein.pdf.

135. Рубинштейн, С. JI. Основы общей психологии / С. JL Рубинштейн. СПб.: Питер, 2002. - 720 с.

136. Рузин, И. Г. Когнитивные стратегии именования:! модусы перцепции (зрение, слух, осязание, обоняние, вкус) и их выражение в языке / И. Г. Рузин // Вопросы языкознания. 1994. — № 6. — О. 79—100.

137. Рыкин, П. О. Семантический анализ терминов родства :и: свойства в среднемонгольском языке / П. О. Рыкин // Вопросы филологии. Сер. Урало-алтайские исследования. — 2009. — № 1/УА (1). С. 80—S> 1.

138. Санжина, Д. Д. Язык бурятских исторических романов / Д. Д. Санжина. Улан-Удэ : Изд-во БНЦ СО РАН, 1991. - 132 с.

139. Севортян, Э. В. Аффиксы глаголообразования в азербайджанском языке. Опыт сравнительного исследования / Э. В. Севортян. — .У. : Изд-во вост. лит-ры, 1962. — 643 с.

140. Севортян, Э. В. Аффиксы именного словообразования в азербайджанском языке / Э. В. Севортян. -М. : Наука, 1966. — 437 с.

141. Семенов, А. В. Этимологический словарь русского языка / А. В. Семенов. М. : Юнвес, 2003. - 704 с.

142. Сепир, Э. Язык. Введение в изучение речи / Пер. с англ. А. М. Сухотина / Э. Сепир. М.-Л. : Соцэкгиз, 1934. - 224 с.

143. Скрынникова, Т. Д. Символы солнца в традиционной культуре тюрко-монгольских народов Сибири / Т. Д. Скрынникова //^Этническаяистория и этническая культура: — М. — Улан-Удэ : Изд.-полигр. комплекс ВСГАКИ, 2009. С. 3-23.

144. Сокровенное сказание монголов : Анонимная: монгольская хроника 1240 г. Элиста : Калм. кн. изд-во, 1990. — 280 с.

145. Сравнительно-историческая грамматика тюркских языков / АН СССР. Ин-т языкознания; Отв: ред. Э. Р. Тенишев. М. : Наука, 1988: -Кн. 3 : Морфология / Э. Р. Тенишев и др. - 560 с.

146. Сравнительно-историческая грамматика тюркских, языков. Лексика : 2^е изд., доп.-Ml: Наука; 2001V-822 с.159: Столяренко; Л: Д. Основы психологии. Изд: 3-е, перераб. и доп. / Л: Д: Столяренко: Ростов-на-Дону: Феникс; 20001-672 с.

147. Сыромятников,. Н. А. Методика сравнительно-исторического изучения: общих морфема в алтайских языках / Н1 А. Сыромятников;// Проблемы общности алтайских языков. — Л.,1971. — С. 51—64.

148. Тёплов, Б. M: Психология / Б: М: Теплов: — Mt : Учпедгиз, 1953. — 288 с.

149. Тодаева, Б. X. Дунсянский язык / Б. X. То даева. — М. : ИВ Л, 1961. -152 с.

150. Тодаева, Б. X. Баоаньский язык / Б. X. Тодаева. М: : Наука, 1964.-158 с.166: Тодаева; Б. X. Монгорский язык: исследование, тексты, словарь / Б. X. Тодаева; M : Наука; 1973: - 391 с:

151. Тодаева, Б. X. Опыт лингвистического исследования; эпоса «Джангар» / Б. X. Тодаева. Элиста, 1976. — 530 с.

152. Тодаева, Б. X. Язык монголов Внутренней Монголии: очерк диалектов / Б. X. Тодаева. М. : Гл. ред. вост. лит., 1985. - 133 с.

153. Топоров, В. Н. О некоторых теоретических основаниях этимологического анализа / В. О. Топоров // Вопросы языкознания. — 1960.-№3.-С. 44-59.

154. Хангалов, М. Н. Собрание сочинений. В 3-х т. / Под ред. Г. Н. Румянцева. Улан-Удэ : Бурят, кн. изд-во, 1959. — Т. 2. — 443 с.

155. Хангалов, М. Н. Собрание сочинений. В 3-х т. / Под ред. Г. Н. Румянцева. Улан-Удэ : Изд-во ОАО «Республиканская типография», 2004.-Т. l.-508'c.

156. Харитонов, JI. Н. Неизменяемые слова в якутском языке / Л. Н. Харитонов. Якутск : Госиздат ЯАССР, 1943. — 84" с.

157. Харитонов; Л.' Н. Типы глагольной основы в якутском языке / Л. Н. Харитонов. М.-Л.: АН СССР, 1954. - 312 с.

158. Харькова, С. С. К этимологии наименований убранства дома Электронный ресурс. / С. С. Харькова // Режим доступа: www.altaica.ru.

159. Цинциус, В. И. Проблемы сравнительно-исторического изучения лексики алтайских языков // Исследования в области этимологии алтайских языков. — Л.: Наука, 1979. — С. 3—16.

160. Цинциус, В. И. К этимологии названий металлов и их сплавов в алтайских языках / В. И. Цинциус, Т. Г. Бугаева // Исследования в области этимологии алтайских языков. — Л.: Наука, 1979. С. 19-52.

161. Цинциус, В. И. Этимологии алтайских лексем с анлаутными глухими придыхательными смычными губно-губным п изаднеязычным<к II Алтайские этимологии: сб. науч. тр. — М1 : Наука, 1984.-С. 17-129. ^

162. Цыдендамбаев, Ц: Б. Изобразительные слова в бурятском языке / Ц. Б. ЦыдендамбаевI// Филология и история монгольских 'народов.

163. Памяти Б. Я. Владимирцова. М. : Изд-во воет: лит., 1958. — С. 136— 151. ' / . .

164. Цыдендамбаев, Ц. Б. Изобразительные слова в монгольских языках / Ц: Б.' Цыдендамбаев? // XXV Междунар: конгресс востоковедов:: Докл. делегации СССР.- М., 1960. — С. 60-71.

165. Чимитдоржиева, Г. Н. Исторические связи бурятского? и эвенкийского; языков, (на; примере; лексики); : автореф. дис.канд. филол. наук / Г. Н. Чимитдоржиева. Улан-Удэ, 2003. - 22 с.

166. Шилков, Ю. М. Психосоматические структуры сознания // Метафизические исследования. Вып. 6. Сознание. Альманах лаборатории метафизических исследований при философском факультете СПбГУ. СПб., 1998. - С. 76-98.

167. Шляхова, С. С. Тень смысла в звуке: введение в русскую фоносемантику / С. С. Шляхова. Пермь : Перм. гос. пед. ун-т, 2003. — 218 с.

168. Шляхова С. С. «Другой» язык: Опыт маргинальной лингвистики / С. С. Шляхова. Пермь : Изд-во Перм. гос. техн. ун-та, 2005. — 346 с.

169. Шляхова С. С. Фоносемантические маргиналии в русской речи: автореф. дисс. . докт. филол. наук / С. С. Шляхова. Пермь, 2006. — 41 с.

170. Шнайдер, К. Клиническая психопатология / К. Шнайдер. Киев : Сфера, 1999.-236 с.

171. Шулунова, JI. В. Ономастика Прибайкалья / JI. В. Шулунова. — Улан-Удэ : Изд.-полигр. комплекс ВСГАКИ, 1995. 204 с.

172. Щербак, А. М. Названия домашних и диких животных / А. М. Щербак // Историческое развитие лексики тюркских языков. — М. : Наука, 1961.-С. 82-172.

173. Щербак, А. М. Сравнительная фонетика тюркских языков / А. М. Щербак. Л. : Наука, 1970. - 204 с.

174. Щербак, А. М. Ранние тюркско-монгольские языковые связи (VIII-XIV вв.) / А. М. Щербак. СПб.: Наука, 1997. - 292 с.1. На монгольском языке

175. Базаррагчаа, М. Монгол угийн гарлыг мошгох нь / М. Базаррагчаа. Улаанбаатар, 1992. -1 боть. - 183 т.

176. Базаррагчаа, М. Монгол угийн гарлыг мошгох нь / М. Базаррагчаа. Улаанбаатар, 1992. - II боть. - 184-393 т.

177. Базаррагчаа, М. Монгол угийн гарлыг мошгох нь / М. Базаррагчаа. — Улаанбаатар, 1995. — III боть. — 221 т.

178. Базаррагчаа, М. Монгол угийн гарлыг мошгох нь / М. Базаррагчаа. Улаанбаатар, 1995. - IV боть. — 222—468 т.

179. Базаррагчаа, М. Эртний монгол хэлний угийн бутэц тууний зарим онцлог / М. Базаррагчаа. Улаанбаатар, 2006. - 540 т.

180. Базаррагчаа, М. Дурслэх угс бие даасан ай болох нь / М. Базаррагчаа // Монгол судлал. 2007. - XXVII боть, III дэвтэр. - 23-41 т.

181. Болд, Л. Орчин цагийн монгол хэлний дагавар / Л. Болд. -Улаанбаатар, 1986. 126 т.

182. Болд, Л. Турэг-монгол хэлний ундсэн тооны нэрийн гарлын болон бутцийн харьцуулсан судалгаа / Л. Болд // Nomadic Studies. Bulletin №8. Улаанбаатар, 2004. - 94-11 б-р т.

183. Болд Л. Турэг, монгол хэлний тооны нэр / Л. Болд. Улаанбаатар : ШУА-гийн хэвлэл, 2005. - 122 т.

184. Дулам, С. Монгол бэлгэдэл зуй / С. Дулам. IV дэвтэр: Зууд, зон совингийн бэлгэдэл зуй, Цагийн бэлгэдэл зуй. — Улаанбаатар, 2002.

185. Монголын нууц товчоо : хуучин монгол хэлнээс одоогийн монгол бичгийн хэлээр Ц. Дамдинсурэн орчуулав. — Улаанбаатар, 1990. 255 т.

186. Онорбаян, Ц. Орчин цагийн монгол хэлний уг зуй / Ц. Внербаян. Улаанбаатар, 1994. — 217с.

187. Темертогоо, Д. Монгол хэлний туухэн хэлзуй / Д. Темортогоо. — I дэвтэр. — Улаанбаатар, 1992.

188. Томертогоо, Д. Монгол хэл шинжлэлийн онол, туухийн асуудлууд / Д. Темортогоо. — Улаанбаатар, 2002. 237 т.

189. Хасбаатар, Ц. Монгол хэлний угийн эхний эгшиг гээгдэх тухай // / Ц. Хасбаатар // История развития монгольских языков. — Улан-Удэ : Изд-во БНЦ СО РАН, 1999. С. 84-91.1. На других языках

190. Benedetti, G. Psyche und Biologie / G. Benedetti. Stuttgart, 1973. -222 p.

191. Bently, M. An accessory study of phonetic symbolism / M. Bently, Е. Varon. Amer. J. Psychol. - 1959.

192. Brown, R. Words and things / R. Brown. New York: The Free Press. 1958.-398 p.

193. Brown, R. Psycholinguistics / R. Brown // First Free Press Paperback Edition.- 1972.-382 p.

194. Castren, M. A. Versuch einer burjatischen Sprachlehre nebst kurzem Worterverzeichniss / M. A. Castren. — St-Pb., 1857.

195. Clauson, G. Turkish and Mongolian studies. — London : The Royal Asiatic Society, 1962.

196. Gombocz, Z. Az altaji nyelvek hangtörtenetehez / Z. Gombocz. -NyK, XXXV, 1905.

197. Doerfer, G. Türkische und mongolische Elemente im Neupersischen / G. Doerfer. Wiesbaden, 1963. —I.

198. Doerfer, G. Türkische und mongolische Elemente im Neupersischen / G. Doerfer. Wiesbaden, 1967. - III.

199. Doerfer, G. Mongolo-Tungusica / G. Doerfer. — Wiesbaden otto-Harrassowits, 1985. -Bd: 3. 307 p.

200. Dulam, S. Reading on the system of. the system- and quality of the Mongol Symbolism / S. Dulam // Study of Mongolian Symbolism: Quest and Perspectives. Ulaanbaatar, 2009. - P. 14-37.

201. Helmholtz, H. von. A treatise on psychological optics / H. von Helmholtz. N.-Y.: Dover, 1962. - 593 p.

202. Householder, F. W. On the problem of Sound and' Meaning, an English Phonestheme / F. W. Householder. Word- 2, 1931. -P.* 517-538.

203. Kainz, F. Psychologie der Sprache / F. Kainz. Berlin; 1960.

204. Khabtagaeva, B. Colour names and their suffixes / B. Khabtagaeva // Acta Orientalia.: Academiae Scientiarum Hungaricae. — Vol. 54 (2001), № 1.-P. 85-163.

205. Kotwicz, W. Les elements turcs lans la langue mandchoue / W. Kotwicz. -Ro, t. XIV (1938). Lwow, 1939.

206. Köhler; W. Gestalt Psychologie / W. Köhler. New York: Horace Liveright, 1929;-402 p:

207. Kuribayashi, H. Comparative Basic Vocabularies for Mongolian (Chakhar), Dagur, Shera-Yugur, Monguor, Bao-an and Dungshang. Studies of Linguistic and Cultural Contacts / H. Kuribayashi. — Tokyo, 1989.

208. Lakoff, G. Philosophy in the Flesh. The Embodied" Mind and Its Challenge to Western Thought / G. Lakoff, M. Johnson. — N.-Y. : Perseus Books, 1999. 624 p.

209. Ligeti, L. Le lexique moghol de R. Leech. / L. Ligeti // AOH IV, 1954.

210. Marchand, H. Phonetic Symbolism in English Word-Formation / H. Marchand // Indogermanische Forschungen. Bd. 64, 1959. - H. 2. — P. 146-168.

211. Magnus, M. What's in a word? Evidence for phonosemantics / M. Magnus. Trondheim, Norway: University of Trondheim dissertation, 2000. - 390 p.

212. Nuckolls, J. B. The Case for Sound Symbolism / Janis B. Nuckolls // Annu. Rev. Anthropol. 1999. - P. 225-252.

213. Peivio, A. Mental Representations. A dual coding approach / A. Peivio. Oxford (Mass.) : Oxford University Press, 1986.

214. Pelliot, P. Les mots à h-initiale, aujourd'hui amuie, dans le mongol de XIII-e et XIV-e siècles / P. Pelliot. JA, 1925. - P. 193-263.

215. Poppe, N. The Turkic loan-words in Middle-Mongolian / N. Poppe // CAJ, 1955.

216. Poppe, N. Vergleichende Grammatik der altaischen sprachen / N. Poppe.-Viesbaden, 1960.

217. Poppe, N. On some suffixes of plant names in Mongolian / N. Poppe // Zentralisiatische Studien 15. Sonderdruck, 1981. - P. 383-390.

218. Ramstedt, G. J. Ein anlautender stimmloser Labial in der mongolischtürkischen Urprache / G. J. Ramstedt. JSFOu, 1916, Bd 32, H. 2. 8. - P. 110.

219. Ramstedt, G. J. Kalmukishes Wörterbuch / G. J: Ramstedt. — Helsinki, 1935.

220. Ramstedt, G. J. Studies in Korean etymology / G. J. Ramstedt. — Helsinki, 1949.

221. Ramstedt, G. Über onomatopoetische Wörter in den altaischen Sprachen / G. Ramstedt. JSFOu, 55. 1955. - P. 106-112.

222. Sapir, E. A study in Phonetic Symbolism/ E. Sapir // Journal- of Experimental Psychology, 12, 1929. P. 225-239.v V

223. Secencoytu, S. Mongyul üges-ün ijayur-un toli / S. Secencoytu. — Köke-Qota, 1988.

224. Smedt, A. de. Le dialecte monguor parlé par les Mongols du Kansou occidental / A de Smedt, A. Mostaert. Pei-p'ing, 1933. - Щ partie: Dictionnaire monguor-français.

225. Smithers, G. V. Some English Ideophones / G. V. Smithers // Archivum linguisticmn. 1954. - V. 6, № 2. - P. 73-111.

226. Usnadze, D. Ein experimenteller Beitrag zum Problem der psychologischen Grundlagen der Namengebung / D. Uznadze // Psychologische Forschungen, 1924, Bd 5, H. 1/2. P. 25^13.

227. Vambery, H. Cagataische Sprachstudien, enthaltend grammatikalischen Umriss, Chrestomatie und Woerterbuch der cagataischen Sprache / H. Vambery. — Lpz., 1867.

228. Wandruszka, M. Ausdruckswerte der Sprachläute / M. Wandrushka // Germanisch-Romanische Monatschrift, 35. 1954. -P. 231-240.

229. Wierzbicka, A. Lingua Mentalis. The Semantics of Natural Languages / A. Wierzbicka. Sidney, N.Y., Toronto, San Francisco: Acad. Press, 1980. -367 p.

230. Wescott, R. W. Holesthemes or phonestemes twice over / R. W. Wescott // General Linguistics, Vol. 27, № 2, 1987. Pennsylvania State University Press, University Park in London. — P. 67-72.

231. Whorf, B. L. Language: Plan and conception of arrangement / В. L. Whorf // Language, thought and reality. London, 1956. - P. 125-133.1. Источники

232. БАМРС, I — Большой академический монгольско-русский словарь / Отв. ред. Г. Ц. Пюрбеев. — M. : Academia, 2001. — Т. 1. А-Г. -520 с.

233. БАМРС, П — Большой академический монгольско-русский словарь / Отв. ред. Г. Ц. Пюрбеев. М. : Academia, 2001. - Т. 2. Д-О. -536 с.

234. БАМРС, III — Большой академический монгольско-русский словарь / Отв. ред. Г. Ц. Пюрбеев. — М. : Academia, 2001. — Т. 3. О-Ф. — 440 с.

235. БАМРС, IV — Большой академический монгольско-русский словарь / Отв. ред. Г.Ц. Пюрбеев. М. : Academia, 2002. - Т. 4. Х-Я. -532 с.

236. БРС, 1973 — Бурятско-русский словарь / Сост. К. М. Черемисов. -М.: Советская энциклопедия, 1973. 803 с.

237. Захаров, 1875 Захаров, И. Полный маньчжурско-русский словарь / И. Захаров. - СПб. : Типография императорской Акад. наук, 1875.- 1129 с.

238. КРС, 1977 Калмыцко-русский словарь / Под ред. Б. Д. Муниева. - М. : Изд-во «Русский язык», 1977. - 765 с.

239. МА Поппе, Н. Н. Монгольский словарь Мукаддимат ал-Адаб, ч. I-II. Труды Института востоковедения АН СССР., XTV / Н. Н. Поппе. -М.-Л.: Изд-во Акад. наук СССР, 1938.-453 с.

240. МХТТТ — Цэвэл, Я. Монгол хэлний товч тайлбар толь / Я. Цэвэл. Улаанбаатар, 1966.-911 с.

241. ОМТ, 1982 Дамдинсурэн, Ц. Орос-монгол толь / Ц. Дамдисурэн, А. Лувсандэндэв. — Улаанбаатар : Улсын хэвлэлийн газар, 1982.-840 с.

242. ССТМЯ, 1975 — Сравнительный словарь тунгусо-маньчжурских языков. Л.: Наука, 1975. - Т. I. - 672 с.

243. ССТМЯ, 1977 Сравнительный словарь тунгусо-маньчжурских языков. - Л.: Наука, 1977. - Т. II. - 471 с.

244. Татаринцев, 2000 Татаринцев, Б. И. Этимологический словарь тувинского языка / Б. И. Татаринцев. — Новосибирск : Наука, 2000. — Т. I. А, Б. - 440 с.

245. Татаринцев, 2002 — Татаринцев, Б. И. Этимологический словарь тувинского языка / Б. И. Татаринцев. — Новосибирск : Наука, 2002. — Т. IV. Д, Ё, И, Й. — 440 с.

246. Татаринцев, 2004 — Татаринцев, Б. И. Этимологический словарь тувинского языка / Б. И. Татаринцев. Новосибирск : Наука, 2004. — Т. IV. К, Л. - 440 с.

247. Татаринцев, 2008 — Татаринцев, Б. И. Этимологический словарь тувинского языка / Б. И. Татаринцев. Новосибирск : Наука, 2008. — Т. 1У.М,Н, О, 0, П.-442 с.

248. Тодаева, 2001 Тодаева, Б. X. Словарь языка ойратов Синьцзяна (По версиям песен «Джангара» и полувым записям автора) / Б. X. Тодаева. - Элиста: Калм. кн. изд-во, 2001. — 493 с.

249. Фасмер, 1964 — Фасмер, М. Этимологический словарь русского языка. В 4-х т. : Пер. с нем. / М. Фасмер. М. : Прогресс, 1964. - Т. 1. -562 с.

250. Фасмер, 1967 — Фасмер, М. Этимологический словарь русского языка В 4-х т. : Пер. с нем. / М. Фасмер. М. : Прогресс, 1967. — Т. 2. — 671 с.

251. Фасмер, 1971 — Фасмер, М. Этимологический словарь русского языка В 4-х т. : Пер. с нем. М. : Прогресс, 1971. - Т. 3. - 827 с.

252. Фасмер, 1973 Фасмер, М. Этимологический словарь русского языка В 4-х т. : Пер. с нем. - М. : Прогресс, 1973. — Т. 4. - 855 с.

253. Шагдаров, 2006 — Шагдаров, Л. Д. Бурятско-русский словарь. В 2-х т. / Шагдаров Л. Д., Черемисов К. М. Улан-Удэ : Изд-во ОАО «Республиканская типография», 2006. — Т. I. А-Н. - 636 с.

254. Шагдаров, 2008 Шагдаров, Л. Д. Бурятско-русский словарь. В 2-х т. / Шагдаров Л. Д., Черемисов К. М. — Улан-Удэ : Изд-во ОАО «Республиканская типография», 2008. - Т. II. О-Я. - 708 с.

255. ЭСТЯ, 1974 Этимологический словарь тюркских языков: Общетюркские и межтюркские основы на гласные / Авт. сл. статей Э. В. Севортян. - М.: Наука, 1974. - 768 с.

256. ЭСТЯ, 1978 Этимологический словарь тюркских языков: Общетюркские и межтюркские основы на букву «Б» / Авт. сл. статей Э. В. Севортян. - М. : Наука, 1978. - 349 с.

257. ЭСТЯ, 1980 Этимологический словарь тюркских языков. Общетюркские и межтюркские лексические основы на буквы «В», «Г», «Д» / Авт. сл. статей Э. В. Севортян. — М. : Наука, 1980. - 392 с.

258. ЭСТЯ, 1989 — Этимологический словарь тюркских языков. Общетюркские и межтюркские лексические основы на «Ж>>, «Ж», «Й» / Авт. сл. статей Э. В. Севортян, JI. С. Левитская. — М. : Наука, 1989. — 292 с.

259. ЭСТЯ, 1997 Этимологический словарь тюркских языков. Общетюркские и межтюркские лексические основы на буквы «К», «К>> / Авт. сл. статей Л. С. Левитская, А. В. Дыбо, В. И. Рассадин. — М. : Языки русской культуры, 1997. - 368 с.

260. ЭСТЯ, 2000 — Этимологический словарь тюркских языков. Общетюркские и межтюркские лексические основы на букву «К)>. М., 2000. - 476 с.

261. ЭСТЯ, 2003 Этимологический словарь тюркских языков. Общетюркские и межтюркские основы на буквы «Л», «М», «Н», «П», «С». - М. : Восточная литература РАН, 2003. - 443 с.

262. С1. Clauson, G. An etymological dictionary of pre-thirteen-century Turkish / G. Clauson. - Oxford : Claredon Press, 1972. - 989 p.

263. EDAL Starostin, S. Etymological Dictionaiy of the Altaic Languages / S. Starostin, A. Dybo, O. Mudrak (with assistance of Ilya Gruntov and Vladimir Glumov). — Leiden; Boston : Brill, 2003. — Part I. A— K, Part II. L-Z, Part III. Indices. - 2096 p.

264. HY (Houa-yi yi-yu) Lewicki, M. La langue mongole des transcriptions chinoises du XIV-e siècle. Le Houa-yi yi-yu de 1389 / L. Lewicki. - Wroclaw, 1949. - 249 p.291. HYt тексты из HY

265. IM 1) Battal Aptullah. Ibnü-Mühenna lûgati. - Istanbul, 1934. 2) Мелиоранский П. M. Араб филолог о турецком языке. — СПб., 1900. 3) Малов С. Е. Ибн-Муханна'о турецком языке // ЗКВ. - Л., 1928. — Т. III, вып. 2.

266. Kow. — Kowalewski, J. Е. Dictionnaire mongol-russe-français / J. E. Kowalewski. Kasan : Imprimerie de l'Université, 1849. - V. I-III. — 2690 P

267. Less. Lessing, F. D. Mongolian-English dictionary / F. D. Lessing. — Berkeley - Los Angeles : University of California Press, 1960. - 1217 p.

268. LH — Poppe N. Das mongolische Sprachmaterial einer Leidener Handschrift // HAH СССР. 1927. - XXI. - Сер. VI. - № 15-17.

269. Lig. VMI Ligeti L. Un vocabulaire mongol d'Istanboul // AOH. Budapest, 1962. - T. XIV, fasc. 1-2.

270. MD Martin, S. E. Dagur Mongolian. Grammar, texts and lexicon / S. E. Martin. - Bloomington, 1961. - 341 p.

271. Ras. Räsänen, M. Versuch eines etymogolisches Wörterbuchs der Türksprachen / M. Räsänen. — Helsinki, 1969.

272. SH Haenisch E. Wörterbuch zu Manghol-un Niuca Tobcaan (Yüan-ch'ao pi-shi), Geheime Geshichte der Mongolen / E. Haenisch. — Leipzig, 1939.

273. Пмонг. — протомонгольские языкипольск. — польскийпраслав. — праславянский

274. Птунг. — прототунгусо-маньчжурскиеязыки